Тайные хроники Холмса
Джун Томсон


Рассказы Джун Томсон, известной английской писательницы, продолжают тему возвращения читателю забытых или утерянных записей доктора Ватсона о его знаменитом друге. Автор удачно сохраняет в своих произведениях общий дух творчества Артура Конан Дойла, используя сюжеты, которые вполне могли бы прийти в голову и самому великому писателю. Читатель найдет здесь и хитроумных злодеев, совершающих блестящие аферы, и запутаннейшие ограбления и убийства, разгадка которых, однако, в конце представляется вполне прозрачной благодаря нестареющему таланту великого сыщика. Тонкий и в меру ироничный язык рассказов передает ту удачно найденную атмосферу интеллектуального расследования, которая обеспечила Шерлоку Холмсу небывалую и заслуженную популярность.


Посвящается Г. Р. Ф. КИТИНГУ,

который великодушно делился со мной

своим временем и знаниями


Предисловие


В предисловии к «Секретным делам Холмса»[1 - Первый сборник приключений, связанных предположительно с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Джоном Г. Ватсоном, был впервые опубликован в издательстве Констебля в сентябре 1990 г. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.] я рассказал, как мятая жестяная шкатулка, на крышке которой было выведено краской «Джон Г. Ватсон, доктор медицины, Индийский экспедиционный корпус», со всем содержимым оказалась у моего покойного дяди, тоже доктора Джона Ватсона. Однако второй инициал в его имени был «Ф», а не «Г», и он был доктором философии, а не медицины.

Она была продана ему в июле 1939 года некоей мисс Аделиной Мак-Уэртер, которая утверждала, что это именно та самая шкатулка, которую доктор Джон Г. Ватсон, соратник и биограф Шерлока Холмса, поместил в свой банк «Кокс и компания» на Чаринг-кросс[2 - Доктор Джон Г. Ватсон упоминает эту дипкурьерскую шкатулку в первом предложении рассказа «Загадка моста Тор». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.] и которая содержала записи, сделанные рукой доктора Джона Г. Ватсона, о разнообразных событиях из жизни сыщика, по разным причинам ранее не опубликованные. Мисс Мак-Уэртер, будучи родственницей того самого первого доктора Ватсона по материнской линии, утверждала, что шкатулки с бумагами досталась ей по наследству и что только стесненные финансовые обстоятельства заставили ее продать их, и то с большой неохотой.

Мой покойный дядя, пораженный сходством собственного имени с именем другого знаменитого доктора — Джона Ватсона, тщательно изучил все известное о Шерлоке Холмсе и стал известным экспертом в этой области. Изучив дипкурьерскую шкатулку и ее содержимое, он вполне уверился в подлинности дневника и вознамерился опубликовать его, но события, связанные со Второй мировой войной, отвлекли его от этой затеи.

Чтобы обеспечить безопасность документов Ватсона, он снял с них копию, а шкатулку с оригиналами поместил в хранилище своего банка на Ломбард-стрит. К сожалению, в здание банка во время бомбежек 1942 года попала бомба, что превратило содержимое шкатулки в золу, а краску на крышке опалило так, что надпись на ней стала совершенно неразборчивой.

Оставшись лишь с копиями документов как единственным доказательством существования оригиналов и потеряв из виду мисс Мак-Уэртер, мой покойный дядя, опасаясь за свою репутацию ученого, решил, к сожалению, не публиковать их при жизни, и после его смерти все бумаги вместе с его примечаниями отошли по завещанию ко мне.

Поскольку, как я уже писал в предисловии к «Секретным делам Шерлока Холмса», по профессии я ортодонтист и мне не надо заботиться о своей научной репутации и поскольку у меня нет наследников, которым я могу завещать рукописи, по зрелом размышлении я решил опубликовать эти документы, хотя на подлинности их не настаиваю. 

Рассказ, которым я открываю второй сборник[3 - См. предисловие Обри Б. Ватсона в начале тома. — Прим. ред.], повествует о приключениях, связанных с Парадольской комнатой, которая упоминается в рассказе «Пять апельсиновых зернышек». Доктор Джон Г. Ватсон относит описанные в нем события к 1887 году. Это было одно из многих дел, какие в тот год расследовал Шерлок Холмс. Рассказы о некоторых из них никогда не публиковались, хотя доктор Ватсон утверждал, что «вел записи». Отчет о деле под названием «Парадольская комната» якобы был среди бумаг в жестяной шкатулке, хранившейся в банке «Кокс и компания».

Что касается даты этого конкретного приключения, то читателей может заинтересовать короткая справка, которую мой покойный дядя посвятил этой проблеме. Текст справки полностью приводится в Приложении.


Обри Б. Ватсон,

доктор медицины 


Тайна Парадольской комнаты


I


Шерлок Холмс крайне редко заходил в мой врачебный кабинет в Паддингтоне[4 - Мистер Шерлок Холмс навещал доктора Джона Г. Ватсона в его врачебном кабинете перед началом расследований, опубликованных под названиями «Приключения клерка» и «Горбун». Он также заходил туда вечером 24 апреля 1891 г. перед их совместной поездкой в Швейцарию. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], предпочитая одиноко жить в своей квартире на Бейкер-стрит. Поэтому я изрядно удивился, когда однажды утром в ноябре 1987 года, вскоре после моей женитьбы[5 - Отсылаю читателей к Приложению, посвященному датировке событий в опубликованных ранее произведениях о Шерлоке Холмсе; особое внимание уделяется именно году женитьбы доктора Джона Г. Ватсона. — Прим. Обри Б. Ватсона.] и приобретения практики у мистера Фаркуара зазвонил колокольчик входной двери, и в кабинете появился мой старый друг.

— Ватсон! — воскликнул он, энергично пожимая мне руку. — Надеюсь, вы и миссис Ватсон пребываете в добром здравии? — Выслушав мои заверения в том, что мы оба совершенно здоровы, Холмс продолжал: — Вижу, что работой вы сейчас не перегружены. А раз так, надеюсь, у вас найдется для меня немного времени? Смею предположить, что домашние удовольствия не при тупили ваш интерес к нашим скромным приключениям требующим применения моего дедуктивного метода?

— Нет, конечно нет, Холмс! И искренне рад нашему предложению. Но как вы определили, что дела мои идут не очень бойко и что я смогу принять ваше приглашение?

— По двум причинам, мой дорогой друг. Во-первых, по состоянию скребка для обуви у входной двери. Хотя на улице после вчерашнего дождя грязь, на скребке ее так мало, что я позволил себе сделать заключение о том, что сегодня им пользовались всего один-два пациента. Во-вторых, я заметил, что на столе у вас царит идеальный порядок. Только человек, располагающий временем, с такой тщательностью приводит в порядок свои бумаги.

— Вы совершенно правы, Холмс! — Я рассмеялся не только из-за простоты и убедительности его умозаключений, но и от удовольствия снова видеть друга.

— Значит, вы готовы поехать со мной на Бейкер-стрит? На улице ждет кеб.

— Конечно! Я только предупрежу жену и оставлю записку моему соседу, тоже врачу, который принимает моих пациентов, когда я отсутствую[6 - По всей вероятности, доктора Ватсона выручало двое медиков. В деле «Горбун» один из них назван Джексоном, а в «Тайне Боскомской долины» миссис Ватсон говорит, что ее мужу поможет доктор Анструтер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Наше соглашение является взаимным. Так что же за дело привело вас ко мне?

— Я все объясню в экипаже, — ответил Холмс.

Сделав необходимые распоряжения, я торопливо надел пальто, схватил шляпу и трость и присоединился к Холмсу, уже ждавшему меня в кебе. Как только экипаж тронулся, Холмс извлек из кармана письмо и протянул мне.

— Я получил его сегодня утром с первой почтой, поэтому и не послал телеграмму, а приехал за вами сам, ибо клиент настаивает на встрече в одиннадцать часов. Прочитайте, дорогой друг, и скажите мне, что вы об этом думаете.

С этими словами детектив сложил руки на груди и откинулся на сиденье, дав мне возможность внимательно прочитать письмо.

На письме стояла вчерашняя дата и тисненый адрес: Вилла «Виндикот», Литтл-Брамфилд, Сюррей. Оно гласило:


Дорогой мистер Холмс!

Могу ли я попросить вас о встрече завтра в одиннадцать часов для обсуждения чрезвычайно деликатного вопроса? Это касается моего близкого знакомого, который, кажется, вернулся с того света. Больше ничего пока сообщать не хотела бы.

Учитывая необычный характер происшествия и того, что дело это совершенно не терпит отлагательства, я приеду с моим адвокатом мистером Фредериком Лоусоном из адвокатской конторы «Болд, Браунджон и Лоусон», расположенной в Гилфорде, графство Сюррей.

    
Искренне ваша


Мисс Эдит Рассел.


— Любопытно, не правда ли, Ватсон? — спросил Холмс, когда я сложил письмо и протянул ему.

— Вернулся с того света! — воскликнул я. — Мисс Рассел, должно быть, это привиделось.

— Вполне возможно. Однако, прежде чем пускаться в рассуждения научного или метафизического свойства, я бы хотел послушать мисс Рассел. Именно по этой причине я и попросил вас присутствовать при нашем разговоре. Как врач, вы наверняка определите, не является ли мисс Рассел истеричной или чересчур чувствительной особой.

— Конечно, Холмс, — заверил я с благодарностью за то, что он обратился именно ко мне с просьбой о профессиональной консультации.

На Бейкер-стрит мы приехали буквально за четверть часа до прибытия гостей. Мисс Рассел оказалась высокой изящной девушкой, ее черты и манера себя вести сдержанно свидетельствовали о хорошем воспитании и врожденном благородстве. О каких бы то ни было расстройствах нервного характера здесь не могло быть и речи.

Ее адвокат, мистер Фредерик Лоусон, также был молод и импозантен; в его твердом рукопожатии и прямом взгляде чувствовались серьезность и вдумчивость.

Вместе они смотрелись красивой парой, и, наблюдая за заботливым отношением Лоусона к мисс Рассел, я сразу предположил, что их отношения выходят за рамки обычных симпатий адвоката и клиента.

После того как все были представлены друг другу и Холмс получил согласие мисс Рассел на присутствие при беседе его давнего помощника, заслуживающего полного доверия, — речь шла обо мне, — мистер Лоусон начал беседу с короткого вступления.

— Мисс Рассел кратко написала вам, мистер Холмс, о существе дела, но не называла никаких имен, поскольку речь идет о самых уважаемых людях из высшего общества. Я знаю, что мы можем рассчитывать на то, что и вы, и доктор Ватсон будете держать все факты в секрете. А теперь передаю слово моей клиентке — мисс Рассел, которая сама расскажет о том, что я уже от нее слышал.

Лоусон умолк, а мисс Рассел начала рассказ звонким голосом, не торопясь и без каких-либо признаков волнения, если не считать того, что она изредка сжимала сложенные на коленях руки.

— Прежде всего, мистер Холмс, я должна немного рассказать вам о предыстории событий, которые заставили меня обратиться к вам за помощью.

Мой отец — банкир из Сити, ныне удалившийся от дел, — вдовец, у него больное сердце. По совету врачей отец переехал из Лондона в графство Сюррей, где купил виллу «Виндикот». Это дом, стоящий на краю деревни Литтл-Брэмфилд, расположенной недалеко от Гилфорда. В полумиле от нас находится замок Хартсдин.

Там живут молодой маркиз Дирсвуд и его дядя, лорд Хиндсдейл, младший брат покойного отца маркиза, который погиб на охоте в результате несчастного случая. Маркиз Дирсвуд остался сиротой (его мать умерла задолго до этого в швейцарской клинике, кажется, от злоупотребления спиртным). Тогда лорд Хиндсдейл был назначен опекуном молодого человека и теперь живет к замке, хотя маркиз уже достиг совершеннолетия и унаследовал фамильный титул.

Около семи месяцев назад я познакомилась с маркизом Дирсвудом при весьма необычных обстоятельствах. Поскольку молодой человек, как и его мать, здоровья был слабого, то в обществе появлялся очень редко, и гостей в доме тоже практически не принимали. Насколько я понимаю, он получил домашнее образование и ведет — точнее, вел до своей смерти — жизнь затворника. Правда, ему разрешали легкие упражнения и прогулки со спаниелем по кличке Хэндель по близлежащим полям и лужайкам, но, всегда в сопровождении слуги.

Именно во время одной из таких прогулок прошлой весной я впервые встретила маркиза. Я увидела его со слугой на лужайке рядом с домом. Они подошли к лестнице у забора, и слуга, уже перелезший через него, протянул руку, чтобы помочь своему хозяину. В это время Гилберт, как я стала его потом называть, потерял равновесие и упал, ударившись головой о столб.

Я подбежала помочь и предложила отвести молодого человека к нам в дом, потому что это ближе. У него кружилась голова, но при нашей поддержке он мог идти сам. Мы довели маркиза до виллы «Виндикот», где я оказала ему посильную медицинскую помощь. В это время слуга побежал за помощью в замок Хартсдин. Вскоре лорд Хиндсдейл приехал к нам в карете и забрал молодого человека с собой.

Неделю спустя маркиз в сопровождении своего дяди приехал к нам выразить признательность за помощь. Во время беседы я упомянула о моей любви к цветам, и маркиз Дирсвуд пригласил нас с отцом в замок посмотреть на их теплицы.

Это было первое из многих посещений за несколько последующих месяцев, во время которых мое знакомство с Гилбертом переросло в настоящую дружбу. Мне он показался одиноким молодым человеком, достойным сострадания и нуждающимся в обществе сверстников. У нас было немало общих интересов, и мы с удовольствием проводили время вместе. Я стала относиться к маркизу так, как, наверное, относилась бы к собственному брату.

Единственной тенью, омрачающей нашу дружбу, был лорд Хиндсдейл. Он очень любил своего племянника, даже слишком, поскольку и шага не давал ему ступить самостоятельно (хотя это отчасти можно понять, принимая во внимание слабое здоровье Гилберта). Несколько раз мои визиты отменялись по настоянию лорда, который считал, что Гилберт был слишком слаб, чтобы принимать в тот день гостей. Лорд Хиндсдейл — суровый и непреклонный человек, и я чувствовала, что ему не нравится моя дружба с Гилбертом.

Теперь я хотела бы подробнее остановиться на событиях прошлого лета. Гилберт и его дядя уехали из поместья, чтобы провести август в другой семейной родовой усадьбе — замке Дрампитлох на шотландском побережье. Спустя неделю после их отъезда я получила письмо от лорда — очень краткое, мистер Холмс! — в котором он сообщал, что его племянник, маркиз Дирсвуд, утонул, катаясь на лодке. Никаких подробностей в письме не было, и об обстоятельствах гибели Гилберта я узнала из газет. Может быть, вы их тоже читали, мистер Холмс?

— Конечно, читал. Прошу вас, продолжайте, мисс Рассел. Хотя тело так и не обнаружили, поминальная служба все-таки была проведена, не так ли?

— Да, мистер Холмс, в церкви Спасителя в Литтл-Брэмфилде. И присутствовали только ближайшие родственники и слуги.

Впервые выдержка изменила мисс Рассел, и голос ее дрогнул — видимо, при воспоминании о том, что, несмотря на ее дружбу с молодым маркизом, на поминальную службу она не была приглашена. Я видел, как напрягся в кресле Фредерик Лоусон, однако после непродолжительного молчания мисс Рассел овладела собой и продолжила:

— Я больше не имела никаких известий от нового маркиза Дирсвуда, коим после смерти своего племянника стал лорд Хиндсдейл, и все мои связи с поместьем Хартсдин, казалось, навсегда прекратились. Но три дня назад, около половины одиннадцатого вечера, мы с отцом возвращались в экипаже из Гилфорда, где ужинали с мистером Лоусоном, который многие годы является поверенным моего отца и стал за это время близким другом семьи. Когда мы проезжали мимо ворот поместья Хартсдин, я бросила взгляд на дом. Я сидела справа, занавеска была отдернута, и весь сад перед домом был у меня как на ладони. Светила полная луна, так что ни о какой ошибке в том, что я увидела, и речи быть не может.

— И что же это было? — спросил Холмс.

Он, как и я, находился под впечатлением достоверности рассказа и четкости изложения событий, хотя дрожь в голосе выдавала скрываемые чувства нашей гостьи.

— Я видела, что по лужайке шел Гилберт. Он шел в мою сторону, и черты его лица были хорошо различимы — по сравнению с прежними временами он похудел и осунулся.

— Он был один?

— Нет, его сопровождали двое мужчин, одного из которых, дворецкого Мейси, я узнала. Другого мне прежде никогда не доводилось видеть. Это был высокий, очень плечистый человек. — Голос мисс Рассел снова зазвенел от волнения. — Мейси и другой мужчина держали маркиза за руки, пытаясь вернуть его в дом. Какое же несчастное лицо было у Гилберта! На нем был написан такой ужас, что я и сейчас дрожу, вспоминая эту картину!

— И что вы сделали? — мягко спросил Холмс.

— Сказала кучеру остановиться, но когда я спрыгнула и подбежала к воротам поместья, Гилберта и двоих мужчин уже и след простыл. Наводить справки было поздно. Кроме того, я была так опечалена увиденным, что мне требовалось время для того, чтобы спокойно обдумать последующие шаги. После разговора с отцом я на следующий день посоветовалась с мистером Лоусоном и по его рекомендации написала письмо лорду Дирсвуду с просьбой о срочной встрече. Не вдаваясь в подробности, я просто отметила, что дело это личного характера, достаточно деликатное и может иметь последствия юридического характера. По этой причине я просила разрешить присутствовать на нашей встрече мистеру Лоусону как поверенному нашей семьи.

— Очень мудрое решение, — тихо произнес Холмс. — Насколько я понимаю, после смерти племянника дядя унаследовал не только титул, но и поместья, которые весьма обширны?

— Да, вы правы, мистер Холмс. Прямым наследником был его дядя. Учитывая именно этот юридический аспект проблемы, я понимала, что не могу вести беседу одна, а отцу из-за болезни сердца следовало избегать расстройств и волнений. Разговор с новым лордом Дирсвудом состоялся вчера утром.

Мисс Рассел повернулась к Фредерику Лоусону:

— Поскольку беседа шла по вашему сценарию, мне кажется, вам следует в точности описать все, что произошло. Мне больно об этом вспоминать.

Она откинулась в кресле с явным облегчением, поскольку закончила свою часть рассказа, а Фредерик Лоусон с серьезным выражением на красивом лице продолжил повествование:

— Разговор был очень неприятный, мистер Холмс. Как уже говорила мисс Рассел, лорд Дирсвуд — суровый и непреклонный человек, крайне недружелюбный в общении. Он молча выслушал мой пересказ того, что увидела мисс Рассел, а затем категорически отверг любое предположение о том, что его племянник все еще жив. «Мисс Рассел ошиблась», — настаивал он, хотя и не отрицал возможности самого происшествия, случившегося за два дня до этого. По его словам, человек, которого она видела, был не Гилберт, а слуга Харрис, который внезапно заболел и которого Мейси и еще один слуга выводили прогуляться на свежий воздух. А поскольку Харрис внешне похож на его племянника...

— Это возможно, мисс Рассел? — спросил Холмс.

— Разумеется, нет! — воскликнула она, и румянец негодования выступил на ее щеках. — Я хорошо знаю Харриса, и хотя он действительно отдаленно похож на Гилберта — оба черноволосы и хрупкого сложения, — я никак не могла бы принять одного за другого.

— А кем был тот третий, которого мисс Рассел не смогла узнать? Лорд Дирсвуд хоть как-то объяснил его присутствие?

Лоусон немного растерялся.

— Боюсь, мистер Холмс, что волнение помешало мне поинтересоваться у лорда Дирсвуда, кто был этот человек. Когда мисс Рассел отказалась принять объяснение лорда Дирсвуда, он очень рассердился и холодно, но сдержанно предложил нам пригласить кого угодно, чтобы обыскать дом и убедиться, что Гилберта гам нет. Затем он резко оборвал беседу, и нас проводили к выходу. В то же утро мы решили, что должны принять его вызов. Мисс Рассел не может оставить все так, как есть. Я слышал, мистер Холмс, о том, что вы ведете частную детективную практику, и о том, с какой осмотрительностью вы обращаетесь с конфиденциальной информацией, а потому и порекомендовал мисс Рассел нам написать.

— И бы с удовольствием занялся этим делом, — с готовностью откликнулся Холмс. — Оно имеет исключительно интересные особенности. Однако предварительно я хотел бы поставить два условия.

— Какие же?

— Во-первых, мой коллега, доктор Ватсон, будет меня сопровождать. Вы ведь согласитесь, мой дорогой друг, не так ли?

— Конечно, Холмс, — ответил я.

— Я уверен, что это можно устроить, — сказал Лоусон. — Лорд Дирсвуд не ставил никаких ограничений на число людей, которые будут осматривать замок Хартсдин. А второе условие?

— Мы проведем осмотр как можно скорее, пока условия — я имею в виду погоду и полнолуние — не изменились. — И, повернувшись к мисс Рассел, Холмс продолжил: — Я хотел бы осмотреть место описанного вами любопытного инцидента в условиях, максимально приближенных к тем, в которых вы все это видели сами. Вы понимаете, мисс Рассел, что я ни на миг не подвергаю сомнению правдивость вашего рассказа? Тем не менее я все равно отдаю предпочтение собственным наблюдениям.

— Я понимаю, мистер Холмс, — с готовностью согласилась мисс Рассел. — Завтра вечером вас устроит? Вы можете остаться на вилле «Виндикот» на ночь, и карета отвезет вас к поместью Хартсдин точно в то же самое время, в которое я видела то, о чем рассказала.

— Отлично! — воскликнул Холмс.

— Если вы сядете на поезд, отправляющийся с вокзала Ватерлоо, я пришлю за вами экипаж в Гилфорд.

— Это вас устраивает, Ватсон? — спросил Холмс, проводив мисс Рассел и мистера Лоусона до двери и вернувшись к своему креслу у камина. — Миссис Ватсон не будет возражать, если вы проведете одну ночь вне дома?

— Уверен, что нет, Холмс.

— Очень достойная женщина! А ваш сосед, очевидно, позаботится о ваших пациентах? Раз все решено, хочу теперь спросить, что вы думаете о мисс Рассел, мой дорогой друг?

Мне кажется, что мисс Рассел очень чуткая и наблюдательная девушка.

— Не из тех, кто отличается чрезмерным воображением, галлюцинациями и тягой к призракам?

— Думаю, что нет.

— Я совершенно с вами согласен, доктор.

— Кого или что, по вашему мнению, она увидела? Мисс Рассел абсолютно уверена в том, что не могла принять слугу за маркиза Дирсвуда, умершего, как объявлено, четыре месяца назад.

— Никогда не пускайтесь в рассуждения, пока вы не выяснили всех фактов, Ватсон. Начинать с этого расследование — самый неверный путь. Сначала факты, затем теория. А теперь, старина, постарайтесь дотянуться до полок сзади вас и достаньте мой альбом с газетными вырезками и мою энциклопедию на букву «Д». Мы начнем предварительное изучение этих фактов: вы — обстоятельства смерти лорда Дирсвуда, а я освежу в памяти сведения о семье молодого аристократа. Вам лучше всего взять вырезки из «Таймс» с описанием несчастного случая. Кстати, если не ошибаюсь, он произошел пятого августа.

Несколько минут мы читали молча, Холмс погрузился в изучение энциклопедии, а я, найдя соответствующую страницу в альбоме, вчитывался в сообщение. Называлось оно «ТРАГИЧЕСКАЯ ГИБЕЛЬ МОЛОДОГО МАРКИЗА». В нем говорилось:


В прошлый четверг после обеда маркиз Дирсвуд трагически погиб, катаясь на лодке у северо-западного побережья Шотландии.

Молодой дворянин, приехавший вместе со своим дядей, лордом Хиндсдейлом, в фамильный замок Дрампитлох, отправился один на лодке осматривать пещеры в близлежащем утесе. Море в то время было неспокойным. Как полагают, налетевший шквал опрокинул лодку.

Когда маркиза хватились, дядя поднял тревогу и организовал поиски. Однако тело не нашли и — поскольку начался отлив — решили, что его смыло в море.

Прокурор Глазго начал расследование этого трагического несчастного случая.


Закончив читать, я поднял глаза на Холмса, который смотрел на меня с насмешкой.

— Итак, Ватсон, у вас уже есть какие-то конкретные соображения?

— Только то, что семью Дирсвудов постоянно преследуют несчастья.

— Злая судьба преследует их род на протяжении всей его истории, — произнес Холмс, постукивая длинным указательным пальцем по переплету энциклопедии. — Лорд Дирсвуд был обезглавлен Ричардом Третьим; другой был арестован за участие в Бабингтонском заговоре и умер в Тауэре от сыпняка, избежав тем самым гильотины. Третий был убит на дуэли; и это не считая того, что отец утонувшего молодого маркиза погиб на охоте. При таких обстоятельствах их семейный девиз «Fortunae Progenies»[7 - Буквально можно перевести как «Внимание судьбы» или более свободно «Обласканные судьбой». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] можно считать злой иронией. Значит, вы ничего не извлекли из сообщения о смерти Гилберта Дирсвуда?

— Нет, Холмс, должен признаться, оно мне кажется достаточно правдивым.

— Вы удивляете меня, дорогой друг! Вспомните-ка рассказ мисс Рассел о первой встрече с Гилбертом Дирсвудом. Она говорила, что маркиз выгуливал собаку в сопровождении слуги и — обратите внимание, Ватсон! — поднимаясь по лестнице, упал. А теперь нас пытаются убедить в том, что маркизу позволили одному отправиться на лодке в море, да еще при неблагоприятных погодных условиях.

— Да, да, разумеется, Холмс! Я понимаю, вы предполагаете, что это не был несчастный случай? А если так, значит, это — убийство?

Холмс откинулся в кресле, добродушно и несколько снисходительно глядя на меня.

— Продолжайте, мой дорогой Ватсон. Прошу вас, развивайте вашу мысль.

— Ну, нынешний лорд Дирсвуд мог убить своего племянника, дабы унаследовать его титул и состояние. Потом он мог выбросить тело в море и перевернуть лодку, чтобы люди поверили, будто молодой человек утонул.

— О да, только сначала привязал к телу камни чтобы потом его не смогли обнаружить.

— Это вполне возможно, — согласился я, но, к моему неудовольствию, Холмс усмехнулся.

— Интересная идея, мой дорогой друг. Правда, она полностью игнорирует сведения, полученные от мисс Рассел. Несмотря на мое предупреждение, в своих рассуждениях вы забыли, что мисс Рассел видела, — или ей показалось, что она видела — маркиза Дирсвуда живым три дня назад. Если это так, значит, речь идет о вполне осязаемом призраке, вернувшемся с того света, которому потребовалось двое слуг для сопровождения!

— Тогда, возможно, маркиз спасся и доплыл до берега, появившись позднее в поместье Хартсдин, чтобы обвинить своего дядю? В этом случае новый маркиз Дирсвуд имеет достаточно оснований держать «утонувшего» под арестом.

— В тайном сговоре со слугами, естественно? Если ваша теория верна, тогда почему дядя не совершил второй попытки убийства племянника и не захоронил тело на территории поместья? Кроме того, почему нынешний маркиз бросает вызов мисс Рассел и мистеру Лоусону, позволяя пригласить кого угодно для осмотра поместья?

— Я не совсем понимаю, куда вы клоните.

— Тогда поставьте себя на место нынешнего маркиза Дирсвуда. Вас обвинили самым решительным образом — хотя, без сомнения, мисс Рассел и мистер Лоусон выражались весьма деликатно — в неправедном наследовании титула и имений Дирсвудов при истинном наследнике, что вы категорически опровергаете. Что бы вы сделали в подобной ситуации?

— Я бы, естественно, послал к ним адвоката и пригрозил судебным преследованием, если они не прекратят упорствовать в своей клевете. Так поступил бы любой разумный человек.

— Вот именно! Не забывайте об этом во время нашего расследования, Ватсон. Могу я попросить вас принять во внимание и два других факта, имеющих отношение к этому делу?

— Что же это за факты, Холмс?

— Во-первых, как гласит моя энциклопедия, замок Хартсдин был построен во времена правления Елизаветы и, хотя в восемнадцатом веке он был значительно перестроен, одно крыло этого тюдоровского здания все еще цело. Во-вторых, то, что седьмой лорд Дирсвуд обвинялся в участии в Бабингтонском заговоре.

— В Бабингтонском заговоре? Вы говорите о заговоре с целью убить королеву Елизавету и посадить на ее трон Марию, королеву шотландскую? Но какое отношение это может иметь к теперешнему делу?

От обсуждения этой темы Холмс уклонился. Он лишь произнес:

— Подумайте об этом, мой дорогой друг. У вас есть достаточно времени до нашего завтрашнего отъезда в Гилфорд на поезде в четыре семнадцать.

Последовав рекомендации Холмса, я все время размышлял над этим делом, но когда на следующий день мы с ним отправились на вокзал Ватерлоо, я был по-прежнему далек от решения этой загадки.


II


На станции в Гилфорде нас встретил Фредерик Лоусон. Он рассказал, что, как и мы, остановится на вилле «Виндикот» на случай, если во время наших поисков потребуются его профессиональные услуги.

До Литтл-Брэмфилд было около пяти миль болотистой пустоши. В сгущавшихся сумерках все вокруг выглядело мрачно; единственной растительностью там был вереск, низкие кустики утесника да несколько низкорослых деревьев, которые на фоне темнеющего неба казались увечными стражниками, поставленными охранять пустынный пейзаж.

До конца путешествия оставалось всего полмили, когда Лоусон обратил наше внимание на находившееся справа от дороги поместье Хартсдин. Это было квадратное, из серого камня, угрюмое здание, фасад которого не оживляли ни кустарник, ни вьющиеся по стенам растения, ни весьма строгий розарий и лужайка перед домом. От чугунных кованых ворот к портику с простыми колоннами вела посыпанная гравием дорожка.

Холмс явно остался доволен первым мимолетным осмотром, поскольку откинулся на обитые подушки сиденья с умиротворенной улыбкой.

Вскоре мы прибыли на виллу «Виндикот». У дверей особняка из красного кирпича нас встретила мисс Рассел и сразу провела в уютную, со вкусом обставленную гостиную к камину с весело потрескивавшим огнем. В кресле у камина сидел седовласый пожилой джентльмен, которого мисс Рассел сразу же нам представила. Это был ее отец, утонченный представитель старой школы, болезненная хрупкость черт которого свидетельствовала о слабом здоровье. Беседа велась на самые общие темы, чтобы не беспокоить его. А вот после обеда, когда мистер Рассел удалился в свою комнату, мы стали обсуждать волновавший всех нас предмет: детали осмотра, назначенного на предстоящий вечер. Карета должна была довезти нас до развилки, а затем повернуть обратно. Ровно в половине одиннадцатого, именно в тот час, когда за четыре дня до этого мисс Рассел стала свидетельницей странной сцены в поместье Хартсдин. Погода оставалась ясной, да и луна еще была достаточно полной. Так что все было как в тот раз.

— А после осмотра, — предложил Холмс, — пусть карета возвращается сюда. Поскольку доктор Ватсон и я должны будем провести еще кое-какие наблюдения неподалеку от поместья Хартсдин. Обратно мы вернемся пешком, ведь оттуда всего полмили. Могу я попросить, чтобы в карету положили две накидки, которые нам могут потребоваться?

— Какие еще у вас возникли соображения, Холмс?— спросил я, когда мы надевали пальто перед поездкой.

Холмс, однако, не желал ничего объяснять.

— Подождите, мой дорогой друг, и все увидите сами, — сказал он и уже на лестнице насмешливо добавил: — Не, забывайте о Бабингтонском заговоре!

Но я все еще не видел никакой связи между заговором и нашим делом. Тем временем карета катилась по гилфордской дороге. Ночь была холодной, воздух — морозным, деревья с голыми ветвями неподвижно застыли на фоне бледного неба, на котором висела большая белая луна, такая яркая и близкая, что я хорошо различал темные загадочные пятна на ее поверхности.

Хотя Холмс занял правое сиденье, то, на котором сидела тогда мисс Рассел, я тоже смог, наклонившись вперед, рассмотреть поместье через окно кареты.

На сей раз мое внимание привлек не дом, а сад. Сквозь узоры чугунных ворот я отчетливо видел лужайку, посеребренную лунным светом и обильной росой, быстро превращавшейся в хрустящий белый иней. Поблизости деревьев не было, а значит, не было и тени, а те, что без листьев стояли вдоль дорожки, наблюдению не мешали.

— Любой, кто появился бы на лужайке, сразу был бы хорошо виден из кареты. — Именно на это обратил внимание Холмс, когда мы поравнялись с воротами, а затем миновали их. — Я убежден, Ватсон, что мисс Рассел не ошиблась.

Несколько минут спустя он постучал по окну условным сигналом, по которому кучер должен был остановиться. Мы выбрались из кареты, отправившейся в обратный путь, оставив нас на дороге с накидками в руках.

Я ожидал, что Холмс пойдет к воротам поместья, но он направился в противоположном направлении, где и нашел лаз в кустарниковой изгороди. За ней начинались деревья, очерчивающие границы Хартсдина. Миновав их, мы увидели массивные стены здания, точнее говоря, судя по крутому фронтону и неровной крыше его крыла — старой тюдоровской части, — о которой уже упоминал Холмс. На опушке рощи, откуда открывался прекрасный обзор этой части замка, Холмс остановился и сел на ствол упавшего дерева.

— А теперь, дорогой друг, нам надо ждать развития событий, — прошептал он.

Его тон отбил у меня охоту интересоваться, о каких событиях идет речь, и я молча сел рядом. Это было долгое молчаливое бдение, даже накидки не спасали от ночной стужи. Удары часов под крышей отбили одиннадцать, затем минуло половина двенадцатого.

Только около полуночи появились первые признаки жизни в затемненной части усадьбы.

А затем, когда я уже было начал думать, что наши наблюдения напрасны, в одном из разделенных надвое поперечным брусом окон зажегся желтый свет, сначала колеблющийся, а затем ровный, будто кто-то внес лампу в комнату и поставил ее на стол. Вскоре такой же свет загорелся в соседнем окне, и даже издалека мы увидели силуэт широкоплечего мужчины.

В следующий миг оба окна утонули в темноте, словно кто-то задернул плотные занавеси или закрыл ставни. Фасад снова погрузился во тьму.

— Пойдемте, Ватсон, мягко сказал Холмс. — Я увидел достаточно.

Долгое ожидание, кажется, закончилось.

Полмили до виллы «Виндикот» мы прошли бодрым шагом, чтобы согреться. Длинная тень Холмса покачивалась в лунном свете. Он молчал, и, понимая, что друг мой напряженно размышляет, я не пытался прервать ход его мыслей.

Лишь когда мы дошли до ворот виллы «Виндикот», он наконец заговорил, придерживая у горла воротник. Лицо его было мрачным.

— Боюсь, что это дело закончится трагически, Ватсон. Я должен предупредить об этом мисс Рассел и мистера Лоусона. Но не сегодня. Не хочу, чтобы они провели бессонную ночь, особенно молодая дама.

Мисс Рассел и мистер Лоусон вместе с экономкой, некой миссис Хенти, ждали нас в гостиной, где в камине по-прежнему ярко горел огонь. Вскоре нам подали горячий суп и пироги с дичью.

Холмс не распространялся о наших наблюдениях, сказав только, что они были успешными, и задал мисс Рассел вопрос, значение которого в то время я понять не мог.

— Скажите мне, совершал ли когда-нибудь молодой маркиз Дирсвуд путешествие за границу?

— Нет, мистер Холмс, никогда. Гилберт однажды сказал мне, что никогда не покидал страны. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересно. — Холмс неопределенно махнул рукой и больше к этой теме не возвращался.

Как мой друг и намеревался, до наступления утра он ничего не говорил о тех мрачных перспективах, которые, по его мнению, сулил исход этого дела. Лишь за завтраком Холмс наконец поднял этот вопрос. За столом нас было только четверо: старый мистер Рассел предпочел завтракать в постели. Холмс выразил свою озабоченность мисс Рассел и мистеру Лоусону теми же словами, что накануне и мне.

— Я не могу дать вам более подробного объяснения, — заключил он. — Однако, принимая во внимание мои опасения, не имею права продолжать это дело без вашего согласия. Более того, даже в этом случае понадобится еще и разрешение теперешнего маркиза Дирсвуда, в противном случае, боюсь, что все факты никогда не станут известны полностью.

Мисс Рассел слушала его опустив голову, затем посмотрела Холмсу прямо в глаза:

— Я бы предпочла знать правду, какой бы ужасной она ни оказалась. Конечно, если лорд Дирсвуд даст свое согласие.

— Просто замечательная молодая дама! — прокомментировал Холмс, когда мы с ним снова отправились в поместье Хартсдин; в кармане у моего друга лежало рекомендательное письмо от мисс Рассел, подписанное также и мистером Лоусоном.

Такие признания в устах Холмса были чрезвычайно редки. Женщины его не интересовали, за всю свою жизнь он испытывал чувства лишь к одной из них[8 - Доктор Джон Г. Ватсон, без сомнения, имеет в виду Айрин Адлер, которая, по оценке Шерлока Холмса, была «настоящей женщиной». См. рассказ «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Остальная часть поездки прошла в молчании. Я размышлял над тем, какую трагедию Холмс имел в виду и как он пришел к такому выводу, а он, в свою очередь, погрузился в собственные размышления.

По прибытии в поместье Хартсдин мой друг немного повеселел, бодро выпрыгнул из кареты, быстро взбежал по лестнице и энергично позвонил. Дверь открыл дворецкий — видимо, Мейси, — дородный человек, который, с важным видом прочитав наши визитные карточки и письмо мисс Рассел, проводил нас в зал, где просил подождать.

Я с любопытством огляделся вокруг.

Зал был большой и роскошно украшенный, но ни портреты, ни богатые персидские ковры, покрывавшие мраморный пол, не могли рассеять атмосферу холодной мрачности. Все здесь было безрадостным, словно в этих стенах никогда не смеялись.

Перед нами была широкая, украшенная резьбой лестница, ведущая на верхнюю галерею, по которой неожиданно сбежал белый с темно-каштановыми пятнами спаниель и принялся обнюхивать наши ноги.

— Рискну предположить, что это собака Гилберта Дирсвуда и она ищет своего хозяина, — заметил Холмс.

Его предположение подтвердилось, поскольку, обнюхав нас и не найдя ничего для себя интересного, спаниель огорченно отошел в дальний угол и свернулся на ковре.

В этот момент возвратившийся дворецкий объявил, что лорд Дирсвуд примет нас, и по коридору проводил к двойным дверям. Они вели в библиотеку, также роскошно обставленную. Но мое внимание привлекли не ряды книг на полках от пола до потолка, не позолота, не кожаные кресла, а сам лорд Дирсвуд, поднявшийся из-за стола в дальнем углу комнаты.

Это был худой темноволосый человек, державшийся очень прямо и сурово, одетый в черное, если не считать высокого белого накрахмаленного воротничка; аристократ смотрел на нас с таким высокомерным презрением, с каким породистая скаковая лошадь, наверное, глядела бы на клячу, запряженную в тяжелую телегу.

— Я вижу, — сказал он, постукивая пальцем по рекомендательному письму, — мисс Рассел и ее адвокат продолжают настаивать на том, что мой племянник все еще жив. Очень хорошо, мистер Холмс. Вы вольны проверить истинность моих слов. Вы и ваш спутник, — он слегка кивнул в мою сторону, как будто впервые заметил мое присутствие, — можете обыскать дом от чердака до подвалов, но, уверяю вас, только зря потратите время. Вы не найдете здесь никого, кроме меня и слуг.

С этими словами лорд отвернулся от нас и дернул за шнурок звонка, висевший у камина. Мы молча ждали появления дворецкого, момент был крайне неприятный, и я с сочувствием подумал о мисс Рассел и мистере Лоусоне, которым также пришлось пережить оскорбительное поведение этого человека.

Первым молчание прервал Холмс, которого, казалось, совершенно не задевало высокомерие лорда Дирсвуда.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — мисс Рассел видела двоих людей, сопровождавших того, кого она приняла за вашего племянника. Одним был ваш дворецкий. Другого она не узнала. Могу я спросить у вас, кто это был?

Не успел он закончить своей фразы, как раздался стук в дверь, и вошел дворецкий. Даже но взглянув в сторону Холмса, лорд Дирсвуд приказал слуге:

— Позови сюда Бейкера, Мейси! — Когда дворецкий закрыл за собой дверь, добавил: — Человек, о котором вы говорите, мистер Холмс, мой секретарь Бейкер, которого я нанял несколько месяцев назад и которого именно по этой причине мисс Рассел никак не могла знать. Вы увидите его. Я не хочу давать мисс Рассел ни малейшего повода для сомнений в том, что хоть какие-то подробности, касающиеся моего поместья, от нее скрывают.

Лорд снова замолчал до возвращения дворецкого, который вошел в сопровождении высокого смуглого человека с очень широкими плечами.

— Мой секретарь Бейкер, — представил лорд Дирсвуд вошедшего, который нам поклонился. — А теперь, если вы последуете за дворецким, он покажет вам все комнаты, какие пожелаете осмотреть.

Не знаю, как мой друг, но я чувствовал, что взгляд этого человека буравил мне спину, пока мы шли от стола через всю библиотеку к двойным дверям вслед за Мейси, который хранил такое же пугающее молчание, что и его хозяин.

На лестнице Холмс обратился к дворецкому:

— Мы хотим осмотреть только спальни.

— Хорошо, сэр, — коротко согласился он.

Мы поднялись на верхнюю галерею, представлявшую собой длинный балкон, по обе стороны которого шли двери по крайней мере двадцати спален; мы осмотрели все, за исключением собственной спальни лорда Дирсвуда; очевидно, ею не пользовались: мебель в ней была покрыта чехлами от пыли.

В спальне бывшего маркиза мебель также была покрыта чехлами, на кровати лежал один матрас, занавеси полога на четырех столбах были завернуты в белую материю, напоминая висящие саваны.

Когда мы вошли в комнату, Холмс бросил взгляд на кайму полированного паркета, видимого за краями покрывавшего пол ковра, затем иронично приподнял бровь и посмотрел на меня. На тонком слое пыли, которая собралась на полу со времени последней уборки, были видны только наши следы. Совершенно очевидно, что в этой комнате не жили.

Затворив дверь последней спальни в конце галереи, дворецкий произнес:

— Вы осмотрели все спальни, джентльмены. Не желаете ли вернуться вниз?

— А как насчет другого крыла? — поинтересовался Холмс.

Мне показалось, что я впервые заметил подобие беспокойства на лице дворецкого.

— В той части дома живут только слуги и мистер Бейкер, сэр.

— И все же я хотел бы осмотреть ее.

— Хорошо, сэр.

Мы спустились вслед за ним на несколько ступенек в другой коридор. По низкому потолку с толстыми поперечинами было ясно, что мы попали в старую часть здания, ту, что осталась от прежнего тюдоровского замка, перед фасадом которого мы с Холмсом вели наблюдение прошлой ночью.

Коридор шел как-то странно, со многими поворотами, неожиданными спусками и подъемами на несколько невысоких ступенек, так что представить себе план этой части здания или расположение комнат было чрезвычайно трудно.

Сами комнаты были меньше и темнее, чем в главной части здания, в некоторых никто не жил. Тем не менее мы бегло осмотрели спальню самого Мейси, а также спальни повара, служанок и камердинера лорда Дирсвуда.

Больше всего времени Холмс провел в комнате Бейкера, секретаря его светлости, но в то время я не мог понять, почему эта спальня вызвала такое пристальное внимание моего друга. Здесь не было ничего особенного. Как и другие, она представляла собой помещение с низким потолком, с обшитыми филенкой и штофом стенами и единственным разделенным надвое поперечиной окном со ставнями, выходящим в рощу, на опушке которой мы с Холмсом сидели.

Мебель была самой незатейливой — односпальная кровать с тумбочкой, на которой стояла масляная лампа, шкаф из темного от старости дуба, который занимал почти всю противоположную стену, кресло и квадратный половик. Тем не менее Холмс оставался в комнате несколько минут. Он открыл дворцы шкафа и осмотрел его изнутри, затем внимательно оглядел ставни на окне.

Оставалось осмотреть еще несколько помещений — темную кладовку для белья, которая примыкала к спальне Бейкера, и комнату экономки, расположенную рядом с ней, но Холмс оглядел их весьма небрежно.

Закончив осмотр, мы вернулись к верхней площадке главной лестницы и спустились в переднюю залу. Вдруг, когда дворецкий уже открыл двери, чтобы выпроводить нас, Холмс неожиданно заявил:

— Я хочу еще раз осмотреть одну из комнат. Уверен, лорд Дирсвуд не станет возражать, раз уже дал нам разрешение на осмотр всего дома.

Дворецкий, как мне показалось, растерялся, и, пока он стоял в нерешительности, Холмс повернул обратно к лестнице, беззаботно бросив:

— Вам не стоит провожать нас, Мейси. Мы с доктором Ватсоном запомнили дорогу.

Мы поднялись по лестнице, и Холмс, перегнувшись через перила, посмотрел вниз. Зала была пуста, дворецкий исчез из виду.

— Несомненно, пошел докладывать лорду Дирсвуду о наших намерениях, — заметил Холмс. — Пойдемте, Ватсон, охота почти закончилась, но у нас мало времени на то, чтобы найти последнюю нору.

— Какую нору, Холмс?

— Ту самую, в которой спряталась наша лиса.

— Уж очень вы уверенно говорите, Холмс.

— Действительно, уверенно, мой дорогой друг!

— Откуда у вас такая уверенность?

— Из наших наблюдений вчерашней ночью и из того, что мы увидели сегодня утром.

— Но мы не видели ничего, кроме множества пустых комнат.

— О, мы видели гораздо больше, включая пальцы правой руки секретаря его светлости. Вы заметили, что они были испачканы, и не чернилами, как можно было бы предположить, а?..

Он замолчал, как только спаниель, которого мы встретили раньше, поднялся с подстилки и подошел к лестнице, приветливо виляя хвостом.

— Собака-помощник![9 - В опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе есть много упоминаний о собаках, в частности два случая, когда эти животные помогли ему в своих расследованиях. См. «Знак четырех» и «Пропавший регбист». В рассказе «Горбун» Холмс говорит о том, что собирается написать монографию о роли собак в детективной работе и о том, как они повторяют характеры своих хозяев и отражают их настроения. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] — произнес Холмс и, щелкнув пальцами над перилами, позвал спаниеля следовать за нами.

Пес с готовностью запрыгал по ступеням и пристроился за Холмсом, который пошел по коридору в, как мне казалось, достаточно тщательно обследованное нами тюдоровское крыло.

Мы остановились у дверей комнаты Бейкера, Холмс постучал в дверь, словно ожидая, что за время нашего короткого отсутствия хозяин вернулся. Как оказалось, он поступил правильно, поскольку раздавшийся из-за двери голос пригласил нас войти. Распахнув дверь, мы увидели Бейкера, откладывающего книгу в сторону и поднимающегося из кресла у окна с выражением ужаса на лице от нашего нежданного появления вместе со спаниелем.

Было ясно, что собака никогда раньше не заходила в эту комнату, поскольку она застыла в дверях, не зная, что делать в незнакомой обстановке. Бейкер сделал шаг нам навстречу, будто пытаясь остановить нас, и в эту минуту Холмс послал собаку вперед со словами:

— Вперед, Хэндель! Ищи хозяина!

По этой команде спаниель рванулся к большому дубовому шкафу и стал энергично принюхиваться к его дверцам, молотя хвостом по ковру.

Именно в этот момент в дверях за нашими спинами неслышно появился лорд Дирсвуд, о чем мы узнали, услышав сдавленное извинение Бейкера.

— Прошу прощения, ваша светлость. Я никак не мог предвидеть, что мистер Холмс и доктор Ватсон вернутся…

Лорд Дирсвуд, не взглянув на Бейкера, обратился к Холмсу, причем на сей раз выражение лица хозяина замка было не презрительным, а меланхолически-задумчивым:

— Вижу, мистер Холмс, что обмануть вас нельзя. Я должен был бы знать это, памятуя о вашей репутации.

Слегка поклонившись в знак признательности, Холмс ответил:

— Мое расследование довело меня до этой черты. Но без вашего разрешения дальше дверей этого шкафа я не двинусь. Хотя меня наняла мисс Рассел, которая в этом деле озабочена исключительно судьбой Гилберта, у меня есть ее согласие на то, что она прекратит все дальнейшие расследования в случае возражений с вашей стороны. Поэтому, если хотите, мы с доктором Ватсоном немедленно покинем поместье.

Несколько мгновений лорд Дирсвуд молча обдумывал предложение. Затем он, похоже, принял решение и, повернувшись к Бейкеру, спросил:

— Все в порядке? — Получив утвердительный ответ, его светлость приказал: — Тогда покажите им Парадольскую комнату.

Получив указание хозяина, Бейкер подошел к шкафу и открыл его двустворчатые дверцы.

Как я уже упоминал, шкаф был огромный, разделенный внутри на две части, в одной на крючках висела одежда, другая была полностью занята полками, на некоторых лежали рубашки и нижнее белье. Бейкер отодвинул потайную задвижку, после чего все полки ушли внутрь и за ними открылась замаскированная дверь. Жестом лорд Дирсвуд предложил нам войти и последовал за нами.

Мы оказались в комнате почти тех же размеров, что и та, которую мы только что оставили, но резко отличающейся от нее по виду и обстановке. Вместо обычного половика лежал толстый ковер, не менее роскошные занавеси закрывали ставни на окне, перед которым стоял маленький столик для чтения и кресло. Прекрасные картины и книжные полки занимали все стены и нишу дымохода, в камине ярко горел уголь.

Роскошь этой комнаты явно дисгармонировала с высокой железной решеткой перед камином, полу прозрачной ширмой у окна и, что выглядело тревожнее всего, парой кожаных петель, прикрепленных к кровати, стоявшей сразу же за дверью.

На кровати под вышитым стеганым одеялом лежал молодой человек в неестественно глубоком сне, как будто принял большую дозу снотворного. Он не пошевелился и не открыл глаз, когда мы вошли. Его голова неподвижно покоилась на подушках с вышитыми монограммами. На лице застыло трагическое выражение, какое бывает у тех, кто испытал много страшного и горького; на вид ему было лет двадцать пять.

— Мой племянник, маркиз Дирсвуд, — объявил его светлость, стоя у изножья кровати, глядя на неподвижную фигуру с выражением мучительного сочувствия.

Лицо лорда в этот момент было таким же изможденным и измученным, как и у молодого человека. Мы молчали, и после паузы он продолжил:

— Если вы видели достаточно, джентльмены, то предлагаю вернуться в библиотеку, где я расскажу вам о том, как мой племянник оказался в столь плачевном состоянии. Я знаю, что могу рассчитывать на вашу порядочность, слава о которой идет за вами по пятам.

Холмс снова склонил голову, и вслед за лордом Хиндсдейлом — таковым был теперь его настоящий титул — мы покинули комнату и вернулись вниз, в библиотеку, где по приглашению его светлости расположились в креслах перед камином.


III


Разговор начал лорд Хиндсдейл.

— Прежде чем я начну свой рассказ, — сказал он, — и бы хотел послушать вас, мистер Холмс. Это избавит меня от необходимости повторять некоторые факты, которые вы уже знаете. Кроме того, мне любопытно, каким образом вы докопались до истины.

— Все мои знания получены из моих собственных наблюдений и небольшого исследования, которое я провел после того, как мисс Рассел и ее адвокат попросили меня заняться этим делом, — ответил Холмс. — Нет необходимости повторять рассказ мисс Рассел о том, что она увидела в поместье Хартсдин; она сама уже это сделала. Тем не менее я хотел бы пояснить, что ее озабоченность вызвана не любопытством и не желанием раздуть скандал. Девушка искренне симпатизировала... симпатизирует вашему племяннику и именно по этой причине обратилась ко мне.

Ее рассказ заставил меня просмотреть мои газетные вырезки о гибели нашего племянника в результате несчастного случая прошлым летом в Шотландии. Однако, как я уже объяснял моему коллеге доктору Ватсону, некоторые детали этой трагедии меня заинтриговали. К тому же любопытство подогрел рассказ мисс Рассел о том, как она впервые встретила молодого маркиза: он поранил себе голову, упав с лестницы.

А потом, лорд Хиндсдейл, я вспомнил вашу семейную историю, которая частично помогла решить загадку воскресения вашего племянника из мертвых. Речь идет об аресте одного из ваших предков за участие в Бабингтонском заговоре в тысяча пятьсот восемьдесят шестом году.

Повернувшись ко мне, Холмс с улыбкой добавил:

— Боюсь, Ватсон, что привел вас в некоторое замешательство, упомянув об этом. Объяснение, однако, очень простое. Бабингтонский заговор имел целью заменить на троне протестантку Елизавету Тюдор на католичку Марию Шотландскую. А в те времена Дирсвуды симпатизировали католикам. Во время правления Елизаветы Первой в диссидентствующих семьях было принято иметь в домах потайную комнату, где мог бы прятаться домашний священник на случаи обыска. Хотя в книгах, которые я просматривал, нигде не говорилось о существовании такой комнаты в поместье Хартсдин, я все же решил проверить свое пред положение. Если в этом доме и есть потайная комната для священника, решил я, то она должна быть в старой части дома. Поэтому мы с доктором Ватсоном прошлой ночью вели наблюдение за тюдоровским крылом здания.

Я заметил мужчину — в котором позднее узнал Бейкера, — закрывающего ставни в двух освещенных окнах на верхнем этаже. Однако в его комнате я увидел сегодня утром только одно окно. Далее, комната справа от спальни Бейкера — это кладовка для белья без окон. Значит, должна была быть какая-то другая комната, расположенная между бельевой кладовкой и спальней Бейкера, скрытая от случайного наблюдателя. Я при шел к выводу о том, что в нее можно попасть только из спальни Бейкера. Собака вашего племянника под твердила это, бросившись к шкафу, как только я при казал ей искать хозяина.

Еще меня очень занимало присутствие Бейкера в вашем доме. Поскольку мисс Рассел не узнала его в тот вечер в саду, он, видимо, появился здесь после ее последнего посещения летом, что вы и подтвердили, сказав, будто Бейкер лишь недавно был нанят в качестве вашего секретаря. Однако я заметил, что пальцы его испачканы йодоформом. Только врачи или медицинские сестры обычно используют этот антисептик.

Приняв во внимание все эти факты, я сделал вывод, что ваш племянник содержится в потайной комнате, где за ним следит врач или фельдшер, и на воздух его выводят только по ночам. Подобное положение может быть объяснено только двумя причинами. Первая состоит в том, что маркиз заболел какой-то страшной болезнью типа проказы[10 - В рассказе «Человек с белым лицом» Годфри Эмсуорта содержат в отдельном домике, поскольку его отец боится, что сын болен проказой. Однако мистер Шерлок Холмс вызывает знаменитого дерматолога, который диагностирует псевдопроказу, или незаразный ихтиоз. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Но эту гипотезу я отверг полностью, так как ваш племянник, по свидетельству мисс Рассел, никогда не покидал страны.

Поэтому я остановился на моем втором предположении — которое, к несчастью, оказалось верным, — молодой человек страдает от какого-то душевного расстройства, из-за которого не может появляться на людях. Тот факт, что его мать умерла в швейцарской клинике якобы от чахотки, только подтверждал мое предположение.

Еще раз хочу повторить, лорд Хиндсдейл, что не жду от вас никаких объяснений, но если вы наградите доктора Ватсона и меня своим доверием, не сомневайтесь, ни слова из того, что мы здесь увидели или услышали, никогда не будет произнесено за стенами этого дома.

Лорд Хиндсдейл, который до этого, опустив голову на грудь, слушал рассказ Холмса без единого замечания, теперь пристально взглянул на моего друга. Его суровое лицо исказила гримаса страдания.

— Вы правы во всем, мистер Холмс, — сказал он. — По этой причине, а также потому, что вы с доктором Ватсоном известны мне как люди слова, я без колебаний доверюсь вам. Это действительно облегчение — открыто говорить о тайне, которая столько лет камнем лежала на сердце.

Моему старшему брату Гилберту было едва за двадцать, когда он влюбился в Бланш Сифорд, молодую даму необычайной красоты и очарования, а затем женился на ней. Ее семья была богатой, но ничем не прославившейся: несколько поколений занималось в Южной Африке сельским хозяйством, а потому в английском обществе они были совершенно неизвестны. После смерти мужа миссис Сифорд продала семейные поместья и привезла дочь, которой в то время было семнадцать лет, в Лондон, чтобы закончить здесь ее образование. Именно там мой брат повстречал ее и влюбился, женившись на ней в день ее восемнадцатилетия.

Первые два года они были безмерно счастливы, но после рождения маленького Гилберта у моей невестки стали появляться симптомы некой болезни, которая за полтора последующих года переросла в психоз, граничивший с безумием. Позднейшие обследования по казали, что она страдала наследственной душевной болезнью. Ее дед покончил жизнь самоубийством; тетка умерла в доме для умалишенных.

Хотя было сделано все возможное, чтобы спасти разум Бланш, медицина оказалась бессильна. И когда ее поведение стало агрессивным и совершенно непредсказуемым, было решено, что ребенку жить под одной крышей с матерью в таком состоянии небезопасно. Брат крайне неохотно устроил жену в частную клинику для душевнобольных в Швейцарии.

Наш род древний и гордый, мистер Холмс, но нас преследует злой рок. Боясь, что правда повредит сыну, мой брат сообщил всем, что жена его скончалась от чахотки. На самом деле Бланш протянула еще пятнадцать лет, оставаясь в состоянии безнадежного безумия.

Брат очень боялся, что Гилберт унаследует от матери предрасположенность к душевной нестабильности. Поэтому мальчика держали дома и обучали частным образом в надежде, что размеренный образ жизни без лишних волнений поможет ему избежать печальной участи своей матери.

Все остальное, мистер Холмс, вам, видимо, известно. Старший Гилберт погиб на охоте, когда младшему было четырнадцать. Как его опекун, я приехал сюда, в поместье Хартсдин, чтобы позаботиться об образовании и воспитании племянника. Мы с братом часто обсуждали, что делать с Гилбертом, если он унаследует болезнь по материнской линии. Брат очень мучился при мысли о том, что если ему будет суждено умереть, на мои плечи ляжет ужасная ответственность. Однако она меня не тяготит, мистер Холмс. Я люблю моего племянника, как собственного сына!

Суровые черты его лица на миг исказила гримаса боли, и он отвернулся, пробормотав:

— Простите меня, джентльмены, мне трудно говорить на эту тему.

Прошло несколько секунд, прежде чем лорд Хиндсдейл взял себя в руки и смог продолжить рассказ:

— Прошлой весной Гилберт встретил мисс Рассел и влюбился в нее с первого взгляда, как когда-то его отец в Бланш Сифорд. Положение было абсолютно безнадежным. О женитьбе не могло быть и речи, поскольку к тому времени у него уже появились первые признаки надвигающегося безумия. Его знакомство с мисс Рассел произошло как раз во время одного из начинавшихся припадков, в результате которого он упал и ударился головой.

Я был категорически против продолжения знакомства, но Гилберт так хотел снова увидеть девушку, что я был вынужден уступить ему. Это оказалось непростительной слабостью с моей стороны. Дальнейшие встречи лишь укрепили любовь Гилберта к мисс Рассел, хотя, как мне кажется, девушка не испытывала к нему ничего, кроме дружеских чувств и жалости; во всяком случае, я на это надеюсь.

К прошлому лету и мне, и Гилберту стало ясно, что его безумие не временное явление. Приступы становились все сильнее и продолжительнее. В один из светлых периодов Гилберта мы вместе с ним спокойно и вполне разумно обсудили его будущее. Он сам предложил поехать в Шотландию, где у нашей семьи есть замок на побережье. Там мы решили инсценировать его смерть как несчастный случай на море. Это казалось Гилберту самым порядочным выходом из сложившейся трагической ситуации. Таким образом правду можно было скрыть навсегда. Я унаследую титул и поместья без каких либо юридических сложностей, и мисс Рассел не будет страдать из-за несбывшихся надежд.

Мой племянник захотел, чтобы его привезли сюда и здесь о нем заботились[11 - Как Шерлок Холмс замечает в «Человеке с белым лицом», законом не запрещается держать сумасшедшего в частном доме, если ему оказывается профессиональная медицинская помощь и власти поставлены об этом в известность. Но последнее требование не было выполнено и лорд Хиндсдейл нарушил закон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Он любит это место; здесь прошло его детство; слугам, работающим в имении много лет, вполне можно доверять. Кроме того, здесь находится Парадольская комната, тайник священника, названная так по имени спроектировавшего ее итальянского мастера синьора Парадолини. Вы совершенно правильно определили ее местонахождение, мистер Холмс. Здесь мой племянник надежно защищен от глаз случайных посетителей и любопытных соседей.

Гилберт также взял с меня обещание, что, если его безумие будет прогрессировать, я отвезу его за границу, в ту же самую клинику, в которую в свое время были помещена мать.

Я согласился на эти условия; другой альтернативы не было. Таким образом, был инсценирован несчастный случай, в результате которого Гилберт якобы погиб, а его тело унесло в море. Несколько дней спустя я привез племянника сюда переодетым в слугу. Бейкер был нанят к нему в качестве сиделки. Маркиз большую часть времени проводит здесь, самые сильные приступы снимаются лекарствами и снотворными средствами. В более спокойные периоды, когда безумие не столь явно — обычно такие просветления случаются ночью, — его выводят погулять в саду.

Как раз во время одной из таких прогулок мисс Рассел и заметила Гилберта. Он гулял с Бейкером за домом, где с дороги их не было видно, но вдруг с Гилбертом случился внезапный припадок, он вырвался и побежал к воротам. Бейкер позвал Мейси на помощь, и пока они вдвоем пытались справиться с безумцем и отвести его в дом, появилась карета мисс Рассел.

Вот, мистер Холмс, и весь рассказ об этой трагической истории. И я совершенно уверен в том, что ни вы, ни ваш коллега доктор Ватсон никому не станете о ней говорить.

— Мы уже дали вам слово, — уверил его Холмс. — А теперь, лорд Хиндсдейл, если позволите, мне хотелось бы дать вам один совет.

— Какой?

Доверьтесь мисс Рассел. У этой рассудительной молодой дамы великой силы характер. Я уверен, что она не обманет вашего доверия. Учитывая ее привязанность к Гилберту, было бы жестоко оставлять девушку в неведении относительно истинного положения вещей. Уверен, что ее адвокату Фредерику Лоусону также можно доверять.

— Да, вы правы, — согласился лорд Хиндсдейл после минутного раздумья. — Я попрошу мисс Рассел о встрече в присутствии ее адвоката сегодня же.

Не знаю, о чем шла речь во время этой беседы, однако полагаю, что лорд Хиндсдейл повторил свой рассказ, который ранее изложил нам с Холмсом, поскольку в течение последующих месяцев мы получили два сообщения от мисс Рассел: одно — трагическое, извещавшее нас о том, что наш «общий друг» переведен в швейцарскую клинику по причине ухудшения здоровья.

Второе, полученное через несколько недель после первого, содержало более приятные новости. Мисс Рассел сообщала о предстоящей свадьбе с Фредериком Лоусоном, приглашая нас с Холмсом на торжественную церемонию. К сожалению, мы не смогли на ней присутствовать, поскольку Холмс в то время был предельно нанят тиллингтонским скандалом и ему постоянно требовалась моя помощь.

Что же касается Парадольской комнаты, то я дал слово не обнародовать эти факты и потому ограничился лишь упоминанием этого случая в опубликованных записках[12 - В рассказе «Пять апельсиновых зернышек» доктор Джон Г. Ватсон упоминает о «Тайне Парадольской комнаты» в числе других дел 1887 года, о которых он оставил записи. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] и написанием этих тайных отчетов, которые и вместе с другими конфиденциальными материалами положил в сейф моего банка, зная, что, кроме меня и Холмса, их никто не увидит.


«Чудо из Хаммерсмита»


— Какой ужасный день! — пожаловался Холмс. Он стоял у окна нашей[13 - Хотя эти записки не датированы, слово «нашей» в данном контексте предполагает, что доктор Ватсон постоянно жил в то время на Бейкер-стрит в доме 221-Б, а не пришел в гости. Следовательно, дело это можно отнести либо к периоду до его женитьбы в конце 80-х годов или же ко времени после смерти миссис Ватсон в середине 90-х годов, когда он снова переселился на Бейкер-стрит. Принимая во внимание и другие обстоятельства, я склоняюсь к более раннему периоду. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] гостиной на Бейкер-стрит, барабаня пальцами по стеклу, с другой стороны которого сплошным потоком хлестал дождь. — Никаких расследований для оживления умственной работы! Нет книг, стоящих чтения! Не на что смотреть, кроме мокрых зонтов да извозчичьих лошадей, от которых идет пар! Нам надо хоть что-то сделать, Ватсон. Я не вынесу даже часа в этих стенах — задохнусь от скуки!

В таком беспокойном состоянии мой друг пребывал весь день, то вышагивая по комнате, то бросаясь ни диван и задумчиво глядя в потолок.

— Что вы предлагаете, Холмс? — спросил я.

Я сидел у камина и читал вечернюю газету, никакого желания покидать дом в такую мерзкую сырую погоду у меня не было.

— Давайте-ка посмотрим, что нам предлагает «Стар», — сказал он, подойдя ко мне.

Взяв газету, Холмс перелистал ее и нашел раздел с развлечениями.

— Что вы предпочитаете? Театр или концерт в Сент Джеймс-холл? А может быть, пойдем в ресторан «Гольдини»?[14 - Итальянский ресторан на Глочестер-роуд в Кенсингтоне, куда Холмс приглашал доктора Ватсона на чашечку кофе и рюмку кюрасо, попросив его принести инструменты для взлома дверей и револьвер. См. рассказ «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]

— Если честно, мне ничего этого не хочется. Жуткая погода, Холмс.

— Ну и скучный же вы человек! От сырости еще никто не погибал. Ага! Я, кажется, нашел кое-что, что оторвет вас от камина. В «Кембридже»[15 - Я не смог найти мюзик-холл «Кембридж» и могу предположить, что так был назван «Оксфорд», располагавшийся на Оксфорд-стрит, где выступали многие знаменитости. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] поет «французский соловей». Думаю, это вас вдохновит! — сказал Холмс и очень развеселился, увидев, с какой живостью я вскочил на ноги. — Кажется, она ваша любимица, не так ли?

— У нее замечательный голос, — ответил я немного скованно.

— И совершенно потрясающие лодыжки. Что вы на это скажете, мой дорогой друг? Дождь ведь не помешает нам ее увидеть?

— Если вы так хотите. Это сугубо ваше решение.

Холмс все еще посмеивался от удовольствия, когда мы, тепло одевшись, остановили кеб и отправились в «Кембридж», заехав по пути к «Марчини»[16 - Мистер Шерлок Холмс и доктор Джон Г. Ватсон также поехали в ресторан «Марчини» после успешного завершения дела, известного под названием «Собака Баскервилей», чтобы отобедать, прежде чем отправиться слушать знаменитых братьев де Рецкес, певших в «Гугенотах». На это представление Шерлок Холмс зарезервировал ложу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Из-за дождя народу было немного, и мы легко нашли места в третьем ряду партера, откуда отлично видны сцена и ведущий, объявляющий номера.

Начало программы мне не очень понравилось. Выкупал неинтересный клоун, посредственные канатоходцы, «человек-змея», одетый в трико из леопардовой шкуры, причудливо изгибавшийся и принимавший самые неожиданные позы, а также пара дрессированных тюленей, которым по причинам, одному ему ведомым, горячо аплодировал Холмс.

Я же приберег свои восторги дли Маргерит Россиньоль, которая появилась в конце первого отделения.

Те, кому не довелось видеть «французского соловья» на сцене, лишились возможности послушать одну из величайших певиц мюзик-холла.

Она не только обладала дивным сопрано, ангельским и абсолютно нефорсированным чистым верхним «до», но также полной и вместе с тем очень изящной фигу рой.

В тот вечер, как я помню, она была одета в шелковое платье цвета лаванды, которое прекрасно оттеняло ее роскошные пшеничные волосы, элегантно украшенные плюмажем из одного пера, и алебастрово-белые плечи.

Декорации удачно подчеркивали очарование актрисы. Она пела в беседке, увитой розами, на фоне декораций с изображением цветущего сада. Певица и сейчас стоит у меня перед глазами с чуть поднятой вверх миловидной головкой. Исполнив несколько баллад, она закончила выступление несравненной «Колыбельной» Годара[17 - Наиболее известна его опера «Жоселин» (1881), ария «Колыбельная» пользовалась особой популярностью. Оперные арии часто исполняли в мюзик-холлах после того, как Чарльз Мортон накануне премьеры «Фауста» Гуно организовал прослушивание некоторых арий из этой оперы в своем мюзик-холле в Кентербери. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], а затем красный бархатный занавес скрыл ее под неистовый восторг зала.

Мои ладони еще не успели остыть от аплодисментов, когда Холмс потянул меня за рукав и прозаически предложил отправиться в бар.

— Виски с содовой, Ватсон? Если мы поспешим, то будем у стойки в числе первых.

Холмс принес напитки и стаканы к скамейке, стоявшей в углу под пальмами в бочках, где я сидел, вес еще находясь под впечатлением очаровательного «французского соловья».

— Ну, — произнес он, глядя на меня с улыбкой, — разве вы не благодарны мне, мой дорогой друг, за то, что я сумел оторвать вас от камина?

Прежде чем я успел ответить, наше внимание при влекло какое-то оживление в противоположном конце зала. Пухлый бледный человек в вечернем костюме и крайнем волнении пытался прорваться сквозь толпу, которая уже заполнила бар. Сквозь гомон смеха и разговоров я слышал его напряженный голос:

— Пожалуйста, леди и джентльмены, минуточку внимания! Есть ли среди вас врач?

Это было настолько неожиданно, что сначала я даже не отреагировал. Холмс заставил меня подняться и одновременно взмахнул рукой.

— Мой друг доктор Ватсон — практикующий врач, — объяснил он человеку, приближавшемуся к нам. — Объясните толком, в чем дело?

— Мне бы не хотелось обсуждать это здесь, — ответил незнакомец, с неудовольствием оглядывая любопытных, окруживших нас со всех сторон.

Мы отошли в безлюдный угол фойе, и он продолжил, вытирая потное лицо большим белым платком:

— Меня зовут Мерриуик, я работаю здесь управляющим. Случилась ужасная трагедия, доктор Ватсон. Одного из артистов нашли за сценой… мертвым.

— При каких обстоятельствах? — спросил я.

— Убийство, — прошептал Мерриуик, и его глаза от ужаса чуть не вылезли из орбит.

— В полицию уже сообщили? — спросил мой старый друг. — Меня, кстати, зовут Шерлок Холмс.

— Мистер Холмс? Великий сыщик? — Мне было очень приятно прозвучавшее в голосе управляющего удивление и облегчение. — Я слышал о вас, сэр. Какая удача, что именно сегодня вы пришли послушать наш концерт. Могу я попросить вас о профессиональных услугах от имени всего нашего руководства? Любые неблагоприятные слухи были бы убийственны для «Кембриджа». В полицию, мистер Холмс? Да, они, должно быть, уже едут сюда. Я послал помощника управляющего в Скотленд-Ярд. В «Кембридже» все должно быть по высшему разряду. А теперь, если вы последуете за мной, джентльмены, — продолжал он, волнуясь и запинаясь от страха, — доктор Ватсон сможет осмотреть тело, а вы, мистер Холмс, — вы просто не представляете себе, какое облегчение я испытываю при мысли о том, что именно вы сможете начать предварительное расследование.

— Чье это тело, мистер Мерриуик? — спросил я.

— Как, я не сказал вам? О Господи! Какое ужасное упущение! — воскликнул Мерриуик, снова выпучив глава от ужаса. Это Маргерит Россиньоль, «французский соловей». Лучший номер нашей программы! «Кембридж» не сможет оправиться после такого скандала. Просто представить себе невозможно, но кто-то задушил певицу в ее собственной гримерной.

— Маргерит Россиньоль! — воскликнул я в шоке.

Взяв меня за руку, Холмс принудил меня идти дальше.

— Пойдемте, Ватсон. Держитесь, друг мой. Нас ждут дела.

— Но, Холмс, лишь четверть часа назад несравненная Маргерит была еще жива и…

Я смолк, будучи не в силах продолжать.

— Прошу вас, вспомните Горация, — взмолился мой старый друг, — «Vitae summa brevis spem nos vetat incohare longam»[18 - Дословно цитата может быть переведена так: «Наша жизнь так коротка что строить планы на отдаленное будущее не имеет смысла». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Все еще потрясенный трагической новостью, я последовал за Мерриуиком по пыльным проходам — их голые кирпичные стены и каменные полы резко контрастировали с плюшем и позолотой парадных залов здания. Наконец мы прошли в большое унылое помещение, где размещались уборные.

Там собралось много людей — как рабочих сцены, так и исполнителей. Актеры все еще были одеты в костюмы своих сценических героев, на плечи они накинули одеяла или халаты, и все громко обсуждали случившееся. В этом страшном хаосе я смутно помню какие-то железные ступени, ведущие в затемненный верхний этаж, и дверь на сцену, у которой стояла небольшая кабинка. В ее окошко высовывал голову какой-то человек в кепке и шарфе. В следующее мгновение Мерриуик свернул еще в один, более короткий коридор, который упирался в небольшую конторку дежурного у служебного входа на сцену, и, вынув ключ из кармана, отпер дверь.

— Место преступления, — прошептал он замогильным голосом, отступая в сторону, чтобы пропустить нас вперед.

Сначала мне показалось, что в комнате делали обыск — такой там царил беспорядок. Одежда била разбросана повсюду — на обшарпанном кресле, напоминавшем шезлонг, на складной ширме, стоявшей в углу; нижнее белье висело на веревке, натянутой на двух крюках.

Мое смятение лишь усилилось, когда я поймал наше отражение в большом трюмо, стоявшем напротив двери. Среди многоцветного беспорядка наши строгие вечерние костюмы выглядели довольно мрачно.

На стуле перед трюмо все еще сидела женщина; стриженая темная голова ее лежала на туалетном столике среди разных склянок, флаконов, рассыпанной пудры и грима. «Это не Маргерит Россиньоль, — подумал я с облегчением, — хотя одета она была в то же самое лавандовое платье. Мерриуик ошибся».

Лишь увидев рядом парик пшеничного цвета, украшенный плюмажем и выглядевший как отрубленная нова, я понял, что ошибся не Мерриуик, а я. Холмс с деловым видом вошел в комнату и склонился над телом, внимательно его изучая.

— Она умерла недавно, — объявил мой друг. — Тело еще теплое.

Внезапно он громко вскрикнул и с отвращением отпрянул, вытирая кончики пальцев носовым платком.

Подойдя ближе, я увидел, что чистый белый алебастр плеч певицы был размазан в тех местах, где рука Холмса коснулась ее кожи — он оказался не чем иным, как толстым слоем пудры и румян.

— Задушили ее же собственным чулком, — продолжал Холмс, указав на свернутую в жгут полоску шелка лавандового цвета, которым было плотно перетянуто ее горло. — Другой чулок все еще на ней.

Если бы он не привлек мое внимание к этому факту, в замешательстве я бы даже не заметил ее ног, видневшихся из-под платья — одна в чулке, другая босая.

— Так, так, — бросил Холмс. — Все это очень важно.

Однако почему это было важно, он не сказал и тут же, подойдя к зарешеченному окну, отодвинул закрывавшую его занавеску. Затем Холмс заглянул за ширму. По всей видимости, этот короткий осмотр его удовлетворил, поскольку он сказал:

— Я увидел достаточно, Ватсон. Пора побеседовать с потенциальными свидетелями этой трагедии. Давайте найдем Мерриуика.

Долго искать его не пришлось. Управляющий с нетерпением ждал нас за дверью в коридоре и тут же сообщил, что театр уже пуст — по его поручению зрителей под каким-то предлогом попросили разойтись — и теперь он полностью в нашем распоряжении. Холмс выразил пожелание допросить того, кто обнаружил тело. Мерриуик провел нас в свой весьма удобный кабинет, а сам пошел за мисс Эгги Бадд — костюмершей мадемуазель Россиньоль, которая и обнаружила тело убитой.

Вскоре в кабинет вошла уже немолодая женщина кокни, одетая бедно и во все черное. Мисс Бадд была настолько маленького роста, что когда Холмс предложил ей сесть на стул, ноги у нее едва касались пола.

— Я так думаю, — начала костюмерша без тени смущения, глядя на нас черными и блестящими, как пуговицы на ботинках, глазками, — что вы хотите меня спросить о том, как я вошла в уборную и нашла мадемуазель мертвой?

— Это позднее, — ответил Холмс. — Сейчас меня больше интересует то, что случилось раньше, когда мадемуазель Россиньоль была еще на сцене. Вы, насколько я понимаю, находились здесь, ожидая окончания представления? Когда именно вы покинули эту комнату и как долго отсутствовали?

Вопрос этот озадачил меня не меньше, чем мисс Бадд, отреагировавшую на него таким же вопросом, какой я и сам хотел бы задать, хотя, конечно, сделала она это в несколько иной манере.

— Это ж надо! — воскликнула она, и на ее морщинистом лице отразилось неподдельное изумление. — От куда вы об этом знаете?

Холмс заметил наше удивление и отвечал, судя по всему, нам двоим сразу.

— О, это метод дедукции! — сказал он, пожимая плечами. — Ковер за ширмой буквально засыпан белой пудрой, которой посыпали плечи мадемуазель Россиньоль перед тем, как она надела платье. Хорошо различимы свежие следы трех человек. Следы двоих миленькие, они принадлежат женщинам: вам, мисс Бадд, и, как я полагаю, мадемуазель Россиньоль. Третьи большие, без сомнения, принадлежат мужчине. К сожалению, они слишком смазаны, чтобы можно было определить их размер или рисунок подошвы ботинок. Тем не менее вывод напрашивается сам собой.

Мужчина, предположительно убийца, спрятался за ширмой после того, как мадемуазель Россиньоль уже напудрили плечи. Судя по его скрытному поведению, в гости этого человека не приглашали, значит, он проник в уборную, когда там уже никого не было, то есть после ухода мадемуазель на сцену. Очевидно, мисс Бадд, вы в то время тоже отсутствовали. Отсюда и мои вопросы: когда вы ушли из комнаты и как долго вас здесь не было?

Мисс Бадд, следившая за объяснениями Холмса с живым интересом, не отрывая острого взгляда от его лица, кивнула головой.

— Да, в сообразительности вам не откажешь! Не из обычной полиции, верно? Нет, конечно, нет. Те бы сразу же затоптали все следы, не обратив на них никакого внимания. Но кем бы вы ни были, вы правы. Я и вправду вышла из комнаты к концу выступления мадемуазель и ждала за кулисами, чтобы подать ей халат. Она всегда набрасывает его на свое платье, ведь здесь так грязно! Стоит только задеть за что-нибудь, тут же испачкаешься.

— Значит, вы всегда так делали?

— Что вы имеете в виду — всегда ли я так делала? Ну, конечно, всегда.

— Из вашего ответа можно сделать вывод о том, что мадемуазель Россиньоль выступала в «Кембридже» и раньше?

— Много раз. И всегда ее номер был гвоздем программы.

— Когда вы во второй раз ушли из уборной перед тем, как обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

— Позднее, уже после ее выступления. Она, как всегда, послала меня в «Краун» купить полпинты портера. Это по соседству. Мадемуазель любила пропустить стаканчик портера, говорила, что он хорошо смачивает ей горло. Сказала, что, пока я хожу за пивом, она переоденется, поскольку спешила в «Эмпайр»[19 - Мюзик-холл «Эмпайр» находился на Лестер-сквер и был любимым местом прогулок дам, пользующихся дурной славой. После протестов некой миссис Ормистон Чант администрация построила заграждение между галереей и зрителями, которое было снесено выступавшими против ханжества «скромниц», в числе которых был и Уинстон Черчилль. «Эмпайр» закрыли в 1927 г. после последнего представления «Будьте добры, леди» с Фредом Астером и его сестрой Адель в главных ролях. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], к концу второго отделения. Вот почему здесь она выступала в первом отделении. Две недели назад мадемуазель выступала там в лавандовом платье, поэтому теперь захотела надеть розовое. Она всегда следила за тем, чтобы не носить одно и то же платье слишком часто. Так вот, значит, забежала я в «Краун», а когда вернулась обратно, наш «соловей» был уже мертв. Я так страшно испугалась, что и передать вам не могу.

— И как долго вы отсутствовали на сей раз? — спросил Холмс.

— Я тут же вернулась обратно.

— Что значит «тут же»?

— Несколько минут; не больше пяти.

— Что вы сделали, когда обнаружили тело мадемуазель Россиньоль?

— А вы бы что стали делать? Выбежала и давай кричать. Баджер, привратник у входа на сцену, услышал меня и прибежал в уборную. Мы все хорошо осмотрели вокруг — вдруг убийца был еще где-то рядом? — но никого не нашли.

— Где вы его искали?

— Неужто непонятно? — вспылила мисс Бадд, будто ответ на этот вопрос был совершенно очевиден. — За ширмой, занавесями и даже под туалетным столиком.

— А дальше что было?

— Баджер пошел за мистером Мерриуиком, а мне стало плохо — для меня, сами понимаете, это был страшный удар, — я ведь проработала с мадемуазель пятнадцать лет. Мне надо было выйти из уборной. Одна из акробаток в серебряных блестках взяла меня в свою уборную и дала нюхательной соли, чтобы я пришла в себя.

— Значит, комната мадемуазель Россиньоль была оставлена без присмотра?

— Видимо, да, — согласилась мисс Бадд. — Но она же была пустая, если не считать тела бедной мадемуазель. Так какая разница? А через несколько минут Баджер вернулся с мистером Мерриуиком, тот осмотрел комнату и запер ее, а ключ положил к себе в карман. Вот, пожалуй, и все, что я знаю.

— Ну, я думаю, это еще не все, — сказал Холмс. — Как по-вашему, у мадемуазель Россиньоль были враги?

Мисс Бадд покраснела, на ее морщинистых щеках выступили два ярко-красных пятна.

— Нет, не было! — сердито огрызнулась она. — А любой, кто скажет вам, что были, врет. — Спустившись со стула на свои маленькие ножки, мисс Бадд пересекла комнату и бросила через плечо: — С меня достаточно! Я не собираюсь слушать разную чепуху.

— Будьте добры, пришлите ко мне Баджера, — сказал ей вдогонку Холмс.

В ответ она хлопнула дверью.

Холмс, ухмыльнувшись, откинулся в кресле.

— Совершенно необузданная женщина и очень преданная своей госпоже. Что ж, если мисс Бадд не расположена сплетничать, возможно, нам поможет Баджер. Вы следили за логикой моих вопросов, Ватсон?

— Думаю, да, Холмс. Убийца, видимо, проник в уборную и спрятался за ширмой, пока мисс Бадд, как обычно, встречала мадемуазель Россиньоль за сценой. Кто бы ни был убийца, он знал об этом. Следовательно, он, скорее всего, не посторонний человек, а кто-то из окружения мадемуазель — артист или служащий театра, верно?

— Отличное рассуждение, мой друг! Вы настолько хорошо изучили мой дедуктивный метод, что мне стоит подумать о том, как сохранить первенство. Мы можем также заключить, что, когда мисс Бадд ушла за портером, убийца покинул свое укрытие и задушил мадемуазель Россиньоль ее же собственным чулком. Обратите на этот факт особое внимание. Он чрезвычайно важен для расследования. Остается еще один важный вопрос, на который, надеюсь, ответит Баджер. Когда именно убийца вышел из уборной? О, это, кажется, он! — воскликнул Холмс, услышав стук в дверь. — Входите!

В ответ на приглашение в комнате появился мрачный человек в кепке и кашне, которого я уже видел раньше в окошке будки, стоящей у выхода на сцену. Несмотря на седину, его обвислые усы были покрыты коричневым налетом, свидетельствующим о частом употреблении дешевого нюхательного табака. О его пристрастии к крепкому элю можно было сделать безошибочный вывод на основании исходившего от него запаха.

В ответ на вопрос Холмса о перемещениях мадемуазель Россиньоль Баджер пустился в подробные объяснения.

— Да, я видел, как она уходила со сцены вместе со своей костюмершей, — сказал он, предварительно посопев, как старая фисгармония, которая никак не желала издавать первый звук. — Я все вижу из своей будки. Видел, как она прошла в свою уборную; видел, как Эгги Бадд несколько минут спустя снова вышла из уборной, чтобы купить полпинты портера для своей госпожи, а потом возвратилась.

— Прошу вас, подождите, — сказал Холмс, подняв руку, чтобы прервать поток красноречия Баджера. — Давайте вернемся немного назад. Входил ли кто-нибудь в уборную в период между уходом оттуда мисс Бадд за сцену и их совместным с мадемуазель Россиньоль возвращением?

Обдумывая ответ, Баджер напряженно пыхтел в усы.

— Не могу точно сказать. Не стану же я только в ту сторону все время смотреть. Да и народ тут постоянно ходит! Одни тюлени чего стоят! Ненавижу представления с животными! — с неожиданной ненавистью произнес Баджер. — Гадят всюду, а другим убирать приходится. За свежей рыбой и мясом для них в самое неподходящее время бегать надо! Это же просто не по-христиански! Вот с акробатами совсем другое дело!

— Да, конечно! — согласился Холмс. — Но прошу вас, Баджер, давайте вернемся к нашей теме. Что случилось, когда мисс Бадд вернулась из «Крауна»?

— Ну, потом я запомнил этот ее крик. Леденящий душу вопль, сэр. И когда пошел посмотреть, что случилось, то увидел мадемуазель: она лежала на туалетном столике мертвая, как баранья отбивная.

— Насколько мне известно, вы с мисс Бадд обыскали комнату?

— Да, cэp.

— И никого не нашли?

— Нет, сэр. Вот это как раз и не дает мне покоя. Кто бы это ни сделал, он просто растворился в воздухе, поскольку из двери не выходил и в комнате мы его тоже не нашли. Куда ж он деться-то мог? Вот от чего у меня голова идет кругом.

— Вполне логичный вопрос! — сказал Холмс. — И я постараюсь на него ответить. А что вы могли бы сказать о самой мадемуазель Россиньоль? Она ведь француженка, не так ли?

— Француженка? — презрительно хмыкнул Баджер. — Да в ней ничего французского никогда и не было, если, конечно, не считать духов, которыми она себя от души поливала. Родилась она в Бермондсее, настоящее имя Лизи Биггс. А волосы ее вы видели?

— Волосы? — спросил Холмс, не менее меня озадаченный этим загадочным вопросом. — Вы, наверное, имеете в виду парик, который она надевала?

— И это тоже, — так же загадочно ответил Баджер. — Но прежде всего, сэр, я говорю о том, как она задирала нос перед такими, как я. Она меня за грязь под ногами держала. А гордиться-то певичке особо было нечем. Я знал ее как облупленную. Мне все через мое окошечко видно.

В этот момент он подмигнул столь откровенно, что очевидный смысл этого намека доставил мне нестоящую душевную боль — молча слушать, как этот грубиян Баджер снимает с мадемуазель Россиньоль последние покровы женского достоинства и чести, было для меня поистине мучительным испытанием.

Холмс весьма осторожно подошел к обсуждению этой деликатной темы.

— Я так понимаю, Баджер, — сказал он, — что вы имеете в виду джентльменов?

— Если вам так угодно выражаться, сэр. Хотя я бы их джентльменами не называл.

— А среди актеров, которые сегодня выступали, их случайно не было?

— Вопрос в другом — трудно найти такого, кто не входит в число этих мужчин. В разное время она каждого из них попробовала.

— Каждого! — изорвался я, не и силах больше сдерживаться.

Баджер бросил на меня понимающий взгляд.

— Каждого из них, cэp; рано или поздно, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Спасибо, — сказал Холмс. — Я думаю, что мы с доктором Ватсоном услышали достаточно.

Как только Баджер дотронулся до своей кепки и шаркающей походкой вышел из комнаты, мой старый друг повернулся ко мне с озабоченным выражением на лице.

— Мне очень жаль, дорогой Ватсон, что эти откровения вас так сильно расстроили. Всегда неприятно узнавать о том, что предмет обожания — не более чем колосс на глиняных ногах.

Меня глубоко тронули его слова. Хотя порой он бывал эгоистичен и невнимателен, но именно в те моменты, когда Холмс проявлял доброту и заботу, я понимал, что имею в его лице истинного друга.

От ответа я был избавлен сообщением от мистера Мерриуика, что в театр пришли полицейский инспектор из Скотленд-Ярда со своими помощниками. Это было весьма кстати, поскольку от волнения мне все еще трудно было говорить. К тому времени, когда мы добрались до сцены, пятеро одетых в форму по лицейских уже сняли с головы мокрые капюшоны, а один из них, невысокий худощавый человек в гражданском, стоя спиной к нам, сосредоточенно беседовал с мистером Мерриуиком.

— Лестрейд! — воскликнул Холмс, направляясь к нему. Человек в штатском обернулся, и я узнал желтовато-бледные черты лица инспектора, которого впервые встретил во время расследования убийства мистера Дреббера и его личного секретаря Джозефа Стэнджерсона[20 - Это дело, отчет о котором опубликован в 1887 г. под названием «Этюд и багровых тонах», было первым расследованием, в котором доктор Джон Г. Ватсон помогал мистеру Шерлоку Холмсу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что Лестрейд не ожидал нас здесь увидеть, да и не особенно этому обрадовался.

— Вы, мистер Холмс! — вскрикнул он. — И доктор Ватсон! Что, позвольте узнать, вы здесь делаете?

— Когда случилось убийство, мы были в зрительном вале, и управляющий попросил нас заняться этим делом, — кратко объяснил Холмс. — Вы вовремя пришли, инспектор. Что касается меня и доктора Ватсона, то дело мы раскрыли. Вам остается только арестовать убийцу, что, я уверен, вы и сделаете с присущим вам хладнокровием.

Мое удивление было ничуть не меньшим, чем удивление инспектора.

— Раскрыто?! — воскликнул я. — Но, Холмс, тогда я ничего не понимаю. На основании каких улик вы утверждаете, что личность убийцы установлена?

— На основании очевидных фактов, мой дорогой Ватсон. На чем же еще может строиться успешное расследование?

В наш разговор вмешался Лестрейд, на лице которого отражались недоверие и подозрительность.

— Все это замечательно, однако мне хотелось бы знать, на какие именно факты вы ссылаетесь, мистер Холмс. Я не могу арестовывать подозреваемых только по вашим рекомендациям, не имея доказательств и не будучи в состоянии оценить их самостоятельно. От ошибок ведь никто не застрахован, и вы в том числе.

Холмс, самоуверенность которого иногда доводила людей до белого каления, снисходительно улыбнулся, не обратив внимания на скептицизм Лестрейда.

— В данном случае, мой дорогой Лестрейд, даю вам слово, я не ошибаюсь. А что касается доказательств, то вы вскоре с ними познакомитесь. Если вы пройдете со мной в уборную мадемуазель Россиньоль, вы не только осмотрите место преступления, но и узнаете от меня те сведения, которые я получил из бесед с костюмершей и привратником. И вам останется только прочитать вот это. — С этими словами Холмс вынул из кармана свою программку концерта в «Кембридже». — Не тратьте времени на просмотр имен исполнителей номеров второго отделения. Они не имеют отношения к нашему расследованию.

Все еще озадаченно сжимая программку в руке, Лестрейд пошел вслед за Холмсом в уборную мадемуазель Россиньоль. Распахнув дверь, Холмс сказал:

— А теперь, Лестрейд, посмотрите вокруг. Обратите внимание на ширму, загораживающую угол, где прятался убийца, когда проник в комнату. Его следы четко видны на рассыпанной пудре. Посмотрите на надежно зарешеченное окно и особенно на тело, лежащее головой на туалетном столике с шелковым чулком лавандового цвета вокруг шеи, и на то, что из-под полы платья видна одна босая нога. И наконец, обратите пристальное внимание на то, как аккуратно уложены шлейф и юбка платья.

И Лестрейд, и я внимательно смотрели туда, куда указывал Холмс, — Лестрейд впервые, а я второй раз, — стараясь обнаружить те детали, которых я не заметил раньше. И окно, и ширма, и тело — все оставалось точно в том же положении, как и во время первого осмотра.

Что же касается платья мадемуазель Россиньоль, то по нему решительно никак нельзя было составить представления о личности убийцы, хотя на этот раз, памятуя о просьбе Холмса обратить на него особое внимание, я заметил, что юбки и длинный шлейф были уложены вокруг стула так, чтобы не помять рюши, которыми были украшены и юбка и шлейф.

Пока мы осматривали комнату, Холмс продолжал объяснять то, что здесь произошло, Лестрейду.

— Мы знаем из показаний мисс Бадд — костюмерши мадемуазель Россиньоль, — что она выходила из уборной дважды. Первый раз, чтобы подождать за кулисами возвращения своей хозяйки со сцены. Именно в этот момент, как я полагаю, убийца незамеченным проник в уборную и спрятался за ширмой. Второй раз мисс Бадд вышла в бар «Краун», чтобы купить там по просьбе своей хозяйки полпинты пива, и, вернувшись, обнаружила мадемуазель Россиньоль мертвой. Давайте остановимся здесь, Лестрейд, и поразмышляем над тем, какими уликами мы располагаем и что, по нашему разумению, произойдет дальше.

— Ну, это просто! — с оттенком пренебрежения воскликнул Лестрейд. — Убийца вышел из-за ширмы и удушил мадемуазель Россиньоль.

— Видимо, так, — ответил Холмс. — Я думаю, что пока у нас нет разногласий. Теперь давайте обратимся к другим уликам. Когда мисс Бадд возвратилась из «Краун», она вскрикнула, увидев тело своей госпожи, и привратник Баджер тут же бросился ей на помощь. Они вдвоем обыскали комнату, но никого не нашли.

Прежде чем Холмс мог продолжить, Лестрейд нетерпеливо заметил:

— Значит, убийца уже убежал.

— Ага! — воскликнул Холмс с явным удовлетворением. — Вы слишком спешите с выводами, дорогой инспектор. Баджер готов поклясться, что с момента ухода мисс Бадд в «Краун» до того, как она обнаружила тело своей хозяйки, дверь в ее уборную находилась под его постоянным наблюдением и ни одна живая душа отсюда не выходила.

Потребовалась пара секунд, чтобы важность этого заявления дошла до Лестрейда. По его лицу, постепенно менявшему выражение от легкого удивления до совершенного изумления, можно было буквально читать его мысли. В то же время взгляд его метался по комнате от зарешеченного окна до двери и наконец остановился на выцветших, обшитых бархатом створках ширмы.

— Нет, — сказал Холмс, следивший за его взглядом. — Убийца прятался не там. Баджер и мисс Бадд Искали за ширмой и в других местах, в частности под Туалетным столиком.

— Тогда где же? — спросил Лестрейд. — Если убийца не был в комнате и не выходил из нее, куда, черт возьми, он делся?

— То же самое спросил и Баджер, хотя в иной форме: что же он, испарился, что ли?

Мелкие черты лица Лестрейда побагровели от гнева и изумления, и он воскликнул:

— Но это невозможно!

— Это выражение уже давно стало моим принципом, — заметил Холмс, — когда исключишь невозможное, ключ к разгадке должен находиться в том, что осталось, каким бы неправдоподобным оно ни казалось[21 - Шерлок Холмс говорил об этом и в рассказе «Берилловая диадема»: «Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, и является истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Поскольку ни вы, ни доктор Ватсон не готовы предложить объяснение случившемуся, давайте продолжим обсуждение улик. Мы говорили о передвижении убийцы, но пока что никак ни принимали во внимание саму мадемуазель Россиньоль. Скажите мне инспектор, как вам кажется, если исходить из имеющихся в нашем распоряжении фактов, что делала мадемуазель Россиньоль за минуту до того, как ее убили?

На сей раз Лестрейд был более осторожен, в его маленьких темных глазках застыло подозрение.

— Смелее, смелее! — ворчал Холмс, видя колебания инспектора. — Разве ответ не очевиден? Ее задушили чулком, верно? Одна нога голая, видите? Какие еще улики вам нужны? Она переодевала чулки и, видимо, по этой причине не заметила убийцу, подкравшегося к ней сзади. — Затем он неожиданно спросил: — Вы женаты, Лестрейд?

— Не понимаю… — начал было Лестрейд, но Холмс взмахом руки прервал его:

— Впрочем, это не имеет особого значения. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы даже такому закоренелому холостяку, как я, представить себе эту сцену и сделать соответствующие выводы. Но я вижу по вашему выражению лица, Лестрейд, что вы не смогли этого сделать. И вы, Ватсон, тоже. Ну, ну! Вы меня просто поражаете. Задачка эта выеденного яйца не стоит. Тем не менее раз уж вы с ней не справились, я бы хотел обратить ваше внимание, мой дорогой Лестрейд, на последнюю улику — программку, которую вы держите в руке. Может быть, кто-то из участников концерта привлек ваше внимание?

Лестрейд развернул программку и начал вслух читать напечатанные там имена исполнителей:

— Крошка Джимми Уэллс — прекрасный комик кокни: искрометный юмор, пантомима и веселые куплеты. Бесстрашный Дайнос: потрясающий канатоходец…

Как раз в этот момент чтение его было прервано стуком в дверь, после которого в дверном проеме по явилась голова Мерриуика.

— Простите меня, инспектор, — сказал он. — Я выполнил вашу просьбу и попросил всех артистов собраться на сцене. Прошу вас, сэр, сюда, пожалуйста Мистер Холмс, доктор Ватсон, будьте любезны, пройдите с нами.

Когда мы следовали по коридору за Мерриуиком, Холмс тихонько шепнул мне:

— Вряд ли этот спектакль имеет какой-то смысл, поскольку имя убийцы нам уже известно, впрочем, я не вижу оснований для того, чтобы уклоняться от участия в нем. Ведь что ни говори, Ватсон, это мюзик-холл, и потому вполне понятно, что главное действие должно разворачиваться именно на сцене.

Потом он догнал Лестрейда, который шел впереди вместе с Мерриуиком, и уже обычным голосом сказал ему:

— Инспектор, вы позволите мне дать вам один совет? Обязательно поставьте констеблей вокруг сцены. Когда имя преступника будет названо, он, скорее всего, попытается скрыться.

— С этим не будет никаких проблем, мистер Холмс, — настороженно отозвался Лестрейд, — однако мне так и не ясно, кого именно я должен арестовать?

Действительно ли Холмс его не расслышал или предпочел притвориться, я с уверенностью сказать не могу, Хотя склоняюсь ко второму предположению. Продолжая пребывать в приподнятом настроении, мой старый друг распахнул металлическую дверь и прошел на сцену, чувствуя себя среди сваленных в кучи бутафории и декораций так же непринужденно, как среди книг и научных приборов у нас дома на Бейкер-стрит.

Если бы иллюзии, которые я испытывал в отношении театральной жизни, уже не были вдребезги развиты, то по ним был бы нанесен сильный удар, как только мы вышли на сцену. Без ослепительного света прожекторов, в полумраке нескольких тусклых лампочек сцена выглядела жалкой и убогой: она не имела ничего общего с тем восхитительным зрелищем, которое я наблюдал, сидя в третьем ряду партера.

В рассеянном свете тусклых лампочек декорации, казавшиеся мне раньше великолепными, на самом деле представляли собой грубую мазню, а утопавшая в розах беседка являла собой не более чем согнутую в форме арки хлипкую металлическую решетку, покрытую унылыми искусственными цветами с пыльными лепестками.

Артисты, принимавшие участие в первом отделении, представляли собой столь же неприглядное зрелище. Они стояли на сцене несколькими небольшими группами, некоторые из них еще были в своих вызывающе крикливых шелковых с блестками актерских костюмах, другие уже переоделись. На этих обшарпанных подмостках, на фоне неряшливо размалеванных холстов и пыльных искусственных цветов актеры выглядели самыми заурядными смертными, да еще и на удивление подавленными.

Продолжая неотступно следовать за Холмсом, мы прошли через всю сцену, гулко печатая шаги, и остановились перед опущенным занавесом. Тем временем констебли по приказу Лестрейда заняли посты с двух сторон сцены, чтобы в любой момент преградить путь убийце, если он попытается спастись бегством.

Но кто же был этим самым убийцей? Один из двух канатоходцев, стоявших рядом со своими партнершами, или «человек-змея» в накидке, накинутой на трико, который с близкого расстояния выглядел несколько менее уверенно, чем на сцене? А может быть, преступление совершил клоун в поношенном клетчатом костюме или дрессировщик тюленей, который теперь, к счастью, был здесь без своих питомцев?

Пока эти вопросы роились у меня в голове, между Холмсом и инспектором Лестрейдом происходила тихая перебранка, во время которой полицейский все время норовил сунуть программку под нос моему другу. Хоть я почти не мог разобрать их слов, общий смысл перепалки был вполне ясен — по выражению тупой ярости на лице Лестрейда и вскинутым бровям Холмса, недоуменно взиравшего на него с невинной улыбкой.

— Кто убийца? — спрашивал Лестрейд.

— Неужели вы до сих пор так этого не поняли? — донесся до меня ответ моего друга.

Мне было совершенно очевидно, что Холмс, который сам нередко испытывал склонность к театральным эффектам, сейчас просто наслаждался сложившейся ситуацией. Тем не менее вскоре он смилостивился. Взяв у Лестрейда программку, он вынул из кармана карандаш и манерным жестом провел жирую линию под одним из напечатанных там имен, после чего, слегка поклонившись, вручил программку инспектору.

Лестрейд взглянул на имя, удивленно уставился на Холмса и, получив в ответ утвердительный кивок, прочистил горло и сделал шаг вперед.

— Дамы и господа, — произнес он, — в мои намерения не входит надолго вас здесь задерживать. Тщательно рассмотрев все имеющиеся в распоряжении следствия улики, я должен исполнить свой долг и арестовать убийцу мадемуазель Россиньоль. Этот человек… — Лестрейд заглянул в программку, чтобы удостовериться в правильности произносимого имени, — этот человек… Вигор, «Чудо из Хаммерсмита».

В течение нескольких секунд стояла гробовая тишина, потом послышался шорох торопливых шагов, поскольку те, кто были рядом со злодеем, поспешно от него отходили, так что вскоре он оказался в одиночестве посреди сцены.

«Человек-змея» скинул с себя накидку и остался в одном трико из шкуры леопарда. Одеяние это было вполне уместным, поскольку, когда он присел на корточки и стал пятиться от нас к дальнему краю сцены, во всем облике — в сильном и гибком теле, напряженных мышцах рук, сверкающем взгляде — чувствовалось сходство с этой огромной хищной кошкой, когда ее загоняют в угол.

Никто из присутствующих и вскрикнуть не успел, как он, подобно сжатой пружине, распрямился и прыгнул, причем не к краю сцены, у которой находились дюжие полицейские констебли, а вперед, к просцениуму, где перед самым опущенным занавесом стояли мы с Холмсом и Лестрейдом.

Лишь удивительное присутствие духа Холмса помешало Вигору проскочить мимо нас в темную пустоту зрительного зала. Холмс успел схватить боковую тюлевую часть занавеса и резко дернул ее вниз: она, как сеть, упала сверху на летящую в прыжке фигуру.

Я воздержусь от изложения потока ругани и проклятий, которые изрыгало «Чудо из Хаммерсмита», пока констебли не надели на него наручники и не увели прочь. Достаточно будет заметить, что репутации «французского соловья» был нанесен окончательный и непоправимый удар, не оставивший присутствующим никаких сомнений относительно ее нравственности. Даже Лестрейд, несмотря на свое тесное знакомство с преступным миром, был шокирован таким потоком площадной брани.

— Это просто возмутительно, — сказал он, когда мы сошли со сцены. — Певица, конечно, не была дамой безукоризненного поведения, но это не повод для того, чтобы поливать ее такой бранью.

— Тем не менее вы арестовали преступника, за которым пришли, — резонно заметил ему Холмс.

— Благодаря вам, мистер Холмс. Но, простите, я так и не понял, где же, черт возьми, он мог спрятаться в уборной певицы. Если верить Баджеру и мисс Бадд, они там все обыскали, даже под стол заглянуть не забыли.

— А под стул — забыли, — возразил Холмс. — Этот Вигор — «человек-змея», он мог складываться самым неестественным образом. Когда мисс Бадд отправилась в «Краун» исполнять поручение своей хозяйки, он бесшумно вышел из-за ширмы, где спрятался загодя, и, подняв с пола чулок, напал на мадемуазель Россиньоль сзади. Поскольку в тот момент мадемуазель Россиньоль была занята вторым чулком, она не заметила его приближения.

Вспомните, Лестрейд, мое замечание о том, что даже мне, холостяку, не надо обладать чересчур богатым воображением, чтобы представить себе картину преступления. Что делает женщина, когда снимает чулки? Ответ очевиден — она поднимает юбки, чтобы облегчить себе задачу. Однако юбки мадемуазель Россиньоль были в полном порядке. Мало того, они были очень тщательно расправлены вокруг стула.

Вопрос о том, почему так случилось, напрашивался сам собой, и ответ на него только один. Это сделано для того, чтобы убийца мог обезопасить себе второе убежище, такое, которое не было бы обнаружено даже при поверхностном обыске уборной. Ни один человек, даже самый что ни на есть усердный, не осмелился бы прикоснуться к телу мадемуазель Россиньоль, а тем более заглядывать ей под юбки.

Второй вопрос является логическим следствием первого. Кто мог спрятаться на таком незначительном пространстве? И на него можно было дать лишь один ответ — Вигор, «Чудо из Хаммерсмита», единственный «человек-змея», фигурирующий в программке сегодняшнего концерта. Вигор прятался под стулом до тех пор, пока Баджер с мисс Бадд не побежали за управляющим. Как только они вышли, убийца незамеченным выскользнул из своего укрытия.

Что касается мотива преступления, думаю, вам его называть не нужно. Брань в адрес мадемуазель Россиньоль со всей очевидностью свидетельствует о том, что совсем недавно чувства, которые она испытывала к Вигору, были отданы Майро — дрессировщику тюленей.

Пораженный и немного пристыженный Лестрейд тепло пожал знаменитому детективу руку.

— Благодарю вас, мистер Холмс. Должен признаться, что иногда у меня возникали сомнения в том, что вы правильно разгадали эту загадку. Теперь вы с доктором Ватсоном, как я понимаю, собираетесь нас покинуть? Ну, что ж, хочу вам пожелать всего самого наилучшего. Мне еще предстоит здесь задержаться, чтобы проследить за всем и предъявить Вигору обвинение в убийстве.

Мы вышли из театра, и Холмс нанял кеб. Кучер натянул поводья, и мой друг с веселым блеском в глазах сказал:

— Я уверен, Ватсон, что это дело вы опишете во всех деталях. Ваших читателей ждет занимательнейшая история, которую вы подадите им должным образом.

— Да, Холмс, наверное, — ответил я с наигранным безразличием. — В этом деле, несомненно, много необычного. Однако то же самое можно сказать и о многих других ваших расследованиях, поэтому трудно решить, какие из них больше заслуживают публикации.

На самом деле я уже тогда принял окончательное и бесповоротное решение: отчет об этом деле никогда не должен будет появиться в печати[22 - Доктор Джон Г. Ватсон сохранил свое обещание и не отдал в печать отчет об этом деле, хотя бегло и упомянул о нем в рассказе «Вампир в Суссексе». Имени мадемуазель Россиньоль он там не называет, а лишь говорит о Вигоре, сведения о нем в числе других хранились в справочной картотеке Шерлока Холмса под литерой «В». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Мне не хотелось лишать моих читателей, особенно тех, кто восхищался несомненным талантом мадемуазель Россиньоль, которую я все еще даже про себя не могу назвать мисс Лизи Биггс, тех иллюзий, которые и я в свое время испытывал в отношении «французского соловья». Мне кажется, что для них самих будет лучше оставаться в блаженном неведении относительно истинного положения дел.

Поэтому я решил написать конфиденциальный отчет исключительно для собственного удовлетворения и с единственной целью: сохранить в памяти все детали этого дела, которое напоминает мне одну добрую старую поговорку: «Не все то золото, что блестит».


Сорока из Мэйплстеда


В 1895 году Шерлок Холмс был очень занят расследованиями трагедии в Вудменс-Ли[23 - Доктор Джон Г. Ватсон опубликовал отчет об этом деле под названием «Черный Питер». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] и делом знаменитого канареечника Уилсона, которые потребовали от него самого пристального внимания. Тем не менее Холмс провел еще одно, особое расследование, которое, однако, не было доведено до логического завершения.

В конце лета — начале осени это дело отняло у моего старого друга много времени и сил. Оно было связано с несколькими дерзкими ограблениями сельских усадеб. Исключительно хитрый вор похищал бесценные семейные реликвии. Он называл себя Вандербильт, а его сообщник — профессиональный взломщик сейфов — был известен в преступном мире под кличкой Медвежатник[24 - Эти два приключения, отчеты о которых приписывались доктору Джону Г. Ватсону, были опубликованы в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе» под названиями «Дело знаменитого канареечника» и «Странствующий медвежатник». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.].

Холмс выследил этих двух негодяев, и в доме одной из потенциальных жертв при попытке совершить очередной грабеж организовал их арест, который был проведен инспектором Гоу из полиции графства Кент. Тем не менее мой друг не позволил мне опубликовать записки об этой истории, поскольку не хотел, чтобы она стала известна наводчику и заказчику этих краж.

Имя этого человека Вандербильт назвать отказался. Из-за страсти неизвестного типа к коллекционированию редких произведений искусства Холмс дал ему прозвище Сорока. Итак, Сорока пообещал, что в случае ареста Вандербильта после освобождения из тюрьмы будет ждать крупная сумма денег при условии, что тот не выдаст имени заказчика.

Не погрешу против истины, заметив, что на протяжении нескольких месяцев, последовавших за арестом Вандербильта в июне 1895 года, Холмса одолевало навязчивое желание выяснить истинное имя Сороки. Еще когда мой друг выслеживал Вандербильта и Медвежатника, он создал себе образ этого человека. По мнению Холмса, тот был чрезвычайно богат и эксцентричен; с именем коллекционера была связана какая-то позорная тайна, окутывающая либо его рождение, либо имеющая отношение к его предкам. Эта тайна и заставляла Сороку охотиться за свидетельствующими о добродетели и доблести предметами старины, некогда принадлежавшими выдающимся личностям, дабы в какой-то степени компенсировать отсутствие собственной, достойной уважения аристократической родословной.

И действительно, этот таинственный Сорока вскоре стал для моего старого друга настолько реальным персонажем, что Холмс, обычно не склонный витать и облаках и предпочитавший твердый фундамент строгих фактов беспочвенным фантазиям, продолжал рисовать образ этого человека. Например, вот он в уединении тайно пожирает взглядом свои сокровища, воображая, что все это перешло к нему по наследству.

Поначалу шаги, предпринятые Холмсом для выяснения личности Сороки, носили самый общий характер. Мой друг расспрашивал своих состоятельных знакомых, многие из которых были его бывшими клиентами, не знали ли они такого человека. Этот путь, однако, никуда его не привел. Тогда Холмс стал искать в газетах заметки о богатых коллекционерах произведений искусства, аккуратно вырезал их и вклеивал в специально заведенную для этой цели тетрадь. Время от времени он просматривал собственную картотеку, где под буквой «М» нисколько страниц было целиком посвящено исключительно миллионерам.

Кроме того, мой друг стал посещать все крупные аукционы, на которых с молотка продавались фамильные драгоценности. Он полагал, что теперь, когда Вандербильт и Медвежатник надежно упрятаны за решетку и грабежи в результате этого прекратились, Сорока будет вынужден перейти к законным средствам приобретения семейных реликвий, которыми хотел пополнить свою коллекцию произведений искусства.

Тем не менее все усилия Холмса оказывались тщетными. Знаменитый сыщик так и не смог установить личность Сороки.

Натуре моего друга всегда было присуще непреклонное упорство. Если Холмс единожды брал быка за рога, расследуя какое-нибудь заковыристое дело, ничто не могло оторвать его от той проблемы, которая цепляла сыщика за живое. Мне было доподлинно известно, что в то лето Холмс отказался от нескольких серьезных и весьма выгодных дел — в числе которых, в частности, фигурировала просьба леди Баттермер о расследовании странных ночных похождений одного из ее лакеев, — поскольку был полностью поглощен поисками Сороки.

В сентябре 1895 года, исчерпав все свои методы, Холмс в конце концов решился пойти на установление прямого контакта с неизвестным коллекционером — средство, к которому до этого мой друг не хотел прибегать. Холмс полагал, что задуманная им приманка может выдать его профессиональный почерк и возбудить подозрения Сороки.

В связи с этим 9 сентября он опубликовал в «Тайме» Объявление следующего содержания:


Титулованный джентльмен, предпочитающий остаться неизвестным, вынужден продать некоторые ценные произведения искусства из числа фамильных драгоценностей, в состав которых входят миниатюры работы Купера и Козуэя, отделанные эмалью английские табакерки XVIII века и украшенные драгоценностями флаконы для ароматического уксуса. Посредников просят не беспокоиться. Продажа только в частные руки. Обращаться сугубо конфиденциально к мистеру П. Смиту[25 - Шерлок Холмс уже выдавал себя за мастера П. Смита — торговца антиквариатом — в рассказе «Возвышенный клиент». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.], до востребования, почтовое отделение Сент-Мартен-ле-Гранд.


— Все это очень хорошо, Холмс, — сказал я, отложив газету после того, как мой друг показал мне напечатанное объявление. Однако, если даже предположить, что Сорока ответит, как вы узнаете, что это будет именно он?

— Видите ли, Ватсон, у меня есть все основания полагать, что он откликнется, — без особого энтузиазма ответил Холмс. — Я намеренно выбрал небольшие, но редкие вещицы, которые Сорока, по всей видимости, предпочитает более крупным. Мне пришлось взять на себя труд связаться с людьми, пострадавшими от преступлений Вандербильта и Медвежатника. На основании их рассказов о похищенных предметах я составил список того, что привлекает Сороку. Что же касается вопроса о том, как мы узнаем человека, который нам нужен, я совершенно уверен, что выявить его из числа тех, кто откликнется на наше объявление, проблемы не составит. Я представляю себе этого типа так ясно, будто давно уже знаком с ним лично. Если можно так выразиться, за последние несколько месяцев я в определенном смысле сблизился с ним. Пусть он только ответит, а уж я распознаю его и сумею выследить по газетному объявлению так же четко, как по отпечатку башмака на рыхлой земле.

— Где же тогда вы сможете раздобыть эти фамильные драгоценности? — продолжал я настаивать на своем. — Сорока наверняка захочет осмотреть их перед покупкой. Где вы возьмете эти табакерки, миниатюры, не говоря уже о флаконах для ароматического уксуса?

— Мой дорогой друг, неужели вы могли подумать, что я решил забросить удочку до того, как буду в состоянии насадить на крючок наживку? Полагаю, вам раньше не доводилось встречаться с виконтом Бедминстером? Тогда могу вам сказать, что он — один из моих бывших клиентов. Как-то я помог ему выпутаться из одной весьма неблаговидной истории, и которую виконта втянула некая дама сомнительной репутации. Поскольку в то время у него за душой не было ни гроша, но его ждала блестящая карьера, от причитающегося мне гонорара я тогда решил отказаться. Через некоторое время мой бывший клиент унаследовал не только титул, но и дом в Найтсбридже, буквально набитый произведениями искусства, которые никогда и нигде не выставлялись. Так вот, виконт любезно согласился одолжить мне некоторые из своих фамильных драгоценностей, которые и составят наживку на моем крючке. Теперь остается только дождаться письма от Сороки — и ловушка захлопнется.

В течение следующих трех дней Холмс ходил на почту в Сент-Мартен-ле-Гранд по утрам и вечерам и каждый раз возвращался с небольшими пачками писем. Он их быстро просматривал и нетерпеливо отбрасывал в сторону. Сорока на объявление не откликался.

В перерывах между походами на почту мой друг пребывал в таком возбужденном состоянии, что его нетерпимость и раздражительность делали пребывание с ним в одном доме в высшей степени сложным. Холмс без устали мерил нашу гостиную шагами и практически не притрагивался к еде.

Миссис Хадсон была в отчаянии. Что касается меня, то я старался проводить как можно больше времени, гуляя в одиночестве по Риджент-парку, либо допоздна засиживаться в клубе. Мрачное настроение моего старого друга создавало в доме гнетущую атмосферу.

Усилия Холмса были вознаграждены на третий день томительного ожидания. Я вернулся домой после партии в бильярд с Тэрстоном — одним из членов нашего клуба — и застал Холмса стоящим у бюро. Он распечатывал письма из последней партии, пол у него под ногами был усыпан обрывками вскрытых конвертов и листками писчей бумаги.

— Все по-прежнему? — спросил я, с тяжелым сердцем думая о том, что придется провести весь вечер наедине с Холмсом, пребывающим все в том же угнетенном состоянии.

— Просто поразительно! — брюзгливо ответил он. — В объявлении черным по белому написано: «Посредников просят но беспокоиться». И тем ни менее нам отвечает масса этих алчных джентльменов, выдающих себя за частных коллекционеров, которые, вне всякого сомнения, надеются погреть руки на выгодной сделке.

Вскрыв последний конверт, Холмс быстро прочитал послание и нахмурил брови. Я тем временем спокойно устроился в кресле у камина и с некоторым удивлением наблюдал за моим другом, полагая, что последнее письмо также написано очередным барышником, алчущим легкой наживы.

Внезапно лицо Холмса прояснилось, и, размахивая листком бумаги над головой, как знаменем, он издал восторженный вопль:

— Ватсон, Сорока клюнул!

— Дайте-ка мне взглянуть! — радостно воскликнул я, вскакивая с кресла.

Письмо было написано на хорошей бумаге, обратный адрес отсутствовал, датировано оно было вчерашним днем. В этом послании говорилось:


Дорогой мистер Смит, я, как и вы, предпочитаю оставаться инкогнито. Тем не менее, в качестве частного лица, многие годы посвятившего коллекционированию произведений искусства, я крайне заинтересован в том, чтобы взглянуть на фамильные драгоценности, которые вы намерены продать. Убедительно прошу вас ответить мне на имя К. Вессона, до востребования, почтовое отделение Чаринг-кросс, и указать в вашей записке место встречи, дату и время для того, чтобы я мог ознакомиться с предметами, которые вы готовы продать.


Подпись отсутствовала.

Это краткое сообщение, выдержанное в исключительно деловом стиле, меня слегка разочаровало. Однако Холмс, потиравший руки от удовольствия, казалось, был в восторге от полученного письма.

— Вот видите! — воскликнул он. — В этой записке есть все признаки того, что ее написал Сорока. Нет ни обратного адреса, ни имени, если не считать этого Вессона. «Смит и Вессон»! Я бы сказал, неплохая парочка пистолетов получилась. У этого малого, Ватсон, с чувством юмора все в порядке. Мне просто не терпится как можно скорее с ним познакомиться.

— Но где? На станете же вы организовывать эту встречу у нас?

— Конечно же нет, мой дорогой друг. Это было бы верхом неосмотрительности. Мы встретимся в гостинице «Клэридж», где я закажу вам хорошие апартаменты.

— Мне? — удивленно воскликнул я, слегка встревоженный столь неожиданной перспективой.

— Вряд ли я смогу лично встретиться там с этим человеком. Мой облик достаточно широко известен по фотографиям в газетах.

— Но разве вы не хотите под кого-нибудь загримироваться?

— Об этом не может быть и речи. Я должен находиться где-нибудь поблизости, чтобы выследить его или того человека, которого он пришлет. Сорока достаточно умен, чтобы пойти на эту небольшую уловку. Вы, конечно, обратили внимание на штемпель, стоящий на конверте?

— Нет, боюсь, я этого не сделал.

— Письмо было отправлено с почтового отделения «Вест-централ». Однако, мой дорогой друг, это вовсе не означает, что адресат живет в Лондоне. Ничего не стоит привезти с собой письмо в город и опустить его в почтовый ящик. А теперь — за работу! Нам предстоит еще очень многое сделать. Я должен написать Сороке письмо, заказать номер в «Клэридже», созвониться с Фредди Бедминстером и получить произведения искусства, которые он обещал мне одолжить. А вы, мой дорогой Ватсон, не мешкая должны приступить к вашим занятиям.

— Каким занятиям? — не понял я.

— К изучению бильстонских эмалей, пробирных клейм на серебре и искусства английских миниатюристов. У меня здесь собраны для вас все необходимые материалы. Перед тем как вы встретитесь с Сорокой или его человеком, вам необходимо целиком овладеть предметом, который вы собираетесь обсуждать.

Усадив меня за стол, он положил передо мной несколько объемных альбомов по искусству, потом быстро набросал ответ на письмо Сороки и ушел из дома. Вернулся Холмс через два часа, опоздав на обед к вящему неудовольствию миссис Хадсон, которая должна была держать для него еду на огне. Однако аппетит Холмса, разыгравшийся за время добровольного поста предшествующих дней, существенно улучшил ее настроение.

— Все готово, Ватсон, — произнес он, с завидным энтузиазмом принимаясь за бифштекс и пудинг с почками. — Письмо отправлено, номер в «Клэридже» заказан на послезавтра, фамильные драгоценности семейства Бедминстеров находятся у меня в сафьяновом ларце. После обеда вы их рассмотрите. Как продвигаются ваши занятия?

— Весьма недурно, Холмс, — не без опаски ответил я, немного обескураженный задачей, которую поставил передо мной мой старый друг. — Вы знаете, что в искусстве я не очень силен, а память на даты у меня всегда была отвратительной[26 - Помимо гипотезы, выдвинутой моим покойным дядей, доктором Джоном Ф. Ватсоном (см. Приложение), неспособность доктора Джона Г. Ватсона запоминать даты также объясняет имеющие место хронологические неточности при описании отдельных событий и расследовании некоторых дел. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.].

— Я вам помогу, — заверил меня Холмс.

Именно этого я больше всего и опасался. Когда моего друга обуревал бьющий через край энтузиазм, сосуществовать с ним было ничуть не легче, чем когда он погружался в пучину черной меланхолии. Особенно это ощущалось, если у меня отсутствовала возможность ускользнуть на пару-тройку часов в клуб из-за моего участия в проведении нашего совместного расследования.

После окончания трапезы Холмс поставил сафьяновый ларец на стол, открыл его и выложил на стол хранившиеся в нем драгоценности. Должен заметить, что даже на меня они произвели неизгладимое впечатление. Несколько серебряных флаконов тончайшей работы и причудливой формы — от миниатюрной книжечки до розового бутона — с хитро прилаженными к ним петлями, в которых сохранились остатки губки, некогда пропитываемой ароматическими смесями; все они были покрыты восхитительной гравировкой, украшены жемчугом или небольшими драгоценными камнями. Четыре табакерки в золотой оправе и покрытые эмалью блистали яркостью красок. Эту восхитительную коллекцию венчали два миниатюрных портрета: на одном из них был изображен джентльмен в напудренном парике, на другом — молодая дама.

Не могу не признаться, что последний портрет понравился мне больше всех других. Взгляд обаятельной молодой женщины, смотревшей прямо на зрителя из овальной рамы, завораживал своим неотразимым шармом. Белокурые локоны спадали ей на плечи, нежные тона кожи оттеняли нитка жемчуга на шее и кружева на груди.

— Мне кажется, — заметил Холмс, довольно глядя на то, как я взял портрет, чтобы рассмотреть его повнимательнее, — что вы на правильном пути, мой дорогой друг. И свидетельство тому тот факт, что ваше внимание привлек именно этот портрет молодой дамы.

— Она просто обворожительна, Холмс!

— Да, я с вами согласен. Между прочим, ее имя — леди Амелия Бедминстер, и она была одной из прародительниц нынешнего виконта. Своей красотой, достойной быть запечатленной на этом портрете, она обязана природе, которая порой в избытке наделяет ею свои творения, и кисти великолепного мастера миниатюрного портрета — Сэмюэля Купера. Кстати говоря, родился он в тысяча шестьсот девятом году, а умер в тысяча шестьсот семьдесят втором. Пожалуйста, обратите внимание на его изящную золоченую монограмму — С. К., которую этот художник ставил на созданные им произведения. Портрет выполнен по восковке в гуаши, его легкая флюоресценция достигается благодаря сгущению красок с помощью меда и специальных смол. Что же касается слоновой кости, на которой нарисован второй портрет, она стала применяться для этих целей лишь в начале восемнадцатого столетия.

Так началась скучнейшая лекция, каких я не слушал со времен учебы в школе, когда меня заставляли вслух долбить спряжения латинских глаголов и даты правления всех британских королей и королев. Сидя напротив меня за столом, Холмс по очереди брал каждую вещицу в руки и подвергал меня длительному допросу, спрашивая, когда она была сделана, какая техники применялась при ее изготовлении, какими достоинствами они обладает. Если я быстро не давал нужного ответа, мой друг снова отсылал меня все к тем же альбомам по искусству.

На протяжении последующих двух дней я получил столько сведений о клеймах на серебре, датировке бильстонских эмалей и технике миниатюрного портрета, сколько мне не было нужно ни до, ни после проведения этого расследования.

Тем не менее метод обучения, примененный Холмсом, оказался успешным, поскольку к тому времени, когда мы отправились в гостиницу «Клэридж» на назначенную в одиннадцать часов встречу с человеком, назвавшимся Вессоном, я был уверен в том, что рассуждать о фамильных драгоценностях Бедминстера я мог не хуже специалиста.

Холмс настоял на том, чтобы я оделся со всей подобающей случаю строгостью, поскольку мне предстояло сыграть роль титулованного аристократа, желающего продать фамильные драгоценности. Тем не менее, я отказался от предложения моего друга наклеить козлиную бороденку. Правда, с его идеей вооружиться моноклем, свисающим на ленточке, надетой на шею, я согласился, поскольку счел, что эта деталь лишь подчеркнет мое заинтересованное отношение к миру искусства.

Холмс, который должен был следовать за Вессоном после того, как тот покинет гостиницу, также изменил свой внешний облик: наклеил черные усы и надел длинное темное широкое пальто, предусмотрительно положив в его просторные карманы дополнительные предметы для изменения внешности на случай, если в том возникнет потребность.

В апартаментах, которые Холмс выбрал в «Клэридже», дверь из гостиной вела прямо в спальню, где он должен был спрятаться, чтобы слышать весь мой разговор с Вессоном. Кроме того, в каждой комнате имелся отдельный выход в коридор.

На протяжении последнего получаса перед приходом Вессона мой друг еще раз прочел мне скучнейшую лекцию о ценах на каждую вещь, которые я должен был несколько раз повторить. Он намеренно их завышал, чтобы Вессон задумался и не заключил поспешной сделки.

Я должен был категорически отказаться от предложения снизить цену. По поводу продолжения переговоров мне следовало проявить озабоченность, но согласиться, предварительно заметив, что я должен буду проконсультироваться с пожелавшей остаться неизвестной титулованной особой, по поручению и в интересах которой я обсуждаю условия сделки. В том случае, если возникнет необходимость в продолжении переписки, как и раньше, можно будет воспользоваться уже имеющимися адресами до востребования.

— И пожалуйста, Ватсон, — сказал в заключение Холмс, — не забудьте дать мне знать, когда Вессон соберется уходить, чтобы у меня было достаточно времени последовать за ним.

В этот момент в дверь постучали, и Холмс шепнул мне:

— Желаю вам успеха, друг мой. — И, скрывшись в спальне, оставил меня в одиночестве.

В эти последние несколько секунд я почувствовал, как вся моя уверенность куда-то улетучилась.

Смогу ли я в нужный момент вспомнить о том, что инициалы В. I. ставил на своих изделиях мастер-ювелир Дэвид Вильом-старший? Или о том, что эмаль бирюзового и вишневого оттенков впервые стала применяться на Бильстонской мануфактуре в 1760 году? Как бы то ни было, я постарался взять себя в руки и самым уверенным тоном, на какой только был способен, произнес:

— Войдите!

Дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел Вессон. При первом взгляде на него я немного расстроился, поскольку ожидал увидеть перед собой совсем другого человека.

Вессон оказался тщедушным худым мужчиной маленького роста; резкие, заостренные черты его лица чем-то напомнили мне хорька. Он стал подозрительно оглядывать комнату, бросая быстрые взгляды во все углы.

Если это был Сорока, то он никак не вписывался в мое представление о миллионере, даже самом эксцентричном.

— Вы здесь один, мистер Смит? — спросил он так, как обычно говорят мелкие чиновники: выговор кокни резал мне ухо.

— Конечно, — ответил я с ноткой возмущения в голосе. — Сделка является совершенно конфиденциальной и касается только нас двоих. Мой клиент настаивал на полной секретности этого дела.

— А что у вас там? — спросил он, указав рукой ни дверь в спальню.

Мне ничего не оставалось, кроме как резко повысить голос, чтобы Холмс наверняка услышал мой ответ.

— Эта дверь ведет в спальню, — громко сказал я. — Хотите ее осмотреть, мистер Вессон? Прошу вас, сэр, позвольте мне вам продемонстрировать, что в спальне никого нет. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы у вас зародились подозрения, будто содержание нашей конфиденциальной беседы может стать известно кому-нибудь еще. Необходимо, чтобы между нами с самого начала установились доверительные отношения.

С видом оскорбленного достоинства подойдя к двери, я распахнул ее настежь, моля Бога лишь о том, чтобы моя нарочито длинная тирада дала Холмсу время найти себе надежное укрытие.

Увидев, что комната пуста, я испытал огромное облегчение.

— Вот видите — здесь никого нет, — с достоинством сказал я.

Вессон слегка смутился и пробормотал что-то маловразумительное о необходимости сохранения полной секретности нашей встречи. Мы прошли в гостиную, где я предложил ему сесть в то кресло, которое Холмс предусмотрительно поставил так, чтобы наш посетитель оказался спиной к спальне. Дверь за собой я прикрыл неплотно, дабы не защелкнулась задвижка. Расположившись напротив Вессона и поставив на низкий столик, стоявший между нами, сафьяновый ларец, я краем глаза заметил, что дверь в спальню неслышно приоткрылась на дюйм или два.

Как только я откинул крышку ларца, все внимание Вессона целиком переключилось на его содержимое, и нашему посетителю уже было не до того, что происходит у него за спиной. Хотя коллекционер и старался не выказывать интерес, его маленькие, черные глазки неотступно следили за каждой вещицей, которую я вынимал из ларца, разворачивал и клал перед ним на стол. Я специально раскладывал их таким образом, чтобы боковой свет из окна выигрышно играл на гранях камней, красочной поверхности миниатюр и яркой эмали табакерок. Экспозиция получилась впечатляющая.

Даже если Вессон был не Сорокой, а лишь его представителем, он показал недюжинные познания. Его с полным основанием можно было назвать экспертом в области миниатюрного искусства. Он вынул из кармана ювелирную лупу и стал тщательно осматривать все вещицы, а я тем временем демонстрировал ему собственные познания, рассказывая о восхитительной эмали табакерок и тонкой работе художника.

Как оказалось, я зря метал бисер. Вессон интересовался лишь ценой каждой вещи да ворчал что-то себе под нос перед тем, как положить на стол очередной предмет и взять следующий, чтобы подвергнуть его столь же скрупулезной экспертизе.

Лишь придирчиво осмотрев все фамильные драгоценности, он проговорил:

— Цены слишком высоки.

Я ответил ему заученной фразой, которую мы подготовили вместе с Холмсом:

— Эти предметы уникальны. На публичном аукционе за них можно было бы выручить значительно больше, однако мой клиент предпочитает продать их частным образом. Тем не менее, если вы решите приобрести все собрание целиком, а не разрозненные вещи, возможно, он немного уступит. Конечно, вы понимаете, что в случае достижения предварительного соглашения мне необходимо будет проконсультироваться с моим клиентом.

Будучи уверен в том, что он примет это предложение, я начал заворачивать драгоценности одну за другой и класть в сафьяновый ларец. Но когда я дошел до миниатюрного портрета молодой дамы кисти Сэмюэля Купера, он схватил меня костлявой рукой за запястье.

— Эту вещь заворачивать не надо, — резко сказал он. — Я беру ее. Вы, полагаю, хотите получить на нее наличными?

С этими словами он быстро вынул бумажник, раскрыл его, отсчитал банкноты и положил их на стол. Пока я с ужасом наблюдал за его действиями, Вессон быстро накрыл красочную поверхность миниатюры ватой и обернул ее в бумагу. К такому повороту событий Холмс меня не подготовил, и, когда миниатюра исчезла в кармане пальто Вессона, я настолько растерялся, что не мог выдавить ни слова. Покупатель, кстати, и не дал мне такой возможности. Уже в дверях он бросил через плечо:

— Передайте вашему клиенту, что я ему еще напишу.

В следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Не будет преувеличением сказать, что я впал в шоковое состояние. Какое-то время я так и стоял, будучи не в силах пошевелиться; в голове у меня вертелась лишь одна мысль — о том, что я уже ничего не могу изменить. Вессон ушел и унес с собой бесценную фамильную драгоценность, переходившую от поколения к поколению в семействе Бедминстеров.

Холмс мне так верил, а я его подвел!

С тяжелым сердцем я аккуратно упаковал в ларец остальные сокровища, взял кеб и вернулся на Бейкер стрит. Бросившись в кресло у камина, я не мог думать ни о чем, кроме того, что же мне сказать Холмсу.

Никогда раньше время, казалось, не тянулось настолько медленно. Весь день и весь вечер я слушал бой часов, отсчитывавших каждый час, и ждал, когда же наконец раздадутся знакомые шаги у входной двери. Пробило десять, потом одиннадцать, а от друга моего не было ни ответа, ни привета. Совершенно измотанный бурными переживаниями, в полночь я решил лечь, но толком заснуть так и не смог — возбужденный разум и в забытьи продолжал корить меня за то, что я натворил.

Холмс вернулся домой лишь в половине четвертого утра. Хоть я и дремал, но чувства мои были настолько обострены, что я услышал, как кеб остановился у входной двери и вскоре в замочной скважине повернулся ключ.

Мгновенно очнувшись, я встал, зажег свечу, накинул халат и спустился в гостиную. Там я нашел Холмса, внешность которого сильно изменила наклеенная борода и плоская кепочка. В стакан с виски он наливал из гасогена[27 - Это аппарат для приготовления содовой воды в домашних условиях, обычно он состоял из соединенных трубочкой двух стеклянных сфер, в одну из которых наливали воду, а в другую помещали вещества, необходимые для приготовления содовой. См. рассказы «Камень Мазарини» и «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] содовую воду.

— Мой дорогой друг! — сказал он, как только я открыл дверь. — Неужели я вас разбудил? Право, очень жаль.

— Это я должен перед вами извиниться, — запинаюсь, проговорил я. — Боюсь, Холмс, я завалил все это дело с Вессоном и навлек на вас крупные неприятности. Только подумайте: я позволил ему унести портрет! Скажите, что мне сделать, чтобы исправить эту непростительную оплошность? Если хотите, я принесу свои извинения лично лорду Бедминстеру…

— Ах, вы об этом! — сказал он, небрежно махнув рукой. — Пусть вас это совершенно не беспокоит, Ватсон. Мы сможем забрать у Сороки миниатюру, когда нам заблагорассудится. Хотите виски с содовой?

От веселой беззаботности моего старого друга у меня словно гора с плеч упала. Лишь после того, как мы оба удобно устроились в креслах у камина, гаснущее пламя которого Холмс вновь раздул, до меня дошел смысл его небрежной ремарки.

— Вы хотите сказать, что выяснили личность Сороки? — спросил я.

— Конечно, — ответил он, протягивая мне виски с содовой. — Для чего же еще мы затевали всю эту историю в гостинице «Клэридж»?

— Так кто же он?

К моему удивлению, Холмс стал напевать какой-то мотивчик, повторяя хорошо известные слова:

— «У тебя упало настроение? Нездоровится? В желудке несварение? От всех напастей и бед — один ответ: маленькие розовые таблетки Паркера». — Увидев мое замешательство, он рассмеялся: — Конечно же, Ватсон, нам знакома эта реклама, ведь так? Она постоянно мелькает во всех дешевых газетах. Меня до сих пор удивляет, почему Паркер не оставил вас и всех ваших коллег без работы, поскольку его таблеткам приписываются чуть ли не магические свойства, которые излечивают практически от любых болезней и недомоганий.

Так вот, мой дорогой друг, я обнаружил, что Сорока — это не кто иной, как сам Паркер, ныне удалившийся от активного участия в делах, однако, вне всякого сомнения, продолжающий получать часть прибылей от необычайно выгодной торговли маленькими розовыми таблетками. Просто удивительно, насколько доверчиво относится обыватель к патентованным снадобьям! Он готов заплатить небольшое состояние за все эти средства, хотя добрая бутылочка бренди за ту же цену принесла бы ему в два раза больше пользы.

Вернемся, однако, к Сороке. Вы, Ватсон, конечно же поняли, что Вессон был лишь его представителем? Однако вы, скорее всего, не знаете, кто такой этот Вессон. На самом деле это Арти Такер, который ростом не вышел, чтобы его называли Артуром. Правда, в данном случае это имя ему вполне подходит[28 - Arty (англ.) переводится как «с претензией на искусство. — Прим. перев.], поскольку он не без успеха торговал краденым антиквариатом и предметами искусства. Впервые я с ним столкнулся несколько лет назад, когда вернул герцогине М. ее коллекцию украшенных драгоценностями стилетов эпохи Возрождения. К сожалению, поймать самого Арти мне тогда не удалось.

Кстати говоря, позвольте вас от души поздравить о тем хладнокровием, которое вы проявили, позволив посреднику заглянуть в спальню гостиничного номера. Я сам не смог бы лучше обыграть эту ситуацию.

— Ну, что вы, Холмс, это была сущая безделица! — небрежно сказал я, хотя был очень польщен его похвалой. — Так где же вам удалось тогда спрятаться?

Я просто вышел в коридор, подождал там некоторое время и, когда решил, что опасность миновала, вернулся в спальню. Такого рода предосторожности весьма характерны для Арти, именно поэтому ему до сих пор удавалось избегать столкновений с правосудием. Следовать за ним по пятам было труднее, чем выслеживать в густой чаще лисицу. Хотя у него и не было никаких оснований подозревать, что кто-то сел ему на хвост, Арти трижды менял кебы, прежде чем приехал наконец на вокзал Виктория. Там он сел в пассажирский поезд, следовавший до Чичестера, который делает остановку в Бартон-Холт.

Сойдя с поезда, он нанял единственного станционного извозчика, вынудив меня дожидаться его возвращения. Я выяснил у кучера, куда он отвез предыдущего пассажира. Тот сказал мне, что доставил его в Мэйплстед, что в восьми милях от станции. Больше возница мне ничего сообщить не смог.

Мне не оставалось ничего другого, как нанять того же извозчика, когда лошадь его немного отдохнула, и повторить тот же путь, который проделал до меня Такер, чтобы выяснить, кто был его нанимателем. Я был совершенно уверен, что Такер, действовавший в качестве представителя Сороки, в тот момент отчитывался перед своим хозяином о сделке, совершенной в гостинице «Клэридж», и передавал ему миниатюрный портрет кисти Сэмюэля Купера.

Подъехав к воротам Мэйплстед-холла, возле которых сошел Такер, я отпустил извозчика, поступив весьма опрометчиво, потому что он заверил меня, что я без труда смогу взять другую коляску у постоялого двора «Дан-Кау», чтобы вернуться в Бартон-Холт. К сожалению, оптимизм извозчика оказался неоправданным. Я никак не могу пожаловаться на прием, оказанный мне в таверне постоялого двора, однако гостеприимство хозяев простиралось не столь далеко, чтобы предоставить мне транспорт на обратный путь до станции.

На ужин мне подали очень неплохого тушеного зайца, а когда я попросил хозяина за мой счет угостить всех в баре элем, на меня просто обрушился поток информации о Мэйплстед-холле. Нет лучшего моста, чем пивная гостиницы, чтобы очень скоро оказаться в курсе всех местных слухов и сплетен.

Именно там мне удалось выяснить подлинное имя человека, которого мы искали, а также источник его состояния. Кроме того, я узнал, что он холост и живет затворником. Никто в поселке никогда его не видел — Сорока избегает каких бы то ни было контактов и старается, чтобы о нем было известно как можно меньше. Видимо, именно поэтому мы не смогли найти в газетах никакой информации о Сороке.

Около одиннадцати я расплатился по счету и, тепло распрощавшись со своими новыми приятелями, направился в Бартон-Холт, успев на станцию к последнему поезду. Вот почему я так поздно вернулся домой.

— Холмс, вы шли до станции пешком? Но ведь вы говорили, что Мэйплстед находится в восьми милях от Бартон-Холта!

— Знаете, Ватсон, я даже не заметил расстояния. Для меня это путешествие было не более чем вечерней прогулкой, удовольствие от которой многократно усиливалось мыслью о том, что скоро мы подрежем Сороке крылышки. Тем не менее должен сознаться, что сейчас чувствую себя совершенно разбитым. Я посплю пару часиков, Ватсон, а завтра, точнее, уже сегодня мы с вами в девять двадцать пять направимся в Бартон-холл.

Несмотря на все вчерашние приключения и на то, что спал он совсем недолго, Холмс встал раньше меня, и когда я спустился к завтраку, он, уже полностью одетый, просматривал «Дэйли телеграф».

Когда Холмс поглощен расследованием какого-нибудь дела, создается впечатление, что энергия его поистине неиссякаема. Кажется, что отдых и пища перестают иметь для него какое бы то ни было значение. Правда, в это утро он от души подкрепил свои силы яичницей с ветчиной.

Мозг его в такие дни работает как удивительная динамо-машина, заряжая тело могучей энергией, дающей Холмсу возможность совершать то, что не под силу простым смертным. И наоборот, когда разум прекращал стимулировать его бурную деятельность, казалось, что жизненные силы покидали моего дорогого друга: он впадал в апатию и целые дни мог проводить в праздности, сидя в кресле гостиной, валяясь ни диване или наигрывая на скрипке меланхоличные мотивы, от которых на душе кошки начинали скрести.

Что же касается меня, я в то утро очень страдал от того, что ночью совсем не выспался. Как только с завтраком было покончено, мы взяли кеб и отправились на вокзал. В кармане Холмса лежал полный список фамильных драгоценностей, похищенных из сельских усадеб за время преступной деятельности Вандербильта.

Планы Холмса в отношении Сороки меня немного беспокоили: насколько мне было известно, ни инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, ни полицию Суссекса мой друг не поставил в известность о том, что раскрыл личность заказчика дерзких грабежей. Ни он, ни я не были вооружены. Или мой друг собирался встретиться с этим человеком без представителей власти? С моей точки зрения, это было достаточно легкомысленно, поскольку Сорока, о связях которого с профессиональными грабителями нам было хорошо известно, мог оказаться опасным и коварным противником.

Холмс, однако, предпочитал уходить от ответов на мои вопросы. В пути мы были заняты обсуждением темы, которая занимала нас, — о возможности в будущем идентификации человеческих останков по зубам. Мой друг полагал, что такая методика имеет большое будущее[29 - Как стоматолог-протезист, я считаю это предвидение мистера Шерлока Холмса замечательным. В настоящее время судебная одонтология является важной составной частью судебной медицины, она применяется для идентификации трупов, а также для предоставления улик на процессах против преступников. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.]. Не в моих правилах бестактно вызывать человека на откровение, поэтому к концу путешествия я представлял себе намерения Холмса в отношении Сороки не лучше, чем в начале нашей поездки.

Приехав в Бартон-Холт, мы сели в коляску станционного извозчика, который довез нас до Мэйплстеда и остановился у большого здания, выстроенного всего лет тридцать назад в модном тогда псевдоготическом стиле. Однако дом венчало большое число увитых плющом зубчатых башенок, некоторые из них были украшены бойницами, и поэтому все строение казалось гораздо более древним. Мне даже почудилось, что в спокойную суссекскую глушь вдруг перенесли какую-то средневековую германскую крепость.

Холмс попросил извозчика подождать нас и вышел из коляски. Я последовал за ним по ступеням крыльца к массивной входной двери. Мой друг позвонил. Открыл нам престарелый дворецкий. Он взял визитную карточку Холмса, внимательно ее изучил, вернул владельцу и сухо сказал:

— Мистер Паркер посетителей не принимает.

— Для нас, полагаю, он сделает исключение, — ответил Холмс.

Перевернув визитную карточку, мой друг написал на обороте несколько слов и вернул дворецкому, который снова внимательно ее рассмотрел перед тем, как все-таки пригласить нас в большую, увешанную коврами прихожую. Вдоль стен располагались старинные рыцарские доспехи, которые, казалось, стояли здесь на страже, как зловещие часовые. Дворецкий попросил нас подождать.

— Что вы написали на карточке? — с любопытством спросил я, когда дворецкий удалился.

— Только три слова, — ответил Холмс, — но, думаю, их будет достаточно, чтобы выманить нашу птичку из того уютного гнездышка, в котором она так хорошо себя чувствует в одиночестве. Я написал: «Вандербильт, Смит и Вессон».

Вскоре дворецкий вернулся и попросил нас следовать за собой. Мы прошли за ним по нескольким коридорам, охраняемым такими же угрюмыми доспехами, и в конце концов очутились в большой гостиной с самой восхитительной антикварной мебелью, какую мне только доводилось видеть. Стены ее были плотно увешаны картинами, которые должны были украшать известные картинные галереи. Даже мой неопытный взгляд сумел определить полотна Рембрандта, Веласкеса и Тициана. По самым скромным оценкам, только эти шедевры составили бы приличное состояние, не говоря уже о многочисленных скульптурах, фарфоре и серебре, находившихся в гостиной.

Среди всего этого великолепия фигура Сороки казалась чудовищной насмешкой природы над естеством человека. Первым ощущением, которое я испытал, увидев коллекционера, было чувство огромного облегчения, поскольку он вовсе не был похож на заправил у преступного мира, которого я раньше рисовал в своем воображении.

В инвалидной коляске перед камином сидел маленький, болезненно скрученный недугом гротескный человечек. Его руки, как две белые клешни, лежали на пледе, покрывавшем колени, голова представляла собой череп, обтянутый тонкой, сухой кожей. Очки с темными стеклами, напоминая пустые глазницы, придавали ей еще большее сходство с черепом.

— Мистер Холмс, доктор Ватсон, прошу вас, присаживайтесь, — проговорил он голосом, напоминающим предсмертный хрип. — Я страдаю изнурительной болезнью, которая не позволяет мне подняться, чтобы приветствовать вас подобающим образом.

Ни в тоне, которым Сорока это произнес, ни в его манере держаться не чувствовалось жалости к себе — он даже как-то буднично просто констатировал факт. Мы с Холмсом сели, продолжая разглядывать хозяина дома, и я — как практикующий врач — не мог избавиться от чувства глубокого сострадания к этому человеку, над которым уже витала тень смерти.

Вместе с тем мне никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, насколько подходило ему то прозвище, которым мы его наградили. Он чем-то очень напоминал эту мрачную, в чем-то даже зловещую птицу, от которой старость и тяжелая болезнь мало что оставили.

— Я ожидал вашего прихода, мистер Холмс, с того самого дня, как арестован Вандербильт, — продолжал он. — И тем не менее я все равно попался на ваш крючок. Но наживка была настолько соблазнительна, что я убедил себя в отсутствии опасности. Миниатюра семейства Бедминстеров, выполненная самим Купером! Нет, я не мог устоять! Многие годы я мечтал завладеть этими семейными реликвиями. Ну, раз уж вы ко мне пожаловали, и так полагаю, вам хотелось бы осмотреть мою коллекцию? Хорошо, мистер Холм. Вы с доктором Ватсоном получите эту привилегию, хотя ни один человек — даже Вандербильт — не имел возможности видеть ее целиком. Если вы будете настолько любезны подкатить мое кресло к той двери, я открою вашему взору свою пещеру Аладдина.

Я покатил инвалидное кресло, а Холмс тем временем прошел вперед и откинул гобелен, закрывавший дверь. Сорока вынул из кармана большой ключ и отпер замок. Дверь неслышно распахнулась на хорошо смазанных петлях, открыв нашему взору храмовую сокровищницу, полную бесценных реликвий.

Каменные колонны поддерживали крестовый свод потолка, украшенный фресками с изображениями вальяжно полулежащих богов и богинь, во все стороны от центра зала отходили большие арочные ниши. Пышный ковер покрывал мраморный пол, и, кроме больших застекленных шкафов, стоявших вдоль стен, никакой другой мебели здесь не было.

Сорока назвал эту сокровищницу «пещерой Аладдина», и такое сравнение вполне соответствовало собранным здесь произведениям искусства из слоновой кости, хрусталя, фарфора, золота, серебра и самоцветов. Следуя жесту хозяина, мы остановились перед одним из шкафов, где на центральной полке лежала миниатюра, которую, к моему несчастью, Вессон положил себе в карман перед тем, как выйти из снятого Холмсом номера гостиницы «Клэридж».

Открыв дверцу шкафа, Сорока достал из него миниатюрный портрет, оглянулся на нас через плечо, и рот его скривился в некоем уродливом подобии улыбки.

— Восхитительная вещица, не правда ли? — спросил он. — Какая великолепная работа! Мне всегда нравились небольшие предметы, особенно с тех пор, как я начал терять зрение. Теперь я могу что-то увидеть, только когда подношу вещь к самым глазам, вот так. — С этими словами он взял иссохшей рукой портрет, поднес его к глазам и некоторое время пристально рассматривал. — Взгляните на улыбку, на мягкие завитки полос! И детстве прекрасное меня просто завораживало.

Родители подкинули меня — нескольких дней от роду — к приходской церкви, а воспитывался я в работном доме, где меня окружали лишь мерзость, нищета и лишения, заронившие в мою душу неистребимую страсть к прекрасному. Всю свою жизнь я посвятил удовлетворению этой страсти. Далекие годы моего безрадостного детства немного скрашивала лишь одна красивая безделушка. Вы будете смеяться, джентльмены, когда я скажу вам, что это был маленький, украшенный в центре жемчужиной, золотой медальон, который по воскресеньям надевала начальница работного дома. Вещица была самая заурядная, но мне тогда казалось, что она блестит, как солнце. В те годы я мечтал о том, как когда-нибудь разбогатею настолько, что позволю себе купить такое же замечательное украшение.

— В этом вы более чем преуспели, — заметил Холмс, указывая рукой на окружавшие нас набитые драгоценностями шкафы.

— Благодаря собственным усилиям, — парировал это замечание Сорока, и при этом его впалые бледные щеки слегка порозовели. — Когда мне было двенадцать лет, меня определили на работу к аптекарю. Я должен был мыть полы и склянки в его лаборатории. Ничем более серьезным заниматься там мне было не положено. Тем не менее, оценив мое трудолюбие и жажду знаний, хозяин стал мало-помалу обучать меня изготовлению всевозможных лекарств. Вот так я освоил то ремесло, которое позже дало мне возможность сколотить состояние. Тогда же я начал собирать свою коллекцию, и вещи, которые я приобретал, становясь с годами все дороже, превращались для меня в близких родственников и друзей. Взгляните на них! — воскликнул он, обведя вокруг трясущейся рукой. — Вот они все! Друзья, которых у меня не было, женщины, на которых я так и не женился, мои не родившиеся дети! Но для меня моя коллекция гораздо дороже созданий из плоти и крови, потому что составляющие ее предметы совершенны и неподкупны.

— Хотел бы пояснить вам, мистер Холмс, — продолжил он, нацелив свои темные очки на моего старого друга, что далеко не нее эти вещи были похищены. Подавляющее их большинство законно приобретено на распродажах, аукционах и через посредников. Именно на одном из аукционов я встретил человека, известного вам под фамилией Вандербильт. Он сразу же заинтересовал меня своим прекрасным знанием искусства, особенно в той области, предметы которой меня интересовали больше всего. Сначала Вандербильт давал мне советы о том, что именно надо покупать, затем — по мере того как здоровье мое ухудшалось — он стал выступать в качестве моего представителя на аукционах.

Как и у многих из тех, кто связан с миром искусства, не все заключенные им сделки были вполне законными в строгом смысле этого слова. За долгое время своей посреднической деятельности Вандербильту приходилось иметь дело и с крадеными вещами, и с подделками. Именно он предложил мне воспользоваться иными, не вполне законными средствами приобретения тех вещей, которыми я так страстно стремился обладать. Мне хотелось, чтобы вы правильно меня поняли. Хотя все проблемы, связанные с таким видом «приобретения», лежали полностью на Вандербильте, я был в курсе тех средств и методов, которыми он пользовался.

— Например, таких, как грабеж и воровство? — вежливо поинтересовался Холмс.

— Вот именно! — невозмутимо согласился Сорока. — Я вовсе не собираюсь выдавать желаемое за действительное и уходить от ответственности, которую сознаю в полной мере. Как вы совершенно правильно выразились, это не что иное, как грабеж и воровство.

— Я полагаю, что именно Вандербильт познакомил вас с Арти Такером, который был представлен нам под именем К. Вессон? — прервал эти признания Холмс. — Вам известно, что он весьма известный делец, занимающийся торговлей краденым антиквариатом и произведениями искусства?

— Да, мистер Холмс. Этого я тоже не отрицаю. За долгие годы собирания коллекции мне доводилось знакомиться со многими разными людьми, и далеко не все из них могут считаться образцами честности и порядочности. Возможно, Такер и преступник, однако в предметах искусства он разбирается не хуже эксперта любого крупного аукциона, хотя плата за его услуги значительно ниже, чем за их. Так какие же действия, мистер Холмс, вы собираетесь теперь предпринять? Я еще не выжил из ума и далек от мысли о том, что вас ко мне привело исключительно желание познакомиться с моей коллекцией. Если я правильно понимаю, вы уже сообщили обо всем в полицию и в любой момент я могу ждать прибытия представителей закона?

Вместо того чтобы ответить Сороке, Холмс обернулся ко мне.

— Ватсон, — сказал он, — если вас не затруднит, будьте так добры, разыщите дворецкого и узнайте, не сможет ли он подыскать для нас две крепкие картонные коробки, рулон ваты и оберточную бумагу.

Вернувшись со всеми этими предметами, я увидел, что Холмс внес в сокровищницу из гостиной небольшой стол, поставил его в центре и разложил на нем те семейные реликвии, которые были похищены Вандербильтом и его сообщником за последние три года. Холмс тщательно сверял их со списком, который держал в руке, а Сорока молча сидел в своем инвалидном кресле и наблюдал за происходящим. Руки его покоились на покрывавшем колени пледе, выражение лица оставалось непроницаемым.

— …И украшенный драгоценными камнями молитвенник, некогда принадлежавший королеве Шотландии, являвшийся собственностью сэра Эдгара Максвелл-Брауна, — сказал в заключение Холмс и положил лист бумаги в карман. — Это была последняя драгоценность из перечисленных в моем списке. Ах, Ватсон, вот и вы! Как хорошо, что вам удалось найти все, о чем я просил. Если теперь вы поможете мне уложить все в коробки, мы скоро покинем этот дом.

Сорока хранил молчание. Я уже заворачивал миниатюрный портрет леди Амелии Бедминстер и укладывал его в последнюю коробку, когда Холмс подошел к Сороке и вернул ему деньги, которые уплатил за портрет Арти Такер. Лишь тогда мы смогли убедиться, что Сорока как-то реагировал на наши действия. Холмс вложил деньги в его сухую, тощую руку, и Сорока издал странный, резкий вопль, похожий на крик птицы, по имени которой мы его окрестили. Не глядя на банкноты, разлетевшиеся по полу, он закрыл лицо похожими на клешни руками.

— Пора, Ватсон, спокойно сказал Холмс. — Нам еще предстоит найти дворецкого и предупредить его.

Я бросил последний взгляд на Сороку, который одиноко сидел в своей «пещере Аладдина»: раскрытые стеклянные дверцы шкафов, казалось, молили вернуть раритеты, которые забрал Холмс. Валявшиеся на полу вокруг инвалидного кресла купюры напомнили мне пожухлую, опавшую листву.

— Холмс, вы собираетесь сообщать об этом в полицию? — спросил я, когда мы сидели в коляске, направляясь к станции, а коробки с драгоценностями стояли у нас в ногах.

— Нет, Ватсон, думаю, я так делать не стану, — ответил Холмс. — К чему? Совершенно очевидно, что этот человек скоро умрет, а в тюрьме это произойдет еще быстрее. Иногда бывает так, что справедливость стоит выше закона, и данный случай относится именно к такой категории. Собственники похищенных вещей вновь обретут их, а Сорока и без того уже наказан. Боюсь, друг мой, что и вы тоже в определенном смысле пострадаете от такого исхода проведенного нами расследования.

— Каким образом? — в недоумении спросил я.

— Вы будете лишены возможности опубликовать отчет об этом деле. В печати о нем не должно появиться ни единого слова. В противном случае кое-кто из жертв Сороки, узнав его настоящее имя, может попытаться возбудить против него судебное расследование, а мне бы не хотелось мучить калеку перед смертью.

Я дал Холмсу слово и сдержал его, несмотря на то что месяц спустя после нашего визита в разделе траурных сообщений всех лондонских газет было напечатано объявление о смерти миллионера Джозефа Паркера, скончавшегося в своем доме в Мэйплстед.


Тем не менее эта история имела продолжение. После опубликования завещания Сороки выяснилось, что вся его ценнейшая коллекция произведений искусства, впоследствии известная как коллекция Паркера, были оставлена народу. В Кенсингтоне было приобретено просторное помещение, где организовали постоянную выставку, которую мог бесплатно посетить любой ценитель искусства.

Бывая в этой части Лондона, я сам иногда туда захаживаю, чтобы часок-другой полюбоваться замечательными живописными полотнами и восхитительными скульптурами. Но более всего меня влекут дальние залы выставки, где в стеклянных шкафах выставлены на всеобщее обозрение произведения ювелирного искусства — эти потрясающие миниатюрные вещицы из золота и серебра, слоновой кости и хрусталя, которые некогда так восхищали своим совершенством коллекционера Сороку, а теперь несут радость всем, кто способен оценить прекрасное.

Думаю, что этот несчастный человек в конце концов вернул обществу свой долг.


Наследница изобретателя


В моем описании дела о «Дьяволовой ноге», которое мы с Шерлоком Холмсом расследовали в 1897 году, я рассказывал о том, что здоровье моего старого друга стало ухудшаться от непосильного напряжения во время расследований, которые он взвалил на себя, и о том, как его лечащий врач, доктор Мур Эгер с Харли-стрит, порекомендовал Холмсу отложить на время все дела и хорошенько отдохнуть.

Я также вскользь упоминал о тех драматических событиях, при которых известный врач впервые был представлен Шерлоку Холмсу, и пообещал, что когда-нибудь, возможно, опубликую полный отчет об обстоятельствах той памятной встречи. Поскольку многие поклонники знаменитого сыщика настоятельно просили меня поведать об этом деле во всех подробностях был вынужден взяться за перо и рассказать о нем в этом повествовании.

Тем не менее, несмотря на то что Холмс, прочитав отчет, дал согласие на публикацию, хотя и подверг текст своей обычной критике, заметив, что я уделил слишком большое внимание описанию как таковому в ущерб фактической стороне дела, доктор Мур Эгер высказался категорически против публикации этого материала по соображениям профессиональной этики.

Причины такого запрета мне вполне понятны. Как известный специалист с Харли-стрит он должен был заботиться о безупречности своей репутации. A подробности этого дела в какой-то степени могли бросить тень на доброе имя всеми уважаемого практикующего врача, раскрывая не подлежащие огласке сведения как о нем, так и об одном из его пациентов. Я предлагал доктору изменить имена и внести в рукопись необходимые изменения, соответствующие его пожеланиям, но доктор оставался непреклонным.

Естественно, это меня огорчало. Ведь это расследование свидетельствовало не только об исключительных дедуктивных способностях Холмса, но и о его упорстве в доведении начатого дела до конца. Тем не менее, учитывая непоколебимую позицию доктора Мура Эгера, у меня не оставалось иного выхода, как положить ту историю под сукно вместе с другими записями конфиденциального характера в надежде на то, что когда-нибудь в будущем — после смерти кого-то из описанных героев — можно будет опубликовать полный отчет об этом расследовании.


Началось все одним сентябрьским утром примерно через полтора года после возвращения Шерлока Холмса в Лондон. До этого он был вынужден скрываться, симулируя свою гибель, после того как ему удалось ускользнуть от руки Мориарти у водопада Райхенбах. К тому времени супруга моя скончалась, и я вернулся в нашу старую квартиру на Бейкер-стрит.

Мы уже заканчивали завтрак, когда вошел доктор Мур Эгер. Он был высоким, представительным мужчиной с тонкими чертами лица, гордо посаженной головой и тщательно уложенными седыми волосами, во всей манере поведения, в каждом его жесте сквозило достоинство. Вручив нам свою визитную карточку, он сразу же перешел к делу.

— Не в моих привычках, мистер Холмс, обращаться за помощью к частным детективам. Тем не менее я хотел бы прибегнуть к вашим услугам в связи с чрезвычайными обстоятельствами, поставившими меня в весьма затруднительное положение.

— Присаживайтесь, сэр, прошу вас, — пригласит Холмс и закурил свою послеобеденную трубку, но заметив неодобрение доктора Мура Эгера, выбил ее в ведерко для угля и только после этого сел напротив своего гостя. — Я понял, продолжил мой друг, — что запах табака вам не по душе. Надеюсь, вы не станете возражать против присутствия при нашем разговоре моего старого друга и коллеги доктора Ватсона?

— Нисколько. Прежде всего должен извиниться перед вами за то, что не сумел скрыть своего отношении к табаку. Любой человек имеет право делать у себя дома все, что сочтет нужным. Тем не менее, как врач, я действительно резко выступаю против привычки к курению, которая наносит здоровью непоправимый ущерб. Высказав вам свою точку зрения по этому вопросу, я хотел бы перейти теперь к тому делу, которое привело меня к вам.

Прежде всего хочу сообщить вам, мистер Холмс, что непосредственно над кабинетом, где я веду прием больных, расположена принадлежащая мне частная квартира. Вчера вечером около десяти часов раздался звонок в дверь, вслед за которым горничная проводили ко мне мужчину. Он представился как Джозайя Везербай, но визитную карточку мне не передал, сославшись на то, что в спешке забыл захватить с собой бумажник. Могу добавить, что говорил он с явным американским акцентом и был сильно взволнован. Посетитель попросил меня незамедлительно последовать к нему домой, чтобы оказать помощь его заболевшей дочери.

Учитывая поздний час и тот факт, что раньше мне не приходилось встречаться с этим человеком, я был в некоторой нерешительности и спросил, не лучше ли будет мистеру Везербаю прибегнуть к помощи его собственного лечащего врача. Он ответил, что приехал в Англию недавно и еще не успел обзавестись личным доктором, однако, будучи наслышан о моей репутации, решил обратиться за помощью именно ко мне.

В конце концов я без особого энтузиазма согласился и последовал за ним в ожидавший у дверей экипаж. Как только мы сели, коляска быстро тронулась с места в направлении, о котором я не имел ни малейшего представления, поскольку шторы на окнах были опущены. Путешествие наше продолжалось около часа. Наконец мы остановились перед каким-то домом на плохо освещенной улице. Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в комнату, где в постели лежала молодая женщина.

Дыхание больной было слабое и неровное, выглядела она очень вялой и сонной. Эти симптомы дали мне основания предположить, что девушка страдала от последствий наркотического отравления.

— Вы полагаете, это был кокаин? — перебил его Холмс. — Не заметили ли вы у нее на руках следов от иглы?

Доктор Мур Эгер бросил на моего друга долгий проницательный взгляд, как будто понял по заинтересованному тону и знанию дела, что Холмс на собственном опыте изучил воздействие наркотических средств, что, к сожалению, полностью соответствовало действительности[30 - Мистер Шерлок Холмс имел достойную сожаления привычку делать себе уколы семипроцентным раствором кокаина, а в отдельных случаях даже использовал морфий. Несмотря на все попытки доктора Джона Г. Ватсона убедить его отказаться от этой привычки, он злоупотреблял ею время от времени еще в 1897 году. Я сделал такой вывод на основании завуалированного намека доктора Ватсона на то, что ухудшение здоровья мистера Шерлока Холмса возможно, усугублялось его собственными неразумными действиями». См рассказ «Дьяволова нога». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

— Нет, мне кажется, это был не кокаин, мистер Холмс. И я не заметил никаких следов, которые свидетельствовали бы о том, что наркотик вводился ей непосредственно в кровь. Скорее я склонен полагать, что этим наркотиком был морфий[31 - Морфий получают из сока, находящегося в несозревшей коробочке опийного мака (Papaver somniferum). Впервые морфий был выделен из опиума в 1806 г. немецким химиком Ф. В. Ф. Зертурмером. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], который она принимала в виде порошка или таблеток. Мои подозрения подтверждались беспокойством мистера Везербая, пытавшегося мне втолковать, что молодая дама страдала от приступов страшной слабости. Действительно, существует такое медицинское состояние, которое известно под названием нарколепсия[32 - Нарколепсия — нервная болезнь, симптомы которой представляют собой внезапные непродолжительные приступы сна. Первое упоминание о ней было сделано 28 января 1888 года. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], однако я уверен, но пациентка страдала не от него.

Поскольку Везербай отказался положить свою дочь в клинику, объяснив это тем, что она их терпеть не может, а состояние девушки было не настолько серьезным, чтобы на этом настаивать, я порекомендовал ему незамедлительно дать дочери кофеин, то есть крепкий черный кофе, который должен оказать стимулирующее воздействие и ослабить приступ. Должен добавить, мистер Холмс, что помимо тех обстоятельств, о которых я уже рассказал, были еще два момента, усиливших мои опасения.

Первый состоял в том, что молодая женщина и Везербай, заверивший меня, что был ее отцом, совершенно не походили друг на друга. Второе обстоятельство, насторожившее меня еще больше, заключалось в отсутствии дома слуг, за исключением женщины, которую Везербай представил мне как экономку. Она оставалась в комнате на протяжении всего осмотра пациентки, и, когда я сказал, что девушке нужен крепкий кофе, именно она пошла его готовить.

Состояние моей пациентки стало улучшаться, когда я закончил осмотр, и меня поспешно проводили к ожидавшему экипажу. Везербай проделал вместе со мной обратный путь до Харли-стрит, где я вышел у своего дома.

В ту ночь, мистер Холмс, я почти не сомкнул глаз, меня одолевали дурные предчувствия. Молодая женщина, одурманенная наркотиками, таинственность в поведении Везербая, отсутствие слуг, если не считать экономки… Все это свидетельствовало о том, что меня против моего желания втягивали в высшей степени подозрительную авантюру. Сначала я хотел обратиться в полицию, но информация, которой я располагал, была слишком незначительной: я не мог точно сказать, кто были эти люди, не знал их адреса, понятия не имел даже о том, в какой именно части Лондона расположен дом, куда меня возили.

— Тем не менее некоторыми конкретными сведениями вы располагаете, — заметил Холмс. — При встрече незнакомец представился как Джозайя Везербай. Вы сказали, что он американец. Как он выглядит?

— Это высокий человек крепкого телосложения; мне показалось, что ему под пятьдесят, он носит окладистую бороду с проседью; одет неплохо, но манеры у него несколько вульгарны; джентльменом в полном смысле этого слова я бы его не назвал.

— Вы не заметили каких-то особых примет? Лично я, например, всегда обращаю внимание на руки человека[33 - В рассказе «Знак четырех» Шерлок Холмс замечает, что наряду с другими деталями «по ногтям человека» и «мозолям указательного и большого пальцев» можно «без труда определить профессию человека». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Доктор Мур Эгер выглядел удивленным.

— Вы очень проницательны, мистер Холмс. Я действительно обратил внимание на его руки. Они были покрыты шрамами, кожа грубая, как будто в прошлом этот человек много занимался тяжелым физическим трудом. Кожа на его лице тоже грубая и обветренная, на основании чего я сделал вывод о том, что работал он на открытом воздухе.

— Прекрасно! — воскликнул Холмс. — Вот видите, теперь нам уже кое-что известно! А что вы можете сказать о молодой женщине?

— Ее светлые волосы и правильные черты лица, придающие ей особую миловидность, заставили меня усомниться в том, что Везербай мог быть ее отцом. Что же касается экономки или служанки, то могу только сообщить, что она — женщина средних лет, небольшого роста, полная, крепко сбитая. Пока я вел осмотр пациентки, она не произнесла ни слова, поэтому ни о ее произношении, ни о социальном положении ничего определенного сказать не могу.

— А что собой представлял тот дом?

— Снаружи я его видел лишь мельком, поэтому описывать его не возьмусь. Помню только, что это был большой особняк, построенный на некотором расстоянии от дороги, и справа от входной двери был эркер с окном.

— В какой цвет была покрашена входная дверь?

— В черный.

— Там был дверной молоток или дверное кольцо?

— Да, действительно, кольцо было, причем оно мне запомнилось, потому что напоминало дельфина. Просто удивительно, мистер Холмс, что непроизвольно я увидел так много деталей, о которых сразу забыл. Теперь я припоминаю, что на калитке был указан номер дома. Да, точно. Номер тридцать два.

— Вы не могли бы рассказать еще о каких нибудь мелочах, независимо от того, насколько важными они вам тогда показались?

— Нет. Разве что от дороги к дому вела дорожка, выложенная красной и черной плиткой. Уличные фонари светили так слабо, что я ничего не мог разглядеть в саду. И еще вот что. На крыльце было много опавших листьев, как будто рядом с ним росло большое дерево. Вчера ночью я вернулся домой и заметил, что один такой лист прилип к подошве моего ботинка. Я на всякий случай захватил его с собой, подумав, что он может как-то пригодиться вам для расследования. Забавно, но этот лист — единственное вещественное доказательство, которое я могу вам предложить. Сам я не могу определить, у каких деревьев такая листва.

Холмс бросил беглый взгляд на лист и, отложив его в сторону, заметил:

— Это нам и вправду сможет пригодиться, доктор Мур Эгер. Я знаю по собственному опыту, что иногда успех расследования зависит от самых тривиальных на первый взгляд сведений. Прошу вас, продолжайте Если вы больше ничего не можете рассказать нам о внешнем виде дома, давайте перейдем к тому, что вы видели внутри.

— Помимо спальни молодой женщины я был только в прихожей и поднимался на лестничную площадку второго этажа, причем почти ничего не заметил, так как мистер Везербай очень торопился. Кроме того, освещение было очень тусклым. Тем не менее у меня сложилось впечатление, что дом снят внаем, потому что там очень мало личных вещей жильцов, даже в комнате моей пациентки. Обстановка в целом старомодна и изрядно обветшала. Штора на окне опущена, там еще стоял комод с выдвижными ящиками…

— Детали обстановки в данном случае для нас менее важны, чем расположение комнаты молодой женщины в доме, — прервал рассказ доктора Холмс. — Где именно она находилась?

— В передней части дома, слава от входной двери.

— Благодарю вас, доктор Мур Эгер. Эта информация для нас чрезвычайно важна. Теперь давайте перейдем к путешествию по этому неизвестному адресу. Вы сказали, что продолжалось оно около часа. Вы совершенно не представляете себе, в каком направлении вас везли?

— Я уже говорил вам, мистер Холмс, что занавески на окнах экипажа были опущены, — не без некоторого раздражения ответил доктор Мур Эгер. — Я совершенно ничего не видел.

— Да, вы правы. И тем не менее какие-то ощущения от этого путешествия у вас должны были остаться. Когда вы с мистером Везербаем вышли из дома и сели в экипаж, в каком направлении он поехал: на юг в сторону площади Кавендиш или на север — к Риджент-парку?

— К парку.

— Куда потом повернул экипаж?

— Сначала налево, но вскоре свернул направо.

— Значит, вы продолжали двигаться в северном направлении?

Теперь до доктора, видимо, дошел смысл вопросов Холмса, потому что несколько тяжеловесные черты его серьезного, озабоченного лица внезапно оживились.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс! Мне порекомендовал к вам обратиться один мой коллега, отозвавшийся о вас как о лучшем в стране частном детективе. Теперь я вполне могу понять, почему вы пользуетесь столь лестной репутацией. Я и вправду был весьма заинтригован необычностью просьбы Везербая и поэтому в начале нашей поездки пытался как-то определить, куда мы направляемся. Дайте мне пару нут, чтобы припомнить все, как было.

Последовало непродолжительное молчание, во время которого доктор Мур Эгер, слегка нахмурившись, внимательно рассматривал свои тщательно начищенные ботинки и поглаживал подбородок. Потом выражение его лица прояснилось, и он продолжил:

— Какой-то отрезок пути, как мне показалось, мы следовали по прямой. Часть дороги мы проехали по оживленной улице, поскольку за спущенными занавесками на окнах можно было различить яркие огни и мы то и дело обгоняли другие экипажи. Затем свернули направо, и начался долгий, медленный подъем, и чем дальше мы ехали, тем склон становился круче. Где-то именно на этом отрезке пути мы повернули налево.

Доктор Мур Эгер замолчал, и лицо его снова приняло довольно мрачное выражение. Наконец он завершил свой рассказ:

— Боюсь, мистер Холмс, это все, что я могу вспомнить. Потом мы еще несколько раз поворачивали, но налево или направо, я теперь точно сказать не берусь. Мистер Везербай возобновил беседу, и мое внимание было отвлечено.

— Не сомневаюсь, что он заговорил специально, — заметил Холмс. — Хотя для нас это не имеет значения. Думаю, что теперь я располагаю всей необходимой мне информацией.

— Вы хотите сказать, что сможете найти этот дом?

— Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы сегодня же его отыскать, — ответил Холмс на прощание. — Я зайду к вам на Харли-стрит, как только у меня будет какая-то определенная информация. Если в ходе расследования я выясню, что мы имеем дело с настоящими преступниками, полагаю, вы не станете возражать, чтобы позднее я подключил полицию?

Как только доктор Мур Эгер, несколько раз выразив свою благодарность, нас покинул, предварительно дав согласие на привлечение к расследованию в случае необходимости полиции, Холмс удобно устроился в кресле и вполне удовлетворенный тем, как прошла беседа, заново набил трубку и с явным удовольствием закурил.

— Несмотря на суровое осуждение доктором моей вредной привычки, — сказал он, с наслаждением затягиваясь, — ничто так не прочищает мозги и не обостряет работу мысли, как добрая затяжка крепким табачком.

— Значит, вы действительно полагаете, что сможете найти тот дом?

— Думаю, что мне удастся найти по крайней мере район, в котором он расположен. В рассказе доктора Мура Эгера о его поездке содержится несколько важных деталей, которые дают нам основания для успешных поисков. Если вас не затруднит передать мне папку со справочными материалами и крупномасштабной картой Лондона, я начну поиски прямо сейчас. Что же касается того листа, который так предусмотрительно принес нам доктор, я попрошу вас, Ватсон, определить, на каком дереве он растет, потому что я, как вам известно, в ботанике разбираюсь очень слабо. Мне никогда не доставляли удовольствия прогулки на природе и наигранные восторги по поводу великолепия птичек, зверюшек, цветочков и прочей ерунды. Где-то на полках есть справочник по ботанике.

Я уже упоминал о том, что эрудиция Холмса имела весьма существенные изъяны, поэтому, найдя папку со справочными материалами и передав ее Холмсу, я не удержался от того, чтобы не высказать свое мнение по этому вопросу.

— Я искренне удивлен, Холмс, что вас эти вопросы не интересуют. Ведь, что ни говори, природа заслуживает того, чтобы ее изучали с самым пристальным вниманием, а ботаника является частью наук о природе. Вспомните хотя бы о таких интереснейших явлениях, как осмос[34 - Осмос — односторонняя диффузия растворителя через полупроницаемую мембрану. — Прим. ред.] или естественное распространение семян.

— Пожалуй, мой дорогой друг, я этого делать не стану. Будь у меня выбор, я скорее предпочел бы исследовать следы ботинок, чем наперстянку. Если же вы будете настаивать на том, чтобы я занялся наперстянкой, то я бы сосредоточил свое внимание на изучении ее медицинских свойств: того целительного воздействия, которое это растение оказывает на человеческое сердце.

Покопавшись в иллюстрациях справочника по ботанике, я вскоре без особого труда определил, что опавший лист, прилипший к подошве ботинка врача, был листом бука. О своем открытии я тут же сообщил Холмсу, который все это время внимательно изучал разложенную перед ним карту Лондона.

— Что же касается меня, — сказал он, — то я уже проследил бо́льшую часть того пути, который вчера проделал доктор Мур Эгер.

Я вместе с Холмсом склонился над картой, и он показал маршрут длинным указательным пальцем.

— Харли-стрит находится здесь, и отсюда коляска направилась в сторону парка. Видите, Ватсон? Проехав какое-то расстояние, она повернула налево — почти наверняка на Мэрилбоун-роуд, а затем снова свернула, но на этот раз — направо, как я полагаю, на Парк-роуд. Дальше довольно долго экипаж ехал по прямой. Значит, путь проходил по Веллингтон-роуд, которая ведет на оживленную Финчли-роуд, где доктор Мур Эгер заметил яркие огни и другие коляски, которые они обгоняли. Где-то здесь их экипаж снова свернул направо и начал долгий подъем по склону холма. Похоже, это был поворот на Белсайз-лейн или на любую другую улицу, которая в конце концов выводит на крутой склон Хит-стрит в Хэмпстеде. Если коляска свернула налево именно здесь, то квартал, который нас интересует, находится в этом районе, — сделал вывод Холмс, и палец его остановился на карте. — Именно здесь предстоит найти тот дом, который нам нужен. Как только я сделаю крупномасштабную копию этой части карты, Ватсон, охота начнется.

Вскоре мы сели в кеб, и Холмс детально объяснил кучеру, куда надо ехать, исходя из тех сведений, которые он почерпнул в своем справочнике. Когда мы приехали в Хэмпстед и кеб поднялся по Хит-стрит на вершину пологого склона холма, Холмс велел вознице повернуть налево.

Мы оказались в районе тихих улочек с жилыми особняками, многие из которых были достаточно большими, чтобы соответствовать описанию, данному доктором Муром Эгером. Именно здесь внимание нашего клиента было отвлечено от дороги.

Мы начали настоящие поиски того особняка, который нам был нужен. Холмс держал карту в руках и все время говорил кучеру, куда поворачивать. Так мы прочесывали весь этот район, следуя схеме, заранее разработанной моим другом. После того как мы проехали таким образом несколько улиц, кучер открыл маленькое окошко под крышей кеба, и на нас уставился его недоумевающий глаз.

— Скажите мне лучше, хозяин, какой вам адрес нужен, я сам вас туда довезу, — недовольно проговорил возница.

— Нам скорее нужен старый бук, чем какая-то определенная улица, — ответил Холмс. — Езжайте дальше! Я сам скажу вам, когда надо будет остановиться.

Еще какое-то время глаз кучера подозрительно нас рассматривал, потом раздался его голос, полный сарказма:

— Надо же, старый бук им нужен! — Окошко со стуком захлопнулось, и кеб двинулся дальше.

Буковое дерево мы нашли после седьмого или восьмого поворота. К тому времени я уже сбился со счета улиц, по которым мы проехали, а Холмс все их фиксировал, вычеркивая названия на карте, которой запасся заранее. Интересующее нас дерево росло на Мэйплвуд-авеню у высокого кирпичного особняка, похожего на многие другие в этом районе. Бук стоял в глубине запущенного сада по правой стороне улицы.

Холмс постучал в крышу кеба, мы расплатились с кучером и, пока он отъезжал, некоторое время стояли в молчании. Я ждал, когда мой друг скажет, что мне надлежит делать.

— Сейчас, Ватсон, мы пройдемся около этого дома, как будто просто здесь прогуливаемся. Не надо его пристально разглядывать. Тем не менее постарайтесь, пожалуйста, подметить те отличительные особенности, о которых упоминал доктор Мур Эгер, в частности дорожку, выложенную красными и черными плитками, и дверное кольцо в форме дельфина.

Мы вскоре обнаружили упомянутые Холмсом детали, однако, к своему разочарованию, на калитке я увидел номер двадцать три.

— Холмс, нам надо было попросить кучера подождать нас, — сказал я, когда мы отошли от дома на некоторое расстояние. — Доктор Мур Эгер точно запомнил, что номер дома тридцать второй.

— Нет, Ватсон, думаю, мы правильно сделали, отпустив кеб, — ответил Холмс. — Возможно, вы обратили внимание на то, что эти цифры, выбитые из латуни, привинчиваются и их совсем не трудно поменять местами. Вы, очевидно, не заметили то, на что я обратил особое внимание — на головках шурупов есть почти незаметные, но недавно сделанные царапины, кои свидетельствуют о том, что цифры действительно меняли местами.

Я и вправду не заметил столь незначительную деталь, хотя тот факт, что Холмс обратил на нее внимание, меня совсем не удивил. Помимо поразительной способности подмечать любые, даже самые мелкие детали он обладал исключительно острым зрением.

— Кроме того, — продолжал Холмс, — внешний вид дома в точности соответствует тому описанию, которое дал нам доктор Мур Эгер. Тем не менее одну важную задачу нам еще предстоит решить. Какой бы нам найти убедительный предлог для того, чтобы зайти внутрь? Ведь для того, чтобы подключить к расследованию полицию, я должен получить надежные сведения, подтверждающие, что это именно тот адрес, который нам нужен. Ни Лестрейд, ни кто бы то ни было другой из его коллег не придут в восторг от того, что единственной уликой, которую мы сможем им предложить, будет буковый листок.

— Может быть, нам удастся подыскать достаточно убедительный повод, который позволил бы нам зайти в дом? — высказал я предположение.

— Что вы имеете в виду?

По правде говоря, ничего конкретного я предложить не мог, хотя тут же, вспомнив о другом нашем расследовании, в ходе которого мы не без успеха преобразились в двух священников, чтобы проникнуть в один дом[35 - Доктор Джон Г. Ватсон упоминает о раннем расследовании, отчет о котором под названием «Возвышенный клиент» бил опубликован в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.], я проговорил:

— Может быть, мы могли бы сыграть роль людей, собирающих пожертвования для какой-нибудь благотворительной организации?

— Нет, нет! Здесь такой номер не пройдет! — решительно и нетерпеливо проговорил Холмс. — Представьте себе, что нам никто не откроет или нас сразу же выгонят вон. Так мы сможем разглядеть только крыльцо, в лучшем случае — прихожую. Для Лестрейда этого будет явно недостаточно. Мы должны быть совершенно уверены в том, что Везербай и молодая женщина, которую он выдает за свою дочь, действительно находятся в этом особняке.

Обсуждая этот вопрос, мы дошли до конца улицы и теперь спускались вниз по отлогому склону холма мимо небольших лавок и неприметных мастерских. Когда по улице проезжал пустой кеб, Холмс внезапно остановил его и, достаточно бесцеремонно усадив меня в экипаж, дал кучеру адрес нашей квартиры на Бейкер-стрит, крикнув мне вдогонку:

— Увидимся немного позже, мой дорогой друг!

Должен признаться, я был не только сбит с толку столь внезапным и неожиданным поворотом событий, но и весьма раздосадован. Поэтому после возвращения домой я с нетерпением ждал Холмса и его объяснений по поводу такого в высшей степени странного поступка. Он вернулся спустя час с небольшим, прошел в гостиную и положил на стол объемный пакет из оберточной бумаги коричневатого цвета.

— Вот, Ватсон! — сказал он с победоносным видом. — Наша проблема решена! Во второй половине дня мы вернемся на Мэйплвуд-авеню и не только увидим, что творится в доме, но — если я не ошибаюсь в своих предположениях — также получим возможность лично познакомиться с мистером Везербаем.

— И как же нам удастся это осуществить? — спросил я. Любопытство мое было теперь гораздо сильнее, чем снедавшая меня обида.

— Очень просто: мы сделаем это под видом мойщиков окон.

— Мойщиков окон? — протестующе воскликнул я. — Неужели вы полагаете, что я могу сойти за мойщика окон? Посмотрите хотя бы на то, как я одет. Мне ведь нужно будет как-то изменить свой облик…

— Здесь все для этого есть… — сказал он, положив руку на бумажный пакет.

— …не говоря уже о специальных инструментах, таких, как ведра, тряпки, лестницы. Интересно, где мы сможем все это достать?

— Я уже обо всем договорился, — ответил Холмс. — Когда мы шли по Хит-стрит, я обратил внимание на одно небольшое заведение, на вывеске которого было сказано, что там находится контора, занимающаяся мытьем окон. Мне показалось, что если мы решим нанести визит хозяину этого заведения вдвоем, у него могут возникнуть ненужные подозрения. Вот почему я так грубо затолкал вас в экипаж, за что, мой дорогой друг, хочу принести вам свои самые искренние извинения.

Владельцем этой конторы является некий Джозеф Смолвуд, который ведет дело совместно со своим сыном — молодым Дорианом. За определенное вознаграждение — если быть точным до конца, за пару гиней — мистер Смолвуд-старший согласился одолжить мне свою тележку, необходимые принадлежности для мытья окон, а также комплект рабочей одежды. Кстати говоря, эта рабочая одежда предназначается для вас, поскольку рост мистера Смолвуда примерно соответствует вашему. Не беспокойтесь, Ватсон, — тут же добавил Холмс, заметив брезгливое выражение на моем лице, — уверяю вас, что хотя дело мистера Смолвуда достаточно скромное, он очень заботится о личной гигиене, да и соседи считают его уважаемым и добропорядочным гражданином. Кстати, эту деталь я выяснил у служителя церкви Святого Иоанна в Черч-роу. Что касается меня, то мой гардероб, вы знаете, достаточно богат, чтобы я мог себе выбрать что-нибудь подобающее к такому случаю.

Кроме того, я зашел в бюро по сдаче жилья в том районе и выяснил, что домом двадцать три по Мэйплвуд-авеню уполномочено распоряжаться агентство «Николз и Эллисон». Под предлогом, что кто-то сказал, будто этот дом сдается и мне очень хотелось бы его снять для себя, если он пустует, я получил весьма интересную информацию о его нынешних обитателях у младшего совладельца агентства — мистера Эллисона.

Так вот, Ватсон, оказалось, что жильцы особняка сняли его всего на месяц, и уже через неделю — в начале октября — должны будут съехать. Из этого обстоятельства мы можем сделать вывод о том, что какими бы гнусными делишками ни занимался мистер Везербай, он рассчитывает их к тому времени закончить. Кроме того, это значит, что у нас осталось совсем немного времени до того, как птичка упорхнет. Именно этим объясняется мое стремление сегодня же во второй половине дня вернуться в Хэмпстед.

Покончив с обедом, мы сразу же занялись изменением нашей внешности. Я надел байковую рубашку, жилет, вельветовые брюки, сильно потертые в коленях, и старую куртку, также сильно вытертую в локтях и на обшлагах. Несмотря на заверения Холмса в том, что мистер Смолвуд носил вещи приблизительно моего размера, он должен был быть значительно полнее меня в талии, поскольку брюки на мне держались только благодаря прочному кожаному ремню, который Холмс извлек из своей коллекции аксессуаров к одежде. Что же касается обуви, то его размер был значительно больше моего, и хотя я набил в носки бумагу, чтобы ботинки не сваливались с ноги, сказать, что мне было удобно в них ходить, я никак не могу.

Просто удивительно, как внешний вид человека может изменить представление о том месте, какое он занимает в обществе! Переодевшись в платье мойщика окон и надев на голову замусоленную кепочку Смолвуда, я взглянул на себя в большое зеркало, висевшее в спальне Холмса, и с удивлением обнаружил, что мой облик теперь выдавал во мне не уважаемого представителя из сословия специалистов-профессионалов, а простого труженика из низших слоев общества. Ощущение, которое я испытал, никак нельзя было отнести к числу приятных.

В отличие от меня Холмса такие проблемы, по всей видимости, совершенно не волновали. Он нашел в своем впечатляющем гардеробе вещи, очень напоминавшие те, в которые облачился я, и, кроме того, небрежно повязал шею платком вызывающего красного цвета.

Я настоял на том, чтобы поверх этих лохмотьев мы надели наши нормальные пальто. Как уважаемый практикующий врач, я просто не мог себе позволить появиться в этих обносках на виду у всех наших соседей, которые после этого просто перестали бы со мной здороваться. Холмс, не придававший значения мнению окружающих, был гораздо более спокоен в отношении такого рода предрассудков. Действительно, мне не раз доводилось быть свидетелем того, как он уходил из дома или возвращался в самых разных одеждах — от рясы священника-сектанта до платья пожилой дамы.

Тем не менее он согласился с моей настоятельной просьбой, и вскоре мы вышли из дома, одетые должным образом, — хотя и не полностью, потому что нижняя часть брюк и обувь оставались открыты постороннему взгляду. Мы почти сразу же взяли кеб, который довез нас до дома мистера Смолвуда в Хэмпстеде, где сам хозяин заведения по мытью окон — полный, жизнерадостный человек — ждал нас, приготовив все необходимые в его нехитром ремесле инструменты. Они уже были погружены на тележку. Вдоль двух ее боковых сторон крупными белыми буквами было выведено: «Джо Смолвуд и сын, Гончарное подворье, Хит-стрит».

Оставив наши пальто у мистера Смолвуда, мы с Холмсом выкатили тележку со двора и направились вверх по улице в сторону Мэйплвуд-авеню. Смолвуды — и отец, и сын — следили за нашими действиями с таким видом, как будто это их очень забавляло. Что же касается меня, то должен откровенно сознаться, мне вся эта затея совсем не нравилась в отличие от Холмса. Он залихватски сдвинул набекрень свою кепочку и насвистывал достаточно вульгарную песенку, которая стала популярной в среде низших классов благодаря Мэри Ллойд, исполнявшей ее в дешевых мюзик-холлах[36 - Мэри Ллойд была популярной эстрадной певицей, впервые вышедшей на сцену в 1886 г. В пятнадцатилетнем возрасте под именем Беллы Делмар. Вскоре она взяла псевдоним, под которым и получила широкую известность. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Когда мы наконец дошли до Мэйплвуд-авеню, мне не только натерли ноги башмаки Смолвуда, но и руки мои стали так сильно болеть от того, что я все время катил в гору груженую тележку, что я дважды вынужден был просить Холмса сдерживать шаг.

Мы заранее договорились: буду придерживать лестницу, а Холмс взберется по ней наверх, чтобы заглянуть в комнату во время мытья окна. Памятуя рассказ доктора Мура Эгера о том, что спальня молодой женщины, которую он осматривал, располагалась в передней части дома с левой стороны от двери, Холмс решил начать мытье окон именно с этого помещения.

Тем не менее, как только мы собрали и установили лестницу, я понял, что все наши усилия оказались тщетными. Штора на окне этой комнаты была плотно задернута, что исключало какую бы то ни было возможность заглянуть внутрь. Я собрался было сказать об этом Холмсу, однако он с ведром в руке уже поднялся по ступенькам с таким проворством и ловкостью, будто всю жизнь только и занимался мытьем окон.

Не успел он протереть верхние части рамы, как входная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел взбешенный мужчина.

У меня не было никаких сомнений в том, что перед нами был Джозайя Везербай собственной персоной. Его темная окладистая борода и грубые черты лица полностью соответствовали тому описанию, которое дал нам доктор Мур Эгер. Было совершенно очевидно, что этот человек просто задыхался от гнева.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он с американским акцентом.

— А вам, хозяин, как кажется? — парировал его резкость Холмс, продолжая спокойно протирать тряпкой стекло.

— Немедленно спускайтесь вниз! — потребовал Везербай, и лицо его при этом стало багровым от ярости. — Я никому не давал никаких распоряжений по поводу мытья окон.

Перед тем как спуститься с лестницы, Холмс в последний раз протер стекло, на котором не осталось ни единой пылинки.

— Это дом двадцать три, как я понимаю, или я не прав? — спросил он, и на лице его отразилось явное замешательство. — Дом мистера Аткинсона? У меня с ним договоренность о том, что я мою окна его дома каждую последнюю пятницу месяца, а сегодня как раз последняя пятница.

— Должно быть, мистер Аткинсон снимал этот дом до меня, — сказал Везербай, все еще со злостью, однако уже немного успокоенный таким объяснением. Я понятия не имел о вашей договоренности, иначе тут же отменил бы ее.

— Так что, хозяин, вы, я так понимаю, не хотите, чтоб мы вам мыли окна? — спросил Холмс.

— Нет, ни сейчас, ни в будущем! Немедленно убирайтесь отсюда!

— Убраться-то мы уберемся, — сказал Холмс с обескураженным видом, — да только нелегко нам было катить сюда в гору эту тележку всю дорогу от Гончарного подворья, и будет совсем несправедливо, если нам придется убираться отсюда с пустыми руками, как вы считаете?

Желая поскорее от нас избавиться, Везербай вынул из кармана монету, протянул ее Холмсу и грубо крикнул:

— А теперь исчезните отсюда и тележку свою проклятую не забудьте с собой прихватить.

Холмс взял под козырек, но еще до того, как он успел что-то ответить, Везербай скрылся в доме, громко хлопнув за собой дверью. Тем не менее я разглядел его за окном: он следил за тем, как мы погрузили все наши инструменты в тележку и покатили ее по дорожке.

До того как мы выехали на мостовую, я хранил молчание, но на улице высказал свое разочарование.

— Это же надо, Холмс, так бездарно потратить столько времени и сил! Из-за этих штор, которыми было закрыто окно, вы ничего не смогли разглядеть.

В ответ Холмс громко рассмеялся:

— Совсем напротив, мой дорогой Ватсон, я прекрасно все разглядел сквозь небольшую дыру в ткани, которую я и рассчитывал найти, внимательно выслушав рассказ доктора Мура Эгера, особенно ту его часть, где речь шла об этом помещении. Он сказал нам, что обстановка в комнате очень убогая. Раньше мне не раз доводилось замечать, что в тех случаях, когда мебелью пренебрегают, шторы почему-то стирают часто, и они быстрее протираются и рвутся.

— Что же вы там увидели? — с нетерпением спросил я.

— Вполне достаточно для того, чтобы убедиться в правильности мнения доктора Мура Эгера о противозаконных делах, творящихся в этом доме. Я видел кровать, на которой лежала девушка, внешность которой полностью соответствует его описанию. Мне показалось, что она спала. В кресле рядом с кроватью сидела полная, крепкая женщина средних лет — вне всяких сомнений, та самая экономка, которая ее стережет. Тем не менее достаточно этого будет для Лестрейда или нет — уже другой вопрос.

— Но, Холмс, если речь, как вы подозреваете, идет о похищении, как же сможет Лестрейд усомниться в том, что необходимо незамедлительно получить ордер ни обыск?

— Избытком воображения Лестрейд не страдает, к тому же он необычайно осторожен. Сочетание этих двух качеств отнюдь не способствует быстрому и оперативному принятию решений. Я нисколько не сомневаюсь, что он выдвинет массу всевозможных возражений. С его точки зрения, все это может выглядеть совершенно невинно: респектабельный американский гражданин с больной дочерью, которая по причине болезни должна лежать в темной комнате под постоянным присмотром сиделки.

— Что же тогда можно сделать?

— Предоставьте это мне, мой дорогой друг. Я знаю, какая наживка заставит Лестрейда проглотить наш крючок.

Больше Холмс мне ничего не сказал, и, возвратив Смолвудам их тележку, мы взяли кеб и вернулись на Бейкер-стрит. Там Холмс быстро переоделся и тут же ушел к доктору Муру Эгеру на Харли-стрит, вместе с которым собирался пойти в Скотленд-Ярд и изложить дело инспектору Лестрейду.

Я тоже переоделся и стал дожидаться возвращения моего друга. Мне не терпелось узнать, удастся ли убедить инспектора предпринять в этом деле незамедлительные шаги. Холмс отсутствовал более двух часов, однако по тому, как он захлопнул за собой входную дверь и весело взбежал по ступеням лестницы, я заключил, что усилия его были вознаграждены.

— Он заглотнул мою наживку! — воскликнул Холмс, войдя в комнату. — Мне удалось убедить Лестрейда запросить ордер, который позже будет подписан судьей. Он согласился на наше с вами присутствие в доме при обыске, как и на то, чтобы там же находился доктор Мур Эгер, поскольку молодой женщине может понадобиться его профессиональная помощь.

— Что же это за наживка, Холмс, которая дала вам возможность убедить упрямого инспектора? — спросил я.

— Имейте терпение, дорогой друг, и скоро вы об этом узнаете, — ответил он, и в его глубоко посаженных глазах мелькнул озорной огонек.

В десять часов вечера того же дня мы в третий раз вернулись в Хэмпстед, на этот раз уже в собственной одежде. Перед тем как свернуть к особняку на Мэйплвуд-авеню, мы ненадолго остановились на Гончарном подворье, чтобы вернуть мистеру Смолвуду пакет с одеждой.

По указанию Холмса наш кеб остановился на некотором расстоянии от дома номер двадцать три рядом с несколькими другими уже стоявшими там колясками и четырехколесным экипажем, в котором приехали Лестрейд, сержант, двое констеблей, и двухместной каретой, где сидели доктор Мур Эгер с медицинской сестрой.

Оставив доктора в ожидании, мы с Холмсом и полицейскими направились к дому, причем один из констеблей вместе с сержантом сразу же прошел к задней стене строения, чтобы блокировать черный ход, если Везербай со своей сообщницей попытаются спастись бегством. Тогда такая предосторожность показалась мне излишней, равно как и тяжелая трость, которой решил на всякий случай вооружиться Холмс.

В доме горел свет, в частности в прихожей, в одной из комнат первого этажа, из окна которой Везербай наблюдал за тем, как мы с Холмсом уходили днем, а также в зашторенной комнате второго этажа, где лежала девушка.

Все мы остановились у крыльца, а Лестрейд поднялся к двери и трижды громко и официально постучал в нее так, что звуки эти должны были гулко разнестись по всему дому. Какое-то время стояла гнетущая тишина, потом послышался стук засова, звук отпирающих замки ключей, и дверь — насколько позволяла цепочка — отворилась. В темном проеме можно было различить бородатую физиономию Везербая.

— Кто вы? Что вам надо? — спросил он.

Боюсь, что на основании некоторых опубликованных мною отчетов о наших с Холмсом расследованиях, в которых принимала участие и полиция, у читателя могло сложиться мнение о недостаточной компетентности некоторых ее представителей, в частности Лестрейда. По сравнению со стремительной мыслью Холмса и его научным дедуктивным методом представители официальной власти иногда выглядели тугодумами.

Тем не менее, когда стоял вопрос о проведении формального ареста или — как в данном случае — о предъявлении ордера на обыск, я сильно сомневаюсь в том, что даже такой великолепный актер, как Холмс, был способен сочетать граничившую с помпезностью манеру обращения и официально-вежливый тон.

— У меня имеется ордер на обыск этого помещения, — заявил Лестрейд, — поэтому, мистер Везербай, вы обязаны подчиниться моему требованию: открыть дверь и впустить в дом меня и моих коллег. Кроме того, сэр, я должен вас предупредить, что еще двое полицейских стоят у задней стены этого здания.

Везербай без особой охоты, но и не выражая протеста снял цепочку и распахнул дверь настежь, чтобы дать нам войти. Поэтому я был весьма удивлен, когда Холмс вдруг, оттолкнув Лестрейда в сторону, бросился в прихожую и сильно ударил Везербая тяжелой тростью по правой руке.

— Что вы делаете, мистер Холмс! — отчаянно запротестовал Лестрейд. — В насилии нет никакой необходимости… — И тут же осекся, заметив, как из руки Везербая выскользнул револьвер фирмы «Кольт». — Вы ничего не сказали мне о том, что Везербай вооружен, — обиженным тоном закончил инспектор.

Два констебля, несмотря на отчаянное сопротивление, скрутили американца, надели на него наручники и вывели из дома с перекошенным от ярости лицом.

— Я заподозрил, что Везербай вооружен, по тому, как был оттопырен правый карман его брюк, когда он вышел на крыльцо во время нашего дневного визита, — объяснил Холмс. — Тем не менее палка, используемая в нужный момент в качестве оружия, не уступает по своей эффективности револьверу. А теперь, Лестрейд, прошу вас, давайте пройдем на второй этаж.

Холмс шел впереди, направляясь прямо к той комнате, где в заточении томилась молодая женщина. Там мы ее и нашли лежащей в постели и одурманенной наркотиками. Экономка, предупрежденная о нашем появлении шумом, произведенным при аресте Везербая, спряталась за дверью. Ее тоже увели для допроса, а констебль отправился за доктором Муром Эгером и медицинской сестрой. Мы с Холмсом подошли к постели, на которой в забытьи лежала женщина, я посчитал ее пульс и сказал, что непосредственная опасность ей не грозит.

Даже в том тяжелом состоянии, в котором она находилась, девушка была очень красива. Пышные светлые волосы, обрамлявшие безукоризненные черты лица, лишь подчеркивали необычайную бледность кожи.

Когда ее отнесли в поджидавший экипаж, чтобы отвезти в кабинет доктора Мура Эгера на Харли-стрит, Лестрейд, с величайшей подозрительностью осматривавший комнату, обратился к моему другу:

— Так где же, мистер Холмс, хочу я вас спросить, тот пресс для печати фальшивых денег, который, по вашим словам, вы увидели через окно?

Холмс изобразил на лице искренне виноватое выражение.

— Боюсь, инспектор, что я ошибся. Как я уже объяснял вам сегодня днем, мне лишь мельком удалось заглянуть в комнату сквозь дырку в занавеске. Видимо, я принял за пресс для печати фальшивых банкнот этот умывальник, который стоит у дальней стены. Согласитесь, что при недостаточном освещении кувшин, стоящий в тазу, очень смахивает на печатный пресс. Несмотря на то что вы потратили время не совсем впустую, я приношу вам свои самые искренние извинения. Вы арестовали негодяя за совершение тяжкого преступления — похищение и незаконное содержание человека под стражей.

По явно подозрительному выражению на лице Лестрейда я понял, что объяснение моего друга убедило его далеко не полностью, хотя сделать он ничего не мог, поскольку Холмс продолжал держаться как человек, искренне сожалеющий о случившемся. Лишь когда мы сели в кеб и отправились на Бейкер-стрит, Холмс громко рассмеялся.

— Теперь вы поняли, Ватсон, в чем состояла моя наживка?

— Да, конечно, однако я очень опасаюсь, что Лестрейд заподозрил обман и затаил на вас обиду.

— Ну, ничего, это ненадолго. Даже если он и не арестовал фальшивомонетчика, то задержал похитителя, и это дело — будьте уверены — на службе ему зачтется. Я совершенно уверен в том, что, как и в том деле, которое мы несколько месяцев назад расследовали в Сюррее[37 - Мистер Шерлок Холмс, видимо, говорит о деле, которым он занимался в апреле 1895 года. См. рассказ «Одинокая велосипедистка». — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона. Эта дата также подтверждает то, что впервые мистер Шерлок Холмс встретился с доктором Муром Эгером в 1895 году. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.], молодая леди унаследовала значительное состояние, которое Везербай попытался прибрать к рукам.

Сделав такое предположение, Холмс, однако, оказался прав не во всем.

Неделю спустя доктор Мур Эгер нанес нам второй визит, дабы известить, что здоровье молодой дамы, которую звали мисс Элис Мэйтленд, идет на поправку в частной клинике в Кенте. Она уже достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы рассказать о себе и своем похитителе, настоящее имя которого было Виктор Роуз.

Как выяснилось, мисс Мэйтленд была единственной дочерью Генри Мэйтленда — калифорнийского золотоискателя, который вместе со своим партнером Роузом некогда приобрел небольшую шахту под названием «Лейзи-Крик». Однако дела там шли ни шатко ни валко. Оба мужчины со временем женились. Справедливо полагая, что лагерь золотодобытчиков не лучшее место, куда можно привести жену и растить детей, — хотя единственный ребенок родился лишь у Мэйтлендов, — они решили вложить свой скромный капитал в небольшое дело в ближайшем поселке и занялись продажей другим золотоискателям припасов и оборудования.

С годами дело их стало процветающим, Роуз взял на себя проблемы, связанные со сбытом, а Мэйтленд, который был инженером от Бога, после смерти жены занялся изобретением нового оборудования, в частности, особого бура, позволявшего дробить скальные породы, содержащие драгоценный металл.

Создание бура находилось еще в экспериментальной стадии, хотя заявка на патент уже была подана, когда Мэйтленд погиб. Это случилось во время оползня при испытании его изобретения. По завещанию все имущество Мэйтленда, включая принадлежавшую ему половину магазина, а также все бумаги и записные книжки переходили к его дочери Элис, которой тогда уже исполнился двадцать один год.

Именно этими записями — в большей степени, чем деньгами, — и решил завладеть его партнер Роуз, прекрасно понимавший, что успешное завершение работы над новым буром и последующая его продажа могут принести ему немалое состояние[38 - В данном случае читателю может быть интересно сравнения с изобретениям Говарда Р. Хьюза (1860—1924), сделавшего свое состояние на разработке и производстве нового типа сверла для буров, применяемых в нефтедобывающей промышленности. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Для осуществления своих коварных замыслов компаньон отца предложил мисс Мэйтленд совершить путешествие в Англию, полагая, что вдали от родных и друзей быстрее убедит девушку передать ему документы отца. В качестве компаньонки Элис он взял свою жену Агнес, которая играла роль экономки. Поводом к такому путешествию стала мнимая забота о том, что мисс Мэйтленд было совершенно необходимо отдохнуть и сменить обстановку после трагической смерти отца.

Сначала Роузы сняли комфортабельный дом в престижном районе Лондона и стиснув зубы занялись развлечениями молодой особы, посещая с ней магазины Вест-Энда, театры и картинные галереи. Тем не менее мисс Мэйтленд оставалась непреклонна, и никакие доводы и увещевания в пользу того, чтобы подписать документы, передающие права отца на изобретение Роузу, на нее не действовали.

Неделя проходила за неделей, и когда дата их отплытия в Америку уже была не за горами, Роуз перешел к более решительным мерам: принудить ее к этому шагу. Роуз снял в Хэмпстеде стоявший особняком дом, куда ночью перевез мисс Мэйтленд в бессознательном состоянии, предварительно усыпив ее снотворным, которое добавил в вино за обедом. Он решил держать девушку в состоянии наркотического опьянения, постоянно подмешивая ей в еду и питье морфий, пока не найдет какого-нибудь нотариуса сомнительной репутации, чтобы тот засвидетельствовал юридическую силу документа, который безропотно должна была подписать сломленная мисс Мэйтленд.

По возвращении в Калифорнию Роуз намеревался рассказать всем друзьям, что в Англии дочь его друга тяжело болела. Он рассчитывал на то, что отсутствие свидетелей и смутные воспоминания одурманенной наркотиками девушки о том, что произошло, позволят ему спрятать концы в воду.

— Удивительная история! — воскликнул Холмс, когда доктор Мур Эгер закончил свой рассказ. — Когда вы в следующий раз встретитесь с мисс Мэйтленд, убедительно прошу вас передать ей наши пожелания скорейшего и полного выздоровления. Я полагаю, для окончательной поправки здоровья она вернется в Америку?

— Да, именно это она и собирается сделать, — ответил доктор Мур Эгер. — Насколько мне известно, там мисс Мэйтленд собирается выйти замуж за молодого человека, кстати, как и ее отец, весьма одаренного инженера. Уверен, что он сумеет довести до конца создание сверла для бура и запустить его в производство. Я непременно передам ей ваши наилучшие пожелания, мистер Холмс. В свою очередь должен от имени мисс Мэйтленд поблагодарить вас и доктора Ватсона за все, что вы для нее сделали, и вручить эти скромные знаки ее благодарности.

Он передал каждому из нас по небольшому свертку. Развернув их, мы увидели две серебряные коробки для сигар, на каждой из которых были выгравированы наши инициалы.

Доктор Мур Эгер неодобрительно заметил:

— Честно признаюсь вам, джентльмены, что я такого рода подарки не делаю никогда. Тем не менее их выбрала для вас сама мисс Мэйтленд. Что же касается меня, то в знак выражения моей глубокой признательности за расследование этого дела я хотел бы предложить свои профессиональные услуги. Если вам когда-нибудь понадобится медицинская помощь, мистер Холмс, убедительно прошу вас оказать мне честь. Ни о каких гонорарах, естественно, не может быть и речи.

— Это очень любезно с вашей стороны, — ответил Холмс. — Однако, как может засвидетельствовать мой добрый друг доктор Ватсон, обычно я пребываю в отменном здравии, поэтому в настоящее время, пожалуй, воздержусь от визита к вам в качестве пациента. Тем не менее, если в будущем мне понадобится медицинская консультация, я непременно загляну к вам на Харли-стрит.

Доктор Мур Эгер пристально оглядел комнату, ненадолго задержав взгляд на полке, где были разложены трубки Холмса и пакетики с табаком, а также на комоде, за стеклянными дверцами которого выстроились в ряд графины с напитками.

— Перед тем как откланяться, хотел бы дать вам один совет, — сказал он, поднявшись с кресла и протянув руку для прощального пожатия. — Если вы и дальше хотите пребывать в столь же отменном здравии, как ныне, позвольте мне настоятельно рекомендовать вам регулярное питание, прогулки на свежем воздухе, занятия физическими упражнениями и воздержание от каких бы то ни было возбуждающих средств, в частности спиртного, табака и других, к которым вы, возможно, время от времени прибегаете. Они отравляют ваш организм, мистер Холмс. Желаю вам всего хорошего. До свидания.

Холмс подождал, пока дверь за нашим гостем захлопнулась, и звонко рассмеялся. Я же был не склонен поднимать на смех разумные советы врача.

— Он совершенно прав, Холмс, — серьезно проговорил я. — Вам следует чаще бывать на воздухе, больше заниматься физическими упражнениями и расстаться с этой вашей в высшей степени губительной привычкой. Я уже давно настоятельно вас к этому призываю.

В ответ на мои слова Холмс рассмеялся еще веселее и еще громче.

— Ну ладно, будет вам, друг мой! — воскликнул он. — Ведь это вы, а не я жаловались на то, что вам трудно катить тележку вверх по Хит-стрит.

— Тогда дело было в том, что мне сильно натирали ноги башмаки Смолвуда, — запротестовал я.

— Ну что ж, давайте посмотрим, кто из нас способен пройти дальше и быстрее, — предложил Шерлок Холмс, надев шляпу и взяв в руку трость. — Предлагаю, Ватсон, дважды обойти вокруг озера в Риджент-парке. Тот, кто проиграет, угощает победителя виски с содовой в баре «Критерион»!

С этими словами, продолжая весело смеяться, Холмс стал спускаться по лестнице.


Шерлок Холмс — русский эмигрант


I


В отчете «Обряд дома Месгрейвов» я писал о том, что мой старый друг Шерлок Холмс — человек опрятный и аккуратный во всех отношениях. Он приходил в ужас при мысли о том, что ему придется выбрасывать какие-то документы, поэтому все они скапливались в пыльных папках и лежали в нашей гостиной до тех пор, пока у Холмса не возникало наконец желание или удобная возможность с ними расстаться. Хотя, конечно, справедливости ради надо сказать, что большую часть времени Холмс был занят расследованиями. Правда, иные его многочисленные интересы и пристрастия, такие, как химические опыты, книги, скрипка и многое другое, также требовали значительной части его внимания. Именно поэтому мой друг разбирал накопившиеся бумаги довольно редко, примерно раз в год.

Именно такое желание охватило его однажды зимой, незадолго до моей свадьбы[39 - Если соображения моего покойного дядюшки относительно точной даты бракосочетания доктора Джона Г. Ватсона соответствуют действительности, то описываемые здесь события происходили зимой 1887—1888 гг. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.]. На дворе стоял такой зверский холод, что, не рискуя выходить на улицу, мы весь день провели у камина за чтением. Меня очень увлекло одно морское приключение Кларка Рассела, а Холмс был погружен в изучение математических принципов возведения египетских пирамид.

Характер у моего друга был взрывной, и где-то около пяти часов он отбросил книгу в сторону и произнес:

— Хватит с меня Хеопса, Ватсон. Перед обедом мне надо бы заняться каким-нибудь другим делом, которое не так сильно загружало бы мозги. Как вы считаете, друг мой, что бы мне такое предпринять?

Я высказал свое предложение достаточно смущенно, никак не надеясь на то, что знаменитый сыщик его примет.

— А знаете, Холмс, может быть, вам стоит привести в порядок скопившиеся у вас документы? Вы уже в течение нескольких месяцев собирались этим заняться, так почему бы вам теперь не уделить этому немного времени?

К моему величайшему изумлению, он сразу же со мной согласился.

— Да, Ватсон, пожалуй, вы правы! Комната действительно стала похожа на кабинет какого-то заработавшегося адвоката, секретарь которого слишком долго болеет. Я начну прямо сейчас.

С этими словами он встал с кресла и прошел в спальню, откуда вскоре вернулся, волоча за собой большой жестяной ящик. Оставив его посреди ковра, Холмс откинул крышку и принялся вынимать оттуда аккуратно перевязанные красной тесьмой папки, освобождая место для громоздившихся у него на столе стопок бумаг, настолько внушительных, что многие документы, не умещавшиеся там, попадали на пол.

Я поднялся с кресла и с любопытством заглянул ему через плечо, зная, что в ящике хранились записи и заметки о тех расследованиях, которые Холмс проводил еще до того, как мы с ним познакомились[40 - Мистер Шерлок Холмс рассказывал доктору Джону Г. Ватсону только о двух делах из тех, что ему доводилось расследовать до их встречи, в частности о первом проведенном им расследовании. См. рассказ «Глория Скотт», а также «Обряд дома Месгрейвов». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Мое внимание привлек небольшой пакет, который Холмс вынул из ящика и отложил в сторону.

— Что здесь, Холмс?

Он взглянул на меня, и в глазах его заиграли озорные искорки.

— Здесь, мой дорогой Ватсон, хранится память об одном в высшей степени удивительном деле, которое произошло еще до того, как вы стали моим биографом. Хотите я вам расскажу? Или предпочитаете, чтобы я продолжал разбираться с бумагами? Предоставляю выбор целиком на ваше усмотрение.

Заманчивое предложение Холмса поставило меня в весьма затруднительное положение, о чем мой друг, несомненно, догадывался. На самом деле выбора у меня не было, поскольку любопытство мое превосходило страсть к порядку, что он скорее всего учел заранее. В этой ситуации я попытался найти разумный компромисс:

— Если рассказ ваш не будет очень долгим, Холмс, мне бы очень хотелось его послушать. Тогда у нас, возможно, еще останется немного времени до обеда, чтобы покончить с тягостной обязанностью по разбору бумаг.

Оставив ящик посреди комнаты, мы вновь заняли наши кресла у камина. Холмс с выражением одобрительной снисходительности следил за тем, как я, нетерпеливо развязав тесемку на пакете, стал с интересом разглядывать его содержимое.

Оно состояло из трех предметов — выцветшей фотографии пожилой крестьянки в юбке до пят, голова и плечи которой были покрыты платком; небольшого, грубо выполненного на дереве изображения какого-то истощенного святого со следами облупившейся позолоты на нимбе и похожего на официальный документ потертого и помятого листа бумаги, на котором было что-то напечатано кириллицей и заверено несколькими печатями и подписями.

— Ну, Ватсон, что вы обо всем этом думаете? — спросил Холмс после того, как я внимательно все рассмотрел.

— Мне кажется, это какие-то вещи из России, — осторожно высказал я предположение. — Кому они принадлежали?

— Некоему Мише Осинскому.

— Кто это?

— Вы видите его перед собой, друг мой.

— Вам, Холмс? — спросил я в величайшем изумлении. — Я и понятия не имел о том, что у вас есть какие-то связи с Россией.

— Я тоже. Это имя вместе с иконой и фотографией дал мне русский граф. Как вы, наверное, уже догадались, они понадобились мне при расследовании дела об убийстве одной русской старухи. Нет, конечно же не той, которая изображена на фотографии. Эта женщина — по легенде — была моей матерью, а снимок нужен был мне для подтверждения того, что я не кто иной, как Миша Осинский.

— И с какого же бока вы имели отношение к этому делу? — спросил я, совершенно забыв о разбросанных по всей комнате бумагах.

Холмс тем временем набил трубку, закурил и откинулся в кресле. Над головой его витали густые клубы табачного дыма.

— Как и в случае других моих ранних расследований, это дело попросил меня раскрыть мой университетский знакомый. Хотя, как вам, Ватсон, должно быть, известно, близкий друг у меня был только один[41 - Имеется в виду Виктор Тревор, благодаря которому к мистеру Шерлоку Холмсу обратились с просьбой помочь в расследовании дела, описанного а рассказе «Глория Скотт». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], мое имя уже тогда достаточно хорошо знали в университетской среде, и прежде всего среди студентов, которые, как и я, учились на юридическом факультете.

В числе моих знакомых был и Сергей Плеханов, с которым мы вместе посещали лекции. Нас несколько сблизил общий интерес к фехтованию[42 - Кроме фехтования мистер Шерлок Холмс также прекрасно владел барицу — одним из японских боевых искусств, а также боксом и мастерски дрался на палках. См. рассказы «Пустой дом», «Глория Скотт» и «Этюд в багровых томах». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] — одному из тех видов спорта, которыми я тогда занимался. Нельзя сказать, что мы стали друзьями, однако время от времени фехтовали на рапирах. Мне не очень нравилось, что Сергей слишком легко сходился с людьми и чересчур предавался всевозможным развлечениям. Тем не менее происхождение и история этого человека были весьма примечательными.

Плеханов был единственным сыном графа Николая Плеханова, который некогда владел обширными имениями в императорской России. Поскольку граф придерживался либерально-демократических взглядов, у него возникли сложные отношения с царским режимом, вследствие чего он был вынужден продать свои земли и перебраться с семьей в Великобританию, где намеревался воспитать сына в английских традициях. Я так понял, что одна из его прабабушек была англичанкой, дочерью йоркширского землевладельца, и мне хочется верить, что именно она передала своим потомкам неистребимую любовь к свободе и ненависть к угнетению.

Как вы знаете, Ватсон, впервые приехав в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, неподалеку от Британского музея, и именно там как-то вечером меня навестил Сергей Плеханов. В университете граф был известен главным образом как франт и гуляка, но граф сильно изменился в лучшую сторону. Он стал более рассудительным; возможно, этим переменам Сергей в определенной степени был обязан тому жизненному опыту, о приобретении которого он в общих чертах мне рассказал.

Здесь, Ватсон, мне необходимо прервать нить повествования и напомнить вам, что уже проведенные мною к тому времени два расследования оказались достаточно успешными, и прежде всего история о пропавшем сыне леди Гринлиф. Именно это расследование, как, впрочем, и мое давнее знакомство с Сергеем, убедили Плехановых обратиться именно ко мне. Дело, которое граф мне изложил, было настолько удивительным в своем роде, что я сразу же согласился. В двух словах суть его сводилась к следующему.

Поскольку Николай Плеханов был известен своими либеральными взглядами, его дом в Кенсингтоне стал центром притяжения для многих русских эмигрантов, нуждавшихся в помощи и совете графа. Однажды Плехановы решили помочь своим бедствующим соотечественникам и арендовали для этого дом в лондонском Ист-Энде, неподалеку от пристани, где изгнанники впервые сходили на берег и имели больше возможностей найти какую-нибудь работу.

Этот дом стал своеобразным убежищем для тех, кто больше всего в нем нуждался, и какое-то время эмигранты могли оставаться там на правах временных обитателей, пока не подыскивали себе другое жилье.

За всем хозяйством в этом доме граф Плеханов поручил следить пожилой, но еще очень энергичной женщине, жившей там на положении экономки. Она была предана семье Плехановых, поскольку раньше служила няней Сергея, и граф вывез ее вместе со всей своей семьей из России. Плехановы ей очень доверяли и относились к ней как к члену семьи.

За два дня до того, как Сергей зашел ко мне на Монтегю-стрит, эта женщина — Анна Полтава — была найдена убитой в собственной постели. Плехановы и попросили меня расследовать обстоятельства ее смерти. Вот что успел рассказать Сергей, пока мы ехали в кебе к дому его отца в Кенсингтоне. Нас проводили в гостиную на втором этаже, и граф Николай — высокий, красивый мужчина с безукоризненными манерами — рассказал мне подробно все, что знал.

— Видите ли, мистер Холмс, — сказал он на чистейшем английском языке, — для нас это вопрос чести. Анна Полтава долго служила у нас и была нашей семье очень предана. Мой долг состоит в том, чтобы сделать все возможное для поимки убийцы и передачи его в руки правосудия. Вот почему мы с сыном решили обратиться к вам. Официальные полицейские власти в лице инспектора Гаджена, как мне представляется, сделали все от них зависящее, но в итоге вынуждены были расписаться в собственной беспомощности.

— Они располагают какими-либо вещественными доказательствами? — спросил я.

— Кажется, их очень немного. У них есть один свидетель — носильщик по имени Моффат, который проходил мимо дома на Спителфилдский рынок где-то около половины третьего утра. Как раз в это время, по всей видимости, и было совершено убийство. Он увидел смуглокожего бородатого мужчину в длинном черном пальто и широкополой шляпе, надвинутой низко на глаза, который крадучись вышел из дома и, стараясь быть незамеченным, прошмыгнул во двор.

Это описание отчасти подходит к одному из жильцов — некоему Владимиру Васильченко, который тоже смуглокож и носит бороду, однако при опознании Моффат настаивал на том, что человек, которого он видел, был значительно ниже ростом и более хрупкого телосложения. Поэтому Васильченко исключили из числа подозреваемых. Как я понимаю, инспектор Гаджен явно придерживается мнения о том, что убийство совершил посторонний, а не кто-то из жильцов дома.

— На каком основании?

— На основании осмотра места преступления. Анна Полтава была найдена задушенной в собственной постели утром в понедельник, два дня назад. Ее комната расположена на первом этаже с задней стороны дома, окна выходят во двор. По отметинам и царапинам с наружной стороны рамы, которые, по всей видимости, были сделаны ножом, полиция пришла к выводу о том, что окно было открыто со двора. Убийца пробрался в комнату, когда Анна Полтава спала, придушил ее подушкой и скрылся, прихватив с собой кошелек экономки, в котором среди других монет было и два полсоверена: на хозяйственные нужды и арендную плату. Более того — дверь в ее комнату была заперта на ключ. Когда на следующее утро кто-то из жильцов обратил внимание на отсутствие экономки, дверь к ней в комнату пришлось взламывать.

По манере говорить и выражению лица графа я понял, что эта официальная версия не убедила Николая Плеханова, и, когда я высказал это свое соображение, он незамедлительно ответил:

— Да, мистер Холмс, вы правы! Я вполне допускаю, что такая версия может иметь место и соответствовать имеющимся уликам. И тем не менее не могу поверить, что именно она объясняет истинные обстоятельства убийства Анны Полтавы.

— У вас есть на этот счет собственные предположения? — спросил я.

— Да, однако, мне недостает фактов, чтобы подкрепить мою точку зрения.

— Будьте так добры, поделитесь ею со мной, — попросил я графа. — Если мотивом убийства был не грабеж, что же, вы полагаете, могло побудить к совершению этого преступления?

Как вы знаете, Ватсон, хотя рассуждениям общего характера я предпочитаю факты, мне отнюдь не чужды трезвые умозаключения, основанные на здравом смысле, которые могут приблизить к разгадке стоящей передо мной проблемы. Критика, которой я иногда подвергаю Лестрейда и его коллег из Скотленд-Ярда, состоит именно в том, что, несмотря на то что они добросовестно — хотя и с несколько тяжеловесной медлительностью, — расследуют порученные дела, им недостает основанной на воображении интуиции. А ведь именно она, будучи правильно примененной, может пролить свет даже на самые темные стороны дела. Кроме того, граф Плеханов располагал такими сведениями о лицах, имеющих отношение к этому расследованию, которые мне в то время почерпнуть было неоткуда. Поэтому мне было очень важно узнать его мнение о случившемся.

— Я убежден, — сказал граф, — что за смертью Анны Полтавы стоят политические мотивы.

Мне эта версия показалась в высшей степени маловероятной. Кому могло понадобиться убивать какую-то русскую старуху экономку? Я высказал свои сомнения, и граф Николай продолжил:

— Вам следует знать, мистер Холмс, что далеко не все русские эмигранты, пытающиеся найти убежище в этой стране, являются частными лицами, и далеко не все столь же невинны, как, например, еврейские, стремящиеся укрыться от погромов, санкционированных властями. Не все разделяют либеральные убеждения, которых придерживаюсь я сам, стремясь жить и воспитывать детей в традициях более терпимого общества. Среди нас немало революционеров, нигилистов и анархистов, людей отчаянных и опасных — причем в их числе нередко встречаются и женщины. Они выступают за насильственное ниспровержение правительства императорской России через акты террора и политические убийства, например такие, как совершенное в Санкт-Петербурге в 1881 году убийство царя Александра Второго или случившееся годом ранее покушение Веры Засулич на жизнь генерала Трепова. История моей страны, мистер Холмс, полна драматических событий. Прошлое ее потоплено в крови, а будущее, как я очень опасаюсь, станет не менее жестоким и кровавым. Вы даже представить себе не можете, насколько англичане счастливые люди уже потому, что родились и живут в стране с твердыми демократическими устоями.

Я тоже мечтаю о том, чтобы на моей родине к власти пришло демократическое правительство, однако для меня категорически неприемлемы любые формы насилия. Именно поэтому, когда ко мне обращаются с просьбой о предоставлении жилья в моем доме на Стэнли-стрит, я отношусь к моим соотечественникам очень избирательно и серьезно. Эта задача не из легких. Хотя мы с Сергеем самым тщательным образом рассматриваем документы, вовсе не исключено, что некоторые могут быть фальшивыми, и помимо нашей воли мы предоставим кров преступнику, скрывающемуся от правосудия. Должен вам признаться, у меня есть подозрение, что в нашем доме нашел прибежище человек, обвиняемый в попытке преднамеренного убийства. Эту информацию я почерпнул из разговоров моих жильцов.

— Мужчина или женщина? — спросил я, поскольку при этих словах мой интерес к делу значительно возрос.

— Этого, мистер Холмс, я вам сказать не могу. — Граф развел руками, определенно давая понять, что это ему неизвестно. — Этот человек, кем бы он ни был, совершил покушение на шефа одесской полиции, когда тот собирался отобедать в ресторане. Уже смеркалось, и на улице было много народу. Кто-то выстрелил из револьвера в экипаж шефа, но промахнулся, и пуля насмерть поразила кучера. Свидетели не смогли дать точное описание убийцы, указав лишь на то, что он был хорошо сложен и одет в черное пальто. После покушения он или она скрылись в толпе и, как полагают, бежали в вашу страну. О том, живет ли этот человек в доме на Стэнли-стрит, остается только гадать. Тем не менее я считаю своим долгом предупредить вас о возможной опасности.

Кроме того, не исключено, что в среду эмигрантов проник и агент царской секретной полиции — охранки. Он может действовать либо как правительственный шпион, либо как провокатор. Российские эмигранты живут в атмосфере постоянных слухов и досужих домыслов.

— Да, ничего не скажешь — водица в этом омуте мутная!

— Именно так, мистер Холмс! Я придерживаюсь того же мнения, а поэтому считаю, что нет никакой необходимости лишний раз баламутить этот омут разговорами о каких-то подозрительных типах со стороны или выдавать за подлинный мотив убийства ограбление. Анна была мудрой, проницательной женщиной и хорошо знала всех жильцов. Если среди них есть убийца или провокатор, работающий на охранку, она наверняка узнала об этом первая. Мое мнение — ее хотели заставить молчать. Иначе говоря, убийство это было политическим. Кошелек же украли исключительно для того, чтобы произвести впечатление ограбления.

Тем не менее я никак не могу убедить в этом инспектора Гаджена. С его стороны это достаточно самонадеянно, мистер Холмс, потому что рано или поздно ваша полиция столкнется с весьма специфическими проблемами, которые будут созданы русскими эмигрантами[43 - Опасения графа подтвердились. К числу наиболее серьезных происшествий, к которым были причастны эмигранты, можно отнести убийство в Хаундсдиче троих полицейских в декабре 1910 года. Затем последовала осада дома на Сидней-стрит, для снятия которой были привлечены шотландские гвардейцы. Ей уделил внимание даже мистер Уинстон Черчилль, занимавший в то время пост министра внутренних дел. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Вот почему я обратился к вам с просьбой о расследовании этого дела, хотя, как вы теперь понимаете, сделать это будет отнюдь не просто. Жильцы дома на Стэнли-стрит очень подозрительны к иностранцам, к числу которых относят и англичан. Кроме того, перед представителями власти они испытывают впитанный с молоком матери страх, и к тому же почти никто из них не говорит по-английски. Вследствие всех этих причин они крайне нежелательно шли на контакт с полицией. Мне остается лишь надеяться на то, что вы сможете добиться результатов там, где инспектору Гаджену это не удалось. У вас, мистер Холмс, есть какие-нибудь соображения о том, как лучше проводить такого рода расследование?

У меня, Ватсон, подобные соображения имелись. С того самого момента, как Сергей Плеханов зашел ко мне на Монтегю-стрит, я стал ломать голову над этим вопросом. Если бы в том доме жили англичане или хотя бы французы[44 - Шерлок Холмс имел некоторые связи с Францией, так как его бабушка была сестрой французского художника Верне. Поскольку во время расследования дела, известного как «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс», Холмс предстает в облике французского рабочего, можно сделать вывод о том, что он говорил по-французски. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], расследование не составило бы для меня большого труда. Но русские!

Как вы знаете, вызов, брошенный преступником обществу, действует на меня так же, как на женщин, комплимент. Кроме того, я придерживаюсь твердого мнения о том, что любая проблема практического характера по своему определению должна иметь практическое решение. Если мое незнание русского языка оказалось недостатком, почему бы мне не превратить его в достоинство? Подумав об этом, я предложил графу следующее:

— Не могу ли я быть представлен обитателям дома на Стэнли-стрит как еще один жилец, к несчастью, глухонемой? — спросил я. — Это не только позволило бы нам избежать проблем, связанных с языковым барьером, но и дало бы мне возможность следить за поведением остальных жильцов. Даже если я не пойму, что именно они говорят, по их мимике и жестам можно будет по крайней мере уловить тон их бесед.

На лице графа отразились все чувства, которые вызвало мое предложение. В течение нескольких секунд оно выражало лишь совершенное недоверие, однако по мере того, как моя идея укоренялась в сознании графа, в глазах его засветилось удивленное облегчение.

— Глухонемой! — воскликнул он. — Да, мистер Холмс, теперь я вижу, что у вас и в самом деле нашелся ответ! Ты со мной согласен, Сергей? Мы тут же должны рассказать об этой блестящей идее Дмитрию. — Подойдя к камину, граф дернул за шнурок звонка, одновременно обратившись ко мне с разъяснениями:— В моих российских поместьях Дмитрий Соколов служил при мне камердинером. Здесь же он имеет все полномочия выступать от моего лица. Он неплохо говорит по-английски и помогал полиции при расследовании этого дела, выступая в качестве переводчика заявлений обитателей дома на Стэнли-стрит. Ах, Дмитрий, вот и ты! Это — мистер Шерлок Холмс, консультирующий нас детектив, который будет расследовать обстоятельства убийства Анны. Только что он подал мне одну великолепную идею.

Дмитрий Соколов был тщедушным человечком с лицом, которое, казалось, сшито из отдельных лоскутков смуглой кожи, и настороженным взглядом дикого зверя. Как мне вскоре пришлось убедиться, в душе он был настоящим комиком. Ведь многие русские очень быстро способны переходить от бурной радости к безутешному горю. Дмитрий молча слушал графа, когда тот объяснял ему суть моей задумки. Затем камердинер сказал:

— Ваше превосходительство, ему для этого понадобятся документы.

— И соответствующая одежда, — быстро вставил я. — У меня нет ничего, что позволило бы сыграть эту роль.

— Можно будет все это устроить? — спросил граф с некоторым беспокойством.

— Конечно. — Дмитрий пожал плечами с таким видом, будто речь шла о сущей безделице. — Я прослежу, чтобы в течение суток все было готово.

Слова его, как оказалось, не расходились с делом. На следующий день, Ватсон, он приехал ко мне на Монтегю-стрит с теми документами, которые вы держите в руках. Так я стал Мишей Осинским. Кроме того, он привез мне самые дорогие Мишины вещи, среди них была и эта фотография пожилой крестьянки — моей предполагаемой матери, и небольшая семейная икона, с которой несчастный юноша ни за что не хотел расставаться. Еще предусмотрительный Дмитрий в потрепанной холщовой сумке привез мне одежду и, пока я примерял новый наряд, подробно изложил продуманную до мелочей историю моей жизни.

По легенде, я родился в далекой деревне на Урале, поскольку никто из живших в доме эмигрантов не бывал в тех краях. Я был не только глухонемым, но к тому же, как и многие бедные русские крестьяне, неграмотным. Эта мера предосторожности была принята для того, чтобы никто не вздумал общаться со мной в письменной форме. Матушки моя, Любовь Осинская, была вдовой, до своего замужества работала прислугой у помещика, который заботился о ее семье. Меня — Мишу — без моего ведома нигилисты использовали в качестве курьера. И помещик — добрый человек, который, как и граф Николай Плеханов, придерживался либеральных взглядов и боялся, что о моей деятельности станет известно властям, — оплатил дорогу до Англии мне и моей матушке. К несчастью, — здесь лицо Дмитрия приобрело трагическое выражение, как будто он и вправду искренне верил в правдивость этой истории, — моя мать скончалась во время этого путешествия от лихорадки. Я приехал в Лондон один, голодный и до смерти напуганный, и какой-то добросердечный изгнанник из России отвел меня в кенсингтонский дом графа. Плеханов был тронут моим бедственным положением и позволил мне поселиться вместе с другими его жильцами.

Пока Дмитрий говорил, я облачался в свое новое одеяние и, помимо своей воли слушая его печальный рассказ и пытаясь поставить себя на место этого несчастного юноши, слегка сгорбился и беспомощно свесил руки так, что, когда он закончил повествование и мы оглядели меня в зеркале, ни он, ни я не знали, плакать нам или смеяться над обликом того убитого горем создания, которое я теперь представлял.

Как показали дальнейшие события, элемент трагикомедии стал лейтмотивом всей этой истории. Другой специфической чертой, красной нитью пронизывающей все это дело, был маскарад с переодеванием. Без преувеличения могу вам сказать, друг мой, что ни в одном моем расследовании, проведенном до и после этого случая, мне не пришлось столкнуться с таким числом фальшивых персонажей и измененных внешностей.

Даже моя встреча с Дмитрием в тот день скоро переросла в нечто напоминавшее фарс. Для того чтобы как-то оправдать мое пребывание в доме на Стэнли-стрит, было решено, что я буду выполнять там некоторые обязанности по хозяйству. Вижу, Ватсон, что эта мысль уже вызывает у вас улыбку. Не могу не признать, что в той ситуации и в самом деле было нечто забавное, поскольку я совершенно не приспособлен для выполнения такого рода работ. Тем не менее мои обязанности были достаточно просты.

Дмитрий принялся оживленно объяснять, что мне предстоит делать в моей новой роли, произносил по-русски такие слова, как «метла» или «дрова», которые я как глухонемой, естественно, слышать не мог. Причем все это мой инструктор делал с забавными гримасами и ухмылками, так смешно искажавшими его лицо, сопровождая их таким количеством изощренных жестов, не уступавших настоящей пантомиме, что мне стоило большого труда удержаться от смеха и не разрушить тем самым образ Миши — сообразительного крестьянского увальня с трогательным желанием всем угодить.

Неподражаемый Дмитрий позаботился и о том, чтобы снабдить меня списком всех жильцов дома, причем к каждому имени прилагались биографические данные, дабы к моменту знакомства у меня уже была об этих людях кое-какая информация. Всего там жило четырнадцать человек, однако я не буду сейчас утомлять вас перечислением их всех. В этой связи достаточно сказать, что больше всего меня тогда интересовал Владимир Васильченко, которого сначала заподозрила полиция.

Когда я спросил мнение самого Дмитрия об этом человеке, он лишь красноречиво пожал плечами и ответил:

— Свидетель мог ошибиться.

Хотел ли он этим сказать, что Моффат не смог признать в Васильченко человека, которого заметил ночью, или же ошибся при описании личности преступника, я так и не понял. Судя по документам Васильченко, он был не более опасен, чем любой другой студент литературного факультета Московского университета, и никогда не имел никаких неприятностей с царскими властями.

На следующее утро Дмитрий Соколов в кебе привез меня переодетого в платье Миши Осинского и держащего в руке холщовую сумку с немудреным имуществом в дом на Стэнли-стрит и представил его обитателям.


II


Ватсон, вам доводилось когда-нибудь бывать на Стэнли-стрит и в прилежащих к ней кварталах? Полагаю, что нет. Это совсем не тот район Лондона, который может быть притягателен для случайного прохожего. Сама улица представляет собой длинную полосу обшарпанных лавчонок и ветхих домишек. Она проходит через ту часть Ист-Энда, которая известна своими дешевыми квартирами, притонами самого низкого пошиба и постоялыми дворами, равно как и многочисленными проститутками, предлагающими за жалкие гроши свои сомнительные услуги.

Граф Николай сказал, что мы, англичане, счастливая нация. Возможно, он прав. Тем не менее, мой дорогой Ватсон, мне трудно было в это поверить, когда повсюду на тех улицах я видел лишь беспросветную нужду и отчаянную нищету. Если есть где-нибудь ад на земле, так он находится именно там, где живут босоногие дети и голодные нищие, где мужчины и женщины по десять человек, а то и больше ютятся в одной комнате, где бездомные бродяги спят в подъездах, а банды подростков, как своры бродячих собак, рыщут по улицам, грабят прохожих, чтобы утолить голод, и ночуют под тележками уличных торговцев.

Тем не менее, несмотря на весь этот ужас, там было очень оживленно. Мне почему-то представился образ какой-то дохлой твари, в мерзостном трупе которой роились личинки мух, выползавшие из всех его гниющих тканей. И днем, и ночью люди заполоняли мостовые и сточные канавы, воздух звенел от их воплей и криков, визга и проклятий. А еще от их смеха — да, да, как ни странно, на этой мусорной свалке человечества можно было услышать смех и песни.

Как я уже говорил вам, в том деле часто переплетались элементы трагедии и комедии, причем это происходило почти во всем, что меня тогда окружало. Какая-то пьяная баба громко скандалила у подъезда публичного дома, а в нескольких ярдах от нее танцевали ребятишки, хлопая руками в такт мелодии, которую наигрывал шарманщик.

Дом на Стэнли-стрит жил такой же жизнью, однако, хоть он и выглядел изрядно обшарпанным, внутри, по крайней мере, было чисто. Он представлял собой высокое мрачное здание в несколько этажей, обитатели которого имели редкую для этого района Лондона привилегию жить в отдельных комнатах. Правда, они были скромно обставлены: кровать и комод. Своего рода центром всего дома была расположенная на первом этаже кухня, где жильцы собирались во время трапез. Там же стоял постоянно кипевший самовар, а по вечерам все спускались туда, чтобы посидеть у огня.

Именно на этой кухне Дмитрий меня им и представил. Читать описание каждого из этих людей в отдельности было бы чрезвычайно утомительно. Достаточно будет сказать, что по разным причинам мое пристальное внимание привлекли четверо из них.

Первым был, конечно, Владимир Васильченко — высокий, бородатый мужчина с копной черных растрепанных волос и внешностью отпетого негодяя. Если кому-нибудь понадобилось бы описать типаж русского революционера, лучшего прототипа, чем Владимир, ему было бы не найти.

Жил там еще один мужчина, который, по моему мнению, тоже был вполне способен на убийство. Звали его Петр Томазов, по профессии он был сапожником и занимал со своей женой одну из мансард. Во всем его облике сквозила какая-то безнадежность, и позже, когда я сумел ближе познакомиться с привычками обитателей дома, у меня появились все основания подозревать Томазова в том, что он таскает с кухни еду. «Интересно, — подумал я тогда, — может быть, об этом же узнала и Анна Полтава, а он ее убил, чтобы старуха не опозорила его перед всеми как мелкого вора? К тому же комплекция у сапожника была достаточно скромной и, наклеив фальшивую бороду, он вполне мог сойти за человека, которого описал свидетель Моффат».

Кроме того, по различным причинам внимание мое привлекли две женщины: Роза Зубатова, поскольку она представляла собой типичный образец русской из движения «Новая женщина»[45 - Это движение составляло часть нигилистского движения «Новый народ», особенно популярное среди студенчества. «Новые женщины» носили короткие волосы, а «Новые мужчины», наоборот, ходили длинноволосыми. Но все носили очки с синими стеклами, сапоги и отличались развязностью манер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], о котором мне доводилось кое-что читать. Как и большинство других членов этой организации, она коротко стриглась и вела себя несколько развязно. В частности, курила крепкие русские папиросы и отказывалась помогать в работе по дому на том основании, что считала это эксплуатацией женского труда в домашнем хозяйстве.

Дмитрий неодобрительно относился к ее присутствию в доме. Он был уверен в том, что Роза принадлежала к нигилистам, и подозревал ее в совершении покушения на шефа одесской полиции. Тем не менее, по документам, она была студенткой из Санкт-Петербурга, не совершавшей никаких подрывных действий, кроме распространения запрещенной либеральной газеты.

Ее короткие светлые вьющиеся волосы и молочно-белая кожа делали Розу весьма привлекательной девушкой, поэтому не было ничего удивительного в том, что на нее обратил внимание Владимир Васильченко. Однако Роза, как верная последовательница идеалов «Новой женщины», с презрением отвергала любые попытки амурного сближения, и ему не удалось продвинуться дальше ведущихся за полночь у кухонной печи длинных дискуссий, которые, судя по серьезному выражению неулыбчивых физиономий, носили исключительно политический характер. Ничто, Ватсон, так не выхолащивает из беседы юмор, как политика.

Другой обитательницей дома, которая меня заинтересовала, точнее говоря, сама стала навязывать мне свое внимание, была Ольга Лескова — полная, веселая женщина. После убийства Анны Полтавы она под руководством Дмитрия стала следить за порядком на кухне. Если остальные жильцы относились ко мне с разной степенью терпимости, то Ольга сразу же взяла меня под свое крылышко. Она, по всей видимости, считала, что я слишком худой, и принялась меня откармливать, как гуся на Рождество. Ольга постоянно мне подсовывала тарелки с борщом и подкладывала булочки на сметане, похлопывая меня при этом по плечу и причмокивая губами. Кроме того, у нее была отвратительная привычка кричать на меня по-русски во весь голос, как будто своими воплями она надеялась пробиться через мою предполагаемую глухоту. Из-за ее истошных воплей я и впрямь чуть было не лишился слуха. Под ее натиском мне с огромным трудом удавалось хранить на лице бестолковую улыбку, которую я избрал для себя в качестве характерной черты моей роли Миши.

Вообще, Ватсон, что касается этой роли, должен вам, между прочим, заметить, что она оказалась не самым сложным из всех моих перевоплощений, однако чрезвычайно трудно и утомительно постоянно, изо дня и день, хранить одно и то же выражение лица, с которым я очень боялся расстаться, находясь в чьей-то компании.

Вам никогда не доводилось, Ватсон, наблюдать за поведением совершенно глухого человека? Когда кто-нибудь подходит к нему, в его действиях ощущается какая-то незавершенность или неполноценность, он внимательно всматривается в лицо приблизившегося, пытаясь понять, что ему говорят. Более того, он никак не реагирует на неожиданно раздающиеся резкие звуки. Внезапный громкий стук в дверь, грохот бьющейся посуды, громкие, рассерженные крики — все это для него ровным счетом ничего не значит. Поэтому мне ежесекундно приходилось контролировать свою непроизвольную реакцию на любой внезапный шум.

Давайте, однако, вернемся к нашей истории. Помимо того что я должен был разыгрывать роль глухонемого перед жильцами дома, мне пришлось делать то же самое и при полицейских, которые в первые дни моей жизни на Стэнли-стрит нередко заходили туда, продолжая заниматься начатым расследованием. Погода тогда стояла ветреная и дождливая, и они время от времени искали пристанища от разбушевавшейся стихии у нас на кухне, где можно было спокойно посидеть в тепле и выкурить по трубочке крепкого табака.

Поскольку Дмитрий поставил их в известность о том, что я глухонемой, они даже не делали попыток понизить голос в моем присутствии, поэтому я был целиком и полностью в курсе того, о чем они беседовали.

Инспектор Гаджен — человек с толстой шеей, чем-то похожий на быка и бывший чрезвычайно высокого о себе мнения, — как уже сообщил мне граф Николай, был твердо убежден в том, что убийство является делом рук постороннего. Причем именно в этом преступлении он подозревал шайку бандитов, называвших себя мэйсонами по имени своего главаря — опасного и хитрого негодяя, которого звали Джед Мэйсон.

Банда эта занималась грабежами, совершаемыми по большей части в служебных помещениях, хотя иногда грабили и частные дома, причем нападали и на находящихся там людей, если их заставали врасплох. Они были повинны по крайней мере в одном убийстве — престарелого владельца небольшого кафе, которого эти головорезы до смерти забили дубинками. Мэйсон, известный как большой мастер менять свою внешность, после этого скрывался из тех мест, где обычно творил свои злодеяния.

Со слов Гаджена я понял, что если бы Мэйсон приклеил фальшивую бороду, то вполне мог подойти под описание, данное носильщиком Моффатом.

Комната Анны Полтавы была опечатана полицией до окончания расследования, поэтому мне разрешили занять малюсенькое помещение, размером чуть больше шкафа, войти в которое можно только из кухни. Там мне поставили раскладушку. Фотографию «русской матушки» я поставил на самое видное место, чтобы ее сразу же мог заметить любой заглянувший в мою клетушку. Что же касается иконы, то я ее приспособил для более практичной цели: она прикрывала небольшую дырочку, которую я проковырял в штукатурке стены, отделявшей мои владения от кухни. Хотя смотреть в нее было очень неудобно, последующие события доказали, что позиция для моего наблюдательного пункта была избрана удачно, поскольку давала мне возможность следить за приходившими на кухню жильцами, а также подметить некоторые особенности в поведении того человека, чья роль оказалась решающей при проведении расследования.

На третий день моего пребывания в доме на Стэнли-стрит инспектор Гаджен объявил Дмитрию, что расследование на месте преступления закончено и теперь оно будет продолжено в другом месте, по всей видимости, там, где скрывался Мэйсон. Наконец я получил возможность осмотреть комнату Анны, прихватив с собой метлу и сделав вид, что Дмитрий попросил меня подготовить помещение для въезда нового постояльца.

Как же порой официальные полицейские чиновники бывают невнимательны, Ватсон! Если когда-нибудь — спаси, Господи! — мне поручат обучение полицейских, его краеугольным камнем станет фраза: «Внимательно смотрите по сторонам». Согласитесь, ведь в подавляющем большинстве мест, где были совершены преступления, обязательно отыщется какой-нибудь ключик, указывающий на то, каким образом оно было совершено, а то и на личность самого преступника.

Войдя в комнату Анны Полтавы, я сразу же понял, что ее убийство не могло быть делом рук кого-то постороннего и инспектор Гаджен тратит время попусту, гоняясь за бандой Мэйсона. Прямо передо мной было окно, выходившее во двор. С правой стороны свободно свисал обрывок шнура, дернув за который его можно было открыть.

Пытались ли вы когда-нибудь открыть нижнюю раму окна, шнур которой оборван? Сделать это чрезвычайно трудно, а открыть такое окно тихо просто невозможно. И тем не менее Гаджен был готов поверить, что убийца, раскрыв окно и перебравшись через подоконник, задушил Анну, когда она лежала в постели, а перед тем как сбежать, успел еще прихватить и кошелек.

Припомните, Ватсон: граф Николай говорил мне, что когда надо было впустить в дом кого-нибудь из жильцов ночью, после того как в одиннадцать часов входная дверь запиралась на ключ, именно Анна выполняла функции консьержки. Если она просыпалась от стука в дверь, то уж наверняка услышала бы, как кто-то пытается открыть в ее маленькой комнате окно. К глубокому своему удовлетворению установив, что убийцей должен быть кто-то из жильцов дома, я стал осматривать комнату уже более внимательно в надежде найти какой-нибудь ключ к раскрытию преступления, который также проглядели полицейские. Будучи уверен в том, что убийца проник в комнату не через окно, я, естественно, сосредоточил теперь все внимание на единственной остававшейся возможности проникнуть в помещение, а именно — на дверь.

Даже без карманной лупы мне удалось разглядеть свежие царапины на накладке дверного замка, где кто-то, кто скорее всего действовал о темноте, несколько раз пытался вставить в замочную скважину отмычку. Кроме того, вокруг самой скважины я заметил масляное пятно и понял, что убийца предварительно позаботился о том, чтобы замок открылся беззвучно. Более того, когда я вышел во двор за углем для печи, на замке и задвижках двери черного хода я тоже обнаружил следы такой же свежей смазки.

Кровать стояла сразу же за дверью с левой стороны. Любому вошедшему в дверь человеку было достаточно лишь протянуть руку, вытащить из-под головы старушки подушку и придавить ее лицо. Все это можно было сделать быстро, у жертвы не осталось бы времени даже на то, чтобы закричать и разбудить других обитателей дома. Забрав кошелек, чтобы мотивом преступления выглядело ограбление, убийца вышел через черный ход, ножом поцарапал в нескольких местах оконную раму с внешней стороны, чтобы запутать следствие, а потом какое-то время слонялся у главного входа, поджидая потенциального свидетеля, которым оказался Моффат.

Должен вам сказать, что последнее обстоятельство тогда продолжало оставаться для меня загадочным. Зачем убийца с риском для себя пошел на эту странную уловку вместо того, чтобы сразу же вернуться в дом? Это казалось совершенно лишним элементом в замысле преступника, если только он не хотел создать впечатление, будто убийство и ограбление были совершены посторонним человеком. А может быть, он хотел бросить подозрение на Владимира Васильченко? Но если все было сделано ради этого, то замысел его провалился, поскольку Моффат все равно не опознал Васильченко. Или преступник тем самым хотел обмануть полицию, направив ее усилия на поиски бородатого мужчины?

Несмотря на заверения Моффата о том, что человек, которого он видел ночью, был не Васильченко, сначала я подозревал в совершении преступления именно его. Хорошо известно, насколько неточны бывают показания свидетелей, тем более что подозреваемого Моффат видел лишь мельком и при тусклом свете газового фонаря. Вполне вероятно, что он ошибся, и на самом деле человек, которого он видел, и был именно Васильченко.

Последующее поведение Владимира еще больше склонило меня к мысли, что он был виновен, в силу причин, на которых я должен остановиться особо.

Одной из моих обязанностей была доставка грязного белья постояльцев в расположенную неподалеку прачечную и обеспечение их чистыми постельными принадлежностями. Дмитрий знаками объяснил мне — по-другому общаться в присутствии жильцов мы не могли, — что я не имел права входить в комнаты без стука. Мне надо было постучать в дверь, дождаться, когда ее откроют, и вручить жильцам чистое белье. Я должен был выполнить эту обязанность в понедельник утром, на четвертый день моего пребывания в доме на Стэнли-стрит.

Большая часть жильцов открывала двери сразу же, а Владимир Васильченко заставил меня какое-то время ждать. Хоть меня и принимали там за глухого, слух у меня преотличный, и, несмотря на закрытую дверь, я услышал звуки торопливых движений и шуршание, будто собирали разбросанные бумаги, а потом дважды стукнули ящиком стола — когда открывали его и когда закрывали. В конце концов Васильченко отворил дверь. Он был сильно взволнован, однако при виде того, что к нему стучится всего лишь глухонемой крестьянский парень с Урала, ему явно полегчало. Тем не менее для меня не было загадкой, от какого рода занятий я его столь неожиданно оторвал. Стул, второпях отодвинутый от стола, чернильный прибор с открытой крышечкой и пятна чернил на пальцах его правой руки свидетельствовали о том, что он что-то писал, хотя сами бумаги были уже убраны.

Собрав грязное белье и улыбнувшись ему той придурковатой и немного нелепой улыбкой, которая была одним из атрибутов исполняемой мною роли, я задумался над тем, какого рода документы он так торопливо и явно смущенно спрятал. Был ли Владимир Васильченко провокатором, обосновавшимся в этом доме по указанию охранки и строчившим очередной донос начальству на своих соседей? Или же передо мной стоял нигилист и убийца, неудачно пытавшийся застрелить одесского шефа полиции, а сейчас составлявший бунтарские воззвания с призывами к насильственному свержению императора России?

И в том, и в другом случае мотив для убийства старухи был для меня очевиден. Кстати говоря, его комната была расположена на втором этаже, как раз над комнатой Анны Полтавы. Всего нескольких минут Васильченко было бы достаточно, чтобы совершить преступление и незаметно вернуться к себе.

На следующий день у меня выдалась возможность более пристально понаблюдать за Владимиром Васильченко. Я рубил дрова у сарая в углу двора, когда увидел, что Владимир выходит из дома через черный ход, причем с такими предосторожностями, что я решил последовать за ним. Кроме того, у него из кармана торчала пачка бумаг. Васильченко был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил ни меня, ни Розу Зубатову, которая вышла за ним из двери черного хода.

Голова и плечи девушки были покрыты платком, и, к моему глубокому удивлению, она направилась следом за ним. С какой целью Роза это делала, я понять не мог. Единственная мысль, которая пришла мне, сводилась к тому, что она — как и я — подозревала Васильченко в убийстве и пыталась провести собственное расследование на свой страх и риск.

Таким образом, я стал следить за ними обоими. Свернув на Коммершл-роуд, мы представляли собой достаточно странную процессию: лидировал в ней черноволосый, бородатый и лохматый Владимир Васильченко, шагах в двадцати за ним по противоположной стороне улицы, плотно обмотавшись платком, крадучись шла Роза Зубатова, а я следовал за ними.

Одним из секретов успешного перевоплощения, Ватсон, является способность мгновенно менять свое обличье, не прибегая к помощи переодевания и других вспомогательных средств. Легче всего это сделать за счет внешнего изменения манеры себя держать. Изображая глухонемого Мишу, я неловко сутулился, походка моя была неуверенной и осторожной. Стоило мне расправить плечи и оживленно реагировать на все, что происходило вокруг, как я тут же сбросил с себя личину Миши Осинского и превратился в настороженного молодого рабочего парня в поношенной одежде и сбитой набекрень кепочке.

Действительно, Владимир несколько раз оглянулся через плечо, явно опасаясь слежки, однако не обратил на меня никакого внимания, несмотря на то что я все время следовал за ним в толпе прохожих, отставая всего на несколько ярдов.

Сначала он заглянул в дешевую закусочную, расположенную на Коммершл-роуд, которая служила излюбленным местом встреч русских эмигрантов. Там он подошел к стойке, взял большую порцию бренди и залпом ее выпил, как будто это должно было придать ему храбрости. Роза тем временем ждала его на противоположной стороне улицы, разглядывая витрину ломбарда. Я же решился на то, чтобы подойти к нему поближе.

Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, и вошел в заведение и стал внимательно наблюдать за действиями Владимира. Хотя мне и не было видно, какой монетой он расплатился за выпивку, по той сдаче, которую он получил, я понял, что бармену почти наверняка была дана монета в полсоверена. Вы, конечно, помните, Ватсон, что в кошельке, украденном из спальни Анны Полтавы в ночь ее убийства, было две монеты по полсоверена.

Теперь я был почти уверен, что нашел нужного мне человека. Каким еще образом у Владимира Васильченко, у которого, казалось, не было никакой возможности заработать, могли оказаться такие сравнительно большие деньги? Мои подозрения еще более усилились, когда, выйдя из закусочной, он свернул в небольшой переулок и вскоре вошел в маленькую обшарпанную лавчонку, где, по всей видимости, торговали подержанной одеждой. Об этом можно было судить по вещам, выставленным в витрине и свисавшим с вешалок, укрепленных на распахнутой двери. Тем не менее последующие события убедили меня, что это была лишь вывеска, маскировавшая истинное назначение одного подпольного предприятия.

Как только Васильченко скрылся за дверью магазинчика, Роза пересекла улицу, прошла мимо магазинчика, бросив беглый взгляд на витрину, и отправилась дальше. А я остался для более внимательного обследование этого помещения, используя в качестве прикрытия свисавшую одежду.

Я увидел, что Владимир целиком поглощен беседой с владельцем магазинчика. Вскоре из задней комнаты вышел и присоединился к ним еще один человек, который, как я понял по его кожаному переднику и испачканным типографской краской рукам, был наборщиком. Мой вывод подтвердился, когда Владимир вынул из кармана пачку бумаг и вручил их этому человеку. Тот внимательно их просмотрел, одобрительно кивнул и унес в заднюю комнату.

В этот момент Васильченко обернулся к двери, будто собрался уходить. Я тут же ретировался и поспешил на Стэнли-стрит, где, к счастью, никто не заметил моего отсутствия. К тому времени, как Васильченко вошел во двор, я уже добросовестно рубил дрова. Он прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону.

Я был убежден, что не только нашел убийцу, но и выявил мотив, толкнувший его на преступление. Анна Полтава, о которой граф Николай отозвался как о проницательной женщине, обнаружила связь Васильченко с подпольной типографией, и он убил ее, чтобы старуха никому об этом не рассказала. Граф оказался прав. Это убийство носило политический характер. Теперь оставалось выяснить, кем был Владимир — шпионом охранки или нигилистом, выступающим за подрыв устоев российской государственности.

Кажется, я уже как-то говорил вам, мой дорогой Ватсон, что, занимаясь раскрытием преступлений, учиться никогда не поздно[46 - В рассказе «Знак четырех» мистер Шерлок Холмс замечает, что наука ловить преступников может быть постигнута лишь в ходе «долгого и терпеливого обучения». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Тогда я был новичком в этом деле, однако в тот же вечер мне был дан такой урок, который заставил меня совершенно по-новому взглянуть на происходящее.

Как я вам сказал, входить в мою каморку надо было из кухни; через небольшую дырочку в стене я мог беспрепятственно наблюдать за поведением постояльцев так, что сами они об этом не подозревали. Тем вечером, придя к твердому убеждению, что убийство совершил Владимир Васильченко, я услышал, как кто-то вошел в кухню. В надежде на то, что это был Владимир, я отодвинул в сторону икону и приготовился наблюдать.

К моему сожалению, на кухню вошла Роза Зубатова. Она взяла стул, придвинула его к огню и закурила крепкую русскую папиросу.

Вы когда-нибудь наблюдали, Ватсон, за тем, как женщина прикуривает сигарету? Должен признаться, увидеть это можно не часто, хотя сигареты у молодых дам теперь все больше входят в моду, особенно в среде тех, кто причисляет себя к «сливкам общества». Должен признаться, их потуги подражать окружению принца Уэльского представляются мне лишь вульгарной пародией на высшее общество. Так вот, мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, что если женщина давно курит, то она всегда чиркает спичкой в направлении от себя. Мужчины же, как правило, поступают наоборот. Можете поверить мне на слово. Так вот, когда Роза прикурила сигарету, я заметил, что она чиркнула спичкой в направлении к себе.

Этого было достаточно.

В следующий миг я выскочил из своего закутка на кухню и схватил ее за волосы. Она от ужаса оцепенела, а вошедший в этот момент Владимир Васильченко был просто поражен, подумав, наверное, что я сошел с ума. Ей удалось от меня вырваться, а Васильченко с ревом, подобно быку, попытался схватить меня за руки. Тем не менее я крепко сжимал парик из светлых вьющихся волос, который только что украшал голову прекрасной Розы с короткой, военного стиля стрижкой.

Реакция на это со стороны Владимира Васильченко оказалась совершенно неожиданной. С воплем: «Шпик!» — что, как я позже выяснил, по-русски означает «шпион», — он тотчас отпустил меня, и мы вместе набросились на Розу Зубатову и повалили ее на пол.

На наши крики прибежали Дмитрий и остальные обитатели дома. Понадобилось несколько минут сбивчивых объяснений по-русски и по-английски, дабы все поняли, что здесь произошло. Петр Томазов, сапожник, немного говоривший по-английски, тут же ушел за инспектором Гадженом. Тем временем Дмитрию удалось высвободить Розу Зубатову из объятий-тисков Владимира. Васильченко продолжал что-то громко и взволнованно говорить ей и всем собравшимся. Дмитрий переводил мне суть его слов.

Роза Зубатова на самом деле оказалась Ильей Родзянко, состоявшим на службе в царской тайной полиции и приставленным следить за Владимиром Васильченко, имя которого тоже не было настоящим. На самом деле его звали Борис Голенский. Раньше он издавал журнал нигилистов «Народный набат». Читателей этого издания призывали к вооруженному свержению царя. Арестованный за подстрекательство к мятежу, Борис позже сумел бежать из Петропавловской крепости, где во время заключения одним из допрашивающих его был как раз Илья Родзянко. Без парика Васильченко сразу узнал его.

Родзянко действовал как провокатор под вымышленным именем, изменив свою внешность. Его цель состояла в том, чтобы в ходе долгих ночных политических дискуссий на кухне вызвать Владимира на откровенность, заставить рассказать о своей революционной деятельности и попытаться выведать имена его товарищей. Все это привело Владимира в ярость. Тем более в Англии он изменил свои нигилистские убеждения и попытался покончить со своим прошлым.

— Какие же тогда бумаги, — спросил я, — он передал наборщику с Лакин-стрит?

Дмитрий перевел мой вопрос, Владимир очень смутился, но объяснил.

Это был любовный роман, который он хотел издать в одном ежемесячном журнале, не имевшем ничего общего с политикой. Он надеялся, что его раскупят русские женщины-эмигрантки, остановившиеся в лондонском Ист-Энде. Такого рода публикациями Владимир подрабатывал себе на жизнь, но по понятным причинам стремился держать это обстоятельство в тайне от своих соседей. Именно из этих денег он и заплатил тогда монетой в полсоверена за выпивку в закусочной. На самом деле, Ватсон, он подписывал свои произведения весьма странным псевдонимом — княгиня Татьяна Ивановна. Так что и это имя можно считать еще одним вымыслом, с которым мне пришлось столкнуться во время расследования этого заковыристого дела.

Вскоре прибыл инспектор Гаджен в сопровождении сержанта и нескольких констеблей. Видимо, он был неплохим служакой, хотя продолжал твердо верить в то, что убийство Анны Полтавы было делом рук банды Мэйсона. Помнится, мне тогда даже стало его жаль. Ведь Гаджену пришлось столкнуться с несколькими невероятными превращениями, напоминавшими самый настоящий фарс, в последней сцене которого все маски с его участников наконец были сорваны. Я оказался вовсе не глухонемым русским крестьянином, а весьма привлекательная мисс Роза Зубатова, к которой, как я понимаю, инспектор Гаджен испытывал интерес с самого начала расследования, вдруг превратилась в секретного агента царской охранки Илью Родзянко. Но даже когда выяснилось истинное положение вещей, потребовалось немало усилий, чтобы убедить инспектора в достоверности происходящего.

— Надо же, — потрясенно сказал он мне, — вы можете говорить по-английски!

— Конечно, могу, — ответил я. — Мое имя — Шерлок Холмс, и в качестве частного детектива я был приглашен графом Николаем Плехановым для расследования убийства Анны Полтавы.

Разоблачение Розы Зубатовой — или Ильи Родзянко — привело инспектора в еще большее замешательство. Он не мог в это поверить до тех пор, пока мы не завершили обыск ее, точнее говоря, его комнаты, где были найдены кошелек, принадлежавший Анне Полтаве, длинный черный плащ, широкополая шляпа, а также накладная борода и связка отмычек. Лишь после этого Родзянко был арестован и в наручниках препровожден в участок.

Позже я узнал, что полиция послала за Моффатом, который опознал в Родзянко, одетом в плащ и шляпу, и с наклеенной бородой того человека, который ночью крадучись проходил около дома на Стэнли-стрит.

Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Родзянко признался в убийстве Анны Полтавы. По всей вероятности, она, как и я, заподозрила в чем-то Розу, точнее говоря, Илью, как я теперь буду его называть, чтобы в дальнейшем избежать недоразумений. И обыскала его комнату, когда он отсутствовал, однако забыла положить точно на то же место какие-то бумаги. Поскольку лишь у экономки были ключи от всех комнат в доме, Илья сразу же догадался, кто рылся в его вещах. Опасаясь, что пожилая женщина выдаст, Родзянко убил ее именно так, как я уже описал, а кошелек забрал, чтобы создать впечатление ограбления. Затем он оставил следы взлома на внешней стороне оконной рамы. Цель его ожидания какого-нибудь прохожего состояла в том, чтобы как полиции, так и жильцам дома внушить мысль о том, что убийство было делом рук постороннего бородатого человека.

Вот таким образом, дорогой Ватсон, дело об убийстве русской старухи удалось раскрыть быстро и успешно. Тем не менее оставалась еще одна, последняя загадка.

Думаю, Ватсон, вам интересно узнать, был ли среди постояльцев, живущих в доме на Стэнли-стрит, человек, совершивший покушение на шефа Полиции в Одессе. Не хотите угадать, кто это мог быть?

— Ну что вы, Холмс! — стал протестовать я. — На это у меня не хватит воображения. Там было так много народу, а запомнить русские имена очень непросто.

— Имя убийцы очень легкое. Попытайтесь, мой дорогой друг, сделайте мне такое одолжение.

— Ну что ж, — сказал я, втягиваясь в эту игру. — Кого бы мне выбрать? Пусть это будет сапожник, у которого хворала жена.

Холмс громко и заразительно расхохотался.

— Вы ошиблись, мой дорогой друг. Это был не кто иной, как Ольга Лескова.

— Ольга? Та самая толстушка, которая все время подкармливала вас булочками?

— Она самая! Вы можете себе представить более невероятного нигилиста? В том всеобщем смятении, которое воцарилось в доме после разоблачения Родзянко, никто не обратил внимания на то, что она спокойно упаковала вещи и ушла, несомненно опасаясь, что следующее разоблачение коснется непосредственно ее. Позже граф Николай рассказал мне, что Ольга взяла билет в Америку и там бесследно затерялась среди миллионов других эмигрантов. Возможно, она открыла какую-нибудь закусочную в Канзас-Сити или русский ресторан в Бронксе.

А теперь, мой дорогой Ватсон, если вы мне поможете запихнуть все папки обратно в этот ящик, я отнесу его к себе в спальню.

— Но, Холмс, а что же будет с остальными бумагами? — воскликнул я, указывая на пачки документов, разбросанные по всей комнате.

— Ну, знаете ли, у нас уже не осталось времени со всем этим возиться, — беззаботно заявил Холмс. — С минуты на минуту войдет служанка, чтобы накрыть стол к обеду. Вы же не станете заставлять ее это делать при таком беспорядке в гостиной?

— Но, Холмс!..

Мои протесты не возымели никакого действия. Холмс продолжал настаивать на своем, и мы вместе уложили в ящик документы, среди которых был пакет с фальшивым паспортом Миши Осинского, его фотографией и иконой. Должно было пройти несколько месяцев, прежде чем Холмс в очередной раз займется разборкой документов.

Я же был доволен тем, что услышал из его собственных уст удивительный рассказ о проницательной русской старухе[47 - Шерлок Холмс упоминает об этом деле в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». — Прим доктора Джона Ф. Ватсона.]. Мой друг не позволил мне публиковать отчет об этом деле, пока были живы граф Николай Плеханов и его сын Сергей, которые еще долгое время работали среди изгнанников из России, защищая интересы своих соотечественников.


Отравление в Камберуэлле


Из всех расследований за годы нашей многолетней дружбы с Шерлоком Холмсом далеко не многие начинались с такой драматической внезапностью, как то, которое впоследствии мы упоминали как дело об отравлении в Камберуэлле.

Я припоминаю, что началось оно в начале двенадцатого вечера весной 1887 года[48 - Читатели снова могут воспользоваться исследованием моего покойного дяди доктора Джона Ф. Ватсона. См. Приложение. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.]. Поскольку моя жена уехала в Суссекс проведать свою родственницу[49 - Скорее всего, этой родственницей была ее тетушка, которую миссис Ватсон навещала по крайней мере один раз. См. рассказ «Пять апельсиновых зернышек», хотя в некоторых изданиях эту родственницу ошибочно называют матерью миссис Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], я зашел навестить Холмса, которого не видел уже несколько недель.

Мы сидели у камина и вспоминали расследования, в частности кражу наград мэра Боурнмауса и таинственное появление достопочтенной миссис Стакли Вудхаус. Время летело незаметно. Наша беседа была прервана донесшимся с улицы шумом остановившегося у дома экипажа, и сразу же раздался настойчивый звонок в дверь.

— Клиент? — спросил Холмс, вскинув кверху брови. — Просто не могу представить себе другой причины, по которой кто-нибудь мог навестить меня в столь поздний час.

Не желая доставлять беспокойство миссис Хадсон или служанке, Холмс сам спустился открыть дверь и вскоре вернулся вместе с белокурым курносым молодым человеком лет двадцати трех, прилично одетым, но приехавшим без плаща, несмотря на то что вечера еще стояли прохладные. Он был чрезвычайно взволнован, черты его приятного, хотя и не броского лица были искажены отчаянием.

Холмс предложил гостю присесть у камина, и молодой человек с горестным стоном упал в кресло, закрыв лицо руками. Обменявшись со мной взглядом поверх его склоненной головы, Холмс начал беседу.

— Я полагаю, — сказал он, положив ногу на ногу и удобно откинувшись в кресле, — что вы работаете в конторе и весьма недурно на любительском уровне играете в крикет. Дом вы оставили в большой спешке, и, хотя сюда приехали в кебе, первую часть своего путешествия прошли пешком.

Слова моего друга возымели желанный эффект. Молодой человек резко выпрямился на стуле и взглянул на собеседника с величайшим удивлением.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, хотя, черт возьми, как вы все это узнали — выше моего понимания! Мне известна ваша репутация, и именно поэтому я сейчас здесь. Однако никто не ставил меня в известность о том, что вы обладаете даром ясновидения.

— Это не ясновидение, уважаемый, а элементарная наблюдательность. Так, например, к лацкану пиджака у вас приколот значок Камберуэллского крикетного клуба. В свое время я изучал такого рода эмблемы, поэтому узнать буквы ККК на синем поле мне не составило большого труда. Что касается спешки, с которой вы сюда добирались, и того обстоятельства, что первую часть пути вы прошли пешком, то об этом свидетельствует отсутствие на вас плаща и состояние ваших ботинок. На их подошвы налипла свежая грязь.

— А как вам удалось узнать о том, что я работаю в конторе? — спросил молодой человек, выглядевший теперь немного бодрее. — Уж об этом-то никак нельзя догадаться, взглянув на мой значок или ботинки.

Холмс громко рассмеялся.

— Что правда, то правда! Однако на среднем пальце вашей правой руки, чуть выше первой фаланги, как раз там, где перо при письме слегка натирает палец, я заметил небольшую мозоль. Вместе с тем ваш внешний вид отнюдь не указывает на вашу принадлежность к богеме. Ну вот, сэр, я раскрыл вам некоторые из моих профессиональных «секретов». Теперь будьте так любезны назвать ваше имя и изложить мне, какого рода проблема привела вас сюда в столь поздний час. Очевидно, дело ваше весьма срочное, если вы никак не могли подождать до утра.

Молодой человек вновь погрузился в бездну отчаяния.

— Срочное! Да, мистер Холмс, это вы совершенно правильно сказали. Меня обвинили в убийстве, хотя, клянусь вам, я совершенно ни в чем не виноват!..

— Прошу вас, сэр, расскажите мне о вашем деле с самого начала, — довольно резко перебил его Холмс. — Сначала будьте любезны изложить факты. Эмоциональную его сторону мы обсудим потом. Как вас зовут?

Сконфузившись, наш молодой посетитель попытался взять себя в руки.

— Мое имя — Чарльз Перрот, хотя друзья называют меня просто Чарли. Я работаю клерком в брокерской фирме «Снеллингс и Броадбент» в Корнхилле. Поскольку мои родители умерли, когда я был еще ребенком, меня воспитал дядя по материнской линии — Альберт Раштон и его покойная жена, моя тетя Вера. Они были очень добры ко мне, взяли к себе в Камберуэлл и растили как родного сына.

Сегодня днем, когда я вернулся из конторы домой, меня ждала записка от дяди. Он просил меня вечером заехать домой в Камберуэлл, поскольку ему было необходимо обсудить со мной одно срочное дело. Я прибыл туда около шести, и в кабинете за стаканчиком хереса дядя рассказал мне, что утром получил известие из Австралии о смерти своего младшего брата, у которого не было семьи. В связи с этим дядя изменил завещание и сделал своим единственным наследником меня. По условиям старого завещания основную долю состояния дядя оставлял своему брату.

Надо вам сказать, мистер Холмс, что до того, как уйти на покой, дядя имел процветающее дело по оптовой торговле овощами и фруктами в Ковент-Гардене и был весьма состоятельным человеком. Должен признаться, что хотя мне и было жаль дядюшку, опечаленного кончиной брата, который был и моим дядей, но которого я никогда не видел, поскольку он эмигрировал еще до моего рождения, я, конечно, был очень обрадован этой новостью. Ведь я унаследовал основную часть состояния дяди Берта, составлявшего около пятнадцати тысяч фунтов, не считая дома и его обстановки. Дядя мой никогда не делал из этого секрета и часто обсуждал содержание своего завещания даже в присутствии слуг.

Дядя Берт пригласил меня отобедать, но принять его предложение я не мог, потому что уже пообещал друзьям поужинать с ними и сыграть партию-другую на бильярде.

Вскоре после половины одиннадцатого я вернулся к себе в квартиру и уже готовился лечь спать, как в дверь громко постучали. Квартирная хозяйка привела ко мне в комнату двух полицейских, которые пришли сообщить, что мой дядя скоропостижно скончался и они прибыли арестовать меня по подозрению в убийстве!

— Кто были эти полицейские?

— Инспектор Нидхэм и сержант Баллифонт из участка в Камберуэлл-Грин.

— Они сообщили, от чего умер ваш дядя и какие у них имеются против вас улики?

— Нет, мистер Холмс, об этом не было сказано ни слова. После того как сержант обыскал карманы моей куртки, инспектор Нидхэм передал мне ее и велел надеть. Я был в таком шоке, узнав о кончине дяди Берта, не говоря уже об обвинении в убийстве, что с трудом отдавал себе отчет в своих действиях. В тот момент, когда я застегивал куртку, сержант что-то нашел в кармане моего плаща. Насколько я мог разглядеть, это был всего лишь смятый клочок бумаги, но полицейские при виде его почему-то очень разволновались. Инспектор Нидхэм сказал: «Ну, что ж, это и есть решающая улика, если я что-нибудь в этом понимаю», а сержант стал вынимать из кармана наручники. И тут я решил немедленно от них удрать.

Вернувшись домой, я выкурил сигару, а моя квартирная хозяйка не переносит в доме запаха табачного дыма, поэтому окно было распахнуто. Прямо под ним находилась крыша дровяного сарая, на который я спрыгнул, а затем на землю и убежал через сад. В его задней части есть калитка, выходящая в узкий переулок. Я побежал по нему, миновал какие-то пустоши и в конце концов оказался на Колдхарбор-лейн, где нанял кеб. Мне доводилось слышать о вашей работе, сэр. Главный бухгалтер в «Снеллингс и Броадбент» упоминал ваше имя в связи с делом о мошенничестве Тисби. Вот почему я решил обратиться именно к вам. Если кто-то и может доказать мою невиновность, мистер Холмс, так это — вы!

Мой друг, внимательно выслушав этот рассказ, резко поднялся с кресла и, погрузившись в глубокую задумчивость, несколько раз прошелся по гостиной, а Чарли Перрот возбужденно следил за ним.

— Вы возьметесь за расследование этого дела? — в конце концов отважился спросить молодой человек.

— Да, конечно, вопрос об этом даже не стоит! Сейчас я озабочен лишь тем, чтобы как можно скорее приступить к работе. — Видимо, мой старый друг пришел к какому-то решению, потому что внезапно воскликнул: — Ватсон, надевайте шляпу и пальто! Мы отправляемся в Камберуэлл. Вы, мистер Перрот, тоже поедете с нами. Нет, нет! Пожалуйста, никаких возражений, сэр. Если хотите быть моим клиентом, вы должны позволить мне вести это расследование, как я сочту необходимым. Или вы собираетесь провести остаток своей жизни, скрываясь от правосудия? Конечно же нет! Поэтому вы вернетесь с нами в дом вашего дяди, то есть в руки инспектора Нидхэма. А по дороге туда я еще немного порасспрашиваю вас о событиях сегодняшнего вечера.

Хотя в этот поздний час Бейкер-стрит была почти пустынной, нам без труда удалось найти кеб. Перрот дал кучеру адрес — Лаурел-Лодж, Вудсайд-драйв, Камберуэлл, — и, как только наш экипаж тронулся, Холмс сразу продолжил беседу с молодым человеком, задав ему совершенно неожиданный вопрос:

— Что вам известно о ядах, мистер Перрот?

— О ядах? — Молодой человек, казалось, был совершенно сбит с толку. — Совершенно ничего! А почему вы спросили меня об атом?

— Да, Холмс, чем вызван ваш вопрос? — вмешался я в разговор, заинтригованный не меньше молодого Перрота.

— Неужели это не очевидно? Тогда позвольте мне нам кое-что разъяснить. По всей видимости, мистер Перрот, ваш дядя был убит у себя дома после вашего визита. Вас подозревают в его убийстве. Однако вы провели это время с друзьями, и поэтому у вас имеется неопровержимое алиби на вторую часть вечера. Таким образом, у меня есть основание предположить, что убийство совершено способом, который не предполагает прямых действий, например, когда человека душат или убивают ножом. Инспектор Нидхэм очень большое внимание придал клочку бумаги, который был найден в кармане вашего плаща. Из этого можно сделать вывод о том, что данная улика, по его мнению, имеет самое непосредственное отношение к смерти вашего дяди. Отсюда и мой интерес к яду. Иначе каким еще образом мятый кусочек бумаги может иметь отношение к убийству, если в него не был завернут яд? Когда вы сегодня навещали дядю, на вас был тот же плащ?

— Да.

— И что же вы с ним сделали после того, как вошли в дом?

— Повесил его на вешалку в прихожей.

— Затем вы прошли в кабинет дяди, где вместе с ним выпили по стаканчику хереса. Кто разливал вино по бокалам?

— Однако мне непонятно…

— Будьте так любезны, мистер Перрот, позвольте мне продолжить. Поскольку очень скоро мы приедем в Камберуэлл, мне необходимо предварительно ознакомиться со всеми фактами. Из ваших слов я понял, что вы были знакомы с содержанием завещания вашего дядюшки. Кто еще был там упомянут в качестве наследников?

— Небольшие суммы он оставлял нескольким дальним родственникам, нескольким благотворительным организациям и каждому из слуг.

— Ага! — сказал Холмс с таким выражением, будто в этой информации было закодировано имя убийцы. — А кому именно?

— Кухарке, миссис Уильямс, двум горничным и кучеру. Каждому дядя завещал по триста фунтов. Мисс Батлер — дядюшкина экономка — должна была получить пятьсот фунтов, хотя она работала в доме значительно меньше, чем остальные слуги. Дядя оставил такое распоряжение в благодарность за то, что она ухаживала за моей тетей Верой, тяжело болевшей и скончавшейся полтора года назад. После этого экономка осталась в доме вести хозяйство и ухаживать за дядей. Он не очень хорошо себя чувствовал — страдал аневризмой, ему нельзя было допускать больших нагрузок на сердце. Кроме того, мисс Батлер должна унаследовать все, что останется от состояния дяди после уплаты налогов и исполнения его воли в отношении всех упомянутых в завещании лиц.

— Неужели? — заметил Холмс как бы между прочим перед тем, как перейти к следующему вопросу. — В котором часу, мистер Перрот, вы покинули дом дяди?

— Точно не помню, но думаю, что сразу после семи. Оттуда я направился в «Красный бык», где на десять минут восьмого был назначен ужин, а идти туда было минут пять.

— И там вы встретились с друзьями? Очень хорошо. Теперь я точно представляю все ваши действия. Чем в это время мог быть занят ваш дядя? Он придерживался по вечерам какого-нибудь строго заведенного распорядка? Престарелые джентльмены нередко стараются неукоснительно его соблюдать.

— Каждый вечер ровно в половине восьмого он выходил к обеду.

— Один?

— Нет, как правило, вместе с мисс Батлер.

— Как подавались блюда?

— Я не очень понял, что вы имеете в виду, — сказал мистер Перрот, слегка оторопевший от такого количества самых разных вопросов.

С восхитительным хладнокровием Холмс пояснил ему свою мысль.

— Я хочу знать, принято ли было приносить с кухни посуду, в которой готовятся блюда, и уже в столовой раскладывать их по тарелкам или же наполненные тарелки приносят прямо из кухни?

— Ах, теперь до меня дошло! — воскликнул Перрот, и озадаченное выражение исчезло с лица молодого человека. — Нет, блюда всегда раскладывает в столовой по тарелкам Летти, одна из служанок, которая там же ждет окончания трапезы, чтобы убрать со стола.

— А мисс Батлер имеет какое-нибудь отношение к этой процедуре?

— Она разливает вино и следит за тем, чтобы все было в порядке.

— Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее о мисс Батлер, — сказал Холмс, откинувшись в кресле и скрестив на груди руки.

— Мне известно о ней немного. Экономка стала работать в доме около двух лет назад, незадолго до смерти моей тетушки. В обязанности ее входило ухаживать за тетей и вести хозяйство. Перед этим мисс Батлер служила у овдовевшего врача из Лимингтон-Спа, но ушла, когда тот женился вторично. У нее были отличные рекомендации, и справлялась экономка со твоими обязанностями прекрасно.

— Понятно. Теперь давайте вернемся к вечернему распорядку вашего дядюшки. В котором часу он имеет обыкновение отходить ко сну?

— Обычно в десять часов.

— Это — один из элементов его ежедневного распорядка?

— О, да! Как только били часы, он обычно говаривал: «Пришло время отправляться в кровать, потому что надо спать». По этому поводу тетя моя любила над ним подшучивать, — ответил Перрот, и при воспоминании о любимой тетушке его нижняя губа стала подрагивать, как у опечаленного школьника.

Холмс выглянул в окно кеба и сказал:

— Мне кажется, мы уже приехали в Камберуэлл, скоро будем у дома вашего покойного дядюшки. Больше, мистер Перрот, мне не о чем вас расспрашивать. Можете быть совершенно уверены в том, что дело ваше в надежных руках, и, какие бы улики против вас ни выдвигала полиция, я сделаю все, что в моих силах, и докажу вашу невиновность.

Я тоже посмотрел в окно на знакомые улицы, и мне вспомнился приезд в этот район, когда я впервые познакомился с молодой дамой, которая вскоре стала моей женой[50 - До выхода замуж за доктора Джона Г. Ватсона мисс Мэри Морстен служила гувернанткой у миссис Сесилии Форрестер в Камберуэлле. Именно в доме миссис Форрестер доктор Джон Г. Ватсон сделал мисс Морстен предложение. См. рассказ «Знак четырех». Камберуэлл упоминается и в некоторых других долах, которые расследовали Шерлок Холмс и доктор Ватсон. См. рассказы «Установление личности» и «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Хотя, надо признаться, я сделал это еще и потому, что мне больно было смотреть на Перрота, которого в самом скором времени ждал арест. Молодой человек пребывал в состоянии шока, наивные черты его почти детского лица были искажены отчаянием.

Вскоре мы подъехали к большому серому особняку, который показался мне зловещим и вполне соответствовал своему названию — Лаурел-Лодж[51 - Laurel Lodge (англ.) — «Лавровый дом». — Прим. перев.], — поскольку перед домом росли густые заросли кустарника с плотными, мясистыми листьями, придававшие мрачный вид не только всему участку, но и самому дому. В нескольких окнах на первом и втором этажах горел свет, а перед входной дверью стоял констебль в форме. Значит, инспектор и сержант все еще заняты расследованием.

Констебль собрался было преградить нам путь, однако Холмс протянул ему свою карточку и разъяснил суть дела, которое нас сюда привело. Тогда констебль постучал в дверь. Ее тут же распахнул могучего телосложения сержант, который в полном недоумении взглянул на Перрота, а затем, быстро придя в себя, пригласил нас в прихожую, где просил подождать, и позвал инспектора.

Эти несколько минут, пока сержант был наверху, Холмс использовал, чтобы задать Перроту последний вопрос, обусловленный, как мне показалось, не столько необходимостью получения информации, сколько желанием отвлечь внимание молодого человека от обуревавших его переживаний. Перрот с видом невменяемого оглядывался по сторонам, как будто снова хотел удрать.

— Я полагаю, — спросил Холмс, указав на большую вешалку, стоявшую сразу же за входной дверью, — что свой плащ вы повесили здесь?

— Да, так оно и было, — заикаясь, пробормотал срывающимся голосом Перрот.

Именно в этот момент на лестничной площадке раздались тяжелые шаги, и в сопровождении сержанта спустился инспектор Нидхэм. Это был высокий, слегка сутуловатый мужчина с обвисшими усами, которые придавали его чертам угрюмое выражение, несмотря на то что он явно был рад столь неожиданному возвращению Перрота.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул инспектор. — Какой приятный сюрприз, мистер Перрот! Вы, видимо, решили вернуться и принять вызов судьбы, не так ли? Весьма мудрый поступок с вашей стороны, должен вам заметить. Бьюсь об заклад, что вы сделали это по совету мистера Холмса. О вас, сэр, я достаточно наслышан. Среди полицейских, даже в таком медвежьем углу, как Камберуэлл-Грин, у вас очень высокая репутация. Я полагаю, вы привели сюда мистера Перрота в качестве своего клиента? Увы, особой пользы это ему не принесет, потому что я прямо здесь и прямо сейчас намерен взять его под стражу и препроводить в полицейский участок. Вот только, черт побери, ума не приложу, где сержант так поздно сможет найти кеб?

— Вы можете воспользоваться нашим, инспектор, — небрежно сказал Холмс. — Будучи уверен в том, что вы захотите арестовать моего клиента, я попросил кучера подождать у ворот.

Я заметил, как инспектор Нидхэм удивленно переглянулся с сержантом, также слегка обескураженным вежливой бесстрастностью моего друга, который под их подозрительными взглядами обменялся с Перротом рукопожатием и сказал ему на прощанье несколько ободряющих слов.

— Мужайтесь, мистер Перрот, — успокаивающе проговорил он. — У меня есть все основания полагать, что это абсурдное обвинение будет с вас снято в самом скором времени.

Эти слова утешения, по всей видимости, не убедили несчастного Перрота, поскольку, когда сержант Баллифонт защелкнул у него на запястьях наручники и повел беднягу к кебу, он обернулся и бросил последний, отчаянный, взгляд на Холмса.

Входная дверь за ними закрылась, и инспектор Нидхэм шутливо произнес:

— «Абсурдное обвинение» вы сказали, мистер Холмс? Боюсь, вы не полностью осведомлены обо всех уликах, свидетельствующих против вашего клиента.

— Да, инспектор, в этом вы совершенно правы, — согласился Холмс. — Вам не составит большого труда изложить мне факты этого дела? Я полагаю, собраны определенные сведения, и дело, возбужденное против мистера Перрота, основывается не только на предположениях и косвенных уликах?

— Если вас интересуют факты, я могу привести вам их в изобилии, — ответил Нидхэм и принялся перечислять, разгибая сжатые пальцы один за другим. — Факт номер один: стаканы, из которых пили херес обвиняемый и его дядя, по счастливой случайности не были вымыты вместе с остальной посудой после обеда. На дне одного из них мне удалось обнаружить белесый осадок. Что это за вещество, будет точно известно только после экспертизы, однако я нисколько не сомневаюсь в том, что это окажется яд, скорее всего — мышьяк.

— Здесь я тоже склонен с вами согласиться, — вставил Холмс. — Мышьяк часто используется в аналогичных делах, касающихся завещаний и наследования денег. В восемнадцатом веке во Франции мышьяк настолько часто использовался для того, чтобы избавиться от нежелательных наследников и завещателей, что его там называли «порошок наследства». Как бы то ни было, анализ Райнша[52 - Этот анализ, применяемый для выявления мышьяка, был разработан Гуго Райншем, немецким химиком, в 1842 году. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] даст на этот вопрос совершенно точный ответ.

— По всей видимости, мистер Холмс, вы неплохо разбираетесь в ядах.

Если раньше Нидхэм воспринимал Холмса как некую забавную помеху в своей работе, то теперь стал проявлять к нему настороженное уважение.

— Ну, что вы! Правда, я занимался этими вопросами, но разбираюсь в них лишь как дилетант[53 - Шерлок Холмс проявил чрезмерную скромность, поскольку доктор Джон Г. Ватсон отмечает в рассказе «Этюд а багровых тонах», что его друг прекрасно разбирался в свойствах сонной одури, опиума и ядов а целом. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], — рассеянно сказал Холмс. — Однако расскажите мне, инспектор, как могло случиться, что стаканы из-под хереса «по счастливой случайности» не были вымыты?

— Служанка не могла забрать их из кабинета, так как он был заперт.

— Кто отдал об этом распоряжение?

— Видимо, покойный мистер Раштон. Он оставил на столе какие-то важные документы, а все знали, что ему очень не нравилось, когда кто-нибудь из слуг — даже экономка мисс Батлер — заходил в кабинет в его отсутствие. Теперь, мистер Холмс, перейдем к факту номер два.

Второй узловатый палец инспектора выразительно поднялся вверх.

— Единственная возможность, при которой отравить мистера Раштона мог кто-нибудь другой, могла представиться только во время вечерней трапезы. Однако никто из находившихся в доме людей — ни мисс Батлер, обедавшая вместе с мистером Раштоном, ни его кухарка, ни другие слуги, которые отобедали остатками его трапезы, — не испытали никаких признаков отравления. Таким образом, если вы полагаете, что кто-то, кроме мистера Перрота, мог подсыпать яд в графин с вином, то сильно заблуждаетесь! — Голос инспектора Нидхэма зазвучал поистине победоносно, когда он выложил Холмсу эту свою козырную карту.

— Мисс Батлер за обедом выпила стакан вина, и кухарка призналась, что пригубила из графина глоток-другой. Более того, в вино, оставшееся в графине, вообще ничего не было подсыпано. Если же вам, мистер Холмс, всего этого недостаточно, должен вам сообщить, что когда сержант обыскал плащ мистера Перрота, то обнаружил в его кармане небольшую квадратную бумажку. Она была сильно смята, но на линиях сгибов налипли частицы какого-то белого порошка. Я совершенно уверен в том, что экспертиза покажет — это вещество не что иное, как мышьяк.

— Скорее всего, — негромко произнес Холмс. — Однако, инспектор, перечислив все имеющиеся у вас сведения, вы упустили из виду еще одно далеко не маловажное обстоятельство.

— Какое?

— Самое важное из всех. Мистер Перрот сам признался в том, что после смерти дядюшки должен унаследовать значительную сумму денег.

Вид у Нидхэма был совершенно ошарашенный.

Должен сказать, что от такого заявления Холмса мне чуть не стало дурно. И без этого обстоятельства, о котором упомянул Холмс, против Перрота свидетельствовало слишком много улик; замечание же моего друга еще более усугубляло положение нашего клиента.

— Ну вот, вы сами видите! — воскликнул Нидхэм. — Это дело уже можно считать закрытым.

— На первый взгляд именно так и может показаться, — ответил Холмс. — Тем не менее, инспектор, с вашего позволения, я хотел бы сам осмотреть некоторые из имеющихся улик. Уверен, что вы не станете препятствовать попытке защитить моего клиента.

— Если вы хотите взглянуть на стаканы из-под хереса, так их уже убрали на место… — начал было Нидхэм.

Холмс небрежно махнул рукой:

— Нет, они меня совершенно не интересуют. Я нисколько не сомневаюсь в том, что наличие в стакане осадка с мышьяком подтвердится. Нет, мне хотелось бы теперь же подняться в спальню жертвы. Тело уже увезли?

— Его отправили в морг около четверти часа назад.

Это обстоятельство, по всей вероятности, тоже не обескуражило моего друга, поскольку он произнес:

— Это не имеет значения. Нам с доктором Ватсоном вполне достаточно осмотреть место, где он скончался. Вы ведь, инспектор, не будете против этого возражать?

— Конечно, нет, мистер Холмс! Если вы с доктором Ватсоном соблаговолите последовать за мной, я провожу вас в спальню. Тем не менее должен поставить вас в известность о том, — добавил Нидхэм, когда мы поднимались по лестнице, — что хотя все симптомы указывают на отравление, покойный скончался от сердечного приступа, вызванного острым приступом рвоты. Хотя это, естественно, никоим образом не исключает факта убийства.

— Конечно, — согласился Холмс.

Просторная спальня была обставлена тяжеловесной, дорогой мебелью из красного дерева, модной лет тридцать—сорок назад. В числе предметов обстановки был и умывальник, хотя таз отсутствовал. Сразу же за дверью стояла большая высокая кровать, с нее уже убрали испачканное белье, чтобы избавить посетителей от неприглядного свидетельства тех страданий, которые в агонии испытывал мистер Раштон.

Мы с Холмсом оставались в дверях, в то время как Нидхэм пересек комнату, чтобы сделать поярче свет двух газовых рожков, расположенных над каминной полкой. Пока он был ими занят, Холмс, внимательно оглядевший комнату, еле слышно прошептал мне:

— Попытайтесь ненадолго отвлечь внимание Нидхэма.

Инспектор справился со своей задачей, и когда в комнате стало светлее, мы прошли вперед, причем Холмс сразу же направился к стоявшей подле кровати тумбочке, бросив взгляд на лежавшую там книгу, золотые карманные часы на цепочке и небольшую керосиновую лампу. Подняв книгу, чтобы прочесть ее название, он незаметно кивнул мне, что я воспринял как руководство к действию.

— Как практикующего врача, — сказал я, обратившись к Нидхэму, — меня интересуют последствия отравления мышьяком. Насколько мне известно, симптомы отравления начинают проявляться примерно через час после того, как яд попал в организм. Если мистер Раштон был отравлен хересом, который выпил между шестью и семью часами, значит, он должен был чувствовать себя плохо уже во время обеда. Я полагаю, обильный прием пищи несколько замедлил действие яда?

— Да, я тоже так думаю, — ответил Нидхэм. — По заключению доктора Ливси лечащего врача мистера Раштона, которого вызвала мисс Батлер, именно так в данном случае все и обстояло. Мистер Раштон съел плотный обед из трех блюд, и, поскольку желудок его был полон, признаки отравления проявились значительно позднее.

Инспектор прервался, чтобы взглянуть, чем был занят Холмс, который уже отошел от тумбочки и теперь был поглощен созерцанием большого нелепого гардероба.

— Ну, что там у вас, мистер Холмс? Вам удалось увидеть то, что вас интересовало?

— Да, инспектор, благодарю вас. Теперь мне хотелось бы поговорить с мисс Батлер. Если можно так устроить, чтобы наша беседа состоялась в столовой, я был бы вам чрезвычайно благодарен.

Нидхэм пожал плечами, однако отнесся к этой просьбе скорее с интересом и снисходительно, нежели с раздражением.

— Если вы полагаете, что из этого может получиться какой-нибудь толк, — ответил он, спускаясь перед нами по ступенькам. — Мисс Батлер уже подробно рассказала мне обо всем, что случилось этим вечером, и я вполне удовлетворен ее заявлением. Тем не менее вынужден настаивать на том, чтобы ваша беседа проходила в моем присутствии.

— У меня нет никаких возражений, кроме одного условия, — сказал Холмс. — Оно состоит в том, чтобы вы позволили мне вести беседу так, как я сочту нужным.

— Как вам будет угодно, мистер Холмс, — согласился Нидхэм, распахивая перед нами дверь.

Столовая, как и спальня, была обставлена массивной старомодной мебелью — на этот раз из мореного дуба. Там стоял большой стол, за которым без проблем можно было рассадить десять человек, и украшенный искусной резьбой сервант.

— Холмс, а что, собственно говоря, это сможет нам дать? — спросил я после того, как инспектор зажег газовые лампы и вышел, чтобы пригласить мисс Батлер. — Все улики до единой лишь подтверждают виновность Перрота. Как говорил Нидхэм, это дело можно считать закрытым. Продолжая его раскручивать, вы только зря потратите время, вам так не кажется?

— Единственное, что во всей этой истории можно считать закрытым, так это разум инспектора, — возразил Холмс. — И ваш, кстати, тоже. Это меня особенно удивляет, друг мой, тем более что у нас уже есть иные улики, проливающие свет на истинное положение вещей.

— Да неужели? — Я был просто поражен. — Какие же? Прошу вас, скажите, не держите меня в неизвестности!

Однако Холмс уже повернулся ко мне спиной и подошел к серванту. Сначала он выдвигал ящики, бегло осматривал их содержимое и задвигал обратно, а затем наклонился, чтобы внимательнее разглядеть какую-то вещь.

— Холмс, какие же все-таки улики вам удалось обнаружить? — повторил я свой вопрос, начиная нервничать, ведь жизнь нашего клиента, казалось, была в опасности, а у меня создалось впечатление, что Холмс подходит к этому делу спустя рукава.

— Как какие? Умышленного убийства с отягчающими обстоятельствами, естественно, — ответил он, закрывая дверцы серванта и выпрямляясь. Одну руку при этом он небрежно засунул в карман.

— Умышленного убийства?

От продолжения беседы, неожиданным поворотом которой я был просто потрясен, меня удержал легкий стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал Холмс, и в столовой в сопровождении инспектора Нидхэма появилась мисс Батлер.

Она вошла почти бесшумно, лишь длинные черные юбки шуршали, задевая ворс ковра, но и этот мягкий шелест стих, когда она остановилась посреди комнаты.

— Вы хотели задать мне какие-то вопросы, джентльмены? — спросила мисс Батлер.

Говоря о том, что она была одной из самых удивительных женщин, каких мне доводилось видеть, я высказываю лишь собственное мнение. Хотя по выражению лица моего старого друга можно было понять, что мисс Батлер и на него произвела неизгладимое впечатление. Красивой ее назвать было бы неправильно — слишком уж расхожим стало это определение. Поэтому я вынужден описать внешность этой женщины несколькими банальными фразами: выглядела она лет на двадцать восемь, ее фигуру я бы назвал изящной, даже точеной, держалась экономка с подчеркнутым достоинством.

Если бы меня попросили подробнее остановиться на каких-то деталях, я мог бы добавить, что был особенно поражен ее мертвенной бледностью. Именно это определило мое первое наиболее сильное и продолжительное впечатление о мисс Батлер.

Одета она была в черное платье простого покроя с длинными рукавами и высоким воротничком, без каких бы то ни было украшений. Особенно контрастно на фоне этого темного одеяния выглядели ее переплетенные и сжатые пальцы и бледный овал лица. Эта женщина была похожа на камею из какого-то просвечивающего материала, очертания которой были просты и вместе с тем изящны.

Единственными цветными пятнами выделялись на ее лице прическа и глаза, которые тоже почему-то казались бледными. Прямые светло-золотистые волосы были разделены на прямой пробор и зачесаны назад, так что создавали впечатление двух изогнутых крыльев; очень ясные глаза были почти прозрачного серого цвета. Ее глаза и волосы как бы изнутри были озарены каким-то странным, неестественным сиянием. В жестах мисс Батлер проскальзывала сдержанная властность и проницательный, незаурядный ум. Все это меня очень обеспокоило и насторожило.

Холмс быстро пришел в себя, отодвинул стул, стоявший у стола, и предложил ей сесть.

Должен признаться, что в полной мере сосредоточиться на тех вопросах, которые задавал Холмс, я смог лишь через несколько минут. Сама мисс Батлер привлекала мое внимание в большей степени, чем ее ответы.

Она сидела почти неподвижно, сложив руки перед собой на столе, ее бледное, спокойное лицо было обращено к Холмсу. Ни на меня, ни на сидевшего рядом со мной инспектора Нидхэма, следившего за беседой с улыбкой человека, который все это уже слышал и не ожидает узнать для себя ничего нового, молодая женщина не обращала ровно никакого внимания.

Сначала Холмс задал ей вопрос о вечернем визите Перрота к дяде. Она подтвердила точное время прихода и ухода молодого человека, упомянув, что дверь кабинета, где происходила беседа, была заперта на ключ по распоряжению мистера Раштона. Затем Холмс попросил рассказать о том, как проходила вечерняя трапеза. С этого момента я стал прислушиваться к ответам мисс Батлер более внимательно.

— Мы, как обычно, сели за стол в половине восьмого. Прислуживала нам Летти, которая служит здесь горничной. Когда обед был закончен, мистер Раштон вернулся в гостиную, а я какое-то время оставалась в столовой, чтобы проследить за уборкой со стола. После этого я пошла на кухню обсудить с кухаркой, миссис Уильямс, меню на завтрашний день. Закончив, я взяла шитье и села в гостиную, где находился мистер Раштон.

— В котором часу это было? — спросил Холмс, пристально наблюдая за экономкой.

— Незадолго до половины девятого. Часы пробили полчаса вскоре после того, как я пришла в гостиную. Примерно минут через десять мистер Раштон пожаловался мне на неважное самочувствие.

— Неважное самочувствие? В чем именно это выражалось?

— Мистер Раштон говорил, что его поташнивает. Кроме того, жаловался на боли в желудке и на то, что в горле такое ощущение, будто съел что-то острое. Я предложила ему обратиться к доктору Ливси, живущему совсем недалеко, однако мистер Раштон отказался. Он сказал мне, что, скорее всего, у него немного расстроился желудок от пирога с кислым ревенем, который нам подали на десерт, и скоро все должно пройти. Однако через некоторое время хозяин выразил желание прилечь, потому что ему становилось все хуже.

— Когда это было? — спросил Холмс и вынул из кармана небольшой блокнот и карандаш, чтобы записать ответ.

Мисс Батлер смотрела на моего друга спокойно, ни тени волнения или беспокойства не промелькнуло в ее поведении.

— Кажется, где-то без десяти девять, хотя тогда я не обратила на это внимания. Я проводила мистера Раштона наверх, подождала в своей комнате, пока он подготовится к отходу ко сну, а потом постучала к нему в дверь, чтобы узнать, не нужно ли ему еще что-нибудь. Поскольку он продолжал жаловаться на тошноту и судороги в ногах, я спустилась на кухню и велела кухарке сделать грелку и налить стакан теплой воды с содой. Это произошло около четверти десятого.

Грелка и вода с содой, казалось, на некоторое время облегчили его страдания, хотя он попросил меня остаться в спальне, потому что продолжал чувствовать сильное недомогание. Около четверти одиннадцатого я принесла ему таз от умывальника, потому что мистер Раштон ощутил сильный позыв к рвоте.

— И его вырвало? — спросил Холмс.

— Да, — спокойно ответила она. — Причем приступ был очень сильным. Когда боли в желудке и в ногах у мистера Раштона стали усиливаться, я поняла, что дело это более серьезное, чем простое расстройство желудка. Позвонив в колокольчик, я вызвала Летти и велела ей немедленно позвать доктора Ливси.

Он пришел буквально пять минут спустя. Во время осмотра у мистера Раштона случился второй приступ рвоты, после которого он почувствовал себя совершенно изможденным. Вскоре раздался предсмертный хрип, и голова его безжизненно застыла на подушках. Доктор Ливси попытался прощупать пульс, но безрезультатно и сказал, что мистер Раштон скончался, по его мнению, от сердечного приступа, вызванного сильным приступом рвоты. Поскольку доктор Ливси настоял на немедленном извещении о случившемся полиции, я послала Барнса, нашего кучера, чтобы он привез полицейских сюда. Вернулся он спустя десять минут.

— Ваш рассказ звучит вполне убедительно, — заметил Холмс. — Вас можно было бы назвать прекрасным свидетелем, мисс Батлер. И действительно, мне осталось прояснить в этом деле всего несколько моментов.

— Постараюсь дать вам исчерпывающие разъяснения, — ответила мисс Батлер.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, я правильно понимаю, что часы в доме показывают точное время? На ком лежит обязанность регулярно их заводить?

— На мистере Раштоне. Он был в этом вопросе необычайно щепетильным и никому другому не позволял к ним притрагиваться.

— Даже вам?

— Да. Я к ним никогда не подходила.

— Это же правило относилось и к его карманным часам?

Мисс Батлер взглянула на Холмса широко раскрытыми блестящими глазами.

— Конечно, мистер Холмс! Мне и в голову не приходило к ним прикасаться. Они ведь принадлежали еще отцу мистера Раштона.

— Это часы мистера Раштона? — спросил Холмс, вынув из кармана золотые карманные часы и положив их на стол циферблатом вверх.

Инспектор Нидхэм напряженно вытянулся на стуле.

— Где вы взяли их, мистер Холмс? — не скрывая недовольства, спросил он.

— На тумбочке у кровати в спальне мистера Раштона, — невозмутимо ответил Холмс.

— Но вы же нарушили правила обращения с вещественными доказательствами!

Проигнорировав замечание Нидхэма и не сводя пристального взгляда с лица миссис Батлер, Холмс нарочито медленно вынул из кармана какой-то другой предмет, но какой именно, определить было нельзя, поскольку он был зажат у него в ладони. Лишь поднеся руку к столу, где лежали часы, он резко раскрыл ладонь.

В ней была серебряная солонка.

Мы с Нидхэмом в недоумении уставились на этот обычный предмет сервировки стола, который произвел на мисс Батлер совершенно неожиданное, я бы даже сказал, драматическое впечатление. Она так резко поднялась со стула, что он опрокинулся назад и с грохотом упал.

— Вы позволили себе без разрешения обыскивать мою комнату! — гневно вскрикнула она.

Холмс тоже поднялся из-за стола и ни на секунду не сводил с женщины глаз, так что казалось, взгляды их скрестились в смертельном поединке.

Мы с Нидхэмом молча наблюдали за этой сценой, вглядываясь в лица обоих: ее — настолько бледное, что оно казалось освещенным изнутри каким-то ярким, холодным, неземным сиянием, и его — суровое, зорко вглядывающееся в добычу, как у ястреба.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я не обыскивал вашу комнату, мисс Батлер, но, полагаю, инспектор Нидхэм сделает это без промедления, поскольку не сомневаюсь и том, что он обнаружит припрятанную там другую солонку, парную этой. Да, и у меня есть к вам еще один вопрос: сколь длительное время вы сами употребляете мышьяк?

В течение какого-то времени мы наблюдали за тем, как экономка молча стояла, еле сдерживая охватившую ее ярость.

В итоге снова заговорил Холмс.

— Инспектор, я полагаю, — сказал он невозмутимо-безразличным тоном, — услышанного вами вполне достаточно, чтобы возбудить против мисс Батлер дело по обвинению в умышленном убийстве Альберта Раштона.

На событиях, происшедших в последующие полчаса, мне не хотелось бы останавливаться подробно. Я никогда не испытывал удовольствия от полного морального падения другого человека, свидетелем которого мне доводилось быть, тем более если этим человеком стала женщина, обладавшая красотой и умом мисс Батлер.

Достаточно будет сказать, что первые несколько минут были для нее очень мучительными. Однако когда был произведен формальный арест, к ней вернулось прежнее самообладание, а к тому времени, как из полицейского участка Камберуэлл-Грин прибыла надзирательница, мисс Батлер обрела свою прежнюю уверенность в себе.

Тем временем Нидхэм произвел в ее комнате обыск и в ящике стола нашел солонку, точно такую же, как та, которую Холмс с таким драматическим эффектом вынул из кармана.

В сопровождении надзирательницы мисс Батлер, в длинном, черном плаще, капюшон которого скрывал светло-золотистые волосы и тонкие, бледные черты ее лица, арестованная спустилась с лестницы, вышла на улицу и исчезла в ночи. Мы с Холмсом стояли в дверях столовой и молча смотрели, как она уходила, словно отдавали последний долг — по крайней мере, так чувствовал себя я, хотя, думаю, у Холмса было такое же ощущение, — этой поразительной женщине.

Ни он, ни я никогда больше ее не видели. К тому времени, как наш кеб доставил нас в полицейское отделение Камберуэлл-Грин, мисс Батлер уже предъявили обвинение, и она была уведена в камеру.

Зато мы присутствовали при освобождении Перрота. Широко улыбаясь, он вошел в небольшую комнату, где мы ждали инспектора Нидхэма, и стал так крепко пожимать нам руки, заверяя нас в своей вечной благодарности, что мы с Холмсом почувствовали себя очень неловко и ощутили некоторое облегчение, когда он наконец ушел.

Вскоре к нам присоединился инспектор Нидхэм. По выражению его лица можно было сделать вывод о том, что он смертельно устал.

— Тяжелое оказалось дело, мистер Холмс, — сказал он, покачивая головой. — Мне впервые в жизни довелось арестовывать женщину по обвинению в умышленном убийстве.

— Она во всем созналась? — быстро спросил Холмс.

— О да. С этим проблем не было. Однако, поскольку я еще не снял с нее показания в полном объеме, все детали мне неизвестны. Может быть, вы, сэр, поможете мне прояснить некоторые моменты? Ведь если бы не ваше участие в этом деле, мог оказаться осужденным невинный человек. Что же натолкнуло вас на мысль о том, что Перрот невиновен, а преступление совершила экономка?

— Когда Чарли Перрот обратился ко мне за помощью, — начал Холмс, — у меня не было практически никаких улик, свидетельствовавших бы о его невиновности. Наоборот, большинство доказательств, имевшихся в распоряжении следствия, указывали на его вину. Мотивом для совершения убийства вполне могло служить то обстоятельство, что после смерти дяди юноша должен получить значительное состояние. Кроме того, у него была возможность подмешать в бокал дяди яд. Ведь Перрот сказал мне, что сам разливал херес.

Но как и где молодой человек раздобыл мышьяк? Весь день он провел на службе и не знал, что дядя сделал его своим основным наследником, пока, предварительно получив послание, не пришел к нему в дом, где тот его об этом просил. К тому же приятный юноша произвел на меня впечатление слишком наивного человека, чтобы претворить в жизнь столь сложный замысел, как убийство с применением яда. Ведь такого рода преступления всегда бывают тщательно и заблаговременно продуманы.

Тогда-то я впервые и подумал о том, что его подставили. Кто-то из живших в доме дяди мог сознательно навлечь на Перрота подозрение и подтасовать улики. Мое подозрение сразу же пало на экономку мисс Батлер, хоть раньше я никогда ее не видел.

Всех других слуг я не мог всерьез принимать в расчет. По условиям завещания мистера Раштона они наследовали слишком мало, чтобы риск такого тяжелого преступления был оправдан. Более того, обычная кухарка или горничная спланировать такого рода преступление способны не более чем сам Перрот. Что же касается мисс Батлер, с ней дело обстояло совершенно по-другому.

— Подождите минутку! — прервал его Нидхэм. — Ведь завещанная ей сумма также была очень незначительной — всего пятьсот фунтов! Вряд ли такие деньги можно считать убедительным мотивом для совершения столь серьезного преступления.

— Вы забыли, инспектор, об одной очень важной оговорке, содержащейся в завещании мистера Раштона. Помимо этих пятисот фунтов она должна была унаследовать все имущество, которое оставалось после исполнения воли покойного и уплаты всех налогов. Нет никакого сомнения в том, что мистер Раштон имел в виду совсем небольшую сумму, которая могла остаться после всех выплат. Однако в том случае, если его племянник скончался бы или по каким-то другим причинам не мог бы получить свою долю наследства, его часть имущества автоматически переходила бы к мисс Батлер. Причем эта часть включала бы не только значительную сумму денег — пятнадцать тысяч фунтов, но также дом со всей обстановкой. А как вам известно, по закону осужденный преступник не может получить никакой выгоды от результатов своего преступления. Поэтому если бы Чарли Перрот был признан виновным по обвинению в убийстве своего дяди, мисс Батлер автоматически заняла бы его место в качестве главной наследницы.

Что же касается того, как навлечь на моего клиента подозрения в убийстве своего дяди, то плащ мистера Перрота висел на вешалке в прихожей на виду у всех. Не было ничего проще, чем подложить в карман маленький квадратик измятой бумаги, в которую раньше был завернут мышьяк. Кроме того, мистер Раштон мог сказать своей экономке, что племянник отклонил предложение остаться на обед. Это могло послужить для мисс Батлер сигналом к началу осуществления ее замысла.

Далее, после ухода мистера Перрота, когда мистер Раштон покинул кабинет, ей оставалось лишь незаметно зайти туда и добавить в остатки вина яд. После этого она заперла дверь, чтобы прислуга не убрала грязные бокалы и не вымыла их. В качестве экономки мисс Батлер, несомненно, имела ключи от всех комнат в доме. А позже она сообщила вам, что дверь кабинета была заперта по распоряжению мистера Раштона. Так как сам мистер Раштон был к тому времени уже мертв, опровергнуть ее утверждение он не мог. Таким образом, к моменту, как обед был подан, доказательства вины моего клиента были уже сфабрикованы.

Где мисс Батлер могла раздобыть мышьяк, вполне понятно. Работая в качестве экономки у врача из Лимингтон-Спа до того, как перейти на аналогичную службу в Лаурел-Лодж, она имела доступ к мышьяку — вполне обычному компоненту некоторых лекарств, применяемому многими фармацевтами для изготовления микстуры Фаулера в качестве тонизирующего средства[54 - В микстуре Фаулера подержится однопроцентный раствор мышьяка. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Так вот, доступ ее к этому яду на прошлой работе объясняет тот факт, что она и сама пристрастилась к этому препарату, правда в умеренных дозах.

— Да, она мне в этом призналась, — сказал Нидхэм. — Но как вам удалось об этом узнать?

— Разве вы сами, инспектор, не заметили признаков того, что она принимает мышьяк? Эта бледность кожи, блеск глаз и волос? Если принимать его в ограниченных дозах, он действует на организм как общестимулирующее средство. Именно поэтому его в небольших количествах часто употребляют, скажем, австрийские крестьяне, хотя в нашей стране такая привычка распространена гораздо реже. У тех, кто принимает мышьяк в небольших количествах, вырабатывается иммунитет к нему, и доза, достаточная, чтобы убить обычного человека, не может принести им существенного вреда. Насколько мне известно, некоторые легкомысленные девушки и женщины применяют его и как косметическое средство, улучшающее цвет лица[55 - Хотелось бы обратить внимание читателя на дело Мэйбрика, имевшее место два года спустя после отравления в Камберуэлле. Джеймс Мэйбрик, регулярно принимавший небольшие дозы мышьяка как тонизирующее средство, умер от отравления этим ядом. В убийстве обвинили его жену Флоранс, у которой был найден мышьяк. Однако она заявила, что добавляла его перед сном в косметику для уходя за кожей, но она была признана виновной и приговорена к смертной казни. Приговор этот был заменен на пожизненное заключение. Мистер Шерлок Холмс мог иметь в виду и более раннее дело Мадлен Смит, которая в 1857 г. предстала перед судом Эдинбурга по обвинению а отравлении мышьяком своего любовника л'Анжелье. Она тоже утверждала, что купила мышьяк в качестве косметического средства и была оправдана за недостаточностью улик. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.].

Одним из основных был вопрос о том, как мисс Батлер удалось подсыпать яд. Совершенно очевидно, что добавить его в блюда или напитки, подаваемые к столу, она не могла. Служанка раскладывала еду по тарелкам за столом, и ни она, ни кто-то еще из прислуги не испытали никаких признаков отравления после того, как поделили на кухне между собой остатки этих блюд.

Единственно возможный ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Яд должен был находиться в том, чем могла воспользоваться жертва, но что было недоступно слугам. Более того, дабы не вызвать у мистера Раштона подозрений, содержимое напитка или еды должно было быть белого цвета и по составу походить на мышьяк. Решение здесь ясно — яд она добавила в солонку. Вот почему я так настаивал на разговоре с мисс Батлер именно в столовой.

Мне хотелось предварительно осмотреть сервант, в котором обычно хранится столовое серебро. Все сомнения в виновности мисс Батлер у меня рассеялись, когда я заметил, что в серванте стояли две серебряные перечницы, но одна солонка. Как мы теперь знаем, вторая была спрятана в комнате мисс Батлер, собиравшейся высыпать яд и наполнить ее солью, как только предоставилась бы такая возможность.

Тем не менее внезапная и неожиданная смерть мистера Раштона от сердечного приступа помешала ей осуществить это намерение. Обычно жертвы отравления мышьяком в течение нескольких часов мучаются перед тем, как скончаться. Поскольку почти сразу же после этого приехала полиция, мисс Батлер так и не представилась возможность опустошить солонку и поставить ее на место. Последнее обстоятельство подводит нас к следующему важному вопросу — о продолжительности и последовательности событий.

Для осуществления замысла мисс Батлер, то есть подтасовки улик, благодаря которым должны обвинить в убийстве племянника, было очень важно, чтобы мистер Раштон ощутил первые признаки отравления мышьяком вскоре после того, как выпил херес. Точно так же, как мы должны были полагаться лишь на утверждение мисс Батлер о том, что дверь в кабинет была заперта по распоряжению мистера Раштона, нам не оставалось ничего другого, как поверить ей, что впервые он плохо себя почувствовал без десяти девять. Слуги, находившиеся на кухне в задней части дома, понятия не имели о том, в котором часу мистер Раштон на самом деле поднялся к себе.

— Но, Холмс, — возразил я, начиная улавливать ход его мысли, — уже в четверть десятого мистеру Раштону стало так плохо, что мисс Батлер спустилась на кухню за горячей грелкой и стаканом теплой воды с содой.

Холмс вскинул брови и в недоумении взглянул на меня.

— Конечно, мой дорогой друг, она это сделала! Однако здесь тоже нам не на что опереться, кроме как на ее собственные слова о том, что мистеру Раштону потребовались такие услуги именно в это время.

— Да, Холмс, теперь мне понятно, — ответил я, изрядно смутившись.

— Позвольте мне теперь продолжить, — с ноткой раздражения сказал Холмс. — Как я узнал от племянника, мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну ровно в десять часов. Когда мы зашли в его спальню, я заметил лежавшие на тумбочке карманные часы, причем они были весьма необычными. Это карманные часы с боем, сделанные в знаменитой французской часовой мастерской «Бреге и сын»[56 - Часы отца и сына Бреге славились красотой отделки и оригинальностью конструкции. Все они имели заводной ключ со специальным «пьяным» зубчатым устройством, позволявшим вращать его только в одном направлении. Он был разработан для того, чтобы исключить повреждение пружинного барабана при повороте назад. Свое название, возможно, получил потому, что испортить механизм при заводе не мог даже их подвыпивший владелец. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. У них были еще некоторые отличительные особенности, типичные только для часов, созданных в этой мастерской, в частности календарь на циферблате, устройство для фиксирования определенного часа, а также приводимую в движение золотым механизмом стрелку, указывающую фазы луны, с оборотной стороны корпуса.

Однако для нашего расследования гораздо важнее, что у часов конструкции Бреге в центре пружинного цилиндра имеется специальное предохранительное устройство, позволяющее при заводе повернуть пружину лишь на четыре полных оборота, после чего их механизм работает в течение тридцати часов. Это сделано специально, чтобы не повредить пружину. Поскольку для одного полного оборота ключа его нужно повернуть два раза, получается, что для полного завода часов нужно сделать восемь вращательных движений. Когда часы заведены полностью, автоматически включается предохранительный механизм, и дальше ключ уже повернуть невозможно.

Должен признаться, инспектор, что я попросил моего коллегу доктора Ватсона ненадолго отвлечь ваше внимание, чтобы осмотреть карманные часы мистера Раштона. Тогда было уже около полуночи, однако ключ механизма провернулся лишь на пол-оборота и был заблокирован предохранительным механизмом. Это свидетельствовало о том, что в последний раз их заводили около двух часов назад или — если хотите узнать это с большей степенью точности — за один час и пятьдесят две с половиной минуты. Иначе говоря, ровно в десять часов, то есть именно тогда, когда мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну. Поскольку мисс Батлер утверждала, что к часам не притрагивалась, значит, мистер Раштон заводил их сам.

Однако, если верить утверждению мисс Батлер, в четверть десятого мистер Раштон уже лежал в кровати, страдая от тошноты и судорог в ногах до такой степени, что она была вынуждена спуститься на кухню за грелкой и стаканом теплой воды с содой, чтобы облегчить его страдания. Если так оно и было, вряд ли спустя три четверти часа больной был в состоянии завести свои часы. Учитывая это обстоятельство, я полагаю, мы можем теперь пересмотреть последовательность событий, происшедших в Лаурел-Лодж, которые привели к трагической кончине мистера Раштона.

Яд, высыпанный с солью из солонки в пищу, он принял за обедом — вскоре после половины восьмого. Но поскольку поел он достаточно плотно, первые симптомы отравления мышьяком начали проявляться позже, чем если бы он проглотил яд на пустой желудок. Как правильно сказал мой коллега доктор Ватсон, и вы, инспектор, с этим согласились, до десяти часов мистер Раштон чувствовал себя нормально и ощутил первые признаки недомогания лишь после десяти, когда уже, как обычно, перед сном завел свои часы. Следовательно, первые симптомы отравления он почувствовал в четверть одиннадцатого, а к половине одиннадцатого ему было уже так плохо, что мисс Батлер послала за врачом. Вскоре после этого, как мы знаем, от сердечного приступа наступила смерть.

— Я нисколько не сомневаюсь, что мисс Батлер подтвердит эти факты, когда вы снимете с нее официальные показания, — произнес в заключение Холмс, вставая и протягивая руку Нидхэму. — До свидания, инспектор. Как вы правильно сказали, дело это действительно было тяжелым, однако теперь его и в самом деле можно считать закрытым.

Мы вышли из полицейского участка на улицу. Стояла ясная ночь, над крышами домов вился дымок, выходивший из топившихся каминов, на небе ярко горели звезды каплями холодного, ясного света, напомнившего мне о странном, неестественном сиянии, которое, казалось, исходило от мисс Батлер. Обернувшись к Холмсу, я задал ему вопрос, который до той поры как-то не решался задавать:

— Как вы считаете, ее повесят?

Он бросил на меня мрачный взгляд. Мне редко раньше доводилось видеть его в таком подавленном состоянии.

— Боюсь, что да, Ватсон. Она призналась не только в убийстве Раштона, но и в попытке обвинить в этом преступлении его племянника, которому могла грозить виселица. При таких отягчающих обстоятельствах вряд ли можно рассчитывать на смягчение приговора. Да эта женщина и не заслуживает снисхождения. У меня сложилось впечатление, что сама мисс Батлер о помиловании просить не станет. И тем не менее я не могу отделаться от мысли о том, что не всю вину надо возлагать целиком на нее и подниматься на эшафот она должна была бы не в одиночестве.

— Кого еще вы имеете в виду, Холмс? — спросил я, почувствовав себя в некотором замешательстве после этого последнего замечания, так как мне показалось, что он имел в виду какого-то сообщника, помогавшего в совершении этого преступления.

— Конечно же общество! — резко бросил он. — Попробуйте войти в ее положение. Мы ведь имели дело с женщиной, несомненно обладающей острым умом и блестящими способностями, но не располагающей ни средствами, ни возможностями пробить себе достойное место в жизни. Так что же все мы — я имею в виду, Ватсон, то общество, к которому мы с вами принадлежим, — можем ждать от такого человека, как она?

Ну, естественно, она могла выйти замуж. А если семейная жизнь ее не прельщает и она не хочет зарывать в землю свои способности? Ей никто не помешает работать экономкой, гувернанткой или, наконец, компаньонкой какого-нибудь богатого человека, не обладающего ее способностями. Если бы общество позволило такому человеку в полной мере реализовать свой потенциал, ей и в голову никогда не пришло бы решиться на такое преступление.

Я просил бы вас, Ватсон, пообещать мне никогда не публиковать отчет об этом деле. Бульварная пресса и без того раздует немалый скандал, как только дело будет передано в суд. Мне бы совсем не хотелось, чтобы в связи с этим расследованием ваше или мое имя трепали дешевые борзописцы. Да и мисс Батлер надо бы дать возможность перейти в мир иной с тем достоинством, которое еще можно сохранить.

Я без тени сомнения дал Холмсу такое обещание, поскольку целиком разделял испытываемые им чувства. Вот почему, за исключением беглого упоминания об этом расследовании в рассказе «Пять апельсиновых зернышек»[57 - Доктор Джон Г. Ватсон включил это дело в список других расследований, проведенных в 1887 г., не назвав при этом ни одного имени. Он сослался лишь на то обстоятельство, что проверка завода часов скончавшегося человека позволила мистеру Шерлоку Холмсу доказать, что в последний раз их заводили около двух часов назад, когда их покойный владелец собрался отойти ко сну. — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона.], я нигде больше не писал о подробностях этого дела и не называл ее имени.

Это дело закончилось весьма печально.

После суда Мадлен Батлер была признана виновной в совершении убийства и казнена в праздник Вознесения Христова.

На нас с Холмсом это известие подействовало в высшей степени удручающе.

Не в обычаях Шерлока Холмса было вспоминать о действующих лицах успешно завершенных расследований. Но несколько лет после этого события, в дни годовщины казни мисс Мадлен Батлер, мой друг пребывал в печальном состоянии духа, скорбя о том, что эта удивительная женщина так трагически закончила свой жизненный путь.


Крыса, несущая смерть


I


Дело, о котором пойдет речь, насколько мне известно, затрагивает проблемы, связанные с безопасностью королевства. Несмотря на это, я все-таки взялся за перо, намереваясь доверить отчет о нем бумаге, хотя вряд ли мне когда-нибудь будет разрешено опубликовать данный материал. Поэтому я собираюсь оставить его вместе с другими конфиденциальными документами в моем сейфе в хранилище банка «Кокс и компания» на Чаринг-кросс.

Расследование это было настолько удивительным в своем роде, что я просто не имею права предать его забвению, и сажусь за эти записи не только ради собственного удовольствия, но и в надежде на то, что когда-нибудь в будущем стоящие у власти позволят сделать мои записи достоянием гласности, даже если это случится уже не при моей жизни. По выражению самого Холмса, мир еще не готов к тому, чтобы узнать все детали этого дела[58 - Доктор Джон Г. Ватсон невольно почти дословно воспроизводит текст, в свое время опубликованный в истории под названием «Вампир в Суссексе». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Тем не менее даже в этом секретном отчете я должен буду воздержаться от упоминания некоторых конкретных деталей, имеющих отношение к датам, именам и в особенности данным сугубо научного характера.

Даже я не был полностью посвящен в обстоятельства, связанные с началом этого расследования[59 - О том, почему доктор Джон Г. Ватсон был плохо осведомлен о начальном этапе этого расследования, можно узнать из рассказа «Вампир в Суссексе», а котором Шерлок Холмс рассказал ему историю своих отношений с фирмой «Моррисон, Моррисон и Доддс» и кораблем «Матильда Бригс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], хотя знал о том, что Холмс занимается каким-то срочным и весьма ответственным делом. Иногда он целыми днями не появлялся дома, а когда приходил, был вымотан до крайности. Мой друг либо молча садился у камина и, уставившись на языки пламени, покуривал трубку либо уходил к себе в спальню, откуда вскоре начинали доноситься тоскливые звуки скрипки, погружавшие весь дом в атмосферу уныния.

Кроме того, я подозревал, что он вернулся к своей привычке делать себе уколы семипроцентным раствором кокаина. Правда, зная о моем резко отрицательном к этому отношении, при мне мой друг никогда не пользовался шприцем. Тем не менее в промежутках между периодами лихорадочной деятельности, когда у Холмса наступали апатия и полное отсутствие жизненных сил, признаки употребления наркотика были очевидны.

В то время состояние моего здоровья тоже было далеко не в лучшей форме. Погода стояла сырая, и потому раненая в битве при Майванде нога постоянно ныла, не давая мне возможности долго напрягаться физически. Я был вынужден часто отдыхать лежа на диване.

На вторую неделю своей таинственной деятельности Холмс поведал мне суть того дела, которым был занят. Я помню, как это произошло, так ясно, будто все случилось лишь вчера.

Утром Холмс почти не притрагивался к завтраку, зато выпил несколько чашек крепкого черного кофе. С выражением глубочайшего уныния на лице он следил за тем, как я ем. Внезапно в нахлынувшем порыве откровенности он произнес:

— Ватсон, мы вместе с вами работали над расследованием огромного числа дел, и я знаю, что могу полностью доверять вам. Сейчас я занят одной чрезвычайно таинственной историей и был бы вам очень благодарен за помощь.

Я положил нож и вилку.

— Вы прекрасно знаете, Холмс, что я буду счастлив сделать для вас все от меня зависящее. В чем состоит проблема?

— Мой дорогой друг, проблемой в привычном смысле слова, пожалуй, это даже и назвать нельзя. Скорее здесь идет речь о чудовищном заговоре с целью шантажировать британское правительство. Сами понимаете, если об этом станет известно, жителей Лондона и других наших крупнейших городов охватит сильнейшая паника. Вот почему я ничего об этом вам раньше не говорил. Вы себя неважно чувствовали, и мне не хотелось обременять вас этой ужасной тайной, которая не должна стать достоянием гласности ни при каких обстоятельствах. Вне этих четырех стен вам нельзя будет даже шепотом обмолвиться о том, что я вам собираюсь сейчас рассказать.

Мне редко доводилось слышать, чтобы Холмс говорил так серьезно, и видеть, как мрачно и пристально он всматривается в меня, поэтому я ответил столь же серьезно:

— Холмс, вы знаете, что на меня можно положиться.

— Да, мой старый друг, мне об этом прекрасно известно. Прошу вас, пройдемте со мной. Я вам кое-что покажу.

Мы поднялись в спальню. Холмс подошел к гардеробу и открыл его запертую на ключ дверцу. За все годы нашего знакомства я никогда еще не видел, чтобы мой друг что-то хранил с такими предосторожностями. Со дна шкафа он извлек деревянный ящик, перенес его на свой письменный стол, открыл крышку и осторожно вынул из упаковочной соломы наглухо запаянный стеклянный сосуд. Его заполняла какая-то жидкость, а в ней плавало нечто, что сразу было трудно как следует разглядеть. Я подошел ближе, чтобы рассмотреть получше.

В запаянном стеклянном сосуде плавала крыса такой невероятной величины, что я невольно отпрянул. Размером она была с терьера, все тело покрыто жестким серовато-бурым мехом, причем на брюхе он значительно светлее, чем на спине. Морда у крысы была короткой и слегка оскаленной, так что виднелись два удивительно острых резца оранжевого оттенка. Крепкие, хотя и непропорционально короткие по сравнению с телом лапы заканчивались мощными когтями. Ее покрытый чешуйками хвост был обернут вокруг тела, как какая-то мерзкая рептилия. Болтаясь в этой жидкости, она, казалось, уставилась на нас сквозь стекло маленькими, злобными глазками.

— Гнусная тварь, вам так не кажется? — спросил Холмс.

— Она просто омерзительна! — воскликнул я. — Ради всего святого, Холмс, скажите, каким образом она к вам попала?

— Мне передал ее Майкрофт[60 - Старший брат мистера Шерлока Холмса официально занимался аудиторской проверкой для некоторых правительственных учреждений; выступал в качестве неофициального правительственного советника. Однажды Шерлок Холмс отозвался о нем как о «самом необходимом для страны человеке», поскольку его наблюдательность и способность к построению логических умозаключений превосходили аналогичные способности великого сыщика. См. рассказы «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], который, в свою очередь, получил эту тварь от премьер-министра. Ее прислали к нему на Даунинг-стрит две недели назад вместе с сопроводительным письмом. Все ведущиеся в настоящее время поиски направлены на то, чтобы выяснить, откуда сия гадость к нему поступила. Вам когда-нибудь доводилось, Ватсон, сталкиваться с более злобным и отвратительным созданием? Ну если вы на него насмотрелись, я, пожалуй, сразу же уберу это обратно в шкаф и запру там. Должен признаться, что мне совсем не хотелось держать склянку с крысой в доме, однако брат полагает, что у меня она будет в большей безопасности, чем в каком-нибудь правительственном учреждении.

Обернув сосуд в солому, Холмс поставил его в ящик, закрыл крышку, отнес в шкаф и запер дверцу на ключ. Затем Холмс предложил мне вернуться в гостиную, где стол после завтрака был уже убран. Мой друг вынул из ящика бюро конверт и, когда мы удобно устроились у камина, протянул его мне.

— Вот то письмо, Ватсон, о котором я вам говорил, — сказал он.

На конверте без марки было написано: «Крайне срочно. Вниманию премьер-министра. Вручить лично». На самом письме обратный адрес отсутствовал, там стояла лишь дата двухнедельной давности и был написан текст следующего содержания:


Дорогой сэр.

Вместе с этим письмом вам передадут ящик с телом гигантской крысы, помещенной в раствор формальдегида. После многолетних кропотливых исследований мне удало вырастить несколько дюжин этих тварей, которых я в пущу в канализационную систему Лондона и еще нескольких ваших городов в том случае, если не будут выполнены мои требования.

Я желаю, чтобы мне выплатили полмиллиона фунтов стерлингов. Я понимаю, что сразу собрать такую большую сумму наличных денег непросто, поэтому даю вам и вашему казначейству на это месяц, начиная с сегодняшнего дня.

Если вы примете мои условия, убедительно прошу вас во вторник, 25 марта, опубликовать об этом объявление в лондонской «Таймс». После этого я сообщу вам о том, каким способом будет произведена выплата.

    
Засим, сэр, остаюсь вашим покорным слугой,


Пайд Пайпер.


— Это ведь ужасно, Холмс! — воскликнул я, отложив письмо. — Полмиллиона фунтов! Поистине королевский выкуп. И требует он его к двадцать пятому марта! Получается, что осталось всего десять дней.

— Вот именно, — печально произнес Холмс.

— Насколько далеко продвинулось ваше расследование?

— Не так чтобы очень, хотя кое-какие результаты уже удалось получить. Я полагаю, вы обратили внимание на несколько весьма красноречивых особенностей, характерных для этого письма?

— Вы имеете в виду отсутствие марки на конверте?

— Да, в частности. О том, почему ее нет, я расскажу вам чуть позже, когда вкратце поделюсь с вами результатами того, что нам удалось выяснить о негодяе, который называет себя Пайд Пайпер. Однако сейчас меня больше интересует характеристика и происхождение этого человека. Я убежден в том, что это не англичанин, хотя языком он владеет прекрасно. Тем не менее обратите внимание на некоторые специфические обороты его речи, в частности: «я желаю» и лондонская «Таймс». Ни один англичанин никогда бы не стал так говорить.

Кроме того, хотя по языку и почерку его можно было бы принять за клерка, человек этот, несомненно, отличается незаурядным умом. Вы, конечно, заметили, что он избрал себе псевдоним, свидетельствующий об изрядной доле сарказма[61 - Pied Piper (англ.) можно перевести как «волынщик (или дудочник) в пестрых одеждах». Намек на персонаж произведений английского поэта Роберта Браунинга (1813—1888). — Прим. перев.]. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что Пайд Пайпер испытывает к британскому правительству глубокую враждебность. Позже я попытаюсь обосновать это более убедительно.

А теперь давайте вернемся к тому, что совершенно очевидно, а именно к самому письму и ящику с крысой. Они были доставлены в резиденцию на Даунинг-стрит двадцать пятого февраля. Премьер-министр сразу же связался с моим братом Майкрофтом, который, как вам известно, Ватсон, пользуется полным доверием правительства и в вопросах, касающихся безопасности королевства, и в высшей степени конфиденциальных делах государственной важности. Он, в свою очередь, познакомил с этой проблемой меня и инспектора Анвина из Скотленд-Ярда.

Мистер Анвин, должен вам сказать, прекрасный человек — умный, деловой и в высшей степени преданный своему долгу. Он подключил к расследованию несколько сотрудников, и я работаю в контакте с этой группой, которую возглавляет инспектор.

Так вот, мы начали вести расследование сразу по нескольким направлениям, которые в тот момент казались наиболее многообещающими. Но, к сожалению, в итоге добились совсем немного. Позвольте мне теперь более подробно остановиться на том, что мы выяснили на сегодняшний день.

Людям Анвина удалось найти того, кто доставил на Даунинг-стрит коробку с крысой и письмо. Их принес непосредственно на фирму «Холборн», занимающуюся доставкой посылок и корреспонденции, человек, который, по описанию служащего этой фирмы, был небольшого роста, респектабельно одетый, волосы песочного цвета, очки его были в стальной оправе. В остальном внешность настолько заурядная, что служащий вообще не обратил бы на него внимания, если бы не адрес, по которому следовало доставить письмо и ящик. Отправитель заплатил наличными и не оставил обратного адреса; говорил с легким акцентом, поэтому я совершенно уверен в том, что это был сам Пайд Пайпер.

Другой имевшейся в нашем распоряжении уликой была сама крыса, позволившая нам получить кое-какие весьма любопытные сведения. Ее осмотрел специалист, который сделал заключение о том, что она принадлежит к виду Rodentia sumatrensis, и, как явствует из самого названия, водится она на Востоке, в частности на острове Суматра[62 - В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» великий сыщик говорил о том, что умирает от «болезни кули», занесенной с Суматры, — инфекции, которой он заразился, открыв шкатулку на слоновой кости. — Прим. Доктора Джона Ф. Ватсона. Знаменитый сыщик расследовал также дало о «Нидерландско-Суматрийской компании». См. рассказ «Махинации барона Мопертюи» в этом томе. — Прим. ред.], где она известна под названием бамбуковой крысы. Хотя эта тварь и самая большая из представительниц подрода Rhizomys, в обычных условиях животные никогда не достигают таких гигантских размеров, как тот экземпляр, который находится в сосуде. На воле они живут в больших норах, и возраст их достигает четырех лет. Эти твари, как правило, чрезвычайно свирепы, от их укусов остаются смертельные раны.

На основе полученных сведений мы стали наводить в лондонских доках справки обо всех судах, которые недавно приходили с Востока, и в итоге обнаружили корабль, соответствующий интересующим нас параметрам. Это грузовое судно, на котором находилось несколько пассажиров, среди них был и мужчина с песочного цвета волосами, в очках в стальной оправе, назвавшийся Ван Брегелем.

Он сел на корабль в Паданге, имея при себе довольно много личного багажа, причем — что особенно важно для нашего расследования — у него было несколько больших ящиков в металлической сетке, очень напоминающих клетки с животными. Ван Брегель настоял на том, чтобы для клеток на корабле нашли такое место, где он мог бы беспрепятственно к ним подходить и кормить животных. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это были те самые крысы, которых Пайпер, он же Брегель, угрожает выпустить в канализационные системы Лондона.

Увы, к тому времени, когда мы получили эту информацию, корабль уже взял на борт новый груз и ушел в обратный рейс, поэтому мы не могли связаться с его капитаном. Тем не менее в порту удалось получить кое-какие дополнительные сведения.

Как раз в то время сломался подъемный кран, и поскольку груз был слишком тяжелым, его пришлось задержать в трюмах и на палубе до тех пор, пока не освободится инженер порта и не починит подъемник.

Узнав об этом, Ван Брегель пришел в страшную ярость, заявив, что его звери могут погибнуть, если их еще какое-то время продержат на судне. Он настоял на немедленном вызове инженера из какой-нибудь частной фирмы. В результате на пристань прибыл некий мистер Доддс из инженерной фирмы в Олд-Джюри, быстро исправивший механическую поломку. И вскоре была начата разгрузка судна.

Я беседовал с мистером Доддсом, который имел все основания для того, чтобы хорошо запомнить Ван Брегеля. Сославшись на то, что он только прибыл в страну и еще не успел открыть банковский счет, а наличности расплатиться за ремонт крана у него не хватало, Ван Брегель попросил Доддса выставить ему счет по адресу в Хартфордшире, который, как показало дальнейшее расследование, оказался фальшивым. Тем не менее инженер сразу же заподозрил какой-то подвох из-за странностей клиента и проявил к его персоне пристальный интерес.

Доддс обратил внимание на то, что после разгрузки ящики были погружены в большой крытый фургон, на бортах которого не было ни адреса, ни названия фирмы перевозок, а правил им коренастый и смуглокожий кучер. Таким образом, показания инженера позволили нам установить, что у Ван Брегеля — или Пайда Пайпера — здесь есть сообщник.

Кроме того, мистер Доддс заметил, что Ван Брегель сел в повозку с большим чемоданом, который отказался доверить кучеру, и приказал ехать к Чаринг-кросс, что только усилило подозрения мистера Доддса, поскольку поезда до Хартфордшира идут с Сент-Панкрас, а не с Чаринг-кросс. Короче говоря, мы с Анвином и его людьми навели справки на Чаринг-кросс и выяснили, что интересовавший нас человек сел в поезд, уходивший в пять пятнадцать в Четем.

Здесь на Брегеля тоже обратили внимание потому, что у него были проблемы с деньгами. Носильщик запомнил этого типа, так как он дал очень маленькие чаевые. Мы продолжили наши поиски на всех остановках поезда по пути к Четему и выяснили, что Брегель сошел в Уэллерби, недоплатив еще одному носильщику, который помог ему донести чемодан до гостиницы «Молтби Армз». Здесь Ван Брегель пообедал, причем и официант его вспомнил опять-таки потому, что он почти ничего не дал ему на чай. Официант рассказал нам, что после обеда за Пайпером-Брегелем приехал смуглокожий человек. Я совершенно уверен в том, что это был тот же малый, который увез с пристани клетки, — только на этот раз он был в пролетке, на которой оба они и уехали.

На этом наше расследование пока застопорилось, и я хочу, Ватсон, чтобы вы мне помогли довести его до конца. Произошло это пять дней назад, и с тех пор ни инспектор Анвин, ни его люди, ни я не смогли обнаружить никаких следов Ван Брегеля и смуглокожего. В Уэллерби и его окрестностях о них, по всей вероятности, никто ничего не слышал.

Можно предположить, что они заняты сейчас разведением потомства этих крыс, поскольку в письме говорится о нескольких дюжинах таких тварей. Значит, где-то у них должно быть подходящее помещение, причем скорее всего в сельской местности, где такого рода деятельность не вызвала бы подозрений у соседей. Но где именно? Вот главный вопрос. Они могут находиться в радиусе пятидесяти миль от Уэллерби. На то, чтобы прочесать такой большой район, осмотреть каждую ферму и каждый хутор, потребуется несколько недель, а в нашем распоряжении остались считанные дни.

Признаюсь вам честно, мы с Анвином зашли в тупик. Вот почему, мой дорогой друг, я решил обо всем рассказать вам именно теперь, когда здоровье ваше немного улучшилось. Можете считать, что, поделившись с вами этими сведениями, я привел в некоторый порядок свои мысли.

— Вы пробовали наводить справки у агентов по аренде и торговле недвижимостью в том районе? — опросил я, глубоко озабоченный не только серьезностью ситуации, но и явной усталостью моего друга и его упадническим настроением. — Если Пайд Пайпер недавно приехал в страну, возможно, он решил арендовать там какое-нибудь жилье…

— Да, да! — нетерпеливо ответил Холмс. — Были проверены все дома и землевладения, проданные или арендованные в этом районе за последние десять лет, однако ни в одном из них не оказалось людей, которых мы разыскиваем. Видимо, Пайд Пайпер или кучер фургона имеют там дом либо они смогли арендовать его, договорившись с кем-нибудь частным образом.

Некоторое время я молча размышлял над сложившейся ситуацией. Поскольку реакция Холмса на мой первый вопрос была довольно резкой, я более не решался столь поспешно высказывать свои соображения по этому вопросу.

Тем временем Холмс встал с кресла и принялся без устали мерить шагами комнату.

Именно в этот момент мне неожиданно пришла одна мысль, показавшаяся удачной.

— Солома! — громко выпалил я.

Холмс застыл на месте и бросил на меня недоверчивый взгляд.

— Солома? Да о чем это вы толкуете, Ватсон? Единственная соломинка, о которой можно вести речь, это та, за которую мы с Анвином так отчаянно хватаемся, чтобы полностью не запороть все это дело.

— Да не соломинка, Холмс, а солома! Если Пайд Пайпер и его сообщник занимаются разведением крыс, им нужно много соломы, чтобы устилать днища клеток, и при этом регулярно ее менять. Если только сами они не выращивают пшеницу, что весьма мало вероятно. Им непременно нужно будет закупать солому у кого-то из местных фермеров или торговцев.

— Мой дорогой друг! — воскликнул Холмс, пожимая мне руку. — Кажется, вы нашли ключ к решению проблемы. Солома! Конечно же! Как вам пришла эта блестящая идея? Должен признать, она просто восхитительна.

— Я был еще ребенком, и мне как-то доводилось разводить мышей, — скромно пояснил я. — Помню, я тогда регулярно покупал солому для клеток.

— Вы разводили ручных мышей? Какое откровение! Мы с вами уже так давно знакомы, а я и представления не имел об этой примечательной подробности из вашего детства.

В мгновение ока Холмс резко переменился, сбросил свое дурное настроение, как старое платье, и предстал передо мной совершенно другим человеком — свежим, бодрым, полным сил и энергии. Взяв трость и надев шляпу, он сказал:

— Я хочу, не откладывая, купить все кентские газеты. Солома! Просто гениальная мысль!

С этими словами он весело сбежал по ступеням лестницы. Вернулся Холмс через четверть часа, торжествующе размахивая двумя газетами.

— Я верю, Ватсон, что удача нам сопутствует. Мне удалось купить «Уэллерби газет» и «Уэллерби кроникл». Вот, мой дорогой друг, — сказал он, передавая мне одну из них, — возьмите «Кроникл» и раскройте ее на полосе объявлений. Памятуя о том, как тяжело Ван Брегель расстается с деньгами, предлагаю вам искать объявление торговца, предлагающего солому по самой дешевой цене.

Следующие несколько минут прошли в молчании, было слышно только шуршание страниц, когда мы с Холмсом листали свои газеты. Нужное нам объявление нашел Холмс.

— Послушайте, Ватсон! — воскликнул он. — «Предложение о сделке. Сено, солома, навоз по дешевым ценам при регулярных поставках». Мне кажется, мы нашли именно то, что искали!

— Адрес указан?

— Да. Амитидж, ферма Блоссом, Лоуер-Бэгнелл. Я знаю эту деревушку. Во время наших поисков мы с Анвином ее проезжали. Собирайте вещи, Ватсон! Мы немедленно туда отправляемся. И не забудьте взять с собой ваш боевой револьвер.

Я поспешно начал укладывать вещи в дорожную сумку, куда положил и свой пистолет. Уже десять минут спустя мы ехали в направлении вокзала Чаринг-кросс, по дороге ненадолго остановившись у почтового отделения, откуда Холмс послал телеграмму с сообщением о нашем отъезде инспектору Анвину, продолжавшему расследование в Лондоне.

Только уже в поезде до Уэллерби у меня появилась возможность задать Холмсу тот вопрос, ответ на который мне хотелось получить с того самого момента, как я увидел в запаянном стеклянном сосуде омерзительное тело огромной крысы.

— Скажите мне, Холмс, — проговорил я, — как удалось этому Пайперу—Брегелю получить такое чудовищное создание? Что это — естественная аномалия или продукт какого-то дьявольского научного эксперимента?

— Уверен, что в данном случае мы имеем сочетание того и другого, — ответил Холмс с озабоченным выражением лица. — Вы, я полагаю, знакомы с учением Дарвина? С тех пор как в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году была опубликована его работа о происхождении видов, все наши представления об эволюционном процессе перевернулись с ног на голову. Это вызвало такой громкий скандал в официальных церковных кругах, что шум от него не стихает и поныне. И тем не менее в рассуждениях этого ученого есть значительная доля здравого смысла, поскольку он полагал, что в процессе естественного отбора в животном мире — к которому, Ватсон, мы должны причислить и себя — из поколения в поколение по наследству передаются прежде всего те особенности, которые позволяют данному виду выжить. А имя Мендель[63 - Шерлок Холмс проявил необычайную проницательность, признав важность экспериментов, проводимых основоположником генетики Менделем (1823—1884). Многие ученые того времени отнеслись к результатам его работ без должного внимания. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.] вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?

— Нет, — ответил я. — О таком ученом я никогда не слышал.

— Об этом австрийце знают немногие. Он был монахом и ботаником. В шестидесятые годы Мендель в монастырском саду провел серию экспериментов по перекрестному опылению садового горошка и обнаружил некоторые закономерности. На основании своих опытов он создал теорию о наследственных особенностях растений, доказав, что они определяются наличием парных элементов отцовских и материнских особей в потомстве и подчиняются простым правилам: половина их признаков передается отцовской особью, а половина — материнской.

В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Мендель опубликовал результаты своих исследований в статье под названием «Опыты с гибридизацией растений», которую несколько лет назад мне довелось прочитать в библиотеке Британского музея.

Представьте себе, что кто-то применил открытие Менделя не к садовому горошку, а к млекопитающим, да еще в сочетании с теорией естественного отбора Дарвина. И не забудьте при этом, что такое животное, как бамбуковая крыса, размножается в течение двадцати двух дней, причем самка приносит в одном помете до пяти детенышей. Если крупного самца бамбуковой крысы скрестить с крупной самкой, их потомство будет более крупным, чем от двух обычных крыс. Отбирая наиболее крупные экземпляры на протяжении нескольких поколений и скрещивая их, можно со временем вывести крысу в несколько раз большего размера, чем те, что живут на воле, и в питании своем она будет менее разборчива. В обычных условиях они поедают в основном побеги бамбука, хотя могут довольствоваться и другой растительной пищей.

Мне представляется, что в данном случае события развивались примерно по такой схеме. Путем скрещивания Ван Брегелю удалось вывести такую разновидность Rodentia sumatrensis, один мертвый экземпляр которой мы видели в запаянном стеклянном сосуде. Что собой представляют подобные живые твари, мне даже страшно подумать. Уму непостижимо, к каким последствиям сможет привести решение этого безумца выпустить гигантских крыс в систему канализации. Они могут заполонить наши города, занести и распространить любые эпидемии. Только представьте себе, какой ужас охватит жителей!

А к каким катастрофическим последствиям это может привести в будущем! Если такие теории, примененные во благо человечества, могут избавить его от страшных наследственных заболеваний или позволить выращивать более богатые урожаи, чтобы кормить постоянно растущее население, то по воле маньяков подобные идеи в состоянии привести к изменению структуры самого вещества и воспроизводству всех видов злобных тварей, которые обитают на земле.

— Я что-то не очень улавливаю вашу мысль, Холмс, — прервал его я.

— Подумайте, друг мой, о тифе! Или о холере! Или о бубонной чуме! Вы только представьте себе, что произойдет, если какой-нибудь выживший из ума биолог вдруг откроет особенно опасную форму одного из этих страшных заболеваний и сумеет заразить им людей! Последствия могут стать поистине катастрофическими. Такой безумец мог бы требовать выкуп не только у британского правительства, как это сделал Пайд Пайпер, но и у правительств стран всего мира!

Эти соображения позволяют мне сделать вывод о том, что Пайд Пайпер делает первую пробную попытку. Суматра принадлежит Голландии[64 - Раньше Суматра входила в состав Британской империи. В 1834 г. она была передана голландцам в обмен на Малакку. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.]. Почему же он не предъявил свои требования правительству этой страны, что выглядело бы более логично? Но по каким-то причинам он остановил свой выбор именно на Великобритании. Если нам удастся когда-нибудь довести это дело до конца, мы, возможно, узнаем причину, побудившую его требовать выкуп именно с нашего правительства.

— Значит, вы полагаете, Холмс, что нам в конце концов удастся распутать это дело?

— Мой дорогой Ватсон, мы обязаны это сделать, — мрачно ответил он. — Если мы не поймаем преступника, последствия могут быть совершенно непредсказуемыми.

Оставшуюся часть путешествия мы оба хранили молчание, размышляя над этой ужасающей перспективой.

По приезде в Уэллерби, небольшой городишко, где бойко торговали всякой всячиной, мы взяли экипаж и отправились в Лоуер-Бэгнелл. Эта живописная деревушка находилась в нескольких милях от него. К счастью, там был трактир под названием «Барли Моу», где сдавали комнаты приезжим. Договорившись с хозяином о том, что пробудем двое суток, мы наняли двуколку и, не мешкая, отправились на ферму Блоссом, что была в двух милях от деревни. Холмс взял на себя обязанности кучера. Он уже сочинил подходящую для данного случая легенду.

Мы со стуком и грохотом въехали во двор фермы и остановились. Холмс спрыгнул на землю и обратился к Амитиджу, вышедшему из сарая, чтобы нас поприветствовать.

Это был тучный мужчина с красным лицом и проницательным, с хитринкой взглядом, медленно растягивающий слова. Он незаметно рассматривал направлявшегося к нему моего друга.

Как объяснил Холмс хозяину, мы искали наших знакомых, которые, как мы полагали, имели ферму или небольшой домишко в этом районе. Один из них был невысоким человеком с песочного цвета волосами и в очках, другой — коренастый, широкоплечий и смуглокожий. Может быть, мистеру Амитиджу доводилось с ними встречаться?

— Сами-то вы, должно быть, из Лондона? — спросил Амитидж, внимательно нас разглядывая со свойственной сельским жителям подозрительностью к чужакам.

— Да.

— А здесь где остановились?

— В Лоуер-Бэгнелл.

— И на сколько?

— На пару дней.

— Ясно, — бросил Амитидж и умолк.

Я видел, как Холмса начинали раздражать эти расспросы, однако он невозмутимо продолжил:

— Мне очень надо найти этих людей по причинам личного характера. Если вы, мистер Амитидж, располагаете о них какой-нибудь информацией, я буду весьма вам признателен за то время, которое вы потратили на нашу беседу.

Амитидж мгновенно стал более красноречивым.

— Да, одного из них мне доводилось видеть. Того, который потемнее. Он ко мне постоянно наведывается за соломой. Молоко тоже берет, иногда яйца. — Амитидж понимающе посмотрел на Холмса. — Он деньги вам, наверное, задолжал? — Получив подтверждение, фермер торжествующе ухмыльнулся: — Так я и подумал. Он и со мной было в эти игры играть собрался. Но я ему сразу сказал, что в долг давать ничего не буду. Так что я сначала у него деньги беру, а уже потом разрешаю повозку загружать.

— Вы знаете, где он живет? — спросил Холмс.

С выражением тупого упрямства на лице Амитидж снова умолк. Однако как только Холмс вынул из кармана полкроны, к фермеру вернулся дар речи, как к механическому пианино, которое оживает сразу же, как только кто-нибудь бросит в его щель пенни.

— Адреса я не знаю, — произнес фермер, — но когда он уезжает, каждый раз едет в ту сторону. — Грязным большим пальцем он ткнул куда-то влево.

— Благодарю вас, — сказал Холмс, стараясь скрыть разочарование по поводу того, что, несмотря на полкроны, Амитидж почти ничего не добавил к сказанному. — Вы очень нам помогли. Буду вам особенно признателен, если о нашем визите вы ничего не расскажете человеку, о котором мы наводили у вас справки.

— Я в чужие дела никогда не суюсь, — пожав плечами, буркнул Амитидж.

Он дождался — как мне показалось, намеренно, — пока Холмс сел в коляску и взял в руки вожжи. И только после этого добавил:

— Я вам вот что еще скажу. Лошади его всегда совсем свежие. Он, должно быть, не больше чем в двух-трех милях отсюда живет.

— За это известие, уважаемый, я вам по гроб жизни буду обязан! — бросил Холмс, не оборачиваясь, когда наш экипаж уже тронулся.

Мы отъехали от фермы на приличное расстояние, и мой друг разразился громким смехом.

— Надо же, Ватсон, какой ушлый малый! В смекалке ему не откажешь! Две-три мили к северу отсюда! Это, пожалуй, немного облегчит нам поиски.

Как показали события, мой друг был настроен чересчур оптимистично. Лишь после долгих часов утомительных поисков и разъездов по грязным дорогам, которые вели нас от фермы к ферме и от дома к дому, только под вечер, когда уже стало смеркаться, мы нашли то, что искали. Я устал, раненая нога продолжала меня сильно беспокоить, когда Холмс, свернув на узкую дорожку, которая, казалось, вела в тупик, вдруг сильно натянул вожжи и воскликнул:

— Сдается мне, Ватсон, мы у цели!

Мы остановились перед воротами, за которыми тянулась изрытая колеями тропинка, заканчивавшаяся у еле различимого в вечерних сумерках дома. Впрочем, он лишь смутно угадывался за скрывавшими его деревьями, а с того места, где мы остановились, виднелись лишь крыша и каминная труба. К столбу ворот была прибита дощечка, на которой можно было разобрать местами облупившуюся надпись: «Ферма Бедлоу».

— Почему вы так считаете? — спросил я.

Мне показалось, что эта усадьба выглядит точно так же, как и многие другие, встречавшиеся на нашем пути, мимо которых Холмс сразу же проезжал, говоря, мол, это не то, что мы ищем.

— Обратите внимание на тяжелую цепь и висячий замок на воротах: они совершенно новые, — ответил Холмс. — Еще взгляните на свежую солому, висящую на заборе. Я совершенно уверен в том, что мы нашли логово Пайда Пайпера. Сейчас уже слишком поздно, чтобы осмотреть здесь все повнимательнее, но завтра мы вернемся сюда как можно раньше.

Слова его не расходились с делом. В шесть часов утра уже одетый Холмс разбудил меня и, позавтракав бутербродами с ветчиной, без четверти семь мы выехали с постоялого двора в той же коляске. На шее Холмса висел его полевой бинокль, мой карман оттягивал боевой пистолет.

Мы предусмотрительно решили подойти к ферме Бедлоу пешком, оставив экипаж в небольшой рощице. Кружным путем через поля мы дошли до небольшого луга, наклонно спускавшегося к ферме с задней стороны, откуда были хорошо видны ее строения, которые вчера вечером мы толком не рассмотрели. Заняв удобную позицию в верхней части луга, так что заметить нас снизу было очень трудно, мы стали наблюдать за фермой.

Сам дом представлял собой запущенное кирпичное строение, крытое шиферной крышей, в котором на первый взгляд, казалось, никто не жил. Однако по дымку, вившемуся над одной из труб, можно было сделать вывод о том, что первое впечатление оказалось обманчивым.

Напротив дома через двор тянулся длинный приземистый сарай с выкрашенными в черный цвет воротами, рядом с которыми стояла большая собачья будка.

Я заметил все эти детали в бинокль Холмса, который он мне передал после того, как все внимательно изучил сам. Только я решил получше разглядеть конуру и ее обитателя — крупного, полосатого мастифа, — как Холмс нетерпеливо дернул меня за рукав и попросил вернуть бинокль.

Даже с такого значительного расстояния его острый взгляд уловил во дворе какое-то движение. Что бы это ни было, он некоторое время молча следил за происходящим, затем тихо сказал:

— В сарай только что зашли двое. Если верить полученным описаниям, это именно те люди, за которыми мы охотимся. Думаю, нам лучше уйти отсюда, пока нас не заметили. Кроме того, мне без промедления нужно обо всем этом сообщить инспектору Анвину.

Мы вернулись обратно тем же путем и, дойдя до рощицы, где оставили повозку, сразу же отправились в Уэллерби, откуда Холмс послал телеграмму инспектору Анвину в Лондон. Послание получилось довольно большим, и пока Холмс заполнял бланк, я заглядывал ему через плечо, читая сообщение. В нем говорилось:


Охота на волынщика назначена на вторую половину дня сегодня точка встречаю вас и ваших друзей в уэллерби поездом в 4 27 с чаринг- кросс точка пожалуйста привезите леску точка холмс.


— Зачем вам леска, Холмс? — в недоумении спросил я. — Что, скажите на милость, вы собираетесь с ней делать?

— Вы узнаете об этом сегодня вечером, Ватсон, — ответил он с загадочной улыбкой.


II


Инспектора Анвина просьба Холмса, как мне показалось, озадачила так же, как и меня, хотя он ее неукоснительно выполнил и, сойдя с поезда в Уэллерби, вынул леску из кармана.

— Вот, Холмс, то, что вы просили, правда, я не могу представить, зачем вам понадобилась леска.

Инспектор был жизнерадостным, круглолицым мужчиной крепкого телосложения. Сообразно случаю он, как и его спутники, был одет в штатский костюм. Двое приехавших с ним людей несли большие кожаные чемоданы, в которых, как я узнал позже, были винтовки. О назначении лески Холмс ему тоже ничего не сказал, лишь заметив:

— Не беспокойтесь, ей найдется применение.

В ожидании прибытия Анвина и его спутников мы с Холмсом перекусили в «Молтби Армз». После этого, оставив меня отдохнуть в нашем номере, так как ноющая боль в ноге не давала мне покоя, он ушел по своим загадочным делам. Вскоре Холмс вернулся, и карманы его широкого пальто раздувались от каких-то таинственных упаковок, о содержании которых он распространяться отказался.

Встретив Анвина и его коллег на станции, мы снова вернулись в «Молтби Армз», и там, заказав себе обед за угловым столиком, чтобы никто из посетителей не мог расслышать нашу беседу, Холмс вкратце рассказал им о тайном убежище Пайда Пайпера и его сообщника на ферме Бедлоу. Затем, вырвав листок из своего блокнота, Холмс быстро набросал план дома и других построек фермы, не забыв отметить деревья и заросли кустарника, за которыми мы могли бы укрыться. Мой друг благодаря удивительной памяти все запомнил в мельчайших подробностях.

Мы негромко обсуждали план действий, и, когда подали кофе, все детали были отработаны до мелочей. Каждый из нас точно знал, какое место ему отведено в ходе предстоящей операции.

Выехали мы в половине десятого; мы с Холмсом — в нашей коляске, а инспектор с его людьми — в экипаже, принадлежавшем хозяину постоялого двора, с которым Холмс договорился заранее. Ночь выдалась холодная, луна была на ущербе, но ее света нам хватало, чтобы следить за дорогой.

Должен признаться, при мысли о том, что мы собирались сделать, сердце мое бешено колотилось. Сидя рядом с Холмсом, я вспоминал Афганистан, где накануне битвы при Майванде я испытывал такое же чувство возбуждения и страха в ожидании предстоящего сражения. Сейчас я даже забыл о боли в ноге, которая особенно обострилась сегодня днем.

Коляску и экипаж мы оставили в той же рощице, что и утром, но к ферме пошли другим путем. Он привел нас к небольшому запущенному фруктовому саду, когда-то разбитому сразу за домом. Его кусты и деревья создавали для нас прекрасные укрытия, откуда было очень удобно наблюдать за домом и другими постройками. Сарай окутывала полная темнота, но одно из окон на первом этаже дома было освещено желтоватым светом масляной лампы.

В саду по сигналу Холмса все мы остановились и с удивлением стали наблюдать за тем, как он вынул из карманов несколько пакетиков и разложил их содержимое на земле. Среди прочего был и прекрасный кусок сырого бифштекса, перочинный ножик, моток тонкого шпагата и два небольших пузырька с какой-то жидкостью. На плоском камне Холмс отрезал тонкий ломтик мяса и побрызгал жидкостями из двух пузырьков. В ночном воздухе я различил запахи аниса и хлоргидрата. Потом он свернул этот кусок мяса в трубочку, обвязал его бечевкой и прикрепил одним концом к леске.

— Приманка, — прошептал он.

После этого, зажав один конец лески в руке так, что приманка свободно свисала с другого, Холмс, низко пригибаясь, направился к дому. Мы продолжали наблюдать за ним из-за деревьев.

Тишина стояла такая, что любой, даже самый незначительный шорох воспринимался как сильный шум. Я слышал, как ночной ветерок шуршал над моей головой листьями, и отчетливо различал журчание воды, хотя знал, что ближайший ручей протекал довольно далеко отсюда. Удары моего сердца казались мне чуть ли не звуками гонга. Лишь движения Холмса были совершенно бесшумными — он двигался по траве как тень. Силуэт его сутулой фигуры был почти невидим на фоне листвы и неясно вырисовывавшихся во тьме очертаний главного строения фермы Бедлоу. У невысокой ограды, отделявшей сад от двора, Холмс замер, и я разглядел, как он выпрямился во весь рост.

То ли это его движение, то ли какой-то неслышный для нас шорох — точно сказать не могу, — но что-то встревожило собаку. Внезапно звякнула массивная цепь, и этот звук отдался у меня в ушах ружейным залпом, а когда пес глухо зарычал, мне показалось, что раздался гром надвигавшейся бури. Помню, издав сдавленный стон, я решил, что все потеряно.

«Теперь, — подумал я, — в любой момент можно ждать, что распахнется дверь дома и из него выбегут Ван Брегель со своим сообщником, чтобы дать нам отпор. И если вслед за этим произойдет стычка, мы будем вынуждены обнаружить себя».

Ситуация чем-то снова напомнила мне Афганистан, где я, как помощник хирурга, слишком хорошо узнал о страшных последствиях такого рода столкновений. Однако вокруг стояла такая тишина, будто все доносившиеся раньше звуки вдруг пропали — даже шелест листвы в кронах деревьев и журчание далекого ручейка.

Холмс, распрямившийся во весь рост, казалось, застыл, его правая рука была поднята над головой. Не сводя с него глаз, я вскоре увидел, как он сделал этой рукой резкое движение вперед, из нее вылетел какой-то предмет, и, когда он упал на землю, раздался приглушенный стук. Цепь, на которой сидела собака, звякнула еще раз, но на этот раз гораздо тише. Огромный мастиф отошел на пару шагов от своей конуры, и в морозном ночном воздухе до нас донеслись звуки его довольного, слюнявого чавканья: пес сожрал заготовленную Холмсом приманку.

Стараясь сдерживать учащенное дыхание, мы еще в течение нескольких минут стояли, боясь шелохнуться, пока высокий силуэт Холмса на какое-то время не исчез из виду. Вскоре он уже был возле нас.

— Бросок получился удачный, — возбужденно прошептал Холмс. — Кусок мяса со снотворным упал прямо к морде собаки, и она тут же его проглотила. Ни один пес не может устоять против запаха аниса. Теперь, инспектор, вам понятно, для чего мне понадобилась леска? Все составное для приманки можно было купить в местных магазинчиках, за исключением, если можно так выразиться, средств доставки. — Он бросил взгляд на свои карманные часы. — Мы еще минут пять подождем, пока снотворное окажет на него действие в полной мере, и тогда двинемся дальше.

— Холмс, — тихо спросил я, — как вам удалось купить хлоргидрат без рецепта врача?

Он тихонько хмыкнул.

— Должен вам признаться, Ватсон, что некоторое время назад я на всякий случай позаимствовал у вас несколько рецептов. Подделать подпись совсем не трудно, поскольку ваш почерк настолько плохой, что достаточно черкнуть какую-нибудь закорючку[65 - Это замечание Шерлока Холмса полностью подтверждает изложенную в Приложении теорию моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Ватсона, о том, что почерк диктора Джона Г. Ватсона мог легко стать источником путаницы в датах, на которые он ссылается а некоторых из опубликованных им материалов. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.]. Я ведь знаю, что использование вашего рецепта в благих целях не вызовет у вас возражений.

— Конечно, нет, Холмс, — ответил я; другого ответа в сложившихся обстоятельствах я, естественно, и не мог ему дать.

Пока мы разговаривали, свет в окне нижнего этажа стал ярче и зажегся в двух окнах второго этажа. Они замерцали в темноте, как два желтых глаза. Складывалось впечатление, что обитатели фермы Бедлоу собрались отходить ко сну.

Холмс поднялся на ноги. Пришло время действовать.

Прячась за деревьями, мы двинулись к дому по траве так тихо, как только могли, пригибаясь почти до земли, чтобы нас не заметили на фоне вечернего неба, если бы вдруг Ван Брегель или его сообщник выглянули в окно. Так мы перебрались через низкую ограду, отделявшую фруктовый сад от двора фермы.

Напротив дома стоял сарай, рядом с которым у будки растянулся мастиф, заснувший так глубоко, что ни один мускул его не дрогнул, когда мы прошли мимо в глубь двора.

Еще раньше было решено, что в соответствии с предложенным Холмсом планом мы окружим здание так, чтобы контролировать всю территорию, примыкавшую к дому. Теперь по взмаху руки инспектора Анвина все мы направились к тем позициям, которые каждому надлежало занять. Двое полицейских обошли вокруг здания, чтобы следить за задней дверью, а остальные неслышно как тени спрятались там, где было намечено устроить засаду. Мне предстояло спрятаться за большой бочкой с дождевой водой неподалеку от Холмса, который примостился за поленницей дров. Я вынул револьвер. Вскоре раздался сигнал к действию.

Инспектор Анвин из своего укрытия бросил во входную дверь дома камень, который с глухим стуком ударил в нее, и сразу же после этого раздался его властный голос, громко разнесшийся по всему двору:

— Ван Брегель! Вы слышите меня? Сдавайтесь. Мы — вооруженные полицейские, ваш дом окружен. Если вы и ваш сообщник выйдете во двор с поднятыми руками, вам не будет причинен вред. Даю вам слово офицера.

В ответ хлопнуло распахнувшееся на втором этаже окно, и из него высунулась голова мужчины. По отблескам света на линзах его очков я сделал вывод, что это был Ван Брегель.

— Сдаться вам? Никогда! — пронзительно крикнул он: в голосе его звучали безумие и вызов. — Сначала, мистер английский полицейский, вам придется меня схватить, но, клянусь Богом, вы сможете это сделать только после того, как я разделаюсь с вами, а заодно и с вашими людьми!

С этими словами он вынул ружье, приложил к плечу приклад, прицелился и несколько раз выстрелил в темноту.

Я видел вспышки выстрелов его ружья и слышал свист пули, пролетевшей над поленницей дров и пробившей стену сарая.

Мой указательный палец на курке револьвера заныл от напряжения. Подняв револьвер в вытянутой руке, я четко держал силуэт негодяя на мушке. Пока он стоял в освещенном окне, мне ничего не стоило его подстрелить. Меня так и подмывало нажать на курок. Но если служба в армии и научила меня чему-то, так это умению подавлять свои спонтанные порывы и подчиняться приказу старшего по званию офицера, которым в данный момент являлся инспектор Анвин. А он приказал не открывать огонь, пока не подаст знак.

Поэтому я сдержал свой порыв, сделав самое мудрое, как показало дальнейшее развитие событий, из того, что я мог предпринять в ситуации, вскоре разрешившейся без всякого нашего вмешательства.

В окне появилась еще одна широкоплечая фигура, и мы догадались, что это был сообщник Ван Брегеля, правивший фургоном и покупавший солому на ферме Амитиджа. Между мужчинами в доме вспыхнула ссора, о причине которой нам оставалось только догадываться по их яростной жестикуляции и долетавшим отдельным словам, свидетельствовавшим о том, что страсти мужчин накалились до предела.

Смуглокожий, по всей видимости, уговаривал Ван Брегеля отойти от окна, при этом одной рукой он тянул его в комнату, а другой пытался отнять ружье. До меня донеслись его возбужденные слова:

— Все это бесполезно! Надо сдаваться!

Из засады мы не могли определить, оказался раздавшийся выстрел случайностью или же был сделан умышленно. Мелькнула вспышка, раздался грохот выстрела, и широкоплечий детина с громким воплем отлетел в глубь комнаты.

Вскоре в окне снова появился Пайпер—Брегель. Готов поклясться, что он с ухмылкой бросил взгляд вниз, на нас, хотя позднее Холмс утверждал, будто мне это только померещилось, поскольку с такого расстояния было невозможно рассмотреть выражение его лица. Тем не менее не оставалось никакого сомнения в том, что он с вызовом взмахнул рукой и выбросил во двор пустую коробку из-под патронов. Затем скрылся в комнате, откуда вскоре донесся последний выстрел.

Какое-то время стояла абсолютная тишина, показавшаяся мне еще более гнетущей в сравнении с только что раздававшимися криками, шумом борьбы и грохотом выстрелов. Первым ее нарушил инспектор Анвин, который встал и попросил нас выйти из своих укрытий.

Взломав входную дверь, мы поднялись на второй этаж, где в одной из спален нашли два трупа. Тело Ван Брегеля лежало под самым окном с простреленной головой — последним выстрелом он раздробил себе череп. Очки в стальной оправе валялись рядом. Неподалеку от Брегеля распластался его сообщник с большой зияющей раной в груди.

Мне не составило особого труда констатировать, что оба они мертвы. Инспектор Анвин стоял, заложив руки за спину, и смотрел на два эти трупа. На его круглом, румяном лице застыло выражение брезгливости и разочарования.

— Ну, что ж, джентльмены, — произнес он, — должен признаться, что исход этого дела оказался совсем не таким, как я предполагал. Я очень рассчитывал на то, что нам удастся передать этих двух типов в руки правосудия. Ну да, снявши голову, по волосам не плачут.

— Вы собираетесь уведомить о случившемся местную полицию? — спросил Холмс. — Каким образом вы объясните им, что здесь произошло?

— Я расскажу заранее подготовленную историю, только концовку ее придется изменить, — ответил Анвин с присущей ему жизнерадостностью. — Я со своими людьми вот уже несколько недель гоняюсь за этими негодяями по подозрению в вооруженном нападении на почтовое отделение в Мэрилбоне. Нам удалось выследить это пристанище, где мы нашли двоих мертвыми. Как вам нравится такая версия, мистер Холмс? — спросил он, хитро подмигнув. — Возможно, они добычу между собой не поделили или еще какую-нибудь воровскую разборку устроили. Мне кажется, такое объяснение будет вполне удовлетворительным. Однако до того, как я пошлю кого-нибудь из своих людей в полицейский участок Уэллерби, мы должны будем завершить главное дело.

Он взял со стола лампу, спустился вниз, пересек двор, распахнул ворота сарая и вошел внутрь. Все мы последовали за ним.

Даже теперь, когда это событие давно кануло в прошлое, мне трудно заставить себя описать то, что там произошло.

Здание сарая с земляным полом изрядно обветшало, его крышу поддерживали деревянные стропила, опутанные паутиной, которая за долгие годы покрылась пылью и свисала отовсюду лохматыми струпьями. Еще до того, как глаза мои стали что-то различать в тусклом желтоватом свете масляной лампы, я с ужасом обнаружил, что все мое существо заполонили два ощущения.

Первым из них был запах затхлости старых бревен сарая, подгнившей соломы и невыносимая вонь тухлых объедков и экскрементов грызунов. Сочетание этих «ароматов» было настолько сильно и мерзко, что к горлу подкатил тошнотворный комок.

Вторым был шум, который показался мне еще более отвратительным, чем запах. Как только мы вошли, он резко усилился. Это были какие-то скребущие, утробно ворчащие, шебуршащиеся звуки, отвратительные по своей высокой тональности и злобной агрессивности. Все это оглушало нас так, что, кроме жутких звуков, мы не слышали даже собственных шагов. Анвин немного выкрутил фитиль, пламя лампы стало ярче и мы увидели поистине ужасающее зрелище.

Вдоль стен стояло несколько дюжин больших стальных клеток, дополнительно забранных толстой металлической сеткой. В каждой из них находилось по полудюжине крыс, размером и окраской напоминавших экземпляр, присланный Брегелем в запаянном стеклянном сосуде.

Если зрелище мертвой крысы было отвратительно, то живые твари выглядели поистине ужасающими. Встревоженные освещением гигантские крысы стали беспокойно сновать по клеткам, тычась злыми оскаленными мордами в металлическую сетку и обнажая при этом острые оранжевого оттенка зубы; их чешуйчатые хвосты зловеще шуршали по соломе, а маленькие глазки злобно поблескивали в свете лампы.

Холмс, зажав нос и рот носовым платком, обернулся к нам и сказал:

— Если бы даже у нас было с собой достаточно яда, очень сомневаюсь, что в природе существует столь сильная отрава, которая могла бы истребить этих тварей. Но уничтожить их тем не менее необходимо. Если хотя бы нескольким из них удастся вырваться на волю и начать там размножаться, одному Богу известно, к каким последствиям это может привести. Вы готовы пустить в ход оружие?

То, что происходило на протяжении последующего получаса, я позволю себе опустить. Скажу лишь о том, что когда мы открыли крышки клеток, шум, производимый крысами, был перекрыт ружейной и револьверной пальбой, а отвратительное зловоние — пороховым дымом. Мы сложили во дворе трупы этих мерзких тварей, предварительно покрыв их соломой и облив керосином, и разожгли большой костер, в котором все они сгорели. Наблюдая за языками пламени, Холмс негромко спросил меня:

— Ватсон, не могли бы вы ненадолго одолжить мне ваш револьвер?

Я протянул моему другу свое оружие, и он молча куда-то ушел. Зачем ему это понадобилось, я не мог сообразить, пока не услышал выстрел. Тогда до меня дошло, что именно побудило его обратиться ко мне с такой просьбой.

— Мастиф? — спросил я, когда он, продолжая хранить мрачное молчание, вскоре вернулся.

— Как и все обитатели этого зловещего места, он был слишком агрессивным, чтобы пытаться его приручить, — ответил мой друг.

Мы с Холмсом уехали. Той же ночью тела Ван Брегеля и его сообщника увезли из дома, после того как инспектор Анвин и его люди обыскали здание и предали огню все документы, имевшие отношение к научным экспериментам Пайда Пайпера, за исключением содержимого большого чемодана, который он никому не рискнул доверить во время своего путешествия из Лондона. Об окончательных итогах этого дела мы узнали через неделю после возвращения в Лондон во время обеда в «Карлтоне» вместе с премьер-министром и Майкрофтом.

Это был один из тех редчайших случаев, когда Майкрофт покинул свои апартаменты в Пэл-Мэл. Обычно он проводил вечера в клубе «Диоген». Но на этот раз брату знаменитого сыщика пришлось сделать исключение. Поскольку в клубе «Диоген» можно было вести беседы только в маленькой гостиной для посетителей и инициатором нашего приглашения являлся премьер-министр, Майкрофту ничего не оставалось, как без особого энтузиазма согласиться пойти с нами в «Карлтон».

Должен признаться, что роскошь ресторана произвела на меня впечатление, а вот знакомство с премьер-министром немного разочаровало. В отличие от представительного Майкрофта, который держал себя с поразительным достоинством, глава правительства показался мне невзрачным и весьма ординарным человеком: маленькие подстриженные усики и бесцветные, близорукие глаза, прятавшиеся за стеклами пенсне в золотой оправе.

Майкрофт, несомненно, был более выдающейся фигурой, и я вспомнил, как Холмс как-то говорил, что за счет своей феноменальной памяти и редкой способности запоминать и сопоставлять полученную информацию в услугах его брата время от времени нуждались все ведущие правительственные учреждения. Причем довольно часто в основе важных решений, определяющих государственную политику, лежали рекомендации, которые давал Майкрофт. Нередко случалось так, что от него зависела судьба нашей старой доброй Англии.

Неудивительно, что именно Майкрофт главенствовал в проходившей за столом беседе. Как только официант отошел от нашего стоявшего особняком столика, он произнес:

— Дорогой Шерлок, уважаемый доктор Ватсон, отдавая дань вашим несомненным заслугам в расследовании этого запутанного дела, я хочу сообщить вам, что оно успешно завершено. Зная ваши склонности и привычки, полагаю, вам интересно было бы узнать о тех фактах, которые нам стали известны о Ван Брегеле и его сообщнике. Под словом «мы» я, естественно, подразумеваю правительство, хотя обо всех обстоятельствах этой истории знают не более чем два-три его члена из Совета по внутренней безопасности.

Сначала давайте поговорим о Ван Брегеле. В ходе расследования, которое по нашей просьбе провели голландские власти на Суматре, выяснилось, что настоящее имя Пайпера—Брегеля — Вильгельм Ван Хефлин. Он работал менеджером в компании, занимающейся выращиванием и экспортом кофе, центр которой находится в Амстердаме. Родился он в Роттердаме, его мать была англичанкой, а отец — голландцем, капитаном дальнего плавания. Поскольку отец подолгу отсутствовал, воспитанием Вильгельма Ван Хефлина преимущественно занималась мать, большую часть времени проводившая в Англии. Поэтому, несмотря на свое имя, он считал себя англичанином. Я рассказываю вам об этих подробностях потому, что они имеют самое непосредственное отношение к дальнейшей деятельности Ван Хефлина.

Еще в детстве, проведенном в основном в Англии, он подружился со своим двоюродным братом по материнской линии — Джонасом Бедлоу, который позже и стал его сообщником в этом деле. Ван Хефлин был подростком, когда его отец удалился на покой, и мать с сыном вернулась в Голландию. Тем не менее он продолжал поддерживать самые тесные связи с Англией, продолжая считать себя гражданином Британской империи.

Лишь после окончания школы молодой человек узнал правду о своем подданстве. Для него это оказалось тяжелым ударом. Поскольку к тому времени его мать и отец скончались, Ван Хефлин вернулся в Англию с намерением занять какой-нибудь пост на государственной службе. Он был весьма образован и неглуп и имел все основания рассчитывать на то, что прошение будет удовлетворено. Однако, когда из документов выяснилось, что он является гражданином Голландии, а не Англии, просьба его была отклонена.

Как нам сообщили с Суматры, даже тридцать лет спустя Ван Хефлин все еще продолжал горько сетовать на то, что правительство Великобритании «отнеслось к нему предательски». Я ни минуты не сомневаюсь в том, что именно из-за того отказа он затаил обиду и решил отомстить правительству страны и ее народу. Полагаю, что по той же причине Ван Хефлин выбрал себе работу на другом конце Земли, дабы жить как можно дальше от Англии.

Как бы то ни было, дела Ван Хефлина на Суматре шли вполне успешно, и он довольно быстро превратился из простого клерка в менеджера одной из кофейных плантаций. Примерно в это же время он начал проводить эксперименты над грызунами, обитающими на Суматре. Личные бумаги, найденные в его чемодане, подтвердили тот факт, что уже тогда он ставил свои опыты и скрупулезно вел записи о численности и весе животных.

Ван Хефлин процветал на Суматре, а положение его двоюродного брата, Джонаса Бедлоу, оставшегося в Англии, тем временем ухудшалось. После смерти отца к нему по наследству перешла их семейная ферма. Дела на ней и раньше-то шли неважно, а неумелое ведение хозяйства Джонасом Бедлоу практически свело ее рентабельность к нулю. Он все сильнее нуждался в деньгах и готов был согласиться на любое предложение своего двоюродного брата Ван Хефлина, которое помогло бы поправить финансовое положение.

В том же чемодане мы нашли письма Бедлоу, вместе с документами из личного архива Ван Хефлина они свидетельствуют о том, что, оставив свой пост на Суматре, он забронировал билет до Англии в один конец и оплатил багаж, состоявший из «образцов» — так он всегда называл кошмарный результат своих экспериментов. Бедлоу встретил его у причала в крытом фургоне, предварительно подготовив ферму к приему ужасных обитателей.

Вы уже знаете о последовавших событиях: Ван Хефлин отослал на Даунинг-стрит стеклянный сосуд с мертвым «образцом», сопроводив его письмом, в котором пытался шантажировать правительство. Тем не менее вам, возможно, неизвестно о том, как именно Ван Хефлин собирался предложить британскому правительству выплатить ему полмиллиона фунтов стерлингов. В найденных документах об этом сказано достаточно подробно.

Он разработал данный вопрос с такой же дьявольской изобретательностью, как и весь свой жуткий замысел. Деньги должны были поступить на счет неизвестного швейцарского банка, имевшего лишь кодовый номер. Прочитав в колонке объявлений в «Таймс», что деньги переведены, Ван Хефлин выполнял бы свою часть сделки — убивал крыс и доставлял их мертвые тела на Даунинг-стрит. Можешь себе представить, дорогой Шерлок, какой это вызвало бы переполох? Помнится, ты говорил, что там было не меньше сотни этих кошмарных тварей.

Избавившись от гигантских омерзительных крыс, Бедлоу с Ван Хефлином должны были продать ферму и по фальшивым документам уехать в Швейцарию, чтобы там в полной мере насладиться плодами своего злодеяния. Я нисколько не сомневаюсь в том, что они планировали время от времени наезжать в Лондон, останавливаться в самых дорогих гостиницах, ходить в роскошные рестораны и тихонько злорадствовать над тем, сколь ловко им удалось надуть британское правительство.

Должен признаться, что даже думать о том, как могло бы закончиться это дело, мне не доставляет никакого удовольствия.

Я прекрасно понимаю, мой дорогой брат, что предлагать тебе какой-нибудь официальной знак признательности со стороны правительства просто бессмысленно. Ты наверняка отвергнешь такого рода награду. Тем не менее, поскольку инспектор Анвин и его люди получили за эту операцию повышение по службе, нам представляется, что было бы в высшей степени несправедливо обойти вниманием ту выдающуюся роль, которую вы с доктором Ватсоном сыграли в разоблачении этих двух отпетых негодяев. Прошу вас, сэр, давайте проведем ту скромную церемонию, которую мы подготовили по случаю нашего небольшого торжества, — закончил Майкрофт, обратившись к премьер-министру.

Премьер-министр, слушавший его рассказ в молчании, лишь изредка вежливо улыбаясь и кивая в знак согласия, поднялся со своего кресла.

— Джентльмены, — произнес он тем выразительным голосом, который снискал ему в парламенте титул спикера палаты общин, — мне доставляет огромное удовольствие сердечно поблагодарить вас от своего имени, а также от лица правительства ее величества и всего британского народа и вручить вам эти скромные знаки признательности, которые некая дама, пожелавшая остаться неизвестной, сочла соответствующими вашим заслугам. Она проявила самый непосредственный интерес к их выбору и приняла участие в их приобретении.

С этими словами премьер-министр тепло пожал нам с Холмсом руки и вручил два футляра со «скромными знаками признательности», в которых оказались восхитительные золотые часы на цепочках с платиновыми брелоками в виде фигурок волынщика, то есть пайд пайпера: их можно было использовать в качестве личных печаток.

Я беру с собой свои часы, когда меня приглашают на официальные приемы, где такого рода драгоценные украшения не выглядят нескромными. И если кто-нибудь там спрашивает меня о значении странной печатки, я всегда многозначительно даю одно и то же разъяснение:

— Она была мне вручена от имени самой очаровательной и прекрасной дамы, имя которой, к сожалению, я назвать не вправе.


Приложение

Соображения относительно хронологии событий, основанные на опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе


Тем, кто серьезно интересовался поздними расследованиями Шерлока Холмса, наверняка приходилось сталкиваться с проблемой датировки некоторых событий и расследованных дел, возникающей в связи с опубликованными доктором Джоном Г. Ватсоном отчетами.

Прежде всего это относится к точной дате женитьбы доктора Ватсона на мисс Мэри Морстен и тем событиям, которые имели место вскоре после свадьбы. В частности, я имею в виду расследование дела «Пять апельсиновых зернышек» и других, которые, по словам доктора Ватсона, имели место в том же 1887 году, а именно: «Об обществе любителей-нищих», камберуэллском отравлении и о тайне Парадольской комнаты, а также о затонувшем английском корабле «Софи Андерсон» и удивительных приключениях Грайса Петерсонса на острове Юффа[66 - Рассказы об этих расследованиях до настоящего времени опубликовали на были. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.].

Как с очевидностью явствует из утверждения доктора Ватсона в «Пяти апельсиновых зернышках», события этого рассказа происходили в «конце сентября» 1887 года, когда он уже был женат, о чем неопровержимо свидетельствует следующая его фраза: «Моя жена гостила у тетки[67 - В некоторых изданиях вместо слова «тетки» написано «матери». Тем не менее, поскольку в «Знаке четырех» мисс Мари Морстен утверждает, что мать ее умерла, можно сделать вывод о том, что либо описка была допущена доктором Джоном Г. Ватсоном, либо эта типографская опечатка на была исправлена в гранках корректором. Возможно, эту ошибку допустил сам доктор Джон Г. Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.], и я на несколько дней устроился в нашей старой квартире на Бейкер-стрит».

Тем не менее во время первой встречи доктора Ватсона с мисс Морстен — о которой идет речь в рассказе «Знак четырех» — она, рассказывая Шерлоку Холмсу о судьбе своего отца, капитана Морстена, упомянула о том, что он исчез из гостиницы «Лэнем» в Лондоне «3 декабря 1878 года, почти десять лет назад».

Далее она добавляет, что «шесть лет назад, именно 4 мая 1882 года», в «Таймс» было напечатано анонимное объявление с просьбой сообщить мисс Морстен свой адрес. После того как она его опубликовала, по почте была прислана первая из шести драгоценных жемчужин, которые мисс Морстен получала на протяжении последующих лет. Далее доктор Ватсон утверждает, что вечером того же дня, когда мисс Морстен консультировалась с Шерлоком Холмсом — «сентябрьским вечером», — друзья проводили ее к театру «Лицеум», где мисс Морстен должна была встретиться с неизвестным ей автором письма.

Не нужно быть гением в области математики, чтобы сделать вывод о том, что события, о которых повествуется в «Знаке четырех», должны были происходить в сентябре 1888-го или — самое раннее — в сентябре 1887 года. Мисс Морстен не стала бы говорить о событиях, предшествующих этим датам, что они случились «около десяти лет назад» или «около шести лет тому назад», если бы они произошли более чем за двенадцать месяцев до той даты, которую она назвала Шерлоку Холмсу.

Тем не менее, поскольку доктор Ватсон, как уже было отмечено, с полной определенностью утверждает, что дело, известное под названием «Пять апельсиновых зернышек», происходило в «последние дни сентября» 1887 года, когда он уже был женат, даже самый придирчивый читатель без труда обнаружит ошибку в дате не только женитьбы доктора Ватсона, но и тех дел, о которых он упоминает в этом рассказе.

Определенные сложности возникают и при внимательном чтении истории, известной как «Приключение клерка», которая произошла «три месяца» спустя после того, как друг Шерлока Холмса купил практику в Паддингтоне у старого доктора Фаркера, о чем сам доктор Ватсон пишет, что это случилось «вскоре после женитьбы». Более того, как замечает знаменитый детектив, в ходе расследования, проводившегося в июне того года, «стояла такая мокрая погода», что доктор Ватсон простудился.

Учитывая эти обстоятельства, можно сделать вывод, что описанные в «Приключениях клерка» события также должны были иметь место в 1887 году, поскольку они очень близко соотносятся по времени со свадьбой доктора Ватсона и покупкой им врачебной практики в Паддингтоне.

Если отсчитать примерно три месяца назад от июня того года, можно предположить, что свадьба состоялась в апреле или в крайнем случае в мае 1887 года. Тем не менее нам это представляется совершенно невозможным.

Даже в том случае, если бы их роман был весьма быстротечным, все равно получается, что доктор Ватсон не только встретил мисс Морстен в сентябре 1887 года и приобрел практику в Паддингтоне, но и женился на ней за целых четыре или пять месяцев до того, как они познакомились!

Как же могло возникнуть такое противоречие?

Цитируя собственные слова Шерлока Холмса, приведенные в рассказе «Союз рыжих», можно сказать, что «это задача как раз на три трубки».

Изучив методы великого сыщика, я применил к решению этой проблемы те же самые принципы, которыми, несомненно, воспользовался бы и он сам, и пришел к следующему выводу: дата рассказа «Пять апельсиновых зернышек» неверна. Эта история, как и другие, на которые ссылается в ней доктор Ватсон, равно как и «Приключения клерка», должны были происходить в 1889 году.

Допустить ошибку здесь было достаточно просто.

Известно, что у практикующих врачей отвратительный почерк. Поскольку доктор Ватсон нередко писал свои отчеты о приключениях, в которых он принимал участие, много времени спустя после того, как они происходили, и пользовался при этом своими рукописными заметками, то он, наверное, допустил вполне простительную ошибку, перепутав цифру «9» с цифрой «7». Ведь доктор Ватсон был исключительно занятым человеком, поскольку одновременно вел обширную медицинскую практику и помогал Шерлоку Холмсу в многочисленных расследованиях.

Могло случиться и так, что эта опечатка была допущена секретарем, который перепечатывал рукописный текст, либо типографским наборщиком. А доктор Ватсон при чтении гранок не заметил ошибки, если, конечно, он читал их лично, а не поручал проверку издательскому корректору.

Такой пересмотр хронологии событий позволяет датировать первую встречу доктора Ватсона с мисс Морстен при расследовании дела, известного под названием «Знак четырех», сентябрем 1888 года, а последующую женитьбу и приобретение паддингтонской практики весной 1889 года, когда происходили истории, описанные в «Пяти апельсиновых зернышках», а также в «Приключениях клерка». Такая датировка, на мой взгляд, больше соответствует истине, чем та, что содержится в записях доктора Ватсона и, по всей вероятности, является неточной.

Моя версия совпадает и с утверждением доктора Ватсона о том, что свадьба состоялась весной, и уже в июле, как он пишет: «вскоре после моей женитьбы», они вместе с Шерлоком Холмсом принимали участие в трех памятных расследованиях, два из которых позже были напечатаны под названиями «Морской договор» и «Второе пятно». Третье — «Усталый капитан» —до сих пор не опубликовано.

Если предложенная мной хронологическая схема событий верна, все эти три дела должны были происходить в июле 1889 года.

Такое же объяснение — неразборчивость почерка доктора Ватсона — может быть применено и при датировке более позднего расследования, описанного в повести «Происшествие в Вистерия-Лодж», события которого доктор Ватсон относит к 1892 году.

Очевидно, в данном случае тоже была допущена ошибка. Почитатели опубликованных произведений о Шерлоке Холмсе прекрасно осведомлены о том, что после симуляции собственной смерти от руки своего самого опасного врага — Мориарти, — в мае 1891 года у водопада Райхенбах великий сыщик покинул страну и отсутствовал три года, вернувшись в Англию) лишь весной 1894 года, Поэтому нет никакого сомнения в том, что заниматься расследованием указанного выше дела в 1892 году он никак не мог.

Я полагаю, что опять-таки из-за небрежного почерка доктором Ватсоном и здесь была допущена ошибка, и дело это происходило в 1897 году. Просто последняя цифра «7» была ошибочно принята за «2». Поэтому можно с уверенностью утверждать, что расследования «Происшествия в Вистерия-Лодж», а также дел, отчеты о которых были опубликованы под названиями «Убийство в Эбби-Грэйндж» и «Дьяволова нога», имели место соответственно зимой и весной 1897 года.

Такое изменение в хронологии подтверждается и высказыванием доктора Ватсона в «Дьяволовой ноге» о том, что «от тяжелой, напряженной работы, тем более что сам он совершенно не щадил себя», здоровье Шерлока Холмса несколько пошатнулось, и доктор Мур Эгер с Харли-стрит посоветовал ему «временно оставить всякую работу и как следует отдохнуть».

Если, как я полагаю, расследование «Происшествия в Вистерия-Лодж» происходило в марте 1897-го, а не 1892 года, значит, Шерлок Холмс действительно именно тогда разрешил эту особенно сложную загадку, о которой доктор Ватсон отзывался как о «совершенно невероятном деле», а Шерлок Холмс называл эту историю «сплошным хаосом».

Промозглая и очень холодная погода в марте 1897 года еще сильнее подорвала здоровье Шерлока Холмса. Доктор Ватсон писал о том, что они пешком прошли две мили по «холодным, наводящим уныние местам» в «холодный, сумрачный мартовский вечер», когда «дул пронизывающий ветер и мелкий дождь хлестал в лицо».

Неудивительно, что вскоре после этого Шерлок Холмс был вынужден обратиться за советом к доктору Эгеру и по его рекомендации поселиться в маленьком домике близ бухты Полду в Корнуэлле, чтобы поправить здоровье. Тем не менее вряд ли ему удалось хорошо отдохнуть, поскольку именно там Шерлок Холмс и доктор Ватсон были вовлечены в историю, впоследствии получившую название «Дьяволова нога».

Несмотря на это, я совершенно убежден в правильности моей теории относительно уточнения дат вышеупомянутых опубликованных произведений, и в силу присущей мне скромности я не хотел бы навязывать свою версию другим специалистам, занимающимся изучением деятельности великого сыщика. Поэтому я готов — с интересом и с уважением — обсудить любые альтернативные предположения, которые могут идти вразрез с моей гипотезой.

Джон Ф. Ватсон,

доктор философии

Колледж Всех Святых

Оксфорд

24 июня 1930 г.


notes


Примечания


1


Первый сборник приключений, связанных предположительно с мистером Шерлоком Холмсом и доктором Джоном Г. Ватсоном, был впервые опубликован в издательстве Констебля в сентябре 1990 г. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


2


Доктор Джон Г. Ватсон упоминает эту дипкурьерскую шкатулку в первом предложении рассказа «Загадка моста Тор». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


3


См. предисловие Обри Б. Ватсона в начале тома. — Прим. ред.


4


Мистер Шерлок Холмс навещал доктора Джона Г. Ватсона в его врачебном кабинете перед началом расследований, опубликованных под названиями «Приключения клерка» и «Горбун». Он также заходил туда вечером 24 апреля 1891 г. перед их совместной поездкой в Швейцарию. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


5


Отсылаю читателей к Приложению, посвященному датировке событий в опубликованных ранее произведениях о Шерлоке Холмсе; особое внимание уделяется именно году женитьбы доктора Джона Г. Ватсона. — Прим. Обри Б. Ватсона.


6


По всей вероятности, доктора Ватсона выручало двое медиков. В деле «Горбун» один из них назван Джексоном, а в «Тайне Боскомской долины» миссис Ватсон говорит, что ее мужу поможет доктор Анструтер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


7


Буквально можно перевести как «Внимание судьбы» или более свободно «Обласканные судьбой». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


8


Доктор Джон Г. Ватсон, без сомнения, имеет в виду Айрин Адлер, которая, по оценке Шерлока Холмса, была «настоящей женщиной». См. рассказ «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


9


В опубликованных произведениях о Шерлоке Холмсе есть много упоминаний о собаках, в частности два случая, когда эти животные помогли ему в своих расследованиях. См. «Знак четырех» и «Пропавший регбист». В рассказе «Горбун» Холмс говорит о том, что собирается написать монографию о роли собак в детективной работе и о том, как они повторяют характеры своих хозяев и отражают их настроения. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


10


В рассказе «Человек с белым лицом» Годфри Эмсуорта содержат в отдельном домике, поскольку его отец боится, что сын болен проказой. Однако мистер Шерлок Холмс вызывает знаменитого дерматолога, который диагностирует псевдопроказу, или незаразный ихтиоз. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


11


Как Шерлок Холмс замечает в «Человеке с белым лицом», законом не запрещается держать сумасшедшего в частном доме, если ему оказывается профессиональная медицинская помощь и власти поставлены об этом в известность. Но последнее требование не было выполнено и лорд Хиндсдейл нарушил закон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


12


В рассказе «Пять апельсиновых зернышек» доктор Джон Г. Ватсон упоминает о «Тайне Парадольской комнаты» в числе других дел 1887 года, о которых он оставил записи. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


13


Хотя эти записки не датированы, слово «нашей» в данном контексте предполагает, что доктор Ватсон постоянно жил в то время на Бейкер-стрит в доме 221-Б, а не пришел в гости. Следовательно, дело это можно отнести либо к периоду до его женитьбы в конце 80-х годов или же ко времени после смерти миссис Ватсон в середине 90-х годов, когда он снова переселился на Бейкер-стрит. Принимая во внимание и другие обстоятельства, я склоняюсь к более раннему периоду. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


14


Итальянский ресторан на Глочестер-роуд в Кенсингтоне, куда Холмс приглашал доктора Ватсона на чашечку кофе и рюмку кюрасо, попросив его принести инструменты для взлома дверей и револьвер. См. рассказ «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


15


Я не смог найти мюзик-холл «Кембридж» и могу предположить, что так был назван «Оксфорд», располагавшийся на Оксфорд-стрит, где выступали многие знаменитости. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


16


Мистер Шерлок Холмс и доктор Джон Г. Ватсон также поехали в ресторан «Марчини» после успешного завершения дела, известного под названием «Собака Баскервилей», чтобы отобедать, прежде чем отправиться слушать знаменитых братьев де Рецкес, певших в «Гугенотах». На это представление Шерлок Холмс зарезервировал ложу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


17


Наиболее известна его опера «Жоселин» (1881), ария «Колыбельная» пользовалась особой популярностью. Оперные арии часто исполняли в мюзик-холлах после того, как Чарльз Мортон накануне премьеры «Фауста» Гуно организовал прослушивание некоторых арий из этой оперы в своем мюзик-холле в Кентербери. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


18


Дословно цитата может быть переведена так: «Наша жизнь так коротка что строить планы на отдаленное будущее не имеет смысла». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


19


Мюзик-холл «Эмпайр» находился на Лестер-сквер и был любимым местом прогулок дам, пользующихся дурной славой. После протестов некой миссис Ормистон Чант администрация построила заграждение между галереей и зрителями, которое было снесено выступавшими против ханжества «скромниц», в числе которых был и Уинстон Черчилль. «Эмпайр» закрыли в 1927 г. после последнего представления «Будьте добры, леди» с Фредом Астером и его сестрой Адель в главных ролях. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


20


Это дело, отчет о котором опубликован в 1887 г. под названием «Этюд и багровых тонах», было первым расследованием, в котором доктор Джон Г. Ватсон помогал мистеру Шерлоку Холмсу. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


21


Шерлок Холмс говорил об этом и в рассказе «Берилловая диадема»: «Мой старый принцип расследования состоит в том, чтобы исключить все явно невозможные предположения. Тогда то, что остается, и является истиной, какой бы неправдоподобной она ни казалась». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


22


Доктор Джон Г. Ватсон сохранил свое обещание и не отдал в печать отчет об этом деле, хотя бегло и упомянул о нем в рассказе «Вампир в Суссексе». Имени мадемуазель Россиньоль он там не называет, а лишь говорит о Вигоре, сведения о нем в числе других хранились в справочной картотеке Шерлока Холмса под литерой «В». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


23


Доктор Джон Г. Ватсон опубликовал отчет об этом деле под названием «Черный Питер». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


24


Эти два приключения, отчеты о которых приписывались доктору Джону Г. Ватсону, были опубликованы в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе» под названиями «Дело знаменитого канареечника» и «Странствующий медвежатник». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


25


Шерлок Холмс уже выдавал себя за мастера П. Смита — торговца антиквариатом — в рассказе «Возвышенный клиент». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


26


Помимо гипотезы, выдвинутой моим покойным дядей, доктором Джоном Ф. Ватсоном (см. Приложение), неспособность доктора Джона Г. Ватсона запоминать даты также объясняет имеющие место хронологические неточности при описании отдельных событий и расследовании некоторых дел. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


27


Это аппарат для приготовления содовой воды в домашних условиях, обычно он состоял из соединенных трубочкой двух стеклянных сфер, в одну из которых наливали воду, а в другую помещали вещества, необходимые для приготовления содовой. См. рассказы «Камень Мазарини» и «Скандал в Богемии». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


28


Arty (англ.) переводится как «с претензией на искусство. — Прим. перев.


29


Как стоматолог-протезист, я считаю это предвидение мистера Шерлока Холмса замечательным. В настоящее время судебная одонтология является важной составной частью судебной медицины, она применяется для идентификации трупов, а также для предоставления улик на процессах против преступников. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


30


Мистер Шерлок Холмс имел достойную сожаления привычку делать себе уколы семипроцентным раствором кокаина, а в отдельных случаях даже использовал морфий. Несмотря на все попытки доктора Джона Г. Ватсона убедить его отказаться от этой привычки, он злоупотреблял ею время от времени еще в 1897 году. Я сделал такой вывод на основании завуалированного намека доктора Ватсона на то, что ухудшение здоровья мистера Шерлока Холмса возможно, усугублялось его собственными неразумными действиями». См рассказ «Дьяволова нога». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


31


Морфий получают из сока, находящегося в несозревшей коробочке опийного мака (Papaver somniferum). Впервые морфий был выделен из опиума в 1806 г. немецким химиком Ф. В. Ф. Зертурмером. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


32


Нарколепсия — нервная болезнь, симптомы которой представляют собой внезапные непродолжительные приступы сна. Первое упоминание о ней было сделано 28 января 1888 года. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


33


В рассказе «Знак четырех» Шерлок Холмс замечает, что наряду с другими деталями «по ногтям человека» и «мозолям указательного и большого пальцев» можно «без труда определить профессию человека». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


34


Осмос — односторонняя диффузия растворителя через полупроницаемую мембрану. — Прим. ред.


35


Доктор Джон Г. Ватсон упоминает о раннем расследовании, отчет о котором под названием «Возвышенный клиент» бил опубликован в «Тайных записках о Шерлоке Холмсе». — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


36


Мэри Ллойд была популярной эстрадной певицей, впервые вышедшей на сцену в 1886 г. В пятнадцатилетнем возрасте под именем Беллы Делмар. Вскоре она взяла псевдоним, под которым и получила широкую известность. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


37


Мистер Шерлок Холмс, видимо, говорит о деле, которым он занимался в апреле 1895 года. См. рассказ «Одинокая велосипедистка». — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона. Эта дата также подтверждает то, что впервые мистер Шерлок Холмс встретился с доктором Муром Эгером в 1895 году. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


38


В данном случае читателю может быть интересно сравнения с изобретениям Говарда Р. Хьюза (1860—1924), сделавшего свое состояние на разработке и производстве нового типа сверла для буров, применяемых в нефтедобывающей промышленности. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


39


Если соображения моего покойного дядюшки относительно точной даты бракосочетания доктора Джона Г. Ватсона соответствуют действительности, то описываемые здесь события происходили зимой 1887—1888 гг. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


40


Мистер Шерлок Холмс рассказывал доктору Джону Г. Ватсону только о двух делах из тех, что ему доводилось расследовать до их встречи, в частности о первом проведенном им расследовании. См. рассказ «Глория Скотт», а также «Обряд дома Месгрейвов». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


41


Имеется в виду Виктор Тревор, благодаря которому к мистеру Шерлоку Холмсу обратились с просьбой помочь в расследовании дела, описанного а рассказе «Глория Скотт». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


42


Кроме фехтования мистер Шерлок Холмс также прекрасно владел барицу — одним из японских боевых искусств, а также боксом и мастерски дрался на палках. См. рассказы «Пустой дом», «Глория Скотт» и «Этюд в багровых томах». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


43


Опасения графа подтвердились. К числу наиболее серьезных происшествий, к которым были причастны эмигранты, можно отнести убийство в Хаундсдиче троих полицейских в декабре 1910 года. Затем последовала осада дома на Сидней-стрит, для снятия которой были привлечены шотландские гвардейцы. Ей уделил внимание даже мистер Уинстон Черчилль, занимавший в то время пост министра внутренних дел. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


44


Шерлок Холмс имел некоторые связи с Францией, так как его бабушка была сестрой французского художника Верне. Поскольку во время расследования дела, известного как «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс», Холмс предстает в облике французского рабочего, можно сделать вывод о том, что он говорил по-французски. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


45


Это движение составляло часть нигилистского движения «Новый народ», особенно популярное среди студенчества. «Новые женщины» носили короткие волосы, а «Новые мужчины», наоборот, ходили длинноволосыми. Но все носили очки с синими стеклами, сапоги и отличались развязностью манер. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


46


В рассказе «Знак четырех» мистер Шерлок Холмс замечает, что наука ловить преступников может быть постигнута лишь в ходе «долгого и терпеливого обучения». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


47


Шерлок Холмс упоминает об этом деле в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». — Прим доктора Джона Ф. Ватсона.


48


Читатели снова могут воспользоваться исследованием моего покойного дяди доктора Джона Ф. Ватсона. См. Приложение. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


49


Скорее всего, этой родственницей была ее тетушка, которую миссис Ватсон навещала по крайней мере один раз. См. рассказ «Пять апельсиновых зернышек», хотя в некоторых изданиях эту родственницу ошибочно называют матерью миссис Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


50


До выхода замуж за доктора Джона Г. Ватсона мисс Мэри Морстен служила гувернанткой у миссис Сесилии Форрестер в Камберуэлле. Именно в доме миссис Форрестер доктор Джон Г. Ватсон сделал мисс Морстен предложение. См. рассказ «Знак четырех». Камберуэлл упоминается и в некоторых других долах, которые расследовали Шерлок Холмс и доктор Ватсон. См. рассказы «Установление личности» и «Исчезновение леди Фрэнсис Карфакс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


51


Laurel Lodge (англ.) — «Лавровый дом». — Прим. перев.


52


Этот анализ, применяемый для выявления мышьяка, был разработан Гуго Райншем, немецким химиком, в 1842 году. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


53


Шерлок Холмс проявил чрезмерную скромность, поскольку доктор Джон Г. Ватсон отмечает в рассказе «Этюд а багровых тонах», что его друг прекрасно разбирался в свойствах сонной одури, опиума и ядов а целом. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


54


В микстуре Фаулера подержится однопроцентный раствор мышьяка. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


55


Хотелось бы обратить внимание читателя на дело Мэйбрика, имевшее место два года спустя после отравления в Камберуэлле. Джеймс Мэйбрик, регулярно принимавший небольшие дозы мышьяка как тонизирующее средство, умер от отравления этим ядом. В убийстве обвинили его жену Флоранс, у которой был найден мышьяк. Однако она заявила, что добавляла его перед сном в косметику для уходя за кожей, но она была признана виновной и приговорена к смертной казни. Приговор этот был заменен на пожизненное заключение. Мистер Шерлок Холмс мог иметь в виду и более раннее дело Мадлен Смит, которая в 1857 г. предстала перед судом Эдинбурга по обвинению а отравлении мышьяком своего любовника л'Анжелье. Она тоже утверждала, что купила мышьяк в качестве косметического средства и была оправдана за недостаточностью улик. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


56


Часы отца и сына Бреге славились красотой отделки и оригинальностью конструкции. Все они имели заводной ключ со специальным «пьяным» зубчатым устройством, позволявшим вращать его только в одном направлении. Он был разработан для того, чтобы исключить повреждение пружинного барабана при повороте назад. Свое название, возможно, получил потому, что испортить механизм при заводе не мог даже их подвыпивший владелец. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


57


Доктор Джон Г. Ватсон включил это дело в список других расследований, проведенных в 1887 г., не назвав при этом ни одного имени. Он сослался лишь на то обстоятельство, что проверка завода часов скончавшегося человека позволила мистеру Шерлоку Холмсу доказать, что в последний раз их заводили около двух часов назад, когда их покойный владелец собрался отойти ко сну. — Прим. диктора Джона Ф. Ватсона.


58


Доктор Джон Г. Ватсон невольно почти дословно воспроизводит текст, в свое время опубликованный в истории под названием «Вампир в Суссексе». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


59


О том, почему доктор Джон Г. Ватсон был плохо осведомлен о начальном этапе этого расследования, можно узнать из рассказа «Вампир в Суссексе», а котором Шерлок Холмс рассказал ему историю своих отношений с фирмой «Моррисон, Моррисон и Доддс» и кораблем «Матильда Бригс». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


60


Старший брат мистера Шерлока Холмса официально занимался аудиторской проверкой для некоторых правительственных учреждений; выступал в качестве неофициального правительственного советника. Однажды Шерлок Холмс отозвался о нем как о «самом необходимом для страны человеке», поскольку его наблюдательность и способность к построению логических умозаключений превосходили аналогичные способности великого сыщика. См. рассказы «Случай с переводчиком» и «Чертежи Брюса Партингтона». — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


61


Pied Piper (англ.) можно перевести как «волынщик (или дудочник) в пестрых одеждах». Намек на персонаж произведений английского поэта Роберта Браунинга (1813—1888). — Прим. перев.


62


В рассказе «Шерлок Холмс при смерти» великий сыщик говорил о том, что умирает от «болезни кули», занесенной с Суматры, — инфекции, которой он заразился, открыв шкатулку на слоновой кости. — Прим. Доктора Джона Ф. Ватсона. Знаменитый сыщик расследовал также дало о «Нидерландско-Суматрийской компании». См. рассказ «Махинации барона Мопертюи» в этом томе. — Прим. ред.


63


Шерлок Холмс проявил необычайную проницательность, признав важность экспериментов, проводимых основоположником генетики Менделем (1823—1884). Многие ученые того времени отнеслись к результатам его работ без должного внимания. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


64


Раньше Суматра входила в состав Британской империи. В 1834 г. она была передана голландцам в обмен на Малакку. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


65


Это замечание Шерлока Холмса полностью подтверждает изложенную в Приложении теорию моего покойного дяди, доктора Джона Ф. Ватсона, о том, что почерк диктора Джона Г. Ватсона мог легко стать источником путаницы в датах, на которые он ссылается а некоторых из опубликованных им материалов. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


66


Рассказы об этих расследованиях до настоящего времени опубликовали на были. — Прим. доктора Обри Б. Ватсона.


67


В некоторых изданиях вместо слова «тетки» написано «матери». Тем не менее, поскольку в «Знаке четырех» мисс Мари Морстен утверждает, что мать ее умерла, можно сделать вывод о том, что либо описка была допущена доктором Джоном Г. Ватсоном, либо эта типографская опечатка на была исправлена в гранках корректором. Возможно, эту ошибку допустил сам доктор Джон Г. Ватсон. — Прим. доктора Джона Ф. Ватсона.


src_book


The Secret Chronicles of Sherlock Holmes, by June Thomson


Foreword by Aubrey B. Watson LDS, FDS, D Orth

The Case of the Paradol Chamber

The Case of the Hammersmith Wonder

The Case of the Maplestead Magpie

The Case of the Harley Street Specialist

The Case of the Old Russian Woman

The Case of the Camberwell Poisoning

The Case of the Sumatran Rat

Appendix: An hypothesis regarding the internal evidence as it relates to the chronology within the published Holmes canon