Сломя голову
Джули Дэм








Неделя Высокой моды в Париже…

Парад богатых и знаменитых потребительниц последних новинок от-кутюр.

Голливудские и европейские кинодивы и поп-звезды, супруги миллионеров и хищные юные охотницы правят бал на самой роскошной ярмарке тщеславия мира!

Ну и чего ждать в этом мире блеска и роскоши молодой американской журналистке Алекс Симонс, делающей первые робкие шаги в гламурной тусовке?

Сплошных неприятностей?

Всеобщего презрения?

Прекрасного принца, выбравшего ее — золушку — из тысячи молодых принцесс?

Или — всего сразу и кое-чего еще?






Джули Дэм

Сломя голову





1


Боже! Где же эти туфли? Господи, нет, только не это! Куда запропастились туфли от Маноло?

В Париже неделя высокой моды. Сегодня вторник — значит, показу «Шанель». А если «Шанель», то нужны мои новые черные туфли от Маноло — потрясающие туфли без задника, на каблуках-рюмочках двух с половиной дюймов, которые я должна надеть с угольно-серой расклешенной твидовой юбкой, приобретенной на распродаже моделей, «Шанель» в прошлом сезоне, роскошным черным «вареным» шерстяным жакетом от Коко и изящными бусами крупной огранки, которые когда-то стянула из маминого шкафчика. Правильнее было бы говорить о моих ежедневных гардеробных мучениях на прошлой неделе как о работе в электронной таблице «Эксель», такой же упорядоченной, расписанной по графику: юбка от Шанель, верный черный жакет. Черный лифчик «Ла Перла» с легким наполнителем. Подходящий ремень. Таитянское жемчужное ожерелье. Кольцо «Мабе». Черная сумка «момбаса» дома моды YSL. (Аналогичная коричневая предназначалась для четверга.) Туфли от Маноло. Еще во вторник утром они попались мне на глаза в куче содержимого трех чемоданов, разбросанного сейчас вокруг.

Что за напасть! Куда же они подевались? Это полностью перечеркивало все мое недельное расписание. Я, конечно, могла бы «перепрыгнуть» через форму одежды, предназначенную для среды, но тогда получится, что, одетая в модель от Ив Сен-Лорана, буду беседовать с самим мсье Лораном, а этого как раз не стоило делать, так же как присутствовать в одежде от Тома Форда на показе моделей «Шанель». Не забыта история между Сен-Лораном и Карлом Лагерфельдом. Я не идиотка. Я хорошо знала, что делать: забыть об экипировке для четверга. Бог и Анна Винтур знали лучше, что надевать Стелле Маккартни на шоу «кайзера моды» Карла. Нет, это должна быть «Шанель» — или полное фиаско. А без этих туфель от Маноло я была крайне, совершенно и абсолютно выбита из колеи.

Не стоило беспокоиться ни из-за пропущенной встречи в шоу-руме Джона Гальяно, ни по поводу потери своего шофера во время гонки редакторов гламурных журналов, толпами мчавшихся в своих черных городских машинах от «Селин» к «Луи Вюиттону». Не страшно даже случайно забыть под сиденьем свою сумочку «гуди», что я и сделала на последнем показе коллекции дома Фенди в Милане. Или, не дай Бог, сидеть в третьем ряду в «Прада». Это все проблемы решаемые. Но забыть туфли (я ужаснулась — они могли быть украдены каким-нибудь грузчиком — ценителем туфель из «Евростар»!) и внести путаницу в свой идеально составленный недельный гардероб я просто не могла.

Показ мод в доме Шанель был назначен на одиннадцать часов, однако со всеми этими воздушными поцелуями и праздной болтовней с теми, кто следовал по пятам и с кем уже расцеловались, он точно не начался бы раньше полудня. Удивительно, как мне прежде не приходилось обращать внимания на часы, висящие на самом заметном месте в проходе демонстрационного зала? Если бы я нашла в себе силы и достаточно решительности, то, вероятно, смогла бы в ближайшие пятнадцать минут или что-то около того добраться до «Ле Бон Марше» в нескольких кварталах отсюда, на скорую руку подобрать новую пару остроносых черных туфель с ремешком на пятке и успеть к началу показа моделей в доме моды Коко Шанель на рю Камбон. После минуты и сорока двух секунд колебаний — мой личный рекорд наименьшего времени на принятие решения — я отправилась в путь на цыпочках, осторожно лавируя на «минном поле», в которое превратился пол моего гостиничного номера, стараясь не наступать на тысячедолларовые ценности от Прада, Марни, Диора и Маккуина, разбросанные тут и там.

А куда же я положила туфли для среды? Я отложила их на завтра и в подавленном состоянии от сознания того, что трехдюймовые каблуки слишком высоки для моей теперешней экипировки, бросила последний взгляд в огромное зеркало, занимавшее всю стену в абсурдно большой ванной комнате. На меня смотрела вполне оперившаяся модница с головы до пяток. Неплохо для девчонки из Техаса с копной волос и синими тенями на веках, какой я была в совсем недавнем прошлом. Я усмехнулась, отложила аккуратную «вторничную» сумочку и вышла из номера.

Еще раз оценила свой внешний вид, взглянув в украшенное завитками зеркало в вестибюле, оставшееся от прежней роскоши отеля «Сен-Клер». С момента первого приезда в Париж сразу после окончания колледжа, когда на свое жалованье заместителя редактора я могла себе позволить только убогий угол в Латинском квартале с кроватью и завтраком (что причисляло меня к богеме, как я тогда считала), я любила останавливаться на левом берегу. Это было не всегда удобно с точки зрения показов, но с другой стороны — большинство авангардных дизайнеров считали важным, чтобы место проведения показа мод не было особенно удобным ни для кого. Предоставьте гранд-отели на правом берегу туристам! Я выбрала маленькую, мощенную булыжником улицу, на которой прятались скрытые от глаз массового покупателя жемчужины бутиков. Кстати, бутик великой «Прады» оказался сразу за углом.

Войдя в двери «Ле Бон Марше», я наконец, смогла вздохнуть с облегчением. Вид прелестных маленьких безделушек, призывающий купить их, — маленькие сумочки цвета искрящейся губной помады от Джудит Лейбер бок о бок с изящными бусинами сережек из черного янтаря, которые определенно подходили к моему четверговому ансамблю — являлись воплощением моды, здесь я чувствовала себя как рыба в воде. Наверняка Мари-Клод, моя любимая продавщица (в основном по причине того, что снисходительно относилась к моему скромному французскому), сможет найти что-нибудь подходящее вместо моих исчезнувших туфель. И, конечно же, убеждала я себя, редактор простит мне расходы.

С видом знатока я совершила обходной маневр вокруг сумок и чемоданов от Луи Вюиттона — багаж японских туристов выгрузили из автобуса на пол первого этажа, — перехитрила норовящих обрызгать покупателей продавцов духов и демонстрирующих свое искусство мастеров макияжа и помчалась вверх по лестнице к самому любимому отделу магазина — самому любимому в любом магазине. Без преувеличения. Как-то раз, несколько лет назад, я умудрилась поспорить, что совершу поездку во Вьетнам и напишу статью о тканях и текстильных изделиях, изготавливаемых племенем, живущим на северных холмах, которые вдохновили Донну Каран на создание недавней коллекции и которые я так удачно приобрела у каких-то уличных сапожников в пятой по счету деревне. (Дэниел Дэй-Льюис[1 - Дэниел Дэй-Льюис — популярный американский киноактер, стал известен после исполнения одной из главных ролей в фильме «Банды Нью-Йорка».], умри от зависти!) Журналистская интуиция помогла в погоне за одной, именно этой вещью.

Я была не виновата — слабость к модельной обуви я унаследовала от матери, которая купила первую пару туфелек «Мэри Джейнс»[2 - «Мэри Джейнс» — туфли с закругленным носом и ремешком поперек стопы.], когда мне было два года, и вернулась в магазин в тот же день, чтобы купить еще одну пару для себя — свадебную. А также от своего отца, который имел обыкновение покупать себе сразу по три пары одинаковых ботинок. Я была обречена с самого начала. О, будьте вы прокляты, бесчисленные воплощения и вариации самых удивительных выдумок, мозоли и плоскостопие! Изысканные мюли и устойчивые ботильоны. Сексуальные шпильки и практичные спортивные броги[3 - Броги — закрытые уличные ботинки со шнуровкой и перфорацией на носках.]. Маноло их делает, я покупаю. Как замечательно устроен мир!

Так я думала, оглядывая третий этаж в поисках короткой строгой черной стрижки и безукоризненной осанки знакомой продавщицы. Мари-Клод исчезла. Точно так же, как мои несчастные туфли. Расстроенная, я представила себе, как ценитель дамской обуви, чемоданный вор, втискивает свои громадные вонючие ступни в мои прелестные туфельки и гордо вышагивает вокруг вокзала Ватерлоо. Я содрогнулась.

В углу, где обычно располагалась Мари-Клод, я заметила стоящего ко мне спиной темноволосого мужчину в костюме в тонкую полоску, сшитом в мастерских на Севил-роу, и в мягких кожаных итальянских мокасинах ручной работы. Я подняла голову. Продавец в итальянских туфлях ручной работы не мог быть совсем плох.

— Excusez-moi, monsier — произнесла я с нервной усмешкой.

Он обернулся, я заметила седину в темных волосах на висках и мелкие морщинки в уголках васильковых глаз, когда он улыбнулся мне. Что-то очень знакомое…

— Oui, mademoiselle? — ответил он. Наши глаза встретились на несколько секунд, и он замолчал, заметив мой удивленный взгляд.

— Мистер Биллингс? Мистер Джек Биллингс? Средняя школа Иствью? Французский — шестым уроком? Девяносто первый год? Что, ради всего святого, вы тут делаете?

Он уставился на меня, а затем от души рассмеялся.

— Святые угодники! — Мистер Биллингс, он же «мсье Жак» для своих учеников, заговорил, по-техасски растягивая слова: — Вот это да! Моя лучшая ученица, Александра Симонс!

Я поежилась. Возможно, я и была хорошей ученицей, но, попав в Париж, очень быстро поняла, что все популярные французские песенки, которые мы пели на уроках в школе, не помогут, если надо спросить парижанина, как пройти к торговому центру «Эрме». Но пусть мсье Жак думает, что хочет.

— О, вы все такой же шутник, — сказала я, притворяясь скромницей.

— Просто радуюсь, глядя на тебя, — возразил он, окидывая меня взглядом с головы до ног. — Какая великолепная юбка! «Шанель»?

— Да, — ответила я, покраснев до кончиков ногтей. Это была часть его обаяния. Он всегда замечал новую стрижку у своей ученицы или новые красивые туфли. Я торопливо добавила: — Вообще-то я не поддерживаю контактов ни с кем из дома. И я не знала, что вы все, наконец, перебрались в Париж.

Внутрь закралось сомнение. Неужели я только что сказала «вы все»?

— Видишь ли, мы с женой развелись в прошлом году, — пояснил он. — Я решил начать все сначала. А поскольку всегда мечтал жить здесь, то решил: черт возьми, я сделаю это!

Мсье Жак был самым популярным учителем в Иствью. И в его классе всегда хватало потерявших голову девиц — это напомнило мне сцену из фильма «В поисках потерянного ковчега», когда школьница из класса Харрисона Форда написала на своих веках: «Я люблю тебя». Только в отличие от грубого и неряшливого Индианы Джонса мсье Жак был настолько мягок и учтив, насколько это возможно в провинциальном Далласе, штат Техас. От него никогда не несло «Олд Спайсом», как от других учителей, и, конечно, он никогда не надел бы полиэстровые брюки с клапанами на карманах, столь любимые нашим учителем физики. Нет, мсье Жак был космополитом. Он носил дорогие, сделанные на заказ туфли, в которых бесшумно скользил по коридорам. И костюмы были сшиты на заказ — мы заметили это прежде, чем узнали, что значит вещь, сшитая на заказ. Он курил «Голуаз» на переменах, стоя позади спортзала. И, Боже мой, он говорил по-французски! Как он мог возникнуть в вечном болоте, таком как Хьюстон? Его единственным недостатком в наших юных глазах была его красивая с темными миндалевидными глазами жена-художница, которая заезжала за мужем после уроков на «мустанге» — кабриолете цвета темно-красного вина. Его галстук развевался, и его волосы трепетали на ветру, когда парочка уносилась в сторону заката или в какой-нибудь прокуренный салон, где собирались художники и философы, о которых мы лишь могли читать во французских романах (переведенных, конечно).

В то время ему вряд ли было больше двадцати восьми или двадцати девяти. Сейчас, я думаю, около сорока: моя возрастная группа. Я достигла того опасного возраста, когда допустимо было называть друзей моих родителей по именам — и, может быть, даже общаться с ними, — но, естественно, никогда не мечтала об этом. Та же самая ситуация с мсье Жаком. Мы оба здесь были взрослые, оба одинокие. Поэтому я сразу почувствовала к нему сумасшедшее влечение, а мысль о том, как он прикасается к моим ногам, признаюсь, была в юности предметом моих ежедневных мечтаний и постоянно крутилась в голове не только на шестом уроке (французский), но и на седьмом (химия). Итак, следовало перейти к практической стороне дела: сделать так, чтобы он помог мне купить туфли — ну, это своего рода разрушить чары, не так ли? А теперь… а теперь я могла думать лишь о том, можно ли обращаться к нему на ты. Это был один из наиболее существенных вопросов, мучивших меня в кризисный период начала взросления. Не стоит упоминать тот факт, что родители в моем возрасте уже имели троих детей. Конечно, если бы я не покинула Техас после школы, подобные вещи могли бы меня сейчас заботить. Я, вероятно, тоже была бы в разводе или даже дважды.

— Мне жаль слышать о вашем разводе, мсье Ж… — Я споткнулась на середине слова и засмеялась.

— Ты можешь называть меня Джек или Жак, — сказал он.

— Ладно, Жак, — сказала я, — я так рада видеть вас… тебя здесь. На самом деле я хочу быстренько найти… — Я посмотрела вниз на собственные ноги. — Мне действительно очень нужны новые туфли. По плану я должна быть сегодня на показе мод… — Быстрый взгляд на часы заставил меня запаниковать, не сошла ли я с ума, говоря «по плану». — О Боже, осталось не больше двадцати минут! Не мог бы ты помочь мне?

— Похоже, ты ведешь гламурную жизнь. — Его глаза наполнились смешинками, что моментально вернуло меня к девическому увлечению, так что закружилась голова. Но его фразу можно было истолковать как глубокое одобрение.

— Знаешь, это всего лишь работа. — Я глупо ухмыльнулась. — Я пишу в раздел моды для журнала «Уикли» последние пару лет. Обосновалась в Лондоне. — И ради своего папочки профессора, который заплатил сто двадцать тысяч долларов за мое обучение в колледже, я по привычке уточнила: — Но раньше я работала в новостях, и это было нелегко. Знаешь, все эти землетрясения, забастовки транспортников, суд над Вайноной Райдер…

Я бегло просмотрела полторы дюжины совершенно разных вариантов остроносых черных туфель с ремешком на пятке, соблазнительно выставленных на нескольких столиках из белой пластмассы вокруг меня, и кивнула на ближайшие.

— Как ты думаешь, эти туфли от Лабутена не слишком остроносые для юбки такой длины?

Пятнадцать минут спустя я покинула магазин с пакетом, в котором лежали мои «туфли для среды», и чрезвычайно серьезными черными туфлями от Лабутена на ногах (я приобрела бы что-нибудь более сексуальное, но почему-то подумала, что это может смутить мсье Жака… или, может быть, только меня). И да, конечно же, с номером сотового телефона Жака в памяти моего смартфона… Если бы девчонки из школы в Иствью могли видеть меня сейчас…

…сражающуюся за такси с маленькой пожилой парижской леди. Она была одета в бежевый твид от Шанель, лакированные туфли д'орсей, с сигаретой, зажатой губами в алой помаде, и вооружена свежим багетом из булочной. Она материализовалась в противоположном конце квартала, и между нами был мужчина, выходящий из, казалось, единственного такси в данном районе. Когда он расплатился с водителем, я ускорила шаг — так быстро, как только могла, потому что приходилось быть осторожной и следить, чтобы мои новые каблуки не угодили в какую-нибудь решетку или в собачью «кучку», которые могли оказаться на пути.

Я не выпускала из виду эту леди в «Шанель». О, она тоже наверняка меня заметила. Наши глаза скрестились за двадцать шагов до цели. Я ускорила шаг, она тоже. Я одарила ее своим лучшим «устрашающим американским взглядом». Она выстрелила в ответ «высокомерным парижским». Если бы Коко Шанель смотрела на нас с небес, то умерла бы со смеху, видя, как две особы, обе в одежде, носящей ее имя, ломают копья из-за такси.

В мгновение ока — ни одна из нас не медлила — мы ринулись к дверце, будто это была единственная сумка «Биркин» из оставшихся на распродаже образцов в «Эрме».

К счастью, я была моложе и решительнее. Я почувствовала тяжесть багета, ударившего меня по спине, когда втискивалась в машину и захлопывала за собой дверцу. «Ошанеленная» леди — как выяснилось, я могла так выразиться, чтобы дать волю чувствам, — обрушила на меня свое негодование. Я пыталась прочитать по ее губам, неужели соперница и впрямь только что назвала меня «путаной»? Я всегда была убеждена, что умение ругаться на иностранном является показателем прекрасного владения языком, и сейчас больше всего на свете мне захотелось, чтобы мсье Жак в свое время научил нас чему-нибудь столь же полезному. Вместо этого я сделала то, что понятно на любом языке: показала ей язык и махнула ручкой.

«Вот старая карга!» — думала я, отряхивая муку от ее багета со своего жакета. Переводя дыхание в «моем» такси, улучила момент, чтобы поразмышлять о том, что в реальности во Франции нет элегантной старости. Женщины здесь скорее откажутся от сигарет и красного вина, чем от коротких юбок, губной помады и высоких каблуков (но колготы не наденут, забудь и думать). У «ошанеленной» леди, между прочим, был безупречный вкус.

— Numero cinq, rue Cambon, s'il vous plait, — сказала я водителю. Могу поклясться, тот бросил на меня похотливый взгляд. Наплевать. Я привыкла к болтовне таксистов во время недель высокой моды в Париже и Милане. Некоторые интересовались, глядя на мои пять футов и пять дюймов роста (вместе с трехдюймовыми каблуками), не модель ли я. Вероятно, воображали, что однажды им выпадет джекпот. Обычно я подыгрывала, лишь бы попрактиковаться во французском. Но сегодня времени на любезности не было, показ должен был вот-вот начаться, а я все еще находилась на другом берегу Сены.

— Je suis en retard, — попросила я, состроив кокетливо-умоляющую гримаску. — De vitesse, s'ilvous plait.

Водитель нажал на газ. Я могла видеть его самодовольную улыбку в зеркале заднего обзора.

— Et vous photomodele, n'est-ce pas?

Я старалась, я действительно пыталась не делать удивленных глаз и натянуто улыбалась. Предполагаю, что «удар», нанесенный мной «шанельной» леди, только повысил его интерес ко мне.

Я отвела глаза, не выдержав пристального взгляда таксиста. И стала смотреть в окно на мелькавшие мимо улицы Парижа, школьников с ранцами за спиной, парочки влюбленных, держащихся за руки, туристов, уткнувшихся носами в путеводители, пенсионеров, которые, боясь простуды, коротали утро в летних кафе и поедали булочки под открытым небом. Они все были достопримечательностями, которые неожиданно наполнили меня «затаив-дыхание-романтическими-думами», хотя у меня редко теперь выдается время, чтобы замечать эти литературные мостики и ассоциации, и еще реже, чтобы писать об этом.

Мы медленно переехали через реку, миновали обелиск на площади Согласия, улицу Фобур Сент-Оноре и наконец оказались на углу рю Камбон. Давно я не обращала внимания на то, насколько красив Париж.

Когда я вышла из машины, было начало первого. Перед входом разыгрывалась драматическая живописная сцена, столь хорошо мне знакомая: потасовка между стремящимися на показ мод студентами, папарацци, жаждущими известности модельерами и прочими разношерстными поклонниками и непрошеными гостями, толкающимися и хватающими все, всех, никого и каждого. Ложная тревога по поводу прибытия очередной «звезды» вызвала шквал фотовспышек, пока не выяснилось, что прибыл просто кто-то похожий на знаменитость из VIP-списка. В то время как крепкие мужчины-секьюрити, одетые преимущественно в черное и беседующие со своими наушниками, лишь наблюдали за толпой, гораздо более приятные на вид пиар-девушки выполняли всю «черную» работу: проверяли билеты и сверяли списки приглашенных гостей.

Я показала свое приглашение и меня пропустили, вручив подарочную сумку (держу пари — с туалетной водой № 5). Музыка — неопределенная попсовая жвачка — грохотала так, что невозможно было попросить помощи у швейцаров, да и те все равно были заняты: строили глазки россыпи французских кинозвездочек в ярких платьях, укороченных и сверху, и снизу, посетивших шоу в поисках полезных контактов.

Идей по поводу того, как отыскать свое место в лабиринте комнат и дверей, ведущих в бутики, у меня не было. Из одного зала я попадала в другой и так далее. В каждом помещении, образуя тесный круг, стояли в три ряда кресла с белыми атласными подушками, как для провинциальных посиделок. Узкий коридор между рядами служил «языком», который «змеился» сквозь дверной проем и через следующие комнаты. Отсутствие настоящего подиума — как будто модели случайно прогуливаются по дому — придавало дефиле атмосферу интимности. Обманчивое впечатление, конечно, учитывая, что здесь собралось, вероятно, человек четыреста поглазеть на модели различной степени раздетости. Но устроители придумали хитрый ход для рассадки зрителей: большое количество кресел в переднем ряду предназначалось для небольшого количества исполненных собственного достоинства издателей и редакторов ведущих СМИ.

Умопомрачительно одетая в этом сезоне «Шанель» сформировала из обычных подозреваемых трибуну убийц впереди и в центре. Минуточку. Что случилось с главным редактором «Моды», почему дама, закутанная в длинный до пят лисий мех, пыталась спрятаться, вжавшись в кресло? Возможно ли такое? Чтобы не она одна в этой комнате была одета в твидовое мини-платье цвета красного апельсина, жакет с бахромой и туфли «Лого» — а двойником оказалась простой редактор раздела мод из «Макс моды»?! «Умерла бы на месте, случись такое со мной!» — думала я, присоединяясь к дружному хихиканью в зале. Несомненно, у папарацци была причина для веселья, глядя, как двойники — кто чей двойник, наверняка тоже будет темой для споров на обеде у Валентино сегодня вечером — пересекают дорожку на пути к своим местам. К сожалению, я узнала лишь несколько подробностей от стилистов, шептавшихся рядом со мной. Черт бы побрал, всю эту катавасию с туфлями сегодня! Я не могла поверить, что пропустила все самое интересное.

У своего «столба позора», в отгороженном углу первого зала, две дюжины фотографов были заняты выяснением отношений — отпихивали друг друга локтями и старались отвоевать лучшую позицию для съемки, но единственное, что им пока удавалось, — запечатлеть какую-нибудь наивную молоденькую модель, поправляющую трусики-стринги. Очевидно, они ждали слишком долго, даже начали скандировать нечто похожее на футбольное «Оле-оле-оле». В задних рядах приглашенные впервые балансировали на краешках своих стульев, впитывая каждую подробность интерьера, нарядов соседей, освещения, музыки. Зал готов был взорваться.

Я прокладывала себе дорогу, задерживаясь то там, то тут для обмена приветствиями и воздушными поцелуями — отправляемыми в некоторых случаях на большое расстояние.




Пробираясь с тыла, заметила несколько вспышек от фотокамер, а затем неясные очертания ног моделей, услышала шелест репортерских блокнотов, щелканье авторучек. Шоу начиналось. Великолепно. Мне надо было поторопиться. Я медленно пробиралась через предпоследнюю на пути комнату и задержалась при входе в следующую. Снова посмотрела на свое приглашение, там было указано место. Ради всего святого, что может обозначать эта надпись: Dc2vii?

— Excusez moi. Excusez moi. Excusez moi. — Переступив порог, я наконец обнаружила свое место в середине второго ряда справа.

— Проклятие! — пробормотала я. Второй ряд? И что еще хуже, чтобы добраться до кресла, с какой бы стороны ряда я ни зашла, придется перелезать через пять человек. Если пойти через дальний конец ряда, я буду награждена похотливыми взглядами ведущего рубрики «Мода. Сенсации. Покупки» журнала «Харперс базар» и помощника редактора раздела торговли итальянского «Вог». («В конце концов, у них нет при себе обсыпанных мукой французских батонов», — подумала я с облегчением.) Или же я могла зайти с ближнего конца ряда и вызвать гнев байера и дизайнера женской спортивной одежды из дома Неймана Маркуса, а также парочки незнакомых стилистов.

Я взвешивала «за» и «против» около двенадцати секунд. Все-таки лучше испортить отношения с другими редакторами, посчитала я, чем с кем-нибудь из «Нейман», этой Мекки моды моего детства. Я поправила рукой волосы, одернула жакет, выпрямилась, ступила на дорожку… и как раз в тот момент, когда я собиралась, приняв самый невозмутимый и величественный вид, направиться к дальнему концу ряда, услышала возгласы изумления, прокатившиеся волной по комнате против часовой стрелки и вернувшиеся назад ко мне.

А потом услышала свой собственный возглас удивления.

Чей-то голос рядом: надо освободить проход. Но прежде чем я что-либо поняла — и, конечно, прежде чем успела среагировать, — я неожиданно обнаружила свое собственное лицо в опасной близости от левой груди шестифутовой блондинки из Латвии. Рада вас видеть, Катерина. Хит этого сезона — новая супермодель — двигалась на меня своей гипнотизирующей походкой а-ля «Монти Пайтон», которую фанаты и льстецы окрестили «газельей» (хотя правильнее было бы назвать ее «жираф под кайфом».) А я, как олень, пойманный в силки ее грудями, конечно, далеко не такими, как у газели… я не сумела отодвинуться достаточно быстро, чтобы уступить дорогу.

Изумление переросло в тихое ржанье.

Мы обе дружно двинулись вправо, затем влево, оставаясь все время на одной линии, будто исполняли танец середины 1980-х в зеркальном отражении. На четвертой попытке разойтись мы снова столкнулись. Острая шпилька ее каблука вонзилась в мою новенькую красивую туфлю, и мы одновременно споткнулись и упали. Должно быть, мы представляли собой сплошной клубок согнутых ног — по большей части Катерининых. Фотографы не могли поверить в свою удачу. Масса объективов была как одно целое, когда они ринулись на нас. В шоке и ужасе от происходящего, я пыталась сообразить: где, ради всего святого, моя левая туфля… Я уверена, что колено, за которое я хватаюсь, мое?.. Думаю, такое движение я когда-то делала в йоге…

Звуки щелкающих затворов фотоаппаратов и возобновившийся в комнате смех оглушили. Я почувствовала на своем лице интенсивное тепло от фотовспышек и зажмурилась. Боже, мне хотелось только одного — умереть.

Медленно я чуть приоткрыла глаза — как раз вовремя, чтобы заметить мелькнувшее заплаканное лицо Катерины с грязными разводами вокруг глаз испорченного блестящего макияжа. Она входила в двадцатку самых известных топ-моделей, но, несмотря на слезы, смотрела на меня без злобы, скорее вопросительно. Можете назвать меня сумасшедшей, но могу поклясться, в тот момент она думала: «Я-то знаю, что этот скандал пойдет на пользу моей карьере, а как насчет тебя?»

Наконец с десяток репортеров ринулись вперед, чтобы помочь ей подняться с дорожки. Толпа расступилась, и меня на несколько секунд оставили в одиночестве, полностью парализованную. Замешательство явно было написано на моем лице — о, я хорошо знала, что увижу в газетах завтра. Господи, Господи, Господи! Это было нехорошо. Совсем нехорошо. Я притворилась гордой, поставила себя на ноги, неуклюже собрала свои туфли и сумки и ретировалась.

Вспоминая школу журналистики — это была единственная уступка научному сообществу, которую я сделала ради своего отца после того, как окончила колледж и получила работу помощника редактора с окладом 24 000 долларов в год и штатного сотрудника в еженедельнике «Уикли», — я думаю о том, что нас учили никогда не попадать в истории. Кажется, я сказала: «Нас этому учили».

Если бы мне, например, довелось описывать этот идиотский случай, который я практически сама создала для центральных полос, по крайней мере, я смогла бы передать наряд Катерины во всех деталях. Черный «вареный» шерстяной укороченный жакет и соответствующая юбка колоколом, а также браслет на ноге одной опозоренной журналистки — обозревателя раздела моды. Считайте это проверенным фактом.

Спрятавшись ото всех спустя час в своем номере отеля «Сен-Клер», который теперь был полон белых лилий и других цветов соболезнования, с тонким намеком присланных моими, несомненно, злорадствующими коллегами, я хотела знать, смогу ли когда-нибудь пережить это публичное самоуничтожение. Или хотя бы осмелюсь когда-либо покинуть этот гостиничный номер и снова показаться на людях.

К тому времени когда я спаслась от света и камер дома Шанель и вернулась в гостиницу (моя недавно приобретенная сумочка «момбаса» служила мне во время бегства щитом, прикрывавшим глаза, как будто это был самый солнечный день в Карибском бассейне), мне поступило пять сообщений на автоответчик и шесть электронных писем от моего редактора Родди Джеймса. В раздражении я ответила, что у него хорошие осведомители.

Он начал разговор, стараясь казаться веселым:

— Привет, Алекс, это Родди. Ты решила покинуть наш журнал ради телевидения? Нельзя не заметить твоего лица в новостях «Скай ньюс».. хотя по большей части это твой затылок, а твоя левая рука каким-то образом оказалась под этим чудом природы — правой ногой модели, в то время как ее левая нога… Напоминает очень стильную игру «твистер» — Он рассмеялся совершенно искренне. Как бы в раздумье бодро добавил перед тем, как положить трубку: — Позвони мне.

В его четвертом сообщении голос был грустным:

— Привет, это снова Родди. Где ты? Почему мобильник выключен? Теперь я знаю, что не существует программы защиты свидетелей по отношению к законодательницам моды. Ничего не решай, не позвонив мне, ладно?

Я не захотела утруждать себя прослушиванием пятого сообщения. Просто все стерла и заползла в свою королевского размера кровать, все еще наряженная в свой вторничный ансамбль, и, натянув на голову покрывало, впервые за свои двадцать восемь лет серьезно задумалась о пластической хирургии. Если бы я могла найти хирурга Майкла Джексона — и если тот еще не лишился своей лицензии, — то, несомненно, стала бы неузнаваемой. А еще могла бы сменить имя. И перебраться в такое место, где не смотрят «Скай ньюс». И где вообще ничего не слышали про показы мод. А может быть, моим родителям удастся вернуть меня домой в Техас?

Ничего более унылого придумать я не смогла.

За исключением, может быть, того, во что превратилась моя теперешняя жизнь. Неделя высокой моды еще только началась, и не было никакой возможности избежать косых взглядов, перешептываний, ухмылок. Просто я была не настолько храброй — или не настолько глупой. Родди понял бы меня. Может быть, он все-таки сможет пригласить кого-нибудь со стороны в Париж закончить неделю… а я смогла бы просто исчезнуть на некоторое время.

Но что потом? Смогу ли я когда-нибудь вернуться? Сколько бы я ни шутила по поводу того, что имею самую «пушистую» работу в журнале, это на самом деле было «лакомое» назначение, позволявшее мне носиться по всей Европе, описывая индустрию моды. (Хотя слово «индустрия» как-то не укладывается в моем мозгу.) Я обедала с Донателлой и разговаривала с Габбана. И — на страх и одновременно гордость своей мамы — встречалась с самим маэстро, мсье Сен-Лораном. Друзья завидовали мне, несмотря на то, что я часто рассказывала им о вещах, которые лишь казались очаровательными, но не были таковыми на самом деле. Какой нормальный человек может провести много часов ожидания в переполненных залах ради семнадцати минут всплеска ярких огней, громкой музыки и редких изумительно скроенных костюмов?! И каково выдерживать такое по тридцать раз в неделю, умножьте на четыре города, дважды в год… и вы получите одну выбившуюся из сил модницу.

С другой стороны… меня приглашали на распродажи образцов коллекций, не внесенных в список «Дейли кенди». Я была окончанием цепочки, получающим надбавку на приобретение одежды и выплаты на представительские расходы, хвала Господу.

Было и еще кое-что, чему не учили в школе журналистики. Единственные «доспехи», которые мои однокурсники могли стремиться получить, были рабочие спецовки и противогазы. Одна из тех немногих, кто не застрял в захолустье, давая рутинную полицейскую хронику, Тара Райт написала претендующее на приз эссе о салатных барах гастрономов Нью-Йорка. А Марк Макинтер дал материал о двух гражданских войнах в странах, которые не способны обнаружить на карте даже неамериканцы. Я тоже писала о разного рода «горячих точках», например, у баров в отелях. Несколько лет назад, к примеру, я оказалась вблизи перестрелки; французская полиция тогда остановила гала-представление великого Армани на площади у Сент-Сюльпис и силой эвакуировала из шатров целую толпу модников в разнообразных нарядах. Моя единственная рана, полученная на войне: испорченные от грязи и беспорядков туфли-мюли из змеиной кожи от Джимми Чу. Но большей частью я описывала рукава кимоно и ручные швы, хорошо сохраняющие форму. Пулитцеровская слава или бесплатный билет на показ мод: что предпочтет девушка?

На время я убедила себя, что у меня действительно не было выбора. Я привносила в свои сюжеты юмор и интеллигентность, иногда даже удивляясь самой себе и тому, что сумела запомнить со времен обучения в общеобразовательной школе. Не важно, если иногда я получала письма от читателей, интересующихся, какое отношение имеет русская революция к новейшим оттенкам губной помады? (И это Родд и еще вычеркнул мое упоминание Троцкого.) Ну и что из того, что ссылка на Ницше в моей статье о шпильках в прошлом месяце была оставлена без внимания теми читателями, которых интересовала лишь парочка новых туфель? Но — ха! — разве я, в конце концов, не оказала им услугу?

Я прекрасно умела давать рациональные объяснения. И все, что мне было нужно сейчас, — подумать об этом, о своей работе, чтобы настроение улучшилось. Множество людей там, снаружи, готовы были бы на убийство ради получения такой должности — включая того ужасно амбициозного нового репортера, которого Родди завербовал прямо из Оксфорда, — а я практически помогла им в этом своим маленьким карьерным суицидом. Теперь соперники начнут ломиться в ворота, и только я могла этого не допустить.

Высунув голову из-под покрывала, я потянулась к телефону.

После четырех гудков он снял трубку.

— Родди Джеймс у аппарата.

— Привет, Родди. Это я, Алекс.

— О, Алекс… Какие новости?

— Как раз хотела спросить тебя об этом.

— Это способ поговорить с великодушным редактором, который собирается позволить тебе сохранить работу?

— Родди, ты даже не представляешь, насколько это было ужасно.

Я больше не в силах была сдерживать слезы. Кошмары этого дня — пропажа туфель, удар багетом, буквально испорченное шоу… И теперь я не могла решить, что было хуже: рыдать на ухо своему редактору или плакаться ему в жилетку.

— Все произошло так быстро: я только вошла и не могла найти свое место, и поэтому я просто шла вокруг, а потом увидела свое место, оно было как раз посередине, не могла решить, с какой стороны подойти, чтобы не вызвать ярости кучки… Родди меня перебил:

— Остановись на минутку и послушай. Люди ничего не помнят. Ты же знаешь, как переменчивы законодатели мод. Про тебя забудут в полсекунды. Вспомни, когда та модель — как бишь ее имя, Уна, кажется, — споткнулась в своих туфлях на платформе и с грохотом рухнула на подиуме? Долго говорили об этом? Минуту.

Я на самом деле это хорошо помнила. Лично отправляла своим друзьям по электронной почте фотографии с падением Уны в течение недели, совершенствуя их, каждый раз находя все более нелепый ракурс. Будь проклята моя плохая карма!

Родди продолжал изливаться в своих неубедительных попытках зажигательной речи. Не срабатывало. Я знала, что и он не верит ни единому собственному слову, и в глубине души он, вероятно, понимал, что и я тоже не верю.

— Конечно, найдутся такие, кто расцветет от Schadenfreude[4 - Злорадство (нем.).], но кому они нужны? — произнес он оптимистично. — Ты сама очень скоро сможешь посмеяться над этим. И зная тебя, могу утверждать, присоединишься к тем, кто будет над тобой подшучивать.

— Родди! — ахнула я. — Ты действительно так обо мне думаешь?

Его смех сначала был тихим, но потом быстро усилился, он захохотал в полную силу легких — ржал до слез. Шестьдесят шесть секунд спустя, когда он, наконец, смог перевести дух, редактор прервал мое напряженное молчание.

— Алекс, главное в том, что нам нужен материал. Мы отведем в следующем номере четыре полосы для твоего обзора недели высокой моды. Ты должна с этим смириться.

— Но…

— Нет, мы не станем приглашать автора со стороны. Нам бы хотелось, чтобы это сделала ты. Только ты.




Черт бы побрал этого Родди Джеймса! Я никогда не могу спорить, если слышу из его уст эти слова, произносимые им с чертовски сексуальным британским акцентом. Прежде чем положить трубку, он заставил меня пообещать, что я обязательно найду о чем написать, а взамен он подпишет мои командировочные расходы, какими бы раздутыми они ни были в этот раз. О, он прекрасно знал, где мое слабое место… а ведь я даже не упомянула пропажу туфель, которые сыграли во всех этих неудачах главную роль.




2


Ужин, доставленный в номер после пяти часов, — в меню, помимо прочего, присутствовали улитки, паштет из гусиной печени и крем-брюле, — и двенадцать часов сна с помощью снотворного не улучшили мое самочувствие на следующее утро. А когда принесли завтрак в сопровождении утренних газет, оно стало еще хуже. Хуже некуда.

«Проклятие! — думала я. — Неужели во всем мире не нашлось действительно важных новостей?»

«Интернэшнл геральд трибюн» проявила милосердие, поместив внизу на первой полосе небольшой, не очень четкий снимок «бойни у «Шанель»» в качестве «затравки» для дальнейшего обзора показа мод. Я быстро пролистала страницы, отчаяние проявилось в виде нервного тика правого глаза. Когда я нашла статью, то тем не менее рассмеялась. Хотя в любой другой ситуации я, пожалуй, ругалась, если бы они так исковеркали мое имя.

Но несмотря на это, не могло быть и речи о моем присутствии на сегодняшних показах. Исключено. И не важно, что там говорил Родди по поводу того, чтобы проявить характер, сохранять выдержку и улыбку на губах и прочего. Нет уж, спасибо, я скорее готова была умереть с улыбкой на губах. Ладно, редактор велел мне найти о чем написать. Но ничего не сказал о том, что я должна писать непременно о показе мод. Кстати, я не смотрела тот старый фильм Роберта Альтмана, в котором Джулия Робертс и Тим Роббинс играют журналистов, наблюдающих за показом мод по телевизору. А ведь это отличная мысль!

Расписание гардероба — прочь, на помойку! Я натянула свою «походную униформу»: черный кашемировый свитер с воротником «хомут» от Прада, джинсы «Левис» и любимый кашемировый палантин от Лейни цвета темного бургундского, который защищал меня лучше любого секьюрити. Но, как бы там ни было, я была в Париже — и поэтому надела туфли от Лабутена, купленные накануне… «Накануне кошмара», — подумала я, как в мелодраме. Чувство юмора начало потихоньку возвращаться. Хороший симптом.

Я быстро просмотрела «модный» ежедневник, чтобы узнать, что должно состояться сегодня (и понять, каких мест надо избегать, чтобы не столкнуться со стаей поклонников моды). В сущности, на правом берегу опасности не было почти никакой. Если же я хотела быть в полной безопасности, следовало держаться подальше от баров и ресторанов со звездой Мишлен.

Внимательное изучение записной книжки в наладоннике «Палм» повергло меня в разочарование. Чуда не произошло, информация подтверждала меру моего вчерашнего унижения. Один мой коллега наверняка прочел обо всем в «Интернэшнл геральд трибюн». Другая сама писала о случившемся в «Интернэшнл геральд трибюн». Этот присутствовал на показе… и этот тоже. Все до одного были в курсе.

И, уже собравшись прекратить это никчемное занятие, я наткнулась на номер Жака, следовавший после Исси, но перед Жан-Полем. (В мире моды было бы неправильно записывать чудеса не по имени, а по фамилиям.) Может быть, ленч с франтоватым бывшим учителем французского как раз то, что мне сейчас необходимо? В моей записной книжке он был единственным человеком, который, я была совершенно убеждена, не видел моего легендарного шоу. Родди мог подождать, статья тоже. Была только среда, и я не собиралась браться за выполнение заказа раньше следующего вторника. И в утешение я напомнила себе, что в любом случае Родди никогда сильно не редактировал мои статьи.

Мысль позвонить Жаку полностью захватила меня, но когда я набирала его номер, то не могла справиться с волнением. Стук сердца напоминал дриблинг баскетбольного мяча, отскакивающего от «пола» моей грудной клетки и подпрыгивающего до горла. Что случилось? Неужели вчерашняя неудача нанесла столь ощутимый удар по моему профессионализму? Ведь мсье Жак был даже не мой тип. Он не был в годах.

Полагаю, старые привычки живучи.

Я откашлялась и несколько раз вслух произнесла: «Здравствуйте». Или лучше сказать «привет»? Я старалась говорить невозмутимо. Узнает ли он мой голос? Попросить ли к телефону мсье Жака? По-французски или по-английски? Что, если он ответит, а я не узнаю его голос? Что, если я начну паниковать и положу трубку?

Знаете, как бывает, когда на коктейль-пати дискутируешь с людьми, которым только что задала гипотетический вопрос, типа «не хотели бы вы изменить свое прошлое, если бы знали все то, что знаете сейчас?» (Возможно, это была попытка репетиции неудачной комедии положений.) Как бы там ни было, я чувствовала себя так, будто мне снова было тринадцать. Только мудрее я не стала. Тогда на мне «зациклился» грубиян Билли Терри-младший, громко выпускавший газы. Спустя две недели он подошел ко мне на уроке физкультуры и предложил прогуляться с ним в лес, чтобы «сделать первый шаг». Я ударила его и больше с ним не разговаривала. Позднее я узнала, что в одиннадцатом классе Билли был отправлен родителями в лечебницу для наркоманов и что он так и не закончил школу. Да, я всегда отличалась хорошим вкусом в отношении мужчин.

Посреди этого дневного затмения я услышала мужской голос, произнесший «Алло?»

— Э-э… Здравствуйте, это Жак? — Довольно всех этих сложных альтернативных решений, проносящихся в моем мозгу.

— Да?

— Это Александра. Из французского класса вашей школы. Мы встретились вчера в «Ле Бон Марше». И ты помог мне выбрать великолепные туфли.

Я вполне осознавала свою досадную привычку — тараторить, когда нервничала. Годы тренировок и даже десять уроков дикции с профессором, похожим на Генри Хиггинса, в Лондоне не сумели избавить меня от нее.

— О, Александра, дорогая, рад тебя слышать. Как туфли — удобные?

Я подумала, не рассказать ли ему, что туфли, которые он выбрал для меня, замешаны в бегстве пользователя (то есть меня) с места столкновения (с супермоделью), но передумала. Лучше избавить его от унижения.

— О, они замечательно меня носят, — ответила я. — Но я хотела узнать, может, встретимся за ленчем? Ты свободен? Неожиданно, понимаю, но у меня как раз образовалось свободное время, а вчера действительно не было шансов пообщаться, поскольку я ужасно спешила и тому подобное, и к тому же, возможно, я была не совсем вежлива? Ох…

И еще у меня дурацкая привычка — не могу прекратить болтать, даже если очень-очень этого хочу.

— Звучит заманчиво, — ответил Жак. — Я могу устроить перерыв в два часа. Ты не возражаешь заехать за мной к «Ле Бон Марше»? Мы могли бы перекусить в кафе «У Полин», а затем немного прогуляться, может быть, до музея Родена. Сегодня отличный денек.

— Ладно. Это будет чудесно, — ответила я. Невероятно. Я помнила, как мсье Жак очаровывал нас историями на французском — конечно, это была часть упражнений для развития навыков восприятия устной речи — о своих прогулках по Парижу, по извилистым улицам и монументальным площадям. «Так романтично!» — вздохнули бы мои одноклассницы и я вместе с ними. Мужская же половина класса, застряв на временной форме imperfait, недоумевала бы, неужели именно это так привлекло внимание девочек. В возрасте шестнадцати лет у меня было совершенно идеализированное представление о каждом уголке музея Родена, где в мыслях я чаще всего находилась с неким учителем французского языка, не обращая внимания на искусство.

Я заставила себя оторваться от телефона, к счастью, не испытывая дальнейшего чувства неловкости из-за своей чересчур долгой болтовни или приступов глупого смеха. Теперь предстояло убить час до того, как настанет «важное свидание», и мне надо было, просто необходимо было поговорить с кем-нибудь.

В Нью-Йорке было семь утра. Слишком рано для тех, кого я знала, за исключением одного человека: Джиллиан, моей соседки по комнате в колледже и закадычной подруги, а теперь менеджера инвестиционного банка. Она работала только в часы приема банкира. Говоря по правде, виновницей наших многочисленных проделок чаще была она, а я — пособником и подстрекателем. Как в тот раз, когда она уговорила меня позвонить своему предпоследнему приятелю Джейку, прикинувшись сотрудником социологической службы, чтобы разузнать, что он в действительности думает по поводу измены. («Если никто тебя не видит, то нет и преступления», — были его знаменитые последние слова). И я даже не пыталась остановить Джил, когда та решила к нему вернуться, при этом заставив парня думать, что вела с ним нечестную игру.

Нельзя сказать, что у меня не было приятелей. Почему-то, однако, мои увлечения оказывались либо (а) подонками, которым я не решалась отказать, либо (б) приводящей в замешательство, разрушающей психику неразделенной любовью к тем, кто ее вообще не замечал. Романы Джиллиан были в основном с плохими мальчиками, имена которых — Риджи или Торн — напоминали героев мыльных опер.

Когда после окончания колледжа мы обе жили в Нью-Йорке, большинство субботних вечеров проводили в моей студии, подкалывая парней, которые нам нравились, и обводя вокруг пальца девушек, стоявших на нашем пути. Перед рассветом — уже после доставки пиццы и куриных крылышек «Буффало», после трехтысячного ночного просмотра в нашем «кинопантеоне» лент типа «Гордость и предубеждение» и «Бестолковый» — мы расходились, молодые и счастливые: я — на свой матрас, а Джиллиан — на мое любимое раскладное кресло. О, мемориал раздвижной кровати Джиллиан Харрисон, покойся с миром! Да, было время… С тех пор в жизни каждой из нас произошли большие перемены: она вышла замуж за великолепного парня, а я сбежала в Европу. Одна.

Я включила ноутбук и открыла программу «Инстант мессенджер». Совершенно уверенная, что рядом с именем Джиллиан появится желтоватое улыбающееся лицо. Я всегда могла рассчитывать на нее.

АлексСи. Привет.

Джиллиан 05. Привет. Ты в Париже?

АлексСи. Как, ты разве не видела?

АлексСи. Ну, пожалуйста, скажи — ты видела?

Джиллиан 05. Ты о чем?

АлексСи. У меня было небольшое столкновение с супермоделью.

Джиллиан 05. У тебя — ЧТО?

АлексСи. Ну, я опоздала на показ мод Шанель и не могла найти свое место, а шоу уже началось, и я на самом деле не заметила ее.

Джиллиан 05.ТЫ — ЧТО???

АлексСи. Я вроде на нее налетела.

Джиллиан 05. ТЫ — ЧТО??? Я сейчас как раз смотрю в «Гугле».

АлексСи. Ты мне больше не друг.

Джиллиан 05. Подробности, хочу подробности… О Господи. Это твоя нога? Симпатичные туфли, однако. Ха!

АлексСи. Если ты будешь продолжать в том же духе, я не стану тебе рассказывать о важном свидании, которое у меня назначено через час.

Джиллиан 05. Ах ты, противная девчонка. Забудь про интернет-картинки, которые я собиралась разослать всем нашим друзьям. Я настаиваю, чтобы ты выдала все об Этом Мужчине.

АлексСи. Ха. Забудь. Ты упустила свой шанс.

АлексСи. Ладно. Помнишь, я когда-то рассказывала тебе про учителя французского в моей школе? В которого были влюблены все до одной девочки.

Джиллиан 05.Что?!?!?!

АлексСи. Да, ты не поверишь. Я встретила его, когда искала те самые туфли, которыми ты только что восхищалась, разглядывая, предполагаю, замечательно приукрашенное фото меня и Жирафы.

Джиллиан 05. Так он околачивался неподалеку от обувного отдела, стараясь подцепить цыпленочка или нет?

АлексСи. Очень смешно. Он развелся с женой и перебрался сюда. С ума сойти, да? Он работает в «Ле Бон Марше». Но у меня не было возможности узнать историю до конца. Я опаздывала на встречу к своему тотальному публичному позору.

Джиллиан 05. И каков же ваш генеральный план, мисс?

АлексСи. Никакого плана нет! Это даже не настоящее свидание! И я не люблю его больше, как тогда! Только это… меня действительно до смешного возбуждает. Своего рода желание, чтобы мне снова было 16. Я бы снова мечтала. Кажется, мы не сильно продвинулись вперед с тех пор.

Джиллиан 05. Говори за себя! Я теперь очень респектабельная супруга, как тебе известно.

АлексСи. Да-да, как я могла забыть. Но возможно, и ты вспомнишь те времена, когда умоляла меня взять тебя с собой.

Джиллиан 05. О да. Ха. Легка на помине — старая телефонная развратница. Твой учитель, наверное, хочет узнать, что на обед. Беги.

АлексСи. Радуйся. Возможно, супруг возьмет тебя в Le Cirque. Я завидую твоей жизни в блаженном счастливом неведении, и ты знаешь об этом.

Джиллиан 05. Желаю прекрасно провести время! Не делай ничего, чего не стала бы делать я… или по крайней мере того, чего я не сделала бы пять лет назад!

АлексСи. Хорошо. Позже я предоставлю тебе полный отчет.

Джиллиан 05. О, а я обещаю послать эти картинки только ПОЛОВИНЕ наших знакомых. И всем твоим экс-любовникам. И может быть, моей мамочке. Все!

Джиллиан отключилась.

Мне очень не хватало Джиллиан. Она всегда могла поддержать, никогда не осуждала — не в последнюю очередь потому, что у нас было общее прошлое. По крайней мере, она не относилась к тем женщинам, которые исчезают из твоей жизни каждый раз, как у них появляется новый дружок, и снова выныривают, когда связь прекращается.

И она не стала такой даже после того, как вышла замуж два года назад. Прошлым летом мы встретились с ней в Милане, чтобы пройтись по магазинам. Из четырех недель отпуска одну неделю она посвятила мне, одну — своему мужу, еще одну — самой себе и одну — своей семье. В будущем я хочу стать как она: удовлетворенной и счастливой, прямо как героини в конце любовного романа. Я же была пока в начале книги: я не могу сказать, что была счастлива в одиночестве, но в то же время не буду отрицать, что была в поиске. А в мире моды не так уж много настоящих мужчин. Наводит уныние, ха?

Общение с Джиллиан по крайней мере сократило время моего невроза перед ожиданием свидания до двенадцати минут. О, мой Бог! Неужели у меня свидание? Зато теперь уже не осталось времени ни на какие изменения — ни внутреннего настроя, ни внешнего вида. Во всяком случае, гардеробный пункт повестки дня не оставлял простора для импровизаций.

Выходя из комнаты, я нацепила новые солнцезащитные очки от Шанель. (Да, я была подавлена, но не настолько, чтобы не взять с собой вчерашнюю сумочку «гуди». Очень хорошая вещь, поскольку ее содержимое превосходно.)

Я надеялась, что они достаточно большие и достаточно темные, чтобы укрыть меня от любопытствующих фанатов моды.

Прежде чем осмелиться выйти в коридор, я посмотрела в дверной глазок. Путь был свободен! Я вышла из номера, захлопнула за собой дверь, повернула к лифтам — и налетела прямо на маленькую девочку, игравшую в коридоре.

— Пардон, — извинилась я. Какое-то время малышка таращила на меня глаза, а потом побежала, призывая свою маму.

— Maman, maman! C'est la folle qui a attaque cette mannequin sympa a la tulu![5 - Мама, мама! Это та самая сумасшедшая, которая напала на красивую модель в телевизоре! (фр.)]

Не по годам развитые дети в этом городе меня давно уже не удивляли.

Через двести семнадцать ступеней — я считала! — Я очутилась перед дверью главного входа гостиницы, по пути поймав несколько странных взглядов, брошенных на меня посыльным, горничной и лифтером. Может быть, у меня началась легкая паранойя, но я точно не ошиблась в толковании ухмылки шофера такси, которое медленно-медленно проехало мимо меня всего в паре дюймов от тротуара. Если раньше меня интересовало, что может быть более нелепым, чем вопрос водителя о том, не модель ли я, то теперь, вероятно, меня могли спросить, не смогу ли я сбить с ног Наоми Кэмпбелл. Честное слово! Да, к моде в Париже относились серьезно.

Я миновала четыре газетных киоска, обнаружив, что заголовки передовиц «Трибюн» посвящены моему позору. Слава Богу, что хоть фото были ниже линии сгиба. Я и представить себе не могла, что когда-либо буду о таком думать. Вот если бы я получила Пулитцеровскую премию или вышла замуж за члена королевской семьи одной из европейских стран или за крупного промышленника, мне уж точно захотелось бы оказаться над сгибом. И чтобы событие получило заголовок из двух строк. Хотя, вдруг пришло мне на ум, я могу никогда не избавиться от этого. Если делаешь большое дело — все равно, будь то лечение рака, или ограбление банка, или выигрыш в каком-нибудь телевизионном реалити-шоу, — газеты, похоже, всегда постараются откопать наиболее возмутительные фото, чтобы оживить статью. Проклятие, именно этому и учит таблоид — «журналистика 101»! (Нет, я этому никогда не обучалась.) И если я думала, что мои фотографии в школьном ежегоднике ужасны (Привет, длинные волосы! Дайте мне шанс, это были 1980-е, к тому же Техас!), то сегодняшние, вполне вероятно, могли бы побить их по уровню низкопробности. Когда кто-то становится богатым и знаменитым, он должен обязательно уничтожить все негативы. И еще быть чрезвычайно любезным со всеми на каждой встрече одноклассников. И совершенно открытым для всех папарацци!

Но ничто не могло испортить мне настроение, несмотря на все удары судьбы. На душе стало легче, лишь только я нырнула в «Ле Бон Марше». Я могла бы приготовить лимонный сок из тех кислых взглядов, которые бросали в мой адрес вчера. Что за черт — неужели на один день я не могу забыть о своих профессиональных неприятностях и вернуться назад в сладкие шестнадцать лет! Я представила себе, как я была бы взволнованна, если бы мсье Жак ждал меня тогда и у нас состоялось бы свидание, самое романтическое из всех свиданий, которые у меня когда-либо были. В Париже!

Если даже продолжения не последует, то уже это — готовая смешная история, которой можно поделиться с Джиллиан.

Я поскакала вверх по эскалатору, перепрыгивая через ступеньки, в полной уверенности, что буду выглядеть спокойно и невозмутимо к моменту входа в отдел обуви. Когда я увидела, что Жак смотрит, как я приближаюсь, то с трудом смогла взглянуть на него во второй раз. Может быть, это все же была неудачная идея. Возможно, мне лучше было бы, оставаясь в комфорте и уединении гостиничного номера, заказать доставку еды и напитков в номер.

Мне вспомнилось, как бессчетное количество раз я специально заворачивала в школьный коридор, чтобы «случайно» наткнуться на самого привлекательного парня из десятого класса и запаниковать, когда он, ох, вдруг неожиданно окажется прямо передо мной. Что делать? Отвести взгляд? Сделать вид, что не заметила его? Вдруг смутиться из-за пары туфель? Не дай Бог, встретиться глазами?

Как насчет вышесказанного? Я обнаружила, что вот уже тридцать секунд верчу в руках пару четырехдюймовых ботинок из кожи золотистого леопарда, которые разве что Мэрайа Кэри смогла бы носить, прежде чем преодолела последние кажущиеся бесконечными сорок футов, бросая взгляды вверх, вниз, влево, вправо — куда угодно, только не вперед. Смущенно улыбаясь, я, наконец, достигла Жака, украдкой глянула на него и промямлила «привет». Он доброжелательно смотрел на меня. Я была довольна хотя бы потому, что не споткнулась, не запуталась в супермодели или в чем-нибудь еще.

— Алекс, очень рад видеть тебя снова! — Он по-европейски поцеловал меня в обе щеки. Кажется, я покраснела.

— Надеюсь, я не слишком рано? — Ответила я, слегка помедлив.

— Вовсе нет. Идем?

Я позволила ему положить руку мне на спину и проводить к эскалатору. Не то чтобы я не до конца была здесь, в этом свидании, просто у меня не было никаких мыслей по поводу того, о чем разговаривать с Жаком. Как же долго я не видела его, лет десять? Так, ладно, нам надо многое наверстать… как если бы надо было наверстать пропущенное в школе. Я имею в виду время, когда я была ученицей, а он учителем. Не поставит ли он мне в конце дня оценку за понимание или произношение? Или за контрольную без предупреждения?

Во время этой маленькой беседы с самой собой я лишь улыбалась Жаку. Возможно, он сказал что-нибудь, но я была слишком смущена, чтобы делать что-либо еще.

Мы уже почти вышли из дверей, когда я, наконец, заставила себя включиться в беседу. Поправила свою шаль, предприняла попытку изобразить бодрую улыбку, откашлялась и…

Боже, только не это! Краешком глаза я увидела огромный телеэкран рядом со станцией метро на противоположной стороне улицы, и там была я на канале Си-эн-эн, выставленная на обозрение всего мира — и, что намного важнее, Жака — в переплетении с супермоделью. Только сейчас я впервые увидела отснятый видеоматериал и не смогла не вытаращить глаза, как зевака не может пропустить сцену ужасной автокатастрофы.

«Проклятый Си-эн-эн, — думала я. — Канал с треском провалился, после того как «скинули» Эльзу Кленш. Можно было рассчитывать, что она скорее станет превозносить какого-нибудь стеклодува, создающего украшения из старых бутылок где-то в крохотной деревушке под Вероной, вместо того чтобы нести эту низкопробную чушь. О, смотрите-ка, хорошо узнаваемые красные подошвы… Ладно, по крайней мере, никто не может обвинить меня в том, что я веду себя невнимательно в обувном отделе… Великий Боже, тут еще и демонстрация моего нижнего белья? Ха, зато смогу похвастаться мамочке, что я не просто ношу чистое белье, а ношу «Ла Перла»».

Когда я смогла, наконец, отвести глаза от свалки, то взглянула на Жака, который, обнаружив пару малиновок в зелени листвы, старательно их изучал.

— Кажется, я забыла упомянуть об этом? — сказала я глуповато.

Мое публичное унижение, как оказалось, сломало лед.

— Замечательный трюк. — Жак, ничуть не скрывая своего отношения к происходящему, всем своим видом показывал, что это нормально — шутить над нелепостью подобной ситуации. Я взглянула в его лицо, и единственное, что заметила, было тепло смеющихся морщинок.

— Да, хотя это не было специально запланировано, или все же было? Вряд ли меня можно назвать хорошей артисткой.

Я от всей души рассмеялась, впервые за весь день. Когда я потчевала Жака ужасной правдой — даже уточняя детали столкновения с дорожным знаком в виде Жирафы, — он выразил притворное негодование по поводу того, что я возложила вину на мои новые туфли и, возможно, на «Ле Бон Марше» (на телеэкране был ясно виден логотип магазина на пакете, который я держала в руках). И, поддразнивая меня, заявил, что меня следует удалить из Зала славы школы в Иствью, потому что мое соседство со звездой профессионального баскетбола, имеющей пять внебрачных детей, было отныне неуместно.

Кто знал, что у Жака есть чувство юмора? Для меня все эти годы он был просто идеалом — наподобие выдуманного чахоточного поэта, которого я страстно мечтала повстречать. Я была изрядно глупым подростком, это ясно и без слов. (Объяснить это могу лишь действием гормонов.) Чем дольше я разговаривала с Жаком, тем больше понимала, до чего это здорово — быть рядом с кем-то, кто полностью изолирован от моей «модной» жизни. И неожиданно для самой себя успокоилась, нервозность исчезла. Не совсем, потому, что градус сексуального влечения между нами находился на уровне абсолютного нуля. Но довольно говорить об этой скандальной истории, которую я собиралась рассказать Джиллиан. Подруга наверняка будет разочарована.

Запасшись свежеиспеченным хлебом у Полин и бутылкой вина и парой стаканчиков за углом, мы продолжили наш путь по улицам левого берега. Когда Жак закончил изучать витрину обувного магазина на углу рю ду Фур («Провожу исследование», — ехидно усмехнулся он), я посмотрела на него внимательнее. В Техасе он носил волосы в стиле небрежно спадающей шевелюры Хью Гранта, еще до того, как сей стиль вошел в моду. Теперь прическа стала короче и аккуратнее, а легкая седина лишь украшала джентльмена, продающего обувь в «Ле Бон Марше». Не было и намека на брюшко мужчины средних лет, дальнозоркого прищура. Элегантный покрой костюма и до блеска начищенные туфли — как будто мой кавалер сошел со страниц каталога «Бергдорф». Он снял свой пиджак и закатал рукава. Я обратила внимание на круглогодичный техасский загар и белую полоску на безымянном пальце левой руки — след от кольца. Я пыталась вспомнить, что он сказал насчет того, как давно развелся с женой.

Каким-то образом ноги привели нас не к музею, а к собору Сен-Сюльпис (вид которого вызывает во мне желудочные колики — так как напоминает о полицейских сапожищах, наступающих на мои драгоценные туфли от Джимми Чу во время того прерванного шоу Армани!). Мы сидели на ступенях фонтана, рядом, почти касаясь друг друга, и вели негромкую беседу о шансах на продолжение моей карьеры. Я держала в руках хлеб, пока Жак открывал бутылку шардоннэ штопором швейцарского армейского ножа.

— Я не знал, что ты хочешь стать писательницей, когда вырастешь, — заметил он.

— Я сама не знала, — ответила я, принимая пластиковый стакан, в который он налил вино. — Боже, моего редактора хватил бы инфаркт, если бы он увидел, как мы тут вино распиваем.

Я подумала о Родди и его жалком четырехчасовом ленче в Лондоне. Назвать его ценителем вин было бы большим преувеличением. Правильнее было бы назвать его обычным выпивохой.

Жак продолжал мучить меня расспросами.

— Ты изучала журналистику? Как ты попала в мир моды?

— Ну, я училась в школе журналистики, но я не знала наверняка, буду ли этим заниматься. В колледже вообще не знала, кем хотела бы стать, но мне казалось, что писать в школьную газету, играть на сцене или в фильмах не так уж плохо. Оказалось, у меня это хорошо получалось. И доставляло удовольствие… И еще я знала…

— Так ты встречалась с Гальяно? Маккуином? Готье?

Я озадаченно улыбнулась. Он выглядел таким нетерпеливым.

— Я и представить не могла, что ты настолько разбираешься в моде.

— О, это всегда было моим настоящим увлечением, — признался Жак со вздохом.

— Правда?

Мне не очень верилось. Конечно, я знаю, что мужчины умеют ценить красивые вещи, но их вкусы никогда не производили на меня впечатления и не казались соответствующими модным тенденциям.

— Когда я окончил школу, а потом колледж в Хьюстоне, мне было восемнадцать, — объяснил он, — и я последовал за своим другом в Даллас в надежде стать либо художником-модельером, либо дизайнером интерьеров.

«Дизайнер интерьеров? Художник-модельер? Так самонадеянно начинать в Париже?» Я пришла в смятение.

— Видишь ли, — продолжал Жак, ничего не подозревая, — тогда это оказалось нереально. Все кончилось тем, что я рано женился, чего желали и мои родители… Остепенился. Преподавание французского в школе позволяло мне оплачивать счета и путешествовать во время летних каникул…

— О да, твои знаменитые путешествия. Какие захватывающие были рассказы! Я все помню. Знаешь, когда я впервые попала в Париж, то разыскала каждую площадь и каждый мост, о которых ты нам говорил.

Он засмеялся:

— Рад, что произвел на вас такое сильное впечатление, юная леди.

Мне было непросто совместить свои воспоминания о мсье Жаке с реальным мужчиной, сидевшим рядом. «Мог бы он стать?..» — Я отогнала прочь другую мысль.

Было почти три часа, и Жаку пора было возвращаться на работу. Он поднялся со ступеней, стряхнул хлебные крошки со своих безупречно отутюженных брюк и засуетился из-за соринок на моей шали. Мы попрощались — по-американски, обнявшись, — но прежде чем расстаться, он попросил меня взять его с собой в один из ближайших дней в салон кутюрье.

— Ладно, — согласилась я, — с удовольствием.

— Как же я раньше не догадалась? — вопила я по телефону, обращаясь к Джиллиан. Я только что выслушала ее ответ, ведь электронная почта не могла передать мои интонации. — Как же я могла не подобрать ключи к разгадке? Даже тогда, в Техасе, его ногти были всегда отполированы до блеска! Он всегда хвалил мои волосы! Он…

— Господи, Алекс, ты так орешь, будто обнаружила, что папа римский — еврей или что-то наподобие того, — ответила она, с трудом подавив зевок. Джиллиан действительно могла вывести меня из себя, когда отказывалась поддакивать.

— Ну, согласись, — настаивала я. — Эта неделя была для меня ужасной, не помнишь? Ведь все происходящее было бы самой большой мечтой всех влюбленных девочек в моей школе. Даже девочки, не любившие школу, хотели быть домашними любимицами учителя! — Я сменила тему, когда одна мысль вдруг мелькнула в моей голове. — Конечно, мы все знаем, что почти у каждой женщины в прошлом был по крайней мере один приятель, оказавшийся на самом деле геем…

— Что-что?! — разъярилась Джиллиан. — Говори за себя! Я не отвечаю за Стива Хиллмана.

— Я же не сказала, что мы делаем из них геев, упаси Господи! И так или иначе, мы все знали, что у Стива Хиллмана не было ничего ни с тобой, ни с любой другой девочкой. Думаю, ты тоже знала. Ты только хотела проверить, сможешь ли ты переделать его или что-нибудь в этом роде.

— Ничего подобного, — ахнула Джиллиан.

— Я не настаиваю, — сказала я, сворачивая щекотливую тему разговора. — Просто предположила, что мое большое школьное увлечение очень даже может оказаться моим первым приятелем-геем. — Я хихикнула: — Всегда хотела одного такого.

— Ты забавная, знаешь это? — Джиллиан сдалась, засмеялась. — Да, ты вполне можешь использовать гомика, который будет ходить с тобой по магазинам и честно сообщать, не потолстела ли ты, будет рыдать вместе с тобой из-за мальчиков… Я уже ревную.

— Сама знаешь, никто не сможет тебя заменить, — сказала я искренне. Но чтобы не переборщить с комплиментом, добавила: — Полностью, во всяком случае. Разве что только по вечерам в пятницу или на выходные, когда ты сидишь в гнездышке со своим мужем. Потому что теперь ты уже не такая веселая, как до замужества.

— Ах ты, поганка.

— Предательница.

— Потаскуха.

— Так, ты напросилась! У меня есть парочка занимательных историй как раз для тебя, взамен настоящей жизни.

— Ну и ладно, а я присоединю расходы к своим счетам за электронную почту. Порыскала тут в Интернете и нашла парочку еще более интересных фоток твоего маленького вчерашнего шоу…

— Лучше не делай этого!

— Обязательно сделаю!

— Пообещай мне, что не будешь.

— А что я получу взамен?

Самым нежнейшим голоском я попыталась грубо подольститься к Джиллиан способом, как я знала, работающим безотказно.

— Я получила в подарок от Шанель парочку великолепных солнцезащитных очков…

— И собираешься всучить мне свой жалкий второсортный товар, потому что эти очки вызывают у тебя отвратительные воспоминания?

«Черт, она угадала».

— Хорошо-хорошо, тогда и новые духи Ив Сен-Лорана я тоже выброшу, — добавила я.

— Подкуп?

— Подкуп.

— Придется встретиться с тобой, — оживилась Джиллиан. — Знаешь, какую вещь иногда приходится делать людям, имеющим конкретную работу?

— Ха-ха. Знаю. Ладно, тут в дверь уже стучит массажистка.

Я положила трубку и вытянулась поперек кровати, свесив ступни. Прогулка в полдень с Жаком и непринужденная болтовня с Джиллиан отвлекли от реального положения дел, а суть случившегося была в том, что с той поры, как я подчинилась давлению и вошла в состав «зубрежной» команды по работе с отстающими в девятом классе, это был момент самого ужасного публичного унижения, зафиксированный везде — в газетах, на Си-эн-эн… и что совсем никуда не годится — в Интернете! Там мой позор останется на вечные времена для любого, кто сует свой нос в «Гугл», а потом, может быть, зависнет на гадком веб-сайте какого-нибудь подонка — поклонника супермодели. Будь проклят этот мир, опутанный информационными сетями!

Трезво оценив ситуацию, я призналась себе, рассеянно покачивая на ногах новые туфли, что у меня серьезные проблемы. Я была подавлена, сбита с толку и не хотела показываться на глаза тем, с кем я была знакома до вчерашнего дня. Я съела слишком много жирной пищи и белого хлеба за последние восемнадцать часов, чтобы сойти за настоящую француженку, за исключением сигарет. И что хуже всего — я вдруг осознала, — вероятно, стала персоной нон грата у «Шанель». Меня прошиб холодный пот. Вычеркнут мое имя из списка гостей, приглашенных на распродажу моделей одежды, или нет?

Мне действительно оставалось лишь одно.

Отправиться за покупками.

Шопинг лучше, чем любые антидепрессанты, какие я когда-либо пробовала. Когда мой первый серьезный бойфренд в колледже — тот, за которого я думала выйти замуж и вместе с ним жить в Бостоне на берегу залива с нашей гончей по кличке Бейгл[6 - Бублик (англ.).] и нашими двумя с половиной красивыми, хорошо воспитанными детьми — в первый раз порвал со мной, я отправилась прямой наводкой в ближайший «Молл»[7 - «Молл» — сетевой торгово-развлекательный комплекс.], вооруженная маминой кредитной картой, которую та дала мне на крайний случай. Господи, это и был как раз крайний случай. Я очнулась среди драгоценностей фирмы «Тиффани» — каким-то образом удалось подлизаться к самому молодому продавцу, и он разрешил мне перемерить все желтые бриллианты, имевшиеся в наличии в магазине. А я отблагодарила его, купив самую дорогую вещь из всех когда-либо имевшихся у меня до того: серебряный очаровательный браслет от Эльзы Перетти за двести пятьдесят долларов. Я надевала этот браслет только дважды. Когда мой бойфренд и я помирились позже, в следующем семестре, а потом через две недели, когда я его бросила и стала гордым обладателем нового кожаного ранца за 329 долларов. И покончила с ним.

Так вот, вещи очень вдохновляют. Мой первый ужас, который я испытала, будучи корректором в «Уикли» (не заметила, что в имени бирманского борца за мир У Силиго допущена опечатка — У Силихо), заставил меня приобрести самую первую пару туфель от Маноло. Помню, как покидала свой закуток в тот вторник, после того как выпускающий редактор (который, должно быть, знал беднягу по их скандальным дням в Кембридже) «содрал шкуру» со старшего референта, а она, в свою очередь, орала на меня добрых минут десять, вроде что это самый ужасный день в ее жизни и что появись еще хоть одна красная пометка на моем файле — я вылечу!). Я не смогла удержаться от хихиканья по поводу этого случайного переименования (ребрендинга, если угодно), но в то же время ужаснулась перспективе быть уволенной.

Естественной ответной реакцией было прямиком отправиться в бутик, находившийся поблизости, на Западной 54-й улице, и отвалить изрядную часть только что полученной зарплаты за пару благородных туфель из бордового вельвета с каблуками-рюмочками и крупными золотыми пряжками. Возможно, я надеялась, что новая работа, которую я найду после увольнения, потребует от меня вести несколько иной образ жизни, чем до сих пор. Эти туфли переехали вместе со мной из нью-йоркского шкафа в лондонский, оставаясь по-прежнему нетронутыми в своей коробке. Впрочем, дважды в год я вынимала их — как правило, к приходу гостей, на свой день рождения и на Рождество.

Как бы то ни было, тогда мне удалось сохранить свою работу, а когда спустя шесть месяцев меня повысили до литературного референта (к моему большому удивлению и вопреки «У Силиго»), я купила себе вторую пару туфель от Маноло, на этот раз из более практичной черной кожи… на трехдюймовом каблуке.

Но это нельзя принимать во внимание; настоящий шопинг никогда не был только удовлетворением потребности покупать в состоянии депрессии. Во-первых, я могла бы найти причины, чтобы вознаградить себя в какой угодно день: например, написала великолепную статью. Или пожертвовала свое верблюжье пальто на благотворительные цели на исходе зимы. Нашла отличный рождественский подарок для мамочки. Все веские поводы для кутежа, ни одного чересчур личного. Это были темные моменты души, которые делали ритуал просмотра и покупки товаров особенно многозначительным.

Когда Джиллиан объявила о своей помолвке — а я думала, что потеряла свою лучшую половинку, мою сестру по одиночеству, — я пошла и внесла свое имя в список очередников в «Эрме» на покупку сумки «Келли» самого желанного цвета — голубой джинсовки. Даже не поинтересовалась ценой, просто взяла и записалась. Я считала это своим ответом на ее поступок. Естественно, два года спустя Джиллиан уже имела мужа и верхний этаж в Трайбеке[8 - Трайбека — район Нью-Йорка.], а я все еще не имела своей сумки.

С мыслью о трудно выполнимом желании, засевшей в мозгу, я чувствовала себя, как будто на меня была возложена миссия. Я снова спряталась за солнечными очками от Шанель — Джиллиан получит их слегка поношенными — и вышла за дверь. Покидая отель, обнаружила, что автоматически направляюсь в сторону рю де Гренель и магазина «Прада», который манил к себе, притягивал умиротворяющими бледно-зелеными стенами и почти белым ковровым покрытием. Почему-то мне подумалось, что безопаснее будет пойти в «Прада», чем в бутик французских дизайнеров, как будто из какой-то националистической гордости или европейского соперничества итальянцы могли по достоинству оценить мое разрушение открытия французского показа мод, каким бы невинным и непреднамеренным оно ни было.

Ошибочность своей логики я осознала в тот момент, когда переступала порог бутика. Хоть темные очки и защищали от пристальных взглядов, но, конечно же, я не могла не чувствовать их. Возможно, я могла бы сделать то, что делают знаменитости, когда не хотят быть узнанными: нет, не избегать показываться на людях в течение двух дней. Сколько раз я читала о звездах, которые, когда к ним приставали поклонники, делали вид, что они не те, за кого их принимают, а на самом деле просто двойники с похожими вкусами и образом жизни? Прекрасная идея, решила я. Я ведь могу быть просто другой американской туристкой. Откинула волосы и попыталась проигнорировать своих «фэнов».

Я следовала своей обычной стратегии в бутике «Прада»: быстро осмотрела первый этаж в поисках модной в этом сезоне одежды — той, образцы которой видела во всех журнальных рекламах и на каждом третьем редакторе отдела мод на показе в Милане, — а затем направилась вверх по лестнице, чтобы подобрать что-нибудь не столь бросающееся в глаза. Достигнув верхней ступени, я заметила, как одна из четырех продавщиц на этом этаже немедленно направилась ко мне. Я никогда не встречала ее раньше.

— Хэлло, — сказала она мне по-английски, и это ее слово, наподобие объятия, было наполнено многозначительностью и симпатией. — Думаю, догадываюсь, что вам нужно.

Британка — ее звали Дафна — провела меня через главные помещения, мимо обувного отдела, переполненного покупателями, высадившимися из «Евростар», в большую комнату наподобие салона в задней части магазина, предназначенную для VIP-персон. (Похоже, я прославилась!) Дафна усадила меня на вполне современный — но на удивление удобный — кожаный диван и посмотрела в глаза.

— Подозреваю, что некоторое уединение вам сегодня не помешает, — сказала она осторожно, не переставая улыбаться. Несмотря на свои страдания, я сумела оценить деликатность. И преисполнилась решительности отплатить ей за доброту.

— Что ж, я искренне признательна за вашу помощь, — сказала я мягко. — Я бы с удовольствием купила что-то особенное.

Заметьте, я ничего не сказала про одежду, просто сказала, что хочу купить что-нибудь.

Дафна бросила на меня еще один внимательный взгляд, моментально определив размер, и с решительным выражением лица быстро ушла на поиски вещей, которые гарантировали бы улучшение моего нынешнего настроения. Я, слегка откинувшись на спинку дивана, теребила пальцами концы кашемирового палантина, когда она вернулась, почти скрытая горой атласных юбок и топов цвета щербета, блестящих парчовых мини-платьев цвета «шартрез» и одного потрясающе сексуального белого летнего платья с открытой спиной и бежево-черным колье, украшенным пластмассовыми бусинами и прикрывающим грудь наподобие панциря.

— Туфли и сумочки сейчас будут, — Дафна хитро подмигнула, — и, конечно, белье.

Снова исчезла и возвратилась минуту спустя с остальными трофеями. Как только дверь за ней закрылась, я начала изучать развешанные по всей комнате миниатюрные платья, цена которых, судя по ярлыкам, миниатюрной не была. «Отлично», — сказала я самой себе; ничего из этих вещей я никогда не смогла бы надеть на службу.

Не спеша я примеряла каждую вещь, любуясь собой со всех сторон в покрывающие все стены зеркала и восхищаясь намеренному преувеличению моих достоинств, отражавшихся в них. А потом обнаружила, что думаю: как это поразительно, что, заболев от беспокойства за свою карьеру и репутацию, я участвую в круговороте распродажи моделей, которые могут до такой степени изменить внешний облик. Мои ноги стали выглядеть длиннее, грудь — полнее, талия — тоньше. Просто поразительно. Я даже вошла в образ поверженной мной Катерины, медленно вышагивая вокруг комнаты, втянув щеки и выпятив грудь. Нет, все-таки не так здорово. А затем разделась, вернула каждую вещь на предназначенную для нее вешалку и даже позаботилась о том, чтобы положить на прежнее место кусочки защитной ткани между юбками и зажимами. Дальше…

Это напомнило мне те сладостно-горькие дни в Нью-Йорке, когда я была моложе, беднее, еще не осчастливлена дизайнерскими скидками и часто любила ходить в «Бергдорф» вместе с Джиллиан и несколькими избранными подругами, достаточно храбрыми, чтобы примерять эксклюзивные модели платьев от серьезных дизайнеров — в те дни, когда блистали Оскар де ла Рента и Каролина Херерра, — и ничего не покупать. В настоящее время мне не помешало бы быть храброй, чтобы купить все.

Любезная Дафна постучала в дверь, когда я стояла в белом платье, ремешки плоских парчовых сандалий опоясывали мои ступни, а миниатюрная розовая сумочка из кожи ящерицы болталась на запястье. Я открыла дверь, широко улыбаясь и по-настоящему дрожа.

— Я беру это. Все беру.

Несколько тысяч евро спустя, я возвратилась в номер своего отеля, нагруженная тремя белыми пакетами от Прада, аккуратно перевязанными сверху белой хлопчатобумажной лентой с логотипом. Внутри лежали купленные мной вещи, нежные, закутанные в несколько слоев белой папиросной бумаги. И я чувствовала себя гораздо лучше. Родди ведь обещал мне подписать расходы, независимо от суммы, разве не так? Ну, так и быть, возможно, туфли я оплачу сама.

К восьми, через два часа, которые я провела, разворачивая все покупки, тщательно осматривая каждый шов, каждую пуговицу или кант, примеряя каждую вещь по три раза и срезая ценники (сегодня я точно не почувствую никаких угрызений совести из-за покупок!), меня одолел летаргический сон, ничуть не похожий на ту сонливость, которая нападает на вас через тридцать минут или около того после гастрономических излишеств во время праздничного обеда в День благодарения.

Я чувствовала себя пресыщенной… если не сказать, объевшейся.

И еще я чувствовала себя слегка виноватой из-за того, что отложила работу над статьей на целый день. Так, опираясь на спинку кровати, окруженная своим новым имуществом, я включила телевизор и нашла канал моды. Подложила под голову четыре перьевые подушки. «Великое изобретение», — думала я. Если бы во времена моего детства в Техасе мы имели «Мода-ТВ», думаю, мне удалось бы избежать целой эпохи длинных волос. Пережить десятилетие длинных волос. К тому же не быть блондинкой в Техасе — дело сомнительное. Я не была ни капитаном группы поддержки школьной команды, ни королевой на вечере встречи выпускников, но и аутсайдером я тоже не была. Держалась в рамках дозволенного, и по большей части они — эти «крутые детки», садисты, да как ни назови, — меня не трогали. Если бы я рискнула нарушить неписаное соглашение о перемирии, то, несмотря ни на что, акулы разорвали бы меня на мелкие кусочки. И я нашла бы свой причал где-нибудь среди наркоманов… Средняя школа — самое большое змеиное гнездо на свете. Гораздо страшнее, чем мир моды, это уж точно.

А пока в прямом эфире канала моды шла трансляция шоу «Живанши». Действо разворачивалось в помещении товарного склада рядом с аквапарком в пригороде Парижа. Шоу можно было назвать «Одой восьмидесятым»: под фонограмму из альбома Майкла Джексона «Триллер» модели прохаживались по подиуму из больших черно-белых квадратов, которые попеременно озарялись светом. Прямо как в видеоклипе «Билли Джин», когда изображение начинает двоиться. Респектабельный дом французского кутюрье только что завербовал нового молодого дизайнера из Лондона, и тот сумел привнести нечто большее, чем просто немного остроты. Кто знает, будут ли давние клиенты дома покупать мощные плечи а-ля Джоан Кроуфорд (не говоря уж о губах), полосатые шерстяные вязаные гамаши и неоново-голубые меховые округлости, но пресса, кажется, все это проглотила.

После того как экстравагантность закончилась и комната наполнилась мелодией «Ты хочешь затеять что-нибудь»[9 - Хит Майкла Джексона.], редакторы и стилисты стали наперебой расхваливать дизайнера перед телекамерами. Операторы в силу привычки наметили наиболее заметные — или яркие — фигуры среди публики; неудивительно, что первое интервью было взято у эксцентричной уэльской стилистки Арианны Сайдботтом, которая и откопала этого вундеркинда. (Ее недоброжелатели распускали слухи, что всего одно поколение назад Арианна, урожденная Агнесс, и ее малыш произносили свои фамилии так, как они писались — то есть достаточно вульгарно, — а ее приспешники настаивали, что эта фамилия всегда произносилась на французский манер, с ударением на последний слог. Ну по меньшей мере с того момента, как она стала известной.) Не отводя глаз от телевизора, точнее, от экстравагантного головного убора Арианны, я пошарила вокруг себя в поисках пульта на ночном столике и врубила звук.

На мадам было нечто, напоминавшее мрачную шляпу Дэйва Крокета[10 - Дэйв Крокет — национальный американский герой времен мексиканской войны, погиб при Аламо в 1938 году. Персонаж многочисленных книг, фильмов, спектаклей.]. Да, поразилась я, приглядевшись, и впрямь набитое чучело енота. Не знаю, что меня интересовало больше: воняла ли эта вещица или то, что активисты РЕТА[11 - РЕТА — организация, выступающая в защиту животных; неоднократно проводила кампании против модельеров, использующих в своих моделях шкуры животных, и других известных личностей в сфере моды, например, против главного редактора американского журнала «Вог» Анны Винтур.] до сих пор не схватили стилистку. Арианна совместила свой головной убор с костюмом из кожи буйвола в стиле «сафари». Но даже будь я загипнотизирована этой фиговиной на ее голове, то не могла бы не заметить двух необычных фигур на втором плане. Одной из них была молодая женщина, одетая во что-то напоминавшее копию авторского платья «Зара» этого сезона с репринтным воспроизведением подписи Гуччи — вероятно, какой-нибудь ассистент редактора отдела моды, заслужившая поощрение в виде поездки на показы как перспективный журналист, переросший уровень дурацкой рубрики типа «Всякая всячина». А рядом находился приятной наружности мужчина лет двадцати с небольшим, в хаки и белой рубашке на пуговицах, в темно-синей бейсбольной кепке. «Производит впечатление надежного парня», — подумала я. Было совершенно очевидно, что он, как говорится, не в своей тарелке.

Двухфутовая «вершина», венчавшая Арианну, мешала наблюдению, но все же я видела, что те двое горячо спорят. Я приподнялась на кровати. До смерти хотелось узнать, что произойдет дальше. Любовная перебранка? Философские разногласия? Может, он наступил на ее новые туфли? Спер ее сумочку «гуди»?

Какова бы ни была причина, ссора вскоре переросла в настоящую потасовку. Через мгновение ассистент вскочила со своего места и сбила с головы парня бейсболку, — та, судя по всему, раздражала с момента, когда девушка положила глаз на парня! — а в следующее мгновение красотка, на трехдюймовых каблуках, потеряв опору, как снег на голову рухнула на противника. Тот попытался поддержать ее (а может, выставил вперед руки для самозащиты), но не удержался и тоже вылетел из своего кресла. Оба покатились, образуя одно целое, плотно прижатые друг к другу, ударяясь о стулья, пока не налетели на высокий подиум.

Толпа поредела, но около двух десятков людей направились к этой паре — не для того, конечно, чтобы помочь, а просто поглазеть. И телеоператор канала моды учуял, что происходит что-то необычное, и оторвал свой объектив от Арианны, которая выглядела оскорбленной. В этот самый момент хаки-бой сумел избавиться от девицы-ассистента, разорвав смертельную хватку, но сила противодействия отбросила его… прямо на Арианну. Когда парень натолкнулся на нее, величественная шляпа слетела — отправилась в продолжительный полет вместе с длинным черным париком, к которому, по всей видимости, была прикреплена. Экран затмили фальшивые волосы и куски меха. Пара французских охранников солидно двинулась по направлению к месту происшествия, отстраняя гостей:

— Va-t-en, Va-t-en![12 - Посторонитесь, посторонитесь! (фр.)]

Затем камеру, по-видимому, выключили, экран стал темным.

Я продолжала таращить глаза. Просто не могла поверить в увиденное. Может, неделю высокой моды спонсировала Международная федерация рестлинга? Но зато теперь я поняла, как много шума из ничего возникает по пустякам, ведь нечто подобное произошло, когда я наскочила на ту модель. Да, это было ужасно. И чертовски смешно…

После нескольких секунд мертвой тишины ведущая телеканала моды снова появилась на экране и, запыхавшись, сообщила о происшедшем. Последние новости передавались ей прямо в наушники, детали она домыслила. По всей вероятности, это происшествие было самым волнующим моментом за всю ее карьеру в «Новостях», если только можно назвать ведение канала моды карьерой ведущего «Новостей». Я постаралась сосредоточиться, чтобы понять ее французский. Потом включила субтитры для глухих. Это помогло.

— Дамы и господа, нам пришлось прервать трансляцию показа моделей осенне-зимнего сезона дома моды Живанши, — интригующе сообщила она. — После презентации коллекции, которую пресса называет «блистательной» и «революционной», среди публики произошла потасовка. Мы располагаем эксклюзивной видеозаписью, сделанной оператором-любителем, присутствовавшим на показе. — После чего придала своему лицу максимально заинтересованно-озабоченное выражение. — Обращаем ваше внимание на то, что данный видеоматериал может содержать неприглядные сцены, — вещала она. — Проявите благоразумие, если в комнате находятся дети.

Мои глаза расширились, я облизала губы.

Экран потемнел и снова вспыхнул, демонстрируя скандальную съемку камерой, прыгавшей в руках державшего ее человека, сопровождаемую периодически пропадающим звуком. Если бы это продолжалось слишком долго, я восприняла бы сюжет как часть моей собственной драмы.

Но разве не возникает чувство легкого отвращения, когда показывают подобный трагифарс? Запись началась задолго до момента, когда вечернее развлечение перешло в фазу физического контакта, и обе стороны еще мирно сидели бок о бок. Человек, державший камеру, должен был находиться в одном из верхних рядов, над этой парой, поскольку я видела их спины, а ниже, на подиуме, гордо выступали модели. Во всяком случае, можно было услышать начало спора. Я придвинулась, чтобы ничего не упустить.

Парень в хаки. Что это за женщина — похожа на сумасшедшую — в большой шляпе на первом ряду? И почему все эти фотографы лезут… (неразборчиво).

Девушка-ассистент. (Могу поклясться, что она закатила глаза, это было понятно даже со спины): Ого! Ты не знаешь? Это же Арианна Сайдботтом. Она очень именитый стилист.

«Черт, — подумала я. — Оба американцы». Я была в большом замешательстве.

Парень. Что? Она открыла лекарство от рака или что-нибудь в этом роде?

Девушка (еще больше закатив глаза). Она открыла многих известных дизайнеров, например… (неразборчиво).

Парень (пытаясь ее переубедить). Вот Джонас Солк — это действительно величина. Он разработал вакцину… (неразборчиво).

Девушка (раздражаясь). Ты же на показе мод! Выброси из головы… (неразборчиво).

Дефиле закончилось, но парень и девушка продолжали сидя спорить, в то время как остальная публика была уже на ногах. Звук аплодисментов заполнил микрофон видеокамеры, заглушив конец перебранки, по лицам было видно, что разговор обострился. Девушка продолжала аплодировать, отвернувшись от подиума, и почти кричала на парня, при этом ее лоб находился в опасной близости от его. Журналисты и поклонники покинули свои кресла и прокладывали себе дорогу сквозь толпу, чтобы попасть за кулисы. Какая-то женщина в желтом меховом пальто прошла прямо перед камерой, загородив обзор. Она пропала из поля зрения камеры, а парень и девушка все еще переругивались. Вперед вышел интервьюер с Арианной, которая с важным видом высказывалась: «Это просто блестяще. Я никогда не видела ничего подобного. Он просто идет от мощного к еще более мощному…»

Остаток записи, которая по какой-то причине сменилась на замедленную съемку, напоминал пародию на развлекательный телесериал «Субботняя ночная жизнь»: девушка-ассистент с надменным выражением лица сделала движение в направление кепки парня в хаки. А затем кульминация: сначала парень и девушка выглядели, как бы демонстрируя захват в борьбе сумо, и вот он спланировал вниз на Арианну. В замедленном варианте это выглядело почти элегантно, будто сцена из фильма «Крадущийся тигр, затаившийся дракон». Потом изображение исчезло, потому что дело дошло до полета шляпы вместе с париком через подиум, которое очень напоминало Роки — белку-летягу. Арианна, контуженная и отчасти обнаженная, застыла как парализованная. Или, возможно, запись просто остановилась на этом кадре, который растянули во времени. Нелепый портрет. А затем экран почернел.

Ведущая снова материализовалась в студии.

— Женщина, которую вы видели на пленке, исчезла, — произнесла она с плохо замаскированной ухмылкой, — но после короткого перерыва вы увидите интервью с загадочным мужчиной, оказавшимся в центре данного скандала. Оставайтесь с нами.

Началась реклама виагры с Микки Рурком, которая в Америке не появилась бы и через тысячу лет.

Я выключила звук и снова опустилась на подушки. Какая гадость!

В моем мозгу теснились всего две мысли. Одна — существовали ли похожие записи моего столкновения с Катериной? А вторая — могло ли быть так, что толпа получила новый повод для насмешек и обо мне забудут?

Основной закон нашей жизни: каждый всегда сравнивает себя с кем-то другим.

О да, вздохнула я, теперь мое приключение отошло на задний план.




3


Решив, что могу выйти из добровольного заточения после этого нового происшествия («deus ех machine»[13 - deus ех machine — (лат.) дословно «бог из машины», смысл выражения — счастливое избавление, неожиданная развязка.], — написала я в своей статье в «Уикли»), я открыла ноутбук и проверила календарь. У «Живанши» это был последний официальный показ на сегодня. Но из подслушанного разговора двух девушек — внештатных стилистов «Пэйнт» в салоне поезда «Евростар» по дороге в Париж — я знала, что сверх программы, после закрытия, один мало известный перуанско-швейцарский дизайнер Луис-Хайнц Бёлер должен представить свою коллекцию моделей одежды в стиле гуэрилла[14 - Гуэрилла — от исп. guerrilla — партизан, повстанец.] в новом популярном ночном клубе на Пигаль. Поскольку я сомневалась, что в редакции «моднейшего из модных» гламурного журнала одобряют такую тему — следует упомянуть, что вкусы их читателей и аудитории моего журнала не совпадают, — единственной альтернативой для меня было остаться в номере и перебирать мои новые вещи. Соблазнительно, да, но я не собиралась добывать материал таким образом.

Кроме того, подразумевалось, что я должна посещать новые «горячие точки». Это было, в конце концов, моей работой — быть в курсе событий. Прежде в этом двухъярусном помещении располагался бордель, просуществовавший до конца 1990-х, пока мадам-содержательница не вышла замуж и не уехала, присоединившись к группе «Мунис». После нескольких лет судебных разбирательств между двумя ее дочерьми помещение было продано двум братьям. О новых владельцах поговаривали, что они состоят в родстве с последним претендентом на трон Наполеона. Братья сделали скандальную карьеру, назначая свидания моделям.

Первым делом они выпотрошили помещение и заменили отслоившиеся старые красные обои и грязный лохматый ковер… на совершенно новые красные и обои и свежий лохматый ковер. Тускло освещенные комнаты верхнего этажа были меблированы безразмерными кроватями с балдахинами, а униформа официанток от Александра Маккуина напоминала одежду рабынь. Клуб с большой долей иронии братья назвали «Бон шик бон жанр»[15 - Правильный шик, правильный вид]. Самой большой удачей заведения до сих пор было получить журнальный разворот с фотографиями показа мод на страницах «Хэлло»!

Я не могла бы предложить лучшего места для своего возвращения. Во-первых, несомненно, там будет темно. Но что еще важнее — шикарные «акулы» скорее всего мертвецки напьются.

Телевизор в номере продолжал работать, пока я готовилась к выходу. «Ночной ад от Шанель» — так я назвала этот слишком длинный отрезок вынужденного свободного времени между обжорством, смешанным с жалостью к самой себе, и тем моментом, когда абсолютно вырубилась под действием снотворного. Во время «Ночного ада от Шанель» я собрала всю свою одежду с пола и аккуратно развесила ее в шкафу. Каждая вещь для определенного дня была помещена на отдельную вешалку и отделена от следующего дня или вечера двумя пустыми плечиками. Под одеждой на полу стояла соответствующая обувь, а развернутая таблица была прилеплена скотчем на дверцу шкафа. Это позволило мне почувствовать себя немного лучше.

Я преодолела кратчайшее расстояние до вешалки, предназначенной для вечера среды. Сняла джинсы и быстро натянула мою дизайнерскую экипировку: черное шерстяное с добавлением спандекса платье «винтаж» от Аззедин Алайя, сильно обтягивающее, как тесный чулок, в котором я едва могла дышать. И почувствовала большое уважение к женщинам, жившим в эру корсетов. Для меня по крайней мере это испытание всего на несколько часов, думала я.

Мельком взглянув на обувь, однако, я была вынуждена вновь свериться с моим гардеробным расписанием. Может, я неудачно пошутила, решившись на такое сочетание? Неодобрительно покачивая головой, я все же с осознанием долга надела золотые гладиаторские сандалии, ремешки которых, сплетаясь на икрах в двойную спираль, поднимались вверх до колен. Жаль, что зеркало в ванной комнате не имело подсветки, преувеличивающей достоинства, как в магазине «Прада». Хм… Получившийся «эффект сосиски» мне совсем не понравился. Попытка наклониться вперед вызвала тревожный звук, похожий на рвущуюся материю иди распарывающийся шов. Больше так не делай! Сказав себе это, попыталась грациозно пройтись на трех-с-половиной-дюймовых каблуках, но амурные застежки на бедрах ограничивали каждый шаг до едва заметного перемещения. Просто кошмар. Я чувствовала себя как Мира Сорвино в «Великой Афродите».

Если смогу набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы говорить, то, вероятно, голос зазвучит, как у Бетти Буп[16 - Бетти Буп — персонаж многочисленных диснеевских мультфильмов.]. Дискомфорт был сам по себе достаточно плох… а кроме того, я учитывала и то обстоятельство, что, хотя этот клуб только старался походить на бордель, расположен он был на Пигаль, где все еще можно было встретить настоящих «леди ночи», промышляющих на узких улочках у подножия Монмартра, под сенью собора Сакре-Кёр[17 - Базилика Сакре-Кёр — собор Святого сердца, в псевдовизантийском стиле, на вершине Монмартра.]. Sacre bleu![18 - Святая синева, святой синий цвет (фр.).]

Нет, туалет от Алайя не годился.

«Хватит планировать все заранее», — подумала я. Говоря по правде, возможно, у меня проявилось неосознанное желание прибегать в особых случаях к «экстренному» шопингу, а значит, к нарушениям моего гардеробного расписания. В общем, поскольку мне больно было думать, что покупки, совершенные мной сегодня, были не более чем легкомыслием, я схватила с кровати белое платье и надела его. «Так мне больше нравится», — подумала я, сделав три долгих глубоких йоговских вдоха. И в отличие от модного утверждения я провозгласила свою независимость «от маленького черного платья». Но сандалии гладиатора оставила; еще не успела забыть, что случилось со мной в прошлый раз, когда я искала замену обуви. Вдобавок я намеревалась взять с собой новую розовую сумочку из кожи ящерицы, а ведь я никогда не хотела быть с головы до ног в одежде от одного дизайнера — даже моей любимой «Прады».

А что теперь делать с волосами? Я взглянула на себя в зеркало и вздохнула. Длинные, прямые, густые и темнее, чем мое самое мрачное настроение, В юности «очень приличная» парикмахерша моей мамы, работавшая в торговой части города, никогда не знала, как поступить с моей гривой, а когда я подпала под культ пышных волос, она неохотно делала мне спиралевидный перманент каждые три месяца (или по мере того, как пропадал эффект и завитки становились снова послушными). С тех пор минуло много лет, но неприятности с волосами продолжались и по сей день, начиная от попытки иметь пышную шевелюру, больше походившую на ананас (в первый раз я даже расплакалась в парикмахерской — и, должна признаться, не в последний), до короткой стрижки с челкой (как у Анны Винтур, даже без темных солнечных очков). Даже Орибэ[19 - Орибэ Фумие — известный стилист, работал с Дженнифер Лопес, Антонио Бандерасом, Леонардо ди Каприо и др.] и Фредерик Феккаи[20 - Фредерик Феккаи — известный американский стилист и производитель средств для волос.] не смогли бы сделать большего; их гладкие стильные укладки исчезли бы с моих буйных зарослей после душа на следующий день. Несколько месяцев назад я и вправду интервьюировала Фредерика, но когда на следующий день он стриг мои волосы, то на его лице отражалось столь глубокое разочарование, что с тех пор я с трудом могу смотреть ему в глаза. Таким образом, пока Родди не решился назначить мне ежедневное успокоительное в виде надбавки на одежду, я была предоставлена самой себе.

Размышляя — идеи лучших статей приходили ко мне как раз перед зеркалом, — я обнаружила, что думаю о париках. Женщины с совершенно нормальными волосами пользовались париками постоянно. Не случайно в «Молле» множество магазинов париков (по крайней мере так было там, где я выросла), а в супермаркетах имеются специальные отделы. Я заинтересовалась, почему эта мода угасает. Может быть, об этом написать статью для Родди? И тем самым окончательно свернуть с проторенной дорожки. А заголовок мог бы быть «Почему парик вне игры?» Держу пари, больше никто не сделает ничего подобного. Конечно, для этого должна быть веская причина: либо мне пришла в голову отличная идея, либо совсем наоборот… Я несколько раз прошлась по своим волосам щеткой из щетины кабана от Мэйсона Пирсона, потом решила зачесать их вверх и небрежно закрепить. Нет, парики не для меня. И статья тоже. Черт!

Когда я присела (ах, быть в состоянии сгибаться в талии и сидеть!) на кровать и поправила ремешки на ногах, то взглянула на экран телевизора. Комментаторы все еще болтали о скандале в «Живанши». Я, очевидно, пропустила интервью в прямом эфире с парнем в хаки, но клип из любительской видеозаписи повторяли снова и снова. Я взяла пульт и выключила телевизор, затем нацарапала записку на почтовой бумаге и прилепила на экран: «Посмотреть повтор хаки-боя в «Живанши». Наверняка его еще будут показывать — возможно, даже по Си-эн-эн, принимая во внимание, какой интерес они проявили к моей истории.

Я взяла с ночного столика флакон с духами, изготовленными по моему заказу у «Крида»[21 - Оливер Генри Крид — известный французский парфюмер английского происхождения]. Почти пустой. Не забыть пополнить на этой неделе. Побрызгала за ушами, на запястьях и под коленями — ну, ведь всякое может случиться! — и достала из шкафа черный кожаный тренч от Ива Сен-Лорана.

Скептически осмотрела его. Затем убрала его назад и быстро прикинула другие варианты. Короткий приталенный замшевый коричневый жакет от Майкла Корса? Не годится. Угольно-серое шерстяное двубортное пальто а-ля «школьница» от Прада? У, точно нет. Мой проклятый список одежды был составлен так, что действительно не было возможности что-либо поменять местами. Итак, все же кожаный тренч. Видимо, я на самом деле сошла с ума, если уж решила совместить его с этой обувью, — пожалуй, вызывающе, но если бы я надела платье от Алайя… Ну ладно, решила я, по крайней мере, не буду подпоясывать плащ. Набросила его на плечи и гордо вышла из отеля.

Поймать такси не составило труда.

Когда я сообщила водителю адрес, то увидела в зеркале, как тот осклабился. И что еще хуже — он не спросил, не модель ли я. Я лишь могла предполагать, что он обо мне подумал. И это в плаще без пояса!

В то время как мы в благословенном молчании неслись на север через город, я мысленно прокручивала различные сценарии: как обставить мое появление? И как мне вести себя с теми милыми людьми, которые так доброжелательно посылали мне цветы соболезнования, а затем все полностью извратили, нагромождая все больше и больше абсурда, выдумывая несуществующие подробности («Ее нижнее белье порвалось!», «Она была готова на все, лишь бы оказаться на телеэкране!») при каждом новом пересказе этой истории каждому следующему Тому, Дику или Гарри по телефону, факсу или отправляя сообщения по электронной почте. Нет, было бы достаточно глупо начать с этого.

Сценарий первый: я подхожу прямо к входу, прерывая шабаш ведьм из «Конде Нэст»[22 - «Конде Нэст» — издательский дом, выпускает журналы «Гламур», «Вог» и другие.]. Эти лицемеры машут мне рукой, предлагая войти. Толпа расступается, как Красное море. Я блаженно, великодушно улыбаюсь. Карл Лагерфельд возникает из темноты и радушно приветствует меня, одобряя мое возвращение в свой круг. Все забыто…

Сценарий второй: теряюсь в толпе и минут пятнадцать топчусь в стороне, чтобы определить, стоит ли сливаться с остальной массой. Слышу перешептывания, краем глаза наблюдая за сплетниками. Игнорирую их. С высоко поднятой головой прохожу к бару…

Сценарий третий: я задеваю большим пальцем левой ноги за ремешки правой сандалии и падаю по дороге к входной двери…

Если до этого я почти не нервничала, то теперь меня обуял ужас — воображение вступило на территорию Стивена Кинга. (Вспомни о Кэрри[23 - Кэрри — героиня одноименного романа Стивена Кинга, школьница, от страха и отчаяния убивавшая своих одноклассников и разрушавшая родной город.].) Хорошо еще, что я была совершенно парализована собственными мыслями, чтобы попросить водителя немедленно повернуть назад.

В любом случае мы уже начали осторожно пробираться через тесные улицы в окрестностях пляс Пигаль. Через два дома от нас на углу аллеи, ведущей к клубу, стояла толпа. Я без труда распознала туристов, высыпавших после шоу в «Мулен Руж», — уже обедневших на несколько сотен евро, но все еще высматривающих что-нибудь по-настоящему скандальное, чтобы написать об этом домой. Узнала нескольких моих коллег, которыми я буду тут же замечена и проштампована, как были проштампованы любители достопримечательностей, а заодно и те, кто прибыл на этот вечер, и его организаторы.

Когда я выходила из такси на улице напротив клуба, я обнаружила на тротуаре редактора отдела моды журнала для подростков, похожую на героиню фильма «Красотка»; она говорила по мобильному телефону — и получала в свой адрес одобрительные выкрики от кое-кого, кто явно не был редактором, но одет был в почти точно такой же наряд, вплоть до чулок из красной сетки, выглядывавшей между краем ее микро-мини-юбки и верхом высоких кожаных лакированных сапог. Несомненно, вторая женщина чувствовала себя солдатом на собственной территории.

Я не знала, смеяться мне или… ладно, смеяться.

— Алекс? Алекс! Алекс!

Почти рефлекторно я пригнула голову и наглухо закуталась в плащ. Краем глаза посмотрела по сторонам. И почти подпрыгнула, когда почувствовала руку на своем плече и тяжелое дыхание на шее.

— Алекс! Я тебя заметила за два дома, бегу, зову-зову!

Резко обернувшись, я увидела улыбающееся лицо моего единственного и любимейшего рекламного агента, Лолы Эйзенберг, блондинки ростом пять футов девять дюймов с ногами Кэмерон Диас и скулами Анджелины Джоли. Если бы я ее не знала, то определенно возненавидела бы.

— О мой Бог, Лола, ты напугала меня до смерти.

— Немного нервничаешь? Уж не думаешь ли ты, что эта толпа латышей прибыла, чтобы переломать тебе колени? — Она захихикала, в то время как я изо всех сил пыталась оставаться серьезной.

Для журналистов, пишущих на темы моды светской жизни, агенты по рекламе держат ключи от королевства. Из своего опыта знаю, что есть два типа тех людей, кто владеет информацией: одни всегда недоступны, когда вам от них что-нибудь нужно, зато другие всегда донимают вас вещами, которые не нужны вам. Если подумать, это всего лишь две стороны одной монеты.

Лола расположила меня к себе сразу в момент знакомства. Я только что начала вести модное обозрение в «Уикли» и впервые совершала тур по Парижу. Большинство сотрудников пресс-служб ведущих домов моды воспринимали мое предложение о встрече недоумевающим: ««Уикли»… разве это не журнал новостей?» Но Лола, американка, выросшая в Париже, работавшая у «Диора» неполный рабочий день, поскольку изучала историю искусств в Сорбонне, не только пригласила меня на ленч, но и проинформировала обо всей окружающей грязи — о «дружественных» агентах по связи с печатью. Я отплатила услугой за услугу, когда узнала больше о редакторах отделов моды. Нам обеим нравилась мысль, что наши взаимоотношения, по сути, являются подрывной деятельностью.

— Ты пропустила изумительное шоу сегодня вечером, — сообщила она, широко открыв глаза.

— Знаю! Я отдала бы все свои туфли от Маноло, только чтобы иметь возможность быть там, — призналась я. О'кей, возможно, только три пары — но и это совсем не пустяковый жест. — Но я видела это по телевизору. Иначе, как ты думаешь, почему я решила вернуться?

— О, ну конечно. Малыш, ты во вчерашних новостях.

— Спасибо за эти слова, дорогая!

— Кстати, мне нравится твое платье. «Прада»?

Мы пересекли улицу и шагали позади группы туристов. Когда мы приблизились к клубу, голова у меня начала кружиться, пульс участился, стало трудно дышать. Я подумала, что снова паникую.

— Бу… бу… бумажный… бумажный пакет, — задыхалась я.

— Не глупи, — возразила Лола, глядя прямо вперед и включая приготовленную для камер улыбку, продолжая двигаться к задрапированному бархатом входу. — Тебе правда, не нужно больше прятать свое лицо!

Если бы я не впала в невменяемое состояние из-за невозможности нормально дышать, то по достоинству оценила бы милую мягкость Лолы. Действительно, оценила бы.

Глубокое, спокойное дыхание. Дыши, Алекс, дыши. Пф-ф.

Я схватила руку Лолы в поисках поддержки, а она положила мне другую руку на спину и мягко втолкнула меня через порог. Прошло несколько минут, прежде чем мои глаза привыкли к темноте внутри клуба. Еще меньше времени потратили телевизионные операторы и фотографы, чтобы обнаружить меня.

— Алекс! Алекс!

Прежде чем я сообразила, что произошло, телевизионщики оттеснили Лолу и окружили меня. Мне в лицо ткнули микрофоном. Инстинктивно я подняла обе руки, отталкивая микрофон и одновременно пытаясь прикрыть лицо — так, как я видела, делали известные обвиняемые на ступенях суда. Продолжение вчерашних новостей?

— Алекс, — произнес голос с британским акцентом откуда-то из-за камер и света, — что ты думаешь о шокирующих событиях на показе в «Живанши» этим вечером?

— Вы бы его тоже сорвали? — вклинился другой бестелесный голос.

— Как по вашему опыту, сидеть в первом ряду более опасно?

Еще микрофон. Еще больше горячего света. Вспышки. Я начала потеть. На сей раз голос с французским акцентом:

— Алекс, как ты думаешь, не пора ли американцам запретить посещать недели высокой моды?

Я безмолвствовала. Из «скандала недели» я превратилась в «эксперта-комментатора» за один короткий день. Я имею в виду, что знала, что это обычная траектория — черт, даже Моника Левински получила приглашение быть хозяйкой назначенного на определенный срок шоу, — но в жизни не видела, чтобы это случалось столь быстро.

— Без комментариев! — энергично выкрикнула Лола, когда ей, наконец, удалось протиснуться ко мне.

Когда Лола отдавала распоряжения подобным тоном, люди слушались ее. Свора рассеялась, но не без пары заключительных финальных снимков.

— Не могу поверить, — сказала я, все еще остолбенелая.

— Вот что происходит, когда двадцать четыре часа работаешь на телеканале моды. Чертова пропасть эфирного времени, которое надо заполнить, — сказала она сухо, прежде чем быстро сменить тему. — Что за виски предпочитаешь: двойной скотч, неразбавленный?

Она подозвала разносчицу коктейлей, которая вернулась минуту спустя с нашими напитками. У Лолы была кроваво-красная жидкость, налитая во что-то похожее на бокал для двойной «Маргариты».

— Фирменный клубный напиток, — пояснила она, отвечая на мой вопросительный взгляд. — Двойной «Д». Попробуешь? — И сделала сладострастный жест, свидетельствующий о чувственном возбуждении.

— Супер, — ответила я с озорной усмешкой, — пробирает.

И быстро проглотила свой скотч. Почувствовала, как тепло разливается по горлу и дальше вниз в желудок — который, подумала я с небольшим беспокойством, не получал никакой еды со времени ленча из вина и хлеба с Жаком. Мне было необходимо двигаться.

— А что ты делаешь здесь сегодня? Разве тебе не надо готовиться к показу у «Диора» в пятницу? — Я практически кричала, так чтобы Лола могла слышать меня сквозь глухие удары техно-микса из хита 1980-х «Обзэшн», к которому ди-джей только что плавно перешел после «Оправдай мою любовь» Мадонны. Этот клуб явно придерживался заданной тематики.

— Все под контролем! — прокричала она в ответ. — Я здесь, чтобы выполнить некоторую определенную работу во имя благой миссии.

— Что? Благие намерения, и здесь?! — Я оживилась.

— Я сказала, НА БЛАГО!

— Ох, — сказала я слегка удрученно, — на благо? Разве это выражение не предназначено для адвокатов и врачей и людей, которые делают конкретное дело, чтобы по-настоящему помогать реальным людям?

— Это и есть мое конкретное дело, — сказала она, округлив глаза. — Я помогаю этому новому дизайнеру. Луису-Хайнцу Бёлеру. Пытаюсь тебе рассказать о нем с момента твоего появления здесь, но ты пришла, споткнулась и спряталась. Клянусь тебе, он действительно станет следующим великим. Поверь.

— Значит, ты одна из тех, кто стоит за этим, — заключила я, рассматривая переполненный зал. — Я слышала, что здесь состоится нечто типа неофициального показа мод, — это из источников, находившихся в вагоне «Евростар» для курящих.

— Тогда можно считать, что я выполнила свою работу, — произнесла она, к счастью, заметив присутствие не одной, а обеих известных персон — сестер Шератон. — Но это совсем не «нечто типа показа». Это будет шоу сезона, даже если не случится никакой «кошачьей драки». Тебе понравится. И одежда тоже… Парень просто прелесть. Этот ансамбль от Бёлера. И как?

Я была настолько взволнована до этого, что даже не заметила, во что одета Лола, — шокирующая оплошность, которая никогда бы не случилась со мной при нормальных обстоятельствах. Она отступила на шаг, чтобы я могла рассмотреть ее с головы до ног. Да, Лола Эйзенберг была права. Это было изумительно. Ее платье на бретельках с глубоким вырезом, казалось, было сделано из крохотных полосок тончайшей янтарного цвета замши, соединенных по косой, так что ясно обозначенные грудь и бедра приобретали округлое совершенство. Окончательный результат выглядел как тонкая ткань и перекатывался мягкими волнами при каждом малейшем движении.

— А под ним на мне ничего нет.

— Слишком много информации, — пошутила я, а затем подошла поближе. Потрогала ткань: нежная, как попка младенца.

Я почувствовала легкое головокружение. Сделать открытие в мире моды, без сомнения, так же волнующе, как влюбиться. Это может быть так же бесценно, как и гибельно, но кто не мечтал о таком при первых муках страсти? Я вспомнила свое знакомство с молодым британским дизайнером Мэттью Вильямсоном. Я отдыхала в Лондоне вместе с Джиллиан, за год до того, как перебралась сюда, и в Ноттинг-Хилле посреди дня мы каким-то образом потеряли друг друга. Мы случайно натолкнулись на толпу людей рядом с развлекательным центром, где бродили, стояли с кем-то еще, ждали, предвосхищали… а потом Кайт, и Наоми, и Элена выплыли в неоново-розовых, оранжевых и голубых кокетливых маленьких нарядах, украшенных фантастическими миниатюрными бабочками. Я стала конченым человеком. Моим первым — и таким же совершенным, как слияние луны и звезд, — был его дебютный показ. Казалось, мы созданы друг для друга. Я повсюду разыскивала Вильямсона, вернулась в Лондон в следующем сезоне, чтобы купить его яркие кашемировые свитера, не вылезала из интернет-аукциона, пытаясь найти других его поклонников. Но мой пыл, естественно, значительно остыл, после того как однажды его одежду высмеяли в «Барниз». Я переметнулась к Альберу Элбазу, который в то время как раз прибыл в «Гай Ларош». Любовь непостоянна, как известно.

— Невероятно, — наконец смогла я произнести, понизив голос, будто хотела сохранить в тайне наш маленький секрет. — Закажи для меня одно из таких платьев завтра утром. Нет, сегодня вечером. Нет, сейчас. Ты должна. Меня не беспокоит даже, если мы будем похожи, как близнецы.

— Ты будешь первой в моем списке.

— Нет, серьезно. Когда я познакомлюсь с этим человеком, этим… этим революционером? Хочу получить эксклюзивное интервью.

Лицо Лолы немедленно напряглось, как будто она только что получила двойную дозу инъекции ботокса.

— Ну-у-у-у… тут есть небольшая проблема.

— Какая? Еженедельник «Женская одежда» перебежал мне дорогу? Ты отдала им пальму первенства? — Я уставилась Лоле прямо в глаза, выражая взглядом высшую степень отчаяния. Эффективность этого приема была неоднократно проверена на практике. — Ты собираешься… или уже это сделала?

— Все не так. Хотя лучше было бы так. То есть я имею в виду, что мне не хотелось бы обманывать тебя… — Она выглядела ужасно серьезной.

— Тогда объясни, ради всего святого, почему я не могу встретиться с ним?

— Можно сказать, он немного застенчив, — выпалила она.

Ну и ну, подумала я. Для рекламного агента это должен быть худший из кошмаров: застенчивый клиент. Быть похожей на Грету Гарбо — одно, но на самом деле для того, чтобы стать известной, надо обладать огромной жизненной силой, а безынициативность и неспособность быть настойчивым и преодолевать трудности губительны, как харакири. В результате рекламный агент сначала убьет несговорчивого клиента, а затем совершит харакири.

— Ну, хорошо. — Я кивнула сочувственно, но настойчиво. — Пойдем, Лола, клянусь тебе, я буду очень краткой!

— Ладно. Только… видишь ли, «застенчивый» не совсем точное слово. Алекс, он как отшельник. Настоящий затворник. Нет, воспринимай это как прихоть. Я даже не могу ему позвонить. Какая-то шпионская чепуха. Если я хочу увидеть его, надо отправиться в его любимое перуанское кафе в Двадцатом квартале, шепнуть бармену пароль, после чего я успеваю прикончить там три коктейля, пока жду, что он ответит «о'кей», а потом кто-либо приходит и «доставляет» меня к клиенту. Не поверишь, мне даже завязывают глаза. — Она вздрогнула. — Честно, — продолжала Лола. — Чокнуться можно. Думаю, он провел слишком много времени в горах — и он действительно наполовину перуанец, а наполовину швейцарец. А весь этот недостаток кислорода не может быть полезен. Знаю по собственному опыту! Ты не забыла, как я ездила в Непал в прошлом году? Мой Бог, я там чуть не свихнулась! Помнишь, позвонила тебе по мобильному посреди ночи и начала петь…

Я кивала по ходу ее монолога, хотя до конца не понимала, о чем она говорит. Единственное, что я поняла, — что меня заинтриговал этот персонаж. Таинственность делала молодого модельера еще более притягательным — наилучший материал для статьи. Это было похоже на то, как многие женщины отыскивают своих мужчин. Несмотря на досаду Лолы, я понимала, что она испытывает то же чувство.

Я непременно должна встретиться с ним. Он должен стать материалом для статьи, способной компенсировать мне все. Если бы только удалось заставить Лолу взять себя в руки.

— Лола… Эй! — Я легонько потрепала ее по плечу. Казалось, от перенапряжения у нее из ушей валил дым. — Лола, я на самом деле хочу этот материал, — твердо заявила я, — А после этого… ну, инцидента у «Шанель» мне он просто, просто, просто необходим!

— Ты же знаешь, я хотела бы помочь тебе, Алекс, — ответила она с сокрушенным видом. — Ну, я дам ему знать, но я ничего не могу обещать…

— Ты только приведи меня к горе, — попросила я, — а я добуду там сокровище.

Она пожала плечами:

— Посмотрим, что смогу сделать. Постараюсь.

Я нахмурила брови, но пресекла проявление недовольства, как будто услышала голос матери в своей голове, а затем неистово начала стирать малейшие следы морщинок, которые попытались наметиться между моими бровями.

— Но объясни мне, ради Бога, каким образом вы двое вообще познакомились? — спросила я Лолу.

— Ну, у него есть несколько друзей. Или по крайней мере один, которого я знаю, — филолог, его приглашают для чтения лекций в Сорбонне, зовут Бартоломе де Бетансо. Он и Луис-Хайнц родом из одного города в Перу, мили и мили от Лимы, но познакомились они здесь. Прошлой осенью я посещала лекции, которые читал Бартоломе на тему «Иконография Перу: от Магического круга инков до Колы Инка». Потрясающе. Как-нибудь я расскажу тебе об этом. А однажды после занятий мы завели разговор о тканях, изготавливаемых в Андах, и он упомянул, что у него есть знакомый, который делает невероятную экспериментальную ткань. Ты же меня знаешь, я неравнодушна к таким вещам.

— И он согласился встретиться с тобой?

— Это заняло три месяца! Бартоломе очень хотел, чтобы на Луиса-Хайнца обратили внимание, которого тот заслуживает, поэтому он попросил меня помочь. Честно говоря, после того как я увидела, почувствовала и примерила одно из его платьев, то была больше всего озабочена тем, чтобы сохранить его исключительно только для себя. — Лола замолчала, и на ее лице проступила улыбка Чеширского Кота. — Но потом я решила, что хочу стать… значительной персоной. Новой Арианной Сайдботтом.

Я так расхохоталась, что чуть не поперхнулась своим коктейлем.

— Черт, который час? — спохватилась Лола, взглянув на свое пустое запястье.

Я посмотрела на часы:

— Почти полночь.

— О Боже, представление должно начаться через полчаса. Мне нужно пойти к девушкам и удостовериться, что все в порядке.

— Так каков же главный сюрприз?

— Не могу сказать. Жди и смотри. Но думаю, тебе это понравится. — Она подмигнула мне и растворилась в толпе.

Пора было перекусить. Но я не собиралась притрагиваться к причудливо выглядевшим закускам, предлагаемым почти полностью обнаженными, натертыми маслом мускулистыми мужчинами, лежащими на банкетках. Такое могло бы завести тему секса слишком далеко.

Я прошла к бару в левой части комнаты, откуда, как мне казалось, будет лучше понаблюдать шоу. Откинулась назад и оперлась левым локтем на стойку бара, держа в руке свежий коктейль. Какого эффекта я старалась добиться? Выглядеть беззаботной? Полагаю, да… но больше всего меня интересовало то, как уменьшить нагрузку на подушечки пальцев ног, которые готовы были убить меня. Как ни смешно, но, чтобы иметь вид властной женщины, требуются и способности к мазохизму.

Из этого мечтательного состояния меня вывело внезапное безумное бегство операторских групп и папарацци, прервавших наблюдения за нервничающими девушками в задней части клуба, где несколько новоявленных моделей, очевидно, танцевали на столах и впервые устраивали стриптиз, снимая с себя то небольшое количество одежды, которое на них было. Приподнявшись на цыпочки — немалый подвиг, учитывая мою обувь, — я глазела то налево, то направо, но смогла разглядеть лишь копну темных волнистых волос, возвышавшуюся внутри круга из операторских тележек, штативов. Все вместе это двигалось, как одно целое, гудя вокруг блестящей приманки, будто целый рой пчел устремился на один-единственный цветок, оставшийся на скошенном поле.

Может, появился какой-то молодой голливудский тип, достигший успеха на поприще модели? Или член его группы?

С каждым перемещением «роя», поскольку куча-мала продвигалась в глубь клуба, я могла при свете вспышек различать все новые детали лица в центре — то левую щеку с ямочкой, то правую бровь. В одном из стоп-кадров, когда фотовспышки высветили мужчину полностью, мои глаза встретились с его глазами — искрящимися, светло-коричневыми с серым. И так же быстро наши пристальные взгляды оттолкнулись друг от друга. Что-то знакомое, и все же…

Если бы кто-нибудь в тот момент смог заглянуть в мои мысли, это бы выглядело как сцена из какой-нибудь типичной полицейской передачи: компьютер тасует фотографии, одну в профиль, следующую в фас, чтобы идентифицировать лицо, схваченное камерой слежения. А затем чередование резко прекратилось.

Совпадение найдено — хаки-бой!

Но кажется, компьютер в моем мозгу исчерпал все свои возможности, чтобы вырвать из памяти лицо, потому что я не сразу сообразила увернуться от его взгляда и отвести свой либо на худой конец сбежать в дамскую комнату.

В тот момент, когда наши глаза — глаза героев двух скандалов — встретились, некоторые предприимчивые репортерские умы также вихрем сложили два и два вместе и легко получили цифру пять.

Рой качнулся и неожиданно двинулся ко мне.

— Алекс! Алекс! Только одно фото вместе!

— Regarde-moi![24 - Посмотрите! (фр.)]

— Разрушительный дуэт вместе!

Я почувствовала, как в своре нарастает энергия, возбуждаемая мыслью получить выигрышное фото этой ночи. Отвернулась и оперлась на барную стойку, делая вид, что глубоко поглощена беседой с барменом, который на самом деле находился в двадцати футах от меня, смешивая напиток для кого-то другого. Больше я ничего не могла придумать. И закрыла глаза — как будто поверив в логику трехлетнего ребенка, что если я не могу видеть стервятников, то и они не смогут увидеть меня, — и попыталась подумать о чем-нибудь приятном в ожидании неизбежного.

Некто осторожно дотронулся до моего правого плеча.

«Черт возьми», — сказала я про себя. В мозгу пронеслась мысль, что я ведь могу просто проигнорировать это. Но я осознавала, что загнана в угол. Сбежать отсюда сейчас… конечно, не в этих туфлях. Я глубоко вздохнула, еще глубже выдохнула и обернулась, прикрывая правой рукой глаза от яркого света камер, которые немедленно начали отъезжать.

Искоса посмотрела на широкоплечую фигуру передо мной, а когда поняла, кто это, не смогла удержаться: я наклонила голову набок и сделала попытку великолепной улыбки. Подозреваю, что это было больше похоже на кривую усмешку. И если бы мои волосы не были закреплены, я бы, пожалуй, начала крутить локоны пальцами.

— Привет, — нервно сказала я. Успокоиться! Не делать идиотских попыток выглядеть соблазнительно. Слишком поздно. Я бессознательно прикусила нижнюю губу.

— Привет, — произнес он, глядя мне прямо в глаза. — Знаете, если мы дадим им возможность сфотографировать нас вместе, возможно, нас оставят в покое на остаток ночи. — И приподнял брови, как бы спрашивая: «Ну, как?»

Звучало вполне разумно. Разве знаменитости не делают ничего подобного? Новые мамочки, предлагающие пятиминутное фото в стиле «оп-арт» за стенами больницы после рождения, — таким образом, они не будут преследуемы в течение недель? Происходит что-то из ряда вон выходящее, думала я, если вот уже третий раз за день мне приходится строить свое поведение по образцу знаменитостей! Надо бы мне носить браслет «ЧБСД»: Что Бы Сделала Джулия (Робертс)?

Я наклонила голову.

— Вы решили дело, — шепнула ему, слегка удивленная своим кокетливым построением фразы. Как правило, мои лучшие стороны проявляются в письменном слове; в устном проявлении остроумия я не сильна.

Хаки-бой обернулся к волчьей стае, которая теснила его ко мне ближе и ближе. Мой желудок содрогнулся.

— О'кей, всем внимание, мы позируем только для одного снимка. Один снимок, ясно? Шестьдесят секунд, после чего вы оставляете юную леди в покое. Согласны?

Щелканье затворов началось еще до того, как он закончил свою рыцарскую речь. Сначала я испытывала неловкость, но мало-помалу на моем лице засветилась едва заметная улыбка. Одна минута — и дюжины пленок израсходованы, а толпа двинулась к следующей намеченной жертве.

— Не так уж плохо, согласны? — Его голос был низким и дружелюбным, с неопределенным среднеатлантическим акцентом неопределенного происхождения. Хаки-бой улыбнулся мне и отступил на шаг. Я оценила его уважение к личному пространству. — Ник Сноу, — представился он.

— Здравствуйте… и спасибо, Ник. — Я подала руку, твердо, официально… глупо.

Он явно не ожидал такого, но взял ее и задержал в своей руке на секунду дольше, чем обычно это делала я.

— Итак, вы тот, о ком сегодня говорят весь вечер. А я Алекс Симонс. Та, о которой все говорили вчера вечером.

Ник усмехнулся:

— Совершенно верно. И может быть, мы та пара, о которой все будут говорить завтра? — Вероятно, я покраснела или уставилась на него в смущении, потому что он тут же продолжил: — Я имею в виду наши фото в газетах.

— Конечно. — Я пыталась быть ироничной. — Итак, что вы здесь делаете? Вы любитель сурового обращения или как? Не будьте самонадеянны, но вашу потасовку и спор крутили по ТВ весь вечер, к тому же, в разных ракурсах. Вы очень пренебрежительно высказывались обо всем показе мод.

Лучше бы я промолчала, чем ляпнуть такое. Я уставилась вдаль, ища воображаемого друга, которому, можно помахать рукой и таким образом подготовить путь к отступлению. Но тут я заметила, что половина женщин в клубе восторженно поедают Ника глазами, а другая половина — половина модников — бросает на него оскорбительные взгляды.

Снова перевела свой взгляд на него и осторожно стала рассматривать, на что они так вылупились: непокорные темные волосы; глубоко посаженные глаза в обрамлении длинных томных ресниц; полные, но не женственные губы; ямочка на левой щеке. Мускулистые ноги обтягивали темно-синие джинсы, а распахнутый ворот свежей белой рубашки открывал немного волос на груди. Рост около шести футов. Короче говоря, хаки-бой — а могла ли я все еще называть его так, ведь теперь мы звали друг друга по именам и на нем не было больше хаки? — был горячей штучкой.

— Скорее шутливо, чем пренебрежительно, — говорил он в тот момент, когда я вновь прислушалась. — Клянусь, мои слова исказили! Или я не понимал, что говорю это журналистке?

Я игриво подтолкнула его, что дало возможность — однако на очень короткий момент — почувствовать мускулы его плеча и предплечья. Боже мой, что на меня нашло? Неожиданно я осознала, что улыбаюсь до ушей.

— Но что вы здесь делаете? — спросила я, укрощая улыбку. — И что делали на шоу в прошлый раз?

— Одна из девушек, с которыми я живу, знакома с ассистентом-помощника-главного-заместителя-кого-то-там из «Живанши», вот и потащила меня на этот показ, — объяснил Ник. — Да, вот сейчас она дей-стви-и-и-итель-но со мной счастлива.

Одна из девушек, с которыми он живет? Кто этот парень, Хью Хефнер[25 - Хью Хефнер — главный редактор журнала «Плейбой».]?

— Как бы там ни было, я хотел развлечься. Раньше я никогда не бывал на показах. Я консультант, работаю здесь над одним проектом вот уже шесть месяцев. Вместе с командой чванливых ничтожеств, каждый день. В общем, хотел позабавиться. Я всегда открыт новым ощущениям. А потом задал совсем простой вопрос, и…

Ник вдруг прервался. Только тогда я почувствовала присутствие кого-то высокого, нависшего позади меня. Украдкой бросила быстрый взгляд через правое плечо: другая женщина. Она ничего не сказала и все же вклинилась в беседу, просто внимательно глядя на Ника и кивая по ходу его рассказа. Я старалась придерживаться двустороннего диалога, но продолжала чувствовать необходимость обернуться и получше ее рассмотреть. Думаю, из вежливости Ник обратился к подошедшей.

— Здравствуйте, — произнес он, поднимая брови. — Я Ник. А это Алекс.

Она выступила вперед, расположившись между Ником и мной. Длинноногая, рыжеволосая, она возвышалась надо мной, несмотря на мои шпильки-небоскребы, и выставляла напоказ плотный слой косметики, дразнящие волосы, крошечный белый обтягивающий топ и красную кожаную юбку, которая на самом деле должна быть переквалифицирована в шикарный пояс. Модель, определила я. Должно быть, новенькая в этом сезоне. Она продолжала пялиться на Ника, но что-то в ее взгляде настораживало — выдавало тяжелый и злобный характер — даже больше, чем глаза, зазывающие в спальню. Или, может быть, виновата была не лучшим образом нанесенная маскара? Трудно понять.

— Я Рути, — представилась она своим «две-пачки-сигарет-в-день» хриплым голосом. — Видела тебя по телику.

— Думаю, многие люди видели, — сказал он, стараясь отшутиться.

— Так чем ты занимаешься? — нацелила она свой следующий вопрос.

Ник улыбнулся и бросил на меня заговорщицкий взгляд.

— Ничего особенного, как раз подбираю новую группу соратников, — сказал он. — Людей для этической подготовки моделей.

Я закрыла глаза и прижала руки к вискам в неудачной попытке скрыть хихиканье. Но Рути этого не заметила — или не захотела обращать внимания. Она только несколько раз моргнула.

— Здорово, — высказалась она наконец. — Я совершенно без ума от этнического. Однажды делала себе африканскую прическу для фотографий в журнал…

Ник прикусил губу, с трудом сдерживая смех. Я же прекратила и пытаться…

— Ну, рад был с вами познакомиться, Рути, — сказал он, глядя на нее серьезно. — Увидимся позже?

Надувшись, Рути автоматически повернулась, как будто дошла до конца подиума, мельком скользнула по мне взглядом и обиженно удалилась.

— Ах, ты, плохой, плохой мальчик, — попеняла я Нику между приступами хохота.

— Серьезно. — Его лицо сделалось кислым. — Я видел, какие пугающе тонкие эти модели на подиуме. Подумал, некоторые переломились бы пополам, если бы попали под ветродуй, работающий на полную мощность. И что бы тогда было с компанией этого рабочего? Мы могли бы давать концерты для сбора пожертвований. Или благотворительные спектакли в поддержку какого-нибудь лака для волос. А на вырученные деньги кормить этих бедняжек моделей. И наконец, могли бы вырвать их из злого рабства людей типа Арианны Сайдботтом, или как ее там, и возвратить их в лоно природы!

— Это и есть большой эксклюзив, который ты даешь мне?

— Точно. Теперь я доверяю тебе распространить мое слово: необходимо немного гласности.

В течение всего нашего разговора Ник Сноу смотрел на меня, и только на меня. В упор. Не оглядывал клуб в поисках кого-либо более интересного. Его шея не вытягивалась вслед малейшим проявлениям активности папарацци. Я не привыкла к такому исключительному вниманию в подобной обстановке. Фактически это меня слегка нервировало. Вращаясь в модных кругах, я привыкла к кратковременному интересу. Но настоящей причиной, почему я не могла удержать контакт глазами с ним, было то, что я боялась утонуть в этих глазах. Неужели я только что подумала об этом? Откуда взялись такие мысли, будто из любовной арии Арлекина?

К счастью для меня и моего чувства собственного достоинства, свет начал тускнеть.

— Думаю, вот-вот начнется партизанское шоу этого нового перуанско-швейцарского дизайнера…

— Это что — великосветская шутка, или подобное сравнение неуместно? — спросил Ник, подходя ближе и облокачиваясь рядом со мной на бар.

Толпа успокоилась, едва неопрятные звуки тяжелых ударов композиции «Дёрти» Кристины Агилера сменились напряженной инструментальной музыкой типа гипнотизирующих тростниково-барабанных мелодий — подобные мне доводилось слышать в исполнении групп этнических американцев в подземке Нью-Йорка. Потом в разных местах клуба из тени начали появляться модели. Некоторые спускались с потолка, подвешенные на веревках. Одна задругой красотки, крадучись, проходили по залу, демонстрируя разные варианты утонченно сексуального платья Лолы — все сделанные из соединенных полосок замши, которые приподнимали грудь, как чудо-лифчик, и поддерживали, как сказочные крылья, — цвета кроваво-красного загара Сан-Тропе, или серого лондонского неба, или голубизны куполов церквей, разбросанных по всем островам Греции. Модели скользили по залу, кружась, как в трансе, вокруг редакторов и гуляк.

В трансе, похоже, пребывала и публика.

— Дизайнер, — прошептала я Нику, стараясь разглядеть поверх голов двух стилистов, стоявших перед нами.

Видя мои усилия, он, не говоря ни слова, нагнулся, приподнял меня и усадил на барную стойку.

— Спасибо, — поблагодарила я, слишком пораженная увиденной одеждой, чтобы волноваться из-за телесного прикосновения. — Я хотела сказать, одежда абсолютно революционна. Абсолютно! В отличие от бесполезной одежды «блестящего» дизайна, которую создает любой, взявший в руки иголку с ниткой, как ответ на то, ох, что было создано кем-то раньше… Это просто, просто…

Я вздохнула, жадно уставившись на платья, платья, платья. Не было слов. Я хотела такое же. Очень много таких. И только я собралась раствориться в своих портновских мечтаниях, как сюрприз, обещанный Лолой, вернул меня к действительности. Без предупреждения музыка смолкла, неясное свечение сверху заставило толпу устремить глаза сквозь дым к центру потолка, где свисала клетка, неприметная раньше, накрытая кроваво-красным бархатом. Медленно, очень медленно она начала опускаться. Я не могла отвести глаз, даже чтобы посмотреть на Ника.

Клетка зависла, возможно, футах в трех над притихшими зрителями, и прошло добрых пять минут, прежде чем бархатное покрывало опустилось, снова зазвучали глухие удары, и фигура внутри начала извиваться под музыку. В одну и ту же секунду мы все поняли, кого именно увидели: через пять секунд все пришло в движение — аханье, вздохи, шепот — единая волна, нарастая, заглушила музыку.

— Это она! Не могу поверить, она!

— Рената! Рената! — скандировала толпа.

Еще до того как появились Синди, Наоми и Линда, была Рената. А до Ренаты — ничего примечательного. Рената, красивая, изящная, казавшаяся вырезанной из медового янтаря… которая запросто была способна полезть в пьяную ссору. Рената, исчезнувшая на много месяцев… прежде чем снова вынырнуть и заставить говорить о себе благодаря фотографии Скавулло[26 - Франческо Скавулло — известный фотограф, делал портреты голливудских кино- и поп-звезд.]. Рената — любительница хард-кора и группы «Дюран Дюран», истинный вдохновитель их песни «Рио». Та самая легенда, которая десять лет назад ушла из моделей и — по слухам среди тусовки — переняла обычаи туземцев, поселившись где-то на Амазонке. Возможно, так, а может быть, тайная пластическая операция в Бразилии была неудачной, и она пыталась скрыть это. Но, глядя на нее сейчас — великолепную в золотом наряде Луиса-Хайнца, — было ясно, что тот второй слух был явно ложным.

Как, скажите на милость, Лола смогла это сделать?

Если бы мои репортерские инстинкты умерли — надеюсь, что когда-нибудь это случится, — то я оказалась бы прямо в центре давки, которая происходила вокруг клетки. И не смогла бы там ни вздохнуть, ни вырваться оттуда, а мои туфли, возможно, были бы изувечены, черт возьми. Вместо этого я, оставаясь на возвышении, высматривала в толпе Лолу. Мне потребовалось немало времени, чтобы обнаружить ее, — голова была как в тумане. Но вот и она в сопровождении двух громил. Даже им пришлось нелегко, чтобы проложить ей дорогу к Ренате, окруженной зачарованными поклонниками. Поначалу моя приятельница выглядела довольной, ее сюрприз вызвал взрыв неистовства, но, попав в водоворот тел, не желавших сдвинуться с места, чтобы освободить ей дорогу, Лола явно напряглась. Не представлялось возможным добраться до нее сейчас. Хотя она обещала мне материал для статьи, не так ли? Значит, я получу свой эксклюзив… завтра.

Испустив долгий, печальный вздох, я откинула голову, а когда лениво повернула ее налево, обнаружила, что Ник все еще рядом и внимательно смотрит на меня. Моя шея чуть не сломалась, когда я попыталась собраться с силами. Посмотрела ему в глаза.

— Пойдем отсюда, — позвал он.

Через три минуты мы уже сидели на заднем сиденье такси, направлявшемся к моему отелю. Я почти лежала, откинув голову так, что сквозь стекло могла наблюдать улицы вокруг Пигаль, становившиеся все меньше и меньше… пока совсем не пропали. Я смутно видела каких-то папарацци, гнавшихся за нами, — а может быть, это были лишь гуляки, которые хотели заполучить нашу машину? Мозг был слишком затуманен, чтобы воспринимать что-то или беспокоиться об этом. Все, что я чувствовала, — тупую боль внутри из-за этих платьев, из-за этого реального симпатичного парня, сидевшего рядом со мной, — и непреодолимое помутнение в голове.

Тут, кажется, необходимо пояснение. Если бы я все еще была в состоянии рассуждать, то, возможно, осознала бы, что совершенно выбита из колеи. Такого со мной не было с той самой ночи во время моей последней недели в колледже, когда одна из соседок по комнате заявила, что мы все должны выполнить дополнительное условие, прежде чем закончим учебное заведение: «Условие 101». Что касается меня, одно предложение покурить «травку» было равнозначно тому, чтобы быть забитой камнями, потому что, как выяснилось, я не способна затянуться даже ради спасения собственной жизни. (Можете здесь вставить свою собственную шутку про Билла Клинтона.)




Вскоре, однако, я обнаружила, что бесцельно катаюсь в подземке с кем-то из класса начального курса английского языка, с человеком, которого знать не знаю, с которым никогда не разговаривала, но он присутствовал на той же вечеринке… И теперь, хотя способ транспортировки был более совершенным, параллель тем менее напрашивалась. Возможно, если бы я обнаружила в машине страстное желание к «Доритос», то смогла бы установить связь. Милая Лола. Как будто вы нуждаетесь в запрещенных вещах, когда у вас есть Рената… Но я подумала: а что, может быть, мы все просто надышались дымом от дешевого курева Ренаты?

Заметьте: мы с Ником не тискались в такси, как подростки, — слава Богу, я была слишком одурманена для этого, — поэтому к тому моменту, когда водитель остановился перед входом в отель, в голове частично прояснилось, я не чувствовала ни смущения, ни сожаления.

Но нельзя сказать, что не было неловкости. Мы оба вели себя так, будто никто из нас не мог вспомнить, что именно побудило нас прыгнуть в кабину такси и направиться в мой отель — или о чем мы думали и что собирались делать, прибыв сюда. Может, то была высшая истина. А может, нет.

— Я только провожу тебя до номера, — сказал он. — Я живу не очень далеко отсюда.

— Это… было бы замечательно.

Мы пошли бок о бок, рядом, но не касаясь друг друга, через фойе в ожидающий лифт. Лифтер узнал меня и нажал кнопку пятого этажа. Поднимались в молчании.

Я медленно направилась впереди Ника, налево по коридору, и остановилась перед своим номером. Какое-то мгновение мы стояли у двери, глуповато улыбаясь друг другу.

— Что, ты думаешь, скрывается за дверью номера пятьсот четыре? — наконец выдала я. «Ну, спасибо тебе, моя голова».

Он засмеялся:

— Возможно, выпивка? У меня неожиданно пересохло в горле.

Ну что же, теперь я не могла не пригласить его войти. Я выудила ключ из своей маленькой розовой сумочки и открыла дверь. Включила свет в прихожей и поспешила зажечь лампу рядом с софой, пока он стоял у дверей.

— Входи, — пригласила я, обнаруживая пустые магазинные пакеты из «Прада», раскиданные по полу. — Извини за беспорядок.

Господи, я сошла с ума? Только познакомились, и вот мы здесь. А вдруг он серийный убийца? Или маньяк? Или просто какой-нибудь псих, который желает примерить всю мою одежду? (Да, я была помешана на этой мысли.) Если бы мама узнала…

Ник сделал несколько шагов мне навстречу, помог снять плащ. Стоя к нему спиной, я услышала, как он произнес мне в ухо:

— Что мы будем?

Я застыла:

— Ты о чем?

— Что будем пить?

— Извини. — Я нервно провела пальцами по шее вверх-вниз, начиная прокручивать в мозгу острые моменты фильмов ужасов. — Там на столе бутылка мерло. Не откроешь? Мне надо быстренько проверить электронную почту. Жду ответа от редактора по поводу моей статьи.

Пока Ник занимался самообслуживанием около мини-бара, я благополучно открыла свой ноутбук. Черт, проклятый дозвон по номеру был таким медленным. Один из немногих недостатков в этом старом отеле… Звук набора, десятки сигналов набираемых цифр, помехи, гул, жужжание — и я попала. Я посмотрела поверх экрана. Ник по-прежнему был занят поисками штопора.

Я открыла свой почтовый ящик, но вместо того, чтобы проверить «Входящие» на имя Родди, создала новое сообщение и отправила на адрес Джиллиан. Порядок очередности: Срочно. Набрала пароль. Я была очень серьезна.

Джиллиан, я сделала кое-что по-настоящему глупое. Нахожусь в своем номере в отеле с парнем, с которым только что познакомилась. Если окажется, что он псих и ты до завтра не получишь от меня никаких известий, посмотри новости про скандал в «Живанши». Этот парень в хаки — ужасно привлекательный тип. Нетрудно будет узнать. Конечно, если он не псих, а может быть, только слегка чокнутый, я сообщу тебе все непристойные подробности!!! Ха-ха-ха! Хо-хо! Алекс.

Кликнула на «Отправить» и подняла глаза. Ник стоял рядом, держа в каждой руке по бокалу вина.

— О, спасибо, — произнесла я, взяв фужер, и добавила, как мне думалось, легким и небрежным тоном, — к сожалению, сообщений от моего редактора нет, поэтому я отправила ему еще одно письмо. Он будет искать меня, если мы вскоре не поговорим!

(Мило.)

— Все в порядке? — спросил он.

— Абсолютно, я прекрасно себя чувствую!

— Я имел в виду редактора.

— О! — Я сделала большой глоток мерло. — Он почему-то вбил себе в голову, что инцидент у «Шанель» может травмировать меня на всю жизнь. Хотя я как будто неплохо играла чужую роль на показе сегодня, пока ты так любезно не отвлек от меня внимание.

Я жестом разрешила ему подойти и присесть на софу, напротив телевизора, — мы одновременно обнаружили записку, которую я до того оставила. Я сорвала листок с экрана и выбросила в корзину для мусора.

— Хаки-бой? — Он улыбнулся. — Надеюсь, в будущем ты будешь звать меня по имени.

— Пропустила твое интервью, и потом, я ведь не знала твоего имени. — Я нервно хихикнула. — Ты был предметом для разговоров всего города, знаешь ли. При моей работе необходимо вести записи!

— Тебе повезло, ты напала прямо на источник.

Он повернулся боком. «Черт бы побери эти трехместные кровати», — подумала я. Ник был на одной стороне, я — на другой; еще одна диванная подушка простиралась между нами, как участок суши Ледникового периода, разделивший Сибирь и Аляску. Само собой разумеется, я не могла теперь сдвинуться со своего места. И не собиралась делать первый шаг. Я даже не была уверена, хочу ли я вообще совершать какие-либо движения. А если он вдруг набросится на меня, как какой-нибудь четырнадцатилетний пацан на своем первом свидании, или зевнет, как старик, и попытается протянуть ко мне руки, чтобы обнять, ну что же, это будет очень скверно, и я полностью потеряю к нему всяческое уважение. Голова шла кругом от сложностей любовной игры.

Он оставил меня для совершения обходного маневра, встав и выглянув в окно.

— Великолепный отель, — заметил он, прерывая молчание. А затем резко сменил тему: — Думаешь, что французы действительно ненавидят нас, американцев?

— После того что сделали двое из нас за последнюю пару дней, я, пожалуй, не смогу упрекнуть их, — отшутилась я.

— Серьезно, я не понимаю. — Ник вернулся назад к кровати и снова сел — на этот раз на среднюю подушку, очень близко, почти касаясь меня.

«Довольно деликатный», — подумала я, улыбаясь про себя.

— Я люблю Францию с детства, — сообщил он с приливом энтузиазма. — Мама провела здесь свои школьные годы и навсегда стала франкофилом. И эту любовь она передала и мне. В детстве мне нравилось посещать Прованс и Бордо вместе с ней; я полюбил эту культуру, дружелюбие парижан, архитектуру, еду… Но потом, приехав сюда работать, обнаружил, что мои французские коллеги больше времени проводят за перекурами, чем за работой, моя домовладелица — сумасбродная старая летучая мышь, а некоторые из моих соседей стараются устроить так, чтобы меня депортировали. Уверяю тебя: нельзя жить во Франции и оставаться франкофилом.

— Хорошо, я со своей стороны могу утверждать, что ты не можешь быть обозревателем моды и оставаться модофилом. Как, например, продавать пончики и продолжать любить их. Слишком много хорошего. Ты находишься слишком близко, видишь изнанку этой жизни…

— Не говоря уж о собственной изнанке… я имею в виду продажу пончиков.

— Точно! — произнесла я с энтузиазмом — достаточным, чтобы иметь повод извиниться, коснувшись его. Ну и ну!

— Но как насчет мира моды, который заставил тебя конфликтовать со своими чувствами? — спросил он неожиданно серьезно. Уже во второй раз. — Не являются ли модели чересчур больной темой для тебя? Например, не слишком трудно следить за всеми их литературными пристрастиями? Дискуссиями об астрофизике?

Я вытаращила глаза.

— Да, да и еще раз да, я признаю все это. Надо мной интеллектуально измываются модели. — Я сделала паузу. — Ты честно хочешь знать?

— Хочу, — подтвердил он. Рассеянно провел пальцами левой руки по губам… Боже, как мне захотелось поцеловать его.

Но я избавилась от наваждения и поспешила продолжить:

— Я веду двойную жизнь.

— Угу… что?

— Я умная и легкомысленная.

Он вздохнул драматически:

— Слава тебе, Господи, я уж думал, ты собираешься сказать, что ты мужчина, заключенный в женском теле, или что-нибудь вроде того.

— Очень смешно… но я всерьез. В школе я была «умным ребенком», потому что предпочитала трудные предметы и училась хорошо, а потом уехала из Техаса, чтобы продолжить учебу в колледже. Но в то же время мне всегда нравились мода, и одежда, и кино, и хотелось знать, кто из английских поп-звезд на какой актрисе женился, и какие песни они исполняли на своей свадьбе… Это образование совсем другого рода, — засмеялась я. — Как обозреватель моды я занимаюсь этим все время, и это заставляет меня чувствовать, как будто моя жизнь совершила нелогичный и глупый поворот…

— По крайней мере, ты до сих пор используешь многосложные слова, — заметил он язвительно. — Твой интеллект погиб еще не окончательно.

— Правильно. Не полностью, разве что на одну двадцать третью — двадцать четвертую часть.

— Но ведь все мы многогранны — разве каждый не объединяет в себе разные стороны? — спросил Ник. — К тому же даже неудачный опыт имеет не одно измерение. Я не собираюсь выискивать чужие ошибки и сообщать людям, которые без малого тридцать лет выполняют свою работу, что знаю, как им это сделать лучше.

— А твоя темная сторона… тебе тоже понравилось срывать показы модной одежды!

— Признаю себя виновным, — парировал он, наклонив голову с притворной серьезностью.

Мы говорили и говорили, понизив голоса до шепота, когда медленно начало восходить солнце. Он рассказал мне о своем детстве на Манхэттене, о гастрономе своей матери в Уэст-Виллидже, о резиденции, где он занимал целый этаж, внизу направо от шведа, испанца и итальянца — «девочек», как он выразился, с которыми он жил.

— Похоже на Организацию Объединенных Наций, только членов поменьше, — рассказывал Ник. — Или международную команду, выступающую под объединенными цветами «Бенетон»[27 - «Бенетон» — всемирно известный бренд (одежда, обувь, часы, аксессуары), олицетворяет интернациональный стиль, сочетающий в себе цвет, энергию, практичность. Товары этой марки отличаются невысокой ценой.].

— О-о-ох, слишком низкокачественно, — в шутку посетовала я.

Я рассказала ему, почему туфли от Маноло такие возбуждающие. А он украдкой разглядывал мою обувь. Я заставила Ника поклясться, что он сохранит в тайне мое расписание одежды на неделю. Подробно рассказала, как начала работать в качестве обозревателя раздела моды, после того как последняя «хозяйка» этой рубрики оставила ее, чтобы «найти себя» на Фиджи, потому что в журнале, неточно цитируя Пош Спайс, она «была слишком шикарна по сравнению с остальными».

Мы непринужденно болтали о том, что серьезные фильмы, выдвинутые на «Оскар», получили настолько завышенную оценку, что иногда лучше было просто выбрать низкопробную пищу — копии «Скотного двора», — что наверняка превзошло бы все ожидания. Мы вспоминали песенную лирику 1980-х. Спорили о политике и внедорожниках. Я пускала пыль в глаза, показывая свои знания поп-культуры. Он тоже был хорошо информирован. Никому раньше не удавалось подняться до моего уровня.

Мы разговаривали обо всем. И даже немного больше.

Когда мы услышали трезвон будильника за дверью номера напротив, то все еще продолжали сидеть на кровати, как в начале ночи, только мои расшнурованные сандалии лежали на полу, а сама я поджала ноги. Мы сидели лицом к лицу, опираясь на руки, головы сблизились во время беседы.

— Боже мой, который час? — Вздрогнув, я отпрянула от Ника и посмотрела на часы. Ахнула… — Угадай.

Он бросил взгляд на окно, где сквозь плотные шторы пробивалась полоса света.

— Шесть?

— Попытайся еще раз… семь тридцать.

Дневной свет, казалось, принес с собой неловкость. Я услышала звук катящейся тележки по коридору — кому-то в номер доставили завтрак.

Ник недоверчиво посмотрел на свои часы.

— О Боже, я не собирался задерживать тебя на всю ночь. Не предполагал, что уже так поздно… рано…

Он посмотрел на меня таким щенячьим взглядом, который мог бы любую живую, дышащую женщину заставить простить ему все прегрешения, что Ник Сноу когда-либо собирался совершить, включая смертные грехи.

— Я виновата не меньше. — Я с улыбкой подавила зевок. — К тому же тебе, наверное, пора на работу. Я то по меньшей мере успею пару часов поспать до начала первого показа.

— Надеюсь… Нет, я не хотел сказать, что тебе необходимо хорошенько выспаться, просто хотел принести свои извинения…

— Не говори глупостей. Я отлично провела время, — сказала я нежно. — Кроме того, у меня есть защитник, который обо всем позаботится.

Он поднялся, и я проводила его до двери. Должна ли я сказать что-то? Или лучше быть правильной девочкой? (Вовсе не означает, что я одобряю эту бессмыслицу.) На самом деле хотелось поцеловать его… а еще точнее, я очень хотела, чтобы он поцеловал меня.

— Я тоже. — Он резко остановился.

Я почти налетела на него. Он, должно быть, тоже проиграл в голове разные варианты, потому что после нескольких неудачных попыток каждого из нас только немного наклонился — чтобы поцеловать меня, подумала я, — но потом отступил и на несколько мгновений задержал мои руки в своих руках.

— Я увижу тебя снова, — просто сказал он, прежде чем открыть дверь и исчезнуть в холле.

Я заперла за ним дверь и прошлась в идиотском танце по гостиничному номеру, прежде чем стащить с себя платье и упасть на кровать. «Я так очарована», — вздохнула я.

А ведь мы даже ни разу не поцеловались.




4


— Что, черт возьми, случилось вчера вечером?

Лола. Ее телефонный звонок опередил мой будильник на семь секунд.

— Слушаю, — пробормотала я, перекатившись в кровати, чтобы выключить будильник. Подложила под себя пару подушек. — М-м… Ты о чем? — невинно уточнила я.

— О чем, о чем? — В ее голосе звучала откровенная злость. — Я думала, вы все в экстазе из-за Луиса-Хайнца, хотела узнать, что ты думаешь по поводу показа, а ты вдруг испарилась! А я планировала взять тебя сегодня утром впервые в это кафе в Двадцатом районе, но теперь я даже не уверена, интересует ли тебя еще все это и намерена ли ты…

— Лола, я ужасно хотела тебя найти, но после того как вынырнула Рената, добраться до тебя стало невозможно… — начала я.

Она не слушала, продолжала наезжать на меня. Хорошо зная, что есть лишь один способ привлечь ее внимание, я выдержала паузу для пущего драматического эффекта, прежде чем выпалить:

— О'кей, я встретила парня.

— Выкладывай. — Она мгновенно успокоилась. — Сейчас же!

— Ладно, ладно, но что делать с этими показами, — Теперь я окончательно проснулась, сидя за своим ноутбуком и стараясь сообразить, что было запланировано на сегодня. Демонстрации следовали впритык — в полдень и в час, — и это даже без учета более раннего шоу, которое я все равно проспала. Я поняла, что, по правде говоря, не собираюсь писать ни об одном из них. Кроме того, наметился гораздо более перспективный материал — тот, о котором необходимо поговорить с Лолой в любом случае. Тогда я смогу решить несколько задач сразу. Плюс всегда есть «Мода-ТВ». Я лишь надеялась, что источники Родди пропустят этот показ. И тот… — Заметано, — сказала я, встряхнув головой в моем новом небрежном стиле. — Встретимся в кафе Марли через час.

Закончила разговор с Лолой, пошла в ванную комнату, надела роскошный белый махровый халат, нагревшийся на горячей стойке… Достаточно ли у меня времени, чтобы успеть помокнуть? Славная пенистая ванна сейчас была очень-очень кстати. Я закрыла слив и открыла кран, добавив в воду немного ароматизированных солей для ванны «Анник Гуталь». Пробуя пальцами ноги температуру воды и мечтая о некоем мистере Нике Сноу, вдруг вспомнила о письме, отправленном Джиллиан накануне вечером.

Ой-ой! Я перекрыла воду и сделала несколько шагов к компьютеру. Ванна почти наполнилась, всплывающие крошечные ароматные пузырьки соблазняли меня. Я посмотрела на ванну. Потом на компьютер. Снова на ванну. На компьютер…

Ванна. На самом деле и выбирать-то было незачем — на стене ванной комнаты висел второй телефон. Я погрузила ноги в очень теплую, почти горячую воду и плавно соскользнула вниз. М-м-м… О, это оказалось лучше, чем… Я улыбнулась. Возможно, скоро мои мысли на этот счет могут из-за кое-кого измениться. Я пристроила голову на подушку, лежащую на краю ванны, расслабилась, затем потянулась к телефону. Я чувствовала себя как мисс Пигги[28 - Мисс Пигги — фантастический персонаж, созданный студией спецэффектов Джима Хенсона.] — не хватало разве что белого с золотом телефона принцессы с наборным диском.

— Джиллиан слушает.

— Это Алекс.

— Слава тебе, Господи. Теперь я хотя бы знаю, что ты жива. Но вам придется многое объяснить, юная леди. Пожалуй, я закрою дверь.

До меня донесся звук плавного перемещения ее кресла на колесиках и щелчок.

— Все в порядке. Черт, у меня даже нет попкорна, но давай начинай!

— Немного рано для этого… кстати, что ты делаешь в офисе в такую рань? У вас ведь сейчас где-то около шести? Я забыла, что я в Париже, а не в Лондоне.

— О, бедненький завсегдатай модных кругов! Ну, кончай увиливать, рассказывай все. Ты обещала непристойные подробности, помнишь?

— Ладно-ладно! — Я почувствовала, как краснею, а вода становится прохладной. Выдернула на секунду затычку и включила горячую воду, поджав колени, чтобы не ошпарить ступни.

— Что за шум? Ты в водопаде или как?

— Ну-у… в ванне.

— Не хочу никаких объяснений. Говори. Я слушаю.

Не знаю, почему я вдруг почувствовала неловкость, собираясь рассказать своей лучшей подруге о Нике. Я не была человеком, готовым целоваться и рассказывать обо всем: я полагала, лучше скрывать некоторые вещи, и кроме того, воспринимая информацию, действительно не хотела знать детали, — например, того, чем Джиллиан и ее супруг занимались в постели. Ник и я, естественно, в постели вообще ничего не делали… пока. «Надо выходить из тупика», — приказала я себе.

— Итак… этот парень. Он был на показе в «Живанши» и слегка поцапался с какой-то юной репортершей, и они толкнули эту известную дизайнершу, и…

— Да-да, это я уже все видела по телевидению и на сайте. Ты сама просила, и, конечно же, я просмотрела это видео сегодня утром. Только хочу спросить: этот твой мужчина — он действительно такой привлекательный?

Я засмеялась:

— Разве он не восхитителен?

— Отвратительно. Ты визжишь от восторга.

— Эй!

— Извини, извини, — Джиллиан хихикнула, — продолжай.

— Хорошо, поскольку этот новый скандал устранил меня из заголовков новостей, я подумала, что смогу без опаски показаться на людях. А моя подруга Лола организовала вчерашний показ в стиле гуэрилла в очень самобытном ночном клубе на Пигаль для нового перуанско-швейцарского дизайнера, который по-настоящему революционен… О Боже, ты бы посмотрела на его изумительные платья! Я хочу по одному каждого цвета… и я еще не сказала тебе, что в показе участвовала супермодель Рената?




— Знаешь, до сих пор не могу привыкнуть к этой твоей жизни. Вот все, что я пока скажу.

Я засмеялась:

— Забавно, не так ли?

Снова пустила воду и добавила еще немного соли. Потом бросила быстрый взгляд на свои пальцы, чтобы проверить, не слишком ли они покраснели.

— Как бы там ни было, это совсем другая история. Ты хочешь непристойностей…

— Еще бы, ты меня знаешь. Я здесь для дешевых острых ощущений.

Я рассказала подруге о пристававших ко мне папарацци, об их требованиях, чтобы мы позировали вместе, и о том, как Ник и я начали разговаривать, и о показе, и о таинственном дыме, превратившим наши мозги в кисель, и как мы очнулись в такси, мчавшем нас к моему отелю.

— Минутку, — перебила меня Джиллиан, — хочешь сказать, что там была какая-то таинственная субстанция, некий аэрозольный вариант «экстази», распыленный в зале, что заставило тебя запрыгнуть в машину с незнакомцем? Или все дело в платьях, которые тебя настолько возбудили?

— Бред, сама понимаю. Может быть, все, вместе взятое… Или возможно, это из-за Ника… Я сказала тебе, что его зовут Ник?

— Нет еще. И ты не сказала, что случилось в твоем отеле!

— Верно… ладно… — Я подыскивала слова. — Ну, мы… мы разговаривали.

— Александра Симонс, я не могу поверить, что после всего того, что мы вместе пережили, ты собираешься отделаться от меня подобным образом. Я глубоко обижена!

— Джиллиан! Я говорю правду. Ничего не было. Ты же знаешь меня — никаких действий на первом свидании.

— И ты можешь назвать это свиданием? Не похоже — не было ни приглашения, ни согласия на вышеупомянутое приглашение.

— Верно.

— А после знакомства в ночном клубе я бы определила это как установление отношений, — продолжала она, явно любуясь своим слогом. — Но это подразумевало бы некоторое аномальное поведение, а ты у нас в таких вещах не замечена.

— И?.. — не выдержала я.

— То, с чем мы здесь имеем дело, — случай, не поддающийся классификации, — подвела черту Джиллиан. — Исключение из правил.

— Не надо правил, пожалуйста, — попросила я. — И никаких игр до тех пор, пока тебя не зачислят претенденткой на олимпийские соревнования по флирту. Мы просто болтали… ни о чем и обо всем. До семи тридцати утра. Это было… удивительно. Он удивительный. — Я вздохнула. — Помнишь, давно, в колледже, когда ты встречалась с кем-то из класса или с кем-то еще, ты просто проводила ночь, беседуя обо всем? И это была самая возбуждающая вещь в колледже.

— Говори за себя, — ответила Джиллиан, смеясь. — Меня скорее возбуждали наши двухъярусные кровати. Шучу. Я понимаю, о чем ты говоришь.

— И больше ты ничего подобного никогда не встретишь. Как взрослый человек — больше никогда. Думаю, ни у кого на такие вещи просто нет времени.

— Во всяком случае, у тех из нас, чья работа не требует выставлять себя в ночных клубах…

— Продолжай, Джиллиан, — сказала я нежно. — Но я по-прежнему буду утверждать, что это совсем не так очаровательно, как кажется.

— А мне нравится говорить своей маме и вообще всем на работе, что это именно так. Тебе не понять торжества сознания сопричастности!

Я вылезла из ванны с морщинками на пальцах рук и ног, завернулась в банный халат. И следила за тем, как из ванны уходит потоком пенистая струя уже остывшей воды.

— Мы действительно очень подходим друг другу, — сказала я еле слышно. — И разве я не достаточно ясно объяснила тебе, насколько он сексуален?

— Да-да, — живо ответила Джиллиан. — Так… Вы обменялись телефонами или чем-нибудь в этом роде? Ты должна напомнить мне, что вы, одинокие детки, собираетесь делать в ближайшие дни.

— Гм-м… я не совсем уверена. Он сказал «увидимся». Скорее декларативно. Не вопрос и не «могу ли я…», а утверждение «я увижу тебя снова». Ужасно самонадеянный, правда? Или я неправильно истолковала его слова? Или он просто был последователен? Ты же знаешь, я могу агонизировать над этим в течение нескольких дней…

— Господь свидетель, я не разбираюсь в том, что подразумевают мужчины. Я даже до сих пор в половине случаев не понимаю, о чем говорит Джон!

— Ты имеешь в виду ту половину случаев, когда сама слушаешь его? — пошутила я.

Джиллиан и ее муж имели привычку не дослушивать — а чаще вообще не слушать — друг друга.

По мнению Джиллиан, поэтому они никогда не ссорились. Это было настолько же приятно, насколько и неудобно. Я опустилась перед несессером и начала приводить в порядок волосы.

— Так что мне теперь делать? Мяч на его стороне поля. Он знает, где меня найти. Я знаю только его имя. Ник здесь в командировке, поэтому вряд ли оно есть в телефонной книге. Думаю, могла бы поискать телефон его компании. Но даже если я раздобуду номер телефона, стану ли звонить? Сегодня точно не буду, а завтра… — Я прервала свой монолог, вспомнив, что Джиллиан все еще на линии. — Как долго минимально нужно выждать, дня два?

— Мне кажется, ты говорила — никаких правил, — отозвалась подруга.

— Есть правила и правила, — возразила я. — Знаешь, что я имею в виду. Нужно соблюдать некоторое подобие приличий.

— Боже, как я рада, что больше не одинока.

— Ну, спасибо, Джиллиан!

— Да, но я также совершенно не представляю, что я надену, и скажу, и сделаю, чтобы соблазнить бедного мальчика в следующий раз, когда увижу его…

— Думаешь, я знаю? — засмеялась я.

— Ха, конечно, ты знаешь, — ответила Джиллиан. — Ведь ты профессиональный журналист, поэтому, я уверена, обязательно найдешь твоего парня. Я видела в кино, как репортеры это делают! А когда разыщешь — слова-то ты уж точно подберешь. Ты всегда знаешь, что сказать.

— Спасибо за доверие, — улыбнулась я. — Значит, ты думаешь, что я тут же ухвачусь за него, когда найду?

— Точно. И я хочу услышать по-настоящему непристойные подробности в следующий раз!

Мы добрых полчаса болтали по телефону с Джиллиан, поэтому к тому моменту, когда я высушила феном волосы и облачилась в свою одежду для четверга — брюки серовато-бежевого цвета с плиссированными вставками внизу, кажется из весенней коллекции Стеллы Маккартни, и черный пиджак крутого покроя, плотно облегающий, времен ее работы в «Хлое», — у меня почти не оставалось времени, чтобы наложить тон и скрыть темные круги под усталыми глазами, припудрить лицо «Т-Леклер» и намазаться темно-вишневой помадой от Шанель. Я уже начала сердиться на себя из-за постоянных опозданий. Можно подумать, что, проработав в этой сфере определенное время, я привыкла к тому факту, что модное опоздание не является опозданием вообще. Но мне по-прежнему не нравилось спешить.

Снова день, снова такси. Я обнаружила, что прокручиваю в голове каждое слово Ника и каждое его движение — что скрасило поездку до Лувра, где мы условились встретиться с Лолой. Такси свернуло с рю де Риволи на маленькую улицу, которая вела мимо внутреннего дворика музея с его современной стеклянной пирамидой, плюхнувшейся прямо в центр архитектуры Ренессанса наподобие некоего опасного чудовища в наряде от минималиста Хусейна Чалаяна[29 - Хусейн Чалаян — дизайнер, работы которого находятся на стыке архитектуры, философии и антропологии. Имеет музей собственных работ в Нидерландах.]. Водитель любезно высадил меня там, где посыпанную галькой землю сменяло подобие пешеходной дорожки. Должно быть, обратил внимание на мои трехдюймовые «Маноло» (настоящего стиля «Кэролайн» из кремовой замши).

Я зашагала в направлении пирамиды, а затем свернула налево к кафе Марли, расположенное в одном из крыльев музея, в непосредственной близости от величайших произведений мирового искусства. И как будто сам открывающийся вид был недостаточно хорош, места на длинной террасе снаружи были превосходной ареной для наблюдения за людьми, своего рода галерей высшего общества. Я часто думала, как много завсегдатаев сочли бы обычный завтрак там культурным мероприятием.

Поднялась по ступенькам, ведущим на террасу, и огляделась, высматривая Долу. Ее не было видно. Но за столиком в правом углу я услышала какую-то нестройную разноголосицу. О чем они? Ожидая увидеть членов какого-нибудь вымирающего клана, собравшихся для обсуждения проблемы круассанов, я еще раз осмотрелась. Там оказалась не кто иная, как Лора Ривингтон, самое последнее пополнение в полку замечательно блондинистых и замечательно пластичных каталожных моделей, при этом занимавшая пост репортера раздела моды в «Лос-Анджелес ньюс». Сначала я подумала, что она общается с официантом, но тот уже спустился с террасы. И я смогла заметить его накрашенные глазки, когда парень проходил мимо меня. На самом деле Лора была поглощена беседой с многообещающим британским стилистом, которого я, кажется, встречала на последнем лондонском показе. Неужели они разговаривают друг с другом по-французски? «Je comprens», — сказала она, только она произнесла это как «Jay comprends». Я со своей стороны совсем не comprends необходимость употребления ломаного французского между двумя людьми, превосходно говорящими по-английски.

Я вошла в ресторан. Лола ждала за столиком справа от двери. Она встала, когда я приблизилась, и пафосно расцеловала меня в обе щеки. На ней было еще одно из эффектных платьев Луиса-Хайнца — вересково-серое. Когда красотка снова села, она посмотрела на меня поверх своей чашки кофе как на провинившегося ребенка.

— Алекс, ты маленький дьяволенок, — начала она. — Ты вся пылаешь!

Я широко улыбнулась в ответ.

— Итак, ты хотела рассказать о Луисе-Хайнце?

— Угу. — Она постукивала своими короткими, с отличным маникюром, ногтями по столику. — Всему свое время, ах ты, бесстыжая девчонка. Сначала расскажи мне, что с тобой случилось прошлой ночью.

Точно рассчитав время, у нашего столика возник официант, подарив мне пару минут до начала допроса. Я заказала, как обычно, croque monsieur и salade verde маленькую бутылку воды «Ивьен» и заставила Лолу ждать. Несмотря на то, что она была здесь завсегдатаем, ей непросто было сделать выбор. И в результате она потом заказывала то же, что и я.

Я обдумывала ход мыслей, пока официант разъяснял ей специальные пункты меню на сегодня. Должно ли меня беспокоить, что обе они, Джиллиан и Лола, были так взволнованы — даже приятно возбуждены — из-за того, что я познакомилась с парнем? Неужели я была настолько трогательно скучная до сих пор?

После нескольких минут запинаний и нерешительных бормотаний Лола попросила принести ей то же самое, что и мне, добавив к этому еще moelleux au chocolat[30 - Шоколадный торт]. И она даже не спросила меня, буду ли я участвовать в этом. Должно быть, она ожидала неудачного дня на Луисо-Хайнцевском фронте.

Я решила кое-чем поделиться с Лолой, прежде чем приступать к еде.

— Итак, тебе не терпится услышать пикантную историю — но, пожалуйста, не рассчитывай на многое, — или ты думаешь, что преисподняя должна немедленно покрыться льдом, если даже у меня может быть история? Кстати, что это за дурацкий дым был в клубе прошлой ночью?

— Алекс, дорогая, — засмеялась Лола. — Все, что я могу сказать, — проклятое время! Ты слишком много раз бывала в Париже, чтобы не подпасть под его чары. Это должно было случиться. Я всегда знала, что такое произойдет. И рада, что имею к этому хоть какое-то отношение. Что же касается чего-либо недозволенного… давай назовем это просто чарами другого рода.

— Угу, — произнесла я, недоверчиво поджав губы. — Все равно я докопаюсь до сути. Когда я получу свой большой материал о Луисе-Хайнце… не говоря уж о Ренате. Каким образом, черт возьми, тебе это удалось?

— Никаких романтических историй, никаких историй о Луисе-Хайнце. — Лола игриво покачала головой.

— Согласна. — Я озвучила краткую версию событий прошедшей ночи, не забыв несколько раз упомянуть, насколько искажено было мое восприятие из-за вещества, распыленного в воздухе клуба.

— Хм-хм… — произнесла она. — Интересный предлог.

— Но это правда, с какой стати мне оправдываться? Поэтому я была вынуждена отправить своей подруге в Нью-Йорк по электронной почте предостерегающее сообщение!..

Лола засмеялась.

— Мне нравится твоя история, — сказала она, задумчиво оглядывая помещение. — Не могу дождаться, пока ты снова с ним встретишься.

Впервые за день я нахмурилась:

— Думаешь, я снова увижу его?

Это привело к пятнадцатиминутному анатомированию последних слов Ника, сказанных мне. Я хорошо понимала, что женщины — особенно присутствующие тут — имеют врожденную потребность пересказывать заново каждую мельчайшую подробность их диалога с мужскими особями, и, естественно, ценила поддержку и советы Джиллиан и Лолы. Но хватит — значит хватит… Я чувствовала себя опустошенной и, пожалуй, слегка передержанной, как фотография в проявителе. Дальнейшие исследования и дикие гипотезы — только для меня и моего «альтер эго». Мы и сами вволю поиздеваемся.

— Ладно, тебе еще не наскучило? — спросила я, шутя лишь отчасти. — Не думаешь, что пришло время и тебе рассказать о твоей большой удаче? Я имею в виду, каким образом Ты нашла Ренату и как тебе удалось привлечь ее к показу?

Счастливая улыбка разлилась на лице Лолы. Она откинулась на спинку стула и слегка прикрыла глаза, будто купаясь в лучах похвалы и славы.

— Ну, начинай, — попросила я с улыбкой. — Восторгов по поводу собственных добродетелей уже достаточно. Тебе необходимо, чтобы твоя подруга в прессе отметила триумф Лолы, не так ли?

Ресницы широко открытых глаз Лолы трепетали от волнения.

— Правильнее сказать — триумф Луиса-Хайнца. Именно он привлек ее!

— Что? — Я уставилась на Лолу, допуская, что она шутит.

Но та выглядела совершенно серьезно.

— Ты правильно расслышала. Именно Луис-Хайнц заставил ее прийти.

— Как? Разве не ты сама рассказывала мне, что у него нет друзей? Однако его музы — известные супермодели?

Лола выпрямилась и покачала головой:

— Невероятно, знаю. Но это правда. Помнишь, все говорили, что Рената поселилась среди коренных жителей Амазонии, а еще болтали, что у нее какие-то темные дела в Бразилии?

Я послушно кивнула: я хорошо выучила катехизис мира моды.

— Так вот, истина где-то посередине. Она действительно была в Бразилии по поводу секретной пластической операции, но не знала, что с ней не все в порядке, пока спустя несколько недель не переселилась в…

— Перу, — выпалила я.

— Правильно, в Перу. И вот когда она почувствовала лихорадку и бродила вокруг одного небольшого поселения в поисках чистой воды, вот там-то, гляди-ка, там и оказался Луис-Хайнц. Конечно, узнал ее. В этом богом забытом углу он вырос, преклоняясь перед ней… у него даже были ее фотографии на стене. Такова сила моды…

— И что произошло потом?

— Он привел Ренату в дом своих родителей, и — помнится мне, Луис-Хайнц учился на врача? Так вот, он помог ей поправиться…

— А что с ней было не так?

— О, не знаю. Инфекция, какая-то ужасная штука типа этого, что ли. Я не расспрашивала о кровавых подробностях. Во всяком случае, пока Рената восстанавливала силы в их доме, она увидела некоторые из блокнотов с эскизами Луиса-Хайнца, брошенные в углу, уговорила показать ей его платья и убедила, что гениальность не должна быть заперта и что он просто обязан немедленно бросить медицину. А Ренате никто не может отказать.

— Нет, ты не знаешь… Все начиналось так же, как большинство скандалов из-за нее, если верить проповедям в «Женской одежде».

— Итак, Рената стала ему помогать. Дала денег и поддержала — э-э… заставила — его перебраться в Париж и с тех пор тайно опекала, даже во время жизни в этой глухомани в Южной Америке!

— Ну и ну! — У меня просто не было слов. Настоящая история. Даже две истории в одной. Две сенсации, которые могли вытащить меня из профессионального чистилища.

— Добровольно он никогда не выдал бы мне эту информацию, — негодующе произнесла Лола, прищурив глаза. Ясно, что это все еще была больная тема. — В то время как я буквально рвала на себе волосы, чтобы создать ему рекламу, он ни разу даже не заикнулся об этом «золотом дне». Ни разу!

— Значит, однажды на твоем пороге возникла Рената?

— Практически, да. Однажды мы были в студии Луиса-Хайнца вместе с Бартоломе, и из одного из его эскизных блокнотов выпала какая-то ее пожелтевшая фотография. О Боже! Если бы ты могла видеть мою ярость! Даже хуже. Гораздо хуже! Я не могла поверить, что за все это время Рената не смогла заставить его провести показ моделей, но полагаю, у нее были свои причины оставаться за кулисами.

Лола подняла брови. Я не знала, о чем она думает. И в любой другой ситуации настояла бы на развитии темы. Но сейчас мне просто необходимо было удержать ее на заданном пути.

— И как тебе удалось заставить Ренату принять в этом участие?

Она тяжело вздохнула:

— О Господи… Если ты думаешь, что та чепуха насчет таинственности встреч с Луисом-Хайнцем просто нелепа… Там были посредники, секретные встречи в очень сомнительных барах, фальшивые е-mail-письма, пароли… Но знаешь, что в конце концов привело ее ко мне?

Что же, что? Расширив глаза, я ждала, затаив дыхание.

— Чертов всемирный тур воссоединенной группы «Дюран Дюран»! Рената прилетела на концерт за день до этого, и я уговорила ее остаться на вчерашнее шоу. Но сейчас она с группой, вероятно, уже по дороге в Берлин или регистрируется в каком-нибудь отеле типа «Шейх Джибути».

Сначала я пыталась подавить хихиканье, но после нескольких секунд несостоявшихся попыток разразилась смехом.

— Супер, — только и смогла выдавить я из себя, ловя ртом воздух между приступами смеха. — Эта история нравится мне все больше. Я готова казнить себя за то, что не бросилась сломя голову в этот омут прошлой ночью и не протолкалась к тебе и Луису-Хайнцу!

— На самом деле, — пробормотала Лола, повесив голову, — даже хорошо, что ты исчезла вчера… потому, что он не появился.

— Как такое возможно — отсутствовать на своем первом показе? Ни один дизайнер в здравом уме не смог бы решиться на это!

— В здравом уме — да. Сколько я пыталась убедить его… Даже Рената не смогла. А уж если у нее не получилось… — Лола смущенно взглянула на меня. — Итак, готова ли ты к небольшой рискованной гонке? Поверь, это единственно возможный способ с ним познакомиться.

Я кивнула.

— Верю. Революционный дизайнер? Который вытащил Ренату из укрытия? Боже мой, я не пропущу это ни за что на свете! Больше того, пожертвую ради этого одним или даже двумя показами. То есть я хочу сказать, разве может случиться на шоу что-то более значительное, чем эта история?

— Имеешь в виду столкновение еще какой-нибудь журналистки с моделью или нокаутирование очень видного стилиста еще одним крутым парнем?

Я сделала большие глаза и рассмеялась.

— Но какова вероятность того, что молния поразит одну цель трижды?

— Тогда все в порядке, — отозвалась Лола, явно радуясь, что нашелся кто-то, с кем можно поделиться проблемами из-за контактов — точнее, их отсутствия — с Луисом-Хайнцем. — Сегодня утром я позвонила в его службу телефонных посредников — я уже упоминала, что там никогда не снимают трубку, а просто раздаются гудки? — Она покачала головой. — Оставила сообщение, что хочу встретиться. Я никогда ничего не слышу в ответ; просто оставляю информацию в эфире и надеюсь, что ее кто-нибудь услышит. Сегодня после полудня нам надо отправиться в то кафе в Двадцатом районе…

Лола начала рыться в глубоких карманах своей видавшей виды рыжевато-коричневой сумке «Биркин».

— В действительности, — сказала она, выуживая сотовый, — может быть, нам стоит позвонить Бартоломе. Хотя я не уверена, что даже у друга есть прямой выход на нашего гения, но по крайней мере он имеет номер телефона.

Я ободряюще кивала, пока Лола набирала номер.

— Автоответчик, — констатировала она.

Пока она отправляла сообщение, я оглядывалась по сторонам, стараясь предоставить ей немного конфиденциальности. За столиком в левом углу устроилась пара британских редакторов, только что вернувшихся с показа моделей одежды Кристиана Лакруа, проходившего в одном из залов под Лувром. Дом Лакруа давно выражал недовольство «Уикли», с тех пор как некий обеспокоенный молодой специалист из дома Лакруа провел исследование «Индексов упоминания» и обнаружил, что Джорджио Армани имеет в журнале больше «гвоздей сезона», чем Лакруа. Так, по крайней мере, сказал Родди, объясняя мне, почему я никогда не должна садиться в первом ряду у Лакруа. Так или иначе, сомневаюсь, чтобы кому-нибудь не хватало меня на этом показе.

Пока Лола проверяла свое голосовое сообщение, я вынула мобильный из новой сумочки-рогалика от Вюиттона. Никаких пропущенных звонков. Ну, у него же нет этого номера, сообщила я сама себе в утешение. Потом позвонила в отель и спросила, нет ли для меня посланий. Служащая продержала меня на проводе около минуты — Морис Шевалье исходил в трелях «Спасибо провидению за маленьких девочек», пока я ждала, — а затем вернулась и сообщила, что большая корзина орхидей от Шанель ждет меня в моей комнате.

— О, — сказала я нерешительно, поблагодарила ее и положила трубку. Погодите-ка: дом Шанель поступил так мило, а я разочарована? Неужели меня перестали волновать приоритеты моды?

Этот парень определенно становился проблемой.

После того как поделили десерт — как бы плохо ни шли дела, Лола никогда не потребит так много калорий в одиночку; правда, и с моделью она тоже никогда не столкнется, — мы взяли такси, чтобы доехать до бара «Мачу-Пикчу».

— Заведения нет в путеводителе Мишлен, — пояснила она, — но его нетрудно найти. Надо лишь следовать за поклонницами «Дорз» от кладбища Пер-Лашез и повернуть налево, когда заметишь, что цивилизация осталась позади.

— Великолепно, — пробурчала я.

— Алекс, поездка — только половина забавы. — Лола явно собиралась прочитать мне лекцию. — Кстати, можешь написать все об этом в своей статье «Как я разыскивала Луиса-Хайнца».

— И что могут сделать его платья для вашей задницы, — продолжила я ей в тон, вызвав непроизвольное фырканье. — Эй, — продолжила я, стараясь казаться серьезной, — а что говорилось о показе в утренних газетах сегодня? У меня не было возможности просмотреть их…

— Ну, в репортаже о показе доминировал твой возлюбленный, вот «Кошачий концерт на подиуме», — ответила она, доставая из сумки новый еженедельник и вручая его мне.

Я с жадностью углубилась в текст. По своему легкомыслию я забыла, что мы с Ником встретились, по существу, из-за того, что он устроил больший скандал, чем я. Что за пару мы составляли — если вообще нас можно было назвать парой, которой мы не были… Пока.

— Так или иначе, показ начался слишком поздно для того, чтобы попасть в утренние газеты, — продолжала Лола.

— Или может быть, писаки не могут думать сразу после затяжки, — добавила я, даже не оторвавшись от первой страницы.

Там были изображены они — во всей своей красе. Ник и Арианна Сайдботтом были сняты в момент движения, ее парик и шляпа были в полете. «О-о-ох, — думала я, — фу…» Однако я с трудом могла разобрать лицо Ника. Разве не провела я только что несколько часов, глядя на него этой ночью, и еще больше часов, думая о нем этим утром? А я даже не могла узнать его. Класс. Возможно, когда все будет позади и его порыв будет забыт модным сообществом, мы сможем…

О, черт!

Мой взгляд сместился от фотографии к двухдюймовому заголовку рядом: «Эксклюзив! Гладиатор из «Живанши» рассказывает все!»

Я взглянула на Лолу.

— Скажи мне ради Бога, почему ты не предупредила об этом?

— О чем?

Я повернула к ней заголовок.

— Ой. Я даже не читала это, — сказала она, оправдываясь. — Искала только упоминание о Луисе-Хайнце. Извини, я думала только об этом.

Я была слишком занята чтением, чтобы ответить ей.

«Ник Сноу не производит впечатления подстрекателя, и, вероятно, он не проливал краску на мех, но не позволяйте его обаянию ввести вас в заблуждение. После вчерашнего блестящего показа Живанши этот человек затеял драку с молодой женщиной, предположительно помощником редактора журнала «Тин Вог», оставшейся неопознанной. (Если вы располагаете какими-либо сведениями, пожалуйста, свяжитесь с журналом «Кошачий концерт на подиуме».) Во время ссоры он оступился и столкнулся с Арианной Сайдботтом, нанеся непоправимый урон костюму влиятельного стилиста, которая с тех пор находится в уединении. Сноу, 29 лет, со своей стороны, стоит на своем и ничуть не раскаивается. В эксклюзивном интервью, данном им «Кошачьему концерту на подиуме», американец в Париже раскрывает свои истинные чувства по поводу мира моды и людей, населяющих его.

«Что такого великого в женщине с мертвым животным на голове, чей единственный вклад в общество — якобы «открытие» новых имен? — сказал он. — Как насчет открытия способа лечения от рака? Будет ли ученый, который сможет это сделать, так же популярен и сопровождаем по пятам репортерами?»

Я не смогла продолжать. Безусловно, Ник был прав. Но мода такова, какова она есть. Разве мы спорили не об этом?

— Лола, — сказала я, глядя на нее встревоженно, — думаешь, я сплю с врагом… э-э… так сказать… что я могла бы спать с врагом… черт, мне нужно найти другую метафору. Но ты поняла, о чем я. Осуждаешь?

Лола уставилась на меня.

— Два слова для тебя, — ответила она. — Чехол парашюта. Понимаешь, что я имею в виду? Никто не вспомнит о нем через минуту после окончания показа!

Она была права. По крайней мере, я на это надеялась. Мне действительно пора было перестать думать об этом, о нем, о нас…

Точно, как предсказывала Лола, лишь только вдали исчезли поклонники Джима Моррисона, такси повернуло налево к достаточно сомнительному на вид дому. Неожиданно я начала беспокоиться совсем о другом: о нашей безопасности.

— Ты здесь бывала прежде, Лола? — спросила я, надеясь на успокаивающий ответ.

— Да, однажды, с Бартоломе.

— И ты знаешь, что делаешь, не так ли?

Молчание.

— Я собираюсь получить свои платья, правильно?

— Даже если они будут из моего собственного гардероба. — Она слабо мне улыбнулась. — Алекс, думай об этом как о приключении!




Приключение? «Уикли» не станет оплачивать боевые потери по моей карточке прессы. У меня была идея о приключениях в то время, когда Джиллиан присоединилась ко мне в Риме, несколько месяцев спустя после того, как я поселилась в Лондоне. Я слышала, что «Прада» снабжает какой-то магазин по распродаже излишков залежавшихся товаров где-то в центре сельской местности Италии, поэтому, имея на руках лишь приблизительное направление — по сути, название ближайшего города, — мы пару часов спустя очнулись в скором поезде на Флоренцию, где пересели на рахитичный местный состав, который с пыхтением потащил нас в глубь тосканских холмов к неизвестному пункту назначения. По пути проезжали мимо то заводика тут, то деревеньки там… а затем вообще ничего. Несколько остановок в центре неизвестно чего, и немного погодя мы выгрузились в Монтеварчи — местечко выглядело так, будто там проживает не больше десятка человек. Я предполагала играть роль гида («Мы в Европе — на твоей территории, — сказала Джиллиан. — Обещаю, что провезу нас по всему Хэмптону следующим летом»), а все что у меня было — лишь видавший виды путеводитель по Италии. Я заметила энергичного старика, стоявшего рядом с белым такси на пустой автостоянке, и сообразила, что просто могу показать ему нужную страницу и спросить на гибридном итальянском, как туда попасть. Джиллиан и я, нервничая, направились к нему. Но прежде чем мне удалось взглянуть этому человеку в глаза или открыть рот, чтобы поприветствовать его, он, бросив лишь один взгляд на нас с нашими плащами от Барберри и сумками от Луи Вюиттона, просто спросил: «Прада?»

То было приключением скорее моей поспешности. Но теперь я могла лишь стараться не терять оптимизма. И напомнила себе, что нынешнее приключение может тоже закончиться великолепной одеждой!

Толчок на крутом повороте вернул меня к реальности. Такси резко тормознуло перед фасадом крохотного магазина на узкой улочке. Тяжелые шторы на окнах были опущены, и единственным указанием на то, что внутри находится своего рода заведение для бизнеса, казалась маленькая вывеска на двери, обычная пластиковая карточка со стрелками и подвижной рукой для обозначения времени открытия и закрытия.

— Мы на месте, — объявила Лола. Выскользнула из машины следом за мной и остановилась на обочине тротуара. В то же мгновение, едва она захлопнула за собой дверцу, такси исчезло, как платье для школьного вечера.

— Черт, — пробормотала я. — Как ты думаешь, не стоило ли нам попросить его подождать нас?

— Идем, — ответила она, обнимая меня за плечи и подталкивая к двери. — Доверься мне. Луис-Хайнц просто немного странный, но это работает. Кроме того, представь себя в этих платьях… на свидании… — Она подмигнула. Знала, как меня завлечь.

Снаружи невозможно было догадаться, но внутри кафе было полно посетителей. Никто не обратил на нас внимания. В помещение было втиснуто шесть круглых столов, на которых стояли большие блюда с каракатицами и другими морепродуктами, цыплятами на вертеле, рисом и жареной юккой, и полупустые бокалы, окруженные лужицами загустевшей жидкости. Человек тридцать сидели вплотную, и, казалось, все принадлежали к одной компании, непринужденно болтали, курили, чокались друг с другом. Ароматы, доносившиеся из кухни, вызвали появление слюны у меня во рту. А ведь это после шоколадного десерта (ну ладно, половины).

— Здесь не так уж страшно, — прошептала я Лоле.

— Никогда не бывает так страшно, как ты воображаешь, — прошептала она в ответ. — Теперь самая сложная часть.

Она стала протискиваться к бару в глубь ресторана, между стульями, столами и посетителями. Я последовала за ней. Бармен кинул в нашу сторону безучастный взгляд.

Лола склонилась над барной стойкой, чтобы привлечь его внимание. Я была рядом.

— Это хороший урожай винограда для «Инка-Колы»? — строго спросила она, глядя на него в упор. Ничего подобного я и представить себе не могла. Не то чтобы я прокручивала в голове подобные ситуации… Даже в самых разнузданных фантазиях типа «Алекс Симонс — репортер ведет расследование».

Бармен кивнул ей:

— Узнаю для вас. — И исчез в кухне. Я искоса посмотрела на нее.

— Что это значит?

— Национальный перуанский напиток, — пожала плечами Лола.

— А я не могла поверить, что ты не шутила насчет пароля, — прошептала я. — Чувствую себя как Нэнси Дрю. Или как близнецы Боббси. Если бы они были обе девочками, из которых одна маленькая, а другая высокая. И если бы обе действительно хорошо одевались.

— Просто жди, — сказала она совершенно серьезно. — Все будет хорошо.

— Понимаешь, что все это может войти в статью, правда?

Она вздохнула:

— Ладно, только не могла бы ты назвать его по крайней мере эксцентричным, а не полоумным? Эксцентричность не убережет тебя от крупных заказов от «Сакс»!

— Я думаю, это поможет тебе получить большие заказы от «Сакс», — засмеялась я. — Представь себе только международный показ?!

Бармен вновь появился из кухни, как бы не узнавая нас, и сразу же приступил к работе — открыванию литровой бутылки с какой-то желтоватой жидкостью. Налил немного в два высоких бокала, добавил кусочки льда, сахар и что-то, по виду напоминавшее яичный белок, перемешал и пододвинул коктейли к нам.

— Писко сауэр, — объяснила Лола. — Другой национальный перуанский напиток. Выпей.

Она подняла свой бокал перед барменом и быстро проглотила содержимое. Я, глядя на свой стакан, понюхала… и, что за черт, проглотила. Неплохо.

Лола и я уже приканчивали четвертую порцию «писко», которые бармен отправлял скользить по стойке к нам каждые двадцать минут или что-то около того. После четвертого стакана я собралась опрокинуться — несмотря на ароматный запах и сладкий вкус, виноградный бренди здорово ударял в голову, — и мы перебрались за столик в углу, который как раз освободился. Обеденная толпа поредела. Было четыре часа. Это напоминало «Ожидание» какого-нибудь Смита-Джонса — да, действительно — последнее открытие в области дизайна, вынырнувшее во время недели высокой моды в Лондоне в этом сезоне. Его показ, проходивший в бывшем цехе по переработке отходов на территории дока, длился три часа сверх расписания. (Запахи в кафе по крайней мере были куда более приемлемыми.) Если дизайнер вел себя так преднамеренно, то это была рискованная, однако умная тактика. Проведя столько времени в ожидании, мы уже обязаны были полюбить коллекцию. Все равно что встать очень рано и отправиться на распродажу образцов: вы заранее чувствуете себя обязанной купить хоть что-то.

— Как думаешь, мы выдержали испытание? — спросила я Лолу.

Она колебалась.

— Знаешь, я делала это раньше только однажды. И понятия не имею, каковы могли быть другие последствия.

— Платья лучше всего перевезти из твоего гардероба в мой в конце недели!

— А не хочешь поговорить о том парне, Нике, или о чем-нибудь еще? — спросила она. — Ты была в гораздо лучшем расположении духа, когда мы говорили о нем.

Дверь открылась, впустив дуновение ветра. Я обернулась и увидела худощавого молодого человека в джинсах «Хельмут Лэнг», черном кашемировом свитере и широких, изогнутых солнцезащитных очках «Дольче энд Габбана». Он выделялся на общем фоне так же как и мы.

— Вот оно. — Лола подняла глаза. — Ты готова?

Я кивнула.

Хельмут-бой направился к нам, выглядел он слегка раздраженным.

— Я не ожидал сразу двоих, — произнес он с сильным акцентом, по моим оценкам, жителя северного пригорода Чикаго с небольшим оттенком… наигранного драматизма. Что происходит? — У меня всего одна бандана, чтобы завязать глаза только одному человеку, поэтому второй из вас, парни, должен пообещать, что крепко зажмурит глаза. Только по-настоящему крепко!

Лола обернулась ко мне, подняв брови:

— Я возьму повязку.

— О'кей, но не раньше, чем мы дойдем до «веспы», — сказал незнакомец. — Не хочу, чтобы люди здесь думали, что мы психи или что-нибудь в этом роде.

Мы последовали за ним с сознанием долга. Вышли из кафе и повернули за угол, где перпендикулярно двум припаркованным автомобилям стояла красная «веспа», урчавшая на холостом ходу. Мне оставалось только надеяться, что средство передвижения не было показателем того, как водит Хельмут-бой. И я очень надеялась, что у Хельмута есть шлемы.

— Ладно, завяжи глаза высокой девушке, — обратился он ко мне. — А тебе придется прижаться к ней и крепко держаться.

Три человека на одном скутере, ха? Такое я видела только однажды во Вьетнаме: один за рулем, один позади водителя, а еще один сидел в корзине спереди. И через миллион лет я не смогла бы привыкнуть к тамошнему способу передвижения.

Хельмут-бой оседлал скутер и обернулся. Мы все еще стояли посреди улицы, разглядывая предоставленный в наше распоряжение тыл. Он нетерпеливо прикрикнул на нас:

— Быстрее, девушки!

Я нетуго завязала бандану вокруг головы Лолы и подвела ее к сиденью «веспы». Примостилась позади — слава Богу, она была как трость, — и нам всем была дорога жизнь. Хельмут-бой уклонился от оплаты парковочного автомата, и мы, накренясь, покатили.

— Не пищать! — крикнул он мне. — Я вижу тебя в зеркало заднего вида!

— Поверь, я не буду пищать, если ты сам будешь следить за дорогой, вместо того чтобы пялиться в зеркало, — парировала я.

Но все-таки запищала. Когда мы делали виражи то вправо, то влево по ходу движения — или, возможно, наклонялись из-за неправильного распределения веса, — я прижималась щекой к спине Лолы и открывала глаза только от толчков. Конечно, я не догадывалась, где мы, но видела в проезжающих мимо автомобилях людей, глазеющих на нас, они разевали рты; а потом корчились в истерическом смехе. Сначала Катерина, теперь это. Я устала быть в центре необычных шоу.

Спустя пять тошнотворных минут Хельмут-бой влетел на другую парковку и остановился посреди тротуара напротив большого бетонного здания эпохи семидесятых. Я быстро прикрыла глаза, когда он глушил мотор и слезал с сиденья.

— О'кей, девушки, вперед.

Он помог нам обеим слезть с «веспы» и повел к входу. Нажал на какие-то цифры, и зазвучал зуммер — дверь открыта. Мы миновали еще одну дверь с кодовым замком, затем гуськом проследовали в маленький лифт, в котором надо было закрыть за собой рукой дверь, складывающуюся гармошкой. Я слышала скрип от ременного привода, когда лифт медленно поднимал нас в верхнюю часть здания. Достигнув четвертого этажа, лифт рывком остановился, и дверь медленно отползла в сторону. Хельмут-бой выпихнул нас направо. Я продолжала идти, когда он окликнул меня:

— Можешь открыть глаза. Вон та квартира слева.

Я несколько раз моргнула и поспешила назад по коридору. Желтые цветочные обои облупились на углах, и даже при тусклом освещении (одна из голых лампочек на потолке перегорела) можно было разглядеть некоторые забавные пятна в форме улья — пышной женской прически — на сером ковровом покрытии. Я сняла с глаз Лолы повязку.

— Нервничаешь? — спросила она.

Я ответила взволнованной ухмылкой.

— Господи! Сердце трепещет! — И огляделась вокруг. Хельмут-бой стал едва заметным.

— Вот мы и здесь. — И Лола постучала в дверь двумя сериями из трех ударов.

Ничего.

Она подождала секунд двадцать и снова постучала.

— Луис-Хайнц?

На сей раз, я услышала чьи-то тихие шаги за дверью.

— Que est-ce?[31 - Кто там? (фр.)] — произнес приглушенный мужской голос, казавшийся удаленным от двери шагов на десять.

— C'est Lola![32 - Это Лола! (фр.)] — крикнула она в ответ бесплотному голосу. И повернулась ко мне: — Странно. Луис-Хайнц не говорит по-французски.

— Что? Ты не предупредила! На каком же языке он говорит? — спросила я бешеным шепотом.

— На испанском, ретороманском и эсперанто.

— Эспер-чего?

— Эсперанто. Это загадочный язык, придуманный каким-то утопистом, который хотел создать всеобщее универсальное средство общения. Родители Луиса-Хайнца не говорили на языке друг друга, поэтому выучили эсперанто. По крайней мере так я поняла из его объяснений.

Я тупо уставилась на нее.

— Они были хиппи…

— Даже не собираюсь начинать беспокоиться о том, каким образом, ради всего святого, мы предполагаем с ним общаться, — заявила я значительно более взволнованным шепотом. — Первым делом главное. Что теперь?

Лола снова постучала.

— C'est Lo-la, — произнесла она медленно. — L'agent de presse[33 - Пресс-атташе (фр.).].

Человек за дверью шагнул ближе к двери и остановился. Я слышала, как неизвестный какое-то мгновение шуршит у глазка — и как он выругался. — Merde![34 - Дерьмо (фр.).] — пробормотал он.

Послышался звук, отодвигаемых дверных засовов и открывающихся замков, прежде чем дверь начала медленно, миллиметр за миллиметром, со скрипом открываться.

Я отступила назад и затаила дыхание. Действительно, merde.

И клянусь именем святой модной троицы — Ко-ко, Карла и Ива — это был Жак.




5


Бог знает что происходило в моем мозгу после «писко» и «веспы», но первой мыслью было, что Хельмут-бой привел нас не к тому порогу… где по случайности оказался Жак.

— Какими судьбами вы здесь! — сказала я, стараясь скрыть смущение за поспешной натянутой улыбкой. — Забавное совпадение. Думаю, мы постучали не в ту дверь. Итак, здесь вы живете? Вообще-то мы здесь по делу…

— Алекс… Алекс. — Он мягко, но настойчиво потянул меня за локоть. — Не знаю, почему вы здесь, но думаю, что попали по адресу. В любом случае заходите!

Я остановилась, буквально переступив одной ногой через порог. Слова Жака ударили по голове, как в мультике про Уайла И. Койота[35 - Уайл И. Койот — персонаж многих диснеевских мультфильмов про кролика, страуса и койота.]. Подавленная и смущенная, я не могла сдвинуться с места. Такими же спутанными, как оборванные телеграфные провода, стали мысли, которые я, конечно, не могла передать Лоле, а та беспечно шла прямо на меня и, споткнувшись, упала бы с высоты своих шпилек, если бы Жак не подхватил ее.

— Лола! — воскликнул он поверх моего плеча. — Я надеялся, что мы с вами встретимся.

Лола остановилась и повернула голову, рассматривая лицо Жака в поисках знакомых черт.

— Мы уже… мы виделись в клубе вчера вечером? — спросила она задумчиво. — Извините, как-то не очень четко помню. О-о-о… Вы угощали меня коктейлем? — сделала паузу. — Знаете, — добавила она изящно, — если я и отнеслась к этому благосклонно, это вовсе не означает, что я была заинтересована…

Жак покачал головой и попытался завести нас внутрь. Мне пришлось сдерживать смех; меня поражало, как просто Лола укладывает вещи в контекст. Это, так сказать, присущая ей особенность. Когда я начала объяснять Лоле, что это тот самый мой бывший школьный учитель французского и — что, возможно, гораздо более достойно упоминания — парень, который помог мне подобрать те великолепные туфли, которые она видела каблуками вверх на газетных снимках. Жак поторопил нас войти, заперев дверь на три замка. Только я собралась пошутить, что не стоит беспокоиться: мы уже оторвались от плохих парней во время гонки на маломощной «веспе». Но стоило мне взглянуть на него, как я заметила — тревога загасила искорки в знакомых глазах и стерла с лица загар. Я решила предоставить ему ведущую роль.

Жак жестом предложил нам присесть на складные стулья, представлявшие собой единственную мебель в прямоугольной комнате без занавесок на окнах. Лоскутки материи и остатки пряжи, упрямо цеплявшиеся за полинялый персидский ковер, были единственным свидетельством того, что модельер работал здесь; а стоило поднять голову, как перед глазами возникал другой «ковер» — сотни газетных и журнальных вырезок и полароидных фотографий, аккуратно прикрепленных кнопками и покрывавших всю площадь одной из бежево-серых стен от пола до потолка. Я была заинтригована. Хотела подойти поближе, чтобы рассмотреть изображения одно за другим, но прежде чем смогла сдвинуться, Жак начал говорить:

— Простите за неудобства с «веспой» и прочим. Это был мой племянник Уилл. В этом семестре он проходит практику за рубежом. Толковый юноша, только слишком всерьез воспринимает правила Луиса-Хайнца. А после того что случилось, я думаю, мы не можем не быть очень предусмотрительными…

— После того, что случилось? — переспросила я. — Лола показывала мне творения Луиса-Хайнца, и я до смерти хочу познакомиться с ним.

Жак выглядел смущенным.

— Я не видел его и, не разговаривал с ним уже почти два дня, — сообщил он с долгим вздохом. — Вчера утром все было в порядке, он сказал, что наконец перестал волноваться по поводу показа.

— Я так рада слышать это! — воскликнула Лола с сияющим лицом. — Может быть, в следующий раз он и сам выйдет на свет…

«Не сейчас», — просигналила я ей взглядом и покачала головой. Лола начала разглядывать свои руки, лежащие на коленях.

— Он действительно противоречив, как вам известно, и он любит уединение, — продолжал Жак. — Но он хочет подарить женщинам свой талант, с которым родился. Потом я пошел на работу и встретил тебя, Алекс, планировал вернуться домой и рассказать ему о тебе… но он больше не пришел.

И это не по правилам. Луис-Хайнц и я никогда не были врозь так долго. Никогда. Все его вещи по-прежнему здесь. Не похоже, что он вдруг взял и оставил меня… нет, такого просто не может быть. Случилось что-то плохое. Я уверен.

Глаза Жака были широко открыты и безжизненны — они рассказали мне все, чего не смог бы или не стал бы говорить он, и в конечном счете, то, для чего слова были не нужны. Последние кусочки мозаики встали на свои места.

— Лола, вы получали от него какие-нибудь известия? — спросил Жак.

— Нет, с тех пор, как он послал мне платья на прошлой неделе, — ответила Лола. — Показ имел такой невероятный успех, что я хотела поздравить его, а Алекс собиралась написать…

Краешком глаза я заметила, как Лола беспокойно ерзает на жестком виниловом сиденье.

— Мне так жаль слышать то, что вы рассказали, — договорила она со вздохом.

— Не обращай внимания, — сказала я Лоле. — Жак, — произнесла я, взяв его за руку и сильно сжимая ее. — Я сделаю все, чтобы помочь найти Луиса-Хайнца. Обещаю.

В тот самый момент я была готова пожертвовать последней унцией «Крем де ля мер»[36 - «Крем де ля мер» — крем на основе морепродуктов.], чтобы вернуть пропущенные лекции по расследованию в школе журналистики. О, согласна, на самом деле я их не пропустила, а просто проспала. «Уикли» направил меня в школу журналистики без отрыва от производства, что «отлично» сработало — за три года я кое-как одолела годичную программу обучения. Но в том семестре эти лекции в расписании стояли ужасно рано по пятницам, прямо-таки как раз между двумя самыми загруженными рабочими днями в журнале. А с того времени как я стала незаменима на своем посту по проверке трудных в произношении и написании имен малоизвестных политических деятелей, тема расследований казалась мне такой же далекой, как журавль в небе, чтобы уделять ей внимание.

И вот теперь я пообещала Жаку, что стану искать Луиса-Хайнца. Нигде в моем «Палме», нафаршированном всевозможными агентами для связи с прессой и «двойными» агентами, имеющими доступ к шоу-румам, когда-либо могущими понадобиться, не было записи «Пропавшие персоны. Как найти».

Я пыталась сделать что могла.

— Жак, он не говорил тебе, что собирался пойти куда-то вчера?

— Нет. — Жак прищурился, будто старался что-то вспомнить. — Он вообще не часто выходил из дома. Только в булочную ежедневно после обеда…

Я продолжала энергично задавать наводящие вопросы — навык, скорее приобретенный в результате многих лет просмотра сериалов типа «Барнаби Джонс».

— Не было ли в его поведении вчера чего-то необычного? Может, был взволнован или нервничал?

— Не более чем всегда. Немного взволнован из-за показа, и только.

— Ладно, — произнесла я задумчиво, — кто-нибудь ему звонил?

Жак покачал головой:

— Нет, я не… погодите, уходя, я слышал телефонный звонок, как раз когда закрывал дверь, но опаздывал на работу, поэтому не задержался. Я слышал, Луис-Хайнц снял трубку и…

— И? — переспросила Лола. Неожиданно она оказалась на краю стула. Она сидела так тихо, что я на время забыла о ее присутствии.

— И я услышал, как он сказал что-то по-португальски, поэтому я понял, что звонок не мне, и ушел… Зачем, зачем я это сделал? Почему не остался?

— Жак, — сказала я, беря его руки в свои, — ты не мог знать… но это неплохая ниточка. Мы узнаем, кто ему звонил, и пойдем по следу.

Опустив голову, Жак молча кивнул. Мне показалось, я услышала всхлип — но поняла, что звук исходит не от него. Обернувшись, я увидела слезы, струящиеся по щекам Лолы. Бросила быстрый озабоченный взгляд на нее, потом снова переключила внимание на Жака. Понимая, что больше от него ничего не добиться, я сменила тему.

— По правде говоря, я пришла сюда, чтобы сделать статью о Луисе-Хайнце для «Уикли», но еще до того, как узнала, что ты… тоже в этом замешан.

Впервые за все это время Жак, казалось, воспрянул духом.

— Я знал, что люди захотят узнать, насколько он талантлив! Но я так сильно волнуюсь!

— Так что ты думаешь насчет того, чтобы дать мне эксклюзивное интервью, а я могла бы закончить статью, когда Луис-Хайнц вернется? — Я уловила тончайший намек на надежду в голосе Жака, поэтому ободряюще улыбнулась ему и добавила со смешком: — Только без фантазий — он наверняка проверит все, что ты скажешь!

Остаток послеобеденного времени мы провели, беседуя о Луисе-Хайнце — точнее, слушая рассказ Жака о Луисе-Хайнце. Я включила диктофон и предоставила право неторопливому мягкому голосу Жака плести кружево истории любви и потери. А Лола, которая надеялась, что встретила мужчину, всячески старалась понять совершенно другую сторону жизни модельера, которую до сих пор считала эксцентричностью гения.

— Мы познакомились сразу после того, как я прибыл в Париж, — начал свой рассказ Жак. — Моя дражайшая супруга…

(Заметив, как левая бровь Лолы поползла вверх, я метнула в нее взгляд «объясню позже».)

— Алекс, ты ведь понимаешь, что это был брак по расчету, не так ли? Так вот, моя дорогая супруга и я почувствовали, что пришло время предпринять какие-то шаги на пользу самим себе, а не только нашей семье. Мы оба достигли сорока и решили отпраздновать юбилей среднего возраста, а отнюдь не кризис среднего возраста. Поэтому она пошла своей дорогой — переехала в Нью-Йорк, чтобы создать себе имя в мире искусства, — а я пошел своей. — Он откинулся на спинку стула и рассеянно взъерошил волосы надо лбом. Робкая улыбка осветила лицо. — Это был рекордно жаркий май — невыносимо жаркий, — продолжал Жак. — Да еще переезд из родного Техаса.

Алекс, ты же знаешь, какие мы обыватели и зануды в глубине души; даже в наших гаражах там, на родине, обязательно должны быть кондиционеры! Так или иначе, у меня было романтическое представление о том, что просто надо перебраться в Париж и повторить шаги, которые я делал, когда впервые попал сюда в девятнадцатилетнем возрасте. Я нашел маленькую квартирку с завтраком, расположенную почти на полпути к вершине Монмартра, в которой останавливался раньше. И к своему удивлению, обнаружил, что ничего не изменилось: те же невзрачные цветочные обои, как раньше, и деревянные полы по-прежнему квакали, как рогатая лягушка. От этого потеплело на сердце. Совсем не от жары, которая стояла на четвертом этаже моей квартирки, уверяю вас! Хотя… было так душно, что в первую неделю большую часть времени я провел, слоняясь вокруг, пытаясь найти тень или функционирующий потолочный вентилятор в каком-нибудь немодном кафе, где мог бы пробыть после полудня чуть дольше, чем необходимо, чтобы выпить стакан апельсинового сока.

Мы с Лолой молча слушали, по комнате побежали предзакатные тени. Я чувствовала себя скорее ученицей средней школы на уроке истории, чем журналистом, старающимся раскопать сенсацию. Пришлось подавить в себе желание поднять руку, чтобы задать вопрос.

— И что же случилось потом, мсье Жак?!

— В том самом перуанском кафе мы познакомились, — продолжал Жак. — Он читал журнал на эсперанто…

Лола подавила смешок.

— Видишь, я это не выдумала! — прошептала она.

Жак кивнул:

— Да, из всех вещей на свете именно эсперанто познакомило нас. Я немного изучал этот язык в колледже. Луис-Хайнц научился ему от родителей. Это был единственный язык, на котором они могли общаться, поскольку его мать перуанка, а отец швейцарец. Они могли выбирать из испанского, немецкого, итальянского, французского, ретороманского языков — не говоря уж об английском, — но выбрали эсперанто. Язык, созданный для того, чтобы стать всемирным. И они говорили на нем о любви.

Лола и я, обе вздохнули.

— Луис-Хайнц и я пошли по стопам его родителей и общались на эсперанто. Мой испанский отвратителен, должен признать, а Луис-Хайнц, как вам известно, не говорит по-французски. И он редко выходил, вы знаете. Только целыми днями и ночами работал над своими тканями и эскизами моделей одежды. Я понял, насколько революционны его идеи, но долгое время он настойчиво утверждал, что делает все это лишь для самого себя. Я так гордился, когда он, наконец, согласился на ваши уговоры, Лола, показать свои работы, я надеялся, что мир наконец-то увидит то, что видел я… Лола вдруг неистово сверкнула глазами.

— Ничего бы не случилось, если бы я не устроила этот показ, — медленно произнесла она. — Что я наделала?

— Дорогая, я думаю, ты не должна считать, что это из-за показа…

Лола моргнула, пытаясь скрыть слезы.

— Я не могу помочь, но думаю… о том самом дне, когда он исчез. Стал ли он богаче благодаря нашему маленькому сюрпризу?

Ситуация начала стремительно выходить из-под контроля. Жак принялся утешать Лолу. А я, чувствуя свою беспомощность, уговаривала Жака позвонить в полицию.

— Нет, — ответил он очень тихо, но твердо. — Нет, я не стану этого делать.

Я посмотрела на него вопросительно. Казалось, он тщательно взвесил свои слова.

— Мы проживаем здесь не совсем легально, — наконец пояснил он. — И потом, я уже сказал, Луис-Хайнц очень ценит уединение.

Так закончился этот разговор. Жак выглядел измученным, и Лола, и я поняли, что нам лучше уйти.

Когда мы встали, я снова пообещала Жаку, сделать все, чтобы найти Луиса-Хайнца, и сказала, что нам надо поддерживать контакт.

В молчании, нарушаемом редкими вздохами, Лола и я спускались в лифте. Когда мы стояли перед зданием — вдруг вспомнив, где мы очутились, и размышляя, как вернуться назад к цивилизации, — белое такси подкатило к остановке у бровки тротуара через улицу. Водитель с отеческой заботой высунул голову из окна и настойчиво поманил нас, приглашая в машину. Самозваный рыцарь в сверкающих доспехах, он первые две минуты провел, ругая нас, легкомысленных, за то, что оказались одни в таком районе, после чего пояснил, как нам повезло, что он явился для нашего спасения. Я признательно улыбнулась и позволила ему дальше нести свою бессвязную болтовню.

На заднем сиденье мы с Лолой добрых пять минут провели в молчании, прежде чем я рискнула сделать замечание:

— Знаешь… боюсь, что не подхожу на роль детектива в юбке.

— О Боже! Я ожидала, что ты скажешь что-нибудь в этом духе, — отозвалась Лола. — Я бы сильно удивилась, если бы появилась твоя статья «Нэнси Дрю и дело о пропавшем дизайнере».

— Теперь мы снова вернулись на свет Божий… Ты действительно считаешь, что у нас есть причины беспокоиться из-за Луиса-Хайнца? Не думаешь, что он просто ушел в самовольную отлучку на некоторое время?

— Честно говоря, я думаю, это было бы как раз в духе Луиса-Хайнца, — задумчиво кивнула Лола. — Я хорошо представляю себе, как он сейчас переступает порог двери — так же, как если бы он сам следовал своим распоряжениям и носил бандану на глазах, сидя на «веспе».

Мне стало смешно. Что на нас нашло? Сбежавший из Америки учитель французского языка, репортер раздела моды и агент по связям с прессой — если бы мы отправились в бар, то стали бы поводом для анекдота. Кто мы такие, чтобы строить из себя «Ангелов Чарли»[37 - «Ангелы Чарли» — детективный сериал, шедший на американском телевидении с 1976 года. В 2000 году режиссер Мак Джи снял одноименный фильм, ставший хитом 2001 года.]?

— Жак — клянусь Богом! — вероятно, просто принимает все слишком близко к сердцу, — попыталась я дать разумное объяснение. — Прошло всего полтора дня. Возможно, он неправильно понял то, что говорил Луис-Хайнц на эсперанто. Нельзя сказать, что я совсем неопытна в таких делах, но уверена — Жак позвонит мне завтра и сообщит, что все просто чудесно. И тогда я получу свою статью… Но что ты думаешь по поводу телефонного звонка вчера утром, кто бы это мог быть?

— Ну, кто-то, обманывающий междугороднюю телефонную службу для говорящих по-португальски. — Лола усмехнулась. — Не знаю, но иногда, когда Луис-Хайнц не понимал кого-то, говорящего по-французски или по-английски, он просто говорил по-португальски. Ей-богу.

— Правда?

— О да. Или, черт, это мог быть Бартоломе, который, вероятно, имел новости, когда звонил мне в ответ. — Лола растягивала слова и зевала и выглядела так же уютно, как котенок, свернувшийся клубочком у камина. — И что ты теперь собираешься делать?

— Гм-м, — промычала я уклончиво. — Для начала вернусь в гостиницу и проверю поступившие сообщения. Надо разобрать накопившийся рабочий материал…

— Угу. А некоего лихого американца, разыскиваемого тобой, ты тоже причисляешь к «рабочему материалу»? И что это будет за текст — «Дело потерявшей голову модницы»?

— Понятия не имею, о чем ты! — процедила я сквозь зубы. Ненавижу, когда я просвечиваю насквозь, как не готовый к массовым продажам образец платья.

Водитель такси высадил Лолу у ее дома в ужасно шикарном квартале Марэ и продолжил свой путь на запад, к моему отелю. Вслед за солнцем уходил еще один день недели моды, а что я успела сделать за это время? Публичное падение (как будто не было лучшего способа привлечь к себе внимание). Несколько тысяч евро долга. Слишком много пропущенных показов, если посчитать. Исчезнувший модельер, и, следовательно, отсутствие статьи (пока, во всяком случае).

И так далее, подытожила я, когда такси остановилось перед гостиницей и я расплатилась, спросив у водителя квитанцию. Один огромный отчет о расходах. Я воображала, что по крайней мере экономлю для Родди несколько пенни, так как не пользуюсь личным автомобилем и услугами шофера, как того требовала моя предшественница Лоурел, и он нехотя соглашался. «Все другие редакторы разделов мод так делают», — заявляла она с надутым видом. Это длилось всего неделю, но Родди проклинал все на свете, когда выяснил, что расходы Лоурел на ту самую неделю в Париже могли бы продлить работу недавно прикрытого бюро «Уикли» в Тбилиси еще на два месяца! Лоурел не собиралась быть отлученной Родди, и, как оказалось, ей не пришлось этого делать.

Когда я говорила Нику, что она ушла, чтобы найти себя в «Фиджи», я в действительности имела в виду, что моя предшественница нашла богатого пожилого поклонника (соответственно наследника сахарно-тростникового состояния) и он взял ее туда.

Как бы там ни было, я усвоила урок, полученный Лоурел: если вам не повезло с установленным лимитом, то по крайней мере вы узнаете, каковы пределы допустимой погрешности. Родди был очень похож на офицеров таможни аэропорта имени Дж. Ф. Кеннеди в Нью-Йорке. Они не цепляются к вам из-за ста долларов сверх установленного восьмисотдолларового беспошлинного лимита на импорт. Но в то же время они становятся в высшей степени подозрительными, если вы заявите в декларации действительно низкую сумму. (Родди сказал бы, что я плохо собирала сплетни, если мои командировочные расходы не включали бы по меньшей мере полдюжины ленчей в его самых любимых ресторанах.) И еще одну вещь нельзя забывать: стервятники чувствуют ваш страх.

После бесчисленных случаев потения от ночных ужасов и выкручивания рук на каждом шагу, начиная от момента получения формуляра таможенной декларации в самолете до длительного пути к воротам сначала иммиграционного контроля, а затем таможни, только чтобы быть пропущенной (машут рукой «проходи») после небрежного контроля или зловещего предупреждения, я кое-что поняла.

Я должна выглядеть более подозрительной, чем настоящий растаман, пахнущий ладаном и жадно чавкающий «Читос».

Теперь я научилась быть спокойной, хладнокровной и не обращать внимания на мелочи. Я не имею в виду, что никогда не заявляла в декларации меньше, чем ввожу! (И даже если делала слишком много покупок за рубежом, была уверена, что тем самым помогаю мировой экономике.)

С этой филантропической мыслью в голове я вошла в номер, где, как сообщили, меня должны ждать орхидеи от «Шанель». Я разорвала конверт, который лежал на столе рядом с цветами, ожидая увидеть несколько теплых слов от руководителя пресс-службы, которая закладывала фундамент для будущего примирения, указывая время и место, установленные власть предержащими (то есть ею самой).

Но это оказалось нечто совсем иное.






«Четверг, 2:35 пополудни.

Алекс, у меня был ленч с одним из клиентов неподалеку отсюда, вот заглянул, чтобы поприветствовать тебя. (Я чуть было не заснул с головой в тарелке супа. Ты на меня оказываешь ужасное воздействие.) Но тебя не было на месте. Ну, понятно — возмутительно, но лифтер впустил меня в номер, чтобы я мог оставить тебе эту записку. Разве здесь нет охраны? Или я выглядел очень честным? Предполагаю, что внушил ему доверие. О, наверное, он видел меня утром и вообразил… Как бы то ни было, но я сказал, что увижу тебя снова, и, кажется, ты ничего не имела против. Как насчет сегодняшнего вечера? Теперь у меня есть твой номер телефона — симпатичная горничная порылась в твоих вещах и нашла его для меня. Слегка подшучивая при этом. У меня деловой обед, который я не могу проигнорировать. Позвоню тебе в номер после него, вероятно, около десяти. Ник.

Р.S. Я не слишком самонадеян? Ты можешь отдать распоряжение оператору заблокировать мои звонки. И я пойму, что должен забиться в какой-нибудь укромный угол и не высовываться».





Я перечитала записку по меньшей мере раз пять, прежде чем сообразила положить свою сумку от Вюиттона и снять туфли. Который час? Шесть тридцать. Я перекувырнулась на кровати, по-прежнему держа в руке записку Ника, легла на живот. Исследовала конверт: обычный гостиничный конверт. Но открытка, белая и с водяными знаками, была от Смитсона с Бонд-стрит — приятная на ощупь. Любопытно. Неужели он носит с собой собственные канцелярские принадлежности? Или написал это раньше, до того, как пришел сюда? Ладно, может быть, это не так уж и странно — иметь при себе письменные принадлежности. Возможно, он носит их с собой в папке. Консультанты часто ходят с папками, не так ли? Интересно, чем занимаются консультанты? «Консультировать», задумалась я, это один из тех глаголов, которые в любом случае требуют дополнений. Кого они консультируют? Или их кто-то консультирует?

Гораздо важнее другое: Господи, что же именно надеть? Я встала и подошла к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. Уже с десяти шагов было ясно, что мне отчаянно необходимо поправить макияж. Конечно, подойдя к зеркалу ближе, я вспомнила, что сегодня утром наложила недостаточно косметики, чтобы ее можно было заметить. А после езды на «веспе» необходимо было что-то сделать с волосами. Хотя одежда была бы вполне подходящей, если бы не была слегка помята. Черный жакет делал мою фигуру, как никогда, похожей на форму песочных часов — за исключением случаев ношения бескостных корсетов, конечно. А брюки — о, Стелла знала, как скроить пару брюк. Я поднялась на цыпочки. А если я надену туфли, которые сняла, то стану почти гибкой и тонкой… и скошу глаза, откинусь назад и взгляну в зеркало под смешным углом.

В запасе оставалось целых три часа и семнадцать минут до того момента, как предположительно он должен был позвонить — в том случае, если его «вероятно, около десяти» значило то же, что и мое «вероятно, около десяти» (по меньшей мере одиннадцать на часах модницы). Слишком много времени в моем распоряжении, и все-таки недостаточно, чтобы полностью подготовиться на пустом месте: длительная ванна, бритье, нанесение крема, укладка, маникюр… Возможно. Проклятие, это было ужасно короткое примечание. И это кошмарное, «вероятно».

Пока я стояла, пристально вглядываясь в зеркало и проверяя, нет ли на лице прыщиков или пятен, вызванных стрессом, на меня напал приступ паники. Какая одежда будет уместной для того места, куда мы пойдем?

Черт возьми, как могут мужчины быть такими поразительно невнимательными? Не дать мне ни малейшего намека на то, куда мы пойдем и что будем там делать! Мы познакомились в клубе; хотел ли он выйти, в смысле выйти прогуляться — или выйти — пойти куда-нибудь развлечься после длинного рабочего дня? Я нахмурилась. Почувствовала едва заметное жжение, верный признак начинающего зарождаться прыщика у самого носа. Стресс.

Решение было только одно: надо выбрать наряд, не слишком бросающийся в глаза, и другой, убийственно сногсшибательный, и когда он позвонит, я тонко выужу из него какую-нибудь информацию и за то время, которое понадобится ему, чтобы добраться сюда, успею соответствующим образом одеться. Иногда я восхищаюсь собственной находчивостью.

Мой теперешний костюм все еще имел шанс, хотя его надо было отутюжить. Не было времени, чтобы звонить в службу обслуживания. Придется самой отпаривать одеяния старомодным способом. Я быстро сбросила с себя брюки и пиджак и завернулась в гостиничный банный халат. Затем повесила одежду на тыльную часть двери, включила душ на возможно наиболее горячую температуру и захлопнула за собой дверь, получив удар по спине.

А затем последовал толчок в пятую точку. Я полагала, что должна радоваться, поскольку обладаю ограниченным числом чемоданов и потому вожу с собой только крошечную часть своего гардероба. Слишком большой выбор долгое время отравлял мое существование.

В чем видел меня Ник? В платье от Прада и «гладиаторских» сандалиях. Значит, надо продолжить разработку темы сексуальности: выглядеть секси — да, доминатрикс (властно) — нет! Что ж, тогда все в порядке. Если мы собираемся пойти куда-нибудь без затей, то я всегда могу надеть пару джинсов «Севен» — новых, из темной грубой хлопчатобумажной ткани, которые придают мне такой вид, как будто я надувная фигура. Я вытащила их из стенного шкафа. Внимательно осмотрела. О, они хорошо смотрятся с белыми босоножками от Джимми Чу, на ремешках из верблюжьей кожи, с открытыми мысками и трехдюймовыми каблуками. Я проверила педикюр, который чудом сохранился в течение почти целой недели. Отлично. Я была рада, что захватила с собой эти «чуйки» в последнюю минуту. Всегда стоит положить в чемодан одну лишнюю пару обуви. (Естественно, лучше было бы положить и запланированную пару туфель тоже… Я наконец призналась самой себе, что поклонник туфель из «Евростар» был всего лишь нездоровой фантазией, чтобы снять обвинения с настоящего виновника: меня.) Я внимательно проинспектировала секцию выходного дня своего гардероба. Прошла мимо черного свитера-безрукавки с воротником «хомут» от Майкла Корса — чересчур уныло. И мимо красной футболки от Диора с надписью «J'adore»[38 - Я обожаю (фр.).] — слишком ультрасовременно. (Словно какой-либо мужчина способен вынести такой приговор.) Нашла! В глубине висел тончайший кашемировый джемпер с глубоким V-образным вырезом, подчеркнутым двумя рядами переплетенного шелкового шнура, которые огибали плечи. То, что надо.

Все шло гораздо лучше, чем я ожидала. Осторожно перекинув через левую руку нежный свитер, я беспечно крутила шнурки, пока шла к кровати, чтобы положить на нее одежду. Когда повернулась, чтобы снова пойти в гардероб, зазвонил телефон. Слишком рано для Ника, подумала я. И схватила телефон, лежавший на краю стола.

— Хелло! — произнесла я бодро. Слишком бодро, как выяснилось.

— Алекс, это Родди!

Пауза. Я сникла. Пожалуй, слишком поздно, что бы положить трубку? Черт. Я откашлялась и попыталась придать голосу более серьезный тон.

— Привет, Родди. Как дела?

— У меня все хорошо, Алекс. Спасибо, что спросила… А теперь мне хотелось бы узнать, как дела у тебя, поскольку ты не отвечаешь на мои многочисленные электронные письма.

— Ну… нормально…

— Алекс, что происходит? Я не получал от тебя известий почти два дня. Насколько велик твой счет за обслуживание в номере?

— Родди! Знаешь, меня не было здесь все это время. — Я старалась изобразить возмущение. — Я… я… я охочусь за материалом для статьи.

— Неужели?

— Это новый модельер. Совершенно необычный, правда. Его первый показ состоялся прошлой ночью — просто восторг. — Энтузиазма в моем голосе прибавилось, едва я подумала о коллекции. — Его модели произведут переворот в женской моде. Я уверена!

Родди издал некий одобрительный возглас, или, зная его, я могла сказать, что этот звук, по его мнению, должен был показать собеседнику: редактор по-настоящему сильно заинтересован.

Только потом я вспомнила одну деталь, которую он воистину должен был оценить, — ого!

— Да, и Рената выплыла из ниоткуда, чтобы принять участие в его показе!

— Алекс, и ты говоришь об этом только сейчас!

Я погладила себя по голове — увлеклась добиванием противника.

— Но, Родди, — вкрадчиво и небрежно сказала я, хотя ликование так и прорывалось, — он исчез.

Пропал, что-то в этом роде. Как сквозь землю провалился.

— Правда?!

— Все говорят о показе, и ни у кого нет материала для статьи, — продолжала я, кусая губы и в душе надеясь, что не лгу. — Но я этим занимаюсь. Работаю над эксклюзивом с его рекламным агентом… и я получила информацию из невероятного источника, очень близкого к дизайнеру.

Я чувствовала себя немного виноватой, будто, говоря все это, просто использовала Жака, несмотря на то, что он ясно дал понять, что хочет, чтобы о Луис-Хайнце написали. На самом деле я всего лишь хотела успокоить Родди относительно подготовки статьи для журнала.

— Ладно, это звучит потрясающе, Алекс. Продолжай.

— Спасибо, Родди. Извини, что не звонила. Тут на самом деле такая суета. — Это было ближе к истине.

— Что ж, — согласился он. — Просто держи меня в курсе событий.

— Обещаю, — пробормотала я. — Вскоре свяжусь с тобой.

Положила трубку, упала на кровать и почесала голову тыльной стороной «Палма».

— Жди беды, — простонала я, колотя руками и ногами по матрасу, как четырехлетний ребенок в припадке ярости. На мгновение я закрыла глаза, затем потрясла головой и приподнялась на локтях. — Ладно, полагаю, по меньшей мере, я могу насладиться своей последней ночью свободы…

Встав опять перед шкафом, я смотрела на дюжину пар обуви на полу. На мгновение подумалось, что слишком многим людям это показалось бы чрезмерным. Но если вдуматься, на самом деле я не упаковала ничего сверх меры. Две из этих пар приобрела за последние два дня. (Погодите, это даже не кажется слишком заметным.)

Часто я нахожу полезным сначала выбрать обувь, а уже к ней подобрать все остальное. Выбрать надо было между «леопардовыми» туфлями на шпильках от Дольче энд Габбана или босоножками от Чу. (Попытка подогнать их к другому наряду так или иначе заставила меня чувствовать себя лучше, будто я была королевой практичности.) После длительных внутренних дебатов я решилась на простое черное обтягивающее платье-перчатку до колен, которое приобрела много лет назад на распродаже образцов у «Дольче». Сидело оно прелестно, низкий овальный вырез горловины почти превращал его в вечерний наряд. Это была причина, по которой я всегда включала его в свой гардеробный календарь в качестве «сюрприза без даты». Сегодня вечером оно — и я — будем сюрпризом, приуроченным к дате (свиданию). Я почувствовала, что мое лицо краснеет от одной мысли…

Под впечатлением, что смогла сделать выбор более чем за два часа до выхода, я решила уделить несколько минут, чтобы успокоить (облегчить) свою совесть, наверстывая просмотры показов. Упала на кровать, зевнула, потом лениво потянулась за пультом для телевизора. Я и забыла, как мало спала прошлой ночью.

Должно быть, в этот день на показах не произошло ничего интересного — канал моды уделил внимание редчайшему из «творцов» в мире готовой одежды в Париже — многообещающему французскому дизайнеру. Британцы, американцы, бразильцы, бельгийцы, израильтяне — каждый мог похвастаться яркими коллекциями, созданными за последние годы, но даже ради собственной жизни я не могла вызвать в памяти имя последнего галльского пришельца, который имел больше, чем рядовые появления на экране. А поскольку на экране появились модели на подиуме, я решила, что этот Балтус Макверо не смог бы остановить тенденцию к упадку. В оформлении показа, который, по-видимому, проходил в заброшенном товарном складе, превалировала своего рода завораживающая «лесная тема». Там были грубоватые фальшивые деревья, стратегически размещенные вокруг подиума, что позволяло моделям показать свое искусство пантомимы, когда они проходили, останавливаясь то тут, то там, прячась за деревьями. Девушки развлекались, выставляя напоказ длинные блондинистые, украшенные плетениями объекты действительности и яблочно-красные щеки, начали исполнять вариацию на тему платья Белоснежки, которое каждый когда-то видел в своей антологии детской классики: голубой лиф, псевдотюдоровский высокий ворот, желтая юбка и пышные красные рукава. Мои веки дрожали, и, хотя я хихикала над всей этой нелепостью, зевала все сильнее.




Вскоре я перешла от Белоснежки к Спящей Красавице… я была одна, заблудившись, бродила по лесу, снова и снова останавливаясь, чтобы спрятаться за вздымающиеся в небо сосны… Все казалось таким реальным. Я глубоко дышала, прижавшись к дереву, чувствовала липкую сосновую смолу на своих ладонях. Взглянула вверх — и еле разглядела темное небо между буйными ветвями. Я продолжала двигаться. Потом услышала какой-то шум. Это я? Я остановилась, вздрогнув, когда вновь послышались звуки непонятного происхождения. Почувствовала себя так, будто оказалась в фильме ужасов, заблудившись в чаще, не имея ничего, кроме карманного фонаря — или, пожалуй, в моем случае, пакета с багеткой от Фенди — для защиты. Казалось, звуки доносятся откуда-то слева, поэтому я повернула направо, но вдруг не смогла двинуться. Посмотрела вниз… и увидела, что мои новые черные туфли от Лабутена попали в вино и покрыты грязью.

— Что это было — со мной и моим обувным горем? — пробормотала я, еле дыша, наклонившись и пытаясь выпутаться. Из позы согнувшись я смогла увидеть вдалеке просвет. Бросилась бежать… бежала… бежала… но, казалось, это бег на месте. Наконец добралась до поляны. И ахнула: там была Арианна Сайдботтом, дрейфовавшая вдоль журчащего ручейка. А на противоположной стороне водной преграды стоял Ник, одетый в бриджи и свободную белую рубашку. Я окликнула его, но он меня не услышал — ручей каким-то образом вдруг превратился в водопад, и каскады воды вызвали грохот, стучащий внутри моей головы. Потом Ник увидел меня и прыгнул в воду, в одежде и во всем… и, Боже мой, это было прямо как в фильме «Гордость и предубеждение» — или, может быть, интерпретации «Гордости и предубеждения» Бриджит… Джонс. Был ли это Ник или Колин Ферт[39 - Колин Ферт — английский актер, снимался в фильмах «Дневник Бриджит Джонс», «Гордость и предубеждение», «Влюбленный Шекспир» и др.]? Вся эта вода… Что за шум?

Я проснулась, рывком вскочила с кровати, чуть не выпрыгнув из собственной кожи. Сделала глубокий выдох, покачала головой и подвигала плечами, но звук упорно продолжался. Это не сон, сказала я себе. Не водопад за дверью… О Боже! Возможно, и не водопад, но точно вода! Я перепрыгнула через комнату к ванной — влажный пар просачивался сквозь щель под закрытой французской дверью. Черт возьми! Я распахнула дверь и вошла в… сауну. Складок на моей одежде больше не осталось, это уж точно.

Я проскользнула через затопленный пол ванной комнаты, отключила воду. Почувствовала боль в животе, только представив себе, что бы случилось, если бы поток проник в мой гардероб. Я чуть не закричала от этой мысли. Только затем, промокшая и стараясь не поскользнуться, я заметила, что сток душа заткнут. И даже не смогла вспомнить, делала ли я это. Возможно, горничная… В любом случае я стояла по щиколотку в воде. Я схватила весь десяток полотенец с сушки и бросила на пол. Это была большая ванная комната. Я просто стояла там, посредине, окруженная островками из плотной белой махровой ткани. Хорошо еще, что зеркала запотели. Не хотелось даже думать о том, как я выгляжу.

До тех пор, пока не раздался стук в дверь.

Проклятие! Который час? Десять-ноль-шесть. Господи! Я неистово протерла одно из зеркал рукавом халата: все, что я могла разобрать, — клубы пара и спутанные волосы. Боже, помоги!

Еще одна серия ударов в дверь.

Я была парализована. И к тому же в банном халате.

— Секундочку, уже иду! — наконец заставила я себя откликнуться.

— Хорошо. Это я, Ник.

Сердце подскочило аж, до горла. Ну да, кто бы еще это мог быть, верно? Звук его голоса не только подтвердил мои худшие опасения, но и, конечно же, отчасти привел меня в раздраженное и обеспокоенное состояние. О, но я уже упоминала, я ведь была в банном халате?!

Не зная, что делать, я стояла там, сжавшись и проклиная все на свете. Что делать, Господи? Как быстро смогу я надеть что-нибудь? И как мне объяснить этот беспорядок?

Слава Богу, врожденный инстинкт заставил меня действовать, потому что, прежде чем поняла, что именно делаю, я уже была на полпути к своей кровати, стягивая волосы в подобие мокрого хвоста пони, хватая джинсы и кашемировый джемпер — чтобы натянуть их, причем у меня даже не было времени найти свой увеличивающий объем груди лифчик, — и затем потрусила в направлении двери, отклонившись по пути от маршрута к шкафу, чтобы надеть «Джимми Чу», прежде чем замедлить бег и перейти на горделивый шаг. Сделала три глубоких йоговских вдоха, пригладила волосы, как могла, примерила несколько различных улыбок и открыла дверь.

Он стоял на пороге во всей своей красе. Ник был в черном костюме и хрустящей белой рубашке с расстегнутым воротом. В левой руке он держал ненужный галстук из «Эрме» — возможно, не так до сердцебиения сексуален, как в бриджах «Мистер Дарси»[40 - Мистер Фицуильям Дарси — вымышленный персонаж, один из главных героев романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Дарси представлен как холодный и достаточно проницательный человек.] и белой рубашке из моего сна — не забудьте, что те были мокрыми, — но довольно близко к идеалу.

— Я слишком рано? — спросил он с лукавой улыбкой. (Или это я вообразила, что она лукавая.) Он стоял, прислонившись к дверному косяку.

— Гм, ладно, ну, я так не думаю. А ты? Который час? — выпалила я. Внутренне вся сжалась и снова неловко пригладила волосы. И наконец: — О! Как невежливо с моей стороны. Входи.

Пар начал распространяться по всему номеру. Мне стало любопытно, заметил ли Ник. Интересно, не забыла ли я закрыть дверь ванной? А он начал беседу без меня.

— …а потом я сообразил, что забыл взять твой номер телефона, так что ничего другого не оставалось, как прийти сюда, — говорил он.

— Рада, что ты это сделал, — отозвалась я — из реплики, правда, не совсем было понятно, чему именно я рада. — Ну, почему ты не присядешь? Дай мне минутку, пожалуйста.

Но прежде чем я смогла совершить свой «ловкий» побег в ванную, обнаружила, что дверь-то я на самом деле не закрыла. И Ник вытянул шею, пытаясь разобрать, что там происходит.

Он взглянул на меня с ослепительной улыбкой. После нескольких лет встреч с мужчинами, по большей части британцами и французами, могу отдать должное доброй старой американской стоматологии.

— Похоже, я застал тебя не в самый удачный момент?

— Почему ты так думаешь? — отозвалась я, чувствуя себя как олень в свете прожекторов.

— Ладно тебе. Я не эксперт в таких делах, но с твоих волос стекает вода.

Мои руки немедленно потянулись к голове — волосы, по-видимому, находились в состоянии между влажным и мокрым. И скорее инстинктивно правая рука взметнулась вверх, чтобы прикрыть рот, пока я смеялась, наполовину от конфуза, наполовину от облегчения.

— Я не смогла тебя одурачить, верно? — вымолвила я между приступами смеха.

Он встал прямо и посмотрел мне в лицо.

— Ладно. Или это так, или ты с трудом пытаешься мне намекнуть, чтобы я убирался, но ты слишком вежлива, чтобы сказать это прямо.

Я смущенно потупилась.

— Да уж я скорее утоплю тебя в собственных мокрых волосах, чем скажу, чтобы ты убирался. Это, между прочим, гораздо проще, — усмехнулась я. — Боюсь, это просто небольшой бытовой несчастный случай.

Я объяснила ему, до какой степени увлеклась шоу Белоснежки — но мудро слегка приукрасила точное содержание моего сна.

Ник смотрел мимо меня в сторону ванной комнаты.

— Может, помочь?

— Гм, ну, там небольшой беспорядок. Я чувствую себя ужасно неловко, оставляя это для горничной завтра утром.

— Давай посмотрим, — сказал он, мимоходом взяв мою правую руку в свою и ведя меня к наполненной паром ванной. А я, вместо того чтобы беспокоиться о том, что он утвердится во мнении, что я неловкая и бестолковая, — я анализировала его руку: достаточно большая, чтобы заключить в нее мою, мягкая на ощупь, но мужественная. Руки были важны для меня. Они могли сообщить очень много о парне. Можете считать меня приверженной традициям, но мне нравится знать, что мой мужчина когда-либо занимался физическим трудом. Или хотя бы выглядит «рукастым». Или по крайней мере чтобы он не отказывался выносить мусор.

Когда мы остановились на пороге для осмотра района бедствия, Ник выпустил мою руку и положил ладонь мне на спину, чуть ниже шеи. Я почувствовала, как по позвоночнику вверх и вниз пробежала дрожь. Он наклонился и прошептал:

— Алекс, что мы будем делать с тобой?

О, что-нибудь, что нам понравится, подумала я. И глуповато улыбнулась.

— Я только… только хотела отпарить свои вещи… — И подарила ему самый невинный взгляд, моргнув ресницами.

Знаете, что он сделал после этого? Снял свой пиджак, ботинки и носки, закатал брюки и рукава рубашки. И жестом позвал меня. Я подняла бровь и ответила взглядом «Ты мне?».

— Приступим, — предложил он насмешливо.

Вот это да! Мужчина, который не боится домашней работы и всего такого. Моя мама, чей муж — то есть мой отец — не мог даже вскипятить воду, одобрила бы его.

Я скинула свои «Джимми Чу», закатала джинсы и встала рядом.

— Откуда начнем?

Полотенца уже впитали в себя столько воды, сколько могли, и угрожающе темная береговая линия, казалось, была готова перелиться в соседнюю комнату.

Я схватила одно полотенце и начала выкручивать его над ванной.

— Эй, проверь, открыта ли заглушка, — сказал мой кавалер. Я метнула в него сердитый взгляд.

Мало-помалу мы продвигались вперед, втянувшись в беседу, пока работали. Он сообщил, что обязан был пообедать с главным управляющим его консалтинговой фирмы, которая приехала в Париж, чтобы провести несколько встреч. После пяти блюд и четырех бутылок вина в «Тэйлевент» — одном из любимых трехзвездочных ресторанов Родди — миссис Главный управляющий, несомненно, под хмельком, начала вести себя слегка фривольно, заигрывая с Ником, дотрагиваясь до него ногой. К большому облегчению Ника, босс изящно вызвал его вечером, прежде чем что-либо по-настоящему возмутительное могло случиться.

— Ты настоящий дамский угодник, верно?

— Ну, среди определенного числа домохозяек шестидесяти с хвостиком в Гринвиче, штат Коннектикут, — там я, безусловно, бомба!

— Повезло тебе, что не взорвался.

— Но ведь с другой стороны — я мог бы получить повышение…

— Касаясь дамских ножек во время делового обеда и вытирая пол вместо свидания. — Я прикусила язык, поняв, что за слово на букву «с» только что произнесла.

Ник посмотрел на меня.

— Еще не поздно, — многообещающе произнес он.

Я старалась выглядеть озабоченной, уставившись на пол в своем углу, чтобы скрыть широкую улыбку. За полчаса то, что было бассейном, сократилось до нескольких луж. И тут я почувствовала брызги воды на спине. Обернулась. — Что за?..

Еще брызги. Весь мой левый бок был облит. Я изобразила возмущение.

— Хочешь поиграть? — Я схватила мокрое полотенце и приблизилась к нему.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ник с почти ангельским выражением лица. Но я заметила, что одну руку он держит за спиной. Бросила полотенце ему в голову и попыталась сбежать, но так смеялась, что почти сложилась пополам от приступов хохота. Далеко я не убежала — ноги оторвались от пола. Ник схватил меня сзади, как тряпичную куклу, и уложил на спину, на кровать. Он склонился надо мной, совсем близко, улыбаясь, не говоря ни слова, только… выжидая. С мокрыми спутанными волосами. Я обнаружила, что не мигая смотрю на каплю воды, которая формируется на конце одной из прядей. Капелька росла, вытягивалась и наконец начала падать, словно в замедленном кадре… Я придвинула щеку, чтобы поймать ее. И зажмурилась, когда она попала в уголок моего правого глаза. Ник нагнулся, так что я почувствовала, как его волосы задевают мой лоб, а затем его губы мягко прижались к моим.

И это послужило толчком, вернувшим меня в реальное время. Веки открылись. Я увидела, что Ник сидит на пятках рядом с кроватью, а его брюки по-прежнему закатаны до середины икр. И конечно же, начала хихикать. Вероятно, это была ответная реакция участка головного мозга, присматривающего за девичьей неловкостью (который в моем случае был гораздо более изношенным, чем участки, которые контролировали, скажем, изучение иностранных языков или двигательно-зрительную координацию). А может быть, я на самом деле терялась, когда дело касалось мужского пола вообще, за исключением чрезвычайно привлекательного мужчины, который только что меня поцеловал. Проклятие, ненавижу себя, когда углубляюсь в рефлексию.

Ник выглядел слегка задетым, но я не была уверена, чем именно. Смущение? Чувство вины? Боже сохрани, отвращение? Если говорить обо мне, не думаю, что причина была в последнем. И было хорошо для меня.

Наконец Ник коснулся меня.

— Кажется, мы собирались куда-то пойти? — сказал он с одной из тех улыбок, которые заставили меня забыть все дурные мысли. Но я все еще пристально смотрела на его голые икры, и Ник в конце концов начал неловко разворачивать подвернутые штанины. Кажется, он был рад заняться чем-то.

Должно быть, мое лицо ничего ему не говорило, но под бесстрастной маской я отчаянно пыталась приказать своему мозгу прекратить снова прокручивать тот поцелуй. «Что все это значило», — вопрошала моя непослушная голова. «Заткнись, — настаивала я. — Улыбайся и кивай. Посмотри на эту неотразимую ямочку. Не так пристально! Не хочешь же ты, чтобы он подумал, что ты странная? И ради Бога, скажи хоть что-нибудь!»

Должно быть, ему казалось, что у меня отстраненное сознание. Следующая вещь, которую я сделала, — поднялась на ноги. Потом услышала голос — должно быть, собственный.

— Ради Бога, где я оставила туфли? — И шмыгнула к двери ванной комнаты. Они лежали на ковре, там, где я их скинула. Подняла и принесла назад к кровати, где Ник уже привел себя в порядок. За исключением волос, которые все еще были влажными и взъерошенными. Как будто — и я обнаружила, что эта мысль меня приятно возбуждает, — он только что принял душ и вытер голову полотенцем… Не забудьте, пожалуйста, выйти из-под водосточной трубы! Нельзя не отметить, что это выглядело до смерти сексуально.

— Итак, куда мы пойдем? — спросила я, задержав свой взгляд на его лице на несколько секунд дольше, чем следовало бы, хотя приказала себе не делать ничего подобного. Ноги, обутые в «Чу», были в безопасности, я уселась на кровать, с притворной скромностью сложив руки на коленях. Я была полна решимости идти до конца ради его ласкового и невинного взгляда.

— Как насчет какого-нибудь спокойного местечка? — спросил Ник, вставая и предлагая мне руку. Он поднял меня с излишней силой, так что я остановилась вплотную к нему. Отклонилась назад на какую-то долю дюйма и почувствовала, как его рука обхватывает меня. Он посмотрел на меня сверху вниз. — Где мы сможем разговаривать…

Еще лучше, подумала я, где-нибудь в темноте, чтобы он не мог заметить, как я пристально разглядываю его. Бог мой, какая же я глупая девчонка.




6


Завернувшись в свой кашемировый палантин, я вышла следом за Ником из отеля. Но вместо того чтобы направиться к остановке такси, он повел меня к черному «мерседесу» последней модели, стоящему у обочины приблизительно в пятидесяти шагах. Из машины тотчас выскочил водитель, открыл дверцу.

— Одно из преимуществ того, что босс в городе, — объяснил Ник, садясь рядом со мной на заднее сиденье. — Конечно, если бы это был лимузин, я бы, пожалуй, постеснялся использовать его для своих поездок.

— Но если бы ты принес мне букет орхидей и надел светло-голубой смокинг…

— О да, в этом случае это было бы совершенно оправданно и невинно. Ну просто бал старшеклассников.

— У меня сейчас такие длинные волосы, чтобы возродить в памяти ту ночь, — усмехнулась я. Ник приподнял брови.

— Запиши эту мысль, — сказал он, потом наклонился к водителю, как выяснилось, Себастьяну, и назвал ему какой-то адрес на Монмартре.

Пока автомобиль плавно скользил в транспортном потоке, Ник развернулся на девяносто градусов на своем сиденье и сделал вид, что исследует мои все еще влажные волосы, которые были закручены в узел и закреплены на затылке, — как бы провел небольшое техническое обслуживание.

— Тогда я не отличал муссы от гелей, — продолжил он, — но не могу представить себе, насколько пышными могли быть твои волосы. А я помню восьмидесятые, поверь. У меня были друзья, имевшие подружек из Нью-Джерси! Я ходил на концерт «Бон Джови» в 1988-м.

Я едва могла расслышать его, так смеялась. Мотала головой и не могла вымолвить ни слова. Ник использовал это, чтобы продолжить воспоминания:

— А как-то раз, в одиннадцатом классе, я со своим другом Тимоти Рейнсом отправился на парное свидание. Он назначил встречу девушке из Джерси. Уверен, что ты, гм, знала девочек, которые встречались с плохими мальчиками… Ладно, мы, манхэттенцы, думали, что девочки из Джерси тоже плохие… в хорошем смысле. Итак, его приятельница собиралась свести меня с одной из своих подруг. Обе должны были встретиться с нами на площади Святого Марка, как делали все семнадцатилетние, считавшие себя крутыми. Надеялись, может, по ошибке кое-кого могут принять даже за студента Нью-Йоркского университета.

— О да, — подтвердила я, все еще хихикая, но уже в состоянии произносить односложные слова.

— И вот Тимоти и я стоим напротив вегетарианского ресторана «Доджо», оглядываясь в поисках его девушки Дженни с подругой, — продолжал он. — Наконец вроде бы увидели Дженни, сворачивающую за угол, но мы не были уверены, — казалось, что вокруг ее головы роилось облако мошек. А потом наши пристальные взгляды сместились на двенадцать дюймов правее и на десять дюймов выше, потому что рядом с ней шла воистину очень высокая девушка. Клянусь, я подумал — амазонка или что-нибудь в этом роде. Естественно, Тимоти не предупредил, что у меня будет свидание «с нарушением гипофиза»…

Мой живот прямо разболелся от смеха, пришлось унизиться до изображения гримасы, которая телеграфировала бы ему: «Мне необходима передышка».

— И когда девицы приблизились к нам, я заметил, что Дженни будто только что плакала, — сказал Ник. — Тимоти не обратил на это внимания, потому что пристально разглядывал ее волосы. И если быть честным, я тоже. Вблизи это больше не выглядело, как куча мошек. Дженни была похожа на невесту Франкенштейна, как если бы та сунула пальцы в электрическую розетку, а волосы были бы из соломы, во-первых…

— Прекрати! — Практически я досмеялась до слез. — Хватит, ну пожалуйста…

Мы оба знали, что я совсем не этого хочу.

— Очевидно, Дженни и ее подруга побывали в парикмахерской, чтобы подготовиться к большому двойному свиданию в большом городе, а у Дженни аллергия на парфюмерные средства. Такая, что описать невозможно. Кожа на ее голове стала красной. А волосы воняли чем-то паленым… Конечно, волосы ее подруги были прекрасно уложены, как она того и хотела — но прическа делала ее на фут выше! Думаю, то было самое короткое свидание в моей жизни… Да-а, самая длинная девушка, самое короткое свидание.

Я сложилась пополам. Попыталась ударить его своей сумкой от Вюиттона, но настолько ослабела от смеха, что едва смогла поднять ее (и это после максимального уменьшения массы содержимого, которое произошло после визита к моему доктору, когда я пожаловалась ему на боли в спине, а он глазел на мою раздутую «Вюиттон спиди-30» — да, действительно большую — чрезвычайно неодобрительно).

— О, Господи, да ты злюка, — наконец выдохнула я.

Ник жизнерадостно фыркнул.

— Возможно, ты только что собиралась сделать наболевшее признание.

Я сузила глаза, взглянула на своего спутника и собралась продемонстрировать равнодушие. Подождала два биения пульса.

— Возможно…

— О, ты можешь мне доверять. — Он старался выглядеть серьезным.

— Угу, — ответила я.

Ник наклонился:

— Только между нами. Ты можешь прошептать это мне на ухо…

— То, что сказала Конни Чанг[41 - Конни Чанг — ведущая телепрограмм на канале Си-би-эс.] матери Ньюта Гингрича[42 - Ньют Гингрич — бывший спикер палаты представителей в конгрессе США.], когда начали работать камеры? Перед миллионами телезрителей? Рифма к слову «злюка»? — Я закатила глаза. — Знаешь, ты действительно не способен доверять журналистам!

Неожиданно он отстранился.

— Я пошутил, — произнес он искренне озабоченным тоном.

— Знаю, глупый, — ответила я, игриво ударив его кулачком в левое плечо. — Расскажу тебе свой самый ужасный, сокровенный секрет. — Я драматически понизила голос: — Пагубная зависимость от лака для волос…

Он снова засмеялся.

— Больше ничего не надо говорить. Мне известно, что «Программа двенадцать шагов» предполагает анонимность.

— О да, это было ужасно. Родители грозили положить меня в больницу, отучить от этой аэрозольной дряни на базе метадона. Они и в самом деле были озабочены моей «окружающей средой».

— Значит, ты хорошо осведомлена о том, что происходит в стратосфере, поскольку тогда ты была значительно выше.

— Точно! Фактически я была завербована в сборную команду по баскетболу.

— Правда?

— Правда… ладно, неправда, — улыбнулась я и положила подбородок на левую руку, прикрыв рот пальцами.

Он повторил в зеркальном отображении мое движение и улыбнулся в ответ. Я подняла левую бровь. Он поднял правую. Мы опять улыбнулись. Мои челюсти начали болеть.

Ник и я все еще пристально смотрели друг на друга, когда автомобиль заехал на стоянку, дверь открылась и ночной воздух ворвался внутрь. Себастьян помог мне выйти из машины, пока Ник вылезал с другой стороны. А затем обошел машину и присоединился ко мне. Мы были так близко от собора Сакре-Кёр, что я вытянула шею, чтобы увидеть чистый древний купол, сверкавший в темноте.

Можно в любом месте Парижа бросить камешек — и обязательно попадешь в какое-нибудь романтическое место. Я заметила несколько вспышек света поблизости; в другой ситуации предположила бы, что это камеры папарацци. Но сегодня вечером представила себе падающие звезды. И это пробудило в душе теплое чувство.

Ник взял меня за руку и повел в крохотный винный бар «У негоциантов», освещенный так же скудно, как темница, разве что не дымными факелами. Когда я оступилась в темноте — старые деревянные полы были смертельны для шпилек, — Ник оказался рядом, поддерживая мое равновесие. Мое желание исполнилось; ему понадобились бы очки ночного видения, чтобы разглядеть, как я покраснела. Я и сама не понимала, как могла быть такой неуклюжей. Высокая женщина, состоящая в основном из ног, — такую можно извинить за неуклюжесть, когда она попадает в историю. Николь Кидман, ноги которой, вероятно, такой же длины, как я во весь рост, всегда сравнивала себя с девушкой верхом на дикой лошади с длинными тощими конечностями, с которыми она не знала точно, что делать. (Я поняла, что опять сравниваю себя со знаменитостями, и вздохнула.) При таком сравнении я с моим более низким центром тяжести должна была бы держаться как образец изящества, не иначе.

Наконец мы подошли к маленькому круглому столику в дальнем углу и опустились на скрипящие деревянные стулья. В помещении находилось не больше десятка человек — и все равно оно казалось тесным. Столик освещался тем, что осталось от одинокой белой свечи, которой этот огрызок был раньше; как будто в течение многих лет струйки стекающего воска превратили ее во что-то похожее на неровный деревянный пенек. Я протянула руку, чтобы почувствовать тепло воска. Огарок был мягким на ощупь. На нем остался отпечаток моего пальца.

Я взглянула на Ника, освещенного пламенем свечи. На его лице плясали тени от мерцающего огонька, находящегося в опасной близости от лужицы воска под ним. Я рассеянно кивнула, когда Ник предложил бургундское урожая 1983 года.

— Уверена, это был хороший год, — сказала я, начиная ничего не значащую, скорее нервозную болтовню. — По крайней мере, для музыки. «Севен энд Рэггед тайгер»[43 - «Севен энд Рэгтедтайгер» — песня группы «Дюран Дюран».] была первой записью, которую я купила, в то время как моя старшая сестра тратила бабки на «Калчер клаб»[44 - Группа «Калчер клаб» основана в 1981 году, лидер группы Бой Джордж — культовая фигура английской поп-музыки, певец и композитор.]. Потом мои друзья и я передрались из-за членов группы «Дюран Дюран». Я сама была девушкой Роджера, но скорее всего из-за того, что кто-то еще претендовал на Сеймона и Джона. В то время мы считали Ника Родса[45 - Сеймон Колли (бас-гитара), Ник Роде (клавишные), Джон Тейлор (гитара) — участники группы «Дюран Дюран».] и Боя Джорджа воплощением мужской сексуальной привлекательности — макияж, пышные рукава и все, вместе взятое.

— Да, хотя там, на мой взгляд, было слишком много блеска для губ и лака для волос… Ой, прости.

Я засмеялась:

— Неужели так необходимо возвращаться к пышным волосам?

— Кажется, тема повторяется…

— Я с этим примирилась, — произнесла я бесстрастно. — Меня больше не мучают кошмарные сновидения, в которых я отправляюсь в школу без одежды, зато с огромным количеством вылитого на голову лака. Или когда я подхожу к своему школьному шкафчику и не нахожу домашней работы, а только пустые флаконы из-под лака для волос…

— Алекс, — произнес Ник с притворной серьезностью, — ты никогда не думала начать с группы поддержки?

— Что?

— Ты могла бы заняться реальным делом. Вообрази, все модники, которые когда-либо имели или имеют пышные волосы… И каждому приходится бороться со своим стыдом, как это было с тобой.

— Верно. Возможно, для меня найдется местечко в твоей фирме по психологическому тренингу моделей.

— Конечно! Я был бы более чем счастлив помочь соратнику по благотворительности.

Самоуничижительные шутки, соединенные со снисходительным подтруниванием буквально над всем, составляли значительную часть обаяния Ника, но я задалась вопросом: а относился ли этот человек вообще к чему-нибудь серьезно? И в этот момент в голове сверкнула мысль: «А как же интервью, которое он недавно дал «Кошачьему концерту на подиуме»»?

— Да, а что же интервью, которое ты дал «Кошачьему концерту на подиуме»? — услышала я собственный вопрос. Фильтр мыслительно-голосовой связи работал не так уж хорошо…

— Как-как? — Его губы начали расплываться в улыбке, а между бровями появилась глубокая складка, будто Ник Сноу пытался заставить себя вспомнить нечто похожее. Или, возможно, я была чересчур подозрительной и он на самом деле не понял, о чем я.

— Ой, погоди, — произнес он медленно с улыбкой до ушей. — Я поговорил с каким-то модным репортером после показа «Живанши», но, честное слово, понятия не имел, что в действительности может существовать журнал под названием «Кошачий концерт на подиуме»… Так он есть?

Мои глаза забегали из стороны в сторону, не в силах остановиться.

— Конечно, — пробормотала я. — Я прочитала сегодня утром.

Ник фыркнул.

— Самое смешное название, какое я когда-либо слышал, — сказал он. — И что же интервью? Из меня сделали злодея?

— Нет, злодеем ты не выглядел, — ответила я. «Нет, ты выглядел просто классно», — подумала я. — В основном высказывался о том, что люди из мира моды — самодовольные болваны, а их вклад в общественную жизнь ничто по сравнению с медицинскими исследованиями и нобелевскими лауреатами.

— И?..

— О, Ник! — воскликнула я, несколько рассерженная из-за его позиции, но и нерешительная, так как в глубине души понимала, что он прав во всем, за исключением одного — нежелания понять то, ради чего существует мир моды, и, кстати, то, ради чего я живу по меньшей мере восемь часов в день. — Конечно, ты прав. Но вспомни, где все случилось… на показе мод! Это всего лишь зрелище. Неужели ты в самом деле ненавидишь то, чем я занимаюсь? Если так…

Ник протянул руку и положил поверх моей, покачав головой.

— Алекс, я совсем не хотел тебя обидеть, — серьезно сказал он. — «Умная и легкомысленная». Помню. Думаю, мы могли бы помочь друг другу.




Хороший ответ. Я робко улыбнулась, и, к счастью, неловкое молчание было прервано появлением сомелье, который приблизился к столу и устроил буквально целый спектакль, демонстрируя бутылку, откупоривая ее, наливая вино в бокалы и подавая их. Когда мастер закончил и остался, выжидая, чтобы мы попробовали вино и вынесли вердикт, то мы почти со страхом подняли наши бокалы.




— Ты первый, — прошептала я.

Он ответил жестом:

— Сначала леди… о, ладно. — Поднял свой бокал, втянул аромат вина, покрутил вино в бокале и сделал глоток. — Превосходно, — заключил он.

Сомелье отдал нам короткий легкий поклон и исчез. Я облегченно вздохнула.

— Я законченный обыватель, — призналась я. — Ты общаешься с человеком, который выбирает вино по тому, насколько красива этикетка.

— Боюсь разочаровать тебя, но «Армани» вин не делает, — пошутил Ник. Я изобразила свирепый взгляд. — Извини, это было слишком примитивно. — В его глазах снова появилось щенячье выражение. — Но я тоже не большой ценитель. Лишь обладаю базовыми познаниями, которые преподал мне отец… Интересно, не потерял ли наш сомелье уважение ко мне, потому что я не высказал свое отвращение и не отослал его назад.

— Согласна! — воскликнула я. — Как будто это плохо, не быть винным снобом. Вы обязаны выражать недовольство!

— Конечно, всегда существует опасность, что они будут оскорблены твоим поведением и могут сделать в отместку что-нибудь гадкое с твоей пищей…

Я рассмеялась.

— Вот почему я никогда не читаю никаких резюме о ресторанном бизнесе, тем более — отчетов санитарной инспекции о продовольственных магазинах или, если на то пошло, о том, что на самом деле используется для приготовления хот-догов. Все об этом догадываются. Только предпочитают не знать наверняка.

— Из чего же готовят хот-доги?

— Если уж тебе действительно хочется знать, то, как выражалась моя бабушка, обычно это «задние части».

— Очень образно. На этой ноте давай выпьем за то, что заставит тебя визжать, как поросенка. — Он поднес свой бокал к моему, в то время как я все хихикала. — За волосатые группы восьмидесятых!

Покончив с марочным вином, выпив и за «Севен энд Рэггед тайгер», и за юбилей выхода в свет диска «Рио», мы остались в баре одни. Протерев все столы и погасив свечи, работники бара начали поднимать и ставить на столы стулья. Пока они кружили вокруг нас, мы все еще мешкали в темноте; свеча превратилась в грязную лужицу, и я чертила указательным пальцем по краю пустого стакана.

— Думаю, мы должны позволить этим людям уйти домой, — предложила я наконец, не поднимая глаз.

— Хорошая мысль, — отозвался Ник, мельком взглянув на счет, положенный на наш стол полчаса назад. Вытащил несколько банкнот из бумажника и положил их под свой стакан, прежде чем откинуться на спинку стула. — Идем?

Только встав, я поняла, насколько сильно опьянела. Когда я нагнулась за своей сумкой, то почувствовала, как закружилась голова, и комната начала вращаться, и лицо Ника — это было похоже на аттракцион «Вращающаяся комната» в парке «Шесть флагов», где сила вращения прижимает тебя к стене. А потом пол опускается. Должно быть, мне было лет двенадцать, когда я в последний раз каталась на этом аттракционе вместе с тетей. Она кричала — я хохотала, как гиена. И стало интересно, заставило ли бы это кричать меня сейчас, когда я стала взрослой?

Гораздо больше меня беспокоило, однако, доберусь ли я до отеля. Ник, должно быть, заметил мое состояние — да, это было чертовски очевидно, поскольку я целых две минуты пыталась поймать собственную сумку, — потому что поспешил прийти мне на помощь, подхватив под руку.

— Я тебя держу, — сообщил он.

Я вздохнула слишком уж радостно. In vino veritas, не так ли?

Мы вышли на ночной воздух, мне стало лучше. Снаружи стоял припаркованный «мерседес», но мысль о том, что в таком состоянии надо садиться в автомобиль, вызвала жуткий приступ тошноты. Себастьян возник буквально ниоткуда и в мгновение ока открыл для меня дверцу. Я посмотрела на Ника и покачала головой, по всей вероятности, выглядя достаточно трогательно.

— Гм… не могли бы мы немного пройтись?

— Конечно. — Он повернулся к Себастьяну и попросил его подождать нас в определенном месте у подножия Монмартра.

Когда автомобиль медленно отъехал, Ник обнял меня и пристально посмотрел мне в лицо.

— Я так тщательно спланировал эту романтическую прогулку, — прошептал он, — поэтому, пожалуйста, не порти настроение, сблевав на меня.

— М-м-м… — промычала я, пытаясь улыбнуться. — Ничего не могу обещать.

Я подняла руку и сняла заколку, сдерживавшую волосы, — хоть что-нибудь сделать, чтобы прогнать головную боль. Потом запустила пальцы в волосы и попыталась немного помассировать голову.

— Ну вот, уже немного лучше.

Ник, взяв меня за руку, повел по направлению к Сакре-Кёр. Я вспомнила свою первую туристическую поездку в Париж: тот вид, открывавшийся со ступеней собора, был величествен — можно было видеть плоские крыши города, простиравшегося перед тобой, — что делало эту площадку большой готовой сценой. А также в силу определенных причин пастбищем для продавцов наркотиков. Без сомнения, несмотря на поздний час, там и сейчас на ступенях обнималась какая-нибудь пара, не обращающая внимания на одурманенного подростка, выискивающего, где бы поставить очередную отметину.

— Давай пройдем еще немного, прежде чем я заставлю тебя спуститься с холма, — сказал Ник. — Хотя, боюсь, в темноте вид будет не таким впечатляющим.

— Хорошо. Я слегка боюсь высоты.

— Хорошо, что сказала.

Неторопливым шагом мы обошли вокруг собора и через площадь, которая в сумерках была почти неузнаваемой без уличных художников, которые днем предлагали свои услуги туристам. Даже после того как голова немного прояснилась и походка стала более твердой, я позволила Нику вести меня.

— Эй, Джек, — наконец, проговорила я, — Джилл готова спуститься с холма!

— Без падений, пожалуйста, — произнес он, сжимая мою руку.

Мы возвратились тем же путем к Сакре-Кёр и прошли вдоль ограды к ступеням, которыми была выложена эта сторона холма. У меня появилось плохое предчувствие, связанное с неустойчивыми каблуками, но давайте это опустим. Крутизна холма была достаточной, чтобы заставить меня забыть о проблемах с туфлями. Я закрыла глаза и плотнее прижалась к руке Ника. Затем потихоньку открыла глаза и отважилась посмотреть вниз. Нехорошо. Снова зажмурилась.

Как в тумане, я слышала — Ник что-то говорит.

— С тобой все в порядке?

— Думаю, да. — Не уверена, что это прозвучало убедительно. Во всяком случае, не для меня.

— Мы пойдем медленно. И держись за меня.

Я охотно подчинилась: опустила одну ногу на ступеньку ниже, на ту же ступеньку поставила вторую ногу — пауза — повтор. Ник терпеливо шел первым, как придворный офицер, который так незабываемо пятился перед королевой Англии, когда та открывала парламент. Нет, я вовсе не страдала манией величия.

— Все не так плохо, — высказалась я, преодолев пять ступеней.

— Да, тебя даже пока не вырвало.

— Очень любезно с моей стороны, не так ли? Мне следовало было быть более осмотрительной и не пробовать шагать и пикироваться одновременно. Стоило стать самоувереннее, как я тут же споткнулась о камешек и пролетела через несколько ступеней, прежде чем Ник поймал меня.

— Ты в порядке? — спросил он, помогая мне сесть.

— Боже, я надеялась, ты не заметишь, — усмехнулась я, преодолевая смущение.

Посмотрела на свои ноги. Повреждений не было — физических, во всяком случае. Боль пришла, когда я увидела, что каблук левой туфли сломан.

— Я действительно любила эти туфли! — сказала я с подчеркнуто недовольным видом. (Немного преувеличила из-за Ника, но в глубине души я была по-настоящему огорчена.) — Но чего бы хотелось сейчас больше всего, так это спуститься вниз к машине. Даже если в моей сумке не окажется запасной пары туфель…

— Ладно, но я не могу позволить тебе спускаться босиком, — возразил Ник. — Я понесу тебя.

— Ты — что?

— Давай вставай.

— Извини? Я не могу. Я… я…

— Эй, если уж романтическая прогулка не совсем удалась, я по крайней мере, смогу рассказать друзьям, что носил тебя на руках!

Я склонила голову и глупо улыбнулась, как бы говоря «Сдаюсь».

— Прямо Скарлетт О'Хара[46 - Скарлетт О'Хара — героиня романа и фильма «Унесенные ветром».], — съязвила я. — Только я не ношу бархатных занавесок.

Ник подхватил меня, плечи покоились на одной его руке, ноги болтались на другой. Я обхватила левой рукой его шею, держа правой на весу сумку и туфли.

— Ну, — произнес он, — если мы будем рассказывать эту историю, сможем приукрасить ее, как захотим. Чтобы для некоторых, носящих бархатные занавески, она звучала соблазнительно. Конечно, для твоих модных друзей такое может показаться ужасной бестактностью…

— Ты уверен, что можешь и разговаривать, и нести меня? — спросила я, когда мы миновали десяток ступеней. — Знаешь, я не обижусь, если ты захочешь передохнуть.

— Не беспокойся, — возразил он. — По правде говоря, в настоящее время я тренируюсь для участия в чемпионате мира по ношению женщин в Финляндии.

— А я думала по метанию женщин.

— Возможно, раньше так и было, но они, кажется, стали более цивилизованными. Я думаю, метание женщин, вероятно, спровоцировало бойкот. Или два… Или двадцать.

— Я тоже так думаю. Хотя, чтобы история звучала лучше… — сказала я, небрежно добавив: — Так у тебя есть женщина, жена, ты не говорил мне об этом?

— Только одна женщина — мой босс, если помнишь.

«Хорошая отговорка», — подумала я. Если это на самом деле была отговорка. Почему я стала такой недоверчивой?

Разве этот мужчина не нес меня на руках, спускаясь с холма?

— Как бы то ни было, на руках не обязательно должна быть жена, может быть любая женщина старше семнадцати. И если ты выиграешь, один из призов — награда пивом в количестве, равном весу твоей женщины.

— О, прекрасно, — ответила я. — Представь, насколько тяжелее тебе было бы меня нести, если бы я выпила такое количество пива.

— Действительно здорово, что ты весишь так мало.

— Да, свидание обошлось недорого, — ответила я, умильно улыбаясь.

— Ну, если не учитывать счет за хиропрактику…

— Между прочим, откуда тебе известны такие подробности? Одно дело просто знать что-нибудь про метание и таскание женщин, но тебе известны правила и призы — то, что, как говорится, напечатано мелким шрифтом.

Ник пожал плечами — настолько, насколько смог, держа на руках меня вместе с моей сумкой Вюиттон и болтающимися туфлями.

— Джек со всеми торговался, ничегошеньки не купил, — небрежно пояснил он. — Профессиональный дилетант… Просто я собираю бесполезную информацию. Я бы мог стать великим игроком в «Джеопарди»[47 - Телевизионная игра-викторина.].

— Еще не поздно попробовать.

— Я так не думаю, — ответил он.

— Робеешь перед камерой? — не сдавалась я. — Немного косметики цвета загара и румянца — и вы прекрасны. Только спроси об этом Бена Аффлека, который расслабился и которому понравилось быть Джей-Лордом»[48 - Джей-Лорд — победитель игры «Джеопарди».].

— И посмотри, чем это закончилось, — сказал Ник Сноу. Он покачал головой, подавляя улыбку. — Это все не то, — продолжил он. — Думаю, я бы стал призером на «Джеопарди для подростков» или даже в турнире в колледже. Много вопросов о поп-культуре, а соперники все — тормозные типы, которые, возможно, и разберутся с физическими формулами, но не отличат Паффа Дэдди от Папы Смурфа[49 - Игра слов: Puff Daddy и Рара Smurf — творческие псевдонимы популярных молодых исполнителей; от англ. «daddy» («папочка») и «рара» («папа, батюшка»).]. Но в большом детском «Джеопарди» моего фактического образования вряд ли было бы достаточно. Или если у них есть категория моды, я бы использовал тебя в качестве спасательного круга.

— Некорректное шоу, — прокомментировала я. — Но, несмотря на это, данная мысль заслуживает внимания.

— Слишком много телевизионных конкурсов, игровых и реалити-шоу, чтобы уследить за всеми, — сказал он. На секунду остановился. — Особенно реалити-шоу. Ты смотришь какие-нибудь?

— Не будем начинать. — Я закатила глаза. — Посмотрела только одно, британское, и не сумела понять идею. Но я слышала, что американские шоу намного хуже. Конечно, британцы смотрят на американское ТВ сверху вниз, и они единственные, кто поставил оперу о Джерри Спрингере! Чрезвычайно унизительно. А то шоу, в котором группа женщин соперничает из-за парня, который безмолвен, как скала, а они уверены, что он миллионер? Или еще одно, где кучка парней добиваются женщин только потому, что это конкурс и их снимают? Честное слово, не понимаю, неужели люди готовы делать все, что угодно, лишь бы попасть на ТВ?

— Думаю, можно и так сказать, — отозвался Ник. Он начал кашлять.

— Ты в порядке?

— Да, мы почти пришли.

— Не страшно смотреть вниз?

— Наверное, нет.

Я повернула голову и увидела подножие холма и черный «мерседес», припаркованный на противоположной стороне улицы.

— Что подумает Себастьян? — Я притворилась смущенной. — Не наябедничает твоему боссу?

— Ну, только если я дам ему настоящий повод для разговоров.

Ник остановился на последней ступеньке и осторожно опустил меня, поставив мои босые ноги на носки собственных ботинок. Пошатнувшись, я схватилась за него, обхватив руками за талию.

— Не беспокойся, я не позволю твоим ногам коснуться земли, — прошептал он, взяв обеими руками мое лицо. Он нагнулся, и, когда его лицо коснулось моего, я закрыла глаза и решила: будь что будет. Это был один из тех глубоких, долгих поцелуев, от которых перехватывает дыхание так, что остается только надеяться и жаждать большего.

Земля? Какая еще земля?

Так или иначе — казалось, это было значительно позже, — Ник и я спустились с последней ступени и пересекли улицу, подойдя к ожидающему нас автомобилю. Себастьян, всегда безупречный, закрыл дверцу за нами, и как только Ник назвал ему адрес отеля, приковал свои глаза к дороге. Ник и я, будто дисциплинированные подростки, сидя на противоположных сторонах заднего сиденья, украдкой бросали взгляды друг на друга, только наши руки отваживались соприкасаться. Это было долгое возвращение.

— Мне позволено спросить, что ты делаешь завтра? — задал он вопрос шепотом.

— Мне позволено ответить? — так же шепотом отозвалась я.

— Хочу увидеть тебя снова.

— Не думаю, что есть правила, запрещающие это…

— Хорошо.

— Не скрываю, что рада.

Я улыбалась — много, — пока мы ехали по погруженным в темноту бульварам Парижа и мимо пышного здания старой Оперы, которое казалось искрящимся в свете почти полной луны. Вдруг все стало выглядеть для меня иначе — насыщенным жизнью, возможностями и волшебством. Эх… С моей новой критической болезнью сердца могло показаться, что даже европейский Диснейленд полон романтики.

— Черт, совсем забыл, — сказал Ник, нарушив очарование. — Я завтра опять освобожусь поздно.

Должен пойти с боссом, чтобы развлекать клиентов, знаешь ли…

— О, конечно, — сказала я небрежно, стараясь скрыть целый состав мыслей, собиравшийся сойти с рельсов в моей голове. — Уверена, у меня тоже найдется материал для статей о моде, над которым надо поработать…

— Мы ведь можем встретиться позднее? — спросил Ник.

— Конечно… и обещаю, что больше не заставлю тебя убирать мою ванную комнату, это не будет совсем уж поздней ночью.

— Ты самая великодушная хозяйка, — ответил он.

Автомобиль заехал на стоянку перед отелем. Ник вышел из машины и обошел кругом, чтобы открыть мне дверцу.

— Думаю, — сказала я, осматривая красную дорожку, ведущую к входу в отель, — я могу без опаски пройти здесь и босиком — инъекций от столбняка не потребуется.

— А если я тебя внесу, они смогут перевести тебя в апартаменты для медового месяца.

Я вспыхнула.

— Гм-м… мило. Но ты можешь проводить меня до номера, если хочешь.

Мы вернулись той же дорогой, что и прошлой ночью, но уже гораздо меньше страдая от застенчивости. Даже строили друг другу глазки за спиной лифтера. Во время долгого марша вдоль коридора к моему номеру головокружение от алкоголя уступило место головокружению от легкомыслия — я лихорадочно пыталась сообразить, что бы такое сказать, с тревогой ожидая команды к повторению того поцелуя на лестнице. Господи, помоги мне, думала я. Господи, помоги ему.

Мы стояли у двери моего номера. Я раскачивала туфли и сумку в левой руке — нервный тик. Ник снял пиджак и перекинул через плечо, держа указательным пальцем. Одним плечом он прислонился к стене.

— Значит, мы увидимся завтра, — сказал он.

— Да, завтра, — повторила я медленно, стараясь выиграть время — еще немного времени до того, как сделаю то, что хотела сделать уже добрых полчаса. Не было действительно никакого объяснения моей логики.

Я улыбнулась. Он улыбнулся. Я прислонилась головой и плечами к стене и посмотрела на него. Я раскачивала туфли и сумку все сильнее.

Спустя минуту Ник наконец произнес с улыбкой, выгнув дугой брови:

— Ты пытаешься свести меня с ума?

— Нет, — ответила я нежно.

Он рванулся вперед. Я тоже. Выронила туфли и сумку, привстала на цыпочки (и на одну сотую секунды осознала практическое назначение каблуков) и поцеловала его. Почувствовала его теплую руку на спине под свитером. Меня бросило в жар. И я отпрыгнула.

— Я… я… мне надо немного поспать, — пробормотала я, заикаясь. — Тебе тоже надо выспаться. Увидимся завтра.

Ник выглядел немного сбитым с толку, но улыбнулся, провел пальцами по моим волосам и задержал руку чуть дольше, прежде чем отпустить меня.

— Увидимся завтра, — повторил он и направился к лифту.

Я действительно не теряла рассудка — это только мои нервы. Было что-то неконтролируемое в этом тепле — скорее жаре, — который я ощутила, когда он поцеловал меня. Вроде как взять крутое пике в самолете между двумя горными вершинами, а в самый последний момент взмыть вверх. Или прыгнуть в океан, не умея плавать. Вероятно, последнее было самым лучшим сравнением. Я не умела плавать, и спасательного жилета у меня не было.

Первое, что я сделала в номере, — пошла прямо к шкатулке, стоящей на ночном столике рядом с кроватью. Под колье (я всегда надеялась, что выгравированные вдохновенные слова на санскрите благотворным образом отражаются на мне) и жемчугом, который бабушка проиграла мне, когда мне было восемнадцать, и студенческим кольцом (которое я никогда не надевала, но всюду возила с собой, считая более транспортабельным, чем диплом) лежало письмо, почтовая бумага пожелтела от времени, постоянного таскания с собой и слез. С тех пор как я получила его два года назад, я читала его и перечитывала, должно быть, раз сто. И каждый раз опять и опять возвращалась к нему. Можете считать меня мазохисткой.

Письмо было от того самого бойфренда, из-за которого в свое время я начала терапию шопингом. Но это не было письмо типа «Дорогая Алекс» — это было письмо, полученное спустя много лет после того, как он признался мне, что был не прав. С ума сойти, верно? Должна ли я была почувствовать себя оправданной? Или отомщенной, сознавая, что все эти годы он тосковал по мне, уже намного позже того, как я смогла пережить разрыв с ним (с помощью нескольких ключевых покупок)?

Пожалуй, нет.

Главным образом его послание напоминало о том, какую боль может причинить любовь. Оно предупреждало меня не бросаться в этот омут без оглядки. И в данный момент я знала: это было то напоминание, в котором я отчаянно нуждалась.




7


Не помню, как добралась ночью до кровати, но каким-то образом, когда телефон разбудил меня опять — на следующее утро, я обнаружила себя на простыне в рубашке от своей фланелевой мужской пижамы. Шкатулка была открыта и стояла на кровати сбоку; когда я перевернулась, чтобы достать телефон, то обнаружила, что заснула прямо на своем ученическом кольце. Боже, на щеке отпечатался знак отличия колледжа, как раз ниже расцветшего прыща!

— Черт побери, — выругалась я вслух, хватая трубку. — Алло?

— Алекс, это Лола! Я получила жуткое сообщение от Бартоломе, позвонила Жаку, он сам не свой, я по-настоящему начинаю беспокоиться. Что нам делать, Алекс?! — И затем наконец выдох.

— Лола? — произнесла я нетвердо. — Не могла бы ты повторить все еще раз, только с паузами, пожалуйста? Кстати, который час?

— О, не знаю, без четверти семь или что-то вроде того, так что же нам делать? — Ее голос, казалось, становился громче с каждым словом.

— Гм, переведи дух, пожалуйста. Что ты сказала про Бартоломе?

— Бартоломе, да! Он прислал эсэмэску посреди ночи, действительно странную, вроде он ждал, пока не узнал, что я не собираюсь отвечать по телефону, чтобы оставить сообщение. Прямо как какой-нибудь мой бывший бойфренд…

Несмотря на тревогу в голосе Лолы, я услышала, как она хихикнула.

— Так или иначе, он сказал, что перезвонит, и еще он сказал что-то непонятное про какое-то известие о Луисе-Хайнце, чтобы не беспокоились. Но я беспокоюсь! Потому что я позвонила Жаку, думая, что он должен иметь известия от Луиса-Хайнца, если уж Бартоломе что-то знает, но нет! Он не знает! До сих пор ничего не знает.

— Ты разговаривала с Бартоломе?

— Нет, я пыталась дозвониться по тому номеру, который определился в моем телефоне — но это не его обычный номер! — однако он отключен.

— Он такой же неуловимый, как и Луис-Хайнц? — Я начинала интересоваться этими перуанцами.

— Нет, Бартоломе не такой, — ответила Лола. — Он всегда был надежным, поэтому это действительно странно. Однако я пригласила его на показ сегодня, поэтому надеюсь, мы сможем поговорить с ним там. — Казалось, ее голос умолк, потом я услышала, как она отдает приглушенно какие-то указания любовнику в глубине комнаты. — Извини, но говоря о… Боже, уже почти семь. Мне лучше поспешить. Стилисты беспокоятся. Увидимся на показе.

Я положила трубку и перевернулась на кровати. Я удивлялась, что могло произойти с Бартоломе? Потом подумала: «Люди, я устала…» Если бы могла поспать еще хоть пару часиков…

В ту секунду, когда моя голова упала на подушку, телефон зазвонил опять. Гр-р-р… Оставаясь недвижимой, только протянув левую руку, я схватила трубку и, держа как можно ближе к лицу, закрытому спутанными волосами, драматично вздохнула:

— Лола, что еще?

— Алекс, где ты?! — произнес слабый голос, искаженный плохой связью.

— Кто? — Прошло добрых три секунды, прежде чем я сообразила, кто это. И как только сообразила, в тот же самый момент вспомнила кое-что действительно, по-настоящему очень важное, чего никак не предполагала забыть.

Это была моя мама. Которая приехала в Париж на выходные.

— Мама! О, мой Бог! Где ты?!

— В аэропорту… Алекс, ты не собираешься заехать за мной?

— Э-э…

Моя мама, приехавшая оттуда, где люди подъезжают на машинах знакомых, чтобы добраться до собственных автомобилей, не могла привыкнуть к тому, что в таких местах, как Нью-Йорк, Лондон и Париж — собственно говоря, там, где ее дочь провела большую часть лет после окончания колледжа, — люди обычно пользуются такси.

— Мам, извини, я думала, что сказала тебе, что мне будет сложно взять машину и заехать за тобой из-за работы и прочего… Не могла бы ты взять такси?

«Черт, разок мне действительно пригодилась бы тачка с шофером».

— Ладно, думаю, справлюсь, — вздохнула мама. — Я только хотела удостовериться, что ты не застряла в какой-нибудь дорожной пробке или что-нибудь еще. Адрес гостиницы у меня есть.

— Хорошо, что ты бегло говоришь по-французски, правда, мам? — Я преувеличила ее языковые навыки, которые не использовались уже лет тридцать, сознательно подольстившись в надежде, что это поможет.

— Да, ты права, дорогая.

Я улыбнулась:

— Мамочка, скоро увидимся. Я в номере пятьсот четыре.

— До встречи, — отозвалась она. — Мне не терпится принять горячий душ! Что за ужасный полет…

— Хорошо, мамочка, пока!

Дерьмо, дерьмо, как же я могла забыть? Как я могла забыть, что МОЯ МАМА прилетает? О Боже! Что делать? В моем номере бардак, и, Боже мой, у меня ведь свидание этой ночью! Я остановилась и прислушалась к себе. Не возвратилась ли я на десять лет назад? Сделала ли я уроки, помыла ли за собой тарелку? Хорошо еще, что это не была школьная ночь.

В моих апартаментах была вторая спальня, которая имела отдельный вход, но ванная комната между обеими спальнями была общей. И тут мне пришло в голову, что в номере нет ни одного чистого полотенца. Я немедленно позвонила в бюро обслуживания — который час, семь? — и попросила срочно убрать. Мама прибудет в течение часа, вероятнее всего, поэтому мой собственный горячий душ мог подождать.

Я не видела родителей уже месяцев шесть, и предполагалось, что этот уик-энд пройдет, как в детстве. Лола устроила для моей мамы еще одно место в первом ряду рядом с моим на показе у «Диора», а еще мы запланировали изрядное количество времени для шопинга в субботу. У нас даже было назначено время для покупок от-кутюр у «Шанель». Наш папочка наивно полагал, что мы лишь собираемся поглазеть на витрины. Но у мамы были другие намерения.

— С собой это не унесешь, — сказала бы она мне бодро, особенно теперь, когда благополучно удалилась отдел (слишком рано, как она имела обыкновение сообщать об этом любому при встрече) и успешно управляла семейными инвестициями. — Наверняка очень приятно быть похороненной в одежде от-кутюр.

Мама, без сомнения, заслужила это. В конце концов, это была женщина, которая отстранилась от школьных дел в возрасте двадцати четырех лет, после замужества, произведя на свет одну за другой мою сестру и меня. А когда мы пошли в школу, мама снова начала работать в банке. В детстве я, естественно, думала, что она получала от людей чеки и давала взамен мелочь в виде двадцаток и сидела в одной из таких будок, сквозь которые все проезжают на машинах и которые снабжены прохладными пневматическими камерами, издающими смешной звук, наподобие «пффвууаак». Во всяком случае, она не была одной из тех лицемерно заботливых, равнодушных мамочек, которых я видела на коммерческом ТВ, нет, — она каждый вечер готовила обед, и убирала дом, и заботилась о трех малышах: моей сестре, мне… и моем беспомощном в хозяйственном отношении папочке.

Став постарше, я осознала, какая она замечательная. Она любила свою семью, и ей нравилась ее жизнь, и даже если когда-нибудь и возникал легкий приступ раскаяния, она, естественно, никогда не говорила нам об этом. Напрямую, во всяком случае. Когда мне было шесть или семь лет, она начала рассказывать мне вместо моих обычных любимых сказок перед сном собственные истории «Выбери свое приключение»; героинями были девочки, получившие образование, путешествующие по миру, хранившие свои одинокие подушки холостячек и вообще жившие независимой и свободной от обязательств жизнью — другими словами, сказка сказок.

Мама. Итак, Алекс, ты только что закончила колледж Лиги Плюща[50 - Лига Плюща — университетская лига, включающая восемь старейших университетов на востоке США: университеты Брауна, Колумбии, Корнуолла, Дортмунда, Гарварда, Пенсильвании, Принстона и Йеля.] с самыми высокими оценками. Ты можешь провести лето со своим ни на что не способным бойфрендом, сидя дома, либо совершить поездку за рубеж, чтобы посетить галерею искусств в Риме. Что выберешь?

Я. Гм-м, мамочка, я поеду в Рим?

Мама. Давай-ка посмотрим, что будет Алекс носить в Риме!

Как я любила эту женщину, которая обучала меня всему, что я должна была знать, даже несмотря на то, что я потратила время и силы на романтический путь, заведший меня в тупик! (И благодаря годам терапии знаю, что не могу винить в этом полностью ее.) Женщину, которая собиралась позволить мне указывать, как ей жить, после того как она стала клиенткой кутюрье и после всех этих лет жизни, когда я жила по ее указке?

Вот почему была так болезненна мысль, что я собираюсь обмануть свою маму, свою работу, шопинг и Ника. Я не совершала ничего подобного со времен старших классов средней школы. Всегда имела расположение к безопасным методам ведения работы, думала я, ощущая на своей щеке предательское вздутие.

Я закуталась в банный халат, когда услышала стук в дверь. Впустив горничную — я едва не пала ниц, настолько была ей благодарна, — села за свой ноутбук. Открыла календарь, и вот оно — записано на двадцать четвертое, жирным курсивом.

Пятница: приезжает мама!!!

Феерия в «Диор» должна была состояться в одиннадцать, а после этого была еще парочка небольших показов, которые я могла бы безболезненно пропустить. Неделя высокой моды постепенно сходила на нет, а моя статья лежала где-то в неведомом месте. Да, действительно необходимо было использовать встречу с Лолой, чтобы поговорить о Луисе-Хайнце. Возможно, мне удастся убить двух зайцев сразу: послать на эти показы свою маму, пока я буду встречаться с Лолой. Отличная идея! Мамочке страшно понравится. И мы с ней сможем увидеться за обедом, а потом… может быть, она будет так выбита из колеи сменой часовых поясов, что рано ляжет спать. Тогда я смогу увидеться с Ником. Хорошо, что он работает допоздна. Что касается субботы — то это будет скорее субботняя ночь.

Пожалуй, я смогу справиться с этой мультивариантной задачей и поиском оптимальных решений. Возможно, я могла бы стать тайным военным советником. Ну, или хотя бы церемониймейстером важных событий или свадеб. Я посмеялась над своей преждевременной паникой. Почему я вообще сомневаюсь в себе? Я все продумала. Все получится. Точно.

Чтобы придать происходящему официальный статус, я отправила Лоле по электронной почте сообщение о своем предполагаемом плане действий, затем отослала весточку Джиллиан, что нам непременно надо поговорить сегодня вечером. Часы на моем компьютере показывали семь тридцать. Я чувствовала себя так, будто успела совершить очень многое за сегодняшнее утро. Когда горничная закончила развешивать полотенца и убрала остатки беспорядка, учиненного мной накануне, я выдала ей бесстыдно большие чаевые, заперла дверь и бросилась в ванную.

Надеялась быстренько принять душ — по поводу слишком длительной работы душа я уже усвоила урок — до того, как прибудет моя мать. Она будет удивлена, увидев меня готовой к выходу так рано утром; она провела семнадцать лет своей жизни (первый год — кормление в три утра, несмотря ни на что), пытаясь вырвать меня из объятий сна, прежде чем мое тело было готово оторваться от кровати.

Но сегодня, невзирая на то, что я мало спала — или, наоборот, благодаря недостатку сна и причине, из-за которой недоспала, — я была бодра и готова действовать. Выйдя из душа, завернув волосы в полотенце, я тихонько мурлыкала себе под нос мелодии лучших хитов «Дюран Дюран», но вскоре была отвлечена мыслью, сопровождаемой хмыканьем: не стала ли я уже девушкой Ника? Такого головокружения я не испытывала с тех пор, как впервые получила свое первое приглашение от «Шанель» на распродажу образцов. Или через несколько дней после этого, когда я действительно вошла в бальный зал отеля и насладилась восхитительным зрелищем всех чудесных покупок, которые можно было там совершить.

Все еще обмотанная полотенцем, я прошла через всю комнату к шкафу и вынула мою пятничную одежду. Внимательно все изучила, помня о том, что со мной пойдет мама. Это был, вполне вероятно, один из самых скромных нарядов, сошедших с подиума «Диор» за последние четыре сезона: черный шелковый трикотажный топ с глубоким У-образным вырезом, прикрытым кружевом, и тонкие черные брюки «тукседо». К нему планировались черные туфли «Маноло», которые я забыла привезти: при других обстоятельствах я бы заменила их черными «Лабутенами». Но после всего случившегося в последнее время я… решила не рисковать. А так как мои «Чу» были сломаны, пришлось надеть «Дольче и Габбана» леопардовой расцветки. Придется мамочке смириться с этим.

Я быстро оделась и с волосами, все еще завернутыми в полотенце, пошла в ванную, чтобы нанести макияж. В ту минуту, когда я присела перед зеркалом, раздался стук в дверь. Прыжком я подскочила к двери, готовая к горячим объятиям.

— Привет, мам!

— Здравствуй, солнышко, — произнесла она, как всегда, слегка в нос. — Какая ужасная поездка на такси. Я знаю, мой французский устарел и тому подобное, но клянусь, он спросил, не модель ли я!

Я поцеловала ее в обе щеки и крепко обняла. Я правда была очень рада.

Портье вошел следом с двумя большими чемоданами на колесиках. (Теперь всем понятно, откуда у меня привычки к упаковыванию вещей и шопингу.)

— Ah, excusez-moi, — сказала я, — ma mure va rester dans la chambre adjacente[51 - Ах, простите меня, это будет находиться в соседней комнате].

Я провела его через ванную в соседнюю спальню, куда он проследовал, катя за собой чемоданы. Я лишь могла догадываться, насколько они тяжелые.

Мама, довольная, шла бок о бок, держа свою дорожную сумку «Вюиттон».

— Не знала, что ты закажешь для нас «люкс», сладкая, — сказала она. — Это даже слишком!

— Мне хотелось, чтобы твоя первая поездка в Париж была лучше, чем когда-либо, — ответила я, беря ее руку в свою и пожимая. — Мы отлично проведем время, только ты и я.

Техасский акцент незаметно возвратился из подсознания. И с этим ничего нельзя было поделать.

Когда портье расставил мамин багаж перед шкафом в ее комнате, она дала ему банкноту в двадцать евро и отпустила. Должно быть, чемоданы были по-настоящему тяжелыми. Мама быстро осмотрела комнату и упала на кровать.

— Я совершенно разбита, — сказала она. — А когда показ, Алекс? Мне нужно подготовиться.

— Не раньше одиннадцати, мама, что в действительности означает в полдень, — объясняла я, очевидно, не слушающим меня ушам, поскольку мамочка вскочила с кровати и прямой наводкой устремилась к своим чемоданам. — У тебя еще куча времени. Почему бы тебе не принять горячую ванну. Мы можем позавтракать, прежде чем идти. Ты спала в самолете?

— М-м, гм-м, — промычала она рассеянно.

Она уже была занята, рылась в чемоданах. Выудила помятую шелковую блузу — ту, которую я купила ей на распродаже у «Армани» в прошлом году.

— Есть здесь утюг или мне придется отпаривать ее в ванной комнате?

— Я выглажу, — ответила я быстро.

Часы показывали четверть одиннадцатого к тому моменту, когда мама распаковала вещи, принарядилась и взяла свой первый круассан и cafe au lait[52 - Кофе со сливками (фр.).]. И затем она была готова выходить. Несмотря на то, что я объясняла ей про «время моды» («О, это так остроумно, как вы все это называете!»), она хотела быть в зале заблаговременно, чтобы иметь возможность «впитать в себя» все это. Мама была настолько взволнована предстоящим днем — особенно той его частью, когда она будет замещать меня на послеполуденных показах, — что позвонила домой, чтобы сообщить об этом моему папе. Который у него там час? О, три тридцать утра…

Не привыкшие к роскоши наличия такси и гонке через город, мы с мамой неторопливым шагом вышли из отеля. И конечно, никакой очереди на стоянке — зато пять машин ожидали пассажиров. Мы сели в первую из них, и я попросила водителя совершить живописный маршрут до Лувра.

— Мама, я отдала тебе твое приглашение?

Никакой реакции. Моя мать, прижавшись к стеклу, впитывала новые впечатления. Она не слышала ни слова из того, что я сказала. Я обняла ее и поцеловала в щеку, и мы сидели в тишине, пока такси кружило по улицам левого берега, мимо Сорбонны, Пантеона, Люксембургского сада, отеля Инвалидов и Эйфелевой башни, потом через Сену и вниз к Елисейским Полям по направлению к Лувру.

Мы вышли у одного из входов на рю де Риволи и поскакали вниз по эскалатору, к уровню зала. Сразу за углом от магазинов, которые заполнили парижскую версию подземного молла, — «Соиггедез» вместо «Гэп», несколько дверей вниз от намного более шикарного европейского эквивалента «Тай Рэк» — находился зал, где должен был состояться показ мод. Было начало двенадцатого, толпа достигла критической массы. За бархатным канатом расположился корпус репортеров с планшетами и аппаратами уоки-токи в руках; по другую сторону были толпы поклонников, желающих свободно вдыхать парфюм, но неизбежно получающих отказ и невпускаемых. Я узнала некоторых постоянных субъектов из последней категории, некое подобие тени модной массы, страждущих, надеющихся на то, что однажды им выпадет счастливый номер. Таких можно найти в любой столице моды, везде, где есть халявная еда и питье, и по этой причине зеваки иногда бывают неотличимы от журналистов.

Мама и я невозмутимо прошествовали сквозь толпу — определенно, мой позор был недолгим — и миновали охрану на входе. Мы проследовали за тонкой струйкой приглашенных сквозь какой-то тяжелый бархатный занавес и попали в зал, который обволакивал и создавал настроение тусклым освещением… и одной большой песчаной ловушкой. Песок был повсюду: рассыпан по полу, он покрывал пыльным слоем белые кресла, и даже потом, спустя несколько дней, я находила крохотные песчинки в своих туфлях, сумке, чемодане. Поскольку декор был очень скудным, трудно было определить тему показа: то ли вечеринка на пляже, то ли же караван в пустыне.

Вместо обычного расположения — подиум в центре и ряд сидений вокруг него — кресла стояли группами по всему помещению, создавая некое подобие внушительного лабиринта. Никаких знаков на полу, ничто не объясняло «поэтической» идеи или причины подобного расположения зрительских мест, но даже в этой хаотичной конфигурации было ясно, где первый ряд, а где нет.

Тараща глаза, моя мама хотела пройти от входа вокруг зала с намерением найти наши места: трюк, который я исполнила пару дней назад с таким фурором. Обычно никто не стремился усаживаться первым, когда в игре Фешенебельные Звезды, а не Музыкальные Стулья. Однако теперь я не могла отсюда, снизу, связаться по телефону с Лолой, поэтому приходилось высматривать высокую длинноногую блондинку — наверняка она была бы одна такая, верно?

Пока мы шли по кругу, моя мама тянула меня за руку, давая краткие комментарии о присутствующих, будто озвучивала какой-то документальный фильм телеканала «Дискавери», каждый раз, когда она узнавала кого-то, виденного ею на страницах «Уикли».

— Наследница каучуковой плантации, которая бросила мужа ради матадора — такой скандал, — шептала она. — А это виконт, который женился на деньгах крупной интернет-корпорации по регистрации доменов и хостингов, — хмыкнула она, одобрительно кивая головой. — Ох, а вон там высокопоставленная леди из Нью-Йорка, которая имела так же много бывших супругов, как и косметических подтяжек лица!

— И что из этого должно нас более всего шокировать? — спросила я с неподдельным любопытством.

Около половины двенадцатого помещение заполнилось. Мы нашли свои места в переднем ряду — и, что более важно, пакеты с подарками под ними. Мама охала и ахала над бесплатными панорамными солнцезащитными очками. Я считала, что позолота и огромная оправа — слегка чересчур. Но ведь она все-таки жила в Техасе.

Внимание мамы вскоре было отвлечено соседями: напротив нас сидел владелец каучуковой плантации, и она не могла удержаться, чтобы не вытащить тайком цифровой фотоаппарат из своей красной кожаной сумки «фетишик»[53 - «Фетишик» — ребристая сумка из телячьей кожи.] от Диор («хоть какой-то новый» элемент в ее наряде от Диор, который подходил к ее костюму-винтаж от Джанфранко Ферре). С моей точки зрения, ей бы больше подошло иметь подходящий бумажник в этой сумке, а не камеру, но опять же мне всегда казалось, что мамин ридикюль по-волшебному бездонен и готов к любой из моих прихотей. «Клинекс»? Есть. Клипсы-гвоздики? Конечно. Увлажняющий лосьон? Да, пожалуйста. Гранола-бар[54 - Гранола — подслащенная овсянка с изюмом и орехами.]? Вот деньги, милая, возьми и иди.

— Восхитительная камера, — произнес голос, исходивший из кресла по соседству с моей мамой.

Мы обе повернули головы.

— Спасибо, — ответила машинально мама, прежде чем внимательно посмотрела и поняла, кто сидит рядом с ней. — Ох, — это все, что она могла произнести, — Ох.

Это была, между прочим, Лайза Роулэнд, легендарная редакторша с серебристыми волосами, оставившая царственный отпечаток своего стиля во всех главных журналах мод за последние двадцать пять лет. Само воплощение изящества и хорошего вкуса, Лайза, как говорили, предпочла прервать карьеру главного редактора после распространения моды на чрезмерно откровенные мини-юбки — и это привело к тому, что журнал запретили продавать в сети крупных гастрономов. (Она продолжала оставаться птицей высокого полета, если можно так выразиться, хотя была не у дел после того, как издание закрылось.) Теперь она работала в качестве креативного консультанта в крупном медиа-холдинге. Всю эту информацию мамочка прошептала мне на ухо; к счастью, она не онемела от удара — сидеть рядом с такой знаменитостью из мира моды.

Мне надо было как-то отреагировать. — Здравствуйте, мисс Роулэнд, — улыбнулась я, перегибаясь через застывшую фигуру мамы и протягивая правую руку. — Не знаю, помните ли вы меня, но мы встречались два года назад, на том большом фиаско у «Армани»… Вы помогли мне тогда найти мою туфлю. Я — Алекс Симонс из «Уикли». А это — моя мама, миссис Симонс… гм-м, Клер Симонс.

Лайза тепло пожала нам обеим руки. — Конечно, я помню вас, Алекс. Прозвучало убедительно, хотя я была уверена в обратном, и я оценила это. Моя мама тоже.

— Как мило, что вы привели сюда маму.

— Это ее первая поездка в Париж… верно, мама? — произнесла я, подталкивая ее локтем, чтобы она осмелилась сказать что-нибудь своему кумиру.

— О да, я просто влюбилась в него, — выговорила она, наконец.

— Откуда такой акцент? — заинтересовалась Лайза.

Выяснилось, что Лайза выросла в городке неподалеку от того, где воспитывалась моя мама в восточном Техасе — и фактически они имели общих друзей (и даже одного бойфренда, к счастью, не моего папочку). Кто бы мог подумать? Вообще-то я всегда предполагала, что Лайза, вероятно, имела какое-то отношение к восьмому поколению штата Коннектикут — родилась или воспитывалась там. Конечно, никто бы не догадался, откуда я родом, пока не увидел бы мои фотографии в школьном альбоме. И они относились к 1991 году.

Пока я сидела так, размышляя над скрытными сторонами жизни модной тусовки, я быстро стала столь же инородной в окружающей действительности, как бедра модели, идущей по подиуму, по отношению к другим частям тела. Каждый из бесчисленных слоняющихся по залу фотографов подходил, чтобы щелкнуть Лайзу, а она пыталась затащить в кадр свою новую лучшую подругу. Мама быстрым движением откинула волосы и широко улыбнулась.

Посмотрев на часы — двенадцать пятнадцать! — я огляделась вокруг в поисках Лолы. Она была так восхищена приглашением моей мамы на этот праздник культа моды, что наверняка должна была быть здесь. Они там, за кулисами, должно быть, сошли с ума. Потом я изучила кресла вокруг, пытаясь угадать, кто из сидящих мужчин мог быть Бартоломе. Гм, интересно. Как может выглядеть перуанский профессор? Мысленно я исключила парня с дредами, одетого в костюм из индийской пеньки, и после некоторой внутренней дискуссии — безупречно ухоженного мужчину средних лет в розовато-лиловом костюме-тройке, устроившегося в кресле напротив меня. Засверкали фотовспышки, и репродукторы разразились завывающими звуками штормовой силы. Как только модели начали свое движение по проходу между рядами, ветродув с тяжелым воздухом пришел в действие. Песок, ветер, платья, сделанные из тентовой ткани и надеваемые с «веллингтонами»: мог это быть… шик тропического циклона? Когда песок начал подниматься вверх, зрители в зале, один за другим, стали хватать свои подарочные сумки и доставать оттуда солнцезащитные очки. Некоторые моменты плана шоу были продуманы явно лучше, чем другие, потому что в скором времени программки и страницы блокнотов уже кружились по залу, а присутствующие были заняты тем, что старались удержать свои волосы на месте, чтобы увидеть показ мод на подиуме. Семь минут — почти половина всего времени показа — работы ветряной машины на таком уровне закончились наконец, а дальше градус погодных условий упал до уровня простого тропического шторма.

К тому времени когда снова зажегся свет и стих ветер, у всех появились новые пышные прически, а Лайза и моя мама сидели обнявшись, как сестры из женской общины. Я встала и некоторое время пыталась вытряхнуть песок из одежды, волос — изо всего. Посмотрела на маму — та показывала Лайзе кадры на экране своей цифровой фотокамеры.

— Это скорее импрессионизм, — пошутила она. — Почти пуантилизм.

Я опустилась на корточки рядом с техасскими «близнецами» и положила руки на мамины колени.

— Итак… это была интродукция недели моды, — сказала я. — Надеюсь, вы позабавились, во всяком случае.

— Сладкая, это было невероятно! Девчонки дома ни за что не поверят. — Мама посмотрела на Лайзу и усмехнулась: — Нет, они никогда не поверят, что я встретилась с тобой здесь.

— Я и сама в это с трудом верю! — отозвалась Лайза, стряхивая песок с плеч. — Алекс, могу я позаимствовать твою маму на послеполуденное время? Она мне сказала, что у вас еще есть работа сегодня.

— Да, Алекс, я могу помочь разобраться с твоими волосами после обеда — ну просто не знаю, как ты сможешь справиться с беспорядком на голове прямо сейчас.

«Девчонки» снова захихикали.

— Ладно, мама, думаю, ты в надежных руках. Желаю хорошо провести время. У нас еще будет завтра целый день вместе, правда? О, подождите, возьмите мои билеты…

— О, полно, — прервала меня Лайза. — Предоставь это мне. Разрешите мне сделать лишь один телефонный звонок, и мы можем идти.

Пока Лайза, отойдя в сторону, разговаривала по телефону, я повернулась лицом к маме и обвила ее руками. В один голос мы обе воскликнули:

— Тебе понравилось?

— О да, Боже мой, очень! — рассмеялась мама.

— Тогда я пойду поищу Лолу, — сказала я, проводя пальцами по своим спутанным волосам. — Встретимся в отеле, мама… Но подожди секундочку, у тебя, случайно, не найдется щетки для волос?

В следующую секунду я ступила за кулисы, и сердце упало. Как было мне найти Лолу, когда толпа состояла из высоких блондинок с волосами, взъерошенными от ветра и присыпанными песком? И как она предполагала обнаружить меня, затерявшуюся ниже уровня этих самых высоких блондинок? Я обошла кругом все помещение, остановившись раз или два, чтобы поприветствовать ту самую фешенебельную публику, которая еще пару дней назад отпускала по моему поводу язвительные замечания. Полное безразличие. Коллективная память коротка в таких делах, и этим объяснялось, почему некоторые незавидные стили — скажем, микромини или большие плечи — то и дело продолжали возвращаться.

Среди пресыщенной тусовки, наблюдающей за зрелищем с протокольным вниманием, я могла легко опознать неофитов, большей частью гетеросексуалов мужского пола, чьи друзья-публицисты дали им в подарок пожизненное разрешение заходить в святая святых — внутреннее помещение дома моделей. Были и такие, глазевшие по сторонам с отвисшими от изумления челюстями, в то время как модели невозмутимо стояли вокруг в «неприличном» виде. Хотя если смотреть слишком долго, то их ослепительное сияние начало бы меркнуть. Должно быть, вуайеристы были счастливы, находясь за кулисами во время показа, они могли свободно предаваться наблюдениям, в то время как одежда трепыхалась и снималась-надевалась со скоростью света, а у девушек не было времени обращать внимание на то, кто на них пялится. Когда я впервые попала за кулисы во время показа, мне тоже достаточно сложно было не пялить глаза — но только из-за того, что модели, вопреки расхожему мнению и названию их профессии, на самом деле больше походили на капризы природы, чем на идеалы пропорций. Их нельзя было считать «вешалками» для нормальной человеческой одежды. Я обнаружила, что это возможно — быть экстремально высокой и в то же время экстремально тощей. (Учтите, это было на пике героиново-шикарной эры.) По правде говоря, открытие отчасти испугало меня. И достаточно странно — захотелось выйти и немедленно съесть гамбургер.

Прокладывая себе путь между стойками с одеждой и множеством вешалок, я наконец обнаружила Лолу, забившуюся в угол, в стороне от происходящего. Казалось, она полностью поглощена разговором по телефону, то драматично жестикулируя свободной рукой, то пытаясь распутать волосы. Я помедлила на расстоянии, дожидаясь конца разговора. Когда Лола захлопнула крышку мобильного телефона, с ее губ сорвался поток брани.

— Эй, следите за выражениями, мисс Синг. — Я махнула рукой перед ее лицом. — Тебе повезло, что со мной нет мамы!

— Алекс, привет, — сказала она, все еще хмурясь. Почти бессознательно она переключилась в режим работы рекламного агента. — О, а где же твоя мама? Как она долетела? Ей понравился показ? У вас были хорошие места?

— Отличные, — подтвердила я. — Лучше, чем можно было себе вообразить. Оказалось, что она и Лайза Роулэнд выросли в городках по соседству.

Теперь они как закадычные подруги. Лайза сопровождает маму на остальные показы сегодня.

— Ух, ты! Насколько тесен мир, — отозвалась Лола, но голос ее звучал по-прежнему расстроено.

— Итак, что за плохие новости ты мне приготовила?

— Да, верно, — произнесла Лола, рассеянно удаляя песок из своего лифчика — походите за кулисами достаточно долго и тоже перестанете стесняться. — Понятия не имею, что с этим делать.

Я удивленно вскинула брови. — Видишь ли, все очень странно, — медленно начала Лола. — Я сообщила тебе, что пригласила Бартоломе на дефиле, верно? У меня не было времени найти его до показа, поэтому я пошла искать, когда девушки делали завершающий проход по подиуму. Он разговаривал с женщиной — Господи, она выглядела такой знакомой, но я никак не могла вспомнить, кто это…

— Еще одна, кто знает Луиса-Хайнца?

— Нет… — Она нахмурилась, припоминая. — Боже, я только что вспомнила. Ее имя… Как же ее зовут? Девушка из Арканзаса, которая победила в конкурсе моделей журнала «Мода» три года назад… Привлекательная, но со странным именем?

— Вот дерьмо, как же ее? Шейнис… Шенни…

— Шони! — воскликнули мы в унисон.

— Здорово, — сказала я, и Лола с энтузиазмом кивнула.

Мне нравится, когда я выдергиваю из воздуха имя знаменитости или название фильма и сравниваю с ответом в «Джеопарди» или узнаю лицо в толпе, на автобусе, на экране ТВ в комедии положений… Так или иначе, любая поп-культура, «соединяя точки», заставляла меня чувствовать себя немного лучше на фоне знания, скажем, тригонометрии или физики — всего, что медленно накапливалось в мозгу все эти годы. Ладно, по крайней мере подобные глупости больше подходили для болтовни на вечеринке, чем принцип Бернулли. Независимо от того, что это было.

— Я уже давно ее не видела, — говорила Лола. — Что-нибудь случилось с ее карьерой? — После добрых тридцати секунд размышления над нерешенной тайной она наконец продолжила: — Да, на чем я остановилась? Бартоломе абсолютно точно видел меня, наши глаза встретились и все прочее, но знаешь что? Он вдруг резко повернулся и сбежал, утащив за собой Шони! Я имею в виду, действительно сбежал. Пару раз обернулся, чтобы бросить на меня взгляд, будто хотел удостовериться, что я не преследую его. Я попыталась позвать его — никакой реакции. Догадываюсь, что он заметил мое появление и…

— Гм-м, у тебя тут, случайно, не началась легкая паранойя? — спросила я, приподняв бровь.

— Нет, определенно нет. Луису-Хайнцу свойственны некоторые странные причуды, да, но совсем не Бартоломе! — Теперь Лола мерила шагами пол. — Что, если, — произнесла она задумчиво, — тут любовный треугольник?

— О чем ты?

— Например, Жак и Луис-Хайнц поссорились, а Бартоломе оказался посередине?

— Ух… ты серьезно?

— Хорошо, а из-за чего еще мог бы Бартоломе не откликнуться на мой зов и попытался скрыться, увидев меня? — Лола выразительно покивала. — Понимаешь, что я имею в виду? Думаю, мы должны выполнить другую миссию. Нужно вернуть Жака и Луиса-Хайнца друг другу… и не только ради моды… — Она испустила глубокий вздох. — А ради любви.

Я была не совсем уверена в том, что путь Лолы из пункта А в пункт Б был логичным, но кто я такая, чтобы вставать у нее на пути? Легкомысленная в собственных романтических планах, я не была в состоянии отказать кому-либо в праве на счастье. «Что за черт», — подумала я. Лола, конечно, имела сердце в правильном месте. Разве не были мы обе растроганы тем, что Жак рассказал нам о Луисе-Хайнце? И разве не была я рада видеть, что мой бывший учитель счастлив после всех этих лет, когда он притворялся тем, кем на самом деле не был? Не во-о-о-осхитительна ли любо-о-овь?

— Ну, так и быть, — согласилась я. — Сделаем это. Давай проведем операцию «Купидон».

— Отлично! — воскликнула Лола. — Я знала, что ты будешь за! Я очень рада, что ты так очарована этим парнем!

Она умела увлечь меня. Я решила просто игнорировать последнее замечание.

— Но у нас все еще нет плана, как его найти, — заметила я.

— Да, — подтвердила Лола с удрученным видом. — Думаю, мы вряд ли сможем сделать это с помощью Бартоломе. Я имею в виду, если он специально пытается рассорить их…

Даже при моем столь ограниченном знании главных игроков этой драмы я на самом деле не думала, что дело обстоит именно так, но понимала: не стоит пытаться разрушать иллюзии Лолы. По крайней мере, она была права относительно его загадочного поведения. Мы не могли положиться на Бартоломе, чтобы получить информацию.

— Но, — продолжала она, — возможно, мы сможем найти кого-то из членов семьи Луиса-Хайнца, и, может быть, они что-то знают? Когда я только начала работать с Луисом-Хайнцем и пыталась выведать его биографию, то старалась выудить информацию о семье его отца в Швейцарии. Можешь себе вообразить? Это было похоже на… на ожидание того, чтобы отросла плохая стрижка. — Лицо Лолы омрачили воспоминания.

Я прониклась к ней глубоким сочувствием. В моей карьере было несколько смертельных интервью, например, три полосы краткого биографического очерка о новом лице Дома французской парфюмерии, которое, гм-м, было близко и дорого сердцу Родди в силу неких причин личного характера. (Скорее так, чем из-за рекламных продаж.) В любом случае меня срочно отправили в родной городок модели в Дании, который, как я быстро убедилась, был европейским аналогом самого сонного фермерского района где-нибудь, скажем, в штате Висконсин. Там я провела день — а поскольку стояло лето, то это был очень длинный день — с девятнадцатилетней Метт Эктон, имевшей свежий цвет лица, и ее пятью очень гордыми, очень покровительственно державшимися и до ужаса похожими на Поля Баньяна[55 - Поль Баньян — вымышленный гигантский дровосек, персонаж американского фольклора] братьями. Их английский был, конечно, превосходным; это было во время ее мимолетного визита домой, и все, о чем только могла говорить лесть, — мне и своим братьям — это то, как все было «круто, да». Ходить по подиуму у «Армани»? «Круто, да». Встреча с Донателлой Версаче? «Круто, да». Вырасти на ферме? «Круто, да». Жить вдали от фермы? «Гм… круто, да».

После этого меня можно извинить за мое оплакивание недостатка подходящих цитат, красок, подробностей частной жизни на протяжении целой недели, прежде чем удалось все-таки написать необходимую тысячу слов в виде сказочной истории. Со счастливым концом.

Но прежде чем мы смогли бы достичь счастливого конца в истории про Жака и Луиса-Хайнца, нам с Лолой надо было сообразить, где нужно вести поиски. Он рассказал Лоле лишь о том, что семья его отца прославилась йодлерами и что когда он подрос, то стал ходить на фестивали, которые организовывали в местечке Аарау.

— Понимаешь, что я имею в виду? — спросила Лола, все еще расстроенная. — Ну и как мне было работать с такой информацией?

Прежде чем я смогла дать содержательный ответ, зазвонил мой телефон. Я посмотрела на определитель — данный номер был мне неизвестен.

— Алекс Симонс слушает.

— Милая, это твоя мама.

Я с трудом смогла разобрать ее слова из-за громкой музыки в стиле хип-хоп, служившей фоном.

— Привет, мама, — ответила я. — Где ты?

— О, я только хотела предупредить, что, возможно, вернусь поздно, — сказала она. Должно быть, не расслышала мой вопрос из-за шума. — Я здесь с… ух, как бишь его имя, Дидли? Ой, прости, я хотела сказать Дидди!

— Дидди? Ты имеешь в виду П. Дидди? — Я растерянно посмотрела на Лолу.

— Да, П. Дидди, — подтвердила мама, усмехаясь. — Лайза и я столкнулись с П. Дидди и присоединились к его шайке. — Еще больше хихиканья, сопровождаемого звуками стреляющих пробок шампанского.

— Гм, ясно, мама. — Я с трудом сдерживалась, чтобы не заразиться ее хихиканьем. — Идите и веселитесь. Я не буду дожидаться тебя! — Положила трубку и повернулась к Лоле. — Моя мама вышла из-под контроля, — пошутила я. — Вечеринка днем. Что дальше? О Боже, не стала ли она модной тусовщицей? Помнишь парня моей подруги Вероники? Который заплатил, чтобы стать другом этого немецкого дизайнера? На такое сподобилась бы и моя мать!

— Дорогая, случаются вещи и похуже, — философски сказала Лола. — По крайней мере она хорошо выглядит.

— Но что мне сказать папе?! Боюсь, нам придется разыскивать ее следующей после Луиса-Хайнца!

Лола сложила руки перед грудью.

— Хорошо. Давай начнем с ближайшего дела. Когда мы отправимся в Швейцарию?

— Гм, гм, я сейчас не могу…

— Опять тот парень, не так ли?

— Ох! Пожалуйста! Предоставь мне небольшую отсрочку! Я думала о маме. — При этом я знала, что лицо покрыл предательский румянец. — Я не смогу отправиться, пока она не уедет. Я веду ее на первую примерку в «Шанель», помнишь?

— Конечно, — отозвалась Лола с мечтательным выражением на лице. — Как потрясающе это будет…

И как я ни старалась, не смогла удержаться и не выболтать новости о Нике:

— И конечно, у меня еще свидание сегодня вечером тоже…

— Так и знала! — воскликнула Лола. — Я знала, знала, знала. Это действительно бесстыдство — прятаться за маму подобным образом!

— Сама знаю! — ответила я. — Вот такая я плохая. — И усмехнулась (в данный момент это было неконтролируемо). — Мы фантастически провели время прошлым вечером. И… он хотел увидеться со мной сегодня вечером тоже.

Мне пришло в голову — на секунду, прежде чем я отмахнулась от этого в приятном возбуждении, — что подобное внутреннее ликование на самом деле может раздражать. Но для чего тогда друзья, в конце концов?

— Твоя мама собирается познакомиться с ним, пока она здесь? — спросила Лола.

Вот для чего нужны друзья: чтобы задавать крутые вопросы.

— Господи, еще слишком рано представлять его маме, разве не так? — задохнулась я. — Но как этого избежать? Ведь она остановилась в моих апартаментах. Что же делать?

— Гм, надеешься, что она проведет всю ночь с П. Дидди?

Я захихикала, как застенчивая школьница, Лола присоединилась — ее пронзительный смех, как я вдруг заметила, стал слышен довольно отчетливо.

Толпа значительно поредела, мы остались с двумя охранниками и несколькими моделями, которые наслаждались новыми впечатлениями, полученными от шоу. Остатки фешенебельной тусовки двинулись к следующему подиуму.

— Полагаю, нам пора, — сказала Лола. — Кто-нибудь еще принесет одежды назад в шоу-рум… а мне надо подготовиться ко всем запланированным на завтра встречам. Но не беспокойся, я не забыла, что веду тебя и твою маму на ленч.

Мы договорились встретиться у «Диора» на следующий день, но поняли, что не сможем начать операцию «Купидон» раньше понедельника, пока расписания у нас обеих не прояснятся (за исключением одного или двух рандеву с Ником, надеялась я). Лола простилась со мной на рю де Риволи и пожелала хорошо провести вечер. Было только два часа, и с моим вновь обретенным пониманием города любовных историй я решила вернуться в отель пешком, несмотря на туфли и прочее. Нырнула назад в пассаж, во внутренний двор Лувра, прогулялась к реке… Порылась в сумке в поисках мобильного телефона и набрала номер Джиллиан.

— Привет, это я.

— Алекс! Я жду своей ежедневной порции новейшей информации. Где ты?

— Гм, стою на мосту Искусств… Иду пешком в отель.

— Пешком? На каблуках? Стоишь на мосту? Ты… влюблена?

— О Господи! Это твой диагноз как эксперта? Я пыталась, честно, я пыталась сопротивляться.

— Ты разговариваешь сейчас с Джиллиан, не забудь. И как лучшая подруга, я утверждаю, что все в порядке, немного развлечься — это нормально.

— Я…

— Ага. И я уверена, что ты каждую минуту пересматриваешь свое прежнее мнение. Прекрати!

— Ничего себе… Откуда такая жестокая любовь? — спросила я игриво.

— От того, кто знает, — ответила она вполне авторитетно. — Сейчас мне пора бежать на встречу. Но я хочу все узнать позднее. Позвоню тебе, ладно?

Я отключила телефон с улыбкой на лице. Джиллиан знала меня лучше, чем кто-либо другой на этом свете, поэтому, вероятно, была права. Какой вред может быть от того, чтобы слегка развлечься? Это было не похоже на то, чтобы я практиковалась ставить свое имя рядом с фамилией Сноу или что-нибудь в этом роде. «Проклятие, — пробормотала я про себя, — ну вот, теперь я думаю об этом…»

Через час я стояла перед дверью своего номера, босая, без туфель, которые я сняла с ноющих ступней в ту же минуту, как только ступила на ковровую дорожку отеля. Маленький волдырь образовался на большом пальце сбоку, поэтому я проковыляла в комнату и направилась к кровати. На полпути к ней краем глаза увидела большую вазу с красными розами на столе, остановилась и захромала к ней. Я глубоко вдохнула аромат букета, вздохнула и отцепила карточку, прикрепленную сбоку. Лучше бы он был не от «Шанель», улыбнулась я про себя. Так и оказалось, конечно. Всего лишь четыре приятных маленьких слова: «Увидимся сегодня вечером, Ник».

Снова вдохнула благоухание роз и упала на кровать, приподняв ноги. Из этого положения я могла смотреть телевизор и одновременно глазеть на цветы. Я удовлетворенно вздохнула. Это могло бы привести к некоторому дополнительному, вызванному модой страданию сегодня вечером — я просто обязана была надеть то суперсексуальное, суперудушающее платье от Алайя.

После беглого просмотра каналов моды — практически все станции показывали демонстрацию моделей одежды в режиме топ-стоп — я пошла в ванную комнату, чтобы сделать ванну для ног. Хотелось бы придать им более привлекательный вид сегодня вечером. О чем я только думала, черт возьми, бредя пешком по парижским улицам на трехдюймовых каблуках?! Сегодня по крайней мере у меня было время, чтобы поправить педикюр, если не обращаться ни в один из салонов отеля.

Держа пальцы изящно растопыренными, я прошлепала к ноутбуку; подумала, что смогу сделать определенную часть работы, пока будет сохнуть лак. Взяла диктофон и начала расшифровывать запись интервью с Жаком. С каждым напечатанным словом я все больше и больше поддавалась эмоциям, пока слезы не потекли по лицу. Схватив носовой платок, я поняла, что в моем теперешнем состоянии меня заставила бы разрыдаться даже коммерческая ТВ-реклама пеленок. («Малыши! А-а-ай»…)

Несмотря на темп, в котором я сопела, вытирала слезы и печатала, я все еще не успела закончить работу над интервью, когда услышала звук поворачивающегося в дверном замке ключа. Взглянула на часы: шесть вечера.

— Мама, это ты? — позвала я, все еще не отрывая глаз от экрана своего компьютера и продолжая печатать. — Ты одна?

— Конечно, это я, солнышко. — Она танцующей походкой вплыла в гостиную с бутылкой шампанского «Кристалл» в левой руке и новыми солнечными очками от Диор на макушке. — П. Дидди шлет тебе наилучшие пожелания, — сказала она, водружая бутылку на стол передо мной театральным жестом. — О, Боже мой, это было так безрассудно! Ты бы видела угощение, которое было в его номере. Целый этаж фактически! Все ослепительно белое, даже вся еда! Лайза и я были единственными, одетыми не в белое… Милая, что означает слово «хучи»?

Вопрос тотчас привлек мое внимание. Я оторвала взгляд от экрана и посмотрела в глаза маме. В них отражались перевернутые столы. Разве не о том же я спрашивала ее, когда мне было семь?

— Гм… ну, типа, гм, потаскушка.

— О! Ладно, тогда это имеет смысл. — Она чопорно кивнула, сбрасывая туфли и располагаясь в кресле напротив.

— Я удивлена, что ты вернулась так рано, — сказала я, сохраняя документ и закрывая ноутбук.

— Сладкая, я здесь, чтобы увидеться с тобой. Думала, мы поужинаем сегодня вечером вместе.

— Кажется, с тебя хватит шума[56 - Игра слов: имя Puff (англ.) значит «шум, реклама».], ха? — усмехнулась я ей.

— Всего даже слишком много. — Ее глаза оглядели комнату и задержались на вазе. — Ух, ты, кто прислал тебе такие великолепные розы?

Я видела, что она собирается подойти и рассмотреть букет. Рефлексы обострились из-за внезапно возникшей паники, я споткнулась, поднявшись со стула, и с небрежным выражением лица сгребла записку, делая вид, что поправляю стебли.

— О, они очень милы, не правда ли? — сказала я, делая паузу, чтобы понюхать одну из роз. И добавила заплетающимся языком: — Это просто любезный жест со стороны одного модного рекламного агента.

Вот, ну с какой стати лгать маме подобным образом? Резонный вопрос — без разумного ответа. В ту минуту, когда слова слетали с моих губ, я уже удивлялась, почему чувствую необходимость скрывать Ника — или даже мысли о Нике! — от матери. В конце концов, мне двадцать восемь лет, и хотя я почти никогда не обсуждала с мамой мою любовь жизни (там нечего было рассказывать, между прочим), могла бы благополучно предположить, что мама, в свою очередь, благополучно предполагает, что таковая у меня имеется! Только мне казалось, что никто из нас не хотел особенно вникать в детали. Как бы то ни было, я считала, что мою мать всегда больше интересовали даты моих свиданий, чем сами свидания.

Я понятия не имела, как смогу отправиться на свидание, имея в качестве соседки по номеру маму. Что бы такое придумать, чтобы незаметно улизнуть? Черт, почему у меня нет номера телефона Ника, тогда мы могли бы договориться встретиться где-нибудь еще. Он собирается появиться в дверях, а мама…

— Милая, ты не возражаешь, если мы поужинаем пораньше? Я ужасно измотана.

«О, спасибо, мамочка».

— Конечно, — ответила я. — Правда, туристов многовато, но я думаю, ты не можешь быть в Париже и не побывать в «Кафе де Флёр». Это всего в десяти минутах ходьбы отсюда. А настоящий прекрасный обед мы отложим на завтра после примерки одежды от-кутюр!

Стоило лишь произнести три коротких слова — а я увидела, как взволновали они мою маму, — и все остальные трудности просто исчезли из моей жизни. На данный момент.

Было семь пятнадцать, когда мы вошли в легендарное кафе на углу бульвара Сен-Жермен, чьи бывшие прекраснодушные завсегдатаи, например, Жан-Поль Сартр, позже сменились красивыми людьми в одежде от Жан-Поля Готье. Погода стала прохладной, поэтому мы присели за столик внутри. Сегодня «Кафе де Флёр» казалось прозаичным. Но тем не менее мама впитывала в себя все — оригинальную, в стиле арт-деко лепнину, светильники и зеркала, заядлых курильщиков, надменного официанта, который едва снизошел до нас, когда мы готовы были сделать заказ. Парижская достопримечательность.

— Je voudrais le confit canard, s'il vous plaot, — попросила мама. — Et un express[57 - Мне хотелось бы маринованную утку, пожалуйста. И эспрессо (фр.).].

— Un express ducafuinu[58 - Эспрессо без кофеина (фр.).], — добавила я, думая о своем свидании в десять часов. — Et pour moi, une omelette aux fines herbes, avec une demibouteille d'Evian, s'il vous plaot[59 - А для меня омлет с душистой приправой и бутылочку воды «Эвиан», будьте добры (фр.)].

— Официант бесцеремонно повернулся на каблуках и пришел через несколько минут с корзинкой нарезанного хлеба и маслом, эспрессо для мамы и моей бутылки «Эвиан», с крошечным чеком, засунутым под нее. Я недоверчиво уставилась на эспрессо. Это должен был быть кофе без кофеина, думала я.

— Так что же надеть завтра? Я привезла кремовый костюм от Шанель из коллекции «Весна 1998-го». Как думаешь, Алекс, он подойдет? Я имею в виду, что он из коллекции готовой одежды, а ведь…

— …Мы идем покупать от-кутюр! — воскликнули мы дружно.

— О, мама, это так волнующе. — Я на самом деле так считала. — Это будет лучшим из всего!

— Я так давно ждала этого, — сказала она, — и так рада, что ты здесь со мной. Это самое прекрасное событие, соединяющее мать и дочь, которое только можно вообразить.

— Я тоже так считаю, мамочка.

— Хорошо, итак, я думала, что заказать.

Внезапно с очень озабоченным видом моя мать открыла сумочку и достала упаковку с цветными распечатками с сайта style.com. Перетасовала страницы и протянула мне третью. Ансамбль номер шесть — гофрированный пиджак до колен из кремового в красную крапинку твида, отделанный шифоном — был обведен красным маркером.

— Мне очень нравится этот маленький костюм, но не кажется ли тебе, что он для более молодого возраста? Бог знает, что делают молодые девушки, покупая одежду от-кутюр…

Я пристально разглядела изображение и слегка вздохнула:

— Изумительно. — И нежно погладила картинку пальцами, как будто могла почувствовать материю.

Но мама была занята уже следующим выбором — вторым из двадцати, как оказалось. Пока мы обсуждали все за и против каждого наряда, я украдкой посматривала на часы. Четверть девятого. Где же наша еда?

Поглощенная принятием жизненно-важного решения — что заказать у «Шанель», — мама не замечала моего нетерпения. Я пыталась сосредоточиться на беседе, которая была в значительной степени размышлениями вслух мамы, и когда наконец принесли еду, разговаривала и ела одновременно в надежде на то, что она уступит моему показному давлению.

— Сама не знала, насколько проголодалась, — сообщила я, отправляя в рот большой кусок омлета. — М-м, вкусно. Так как насчет наряда номер двенадцать?

К тому времени когда мама наконец положила вилку, будучи не в состоянии закончить салат из утки, я уже неистово размахивала карточкой «Америкэн экспресс», призывая официанта. К счастью, мама была слишком занята, все еще погруженная в свои распечатки, увлеченно обсуждая достоинства фото номер восемь против фото номер двадцать, и не заметила вопиющего нарушения этикета.

Мы дошли до гостиницы за восемь минут — я предложила шагать побыстрее, несмотря на безоблачный вечер, выдумав, будто слышала, что обещали дождь, — и сразу же, войдя в номер и извинившись, прошла в ванную. Там быстро натянула, застегнув молнию, платье от Алайя, приготовленное заранее (не для того, чтобы отпарить его, конечно), а поверх него надела банный халат. Потерла глаза и деланно зевнула, когда возвращалась в гостиную.

— У нас обеих сегодня был насыщенный день, не правда ли, — сказала я, зевая. — И завтра тоже будет знаменательный день…

— Знаю! — сказала мама. — Не знаю только, удастся ли мне заснуть.

Я невольно ахнула и попыталась скрыть разочарование, изображая, что закашлялась.

— М-м, думаю, что скоро отключусь, как свет, — сказала я, — и ты, вероятно, тоже устала гораздо больше, чем думаешь. — И кивнула в подтверждение своих слов.

Мама листала журналы, лежавшие на кофейном столике. Я обвела взглядом комнату в поисках вдохновения. Ничего. Я уставилась на мамочку и с трудом сконцентрировалась, про себя желая, чтобы она поднялась и прошла в свою спальню. К моему величайшему удивлению — не смогу ли я следующим делом мысленно гнуть ложки? — она зевнула и встала. Было девять пятнадцать. Я подошла к ней и крепко обняла, в то же время ловко пододвигая ее по направлению к двери ванной комнаты.

— Я тебя съем, — сказала я со смехом.

— О, сладкая, мне нужно умыться, и почистить зубы, и найти свой увлажняющий крем в чемодане…

Паника обнаружила себя: как обычно, начал дергаться правый глаз.

— О! — сказала я, и в моем мозгу забрезжил свет. — Можешь воспользоваться моим кремом. Он там справа в несессере.

«Удачный ответ. Если бы теперь у меня было снотворное, чтобы усыпить ее…» Неужели я до такого додумалась?! Я прогнала из своей головы дьявольскую мысль, но упрекнула себя за то, что не спланировала вечер заранее.

К счастью для меня, мама по натуре не копуша. Через пятнадцать минут она была уже умыта, намазана кремом и готова лечь в кровать. Я проводила ее в спальню, поцеловала и пожелала спокойной ночи, изобразив еще несколько зевков для пущей убедительности.

— Приятных сновидений, мамочка, — попрощалась я, пятясь в дверь ванной комнаты.

Посмотрела на часы. Без двадцати десять. Взглянула на себя в зеркало и охнула. Я совсем забыла про песочную бурю, сквозь которую пришлось пройти сегодня. В панике я наклонила голову над раковиной и трясла до тех пор, пока не почувствовала приближение мигрени. Я оглядела себя еще раз. Ненамного лучше. Боже! Только опять не показаться с мокрыми волосами. Я включила воду и постаралась смыть песок. Схватила фен и тут же опустила, сообразив, что шум может разбудить маму. Начала вытираться полотенцем. Мне хотелось надеяться, что Ник опоздает. Черт возьми. Я не подумала о том, как его перехватить, прежде чем он войдет. «Мне надо ждать в холле», — предположила я, причину придумаю позже… поэтому нужно поторопиться.

Легкими мазками я нанесла немного тонального крема — не так много, чтобы скрыть прыщ, который был теперь в полном расцвете на моей левой щеке, — и припудрила лицо. Чуть-чуть карандаша для глаз и помады, и, пожалуй, достаточно. Бросилась назад в свою спальню, надела толстые хлопчатобумажные носки и медленно на цыпочках прошла через ванную к двери спальни мамы. Гримасничая, я молилась, чтобы петли были хорошо смазаны, старалась открывать дверь миллиметр за миллиметром. Она открылась без звука — и в темноте единственное, что я услышала, доносившееся из ее комнаты тяжелое мерное дыхание. Уф!

Я снова закрыла дверь и проскользнула назад в свою комнату, сбросила с себя банный халат и носки. Подняла с пола туфли «Дольче и Габбана», побрызгала на себя немного духами. И глубоко вздохнула. Включаем обратный отсчет. Время пошло.

Красться тайком подобным образом было внове для меня; даже будучи подростком, я не делала ничего похожего. Вспоминая среднюю школу, могу сказать, что была послушным ребенком, о котором любой родитель мог бы мечтать. Не возвращалась поздно, не пила, не курила. Предполагаю, что оставила это на потом, для себя двадцатилетней.

Исключительно на цыпочках я приблизилась к двери. Погоди-ка! Стоп, назад! Я сообразила, что не поменяла сумочку, поэтому во второй раз пришлось вернуться в спальню, где я опустошила ту, что от Луи Вюиттона, и, вынув пропуск, кредитную карточку и немного евро, а также компактную пудру и губную помаду, запихнула все это в новую маленькую розовую от Прада. Я вернулась к двери и чрезвычайно осторожно повернула ручку, выскользнула, бесшумно и медленно затворила за собой створку, проверив, чтобы замок щелкнул еле слышно. Благополучно оказавшись вне номера, пригладила волосы, одернула платье и прокралась к лифту.

Я была готова к старту.




8


Я нажала на кнопку вызова лифта. Не слыша никакого движения, нажала снова. По-прежнему ничего. Я уперлась в нее, как в автомобильный сигнал при движении в час пик. Так сказать, безрезультатно.

Неужели опять один из тех случаев, когда я выступаю в роли невезучего американского туриста? Что ж, пусть будет так. Где же лифтер? Я притопывала правой ногой. Постучала пальцами правой руки по левой. Одернула платье от Алайя, поерзала, поправила декольте. Попыталась придраться к маникюру. И только когда послышался звук приближающегося лифта, внимательно посмотрела в обе стороны коридора. Уверенная в том, что нахожусь одна, я воспользовалась этой последней возможностью, чтобы получить небольшую передышку от проблем, связанных с мозолью на большом пальце стопы, то есть умопомрачительно высокими каблуками, — иначе говоря, Вещами, Делающими Женщин Сексуально Привлекательными, из категории, которую Никогда Не Замечает Большинство Мужчин. Я приподняла правую сторону платья и поправила свои трусики «Козабелла».

Я делала все быстро.

Лифт оказался быстрее.

Когда двери начали открываться, моя рука все еще была где-то на внутренней поверхности правого бедра, а туловище наклонено назад, будто я собиралась увертываться от пуль, как Киану Ривз в «Матрице». Дверцы лифта разомкнулись… Там, как обычно, выбрав самый подходящий момент, был Ник.

Я дернулась вперед, чтобы принять вертикальное положение, руки на бедрах. Пытаясь изобразить улыбку, я заметила, что в спешке не до конца опустила платье. Подол завернулся, дважды обернув мое правое бедро. Неудивительно, что я не чувствовала проклятую вещь.

— Ох, Ник! — заставила я себя сказать. Краешком глаза увидела, как лифтер подмигнул мне сквозь щель медленно закрывающихся дверей, и отступила назад в коридор. Я старалась расправить платье, а потом не могла остановиться и продолжала одергивать вниз, чтобы удостовериться, что оно опять не завернулось.

— Привет, Алекс! — Ник, даже не старался скрыть того, как пялится на меня.

Я опустила глаза и, глядя на собственные ноги, почувствовала, как краснею. Он наклонился и легко поцеловал меня в губы, одновременно обняв одной рукой за плечи.

— Ты что, просидела все это время в засаде?

По-прежнему обнимая меня, он направился к моему номеру. Я почувствовала, что отрицательно качаю головой, почти незаметно. Потом надела свои туфли на шпильках. Об этом я точно не подумала. Что мне сказать ему: моя мамочка спит в номере? Ох, нет. Я также не могла сослаться на беспорядок или что-нибудь еще в этом роде. Нет, только не это. Иначе он подумает, что я ходячее несчастье.

— Я надеялся, что мы проведем немного времени наедине, вдали от безумной толпы, — сказал он, улыбаясь мне, как невинный шаловливый младенец.

«Какое невезение, — подумала я. — Мама почти заснула…» Разум одержал победу.

— Гм, а как насчет того, чтобы пойти к тебе? — Я повернулась к нему и стрельнула в него такой же невинно-шаловливой усмешкой.

Впервые за время нашего знакомства — хотя и не очень продолжительного — Ник, казалось, занервничал. Можете считать меня суперподозрительной, но мне показалось, что его улыбка застыла на секунду или даже дольше и глаза моргнули как-то не так. Но затем момент прошел. Он фыркнул от смеха.

— Ты хочешь увидеть, насколько я на самом деле аккуратен? — Он игриво сжал меня в объятиях.

Верно, мне было любопытно — отличалось ли его ведение домашнего хозяйства характером одержимо-навязчивого беспорядка или же пустыми коробками из-под пиццы и вонючими носками. Но за ту долю секунды, когда я не могла сказать, какой мыслительный процесс происходит за этими постоянно меняющимися светло-коричнево-серо-зелеными глазами, я начала беспокоиться по поводу того, что Ник на самом деле мог скрывать у себя дома. Не проверял ли он мысленно наличие каких-либо свидетельств публичного обнаружения его подружки — жены… или — в моем мозгу вдруг возник образ Жака — приятеля? Я не была до конца уверена, почему вдруг сделалась такой недоверчивой. Возможно, потому что сверхъестественным и дурацким образом — то есть, несмотря на неожиданные визиты, затопленную ванную, сломанный каблук, мою новую компаньонку, лежавшую в кровати за соседней дверью, — положение дел казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.

С другой стороны, дело, возможно, было только во мне.

— Знаешь, так нечестно, — говорил Ник, пока я предавалась грустным размышлениям («Совершенно излишним», — подумала я про себя, снова присоединяясь к беседе). — У тебя в отеле есть горничные, и любой мыслимый сервис. А мне приходится убирать за собой самому, знаешь ли.

— И посмотри, насколько это мне помогает, — усмехнулась я. — Ты ведь не собираешься отомстить мне, заставив мыть твой пол?

— Какая великолепная идея, и спасибо за предложение!

Ник нажал на кнопку вызова лифта, который, кажется, обслуживал его гораздо лучше, чем меня. Лифт примчался ровно через две секунды. Смущенная предыдущим показом стриптиза, я избегала смотреть на лифтера, пока он не привез нас вниз, в холл. Около «мерседеса» на противоположной стороне улицы нас поджидал Себастьян. Он помог мне открыть дверцу, и я проскользнула на заднее сиденье. Вместо того чтобы немедленно присоединиться ко мне, Ник, однако, остановился у дверцы, прислонившись к ней и почти прикрыв. Он приблизил свою голову к голове Себастьяна — казалось, они о чем-то беседуют; я не могла ничего особо видеть или слышать. Водитель с непроницаемым лицом только кивал. Черт бы побрал его невозмутимость! Я хотела знать, что происходит.

Беседа длилась не более тридцати секунд, и когда Ник сел в машину рядом, то сказал, что только что организовал небольшой сюрприз для меня. Я решила предоставить презумпцию невиновности… но не собиралась непременно облегчить ему жизнь.

— Погоди минутку, — сказала я. — Разве не ты говорил мне в ту ночь, когда мы познакомились, что живешь поблизости от отеля? На расстоянии небольшой пешей прогулки, насколько я помню. Вот почему ты вышел тогда из такси вместе со мной.

— Ну, гм… э-э… — Он глуповато усмехнулся. — Разве я не упоминал, что мы в семье — марафонцы?

— Ага. Начиная с безобидной лжи…

— Эй, дай парню передышку… Кстати, вспомни, что это было за запрещенное вещество, которое мы вдыхали той ночью?

Я просто сидела, сложа руки, стараясь сдержать смех и сохранить строгое выражение лица.

— Хорошо, практически Эйфелева башня всего лишь на один район дальше того места, где ты остановилась.

— Это то место, куда мы собираемся пойти?

— Всего лишь краткая остановка. И мое жилище там рядом, сразу за углом.

Я расцепила руки и пододвинулась к нему ближе.

— Ты… смеешься надо мной?

— Ты не обидишься на меня, верно?

— Постараюсь.

Он взял мою руку, переплел свои пальцы с моими. И неожиданно серьезно посмотрел мне прямо в глаза.

— Я… — Ник остановился и начал снова: — Я… — Еще менее решительно.

Я смотрела на него, подняв брови, вопросительно наклонив голову.

Его улыбка вернулась.

— Я… надеюсь, ты не думаешь, что подъем на Эйфелеву башню — это никуда не годится.

— Ладно. Не могу не сознаться, что бывала там раньше, — ответила я, после чего добавила с улыбкой: — Но никогда не бывала там раньше с парнем.

— Ох, — произнес он. — Я начинаю нервничать. Придется оправдывать ожидания!

— Со мной это несложно.

Я поняла, что сказала, на долю секунды позже, чем слова слетели с моих губ. Мое лицо, должно быть, поменялось в цвете по меньшей мере раз пятнадцать, пока не достигло оттенка красной свеклы.

— Просто — просто для тебя, — затараторила я быстро и бессвязно. — Так и есть, я имею в виду, тебе будет несложно со мной… В общем, я хочу сказать… Гм, мы уже на месте?

Я неловко повернула голову и начала смотреть в окно. Я уже могла различить сполохи иллюминации, которые исходили от Эйфелевой башни. Слава Богу. Если бы я сконцентрировалась, то, возможно, смогла бы избежать упоминания своих «Дольче и Габбана».

Себастьян остановил автомобиль у обочины тротуара, примыкающего к Марсову полю, травянистому полю, ведущему к Эйфелевой башне. Он открыл дверцу и помог мне выйти из машины, пока Ник выходил с другой стороны. В то время как водитель поддерживал меня под руку, дабы убедиться, что я не оступлюсь, — предполагаю, он видел достаточно моих фокусов за последние несколько дней, — я заметила складку между его бровями. Но не смогла истолковать выражения на его лице. Я не была уверена, был ли он раздражен тем, что ему не понравилась моя губная помада, или старался выглядеть сочувственно. А вот чему он сочувствует, я не знала. Поэтому проигнорировала Себастьяна и снова присоединилась к Нику — тот обошел спереди машину, чтобы подойти ко мне. Было уже поздно, но если бы мы поспешили, то, возможно, успели бы вскочить в последний лифт, поднимающийся на вершину, чтобы захватить несколько минут панорамного обзора.

Когда я повернула голову, чтобы посмотреть на Ника, то заметила два темных внедорожника, остановившихся позади нас. Сначала я предположила, что внутри туристы, впервые попавшие в Париж и пытающиеся впихнуть все достопримечательности в свои шесть дней, семь ночей. Но потом я заметила затемненные окна, а когда моторы заурчали в унисон, а фары осветили улицу передо мной, я тотчас представила себе — а что еще я могла подумать? — двух знаменитостей, в первом порыве вспыхнувшей тайной страсти, под присмотром соответствующе откормленных телохранителей, в отдельных автомобилях, передвигающихся раздельно, чтобы обхитрить папарацци, и застуканных на свидании только мной, Алекс Симонс, репортером отдела моды журнала «Уикли»! Зачем уловки? Были ли они актерами второго плана в романтической комедии, которая продолжалась из серии в серию? Были ли они помолвлены, женаты, имели сожителей? Они родились под несчастливой звездой, но их звездные пути пересеклись, как у Джей Ло и Паффи… или пересеклись только их списки — она из списка А, а он в конце списка С?

Плоды сценария моей фантазии вскоре приняли в голове форму сенсационной новости, которую я могла бы передать Родди. Конечно, меня никогда не обучали раскрытию тайн знаменитостей и написанию репортажей, основанных на преследовании:

а) «стать дверным доводчиком» — причудливое разговорное выражение, которое я подцепила от своего приятеля, приобретавшего жизненный опыт в австралийской желтой прессе, — что, по существу, означало болтаться часами перед домом знаменитости в надежде мельком увидеть его или ее, выносящими мусор, — что, естественно, переходило в б) копание в вышеупомянутом мусоре и в) прятки в кустах с камерой с длиннофокусным объективом. Но я могла обойтись без всего этого, если бы сочному куску сплетни случилось приземлиться на мой компьютер…

Прежде чем мне удалось сорвать маску с таинственной парочки, Ник обнял меня и повлек к массивной башне, которая на таком близком расстоянии отбрасывала огромную тень на все даже в темноте. Обернувшись, чтобы еще раз быстро взглянуть на внедорожники — никаких признаков жизни, знаменитостей или чего-либо в этом духе, — я обратила внимание на живого, дышащего человека рядом, который тянул меня, чтобы заставить идти дальше.

— Эй, если мы не поторопимся, то придется подниматься по лестнице пешком, — предупредил он.

Я разрешила себе открыть рот и испустить преувеличенный вздох:

— Нет, только не по лестнице!

— Отчаянные времена, отчаянные меры, — изрек он.

Когда мы достигли основания башни, то попали на террасу вместе с туристами и парочками, толпившимися там. Даже в такой поздний час здесь были и продавцы сувениров, торгующие вразнос всевозможными Эйфелевыми башнями, начиная от светящихся в темноте наклеек и кончая миниатюрными копиями и репродукциями фотографий на почтовых открытках, которые, казалось, были сделаны еще в 1960-е годы и тысячекратно размножены с тех пор. Мы прошли мимо и направились к билетному окошку, где за десять евро можно было купить вид с вершины мира, а затем присоединились к небольшой толпе на линии к лифту.

— Ты можешь использовать свое удостоверение прессы или что-нибудь похожее, чтобы пройти без очереди? — шутливо спросил Ник.

— Знаешь, так только в кино бывает, — ответила я. — На самом деле у меня даже нет удостоверения прессы. И шляпы с надписью «Пресса» на полях тоже нет.

— Ладно, что же тогда в этом хорошего? Где льготы?

— В настоящее время, — ответила я, смеясь над абсурдностью этой истины, — тебе не нужно иметь карточку прессы, чтобы занять свое место. Нужна лишь съемочная бригада, следующая за тобой по пятам: мгновенная известность и доступность.

Ник не отозвался. Он вдруг начал вытягивать шею по направлению к началу очереди.

— Судя по всему, — сказал он, — мы сможем попасть в следующую группу для подъема.

Я кивнула и оглянулась назад, на десяток людей, которые вдруг материализовались позади нас в хвосте очереди. Я всегда успокаивалась при виде людей позади себя, когда чего-либо ждала. Значит, я не последняя в очереди и не я являюсь кончиком хвоста фантазии.

— Неужели все хотят подняться? — задумчиво произнесла я. — Было бы глупо продать им билеты, а потом захлопнуть дверь перед носом, не так ли?

Через несколько минут Ник, я и еще человек пятнадцать втиснулись в лифт, сочувственно наблюдая, как тройка не уместившихся становилась все меньше и меньше, по мере того как мы поднимались все выше и выше.

Я прислонилась спиной к стенке рядом с Ником; он стоял у длинной стороны лифта, а я в непосредственной близости от трех других женщин, каждую из которых можно было классифицировать по духам: две — «Шанель» и одна — «Ив Сен-Лоран».

Мы поднимались в молчании, болтали только трое американских пеших туристов в противоположном углу, — как мне удалось с трудом разобрать, обсуждали плюсы и минусы своей гостиницы. Я чувствовала дыхание Ника на шее, его нос задевал мои волосы за левым ухом.

— Должен кое-что сообщить тебе, — неожиданно прошептал он.

Я наклонила голову на пять градусов к нему.

— Что ты страдаешь клаустрофобией?

— Гм… нет. В действительности нечто очень важное.

Лифт остановился, и двери раскрылись на первой платформе. Никто не вышел. Я наклонилась еще на пять градусов, на этот раз, произведя небольшое движение плечами.

— Что ты хочешь пи-пи?

Он нагнулся и сказал мне на ухо:

— Нет, серьезно.

На сей раз, я повернулась на сто восемьдесят.

— Что ты имеешь в виду?

Лифт опять остановился — никто не вышел и на второй платформе. Шкивы заскрипели, придя в движение, и лифт начал свой финальный этап подъема к вершине.

Ник положил руки мне на плечи и посмотрел на меня в упор.

Я ответила таким же прямым взглядом и всем телом подалась вперед. Любой, наблюдавший за мной в ту минуту, включая Ника, мог быть уверен, что мое внимание приковано к нему. И любой бы ошибся. Пока он запинался и мямлил что-то в нерешительности, я прокручивала в голове всевозможные сценарии — своего рода истории, наподобие тех «выбери-свое-собственное-приключение», которые когда-то рассказывала мне мама перед сном.

1) Не потому ли мы здесь, что он хочет залезть ко мне под юбку? Это было бы страшно предсказуемое мужское поведение. Но давайте предоставим ему право на презумпцию невиновности. Дальше.

2) Привел ли он меня сюда с целью предложить постоянно встречаться? Дальше.

3) Может, он привел меня сюда, чтобы столкнуть? (Что может заставить избавиться от человека, с которым знаком всего сорок восемь часов?) Давайте разберемся с этим поподробнее:

а) было ли это из-за того, что он ненавидит мою работу, мой мир?

б) что, ради всего святого, я сделала не так?

в) что-то не так с моими зубами?

Но все это время я по-прежнему не отрываясь смотрела на него, улыбаясь, кивая, ожидая, что он выдернет меня из моего бреда. Я в совершенстве владела искусством выглядеть заинтересованной и увлеченной, когда на самом деле обдумывала целый ряд других вопросов. Не то чтобы я была изворотливой от природы; этот навык просто выработался со временем благодаря характеру работы. Со включенным диктофоном и головой, натренированной кивать каждые тридцать четыре секунды или что-то близко к этому, я могла бы благополучно составлять мысленно список необходимых покупок, как делала, например, некая модель, соизволившая открыть мне тайну того, о чем на самом деле она думает, расхаживая по подиуму. Но было ли это свойство только приобретенным?

Лифт остановился на самом верху башни, и без лишних «разрешите» и «пардон» волна толпы подхватила нас и вынесла на смотровую платформу. И здесь, глядя на освещенный Париж, лежащий под нами, я перебирала в мыслях лирические строчки из текста песни к фильму «Артур». Сам фильм я никогда не видела, но по какой-то причине песня из него крепко застряла в голове, по-видимому, ожидая подходящего момента. Что случается, когда вы блуждаете между Луной и Нью-Йорком? Ладно, я находилась между Луной и Парижем… и время для бесед прошло. Мерцание в глазах Ника, мерцание огней вокруг нас… Лучшее, что я могла сделать, — это заставить себя идти.

Среди туристов, непрерывно меняющих позиции — у ограды, напротив луны, звезд и мерцающих огней, — Ник и я остановились на середине шага и сделали то же самое, что изображено на черно-белой фотографии Роберта Дуано[60 - Имеется в виду знаменитая фотография Роберта Дуано «Поцелуй на фоне парижской мэрии».], которая украшала стены четырех из пяти комнат общежития колледжа. К тому времени когда мы выпустили друг друга из объятия-клинча, толпа рассеялась, хихикая над парочкой, которой понадобилась отдельная комната.

— Так что ты хотел сообщить мне? — спросила я, снова опираясь на его руку.

Ник слегка отодвинул меня и положил руку мне на затылок. (Я почувствовала одновременно и любопытство и неловкость, не нашел ли он песчинки на моей голове.) Потом, прижавшись щекой к моему лицу, прошептал на ухо:

— Думаю, я пытался сказать тебе — давай уйдем отсюда.

Нам пришлось около пяти минут ждать следующего лифта вниз — ноги нетерпеливо притопывали, пока мы пребывали в объятиях друг друга, — и практически бросились наперегонки через поле к автомобилю, хихикая. Вероятно, мы захватили Себастьяна врасплох: он стоял, прислонившись к «мерседесу», и курил сигарету, когда мы появились. Он резко оторвался от автомобиля и швырнул сигарету в решетку водостока. Когда водитель открывал мне дверцу, я увидела, как его брови поползли вверх в тот момент, когда он посмотрел на Ника. Я украдкой взглянула на Ника, лицо которого было непроницаемым.

— Куда теперь? — спросила я, как только мы сели в автомобиль.

— Немного прокатимся, — ответил он, обращаясь скорее к Себастьяну, чем ко мне. А потом нажал кнопку, которая подняла затемненное стекло, отделяющее передние сиденья от задних.

— Ты плохой мальчик, ты…

— Я тебе уже говорил, что ты потрясающе выглядишь сегодня? — неожиданно сказал он.

Моя рука непроизвольно начала поправлять волосы.

— О, — пробормотала я, — спасибо. Рука замерла на середине фразы, когда я почувствовала, как несколько песчинок сыплются из моих волос прямо на сиденье автомобиля. «О, это действительно до смерти сексуально», — подумала я.

Ник придвинулся ко мне и положил свою правую руку поверх моей левой.

— Не шарь руками вокруг слишком сильно, — выпалила я.

— Что?

— Гм, профессиональная вредность… песчаная буря на показе у «Диора» сегодня.

Ник засмеялся. Тем низким, сексуальным удовлетворенным смехом, который, казалось, рождается где-то в глубине его тела, вызывая появление ямочек на щеках, что делало его совершенно неотразимым. И что означало, что я просто не могу совладать с собой. Девушка, которая никогда не делала шага первой, — решилась поцеловать сама.

Когда мне удалось восстановить дыхание (а пока я занималась этим, подумала, что должна дать Нику возможность преодолеть шок, вызванный моей внезапной агрессией), я сползла назад на мягкое кожаное сиденье и внимательно посмотрела на моего мужчину. Или все-таки этого мужчину? Конечно, я не хотела преждевременно выступать собственницей. Я почувствовала, как глубокий кроваво-красный поток, зародившийся в глубине моего живота, начал распространяться наружу, заливая всю поверхность кожи…

— Куда мы едем, между прочим? — заставила я себя задать вопрос. Это дало мне возможность отвернуться от Ника и проверить свое отражение в окне. О'кей, губная помада не слишком смазана, на зубах ничего, а цвет лица ближе к персиковому, чем к свекольно-красному. Уф-ф!

— Катаемся кругами, — вполголоса пояснил Ник.

— Что такое? — Я повернулась назад, готовая улыбнуться.

Он сгорбился на сиденье, уставившись на свои руки, сложенные на коленях. Знал, что я смотрю на него, но не изменил позу, продолжал сидеть так, похожий на вечное изваяние. Наконец подался вперед и постучал по перегородке:

— La maison[61 - Домой (фр.).], Себастьян.

Я продолжала безучастно смотреть на него. Ник не повернулся ко мне.

— Нам нужно серьезно поговорить, — произнес он, по-прежнему глядя перед собой. Слова повисли в воздухе, как облачко мускусных духов, интенсивных сначала, а затем медленно удушающих. Уверена: если бы у меня была возможность сделать краткий опрос всех моих подруг в тот момент, они бы единодушно и независимо заявили, что эти четыре коротких слова предвещали очень плохие вещи. Хотя подозреваю, что наиболее циничные добавили бы при этом про себя, что и три коротких слова тоже редко приводят к чему-нибудь хорошему.

Сердце заколотилось, и дернулся правый глаз — все пошло снова, как заведенные часы, — я напряженно сидела на своей стороне заднего сиденья, закусив внутренние стороны щек, чтобы предотвратить собственную попытку нарушить неловкое молчание, в то время как хотелось сказать что-нибудь неподходящее или совсем неуместное.

Это была настоящая внутренняя борьба.

Прошло не очень много времени — к счастью для моих искусанных щек, — Себастьян свернул на дорожку, ведущую к воротам, и после краткой остановки у домика охраны мы проехали дальше. Я внимательно смотрела из окна на прекрасно подстриженную живую изгородь, цветочные клубы, ряды классических статуй и на какую-то долю секунды с удивлением подумала: разве можно ехать на машине по саду Тюильри? В глубине показался огромный особняк, настоящий мини-замок. Когда мы подкатили к белокаменному фасаду, что еще мне оставалась делать, как не разинуть рот и таращить глаза с глупым видом? Это, а также задумчивость, с которой Ник хотел что-то сообщить мне, похоже, имели отношение к истории о давно потерянном наследнике трона. Но такое могло произойти только в кино…

Я обернулась и посмотрела на Ника.

— Кажется, мы больше не в Канзасе, не так ли? — спросила я.

— Нет, всего лишь в Нейи[62 - Нейи — фешенебельный пригород Парижа.].

А-а… Пригород Парижа, который фактически соответствовал американскому образу жизни, а не какая-то песчаная окраина, которую американцы скорее назовут старой частью города. Это было то место, куда старлетки и рэперы переселяли своих мамочек, когда быстро вырастали.

— Хотя мы едем в том же направлении, — добавил он. — На тот случай, если ты все еще придираешься к моим словам «близко от твоего отеля и недалеко от Эйфелевой башни».

— О, я думаю, у меня будут большие проблемы, чтобы придраться к этому пункту, — ответила я. Новые обстоятельства, так или иначе, избавили меня от необходимости быть слишком деликатной.

Ник вышел из автомобиля и обошел вокруг, чтобы открыть для меня дверцу. Когда я ступила на посыпанную гравием дорожку, он взял меня за руку и повел за угол особняка, вниз по тропинке, освещенной рядом фонариков в виде свечей, с бумажными абажурами пастельных тонов. Свет привел нас к деревянному бельведеру, стоявшему на краю рощи.

Ник усадил меня на скамью под деревьями и начал шагать взад-вперед.

— Итак, — сказала я, после того как он дважды обошел вокруг меня.

Он остановился и посмотрел на меня:

— Итак…

— Ты хотел поговорить?

— Да. Да, нам нужно поговорить.

Я попыталась ободряюще улыбнуться — ободряюще для самой себя не в последнюю очередь — и ждала, пока он заговорит.

— Думаю, ты уже догадалась, что это не корпоративное жилье, — начал он с нервным смехом.

— Да, это не кажется мне слишком корпоративным, — ответила я, стараясь оставаться невозмутимой. — Во всяком случае, не при этой экономике.

— Алекс, — он остановился, встал передо мной на колени и положил руки мне на плечи, — я не тот, за кого себя выдавал.

Сердце билось так часто, что мне почудилось, будто я вылетаю из тела. Я, настоящая, плавала высоко над нами, наблюдая, как-все-это-происходит-со-мной, — моей версией меня.

— То есть хочу сказать, что мое имя действительно Ник Сноу и я на самом деле из Нью-Йорка.

«Ладно, придется выкинуть сценарий «Он настоящий принц». Проклятие!»

— Но я здесь не работаю консультантом, — продолжал Ник.

«Так кто же ты тогда: агент ЦРУ? ФБР? Международный шпион?»

Я видела бусинки пота, выступившие на висках. Его глаза смотрели напряженно и были темнее, чем когда-либо. Ник провел рукавом по лбу.

— Не смогу сказать тебе, почему я здесь, пока ты кое-что не подпишешь. — Он вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и глуповато вручил его мне. — Мне действительно очень жаль.

Он отвел глаза, пока я открывала конверт и листала страницы, заполненные текстом через один интервал. Слова сливались.

— Извини, ничего не могу понять, — призналась я, складывая бумаги и возвращая ему. — Просто объясни, что мы тут делаем. Пожалуйста.

Ник встал и сел на скамью рядом со мной. Бросил бумаги на стол, потом оглядел весь пейзаж вокруг. Ночь была спокойной, тихой.

Он нежно взял мои руки в свои.

— Алекс, я не хотел тебя обманывать. Правда, не хотел. Но у меня не было выбора. И сейчас тоже нет.

— Ради Бога, о чем ты говоришь? — сказала я, искренне озадаченная. — Неужели журналистские инстинкты подвели меня? Ты… женат?

— О Господи, нет, — ответил он, улыбаясь впервые за столь долгое время. Затем снова стал серьезным. — Нет, но на самом деле все гораздо хуже. Я…

Мое сердце остановилось, вены затопил ледяной холод. Я закрыла глаза и молча собиралась с силами.

Он испустил глубокий вздох и заговорил снова, не глядя на меня.

— Ты должна знать, — произнес он еле слышно. — Алекс, я участник телевизионного реалити-шоу.

Что? Мои глаза широко распахнулись. Я была уверена, что неправильно расслышала его. Эти слова просто не подходили друг к другу, они не могли стоять в одном предложении, и тем более их не мог произнести человек, с которым я провела две последних ночи и в которого по уши влюбилась! Я затрясла головой, как будто пытаясь вытрясти истину из неразберихи, царившей там.

Ник пригладил волосы, и я заметила, что его руки дрожат.

— Помнишь, что я сказал в первый вечер, — спросил он с надеждой, — о планах по этической подготовке моделей?

— Что? — Я тупо уставилась на него. — О чем ты говоришь?

Он покачал головой.

— Ладно, дай мне начать. — Он обхватил меня за плечи. — Придется все тебе объяснить. Это шоу.

Оно для американского телевидения. Ох, Господи. Оно о том… о том, как назначать свидания моделям. Я должен прожить здесь шесть недель и назначать свидания моделям!

На последних двух словах я не смогла удержаться от смеха.

— О, на самом деле смешно. Ты привез меня сюда, с этим бесстрастным лицом и серьезным тоном, и… — Я мельком взглянула на его поникшую голову и поняла, что он отнюдь не шутит. — Ты что? Ты — что?!

— Мне очень жаль, Алекс, — продолжал он. — Я просто не знал, как сказать тебе… но это правда. Я притворяюсь второстепенным членом одной из европейских королевских семей… — (на какую-то долю секунды я тайно возликовала, что хоть наполовину оказалась права) —…и я должен убеждать моделей: для того чтобы выйти за меня замуж и стать принцессой, они должны набрать вес, потому что в моей стране высоко ценится полнота. Если я найду хоть одну, которая согласится, то выиграю.

— Как? Что? Что?! Шутка? Погоди, я — часть этой шутки?

Как будто в моем мозгу пострадала извилина, которая координировала речь. Я думать не могла о том, чтобы произнести что-то еще. На самом деле мысли были только об одном: где же камеры? Я озиралась вокруг и изучала потолок бельведера, но единственный обнаруженный мной «жучок» оказался светлячком, пролетавшим мимо. Вокруг не было ничего, кроме темноты.

— Не беспокойся, здесь ничего нет, — проговорил Ник странно спокойным голосом, — На эту часть территории им вход воспрещен.

«Он серьезен, — подумала я. — И это не шутка». Мне захотелось заплакать. Или, может быть, засмеяться.

— Ты, вероятно, потеряла ко мне всяческое уважение, — продолжал он. — Но я действительно надеялся продолжить это путешествие с тобой…

«О Боже, неужели он только что сказал: «Продолжить это путешествие»? Значит, все правда. И он действительно является материалом для телевизионного реалити-шоу». Мой шок и недоверие медленно вскипали, превращаясь в злость… и ревность. Но я была слишком растеряна, чтобы преобразовать какие-либо из эмоций в убедительные аргументы.

— Алекс, ты можешь ненавидеть меня за то, что я хотел приключений, зато, что хотел появиться на ТВ, — говорил Ник, — но не думай, что я делаю это, потому что помешан на моделях. Подумай, если бы я действительно хотел назначать свидания топ-моделям и если бы я на самом деле был их фанатом, стал бы я проводить все это время с кем-нибудь вроде тебя?

— Что?

— О Господи, я совсем не то имел в виду… Я не хотел сказать, что ты не так красива, как…

— Пожалуйста, остановись. — Я встала, постояла секунду и только потом бросилась бежать. Не знаю, куда я направлялась; мне просто необходимо было уйти куда-нибудь, прочистить мозги. Завернув за угол вблизи сада, я оказалась у бассейна и джакузи, оккупированными тремя худыми, но грудастыми девицами, две из которых были блондинки, а одна рыжая. Вся троица непринужденно болтала и потягивала шампанское. О Боже, это правда. Правда.

Вероятно, они заметила меня, потому что вдруг разом замолчали и бессмысленно уставились в моем направлении. Я застыла, застигнутая врасплох пристальными взглядами трех красоток, жаждущих стать супермоделями, — что-то очень напомнило мне столкновение с Катериной. Может, их учили этому в модельном колледже? Мгновение спустя я повернулась спиной и припустила дальше, на террасу и через двойную дверь в особняк.

За этими стенами находилась другая вселенная. Галерея, обитая панелями красного дерева, шла параллельно наружной террасе, но позолоченные рамы обрамляли не картины, а телеэкраны, передававшие то, что происходило, казалось, в реальном времени в других местах имения: там были девушки в джакузи. И там был Ник, шагавший к дому. Я повернулась и пошла дальше, отворяя одну дверь задругой, переходя из комнаты в комнату. Студия с тяжелыми бархатными драпировками и книжными стеллажами от стены до стены, на стенах настоящие картины маслом — но я уже была готова увидеть бегающие глаза в прорезях на портрете Людовика XIV. Я не могла избавиться от чувства, что за мной наблюдают отовсюду, и, куда бы ни пошла, везде я не одна. Как мог Ник выдержать такое?

Ник. Мне нужно было изгнать мысли о нем из своей головы! Я ускорила шаг, перейдя на бег трусцой, заспешила по коридору. Особняк был еще больше, чем казался снаружи, и, могу поклясться, сколько я ни блуждала, ни разу не попала в одну и туже комнату дважды. Я открыла дверь музыкальной гостиной, наполненной инструментами, обнаружила обитаемую спальню: два раскрытых чемодана лежали на темно-красном персидском ковре, а в них было то, чего я, даже в моем теперешнем состоянии, просто не могла не заметить — такое количество косметики и средств для ухода за кожей, какого не имели я и моя мама, вместе взятые; пять упаковок сигарет «Мальборо лайтс» с наклейками «дьюти фри»; гора дамского белья, все «Козабелла»; и несколько юбок, которые даже на мне казались бы микромини. Я содрогнулась при виде предательских признаков биологического вида, известного как Homo modelus, и с силой захлопнула за собой дверь.

Следующая дверь вела в сильно задрапированную комнату, освещенную лишь светом экрана видеокамеры, стоявшей на штативе в углу. Я уже видела этот зеленый цветовой фон и раньше… Где же? Выглядело так знакомо… О Боже! В голове с быстротой молнии промелькнули все батальные сцены, виденные мной по телевизору, — битвы, ведущиеся в темноте. Жуткие полосы зеленого, струившиеся с экрана, когда бомбы падали на Багдад… Это, догадалась я, была камера ночного видения. А затем — прежде чем мое чувство приличия смогло одержать верх над моим инстинктом моментально делать колкие замечания, — подумала: «Не было ли большинство сексуальных сцен в парижском «Хилтоне» залито тем же зеленым туманом?»

С этими мыслями в голове я заспешила прочь из темной комнаты, переполненная злостью еще больше, чем замешательством, и продолжила свой путь через этот лабиринт, как паникующая лабораторная крыса. За следующим поворотом увидела слегка приоткрытую дверь и на цыпочках вошла внутрь. Здесь находилась еще одна видеокамера, закрепленная на стойке, а позади нее был бархатный занавес цвета бургундского, отделявший часть комнаты. На камере красовалась наклейка «Исповедальня. Кабина 1». И горела красная лампочка. Шла запись.

В каком бы отчаянии я ни была, ища выход любопытство взяло верх. Я медленно приблизилась к камере и молча всмотрелась в монитор. Брюнетка с заплаканными глазами, закутанная в белый банный халат, полулежала на чем-то похожем на красную кожаную софу в форме губ и прикладывала к глазам салфетку «Клинекс».

— Я слабая, — произнесла она с отчетливым чикагским акцентом. — Не могу контролировать себя. И теперь Ник будет думать, что я, я… — Она сделала паузу, чтобы высморкаться.

Я разинула рот. Мне необходимо было услышать то, что, как мне представлялось, было бы ужасным и отвратительным и доказывало бы одним махом все грязные подробности, связанные с Ником и мелькавшие в голове, хотя я знала, что это меня травмирует. Как в тот раз, когда я заставила себя смотреть прямую трансляцию операции на желудке Карни Вильсон[63 - Американская певица Карни Вильсон перенесла операцию по уменьшению размеров желудка с целью радикального снижения веса.]. Непристойно, но захватывающе.

Брюнетка опять вытерла нос. Я внимательно наблюдала за ее подергиваниями, хлюпающим носом, тем, как она грызла ногти… Она посмотрела на свои руки:

— Ник подумает, что я совершенно не заинтересована в игре.

Моя левая бровь непроизвольно взмыла вверх. Это было не то, что я ожидала услышать, определенно не то.

— Я видела, на кухне остался только один шоколадный круассан, и, конечно, я его съела. И… и… ничего не могу поделать — я просто машинально вызвала у себя рвоту! — продолжала она, кусая заусенцы.

«Интересно, сколько калорий в заусенцах?» — неожиданно развеселилась я.

— Держу пари, одна из этих сук съела остальные круассаны… Эти жирные, нападающие сзади бисексуалки…

Итак… то, что Ник говорил про шоу, подтвердилось.

Я вышла из исповедальни и продолжила свой путь. В глубине особняка снова почувствовала себя безнадежно потерянной. Я прошла сквозь еще несколько дверей, пытаясь сосредоточиться и сообразить, откуда пришла, когда услышала голоса. Посмотрела в замочную скважину и увидела их, сидящих за обеденным столом. Главным блюдом, похоже, были сигареты, запиваемые шампанским.

— Ой, я видела в саду какую-то чужую девушку. — Это сказала одна из опьяневших моделей. Рыжая из джакузи. Британка — девушка родом из Эссекса, если уж быть точной.

— Не-е, ты не можешь быть сег'езной, — возразила ей высокая худая блондинка, затягиваясь сигаретой и откидывая голову с замечательным строением черепа в обрамлении замечательно угасших волос, так что она могла пускать дым поверх рыжеголовой прямо к потолку. Эта определенно была француженкой. — Это есть так странно. Кто-нибудь видел Николаса?

— Абсолютно странно, — произнес еще один бестелесный голос, и хотя тела я не видела, однозначно догадалась, что оно высокое, худое (идет еще только начальный этап соревнования, сообразила я) и неестественно полногрудое. Девушка, похоже, была родом из тех мест, что мы обычно называем Силиконовой долиной — Южной Калифорнии. — Он куда-то повадился исчезать… последние несколько ночей. Это что, часть игры? Типа нам об этом не сообщили, а может быть, я просто не обратила внимания… Эй, у тебя не осталось крема от прыщей? Черт, у меня справа на носу собирается вскочить прыщ…

Я не могла больше этого выносить — пятясь на цыпочках, отошла от двери и двинулась к выходу в противоположной стороне комнаты. Вся сжалась, когда потихоньку поворачивала ручку, желая не издать ни звука и одновременно взмолившись, чтобы это оказался выход. После событий прошедшей недели мне казалось, что я служу в справочном бюро. И почему-то была уверена: эта дверь чудесным образом ведет в галерею, в которую я вошла первоначально. Освобожденная — но в то же время надеясь на то, что не израсходовала всю отведенную мне долю везения, — я побежала вдоль стены, выскочила сквозь двойные двери опять на террасу и затем назад в сад.

Где-то на полпути к бельведеру я налетела прямо на Ника, который обхватил меня руками.

— Алекс! Пожалуйста, Алекс. Пожалуйста, выслушай меня.

— Нет, не желаю ничего слушать. — Я закрыла глаза и поникла. — Отпусти меня. Я хочу уйти отсюда. Сейчас.

— Алекс, они ничего для меня не значат, — прошептал он тут же мне в ухо.

Недоверчиво я открыла глаза.

— Почему ты говоришь шепотом? Что, повсюду микрофоны И что это были за бумаги? Которые ты хотел, чтобы я подписала?

— Бланки разрешения, — промямлил он смущенно. — Шоу-продюсеры хотели получить разрешение… Там были камеры — в машине и…

— О Боже! О Господи, просто не могу поверить! — Я хлюпнула носом. Все начинало становиться гадким, должна заметить. — В последний раз тебя спрашиваю: я тоже часть этой шутки?

— Алекс, это не настоящее, это — телевидение. Но встреча с тобой, наше знакомство, время, которое мы проводили вместе, — это реальность. Клянусь.

— Извини. — Я старалась успокоиться. — Я не могу больше верить тому, что ты говоришь.

Я вывернулась из его рук и, спотыкаясь, побрела по освещенной дорожке назад к подъездной аллее. Себастьян все еще стоял у «мерседеса», затаптывая очередную сигарету. Рядом стояли два внедорожника, на которые я обратила внимание этим вечером около Эйфелевой башни. Я посмеялась над своей наивностью. Они не были добычей, мишенью для моих глаз. Это я была для них мишенью.

Себастьян сочувственно посмотрел на меня — знакомый взгляд. Но в этот раз я поняла. Когда он закрыл за мной дверцу, к машине подбежал Ник и постучал. Я опустила стекло и тихо сидела, глядя прямо перед собой.

— Мне очень жаль, Алекс, ты должна понять. Пожалуйста, прости, что не сообщил тебе правду раньше. Пожалуйста, прости. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

— Я… не могу… думать, — ответила я, отчаянно стараясь сдержать рыдания. Одной рукой я прикрыла лицо, а другой немедленно нажала на кнопку, чтобы снова закрыть окно. Затемненное стекло заслонило меня от его взгляда.

И пока Ник продолжал стоять и смотреть, Себастьян тронул «мерседес», увозя меня домой.




9


К тому времени когда я, спотыкаясь, заковыляла по коридору к своему номеру, я представляла собой зареванную рохлю. С большим трудом я еще старалась сдерживаться в присутствии Себастьяна, потом лифтера, но едва повернула за угол, меня как прорвало. Я сняла туфли по очереди и посмотрела на себя в зеркало, занимавшее всю стену. Лицо опухло от слез — ублюдок! — а волосы были в беспорядке. Возникла мысль, что второе скорее результат профессиональных издержек, чем вина Ника. Я представляла собой жалкое зрелище, втиснутая в сексуальное платье от Алайя, которое все равно никто не видел, кроме лифтера и меня. Слезы потекли снова, я упала на пол, обняв колени даже крепче, чем платье обтягивало мои бедра, прижав их к себе так, что почти не осталось ни дюйма промежутка. «Ладно, — думала я рассеянно, — Ник льстил мне… но как я могла поверить в то, что говорил мне этот лживый, не заслуживающий доверия, ненадежный… мужчина?»

Я разразилась вереницей проклятий — так не ругалась с того самого раза, когда не смогла найти такси в Милане во время Недели высокой моды мужской одежды и поневоле возвращалась пешком из шоу-рума «Дольче и Габбана» до своего отеля, натирая на пятках горячие волдыри под безжалостно палящим июльским солнцем. На трехдюймовых каблуках. Которые я и по сей день еще не сломала. Или, что более правильно, которые еще до сих пор не сломали мне ноги!

Мысль о толпе женщин, соревнующихся из-за одного парня, приводила меня в негодование. Хотя и не по той причине, как вы могли бы решить. «Туфли, — думала я в раздражении, — вот из-за туфель стоило бы бороться. Да, та последняя пара, украшенная черным бисером, из черной замши от Маноло, на которую была скидка семьдесят пять процентов в «Бергдорф», и моего размера, или даже, впрочем, на полразмера меньше. Вот за них стоило сражаться. Но не за какого-то мужчину… Лживого, ненадежного, не заслуживающего доверия…»

И почему все эти шоу выставляют женщин в столь неприглядном виде? С другой стороны, те, о ком шла речь, были шестифутовыми Барби. Это взволновало меня даже больше, чем я могла себе представить, — если я, конечно, вообще могла когда-либо вообразить такую нелепость. Я никогда не чувствовала себя неуверенно среди моделей раньше — по крайней мере не ранее, чем спустя тридцать секунд после начала беседы с какой-нибудь из них. Но не имело значения, что думала я, — я мерила себя по ним. И не имело значения, что большинство мужских особей думало об этом (при взгляде на популярные журналы для мужчин и рекламные ролики пива, которые я видела, я не выдерживала сравнения.) Нет, что имело значение для меня, было мнение того единственного, особого парня, который, как я думала, оценил мой интеллект… и невысокое тело в придачу. Неужели, в конце концов, BD (большой дисконт) победило IQ (уровень интеллекта)?

А как насчет него? Неужели телевидение взяло верх над «ай-кью»? Что хуже: если Ник Сноу пошел на это, потому что хотел иметь возможность хвастаться перед своими дружками всю оставшуюся жизнь тем, как когда-то назначал свидания моделям? Или же, думала я (это характерно для большинства участников подобных реалити-шоу), он делал это, потому что хотел попасть на телевидение и получить свои пятнадцать минут славы? Я-то по опыту уже знала, что участие в телевизионной программе совсем не так привлекательно, как кажется людям, еще не вкусившим всей этой «прелести». Не тогда, когда вы выворачиваете ноги на подиуме, пытаясь выпутаться из ног супермодели. Но разве не было реалити-ТВ сродни крушению поезда?

Больше всего меня, конечно, беспокоила мысль, что если Ник мог так складно лгать девушкам на этом шоу, то неужели могло найтись что-то, что могло заставить его не лгать мне? Была ли я частью мошеннической проделки?

Я начала перебирать в памяти каждый момент, проведенный с Ником, чтобы посмотреть, смогу ли, окидывая прошлое ясным взглядом таким жестоким образом раскрытых мне глаз, найти намек на обман, когда услышала звук открывающейся на моем этаже двери лифта. Кое-как поднялась на ноги и неслышным шагом пошла по коридору к своему номеру. Когда я поспешно всовывала ключ в замок и захлопывала за собой дверь, то вспомнила, что здесь не одна. «Черт, — подумала я. — Что же сказать маме?»

— Солнышко, это ты? — Ее приглушенный голос доносился из ванной комнаты.

— О, привет, мама, это я! — крикнула я, включая свет и глядя на себя в зеркало. Веки опухли, а кожа покрылась пятнами. Всемилостивый Боже, она же немедленно заметит! Я подбежала к мини-бару, открыла бутылку воды, плеснула в лицо… только потом сообразив, что у меня нет полотенца, чтобы вытереться. Закрыв глаза, чтобы избежать попадания загрязненной косметикой воды на контактные линзы, я побрела к кровати, где три часа назад сбросила банный халат — давным-давно, когда я еще была легкомысленной, неосведомленной и счастливой. Идиотка. Я отделалась от этой мысли, стараясь сдержать слезы, которые опять собирались хлынуть, и, прикладывая к лицу махровую ткань халата, размазала макияж по левому рукаву. Потом расстегнула молнию, стащила с себя платье и закуталась в халат. Быстро подошла к двери ванной комнаты и постучала.

— Мама, ты одета?

— Конечно, дорогая! — ответила она со смехом. — Я крашу ногти.

Я повернула ручку и остановилась в дверях, одной ногой переступив порог ванной комнаты, вторая осталась за порогом — на всякий случай. Например, если бы мне пришлось быстро ретироваться из-за того, что не смогу преодолеть страстное желание расплакаться, как маленький ребенок, так, чтобы мамочка поцеловала место, где бо-бо, и тогда сразу все пройдет.

Нет, я не знала, что сказать ей. После всех этих не до конца осознанных наставлений в годы моего взросления касательно того, чтобы не позволять мужчине вставать на пути и мешать мне жить полной жизнью, я всегда нервничала, когда разговаривала с мамой о парнях, в те редкие моменты, когда кто-то из них появлялся в моей жизни. Считала, что она никогда никого не одобрит, пока я не посещу все страны на свете, или не получу Пулитцеровскую премию, или не достигну средних лет, что бы ни произошло сначала. Всякий раз, когда у меня возникали проблемы на личном фронте, я старалась получить у нее совет и ободрение не напрямую, а придумывая сильно завуалированные сценарии. В реальности — сердечная тоска: парень, который мне нравился, назначил свидание моей подруге. Переведя это на язык параллельной вселенной, я разговаривала с моей мамой приблизительно так: коллега перехватил у меня выгодную работу. Так что, часто ли ее советы имели смысл? Но переговоры, поддерживающие бодрость духа моего эго, позволяли чувствовать себя чуть лучше.

Пока я стояла молча, вспоминая этот давний разговор и ее совет — пойти туда и доказать, что они не правы, дать им понять, что они теряют, — я ощутила, что мои рот и горло обрели твердость.

— Привет, мама. — Я старалась, чтобы мой голос звучал легко и беззаботно. Боже, я чувствовала себя так, будто попала в ловушку коммерческой рекламы одного из этих «женских продуктов». — Я думала, ты отключилась. Когда ты встала?

— О, всего лишь пятнадцать минут назад. Думаю, это нарушение суточного ритма организма… или скорее я перевозбудилась из-за предстоящей встречи в «Шанель» и не могу заснуть!

Мама не поднимала глаз, занятая нанесением последних штрихов на свой со вкусом сделанный бежевый педикюр, но я видела, что она широко улыбается. Ее взволнованный вид почти заставил пройти мое бо-бо. Да, почти.

— Ты только что пришла? Я слышала, как хлопнула дверь. — Она все еще не поднимала глаз, нанося быстросохнущее покрытие.

— Ох, — туманно выразилась я, застигнутая врасплох, в то время как пыталась придумать метафору для моих текущих проблем. Что же, спрашивается, сопоставимо с обнаружением того, что твоя пылкая любовь — продукт реалити-ТВ? — Гм, — произнесла я, заставляя работать свой мозг на два фронта. — Ну… О! Выходила, чтобы принести немного льда. Ну, для… ну, что-то типа укуса насекомого. Действительно, странно, я думаю, вот почему мое лицо все в пятнах, а глаза распухли.

О, это было здорово и в то же время ужасно.

И это привлекло внимание мамы, которая опустила пузыречек с лаком и пошла мягко и неуклюже, поскольку между пальцами ее ног были вставлены розовые распорки, которые мы купили оптом на складе средств по уходу за ногтями в последний раз, когда я приезжала домой.

— Дай посмотрю, — сказала она, рассматривая мое лицо. — Не вижу никаких следов укуса, — заключила она через минуту. — Но я привезла с собой каламиновый лосьон. Он в моей сумочке…

— Я принесу, — сказала я, отправляясь кратчайшим путем в мамину спальню. Хуже не будет.

Бросила на себя еще один мимолетный взгляд в зеркало, когда возвращалась назад в ванную комнату с большой бутылкой лосьона от солнечных ожогов, предназначенной для путешествий, в одной руке и ватными палочками в другой. Я была в ужасном состоянии. Моя мама, должно быть, действительно слишком возбуждена, если этого не поняла.

Но она поняла.

— Итак, — сказала она, пожалуй, чересчур небрежно усаживая меня напротив себя на полу и начиная намазывать мое лицо, — что на самом деле произошло, милая? Это из-за мальчика, не так ли?

Я перешла Рубикон, смирилась с ударами, назвала оранжевое черным. Другими словами, пути назад не было.

Я задыхалась, давилась, глотала слова и не могла остановиться. И сразу начала хлюпать носом, внутри ничего не осталось. Вопреки моему рассудку и двум десятилетиям практики, я выболтала все. Ни разу не взглянув маме в глаза, рассказала все — ну, может быть, лишь сократив чуть-чуть поцелуи и одно или два объятия, — и к тому времени, когда через двенадцать с половиной минут закончила, чувствовала себя совсем маленькой, совершенно раздетой и до костей промерзшей. Как бывает, когда ведешь совершенно нормальную беседу с разговорчивым, даже не очень близко знакомым человеком и вдруг неожиданно, прежде чем даже успеваешь осознать это, выбалтываешь некую неприятно смущающую, очень личную проблему.

Да, конечно, то была моя мать. Женщина, которая меняла мне пеленки и мыла за мной ванную, которая научила меня всему — и все же ничему. Со времени юности мама никогда не пыталась втянуть меня в беседу по душам. Мы обе проводили политику «Не спрашивают — не говори» задолго до того, как ее начал Билл Клинтон. А теперь посмотрите, что я сделала, распахнула потайную дверь.

А что сделала она? Вздохнула. И в ту же секунду я отважилась посмотреть на маму, и могу поклясться, что заметила слезу, вытекающую из левого глаза.

— Солнышко, — начала она, — ты представить себе не можешь, как долго я ждала момента, когда ты будешь делиться со мной, рассказывать про мальчиков и все такое прочее. Но мне очень-очень жаль, что так все получилось. Иди ко мне, родная.

Она притянула меня к себе и крепко обняла, мое лицо касалось ее волос и щеки. И голова лежала на ее плече, я вдыхала знакомый запах — смесь «Шанель № 19» и масла «Ойл оф олэй»[64 - «Ойл оф олэй» — известная торговая марка косметических средств.], которым она по-прежнему пользовалась на ночь, независимо от того, сколько бы баночек «Морского крема» я ей ни покупала. Это вернуло меня на двадцать с лишним лет назад, к тем самым историям, рассказанным перед сном, которые для принцессы Алекс всегда имели счастливый конец, даже тогда, когда не было никакого принца. И тут слезы хлынули неудержимо. Спустя минуту я оторвалась от мамы, чтобы взять бумажный носовой платок и высморкаться. Когда вернулась, то увидела, что мамины лицо и волосы в совершеннейшем беспорядке, перемазанные розовым каламиновым лосьоном. И тут впервые за все последнее время я засмеялась. Все еще продолжая шмыгать носом, я показала ей интернационально понятным жестом «у тебя что-то с лицом», а затем указала на волосы и шею.

Мама повернула голову к зеркалу и ахнула.

— О небо! — произнесла она, вытирая розовое пятно на левой щеке. — Как же ты будешь воспринимать меня всерьез, если я выгляжу подобным образом?

При других обстоятельствах такое не показалось бы мне забавным, но в том состоянии, в котором я находилась, я нашла это столь умопомрачительно веселым, что начала истерически хохотать и не могла остановиться — что, в свою очередь, заставило рассмеяться и мою маму. Так мы обе буйно хохотали — до слез. Что вернуло нас к тому, откуда мы начали.

— Мамочка… — Я опустила голову, в то время как мама вытирала мне слезы. — Просто я никогда не думала, что ты хочешь знать. Я боялась, ты разочаруешься во мне… из-за того, что попусту трачу свою энергию и так глупо веду себя из-за мужчины… А ведь я выбрала очень хорошее место для начала, не так ли? И безусловно, мне нелегко было расстаться с тобой…

Моя мама развязала мои волосы и бесшумно начала расчесывать эту путаницу щеткой.

— Милая, — спросила она, наконец, — что, скажи на милость, заставило тебя думать, будто я считаю мужчин пустой тратой времени? — Она сдавленно хихикнула. — Разве я не вышла замуж за твоего папу?

Я обернулась, чтобы посмотреть на нее.

— Конечно, вышла. Но не обижайся, ладно, разве ты не повторяла мне все время, что я могу добиться большего? Я не имею в виду папу. Я говорю о том, что разве не ты воспитывала меня, чтобы изменить мир или что-то в этом роде? Изменяющие мир не имеют времени на каких-то там глупых мальчишек… или мужей и семью, в этом смысле…

— О мой Бог, — проговорила она. Глубокая морщина пролегла между ее бровями, как будто мама тяжело заблуждалась в чем-то, — в чем-то, что час то приводила как пример, но чего никогда не делала. — И об этом ты думала все эти годы, Алекс? Если так, я надеюсь, что ад в твоей душе не заставил тебя возненавидеть меня.

Я заметила слабую улыбку на ее лице, когда мама говорила это. Она, возможно, не спрашивала, а я не должна была отвечать, но она знала, что я дочь моей матери.

— Ну, возможно.

— Алекс, заявляю совершенно откровенно: я смирилась бы даже, например, с таким ударом, как если бы ты выскочила замуж сразу после колледжа.

— Правда?!!

— Хотя, может быть, была бы не очень рада, — добавила она, застенчиво улыбаясь. — Но если бы это сделало тебя счастливой, то, да, действительно правда. Солнышко, я никогда не хотела, чтобы ты почувствовала, что поставлена перед необходимостью сделать выбор, как пришлось сделать мне, когда мне было двадцать. Я желала, чтобы ты делала то, что хочешь, — все, что захочешь. Я горжусь тем, что ты живешь насыщенной жизнью, что ты повидала мир. Но точно так же, я буду гордиться, когда наступит день и ты решишь объединить свою судьбу с кем-нибудь. Это не значит «осесть», не значит не жить полной жизнью и перестать ездить по миру. Возможно, «осесть» — не совсем подходящее слово. Так много дополнительных нюансов… — Мама вздохнула. — Милая, я просто никогда не желала быть типичной мамашей, оказывая давление на дочь, чтобы ПОЛУЧИТЬ ВНУКОВ…

— Ладно, слава Богу, спасибо за это! — Я потянулась к маме, чтобы обнять. — Догадываюсь, что, возможно, я услышала лишь половину того, что ты говорила…

Пока мамины слова продолжали вливаться в меня, другая мысль озарила мое лицо.

— Та-а-ак, — осмелела я, — значит ли это, что папа не разочарован тем, что я не поступила в университет, чтобы получить степень доктора философии или по крайней мере какую-нибудь другую ученую степень?

— Не испытывай судьбу, дорогая, — сказала мама с кислым лицом. — Чувствую, часть моего супружеского долга — принять на себя его полномочия и сказать тебе: «Это никогда не поздно».

Я улыбнулась ей в ответ.

— Ладно, подозреваю, я могу черпать вдохновение, глядя на тебя, мама. Но, признайся, ты действительно тоже глупо вела себя из-за мужчин, не так ли?

— Признаюсь. — Ее улыбка расплылась во всю ширь. — И ты тоже можешь, Алекс. У тебя есть время. Помни это.

— Да, время, чтобы вычеркивать мужчин из моего списка, по одному за раз… — сказала я печально. — Мама, как может парень выглядеть таким великолепным, а в результате оказывается таким… таким… типичным?

— Может быть, это будет сюрпризом для тебя, Алекс, но я не такая уж ретроградка. Я видела некоторые из этих реалити-шоу по телевидению. Твой папа хотел, чтобы я посмотрела их… ох, негодяй, если быть честной, он меня приобщил к ним. И я попалась на эту удочку.

— Ты — что?

— Да, и не стыжусь. Я смотрю эти шоу! И знаешь что? Они просто развлечение, как, впрочем, и все остальное на телевидении.

— Итак, что ты собираешься на самом деле сказать мне?

— Не могу поверить, что мне приходится говорить это своей дочери, но… откуда ты знаешь, может быть, этот парень просто играет роль в этом ТВ-шоу? А то, что ты видела, когда встречалась с ним, возможно, и было настоящим. Я имею в виду, что именно этот парень фактически привел тебя к тому, что ты заговорила со мной о мужчинах. В этом есть глубокий смысл!

Ее точка зрения полностью обезоружила меня, и прошло не менее десяти секунд, прежде чем я смогла ответить.

— Думаю, ты права… — произнесла я медленно. — Но уверена ли ты, что говоришь это не из желания получить внуков?

Мама сердито посмотрела на меня:

— А не отшлепать ли тебя?

Без лишних слов я наклонилась к ней и обняла.

К тому времени когда я и мама покинули ванную комнату и уединились в своих кроватях, было почти четыре утра — а наша встреча в «Шанель» была назначена ровно на десять. Мама решила уже обойтись без утреннего сна, поскольку, как она полагала, все равно не смогла бы заснуть.

Тем не менее, когда в восемь тридцать мой будильник зазвенел, я не проявила милосердия и так яростно запустила его через комнату, что он наполовину достиг своей цели: разбудил маму за две комнаты от меня. Мама ответила стуком по стенке ванной («Прямо как в колледже!» — воскликнула она бодро), что явилось большим облегчением для меня, поскольку позволяло еще минут пятнадцать или около того полежать с закрытыми глазами. Да, глаза были закрыты, но мой мозг работал в режиме видеопросмотра от компании «Ти-Во», прокручивая, как кинопленку, вперед и назад основные эпизоды последних дней, остававшиеся доселе затемненными.

Когда я тщетно попыталась нажать на кнопку «Стереть», где-то между Эйфелевой башней и моей дружеской беседой с мамой, в дверь номера постучали.

— Мама, ты заказывала обслуживание в номер? — крикнула я.

В ответ — лишь шум льющейся воды в душе, так что я надела халат и подошла к двери.

— Qui est-ce?[65 - Кто там? (фр.)] — спросила я, устало прислонившись к двери.

— Доставка для мисс Симонс.

В замешательстве от того, что завтрак назвали доставкой, я отперла дверь и наблюдала, разинув рот, как пять юношей-посыльных закатывали в номер одну тележку за другой, полные красных роз на длинных стеблях, — по меньшей мере двадцать пять дюжин.

— Il n'est pas un salop[66 - Он не негодяй (фр).], — произнес каждый из посыльных, покидая номер, а последний вручил мне конверт.

Несмотря на мою искреннюю попытку остаться невозмутимой, я не могла не улыбнуться. Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть столь экстравагантной демонстрации… подхалимажа к обманутым. Ладно, пусть, возможно, не совсем обманутым. Я всегда имела слабость к розам. Я рассматривала конверт — опять плотный от Смитсона — и размышляла о том, не выбросить ли мне послание сразу, просто из принципа. Чувство собственного достоинства боролось с любопытством, пригвоздив его к полу и не давая подняться, и поэтому я бросила конверт, не открывая, в корзину для бумаг около письменного стола. Тридцать секунд спустя, однако, любопытство нанесло сокрушающий удар и одолело гордость, и я выхватила конверт из корзины.

Схватив тяжелый серебряный нож для бумаг со стола, я старалась оставаться безразличной (не могу сказать, кому это было на пользу), пока вскрывала конверт одним стремительным движением. «Какая удача для Ника, что я не была вооружена вчера», — подумала я мелодраматически.

Открытка внутри была цвета слоновой кости с тисненым рисунком вверху, изображающим брыкающегося красного быка. Очень подходяще для мастера — распространителя всяких врак! Не важно, что мама пыталась сказать мне — она, очевидно, стала мягкой за три десятилетия без свиданий, — я была настроена не прощать его так легко.

Я прикусила губу изнутри, чтобы укрепить себя, и начала читать.

«Дорогая Алекс! Что может заставить тебя поверить мне снова? Что мне сделать для этого? Я прошу прощения… три тысячи раз «прости». Пожалуйста, дай мне шанс оправдаться. Позвони мне, пожалуйста: 01 44 50 21 11. В любое время. Ник».

Негодяй. Я прямо-таки видела перед собой его щенячий взгляд.

Я сунула открытку в верхний ящик стола, где лежали две его предыдущие записки. С треском задвинула ящик. А потом просто стояла и таращилась на благоухающие бутоны, окружающие меня. Держись, девочка… Я продолжала напоминать самой себе не сдаваться так скоро, как раз тогда, когда аромат всех этих роз опьянял меня.

— Кто это был? — спросила мама, открывая дверь и выходя из ванной комнаты. И ахнула от изумления: — О, мой Бог!

Одетая в свой лучший выходной костюм от Шанель, с венчающим голову опрятным тюрбаном из полотенца, обернутым вокруг влажных волос, она ходила передо мной, останавливаясь то тут, то там, и вдыхала аромат цветов.

— Алекс, ты должна признать: мальчик пытается помириться.

Она перегнулась, поддерживая левой рукой тюрбан, так чтобы он не упал мне на макушку, и поцеловала меня в щеку.

— Что он сказал в свое оправдание?

— Ничего убедительного, — ответила я упрямо, прилагая все усилия, чтобы скрыть самодовольную ухмылку.

— Подозреваю, что он не написал своего телефона на открытке? — произнесла мама с озорной улыбкой.

— Возможно.

— И я также не думаю, чтобы он отложился в твоей памяти?

— Может быть, — улыбнулась я. — И возможно, он заслуживает шанса, чтобы объясниться, но, мама, я пока еще не могу уступить.

Она подмигнула.

— Как уже сказано, у тебя много времени.

Насколько бы выбитой из колеи я ни чувствовала себя из-за альтернативной реальности Ника — реальности ТВ, — я не собиралась портить маме важный момент в ее жизни. Мы вышли из отеля рука об руку. Мама, одетая с головы до пят в «Шанель», а я в кремовом кашемировом жилете с вертикальными складками («Шанель», в честь нашего утреннего мероприятия), серых шерстяных брюках от Кристиана Диора (уместных для ленча) и сине-оранжевом с морскими мотивами шарфе от Эрме на шее (уместно всюду).

Незаметно я оглядела улицу на предмет обнаружения Себастьяна — если это вообще было его настоящее имя — и черного «мерседеса», но ничего, кроме нескольких белых такси и случайного «мини-купера», не обнаружила. Я подняла подбородок, надвинула солнцезащитные очки от Диора, резко повернулась и с гордым видом подошла к первому такси в очереди.

В машине мы обе по мере приближения к дому «Шанель» почувствовали нарастающее головокружение. Конечно, мама не имела ни малейшего представления о том, где точно мы находимся и как долго будем добираться, но, должно быть, почувствовала интуитивно. Так же, как ласточки возвращаются в Капистрано[67 - Миссия Сант Хуан Капистрано (Калифорния), где ежегодно 19 марта в День св. Иосифа празднуется возвращение ласточек, называемое «Чудо ласточек Капистрано».]. Она просто знала.

К тому времени когда мы остановились на рю Камбон, настала моя очередь испытать смесь страха, волнения и беспокойства — все так сильно походило на то проклятое чувство влюбленности. Только здесь преобладал главным образом страх. Из-за безумия последних дней и ночей я даже не задумывалась о том, что привела маму сюда, к месту своего величайшего унижения. (Я думала о последней ночи с Ником.) Ну и ладно, пусть мой величайший позор заснят на камеру. (А затем еще подумала о напичканной аппаратурой машине Ника.) Мне стало интересно, возможно ли было заснять сцену величайшего унижения, не замешивая парня.

Я была в шоке оттого, что почти забыла об этом моменте своего позора — и надеялась, что, несмотря ни на что, все в «Шанель» забыли тоже. Или, по крайней мере, день, назначенный для моей мамы, позволит окончательно стереть это из памяти?.. И снова мои мысли обратились к моему бедному, бедненькому, тому, кто скоро-станет-бедным, — папе.

Я вышла из машины, наступая на пятки моей чересчур самоуверенной маме, и расплатилась с водителем. Какое-то мгновение мы стояли на узенькой улочке, которая всегда поражала меня как слишком непритязательная для такого великолепного исторического ориентира. Мы были похожи на пилигримов в Святой земле. Мама внимательно рассматривала фасад особняка, глубоко дыша, затем толкнула дверь, чтобы открыть.

Я водрузила забрало солнечных очков на переносицу — как будто они могли помочь мне исчезнуть — и смиренно прошмыгнула за ее спиной.

После того как мы доложили о цели своего визита, нас проводили наверх по лестнице. Нас ожидали мадам Алиса, глава салона, и мадам Сюзанна, личная vendeuse моей мамы. Мама немедленно привязалась к мадам Сюзанне (так же, как и я, хотя бы только потому, что та не позволила себе никаких намеков на то, что знает, что случилось, когда я в последний раз была здесь) — и это было хорошим знаком, потому что мадам Сюзанна собиралась узнать о ее интимных особенностях больше, чем ее гинеколог. Мы узнали, что происходит в примерочной Дома одежды высокой моды. В основном вы проводите большую часть времени в майках с короткими рукавами, в то время как целая толпа людей клинически анатомирует вас своими острыми, как лазеры, глазами, будто вы какие-то лабораторные образцы, чтобы определить, как скрыть ваши недостатки, и затем — какой гламур! — вас принимаются толкать, колоть и тщательно измерять каждый сантиметр вашего тела. И это все в первое посещение.

Излишне говорить, что мама провела большую часть утра, беспокоясь из-за того, что оставила дома другую пару кружевного белья «Ла Перла», и задавалась вопросом, не должна ли она пойти купить первый в своей жизни корсет… И почему, ох почему она не старалась в классе Убийцы Эббс на уроках гимнастики? Но когда настал момент войти в примерочную, мама напустила решимость на лицо и сказала, что я могу подождать снаружи, а она покажется мне, когда примерит образцы…

— Нам все еще нравится кремовый в красную крапинку ансамбль из твида, отделанный шифоном, не так ли? — прошептала она, уже уводимая мадам Сюзанной. Полдюжины личного состава ателье — причудливо называемые petites mains, которые кропотливо соединяли вручную детали костюма, — энергично следовали за ними по пятам.

Меня оставили в комнате ожидания, которая была свободна от всей этой суматохи. Очевидно, помещение было предназначено для супругов и телохранителей. Я не чувствовала себя комфортно на чопорной кремовой софе, поэтому рассеянно взяла новый фотоальбом с края столика красного дерева. О Боже! Перелистнув пару страниц, обнаружила что это снимки с показов одежды этой недели. Я закрыла альбом, а заодно и глаза на какое-то мгновение, прежде чем смогла продолжить, все-таки я мазохистка! Я быстро листала страницы, пока не увидела ее, Катерину. Фото было сделано, вероятно, за секунду до нашего столкновения. Она выглядела такой спокойной, невозмутимой, ничего не подозревающей… А вот и я, ничтожное пятнышко в углу. Я перевернула страницу, наполовину ожидая увидеть следующий кадр, а затем еще одну и еще, как будто листала одну из тех детских книжек, которые воспроизводят мультипликацию на бумаге, если быстро листать страницы.

К счастью для моего хрупкого душевного равновесия, власть имущие в «Шанель» продумали этот момент лучше, чем я. Однако когда я пришла в себя, то поняла: быть застигнутой в момент изучения собственного позора было бы не менее позорно. Итак, в надежде, что никто меня не видит, я украдкой положила на стол альбом, обложкой вниз, подальше от себя, и в этот момент звук неожиданно зазвонившего мобильного чуть не заставил меня выскочить из собственной кожи. Пока я нервно искала телефон, припомнила сквозь туман в голове, что у меня не было возможности прошлым вечером позвонить Джиллиан. Я надеялась, что подруга каким-то образом почувствовала мою настоятельную потребность в ней — как будто мы близнецы, способные чувствовать друг друга на расстоянии. И хотя мы с ней никогда не были в одном чреве, однако пережили вместе достаточно много романтических травм, что фактически означало то же самое. В этот раз мне отчаянно нужно было поговорить с Джиллиан.

Я открыла крышку телефона. На экране высветился незнакомый лондонский номер. Я опечалилась, поняв, что для Джиллиан сейчас слишком рано, чтобы звонить куда-нибудь.

— Алекс Симонс слушает.

— О, здравствуй, Алекс, это Хью.

Пауза.

— Мальборо-Джонс.

Пауза.

— Из редакции.

— О, верно, — сказала я в полном замешательстве.

Хью был репортером лондонского отделения. Он вел раздел техники, поэтому за исключением того раза, когда я обратилась к нему за справкой о «Космической Одиссее-2001»[68 - «Космическая Одиссея-2001» — фильм Артура Кларка (Великобритания — США, 1968).], которую хотела упомянуть в обзоре показа моделей дома Пако Рабанн, мы не поддерживали никаких контактов. Я даже не догадывалась, что у него есть мой номер телефона. И не имела понятия, по какому поводу он сейчас звонит, но не хотела показаться невежливой, поэтому просто ждала, когда Хью перейдет к делу.

Но этого не произошло.

— Гм, так, Алекс, как поживаешь?

— Ну, все в порядке… — Снова пауза. — Что-то случилось в Лондоне, о чем я должна знать? — попыталась я подтолкнуть его.

— О, да все по-старому, как тебе известно. — Хью нервно хихикнул. Потом замолчал, и молчал так долго, что я начала думать — нас разъединили…

Мама высунула голову из примерочной и показала левую руку, которая была облачена на одну треть в миниатюрный рукав жакета из черного шерстяного крепа. Она энергично потрясла головой в смысле «нет» и вернулась назад в примерочную без единого слова.

Я обнаружила, что некстати усмехаюсь, когда мое внимание снова обратилось к телефону.

— Хью?

— О, точно, привет.

— Гм, Хью, что-то случилось? — Оставленная наедине с собственным воображением, я нарисовала себе наихудший сценарий. — Господи, это Родди попросил тебя позвонить мне? Послушай, он что — увольняет меня? Если так, то, что за малодушие — даже не может сам сообщить мне об этом персонально…

— О Боже, нет! Все не так! — вскричал мой коллега. — Гм, фактически я звоню тебе по причине, не имеющей отношения к работе.

— Ладно…

— Гм, послушай, этот парень, который сейчас в Париже, по имени Ник Сноу…

— Что? — воскликнула я. — Что ты сказал?

— Он искренний, хороший парень и…

— Хью, остановись! — заорала я на беднягу. Он, вероятно, смог бы услышать меня и без помощи телефонной связи. — О чем, черт возьми, ты говоришь? Кто тебе это рассказал?

— Гм… никто, Алекс, я… я… о Боже, я ужасный лжец. Ужасный! Пожалуйста, не говори об этом Родди!

— Не говорить о чем? Ради Бога, о чем ты?

— Алекс, послушай, он действительно производит впечатление искреннего хорошего парня. И кажется, он был абсолютно честен, когда обратился ко мне в чате…

— Погоди. Подожди минутку. Что он сделал?

— Он прислал мне сообщение прошлой ночью. Не знаю, как он нашел меня, но я работал допоздна. И он сказал, что ему нужна моя помощь, просил меня замолвить за него словечко.

— И ты согласился, потому что…

— Послушай, я не гордый. Он обещал мне, что приведет меня на это реалити-шоу, которое делает для американского телевидения. «Моделайзер»[69 - Слово «моделайзер» не существует, его придумала нью-йоркская писательница К. Бушнелл, автор книги «Секс в большом городе», для обозначения молодого человека, волочащегося за моделями, назначающего свидания моделям.]. Прости меня, Алекс, но он обещал, что я буду встречаться с моделями. Моделями! Конечно, сначала я отнесся к этому скептически — я подумал, не шутка ли это? Забросил вопрос на форум с целью получить информацию от своих юзеров — все парни в Америке слышали про это шоу благодаря сплетням в Интернете… так что это оказалось правдой. Алекс, он хороший малый и, кажется, в страшном отчаянии, действительно очень расстроен. — Хью сделал эффектную паузу. Но затем его совесть взяла верх. — Но больше всего, — пробормотал он, — я хотел бы познакомиться с моделями.

Я не знала, что сказать. Не знала, как реагировать. С одной стороны, Ник вел себя бесстыдным образом. С другой — должна признать, он оказался ужасно находчивым.

— Хью, я просто…

Дверь снова открылась, и в этот раз моя мама вошла и сделала поворот вокруг своей оси, а рядом с ней расцвела в улыбке мадам Сюзанна.

— Хью, мне пора.

— Так что я должен сообщить Нику? — спросил коллега, и в его голосе послышалась легкая паника. — Могу ли я по крайней мере дать тебе его номер телефона?

— У меня он есть, Хью. Больше не могу говорить… — Я сделала маме знак рукой.

— Так ты позвонишь ему? Пожалуйста!

— Ладно, ладно, — ответила я, делая указательным пальцем правой руки движение «давай продолжим это», будто он мог видеть меня по телефону. — Позвоню, только не сейчас.

— Алекс, надеюсь, я все сделал правильно. Я на самом деле очень смущен всем этим.

— Не беспокойся, Хью. Правда. Просто оставь все как есть, ладно?

— Да, хорошо, — согласился он со вздохом. — Спасибо.

Я закрыла телефон и повернулась к моей сияющей матери.

— Кто тебе звонил? — спросила та.

— О, — произнесла я с улыбкой на лице, небрежно махнув рукой, — просто один коллега с работы, которого Ник подкупил перспективой познакомиться с моделями, чтобы тот замолвил за него словечко передо мной.

— Вот это да! — прыснула она.

Я старалась оставаться невозмутимой, но не усмехаться не могла.

— Ладно, гораздо важнее, что мы имеем тут.

— Numero quinze[70 - Номер пятнадцать (фр.).], — просияла мама, старательно подыгрывающая petites mains, которые помогали прикалывать на нее образец с подиума и сейчас находились поблизости от примерочной.

Пиджак был сшит из шерсти, такой же нежной на ощупь, как крольчонок, а цвет алебастра очень шел моей маме. Мягкий, свободно ниспадающий воротник был ей к лицу, рукава три четверти подчеркивали узкие запястья. Твид в красную крапинку, А-образная юбка (которая, как я вспомнила, на показе моделей одежды от-кутюр два месяца назад выглядела на демонстрировавшей ее модели как мини) заканчивалась чуть ниже колен узкой полоской шифона. Это был вариант наряда, который мы выбрали из маминых распечаток, и на самом деле он смотрелся на ней гораздо лучше, чем длинный пиджак при ее фигуре ростом пять футов и четыре дюйма. Как бы сильно мы, миниатюрные женщины, о таком ни мечтали, но мадам Сюзанна настояла на том, что длинное платье «не стоит делать, мадам!». Конечно, она была права. Костюм был классического стиля и долго прожил бы в гардеробе моей матери — и, подумала я, его даже могла бы носить ее внучка… Да, я так верила в «Шанель», что надеялась вместе с нарядом этого модного дома дожить до того времени, когда найду парня, назначу ему свидание, мы сблизимся, я выйду замуж, отпраздную вместе с ним парочку годовщин нашей свадьбы и затем рожу дочь — заглядывая вперед на двадцать или более лет. (Я должна была сначала нарисовать весь путь, прежде чем разрешить подростку, пусть даже собственному гипотетическому ребенку, носить «Шанель».)

— Ну, и что ты думаешь? — спросила моя мама с волнением.

— Думаю, это долгоиграющий продукт, — сказала я. — Разве ты не чувствуешь себя в нем потрясающе?

Мама подошла ко мне и разрешила пощупать рукав.

— Хорошо, кроме этих сумасшедших узких рукавов, — я и представления не имела, насколько миниатюрны эти модели! Это выше моего понимания… смотри, просто почувствуй это!

Мы, как стояли, так обе и повалились от смеха, мама в костюме от-кутюр и я, пробующая его на ощупь.

— Красота — страшная вещь, — сказала она. — Я могла бы действительно привыкнуть к этому! Спасибо счастливым звездам твоего папы, которые не позволяли мне приехать сюда раньше… потому что ему пришлось бы начать играть в лото, если бы он захотел уйти на покой!

Я крепко обняла ее и постаралась с трудом улыбнуться.

— Мамочка, — прошептала я ей на ухо, — знаешь, ты это заслужила. Я очень рада быть здесь с тобой сегодня.

Несмотря на все, что происходило в моей жизни, я действительно так думала.

Прошел еще час, пока были сделаны все точные обмеры моей мамы, чтобы потом быть перенесенными на вуаль — муслиновую выкройку, которая будет подгоняться по ее фигуре. Следующая примерка, обещала мадам Сюзанна, подмигивая и улыбаясь, уже внесена в расписание на утро понедельника, как раз перед вылетом мамы домой. В какой-то момент в течение последующих шести недель, во время которых кто-то из «маленьких ручек» должен будет сшить и отделать туалет от начала до конца, маме придется совершить еще одну поездку в Париж для третьей и окончательной примерки. Но она не выразила недовольства.

Лишь после полудня мы покинули «Шанель», совершенно одурманенные, будто только что посетили заправку алкогольным горючим в каком-нибудь ультраэксклюзивном секретном обществе. Где между прочим, мы и побывали — за исключением возможности «упиться-до-рвоты».

Мама давно забыла о первоначальном чувстве унижения от стояния в нижнем белье перед толпой и щеголяла своим новым лексиконом — по отношению к ее «потрясающей venueuze» и «удивительным petites mains», — когда мы сели в такси, чтобы совершить короткую поездку до дома Диор. Теперь, когда мама стала экспертом в вопросе «быть клиентом кутюрье», она была в состоянии оценить путешествие за кулисы, обещанное ей Лолой несколько месяцев назад, задолго до того, как она подготовила нервы, чтобы начать обсуждение данного вопроса с папой. «О, бедный папочка», — подумала я уже в который раз за день.

Мама взяла на себя инициативу, разгуливая по дому в ореоле уверенности, покоящемся на плечах, где незадолго до этого была одежда высокого класса от Шанель. Таким образом подтверждая, что правда в напыщенном утверждении, что «ношение одежды высокого класса делает вас выше, заставляет ходить прямо и двигаться более… соблазнительно», все же была. Но я не уверена: было ли то результатом стопроцентно прекрасной подгонки по фигуре или стопроцентного внимания, обращенного на вас (не важно, если вы пребывали в нижнем белье в это время).

После того как мы зарегистрировались на первом этаже, сногсшибательная брюнетка — поначалу я не могла сказать, кто она, то ли модель дома, то ли рекламный агент — проводила нас в бежевую до последней нити гостиную, чей декор был минимален, что полностью противоречило репутации дома как новой демонстрационной площадки. Возможно, думала я, пустое пространство необходимо перед визуальной перегрузкой, которую мы собирались испытать. Лола, как нам сообщили, когда мы присели на мягкий белый диван, пока была занята с другим клиентом («Другим клиентом!» — изрекла моя мама легкомысленно), но вскоре займется нами.

В ту минуту, когда я опустилась на диван и уровень адреналина пошел на убыль, мои мысли исподволь обратились к Нику. Что он скажет, если я в конечном счете решусь позвонить ему? Как долго должна я заставить его ждать? Не пытается ли он упорно вымолить мое прощение? Разве это не выглядит немного трогательным и в то же время действительно внушающим любовь? Разве не ощущается как реальность?

Спустя всего несколько секунд затянувшегося молчания моя мать осторожно пододвинулась ко мне и обняла.

— Спасибо за то, что пошла со мной сегодня, — сказала она. — Надеюсь, это немного развлечет тебя — с тех пор как тебе приходится держаться и все такое.

— О, мамочка, — я положила голову ей на плечо, — извини, если я расстроена. Постараюсь не быть такой. Этот день должен быть посвящен исключительно удовольствию — шопингу!

— Вот что я действительно хотела услышать! — сказала Лола, объявляя о своем прибытии. Она влетела в комнату в своей полностью черной модной униформе, состоящей из рубашки мужского кроя из жесткой хлопчатобумажной ткани, низко расстегнутой, плотно облегающих брюк с острыми складками и туфель из ремешков на трехдюймовых каблуках от Лабутена, поцеловала меня в обе щеки, прежде чем обратить внимание на маму.

— Вы, должно быть, миссис Симонс? — Я так рада, наконец, познакомиться. Алекс рассказала мне о ваших приключениях. Как поживает Паффи?

Мама усмехнулась:

— Ах, этот. Не мог не отстать от нас, знаете ли.

— Какова мать, такова и дочь! — изрекла Лола, подмигивая мне и ведя нас к лифту. — У нас забронирован столик в «Л'Авеню» на час, поэтому давайте сначала немного удовлетворим свое любопытство.

Мы поднялись на следующий этаж и проследовали за Лолой в помещение, которое выглядело, как костюмерная в театре, но на самом деле было демонстрационным залом последней коллекции от-кутюр дома «Диор». Вдоль стен на удивление маленькой комнаты стояли стойки, на вешалках висели отделанные перьями бальные платья с юбками шести футов в диаметре и повседневные костюмы, вязанные из пряжи цвета взбитых сливок. Я слышала, как участилось дыхание моей мамы, и, ей-богу, это внушало благоговейный трепет — возможность созерцать творения портновского искусства в непосредственной близости. Мне представлялось, что единственное сопоставимое чувство могло бы возникнуть, если встать на строительных лесах высоко под куполом Сикстинской капеллы, протянуть руку и прикоснуться к фреске Микеланджело «Сотворение Адама».

Серьезным ценителям искусства такое сравнение показалось бы обидным. И я, должно быть, тоже так когда-то думала — до тех пор, пока впервые не попала на демонстрацию моделей одежды от-кутюр. Сидя в первом ряду уютного демонстрационного зала дома Валентино на Вандомской площади, я восхищалась изящной вышивкой не только на внешней стороне вечернего платья, но и на внутренней части предметов дневной одежды, проглядывающей сквозь высокий разрез на юбке или свободный незастегнутый жакет. А потом, когда Лола в первый раз привела меня в ателье «Диор», я смогла собственными пальцами потрогать и ощутить эти самые детали, как некий драгоценный шрифт Брайля[71 - Шрифт Брайля — специальный рельефный шрифт для слепых.], который переводился в четыре или пять нулей на ценниках. В тот момент те цены имели смысл.

— Вперед, миссис Симонс, вы можете все трогать, — улыбнулась Лола.

В то время как моя мама расхаживала по комнате в состоянии, похожем на транс от экстази, Лола отвела меня в сторону.

— Мне позвонил Жак вчера вечером. Не мог найти тебя и сказал, что ему совершенно необходимо, — она резко вскинула брови, — встретиться сегодня. Что случилось?

— О-о… — протянула я. Несмотря на отчаянную попытку выглядеть и говорить не удрученно, я почувствовала, как омрачилось лицо, потому что я знала — не смогу скрывать что-либо долго от Лолы. Но я была не уверена, что стоит рассказывать обо всем произошедшем прямо сейчас. — Гм, длинная история, — сказала я, выдавливая робкую улыбку. — Но действительно нужно поговорить о Луисе-Хайнце. Что хотел сообщить Жак?

— Через минуту мы вернемся к тебе и твоей длинной истории, — ответила Лола, поднимая голову, — но, судя по голосу, Жак сам не свой. Он не хотел разговаривать по телефону. Я сказала ему, что мы встретимся сегодня за ленчем, поэтому он собирается зайти. Возможно, сможет продвинуться вперед или назад в том, что касается Бартоломе.

— Ну ладно. Теперь самое время обсудить мою историю, — сказала я очень тихо. — Итак, я готова. Можешь ли ты вылететь в Швейцарию в понедельник? Мама уезжает в понедельник утром.

Не желая встречаться глазами с Лолой, которая меня слишком хорошо знала, я начала копаться в сумке от «Вюиттон». Что, должно быть, выглядело ужасно неубедительно, если точно знать, что крошечный ридикюль вмещает ровно три вещи. Где же ты, моя огромная сумка «Спиди», когда ты так нужна?

— Конечно, — кивнула Лола, не обращая внимания на мою плохую игру. — Большую часть из того, что было запланировано, я уже сделала, и кто-нибудь другой сможет продолжить работу с модными иллюстрированными журналами в этом сезоне, так что я без проблем могу лететь в понедельник. — А затем она напомнила: — А как насчет…

Моя рука тотчас взлетела, чтобы прикрыть ей рот.

— Не будем сейчас говорить об этом, ладно? — И посмотрела на нее умоляюще. — Давай развлекаться вместе с мамой, а я расскажу тебе обо всем позже.

Лола кивнула и искоса быстро посмотрела на меня, и в этом взгляде сквозило и любопытство, и беспокойство. Я стиснула зубы и подняла брови.

— Идем?

Мы подошли к моей маме, которая осторожно касалась изящной, наподобие кружева каймы на подоле платья из ткани под замшу.

— Это так прекрасно, что я сейчас заплачу, — сказала она, не поднимая глаз от своей драгоценной находки. — Вы когда-нибудь видели такую изумительно прекрасную вещь?

Мы совершили обход помещения по часовой стрелке, задерживаясь у каждого божественного творения. При этом Лола поэтически вещала об интимных подробностях: как они возникли и в чьем гардеробе подобный образец висит. Для моей мамы лучшего времяпрепровождения нельзя было и придумать. Она получила возможность не только поиграть в наряды для взрослых, но и добавить новые сочные детали к своему тайному досье на любимых героев.

Мы, вероятно, провели бы все послеполуденное время — а то и все выходные — в демонстрационном зале, но к парижскому опыту моей мамы необходимо было добавить еще один важный момент: ленч в постоянном месте встреч всех участников модных показов и тусовок — «Л'Авеню». Двухэтажном ресторане с бархатно-золотым декором, отмеченном печатью шика братьев Костес, который располагался как раз за углом домов Диор и Нина Риччи и поэтому практически служил кафетерием для их служащих, имеющих тут свои счета. Как любимого постоянного клиента, который не только полностью соответствовал очаровательной клиентуре — фактически она сама была таковой, — Долу приветствовали и посылали ей воздушные поцелуи все вокруг. Метрдотель лично проводил нас к столику на втором этаже ресторана. Я всегда чувствовала потребность втянуть живот и выпрямить спину с того момента, когда впервые поднялась по изогнутой лестнице «Л'Авеню». Это не было похоже на шествие по подиуму, хотя аудитория была почти та же самая. «Не дай Бог, — размышляла я, медленно поднимаясь по ступеням, — споткнуться или наткнуться на официанта — это было бы так же ужасно, как запутаться в модели на… Что за чушь собачья!» Я протянула руку к стене и быстро преодолела остаток пути вверх.

Сидя за угловым столиком, мы имели прекрасный обзор, что было особенно важно для мамы, поскольку позволяло наблюдать за людьми. Не то чтобы Лола и я чувствовали необходимость делать это — ничего не подчеркивая, естественно, — но поскольку мама оказалась здесь впервые, мы предоставили ей почетное место и она села спиной к стене, что позволяло ей видеть всех входивших. Лоле и мне, сидевшим по обеим сторонам от нее, приходилось слегка поворачивать головы то в одну, то в другую сторону, чтобы следить за происходящим.

Сегодня после полудня здесь собралось много людей, на которых стоило посмотреть и которым стоило себя показать. За столиком в глубине — в такое место садишься, когда явно не хочешь быть замеченным, но, естественно, тем самым и привлекаешь к себе внимание — уединились бывший супруг младшей дочери монакского магната, производящего одежду малыми сериями, и новая покоренная им старушка. Через стол от них сидела французская поп-певица (чье имя я не могла вспомнить) и копалась вилкой в блюде, внимательно слушая спутника, льстивого пожилого господина с седыми волосами. Я так и не смогла узнать его.

— Некий миллиардер с сомнительным источником доходов. Он приходил с ней на примерку сегодня, — прошептала Лола. И, выдержав точную паузу, добавила: — Его жена тоже была… во вторник.

Мы все еще все хихикали по поводу этой сплетни, когда мой пристальный взгляд пересек зал в направлении лестницы, и все существовавшее в этом пространственно-временном континууме, казалось, исчезло. Сначала я увидела ее, поднимающуюся на вершину лестницы — высокую, яркую, рыжеволосую. Почему она показалась такой знакомой? Еще одна поп-звезда, чьи песни я могу мурлыкать, но чье имя не откладывается в памяти?.. Ох, нет. Нет, только не сцена в джакузи! Я ахнула и нырнула вниз, спрятавшись за раскрытым меню, как только показалось его лицо.

Вошел Ник. С одной из тех моделей из особняка.

— Алекс? — Мама посмотрела на меня, укрывшуюся за меню, затем на вновь прибывших, затем опять на меня. — Что происходит?

— О, тюрбо выглядит действительно заманчиво, — пролепетала я вместо ответа. — Хотя соус может оказаться слишком жирным. Что вы будете заказывать? Лола? Мама?

Я видела, как обе уставились на меня, когда я опустила меню лишь на четверть дюйма ниже глаз, так, чтобы можно было украдкой выглядывать из-за него. К счастью, Ник и его девушка расположились в другом конце помещения, но, несмотря на все мои быстрые мольбы рассаживающим богам, рыжеволосая села спиной к нашему столику, а он — лицом. Я еле слышно застонала, поднимая меню опять до лба. И стул отодвинула по диагонали так далеко, как только было возможно, чтобы опираться левым локтем на стол и прикрывать рукой ту сторону лица, которую можно было разглядеть от столика Ника.

— Алекс, милая, что с тобой? — Моя мама оглядела помещение и нацелилась на Ника.

— Мама! — выдавила я шепотом. — Пожалуйста! Прекрати смотреть так пристально!

Она прекратила — на секунду, пока поворачивалась к Лоле. Та пожала плечами, а затем они обе, как по команде, одновременно повернули свои головы к Нику.

— Не могли бы вы, пожалуйста, не таращиться так? — проворчала я.

— На того симпатичного мальчика с рыжеволосой девицей? — спросила мама.

Я дернулась, чтобы снова поднять меню и прикрыть на сей раз нас обеих.

— Да, на него. Пожалуйста, перестаньте туда смотреть. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Но вместо того чтобы отвести глаза, мама продолжала всматриваться в их сторону, копаясь при этом в сумочке в поисках очков. Наконец я сердито зажмурила глаза и услышала собственный голос, произносящий:

— Это Ник.

Лола и мама — обе открыли рты от изумления. И вытянули шеи. И вытаращили глаза.

— О да, — сказала Лола, и широкая улыбка расплылась на ее лице. — Знаю, я видела его раньше…

— Сде… сделай паузу! Эй, люди! Остановитесь! Хватит! — шептала я в бешенстве.

— О, Алекс, фотографии в газетах были к нему несправедливы, — оценивающе сказала Лола.

— Он действительно довольно приятно выглядит, — высказалась мама.

— Мама! — вскрикнула я возмущенно, так как в наших отношениях наступила новая политика открытых дверей. Одно дело — испытывать головокружение от одежды высокого класса, но такое… К этому мне надо было привыкнуть. — Не могли бы вы, пожалуйста, прекратить и воздержаться? — простонала я. — Пожалуйста, отведите от него свои любопытные глаза! Пожалуйста, прежде чем он заметил. Лола, тут есть запасной выход?

— Нет, здесь нет, — ответила она, наконец перестав глазеть на Ника. — Извини, дорогая. Мы постараемся вести себя как обычно. Я жутко проголодалась.

Она демонстративно раскрыла свое меню и погрузилась в изучение его содержания с подчеркнуто преувеличенным рвением. Моя мама, нашедшая общий язык с Лолой у «Диора», тотчас же шаловливо последовала ее примеру.

— Ладно уже…

Они проигнорировали меня и весело продолжили обсуждать выбор закусок.

Раз уж я не могла переиграть их, пришлось присоединиться.

— О'кей, ладно, — сказала я, все еще спрятавшись за меню. — Итак, что они там делают?

Лола подпрыгнула от восторга, получив возможность вести репортаж с места событий.

— Так, — начала она, осторожно выглядывая из-за страницы своего меню, — он смотрит в свое меню. Она смотрит на него. Он ничего не говорит…

— Солнышко, он выглядит как побитый щенок, — заметила мама.

— Он это заслужил, — сказала я упрямо, нахмурив брови. С минуту изучала меню, потом спросила со слабой надеждой в голосе: — Ты действительно так считаешь?

Я опустила голову и взглянула на столик Ника. Видно было, что он не в своей тарелке, констатировала я с немалым удовлетворением, от которого тут же постаралась отделаться. «Меня это не должно беспокоить, — сказала я себе. — Нет, мне надо думать о других вещах… например, где могут быть скрытые телевизионные камеры, как в каком-нибудь рекламном ролике кофе «Фолджер». Они тайно заменили обычных красивых людей на участников телевизионного реалити-шоу…

Я снова быстро осмотрела зал и обнаружила, что глазею на женщину лет тридцати, которая положила очень большую джутовую сумку на стол, а не на пустое сиденье рядом с собой. Ее спутник, мужчина в темном костюме, выглядел так же неопределенно, как секретный агент: человек с трудно запоминающейся внешностью. Бах! Конечно, если бы не была настолько увлечена Ником во время наших свиданий, то знала бы наверняка; вероятно, это те же люди, которые наблюдали за нами. В то время как я пыталась прогнать воспоминания о свиданиях, мисс Определенно-неопределенного-вида заметила, что я уставилась на нее, и слегка толкнула локтем мистера Определенно-неопределенного вида. Могу поклясться, оба ухмылялись. Я ответила им самым грозным взглядом и вернулась к своему меню.

Когда наша официантка — будто сошедшая с подиума, как и весь персонал «Л'Авеню», — подошла, чтобы принять заказ, я задумалась, не работает ли она тоже для «Моделайзера». Возможно, ее кандидатура почему-либо была отклонена, в то время как рыжеволосая вошла в состав участников шоу? Учитывают ли они индивидуальные особенности? Цвет волос? Нарушения пищеварения? Или, может быть, решающей характеристикой является большая степень стервозности? Я представляла, что продюсеры шоу, должно быть, рисовали в своем воображении спички, борющиеся с апельсиновым желе, или, может быть, как старомодная подушка дерется с кем-нибудь в нижнем белье. Я негодующе закрыла глаза, и вместо того чтобы думать о чем-нибудь приятном, одежде от-кутюр и petites-mains…

Погруженная в приятную мечтательность, я не заметила, как появился Жак, пока не подошел прямо ко мне и не положил руки мне на плечи. От неожиданности — чуть не подумала, что это рыжеволосая или еще хуже того Ник, — я едва не подпрыгнула на стуле. Жак сделал движение, приглашающее к объятию, по-медвежьи обхватил меня и очень эмоционально провозгласил, как рад меня видеть. Вероятно, я ахнула громче, чем следовало, и Жак был тоже слишком громогласен — вдруг все присутствующие на втором этаже ресторана обратили на нас внимание. Мои глаза в панике обвели помещение, и когда я пыталась заставить Жака сесть на свободное место за нашим столиком, наткнулись на широко открытые светло-ореховые глаза Ника, пристально глядевшие сквозь Жака прямо на меня.

— Жак, присаживайся, присоединяйся к нам, — бормотала я, пытаясь взять ситуацию под контроль. — О, Жак, это моя мама, — представила я. — Мама, это Жак Биллингс. Ты помнишь?

— Конечно, помню, — солгала мама. Она не смогла бы выделить моего учителя французского языка в средней школе в ряду остальных, так что было здорово, что я рассказала ей всю историю, все, что произошло со мной за последнюю неделю. Сейчас едва ли было подходящее время для продолжительных объяснений. — Рада встретить парня из Техаса, — добавила она. — Воистину все дороги ведут в Париж!

Жак улыбнулся моей маме и пожал руку Лоле. Я по-прежнему видела печаль в его взгляде, которую теперь еще сильнее подчеркивали темные круги под глазами.

— Что случилось? — прошептала я, пока мама и Лола отвлеклись на непродолжительную беседу. Я покровительственно положила руку ему на спину. — Извини, если не смог застать меня вчера… — К счастью, я контролировала биение моего пульса, чтобы украдкой быстро взглянуть на Ника.

Жак нервно оглядел помещение, прежде чем приблизить свою голову к моей.

— Я слышал от одной… — сказал он еле слышно, — модели. Не знаю даже, как она нашла меня, но сообщила, что все знает. — Он прикрыл глаза, его губы задрожали.

— Знает что, Жак? — Я пыталась не позволить воображению зайти слишком далеко, но дело, похоже, обстояло не лучшим образом.

— Знает, что случилось. Что случилось с Луисом-Хайнцем. И где они его держат.

— Что, кто, почему? — Я вдруг ощутила вину за то, что не принимала всерьез самые мрачные опасения Жака. Все это время я истратила на Ника… «Но черт побери, — подумала я, — была ли это на самом деле модель?»

— Мне жаль, я не знаю, потому что заболел от волнения, — продолжал Жак. — Она не захотела говорить со мной по телефону о том, что случилось. Сказала, что хочет встретиться сегодня вечером. Вот почему я так отчаянно разыскивал тебя. Ты должна пойти со мной… Я не знаю, что делать…

— Конечно, Жак. — Я старалась, чтобы голос звучал уверенно. — Конечно, я пойду с тобой сегодня вечером.

Я могла почувствовать, как пульс Жака слегка замедлился, а его дыхание стало менее стесненным. Но он все еще продолжал сжимать меня. Могу лишь представить себе, что могли подумать о нас завсегдатаи ресторана… И Ник. Я украдкой взглянула на него. Он наблюдал, ладно. Я отвела взгляд от Ника и пожала руку Жака.

— Все будет хорошо, — сказала я ему — и себе. — Я точно знаю.

Он кивнул.

— Думаю, мне надо выпить, — произнес он.

— Тебе и мне, обоим, — ответила я.

После двух порций водки Жак, казалось, совсем успокоился и даже нашел легкое развлечение в том, как Лола и моя мать мучили меня насчет Ника.

— О, он очень привлекателен, — вставил Жак, когда дамы нагло указали ему на «мистера Страстного».

По-видимому, жидкотекучий алкоголь помог расслабиться и мне тоже, потому что где-то между steak au poivre[72 - Бифштексом с перцем (фр.).] (заказанным saignant[73 - С кровью (фр.).] — в прямом смысле этого слова кровавым, — что вполне отвечало моему душевному состоянию) и эспрессо я решила послать Лолу в дамскую комнату в обход, мимо столика Ника, с целью немного пошпионить. Лола взялась за разведывательную миссию как за контрагента.

Мы наблюдали, как она извилистым путем движется по залу, останавливаясь то тут, то там и посылая воздушные поцелуи то клиенту дома Диор, то коллеге — рекламному агенту. И как раз в тот самый момент, когда она припарковалась слева от столика Ника и завязала с официантом — так казалось с того места, где мы сидели, — о чем-то очень проникновенный, но в конечном счете бессодержательный разговор…

— О, она способная, — тихо сказала я. — Слишком способная.

И вдруг, к нашей тревоге, слегка усиленной выпитым, рыжеволосая встала, а за ней поднялся и Ник.

— Неужели уже уходят? — сказала я еле слышно, втайне ликуя по поводу неудачного свидания — возможно, даже хорошо представляя себе причину этого, — до тех пор, пока не стало ясно, что рыжая удалилась в дамскую комнату, а он вернулся и снова сел.

— О, у него хорошие манеры, — прошептала мама, в то время как Лола внезапно закончила свою болтовню с официантом и последовала за подружкой Ника вниз по лестнице, сначала остановившись, чтобы послать нам дурацкую сентиментальную усмешку.

Мы, оставшиеся, при этом были вне себя.

— Ради Бога, что Лола Эйтон собиралась сказать? — удивилась мама. И хихикнула: — Все рекламные агенты натренированы шпионить?

— Может быть, она ходит на шоу «под прикрытием», — засмеялась я. — Вдруг она окажется «кротом», двойным агентом. Секретный трюк. Может настроить их всех против него, и…

— Гм, гм!

Я замерла посреди хохота, посреди мысли, возможно, даже посреди оскорбления, заметив, что и Жак, и моя мать, оба уставились на что-то позади меня, поверх моей головы.

Это могло означать лишь одно, и я почувствовала, как заливаюсь краской, начиная с ушей. Или уши должны были гореть у Ника? Как удачно — я могла бы просто обернуться и спросить его.

Но вместо этого сидела неподвижно, остолбенев. Ник заговорил первым.

— Алекс? — произнес он тихо.

Я нагнула голову и начала приглаживать волосы вокруг лица, будто это могло каким-то образом сделать меня невидимой.

— Алекс, извини, если помешал, — начал он снова.

Я закусила губу и увидела, что мои соседи по столу изменили мне и делают вид, что глубоко увлечены беседой друг с другом о том, стоит ли заказывать десерт к эспрессо. Тогда я отважилась немного повернуть голову и посмотреть на него краешком глаза.

— О, привет, — произнесла я как можно более небрежно.

Ник Сноу встал на колени около стола, глядя мне в лицо.

— Алекс, пожалуйста, позволь мне сказать еще раз, что мне очень жаль, — прошептал он. — Бог — свидетель, я искренне сожалею, что ты увидела меня здесь в этой компании. — Он потер глаза, а затем молитвенно сложил руки, прижав их ко рту и носу. — Пойми, у меня контракт, — сказал он. — Я делаю это не для того, чтобы встречаться с моделями. Просто хотел побывать в Париже. Я хотел приключений. Я подписал это из прихоти, но теперь я не могу все бросить. Если бы у меня был шанс… — Он покачал головой и вздохнул. — Но у меня его нет. Я обязан довести это до конца. Я даже не уверен, что имею право говорить с тобой об этом…

У меня закружилась голова. «Не позволяй обмануть себя так легко только потому, что он такой симпатичный и смотрит на тебя тем взглядом, тем самым взглядом, против которого невозможно устоять, его губы произносят «прости», а глаза говорят «я твой, весь твой»».

Нет. Должна. Нет. Назад. Вниз.

Но я позволила себе взглянуть ему в глаза — и моя способность быстро восстанавливать душевные силы испарилась.

— Ник, — сказала я мягко, — я хочу поговорить с тобой, да. Но сейчас не самое подходящее время, честно… — И несколько раз моргнула, в то время как рассудок пытался обуздать мое сердце. — Вот номер моего мобильного, — сказала я, нацарапав его на чеке, который, вероятно, пригодился бы мне для составления отчета о расходах, но какая разница? Этот проклятый прекрасный мужчина пытался подъехать ко мне. Я подарила ему — спасибо гордости — легчайший намек на улыбку. — Позвони мне сегодня вечером, хорошо?

Прежде чем я поняла что-либо, Ник быстро поцеловал меня в губы и отошел от нашего стола. «Наглая обезьяна», — подумала я, в то время как лицо запылало: я осознала, что нахожусь на публике.




10


— У меня есть для вас история, — сообщила слегка запыхавшаяся Лола, подплывая назад к столику.

— Гм, у нас тоже есть история для тебя, — ответила моя мама. — Не так ли, Алекс?

Мое зардевшееся лицо теперь сделалось совершенно красным.

— Я что-то пропустила? — спросила Лола, посмотрев на меня.

— Ник подходил, — пробормотала я. — Вот и все.

— И поцеловал ее на глазах у всех. И она согласилась поговорить с ним позже, — доложила мама и добавила, передразнивая меня: — Вот и все.

— Ах ты, маленькая негодяйка, — пошутила Лола. — Всем выпивку за мной счет!

Я с напускной скромностью взглянула на Лолу и использовала возможность, чтобы бросить взгляд на столик Ника, где рыжеволосая, казалось, до краев наполнилась возбуждением, а он снова встал, чтобы пододвинуть даме стул. И прежде чем я успела отвернуться, модель подмигнула в нашу сторону. Взволнованная — действительно, неважное состояние, когда люди за тобой наблюдают или, ну, в общем, шпионят, — я огляделась. Неужели это она мне?

— Неужели она только что мне подмигнула? — спросила я.

— Нет, дорогая, она подмигнула мне, — сухо возразила Лола. — А теперь разве я не говорила, что могу рассказать вам кое-что очень интересное?

К моему удивлению, именно Жак добродушно попросил:

— Умоляю, расскажи.

— Ладно, друзья мои, верю, что смогу сделать себе и другую карьеру, если модное дело надоест, — усмехнулась она. — Паблисити и шпионаж — две стороны одной медали. Ну, мода требует конкуренции. И естественно, информации.

— О, вот почему каждый дизайнер утверждает, что его модели самые лучшие и в то же время принесут прибыль, — прокомментировала мама.

— Что-то вроде, — ответила Лола. — Это можем обсудить позже. Так или иначе, я последовала за рыжей в дамскую комнату, но я не хотела злить ее, поэтому сначала ничего не говорила. Просто делала вид, что поправляю макияж, причем достаточно долго. — Лола вращала глазами. — Когда она закончила делать свои дела, я спросила, не закапывает ли она глазные капли. Конечно, да. Конечно.

Я не знала наверняка, почему «конечно», но не хотела прерывать рассказ.

— Тогда я попыталась разговорить ее, спросила, не модель ли она, объяснила, что работаю рекламным агентом, — продолжала Лола. — Тут я хочу сделать небольшое отступление: если бы я была мужчиной, она бы могла подумать, что я хочу сблизиться с ней, преследую ее. Это, действительно, неверное поведение. Поверьте, я знаю. — Лола замолчала, прищурив глаза, как будто вспоминала какой-то ужасный — типа «Эй, малышка!» — момент. Избавившись от воспоминаний, она продолжила: — Но к счастью для нас, я женщина, и она клюнула. Сообщила мне, что ее имя Сиобхан и — да, она хочет стать моделью. Фактически она совершенно уверена, что прославится, потому что собирается попасть на ТВ. О мой Бог, вы не поверите, что они делают на этом шоу. О, она все мне выложила. Будто бы не ела несколько дней, а потом поедала все, что попадалось на глаза. Только пища вырывалась обратно. — Лола наморщила нос. — Э-э-э… это было грубое сравнение, извините. И на самом деле это неправда, потому что они едят. По крайней мере, стараются это делать, но совсем не просто отмотать назад годы и годы выработки условного рефлекса.

В то время как мама и Жак обменялись недоумевающими взглядами, я удовлетворенно кивнула. Слава Богу, Ник рассказал мне правду про шоу.

— Видите ли, эти модели думают, что Ник — принц из некоей крохотной страны, о которой они никогда не слыхали, потому что ее нет в реальности, и, чтобы стать его принцессой, девушка должна набрать вес, потому что в его стране почитают толстых женщин, — доложила Лола, чрезвычайно довольная собой, в то время как Жак буквально разинул рот, а моя мама ахнула.

— Солнышко, ты знала, что это за шоу? — не выдержала она.

Я уставилась вниз, на свои колени, вверх на потолок — куда угодно, лишь бы не встречаться глазами с мамой, — и скривилась. Как признаться маме теперь, когда правда выплыла наружу, что я кое-что знала, но была слишком сбита с толку?

— Гм… да?

К счастью, Лола продолжила свой репортаж с места событий:

— О Боже, посмотрите на нее сейчас, отщипывающую крошку хлеба.

И конечно, мы все повернулись и посмотрели.

— Как бы то ни было… я спросила ее, кто симпатичный парень за ее столом. Само собой получилось. — Когда благодарные слушатели отодвинули в сторону чашки и поставили локти на стол, подпирая подбородки руками, Лола преподнесла неожиданное продолжение: — Знаете, она неплохо выглядит. — И посмотрела на меня искоса, сверкнув глазами. — Держись, Алекс, я не закончила. Я только хотела сказать, что она выглядит, как Джери Холливэлл, только удлиненная дюймов на десять или около того. О, и голос тоже похож. — Она, безусловно, была горда собой. Лола прочистила горло и перешла к тому, чтобы совершить свое лучшее перевоплощение «Кокни-из-Ист-Энда-включая-умирающего попугая». — «Ой, Ник, он, да, такой привлекательный», это я цитирую Сиобхан. — И Лола продолжила ее голосом: — «Но чтоб мне провалиться, подозреваю, что он гей. Он даже не слишком-то целовался ни с одной из нас — уж не говоря о том, чтоб переспать. Все мои приятели предупреждали, что наверняка будет какой-то подвох в этом шоу!» Конец цитаты. Гм, гм… А теперь, делая выводы из рассказанного мисс Симонс — и надеюсь, что не обижу вас, миссис Симонс, — я-то не думаю, что он гей! Но, Алекс, я уверена, что подвох — это ты!

Думаю, что я явственно произнесла: «Полный п…!» Лолино утверждение заставило меня порозоветь от удовольствия — или, возможно, покраснеть, — я задумалась и в смущении почувствовала, как мои щеки заливает предательская теплота. «У Ника действительно получается заставить меня прекратить делать это, — подумала я. — Гм… заставить меня краснеть — вот все, что он должен был компенсировать мне в конце?»

Я нравлюсь ему, я действительно ему нравлюсь.

И это — все, что мне нужно? Я должна была обо всем хорошенько подумать.

Правильно, но что меня так разозлило, если то, что Сиобхан сообщила Доле, было правдой? Итак, Ник делает нечто дурацкое на ТВ; черт, я тоже была там и тоже такое делала. Ладно, перефразируем: он добровольно делал нечто дурацкое на ТВ. С другой стороны, существовали на свете люди (включая тех, одержимых Пулитцеровской премией — и я не имею в виду Лили — часть меня), которые считали мою профессию просто нелепой. В конце концов, ведь она связана с чтением публикаций в журналах типа «Кошачий концерт на подиуме». Кто бы говорил?

Так в чем же было прегрешение Ника Сноу? Он не рассказал мне все о происходящем на самом деле, что заставило меня чувствовать себя немного… глупо и сбило с толку. Но он сам выставлял себя в дурацком свете на телевидении, не я. В конце концов, я никогда не подписывала никаких документов. Ха! Если даже они выставят в эфир видеозаписи наших свиданий, им придется прикрывать мое лицо одним из тех размытых синих пятен. Я хихикнула про себя. Никто не поверит моей маме, если она начнет хвастаться, что ее дочь — это синее пятно. Я покачала головой над всей этой нелепицей.

— Давайте уйдем отсюда, — предложила я, доставая из бумажника пачку евро, чтобы оплатить счет. Но когда поднялась со стула и направилась к выходу, то не смогла удержаться, чтобы выйти просто так. Сначала продефилировала мимо Определенно-неопределенной парочки и широко улыбнулась для их скрытых камер, а затем, выпрямив спину, обнаружила, что прохожу мимо стола Ника в опасной близости, так что моя сумка задела спинку стула Сиобхан. Я небрежно задержалась, чтобы поправить на шее шарф из «Эрме» — просто так, — и затем пошла дальше. Еще бы на сантиметр ближе — и, возможно, если бы она держала бокал красного вина и была одета в белое вместо черного, то произошел бы трюк с опрокидыванием, подобного которому не было со времен рекламного ролика пива «Миллер лайт». Вот это, возможно, было бы сделано для небольшого количества хорошего ТВ.

— Так много волнений за один уик-энд я не переживала с тех пор, как рухнула компания «Инрон», в акции которой я вложила деньги, — заявила мама с самым серьезным видом, когда мы вышли из ресторана. — Думаю, мне надо слегка-а-а поспать. — Она «слегка-а-а» зевнула.

Пока мы шли к остановке такси, мимо жилых домов на авеню Монтейн, я рассеянно осматривала улицу в поисках двух черных внедорожников. А вот и они, напротив дома Нины Риччи. Массивные машины были похожи на брызги плохого спрея для загара, от которого не мог избавиться Ник и который слезал с него слоями.

Лола должна была возвращаться в офис, если только не удастся освободить свое расписание на вечер.

— Я ходила с тобой в Двадцатый район и добывала для тебя историю, поэтому не пойду на попятный, — сказала она. — Что может быть хуже?

— Ладно… — проговорила я медленно, — мы встречаемся с моделью в баре «Будда» в семь.

Лола непроизвольно ахнула, и вид у нее стал испуганный.

— Я и не знала, что бар «Будда» открывается так рано, — призналась она, сморщив нос с неприязнью.

— Не по-модному рано, понятно, — сказала я, напрягаясь в поисках умозаключений, которые она оценила бы. — Но подумай вот о чем: мы же будем там задолго до того, как кто-то из знакомых сможет нас увидеть.

Лола остановилась, и ее наморщенный носик разгладился. Я порадовалась своим успехам в логике модников.

— Ну ладно, это удачный момент, — сказала она наконец. — А как мы ее узнаем?

— Она сказала, что будет одета в платье от Луиса-Хайнца, — ответил Жак, — чтобы доказать, что знает, о чем говорит.

— Маленькая воровка! Никому в руки не попадали эти платья, кроме меня, даже к Алекс! — выпалила Лола. И тихо произнесла несколько отборных ругательств. Но, минутку поразмыслив, тем не менее сменила гнев на милость. — Ладно, думаю, хорошо уже то, что я знаю, чего не стану надевать, — задумчиво произнесла она. — Насколько смущающим это было бы? Гм, — сказала она, — какого цвета будет платье?

Я вздохнула и поцеловала подругу в обе щеки, прежде чем сесть в ожидающее нас с мамой такси.

Пока мама дремала посреди заднего сиденья — без сомнения, в грезах о petites mains, вышивающих ее новый, заказанный в «Шанель» костюм, — мы с Жаком шептались поверх ее головы, словно маленькие дети, после того как выключили свет.

— Так что конкретно эта модель сказала тебе? спросила я, с неодобрением произнося слово «модель». — И можем ли мы называть девушку как-то иначе, чем «эта модель»?

— Ну, она не назвала себя, — возразил он. — Зато — думаю, случайно — упомянула, что собирается на показ дамского белья.

— Белье, вот как? — медленно произнесла я.

— Да, ключ к тому, чтобы найти любовь всей моей жизни, у модели, демонстрирующей нижнее белье. — Жак печально вздохнул. — Не слишком обнадеживающе…

— Она может оказаться высокоинтеллектуальной: днем — модель, демонстрирующая нижнее белье, а ночью — кандидат на докторскую степень по биохимии! В конце концов, девушка сумела найти тебя. — Я старалась говорить убедительно. — Как она тебя нашла, между прочим?

— Не знаю. Модель — я имею в виду эту… как ее там — не хотела разговаривать по телефону слишком долго.

— Этот информатор… как бы ее назвать… дай подумать… — Шестерни в моем мозгу начали быстро вращаться. В «Уикли» я много потрудилась, чтобы стать незаменимой для составления ярких заголовков, остроумных подписей под иллюстрациями, емких коротких строк для концовки. Теперь мне хотелось поднять настроение Жаку. Я не хотела больше слышать слово «модель». Да и пора было восстановить свою репутацию. — Белье… кливаж… розовые трусики… — Улыбка медленно расползлась по моему лицу. — О'кей, есть. «Эта модель» имеет теперь кодовое имя, — сказала я, выдержав паузу для эффекта, — Глубокое Декольте.

Искренний смех Жака заполнил такси. Немного легкомыслия нам было просто необходимо, так как эффект от алкоголя начал ослабевать и свет дня сиял через ветровое стекло. Но скоро мы впали в молчание, и я нервозно начала постукивать ногой по спинке переднего сиденья, в то время как мама клевала носом, ее голова покачивалась и склонялась на мое плечо. Жак в своем углу пристально смотрел в окно, перекинув сначала левую ногу через правую, а затем, наоборот, правую через левую, затем опять поменял их местами, и опять, и опять…

Загипнотизированная этим похожим на метроном движением ног Жака, я задремала, и во сне мне пригрезилась высокая, пышная женщина в темных солнцезащитных очках и ночной сорочке под плащом в темном многоэтажном гараже: это была наша девушка Глубокое Декольте.

Но она оказалась совсем не такой, как я представляла.

Когда мы с Жаком встретили Лолу в баре «Будда» — моя перевозбужденная, со сбитыми биоритмами мама свалилась в постель, как только добралась до гостиницы, и разбудить ее было невозможно, — то думали, что без труда вычислим нашу модель нижнего белья. В конце концов, в четверть седьмого эта горячая точка была едва прохладна, заполненная, как обычно, туристами из Германии и американского Среднего Запада. Может быть, красотка затерялась среди высоких тевтонцев — но там были сплошь мужчины. А молочно-белые розовощекие блондинки? Все в возрасте лет тринадцати и в сопровождении родителей.

Мы трое пришвартовались на нижнем этаже у бара, в тени гигантской золотой статуи Будды: Сотни свечей освещали красные лакированные стены и весь тот азиатский китч, который наполнял похожее на пещеру помещение, в то время как причудливые сочетания звучания флейт, барабанов и обволакивающей музыки просачивались сквозь гомон посетителей. Было трудно сосредоточиться, чтобы рассмотреть персону за столиком напротив тебя, уж не говоря о том, чтобы разглядеть осведомителя — модель нижнего белья, которую никогда прежде не видел.

Тем не менее мы продолжали изучать зал каждый в своем направлении, находя и отвергая одну женщину задругой. Никто не выделялся, и определенно никто не возвышался над остальными, как мы того ожидали.

В конце концов сначала я увидела платье: посадка по фигуре и облегание форм творения Луиса-Хайнца — это чудо ни с чем нельзя было спутать. Я обнаружила, что буквально загипнотизирована тем, как ткань цвета нектарина облегает бедра, а затем струится вокруг ног. Не отрывая глаз от приближающейся фигуры, я толкнула локтем Лолу, которая в свою очередь предупредила Жака.

— Это должна быть она, — сказала Лола, которая, как и я, не могла оторвать глаз от платья, — если только распутная девка не заложила платья, которые по праву принадлежат мне. — Немного подумала и добавила: — И тебе, Алекс, и всем женщинам мира.

Я была слишком поглощена мечтами о платье, чтобы заметить что-либо.

Именно Жак разрушил чары, спросив:

— Вы действительно думаете, что она модель для демонстрации нижнего белья?

— Что такое? — Я повернула голову и посмотрела на него. Жак прищурился из-за мерцания свечи на нашем столе. Виду него был, несомненно, озадаченный.

Я снова взглянула на таинственную женщину — но постаралась сосредоточиться на ней самой, а не на платье. Нет, она совсем не была высокой. И не имела пышных форм. Но, Боже ты мой, платье выглядело действительно потрясающе…

Вооруженная разноцветным коктейлем для девочек неизвестная стояла в углу совершенно неподвижно, но было ясно, что она осматривает зал. Это — а также тот факт, что она почти полностью прикрыла лицо широкополой соломенной ковбойской шляпой, — убедило нас, что на встречу явилась мисс Глубокое Декольте.

Жак быстро поднялся из-за стола и направился к ней, огибая группы туристов, как настоящий профи (я подумала, что этому он научился в «Ле Бон Марше»). По телодвижениям было ясно, что она облегченно вздохнула — но по-прежнему нервничала, — когда Жак, наконец, добрался. Они обменялись парой слов, затем разошлись; он пошел назад, к нам, она исчезла в противоположном направлении.

— Что происходит? — поинтересовалась я, не очень надеясь на ответ.

— Боже, как я хочу это платье, — выпалила Лола: первый признак того, что она вышла из транса.

Жак возвратился к столу без единого слова.

— Ну? — спросила я.

— Через несколько минут, — ответил он еле слышно.

Как обещала, она появилась спустя несколько минут с лицом, по-прежнему прикрытым шляпой, и хлопнулась на пустой стул, который мы добрых двадцать минут мучили, прежде чем смогли расположить как можно ближе к углу комнаты. (Каков этикет доносчика? Захочет ли она сидеть лицом к двери? Спиной к двери? Станет ли говорить в присутствии трех человек?) Истина оказалась в том, что она как будто ничего не замечала, кроме бутылки белого бургундского, которую заказала Лола. Лола налила стакан вина, и наша гостья прикончила одним глотком.

— Это мои друзья, — сказал ей Жак. — Они помогают мне разыскать Луиса-Хайнца, поэтому вы можете свободно говорить в их присутствии.

— Я-а рада-а, что вы нашли меня. — Она, наконец, повернула голову, так что лицо показалось из-под шляпы.

— Я вас раньше где-то видела, — тихо пробормотала Лола, почти про себя. — Знаю, я…

Я переводила взгляд с Лолы на Глубокое Декольте и обратно.

— Шони?!! — воскликнули мы одновременно.

— Да-а, как вы узнали? — Она явно занервничала.

— О мой Бог, конечно! — ликовала Лола. — Вы — та самая девушка, которую я видела вместе с Бартоломе. Я видела вас на показе в «Диор», запомнила вас по соревнованию моделей…

— Не могу поверить, что вы узнали меня, — я-а выиграла тот конкурс три года назад, мне было всего семнадцать, — сказала Шони, слабо улыбаясь нам из-под своей шляпы. Но то, что мы вспомнили ее через три года — вечность по меркам времени моды, — каким-то образом расположило ее к нам. Я заметила, что плечи девушки опустились, как будто напряжение выходило из нее вместе с каждым словом, и она уже не так крепко сжимала бокал. — Победа в том соревновании привела меня в Париж. Я-а была событием в мире моды, да-а, планировала стать следующей Кейт Мосс — но не такая высокая, сами видите. Думаю, агентство тайно надеялось, что я еще не перестала расти. — Шони печально рассмеялась. — И они были правы в какой-то мере. Я-а и вправду выросла — вширь. Я-а так тосковала по дому, что ела все подряд.

Когда Шони перестала подставлять бокал, чтобы его наполняли снова и снова, я получила возможность получше разглядеть ее лицо. Что-то было в глазах, делавшее девушку старше ее возраста. Потом я поняла: дело в искусственных синих контактных линзах.

— Ну, в общем, в скором времени они велели мне упаковываться, и я-а вернулась домой в Арканзас, — продолжала Шони. — И я-а вернулась к демонстрации тренировочных костюмов и платьев для прогулок для Мервин[74 - «Мервин» — сеть магазинов молодежной одежды.].

Я мельком взглянула на Лолу. У ее подруги такой вид, будто она собиралась заплакать. Я толкнула ее под столом. Времени на то, чтобы провести ночь в слезах и соплях, у нас не было.

— Но все это время я-а знала, что это не для ме-ня-а, — продолжала Шони твердым голосом. — И однажды в пятницу вечером, сидя дома перед телевизором, поедая корн-дог и и наблюдая за игрой футбольной команды моей бывшей средней школы, я увидела рекламу нового реалити-шоу, для которого набирали актеров. Желающих изменить свой внешний вид и свою жизнь: Полное Преобразование. Это было как подарок небес.

Челюсть у меня, вероятно, отвисла ниже колен. Что случилось с американским телевидением за то время, пока я жила в Англии? Что случилось с благопристойностью, с сохранением личной тайны? С обзорами, добрыми «ситкомами» и полицейскими шоу? Неужели каждый вместе со своей матерью принимает участие в каком-нибудь шоу или по крайней мере смотрит их? Говоря о матерях, я решила не забыть спросить мою об этом шоу…

Когда Шони начала подробно рассказывать о своем возвращении к волшебству, ее голос завибрировал в диапазоне Мэрайи Кэрри. (Лола тем временем сопела в салфетку.)

— Тем же вечером я-а написала письмо на пяти страницах, всю мою печальную историю, взлет и падение Шони Карут, и знаете, продюсер позвонил мне через неделю, — произнесла она взволнованно. — Десять дней спустя я-а была в «Четырех временах года» в Лос-Анджелесе: каждое утро табу на завтрак, персональный тренер для звезд… и я была согласна довольствоваться несколькими глотками питья и парой крошек еды. — Шони остановилась, осветила нас торжествующей — и ослепительно белой — улыбкой. — Сделали небольшую липосакцию, приподняли грудь, подтянули бедра плюс занятия шейпингом… поработали над зубами, осветлили волосы, изменили форму бровей, убрали мелкие морщинки, сделав инъекции ботокса… и вот она я-а! Итак, я не работаю с известными именами — да, — но я вернулась! Туда, где должна быть!

Жаку и Лоле, а также, конечно, и Шони, должно было казаться, что я пристально изучаю ее достоинства, охваченная благоговейным трепетом, но на самом деле я подсчитывала стоимость ее «преобразования». Платье от Луиса-Хайнца было ей великовато, но я придерживалась мнения, что подворачивание и складки на модели были приемами «детской хирургии» колледжа Беверли-Хиллз. (А его произведение заслуживало посещения Гарварда, чтобы обладать этим сделанным со вкусом переходящим кубком.) После некоторого дальнейшего анализа я молча поздравила себя с тем, что смогла узнать ее с этим новым носом.

А, в конце концов, обнаружила, что благодарна этой маленькой модели. Мне пришлось признать, что определенная польза от реалити-шоу все же была.

Лола вытирала глаза уже раз десятый. А потом пододвинулась и обняла Шони.

— Это все настолько вдохновляет, — призналась она. После момента приобщения к положительной модельной карме Лола вспомнила другую причину, почему она узнала Шони. — Погоди-ка, а при чем тут Бартоломе?

— Именно из-за этого я здесь, — отозвалась Шони еле слышно. Она поправила длинные волосы, которые были отлично высветлены в салоне в цвет песка Малибу (под лучами солнца в три часа пополудни). — Я рассчитывала проинформировать вас о вашем друге — я-а не имею в виду Бартоломе, потому что он вообще не может быть другом никому.

Мы все пододвинулись поближе, еле сдерживая волнение.

Шони откашлялась и начала свой рассказ. Они познакомились с Бартоломе в одном ночном клубе несколько месяцев назад.

— Знаете, он подцепил меня, — сказала она. — И я-а не горжусь этим. Я не искала знакомства, но этот парень сказал, что сделает меня «лицом» самого потрясающего дизайнерского дома моды, какого еще свет не видывал.

— Негодяй! — тихо пробормотала Лола.

— Сначала я не восприняла его всерьез, но он был привлекателен, как никто другой. — Шони пожала плечами. — Однажды днем познакомил меня с вашим другом, Луисом-Хайнцем.

— Негодяй! — повторила Лола.

Я поняла, что она так потрясена, что не способна реагировать как-то иначе. В конце концов, скольких телефонных звонков, коктейлей «писко» и диких поездок стоило ей знакомство с Луисом-Хайнцем?!

— Он оказался милейшим парнем, такой спокойный, застенчивый, — продолжала Шони.

Я взглянула на Жака, тот выглядел одновременно и гордым, и обеспокоенным.

— А его сногсшибательные платья, конечно, просто потрясли меня. Однако когда мы вернулись домой, Бартоломе кое-что сказал. — Тут она понизила голос и произнесла, как я догадалась по Долиной усмешке, имитируя Бартоломе: — «Этот Луис-Хайнц идиот, его совсем не заботят деньги, его волнует лишь то, как женщины чувствуют себя в его платьях, бла-бла-бла, глупо, глупо!» Я-а была в шоке. Тем вечером он напился, как скунс, и говорил мне, что собирается украсть секреты Луиса-Хайнца!

— Что?! — только и смогли произнести все мы. Я сжала под столом руку Жака. И старалась поддержать его взглядом — если только могла бы ободрить и саму себя.

— Я-а понимаю, это было неправильно, но я просто не знала, что мне делать, — продолжала Шони извиняющимся голосом. — Кому я могла рассказать об этом? Кто поверил бы девчонке из провинциального городишки в Арканзасе? Кроме того, он ведь взял меня с собой на показ в «Диор»!

Лола одобрительно кивнула, действительно гордясь:

— Это было превосходное шоу.

— Я завязла, — продолжала Шони. — А две ночи назад Бартоломе сообщил мне, что должен встретиться с людьми, которые могут сделать нас по-настоящему богатыми. Он приказал мне оставаться дома, но я-а не могла. Зна-а-ете почему? Я-а проследила за ним.

Дважды пересев с одной линии метро на другую, затем на пригородный поезд и потом взяв от станции такси, Шони сообразила, что следует за Бартоломе на склад в пригороде. «Лесная опушка Ника», — подумала я. Далее я разрешила себе поинтересоваться, когда же Ник Сноу соберется позвонить, но потом снова сосредоточилась на истории Шони. В конце концов она увидела Бартоломе, входящим в помещение вместе с какими-то странными людьми, тайком прокралась на склад и рыскала там, пока не обнаружила испуганного Луиса-Хайнца, заталкиваемого в кладовую двумя мускулистыми мужчинами. («Они выглядели как телохранители Бритни Спирс» — так она выразилась.)

И что она сделала? Побежала домой? Позвонила в полицию? Нет, Шони последовала за ними — и в этом месте истории мое положительное мнение о ней кристаллизовалось в законченную форму прямо на глазах! Эта девушка оказалась одной из бесстрашных женщин Юга Америки. Из той самой группы, куда входили моя мама и Лайза Роулэнд. Интересно, относилась ли к этой группе я…

Шони нагло приложила ухо к двери и подслушала, как незнакомец — она называла его Француз — сказал Бартоломе, что он и его коллеги заплатят десять миллионов евро за рисунки и выкройки Луиса-Хайнца. И они хотели оставить его у себя. (Ее школьный уровень французского, отметила я, значительно лучше моего. Потом я виновато взглянула на Жака.)

— Итак, хозяева этой бельевой фирмы действительно считали, что платья Луиса-Хайнца способны разорить их? — размышляла я вслух.

— Какое безумие, — не выдержал Жак. — Все, о чем мечтал Луис-Хайнц, было сделать мир прекраснее. Каждую женщину. Он никогда не хотел создавать корпорацию!

Лола быстро перехватила внимание:

— А я бы и не позволила! Его платья должны быть эксклюзивом.

Шони лишь покачала головой.

— Это не то, что вы думаете, — сказала она. — Компания «Ле До Ляпен» настолько мелка — я даже не верю, что Бартоломе сделал бы меня когда-нибудь ее «лицом». — Она изящно фыркнула. — Они хотят шантажировать крупные компании-производители. Собираются угрожать им с помощью этого нового дизайна. Понятно?

Я увидела: кровь Лолы вскипела при мысли о том, что творения Луиса-Хайнца наводнят массовый рынок. Жак, явно ошеломленный поворотом событий, ссутулился в своем кресле. Помимо того что я находилась под большим впечатлением от навыков французской разговорной речи Шони, еще больше я была поражена извращенной логикой этих ничтожеств от нижнего белья. Маловероятно, что их затея могла быть успешной. Но это никак не могло помочь Луису-Хайнцу.

— Так, где же Луис-Хайнц? — спросила я Шони.

— Все еще на том складе, надеюсь, — ответила она.

Каким-то чудом — или из-за оплошности, типичной для ведения дел французами (зависит от вашего отношения к французскому бизнесу), — Бартоломе вместе с другим мужчиной и двумя громилами не побеспокоились о том, чтобы запереть дверь, и покинули помещение. Шони видела их проходящими через склад — при этом они обсуждали, что собираются есть на обед, — затем прокралась в кладовку. Там был Луис-Хайнц со стеллажом, полным его прекрасных одежд.

— Руки у него были связаны, но, увидев меня, он оживился, — вспоминала Шони. — Я попыталась заговорить с ним сначала по-английски, а затем по-французски, но он только качал головой.

— Ох, Луис-Хайнц! — вздохнул Жак. Вид у него был несчастный. — Мне действительно следует прекратить говорить с ним на эсперанто. Он должен учиться!

— Я-а развязала ему руки, он попытался что-то объяснить мне, только я не поняла. Так как его руки были свободны, он написал свое имя, ваше имя, Жак, номер вашего телефона… а потом вручил мне это платье и вытолкал меня за дверь.

Впервые за все время, что Шони рассказывала о Луисе-Хайнце, я смогла моргать. Увлеченная ее историей, я просто чувствовала, что она говорит правду. Теперь надо было сообразить, что нам с этим делать. Но Жак меня опередил.

— Где этот склад? — Спросил он нетерпеливо. — Мы отправляемся туда сегодня вечером.

Диктофон: есть. Крошечный блокнот, который вручили на показе «Миссони»: взяла. Механический карандаш: на месте. (Опытным путем, во время преследования охранника фирмы «Сакс» в коридоре здания суда на процессе по делу Вайноны, я узнала, что карандаши «тикондерога» № 2 ломаются, а в ручках кончаются чернила.) Мобильные телефоны снабжены текстовыми сообщениями на случай, если придется вести себя тихо: готово. Огромная сумка «момбаса», чтобы взять с собой все необходимое, вдобавок ко всему имеющая полезную тяжелую ручку из рога, может быть использована в качестве средства самозащиты: проверено.

Незадолго до полуночи мы, наконец, были готовы и вооружены.

Вопреки моему лучшему решению — конечно, в этом случае следует разобраться, что значит «лучшее», — я неохотно уступила требованиям моей мамы, желающей пойти с нами.

— Кому придет в голову подозревать средних лет женщину, одетую в «Шанель», в том, что она стоит «на стреме»? — заключила мамочка, разбуженная нашими голосами.

— Разве еще недостаточно историй для твоих друзей дома? — спросила я, прежде чем уступить окончательно. — А кто же останется здесь, чтобы принять телефонный звонок, если что-нибудь пойдет не так, как надо? — Я чуть не подавилась собственными словами. Мама и Лола посмотрели друг на друга.

— Ну ладно, — сказала Лола с недовольным видом. — Я останусь. — Осмотрелась вокруг. — Я заработаю деньги на вашем гардеробе, если вы не вернетесь? — Добавила она, подмигнув.

Жак и я оделись одинаково — черные свитера с воротниками «хомут», черные штаны и черные кожаные тренчи, будто нас извергнула «Матрица» — и сверили часы. (Как выяснилось, у нас обоих были «Картье тэнк франсэ», такие, с дополнительным циферблатом, которым я не пользовалась, потому что не знала как.) Тем временем мама наполняла свою сумку от Шанель салфетками «Клинекс», увлажняющим кремом, глазными каплями, пакетом «Эм-энд-эмс» (королевского размера), антибактериальным лосьоном для рук, димедролом и несколькими полиэтиленовыми пакетами для сандвичей — короче, хламом, который почти никогда не был нужен, но был удобно бесполезным на случай, если — ох! — вдруг мне потребуется немного комфорта. Я дрожала в своих туфлях от Джимми Чу на низком каблуке. Они были самыми низкими из всего того, что я привезла с собой, но где же вы, мои спортивные ботиночки от Прада, когда вы так нужны?

Итак, мы были готовы: мама, мой учитель французского и я. Но это, поклялась я себе, не будет упоминаться ни в моей статье, ни в книге или фильме, созданных по этому сюжету. В любом случае, кто бы мне поверил?

Стараясь казаться как можно менее заметными, мы втроем промаршировали строем по холлу гостиницы и вышли в облачную ночь.

Сев на заднее сиденье такси, спустя тридцать секунд я осознала, что, собственно говоря, даже не знаю точно, куда ехать. Опустив стекло, я подозвала швейцара отеля («Так невежливо с моей стороны», — поежилась я, но момент был отчаянный — и спросила, не знает ли он, где находится оптовый склад нижнего белья фирмы «Ле До Ляпен». Сначала его брови подпрыгнули в тревоге, ведь парижане знают свою моду так же хорошо, как лондонские таксисты окольные дороги.

— Bien sur, mademoiselle[75 - Хорошо, конечно, мадемуазель (фр.).], — ответил швейцар, наклоняясь к полуоткрытому окну водителя и пускаясь в самые подробные объяснения, какие мне когда-либо доводилось слышать. Водитель периодически кивал.

— Ты записываешь все это? — спросила шепотом мама. Я беспомощно пожала плечами. Я перестала что-либо понимать уже после упоминания первого поворота.

— Заплачу, чтобы он подождал нас, — пообещала я, пытаясь ободряюще улыбнуться ей.

Швейцар дружески шлепнул такси по крыше И пожелал нам успеха.

«Хуже некуда, — подумала я, — хотя, конечно, не хуже, чем погоня за несбыточным в случае Луиса-Хайнца и Жака». Откинулась на спинку и постаралась расслабиться. Судя по описанию маршрута, нам предстояла долгая поездка.

Через двадцать пять минут, миновав не запертые и не охраняемые ворота, я спряталась за тележкой, наполненной рулонами лайкры и кожи.

В такси мы согласовали план действий, основанный на информации, полученной от Шони: мама и я встанем на страже в главном помещении мрачного бетонного блока склада. Несмотря на то, что открытое пространство было большим, как футбольное поле, можно было почувствовать клаустрофобию, находясь в центре скопления двух десятков тележек с тканями всех оттенков черного, белого и серого.

Тем временем Жак отправится на поиски кладовой, где держали Луиса-Хайнца. Мы очень надеялись, что он все еще там. Мы даже не рассматривали возможность того, что он может находиться где-то еще, не говоря уж о том, чтобы составить запасной план действий, — пока в моем мозгу не сверкнула внезапно эта мысль, в тот момент, когда кусок кожи задел макушку. «О, черт», — пробормотала я, отметая и мысль, и кожу. Я пыталась думать о чем-нибудь хорошем — о том, как Жак воссоединяется с Луисом-Хайнцем. А Лола — с теми платьями. А я — с…

Из состояния мечтательности меня вывела вибрация мобильного, который я прикрепила к своему ремню — уродливому, но необходимому модному аксессуару, раз уж я не догадалась взять с собой новую вместительную шоколадно-коричневую кожаную сумку «Боттега Венета» с маленьким карманом для телефона, удобно расположенным на замшевой внутренней поверхности, достаточно низко, чтобы быть спрятанным от «липких» пальцев посторонних. Я оставила включенной только функцию текстовых сообщений, ведь не могла же я отправиться в свой первый полицейский рейд с мобильным, который мог зазвонить в самый неподходящий момент?

Мама наблюдала, как я прокручиваю строчки сообщения, и, естественно, видела выражение моего лица, постепенно приобретающего глупую слащавость.

— Ник? — прошептала она.

— Да… — усмехнулась я. — Но что я должна сообщить ему, находясь здесь в этой… этой… ситуации?

Уже сам разговор об этом сделал меня упрямой, я сунула голову между двумя рулонами ткани и осмотрела склад. Никаких признаков жизни. Я втянула голову, как черепаха под панцирем.

— Я должна послать ему какое-нибудь текстовое сообщение.

Мама подняла брови.

— Наподобие тех, что посылают друг другу десятилетняя дочь Макдаффа и ее друзья? Неужели больше никто нормально не разговаривает?

— Гм… нет, если не с кем, — призналась я. Одному лишь Богу известно, насколько проще было отвечать «нет» Рода, и по электронной почте.

— Знаешь, миссис Макдафф убеждена, что тот усеченный язык, который дети используют сегодня для мгновенной передачи сообщений и прочего, делает их почти неграмотными, — выдала моя мама с большой степенью неодобрения. Она имела привычку перескакивать с одного на другое. — А ты — ты работаешь для журнала новостей! Ты ведь писатель!

— Да, я писатель, и, вероятно, ты права, — ответила я. — Но здесь особые обстоятельства — это смягчает мою вину. Так что мне ответить? — Я стиснула телефон в правой руке, держа наготове большой палец, в то время как мама заглядывала через мое плечо.

— Сообщи ему, что ты в данный момент занята, — посоветовала она нерешительно.

Я снова открыла сообщение Ника и выбрала функцию «ответить». Затем я позволила своим большим пальцам «поговорить», усердно нажимая соответствующие кнопки, пока не получилось правильное письмо. Я задалась вопросом, быстро ли обнаружили доктора новую эпидемию среди подростков, сопровождаемую мононуклеозом и прыщами: растяжения связок большого пальца, вывих большого пальца или даже параличи большого пальца, вызванные без конца повторяющимися нагрузками.

«Будьте прокляты, травмы!» Я напечатала и прочитала: «ПОЛУЧТВ СБЩЩАС ЗНТАПОГВРПЗЖ».

— Вау, довольно безлично, не так ли? — прошептала мама.

Тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук. «ПОЛУЧ ТВ СБЩ ЩАС ЗНТА ПОГВР ПЗЖ ХОХО».

— Лучше? — спросила я маму.

Она всмотрелась в крошечный экран:

— Изумительно. Это более странно, чем я могла подумать. Что это за язык? Где ты всему этому научилась?

— Понятия не имею, — призналась я. — Может, у моделей, с которыми я встречалась. Они приблизительно на том же образовательном уровне, что и дочь миссис Макдафф, — усмехнулась я. — Итак, мне отправлять это сообщение или нет?

Мама кивнула, и я исполнила. Не успела я снова прицепить телефон на пояс, как он опять завибрировал. Я открыла крышку и увидела новое сообщение: «Я ДЛЖ ТБ УВДТ ГДЕ ТЫ».

Как бы сильно я ни хотела увидеть его тоже, вряд ли сейчас для этого было подходящее время… не так ли? Но прежде чем я осознала опрометчивость своего поступка и прежде чем моя мама, которая каждую минуту окидывала взглядом склад, смогла проследить за тем, что я делаю, я успела настрочить: «НА СТРЖ СКЛАД ЛЕ ДО ЛЯПЕН», и нажала «Отправить».

Плохая, плохая девочка.




11


— Что за…

Остаток предложения застрял у меня где-то между мозгом и горлом. Я стояла парализованная, беспомощно моргая, как испорченный телевизор. Вспышка света — расплывчатые очертания снопа искр. А потом ничего.

— Что за… — начала я снова. И опять замолчала на том же самом месте и по той же причине. Словно возникшая мысль оказалась слишком невероятной, чтобы высказать ее до конца. Двери склада распахнулись — на пороге стоял Ник с двумя кинооператорами. Я смотрела на него как громом пораженная, лишившись дара речи. То есть я имею в виду, что, сообщив ему свое местонахождение, я не так уж сильно удивилась его появлению. Но что здесь делали эти камеры?

Я ощутила тяжелый взгляд пары пытливых глаз.

— Это тот, о ком я думаю? — спросила мама.

— Господи, — сказала я. — Боже мой! — И, быстро нырнув за цементную колонну, крепко зажмурилась. «Надо… взять… себя… в руки, — подумала я. Глубокий вдох. — О-о-о… Ох…»

Мама схватила меня за плечо и начала трясти, как флакончик с лаком для ногтей, пока мое лицо вновь не обрело нормальный цвет вместо молочной белизны магнезии.

— Ради всего святого, объясни, что здесь происходит? — спросила она.

— Гм, футы! Это Ник, — пожала я беспомощно плечами. — Я знаю лишь то, что мы стоим на стреме тут, на складе, в надежде найти нашего без вести пропавшего дизайнера и что мой сценарий из «Ангелов Чарли» неожиданно превратился в «Это твоя жизнь…»[76 - Фильм «Это твоя жизнь…» — экранизация книги Мег Уолитцер, семейной мелодрамы, США, 1992 год.] — Я старалась дышать, как можно глубже. — Ладно, в общем, я сообщила ему, где мы находимся. Но я не ожидала, что он придет!

Мама посмотрела на меня подозрительно, я ответила ей глуповато-застенчивым взглядом и спросила как можно тише:

— Я хорошо выгляжу?

— Ты выглядишь превосходно, — ответила она, неодобрительно качая головой.

Я выглянула из-за Колонны и посмотрела на Ника и мистера и мисс Неизвестных, которые на сей раз открыто держали камеры в руках. Пока Ник рыскал по складу, эта парочка горячо спорила.

— О чем он думает? — спросила я саму себя.

— Дорогая, Жак должен появиться с минуты на минуту, — сказала мама. — Иначе нам придется пойти за ним.

В ее глазах плескался страх, а голос выдавал сильное волнение. Много лет назад мой папа сообщил мне, что, когда мама была беременна мною, она постоянно смотрела фильмы о Джеймсе Бонде. Представляю себе.

— Дай подумать, — сказала я. И бросила еще один взгляд из-за колонны. Ник теперь находился всего лишь в пятидесяти метрах от меня, а две тени следили за ним с противоположных сторон помещения. Я предположила, что они нуждались в различных ракурсах для создания эффекта реальности.

— Алекс! Я здесь! — позвал Ник.

Черт! О чем я только думала, когда нажимала «Отправить»? Я потерла виски. Нужно соображать быстрее… Жаль, что я не захватила с собой компакт-пудру, тогда я могла бы проверить свой макияж… Держись. Приоритеты! Как насчет того, чтобы попытаться заставить его замолчать, чтобы злодеи — где бы они ни были — не узнали, что нас тут набежала целая толпа? Ш-ш-ш…

Я набрала в легкие воздуха, сжала губы, чтобы размазать по ним то, что еще осталось от моей помады, и вытянула шею.

— Сюда! — крикнула я, глядя ему в глаза, прижала указательный палец к губам и, отчаянно гримасничая, прошипела — Ш-ш!

А что же сделал Ник? Он улыбнулся одной из своих знаменитых ослепительных улыбок и затрусил ко мне. В исполнении кого-либо другого бег трусцой выглядел бы неуклюже, но он был, как всегда, великолепен.

Я закрыла глаза. Ник был полной противоположностью медузы Горгоны: все, на что падал его взгляд, тут же размягчалось. А вот этого-то я как раз сейчас и не могла допустить.

— Алекс! — сказал он, продолжая смотреть мне в глаза. — Алекс, я получил твое сообщение. Объясни, Бога ради, почему ты находишься под стражей?

— Что? Под стражей? — повторила я.

Он взял меня за руку и наконец моргнул. А когда его взгляд прояснился, он заметил, что мы не одни.

— О, еще раз здравствуйте, — сказал он, улыбаясь маме. — Это все как-то немного необычно, вы не находите?

— Мама, это Ник. Ник, это моя мама, — сказала я, переминаясь с ноги на ногу и внимательно изучая носы своих туфель. Наконец я отважилась поднять голову и посмотреть, как проходит официальное знакомство.

Мама молча оценивала Ника — полагаю, она считала это своим долгом в отсутствии папы. Он напряженно улыбался ей.

— Под стражей? — повторила я озадаченно. — Стра-а-ажа… О, черт! Я имела в виду стоять на страже. Это текстовое сообщение не совсем полное.

Я попыталась изобразить самоуверенную улыбку или, по крайней мере, не выглядеть так же нелепо, как прозвучали мои слова.

— О! — произнес он. — Ладно, хорошо… итак, вы на страже? — Он начал озираться вокруг, оглядывая склад.

— Гм, да, это длинная история. В общем, мой друг Жак ищет своего бойфренда, который находится где-то тут, потому что его похитили… и… и мы надеемся, что здесь больше никого нет… типа плохих парней или кого-нибудь еще… — Замолчав и подняв на него глаза, я поразилась, увидев выражение на его лице.

— Понятно… — сказал Ник. Что-то — беспокойство или смущение — заставляло его держаться рядом со мной и неотрывно смотреть мне в глаза несмотря на то, что сейчас я сильно смахивала на семиклассницу надомного обучения с чересчур буйным воображением.

— Угу… — Взволнованная его пристальным взглядом, я опустила глаза и притворилась, что осматриваю помещение. И тут я увидела камеры. — Проклятие! — сказала я тихо, вспомнив, что они находятся тут же, прямо за спиной Ника, и все снимают на камеру. А ведь, пожалуй, к ним действительно можно привыкнуть. Вот почему люди так глупо выглядят на телевидении… И эта мысль моментально вернула меня к действительности, которая была одновременно и очень реальной, и сюрреалистичной.

— Нельзя, чтобы эти камеры все снимали, — сказала я твердо. — И вообще, что они здесь делают?!

— Что? — Ник, казалось, был захвачен врасплох. Он обернулся, посмотрел вокруг и, наконец, обнаружил своих верных спутников. — О! Это они. — Он покачал головой. — А я о них совсем забыл. — («Я была права!» — подумала я торжествующе.) Он грустно посмотрел на меня. — Ты же знаешь, это не моя идея, просто они следуют за мной повсюду, и я ничего не могу с этим поделать. Контракт и все такое…

И когда я, не отрываясь, или почти не отрываясь, смотрела в его ласковые глаза, я поняла, что это был момент истины. Забудьте о моем намерении держать его в подвешенном состоянии. Пришла пора стать менее строгой и научиться жить с его реальностью (ТВ) и со временем превратиться в очень-очень счастливую, хотя порой и всем недовольную девушку. Разве не узнала я этим вечером, насколько полезным оказалось реалити-шоу, например, для Шони?

— Действительно, твой контракт, — сказала я, с трудом сдерживая желание поцеловать его прямо здесь и сейчас, на глазах у моей мамы, перед камерами и вообще. Устоять на самом деле было трудно.

— Алекс, — услышала я голос мамы. И поняла, что момент истины придется отложить.

Я быстро обернулась и сначала увидела Жака, его тяжелые броги цокали по цементному полу. Он практически тащил на себе худого, бледного человека с коротко остриженными черными волосами, которого даже большинство начинающих экстрасенсов телемаркета под руководством мисс Клео[77 - «Мисс Клео» — настоящее имя Йори Харрис, провозгласила себя медиумом, телепатом, экстрасенсом, была популярна на американском ночном телевидении в конце 1990-х — начале 2000-х годов.] определили бы как «чувствительную, творческую натуру».

По всей видимости, это и был Луис-Хайнц.

А те два здоровяка, быстро входившие в двойные двери в противоположном конце склада? Это наверняка за неимением лучших слов — плохие парни.

А еще там были мы, стоявшие как раз посредине, в центре места действия.

— Черт! — выругалась я с большим опозданием и, обернувшись, увидела, как моя мама нырнула за один из многочисленных автокаров, стоявших на территории склада. — Оставайся там, — пыталась сказать я ей беззвучно. Я сомневалась в том, что мама могла услышать меня, но, озвучив то, что должно было выполнять роль плана, почувствовала себя увереннее.

Ник схватил меня и толкнул за другой автокар, после чего отправился навстречу конфликту, собирающемуся вспыхнуть в противоположном конце склада.

Что все это значит? Он собрался поиграть в героя? Я осмотрелась вокруг, чтобы оценить ситуацию. Два оператора закрепились на позициях таким образом, чтобы заснять все происходящее.

«Должно быть, они думают, что уже умерли и попали в небесное реалити-шоу», — подумала я. Неужели им не приходит в голову, что все это может зайти слишком далеко? (А может, просто проявление моего журналистского снобизма.) Кто знает, возможно, они уже перегорели, освещая войны и голод, и заблуждаются насчет этой части работы?)

А там, в центре, Жак и Луис-Хайнц добрались до Ника, который теперь стоял между ними и большими плохими парнями — с ударением на «большими» — и, казалось, пытался в чем-то их убедить.

Я быстро оценила плохих парней. Шони оказалась права: они определенно были сделаны из того же материала, что и телохранители знаменитостей. Или, возможно, защитники национальной сборной по футболу. Я затаила дыхание. Каждый весил по меньшей мере триста фунтов. И, Боже всемогущий, что это выпирает из штанов у одного из Больших Парней? Нет, не там. Неужели это револьвер?

И вдруг сюжет «Это твоя жизнь» превратился в «Клан Сопрано».

— Р-револьвер… пистолет… пушка! — взвизгнула я, обращаясь неизвестно к кому. Был ли хоть малейший шанс, чтобы Ник услышал меня отсюда?

— Эй вы, там, — сказал он, по-свойски обращаясь к Двум Большим Парням. — Похоже, я неверно повернул. Мы… мы ищем отель «Костес».

О Боже! Я вытаращила глаза. Что он делает? Как будто они способны купиться на это!

Первый Большой Парень сделал шаг вперед. Ник, в свою очередь, отступил на один шаг назад. Это было похоже на какой-то старинный медленный танец. Жак и Луис-Хайнц моментально продолжили движение, дрожа, как тринадцатилетние подростки, набравшиеся смелости пригласить девушку танцевать.

Второй Большой Парень хмыкнул и похлопал по оттопыривавшемуся месту на штанах.

— Да, — продолжал Ник, не выказывая ни малейших признаков страха, — я должен встретиться здесь с группой моделей.

Я немедленно почувствовала, как в сердце мне вонзился кинжал. Почему, ну почему он всегда возвращается к этому?

Плохие парни сделали еще один шаг вперед. Сначала Ник, а потом и Жак с Луисом-Хайнцем ответили несколькими па назад, в направлении выхода и, как я надеялась, ожидающих снаружи внедорожников, которые повсюду следовали за Ником.

Первый Большой Парень сделал стремительное движение вперед.

— Я тебе не верю, — сказал он по-английски с сильным французским акцентом.

Ник ответил несколькими шагами по алкогольной траектории. Медленно, медленно, быстро-быстро, медленно… Что это было — пасадобль или ча-ча-ча? Я не могла сказать с уверенностью; несмотря на все усилия моих родителей обучить меня хореографии, все, чему я научилась, было почерпнуто из фильма «Австралийское танго». И никто этой ночью не был одет в платья с блестками и лайкру.

Теперь они стояли лицом к лицу. Ник прошел как раз мимо меня, а за ним последовали оба злодея.

— Серьезно, дружище, — сказал Ник, уперев руки в бока. — Видишь того оператора позади меня?

«Господи, что он делает? Они разозлятся!» — подумала я.

Ник указал на мистера Неизвестного, стоящего на посту недалеко от выхода.

— Видишь ли, я участвую в телевизионном реалити-шоу, — похвастался он и, хихикнув, добавил: — Шоу о том, как назначать свидания моделям.

С того места, где я находилась, мне было хорошо видно лицо Ника, и я испытала шок, заметив, что взгляду него был откровенно развратным. Я содрогнулась. Он был слишком уж убедителен. Я увидела ту сторону представителей сильного пола, которую они обычно скрывают, по меньшей мере, первые пять месяцев знакомства. Все к лучшему, напомнила я себе. Все складывается как нельзя лучше.

Словно почувствовав мое смятение, Ник на какую-то долю секунды поймал мой взгляд и подмигнул.

Успокоенная, я оглянулась назад и посмотрела на маму. Она чуть не лопалась от еле сдерживаемого смеха. Я посмотрела на нее взглядом обидчивой супермодели и высунула язык. Разве она не понимает, что это опасная ситуация, совсем не шуточная для моей жизни? Черт, а сама-то я не забыла, что это была опасная ситуация? И это было по-настоящему, а не специально для телевидения! Хотя ладно, практически это как раз и делалось для телевидения, но было настоящей реальностью…

— Да, десять горячих — мы говорим «горячих», как в рекламе пива, — красоток ждут меня в «Костес», — говорил Ник. И это было совсем не похоже на него. Или, по крайней мере, мне хотелось на это надеяться. Должно быть, он был действительно талантливым начинающим актером в реальной, а не телевизионной жизни.

Три стороны продолжали свой танец вдоль длинной стены склада, теперь вел Ник, хоть и двигался задом.

— Vraiment[78 - Действительно (фр.).], — сказал Первый Большой Парень. — Почему мы должны тебе верить?

Ник позвал оператора.

— Эй, Маркос, — сказал он, — подойди сюда и покажи им те горячие сцены в ванне.

«О Боже! Только не горячие сцены в ванне…»

Мистер Неизвестный поспешил к нему со своей компактной цифровой видеокамерой, энергично нажимая на кнопку перемотки и одним глазом следя за мелькающими в обратном порядке сценами на экране, а другим — за Ником.

— Regardez, — сказал он, запыхавшись, и повернул камеру перед лицами Больших Парней.

Я не видела, что там показывали, но могу поклясться, что выпуклость в штанах Первого Большого Парня шевельнулась.

— Вот черт, — произнес Первый Большой Парень.

— Merde, эти девочки и правда горячие, — сказал Второй Большой Парень.

Оба они были всецело поглощены тем, что происходило на экране. Могу лишь предположить, что это имело какое-то отношение к бикини.

Ник ухмылялся, как безумный; когда он мельком взглянул на меня, глаза его были широко открыты.

Я в ответ сузила глаза. Что он пытается мне сообщить? Он явно хотел мне что-то сказать.

— Пистолет? — спросила я беззвучно, одними губами. — Да, я знаю!

Точно!

Он покачал головой и снова что-то произнес.

— Делайте? — попыталась прочитать я по губам. Что, черт возьми, он имеет в виду? Мой мозг лихорадочно перебирал алфавит, как ученик начальной школы.

— Бегите, — услышала я шепот за спиной. — Бегите, — повторила мама. Она протиснулась к тому месту, где я находилась, но я уже медленно отступала. Тогда она остановилась и пригнулась вместе со мной, спрятавшись за тележкой с рулонами какой-то материи.

И Первый, и Второй Большие Парни, по-видимому, увидели уже достаточно, чтобы удостовериться, что это телевизионное реалити-шоу действительно существует и Ник может обеспечить им теплую ванну и горячих малышек. Теперь они спорили между собой, как им добраться туда, где, как они наверняка рисовали в своем воображении, их ожидает оргия с моделями. Мне даже послышалось, как один из них спрашивал другого, хорошо ли они выглядят. Боже, как глупы мужчины!

Мы, две женщины, тем временем съежились позади моей тележки, обсуждая между собой, как отсюда выбраться. Не собирается же Ник на самом деле везти злодеев в отель «Костес», не так ли? Как нам от них отвязаться? И будут ли модели Ника действительно находиться там? Забудут ли Большие Парни о том, что должны сторожить Луиса-Хайнца?

В конце концов, они были мужчинами. И предвкушали оргию с моделями. Да, пожалуй, у нас будет путь для безопасного отступления.

Однако я не хотела рисковать, и мама согласилась. Нам нужно было определить маршрут эвакуации.

Я посмотрела на Ника, надеясь получить какой-нибудь сигнал. Что-то телепатическое, может быть. Он достал свой мобильный телефон, то же самое сделали и оба Больших Парня. Неужели они обмениваются номерами? Жак и Луис-Хайнц, заметила я, прошли почти весь путь до выхода и теперь опустились на пол возле мисс Неизвестной. (На ней были ботинки «Хаш Паппис», как мне удалось заметить. Очень практично. Я посмотрела на собственные остроносые туфли и съежилась.)

Увидев Жака и Луиса-Хайнца так близко к свободе, я облегченно вздохнула, мне почему-то захотелось затянуть мою любимую песню «АББА». Была ли переправа через Рио-Гранде «Фернандо» такой же романтичной? А что делали шведы на этой реке? Мне показалось, что я схожу с ума.

Я чуть не подпрыгнула, почувствовав вибрацию в области бедра. Неужели на меня так подействовало все это волнение? Я виновато улыбнулась. Ник выглядел ужасно мило.

А потом я включила мозги и поняла, что это вибрирует мой телефон. На экране появилось изображение конверта: пришло новое сообщение.

— «ПАРНИ СО МНОЙ ВЫ ЗБРТ СВХ, — прочла я шепотом. — БУДЬ СПОК».

— Это «СВХ» означает своих или схватили? — рассеянно спросила мама. — Должна сказать тебе, что этот новый язык обескураживает…

Вынуждена признать, ее слова заставили меня остановиться и на секунду задуматься. Но я тут же пришла в себя.

— Ну и каков план? — спросила мама.

— Давай используем эту тележку как прикрытие, — ответила я решительно, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и уверенно. — Просто на всякий случай. Тогда мы сумеем добраться до Жака и Луиса-Хайнца. Ник сообщил, что он договорился с Большими Парнями, поэтому нам нужно лишь подождать, пока они уедут, и тогда у нас все получится и мы будем свободны. Ну как, готова?

— Хорошо, что я ходила на занятия пилатесом, — сказала мама.

Я засмеялась и чмокнула ее в щеку.

— Обещай мне, что ты ничего не расскажешь об этом папе, — сказала она.

— Обещаю — ответила я. — Ну а ты заслуживаешь два наряда от-кутюр.

Досчитав шепотом до трех, мы навалились на тележку и изо всех сил толкнули ее, но тележка не покатилась. Если бы не Большие Парни с пистолетом, я бы возликовала по поводу этого результата, доказывавшего, что я оказалась, говоря буквально, легким весом, более того — девяностовосьмифунтовым (плюс-минус десять фунтов) слабаком. Но сейчас на это не было времени.

— Эти рулоны материи оказались тяжелее, чем я думала, — проворчала я. — Клянусь, никогда больше не куплю белье этой компании.

Я медленно подняла голову и посмотрела в щель между рулонами лайкры и, как мне показалось, когда один из них задел мое лицо, какой-то полиэстеровой смеси.

Ник и злодеи вышли из помещения склада, оба оператора последовали за ними. Дверь с шумом захлопнулась, и минутой позже я услышала звук отъезжающих внедорожников. Мы были свободны. Меня охватило победное чувство и уверенность, что с Ником не может случиться ничего по-настоящему плохого в присутствии двух телевизионных камер. Я припустила в левую часть склада, где притаился Жак.

— Салютон, Луис-Хайнц?! — произнесла я, стараясь, чтобы мой голос звучал одновременно декларативно и вопросительно, отчего приветствие получилось взволнованным и возвышенным. — Эсти сана?

Я почувствовала, как все разом повернули ко мне головы одним синхронным движением. Мама посмотрела на меня озадаченно.

— О, просто я научилась немного говорить на эсперанто, — пожала я плечами. — В Интернете можно найти все.

Когда забрезжил рассвет следующего дня, я сидела за ноутбуком, расшифровывая последнюю часть моего интервью с Луисом-Хайнцем, которое по большей части было переведено Жаком, а иногда по необходимости дополнялось мимикой и жестами. Жак и Луис-Хайнц, тесно прижавшись друг к другу, как горошины в стручке, заснули на кровати… вместе.

Мама давным-давно ретировалась в свою постель, измученная подробным описанием всей рискованной миссии для Лолы, которая, увидев Луиса-Хайнца живым и здоровым, милостиво простила нас за то, что мы оставили ее одну.

Но теперь курсор беспощадно мигал передо мной на экране, в то время как мой лишенный сна мозг подыскивал заглавие для всей этой истории. Глубокое Декольте тут тоже присутствует, поэтому заголовок действительно должен быть интригующим. «Подиум для побега»? Интересная игра слов, но не совсем верная. «Выбитые из колеи»? Давайте посмотрим: группа заговорщиков от нижнего белья; таинственный модельер; информатор, который демонстрирует нижнее белье. Да, тут есть от чего оказаться выбитым из колеи. Конечно, кое-что должно было остаться за кадром, поэтому после долгой внутренней борьбы между долгом, предписывавшим мне обнародовать полную и правдивую версию имевшегося, и отчаянным нежеланием выставить себя в смешном виде, я приняла компромиссное решение. Энергичный герой все же появится, но никакой рекламы его телевизионного реалити-шоу не будет. Конечно, зная Родди, можно догадаться, что он, естественно, уже обладает полной информацией и мои журналистские дебаты будут очень спорными. Он, вероятно, захочет поместить моделей в главном разделе.

Я рассеянно распустила узел, в который перед этим небрежно собрала волосы, надеясь, что это как-то улучшит мой мыслительный процесс. И внезапно зазвонили колокола.

На самом деле это был всего лишь звонок в дверь.

Все еще перебирая пальцами спутанные пряди, я пошла открывать. В ту минуту, когда я увидела Ника, я поняла, что волновалась за него больше, чем думала. Мне хотелось броситься в его объятия, но потом я вспомнила свое решение изображать невозмутимость — хотя бы в течение минуты или двух.

— Вечеринка уже закончилась? — спросила я небрежно.

— Фактически она была прервана полицейскими, — сказал он, глядя на меня с застенчивой улыбкой. — Когда мы прибыли в отель «Костес», эти два болвана устроили такую сцену, что мне даже не пришлось подавать сигнал тревоги. А после того как я сообщил полиции, где нашел их, они тут же сдали своих боссов… Но твоим друзьям все-таки придется прийти и написать заявление.

Я кивнула и улыбнулась с облегчением — из-за Луиса-Хайнца, из-за себя самой и из-за моих ноющих ног. Мне не нужно будет преследовать Бартоломе, раз Шони дала показания в полиции.

Кроме того, передо мной стояла другая, более ценная «добыча».

— Итак, ты действительно должен был там встретиться, гм, со своим гаремом? — спросила я его.

— Ну, я просто знал, что там их обычно можно застать. От них не много сюрпризов, — сказал он и, подняв голову, добавил: — В отличие от тебя.

Я вспыхнула, а он подошел ближе.

— Итак, ты нашла своего мужчину? — спросил он тихо.

Я вконец разволновалась, но откашлялась и приказала себе говорить спокойно.

— Да, я нашла его, — ответила я, словно не заметив подтекста его вопроса, и жестом указала на спящего Луиса-Хайнца. — И я только что закончила статью. Осталось только придумать название.

Он задумался на мгновение.

— Как тебе такой вариант названия: «Ник появился вовремя»? — спросил он с самодовольной улыбкой, подходя еще ближе, пока между нами осталось не больше микрона воздуха.

Это уж было слишком.

— Как насчет того, чтобы поцеловать меня? — улыбнулась я в ответ.

Он так и поступил.

А я вспомнила сцену из фильма «Поймать вора», где фейерверки освещают небо за окном, а Грейс Келли и Кэрри Грант целуются в номере отеля. Этот эпизод справедливо считается образцом киношной тупости, но на самом деле он заставлял меня — человека, который, как предполагалось, должен был справедливо считать это дрянью, — умиляться каждый раз, когда я его видела.

Я медленно подняла веки, моргнула, огляделась вокруг и снова взглянула в искрящиеся глаза Ника.

— Это кто-нибудь снимает?

Через несколько дней — после того как мама вернулась в Техас с целым сундуком историй для своих приятельниц и платьем от Луиса-Хайнца, упакованным со всевозможными предосторожностями, Ник и я одолжили у племянника Жака его «веспу» и отправились на наше первое свидание, в котором не было места камерам.

Таким образом мы улизнули от «компаньонок» Ника.

Ветер развевал и спутывал наши волосы, когда мы в ритме шимми двигались на скутере в транспортном потоке по живописному маршруту, направляясь к садам Тюильри. Наконец недалеко от музея д'Орсэ нам удалось избавиться от операторов на черном внедорожнике.

В новом цвета морской ракушки творении Луиса-Хайнца и питоновых туфлях от Маноло на трехдюймовых каблуках я благоразумно осталась сидеть на скутере, когда Ник слез, чтобы провести его сквозь садовые ворота по грязной, посыпанной гравием тропе, мимо фонтана, где дети запускали игрушечные кораблики. Ник остановился рядом с каменной скамьей, стоявшей под красиво подстриженным деревом, и помог мне слезть с моего сиденья, после чего побежал покупать мне crepes[79 - Блины (фр.)] в кафе.

— У них была только клубника с сахарной пудрой, — сказал он, соблазнительно помахивая блином у меня перед носом. — И «Нутелла», — пробормотал он, спустя несколько мгновений.

— Пожалуйста, «Нутеллу», — сказала я нежно. — Я выбираю «Нутеллу».

— Ну, хорошо, — сказал он, — думаю, смогу разрешить тебе откусить от моего.

Он начал смеяться, а я схватила его за талию, отвлекая поцелуем, и выхватила блин с «Нутеллой» из его правой руки. Получив то, что хотела, я отпустила его и радостно откусила от того, что теперь по праву было моим.

— Извини, но чему ты радуешься? Тому, что лишила меня еды? — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более негодующе.

— М-м… хм-м!

Мы устроили настоящий праздник — с блинами и бутылкой «Кристалла», прибывшей в качестве подарка от П. Дидди, хотя я на следующий день возвращалась в Лондон и мы не решили, как поддерживать отношения с помощью «Евростар». Но в тот момент ничто из этого не имело значения, кроме того, что Ник только что освободился из зловещих тисков моделей.

Через пару недель продюсеры «Моделайзера» решили, что Ник слишком выделяется из группы, чтобы оставаться участником шоу, и быстро нашли ему замену. Почему они это сделали, я могу лишь догадываться. Стала ли причиной ссора на показе в «Живанши», провокационное интервью в «Кошачьем концерте на подиуме» или неудача с моделями в горячей ванне? А может, всему виной стычка с плохими парнями?

Фактически там, на складе, состоялся его бенефис, который убедил продюсеров в необходимости оставить его в качестве — кого бы вы думали? — консультанта. Которым, как выяснилось, он на самом деле и был. (Когда-нибудь я пойму, что это означает.)

Продюсерам понравилось, что Ник может принимать решения на ходу, поэтому они зачислили его в штат и сделали ответственным за неожиданные повороты сюжета. Даже я должна признать, что это довольно крутая работа.

Но Ник оказался не единственным, кто придумывал различные уловки. Хотя я и была в него влюблена, я не могла позволить ему думать, что он уже соскочил с крючка. И существовало только одно испытание, которому я могла его подвергнуть.

Я взяла его с собой на обувной шопинг.

Покончив с блинами и вдоволь нацеловавшись, мы вновь оседлали «веспу» и направились в «Ле Бон Марше». По спине у меня побежал холодок, когда я вошла в нужный мне отдел этого магазина рука об руку с Ником. Я собиралась приобщить его к священному обряду, в который большинство мужчин никогда не будет посвящено. Хотя большинство, может, совсем этого не желают.

Ник сидел спокойно и, насколько я могла судить, лишь пару раз закатил глаза, терпеливо наблюдая, как я примеряла тридцать первую пару туфель: одинаковые лодочки от Маноло семи разных цветов, четыре вида босоножек от Лабутена из разной кожи, сапоги от Шанель (по щиколотку и почти до колена), туфли на шпильках от Диор и так далее, и так далее, и так далее…

И — ужас! — после двух часов примерки я так и не купила ни одной пары.

Но не думайте, что я утратила способность к шопингу. Просто я знала, что не покину Париж с пустыми руками. Я написала историю и нашла парня. А все остальное — Бог тому свидетель — у меня уже было.


notes



Примечания





1


Дэниел Дэй-Льюис — популярный американский киноактер, стал известен после исполнения одной из главных ролей в фильме «Банды Нью-Йорка».




2


«Мэри Джейнс» — туфли с закругленным носом и ремешком поперек стопы.




3


Броги — закрытые уличные ботинки со шнуровкой и перфорацией на носках.




4


Злорадство (нем.).




5


Мама, мама! Это та самая сумасшедшая, которая напала на красивую модель в телевизоре! (фр.)




6


Бублик (англ.).




7


«Молл» — сетевой торгово-развлекательный комплекс.




8


Трайбека — район Нью-Йорка.




9


Хит Майкла Джексона.




10


Дэйв Крокет — национальный американский герой времен мексиканской войны, погиб при Аламо в 1938 году. Персонаж многочисленных книг, фильмов, спектаклей.




11


РЕТА — организация, выступающая в защиту животных; неоднократно проводила кампании против модельеров, использующих в своих моделях шкуры животных, и других известных личностей в сфере моды, например, против главного редактора американского журнала «Вог» Анны Винтур.




12


Посторонитесь, посторонитесь! (фр.)




13


deus ех machine — (лат.) дословно «бог из машины», смысл выражения — счастливое избавление, неожиданная развязка.




14


Гуэрилла — от исп. guerrilla — партизан, повстанец.




15


Правильный шик, правильный вид




16


Бетти Буп — персонаж многочисленных диснеевских мультфильмов.




17


Базилика Сакре-Кёр — собор Святого сердца, в псевдовизантийском стиле, на вершине Монмартра.




18


Святая синева, святой синий цвет (фр.).




19


Орибэ Фумие — известный стилист, работал с Дженнифер Лопес, Антонио Бандерасом, Леонардо ди Каприо и др.




20


Фредерик Феккаи — известный американский стилист и производитель средств для волос.




21


Оливер Генри Крид — известный французский парфюмер английского происхождения




22


«Конде Нэст» — издательский дом, выпускает журналы «Гламур», «Вог» и другие.




23


Кэрри — героиня одноименного романа Стивена Кинга, школьница, от страха и отчаяния убивавшая своих одноклассников и разрушавшая родной город.




24


Посмотрите! (фр.)




25


Хью Хефнер — главный редактор журнала «Плейбой».




26


Франческо Скавулло — известный фотограф, делал портреты голливудских кино- и поп-звезд.




27


«Бенетон» — всемирно известный бренд (одежда, обувь, часы, аксессуары), олицетворяет интернациональный стиль, сочетающий в себе цвет, энергию, практичность. Товары этой марки отличаются невысокой ценой.




28


Мисс Пигги — фантастический персонаж, созданный студией спецэффектов Джима Хенсона.




29


Хусейн Чалаян — дизайнер, работы которого находятся на стыке архитектуры, философии и антропологии. Имеет музей собственных работ в Нидерландах.




30


Шоколадный торт




31


Кто там? (фр.)




32


Это Лола! (фр.)




33


Пресс-атташе (фр.).




34


Дерьмо (фр.).




35


Уайл И. Койот — персонаж многих диснеевских мультфильмов про кролика, страуса и койота.




36


«Крем де ля мер» — крем на основе морепродуктов.




37


«Ангелы Чарли» — детективный сериал, шедший на американском телевидении с 1976 года. В 2000 году режиссер Мак Джи снял одноименный фильм, ставший хитом 2001 года.




38


Я обожаю (фр.).




39


Колин Ферт — английский актер, снимался в фильмах «Дневник Бриджит Джонс», «Гордость и предубеждение», «Влюбленный Шекспир» и др.




40


Мистер Фицуильям Дарси — вымышленный персонаж, один из главных героев романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Дарси представлен как холодный и достаточно проницательный человек.




41


Конни Чанг — ведущая телепрограмм на канале Си-би-эс.




42


Ньют Гингрич — бывший спикер палаты представителей в конгрессе США.




43


«Севен энд Рэгтедтайгер» — песня группы «Дюран Дюран».




44


Группа «Калчер клаб» основана в 1981 году, лидер группы Бой Джордж — культовая фигура английской поп-музыки, певец и композитор.




45


Сеймон Колли (бас-гитара), Ник Роде (клавишные), Джон Тейлор (гитара) — участники группы «Дюран Дюран».




46


Скарлетт О'Хара — героиня романа и фильма «Унесенные ветром».




47


Телевизионная игра-викторина.




48


Джей-Лорд — победитель игры «Джеопарди».




49


Игра слов: Puff Daddy и Рара Smurf — творческие псевдонимы популярных молодых исполнителей; от англ. «daddy» («папочка») и «рара» («папа, батюшка»).




50


Лига Плюща — университетская лига, включающая восемь старейших университетов на востоке США: университеты Брауна, Колумбии, Корнуолла, Дортмунда, Гарварда, Пенсильвании, Принстона и Йеля.




51


Ах, простите меня, это будет находиться в соседней комнате




52


Кофе со сливками (фр.).




53


«Фетишик» — ребристая сумка из телячьей кожи.




54


Гранола — подслащенная овсянка с изюмом и орехами.




55


Поль Баньян — вымышленный гигантский дровосек, персонаж американского фольклора




56


Игра слов: имя Puff (англ.) значит «шум, реклама».




57


Мне хотелось бы маринованную утку, пожалуйста. И эспрессо (фр.).




58


Эспрессо без кофеина (фр.).




59


А для меня омлет с душистой приправой и бутылочку воды «Эвиан», будьте добры (фр.)




60


Имеется в виду знаменитая фотография Роберта Дуано «Поцелуй на фоне парижской мэрии».




61


Домой (фр.).




62


Нейи — фешенебельный пригород Парижа.




63


Американская певица Карни Вильсон перенесла операцию по уменьшению размеров желудка с целью радикального снижения веса.




64


«Ойл оф олэй» — известная торговая марка косметических средств.




65


Кто там? (фр.)




66


Он не негодяй (фр).




67


Миссия Сант Хуан Капистрано (Калифорния), где ежегодно 19 марта в День св. Иосифа празднуется возвращение ласточек, называемое «Чудо ласточек Капистрано».




68


«Космическая Одиссея-2001» — фильм Артура Кларка (Великобритания — США, 1968).




69


Слово «моделайзер» не существует, его придумала нью-йоркская писательница К. Бушнелл, автор книги «Секс в большом городе», для обозначения молодого человека, волочащегося за моделями, назначающего свидания моделям.




70


Номер пятнадцать (фр.).




71


Шрифт Брайля — специальный рельефный шрифт для слепых.




72


Бифштексом с перцем (фр.).




73


С кровью (фр.).




74


«Мервин» — сеть магазинов молодежной одежды.




75


Хорошо, конечно, мадемуазель (фр.).




76


Фильм «Это твоя жизнь…» — экранизация книги Мег Уолитцер, семейной мелодрамы, США, 1992 год.




77


«Мисс Клео» — настоящее имя Йори Харрис, провозгласила себя медиумом, телепатом, экстрасенсом, была популярна на американском ночном телевидении в конце 1990-х — начале 2000-х годов.




78


Действительно (фр.).




79


Блины (фр.)