Рапсодия
Джудит Гулд


Она могла стать его музой. Она могла сделать его счастливым. Но она исчезла из его жизни, оставив, как незаживающую рану, память о диком безумстве любви. И когда спустя годы на улицах Вены они встретились вновь — знаменитый пианист и женщина, завоевавшая его сердце, — воспоминания ожили с новой силой, а с ними воскресло и пламя любви…


Джудит Гулд

Рапсодия


О тихой красоте травы, о пышной прелести цветка

Не станем горевать,

Они в нас не пробудят жалость,

Лишь силы нам дадут вовек не забывать

О том, что позади осталось.

    
Уильям Вордсворт. «Ода: напоминание о бессмертии»


Пролог


Брайтон-Бич, Бруклин

Пар поднимался густыми клубами, не позволяя ничего разглядеть уже на расстоянии нескольких шагов. Люди, двигавшиеся в густом удушливом тумане, казались едва различимыми призраками. Жара становилась невыносимой — как и полагалось, — выжимая пот из человеческих тел, распростертых на сиденьях из белых керамических плиток. Сиденья располагались ярусами почти до потолка. Время от времени раздавалось зловещее шипение — это камни обдавали кипятком, от чего от них поднимались новые клубы пара. Где-то слышались приглушенные голоса. Время от времени открывалась дверь, впуская новых невидимых посетителей или выпуская таких же невидимок наружу.

Наверное, примерно так чувствуешь себя в аду, подумал молодой человек. Он терпеть не мог этот пар, этот пот на своем теле, этот горячий влажный воздух, который приходилось заглатывать в легкие, это промокшее, пропитанное потом полотенце, эти скользкие потрескавшиеся плитки — при мысли о том, сколько на них скопилось микробов, у него мурашки пробегали по коже.

Из тумана показалась огромная мужская фигура. Человек сел рядом. Высокий, широкоплечий, мускулистый под слоями жира. Он обернул полотенце вокруг талии и заговорил громким шепотом без всяких предисловий. Оба смотрели в туман, прямо перед собой, делая вид, что не знают друг друга.

— Работу получил?

— Да.

Пожилой человек хмыкнул, поправил на себе полотенце. Молодой ждал продолжения, однако его сосед смотрел куда-то вдаль, в туман, словно собеседника и не существовало. Внезапно раздалось громкое шипение кипятка. Молодой человек вздрогнул.

— Нервничаешь?

— Нет-нет.

Пожилой обеими руками, похожими на когтистые звериные лапы, убрал мокрые потные волосы с лица. Смертоносные лапы, подумал молодой человек.

— Нервничать совершенно нечего. Просто делай свое дело. Раз в неделю звони по тому номеру, который я дал тебе в прошлый раз. По субботам после девяти вечера.

— А что, если я не смогу? Что, если…

— Никаких «если».

Пожилой поднялся на ноги. Навис над молодым человеком как неандерталец — огромный, волосатый, зловещий. И глаза как у волка, подумал молодой. Как у волка на охоте.

— Никаких «если», — повторил тот.

Повернулся всем своим мощным телом и исчез в клубах пара.

Губы молодого человека презрительно изогнулись. Ему неудержимо захотелось сплюнуть на белые керамические плитки. Глупый безмозглый варвар! Как же он ненавидит этих пожилых русских с их менталитетом толпы! Хотя нет, в данном случае он не прав. Этого-то безмозглым не назовешь. У него под варварской внешностью скрывается недюжинный ум. Нельзя поддаваться чисто внешним впечатлениям. У этого волка острый ум и такие же острые инстинкты во всем, и в том, что касается бизнеса и… убийства.

Он сидел и терпеливо ждал, пока пройдет достаточно времени. Пусть старый волк вымоется под душем, оденется и уйдет из бани. Он с новой силой почувствовал, что ненавидит и это место, и старых русских, которые его так любят.

«Я не такой, как они», — подумал он. Нет, они с Мишей Левиным совсем другие. Они представляют собой совершенно новый класс русских эмигрантов.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЕГОДНЯ


Глава 1


Вена, ноябрь 1998 года

Пронизывающий осенний ветер гулял по роскошным паркам и центральным улицам Вены. Казалось, будто ревнивые духи Моцарта, Шуберта и Штрауса вместе с ветром пытаются защитить свой город от нашествия современной музыки.

В Нью-Йорке сейчас полным ходом идет подготовка к празднованию Дня благодарения, вспомнил Миша Левин. Но это же Вена… старая Вена… жемчужина в короне Габсбургов, с ее помпезными дворцами и монументами времен Австро-Венгерской империи. Здесь сама мысль о таком празднестве кажется вульгарной.

Миша поднял воротник своего отлично скроенного черного кашемирового пальто, плотнее закутал шею шарфом из кашемира с шелком. Ветер взметнул гриву густых, иссиня-черных, слегка вьющихся волос, которые он всегда носил чуть длиннее, чем следовало бы. Высокий — шесть футов четыре дюйма, — с идеальными пропорциями фигуры и мускулистым телом человека, прекрасно питающегося и регулярно занимающегося физическими упражнениями, с огромными, влажными, блестящими темно-карими глазами, такими глубокими, что они казались почти черными в обрамлении длинных густых ресниц — «будуарные глаза», как их часто называли, — он производил неотразимое впечатление.

Сейчас он натянул черные кожаные перчатки, чтобы защитить от ветра свои длинные тонкие пальцы музыканта. Кому-нибудь, возможно, показалось бы, что он слишком уж боится холода. Но руки — это его главное достояние. Миша Левин в свои тридцать с небольшим лет считался одним из лучших пианистов среди исполнителей концертной классической музыки. Ему прочили карьеру Горовица или Рубинштейна. А благодаря его внешности кинозвезды на его концерты приходили не только те, кто обычно интересуется классической музыкой. Иногда его даже называли «рок-звездой» в мире классической музыки. На студиях звукозаписи его просто обожали за тот коммерческий успех, которым пользовались его диски.

Не спеша двигаясь по Бозендорферштрассе, Миша ловил на себе одобрительные взгляды прохожих. И было чем залюбоваться. Высокие скулы, крепкий подбородок с глубокой ямочкой посредине, большие чувственные губы. От него исходило впечатление какой-то агрессивной мужественности и властности. Некоторым из тех, кто мало его знал, он мог бы показаться даже надменным и высокомерным. Однако к этому примешивалось ощущение чего-то романтического, загадочного и опасного. Общее впечатление создавалось действительно неотразимое.

Миша неторопливо шел по улицам среди туристов и людей, спешащих за покупками. Наслаждался чистым морозным воздухом и красотой венской архитектуры после долгих часов, проведенных за изнурительными репетициями в Шеннбрунском дворце. Шофера с лимузином он отпустил. Решил, что прогуляется пешком до ленча с женой и агентом.

Взгляд его рассеянно скользил с фасада Венской оперы на отель «Захер», построенный в неоклассическом стиле. Внезапно он заметил знакомую фигуру, чуть впереди, на Каммерштрассе. Женщина неспешно рассматривала витрины. Высокая, стройная, с длинными волосами, такими же иссиня-черными, как и у него, с легкой мальчишеской походкой, которую не спутаешь ни с какой другой. Так же, как и эту ее манеру откидывать назад голову…

Не может быть! Миша резко остановился. Сердце бешено забилось. Кровь застучала в ушах. Да, это она! Миша ускорил шаг. Все тело пронизала дрожь, но не от холода. Он уже приблизился почти вплотную, когда она остановилась у очередной витрины. Черный в тонкую белую полоску костюм скроен по типу мужского, однако черные кожаные сапожки от Гуччи с острыми каблучками, несомненно, женские, так же как и тяжелая черная кожаная сумка через плечо. Там, наверное, фотоаппарат. Она никуда не ездит без фотоаппарата.

Миша стоял позади нее не дыша, не решаясь произнести ее имя. Она почти не изменилась со времени их последней встречи. Разве что выглядит теперь чуть взрослее, чуть женственнее… стала еще более прекрасной. На этих каблуках она, наверное, не меньше шести футов ростом. Стройная, слегка загорелая, как всегда. Вероятно, все так же занимается всевозможными физическими упражнениями на свежем воздухе. Высокий лоб, выдающиеся скулы, длинный прямой нос, полные, словно чуть припухшие губы — вся она такая же, какой он ее помнил. И эта лебединая шея, такая элегантная и такая хрупкая с виду. Он всегда говорил, что ей следовало бы позировать перед фотоаппаратом, а не снимать самой.

Миша сделал глубокий вдох.

— Сирина? — нерешительно произнес он своим глубоким баритоном.

Она вздрогнула. На мгновение словно окаменела, потом резко повернулась на каблуках. Несмотря на большие солнцезащитные очки, он теперь не сомневался в том, что это она.

Она смотрела на него, по-видимому, тоже онемев от изумления. Он видел это даже сквозь темные стекла очков. Постепенно ее накрашенные губы сложились в неуверенную, нервную улыбку, от которой все ее прекрасное лицо моментально расцвело.

— Майкл? — услышал он знакомый, чуть хрипловатый голос.

— Да… я Майкл.

— О Боже! Не могу поверить!

Ее голос выдавал неподдельное радостное возбуждение.

— Я тоже. Сколько лет мы не виделись?

— Пять, — ответила она, не задумавшись ни на секунду.

Пять бесконечно долгих, одиноких лет…

— Пять лет… — повторил Миша.

Не думая о том, что делает, он приблизился и протянул к ней руки. Несколько секунд она колебалась. Не следует так открыто выказывать безудержную радость, охватившую ее. Обычно она умела держать себя в руках при любой ситуации. Но сейчас все смешалось в голове и в душе, противоречивые мысли и чувства обуревали ее. И вообще, какого черта! Она оказалась в его объятиях. Крепко сжала его своими длинными изящными руками. Он поцеловал ее в обе щеки по европейскому обычаю. Она ответила тем же. Внезапно она почувствовала себя так, словно они никогда не расставались.

Люди обходили их стороной. «Мы, наверное, выглядим как двое старых друзей, встретившихся после долгой разлуки», — подумала она. Хотя на самом деле…

Миша крепче прижал Сирину к себе, возбужденный знакомым ощущением ее тела, ее таким знакомым экзотическим запахом. Смесь мускуса и цитрусовых… Восток, загадочный и неповторимый.

Они оторвались друг от друга. Однако он так и не смог отпустить ее руки. Окинул ее жадным взглядом с головы до ног.

— Ты чудесно выглядишь. Еще красивее, чем всегда, если это вообще возможно. Известность тебе идет.

Сирина рассмеялась.

— Спасибо, Майкл. Ты тоже стал еще красивее. — Она сняла солнечные очки, указала ими назад, на стену здания. — Ты даже красивее, чем на тех портретах.

Миша тоже взглянул на черно-белые фотографии на афишах благотворительного концерта в пользу Организации Объединенных Наций. Увлеченный Сириной, он их даже не заметил.

— Ты в самом деле так думаешь? Эти фотографии всегда выглядят так драматично, правда? — Он рассмеялся. — Впрочем, тебе это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому.

— Это хорошие фотографии. Хорошая работа.

— Из твоих уст это действительно комплимент.

— Да. И хорошо, что он сделал такую хорошую работу, потому что ими обклеена вся Вена.

— В таком случае ты не могла не знать о том, что я здесь.

Сирина не отвела взгляд. Ее карие глаза излучали все ту же энергию и страсть к жизни, которые всегда так привлекали его.

— Да, Майкл, я знала, что ты здесь.

Ему неудержимо захотелось спросить, не собиралась ли она как-нибудь связаться с ним, пока он в Вене. Однако он почувствовал, что не готов услышать возможный разочаровывающий ответ.

— А что тебя привело в Вену? — задал он совсем другой вопрос.

— Я делаю материал о некоторых вновь избранных политических лидерах в Центральной и Восточной Европе. Они все съехались сюда на конференцию — чехи, сербы и прочие. Своего рода ярмарка тщеславия.

— Это, наверное, очень интересно.

— И может стать еще интереснее, если между ними начнется старая добрая драка. Вот тогда я смогу сделать по-настоящему интересные снимки.

— Я вижу, ты мало изменилась. — Он взглянул ей в глаза. — Но путь ты проделала немалый.

— И да и нет. — Она пожала плечами.

— Что ты имеешь в виду?

— Я… я не знаю… Не имеет значения.

Миша взглянул на свои наручные часы. «Ролекс Ойстер». Подарок от фирмы за участие в их рекламе.

— У тебя найдется время выпить чашку кофе?

Сирина покачала головой:

— К сожалению, нет. Я должна бежать. У меня ленч с Корал. Надо обсудить кое-какие дела.

— Как поживает Корал?

— Ну, ты же ее знаешь. Она такая же, как всегда. — Сирина рассмеялась. — Мать, отец, сестра, брат, тюремщик, ну и агент, конечно. Просто одолела меня своим вниманием. — Она немного помолчала. — А как твоя семья?

— Очень хорошо, — произнес он без всякого выражения.

Ей показалось, будто что-то промелькнуло в его глазах. Сожаление, сомнение, печаль? Может быть, он несчастлив?

Миша пристально смотрел на нее.

— Ты… ты еще пробудешь здесь какое-то время?

— Дня два, не больше. Потом лечу обратно в Нью-Йорк.

— Не возражаешь, если я тебе позвоню?

Его темно-карие глаза смотрели с мольбой. Он вовсе не хотел давить на нее, но и отпустить вот так, даже не попытавшись увидеться снова, тоже не мог. Тем более что ей, возможно, тоже этого хочется.

Она долго молча смотрела на него. Эти золотисто-карие глаза с зелеными и голубоватыми искорками гипнотизировали его, так же как и раньше.

— Мне бы очень этого хотелось, Майкл, — проговорила она наконец.

Его захлестнула острая радость. Он знал, что теперь все оставшееся время будет жить в ожидании встречи.

Сирина снова надела темные очки.

— Я остановилась в отеле «Венгерский король», на Шулерштрассе. — Она произнесла это демонстративно небрежным тоном. — Буду свободна сегодня поздно вечером и завтра во второй половине дня.

Господи, что это она делает?! Совсем рассудок потеряла! Для чего ей снова встречаться с этим человеком?..

— Я позвоню сегодня вечером, хорошо?

— Да… Пока, Майкл.

Она откинула голову, повернулась на каблуках и пошла прочь, не переставая думать о том, что, конечно же, она сошла с ума. Ну и пусть! Все равно. Она хочет его видеть! Она должна снова его увидеть!

— До свидания, Сирина, — прошептал он.

Долго стоял на месте, глядя ей вслед. Из груди его вырвался протяжный вздох. Он уже по ней тоскует. После стольких лет разлуки эта короткая встреча оставила внутри зияющую пустоту… какой-то неутолимый физический голод, пугающий… и неотвратимый.


Глава 2


— Сплошная подделка, — произнес Эммануил Цигельман. — Вся Рингштрассе построена уже в прошлом веке. Это все неоренессанс, необарокко, неоготика, нео… что там может быть еще? А на самом деле все сплошь бетон. Подделка под старину.

— Ты, наверное, шутишь, Манни! — Безукоризненно наманикюренными пальчиками Вера Левина откинула белокурую прядь с лица, поддела вилкой кусочек суфле. — Этого не может быть.

— Но это правда. Здание парламента, ратуша, оперный театр, фондовая биржа и многое другое — все это только декорации для какой-то чудовищной оперетты. Нет, конечно, Вена — древний город, я этого не отрицаю. Но Рингштрассе! Чистейший девятнадцатый век, причем все выстроено одним махом.

Вера сделала глоток вина. Взглянула на мужа. Однако Миша, устремивший взор на один из гобеленов, по-видимому, пребывал в каком-то своем мире.

— Может быть, и так, Манни. И все же я, например, рада, что построили Рингштрассе, пусть и из бетона. Она составляет неотъемлемую часть венского чуда.

Манни откусил «Калбсбрукен Меттерних» — знаменитое фирменное блюдо из телятины — и теперь задумчиво жевал.

— И все же это подделка. У Вены тоже есть свои теневые стороны, Вера. Не забывай, что именно здесь родина меланхоличного доктора Фрейда. Не говоря уже о печально известном господине Гитлере, у которого, кстати сказать, здесь немало последователей. — Он снял очки в черепаховой оправе, вынул из кармана безукоризненно чистый носовой платок и начал тщательно протирать стекла. — А как насчет господина Курта Вальдхайма? Так что, как видишь, Вена славится не только музыкантами и непревзойденными кондитерскими изделиями.

— Да будет тебе, Манни! Уймись хоть ненадолго. И вообще, не пора ли тебе заняться новыми костюмами? Говорят, «Кофхорсес» сейчас не уступает Парижу.

Манни, который всегда носил лишь самую лучшую одежду, сшитую на заказ, поправил свой шелковый галстук.

— Что бы там кто ни говорил, я лично буду одеваться только от Хантсманна.

— Ты безнадежный англофил… и сноб к тому же.

Вера улыбнулась. Он действительно ужасный сноб, этот Манни. Но в нем есть и многое другое, что остается для нее загадкой. Даже теперь, после стольких лет знакомства, он, так же как и Саша, его сотрудник, оставшийся в Нью-Йорке, представляет для нее неразгаданную тайну.

Она снова кинула взгляд на Мишу. Он все так же смотрел куда-то в пространство и, по-видимому, не слышал ни слова из того, что они говорили.

— Миша… Ты что, нервничаешь перед концертом, мой дорогой?

Он с улыбкой обернулся к ней:

— Нет-нет. Я просто думал о… В общем, не важно. Не имеет значения.

Не имеет значения… Он даже самому себе не решался признаться, что не может думать ни о чем, кроме встречи с Сириной Гиббонс. Все так, как будто они никогда не расставались, как будто они все те же страстные любовники, какими были восемь лет назад. Восемь бесконечно долгих лет…

— Ты почти не прикоснулся к еде. Съел всего две ложки этого восхитительного супа из омаров. К закускам даже не притронулся. Надеюсь, ты не…

— Ты же знаешь, перед концертом я никогда много не ем. Поем вечером, после выступления.

— Ну хорошо.

Вера улыбнулась мужу и решила оставить его в покое.

Вера Левина обладала редкостной элегантной — некоторые сказали бы «ледяной» — красотой, которая многих заставляла забывать о том, что она обладает еще и острым, тонким, восприимчивым умом, сослужившим ей хорошую службу в браке с Мишей. Она искоса кинула на него осторожный взгляд и увидела, что он снова устремил глаза в пространство. Что там привлекло его внимание? Может быть, изысканное сооружение из цветов? Или старинные ковры? А может, гипсовые скульптуры венгерских офицеров, основавших этот ресторан в конце Второй мировой войны? Нет, вряд ли. Он погружен в какие-то свои мысли. Любопытно… Очень любопытно. Вера почувствовала, что он гораздо более рассеян, чем обычно перед концертом. И то, что он сказал насчет еды, ее тоже не удовлетворило. Миша что-то скрывает… Она понимала, что сейчас его лучше оставить в покое. Выходя за него замуж, она знала, что единственная его возлюбленная — это музыка. Однако она оказалась требовательной любовницей, отнимающей гораздо больше времени, чем Вера могла себе представить. Постепенно Вера с этим смирилась. Вот если бы у него появилась настоящая любовница, из плоти и крови… Но не стоит предвосхищать события. Если это случится, вот тогда и подумаем. Она напомнила себе обо всех тех многочисленных преимуществах, которые принес ей брак со всемирно известным пианистом, не только в материальном смысле, но и во многих других. Вера с удовольствием вращалась в изысканных, космополитических артистических кругах, куда попала только благодаря мужу.

Манни, с интересом наблюдавший за своим самым важным клиентом, сделал глоток вина, поставил бокал, коснулся Мишиной руки:

— Как тебе понравились афиши?

— Что? А… нормальные афиши. Хотя, честно говоря, я не понимаю, для чего они нужны. Все билеты распродали в один момент, за два дня до того, как появились афиши.

— Их повесили как знак уважения к тебе. И я считаю, что ты заслужил эту любезность. Ты ведь даешь концерт за свой счет.

— Я просто считаю эту цель стоящей.

— Ты заработаешь для них кучу денег.

— Билеты шли по тысяче долларов, — вставила Вера.

— Лучшей рекламы не придумаешь… и не купишь.

— Ты прав, — рассеянно ответил Миша. — Надеюсь, они не пожалеют, что потратили такие деньги.

— Насчет этого можешь не волноваться, — успокоила его преданная Вера. — Ты еще никогда не разочаровывал публику.

— Ага! — воскликнул Манни, потирая пухлые руки. — Кажется, к нам идет официант, взять заказ на десерты.

— Манни! — Вера кинула на него осуждающий взгляд. — Иногда ты ведешь себя просто неприлично.

— Я столько слышал об их сладких блюдах!

Подошел официант. Вежливо спросил, как им понравилась еда. Все трое дружно выразили одобрение. В этот момент официант заметил Мишину тарелку. На лице его появилось встревоженное выражение.

— Месье Левин, вам не понравилась цесарка?

— Я уверен, что она превосходна. Пожалуйста, так и передайте шефу. Я просто не могу много есть перед концертом.

Официант явно почувствовал облегчение.

— Возможно, вы зайдете к нам еще раз и отведаете наши блюда.

— Непременно. — Миша обернулся к Вере: — Ты будешь заказывать что-нибудь на десерт, дорогая?

— М-м-м… Ну, может быть, только попробовать. — Вера подняла глаза на официанта. — Будьте добры: сырный крем с шоколадным соусом.

— Манни, — позвал Миша. — А тебя, наверное, и спрашивать не стоит.

Тот рассмеялся:

— Конечно, нет. Мне, пожалуйста, то же самое, что и миссис Левин.

— И всем кофе, — добавил Миша.

— А вы разве не будете заказывать десерт, месье?

— Нет, спасибо.

«Поскорее бы выбраться отсюда», — подумал Миша.

За кофе и десертами беседовали об австрийском министре культуры и его усилиях вернуть произведения искусства, захваченные нацистами у евреев во время Второй мировой войны. Австрийские музеи, включая Бельведер и Музей истории искусств, ломились от сокровищ, до войны принадлежавших еврейским семьям.

— Это просто невероятно, — произнесла Вера. — В Париже на демонстрации мод я познакомилась с одним из французских Ротшильдов, который рассказал, что у его австрийских родственников отобрали множество бесценных полотен. И очень ценную мебель, и много всего остального. Баронессе Ротшильд придется ехать в Вену на выставку, для того чтобы посмотреть на свои собственные вещи.

— Да, это просто отвратительно, — поддержал ее Манни. — С этим давно пора что-то делать. Правительство полвека выжидало, прежде чем начать осуществлять хотя бы какое-то подобие реституции. Я знаю, что и Ротшильды, и многие другие неоднократно пытались вернуть свои ценности, но правительство делало вид, будто ничего не знает.

Миша прикрыл рот рукой, подавляя зевок.

— Прошу прощения. Не подумайте только, что это из-за темы разговора или вашей компании.

Вера смотрела на мужа с любящей улыбкой.

— Может быть, хочешь вернуться в отель и подремать перед концертом?

Он ответил ей такой же улыбкой:

— Да, это хорошая мысль.

Главное — остаться в одиночестве. Думать о Сирине без помех.

Манни аккуратно сложил льняную салфетку. Положил рядом со своей тарелкой.

— Да, старина, это именно то, что тебе сейчас нужно. Хорошенько выспаться, прежде чем ошеломить их сегодня вечером.

Через несколько минут все трое вышли из ресторана и сели на роскошное кожаное заднее сиденье «мерседеса», который плавно и бесшумно покатил к шикарному загородному отелю «Палас-Шварценберг». Вера, закутанная в соболя медового цвета, Манни в идеально скроенном английском пальто и туфлях ручной работы от «Лобб», и Миша, погруженный в тайные мысли о Сирине Гиббонс.


Глава 3


Корал Рэндолф, обычно являвшая собой образец выдержки и безукоризненной утонченности, с громким звоном уронила вилку на тарелку из тончайшего фарфора, не обратив внимания на устремленные на нее взгляды людей за соседними столиками. Она была слишком уверена в себе, чтобы обращать внимание на взгляды окружающих. Они сидели за ленчем в «Штайререк», считавшемся лучшим рестораном в Австрии. Глаза Корал, цвета колумбийских изумрудов, сузились в щелочки, тонкие наведенные брови вскинулись.

— Я надеюсь, ты послала этого сукина сына куда подальше?

Сирина, пожав плечами, отрезала кусочек сочной свинины «Вильдшвайн». Помолчала, прежде чем ответить своему грозному агенту, чьи щеки раскраснелись от прилива адреналина в крови. Боевая раскраска, с которой не сравнится никакая косметика. Сирина ожидала чего-то в этом роде. Корал должна среагировать, как львица, кидающаяся на защиту своего детеныша. Однако она просто не смогла сдержаться, чтобы не сообщить потрясающую новость о неожиданной встрече с Майклом.

— Честно говоря, я вела себя на редкость вежливо и даже сердечно. То есть я хочу сказать… да, черт возьми, Корал, прошло столько лет! Я решила не ворошить прошлое. Ты же по собственному опыту знаешь, что враждебность и обида, если их копить внутри, могут съесть человека заживо. Вся эта отрицательная энергия, бьющаяся внутри как смертельный заряд… Вот я и подумала…

— Нет, ты ни о чем не подумала! Если бы ты подумала головой, ты либо послала бы его, либо просто повернулась бы и ушла. И нечего тут болтать всякую новомодную психиатрическую чушь! Я и слушать об этом не хочу!

Корал вся кипела. Даже не притронулась к салату, который заказывала всегда, в любом ресторане. Не обратила внимания на свеклу и картофель — типичные блюда австрийской кухни. Ее всезнающие изумрудные глаза горели враждебностью, но не по отношению к Сирине, лучшему из ее фотографов.

Сирина сделала глоток вина. Призналась самой себе в том, что испытывает некоторое садистское удовольствие, наблюдая за реакцией Корал. При всей любви к Корал время от времени ей нравилось помучить своего неумолимого агента. Она окинула Корал быстрым взглядом. Что за странное сочетание — агент-воин-мать!.. Сирина уже не в первый раз задумывалась об этом.

Сорокапятилетняя Корал, с модной, изысканно худощавой фигурой, выглядела словно вне возраста под густым слоем макияжа и тщательно подобранной одеждой. Работу известных специалистов по подтяжке лица никто не смог бы распознать. Корал хранила это в строжайшей тайне. Она вся, казалось, состояла из одних углов, ни грамма жира. Волосы, судя по всему, крашеные, она всегда носила «под пажа». Они лежали на голове черным лакированным шлемом. Эта прическа, нисколько не изменившаяся с тех пор, как Корал начала свою деятельность молоденькой дебютанткой, служила одним из ее опознавательных знаков. Сирина знала, что для поддержания волос в таком совершенстве Корал два раза в неделю посещает парикмахерскую. Один раз — подравнивать волосы, второй раз — подкрашивать. Каждую неделю. Этот черный шлем создавал поразительный контраст с рисовой пудрой цвета белой слоновой кости, которой она покрывала лицо и шею. Картину дополняли несколько выдающийся, крючковатый нос и тонкие губы под слоем багрово-красной помады, больше напоминавшей засохшую кровь. Корал носила первоклассную одежду строгого покроя, как, например, сегодняшний черный костюм от Джилл Сэндер, а ее коллекция украшений, хотя и не слишком большая, содержала лишь подлинные драгоценности, причем самого лучшего качества. Она регулярно посещала аукционы драгоценностей «Сотбис» и «Кристи».

Итак, Корал Рэндолф, можно сказать, представляла собой современный типаж с Манхэттена и наилучшую рекламу изысканной модной одежды. Но не только. За этим фасадом рафинированной городской особы скрывалась женщина с инстинктами и энергией уличной девчонки в сочетании с острым умом и точной деловой хваткой. Невзирая на воспитание, полученное в интернатах для избранных и первоклассных колледжах Европы и Соединенных Штатов, никто никогда не мог бы назвать Корал Рэндолф слишком уж утонченной, избалованной или застенчивой. Нет, больше всего она любила хорошую драку и в делах всегда шла напролом. Выбирая для себя карьеру, она пришла к выводу, что благодаря своей любви к фотографии и способности молниеносно распознавать таланты должна стать удачливым — а возможно, даже великим — агентом для фотографов и фоторепортеров. За многие годы она создала себе клиентуру из выдающихся мастеров. Для тех, кто оставался ей верен, она добывала лучшие, высокооплачиваемые заказы. С Корал Рэндолф торговаться никто не любил.

Она была к тому же лесбиянкой, известной в соответствующих кругах под именем Рэнди — от Рэндолф, — и много лет жила со знаменитым агентом по отбору актеров на роли — Брэндэйс Сэрджинт, или Брэнди в их обществе. Они не являлись лесбиянками по политическим убеждениям или воинствующими лесбиянками. Малознакомые, не слишком внимательные люди, возможно, и не заподозрили бы у них никаких отклонений, настолько элегантно они обе выглядели. В высших кругах общества их не только принимали с радостью, но и относились к обеим с величайшим уважением.

Рэнди и Брэнди… Слава Богу, что они обе на ее стороне, подумала Сирина.

Корал, кажется, немного успокоилась.

— Послушай, Сирина, ты ведь знаешь, я думаю только о твоем благополучии. Поэтому если я говорю, что ты не должна видеться с Майклом, это значит, что ты не должна с ним видеться.

Сирина ничего не ответила. Взгляд ее блуждал по ресторанному залу.

— Ты, как всегда, меня не слушаешь. А это очень серьезно.

Она сделала глоток минеральной воды. Откашлялась.

— Иногда мне кажется, нам бы сейчас очень не помешала хорошая, старомодная война, чтобы ты могла вдоволь поснимать. Жаль, что ты не поехала во Вьетнам. Это было бы как раз для тебя. Ты постоянно нарываешься на неприятности, как будто их ищешь.

Сирина поставила бокал, промокнула губы салфеткой.

— Корал, я не хочу это обсуждать. Сколько раз я должна тебе повторять, что Майкл Левин — это прошлое?! Господи, прошло восемь лет! Все кончено. Финита. Капут! Тебе не о чем волноваться.

Корал внимательно разглядывала сидевшую напротив женщину. Такая красавица, такая талантливая, такая сильная во многом! И в то же время порой такая слабая, такая ранимая, такая доверчивая! В особенности с мужчинами.

Корал снова откашлялась.

— Обещаю, Сирина, что больше не буду об этом говорить. — Она перегнулась через стол, погладила Сирину по руке. — Но только, пожалуйста… пожалуйста, прошу тебя, умоляю тебя, не позволяй этому человеку играть с тобой, как в прошлый раз. Я действительно боюсь, что он может причинить тебе много горя. Он злодей, Сирина. — Она многозначительно подняла брови, глядя Сирине в глаза. — Ты знаешь, я ведь не часто употребляю это слово. Чего только я не наслышалась об этом человеке! Какой только вред он не причинил другим женщинам! Я считаю его очень опасным. Ты ни на минуту не должна забывать, что Левин ищет только одного и главное его оружие находится у него между ногами.

До сих пор Сирина внимательно слушала. Однако тут она не смогла удержаться от смеха.

— Корал! Прошу тебя! Не все мужчины такие.

— Не вижу ничего смешного. Майкл Левин как раз такой. И кроме того, не забывай, что он теперь женатый человек. Существует Вера Левин. Судя по тому, что я слышала, она опасная женщина. Нет, выглядит она, должно быть, вполне прилично и, наверное, состоит во множестве благотворительных комитетов. Но не забывай о том, что она жена и мать. И кстати, очень упорно и настойчиво взбирается наверх. Не думаю, что тебе захочется скрестить с ней шпаги.

Сирина со стуком поставила бокал на стол. Глаза ее сверкнули.

— Корал, ради всего святого! Я не собираюсь вступать с ним в связь. Господи, да я просто случайно встретила этого человека на улице! И хватит об этом!

Корал протянула длинную тонкую руку с большой, идеальной формы жемчужиной в золоте на пальце — одним из ее лучших украшений.

— Я закончила. Больше ни слова не скажу.

— Обещаешь?

— Слово чести. Ну хорошо, у тебя все готово для съемок?

— Да, все подготовлено. Джейсон и Беннет позаботятся о деталях.

— Как тебе эти ребята?

— Прекрасно. Они как губки. Моментально впитывают все, что видят и слышат.

— Очень хорошо. Таких ассистентов сейчас нелегко найти.

— И вообще все оказались гораздо более сговорчивыми, чем я ожидала. Так что должно получиться прекрасно.

— Ты наверняка очаровала этих европейских политиков, как обычно.

— Можно сказать и так. Немного польстила их самолюбию, чтобы стали сговорчивее. Большого вреда в этом нет.

— Я порой удивляюсь, как тебе это удается. Они мне кажутся такими… серыми, такими скучными. И костюмы плохо сшиты, и волосы плохо подстрижены.

— Вот поэтому с ними легче иметь дело.

— Ну и слава Богу.

Корал откинулась на спинку стула. Сирина взглянула сначала на агента, потом на ее тарелку.

— Почему ты не ешь? Тебе не нравится салат?

— Нет, — поморщилась Корал. — Он не в моем вкусе.

— А по-моему, здесь прекрасно готовят. Эта гусиная печенка «Штайререк»… — Она погладила себя по животу, подняла глаза к небу. — А клецки с икрой! Нет, все просто замечательно. — Она заметила взгляд Корал. — В чем дело?

— Как ты можешь так относиться к своей фигуре?! И к своему организму?! Поглощать столько жирной пищи! Меня от этого просто тошнит. Я знаю, ты много работаешь, и все же… по-моему, это слишком обильная еда.

Сирина несколько секунд смотрела ей в глаза.

— Ты знаешь, что я далеко не всегда так ем. Большей частью я на строгой фруктово-овощной диете. А сегодня я решила доставить себе удовольствие.

— Допустим. Но лучше бы ты доставила себе удовольствие чем-нибудь более полезным.

— Оставь, Корал.

— Хорошо. Хочешь пойти посмотреть достопримечательности? Или, может быть, походить по магазинам? Здесь есть что посмотреть.

— Мне надо еще поработать с освещением. При всем моем доверии к Беннету и Джейсону я хочу сама убедиться, что никаких накладок не будет.

— А вечером? Хочешь пойти пообедать или, может быть, куда-нибудь в клуб?

Сирина потянулась:

— Не хочу засиживаться допоздна. Наверное, это после перелета. Я, пожалуй, лягу сегодня пораньше спать.

Она должна быть у себя в номере на тот случай, если Майкл позвонит. Она просто не может пропустить его звонок!

— Хорошо. Может, встретимся завтра за ленчем? Завтра вечером я должна быть в Париже. У меня там назначено несколько встреч. — Корал открыла золотую пудреницу. Положила на лицо еще призрачно белой рисовой пудры. Подняла глаза на Сирину. — Я очень надеюсь, что ты не собираешься сидеть дома и ждать звонка одного злодея пианиста.

Сирина подняла глаза к потолку, но ничего не ответила. Корал достала губную помаду, подкрасила губы багрово-красной «засохшей кровью». Бросила пудреницу и помаду в сумку из крокодиловой кожи. Снова взглянула на Сирину:

— Десерт будешь заказывать?

— А как же! Я должна попробовать их знаменитые сладкие блюда. Поживи и ты немного в свое удовольствие, Корал. Это же Вена. У них тут есть такое…

— Ни за что! Мой организм этого просто не выдержит.

— А как насчет кофе?

— Да, пожалуй. Без кофеина.

— По дороге в отель остановимся у кондитерской Демеля. Я хочу купить их знаменитых пирожных на вечер.

— Господи! Да тебе потом придется несколько дней принимать слабительное.

— Что же делать. Такой уж я человек. Ни в чем не знаю меры.

— Да, это верно. Либо объедаешься, либо голодаешь.

— Ты права.

Кажется, она слишком долго голодала. Пора устроить себе праздник. Да… праздник, во всех смыслах.

— Ну что, ты готова заказывать десерт?

— Готова. Готова… к чему?


Глава 4


Дворец Шенбрунн весь сверкал огнями. Все его 1441 комнаты были ярко освещены. Невероятная, невиданная экстравагантность. Дворец, построенный в стиле рококо и барокко, известный еще и под названием «Прекрасный родник» — в честь источника, протекавшего в лесу, где когда-то и был сооружен дворец, — в отличие от Хоффбурга в центре Вены, издавна являлся любимым местом Габсбургов. Здесь, вдали от интриг и строгих глаз дворцовых соглядатаев, королевская семья могла позволить себе жить в относительной «простоте», заниматься своими любимыми делами, наслаждаться интимной обстановкой. В то же время по роскоши, изысканности и грандиозности Шенбрунн мог соперничать с Версалем.

Многим из сегодняшних посетителей эта роскошь была не в диковинку. Потомки Габсбургов, например, могли и сейчас позволить себе немалую роскошь, а некоторые выходцы из королевских семей до сих пор жили на территориях, доставшихся им в наследство от венценосных предков. На концерт они проходили через главную дворцовую площадку к центральному входу, расположенному между двумя огромными обелисками, увенчанными наполеоновскими орлами. Наполеон водрузил их во время посещений Вены в начале девятнадцатого века.

Уже в течение двух часов высокопоставленные зрители сидели в золоченых креслах главного бального зала, внимательно слушая игру Майкла Левина. Или делая вид, что слушают. Воздух, казалось, отяжелел от ароматов дорогих духов, запаха цветов и, конечно же, неповторимой прелести музыки.

Пальцы Миши упали на клавиатуру в заключительных звуках моцартовского рондо ля-минор. Более волнующего финала, казалось, представить себе невозможно. Несколько секунд стояла мертвая тишина, потом зал взорвался оглушительными аплодисментами, криками «браво». Словно по команде все встали с мест, громко приветствуя одного из самых выдающихся виртуозов мира.

Некоторое время Миша сидел неподвижно, словно не замечая реакции публики, все еще находясь во власти музыки. Потом резко встряхнул головой, будто прогоняя наваждение, встал и повернулся к своим почитателям. Положил руку на крышку концертного рояля «Стейнвей», специально доставленного сюда из Нью-Йорка для сегодняшнего концерта вместе с настройщиком. Миша несколько раз грациозно поклонился публике, испытывая невероятное наслаждение и от признания слушателей, и от сознания, что он сегодня действительно был на высоте. Он всегда и во всем стремился к совершенству, а затем к еще большему совершенству. Но сегодняшний вечер являлся для него особенным во многих смыслах. Здесь собрался весь цвет европейского общества — политики, промышленники, бизнесмены, общественные деятели, заплатившие по тысяче долларов за то, чтобы послушать его, Мишу Левина. Сегодня в зале есть также и представители самой высшей европейской аристократии, и выходцы из древнейших королевских родов, ценители совершенства во всем, привыкшие только к самому лучшему. И он готов им это предоставить. Да и цель сегодняшнего концерта — помощь Фонду по обезвреживанию и уничтожению мин при Организации Объединенных Наций — отвечала его сердцу. Во время своих поездок по разным странам мира он успел убедиться в том, насколько опасны для людей эти скрытые под землей монстры. Он дал себе слово воспользоваться любой возможностью для того, чтобы собрать деньги для фонда. Сегодняшний концерт поможет достичь двух целей — собрать дополнительно немалую сумму денег и привлечь внимание к этой проблеме. Кроме того, лично для Миши как для музыканта сегодняшний концерт являлся особенным еще и благодаря месту, в котором он проходил. Именно здесь, в Зеркальном зале Шенбруннского дворца, много лет назад шестилетний Моцарт выступал вместе со своей десятилетней сестрой перед императрицей Марией Терезой. И здесь он в тот вечер объявил, что хочет жениться на семилетней дочери императрицы Марии Антуанетте, сидевшей в зале рядом с матерью. После концерта Моцарт поцеловал императрицу и уютно устроился у нее на коленях.

Аплодисменты постепенно стихли. Мишу окружила толпа восторженных почитателей. Однако его внезапно охватило нетерпение, которое с каждой минутой все усиливалось. Как и положено, он прошел к своим поклонникам, окруженный букетами цветов, отвечая на поздравления и похвалы, разговаривая с надушенными дамами и изысканно одетыми мужчинами. Все пили шампанское из высоких хрустальных бокалов, деликатно угощались черной икрой с серебряных подносов, которые проносили официанты. Ему встретилось несколько знакомых лиц — тех страстных любителей музыки, которые готовы лететь в любой конец света и платить любую цену за билеты. Но многих ему представили впервые — промышленников, политиков, общественных деятелей, возможно, не так искренне любящих музыку, однако могущих способствовать его карьере и тому делу, ради которого Миша давал сегодняшний концерт.

Еще примерно час он очаровывал собравшихся, но в конце концов почувствовал, что силы его иссякли. Погруженный в свои мысли, он отошел в дальний угол зала.

— Мой дорогой… Миша вздрогнул:

— Да?

— Где ты витаешь?

— Я здесь, — улыбнулся он жене. — Просто задумался… о сегодняшнем концерте.

Как странно… ложь словно сама собой соскользнула с языка.

— Знаешь, ты обошелся с графиней почти грубо. А между тем она очень влиятельная особа. Ты же знаешь, она состоит в совете директоров в Зальцбурге и по поводу музыкального фестиваля ей тоже принадлежит не последнее слово.

— Сожалею, Вера. Наверное, я немного устал. Перелет и все такое…

И вообще, о чем это она? Кого интересует эта древняя графиня фон… что-то там такое?.. Внезапно он почувствовал сильнейшее раздражение и против Веры, и против всего этого блестящего общества. Но главное, он никак не мог избавиться от мыслей о…

— Может быть, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет-нет. Просто устал.

— Ты меня тревожишь, Миша. Ты сегодня на себя не похож. С самого ленча.

Господи, ну почему она не может оставить его в покое! Он все бы отдал за то, чтобы вырваться из этой удушливой атмосферы, со всеми этими аристократическими реликвиями, вернуться к себе в отель и… что? Он прекрасно знал что. Позвонить Сирине. Договориться о встрече на завтра.

— Со мной все будет в порядке.

Миша устало улыбнулся жене. Взглянул на ее встревоженное лицо, почувствовал угрызения совести. Он уже предает ее в мыслях, а это все равно что настоящее предательство. Но что он может с собой поделать? У него нет выбора, внезапно осознал он.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь. — Он мог только надеяться, что это прозвучало достаточно искренне, тем более что это чистая правда. — Просто потрясающе выглядишь.

— Спасибо, Миша. Я думала, ты не обратил внимания. А ведь я сегодня специально для тебя постаралась.

Да, заметил он, Вера действительно сегодня постаралась. Роскошное вечернее платье от Кристиан Лакруа, с кружевным лифом кремового цвета, украшенным драгоценными камнями, с юбкой из таких же кружев на розовом атласе, представляло собой настоящий шедевр портновского искусства. Она трижды летала в Париж на примерки. Свои белокурые волосы она стянула на затылке в элегантный пучок. Лишь несколько длинных завитых прядей обрамляли лицо с фарфорово-белой кожей. В ушах, на шее и на руках — украшения с белыми и розовыми бриллиантами. Обычно Вера одевалась гораздо более консервативно, однако сегодня вечером от нее исходила чарующая атмосфера а-ля Мария Антуанетта.

Миша с восхищением смотрел на жену. Как он может даже думать о том, чтобы предать это очаровательное существо?! Однако несмотря на все его усилия, мысли снова и снова возвращались к Сирине Гиббонс. Она словно околдовала его, и это колдовство ничем не разрушить.

— Вера! Дитя мое!

К ним приблизилась престарелая дама, рассылая воздушные поцелуи по европейскому обычаю. Старое платье из кружев на атласе висело на ее костлявом теле как на вешалке, однако драгоценности на ней, казалось, собраны со всей Священной Римской империи.

— Нет, я непременно должна познакомиться с этим необыкновенным человеком!

Дама говорила по-английски с едва заметным немецким акцентом. Кивнула в Мишину сторону хрупкой головой с жидкими седыми волосами под громоздкой диадемой из драгоценных камней, слишком тяжелой для нее.

— Катарина, — послушно произнесла Вера, — познакомьтесь, это мой муж Майкл. А это, — она обернулась к Мише, — княгиня фон Валленберг.

Миша взял костлявую, всю в коричневых пятнах руку княгини с огромными драгоценными камнями на каждом пальце, склонился, коснулся ее губами. С большим усилием снова включил свое обаяние.

— Счастлив познакомиться.

— Взаимно. — Княгиня обнажила желтые зубы в улыбке. Под тяжелыми старческими веками блеснули проницательные васильковые глаза. — Вы играли просто великолепно. Но вам, наверное, уже столько об этом говорили! Я больше не буду вам надоедать. Хочу только сообщить, что мы с Рудольфом решили сделать дополнительное пожертвование в пользу фонда. На ваше имя.

— Для меня это большая честь. Огромное вам спасибо.

Он заметил широкую улыбку на лице Веры. Понял, что именно ее должен благодарить за эту честь. Она неустанно общалась с людьми от его имени.

— Ну, не буду вас задерживать. Наверняка еще многие хотят с вами познакомиться. Вас, должно быть, утомила вся эта болтовня. — Престарелая княгиня повернулась к Вере: — Так мы ждем вас на обед завтра вечером, дитя мое.

— Да, мы тоже ждем этого с нетерпением, Катарина. Мы специально для этого остаемся в Вене.

— Приглашенных совсем немного. Человек двадцать пять или тридцать. Все страстные почитатели музыки. — Она кокетливо подмигнула Мише. — Все с большим влиянием и толстыми бумажниками.

Она двинулась прочь, распространяя старомодный запах лаванды.

Неизвестно откуда появился Манни Цигельман в великолепном, сшитом на заказ смокинге и белом галстуке.

— Ну что, старина, сегодня ты превзошел самого себя.

— Да, по-моему, все прошло неплохо, как ты считаешь, Манни?

— Все в полном восторге. Ты играл великолепно. Думаю, твоей карьере сегодняшний концерт никак не повредит. Я вижу, ты уже познакомился с королевой музыкального фестиваля княгиней фон Валленберг.

— Да, Вера ее знает. Она очень мила.

— Ее знать очень полезно. И лучше, если она на твоей стороне. Ни за что не хотел бы иметь ее своим врагом. — Он внимательно разглядывал своего «звездного» клиента. — Ты себя нормально чувствуешь? Выглядишь как будто немного раздраженным.

— Просто устал, — снова повторил Миша. — Пожалуй, поеду в отель. Ты не возражаешь, Вера? Манни любит тебя сопровождать. Я потом пришлю за вами лимузин.

Вера дотронулась до его руки:

— Если хочешь уйти, дорогой, я поеду с тобой.

— Нет-нет. Вы оставайтесь и повеселитесь. Ты должна испытать свое магическое очарование на всех присутствующих. — Он сжал ее руку. — Повеселитесь как следует. А мне нужно побыть одному, чтобы расслабиться после концерта. Наверное, лягу пораньше спать.

Вера встревожено смотрела на мужа.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Да, — твердо произнес Миша. — Не волнуйся, со мной все будет в порядке. Мне просто нужно отдохнуть. — Он обернулся к Манни: — Позаботишься об этой прекрасной даме?

— С превеликим удовольствием.

Манни взял Веру под руку. Миша поцеловал жену в щеку.

— До встречи, дорогая. Увидимся утром.

— Отдыхай, — ровным голосом произнесла Вера, стараясь скрыть свое беспокойство, смешанное с любопытством.

Миша повернулся, быстро прошел сквозь толпу не останавливаясь, пока не оказался в парке дворца, где его ожидал «мерседес» с шофером. Через несколько минут он уже плавно катил к отелю «Палас-Шварценберг». К телефону.

Сирина с громким стуком захлопнула дверь своего номера. Прислонилась к ней, все еще тяжело дыша после вечерней пробежки. Несмотря на холодный ветер, она вся вспотела.

Быстро стянула красные перчатки из овечьей шерсти, скинула серебристо-серую нейлоновую куртку, сняла с головы жаркую шапочку розового цвета, тоже из овечьей шерсти. Сбросила все это разноцветным ворохом на роскошный гостиничный ковер. Стянула с ног серые рейтузы, сбросила кроссовки так, что они пролетели через всю комнату и приземлились у ножки антикварного столика. Сняла теплые носки, швырнула все в ту же кучу одежды.

— Попала! — крикнула Сирина в пустоту гостиничного номера, чувствуя, как постепенно испаряется злость.

Босиком прошла в ванную комнату, все еще не до конца перестав злиться на себя после пробежки. Ополоснула лицо и руки тепловатой водой, яростно обтерлась. Промокнула пот со спины. Все! Больше никаких свиных отбивных, никаких булочек с кремом, вообще никакой выпечки, которой так славится Вена! Только что во время пробежки она ощутила, как это все подействовало на нее. Бежать стало значительно тяжелее, и устала она намного быстрее, чем обычно. Но она не повернула обратно. Ну нет! От Сирины вы этого не дождетесь. Пробежала все положенное время, стараясь увеличивать скорость. И все время повторяла себе, что должна и может отработать всю эту восхитительную еду, такую невероятно калорийную, такую опасную для ее фигуры.

Корал права. Как всегда. Нельзя так относиться к собственному телу.

Сейчас она примет горячую-горячую ванну, какую только сможет выдержать. Будет долго лежать в пенистых ароматических солях, и пусть все напряжение сегодняшнего дня и вечерней пробежки постепенно выходит из тела, пусть мускулы постепенно расслабляются. Но это потом, немного погодя. Сирина прошла обратно в гостиную, подошла к бару, налила себе стакан минеральной воды, выпила жадными глотками. Налила еще. Быстрыми шагами прошла в спальню, не спеша сняла с себя оставшуюся одежду, кинула на кресло. Надела плотный белый махровый халат, завязала пояс, бросилась на безукоризненно чистую постель. Взгляд ее бездумно скользил по комнате и наконец остановился на телефоне. Может быть, подождать с ванной?.. Она закрыла глаза, чтобы не видеть телефона, стоявшего на ночном столике у кровати. Да, наверное, лучше подождать. Вдруг Майкл позвонит в то время, когда она будет лежать в ванне? А может, лучше быстренько принять душ? Это не займет много времени.

Она уже спрашивала внизу у стойки. Никто не оставлял для нее никаких сообщений. Значит, он еще не звонил.

Сирина напомнила себе, что у него сегодня концерт. Он может вернуться в отель не раньше полуночи. Заигрывает там, наверное, с этими благотворительными тузами. Она кинула быстрый взгляд на часы. Половина одиннадцатого.

Что же делать? Ждать или не стоит? Ах черт! Черт, черт, черт! Она яростно стукнула кулаком по подушке. Потом соскочила с кровати и решительно пошла в ванную. Нет, она этого не допустит! Больше она в эту ловушку не попадет. Сидеть и ждать его звонка?! Ха! Хорошенькие шуточки! Она теперь другой человек. Он ей больше не нужен. Она больше не реагирует ни на него, ни на его знаменитое обаяние!

Резким движением Сирина открыла краны, насыпала ароматической соли — сочетание ароматов мускуса и цитрусовых. Вернулась в спальню, взяла последний номер журнала «Вог» — взглянуть еще раз на свои снимки с демонстрации мод, которые делала несколько месяцев назад. Снова прошла в ванную, полную пара. Закрыла краны, сняла халат, опустилась в пенистую, пропитанную экзотическими ароматами воду. Да-а-а… Вот именно то, что ей нужно!

Она начала медленно перелистывать страницы журнала, удовлетворенно кивая при виде своих снимков. И ответственный за художественную часть проделал отличную работу. Прекрасно скомпоновал фотографии в высокохудожественный монтаж. Можно не волноваться, что ее работа будет выглядеть дешево или плохо будет смотреться в итальянских модных журналах.

Сирина бездумно перелистывала глянцевые страницы туда и обратно… туда и обратно. Потом неожиданно для самой себя вздохнула, захлопнула журнал, перебросила через край ванны на пол. Долго лежала, глядя на стену. Все эти мужские тела лишь напомнили ей о собственном целомудренном… неприкаянном состоянии. Пока… А что будет завтра?

Она снова думает о нем! О Майкле. О том, как они неожиданно встретились. О том, как прекрасно он выглядит. Еще лучше, чем восемь лет назад, если это вообще возможно. Перед мысленным взором предстали эти влажные, пронизывающие темные-темные глаза, развевающиеся на ветру иссиня-черные волосы, полные чувственные губы. Высокое, стройное, сильное тело Адониса, которое она так хорошо помнила.

Сирина снова ощутила знакомый прилив неконтролируемого физического желания, сводящего с ума. Такого она не испытывала больше ни с кем, хотя в свои тридцать лет знала немало мужчин. Может быть, даже слишком много… Среди них были и богатые, и знаменитые, и жестокие садисты, были и такие, от которых не осталось почти никаких воспоминаний. Но ни один из них не мог сравниться с Майклом Левиным. Ни один из них и в подметки ему не годился.

Руки ее блуждали по собственному телу, заряженному желанием, как электричеством. Шея, плечи, грудь, бедра… все те места, которых касались его руки, оставив незабываемый след.

Господи… ну зачем он вернулся?!

Слава Богу, что он вернулся…

Миша вошел в отель «Палас-Шварценберг», построенный триста лет назад, прошел через мраморный вестибюль, на этот раз не обратив внимания на захватывающую красоту позолоты и хрусталя, поднялся в свой двухэтажный номер, заполненный антиквариатом, налил себе виски и выпил одним глотком. Распустил галстук, налил еще, на этот раз добавил кубик льда и плеснул воды. Со стаканом и бутылкой в руках поднялся к себе в спальню. Начал медленно раздеваться, аккуратно вешая одежду в стенной шкаф, хотя и знал, что в Нью-Йорке все это отправится в чистку.

Раздевшись донага, он вытянулся на роскошной кровати, потягивая виски, готовясь к разговору с Сириной. Он знал, что, если сейчас не позвонит, будет сожалеть об этом до конца своей жизни. Не дав себе опомниться, быстро сел на постели, поставил стакан, набрал ее номер в отеле «Венгерский король». Она сразу же взяла трубку.

— Алло, — произнесла, слегка задыхаясь.

— Это Майкл.

— Знаю.

— Чем ты сейчас занимаешься?.. Тебе как будто не хватает воздуха.

— Ничем особенным. Только что вышла из ванны. С удовольствием отмокала после вечерней пробежки.

— Значит, ты все еще бегаешь?

Он представил себе ее длинное стройное тело и то, как она бежит по улицам.

— Конечно. А ты, держу пари, все так же изводишь себя ракеткой, плаванием и поднятием тяжестей.

Перед мысленным взором Сирины промелькнуло его крепкое, мускулистое тело.

— Ты же меня хорошо знаешь. — Миша на секунду запнулся. — Я… я все еще не могу до конца поверить в то, что мы вот так, случайно, встретились.

— Да, странное совпадение, правда. Все эти годы мы оба жили в Нью-Йорке и ни разу не встретились.

— Может быть, это судьба?

— Я не знаю… Кажется, я не верю в судьбу.

— Как это ни назови… я рад, что мы встретились, Сирина.

— Я тоже.

Похоже, она говорит искренне. Господи… а вдруг… может быть… Он попытался обуздать мгновенно вспыхнувшие надежды и несбыточные мечты.

— Как ты думаешь, мы не могли бы встретиться завтра? Он старался говорить осторожно, не выдавать своего волнения, чтобы не спугнуть ее.

— Думаю, могли бы. Но… я… я хочу, чтобы ты меня правильно понял, Майкл. Мы не можем начать сначала с того же места, где когда-то остановились.

— Нет-нет, я ничего такого не думаю. Я просто хочу тебя видеть.

— И мне этого хочется.

Не слишком ли взволнованно звучит ее голос? Он может подумать, что ей не терпится его увидеть.

— Тогда где-нибудь около четырех?

— Лучше в половине пятого.

— Прекрасно. Встретимся в твоем отеле? В баре на первом этаже?

— Лучше поднимись прямо ко мне в номер. Так мне будет удобнее. У меня на завтра назначено еще несколько встреч.

— Очень хорошо. Значит, до завтра?

— Пока.

Сирина положила трубку. Если бы он только знал, как ей не терпится его увидеть!

— Спокойной ночи, Сирина.

Он не сразу понял, что она уже положила трубку.

Миша сделал глоток виски. Закрыл глаза. Представил себе ее. Роскошные черные волосы, длинная лебединая шея, огромные карие глаза, чувственные — можно даже сказать сладострастные — губы… И небольшая, идеальной формы грудь с сосками, похожими на клубнички, длинный изящный торс, тонкая талия и этот сладостный черный холмик между белыми, как сливки, бедрами. Он ощутил такое возбуждение, какого не испытывал уже… сколько времени? И не вспомнить. Но очень давно.

Потом, после продолжительного горячего душа, он лежал в постели, вспоминая прошлое. Те давно ушедшие годы, когда они с Сириной проводили все время вместе. Все их взлеты и падения. Они словно пожирали друг друга в своей ненасытной страсти. До этого он даже и не знал, что такая страсть существует.

Теперь-то он понял, что Сирина ему совсем не подходила. Вот если бы он задался целью определить для себя, какая женщина могла бы оказаться для него наихудшей любовницей, Сирина, вероятно, в точности подошла бы под это определение. Он выходец из России, и к тому же еврей. Сирина — американка, родом из Флориды, протестантского вероисповедания, хотя давно уже отказалась от какой бы то ни было веры. Она верила лишь в себя. Он, целиком поглощенный своей карьерой, нуждался в женщине, которая могла бы полностью посвятить себя ему и его музыке. Сирина, точно так же поглощенная своей карьерой, не собиралась жертвовать собой ради него и его амбиций.

Двое таких разных людей…

Миша взял стакан, сделал глоток виски, наслаждаясь ощущением тепла, разливающегося внутри, обволакивающего как теплое одеяло.

Двое таких разных людей… И все же никого он не любил так, как ее, ни к кому больше не испытывал такого всепоглощающего физического влечения.

Он допил виски, поставил стакан, выключил лампу на ночном столике у кровати, закрыл глаза. Но сон не шел. Миша ворочался и метался на постели, раздираемый мыслями о Сирине, об их прошлом. Об их завтрашнем свидании. Что ждет их завтра? Этого он не знал. Ощущал лишь невероятное физическое напряжение и надеялся на то, что завтрашний день освободит его от этой муки.


Глава 5


Наступило серое, пасмурное утро. С востока дул промозглый ветер — предвестник приближающейся зимы. Миша открыл глаза. Свет едва пробивался сквозь тяжелые шторы. Первое, что он увидел, — это белокурые волосы Веры, рассыпавшиеся по подушке. Ее фарфоровый профиль выглядел прекрасным как никогда. Шея и плечи никогда еще не казались такими соблазнительными. Она дышала ровно и глубоко. По-видимому, крепко спит. Разбудить ее? Обнять… и… Он наморщил лоб. Нет! Пусть спит. Перед глазами внезапно предстало лицо Сирины… лицо Мадонны, обрамленное роскошными иссиня-черными волосами… ее соблазнительное тело. Горячая волна чувственного восторга залила его. Он возбудился при одной мысли о ней, о том, что увидит ее сегодня.

Где-то глубоко внутри он чувствовал, что их вчерашняя неожиданная встреча — знак судьбы. Так или иначе это не могло не произойти. Это неизбежно, решил он. И даже то, что он совершенно не может себя контролировать — состояние для него абсолютно нехарактерное, — только подтверждает, что это судьба.

Он сел на постели. Оглядел роскошную спальню. Бальное платье Веры аккуратно сложено на кресле, драгоценные камни мерцают в тусклом утреннем свете. Какая изысканная работа! И Вера вчера прекрасно в нем выглядела. Лучше, чем когда бы то ни было. Похоже, она действительно специально постаралась для него, Миши. Как всегда…

Его снова охватило чувство вины. Эта женщина делает все, что в ее силах. Старается удовлетворить малейшее его желание, старается быть идеальной женой и матерью. Он нервно провел рукой по волосам. Не стоит думать об этом.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, он спустил ноги с постели, встал, потянулся, прошел в ванную, включил горячий душ. Стоя под обжигающими струями воды, думал о вчерашнем концерте. Обычно после долгих недель подготовки, репетиций и самого концерта он чувствовал себя словно выжатый лимон. И физически, и эмоционально. Однако сегодня он ощущал необычный прилив энергии. Как правило, адреналин бушевал у него в крови последние недели перед концертом, во время самого концерта и сразу после него, и тем сильнее, чем удачнее проходил концерт. Потом неизбежно наступал спад, переходивший в состояние, близкое к депрессии. Со временем он научился справляться с этим «после-концертным» состоянием, понял, что оно возникает в результате усталости и печали от того, что все кончилось. Постепенно интерес к жизни должен возродиться. Музыка снова его позовет, и он ответит на ее зов. Снова начнутся изнурительные упражнения и репетиции. Он начнет готовиться к следующему рекорду.

Миша выключил душ, взял полотенце. Сегодня он все еще ощущает отголоски вчерашнего подъема. Странно, что они не растворились в усталости. Может быть, это оттого, что он так по-настоящему и не отпраздновал вчерашний успех? Да, наверняка причина в этом. Он не отпраздновал свой успех. На вечере после концерта он был слишком поглощен своими мыслями.

Миша начал тщательно бриться. Значит, сегодня он устроит себе и Вере маленький праздник. Она это тоже заслужила. Трудилась не меньше его. Вчерашний успех — и ее заслуга тоже. А когда он оставил ее там с Манни, она продолжала очаровывать сильных мира сего. Да, в этом вся Вера. Никогда не полагается на случай, если дело касается его карьеры. Иногда обнаруживает неожиданные возможности, о которых даже Манни не знал или не находил времени для их изучения.

Да, решил Миша, сегодня он устроит для них с Верой что-нибудь особенное, необычное. Может быть, поездку в Хоффбург, потом праздничный ленч. А потом… потом он извинится и покинет ее.

Стараясь не разбудить жену, он быстро оделся в черный кашемировый свитер с высоким воротом, черные шерстяные брюки, спортивную куртку, кроссовки от Гуччи. Теперь он готов спуститься вниз, к плотному завтраку и газетам. Проведет еще немного времени в одиночестве.

Как только Миша вошел в элегантный обеденный зал, он сразу увидел Манни. Тот уже махал ему рукой. Значит, о спокойном завтраке можно забыть. И газеты тоже не посмотришь. Ну что ж… В это утро он ощущал необыкновенное великодушие. Чувствовал, что готов без сожаления делиться и своим временем, и самим собой.

Он не спеша прошел к столу, сел, взял меню. Метрдотель уже спешил к нему.

— Ну, как ты сегодня себя чувствуешь, старина? — Манни, одетый, как всегда, с иголочки, поднял глаза от газеты. Сегодня на нем был полосатый костюм а-ля банкир-дипломат. — Лучше, я надеюсь?

— Намного лучше. Мне просто необходимо было как следует выспаться. Похоже, этот перелет и концерт выпотрошили меня сильнее, чем я думал.

Манни указал на газеты:

— Оно того стоило. Будут, конечно, и еще статьи, но эта — лучше не придумаешь!

Подошел официант. Миша заказал ветчину, сосиски, глазунью из трех яиц, жареный картофель, гренки, апельсиновый сок и кофе. Он ощущал зверский голод, как всегда на следующее утро после концерта.

— Кто это написал, Манни?

— Гертлер. Вот, посмотри.

Он протянул Мише газету через стол. Тот отмахнулся:

— Нет, просто расскажи мне коротко, о чем там. Я не хочу ее читать.

— О чем? Я уже сказал, это просто превосходный обзор. Миша размешал сахар и сливки в кофе.

— Послушай, Манни, я вовсе не хочу показаться слишком самонадеянным, но вчера вечером я был на высоте своих возможностей. Мы оба это знаем. И черт с ними, с критиками.

Манни хмыкнул:

— Ты прав. Но с ними никогда ничего нельзя знать. Могут послать своего мясника и располосовать тебя на части только потому, что ты кому-то там чем-нибудь не понравился.

Миша ничего не ответил.

— Как бы там ни было, — продолжал Манни, — статья герра Гертлера изобилует словечками типа «потрясающая», «виртуоз в духе старых времен», «сочная», «создающая настроение». Улавливаешь картину?

— Улавливаю.

В этот момент подошел официант с заказом. Миша жадно набросился на еду.

— Итак, чем ты собираешься заняться? У нас сегодня свободное время до самого вечера у князя и княгини Валленберг.

— Я подумал, может быть, Вере захочется посмотреть Хоффбург. Знаешь, драгоценности Габсбургов и все такое. — Миша сделал глоток кофе. — А потом, во второй половине дня, я хочу пройтись по магазинам. Один. Надо кое-что купить.

— Ты хочешь пройтись по магазинам?!

— А почему бы кет? Хочу посмотреть что-нибудь для Ники. И может быть, какой-нибудь сюрприз для Веры.

Манни все так же вопросительно смотрел на него. Это совершенно не похоже на Мишу. Лишь крайняя необходимость может заставить его отправиться в магазин.

— Что происходит?

— Ничего не происходит. Я просто хочу походить в одиночестве, впитать в себя здешнюю атмосферу, купить кое-что.

— Да брось ты это! — Манни внезапно забыл о своих хороших манерах и снова стал парнем с улиц Бруклина. — Уж я-то тебя знаю. У тебя что-то на уме. Со вчерашнего дня, с самого ленча, ты на себя не похож. Ну, говори, в чем дело?

Миша смотрел на роскошный сад отеля «Палас-Шварценберг». Вот и солнце пробивается сквозь тучи. День, кажется, будет ясным, хотя и холодным. Он снова перевел взгляд на Манни. На губах его появилась загадочная улыбка, однако он не произнес ни слова.

— Ох! — выдохнул Манни. — Я нутром чую, нас ждут большие неприятности.

Миша сделал глоток кофе. Поставил чашку.

— После ленча позаботься о том, чтобы Вера не скучала. Сделаешь?

— Ах, черт! Так это какая-то баба? Миша ничего не ответил. Продолжал есть.

— Миш… скажи мне! Это же я, Манни.

Миша молча жевал гренок. Манни шумно вздохнул:

— Черт! Конечно, я позабочусь о Вере. Надеюсь только, что мне не придется сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Миша продолжал есть, чувствуя полное удовлетворение. Манни сделает в точности то, что нужно.

— Еще чуть левее подвиньтесь, пожалуйста. Начались суматоха, смех, толкотня, как и все сегодняшнее утро. Сирина яростно махнула рукой:

— Левее, джентльмены, левее!

Джейсон — один из ее ассистентов — бросился помогать. Сирина с трудом подавила раздражение. И это главы государств! Задницы это, а никакие не главы! Многие из них понимают английский и даже прилично говорят на нем, так что о языковом барьере тут речи нет. Проблема в том, что они не воспринимают ни ее, ни ее съемки всерьез. Клоуны несчастные! Если бы снимать их по отдельности, трудностей наверняка бы не возникло, в этом она не сомневалась. Но это невозможно. Ее объект — «Группа», нравится ей это или нет. И как большинство людей, образующих группу, они непроизвольно заводят друг друга. И ее заодно.

Подбоченившись, она изучала мужчин, выстроившихся в шеренгу в одном из тронных залов дворца Хоффбург. Их современная, пусть и невзрачная внешность производит впечатление на фоне роскоши мрамора и позолоты в стиле барокко.

— Так хорошо. Просто прекрасно. Не меняйте позы. — Сирина взглянула в объектив фотоаппарата. — Не двигайтесь!

Раздался щелчок, потом жужжание. Она снимала один кадр за другим. Новые лица Центральной и Восточной Европы… Сейчас ей хотелось садануть по этим новым лицам кулаком. Она снимает уже больше двух часов почти без всякой помощи. Если, конечно, не считать Джейсона и Беннета — самых знающих и любимых ее ассистентов, которых она привезла с собой из Нью-Йорка. Она сделала уже более чем достаточно вполне приемлемых снимков, но полного удовлетворения все еще не испытывала. Невзирая на все перестановки, ее не оставляло ощущение, что все получилось слишком банально, обыденно. Ничто не приковывает внимания. Надо признаться хотя бы самой себе — сегодня чуда не получилось. Отчасти из-за самих «объектов». Они воспринимают ее прежде всего как женщину и только потом как фотографа. По какой-то причине ее обычная тактика сегодня не сработала. Так же как и ее «рабочий» облик.

Много лет назад Сирина придумала себе облик для фотосъемок. Он включал нарочито невзрачную, не привлекающую внимания одежду. Отчасти это диктовалось практическими соображениями. Фотосъемки означают многочасовую работу на ногах, и зачастую это довольно грязная работа, даже в таком шикарном месте, как Хоффбург. Этот роскошный мрамор вовсе не такой чистый, каким кажется. Если же оставить в стороне эти чисто практические соображения, она давно уже поняла одну важную вещь. Независимо от того, где и когда проводятся съемки и кого снимают, успех будет тем большим, чем незаметнее личность фотографа. Следовательно, надо сделать так, чтобы ее собственная экзотическая внешность как можно меньше бросалась в глаза. Как выяснилось много лет назад, ее внешность только отвлекает клиентов, до того, что они просто не в состоянии ей помогать. Женщины видят в ней опасную соперницу, мужчины — желанную добычу, которую стремятся завоевать.

Сегодня Сирина скрыла свою привлекательность под старой смятой рабочей рубашкой, поношенными джинсами в пятнах, старой изношенной бейсбольной шапочкой. Волосы стянуты в низкий хвостик на шее, на лице абсолютно никакой косметики. Но главная деталь, убивающая всякую привлекательность для мужчин, — грубые очки в черной оправе. Она в них, конечно же, не нуждается, и стекла в них обычные, однако эта деталь имеет важное значение для ее «рабочего» облика.

Почему же сегодня ее обычные ухищрения не срабатывают? Выглядит она — хуже некуда. Может быть, новые лица просто взволнованы тем, что их снимают здесь, среди роскоши бывшего двора Священной Римской империи? А может быть, причина в том, что они впервые собрались вот так, вместе… Как бы там ни было, сейчас ей хочется только одного — поскорее покончить со всеми этими съемками и вернуться к себе в отель.

Вот… В этом и состоит главная причина сегодняшней неудачи. Сегодня ей просто не хватает терпения. И работает она не с такой отдачей, как обычно, потому что нервничает. Нервничает с того самого момента, как встретила на улице Майкла Левина.

Перед их вчерашним телефонным разговором Сирина твердо намеревалась поставить ему определенные условия. Да, она с удовольствием с ним встретится, но на «нейтральной» территории. Ни у него в номере, ни у нее. И он ни в коем случае не должен рассчитывать ни на что иное, кроме дружеской беседы.

Однако при первом же звуке его голоса она обо всем забыла. Все защитные барьеры рухнули в один момент. Этот глубокий баритон с едва уловимым акцентом свел на нет всю ее решимость. Какие бы то ни было установки потеряли всякое значение, показались никчемными и даже глупыми по сравнению с тем предвкушением, которое она испытала.

Майкла их встреча потрясла так же, как и ее. В этом она не сомневалась. И это вовсе не то приятное волнение, какое обычно испытываешь, неожиданно увидев старого друга. Нет, это нечто гораздо более сильное. Как будто соприкоснулись два заряженных электрических элемента, породив неизвестную доселе энергию, всепожирающую и непреоборимую. Магию. А если попросту… встреча двух бывших любовников — вот как это называется.

Сирина тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли. Надо заниматься делом. К черту всю эту ерунду!

— Беннет, подвинь вон тот зонтик, справа, примерно на один фут ближе ко мне.

Беннет вскочил с места:

— Сию секунду.

Сирина кивнула. Вот теперь рефлектор на месте. Она с улыбкой обернулась к мужчинам, стоявшим перед ней:

— Еще пару снимков, джентльмены, и вы свободны. Через полчаса, горячо поблагодарив тех, кого снимала, она отпустила их и начала упаковывать оборудование вместе с Беннетом и Джейсоном.

Упаковывать пришлось немало. Она всегда помогала в этом своим ассистентам. Сирина терпеть не могла возить с собой целый кортеж помощников, поэтому обучила Джейсона и Беннета всему необходимому. Если же рук или времени у них троих все же не хватало, она нанимала кого-нибудь из местных, ищущих работу. Вот, например, сегодня она наняла стилистов-парикмахеров и гримеров. Они уже покинули место съемки. Сирина с «мальчиками», как все их называли, приготовились загружать оборудование в грузовичок, когда раздался стук каблуков по мраморному полу, возвещая о прибытии Корал.

— Ну, как прошли съемки?

— Увеселительной прогулкой я бы это не назвала.

Сирина обернулась к Корал. Выглядит в точности как современная императрица. Как будто приготовилась показывать туристам свои тронные залы.

Корал встревожено взглянула на нее:

— А что случилось?

— Да ничего особенного. Просто они все вели себя так, как будто только что обнаружили, что у них имеется между ногами. Понимаешь, о чем я?

Корал вскинула брови. Кивнула:

— Понятно. Но ты сделала все, что хотела? Сирина бросила на нее уничтожающий взгляд:

— Разумеется! Я всегда делаю все, что хочу, Корал.

— Я просто спросила, Сирина. — Корал смахнула несуществующую соринку с рукава своего черного шерстяного пальто, отделанною соболем. — Я вижу, ты на взводе. Пойдем в отель. Переоденешься, а потом пойдем куда-нибудь на ленч.

— Я пригласила Джейсона и Беннета на ленч. — Сирина подмигнула ассистентам. — Но ты можешь к нам присоединиться, если хочешь.

Эта мысль пришла ей в голову только сейчас. Ничего такого она не планировала. Но может быть, удастся таким образом отвлечься от мыслей о Майкле.

Она стянула с головы кепку, сняла очки, распустила «конский хвост», тряхнула роскошными черными волосами. Ассистенты с интересом переглядывались. Понимали, что она специально подначивает Корал.

— С удовольствием, — удивила всех Корал. Обернулась к Джейсону и Беннету: — Нам пора с вами поговорить. Я просмотрела некоторые ваши пробы и считаю, что у вас есть перспектива работать самостоятельными фотографами.

На этот раз Беннет и Джейсон обменялись взглядами, полными благоговейного изумления. Такого они никак не ожидали.

— Вот здорово!

— Ну и прекрасно.

Корал критически оглядела обоих. Похоже, они уже забыли о ленче и ресторане. Да и пустят ли их в таком виде в какой-нибудь приличный ресторан? Она сладко улыбнулась:

— Я надеюсь, у вас в отеле найдется во что переодеться? Что-нибудь более подходящее?

Оба непонимающе смотрели на нее. Они одеты точно так же, как всегда, — Джейсон, с волосами почти до пояса, в брюках из кожзаменителя и майке, открывающей все его многочисленные татуировки; худощавый Беннет — в черных кожаных брюках, футуристических кроссовках и рубашке с изображением леопарда. Волосы, выщипанные — другого слова не подберешь — как попало, выкрашены в платиновый цвет, с черным у корней. Он долго трудился, чтобы достичь именно такого эффекта.

Сирина подошла ближе, взъерошила Беннету волосы.

— С одеждой проблем нет. Я, например, не собираюсь переодеваться. Мы пойдем в один такой хипповый бар. С настоящими хиппи. Я про него много слышала. — Она свысока взглянула на своего агента. — Это тебе придется переодеться, Корал. Иначе рискуешь испортить своего шикарного соболя. Тебе его обольют краской.

Они вышли во двор замка, залитый ярким солнцем. У Веры еще кружилась голова от роскоши императорской сокровищницы Хоффбурга.

— Я словно побывала на какой-то необыкновенной выставке, — обернулась она к Мише. — В голове у меня просто калейдоскоп красок. Все эти чудесные вещи… — Она мечтательно вздохнула. — И подумать только, что Габсбурги взяли почти все императорские драгоценности с собой в ссылку!

Миша обнял жену за талию.

— Что тебе понравилось больше всего? Нет-нет, подожди, я попробую угадать. Вера рассмеялась:

— Ты слишком хорошо меня знаешь.

— Изумруды, и рубины, и сапфиры, и бриллианты, — пропел Манни. — Вот то немногое, что я люблю больше всего. Правильно?

— Ты тоже хорошо меня знаешь.

— Я мог бы поспорить, — проговорил Миша, — что это что-нибудь зеленое… как изумруд.

— Но уж конечно, не тот, колумбийский, в тысячу шестьсот восемьдесят карат, — вставил Манни.

— Кажется, я никогда не видела такого большого драгоценного камня. А старая императорская корона! Просто огромная, и на ней столько бриллиантов, рубинов и сапфиров.

— Гитлеру она так понравилась, что в тридцать восьмом он забрал ее с собой в Нюрнберг, — сообщил Манни.

— Все эти золотые вещи и драгоценные камни просто потрясающие, — задумчиво проговорила Вера. — Но… знаете что?

— Что? — обернулся к ней Миша.

— Самое большое впечатление на меня произвели крестильные рубашки, которые Мария Тереза вышила для своих внуков. В них как будто чувствуется вся ее любовь и нежность. Все ее мысли. Императрица ведь вовсе не обязана делать это для своих…

Вера взглянула налево. Замедлила шаг. Это… Кажется, она узнала черноволосую красавицу, согнувшуюся под тяжестью оборудования для фотосъемок. Та, что проходит по двору в сопровождении двух дико одетых молодых людей. Господи!.. А вот и Корал Рэндолф, впереди, со своими угольно-черными волосами в виде шлема, в пальто с соболями. Ошибки быть не может! Если Корал здесь, значит… значит, это в самом деле Сирина Гиббонс. Вера снова ускорила шаг.

— В чем дело, дорогая? — Миша встревоженно взглянул на жену. — Ты словно привидение увидела.

— Да нет, ничего особенного. Мне показалось, что что-то попало мне в туфлю.

Она внимательно смотрела на него. Если он тоже увидел Сирину, она сразу же заметит это по его лицу. Но в нем ничего не изменилось.

— Ну, куда теперь? — вмешался Манни.

Надо поскорее увести их отсюда. Он все еще не мог поверить своим глазам. Но нет, это правда, особенно если принять во внимание странное поведение Миши со вчерашнего дня.

Сирина Гиббонс… Этим все объясняется.


Глава 6


Сирина критически оглядела себя в зеркале ванной комнаты. Втянула щеки, так, что образовались впадины. Взяла соболью кисточку для макияжа, добавила на скулах еще немного румян «Мата Хари». Еще раз взглянула на себя в зеркало. Выпятила губы, подкрашенные помадой «Кабаре». Нет, хватит. Достаточно.

Наклонившись вперед, она начала яростно расчесывать волосы от самой шеи наперед. Потом встала, тряхнула головой, несколько раз провела по волосам вниз от ушей. Все.

Сирина вышла из ванной, направилась в спальню. Быстро натянула черный шерстяной свитер, надела стеганую кожаную микро-мини-юбку. И то и другое от фирмы «Айсберг», однако холодными их никак не назовешь. Она снова оглядела себя, теперь уже в большом зеркале спальни. Резко отвернулась, села на кровать, опустив подбородок на руки.

Черт! Она снова нарушила слово. Мало того, слово, данное самому главному человеку в мире — самой себе. Она ведь поклялась, что не будет специально готовиться к встрече с Майклом, что отнесется к этому как к рядовому событию, что не позволит возбуждению взять верх над разумом, что будет контролировать себя. Прекрасные намерения…

Во время ленча вместе с Корал и ребятами она почти не участвовала в обсуждении их будущей карьеры. Просто не могла ни на чем сосредоточиться. А под конец настолько разнервничалась, что не могла усидеть на месте. Неожиданно вскочила из-за стола, сказала, что плохо себя чувствует, и выбежала из ресторана. А причина, конечно, все та же: она никак не могла избавиться от мыслей о нем, о Майкле.

Сирина налила себе минеральной воды, взяла стакан и села на кровать. Надо закончить приготовления. Наверняка она что-нибудь забыла. Но что? Ах да! Духи! Она вскочила, побежала в ванную, где стоял флакон с экзотическим букетом, специально составленным для нее в Париже. Коснулась шеи, за ушами, ложбинки на груди, потом приподняла юбку и капнула на бедра.

В этот момент раздался стук в дверь. Дождалась!

Сирина помчалась в спальню. Где же туфли? А, черт с ними! Так… успокоиться… С минуту она заставила себя простоять неподвижно, глубоко дыша. Потом размеренными шагами прошла через гостиную к входной двери. Распрямила плечи, взялась за ручку, открыла.

Миша стоял в дверях с сумкой для покупок в руке. Стоял неподвижно, не произнося ни слова, пожирая ее глазами. Потом губы его раскрылись в обезоруживающей улыбке.

— Привет!

«Господи, — думал он, — как она хороша! Эти длинные роскошные волосы цвета воронова крыла, эта идеально гладкая кожа, эти утонченные черты лица. И длинные-длинные стройные ноги под мини-юбочкой…»

— Входи, Майкл, — улыбнулась она в ответ. О Господи, она уже почти забыла, какой он обладает властью над ней, как действует на нее одно его присутствие! Майкл вошел. Сирина закрыла дверь.

— Давай я повешу твое пальто.

Он поставил сумку, сбросил свое длинное кашемировое пальто.

— Я сам его повешу, Сирина. Насколько я помню, ты не очень любишь вешать вещи на место.

— Все-то ты помнишь. Давай, давай его мне. — Она взяла у него пальто и повесила в шкаф. — Я немного исправилась в том, что касается домашнего хозяйства. Правда, совсем чуть-чуть, но все же исправилась.

Они стояли в гостиной, глядя друг на друга.

— Ах да! — Миша потянулся к своей сумке. — Я тут заходил в магазины… Вот, это для тебя.

Он протянул ей небольшой букет роз нежно-розового цвета в элегантной упаковке, стянутой атласной лентой.

— Какая прелесть! Мой любимый цвет. И они почти раскрылись! Именно так, как я люблю. — Она подняла на него глаза. — Ты и это помнишь…

— Как я мог забыть!

В этот момент ему больше всего хотелось схватить ее в объятия, сказать, что он ничего не забыл.

Сирина почувствовала стеснение в груди. Ее всю обдало жаром. Только бы он не заметил! Она резко отвернулась.

— Проходи, садись, чувствуй себя как дома. Я сейчас найду, куда поставить цветы.

Она прошла в ванную, взяла стакан, наполнила его тепловатой водой из-под крана, развязала и развернула букет, поставила в стакан, вернулась в гостиную. Торжественно водрузила цветы на кофейный столик.

— Вот. Красиво, правда?

— Красиво, — эхом повторил Миша, глядя не на цветы, а на нее. Она села на кушетку, поджав под себя ноги.

— Ты выглядишь еще прекраснее, чем раньше, если это возможно. Сирина нервно рассмеялась:

— Спасибо. Я стараюсь. Иногда. — Она решила переменить тему. — Как прошел вчерашний концерт?

— Очень хорошо. — Миша не стал упоминать о том, что весь вечер не мог избавиться от мыслей о ней. — А как твои съемки? Она откинула прядь волос с лица.

— Лучше не спрашивай.

— Что, так плохо?

— Да нет, просто — ничего интересного.

Она рассеянно потянулась за стаканом с минеральной водой, но его не оказалось.

— Ох, Майкл! Я такая плохая хозяйка! Хочешь чего-нибудь выпить? У меня в баре чего только нет.

— А ты что будешь? Или ты опять на своей ужасной диете?

— Не-е-ет! Хотя… если честно, то как раз с этого момента я решила очиститься. Дня два ничего, кроме минеральной воды. После этой венской еды, знаешь ли… У них тут все плавает в жире или сливках.

Миша рассмеялся:

— Я вижу, деньги и слава не очень тебя изменили.

— Надеюсь, что нет. — Сирина заглянула в маленький бар-холодильник. — Смотри-ка, тут есть две бутылочки шампанского. Выпьем?

— Конечно. Давай я открою.

— Я сама могу открыть.

Однако он уже встал, подошел к мини-бару.

— Позволь мне. Я настаиваю.

Сирина остро ощутила его близость. Мысли спутались. Она чувствовала его теплое дыхание, его мужской запах. Она могла бы поклясться, что физически ощущает его возбуждение. Казалось, оно зарядило электричеством саму атмосферу комнаты.

Без единого слова она протянула ему бутылку. Он задержал ее руку в своей. Желание пронзило ее как электрическим током. Все тело обдало горячей волной, колени ослабели, вся решимость растаяла в один момент. Кровь гулко стучала в висках; она почувствовала, что не может вздохнуть. Сейчас ей хотелось только одного — оказаться в его объятиях. Пусть возьмет ее сейчас же, прямо здесь, пусть поглотит ее в своей страсти.

О Господи… что же делать?! Она хочет его до безумия.

Огромным усилием воли Сирина отняла у него руку. Наверняка он заметил ее дрожь, ее потрясение. Она, наверное, выглядит полной идиоткой. Сирина молча прошла обратно к кушетке, села, снова поджала под себя ноги.

Ее смятение не укрылось от Миши. Он быстро откупорил бутылку шампанского, налил бледно-золотистой жидкости в два бокала, подошел к кушетке. Протянул один бокал Сирине, сел на другой конец кушетки. Обернулся, с улыбкой поднял руку с бокалом. Взглянул в ее карие глаза.

— За старых друзей.

— За старых друзей.

Сирина сделала глоток. Шампанское просто восхитительное. И так приятно пощипывает язык.

Миша тоже отпил глоток шампанского. Поставил бокал на столик. Обернулся к ней.

— А теперь расскажи, как прошел сегодняшний день. Ты не закончила.

— Да ничего интересного. Тоска ужасная. Совсем не нужно тебе об этом знать.

— Нужно. Расскажи.

— Они какие-то… бестолковые. Ты ведь знаешь, я снимала этих новых лидеров Центральной и Восточной Европы. Ну и… Кажется, я начала уставать от некоторых заказов.

Она сделала еще глоток шампанского.

— Что?! У тебя ведь так хорошо все получается. Я думал, ты счастлива. Я читал об этом большом контракте, который сделала для тебя Корал.

— Все уже об этом знают? — спросила она с неожиданной горечью в голосе.

— Все, кого это интересует. Но… я не могу понять, почему ты не чувствуешь себя счастливой. Зарабатываешь большие деньги, твои фотографии публикуются в лучших журналах, путешествуешь по всему свету, встречаешься с самыми известными людьми. Ты и сама теперь стала знаменитостью.

— Знаю, знаю. Я, наверное, веду себя как избалованный ребенок. Конечно, деньги вполне приличные, и путешествовать я люблю. Должно быть, я просто устала от съемок. Из года в год снимать показы мод или фотографировать знаменитостей… Знаешь, это тоже может надоесть.

— А мне всегда казалось, это безумно интересно.

— Вначале так оно и было. Но теперь мне это приелось. У меня такое ощущение, будто я постоянно окружена толпой ассистентов: гримеры, стилисты по прическам, визажисты, костюмеры, рекламщики, целая команда технических помощников… В последний раз, в Лос-Анджелесе, когда я снимала одну кинозвезду, нас там работало двадцать два человека. — Сирина вздохнула. — Это же просто нелепо. Иногда я задаю себе вопрос: что случилось со мной и моей фотокамерой? То есть… я и мой фотоаппарат… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Кажется, понимаю. Это как в музыке. Одно дело исполнять, и совсем другое — записывать на диск. Иногда во время записи мне начинает казаться, что я и мой рояль, я и моя музыка — самые незначительные вещи во всем этом процессе. Или вот вчерашний концерт… Он привлек такое внимание из-за всех этих деятелей, которые там присутствовали. Бизнес оказался важнее моей музыки.

— Вот об этом я и говорю. Иногда мне хочется начать сначала, что-нибудь новое, что-нибудь совсем другое. Да, я знаю, мне повезло, я зарабатываю кучу денег. Но мне бы хотелось иметь возможность больше сосредоточиться на том, что я снимаю. Оказаться где-нибудь совсем в новом месте, и чтобы только я и мой фотоаппарат.

— Похоже, что тебе захотелось поэкспериментировать. Может быть, тебя интересует художественное фото? Сирина кивнула:

— Наверное. Сейчас вокруг говорят в основном о том, сколько я зарабатываю и кого снимаю, а не о самих фотографиях. — Она усмехнулась. — Кажется, мне захотелось почувствовать больше уважения к своей работе.

— Со стороны критиков?

— Да, и от них тоже. Я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез. Хочу делать что-то, имеющее значение для меня самой. Хотя пока и не знаю точно, что именно.

— Ты это скоро поймешь, Сирина, я уверен.

Она сделала еще глоток шампанского. Вскинула голову.

— Ну ладно, хватит обо мне и о моих надуманных проблемах. Расскажи о себе. Все-таки пять лет прошло. Миша поднял на нее глаза. Пожал плечами.

— О чем ты хочешь узнать?

Несколько секунд она словно пронизывала его своими сверкающими глазами, золотистыми, с синими и зелеными искорками.

— Да будет тебе, Майкл. Даже притвориться как следует не можешь.

— Но я правда не знаю, что говорить.

— Карьера твоя идет вверх семимильными шагами, это я знаю. Я тоже читаю «Нью-Йорк тайме» и вижу, что ты постоянно даешь концерты в самых разных местах. И обо всех твоих новых компакт-дисках я узнаю из рекламных объявлений. Далеко не все исполнители классической музыки получают целую рекламную страницу в «Тайме», и далеко не всех знают в лицо в музыкальных магазинах. Не успеешь опомниться, как станешь не менее знаменитым, чем три тенора.

— Да, — рассмеялся он, — рекламы мне хватает.

— Ну а в остальном? Почему ты скрытничаешь? Лицо его стало серьезным.

— Я вовсе не скрытничаю. Ты имеешь в виду мою семейную жизнь?

— Да.

— Ты ведь знаешь о моем браке…

— …с Верой. Да, знаю. Я ее тоже видела в «Таймс». Она очень красивая.

— Да.

Сирина встала, пошла за второй бутылкой шампанского.

— Ты счастлив, Майкл?

Несколько минут он сидел молча, глядя куда-то в пространство, погруженный в свои мысли.

— Я… иногда я ощущаю себя каким-то заброшенным. Вера без конца занята своими общественными обязанностями. Она состоит в совете директоров самых различных музыкальных организаций. Потом эти бесконечные аукционы. И постоянно какие-нибудь мероприятия — вечер, прием или еще что-нибудь, — на которых обязательно требуется мое присутствие.

Сирина внимательно слушала, одновременно откупоривая вторую бутылочку шампанского. Принесла к кушетке, снова наполнила его бокал, потом свой. Села обратно на кушетку.

— Похоже, что она очень полезна для твоей карьеры. Он кивнул:

— Да, это именно так.

Она внимательно смотрела на него.

— А в остальном?

— В остальном?

— Я где-то читала, что у тебя есть ребенок. Припоминаешь? Миша рассмеялся:

— Ну конечно! Я и забыл, сколько времени прошло. Николай… Ему три года. Чудесный ребенок! Сирина улыбнулась.

— Кажется, я улавливаю в твоем голосе отцовскую гордость. Лицо его буквально расплылось в улыбке.

— О да! Он очень умный и обаятельный. Я его обожаю. Правда, мне не слишком много времени удается проводить вместе с ним. Все эти бесконечные путешествия и прочее. Вместе нам с ним очень хорошо, но это случается не часто.

Некоторое время они сидели молча. Сирина, по-видимому, унеслась мыслями куда-то далеко.

— А ты, Сирина?

Она вскинула на него глаза.

— А что я?

— У тебя кто-нибудь есть… или, может, был? Что-нибудь серьезное?

— Ну, ты же меня знаешь. После каждой поездки я оставляю позади по крайней мере одно разбитое сердце. — Она коротко рассмеялась. — На самом деле мужчины, конечно, были, но… ничего серьезного. Просто мужчины. Так… ничего заслуживающего внимания.

— Наверное, это затруднительно из-за твоей карьеры.

— Да. Я почти все время в пути. Так же, как и ты. И мне так и не встретился… подходящий человек. Ну ты понимаешь. — Она пожала плечами. — У меня больше ни с кем не было таких отношений, как с тобой.

При этих словах его охватили противоречивые чувства. Словно нахлынул мощный поток. Сожаление, ощущение собственной вины, смятение… и всепоглощающая радость от сознания того, что за все эти восемь лет она так и не встретила человека, который занял бы его место в ее сердце. Радость, смешанная с раскаянием.

Она все еще его любит! Так же, как и он все еще любит ее. Сердце, казалось, готово выскочить из груди. Все страхи, сковывавшие его до этого момента, растворились при этой ошеломляющей мысли.

Он откашлялся. Заговорил с трудом:

— Ты можешь мне не поверить, Сирина, но… я тоже ни к кому больше не мог относиться так, как к тебе. После нашей последней встречи я думал только о тебе, каждую минуту. Я продолжал хотеть тебя с того самого дня, как мы расстались.

Сладостная дрожь прошла по ее телу. Он ощущает то же самое, что и она. Однако эта мысль принесла с собой новые страхи. Внутри словно образовался тугой комок. Нет, она больше не может делать вид, будто его визит ее вовсе не трогает. Глаза неожиданно наполнились слезами. Господи, он действительно так чувствует и не может этого скрыть! Сирина знала, какой он гордый. Гордость… пожалуй, это главное в его характере. Он всегда контролирует себя. И тем не менее под этой гордостью скрывается ранимость и незащищенность, которую лишь очень немногим удается заметить. Именно поэтому — Сирина знала — он бы никогда не сделал такого признания, если бы на самом деле этого не чувствовал. То, что он только что сказал, правда! Его чувства не изменились за все эти годы. Майкл все еще ее любит.

Сирина посмотрела на него. Осторожным, нежным, почти благоговейным движением он смахнул слезы с ее ресниц. Она купалась в ощущении его близости, его прикосновений, его нежности. Чувствовала его дыхание, его невероятно эротический мужской запах… его желание.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я никогда не переставал тебя любить.

Она едва не задохнулась. Эти слова из уст этого человека оказали на нее потрясающее действие. Ее окатила мощная волна желания. Все мысли о сопротивлении исчезли. Ничто больше не имело значения, только он, только этот момент. И будь что будет.

— Я… я тоже никого не любила, кроме тебя.

Он обхватил ее сильными руками, прижал к себе. Губы их встретились. Ее пронзила сладостная дрожь. Ей хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, неповторимое в своей нежности. Потом она почувствовала, как он раскрыл ей губы языком. Медленные ласкающие движения становились все более жадными и нетерпеливыми по мере того, как в кем росло желание. Он проникал все глубже внутрь, словно желая поглотить ее всю в своей страсти. Она уступила и его, и своему желанию, вкушая его с той же ненасытной жадностью. Тело горело огнем, какого она давно уже не ощущала, она почти забыла о том, что такое бывает.

Неожиданно он оторвался от нее. Она едва не застонала от разочарования.

— Господи, Сирина, как я по тебе истосковался!

— Да, — выдохнула она. — Я тоже.

Он крепче прижал ее к себе. Руки его гладили ее спину, погружались в роскошные черные волосы. Он нежно откинул ее голову назад, прижался губами к ее длинной изящной шее, ласкал ее языком все яростнее, как будто никак не мог насытиться ею.

Сирина застонала от наслаждения. Погрузила пальцы в его волосы, провела по его мускулистой спине, по крепким ягодицам. Она наслаждалась ощущением его тела и того яростного голода, какого давно уже не испытывала ни к кому. Внезапно она осознала, как истосковалась по рукам именно этого человека, по его телу. За все последние годы никому не удавалось так ее возбудить. Ничего похожего.

Они опустились на кушетку. Губы их снова впились друг в друга. Одну руку он подложил под нее, другой провел по длинному стройному бедру, обхватил ягодицы, крепко прижал к себе. Она почувствовала толчки его напрягшегося члена — физический признак той мощной силы, которую они вместе вызвали к жизни.

— О Майкл!.. Я хочу… ощутить тебя внутри.

— Да… — Он покрывал ее лицо лихорадочными поцелуями. — Да, моя радость. Пойдем в спальню?

— Пойдем.

Он поднялся на ноги, протянул ей руку, обнял за талию, прижал к себе, снова впился в губы страстным поцелуем.

Войдя в спальню, Миша осторожно, благоговейно снял с нее свитер, потом расстегнул бюстгальтер. Он обхватил руками ее грудь, начал ласкать. Снова яростно впился губами в ее рот. Сирина стонала, наслаждаясь ощущением его рук на обнаженной коже. Пальцы его страстно ласкали ее соски. Он целовал ее шею, ласкал языком, спустился ниже, к груди. Сирина ощутила влагу меж бедер, снова застонала от наслаждения. Его руки нащупали молнию, расстегнули. Кожаная юбка соскользнула на пол. Он опустился на одно колено, продолжая ласкать ее языком, спустил с ее ног колготки. Она переступила через них. Миша вскинул глаза. В них появилось выражение благоговейного восхищения. Губы спустились вниз, к бедрам, к черному холмику между ногами. Сладкая дрожь снова пронзила ее тело. Она ощутила его губы и язык внутри, ощутила его жар. Задохнулась. Едва устояла перед желанием прижать его голову крепче к себе. Она не могла насытиться им. Едва удержалась, чтобы не взмолиться: быстрее, еще быстрее, еще глубже. Но нет, пусть делает так, как хочет. Пусть подразнит ее, если ему хочется. Внезапно он крепче обхватил руками ее ягодицы, язык словно вонзился в нее, так, что она едва не вскрикнула. Он наслаждался ею с яростной ненасытностью.

— О… Майкл… Я хочу ощутить тебя внутри. О Боже… Пожалуйста, Майкл… Сейчас…

— Господи… Сирина…

Миша встал, прижал ее к себе в жгучем поцелуе, потом резко оторвался и повел ее к кровати. Усадил. Начал срывать с себя одежду. Сирина смотрела, зачарованная видом его тела. Вспоминала свое удивление много лет назад. Удивление от того, что у музыканта, да еще исполнителя классической музыки, может быть такое тренированное, мускулистое тело. Сейчас вид этого тела снова заворожил ее.

Миша спустил трусы. Его мужское естество предстало перед ней во всей своей красе. Он стоял перед ней совершенно голый, нисколько не стесняясь своей наготы, напротив, гордясь ею. С обожанием смотрел на ее прекрасную наготу. Через секунду он уже оказался рядом с ней на кровати, уложил ее на спину, раздвинул ноги, склонился над ней. Глаза его выражали бешеное желание. Руки с нежной лаской опустились на ее грудь, двинулись ниже, к талии, бедрам, темному холмику внизу живота. Он осторожно, нежно погладил его. Сирина извивалась под ним, изнемогая от желания. Дотянулась рукой до его члена, стала поглаживать, легонько, едва касаясь пальцами. Миша задохнулся, в экстазе закрыл глаза. Пальцы его скользнули внутрь ее, ощутили влагу. Больше он не мог выдержать. Взял ее руку, заложил ей за голову. Потом проделал то же самое с другой рукой. Раздвинул ей бедра, задержался на мгновение и стал медленно входить в нее, все глубже и глубже. Сирина извивалась из стороны в сторону, потрясенная его огромными размерами и в то же время открываясь ему всем своим существом. Он медленно вышел из нее. Она застонала, не в силах скрыть нетерпение. Он снова с силой вошел в нее. Больше он не мог ждать. Резкими толчками он снова и снова проникал в нее словно одержимый, все быстрее, быстрее. Сирина двигалась ему в такт, задыхалась, стонала и вскрикивала. Волны чувственного наслаждения уносили ее с собой. Наконец последняя огромная волна накрыла ее. Она вскрикнула в экстазе одновременно с ним. Он дернулся в последнем спазме с гортанным горловым криком и затих. Крепко прижал ее к себе. Начал покрывать лихорадочными поцелуями ее лицо, шею, грудь.

— Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! О, Сирина, я люблю тебя!

Она обвилась вокруг него, ловя ртом воздух, потрясенная до глубины души, ощущая себя как одно целое с этим необыкновенным человеком, желая только одного — чтобы это мгновение длилось вечно.

— Я тоже… Я тоже люблю тебя.

Несколько секунд они лежали молча, ожидая, пока дыхание придет в норму. Потом Миша приподнялся на локте, глядя ей в глаза.

— Невероятно. Незабываемое ощущение. Он впился в ее губы.

— А я, оказывается, уже забыла, как это бывает. — Она сжала его ягодицы. — Майкл, лучше тебя никого нет.

Руки его снова начали блуждать по ее телу, словно заново открывая его. Губы опустились к груди. Пламя страсти, нерастраченной до конца, вспыхнуло снова.

Он все еще оставался внутри ее, большой, но неподвижный. Теперь она ощутила, как он напрягается, увеличивается в размерах. Движения его стали быстрее, лихорадочнее. Сирина застонала от наслаждения.

На этот раз они не торопились, сдерживали себя. И все равно достигли вершины одновременно. Потом долго лежали неподвижно, не разнимая рук, не в состоянии оторваться друг от друга.

— Не могу понять, как я жил без тебя все эти годы. Просто не могу этого понять.

— У меня точно такое же чувство.

— С этим ничто не может сравниться. Я теперь не знаю, как смогу жить без этого. Без тебя.

Сирина молчала. На лице ее играла улыбка полного удовлетворения. Она не стала говорить о том, что ему совсем не нужно жить без нее. Она здесь, она в его распоряжении.

Миша целовал ее губы, глаза, нос, лоб, щеки, подбородок.

— Я не могу снова тебя потерять, Сирина. Не могу тебя отпустить.

Ей так хотелось ему поверить. Она тоже не может от него отказаться. Но… положение у них очень сложное, чтобы не сказать больше.

— Я тоже не хочу тебя снова потерять, Майкл. — Она заглянула ему в глаза. — Но что мы можем сделать?

На несколько мгновений он задумался, нежно гладя ее спину, руки, ягодицы.

— Мы можем продолжать встречаться. Просто встречаться, так часто, как только сможем. Вот все, что я могу пока придумать. Он выжидательно смотрел на нее.

— Я бы очень этого хотела. Но как же Вера… твоя семья?

— Вера… — Он тяжело вздохнул. — Я не знаю. Не знаю, что может произойти. — Он крепко сжал ее руку. — Я ничего не могу обещать. Знаю только одно: больше всего на свете я хочу видеть тебя. Не могу снова тебя потерять.

Она провела рукой по его волосам. Помолчала.

— Терпеть не могу всякую ложь… всякий обман. А именно это нам предстоит, если мы будем видеться. Но я тоже не могу от тебя отказаться. Может быть, нам удастся что-нибудь придумать…

Он прижал ее к себе, жадно впился в ее губы.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я это знаю.

Он пожирал ее глазами, губами, руками. Они снова набросились друг на друга, изголодавшиеся, не в силах насытиться друг другом и своей страстью.

Наконец он оторвался от нее.

— Господи… Больше всего мне бы хотелось остаться здесь навсегда.

— Но ты не можешь.

Он нехотя встал с постели. Взялся за одежду. Сирина наблюдала за ним.

— Хочешь принять душ?

Он снова сел на кровать рядом с ней.

— Нет. Хочу сохранить твой запах.

Он поднялся и начал одеваться. Придется поспешить, чтобы попасть к себе в отель вовремя. Надо успеть переодеться к официальному обеду, который назначен на восемь. Он быстро оделся. Сирина встала, чтобы проводить его до двери.

— О Господи, как мне не хочется уходить!

— Придется. У тебя есть все мои телефонные номера, ты знаешь мой график. Позвони, как только сможешь.

— Мы расстаемся ненадолго.

— Надеюсь. А теперь иди, а то опоздаешь.

Он еще раз поцеловал ее, повернулся и вышел.

Сирина вернулась в спальню. Вытянулась на кровати, чувствуя себя более счастливой, чем когда бы то ни было. К этому новому ощущению счастья, однако, примешивался страх перед тайной связью. Можно только надеяться, что произойдет несбыточное и тайная связь перерастет во что-нибудь иное. Внезапно ее словно холодной волной окатило. А не слишком ли она торопится? Вдруг он больше вообще не позвонит? Что, если для него достаточно одной этой встречи, несмотря на все, что он говорил… Дрожь прошла по ее телу. Она стала лихорадочно припоминать. Вспомнила, как он говорил, вспомнила все, что происходило между ними. Нет, так притворяться невозможно. Майкл действительно ее любит.

Миша поймал такси, сказал водителю, куда ехать. Откинулся на сиденье. Голова шла кругом. Казалось, никогда в жизни не ощущал он такого блаженного удовлетворения. Нет, их встреча действительно предопределена судьбой, сделавшей им обоим такой несказанно щедрый подарок. Такой дар не отвергают. Ему хотелось кричать на весь мир о своей радости. Но вот это как раз совершенно невозможно. Придется хранить свою радость глубоко в себе. Лишь с одной Сириной сможет он делить ее.

Он рассеянно смотрел в окно на венские архитектурные красоты. Прекрасная декорация для возрождения любви… Потому что это действительно любовь. Настоящая большая любовь.

Ему пришлось напомнить себе, что существуют и другие вещи, которые необходимо принимать во внимание. Например, Вера… и Николай. Его семья. Он обязан их оберегать. Это реальность, от которой никуда не уйти. Есть и еще одна реальность — неверность, обман. Он ведь любит Веру… Он тяжело вздохнул. Насколько все было бы проще, если бы он ее не любил. Конечно, это совсем не та любовь, какую он ощущает к Сирине. Не та всепоглощающая страсть, захватывающая целиком.

Он сам напрашивается на неприятности. Тогда, много лет назад, их бурная, взрывная любовь потерпела крах, должно быть, оттого, что оба они были слишком молоды. И слишком различны и по происхождению, и по многому другому. Теперь это уже не так. Оба они повзрослели. Ее образ, чарующий в своей изысканной красоте, снова предстал перед его глазами. Губы сами собой раздвинулись в улыбке. Она, безусловно, очень повзрослела за эти годы. Он тогда сказал правду: слава и деньги ей к лицу. Сирина стала более уверенной в себе, более утонченной, умудренной опытом, более терпимой, менее взрывной.

И все же угрызения совести не оставляли его. У него есть все, чего только можно пожелать. Красивая преданная жена, прекрасный здоровый сын, который его обожает, карьера, которой не многие музыканты мира могут похвастать. Деньги, слава. Вчера вечером он выступал перед особами королевской крови во дворце Шенбрунн-Палас. Это чего-нибудь да стоит. А сейчас он собирается на обед к князю и княгине фон Валленберг.

До сих пор ему необыкновенно везло. Судьба проявляла к нему редкую благосклонность. И всем этим рисковать?

Судьба ведь не всегда была к нему столь великодушна. Не всегда осыпала такими щедрыми дарами. Он по опыту знает, что жизнь может быть гораздо хуже… гораздо тяжелее…


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЧЕРА


1968-1998 Брайтон-Бич, Бруклин

Этот клуб оказался едва ли не самым обшарпанным и унылым местом, какое он когда-либо видел в жизни. Хотя с другой стороны, чего еще он мог ожидать? По ночам здесь все сверкало огнями и позолотой, полированной медью и бронзой, отсвечивало черным и ярко-красным. По ночам здесь всегда полно народа. Бесконечные банкеты, танцевальные вечера или концерты. Мужчины в костюмах, сшитых на заказ, или смокингах, с напомаженными волосами, и их разодетые супруги или подруги, с яркой косметикой на лице, в роскошных туалетах, увешанные драгоценностями и — практически в любую погоду — в шикарных мехах.

Сейчас, при дневном освещении, ему внезапно открылось, какое это грязное, захудалое, захламленное заведение. И взглянуть-то вблизи противно. Этот покрытый липкой грязью ковер… Его чуть не стошнило при мысли о том, что придется пройти по нему в своих дорогих ботинках. И эта жуткая обивка… По вечерам матовая черная краска успешно скрывала электропроводку, трубы, дешевую арматуру. Сейчас, при свете дня, это бросается в глаза, выглядит кустарным и неприглядным. И все покрыто жирным слоем грязи.

Двое громил с каменными лицами, в черных костюмах и черных свитерах с высоким воротом, вели его по длинному коридору туда, где, как он знал, размещались служебные помещения и офисы. Мускулы у громил так и выпирали. Казалось, их черные костюмы сейчас затрещат по всем швам. На ногах — ковбойские ботинки из крокодиловой кожи. Ленинградские ковбои… Со смеху можно умереть.

Своими острыми глазами он разглядел, что и здесь черная краска на стенах облупилась, что ковер под ногами — мышиного цвета, как сказали бы англичане, — такой же грязный и потертый, как и все остальное.

Они остановились у двери в самом конце коридора. Объектив видеокамеры наверху повернулся в их сторону. Один из громил постучал кулачищем по стальной двери. На руке у него, заметил молодой человек, по крайней мере три перстня из дешевого золота с кричащими камнями. Под стать большим золотым часам и браслетам на массивных запястьях. Ну что ж, плохой вкус — еще не преступление.

Раздался звук зуммера, потом щелчок. Дверь открылась. Они оказались в захламленном кабинете с дешевой утилитарной мебелью, старой, изношенной. Воздух казался тяжелым от сизого табачного дыма. Они когда-нибудь проветривают эту дыру?

Громилы взяли его под руки, подтолкнули вперед. Мордоворот, сидевший за столом, заваленным бумагами, поднял голову. Его безобразное лицо не выражало абсолютно ничего. К уху он прижимал радиотелефон.

Молодой человек молча ждал. С каждой минутой вся эта сцена становилась ему все более противна, так же как и эти варвары. Они, вероятно, предполагают, что обстановка должна нагнать на него страху, однако он испытывал лишь отвращение. Смешно… Он думал, что подобные типы исчезли, ушли в прошлое вместе со Сталиным, Хрущевым и прочими. Эти бандиты, похоже, вовсе не коммунисты — скорее, крутые капиталисты первого поколения. Однако свои худшие старорежимные замашки они, по всей видимости, переняли именно у коммунистов.

Неандерталец за столом наконец закончил разговор. Положил телефон на стол, поднял глаза. Устремил волчий взгляд на молодого человека.

— Несколько субботних вечеров ты не звонил.

Он говорил глубоким баритоном с заметным русским акцентом.

— Мы уезжали.

— Мне плевать, где вы находились. Звонить надо каждую субботу. Ты меня понял?

— Понял. Но и вы должны понять, что бывают случаи, когда мы на каком-нибудь мероприятии… на приеме или еще где-нибудь, и если я отлучусь, чтобы позвонить, это может вызвать подозрения.

Неандерталец не сводил с него волчьего взгляда.

— У тебя есть радиотелефон. Мог бы позвонить из сортира… или там я не знаю откуда. Придумал бы что-нибудь. Тебе за это деньги платят. Так или нет?

— Так.

В голосе молодого человека слышался едва сдерживаемый гнев.

Громила за столом прикрыл глаза.

— У нас есть для тебя еще кое-какие инструкции.

Молодой человек молча ждал. Он уже знал по опыту, что старый питекантроп любит его помучить. И знал, что больше всего бесит старика, когда он не проявляет нетерпения, не стремится поскорее выяснить, что там еще приготовлено для него.

Неандерталец неожиданно снял ноги со стола, вскочил с места, грохнул по столу кулаком. Все это почти одновременно.

— Ты должен уговорить Левина поехать с гастролями в Россию! Чего бы это ни стоило! Понятно?

— Я попытаюсь. Но я уже вам говорил, как он к этому относится.

— Мне плевать, как он к этому относится! Сделаешь ему такое предложение, от которого он не сможет отказаться. Короче, сделаешь так, чтобы он передумал.

— Я же сказал, что попытаюсь.

— У тебя нет выбора. Для нас в этом кроются колоссальные возможности. Миллионные сделки: концертные залы, компакт-диски, распределение билетов. По всей России, по всему бывшему Союзу.

Огромной лапой он нащупал зубочистку среди прочего хлама на столе и начал ковыряться в зубах. Молодой человек буквально скорчился от отвращения.

— Вы должны понять, что на это потребуется время. Неандерталец выдернул зубочистку изо рта.

— Короче, сделай это. Ты ведь не хочешь оказаться где-нибудь на барже среди мусора и отбросов. А работу твою все равно сделает кто-нибудь другой. Ты меня понял, умник?

Угроза, казалось, не произвела впечатления на молодого человека.

— Я понял. Если кто-то другой может это сделать, значит, я тем более могу.

— Ну и прекрасно. А теперь убирайся. И больше не пропускай субботние звонки. Получишь еще инструкции.

— Хорошо.

Молодой человек повернулся и пошел к двери.

— И давай оставь этот высокомерный тон, слышишь, ты, задница? — раздалось позади него.

Он остановился. Несколько мгновений стоял неподвижно, потом пошел на выход. Один из громил взял его под руку:

— Я тебя провожу.

— Не нужна мне твоя помощь.

— Придется потерпеть.

Громила быстро повел его по тускло освещенному коридору к выходу из клуба.

Варвары! Грязные свиньи! И зачем только он с ними связался? В сотый раз он задавал себе этот вопрос. Как будто не ясно зачем: ему нужно то же самое, что и им. Доллары, много долларов. А кроме того, какое наслаждение обвести вокруг пальца этого талантливого царственного Мишу Левина, его идеальную жену-красавицу, все его семейство!


Глава 7


Москва

Колючий северный ветер гулял по заснеженным, покрытым льдом улицам Москвы. Холодным январским вечером тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года Соня Левина родила своего первого и единственного ребенка. Его назвали Михаилом.

Уже два месяца город лежал под толстым слоем снега. И сегодня хмурое, серое небо предвещало новую пургу. Весь мир казался угрюмым, пустынным, беспросветным. Роды оказались долгими и трудными.

Соню Левину — высокую ширококостную женщину с оливковой кожей, иссиня-черными волосами, огромными темными цыганскими глазами и царственной осанкой — никто бы не назвал хорошенькой, но она производила впечатление на всех, кто с ней встречался, и своей внешностью, и внутренней энергией, силой характера. Сейчас, однако, она не ощущала в себе никакой энергии, более того, чувствовала, что силы ее на исходе, так же как и неизменный оптимизм. Боль разрывала ее на части, она опасалась за жизнь ребенка. «Хорошенькое начало, — думала она, лежа в этом плохо оборудованном, старом московском роддоме. — Условия здесь иначе как антисанитарными не назовешь. И эта бесконечная изматывающая боль… Ничем хорошим это не кончится».

В конце концов она родила здоровенького мальчика весом три с половиной килограмма, с черным пушком на голове, и все ее страхи исчезли бесследно, так же как и самое воспоминание о пережитой боли. Этот крошечный комочек… это просто чудо какое-то! Его рождение действительно казалось настоящим чудом. Уж ей ли не знать?! Сколько лет старались они с мужем Дмитрием, а она все никак не могла забеременеть. Потеряла почти всякую надежду. И вот теперь, в тридцать девять лет, чудо свершилось. Сейчас она держала в руках маленького Мишу, ощущая такое благоговение, какого в жизни ни к кому не испытывала. Как ни готовила она себя к этому моменту, такого она не ожидала. Такого ошеломляющего чувства счастья в сочетании с ощущением огромной ответственности. Как будто в одно мгновение пробудились к жизни все ее материнские инстинкты, о существовании которых она и не подозревала. Конечно, она слышала разговоры молодых мам и много читала по этому поводу, но никак не ожидала ощутить такое мощное, всепоглощающее стремление защитить, уберечь, накормить, укрыть. Это стало главной целью в жизни.

Итак, двенадцатого января, через три дня после рождения ребенка, Соня и Дмитрий забрали его домой, полные решимости дать своему сыну все, что только может потребоваться человеческому существу на этой земле. Взволнованные, с ребенком на руках, они поднялись на четвертый этаж по старым, истертым ступенькам, открыли дверь, вошли в свою лазурно-голубую гостиную. Дмитрий усадил жену на диванчик из карельской березы. Здесь она принимала гостей — друзей и знакомых. Здесь показывала всем своего Мишу.

Потом, позже, она любила повторять одну и ту же историю — о том, как Миша впервые устремил осмысленный взгляд на беккеровский рояль, стоявший в этой комнате. И о том, как она сразу заметила, какие у ребенка длинные тонкие пальцы — пальцы пианиста. Принимая бесконечную череду гостей, приходивших полюбоваться новорожденным, Соня ощущала себя королевой с инфантом на руках, окруженной прекрасными вещами, в прекрасной гостиной. Немногим — Соня это знала — так повезло, как им. Немногие могли бы принести ребенка в такую квартиру, в мезонине старого московского дома в нескольких минутах ходьбы от Кремля, в одном из старейших районов Москвы. Как и многие квартиры в центре, во времена сталинского террора она оставалась незанятой. После смерти диктатора художникам, артистам и музыкантам постепенно разрешили занимать квартиры в мезонинах. С тех пор Левины и жили здесь, под неусыпным оком Министерства культуры.

Предкам Сони и Дмитрия каким-то чудом удалось пережить и революцию 1917 года, и мировую войну, и антисемитизм, пронизывавший всю повседневную жизнь общества как в царской России, так и в Советском Союзе. Они выжили во многом благодаря тому, что сумели скрыть не только свою веру, но и самые признаки своей принадлежности к еврейской нации. Соня и Дмитрий, так же как их покойные предки, были талантливыми, блестящими музыкантами-пианистами. Исполнителями и учителями, работавшими не покладая рук. Им удалось получить членство в могущественном Союзе, что для евреев являлось редкой привилегией. В результате они жили в роскоши по тогдашним стандартам, хотя и делили кухню и ванную с соседями. Старый, когда-то роскошный дом, с высоченными потолками, лепными украшениями и мраморными каминами, постепенно приходил в упадок. Левины занимали там две комнаты, заставленные антикварной мебелью и произведениями искусства, спасенными из других домов, подвергшихся сносу. Кое-что удалось спасти их родителям после революции. Например, массивные иконы после закрытия церквей в период хрущевского правления продавались всего за бутылку водки. Эти иконы теперь висели на стенах их комнат рядом с полотнами девятнадцатого века. Этажерки и столики из карельской березы и красного дерева украшали изделия из фарфора бывших императорских заводов. Единственным признаком их веры осталась небольшая позолоченная менора, почти скрытая за семейными фотографиями на инкрустированном серванте в неоклассическом стиле.

Друзья и знакомые, приходившие сюда полюбоваться на новорожденного, безусловно сходились с родителями в том, что Михаила Левина ждет большое будущее. Однако ни Соня, ни Дмитрий, ни их друзья и представления не имели о том, насколько великое будущее ожидает ребенка. Прошло четыре года, прежде чем они заметили первые признаки того, что Миша Левин — прирожденный музыкант, пианист от Бога.

Первые четыре года их жизнь протекала как обычно, хотя большую часть своего времени они теперь посвящали сыну. Для Миши первые четыре года жизни разительно отличались от жизни других его сверстников. Его никогда не отдавали ни в какое государственное детское учреждение. Он всегда оставался в уютной домашней обстановке, окруженный нежной заботой и лаской. Если Соня и Дмитрий работали или одновременно давали концерт, кто-нибудь из друзей — художников или музыкантов, живших в этом же доме, — оставался с ребенком.

В тот памятный день, на четвертом году жизни сына, дома с ребенком оставался отец. Соня ушла за покупками. Стояла в длинных очередях за продуктами — теми немногими, что еще продавались в магазинах. Сначала Дмитрий подумал, что музыка звучит по радио. Потом вспомнил, что не включал его. Решил, что играют в соседней квартире, хотя и знал, что так может звучать только их рояль. В конце концов он отложил нотную тетрадь, которую в этот момент просматривал, и оглянулся. На стуле за роялем, свесив маленькие ножки, сидел Миша и играл одну из пьес Баха. Играл технически правильно, хотя и с большим напряжением: детские ручонки оказались еще слишком малы и слабы.

Несколько секунд Дмитрий от изумления не мог произнести ни слова.

— Миша… — прошептал он наконец.

Мальчик его не слышал, увлеченный игрой, с трудом дотягиваясь до нужных клавиш маленькими пальчиками.

— Миша!

Тот его не слышал. Дмитрий встал, подошел к роялю, осторожно положил руку на плечо сына. Откашлялся.

— Миша…

Ребенок поднял на отца сияющие глаза, улыбаясь счастливой, немного озорной улыбкой.

— Миша… как ты… когда ты этому научился?

— Не знаю, папа. Просто я смотрел и слушал.

Слезы подступили к глазам Дмитрия. Он внезапно осознал, чему только что стал свидетелем. Осознал все значение этой сцены… и ощутил благоговейный страх. Вся та ответственность, которую он постоянно ощущал перед сыном, не шла ни в какое сравнение с тем, что открылось ему сейчас. Бог одарил ребенка талантом, столь редким, столь драгоценным, что они с Соней должны пожертвовать ради этого всем, что у них есть.

Вернулась Соня. Уронила сумку с продуктами на пол, переводя глаза с сына на мужа и обратно, не в силах поверить своим глазам и ушам. Миша в это время переключился с Баха на Моцарта.

Когда прошел первый шок, Соня с мужем тихонько обсудили свое открытие. Потом подошли к роялю, сели рядом с Мишей, пытаясь понять, что он знает и умеет. Просидев с сыном за роялем больше часа, Соня поцеловала ребенка, после чего он ушел заниматься своими кубиками. Дмитрий и Соня долго решали, как лучше поступить с этим внезапно открывшимся даром сына, хотя в глубине души Соня точно знала, что им надо делать. Она вытерла слезы, обернулась к мужу. Откашлялась.

— Дима…

— Да, Соня?

По ее горящим глазам он понял, что у нее созрел план и ей просто не терпится поделиться с ним.

Она взяла его руку, заглянула в глаза.

— Дима, мы с тобой оба знаем, что у нас необыкновенный ребенок.

— Да, — вздохнул он. — Ты, как всегда, права. Но что же нам делать?

Она крепче сжала его руку. Глаза сверкнули отчаянной решимостью.

— Мы должны эмигрировать. Покинуть Россию, чтобы Миша мог получить такое образование, какое ему необходимо. Мы с тобой оба знаем, что он может получить его только в Нью-Йорке.

Дмитрий вздрогнул. Некоторое время сидел, не произнося ни слова.

— Ты испытываешь судьбу, Соня. Эмигрировать отсюда очень сложно.

— Но…

— Но… — Он сжал ее руку. — Ты, как всегда, права.

Соня почувствовала такое облегчение, что слезы хлынули из глаз. Вот почему она так полюбила Дмитрия Левина. Он не боится рисковать и никогда не боялся. На какие бы рискованные затеи они ни отваживались, она никогда не ощущала страха, потому что муж всегда был на ее стороне. Вот и сейчас она не сомневалась — Дмитрий будет поддерживать ее и Мишу до конца. Она бросилась ему на шею. Он крепко прижал ее к себе.

Наконец она оторвалась от него.

— Значит, решено. Немедленно начинаем добиваться выездных виз. Может быть, через год или два мы сможем уехать. Дмитрий снова обнял ее. Она мягко отстранилась.

— Возможно, вначале придется поехать в Израиль. Но это не имеет значения. Там тоже можно получить хорошее образование, для начала. А потом… кто знает… Оттуда до Нью-Йорка рукой подать. Она снова обняла мужа. Поцеловала в губы.

— Вот увидишь, у нас все получится. Все будет просто прекрасно. Я в этом уверена.

Дмитрий согласно кивал, думая про себя: все получится прекрасно… где-нибудь в ином мире. Вслух он, однако, сказал совсем другое:

— Конечно. Моя Соня, как всегда, права.


Глава 8


Шестнадцатого марта тысяча девятьсот семьдесят второго года мир Левиных — Сони, Дмитрия и их сына — рухнул.

Снег и лед на московских улицах только начал таять после пяти долгих месяцев зимы. Этот день выдался ясным и солнечным. В воздухе появились первые признаки приближающейся весны, наполняя душу радостным волнением. Может быть, повести Мишу погулять в соседний парк? Или, того лучше, поехать на целый день па Ленинские горы?

Они не смогли сделать ни того ни другого.

Утром на лестнице, ведущей к их квартире, послышались тяжелые гулкие шаги. В дверь забарабанили тяжелым кулаком. Соня встревожено вскинула глаза на Дмитрия. Тот лишь пожал плечами, хотя сразу понял, в чем дело. Да… он сразу все понял. Молча поставил чашку с недопитым кофе, промокнул губы салфеткой, встал с места. Внутри все стянуло тугим комком страха, но он не подал вида. Ободряюще сжал плечо жены, прошел к двери, с улыбкой, словно примерзшей к губам.

— Что это, мама?

— Ничего, Миша. Ничего особенного, доедай завтрак.

Она взъерошила сыну волосы, придвинулась к нему ближе в инстинктивном стремлении защитить. Однако большие темные глаза ребенка следили за отцом.

Дмитрий отпер замок, открыл дверь. Перед ним стояли два чиновника в одинаковых дешевых темно-серых костюмах и коричневых кожаных дождевиках, с потертыми кожаными портфелями в руках. На лицах непрошеных гостей застыло выражение угрюмой непримиримости, типичное для советских бюрократов. Мелкие чиновники, которым доставляет удовольствие ощущение собственной власти над другими людьми, подумал Дмитрий. Позади них он увидел четверых вооруженных милиционеров — молодых, совсем еще мальчиков — в мешковатой, плохо подогнанной форме.

— Можно узнать… — начал Дмитрий.

— Дмитрий Левин? — пролаял один из чиновников и взмахнул перед его носом какой-то красной книжечкой.

Он убрал ее прежде, чем Дмитрий смог разглядеть, что это такое. Дмитрий попытался взять себя в руки. Хоть бы голос не дрожал!

— Да, я Дмитрий Левин.

Не дать этим ничтожным функционерам почувствовать его страх… Однако он не смог скрыть дрожь в руках. На лице выступил холодный пот.

Не дожидаясь приглашения, чиновники прошли мимо него в комнату. Милиционеры — следом за ними. Дмитрий медленно закрыл дверь, прошел в гостиную, стараясь сохранять достоинство, насколько возможно в таких обстоятельствах.

— Что вам здесь нужно?

В глубине души он уже знал ответ.

— Меня зовут товарищ Казаков, Владимир Сергеевич, — проговорил тот, что покрупнее, с багровым лицом пьяницы. — А это товарищ Кузнецов, Иван Михайлович.

Глаза Кузнецова шарили по комнате — по стенам, увешанным картинами, по дорогим подсвечникам, фарфору, антикварной мебели. На Дмитрия он даже не взглянул.

Соня, сидевшая за столом, напряженно вглядывалась в незваных гостей. Сразу заметила выражение лиц молодых милиционеров — светловолосых, голубоглазых, неаккуратно подстриженных. На них застыло тупое удивление. Даже рты раскрыты.

Наверное, бывшие крестьяне. Невежественные и подозрительные. Таких лучше обходить стороной. Нельзя показывать им свой гнев.

Тот, что назвался Казаковым, бесцеремонно, с громким стуком, поставил портфель на рояль. Соня подскочила, непроизвольно прикрыв спиной Мишу.

— Что вам здесь нужно? — спросила она царственным тоном. Казаков, не глядя на нее, достал из портфеля какие-то документы, перелистал.

— Вы Софья Левина?

— Да.

Он продолжал листать бумаги.

— Что вам здесь нужно? — повторила она, не сумев скрыть раздражение.

Дмитрий бесшумно прошел по бессарабскому ковру, встал рядом с женой, взял ее руку. Она, казалось, его не замечала, продолжая смотреть на Казакова.

Тот наконец встретился с ней взглядом. На лице его появилась довольная ухмылка.

Поросячьи глаза, подумала Соня. Как у большинства таких, как он. Маленькие поросячьи глазки выглядывают из багровых складок лица пропойцы.

— Довожу до вашего сведения, что жилищная администрация забирает у вас эту квартиру. Вот бумаги. Вам придется переселиться в Другое место, более подходящее для вас.

— Что?! — выдохнул Дмитрий.

Он почувствовал, как Соня сжала его руку, словно черпая в нем силы. Он знал, что она лишь огромным усилием воли сдерживает себя.

— Милиционеры, — Казаков указал на молодых парней, — останутся здесь, пока вы не закончите упаковывать вещи. Вы должны сделать это за сегодняшний день.

Больше Соня не могла молчать.

— Сегодня?! Но это невозможно!

Несмотря на гнев, прозвучавший в ее голосе, Дмитрий уловил в нем и нотки растерянности. Кинул на нее быстрый взгляд. Заметил страх, признаки отчаяния. Кажется, она наконец начала понимать, что происходит. Весь ужас происходящего.

Дмитрий ободряюще сжал ее руку, обнял за плечи.

— Папа… что…

Миша, казалось, сейчас разрыдается. Он понял лишь одно: случилось что-то очень-очень плохое. Что именно, он понять не мог.

— Ш-ш-ш… — Дмитрий сжал свободной рукой пухлую ручонку сына. Попытался улыбнуться. — Тихо, тихо. Надо послушать, что скажут наши гости. — Он повернулся к Казакову: — Нас никто ни о чем не предупредил. Мы…

— Я вам сообщаю сейчас. Вам надлежит немедленно начинать упаковывать вещи и к вечеру покончить с этим. На ночь эта квартира будет опечатана. Завтра сюда вселятся новые жильцы.

— Но это преступление! — выкрикнула Соня. — Вы не понимаете, что делаете. Я обращусь с жалобой в Союз.

— Именно ваш Союз и забирает эту квартиру для других жильцов, — ровным тоном проговорил Казаков. Желтые от табака зубы обнажились в улыбке. Он, как видно, наслаждался своей ролью. — Так что можете жаловаться кому угодно, это вам не поможет.

Соня и Дмитрий поняли: спорить и возражать бесполезно. Положение, по-видимому, еще более серьезно, чем они могли ожидать. До сих пор они чувствовали себя надежно защищенными членством в могущественном Союзе, профессиональными успехами, карьерой. Сейчас все это развеялось в один миг.

— Упакуете только одежду и личные вещи, — продолжал Казаков. — Мебель и все остальное оставите как есть.

— Да вы с ума сошли! — не выдержала Соня. — Это наши вещи! Они принадлежат нам!

— Можете сами убедиться.

Казаков театральным жестом разложил на обеденном столе какие-то бумаги.

Соня и Дмитрий бросили взгляд на документ, понимая, что читать его нет смысла. Они уже знали, что там.

— Рояль! — воскликнул Дмитрий. — Это же наша жизнь. Мы не можем…

— Упакуете все, что войдет в чемоданы и коробки, и покинете квартиру. Внизу ждет грузовик. Милиционеры помогут вам погрузить вещи и отвезут на новое место жительства. Товарищ Кузнецов будет вас сопровождать.

Его напарник в это время с кровожадным блеском в глазах рассматривал антикварную вазу из порфира, украшенную золоченой бронзой.

У Сони слезы подступили к глазам. Еще секунда, и она не сможет их сдержать. Разрыдается в присутствии этих извергов… Нет, ни за что! Она устремила на Казакова взгляд, полный ненависти.

— Но куда мы поедем? Что мы будем делать? О, как презирал себя Дмитрий за эти беспомощные нотки в собственном голосе!

— Ваш новый адрес указан на странице номер три. Вот здесь. — Казаков повернулся к напарнику: — Иван Михайлович.

Тот вскинул глаза, быстро поставил вазу на место с виноватым выражением на лице.

— Да?

— Проследите, чтобы переезд состоялся сегодня до вечера. — С этими словами Казаков повернулся и направился к выходу.

Дмитрий взял Мишу на руки. Через плечо отца мальчик наблюдал, как чужой человек вышел из их комнаты и оставил дверь открытой. До сих пор маленький Миша еще ни разу не сталкивался со злом и не понимал, что это такое. Однако сейчас он, по-видимому, почувствовал, что жизнь их меняется. Глаза его наполнились слезами.

Соня без сил опустилась в кресло, обхватив голову руками. Это все ее вина! Сейчас она себя ненавидела. Если бы она оставила все как есть… Если бы удовлетворилась тем, что есть… И пусть бы Миша учился здесь. Но нет, ей понадобились выездные визы! Она едва не задохнулась. Выездные визы… В этом все дело. Теперь их не оставят в покое… никогда.

Она подняла голову. Встретилась глазами с Мишей. Тот смотрел на нее с тревогой. Ей захотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы. Но она собрала всю свою волю и улыбнулась сыну. Поднялась на ноги, поцеловала его в щеку.

— Дима, надо спешить. Мы должны собрать все, что сможем.


Глава 9


— Мама! Что случилось? — Миша встревожено смотрел на мать, широко раскрыв свои большие темные глаза. — Мам, грустишь?

Соня не могла произнести ни слова. Отвернулась, смахнула слезу, распрямила плечи. Обернулась к сыну с мужественной улыбкой на лице. Ребенок и так уже вынес слишком много для своих лет. Она не должна доставлять ему новые огорчения.

— Нет-нет, я не грущу.

Он читал ее словно раскрытую книгу. Временами ее даже пугала эта его способность так тонко чувствовать любую перемену в ее настроении.

— Я просто задумалась о том, когда вернется папа. Сын сделал попытку ее успокоить:

— Не надо волноваться, мама. Наверное, в магазине сегодня большие очереди.

Они с Дмитрием ходили за покупками по очереди. Сегодня его черед выстаивать за продуктами в нескончаемых очередях.

— Ты прав. — Соня с трудом раздвинула губы в улыбке. — А теперь давай я послушаю, как ты играешь Шопена. Начни с ноктюрнов.

Миша сел за пианино, устроился поудобнее. Опустил голову, закрыл глаза, словно в безмолвной молитве: мысленно подготавливает себя, очищается для музыки. За последние два года Соня наблюдала эту картину несчетное количество раз.

Несколько минут она следила за тем, как он играет. Потом отвернулась к окну. По стеклу стекали струи дождя. Позади звучала меланхоличная и прекрасная музыка Шопена. Какой разительный контраст с этим унылым, блеклым пейзажем!.. Цемент и асфальт. Повсюду только цемент и асфальт. Ни деревца вокруг. А те, что еще остались, там, дальше, искорежены вандалами: нижние ветки оборваны, стволы загажены. Какой-то пост-апокалипсический пейзаж, убивающий всякую надежду. Даже сейчас, весной, все кругом голо и бесприютно, все одинакового серого цвета — и цементные дома, и площадки для убогих, тщательно оберегаемых машин, среди которых не увидишь ни одного «ЗИЛа» или «Чайки», и безрадостные детские площадки. И угнанные либо заброшенные старые автомобили на тротуарах, «раздетые» до основания, до голого каркаса, застывшие, словно в параличе. «Так же, как и мы, — пришло в голову Соне. — Два года — в полной неподвижности и забвении…»

Она оглянулась на ведра и тазы, поставленные в тех местах, где протекал потолок. Раньше она всегда с нетерпением ждала весенних дождей, наполнявших влагой деревья и цветы. Теперь же наступление весны означает лишь дополнительные неприятные хлопоты. Ни цветы, ни деревья в этом районе не растут.

Она тяжело вздохнула. Протекающая крыша — это еще пустяки по сравнению с прочими проблемами. Бесконечными проблемами, с которыми им приходится постоянно бороться последние два года, с тех пор как их вынудили выехать из центра Москвы. Сейчас то место рисовалось ей настоящим раем. Там она даже с удовольствием поднималась по старым, истертым ступеням в свою шикарную квартиру. Здесь же каждый шаг на седьмой этаж в крошечную комнату, которую они занимали втроем, давался с трудом. Лифт ломался почти каждый день. В те редкие дни, когда он работал, там всегда воняло мочой, а на стенах красовались жуткие непристойности, иногда намалеванные экскрементами. Даже почтовые ящики на стене почернели от грязи и сажи. Какие-нибудь вандалы постоянно развлекались тем, что поджигали их. А уж о безопасности что и говорить!

Соня непроизвольно вздрогнула. Обхватила себя руками. Ужасно! Это все просто ужасно! Отвратительно! С другой стороны, чего еще она могла ожидать? Здесь живут отбросы общества. Не говоря уже о том, что у людей, живущих в подобных условиях, неизбежно просыпаются самые низкие, самые примитивные, человеконенавистнические инстинкты.

Их соседи не исключение. Кроме них, еще три семьи на общей кухне, где вечно воняет тушеной капустой. Весь дом, казалось, пропитался этим запахом. Он проник и в одежду, так же как и едкий, острый запах табака от папирос, которые здесь без конца курят все — от мальцов до седых стариков. На кухне имелся общий холодильник, однако Соня сразу решила, что купит себе собственный и поставит в комнате, и не только для того, чтобы защитить продукты от отвратительных кухонных запахов. Она очень скоро обнаружила, что из общего холодильника продукты моментально исчезают. Стоило ей поставить туда кастрюлю с борщом, как она исчезала, не успев даже полностью остыть. Никто из соседей, разумеется, не сознавался в воровстве. В конце концов она стала готовить на плитке в комнате, чтобы как можно меньше с ними встречаться.

Павел и Нюшка — соседи слева — постоянно ругались и дрались, иногда до глубокой ночи, причем Павел нередко бил жену в приступах пьяной ярости. Соня не могла припомнить, чтобы она когда-нибудь видела Нюшку без синяков. Однако, решившись однажды прийти на помощь, встретила злобную враждебность.

Старого Ивана — соседа с другой стороны — называли «захлебой». Он пил беспробудно, изо дня в день. Самые его поры, казалось, сочатся дешевой водкой. Часто он скатывался по лестнице, не в состоянии добраться до своей квартиры, иногда в лютые холода оставался лежать на улице в бессознательном состоянии. Подобно прочим обитателям здешних мест, он пил все, что попадалось под руку, только бы довести себя до этого состояния, — растворители, клей и прочее, о чем Соня раньше и понятия не имела.

Молодежь в этом районе быстро училась выживанию в диких условиях, без родительской любви и ласки. Они соперничали с родителями во всем — пьянстве, курении, сквернословии. Молодая энергия находила выход в сексе, драках, в загаживании всего, что их окружало. Даже самих себя они не щадили. С гордостью выставляли напоказ шрамы и безобразные татуировки.

Временами Соне казалось, что она понимает их ощущение безнадежности, их подспудное желание покинуть этот опостылевший мир со всеми его неразрешимыми проблемами. Они медленно, но верно убивали самих себя.

Во время той их тепличной жизни в центре Москвы Соня слышала о том, что существует и другая Москва. Иногда они ездили в гости к друзьям, жившим в чудовищных зданиях, занимавших теперь большую часть города. Однако те дома выглядели ухоженными, защищенными, более современными.

А их сослали в городской ГУЛАГ…

Слава Богу, что пока ей удалось уберечь Мишу от самого худшего!

Она обернулась, окинула взглядом своего высокого, худенького шестилетнего сына. Как похож на отца… и на нее тоже! В один прекрасный день он превратится в изумительно красивого молодого человека.

Сейчас он сидел выпрямившись, с серьезным, даже строгим лицом, не таким, с каким он обычно разучивал сложные произведения. Музыка Шопена для него словно вторая натура. С ней он никогда не испытывал трудностей. Через некоторое время он переключился с ноктюрнов на более сложный фортепианный концерт номер один, опус одиннадцать, ми-минор.

На губах у Сони непроизвольно заиграла улыбка. Сердце переполнилось такой любовью к сыну, что, казалось, сейчас не выдержит, разорвется. Даже не верится, что это они с Дмитрием произвели на свет такое блестящее, такое неповторимое создание. Перед этим меркнут все трудности, все лишения, вся эти тяжкая борьба за существование, которую они вынуждены вести изо дня в день. При одном взгляде на сына все остальное становится несущественным.

Это Божье благословение, подумала она. И уж если честно, им еще повезло после того страшного дня, два года назад, когда они потеряли свой дом. Они должны быть благодарны судьбе за многое. Можно составить целый список.

Она удовлетворенно кивнула самой себе. Мысли перенеслись к Аркадию и Марии Яковлевне. Эти люди, безусловно, стояли бы первыми в списке подарков судьбы. Пожилая пара — обоим уже за восемьдесят, — казалось, неожиданно сошла с небес в это забытое Богом место. Учителя на пенсии, они оказались в этой ссылке на несколько лет раньше семьи Левиных. И еще благодарили судьбу за то, что их не сослали прямиком в ГУЛАГ. Их обвинили в заговоре против государственной власти. Как оказалось, они писали религиозные трактаты на идиш, содержание которых не согласовали с властями. И вот теперь, даже в этой затхлой атмосфере, лишенной каких-либо признаков культуры, они умудрились создать крошечный оазис цивилизации.

Сначала очень осторожно, потом постепенно все более безоглядно они открыли для Сони, Дмитрия и Миши дверь в свою жизнь, в свой крошечный однокомнатный мир, оказавшийся драгоценным микрокосмом той культуры, в которой когда-то жили Левины. Именно их маленькое пианино стояло сейчас в комнате Левиных. Только благодаря этому Миша смог учиться музыке все последние два года. И сейчас, глядя на сына, сидящего за фортепиано, вспоминая Аркадия и Марию Яковлевну, Соня чувствовала, как она успокаивается, поднимается настроение. Старики теперь присматривали за Мишей в те дни, когда Соня и Дмитрий одновременно уходили из дома. Она и подумать не могла о том, чтобы отдать Мишу в один из этих кошмарных государственных детских садов. Для Аркадия и Марии он стал их собственным ребенком, которого у них никогда не было. Вернее, он стал их названым внуком. Они окружали его бесконечной любовью, давали ему отдых от многочасовых занятий за пианино. В отличие от Сони и Дмитрия они считали, что ребенок должен оставаться ребенком, даже если он и вундеркинд. Они рассказывали ему сказки, играли в карты и в шахматы. Обсуждали с ним историю еврейского народа и еврейской религии. Они знали, что и Соня, и Дмитрий неверующие и не слишком интересуются своей национальной историей и культурой. Потомственные пианисты, они считали себя прежде всего артистами. Ни политика, ни религия их не интересовали. Однако Мария и Аркадий надеялись, что им удастся заронить в душу маленького Миши ощущение принадлежности к еврейскому народу и гордость за него. Соня и Дмитрий, разумеется, это понимали; они питали такое уважение и любовь к этим людям, что позволяли им внушать Мише все, что они найдут нужным. В любом случае его образованию это не повредит, рассуждали они. Да и сам Миша очень любит стариков.

Тем временем Соня с Дмитрием разработали программу подготовки сына к карьере музыканта. Они работали с ним по очереди. В результате за два года талант его расцвел пышным цветом. Будущее сулило радужные перспективы. За последние два года, кроме своего комфортабельного дома, они потеряли и значительную часть своих доходов. Теперь они меньше выступали с концертами, меньше занимались преподаванием, однако для Миши это обернулось удачей: по большей части либо один, либо другой из родителей бывал дома. Теперь они могли посвятить все свое время его обучению.

Но Соня все больше тревожилась за его будущее. Они с Дмитрием уже научили сына почти всему, чему могли. Здесь, в Москве, ему остается один путь — в возрасте шести лет поступить в знаменитое Гнесинское музыкальное училище для одаренных детей. При Мишиной несомненной одаренности это не составило бы никакого труда, если бы не одно «отягчающее» обстоятельство: то, что Левины подали документы на получение выездных виз.

Разумеется, Соня и Дмитрий знали многих в Гнесинском училище. В администрации им сказали, что, «возможно», на будущий год Мишу «могут принять». Шесть лет ему исполнилось только девятого января, так что предыдущей осенью он еще не достиг нужного возраста. Несмотря на все эти уклончивые «возможно» и «могут принять», Соня загорелась надеждой. Гнесинское — не только знаменитое, но и действительно хорошее учебное заведение. Отсюда вышли все лучшие музыканты Советского Союза. Если им суждено остаться в Москве, ничего лучшего все равно не найти. Если, конечно, его в конце концов примут.

Соня снова взглянула на сына, склонившегося над клавиатурой. Они должны дать ему самое лучшее, в тысячный раз подумала она. Если бы только знать, что ждет их в ближайшие месяцы!

Кое-что они уже знали. Благодаря связям в музыкальном мире им стало известно, что Мише ни в коем случае не разрешат учиться в классе Анны Павловны Кантор. Для них это известие явилось тяжелейшим ударом. Она была, без преувеличения, лучшим преподавателем музыки во всем Советском Союзе. Левиным сообщили, строго конфиденциально, что уже получено указание ни при каких условиях не разрешать ей учить Мишу.

Господи, если бы им разрешили эмигрировать! Если бы дали выездные визы! За последние два года многим евреям разрешили уехать. В некотором смысле это можно назвать исходом еврейской интеллигенции на Запад и в Израиль. Почему же именно их дрожат здесь и заставляют страдать?

В этот момент кто-то громко забарабанил в дверь. Соня вздрогнула, моментально очнувшись от своих мыслей. Миша пропустил ноту. Остановился, вопросительно глядя на мать. Она кивнула.

Он соскочил со стула, направился к двери. Соня отложила вязанье, к которому так и не притронулась за все это время. Нехотя пошла вслед за сыном.

Сквозь запертую дверь она услышала крики Аркадия. Миша отпер засов.

— Дядя Аркадий…

Старик прислонился к двери, ловя ртом воздух. Седые волосы растрепались, в точности как у Эйнштейна.

— Дядя Аркадий… — в панике повторила Соня срывающимся голосом.

Помогла ему войти в квартиру. В ее сильных руках он казался таким маленьким и хрупким, почти невесомым. Как раненая птичка. Он буквально падал с ног, то ли от изнеможения, то ли от ужаса, то ли от…

— Дядя Аркадий… что случилось?

Миша закрыл за ними дверь, задвинул засов.

— Я… ох… о…

Старик плакал как ребенок. Слезы ручьями текли по морщинистым щекам.

— Дядя Аркадий, скажите же мне, что случилось!

— Мария… Мария Яковлевна!

— Что, дядя Аркадий? Что с ней случилось?

Огромным усилием воли старик попытался взять себя в руки. Вынул идеально чистый, отглаженный белый носовой платок, вытер лицо, высморкался. Аккуратно сложил платок, положил обратно в карман брюк. Соня сжала его дрожащие руки. Наконец он набрал в легкие воздуха и заговорил:

— Маша возвращалась домой из магазина. — Он взглянул на Соню. — Вы знаете, я всегда боюсь отпускать ее одну. Но сегодня у меня так болели ноги… артрит… я просто не мог двигаться.

— Да-да, я знаю. Продолжайте.

Сердце гулко забилось у Сони в груди, ее охватил ужас.

— На нее напала толпа каких-то мальчишек… хулиганы… Совсем рядом с домом. Отняли все продукты, все деньги, какие оставались… Голос у него сорвался. Он снова зарыдал. Соня обняла его, начала гладить по спине.

— Дядя Аркадий, пожалуйста, доскажите до конца. Мы же должны знать, что случилось, иначе не сможем помочь.

— Они ее избили… били ногами… и оставили там умирать.

— Что… где она сейчас?

— В больнице… там… Он махнул рукой вправо.

— Та, что рядом с кольцевой дорогой?

Он кивнул.

Соня выпустила его из объятий. Схватила с вешалки пальто.

— Миша, останься с дедушкой Аркадием. Сделай ему чаю. Хорошо?

— Конечно, мама.

— Нет-нет, — умоляюще заговорил старик. — Я поеду с вами.

— Ни в коем случае. Останьтесь здесь и дождитесь Дмитрия. Он ушел за покупками. С минуты на минуту должен вернуться. Он вас повезет в больницу.

— Но…

Старик умоляюще смотрел на нее, однако Соня была непреклонна:

— Оставайтесь с Мишей, отдохните. Выпейте чаю. Я позабочусь о Марии Яковлевне.

Она погладила старика по щеке. Потом наклонилась к Мише, поцеловала.

— Ты тут позаботишься о нем?

— Не волнуйся, мам. Я сейчас сделаю чаю. Если Соня и заметила тревогу и страх в глазах сына, она ничем этого не показала. Быстро надела пальто, отперла дверь.

— Закройте за мной.

Задохнувшись, она вбежала в просторный желто-белый вестибюль больницы. Остановилась, чтобы перевести дыхание. Огляделась. Такая же грязь и не ухоженность, как и везде. Стены, бывшие когда-то белыми, теперь посерели; желтые кафельные плитки стали бежевыми и бурыми от грязи.

О Господи, только не это! Настоящий свинарник! Судя по этому вестибюлю, вряд ли можно надеяться, что Мария Яковлевна получит здесь нормальное лечение и уход. Главная беда большинства таких больниц — даже если у них есть приличное оборудование и хорошие врачи — именно грязь. Пациенты, как правило, страдают осложнениями, возникающими в результате инфекции. Всем известно, что стерильность в таких учреждениях далеко не на высоте.

Она подошла к окошечку, встала в очередь. Спросила о Марии Яковлевне. Регистраторша стала искать нужную запись в толстом журнале, накручивая на палец прядь грязных, неаккуратно покрашенных волос. Казалось, она никогда не заговорит.

— Седьмой этаж, — произнесла она наконец. — Лифт в конце коридора.

Она указала пальцем, с ногтя которого облупился оранжевый лак.

— Спасибо.

Соня решительно повернулась и пошла по коридору. Подошла к лифту, нажала кнопку. Слава Богу, здесь лифт, кажется, работает. Она в нетерпении постукивала ногой по кафелю. Когда лифт наконец пришел, все желающие с трудом уместились в кабине. Лифт останавливался на каждом этаже. Вот наконец и седьмой. Соня вышла. Подошла к ближайшему дежурному посту. Медсестра заполняла бланки, кипой громоздившиеся перед ней на столе. Через несколько минут она подняла голову, сверкнула на Соню раздраженным взглядом:

— Что вы хотите?

Соня, спросила о Марии Яковлевне. Ну почему они все такие злые, такие грубые? Но она уже знала ответ. Для того чтобы дождаться нормального обращения со стороны сестер, и в особенности санитарок, их надо постоянно подкупать деньгами или подарками. Сестра взглянула в свой журнал. Тяжело вздохнула.

— Палата 722. Но там, по-моему, сейчас находятся врачи.

Не поблагодарив ее, Соня повернулась и быстро пошла по коридору. Остается только надеяться, что она идет в нужном направлении. Только бы сестра не остановила ее, не сказала, что сейчас туда нельзя!

Вот наконец и палата номер 722. Дверь приоткрыта. Вся дрожа, Соня приблизилась, заглянула внутрь. Кажется, здесь шесть человек. Слишком много для такой маленькой палаты. Марию Яковлевну она в первый момент не увидела. Однако в дальнем углу у чьей-то кровати толпились врачи, закрывая собой больную.

Это наверняка она, Мария Яковлевна. Соня осторожно двинулась в сторону врачей, но они уже повернулись к дверям, по-видимому, собираясь уходить. Позади них она увидела санитарку. Та накрывала неподвижную больную простыней, серой от ветхости.

Соня вся сжалась. Нет! Этого не может быть! О Господи, этого не может быть! Она схватила одного из врачей за рукав. Женщина, как и большинство из них.

— Мария Яковлевна… — едва слышно прошептала Соня.

Врач молча повернула голову к той кровати, от которой они только что отошли. Потом прошла мимо, к двери. Остальные врачи и. сестры — за ней.

Соня стояла, не в силах двинуться с места. Этого не может быть! Это наверняка какая-то ужасная ошибка. В таких больших московских больницах они случаются сплошь и рядом.

Она распрямила плечи, подошла к кровати. Санитарка, склонившись, методично выбрасывала в мусорное ведро окровавленные бинты. Подняла глаза на Соню без всякого выражения на лице. Соня осторожно отогнула угол серой простыни… и едва сдержала крик. Маленькое сморщенное лицо с пергаментной кожей, все опухшее, сплошь покрытое багровыми шрамами, синяками и ссадинами. Окровавленные губы рассечены. Глаза закрыты. По-видимому, она закрыла их перед тем, как наступила смерть. Прекрасные седые волосы в крови и грязи.

Соня уронила простыню обратно. К горлу подступила тошнота. На лице выступил холодный пот. О Господи, она сейчас потеряет сознание! Упадет прямо на этот загаженный пол.

Но она не упала. Ухватилась за спинку кровати. Несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь привести мысли в порядок. Потом достала кошелек с мелочью, отсчитала несколько рублей, протянула санитарке. Та поспешно схватила деньги, сунула в карман.

— Пожалуйста, — с трудом произнесла Соня. — Чистую простыню для Марии Яковлевны.

Повернулась и не оглядываясь вышла из палаты, повторяя про себя: «Хуже уже быть не может».

Или может?

Шел мелкий дождь. Волосы прилипли к голове. В спешке Соня забыла взять с собой зонт. Не имеет значения. Ничто больше не имеет значения.

Если бы дождь мог смыть весь ужас этой бессмысленной смерти! Словно в трансе, Соня медленно брела по улице, охваченная горем и яростью. Никогда еще за все свои сорок пять лет не испытывала она такой ярости и такого горя. Образ Марин Яковлевны, лежащей там, под простыней, вид неподвижного избитого тела, казалось, запечатлелся в ее памяти на всю жизнь. Так она шла и шла по московским улицам. Из глаз текли слезы, смешиваясь с весенним дождем.

Как сказать дяде Аркадию? Он этого не переживет.

Впереди показался их дом, еще более унылый и безрадостный, чем обычно. За время ее отсутствия он, казалось, приобрел какой-то зловещий вид. А она идет к близким вестником смерти.

Надо держать себя в руках. Ради дяди Аркадия. Ради Дмитрия и Миши. Им не на кого опереться, кроме нее. Надо попытаться унять горе и ярость, бушующую внутри.

Она поднялась по лестнице. Остановилась у двери перевести дыхание. Подготовиться к встрече с дядей Аркадием. Наконец она вынула из кармана ключ, вставила в замочную скважину…

Дверь распахнулась прежде, чем она успела повернуть ключ. У самого входа, загораживая ей дорогу, стояли двое незнакомых людей.

— В чем…

— Соня! Соня! — крикнул Дмитрий. — Заходи скорее.

Что случилось?.. Неужели они явились сообщить Аркадию страшную новость? Так скоро?

Незнакомцы отступили в стороны, давая ей пройти. Одного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы определить, кто это такие. Мелкие государственные чиновники, бюрократы вроде тех, кто изгонял их из прежней квартиры. Те же плохо сшитые, поношенные костюмы, те же кожаные дождевики, те же потертые портфели. И лица, багровые от водки.

Что им здесь нужно? Они пришли не из-за дяди Аркадия. Не из таких. В этот момент она заметила, что они листают какие-то бумаги, демонстративно не обращая на нее внимания. На нее нахлынуло такое отвращение, что захотелось сплюнуть прямо на пол. В такой момент только этих идиотов не хватает! Ей сейчас необходимы тишина и спокойствие, чтобы рассказать старику о смерти жены, чтобы утешить Дмитрия и Мишу.

Она огляделась. Ни Аркадия, ни Миши… Обернулась к Дмитрию:

— Где… — И запнулась на полуслове, заметив выражение лица мужа. Он улыбается, словно ничего плохого не случилось… Что происходит? — Дмитрий… Где дядя Аркадий, где Миша?

Он подошел ближе, обнял ее за плечи.

— Они внизу, у стариков. Наверное, играют в шахматы.

— Но…

— Успокойся и послушай меня. Эти люди из ОВИРа. Явились как раз перед твоим приходом.

Соня непонимающе смотрела на мужа, все еще занятая мыслями о предстоящей трудной задаче. Дмитрий легонько встряхнул ее за плечи:

— Соня! Ты что, не понимаешь?! ОВИР! Там занимаются выездными визами. Соня, мы получили разрешение на выезд.

Наконец все значение его слов дошло до нее. Она едва удержалась на ногах. Губы задрожали.

— Дима… ты в этом уверен?

— Да. Но времени у нас не так много. Надо готовиться к отъезду.

— О Господи! — Сони закрыла лицо руками, боясь разрыдаться. — Не могу поверить. А почему Миша и дядя Аркадий ушли? Они уже знают?

— Да-да. Аркадий увел его, как только стало ясно, что происходит. Сказал, что хочет в последний раз сыграть с ним партию в шахматы. Но я думаю, он хочет с ним поговорить, один Бог знает о чем.

— Но… как же быть с тетей Машей?.. О Господи, Дима… Один из чиновников прервал их:

— У вас имеются все документы, товарищ Левин. Нам пора. Не забывайте: число и время отъезда указаны в документах. Не пропустите.

— Можете не беспокоиться, не пропустим. Чиновники взяли портфели и направились к дверям.

— Другого случая может не представиться, — бросил один из них.

Дверь за ними захлопнулась с громким стуком. Дмитрий засмеялся, схватил Соню в объятия и запечатлел на ее губах страстный поцелуй. Она со смехом высвободилась.

— Господи! Это лучшая новость за всю мою жизнь. Но сначала я должна сообщить тебе другую новость.

Она быстро рассказала мужу о том, что произошло с Марией Яковлевной. Дмитрий долго сидел молча, обхватив руками голову. Когда он наконец поднял глаза на Соню, она увидела в них слезы.

— Он, наверное, решил, что с ней ничего страшного не случилось. Он подумал…

Дмитрий не мог продолжать. У Сони из глаз тоже потекли слезы.

— Соня, — проговорил он хриплым шепотом, — я сам расскажу Аркадию. Дадим ему еще немного побыть с Мишей. Потом я спущусь и поговорю с ним.

— Нет, мы должны поговорить с ним вместе, и сейчас же, пока к нему не явились официальные лица.

— Да. Ты права. — Дмитрий встал, протянул жене руку. — Пошли?

Миша держал в руках какой-то непонятный золотой предмет цилиндрической формы, с любопытством поворачивая его во все стороны. Длиной около пяти дюймов, толщиной не больше карандаша. Филигрань стерлась от прикосновения множества человеческих рук, однако он все еще выглядел каким-то экзотическим драгоценным украшением. Только вот что с ним делать? Аркадий вынул его из запертого деревянного ящика, стоявшего под кроватью.

— Это мезуза. Внутри находится свернутый в трубку пергамент. На одной его стороне написан фрагмент Второзакония — из Торы. Пятая часть Пятикнижия, в которой содержится второе изложение Моисеевых законов. Когда-нибудь ты это лучше поймешь.

— Вы сказали, что это написано на одной стороне. А на другой что?

Аркадий улыбнулся.

— На другой — одно слово: «Шаддай», что означает «Бог». Он взял мезузу у Миши из рук, поднял к свету.

— Вот видишь? Взгляни в это отверстие. «Шаддай».

— «Шаддай»… — благоговейно повторил Миша.

— Да. Отсюда ты всегда можешь это увидеть. — Старик откинулся на спинку. Сделал глубокий вдох. — У нас многие вешают мезузу над дверью своего дома. Когда-нибудь и ты сможешь это сделать, если захочешь. — Он погладил Мишу по голове. — Она находится в нашей семье уже несколько поколений. Я хочу подарить ее тебе на прощание. Она принесет тебе удачу на новом месте. Это будет наша с тобой тайна, хорошо?

— Хорошо. Спасибо, дедушка Аркадий. Глядя на нее, я всегда буду вспоминать вас.

— А я буду вспоминать тебя при звуках прекрасной музыки. В дверь тихонько постучали.

— Это, наверное, твои родители. Скорее убери мезузу в карман, чтобы никто не узнал о нашей тайне.

Он подмигнул Мише. Тот широко улыбнулся в ответ. Сунул мезузу в карман брюк.

— Ну, Михаил Левин, теперь ты готов встретить свое великое будущее.

Прошло около недели. Марию Яковлевну похоронили. Соня и Дмитрий закончили упаковывать те немногие пожитки, которые собирались взять с собой. В основном одежду и ноты.

Миша отправился вниз для последнего прощания с Аркадием.

— Никак не могу понять его реакцию на смерть Марии Яковлевны, — проговорила Соня. — Он воспринял ее так спокойно, так… безмятежно.

— А я, кажется, понимаю, — задумчиво ответил Дмитрий, пытавшийся в этот момент стянуть ремни на старомодном кожаном чемодане, принадлежавшем еще его отцу. Набитом до отказа, как и все остальные. — Он сказал мне, что он уже знал об этом. Когда ты не позвонила из больницы, он понял, что ее нет в живых. Он это почувствовал. Наверное, за столько лет, прожитых вместе, у него развилось какое-то шестое чувство.

— Я боялась, что он не перенесет этого, что мы не сможем его утешить. Ты не видел, в каком состоянии он пришел к нам сразу после того, как это произошло. Он был вне себя.

Соня несколько секунд смотрела на старую медную менору. Потом завернула ее в шерстяной шарф и положила в единственную дорожную сумку, которая еще оставалась открытой. Менорой никогда не пользовались, по крайней мере на Сониной памяти, но все равно она не хотела оставлять ее здесь. Если не считать нескольких фотографий, менора служила единственной памятью о родителях, о жизни Левиных в Москве, об их роскошной квартире в мезонине, которую они столько лет считали своим домом.

— Не заблуждайся, — мрачно ответил Дмитрий. — Дядя Аркадий в большом горе, возможно даже, все еще в шоке. А его «безмятежность» отчасти объясняется нежеланием тревожить нас перед отъездом. Он хочет, чтобы мы думали, что с ним все в порядке.

Дмитрий изо всей силы надавил на чемодан, застегнул замок на последнем ремне. Сел на закрытый чемодан. Поднял глаза на Соню.

— Можешь мне поверить, он никогда не забудет Марию Яковлевну и то, как она погибла. Однако невзирая на весь ужас этой смерти, он все же пытается жить дальше.

Соня согласно закивала:

— Да, да. Мне кажется, он находит утешение в Мише. Несмотря на глубокую печаль, Дмитрий непроизвольно улыбнулся.

— Как это похоже на старика… Он обращается к будущему — к Мише, — чтобы залечить раны, нанесенные прошлым.

Соня села на чемодан, который только что закончила упаковывать.

— Дима, попробуй закрыть его.

Муж подошел к ней, опустился на колени около чемодана.

— Навались всей тяжестью.

После недолгой борьбы ему удалось справиться со старым чемоданом. Он встал, протянул Соне руку, помог подняться на ноги, обнял. Глядя жене в глаза, запечатлел на ее губах торжественный поцелуй.

— Мы должны следовать примеру Аркадия. Смотреть в будущее. Миша — наше будущее. Кажется, мы наконец сможем получить то, к чему так стремились больше двух лет назад.

Соня крепче прижалась к мужу.

— Да. Я не могу этого дождаться. И в то же время немного боюсь.

Дмитрий приподнял ей подбородок, заглянул в большие черные глаза.

— Бояться нечего, Соня. У тебя есть мы с Мишей. Мы отправляемся в Землю Обетованную. — Он еще раз поцеловал ее. — Пойдем вниз, приведем Мишу? Пора отправляться в путь.

— Да, пора отправляться. В новую жизнь.

Левины ждали вылета в зале ожидания в аэропорту Шереметьево, вспоминая тяжелое расставание с Аркадием. Несмотря на все усилия держать себя в руках, старик не смог скрыть своего горя.

Путь им предстоит неблизкий. Сначала до Вены, оттуда в Тель-Авив. К их удивлению, толпа пассажиров, ожидавших тот же рейс, оказалась многонациональной. Неизвестно почему Левины ожидали, что их попутчиками будут только такие же советские евреи, как и они сами.

Когда до посадки оставалось всего двадцать минут, перед Левиными появились чиновники из ОВИРа в сопровождении представителей эмиграционной службы аэропорта:

— Пройдемте с нами.

— Но почему? — взорвалась Соня. — Наши визы в полном порядке. Через несколько минут начнется посадка в самолет. Дмитрий коснулся ее руки.

— А в чем дело?

— Мы должны проверить ваши вещи. Следуйте за нами. Вы еще успеете на посадку… если только…

Они покорно последовали за чиновниками в небольшой отгороженный отсек со своей ручной кладью. Поставили сумки на столы. Чиновники открыли их и стали копаться в вещах. За несколько минут аккуратно уложенные вещи превратились в беспорядочную груду.

— Зачем это? — возмущалась Соня. — Ну что ценного, скажите на милость, мы можем отсюда вывезти?!

Чиновники, не обращая на ее слова никакого внимания, продолжали рыться в багаже с таким усердием, словно стремились найти какую-то важную государственную тайну.

Когда добрались до небольшой сумки Миши, мальчик разволновался. Они рылись в его вещах, встряхивали и бросали куда придется. Из складок свитера выпал крошечный сверток. Миша закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Чиновник развернул сверток. Оттуда выпала золотая мезуза. Чиновник поспешно поднял ее:

— А это что такое? А… мусор.

Он сплюнул, бросил оберточную бумагу на пол, сунул мезузу в карман брюк.

Миша еще сильнее прикусил губу, до того, что показалась капелька крови. Глаза наполнились слезами. Его охватила такая ненависть, которую до этого он никогда в жизни не испытывал. Мезуза… их с дедушкой Аркадием общая тайна. Последняя ниточка, связывающая его с дорогим прошлым. Теперь и ее не стало. Он отвернулся, пытаясь подавить слезы.

Никто никогда в жизни не посмеет больше так с ним обращаться! И если когда-нибудь он сюда вернется, то только победителем.


Глава 10


Тель-Авив, 1979 год

— Скорее, Миша, — позвала Соня. — Бен и Ави уже ждут внизу. Ты опоздаешь.

— Иду, мама.

Миша выбежал из спальни, пробежал по коридору в своих новеньких американских кроссовках, резко остановился перед матерью. Молодая энергия так и бурлила в нем, вырываясь наружу.

Соня добродушно улыбалась.

— Что за пожар?

— Прости, мам, я просто торопился.

Он подбежал к пианино, начал поспешно перебирать ноты, сложенные в аккуратную стопку. С длинных угольно-черных волос — слишком длинных, подумала Соня, — мокрых после душа, стекали струйки воды прямо на свежевыглаженную рубашку. Да какое это имеет значение, успокоила она себя. Он выглядит как греческий бог, что бы он ни надел, а волосы успеют высохнуть до начала концерта.

— Миша, поторопись. Я тебе сказала: Бен и Ави ждут.

— Я не могу найти ноты.

Нахмурив брови, он продолжал лихорадочно перебирать партитуры.

— А это что? Посмотри-ка.

Соня взмахнула партитурой, той, которую он искал. Всегда она все успевает раньше его. Белые зубы блеснули в улыбке на загорелом лице.

— Спасибо, мам! — Он выхватил ноты у нее из рук, чмокнул в щеку, рванулся к двери. — До встречи на концерте. Пока.

Дверь за ним захлопнулась. У выхода он остановился, потянулся наверх, быстро потер одним пальцем мезузу из дешевого серебра. Он сам ее купил и повесил над дверью.

— Пожелай мне успеха, дедушка Аркадий, — прошептал он.

Соня подошла к раздвижной балконной двери. Раскрыла ее навстречу июльской жаре, подошла к металлическим перилам. Стараясь не касаться обжигающего металла, взглянула вниз с высоты пятого этажа. Вот он! Садится в машину Бена. Сердце ее переполнилось такой гордостью, что нечем стало дышать. Подумать только: одиннадцать лет, а как вырос!

Машина медленно отъехала от тротуара и двинулась в сторону парка Хайаркон. Соне показалось, что даже отсюда, с высоты, она слышит музыку, грохочущую в машине. Рок-н-ролл. Она перевела взгляд вдаль. Над Средиземным морем висела туманная дымка от жары. Казалось, вода в море закипает.

Соня вернулась в прохладную квартиру, прошла в спальню. Начала медленно раздеваться, аккуратно вешая одежду в шкаф. Часы на столике у кровати показывали четыре. Есть время немного прилечь и принять душ, до того как Дмитрий вернется из университета. В театр парка Хайаркон им надо попасть не раньше восьми.

Она набросила легкий хлопчатобумажный халатик, прошла на кухню, налила себе охлажденного чая. Вернулась в спальню со стаканом в руке. Проходя мимо зеркала, остановилась и стала внимательно изучать свое отражение. Как много седины… и как она видна на фоне черных волос! Соня подошла поближе. Взяла в руку седую прядь. Ну что же… В конце концов, ей уже пятьдесят. Она заслужила свою седину не меньше, чем кто-либо другой. И ничего с этим делать она не будет. Если только… если только Дмитрий не захочет, чтобы она покрасила волосы.

Она кинула на себя последний взгляд, отвернулась от зеркала, вытянулась на постели, прихлебывая охлажденный чай. Она чувствовала невероятное возбуждение. Миша сегодня играет с филармоническим оркестром… два концерта Шопена, две мазурки и вальс. Конечно, все пройдет хорошо. Миша столько готовился, репетировал. Не говоря уже о том, что музыка Шопена для него словно вторая натура.

Нет, возбуждение ее вызвано совсем другими причинами. Письмом, которое получил Дмитрий на прошлой неделе, и телефонным звонком, последовавшим через несколько дней.

Кажется, их ждут новые перемены, и снова к лучшему. Соня сделала большой глоток охлажденного чая. Как же им все-таки повезло в жизни после всех бед, пережитых в России! Израиль поистине оказался для них землей обетованной. Чего им еще ждать? Не стоит требовать от судьбы слишком много.

Тогда, в тысяча девятьсот семьдесят втором году, пять лет назад, они не знали, чего им ждать от этой молодой, не слишком приветливой страны. Прибыли в Тель-Авив лишь со скромными пожитками и. письмом от Аркадия на имя незнакомого человека — Хаима Вейля.

Тотчас же по прилете они связались с ним, скорее ради старика… и — о чудо! — уже через несколько дней их поселили в квартире с двумя спальнями, вот в этой самой квартире, в доме европейского типа, построенном в центре Тель-Авива в тысяча девятьсот тридцатом году. Миша сразу окрестил его их «кораблем». Своими вытянутыми линиями он действительно напоминал океанский лайнер. Еще несколько недель — и Соня с Дмитрием получили престижную работу в качестве преподавателей музыки в Тель-Авивском университете. И в довершение ко всему прибыл небольшой концертный рояль, который поставили в гостиной. Миша сразу же начал усиленно заниматься музыкой с лучшими учителями. Словно джинн вышел из чудесной бутылки.

Сначала они с Дмитрием считали, что это все дело рук Хаима Вейля — очень состоятельного человека, связанного с процветающим производством бриллиантов. Он действительно во многом им помог. Однако как выяснилось позже от самого Хаима, главным их добрым гением оказалась семья из Нью-Йорка. Семья Буним, совершенно неизвестных им выходцев из России, сделавших целое состояние на удачных банковских вкладах и теперь щедро тративших свои деньги на поддержку людей искусства, в особенности музыкантов. Хаим Вейль действовал как их доверенное лицо в Израиле. Он сообщил Бунимам о прибытии семьи Левиных в Тель-Авив. Вот почему их судьба изменилась, можно сказать, за одну ночь. Они избежали тех трудностей, с которыми сталкиваются практически все иммигранты из России, вынужденные первые несколько лет проводить в тяжелом труде, на поселениях или в кибуцах.

Левины сразу же погрузились в изучение иврита, хотя на первых порах прекрасно обходились английским, французским и русским языками в этом маленьком многонациональном государстве. Однако несмотря на сказочный поворот судьбы, первое время все трое ощущали себя пришельцами на чужой планете. В конце концов, за всю свою жизнь они не бывали нигде, кроме СССР. Какое-то время им казалось, что он проник им в кровь, в самые их души. Здесь им не хватало русских лип и берез, храмов с куполами-луковками и снега. Они тосковали по всему этому среди какого-то потустороннего, лунного пейзажа Израиля — сухого и гористого.

И образ жизни этих людей тоже казался чуждым и непонятным. Ультраортодоксы, ортодоксы, реформисты со своими сектами внутри сект, арабы и христиане со своими религиозными течениями… Левины, традиционно далекие от религии, не интересовались ни верованиями, ни культурой своих предков. В СССР же иудейская вера преследовалась и потому ушла в глубокое подполье. В результате Левины оказались среди народа, к которому — по крайней мере теоретически — принадлежали от рождения, но с которым не могли найти ничего общего.

От ощущения одиночества их спасала любовь друг к другу и еще безграничная вера в Мишу, в его талант. Он должен добиться успеха, невиданного успеха. До сих пор он их еще ничем-не разочаровал. Напротив, в одиннадцать лет он уже играл в самом прославленном концертном зале Израиля с филармоническим оркестром. Он уже гастролировал с оркестром по всему Израилю. Критики — обычно суровые и безжалостные — хором превозносили его до небес. Называли вторым Рубинштейном, вторым Горовицем… кем только не называли.

И тем не менее Соню грызла глухая неудовлетворенность. Она знала, что здесь, на Земле Обетованной, как бы добра она к ним ни была, Мише не реализовать все свои возможности. Вот и сегодняшний концерт… Все это прекрасно, но… Ему бы сегодня играть в «Кар-неги-холл», или в Линкольн-центре. И учиться ему надо у лучших учителей мира — в Нью-Йорке. Да, Миша заслуживает лучшего. И в ней сейчас говорит не просто материнская гордость, в этом она не сомневалась. Будучи музыкантом и преподавателем музыки, она может вполне объективно оценить Мишины способности. Дмитрий с ней в этом полностью согласен. А теперь она знает, что и другие думают так же. Тому подтверждением письмо, полученное Дмитрием, и телефонный звонок. Соня глубоко вздохнула, не в состоянии до конца поверить в эти волшебные повороты судьбы. Взгляд ее упал на часы. Пожалуй, стоит принять душ сейчас.

Она сбросила халат, прошла в ванную, открыла кран, встала под душ. Если бы можно было вот так же смыть с себя нервное возбуждение…

Она вышла из ванны, яростно растерлась полотенцем. Внезапно почувствовала, как волосы на голове буквально встали дыбом. Кто-то за ней наблюдает… Она медленно обернулась.

Дмитрий!

— Ах ты… ах ты… дьявол! Ты меня до смерти напугал. Он схватил ее в объятия, начал осыпать поцелуями.

— Прости. Не мог устоять перед искушением. Ты меня простишь?

— Может быть. Посмотрим на твое поведение. Он откинулся назад.

— У меня очень хорошее поведение. Очень-очень хорошее. Просто прекрасное поведение.

Он загадочно улыбался, пожирая глазами ее обнаженное тело. Соня ответила понимающей улыбкой.

— Мы одни? — спросил он.

— Да. Миша уже уехал в концертный зал.

— Ну, так как насчет этого самого? Соня устремила на него невинный взгляд:

— Насчет чего?

Дмитрий прижал ее к себе, толкнулся напряженным членом.

— Ах, насчет этого! — Она взглянула в его улыбающиеся темные глаза. — Думаю, мы сможем с этим что-нибудь сделать. Он поцеловал ее в губы.

— Жду тебя в спальне.

Игриво шлепнул ее по заду, повернулся и вышел.

Соня закончила вытираться, чуть спрыснула себя духами. Взглянула на свое отражение в зеркале. «Пожалуй, оставлю седину как есть», — решила она. Прошла в спальню.

Дмитрий лежал на кровати обнаженный. Длинное, худощавое, загорелое тело все еще очень привлекательно, подумала Соня. И этот темный загар ему идет.

Он поманил ее рукой. Она подошла к кровати. Он нежно провел руками по ее упругому телу сверху вниз, от груди к бедрам. Соню охватила дрожь. Изнутри горячей волной поднялось желание. Она села на кровать рядом с ним. Он притянул ее к себе, прижался всем телом. Она застонала от наслаждения. Руки сами собой потянулись к его члену, гладили, ласкали. У него перехватило дыхание.

В этот момент раздался телефонный звонок.

— Господи! — простонал Дмитрий. — Давай отключим его. Соня кивнула, протянула руку к телефону. Остановилась на полпути.

— Может быть, Миша что-то забыл. Нет, я лучше возьму трубку.

— Черт!

Соня подняла трубку. Он наблюдал за ней, продолжая гладить ее грудь. Внезапно на лице ее появилось выражение ужаса. Трубка задрожала в руке. Дмитрий сел на кровати.

— Где? — дрожащим голосом спросила Соня. — Да-да, мы едем.

— В чем дело? Соня, что случилось?

Соня сидела на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону. Из глаз ее текли слезы.

Дмитрий встряхнул ее за плечи.

— Соня! Ради Бога…

— Миша… Машина попала в аварию. — Она вскочила. — Скорее! В больницу!

О Господи… А как же концерт? Миша!.. Его руки…


Глава 11


Дмитрий нажал на тормоза. Автомобиль резко остановился у входа в отделение неотложной помощи. Соня открыла дверцу еще прежде, чем он успел заглушить мотор.

— Постой, Соня. Подожди меня.

— Скорее же, скорее!

Раскрасневшееся от жары лицо Сони застыло в маске отчаяния.

Дмитрий вышел, запер машину, огляделся. «Не парковать»… Какого черта! Сейчас это не имеет значения. Он нагнал жену, обнял за плечи. Вместе они вошли в отделение неотложной помощи, поспешили к информационному окошку, спросили о Мише. Их тут же повели через вертящиеся двери к небольшому отсеку, отгороженному шторой. Отовсюду слышались стоны, крики боли. Соня непроизвольно стиснула руку Дмитрия.

Из дальнего угла отгороженного отсека, куда привела их медсестра, послышался смех. Это голос Миши! Сестра откинула занавеску, и они увидели сына, распростертого на каталке. Над ним склонилась женщина-врач.

— Миша! — хором воскликнули Соня и Дмитрий.

Он с широкой улыбкой посмотрел на них. Никогда еще он не казался им таким красивым, таким здоровым… таким живым. Они заметили повязку у него на подбородке. Слезы снова полились ручьями из глаз Сони. На этот раз слезы радости и облегчения. Сердце переполнилось благодарностью судьбе. Ей захотелось взять Мишу на руки, прижать к себе, как маленького ребенка. Но… нельзя мешать врачу.

— Что… — начал Дмитрий.

— Ничего особенного, — прервал его Миша. — Все в порядке, па.

Врач взглянула на них через очки. Покачала головой в мелких черных кудряшках.

— Вашему сыну очень повезло. Несколько швов на подбородке, еще несколько — на колене, и будет как новенький.

— Слава Богу, — вырвалось у Сони. — А вы уверены, что ничего более серьезного нет? Миша усмехнулся:

— Если вы беспокоитесь о моих руках, то с ними все в полном порядке.

Врач кивнула, обнажив в улыбке редкие желтые зубы. Соня прочла ее фамилию на бляшке: Вайцман.

— Если захочет, он сможет сегодня играть. Она опустила глаза на его колено, которое в это время перевязывала бинтами.

— Нет, — ответил Дмитрий. — Поедем лучше домой, тебе надо отдохнуть.

— Ни за что. Я в полном порядке. Могу играть.

— А как Бен и Ави? — вспомнила о друзьях Соня.

— Нормально. У Ави ни царапины. Он сидел сзади. У Бена дело может закончиться перебитым носом.

— Где он?

— В другом кабинете.

— Можно его увидеть? Доктор Вайцман подняла глаза:

— Подождите минутку. Я пойду посмотрю.

— Благодарю вас.

Соня подошла ближе к каталке, наклонилась, поцеловала сына в лоб.

— Какое счастье! Мы не знали, чего ждать. По телефону нам сказали только одно — что вы попали в аварию. Миша скорчил гримаску:

— Вы же знаете, как они здесь ездят, в Тель-Авиве. Какой-то ненормальный — и, главное, пожилой уже — рванул на красный свет и стукнул Бена спереди. Это целиком его вина.

— Не важно. Главное — с тобой все в порядке. А тот, кто вас ударил, он не ранен?

— Нет, только испугался. Он даже в больницу не поехал. — Миша перевел глаза на отца. — Пап, ты ведь это не всерьез сказал? Ну, о том, чтобы ехать домой.

— Для тебя это шок, Миша. Я действительно считаю, что тебе лучше поехать с нами домой и хорошенько отдохнуть.

— Но это же глупо! Со мной все в порядке, ты же сам видишь.

— Ты мог разбиться насмерть, — вмешалась Соня.

— Мама, мама! Ну скажи, разве я выгляжу мертвецом? Соня против воли рассмеялась.

— Нет, мертвецом ты точно не выглядишь. И все же отец прав. Ты пережил серьезный шок. Я думаю, сегодня вечером тебе…

— Нет, — перебил ее Миша. — Может быть, сегодня мое последнее выступление в Израиле. Неизвестно, когда еще мне придется здесь выступать. Ты же это знаешь, мам. И ты тоже, па.

Он смотрел на родителей с серьезным выражением лица. Они молчали, не зная, что ответить.

— Это для меня очень важно, — продолжал Миша. — И потом, это мой долг. Я обязан появиться перед публикой. Вы не согласны?

— Если концерт отменят, все это поймут.

— Возможно. Но люди будут разочарованы. — Он умоляюще смотрел на родителей своими огромными черными глазами. — Эта страна проявила к нам столько доброты. Я просто не могу подвести зрителей. Вы наверняка меня понимаете.

Дмитрий не сводил глаз с сына. Какая у мальчика сильная воля!.. Он знает, чего хочет, и знает, на что он способен. По крайней мере хочется верить, что знает.

Он обернулся к жене:

— Что скажешь?

Некоторое время она испытующе смотрела на Мишу.

— Если он считает, что это в его силах, значит… значит, так тому и быть.

— Точно! — воскликнул Миша, потрясая в воздухе сжатым кулаком. — Ты молодец, ма!

Влажный, тяжелый, душный воздух даже вечером не приносил облегчения. Ни дуновения, ни ветерка. Публика тем не менее находила отдохновение в чарующей музыке Шопена. Миша переносил своих слушателей — да, именно переносил, лучшего слова не подберешь, думала Соня, — в другие времена. Возможно, это лишь ее воображение, но ей казалось, что никогда еще он не играл так профессионально, так виртуозно, как в этот вечер. Он как будто вкладывает в это всю душу. Счастлив, что остался жив, и благодарен всем этим людям за то, что пришли послушать его, за то, что дали ему возможность играть для них.

Она сжала руку Дмитрия. Муж обернулся с улыбкой на губах, обнял ее за талию, прижал к себе. Потом снова устремил все внимание на сцену.

Нет, сегодня у них нет оснований тревожиться за Мишу, хотя причин для беспокойства было достаточно. При своей молодости, при том, что он всегда выкладывается без остатка, сын точно знает свои возможности, точно осознает, на что он способен, и, кроме того, умеет вовремя остановиться. Словно спортсмен, тренирующийся перед Олимпийскими играми, он не допускает никаких сбоев в программе тренировок.

Раньше Соню часто тревожила мысль, не обеднят ли талант и страсть к музыке его жизнь во всех остальных ее проявлениях. Ей вспоминались слова Аркадия о том, что надо позволить Мише оставаться ребенком, обыкновенным мальчишкой. Однако одаренному ребенку не так-то легко вести жизнь обыкновенного мальчишки. Каждый день в течение многих месяцев приходится долгие часы проводить за пианино, в бесконечных упражнениях. Правда, они с Дмитрием всячески побуждали его заниматься и другими делами. Хотя беспокоиться им в этом смысле не приходилось. Миша прекрасно справлялся со школьными занятиями. У него появились и другие интересы, типичные для мальчика его возраста.

Он регулярно, каждый день занимается поднятием тяжестей, спортивным бегом, теннисом. Любит встречаться с друзьями, любит шумную американскую рок-музыку, волейбол на пляже и водные лыжи — к величайшему ужасу Сони. Они с Дмитрием часто напоминают себе слова Аркадия и стараются не мешать сыну.

Вот он откинул голову с густой гривой иссиня-черных волос, взял заключительный аккорд. «Как он красив! — в тысячный раз подумала Соня. — И какое это опасное сочетание — талант, красота и необыкновенно сильная воля!» Похоже, очень скоро он станет настоящим покорителем сердец, грозой всех женщин. Остается только надеяться, что в нем не слишком разовьется эгоцентризм, неизбежный при его таланте и стремлении к успеху. Она знала немало людей искусства — писателей, музыкантов, художников, скульпторов, — пожиравших окружающих в угоду своим эгоистичным потребностям. Сознательно, а может, сами того не желая, они, как правило, оставляли после себя руины — разрушенные семьи, разбитые сердца и жизни. Не замечая никого, кроме себя, они паразитировали на окружающих. И все ради своего таланта. По крайней мере этим они себя оправдывали. В глубине души Соня чувствовала, что и Миша во многом такой же. Однако она очень надеялась, что со временем это изменится, особенно если ему встретится подходящая женщина.

Мысли ее вернулись к письму, полученному из Америки. Тот день запомнился ей до мельчайших подробностей. Она ждала Дмитрия в своем кабинете, занимаясь кое-какими административными делами, пока он проводил занятия. Потом они вместе поехали домой, как это часто бывало. По дороге она заметила, что он как будто чем-то расстроен.

— Что-нибудь случилось? Ты на себя не похож. Он пожал плечами:

— Да нет, ничего особенного.

— Я же чувствую, тебя что-то беспокоит. Может быть, лучше рассказать?

Он искоса кинул на нее быстрый взгляд и снова отвернулся, внимательно глядя на дорогу.

— Наверное, студенты меня расстроили. Что-то не получается у меня с ними.

Соня усмехнулась:

— Ну, это звучит знакомо. А сегодня произошло что-нибудь из ряда вон выходящее?

— Да нет. — Он повернул к площади Маген Давид. — Ничего такого. Все то же, что и всегда.

— Так что тебя не устраивает? Обычная рутина?

— Отчасти. Но в основном студенты. Целый день, один за другим, в то время как многим этого вовсе не хочется. Не любят они это, понимаешь?

— Еще бы.

— Всего тридцать или сорок процентов проявляют какой-то интерес и делают то, что от них требуется. У многих совершенно нет способностей. Лишь десять процентов из всех моих студентов действительно хотят учиться и упорно работают.

— И из этих десяти процентов лишь один или двое смогут чего-то достичь, так?

— Совершенно верно. Кажется, это начинает действовать мне на нервы. Я не чувствую смысла в своем труде. Смотрю на этих ребят и думаю о том, как работает наш Миша, с какой страстью.

— Дима, наш Миша — один на миллион. Ребенок, одаренный от природы. Нельзя требовать этого от остальных студентов.

— Знаю. Не могу понять, почему сегодня это меня так раздражает. Обычно я почти не думаю об этих вещах.

Они подъехали к своему дому. Дмитрий припарковал машину. Они взяли свои портфели, вошли в вестибюль, подошли к почтовому ящику, вынули его содержимое. Остановились у лифта — чистого, надежного. Соня снова вспомнила тот загаженный, вечно неисправный московский лифт. В который раз мысленно вознесла благодарности судьбе.

Войдя в свою прохладную квартиру, она сразу отправилась на кухню. Дмитрий стал просматривать почту. Счета, рекламные листки и письма… В общем, мусор. Он взял кипу этой макулатуры, понес к корзинке для мусора. Неожиданно заметил среди листков что-то похожее на настоящее письмо. Вынул, взглянул на конверт. Из Нью-Йорка… От кого это? Дорогой конверт из плотной бумаги бежевого цвета. Он прошел в гостиную, сел на диван, вскрыл конверт.

Вошла Соня с двумя высокими стаканами охлажденного чая. Поставила их на кофейный столик. Села в кресло напротив мужа, скинула босоножки, с наслаждением пошевелила пальцами ног.

— Как хорошо оказаться дома, подальше от этой жары!

Она сделала большой глоток чая. Дмитрий ничего не ответил, всецело поглощенный письмом. Кажется, он ее даже не слышал. «Что это за письмо?» — подумала Соня, наблюдая за тем, как меняется выражение его лица.

— Дмитрий…

Он продолжал читать, не обращая на нее внимания.

— Дмитрий!

Не отрываясь от письма, он поднял руку. Соня нехотя замолчала. Что вто такое? Как он смеет не обращать на нее внимания? Что там такого важного, в этом письме?

Наконец он закончил читать и протянул ей письмо:

— На, прочти сама.

— Что это?

— Прочти и все поймешь.

Она взяла у него из рук письмо, начала читать. Тревога и раздражение моментально уступили место изумлению. Нет, этого не может быть. Ее охватило чувство нереальности происходящего. Как будто в кино. Она еще раз перечитала письмо с самого начала. Нет, глаза ее не обманывают… Она положила письмо на столик. Прошла к дивану, села рядом с Дмитрием. Он заметил слезы у нее на глазах. Почувствовал, как к его глазам тоже подступают слезы. Обнял жену. Они вместе разрыдались от счастья. Потом они долго сидели обнявшись, пытаясь представить себе грядущие перемены в жизни.

— Ну, что ты об этом думаешь, Дима? — наконец спросила она.

— Что я думаю? — Он долго смотрел на нее, не в силах сдержать радость. — Я думаю, что чудеса существуют, вот что я думаю. Я верю в чудеса!

Он снова крепко прижал ее к себе, и они безудержно расхохотались, как дети.

От возбуждения Соня не могла усидеть на месте.

— Надо сказать Мише.

— Я сейчас ему позвоню. — Дмитрий обернулся к жене. — Или ты думаешь, лучше подождать, пока у него закончится урок? Соня взглянула на часы.

— Урок сейчас должен закончиться. Давай лучше подождем, пока он вернется домой. Как ты?

— Правильно. Тогда он сам сможет прочитать письмо.

Дверь хлопнула. Вошел Миша.

— Мама! Па! Где вы?

— Мы здесь, — ответил Дмитрий из гостиной. Миша вошел, скрипя кроссовками, с рюкзаком, набитым до отказа. Остановился, с любопытством глядя на родителей.

— Что происходит? И в честь чего вино? Вы что-нибудь празднуете?

Он сбросил рюкзак на пол, склонился к родителям, поцеловал в щеку мать, потом отца.

— Сядь, — произнесла Соня.

— А в чем дело?

Миша сел на кресло, перевесил ноги поверх подлокотников.

Соня подала ему конверт:

— Вот, читай.

Миша быстро пробежал письмо глазами. Вскочил. Пробежался в танце по комнате, подпрыгнул.

— Вот здорово! Вот здорово! Мы едем в Нью-Йорк! Наконец-то!

Он по очереди обнял и поцеловал родителей. Соня и Дмитрий молча наблюдали за сыном. Сколько лет они мечтали об этом моменте!

— Когда мы едем? — спросил Миша.

— Нам тут надо еще кое-что закончить, — ответил Дмитрий. — Но я думаю, это не займет много времени.

— Мистер Буним пишет, что мы можем приехать в любое время.

— Да, — ответила Соня. — Но мы с папой посоветовались и решили, что сначала надо, чтобы университет нашел для нас замену.

Потом надо подыскать квартиру в Нью-Йорке, и… Миша расхохотался:

— Да на ваши места в один момент выстроится очередь из желающих. На это больше одного дня не понадобится.

— Ты прав, — ответил Дмитрий. — Но университет наверняка захочет отобрать самых лучших.

— И кроме того, — вмешалась Соня, — надо продать машину, мебель, упаковать вещи. Много времени это не займет.

— Но ведь Буним пишет, что они все оплатят. Мы можем просто оставить все кому-нибудь…

— Он готов предоставить нам ссуду. Это ссуда, Миша. Ты ведь прочитал письмо. Он дает нам деньги на переезд и на обустройство в Нью-Йорке, но это не безвозмездный дар. Поэтому мы не можем просто сняться с места и уехать. Мы должны быть осмотрительны, сынок.

Миша внезапно замолчал. Задумался.

— Почему именно сейчас? Почему он не сделал этого раньше? Почему ждал столько лет?

— Миша, ты слишком возбужден. Ты невнимательно прочел письмо. Он пишет, что хотел быть уверен в том, что учение в Нью-Йорке пойдет тебе на пользу. В том, что ты созрел для этого.

— Он давно уже мог быть в этом уверен.

— Послушай, сынок, — заговорил Дмитрий. — Бунимы очень щедро помогали нам здесь, в Тель-Авиве, через Хаима. Ты ведь это знаешь.

— Да, знаю.

— И мы им вернули долг, также через Хаима. Но вероятно, как и большинство богатых людей, они хотят, чтобы их деньги окупались. Поэтому мистер Буннм ждал, хотел удостовериться, что мы стоим этих денег.

— Иными словами, он хотел быть уверен, что я достаточно одарен для Нью-Йорка?

— Совершенно верно, — кивнула Соня.

Миша устремил пристальный взгляд сначала на отца, потом на мать. Соне стало не по себе от этого взгляда. Никогда еще она не видела в чьих-либо глазах такой решимости. Такой пугающей решимости. Это, наверное, просто эффект яркого израильского солнца, пыталась она успокоить себя.

— Ну, я ему покажу! — отрывисто бросил Миша. — Вот увидите, я ему покажу.


Глава 12


Нью-Йорк, 1986 год

Швейцар придержал дверь. Кивнул в знак приветствия:

— Хэллоу, Майкл. Хороший денек, а?

— Привет, Сэм. Да, денек отличный, это точно.

Миша вошел в просторный, тускло освещенный вестибюль, направился к лифту. С плеча его свисала большая кожаная спортивная сумка.

— Майкл! — крикнул Сэм ему вслед.

— Да?

Сэм поднял руку в приветственном жесте.

— Успеха тебе сегодня вечером.

— Спасибо, Сэм.

Хлопая кроссовками, Миша прошел по мраморному вестибюлю к лифту. Как всегда, здесь стояли три огромных букета свежих цветов. Один — на элегантном комоде французского стиля у стены; другой — на кофейном столике, окруженном мягкими креслами; третий — на столе менаду лифтами. Густой запах розовых и белых лилий наполнял вестибюль. Приятное разнообразие после улицы…

Миша нажал кнопку лифта. Южная часть Центрального парка считается одним из самых престижных районов Нью-Йорка, однако здесь почти всегда пахнет конским навозом. Особенно теплым весенним днем, вот как сегодня. Миша сочувствовал бедным старым конягам, которых давно надо бы выпустить попастись на травке. А между тем они постоянно стоят, выстроившись в ряд вдоль улицы, ожидая, когда кому-нибудь из туристов захочется прокатиться верхом по парку. В этом городе вообще плохое повсюду соседствует с хорошим. Приходится принимать и то и другое. Вот, например, прелести Центрального парка — и лошадиный навоз. За все приходится платить, и все имеет свою цену. Нью-Йорк — это город крайностей и контрастов. Как ни старайся, от них никуда не уйти.

Пришел лифт. Миша отступил в сторону, пропуская элегантно одетую женщину. Крашеные белокурые волосы, все в мелких и крупных завитках, тщательно уложены. Лицо без единой морщинки — несомненно, результат искусных подтяжек — представляет собой целую гамму красок: результат искусно наложенной косметики.

Миша блеснул белозубой улыбкой:

— Добрый день.

Пронизывающие голубые глаза окинули быстрым взглядом его пропотевший спортивный костюм, длинные, еще влажные волосы. Женщина вскинула подбородок, устремила надменный взгляд вперед, сквозь него, и величественно прошествовала мимо.

Он в очередной раз рассеянно задал себе вопрос, почему она не ответила. Почему она вообще никогда с ним не разговаривает? Он уже не первый раз случайно встречается с ней. Казалось бы, она должна уже узнавать его. Может быть, ей не понравилось, как он выглядит? Как он одет? Нет, вряд ли. Она видела его в самой разной одежде — от потертых голубых джинсов до фрака с белым галстуком. Наверняка она знает, кто он такой, но почему-то делает вид, что не знает.

Он чувствовал острое любопытство. Чем больше росла его известность, тем больше людей, самых разных, старались завязать с ним знакомство. Миша тешил себя надеждой, что его самого слава не изменила, однако она, безусловно, изменила отношение к нему окружающих.

Он вошел в лифт, нажал кнопку пентхауса, с наслаждением повторяя в уме это слово… Пентхаус… роскошная квартира на верхнем этаже, выходит окнами на Центральный парк. Восточная часть обращена на Лонг-Айленд, через Ист-Ривер, западная — на Нью-Джерси, через Гудзон. Казалось, они со своей высоты взирают на весь мир. Они — на вершине. Миша удовлетворенно улыбнулся. Да, он достиг вершины.

Лифт остановился. Он вышел из кабины, на ходу нашаривая в кармане брюк ключ от квартиры. Прежде чем открыть дверь, потер пальцем серебряную мезузу наверху, благоговейно коснулся ее губами. Двенадцать лет прошло с тех пор, как дедушка Аркадий подарил ему ту мезузу, в Москве. Двенадцать лет… Он, наверное, давно уже умер. А Мише — восемнадцать, и он теперь живет в Нью-Йорке.

Россия вспоминалась ему как далекий, туманный сон. Однако образ старика запечатлелся в его памяти навсегда во всех мельчайших деталях его облика и одежды. Он помнил его манеру говорить, особенности его поведения, все его советы и наставления. Дедушка Аркадий — его единственное любимое воспоминание о России. И останется таковым навсегда, в этом он не сомневался.

Он вошел в огромную лиловую прихожую роскошной старой квартиры, в которой жил вместе с родителями. Бросил ключи в серебряную резную русскую вазу, стоявшую на тумбочке, тоже сделанной в России. Прошел в просторную гостиную с высоченными потолками — не меньше двадцати футов высотой.

Никого. Он прошелся вокруг двух грандиозных концертных роялей «Стейнвей», стоявших вплотную друг к другу. Подошел к оконной стене. Из огромного — от пола до потолка — окна открывался вид на Центральный парк. От этого зрелища у него всякий раз захватывало дух. Неповторимое очарование. Иногда он воображал себе, что это вид на его парк, на его город, распростершийся у его ног, воздающий ему почести. Ему, будущему великому пианисту. Однако этими мыслями он не делился ни с кем. Понимал, что ни у друзей, ни у родителей одобрения они не вызовут.

— Миша! — услышал он голос матери. Вздрогнул внезапно выведенный из задумчивости;

— Где ты пропадал так долго? Я уже начала волноваться. Сегодня же концерт, а потом прием.

Миша обернулся. Соня уже переоделась к концерту. Это длинное черное платье строгого покроя с атласным лифом, шифоновой юбкой и рукавами она сшила несколько лет назад специально для его концертов. В ушах маленькие бриллиантовые сережки — подарок Дмитрия, на лифе платья брошь с жемчугом и бриллиантом — подарок Миши.

— Ты прекрасно выглядишь, мама!

— Спасибо.

В свои пятьдесят семь лет Соня Левина совсем поседела, однако сохранила почти девичью стройность и царственную осанку. Возраст ее не портил. Темные глаза на чистой коже, лишь немного изрезанной морщинками, горели все тем же живым блеском. Но главное — она сохранила свой неизменный оптимизм.

— Что тебя так задержало? Он пожал плечами.

— Встретил кое-кого в спортзале. Заболтались. Я и не заметил, как пролетело время.

— Посмотри на себя! Ты же весь грязный!

— Я не стал мыться там. Не хотел тратить время. Сразу поехал домой.

— С кем же это ты так заговорился, что забыл про время?

— Один парень. Агент. Занимается делами музыкантов, исполнителей классической музыки. Манни Цнгельман.

— Агент…

— Да, мама, именно так. Агент.

— Да ты можешь иметь любого агента, какого только пожелаешь. Они все буквально ломятся в двери. Зачем тебе тратить время на этого Манни… как его там? Никогда о таком не слышала.

— Мне он понравился. Он мне очень понравился. Миша сел на кушетку, начал развязывать кроссовки.

— Прекрасно. Он тебе понравился. Очень хорошо. Но на твоем месте я бы не взяла такого человека в качеств своего представителя. Что-то я не заметила его имени в списке лучших агентов.

Она прошла к креслу напротив кушетки, села. Миша ответил с легкой гримасой:

— Я и не говорю, что он будет меня представлять. Просто он мне нравится. Молодой и жадный. Понимаешь, о чем я? Ему приходится зарабатывать на жизнь, пробиваться самому и все такое. Он не похож на всех прочих — пожилых, утомленных, скучных. Кажется, они и двигаются только потому, что так надо. Он не такой.

Соня почувствовала, как изнутри поднимается раздражение.

— Миша, Миша, кто тебе такое наговорил? Этот Манни?

— Никто. Все в музыкальном мире об этом знают.

— Послушай меня. Не предпринимай ничего сгоряча с этим Манни… как его там. Может быть, единственная его цель — ограбить тебя. Ты же знаешь, город кишит такими людьми. У тебя большое будущее. Этот… Манни почуял большие деньги. Вот и привязался к тебе.

— Мама… Все совсем не так. Успокойся, пожалуйста. Манни мне нравится просто как человек. И зовут его Манни Цигельман, а не «как его там». Я же не сказал, что собираюсь сделать его своим агентом.

— Напрямую не сказал. Но я тебя хорошо знаю, Миша Левин. Знаю, как ты любишь быть непохожим на других и как ты любишь помыкать другими. И еще знаю, что ты многое делаешь в спешке. Поэтому я говорю тебе…

— Мама! Да успокойся ты, ради Бога! Мы с Манни просто так встретились. Все!

— Ну все так все.

Ей не хотелось оставлять эту тему, но в то же время она сознавала, что давить нельзя. Миша может в гневе выбежать из комнаты и потом на какое-то время перестанет с ней разговаривать. Сегодня этого допускать нельзя. Сегодняшний концерт слишком важен для них.

— Послушай, — произнесла она наконец, — давай приводи себя в порядок. И не забудь, после концерта мы приглашены к Бунимам.

— Я знаю.

— Твоя одежда разложена у тебя в спальне. Отец уже одевается. Тебе надо только побриться и принять душ. О'кей?

— О'кей. — Он взял кроссовки, спортивную сумку и направился к лестнице, ведущей в его спальню. — Как ты думаешь, они не будут возражать, если я приведу пару друзей?

Соня взглянула на сына широко раскрытыми глазами, так, словно он внезапно лишился рассудка.

— Пару друзей?!

— Да, — небрежно ответил Миша. — Я пригласил Манни и сказал, что он может привести своего друга Сашу.

— Ты… ты пригласил этого… неизвестно кого на вечер к Бунимам?! Да еще с каким-то другом?! Ты что, совсем рассудок потерял?!

К Бунимам, подумать только! — Она драматическим жестом воздела руки к небу. — Я не могу поверить.

Миша уже начал подниматься по лестнице.

— Все будет нормально, мама. Они не будут возражать. Это же не официальный обед.

— Миша, мы должны вести себя с ними идеально, как ты не понимаешь! Они ждут от всех нас совершенства во всем. После всего, что они для нас сделали! Неужели ты не понимаешь?

— Я прекрасно все понимаю. Можешь не сомневаться.

Последние слова она услышала уже на расстоянии. Сын исчез. Она сидела в полной растерянности. Миша взбунтовался… Последние несколько месяцев он вообще на себя не похож. Нет, в основных своих проявлениях он все тот же ласковый и внимательный Миша. Радует учителей, без устали упражняется за роялем. Просто чудо-ребенок. Однако в последнее время в нем появилась какая-то раздражительность, неприступность, и это очень ее тревожило. Ей не хотелось это признавать, но перемена, произошедшая в сыне, обнаружила некоторые неприятные, несимпатичные черты его характера, такие, как надменность и высокомерие. Временами сын казался ей чужим человеком. И отцу тоже. Они с ним уже это обсуждали. Дмитрий как-то попытался поговорить об этом непосредственно с сыном, однако Миша просто-напросто оборвал отца и ушел от разговора. А ведь раньше Дмитрию казалось, что они с сыном могут говорить по душам на любую тему.

Они были для него хорошими родителями, они сделали все для того, чтобы он реализовал свои возможности. Может быть, они оказались слишком любящими родителями? Может быть, требовали от него слишком много? Ждали больше того, на что он способен? Нет, вряд ли. Он сам постоянно требовал большего. Поднимался на новые и новые высоты, никогда не удовлетворяясь достигнутым.

Семь лет назад, когда они только приехали в Нью-Йорк, Миша начал заниматься с одним из лучших учителей мира — Джоакимом Гессом. Занимался без устали. Он, кажется, даже напугал Гесса своим талантом и работоспособностью. В тесном сообществе исполнителей классической музыки моментально распространились слухи о том, что в городе появился новый вундеркинд. После первого публичного концерта Миша стал сенсацией. Его называли самым интересным, самым захватывающим пианистом. Эти восхваления, казалось, лишь побуждали его работать еще упорнее. В то время они собрались втроем, чтобы выработать наилучшую стратегию для развития его карьеры, и, как оказалось, поступили очень мудро. Без помощи агентов, продюсеров, консультантов и прочих Миша сам разработал план, который теперь, по прошествии времени, оказался просто гениальным.

— Я не буду участвовать ни в каких конкурсах, — решительно заявил он. — Ни имени Чайковского, ни Ван Клиберна.

— Но почему? — изумился Дмитрий. — Это же просто неслыханно! Растущие молодые пианисты вроде тебя обычно используют конкурсы для того, чтобы их имя стало известным, чтобы создать себе аудиторию и репутацию.

— Никаких конкурсов. И никаких дисков для продажи, по той же самой причине.

— Не выпускать диски на продажу?! Но это же самоубийство! — не выдержала Соня. — Ты думаешь, что говоришь? Ведь они же могут стать твоим главным источником дохода. И к тому же прославят тебя.

— Никаких записей. До поры до времени. И по той же самой причине, — продолжал он, словно не замечая недоумения родителей, — ближайшие два или три года я намерен давать публичные выступления лишь в исключительных случаях, перед очень небольшой аудиторией.

Он сел, глядя на отца и мать с лихорадочным блеском в глазах. Они ничего не могли понять. Он вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате.

— Неужели вы не понимаете? Это наилучший способ возбудить ко мне интерес во всем мире. Заставить публику ждать моих концертов, заставить их мечтать о возможности попасть на галерку, только бы меня послушать, заставить их повсюду искать мои компакт-диски.

Они слышали всевозможные слухи обо мне — и еще услышат, — и теперь они захотят убедиться сами.

— Но… — начала Соня.

— Я буду записывать все свои выступления. Но не позволю продавать диски в течение ближайших нескольких лет. Представляете себе, какой это возбудит интерес! Лучше всякой рекламы.

— Но что… — начал Дмитрий. Миша поднял руку, требуя тишины.

— При ваших преподавательских зарплатах плюс прибыли от моих выступлений, пусть и нечастых, о деньгах нам беспокоиться не придется. Вы согласны?

— Да-а-а, — протянул Дмитрий. — Но только…

— Вот и прекрасно, — оборвал его Миша. — Значит, решено. — Он облокотился на рояль, мечтательно глядя в потолок. — Я не стану выступать в «Карнеги-холл» до восемнадцати лет. А до тех пор я буду мучить и дразнить публику, давая, может быть, один концерт в год. К моменту моего первого выступления в «Карнеги-холл» они все будут ломиться в мои двери.

— Миша, — начал Дмитрий, — то, что ты предлагаешь, идет вразрез с тем, что должен делать всякий молодой музыкант.

— В этом-то все и дело!

Это произошло четыре года назад, вспоминала Соня. Ему тогда было всего четырнадцать, а какая сообразительность! Какая мудрость! Поначалу они с Дмитрием отнеслись к его плану с недоверием. Такая стратегия обязательно его подведет. Публика устанет ждать его выступлений, интерес к нему в конце концов пропадет, о нем забудут. Однако они старались не выказывать свои опасения, всячески подбадривали сына, всегда были рядом, в любой момент готовые прийти на помощь. И он оказался прав. С годами любопытство публики по отношению к нему превратилось в настоящую одержимость, особенно среди знатоков.

И вот теперь, отрешенно думала Соня, им с Дмитрием придется уступить свое место агентам, продюсерам, компаниям звукозаписи, экспертам по маркетингу… Эти люди, а не родители будут теперь создавать для него будущее в музыке.

Соня почувствовала легкий озноб, потерла руки, обхватила себя за плечи. Остается только надеяться, что Миша оказался прав и что они с Дмитрием поступили верно, позволив сыну самому планировать свою карьеру. Да еще столь необычным способом.

Ну что ж, решила она со своей обычной практичностью, жизнь покажет. Не далее как сегодня вечером. Сегодня концерт в «Карнеги-холл».

Блестящая публика, обычно спокойная и невозмутимая на подобных мероприятиях, сейчас, к изумлению Сони и Дмитрия, буквально выходила из себя. Все вели себя так, как будто Мария Каллас только что последний раз вышла на бис, перед тем как распроститься со сценой навсегда. Люди топали ногами, аплодировали, кричали и свистели, требуя еще и еще. И все это ради их Миши… Соня с улыбкой повернулась к Дмитрию:

— Кажется, они вообще не собираются уходить. Дмитрий порывисто обнял жену.

— Это просто безумие какое-то! Я счастлив.

В конце концов зрители начали расходиться. Поклонники окружили Соню и Дмитрия плотным кольцом. И хорошие знакомые, и люди, которых они видели впервые. Левины пожимали руки, отвечали на поцелуи, благодарили за бесчисленные комплименты. Когда их наконец оставили в покое, они почувствовали, что окончательно выдохлись. Однако радостное возбуждение не проходило.

Дмитрий взял жену под руку.

— Пора идти.

— Да-да. Скоро надо ехать к Бунимам. Кстати, ты видел их на концерте?

— Да, они сидели двумя или тремя рядами дальше нас.

— Странно… даже не подошли поздороваться.

— Может быть, просто хотели избавить нас от лишних разговоров, рукопожатий и комплиментов.

— Да, наверное, ты прав. И потом, им же надо вернуться домой раньше, чтобы встречать гостей.

Они направились за кулисы. Однако подойти к Мишиной двери так и не смогли — из-за плотной толпы. В основном молодые женщины, но и мужчины тоже есть, заметила Соня. Все держали в руках программки. Ждали автографа, отталкивая друг друга.

— О Господи! — выдохнула Соня. — Он не сможет выбраться отсюда. Что делать?

Неожиданно раздался громкий голос. Густой баритон с русским акцентом.

— Отойдите назад. Освободите проход, пожалуйста.

Голос звучал резко и уверенно и в то же время достаточно вежливо.

Какой-то молодой человек взял Соню под руку и повел вперед, на ходу обернувшись к Дмитрию и сделав ему знак следовать за ними. Рядом с Дмитрием появился другой молодой человек и повел его вслед за женой. Словно Красное море расступилось перед ними. Плотный молодой человек во фраке с бабочкой, в очках с роговой оправой продолжал выкрикивать начальственным голосом:

— Дорогу! Освободите, пожалуйста, дорогу!

Они подошли к Мишиной двери. Незнакомец постучал — пять раз, быстро и отчетливо. Дверь приоткрылась, затем распахнулась на короткий момент. Соня с Дмитрием едва успели пройти, незнакомец — за ними.

Миша сидел на кресле с полотенцем на плечах, снова и снова промокая его концами пот с лица. Вскинул глаза на вошедших, широко улыбнулся:

— Ну как? Неплохо, а?

Соня и Дмитрий ответили одновременно:

— Это просто фантастика!

— Ты никогда еще так не играл!

Миша поцеловал мать, потом отца. Снял с шеи полотенце, начал яростно вытирать потную гриву волос.

— Кажется, им тоже понравилось, — проговорил он смеясь.

— Понравилось?! — воскликнула Соня. — Да я никогда еще такого не видела. Такой энтузиазм, такое…

Миша неожиданно выронил из рук полотенце.

— Познакомься, мама, это мои друзья — Манни Цигельман и Саша Соловьев.

Соня обернулась вначале к плотному молодому человеку с плешью на голове, в очках с черепаховой оправой, элегантно одетому. Костюм, по-видимому, сшит на заказ. Манни даже слегка покраснел под ее оценивающим взглядом. Второй, Саша, стоял молча, внимательно глядя на нее. Выше и тоньше, чем Манни, но одет не менее элегантно.

— Итак, — проговорила она наконец, пожимая его протянутую руку. — Вы и есть знаменитый Манни Цигельман?

— Совсем не такой уж знаменитый, миссис Левин. Но я действительно Манни Цигельман.

— Если вы так же хорошо справляетесь с обязанностями агента, как управляете толпой, могу предсказать, что вы очень скоро станете знаменитым.

Она одарила его самой своей благосклонной улыбкой.

— Из ваших уст это настоящий комплимент, миссис Левин.

— Вы ведь Мишин друг, Манни? Пожалуйста, называйте меня Соня. Хорошо?

— Договорились.

Соня обернулась ко второму молодому человеку. Пожала ему руку.

— А вы, значит, Саша?

— Да.

Он, по-видимому, чувствует себя не в своей тарелке, заметила Соня.

— Друг Манни?

Молодой человек покраснел.

— В общем, да.

— Добро пожаловать.

Соня подошла к Мише, начала сушить ему волосы.

— Тебе надо будет завести фен за кулисами. Или придется состричь эту гриву. Ты же не рок-звезда.

— Ничего не выйдет. Моим почитателям это нравится.

— Почитателям… Твоим почитателям… Миша встряхнул волосами. Поднялся с места.

— Ну, все готовы ехать на прием?

— Поехали, — ответил Манни. Соня ответила натянутой улыбкой.

— Только, пожалуйста, не забывай, куда мы едем, Миша. Сегодня ты добился колоссального успеха, но сейчас от тебя требуется отличное поведение. Понятно?

Миша расхохотался.

— Манни, они волнуются из-за того, что эти Бунимы такие возвышенные и неприступные, ты понял? Всего на одно поколение раньше нас из России, и уже мнят себя Романовыми.

Манни улыбнулся в ответ, однако сразу же вновь принял серьезный вид.

— Судя по тому, что я слышал, они действительно могущественны, как Романовы.

— Вот вы все правильно понимаете, Манни, — обернулась к нему Соня. — Ну а теперь нам пора ехать. Только что делать с этой толпой за дверью?

— Я об этом позабочусь. Сейчас выведу вас двоих, а Саша проведет Мишу. По пути можно будет дать несколько автографов, это не займет много времени. Мы подождем на улице, у выхода. О'кей?

— Это хорошая мысль, — согласился Дмитрий.

— Да, он просто молодец.

Манни взял Соню под руку, и они вышли за дверь. Манни снова обратился к толпе со своим самым лучшим русским акцентом.


Глава 13


Передняя галерея, как ее называли, позволяла получить полное и безошибочное представление об обитателях этой огромной квартиры, расположенной на верхних этажах, высоко над Пятой авеню. Освещали галерею четыре одинаковые хрустальные люстры в форме водопадов — антиквариат из России. Полы выложены черно-белыми шахматными мраморными плитками с вкраплениями малахита и лазурита, по стенам — мраморные резные пилястры в неоклассическом стиле. Между ними, на фоне золотой парчи, — бесценные полотна Пикассо, Матисса, Миро, Леже, Брака. На резных французских консолях — мраморные скульптуры и мейсенские вазы с цветами из оранжереи. Каскады цветов спускаются вниз на массивные столы. По обеим стенам — резные позолоченные кресла, некогда украшавшие дома высокородных англичан. Галерея являла собой лишь мимолетное напоминание о сокровищах, наполнявших тридцатишести-комнатный дворец семьи Буним. Лишь некоторым отборным экземплярам выпало на долю покинуть его золоченые порталы.

Манни, смотревший на все это широко раскрытыми глазами, несмотря на все свои старания казаться утонченно-безразличным, потянул Мишу за рукав:

— Ты здесь раньше бывал?

— Да, несколько раз. Ты же знаешь, они поддерживали нас в Израиле и помогли переехать в Нью-Йорк.

— Бунимы?! Сами Бунимы! — благоговейно выдохнул Манни. — Ты слышал, Саша?

Тот лишь молча кивнул, продолжая оглядывать галерею. Миша внимательно смотрел на Манни.

— Да, Бунимы. И можешь мне поверить, никто никогда в жизни об этом не забудет.

Манни удивленно вскинул глаза:

— Кажется, я тебя понял. Но все равно: это великолепно. Ты согласен?

Появился мажордом Вацлав. Первыми он подвел к дверям гостиной Соню и Дмитрия.

— Мистер и миссис Левин.

Гул голосов в гостиной затих, после чего раздались аплодисменты. Необычная реакция для гостей этого дома, призванная продемонстрировать одобрение Мишиным родителям.

Вацлав — высокий, массивный, широкоплечий — тут же вернулся. Подвел к дверям Мишу:

— Мистер Майкл Левин.

Раздался шквал аплодисментов, не смолкавший некоторое время. Миша несколько раз наклонил голову. Когда аплодисменты наконец стихли, гул голосов возобновился. Разговоры стали громче и оживленнее.

При именах Эммануила Цигельмана и Александра Соловьева никто из гостей даже голову не повернул. Однако чета Бунимов, будучи примерными хозяевами, немедленно поспешила к ним навстречу со словами приветствия. Они поняли: эти двое — друзья звезды сегодняшнего вечера.

Миша без малейших усилий общался с остальными гостями, со скромным достоинством принимал их неумеренные восхваления. Особой скромностью он никогда не отличался, однако и впечатления маниакального эгоцентрика он сейчас отнюдь не производил.

Наконец толпа вокруг него поредела. Он отошел в угол гостиной, где мог без помех насладиться отличным шампанским и черной икрой, v в изобилии разложенной на столах. Окинул взглядом собравшихся. Дмитрий увлеченно беседовал с Иваном Бунимом, так, словно они давно стали лучшими друзьями. Манни и Саша у роскошного мраморного камина внимательно слушали Татьяну Буним. А где же мама? Почему ее не видно в толпе? А, вон она. Направляется к нему… в сопровождении самой потрясающей женщины, какую он когда-либо видел в жизни. Миша прекратил жевать, не сводя глаз с этой красавицы. Очень высокая, по меньшей мере пять футов и девять дюймов, с длинными светлыми волосами, стянутыми назад в шиньон. У нее какой-то неземной, ангельский вид, подумал он, с этим бледным лицом, с идеально гладкой кожей, с голубыми, прозрачными, как льдинки, глазами. Умные глаза. И вся она настоящее совершенство в этом белом платье. Такая чистая, такая невинная, такая… девственная, нетронутая.

Соня подошла к сыну:

— Так я и знала, что ты где-нибудь прячешься.

— Просто решил немного передохнуть.

— Я хочу познакомить тебя с редким человеком. — Соня погладила юную красавицу по плечу. — Это Вера Буним, дочь Ивана и Татьяны. Мой сын Миша Левин.

Это их дочь?! Миша не раз слышал о том, что у четы Бунимов есть дочь, но никогда до этого ее не видел и не думал о ней. Более того, он ни разу толком не взглянул на ее фотографии в рамках работы Фаберже, стоявшие в библиотеке.

Он протянул руку. Блеснул белозубой улыбкой.

— Очень приятно познакомиться. Я столько о вас слышал. Вера кивнула. Ее идеальной формы губы изогнулись в улыбке.

— Я тоже много о вас слышала.

И голос у нее тоже само совершенство. Это не голос избалованной девочки. Мягкий, интеллигентный, с чуть заметным протяжным выговором. Наверняка она училась в какой-нибудь закрытой школе-интернате.

— Надеюсь, вы слышали хвалебные отзывы, — подмигнул он.

— Да, только хвалебные. — Глаза ее сверкнули озорством. — Но вот теперь, когда я вас увидела, даже не знаю, верить ли своим источникам информации.

— Это почему же? — рассмеялся Миша.

— Слишком у вас привлекательная внешность. Так не бывает. Боюсь, что с вами надо держать ухо востро. Соня тоже рассмеялась.

— Кажется, я оставлю вас одних, если вы ничего не имеете против.

— Конечно, миссис Левин.

— Да-да, мама. Пойди лучше посмотри, чем там папа занимается.

— Мы еще увидимся до нашего ухода, Вера.

Соня повернулась и отошла. Вера неуверенно взглянула на Мишу:

— Надеюсь, ваша мама на меня не обиделась. Насчет того, что с вами надо держать ухо востро.

— Не думаю. Маму не так легко обидеть.

— Да, наверное. Я имею в виду… при том, что вам всем пришлось пережить.

— Да, это закаляет.

Вера взглянула на него со странным выражением. Он бы сказал, что оно напоминает вызов.

— Итак, вы окончили занятия в школе и приехали к родителям, — попытался он завязать светский разговор.

— Да, я закончила первый курс по классу искусства в Слейде.

— А, значит, вы приехали ненадолго.

— Я пробуду здесь все лето. То здесь, то в Хэмптонсе. — Она снова вскинула на него свои прозрачно-ледяные голубые глаза. — А вы?

Я тоже пробуду все лето в городе. А осенью или самое позднее зимой отправлюсь на гастроли.

Ах вот как! Значит, вы наконец позволите всему миру вас услышать?

— Да. Время пришло.

— Кстати, я слушала вас сегодня с огромным удовольствием. Блестящее исполнение.

— Спасибо. Услышать такое от вас особенно приятно.

— Почему?

Во-первых, потому, что у вас наверняка очень тонкий вкус. Ну и, кроме того, ваша семья так нам помогла…

— Прошу вас, не надо об этом. У них есть такая возможность, а вы этого достойны. Все. Дело закрыто. О'кей?

— О'кей. Дело закрыто.

Мишу удивило то, что она не хочет даже упоминать о покровительстве родителей. В то же время он почувствовал облегчение.

— О Господи! — внезапно воскликнула Вера. — Вот идет эта старая драконша Аннабел Лоренс. Давайте убежим? Миша рассмеялся:

— Согласен.

— Идите за мной.

Вера побежала к двери в холл, Миша — за ней, окончательно завороженный этим ангелоподобным существом, которое — теперь он почему-то в этом не сомневался — отнюдь не является ангелом.

В коридоре она обернулась к нему:

— Почему бы нам не пойти наверх, поговорить. Как вы?

— Конечно.

Он почувствовал, что заинтригован. И еще почувствовал, как изнутри поднимается возбуждение.

Вера повела его к лифту с панелями из красного дерева. Они поднялись на третий этаж. Вера прошла по коридору, подошла к двери, он — за ней. Они вошли в комнату со светло-серыми стенами во французском стиле, с огромной кроватью, пушистым ковром в кремовых, розовых, зеленых и малиновых тонах, с массивным мраморным камином.

Вера подошла к балконной двери. Открыла ее. Миша вышел вслед за ней на террасу с пышной растительностью. Деревья, цветы, кустарники. Под огромным деревом стоял стол с большим тентом-зонтиком, вокруг него — стулья и шезлонги. Вдоль парапета под навесом расставлены диваны, кресла, столик на колесах с напитками.

Миша подошел к парапету, взглянул вниз на парк. Вдалеке загадочно мерцали городские огни. Как алмазы в темноте. Он разглядел южную часть Центрального парка, свою улицу, величественные башни западной части Центрального парка.

Вера подошла к нему:

— Прекрасный вид, правда?

— Да.

Она стояла совсем близко, почти вплотную. Ветер, гораздо более сильный здесь, на высоте, развевал ее волосы, отчего лицо казалось еще прекраснее. Дух захватывало от этой красоты.

— Хотите чего-нибудь выпить? Вина? Или, может быть, еще шампанского?

— У вас оно здесь есть?

— Да, конечно. Иногда хочется выпить бокал вина.

Она подошла к столику на колесах, опытной рукой сняла пробку с бутылки, уже открытой. Наполнила два фужера золотистой жидкостью, подошла к парапету, подала ему фужер.

— За вас! — Она коснулась его фужера своим. — Я очень рада, что наконец познакомилась со знаменитым Михаилом Левиным.

— За вас! — ответил Миша. — Я тоже счастлив, что наконец познакомился с прекрасной Верой Буним.

Она улыбнулась, сделала глоток шампанского.

— Странно, что мы до сих пор никогда не встречались, при том, что у наших семей такая история.

— Да. Честно говоря, я не знал, чего ждать. Даже представить себе не мог, что вы так… так прекрасны.

— Спасибо. — Она произнесла это очень искренне. — А вот я знала, что вы невероятно талантливы, и слышала, что вы очень красивы. — Она помолчала, глядя вдаль. Сделала еще глоток шампанского. Взглянула ему прямо в глаза. — Но я тоже не ожидала, что вы окажетесь настолько красивым и настолько… зрелым.

Миша снова почувствовал мощное и совершенно безошибочное возбуждение именно там, внизу. Вера Буним точно знала, на какую клавишу нажать.

— А чего же вы ожидали? Кого ожидали увидеть? Бледного заморыша, который из дома никогда не выходит? Или, может быть, гомика?

— Нет. Хотя среди пианистов часто встречаются бледные заморыши, и гомики тоже. Очень зрелого вида, кстати. Просто вы выглядите таким… настолько очевидным…

— Гетеро?

— Да. По крайней мере мне так кажется.

— А если бы это оказалось не так?

— Все равно вы очень привлекательны. Но в этом случае я бы не стала за вами гоняться, зная, что это пустая трата времени.

— А вы, оказывается, практичная женщина.

— Да, вообще-то я очень практичная женщина. Когда вижу то, что меня привлекает, не колеблясь протягиваю руку и стараюсь это получить.

— Женщина с вашей красотой и с вашими деньгами может получить абсолютно все, что ей хочется.

— Не обязательно. Я не собираюсь притворяться несчастненькой богатенькой девочкой. Я знаю, что мне в жизни очень повезло. Но иногда даже такие красивые и богатые, как я, не получают того, чего хотят.

— У меня такое чувство, что вы получите все, чего хотите. Он встретил ее напряженный взгляд.

— Вы в самом деле так думаете?

— Да.

Он придвинулся к ней ближе. Ощутил запах ее духов, сладкий, цветочный, но не приторный. Возбуждающий. Поставил фужер, обнял ее за плечи, притянул к себе. Дрожь прошла по ее телу. Такого она еще никогда не испытывала. Именно то самое ощущение, которого она ждала от этого человека всем своим существом. Она тоже поставила фужер с шампанским. Взглянула ему в лицо.

От ее реакции пожар вспыхнул у него в крови. Он крепче прижал ее к себе, начал осыпать поцелуями. Он упивался этой мягкой, нежной плотью, этой женственностью. Он не мог насытиться вкусом ее нежных губ. Проник в ее рот. Вера отвечала с такой же страстностью. Ощущала, как тонет в его объятиях. Ощущала страстное, нетерпеливое желание узнать этого человека. Почувствовала толчки его напрягшегося члена и едва не задохнулась. Дрожь снова прошла по телу.

Его губы еще на некоторое время задержались на ее губах, потом скользнули вниз, к ушам, шее. Он не мог насытиться вкусом ее кожи. Руки начали ласкать ее грудь сквозь прозрачный шифон платья, спустились к ягодицам. Он еще крепче прижал ее к себе. Оба чувствовали, как растет лихорадочное желание.

Вера на секунду оторвалась от него.

— Пойдем туда.

Она указала на большой белый диван под навесом. Миша взял ее за руку, повел к дивану, начал расстегивать молнию на платье. Оно соскользнуло на пол. Вера стояла перед ним почти обнаженная. У него дыхание перехватило.

— Как ты прекрасна! Прекрасная и желанная…

Он схватил ее в объятия, начал яростно целовать, горя желанием познать все тайны этого тела. Расстегнул на ней бюстгальтер, смахнул на пол, взял в руки ее упругую грудь, наклонился и начал целовать. Судорога прошла по ее телу. Она утопала в его прикосновениях — его губ, языка. Он опустился на одно колено, начал целовать ее бедра, одновременно спуская колготки. С трудом дождался, пока она сняла туфли и колготки с ног. Не отрывал глаз от золотистого холмика волос внизу живота. Жадно потянулся к нему губами. Целовал, лизал, ласкал, исследовал. Он обожает эту женщину, он хочет проникнуть в нее, хочет узнать ее всю. Судорога снова прошла по ее телу. Вера больше не могла ждать. Скорее ощутить его внутри!

— Миша… прошу тебя… Миша…

Он быстро поднялся на ноги, сорвал с себя пиджак, галстук, подтяжки и рубашку. Наклонился, снял туфли и носки. Расстегнул брюки. Нижнего белья на нем не оказалось. Член вырвался наружу, как только брюки упали на пол. У Веры перехватило дыхание. Она издала нечленораздельное восклицание, потянулась к нему, обхватила член руками, начала гладить. Миша содрогнулся.

— Господи! — простонал он. — Никогда в жизни не чувствовал такого.

Он положил ее на диван. Она отвечала на его яростные, безжалостные толчки так, как никогда никому не отвечала. Спазмы блаженства один за другим сотрясали ее тело, извлекая из груди пронзительные крики. Она поднималась на новые и новые высоты физического наслаждения, такие, о которых раньше и мечтать не могла. Внезапно Миша остановился, издал громкий стон. Толкнулся в самую глубину, чувствуя, что больше не может удерживать последний взрыв страсти. С громким горловым звуком он изливался в нее мощными рывками и наконец обмяк, все еще крепко прижимая ее к себе, не в состоянии выпустить из рук. Он уже мечтал о следующем разе и о следующем после того.

Вера наслаждалась ощущением тяжести его тела, ощущением его внутри себя. Ощущением полноты… наполненности собственного существа. Словно встала на место какая-то важная часть сборной головоломки, представляющей собой ее жизнь, ее душу. Она нашла ее наконец. Жизнь ее заполнилась. И это только начало.


Глава 14


— Квартира Левиных, — произнесла Катя в телефонную трубку со своим резким акцентом.

Некоторое время она слушала, потом разразилась обычной литанией, которую повторяла день за днем:

— Прошу прощения, их сейчас нет. Скажите свое имя и номер телефона. Кто-нибудь из них вам обязательно позвонит при первой же возможности. — Быстро начала писать в блокноте, лежавшем перед ней. — Да… да… Чао.

Положила трубку, подняла глаза на Мишу. Ее красивое лицо выглядело усталым, большие карие глаза утратили свой блеск.

— За сегодняшнее утро это уже двадцать девятый звонок. Просто невероятно. У меня ни минуты свободной.

Она откинула прядь волос с лица длинным, покрытым красным лаком ногтем. Слегка надула полные чувственные губы.

Миша не сводил глаз с выемки на груди в раскрытом вороте блузки.

— И кто сейчас?

— Дирижер. Из… Мюнхена. — Он подтолкнула к нему блокнот. — Вот, здесь вся информация.

Миша быстро пробежал глазами запись в блокноте, отдал ей, глядя в ее ярко накрашенные глаза.

— Послушай, Катя, почему бы тебе не включить автоответчик и передохнуть? Выпить чашку кофе? Она улыбнулась:

— А ты не хочешь кофе?

— Хочу, конечно.

Катя вышла из-за письменного стола, направилась на кухню. Миша смотрел ей вслед, любуясь ее движениями. Как кошка… Кошка из джунглей, сильная, крепкая, чувственная… и немного хищная.

Он взял ее блокнот, начал перелистывать страницы. Просмотрел список позвонивших за сегодняшнее утро. В последнее время телефон звонил не переставая. В конце концов Соня наняла Катю Петрову, эмигрантку из России, о которой услышала через друзей. После концерта в «Карнеги-холл» агенты, продюсеры, представители компаний звукозаписи, адвокаты и рекламодатели без устали гонялись за Мишей.

Он бросил блокнот на стол и пошел на кухню, где Катя готовила кофе. Она подняла глаза, улыбнулась, поманила его пальцем. Он подошел. Она обняла его за талию, притянула к себе вплотную.

— М-м-м… Как с тобой приятно, Миша!

Возбужденный, он нагнулся к ней. Начал целовать ее шею. Положил руки по обе стороны кухонной стойки, как бы пригвоздил ее, толкнулся в нее твердым напрягшимся членом.

— Пойдем наверх, — шепнул он, покусывая ее шею. Катя оторвалась от него. Надула губы.

— Я не могу. Твоя мама скоро придет.

— А мы быстро. Как в прошлый раз. Неожиданно Катя приняла сугубо деловой вид.

— Нет. Мне надо заниматься делом. Мне очень нужна эта работа, и я вовсе не хочу, чтобы Соня на меня рассердилась.

— Ах черт!

— Кофе готов. Отпусти меня.

Он отошел, мысленно кляня ее за то, что намеренно дразнила и возбуждала его, и себя за то, что так быстро поддался. В паху ощущалась тупая боль.

Неожиданно раздался пронзительный звук зуммера. Миша подошел ответить. Катя в это время наливала кофе в чашки.

— Что там, Сэм?

— Посетитель. Манни Цигельман.

— Пропустите его. Пусть поднимется.

— Будет сделано.

Манни и Саша уже стали в доме Левиных чем-то вроде предметов домашнего обихода, однако Сэм никогда никого не пропускал наверх, не получив на это разрешения.

Миша обернулся к Кате. Она демонстративно его не замечала. Он тяжело вздохнул, пошел в холл, отпер дверь и стал ждать Манни. Вот подошел лифт. Через несколько секунд появился Манни, как всегда одетый с иголочки.

— Привет, старина! — заговорил он. — Кажется, я некстати?

— Да нет, Манни, проходи. А где Саша?

— Дома. Занимается моими бумагами.

Они прошли в комнату, сели на диван. Манни открыл портфель, начал перебирать бумаги.

— У меня здесь есть кое-какие цифры. Я хочу, чтобы ты на них взглянул.

Вошла Катя с двумя кофейными чашками в руках. Подала одну Мише.

— Привет, Манни, — обратилась она к нему как к старому знакомому. За то время, что она здесь работала, Манни появлялся в квартире Левиных каждый день. — Кофе хочешь?

— Да, это было бы прекрасно.

— Два куска сахара и побольше сливок?

— Чудесно.

Манни вынул из портфеля бумаги, повернулся к Мише:

— Вот, посмотри. Ты помнишь тот договор касательно звукозаписи, который мы с тобой обсуждали? Фирма ББР — Брайтон-Бич рекордингс?

— Помню. И что дальше?

— Взгляни на эти цифры.

Он подал Мише лист бумаги с цифрами и аккуратными пометками.

— Вот это, — он указал на цифру, обведенную жирным кружком, — аванс, который они предлагают.

Он поднял глаза на Мишу. Губы его растянулись в улыбке. Сейчас он напоминал Чеширского кота.

Миша изумленно посмотрел на него:

— Ты, конечно, шутишь? Манни покачал головой:

— Нисколечко.

— Но это фантастика! О таком я даже не мечтал! Появилась Катя с кофе для Манни.

— Спасибо, Катя.

— На здоровье.

Она снова уселась за письменный стол. Включила автоответчик, перемотала пленку, начала записывать оставленные сообщения. Манни указал еще на одну цифру, обведенную кружочком:

— Вот это, я думаю, тебе тоже понравится. Гонорар исполнителя.

— Манни! — Миша обнял его, похлопал по спине. — Все! Я нанимаю тебя на работу! Я тебя нанимаю! Манни задохнулся:

— Отпусти! Ты меня задушишь! Кофе сейчас прольется. Миша еще раз хлопнул его по спине:

— Просто фантастика! Как тебе это удалось? Манни поставил чашку, поправил галстук, пригладил редкую бахромку волос, венчиком окружавших его плешивую голову.

— Должен тебе сказать, дружище, это было нелегко. Совсем нелегко. Ну и старина Саша мне помог.

Хлопнула входная дверь. Вошла Соня с портфелем и хозяйственной сумкой в руках.

— Манни! Какой сюрприз! Или, может быть, ты к нам переселился?

Она игриво подмигнула ему.

— Привет, Соня. — Манни поднялся на ноги. Они обменялись поцелуями по американскому обычаю. — Просто забежал показать Мише кое-какие цифры.

— Ах вот как! Значит, он все-таки нанял тебя своим представителем в конце концов?

— Не совсем. Я хочу сказать, он еще не подписал никакого документа… и все такое.

Соня поставила портфель и сумку, села в кресло, сбросила с ног туфли. Миша подошел к ней с бумагами в руках.

— Ты только взгляни, мама.

— Как, ты меня не поцелуешь?

Миша послушно наклонился, чмокнул ее в щеку.

— Вот так-то лучше.

Она взяла из его рук лист бумаги. Некоторое время молча изучала его. В конце концов подняла глаза на Манни. Лицо ее осталось непроницаемым.

— Как тебе удалось выставить ББР на такую сумму, если ты еще даже не являешься Мишиным представителем?

Мании сверкнул глазами и тут же потупил взгляд.

— Ну… я… я… сказал им, что… все бумаги уже подписаны. Что я… официальный представитель. Соня кивнула:

— Я так и подумала. — Она обернулась к Мише: — Тебе звонили самые лучшие, самые известные агенты мира. — Она говорила так, словно Манни не было в комнате. — Все они предлагали свои услуги.

Миша кивнул:

— Это верно.

— Ты уже принял решение?

— Кажется, да.

— И ты собираешься сделать то, о чем говорил со мной и отцом вчера вечером?

Миша улыбнулся:

— Да.

Соня тоже ответила улыбкой.

— Я думаю, это мудрое решение.

— Я тоже так думаю.

— Ну что же, может быть, пора его обнародовать?

— Да.

Миша повернулся к Манни. Тот сидел, недоуменно глядя на них.

— Манни, я даю согласие на то, чтобы ты стал моим представителем, и готов подписать все необходимые документы.

Манни изо всех сил старался скрыть свое торжество. Пытался сделать вид, что для него это пустяк, что он привык к таким победам. Но не смог. Лицо его расплылось в улыбке от уха до уха. Он подошел к Мише, порывисто обнял его.

— Не надо тебе ничего подписывать. Просто пожмем друг другу руки, и все.

Он отодвинулся, протянул Мише пухлую ладонь. Тот пожал ее обеими руками.

Соня наблюдала за ними, едва сдерживая слезы радости. Какие они оба молодые, какие горячие, какие честолюбивые! И какое счастье, что у них общая цель! Она поднялась с места. Оба тотчас обернулись к ней.

— Дайте-ка я вас поцелую. Обоих.

Она раскинула руки. Оба с громким смехом пришли к ней в объятия.

« — Хорошие вы мои мальчики! — Она взглянула на Манни. — Это очень умно с твоей стороны — сказать им, что ты представляешь Мишу. Но я бы хотела знать еще одну вещь.

— Какую?

— В тот день, когда вы с Мишей встретились в спортзале, что ты там делал?

Манни явно растерялся. Сглотнул.

— Я… я… надеялся встретиться с Мишей.

— Так я и думала. Ты умный мальчик. Я это знала.

Миша беспокойно расхаживал по своей спальне, перебирая в уме все «за» и «против», все возможные подходы и решения проблемы. Его обуревали противоречивые эмоции, однако одно он знал твердо: он должен съехать с этой квартиры.

Он сорвал с себя рубашку, бросил на пол, где уже лежали другие предметы потной, испачканной спортивной одежды. Снял кроссовки, стянул носки, швырнул в противоположный конец комнаты. Скинул теплые спортивные брюки. Все.

Его спальня, обычно чисто прибранная и аккуратная, сейчас являла собой отражение того состояния духа, в котором он пребывал в последнее время. Кроссовки, спортивная одежда, ботинки, туфли, кассеты, компакт-диски, книги, журналы, партитура, перчатки — все предметы его повседневной жизни валялись на полу, разбросанные по всей комнате, в полном беспорядке.

Мать и отец, дай Бог им здоровья… Они просто с ума его сведут. Да, они его любят. Да, они желают ему только добра, всего самого лучшего, что только может быть в жизни. Но сейчас их постоянное, полное любви присутствие сводит его с ума. Это факт, перед которым меркнет все остальное. Он ни на минуту не чувствует, что предоставлен самому себе. Они постоянно окружают его вниманием и заботой, стараются удовлетворить все его потребности. Временами ему кажется, что он не может дышать, что он задыхается от их неусыпного внимания к нему и его карьере.

Конечно, так было не всегда. Когда-то он жить не мог без их заботы и очень ее ценил. Он и сейчас ее ценит. Но он стал другим человеком. Он повзрослел. Теперь он восемнадцатилетний молодой человек, у которого своя собственная карьера и своя собственная жизнь, включающая… секс. В этом и состоит основная проблема его взаимоотношений с родителями. Он слишком сексуален… и ему это нравится. Но для совместной жизни с родителями в квартире с двумя спальнями это не годится. Вообще-то, внезапно осознал он, во всем мире не найдется достаточно большой квартиры для них троих. Что толку в этой соблазнительной и доступной Кате, если им постоянно приходится быть начеку, потому что Соня и Дмитрий в любой момент могут неожиданно вернуться с работы. Как позавчера, когда они, обнаженные, самозабвенно предавались страсти, и чем это кончилось? Вошел Дмитрий, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения. Каким-то чудом они успели набросить на себя одежду после того, как он постучал в дверь. Однако выражение его лица, когда он их увидел — измятых, растрепанных, — сказало обо всем лучше всяких слов. Шок, разочарование, неудовольствие, но главное — боль… Не скоро ему удастся забыть это выражение отцовского лица. Впоследствии они даже не коснулись этой темы, но отец не дурак. Он, конечно, понял, что происходит. Просто пока, видимо, решил это не обсуждать.

А теперь с Катей возникли трудности. Она стала просто недоступной. Боится, что Соня и Дмитрий ее уволят, если заметят, что их сексуальные эскапады продолжаются. Ее холодная отчужденность выводит его из равновесия. Вкусив однажды этого запретного плода, Миша горел желанием наслаждаться им снова и снова, тем более что соблазнительная Катя постоянно рядом, в доме.

С Верой еще больше трудностей. Она просто сводит его с ума. Его тянет к ней неудержимо, как мотылька к огню. Он хочет ее так, как никогда никого не хотел. Наслаждается ее обществом так, как никогда никем не наслаждался. Однако Вера оказалась непростой молодой особой, с интеллектом ничуть не ниже его собственного. Временами она кажется прямой и открытой, но по большей части отношения с ней напоминают чистку луковицы, слой за слоем. Под каждым новым слоем оказывается следующий, и так до бесконечности. А до настоящей Веры не добраться. Она вся состоит из противоречий, из множества противоречивых мыслей и чувств, в которых невозможно разобраться.

Да, Вера, конечно, не создана для поспешного траханья в стоге сена, как Катя. Несмотря на то их молниеносное сближение, в день первого знакомства, Миша не сомневался в том, что беспорядочный секс не в ее характере. Тот вечер можно считать счастливой случайностью. Она сама потом сказала ему, что тот вечер был особенным в ее жизни. Она столько слышала об одаренном ребенке из СССР, которому ее родители помогали с шести лет. Она следила за его успехами до того самого вечера в «Карнеги-холл». Поэтому к моменту их первой встречи у них как бы уже существовала общая история. И кроме того, их, конечно, влекло друг к другу. Они занимались любовью… Но любовь ли это на самом деле?

Надеясь прояснить голову, Миша пошел в ванную, встал под освежающе холодный душ. Но это не помогло. Мысли о Вере не уходили. Господи, как все сложно! Даже в те считанные, словно украденные разы, когда они занимались любовью — после того, первого, вечера, — это скорее напоминало упражнения в изобретательности. Найти время и место для встречи так, чтобы никто не помешал и не узнал… Родители всячески поощряют его встречи с Верой, однако видят в этом начало чистого юношеского романа. Им и в голову не приходит, насколько секс важен для них обоих. Им всего по восемнадцать, они оба в самом начале карьеры. Слишком молоды, слишком неопытны, чтобы начинать совместную семейную жизнь. Родители, безусловно, видят в Вере идеальную невестку и сноху… когда-нибудь в отдаленном будущем, после того как Миша сделает свою блестящую карьеру и его имя прогремит на весь мир.

Иван и Татьяна Буним относятся к этому иначе. Ничего не имеют против дружбы между молодыми людьми, однако и мысли не допускают о возможности серьезного романа. Если их красавице дочери захотелось секса с молодым эмигрантом — при том, что в данном случае секс она воспринимает как нечто вроде послеобеденной жевательной резинки, — прекрасно. Но они бы пришли в ужас при одной мысли о чем-то более серьезном. С их точки зрения, Миша Левин, при всех своих прекрасных качествах и блестящих перспективах, не может считаться подходящей партией для дочери. Хотя он тоже эмигрант из России, однако, что называется, только-только с корабля. Бунимы осознавали настоятельную необходимость дистанцироваться как можно дальше от выходцев из родной страны. В глубине души они понимали, что сами никогда не смогут принадлежать к высшему американскому обществу, как бы ни старались, сколько бы денег ни зарабатывали, сколько бы ни отдавали на благотворительность. Им этого не добиться. Но Вера должна попасть в те, высшие, круги. Для этого она должна сделать соответствующую партию. Если будущий жених окажется евреем — для Татьяны и Ивана Буним это не имело решающего значения, — пусть это будет еврей, например, из Германии, и непременно очень богатый. Советский еврей ни в коем случае не подойдет. На них все здесь смотрят свысока, даже прочие евреи. Бунимы испытали это на себе.

Все это и многое другое Вера поведала Мише за последние несколько недель, что они встречались. Постепенно они стали не только любовниками, но и друзьями.

Очень богатый… Миша горько рассмеялся, стоя под душем. Это требование номер один, безусловно, исключает его из списка возможных претендентов. Никогда ему не стать таким богатым, чтобы это их удовлетворило. Никогда не заработать таких денег, какие они имеют в виду. И он навсегда останется выходцем из России, никем иным. Ну что ж, пускай! Его это мало волнует. Он вышел из ванны, закрыл краны и начал яростно растираться полотенцем. Тем лучше! Пусть тешатся своими дурацкими предрассудками. Он все равно еще не готов жениться и остепениться. Прежде чем посвятить себя одной женщине, даже такой, как Вера, он хочет испытать и попробовать все, что есть стоящего в жизни.

Миша яростно растер мускулистые ноги, насухо вытер волосы, побрился и почистил зубы. Посмотрел на себя в зеркало. То, что он там увидел, ему, безусловно, понравилось. Неудивительно, что и женщинам нравится, включая Веру. И он хочет полностью насладиться этим доброжелательным отношением женщин, прежде чем связать себя с кем-нибудь на всю жизнь.

Он вернулся в спальню, открыл гардероб, начал искать что-нибудь подходящее для сегодняшней встречи с Верой. Для нее он всегда одевался особенно тщательно, движимый собственным тщеславием. Он знал, что Вера тоже всегда продумывала свой туалет перед встречей с ним.

Может быть, этих встреч не так уж много и осталось. Скоро он уедет в турне по всему миру. Покорять публику своей игрой, встречаться с другими прекрасными женщинами.

Он надел легкую белую рубашку от Армани, оттенявшую его загорелую, здоровую кожу, и поношенные, но чистые джинсы «Ли-вайс», облегавшие ноги как раз там, где надо. Никакого нижнего белйя, даже носков, решил он. Замшевые коричневые туфли от Гуччи, коричневый ремень от Кизельстайн-Корд и темно-синий блейзер из легчайшего кашемира. Еще раз оглядел себя в большом зеркале. Хорошо. Просто хорошо. Космополитично и немного небрежно. Подойдет и для летнего обеда в каком-нибудь модном ресторанчике, и для… Вот с этим пока не ясно. Зависит от того, найдется ли для этого место. Губы сами собой сложились в недовольную гримасу. Все опять вернулось туда же. Крут замкнулся. Ему нужно собственное жилье, вдали от родительских глаз. Место, где он мог бы делать что хочет и когда захочет.

— Ах черт! — вырвалось у него вслух.

Может быть, просто пойти к отцу и поговорить с ним? И с мамой тоже. Послушать, что они на это скажут.

Он взглянул на часы. Около семи. Времени достаточно, чтобы поговорить с родителями. С Верой они встречаются в половине девятого. Он сделал глубокий вдох. Прикрыл глаза. Сложил руки перед грудью, словно в молитве. «Дедушка Аркадий, помоги… Приди ко мне на помощь! Пожалуйста!»

Он пошел вниз, в гостиную. Дмитрий, полулежа на диване, читал «Нью-Йорк тайме». Летнее солнце через огромные окна освещало комнату мягким светом. Матери он не увидел. Наверное, занята на кухне.

Дмитрий поднял глаза от газеты.

— Ты прекрасно выглядишь. Идешь куда-нибудь?

— Мы с Верой идем ужинать, а потом, может быть, в кино или еще куда-нибудь.

— Очень хорошо. Вы, наверное, прекрасно проводите время вместе?

— Да.

Миша непроизвольно надул губы. Ему совсем не хотелось обсуждать свои отношения с Верой или с какими-либо другими женщинами. Только не с отцом.

Вошла Соня с посудным полотенцем в руке.

— Я услышала голоса. — Она повернулась к Мише: — Весь разоделся. Хотя… вообще-то нет. Без галстука, в старых джинсах… О Господи, и без носков! Это что, теперь мода такая?

— Не знаю. — Миша еще больше надул губы. — Просто мне так захотелось, вот и все.

— Ну ладно, ладно. Я вовсе не хотела тебя обидеть. — Она помолчала, внимательно глядя на него. — Свидание с Верой?

— Да.

— Как это прекрасно, что вы с ней сдружились!

— Да… Это прекрасно.

Миша стоял в нерешительности. Начать этот разговор сейчас же? А почему бы и нет? Покончить с этим, и все. Что он теряет?

— Мне бы хотелось поговорить с вами кое о чем.

Соня уловила серьезность его тона. Села. Интересно, о чем это он собирается с ними говорить? Какие-нибудь неприятности? Может быть, испугался предстоящих выступлений? Как бы там ни было, дело, по-видимому, действительно серьезное. Миша редко что-либо обсуждает с ними в последнее время.

— Мы тебя слушаем, — проговорил Дмитрий. — Ты же знаешь, сынок, нам ты можешь рассказать абсолютно все.

Миша сделал глубокий вдох, перевел взгляд с отца на мать.

— Не знаю, как начать… Просто в последнее время у меня такое чувство… такое ощущение… что мне не хватает самостоятельности. Я никогда не принадлежу самому себе. Мне уже восемнадцать лет. У меня начинается новая жизнь. Вы знаете, я вас обоих очень люблю… и ценю все, что вы для меня сделали… — Он замолчал, опустил голову. — Я просто… чувствую… что.

— Ты хочешь жить отдельно? — произнесла Соня как нечто само собой разумеющееся.

Миша удивленно посмотрел на нее.

— Да… кажется… именно так.

Соня поднялась на ноги, подошла к нему. Села на подлокотник его кресла, положила руку ему на плечо, обняла сына. Взъерошила ему волосы, потом наклонилась и поцеловала в лоб.

— Ах, Миша, Миша! Ты недооцениваешь своих родителей. И ты никогда не должен бояться говорить с нами обо всем. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Конечно, тебе пора жить отдельно. Как нас это ни пугает, как нам ни жалко тебя отпускать.

Нет, она никогда не перестанет его удивлять!

— Мама, ты в самом деле так думаешь?!

— Да. Зачем бы иначе я стала говорить с агентами по найму жилой площади? И разве присмотрела бы я для тебя квартиру в «Отель де артист», если бы думала иначе?

— Нет, ты шутишь!

— Мы с папой уже несколько недель это обсуждаем. Мы решили, что можем себе это позволить… и что время пришло, как нам это ни неприятно.

Миша перевел взгляд на отца. Тот кивнул. В глазах его промелькнула усмешка.

— Мама права.

— Значит, вы действительно ничего не имеете против? Соня крепко сжала его плечи.

— Конечно, нет. Но ты должен обещать мне две вещи.

— Какие?

— Что ты будешь относиться ко всем своим друзьям с тем же уважением, с каким всегда относился к нам. Ко всем друзьям, включая девушек. В особенности к девушкам.

Миша с улыбкой кивнул.

— А второе?

— Что ты будешь осторожен. Употребляй защитные средства.

— Защитные…

Миша не знал, смеяться или плакать. Как же хорошо они его знают! Как они понимают его! И какие же они великодушные, его родители! Ну и, разумеется, они снова пытаются вмешиваться в его дела. В конце концов он громко расхохотался. Соня и Дмитрий присоединились к сыну. Вскоре все трое дружно хохотали от всего сердца.


Глава 15


Вера перевернулась, положила руку на Мишин живот, твердый как камень. Заглянула в его темные глаза. Ее белокурые волосы беспорядочными прядями рассыпались по кремово-белым плечам. Миша улыбнулся ей.

Они обедали в ресторанчике «Да Силвано» в Гринвич-Виллидж, потом рука об руку пешком дошли до Западной Двадцатой улицы в Челси, где у Вериной подруги Присциллы Кавано была квартира в мансарде. Она согласилась уступить им свою мансарду на вечер с условием, что они ее освободят до полуночи.

Миша гладил Верины волосы.

— С тобой так хорошо!

— И мне с тобой хорошо.

Эти слова не выражали и сотой доли того, что она чувствовала. Никогда еще не испытывала она такого ощущения счастья, наполненности, удовлетворенности… ощущения правильности происходящего. Никогда и ни с кем. Это ее удивляло и немного путало. Ее собственные эмоции и ощущения вышли из-под контроля. Фактически она теперь оказалась в их власти. Такую женщину, как Вера Буним, интеллектуальную, всегда немного холодную, это не могло не пугать.

Миша продолжал гладить ее волосы.

— О чем ты думаешь?

— Так… ни о чем.

Ну-ну. Я ведь тебя хорошо знаю. У тебя что-то на уме. Давай выкладывай.

— Я думала… как это не похоже на все остальное… то, что происходит между нами.

— В чем же разница?

— Это… — Вера не решалась открыть ему всю глубину своих чувств. — Это… как будто… больше чем просто секс. — Она подняла на него глаза. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Миша сжал ее в объятиях.

— Да. Мне кажется я никого так хорошо не знал, как тебя. Ни с кем так свободно себя не чувствовал. — Он усмехнулся. — Но и секс тоже неплох.

— Самый лучший секс! — рассмеялась в ответ Вера. — У меня ни с кем так не было, — произнесла она серьезным тоном. — Даже близко.

Миша с любопытством взглянул на нее:

— А как у тебя было? С другими? Вера на мгновение задумалась.

— Первые разы — просто ужасно. Все так неловко… неаккуратно! — Она хихикнула. — А мальчик! Бедняга… Брр! Просто ужасно.

Миша тоже рассмеялся.

— Кто это был?

— Джеми Крофт-Милнс. И не кто-нибудь, а лорд Роулэндсер. Будущий граф какой-то там. Мне было около пятнадцати, и ему столько же. Это произошло на большом приеме в их имении в Кенте, в Англии. Ну ты знаешь, целая толпа молодых аристократов и богатых американцев. Эксперименты с сексом и наркотиками. Никто из нас толком не знал, что надо делать. — Она снова рассмеялась. — Мне было так неловко.

— А потом? Кто следующий?

— Антонио. Итальянец. Я познакомилась с ним на лыжной прогулке в Гштаде.

— Ну и как он?

Вера игриво взглянула на него:

— Ты очень любопытен. Я вовсе не обязана тебе это рассказывать.

— Да будет тебе. Я все хочу о тебе знать, Вера. Она колебалась.

— Ну…

— Потом я все расскажу тебе о своем грязном прошлом.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Ну что ж… Антонио оказался забавным. И опытным. Похоже, он спал со всеми девушками в Швейцарии. Очень энергичный и в то же время очень нежный. Он помог мне преодолеть страх и застенчивость, научил наслаждаться сексом. Но я знала, что для него это ровным счетом ничего не значит. Просто…

— Траханье?

— Точно.

— А потом?

— Ну… я встречалась со многими, но ничего серьезного. Единственный… кто запомнился, — это Саймон. Я встречалась с ним в Англии. — Внезапно она затихла.

— Продолжай. Что произошло с Саймоном? Она вздохнула.

— Мы познакомились на вечеринке в Лондоне. Он художник. Учится в Слейде. Очень красивый, очень напористый, агрессивный, и очень большой собственник. Вначале он мне показался интересным. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Мне все это было в новинку. Я имею в виду — такой вот человек. Мотоцикл, черная кожаная куртка и все такое. Я думаю, это своего рода бунт против условностей. Но в конце концов агрессия стала непереносимой. А уж чувство собственника… Он сходил с ума, стоило мне только взглянуть на другого мужчину. Я поклялась себе, что никогда больше… — Она подняла на него глаза. Пожала плечами. — Вот и все. Потом появился ты.

Миша прижал ее к себе, поцеловал в лоб.

— Потом появился я… И у меня появилась ты.

Он покрывал легкими поцелуями ее лицо, нашел ее губы. Вера среагировала мгновенно. Ее охватила волна страсти, желания, настоящего голода.

— О!.. — прошептала она. — Я так буду по тебе тосковать, когда ты уедешь на гастроли!

— Я тоже буду по тебе скучать. — Губы его коснулись ее шеи, целовали, ласкали. — Но пока я еще не уехал. У нас еще есть время. Кроме того, мы сможем встречаться в Лондоне. И я буду возвращаться в Нью-Йорк, так что надолго мы не расстанемся.

Поцелуи его стали более настойчивыми. Внезапно Вера резко отстранилась.

— О, Миша! Мне так страшно…

— Но чего ты боишься?

— Самой мысли о том, что нам придется расстаться. Я знаю, мы не так давно знакомы, но… мне кажется, я в тебя влюблена.

Она подняла на него глаза, опасаясь того, что может увидеть в его взгляде и уже жалея о том, что сказала о своих чувствах. Меньше всего ей хотелось пугать его требованием ответных чувств.

Миша задумчиво смотрел куда-то в сторону. Лицо его стало непроницаемым. В конце концов он обнял ее.

— Честно говоря, не знаю, что я к тебе чувствую. — Он встретился с ней взглядом. — Ты прекрасный друг. Мне хорошо с тобой. Но больше я ничего не могу сказать.

— Все нормально, Миша. Он вздохнул:

— Я знаю наверняка только одно — в течение некоторого времени карьера для меня будет важнее всего остального. Он бросил на нее многозначительный взгляд.

— Я понимаю.

Вера кивнула, надеясь, что лицо ее не выдает страдания, от которого сердце буквально разрывалось на части. Если бы он мог сказать, что тоже ее любит… Конечно, хорошо, что он честен с ней, но его честность не облегчает боль, которую она сейчас испытывает.

Миша нежно поцеловал ее. Вера отстранилась.

— В чем дело?

— Который час?

Он посмотрел на часы. Поморщился:

— О Господи! Без двадцати двенадцать.

— Придется поторопиться. — Вера откатилась от него, села на постели. — Присцилла рассвирепеет, если застанет нас здесь. У нее новый мальчик, она планирует провести с ним сказочную ночь.

— Черт! Это просто черт знает что такое!

— Да, это черт знает что такое. — Однако в следующую секунду лицо Веры озарилось улыбкой. — Но ты только подумай, скоро у тебя будет свое собственное жилье. И у меня в Лондоне будет своя квартира.

— Недостаточно скоро. — Он потянулся к ней, поцеловал пульсирующую жилку на шее. — Недостаточно скоро.

Они встали с кровати, быстро оделись, привели в порядок смятую постель. Миша обнял Веру, крепко прижал к себе. Она с улыбкой подняла на него глаза:

— Знаешь что?

— Что?

— А ты ведь так и не рассказал мне о своем грязном прошлом.

— В следующий раз. Обещаю.

— Я от тебя не отстану. Я тоже хочу знать о тебе все.

— Обязательно узнаешь. — Он страстно поцеловал ее. Резко отстранился. — Не хочу с тобой расставаться! Не хочу расставаться так.

— Ничего не поделаешь. Но мы расстаемся ненадолго.

«Если бы можно было вообще не расставаться! — думала Вера. — Если бы можно было все время быть вместе». Но даже сейчас, в полном смятении чувств, она понимала, что это невозможно, по крайней мере теперь. Они оба еще слишком молоды. Тем не менее ее не покидала уверенность в том, что когда-нибудь в будущем, в один прекрасный день она получит то, что хочет. Получит Мишу Левина.


Глава 16


Ее лондонская квартира находилась на Чейн-Уок, в Челси, некогда богемном, а теперь в высшей степени фешенебельном районе, одном из самых престижных в Лондоне. Дом представлял собой огромный особняк, построенный в девятнадцатом веке и разделенный впоследствии на просторные квартиры с высокими потолками. Вера предпочла бы какой-нибудь более молодежный, более «хипповый» район, например, модный Ноттинг-Хилл, однако ей не хотелось выглядеть неблагодарной перед родителями, хотя апартаменты, которые они для нее купили, казались слишком роскошными для студентки. Но больше всего ей не нравилось то, что своей щедростью они как бы держали ее в руках. Не нравился ей и Ангус, слуга, которого они для нее наняли и который постоянно обременял ее своим присутствием. Человек среднего возраста и мощного телосложения, он, как ни странно, сочетал в себе качества идеального дворецкого и охранника. Он оказался настоящим экспертом в вопросах безопасности. Вера в шутку говорила друзьям, что Ангус может одинаково хорошо подать бокалы с напитками и изувечить лучшего друга. В этой шутке крылась большая доля правды. Вера и сама ощущала странное беспокойство в присутствии Ангуса.

В конце концов она смирилась с навязчивой заботой любящих родителей и пришла к соглашению с Ангусом касательно своей личной жизни. Ценой некоторых компромиссов ей удалось сделать свою лондонскую жизнь вполне приятной на протяжении всех четырех лет, в течение которых она изучала историю искусств в институте Кортхолт. Сейчас она оканчивала курс по изобразительному и декоративно-прикладному искусству и собиралась получить диплом от «Кристи» и Королевского общества искусств.

Сидя в библиотеке, огромной комнате с книжными шкафами из красного дерева от пола до потолка, со стенами, обитыми зеленым бархатом, она трудолюбиво работала над дипломным исследованием. Письменный стол в стиле короля Георга I, заваленный книгами и бумагами, стоял лицом к стене: вид из окна, так же как и вид других комнат, ее неизменно отвлекал.

Вера отложила ручку, потерла уставшие глаза. Она уже два часа сидит, не поднимая головы. Подняла глаза на стену напротив. Улыбнулась. Над столом на стене висела доска, сплошь увешанная открытками со всего мира. Вена, Прага, Будапешт, Берлин, Копенгаген, Хельсинки, Париж, Мюнхен, Женева, Рим, Венеция, Мадрид, Лиссабон, Сидней, Кейптаун, Найроби, Токио. В основном типичные туристские открытки с видами городов, но иногда Миша присылал ей рискованные, а то и просто смешные виды. Например, из Кейптауна, Найроби и Сиднея она получила изображения спаривающихся животных — лягушек, гиен и зебр. Из Парижа пришли фотографии проституток в откровенно возбуждающих позах. Как это похоже на Мишу! У кого еще можно найти такие колебания вкуса — от роскошнейших дворцов до вульгарной бульварщины. Но есть у него вкус или нет, Вере нравились все его открытки, вульгарные в особенности. За эти четыре года, что он путешествует по миру со своей музыкой, они переписываются с какой-то фанатичной регулярностью, еженедельно, а иногда и ежедневно, стараясь держать друг друга в курсе мельчайших деталей своей жизни. Сообщали обо всех своих взлетах и падениях, о встречах и вечеринках, о новых знакомых, даже о своей эмоциональной жизни.

Вера потянулась к шкатулке из слоновой кости, до отказа заполненной письмами и открытками. Подняла крышку. Эти письма и открытки помогали им не терять связь друг с другом и в то же время служили своего рода терапией. Если Мише становилось неуютно или одиноко в пути, переписка с Верой заполняла пустоту, особенно ночами в безликих гостиничных номерах. То же самое происходило и с Верой. На многочисленных светских мероприятиях, где она присутствовала часто лишь по настоянию родителей или друзей, ее нередко охватывало острое чувство одиночества, несмотря на то что ее знакомили с новыми, порой очень интересными людьми. Многие из этих новых знакомых хотели бы стать ее друзьями. Однако ее не покидало ощущение, что жизнь проходит зря, что она упускает драгоценное время. Причину этого она хорошо знала: жизнь проходила без Миши.

Она отодвинула кресло. На сегодня достаточно. Работа по истории мебели и декоративно-прикладному искусству от «Кристи» и Королевского общества искусств близится к завершению. Это было не какое-нибудь рядовое исследование, ее работа должна стать лучшей в классе. Она уже мечтала о том, как сможет применить полученные знания. Возможно, на аукционах «Сотбис» или «Кристи», в Нью-Йорке или в Лондоне. Отец заверил ее, что с работой проблем не будет. Он является акционером одной из этих компаний и весьма почитаемым клиентом обеих. А у нее теперь к тому же достаточно высокая квалификация.

На данном этапе Вера ощущала сильное желание сделать свою жизнь как можно более приятной и насыщенной. Занятия в институте скоро закончатся. Можно надеяться, что работа, какой бы она ни оказалась, будет приносить ей удовлетворение и наполнит ее жизнь. Некоторое время придется заполнять жизнь работой. Она знала, что Миша — несмотря на их дружбу, не прерывавшуюся в течение четырех лет в разлуке, несмотря на тесную связь и секс, которым они наслаждались при каждой возможности, — пока не готов связать себя семейными узами ни с ней, ни (слава тебе, Господи!) с кем-либо другим. Теперь она сознавала лучше, чем когда-либо, что действительно влюблена в него. Любовь ее, казалось, с годами только усилилась. Какой-то частью своего существа она постоянно ждала… ждала, что в конце концов он поймет — она его единственная.

— Мэм…

Вера вздрогнула, внезапно выведенная из раздумий. На пороге появился Ангус. Как ему удается подкрадываться так бесшумно?.. Огромный, как бульдозер, а двигается легко, как балерина. Сейчас он стоял у двери в выжидательной позе, сохраняя при этом вид, полный достоинства.

— В чем дело, Ангус?

— Вас к телефону, на первой линии. Молодой человек. Она сразу поняла, кого он имеет в виду. Сердце подпрыгнуло от радостного предвкушения.

— Спасибо, Ангус. Я возьму трубку здесь. Ангус повернулся и бесшумно исчез в направлении кухни. В те часы, когда Вера занималась, все телефоны в квартире отключались, кроме одного, стоявшего на кухне, где она не могла его слышать. Ангус знал — прерывать ее можно лишь в тех случаях, когда звонит кто-нибудь из родителей, или Миша, или Саймон. Она сняла трубку.

— Привет, — раздался глубокий баритон. — Придешь сегодня?

— Да. Я выйду примерно через час.

— Значит, до встречи.

— Пока.

Но он уже положил трубку.

Вера откинулась на спинку. Задумалась. Надо бы пойти наверх, принять ванну и переодеться к свиданию… если это можно так назвать… однако она чувствовала, что пока не готова. На самом деле, не лучше ли вообще никуда не ходить? Просто остаться дома. Она часто спрашивала себя, стоит ли вообще встречаться с этим человеком.

Она знала, что Миша иногда встречается с другими женщинами. И он знал о ее молодых людях. Неудивительно: и о нем, и о ней постоянно сообщалось на страницах светской хроники по обе стороны Атлантики. Они часто со смехом обсуждали то, что о них пишут, от души забавляясь порой нелепыми предположениями и домыслами репортеров. Незаметно для самих себя они выработали привычку уверять друг друга в том, что очередное «увлечение», как это называли в прессе, не более чем рядовое знакомство, к которому репортеры намеренно привлекают внимание читающей публики. То есть беспокоиться не о чем.

— Ах эта… — ответил ей Миша несколько дней назад. — Ее отец — большой покровитель искусств в Италии. Манни познакомил меня с ней. Решил, что будет неплохо, если нас увидят вместе на публике. Ну ты знаешь, возбудить интерес. Она известная манекенщица, и все такое.

— Она, конечно, очень красива.

— Да, — признал Миша. — Но в «верхнем этаже» у нее не слишком много. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Понимаю…

Вера в этот момент думала о том, что мужчин зачастую больше интересует как раз не «верхний этаж», а «нижний».

— А что с этим Хью… как его там? Я видел тебя на фотографии вместе с ним в журнале «Хелло». На какой-то вечеринке.

— Он владелец картинной галереи, здесь, в Лондоне. Мои родители хорошо его знают. Иногда я хожу с ним на вечера, когда ему нужно прикрытие.

— А, так он голубой…

— Да. У него уже несколько лет один и тот же дружок.

Подобные разговоры они вели не раз на протяжении последних четырех лет. Иногда у нее возникало ощущение, что они разговаривают словно бы на автопилоте. По большей части ее не слишком интересовали люди, которых приписывали им молва и фоторепортеры. Однако иногда, при виде очередной прекрасной женщины рядом с Мишей на фотографии, Веру охватывал страх, что именно эта в конце концов похитит его сердце. Или какая-нибудь из случайных знакомых на одну ночь — во время гастролей у него наверняка бывают и такие — отнимет у нее Мишу. И еще она не сомневалась в том, что есть и другие женщины, не появлявшиеся на страницах газет. Женщины, о которых он ей ничего не рассказывает. Наверняка у Миши есть от нее секреты.

Она улыбнулась. У нее тоже есть маленький секрет, хотя на фоне Миши он и не имеет большого значения. Саймон Хэмптон.

Ее бунтарь-любовник снова ворвался в ее жизнь, такой же энергичный, такой же требовательный, такой же изобретательный. Правда, инстинкты собственника и агрессия немного поутихли, он их усмирил, скорее всего благодаря тому, что она так долго отказывалась встречаться с ним. Если говорить попросту, Саймон дает ей великолепный секс, он в любую минуту готов и настроен на это.

Именно благодаря Саймону ей удалось прийти к соглашению с Ангусом. С течением времени, после того как они лучше узнали друг друга и стали друг другу доверять, и еще после долгого разговора по душам Ангус пересмотрел свое отношение к ее исчезновениям из дома, иногда даже на целую ночь, если только она предупреждала его, что будет у Саймона. Она даже предлагала Ангусу деньги за молчание, зная, что он обо всем докладывает отцу. Однако этот загадочный сфинкс отказался от денег и согласился не выдавать ее при условии, что будет знать, где она находится.

Вера прекрасно знала о том, что Ангус не жалует Саймона, хотя они встречались лишь мимолетно. Похоже, он просто не одобряет это знакомство. Вместе с тем он, кажется, понимает, что у нее есть свои причины время от времени встречаться с молодым человеком, и готов пойти на уступки, при условии, что эти встречи не принесут ей вреда. Если бы он когда-нибудь спросил ее, что она находит в Саймоне, она бы ответила, что он ее физически возбуждает. Он — как та самая мятная жевательная резинка после обеда, с которой мать часто сравнивает молодых людей. Сексуальные забавы, не больше. И уж конечно, их ни в коем случае нельзя рассматривать как возможных претендентов на ее руку. Для Веры эти свидания служили способом выпустить пар, получить физическое удовлетворение, никак при этом себя не связывая. И вездесущая пресса об этих свиданиях не знала, и даже Миша не знал. Они всегда встречались в запущенной, неухоженной мансарде Саймона, никогда не выходили на люди, под свет фоторепортерских вспышек. Если говорить правду, она наслаждалась этими встречами еще и потому, что напор Саймона, его бьющая через край чувственность и его преданность своей работе художника очень напоминали ей Мишу.

Ее маленький секрет… Она поднялась на ноги, пошла наверх, к себе в спальню, готовиться к свиданию. Конечно, лучше бы, если бы он не был ей нужен. Но он ей нужен.


Глава 17


Нью-Йорк, 1992 год

Манни сидел на кровати, прижав к уху телефонную трубку и прихлебывая джин с тоником. Миша заканчивал одеваться.

— Послушай, Сол, — Манни поставил стакан на столик у кровати, — я уже сто раз говорил тебе: в этом месяце у Майкла все занято. Да у нас на два года вперед все забито.

Миша наблюдал за Манни в зеркало, застегивая рубашку. Красивые золотые кнопки в комплекте с запонками — подарком Веры. Примерно два года назад он давал концерт в Лондоне, в «Алберт-холл». Покончив с застежками, он надел запонки, заправил рубашку в брюки. Рубашка от Джанфранко Ферре с изысканной белой вышивкой — подарок родителей. Миша выбрал один из множества черных шелковых галстуков, искусно завязал. Узел получился именно такой, как надо, — результат длительной ежедневной практики. Он отступил назад, оглядел себя в зеркале. Неплохо, совсем неплохо. Ах да, чуть не забыл свою ленту! Он бережно снял ее с вешалки красного дерева, надел, подошел ближе к зеркалу, чтобы убедиться, что черный шелк сверкает именно там, где надо. Теперь, кажется, все. Почти все.

Миша повернулся к Манни. Тот, уже не сдерживаясь, кричал в трубку. Лицо его побагровело. Все нотки, имитирующие английского аристократа, исчезли из его голоса. Миша не переставал удивляться этому явлению — стоило Манни разволноваться, как он неизменно возвращался к своим прежним манерам уличного мальчишки из Бруклина. Он с ухмылкой взглянул на Сашу. Тот ответил такой же ухмылкой и покачал головой, как бы давая понять, что Манни его больше ничем не может удивить.

— Ну сколько раз я тебе должен повторять, Сол! Ответ один — нет. Н-е-т, — проговорил он по буквам. — Я ведь тебе давно говорил: заявку надо было сделать прошлой весной. Ты меня слышишь? Прошлой весной! А сейчас у нас лето. Поздно, к чертям собачьим!

Некоторое время он слушал, потом хлопнул трубку на рычаг, не говоря больше ни слова. Поднял глаза на Мишу:

— Ну что за хрен! И слушать ничего не хочет. Он взял с тумбочки стакан, сделал большой глоток.

— Да не волнуйся ты так, Манни. Ты меня уже забронировал, можно сказать, на всю оставшуюся жизнь. Не знаю, как тебе это удается, но вижу, что удается.

Лицо Манни расплылось в довольной улыбке.

— Мама сказала, что заходила на днях в «Тауэр рекорде», — продолжал Миша. — Они демонстрировали мой новый компакт-диск. Угадай где.

— Где?

На самом деле Манни уже знал ответ на этот вопрос.

— Между Мадонной и новым диском трех теноров. На прилавке и в специальных помещениях. Можешь себе представить! Мне, может, и удалось создать загадочный образ покорителя сердец для прессы, но то, как ты работаешь с дистрибьюторами, — это просто фантастика. Как, черт побери, ты этого добиваешься?

Манни красноречиво пожал плечами:

— Ты просто оставь все эти дела мне. — Он обменялся взглядом с Сашей. — Тебе не стоит об этом беспокоиться.

— Мне просто любопытно. Я совсем ничего не знаю о деловой стороне. Если с тобой что-нибудь случится, я пропал. Ни в чем не разбираюсь.

Манни ответил небрежной улыбкой.

— Ничего со мной не случится. Не думай об этом. А в случае чего Саша справится с делами. Правда, Саша? Саша кивнул:

— Да, я знаю, что происходит и что надо делать. Не забывай, Майкл, мы ведь оба неудавшиеся пианисты, исполнители классической музыки. Так что бизнес этот мы знаем, хоть и не состоялись как профессиональные музыканты.

— Ну, если вы так говорите….

— Да, я так говорю, — произнес Манни. — Саша прав. Мы, может, и не состоялись как пианисты, но бизнес этот знаем вдоль и поперек.

Вероятно, так оно и есть, думал Миша. Последние пять лет деньги буквально текут рекой. Он никогда о таком не мечтал. А сейчас с легкой руки Манни у его дисков даже появился собственный лейбл: «Брайтон-Бич» — в честь района Бруклина, населенного эмигрантами из России. Миша знал, что Манни и Саша заключили какое-то соглашение со старыми знакомыми с Брайтон-Бич, такими же молодыми людьми, выходцами из России, так же, как и они, стремившимися попасть наверх. Иногда он рассеянно размышлял о том, что это за люди. Он слышал, что в Брайтон-Бич активно действует большая гангстерская группа эмигрантов из России, однако никогда не расспрашивал ни Манни, ни Сашу об их методах ведения дел или об их связях. Его просто радовало, что диски с его записями продаются во всех магазинах по самой высокой цене.

Он подошел к шкафу, достал смокинг под цвет брюк. Легкий летний двубортный пиджак, сшитый специально для него в Милане самим Версаче. Он надел его, снова оглядел себя в зеркале.

— Колоссально смотрится!

Манни уже оправился после телефонной баталии и обрел свой прежний британский апломб.

— Старик Версаче постарался, ничего не скажешь.

— И в самом деле хорошо смотрится. — Миша отвернулся от зеркала. — Что скажешь, Саша?

— Идеально.

— Ну, вы готовы?

— Как только скомандуешь.

— Тогда пошли вниз. Кажется, я тоже чего-нибудь выпью перед уходом.

Манни удивленно поднял брови:

— Выпьешь?! Ты?! Перед выходом?

— Да. Сегодня мне это не помешает.

Они вышли из просторной спальни с балконом, спустились вниз, в гостиную. Миша растянулся на диване, Манни и Саша сели напротив в старинные кресла.

С годами его жилье в «Отель де артист» наполнилось вещами, купленными во время путешествий по всему миру. В огромной гостиной с потолками двойной высоты, очень похожей на ту, что осталась в квартире родителей, за несколько кварталов отсюда, стояли два концертных рояля «Стейнвей» вплотную друг к другу, так, что на них падал свет из огромных окон от пола до потолка. Из Венеции Миша привез великолепную хрустальную люстру. На полу лежал старинный ковер, некогда яркий, но с годами поблекший от времени и от солнца. Теперь краски как раз такие, как ему нравится. В одном конце комнаты — большой камин с полкой из резного камня, над ним — антикварное зеркало в резной позолоченной раме, тоже купленное в Венеции. Большие удобные кресла и кушетки обтянуты замшей, кожей, гобеленом. По всей комнате расставлены античные столы и столики. Он сам обставил эту комнату и очень гордился ею. Старинная мебель, роскошная обивка, предметы искусства и роскоши не мешали тем не менее чувствовать себя здесь уютно и комфортно, не боясь положить ноги на столик или подлокотник кресла. И еще одна деталь: несмотря на всю роскошь этой комнаты, в ней чувствовалась мужская атмосфера. Хотя бы по этим вот неоклассическим итальянским креслам двухсотлетнего возраста, обитым не тканью, а тончайшей, мягчайшей кожей, и не пастельного, а густого темного цвета.

Миша подошел к шкафчику из позолоченного дерева. Налил себе виски, положил несколько кубиков льда из серебряного ведерка, долил воды, размешал пальцем. Обернулся к Манни и Саше:

— Хотите еще джина с тоником? Манни встал:

— Я сам возьму.

Миша опустился на диван, обитый замшей шоколадного цвета, скинул с ног легкие туфли, положил ноги на кофейный столик от Джакометти из бронзы и стекла.

Зазвенел телефон.

— О Господи, опять! — простонал Миша.

— Я возьму. — Манни взял трубку. — Слушаю. — Он прикрыл трубку рукой. — Это Рэчел. Я сейчас.

Рэчел — невероятно исполнительная и агрессивная секретарша Манни и Саши — одна из немногих знала этот номер.

Миша махнул рукой:

— Можешь не торопиться.

Саша встал, подошел к столику с напитками, смешал джин с тоником для себя и Манни, поставил один стакан рядом с Манни, с другим вернулся обратно на свое кресло. Молча сделал глоток джина. Миша удовлетворенно оглядывал гостиную, наслаждаясь роскошью, уютом и тишиной, нарушаемой лишь голосом Манни. Хорошо снова оказаться в Нью-Йорке, на целое лето, после долгих месяцев бесконечных путешествий. Последние четыре года он гастролировал практически без перерыва и наконец потребовал от Манни, чтобы тот полностью освободил ему три месяца. Сейчас он мечтал об уединенных занятиях за роялем дома, о возможности просто расслабиться вдали от сценических огней, от студий звукозаписи, от фанатичных поклонников, критиков, бесконечных переездов.

Манни что-то орал в телефонную трубку. Интересно, в чем там дело? Насколько он знал, Саше и Рэчел приходится постоянно мириться с таким тоном. Последнее время Манни все чаще срывается на крик.

Он попытался отвлечься. Хорошо бы сегодня никуда не ходить… Но нельзя. Сегодняшнее мероприятие слишком важное, от него никак нельзя отказаться.

Вера закончила занятия в Лондоне. Только недавно вернулась в Нью-Йорк и уже начала работать в качестве служащей знаменитого аукциона «Кристи», в отделе мебели и декоративного искусства нью-йоркского филиала фирмы. Сегодня ее родители устраивают большой прием в ее честь в своей грандиозной квартире на Пятой авеню. Он бы ни за что не пошел, если бы не Вера.

Вера… Он сделал глоток виски, поморщился. Так что же ему делать с Верой? Он уже тысячу раз задавал себе этот вопрос. В конце концов решил: они должны поговорить о своем будущем. Сегодня же вечером. Да, наступил решающий день. Хотя сегодняшний вечер и задуман в ее честь, но в какой-нибудь момент они смогут улизнуть наверх, в ее комнату с террасой, и поговорить. Сначала он собирался еще подождать, однако после последнего ее письма (а какие прекрасные письма она писала ему на протяжении всех гастролей!) он решил поговорить с ней как можно скорее. Итак, сегодня вечером.

— Эй! — подошел к нему Манни.

— Эй! — ответил Миша. — В чем там дело? Какие-нибудь неприятности?

— Да нет, все как обычно. У кого-то нервный срыв, у дирижера еще что-то. Ну, ты все это знаешь.

— И кто же на этот раз? — спросил Саша. Манни бросил на него многозначительный взгляд:

— Потом поговорим. — Он с усмешкой обернулся к Мише: — Рэчел говорит, тебе звонила какая-то итальянка, Паола, как ее там… Миша усмехнулся, но ничего не ответил.

— Вышеупомянутая особа, — продолжал Манни, — кажется, жутко расстроена. Последние две недели звонит каждый день, каждый час. Говорит, что потеряла твой домашний телефон.

Миша сделал глоток виски. Поставил стакан на столик.

— Надеюсь, Рэчел не дала ей этот номер?

— Конечно, нет, старина. Но эта девица мешает ей работать своими звонками и… ведет себя все более агрессивно… выражается… Миша пожал плечами:

— Пусть Рэчел скажет ей, что я собираюсь жениться. Может быть, таким образом мы от нее избавимся.

— Она уже оглушила беднягу Рэчел такими оскорблениями…

— Я пошлю Рэчел цветы. Она меня простит. Манни сел. Внимательно взглянул на Мишу:

— А кто такая эта Паола? Что-то я ее не помню.

— Просто девушка. Ну ты знаешь. Из тех, что приходят на концерт, потом ждут за кулисами, потом повсюду таскаются за тобой, не дают ни минуты покоя, пока ты их не осчастливишь.

Манни снял очки, начал яростно протирать стекла безукоризненно чистым носовым платком.

— Какого она возраста?

— Не знаю. Но можешь не волноваться. Она совершеннолетняя, если это тебя беспокоит. Ты же знаешь, с детьми я дела не имею. Ей по крайней мере восемнадцать. А скорее и все двадцать. Сказала, что она фотомодель.

Манни на секунду застыл с платком в руке.

— Скандал нам совсем не нужен, при том, что газетчики и так ходят за тобой по пятам.

— Манни, никакого скандала не будет. Я ее совсем не знаю.

— В том-то все и дело! Ты ее не знаешь, но она, похоже, знает о тебе все, что только можно узнать. И можешь не сомневаться, есть еще десятки таких, как она, которые с радостью возбудят против тебя дело об отцовстве и заставят расстаться с денежками, заработанными тяжким трудом.

— Манни! Успокойся, ради Бога! Я всегда очень осторожен. Никто из них не сможет выиграть дело об отцовстве.

— Это не имеет значения. Тебе совсем не нужна такая огласка. В прессе тебя и так уже называют рок-звездой от классической музыки.

— Что ты от меня хочешь, Манни? Чтобы я остриг эти чертовы волосы?

Саша рассмеялся:

— Не думаю, что это принесет пользу.

— Я тоже не думаю, — усмехнулся Манни. — Такие резкие перемены нам ни к чему. Старайся лучше попридержать то, что у тебя в штанах, приятель.

Лицо его расплылось в улыбке. Миша не смог удержаться от смеха, несмотря на гнев.

— Ах, Манни! Ну что с тобой делать!

— А если серьезно, в твоем положении надо быть как можно более осторожным.

— Знаю, — вздохнул Миша. — Я теперь живу как в стеклянном доме. Шагу не могу ступить без того, чтобы весь мир об этом не узнал.

— Ну ладно, будем надеяться, все изменится после того, как Паола разнесет по городу известие о том, что ты собираешься жениться.

Миша снова рассмеялся.

— Ну что, вы готовы?

— Всегда готовы, старина. Просто не терпится увидеть, что там приготовили на обед верные слуги царицы Татьяны Буним. Миша допил виски, поставил стакан.

— Ну что ж, тогда тронулись? Манни поднялся.

— Верно сказано, старина. Очень верно сказано.


Глава 18


Вацлав приветствовал Мишу, Манни и Сашу с той же холодной учтивостью, с какой встречал всех гостей, независимо от их близости к семье Буним. В гостиной появление Миши сразу произвело фурор. Поздоровавшись с Иваном и Татьяной Буним, Миша, Саша и Манни обменялись поцелуями с Верой на глазах у родителей. Вера безмятежно улыбалась.

— Как приятно вас видеть! Но здесь есть еще кто-то, кто очень хочет увидеть вас обоих.

— Ни в коем случае! — отшутился Миша. — Сегодня вечером мы отказываемся разговаривать с кем-либо еще, кроме тебя. Это твой вечер.

Вера рассмеялась. Взяла Мишу под руку:

— Пойдем.

Манни и Саша последовали за ними. Вера подвела их к французскому диванчику, где сидели Соня и Дмитрий, увлеченные разговором с людьми, которых Миша не знал.

Сопя вскинула глаза:

— Миша! — Она вскочила, кинулась к нему, сжала в объятиях, стала жадно целовать. — Как я рада тебя видеть! Противный мальчишка! Приехал в Нью-Йорк и даже не позвонил.

Дмитрий тоже поднялся, обнял сына, расцеловал в обе щеки.

— Рад тебя видеть, сынок.

— И Манни, и Саша! — Соня обняла обоих, расцеловала. — Все мои русские мальчики здесь, какая радость!

Вера с удовольствием наблюдала эту сцену. В то же время ее очень удивило то, что Миша не позвонил родителям, приехав в Нью-Йорк. Что-то здесь не так… Может, просто слишком занят? Нет, не то… Слишком занят, чтобы повидать родителей? С ним что-то происходит.

Обед представлял собой настоящий пир. Огромные порции радовали глаз, вкус и обоняние. Стол, накрытый на тридцать человек в большом обеденном зале, сделал бы честь императорскому дому Романовых, с которыми часто сравнивали семью Буним. Массивные серебряные канделябры в стиле барокко освещали множеством свечей стол, украшенный нежно-розовыми душистыми пионами, антикварным китайским фарфором, серебром и хрусталем. Картины на стенах изображали пасторальные виды и дворцы Санкт-Петербурга и окрестностей. Шторы на огромных французских окнах задрапированы малиновым шелком с греческой классической отделкой из золотой нити.

Верин дедушка поднял тост за внучку, после чего все приступили в закускам, включавшим черную икру и копченого лосося. На десерт подали шоколадный мусс и напиток из клубники и ревеня с имбирным мороженым. За время обеда отведали не менее шести различных видов вин, самых дорогих, наилучшего качества. За спиной у каждого гостя стоял лакей в бриджах и напудренном парике, предупреждавший все его желания. Манни, любивший вкусно поесть, чувствовал себя на седьмом небе. Восхитительные деликатесы компенсировали даже то обстоятельство, что его посадили рядом с графиней Дардли, известной своим злым язычком. В ходе обеда Манни пришел к выводу, что она вполне заслужила эту репутацию. Несмотря на древнюю родословную и блестящий ум графини, пять минут беседы с ней могли вызвать мысли о самоубийстве даже у самого утонченного собеседника.

Вера и Миша наблюдали за Манни с едва заметными улыбками на губах, время от времени ловили его взгляд и подмигивали, садистски наслаждаясь его мучениями. Они едва прикасались к еде, с трудом удерживая нетерпение и ожидая конца обеда. Когда подадут бренди, сигары и кофе и все встанут из-за стола, можно будет улизнуть наверх, побыть наедине.

В конце концов их терпение было вознаграждено. Все разбрелись по гостиным. Вера повела Мишу наверх в свою спальню с террасой. Некоторое время они пили шампанское, глядя на ночной город, так же как в первый вечер их знакомства. Делились впечатлениями, разговаривали о своих карьерах.

— Я буду заниматься изучением и каталогизированием наиболее интересной мебели французского и вообще европейского происхождения, — говорила Вера. — И еще картинами некоторых мастеров старой школы. Но не только. Буду пытаться приобретать мебель и картины для аукционов. Благодаря друзьям нашей семьи и тем связям, которые у меня появились за время учебы, я смогу выйти на людей, обладающих или унаследовавших значительные коллекции.

— Значит, ты будешь пытаться убедить их пустить свои коллекции на продажу через «Кристи»?

— именно. В некоторых случаях это не представляет большого труда, иногда наследники терпеть не могут предметы старины и антиквариат, в других случаях им нужны деньги, а иногда — и то и другое.

— У тебя это здорово будет получаться.

— Надеюсь. Я многому научилась, и, кроме того, я люблю эту работу.

— Скоро приступишь?

— На следующей неделе. — Она подняла на него глаза. — Но этим летом аукционов не будет, так что у меня будет достаточно времени для других вещей.

— Это хорошо.

По его тону Вера сразу поняла — он что-то скрывает. Хочет о чем-то поговорить, но не решается. Или не может найти слова.

— Пойдем посидим.

Она подошла к кушетке под навесом. Той самой, где они впервые занимались любовью. Шесть долгих лет назад…

Некоторое время они сидели молча, прихлебывая шампанское. Наконец Миша поставил фужер.

— Вера… я хотел с тобой поговорить… о нашем будущем. Она смотрела на него с непроницаемым выражением, скрывавшим мучительную тревогу, поднимавшуюся изнутри.

— Продолжай.

— Не знаю, как это сказать… Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя люблю. Ты мой самый лучший друг. Ты это знаешь?

— Да, знаю. И ты мой лучший друг.

— Вот только… Помнишь наш разговор перед твоим отъездом в Лондон… перед тем как я уехал на гастроли? Я тогда сказал, что не могу точно определить, что я к тебе чувствую.

— Да… Я помню каждую мелочь.

— Ну так вот… — Он взял ее руку. — Ничего не изменилось. Я люблю тебя, Вера… как друга. Но я в тебя не влюблен. Ты меня понимаешь?

— Да.

Только бы он не услышал страх в ее голосе!

— Сам не знаю, что я собираюсь делать. Но только жениться и остепениться я еще не готов. Последние шесть лет я работал как одержимый. Концерт за концертом, практически без перерыва. Сейчас мне, кажется, нужно побыть какое-то время в одиночестве, все обдумать, привести мысли в порядок. Ты меня понимаешь?

— Прекрасно понимаю. Наверное, нам обоим нужно какое-то время побыть в одиночестве, понять, чего мы в действительности хотим от жизни.

— Да. Я только хочу, чтобы ты меня правильно поняла. Я всегда буду любить тебя. Я люблю тебя как… как сестру. Глаза Веры пронзили его ледяным холодом.

— Вот как… — наконец произнесла она. — Могу только надеяться, что с сестрой ты бы не стал трахаться так, как со мной.

В первый момент он едва не поперхнулся. Потом издал какой-то лающий смешок. Она продолжала смотреть на него тем же безжалостным, ледяным взглядом. Постепенно выражение ее лица смягчилось. Вера рассмеялась. Смеялась все громче, веселым, жизнерадостным смехом. Миша присоединился к ней, хохоча во все горло. Они повалились друг на друга, смеясь от души, обнимаясь и целуясь. Внезапно Вера подалась назад, вытирая слезы с глаз.

— Нет, ты просто невероятная девчонка! — Миша взял ее руку. — Ты лучше всех!

— Ну как, не хочешь ли трахнуться разок, напоследок?

Господи, только бы он не заметил отчаяния в ее голосе!..

Миша замер. Этого он и боялся. Это ее только еще больше заведет, вселит несбыточные надежды. Нет, этого нельзя делать. Разрыв так разрыв.

Поколебавшись несколько секунд, он встал.

— Думаю, не стоит, Вера.

— Ну ладно, ладно. Почему такой виноватый вид? Я пошутила. Ей хотелось кричать от отчаяния.

— Я надеюсь, в остальном между нами ничего не изменилось, Вера? Надеюсь, все останется по-прежнему. То есть я хочу сказать, мы ведь можем остаться такими же хорошими друзьями… и все такое.

«А это что означает: с траханьем или без него?» — хотелось ей закричать.

— Я тоже на это надеюсь, Миша. И мне бы очень этого хотелось. Как бы там ни было, ты знаешь, где меня найти, если понадоблюсь.

— Да. А ты знаешь, где найти меня. Она посмотрела на него.

— Почему бы тебе не вернуться вниз? Родители тебя практически не видели.

— А ты?

— Я немного побуду здесь. Выпью еще шампанского. В одиночестве. — Вера погладила его по щеке. — Ты ничего не имеешь против? Хочется немного побыть одной.

— Нет, конечно, я ничего не имею против. Но ты скоро спустишься?

— Да. А теперь давай отправляйся.

Он поднялся, наклонился к ней для поцелуя. Вера отвернулась, подставила щеку. Он запечатлел на ней целомудренный поцелуй.

— Давай-давай, ступай.

Едва за ним закрылась балконная дверь, как из глаз Веры ручьем хлынули слезы. Сердце, казалось, сейчас разорвется на части. Слезы текли без остановки. Никогда никого в жизни она не любила так, как Мишу. С самого первого взгляда. Она не могла этого объяснить. Это не укладывалось ни в какие логические рамки. И тем не менее это так. Как же ей жить без него?.. Ни с кем другим она не будет счастлива.

Однако какой-то голос в мозгу уже нашептывал: не надо сдаваться и не надо делать никаких поспешных шагов. Надо просто ждать и сохранять свою любовь. Он в конце концов разберется в своих чувствах, поймет, что для него существует лишь она одна.

Вера встала, пошла в спальню, вытерла слезы. Потом прошла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Глаза, конечно, сразу же ее выдают, но кое-что можно исправить с помощью косметики.

Через десять минут свершилось чудо. Лицо ее снова выглядело сияющим, безмятежным и совершенным в своей красоте. Она еще раз внимательно осмотрела себя в зеркале. У нее всегда было все, что ей хотелось. И никогда не приходилось для этого палец о палец ударять. Нет, она, конечно, старалась делать приятное родителям, старалась хорошо учиться, теперь вот будет прилагать усилия, чтобы сделать карьеру. И ей придется приложить немало усилий, придется очень постараться — больше, чем когда бы то ни было, — чтобы вернуть Мишу. Нет, брошенную подружку, убитую горем, Вера изображать не станет. И сцен или скандалов тоже не будет. И никогда, никогда больше сама не кинется к нему на шею. Она будет выдержанной, холодной, интеллигентной — будет сама собой. И будет терпеливо ждать, пока он нагуляется и прибежит к ней. Встретит его не кнутом, а пряником. Потому что он ей нужен. Она его хочет. И она его получит.

Вера отвернулась от зеркала, сошла вниз, к гостям, собравшимся в ее честь, очаровывая всех своим безмятежным видом. Ни малейшего намека на то, что сейчас произошло в ее спальне. И никто не заметил разбитого сердца, кровоточащего у нее в груди.


Глава 19


Миша закрыл партитуру — фортепианная соната Бетховена номер один, опус одиннадцатый, знаменитая «Лунная соната». Он трудился за роялем уже шесть часов с небольшим перерывом на ленч, однако сейчас ощущал необыкновенный прилив энергии. Чистый адреналин. Миша отодвинул стул от рояля, встал, потянулся. Вспомнил об утреннем телефонном звонке. Улыбнулся. Все прекрасно укладывается по времени. Он подошел к письменному столу, полистал записную книжку из черной крокодиловой кожи. Что у него намечено на сегодняшний вечер? Последнее время он целыми днями занимался за роялем, разучивал новые вещи, расширял свой репертуар. Вечерами встречался с кем-нибудь. Теперь ему приходилось полагаться на записную книжку, чтобы не перепутать свидания.

Елена сообщила, что приезжает в Нью-Иорк и тут же снова уедет. Так что если он хочет с ней встретиться, то это возможно только сегодня вечером. Днем она позирует для журнала «Вог». Он взглянул на страничку сегодняшнего вечера. «Кристина. Поздний ужин. „Лайф“. Кристина — красавица, с которой он познакомился на балете во время перерыва. „Лайф“ — самый модный дансинг-клуб. Так… что же ему делать?

Кристина — потрясающая красотка, и с ней занятно. А тело у нее такое, что просто просится в кинокамеру, в порнофильм, а не в этот «Вог». Елена совсем другая. Русская, работает фотомоделью, очень высокая, очень худая, очень подвижная. Внешность такая, что при одном взгляде на нее водители замирают за рулем. А уж характер!

Большим умом ни та ни другая не отличаются. Дальше Элтона Джона их познания в музыке не идут, но это не имеет значения. Итак, кто же из них? Кристина? Затанцевать ее так, чтобы с ног свалилась, потом трахнуть так, чтобы закричала? Или тугобедрая эксцентричная Елена? С Кристиной он может встретиться в любое время. Она живет недалеко, ни с кем не связана. Вольнолюбивая душа. И она куда-нибудь выходит каждый вечер, так что не очень обидится, если он сегодня отменит их встречу. Просто снимет телефонную трубку и позвонит кому-нибудь из своих многочисленных ухажеров.

Итак, решено — Елена. Она здесь всего на один сегодняшний вечер. Последний раз они встречались несколько месяцев назад, но он до сих пор не может этого забыть. Она его просто вымотала своей акробатикой.

Миша снял трубку, набрал номер, который она оставила. Какая-то фотостудия, где проходят съемки для журнала. Они договорились встретиться в девять часов в отеле «Морган» на Мэдисон-авеню, где остановилась Елена.

— У меня для тебя сюрприз.

— Какой? — Она говорила с сильным акцентом.

— Увидишь. По-моему, тебе понравится.

— Ну, Миша, скажи.

— Новая игрушка — вот все, что я могу сказать.

Он положил трубку, взглянул на часы. Шесть. Времени достаточно. Успеет принять душ, одеться. А в девять часов удивит ее своим сюрпризом.

Миша прошел вниз по улице к гаражу с таким ощущением, словно весь мир в его распоряжении. В тесно облегающих джинсах «Ливайс», новых мотоциклетных ботинках, со сверкающим шлемом в руке — представитель нового поколения, городской ковбой. Вошел в гараж, вывел новенький «харлей-дэвидсон», сверкающий хромом и черной краской. Последнее приобретение, тщательно скрываемое от всех. Родители, Вера и даже Манни пришли бы в ужас, если бы узнали. Тут же вообразили бы себе своего Мишу лежащего бездыханным на дороге. Конец блестящей карьере. А то, чего они не знают, их не касается. В конце концов, ему двадцать четыре года. Может он испытать настоящее удовольствие?

Времени до встречи достаточно. Он решил прокатиться по вест-сайдскому шоссе, потом вернуться на Ист-Сайд, к отелю «Морган». Покатил по шоссе через весь город на скорости семьдесят миль в час, опьяненный быстрой ездой, ощущением ветра, проносящегося мимо. Остановился у светофора на Западной Двадцать третьей улице, решил повернуть налево и проехать прямо на Мэдисон-авеню. Как только зажегся зеленый свет, он повернул, и… Господи!

Машина, та самая, которая все время мчалась по шоссе бок о бок с ним, направляется прямо на него! Какого черта?! Миша нажал на газ, надеясь увернуться от автомобиля. Поздно. Машина надвигается!.. Сейчас она его ударит. Все кончено.

Он медленно поднимался из густого тумана, приходил в сознание. Вначале послышались голоса. Он не мог понять чьи. Потом увидел тусклый свет, показавшийся тем не менее невыносимо ярким его воспаленным глазам. Мир потерял четкие очертания. Он различал лишь краски — белые, бледно-зеленые, бежевые. Постепенно звуки оформились во что-то определенное: стук металла о металл, скрип резиновых подошв на кафельных плитках, хлопанье дверей. Кто-то передавал какие-то имена по пейджеру. Он сделал над собой усилие, пытаясь выйти из летаргии. Попытался двинуть руками, ногами. Все тело пронзила дикая боль. Пульсирующая боль охватила голову. Тело обдало жаром, простыни намокли от пота. Он почувствовал, что не может вздохнуть.

Что произошло? Куда он попал?

От приступа острой боли Миша пришел в себя. Осторожно, стараясь не двигаться, обвел глазами вокруг. Больничная палата… Но что за больница? И почему он здесь?

Дверь распахнулась. Резиновые подошвы проскрипели по кафельному полу. Над ним склонилась медсестра:

— Я вижу, мы очнулись?

Миша разглядел, что у нее седые волосы, коротко остриженные, почти по-мужски. На верхней губе явный намек на такие же седые усики. Судя по виду, решительная женщина.

— Где… — с трудом прохрипел он. Попытался прочистить горло. — Где я?

— Сент-Винсент.

Она развернула одноразовый термометр.

— Где? — переспросил он.

— В больнице Сент-Винсент. Гринвич-Виллидж. — Она приготовила градусник. — Ну-ка откройте рот.

Миша послушно раскрыл губы, принял градусник, снова закрыл. Какого черта! Что он здесь делает?

Медсестра вынула термометр, взглянула, пометила что-то в своей таблице. С полуулыбкой перевела глаза на него:

— Добро пожаловать обратно в мир живых. Посетители давно ждут. Сейчас я их впущу.

Посетители?.. Он ничего не мог понять.

Медсестра вышла. В следующее же мгновение дверь снова открылась. В палату осторожно вошли мать, отец, Манни и Саша. Медленно подошли к его кровати. Лица встревоженные, испуганные.

Соня наклонилась, коснулась губами его лба. С трудом подавила рыдание. У Дмитрия в глазах стояли слезы. Он с трудом сдерживался, чтобы не кинуться к сыну, но не решался до него дотронуться, боясь причинить боль. Манни, никогда не терявший присутствия духа, прекрасно владевший собой в любой ситуации, сейчас откровенно растерялся. Миша никогда еще не видел его таким расстроенным. Саша стоял с каменным лицом… впрочем, как и всегда.

Соня выпрямилась. По лицу ее текли слезы.

— О, Миша, Миша!..

Миша почувствовал, что его глаза тоже наполняются слезами при виде их горя.

— Что… почему… почему я здесь?

— Произошел несчастный случай. Тебе очень повезло, что ты остался жив, сынок.

Несчастный случай?.. Как?

— Несчастный случай с мотоциклом.

Соня непроизвольно сделала ударение на последнем слове. От него это не укрылось. При всей своей всепоглощающей любви мама не может сдержать гнев.

Внезапно на него нахлынули воспоминания о предыдущем вечере. Мотоцикл. Он вспомнил, как пошел в гараж, чтобы вывести его. Он собирался на встречу с Еленой. Вспомнил, как выехал из гаража. Но больше ничего не помнил.

— Я… со мной… со мной все в порядке?

— Пройдет много времени, пока ты поправишься, — ответил Дмитрий. — И это будет нелегкое время. Физиотерапия и все такое.

— А что… что случилось… со мной?

— Сломана левая нога. — Соня не могла продолжать. Слезы ручьем хлынули из глаз. — И…

— И левая рука сломана, Миша, — проговорил Дмитрий. — Тяжелый перелом.

У Миши голова пошла кругом.

— Но кисти у меня в порядке? Насколько все плохо? Сколько понадобится времени, чтобы рука зажила?

— Не стоит паниковать, — произнес Манни. — Врачи говорят, все будет хорошо. Как сказал твой отец, с помощью физиотерапии и кое-какого другого лечения рука в момент станет как новенькая.

— И сколько он продлится, этот «момент»? Манни пожал плечами:

— Может быть, несколько недель. Но скорее несколько месяцев. По меньшей мере.

— Господи, Манни! А как же мои гастроли? Все ведь уже расписано!

— Об этом не беспокойся, старина. Меры уже приняты.

— Твой график свободен до тех пор, пока ты окончательно не поправишься и снова сможешь играть, — добавил Саша.

— Да вы просто кудесники! Я не представляю, как вы этого добиваетесь. Вы действительно обо всем позаботились?

— Спрашиваешь! — ответил Манни. — Нет проблем. Твое дело поправляться.

— Не могу поверить, что это произошло со мной!

— И тем не менее, — заговорила Соня. — А все из-за этого дурацкого мотоцикла. Не хочу сейчас читать тебе нотации, Миша, тебе и так больно. Но вся причина в том, что ты вел себя поразительно неосторожно. Просто безрассудно. И ты сам это знаешь.

Мать, конечно, права. Внезапно Миша снова ощутил себя маленьким ребенком. Его охватили жгучий стыд и чувство вины.

Дмитрий заметил выражение раскаяния на лице сына.

— Может быть, тебя это утешит… В газетах сообщается, что ты не виноват. Несколько свидетелей определенно заявляют, что это был наезд. Сейчас полиция ищет того, кто тебя сбил.

Манни взволнованно взглянул на Дмитрия:

— Когда вы об этом узнали?

— Перед тем как ехать сюда. Миша тяжело вздохнул:

— Какое это имеет значение, найдут его или нет! Я же все равно не могу теперь играть.

— Сможешь, мой мальчик, скоро сможешь, — заявил Манни со своим прежним апломбом.

Вошла медсестра. Непререкаемым тоном заявила, что посещение окончено.

— Нам пора приступать к процедурам. И кроме того, не следует утомлять молодого человека.

Все быстро распрощались и вышли.

Если бы вспомнить, что же произошло, думал Миша. Вспомнить бы, кто это сделал. И почему.


Глава 20


Вера нервно расхаживала по ковру в своей спальне. В глазах ее стояли слезы. Все тело била дрожь. Ее трясло от ужаса, ярости, стыда. Мучительнее всего ощущался стыд: он буквально сжигал ее, не давая ни минуты покоя. Что она наделала?!

Она резко остановилась. Села в кресло. Снова взяла в руки газету. Взглянула на фотографию на первой полосе и громко разрыдалась.

Господи! Это просто невыносимо! Она скомкала газету, швырнула в дальний угол комнаты. Безмолвный свидетель ее предательства… Что же делать?

Сегодня, взглянув на газеты, она в первый момент рассмеялась над заголовками: «Модный пианист Михаил Левин, рок-звезда от классической музыки, „звезданулся“ со своего „харлея“. Однако веселое настроение быстро прошло. Как оказалось, очевидцы происшествия запомнили номер машины, и теперь полиция пустилась на поиски преступника, сбившего мотоцикл. В газетах говорили об уголовном преступлении.

Вера снова содрогнулась. Какой ужас! И все по ее вине. Хотя этого она никак не могла предполагать. Ее даже затошнило. Она кинулась в ванную, открыла золотой кран. Пригоршнями глотала холодную воду, брызгала в лицо. Через некоторое время выпрямилась, взглянула на себя в зеркало.

Она должна освободиться от этой тяжести. Должна сказать правду невзирая на возможные последствия. Иначе она просто не сможет жить дальше.

Решение принято. Она еще раз ополоснула холодной водой лицо, красное, опухшее от слез. Наложила косметику. Переоделась. Выбежала из дома, поймала такси.

Миша встретил ее радостной улыбкой.

— Не ожидал снова увидеть тебя так скоро. Цветы просто великолепные.

Он взглянул на огромный букет, стоявший на тумбочке. Вера подошла к кровати, коснулась губами его губ.

— Ты сегодня выглядишь получше.

— Да. Это очень помогает.

Он показал кнопочную панель, которую держал в руке.

— Что это?

— Нажимаю на кнопку и получаю еще порцию обезболивающего.

Вера рассмеялась невеселым смехом.

— Да я скоро отсюда выйду. И снова отправлюсь в путь. — Он заметил сумрачное выражение ее лица. — В чем дело? Вера отвела глаза.

— Я… я… о…

— Что случилось, Вера? Я тебя никогда такой не видел.

— Мне надо сказать тебе что-то… очень важное.

— Тогда пододвинь стул и сядь. Так будет намного удобнее. Не стой там с таким несчастным видом. Вера придвинула стул. Села.

— Не знаю, с чего начать.

В глазах его промелькнуло веселое любопытство.

— Попробуй с самого начала.

— Да… Господи, как тяжело! Мне никогда еще не было так тяжело.

— В любом случае это останется между нами. Так что беспокоиться не о чем. Договорились?

— Договорились. Я… я… Помнишь, я рассказывала тебе об одном знакомом… Саймон… Я с ним встречалась в Лондоне.

— Помню. Агрессивный, собственник, мотоциклист-маньяк, художник.

— Да, это он. — Вера помолчала. Сделала глубокий вдох, набираясь смелости. — Последние годы, пока ты путешествовал, я с ним виделась… несколько раз… особенно в последний год.

— Ты скрывала это от меня?! — Внезапно он почувствовал ревнивый гнев, несмотря на уговор, который они заключили с Верой. — Ты ведь, кажется, говорила, что больше не будешь с ним встречаться. Тебе не нравились его садистские замашки и поведение собственника. Так я понял.

— Не нравились. Но он вроде начал новую жизнь. Ну знаешь, изменился, стал вести себя не так агрессивно. Вроде бы он уважает мою независимость и все такое. В общем, изображал хорошего мальчика. Я ему поверила. Мне казалось, ему нужно только… ну, знаешь… немного развлечься.

— Так, — засмеялся Миша. — Становится интересно.

— Боюсь, что в этом нет ничего смешного. Саймон, конечно, знал, что я встречалась с тобой. Знал, что я… к тебе чувствую. И… Она не могла продолжать. Слезы ручьем полились из глаз.

— Вера… Не плачь! Ну пожалуйста! Ты же знаешь, я не выношу, когда ты плачешь.

— Прости. Не смогла удержаться. Потому что… то, что случилось… это просто ужасно! — Она задержала дыхание. — Саймон приехал в Нью-Йорк на лето. Какая-то выставка в Челси. Я об этом знала. Но я с ним не виделась, клянусь тебе!

— Ну и что? Подумаешь, Саймон приехал в Нью-Йорк! Сотни людей ежедневно приезжают в Нью-Йорк.

— Это верно. Но Саймон приехал не только из-за выставки. Была и другая причина.

Миша даже моргнул от неожиданности. Куда она клонит?

— Саймон приехал для того, чтобы убить тебя. Это он сбил твой мотоцикл. Преднамеренно. Он пытался убить тебя. Он остался все тем же агрессивным собственником. Он обезумел от ревности. Мне бы следовало это знать. Это все моя вина.

Она больше не могла продолжать. Снова разрыдалась.

Миша лежал потрясенный.

— Но как ты можешь это знать? Ты уверена?

Она кивнула, вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Он мне позвонил. Бахвалился. Сказал, что его ни за что не поймают. Он угнал машину, на которой сбил тебя. Он ненормальный! Он пытался убить тебя! О Господи! Это все я виновата… Миша!

Из глаз ее снова полились слезы.

— Вера, не надо. Это не твоя вина. Ты же ничего не знала.

— Но я скрывала от тебя, что встречалась с ним. — Она с трудом перевела дыхание. — Я знала, что у тебя есть другие девушки, кроме тех, о которых ты рассказывал. И я… считала, что, скрывая от тебя свои встречи с Саймоном, я… как бы… поквиталась с тобой. Мол, раз тебе можно, значит, и мне тоже. — Она подняла на него глаза. — Мне так стыдно! Мой маленький секрет обернулся большой бедой. Такого я не могла предположить.

Миша снова почувствовал укол ревности. Но разве он сам не вел себя точно так же? Ведь о многих девушках он ей не рассказывал. С другой стороны, ни одна из этих девушек не пыталась убить Веру.

Он взглянул на ее залитое слезами лицо, на волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам. Нет, ему совсем не понравился ее обман. Но и усугублять ее мучения он не хотел. Он вовсе не собирается ее наказывать. В глубине души Миша знал, что она уже достаточно наказала себя сама. Тем не менее он заговорил холодным, непререкаемым тоном:

— А теперь уходи. Вера. И никому не говори о том, что знаешь. Тем более полиции. Огласка нам с тобой ни к чему. Все начнут смаковать подробности. Пусть это останется нашей тайной. А ты постарайся забыть об этом. И ради всего святого, держись подальше от этого… Саймона!

— Никогда в жизни больше с ним не увижусь! Папа позаботится о том, чтобы он меня больше не беспокоил.

— Вот и хорошо. А теперь иди. Не звони мне пока. Мне нужно время. Я сам тебе позвоню.

Некоторое время она сидела неподвижно. Потом поднялась и направилась к нему. Он махнул рукой:

— Пожалуйста… просто иди, и все.

Со слезами на глазах она повернулась и вышла из палаты.

Она потеряла его навсегда по собственной вине.

Однако, как оказалось, она его не потеряла. Через несколько недель Миша вышел из больницы, правда, на костылях, и позвонил ей. За это время он кое-что понял. Ни Елена, ни Кристина, ни Валери, ни Риги, ни Банка — ни одна из этих бесфамильных красоток — не пожертвовали ни своим рабочим графиком, ни свободным временем ради него, пока он лежал в больнице. Они просто бросили его. Ни разу не навестили, ни цветочка не прислали, ни даже записочки. Вера же забросила все остальное, изменила график работы, порой оставалась без ленча, чтобы помочь ему как только могла. Возила в город на сеансы физиотерапии и гимнастики, помогала передвигаться по квартире, иногда даже готовила и убирала. Соня, разумеется, с радостью взяла бы на себя все заботы о сыне, однако Мише совсем не улыбалось постоянно видеть ее рядом. В ее присутствии он как бы снова превращался в маленького мальчика. Он мог бы нанять кого-нибудь, и временами, когда Вере не удавалось оторваться от работы, он так и делал. Однако большую часть времени она неизменно посвящала ему. Рабски ему служила. И ни на минуту не теряла уверенности в том, что настанет день, когда он снова выйдет на сцену, сядет за рояль и покорит публику своей музыкой.

Что бы ни случилось, Миша останется ее любовью. Она даст ему время полюбить себя. Может быть, если она будет так же безоглядно расточать ему свою любовь, он в конце концов поймет, что больше ему нигде любовь искать не надо.


Глава 21


Брайтон-Бич, 1993 год

Соня презрительно оглядывала зал.

— Еда русская, музыка русская, все говорят по-русски. Но эти люди не нашего круга, Миша.

— Мама, попробуй расслабиться и получить удовольствие. Однако Соня была не в настроении воспринимать юмор.

— Да ты посмотри вокруг! — Она обвела зал изящным жестом светской дамы, который здесь выглядел совсем не к месту. — Публика низкого пошиба. Женщины грубо раскрашены. А их обесцвеченные волосы! А эти платья! Везде разрезы, почти все тело обнажено. А мужчины! Да они все выглядят толпой гангстеров.

Миша расхохотался:

— У тебя слишком бурное воображение.

— Вот разве что блины почти как в России.

— Вот так-то лучше!

Миша похлопал ее по плечу. Хотя сам втайне не мог не признать, что мать права. Публика действительно самого низкого пошиба. Мужчины на самом деле выглядят толпой гангстеров. И похоже, пришли сюда с подружками или любовницами. Вряд ли эти женщины их жены.

Если бы Манни и Саша не настояли на праздновании именно в Брайтон-Бич, ни один из них не оказался бы сейчас в этом низкопробном ночном клубе, до отказа набитом эмигрантами из бывшего СССР. Миша ничего не имел против Бруклина или свежеиспеченных российских иммигрантов, однако ни эти люди, ни их образ жизни ему совершенно незнакомы. Да он и не жаждет с ними познакомиться, уж если на то пошло. Эта толпа, наливающаяся водкой, ему так же чужда, как и их провинциальный русский язык, который сейчас слышится со всех сторон.

Он сделал глоток шампанского, которое услужливый официант преподнес им в дар от руководства клуба. Взглянул поверх бокала на Манни. Тот увлеченно о чем-то беседовал с Дмитрием. Миша заметил, что отец тоже чувствует себя не в своей тарелке, как и мать. И действительно, его рафинированные манеры и одежда здесь совершенно не к месту. С какой стати Манни и Саше вздумалось праздновать именно здесь? Непонятно.

Он, конечно, знал, что и Манни, и Саша выросли в этом районе Бруклина. Они даже назвали этим именем диск с его записями. Но ведь они же изо всех сил старались выбраться отсюда, работали для этого не покладая рук. Разве не так? Они старались уйти как можно дальше от самих воспоминаний о днях своей юности. Хотя с другой стороны, этот клуб, эта толпа и не напоминают им об их голодной юности. Эти меха и драгоценности женщин, дорогие костюмы и напомаженные волосы мужчин, лимузины, стоящие у подъезда, все эти деньги, которые так беззаботно швыряются на второсортную еду и развлечения… Все это, скорее, характерно для нового поколения русских. Как-то это не вяжется с Манни и Сашей.

Как бы там ни было, Миша оказался здесь потому, что не хотел огорчать Манни и Сашу, когда те предложили отпраздновать его выздоровление. Дать ему заряд перед очередными кругосветными гастролями, как выразился Манни. И теперь, чтобы не смущать друзей, Миша пытался изображать удовольствие от низкопробного спектакля, вместо того чтобы встать и уйти.

Вера толкнула его локтем в бок.

— Готова заплатить целый пенни за то, чтобы узнать, о чем ты думаешь.

Он с улыбкой обернулся к ней.

— Честно говоря, я пытаюсь понять, с какой стати Манни и Саше вздумалось выбрать именно это место для вечеринки. Вера пожала плечами. Глаза ее сверкнули озорством.

— Может, они решили, что тебе понравится эта музыка. Миша рассмеялся. Вера прекрасно держится, хотя наверняка в душе ей тоже хочется оказаться подальше отсюда. Он сжал ее руку.

— На самом деле я уже решил: еще одна русская песня под аккомпанемент этих чертовых балалаек, и я уйду.

— Может быть, оттого все так много пьют. Музыка тогда кажется лучше.

— Наверное, так и есть. — Он придвинулся к ней ближе. — Слава Богу, скоро, кажется, конец. Я подумал, может быть, после того, как мы уйдем отсюда…

— Михаил Левин!

Миша вздрогнул от неожиданности. Взглянул на человека с громовым баритоном, который возвышался над их столом, огромный, как медведь. Волосы — «соль с перцем», густые усы, лицо багровое, жизнерадостное. Дорогой костюм смотрится не к месту на этом мясистом, громоздком теле. Одну огромную тяжелую ладонь он положил Мише на плечо, другую протянул для рукопожатия, обнажив в широкой улыбке зубы с множеством коронок.

— Юрий Дурасов.

Миша пожал протянутую руку, приподнялся. Дурасов похлопал его по плечу:

— Не надо, не вставайте. Я только хотел вас поприветствовать. Я один из владельцев клуба «Москва» и большой ваш почитатель.

— В самом деле?

Миша постарался не выказать недоверия. Вряд ли этот бегемот может действительно быть почитателем классической музыки. Однако внешность иногда бывает обманчива, напомнил он себе. Ну и конечно, ни в коем случае нельзя показаться невежливым.

— Благодарю вас. Я очень рад, что вам нравится, как я играю. Дурасов снова похлопал его по плечу:

— Прекрасно играете. Просто прекрасно. — Он окинул оценивающим взглядом Веру, словно лошадь, выставленную на продажу. Стальные глаза впитывали ее холодную красоту, элегантный костюм от Мэри Макфадден, изысканные украшения. — Ваша девушка?

— Ох, простите! Вера Буним, мой друг.

Вера изящным жестом протянула руку, любезно улыбнулась.

— Как поживаете, мистер Дурасов?

Он еще на несколько мгновений задержал на ней взгляд.

— Счастлив познакомиться.

— А это моя мама, — поспешно вставил Миша. — Софья Левина.

Дурасов снова протянул руку. Соня ответила мимолетным пожатием, коротко кивнула и демонстративно отвела взгляд, явно не испытывая желания вступать в разговор с Юрием Дурасовым.

Тот снова перевел глаза на Мишу:

— Надеюсь, вам понравился ужин и шампанское. Для нас большая честь видеть вас у себя в клубе.

— Взаимно. Спасибо за шампанское.

Дурасов еще раз похлопал его по плечу. Двинулся к Манни и Саше. Те вскочили, представили его Дмитрию. Вера внимательно наблюдала за ними.

— Кажется, Манни и Саша хорошо его знают.

— Похоже на то.

Впервые за сегодняшний вечер Миша испытывал тревожное чувство. От одного вида этого Юрия Дурасова, при всем его дорогом антураже и дружелюбных манерах, у него мурашки пробежали по телу. Под этой дорогостоящей одеждой и светскими манерами угадывался зверь, жестокий и беспощадный.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросила Вера. Он не успел ответить. Манни и Юрий Дурасов подошли к нему. Саша остался сидеть на месте. Ему было явно не по себе.

— Миша, — позвал Манни со своей обычной напускной веселостью, — Юрий спрашивает, не окажешь ли ты честь его клубу, не сыграешь ли для них?

Миша удивленно взглянул на него. Манни ведь знает, что он терпеть не может такие вещи. Он не раз повторял, что музыка — это его работа, за которую он получает деньги. Однако, уловив выражение лица Манни, он решил, что не может подвести друга. Ему, конечно, нет дела ни до этого Юрия Дурасова, ни до его клуба, но Манни, похоже, почему-то очень важно, чтобы он сыграл здесь.

— Ну хорошо. Сыграю… что-нибудь. — Он сам уловил раздражение в собственном голосе. Сделал над собой усилие. — Почему бы и нет?

Манни вздохнул с явным облегчением:

— Здорово! Вы слышите, Юрий? Он согласился играть.

— Это большая честь. Поистине огромная честь. Пойдемте со мной.

Он указал в сторону небольшой сцены. Миша последовал за ним. Дурасов подошел к одному из балалаечников, о чем-то тихо переговорил с ним. Музыка смолкла. Дурасов поднялся на сцену, подвел Мишу к пианино. Повернулся к микрофону. В зале все затихли.

— Леди и джентльмены! Сегодня в нашем клубе присутствует великий пианист из России Михаил Левин.

Публика разразилась бурными аплодисментами. Кое-где раздался свист. Интересно, подумал Миша, хоть один из этих людей когда-нибудь его слышал?

Дурасов обернулся к нему, поклонился. Миша заиграл всеми легко узнаваемую «Лунную сонату» Бетховена. Эта вещь хотя и не русская, но должна понравиться здешней публике своим отчаянием невостребованной любви и своей узнаваемостью.

Через несколько минут, понимая, что эта аудитория долго слушать такую музыку вряд ли захочет — не для того они сюда пришли, Миша сымпровизировал концовку, встал, поклонился. Публика разразилась оглушительными аплодисментами, свистом, громкими криками. Немалое количество выпитого спиртного наверняка способствовало энтузиазму слушателей.

Дурасов пришел на помощь, взял его за руку, вывел со сцены и проводил обратно на место. Миша сел за столик. С натянутой улыбкой обернулся к Вере.

— Очень великодушно с твоей стороны, — произнесла она. В ответ он лишь пожал плечами. Соня наклонилась к сыну:

— Зря растрачиваешь свой талант. Миша молча кивнул. Обернулся к Манни:

— Я думаю, нам пора идти.

— Ты прав, старик. — Манни выглядел растерянным. Он встал. — Я на минутку. Пойдем, Саша.

Вместе с Сашей они вышли из зала, пошли по длинному темному коридору. По-видимому, там где-то находится офис, решил Миша.

За Мишиным стулом появился Дурасов. Снова хлопнул его по плечу своей тяжелой ладонью.

— Спасибо за выступление. Надеюсь, вы к нам еще придете вместе со своими друзьями. Нам здесь такие люди нравятся.

Миша не успел ответить. Соня его опередила. Окинула Дурасова взглядом, полным неприкрытого презрения.

— Не уверена, что мы к месту среди людей такого сорта, как у вас здесь, мистер Дурасов. Если я правильно поняла, вы гангстер и этот ваш клуб — притон для гангстеров из России. Разве не так?

На мгновение Дурасов застыл. В следующий момент благодушное выражение на его лице сменилось холодной яростью. Серые глаза стали холоднее льда. Он снял руку с Мишиного плеча. Звучно щелкнул мясистыми пальцами.

— Вон отсюда! Все вы, убирайтесь вон! Немедленно.

К столу приблизились три дюжих охранника. Положили руки на спинки стульев. Соня ощутила легкую тревогу. Уж не собираются ли они выдернуть из-под них стулья?

— Мы не нуждаемся в вашей помощи! — презрительно бросила она.

Отодвинула стул, встала с видом оскорбленного достоинства. Дмитрий обошел вокруг стола, подошел к ней.

— Соня, прошу тебя. Что за манеры! Мистер Дурасов…

— Ах ты, вечный миротворец!

Вера с Мишей тоже поднялись. Вера взирала на происходящее с непроницаемым выражением лица.

— Пошли, мама. Выйдем отсюда.

Миша взял мать под руку. Дмитрий подал руку Вере. Они вышли из зала. Женщина в гардеробной уже сняла их пальто. Подбежали Мании и Саша.

— Что… — встревожено начал Манни., Дурасов сгреб его за ворот пиджака.

— Ты! — взревел разъяренно. — Пошли со мной. Вы оба!

Он потянул Манни обратно по темному коридору, к офису. Саша понуро побрел за ними.

Глядя им вслед, Миша помог матери надеть пальто. Потом оделся сам. Дмитрий подал пальто Вере. Они пошли к выходу. Вера взяла Мишу за руку.

— Может быть, родители пойдут к машине, а мы с тобой подождем здесь Манни и Сашу?

Она кинула на него многозначительный взгляд.

Несколько секунд Миша задумчиво смотрел на нее. Кивнул.

— Па, отведешь маму к машине? Мы сейчас.

— Конечно, сынок. — Дмитрий взял жену под руку. — Пошли, Соня. Только тихо.

Соня вскинула голову, распрямила плечи и вышла из клуба с поистине королевским видом. На губах ее промелькнула удовлетворенная усмешка, однако она не произнесла ни слова. Огромный, молчаливый, устрашающего вида швейцар в черном кожаном дождевике, с непроницаемым лицом открыл перед ними тяжелую стальную дверь.

Вера обернулась к Мише:

— Может быть, пойти поискать их?

— Можно. Только мне все это очень не нравится, Вера. Иди-ка ты лучше к машине и подожди меня там.

— Нет. Я с тобой. Пойдем вместе.

В этот момент в дальнем конце коридора показались Манни и Саша. Манни прижимал руки к животу. На лице его блестели капли пота. В серых пронизывающих глазах Саши застыло паническое выражение. Они еще не заметили Веру и Мишу.

— Какого черта, Манни! — воскликнул Миша. — Что происходит?

Манни поспешно опустил руки. Сделал попытку улыбнуться. Ничего не получилось. Он достал из кармана снежно-белый носовой платок, вытер пот с лица.

— Пошли, — прохрипел едва слышно. Обернулся к Саше: — Идем.

Оба ринулись к двери. Вера вопросительно взглянула на Мишу. Тот пожал плечами, крепко сжав губы. Обнял ее за талию, повел к выходу, в ночной Бруклин.

Сейчас не время задавать вопросы. Он не собирается пытать Манни и Сашу в присутствии матери. Потом, позже. Да, он их обо всем расспросит потом, когда они останутся одни.

Но это «потом» так и не наступило. На следующий день начались лихорадочные приготовления к отъезду. Составление и изменение графика предстоящих кругосветных гастролей, бесконечные телефонные звонки, сборы, прощания. Он и не вспомнил о том, что собирался поговорить с Манни и Сашей. Тем более что сам страшился услышать ответ на свои вопросы.


Глава 22


Прага

Прага показалась ему волшебной сказкой, чудесным сном, сбывшейся мечтой. Он словно оказался в древних веках. Город, расположенный по берегам Влтавы, соединенный пятнадцатью мостами, завораживал своими прекрасными зданиями, куполами, шпилями и башнями.

Вначале дорога из аэропорта разочаровала Мишу типовыми блочными зданиями, тянувшимися по обеим сторонам. Эти утилитарные жилища рабочих, казалось, переехали сюда прямо из Москвы, из того жуткого района, в котором когда-то их с родителями принудили жить. Какое мрачное напоминание о сорока годах коммунистического правления здесь, в Чехии! Однако как только он увидел сам город, впечатление сразу изменилось. Город остался практически нетронутым. Он прекрасен, в точности такой, как ему описывали.

В аэропорту Мишу встретил молодой человек по имени Карел, посланец Чешского филармонического оркестра. По дороге в город он без остановки говорил о возрождении Праги после падения Берлинской стены и о «бархатной революции».

Миша остановился в прекрасно отреставрированном отеле «Палас». У стойки регистратора его ждал сюрприз — бокал шампанского в подарок от администрации.

— Для пас оставили записку, мистер Левин, — сообщила улыбающаяся девушка за стойкой.

— Спасибо.

Миша взглянул на записку. От Манни. Он прилетел рейсом раньше и теперь вел деловые переговоры. Миша сунул записку в карман. Обернулся к Карелу:

— Спасибо за помощь. С остальным я справлюсь сам. Карел огорченно вздохнул. Он-то надеялся, что сможет поближе узнать знаменитого Майкла Левина.

— Но… как же… вам ведь понадобится гид… переводчик…

— Не обязательно. У меня много работы. Еще раз большое спасибо.

Он, конечно, очень доброжелательный человек, этот Карел, но без посторонних глаз работается гораздо лучше.

— Счастлив был познакомиться, мистер Левин. Если я смогу вам быть еще чем-нибудь полезен, скажите в администрации оркестра. Он повернулся и направился к выходу.

— Ах да, Карел! Тот обернулся.

— Пожалуйста, оставьте машину с шофером. Они мне могут понадобиться.

Карел улыбнулся, кивнул и вышел из отеля.

Машина с шофером значительно ускорит все передвижения. А ему надо многое успеть за короткое время. Прежде всего Концертный зал имени Дворжака. Там он должен играть завтра вечером с Чешским филармоническим оркестром. Теперь он уже знает многие концертные залы мира, однако в Праге не играл еще ни разу. У каждого концертного зала свои особенности. Он должен их изучить перед концертом, чтобы добиться идеального звучания, как и всегда.

Миша поднялся к себе в номер. Дал на чай услужливому мальчику-посыльному. Огляделся. Комнаты просторные, обстановка приятная. Большие мягкие полотенца в ванной, сушка для волос, кабельное телевидение. Похоже, здесь изо всех сил стараются не отстать от Запада.

Он быстро распаковал чемоданы, принял душ. Надел рабочую одежду — черные брюки, свитер с высоким воротом, удобные черные туфли, длинное черное кашемировое пальто, шарф. Взял перчатки, сунул в карман ключ от номера и вышел. По дороге разглядывал город из окна машины. Великолепные улицы и площади, мощенные брусчаткой, неповторимые здания. Готика, ренессанс, барокко и рококо. Но иногда попадаются и шедевры в современном стиле. Через несколько минут они подъехали к дворцу Рудольфинум на площади Яна Палаха, грандиозному зданию в стиле неоренессанс, названному в честь неудачливого кронпринца Майерлинга. Здание украшали статуи композиторов, скульпторов, художников и архитекторов. Неудивительно, что этот дворец называют храмом прекрасного. Миша почувствовал, что и его вдохновляет эта красота.

В одной из колоннад Концертного зала имени Дворжака его обступила толпа восторженных почитателей. Администраторы, музыканты, дирижеры и просто служащие взирали на него с благоговением, с энтузиазмом выражая свой восторг.

Миша раскланивался, отвечал любезностями, однако много времени тратить на это не стал. Через несколько минут он уже принялся за работу. Вначале проверил свой любимый концертный рояль «Стейнвей», потом поговорил с настройщиком Дэвидом Грегори, который путешествовал вместе с роялем. Слава Богу, здесь проблем никаких. Во всех поездках его всегда страшило, что с любимым роялем что-нибудь случится и тогда придется играть на незнакомом инструменте или, хуже того, на рояле низшего класса. После того как Дэвид покончил с настройкой, Миша для пробы взял несколько звуков, сначала один, потом с оркестром. Наконец началась долгая репетиция.

Через пару часов, выпив несколько чашек крепкого, но восхитительного чешского кофе, он наконец почувствовал, что удовлетворен. Еще одна репетиция завтра утром, и можно считать, что к концерту он готов.

Миша вышел на холодную темную улицу, где ждала машина.

— Отель «Палас», — сказал водителю Яну. Он чувствовал, что совсем выдохся и вдобавок проголодался. Пожалуй, рискнет заказать что-нибудь в номер, а потом — спать. Но ни то ни другое не сбылось. В вестибюле отеля его встретил Манни.

— Ну, старина, как идут дела?

— Нормально. Думаю, к завтрашнему вечеру все будет готово. А где Саша? Он что, не приехал?

— Нет. Слишком много дел в Нью-Йорке. Не знаю толком, что именно. Контракты, наверное, и еще что-нибудь. Ты свободен сегодня вечером?

— Я очень устал, Манни. Закажу что-нибудь перекусить в номер и сразу улягусь в постель.

Манни помрачнел, но лишь на мгновение.

— Послушай, Миша, тут есть один человек, с которым ты обязательно должен познакомиться.

— Да? И кто же это?

На самом деле Мишу это не слишком интересовало, просто захотелось послушать, что скажет Манни.

— Помнишь, мы говорили о том, чтобы привлечь какого-нибудь первоклассного фотографа, для того чтобы сделать снимки на обложки новых компакт-дисков?

— Помню. И что же?

Манни восторженно потирал руки. Глаза его сверкали.

— А вот угадай что, старичок. Произошло невероятное совпадение!

. — Ну говори же, Манни. Я устал и хочу лечь спать.

— В этом же отеле сейчас остановилась… кто бы ты думал? Сирина Гиббонс! Та самая Сирина Гиббонс. Ну, ты знаешь, знаменитый фотограф. Она здесь снимает показ мод.

Миша кивнул. Конечно, он слышал о Сирине Гиббонс. Да и кто о ней не слышал? Он даже видел некоторые ее снимки в журналах. В основном фотографии знаменитостей. Фотографии хорошие, насколько ему помнится. Но о ней самой он ничего не знает.

— Я думаю, — с жаром продолжал Манни, — она именно тот человек, который нам нужен. Да нет, я просто это знаю! Она великолепный фотограф… и очаровательная женщина. Миша, ты ее полюбишь, я уверен.

— Не сегодня, Манни.

— Но она уже ждет нас наверху!

Миша не сводил с него пристального взгляда. В такие минуты ему хотелось задушить Манни своими собственными руками. Однако он не мог не признать, что его энтузиазм заразителен.

— Выпьем по рюмочке и поговорим, не больше десяти минут, — продолжал уговаривать Манни. — Она знает, что у тебя завтра концерт, и не собирается долго тебя задерживать. Ну пойдем же. Всего на десять минут. Ну ради меня!

Миша тяжело вздохнул.

— Ты никак не можешь оставить меня в покое.

— Ну всего каких-нибудь десять минут. Больше я ничего не прошу.

Миша с тяжелым вздохом кивнул:

— Десять минут, и ни секундой больше.

— Прекрасно, старик! Обещаю, ты не пожалеешь.

Нет, он не пожалел. Ни на одну секунду. Сирина Гиббонс оказалась самой прекрасной, самой обворожительной женщиной, какую он когда-либо видел в своей жизни. Лицезреть ее — истинное удовольствие. Если бы он увидел ее на улице, решил бы, что она ультрамодная фотомодель. Никак не подумал бы, что она первоклассный фотограф и работает по другую сторону фотокамеры. Высокая — почти шесть футов ростом на каблуках, — с длинным торсом, длинными изящными ногами, роскошными иссиня-черными волосами, спадающими ниже плеч, с безупречной, слегка загорелой кожей, составляющей разительный контраст с этими темными как ночь волосами. Огромные карие глаза искрятся озорством, любознательностью, живым интересом. Полные «чувственные губы, высокий лоб, лебединая шея. Лицо словно выточено искусным резцом: выдающиеся скулы, чуть удлиненный прямой нос, идеальной формы подбородок. И на удивление, на этом лице почти нет косметики. Во всяком случае, он ее не заметил.

В отличие от многих красивых женщин она словно и не замечала свою красоту. Носила ее с легкостью, как удобное платье, и, по-видимому, совсем над ней не работала. А возможно, и не сознавала, насколько она обворожительна. Наблюдая за тем, как она легко двигается по своему номеру, готовя для них напитки, Миша подумал, что в детстве она наверняка вела себя как мальчишка-сорванец. Эти быстрые точные движения, эти крупные шаги совсем не девичьи и не подобают леди. Однако самая завораживающая ее черта — и самая будоражащая воображение — заключалась в чем-то таком, чего Миша не мог бы точно определить. Ее окружала какая-то аура… атмосфера почти осязаемой физической чувственности, удивительным образом сочетавшейся с внутренней интеллигентностью.

В ходе их знакомства, которое растянулось от первоначальных десяти минут до двух часов, Миша открыл в Сирине Гиббонс множество других, еще более удивительных качеств, каких никогда бы не мог заподозрить в женщине, да еще столь прекрасной.

Во-первых, она оказалась на редкость земным существом, порой даже приземленным, приниженным. Никакой деланности, никакой претенциозности, характерной для многих красивых женщин. И что еще более поразительно, она оказалась на удивление честным человеком, как с самой собой, так и с другими. Редчайшее качество, удивительное и завораживающее. Как и все в ней.

Теперь он понял, почему она приобрела такую популярность в качестве фотографа. Она обладала редким внутренним чутьем, составлявшим часть ее внутренней интеллигентности, которую он сразу ощутил. Опираясь на это чутье, она и смотрела на окружающий мир. Сирина сразу сообщила, что образование ее оставляет желать лучшего, однако Миша с первых слов распознал в ней природный ум и редкостную восприимчивость. Она почти ничего не понимает в классической музыке, честно призналась Сирина, но очень хочет научиться понимать, если это возможно.

— Если мы решим, что я буду вас снимать, — произнесла она своим притягательным хрипловатым голосом, — то вам придется заняться моим образованием.

Сирина сделала глоток зеленого чая с женьшенем и медом. Миша не сводил с нее глаз.

— И как вы себе это представляете?

— Ну, для начала я бы послушала вашу игру. Стыдно признаться, — добавила она совсем тихо, — но я ни разу вас не слышала.

— Ничего страшного, Сирина. Не все должны быть поклонниками классической музыки.

— Я очень рада, что вы так думаете. В любом случае мне надо знать, каких композиторов вы предпочитаете, какой тип музыки. Ну, например, Баха или Бетховена? Какие ваши любимые концертные залы?

— Но зачем вам все это знать? Вам же нужно будет всего-навсего сделать несколько фотографий.

Сирина улыбнулась, обнажив идеальные белые зубы.

— Это же очевидно. Я должна узнать о вас как можно больше. Только так я смогу сделать по-настоящему хорошие фотографии. Чем лучше я вас узнаю, тем лучше получатся снимки. По крайней мере таков мой опыт.

Миша кивнул:

— Да, в этом есть смысл. Но это ведь гораздо сложнее, чем просто прийти в студию, сесть перед фотоаппаратом и улыбнуться. Ну, или, например, принять задумчивый или грустный вид.

Сирина рассмеялась. Какой необыкновенный смех!.. Горловой, чувственный, волнующий.

— Согласна, это намного сложнее. Если, конечно, хочешь получить по-настоящему хорошие снимки.

Она взглянула на его пустой стакан.

— Давайте я вам еще налью. И себе тоже. А вам, Манни?

— Нет, спасибо.

Миша наблюдал за ее быстрыми решительными движениями. Вот она поднялась на ноги, взяла его стакан, широкими шагами прошла к мини-бару. Облегающие кожаные брюки обрисовывали ее тугие ягодицы, черный свитер не скрывал упругую полную грудь. Да, несмотря на изящную худощавость, все изгибы и выпуклости у нее на месте. Это точно.

Манни поймал его взгляд. Подмигнул. Чувственные вибрации, возникшие между Сириной и Мишей, от него не укрылись.

Не обращая на него внимания, Миша снова перевел взгляд на Сирину.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо, я справлюсь. Ах, черт!.. — Она рассмеялась своим хрипловатым чувственным смехом. — Пролила виски!

Миша поспешно вскочил с места, прошел к мини-бару. Взял полотенце и начал вытирать лужицу на ковре.

— Дайте мне. Это же я сделала.

— Все нормально.

Миша яростно тер ковер. Через минуту выпрямился, внимательно осмотрел то место, где была лужа.

— Все, пятна нет.

Он отдал ей полотенце, коснувшись своими длинными музыкальными пальцами ее руки. Сирина непроизвольно вздрогнула. Миша испуганно вскинул глаза и увидел, что лицо ее вспыхнуло яркой краской под легким загаром.

Она почувствовала то же самое, что и он… То же захватывающее ощущение, предвещающее… Что? С самого первого взгляда его потянуло к ней. Она влечет его, как сирена. Он чувствует себя беспомощным перед ее очарованием. Словно околдованный. Это чисто физическая реакция, уговаривал он себя. Но такой он еще не испытывал ни с кем.

Они вернулись обратно за стол. Манни взглянул на Мишу. Подавил зевок. Поднялся с места.

— Надеюсь, вы меня извините. У меня завтра рано утром деловая встреча. — Он протянул руку Сирине. — Счастлив был познакомиться.

Она тоже начала подниматься с места. Манни остановил ее:

— Нет-нет, не вставайте. Я сам могу дойти до двери. — Он обернулся к Мише: — Продолжайте без меня. А я — в кровать. Завтра у меня трудный день.

Миша поднял на него глаза. Повернулся к Сирине. Она ответила понимающим взглядом, улыбнулась.

— Ну хорошо. — Он не сводил глаз с Сирины. — Выспись как следует, Манни.

Манни вышел из номера, тихонько прикрыв за собой дверь. Миша подошел к дивану, на котором сидела Сирина.

— Не возражаете? — Он указал на подушку рядом с ней.

— Пожалуйста.

Он сел, положил руку на спинку. Повернулся к ней.

— Хорошо, что мы остались одни.

Он ощущал возбуждающий аромат, исходивший от нее, чувствовал, как участился ее пульс. Она кивнула:

— Да… это хорошо.

Он заметил выжидательное выражение на ее лице. Осторожно обнял за плечи, привлек к себе, глядя в ее глаза. Она отреагировала моментально. Прижалась к нему, не спуская с него глаз. Губы их встретились. Они целовались все более яростно и страстно, с каждой секундой ощущая все больший голод. Им показалось, что предвкушение продолжалось целую вечность, однако уже через несколько минут они лихорадочно раздевали друг друга у нее в спальне. Сбросили одежду на пол. Стояли друг перед другом обнаженные, впитывая красоту собственных тел. Однако желание оказалось слишком сильным. Долго выдержать они не могли. Опустились на постель, слившись в объятии, сплетя руки, впившись губами в губы. Ласкали друг друга руками, губами, языком.

Он вошел в нее стремительно и в то же время нежно. У Сирины перехватило дыхание. Она притянула его к себе. Он проникал в нее все глубже и глубже. Услышал стон наслаждения, сорвавшийся с ее губ. Ощутил, как в глубине его существа нарастает мощный шквал. Почувствовал себя всемогущим. Он в состоянии дать ей наслаждение, он ее завоевал, он обладает этим удивительным существом. Он вонзался в нее изо всех сил. Дрожь сотрясала ее тело. Она извивалась под ним, словно в судорогах.

— О, Майкл… О, Майкл! Я… я…

Она громко вскрикнула. С глухим стоном Миша изаерг в нее свое семя. Обессиленный, опустился на нее, покрывая поцелуями, прижимая ее к себе так, словно не собирался отпускать никогда.

Потом они лежали молча, глядя друг на друга в тусклом свете. Длинные пальцы Миши гладили ее прекрасное тело. Он целовал ее волосы, лицо, шею. Сирина никогда еще не чувствовала себя такой желанной. И сама никогда раньше не испытывала такого желания ни к кому. Она гладила его длинные черные волосы, сильные плечи и грудь, отвечала на его поцелуи, вдыхая неповторимый мужской запах. Заглянула ему в глаза.

— Это было похоже на мазурку.

— Престиссимо.

— Да, что-то вроде. Уж слишком стремительно. Закончилось, не успев начаться.

— Ты разочарована?

Он сжал ее плечи. Знал, что она не разочарована. Страсть захватила ее с такой же силой, как и его.

— О нет! Это было чудесно. — Рука ее скользнула вниз по его животу, вниз, к тому, что составляло его мужскую гордость. — Просто чудесно.

Миша заглянул в ее карие глаза, даже сейчас, при тусклом ночном свете, горевшие страстью.

— На этот раз мы не будем торопиться. — Пальцы его тронули ее соски, моментально напрягшиеся. — На этот раз мы пойдем намного медленнее. Это будет адажио.

Губы его приникли к ее груди. Сирина застонала, почувствовала, как ожил в ее руке его член.

Вечный танец начался снова, на этот раз гораздо более медленный. Они без устали познавали друг друга.

Насытившись, ощущая восхитительное утомление, очи лежали, не выпуская друг друга из объятий. Разговаривали, смеялись. Теперь они познавали друг друга уже на другом уровне: расспрашивали один другого о профессиональной жизни, семье, друзьях, о том, кто что любит и чего не любит.

— А знаешь, ты играл на моем теле, как на музыкальном инструменте, — внезапно проговорила Сирина, прежде чем их обоих сморил сон.

— В самом деле? И что же это за инструмент?

— Я не знаю. Но ты великолепный музыкант.

— А ты, Сирина Гиббонс, самый великолепный инструмент, на котором я когда-либо играл.

Он поймал губами ее палец. Она заглянула ему в глаза:

— Только, пожалуйста, запомни: мазурка — это хорошо, адажио — просто сказка, а вот ноктюрны я не люблю. Так что, пожалуйста, не надо ноктюрнов. От них мне становится грустно.

Он крепче прижал ее к себе.

— Обещаю, что никогда не буду играть тебе ноктюрны.

Выступление в Концертном зале имени Дворжака принесло Мише оглушительный успех. И публика, и критики превозносили его до небес. Сам же он чувствовал, что никогда еще не играл с такой страстью. Раньше он планировал вернуться в Нью-Йорк перед следующим концертом, но теперь решил остаться в Праге и отпраздновать успех вместе с Сириной.

Глазами влюбленного он видел Прагу еще более прекрасной и сказочной. Они вместе прошли по улицам, мощенным брусчаткой, от Вацлавской площади до Старого Города. Остановились полюбоваться знаменитыми астрономическими часами пятнадцатого века, из окошек которых один за другим появлялись сначала Христос, потом апостолы. Через час, когда скелет Смерти переворачивал стекло, они исчезали. После этого появлялся петух, взмахивал крыльями и кукарекал.

Сирина взглянула на Мишу с легкой гримасой:

— Жутковато, правда?

— Да, не очень веселое напоминание, это уж точно. Забыв про калории, они зашли в знаменитую кофейню и от души наелись восхитительной выпечки.

— Мне теперь придется снимать это длительной пешей прогулкой, — виновато проговорила Сирина. Миша взял ее руку.

— Прекрасная мысль.

Рука об руку они пересекли Карлов мост. Вдоволь насладились видом храма Святого Вита с его многочисленными часовнями, двориками и картинными галереями.

— Похоже на грандиозные декорации к какому-нибудь фильму правда? — спросила Сирина.

— А ты — как кинозвезда в этом фильме.

Она смущенно улыбнулась. Похоже, что он говорит это искренне. Не то что другие мужчины, с которыми она встречалась раньше.

Наконец она почувствовала утомление от прогулки и от множества впечатлений.

— Может быть, вернемся в отель, выпьем чего-нибудь и примем душ перед обедом? Что скажешь?

— Я боялся, что ты никогда об этом не спросишь. Он поцеловал ее в лоб.

В отеле Миша заказал бутылку шампанского в номер. Вначале они пили в гостиной. Потом взяли бутылку в спальню. Быстро сняли с себя одежду, сплелись в тесном объятии, оставив шампанское выдыхаться на столике, упиваясь друг другом всю оставшуюся часть дня. Вечером они пошли в знаменитый ресторан «У художников». Ели копченую форель, баранину, мороженое.

— Мне не следовало все это есть, — тяжело вздохнула Сирина. — Но это так вкусно.

— Завтра оба сядем на диету.

Сирина внезапно нахмурилась. Завтра… Завтра утром они расстанутся. Он поедет в Нью-Йорк перед следующим этапом своего турне, она уедет на очередные съемки, на этот раз в Париж.

Миша заметил выражение ее лица. Потянулся к ней, взял за руку.

— Что случилось, Сирина? Она вздохнула:

— Так не хочется уезжать! Он сжал ее руку.

— У нас еще вся ночь впереди.

— Да, я знаю. Но не могу не думать о том, что будет… после.

Сирина смотрела на него каким-то ищущим взглядом. Она и в самом деле чувствует себя несчастной от того, что они должны расстаться! Его захлестнула волна радости. Нет, ему вовсе не хотелось видеть ее несчастной, и все же… Она чувствует то же самое, что и он!

Он обнял ее за плечи, привлек к себе. Заглянул в глаза.

— Мы сможем встречаться. Мы это как-нибудь устроим. Обязательно устроим. Либо в Нью-Йорке, между поездками, либо… в пути.

— Мы будем как корабли, проплывающие мимо в ночи. Мы оба так много путешествуем.

— Послушай, мы обязательно что-нибудь придумаем. Например, если я буду в Лондоне, а ты в Париже, один из нас может быстренько махнуть туда и обратно. Вот мы и увидимся.

— Надеюсь, что это так и будет.

— А я в этом уверен. Поэтому верни обратно улыбку на свое прекрасное лицо.

Она заставила себя улыбнуться. Однако он говорил так уверенно, что глаза ее загорелись при мысли о новых возможностях. Кажется, она для него не просто случайная знакомая, которую он скоро забудет.

— Ты только подумай, Сирина, мы с тобой можем любить друг друга в любой точке земного шара.

Их разбудил пронзительный телефонный звонок, прервав короткий сон после долгой и страстной ночной акробатики. Этой ночью они занимались любовью с лихорадочным жаром, сознавая, что наутро им придется расстаться. Даже зная о том, что рано утром их разбудят телефонным звонком, они никак не могли оторваться друг от друга. Всепоглощающая тяга друг к другу словно поработила их.

— Хочешь принять душ? — спросил полусонный Миша, не выпуская ее из объятий.

— Нет. Я хочу сохранить твой запах до самого Парижа, — шепнула она ему в ухо.

Он заговорщически усмехнулся:

— Тогда и я не буду.

Они быстро оделись. Миша настаивал на том, что довезет се до аэропорта.

— Это совсем необязательно.

— Не возражай. Я хочу все оставшееся время быть с тобой, до последней минуты.

Она яростно сжала его в объятиях.

— Ты такой хороший, что даже не верится.

— И ты тоже.

Едва они приехали в аэропорт, как объявили посадку на ее рейс.

— Ну, я пошла.

Она никак не могла выпустить его руку.

— До свидания, Сирина. Мы очень скоро увидимся снова. Она невесело засмеялась.

— Да, уж пусть это так и будет. Он наклонился, поцеловал ее в губы.

— Я люблю тебя.

У нее перехватило дыхание.

— И я тебя люблю.

Она отвернулась и быстро пошла в туннель, чтобы он не заметил слезы на ее глазах.

Миша долго смотрел ей вслед, пока она совсем не скрылась из вида. По дороге из аэропорта до Праги он смотрел в окно невидящим взглядом. Думал только о ней. Он уже ощущал сосущую пустоту внутри, невиданный всепоглощающий голод, который ничем не унять. Как это могло произойти? Внезапно он осознал, что познакомился с ней всего два дня назад. Всего два дня… Два коротких дня. А кажется, будто он знает ее всю жизнь. Он с изумлением поймал себя на том, что уже планирует их будущие встречи.

Вещи упакованы. Все готово к отъезду в аэропорт на вечерний рейс. Осталось еще только одно дело. Он сел в машину, сказал Яну, куда ехать. Пражское гетто. Вчера он подумал о том, чтобы поехать туда вместе с Сириной, но потом решил, что это место он должен посетить один.

Из окна машины он смотрел на улицы гетто, на дом, где жил знаменитый раввин Ло. У Старого еврейского кладбища попросил Яна остановиться. Вышел из машины, с изумлением оглядел разбросанные в беспорядке древние могильные плиты. Двенадцать тысяч могил на таком небольшом пространстве. Некоторые почти одна на другой, некоторые ушли под землю, многие плиты разрушились. Он прошел немного вперед и остановился. Дальше идти не хотелось.

Он объехал практически весь мир. Чего только не повидал за это время. Однако это место потрясло его больше всего на свете. Оно словно не хотело его отпускать. Сердце наполнилось великой печалью. Нахлынули воспоминания. Бабушка Мария, дедушка Аркадий… Их давно уже нет в живых. Где их могилы? Навещает ли их хоть кто-нибудь? А ведь он сам столько времени о них даже не вспоминал, об этих редкостных, драгоценных людях. Все эти годы он жил в погоне за славой и успехом, в погоне за ночными удовольствиями, одержимый всем этим настолько, что почти забыл своих первых учителей и наставников. С чувством жгучего стыда Миша вспомнил, что долгое время не то что не целовал свою мезузу, но даже забывал взглянуть на нее.

Он прошел еще немного в глубь кладбища. Снова остановился. Склонил голову. Глаза наполнились слезами.

«Дедушка Аркадий, — шептал он, — прости меня. Прости за то, что забыл о вас с бабушкой Марией. Теперь я к вам вернулся. Сейчас мне больше чем когда бы то ни было нужно твое благословение. И твоя помощь. Дедушка, кажется, я нашел свою женщину. Ту, единственную. И она должна быть моей».


Глава 23


— Сколько раз я тебе это повторял, Мании!

Миша вскочил на ноги, отшвырнул партитуру. Ноты упали на персидский ковер.

Видя, что Манни не отвечает, он еще больше разъярился:

— Я не буду давать концерты в Москве! Никогда! И нигде в России я не буду выступать.

Он гневно смотрел на своего агента, весь дрожа от ярости.

Саша наблюдал за этой сценой из дальнего угла комнаты, по-видимому, нисколько не встревоженный Мишиной реакцией. Мании вынул идеально чистый носовой платок из заднего кармана брюк, начал нервно протирать очки. Пухлые пальцы двигались с нервозной неловкостью, но он тем не менее все протирал и протирал, вымещая на дорогих очках свое волнение.

— Я… я… просто подумал…

— Что ты подумал?

Прежде чем Манни успел ответить, Миша пронзил его гневным взглядом и снова взорвался:

— Я тебе скажу, что ты подумал. Ничего. Ровным счетом ничего! Ноль! Зеро! — Он начал расхаживать по комнате, направив указующий палец на Манни. — И знаешь почему? Потому что ты вообще не думал! Если бы ты о чем-нибудь думал, ты бы даже не заикнулся о такой возможности. О том, чтобы я играл в России.

Манни смотрел на него, сцепив руки за спиной. Вначале лицо его выражало только стыд, который он и на самом деле испытывал. Однако теперь в нем начал нарастать гнев. Не нравилось ему и то, что Саша молча наблюдает за тем, как его тут разносят. В то же время он сознавал, что должен сделать все возможное, чтобы уговорить своего звездного клиента. И ему надо вести себя крайне осмотрительно с этим основным источником его доходов. Он в сотый раз напомнил себе, что неудачливые пианисты могут очень неплохо кормиться за счет выдающихся музыкантов.

Через некоторое время ему удалось успокоиться.

— Я очень даже об этом думал, Миша. Просто я решил, что за это время ты мог передумать. Прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как ты уехал из России.

Миша опустился на обтянутую замшей софу, с турецкими подушками, расшитыми шелком. Обхватил руками голову, начал раскачиваться из стороны в сторону.

— Манни, — произнес он более спокойным тоном, — я ведь рассказывал тебе о том, как они отняли у нас жилье и все, что там было. О том, как переселили нас в грязный гадюшник, набитый злобными пьяницами и проститутками. Как отняли все привилегии у моих родителей, как не позволяли мне учиться музыке у лучших преподавателей Московской консерватории, как в течение двух лет не давали нам разрешения на выезд.

Он замолчал, глядя Манни в глаза. Манни сел в кресло напротив него.

— Да, Миша, ты мне все это рассказывал много раз. Я могу понять всю вашу боль, все ваши страдания. Но может быть, пора забыть прошлое? Что было, то прошло. Теперь там совершенно другой режим. И Стены больше нет.

— Мне на это наплевать. Они обращались с моей семьей как с грязью. И в России я выступать не буду, хоть это и моя родина.

— Но… Миша… ты только подумай о том, сколько они предлагают! Нельзя же просто так за здорово живешь отказываться от таких денег!

Миша бросил на него недобрый взгляд:

— Тебе, может быть, и нельзя, а я откажусь.

— Но… но… подумай только… тебя там встретят как героя. Ты можешь себе это представить? Бывший гражданин России, незаслуженно обиженный коммунистами… Тебя встретят с распростертыми объятиями. А какая реклама! Это же будет событие международного масштаба. Такую рекламу ни за какие деньги не купишь.

— Я не собираюсь играть роль рекламного мальчика для новой России. Забудь об этом, Манни. Все. Дело закрыто. Манни беспокойно заерзал в своем кресле.

— Миша… я просто не могу понять…

— Я сказал: дело закрыто!

Миша хлопнул по подушке, яростно глядя на Манни. На лбу у него вздулись вены.

— Все, все.

Манни понял, что перегнул палку. Если он хочет когда-нибудь добиться успеха, сейчас надо оставить эту тему.

— Прости, Миша. Мне жаль, что я тебя расстроил. Больше мы об этом говорить не будем.

— Да, не будем.

— Ну, нам пора идти.

Манни снова принял свой обычный бодрый вид. Кинул взгляд в сторону Саши. Тот моментально вскочил с места. Манни с довольным видом потирал руки.

— Есть тут у нас одно неотложное дело. Миша не двинулся с места.

— Сами сможете выйти?

— А то! Ну пока, старичок. До встречи.

Они вышли из комнаты. Миша услышал, как за ними закрылась входная дверь. Вздохнул, скинул туфли, положил ноги на кушетку, вытянулся во всю длину. Лежал, глядя в потолок, погруженный в свои мысли.

Почему он так настойчиво выступает за поездку в Россию? Почему никак не хочет отступить? Уже четыре года подряд, с самого падения Берлинской стены, не дает покоя.

По изменившемуся свету в комнате он понял, что солнце садится. Скоро пора отправляться к своим.

И все же что-то здесь не так. В том, как Манни давит на него по поводу этой поездки в Россию, есть что-то… подозрительное. Да, от всего этого определенно плохо пахнет. Но что же это такое, черт возьми?

Однако как только он вошел в спальню, все мысли о Манни, Саше, обо всем прочем улетучились как по мановению волшебной палочки. Сирина! Завтра она будет в Нью-Йорке. Он едва не застонал от предвкушения, взглянув на свою кровать. Меньше чем через двадцать четыре часа они с Сириной будут лежать здесь, держа друг друга в объятиях. Перед глазами встало ее прекрасное тело и все наслаждения, которые оно сулит. Он снова почувствовал дикий голод. С удивлением и страхом обнаружил, что возбудился при одной мысли о ней. Испытывает ли она такой же голод? Хочет ли его так же, как там, в Праге, на фоне той волшебной сказки? Он вспомнил, как они тогда шептали, что любят друг друга.

Потом Миша не спеша разделся, наслаждаясь своим возбуждением. Неужели то, что они испытывают друг к другу, и в самом деле любовь? А может быть, все-таки мощное физическое влечение, животная похоть? Чистая химия?

Он встал под душ. Не важно, как это называется. Такого он еще никогда в жизни не испытывал и с радостью готов отдаться этому, весь, без остатка.

Соня не могла сдержать улыбку. Миша и Вера, сидевшие за столом напротив, не видели и не слышали ничего вокруг, увлеченные друг другом. Смеялись как дети. Как самые близкие, самые дорогие друзья. А может быть… как любовники… влюбленные? Об этом она даже не решалась думать. Но если бы, если бы только это оказалось возможно… Они просто идеальная пара во всех отношениях. Словно созданы друг для друга.

Она заметила, что Дмитрий тоже незаметно наблюдает за ними. Наверняка думает о том же. Они много раз говорили с мужем на эту тему. Но он наверняка снова скажет, что Вера и Миша знают друг друга уже семь лет. За это время их отношения прошли все стадии. Теперь оба они сделали успешную карьеру. В деньгах они не нуждаются, так что никаких внешних препятствий к совместной жизни как будто нет. Вероятно, что-то этому мешает в них самих.

Соня понимала, что муж прав. Сама она всю жизнь считала себя практичной женщиной. По ее мнению, Миша просто еще не насладился всеми радостями жизни. Хочет сорвать еще немного удовольствий, прежде чем остепениться и осесть. Но сколько еще времени это будет продолжаться?

Сын улыбнулся ей:

— Мама!

Только сейчас она заметила, что он пристально на нее смотрит.

— Да? В чем дело, Миша?

— Ты куда-то от нас ушла.

От него не укрылось одобрительное внимание, с которым мать наблюдала за ними с Верой. И он точно знал, о чем она думает. Она уже столько лет делает прозрачные намеки. Тактичностью мать никогда не отличалась.

— Нет-нет, просто задумалась.

— О чем?

— Так… обо всем. — Она попыталась переменить тему: — А где Манни и Саша? Я ожидала их увидеть. Секретарша позвонила и сказала, что они не придут.

У Миши явно испортилось настроение.

— Я не знаю. Не знаю, что они там затевают. В голосе его послышалось раздражение.

— Ты чем-то недоволен? — вставила Вера. — Чем они тебе не угодили?

— Да-да, — поддержала ее Соня. — Что они такого сделали?

— Вопрос не в том, что они сделали. Они без конца пытаются меня уговорить поехать в Россию. Работают с какими-то рекламщиками оттуда. По крайней мере я думаю, что оттуда.

Соня положила вилку.

— Да, с Манни и особенно с этим Сашей никогда ничего нельзя сказать наверняка. Возможно, они работают вместе с теми гангстерами, которых мы видели тогда на Брайтон-Бич. Тебе такая мысль не приходила в голову?

— Нет. Я же не смогу сосредоточиться на своей музыке, если буду думать о таких вещах. С другой стороны, эти люди, кто бы он ни были, готовы заплатить мне огромные деньги за гастроли в России.

Соня смотрела на сына, сдвинув брови.

— Миша, я не хотела тебе об этом говорить… но, по-моему, тебе пора подыскать себе другого агента. Этот Манни наверняка связан с…

— Мама, у тебя слишком живое воображение! Все это время Манни и Саша творили для меня чудеса. Заказывали лучшие концертные залы, договаривались с лучшими оркестрами. Я играю на самых престижных фестивалях. И компания звукозаписи процветает. Это просто феноменально. Мои компакт-диски расходятся мгновенно. Рекламу они организовали первоклассную. Чего еще я могу желать?!

— Я тоже над этим думала, — неожиданно произнесла Вера. Миша резко обернулся к ней.

— Что ты имеешь в виду?

— Все выглядит слишком хорошо. — Вера тщательно подбирала слова. — Как это им удается всегда — действительно всегда — резервировать для тебя лучшие концертные залы? В музыкальном мире все знают, как трудно получить многие из тех залов, в которых ты выступаешь постоянно. Звездам первой величины порой приходится ждать, а иногда и выступать в местах рангом ниже. А почему твои компакт-диски распродаются лучше всех остальных? И как получается, что они всегда выставлены в самых выигрышных местах? Пойми, я вовсе не хочу сказать, что они этого не заслуживают. Просто любопытно, как этой компании звукозаписи, которую создали Манни и Саша, с самого начала удалось достичь того, чего не могут порой добиться для своих артистов крупные, известные компании, работающие много лет?

Соня одобрительно кивнула:

— По-моему, тебе стоит прислушаться к Вериным словам. Я думаю о том же.

Миша рассмеялся:

— Возможно, у вас обеих чересчур развита интуиция, которой лишены мужчины.

Он попытался воспринять их слова с легкостью, как нечто не имеющее большого значения, хотя в действительности они затронули проблему, которая давно уже беспокоила его самого. Он просто не хотел задумываться над этим.

— Не думаю, что это имеет какое-либо отношение к женской интуиции, — услышали они голос Дмитрия, который до этого не произнес ни слова.

Все обернулись к нему.

— Что ты хочешь сказать, папа? Дмитрий откашлялся.

— Я согласен с мамой. По-моему, тебе пора подыскать себе другого агента. У меня появилось такое ощущение, что Манни и Саше нельзя доверять.

— Это что, из-за того дурацкого обеда в Брайтон-Бич? Или, может быть, ты думаешь, что они любовники? Или что-нибудь в этом роде?

— Нет. Разумеется, нет. Мне абсолютно безразлично, любовники они или кто-то там еще. Но мне совсем не нравится то, что они каким-то образом связаны с теми людьми. Потому что в таком случае и ты окажешься косвенным образом замешан в их делах.

— Да я даже не знаю, кто они, те люди.

— Тебе и необязательно это знать, сынок. Случись что, и окружающие решат, что ты с ними заодно. — Дмитрий снова откашлялся. — Я не отрицаю, что Манни и Саша хорошо поработали для тебя. Но они слишком скрытны, в особенности в том, что касается звукозаписи и вообще всего этого бизнеса. Каждый раз, когда я поднимаю этот вопрос, они уходят от ответа. Короче говоря, я чувствую, что это дело плохо пахнет.

Миша задумчиво смотрел на отца.

— Хорошо, я с ними поговорю. Но мне не хочется вот так, сразу, их увольнять. Они работают со мной с самого начала. Мне кажется, я обязан сохранить им верность.

Соня тяжело вздохнула:

— Так что же ты собираешься делать с этой поездкой в Россию?

— Я туда не собираюсь.

— Решать тебе, Миша. Мы поддержим любое твое решение, ты это знаешь.

— Спасибо, ма. — И все-таки я бы хотела, чтобы ты подумал о новом агенте.

— Ну, я вижу, ты теперь не отступишь.

— Ни за что, можешь быть уверен.

Расставшись с родителями, Миша поймал такси. Усадил Веру, сел сам, дал водителю Верин адрес.

— Хочешь зайти ко мне чего-нибудь выпить? — спросила она. Миша ответил не сразу, погруженный в свои мысли.

— Наверное, не стоит. Я… я… Она похлопала его по руке:

— Ты не обязан ничего объяснять. Я же Вера. Или ты забыл? Он улыбнулся, не глядя ей в глаза.

— Я знаю. И я действительно очень рад тебя видеть. Ты знаешь, во всех моих поездках твои письма и телефонные звонки очень меня поддерживали.

— И меня твои тоже. Но они не могут тебя заменить…

— Мы с тобой обязательно должны встретиться наедине до моего отъезда.

— Это было бы здорово. Если найдешь время.

— Сегодня я что-то не в своей тарелке. Лягу спать пораньше. «Надо как следует выспаться к завтрашнему утру, перед встречей с Сириной…»

— Да, тебе надо как следует отдохнуть.

«Он никогда не ложится рано спать… Интересно, что происходит на самом деле?»

Машина остановилась перед домом, где находилась городская квартира Веры. Миша сделал движение, собираясь выйти.

— Не надо, — остановила она его. — Я спокойно могу дойти и одна.

— Нет-нет, я тебя провожу. — Он обернулся к водителю: — Я сейчас.

Он проводил ее до дверей. Она вынула из сумочки ключ. Обернулась к нему с улыбкой.

— Спокойной ночи, Миша. Позвони, если сможешь. Нельзя на него давить, иначе сбежит насовсем…

— Обязательно. — Он наклонился, целомудренно поцеловал ее в щеку. — Мы с тобой еще поговорим.

Он побежал обратно к машине.

Если бы действительно можно было с ней поговорить… рассказать ей о Сирине. О его любви.

Да… Вера — его лучший друг, но он никогда не сможет рассказать ей о Сирине.


Глава 24


Увидев Сирину, Миша почувствовал, как его сердце замерло. Раньше он никогда не испытывал подобного и даже не представлял, что так бывает. Такое чисто физическое проявление чувств… Его тело среагировало на нее мгновенно.

Она его еще не заметила.

— Сирина! Я здесь!

Она обернулась в его сторону. Сняла темные очки. Губы словно сами собой раздвинулись в улыбке, так же как и у него.

— Майкл!

Она рванулась к нему. Он раскрыл объятия. У него дух захватило от ощущения ее близости, ее неповторимого аромата — смеси мускуса, цитрусовых и чего-то загадочно-восточного.

Она расцеловала его в обе щеки, так, словно они просто друзья, а не любовники. Однако в следующий момент он понял причину.

— Познакомься, Миша. Это Корал Рэндолф, мой агент.

Миша взглянул поверх ее плеча на болезненно худощавую женщину неопределенного возраста с прической «под пажа». Ее блестящие черные волосы создавали почти гротескный контраст с густо напудренным, мертвенно-белым лицом и губной помадой сливового оттенка. Брови, выщипанные до тонких ниточек, густо подчернены карандашом.

Миша протянул руку:

— Добрый день. Как поживаете?

Он ожидал, что Сирина прилетит одна, и теперь старался скрыть свое разочарование при виде этой странной женщины.

Корал Рэндолф пожала протянутую руку с силой, удивительной для женщины. Он заметил, что пальцы у нее очень длинные и тонкие, с идеально ухоженными ногтями, покрытыми лаком сливового цвета, в тон помаде. На одном пальце — золотой перстень с огромной жемчужиной. Корал смотрела Мише прямо в глаза оценивающим и каким-то бесстрашным взглядом.

— Рада с вами познакомиться, Майкл. Сирина мне много о вас рассказывала. И разумеется, я слышала вашу замечательную игру.

— Благодарю вас.

— Смотри! — воскликнула Сирина. — А вот и Сал. К ним подошла молодая дама с мужской стрижкой, в дорогом брючном костюме мужского покроя с галстуком.

— Салли Паркер, Майкл Левин, — поспешно произнесла Корал. — Салли — мой ассистент.

Салли кивнула, не обратив внимания на Мишину протянутую руку.

— Ну что, ребята, поехали? У меня там машина припаркована. И голос, и манеры у нее, как у Джона Уэйна, подумал Миша. Корал и Сирина двинулись вслед за Салли.

— Но… — неуверенно начал Миша.

— Что такое? — обернулась к нему Сирина.

— Я думал, мы поедем вместе. У меня там лимузин ждет.

— О Господи! Я об этом совсем не подумала. Сал всегда встречает нас с машиной, когда мы приезжаем в Нью-Йорк. Почему бы тебе не поехать с нами? Отпусти водителя.

— Я мигом. Встретимся там, перед зданием. Черт, значит, по дороге им не пообниматься!

— Давайте побыстрее, — поторопила его Салли. Миша подбежал к машине, расплатился с водителем, щедро прибавил «на чай» и помчался обратно, туда, где ждали дамы.

— Где твои вещи? — спросил он Сирину.

— Мы все отправили заранее из Парижа. Так намного удобнее.

— Да, действительно.

— Садись в машину.

У тротуара стоял огромный сверкающий черный «роллс-ройс».

— Господи, какое великолепие! — вырвалось у Миши.

— Это машина Корал.

Сирина проскользнула внутрь, на заднее сиденье, пахнувшее ароматной кожей. Корал — следом за ней. Миша сел рядом с другой стороны. Обвел глазами салон роскошной машины.

— Значит, это чудо ваше, Корал?

— Так получилось. Она мне досталась от бабушки. Дедушка подарил ей эту машину, а старушка оставила ее мне.

— Все уселись? — спросила Салли.

— Да, — ответила Корал. — Салли, пожалуйста, не очень гони по дороге к городу. Договорились?

— Будет сделано.

Миша с огромным трудом сдерживался, чтобы не дотронуться до Сирины. Однако та сидела на благопристойном расстоянии от него, из чего он сделал вывод, что сейчас не время для любовных игр. В присутствии вампирши Корал и этого «Джона Уэйна» на водительском месте ему не осуществить своего желания проглотить Сирину прямо здесь, в машине.

Салли высадила Корал у дома на Пятой авеню. Вполне подходящий адрес для такой дамы. Все у нее, должно быть, первоклассное: одежда, квартира и скорее всего первоклассный хирург для пластических операций.

Они величаво проехали по Пятой авеню, потом по Четырнадцатой улице, пересекли город, покатили вниз по Седьмой авеню и наконец остановились у дома Сирины. Вышли из машины.

— До встречи, Сал.

— До встречи, Сирина.

Великолепная машина укатила. Сирина с Мишей вошли в вестибюль. Дом, по всей видимости, только недавно подновили, что обошлось недешево, судя по всему. Однако швейцара здесь нет, отметил Миша.

В лифте они кинулись друг другу в объятия, целуясь с бешеной жадностью, словно компенсируя муки, перенесенные по дороге из аэропорта. Когда лифт остановился на ее этаже, они еще несколько мгновений не могли разжать объятия. Наконец вошли в просторную квартиру, служившую Сирине одновременно и жильем, и фото-студией. Сразу же ринулись в спальню. Без всяких предисловий начали срывать с себя одежду, швыряя вещи прямо на пол, бросились на постель. Они словно пожирали друг друга и никак не могли насытиться.

Потом, много позже, они лежали, сплетясь в объятии, почти в полной темноте. Нашептывали что-то друг другу на ухо, пили вино, которое Сирина принесла из кухни.

— На сколько ты приехала?

— На два дня. Два дня переговоров. Потом в Хельсинки, на съемки. Три или четыре дня буду снимать модели в мехах.

— Черт!

— Что?

— Я буду в Нью-Йорке до конца недели, потом еду выступать в Берлин.

— Ну что ж… Может быть, мне удастся втиснуть тебя между деловыми встречами завтра и послезавтра. Что ты на это скажешь?

— Ты еще спрашиваешь! — Он теснее прижал ее к себе. — А ты не могла бы отменить какие-нибудь из этих встреч, пока я здесь, чтобы мы могли побольше времени провести вместе?

Сирина отодвинулась от него.

— Ничего не выйдет.

Миша заметил, что она нахмурилась.

— Хорошо-хорошо. Я просто так спросил.

— Запомни, Майкл: карьера у меня на первом месте. Важнее всего остального. Я никогда не отменяю деловые встречи и не задерживаю работу. Знаешь, сколько фотографов хотели бы занять мое место?

— Я все понимаю.

— Это хорошо. Потому что дело обстоит именно так. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Не беспокойся. Я точно так же отношусь к своей карьере. Поэтому я действительно тебя понимаю.

— Надеюсь. — Она переменила тон. — Ты только подумай, у нас целых две ночи впереди! Только ты и я!

Следующие две ночи оказались для Миши самыми одинокими, самыми несчастливыми в его жизни. В четверг они планировали встретиться в квартире Сирины в девять часов, после того как она закончит свои дела. Около восьми она позвонила и сказала, что скорее всего не сможет освободиться до полуночи. Неожиданное происшествие с фотомоделью. Около одиннадцати Сирина позвонила снова и сообщила, что вряд ли появится дома раньше двух или трех часов ночи. Он ни о чем не спрашивал и не возражал, однако от нее не укрылось разочарование в его голосе.

— Мне тоже это совсем не нравится. Но я ничего не могу поделать. Тамара и Жюстин, две наши фотомодели для демонстрации мехов, куда-то исчезли. Теперь мы ищем замену.

— Исчезли?

— Ну, я не знаю. Наверное, сбежали с какими-нибудь богатенькими мальчиками.

В пятницу все повторилось сначала. Он ждал, сидел как на иголках до полуночи. Потом уже и ждать перестал. Последний разговор между ними состоялся в половине третьего ночи.

— Сал отвезет меня в аэропорт в семь утра. Так что ложись-ка ты спать.

— Я сам могу отвезти тебя в аэропорт.

— Нет-нет, тебе надо выспаться.

— А тебе не надо?

— Я могу поспать в машине и в самолете.

— Мне все это не нравится.

— Я ведь говорила тебе, что такое возможно. Это тоже часть моей работы, Майкл.

— Да, я знаю.

— Послушай, мы скоро увидимся снова. Я не могу этого дождаться.

— Я тоже.

Повесив трубку, он почувствовал жесточайшее разочарование. И в то же время уже начал мечтать о следующей встрече, о том, как снова будет держать ее в объятиях, вдыхать ее возбуждающий аромат.

— Манни, я хотел поговорить с тобой до отъезда в Берлин.

Они сидели в роскошной Мишиной гостиной и пили свежее-сваренный кофе, приготовленный Сашей, который сейчас снова скрылся на кухне.

— В чем дело, старина?

Манни сегодня пребывал в исключительно благодушном настроении. Утром принесли несколько новых костюмов, заказанных у его личного портного в Лондоне, и вдобавок доставили новенький «ягуар» по его заказу. Зеленого цвета, с коричневым верхом. Как раз то, что надо. Прекрасно смотрится рядом с солидным черным «мерседесом» в гараже под домом, где он недавно купил роскошный пентхаус, окруженный террасами, с видом на весь город, Нью-Джерси и Лонг-Айленд.

— Дело в том, что я абсолютно ничего не знаю о компании «Брайтон-Бич рекордингс». По-моему, пришло время тебе ввести меня в курс дела.

— Ввести в курс дела?! Но у тебя же есть копии всех контрактов. Я сам их составлял, так что можешь быть уверен — все чисто. И ты получаешь вполне приличные авансы и авторские выплаты, как и оговорено в контрактах.

Манни замолчал. Сделал глоток кофе, глядя на Мишу сквозь стекла очков. Миша внимательно смотрел на него, однако выражение его лица он не мог понять.

— Кроме того, у тебя есть копии договоров об авторских выплатах за последние несколько лет, — продолжал Манни. — А если ты спросишь меня, то я скажу, что заработать больше, чем приносит тебе «Брайтон-Бич», просто невозможно.

Он откинулся на спинку с довольным выражением лица, однако Миша сразу почувствовал, что за этим скрывается неуверенность и тревога.

— Я не о деньгах, не о контрактах и не об авторских выплатах. Отец давно уже все это проверил с помощью независимого юриста.

В глазах Манни промелькнул страх, но он быстро замаскировал его под видом внимательного слушателя.

— Эллиот Лафкин проверил все бумаги и заверил отца, что все в полном порядке. Манни кивнул.

— Я польщен тем, что такой известный юрист… Но я не понимаю… Зачем вам с отцом это понадобилось? Вы что, мне не доверяете? Или Саше?

Некоторое время Миша молчал.

— А как насчет распределения? — ответил он вопросом на вопрос. — Здесь я в полном неведении. Так же, как и насчет твоей феноменальной способности заказывать для меня лучшие концертные залы. Похоже, что «Брайтон-Бич» в состоянии зарезервировать для меня любой зал в любое время. Здесь я тоже как во тьме. Я бы хотел обо всем этом поговорить.

В это время зазвонил телефон персональной линии связи. Миша снял трубку.

— Привет, это я, — услышал он голос Сирины.

Губы сами собой раздвинулись в радостной улыбке. Сердце словно остановилось. Тело моментально возбудилось. Его захлестнуло страстное желание коснуться ее, сжать в объятиях.

— Привет. Ну, где ты?

— В Хельсинки. У меня всего несколько секунд. Я просто хочу сказать, что скучаю по тебе.

— Я тоже.

— Я вот что подумала… Ты ведь приедешь в Берлин. Может быть, мы сможем встретиться как-нибудь вечером в Копенгагене или в Стокгольме?

— О Господи, Сирина! Когда ты сможешь освободиться?

— В конце этой недели.

— Тогда в воскресенье? В воскресенье я смогу приехать на несколько часов.

— Хорошо… в воскресенье.

— Я тебе позвоню, когда буду знать время. И забронирую номер в отеле. Хорошо?

— Прекрасно!

— Как тебя найти?

Она продиктовала номер телефона.

— Я тебе сразу же позвоню.

— Ну, мне пора бежать. До встречи в Копенгагене. Миша положил трубку. Некоторое время сидел молча, улыбаясь куда-то в пространство. Манни внимательно наблюдал за ним.

— Сирина? — произнес он наконец.

— Да.

— Не возражаешь, если я задам чересчур личный вопрос?

— Какой?

— Ты влюблен?

— Да… Нет… Не знаю. Я только знаю, что никогда ни к кому меня так не тянуло, как к ней. Никогда ни с кем у меня не было такого секса. Это ни на что не похоже. Какое-то невероятное химическое притяжение. Ты понимаешь, о чем я.

— Думаю, да, старина. Хотя должен признаться, сам я никогда ничего подобного не испытывал.

Миша с любопытством смотрел на него. Может быть, у них действительно роман с Сашей? Как-то они никогда на эту тему не заговаривали.

— В общем, мне кажется, что нас с ней свела судьба. Мы как будто предназначены друг для друга. — Он замолчал, глядя в пространство, поглощенный своими мыслями. — Мы родом из разных миров, у нас совершенно разные интересы. С другой стороны, мы оба имеем дело с искусством. У нас разный образ жизни и в то же время чем-то похожий: мы оба подчинены своей карьере и оба постоянно путешествуем.

— Может быть, она именно то, что тебе нужно, старина? Творческая натура, и все такое.

— Ты имеешь в виду: в противоположность Вере?

— Я имею в виду, что… Вера по-своему чудесный человек, но… она из тех, для кого важнее всего выйти замуж и осесть. Возможно, ради семьи она оставит и свою работу в «Кристи». Не очень творческая натура.

— В доме она очень даже творческая натура. Может творить чудеса с мебелью и картинами, любое жилье может сделать элегантным и комфортабельным. И готовит всегда выше всяких похвал.

Манни тут же отступил:

— Да-да, конечно! Я вовсе не хотел преуменьшать ее таланты. Она действительно просто волшебница во всех этих вещах.

— Я должен с ней сегодня увидеться. Послушай, Манни, ты можешь идти. Поговорим как-нибудь потом. У меня куча дел. Надо подготовиться к Берлину, выяснить насчет Копенгагена. А вечером я иду к Вере на новую квартиру.

Манни не заставил себя уговаривать. Мгновенно поднялся с места и направился к двери. Слава Богу, что этот разговор закончился. Чем меньше они с Мишей будут обсуждать компанию «Брайтон-Бич», тем лучше. И хорошо бы окончательно оторвать его от Веры. Слишком уж она его опекает, слишком уж умна. Повсюду сует свой нос. Он, Манни, будет счастлив, если они разойдутся. Кажется, это произойдет уже скоро. Он же, со своей стороны, сделает все возможное, чтобы укрепить их связь с Сириной Гиббонс. Она именно то, что нужно. Уж она-то никогда не будет беспокоиться о Мишиной карьере.


Глава 25


Покончив с готовкой в тесной и жаркой кухне, Вера кинулась в ванную подправить косметику. Миша скоро придет. Сегодня она должна выглядеть как можно лучше. Она быстро расчесала волосы, завязала их лентой сзади у самой шеи. Проще не придумаешь, но это лучше всего подчеркивает утонченные черты ее лица. Она чуть подкрасила губы бледно-розовой помадой, нанесла на щеки совсем чуть-чуть румян. Отступила, критически разглядывая себя в зеркале. На самом деле она не любила косметику и терпеть не могла тратить на нее время. Однако при ее природных бледных красках совсем без косметики она будет выглядеть как привидение. Еще раз окинула себя взглядом. Кажется, неплохо. Особенно если принять во внимание, что сегодня она встала в шесть утра, позанималась в гимнастическом зале, провела бурный день на аукционной фирме, покупала продукты и готовила.

Готовить в этой маленькой кухоньке — настоящее мучение. Остается надеяться, что Миша оценит ее героические усилия. Вера приготовила отварного лосося в укропном соусе. Подаст его с гарниром из жареного молодого картофеля с розмарином, молодыми зелеными бобами и грибами. И еще будет салат и винегрет с чесноком. Простая еда, здоровая и не слишком жирная. Она знала, что Мише давно надоели перенасыщенные калориями изысканные блюда, которые ему приходилось есть в отелях и на званых обедах.

Она быстро прошлась по квартире, проверила, все ли в порядке. Поправила букеты цветов в гостиной и на обеденном столе. Несколько минут постояла, с гордостью оглядывая свое жилище. Вера только недавно переехала из родительского тридцатишестикомнатного дворца на Пятой авеню в эту квартиру на Восточной Семьдесят пятой улице. Квартиру приобрел для нее отец, но Вера настояла на том, чтобы подписать документ, в котором обязалась выплатить всю сумму целиком, да еще и с процентами. Она получила повышение по службе, работа теперь дает вполне приличный доход. Вера твердо решила, что будет сама себя обеспечивать, насколько это возможно.

Квартира находилась в бывшем городском особняке, принадлежавшем некогда одному хозяину, а теперь разделенном на пять квартир, каждая из которых занимала по этажу. Эта квартира, не самая просторная из всех, понравилась Вере своими пропорциями, высокими потолками, лепными украшениями и каминами. Спальня хоть и небольшая, но уютная, да и крошечные кухня и ванная вполне удобны.

Вера не пожалела сил и времени на то, чтобы украсить и обставить квартиру, и теперь она скорее напоминала жилище эксцентричного коллекционера-богача своим смешением стилей и периодов. Если не считать нескольких самых любимых книг.

Вера ничего не перевезла от родителей. Все купила сама, частично у себя на фирме — она всегда следила за тем, что выставляется на продажу, и находила сокровища, которые другие не замечали, — частично на аукционах и в антикварных магазинах по стране. Большинство предметов обстановки выглядели далеко не новыми, что соответствовало действительности; многие картины тоже нуждались в реставрации. Однако Вере нравилось впечатление, которое они производили, — впечатление жилого дома в отличие от сверкающей музейной роскоши, в атмосфере которой прошли ее детство и юность в доме родителей. Здесь она всячески старалась этого избежать. В ее квартире можно не бояться задеть ногами спинку кресла или пролить вино. Здесь это не будет трагедией. Комфорт и удобство прежде всего. Ее жилище действительно выглядит уютным и гостеприимным.

Удовлетворенная, она прошла в спальню переодеться. Сбросила джинсы и рубашку, надела бледно-желтый кашемировый свитер, кашемировые же брюки под цвет, сунула ноги в бледно-розовые балетные тапочки. Как удобно после высоких каблуков, на которых она проходила целый день! Она так и не сняла жемчужное ожерелье и серьги. Пожалуй, их можно оставить — они хорошо смотрятся с этой одеждой.

Послышался звук зуммера. Вера быстро смочила духами около ушей, на горле, у запястий. Этот душистый состав с изысканным ароматом туберозы приготовили специально для нее в Париже.

Она поспешила на кухню. Нажала кнопку переговорного устройства.

— Кто там?

— Миша.

Вера сделала глубокий вдох. Нажала другую кнопку, отпирающую входную дверь. Побежала к двери, распахнула ее. Миша стоял на пороге. Темные глаза светятся озорной усмешкой, иссиня-черные волосы блестят, полные чувственные губы изогнуты в его неотразимой улыбке.

Он поцеловал ее в щеку.

— Ты чудесно выглядишь.

— А ты выглядишь лучше, чем всегда.

Вера жадно вдохнула его неповторимый мужской запах. Повела его в гостиную. Он остановился на пороге.

— Боже правый, Вера! Просто фантастика!

— Это только начало. Он обернулся к ней.

— Тебе, конечно, виднее. Но это действительно фантастика! Просто великолепно.

— Спасибо, Миша.

— Мне следовало бы это знать. Особенно после того, как ты помогла мне с моей квартирой.

— Если хочешь, можешь осмотреть все остальное. А я пока принесу нам чего-нибудь выпить. Белое вино подойдет?

— Да.

Вера пошла на кухню. Миша в это время изучал комнаты — гостиную, столовую, спальню. Рассматривал мебель, картины, безделушки, фотографии, книги. Обнаружил собственную фотографию среди семейных снимков на столе в спальне.

Вера появилась на пороге со стаканами в руках:

— За нас!

Миша обернулся к ней. Как она прекрасна! Какой-то необыкновенной, неземной красотой, как в тот первый раз, много лет назад. Он взял у нее из рук стакан. Они со звоном чокнулись.

— За нас!

— Пойдем посидим в гостиной.

Он последовал за ней. Они сели на большой удобный диван перед камином.

— Странно… как во многом совпадают наши вкусы! Я хочу сказать… эта квартира, конечно, светлее моей, в ней больше воздуха, но во многом они очень похожи. Нам обоим нравятся произведения искусства из Старого Света и старые, бывшие в употреблении вещи, над которыми многие другие только посмеялись бы.

— Да, это верно. Но по-моему, твоя квартира намного интереснее.

Потом они говорили о его предстоящих концертах, о ее работе, об общих друзьях. В конце концов переместились в столовую. Обедали при свечах.

— Неужели ты все это сама приготовила? Не могу поверить. Все так вкусно. Просто восхитительно! Ты себе даже не представляешь, какое это удовольствие после всех тех тяжелых деликатесов, которыми меня угощают.

— Я рада, что тебе понравилось.

Вера сама поразилась тому, как обрадовал ее этот комплимент.

— Хочешь кофе?

— Конечно. Если и ты будешь.

— Тогда будем пить в гостиной. Ты иди, устраивайся поудобнее, а я сейчас приготовлю.

Миша прошел в гостиную, скинул туфли, растянулся на диване, ощущая полное удовлетворение. Квартира — то, что надо. И еда тоже. Вполне цивилизованная и в то же время такая домашняя.

Вошла Вера с подносом. Миша начал было подниматься, но она его остановила:

— Нет-нет, ложись, как тебе удобно.

Она поставила поднос на кофейный столик и села на пол рядом с диваном. Подала ему чашку с кофе.

— Спасибо.

Он сделал глоток, поставил чашку на столик. Приподнялся на локте, глядя на Веру.

Она молча пила кофе. Взглянула на него поверх чашки.

— Что?

— Ничего особенного. Я просто думал о том, как ты хорошо выглядишь и как прекрасно прошел вечер.

— Я рада, что ты получил удовольствие. Я тоже. Нам теперь так редко удается встречаться.

— Да… — Он помолчал, задумчиво глядя на нее. — Ты с кем-нибудь сейчас встречаешься?

Вера поставила чашку на столик.

— В общем-то нет. Я, конечно, много выезжаю, вижусь с друзьями, посещаю всякие мероприятия… вечера… ну, ты знаешь. Но постоянно ни с кем не встречаюсь.

— А тогда кто эти парни на фотографиях в светской хронике вместе с тобой? — спросил он небрежно. Она рассмеялась.

— Ты спрашиваешь точно так же, как раньше. Помнишь, как мы тогда смеялись над светской хроникой?

— Значит, теперь у тебя больше нет от меня секретов? — поддразнил он ее, имея в виду Саймона Хэмптона. Вера непроизвольно вздрогнула.

— Нет! И это совсем не смешно, Миша.

— Прости. Мне не следовало над этим шутить.

— Ничего, все нормально.

— И все же я как-то не могу поверить, что ты ни с кем не встречаешься, пусть даже не всерьез. Она только пожала плечами.

— Но этого не может быть, Вера! То есть я хочу сказать, у тебя ведь есть все, чего только может пожелать мужчина.

Она отвернулась. Ну как ему объяснить, что никто, кроме него, ее не интересует? Как объяснить, что ей не хочется иметь ничего общего с теми молодыми людьми, которые добиваются ее внимания уже много лет?

— Мне просто не встретился подходящий человек, — проговорила она наконец.

Миша погладил ее по волосам.

— Ты его обязательно встретишь. Я в этом уверен.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Встретил ее взгляд, полный печали и желания. Неожиданно для самого себя притянул к себе, начал покрывать поцелуями ее лицо, шею, уши, вдыхая нежный сладкий аромат.

Вера сжала его так, как будто от этого зависела ее жизнь. Потом резко отстранилась.

— Не надо, — прошептала она. — Мне не нужна твоя жалость. Он снова притянул ее к себе. Начал целовать в губы, жадно и страстно. Руки его гладили ее волосы, плечи, спустились на грудь. У нее перехватило дыхание.

— Ш-ш-ш, — прошептал он ей в самое ухо. — Это не имеет ничего общего с жалостью. Это же я, Миша, забыла? Дай себе волю. Расслабься. Давай будем наслаждаться вместе.

Он снова начал ласкать ее, медленно, неспешно, нежно, с любовью, пока изнутри не поднялся шквал страсти, который привел их в спальню, а потом к сладкому и опустошительному освобождению.

«Господи, как же это получилось?!» — не мог он потом понять. Ведь он же собирался рассказать ей о Сирине, а вместо этого… Он испытывал какое-то странное, незнакомое чувство. Не вины, не стыда, не раскаяния, нет. Он не чувствовал, что поступил с Верой недостойно, непорядочно. Совсем наоборот — все было правильно. Как воссоединение старых друзей.

Вера словно надежная, безопасная пристань. Любящая и по-своему волнующая. А что же тогда Сирина? Почему его так тянет к ней? Можно ли любить двоих, по-разному? Он ничего не мог понять. Совсем недавно он не сомневался в том, что Сирина единственная во всем мире имеет для него значение. И что же теперь? Что ему теперь делать?

Вера проводила его к выходу. Вернулась в спальню. Лучше и быть не могло, хотя этого она не планировала. Хорошо, что она не пыталась его соблазнить. Это было бы самой большой ошибкой.

Она закрыла глаза. Обхватила себя руками за плечи. Может быть, когда-нибудь он поймет, что никто не будет любить его так, как она. И может быть, когда-нибудь он ее тоже полюбит…


Глава 26


Миша повернулся на спину, заложил руки за голову. Удовлетворенно вздохнул. Поднял глаза к потолку, туда, где виднелись безобразные трубы. Даже в этом тусклом свете он их хорошо различал. Когда он впервые увидел квартиру Сирины в Сохо, она его заворожила своими размерами, высокими потолками, огромными окнами, современными очертаниями, почти полным отсутствием какого-либо украшательства. За последние месяцы он провел здесь не одну ночь — они встречались каждый раз, когда оба оказывались в Нью-Йорке, — однако за это время энтузиазм его значительно уменьшился, а порой сменялся полным неприятием. Белизна этого жилища теперь выглядела какой-то неестественно, нечеловечески стерильной, казенной. Дорогая мебель производила впечатление бездушной холодности. По-видимому, Сирина слишком много времени проводит вне дома, ей некогда заниматься своим жилищем. Картины на стенах все сплошь современные, большинство выполнены в темных тонах. Ни один из художников ему не знаком. И ни одна из этих картин не вдохновляет. В спальне и холле выставлены некоторые фотографии Сирины — снимки с показов мод, — великолепно выполненные, но такие же ультрасовременные и холодные, как и все остальное. Безделушек почти нет, практически ничего, что указывало бы на то, что она путешествует по всему миру. Но самое странное — ни одной семейной фотографии, ни одного снимка друзей.

Даже кухня — как правило, самое уютное место в любой квартире — являла собой образец индустриальной эпохи. Почти все предметы из стекла, стали и гранита. Скорее напоминает операционную и выглядит так, словно ею никогда не пользуются. Так оно, кстати, и есть. Сирина сама сказала, что практически никогда не готовит. Вначале Миша решил, что она преувеличивает, но потом поверил. Каждый вечер, когда он приходил сюда после целого дня напряженной работы за роялем, они заказывали обед с доставкой в китайском, японском, бирманском или вьетнамском ресторанчике. Несколько раз они выходили куда-нибудь пообедать, причем Сирина всегда настаивала на каком-нибудь сверхдорогом фешенебельном ресторане, таком, куда приходят скорее не для того, чтобы поесть, а для того, чтобы показаться на публике и посмотреть на других знаменитостей.

По утрам всегда одно и то же — кофе, и все. Проглатывался в спешке, после чего она убегала по своим делам. За кофе обычно разговаривала по телефону, отвечала на звонки. Стилисты, фотомодели, фоторедакторы, издатели, модельеры, ассистенты, агенты, ее собственный агент. Мишино присутствие никогда не мешало ей отвечать на звонки.

Он улыбнулся. Как Сирина прекрасно справляется со всеми этими многочисленными делами! Как умеет удержать в голове тысячи мельчайших деталей! С каким апломбом ведет дела! Он бы от всего этого давно сошел с ума. Его жизнь проходит совсем по-другому — в полном уединении, сосредоточенности только на музыке.

Ему внезапно пришло в голову, что во многих отношениях они совсем не знают друг друга. Слишком много работают, слишком много разъезжают по свету. Времени остается только на секс, но не на то, чтобы узнавать друга. Иногда у него возникало впечатление, что они вовсе и не пара, а просто едва знакомые люди, время от времени встречающиеся для того, чтобы провести вместе ночь. Встречи на одну ночь… Чистая эротика, ничего больше. Даже кратковременные совместные поездки в другие города, как, например, в Копенгаген несколько недель назад, теперь начали терять свою прелесть. Возможно, это оттого, что теряется новизна… Но скорее всего здесь что-то другое.

Миша услышал, что Сирина выключила душ. Сейчас появится на пороге с полотенцем в виде тюрбана на голове, со своим великолепным телом, раскрасневшимся после горячей воды. И она появилась, в нимбе из солнечного света. Он внимательно смотрел на нее, пытаясь понять, кто же она на самом деле, что скрывается за этой прекрасной, ухоженной, словно отполированной внешностью.

Она заметила выражение его лица. Ответила вопросительным взглядом.

— Что?

— Так… задумался кое о чем.

Сирина подошла, присела на край кровати.

— О чем же?

Он провел пальцем по ее спине.

— О тебе. Кто ты на самом деле? Откуда ты? Ну и всякое такое. Она с шумным вздохом повернулась к нему.

— Я Сирина Гиббонс. Выросла во Флориде. Этого достаточно? Он покачал головой:

— Нет. Ты знаешь обо мне практически все. Я тоже хочу знать все о тебе. Все, что только можно.

В голосе ее зазвучало раздражение:

— Я же тебе говорила, не люблю вспоминать прошлое. Да и вспоминать-то нечего.

Она начала вытирать волосы полотенцем.

— В это трудно поверить.

— А ты попробуй.

— Пробовал. Уже несколько недель. Знаешь, как ни странно, я нашел больше информации о тебе в журнале «Ярмарка тщеславия», чем ты когда-либо рассказывала мне сама.

Сирина положила полотенце. Повернулась к нему.

— Что именно ты хочешь знать?

— Перестань, Сирина. Ты сама это знаешь. Все, что любовники обычно рассказывают друг другу. — Миша нежным жестом откинул влажные пряди волос с ее лба. — О твоей семье, о твоем детстве, о друзьях, о чем ты мечтала. Все, что помогло бы мне узнать тебя.

Она смотрела ему в глаза.

— Если я расскажу тебе, сможешь ты пообещать раз и навсегда, что больше не будешь спрашивать меня о прошлом? Никогда.

— Обещаю.

Он привлек ее к себе, нежно поцеловал.

Она отодвинулась, снова обернула голову полотенцем. Легла рядом с ним под простыню. Теперь она смотрела прямо перед собой.

— В журнале ты прочел о том, что я родилась в о Флориде.

— Да.

— Это верно. Но в не в той Флориде, которую знает большинство людей; В жалкой, полуразвалившейся лачуге недалеко от побережья. Рядом с Кристал-Ривер.

Миша слушал, не отрывая от нее глаз.

— Мой отец — если этого человека можно назвать отцом — работал проводником рыболовов. В те дни, когда не был слишком пьян. Мать занималась домашним хозяйством. Когда не была слишком пьяна. — Она помолчала, глядя вниз, на свои ногти. — О двоих братьях я мало что помню. По крайней мере до тех пор, пока мне не исполнилось десять лет. — Голос ее понизился до шепота. — До того времени, когда они начали ко мне приставать.

Миша положил руку ей на плечо. Она его оттолкнула.

— Когда они от меня отставали, за дело принимался отец. А когда я попыталась рассказать матери, она избила меня до полусмерти, за то, что я их якобы сама завожу. Искушаю — так она сказала.

Она взглянула на Мишу, потом снова отвернулась. Ему хотелось обнять ее, утешить, однако он побоялся, что она снова его оттолкнет.

— Примерно с двенадцати лет я начала уходить из дома. В пятнадцать убежала насовсем и с тех пор в этот гадюшник не возвращалась. Разъезжала по стране с парнями из рок-групп. Они меня кормили, давали крышу над головой, выпивку и наркотики. А я за это давала им все, что они от меня хотели. Ты понимаешь, действительно все.

Некоторое время она молчала, опустив глаза, по-видимому, собираясь с силами, чтобы закончить рассказ. Сделала глубокий вдох.

— Я начала фотографировать. Снимала их во время выступлений, за кулисами, во время репетиций, в мотелях, на вечеринках. Это получилось как-то само собой, чтобы убить время. Для развлечения. — Сирина подняла на него глаза. Пожала плечами. — Остальное ты знаешь. Во время интервью с рок-группой кто-то из издателей увидел мои снимки. Так началась моя карьера. Ко мне пришел успех. Когда я это поняла, я начала учиться, совершенствоваться. Потом я познакомилась с Корал Рэндолф. С тех пор все прочее, как говорят, стало историей.

— Да, ты прошла долгий путь…

— Это верно. И я никогда не оглядывалась назад. И больше никогда не буду этого делать.

— Хорошо, что ты мне рассказала, Сирина.

— Ну вот, теперь ты все знаешь. А я больше не хочу об этом говорить, ты понимаешь?

— Да, теперь понимаю. Больше никогда не буду тебя спрашивать.

Она поднялась и пошла в ванную, на ходу вытирая волосы.

У Миши голова шла кругом от всего услышанного. Неудивительно, что у нее нет никаких семейных фотографий. Неудивительно, что она не хочет вспоминать о своем прошлом. Возможно, она даже боится настоящей близости, внезапно пришло ему в голову. Она, наверное, никому не доверяет. И это не странно после такого детства…

Сможет ли он когда-нибудь проникнуть внутрь этого прекрасного, словно отполированного создания? Секс у них просто фантастика. Но пойдут ли их отношения дальше этого хоть когда-нибудь? Допустит ли она?

Учитывая ее ужасный опыт, можно понять, почему она всячески избегает встречи с его родителями. Ему так хотелось познакомить ее с ними… похвастаться ею! Однако до сих пор она от этого уклонялась под самыми различными предлогами. Не этим ли ее ужасным опытом объясняется и нежелание провести хотя бы одну ночь в его квартире? Она часто шутила по поводу ее роскоши, называла его квартиру сокровищницей Аладдина. Может быть, она почувствовала, что это настоящий дом, место, которое он любит, с любимыми вещами? А может, боится, что он изменится в своем жилище, на его собственной территории?

Как бы там ни было, одно он теперь понял: Сирина, несмотря на свою красоту и внешнюю изысканность, несмотря на все свои таланты, глубоко травмированный человек. По-видимому, где-то внутри, в самой глубине ее существа затаились страх и неуверенность. Но самое ужасное — это сломленный дух. Да, она настоящий борец, она способна выжить в самых невыносимых условиях, однако сможет ли она когда-нибудь научиться отдавать себя без страха? Сможет ли когда-нибудь без недоверия принять то, что дают ей?

Позволит ли она ему любить себя?


Глава 27


Сирина уехала в Кению, снимать модели в изысканных туалетах на фоне дикой природы.

Миша играл в Токио, в залах, заполненных до отказа.

Сирина фотографировала в окрестностях Буэнос-Айреса мускулистых мужчин в костюмах лондонских модельеров «для самых крутых парней» на фоне конюшен.

Миша поднимался на пирамиды в Теотиуакане, покорив перед этим своей игрой как критиков, так и публику Мехико.

Сирина где-то в Индийском океане, на одном из Мальвинских островов, отдыхала вместе с Корал и Салли («Извини, Миша, у нас девичник») после особенно утомительных съемок в диких местах Раджастхана.

Они действительно словно корабли, проносящиеся мимо в ночи…

Миша вернулся в Нью-Йорк с чувством одиночества и обиды на Сирину. А красотки фотомодели, готовые каждый вечер бродить по клубам, часто нанюхавшись или наглотавшись наркотиков, ему осточертели.

Он решил позвонить Вере, спросить, не поездит ли она с ним по антикварным магазинам в выходные дни. Та с радостью согласилась, и в субботу они покатили на его маленьком спортивном серебристо-голубом «БМВ». Ехали с откинутым верхом, так, что волосы развевались на ветру.

Объехав несколько магазинов, они с удовольствием пообедали в ресторане Чарлстона. Ночь провели в маленьком романтическом пансионе в Беркшире. Вернулись в Нью-Йорк счастливые, довольные своими приобретениями, но еще больше — обществом друг друга. Они словно вновь открыли для себя друг друга. В воскресенье вечером Вера предложила никуда не выходить, а приготовить что-нибудь дома. Воскресными вечерами, когда все возвращаются из загородных поездок, в ресторанах слишком много народа. В Мишиной прекрасно оборудованной кухне она приготовила восхитительное блюдо — спагетти с артишоками, зеленым луком и красным стручковым перцем. Миша же сделал салат с томатами и оливковым маслом.

Они ужинали, пили вино и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Время от времени Вера вставала с места, переставить или подправить какую-нибудь вещицу так, чтобы она выглядела эффектнее. Предлагала перевесить ту или иную картину. Они вместе решали, куда поставить Мишину новую кровать, которая вскоре должна прибыть, обсуждали, какая ткань к ней лучше всего подойдет.

В последний раз они поднялись к нему в спальню уже поздно ночью, рука об руку, с удовлетворенными улыбками на лицах, с чувством приятной усталости, с ощущением приятно проведенного времени и, главное, истинного наслаждения друг другом. Ночь они провели в сладких неспешных ласках, завершившихся крепким освежающим сном.

Рано утром в понедельник Мишу разбудил резкий звонок телефона. Он протянул руку и отключил аппарат. Заметил, что Вера уже встала и ушла на работу.

Позже, после кофе, гренков и сока, он включил автоответчик, послушать сообщения. Все от Сирины, как он и ожидал. Он знал, что она должна вернуться в Нью-Йорк этим утром. Решил ей перезвонить, хотя обида на то, чтр она так и не выбрала для него время, еще не прошла. По собственному опыту он знал, что, приложив некоторые усилия, а главное, при желании, она могла бы это сделать.

Он снял трубку и набрал ее номер. Услышал хрипловатый голос «Джона Уэйна».

— Салли?

— Кто спрашивает?

— Майкл Левин. Я бы хотел поговорить с Сириной.

— Минутку.

Он услышал громкий стук, как будто она намеренно швырнула трубку. Через несколько секунд раздался голос Сирины:

— Привет! Я пыталась тебе звонить, но никто не отвечал.

— Я отключил все телефоны. Хотел поспать. Энтузиазм в ее голосе немного смягчил его гнев, однако он еще не мог простить ее до конца.

— Та-а-к… А чем ты занимался перед этим?

— Да так, всем понемножку. Человек может и поразвлечься, когда его бросают в одиночестве, правда?

— Дуешься?

— Можно и так сказать.

— Вот что, Майкл… Мы встречаемся уже несколько месяцев, и я думала, что за это время ты успел привыкнуть к моему образу жизни. Ты же знаешь, как обстоят дела. Я не могу срываться с места и бежать к тебе по первому зову.

— А я этого и не жду.

— Послушай, — проговорила она мягче, — у меня сегодня свободный день. Почему бы тебе не прийти ко мне? Давай поговорим.

— А может быть, лучше ты придешь сюда? — Он заранее знал, что она откажется. — Здесь нас будут меньше отвлекать.

— Нет. Лучше у меня. Мне должны звонить. Это важно.

— Ну разумеется. Важнее ничего быть не может. Кстати, ты могла бы прийти сюда со своим мобильным телефоном.

— Ничего не выйдет. Мне могут кое-что принести, а здесь, как ты знаешь, никого, кроме меня, нет. — Она вздохнула. — Послушай, Майкл, я ничего не могу поделать. Пожалуйста, приходи.

Он почувствовал, что не может устоять. Она его словно околдовала. Притягивает, как магнитом.

— Хорошо, через час буду.

Он положил трубку, глядя в пространство невидящим взглядом. Сколько это может продолжаться? То она просит и умоляет его, то отталкивает…

Кабина лифта остановилась с легким толчком. Миша вышел, едва не натолкнувшись на «Джона Уэйна». Салли стояла в ожидании лифта в самой что ни на есть мужской позе — широко расставив ноги.

— Привет, Сал!

Несколько секунд она подозрительно смотрела на него, потом молча, словно нехотя, кивнула. Покачиваясь, вошла в лифт, стукнула по кнопке кулаком.

Миша нажал на кнопку второго переговорного устройства — для большей безопасности в квартире их было два: одно — на входной двери, второе — в холле. Сирина впустила его.

— Майкл! Я здесь, в студии.

Он повернул направо, к огромному помещению, примыкавшему к жилым комнатам и оборудованному всем необходимым — ванной, гардеробной, кладовой и темной комнатой для проявки пленок. Сирина стояла в центре, почти скрывшись за всевозможным осветительным оборудованием, фотокамерами, прочими фотографическими аксессуарами, многочисленными чемоданами с одеждой и обувью и еще бог знает чем. Смотрела на него с широкой улыбкой. Роскошные черные волосы обрамляли слегка загорелое лицо. Как мадонна, подумалось ему. Изысканная и совершенная, чистая и невинная… В этот момент он заметил, что на ней надето. У него дыхание перехватило.

— Какого черта…

Неожиданно для самого себя он расхохотался. Улыбка на ее лице стала еще шире.

— Я примеряю одежду для фотосъемок. Можешь себе представить, один лондонский журнал собирается опубликовать большую статью обо мне! Они мне прислали тонны одежды для примерки. — Она сделала пируэт. — Ну, что скажешь?

Миша почувствовал, что не может найти слов.

— По-моему, ты в этом выглядишь как шикарная проститутка, — выпалил он. — Проститутка со стажем! Она засмеялась.

— Значит, тебе это не нравится?

— Грудь кажется больше, — произнес он, одобрительно глядя на нее.

— А сапоги? Правда очень практично? Каблуки-шпильки и высокие, до самых бедер. Очень удобно для ходьбы по магазинам.

— Могу себе представить. Все покупатели разбегутся в один момент.

Сирина топнула высоким каблуком.

— Ну иди же сюда.

Он приблизился. Заключил ее в объятия. Страстно поцеловал. Она ответила моментально. Обхватила его руками с таким же страстным желанием. Глаза ее блеснули озорством.

— По-моему, тебе нравится эта большая грудь.

— Мне нравишься ты.

— А большая грудь?

— Пожалуй, тоже. Она взяла его за руку.

— Пойдем в спальню.

Он шел за ней следом, поглядывая на крепкие ягодицы, туго обтянутые сверкающей кожей. Обнаружил, что этот нескромный наряд его возбуждает.

Едва они вошли в спальню, как желание взорвалось в них, вспыхнуло ярким пламенем. Оказалось, что они изголодались друг по другу сильнее, чем могли предположить. Слишком долго не виделись, да и наряд ее тоже сыграл свою роль.

Потом они лежали в постели обнаженные, чувствуя себя выжатыми без остатка.

— Ну что… ты все еще сердишься на меня? Миша ответил долгим пристальным взглядом.

— Должен признаться, на тебя трудно сердиться. Особенно когда ты рядом. Но я был очень рассержен, можешь мне поверить.

— Ну что ж, тебе придется это пережить. Я такая, какая есть. Такова моя жизнь.

— Я понимаю. Но неужели мы не могли провести вместе хотя бы часть твоих каникул? У тебя было свободное время, у меня тоже, и ты об этом знала. Похоже на то, что…

Сирина рывком приподнялась на подушке, зло глядя на него.

— Никогда от меня такого не жди! Что я от чего-нибудь, связанного с работой, откажусь ради тебя. Корал очень важна для моей карьеры. Я проводила время с ней. — Она помолчала. Заговорила спокойнее: — И кроме того, мы не хотели никаких мужчин. Я же тебе говорила, это был девичник. — Она провела рукой по волосам. — А у тебя разве никогда такого не бывает? Я имею в виду, вы никогда не собираетесь мужской компанией?

— Да нет. Наверное, я уже это перерос. В школе, да, припоминаю… А вообще я не большой любитель мужских компаний. Она громко застонала:

— Господи, Майкл… Я уже предвижу, как ты все больше и больше посягаешь на мою свободу. Выдвигаешь все новые и новые требования, отнимаешь все мое время. И поедаешь меня самое.

Он молчал, потрясенный ее словами. О чем это она?.. С самой первой минуты их знакомства она всегда делала то, что хотела. Да, временами ему бывало больно и обидно, он злился на нее, но никогда не посягал на ее независимость.

— У тебя действительно такое ощущение?

— Абсолютно, — ответила она не задумываясь. — И я этого не потерплю. Ни от кого.

— А если бы я был твоим мужем?

Сирина повернулась к нему. Долго смотрела на него своими колдовскими карими глазами. В какой-то момент ему показалось, что она подавила смех.

— Мужем! — произнесла она наконец. — Мужем! Только подумать! — Лицо ее посерьезнело. — Если я когда-нибудь и выйду замуж, Майкл… имей в виду, я сказала «если»… то это ни на йоту не изменит мою жизнь. Ни замужество с тобой, ни с кем-либо другим. Никаких компромиссов! Ни-ка-ких.

Миша даже опустил голову под этим тяжелым взглядом. Если он еще и лелеял какие-то надежды, то сейчас они разбились вдребезги.

Через некоторое время он рискнул высказать еще одно предположение:

— Значит… ты не перестанешь разъезжать по свету, даже ради семьи?

Она долго смотрела на него. Потом неожиданно громко расхохоталась.

— Извини. Я… я просто не могла поверить своим ушам. Ты действительно ни хрена не соображаешь.

Он поднялся с постели и начал собирать одежду. Скорее уйти отсюда… уйти от нее. Она над ним насмехается. Но это еще полбеды.

Сегодня ему кое-что открылось в ее характере, что-то безобразное, отвратительное.

Она молча наблюдала за тем, как он одевается.

— Тебе совсем не нужно сейчас уходить.

— Нужно. — Он надел пиджак. — Прощай, Сирина.

— Пока. До встречи.

Она потянулась к маникюрному набору на ночном столике.

Оказавшись на улице, Миша некоторое время стоял как потерянный. И потерявший цель. Что же ему теперь делать?

Он уже давно примирился с тем, что они с Сириной встречаются на ее условиях. Но такая полная бескомпромиссность! Неужели она абсолютно ничего к нему не чувствует? Ничем не собирается пожертвовать ради мужа, ради семьи?

Ему казалось, после того, что ей пришлось пережить, она будет только рада показать своему ребенку… своим детям, что мир может быть и другим. Прекрасным, полным любви.

По-видимому, ее семья — это Корал Рэндолф и Салли Паркер. Ничего плохого в этом нет. И потом, есть еще все эти многочисленные фотомодели, ассистенты и прочие. Люди, заполняющие ее жизнь. Многие из них, вероятно, помогали ей в жизни, при неизбежных взлетах и падениях. И многие из них кокаинисты… наркоманы. Плохие матери и отцы. Не его круг.

И вообще все это не для него. Ему нужны жена и дети. Нужна семья, с которой можно делить жизнь. Внезапно на глаза навернулись слезы. Он совсем потерялся. Что же теперь делать? Куда идти?

Он медленно побрел вперед не глядя. Шел и шел, без всякой цели. Время словно остановилось. Или это он выпал из времени… Наконец, неизвестно сколько времени спустя, он вскинул глаза, чтобы обойти случайного прохожего. Оказывается, он прошел от самого Сохо до восточных шестидесятых.

Внезапно Мишу осенило. Словно молния сверкнула во мраке, высветив то, о чем он знал всегда, не сознавая этого. Да, теперь он знает, что ему делать. Весь город как будто прояснился, обрел очертания, которых раньше не было. Миша прибавил шагу. Да, теперь он точно знает, куда идти и что делать. Наконец-то он нашел себя.


Глава 28


— Миша, я хочу, чтобы ты все обдумал. По крайней мере несколько дней, если не больше. Ты должен быть абсолютно уверен в том, что действительно этого хочешь.

Он кивнул. Его темные глаза сверкнули.

— Мне не нужно ничего обдумывать. Я уже все обдумал. И действительно этого хочу.

Вера еще никогда не видела такой решимости в его глазах. На его лице. Вон как сжаты челюсти. И тем не менее она должна убедиться в том, что это не скоропалительное решение, принятое под влиянием обиды, гнева или отчаяния. Она знала, что такое вполне возможно.

Она сделала глубокий вдох, набираясь смелости. Заговорила нарочито ровным тоном:

— Миша… я хочу выяснить одну вещь.

— Все, что угодно. Спрашивай о чем хочешь.

— Я… я надеюсь, — она тщательно подбирала слова, — что ты принял это решение не… не в состоянии аффекта.

— Аффекта?! Что ты имеешь в виду?

— Сейчас такой момент, когда мы должны быть абсолютно искренни друг с другом.

Он с готовностью кивнул.

— И я надеюсь, что ты будешь со мной так же откровенен, как я откровенна с тобой. — Вера перевела дыхание. — Скажи мне правду, Миша, ты это Делаешь не потому… — Она снова помолчала, собираясь с силами. Потом заговорила быстро, словно боясь растерять всю свою храбрость: — Не потому, что рассердился на нее? Ты прибежал ко мне не для того, чтобы поквитаться с ней?

Кровь бросилась ему в лицо. Он отвел глаза. Долго смотрел куда-то в пространство. Потом тяжело вздохнул. Снова взглянул ей в глаза.

— Так, значит, ты знала? Она кивнула.

— С каких пор?

— Не могу точно сказать. Давно. Наверное, с самого начала. Потрясенный, он не сводил с нее глаз.

— Но как? Откуда?

— Разве это так важно? Доходили слухи. В конце концов, у нас есть общие знакомые.

— И ни разу не обмолвилась… Ни единого слова. Она молчала.

— Все это время ты вела себя так, как будто все в полном порядке и беспокоиться не о чем. — Миша потянулся к ней через стол. Взял ее руку. — Ты еще лучше, чем я думал. Поэтому я хочу жениться на тебе, Вера. Не потому, что я зол на нее. Не для того, чтобы поквитаться с ней. Я осознал, что все это время любил тебя. Все эти годы.

Слезы счастья хлынули у нее из глаз. Она еще не знала, можно ли ему верить, но ей этого очень хотелось. Как ей этого хотелось!

— Я просто этого не сознавал, Вера. Я был слеп… глуп… слишком занят собой… не видел очевидного… того, что люблю тебя, что ты единственная женщина, которая мне действительно нужна.

Он снова потянулся к ней, нежно стер слезы с ее лица кончиками пальцев.

— Ты… в этом уверен? — с трудом прошептала она.

— О да! — Он поднес ее руку к губам. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой, чтобы у нас были дети… семья. Пожалуйста, скажи, что ты согласна.

Вера увидела искреннюю мольбу в его глазах. Голова у нее шла кругом от противоречивых мыслей и чувств. Но одно преобладало над всеми.

— Да! Да, я выйду за тебя замуж.

Позже, на работе, у себя в офисе, ей внезапно пришло в голову, что она даже не знает названия того захудалого ресторанчика, где Миша сделал ей предложение. Он вбежал в тот момент, когда она собиралась уходить на ленч. Взял за руку и повел за собой, бормоча что-то не совсем понятное. Мол, они должны срочно поговорить. Теперь она даже не могла бы вспомнить, где находится тот ресторанчик.

Это, конечно, не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Даже загадочная и прекрасная Сирина Гиббонс, приворожившая Мишу, — Вера об этом знала. После стольких лет терпеливого ожидания она, Вера, наконец получила то, что хотела, — Мишу Левина. Ей хотелось кричать о своем счастье на весь мир. Пусть все узнают о том, что Михаил Левин любит ее, Веру Буним, и они скоро станут мужем и женой. Наконец-то чудо свершилось. Теперь ей ничто не страшно. Ведь он будет рядом.

Вера вошла в свою квартиру. Бросила ключи в серебряную вазочку на комоде в холле, скинула с плеча сумку. Блаженно вздохнула. Наконец-то дома.

Она очень устала. Через неделю свадьба. Они с матерью занимались предсвадебными делами. И кроме того, все это время она продолжала работать, и дел все не убавлялось.

Квартира сегодня выглядит непривычно пустой без Миши. Последнее время он приходил каждый вечер. Однако сегодня она почувствовала облегчение от того, что его нет. Сегодня он занят… чем? Ах да, сегодня он встречается с Манни и Сашей. Поздний деловой обед. Значит, он останется у себя в квартире, на другом конце города.

Если бы он пришел, их вечер сейчас только начинался бы. Они бы что-нибудь приготовили вместе, потом ели, разговаривали, строили планы. И конечно, занимались бы любовью. Полночи провели бы без сна. Вместе. Магическое слово…

Сегодня она воспользовалась отсутствием Миши, задержалась подольше на работе, приводя в порядок дела, и пообедала сандвичем с тунцом. А сейчас мечтала только о том, чтобы забраться под одеяло.

Вера прошла прямо в спальню, разделась. Улыбаясь, накинула на себя старую майку. Мишину. В ней она больше всего любила спать. Прошла в ванную, на ходу развязывая шелковый шарф от Шанель, стягивавший волосы. Быстро почистила зубы, умылась и направилась обратно в спальню. Вытянулась на постели, с наслаждением ощущая чистейшее постельное белье. То, что доктор прописал. Именно то, что сейчас необходимо ее усталому телу.

В этот момент зазвонил телефон. Она протянула руку, сняла трубку. Несколько секунд на другом конце слышалось только тяжелое дыхание, от которого у нее мороз прошел по коже.

— Алло! Кто это?

Молчание. И снова тяжелое дыхание, ритмичное, угрожающее. Дрожь прошла у нее по телу. «Не глупи, — сказала она себе, — это просто какой-то ненормальный». Она уже собиралась положить трубку, как вдруг услышала протяжный мужской голос:

— Ве-е-е-ра-а-а…

Низкий глухой голос, несомненно, принадлежал англичанину. Саймон Хэмптон! Господи! Что происходит? Почему он звонит через столько времени? Звонок Саймона может означать только одно — большие неприятности. Она сделала над собой усилие, пытаясь унять бешеный стук сердца и нарастающий страх.

— Саймон…

Сама почувствовала дрожь в голосе, которую так и не смогла скрыть. О, как она сейчас себя за это презирала!

— Ты, значит, опять встречаешься с этим музыкантишкой? В голосе его звучала издевка.

О Господи, он… он следил за ней! Эта мысль подействовала на нее как удар. Ей показалось, что она сейчас потеряет сознание. Нет, этого не может быть! Это не может происходить с ней. Судорога пронзила тело, она едва не выронила трубку.

— Тебе не следовало с ним встречаться, Вера, — заговорил он каким-то странным речитативом, словно увещевая непослушного ребенка. — Это грозит ему большой опасностью.

— Ты не посмеешь! — Вера почувствовала, как страх вытесняется гневом. — Я сообщу в полицию. Я расскажу, что именно ты…

— Заткнись! Я доберусь до твоего драгоценного музыкантишки раньше, чем подоспеет полиция. Я сейчас на углу у его дома.

— Врешь, подонок!

— Вера, Вера! Что за выражения! — Он издевался над ней. Однако в следующую секунду в голосе его появились угрожающие нотки. — Твой пианистишка сейчас внизу, в баре, вместе со своим толстяком-менеджером. Я их отсюда вижу, Вера.

Вера подавила всхлип. Неужели это возможно? Неужели он действительно видит Мишу? Или просто блефует? Что же делать? Голова шла кругом. Тысячи различных вариантов проносились в мозгу, однако она чувствовала, что не может ясно мыслить.

— Давай встретимся, — произнес он.

— Встретиться?! С тобой?!

— Ну да. В Виллидж. Как в старые добрые времена. Только ты и я. Вдвоем. Выпьем, походим, поговорим.

Сама мысль о встрече с ним привела ее в ужас. Он действительно сумасшедший! Он может попытаться что-нибудь с ней сделать в отместку за Мишу.

Господи! А что, если он уже знает, что они собираются пожениться? Ее охватил такой страх, какого она никогда в жизни не испытывала. Внутри все сжалось в тугой комок. Что же делать?

Однако она уже это знала. Сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Хорошо, Саймон. Где ты хочешь встретиться?

— Тут есть небольшое кафе, на Уэст-стрит, на пересечении с Кристофер-стрит, чуть к северу, на боковой улочке. Ты его увидишь.

— Хорошо, я приеду. Только мне нужно время, чтобы одеться и поймать такси.

— Чао.

Саймон повесил трубку.

Несколько минут Вера сидела словно окаменев. Потом соскочила с кровати и начала действовать. Пошла в гардеробную, достала старые джинсы, черную майку, черные кроссовки. Быстро надела все это. Нашла старую бейсбольную кепку, надвинула на самый лоб, высоко подобрав волосы. Порылась в ящиках среди аккуратно уложенного белья, нашла подарок отца, который он сделал ей несколько лет назад. Положила в сумку вместе с кошельком, повесила ее через плечо, схватила ключи и выбежала на улицу ловить такси.

Она потягивала охлажденное шабли, внимательно наблюдая за Саймоном. Тот уже влил в себя порядочное количество виски, и его явно развезло. В кафе почти никого не было. В среду вечером боковые улочки обычно безлюдны, если не считать редких случайных прохожих. И бесконечный поток транспорта на Уэст-стрит тоже начал спадать.

Вначале, увидев Саймона со спутанными грязными длинными волосами, сидящего в небрежной позе, она держалась с ним очень настороженно. Голубые глаза его сверкали. Как ни странно, до сих пор они не коснулись в разговоре ни его телефонного звонка, ни Миши. Саймон, похоже, этого не хотел. Вера же боялась каким-нибудь случайным словом вызвать его ярость. Он, казалось, доволен уже тем, что видит ее здесь. Вел себя так, словно ничего необычного не произошло. Говорил о своей последней выставке в Лондоне, о том, над чем сейчас работает.

Может быть, этим все и закончится… Может быть, в конце концов удастся просто встать и уйти. Она помчится прямо к Мише, они сообщат в полицию. Может быть, ей не придется… Но как узнать, что у него на уме, что он собирается предпринять дальше?

— Ты все еще настаиваешь на прогулке?

— Ну да. — Он улыбнулся. — Ты готова?

— Как скажешь.

Она изо всех сил старалась не показывать своего нервного напряжения.

Саймон попросил счет. Официант принес и тут же скрылся. Саймон отсчитал деньги, положил на стол. Встал, потянулся.

Господи, она уже забыла, какой он огромный, мускулистый! Как же она сможет совершить то, что задумала… если до этого дойдет?..

Она быстро поднялась на ноги, подошла к нему. Он обнял ее сильной рукой за плечи.

— Пойдем прогуляемся на пирс.

Он указал в сторону реки. Вера попыталась улыбнуться.

— Как хочешь.

Он крепко прижал ее к себе. Он пошли вверх по шоссе до берега реки, свернули на дорогу, огороженную цепочной оградой.

— Смотри, — Саймон указал на разрыв в ограде, — можем перелезть здесь и пройти до самого конца пирса.

— А это не опасно?

— Нет, я видел, люди так делали.

Он помог ей пролезть в дырку. Они пошли по пирсу в темноту Гудзона. На краю остановились, глядя на далекие огни Нью-Джерси.

— Как странно и красиво… — проговорила Вера.

— Да.

Небо заволокло облаками. Звезд не видно. И никого вокруг, лишь мощные порывы ветра да отдаленный гул транспорта.

Вера вздрогнула. Саймон привлек ее к себе. Погладил по плечу. Однако ее била дрожь не от холодного ветра. Нет. От сознания того, что ей, возможно, придется совершить. И лучшего места для этого не найти.

Саймон повернулся к ней. Глаза его блеснули в темноте.

— Ты собираешься за него замуж? Это правда?

Он больно сжал ей плечо.

Второй раз за сегодняшний вечер Вера почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Как ему ответить? Он сжимал ее плечо снова железными тисками. Господи, он убьет ее! Она совершенно беспомощна, она здесь как в ловушке.

— Я… я же согласилась встретиться с тобой, Саймон. Ты ведь этого хотел?

— Ты мне не ответила. — В глазах его появилось какое-то странное торжество. — Но это и не обязательно. Я знаю. В Лондоне все об этом знают.

— Мне больно! Отпусти меня, Саймон.

Он медленно покачал головой, глядя ей в глаза:

— Вряд ли. Если я не могу тобой обладать, то и никто не сможет.

Вера попыталась вырваться. Невозможно… Неожиданно он засмеялся.

— Ты будешь прекрасно смотреться, когда всплывешь.

Ее обдало горячей волной гнева, смешанного со страхом. Она начала яростно вырываться, попыталась ударить его ногой. Он снова засмеялся. Ослабил хватку, подтолкнул ее к краю. Вот он, ее шанс! Она резко повернулась и что было силы ударила его коленом в пах. Он задохнулся от боли. Выпустил ее, согнулся. Одна нога соскользнула с парапета. Глядя невидящими от боли глазами, он хватался руками за воздух, но через несколько мгновений свалился вниз, словно сломанная игрушка. Раздался тяжелый всплеск. Вере показалось, будто она ощутила тяжесть его тела там, внизу. Она смотрела широко раскрытыми от ужаса глазами. Долгое время не могла двинуться с места, слыша собственное прерывистое дыхание. Потом осторожно опустила глаза вниз. Темная вода плескалась о столбы пирса. И больше ничего.

О Господи! О Господи!

Ее начало рвать. Сандвич с тунцом вышел наружу. Слезы хлынули из глаз. Однако она продолжала напряженно всматриваться в черную воду, ища там Саймона. Вода по-прежнему спокойно плескалась о столбы пирса…

Наконец Вера поднялась на ноги, попятилась от края. Судороги сотрясали тело. Она едва не захлебнулась собственной слюной. «Возьми себя в руки! — приказала она себе. — Все кончено. Теперь надо выбраться отсюда». Она утерла рукой глаза, потом рот. Вытерла руку о джинсы. Сделала глубокий вдох, повернулась и пошла обратно по пирсу, стараясь не сорваться на бег. Дошла до цепочной ограды, нашла дырку, пролезла, дошла до шоссе, поймала такси. Оказавшись наконец в своей безопасной квартире, вынула из сумки револьвер, положила обратно в ящик. Слава Богу, что не пришлось им воспользоваться!

Ее опять начала бить дрожь, из глаз снова полились слезы. Но ведь она собиралась им воспользоваться, она готова была пойти на убийство, чтобы защитить Мишу. Из груди вырвались тяжелые рыдания. Что же она за человек?! Что за чудовище такое?!


Глава 29


Свадьбу праздновали в синагоге на Пятой авеню. Все присутствовавшие сошлись во мнении, что это самое грандиозное и экстравагантное событие даже в кругу наиболее богатых и влиятельных людей, выдающихся музыкантов и прочих представителей мира искусства, получивших американское гражданство.

Да, здесь сегодня собрались все, думала Вера. Весь цвет американского общества. По меньшей мере два члена президентского кабинета, два сенатора, губернатор, мэр, финансисты со всех концов света, несколько титулованных особ из Европы, представители королевских фамилий из Нью-Йорка и, конечно, известнейшие дирижеры, композиторы, музыканты, художники и артисты.

Соня и Дмитрий наблюдали свадебную церемонию со слезами на глазах. Наконец-то их сын образумился. Даже Иван и Татьяна Буним, никогда не одобрявшие романтического увлечения дочери Мишей Левиным, дали свое благословение на брак.

Они часто обсуждали между собой нежелание Веры знакомиться с подходящими, на их взгляд, молодыми людьми, которые ею интересовались. Разумеется, они знали причину. Знали они и то, какой упрямой и непреклонной может быть их дочь. Лелея надежду породниться с какой-нибудь из легендарных и богатейших еврейских семей, они тем не менее понимали, что Михаил Левин — желанная партия для любой девушки.

Красота Веры, появившейся в освещенной множеством свечей синагоге, заставила присутствовавших замереть от восхищения. Платье от Кэтрин Уолкер, знаменитого лондонского модельера, автора многих туалетов принцессы Уэльской, поражало сложным узором из венецианского жемчуга по всему корсажу. Сзади на пол спадал длинный шелковый шлейф. Вуаль тончайшего шелка поддерживала на голове диадема из бриллиантов, изумрудов и рубинов. Эту же диадему надевала ее мать в день своей свадьбы. Бриллиантовые сережки и ожерелье — подарок Миши — искрились в пламени свечей. В руке невеста держала небольшой букет роз.

Рядом с Верой в роскошном платье из бледно-розового шифона шла ее подружка — друг детства Присцилла Кавано, которая когда-то пускала их с Мишей в свою квартиру на верхнем этаже заниматься любовью.

Миша проследовал в сопровождении отца. Оба изумительно смотрелись во фраках и белых галстуках, так же как и Иван Буним.

После традиционной брачной церемонии в синагоге состоялся прием в квартире Бунимов на Пятой авеню. Специально для этой цели из Парижа вызвали Жака Рэйвенала, известного во всем мире специалиста по организации приемов и торжественных вечеров. Если брачная церемония показалась гостям неповторимо прекрасной, то прием в апартаментах Бунимов не мог сравниться ни с чем. На одни только цветы, прибывшие, как и гости, со всех концов света, ушли тысячи и тысячи долларов. У входа в переднюю галерею играл струнный квартет, а позже, когда начались танцы, в главном бальном зале, оформленном в венецианском стиле, грянул большой оркестр. Обед подавали в бальном зале, на столах под венецианскими скатертями, украшенными массивным канделябром в центре и огромными букетами пионов. Вина подвозили на столиках с колесами. Сверкали приборы из антикварного российского серебра, императорского фарфора, тончайшего хрусталя. Официанты в бабочках и белых перчатках наполняли бокалы лучшим шампанским. Что касается самого обеда, то Вера по праву могла им гордиться: она сама составляла меню. Свадебный торт представлял собой десятислойное сооружение высотой шесть футов, украшенное узорами из кремовых розочек, которые выглядели точь-в-точь как настоящие. Его подали на десерт с лавандовым шербетом.

Гости, включая сенатора, губернатора и члена царской семьи Романовых, без конца поднимали тосты за молодых. После всего этого веселья, смеха, шуток, еды и питья Вера и Миша почувствовали, что совсем выдохлись, несмотря на радостное возбуждение. Стоило им оторваться от родителей, от Манни с Сашей, Присциллы или толпы доброжелателей, как они моментально попадали в другую толпу таких же доброжелателей. Новые объятия, поздравления, пожелания.

Поздно вечером Миша в танце отвел Веру в дальний конец бального зала.

— Почему бы нам не сбежать отсюда, миссис Левин?

— Прекрасная мысль, мистер Левин. Самая лучшая за весь сегодняшний вечер.

Они быстро выскользнули через потайную дверь, скрытую за одной из грандиозных настенных фресок, и громко смеясь, побежали по коридору к лифту. Поднялись наверх. У дверей Вериной спальни Миша поднял ее на руки, страстно поцеловал. Она ответила с такой же страстью, но потом отстранилась:

— Если не поторопимся, никуда не убежим. Его глаза сверкнули озорством.

— Даю вам десять минут на сборы, миссис Левин. Иначе уеду без вас.

— Только попробуйте, мистер Левин.

Она пошла в свою старую спальню переодеваться. Миша прошел в комнату для гостей, чуть дальше по коридору. Меньше чем через пятнадцать минут, переодетый, он постучал в дверь комнаты Веры и вошел. Вера стояла перед зеркалом в белом костюме от Шанель с голубой отделкой. Точно под цвет ее глаз, заметил Миша.

— Я почти готова. — Она промокнула губы, обернулась к нему. — Какой ты красивый!

— Спасибо. А ты выглядишь просто потрясающе. — Он привлек ее к себе, поцеловал. — Пошли скорее.

— Подожди. Мне надо еще бросить букет.

Она взяла с кровати букет роз, и они направились к лифту, держась за руки.

В бальном зале их встретили громкими аплодисментами. Все заметили, что новобрачные переоделись для отъезда. Вера с Мишей поднялись на подмостки, где находился оркестр. Все зааплодировали еще громче. Дирижер остановил музыкантов. Вера подбросила букет в воздух. Цветы упали прямо в руки Манни Цигельмана. В первый момент тот смотрел на них с молчаливым изумлением. Потом засмеялся и захлопал вместе с остальными.

Миша указал на него пальцем:

— Ты следующий, Манни. А кто она?

— Понятия не имею, старина.

Манни повернулся и галантно вручил букет Присцилле, стоявшей рядом. Саша наблюдал за этой сценой с хитроватой улыбкой.

Вера взяла Мишу под руку. Они обменялись с гостями последними прощальными словами и направились к выходу. Родители уже ждали у лифта со слезами на глазах. Снова последовали поцелуи, объятия, и наконец молодые вышли из дома. У подъезда ждала машина, которая отвезет их в аэропорт. Оттуда на чартерном «Гольфстрим V» они полетят без остановок туда, где проведут свой медовый месяц.

Дом, расположенный на вершине холма, недалеко от Убада, в центре Бали, выходил окнами на живописную гряду вулканических гор Аянг-Ривер-Гордж и поднимавшиеся террасами рисовые поля. Он казался естественной частью тропического леса, из пород которого и был построен. Некоторые комнаты открыты всем ветрам, другие защищены от непогоды лишь стеклянными французскими дверями, открывая в то же время изумительные виды, от которых дух захватывало. Ветер разносил стрекотание цикад, кваканье лягушек, сладкий аромат цветущих растений.

Именно здесь, в этом доме, на огромной кровати из тикового дерева, под снежно-белой сеткой от москитов, Вера зачала своего первенца. Ночь за ночью, день за днем они с Мишей занимались любовью на этой гигантской кровати. Запах секса смешивался с ароматом цветущих деревьев, доводя их до безумия. Такого секса, такой страсти Вера еще не знала. Они словно изголодались друг по другу так, что этот голод невозможно было утолить. Для Веры любовь с Мишей всегда казалась чудесным подарком, но сейчас она как бы обрела другие пропорции, стала настоящим чувственным наваждением.

Переполненные пляжи с отелями, полными туристов, располагались далеко отсюда, как они и хотели. Здесь они проводили медовый месяц в полном одиночестве, если не считать исполнительных и ненавязчивых слуг. Читали, слушали музыку, бродили по округе, не думая и не заботясь абсолютно ни о чем.

Так прошли несколько дней, в еде, сне, прогулках, любви. Однажды утром Вера лежала в постели рядом со спящим Мишей и размышляла об этом чуде, их любви. Тело у нее ныло и болело в буквальном смысле, чего раньше никогда не бывало. Она ощущала необыкновенную наполненность, завершенность, чего раньше тоже не знала и не думала, что такое возможно. Она уже поверила в то, что Миша действительно ее любит, но никогда не думала, что он находит ее такой возбуждающей и желанной. Ни одну женщину, наверное, не любили так, как ее. Чем же она заслужила такое счастье? Достойна ли она этого?

Нахлынули непрошеные воспоминания о том ужасном вечере. Словно ядовитая змея прокралась в сознание и свернулась там, высунув раздвоенный язычок. Вера уже сотни раз говорила себе, что на самом деле никого не убила. То, что она тогда собиралась сделать, оказалось ненужным. Однако чувство вины не уходило. Намерения тоже имеют значение, говорил осуждающий голос. Намерения могут быть убийственными. Да, она шла к нему с твердым намерением убить, если понадобится. Значит, на самом деле она убийца… монстр! Она закрыла лицо руками, словно отгоняя видения. Вот Саймон сползает вниз, хватаясь руками за воздух. Потом тяжелый стук — он ударился о гигантский болт — и всплеск воды. Она смотрела туда, вниз, на темную воду, и ей казалось, будто она видит зловещий взгляд Саймона, его презрительно изогнутые губы. Он обвинял ее в убийстве.

Руки ее задрожали, она почувствовала, что задыхается. Непроизвольно застонала. Зарылась лицом в подушку, пытаясь унять боль. Никогда она не расскажет Мише о том, что произошло. Никогда в жизни не омрачит ту совершенную, идеальную любовь, которую они чувствуют друг к другу.

Дыхание ее постепенно успокоилось. Возможно, со временем эти ужасные видения и грызущее чувство вины исчезнут. Может быть, она перестанет ненавидеть себя. В конце концов, это Саймон собирался убить ее.

— О чем ты думаешь? — услышала она сонный голос Миши.

Вера заставила себя улыбнуться. Это оказалось совсем легко, если видеть перед собой его красивое лицо со спутанными иссиня-черными волосами.

— О нас, — спокойно произнесла она. — О том, как здорово будет оказаться в твоей квартире. И какой у нас потрясающий медовый месяц.

Он притянул ее к себе. Игриво укусил в мочку уха.

— Ты в самом деле так думаешь?

Мрачные мысли исчезли без следа.

— Да, я в самом деле так думаю.

— Давай-ка сделаем его еще лучше.

Он провел рукой по ее груди, чуть сжал пальцами сосок. Потом наклонил голову, почти благоговейно, подумалось ей, и начал ласкать грудь губами и языком. У нее дыхание перехватило. Она сжала рукой его член, наслаждаясь его мощью, его способностью дарить удовольствие и новую жизнь.

Они снова, в очередной раз, любили друг друга. Вера заснула, насытившаяся, удовлетворенная и — об этом они еще не знали — беременная своим первым ребенком.

Через несколько дней они улетели в Нью-Йорк, посвежевшие, чувствуя себя на вершине счастья. Теперь они не просто добрые друзья, экспериментирующие с сексуальными удовольствиями, как до женитьбы. Теперь они стали настоящими любовниками.

«Пусть так будет всегда, — молилась Вера. — Пусть мы всегда будем любить друг друга так, как эти последние недели. Боже, всемогущий Боже, только бы это не изменилось!»


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗАВТРА


Манхэттен-Бич. Бруклин

Дом выглядит дорогим. Невероятно дорогим. И чудовищно безобразным. Так думал молодой человек, подъехавший на своем автомобиле, также невероятно дорогом и роскошном, но отнюдь не безобразном. Несколько минут он сидел неподвижно, разглядывая отвратительное сооружение. Он никогда еще не видел, чтобы столько денег выбрасывали на ветер так бездарно. Беспорядочное смешение стилей, различных строительных материалов, всего, что только возможно. Похоже, что владелец и архитектор трудились над этим гигантским монстром совместно, стараясь не упустить ни одного исторического периода и ни одной дорогостоящей породы дерева.

Расстояние между Брайтон-Бич и Манхэттен-Бич совсем небольшое, но кажется, будто между ними пролегли десятки световых лет. Брайтон-Бич — это установившееся, обжитое сообщество обыкновенных эмигрантов из России, между тем как Манхэттен-Бич быстро превращается в дорогой анклав российских эмигрантов, добившихся большого успеха в бизнесе. И у многих из этих людей, так же как и у того, к кому он сейчас направляется, бизнес находится буквально за углом, на Брайтон-Бич.

Молодой человек выключил мотор. Сделал глубокий вдох. Он давно ждал встречи со старым неандертальцем из России с ужасающими манерами. Да, они прекрасно сочетаются с этим чудовищно безобразным домом, который он построил для себя и жены, такой же безобразной и вульгарной.

Молодой человек вышел из машины, подошел к дверям. Над входом висела видеокамера, так же как и в клубе. Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Через несколько секунд дверь распахнулась.

На пороге стояла жена неандертальца, крашеная блондинка с толстым слоем неаккуратно наложенной косметики, в плотно облегающем свитере и таких же плотно облегающих брючках, с сигаретой в зубах. Оглядела молодого человека с головы до ног, выпустила облако дыма прямо ему в лицо. Она держалась с демонстративной величавостью, над которой ему хотелось смеяться.

— Входите, — произнесла с сильным акцентом.

— Благодарю.

— Он у себя в кабинете. Идите за мной.

Высокие каблуки застучали по мраморному полу.

Молодой человек огляделся. Внутренняя отделка блестит и сверкает дешевой позолотой, серебром, яркими оттенками красного. Но по крайней мере здесь в отличие от клуба безукоризненная чистота. Слава Богу. У них тут, наверное, работает целая армия новоиспеченных эмигрантов, и, конечно, за гроши. Он презрительно смотрел на множество букетов из искусственных цветов.

Они прошли вниз по лестнице, покрытой белым ковром, потом по коридору. Остановились у закрытой двери. Женщина открыла ее, заглянула внутрь.

— Сюда.

— Благодарю.

Молодой человек вошел в комнату. Дверь за ним закрылась.

В кабинете стояли черные кожаные кресла, такой же диван, огромный письменный стол из черного дерева и стекла. На полу — черное ковровое покрытие. Уголком глаза молодой человек заметил знакомого громилу, растянувшегося на диване. Другой сидел в кресле, положив огромные кулаки на подлокотники. На стене над ним висела картина, изображавшая обнаженную женщину в возбуждающей позе — палец одной руки во рту, в пухлых красных губах, другая — меж бедер.

Молодой человек приблизился к столу, за которым сидел неандерталец с неизменным мобильным телефоном, прижатым к уху. Остановил взгляд на молодом человеке, продолжая говорить в трубку.

Снова эти игры на измор! Здесь даже нет стула, чтобы сесть и подождать, пока они натешатся. Это тоже входит в их тактику: тебя не просто заставляют ждать. Тебя заставляют ждать стоя.

Наконец тот закончил говорить — молодому человеку это время показалось бесконечностью, — отключил телефон, бережно положил на стол. Упершись мясистыми ладонями в столешницу, смотрел на молодого человека, медленно качая головой.

— Ты меня разочаровываешь. Очень разочаровываешь.

Он постучал пальцем по столу, не спуская с молодого человека волчьего взгляда. Тот стоял молча, глядя хозяину прямо в глаза, помня, что ничто не раздражает его больше, чем безразличное молчание. Ну что ж, поиграем в эту игру.

Неандерталец наконец взорвался, брызгая слюной:

— Ну, что ты можешь сказать в свое оправдание?! Лицо его побагровело, на шее вздулись жилы.

— Ничего, — спокойно произнес молодой человек. — Он отказывается слушать мои уговоры. И вы это отлично знаете.

— Ах вот как! Отказывается слушать! Тебе нечего сказать! Да ты знаешь, что тебя ждет? Тебя найдут в большой дорожной сумке. А тебе, видите ли, нечего сказать!

Молодого человека все эти крики нисколько не тронули. Он знал, что старик прекрасно представляет себе характер Михаила Левина. К тому даже просто приблизиться трудно, не говоря уже о том, чтобы войти в доверие, а уж тем более — уговорить подписать бумагу, по которой Левин, сам того не зная, станет частью их преступной империи. А он сам, как этим болванам прекрасно известно, их единственный шанс добиться этой цели. И ради такого стоит потерпеть.

Старик достал из заднего кармана брюк носовой платок и начал утирать пот с лица и шеи, шумно и хрипло дыша. Поднял глаза на молодого человека. Снова покачал головой.

— Даю тебе времени до конца года. Если до этого срока ты не заставишь его подписать, вам обоим крышка. Усек?

Молодой человек кивнул:

— Я понял.

Старик начал царапать что-то в блокноте. Вырвал листок, подал гостю. Тот взглянул и едва сдержал улыбку. Да, старик ничего не жалеет, все готов отдать, только бы Миша Левин подписал контракт с его фирмой.

— Это последнее предложение. Постарайся, чтобы до него это дошло. Но никаких угроз. — Он кинул взгляд на громил, которые молча следили за происходящим. — Сделаем все, что потребуется, когда потребуется. Если потребуется.

Те едва заметно улыбались, словно уже предвкушая момент, когда смогут размять мускулы.

Старик снова перевел взгляд на молодого человека.

— Нам нужно его добровольное сотрудничество, если это вообще возможно. И это твоя задача. Остальное оставь нам.

На губах молодого человека появилась зловещая улыбка.

— Мне доставит невыразимое удовольствие уговорить Мишу Левина подписать с вами контракт. Думаю, что смогу это сделать. Я дружен с его женой, ребенком… со всеми. И я умею… убеждать.

Старик буравил его острым взглядом. Он знал, что парень — прекрасный манипулятор, но до сих пор ему не приходило в голову, что тот способен на какие-либо открытые физические действия. Теперь он почувствовал в нем родственную душу. На все пойдет, чтобы добиться своего.

— Пока действуй, как договорились. Когда придет время — если это вообще понадобится, — я решу, что надо делать, чтобы убедить Левина в необходимости сотрудничать с нами.

Молодой человек кивнул.

— Только не забывай, что время поджимает. В России каждый день происходят политические и экономические перемены. Тот снова кивнул.

— Можешь идти. И не пропускай субботние звонки.

Молодой человек направился к двери. Кивнул на прощание громилам. Один из них громко хрустнул пальцами.

Молодой человек снова с трудом удержал улыбку. Они думают, что контролируют ситуацию. Пусть думают. Он им покажет, кто тут заправляет. Они просто еще не знают, с кем имеют дело.


Глава 30


Нью-Йорк, апрель 1999 года

— Посмотри, бабушка! — воскликнул Ники. — Ты только посмотри!

Удостоверившись, что полностью завладел бабушкиным вниманием, он осторожно поставил ножку на розовый воздушный шар и с силой притопнул. Раздался громкий хлопок.

Соня широко открыла глаза, изображая испуг. Приложила руки к сердцу, словно смертельно раненный человек.

— Ах, меня застрелили! Твою бедную несчастную бабушку убили!

Она закрыла глаза и повалилась на бок.

Ники зашелся от смеха. Сорвался с места и побежал искать материал для новой проделки. Соня открыла глаза, выпрямилась на стуле. Огляделась. Какой жуткий беспорядок!.. По всему потолку летают разноцветные воздушные шары на длинных веревках. Их несчастные собратья, лопнувшие, разбросаны по полу. В просторных комнатах звучал громкий детский смех. Слышались голоса других родителей. Ольга, добросовестная, исполнительная няня, пустилась на поиски Ники.

Пирог, сооруженный в честь дня рождения, так же как и мороженое, сейчас щедро украшал лица, платья и костюмчики детей. Мебель и ковры тоже изрядно пострадали, заметила Соня. Но это не имеет значения. Никаких серьезных повреждений нет. Тем более что сегодня четвертый день рождения Ники. Праздник удался на славу. Благодарение Богу, это все уже подходит к концу. Однако они с Верой по праву могут гордиться грандиозным детским празднеством. Клоун Кливо уже отыграл свое и уехал. Фокусник Мануэль невзирая на старое поношенное одеяние и испанский акцент вызвал восторженные аплодисменты и удалился под бурные крики «Еще! Еще!».

Родители и нянечки уже прибыли забрать детей. Скоро можно будет отдохнуть.

Раздался новый оглушительный хлопок. Еще один воздушный шар прекратил свое существование. Соня открыла глаза и увидела, что виновник опять Ники. Она смотрела на внука с нескрываемой гордостью. Те же иссиня-черные волосы обрамляют ангельское личико, те же прекрасные темно-карие глаза, такие темные, что кажутся черными. Ей казалось, будто в этом пухлом детском личике уже проглядывают будущие черты неотразимо красивого лица его отца. Будет таким же покорителем сердец, как и Миша.

Подошла Вера, погладила свекровь по плечу.

— Прекрасный получился праздник, правда?

— Да, Вера, праздник просто чудесный. Дети так хорошо повеселились. Знаешь, я сейчас думала о том, как Ники похож на Мишу. Ты, конечно, уже не раз об этом слышала?

— Да, конечно, — рассмеялась Вера, внимательно следя за Ники, который, расшалившись, бегал по комнате, ловя шары за веревки. — Но это правда. Он так похож на Мишу, что это просто невероятно. И он обожает отца.

— А где Миша? Я думала, он придет на праздник.

— Я тоже так думала. — Вера вздохнула, беспокойно поерзала в кресле. — Понять не могу, что его задержало. — Бессознательно она начала нервно вертеть обручальное кольцо на пальце, глядя куда-то в пространство. — Я рада, что он сделал Ники подарок сразу после завтрака.

Соня хорошо знала невестку, поэтому от нее не укрылось нервозное состояние Веры. Сердится на Мишу, хотя и делает героические усилия, чтобы это скрыть. И нервничает ее прекрасная невестка не только из-за Мишиного отсутствия на детском празднике. Нет, тут что-то большее. Что же это может быть? У них есть все: прекрасный дом, удачная карьера, полным-полно денег. Но главное, у них есть они сами и их исключительный ребенок. И тем не менее что-то явно не так. Соня понимала, что не стоит сейчас вмешиваться со своими догадками. Вера обычно свободно обсуждает с ней свои проблемы, значит, расскажет сама, когда найдет нужным. Если найдет нужным. Как странно… Вера нередко приходит со своими проблемами к ней, Соне, но к собственной матери — никогда. С другой стороны, Татьяна Буним, при всех своих прекрасных качествах, не из тех матерей, которым хочется поплакаться. Она и на мать-то не очень похожа, а на бабушку — тем более.

Соня повернулась к Вере, погладила ее по руке.

— Может быть, наш Миша еще появится.

Она сама в это не верила, тем более что праздник уже кончался.

— Может быть. И спасибо за то, что пытаетесь меня утешить.

Сегодняшнее отсутствие Миши на дне рождения сына явилось лишь очередным в цепи его необъяснимых исчезновений, все более частых за последнее время. После свадьбы и в первые шесть месяцев беременности Вера ездила с ним на все гастроли, будь то далекое Токио или близлежащий Питтсбург. После рождения сына она в первые месяцы оставалась в Нью-Йорке, вела хозяйство, помогала растить ребенка. Работу она решила окончательно не бросать. Работала на других условиях, в качестве консультанта, и еще во время особых мероприятий. При таком режиме она могла бы выполнять необходимую работу дома и к тому же путешествовать вместе с Мишей. По крайней мере теоретически. Однако в действительности получилось не совсем так. Различные дела в Нью-Йорке требовали ее присутствия больше, чем они оба предполагали. Например, если Ники болел, она и подумать не могла о том, чтобы оставить его дома одного с Ольгой, невзирая на всю исполнительность и добросовестность няньки, иногда по работе требовалось присутствие Веры в Нью-Йорке. С наиболее важными клиентами она занималась сама и относилась к этому очень серьезно. Так вот и получалось, что теперь Миша все больше разъезжал один. Она уже успела привыкнуть к его частым отлучкам. Однако сейчас ее тревожило его поведение здесь, дома. Его постоянное беспокойство, рассеянность, погруженность в собственные мысли. Он словно отсутствует даже в то время, когда находится дома. Он не с ними.

Несколько раз она пыталась заговаривать с ним об этом. Однако Миша небрежно отвечал, что она все придумывает, воображает себе то, чего на самом деле нет. Или хуже того — уходил в себя, замыкался, отказывался говорить на эту тему.

Может быть, он разочаровался в ней и в их семейной жизни? Ей очень не хотелось так думать. Разочаровался в ней? В Ники?

Она прекрасно помнила два первые дня рождения сына. Так, как будто это было вчера. Миша сам спланировал и организовал грандиозные праздники, позаботился о мельчайших деталях, ничего не упустил из виду, почти все делая сам. И все это время не переставал заниматься сыном. В прошлый же день рождения, когда Ники исполнилось три года, Миша неожиданно все оставил на нее. Она не возражала, но удивилась. На ее вопрос он лишь пожал плечами и ответил, что занят. Между тем она прекрасно знала, что, если бы он захотел, обязательно нашел бы время. По крайней мере в тот раз он сделал над собой усилие и появился на празднике. И вот теперь…

Что же случилось? Что происходит?

Вера уговаривала себя не мучиться по этому поводу сегодня, однако мысли постоянно возвращались к первым годам их брака. В течение двух первых лет Миша вел себя как образцовый, любящий муж и отец. Когда у нее начались родовые схватки, Миша тоже почувствовал похожую физическую боль — боль сочувствия. А после родов настоял на том, что будет с ней. Несмотря на присутствие няни и слуг, он сам научился менять ползунки и подгузники, кормить Ники. Укладывал ребенка в коляску и увозил в далекие прогулки, с гордостью показывал сына соседям и всем окружающим. У Веры ни на минуту не возникало сомнения в том, что он любит Ники всем сердцем. Однако в последний год он проявлял все меньше и меньше интереса к сыну. И к ней самой.

Она пока никак не могла предположить, что же такое произошло, что отняло Мишу у нее и Ники. Вначале ей показалось, будто все началось после Вены. Это была их последняя совместная поездка. Вера очень ее ждала. И почувствовала страшное разочарование. Там она впервые ощутила его невнимание. Былой энтузиазм, который он всегда проявлял, когда она находилась рядом с ним в поездках, на этот раз бесследно исчез. С тех пор она постоянно ощущала, что его мысли где-то далеко.

Что это? Ему просто надоело? Влечение прошло? Или за этим кроется что-то другое? Кто-то другой… При этой мысли ее пронзила дрожь. Может ли быть, что он встретил кого-то… встретил другую и эта другая вытеснила ее из его сердца?

Она найдет ответ на эти вопросы. Еще не знает как, но найдет. Ничто и никто не сможет отнять у нее Мишу.

Из открытого окна донесся грохот грузовика. Ни Сирина, ни Миша его не слышали. Они слышали и видели только друг друга.

Одежда, в беспорядке разбросанная по полу, служила ярким свидетельством того, как лихорадочно они стремились друг к другу. Сен-час они лежали на постели, тесно сплетясь в объятии, черпая небывалое наслаждение в своей разделенной страсти. Сирина накрутила на палец прядь его волос. Громко застонала от блаженства, ощущая его горячее дыхание там, внизу. Он ласкал ее языком.

— О-о-о, как хорошо, Майкл! Как хорошо-о-о-о!

Он поднял на нее глаза. Она откинулась на подушку. На лице застыло выражение эйфории. Он понял, что она совсем готова, и его собственное желание стало еще более нестерпимым. Больше он не мог ждать ни секунды. Приподнялся на локтях, обрушился на нее всем своим весом. Она задохнулась от экстаза.

— Да! Да, Майкл! О Боже!

Они начали двигаться в такт, переполняемые одинаково нестерпимым желанием. Прошло несколько секунд. Она громко вскрикнула, вонзила ногти ему в спину. Он ощутил, как ее тело выгнулось под ним. Ее всю пронзила дрожь. Он тоже не мог больше сдерживаться. Со стоном излил всю накопленную страсть в одном мощном взрыве. Тело его содрогнулось. Он опустился на нее, покрывая поцелуями. Задыхаясь, прижал ее к себе.

Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу потными телами, стараясь унять дыхание.

— Это… это просто фантастика, — наконец прошелестел он.

— Да-а-а… Лучше не бывает.

Миша поцеловал ее в губы. Откатился на спину. Дыхание постепенно пришло в норму. Он обнял ее за плечи. Сирина повернулась к нему, зарылась в него с глубоким вздохом полного удовлетворения.

— О Господи, Сирина! Я так счастлив, что ты снова со мной! Он нежно отвел черные пряди волос с ее лица.

— Я тоже, — выдохнула она. — Я тосковала по этому… по тебе… но даже не представляла, насколько мне тебя не хватает.

— Я тоже тосковал по тебе до боли. Думал о тебе днем и ночью.

— Да, я это понимаю. Я чувствовала то же самое. — Голос ее понизился до шепота. — Я бы хотела, чтобы вот так… навсегда. Мы с тобой, вдвоем, здесь.

У него дыхание перехватило.

— Ты это серьезно? — проговорил он, глядя на нее широко открытыми глазами. — Ты в самом деле так думаешь?

— Да.

— О Боже, Сирина! — почти простонал он, яростно прижимая ее к себе, покрывая лихорадочными поцелуями.

Для него эти слова прозвучали как признание в любви. Наконец он заставил себя остановиться.

— Я уже не надеялся услышать от тебя что-нибудь подобное. Ты уверена, что это не просто секс?

— Уверена. Я это чувствую. Хотя секс мне тоже нравится. — Лицо ее стало совсем серьезным. — Знаешь, после Вены я много думала. И пришла к выводу, что действительно хочу быть с тобой. Я… я действительно люблю тебя, Майкл.

Он снова обнял ее, так, словно хотел удержать, чтобы она не смогла взять свои слова обратно.

— Господи… неужели это правда… — Он начал благоговейно целовать ее волосы, лоб, глаза, щеки и, наконец, губы. — Я самый счастливый человек на земле.

Сирина тихонько засмеялась.

— Тогда, в Вене, ты мне не поверил, правда? Когда я сказала, что люблю тебя.

— Я не знал, что думать. Все произошло так неожиданно и внезапно… после стольких лет. И мы оба были…

— …охвачены страстью.

— Да. Именно так. Поэтому я не знал, чему верить. Я вообще ничего не знал.

Он смотрел ей в глаза. Сирина подумала, что он сейчас напоминает счастливого щенка, покорного, обожающего, готового отдать свою любовь без всяких условий.

— Ну а теперь знаешь?

— Да! — Глаза его сияли. — Я верю, что ты меня любишь. И знаю, что я тебя люблю.

Он снова привлек ее к себе. Начал покрывать поцелуями. Сирина отвечала с той же страстью. Они снова наслаждались друг другом и не могли насытиться. В том же ритмическом танце страсти, только на этот раз не таком поспешном.

Солнце начало спускаться к горизонту. Свет в спальне изменился. Миша лежал на спине, голова Сирины покоилась у него на плече. Некоторое время они молчали, погруженные каждый в свои мысли и в то же время остро чувствуя друг друга.

— О чем ты думаешь? — спросил он, гладя ее волосы.

— О том, как я счастлива. Какая я… живая.

Он поцеловал ее в лоб.

— Ты отняла у меня мои слова. Это лучший день в моей жизни.

— Ив моей. Я не хочу, чтобы это кончилось. Может, останешься пообедать? Я позвоню, чтобы принесли сюда.

— Пообедать?! — Он резко поднялся, сел на постели. — А который час?

— Минутку. — Она протянула руку, взяла с ночного столика часы. — Около пяти.

— О Господи! — простонал Миша. — О Господи!

— Что такое, Майкл?

Он ударил кулаками по подушке.

— Я пропустил день рождения собственного сына.


Глава 31


Вера нервно расхаживала по комнате, скрестив руки на груди. Она приехала прямо с рабочего совещания, в голубом костюме от Шанель, великолепно оттенявшем ее глаза, в черной шелковой блузке под цвет отделки на жакете, в черных туфлях с высокими каблуками от Маноло Бланкка. На шее жемчужное ожерелье, жемчужные сережки в ушах. На одном запястье браслет из массивных золотых колец, на другом — золотые часы. Соня, сидя на диване, наблюдала за невесткой. На лице Веры застыло выражение привычной муки. Она, по-видимому, каждый день просыпается с этим чувством… Бедная девочка живет как в аду.

Соня откашлялась:

— Ты это точно знаешь? Может быть, тут что-то другое?

Вера резко остановилась. Внимательно взглянула на свекровь. В свои семьдесят лет Соня держалась все так же прямо и величественно. Все еще привлекательная женщина, сильная, волевая, уверенная в себе и мудрая.

— Я это точно знаю. У меня нет ни единого доказательства, но я абсолютно уверена. Все признаки указывают на это. — Она так и не произнесла слова «другая женщина». — Мне очень неприятно говорить вам об этом. Я чувствую себя виноватой. То есть… я хочу сказать… Миша — ваш сын… Но… вы мой лучший друг. Вы всегда были мне как мать.

Соня поднялась на ноги. Подошла к Вере.

— Моя дорогая девочка, никогда не бойся говорить со мной о том, что тебя беспокоит. Включая и проблемы с моим сыном. Вера, плача, прильнула к ее груди.

— Мне… мне… так плохо. Простите… Соня гладила ее по спине, как ребенка.

— Тебе не в чем извиняться передо мной. Хорошо, что ты пришла ко мне.

— О Господи, я ведь поклялась самой себе, что не буду плакать! Наверное, выгляжу ужасно. Подождите, я достану из сумки клинекс.

Она взяла с пола свою черную сумку на длинном ремешке, достала бумажную салфетку, вытерла глаза, высморкалась.

— Может, все-таки хочешь чаю или кофе? Мне ведь это ничего не стоит.

— Может быть, просто воды. Я выпила слишком много кофе во время этого совещания.

Соня пошла на кухню принести воды. Вера сбросила туфли, устроилась в кресле. Вначале ей очень не хотелось обсуждать эту проблему с Соней, но ей действительно больше не к кому пойти. Она перебрала в уме всех своих друзей и решила, что никому из них не может доверить свою тайну. Кроме того, она прекрасно представляла себе, что они ей посоветуют. Кое-кто порекомендует ей отплатить Мише той же монетой, а потом начать бракоразводный процесс. «Месть — самый лучший лекарь», — с удовольствием сообщат они ей. Те, которые регулярно ходят к психоаналитикам, посоветуют ей обратиться туда же. У нее ведь есть свой психотерапевт, не правда ли? Вот пусть и пойдет к нему вместе с Мишей и пусть вдвоем попытаются разобраться. Есть еще одна компания принтелей, наиболее светских и современных. Эти просто поднимут ее на смех и скажут, что ей крупно повезло. Раз Миша завел интрижку на стороне, значит, и она вольна сделать то же самое. Найти кого-нибудь помоложе и посексуальнее. Погорячее. Сейчас все так делают.

Из кухни вернулась Соня с подносом, на котором стояли два бокала со льдом и бутылка «Сан-Пеллигрино». Она поставила поднос на кофейный столик. Наполнила бокалы. Подала один Вере.

— Спасибо. — Вера взяла бокал. — Просто чудесно.

— Ну а теперь расскажи, если хочешь. Вера сделала глоток.

— Не знаю, с чего начать. Сейчас попробую. Она сделала глубокий вдох и начала вкратце рассказывать о том, что Миша по всем признакам охладел к ней и к сыну.

— То, что он пропустил день рождения Ники, — прекрасный тому пример. И даже не потрудился извиниться. Просто сказал, что не смог освободиться.

— Ас тех пор? Что-нибудь подобное случалось?

— Да. Дела обстоят все хуже и хуже. Это происходит почти постоянно. Например, он сидит за роялем и вдруг неожиданно вскакивает с места и говорит, что должен встретиться с Манни. Его нет весь вечер, а в это время Манни звонит и разыскивает его.

— Господи, какой глупец! Даже не может придумать что-нибудь получше.

Вера непроизвольно засмеялась.

— Да, он не очень» хитер. Если я его спрашиваю, говорит, что не заметил, как прошло время, причем все так туманно. Часто опаздывает к обеду или вообще не приходит. Придумывает какие-то жалкие оправдания, а то и вовсе не утруждает себя. Похоже, ему все равно. Но еще более подозрительно, когда он неожиданно начинает расточать внимание мне и Ники. Вдруг ни с того ни с сего. Без всякого повода. Как будто пытается что-то загладить.

— Да-а… Здесь явно пахнет жареным.

Вера начала нервно вертеть на пальце обручальное кольцо, задумчиво глядя на свекровь. Задержала дыхание. Потом шумно выдохнула.

— Но хуже всего то, что он… он больше меня не хочет. — Лицо ее исказилось от боли. — С этим очень трудно жить.

— Моя дорогая девочка! Как же тебе тяжело!..

— Да. — Она задохнулась, не в силах продолжать. — Я ощущаю себя полной неудачницей.

Слезы ручьем полились у нее из глаз.

— Иди сюда, Вера.

Вера подошла, села рядом на диван. Соня взяла ее руку.

— Послушай меня внимательно. Что бы ни происходило сейчас, ты ни в коем случае не должна ощущать себя неудачницей. Ты не сделала никакой ошибки. Лучшей жены и матери я еще не видела.

— Но… я…

— Дай мне договорить. Ники — лучшее доказательство того, какая ты прекрасная мать. Ни твоя работа, ни Мишины поездки не помешали тебе растить и воспитывать сына. Что же касается Миши, то я помню то время, когда он был по-настоящему счастлив с тобой. Ты словно озаряла своим светом всю его жизнь. И нашу тоже.

— Соня, я…

— Дослушай до конца. Ты прекрасно справляешься со своей работой. Творишь настоящие чудеса во всех своих комитетах. И прекрасно ведешь дом, даже при том, что сейчас происходит. Все это видят. И Дмитрий тоже так говорит. И твои родители это знают. — Соня глубоко вздохнула. — Ну вот, кажется, я все сказала.

Вера улыбнулась сквозь слезы.

— И все же у меня такое чувство, будто я что-то делаю не так. Неправильно.

— Только не ты. А вот Миша — да. — Соня тяжело вздохнула. — Он никогда не умел… воздерживаться. Не может удержать то, что у него в штанах.

Вера не знала, плакать или смеяться. Ее свекровь всегда попадает не в бровь, а в глаз. И не церемонится.

— Вы правы. Я тоже всегда это знала. Просто я… я надеялась, что… когда мы поженимся, это кончится. Что же мне теперь делать?! Соня взяла ее руки.

— Если это будет продолжаться, наступит такой момент, когда тебе придется с ним поговорить. — Она снова тяжело вздохнула. — Если бы я могла тебе помочь! Я, конечно, теперь буду начеку. А ты постарайся не очень переживать. Я знаю, это легко сказать. Но все же постарайся вести себя так, как будто ничего не происходит. Думаю, сейчас это наилучшая тактика. Как ты думаешь, тебе это удастся? Ради Ники, ради сохранения семьи!

— Пока не знаю. Немного спасает то, что я по горло занята на работе. Но я чувствую себя такой… брошенной. О, Соня… — Голос ее дрогнул. — Без него мне так одиноко!

— А ты, оказывается, большая дура, чем я думала! — Изумрудные глаза Корал яростно сверкнули. — Хотя нет, я не права. Ты самая большая идиотка, какую я когда-либо встречала.

— Ну, Корал! Я ничего не могу с собой поделать. — Сирина упала на диван, вытянула длинные стройные ноги. Вскинула изумленные глаза на своего разъяренного агента. — Я его люблю. — Казалось, она сама не может в это до конца поверить. — Я действительно его люблю.

Несколько секунд Корал смотрела на нее так, словно ее сейчас стошнит прямо на сверкающий чистотой лакированный пол. Несмотря на густой слой косметики, Сирина заметила, как кровь отхлынула у нее от лица. Однако она быстро взяла себя в руки.

— Любишь?! — как будто выплюнула она. — Да что ты знаешь о любви!

— Я знаю, что я чувствую. Это любовь. Я никогда в жизни такого не чувствовала.

— Чувства?! Не смеши меня! А с той низкопробной рок-звездой тебя тоже связывали чувства? Рик… Рик… Не могу вспомнить, как его звали. Тот, который тебя поколачивал для собственного удовольствия. А с тем тупорылым барабанщиком, который передавал тебя своим друзьям, тебя тоже связывали чувства? Или это ему нравилось тебя привязывать? Сейчас разве вспомнишь. Они лишь двое в длинной веренице. Твои чувства, Сирина, заводили тебя в очень нехорошие места. Не стоит во всем полагаться на так называемые чувства.

— О Господи!

Сирина вскочила, подбежала к столику с напитками, плеснула себе изрядную порцию «Джек Дэниэл».

— Хочешь чего-нибудь выпить, Корал?

— Нет, спасибо. — Корал внимательно наблюдала за ней. — Я думала, ты бросила. Ты же, кажется, на какой-то новой диете.

— Бросила. — Сирина положила в стакан два кубика льда. Одним глотком отпила половину. Подошла к дивану, села, поставила стакан на кофейный столик. — Почему ты все время возвращаешься к тем старым временам, Корал? Это ведь совсем другая история, и ты прекрасно это знаешь. Я теперь другой человек.

Сирина нервно барабанила пальцами по ручке кресла.

— Так докажи это. Ты всегда ведешь себя одинаково, словно по одной и той же схеме. Это же очевидно.

— Что очевидно?

— Ты переходишь от одной невероятной связи к другой. От одного насильника к другому.

— Майкл не насильник. Он нежный, добрый, ласковый и…

— И женат. Он женат! И у него ребенок, черт возьми! Ты об этом хоть на минуту задумывалась?

Сирина сделала еще глоток. Снова вытянулась на диване. «Да, — хотелось ей кричать, — конечно, я об этом думала!» Много думала. И в конце концов решила, что ей все равно. Если кому-то станет больно, что ж, тем хуже. Это ее шанс, ее возможность любви, и она от этого не откажется. Однажды она уже отказалась, но больше она эту ошибку не повторит. Однако не стоит делиться подобными мыслями с Корал…

— Да, я об этом думала. Много думала. — Сирина села, поставила стакан на столик. — Послушай, Корал, Майкл уже давно несчастлив в браке. Он женился на ней в отместку мне. Хотел таким образом поквитаться со мной.

Корал усмехнулась:

— Это он тебе так сказал?

— Что он несчастлив с ней? Да. Что он сделал предложение, будучи в ярости? Да. Он не сказал прямо, что женился мне назло, но я сама догадалась.

— Значит, это все произошло, можно сказать, по ошибке? — Корал не скрывала сарказма. — Женитьба, рождение ребенка?

— Да, именно так.

— И что же теперь будет с ребенком? Он о нем хоть когда-нибудь упоминает?

— О Господи, Корал! Он обожает сына.

— И готов отказаться от своего обожаемого сына ради того, чтобы быть с тобой? Так?

— Этого я не знаю. Мы это не обсуждали.

— Так, может быть, стоит обсудить? В следующий раз, когда вам с ним станет совсем хорошо.

— Черт возьми! Что ты-то знаешь о таких вещах! Ты же терпеть не можешь мужчин.

Некоторое время Корал молчала.

— Мне казалось, что и ты от них устала. Было время, когда ты в них не нуждалась.

Сирина рывком откинула волосы. Отвела взгляд. Ничего не ответила.

— Но это сейчас не имеет значения. Мы говорим о взаимоотношениях между людьми. В этом я кое-что смыслю, хотя никогда не имела дела с мужчиной. Мы с Брэнди вместе уже больше двадцати лет. Можешь мне поверить, это не всегда легко. Любовь — это чудо, но требуется немало усилий, чтобы ее сохранить. Даже не принимая во внимание дополнительные сложности в виде развода и ребенка.

— Я знаю. Я не хотела тебя обидеть. Прости меня, Корал. Это удар ниже пояса.

— Все нормально, Сирина. Ты на меня сердишься, и я могу это понять. Но помни: я желаю тебе добра. По-моему, тебе надо хорошенько подумать. Разобраться в себе самой. Связь с Левиным — это гораздо серьезнее, чем все твои интрижки со знаменитостями, которых ты снимала.

— Знаю.

— Однажды он уже сделал тебе больно. Я бы не хотела, чтобы это повторилось.

— Я очень ценю твою заботу, Корал. Но этого больше не случится.

— Как ты можешь быть уверена?! Ты что, не помнишь Майкла Левина до женитьбы? Новая девушка каждую неделю. И как Я слышала, немало таких, которые на одну ночь.

— Это все в прошлом.

— Ну да, пять или шесть лет назад. Не так уж давно. Но сейчас положение еще больше осложнилось. Он женат, у него ребенок.

— Я все это знаю.

— А что будет с твоей карьерой? Ты об этом подумала? Ты подписала контракт на кучу денег. Как ты собираешься его выполнять? Ты ведь будешь очень занята. И большую часть времени — в разъездах. Как твоему Майклу это понравится? Насколько я помню, в прошлый раз именно это послужило причиной разрыва. Или ты собираешься пожертвовать ради него своей карьерой?

— Ни за что. Да и он этого не захочет. Майкл гордится моей работой. Мы что-нибудь придумаем. — Она вскинула глаза на Корал. В них отразилось отчаяние, какого Корал никогда раньше не видела. — Мы обязательно что-нибудь придумаем. Потому что я его действительно люблю, Корал.

Невзирая на гнев Корал почувствовала, как сердце ее тает от нежности. Поднялась на ноги, подошла к дивану, села рядом с Сириной, обняла ее. Сирина положила голову ей на плечо и разразилась рыданиями. Корал гладила ее волосы, шепча слова утешения:

— Все будет хорошо, дорогая, все будет хорошо.

Она понимала, что ничего не может сделать. Она не в состоянии убедить Сирину в том, что та совершает ужасную ошибку. Настоящая это любовь или нет, не имеет значения. Главное, Сирина верит в то, что это любовь. Верит, что Левин тоже любит ее.

Как разубедить ее? Но нет, правда слишком жестока. Сирина ее просто не вынесет.

По мнению Корал, Сирина в своей жизни так мало видела настоящей любви, что не смогла бы узнать ее, даже если бы и встретила. Она видела одно только насилие: сначала в семье, потом от мужчин, с которыми имела дело. Она так изголодалась по доброму отношению, по ласке! Поэтому даже немного внимания со стороны мужчины вызвало в ней такую реакцию. Она легко могла спутать вожделение с чем-то несравнимо более глубоким и сложным. Похоже, что она, Корал, единственная, кто по-настоящему любит Сирину.

И еще одно вызывало в ней тревогу: она знала, как невосприимчива порой может быть Сирина к чувствам других. Она может оскорбить походя, так же как когда-то оскорбляли ее. Пренебрежение и насилие, которых она столько натерпелась в своей жизни, словно разрушили что-то жизненно важное в самой сердцевине ее существа. Так в последнее время казалось Корал. Сможет ли Сирина когда-нибудь излечиться от этого, стать нормальным человеком?

— Ну-ну, — шептала Корал, гладя ее волосы. — Все будет в порядке, дорогая.

Сирина резко вскинула голову, взглянула на нее распухшими от слез глазами:

— О, Корал!.. Что бы я без тебя делала! Хоть ты иногда и доводишь меня до белого каления.

— У меня в сумке есть бумажные платки. Сейчас достану.

Она порылась в сумке, достала пакет бумажных носовых платков, протянула Сирине.

— Спасибо, Корал.

— Хочешь поехать со мной в город пообедать? Или можем заказать обед сюда.

— Нет. Мне надо начать упаковывать вещи для поездки в Англию. Джейсон и Беннет придут помогать.

А кроме того, Миша должен звонить. Но об этом она не стала говорить Корал, как и о том, что они собираются встречаться в Англии.

— Как ребята?

— Прекрасно. Очень исполнительные, без дураков. И с ними весело работается.

— Да, сегодня тебе это совсем не помешает. Извини, если я тебя расстроила. Я…

— Не думай об этом. Я знаю, ты пытаешься делать так, как лучше для меня. По-твоему.

— Верно. Я знаю, тебе неприятно все это слышать, но я слишком хорошо к тебе отношусь. Помни только, что я всегда на твоей стороне, что бы ни случилось. И сделаю все, что в моих силах, если потребуется.

Она не сказала о своем интуитивном ощущении, что в ближайшее время Сирине очень может понадобиться ее помощь.

— Спасибо, Корал. Я очень это ценю. А теперь беги. Тебе ведь нужно в город. А я уже в порядке.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Корал поднялась на ноги, взяла сумочку. Поцеловала Сирину в щеку. Та ответила тем же.

— Провожу тебя до лифта.

Держась за руки, они прошли через гостиную, вышли из квартиры. Сирина нажала кнопку лифта. Дверь открылась в то же мгновение.

— Позвони мне перед отъездом.

— Обязательно. Завтра позвоню. Пока.

Лифт уехал. Сирина без сил прислонилась к стене. Господи! Хорошо, что она ушла.

Корал, безусловно, желает ей только добра, но до нее никак не доходит, что она, Сирина, влюблена. По-настоящему.

Она прошла в комнату, взяла со столика стакан с виски, пошла на кухню и вылила остатки в раковину.

Корал так и не знает, что Сирина намерена заполучить Майкла Левина, чего бы это ни стоило.

Миша положил трубку на рычаг. Устремил невидящий взгляд вдаль. Перед его мысленным взором стояла обнаженная Сирина, ослепительная в своей наготе. Длинные роскошные черные волосы спадают на лицо, кремово-белая грудь, крепкие стройные бедра влекут и манят, обещая райское наслаждение. Он сел, ощущая настоящее физическое возбуждение, поражаясь тому, что с ним происходит от одного только телефонного звонка. Даже по прошествии многих месяцев кажется, что они встретились только вчера. И в то же время такое ощущение, будто они знают друг друга тысячу лет. Их отношения переросли во что-то жизненно необходимое. Заниматься любовью для них стало привычным делом и в то же время постоянно новым, захватывающим. Как это может быть?..

В комнату с террасы вошел Макни, как всегда безупречно одетый, с бутылкой бренди в руке. Саша, как обычно начеку, остался на балконе.

— Все в порядке, старина?

Миша нехотя оторвался от эротических видений и вернулся к действительности. В данном случае к роскошно декорированному и обставленному пентхаусу Манни и Саши в Уэст-Сайде, недалеко от Линкольн-центра.

— Что ты сказал?

— Я спросил, все ли в порядке.

— Да, все прекрасно.

— Значит, вы встречаетесь в Лондоне?

Манни опустился в кресло. Кожаная обивка заскрипела под тяжестью его веса.

— Нет, не в Лондоне. — Миша заговорщически улыбнулся. — Мы встретимся в другом месте. Там, где у нее съемки. Это большой загородный дом. Она говорит, там есть на что посмотреть. Настоящий дворец.

— Надеюсь, этот небольшой междусобойчик никак не нарушит твой график?

— А что, разве когда-нибудь такое случалось?

— Нет-нет. Я только хотел сказать…

— Меня не интересует, что ты хотел сказать. И больше не задавай глупых вопросов. Манни побагровел.

— Господи, Миша! Ну, извини меня.

Да что с ним такое? Ишь какие мы высокомерные!

Миша сделал глоток бренди. Поставил стакан на столик, заметил, какой он оригинальный, как и все остальное в этом роскошном пентхаусе. Ему тут же стало неловко за свой срыв.

— Прости, Манни. Я не хотел.

— Все в порядке. Забудь об этом. Но ты сегодня на себя не похож. Что тебя гложет, старина?

Некоторое время Миша молча смотрел на Манни.

— Честно говоря, мне не понравилось это выражение «небольшой междусобойчик», которым ты определил наши отношения с Сириной.

— Я… я прошу прощения.

Манни изумленно смотрел на Мишу. Но как же в таком случае это назвать?

Миша словно прочел его мысли.

— Здесь нечто гораздо большее, Манни. Совсем не то, что ты думаешь. Это все очень серьезно. Манни не спускал с него глаз.

— То есть ты хочешь сказать, что это не мимолетная связь?

— Совсем нет. Я влюблен в нее. По уши влюблен. Манни с трудом сдержался, чтобы не захлопать в ладоши от радости. Какое счастье! Он терпеть не мог Веру Левину, которая влезала во все дела мужа. Постоянно задает вопросы, проверяет поступление авторских. Уже не раз ясно дала понять, что не доверяет им с Сашей.

— И как я понял, она в тебя тоже влюблена? Миша кивнул.

— И что же вы собираетесь делать?

— Пока не знаю. Но это, конечно, не может так продолжаться. Тайком пробираться к ней в квартиру, тайно встречаться во время поездок… Нам этого недостаточно. Это сводит нас обоих с ума. — Миша сделал глоток виски. — Ненавижу всякие уловки, обман. У меня это вызывает ощущение грязи. От этого наши с Сириной отношения кажутся какими-то… нечистоплотными. Но это совсем не так, Манни. Они прекрасны и чисты.

Манни согласно кивал, стараясь не выдать своих истинных чувств. Миша, кажется, и в самом деле верит в то, что у них с Сириной что-то особенное, что-то большое, а не просто грандиозное траханье. Прекрасно! Просто прекрасно!

— Но вот эта постоянная необходимость прятаться и лгать все портит, — продолжал Миша. — Я это терпеть не могу. Но главное, что меня мучит, — это… неверность.

— Ты собираешься рассказать Вере?

— Придется. И боюсь, довольно скоро. Это не может долго продолжаться.

— По-моему, чем скорее, тем лучше. Тогда тебе не придется лгать и прятаться. Ты сразу лучше себя почувствуешь.

— Легко сказать! Это может убить Веру. Она такого не заслужила. Ей будет очень больно. А Ники…

Голос его прервался. В темных глазах застыла мука. Он не мог заставить себя причинить боль жене и сыну.

— Ники еще слишком мал, вряд ли он что-нибудь поймет. И потом, что бы ни произошло, ты ведь будешь с ним видеться. Вера женщина разумная. Ей, конечно, будет больно, но она оправится. Может быть, даже скорее, чем ты думаешь.

— Что ты хочешь сказать?

— Сам посуди. Она молода, красива, богата, независима. У нее широкий круг знакомых. Думаю, она недолго останется в одиночестве.

— По-твоему выходит, я даже окажу ей услугу? Манни пожал плечами:

— Лучше дать ей свободу, и себе самому тоже, кстати, чем продолжать жить в браке, который не удался. Разве не так?

— Да, пожалуй… Да, конечно, ты прав, только… я пока ни в чем не уверен. Знаю только, что люблю Сирину и хочу быть с ней.

— Ну, если ты в этом уверен, то все остальное последует само собой. Ты ведь знаешь, что надо делать, чтобы быть с ней.

— Да… кажется, я просто пытаюсь отодвинуть неизбежное.

— А как относится ко всему этому Сирина?

— Она в нетерпении. Но она меня понимает.

— Невероятная женщина! И у вас с ней очень много общего.

— Правда? Ты в самом деле так считаешь? — Он помолчал. — А ведь это ты нас познакомил.

— Признаю свою вину.

Тогда он даже не догадывался, какую это может сослужить службу…

Миша допил виски.

— Мне пора идти.

— Больше выпить не хочешь?

— Нет. Пора укладывать вещи. — Он встал, потянулся. — Спасибо, что выслушал меня, Манни. И вообще за все. Ты настоящий друг.

Манни поднялся с места. Они направились к выходу. Неожиданно Миша резко остановился.

— Это на самом деле Дельво?! — Он благоговейно указал на большое полотно, висевшее над камином. Четыре обнаженные девушки стояли в спальне, пятая распростерлась на постели.

— Да. Я купил его почта даром, — поспешно добавил Манни. — На распродаже.

— Шутишь. — Миша подошел ближе, вгляделся в полотно. — Не могу поверить. Как я раньше ее не замечал… Она великолепна.

— М-м-м. Я ее купил у друга Сашиного приятеля в Лос-Анджелесе. Ну знаешь, как это бывает. Человеку срочно понадобились деньги. У Саши, похоже, много таких приятелей.

Он снял очки, начал тщательно их протирать.

— Печально, — произнес Миша. — Ну, еще раз спасибо за все, Манни. Ты мне очень помог. Кажется, я просто трушу. Манни хлопнул его по плечу:

— Не забывай, что ты артист и должен следовать велениям своего сердца.

— Да, наверное, ты прав. Ну пока.

Манни вернулся в комнату. Сделал большой глоток бренди. Бедный влюбленный Миша! Следуй, следуй велениям своего сердца. Если он, Манни, правильно поведет игру, Дельво окажется только началом.


Глава 32


Дождь на время прекратился, хотя сентябрьское лондонское небо по-прежнему оставалось серым и хмурым. Миша сел в лимузин, ожидавший на Кенсингтон-Гор, приказал водителю ехать обратно в отель. Оглянулся на массивное мрачное кирпичное здание «Ройал Алберт-холл». Репетиция прошла без сучка, без задоринки. Сейчас он приедет к себе в отель и немного поспит перед вечерним выступлением.

Проезжая по запруженным машинами улицам Лондона, думал о предстоящем концерте. «Ройал Алберт-холл», конечно, не самое лучшее место. Миша бы никогда его не выбрал. Огромный зал вмещает три с половиной тысячи зрителей, а в дни самых грандиозных концертов стулья из оркестровой ямы выносятся наверх, так что в общей сложности в такие дни в зале помещается до шести тысяч человек. Мишины концерты пользуются здесь такой популярностью, что все места на оба вечера распроданы задолго до концертов.

Сам Миша предпочитал более уютные залы. Хотя в отличие от многих музыкантов большие залы его никогда не пугали, однако они создают определенные проблемы, поскольку большинство музыкальных произведений создавалось в расчете на маленькие, интимные зрительные зальчики. В данном случае Миша блестяще разрешил эту проблему — составил всю свою программу из произведений Листа, написанных именно для грандиозных концертных залов. Они прекрасно будут звучать в «Ройал Алберт-холл». Начнет он с сонаты си-минор, а закончит Мефисто-вальсом номер один. Этот романтический репертуар как нельзя лучше соответствует его теперешнему настроению. Втайне он решил посвятить сегодняшнее выступление Сирине.

Очень жаль, что она не сможет присутствовать на концерте. Но будем по крайней мере надеяться на то, что звук не подведет. Одно время «Ройал Алберт-холл» давал сильный двойной резонанс из-за огромного купола из металла и стекла. Сэр Томас Бичем как-то пошутил, что, если музыкант хочет дать двойной концерт, ему надо выступить в «Ройал Алберт-холл». В шестидесятых годах эту проблему разрешили с помощью дисков под крышей купола. Звук стал намного лучше, и все же он ни в какое сравнение не идет с «Карнеги-холл». Поэтому сегодня Миша в течение долгого времени особенно тщательно отрабатывал звук.

Лимузин остановился у дома 33 по Роланд-Гарденс. Миша очнулся от задумчивости. «Блэйк», его теперешнее временное пристанище, представлял собой небольшой отель, всего на шестьдесят номеров, однако необыкновенно шикарный. Настоящий оазис спокойствия в шумном Лондоне. Здесь останавливались лишь избранные. Здесь, кроме всего прочего, богатые и знаменитые могли жить спокойно, не опасаясь нашествия вездесущих репортеров.

Миша вышел из машины, отпустил водителя и направился к себе в номер. Большую часть комнаты занимала огромная кровать с темно-красным балдахином из золоченой парчи. Сейчас ему не терпелось откинуть эту роскошную ткань и улечься под одеяло. Отключиться от всего до самого концерта.

Однако все получилось по-другому.

В вестибюле отеля на диванчике рядом с птичьей клеткой сидела Корал Рэндолф. Сегодня она выглядит еще более хищной, чем всегда, подумалось ему. И как нельзя более к месту в этой обстановке в своем кашемировом костюме и накидке с отделкой из русских соболей. Увидев его, она поднялась с места на своих высоченных каблуках, в туфлях от Гуччи. В руке черная кожаная сумочка к длинные черные кожаные перчатки. Ему бросились в глаза изысканные изумрудные серьги у нее в ушах, изумрудное ожерелье на шее, кольцо и браслет с изумрудами на руке.

Он одарил ее сияющей улыбкой.

— Миссис Рэндолф! Какая приятная неожиданность!

— Называйте меня Корал.

Она протянула ему руку. Он склонился, поднес ее к губам, но не поцеловал. Ощутил крепкий дорогой аромат ее духов. Выпрямился.

— В таком случае вы называйте меня Майклом.

— Очень хорошо, Майкл. Я понимаю, что сейчас не самое удобное время, но мне необходимо с вами поговорить. Немедленно.

— Я могу уделить вам лишь несколько минут. Вы же знаете, у меня сегодня выступление и мне необходимо отдохнуть перед концертом. Корал едва заметно кивнула.

— Тогда, может быть, поднимемся к вам в номер?

— Не в ресторане?

— Нет. Поговорим без свидетелей.

— Хорошо. Сюда, пожалуйста.

Они поднялись по лестнице, вошли к нему в номер.

— Садитесь, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее. Я позвоню, чтобы принесли чего-нибудь выпить. Что бы вы хотели?

— Шампанского и немного кампари, — ответила она не задумываясь.

Миша позвонил, сделал заказ.

— Может быть, хотите снять накидку?

— Нет, спасибо. В это время года в Лондоне я всегда мерзну. Миша повесил куртку в шкаф. Сел в кресло. Начал развязывать туфли. Остановился. Обернулся к Корал:

— Надеюсь, вы ничего не имеете против? Я сегодня целый день на ногах.

— Конечно, нет.

Миша сбросил туфли, подошел к кровати, полу-лег, опершись на подушки, вытянул длинные ноги.

— Вы остановились в этом же отеле?

— Нет. В «Рнтце».

— Как вы узнали о том, что я здесь?

— От Сирины, конечно.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы собираетесь со мной говорить.

В дверь осторожно постучали. Вошел официант с напитками на серебряном подносе. Поставил все на стол и удалился. Миша подал Корал шампанское с кампари. Себе взял виски с содовой и снова вытянулся на кровати, полусидя на подушках. Они с Корал подняли бокалы. Корал сделала глоток. Поставила бокал на стол.

— Пожалуй, перейдем к делу. — Она откашлялась. — Кстати, Сирина не знает о том, что я здесь. И мне бы не хотелось, чтобы она об этом узнала.

— Я умею хранить секреты.

— Я, конечно, знаю о вашей связи с Сириной. И если честно, мне это не нравится. Сирина убеждена, что у вас любовь.

— Так оно и есть.

— Не знаю, можно ли этому верить. Но дело не в этом. Вот что я хочу вам сказать. Сирина — очень ранимый человек. Ее много оскорбляли в прошлом. Когда вы расстались, она очень страдала.

— Но…

— Позвольте мне закончить, Майкл. Тогда я уйду и вы сможете отдохнуть.

— Хорошо, — пожал он плечами.

— Сейчас положение намного сложнее, потому что у вас жена и ребенок. И однако, невзирая, на все сложности, Сирина твердо решила, что вы с ней будете вместе. Что в конце концов вы поженитесь.

Она выжидательно взглянула на него, пытаясь понять его реакцию. Миша ее не разочаровал:

— Я хочу этого больше всего на свете. Я действительно люблю Сирину, Корал. Всем сердцем.

— Ваша связь длится уже почти год, после Вены. И чем дальше, тем Сирина больше нервничает. Я начинаю тревожиться, как бы это не отразилось на ее работе. — Она сделала еще глоток шампанского. — Мне бы очень не хотелось причинять боль вашей жене и сьшу, но моя главная забота — это Сирина. Она мне практически как дочь, и позаботиться о ней, кроме меня, некому. — Ее изумрудные глаза сверкнули. — Короче говоря, я считаю, что вы должны либо жениться на Сирине, либо немедленно расстаться с ней.

Миша растерялся от неожиданности. Он был почти готов к тому, что Корал предложит ему оставить Сирину, но такой альтернативы, как женитьба, совсем не ожидал.

— То есть, иными словами, либо все, либо ничего?

— Именно так.

— По-моему, совершенно очевидно, что жениться на ней я пока не могу. Но и прекратить встречаться с ней я тоже не собираюсь.

— В таком случае, если вы хотите продолжать видеться с ней, я предлагаю вам немедленно начать подготовку к будущему браку.

— Но ведь это означает…

— Мы оба прекрасно понимаем, что это означает. Вам придется развестись с Верой. Если вы немедленно не начнете бракоразводный процесс, я сама пойду к ней.

— Что?!

— Вы меня слышали. Либо вы немедленно оставляете Сирину — немедленно! — либо начинаете бракоразводный процесс. Если же вы не сделаете ни того ни другого, я пойду к Вере и расскажу ей все. Абсолютно все.

— Вы чудовище!

— Возможно. Но не больше, чем мужчина, который практически уже бросил преданную жену и сына, чтобы удовлетворять свои потребности с другой женщиной, совершенно, кстати, для него неподходящей.

— Что вы имеете в виду?

— Не валяйте дурака. Сирина, безусловно, красива и талантлива, но вам она не пара. Вы думаете, она хоть что-нибудь понимает в вашей музыке? Или обращает на нее хоть какое-нибудь внимание? Нет, конечно. И на вашем концерте ее сегодня не будет.

— Ну да. Она занята.

— Разумеется, — сладко пропела Корал — Будет шляться по клубам со своими ассистентами, Джейсоном и Беннетом. Сначала ненадолго завернет пообедать к Аннабел, где бывает высший свет, ну а оттуда уже в ночные клубы, к геям, лесбиянкам, потом в самые низкопробные секс-клубы на окраине Ист-Энда.

Миша молча переваривал эту информацию.

— Ну что же, у нее ведь может быть своя жизнь, — наконец произнес он. — Я и не жду, что она всегда будет около меня, что будет посещать все мои концерты.

— Это очень мудро с вашей стороны. Потому что Сирине плевать на все ваши концерты.

От ярости Миша едва не спрыгнул с кровати.

— По-моему, вам пора идти. Я понял, что вы хотели мне сказать. Корал с достоинством встала:

— Очень хорошо. Я надеялась, что вы поймете. Но помните: либо вы поговорите с Верой, либо я сама это сделаю. Она направилась к двери. На пороге остановилась.

— Даю вам время на развод до Дня благодарения. Не хочу, чтобы Сирина оставалась в этот день одна.

Она исчезла, оставив после себя крепкий аромат духов, как дух зла.

Больше всего на свете Мише хотелось броситься за ней вслед и придушить. Он опустился на кровать, сжал руками голову. Что же теперь делать?..

В том, что говорила Корал, есть немалая доля правды. Но ему нужно время. Он сам собирался поговорить с Верой… когда придет время и так, как найдет нужным. Два месяца… Эта стерва дала ему всего около двух месяцев.

Он снял трубку, набрал номер Манни в «Клариджеэ». Телефон не отвечал. Он не стал оставлять сообщение на автоответчике.

Что же делать? Боже правый, что ему теперь делать?


Глава 33


Сирина, в одном белом махровом купальном халате, изучала свое отражение в старинном, покрытом плесенью зеркале в затейливой резной раме, с семейной аристократической эмблемой в виде декоративной короны наверху. Эмблема, конечно, потрясающая, но само зеркало — дрянь. В нем ничего невозможно разглядеть из-за этих пятен. Слава Богу, у гримеров есть свое оборудование. Если бы они полагались на возможности этой дыры, оказались бы сейчас в большой луже. Она тяжело вздохнула. Все здесь такое же, в этом жутком поместье. Большое, старое, грандиозное и никому не нужное.

Получив этот заказ — съемки весенней одежды на молодых английских аристократах, — Сирина вначале ощутила радостное возбуждение. Что может быть интереснее, чем снимать наиболее дорогие модели весенней одежды на богатых молодых людях так, как будто они находятся на приеме в загородном доме у мамочки и папочки?! И что может послужить лучшим местом для таких съемок, чем один из самых больших загородных домов Англии, где все они — молодые люди и девушки в качестве фотомоделей, она сама с помощниками, гримеры, парикмахеры, стилисты — будут играть роль гостей на время фотосъемок, в течение трех — пяти дней?! Это еще и возможность наглядно показать публике, что представляет собой загородный прием у знати.

Звучит впечатляюще. На деле же все обернулось не совсем так. На каждом шагу возникают бесконечные проблемы. Некоторые решаются достаточно легко, хотя и отнимают немало времени, как, например, проблемы с электричеством. Похоже, что его проводили в этом доме где-то в четырнадцатом веке. Или, например, погода. Все время дождь, дождь и дождь, без конца. Съемки на свежем воздухе в такую погоду просто невозможны. Решение простое — снимать в помещении. Но это надоедает и выводит из себя. Она намеревалась использовать здешние сады с прудами и скульптурами.

Или взять проблемы с так называемыми моделями. Абсолютные непрофессионалы, избалованные, капризные, чересчур самоуверенные, надменные, гиперсексуальные и агрессивные молодые аристократы. Им гораздо больше нравится поедать салями, пить, пудрить носы, чем позировать часами, постоянно меняя одежду. И постоянные споры по поводу туалетов. Индии, например, показалось, что платье от Кристиана Лакруа, предназначенное для Лукреции, гораздо лучше смотрелось бы на ней, чем это платье от Версаче, которое ее заставили надеть для съемки. Руперт презрительно заметил, что этот костюм ему совершенно не подходит и лучше отдать его Десмонду. Десмонд, в свою очередь, постоянно берет вещи Руперта. Мальвиз обвинила Септимуса в том, что тот прикарманил ее «каждодневные» жемчуга, подарок от мамы. И так далее, и тому подобное.

И в довершение ко всему этому грандиозный загородный дом оказался слишком большим, слишком холодным, слишком старым, местами даже с плесенью. И слуги такие же. Вдобавок эти самые слуги постоянно за ними следят, опасаясь исчезновения поблекших и потускневших семейных ценностей. Пища абсолютно несъедобна. Сирина никогда еще не видела, чтобы овощи переваривали или пережаривали до такого состояния или чтобы подавали совершенно остывшую еду. Наверное, это происходит оттого, решила она, что столовая находится так далеко от кухни. Невозможно себе представить, что кому-то может захотеться специально сюда приехать только для того, чтобы повидаться с хозяином и хозяйкой. Слава Богу, сейчас они путешествуют по Европе.

Что скажет Майкл, когда увидит все это? Она-то думала, что здесь будет так романтично.

Ну да ладно. Дождь, кажется, на время прекратился. Съемки скоро закончатся. И Майкл уже в пути.

Сирина положила еще немного румян на скулы, начала тщательно растирать по щекам. Так, чтобы было не слишком заметно. Откинулась на стуле, внимательно разглядывая себя в зеркале. Кажется, достаточно. Так, теперь немного новой помады цвета портвейна. Она взяла помаду и аккуратно подкрасила свои полные губы, промокнула салфеткой. Еще раз оглядела себя.

— Пре-кра-сно, — произнесла вслух.

— Уже сама с собой разговариваешь? Сирина резко обернулась к двери.

— Джейсон! Тебя сам Бог послал. Посоветуй, что мне надеть сегодня вечером.

— Ах так, значит, нас собираются посетить Волшебные Пальчики?

— Да, он должен быть здесь к обеду.

— Тут у меня «Тайме» и «Дейли телеграф» с описаниями его концертов. Все как будто второе пришествие описывают.

Он откинул с глаз длинные пряди волос. Хлопнул свернутыми в трубку газетами по своим туго облегающим черным кожаным джинсам, из которых, казалось, никогда не вылезал.

— О, Джейсон, ты прелесть! Я совсем забыла про газеты. Расскажи мне, что там пишут. — Сирина хихикнула. — Пусть Майкл подумает, что я слежу за его выступлениями.

— Прочитать тебе?

— Только самое основное. Заголовки. Ну, ты знаешь.

Она начала перебирать флакончики на туалетном столике. Нашла свой чудесный состав — духи, приготовленные специально для нее. Майкл с ума сходит от этого запаха. Она щедро смочила за ушами, шею, ложбинку на груди, внутреннюю сторону бедер.

Джейсон уселся на потертый турецкий ковер, скрестил ноги в позе лотоса и начал перелистывать страницы газет. Откашлялся.

— «Соната си-минор Листа никогда еще не звучала так дьявольски эротично, как в блестящей интерпретации Майкла Левина».

— Дьявольски эротично! — Сирина в восторге хлопнула в ладоши. — Ему это очень понравится. Джейсон усмехнулся:

— Если он играет так же, как выглядит, тогда это действительно дьявольски эротично.

— Читай, противный мальчишка! Сирина начала расчесывать волосы.

— «Левин выразил все, что только возможно, в этом поистине автобиографическом произведении Листа…»

— Что, к черту, это означает?

— Понятия не имею. — Джейсон пробежал глазами по странице. — А вот еще, послушай! «Левин — это воплощение романтизма, байронический супермен».

Сирина покатилась со смеху:

— Что?! Мой Майкл?! Мой малыш!

— Ну, не такой уж он малыш.

— Ладно, пропусти это. Читай дальше. Джейсон продолжил:

— «Он представляет собой неотразимую личность, настоящий образец истинного романтического героя, как во внешности и поведении, так и во всех своих успехах». Нет, я не могу! Кажется, я уже в него влюблен. — Он перевернул страницу. — «Тема Фауста…»

— Все, Джейсон, хватит, с меня достаточно!

— А «Дейли телеграф»?

— Забудь. А где Беннет, кстати?

— Последний раз, когда я его видел, он пробирался к конюшням с одним из наших фотомоделей…

— Смеешься? Может, они собирались покататься верхом?

— Ну да, на конюхе.

— Противный мальчишка! А я-то думала, что наши мальчики и девочки такие правильные. Все из таких старинных, знатных и богатых семей.

— Скажешь тоже. Они ведь все учились в этих закрытых школах. Трахали друг друга, пока не переходили в колледж. Кое-кто из них уже клеился ко мне. Насчет девочек не знаю, но мальчики почти все балуются наркотиками.

Сирина встала из-за туалетного столика, подошла к массивному шкафу. Открыла дверцу.

— Подойди сюда. Выбери что-нибудь из этого. Джейсон начал раздвигать вешалки, разглядывать богатый выбор платьев и роскошных туалетов. Внезапно остановился:

— Вот оно! Потрясно!

Он достал плечики с платьем из шкафа, картинно взмахнул им перед Сириной.

— А, это Гальяно, — протянула она. — Думаешь, подойдет?

— Определенно. То, что надо. Волшебным Пальчикам точно понравится.

Сирина взяла у него из рук костюм, приложила к себе, задумчиво разглядывая себя в зеркале. Какое затейливое сочетание… Жакет из шелковой парчи туго облегает талию и спускается низко на бедра, кремово-белый, с розовыми цветами и ярко-зелеными листьями, и к нему капюшон ярко-синего цвета, расшитый шелковыми цветами всех оттенков синего. Под жакет — блузка с высоким воротом из искусственного шелка, отсвечивающего золотом. Юбка из золоченой парчи тоже расшита цветами.

— Если станет холодно во время обеда, можешь надеть капюшон. Сирина рассмеялась:

— Неплохая мысль. — Она с сомнением взглянула на него: — Ты уверен, что ему понравится?

— Ты что, не в своем уме?! Как это может не понравиться!

— Ладно, решено. Слава Богу.

— Что «слава Богу»? — раздался сзади мелодичный баритон. Левин, с чемоданом в руке, наблюдал за ними от двери с веселым любопытством в глазах. Сирина взвизгнула от восторга:

— Майкл! Ты уже здесь?

Она уронила на пол платье и бросилась к нему на шею.

Миша поставил чемодан и сумку, сжал ее в объятиях, наслаждаясь ощущением ее тела. Страстно поцеловал, не обращая внимания на Джейсона.

— Как я счастлив тебя видеть!

— Наверняка не более счастлив, чем я, — выдохнула она.

Миша оглянулся. Джейсон стоял у дверей, держа в руках вечерний костюм, поднятый с пола. На лице его застыло смущенное выражение. Он поспешно отвел взгляд, повесил платье на раскрытую дверцу шкафа.

— Привет, Джейсон! — Миша поцеловал Сирину в щеку, подошел к Джейсону, протягивая руку. — Ну, как идут съемки?

— Она тебе все расскажет. Миша взял Сирину за руку.

— Что, так плохо?

— Ну не совсем. Ладно, я, пожалуй, вас оставлю. Надо все подготовить к вечеру.

Он направился к двери.

— До встречи, — произнесла Сирина. — Да, Джейсон… Спасибо тебе. За все.

— Нет проблем.

Тот повернулся и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Хороший парнишка, — произнес Миша.

— Да.

Сирина прильнула к нему. Миша приподнял ей подбородок, заглянул в глаза с серьезным выражением:

— Нам надо поговорить.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего не случилось. Просто надо кое-что обсудить. Давай-ка устроимся поудобнее. Не возражаешь?

Сирина присела на огромную кровать с балдахином. Перекинула ноги, оперлась на подушки. Миша снял пиджак и туфли. Подошел к ней, взял ее руку.

— Ты меня пугаешь, Майкл. В чем дело?

— Я тебя уже однажды спрашивал. Но теперь хочу знать наверняка. Ты действительно хочешь быть со мной все время? Хочешь стать моей женой?

Сирина задохнулась. В первое мгновение не могла выговорить ни слова. Только кивнула:

— Д-да… Я… я этого действительно хочу.

— Последний раз. Ты уверена? Она снова кивнула:

— Да. Да, Майкл, да, да, да!

Он привлек ее к себе. Начал жадно целовать.

— О, Сирина, ты даже не представляешь себе, что это для меня значит! Я самый счастливый человек на земле. Ты меня любишь!

— Люблю. И хочу стать твоей женой. Это уже не игра. Ты единственный человек, с которым я чувствую себя женщиной. Единственный, от кого я хочу иметь детей.

Его глаза наполнились слезами. Он не мог поверить своим ушам. Сжал Сирину в объятиях, начал покрывать страстными поцелуями. Развязал на ней купальный халат, сгорая от нестерпимого желания. В одно мгновение они оказались обнаженными. Жадно ласкали друг друга. Желание оказалось настолько сильным и всепоглощающим, что они достигли оргазма почти мгновенно.

Позже, когда они лежали, тесно прильнув друг к другу, ему пришло в голову, что никогда еще он не ощущал такой завершенности, такой наполненности, никогда не чувствовал себя таким желанным… и таким всемогущим. Это ощущение могущества пришло от сознания, что она его любит, что он наконец-то завоевал эту независимую, экзотическую, гордую и прекрасную женщину.

Он повернулся к ней.

— На следующей неделе, когда приеду в Нью-Йорк, попрошу Веру начать бракоразводный процесс.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты уверен, что хочешь этого?

— Да. На следующей неделе. Не знаю, может быть, она попытается бороться, но на следующей неделе я ей обязательно все скажу. Сирина нежно поцеловала его.

— Не струсишь?

— Нет. Теперь нет. Теперь я знаю, как ты ко мне относишься.

— Если оробеешь, вспомни обо мне. О том, что я тебя жду. Она легким движением провела по его лицу.

— Обязательно вспомню.

— Как не хочется отрываться от тебя… Но надо одеваться к обеду.

— Нельзя ли его вообще пропустить, этот обед?

— Нет, никак нельзя. И лучше нам поторопиться.

— О'кей. Черный галстук?

— Да.

Миша поднялся. Встал с кровати, взял с пола чемодан, раскрыл. Выложил одежду на постели. Внезапно взгляд его упал на газеты, лежавшие на ковре.

— Вы с Джейсоном, случайно, не просматривали отклики на мои концерты?

— Конечно, просматривали! Это просто фантастика! Мы с Джейсоном чуть с ума не сошли от одного критика, который назвал твое исполнение «дьявольски эротичным». И еще там что-то, будто бы ты романтический герой. — Она хихикнула. — Я и не знала, что встречаюсь с Байроном.

Она выскользнула из махрового халата, сняла с плечиков вечерний костюм. Миша смотрел на нее с любопытством. До сих пор она не проявляла никакого интереса к его концертам. Вообще не интересовалась его профессиональной жизнью. Может быть, эта чертова вампирша Корал Рэндолф все-таки не права? Может быть, Сирина в конце концов начала интересоваться его карьерой?

Он медленно одевался, наблюдая за ней. Она надела бюстгальтер, колготки. Внезапно ему вспомнилось еще кое-что из слов вампирши.

— Ты вообще-то приезжала в Лондон? — спросил он нарочито небрежным тоном.

— Что?

— Я спрашиваю, удалось тебе попасть в Лондон?

— Да. В тот вечер, когда ты давал первый концерт. Но я не могла прийти. Со мной приехала вся труппа. Модели, ассистенты, в общем, все. Для нас это была возможность получше узнать друг друга. Ну знаешь, сломать лед, чтобы съемки лучше удались. Теоретически по крайней мере.

— Чем же вы занимались? — спросил он, надевая туго накрахмаленную белую рубашку.

— Сначала пошли к Аннабел пообедать. Потом — в дансинг к геям, ну, знаешь, в такой бар, куда они пускают и нормальных. А закончили в одном паршивом секс-клубе на окраине. Кто-то из ребят его знал. Ну, ты знаешь, одно из таких мест, где можно встретить кого угодно. — Она хихикнула. — Да, это был отпад. На следующее утро я встать не могла, просто умирала.

Все в точности так, как говорила вампирша. Но по крайней мере Сирина честно рассказала об этом. В чем же тут преступление?..

Миша поправил бабочку, надел смокинг. Обернулся к Сирине.

— Ну как?

— Настоящий байронический мужчина! — Она рассмеялась. — Ты такой красивый! Я рядом с тобой потеряюсь.

Она поцеловала его в губы. Надела сверкающую блузку, скользнула в расшитую парчовую юбку.

— Ого! — воскликнул Миша. — Потрясающе!

— Подожди, это еще не все.

Она сняла со спинки стула жакет с капюшоном. Надела, застегнула на талии.

— Как тебе это?

Миша смотрел на нее не отрываясь. Прекрасное видение. Прекрасное и изысканное. Ничем не напоминает девчонку из трущоб.

— Великолепно. Просто великолепно.

— Благодарю вас, сэр. Ну, вы готовы? Тогда прошу.

Она протянула ему руку. Они вышли из аристократической спальни и отправились в долгий-долгий путь по длинным коридорам к столовой.

— Да, это нечто! — произнес Миша.

Они с Сиринон вошли в спальню, донельзя возбужденные прошедшим вечером, выпитым вином и друг другом. Обед и все с ним связанное затянулись до двух часов ночи.

Сирина сделала пируэт, наслаждаясь ощущением шелковой парчи, льнущей к телу. Миша, смеясь, заключил ее в объятия.

— Мне это напомнило обеды с тупоголовыми европейскими аристократами. В свое время я на таких вдоволь насмотрелся. Эти твои ребята — просто молодые их копии. Дети или внуки. Правда, на тех обедах, где бывал я, гости не передавали друг другу за столом кокаин… или что там они еще нюхают. — Внезапно он стал серьезным. — И тем не менее это великолепный вечер. Просто великолепный. Эти невероятные вечерние туалеты, масса свечей, цветы из оранжереи, старинные льняные скатерти и серебро… Все просто великолепно.

— Да. Жаль только, что еда отвратительная.

— Типичная английская еда. Я ничего другого и не ждал. Но столовая какова! Этот бесценный золоченый Дамаск на стенах…

— Рваный. Даже на шторах. Вообще вся эта дыра потихоньку расползается по швам.

— Ив этом часть очарования. Поблекшее величие. На всем как бы лежит паутина времени. Многих столетий.

— Ну и на здоровье.

— Тебе больше по душе твое стекло и хромированный металл?

— Спрашиваешь! Если бы эта старая берлога принадлежала мне, я бы от нее давно избавилась.

— Сирина! Это же одно из немногих исторических поместий в Англии! Ты сегодня обедала в окружении великолепно выполненных портретов величайших англичан прошлого.

— Вот и от них я бы тоже избавилась.

— Это же прекрасные полотна! Ван Дейк, например…

— Мне наплевать, чьи они. На мой взгляд, они безобразны. Неудивительно, что эта страна уже давно не империя. Слишком уж они погружены в свое прошлое.

Миша почувствовал, как внутри поднимается раздражение. С трудом взял себя в руки. Однако такое отношение к прошлому ему совсем не нравилось. И потом… Назвать полотно Ван Дейка безобразным! Да как это можно! Неужели этот старинный аристократический особняк для нее не больше чем декорация к съемкам модной одежды?!

Он напомнил себе о том, что Сирина всячески старалась стереть из памяти свое собственное прошлое, так что вполне логично, что у нее вообще нет уважения к прошлому. Но неужели она не прониклась магией этого вечера, прошедшего среди всей этой необыкновенной красоты, как бы окруженного историей? Внезапно он ощутил глубокую печаль. То, что ему кажется прекрасным, романтическим, у нее вызывает отвращение.

Сирина направилась в ванную.

— Я на минутку.

Миша тоже переоделся в купальный халат. Взгляд его снова упал на газеты. Теперь они аккуратно лежали на столе. Видимо, горничная приходила убирать в комнате. Он устроился поудобнее на кровати, развернул газеты. Начал с «Тайме». Просмотрел критику на концерты в «Ройал Алберт-холл». Внезапно знакомое имя привлекло его внимание.

«РЕТРОСПЕКТИВНАЯ ВЫСТАВКА САЙМОНА КЕРЗОНА ХЭМПТОНА

Куратор Перегрин Левери-Блант собрал впечатляющую коллекцию постмодернистских полотен покойного Саймона Керзона Хэмптона, выполненных в основном в начале девяностых годов, незадолго до скоропостижной и безвременной кончины художника.

Произведения Хэмптона — выпускника Итона и школы изящных искусств в Слейде — сейчас имеются во многих частных коллекциях, включая коллекцию Саачи в Лондоне.

Данная ретроспективная выставка подготовлена с помощью членов семьи художника, а также многих известных коллекционеров. Его брат Митчел Джеймс Хэмптон, в прошлом автогонщик, предоставил пять своих полотен. Отец, известный спортсмен Керзон Кэвендэр Хэмптон, владелец поместья Гастингс-Лодж в Суррее, также предоставил несколько картин. Мать художника, леди Изабел Этерингтон-Хокс, заявила, что в ее распоряжении нет ни одной картины, так как на нее они «действуют угнетающе». Она сейчас живет в Буэнос-Айресе, куда уехала после громкого скандала в тысяча девятьсот семьдесят втором году, оставив мужа и сыновей ради известного игрока в поло из Южной Америки, Энрике Родригеса.

Пять лет назад тело Хэмптона нашли недалеко от моста Верраза-но-Нэрроус в Нью-Йорке, куда он приехал для организации выставки своих работ в галерее Шульмана Лазара».

— Боже! — в ужасе прошептал Миша.

— Что такое?

На пороге появилась Сирина. Сразу заметила встревоженное выражение его лица. Он указал на газету:

— Тут о человеке, которого когда-то знала Вера. Она с ним встречалась. Такой… буян.

Под влиянием какого-то непонятного импульса Миша решил не рассказывать Сирине о том, что Саймон Хэмптон когда-то пытался его убить.

— Шутишь! Вера с ним встречалась?! — Она устроилась около него на кровати. — Дай посмотреть.

Миша рассеянно отдал ей газету, погруженный в свои мысли. Знает ли Вера о том, что Саймон мертв? Его пронзила дрожь при воспоминании о том нападении Саймона.

— Ух ты! — воскликнула Сирина. — Странно! Миша очнулся от задумчивости, взял у нее из рук газету, сложил. Положил на стол.

— Давай забудем про это.

— Конечно.

— А почему такой серьезный вид? Из-за этой статьи?

— Господи, конечно, нет. Я же его совсем не знала. Это… это… ничего особенного.

— Давай выкладывай. Что там у тебя на уме, в этой красивой головке?

— Я просто подумала… пока была в ванной. Я… мне осточертели заказы подобного рода.

— Ты имеешь в виду — такие, как этот?

— Именно. Я их терпеть не могу. И не только этот. Все остальные тоже. Я уже давно об этом думаю. Все время одно и то же. Знаменитости, показы мод… Меня от этого тошнит. И кроме того, я хочу уважения к своей работе.

— Но ведь всем нравятся твои снимки. Иначе почему бы с тобой заключили такой грандиозный контракт?

— Знаю. Но я больше не хочу угождать этим людям. Меня интересуют другие.

— Критики?

— Да, наверное. Я хочу заняться серьезной фотографией. Такой, какую выставляют в галереях, о которой пишут в газетах.

— Но ведь твои работы тоже выставлялись.

— Ну да. В Институте моды. Я говорю совсем о другом, Майкл. Я хочу делать серьезные снимки, которые будут покупать музеи и коллекционеры. Как картины вот этого Вериного парня. Я хочу двигаться в этом направлении. Ты меня понимаешь?

— Ты хочешь переключиться с коммерческой фотографии на художественную.

— Верно. И мне предстоит борьба с Корал. Я собираюсь начать делать серию снимков.

— Это будет нелегко. И критики на тебя набросятся за то, что ты столько лет успешно занималась коммерческой фотографией.

— Знаю. Придется пойти на риск.

— У тебя уже есть что-то определенное на примете?

— Пока нет. Но я много думала об этом.

— И что же ты надумала?

— Может быть, в следующем месяце, когда я буду на Дальнем Востоке, на очередных съемках показа мод, — она сделала легкую гримаску, — заверну куда-нибудь, например, во Вьетнам или Камбоджу. Посмотрю, что там можно снять. Хочу посмотреть, что, например, представляет собой Ханой. Поля сражений. Полпотовские тюрьмы. Теперь к таким местам есть доступ. Это интересно. И на этом я могу заработать уважение как фотограф.

— Тебе постоянно придется быть в движении. И такие сюжеты нельзя назвать веселыми.

— Я знаю. Об этом я тоже думала. Я могу перенести… печальные сюжеты. А ты… если ты в самом деле меня любишь, ты должен это принять. Я действительно могу отсутствовать долгое время.

Сирина испытующе смотрела на него.

Миша тяжело вздохнул. Он-то уже рисовал себе совсем другие картины. Мечтал о том, что она откажется от части коммерческих заказов, чтобы проводить больше времени с ним.

— Этого я не ожидал.

Он старался говорить ровным тоном.

— Знаю. Но я собираюсь двигаться именно в этом направлении, поэтому должна была тебе сказать.

— А как же насчет того, чтобы создать семью? Как насчет детей, о которых ты говорила?

— Я тебя умоляю, Майкл! — Она нахмурилась. Хлопнула рукой по кровати. — У нас будет достаточно времени и для этого.

Дежа-вю, подумалось ему. Все это уже было. Все — как пять лет назад.

— Майкл! Не сердись, пожалуйста. Для меня это очень важно. Он обернулся к ней. Она как потерянный, испуганный ребенок. Такая неуверенная, такая ранимая! Он обнял ее.

— Я не сержусь.

— Слава Богу.

Она прильнула к нему. Провела рукой по груди. Потом расстегнула на нем халат, просунула руку между бедер. Он среагировал моментально. Забыл обо всем, кроме всепоглощающего желания.

— Как я могу сердиться на тебя?!


Глава 34


Свечи. Множество свечей из пчелиного воска. По всей квартире расставлены канделябры, размещены продуманно, тщательно, наполняя все комнаты старомодно-изысканным светом, создающим атмосферу загадочности, романтичности. Меняющийся, словно в причудливом танце, свет от колеблющихся фитилей падает на старинное серебро, российский хрусталь и китайский фарфор. И цветы. Масса цветов. Английские розы всех сортов и оттенков в серебряных чашах, расставленных по всему огромному обеденному столу. Небольшие букеты так же продуманно, как и свечи, размещены по всей комнате, наполняя воздух сладким и возбуждающим ароматом.

Вера ке пожалела времени и сил, чтобы сделать этот вечер запоминающимся для всех. Соня и Дмитрий официально оставили работу в школе «Джуллиард», и Вера решила торжественно отметить это событие. Миша предложил повести всех в какой-нибудь дорогой ресторан — «Ле Бернардин», «Ла Шантерелл», — куда они пожелают, однако Вера настояла на семейном обеде в домашней обстановке. Сопя и Дмитрий не могли не оценить внимательность невестки, хотя и просили ее не очень хлопотать. Они знали, сколько у нее других забот. Однако Вера верила в то, что никто на свете, даже ее богатейшие клиенты из аукционного дома, не сможет устроить более прекрасный вечер для ее любимых свекрови и свекра.

Соне уже исполнилось семьдесят, Дмитрию — семьдесят два. Они решили, что их карьера подошла к концу, хотя и не собирались окончательно оставлять работу, решив обучать талантливых студентов на дому. Для них и это означало большую перемену в жизни. Вера это понимала, как видела она и то, что они начинают постепенно сдавать, хотя на здоровье ни тот, ни другая пока не жаловались. Походка стала тяжелее, поубавилось той неиссякаемой энергии, которая помогла им достигнуть таких высот в жизни.

Вера незаметно заглянула в гостиную и не смогла сдержать улыбку. Ей очень нравилось наблюдать, как Миша общается с родителями. Особенно когда он в хорошем настроении. Сегодня он, кажется, на вершине своих возможностей — ее прежний Миша, веселый, оживленный, доброжелательный… любящий. Один вид того, как они втроем общаются, согревает душу. Можно только надеяться, что и между ними тремя — Мишей, ею и Ники — сохранятся такие же отношения. Именно в такие вот моменты сознаешь все значение семьи, все ее безграничные возможности. Душевное тепло и любовь… О, если бы всегда было так, как сегодня! Если бы этот вечер никогда не кончился!..

Однако Вера уже знала, что это пустые мечты. Сегодняшний вечер — лишь счастливое исключение. Мишино оживление неизбежно пройдет. Он снова станет далеким, отчужденным, а они с Ники окажутся словно вычеркнутыми из его жизни. Соня с Дмитрием почувствуют то же отчуждение, правда, на расстоянии. Миша не заглядывает к ним по нескольку недель. Он снова уйдет в свой собственный мир, куда им нет доступа. В том своем мире он не одинок, в отличие от нее, Веры. В этом она не сомневалась.

— Вера, какой прекрасный вечер!

Сзади подошел Манни. Лицо его раскраснелось от выпитого вина. Губы искривлены в улыбке. «Скорее, это можно назвать злорадной усмешкой», — подумала Вера. А может быть, ей это только кажется?

— Благодарю, Манни. Я очень рада, что тебе понравилось. И что вы пришли вместе с Сашей. Он так давно работает с тобой. Мне показалось, что сегодня мы с ним ближе познакомились.

— Ему все очень понравилось. Еда просто исключительная. Не могу поверить, что ты приготовила все сама, а не заказала где-нибудь.

— Стараюсь. Хочешь что-нибудь еще?

— Нет-нет. Я просто… поднялся наверх, в туалет. Мы уже скоро уходим.

— Так рано?

— Да. Завтра нам рано вставать.

— Не уходите еще минутку. Я тут кое-что закончу, и мы с вами попрощаемся как полагается.

— Хорошо. Да… Вера…

Она вопросительно подняла на него глаза:

— Что?

— Наверное… наверное, не стоит тебя об этом просить, но… может быть, ты попробуешь уговорить Мишу поехать в турне в Россию…

— Он ведь уже сказал «нет». В который раз. Я знаю, Саша уже говорил с ним об этом сегодня вечером.

— Да-да, я в курсе. Но попробуй уговорить его подумать о будущем. Эта возможность всегда открыта для него. Это ведь просто золотая жила.

Вера взглянула на него с любопытством. Почему это он именно сейчас решил привлечь ее в сообщницы?

— Я понимаю, что это такое, Манни, и я считаю, что Мише давно пора покончить со старыми обидами. Но он никак не хочет туда ехать.

— Да, но…

— Послушай, Манни, я честно попробую с ним еще раз поговорить. Но предупреждаю: я уже пробовала не раз, поэтому не знаю, что получится.

— Спасибо, Вера.

Манни повернулся, прошел через столовую к ярко освещенной гостиной.

Вера достала серебряную коробочку, начала выкладывать на стол свечи. Как странно… по мере того как Миша все больше отдаляется от семьи — от матери с отцом, от них с Ники, — он как будто все теснее сближается с Манни. Они стали практически неразлучны. Он почти все время проводит у них с Сашей. Или куда-нибудь ходит вместе с ними.

Сегодня вечером ей не очень хотелось видеть здесь этих двоих, но Миша настоял. Потом она и сама решила, что так будет лучше. Вспомнилась старая поговорка: «Старайся держать врагов у себя на глазах».

В общем-то причина их теперешней близости более-менее ясна. На самом деле все очень просто. Миша нашел в них сообщников. Сообщников в предстоящей битве за то, чтобы расстаться с женой и сыном. Потому что Манни ее терпеть не может. Она легко может представить себе, о чем они говорят. Миша изливает ему душу, Манни внимательно слушает, утешает, говорит, что все в порядке, что это не его вина, что он должен следовать велениям своих чувств, потому что он, Миша, артист.

Какая же все это чепуха! Артист или шахтер — не имеет никакого значения. Измена есть измена. Если ты забросил своего ребенка, кем бы ты ни был, это не имеет значения.

Она отступила назад, взглянула на свое отражение в большом венецианском зеркале над буфетом. Сегодня она надела длинное облегающее платье от Дольче-и-Габбана, с искусно расписанными по плечам красными, желтыми, белыми и пурпурными цветами, спускающимися по всей длине. Очень красивое платье… Но может быть, это все-таки не самый удачный выбор?

Неожиданно для самой себя она решила, что больше не будет играть в эту игру. Ее внешность не имеет никакого значения в изменении чувств мужа по отношению к ней. И хватит мучиться каждый раз по поводу очередного платья или цвета губной помады. Хватит надеяться на то, что удастся вернуть его расположение с помощью удачно выбранного туалета.

Она выпрямилась, расправила плечи, грациозно прошла в гостиную. С удивлением обнаружила, что все уже собираются уходить.

— А, вот и ты! — воскликнула Соня. — Я подумала, не проснулся ли Ники. Как он, в порядке?

— Да, он крепко спит. А вы что, уже уходите?

— Уже поздно, — ответил Дмитрий. — Манни и Саша предложили подвезти нас до дома, вот мы и решили воспользоваться этой возможностью.

— Прекрасный вечер, Вера, — неожиданно произнес Саша. Его светлые волосы сияли в пламени свечей, глаза смотрели необыкновенно искренне.

Манни поцеловал ее в щеку.

— Обязательно приходите еще. Вы оба, — пригласила Вера.

— Здесь так красиво, что не хочется уходить! — воскликнула Соня. — Это незабываемый вечер, дорогая. И еда, и цветы — все просто чудесно!

— Спасибо, Соня. Я знала, для кого стараюсь.

Они обменялись поцелуями. Дмитрий крепко обнял сноху:

— Мы любим тебя как родную.

— И я вас тоже.

— А ты самый счастливый человек на земле, — многозначительно произнесла Соня, обращаясь к сыну. — Самый счастливый человек на земле, не забывай об этом.

— Д-да… наверное.

Он пошел провожать гостей к выходу. Соня на секунду задержалась. Взяла Веру за руку.

— Терпение, моя дорогая, — шепнула она. — Главное — терпение.

Вера молча кивнула.

— И обязательно позвони мне, если что-нибудь понадобится. Слышишь?

— Спасибо. Но я думаю, все будет в порядке.

Все стихло. Свечи погашены. Музыка выключена. Служанка Анна закончила убирать в квартире. Миша раздевался в спальне, размышляя о прошедшем вечере. Он ожидал его без особой радости, однако теплая, домашняя и в то же время изысканная атмосфера захватила и его. Он искренне, без всякого усилия участвовал в общей беседе, наслаждался восхитительными блюдами, приготовленными Верой, отличными винами. И тем не менее глубоко внутри он ощущал грызущую пустоту, которую не могла заполнить ни любящая жена, ни заботливые родители, ни обожающие его друзья. Такое ощущение возникало у него в последнее время не раз — чувство одиночества среди любящих и заботливых людей. А после сегодняшнего торжества он почему-то ощущал особенную тяжесть на сердце.

С тяжелым вздохом Миша аккуратно повесил брюки в шкаф. Может быть, эта тяжесть на сердце возникла от сознания того, что таким семейным вечерам скоро вообще придет конец? По крайней мере здесь, в этой прекрасной и любимой квартире, с этими людьми. Он, конечно же, будет с ними видеться, но все будет совсем по-другому.

Он планировал сегодня же поговорить обо всем с Верой. Еще и теперь не поздно это сделать. Однако праздничный обед сильно осложнил его задачу. Этот вечер словно высветил ярким светом то, с чем он, Миша, собирается порвать. С огромной частью своей жизни. Он вдруг осознал, что его отношения с Сириной, при всей их свежести, страстности, интимности, далеко не всегда просты и приятны. Сирина во многом все еще загадка для него. Хорошо ли он ее знает, в сотый раз задал он себе вопрос.

Миша надел халат, прошел в ванную. Чистил зубы, глядя на свое отражение в зеркале. Но видел там совсем другое — немыслимо прекрасное создание, по которому он сейчас так отчаянно тосковал. Господи, как она прекрасна! Как он ее хочет! И все же… Имеет ли какой-то смысл то, что он сейчас собирается сделать? Хочет ли он этого на самом деле?

Мысли перенеслись к Ники. Как он радовался сегодня, что обедал со взрослыми и так поздно засиделся в обществе бабушки и дедушки! Перед глазами встало розовощекое лицо сынишки с его иссиня-черными волосами и восторженно блестящими глазами. В ушах зазвучал его заразительный смех.

Сирина сказала, что хочет иметь ребенка, хочет иметь семью. Но так ли это на самом деле? Знает ли она сама, чего хочет? Да, она точно знает, чего хочет достичь в своей карьере. И это у нее на первом месте. Всегда было на первом месте. Изменится ли это когда-нибудь?..

Миша вышел из ванной, вернулся в спальню, вытянулся на кровати. Потянулся к столику у кровати, взял маленький бокал арманьяка, сделал глоток. Он поклялся самому себе, что поговорит с Верой, чего бы это ни стоило. Однако сейчас сама мысль об этом наполнила его болью и ужасом. Арманьяк вместо того, чтобы успокоить, только обжег горло.

Время совсем неподходящее для такого разговора. Как раз перед праздниками. Хуже не придумаешь. Конечно, Вера с Ники не останутся на праздник одни. Есть его и ее родители. А он… конечно, будет с Сириной… или нет? Сейчас ему пришло в голову, что она даже не упомянула о приближающемся празднике. Говорила только о том, как они встретятся где-нибудь на Дальнем Востоке, когда он будет там выступать. Она твердо намерена ехать в Камбоджу, делать снимки. А его поездка должна состояться где-то между Днем благодарения и Рождеством, так что в этот период они что-нибудь придумают. Но на Рождество-то она обязательно вернется?

Вера вошла в спальню. Он поднял глаза. Она сегодня выглядела чудесно в своем новом платье. И сейчас, в кремовом шелковом пеньюаре с кружевной отделкой, смотрится не хуже. Светлые волосы рассыпались по плечам. Ясные голубые глаза смотрят серьезно и открыто.

— Где ты была так долго?

— Заглянула к Ники. Мне показалось, что он кашляет. Наверное, просто послышалось.

— Смотри не избалуй его.

Слишком уж много времени она проводит с Ники, подумал он.

— Вряд ли его этим избалуешь. Иногда мне просто нравится смотреть на него спящего.

Внезапно Миша почувствовал сильнейшее раздражение против Веры, сознавая в то же время, что это совершенно несправедливо. Она такая преданная жена и мать, что на ее фоне его собственное поведение выглядит еще более отвратительным.

Вера сняла пеньюар, повесила на спинку кресла, сбросила тапочки. Повернулась к Мише:

— А ты почему не раздеваешься?

— Сейчас.

Он сделал еще глоток бренди.

Вера легла под одеяло рядом с ним.

— Прекрасный получился вечер. Как тебе показалось? — попыталась она начать разговор.

— Да.

— Надеюсь, что званый обед на следующей неделе пройдет не хуже.

— На следующей неделе?

— Да. Неужели ты забыл, Миша?

— Забыл… о чем?

— Ты обещал мне, что будешь на званом обеде в честь Каприори-Фонтини. Ты же знаешь, как это важно для меня. Вера изо всех сил старалась говорить спокойно. Он промычал что-то нечленораздельное.

— Я пытаюсь получить их коллекцию для продажи в нашем аукционном доме. Если это удастся, мне хорошо заплатят.

— Ну, ты всегда прекрасно справляешься, не важно, со мной или без меня.

— Но… как же так?! Ты ведь обещал! Они большие любители классической музыки, и твоей в особенности. Я сказала им, что ты будешь на обеде, потому что в это время у тебя не будет гастролей. Ты ведь обещал мне!

— Знаешь… наверное, тебе лучше вообще на меня не рассчитывать. Твоя работа не имеет ко мне никакого отношения. — Он бросил на нее раздраженный взгляд. — Я вообще не понимаю, к чему все эти приемы и обеды и с какой стати нужно втягивать в это меня. Готов поспорить, у тебя уже все расписано до самого Нового года.

— В общем, да. Но этот обед — единственный, когда я рассчитывала на твое участие. Я специально назначила такое время, когда у тебя нет гастролей. Я же заранее тебя об этом спросила. Ты сказал, что определенно не поедешь в турне по России, и тогда я назначила прием для Каприори-Фонтини.

Вера вглядывалась в его лицо, ища хоть какой-нибудь реакции, однако он без всякого выражения смотрел перед собой, держа бокал в руке. Она попробовала изменить тактику. Попыталась спасти положение.

— Миша… Я понимаю, тебе сейчас нужно больше времени для себя… и я…

— Да брось ты это, Вера! Ты уже и так сделала достаточно для того, чтобы осложнить мою жизнь. Не думай, что можешь подчинить меня себе. И вообще, ни черта ты не понимаешь!

Вера почувствовала, как изнутри горячей волной поднимается гнев. Терпение ее кончилось. Этого она не заслужила.

— Почему ты так разговариваешь со мной? Как ты можешь так со мной обращаться! Я еще помню то время, когда ты приложил бы все усилия, чтобы попасть на званый обед с Каприори-Фонтини. Тогда ты гордился мной и с готовностью мне помогал. — Голос ее прервался. — Что произошло, Миша? Что с нами происходит?

Его глаза скользнули по ее лицу. Он моментально отвел взгляд. О Господи! Ну почему все так получилось?

— Я… я… не знаю. Я… просто…

Он скрипнул зубами. Сделал еще глоток арманьяка. Лицо его исказилось гримасой отчаяния. Вера никогда его таким не видела. Внезапно она поняла, что он хочет ей все рассказать, но не может решиться. Пытается найти слова, чтобы смягчить удар, и не может найти таких слов. Этим и объясняется все его сегодняшнее поведение. Миша тоже мучается. Борется с собой, разрывается между ней и… другой женщиной.

Она подняла на него глаза. Он неподвижным взглядом смотрел в бокал.

— У тебя связь с другой женщиной? — произнесла она очень тихо. — В этом все дело, да?

Миша дернулся, как от удара. Откуда она может это знать?.. Однако он не произнес ни слова. Не может он ей солгать. И правду сказать тоже не может.

— Я знаю, у тебя связь с другой женщиной. — Теперь Вера говорила едва слышным шепотом. — Я попытаюсь с этим смириться. Но ты должен мне помочь.

Неужели она в самом деле это знает? Откуда?

— С чего ты решила, что у меня другая женщина?

— Но это же очевидно. Ты меня больше не хочешь. Ты все меньше и меньше интересуешься Ники…

— Это неправда!

— Ты проводишь с ним все меньше времени, — поправилась она. — И все меньше бываешь дома. Надо быть круглой идиоткой, чтобы не понять, в чем тут дело.

Он опустил голову.

— Да… это верно.

— Расскажи мне все. По-моему, нам давно пора поговорить начистоту. Сделать что-нибудь с этим.

— Я… я не знаю, что сказать.

— Попробуй сказать правду. Мы ведь всегда с тобой всем делились.

Она смотрела на него с сочувствием. Вера всегда поддерживала его во всем. Где-то глубоко в душе он чувствовал — поддержит и на этот раз.

Он кивнул. На мгновение прикрыл глаза.

— Да, у меня есть другая женщина.

Вера внутри вся сжалась, как от страшного удара. Одно дело — обо всем догадывается, и совсем другое — услышать подтверждение от него самого. Ей стало физически плохо. Захотелось кричать, визжать от боли, захотелось наброситься на него с кулаками. Она сидела неподвижно, глубоко дыша, пытаясь взять себя в руки. Она не должна поддаваться эмоциям.

— Это серьезно?

Он смотрел в свой почти пустой бокал.

— Да… нет… не знаю. — Поднял на нее глаза. — Кажется… кажется, да.

Господи… Это, должно быть, действительно серьезно. Если бы речь шла о легкой интрижке, он бы так и сказал.

— И что ты собираешься делать? Ты уже что-нибудь решил?

— Нет. Я пока ничего не знаю.

— Надеюсь, ты это поймешь… скоро. Боюсь, что долго я так не выдержу.

— Я тоже! Не тебе одной плохо.

— Понимаю. Но ведь я в этом не виновата. Это твой выбор.

Неожиданно Миша соскочил с кровати. Начал нервно расхаживать по комнате. Чувство вины в конце концов обернулось яростью против нее.

— Не будь ты такой праведницей, Вера!

— Миша, я же только пытаюсь…

— Пытаешься заставить меня почувствовать себя еще хуже!

— Это неправда!

Он резко остановился. Сверкнул на нее яростным взглядом.

— Я хорошо тебя знаю. Ты вовсе не тот ангелочек, каким тебя все считают. Я-то хорошо знаю, что наша малютка Вера получала удовольствие на стороне с неким отвратительным Саймоном Хэмптоном. Так или нет?

— Миша… ты просто…

— Я просто что? Я просто реально смотрю на вещи. Я знаю, что ты путалась с другими до нашей свадьбы. Почем мне знать, что ты и сейчас с кем-нибудь не путаешься?

Вера остолбенела.

— Саймон Хэмптон мертв, — выговорила она сквозь стиснутые зубы. — Он мертв.

Миша удивленно уставился на нее:

— Мертв?!

Откуда она знает? Кто-нибудь из знакомых сказал? А может быть, прочитала в нью-йоркских газетах… Хотя вряд ли.

— Когда это произошло? Она не ответила.

— Когда?

— Перед нашей свадьбой.

— Что с ним произошло? — Он решил выяснить, что ей известно. Она не знала, что ему сказать.

— Что? — повторил он.

— Он упал с пирса на Гудзоне и утонул.

А об этом-то откуда ей знать? В газетах писали, что тело нашли недалеко от моста Верразано-Нэрроус. Его могло занести туда откуда угодно. Что происходит, черт возьми?..

— Откуда ты это знаешь?

Вера нервно крутила обручальное кольцо на пальце. Как объяснить? Что ему сказать?

— Он… я… я не помню.

— Ах вот как! Ты не помнишь! Вера молча отвела глаза.

— Ты заявляешь, что он упал с пирса. Но его нашли у моста Верразано-Нэрроус. Откуда тебе известно, где он утонул? — Он испытующе смотрел на ее растерянное лицо. — Почему бы тебе не рассказать мне всю правду. Вера? Ты все время лгала мне по поводу Саймона Хэмптона, так ведь? Попытайся же хоть сейчас сказать правду.

Вера молчала в мучительной растерянности. Господи, как получилось, что разговор свернул на эту тему?! Как она могла это допустить?!

— Давай-давай, выкладывай. Откуда ты знаешь, как он погиб, Саймон Хэмптон?

— Потому что я это видела своими глазами. Я там была. Миша остолбенело смотрел на нее.

— Ты… видела?! — Голова у него пошла кругом. — Но почему, Вера? Почему ты встречалась с Саймоном Хэмптоном накануне нашей свадьбы? Вы что, продолжали с ним встречаться?

— О Господи! Ты думаешь, это имело какое-то отношение к сексу?

— А что же я еще могу думать? Что вы с ним там делали? Вера долго молчала.

— Я пыталась помешать ему убить тебя.

— Убить меня?! Снова?!

Вера молча кивнула. По щекам ее потекли слезы. Сердце его рванулось к ней. Он сел рядом на кровать. Взял ее руку.

— Расскажи мне все. Пожалуйста.

Она начала рассказывать о том, что произошло пять лет назад, в тот страшный вечер, память о котором она надеялась навсегда похоронить.

Миша слушал не прерывая, не произнося ни слова, захваченный ее рассказом. Никто на свете, ни один человек не мог бы любить его так, как Вера. Настолько, чтобы принести подобную жертву.

Она замолчала. Подняла на него глаза, все еще полные слез. Он обнял ее, прижал к себе, погладил ее волосы. От этого простого жеста любви слезы потекли еще сильнее. Она больше не могла сдерживаться. Плакала, плакала, до тех пор, пока не выплакала, казалось, все слезы. Огромная тяжесть свалилась с души. Она освободилась от этой страшной тайны, которую несла в себе столько лет.

Нехотя высвободившись из его объятий, она потянулась к столику за бумажным носовым платком. Вытерла слезы, высморкалась. Посмотрела на Мишу:

— Во всем этом есть некая ирония судьбы.

— Что ты имеешь в виду?

— Мы все время хотели быть честными и открытыми друг с другом. И вот я наконец открыла тебе свою отвратительную тайну, именно в тот вечер, когда ты в конце концов решился рассказать мне о том, что у тебя связь с Сириной Гиббонс и что ты собираешься попросить у меня развод.

Миша вздрогнул. Лицо его побагровело. Как легко она произнесла это имя! Так, словно с самого начала обо всем знала. Наверняка знала! А он, глупец, надеялся, что от нее что-нибудь можно скрыть. Знала и не сказала ни единого слова! Он снова почувствовал необъяснимый гнев. И в то же время, подобно Вере, ощутил огромное облегчение от того, что и его тайна наконец-то вышла наружу. Больше можно не лгать, не изворачиваться. Его охватило радостное ощущение вновь обретенной свободы.

— Значит, ты обо всем знала… Вера только кивнула.

— И давно?

Она снова кивнула.

— Как ты узнала, что это она?

— Я ее заметила в Вене, в Хоффбурге, когда мы там были вместе. После этого все начало меняться. Догадаться об остальном не составило большого труда.

— И ни слова мне не сказала…

— Я… я надеялась на то, что в конце концов это себя изживет.

Он молча смотрел на нее. Голубые глаза распухли от слез, носик покраснел. Она его действительно любит, по-настоящему. Как никто другой. Что же ему теперь делать?.. Откровения сегодняшнего вечера никак не помогли ему разрешить неразрешимую дилемму. Не стоит себя обманывать. Его так же неукротимо тянет к Сирине. Она его словно околдовала. Что же делать?

— Я знаю, тебе нужно время, — услышал он мягкий голос Веры. — И я понимаю, что тебе тоже нелегко. Я попытаюсь приспособиться к этому, как смогу. Но я не хочу, чтобы страдал Ники. — Она подавила тяжелый вздох. — Хотя боюсь, что это неизбежно. Но я хочу, чтобы он пострадал как можно меньше. — Она встретила его взгляд. — Я дам тебе развод, если хочешь.

Она уловила растерянность в его глазах. Похоже, он сам до конца не уверен в том, чего хочет. Может быть, их брак еще можно спасти?

Миша потянулся к ней. Снова взял ее руку.

— Я сегодня собирался попросить у тебя развод. Но сейчас я не так уверен в том, что действительно хочу этого.

Вера свободной рукой откинула волосы с его лица:

— Посмотрим. Пусть пройдет еще немного времени.

Он инстинктивно притянул ее к себе. Сердце его переполнилось благодарностью к этой великодушной женщине. Он приподнял ей подбородок, начал покрывать поцелуями ее лоб, глаза, щеки, губы, сначала нежно, потом все более страстно. Ее знакомый нежный аромат постепенно разжег в нем желание.

Вера среагировала мгновенно. Она столько времени была этого лишена. Она истосковалась по нему. Наверное, глупо позволять ему… Но она хотела его еще сильнее, чем раньше, если такое возможно.

В один момент они сбросили с себя одежду. Знакомый акт любви сегодня ощущался гораздо острее благодаря долгой разлуке и открытиям этого вечера.


Глава 35


— Я считаю, что это самая безрассудная из всех твоих затей. Но поскольку отговорить тебя, по-видимому, невозможно, я организовала все, что необходимо, здесь, на этой стороне.

— Спасибо, Корал.

Сирина слушала рассеянно. Многое из того, что говорила Корал, прошло мимо ее ушей, однако главное она уловила. Она может поступать так, как считает нужным, как, впрочем, и всегда. Вполуха слушая своего агента, она продолжала перебирать съемочное оборудование. Надо отобрать только самое необходимое. На этот раз ей придется путешествовать налегке.

— Я сказала издателям, что ты работаешь над сверхсекретным проектом, — продолжала Корал, — и что ты сможешь им что-нибудь выдать только после Нового года. Теперь они на время успокоятся и будут с интересом ждать.

Корал замолчала, очень довольная собой. Ждала реакции Сирины. Однако через некоторое время обнаружила, что Сирина не обращает на нее никакого внимания. С удовлетворенным видом сидит на полу, скрестив ноги, просматривает фильтры, увеличители и прочее. Корал нахмурилась, сделала глубокий вдох, сосчитала в уме до десяти. Нет, она не будет сегодня устраивать сцену и ссориться с Сириной. Эта безответственная, неблагодарная, невероятно волевая и очень талантливая молодая женщина — настоящий художник, напомнила она себе, и в то же время ее основной источник прибыли. Кроме того, хотя Корал и очень противилась этой поездке в Камбоджу, инстинкт деловой женщины подсказывал ей, что полученные в результате поездки снимки могут оказаться для них обеих золотой жилой. Это может стать коренным поворотом в карьере Сирины. Ее новые снимки могут принести им намного больше, чем прибыли, получаемые от галерей, тоже, кстати, немалые. Коллекционеры будут гоняться за ее фотографиями. О ее работах будут выпускать книги, что означает новый источник доходов… и престиж. Так, Корал убеждала себя не обращать большого внимания на политическую нестабильность в той стране, куда направляется Сирина, и на опасности, связанные с этой поездкой. В конце концов, Пол Пота больше нет в живых. Страна постепенно открывает двери для иностранцев. Даже его ужасные тюрьмы теперь доступны для туристов. К тому же Джейсон едет вместе с ней. Один его вид способен напугать туземцев до полусмерти.

Забота Корал о судьбе Сирины объяснялась не только финансовыми соображениями. Она относилась к этой главной своей ценности с искренней теплотой, чувствовала ответственность за нее. Похоже, что профессиональная ответственность здесь смешана с материнским чувством. Отсюда и желание защитить Сирину от себя самой, от собственных инстинктов, порой заводящих ее слишком далеко, и от внешнего мира с его хищниками вроде Майкла Левина.

При мысли о блестящем молодом музыканте она вспомнила, что так и не спросила Сирину кое о чем. Откашлялась.

— Сирина… а почему ты решила сделать остановку в Киото?

Сирина вскинула голову. Черные глаза сверкнули.

— Мы там встречаемся с Майклом Левиным.

Она произнесла это с решимостью, отметавшей всякие возражения.

— Понятно. Он там выступает?

— Да. По-моему, он собирается сделать мне предложение, Корал. Вероятно, он уже попросил у жены развод.

Эта новость Корал совсем не понравилась. Однако она ничем не выдала своих чувств. Она сделала все, что могла. И в любом случае Сирина все равно ее не послушает.

— Ну хорошо, — произнесла она мягко. — Надеюсь, ты будешь держать меня в курсе.

— Обещаю.

Сирина искоса взглянула на Корал. Как?! Никакой нотации по поводу встречи с Майклом в Киото?! Чудеса, да и только.

— Ну, мне пора, — сказала Корал. — Мы с Брэнди кое-что запланировали, так что я не увижу тебя до отъезда. Салли отвезет тебя в аэропорт, как всегда. Поцелуй меня на прощание.

Сирина встала, крепко обняла Корал, расцеловала в обе щеки.

— Не волнуйся, Корал. Все будет в порядке, я уверена.

— Надеюсь. — Внезапно Корал почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Как странно… Она расправила плечи, взяла сумочку. — Не отвлекайся, не провожай меня.

— Хорошо. У меня еще полно работы.

Корал повернулась, направилась к огромному холлу. Она сегодня выглядит старше, чем обычно, подумала Сирина. Подчиняясь внезапному импульсу, быстро подошла к Корал сзади, обняла за талию. Та резко обернулась, в глазах появилось выражение благодарности. Уже в лифте Сирина еще раз поцеловала ее, на этот раз в губы. Двери лифта закрылись, Корал исчезла из виду.

Миша захлопнул последний чемодан. Закрыл замки, поставил рядом с другими. Опустился на кровать, оглядел ровный ряд чемоданов и дорожных сумок. Вздохнул. Предстоящая поездка в Японию вызывала в нем противоречивые чувства. С одной стороны, он ее ждет с нетерпением. В прошлые гастроли в Токио и Киото у него не оставалось времени ни на что, кроме репетиций и выступлений. И еще на еду и сон. Он почти не видел страну. На этот раз все будет иначе. На этот раз у него хватит времени на то, чтобы познакомиться с культурой этой загадочной страны, которая давно уже его интригует. С другой стороны, в Японии он должен увидеться с Сириной. Сейчас он не мог определить свои чувства по поводу предстоящей встречи. Он не сомневался в том, что, как только увидит ее, в нем снова проснется неукротимое желание, как всегда. Но есть ли что-нибудь за этим? Хочет ли он от нее чего-нибудь, кроме утоления физической страсти? Он знал, что Сирина ждет от него известия о том, что он предложил Вере развод. Он сам ей это пообещал. Он и себя убедил в том, что хочет именно этого. Однако сейчас он еще меньше в чем-либо уверен, чем раньше. Да, он испытывает все то же мощное влечение к Сирине, и в то же время ему нужна Вера. Он… да, он любит ее. В спальню вошел Манни, бесшумно ступая по ковру в своих туфлях от Лобба, сделанных на заказ.

— Ну что, ты готов, старина? Миша с удивлением взглянул на него:

— Я — да. А ты?

— Саша заканчивает все приготовления. У нас еще уйма времени. Мы ведь улетаем только послезавтра.

— Не ожидал увидеть тебя сегодня.

— Я звонил. Вера сказала, что ты заканчиваешь упаковывать вещи. Поэтому я решил зайти поговорить с тобой, если ты ничего не имеешь против.

— Да нет.

Миша удивленно смотрел на Манни. Что за экстренность? Почему он не мог просто позвонить?

— Вот и прекрасно, старичок. Вот и прекрасно.

Миша поднялся, прошел в кабинет с книжными стеллажами по стенам. Подошел в столику с напитками.

— Что будешь пить?

— На два пальца виски. И две капли воды. Миша налил. Подал ему. Налил немного виски и себе, положил кубик льда.

— За Японию! — поднял стакан Манни. Миша ответил без особого энтузиазма:

— За Японию.

Некоторое время они молча пили.

— Что у тебя на уме, Манни? — наконец спросил Миша. Манни смущенно заерзал в кресле.

— Видишь ли… я хотел еще раз поговорить о поездке в Россию.

Мишино лицо застыло. Глаза вспыхнули яростью. Похоже, любое упоминание о России затрагивает в нем какой-то нерв, вибрирующий привычной ненавистью к той стране, где он родился.

— Я знаю, тебя эта тема раздражает, — поспешно начал Манни, опасаясь, что Миша его прервет и потребует прекратить разговор, — но тут есть нечто такое, что я просто обязан с тобой обсудить. — Голос его звучал непривычно серьезно. — Пожалуйста, Миша, выслушай меня. Очень тебя прошу. Просто выслушай, прежде чем меня прогнать.

Он смотрел умоляюще, что также не вязалось с Манни Цигель-маном. Миша нехотя кивнул.

Манни сделал глоток виски и начал свою хорошо подготовленную и отрепетированную речь:

— Твои компакт-диски прекрасно расходятся. Концерты зарезервированы надолго вперед. Так было с самого начала… Но как долго это будет продолжаться? Кто может это предсказать? Весь фундамент может неожиданно рухнуть. Продажа компакт-дисков может прекратиться, так же как и концерты. Это все вещи непредсказуемые.

Миша пристально смотрел на него.

— Почему это моя карьера может внезапно полететь вниз, если я играю так же хорошо, как и раньше? Что, люди вдруг перестанут ходить на мои концерты? Или перестанут покупать мои диски? Почему, Манни? В том, что ты говоришь, я не вижу никакого смысла. Вы С Сашей просто хватаетесь за соломинку, пытаясь склонить меня к гастролям в России.

Миша откинулся на спинку кресла. Расслабился. Сделал глоток виски, ожидая ответа. Интересно, как он вывернется? Его агент такой изобретательный. Шарики и винтики в этой голове не устают вертеться, изобретая все новые и новые махинации.

Манни откашлялся.

— Ты прав. Настоящие любители классической музыки и твои истинные почитатели, конечно, не перестанут ходить на твои концерты и покупать твои диски. Во всяком случае, не сразу. Но — и это очень большое «но» — может появиться какой-нибудь новый талант, и многие из твоих поклонников переметнутся на кого-то нового, молодого, свежего. Или просто не такого, как ты. Надо смотреть правде в глаза, Миша: ты уже не вундеркинд. Этот период твоей жизни закончился, а с ним и часть твоего очарования, независимо от того, как ты играешь.

Манни остановился. Сделал еще глоток. Остается надеяться, что он не оскорбил Мишу и в то же время заставил его задуматься.

Миша переваривал услышанное. В словах Манни, конечно, есть доля правды. Особенно если артист слишком уж на виду, даже редкостно талантливый. Существует тонкая грань между тем, чтобы достаточно показываться публике и в то же время не надоесть. Эту грань очень сложно уловить, если вообще возможно. Знал он и то, что многие из его поклонников переменчивы и непостоянны, их симпатии зависят от моды, высказываний критиков, индустрии звукозаписи. Такие — а их немало — забудут о нем в один момент, как только в музыкальном мире появится новое чудо.

И тем не менее эти проблемы не слишком его волновали. По крайней мере сейчас. Он знал, что все еще очень популярен, и не сомневался в собственных возможностях. Никогда еще он не играл лучше, чем сейчас. И в конце концов, существует определенный контингент истинных любителей музыки, которые не покинут его, пока он играет так же хорошо, как сейчас. Они не пляшут под дудочку модных веяний. Им нужно настоящее искусство. Что же касается дальнейшего… подумаем об этом, когда придет время.

— Есть прекрасный способ справиться с этим положением, — заспешил Манни, — пока оно не превратилось в серьезную проблему. Российские гастроли могут подстегнуть твою популярность. Вот послушай. Я уже говорил тебе, что это можно будет представить как жест великодушия с твоей стороны. Ты только вообрази — возвращение на родину впервые с самого детства! Возвращение к собственным корням, ставшее возможным после падения коммунистического режима. Я уже вижу газетные заголовки: «Михаил Левин наконец простил Россию за зло, причиненное ему и его родителям». — Манни на секунду замолчал, ожидая реакции. Ее не последовало, и он лихорадочно продолжил свою речь: — Такой жест неизбежно привлечет всеобщее внимание. Международное. Ты только представь себе, что будет в прессе! А если пресса тебя не трогает, подумай о том, какие это сулит деньги.

Миша только отмахнулся.

— Они же предлагают целое состояние, Миша! Хотят заключить договор на пять лет, по два концерта в год. И все. Будешь выступать только в Москве и Санкт-Петербурге. Столько денег!

Миша поднял руку. Однако Манни уже не мог остановиться, захваченный собственным возбуждением.

— Подожди, подожди! Подумай о поступлениях от записей, от компакт-дисков. Это совсем другие деньги, и в течение целых пяти лет! Люди будут с нетерпением ждать твоих приездов, и с таким же нетерпением они будут ждать, когда выйдут твои компакт-диски. А в конце этих пяти лет мы закажем весь набор. Это же золотая жила! Ты же сможешь получить больше денег, чем за все прошедшее время.

Миша улыбнулся.

— Манни… Подумал ли ты и те продюсеры, с которыми ты разговаривал — кто бы они ни были, — подумали вы о том, что сейчас творится в России? Ты хоть раз спросил себя, откуда в России возьмутся такие деньги? И кто из русских в состоянии заплатить за билет на мой концерт? Кто заполнит концертные залы?

Манни махнул рукой:

— Страна, может быть, и разорена, но, поверь мне, там крутятся огромные деньги. Не волнуйся, мы с Сашей заполним тебе концертные залы людьми с тугими кошельками и драгоценностями, одетыми в костюмы, сшитые на заказ.

Миша задумчиво смотрел на него, сцепив руки под подбородком. Допил виски, поставил стакан на стол.

— Манни, ты прекрасно знаешь, кто эти люди с тугими кошельками. Мерзавцы и бандиты. Они разграбили все, что можно, все, до чего дотянулись их жадные руки. Это они высасывают последние соки из страны, оставляя прочих голодать. Таких полно в «Палас-отеле» в Санкт-Морице, и в Монте-Карло их полно. Они заполонили лучшие отели и рестораны мира. Тратят награбленные деньги.

Возбуждение Манни понемногу улеглось. Теперь он смотрел на Мишу с несчастным выражением на лице.

— Это верно в какой-то степени. Но зато у них есть деньги, чтобы ходить на твои концерты и покупать твои записи. И потом, не все они обязательно бандиты. Некоторые просто воспользовались возможностями, открывшимися при падении коммунизма.

— Я тебя умоляю, Манни! Ты что, в самом деле хочешь, чтобы я играл для такой публики?! Хочешь, чтобы я их как бы легализовал тем, что согласился выступать перед ними?

Манни неловко заерзал в кресле.

— Я не думаю…

— Может быть, когда-нибудь я и поеду в Россию, буду играть там. Но не для таких людей. Не для бандитов.

— Это твое последнее слово?

— Да, это мое окончательное решение. А теперь иди домой и помоги Саше готовиться к отъезду. Я хочу побыть один.

Манни с трудом поднялся на ноги, почти физически ощущая горечь поражения.

Вера сидела на кухне за большим антикварным сосновым столом, прихлебывая кофе н делая пометки в записной книжке. Рядом лежали листы бумаги с записями, в которых она тоже что-то помечала. Она уже отправила Ники в детский сад и теперь еще раз перепроверяла, что назначено на сегодня, составляла список телефонных звонков, на которые необходимо ответить.

Вошел Миша.

— Манни звонил, — подняла она голову. — Сказал, что машина будет через несколько минут. Марио уже отнес твой багаж в холл.

Вера снова наклонила голову к записной книжке, в надежде скрыть свое расстройство от того, что он уезжает.

— Спасибо.

Она всегда так занята, подумал Миша. Ведет дом, ведет работу в аукционном доме, заботится о Ники… и о нем. И все без единого слова упрека.

Он пододвинул стул, сел рядом с ней.

— Вера… Я рад, что мы с тобой поговорили. И хочу, чтобы ты знала… я… как-нибудь постараюсь… исправить… то, что натворил.

Вера сделала глоток кофе. Поставила чашку, стараясь не смотреть на него.

— Что бы ты ни решил, давай попытаемся вести себя как цивилизованные люди. — Она нервно вертела обручальное кольцо на пальце. — Ты знаешь мое отношение. Я… я все равно тебя люблю. И приму в любом случае. Но я хочу нормального отношения.

Он молча кивнул. Ему хотелось сказать, что он тоже любит ее. Но вероятно, сейчас она эти слова не воспримет. Прежде чем он успел что-либо сказать, загудел зуммер домофона. Прибыла машина. Пора ехать в аэропорт.

Вера поднялась.

— Ну иди же. Не стоит заставлять водителя ждать.

Несколько мгновений он стоял в нерешительности. Потом неожиданно для самого себя подошел к ней, положил руки ей на плечи и поцеловал в губы. Оторвался, посмотрел ей в глаза. Вера встретила его взгляд. Ей так хотелось прижаться к нему и не отпускать. Но она не решалась.

Миша на мгновение сжал ее плечи. Резко повернулся и вышел. Глаза ее наполнились слезами. Она смотрела ему вслед, повторяя про себя: «Пожалуйста, вернись ко мне! Вернись к нам с Ники!»

Миша нервно переминался с ноги на ногу в ожидании лифта. Взгляд его упал на мезузу над дверью. Ту, которую он купил много лет назад вместо отнятой, московской, дедушки Аркадия. Он потянулся, провел пальцами по холодному металлу. Внезапно осознал, как давно он не вспоминал старика. Интересно, что сказал бы его наставник о его теперешней жизни? Кажется, он уже знает ответ. Ничего хорошего. Сказал бы, наверное, что страсти взяли над ним верх в ущерб добродетели.

«Прости меня, дедушка Аркадий, — взмолился он. — Прости и помоги. Я совсем растерялся. Сам себя не понимаю».

Миша благоговейно коснулся мезузы губами. Услышал, что пришел лифт, и поспешно вытер слезы с глаз.


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ


Осень 1999 года

Верхний Уэст-Сайд, Манхэттен

Пожилой россиянин вошел из холла в просторную гостиную в сопровождении неизменных охранников в неизменных черных кожаных плащах и ковбойских ботинках. Погрузил ступни в толстый пушистый ковер, оглядел огромную комнату с дорогой мебелью, картинами и скульптурами. Сквозь французские двери виднелась круговая терраса с массой вечнозеленых растений, высоко над головами простых смертных, над шумом городских улиц.

Один из громил даже присвистнул:

— Вот это да! Культурно жить не запретишь. Второй круто развернулся:

— Твою мать!

— Оставайтесь здесь! — приказал пожилой, не обращая внимания на их восторги. Он прошел к французским дверям, вышел на террасу. Остановился у перил, глядя на город. День выдался прохладный, но ясный. Он мог разглядеть мост имени Джорджа Вашингтона к северу и даже сады Нью-Джерси. Да, некоторые люди умеют жить! И умеют со вкусом тратить деньги. Деньги, которые получили отчасти благодаря ему.

Он мог распознать в людях признаки хорошего вкуса и утонченности, когда они попадались на его пути, и всегда им завидовал. Такие люди неизменно вызывали в нем враждебность. Держатся, как правило, свысока, не воздают ему должное.

Он устал от этого задавалы. Ему все это осточертело. Поэтому он и приехал сюда сегодня. Он сделал последнее предложение — невероятно щедрое, но все же не разорительное для него и его организации с учетом будущих прибылей. Если, конечно, Михаил Левин его примет. С именем Левина в качестве вывески они без проблем смогут снять и заполнить лучшие концертные залы, продавать компакт-диски, заключать договора с огромными прибылями. У них все готово, все на мази. Требуется лишь громкое имя, чтобы запустить гигантскую машину в движение. И он намерен получить ответ сегодня же, здесь, на его территории. Он скоро должен вернуться. Ошеломим его неожиданным появлением, так, чтобы испугался как следует. Если ему удастся уговорить Левина, все в порядке, никакие дальнейшие действия не понадобятся. Если же нет… там будет видно.

Фактически Левин абсолютно беззащитен. У него есть жена, ребенок и любовница. Их всех можно использовать, чтобы заставить его сотрудничать.

Он, конечно, знал, что сегодня Михаил отбыл в Японию. Лучшего времени не найти. Левин с любовницей — в Японии, его «друзья» — в Японии, жена с ребенком — здесь.

Он вернулся в гостиную. Один из его сторожевых псов рассматривал мебель и картины, другой, растянувшись на диване, листал какую-то книгу.

— Ни хрена не разберу, — поднял он глаза на пожилого россиянина.

Тот не обратил на него внимания. Подошел к столику с напитками, налил себе виски с содовой в старинный хрустальный бокал, выпил одним махом. Налил еще. Сделал глоток и поставил бокал на стол, услышав, как открывается входная дверь. Прошел на середину комнаты и остановился, широко расставив ноги. Молодой человек с ключами и портфелем в руке вошел в арку, соединявшую гостиную с холлом. Остановился как вкопанный, увидев гостей. Лицо его побелело. Несколько секунд он не мог произнести ни слова. Наконец обрел дар речи:

— Какого хрена вы здесь делаете? И как, черт побери, вы сюда попали?

— А не важно. — Старик повернулся к охраннику: — Положи книгу где взял!

Тот захлопнул книгу, бросил на кофейный столик.

Молодой человек поставил портфель на кресло, положил ключи.

— Что вам нужно?

— Услышать ответ.

Несколько секунд молодой человек молчал.

— Он ответил «нет».

Лицо старика осталось неподвижным.

— Ты не ошибаешься?

— Нисколько. Он не поедет. Он уверен, что предложение исходит от подонков вроде вас.

Громилы как по команде вскинули головы, мышцы их напряглись и заиграли. Старик стоял неподвижно, не спуская глаз с молодого человека. А он храбрее, чем казался, этот сосунок… Он их, похоже, совсем не боится. Может, пусть он и займется Левиным?

— Пошли поговорим.

Старик двинулся в сторону террасы. Молодой человек последовал за ним, вначале с опаской, однако потом решил, что они все равно нуждаются в нем. Может быть, сейчас, больше, чем когда-либо. Он самоуверенно взглянул на охранников, расправил плечи и пошел за стариком.


Глава 36


Миша влюбился в Киото, бывшую столицу японских императоров. Сирина осматривала город с таким же энтузиазмом. Более тысячи буддийских храмов, дзен-буддистские монастыри, храмы Амида практически на каждом углу… И повсюду дворцы, сады, павильоны. Восприимчивость этого города к красоте проявлялась в стольких вещах, что сразу стало понятно, почему здесь так много путешественников.

За одиннадцать веков своего существования Киото пережил землетрясения, пожары, разрушительные войны. И всегда восстанавливался с неизменным уважением к своему прошлому. Здесь, конечно же, появились современные здания и небоскребы, однако он оставался центром традиционной японской жизни. Его жители делали все возможное, чтобы защитить вещественные доказательства своей древней культуры от безжалостной модернизации.

Миша влюбился в домики из дерева и гипса, сохранившиеся лишь здесь во всей Японии, в особенности в деревянные двухэтажные чайные с гейшами. Им с Сириной довелось увидеть гейшу с ученицами, направлявшихся в чайную. В старейшем театре Японии они с увлечением смотрели драму кабуки, а маски и торжественные речитативы спектакля в театре но их просто очаровали.

Они покупали антикварную керамику и украшения. В одном из магазинов Миша купил для Сирины красивейшее шелковое кимоно. Ели жареную рыбу на открытых рынках. В Ракусо, знаменитой чайной на бывшей вилле, отведали чая, приготавливаемого для особых церемоний.

Миша решил, что больше всего в этом древнем городе ему нравится преданность духовному началу, о чем говорило множество храмов и монастырей, и плотскому — целые районы отведены под заведения для телесных удовольствий. В Киото можно поклоняться чему угодно. И во всем чувствуется причудливое сочетание плотского и духовного. Он не мог оставаться к этому равнодушным.

Миша ехал в Киото с твердым намерением серьезно поговорить с Сириной. Прежде всего сесть и поговорить. Он так и не мог толком понять, чего же на самом деле хочет. Еще больше он сомневался в том, что понимает Сирину.

Она встретила его в комнате, обставленной антикварной мебелью, в одном только кимоно из хлопка, не скрывавшем ни одного изгиба ее роскошного тела. Большего ему не потребовалось. Он моментально откликнулся на призыв этого тела, как всегда. И забыл, о чем собирался с ней говорить. Они занимались любовью с прежней страстью, и в то же время у него появилось ощущение, что чего-то не хватает, словно они оба что-то недоговаривают, скрывают друг от друга. Он не успел это обдумать, потому что они сразу же пошли осматривать город.

И вот теперь они снова вернулись к себе в номер. Скинули туфли, надели тапочки, предоставляемые гостиницей. Мише показалось, что вся их бурная активность в течение предыдущих нескольких часов — очень приятных, спору нет — не более чем попытка оттянуть, отложить неизбежный разговор. На протяжении всей прогулки по городу он не мог не заметить, что, невзирая на все свое воодушевление и заинтересованность, Сирина думает о чем-то другом. Может быть, просто тревожится по поводу предстоящей поездки в Камбоджу…

Они вошли к себе в комнату, вновь захваченные неотразимой прелестью этой древней гостиницы. Сирина по-прежнему казалась погруженной в свои мысли. Он прекрасно понимал ее честолюбивые замыслы, ее тревоги. Это так сродни его собственному честолюбию. И все же… пусть это и несправедливо с его стороны, но… совсем не хочется оставаться у нее на втором плане.

Войдя в комнату, они сбросили тапочки, босиком прошли по полу, устланному коврами. Обед им сегодня подадут сюда на тончайшем красивейшем фарфоре. Они заказали разные национальные блюда, в том числе черепаховый суп, овощи с острой приправой и еще многое другое. Будут вносить одно блюдо за другим. Внезапно Миша почувствовал, что ему уже не так всего этого хочется.

Сирина разделась, бросила одежду на стул, накинула кимоно. Повернулась к нему:

— А ты что не раздеваешься? Чувствуй себя как дома. Поколебавшись немного, он тоже начал раздеваться. Она внимательно смотрела на него.

— В чем дело, Майкл? Ты что-то все молчишь…

— Да нет, ничего. Но знаешь, я подумал то же самое о тебе. Ты тоже что-то все молчишь.

Она села, откинула волосы с лица. Вытянула руки, рассматривая свои ногти, покрытые темным лаком, так внимательно, словно нет на свете ничего важнее, чем этот дорогостоящий маникюр.

Миша молча сложил одежду, накинул кимоно, сел напротив, взял ее руку.

— Давай поговорим, Сирина. Да, мы очень хорошо провели время, но я же вижу, ты чем-то озабочена, не меньше, чем я. Чем? Она вздохнула:

— Наверное, мне просто не терпится поскорее попасть на место. В Камбоджу. У меня только Джейсон, а работы очень много. Надо приниматься за дело.

— Джейсон здесь, с тобой?

— Да, я разве тебе не говорила? Он остановился в маленькой гостинице в Гионе.

— Тогда, может быть, пригласим его на ужин?

— Нет, он будет дико скучать. Да и потом, он скорее всего уже пошел по барам.

— Да, наверное. Итак… — Он сжал ее руку. — Тебе не терпится поскорее попасть на место. И это все? Это единственная причина твоей… рассеянности?

— Думаю, да. Я очень рада, что мы встретились, только, наверное, выбрали неудачное время.

Он не мог поверить своим ушам. Неудачное время?! Но ведь они же достигли поворотного момента в своих отношениях. И Сирина, кажется, ждала, что он сообщит ей о том, что попросил у жены развод. Да, похоже, они действительно достигли поворотного момента… только не того, о каком думал он.

Сквозь сумбур в голове он снова услышал ее голос:

— Я ждала, что ты скажешь мне, что попросил у жены развод и что мы с тобой поженимся.

На губах ее появилась едва заметная усмешка.

Значит, она все-таки об этом думала… однако теперь, когда разговор наконец коснулся этой темы, он не знал, что ответить.

— Я… я не знаю… Я говорил с Верой, но…

— Но что?

— Мы говорили о разводе. Но не пришли ни к какому определенному решению.

— Неубедительно. Слабовато, я бы сказала.

— Называй как хочешь, но дело обстоит именно так. На этом мы с ней остановились.

— Вы с ней?! При чем тут «вы с ней»?! Ты же собирался избавиться от нее.

Миша словно весь сжался внутри. Он мог понять ее разочарование и ярость. Но как она может абсолютно не сочувствовать другой женщине?!

— Сирина… Мы с Верой знаем друг друга очень давно. Нельзя же без всяких церемоний просто отшвырнуть человека, которого давно знаешь и… и любишь. Ты бы должна это понимать.

Она смотрела на него, надув губы.

— А как же я?

— Ты уверена в том, что любишь меня, Сирина? В том, что хочешь стать моей женой, хочешь иметь от меня детей? Спроси себя еще раз. Ты абсолютно в этом уверена?

Она пожала плечами:

— Ты знаешь, что я люблю тебя. Как могу. Как умею. Этого тебе недостаточно?

— Не знаю. Не знаю, достаточно ли любви. Ты мне рассказывала о своих прошлых увлечениях. О том, как думала, будто ты влюблена в человека, а потом оказывалось, что нет. Может быть, и сейчас тот же случай?

— Не думаю. Я знаю, у меня сложности с… с любовью. Мои родители… моя семья… они не умели любить.

— Я это знаю. Как ты думаешь, тебе когда-нибудь удастся перешагнуть через это? Сможешь ты когда-нибудь избавиться от своих страхов, сможешь полностью отдаться любимому человеку?

— Мне не нравится этот разговор! Совсем не нравится! Я знаю, что я тебя люблю, вот и все. Миша долго смотрел на нее.

— Я тоже тебя люблю…

— За этим так и слышится какое-то «но». Он кивнул.

— Но не уверен, что смогу пожертвовать семьей ради тебя. Мне нужна семья, Сирина. А тебе, кажется, нет. Для тебя самое важное — это работа.

Она с нервным смешком запустила руки в свои роскошные волосы.

— Сколько можно обсуждать мою работу? А как насчет твоей карьеры в таком случае? Ты готов пожертвовать ею ради семьи?

— Нет. И я не требую, чтобы ты полностью пожертвовала карьерой ради семьи. Но посмотри только, что происходит сейчас. Ты уезжаешь в Камбоджу неизвестно на сколько и оставляешь меня одного на праздники. Это называется любовью?

— Праздники! Да кого это волнует! Мне надо делать снимки. — Она указала на него пальцем. — И готова поспорить, если бы у тебя был большой концерт в праздники, ты бы не задумываясь оставил жену и детей.

Он опустил голову.

— Может быть, ты и права.

— Конечно, права. Мы с тобой одного поля ягоды. Артист и художник. Мы живем ради нашего искусства. Только это имеет значение. Никакая не семья. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание. — Давай забудем об этом. Забудем на время о женитьбе, о браке, обо всем. Ну что за спешка?! Мне нравится, как мы с тобой встречаемся, даже если иногда и возникают сложности. Давай оставим все как есть. Мы можем каждый жить своей жизнью к в то же время получать удовольствие. — Она сжала его руки. — Времени у нас не так много, поэтому давай получим то удовольствие, какое успеем. Забудь обо всем остальном.

Он не отвечал. Она снова сжала его руки.

— Ну, что скажешь? Друзья и любовники… Как тебе это нравится? На сегодня и на завтра, до моего отъезда.

Он медленно кивнул. Заглянул ей в глаза. Несчастная обиженная девочка… Очень хочет, чтобы ее любили, и готова отплатить тем же… как умеет. Сердце его рванулось к ней. И в то же время глубоко в душе он с печалью осознал, что у него с Сириной все кончено. Она никогда не сможет дать то, что ему нужно. Просто потому, что в ней этого нет. Она на это не способна. Так же, как и он никогда не сможет дать ей свободу, которой она так жаждет. Нет, не сможет. Ему нужно совсем другое.

Внезапно его охватила острая тоска по Вере, по ее душистым объятиям, таким знакомым, таким родным, по ручонкам сына, обнимающего его за шею, по теплу родного дома. До боли захотелось увидеть отца и мать, сказать им, что он их любит, что всегда ценил их заботу.

Глаза его затуманились. Он взглянул на Сирину:

— Друзья и любовники. На сегодня и на завтра. А вот насчет дальнейшего ничего сказать не могу.


Глава 37


Молодой человек поправил узел желтого шелкового галстука, еще раз взглянул в зеркало, чтобы убедиться, что все выглядит безупречно. Всегда крайне внимательный к своей одежде, сегодня он хотел выглядеть еще лучше, чем обычно.

В зеркале он увидел, как молодая женщина, распростершись на постели, закурила сигарету, выпустив облако дыма к потолку. Она уже оделась в свой черный блестящий винил. Вся в сверкающем виниле, до высоких — по бедра — сапог на каблуках-шпильках. Этот наряд, густой слой косметики на лице и обесцвеченные пряди в ее жгуче-черных волосах теперь его совсем не привлекали. Он удовлетворил свое желание. Скорее бы убраться из этого отеля, где комнаты сдают для свиданий за почасовую оплату. Его всегда потом тошнит от таких мест. Но выбора у него нет. Он покинул роскошный отель, где они остановились с Мишей, и отправился искать приключений в тот район Токио, где кипела ночная жизнь. Нашел. Но не может же он взять ее с собой в свой шикарный отель «Времена года».

Он прищелкнул пальцами. Кивнул в сторону двери:

— Пошли.

Женщина сделала еще одну затяжку, опустила ноги на пол, неторопливо встала. Ее покачивало, то ли от вина, то ли от наркотика, а может быть, и от того, и от другого.

Господи! Он почти физически ощущал исходившую от нее заразу. Взял ее за руку и бесцеремонно подтолкнул к двери. Миша Левин! Это все он, богатый, знаменитый, удачливый красавец Миша Левин. Его вина, что приходится сейчас мириться с таким дерьмом. Он свое заслужил. Заслужил все, что получит.

Вера закрыла книгу, которую безуспешно пыталась читать. Она поймала себя на том, что читает одну и ту же фразу неизвестно сколько раз подряд, не понимая смысла. Сунула дешевый роман в бумажной обложке в специальное отделение на спинке переднего сиденья. Вытянула ноги, насколько позволяло пространство, пошевелила пальцами. Туфли от Шанель на высоких каблуках она давно уже сбросила. Обернулась к иллюминатору. За окном угольно-черная ночь. Нет, она точно сошла с ума… А может быть, наоборот, совершает первый разумный поступок с тех пор, как узнала, что у Миши связь с Сириной Гиббонс.

Она решила бороться за мужа. Ей осточертело быть терпеливой, все понимающей женой, хранительницей семейного очага, в то время как он делает все, что ему вздумается. Нет, без борьбы она его никому не отдаст.

И поэтому сейчас она летит в Токио. Ники остался с Соней и Дмитрием. Соня пожелала ей успеха. Вера решила, что будет ходить на Мишины концерты, нравится ему это или нет. Сделает все, что в ее силах, чтобы снова завоевать его. Отвлечь от Сирины Гиббонс. Он, наверное, придет в ужас при ее появлении, но ей все равно.

Что же она все-таки делает?.. Пустилась в это сумасшедшее путешествие, не представляя, что ее ждет. С другой стороны, а что ей терять?

С этой мыслью она выключила лампу наверху, закрыла глаза. Надо попробовать поспать. В ближайшие дни ей понадобится вся ее энергия.


Глава 38


Молодой человек вернулся к себе в номер в отеле «Времена года» с покупками, аккуратно завернутыми и уложенными в сумку. Поставил сумку на пол. Снял свое дорогое пальто, хотел повесить в шкаф, потом передумал. Губы его изогнулись в усмешке. Оно может пригодиться. А ведь точно, это как раз то, что доктор прописал. Он взял пальто к себе в комнату, бросил на спинку кресла, подошел к столу, где стояла бутылка дорогого виски. Выглядит соблазнительно: на лакированном подносе, с двумя стаканами и бутылкой минеральной воды. Налил большую порцию виски в один стакан, снова закрыл бутылку пробкой. В другой стакан налил воды. Сделал глубокий вдох и одним глотком опорожнил стакан с виски. Судорога прошла по телу. Он выпил воду. Едва не поперхнулся. Несколько мгновений стоял неподвижно, ожидая, пока уляжется возбуждение. Обычно он так не пьет. Но сегодня ему это не помешает, для храбрости. Постепенно он почувствовал себя лучше. Просто прекрасно себя почувствовал. Прошел обратно к двери, взял сумку с покупками, поставил на кресло, где висело пальто. Вынул из сумки небольшой пакет. Нетерпеливо разорвал упаковку, достал свою первую покупку. Пара наручников с ключом. Приобрел их в магазине сексуальных принадлежностей. Попытался открыть и закрыть наручники. Чепуха, детская игра. Несколько секунд с гордостью смотрел на них, потом сунул в просторный карман пальто. Достал из сумки еще один небольшой бумажный пакет, какие обычно можно увидеть в магазине металлических хозяйственных принадлежностей. Он в таком его и купил. Достал небольшой молоток, стал его внимательно разглядывать. Деревянная ручка в шесть дюймов, тяжелая головка около пяти дюймов. Мозги может запросто вышибить. Или руку раздробить… Он положил молоток в другой карман пальто. Немного оттопыривается, но вряд ли это привлечет внимание. Он удовлетворенно улыбнулся. И наконец последнее — небольшой моток липкой пленки. Заткнет рот кому угодно. Бросил в карман, где уже лежали наручники. Приподнял пальто, критически осмотрел. Тоже немного оттопыривается, но беспокоиться не о чем.

Он снова положил пальто на спинку. Прошел в ванную, вынул из кожаного футляра с бритвенными принадлежностями флакончик с таблетками, приподнял к свету. Кетамин. Ничего не стоило достать это обезболивающее средство для животных. Кетамин сейчас очень популярен в дешевых клубах. Он сделает свое дело.

Он вышел из ванной. Услышал звонки мобильного телефона. Эта штука звонит беспрерывно, день и ночь! Не будет он отвечать. Пошли они все на… те, которые знают этот номер. Он схватил телефон со стола и швырнул через всю комнату.

Снова направился в ванную. Пора переложить таблетки в капсулу. Потом к лифту. Подняться к Мише Левину… всемирно известному пианисту… и всемирно известному трахальщику.

На губах его заиграла довольная улыбка. Глаза горели предвкушением.

Миша, нагруженный покупками, вошел к себе в номер в отеле «Времена года». Мистер Хара, его агент по рекламе здесь, в Токио, любезно предлагал помочь ему донести сумки, но Миша отказался. Ему хотелось побыть одному. Он поставил на пол сумки, снял пальто, повесил в шкаф. Манни и Саша поддразнивали его, говорили, что он выглядит как ниндзя. Он ходил по городу в своей обычной рабочей одежде — черном свитере, черных брюках, удобных черных кроссовках, длинном черном кашемировом пальто.

Часть дня он провел за обычными пред концертными приготовлениями. Проверял акустику концертного зала, настраивал рояль вместе с ассистентом, репетировал. Все шло как по маслу. Акустика в Токийском городском концертном зале благодаря кропотливым исследованиям и вложенным немалым деньгам настолько близка к совершенству, насколько это вообще возможно. Так что сегодня ему не понадобилось утруждать себя.

Он внес сумки с покупками в патио при номере. Рассмотрит потом. Сначала чего-нибудь выпить. Он прошел в гостиную, налил себе виски с водой, положил льда. Со стаканом в руке пошел обратно в патио. Сел в удобное кресло, рассеянно поглядывая на сумки. Удовлетворенно улыбнулся. Сегодня утром он встал раньше обычного и отправился в полном одиночестве по магазинам, покупать подарки и сувениры. Ну-ка посмотрим, что он там купил. Он поставил стакан, поднял одну из сумок. Достал сначала зонтик из промасленной бумаги. Это для Веры. Он развернул красивейшую обертку, раскрыл зонтик, расписанный вручную. Цветы вишни. Ему сказали, что этим зонтиком действительно можно пользоваться в дождливую погоду. Впрочем, это не имеет значения. Он так красив! Вера наверняка не станет задумываться, защищает ли он от дождя. Она просто сразу полюбит этот изысканный рисунок и форму.

Он вынул первую вещь, купленную сегодня утром. Миниатюрное подобие самурайского меча с богатой гравировкой. Для Ники. Конечно, и меч, и зонтик — сувениры в основном для туристов, но Ники наверняка будет счастлив. Как и все мальчишки, он обожает игрушечное оружие.

Миша вынул меч из коробки, внимательно осмотрел. Он оказался на удивление тяжелым. И очень острым. Он провел пальцем по краю и тут же отдернул руку. Господи… чуть палец не порезал! И это перед концертом! Он аккуратно положил меч обратно в коробку. Пожалуй, для ребенка это не годится. Придется Ники любоваться мечом со стены, где он будет висеть. Он объяснит сыну, что это не простая игрушка.

Он поставил коробку с мечом на стол рядом с зонтиком. Взял следующую сумку. Вынул большую тяжелую коробку, открыл, развернул обертку. Антикварная фарфоровая шкатулка, богато украшенная цветами и птицами. Вере она понравится так же, как и ему. Полюбовавшись, он поставил шкатулку рядом с остальными подарками. Некоторое время сидел, глядя на них, ощущая огромную радость от одного только предвкушения того удовольствия, которое они доставят тем, кого он любит. Есть и еще подарки, много других подарков — изготовленная вручную писчая бумага, шелка, фарфор. Он их посмотрит позже.

Он встал. Сделал глоток виски, глядя в окна патио. Этот отель расположен просто идеально, в бывшем императорском саду. Миша стоял у окна, вспоминая события последних дней. Они словно набегали друг на друга, как в кинохронике.

Он проводил Сирину с Джейсоном из Киото. Прощание прошло без слез. Они с Сириной расстались друзьями. Ему показалось, что она даже испытывала облегчение. Хотя трудно сказать. Она слишком возбуждена предстоящей поездкой в Камбоджу. Ничто другое для нее, похоже, не существует.

— Я дам тебе знать, когда вернусь. Но не беспокойся, докучать не буду. — Она широко улыбалась, думая про себя, что он очень милый, и все же он прав: ничего у них не получится. — Я буду чертовски занята съемками. Ни о чем другом и думать не смогу. Даже о тебе. — Она поцеловала его в щеку. Заглянула в глаза. На какой-то момент на лице ее появилось тоскливое выражение, однако тотчас же сменилось решимостью. — Ну пока.

Она повернулась и исчезла.

Словно девчонка, предвкушающая новое волнующее приключение… Он сознавал, что скорее всего они больше никогда не увидятся. Слишком это опасно. Огонь, бушующий внутри у обоих, может вспыхнуть с новой силой в любую минуту, от любой искры. А это приведет к разбитым сердцам и больно заденет других людей.

Сейчас он ощущал почти непреодолимое желание увидеть жену и сына. Восстановить ту любовь, которая когда-то существовала между ними. Над этим придется потрудиться. Однако в глубине души он знал, что это достижимо.

Неожиданно раздался стук в дверь. Миша вздрогнул от неожиданности. Кого это еще принесло? Все знают, что перед концертам его нельзя беспокоить. Раздраженный, он поставил стакан, поднялся на ноги. Кто бы это ни был, ему это совсем не нравится. Ну ничего он постарается поскорее избавиться от незваного посетителя.

— Ты готов, Джейсон? — спросила Сирина. — Тогда поехали.

— Может быть, все-таки лучше подождать проводника?

— Нет, он только будет мешаться. Мы сами найдем дорогу обратно. И потом, он дрыхнет, лежа прямо на земле. Оставим его в покое.

— Ну как знаешь…

Сирина вздрогнула. Жуткое место! Казалось, от стен и даже от самой земли исходят какие-то зловещие флюиды. Если бы стены умели говорить, они бы, кажется, произнесли такие непристойности, что и слушать невозможно.

В течение нескольких часов она снимала в одном на бывших пол-потовских лагерей для заключенных. Ничего подобного они с Джейсоном в жизни не видели. Теперь там на стенах фотографии камбоджийцев, замученных и убитых в этом лагере. Таких насчитывались тысячи. Тысячи в одном только лагере. Миллионы по всей стране. И никому нет до этого дела. Но она это изменит! С помощью переводчика она разговаривала с теми, кто выжил. Снимала их. Надо столько сделать, столь многому научиться, столько еще увидеть, снять и записать. Как могла она так отвлечься на Майкла! Вообще на кого бы то ни было, уж если на то пошло. Давно надо было ехать сюда, начинать работу над этим проектом. Наконец-то она нашла нечто имеющее реальное значение. Невзирая на всю неприглядность этих мест, на чувство ужаса, обволакивающее, как миазм, она ощущала себя невероятно счастливой. Она — в своей стихии.

И вот теперь они с Джейсоном снимаются с места и возвращаются в свой клоповник, который здесь называется отелем. Проводник, требовавший дополнительной платы на каждом повороте дороги, заснул, пока они работали. Ну и ладно. Обратно они доберутся без труда. Путь неблизкий, даже на велосипеде, но дорогу они найдут.

Она поехала впереди Джексона, так же, как и она, нагруженного аппаратурой и оборудованием. Проехали через заросли, свернули немного назад, к дороге. Она подняла голову, взглянула на верхушки деревьев, почти полностью закрывавших ясное небо. Хороший день…

С улыбкой она обернулась к Джейсону:

— Спорим, я раньше тебя доеду до отеля!

В этот момент грохнул взрыв. Джейсона отшвырнуло с велосипеда. Через некоторое время он с трудом поднялся на ноги, сделал над собой усилие, чтобы сориентироваться. Взглянул вперед… н тут же закрыл лицо руками. Пронзительно закричал.

Миша открыл дверь. Удивленно раскрыл глаза.

— Я думал, вы с Сашей отправились за покупками.

— Это верно. Но я уже освободился и решил зайти к тебе выпить и переговорить кое о чем.

Миша не смог скрыть раздражения. Однако открыл дверь и посторонился.

— Ну что ж, проходи.

— Я знаю, время не совсем удачное, но мне действительно надо с тобой поговорить.

— Хорошо, хорошо. — Миша прошел обратно в патио. — Только недолго, чтобы я успел отдохнуть. Выпить чего-нибудь хочешь?

Гость увидел бутылку с виски на столе в гостиной.

— Я сам налью. Тебе долить?

Миша снова уселся в свое удобное кресло.

— Чуть-чуть виски. Я сегодня должен быть в наилучшей форме.

— Само собой.

Гость прошел в оранжерею, взял Мишин стакан, вернулся к столу. Повернувшись к Мише спиной, налил себе виски с водой, напевая что-то под нос. Потом достал из кармана капсулу с кетамином, открыл, высыпал порошок в Мишин стакан, долил немного виски и воды, тщательно размешал. Убедился, что порошок полностью растворился. Миша терпеливо ждал в своем кресле.

— Вуаля! — Гость протянул ему стакан.

Миша положил льда. Чем скорее он с этим покончит, тем скорее незваный гость уйдет.

— Ну, что там у тебя?

Гость, стоя, сделал глоток, глядя в окно.

— Вот это вид! Эти номера с оранжереями — это действительно нечто!

— Может быть, снимешь пальто и присядешь?

Черт побери, скорее бы он убрался и дал отдохнуть!

— Да нет, я ненадолго. — Он поднял стакан — За успех сегодняшнего вечера!

Миша вежливо поднял стакан в ответ. Сделал большой глоток.

— Я пришел сказать тебе, как обстоят дела с этой поездкой в Россию.

— Меня это не интересует.

— Напрасно. — Посетитель стоял к Мише спиной, глядя в окно патио. — Ты очень кое-кого огорчил своим отказом. Есть люди, которым не нравится, когда им говорят «нет».

Его голос звучал непривычно агрессивно. Миша непроизвольно рассмеялся, несмотря на раздражение:

— Чего мне бояться?!

Внезапно он почувствовал головокружение. Кажется, он действительно здорово устал. Больше, чем думал. Он сделал еще глоток виски. Чем скорее он с этим покончит, тем скорее тот уберется… может быть.

— Как знать. Это очень опасные люди. Они способны причинить тебе большой вред. Или Вере. Или Ники. — Он помолчал для большего эффекта. — Даже Сирине.

Миша в гневе начал подниматься с кресла. Нет, этого он не потерпит! Внезапно почувствовал, что ноги его не слушаются. Тело словно не хочет принимать сигналы мозга. Какого черта! Он поставил стакан на стол и едва не разлил остатки виски. Какого дьявола!

Внезапно его осенило. Этот сукин сын дал ему наркотик. Он его одурманил!

— Ты… дал мне… наркотик?

— Да, Миша.

Тот молниеносно выхватил из кармана наручники, подошел к Мише и, прежде чем он успел что-либо сообразить, сковал ему запястья.

От неожиданности Миша поперхнулся.

— Ты… ч-что?! — выговорил он с растерянным смешком.

Тот смотрел на него, злорадно улыбаясь. Похоже, это вовсе не шутка… Мишу охватила паника. Руки! Ему нужны руки!

— Ка… какого черта…

Гость вынул из кармана пальто моток пленки, оторвал кусок и бесцеремонно наложил ему на рот, сильно надавив на губы. Миша попытался поднять руки, но они тут же бессильно опустились. В его широко раскрытых глазах появился настоящий ужас.

С губ его свисал остаток пленки. Молодой человек оторвал его. Потом отмотал еще кусок, намного длиннее, и обернул вокруг Мишиной головы, наложив новый слой на рот. Потом неторопливо опустился на колени, обернул пленкой Мишины ноги, примотав их к ножкам кресла. Встал, полюбовался своей работой.

— Ах, Миша, никогда ты не выглядел лучше, чем сейчас! — пропел он. — Никогда. — Он вытер пот со лба. — А теперь слушай меня внимательно. — Он остановился. Прошел в гостиную, налил себе еще виски с водой, вернулся со стаканом в руке. Сделал глоток. — Ну, как тебе? Я спрашиваю: как тебе нравится твое состояние? — Он резко хохотнул. — Впервые в жизни ты не можешь ответить. Теперь тебе придется слушать меня. Сейчас я твой хозяин. Теперь-то ты понимаешь, что я чувствовал все эти годы, когда приходилось выполнять то, что ты мне приказывал, ходить за тобой по пятам, являться по первому зову, носить за тобой фалды фрака. И все потому, что сам я не смог пробиться! — Он снова остановился. Сделал еще глоток, не спуская глаз с Миши. — У меня нет ни твоего таланта, ни твоей внешности. А это большая часть твоего успеха, ты и сам знаешь. Вот и приходилось таскаться у тебя в хвосте, довольствоваться лишь жалкой долей твоих огромных прибылей. И вот теперь у меня появляется возможность огрести по-настоящему большой куш… И что же? Ты не хочешь. Это, видите ли, против твоих хреновых принципов.

Он вынул из кармана молоток. Начал вертеть его в руке, привыкая к его тяжести. Миша следил за движениями молотка, охваченный ужасом. Он сразу понял, для чего предназначен молоток. По лицу его катились крупные капли пота, стекали в глаза, затуманивали зрение. И не вытереть никак. В который раз он попытался закричать, однако из горла вырывалось лишь глухое мычание. Попытался поднять ногу и не смог. Что же делать?.. Сердце бешено колотилось в груди невзирая на действие наркотика. И в то же время он чувствовал, что может в любую минуту отключиться и заснуть. Только не это! Только не спать!

— И вот теперь из-за тебя я вынужден отказываться от лакомого куска, даже не облагаемого налогами. Из-за твоего упрямства они могут захватить твою жену, или ребенка, или твою шлюху. Но знаешь что? Мне на это плевать. И на них мне тоже плевать. Мне нужен ты.

Он обвиняюще ткнул в Мишу пальцем с полубезумной улыбкой на лице. Неожиданно повернулся, схватил тяжелый стол, протащил по полу. То, что надо. Рванул Мишины руки за наручники, с силой хлопнул их о стол, придерживая свободной рукой. Другая рука продолжала вертеть молоток.

Миша чувствовал, что грудь сейчас разорвется от бешеных усилий закричать. Соленые слезы застилали глаза. Он абсолютно беззащитен. Бессилен себя защитить. «Господи, помоги, Господи, помоги чем-нибудь!..»

Тот, безумный, снова стал вертеть молотком в воздухе, все выше и выше, описывая широкие круги. В конце концов, ухватив покрепче рукоятку, с силой начал опускать молоток вниз.

На какую-то долю секунды Мише показалось, будто он увидел призрак. Может быть, он уже мертв? Убит? Иначе никак не объяснить то, что ему сейчас померещилось.

В следующий момент он ощутил дикую, невероятную боль, такую, о существовании которой даже не подозревал. Сначала в руке, потом во всем теле. Голова откинулась назад. Прежде чем он провалился в черноту, перед глазами снова возникло видение — Вера, с самурайским мечом, купленным для Ники, склонилась над залитым кровью телом Манни.


Эпилог


Вера наблюдала за тем, как Миша дрожащими пальцами осторожно дотронулся до мезузы, висевшей над дверью, потом благоговейно коснулся ее губами. Глаза ее наполнились непрошеными слезами. Раньше она никогда этого не видела, и ее всегда удивляло, что он так настаивал, чтобы этот дешевый талисман оставался висеть над дверью, куда он его повесил в тот день, когда они переехали в эту квартиру.

Он обернулся к ней с улыбкой на губах, однако в глазах его тоже стояли слезы. Вера протянула руку, вытерла их. Поцеловала его в щеку. Отперла дверь, и они вместе, обнявшись, вошли в квартиру. Войдя в прихожую, он резко остановился. На лице его появилось настороженное выражение.

— Что такое? — спросила Вера.

— А где Ники? Почему я не слышу «мам», «пап», «мам», «пап»?

Оба рассмеялись.

— Я разве тебе не сказала? Он у твоих родителей. Ночь проведет там.

— Может, и говорила, но я забыл.

— Это и понятно.

Она сняла пальто, помогла ему, повесила одежду в шкаф.

— Выпьем чего-нибудь? Может быть, бренди? Там, на кухне, стоит какая-то интересная бутылка. Твой новый менеджер прислал специально по этому случаю. Должно быть, что-то особенное.

— Здорово. Пойду принесу.

— Нет-нет, сиди. Ты сегодня уже перенапрягся. Я сама.

Она направилась на кухню. Миша прошел через просторную гостиную. В камине горел огонь, освещая колеблющимся светом те драгоценные вещи, которые они собирали в течение нескольких лет. Они придают комнате уютный, теплый и жилой вид, несмотря на размеры, высоченные потолки и грандиозную мебель.

Он подложил еще одно полено в огонь. Скинул туфли и вытянулся на диване перед камином. Смотрел на пляшущие языки пламени, перебирая в памяти события этого дня. Как все странно… просто удивительно!

Корал Рэндолф собрала всех друзей Сирины в своей роскошной квартире в Верхнем Ист-Сайде. Устроила прием с коктейлями в память о Сирине. Получив приглашение, Миша вначале подумал, что Вера откажется идти или вообще выбросит его в мусорную корзину. Как же все-таки плохо он еще знает свою жену! В который уже раз она удивила его.

— Мы должны пойти. Оба.

— Но, Вера… как…

— Миша, это самое меньшее, что мы можем сделать. Как бы там ни было, вы с ней какое-то время любили друг друга. А я люблю тебя. Мы обязаны почтить ее память. Я на этом настаиваю.

На самом деле Веру эта перспектива вовсе не радовала, однако она считала, что Миша обязан почтить память Сирины. Это поможет ему в конце концов пережить трагическую потерю.

Он подчинился ей и теперь понимал, что правильно поступил. Железная Корал Рэндолф в этот день проявила неожиданную любезность, даже теплоту. Во время недолгой церемонии в гостиной она не скрываясь плакала. Она действительно любила Сирину, понял Миша. Оказывается, и ей не чужды человеческие чувства.

Говорил один только Джейсон. Его шрамы и ссадины еще не совсем зажили. Он произнес волнующую речь, полную искренней любви к своей наставнице. Эта траурная церемония дала Мише ощущение некой завершенности, логического конца, после того как ужас внезапного нападения Манни довершился известием об ужасной гибели Сирины.

Вся эта красота, весь этот талант, и молодой энтузиазм, и творческая энергия… всего этого не стало в один момент из-за мины, оставшейся с давней войны. Жизнь так несправедлива! Этот мир несправедлив. Но как недавно напомнила ему Вера, надо постараться самому жить по справедливости, насколько возможно, и благодарить Бога за это чудо, за этот невероятный дар, который называется жизнью.

Миша улыбнулся. Этот ее наказ звучит так похоже на то, что говорил дедушка Аркадий. Как будто сам его далекий московский друг говорит с ним устами Веры. «Спасибо тебе, дедушка. Спасибо. Без тебя, без памяти о тебе я мог бы все потерять». Он прикрыл глаза. Как же ему все-таки повезло в жизни! Иметь рядом человека, который любит его так беззаветно, так… безоговорочно.

Он непроизвольно вздрогнул, вспомнив тот страшный день в Токио. Вера, холодная элегантная Вера нанесла Манни удар мечом. Удар не оказался смертельным только потому, что она намеренно ударила его по голове тупой стороной клинка. Она не хотела его убивать, только оглушить. Миша обхватил себя руками за плечи. Он и не знал, что Вера в тот день прилетела в Токио и в это самое время спала в его номере. Прилетела, чтобы спасти их брак, так она сказала. И если надо, сразиться за него с Сириной. Ей и в голову не приходило, что у него с Сириной все кончено.

Мысли его перенеслись на Манни. Бедняга Манни. Как он, оказывается, дико, безумно ему завидовал! Кто бы мог подумать! В конце концов эта зависть затмила его рассудок. Теперь он много лет проведет за решеткой — либо в тюрьме, либо в клинике для душевнобольных. Пока неизвестно.

С помощью Веры Миша уже нашел себе нового агента, и теперь они обговаривают новый контракт на записи. При сложившихся обстоятельствах выйти из компании «Брайтон-Бич рекордингс» не составило большого труда. Остается только надеяться, что он больше никогда ничего о них не услышит. Саша исчез, сказав, что он со своей девушкой поедет искать приключений в какой-нибудь другой город. Для Миши, как и для всех остальных, это явилось полной неожиданностью: все привыкли думать, что Манни и Саша — любовники. Впрочем, это теперь не имеет никакого значения. Миша желал ему всяческих успехов.

Вера с подносом бесшумно вошла в комнату. Вера… его ангел-хранитель… вернее, ангел-мститель.

Она поставила поднос с бокалами на кофейный столик. Опустилась на диван рядом с ним:

— О чем ты думаешь?

— Так, ни о чем. И обо всем.

Жена нежно погладила его по иссиня-черным волосам. Наклонилась, легонько поцеловала в губы. Выпрямилась, потянулась за бокалами.

— Да, сегодня трудный день… Жаль, что ты не смог сыграть на траурной церемонии. Это придало бы ей еще большую завершенность.

Миша задумчиво смотрел на свои руки. Слава Богу, непоправимых увечий нет, однако перебиты два сустава, есть разрывы. Пройдут недели, прежде чем руки придут в норму.

Он взглянул на Веру:

— Мне пока не хочется ни для кого играть. Я пока не готов. Ты меня понимаешь?

— Конечно. — Она помолчала. — Как ты думаешь, не пора ли тебе попробовать?

— Да… наверное. Кажется, я… просто… боюсь.

Вера знала: он потерял уверенность в себе.

— Совершенно нечего бояться. Начинай понемногу, шаг за шагом. Вот увидишь, постепенно вернется и сила, и… смелость. Начинай понемножку.

Он улыбнулся:

— Я вижу, долго лентяйничать ты мне не дашь.

— И не позволю поддаваться страху. — Вера сделала глоток бренди. Поставила бокал на стол. — Почему бы не попробовать прямо сейчас?

— Сейчас?! Но… но я…

— Ничего подобного. — На губах ее заиграла улыбка. — Я заметила, что пальцы у тебя двигаются прекрасно. Ну, давай же, идем к роялю.

Она протянула ему руку. Он поставил бокал, взял ее руку, медленно встал на ноги. Они вместе подошли к «Стейнвею». Он сел, устроился поудобнее. Поднял глаза на Веру:

— С чего начать?

Она положила руку ему на плечо.

— Сыграй что-нибудь для Сирины. Что-нибудь прощальное.

Миша в нерешительности смотрел на клавиатуру. Плечи его поникли.

— Не знаю… Я просто не знаю.

— Ноктюрн. Сыграй ноктюрн для Сирины.

— Она не любила ноктюрны. Говорила, что они вселяют грусть.

— Сейчас это подойдет. Сыграй для нее простой ноктюрн. Она бы поняла, я уверена. Это хорошее начало, чтобы разработались руки.

Несколько минут он сидел неподвижно. Потом медленно положил пальцы на клавиатуру. Начал играть, сначала нерешительно, потом все увереннее. Гостиная наполнилась звуками музыки Шопена, сладкой и печальной, меланхолической, как само прощание, как напоминание о том, что могло бы быть и чего уже не вернешь. Слезы обожгли ему глаза. Он скорбел о Сирине и о себе самом, о Вере, об их семье.

Закончив, Миша некоторое время сидел неподвижно. Потом встал, обнял Веру, положил голову ей на плечо. Она гладила его по голове, ощущая его горе, его боль, разделяя с ним его печаль и в то же время не желая отказываться от надежды на будущее.