Переполох в Бате
Джоржетт Хейер








В этом любовном романе много забавных, иногда даже несколько пикантных ситуаций, интриг и всепоглощающей любви. Молодые женщины, почти ровесницы, одна — вдова, другая — ее падчерица приезжают на курорт в Бат, где попадают в вихрь событий, порой самых неожиданных…

Первая и вторая книги романа выходят в свет одновременно.






Джоржетт Хейер

Переполох в Бате





КНИГА ПЕРВАЯ





Глава I


В библиотеке Милверли-парк сидели две леди. Темная шляпка и обилие траурных креповых лент в одежде той, что была моложе, указывали, что это вдова. Она сидела у стола, на котором покоилась молитвенная книга, вторая леди — красавица с золотисто-каштановыми волосами, на вид ей можно было дать лет двадцать пять — сидела в одной из глубоких оконных ниш. Окна с этой стороны выходили в парк. Вдова некоторое время читала вслух заупокойную своим приятным, благоговейным голосом, но потом закрыла молитвенник. Наступила продолжительная тишина, которая прерывалась лишь отрывистыми фразами, произносимыми то одной, то другой леди, да тиканьем часов, что стояли на каминной полке.

Библиотека, о которой отзывались похвально все путеводители по Глостерширу, благодаря ее необычным, резным книжным стеллажам, была действительно красивой комнатой. Она располагалась на цокольном этаже особняка и была обставлена хоть и несколько мрачно, но несомненно с большим вкусом. До самого последнего времени ею пользовался покойный граф Спенборо. Об этом говорил легкий аромат сигар, который до сих пор ощущался в воздухе, а также письменный стол из красного дерева, заваленный бумагами, на котором то и дело останавливался взгляд голубых глаз вдовы. Словно она надеялась каким-то чудом вновь увидеть мужа на его рабочем месте. Имя графа было окружено атмосферой тихой скорби, не доводимой до истерики, а на красивом лице вдовы застыло какое-то смущенно-недоуменное выражение, словно она до сих пор отказывалась осознать свою потерю.

Роковая развязка наступила внезапно и совершенно неожиданно для всех, включая и самого покойного. Никому и в голову не могло прийти, что граф, который был цветущим и крепким мужчиной, на своем пятидесятом году вдруг окажется на смертном одре из-за такой пустяковой причины, как простуда, подхваченная им на рыбалке в Вае, где он промышлял лосося. Хозяин и хозяйка дома, в котором гостил граф, всячески уговаривали его не дразнить судьбу и подлечиться, но все было бесполезно, и на следующий день он вновь пошел на рыбалку. Занятие это доставляло ему большую радость, и граф вовсе не хотел от него отказываться из-за какого-то пустякового недомогания. Вернувшись в Милверли, лорд Спенборо в ответ на заботливые расспросы родных раздраженно ответил, что прекрасно себя чувствует. Однако несмотря на его уверения, что он здоров, внешне он так изменился в худшую сторону, что дочь, решительно проигнорировав все его запреты, немедленно послала за врачом. Графу был поставлен безжалостно страшный диагноз: двустороннее воспаление легких, и в течение недели он угас. Его молодой жене и дочери от первого брака осталось только скорбеть по нему, а кузену Хартли, который был на пятнадцать лет моложе, — наследовать его титулы и звания. Кроме взрослой дочери, других детей у покойного не было. Этим обстоятельством три года назад и объясняли его шокирующее всех решение жениться на девушке, которая была хороша собой, но слишком молода: ей не было и двадцати к моменту бракосочетания. Только самые снисходительные и терпимые из его друзей могли считать этот брак допустимым. Несмотря на отличную физическую форму и красивое лицо, факт оставался фактом: жених был старше отца своей невесты. Дату рождения графа Спенборо можно было проверить по любой книге пэров, да к тому же дочь его вот уже в течение четырех лет была самостоятельной хозяйкой в графском доме. Когда стало очевидным, что этот неравный брак остается бесплодным и что наследовать титул графа и графство по прямой линии некому, недоброжелатели, — а их у эксцентричного графа было полно, — заговорили о том, что это Бог наказал Спенборо, добавляя несколько туманно, но с убежденностью, что это также послужит хорошим уроком и дочери графа — Серене. Девушка своим независимым характером вся пошла в отца: уволила свою гувернантку-компаньонку, когда ей исполнился двадцать один год; отказалась от двух лестных брачных предложений; наконец, в самый последний момент разорвала свою помолвку с самым блестящим женихом, о котором только можно было мечтать. По словам леди Терезы, сестры покойного графа, такая девушка вполне заслуживала того, чтобы в конце концов ее отец привел молоденькую жену, чтобы выжить дочь из дома. Впрочем, ничего хорошего из этого брака не вышло, как она и предсказывала с самого начала.

Похоже, сейчас в голове вдовы роились невеселые мысли. Она проговорила печальным, скорбным голосом:

— Ах, если бы я до конца осознавала свой долг! Я ведь чувствовала, что исполняю его не полностью. А теперь эта мысль просто угнетает меня.

Ее падчерица, которая сидела до этого, подперев подбородок рукой и глядя в окно на деревья парка, чуть тронутые золотой кистью осени, повернула голову и сказала ободряюще:

— Полно! Все это чепуха.

— Твоя тетушка Тереза…

— Давай будем благодарить Бога за то, что неприязнь ко мне со стороны тетушки Терезы настолько велика, что удержала ее от визита к нам в такой день! — прервала ее Серена.

— О, не говори так! Если бы не ее недомогание…

— Она здоровее нас с тобой. А что до отговорок, то эту неблагодарную работу она взвалила на дядюшку Иглшэма. Мне жалко его.

— Тогда она, возможно, не приехала из-за того, что недолюбливает меня, — несчастным голосом предположила вдова.

— Ничего подобного! Слушай, Фанни, не говори ерунды. Как будто тебя можно за что-нибудь не любить. Что касается меня, то я очень признательна тетушке за то, что она осталась в своем Суссексе. Наши с ней встречи постоянно превращаются в ссоры. Это самая жестокая женщина, которую я когда-либо видела в жизни. Впрочем, и мне надо отдать должное… Тетушка Тереза порядочно натерпелась от меня во время первого светского сезона, который я прожила под крышей ее дома. Бедная женщина! Она обеспечила мне двух очень достойных кавалеров и почти затащила их к алтарю, а мне не понравились оба! Моя репутация восстановилась было, когда я, совершив глупость, решилась на помолвку с Иво Ротерхэмом, и была утеряна окончательно, когда я положила конец этому самому отвратительному начинанию в своей жизни.

— С твоей стороны это было очень нехорошо! За месяц до свадьбы, разве можно?!

— Можно! В те дни мы с тетушкой пикировались больше обычного, и своим отказом я нанесла ей хороший удар. Я пошла на этот шаг с удовольствием. К тому же ты согласишься со мной, что дать отпор этому гадкому маркизу — проявление большой оригинальности.

— Никогда не рискнула бы согласиться с этим. Хотя признаю, что его манеры настолько… настолько не внушают доверия и… и к людям он относится так, словно презирает весь род человеческий. Меня это всегда очень смущало, и я так и не сумела перебороть возникшую неприязнь, хотя и понимала, что это глупость.

— Ужасный человек!

— О, Серена, тише! Ты же не всегда придерживалась такого мнения о нем.

Падчерица бросила на мачеху озорной взгляд.

— Господи, ты опять дала волю своему романтическому воображению. Дурочка! Да я согласилась на помолвку с ним только потому, что хотела примерить на себя титул маркизы! И потом этот брак устраивал для меня отец. К тому же мы давно знакомы с Иво, у нас с ним во многом сходные вкусы, наконец… Да можно найти десятки причин, но среди них не будет ни одной романтической, можешь не сомневаться! Я решилась на помолвку с ним, но скоро поняла, что это невыносимый человек.

— Нет, ты не думай, меня нисколько не удивляет тот факт, что ты не любила и не могла любить его. Но скажи… Неужели тебе в жизни ни разу не встречался мужчина, к которому бы ты почувствовала душевное расположение, Серена? — с интересом глядя на падчерицу, спросила Фанни.

— Разумеется, встречался! — рассмеялась Серена. — Когда мне было девятнадцать лет, я страстно влюбилась. Это был самый красивый человек на свете. А какие у него были милые манеры!.. Ты бы сама была очарована. К сожалению, у него не было состояния, и папа ни за что не одобрил бы такой брак. Кажется, целую неделю я проплакала. Впрочем, прошло столько времени, что я не могу точно припомнить.

— О, ты шутишь! — с упреком в голосе воскликнула Фанни.

— Нет, клянусь честью! Я его очень любила, но не видела в течение шести лет. Но знаешь, моя дорогая, самое печальное заключается в том, что отец был тогда абсолютно прав, заверяя меня, что скоро я оправлюсь от своего девичьего горя.

— А кто он был, Серена? Если, конечно, ты можешь сказать мне…

— Почему бы и не сказать? Его звали Гектор Киркби.

— И ты больше не видела его?

— Ни разу! Шесть лет назад он был солдатом, и когда стало ясно, что у нас ничего не получится, его полк как раз получил назначение в Португалию. Для нас это была трагедия, но что поделаешь — жизнь.

— Но теперь, когда война окончена…

— Фанни, ты неисправима! — воскликнула Серена насмешливо. Впрочем, ее насмешки, адресованные мачехе, никогда не были злыми. — Война окончена, согласна, но теперь я уже не зеленая девочка! А Гектор, если он остался жив, — а мне остается только уповать на это, — скорее всего давно уже женился и у него куча детишек. Спроси его теперь о том, что было шесть лет назад, боюсь, он даже имя мое не вспомнит!

— О нет! Ты же помнишь о нем!

— Я вспомнила, — призналась Серена. — Но если быть до конца честной, то едва ли не в первый раз за все эти годы. И то только потому, что ты навела меня на эту тему. Боюсь, я вообще на редкость черствая женщина.

Фанни, на глазах которой Серена кокетничала и потом отвергла целый ряд вполне достойных кавалеров, была склонна согласиться, что так оно и есть. Но стоило поднять глаза на красивое лицо Серены, полюбоваться ее очаровательными губами, упрямо очерченным ртом, искрящимися глазами, тяжелыми ресницами, как тут же отпадали все подозрения в ее черствости. Разве можно заподозрить красавицу в таком грехе? Нет, по мнению Фанни, никто не осмелился бы наградить таким эпитетом пылкую и пышущую жизненной энергией Серену.

Ее падчерица была упряма и своенравна, порой удивительно невежественна, столь же эксцентрична, как и ее отец. Ей было наплевать на внешние приличия. Но несмотря на все эти (и многие другие) недостатки, она была просто кладезем доброты и великодушия.

Дверь в библиотеку открылась, и в комнату вошел лакей. Он сказал, что поминки подошли к концу, собравшиеся уже вызвали свои экипажи и что господин Перрот, адвокат его светлости графа, спрашивает, удобно ли графине принять его.

Фанни кивнула.

В томительном ожидании прошло несколько минут. Фанни сказала слабым голосом:

— Последняя воля, разумеется, должна быть прочитана, но я хочу, чтобы все формальности закончились поскорее!

— Что до меня, то я полагаю, что это дело серьезное, — сказала Серена. — Такой торжественный момент, такая идиотская официальность во всем! Чего ради?! Те люди, которым отец завещал различные памятные вещи и которым было бы действительно интересно послушать чтение завещания, просто-напросто не приглашены на эту церемонию. Никаких сенсаций не будет. Ни для тебя, ни для меня, ни, естественно, для Хартли Спенборо.

— В завещании могут оказаться всякие неожиданности. Надо знать моего покойного мужа. На всякий случай мы должны быть готовы, — ответила Фанни. — Я не могу взять тебя под свою ответственность, но могу быть твоей компаньонкой. И хотя я очень глупая, мне кажется, что для тебя такой вариант подойдет больше, чем перспектива жить с леди Терезой или леди Доррингтон. Главное, чтобы все отвечало твоим желаниям, милая Серена! И если ты захочешь жить со мной, то уверена, твой отец также одобрил бы это. Ибо он любил тебя больше всех на свете! Может случиться так, что мне придется вернуться в дом своих родителей… Кто знает…

— Фанни, нет! — воскликнула Серена.

— Но тут ведь нечему удивляться. Молю Бога только о том, чтобы отец не потребовал моего возвращения в приказном порядке… Я вынуждена буду не подчиниться ему, и это будет для него глубоким потрясением…

— Он не станет приказывать. В отличие от тебя он-то должен прекрасно осознавать, что ты уже не мисс Клейпол, а леди Спенборо! К тому же… — Серена запнулась, но почти сразу же сказала: — Ты меня извини, но я совершенно убеждена в том, что ни он, ни леди Клейпол не станут настаивать на твоем возвращении домой. У вас такая большая семья… К тому же твоя старшая сестра все еще не выдана замуж… Нет, я уверена, что они не желают твоего возвращения домой.

— О да! Как ты права, Серена! — воскликнула Фанни. Озабоченность тут же исчезла с ее лица. — Агнес мое возвращение очень бы не понравилось, теперь я понимаю. Правильно!

Для развития этой темы уже не осталось времени, так как дверь в библиотеку снова открылась, и дворецкий провел в комнату нескольких джентльменов, одетых в траурные наряды.

Процессию возглавлял самый старший и наиболее представительный на вид человек. Это был лорд Доррингтон, чья необъятная талия частенько сбивала людей с толку и заставляла их принимать его за герцога Йоркского. Лорд Доррингтон был братом первой леди Спенборо. Будучи о себе весьма завышенного мнения, он имел большую склонность постоянно путаться в дела других людей. Вот и сегодня на похоронной церемонии и на поминках лорд Доррингтон ни с того ни с сего решил взять на себя обязанности и честь быть старшиной торжественно-траурных мероприятий. В библиотеку он вошел тяжелой походкой. Пояс на нем трещал, массивный подбородок покоился на шейном платке, несколько раз обвязанном вокруг шеи. Лорд поклонился вдове, пробурчал несколько слов соболезнования натужным голосом — он страдал одышкой — и сразу же стал распоряжаться, кому куда следует сесть:

— Я попрошу адвоката, нашего доброго господина Перрота, занять свое место за столом. Серена, девочка моя, думаю, тебе и леди Спенборо будет очень удобно на диване. Хартли Спенборо, вы садитесь вот здесь. Иглшэм, мой любезный друг, не будете ли вы и э-э… сэр Уильям… так любезны опуститься вот здесь? А Ротерхэма я приглашу занять крайний стул.

Поскольку из всех присутствующих на распоряжения лорда Доррингтона обратил внимание только господин Иглшэм, то он единственный из всех и рассердился. Потеряв возможность стать первенствующим, он вошел в комнату в широком кильватере лорда Доррингтона. В отличие от последнего он был худощав, и на его лице всегда присутствовало озабоченное выражение. Злые языки говорили, что другого выражения на лице супруга леди Терезы Карлоу просто не бывает. Поскольку он был женат на сестре покойного графа, то считал, что у него больше прав, чем у Доррингтона, принять на себя распоряжение здешними делами. Однако господин Иглшэм ничем не мог доказать свои права, поэтому удовольствовался лишь тем, что опустился на стул, стоявший как можно дальше от того, на который ему указал Доррингтон. При этом он бормотал себе под нос какие-то обличения в адрес претенциозного, посягающего на чужое хлыща.

Самым важным лицом во всей группе вошедших был маркиз Ротерхэм, который, кстати сказать, показался в библиотеке последним.

— Да иди вперед, приятель, иди! — С этими словами он толкнул перед собой мнущегося адвоката покойного графа и только после него вошел в комнату.

Появление маркиза разрядило атмосферу скованности и напряжения, которая успела повиснуть в комнате. Леди Серена, которая никогда не уважала внешних приличий, посмотрела на него так, словно не верила своим глазам, и воскликнула:

— Интересно, а вас-то что сюда занесло?

— Мне тоже интересно! — парировал маркиз. — Нет, мы все-таки удивительно подходим друг другу, Серена! В нас так много общего!

Фанни, которая уже привыкла к такого рода обмену любезностями, только бросила на Серену взгляд, исполненный мольбы и упрека. Господин Иглшэм позволил себе короткий смешок. Сэр Уильям Клейпол, отец вдовы, был решительно шокирован. Господин Перрот, который в свое время оформлял помолвку между этими молодыми людьми, сидел с видом человека, внезапно пораженного глухотой. Лорд Доррингтон, не упуская случая лишний раз сунуть нос в чужие дела, а также подчеркнуть свою значимость, властно произнес:

— Эй, эй! Мы не должны забывать о том печальном поводе, по которому мы сегодня собрались! Несомненно, есть некоторая неловкость, связанная с неизбежным присутствием здесь Ротерхэма, я понимаю… Я сам очень удивился, когда узнал от нашего доброго господина Перрота…

— Некоторая неловкость?! — вскричала Серена. Ее лицо исказилось от гнева. Глаза метали молнии. — Что вы такое говорите! Если Ротерхэм чувствует некоторую неловкость, то мои чувства несколько иные! Я лично просто не могу понять, с какой стати он вмешивается в дело, которое касается только членов нашей семьи?

— Нет, я не чувствую никакой неловкости, — ответил маркиз. — Только невыносимую скуку.

— Хорошо. Но что все-таки заставило вас прийти?

Господин Перрот, который, сидя за столом, занимался в продолжение этого разговора тем, что перебирал какие-то документы, сухо кашлянул и проговорил:

— Ваша светлость должна узнать о том, что покойный граф назначил милорда Ротерхэма одним из исполнителей своей воли.

При этом сообщении глаза Серены широко раскрылись, и всем присутствующим стало ясно, что это известие явилось для нее абсолютно неожиданным и малоприятным. Серена медленно повернулась от Ротерхэма к адвокату. Было видно, что ее обуревают сейчас два чувства: во-первых, она не верит своим ушам, во-вторых, она чувствует отвращение к услышанному.

— Боже, я должна была понять, что так все и будет! — наконец подавленно проговорила она и медленно прошла к своему месту в оконной нише.

— Жаль, что вы не поняли этого гораздо раньше! — ядовито заметил Ротерхэм. — Это было бы для меня своевременным предупреждением и я успел бы, поблагодарив за честь, отказаться от исполнения этой миссии, к которой я, рискну предположить, расположен меньше, чем кто-либо другой.

Девушка не удостоила его ответом и, повернувшись лицом к окну, стала смотреть на парк.

Из всех джентльменов маркиз Ротерхэм менее других производил впечатление скорбящего на похоронах. Его черный мундир, застегивавшийся очень высоко на груди, поразительно не гармонировал с шейным платком, завязанным на спортивный манер в его собственном стиле. А в поведении маркиза сильно недоставало торжественности, которая была свойственна остальным, может, потому что они были старше его? Глядя на Ротерхэма, невозможно было определить его возраст, но на самом деле ему должно было вот-вот стукнуть сорок. Он был среднего роста, но при этом очень мощного телосложения с широкими плечами и грудью и слишком мускулистыми ляжками. В то время как раз было модно носить обтягивающие панталоны, в которых бы он никак не смотрелся со своими ногами. Впрочем, он их и не носил, предпочитая бриджи и высокие сапоги с отворотами. Его платье отличалось хорошим пошивом, но не производило впечатления господского, ибо он мог облачиться в него без помощи многочисленных слуг. Из драгоценных украшений Ротерхэм носил только тяжелую золотую печатку на пальце. Такта и грации у него не было, манеры оставляли желать лучшего, врагов насчитывалось столько же, сколько друзей, и если бы не его происхождение, титул и состояние, он подвергался бы жесточайшему порицанию со стороны более утонченных джентльменов.

Маркиз не был красивым мужчиной, но все же его наружность была приятной и уж во всяком случае выразительной: светло-серые глаза всегда лучились, прямые брови сходились на переносице, волосы были черные, как вороново крыло, а кожа смуглая. Руки Ротерхэма были его единственной гордостью: красивой формы и одновременно очень сильные. Если бы такие руки принадлежали какому-нибудь денди, то он сделал бы все возможное, чтобы постоянно демонстрировать их красоту и изящество окружающей публике. Ротерхэм же всегда держал их в карманах.

Маркиз Ротерхэм, потеряв терпение, сел на стул и нетерпеливо проговорил:

— Вы что, собираетесь сидеть здесь до ночи? Может, все-таки послушаем завещание?

Все с любопытством взглянули на него. А господин Перрот, воспользовавшись нежданной паузой, раскрыл скрипящий на сгибах документ и строго объявил о том, что это и есть «Последняя воля и завещание Джорджа Генри Вернона Карлоу, пятого графа Спенборо».

Как Серена и предсказывала, чтение этого документа представляло мало интереса для слушателей. Ни у Ротерхэма, ни у Доррингтона не было каких-либо особых ожиданий. Сэру Уильяму Клейполу нужно было только удостовериться, что в документе не опущен пункт о вдовьей доле его дочери. Господин Иглшэм слушал внимательно только до того момента, пока не узнал, что все подарки на память, обещанные его жене, в полном объеме отражены в завещании. После этого он сразу же потерял всякий интерес к слушанию последней воли и занялся тем, что стал обдумывать очередную колкость в адрес лорда Доррингтона.

Серена сидела лицом к окну и смотрела на стройные аллеи деревьев. Поначалу шок от смерти отца не оставил в ее душе места ни для каких чувств, кроме скорби. Но с течением времени и с появлением преемника графа Серене все отчетливее стали открываться неприятные стороны нового порядка вещей. Милверли, который был ее домом в течение двадцати пяти лет, перестал принадлежать ей. Она, которая до сего момента была его хозяйкой, отныне сможет пребывать в нем лишь на правах гостьи. Ни сейчас, ни при жизни отца девушка не чувствовала особой личной привязанности к этому месту. Просто она принимала этот дом как само собой разумеющееся. Считала, что он принадлежит ей по долгу и традиции. Только теперь, когда этот дом у нее отбирался, Серена поняла, какая это для нее потеря.

Она упала духом. Лишь большим усилием воли девушка удерживала невозмутимое выражение на лице. Внимать же словам адвоката, читавшего завещание, было выше ее сил. Он монотонно и строгим голосом, как у всякого юриста, исполняющего свой долг, перечислял бесчисленное количество мелких пунктов завещания. Все это ей было уже известно. Многое Серена знала хотя бы потому, что сама принимала участие в обсуждении последней воли. Она знала, что будет отдано Фанни в качестве ее законной вдовьей доли и какие имения составят ее собственное наследство. Сюрпризов ожидать не приходилось. Ничто не могло отвлечь ее сознание от меланхолических раздумий.

Она ошиблась…

Господин Перрот сделал очередную паузу и прокашлялся. После этого он возобновил чтение документа. Его сухой голос был теперь абсолютно лишен какого бы то ни было выражения. Слова «… все мои имения в Хернсли и Ибшоу» вторглись в блуждающие мысли Серены, и она поняла, что теперь пришла очередь и ее части наследства. Однако следующие слова, произнесенные адвокатом, заставили ее вскинуть голову:

— …Использовать Иво Спенсеру Баррасфорду, благородному маркизу Ротерхэму…

— Что?! — не веря своим ушам, выдохнула Серена.

— …Долю моей дочери Серены Мэйри, — продолжал господин Перрот, чуть повысив голос, — чтобы он мог выделять ей до замужества те суммы на карманные расходы, которыми она довольствуется в настоящее время, а после замужества, при условии, что брак будет одобрен им и на него будет получено согласие, он передаст ей долю в ее полное распоряжение.

После этих слов наступила гнетущая тишина. У Фанни на лице было выражение крайнего смущения. Серена оцепенела, словно ее поразила молния. Внезапно пауза была нарушена: благородный маркиз Ротерхэм взорвался приступом безудержного хохота.




Глава II


Серена вскочила со стула.

— Мой отец… он что, с ума сошел?! — вскричала она. — Ротерхэм будет выделять мне?!.. Ротерхэм будет давать согласие на мой брак?!.. О Боже! Какой позор! Какая гадость!..

Ненависть душила ее. Она стала мерить комнату нервными шагами, раскрытым ртом глотая воздух, которого ей сейчас не хватало. Сжав одну руку в кулак, девушка била им в раскрытую ладонь. Не задумываясь, резко оттолкнула своего дядю Доррингтона, когда тот, тяжеловесно приблизившись к ней, сделал попытку встать у нее на пути и остановить ее.

— Прошу тебя, Серена!.. Прошу тебя, дитя мое! Успокойся! Это гадко, мы с тобой согласны, но возьми же себя в руки, — увещевал он ее. — Честное слово, это ж надо так? Назначить опекуном человека, который не является даже членом семьи! Это переходит всякие границы! В это невозможно поверить. А кто же я, по-вашему? Никто? Я ее дядя! Дядя — вот наиболее приемлемая кандидатура для назначения! Видит Бог, никогда еще я не был так рассержен!

— Можно сказать, что это как раз тот самый случай, когда эксцентричность человека заходит слишком далеко, — заметил господин Иглшэм. — Как несправедливо! Рискну предположить, что Терезе это очень и очень не понравится.

— Господи, да такое решение вопроса об опекунстве может свести с ума любого здравомыслящего человека! — объявил Хартли Спенборо. — Дорогая моя кузина, всем нам легко войти в ваше положение и понять ваши чувства. То, что вы изумлены этим назначением, не вызывает у нас удивления. Но не унывайте, из этой ситуации должен же быть какой-то выход. Такой каприз! Я думаю, мы сможем каким-нибудь образом исключить этот пункт из документа. Перрот даст нам совет. — Он сделал паузу и обернулся к адвокату. Однако господин Перрот хранил молчание, которое не предвещало ничего хорошего. — Ничего, кузина! Еще посмотрим! Не следует так убиваться.

— Он! Это он! — вскричала неожиданно и почти истерично Серена. Она развернулась и устремилась к маркизу. Сейчас девушка напоминала своей яростью дикую кошку. — Это ваша работа?! Ваша??

— Ну разумеется, нет! — презрительно ответил тот. — Хорошенькая забава — запрягаться в такую ответственность!

— Но как же отец посмел так распорядиться мной? Как он мог?! — воскликнула Серена в отчаянии. — Он не сделал бы этого без вашего ведома и согласия! О нет! Я не могу в это поверить! Я просто не могу в это поверить!

— Возможно, вы будете в состоянии поверить в это, когда закончите метать громы и молнии. Самым заветным желанием вашего отца был наш брак. Он не отступился от этой идеи и, видимо, надеялся, что завещание — это еще один путь ее реализации. Однако этот номер не пройдет.

— Нет! — вскричала девушка. Ее щеки и глаза полыхали огнем. — Меня никто и никогда не заставит это сделать!

— Меня тоже, — беспощадным тоном заявил маркиз. — Уж не думаете ли вы, ветреная девчонка, мегера, что мне нужна жена на таких условиях? Ошибаетесь, любезная!! Можете поверить мне — ошибаетесь!

— Тогда отпустите меня из этого капкана! Быть обязанной молить вас о согласии… О Господи! Надо что-то делать! Выход должен быть. Нет, я не могу в это поверить. Мое состояние будет упрятано в чужом сундуке. А мне… А мне будут выдавать на… карманные расходы?!.. Боже, как мог отец так со мной обойтись? Вы перепишете опекунство на моего кузена Хартли? Вы перепишете?

— Черт возьми, и не подумаю! Даже если я мог бы это сделать, не сделал бы. Я-то знаю! Вы запугаете его и выбьете из него согласие на брак с первым проходимцем, лишь бы разорвать договор об опеке. Меня вам не запугать, дитя мое, так и знайте!

Серена отпрянула от него и возобновила безумную ходьбу по комнате. Слезы ярости катились по ее лицу. К ней приблизилась Фанни, мягко положила свою вздрагивающую руку ей на плечо и сказала утешающим тоном:

— Серена! Милая Серена…

— Фанни, не дотрагивайся до меня! Я за себя не ручаюсь!

Мачеха не успела ничего ответить на это, так как в следующую секунду была бесцеремонно отодвинута в сторону Ротерхэмом, который подошел к Серене и крепко схватил ее за руку.

— Кончайте устраивать представление! — грубо сказал он. — Вспомните хотя бы о приличиях. Это было бы вам сейчас больше к лицу. Нет, вы не ударите меня! И не выцарапаете глаза. Расслабьтесь, Серена, и подумайте, какой дурочкой вы себя перед всеми выставляете!

Серена стала непроизвольно потирать руки, когда Ротерхэм отпустил ее. Она окинула взглядом комнату и истерично хохотнула.

— В самом деле, у всех прошу прощения! Я вела себя неприлично и всех вас повергла этим в смущение. Еще раз прошу великодушно простить меня. Ротерхэм, я должна встретиться с вами с глазу на глаз до того, как вы покинете Милверли. Вы придете ко мне в малую гостиную?

— Приду сразу же, как мы закончим здесь.

— О нет! Мои мысли все еще находятся в диком беспорядке. Вы должны дать мне немного времени прийти в себя, если не хотите стать свидетелем еще одного взрыва!

С этими словами Серена выбежала из комнаты, на бегу отрицательно качнув головой в сторону Фанни в ответ на ее порыв последовать за ней.

Ее уход послужил сигналом к окончанию траурного собрания. Фанни осталась в библиотеке наедине со своим отцом, который вместе с Хартли Спенборо должен был остаться в Милверли до утра.

Она ждала его первых слов с сильно бьющимся сердцем, но когда они прозвучали, Фанни поняла, что касаются не ее дел, а дел Серены.

— М-да… Неловко получилось как-то, — проговорил сэр Уильям. — Просто необъяснимо! Странный человек этот Спенборо.

Фанни кивнула, соглашаясь с отцом.

— Конечно, понять раздражение твоей падчерицы можно, но… лично я не хотел бы хоть раз увидеть в такой истерике кого-нибудь из моих дочерей!

— О, прошу тебя, не обращай на это внимания, отец. Вообще она такая милая. Но просто… Это прозвучало в такой тяжелый для нее момент. Когда у нее такое горе… И тут еще это завещание… К тому же не стоит забывать драматическую развязку ее прошлой связи с Ротерхэмом. И потом, ты вспомни, каким тоном он говорил с ней! Ее можно извинить. Она такая добрая!

— Ты удивляешь меня. Твоя мама склонна думать о ней несколько иначе. У нее наблюдаются такие странности! Эти знатные титулованные леди полагают, что им можно вести себя, как им вздумается. Просто беда, что твоя мать ждет ребенка в то время, когда ты особенно нуждаешься в материнской поддержке, — произнес отец.

— Да… Я хочу сказать, что с ее стороны было так мило отпустить тебя ко мне.

— Ну что ты, тут и речи не было. Я и не представляю даже, как твоя мама могла бы не пустить меня сюда. Она совсем не такая женщина. Кроме того, знаешь, десятые роды — это все-таки не первые. Не такая уж большая задача! К сожалению, она будет разочарована, не услышав от меня новостей более обнадеживающих, чем те, которые я привезу. В общем-то я не особенно и надеялся… После трех лет уже трудно было ожидать что-то новое. Э-хе-хе… Какая незадача все-таки! — Фанни уронила голову на грудь и залилась краской стыда. Заметив это, сэр Уильям поспешил добавить: — Только ты не думай, что я упрекаю тебя в чем-нибудь! Конечно, мне хотелось бы, чтобы все вышло по-другому, моя милая, но тут уж ничего не поделаешь… Конечно, это неприятно, что все состояние уплывает в руки какого-то проходимца… Новым графом стал, а? Ни много ни мало! Но он виноват в этом не больше тебя самой. По крайней мере, я не упрекаю ни тебя, ни его. Господи, как это было безответственно со стороны графа подхватить воспаление легких тогда, когда еще не был решен вопрос о наследнике! Неужели он совсем не смотрел в будущее? Впервые сталкиваюсь с таким подходом! — Отец Фанни все больше распалялся, но вовремя заметил это и вспомнил, кого ругает. Извинившись, он сказал: — Сейчас уже нет смысла останавливаться на этом вопросе, конечно. Тебе есть о чем сожалеть, моя милая!.. Твой нынешний статус будет всегда обеспечивать уважение людей, но если бы ты все-таки стала матерью знатного сына, это уважение увеличилось бы просто в сотню раз. Твое блестящее будущее было бы уже решено. Но наследника ты не родила, и теперь будущее уже будет другим. Скажи, Фанни, у тебя уже есть какие-нибудь мысли на этот счет?

Вдова собралась с духом и ответила с достаточной твердостью:

— Да, отец. У меня есть намерение переехать во вдовий дом, который отошел ко мне по завещанию, вместе с Сереной.

Это сообщение застало Уильяма Клейпола врасплох.

— С леди Сереной?!

— Я убеждена, что именно таково было бы желание покойного лорда Спенборо. Ее сейчас нельзя покидать. Я считаю, что это просто мой долг — позаботиться о Серене.

— Позаботиться о Серене?! — вскричал сэр Уильям со смехом. — Интересно было бы на это взглянуть!

Фанни покраснела, но сказала:

— Да, до этого времени, наоборот, она заботилась обо мне, но я ей все-таки мачеха и самая удачная кандидатка на роль ее компаньонки.

Сэр Клейпол обдумал это и неохотно согласился.

Закрывая за собою дверь в малой гостиной, маркиз Ротерхэм произнес:

— Ну, что теперь? Будете умолять или ругаться?

Девушка закусила губу, но сказала:

— Вас все равно не тронет ни то ни другое.

— Это верно. Впрочем, я в полном вашем распоряжении, если вы надумаете продолжить ссору.

— Я не намереваюсь этого делать.

Маркиз улыбнулся.

— Боюсь, вы не сдержите своего слова! Что вы хотите, Серена?

— Я хочу, чтобы вы сели! Иво… что мне делать?

— Ничего.

— Вы же не думаете соглашаться на роль моего опекуна?

— Почему бы и не согласиться?

— Господи, да вы только на минутку задумайтесь! Ведь это превратится в невыносимую пытку! Для нас обоих!

— Я, пожалуй, понимаю, почему вам это кажется невыносимой пыткой, но не могу взять в толк, мне-то от этого какой вред?

— Вы все прекрасно понимаете, потому что вы умный человек. Неужели не ясно, что об этой истории через неделю уже будет болтать весь город?! Мой дядюшка Доррингтон позаботится об этом, будьте покойны. Об этом все будут говорить!.. И смеяться.

— Ого! Это что-то новенькое, Серена! — восхищенно проговорил Ротерхэм. — Кажется, вам всегда было абсолютно наплевать на сплетни.

Серена покраснела и отвернулась.

— Вы ошибаетесь. Во всяком случае, если нас будут видеть вместе, зная, что вы мой опекун… Это же позор!

— Пусть смотрят! Им надоест это зрелище прежде, чем вы снимете траур. А пока пусть любуются. Мне все равно.

— И все будут шептаться за нашими спинами.

— Господи, Серена, обо мне шепчутся уже в течение десятка лет. И кстати, сочинили несколько действительно остроумных историй.

Она посмотрела на него взглядом, полным отчаяния.

— Мой отец давал мне на карманные расходы всего двести пятьдесят фунтов в год! Этого было достаточно мне при его жизни, но теперь-то, черт возьми, как я смогу прожить на такую сумму?!

— Не пытайтесь меня надуть, любезнейшая! На вас записано состояние вашей матери!

— Двести тысяч фунтов, вложенные в государственные процентные бумаги! Весь мой доход составляет менее семисот фунтов. Господи, Иво, отец тратил только на моих верховых лошадей такую сумму.

— Несколько больше. Он тратил тысячу гиней на ту чубарую кобылку, которая исправно катала вас в прошлом сезоне. Но в этом году вам вряд ли придется охотиться!

— В этом году! Нет, конечно. Но… Боже, ведь я буду прозябать на нищенские гроши до конца своих дней! Да? — крикнула Серена. — Что если я решу остаться незамужней?! На этот счет в завещании есть какое-нибудь условие?

— Нет, ни единого. Я специально заглянул в документ, чтобы удостовериться в этом, — ответил Ротерхэм. — Конечно, бумага не до конца продумана, но я полагаю, ваш отец даже теоретически не допускал мысли о том, что этот вопрос может быть поднят.

— Отец сделал все, чтобы я вышла замуж за первого же попавшегося проходимца, который согласится взять меня в жены! — с горечью воскликнула девушка.

— По-моему, вы кое-что упускаете из виду, моя милая.

Серена с подозрением взглянула на него.

— Нет! Я должна еще буду получить ваше согласие.

— Именно. Но успокойтесь, я не стану практиковать немотивированные отказы.

— Вы будете делать все назло мне!

— Если я буду поступать так, как вы говорите, у вас появится хороший повод для того, чтобы начать против меня разбирательство и впоследствии разорвать опекунство. А пока что позвольте дать вам хороший совет. Если вы действительно заинтересованы в том, чтобы вокруг нас двоих не роились слухи, ведите себя спокойно и мирно. Что за представление вы разыграли? Кричите на меня сейчас наедине, если вообще без этого не можете. Но на людях ведите себя так, как будто вы вполне удовлетворены завещанием… — Ротерхэм уже открыл было дверь, но остановился и закрыл ее снова. — Не думаю, что нам надо продолжать этот разговор. Я понял, что вы хотите жить во вдовьем доме, а я — что будет лучше, если вы уедете отсюда подальше. Спорить, по-моему, бесполезно, жизнь покажет, кто был прав. — И, не давая Серене ответить ему, вышел и закрыл за собой дверь.




Глава III


У Фанни и у Серены не было обоюдного желания выехать из Милверли как можно скорее после похорон, и прошло несколько недель, прежде чем они смогли обосноваться во вдовьем доме. Этот дом, стоявший в глубине парка, был милым старомодным особнячком, в котором еще пятнадцать месяцев назад жила старшая овдовевшая тетушка Серены. Со времени смерти этой леди в доме проживал лишь один слуга. Теперь относительно этого дома строили планы близкие и далекие родственники Спенборо, однако все эти планы рухнули один за другим.

После краткого осмотра дома стало ясно, что там необходимо провести кое-какой ремонт, чтобы сделать его пригодным для проживания двух молодых леди. Серена тут же сделала множество распоряжений, совершенно позабыв о своем новом статусе. Как-то сюда заявился ее кузен Хартли. Он нашел Серену в ремонтируемой гостиной, когда та была занята разговором с плотником. Когда они возвращались обратно в Милверли, кузен поразил ее словами:

— Я рад, что ты сама сделала необходимые распоряжения Стейнсу. Если бы я вчера не был так занят, то сам бы попросил его повидаться с тобой и распорядился поступить в полное твое распоряжение.

Она восприняла эту заботу кузена как пощечину и не удержалась от восклицания:

— Спасибо тебе за одолжение!

Хартли заверил ее мягким тоном, что ей вовсе не за что благодарить его. Но девушка-то знала, что вышла за пределы своей компетенции, была подавлена и раздражена. Она стала ему перечислять, что нужно сделать в доме, а кузен только кивал и говорил, что все прекрасно понимает. Затем он еще раз высказал свое пожелание, чтобы Серена осталась жить в Милверли и считала этот дом своим. Когда они расстались, ее желание поторопиться с отъездом усилилось.

Но даже когда вдовий дом был отремонтирован и приготовлен к тому, чтобы принять новых жильцов, Серена не смогла сразу покинуть Милверли. Задача собрать свои вещи и вещи Фанни на поверку оказалась куда более сложной, чем она поначалу думала. Возникла тысяча непредвиденных затруднений. К тому же кузен постоянно дергал ее по пустякам и отвлекал от сборов. Серена испытывала по отношению к нему только одно чувство — жалость. Он был застенчивым и скромным человеком, скорее усердным, чем способным, и честно признавался в том, что неожиданная перемена в его жизни оказалась для него слишком сложной. Возможность когда-нибудь стать преемником своего кузена Хартли рассматривал в качестве весьма слабой вероятности. И поскольку сам граф целиком и полностью раньше разделял его мнение, Хартли Карлоу никогда не посвящался во все тонкости управления таким большим хозяйством. Он переехал сюда из скромного дома, где жил в спокойном довольстве со своей молодой женой и семьей. Первые недели после вступления в наследство растерявшийся Хартли был буквально раздавлен огромной массой приобретенного состояния, земель и титула. В присутствии Серены он ощущал себя ничтожеством, но при этом был искренне признателен ей и знал, что, не будь ее, его дела подвигались бы гораздо менее удачно. Кузен был благодарен Серене хотя бы за то, что она помогала ему общаться со слугами и управляющим имением. Признаваться в своем невежестве Хартли не мог, так как боялся выглядеть презренным человеком. Во всем он полагался на Серену. Она думала, что ему будет полегче, когда в Милверли наконец приедет его супруга. Если верить высокой оценке ее способностей, Джейн смыслила в хозяйстве гораздо больше мужа. Но новая графиня не спешила с переездом, так как сначала хотела продать лондонский дом. Судя по всему, она пребывала в великих хлопотах, так как дня не проходило без письма, в котором графиня задавала кучу вопросов. Например, ей хотелось знать, нужно ли продавать тот или иной предмет мебели или привезти его в Милверли? Что ей делать с новой четырехместной коляской-ландо? Кого ей нанять для перевозки на новое место ящиков с вещами?.. И еще десятки подобных проблем волновали ее и требовали вмешательства мужа.

Вскоре Серена поняла, что ей придется несколько дней провести в Лондоне. Подготовка дома на Гросвенор-сквер для принятия нового владельца была слишком сложным делом, чтобы его можно было целиком доверить слугам. Фанни, которая плохо переносила любые путешествия, уклонилась от поездки в Лондон, так что Серена, пообещав взять на себя выполнение всех поручений и заказов мачехи, отправилась в поездку в сопровождении всего одной служанки в специально нанятой для такого случая почтовой карете. Это был новый опыт, так как до сих пор Серена путешествовала исключительно в обществе отца или в сопровождении лакея. Впрочем, она не растерялась и не испугалась. Наоборот, ей даже понравилось оплачивать счет на почтовой станции, где она переночевала, договариваться о найме лошадей и форейторов, заказывать себе ужин. Но леди Тереза, которая принимала Серену в Лондоне, была шокирована ее смелым поведением и относила дерзость молодой путешественницы к ее натуре, которая позволила ей устроить скандал расторжением помолвки с Ротерхэмом. После, правда, леди Тереза припомнила свое собственное девичество и с гордостью сообщила, что самое большее, что она себе позволяла, — это прогулку в парке Милверли в сопровождении лакея.

Серена посещала дом на Гросвенор-сквер, уже не являясь хозяйкой графского поместья, и оттого ей было горько и больно. К тому же она с негодованием узнала, что новая леди Спенборо уже успела обшарить весь дом от подвала до чердака. Серена была просто потрясена, когда ей передали это сообщение. Она не могла поверить, что в ком-нибудь возможно столь наплевательское отношение к нормам приличий. Нет, конечно, ее светлость имела полное право хозяйничать в этом доме, но тем самым она проявила недостаток такта, что оставило само по себе неприятное впечатление, от которого Серене трудно было избавиться. Объяснения были даны вскоре самой графиней, которая явилась с утренним визитом в дом леди Терезы на Парк-стрит специально с той целью, чтобы объяснить Серене, что она пошла в дом на Гросвенор-сквер исключительно потому, что ей показалось это крайне необходимым.

Объяснительная речь начиналась словами: «Я, конечно, понимаю, что это могло вызвать у нас некоторое удивление…»

И хотя Серена простила ей этот проступок, забыть о нем она уже не могла и никогда еще не была так солидарна со своей тетушкой, как в тот день, когда та после ухода графини назвала ее поведение возмутительным, достойным самого строгого осуждения.

Только в ноябре Фанни и Серена наконец-то обосновались во вдовьем доме. Такая сложная и шумно-хлопотная подготовка велась к приезду в Милверли новой графини и ее семьи. Столько мелких неприятностей пришлось претерпеть, что Серена от всего сердца согласилась с Фанни, когда та воскликнула, сидя с падчерицей за их первым ужином в новом доме:

— О, как здесь уютно!

Серена была выжата как лимон испытаниями прошедших недель, но считала, что на новом месте будет счастлива, и с уверенностью смотрела в будущее. Главное — привыкнуть к ограниченным пространствам их нового дома. Ее забавляла мысль о том, что отныне она сможет общаться со своими соседями запросто. Не то что в Милверли, где она принимала их исключительно в специальные дни. Словом, девушка была настроена оптимистично и полагала, что не умрет здесь со скуки.

Увы, надежды не оправдались! Испытаний на ее долю пришлось гораздо больше, чем она ожидала. Серена понимала, что потеря отца выльется в серьезные проблемы, но никак не думала, что вскоре она будет тосковать по таким вещам, которые еще какой-то год назад наводили на нее смертную тоску. Раньше зимнее время оживлялось всевозможными визитами и поездками. Можно было провести одну недельку в Бадминтоне, другую в Воберне. Сегодня организовываешь пикник, завтра едешь на охоту с собаками, послезавтра принимаешь дома гостей… Ничего этого ныне не было и в помине. Серена не могла себе даже представить, что будет скучать по таким вещам. Девушка потеряла мир, в котором родилась, росла и воспитывалась. Не так-то легко было расстаться с ним. Она знала, что отныне каждый раз, переступая порог Милверли, будет чувствовать приступ душевной боли.

Фанни видела, как сильно раздражена падчерица и очень жалела ее, но чувства Серены разделить не могла. Изменения обстоятельств жизни вполне удовлетворяли Фанни. Она никогда не рассматривала Милверли как свой дом. Вдовий дом — это было как раз то, что ей могло понравиться и понравилось. Столовая, в которой можно было разместить за столом по крайней мере шесть человек, миленькая гостиная, уютная утренняя комната для завтраков. Все это подходило ей гораздо больше, чем десяток огромных залов, открывающихся один в другой, чем ряд бесконечных, порождающих гулкое эхо галерей. Ее гораздо больше устраивали два аккуратных холла во вдовьем доме, расположенных один над другим. Интересоваться у повара, чем украшать баранину, подаваемую к обеду, какие яблоки лучше всего превращать в желе; проводить утро в кладовке или разбирать белье — это было именно то, что Фанни любила делать. Тут Серена была ей не помощница, так как понятия не имела о таких вещах. Она привыкла властвовать, отдавать команды и распоряжения. Серена могла только изумляться той радости, которую испытывала Фанни, приняв на себя столь мелкое хозяйство. Девушка не могла взять в толк, чем можно занять себя в столь ограниченном пространстве? Однако мачеха все время была чем-то занята, и это удивляло Серену. Что касается Милверли, то Серена хорошо помнила: чем пышнее были приемы там, тем больше ужаса отражалось на лице Фанни. У мачехи был скромный нрав, не такой уж грандиозный ум, она вышла за отца Серены сразу же после пансиона и объявилась в Милверли, не имея практически никаких знаний о жизни и привычках своего мужа. Ее чувство такта и чувство собственного достоинства позволили ей преодолеть множество преград. Только она одна могла сказать, что это за каторжный труд — в первые месяцы после замужества принимать участие в разговорах с туманными ссылками на события, о которых ты ничего не знаешь, или о людях, с которыми ты никогда не была знакома. Ей вполне было достаточно принять у себя во вдовьем доме миссис Эйлшэм из Гранжа или послушать миленькие рассказы Джейн о своих детях. Для Серены эти беседы были тоска смертная, и ей стоило большого труда сидеть рядом с гостями и не зевать.

Леди, хотя и были знакомы с окрестным мелкопоместным нетитулованным дворянством, близкой дружбы, однако, ни с кем не водили. И хотя покойный граф Спенборо был всегда приветлив с соседями, а Серена щепетильно относилась к соблюдению правил приличия и вежливости, считалось, что ужин или вечеринка в Милверли вовсе не предусматривают ответного приглашения. В сезон охоты, когда гон уводил графа далеко от Милверли, не было ничего необычного в том, что его светлость останавливался на ночь в доме какого-нибудь своего знакомого. Иногда вместе с ним была дочь. Оба были, как правило, забрызганы грязью с головы до пят, в них не было и тени высокомерия, а развлечь их было проще простого. Но когда званый гость поднимался от лакея к лакею по большой лестнице Милверли, пересекал несколько огромных залов и принимался в длинной гостиной леди Сереной, а потом садился за стол, ему надо было набраться мужества, чтобы осмелиться сделать ответное приглашение.

Когда мачеха и ее падчерица поселились во вдовьем доме, вся местная благородная публика затаилась, ожидая, какое отношение Фанни и Серена проявят по отношению к своим соседям, прежде чем обрушиваться на них с любезностями, которые могли прийтись не ко двору.

— В результате, — объявила Серена, которая догадывалась о сомнениях, терзающих умы благородных соседей, — мы с тобой остались на милость таких, как Ибсли и этой отвратительной Лэйлхэм, дорогая моя Фанни! О, должна сказать тебе, что сегодня утром я наткнулась в Кэнбери на миссис Оррелл и высказала ей упрек в пренебрежительном к нам отношении. Ты даже не представляешь, какая у нее была реакция! Она сообщила мне, да еще с таким подмигиванием, что она не будет торопиться с отправлением нам пригласительных открыток, ибо тем самым она может поставить себя ниже леди Лэйлхэм! Ты можешь себе представить, что со мной было?!

— А ты сказала ей, что мы с удовольствием примем их приглашение?

— Ну конечно же! Но подожди, Фанни, что я тебе скажу. Ты будешь в шоке. Мы приятно посплетничали и выяснили, что происхождение леди Лэйлхэм весьма низкое. Только не надо есть меня глазами. Мне хорошо известно, как ты благоволишь к ней и ее окружению.

— Подожди, Серена… Ты же хорошо знаешь, что… Но при чем здесь происхождение? Сэр Уолтер Лэйлхэм был другом твоего покойного отца, а это значит, что мы не имеем права относиться к леди Лэйлхэм с пренебрежением. Правда, я и сама не понимаю, как так получилось, что сэр Уолтер женился на ней.

— Просто в то время он сидел на мели, а у нее было огромное состояние или ее ожидало приличное наследство, точно не знаю. Мне жаль ее дочерей. Она держит их в полной зависимости от своей воли. Между прочим, знаешь, она намеревается устроить им выгоднейшие браки. С Эмили у нее, пожалуй, может что-то выгореть, но вот что касается той веснушчатой… Тут больше чем баронетом и не пахнет!

— Как ты можешь так, Серена? — упрекнула ее Фанни.

— Если бы у меня была такая дочь, клянусь, и я бы лучшего для нее не могла бы сделать!

— Прошу тебя, будь серьезной. Рискну предположить, что Анна через год-два будет такой же хорошенькой, как и Эмили. А Эмили ведь красотка, не правда ли? Правда, у нее такой характер… Ее нельзя убедить сделать то, что ей не по нраву.

— Я тебе вот что скажу, Фанни. Мне кажется, леди Лэйлхэм надеется обманом заставить тебя быть покровительницей Эмили. Если все это действительно так, то я этому не удивлюсь.

— О нет, конечно же ты ошибаешься! Да и зачем ей это? Она и так, кажется, всех знает и всюду принята.

— Это Лэйлхэмы-то? Как же! Иногда ее посещает разум и она понимает, что ее только терпят. Таких, как она, люди вынуждены приглашать на официальные приемы, чтобы соблюдать приличия, но на дружескую вечеринку ее не позовет никто.

Фанни вынуждена была признать правоту слов Серены:

— Но ее манеры все же никак нельзя назвать вульгарными.

— В ее манерах в полной мере присутствует та скучная официальность, которая присуща людям, которые не смеют показать свое дружеское расположение к окружающим из страха, что это чем-то уронит их достоинство. По мне уж лучше какой-нибудь подхалим, чем эта демонстрация величия, которая может у меня вызвать только смех. «Вы и я, дорогая леди Спенборо…» или «Смех благородной женщины, как нам известно, леди Серена…» Фу, противно просто!

— Да, это некрасиво. Но я очень тепло отношусь к Эмили, а ты разве нет? Она такая очаровательная девушка, а манеры ее так естественны и доверительны…

— Да, признаю, что она и естественна и мила, но если ты найдешь в ней хоть немного больше ума, чем может поместиться в твоем наперстке (и то еще должно остаться место!), то я буду преклоняться перед твоим зрением.

Фанни рассмеялась, и на этом разговор закончился.

Позже, однако, Серена осознала, насколько права бывает Фанни. Она любила это милое создание, но порой, действительно, ее простота заставала Серену врасплох, и тогда она тосковала по обществу людей, с которыми ей бы было интересно и весело.

Серена скучала по охоте. Она должна была оставить это занятие на какое-то время, ибо находилась в глубоком трауре, однако с удовольствием каталась бы верхом, если бы мачеха или кузен разделяли ее страсть. Но Фанни была очень пугливой наездницей и предпочитала передвигаться на лошади только легким шагом и по дорогам. Сама мысль о том, что где-нибудь придется преодолеть пусть самое незначительное препятствие, повергала ее в пучину мрачных предчувствий. А Хартли рассматривал лошадей только в качестве средства перемещения из одной точки в другую.

Ей пришлось отослать своих верховых лошадей в Таттерсолл и оставить у себя только маленькую чистопородную кобылку, хотя в конюшне можно было бы разместить шесть лошадей. Хартли все время повторял, что кузина может пользоваться конюшнями Милверли как своими собственными, но гордость не позволяла Серене воспользоваться добротой кузена. Фанни догадывалась о беде своей падчерицы и переживала наравне с ней, но Серена не терпела, когда дотрагивались до ее раны или даже упоминали о ней. Она говорила беззаботным тоном:

— Чепуха! Какой смысл в лошадях, если ты не можешь выехать на них? Чтобы они прозябали в стойле и грызли балки?

Вскоре после Рождества их навестил лорд Ротерхэм. Он приехал в сырой, безрадостный день и был сразу же проведен в гостиную, где Серена, пребывая в одиночестве, была занята тем, что не очень умело делала бахрому.

— Серена! — закричал Ротерхэм с порога.

Никогда еще она не была так рада видеть его. Все их распри моментально забылись, ибо перед ней стоял живой посланец потерянного мира, о котором она так тосковала.

— Ротерхэм! — вскричала девушка, вскакивая со стула бросаясь к нему с протянутой рукой. — Какой очаровательный сюрприз!

— Бедняжка, вы, верно, тоскуете до смерти! — сказал он.

Серена рассмеялась.

— Видите, чем занимаюсь? Тоскую, конечно, до слез, можете мне поверить. Меня скука довела до того, что я выписала из Лондона несколько пачек книг, думая, что их чтение развлечет меня хотя бы на месяц. Я поступила крайне неблагоразумно, проглотив за один день Гая Маннеринга, — вам он попадался? — мне он нравится больше, чем Уэверли, — и осталась один на один с «Семейной жизнью пастора». На редкость скучная книга! Потом «История Новой Англии»… Не знаю, для этой книги у меня, пожалуй, не хватает чувства юмора. Затем утомительная «Жизнь Наполеона», написанная, можете себе представить, в стихах! И наконец, не поверите, «Исследование ренты». У Фанни, бедняжки, ничего не вышло с обучением меня вышиванию на пяльцах, и теперь я отчаянно осваиваю бахрому. Но садитесь же и рассказывайте, что творится в мире.

— Вы, наверно, еще застали ссору Веллингтона и Каслри со стариком Блюхером. Об остальном же до меня дошли только слухи. О том, например, что сэр Гудзон Лоуи положил глаз на красивую вдову. Что принцесса Уэльская катается сейчас по итальянским деревушкам в великолепном экипаже, в который запряжен пони кремового цвета. Очевидно, репетирует свое появление в Эстли. Расскажите, как вы тут.

— Да так… Терпимо. А что привело вас в Глостершир? Думаете провести Рождество в Клейкроссе?

— Да. Это жертва, которую я с большой неохотой приношу на алтарь долга. Завтра приезжает моя сестра и привезет с собой своих отпрысков. А моя кузина Корделия ошибочно верит в то, что я тоскую по своим подопечным, и поэтому в четверг она обрушит на мою голову целую шайку.

— Боже мой, полный дом! Вы, наверно, не станете приглашать их в Делфорд?

— Я никуда не стану приглашать их. Августа сообщила мне, что я должен с радостью принять всех, но что касается того, чтобы взять в этом сезоне в Лейстершир старшего сына Корделии, то это уж увольте! Благодарю покорнейше! Я знаю своих лошадей и не хочу, чтобы Жерар сломал себе шею, будучи у меня в гостях.

Серена нахмурилась и сказала несколько резко:

— Жаль, что вы не можете быть добрее к этому мальчику.

— Я мог бы, не будь его мать так к нему добра, — ответил он холодно.

— Мне кажется, что это не в вашем характере. У вас нет ни терпения, ни угрызений совести, Иво.

— Вот уж вашему-то язычку строгие суждения никак не пристали, дорогая моя Серена!

Она вспыхнула.

— Надеюсь, по крайней мере, что совесть у меня есть.

— Я тоже на это надеюсь, только пока я этого не замечал.

Глаза девушки сверкнули, но после минутной борьбы она подавила в себе едкое замечание, уже готовое сорваться с языка.

— Прошу прощения, вы напоминаете мне, что ваше поведение по отношению к тем, кто находится под вашей опекой, — это не мое дело.

— Прекрасная наблюдательность, Серена, — одобрительно сказал Ротерхэм. — Теперь я оказался в тупике и не буду даже делать попыток выбраться оттуда. Вы имеете полное право судить о моем подопечном, сколько вам заблагорассудится, но зачем тратить эти замечания на меня? Корделия непременно нанесет вам визит и будет счастлива узнать ваше мнение обо мне — оно полностью совпадает с ее собственным!

Фанни вошла в комнату как раз в ту минуту, когда Серена воскликнула:

— О, неужели мы никогда не можем и десяти минут пробыть вместе, чтобы не поссориться?

— А мне кажется, что прошло гораздо больше времени, так что мы можем гордиться и поздравить себя с достижением, — ответил он, поднимаясь и пожимая руку Фанни. — Как поживаете? У вас очень огорченный вид. Я заехал только выразить мое почтение и так, честно говоря, уже задержался. Надеюсь, вы в добром здравии?

Фанни никогда не знала, как следует отвечать на такие речи, и залилась краской, бормоча, что она так рада… она надеется, что он еще посидит… они никак не ожидали…

— Благодарю вас, но нет! Со Спенборо у меня теперь нет никаких дел, и я просто заехал к вам по пути в свое имение.

— Вам не следует высказывать недовольство бедняжке Фанни! — с негодованием сказала Серена.

— У меня ведь нет совести! — быстро отпарировал он. — Моя сестра проводит Рождество в Клейкроссе, леди Спенборо, и мне даны указания выяснить, можно ли к вам приехать с визитом.

— О да! Мы будем очень рады видеть леди Силчестер. Прошу вас, заверьте ее… Это так мило!

Он откланялся и вышел. Фанни вздохнула с облегчением и сказала:

— Я так ему благодарна! Миссис Стоу говорит, что палтуса пришлось выбросить, а как подумаю, что нам пришлось бы угощать лорда Ротерхэма обычным обедом, так просто чуть в обморок не падаю. Что бы он тогда подумал о нас! Интересно, почему он вышел из себя?

— Неужели тебе еще нужно спрашивать? Конечно, я помогла ему в этом.

— Дорогая моя Серена, но, право, тебе не следовало!

— Да, правда, но я и в самом деле не хотела ссориться, но случайно сказала что-то резкое. Ну что же! Это было справедливое замечание, но я никогда не думала, что оно так заденет его. Я, конечно, сожалею об этом, только мне почему-то кажется, что не поссорься мы из-за этой ерунды, так непременно повздорили бы из-за чегонибудь другого.

— О Боже мой! Но, может быть, он больше не приедет к нам? — с надеждой сказала Фанни.




Глава IV


Однако скоро выяснилось, что надежды Фанни не оправдались. Два дня спустя Серена, возвращаясь с прогулки из парка в Доуэр-хаус, обнаружила во дворе перед конюшнями незнакомый экипаж. Как раз, когда она разглядывала герб на дверце, Ротерхэм вышел из конюшни и сказал после короткого отрывистого приветствия:

— У вашей кобылы слишком короткая спина!

— Ерунда! — отрезала она.

— Я никогда не говорю ерунды о лошадях!

Серена рассмеялась, откидывая капюшон с блестящих волос.

— Я заключила пари сама с собой, что еще раз поспорю с вами, что у моей кобылы действительно слишком короткая спина, слабые сухожилия, да к тому же, похоже, и костный шпат уже начался.

Сверкнула улыбка, и Иво сказал уже мягче:

— Где это вы разгуливали? А я-то думал, что сегодня слишком грязно и выманить вас из дома можно было бы только под предлогом охоты.

Она подавила вздох.

— Не говорите об охоте! Я думаю, сегодня в Норманшолте прекрасный гон, но мне кажется, что в такую погоду след держится только на воздухе на уровне пояса. Как это случилось, что вас там нет?

— Августа приказала мне сопровождать ее, и вот я здесь вместо охоты.

— Тогда мне вас жаль. Так она у Фанни? Мне надо идти к ним.

Маркиз направился вместе с ней к дому, длинные полы его белого плаща почти касались лодыжек.

— Вы все еще держите ваших лошадей в конюшнях Милверли? — полюбопытствовал он.

Серена заколебалась.

— Честно говоря, нет.

— Отчего же?

— По правде говоря, я их продала, — беззаботно ответила она.

У Ротерхэма был вид человека, оглушенного ударом грома.

— Продали их! Бог ты мой, должен ли я это понимать так, что ваш кузен отказал вам в этом удовольствии?!

— Вовсе нет. Но ведь это было бы так неразумно — содержать целый табун верховых лошадей, только чтобы они застаивались в конюшнях. И поскольку Джейн сейчас не выезжает, я подумала, что будет лучше избавиться от них. Кроме того, согласитесь, что я не могу в моем положении позволить себе содержать полдюжины верховых лошадей для охоты.

Было видно, что он раздражен.

— Не говорите чепухи! Какого черта, почему вы не обратились прямо ко мне? Если вам нужны деньги на такой пустяк, как этот, вы всегда могли получить их!

— Из вашего кармана, Иво?

— Ерунда! Вы богатая женщина!

Она была приятно удивлена и тронута.

— Дорогой мой Иво, мне известно, — так же, как и вам, — что не в вашей власти нарушить постановление об опеке. Я ведь не такая уж легкомысленная, хотя вы наверняка так думаете обо мне! Я уже давно выяснила все эти вопросы с мистером Перротом.

— Позвольте сказать вам, Серена, что независимые замашки вам совсем не идут! — сердито проговорил маркиз. — Советоваться с Перротом! Вот уж не было ни малейшей причины!

Девушка улыбнулась.

— Вы только что сами убедили меня, что причины были. Благодарю вас, Иво, но я убеждена, что и вы понимаете, как непристойно было бы вам давать мне деньги!

— Ничего подобного! Если бы я ссудил вас деньгами, будьте уверены, я вел бы строгий учет ваших трат и ожидал бы, что вы возвратите долг.

— Ах, отец предупреждал меня, что лучше не попадаться в руки ростовщиков, — возразила Серена, смеясь над ним. — Нет, нет. Не говорите ничего. Право же, я вовсе не такая уж неблагодарная, но мне вовсе не хочется влезать в долги. Что же касается моих лошадей… Ну что же! Я признаюсь, мне было больно расставаться с ними, но все это уже в прошлом, и я уверяю вас, что больше не сожалею об этом. Прошу вас, входите же и скажите леди Силчестер, что я через минуту выйду к ней. Я не должна появляться в гостиной такой грязной.

Она исчезла в доме. Ротерхэм последовал за ней, швырнул пальто и шляпу на стул и присоединился к своей сестре и Фанни, беседовавшим в гостиной. Через несколько минут Серена вышла к гостям — она переоделась, и вместо платья для прогулок на ней был облегчающий наряд из черного бархата, закрытый до самого ворота, так, что его оживлял только маленький воротничок из плотного батиста. Мрачный цвет платья подчеркивал белизну кожи девушки. Если Фанни в своем трауре казалась грустной и печальной, то Серена со своими огненными локонами и белоснежным цветом лица выглядела на редкость привлекательно.

Леди Силчестер была всего лишь на два года старше своего брата, однако выглядела уже почтенной матроной. Она пристально посмотрела на обеих девушек и воскликнула:

— Честное слово, Серена, ты выглядишь потрясающе!

— Это похвала или осуждение? — поинтересовался Ротерхэм.

— О, вам не следует хмуриться, глядя на меня! Серена знает, что я всегда говорю, что думаю. Как поживаешь, Серена? Я рада, что вижу, как славно вы устроились с леди Спенборо. Только вот мне почему-то кажется, что вам здесь немного тесновато. А как поживают ваши в Милверли? Думаю, что долг обязывает меня заглянуть к ним. Представьте себе, я никогда прежде не встречалась с женой Хартли. Леди Тереза предупредила, что она вряд ли мне понравится. Однако я не хочу показаться невежливой!

— Дорогая моя леди Силчестер, жаль, что вы еще ничего не знаете о Джейн. Она очень милое существо, уверяю вас!

— Я рада это слышать. Для вас было бы крайне неприятно жить в близком соседстве с плохими людьми. Кстати, мне уже надоело отвечать на бесконечные вопросы, Серена, о твоих отношениях с моим братом. Люди так любят задавать совершенно неуместные вопросы да еще ждут исчерпывающих ответов.

— Совершенно верно, — ответила Серена, забавляясь. — Так что, прошу вас, рассеивайте все эти дурацкие слухи. В них нет ни слова правды.

— То же самое говорил и Ротерхэм. Я очень рада этому! Не то чтобы ты мне не нравишься, моя дорогая, но из этого никогда бы ничего путного не вышло.

Ты слишком бойка и деятельна для Ротерхэма. Мы с леди Спенборо всего несколько минут назад говорили, что ему подойдет только маленькая смирная мышка.

— Премного благодарен вам обеим! — поклонился Ротерхэм.

Покраснев от смущения, Фанни заторопилась:

— О нет! Я вовсе не… То есть, это леди Силчестер сама… — Милосердие в лице вошедшего слуги перервало ее извинения, и она поднялась, говоря: — Леди Силчестер, надеюсь, вы голодны? Не перейти ли нам в столовую?

Серена, вздрагивая от смеха, проговорила в тот момент, когда беспокойную гостью провожали в столовую:

— Мне так жаль мышку!

Ротерхэм сокрушенно усмехнулся:

— Право, и мне тоже! Августа просто невозможна.

Они присоединились к женщинам в столовой, где была накрыта полуденная трапеза, состоявшая из холодного мяса и фруктов, но не успели все занять свои места за столом, как послышался стук колес подъехавшего экипажа, и спустя несколько минут дворецкий вошел сообщить Фанни, что в гостиной ее ожидают леди и мисс Лэйлхэм.

Фанни была вынуждена извиниться перед гостями. Ее удивило, что Лайбстер, на которого во всем можно было положиться, не сказал, что ее нет дома, и как только он закрыл дверь столовой, она мягко пожурила его. Однако оказалось, что дворецкий изо всех сил старался выпроводить нежеланных гостей, говорил, что миледи сейчас занята. Но ему пришлось отступить. Леди Лэйлхэм настаивала на том, что ей надо передать миледи нечто очень важное и она не задержит миледи надолго. С тяжелым сердцем Фанни вошла в гостиную.

Все оказалось точно так, как она и ожидала. Леди Лэйлхэм — красивая и модно одетая дама, с блестящими манерами и весьма уверенная в себе, — собиралась сделать свой визит по возможности более продолжительным. Она пошла навстречу Фанни, принося извинения и тараторя всякую ерунду. Еще две недели назад она, видите ли, пообещала дать экономке дорогой леди Спенборо рецепт грушевого варенья.

— Только так получилось, что это обещание совсем вылетело у меня из головы. Полагаю, что вам бы хотелось получить рецепт немедленно, я просто сгораю от стыда за свою забывчивость! Этот долгожданный рецепт здесь, я привезла его, только мне надо будет кое-что вам пояснить.

Фанни не могла припомнить, когда же она желала узнать тайну грушевого варенья, но приняла рецепт с вежливой благодарностью.

— Мне так не нравятся люди, которые дают обещания и тут же забывают об этом! Но я не хочу задерживать вас. Насколько я понимаю, у вас собрались друзья. Уж не Ротерхэму ли принадлежит экипаж, что я заметила во дворе?

Фанни ничего не оставалось сделать, как только кивнуть головой и пригласить двух дам присоединиться к собравшимся в столовой. С показным нежеланием и неохотой леди Лэйлхэм позволила уговорить себя. Фанни подумала про себя, что гостья затем только и приехала. Фанни не было необходимости представлять ее.

— Да, в самом деле, я ведь знакома с леди Сереной! Как поживаете? Кажется, последний раз мы виделись на балу у Ормесби — такой был неудачный бал, не правда ли? Ах, лорд Ротерхэм! Не беспокойтесь, прошу вас! Ужасно неудобно присоединяться к вам таким вот образом, но ведь леди Спенборо и слушать ничего не хочет! По правде говоря, мне очень повезло, что я нашла вас здесь, мне так хотелось увидеться с вами!

— В самом деле? — протянул маркиз с сильной нотой удивления в голосе.

— О да, мой старший сын сообщил мне, что Жерар Монкслей — его большой друг, а ведь он будет проводить Рождество у вас в доме! У меня нет выхода — придется организовать небольшую вечеринку для этих ветреных молодых людей. Мне бы очень хотелось попросить миссис Монкслей привезти своих дочерей, но я понятия не имею, как это можно будет сделать, ведь я не имею счастья знать ее… Может быть, вы придете мне на помощь, лорд Ротерхэм?

Маркиз вежливо ответил, что не может сейчас давать никаких обещаний за свою кузину. Леди Силчестер же добавила:

— Девочки мечтают приехать на ассамблею в Кэнбери. Не знаю, захочет ли этого Корделия Монкслей для Сьюзан и Маргарет, но я все еще не уверена — позволить ли Кэролайн ехать туда? Серена, а что ты думаешь об этом плане? Что бы ты посоветовала?

Серена, усадившая Эмили Лэйлхэм на стул между собой и Ротерхэмом, увидела искорки в больших и бархатных, словно анютины глазки, глазах девушки, беспокойно устремленных на нее. Она улыбнулась и сказала:

— Я сама никогда не бывала в Кэнбери на ассамблеях, но мне кажется, что большого вреда от этого быть не должно.

— Смертельная тоска, — сказал Ротерхэм. — Вы не встретите там ни одного приятного человека, и, если только вам не доставляют особенную радость неискренние комплименты, куда приятнее оставаться дома.

— Вы слишком суровы, — вмешалась Серена, стараясь сказать это как можно значительнее.

— Да, так бы я и поступила, — ответила его сестра, — но теперь, когда девочки вбили это себе в голову, я просто не знаю, что и делать. Мне кажется, что они не смогут танцевать в Клейкроссе, ведь их трое, а там будут только Жерар и Элфин, а так дело не пойдет. Если только там не будет всяких вальсов да кадрилей, думается, Силчестер не станет возражать против того, чтобы позволить Кэролайн пойти туда. В конце концов, там ведь будет Элфин, и, если общество будет уже слишком пестрым, он должен будет танцевать с сестрой.

— Это будет редкое удовольствие для них обоих, — прокомментировал Ротерхэм.

Сдавленный смешок заставил его взглянуть на очаровательное личико девушки, сидящей подле него. Он встретил поднятый на него взор, полный лукавства.

— О, прошу прощения! — выдохнула Эмили испуганно.

— Вовсе не за что. Когда я шучу, мне нравится, когда это ценят должным образом. А вы собираетесь поехать на ассамблею?

— О, я не знаю! Я надеюсь… Но я еще не совсем начала выезжать, боюсь, мама не позволит мне!

— А что означает, когда кто-то выезжает совсем?

— Не дразните ее! — проговорила Серена, догадываясь, что девушка растерялась, не зная, что отвечать. — Она станет выезжать по-настоящему, только когда будет представлена ко двору. Когда это будет, Эмили?

— Весной. Мама собирается дать бал! — благоговейным голосом ответила девушка. — Вообще-то, — добавила она наивно, — бал даст бабушка, только она не желает появляться там, и мне кажется, что это так неудобно.

Ротерхэм явно забавлялся, но раньше чем успел углубиться в тайны прозвучавшей речи, — а именно таковым, опасалась Серена, и было его намерение, — внимание его отвлекла леди Лэйлхэм, сидевшая слева от него.

— Что вы скажете, лорд Ротерхэм? Мы с вашей сестрой обнаружили, что у нас одни и те же сомнения, но мне кажется, что я нашла план, благодаря которому у наших ветреных молодых людей не будет иного выхода, как явиться на ассамблею. Не согласитесь ли вы вступить в небольшой заговор между нами, вдруг это решит все проблемы?

— Разумеется, — ответил он.

Ей пришлось удовлетвориться этим лишенным энтузиазма ответом и обратиться к леди Силчестер за возможным сотрудничеством.

Ротерхэм снова повернулся к Эмили и увидел, что ее лицо, порозовевшее от возбуждения, поднято к нему и глаза сверкают.

— О, благодарю вас! — прошептала она.

— Вам так нравятся ассамблеи?

— О да, очень. То есть я не знаю… Я никогда на них не бывала!

— Как человек, выезжающий еще не совсем. Вы живете в Кэнбери?

— О нет. В Черрифилд-плейс. Разве вы не знаете? Вы же проезжали мимо сегодня утром!

— В самом деле?

— Да, и мама догадалась, что это вы, увидев ваш герб. Мы были в это время у ворот, собираясь только прогуляться в деревню, но мама сказала, что вместо этого должны поехать сюда, потому что ей надо срочно отдать рецепт для леди Спенборо.

— Узнаю руку Провидения.

Эмили была озадачена и замолчала, испуганная ироническими нотками в его голосе. Серена пришла ей на помощь:

— Надеюсь, тебе понравится ассамблея и у тебя будет много партнеров.

— В пределах приличий и избранного круга, — процедил Ротерхэм, встретившись с ней глазами.

Она нахмурилась, ибо хорошо знала, что он вполне способен сказать что-нибудь достаточно ядовитое, но вполне понятное для его невинной соседки. Леди Лэйлхэм, достигнув цели своего визита, теперь решила сделать мудрый тактический ход и откланяться. Вызвали ее экипаж, и она увела свою дочь, вполне удовлетворенная результатами утренней кампании.

— Я никогда раньше не встречалась с этой женщиной, но скажу однозначно — она мне не понравилась, — заметила леди Силчестер совершенно спокойно. — Мне бы не хотелось, чтобы она называла меня повсюду «моя дорогая Августа Силчестер»!

— Мне кажется, она знала, что вы здесь, и приехала именно поэтому, — заявила Фанни.

— Она действительно знала, — воскликнула Серена, и глаза ее засмеялись. — Этот младенец — ее доченька — выдает секреты самым невинным образом! Я просто не знаю, как мне удалось сдержаться. Ее мамочка сама виновата, что не слушает болтовню своей дочери.

— Что бы я хотел узнать, так это почему же бабушка не будет на балу, который сама же и дает? — сказал Ротерхэм.

— Я так боялась, что вы можете спросить ее об этом! — сказала Серена.

— Я узнаю это на ассамблее, где вас не будет, и вы не сможете испортить мне все удовольствие.

— Вы же не поедете на ассамблею! — недоверчиво воскликнула она.

— Я непременно поеду!

— Так вам, значит, нравятся неискренние комплименты? — поддразнила его Серена.

— Нет — безыскусная беседа мисс Лэйлхэм!

— Ах нет, она не удовлетворит вас. Вы отпугнули ее!

— Ее надо будет просто приручить.

— Нет, нет, это было бы уж слишком гадко с вашей стороны! Более того, вы можете пробудить определенные надежды у ее мамочки.

— Я буду неотразим. Приеду туда с моей племянницей и друзьями, и в следующий раз вы непременно услышите, что я не так неприятен, как они раньше предполагали.

Серена рассмеялась, ей не верилось, что Ротерхэм говорит серьезно. Однако следующей гостьей, посетившей Доуэр-хаус, оказалась миссис Монкслей, которая приехала в сочельник из Клейкросса и рассказала, что план появления на ассамблее — дело уже решенное.

Миссис Монкслей была вдовой военного, оставившего ее с шестью детьми и состоянием, которое считалось вполне достойным всяческого уважения. Это была очень добродушная женщина, но, к несчастью, ей не хватало здравого смысла, а потому она никак не могла приучить себя к необходимой экономии. Ее дому явно не хватало твердой руки и хорошего управления, отчего она постоянно пребывала в полном расстройстве нервов, что, в свою очередь, всегда возмущало Ротерхэма. Он был кузеном ее покойного мужа. Кроме того, что Иво был назначен ее опекуном, вместе с ней он осуществлял опеку и над ее детьми. Миссис Монкслей никогда не могла понять, что заставило ее бедного покойного мужа сделать такой плохой выбор, и никогда не переставала жалеть об этом. По ее мнению, это был самый неподходящий для этого человек. Его никак нельзя было назвать рассудительным, да еще его нетерпеливый характер!.. К детям своего покойного кузена он относился так равнодушно, что было загадкой, различает ли он этих детей между собой. Решения его отличались высокомерием и властностью и отдавались без малейшего учета ее желаний; будучи сам обладателем огромного состояния, маркиз и понятия не имел о том, с какими трудностями приходится сталкиваться всем, кому приходится вести светскую жизнь, имея намного меньший доход. Ротерхэму всегда казалось, что ей следует распоряжаться деньгами намного лучше. Это именно он настоял на том, чтобы ее дорогого Жерара отправили учиться, хотя врач неоднократно заявлял, что хрупкое сложение бедного малыша слишком деликатно для тягот суровой жизни Итона. Однако чудесным образом Жерар сумел замечательно окрепнуть во время учебы, то же было и с Чарли, дородность которого позволяла ей не беспокоиться за его здоровье. Но теперь Ротерхэм говорил, что пришла пора и несчастному малышу Тому присоединиться к своим братьям. Леди Монкслей не могла заставить маркиза понять, что для нее означают невиданные расходы на содержание сыновей в Итоне. Что же касается девочек, то — если забыть, что он заставил рыдать Маргарет, заявив, что, возможно, сможет выслушать ее, если каждое обращение к нему не будет сопровождаться смешками, — он их и вовсе не замечал. Очень даже может быть, что опекун совсем забыл о существовании малышки Лиззи: уж имя-то ее он никогда не мог запомнить.

Леди Карлоу слушали и сочувственно кивали, соглашаясь с ее жалобами. Фанни, возможно, была более искренна, чем ее падчерица. Серена же была согласна, что маркиз действительно выделял слишком мало денег для женщины, на руках которой осталось шестеро детей; но она также не выносила дорогих капризов, а миссис Монкслей была до того глупа! Однако ей было жаль Жерара, которого он откровенно презирал. Это же мнение разделяла леди Силчестер, говоря, что джентльмену не нравится возиться с чужими детьми, и никто не вправе ждать, что такой блестящий спортсмен, как Ротерхэм, привязался бы к Жерару, который совсем не интересовался спортом, нескладно сидел на лошади и страдал отсутствием остроумия. Кто может одобрить поведение живого и шустрого Чарли, который во время своего единственного визита в Делфорд принялся вытворять всевозможные шалости и проказы — начал с того, что попытался оседлать самых бешеных лошадей своего опекуна, и кончил тем, что свалился с крыши конюшни, сломав себе ключицу? Все, что тогда сказал Ротерхэм, — это Чарли должен считать себя счастливчиком, что сломал только ключицу и что будь он проклят, если еще хоть раз обременит себя этим щенком.

— И дело совсем не в том, что бедный Жерар нравился бы ему больше, будь только он немного посмелее, — жаловалась миссис Монкслей. — Я уверена, ни один мальчик не может быть смелее Чарли, ведь он вечно попадает во всякие истории и никогда не обращает внимания на то, что ему говорят, но ведь и это не нравится Ротерхэму! Уверяю вас, леди Серена, я живу в постоянном страхе рассердить Иво, пока мы находимся у него в Клейкроссе, ибо знаю, что он может обращаться с бедным мальчиком с ужасающей резкостью.

Даже Фанни не могла не рассмеяться, слушая ее безыскусные истории. Она поинтересовалась, как же это миссис Монкслей не побоялась оставить такого шалуна предоставленным самому себе. Но оказалось, что миссис Монкслей привезла его с собой, но, не желая беспокоить Фанни его присутствием, понадеялась, что Жерар позаботится о брате. Она высадила их обоих в Черрифилд-плейс. Жерар Монкслей и Элфин Лэйлхэм вместе учились в одном колледже. Миссис Монкслей надеялась, что леди Лэйлхэм не будет возражать, что она послала вместе с братом и Чарли. Серена подтвердила, что Лэйлхэмы не будут против того, что могло бы укрепить их связь с Клейкроссом.

Во время шумной ассамблеи к Серене, к ее великому изумлению, неожиданно подошел Ротерхэм. Его атласные штаны до колен и шелковые чулки заставили девушку воскликнуть:

— Так значит, вы и в самом деле посетили нашу ассамблею!

— Я здесь, но сейчас сижу в комнате для игры в карты.

Она подняла брови:

— Как наша птичка? Не желает садиться на руку?

— Напротив! Но птичку натаскали, и она превратилась в образец пресной благопристойности. Я протанцевал с ней два первых танца, и весь разговор, который мне удалось завести с ней, заключался в словах «О, лорд Ротерхэм!» или «О да, лорд Ротерхэм!» и еще разок, но чисто случайно: «Именно так, лорд Ротерхэм!» Тогда я решил попробовать, какой эффект произведут на нее слова о том, что она затмевает всех местных красавиц, но единственное, чего я добился, так это: «Ах, как вы можете, лорд Ротерхэм!» Я более не испытывал судьбу, а вместо этого прибыл официально попрощаться с вами и леди Фанни. Мои гости разъезжаются завтра, и к концу недели мне необходимо быть в Лондоне.

— Боже мой, не хотите ли сказать, что Эмили — единственная девушка, которой вы оказали честь, пригласив на танец? Вы не приглашали ни вашу племянницу, ни Сьюзен, ни Маргарет? — вскричала шокированная Серена.

— Нет.

— Но это же крайне неприлично — просто невероятно! Вы всегда даете пищу для сплетен. Выделить одну девушку, тем более не из ваших гостей, Иво, это просто верх неприличия и, кроме того, это крайне нехорошо по отношению к самой Эмили.

— Вовсе нет! — возразил он, скривив губы. — Ее мамаша просто в восторге, могу вам поручиться.

— А это еще хуже. Вы отлично знаете, что она за человек. Ее амбиции просто границ не знают. Можете быть уверены, вы разбудили в ней самые невероятные ожидания и превратили этого несчастного ребенка в предмет зависти и пересудов, и все это только ради забавы! Есть что-то на редкость омерзительное во всем этом. Я могла бы назвать вам полдюжины девушек, да что там — всех присутствующих сегодня на ассамблее, так же достойных вашего внимания, как и Эмили Лэйлхэм. Но нет! Вы изображали из себя великого человека, который осчастливил своим присутствием заурядную провинциальную ассамблею, и все ради того, чтобы забавляться, видя, какой переполох вызывает одно ваше присутствие!

— Неужели? — проговорил он. Скулы его побледнели.

— Я полагаю, что это все ваша немыслимая надменность, но вам это чести не прибавляет, Ротерхэм. Если уж вы пошли на общественную ассамблею, у вас не было иного выбора, кроме как вести себя вежливо по отношению ко всем присутствующим.

— Благодарю вас! Вы обладаете прямо-таки даром драматизировать события. Нет сомнения, вы ожидаете, чтобы я вернулся в зал, и все для того только, чтобы даровать, как вы изволили выразиться, еще двум или трем девицам исключительную честь протанцевать со мной!

— Именно это сделал бы мой отец в подобной ситуации, так как он-то был настоящим джентльменом! — сказала Серена, чувствуя, как слезы подступают к глазам. — Теперь я буду по-другому думать о вас!

— Мне дела нет до того, что вы там думаете обо мне, — огрызнулся маркиз. — Леди Спенборо, нет ли у вас поручений, которые я бы мог выполнить для вас в Лондоне? Я буду крайне счастлив!

— О нет, благодарю вас! — ответила Фанни, сидящая рядом с Сереной.

— Тогда я откланиваюсь! Ваш самый покорный слуга!

Официальный поклон, яростный взгляд, брошенный на Серену, — и вот он уже ушел.

— О Господи! — проговорила Фанни, прижимая ладони к вискам. — Я чувствую себя совсем разбитой! И… Ах, Серена, мы даже не догадались предложить ему хотя бы стакан наливки!




Глава V


Едва ли можно было ожидать, размышляла Серена, что знакомые дамы из близлежащих имений не приедут с визитами и избавят ее от описания ассамблеи. Она опасалась, что ей придется бесконечно выслушивать либо жестокую критику манер Ротерхэма, либо строгое порицание поведения наверняка зазнавшейся от неожиданного счастья леди Лэйлхэм. Однако ее спасла погода. Дождь, ливший не переставая всю неделю, превратил дороги в непроходимые трясины, отчего утренние визиты стали просто невозможными. Гости не беспокоили обитательниц Доуэр-хауса до тех пор, пока сам новый граф Спенборо не приехал объявить дамам, что его жена Джейн благополучно родила сына.

Он был преданным и любящим отцом и был так счастлив, как будто это был первый, а не четвертый сын. Фанни и Серена постарались сказать все, что в таких случаях от них ожидалось, и так в этом преуспели, что кузен почувствовал себя на седьмом небе и даже признался им, что счастливое событие избавило его от немалого беспокойства.

— Вы же знаете, шок от внезапной смерти моего двоюродного брата и напряженные хлопоты по вступлению в наследство, переезд в Милверли, не говоря уже о том, что могло бы случиться! Но Джейн все выдержала!

Они возобновили свои поздравления, а он сиял и благодарил:

— Премного вам обязан! Я знал, что вы будете искренне рады, и решил, что вы будете первыми, кому я сообщу это счастливое известие. Мы собираемся дать ребенку имя Френсис, и надеемся, леди Спенборо, что вы согласитесь стать крестной матерью.

Фанни, порозовев от смущения и удовольствия, сказала, что будет счастлива, а Серена, видя, как она рада, решила простить Джейн за то, что та скосила прелестную южную лужайку и превратила ее в скучный цветник, и даже предложила Хартли остаться в Доуэр-хаусе на обед. Его не надо было уговаривать; одного слугу послали на конюшню, другого на кухню, а Хартли тем временем расположился в кресле-качалке у камина, чтобы обсудить за стаканчиком вишневой наливки мнение доктора о сложении Джейн и восхищение ее выносливостью, и самые забавные фразы, сказанные старшими детьми, когда им сообщили, что Господь послал им нового братика.

Прошло довольно много времени, прежде чем ему надоело рассказывать о своей жене. Тогда он спросил, не надоедает ли им, похвалил повара за гарнир, поданный к оленьей ляжке, и вдруг ни с того ни с сего заметил:

— Значит, Ротерхэм привез своих гостей на ассамблею! Странные дела, вы не находите?

— Это был план, придуманный заранее, — спокойно ответила Фанни.

— А, тогда понимаю. Я никак не мог подумать, что Ротерхэм снизойдет до этого. Я не очень хорошо знаю его, но мне всегда казалось, что держится он чертовски заносчиво, этаким гордецом, которому дела нет ни до чего. Однако меня заверили, что на сей раз он держался очень вежливо и мило. Этой мадам Лэйлхэм порядком вскружило голову, что он танцевал с ее дочерью, да к тому же он, кажется, ни на кого больше и не смотрел. Однако маркиз перед чаем протанцевал со своей кузиной, а затем просил одну из девушек, у которой так и не было партнера, оказать ему честь и протанцевать с ним, и это было чертовски мило с его стороны, хотя и поубавило спеси Лэйлхэмам!.. Этот крем по-рейнски очень хорош, леди Спенборо, обед вышел просто на славу! Я непременно скажу Джейн, что меня накормили по-королевски!

Фанни бросила взгляд через стол, желая убедиться, разделяет ли Серена ее потрясение. Но Серена ничуть не была удивлена. Когда же Спенборо уехал, она снова завела этот разговор.

— Так ты не удивилась? Клянусь, я едва могла поверить своим ушам! Я и понятия не имела, что для него так много значит твое мнение!

— Да нет же, оно ему совершенно безразлично! — ответила Серена. — Результат все равно был бы такой же, кто бы ни поговорил с ним на эту тему. Он время от времени выкидывает подобные коленца. Он потерял отца, когда был еще малышом. Это был весьма достойный человек. Мой отец говорил, что все просто благоговели перед ним, потому что он был настоящим джентльменом; лорд Баррасфорд обращался со всеми с одинаковой щепетильной вежливостью. Нам-то он показался бы, несомненно, несколько напыщенным и старомодным. Но вот леди Ротерхэм была невыносимо горда. Ты с ней не была знакома, но уверяю, она прямо-таки раздувалась от самомнения, и это было просто ужасно. Она так воспитала троих детей, и в особенности Иво, что они уверились в своем превосходстве настолько, что вели себя так, как только им заблагорассудится. Все на свете, думала его мать, должны подчиняться только ее капризам. Так что нечего удивляться, что Иво так высокомерен. Его никогда не учили думать о чем-либо, кроме своего собственного удовольствия, но по характеру Иво человек не такой уж и плохой, и к тому же он не ставит своей целью унижать других. Это все получается у него само собой. Если только удается убедить его, что он поступает дурно, Иво сразу же жалеет об этом.

— Ох, Серена! Я уверена, что ему не терпелось просто убить тебя за то, что ты осмелилась намекнуть, будто он вел себя не по-джентльменски.

— Нет, нет, ты ошибаешься, Фанни, — ответила Серена, негромко рассмеявшись. — Он хотел убить не меня, а себя! Ну ладно, возможно, и меня тоже, но себя — гораздо больше. Он знал, что мои слова — правда, и именно это ранило его гордость, причинив ему жгучую боль. А вот брат его был совсем другим. Если бы ты только видела капитана лорда Тэлбота Баррасфорда — во всем великолепии серебряных галунов, ибо он был гусаром! — слышала, как этот лорд совершенно серьезно вещал о том, как выиграл его полк, когда он оказал ему честь вступить в него! О, я знаю, мне не следовало бы так говорить. Он пал в сражении смертью храбрых, и если его и не оплакивали очень долго, так, по крайней мере, хоть уважали. Говорят, что Августа очень похожа на него. Но ей повезло, она вышла замуж за Силчестера, а он очень разумный человек, и к тому времени, когда я повзрослела настолько, чтобы меня можно было представить ей, она стала приблизительно такой, какой ты видишь ее сегодня. Она так же, как и Иво, не заботится о том, что могут подумать люди, и совершенно лишена всякого притворства.

— О да! Она довольно сильно напугала меня сначала, когда заговорила так странно и напрямик, но мне она всегда казалась доброй, и я никогда не сомневалась, что у нее доброе сердце.

Серена улыбнулась.

— Ни один из Баррасфордов не обладает тем, что имеют в виду люди, говоря обычно о сердечности и участии. Если ты хочешь сказать, что Ротерхэм по натуре холоден, так мне кажется, что он скорее горяч и вспыльчив! Конечно, он тяжелый человек. Я не стала бы искать у него сочувствия, но я знала случаи, когда он бывал добр.

— Полагаю, когда вы были помолвлены, тогда, должно быть, он и…

— О, только не тогда, когда он вбил себе в голову, что любит меня! Вовсе нет! — со смехом прервала ее Серена. — Ему бы хотелось быть намного добрее в роли моего опекуна; намного добрее, чем я могла позволить.

— Как, что ты хочешь сказать? Ты же сама подозревала, что такой договор был составлен по его подстрекательству!

— Ну да, пока я была очень сердита, я так и думала! — призналась Серена. — Только, конечно, скоро я поняла, что это совсем не так. Боюсь, это была идея бедного отца — как раз то, что он называл правильным шагом. Ему так нравилось, что мы были помолвлены, что он не мог сразу от этого отказаться. Я никогда не предполагала, что они вдвоем состряпали это завещание, и поняла, что отец никогда не сделал бы так, чтобы дать Иво возможность отомстить мне.

— Отомстить?!

— Что же… — проговорила Серена, задумчиво наморщив нос. — Он ведь не из тех, кто прощает, и нельзя отрицать, что я действительно нанесла его гордости чувствительный удар, когда отказалась выйти за него.

Тогда, когда было прочитано папино завещание, я подумала… О нет, не знаю, что я подумала! Я была слишком сердита, чтобы трезво рассуждать!

— Возможно, он любит тебя, Серена! — проговорила Фанни удивленным тоном.

— Да, в те минуты, когда он не ненавидит меня. Я в этом никогда не сомневалась, — сказала Серена холодно. — Это вроде той любви, что испытываешь к старому знакомому, с которым у тебя одинаковые привычки и вкусы. Однако в настоящий момент мне кажется, что неприязнь его сильнее. Но он еще одумается!

О Ротерхэме не было слышно никаких новостей до самого конца января. Погода стояла плохая, часто шли дожди, один холодный день сменялся другим, и настроение у всех было подавленное. Фанни подхватила жестокую простуду и никак не могла от нее избавиться. Она стала вялой, часто жаловалась на ревматические боли и находила все дни невыносимо длинными. Ей наскучила мысль о том, что вот теперь она хозяйка собственного дома, и однообразие жизни делало ее все более и более беспокойной.

Единственным развлечением были редкие визиты соседей, с которыми она не имела ничего общего. Ей оставалось только, чтобы развеять тоску, играть с Сереной в триктрак или криббедж или навещать кузена, чтобы позабавиться с детьми Джейн. Графиня всегда радушно принимала ее, и она могла даже развеселиться, играя с детьми, но визиты эти были омрачены одним обстоятельством, а потому становились все более редкими.

Каждый раз, когда Фанни бывала в обществе Джейн, она была обязана выслушивать ее жалобы на Серену. Фанни не знала, как заставить Джейн замолчать. «Мне хотелось бы, чтобы вы намекнули Серене», — каждый раз у нее сердце падало от этих слов. Никто на свете, старательно заверяла ее Джейн голоском, который так раздражал Серену, не любит девушку так, как она; никто не может быть более уверен в ее желании оказаться полезной для своей кузины и никто не может более оценить ранимость ее чувствительной натуры. Но… как ни была Фанни мягкосердечна, она, не задумываясь, кинулась бы защищать Серену, если бы только не чувствовала — и даже слишком часто, — что Джейн имеет полное право говорить так. По мере того как Хартли становился все более уверен в себе, он все меньше зависел от своей кузины и вводил новые порядки, не советуясь с ней. Фанни пыталась убедить Серену, что Хартли вовсе не хотел принизить память ее отца, но все миротворческие попытки приводили только к тому, что гнев Серены изливался на голову самой Фанни.

Серена, которую скука однообразных дней изводила так же, как и Фанни, находила выход для своей необузданной энергии в поездках в Милверли, где она сразу находила раздражающие ее перемены, замечала промахи и упущения. Она болтала с арендаторами или обсуждала возможные улучшения с управляющим имением точно так же, как она делала это раньше, и ссорилась со своим кузеном по десять раз на дню. Что было еще хуже, она куда чаще оказывалась права, и если нового хозяина недолюбливали, то ее, унаследовавшую от отца трезвый ум и хозяйственную сметку, любили.

Серена, обладавшая твердым характером, не поникла под напором свалившихся на нее неудач, напротив, пытаясь преодолеть скуку, она с еще большей энергией (и к немалому неудовольствию своего кузена) бросалась в дела управления имением Милверли. Если бы она могла найти близкого по духу человека, с которым можно было бы обмениваться идеями, она, возможно, и успокоилась бы, но такого человека не было. Она становилась все более нетерпелива с Фанни, а поднимавшееся в ней раздражение все усиливалось. Бывали даже дни, когда ей казалось, что они с Фанни говорят на разных языках, и Серена даже жалела, что не предпочла жить вместе со своей теткой. Конечно, она бы возмущалась каждой мыслью леди Терезы, но здесь же беда заключалась в том, что у Фанни мыслей вообще не было. Когда леди Тереза, прилежно и добросовестно писавшая им письма, сообщала, что леди Вальдгрейв умирает от мокроты в груди, Фанни была заинтересована и могла обсуждать печальную новость куда дольше, чем Серена считала это необходимым. Но когда та же леди Тереза писала племяннице, что главным политическим лозунгом дня становится экономия и что всем уже известно, что оппозиция собирается обрушиться на подоходный налог, под тяжким бременем которого нация страдает вот уже десять лет, причем некоторые деятели даже говорят, что будет предложено уменьшить налог наполовину (а ведь сейчас из каждого фунта дохода изымалось по два шиллинга), Фанни только и могла сказать, что «Ох!».

Серена начинала подумывать, что даже Ротерхэм с его готовностью постоянно ссориться был бы сейчас желанным гостем, когда очередная почта принесла ей письмо от него. В письме кратко сообщалось, что завещание наконец официально утверждено и Ротерхэм заедет в Доуэр-хаус на следующей неделе по дороге в Клейкросс, чтобы объяснить ей всю юридическую тонкость составленного документа, по которому она сможет получать свое содержание.

— О Бог ты мой, он все еще дуется! — воскликнула Серена, с отвращением швыряя листок бумаги в камин. — И что, позвольте узнать, он имеет в виду, когда пишет, что «заедет на следующей неделе»? Если он заявится, не взяв на себя труд предварительно вежливо выяснить, когда нам будет удобно принять его, Лайбстеру придется сказать, что нас обеих нет дома. Я просто не потерплю его надменных привычек.

Фанни с беспокойством смотрела на Серену, но, к счастью для нее, обстоятельства сложились так, что этот план не пришлось приводить в действие.

Ротерхэм направился из Клейкросса, сам правя парным двухколесным экипажем, и подъехал к границе владений Доуэр-хауса как раз в тот момент, когда Серена, верхом на своей кобыле, показалась с противоположной стороны.

Ротерхэм натянул поводья и подождал, пока она подъедет поближе. Девушка выглядела на редкость привлекательно — в строгой касторовой шляпке мужского фасона с высокой тульей и круто загнутыми полями; но выражение ее лица было определенно грозным. Заметив это, Ротерхэм тут же поинтересовался:

— Доброе утро, Серена. Кто тот несчастный смертный, осмелившийся вызвать ваше неудовольствие?

— Мой кузен, — отрывисто-коротко ответила она. — Стоит ему только обнаружить, что какой-то порядок существует в Милверли уже многие годы, как он тут же решает изменить его!

— Мне жаль Хартли! — откликнулся Иво.

Ее гневно прищуренные глаза, осматривавшие отлично подобранных гнедых лошадей, впряженных в экипаж, встретились с его взглядом.

— Леди Спенборо ожидает вас? — поинтересовалась она. — Она мне этого не говорила, и я тоже не получала от вас писем с тех пор, как вам было угодно написать мне.

— Едва ли вы могли получить еще письма, так как я больше не писал вам.

— С вашей стороны было бы куда более вежливо сначала взять на себя труд выяснить, когда нам будет удобно принять вас.

— Примите мои извинения. Мне и в голову не приходило, что вы так скоро будете заполнять свои дни неотложными делами.

— Конечно же нет! Но…

— Не бойтесь! Мой визит займет несколько минут.

— Надеюсь, что вы правильно рассчитали время. Простите, мне необходимо переодеть амазонку, прежде чем я смогу выслушать вас. Без сомнения, вы найдете леди Спенборо в гостиной.

Описав широкий круг, Серена повернула лошадь и влетела в ворота. Ротерхэм не спеша последовал за ней и уже через несколько минут пожимал руку Фанни. Она сказала, что надо будет послать за Сереной, но он прервал хозяйку:

— Я встретил ее около ворот. Надо сказать, настроение у нее просто дьявольское. Не завидую я вам.

Фанни с достоинством ответила:

— Я очень привязана к Серене, лорд Ротерхэм.

— А потому отказываетесь от моего сочувствия?

— Я не думаю, что вы знаете… что кто-нибудь вообще знает, какой она замечательный человек! — сказала Фанни.

— О, мне известны ее достоинства! — ответил маркиз. — Но ей пошло бы на пользу, если бы она чаще могла усмирять свой темперамент.

Фанни не решилась отвечать ему, опасаясь выдать себя. Последовала краткая пауза, а затем Иво спросил — внезапно, как всегда, — и она, как всегда, была обескуражена неожиданным вопросом.

— Она не ладит со Спенборо?

Графиня заколебалась. Ротерхэм взял книгу, что лежала на столе, и принялся праздно перелистывать страницы, но скоро поднял глаза:

— Так как же?

Ее несколько смутили вызывающий взгляд и требовательная нотка в его голосе.

— Возможно, — задумчиво проговорила Фанни, — со временем Серена привыкнет к такому положению.

— Это у нее никогда не получится, — признался Ротерхэм. — А как ладите с Хартли и его женой вы, леди Спенборо?

— Они всегда очень добры и вежливы со мной, уверяю вас.

— Значит, на вашу долю выпадает поддерживать мир, не так ли? Вы не преуспеете в этом деле, и повторяю, я вам не завидую!

Фанни ничего не сказала, горячо желая, чтобы поскорее появилась Серена, и гадая, чем бы еще развлечь и занять такого беспокойного гостя. Ни одна из возможных тем не приходила ей в голову; последовала еще одна пауза, и она сказала:

— Возможно, мне следует послать кого-нибудь поискать Серену. Боюсь, что-нибудь могло задержать ее, и…

Иво внезапно расхохотался.

— Нет, не делайте этого, я вас умоляю! Я и так уже впал в немилость, потому что на коленях не выпрашивал разрешения заехать к вам сегодня, и пал в ее глазах еще ниже, сказав ей, что мое дело не отнимет у нее больше нескольких минут. Как я полагаю, это заставило ее поверить, что я спешу; она предупредила, что мне придется подождать, пока она переоденется. Не желаете ли заключить пари на любую сумму на то, сколько времени займет у нее эта операция? Я готов поставить что угодно, что она не появится раньше, чем через полчаса!

— О Боже мой! — воскликнула Фанни; ее это замечание скорее повергло в отчаяние, чем позабавило. — О, я умоляю вас, не ссорьтесь с ней снова!

— Хорошо, хорошо! Я не буду заключать никаких пари. Вы, наверное, смертельно хандрите здесь?

Леди Спенборо нервно вздрогнула, испуганная еще одним неожиданным вопросом.

— Ох! Нет, нет! Иногда, может быть… — погода в последнее время такая неустойчивая! А когда наступит весна, мы собираемся как следует заняться садом. Он ведь, к сожалению, совсем запущен.

Маркиз похвалил ее подснежники, говоря, что у них они появились намного раньше, чем в Клейкроссе. Обрадованная Фанни осмелела настолько, что решила продолжать разговор на эту тему, и они успешно провели следующие двадцать минут, обсуждая безопасные вопросы садоводства. Затем вошел дворецкий — объявить миледи, что завтрак подан; и Фанни повела лорда Ротерхэма в столовую. Он продолжал дружески болтать с ней — ей подумалось, что она не часто видела его в таком хорошем настроении, и была немало этим озадачена, так как ничто, по ее мнению, не могло быть более тщательно спланировано, дабы вывести его из себя, чем продолжительное отсутствие Серены. Когда же своенравная упрямица наконец величественно вплыла в столовую, Фанни, с часто бьющимся сердцем, ожидала возможного взрыва. Но Ротерхэм, поднимаясь и предлагая Серене стул, только и проговорил голосом сильно удивленного человека:

— Как, Серена? Уже? Я думал, что у вас уйдет на это больше времени! Право же, вам не следовало спешить! Не было ни малейшей причины.

Одного взгляда, брошенного на лицо Серены, было достаточно, чтобы Фанни поняла, что девушка находится в очень опасном настроении. Фанни задрожала, но в следующее мгновение, когда гроза, казалось, уже повисла в воздухе, Серена звонко рассмеялась и сказала:

— Вот противный человек! Очень хорошо! Раз сегодня вы не настроены на ссоры, быть тому. Какие новости в городе?

Остальная часть его визита прошла довольно мирно, без каких-либо инцидентов. Даже приятно, подумала Фанни. Серена была оживлена, Ротерхэм — разговорчив, и ни один из них не говорил ничего, что могло бы спровоцировать другого. Расстались они наилучшим образом, и Фанни, заметив, как благотворно сказался этот визит на настроении Серены, даже сожалела, что ему нескоро было суждено повториться. Ротерхэм должен был немедленно возвратиться в Лондон, чтобы успеть к началу заседаний парламента, и не похоже было, чтобы он собирался появиться в Глостершире в ближайшее время.

Леди снова повели монотонную, бедную событиями жизнь, выпавшую им на долю, и едва ли не единственным развлечением, хоть как-то нарушавшим рутину их жизни, стали частые визиты Эмили Лэйлхэм. Серена уже давно была тайным кумиром, вызывавшим благоговейное восхищение со стороны хорошенькой Эмили. Еще будучи ученицей, та нередко видела из окна своей классной комнаты, как Серена скачет на лошади рядом с отцом, и думала, что никто не может сравниться по красоте с графской дочерью. Девушка боготворила свой кумир и дома наедине сочиняла замечательные истории про Серену, в которых избавляла свою богиню от самых невероятных опасностей, но ей и пригрезиться не могло, что с предметом обожания ее может связать самая заурядная дружба. Серена, которую порядком забавляла такая преданность, поощряла визиты девушки в Доуэр-хаус.

Однако к концу февраля Лэйлхэмы переехали в Лондон, ибо леди Лэйлхэм не могла выдержать больше трех месяцев жизни в провинции. Только малыши оставались в Глостершире, а семейство устроилось в Лондоне, в одном из домов в лучшей части города, который сэр Уолтер нанял на год.

— Для моего выезда в свет! — гордо сказала Эмили.

— Очень мило со стороны твоего отца, — улыбнулась Серена.

— О нет! Это все заботы бабушки! Как бы мне хотелось, чтобы она могла увидеть меня в платье, которое мне сшили для представления ко двору!

— Как я понимаю, твоя бабушка не живет в Лондоне?

— О нет, она живет в Бате! И я ее очень люблю! — ответила Эмили странно вызывающим голосом.

Март, подкравшийся к ним, подобно льву, превратил Фанни в жертву невралгии. Настроение у Серены тоже часто менялось, несколько раз она накидывалась с упреками даже на Фанни. В один дождливый день она увидела, что мачеха тихо всхлипывает перед камином в спальне.

— Фанни! Фанни, милая, что такое?

— О, ничего, ничего! — вытерла слезы Фанни, пытаясь спрятать лицо. — Прошу тебя, не надо… Я вовсе не хотела тебя огорчить! Просто мне сегодня немного нездоровится.

Серена опустилась перед ней на колени и взяла ее за руки, стараясь успокоить.

— Это же совсем на тебя не похоже! Я уверена, что должна же быть какая-то причина! Ох, Фанни, ведь это же не из-за того, что я рассердилась?

— О нет! Я совсем не хотела сердить тебя, только я такая глупая!..

Исполненная раскаяния, Серена нежно гладила ее руки.

— Я самое мерзкое из всех созданий на свете! Обрушиться на тебя, и все из-за того, что Хартли меня постоянно выводит из себя! Я просто не знаю, как загладить свою вину!

Фанни убрала платочек:

— Я вела себя так глупо! Я понимаю, как тебе тяжело выносить Хартли, а Джейн становится такой высокомерной! Даже я это чувствую, а ведь тебе должно быть намного тяжелее, ведь она ведет себя так, словно прожила в Милверли всю свою жизнь! Ротерхэм говорил, что нам не следует оставаться здесь, и он был прав.

— Много он знает! — презрительно фыркнула Серена.

— Но ведь это так, Серена. Как бы мне хотелось, чтобы мы вдвоем могли уехать отсюда!

— Но ведь… — Серена внезапно остановилась. — Господи, какие же мы с тобой простофили! — воскликнула она. — Почему… нет, какого же черта мы с тобой до сих пор не уехали? Жизнь после Рождества здесь стала буквально невыносимой. Тебе нездоровится, я все время злюсь и раздражаюсь, а все дело в том, что мы просто смертельно скучаем. Мы непременно уедем!

— Но нам же нельзя! — ахнула Фанни. — Пока мы в трауре, мы не можем поехать в Лондон. Я знаю, мама будет недовольна.

— Нет, конечно, не в Лондон. Однако мы вполне можем поехать в Бат!

Глаза Фанни расширились.

— В Бат?

— Да! И даже твоей маме нечего будет сказать, если мы поедем туда по совету доктора Клиффа пить воды. Снимем дом приблизительно на шесть месяцев, и если не сможем бывать на ассамблеях, то ведь там есть библиотеки, водолечебница, и…

— Серена! — задохнулась Фанни в восхищении.

Серена рассмеялась, глядя на нее.

— Ну что? Едем?

— О да, Серена, да! Милсом-стрит, магазины и дилижанс из Лондона каждую неделю! Сады Сидни!..

— И новые лица, а не наши с тобой две унылые физиономии!

— Да, действительно! О, какой замечательный план! Но где же, — продолжала Фанни, сразу забыв про все свои огорчения, — где же ты хочешь снять дом? И как же нам все это устроить?




Глава VI


Переезд в Бат считался уже решенным делом, и оставалось только выбрать, что предпочесть — меблированные комнаты или же дом. Фанни, непривычная к устройству таких дел, конечно, потратила бы несколько недель на колебания, но Серена не была похожа на нее. Именно она проводила все необходимые переговоры. Фанни оставалось только соглашаться; если же ее спрашивали, что больше нравится ей самой, она со смущенной улыбкой отвечала, что доверяет вкусу и здравому смыслу своей падчерицы. Вскоре Фанни подписала контракт о найме на шесть месяцев дома на Лаура-плейс — по мнению дворецкого Лайбстера, это было самое подходящее место из всех, что он осмотрел. К середине марта вся мебель из Доуэр-хауса была, словно саваном, затянута полотняными чехлами, а Хартли Спенборо даже одолжил дамам для перевозки слуг и багажа огромный и старомодный рыдван покойного графа.

Поскольку Милверли лежал всего в двадцати пяти милях от Бата, дамы совершили путешествие в ландо. Фанни, чью силу духа во время пути поддерживали нюхательные соли, объявила, что никогда в жизни еще не путешествовала с таким комфортом. По прибытии на Лаура-плейс она, жалуясь на жестокую головную боль, нашла в себе силы не только осмотреть дом, но переодеться к обеду и даже обсудить с Сереной важную новость, которую они узнали из очередного письма леди Терезы. Принцесса Шарлотта была помолвлена с Леопольдом Сакс-Кобургским!

От подобных известий Фанни получала истинное удовольствие. Ничто не могло быть для нее интереснее, чем приближающийся брак предполагаемой наследницы трона, тем более что принцесса до этого разорвала свою прежнюю помолвку с принцем Оранским, и новый союз мог предоставить столько пищи для новых размышлений… Фанни не была знакома с принцессой, которая была довольно замкнутым человеком, но зато она встречалась с принцем Леопольдом во время церемоний празднования мира в 1814 году. Разве Серена не помнит красивого молодого человека? Фанни была убеждена, что он был на редкость милым, неудивительно, что принцесса предпочла его, а не принца Оранского. Должно быть, это будет брак по любви.

— Так мне пишет тетка, — сказала Серена. — Кажется, это не тот брак, которого хотел добиться принц-регент. Действительно, хорошо бы это было так! Может, это будет очень романтично — хотя мне самой кажется, что молодой человек немного скучноват! — но, ясное дело, для такой наследницы Сакс-Кобургский принц вовсе не предел мечтаний!

Чтение всех сведений о принце Леопольде, его карьере и его разносторонних достоинствах, о которых наперебой писали различные газеты и журналы, стало ежедневным занятием для Фанни. Она могла долго распространяться о том, какое маленькое несолидное герцогство было пожаловано принцу Леопольду, и даже с трогательной старательностью вникала во все детали предполагаемого брачного контракта.

В Бате было немало библиотек, и в обществе они считались местом самого приятного времяпрепровождения. Большинство библиотек предоставляли своим подписчикам все новейшие английские и французские издания, ежемесячные обозрения, свежие журналы, все лондонские и французские газеты. Фанни делила свое внимание между библиотекой Даффилда, на Милсом-стрит, и «Мейлером и сыновьями», чье здание так удобно примыкало к водолечебнице, где молодая графиня каждое утро прилежно пила воды, заявляя каждый раз, что они приносят ей огромное облегчение. Серена соглашалась с этим, не забывая принять соответствующий серьезный вид, но про себя думала, что оркестр, который постоянно играл там, да магазины на самых модных улицах, как и новые лица вокруг, приносили куда более ощутимую пользу.

Если не считать одного-двух стариков, которые знали первую леди Спенборо или леди Клейпол, в городе у них не было знакомых. Бат уже не слыл в высшем свете самым модным курортом, хотя считался весьма подходящим местом для поправки здоровья. Самой примечательной особой, которую можно было тут встретить, была мадам д’Эрбле, проводившая здесь все зимы. Фанни однажды оказалась рядом с ней у прилавка с лентами в магазине на Гэй-стрит, и это наполнило ее простую душу восхищением. Прославленная писательница купила столь прозаическую вещь, как отрез черной флорентийской тафты. И никто, как Фанни старалась уверить Серену, не мог бы предположить по ее манерам или по ее внешнему виду, что эта женщина дружит с Музой. Фанни жалела, что у нее не хватило храбрости представиться.

— «Эвелина», ты же знаешь, всегда была моей самой любимой книгой, и я всерьез считала, что никогда не смогу полюбить ни одного реального джентльмена, настолько была влюблена в лорда Орвилла!

— Как жаль, что ты ей этого не сказала. Думаю, мадам была бы очень рада это услышать, — ответила Серена.

— Да, но мне показалось, что она непременно захочет поговорить со мной о своей последней книге, — наивно сказала Фанни. — Помнишь того писателя, что как-то раз обедал у нас и так оскорбился только потому, что твой дорогой отец похвалил его первую книгу и ни слова не сказал обо всех остальных? Не могла же я говорить с мадам д’Эрбле о «Скитальце», он ведь до того нудный и скучный, что я бросила его после первого же тома.

Сразу же после приезда в Бат Серена записала их имена в книгу посетителей Низшего и Высшего залов Общественного собрания. Фанни несколько сомневалась, прилично ли сие, но умудренная жизнью Серена заметила:

— Поверь мне, дорогая, было бы просто неразумно поступать по-другому! В таком месте, как Бат, ни за что нельзя обижать таких ранимых людей, как церемониймейстеры. Мы, конечно, не будем выезжать на балы или для игры в карты, но после того как мы пробыли в трауре полгода, уже можно посещать концерты.

Фанни подчинилась и вскоре обнаружила, что ее спокойствие было только подкреплено добротой мистера Гайнетта из Низшего собрания и мистера Кинга из Высшего. Оба этих джентльмена поспешили нанести официальный визит высокородным дамам и соревновались друг перед другом в проявлении рыцарских чувств. Даже если бы вдовствующая графиня была бы так же стара, как миссис Пиоцци — старейшая жительница Бата, визиты все равно были бы сделаны, но для старательных джентльменов не было бы так приятно оказывать великое множество мелких знаков внимания или так тщательно сообщать все новости Бата. Вдовствующая графиня всегда внушает уважение, а тем более такая трогательно-юная, такая бесподобно-прелестная, с мягкими, ненавязчивыми манерами — о, она внушала еще и благоговейное восхищение.

— Фанни, — говорила Серена, которую изрядно забавляли частые визиты соперничающих церемониймейстеров, — если бы на свете существовали миссис Гайнетт или миссис Кинг, а я почти уверена и надеюсь, что таковых в природе нет, но если бы они существовали, так меня просто в дрожь бросает при мысли о том, какие чувства ты должна была бы у них вызвать!

— Я? — испуганно воскликнула Фанни. — Великий Боже, что ты хочешь этим сказать?

Серена рассмеялась, глядя на нее.

— Хорошо, тогда скажи мне, сколько раз эти неутомимые господа сочли необходимым заглянуть к нам? Клянусь, я уже со счета сбилась. Последний раз это был мистер Кинг, пообещавший тебе ложу, если ты только снизойдешь до посещения какой-то там лекции в Высшем собрании. А до него прибегал мистер Гайнетт, решивший, что тебя должно очень интересовать, где находятся лучшие конюшни, а до того еще, помнишь…

— Серена! О, замолчи! — вскричала Фанни, покраснев и растерявшись. — Я уверена, они оба были к нам очень добры, и…

— Крайне добры! И уж до того внимательны! Когда во вторник мистер Гайнетт выбежал из водолечебницы, чтобы подать тебе стул, и все из-за того, что упали две капли дождя, я начала подумывать, что это тебе нужна дуэнья, а вовсе не мне!

— О, я понимаю, что ты смеешься надо мной, — сказала вконец расстроенная Фанни. — Все это просто ерунда. Они исполняют свой долг, делая, что в их власти, чтобы пребывание каждого стало в Бате приятным, да, именно каждого! — Тут ужасная мысль пришла ей в голову, и, устремив невинно-голубые глаза на Серену, она ахнула: — Серена! Но ведь я же не… Ведь не подумают же все, что я слишком быстро…

— Нет, нет! — успокаивающе проговорила неугомонная девушка. — Ты такое трогательное существо. — Она заметила, что Фанни по-настоящему расстроилась, и добавила: — Гусыня! Я же просто дразнила тебя!

— Если бы ты подумала, что, по мнению остальных, я поощряю непристойные знаки внимания со стороны какого-нибудь джентльмена, это было бы так ужасно!.. Тогда все удовольствие от нашего пребывания в Бате оказалось бы испорченным!

Серена успокаивала расстроенную мачеху, думая, что попытки принять шутливый тон с Фанни редко оправдывают себя. Настроена она была всегда серьезно, и ее куда чаще шокировали, чем забавляли столкновения с более оживленными людьми. Не было никакого сомнения, что ее юная беспомощность, да к тому же красота пробудили рыцарские чувства двух джентльменов среднего возраста, однако Серена решила сдержаться и не говорить ей об этом. Ни один даже самый суровый критик не мог бы заподозрить Фанни в попытке завести флирт, и Серена не хотела портить ей удовольствие от жизни на курорте.

А удовольствий они получали массу. Разглядывать витрины магазинов, слушать оркестр в водолечебнице, прогуливаться — если только погода стояла хорошая — по садам Сидни, замечать каждое новое лицо, что появлялось в городе, размышлять об отношениях и сходствах завсегдатаев водолечебницы — вот, оказалось, чем наслаждалась Фанни. Она была, например, уверена, что мужчина, в петлице которого всегда торчал розовый цветочек, был братом, а вовсе не мужем полной женщины в рыжеватом парике. Между ними явно заметно сильное сходство, разве Серена не согласна? А заметила ли Серена ту шляпку с зелеными перьями, что надета вон на той странноватой даме, которая одевается так старомодно? Ведь эта шляпка была выставлена в магазине на Милсом-стрит еще на той неделе, и цена у нее была просто невероятная! Серена всегда отвечала только утвердительно, но, сказать по правде, она ни разу не замечала ни полной женщины в рыжеватом парике, ни странноватой дамы.

А дело было в том, что бесцельное существование в Бате устраивало Серену не больше, чем жизнь в Доуэр-Хаусе. Смешавшись с болью в сердце от потери человека, который был ей скорее компаньоном, чем отцом, в душе ее жило беспокойство, желание чего-то, о чем девушка могла только догадываться, и это находило свое выражение лишь в скачках галопом на лошади по окрестностям города. Улицы в Бате были до того крутые, что каретами и экипажами почти никто не пользовался, и носильщики портшезов, а не кучера, взяли на себя ответственность за доставку дам на балы и концерты. Фанни уже серьезно подумывала, что стоит отправить обратно домой свое ландо, и понять не могла, что заставляло Серену каждое утро мчаться на окрестные холмы в сопровождении верного, но вечно скептически настроенного грума Фоббинга. Она знала, что падчерица обладает немалой энергией, которая пока так и осталась нерастраченной, однако Фанни не замечала, что самые утомительные поездки Серены приходились в дни прибытия в Бат очередного пунктуального письма леди Терезы Иглшэм. Конечно, она не подозревала, что эти письма, казавшиеся ей утомительными, заставляют Серену почувствовать, как велик разрыв с ее миром. Для Фанни потеря званых обедов в Лондоне, где редко говорили о чем-либо другом, как о правительственном кризисе или о победе над оппозицией, была незначительной; она никогда не могла понять, что может быть такого интересного в известии, что Гренвилль и Фокситы разошлись во мнениях. Удачи и неудачи тори и вигов значили для Фанни куда меньше, чем опасение, что мамочка может прислать в Бат ее старшую сестру Агнес — составить Фанни компанию.

Этот страх серьезно беспокоил молодую вдову до тех пор, пока она не убедилась, что мирная жизнь дочери вовсе не занимает леди Клейпол до такой степени, чтобы либо самой отправиться в Бат в начале лондонского сезона, либо отправить туда вторую дочь, бывшую в возрасте, более чем подходящем для замужества. Леди Клейпол, третья дочь которой вот вот должна была перешагнуть порог классной комнаты, все еще подыскивала подходящую партию для Агнес. Казалось, она уже опустила руки, но тут в своем последнем письме, где строки были подчеркнуты и перечеркнуты, она сообщила, что в настоящий момент лелеет надежду сделать членом их семьи некоего почтенного и достойного человека с кругленьким состоянием. Фанни вздохнула (и не раз!) над этим письмом, но все же была рада, что избавлена от присутствия Агнес. Старшей и ревнивой сестре, которая восполняла старанием и учением то, что природа обделила ее красотой, вполне можно было доверить присмотр за юной Фанни, что навсегда бы лишило последнюю спокойствия. Фанни предпочитала общество своей падчерицы, хотя мамочка не доверяла благоразумию Серены.

Фанни прилежно ответила на это письмо, но, пока перо ее заверяло леди Клейпол, что та неверно судит о милой Серене, чувство некой вины заставило его задрожать и посадить кляксу. Что-то подсказывало Фанни, что мать ни за что не одобрила бы последнее знакомство Серены. Действительно, нельзя было отрицать, что Серена водит дружбу с крайне неподходящими особами.

Знакомство это произошло в водолечебнице, и причем самым невероятным образом. Уже несколько дней внимание девушек привлекала своим необычным видом одна пожилая дама небольшого роста, но весьма внушительных размеров, одетая по моде своей далекой юности. Держала она себя довольно властно, хотя и весело, и имела три подбородка и массу неправдоподобно черных кудряшек, на которых красовалась шляпка, поражавшая глаз изобилием отделки. Серена насчитала только на одной такой шляпке пять страусовых перьев, кисть винограда, две вишенки, три большие розы и две маленькие розетки. Девушки обратились к мистеру Кингу с вопросом, кто эта забавная дама, и получили ответ, что это, кажется, вдова богатого бристольского купца, впрочем, мистер Кинг не мог сказать точно. Несомненно, по-своему это очень достойная женщина, но как это ни печально (и ведь миледи, конечно, с этим согласятся!), на таком избранном курорте, как Бат, ей явно не место. К сожалению, должен был добавить мистер Кинг, дама проживала в городе постоянно, и он вынужден раскланиваться с ней на улицах. Со своей стороны он мог только оплакивать падение нравов и вспоминать более счастливые дни, когда вульгарного состояния было недостаточно, чтобы какая-то миссис Флор могла отдыхать в одном месте с миледи Спенборо.

Эта речь, которую Серена выслушала, презрительно пожав плечами, заставила ее более снисходительно поглядывать на миссис Флор. Вдова регулярно посещала водолечебницу и часто, когда не была занята разговорами со своими знакомыми, во время которых она громко смеялась, пристально разглядывала Серену — взгляд был одобрительный, но слегка смущавший девушку. Серена, тяготясь таким упорным вниманием, наконец вернула этот взгляд, немного подняв брови, и была удивлена, увидев, что пожилая леди кивает и улыбается ей. Забавляясь, Серена приблизилась к ее скамейке.

— Прошу прощения, мэм, но мне показалось, что вы желали бы переговорить со мной?

— Вот это верно, мне этого-то и хотелось! — улыбнулась миссис Флор. — Хотя, что вы, леди, снизойдете до того, чтобы поговорить со мной, — вот уж этого я никак не ожидала. Простите, что я разглядывала вас в упор, вы ведь такая знатная миледи, да все же в вас есть что-то приятное, и вы не так надменно смотрите на меня, высоко задирая нос, как все тут вокруг!

— В самом деле надеюсь, что это не так! — смеясь, ответила Серена.

Миссис Флор ткнула пальцем в ребра мягкосердечного по виду человека, сидящего рядом на стуле:

— Не знаю, что с твоими мозгами случилось, Том Рэмфорд! А ну-ка, приятель, вставай да предложи стул леди Серене!

Сильно смутившись, мистер Рэмфорд подчинился строгому приказу. Миссис Флор твердо прервала его извинения:

— Все, хватит с тебя! Теперь можешь убираться!

— Бедняга! — сказала Серена, усаживаясь. — Вы очень строги с ним, мэм. Но, скажите, откуда вы знаете мое имя?

— Господи, дорогая моя, да ведь вас все тут знают. А вот я готова поспорить, что вы-то не знаете, кто я такая.

— И вы проиграете, мэм. Вы — миссис Флор, постоянная жительница Бата, если не ошибаюсь, — возразила Серена лукаво.

Старая леди весело расхохоталась, от чего все ее подбородки заколыхались.

— Точно, это я, клянусь, вы это знаете только потому, что наверняка поинтересовались, что это за старое пугало, одетое в платья с кринолином.

— Я действительно узнавала, кто вы, но вот описала вас совсем не так! — возмутилась Серена.

— Господь с вами, я же вас не виню. Только я была бы еще большим пугалом, попытайся втиснуться в одно из этих новомодных платьев, что теперь все носят, с талией под мышками и юбкой, прямой, что твоя свечка. Это для вас такой покрой хорош, миледи, вон вы какая миленькая да стройная, но я вам скажу, что я бы была похожа на мешок с отрубями, да еще и перетянутый веревкой. Я вас насмешила? Да я же вижу, что это так, вон как сверкают ваши глазки.

— Боже мой, кто вам только такое мог сказать, мэм? — поинтересовалась Серена, слегка покраснев.

— Ага, вот видите? — захихикала миссис Флор. — Пари держу, вы спрашиваете себя, что заставило меня так желать разговора с вами. Ну, так у меня есть внучка, которая самого высокого мнения о вас, миледи, и, судя по всему, вы тоже очень добры к ней.

— Внучка? — повторила Серена, внезапно застыв на месте. — Не хотите же вы сказать, что… Но нет! Конечно, леди Лэйл… — это единственный человек, что приходит мне на ум… она же урожденная Себден?

— Точно, — радостно сказала миссис Флор. — Себден — мой первый муж и папаша Сьюки. У меня было два славных муженька, и обоих я похоронила, а уж этим Сьюки никак похвастаться не может, как бы там она ни пыжилась!

— Боже милосердный! — воскликнула Серена, от всей души желая, чтобы Ротерхэм оказался тут, чтобы разделить с ней удовольствие. — Ну, тогда я очень рада познакомиться с вами, миссис Флор, потому что искренне привязана к малышке Эмили Лэйлхэм. Она часто развлекала нас в прошлую скучную зиму. Вы знаете, леди Спенборо и я очень скучали по ней, когда девочка уехала в Лондон.

— Это вы по доброте своей так говорите, миледи. Сьюки — а дочка всегда была и будет для меня просто Сьюки, что бы там она ни говорила! — отправила ее ко мне на Новый год, так я только и слышала, что леди Серена то, да леди Серена се, пока у меня чуть было не приключился припадок ипохондрии, но это случилось бы, если бы я была настоящей леди. Слава Богу, этому никогда не бывать!

— Какая неожиданность! — улыбнулась Серена. — Меня удивляет, что вы решили познакомиться со мной, мэм. Я думаю, что еще ребенком Эмили считала меня лихой и решительной дамой только потому, что я, бывало, охотилась вместе с отцом и делала все, что казалось ей таким романтичным. Надеюсь, теперь, когда она стала умнее, Эмили переменила свое мнение обо мне. Я едва ли могу служить юной девушке примером для подражания.

— Ну, тут-то, вы меня простите, моя дорогая, но вы промахнулись! — проницательно ответила миссис Флор. — Вы сделали Эмме немало хорошего. Она славная малышка и старается быть благоразумной, но вот ума у нее ни капельки нет, да и у Сьюки тоже, благослови ее Господь! Эмма всегда так восхищалась вами, миледи, у нее все-таки хватило ума понять разницу между вашими манерами и теми, что пытались преподать ее мамаша вместе с гувернанткой мисс Проул! Вот бы кого я проучила! «Бабуля, — говорит мне Эмма, — леди Серена всегда так естественно держится, а со своими слугами обращается, словно они какие герцоги да маркизы. И я буду вести себя точно так же, как она. Ведь графиня из тех, кто ступил на английскую землю вместе с Завоевателем, и самая настоящая леди!» А уж это, — продолжала миссис Флор, — я и сама вижу, хотя к чему тут приплетать завоевателей, мне как-то невдомек.

— Да, пожалуй! — с трудом проговорила Серена, стараясь не расхохотаться.

— Уверяю вас, на завоевателей я никакого внимания не обращаю! — сказала миссис Флор. — У важных господ свои повадки, а у нас свои; и то, что пристало высокородной леди, дочери священника вовсе ни к чему, вот что я скажу. Для Эммы куда полезнее брать пример с вас, чем с ее мамаши, так я им и заявила!

Серена только и могла сказать в ответ:

— На самом деле ей не надо копировать чужие манеры, мэм! У нее самой очень приятное обращение, и она так естественно держится в обществе!

— Я тоже так считаю, — сказала миссис Флор, лучезарно улыбаясь. — Хотя я не большой знаток хороших манер, но в свое время вышла замуж за настоящего джентльмена! Да, да! Мистер Себден был намного родовитее меня и женился прямо-таки в пику своим знатным родственникам. Возможно, глядя на меня сейчас, вам трудно представить, что мною все восхищались, когда я была девушкой. Поверьте мне, дорогая! А уж какие у меня бывали ухажеры! Вот только полюбила я Джорджа, и хотя моему отцу не по вкусу был такой брак: больно уж Джордж любил лодырничать и смахивал на джентльмена, но отец никогда не мог отказать мне ни в чем, так что мы поженились и счастливо зажили. Конечно, семейка его тут же от нас нос отвернула, но ему-то дела до того не было, да и меня он не пытался превратить в знатную даму. И что вы думаете? Как только мой отец умер и мне оставил все свое состояние, так Себдены и начали меня обхаживать. Что же, этого и следовало ожидать, и я сама рада была этому, все ради Сьюки. Да, как вспомню, Сьюки все было к лицу, такая она была хорошенькая, да и манерами она пошла в отца — такая, знаете ли, важная! Я сейчас часто думаю, что ее братец, когда бы повзрослел, не стал бы презирать родную мать!

Услышав ее бурный вздох, Серена проговорила:

— Право же, я и не знала, что у вас был сын. Он умер? Мне так грустно об этом слышать!

— Ну не то чтобы он у меня был, — ответила миссис Флор. — Дело-то все в том, что мне всегда хотелось иметь мальчика, но Господь благословил нас рождением только одного ребенка. Да… У меня есть только Сьюки, и у нее было все, что только можно достать за деньги. Она училась в дорогой школе для высоких особ в Лондоне, и можете мне поверить, там она завела себе важных друзей! Так что когда бедняга Джордж умер, Себдены предложили вывозить Сьюки в свет, я позволила им это. И, глядь, мне уже говорят, что она помолвлена с сэром Колтером Лэйлхэмом. Между нами, миледи, он мне никогда не казался птицей высокого полета, хотя тогда я и представить себе не могла, что он будет так дорого мне обходиться. Только вы не подумайте, что мне это не по нраву, вовсе нет, потому что вот что я вам скажу: может, он и игрок, может, он и пьян бывает слишком часто, но уж он-то своей тещи не стыдится. И если бы не Сьюки — я могла бы приезжать в его дом, и меня бы там принимали, да еще и радушно!

Сраженная наповал столь необыкновенно откровенными признаниями, Серена не могла придумать ничего лучшего, как сказать:

— Мне кажется, все очень любят и уважают сэра Уолтера. Он с моим отцом учился в Итоне, а затем — в Оксфорде.

— Ах, вот как! Ладно, что там… неплохо, конечно, если у человека хорошая семья, но мне кажется, что и капля ума в голове не помешала бы. Вы уж простите, что я так говорю! По-моему, он просто настоящий дуралей. Но довольно об этом. Не следует мне все это рассказывать. Вряд ли я смогу поведать вам что-нибудь новое о Сьюки, чего вы и сами о ней не знаете, ее повадки и манера себя держать новорожденного младенца не обманут! Ну, скажите сами.

— Уверяю вас, мэм, леди Лэйлхэм… Ее везде принимают!

— Я это знаю, дорогая моя, и смешно же мне бывает, как подумаю об этом! Хотя и не отрицаю, что сэр Уолтер ввел ее в высшие круги общества, женившись на ней, но ведь остается-то она там только благодаря моим денежкам!

Отвечая откровенностью на откровенность, Серена произнесла:

— В этом я не сомневаюсь, мэм. Всем известно, что сэр Уолтер, как говорится, женился на деньгах.

Миссис Флор захихикала.

— Я это под присягой готова подтвердить! Ну да ладно! Если бы этот простофиля не проигрывал так часто на скачках и Сьюки не боялась рассердить меня, опасаясь, что мое состояние ей не достанется (не говоря уже о том, что я плачу за выезды Эммы), я думаю, они бы ко мне и носа не показывали, так что, может, все это к лучшему. Сьюки была очень довольна, когда я вышла за Неда Флора, так как кто теперь может догадаться, что я ее мать, если только сама этого не скажу? О, я это не часто объявляю, можете мне поверить! Нед Флор был отличным человеком. У него никогда не было ни детей, ни привязанностей на стороне, так что все до последнего пенни он оставил мне, и деньги эти совершенно свободны! И вот каждый раз, когда на меня нападает хандра, я говорю Сьюки, что мне хочется навестить ее в их шикарном лондонском доме. Вы бы видели и слышали, сколько предлогов она находит, только чтобы не пускать меня туда, ей в голову не приходит, что я говорю все это только для того, чтобы подразнить ее! Но ей нечего бояться! Я смеюсь от души, глядя, как она каждый раз пугается моего визита, но я в мыслях не держу стеснять ее, нет, ни в коем случае, да и Эмму тоже!

— Я совершенно уверена, мадам, что уж Эмма любит вас всем сердцем. Она всегда так тепло говорит о вас!

— Господь да благослови ее доброе сердечко! — сказала миссис Флор. — Но все равно согласитесь, миледи, ничего хорошего бы не вышло, начни я рассказывать всем и каждому, что я ее бабка, так что я вас прошу не выдавать меня. Я и так слишком разболталась, не следует мне так себя вести, но вы из тех, кому можно смело доверять, и я спокойна!

— Благодарю вас! Если таково ваше желание, я не расскажу о вашем родстве никому, кроме леди Спенборо, а ей вы тоже можете смело доверять.

— Вдова и такая молоденькая! — заметила миссис Флор. — У нее такое милое личико! У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу ее в трауре, а ведь она совсем еще ребенок! Смотрите! Генерал прощается с ней, и она оглядывается и не может понять, куда вы пропали. Вам лучше идти, миледи, а то ей может показаться, что вам не пристало сидеть тут и болтать со мной!

— Напротив, — спокойно ответила Серена, делая Фанни знак подойти. — Если вы позволите, я бы хотела познакомить ее с вами, мэм. — Она улыбнулась Фанни, когда та подошла, и сказала: — Фанни, я бы хотела представить тебе миссис Флор, бабушку Эмили.

Как бы велико ни было удивление Фанни, она была слишком хорошо воспитана, чтобы показать иные чувства, чем милую вежливость. Она поклонилась и протянула руку, которую миссис Флор, с некоторым трудом поднявшись на ноги, сердечно пожала, говоря, что это большая честь для нее.

— Вы, если вдруг окажетесь на площади Бофор, где я живу, всегда найдете радушный прием в моем доме. Впрочем, никто не обидится, если вы там так и не появитесь…

— Благодарю вас, нам бы очень хотелось навестить вас! — ответила Серена.

— Это так мило! — пробормотала Фанни.

Лицо миссис Флор засияло.

— Пошлите своего лакея шепнуть мне, когда вы собираетесь явиться с визитом, и если так случится, что у меня в этот момент будут гости, так я их без всяких церемоний выставлю за порог. Во-первых, вам сейчас не полагается появляться в обществе, а во-вторых, мои друзья не совсем в вашем стиле, они еще хуже меня самой, и единственная разница в том, что я не буду кричать вам приветствие через всю улицу и перемывать косточки со всем городом, а один-два человека из тех, кого я принимаю, на это вполне способны.

Проговорив эти успокаивающие слова, миссис Флор еще раз пожала им руки, благословила Серену и, переваливаясь, поплыла прочь.

— Серена! — проговорила Фанни. — Что за нелепое создание!

— Да, но совершенно очаровательное, уверяю тебя!

— Но, Серена, она же кошмарно вульгарна! Неужели ты и в самом деле хочешь навестить ее?

— Конечно, я собираюсь это сделать, и буду плохо думать о тебе, если ты не пойдешь со мной.

— Но, дорогая моя, неужели… неужели твой отец разрешил бы тебе это? — осмелилась поинтересоваться Фанни.

Ее слова заставили Серену улыбнуться.

— Дорогая моя Фанни, ты отлично знаешь, что отец никогда не вмешивался в мои дела и никогда не считал себя слишком важной персоной.

— О, нет-нет, что ты, я совсем не то имела в виду. Просто я чувствую, что все скажут, что мне не следует позволять тебе знакомиться с такими вульгарными людьми. И особенно меня будет осуждать твоя тетя Тереза. Хотя как мне запретить делать то, что тебе заблагорассудится, я ума не приложу! — в отчаянии сказала Фанни.




Глава VII


Визит был нанесен, и оказанный прием был таким радушным и теплым, что даже Фанни была вынуждена признать, что вульгарная на вид миссис Флор обладает отличным чувством юмора и ведет себя лучше некоторых именитых особ. Она отклонила вежливое приглашение навестить их в ответ, заявив с потрясающей проницательностью, что одно дело, когда миледи приходят на площадь Бофор, когда захотят, и совсем другое, если им придется принимать ее в Лаура-плейс, ведь их друзья и знакомые будут спрашивать себя, с кем это они связались.

Поскольку она угадала мысли Фанни в этот момент, та тут же густо покраснела и попыталась неловко оправдаться, отчего хозяйка ласково сказала, что нет никакой причины так краснеть, потому что факты — это факты, и их не обойдешь.

— А что же касается портшезов, так говорю вам, что я ими никогда не пользуюсь — мне все кажется, что эти бедолаги-носильщики не смогут донести меня, или я, чего доброго, провалюсь между ручек да там и застряну намертво — вот было бы весьма забавное зрелище, — добавила она, улыбаясь лукаво.

Серена рассмеялась.

— Очень хорошо, мэм, если вам так угодно! Но прошу вас, поверьте, мы были бы очень рады видеть вас у себя в Лаура-плейс!

Эти слова вызвали красноречивый взгляд одобрения со стороны еще одного гостя, молодого человека вполне приличного вида, лет тридцати, который уже сидел в гостиной миссис Флор, когда слуга доложил об их приходе. Очевидно, раз его не выставили за дверь, миссис Флор считала гостя достойным познакомиться со своими утонченными подругами. Она представила молодого человека как Нэда Горинга, сына одного из деловых партнеров своего покойного мужа. Нэд приехал из Бристоля выразить ей свое почтение. Вскоре гостьи узнали, что пожилая леди унаследовала, кроме двух состояний, еще и значительную долю капитала мыльной фабрики своего отца и верфи мужа. Юный мистер Горинг, младший партнер по судостроению, относился к ней с уважением и преданностью, и когда во время разговора Серена упомянула о том, как ей нравится миссис Флор, Нэд ответил совершенно искренне:

— Мне кажется, она должна нравиться всем. Я не знаю человека с более добрым сердцем, понимающего вас и делового.

В этот момент Фанни поднялась, чтобы попрощаться, и гостьи удалились, причем Серена пожала руку новой знакомой и выразила дружескую надежду, что они еще увидятся. Шагая домой в Лаура-плейс рядом с Фанни, она заметила:

— Мне понравился этот молодой человек, а тебе? В его манерах есть что-то приятное, мне он показался порядочным человеком.

Несмотря на теплые отношения, еженедельное письмо мамочке было старательно написано Фанни без всякого упоминания об обитательнице площади Бофор.

Однако о мистере Горинге ничего больше не было слышно. Дружба Серены с миссис Флор крепла, хотя ограничивалась редкими визитами и частыми встречами в водолечебнице, где они иногда просто обменивались сердечными приветствиями.

Новым событием, оживившим монотонное однообразие жизни в Бате, стал неожиданный приезд Ротерхэма. В один из солнечных апрельских дней Фанни и Серена возвращались домой после более чем часовой прогулки в садах Сидни, и при входе в дом дворецкий Лайбстер почтительно предупредил, что маркиз уже целых двадцать минут ожидает их в гостиной. Фанни прошла к себе, чтобы снять шляпку и ротонду, но Серена предпочла стремительно ворваться в гостиную, восклицая:

— Вот так раз! Какой сюрприз! Что привело вас в Бат, Ротерхэм?

Он стоял перед небольшим камином, в котором тлели поленья, просматривая газету. Отложив ее в сторону, маркиз неспешно приблизился к ней, чтобы поздороваться за руку. Выражение его лица было мрачным, и тон совершенно ледяным.

— Я был бы крайне благодарен вам, Серена, если бы в дальнейшем вы взяли на себя труд сообщать мне, когда вам придет охота переехать в другое место. В этот раз я узнал, где вы находитесь, совершенно случайно.

— Господи помилуй, это еще зачем? — вскипела Серена. — Полагаю, мне нет нужды обращаться к вам за разрешением совершить поездку в Бат?!

— Разумеется! Я избавлен от необходимости нести ответственность за ваши переезды. Вы свободны поступать так, как вам заблагорассудится, но, поскольку я ваш опекун, вы избавите меня от беспокойства, а себя от неудобства, если я буду заранее знать, куда переводить вам деньги на ваше содержание. Как я понимаю, вам вряд ли понравится, если придется посылать за деньгами, которые вам могут срочно потребоваться, через весь Глостер!

— Да уж, будьте уверены, мне это не понравится! — согласилась она. — С моей стороны было глупостью забыть об этом…

— Весьма легкомысленно!

— Да, но дело в том, что сейчас у меня есть довольно приличная сумма денег, вот поэтому-то это и выскочило у меня из головы! Как мило, что вы заботитесь об этом! Я должна непременно написать мистеру Перроту, чтобы он все устроил, а то кто знает, когда я окажусь на мели?

— Да, он распоряжается большей частью вашего состояния, так что такое письмо действительно может стать полезным!

— Неужели в городе больше не нашлось никого, с кем вы могли поссориться? — спросила она сочувственно. — Бедный Иво! Как мне вас жаль!

— Я вовсе не собираюсь ссориться. Вы, конечно, будете удивлены, если я скажу, что вообще редко ссорюсь с кем-либо, кроме вас.

— Я хочу спросить. Вы не надумали изменить положение о моем содержании?

— Я уже сделал это. И вот вам доказательство, — ответил Иво и положил на стол конверт.

— Благодарю вас. Это очень мило с вашей стороны. Простите, что доставляю вам столько беспокойства. Неужели вы только ради этого поехали в такую даль?

— У меня дом в Клейкроссе, — ответил он коротко. — Кажется, вы довольно хорошо устроились здесь. Как вы поживаете?

— Замечательно. Было таким облегчением сбежать из Милверли!

Ротерхэм кивнул и после короткой паузы, внимательно всмотревшись в ее лицо, сказал:

— Вы здоровы? Вид у вас немного утомленный.

— Если это и так, то только потому, что черный цвет не идет мне. Я собираюсь облегчить свой траур и уже заказала очаровательное серое платье.

— Вы ошибаетесь.

— Как, неужели еще нельзя надевать серое?

— Нет, вы напрасно думаете, что черный цвет вам не идет. Ваша тетка, между прочим, передала массу приветов. Дня два назад я встречался с ней на вечере у Айрби. Это просто удивительно, Серена, как она трогательно вспоминает о вас, когда между вами сотня миль!

Девушка рассмеялась.

— Это верно! Передайте ей, пожалуйста, от меня привет и скажите, что я жду ее письма, мечтая узнать новые сплетни и слухи. А где вы остановились, Иво? Вы собираетесь еще долго пробыть в Бате?

— В «Доме Йорков». Завтра я возвращаюсь.

— Не слишком подходящие апартаменты. Ну, по крайней мере, вы у нас пообедаете. Предупреждаю, мы по-провинциальному обедаем здесь очень рано.

Ротерхэм заколебался.

— Удобно ли прийти на обед в платье для верховой езды? А другой одежды я не привез.

— Ах вот как, значит, вы все же хотите поссориться со мной? — поддразнила она его. — Фанни простит, что вы будете в сапогах, и я надеюсь, что уж со мной-то вы не будете церемониться! — Серена повернула голову, так как Фанни вошла в комнату, и весело добавила: — Вот Ротерхэм, и он так преисполнен светских приличий, что не желает обедать с нами в платье для верховой езды! Убеди его, пожалуйста, Фанни, пока я приведу себя в порядок.

Вскоре она вернулась и увидела полное согласие — Ротерхэм был настолько любезен, что подробно сообщил Фанни все последние новости о приготовлениях к королевской свадьбе. Поскольку он не часто проявлял снисхождение к такому женскому любопытству, Серена могла предположить, что делает он это исключительно из желания быть приятным собеседником. Ротерхэм спросил Серену, кто сейчас находится в Бате.

— Иво, дорогой мой! Это в начале лондонского сезона? Одни только безвкусные гусыни!

Фанни запротестовала, что она судит слишком строго, но Серена засмеялась и покачала головой.

— Генерал Крик, старая леди Скин, миссис Пиоцци, мадам д’Эрбле и ее свита — миссис Холройд, миссис Фрэнсис, мисс Боулер — неужели надо продолжать?

— И правда, все ясно. А я-то надеялся, что вы найдете тут довольно приятное общество.

— Я уже нашла, — ответила Серена.

— Не доверяю я этой улыбке! — сухо отозвался Ротерхэм. — И кто же это?

— Когда-нибудь я вам скажу. А в настоящее время на устах моих печать молчания, — добавила она шутливо-торжественным тоном.

— Тогда я могу предположить: вы уверены, что я не одобрю этого знакомства.

— Думаю, что да, и даже скорее всего, но вас это не касается. — Она лукаво взглянула на Фанни и добавила: — Мне это знакомство кажется очень приятным.

— А леди Спенборо?

— У Фанни такие высокие понятия! Но, кроме того, она ведь моя мачеха и чувствует обязанность самым строжайшим образом надзирать за моим поведением!

— Серена, прекрати!

— И я ей не завидую. Я не доставлю вам удовольствия и не стану просить раскрыть вашу тайну, но я желал бы, чтобы вы все же думали, во что можете ввязаться.

— Обещаю вам. На самом деле это вовсе не тайна, а просто маленький секрет, и хотя я и чувствую, что могу спокойно рассказать вам его, мне думается, что лучше пока этого не делать.

Маркиз, нахмурившись, посмотрел на нее, но ничего не сказал. Она начала говорить о чем-то другом, и об этом больше никто не упоминал, пока Ротерхэм не собрался уходить. Серена вышла из комнаты, чтобы принести письмо, которое хотела попросить отправить Иво. Маркиз отрывисто проговорил:

— Не позволяйте ей впутаться в очередную историю. Я знаю, вы не сможете помешать ей, я слишком хорошо знаком с ее бешеным характером.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — ответила Фанни.

Вид у него был скептический, но возвращение Серены с письмом в руке помешало сказать что-нибудь еще.

— Вот оно, — сказала та, кладя послание на письменный стол и открывая чернильницу. — Кузина Флоренс будет очень рада, если вы сэкономите для нее по крайней мере шесть пенсов.

Иво взял перо, которое она протягивала ему, и обмакнул его в чернила.

— Увезти письмо в Лондон и опустить его там?

— Пожалуйста! Хотя мне бы очень хотелось, чтобы вы еще задержались в Бате.

— Зачем? Чтобы узнать, с кем вы тут водите дружбу? — спросил он, каракулями выводя свое имя в углу конверта.

Она расхохоталась.

— Нет. Просто для того, чтобы кататься, со мной верхом! Ведь вы никогда не умничаете и не надоедаете советами о том, что эта изгородь слишком высока для меня, и не упрашиваете быть поосторожнее.

— Когда вы в седле, мне всегда кажется, что вполне способны сами о себе позаботиться.

— Вот это действительно комплимент!

Он улыбнулся.

— Я никогда не отрицал, что вы отличная наездница, Серена. Мне бы очень хотелось иметь возможность остаться, но я не могу. Впереди меня ожидает этот проклятый бал!

— Какой еще бал?

— О, разве я вам не рассказывал? Меня умолили предоставить Ротерхэм-хаус Корделии Монкслей, чтобы она могла представить свету одну из своих дочерей — Сару, или Сьюзан, или как там зовут эту девушку? — с возможно большей помпой. Я сомневался, следует ли мне это делать, но когда и Августа включилась в этот жалобный хор и присоединилась к плаксивым мольбам Корделии, меня совсем загнали в угол, и я готов дать хоть дюжину балов, только чтобы заставить их замолчать.

— Бог мой! Клянусь честью, это невероятно мило с вашей стороны, Иво! — сказала пораженная Серена.

— Да, мне тоже так кажется! — ответил он.

Когда Ротерхэм удалился, Фанни сказала, что никак не могла ожидать от него такой доброты к своим несчастным подопечным, а Серена добавила:

— Конечно, я никогда не думала, что он даст бал ради Сьюзан, но я подозревала, что он делает намного больше, чем рассказывает нам.

— А мне и в голову ничего такого не приходило! Откуда только у тебя взялись такие мысли?

— Ну, у меня это мелькнуло в голове, когда миссис Монкслей начала жаловаться, будто Иво настоял, чтобы она отправила мальчиков в Итон только потому, что там получил образование их отец. Ведь Иво вынудил ее поступить так и оплатил все расходы. Ты только подумай, во что это должно обходиться, Их ведь трое, Фанни, а Жерар теперь Кембридже. Я убеждена, что миссис Монкслей такие траты не под силу, даже если бы она умела хоть капельку экономить, но она на это неспособна.

Фанни была настолько поражена, что только и смогла вымолвить:

— Ну и дела!

— Это вовсе не удивительно, — забавляясь, ответила Серена. — Я совсем не хочу, чтобы ты думала, что была несправедлива к нему. Он же так богат, что ему нипочем, если бы пришлось платить за обучение целой дюжины ребят. Я чувствую, что неправильно судила об Иво, ведь он проявляет к своим подопечным сердечность и доброту!

Если не считать различных официальных сообщений в лондонских газетах, графини Спенборо ничего больше не слышали о бале до прибытия очередного письма леди Терезы. Леди Тереза вывозила свою третью дочь на этот блестящий бал, но не похоже было, чтобы она получила от этого удовольствие, несмотря на множество комплиментов красоте Клариссы и тот приятный факт, что юная девушка ни разу не оставалась без партнера на танец. Все наслаждение, которое леди Тереза хотела получить от этого бала, было испорчено видом Корделии Монкслей в ужасном платье красно-коричневого цвета, стоявшей наверху мраморной лестницы, чтобы приветствовать гостей. Леди Тереза подчеркнула в письме, что, не будь ее племянница так взбалмошна, именно она могла бы стоять там, и уж, конечно, не в таком ужасном платье. Если бы хозяйкой бала была именно Серена, то собравшееся общество несомненно оказалось бы на порядок выше. Если бы кто-нибудь раньше сказал ей, что она доживет до дня, когда «эта самая Лэйлхэм» штурмом возьмет Ротерхэм-хаус (эти слова были подчеркнуты в письме несколько раз), да она бы просто расхохоталась этому человеку прямо в лицо! Но именно так все и произошло. Если бы только Серена видела, как «эта Лэйлхэм» навязывает всем без разбору свою дочь, совсем еще ребенка, особенно холостякам, удивляя своим поведением достойных особ, присутствовавших на балу, Серена могла бы наконец почувствовать раскаяние из-за своего каприза, непредусмотрительности и своеволия.

— Ну, ну, ну! — прокомментировала Серена, с восторгом прочитавшая это страстное послание. — Интересно, что обо всем этом скажет миссис Флор? Я не могу не восхищаться «этой самой Лэйлхэм» и ее хваткой! Подумать только — взять штурмом твердыню Ротерхэма! Как же, должно быть, разозлилась леди Силчестер! Жаль, что меня там не было.

Миссис Флор, которую они повстречали на следующее утро в водолечебнице, полностью разделила эти чувства.

— Вы только подумайте, моя внучка была на таком знатном балу, я ведь читала все сообщения, дорогая моя. Господи, Сьюки, должно быть, пыжилась как индюк, и я на этот раз не виню ее. Говорите что хотите, но моя Сьюки всегда получает то, что хочет. И все эти лорды и вся знать приглашали танцевать мою Эмму — да я и подумать о таком не могла! Держу пари, у Сьюки для Эммы уже есть на примете женишок из лордов!

— Очень может быть, что так оно и есть, мэм, — смеясь, откликнулась Серена.

— Да, но я не доверяю ей! — ответила миссис Флор. — Сьюки очень расчетливая и лишенная романтизма женщина, дорогая моя. Попомните мои слова, если какой-нибудь завалящий герцог, стоящий одной ногой в могиле, со злыми косыми глазами и без зубов, посватается за мою малышку, Сьюки будет рада принять его предложение.

— Не может быть! — запротестовала Серена.

— Да-да, — ответила миссис Флор. — Но если она так сделает, я найду, что сказать ей.

— Совершенно справедливо! Но есть ли такой герцог, мэм?

— Ему же лучше, если его пока нет, — мрачно отозвалась миссис Флор.

Серена оставила ее предаваться мрачным размышлениям и отправилась переменить книгу в библиотеку Даффилда на Милсом-стрит. Покончив с этим, она вышла из библиотеки и столкнулась с высоким человеком, который отступил назад и произнес:

— Ради Бога, простите меня!

Девушка быстро подняла глаза, и он ахнул.

— Серена! — проговорил он дрожащим голосом. — Серена!

Словно и не было этих шести лет! Она протянула руку, говоря таким же, как и он, неуверенным голосом:

— О, неужели это возможно! Гектор!..




Глава VIII


Они стояли на месте, взявшись за руки, — сильно побледневший джентльмен и очаровательная леди. Ее карие глаза вопросительно смотрели в его удивленные голубые, и никто из них не в силах был произнести хоть слово, пока раздраженный голос: «Простите, сэр! Да пропустите же!» — не вернул их в действительность, заставив майора Киркби отпустить маленькую ручку, которую он так нежно сжимал, и отступить в сторону, произнеся неразборчиво извинение в адрес нетерпеливого горожанина, на чьем пути они оказались.

Словно какие-то чары развеялись, и Серена нашла в себе силы сказать:

— Спустя столько лет! Вы ни капельки не изменились. Хотя нет, вот этих морщинок в уголках ваших глаз прежде я не замечала. Мне кажется, щеки у вас не были такими впалыми. Но я готова поклясться, что вы так же хороши, как и прежде, мой милый Гектор!

Он улыбнулся, услышав шаловливую нотку в ее голосе, но ответил совершенно серьезно:

— О, вы похорошели еще больше по сравнению с тем, какой я вас запомнил! Серена! Серена! Простите меня. Я едва сознаю, что говорю, где я!

Она неуверенно рассмеялась, пытаясь заговорить обычным голосом:

— Вы на Милсом-стрит, сэр, полностью загораживаете проход в отличную библиотеку Даффилда. И зрелище джентльмена с воинской выправкой, который стоит, словно окаменев, со шляпой в руке, привлекает внимание, позвольте напомнить вам об этом. Не уйти ли нам в менее оживленное место?

Он, бросив испуганный взгляд через плечо, покраснел, засмеялся и снова надел свою касторовую шляпу с высокой тульей.

— О Господи, вы правы! Но я был так поражен! Могу ли я сопровождать вас? Ваша горничная… Ваш лакей…

— Я одна. Вы можете предложить мне руку, но разве вы не собирались зайти в библиотеку?

— Нет — да! Какое это имеет значение? Но вы одна? Как же так? А вы уверены…

— Дорогой мой Гектор, в следующий день рождения — а до него, между прочим, не так уж и далеко — мне будет двадцать шесть! — сказала Серена, кладя руку на сгиб его руки и мягко увлекая в сторону от входа в библиотеку. — Как же давно, кажется, все это было. Мне тогда едва исполнилось девятнадцать лет, а вы так гордились своим первым чином. К каким заоблачным высотам вы поднялись на этот раз? Скажите мне, как я должна к вам обращаться?

Его свободная рука поднялась, чтобы легко пожать ее пальцы в перчатке, что так нежно касались сгиба его левой руки.

— Как вам будет угодно. Но то, как музыкально ваши губки произносят имя Гектор, напоминает мне, что я и не надеялся когда-нибудь это услышать. Увы, заоблачных высот нет: я не достиг ничего более внушительного, чем чин майора.

— Уверяю вас, это звучит очень мило! Вы сейчас в отпуске? Вы ведь не в военной форме.

— Я продал чин в конце прошлого года. Возможно, вам это неизвестно — мой брат скончался вот уже три года назад. Я вступил во владение наследством в то время, когда Бонапарт бежал с Эльбы, и, если бы не это обстоятельство, мог бы выйти в отставку еще два года назад.

— Я не знала. Прошу вас, простите меня.

— Да и откуда вам было знать? — просто ответил Киркби. — Я никогда не мечтал, что займу хоть какое-нибудь место в вашем сердце.

Она поняла, как же действительно мало думала о нем, и с запинкой сказала:

— Или я… Я не знала, что вы будете хранить память обо мне так долго… после… стольких лет.

— Серена, вы никогда не покидали моих мыслей. Ваше лицо, ваши улыбающиеся глаза, они сопровождали меня в каждой кампании.

— О нет, как вы можете быть таким романтиком! — воскликнула она, ошеломленная и тронутая таким признанием.

— Но это правда! Когда я прочитал о вашей помолвке с лордом Ротерхэмом… как мне описать все, что я тогда пережил!

— Так вы прочитали объявление!

— Да, прочитал. — Он горестно улыбнулся. — У меня вошло в привычку всякий раз, когда мы получали лондонские газеты, читать колонки светской хроники, желая найти хотя бы упоминание о вас. Я смешон, не правда ли? Номер «Морнинг пост», в которой было напечатано то объявление, мне прислала сестра. Она знала, что я был знаком с вами, и решила, что мне будет интересно прочитать о вашей помолвке. Едва ли она догадывалась, какие страсти бушевали в моей душе! Я подготовил себя к мысли о том, что вы выйдете за другого. Надеюсь, я мог бы перенести это гораздо легче, если бы вашим избранником был кто угодно, только не Ротерхэм!

Серена удивленно посмотрела на него.

— Вы так его не любите? Мне казалось, что вы едва знакомы.

— Это верно. Возможно, я встречался с ним всего раза три. — Он помолчал, и Серена увидела, как сжались его красиво очерченные губы. — Я всегда был убежден, что это именно он разлучил нас.

Она была ошеломлена.

— О нет! Уверяю вас, это было не так. Нет, это было просто невозможно!

— Я думал о том, какое влияние он имел на вашего отца и с самого начала понял, Серена, что нам с ним суждено стать врагами.

— Вовсе нет! Вы только вспомните, как вы были молоды. Конечно, Ротерхэм не из тех людей, которые сразу бросаются вам на шею, его сдержанные манеры и вечно нахмуренный вид — все это заставило поверить, что вы ему не по душе. Мой отец не стал бы очень поощрять наш с вами возможный брак по чисто светским причинам. Кроме того, отец полагал, что мы были слишком молоды — да! И мне кажется, что он уже тогда подумывал, что мне надо бы выйти замуж за Ротерхэма!

— Если бы только он не позволил Ротерхэму убедить себя, что мы друг другу не подходим, тогда он не был бы так непреклонен. Он был слишком привязан к вам, чтобы позволить пожертвовать вашим счастьем из чисто светских соображений.

— Возможно, так он и думал, но чтобы Иво вбил это ему в голову!.. Нет, я не позволю вам так говорить и думать. Бог ты мой, Гектор, да зачем бы ему так себя вести?

— Когда прочитал объявление о вашей помолвке, я получил ответ на эту загадку.

— Что за ерунда! Ведь это было уже через три года. Иво и в мыслях не держал жениться на мне тогда! — Серена вспыхнула и добавила — Я ведь вскружила ему голову и бросила его, знаете ли вы об этом?

— Я знал это. Должно быть, для вас это было развлечение, а для меня — о, если бы я мог сказать, какое облегчение я тогда почувствовал! Я понял, что сердце ваше свободно и что этот брак был организован вашим отцом по расчету.

Мгновение она молчала, но тут же заговорила вновь:

— Я даже не знаю, что сказать. Отец искренне желал этого брака. Он никогда не давил и не принуждал меня… Гектор, если вам неприятно это слушать, мне очень жаль, но мне было бы очень неприятно, если бы я обманывала вас. Я очень желала этого брака, даже вообразила, что влюблена в Иво! Вот видите! Теперь вы знаете, что я была совсем не так постоянна, как вы.

— Я всегда любил в вас вашу честность. Ваш открытый взгляд, чудесную откровенность. Но ведь вы же не любите Ротерхэма?!

— Нет — это было лишь мимолетное увлечение, оно быстро прошло, и наша помолвка была расторгнута. Конечно, я вела себя не самым лучшим образом, но можете мне поверить, он был так же рад избавиться от меня, как и я от него.

Он снова сжал ее руку.

— Я не могу в это поверить! Один его характер, такой властный и высокомерный…

— О да, но мой собственный характер, вы же знаете… он тоже не сахар, — сокрушенно сказала она.

— Как это похоже на вас — так говорить, но это же неправда, Серена!

— Боюсь, что вы не знаете меня.

— Вот как? Ну, если вы бываете несдержанной, то, должно быть, вас на это что-то провоцирует.

— Мне тоже так всегда казалось, — молвила девушка с веселым огоньком в глазах. — Я всегда думаю точно так же, особенно когда выхожу из себя. Это тот самый вопрос, по которому мы с Ротерхэмом никогда не могли прийти к соглашению.

— Мне больно думать, что вы подвергались влиянию этого надменного, деспотичного тирана. Вы видитесь с ним сейчас?

— Довольно часто. Мы с ним настоящие друзья — за исключением тех случаев, когда бываем заклятыми врагами. Собственно говоря, он мой опекун.

— Ваш — опекун? — повторил Киркби с видом человека, глубоко шокированного услышанным. — Я знал, как привязан к нему был лорд Спенборо, но представить себе, что он поставит вас в такое стеснительное положение… Простите меня. Мне не следует так говорить с вами!

— Вы ошибаетесь. Мне оно вовсе не кажется стеснительным. По правде говоря, я сильно разозлилась, когда узнала, как будут обстоять дела. Что же касается встреч с Иво, так мы дружим по-прежнему, и ни один из нас не испытывает ни малейшего смущения. Всем почему-то кажется, что в его присутствии я должна всегда краснеть, но это все ерунда — я просто одно из тех созданий, кому явно не хватает чувствительности. Я не могу испытывать смущения и застенчивости перед человеком, с которым знакома всю свою жизнь. Кроме того, со времени смерти моего отца, мне кажется, что он представляет звено связи с… — Она замолчала на полуслове. — Но довольно об этом! Мы уже достаточно поговорили обо мне! Расскажите теперь о себе. Мне не терпится услышать все о вашей жизни в Испании.

— А мне кажется, я никогда не устану от разговоров о вас, — ответил он серьезно. — Со мной не приключалось ничего заслуживающего внимания. Ничего, до самого сегодняшнего дня! Когда я вас увидел, мне показалось, что этих шести лет разлуки вовсе и не было…

— О, замолчите! Мне тоже так показалось, но ведь все это чепуха! С нами много чего случилось за это время. А вы надолго приехали в Бат?

— Я здесь для того, чтобы навестить мою матушку, и прибыл только вчера. Я не связан никакими сроками и собирался задержаться у нее на несколько недель. Матушка живет здесь со дня смерти моего отца. Здешний климат очень благотворно сказывается на ее здоровье, и она получает большое облегчение, принимая ванны. Мне грустно говорить об этом, но она почти инвалид и редко выходит из дому, или… Но вы ведь тоже живете здесь, Серена?

— Мы с моей мачехой приехали в Бат всего на несколько месяцев.

— Ага! Я слышал, что лорд Спенборо вторично женился, и опасался, что это может сделать вас очень несчастной.

— О, вовсе нет!

— Так вы живете с леди Спенборо? Она вам нравится? Она к вам хорошо относится? — обеспокоенно спрашивал он.

— Очень!

— Я рад этому. Слишком уж часто приходится слышать о том, как мачехи плохо относятся к детям от предыдущего брака. Но если она действительно любит вас по-матерински, я думаю, вы рады, что этот брак состоялся! Должно быть, ее защита и покровительство служат вам большим утешением?

Глаза Серены начали сиять, но она скромно сказала:

— Это совершенно верно! Я с нетерпением буду ожидать момента, когда смогу представить вас ей. Надеюсь, вам она не покажется слишком ужасной.

— Так вы позволите мне зайти? — торопливо спросил Гектор. — И она не будет возражать?

— Я уверена, что она очень мило примет вас.

— В одном этом сочетании — «милый прием» — есть что-то отвратительно надменное, — сказал он. — А что же до самого слова «вдовствующая», оно сразу же вызывает в голове картины, способные напугать самых отважных храбрецов. Если ваша мачеха носит тюрбан, так я уже заранее дрожу, это напомнит мне об одной из моих престарелых теток, которую я еще мальчиком смертельно боялся. Когда мне можно будет зайти к вам? И где вы живете?

— Мы разместились в Лаура-плейс. — Серена вдруг оглянулась и неожиданно рассмеялась. — Бог ты мой, а вы знаете, как далеко мы забрели? Если глаза не обманывают, мы дошли почти до самого конца Грейт Путтеней-стрит. Если я действительно вела вас в нужном направлении, должно быть, это было просто инстинктивно. Я даже не помню, как мы переходили через мост.

— И я тоже, — признался майор, поворачивая назад и приноравливаясь к ее легкой поступи. — Мне кажется, я иду как во сне. Я мечтаю, чтобы сейчас мы оба были на другом конце города, мне не хочется расставаться с вами так скоро. Я так боюсь, что мой чудесный сон скоро кончится!

— Майор Киркби, я начинаю думать, что вы превратились в закоренелого сердцееда.

— Я? Ах, вы опять смеетесь надо мной! Я думаю, что никогда ни с кем не флиртовал за всю мою жизнь.

— Боже милосердный, и вы хотите меня убедить, что ни одна прекрасная испанка не оплакивает ваш отъезд?

Он покачал головой.

— Ни одна, клянусь честью!

— А я и не знала, что жизнь в Испании так скучна.

— Я не видел там ни одной, которую мог называть красавицей, — сказал он просто.

За разговором они вскоре подошли к Лаура-плейс. Гектор расстался с ней у дверей. Он чуть помедлил, взял ее руку в свою и проговорил:

— Скажите же мне, когда я могу навестить вас?

— Когда вам будет угодно, — ответила Серена, улыбаясь.

Майор поднял к губам ее руку, горячо поцеловал и, с трудом оторвавшись, широким шагом отправился прочь, боясь оглянуться назад, чтобы не спугнуть ненароком свою материализовавшуюся мечту.

Спустя минуту Фанни с облегчением приветствовала Серену.

— О, как я рада, что ты вернулась! Я так боялась, что с тобой что-то случилось, ведь тебя не было столько времени. Но, Бог мой, дорогая, у тебя такой вид, словно с неба на тебя свалилось целое состояние.

— Никакое не состояние! — сказала Серена. Глаза ее искрились и ярко сияли, а в уголках рта еще блуждала улыбка. — Намного лучше, чем состояние, и уж до чего неожиданно. Я повстречала старого знакомого!

— Интересно, кто бы мог заставить тебя так выглядеть? Ну, пожалуйста, дорогая, будь серьезней, прошу тебя.

— О, я не могу! Ты когда-нибудь чувствовала себя девочкой, словно опять наступил твой первый сезон? Я и представить себе не могла, до чего это замечательно. Я сказала ему, что он может навестить нас: и пожалуйста, будь добра полюбить его. Будет такая восхитительная картина, когда я представлю его тебе: он воображает, что ты носишь тюрбан!

Фанни уронила пяльцы.

— Он? — Ее лицо внезапно просветлело. — Не… О, Серена, неужели ты хочешь сказать, что снова повстречала того молодого человека? Помнишь, ты рассказывала мне, что любила его? Ну, тот самый, единственный?

— Правда? Я тебе так говорила? Да, это он.

— О, Серена! — в восторге прошептала Фанни, — Как же я за тебя рада! Это точь-в-точь как в романе. По крайней мере ведь он все еще холост, верно, дорогая?

— Да, конечно! То есть я даже не спросила его, но ничуть не сомневаюсь. Интересно, когда он сочтет приличным зайти к нам? Думаю, это будет совсем скоро.

Это действительно случилось очень скоро. Майор Киркби нанес им визит на следующий день, явившись в Лаура-плейс сразу после сильнейшей грозы. Лайбстер, который помог ему снять насквозь промокший плащ и шляпу, приказал одному из слуг принести мягкую тряпку, чтобы вытереть высокие, безукоризненного покроя сапоги майора, а сам тем временем позволил себе осмотреть с особым интересом необычного гостя, которому столь бурная погода не помешала прийти в дом с утренним визитом. Его предупредили, что миледи ожидает, что майор Киркби зайдет к ним как-нибудь. Его воображение нарисовало образ постоянного жителя Бата средних лет, и поэтому когда он открыл дверь высокому красавцу-джентльмену, на редкость аккуратно и опрятно одетому и никак не старше тридцати лет, слуге пришлось пережить немалое потрясение, однако он сразу же сделал абсолютно правильные выводы. Пока мальчик вытирал грязь с безупречных сапог майора, а гость поправлял свой накрахмаленный галстук, Лайбстер совершил быстрый, но тщательный осмотр, причем за несколько секунд успел заметить, что длинный голубой фрак из тонкого сукна высшего качества является творением рук модного портного, что майор имеет неплохой вкус и недурно разбирается в жилетах, прекрасно знает, как повязать галстук, следуя последней моде. У него были отличные плечи и стройные ноги, позволявшие ему носить плотно облегающие панталоны. Дворецкий с одобрением заметил, что черты его лица правильные, а весь вид майора — на редкость достойный. Он повел посетителя наверх, в гостиную.

Дверь была открыта, имя майора Киркби объявлено, и он вступил в гостиную. Первой, кого он увидел, была хрупкая леди невысокого роста, вся в черном, сидевшая за письменным столом.

Застигнутая врасплох, Фанни быстро подняла глаза, все еще сжимая в пальцах перо. Майор замер у порога, пристально глядя на нее. Он увидел прелестное личико с огромными, мягкими голубыми глазами, и ротиком с дрожащей застенчивой улыбкой, и золотистые кудряшки, что кокетливо выглядывали из-под кружевного чепчика, — существо это производило впечатление юного и хрупкого. Дикие мысли, что он случайно вошел в чужой дом, вихрем пронеслись у него в голове; изрядно ошарашенный, он забормотал:

— Я… Прошу прощения! Я думал… Я пришел… Я, должно быть, ошибся адресом! Но я же спросил вашего дворецкого, принимает ли леди Спенборо… и он провел меня наверх!

Фанни отложила перо в сторону, поднялась на ноги и направилась к нему, очаровательно покраснев и смеясь.

— Леди Спенборо — это я. Здравствуйте!

Он взял ее руку, но не смог сдержать восклицания:

— Вдовствующая леди Спенборо? Но этого же не может быть! — Смутившись, он тоже расхохотался и сказал: — Простите меня. Я представлял себе… скажем, совсем другую даму.

— В тюрбане? Со стороны Серены было очень нехорошо так обмануть вас, майор Киркби! Но, прошу вас, садитесь. Серена скоро спустится, она попала в эту ужасную грозу, и ей пришлось пойти переодеться.

— Гулять в такую погоду? Надеюсь, что она не простудится! Это было бы таким несчастьем.

— О, не беспокойтесь! Она никогда не простужается, — спокойно ответила Фанни. — Она ездила со своим отцом верхом в любую погоду, вы же знаете. Она прекрасная наездница — совершенно неустрашимая.

— Да, вполне могу в это поверить. Однако я никогда не видел ее в седле, наше… наше прежнее знакомство было в Лондоне. Так вы теперь живете здесь с ней? Или нет! Кажется, она говорила мне, что вы приехали только ненадолго.

— О да! А до тех пор после смерти лорда Спенборо мы жили в моем Доуэр-хаусе в Милверли.

— А, тогда выходит, ей не пришлось покидать свой дом. Я помню, как она была к нему привязана. — Он тепло улыбнулся. — Когда я прочитал известие о смерти лорда Спенборо, то подумал, что ей, верно, придется жить с леди… с кем-то, кто ей, возможно, неприятен. Я уверен, что она, должно быть, счастлива жить с вами, мэм.

— О да! То есть это я очень счастлива! — наивно ответила Фанни. — Она так добра ко мне. Не знаю, как бы я со всем справлялась, если бы не она.

В эту минуту Серена вошла в комнату — ее медные кудри были еще влажными и сильно вились. Закрыв дверь, она лукаво проговорила:

— Ну вот, это просто неслыханно, вы пришли к нам как раз тогда, когда меня не было, чтобы представить вас моей приемной мамочке, сэр. Надеюсь, она не повергла вас в ужас?

Майор сорвался с места, быстро приблизился к ней и на мгновение задержал ее руку.

— Неслыханно то, что вы так меня провели! — ответил он, улыбаясь и глядя на нее сверху вниз такими горящими глазами, что девушке пришлось опустить взор. Она почувствовала, что краснеет.

— Я не могла удержаться. Теперь вы убедились, что она действительно заботится обо мне по-матерински?

— Серена! Не может быть, чтобы ты такое говорила! — возмущенно вскричала Фанни.

— Нет, нет. Это майор Киркби выражал такую надежду.

Смутившийся Гектор подвел ее к креслу у небольшого камина и подложил подушечку ей за спину, когда она уселась. Серена подняла глаза, чтобы поблагодарить его, но он заговорил первый:

— Вы знаете, что волосы у вас совсем влажные?

— Здесь у огня они скоро высохнут.

— Неужели вы всегда так беззаботны? Как бы мне хотелось, чтобы вы были осторожны.

Серена улыбнулась.

— Как, неужели я кажусь вам инвалидом? Тогда хорошо, что вы не видели меня, когда я пришла с прогулки, — мне кажется, на мне и нитки сухой не было.

— Тогда действительно хорошо! Конечно, я бы начал волноваться.

— Фанни расскажет вам, что я никогда не болею. А вы тоже простужаетесь каждый раз, когда попадаете под дождь?

— Конечно нет! В противном случае я бы не выжил в Португалии. Но ведь это совсем другое дело: вы же не солдат.

Серена поняла, как нелегко убедить майора в том, что здоровье у нее вовсе не такое хрупкое, и это ее несколько позабавило. Не так уж неприятно было оказаться объектом такой заботы, так что девушка не стала больше возражать, вместо этого направив разговор на приключения гостя на полуострове. Майор пробыл у них полчаса и затем очень корректно поднялся, чтобы откланяться. Фанни, пожимая ему руку, сказала своим нежным мягким голоском:

— Вам известно, что мы не можем принимать гостей официально, майор Киркби, но если мысль о тихой беседе с нами в один из вечеров не испугает вас, мы будем рады вашему обществу.

— Испугает? Я буду мечтать об этой минуте, — сказал он. — Я, правда, могу надеяться на это?

Они договорились о дате, и он поцеловал руку Фанни.

— Благодарю вас, — проговорил майор с огоньком в глазах.

Это прозвучало довольно значительно. Фанни смущенно рассмеялась и попыталась принять невинный вид.

Затем он повернулся к Серене.

— Я считаю, что вам очень повезло с приемной матерью. Может быть, я увижу вас в водолечебнице завтра? Вы посещаете ее?

— Очень часто — стоит прийти туда, чтобы посмотреть, как Фанни кривит лицо и самым героическим образом пьет воды.

— Ага! Тогда я увижу вас там! — сказал Киркби, сжал ее руку и удалился.

Серена почти застенчиво посмотрела на Фанни.

— Ну, что?

— О, Серена, до чего же он хорош и мил. Ты мне и половины не рассказала. Мне кажется, я еще никогда не видела таких добрых глаз. И он так влюблен в тебя…

— Он живет воспоминаниями.

— Дорогая моя!

Серена покачала головой.

— Я так боюсь… Ты понимаешь, он полагает, что я… О, он думает обо мне только хорошее, а ведь это совсем не так. Он и понятия не имеет о моем ужасном характере, о том, какая я упрямая, или…

— Серена, ты просто гусыня! — вскричала Фанни, обнимая ее. — Он же любит тебя! Да, и он будет так заботиться и ценить тебя, как ты этого заслуживаешь, носить тебя на руках. Он как раз тот самый человек, что может сделать тебя счастливой!

— Фанни, Фанни! — запротестовала Серена. — Он же еще не делал мне предложения.

— Какая ты смешная. Да ведь он глаз от тебя отвести не может. Держу пари, он сделает тебе предложение еще до конца недели!




Глава IX


Фанни была разочарована. Прошло долгих десять дней, прежде чем майор объявил о своих чувствах.

Никто не сомневался, что Гектор по уши влюблен. Он ходил с видом человека, ослепленного и ошеломленного слишком яркими лучами солнца, и настолько не обращал внимания на то, что творится вокруг и что он сам делает, что его заботливая мать серьезно заволновалась. На какое-то мгновение ей даже показалось, что он больше не испытывает к ней прежней сыновней любви, но потом она стала думать, что его беспокойство и растерянность являются следствием неизвестного, но опасного внутреннего заболевания. Поскольку состояние ее здоровья заставляло воздерживаться от приема и посещения гостей и единственными прогулками, которые она совершала, были путешествия из дома (стоящего, подобно орлиному гнезду, на неприступной скале) в Лэндсаун Кресент до ванного павильона «Эбби» в городе, миссис Киркби оставалась в полном неведении относительно истинного состояния дел. А завсегдатаи Бата вполне могли бы просветить ее, так как хотя майор и был настолько благоразумен, что не часто появлялся в Лаура-плейс, но ему, казалось, было невдомек, что молодой и красивый человек, приходящий в водолечебницу каждое утро с единственной целью найти леди Серену Карлоу, обязательно привлечет всеобщее внимание. Постоянные посетители водолечебницы получали от этого изрядное удовольствие, а один джентльмен даже имел наглость утверждать, что у него вошло в привычку заводить часы, сверяясь с приходом майора. Старый же генерал Хэнди, который, несмотря на свою подагру, прямым курсом устремлялся к Фанни, как только видел ее, возмущенно говорил, что еще никогда не встречал такого глупого, обезумевшего юношу. Каждый раз, когда майор приближался к Серене, генерал хмурился, как туча, но тот не видел никого, кроме Серены, поэтому не замечал такой грозный намек со стороны старшего. Генерал Хэнди был не единственным человеком, ополчившимся против его ухаживаний. Ярые сторонники добронравия определенно не одобряли этого, утверждая, что леди Серене не пристало поощрять кого бы то ни было, пока она носит траур по своему отцу, тогда как другие полагали, что подобный союз — это скандал. Будь майор менее очарован, он, наверное, заметил бы взгляды — любопытные, насмешливые или осуждающие и, возможно, понял, что его богиня превратилась в Бате в притчу во языцех. Серена понимала это и смеялась. Фанни же пребывала в неведении до тех пор, пока миссис Флор не огорошила ее заявлением:

— Хорошенького дружка нашла себе ваша падчерица, миледи. Честное слово! Господи, это же просто, как в театре, — наблюдать за ним. Он приходит сюда каждое утро, и если леди Серена тут, прямиком через всю залу идет к ней, не обращая внимания ни на кого вокруг, а если ее здесь нет, так он уходит — точь-в-точь собака, что потеряла свой собственный хвост!

Фанни в ужасе воскликнула:

— О, и как только я могла забыть об этом? Мне и в голову никогда не приходило, что люди могут заметить… могут начать говорить о леди Серене!

— Господи, мэм, да не обращайте внимания на эти сплетни, — успокаивающе сказала миссис Флор. — Я еще никогда не слыхала, чтобы было что-то плохое в том, что за хорошенькой девушкой кто-то ухаживает, и если уж людям нравится молоть языком, так пусть их!

Серена говорила то же самое.

— Фанни, дорогая, не расстраивайся! В свете начали болтать обо мне, когда я начала выезжать в Гайд-парк в высоком фаэтоне, а ведь мне тогда было восемнадцать, и, можно подумать, отец обращал хоть малейшее внимание на болтовню всех этих святош! А когда я заявила, что не желаю больше терпеть надзор дуэний, все руки воздевали от ужаса; а когда я так легкомысленно бросила Ротерхэма, все решили, что я уже перешла все границы. И если добавить к этому другие мои подвиги, ты, верно, догадаешься, что я дала людям столько пищи для разговоров, что мне пора бы удалиться в монастырь. Более того, разве моя тетка не предупреждала тебя, что я страшная кокетка?

— Серена, не говори так!

— Но ведь это же верно, ты сама знаешь, — миролюбиво ответила Серена. — А как часто ты сама упрекала меня, что я играю с чувствами какого-нибудь смехотворного воздыхателя?

— О, нет, нет! Я никогда так не говорила. В тебе столько жизни, дорогая, и ты так прекрасна, что… что мужчины не могут не влюбляться в тебя, а ты так мало думаешь о своей красоте, что сама этого не понимаешь.

— Фанни, ты глупышка! — сурово заявила Серена. — Конечно, я это понимаю. Если приятный человек делает мне честь и считает, что я красива. Увы, таких должно быть как можно больше. Но мои рыжие волосы, ты же знаешь, всегда были печальным и досадным недостатком. Что может быть плохого от легкого флирта?

— Как ты можешь так говорить? Если бы я поверила, что ты флиртуешь с майором Киркби… О нет, Серена, не может этого быть…

— И ты совершенно права, это не в моей власти. Он просто неспособен на это.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты была серьезнее, — в отчаянии проговорила Фанни.

— Не могу! Нет, нет, не приставай ко мне с вопросами и не читай мне лекции о приличиях, Фанни! Очень может быть, что я просто голову потеряла, — в самом деле, мне иногда кажется, что так оно и есть, но я или приду в себя… или… или… или нет. Что же касается мнения света, так он может катиться к черту!

Из этих слов Фанни могла сделать вывод, что Серена так же влюблена, как и майор, и ей оставалось лишь желать, чтобы тот скорее объяснился. Фанни терялась в догадках, пытаясь понять, почему он этого не делает, и начинала уже подумывать, не существует ли какое-нибудь неожиданное и непреодолимое препятствие. Наконец он появился в ее гостиной на Лаура-плейс.

Майор был взволнован и несколько растерян.

— Добрый день, миледи! Я надеялся, что застану вас дома. Серена вышла, я знаю; это именно вас мне надо было повидать. Вы ее опекаете… Вы тот самый человек, с которым мне надо посоветоваться. Полагаю, вы не можете не догадываться о тех чувствах, которые я… Леди Спенборо, я был так счастлив видеть ее вновь, слышать ее голос, иметь возможность дотрагиваться до ее руки, что забыл обо всем на свете. Я позволил себе… — Он замолчал, пытаясь собраться с мыслями, и беспокойно зашагал по комнате.

Трепеща от волнения, Фанни после минутной паузы сказала:

— Вы позволили себе, майор Киркби?..

— Быть счастливым мечтою! Эта мечта, этот сон, это наваждение длятся уже много лет, и вдруг мои грезы обратились в реальность!

— Грезы, мечты… Прошу прощения, но почему вы так это называете? — беспокойно спросила она.

Он повернулся и снова подошел к камину.

— А как же еще? Леди Спенборо, я снова и снова задаю себе этот вопрос, я говорю себе, что это могло бы стать реальностью, но не могу заглушить в себе голос сомнений… все предупреждает меня, что мне не следует этого делать!

— Не присядете ли вы и не расскажете ли мне, что вас так беспокоит? Потому что я никак не могу понять, о чем это вы говорите.

Он бросил на нее благодарный взгляд:

— Вы так ко мне добры! Полагаю, я говорил как глупец. Я пришел спросить у вас… Леди Спенборо! Не буду ли я самым самонадеянным из всех негодяев, живущих на свете, если осмелюсь просить руки леди Серены?

Глаза Фанни радостно расширились:

— Самонадеянным? Но… но почему же?

— Вы так не думаете? Вы уверены? Чувства, которые я испытываю, они… не… Они пробудились во мне давно! Прошло шесть лет, с тех пор как я впервые увидел ее, и с того самого дня чувства мои остаются неизменными. Тогда она показалась мне неземным созданием, что спустилось на землю и в присутствии которого все остальные женщины становятся неприметными. Ее красота, ее изящество, музыка голоса, я никогда не забуду их! Они оставались со мной в моих мечтах… — Киркби остановился, покраснев, и попытался рассмеяться. — Я опять заговорил как глупец!

— Вовсе нет, — прошептала она. — Прошу вас, не думайте так! Продолжайте, пожалуйста!

Майор опустил глаза, уставившись на свои руки, зажатые между колен.

— Я вступил во владение собственностью, которую, думал, никогда не унаследую, но состояние мое невелико. В самом деле, в ее глазах мое поместье должно казаться совсем маленьким, и оно приносит мне скорее стабильный доход, чем значительное состояние. Я могу позволить себе вести обеспеченный образ жизни, но роскошь находится вне пределов моего досягания. Дом, в который я мог бы ввести ее, называют просторным и удобным, но он не может сравниться с Милверли. Я никогда не бывал в Милверли, но посещал похожие места, останавливался в подобных поместьях, и знаю, что по сравнению с такими усадьбами мой бедный маленький дом покажется просто крошечным. Я мог бы позволить себе нанимать в Лондоне дом на время сезона, но это не может быть особняк в стиле Спенборо-хауса.

— О! — непроизвольно воскликнула Фанни. — Неужели вы можете предполагать, что все это будет иметь хоть какое-нибудь значение для Серены?

— Нет! Она слишком возвышенный для этого человек и слишком щедрый по характеру. Если она подарит мне свое сердце, то будет готова жить и в шалаше. Это для меня такие соображения очень существенны. Так оно и должно быть… И мне тяжело думать, что она может посмеяться над ними!

— Не знаю, может ли женщина желать больше того, что вы можете ей предложить, — задумчиво проговорила Фанни.

— Леди Спенборо, вы говорите искренне? Вы правда не думаете, что с моей стороны будет наглостью просить ее стать моей женой?

— Нет, не думаю. По правде говоря, мне кажется, что шалаш Серене не подойдет, — проговорила Фанни, ибо не могла представить Серену в такой обстановке, — потому как она не любит чувствовать себя в тесноте. И кроме того, едва ли вы сможете держать в шалаше слуг, а уж без них, майор Киркби, она ни за что на свете не сможет обойтись!

Он не мог не рассмеяться.

— Да уж, я думаю…

— Видите ли, — объяснила Фанни, — в ее распоряжении всегда было столько прислуги, что она никогда не была вынуждена уделять слишком много времени вопросам ведения хозяйства. Но, надеюсь, у вас хорошая экономка?

— Конечно! Я вовсе не имел в виду, что ей самой придется подметать пол, готовить обед или даже говорить горничным, что им делать. Моя мать привыкла сама распоряжаться в доме, но с тех пор как она живет в Бате, экономка миссис Харбери занимается всеми делами, и так может продолжаться и дальше, если Серена захочет этого.

— Думаю, что захочет, — сказала Фанни, прекрасно помня, как мало Серена занималась хозяйственными делами в Доуэр-хаусе. Она задумчиво добавила: — Я уверена, что Серена за всю свою жизнь ни разу не ухаживала за лошадью, не чистила стойла, но в конюшне она управилась бы намного лучше, чем в доме!

Эти слова заставили майора вспомнить и другие свои сомнения. Он с тревогой взглянул на свою очаровательную собеседницу:

— Ее любовь к охоте!.. Сможет ли она от этого отказаться? Даже если бы я мог позволить ей рисковать свернуть себе шею, дом мой находится в Кенте, а охота там неважная — мне кажется, что она назовет те места скучными и неинтересными. У меня есть, конечно, несколько свор гончих, но сам я никогда особенно не увлекался подобным спортом. Как-то раз она говорила мне, что, по ее мнению, ничто не может сравниться с местностью Коттесмора.

— Ну, это можно будет устроить. Вы могли бы снять охотничий домик в Шире или же…

— Вот это я мог бы сделать, но содержать целую дюжину гончих или конюшню верховых лошадей мне не по средствам!

— Но ведь у Серены есть огромное состояние!

Киркби вскочил и снова начал метаться по комнате.

— Да! И я не знаю… Но так уже решила судьба! Как бы я желал, чтобы все было иначе! Вы поймете меня, леди Спенборо, если я скажу, что предпочел бы, чтобы она была без единого пенни…

— Я понимаю вас, — сказала Фанни ласково. — Такие чувства не могут не делать вам чести, но, поверьте, было бы крайне неправильно и весьма неразумно принимать такие соображения в расчет, когда на карту поставлено… возможно, и ее и ваше счастье!

Киркби быстро подошел и поднес ее белую нежную руку к губам.

— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас! Если только вы даете свое согласие, все остальное мне безразлично. Вы знаете Серену! Вы любите ее! Вы говорите мне, чтобы я не отступал…

— О да, но ведь я не опекун, вы же понимаете! Она сама себе хозяйка! По крайней мере… — Фанни замолчала на полуслове, когда внезапная мысль пришла ей в голову. — Я совсем забыла! О Боже!

— Она под чьей-то опекой? Есть кто-то, с кем мне следует переговорить прежде, чем объясниться с ней?

— Нет, нет! Только состояние ее… его использование ограничено некоторыми условиями, и, возможно… Но мне не следует говорить о ее делах.

Гектор слегка сжал ей руку.

— И не надо! Надеюсь, состояние ее связано с такими условиями, что я не смогу добраться до него, даже если захочу! Но я должен идти. Если бы я мог выразить вам мою благодарность за вашу доброту, за понимание! — Он лукаво улыбнулся, глядя на нее сверху вниз. — Слово «вдовствующая» уже никогда больше не будет пугать меня.

Фанни рассмеялась и покраснела. Он снова поцеловал ее пальчики и повернулся, чтобы уйти, но тут дверь распахнулась, и Серена в платье для прогулок вошла в комнату.

— Мне показалось, я узнала, чья это модная шляпа лежит на столе прихожей! — заметила она, стаскивая с рук перчатки и отбрасывая их в сторону. — Как вы поживаете, Гектор? — Глаза ее перебегали с него на Фанни, и улыбка в них стала еще задорнее. — А ну-ка, что это за тайные планы вы тут строили, отчего у вас обоих такой виноватый вид?

— Никаких тайных планов, — сказал майор, подходя к ней и помогая снять ротонду. — Застали ли вы свою старую приятельницу — мисс Флор, не так ли? Она была дома? Мне кажется, она должна быть вам крайне благодарна за визит.

— Полагаю, вы придерживаетесь тех же чопорных взглядов, что и Фанни, и так же искренне не одобряете миссис Флор! — воскликнула Серена.

— Признаюсь, что не могу представить ее в роли вашего друга, — ответил он.

— Ерунда! Я застала ее дома и была очень благодарна ей за радушный прием, который она так любезно мне оказала. Должна тебе сказать, Фанни, очень жаль, что мы сейчас не в Лондоне и не можем посмотреть на триумф «этой самой Лэйлхэм»!

— Не хочешь же ты сказать, что она уже нашла блестящую партию для бедной малышки Эмили? — вскричала Фанни.

— Нет, этого она еще не сделала, но, если ей верить, то хоть завтра можно выбирать из целой дюжины подходящих женихов.

— Невозможная женщина! — сказала Фанни. — Мне жаль Эмили.

— Ерунда! Она чувствует себя на седьмом небе, наслаждаясь своим успехом в этом сезоне.

— Но кто эта женщина? — спросил майор.

— Дочь миссис Флор, не столь обворожительная, как ее мамочка, но столь же грозная.

— Она просто мерзкое создание, вечно строит какие то отвратительные планы! — неожиданно резко сказала Фанни и встала. — Простите меня! Мне надо поговорить с Лайбстером. Я забыла сказать ему что-то очень важное. Нет-нет, умоляю тебя, не дергай за шнурок звонка.

— Господи, Фанни, что с тобой такое? — Серена не успела договорить, как дверь за мачехой закрылась.

— Серена!

Девушка повернула голову, удивленная прозвучавшей в голосе майора настойчивостью. Одного взгляда, брошенного на его лицо, было достаточно, чтобы объяснить ей удивительное поведение Фанни. Серена вдруг задохнулась и почувствовала себя до смешного растерявшейся. Он подошел и взял ее руки.

— Это были не тайные планы. Я приходил спросить у леди Спенборо, — ибо она нечто вроде вашего опекуна, — могу ли просить вас выйти за меня замуж.

— О Гектор, как вы могли быть таким дурачком? — сказала Серена голосом, прерывающимся от смеха и слез. — Что же может бедняжка Фанни сказать на все это? Она сказала вам, что дает свое разрешение? Может, я должна спросить у нее, что мне надо ответить?

— Вовсе нет! Но теперь я понимаю, — шесть лет назад я в полной мере не понимал этого, — какая пропасть лежит между нами.

Она быстро освободила руку и прижала пальцы к его губам.

— Не говорите так, я запрещаю вам! Не смейте думать, что вы недостойны меня. Если бы только вы знали… Но вы не знаете, мой бедный Гектор, не знаете… Это я вас недостойна. Вы и понятия не имеете, какой противной я могу быть, какой упрямой, какой своенравной, какой сварливой!

Он схватил ее в объятия, говоря:

— И вы не смейте так говорить! Богиня, моя королева!

— О, нет, нет, нет!

Он только рассмеялся и снова поцеловал ее. Серена больше не возражала, ибо как женщина была слишком глубоко тронута таким поклонением и высоко оценивала его постоянство — пусть в душе его царил образ, не вполне соответствующий действительности. Оторвавшись от ее губ, Гектор произнес:

— Как бы мне хотелось, чтобы у вас не было никакого состояния!

Вряд ли можно было ожидать, что она поймет такое отношение, да Серена и не поняла. В мире, в котором она жила, девушка, обделенная наследством, вызывала сострадание. Даже брак по любви во многом определяется статьями брачного контракта, и мужчина должен быть очень богат и совершенно очарован, чтобы связать свою жизнь с бесприданницей. Вид у нее был изумленный, и она повторила без всякого выражения:

— Чтобы у меня не было никакого состояния?

— Да! Я бы скорее предпочел, чтобы вы были без единого пенни, чем обладали бы таким богатством, по сравнению с которым мое собственное состояние кажется жалким.

Смех заискрился в ее глазах:

— А вы глупыш! Неужели вы опасаетесь, что свет примет вас за охотника за приданым? И как только подобная глупость могла прийти вам в голову? Нет, в самом деле, Гектор, вы просто не имеете права быть таким неразумным! Но не падайте духом! Скорее всего, мне много и не достанется. И вы готовы взять меня с моими смехотворными 700 фунтами в год, мой милый охотник за приданым? Предупреждаю вас, я могу и не получить больше!

— Вы говорите правду? — спросил он, посветлев лицом. — Леди Спенборо упомянула о том, что ваше состояние ограничено целым рядом условий, но больше она ничего не говорила. Расскажите мне!

— Хорошо, но если вы решите принять это как доброе известие, мы скорее всего поссоримся, — предупредила она его. — Мой дорогой, но заблуждающийся отец оставил мое состояние (все, за исключением того, что я получила от моей матери) под опеку Ротерхэма. Притом с условием и оговоркой, что тот будет выдавать мне только деньги на карманные расходы в размере, в котором я их всегда получала, пока я не выйду замуж, получив при этом, заметьте, согласие и одобрение его превосходительства лорда Ротерхэма! Если же я вздумаю выйти замуж без его августейшего позволения, то вполне могу, как мне кажется, распрощаться с моим наследством!

Киркби был потрясен, и первые мысли у него были точно такие же, как и у нее.

— Что?! Вы должны добиваться согласия Ротерхэма? Господи помилуй, да я в жизни своей не слышал ничего более возмутительного!

— Именно так, — ответила Серена на удивление радостно. — Надеюсь, теперь вы понимаете, что меня нельзя было винить за ту вспышку гнева, что овладела мною в момент чтения завещания.

— И неудивительно. Ротерхэм, Бог ты мой! Простите меня, но неделикатность подобного условия и… Но об этом я должен молчать.

— Ужасно, не правда ли? И я полностью разделяю ваше мнение.

Мгновение майор молча сидел, плотно сжав губы, но вот какая-то мысль пришла ему в голову, и лицо его расслабилось. Он воскликнул:

— Тогда, если он откажется дать свое согласие, вы будете получать денег не больше, чем вам требуется на ваши платья… и прочие пустяки!

— Очень может быть, но вам не следует говорить это с таким видом, будто вы этому рады.

— Но я же рад!

— Ну а я вовсе нет, — едко возразила Серена.

— Серена, все, что мне принадлежит — ваше, и вы можете делать с этим все, что захотите, — с мольбой проговорил он.

Девушка была тронута, но чувство здравого смысла заставило ее ответить:

— Я вам очень признательна, но что если мне вздумается потратить все, что у вас есть, на «мои платья и прочие пустяки»? Дорогой мой, все это красивые слова, но так дело не пойдет. Кроме того, одна мысль о том, что Иво держит у себя в руках мой кошелек до самой своей смерти — или моей, — да этого одного достаточно, чтобы вывести меня из себя. И теперь, когда я начинаю думать об этом, мне кажется, что он просто не сможет этого сделать. Иво сам говорил мне, что в случае, если он не даст своего согласия без всякой на то причины, я, возможно, смогу разорвать эту опеку. Гектор, если вы сейчас же не перестанете хмуриться, вам придется испробовать на себе мой характер, предупреждаю вас!

Он улыбнулся:

— Ротерхэм никогда не даст согласия на ваш брак со мной.

— Увидим!

— Но никто и ничто не заставит меня отказаться от вас! — сказал майор, подавляя волнение.

— О, вам не следует так говорить. По крайней мере, в завещании отца ни слова не было о том, что я должна уведомлять Ротерхэма о своей помолвке. Но это может быть не раньше осени, когда я сниму траур.

— Осенью! — Это прозвучало с отчаянием, но Киркби моментально взял себя в руки и сказал: — Вы совершенно правы. Мои собственные чувства… Да, это было бы крайне неприлично объявлять о таком событии, пока вы еще носите черные перчатки.

Она протянула руку.

— Да, пожалуй, я согласна с вами, Гектор. Вообще-то я придаю очень мало значения условностям, но в таком случае, как этот… О, подобным заявлением мы только вызовем шум! Между собой мы уже помолвлены, но свет узнает об этом не раньше октября.

Майор почтительно поднес ее руку к губам.

— Это вам принадлежит решение — я же буду всегда только исполнять ваши желания, королева моя!




Глава X


Помолвленная пара посвятила в свою тайну только двух человек. Одним из них была Фанни, а другим — миссис Киркби. Майор просто не мог быть счастлив, не познакомив Серену со своей матерью, и поскольку девушка ни в коей мере не желала показаться невнимательной, скоро она уже взбиралась на гору в направлении Лэнсдаун Кресент в сопровождении своего красавца-кавалера.

Если бы организацией подобной экспедиции занимался сам майор, Серену отнесли бы туда в портшезе, ибо в глубине души он был искренне убежден, что ни одна женщина не способна преодолеть крутой подъем в гору. Именно поэтому его так шокировало решение невесты совершить такую утомительную прогулку. Но Серена думала иначе.

— Как, забираться в тесный портшез в такой солнечный день? Ни за что на свете! — объявила она.

— Ну тогда остается ваша карета! Матушка моя выходит из дому так редко, что ей показалось неразумным держать здесь карету, иначе бы я предложил ее вам.

— Дорогой мой Гектор, — прервала она его. — Не можете же вы серьезно предполагать, что я позволила бы моим собственным лошадям или лошадям вашей матушки надрываться, забираясь на такую гору?

— Нет, и именно поэтому я предлагаю вам нанять портшез. Я опасаюсь, что вы устанете.

— Напротив, я получу только удовольствие от прогулки. В Бате я постоянно чувствую себя стреноженной. Вы только скажите мне точно, где находится дом миссис Киркби, и я пунктуально явлюсь к назначенному часу, и вам даже не придется оживлять меня при помощи нюхательного спирта.

Он улыбнулся.

— Я зайду за вами.

— Ну что ж, это будет очень приятно, но, прошу вас, не беспокойтесь, если вы хотите сопровождать меня, опасаясь за мою безопасность, то это напрасные хлопоты.

— Я знаю, что вы не возьмете с собой горничную, а я не могу позволить вам разгуливать одной.

— Вы были бы удивлены, как хорошо я способна позаботиться о себе сама. Я уже несколько лет назад рассталась с девичьими привычками. И более того, дорогой мой, времена немного изменились за время ваших скитаний по континенту. В Лондоне я еще могла бы доставить вам удовольствие и взять с собой горничную, хотя скорее всего там бы я предпочла отправиться в моей собственной карете, и одна. Но в Бате это будет совершенно не нужно.

— Тем не менее я надеюсь, что вы позволите мне сопровождать вас.

— Действительно, я буду очень рада вашему обществу, — ответила Серена, решив не продолжать этот спор и полагая, что время сгладит острые края такой навязчивой заботливости.

На следующий день темп, который она задала во время их подъема на Лэнсдаун Кресент, убедил майора, что его невеста на самом деле отличается крепким здоровьем, несмотря на ее хрупкий вид. Она поразила его по-мужски широким шагом, к которому привыкла с ранней юности, когда, к великому неодобрению всех своих родственников, ее воспитывали скорее как юношу, чем девушку; именно поэтому ей так трудно было приноровиться к скромным шажкам Фанни. Прогулки с мачехой всегда были для Серены истинным мучением, которое она с трудом терпела. Теперь девушка наслаждалась, получив возможность снова идти рядом с мужчиной. Она не оперлась на руку, которую предложил ей майор, а стремительным шагом ринулась вперед, на гору, и воскликнула, когда ей пришлось удерживать шляпку, чтобы ту не унесло ветром:

— Ах, как замечательно! Здесь наконец-то можно дышать! Как жаль, что мы не наняли дома в Кампден-плейс или Райал Кресент.

— Мне тоже нравятся возвышенности, — признался Гектор, — но, нет сомнения, Лаура-плейс расположен намного удобнее.

— О да, вы правы! И Фанни не понравилась бы эта гора, — жизнерадостно согласилась она.

Через несколько минут он представил Серену ее будущей свекрови.

Миссис Киркби, дама слабого здоровья, отягченного еще и мнительностью, жила очень уединенно, была человеком тихим, скромным и робким, а потому оказалась совершенно подавленной визитом гостьи. С самого начала известие о том, что ее единственный оставшийся в живых сын помолвлен со знатной дамой, чьи многочисленные выходки были известны даже ей, сильно взволновало ее. Она привыкла во всех газетах просматривать прежде всего колонки светской хроники, а потому могла бы рассказать майору о том, сколько званых вечеров леди Серена почтила своим присутствием, и какого цвета был ее лихой фаэтон, сколько раз ее видели в Гайд-парке верхом на длиннохвостой кобыле, и во что она была одета на многочисленных приемах в Королевской Гостиной, в чьем обществе она посетила пэддок на Донкастерском ипподроме, и великое множество иных, столь же интересных деталей. Точно так же ей было известно о пристрастии леди Серены к вальсам и прочим развлечениям. Что же касается предыдущей помолвки, так скандально разорванной почти перед самым днем венчания, то миссис Киркби долго недоумевала по этому поводу и качала головой, рассказывая об этой непостижимой выходке всем своим знакомым. Таким образом, для нее было тяжелым ударом узнать, что сын собирается связать свою судьбу с леди, неспособной жить в тихой кентской усадьбе. Она не смогла удержаться и спросила его дрожащим голосом:

— О, Гектор, но ведь она слишком легкомысленна?

— Она — ангел! — с лучезарной улыбкой ответил сын.

Миссис Киркби вовсе не думала, что Серена похожа на ангела. Ангелы, по ее мнению, были созданиями неземными, а в Серене не было ничего воздушного. Она была высокой и красивой светской женщиной, образцом крепкого здоровья и излучала такую жизненную энергию, что получасовой визит миледи вверг бедную болезненную женщину в приступ жестокой головной боли, завершившийся сильным сердцебиением и нервным припадком. Не то чтобы, слабо уверяла миссис Киркби свою престарелую компаньонку, девица эта была слишком громкоголоса — голос ее был на редкость музыкален. Не то чтобы она была слишком говорлива, самоуверенна или суетна, нет — ничего подобного в ней не было. Собственно говоря, миссис Киркби оказалась не в силах найти в ней какой-нибудь недостаток. Напротив, именно достоинства леди Серены произвели на нее такое огорчительное впечатление.

— Каждый мог бы заметить, — слабо жаловалась она, нюхая флакончики с туалетным уксусом, — что она всегда вращалась не где-нибудь, а в самых высоких кругах! Манеры ее так совершенны и так отточенны, что понятно с первого взгляда: она привыкла со всеми вести себя как хозяйка, со всеми — я осмелюсь сказать — от королевской семьи до низших слоев общества! Ничто не могло быть совершеннее, чем ее поведение со мной. И что только я сделала, чтобы заслужить такую вот невестку, я и представить себе не могу!

К счастью, майор был слишком ослеплен сияющей красотой своей богини, чтобы заметить, как мало восторга выказала его матушка. Ему показалось, что Серена вошла в темную комнату как луч солнца, он подумать не мог, что свет этот может показаться кому-то слишком ярким. Его уверенность в том, что стоит любому посмотреть на Серену, чтобы оказаться очарованным ею, была так сильна, что Гектор принимал как должное покорные ответы матери. «Видела ли ты когда-нибудь такую поразительную красоту?» — «Нет, не видела». — «А какое у нее прелестное лицо, какая кожа!» «Да, правда». — «А ее глаза, никто не может устоять против их очарования! Они так переменчивы, так выразительны, а форма век напоминает о том, что их обладательница имеет легкий характер!» — «Совершенно верно — просто замечательные». — «Готов поклясться, что тебе понравилось изящество ее манер — такие светские, такие совершенные, но без всякой жеманности!»— «Именно так!» — «А грация ее движений!»— «О да! Она так грациозна!» — «Я не знаю, как это так получается, что Серена никогда не делает ни малейшей попытки оказывать влияние на своего собеседника, но, когда она входит в комнату, кажется, что она заполняет ее всю — должно быть, вы, матушка, заметили это!» — «Да, конечно, как было не заметить!» — «А ведь правда, эти божественные глаза обладают чудодейственной силой? Мне кажется, что они околдовывают всякого, на ком она остановит свой взор!» — «Да, действительно!» — Миссис Киркби слабеющим голосом согласилась и с этим.

Так что после этого разговора майор искренне заверил Серену, что матушка его околдована будущей невесткой. Очарование майора было столь сильным, что он не смог придраться к словам миссис Киркби, уверявшей полную сочувствия миссис Мертли, что леди Серена совершенно заворожила ее сына.

В те моменты, когда он был способен рассуждать более здраво, туманные сомнения — действительно ли матушка одобряет все поступки Серены? — и впрямь приходили майору Гектору в голову.

Майор не стал сообщать своей родительнице, что ее будущая невестка, совершая прогулки верхом перед завтраком, отказывалась от сопровождающих. Миссис Киркби была бы шокирована подобным известием, да и он сам сомневался, прилично ли это. Но Серена только смеялась над ним, говоря, что он боится сплетников и сплетниц Бата, и майору пришлось заглушить в себе голос сомнений. Находиться рядом с ней было для него величайшим удовольствием, но невозможность обуздать ее неустрашимость оказалась для него настоящей пыткой. Она не терпела чужую руку на поводьях своей лошади: он узнал об этом, когда испуганно и инстинктивно поймал за узду ее лошадь, попятившуюся отчего-то. Лицо невесты, побелевшее от ярости, напугало его, в глазах ее сверкали молнии, и грозные нотки прозвучали в голосе, когда она резко приказала сквозь сжатые зубы:

— Уберите руку с моей уздечки! — Опасный момент миновал, рука его упала, она снова подчинила себе кобылу, и сказала уже мягче: — Вы никогда не должны этого делать, Гектор! Да, да, я все понимаю, но когда я не смогу справляться с моими лошадьми, я продам их и займусь плетением кружев!

Он часто думал, что Серена поступает слишком беззаботно, перескакивая через самые высокие изгороди, но все, что она говорила в ответ на его увещевания, было:

— Не бойтесь! Я не перелечу через голову лошади! Последний раз, когда это случилось, мне было двенадцать лет, и отец прошелся кнутовищем охотничьего хлыста по моим плечам: это было сильнодействующее лекарство.

— Не подскажете ли вы мне какой-нибудь другой способ заставить вас не носиться таким бешеным карьером? — грустно спросил он.

— Увы, других нет! — рассмеялась она в ответ.

Майора преследовали кошмары, в которых он видел ее со сломанной шеей подле какой-нибудь преграды. Однажды Фанни сказала ему с доверчивой улыбкой:

— Для меня такое утешение знать, что вы ездите с Сереной, майор Киркби! Я знаю, что она превосходная наездница, но у меня всякий раз сердце не на месте, когда с ней один только Фоббинг, потому что она принадлежит к тем людям, кого называют «наездник в синяках», и хотя Фоббинг был ее грумом, еще когда она была девочкой, на него она не обращает ни малейшего внимания.

— Господи, если бы она обращала внимание на меня! — воскликнул Гектор. — А то ведь нет, леди Спенборо, когда я прошу ее подумать, в каком я окажусь положении, если лошадь сбросит ее в то время, когда мы катаемся вместе, Серена только смеется и советует мне уезжать прочь в ту же минуту, как я увижу, что она падает, и клясться всем, что меня с ней не было.

— Ах, Боже мой! — вздохнула Фанни. Она понимала, что майор действительно переживает, и успокаивающе добавила: — Не обращайте внимания. Мне кажется, мы с вами слишком беспокоимся!

В эти солнечные майские дни Серена чувствовала себя очень неуютно из-за монотонной и размеренной жизни, которую она была вынуждена вести. В другой год в это время она была бы в гуще лондонской светской жизни, пытаясь вместить в один день не меньше дюжины визитов. Сейчас она бы не отказалась очутиться в Лондоне, мысль о званых завтраках и балах привлекала ее, но ведь в Бате не было ничего, что могло дать выход ее кипучей энергии. Фанни вполне устраивали посещения водолечебницы каждый день и прогулки в часовню каждое воскресенье. Серена же с трудом выносила однообразие и рутину монотонных дней и чувствовала себя в маленьком городишке, словно в клетке. Она объявила, что в теплую погоду в Бате становится невыносимо душно, и послала в Милверли за своим фаэтоном, приказав майору сопровождать ее в местные платные конюшни, чтобы найти пару лошадей для прогулок.

Он охотно согласился, так как полностью разделял ее желание вырваться из тесных рамок города и понимал, что поездки в ландо Фанни со степенным кучером на козлах могли наскучить энергичной девушке. Киркби полагал, что езда в фаэтоне предоставит обеим дамам невинное и вполне безопасное развлечение. Все это он думал лишь до тех пор, как увидел фаэтон. Серена забыла упомянуть, что ее фаэтон был «высоким», а потому, когда майор увидел хрупкий кузов, висящий над передней осью, так что дно его находилось на высоте не меньше пяти футов над землей, он в отчаянии воскликнул:

— Серена! Не хотите же вы разъезжать вот в этом?

— Ясное дело, собираюсь, и буду! Но, Боже мой, как хочется мне, чтобы у меня были те лошади, с которыми я бывало раскатывала! Они были подобраны в масть, Гектор, и как же гордо выступали мои серые красавцы.

— Серена! Дорогая моя! Прошу вас, не делайте этого! Я знаю, что вы отлично правите, но более опасный экипаж просто трудно себе представить.

— Действительно, но я же отлично правлю.

— Даже самые смирные лошади, бывает, опрокидывают подобные фаэтоны.

— Ясное дело, конечно, опрокидывают! — согласилась она с лукавой улыбкой. — Именно то, что ими так трудно править, и добавляет остроту прогулке!

— Да, но… Любовь моя, вы одна можете судить о том, что для вас подходит, а что нет; но ездить в таком ужасном экипаже!.. Дорогая моя, неужели вы не боитесь?

— Ни капельки, я очень смелая женщина!

— Нет, не надо шутить так! Возможно, в Гайд-парке, хотя я думаю, и там тоже… Но в Бате… Вы же просто не подумали! Да ведь весь город начнет говорить о вас.

Серена удивленно посмотрела на него.

— Вот как? Да, вполне возможно! Никогда не знаешь, что может вызвать разговоры. Но не может быть, чтобы вы… Неужели вы хотите, чтобы я, леди Серена Мэйри Карлоу, обращала внимание на то, что люди могут сказать обо мне?

Гектор замолчал, испуганный мыслью, что он действительно так думал. После короткой паузы она вкрадчиво сказала:

— Не желаете ли поехать со мной и убедиться, что мне действительно можно доверять и что я действительно не опрокину его? Пожалуй, можно будет попробовать этих рабочих лошадок. Судя по их виду, кажется, у них не будет ни малейшего желания сбросить меня.

— Вы будете представлять забавное зрелище для Бата и без этого! — ответил он униженным тоном и ушел, оставив ее.

Хорошо, что Киркби поступил именно так, ибо искры гнева сверкнули в карих глазах. Забота майора о ее безопасности ущемляла независимый характер девушки. Критиковать ее было дерзостью с его стороны, и выносить его замечания она была готова не больше, чем нравоучения кузена Хартли. Майора крайне рассердили ее слова о том, что, какие бы убеждения ни управляли жизнью дам его круга, она была дочерью самого Спенборо, а потому совершенно безразлично, что могут подумать о ней подобные особы.

Этот высокий фаэтон был сделан для нее по заказу отца: неодобрение, высказанное по отношению к экипажу, означало и неодобрение его поступков. «Что бы ни случилось в жизни, моя девочка, — говаривал ей покойный граф, — не будь трусихой».

Так как майор предпочел удалиться, гнев Серены излился на Фанни.

— Это неслыханно! — восклицала она, расхаживая по гостиной в амазонке мужского покроя. — Да чтобы я обращала внимание на предрассудки жалкой кучки батских завсегдатаев и старых дев! Если он думает, что я изменюсь, когда мы поженимся, так чем скорее он узнает, что я не собираюсь этого делать, тем лучше для него! Хорошенькое дело — майор Киркби говорил дочери Карлоу, что она ведет себя неподобающим образом!

— Серена, дорогая, не может быть, чтобы он это сказал, — мягко запротестовала Фанни.

— Но он же это имел в виду! Значит, по его мнению, репутация моя настолько неустойчива, что ее может опорочить поездка в спортивном экипаже?

— Ты же знаешь, что это не так. Не сердись на меня, Серена, но не только кучка батских завсегдатаев и старых дев могут подумать, что ты ведешь себя слишком легкомысленно. — Пылающие гневом глаза обратились к Фанни, и та торопливо добавила: — Да, да, это все чепуха, конечно же! Тебе до этого и дела нет, но я убеждена, что ни один мужчина не может позволить, чтобы о его жене так думали.

— То, что позволял отец, не должно обижать Гектора. Его вид… Тон, которым он сказал мне последние слова… Это просто невозможно!.. Честное слово, мне на редкость не везет с женихами: сначала Ротерхэм…

— Серена! — вскричала Фанни, сильно покраснев. — Как ты можешь сравнивать майора Киркби и Ротерхэма?

— Ну, по крайней мере, Ротерхэм никогда не читал мне нотаций о светских приличиях! — капризно ответила Серена. — Он точно так же не обращает ни малейшего внимания на все условности.

— И это не делает ему чести! Я знаю, ты не всегда думаешь то, что говоришь, когда у тебя плохое настроение, но сравнивать их — нет, это просто возмутительно! Один из них так высокомерен, с резким характером, тиранскими замашками, и манеры у него до того грубые, что почти неприлично; а другой так добр, заботлив, опекает тебя, так сильно тебя любит… О Серена, прости меня, но я просто поражена тем, что ты только что сказала.

— Могу себе представить! Действительно, их просто нельзя сравнивать. Ты прекрасно знаешь, что я думаю про Ротерхэма. Но позволь мне всем отдавать должное и, если ты позволишь, наделить его хотя бы одним достоинством. Я согласна, что тебе это достоинством не кажется. Но не будем спорить об этом. Мой скандальный экипаж ждет меня, и, чтобы нам не поссориться как следует, я лучше оставлю тебя, моя дорогая!

Серена отправилась прочь, дрожа от негодования — обстоятельство, заставившее ее грума, наделенного привилегией говорить в ее присутствии, сказать, что, может, оно и к лучшему, что миледи будет управлять сейчас не своей знаменитой серой парой.

— Фоббинг, придержи язык! — сердито скомандовала девушка.

Обычно гнев ее быстро проходил, и девушка редко долго оставалась в плохом настроении, поэтому к тому времени, когда характер нанятых лошадей стал ей ясен, обида ее почти прошла. Раскаяние быстро сменило ярость, и правота слов Фанни дошла наконец до нее. Она снова увидела лицо майора, обиженное и смертельно униженное, припомнила, как давно он был влюблен в нее, и, не сознавая, что говорит вслух, воскликнула:

— О, я самое противное существо на всем белом свете!

— Ну, я бы это не сказал, миледи, — ответил удивленный грум, — я этого не говорил, да и говорить не буду…

— Так ты все еще ругаешься? — прервала его Серена. — Если тебе эти клячи кажутся резвыми скакунами, так я о них иного мнения.

— Нет, миледи, для вас не было бы никакой разницы, будь они хоть призовыми победителями, — заметил Фоббинг сурово.

— Нет, для меня-то как раз и была бы разница, — вздохнула она. — Интересно, кому-то теперь достались мои серые?

— Ну вот, теперь у вас будет приступ тоски и уныния! — добродушно проворчал грум. — Да если бы вы правили даже парой кляч, что непрестанно спотыкаются, вы и тогда затмили бы любую даму на дороге, миледи, уж это я вам могу точно сказать! Пора бы вам поворачивать, если только не хотите запоздать с возвращением в конюшню, — это ведь не такие лошадки, что делают по шестнадцати миль в час.

— Да, нам пора возвращаться, — согласилась Серена.

Фоббинг замолчал, и она смогла погрузиться в свои неприятные размышления. К тому времени, как они снова подъехали к Лaypa-плейс, она довела себя до состояния раскаяния, которому необходимо было немедленно дать выход. Не останавливаясь, чтобы освободиться от шляпки, Серена поспешила в маленький кабинет, примыкавший к столовой, на ходу сдергивая с рук перчатки и говоря через плечо дворецкому:

— Мне надо, чтобы Томас немедленно отправился с запиской от меня в Лэнсдаун Кресент.

Она запечатывала порывисто написанное бурное письмо, полное извинений, когда кто-то постучал в парадную дверь. Несколько секунд спустя она услышала, как майор говорит: «Вам не надо докладывать обо мне!» — и вскочила с места в ту самую минуту, как он вошел в комнату.

Киркби был бледен и очень взволнован. Не оборачиваясь, он закрыл дверь и проговорил ее имя так напряженно, что девушка сразу поняла, под влиянием каких сильных чувств он это сделал.

— Гектор, я как раз написала вам! — воскликнула она.

Казалось, он еще сильнее побледнел.

— Писали мне? Серена! Я умоляю вас — выслушайте меня!

Она подошла к нему, покаянно говоря:

— Я вела себя ужасно. Отвратительно! О, прошу вас, простите меня…

— Простить вас? Мне? Серена, любовь моя, это я пришел молить вас о прощении. Как только я посмел критиковать ваше поведение? Да как я мог!..

— Нет, нет, это я так скверно с вами обошлась. И не просите у меня прощения. Если вы хотите, чтобы я отказалась от поездок в моем фаэтоне здесь, в Бате, я так и сделаю. Ну вот — вы прощаете, меня?

Но, как обнаружилось, майора это вовсе не устраивало. Его раскаяние из-за того, что он дерзнул поспорить со своей богиней, можно было успокоить, только если она пообещает ему и впредь всегда поступать лишь так, как сочтет необходимым. Ссора кончилась тем, что Гектор страстно целовал руки Серены и обещал, что сам поедет с ней кататься в ее фаэтоне на следующий же день.




Глава XI


Майор, помирившись со своей любимой, никак не мог успокоиться, что она чуть не была свергнута с возведенного для нее пьедестала. Идеалистический склад его ума требовал, чтобы он убедился, что она никогда не покидала его. Расстаться с романтическим образом, который он сам себе создал, было невозможно. Киркби решил доказать самому себе, что это его, а не ее суждения были неправильны. Девушка его мечты не могла заблуждаться и ошибаться. То, что показалось ему недостатком воспитания, на самом деле являлось постоянством в преследовании своей цели; ее насмешливые разговоры выдавали ее возвышенный ум, а легкомыслие, не раз столь сильно шокировавшее его, было лишь светской маской, под которой скрывались гораздо более серьезные чувства. Даже вспышки нетерпимости и яростные взгляды, пронзавшие Гектора не раз, можно было простить. Ни то ни другое не являлось следствием дурного характера: нетерпение объяснялось расстроенными нервами после смерти отца, а ярость была спровоцирована его собственным непредсказуемым вмешательством.

Однако не все различия между реальностью и существующим в его воображении образом можно было так же легко отбросить. По характеру майор оказался человеком очень ответственным: он был отличным полковым офицером, безукоризненно подчинявшимся приказам, всегда заботившимся о своих подчиненных, готовым помочь младшим офицерам, только что покинувшим школьные стены, которые часто искали его совета в преодолении трудностей военной жизни. Его призванием было защищать и помогать, и поэтому ему так больно было узнать, что создание, так высоко стоявшее над всеми остальными, которое он так жаждал обожать и вести по жизни, высказывало так же мало склонности опереться на его руку, как и поверять свои горести, беспокойства и тревоги. Его невеста была, мягко говоря, далека от того, чтобы искать в жизни поддержки, и напротив, куда больше желала бы навязывать свою собственную волю окружающим ее людям. Она так же привыкла командовать, как и он, и, оставшись в раннем возрасте без материнской ласки, приобрела независимость. В соединении с глубокой сдержанностью это делало неприемлемой для нее мысль, что горести и боль можно кому-либо доверить. Фанни, понимавшая его переживания, попыталась объяснить, что за человек ее падчерица.

— Серена — очень сильная личность, личность, майор Киркби, — мягко говорила она. — Я думаю, воля у нее такая же неукротимая, как и тело, а это означает очень мощный характер. Меня всегда удивляло, что все, что она ни делает, нисколько ее не утомляет, хотя со мной все по-другому. Но ей, кажется, любое дело в радость. Лорд Спенборо был точно такой же. После целого дня охоты они всего-навсего лишь хотели спать и были страшно голодны, а в Лондоне я просто понять не могла, как им удавалось не уставать от бесконечных обедов, вечеров, всего этого шума. — Она улыбнулась и добавила извиняющимся тоном: — Не знаю, но когда мне приходилось давать званый завтрак утром и посещать бал вечером, на следующий день я была совершенно разбита.

Вид у майора Киркби был такой, словно это его нисколько не удивило.

— Ну а Серена? — спросил он.

— О нет! Она никогда не отдыхает днем. Именно поэтому ей кажется такой утомительной наша праздная жизнь. В Лондоне она каталась в Гайд-парке перед завтраком, ходила по магазинам. Очень часто мы давали званые обеды или ездили к многочисленным знакомым лорда Спенборо. Необходимо было также ездить с визитами, на скачки, пикники или куда-нибудь еще. Вечером же мы шли в гости или отправлялись в театр, а после надо было успеть на три или четыре бала или ассамблеи.

— Неужели и вы вели такую же жизнь? — поинтересовался майор, устрашенный таким перечислением.

— О нет! Я не могла поспеть за ними, вы понимаете. Я изо всех сил старалась привыкнуть к такому распорядку, потому что моей обязанностью было вывозить Серену, но, увы… Когда она поняла, как я устаю от всего этого, и увидела, как часто я страдаю головными болями, то объявила, что вовсе не хочет таскать меня повсюду за собой и не разрешит милорду делать это. Вы и представить себе не можете, как она добра ко мне, майор Киркби! Она — мой лучший, мой самый любимый друг…

Глаза Фанни наполнились слезами, и Киркби сжал ее руку, растроганно воскликнув:

— В этом я могу не сомневаться!

— У нее золотое сердце, — горячо призналась она ему. — Если бы вы знали, как она заботится обо мне, как терпелива со мной, вы были бы просто поражены.

— Вовсе нет, — возразил он, улыбаясь. — Я не могу себе представить, что кто-то может потерять терпение, говоря с вами.

— О нет! Мама и мои сестры часто бывали так нетерпеливы со мной, ведь я самая глупая из всей семьи, да к тому же испытываю такую застенчивость перед незнакомыми людьми и вовсе не люблю ездить на все эти вечера. Но Серена, которая все так хорошо знает, никогда не сердится на меня. Майор Киркби, я не знаю, как бы я без нее справлялась…

Гектор с сочувствием проговорил:

— Вам приходилось очень скверно?

— О, если бы не Серена, я бы не смогла этого вынести! — Краска бросилась ей в лицо, и Фанни быстро проговорила: — Я хочу сказать… я имею в виду… мне приходилось принимать столько народу… разговаривать с ними… быть хозяйкой в этом огромном доме. А эти политические партии и вечера… Это было хуже всего. Я ведь не имею ни малейшего представления о политике, и, если бы Серена не была так предупредительна и не говорила мне заранее, о чем скорее всего будет разговор за обедом, я бы совсем растерялась. И это так ужасно, что люди самого высшего света всегда приходятся друг другу родственниками, так что вечно попадаешь в неловкое положение.

Он не мог не рассмеяться, слушая ее бесхитростные речи:

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду. Скажите, должно быть, граф Спенборо был человек со странностями. Простите, ради Бога! Мне не следует говорить этого вам.

— Ну что ж, я тоже думаю, что граф был необычным человеком, — согласилась Фанни. — Он был очень мягким и добросердечным, простым и таким добрым, что неудивительно, что все так любили его.

— Ах вот как! Да, конечно, ведь… То есть я хочу сказать, что так, должно быть, оно и было… — пробормотал Киркби, совершенно сбитый с толку.

Фанни продолжала вышивать, оставаясь в неведении, что ее слова открыли майору трудности ее семейной жизни. Она, конечно, пришла бы в ужас, если бы знала, какое впечатление произвели на него ее слова о привычном образе жизни и характере Серены. С возрастающим беспокойством он продолжал спрашивать себя, сможет ли Серена когда-нибудь удовлетвориться той жизнью, которую он мог предложить ей. Однако когда майор заговорил об этом, его невеста удивилась и сказала: «Скучать? Дорогой Гектор, что за абсурдные мысли? Можете мне поверить, я сумею найти себе занятие в Кенте».

Одна заметка в разделе новостей «Курьера» заставила Серену спросить однажды, не собирается ли он баллотироваться в парламент. Он уверил ее, что нет, но девушка, прежде чем он успел сказать что-либо еще, уже принялась обсуждать этот вопрос, строить планы, размышлять о его возможной карьере, раскрывая перед ним перспективы такого занятия. В отчаянии он рассмеялся:

— Но мне же не нравится заниматься всем этим!

Сказав это, он с облегчением понял, что она, очевидно, совсем не разочарована, хотя у него и осталось чувство, что его пытались силой увлечь по пути, избранному отнюдь не им самим.

— В самом деле? Правда? Тогда, конечно, вам не следует баллотироваться, — согласилась она.

Когда Серена рассказывала ему о своей жизни в те годы, когда он воевал на континенте, майору часто вспоминались слова Фанни об обилии родственников у людей высшего света. «Он мне что-то вроде пятиюродного кузена», — говорила Серена, и скоро ему стало казаться, что, должно быть, ее кузены рассеяны по всей Англии. Однажды Гектор пошутил по этому поводу, но Серена ответила совершенно серьезно:

— Да, и если бы вы знали, как это скучно и утомительно. Приходится поздравлять их с днем рождения и именин, приглашать на обеды, а некоторые, смею вас заверить, просто невозможные люди.

Гектор расхохотался, но в глубине его души затаился страх, что эти люди, пусть отвратительные или скучные, составляли неотъемлемую часть той единственной жизни, которую она понимала или, возможно, в которой только и могла быть счастлива. Однажды, когда он заглянул в Лaypa-плейс, ожидая найти ее скучающей из-за дождя, что лил не переставая с самого рассвета, Гектор обнаружил, что его невеста читает скандальный роман. Майор все больше убеждался, что мирное и спокойное существование, которое он планировал для них обоих, никогда не удовлетворит ее.

Серена протянула ему руку и одарила одной из самых очаровательных улыбок:

— Я очень увлечена одной книжкой, любимый! Это самая занятная книга из всех, когда-либо написанных. Вы уже видели ее? Главные персонажи отлично можно узнать, да и догадаться о том, кто остальные, тоже не составляет большого труда. Я уже давно так не смеялась!

Он поднял один из маленьких томиков с золотым обрезом.

— Что это? «Гленарван», написано известным автором. Неужели это такая замечательная книга?

— Бог мой, нет! Это крайне абсурдная смесь всевозможной чепухи. Автор — леди Кэролайн Лэм! Все Лэмы описаны тут, а леди Холланд — так просто мастерски, мне кажется, что я о ней слышала. Гленарван, конечно, это Байрон, и весь замысел в том, чтобы отомстить ему за то, что он отказался от романа с ней!

— Боже милосердный! — ахнул Гектор. — Должно быть, она просто сошла с ума, если решилась на такое.

— Думаю, что да, бедная душа! Но это началось еще тогда, когда она по уши влюбилась в Байрона. Что касается меня, я оказалась отсталой от моды, так как сразу же почувствовала к нему отвращение. Как только она могла терпеть его невыносимое тщеславие и все попытки казаться интересным, я себе представить не могу. Хотя мне кажется, что если человек смог вынести, как смеется этот кошмарный Лэм, так такого человека уже ничто не испугает. Однако не могу не чувствовать искреннюю жалость к Вильяму Лэму, несмотря на его противный смех. Если действительно он не бросил ее, я могу только со всей откровенностью сказать, что это делает ему честь. Думается, Кэролайн хотела изобразить его по-доброму, но кое-что из того, что она пишет о муже, может заставить его терзаться обидой и стыдом. Она оказалась столь любезной, что почтила общество рассказом, который можно принять за описание ее медового месяца, — и до того чувственное, что бедняжка Фанни краснела до ушей. Ей-Богу, вряд ли это может показаться приятным для сэра Вильяма Лэма, но это же не повредит ему. А себя она рисует под именем Каланты — невинным ребенком, ослепленным высшим светом, совершенно невежественным и полностью верящим в добродетель каждого встреченного мужчины. Неплохо для девицы, воспитанной в доме Девонширов.

— Звучит, мягко говоря, не очень поучительно, — сказал майор. — И вам нравятся такие вещи?

— Это самая ужасная книга, которую только можно себе представить! — взорвалась Фанни. — И хотя с лордом Байроном я только обменивалась поклонами, убеждена, что он в жизни своей никогда не был пожирателем младенцев! Что же касается Клары Сент-Эверард, которая следовала за Гленарваном в одежде пажа, если она существовала в действительности и делала что-нибудь столь же страшно непристойное, то мне кажется, что не так уж плохо, когда она сорвалась с утеса в море… только вот мне очень жаль ее лошадь!

— Заметьте! — сказала Серена, веселясь от души. — Это самая ужасная книга, которую только можно себе представить, но она прочитала все три тома!

— Только потому, что ты все время спрашивала, не кажется ли мне, что леди Августа выведена под псевдонимом леди Кейр (а я, честное слово, не знаю), и так смеялась, что я просто была вынуждена продолжать чтение, чтобы наконец понять, что так забавляет тебя.

Майор, проглядывавший в это время один из томиков, брезгливо бросил его на стол.

— Мне кажется, что вы зря потратили деньги, Серена!

— О, а я и не тратила! Это Ротерхэм прислал мне роман по почте посылкой. Я и не думала, что он может быть так мил! Он пишет, что в городе только об этой книге и говорят, и я вполне могу в это поверить.

— Ротерхэм прислал эту книгу вам? — воскликнул Киркби, столь же пораженный, сколь и недовольный таким известием.

— Да, а почему бы и нет? О, неужели вы так разозлились оттого, что он прислал мне письмо? — поддразнила его Серена. — Это вовсе ни к чему. Даже самый ревнивый влюбленный, — а я надеюсь, вы не из их числа, — не нашел бы ничего предосудительного в этом листке. Он не принадлежит к особым любителям писать письма, вот что он считает нужным мне сообщить:

«Дорогая моя Серена, посылаю вам последнюю попытку леди Лэм перевернуть общество с ног на голову. На мой взгляд, это ей превосходно удалось. Ни о чем больше нигде не говорят. Лэмы надеялись наконец избавиться от нее, однако сэр В. Лэм держится твердо. Между прочим, если последнее письмо Гленарвана в этом поистине невероятном сочинении является копией оригинала, вы согласитесь, что моя неучтивость просто посрамлена. Я подумываю приехать в Клейкросс и, возможно, смогу заехать в Бат на следующей неделе. Остаюсь искренне ваш Ротерхэм». Вы же согласитесь, что в этом послании нет ничего такого, что могло бы разозлить вас! — сказала Серена, отбрасывая письмо на стол. — Кроме того, — добавила она задумчиво, — что он заглянет сюда. Я бы предпочла, чтобы маркиз не приезжал в Бат! Он непременно раскроет наш секрет, любимый, а если же Иво опять будет не в духе, нечего и говорить, что это скажется на нас самым неблагоприятным образом. Мне надо будет его отговорить…

— Жаль, что вы собираетесь это сделать, — ответил Киркби. — Что касается меня, я бы предпочел доверить ему наше решение, если только это даст мне право сказать ему, что я вовсе не считаю, что с его стороны было «мило» посылать вам книгу, которую вы сами описываете как «довольно чувственную».

— Бог ты мой, да если вы в таком настроении, я непременно должна его отговорить! — воскликнула она. — Как вы можете говорить такие глупости, Гектор? Вы что же, верите, что я — невинная Каланта? Ротерхэму лучше знать.

— Что? — резко повысил голос Гектор.

— Нет, нет, прошу вас! — вмешалась Фанни умоляющим тоном. — Майор Киркби, вы ошибаетесь. Серена, думай, что ты говоришь, дорогая моя. Право же, твое легкомыслие заведет тебя слишком далеко.

— Очень может быть. Но будет только лучше, если Гектор научится не искать глупости в том, что я говорю, — вспылила Серена, сильно покраснев.

Ее вспышка охладила майора:

— Простите меня! Я вовсе не хотел… Бог ты мой, да как я мог? Я убежден, вы почувствовали бы, как неприличен сам факт, что кто-то прислал вам для чтения подобную книгу. Выбросьте ее прочь, и давайте забудем об этом. Я не могу поверить, что вам нравится, когда так клевещут на ваших друзей и пускают об них пасквили.

— Нет, это просто переходит все границы возможного! — взорвалась Серена полусердито-полунасмешливо. — Моих друзей? Это гнездо из дома Мельбурнов? Вы что же, принимаете меня за сторонницу вигов? О, да меня в жизни так не оскорбляли! Я не знаю, чего вы за это заслуживаете…

Шутливое возражение вполне могло бы восстановить полную гармонию и прежний мир, но чувство благоразумия майора было задето столь сильно, что он просто не мог позволить себе шутить по подобному поводу. Он заговорил совершенно серьезно, умоляя ее согласиться с его доводами. Серена стала еще нетерпеливее, обвиняя его в притворной и ложной стыдливости, и только приход Лайбстера, который принес доставленные письма, предотвратил назревшую ссору. Серена замолчала на полуслове, холодно проговорив:

— Ну, Фанни, если только моя тетка снова написала мне, мы узнаем, собирается ли лорд Пеллет жениться на леди Смит Бургес, или все это опять только слухи. Бог ты мой! Ты знаешь, мы получили целых семь писем, честное слово. — Она передала пару Фанни и быстро просмотрела обратные адреса своих. Лукавая улыбка заблестела в ее глазах, она бросила коварный взгляд на майора, говоря: — Я уже догадываюсь, о чем написали мои корреспонденты! Осмелюсь предположить, что лучше мне будет не срывать облаток до вашего ухода. Однако мне ужасно хочется узнать, что пишет моя тетка.

Киркби ничего не ответил, а встал и подошел к окну с очень недовольным видом. Внезапно Серена залилась звонким смехом.

— О, Гектор, вы будете сражены наповал? Нет, нет, не смотрите на меня так хмуро. Как забавно все получается. Моя тетка пишет, что она посылает мне «Гленарвана»! Она говорит, что я буду на седьмом небе, прочитав эту книгу.

Действительно, получилось очень глупо. Майор не мог не рассмеяться. Она протянула ему руку, улыбаясь, а он поцеловал ее, пробормотав:

— Простите меня!

Ее пальцы сжали его руку.

— О, все это ерунда! Как же глупо мы чуть было не поссорились. Ну, давайте посмотрим, что же пишет мне тетка. У леди Коузер измученный и испуганный вид: неудивительно, что я не стану проливать по ней слез. Кажется, она с самого начала была с леди Кэролайн на ножах и полагала, что та — фальшивая, коварная женщина, несмотря на все ее улыбочки и заверения. О, она даже так добра, что посылает мне ключ к книге. Фанни, ей кажется, что леди Морганет — это не точный портрет леди Бессборо, там есть еще и черты герцогини Девонширской. Ну что же, если уж она и мужа своего поместила в роман, вряд ли можно было ожидать, что пощадит свою мамашу и тетку, даже если тетка эта уже умерла и не сможет возмутиться… — Глаза Серены пробежали по исписанным мелким почерком листкам, она еще раз рассмеялась, но сложила письмо и отложила его. — Все остальное — просто городские сплетни, и вполне может обождать. Гектор, где находится Стэнтондру? Мне говорили, что я должна побывать там. Памятник времен друидов или нечто в этом роде. Если я пообещаю смирно сидеть рядом с Фанни в ландо, вы обещаете сопровождать нас?

Майор с готовностью согласился, пообещав выяснить точное местонахождение достопримечательности, и вскоре после этого откланялся. Серена сказала, как только он вышел:

— Я не хотела читать тебе остальные подробности из письма моей тетки, пока Гектор был у нас, так как он не знаком с людьми, о которых она пишет, ему это было бы неинтересно. Но, дорогая моя, где только он набрался таких старомодных понятий? У своей матери, я полагаю, — вот уж точно готовый пример провинциальной респектабельности. Бедная женщина! Мне очень жаль ее — но не больше, чем она сама себя жалеет. Должно быть, это ужасно, когда приходится мириться с таким ветреным существом, как я.

Фанни, доброе сердце которой сжималось, чувствуя, какие сложности ожидают майора на избранном пути, сказала:

— Право же, Серена, тебе не следует так себя вести. Я не могу не думать, что его чувства в подобной ситуации делают ему честь.

— Вот как? — удивленно протянула Серена. — А вот мне кажется, что это только показывает, как сильно он набрался каких-то устарелых предрассудков. Но все это неважно. Моя тетка прислала совершенно очаровательное описание восхождения «этой самой Лэйлхэм». Ты только послушай. — Она взяла письмо леди Терезы и принялась читать вслух: — «Просто невозможно избежать встречи с „этой самой Лэйлхэм“, с которой приходится сталкиваться буквально повсюду. Жаль, что ты не могла видеть комедию, которая происходила на прошлой неделе на вечере у миссис Эджертон, — тебя бы это сильно позабавило. Это создание было там — в сопровождении мисс Лэйлхэм: она, на мой взгляд, вовсе не так уж хороша, как о ней говорят, да к тому же из зануд и плакс!

Как только герцог Девонширский вошел в залу, миссис Лэйлхэм поспешила оказаться на его пути, утверждая, что познакомилась с ним на котильоне во время бала у Сэлмесбери, и просто чуть не замучила его приветствиями. Но ведь он же ничего не слышит и, как ты можешь предполагать, почтил ее одним только поклоном и каким-то невыразительным ответом, после чего прошествовал дальше. Тогда ей пришлось атаковать маркиза Ротерхэма, который оказался любезен настолько, что пробыл с ней целых десять минут и даже обратил внимание на мисс Лэйлхэм. Однако после того, как его внимание отвлекла миссис Мартиндейл, „эта самая Лэйлхэм“ растерялась: ведь там не было больше ни одного графа, а был только виконт Картльрей, к которому она, по какой-то неизвестной причине, решила не приставать. Была еще там кучка жалких баронов — все из них женатые! Она удалилась, как я могу догадываться, совершенно безутешная. Между прочим, Корделия Монкслей страшно злится из-за того, что „эта самая Лэйлхэм“ совсем покинула ее.

Она говорит, что ее самым подлым образом использовали, чтобы получить приглашение на бал у Ротерхэма. Но я подозреваю, что причина тут в том, что Жерар по уши втюрился кое в кого во время пасхальных каникул. Действительно, уважительная причина! Подобный союз никак не мог удовлетворить тщеславные амбиции этой Лэйлхэм, да и Корделии тоже пришелся бы не по нраву, если только у нее хватило мозгов понять, в чем тут дело». — Серена опустила письмо. — Тебе придется признать, Фанни, что моя тетка — самая очаровательная из всех наших корреспонденток. Чего бы только я ни отдала, чтобы присутствовать на том балу! Ты знаешь, мне кажется, если «эта самая Лэйлхэм» написала миссис Флор, хвастаясь своей дружбой с герцогом Девонширским, я сомневаюсь, что мне удастся убедить милую старушку, что его высочество, хотя он и глух как бревно, но глаза у него не косые и ему не восемьдесят лет. Мне лучше воздержаться от сообщения, что ее доченька собирается провести осаду герцога Девонширского. Это было бы просто злословие. Она же верит, что нет на свете человека, который не влюбился бы в Эмили с первого взгляда. Неужели тебе бы не хотелось увидеть, как Ротерхэм попадет в ее сети? Мне кажется, именно этого он и заслуживает за то, что отправился тогда на ассамблею в Кэнбери!

Фанни согласилась с ней, но довольно рассеянно. Серена сложила письмо и задумчиво произнесла:

— Я должна придумать, как предотвратить планируемый визит Ротерхэма к нам. Как жаль! После такой пресной жизни в Бате его острый язык мог бы так славно развлечь нас. Однако, принимая во внимание, в каком настроении находится Гектор, лучше не рисковать. Мне придется написать Иво и найти тонкий предлог, чтобы он наверняка разозлился.

Она удалилась, не замечая, с каким испуганным упреком взирала на нее Фанни. Серена не рассказала, что именно она написала Ротерхэму, но спустя несколько дней она получила от него короткую записку, прочитала ее, подняв брови, и отрывисто сказала:

— Ну что же, я достигла цели! Ротерхэм не приедет к нам. — Фанни могла почти поклясться, что она была разочарована. Серена разорвала записку и начала болтать о чем-то другом.

Сама же Фанни чувствовала громадное облегчение. Если только Ротерхэму придется не по вкусу будущий брачный союз, — а она боялась, что именно так случится, — он не станет церемониться, думала она, а начнет относиться к майору с ядовитым презрением. Она трепетала при мысли о возможной сцене. Фанни уже почти чувствовала, как, сжимаясь от страха, ей придется становиться между маркизом и его жертвой. Она еще не знала, что судьба приготовила ей еще одно испытание. В Бат приехал ее отец, причем без какого-либо уведомления или приглашения.

Его провели в гостиную в Лаура-плейс, когда, по несчастному стечению обстоятельств, у нее сидел майор Киркби. Не то чтобы Фанни расстроилась, но она испугалась и подскочила с криком: «Папа!»

Отец довольно нежно обнял ее, но вид у него был суровый, а взгляд, брошенный на майора, возмущенный.

— Папа, я и представить себе не могла, что ты доставишь мне такое удовольствие! О, неужели что-то случилось дома? С мамой? С сестрами?

— Все совершенно здоровы, — отвечал он. — Просто я отправился навестить друга Эбберли в Челтенхэм, и решил, что, находясь в западных краях, вполне могу заехать посмотреть, как у тебя дела.

— Как же я рада! У меня все хорошо, честное слово. О, я должна представить тебе майора Киркби. Майор, это мой отец Уильям Клейпол.

Майор поклонился, сэр Уильям кивнул, но не очень приветливо, и отрывисто поинтересовался:

— Как поживаете?

— Майор, — убедительно сказала Фанни, — провел несколько лет на континенте. Ты только подумай, папа! Он говорит, что встречал моего кузена Гарри, когда служил в Лиссабоне.

— Ах, вот как! Очень может быть. Вы здесь в отпуске, сэр?

— Я продал чин.

Казалось, это известие не понравилось сэру Уильяму. Он сказал:

— Ха! — и отвернулся к дочери, спросить, как она устроилась в Лаура-плейс. Фанни была расстроена, заметив, что отец пренебрегает ее гостем, и боялась поднять глаза на майора из опасения увидеть обиду в его глазах. Однако в ответ она встретила такую грустную улыбку, такое веселое понимание, что снова успокоилась. Через несколько минут майор вспомнил о каком-то деле и откланялся, сказав вполголоса, когда она подала ему руку:

— Будет лучше, если завтра я не поеду кататься с Сереной.

Он вышел, и Фанни повернулась к отцу. Тот немедленно взорвался, перебивая ее подробные расспросы о членах семьи.

— Фанни, что это означает? Уверяю тебя, я думал, что все это просто пустая болтовня, но, клянусь честью, что я должен подумать, когда нахожу тебя наедине с этим типом?

— Все это? — поинтересовалась она. — Что это, объясни, пожалуйста!

— Как? Да то, что за тобой увивается какой-то офицеришка на половинном жалованье, делая тебя притчей во языцех во всем городе!

— Это неправда!

— Хорошо, хорошо, может быть, он и действительно вышел в отставку, но это же просто мелкая сошка! — строго сказал сэр Клейпол.

— Он не увивается за мной!

Похоже было, что спокойное достоинство, с которым были сказаны эти слова, поразили его. В самом деле, дочь еще никогда не была так похожа на знатную и важную даму. Он проговорил уже мягче:

— Ну, дорогая моя, я счастлив услышать от тебя, что это действительно не так. Но я никак не ожидал найти тебя принимающей наедине молодого человека…

— Папа, мне кажется, ты забываешь, в каком я положении. Я уже не девочка! Я вдова…

— Тот факт, моя дорогая, что ты вдова, ничуть не оправдывает и не защищает тебя! — резко прервал он ее. — Я не хочу сказать, что, будь ты старше… Но ты еще совсем ребенок, и слишком хорошенькая, чтобы всецело полагаться на свой вдовий чепчик, думая, что это защитит тебя от ухаживаний. Я заранее знал, чем это кончится. С того самого дня, как ты написала нам, что переезжаешь в Бат.

— Прошу тебя, папа, скажи мне, кто имел наглость рассказать тебе столь отвратительную ложь обо мне?

— Я узнал об этом от старого идиота Доррингтона и, как ты можешь догадаться, не стал спрашивать, кто сообщил ему об этом. Осмелюсь сказать, что в Бате у него немало друзей. Я, однако, дал ему понять, что не разделяю его слабость к непроверенным слухам.

— О, как же права была Серена! — воскликнула Фанни, прижимая ладони к пылающим щекам. — Из всех отвратительных людей в целом мире никто не может быть хуже сплетников Бата. Интересно, как это тебе не доложили, что за мной увивается генерал Хэнди?

— Как, он тоже здесь? Ну, он всегда был неравнодушен к юбкам, но чтобы увиваться за тобой? Господи, Фанни, да ему, должно быть, уже шестьдесят! Но ведь это другое дело, дорогая моя, хуже, когда молодой нахальный выскочка вроде этого твоего фата майора Киркби строит тебе глазки. Ну, не надо так расстраиваться. Мне кажется, еще ничего не случилось и его легко можно будет поставить на место. Я говорил твоей матери, что если даже ты и вела себя неприлично, так это все от твоей неопытности. Все дело в том, что тебе не пристало жить здесь только с леди Сереной. Мы должны подумать, как лучше это устроить.

В совершенном отчаянии Фанни пробормотала:

— Папа, ты глубоко, глубоко заблуждаешься! Это не ко мне приходит сюда майор Киркби.

Отец тихо присвистнул.

— Не хочешь ли ты сказать, что это леди Серена является объектом его ухаживаний? — Она кивнула, и сэр Уильям с досадой продолжил: — Так, значит, это правда! Но ведь ни твоя матушка, ни я не могли бы себе представить, чтобы молодая дама знатного происхождения, да еще такая высокомерная, поощряла ухаживания такого человека. Да он просто пустое место! Должно быть, она страшная кокетка!

— О нет! Нет! — пробормотала Фанни, совсем подавленная.

— Ну, не стану с тобой спорить, дочка, но вот что я тебе скажу: если леди Серена компрометирует себя, так виновата в этом только ты.

— А об этом кто тебе рассказал? — тихо спросила она.

— Твоя тетушка Шарлотта узнала об этом из письма миссис Холройд и рассказала твоей матушке. Вот откуда мы и узнали, что майор вечно торчит в Лаура-плейс и разъезжает по всей округе бок о бок с леди Сереной. Нечего говорить, что мне это показалось немного чересчур, дорогая моя. Именно поэтому ни твоя матушка, ни я сначала этому не поверили.

Фанни опустилась в кресло, закрыв лицо руками.

— О, как же легкомысленна я была! Мне не следовало позволять! Мне надо было ездить с ними!

Сэр Уильям смотрел на нее, оцепенев от ужаса.

— Неужели ты хочешь сказать, что это правда? Но, клянусь, честью, Фанни…

— Нет, нет! Все не так, как ты думаешь! Папа, ты не должен никому рассказывать об этом! Серена не хочет, чтобы об этом стало известно, пока она в трауре… Но они помолвлены…

— Что?! — переспросил он. — Леди Серена помолвлена с майором Киркби?

— Да! — ответила Фанни и разразилась горькими слезами.




Глава XII


Кроме слов: «Ну-ну, дорогая, зачем же плакать», сэр Уильям не обратил никакого внимания на внезапные рыдания Фанни. По его мнению, женщины вечно начинали плакать из-за каких-то смехотворных причин, совершенно непонятных сильному полу. Он был ошарашен новостью, которую ему сообщила дочь, и вначале готов был отнестись к такому сообщению с неприязнью, как будто это было известие о ее собственной помолвке. Но Фанни, быстро осушив слезы, попыталась заставить отца переменить свое мнение. Сэра Клейпола не очень-то впечатлила нарисованная ею трогательная картина шестилетней пылкой любви молодых людей.

— Все это только красивые слова! — сказал он. — Может, с ним это действительно так и было, хотя я сильно в этом сомневаюсь. Возможно, он лжет, что ему никогда не нравились другие женщины. Но вот что я тебе скажу: если за шесть лет этот Киркби не нашел ни одной милашки, чтобы развлечься, я могу только сказать, что он просто бесхарактерный простофиля. Ну хорошо, дорогая, я не буду так говорить. Что же касается леди Серены, так ведь ее горячая любовь не помешала ей быть помолвленной с Ротерхэмом. Но то, что ты сказала мне о наследстве майора, существенно меняет все дело.

Виновато сознавая, что он, видимо, понял, будто поместья майора обширны и состояние значительно, Фанни искренне надеялась, что отец не станет слишком дотошно расспрашивать ее об этом. Он действительно спросил, где и в какой части страны находятся владения майора, но своевременное появление Лайбстера, который принес на большом серебряном подносе вино и стаканы, помешало ей ответить что-либо еще, кроме как: «В Кенте, папа». Однако внимание отца уже переключилось — он налил себе стакан вишневой наливки, был приятно удивлен ее вкусом и в течение нескольких минут с интересом расспрашивал о том, где ее производят, а вовсе не о местонахождении поместий майора.

К тому времени, когда Лайбстер удалился, обсудив с сэром Уильямом достоинства «бристольских сливок», олорозо и манзанильи, гость еще раз наполнил свой стакан и почувствовал, что мир начинает ему нравиться. Чем больше он думал, тем больше ему нравилась мысль, что, если Серена выйдет замуж до конца года, Агнес сможет нанести сестре продолжительный визит.

— …То есть я хочу сказать, что нам не удастся спихнуть ее с рук в этом сезоне, и, хотя твоя матушка делает все возможное, я могу не скрывать от себя, моя милая, что у меня на это не остается почти никаких надежд. Агнес положительно никому не нравится! Как жаль, что ты не можешь передать ей хотя бы часть своей красоты. Вообще-то, по моему разумению, о человеке судят по поступкам, но ложечка меду на ее язычке помогла бы ей найти почтенного муженька гораздо быстрее, чем целая миска размятой клубники на лице. Да, твоя матушка серьезно намерена улучшить ей цвет лица, и они уверены, что клубника поможет в этом. Надеюсь, что так оно и есть, только пока мне кажется, это просто перевод вкусных ягод. Китти, знаешь ли, совсем другое дело. Она очень похорошела с тех пор, как ты видела ее в последний раз. У Китти есть некоторое сходство с тобой, когда ты была в ее возрасте, и мама думает, что она быстро найдет себе партию.

Он продолжал развивать эту тему несколько минут, так довольный своими планами навязать Фанни незамужнюю сестру, что совершенно не обратил внимания на явное отсутствие энтузиазма со стороны дочери. За третьим стаканом наливки сэр Уильям снова заговорил о помолвке Серены, на этот раз, чтобы предупредить Фанни, дабы она не поощряла слишком явных знаков внимания со стороны майора.

— Будет совсем некстати, если о них начнут болтать, а ведь помолвка будет объявлена только осенью, — сказал он. — Десять против одного — до ушей ее семейки непременно дойдет, что некое лицо усиленно увивается вокруг наследницы. На твоем месте, Фанни, я бы немного расслабился. Знаешь, почему бы тебе не разрешить кому-нибудь навещать вас? Прошло ведь уже больше полугода с тех пор, как умер граф Спенборо. И хотя я вовсе не хочу сказать, что тебе полагается уже снять траур, мне кажется, вполне можно начинать появляться в свете. В том, что ты начнешь понемногу развлекаться, не будет ничего непристойного, но надо, конечно, знать и меру. Ты можешь принимать избранную компанию у себя в доме. Может быть, вечер игры в карты или обед. Я не сомневаюсь, что в Бате немало мужчин, которые только счастливы будут, если ты позволишь им поухаживать за твоей падчерицей, она ведь такая привлекательная девица да к тому же еще и богатая наследница. Полагаю, нечего опасаться, что Ротерхэм начнет вставлять им палки в колеса.

— Мы еще не знаем, папа, как он это воспримет, трудно сказать, как маркиз поступит в данном случае.

— Ничего себе, трудно сказать! Кто же будет сидеть спокойно, когда у него вытягивают кошелек из рук?

— Ни Серена, ни майор Киркби не думают об этом.

— Мне кажется, это не от большого ума. Но, в конце концов, это не мое дело. Куда больше меня заботит, чтобы о них не начали сплетничать, так как в эту историю окажешься замешанной и ты, моя дорогая. Хорошо было бы, если б молодой человек вовсе убрался из Бата, но полагаю, нечего и ожидать, что он так поступит. Другое дело, если ты постараешься сделать менее заметными его ухаживания, а этого можно достичь, позволив и другим посещать вас.

Если Фанни и чувствовала, что план ее отца скорее всего не достигнет намеченной цели, она этого не сказала. Куда больше ее волновала мысль о том, как Серена воспримет известие, что тайна ее раскрыта самым предательским образом. Но когда Серена, вошедшая в комнату посвежевшей от продолжительной прогулки с не менее энергичным компаньоном, услышала об этом, то отнеслась к этому вполне благосклонно и только умоляла Фанни заставить сэра Уильяма пообещать не говорить об этом никому, кроме своей жены.

Серена спустилась к обеду в прелестном платье голубовато-серого цвета с черными лентами и выглядела так привлекательно, что сэр Уильям был совершенно очарован ею. Зная, что это понравится Фанни, Серена принялась развлекать ее отца и так в этом преуспела, что когда сэр Уильям взял свечу, намереваясь отправиться спать, то объявил, что давно уже так приятно не проводил вечер. В его собственном доме никто не забавлял хозяина таким веселым разговором и не просил рассказывать анекдоты, имевшие успех лет двадцать назад. Разумеется, он ни за что не одобрил бы, если бы кто-нибудь из его дочерей вел беседу так же изящно и пикантно, как леди Серена, и, конечно, не стал бы играть с ними в крикет на пенни, потому что это не прибавило бы ему доброй репутации.

Пребывание отца в доме Фанни оказалось таким приятным, что сэр Клейпол решил задержаться в Бате еще на один день и провести у них еще один вечер. Он сказал Фанни, что будет хорошо, если все увидят майора с ним в одной компании, и заявил, что пойдет с девушками в водолечебницу и даже согласился на прогулку. Фанни вовсе не казалось, что появление отца, благосклонно относящегося к майору, поможет заглушить сплетни, гулявшие в водолечебнице, но, сильно уважая отца, она решила не возражать. Не было никакой уверенности в том, что майор появится в этот день в водолечебнице, ибо с тех самых пор, как он начал совершать с Сереной прогулки верхом, он редко заглядывал туда.

Но майор, горя желанием узнать от Фанни, как долго собирается пробыть в Бате сэр Клейпол, действительно пришел и был совершенно ошарашен, увидев, как грозный папаша радушно пожимает ему руку и приветствует его так, будто майор был его любимым племянником.

В конце концов, размышляла потом Фанни, сэр Уильям не так уж плохо справился со своей задачей. Он встретил в водолечебнице своих знакомых и каждого из них постарался убедить, что майор Киркби — его старый и добрый друг, который по просьбе отца Фанни посвящает все свое время и внимание леди Спенборо и ее падчерице. Быстрота, с которой майор принялся горячо поддерживать эту версию, так понравилась сэру Клейполу, что он стал считать майора отличным человеком и даже пригласил его в Лаура-плейс на обед в этот же вечер, решив сыграть с ним роббер-другой в вист после этого. Фанни, неважно игравшая в карты, была благодарна Серене за ее решение не представлять сэра Уильяма миссис Флор.

За обедом сэр Уильям оставался в благодушном расположении духа, расхваливая и майора, и повара Фанни, причем особенного его внимания удостоились оладьи с яблоками по-испански. Портвейн тоже оказался превосходным, и за карточный столик сэр Уильям уселся в самом радушном настроении. Однако долго это не продлилось, так как он вытянул карту той же масти, что и Фанни, и принужден был играть с ней в паре. Из всех четырех игроков он оказался наиболее опытным, тогда как она была наименее искушенной. Первый роббер довел Фанни почти до слез, так ядовито и непрестанно сыпались на ее бедную головушку упреки отца. К счастью, следующий роббер она играла в паре с майором, и он так сочувственно улыбался ей, глядя на нее сверху вниз, что она быстро приободрилась и благодаря этому играла значительно лучше. Сэр Уильям продолжал указывать ей все ее ошибки, однако на этот раз они были ему только на руку, а потому он делал это гораздо более снисходительным тоном, что не так задевало дочь. Майор подбадривал Фанни как только мог, пытаясь найти, не доходя до абсурда, разумные причины для всех ее промахов и когда роббер окончился их полным поражением, сказал:

— Леди Спенборо, не бросить ли нам ответный вызов этим знаменитым игрокам? Давайте мы с вами отомстим им!

Фанни очень этого хотелось, и так как Серена была известной мастерицей игры в вист, сэр Уильям не возражал. Серена была так благодарна майору за то, что он столь успешно защищал Фанни от нападок, что на прощанье протянула ему обе руки и согласилась поцеловать его, что обычно делала не часто.

— Вы самый добрый человек на всем белом свете, Гектор! Спасибо!

На следующий день сэр Уильям отправился в Лондон, и дочь его постаралась как можно лучше выполнить его поучения. Таким образом, скоро один очень почтенный и соответственно невероятно скучный джентльмен из числа их знакомых был приглашен сопровождать дам на концерт, и Фанни написала несколько корректных записок, приглашая несколько человек на небольшой званый вечер. Жизнь постепенно становилась немного веселее и разнообразнее: время от времени по утрам кто-нибудь заезжал к ним, иногда сами они давали вечер. Графини совершили несколько поездок по интересным историческим местам в окрестностях Бата, и если позади их ландо скакал на лошади майор, то рядом с ним пыхтел еще какой-нибудь джентльмен. Найти четвертого человека для подобных вылазок было совсем не трудно. Сложно было только определить, чья теперь очередь получить от них приглашение. Куча джентльменов, сердца которых остались свободными и которые перед этим ломали себе голову, пытаясь познакомиться с самыми хорошенькими женщинами Бата, услышав, что графини сняли траур и теперь принимают гостей, начинали прочесывать городок в поисках общего знакомого, который мог бы их представить. Один или два человека отдали свое сердце Фанни, но они оставались в меньшинстве — круг почитателей Серены был намного больше, причем вели они себя так преданно и с такой страстью, что Фанни опасалась, что их ухаживания могут обидеть чувства майора. Однако, казалось, его это только забавляло. Каждый раз, когда один из воздыхателей убеждал леди Серену покинуть на минутку свою мачеху, дабы взглянуть на превосходный пейзаж или попробовать взобраться на вершину разрушенной башни, майор не делал ни малейшей попытки следовать за ними — напротив, он вместо этого гулял с Фанни, которой казалось, что он должен ужасно ревновать.

Фанни, неспособная вести легкий флирт, наукой которого так хорошо овладела Серена, бывала сильно расстроена и даже пыталась протестовать. Но падчерица только весело смеялась и говорила, что в точности исполняет советы сэра Уильяма.

— Вот уж теперь-то сплетники имеют повод растрезвонить на всех углах, что я страшно ветрена!

Фанни могла только надеяться, что майор не разделяет опасений Серены. Однажды она сказала ему, увидев, как Серена явно поощряет ухаживания молодого мистера Нэнтвича, что по натуре своей Серена очень живой человек.

— В ее семье, знаете ли, — сказала Фанни, пытаясь говорить весело, — эта… живость у всех! Это вовсе не означает отсутствие деликатности, или… или… непостоянство!

Киркби глянул в ее взволнованное лицо и слегка улыбнулся.

— Уверяю вас, что я не ревную.

— О да! Я убеждена, что на это вы неспособны!

Глаза его следовали за Сереной и ее поклонником.

— Если все эти безумцы льстят себя надеждой, что она делает это не только для того, чтобы немного развлечься, они, должно быть, просто идиоты, — заметил он. — Клянусь честью, мне самому подобные развлечения вовсе не по вкусу, но ведь нет ничего плохого, если леди так искушена в светских развлечениях.

Совесть говорила Фанни, что ее долгом является следовать за падчерицей, но так как при этом майор смог бы снова видеть и слышать то, что причинило ему боль (что бы он об этом ни говорил), она уступила искушению. Ничто не могло быть приятнее прогулки с майором Киркби. Он приноравливал свой широкий шаг к ее мягкой поступи и бережно помогал перебраться через малейшее препятствие, предупреждал всякий раз, как на пути попадалась лужа, и всегда выбирал для нее самую ровную дорогу. Они были в прекрасных отношениях, очень скоро Фанни рассталась со своей застенчивостью, и майор обнаружил в ней такую готовность слушать, что незамедлительно поведал ей почти все детали своей военной карьеры. В свою очередь, она рассказывала ему о своем доме, о своей семье, о том, что она опасалась, что ей навяжут общество сестры Агнес. Он полностью разделял ее чувства и, хотя она никогда не говорила о своей мамочке иначе как с уважением, майор прекрасно стал понимать, что именно заставило ее принять руку и сердце человека, годившегося ей в отцы. Однако он держал все свои выводы при себе.

Ничто не нарушало гармонию этих летних дней, пока однажды солнечным июньским утром Фанни не открыла газету «Морнинг пост» на единственной интересовавшей ее странице. То, что она там увидела, произвело на нее впечатление разорвавшейся бомбы! Она только что прочитала вслух для Серены известие о нездоровье принцессы Шарлотты и собиралась пуститься в размышления о возможной причине такой болезни, как вдруг заметила еще одну заметку из светской жизни. Ахнув, она воскликнула:

— Боже милостивый! О нет! Это невозможно!

— Ну, что там еще? — поинтересовалась Серена, ставя в вазу букет роз.

— Ротерхэм! — пробормотала Фанни приглушенным голосом.

Серена круто повернулась и уставилась на нее.

— Ротерхэм? А что с ним случилось? — проговорила она резко. — Может быть, он болен?! Фанни, неужели он умер?!

— О нет! Нет! — воскликнула Фанни. — Он помолвлен!!!

— Помолвлен?! Помолвлен?!

— Да! И какой ужас! Помолвлен с Эмили Лэйлхэм!

— Это неправда!!!

— Должно быть, правда, Серена, раз это здесь напечатано. Неудивительно, что ты так удивляешься. Бедная малышка! Ах, какая же страшная, отвратительная женщина эта леди Лэйлхэм. «Намечается бракосочетание — да уж, я знаю, кто это наметил… — Иво Спенсера Баррасфорда, маркиза Ротерхэма, с Эмили Мэри Лэйлхэм, старшей дочерью сэра Уолтера Лэйлхэма, баронета». Ты же видишь, это не ошибка! О, не помню, когда я еще бывала так расстроена!

Она подняла глаза с газеты на Серену, которая стояла посреди комнаты, словно окаменев, держа две розы в руке. Лицо ее смертельно побледнело, а в глазах застыло выражение настоящего ужаса.

— Что же я наделала! — проговорила Серена хриплым голосом. — О Боже, что же я наделала!

— Дорогая, но тебе нечего винить себя! — воскликнула Фанни. — Ведь он встретился с ней в моем доме, а не в твоем! Не то чтобы и я чувствовала себя тоже виноватой, ведь Бог свидетель, я не приглашала леди Лэйлхэм к нам с визитом в тот злополучный день. И после всего того, что мы узнали о том, как она навязывается и пристает ко всем без исключения, должно быть, он встречался с ней еще где-то, а не только в моем доме. Хотя это не было похоже на разговор влюбленного человека, я же помню, как мы сидели тогда вокруг стола и болтали без всяких формальностей. О, если бы я только знала, что из этого получится, лучше уж повела себя невежливо по отношению к леди Лэйлхэм и не позволила ей войти тогда к нам в столовую! — Она увидела, что Серена все еще пристально смотрит на нее, не замечая, как кровь капает из пальца. — О, ты же расцарапала руку этими шипами! Осторожнее, не испачкай платье, дорогая!

Казалось, Серену эти слова заставили прийти в себя. Она слегка вздрогнула и посмотрела на свою руку. Пальцы ее разжались, выпуская стебли роз, и она положила цветы, спокойно говоря:

— Действительно! Как глупо! Пожалуйста, Фанни, займись цветами. Мне надо пойти и вымыть руки.

Серена быстро вышла из комнаты и отсутствовала довольно долго. Вернувшись, она сумбурно рассказала Фанни о том, как ей пришлось зашивать разорванный край оборки на подоле своего платья. Фанни, отлично знавшая, что за всю свою жизнь Серена почти ни разу не брала иголку в руки, могла бы сильно удивиться такому неожиданному прилежанию, не будь ум ее полностью занят новостью о помолвке Ротерхэма. Но она только рассеянно заметила:

— Как досадно! А разве ты уже отослала горничную? Знаешь, Серена, чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что неспроста леди Лэйлхэм навязывалась нам в тот день. Я в этом просто убеждена.

— Очень может быть. Мне кажется, она на все способна, — быстро ответила Серена.

— Я бы никогда не могла подумать, что из всех девушек ему понравится именно Эмили.

— Никогда нельзя угадать, кто понравится мужчине.

— Нет, правда! Она так же глупа, как и я, а мне всегда казалось, что Ротерхэм страшно презирает глупых женщин. Только вспомни, как сердито, едко он начинал говорить, когда кто-нибудь имел несчастье произнести что-то, что ему казалось глупым. Похоже было, что его вовсе не забавляли ее смешные речи, хотя она и не хотела казаться смешной, но я видела, что он смеялся над ней, и довольно зло.

— Мне тоже так казалось, но, видно, обе мы ошибались.

— Да, выходит, что так! А та ассамблея на Кэнбери? Так вот почему он тогда решил вывезти туда своих подопечных. Но ты же помнишь, как он отзывался об Эмили в тот вечер, когда ты поссорилась с ним из-за того, что он танцевал с ней одной, — как только маркиз мог так поступить, если испытывал к ней хоть малейшие нежные чувства? А ты помнишь, как он рассказывал нам, что не мог от нее добиться ничего, кроме «да» или «нет»? И как решил «больше не испытывать судьбу», а вместо этого отправился прямиком к нам?

— Прекрасно помню. И помню, что я тогда ему сказала. Должно быть, ее поведение на ассамблее задело его, и то, что началось как праздное развлечение, превратилось в серьезное ухаживание; мне кажется, что до того он ни разу не ронял платка, чтобы все бросились его поднимать! Я просто восхищаюсь Эмили, хотя и не думаю, что она сознательно хотела так быстро полностью подчинить себе нашего маркиза, а теперь он просто смешон!

— Ах, Серена, я уверена, что такие мысли никогда не приходили ей в голову. Эмили же его не любит. Право, я была уверена, что она всегда опасалась Иво. Вот поэтому-то мне и кажется такой отвратительной эта помолвка!

— Если он ее любит, ей нечего бояться, — сказала Серена так, словно горло ее сжималось.

— «Если» — но я не могу в это поверить.

— Верь не верь, но это факт! — молвила Серена. — Никакая другая причина не могла заставить его просить руки Эмили. Она же ничем не может похвастаться: ни происхождением, ни состоянием, у нее только и есть что хорошенькое личико да игривость котенка.

— Тогда он просто увлечен ею, а это еще хуже, потому что скоро он опомнится, и она ему наскучит, а жизнь ее превратится в ад!

— Ты видишь все в слишком мрачном свете.

— Да, но я же знаю, какой у него скверный характер и насколько он лишен всякого сострадания, не говоря уже о том, что маркиз так горд и высокомерен. Я прекрасно понимаю, что ее принуждает к этому браку честолюбивая мамаша!

— Зачем так волноваться, дорогая? — Серена пожала плечами. — В конце концов, это же не твоя жизнь.

— Да, конечно! Но, если бы ты только осознала, что это такое, когда девушку принуждают выйти замуж за человека, более чем в два раза старше ее, ты бы не… — Фанни вдруг замолчала, придя в ужас от собственных слов. Краска залила ее щеки горячей волной, вид был перепуганный, и она торопливо проговорила: — Прости меня! Я вовсе не хотела… Я бы ни за что на свете… Я сама не понимаю, как только я могла такое сказать!

— Тебе незачем извиняться передо мной. Мне это, правда, всегда казалось ужасным, но я всегда искренне жалела тебя.

— О нет, нет! Не говори так! Твой отец… Никто не мог быть добрее… внимательнее!.. Ты не должна думать, что я хоть на минуту могла сравнить его с Ротерхэмом!

— Я и не думаю. Ну, прошу тебя, Фанни, не плачь! Все это очень печально, но вовсе не стоит так сильно расстраиваться. Это — жизнь Эмили, и тут мы ничего не можем поделать.

Фанни отерла слезы и проговорила:

— Я и не знала, что ты можешь быть такой бесчувственной. Это же необходимо остановить.

— Остановить?! Нет, ни за что. Этого нельзя делать, — сказала Серена. — И выбрось эту мысль из головы, Фанни. Раз помолвка уже объявлена, она должна произойти.

Она говорила так твердо, что Фанни испугалась.

— Но, Серена, ведь ты сама так не думаешь? — только и могла она сказать.

— Конечно, мне жаль эту дурочку, но нет причин, чтобы эта помолвка была разорвана. Ты можешь мне поверить, мы обе знаем «эту самую Лэйлхэм»! — Она помолчала и добавила: — Ну что же! Я должна послать ему поздравления. Собственно говоря, лучше всего сделать это заранее.

— Серена, я, конечно, обязана сделать то же самое, но извини, ничто не заставит меня поздравить их в связи с событием, которое сама я самым решительным образом не одобряю! — сказала Фанни с необычайной для нее яростью.

Серена уже уселась за письменный стол и бросила, не поворачивая головы:

— В этом нет необходимости. Я напишу от твоего имени все, что полагается писать в подобных случаях.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты этого не делала, — сказала Фанни.

На это явно капризное замечание не последовало никакого ответа, но минуту спустя Серена жестко произнесла:

— В конце концов, все оборачивается очень хорошо для меня. Трудно придумать более подходящий момент для того, чтобы объявить ему о моей помолвке. Он будет слишком занят собственными делами, чтобы злиться из-за моего поведения.

— Да, действительно? — сказала Фанни, немного повеселев.

Наступило молчание, нарушаемое только скрипом пера. Фанни, сидевшая у окна, положив подбородок на руку, меланхолично предавалась своим невеселым мыслям, пока ее внимание не привлекло старомодное маленькое ландо, остановившееся прямо под окнами. В следующий момент Фанни вскрикнула:

— Серена! Это миссис Флор! Должно быть, она приехала сообщить тебе эту новость. Господи помилуй, ну и фигура у нее, да еще в этой шляпе. Дорогая моя, там какой-то джентльмен помогает ей выйти, и я готова поклясться, что экипаж вот-вот переломится, или опрокинется из-за ее тяжести. Быстрее! Может, мне сказать Лайбстеру, что мы вышли?

— Конечно нет. С какой это стати? — ответила Серена, стряхивая песок со своего письма и открывая маленькую шкатулку, в которой Фанни хранила облатки.

— Зачем только она приехала сюда? Я не знаю, что ей сказать.

— Ерунда! Ты скажешь все, что полагается.

— Может, она не осилит лестницу… — произнесла Фанни с нервным смешком.

Но, хотя дело это и заняло довольно много времени, оказалось, что миссис Флор оно вполне по силам. При помощи перил и верной руки мистера Неда Горинга, сына делового партнера ее умершего мужа, миссис Флор взобралась, задыхаясь, но торжествуя, на второй этаж, где остановилась перевести дух. Увидев, что Лайбстер вот-вот готов распахнуть дверь в гостиную, она остановила его, просто-напросто потянув дворецкого за рукав. Оскорбленный, он уставился на нее с высокомерным удивлением и проговорил ледяным тоном:

— Мадам?!

— Дурень! — пропыхтела миссис Флор, задыхаясь. — Подожди-ка! И не пытайся торопить меня — видишь, я словно рыба на берегу.

— Один момент, с вашего позволения, — указал мистер Горинг, которого нисколько не смутили ни свободное поведение его давней знакомой, ни явное отвращение дворецкого. Он выхватил из судорожно сжатых рук миссис Флор веер, открыл его и принялся усердно обмахивать ее.

— Спасибо, Нэд! — проговорила пожилая дама через минуту. — Господи, как же утомительна эта жара!

Заключив, что теперь гостья, очевидно, готова встретиться с хозяйкой, Лайбстер распахнул дверь и провозгласил голосом человека, который воздерживается от комментариев:

— Миссис Флор и мистер Горинг, миледи!

Фанни пошла гостям навстречу, протягивая руку миссис Флор.

— Как вы поживаете? Я так рада, что вы решили навестить нас, мэм. Пожалуйста, присаживайтесь. Лайбстер, принесите, пожалуйста, нам немного вина.

Дворецкий поклонился и вышел, но, так как походка его была весьма величественной, он еще не успел удалиться из комнаты, как услышал, что миссис Флор благодарно говорит:

— Господь, благослови ваше милое личико! Дворецкий чуть было не сказал мне, что вы обе ушли, за что я его вовсе не виню. Но, «Господи, — сказала я, — нечего тебе так пугаться! Ее превосходительство, миледи, примет меня, пари держу!» И он мне поверил, вот почему я тут. А с собой я привела Горинга просто на всякий случай, если вдруг жара совсем доконает меня — со мной такое раз случилось, да прямо посреди Южной площади, народу там тогда собралось, словно цирк приехал. Нэд! Кланяйся леди Спенборо.

Мистер Горинг, до того пожимавший руку Серене, с великой охотой подчинился столь резкому приказу и повернулся, чтобы поприветствовать хозяйку дома. Она приветливо с ним поздоровалась, но не успела еще и руку ему протянуть, как миссис Флор снова обратила на себя ее внимание.

— Если сегодня утром, миледи, вы уже читали газеты, так вас не должно удивлять, что я приехала к вам.

— Да, в самом деле… Это крайне… Крайне интересная новость, мэм! Я уверена, вы, должно быть, очень довольны!

— Ну что же, — ответила миссис Флор. — Не могу отрицать, что выйти замуж за маркиза — это замечательно, так как они, смею вас заверить, не растут на каждом дереве. Я была бы странным созданием, если бы при этом известии не почувствовала такую гордость, при которой у меня чуть не лопнули шнурки от корсета. Если он люб Эмме, ну тогда я рада, что он маркиз, но если это не так, — пусть он король, маркиз и граф, вместе взятые, я все равно скажу, что лучше ей быть счастливой с человеком, который ей действительно по нраву.

— Но мы должны думать, что он и правда нравится ей, — сказала Серена, улыбаясь.

— Прошу прощения, дорогая моя, но вот думать нам в таком деле ничего нельзя, — откровенно заявила миссис Флор. — Вы же знаете, что за человек моя дочь, да и миледи, я уверена, тоже знает. Сьюки меньше всего на свете будет заботиться о том, нравится или не нравится бедной малышке Эмме жених, и это чистая правда, хотя для меня мало удовольствия говорить подобные слова о моей собственной плоти и крови.

К счастью для Фанни, которая опять не знала, что отвечать на такие откровенные речи, в комнату вернулся Лайбстер, так что она поспешила предложить гостям освежительные напитки.

— Несомненно, она написала вам, мэм? — сказала Серена.

— Да, дорогая, от Сьюки я получила послание, но Эмма не любительница писать письма. Даже если бы она и написала мне, я бы все равно узнала не больше, чем знаю сейчас, потому что убеждена, что эта мерзкая Проул заставила Эмму выучить несколько абзацев писем из «Полного письмовника» и велела никогда не пользоваться своими собственными словами. Что же касается Сьюки, ясное дело, она на седьмом небе от счастья. Можно подумать, что она сама по уши влюблена в этого маркиза — так описывает его характер, что, поверь я хотя бы половине из того, что она мне пишет, скорее всего решила, что он, видать, просто Архангел Божий. Так что, раз уж у меня сидел Нэд в тот момент, когда мне принесли газету и письмо, который не мог мне сказать ничего определенного об этом маркизе, кроме того, что он известный спортсмен, я и решила, что пойду-ка прямиком к вам, леди Серена. «Попомните мои слова, — сказала я Нэду, — миледи уж точно все про него знает!» Вы не должны смущаться говорить в его присутствии, дорогая моя, ведь он мне все равно что сын, и до чего же мне бывает жаль, что это не так! И более того, он прекрасно знает Эмму, ведь когда она жила у меня, они с ней часто виделись, он ездил с нами на ассамблеи, в театр, ну и все такое.

Серена бросила взгляд на мистера Горинга, но лицо его ничего не выражало.

— Да, я полагаю, что лорд Ротерхэм очень хорошо известен в спортивном мире, — сказала Фанни бесцветным голосом.

Мистер Горинг поднял взгляд от бокала с вином, который он до сих пор внимательно рассматривал.

— Ну, начнем с того, что мне не нравятся его спортивные увлечения, — с подозрением сказала миссис Флор. — Если маркиз увлекается скачками, это означает, что он играет на бегах, а у меня один игрок уже висит на шее, и другого мне не надо.

Фанни была слишком увлечена мыслью о том, что Ротерхэм может повиснуть у миссис Флор на шее, так что она не решилась отвечать. Серена же рассмеялась и сказала:

— Не беспокойтесь, мэм! У Ротерхэма огромное состояние, и он куда больше увлекается боксом, стрельбой и охотой, чем скачками!

— Рада слышать это, моя дорогая! Но не могу сказать, что мне очень нравится бокс, да и для маркиза это, по-моему, неподходящее занятие. Однако Нэд говорил мне, что среди светских красавчиков это самое обычное дело. Да ведь в любом случае не будет же он таскать за собой Эмму по спортивным залам. Но если он думает, что заставит внучку разъезжать вместе с ним и заниматься стрельбой да охотой, вот тут он ошибается. Господи, да она же до смерти перепугается.

— Я полагаю, мэм, что ему известно, что она… Не разделяет его наклонностей.

— Ну, если это ему и неизвестно сейчас, так он поймет это в первый же раз, когда увидит, как она плачет, увидев, что кошка поймала мышку, — сказала миссис Флор и проницательно посмотрела на Серену. — Скажите мне, дорогая, сколько ему лет?

— Ему тридцать восемь, — спокойно ответила Серена.

— Тридцать восемь!.. Боже мой, да ведь он же на двадцать лет старше ее! — вскричала миссис Флор в ужасе.

— Это так. Но глаза у него не злые, смею вас заверить, — сказала Серена со слабой улыбкой.

— Ну а если не так, то хотела бы я знать, как это его еще до сих пор не окрутили? — едко спросила миссис Флор. — У него ведь с головой все в порядке, а?

— Еще бы! Он очень умный человек в расцвете лет.

— Ага, это уже лучше! — воскликнула миссис Флор. — А собой он хорош?

— Нет. Я бы сказала, что наружность у него своеобразная, но он определенно некрасив, мэм.

— Вы так хорошо его знаете, дорогая моя?

Фанни бросила на Серену беспокойный взгляд. Поколебавшись минуту, Серена ответила:

— Очень хорошо. Я знакома с ним всю мою жизнь.

— Вот так раз! Что я тебе говорила! — повернулась миссис Флор к своему спутнику. — Я точно знала, в какую лавочку идти. Тогда ответьте мне, пожалуйста, миледи, будьте уж столь любезны, я ведь знаю, как вы добры. Этот человек сможет стать моей Эмме хорошим мужем?

— О, я надеюсь, что так, мэм! Он может дать ей… прекрасное положение, огромное состояние, связи…

— Все это я и так знаю, — мрачно ответила миссис Флор. — И это совсем не то, о чем я вас спрашиваю, моя милая!

Понимая, что не только миссис Флор, но и мистер Горинг пристально смотрит на нее, Серена ответила:

— Мадам! Прошу вас, вы не должны так подробно расспрашивать меня. Полагаю, что вы не знаете, что когда-то я сама была помолвлена с лордом Ротерхэмом.

Мистер Горинг, замерев, уставился на нее, а миссис Флор так удивилась, что чуть не выронила стакан с вином.

— Вы? — ахнула она. — Господи, помилуй! Боже милосердный! Ну и дела, скажу я вам. Вот уж этого Сьюки решила не писать мне, если только она сама об этом знает.

— Известие о помолвке и о ее разрыве было во всех газетах, мэм, — ответила Серена, слегка покраснев.

— Да уж, могу себе представить, — кивнула миссис Флор. — Это мне урок — надо читать страницу светской хроники, хотя признаюсь вам, что к этому у меня нет особой охоты. Поверьте мне, дорогая, я прошу у вас прощения — если бы и знала об этом раньше, я все равно поинтересовалась бы вашим мнением об этом джентльмене, однако постаралась бы сделать это наедине. Можете мне поверить, тогда бы Нэд Горинг не сидел бы у вас в гостиной, да!

— Я не понимаю, какая разница, присутствую я в комнате или нет, — неожиданно подал голос Нэд. — Если вам угодно, я могу и уйти. Но удалюсь я или останусь, вам все равно не следует задавать миледи подобных вопросов, мэм!

— Благодарю вас! — ответила Серена и улыбнулась ему. — Вполне естественно, если миссис Флор захочет узнать, почему я разорвала помолвку. Мадам, не было никаких причин, которые могли бы помешать ему стать достойным мужем любой другой женщины. Дело было в том, что мы, как выяснилось, не подходили друг другу. Характеры наши слишком похожи. По сути дела, каждый из нас привык приказывать, и ни один из нас не отличается смирением и покладистостью. Но женщина, имеющая более мягкий характер, не будет провоцировать Ротерхэма, подобно мне, и сможет, как мне кажется, стать его счастливой женой.

— Да, только я вам скажу, что и ковер счастлив, когда по нему ходят, — возразила миссис Флор. — Мужчина должен быть хозяином в своем доме; против этого я ничего не могу сказать, если только он не будет вмешиваться не в свое дело. Но если только я узнаю, что этот самый маркиз окажется не хозяином, а тираном, да я ни одного пенни не оставлю Эмме, и посмотрим тогда, что на это скажут и Сьюки, и он!

— Боюсь, мэм, что судьба Эмили ему безразлична.

— Ах так? Что ж, если Эмили была втянута в это помимо своей воли, я отправлюсь в Лондон и скажу его милости, кто я такая и что намерена делать, а именно: снять дом в лучшей части Лондона и назваться его бабушкой. Посмотрим, останется ли он безразличен к этому! — торжествующе воскликнула старая матрона.




КНИГА ВТОРАЯ





Глава XIII


Письмо от леди Терезы пришло сразу же после объявления в «Газетт». Серене казалось нечестным, что приходится платить за право перечитать две страницы стенаний и жалоб. Даже сестра Ротерхэма не смогла бы отреагировать на его помолвку резче. Леди Тереза восприняла это известие как личное оскорбление и возложила вину на племянницу. Она писала о леди Лэйлхэм, что никакими словами невозможно описать бесстыдную вульгарность ее поведения. С того момента, как она привезла свою девицу-дочь в город, эта леди не упустила ни единой возможности, чтобы путаться с ней у Ротерхэма под ногами, но кто мог предположить, что человек его возраста не устроит перед обыкновенной миловидностью и острым язычком? Леди Тереза пророчила катастрофу для всех замешанных в этом деле, добавляя, что когда наступит смертный час старой девы Серены, та вспомнит эти слова и пожалеет. Между тем она оставалась любящей тетушкой.

Двумя днями позже миссис Флор получила заказное письмо из Лондона. Она встретилась с Сереной в зале минеральных вод, улыбаясь протянула ей письмо Эмили, умоляя прочитать его.

— Господь, благослови мою внучку! Я никогда не получала от нее такого письма. Девочка в таком волнении… Впрочем, вы сами увидите.

Серена взяла письмо с некоторой неохотой, но старушка так настаивала на его прочтении, что возразить ей девушка не решилась.

Письмо не отличалось ни особой каллиграфией, ни изящной словесностью, но голос Эмили звучал в каждом неровном, отрывистом предложении.

Серена сочла его детской несдержанностью, поскольку больше письмо напоминало описание обещанного подарка, чем обряда обручения. Имя Ротерхэма упоминалось там и сям, но всякий раз в связи с его положением, богатством, красивыми домами, прекрасными лошадьми и той завистью, которую рождало все это в груди других женщин. Он выезжал с ней в Гайд-парк в своем экипаже, и все прохожие оборачивались им вслед. Когда он повел ее в оперу, она чувствовала себя словно в обществе с принцем, потому что у него имелась собственная ложа в самом лучшем месте, и все раскланивались с ним, никогда не было промедлений с подачей экипажа, потому что, едва завидев маркиза, лакеи со всех ног бежали звать кучера. Когда бабушка увидит его дом, она изумится: неужели ее маленькая Эмили станет хозяйкой такого особняка, будет устраивать в нем приемы и стоять наверху лестницы с короной на голове?! В доме работали сотни слуг, некоторые такие обходительные, что их можно было принять за посетителей, а все лакеи носили черные сатиновые бриджи до колен. Потом был Делфорд-парк, который она еще не видела, но думала, что он великолепнее, чем Милверли, и, как ей придется жить в таком месте, не умещалось в ее голове.

И дальше в том же духе… Перед Сереной возникала картина, создаваемая необразованным ребенком, ослепленным богатством, у которого перехватывало дыхание от того, что, отравленная собственным ошеломительным успехом, она так внезапно стала главной героиней в фантастической сказке. Ни словом не обмолвилась она об искренней привязанности к жениху, ей было наплевать на Иво Баррасфорда, только маркиз Ротерхэм интересовал ее.

Серена не могла поднять глаз от бумаги, так ясно проступало в письме отсутствие любви. Невозможно, чтобы миссис Флор могла обнаружить в этом письме что-нибудь, кроме возбуждения польщенного ребенка; трудно было подобрать вежливые слова для комментария.

— Ну? — спросила миссис Флор. — Что вы думаете об этом, дорогая?

Серена вернула ей сложенные странички.

— Кажется, она немного увлеклась, мэм, что неудивительно.

— Именно! — засмеялась миссис Флор. — Так взволнована и счастлива! Боже, он постоянно поражает ее. Лорд Ротерхэм то, лорд Ротерхэм это, словно во всем Лондоне не осталось ни единой души. Да я и сама не знаю, когда была в таком приподнятом настроении, а какое это облегчение для меня, вы не поверите. — Она вытащила платочек из своего ридикюля и, не скрываясь, вытерла глаза. — Видите, она пишет о моем предстоящем визите в ее большой дом. Господь благословит ее доброе сердце! Я не могу приехать, но даже знать, что она этого хочет, так приятно.

Серена сказала все, что полагалось, и оставила старушку в блистательных мечтах о неожиданном богатстве и роскоши. Она не рассказала о письме Фанни и попыталась выбросить его из головы. Однако мысли ее возвращались вновь и вновь к прочитанному, не видя ничего, кроме разочарования в будущем для такой неподходящей пары, и удивляясь, как это Ротерхэм не сумел разглядеть пустоты за очаровательным личиком.

Прошла неделя, прежде чем Серена получила ответ на свое письмо к нему. Лондонская почта прибывала в Бат каждое утро между десятью и двенадцатью, и письмо принесли через полчаса после того, как она отправилась на пикник в сопровождении своих новых знакомых. Фанни не хотелось отправляться одной в компании гуляк; она не пошла бы сама и робко пыталась отговорить Серену. Но к той быстро вернулось хорошее настроение, несмотря на то что, казалось, она только что была в самом дурном расположении духа. Фанни удивилась быстрой смене ее настроений, как и тому, что майор Киркби не помешал столь неблагоразумному шагу. Однако тот только беспомощно развел руками:

— Что я могу сделать?

— Она должна прислушиваться к вашим словам.

Он покачал головой.

— Да, да! — воскликнула Фанни. — Если бы вы запретили ей…

— Запретить ей? Я? — удивился он. — Да она решительно воспротивилась бы этому. Право же, леди Спенборо, я не смею!

— Она не стала бы вам противиться.

Майор покраснел и пробормотал:

— У меня нет никаких прав… Вот когда мы поженимся… Но чтобы мешать ей получать удовольствие… И определенно, — добавил он более уверенно, — если она это делает, значит, так и надо.

Фанни поняла, что он боится вызвать гнев Серены, и не стала настаивать. Она только молила Бога, чтобы Серена воздержалась от общественных балов и просила ее вести себя скромнее, находясь под опекой миссис Осборн. Серена, водрузив на свои локоны цвета меди очаровательнейшую «сельскую» шляпку из белой соломки, украшенную белыми розочками, слегка прищурила глаза и кротко произнесла:

— Да, мама!

Итак Серена в сопровождении своего майора отправилась на пикник, а Фанни, просмотрев дневную почту и увидев письмо с именем Ротерхэма на конверте, стала смиренно ожидать возвращения Серены в Лаура-плейс. Та вернулась к самому обеду и вместо того, чтобы сразу же прочесть письмо, отложила его в сторону, сказав:

— Фанни, я заставила тебя ждать? О, прости меня! Прикажи немедленно подавать обед: я через пять минут присоединюсь к вам.

— Ах нет, сначала прочти свои письма. Я случайно заметила имя Ротерхэма на одном из конвертов, а тебе, должно быть, не терпится узнать, как он воспринял новости о твоей помолвке.

— Я больше озабочена тем, чтобы ты не ждала обеда. Не думаю, что это так важно: понравится Ротерхэму новость или нет. Я прочту его письмо после еды.

Фанни едва могла поверить своим ушам.

Но когда Серена наконец сломала печать и развернула единственный листок, содержание письма маркиза их разочаровало. Фанни следила, как Серена читала его, едва переводя дух от волнения, и наконец не выдержала:

— Ну? Что он говорит? Он не против?

— Дорогуша, как он может быть против? Он вообще никак не комментирует, пишет только, что будет в Клейкроссе на следующей неделе и приедет в Бат в четверг на один день, чтобы обсудить со мной вопрос о ликвидации опекунства. Мы пригласим его отобедать здесь вместе с Гектором.

— Но это все? — недоверчиво спросила Фанни.

— Разве ты не знаешь, как он пишет? Вот типичный пример. Конечно, он благодарит меня за поздравление и говорит, что ему следует познакомиться с майором Киркби, прежде чем дать формальное разрешение на наш брак.

— Тогда, по крайней мере, ясно, что он не возражает против него, — сказала Фанни с явным облегчением.

Но когда в следующий четверг Ротерхэм стремительно вошел в гостиную, эта уверенность покинула ее. Он явно был в плохом расположении духа. Вокруг рта обозначились морщины, а нахмуренные брови сомкнулись в черту над переносицей. Одет маркиз был тщательно, в сюртук и бриджи, но, как обычно, от него веяло небрежностью, словно покрой его жилета или шейный платок не имели для него значения. Он без улыбки поздоровался с Фанни и повернулся поприветствовать Серену.

По этому случаю та надела новое платье, сшитое для нее лучшей модисткой Бата. Это было выдающееся творение из черных кружев поверх основы из белого сатина, с глубоким декольте и длинным шлейфом. К платью Серена добавила бриллиантовые серьги и тройную нитку жемчуга, которую отец подарил ей на совершеннолетие. Выглядела она великолепно, но слова, услышанные от маркиза, едва ли походили на комплимент:

— Бог мой, Серена! — Он быстро пожал ей руку. — Что это? Костюм сороки?

— Именно так! Кажется, он вам не по вкусу? — ответила она, и глаза ее сверкнули.

Он пожал плечами.

— Я в этом не разбираюсь.

— Никто, мой дорогой Ротерхэм, в этом и не сомневается, лишь один раз взглянув на вас.

С нервной поспешностью Фанни прервала это обещающее начало очередной ссоры, которой она так боялась.

— Лорд Ротерхэм, я должна представить вам майора Киркби.

Он повернулся к майору, которого, казалось, вначале не заметил. Его жесткие глаза смотрели отчужденно. Ротерхэм протянул руку и коротко бросил:

— Как поживаете?

Никогда, подумала Фанни, не встречала двух мужчин, столь непохожих друг на друга. Действительно, они могли бы послужить моделями для Аполлона и Вулкана: один — высокий и стройный, с классическими чертами лица и златокудрый; другой — смуглый, с грубыми чертами, массивными плечами, от всей фигуры веяло мощью, а не изяществом. Во внешнем облике, в поведении, в манерах — никакого сравнения: майор намного превосходил маркиза.

— Мы уже встречались, сэр, — заметил майор.

— Разве? — Брови Ротерхэма слегка поползли вверх. — Я совершенно не помню. Где и когда?

— Не один раз, — ответил майор, спокойно выдерживая пристальный взгляд. — В Лондоне, шесть лет назад.

— Неужели? Если с нашей встречи прошло шесть лет, тогда меня можно извинить за то, что я забыл об этом. Вы один из знакомых Серены?

— Да.

— Тогда неудивительно. Я никогда не различал лиц в толпе.

На этот раз вмешалась Серена.

— Имейте в виду, Ротерхэм, что наше знакомство носит длительный характер.

— Надеюсь, но едва ли можно ожидать, что я в курсе этого. Напротив, у меня есть веские причины считать совершенно иначе.

Серена густо покраснела; майор стиснул зубы; Фанни снова попыталась переменить тему.

— Я не успела еще вас поздравить, лорд Ротерхэм, с вашей помолвкой. Надеюсь, мисс Лэйлхэм в добром здравии?

— В здравии и прекрасно выглядит, — ответил он. — Вы напомнили, что она просила передать вам обеим множество новостей. К тому же я у вас в долгу.

— У меня в долгу? — с сомнением переспросила Фанни.

— Своим знакомством с мисс Лэйлхэм я обязан вам.

Ей ничего не оставалось сказать, как:

— Будьте оба счастливы.

— Благодарю вас! Вы великолепная сваха, леди Спенборо, примите мои поздравления!

Она очень обрадовалась, когда объявили, что кушать подано.

Пока слуги оставались в комнате, за столом обсуждались лишь отвлеченные вопросы. Сильной стороной Серены было умение заводить разговор и направлять его в нужное русло. Ротерхэм посидел с минуту, потом повернулся к Серене и сказал:

— Надеюсь, леди Тереза рассказывала вам о дуэли Букингема с сэром Томасом Харди? Это старые дела! Говорят, причиной послужили какие-то оскорбительные письма, написанные к леди Харди и о ней. Конечно, анонимные, но Харди счел Букингема за автора.

— С подачи ее милости! Уж в этом-то у меня нет никаких сомнений. Не верю ни единому слову. Да и кто поверит?

— Только закоренелые скандалисты. Характеристика джентльмена защищает Букингема или должна защитить.

— Я тоже так считаю. Но скажите мне, Иво, изменилась ли эта устаревшая манера ухаживания? Моя тетя писала, что видела, как эти старцы флиртовали на одном из приемов.

Он ответил так язвительно, что Серена не выдержала и рассмеялась, и уже через мгновение они погрузились в разговор, которого Фанни так надеялась избежать. Казалось, Ротерхэм оправился от своего черного юмора: он развлекал Серену соленым анекдотом. Тут и там возникали имена и прозвища; теперь уже ведущая роль в разговоре принадлежала Ротерхэму, подумала Фанни, и снова она старалась не выбиться из общей колеи. Речь шла, кажется, о герцоге Девонширском, обедающем в Карлтонхаусе и сидевшем между канцлером и лордом Кейтнессом: почему это заставило Серену вскрикнуть? Понсонби слишком ленив, Тиерни слишком плох, лорд Джордж Кавендиш слишком высокомерен для предводителя; предводителя чего?

— Я думала, они топтались на месте всю эту сессию! — сказала Серена.

— Напротив! Броухэм, конечно, допустил лису в курятник. Мало-помалу Крокер превосходно выступил в атаке на бюджет военно-морского ведомства: в результате ему предложили возглавить Тайный совет, но он отказался.

— Вы интересуетесь политикой, майор Киркби? — в отчаянии спросила Фанни.

— Нисколько, — весело ответил тот.

— Какой стыд, Гектор! — укорила Серена.

Он улыбнулся, но покачал головой.

— Тебе придется подучить меня.

— Вы интересуетесь более важными вещами, майор? — спросил Ротерхэм, откинувшись в кресле и сжимая в руке ножку бокала с вином.

— Определенно политика не попадала еще в мое поле зрения.

— Ты должна привести его, Серена. Партии нужна новая кровь.

— Только не я! — откликнулась она. — С моей стороны будет дурно, если я заставлю его заниматься тем, чем ему неинтересно.

— Тем не менее сделай это.

— Вы хотите побиться об заклад?

— Не стану грабителем. Тебе никогда не удастся похоронить свои таланты. — Он поднес бокал к губам и взглянул поверх него на майора. — Серена родилась политиком. Можете ли вы подчинить ее? Я сомневаюсь.

— Она знает, я никогда не решился бы сделать это.

— Боже правый! — воскликнул Ротерхэм. — Надеюсь, вы это несерьезно! Нарисованная вами картина пугает, поверьте.

— А я надеюсь, что Гектор знает, что вы несете чепуху! — сказала Серена, протягивая руку майору и ослепительно улыбаясь.

Он взял руку, чтобы поцеловать.

— Конечно, знаю! И ты знаешь, что чего бы ты ни пожелала, я сделаю это, — со смехом ответил он.

Ротерхэм отпил вина, следя за этой болтовней с неожиданным ласковым выражением на лице. Вторая перемена блюд подошла к концу и, подчиняясь знаку Серены, слуги покинули комнату. Фанни взяла веер, но, прежде чем успела взмахнуть им, Серена сказала:

— Так получила ли я ваше одобрение и согласие, Иво?

— Естественно, если только я не обнаружу, что у майора есть жена в Испании или что-нибудь в этом роде. Когда вы намереваетесь пожениться?

— Не раньше чем кончится траур. Не думаю, что будет благоразумным даже объявлять о нашей помолвке.

— Вы правы. Но после того как контроль за вашим состоянием перейдет из моих рук в руки вашего жениха, будет самое время для этого, только сначала я лично переговорю с ним на эту тему.

— Да, прошу вас! — сердечно сказала Серена. — И мне бы хотелось знать, на что я могу рассчитывать, Иво! Вы знаете, я никогда не пыталась узнать точную сумму, которой я могу располагать, но ради этого гадкого Попечительного фонда…

— Около десяти тысяч в год, — равнодушно ответил он.

— Десять тысяч в год? — повторил майор упавшим голосом.

Ротерхэм бросил на него взгляд.

— Примерно. Точно сказать невозможно. Деньги поступают из нескольких источников, о которых я расскажу вам отдельно.

— Но… Боже, как это может быть? Конечно, я знал, что между нашими состояниями есть разница, но такая!

— Я не думала, что имею так много, — сказала Серена удивленно.

— Но должны быть какие-то ограничения! — воскликнул майор, хватаясь за соломинку. — Таким образом, доход составляет… — он замолчал, занятый подсчетами.

— Что-то около двухсот тысяч, — подсказал Ротерхэм. — Все это принадлежит семье Карлоу вкупе с титулом. Это состояние получил в наследство последний граф от своей матери, и оно принадлежит ему целиком.

— Да, я знала об этом, — сказала Серена. — Отец всегда говорил мне, что я унаследую собственность моей бабушки, но я не рассчитывала на такую сумму. Состояние очень внушительное, не правда ли, Фанни?

— Да я и с половиной всего этого не знала бы, что делать, — с благоговением произнесла Фанни.

Ротерхэм улыбнулся.

— Серена скоро узнает. Вероятнее всего она залезет в долги.

— Лучше бы вложить их во что-нибудь!

Эти слова, произнесенные горячим шепотом, заставили Серену с удивлением посмотреть на майора.

— Что ты хочешь сказать, любимый? Ты ведь не думаешь, что я способна совершить нечто абсурдное, вроде тех долгов, которые мне предрекает маркиз? Уверяю тебя, я не настолько расточительна! Ротерхэм, почему вы смеетесь? Я еще ни разу в жизни не была никому должна!

Он бросил насмешливый взгляд.

— Простите меня, Серена! Надеюсь, вы расскажете мне, как собираетесь поступить с 700 фунтами в год, которые, я считал, вы потратили на свой гардероб и на поддержание своей дорогостоящей конюшни.

— Вы отлично знаете, что всех моих лошадей купил отец.

— Верно. Теперь вам предстоит купить свою собственную.

— Что я могу с легкостью себе позволить.

— Безусловно, но будьте осторожны! Выложить девять сотен гиней за какого-нибудь эффектного гнедого, с которым вы захотели бы расстаться на любых условиях на следующий же день…

Ее глаза и щеки вспыхнули от гнева.

— Неужели вам никогда не нравились лошади?

— Да. Но не припомню, чтобы я заплатил невероятную сумму за животное, которое…

— Прекратите! — воскликнула девушка. — Все это было много лет назад, на заре моей юности. Только вы способны колоть мне этим глаза, Ротерхэм! Разве я продолжаю делать ошибки и сегодня? Разве?

— О, ну не такие серьезные. Я готов поставить крупную сумму на то, что вы переплатили за ту кобылу, которую я видел в Милверли, но…

Она вскочила на ноги.

— Если вы посмеете… если вы посмеете снова сказать мне, что у нее слишком короткий корпус!..

— Серена, ради Бога! — взмолился майор. — Ты огорчаешь леди Спенборо! Что особенного в том, что лорд Ротерхэм хочет покритиковать кобылу?

Она даже головы не повернула, но заставила себя сдержаться.

— Ну, милорд? Ну же?

— Не пытайтесь угрожать мне, девочка! — ответил тот. — Повторяю, у нее слишком короткий корпус. — Он посмотрел на нее горящими глазами. — И вы знаете это.

Серена прикусила губу. На мгновение взгляды их скрестились, но вдруг она рассмеялась и снова села.

— Из всех одиознейших существ… Возможно, корпус у нее немного коротковат… но лишь немного. Вам не следовало бы так некрасиво провоцировать меня на глазах жениха.

— Слишком велик был соблазн. Утешьтесь тем, что в гневе вы прекрасны!

— Благодарю! Сама же я далеко не в восторге от своей несдержанности. Так о чем мы говорили до того глупого спора?

— Майор Киркби высказал желание инвестировать твое состояние. Если я снова не спровоцирую тебя, я поддерживаю столь мудрое предложение.

— Вы ошибаетесь, — сказал майор. — Я и в мыслях не держал уберечь Серену от долгов. Мне бы хотелось сделать так, чтобы ни она, ни я не могли нажиться на нем.

— Но мой дорогой Гектор! — воскликнула Серена. — Ты, должно быть, сошел с ума!

— Я в своем уме. Ты понимаешь, дорогая, что твое состояние в десять раз превышает мое?

— Неужели? А что особенного? Ты боишься, что люди решат, что ты женился на мне из-за денег? Но ведь ты знаешь, что это не так.

— Не только это. Серена, неужели ты не видишь, какое невыносимое у меня положение?

— Нет, почему? Если бы я воспользовалась своими деньгами, чтобы изменить твой образ жизни, то это было бы, конечно, ужасно для тебя, но я обещаю, что этого не произойдет. Все деньги будут у тебя в руках, поэтому, если вдруг я захочу купить дворец или еще что-нибудь в этом роде, то просто не смогу сделать этого.

Майор рассмеялся с каким-то стоном.

— О, дорогая, ты не понимаешь! Но лорд Ротерхэм-то должен понять.

— Да! Я должен не давать согласия на ваш брак?

— Бог видит, я хотел бы этого.

— А я — нет! — сказала Серена. — Гектор, я все понимаю, но ты действительно слишком донкихотствуешь. Обещаю, что мы не будем тратить много, но зачем отказываться от денег? Кроме того, кому они достанутся, если не нам? Ротерхэму? Моей кузине? Я еще не настолько свихнулась, чтобы просто взять и отдать такую сумму им или еще кому-то!

— Я не это имел в виду. Конечно, я не прошу отказываться от состояния и даже не уговариваю тебя вложить все в дело. Но когда дойдет до окончательного решения, не могли бы мы создать новый опекунский фонд, Серена?

Она смутилась.

— Не вижу никакого смысла. О каком фонде идет речь?

— Не… не о каком-то необычном, — пробормотал майор, сбитый с толку ее полнейшим непониманием.

Он увидел, что Фанни смотрит на него с невинным недоумением, и поспешно сказал: — Сейчас не тот случай и не то место! Я надеюсь, что обговорю все с лордом Ротерхэмом, и он даст свое согласие.

— Но это не имеет никакого отношения к Ротерхэму! — с негодованием воскликнула Серена. — Что ты предлагаешь?

— Не будь такой недотепой, Серена, — нетерпеливо сказал Ротерхэм. — Насколько я понимаю, майор Киркби хочет сказать, что твое состояние следует вложить в ваших детей.

— В моих детей! Ты именно это имеешь в виду, Гектор? Господи Боже, почему же ты не можешь сказать это?

— Потому что сейчас не время, — сказал Ротерхэм. — Он же сказал тебе.

— Ну, если это и так, то вы, кажется, так не думаете.

— Нет, но это потому, что у меня отсутствует деликатность.

Она рассмеялась.

— И на меня ничего не тратить? Знаешь, Гектор, мне не хотелось бы вкладывать все состояние в моих детей.

— Не все! Я не настолько неблагоразумен. Но если ты оставишь себе десятую часть, Серена, разве нельзя удовлетвориться этим, тем, что у тебя есть сейчас, и тем, что я могу тебе дать? — умоляюще произнес майор.

Она не колеблясь ответила:

— И этим, и даже меньшим, если бы я была бедна, любимый! Но… но я не бедна и думаю, что с нашей стороны будет смешно выбрать более низкий доход, чем нам необходимо. Допустим, я действительно залезу в долги или нам неожиданно потребуется крупная сумма денег? Мой дорогой, мы сойдем с ума, думая, какими мы были глупцами, отказавшись от этих денег.

Ротерхэм хохотнул.

— Восхитительный здравый смысл, Серена! Я верю в ваш успех и в то, что вы заставите майора Киркби думать по-вашему. Но в конце концов у вас будет несколько месяцев, чтобы решить этот вопрос.

— Да, давайте не будем больше говорить об этом! — взмолилась Фанни, вставая со стула. — Вам обоим это очень сложно.

Майор подошел к двери и распахнул ее. Фанни остановилась рядом с ним, заглянула в лицо и сказала с тоскливой улыбкой:

— Вы найдете разрешение проблемы — я в этом уверена!

Его напряженное лицо расслабилось, он улыбнулся в ответ, но с усилием. Фанни с Сереной вышли из комнаты, он прикрыл за ними дверь и повернулся к Ротерхэму.




Глава XIV


Ротерхэм снова сел и наполнил стаканы себе и майору. Гектор вернулся к своему стулу, но остановился, уцепившись руками за спинку, и резко сказал:

— Ее необходимо убедить в этом!

— Не знаю, насколько силен ваш дар убеждения, — ответил Ротерхэм, — но сомневаюсь, что вам удастся сделать это.

— Если бы она знала, что вы договорились со мной…

— Это наверняка лишь укрепило бы ее в своем мнении. Более того, я не согласен с вами и не понимаю, почему Серена должна быть лишена того, чем по праву может наслаждаться. — Ротерхэм поднял свой бокал и откинулся на спинку стула, вытянув одну ногу перед собой, а руку засунув в карман бриджей. Он смотрел на майора несколько насмешливо.

— Серена, мой дорогой сэр, дочь исключительно богатого человека и прожила всю свою жизнь до смерти Спенборо в роскоши. Я не вижу причин, почему она должна провести оставшуюся ее часть в лишениях. Я сомневаюсь, что ей понравится это. Хотя это, конечно, и не мое дело. Убеждайте ее любыми способами, если хотите, и верьте в то, что сможете содержать ее, когда добьетесь своего.

Наступило долгое молчание. Майор тяжело опустился на стул и некоторое время молча сидел, уставившись на бокал с вином, который он, не переставая, крутил в руках. Наконец сделал глубокий вдох и решительно поднял голову.

— Лорд Ротерхэм, когда я делал предложение Серене, то не знал, что ее состояние такое огромное, иначе расценил бы свое предложение как наглость. Я удивлен, что вы ведете себя так… я бы сказал… снисходительно. Я прекрасно представляю, в каком свете я предстану перед теми, кто не знаком с обстоятельствами дела. В свою защиту могу сказать, что я влюбился в нее… с первого взгляда. Серена тоже ответила мне взаимностью. Она еще много лет назад вышла бы за меня замуж, но мое положение было недостаточно прочным. Я был просто никто, младший сын. Мы разлучились! Я не надеялся увидеть ее вновь, но забыть уже не мог. Для меня она была недостижимой мечтой, прекрасной богиней! — Киркби помолчал, и с некоторым трудом продолжил: — Но, кажется, я не должен объяснять это вам. Я знаю… Серена рассказывала мне…

— Если Серена рассказывала вам, что я когда-либо называл ее богиней, она либо обманывалась, либо намеренно обманывала вас, — перебил Ротерхэм.

— Она не… Я только думал…

— Тогда больше так не думайте. Я понимаю, что когда вы унаследовали ваше нынешнее состояние, то решили, что Серена теперь доступна для вас?

Майор покачал головой.

— Это никогда не приходило мне в голову. Я не надеялся, что она даже помнит меня. Но мы встретились здесь, в Бате, никто из нас и не мечтал об этом.

Он поднял глаза и, краснея, закончил:

— Словно и не было этих прошедших лет…

— Понимаю. — Ротерхэм еле заметно улыбнулся. — Фактически ваша мечта осуществилась.

— Может, это звучит глупо. Я не собирался вам все это рассказывать. Но то, что произошло сегодня…

— Вовсе нет. Вам очень повезло, майор Киркби. По собственному опыту скажу, что обычно такие мечты кончаются полным разочарованием. Значит, Серена — именно такая, какой вы ее считаете? Должно быть, вы знаете ее намного лучше, чем я мог представить.

— Как могу я… как я могу разочароваться в ней! — воскликнул майор с излишней горячностью.

— По всей видимости, нет.

— Нет! Это немыслимо.

— Тогда нам не нужно думать об этом. Я признателен вам за ваши уверения, но они были излишними. Мне не приходило в голову, что вы хотите жениться на Серене ради ее состояния: она не такая глупая, чтобы влюбиться в «ловца удачи». Да и в своих действиях мне подотчетна.

— Разве вы не должны были охранять Серену от всяких «ловцов удачи», когда ее отец назначил вас опекуном?

Губы Ротерхэма сжались.

— Нет. Он несомненно надеялся, что я должен предотвратить ее брак с нежелательным человеком. Простое неравенство положений не является нежелательным в глазах закона. Она вышла бы замуж за кого хотела, даже если бы я поклялся, что не дам ей ни гроша к тому, что у нее имеется. — Он коротко рассмеялся. — И сразилась бы со мной после всего в Апелляционном суде! — Он встал. — Кажется, говорить больше не о чем. Пойдемте?

— Да. Я должен подумать. Я не знал о размерах состояния, сомневался без всякой причины… Если бы не леди Спенборо, я бы просто сошел с ума.

Ротерхэм направился было к дверям, но остановился и посмотрел на майора.

— Это леди Спенборо посоветовала вам объясниться?

— Да, я был просто в отчаянии! Мне она показалась человеком, к которому можно обратиться за советом.

— Боже правый!

— Вы думаете о ее молодости? Но я знаю ее преданность Серене. Ее доброту, ее сострадание я не могу просто описать словами. Потеря Серены для нее большой удар, но я уверен, что о себе-то она и не думает. Я не знаю другого юного существа, такого сильного духом и понимающего.

— Великолепная женщина, — согласился Ротерхэм. — Замужество Серены несомненно огорчит ее. Она совершенно не может жить в одиночестве.

— Именно так! Каждый может ощутить, что она нуждается в защите от… Но боюсь, что ее сестра станет навязываться ей, а судя по всему, более несговорчивой и придирчивой девицы не сыскать.

— Неужели! Да, мрачная перспектива. Однако осмелюсь заявить, что скоро она снова выйдет замуж.

— Замуж! — майор казался пораженным, но быстро оправился и произнес: — Ну да! Конечно! Мы должны надеяться на это.

— Я — надеюсь, — загадочно проговорил Ротерхэм и открыл дверь.

Поднимаясь по лестнице, они услышали звуки музыки. Фанни сидела возле распахнутого окна, глядя на сгущающиеся сумерки, а Серена играла на пианино в глубине гостиной. Завидев входящих мужчин, она прекратила игру, но майор подошел к ней и попросил:

— О, не вставай! Ты играла сонату Гайдна, которую я попросил выучить для меня.

— Пытаюсь играть! Ее еще рано демонстрировать слушателям.

— Попытайся еще разок. Я тебе буду переворачивать ноты.

Она подчинилась. Ротерхэм подошел к окну и сел рядом с Фанни. В течение нескольких минут он следил за парой в другом конце гостиной, но лицо его оставалось непроницаемым. Потом повернул голову, взглянул на соседку и заговорил пониженным голосом:

— Я понимаю, что этот брак одобрен вами, леди Спенборо.

— Да, я уверена, майор Киркби сделает Серену счастливой.

— Правда?

— Не может быть иначе. Он такой добрый и… так преданно любит ее.

— Он сообщил мне.

— Это действительно так. Гектор преклоняется перед ней и, думаю, сделает все, чтобы угодить молодой жене.

— Великолепно! А майор с ней не ссорится?

— Нет, нет! У него превосходный характер, и он такой терпеливый. Я чувствую, что его мягкость и терпимость лишают ее возможности ссориться с ним. — Она заметила улыбку на его губах и спросила: — Вам он не нравится, лорд Ротерхэм?

Тот пожал плечами.

— Я не увидел в нем ничего плохого.

— Я так рада, что вы дали свое согласие.

— Отказ ни к чему не привел бы.

Фанни встревоженно посмотрела на него и нервно произнесла:

— Боюсь, вы не совсем довольны. Он ей не ровня по положению и состоянию, но достоин ее, уверяю вас.

Он прервал ее в своей бесцеремонной манере:

— Напротив! Я более удовлетворен, чем ожидал. Если бы я знал… — Он замолчал. Фанни заметила, что улыбка полностью исчезла с его лица, а брови снова нахмурились. Так он просидел несколько минут.

Ей показалось, что его лицо помрачнело у нее на глазах. Словно ощутив ее взгляд, Ротерхэм вышел из своего забытья и повернулся, чтобы встретиться с вопрошающими глазами Фанни.

— Таким людям, как вы и майор Киркби, можно позавидовать, — сказал он. — Вы совершаете ошибки, но не по вине своего дурного характера. Я должен идти. Не вставайте!

Она очень удивилась и только спросила:

— Вы останетесь на чай?

— Благодарю, нет! Сегодня будет чудесная ночь. Еще не стемнело, а на небе полная луна. — Он пожал ей руку и прошел проститься с Сереной и майором.

— Так скоро! — воскликнула Серена, быстро поднявшись со своего стула. — Боже, надеюсь, я не отпугнула вас своим жалким музицированием?

— Я и не слушал. Сегодня я ночую в Мальборо или Ньюбери и не могу оставаться.

— Вы не пожелали мне счастья.

Наступила пауза, пока они смотрели друг другу в глаза.

— Разве? Я желаю вам счастья, Серена. — Пожатие его руки было немного болезненным. Он выпустил ее руку и повернулся к майору — Я также желаю удачи и вам. Думаю, что вы будете счастливы.

Короткое прощание, и он ушел. Серена закрыла крышку пианино. Майор с минуту смотрел, как она собирает ноты.

— Больше не будешь? — ласково спросил он.

Серена отнесла ноты в кабинет и ответила:

— Не сегодня. Я должна еще попрактиковаться, прежде чем снова сыграть тебе. — Она повернулась и положила свою руку на его, доведя жениха до середины комнаты. — Что ж, все прошло вполне прилично. Жаль, что я рассердилась, но это он виноват. Ты возненавидел его?

— Он мне не понравился, — признался жених. — Но маркиз отнесся к моим претензиям с добротой, которой я от него не ожидал.

— Твои претензии! Зачем ты говоришь такие абсурдные вещи! — нетерпеливо сказала Серена. Майор промолчал, и она пожала ему руку, произнеся более дружелюбно: — Знаешь, мне скоро двадцать шесть. Я очень признательна, что ты сделал мне предложение! Я уже отчаялась создать респектабельный альянс.

Он улыбнулся, но ответил:

— Перестань, Серена. Ты не должна отмахиваться от разговора. Мы должны серьезно обсудить все.

— Не сейчас. У меня болит голова. Не дразни меня, Гектор.

— Моя дорогая! Тогда иди приляг. Не надо было мне просить тебя играть на пианино. Тебя знобит?

Она высвободила руку.

— Нет, нет! Ничего страшного. А вот и чай!

Он озабоченно смотрел на нее, а Фанни заволновалась:

— Болит голова? У тебя, дорогая? Ты никогда раньше не жаловалась! Надеюсь, ты не перегрелась на солнце? Иди скорей в постель. Лайбстер, попроси горничную отнести немного уксуса к ней в комнату.

— Нет! — почти взвизгнула Серена. — Ради Бога, оставьте меня в покое! Я — самое отвратительное существо на свете. — Она замолчала, глубоко вздохнула и с усилием улыбнулась. — Прошу прощения! Вы оба так добры, но поверьте, мне не хочется натирать виски уксусом или поднимать такой шум из-за ерунды. Мне станет лучше после чая.

Казалось, майор хочет что-то сказать, но едва он раскрыл рот, Фанни перехватила его взгляд и слегка покачала головой.

— Передайте эту чашку Серене, майор, — сказала она спокойно.

Но сначала он помог Серене подложить подушечку под голову и скамеечку под ноги. Руками она вцепилась в подлокотники, так что костяшки пальцев побелели, а губы плотно сжала. Но когда Гектор поставил чашку на столик возле нее, Серена снова улыбнулась и поблагодарила. Фанни заговорила с майором, отвлекая своим мягким голосом его внимание от невесты. Через несколько минут Серена села, дав подушечке соскользнуть ей за спину, и пригубила чашку. Разговаривала она в своей обычной манере, но, допив чай, отправилась в постель, сказав, что ее мигрень прошла и ей хочется спать.

Майор обменялся озабоченным взглядом с Фанни.

— Вы думаете, она серьезно нездорова, леди Спенборо?

— О, надеюсь, что нет! — ответила та. — Возможно, лорд Ротерхэм рассердил ее. Если утром бедняжке не станет лучше, попытаюсь убедить ее послать за доктором. Но она никогда не прислушивается к моим советам. — Графиня извиняюще улыбнулась. — Серена терпеть не может суеты вокруг себя. По правде говоря, я боялась, что она вспылит, когда вы помогали ей устроиться поудобнее в кресле. Хотите еще чаю?

— Нет, благодарю. Я должен идти. Если можно, я загляну завтра с утра узнать, как она себя чувствует.

Но когда он появился в Лаура-плейс на следующее утро в десять часов, то застал обеих леди за завтраком. Серена была в костюме для верховой езды. Она приветствовала его, шутливо надув губки, и потребовала объяснить, почему жених ее обманул.

— Целых десять минут я прождала тебя на мосту, а это, позволь заметить, дольше, чем я ждала любого мужчину до тебя. Повезло, что ты не появился, иначе бы мы поругались. Фанни, я запрещаю угощать его кофе! Он пренебрег мной.

— Я и представить себе не мог, что ты будешь кататься верхом с утра! — воскликнул Гектор. — Я зашел только узнать, как твое здоровье. Ты уверена, что все в порядке? Ты ездила не одна?

— С Фоббингом.

— Зря ты ездила, слишком жарко.

— Напротив, было великолепно. Конечно, я не стала гнать Мейд Мариан галопом.

— Я беспокоился о тебе, а не о лошади!

— О, перестаньте! — сказала Фанни смеясь. — У нее на все найдется ответ.

— И, заметьте, ни слова извинения.

— Мое раскаяние слишком глубоко. Ты ведь не станешь больше выходить? По крайней мере, в самую жару.

— Да, я убедила Фанни не ходить пить ее ужасные воды, а поехать со мной в Мелксхэм-форест. Надеюсь, ты оценишь ее героизм.

— Но ведь вы не поедете в своем ужасном фаэтоне?

— Скорее всего да.

— Серена, не в одиночку, я умоляю.

— Вы с Фоббингом поедете сзади, чтобы охранять нас от разбойников и ставить фаэтон обратно на колеса, если мы вдруг перевернемся. Обещаю, что больше двух раз этого не произойдет.

Она несла полную чушь. Весь день Серена пребывала в отличнейшем настроении и была само обаяние, но когда они наконец расстались, он почувствовал, что так ни разу и не был с ней по-настоящему рядом.

Майор решил, что лучше всего не возвращаться немедленно к волнующему вопросу о ее наследстве, и когда спустя десять дней он все же рискнул завести разговор, Серена удивила его тем, что выслушала не перебивая тщательно продуманные аргументы и сказала, когда он закончил:

— Очень хорошо, пусть будет, как ты хочешь, дорогой! В конце концов, мне, в общем-то, все равно. Главное, чтобы тебе было удобно. Когда пройдет время, сделай все так, как сочтешь нужным.

На этом Серена оставила эту тему; он же — не мог. Еще до того, как она закончила говорить, его начали разрывать сомнения. Слова Ротерхэма все еще отдавались у него в голове: действительно, какое право он имел настаивать на ее отказе от привычного образа жизни? Она внимательно его выслушала, но наконец воскликнула:

— О, Гектор, о чем ты? Ты сказал мне, что для тебя невыносимо мое огромное состояние, и я подчинилась! Теперь ты говоришь, что не можешь запретить мне пользоваться им.

— Я кажусь абсурдным? Должно быть, да. Я не хочу, чтобы ты подчинилась, сейчас или когда-либо. Я не могу делать это на таких условиях. Только если ты тоже хочешь этого.

— Нет, это уж слишком! — воскликнула она. — У меня совсем не было бы ума, пожелай я сделать такую глупость.

— О, моя дорогая, если ты считаешь это глупостью, как я могу позволить тебе принести жертву ради моей глупости?

Она странно посмотрела на него.

— Спроси себя самого, как я могу позволить тебе принести в жертву твою гордость ради моих экстравагантных привычек. Я легко могу ответить тебе. Не… не позволяй мне командовать тобой! А я попытаюсь сделать это. Так что ты предупрежден! Мило с моей стороны, не правда ли? Давай не будем больше говорить об этом.

Однажды майор сказал Фанни полушутя-полусерьезно, что он никогда не знает, куда Серена направится в следующую минуту и что будет делать.

— Думаю, — сказала Фанни, — это потому, что она очень счастлива. Она всегда такая энергичная, но такой неутомимой я вижу ее впервые. Она просто не стоит на месте.

Миссис Флор тоже заметила это и сделала свои собственные выводы. Однажды она нашла Фанни в зале Минвод, безжалостно прогнала юного мистера Райда, ее наиболее преданного вздыхателя, и опустилась в кресло, которое тот уступил, рядом с Фанни.

— Ну, не сомневаюсь, одного врага я приобрела! — заметила она весело. — Между нами. В этом городе столько разбитых вами и леди Сереной сердец, что удивительно, как остальные девушки здесь не зачахли!

Фанни засмеялась и покачала головой:

— Они восхищаются леди Сереной, а не мной, мэм!

— Они кружатся над ней, как мухи над медом, — согласилась миссис Флор, — но некоторые предпочитают вас, осмелюсь заметить. Что же касается того юного отпрыска, который так неуклюже уступил мне свое кресло, так он делает из себя еще большее посмешище, чем майор, когда приходит сюда день за днем в поисках ее милости.

— Мистер Райд всего лишь мальчик, и очень глуп! — поспешно вставила Фанни.

— Он достаточно глуп, а майор — нет, — сказала миссис Флор, прищурив глаза. — Сначала мне показалось, что это обычный курортный флирт. Но леди Серена не была бы в столь прекрасном настроении, если бы это оказалось так. Так когда это произойдет?

Фанни с полнейшим неодобрением отнеслась к такому намеку и ответила настолько холодно, насколько позволяло ее доброе сердце:

— Боюсь, я не знаю, о чем вы говорите, мэм.

— Держат в секрете, а? — захихикала миссис Флор. — Но я же не слепая! Что же, если так, я не буду больше задавать вопросов, миледи. Вижу их — и не могу удержаться от собственных замечаний.

Даже сама идея находиться под наблюдением миссис Флор вызывала протест у Фанни, и она едва набралась решимости возразить против обвинений в неблагоразумии Серены. Но прежде чем ей удалось сделать это, произошло нечто, давшее новую тему для эмоций старой женщине. В середине июля она в очередной раз заглянула в Лаура-плейс якобы с такими новостями, которые не могла удержать в себе.

— Что вполне вероятно, я сейчас просто вспенюсь, как бутылка с имбирным пивом, — сказала она. — Кто придет ко мне сегодня, как вы думаете?

Никто из женщин не высказал догадки, хотя Серена очень порадовала миссис Флор, сказав:

— Принц-регент!

— Лучше, чем он! — заявила миссис Флор, когда отсмеялась. — Эмма!

— Эмили! — воскликнула Серена. — Действительно, превосходно. Как вы должны быть рады! Значит, Лэйлхэмы в Глостершире?

— Нет. Сейчас самое главное, — сказала миссис Флор. — Хотя я и не должна этого говорить. — Все трое больны корью! Поэтому Сьюки осталась в Лондоне, так как в Брайтоне не нашлось ни одного подходящего дома. Конечно, мне не хотелось, чтобы Эмма приехала и подхватила эту ужасную инфекцию, разгуливающую по Лондону. Вы можете поверить мне, моя дорогая! В общем, Эмма заболела гриппом, и сильно, потому что Сьюки пишет, что доктора советуют ей уехать из Лондона, да и с нервами у нее не все в порядке.

— О, мне очень жаль! — сказала Фанни. — Поэтому леди Лэйлхэм должна привезти ее к вам, мэм?

Радостная улыбка осветила лицо миссис Флор.

— По этой причине Сьюки скорее отвезла бы ее в Джерико, а не ко мне. Но теперь она тоже заболела гриппом, и поэтому-то ей придется прислать Эмму вместе с горничной завтра же. Потом она тоже приедет и посмотрит, полегчало ли ей у меня хоть немного.




Глава XV


Эмили, которую Серена увидела несколько дней спустя, действительно выглядела как молодая леди, только недавно вставшая с постели после болезни. Со щек ее исчез нежный румянец, она похудела и вздрагивала от неожиданного шума. Миссис Флор приписала ее состояние усталости после лондонских развлечений, и сказала Серене, что охотно надрала бы дочери уши за то, что та позволила бедненькой крошке Эмме так утомиться. Серена решила, что объяснение звучит убедительно, но Фанни утверждала, что причину запуганного вида Эмили надо искать вовсе не в недосыпании после светских увеселений.

— И ходить далеко не надо! — многозначительно добавила она. — Эта гадкая женщина заставила ее принять предложение Ротерхэма, а бедняжка его боится!

— Как ты можешь так говорить? — нетерпеливо отозвалась Серена. — Ротерхэм не чудовище же какое-то!

Но мягкая Фанни на этот раз была непреклонна:

— Нет, чудовище, — утверждала она. — Не побоюсь признаться тебе, милочка, что и меня он пугает, а мне уже не семнадцать.

— Я знаю, что ты чувствуешь себя с ним скованно, но это такая чепуха, Фанни! Скажи на милость, какие у тебя основания бояться его?

— Ах, да никаких! Но просто… Тебе не понять, Серена, потому что ты совсем не робкая, и, наверное, никогда в жизни ничего не боялась.

— Ну уж, конечно, не Ротерхэма! А вот тебе, моя дорогая, следовало бы подумать, что если в его манерах тебя что-то и тревожит, так это ерунда, он же в тебя не влюблен.

Фанни вздрогнула.

— Ах, это было бы ужасно! — воскликнула она.

— Глупости! Возможно, этот брак устроила миссис Лэйлхэм, но что Эмили влюблена в Иво — я очень сильно сомневаюсь. И в конце концов такие браки — дело вполне обыкновенное и часто оказываются удивительно удачными. Если Иво ее любит, то очень скоро научит отвечать ему взаимностью.

— Серена, я не могу поверить в его любовь. Эта девушка не подходит ему.

Серена пожала плечами, жестко проговорив:

— Боже правый, Фанни, сколько раз мы видели, как умный мужчина женится на хорошенькой простушке, и удивлялись, что заставило его остановить на ней свой выбор. Эмили не будет спорить с Ротерхэмом, она будет послушной, будет считать его непогрешимым — а все это ему весьма понравится!

— Ему! Очень может быть, но как насчет нее? Если он сейчас ее пугает, то что будет, когда они поженятся?

— Позволь посоветовать тебе, Фанни, не приходить в такое волнение из-за того, что остается всего лишь домыслами. У тебя же нет полной уверенности, что Эмили его боится. Если она немного нервна, то, будь уверена, что он за ней ухаживал. Он — человек с сильными страстями, а Эмили такое невинное дитя, что я не удивлюсь, если она перепугалась. Уверяю тебя, девушка скоро отбросит это пуританство! — Серена увидела, как Фанни качает головой и поджимает губы, и резко добавила: — Так не пойдет! Если бы твои странные предположения были справедливы, Эмили не нужно было бы принимать его предложение.

Фанни быстро подняла взгляд:

— Ах, ты не знаешь, ты не можешь понять, Серена!

— О, ты хочешь сказать, что она не смела ослушаться мать? Ну, радость моя, в какой бы строгости ее ни держали, леди Лэйлхэм не смогла бы принудить дочь к ненавистному браку. А если Эмили так боится матери, то должна была бы радоваться возможности вырваться из-под ее власти.

Фанни изумленно взглянула на нее, а потом снова склонилась к своей вышивке.

— По-моему, ты никогда не поймешь, — печально проговорила она. — Видишь ли, милочка, ты росла совершенно по-другому. Ты никогда не боялась своего отца. Право же, я, бывало, думала, что ты скорее его подруга, чем дочь, и уверена, что вы оба понятия не имели о том, что дети должны повиноваться родителям. Меня всегда изумляло, когда я слышала, как он советуется с тобой и как ты смело отстаиваешь свое мнение и поступаешь так, как считаешь нужным. Знаешь, я бы никогда не решилась так разговаривать со своими родителями. По-моему, привычку к беспрекословному повиновению преодолеть очень трудно. Тебе кажется немыслимым, чтобы леди Лэйлхэм могла принудить Эмили к нежеланному браку, но это вполне вероятно. Некоторым девушкам — даже большинству девушек — мысль поступать по своей воле даже не приходит в голову.

Больше они об этом не разговаривали. Когда Эмили прогуливалась с Сереной по садам Сидни, не похоже было, что она сожалеет о своей помолвке. В перерывах между восторженными восклицаниями по поводу всевозможных увеселений она болтала о том, где побывала в Лондоне, и, казалось, была переполнена сообщениями вроде того, что королева улыбнулась ей, когда ее представили, а одна из принцесс даже разговаривала с ней.

— Вам понравилось? — спросила Серена.

— О да, очень! И мы несколько раз были в садах Воксхолла, в театре, на параде в Гайд-парке, и в Альмаке… Ах, я уверена, что мы были просто везде! — объявила Эмили.

— Неудивительно, что вы так утомились.

— Да, ведь я не слишком привыкла к таким развлечениям. Когда устаешь, то ничему уже не радуешься, и… и настроение бывает такое странное… так мама говорит. И у меня была инфлюэнца. Вы когда-нибудь болели ею, леди Серена? Это так гадко: становишься совершенно несчастной и по любому поводу хочется плакать. Но мама была очень добра ко мне и позволила мне приехать погостить у бабушки, здесь так спокойно.

— Я надеюсь, вы пробудете у нее долго?

Тут снова стал заметен ее испуг. Эмили пробормотала:

— Ах, я хотела бы… я не знаю… мама сказала…

— Наверное, ваша мама скоро уже начнет думать о вашем приданом, — непринужденно заметила Серена.

— Да. То есть… Ах, пока нет!

— Когда будет свадьба?

— Я… мы… это еще не решено. Лорд Ротерхэм говорил о сентябре, но… но я не хотела бы выходить замуж, пока мне не исполнится восемнадцать. Мне будет восемнадцать в ноябре, знаете, и я начну лучше понимать, как надо поступать, вы согласны?

— Только когда вам будет восемнадцать? — рассмеялась Серена. — Что изменит один месяц?

— Я не знаю. Но только я, кажется, не совсем понимаю, что следовало бы знать, чтобы быть маркизой, мне надо учиться, как быть знатной дамой, и… и если не выйду замуж до ноября, я, может быть, научусь.

— Не думаю, что лорду Ротерхэму хотелось бы видеть вас не такой, какая вы сейчас. — Ответа на это не последовало. Взглянув на Эмили, Серена увидела, что та густо покраснела и опустила глаза. Помолчав, она добавила: — Вы ожидаете увидеть лорда Ротерхэма в Бате?

Эмили взмахнула ресницами, краска сбежала с лица.

— В Бате? Ах, нет! Доктор сказал, что мне нельзя волноваться. Мама обещала, что все ему объяснит. Кроме того… нельзя, чтобы он встретился с бабушкой.

— Вот как! — сухо откликнулась Серена. — И позвольте спросить, вы не представите ему бабушку?

— Нет-нет! Я этого не вынесла бы!

— Я не хотела бы критиковать вашу маму, Эмили, но вы делаете ошибку. Вы не должны презирать свою бабушку.

Эмили разрыдалась. К счастью, одна из тенистых беседок, которыми изобиловали сады, оказалась поблизости и была пуста. Не желая, чтобы ее увидели вместе с бурно рыдающей девицей, Серена провела Эмили в беседку, ободряюще посоветовав ей успокоиться. Той не сразу удалось это сделать, а когда поток слез унялся, лицо ее оказалось таким красными распухшим, что Серена держала ее в беседке, пока все приметы плача не исчезли. Чтобы отвлечь девушку, она спросила, понравилось ли ей в Делфорде. Из несвязного рассказа Эмили она заключила, что визит оказался не слишком приятным. Эмили разрывается между восторгом при мысли о том, что будет распоряжаться в этом внушительном здании, и ужасом, который внушала ей мысль о его слугах. Она была уверена, что домоправительница ее презирает, что она никогда не решится дать приказание управляющему, и призналась, что приняла камеристку леди Силчестер за гостью в доме, так что мама рассердилась. Да, леди Силчестер по просьбе брата выполняла обязанности хозяйки дома. Она очень гордая, правда? В Делфорде была масса гостей: ужасно тревожные люди, все они ее разглядывали и обсуждали. И еще был шумный званый обед, больше сорока приглашенных, и столько перемен блюд, что она потеряла им счет. Лорд Ротерхэм сказал, что когда в Делфорде в следующий раз будет прием, то хозяйкой дома будет она, Эмили.

При этом в бархатисто-коричневых глазах, поднятых к Серене, был такой испуг, что та убедилась: Эмили перепугана не поведением жениха, а его положением в обществе. Она удивилась, как это Ротерхэм не понял, что ввести это неопытное дитя в Делфорд при таких обстоятельствах значило дать ей болезненно ощутить свои недостатки. Что заставило его наполнить свой дом высокопоставленными гостями? Он должен был бы догадаться, что подвергает невесту тяжелому испытанию, а уж то, что он созвал полграфства на торжественный званый обед, это Серена сочла совсем неразумным — и к тому же еще сказать бедняжке, что в будущем ей предстоит заправлять такими приемами! Ясно, что маркизу хотелось продемонстрировать всем свою избранницу, но ему следовало бы понять, что таким образом этого делать не следовало.

Она обнаружила, что миссис Флор разделяет ее мнение. Та была безмерно рада, что его светлость так гордится ее крошкой Эммой, но назвала его глупцом, раз он не понял, какая она робкая и стеснительная. Миссис Флор ликовала, одолев дочь в одной ситуации. К несчастью для леди Лэйлхэм, которая хотела забрать Эмили у бабушки, как только она сама поправится, сэру Уолтеру несколько раз крупно не везло, а это, вкупе с накопившимися счетами за дорогие наряды для нее самой и для Эмили, вынудило ее обратиться к матери за помощью. Миссис Флор была готова послать дочери столько денег, сколько потребуется, но она поставила условие: Эмили должна оставаться у нее, пока личный доктор миссис Флор не скажет, что девушка совершенно поправилась. Леди Лэйлхэм пришлось согласиться на это, и у Эмили сразу же исправилось настроение. Мамочка попыталась, правда, составить компанию дочери в доме на площади Бофор, но это предложение было так недвусмысленно отвергнуто миссис Флор, что она не решилась его повторить.

— Да я и не думала, что Сьюки приедет, — сказала Серене миссис Флор. — Пусть воображает в своем собственном доме, но у себя я этого не допущу, и она прекрасно это знает: Сьюки меня очень разочаровала, чтобы не сказать хуже, но во всем есть свои плюсы, и, по крайней мере, я имею на нее управу. Она не смеет меня обидеть, потому что боится, что я перестану давать ей каждый месяц деньги, как сейчас; не говоря уже о том, что я могу вычеркнуть ее из моего завещания. Так что теперь нам надо подумать, как снова развеселить Эмму. В понедельник я отвезу ее на костюмированный бал в новой ассамблее, с нами будет Нэд Горинг. Тут нет ничего, против чего могла бы возразить Сьюки, да и его светлость тоже, даже если бы они об этом и узнали: вальсировать там не будут, знаете ли, а по понедельникам там даже котильонов нет.

— А я-то думала, что Эмили нужен покой! — со смехом сказала Серена. — Разве она не переутомилась из-за лондонских балов?

— Да, конечно, но одно дело ездить на них каждый вечер и никогда не ложиться раньше двух-трех часов утра, и совершенно другое — время от времени ездить на ассамблеи. Да они же никогда не кончаются позже одиннадцати в новых залах, и только по вторникам в нижних залах продолжаются до полуночи. Бедняжке вредно будет тосковать и скучать, не видя никого, кроме меня. Я и в сады Сидни ее возьму в следующий праздничный вечер, чего я никогда раньше не делала, потому что первый раз она приезжала ко мне летом. Не сомневаюсь, что Эмме понравится смотреть на фейерверк — да и мне тоже.

Глядя на круглое веселое лицо, Серена не усомнилась в этом. Миссис Флор была в превосходном расположении духа, намереваясь насладиться визитом своей любимой внучки.

— Потому что навряд ли она еще раз поживет у меня, — со вздохом проговорила любящая бабушка. — Но как бы то ни было, Эмма будет слушаться доктора, не сомневайтесь. А он сказал, что ей не следует сидеть взаперти в такую чудную погоду, так что если вы разрешите ей иногда пойти с вами на прогулку, дорогая, это было бы так мило с вашей стороны, а ей будет интереснее, чем кататься со мной в ландо. О, я уверена, что для девушки это совсем не весело.

— Конечно, я буду рада ее обществу, — ответила Серена. — Может быть, она захочет проехаться со мной верхом?..

Это предложение немедленно встретило одобрение со стороны миссис Флор, которая сразу же начала прикидывать, где нанять спокойную лошадку для верховой езды. Сама Эмили разрывалась между чувством удовольствия из-за того, что ее пригласила проехаться такая прекрасная наездница, как леди Серена, и страхом, что вдруг ей придется прыгать через всяческие преграды или управлять непослушной лошадью. Однако оказалось, что предоставленная ей лошадь была спокойного, чтобы не сказать флегматичного, нрава, а Серена, зная ее скромные возможности, брала ее на прогулки, которые подошли бы Фанни. Всякий раз, как ей представлялся удобный случай, Серена рассказывала Эмили, какие обязанности должна исполнять хозяйка аристократического дома, но вопросы, которые ей робко задавала девушка, и ужас от ответов не внушали особого оптимизма относительно будущего. Серена надеялась, что Ротерхэм, сам равнодушный к условностям, не признающий формальности, все еще царившей во многих семьях светского общества, будет равнодушен к невежеству Эмили относительно того, что девушка равного с ним происхождения знала бы с самого рождения.

Наступил август, а Эмили все еще оставалась в Бате. На взгляд постороннего наблюдателя, к ней уже полностью вернулась былая свежесть, но миссис Флор, твердо глядя в глаза своему врачу, заявила, что ее внучка еще далеко не здорова. Тот был настолько любезен, что согласился с ней, и так как Эмили в этот момент сильно кашлянула, покачал головой и сказал, что неразумно было бы не обращать внимания на кашель, и прописал в качестве лечения магнезию и хлебный пудинг.

Майор Киркби, обнаружив, что часто должен сопровождать не только Серену, но и Эмили, высказал Фанни свое недоумение по поводу того, чем эта девушка так понравилась Серене. Он готов был признать, что она хорошенькая малышка, но явно глупенькая. Фанни объяснила, что это просто из доброты: Эмили всегда восхищалась Сереной, вот почему та ее жалеет. Но майор не был удовлетворен.

— Может быть, и так, — возразил он, — но Серена, похоже, считает, что имеет какие-то обязанности по отношению к мисс Лэйлхэм. Вечно поучает ее, как следует себя вести в том или ином случае.

— Ах, не следовало бы ей этого делать! — импульсивно воскликнула Фанни. — Я бы хотела, чтобы Эмили вела себя настолько неловко, чтобы лорд Ротерхэм почувствовал к ней отвращение, потому что я убеждена: эта девочка будет несчастна, если выйдет за него. Как Серена может этого не видеть, я не понимаю!

— По-моему, Серена об этом не думает, — медленно проговорил Гектор. — Мне представляется, что она решительно настроена вышколить мисс Лэйлхэм так, чтобы та стала Ротерхэму удобной женой. Вот что я могу вам сказать, леди Спенборо: она полна решимости сделать так, чтобы эта его помолвка не была разорвана.

— Но какое ей до этого дело? — изумилась Фанни. — Нет, вы, должно быть, ошиблись.

— Я сам задал ей такой же вопрос. Серена ответила, что Иво должно было быть достаточно неприятно, когда она ему отказала, и ей ни за что не хотелось бы, чтобы маркиз испытал еще раз такое же оскорбление.

У Фанни был изумленный вид, но, немного поразмыслив, она сказала:

— Серена знает его всю жизнь, и как бы серьезно они ни ссорились, им все равно удается сохранить дружеские отношения. Но с ее стороны неправильно вмешиваться в это! По-моему, Эмили вовсе не хочется выходить замуж за Ротерхэма. Надо полагать, она не решится сказать об этом Серене, а Серена следит за тем, чтобы она не оставалась наедине со мной, потому что знает мои чувства.

Он улыбнулся:

— Значит, тогда как Серена вмешивается в одном направлении, вы были бы счастливы вмешаться в противоположном?

— Ах нет, нет! Но только если бы Эмили откровенно поговорила со мной… если бы она попросила моего совета… Я бы решительно посоветовала ей не выходить замуж за человека, к которому она не питает явной склонности. К тому же за человека настолько старше ее, и такого сурового! Она не может знать… даже если бы он был таким добрым и внимательным, как…

Голос ее оборвался. Она отвернулась, мучительно краснея.

Майор Киркби бессознательно накрыл ладонью ее руку, лежавшую на подлокотнике кресла, и слегка сжал, утешая. Казалось, ее пальчики чуть затрепетали. Через секунду она мягко убрала руку и сказала нетвердо:

— Мне не следовало так говорить. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали, что я не была искренне привязана к лорду Спенборо. Мои воспоминания о нем всегда останутся благодарными и теплыми.

— Нет необходимости ничего добавлять, — негромко и очень ласково ответил ее собеседник. — Я прекрасно вас понял. — Последовала короткая пауза, после чего он произнес в своей обычной манере: — Боюсь, что вам теперь иногда бывает одиноко, ведь Серена так часто занята своей скучной протеже. Я готов отругать ее за то, что она о вас забывает.

— Право же, вы не должны этого делать. Уверяю вас, она обо мне не забывает, и мне ничуть не одиноко.

Это было правдой. С тех пор как Фанни перестала жить затворницей, у нее никогда не было недостатка в обществе, и к этому моменту у нее появилось множество знакомых в Бате. Она получала и наносила утренние визиты, посещала концерты, обеды и даже согласилась присутствовать на некоторых раутах. Фанни чувствовала себя очень смелой, так как прежде никогда не выезжала в общество одна. Перед замужеством она жила в тени своей матери, после него — мужа или падчерицы. Она была слишком привычна ко всякого рода обществу, чтобы нуждаться в чьей-нибудь поддержке, и только одно обстоятельство омрачало ее тихое удовольствие от спокойной светской жизни в Бате.

Всегда прежде защищенная, Фанни так и не научилась держать своих многочисленных поклонников на расстоянии. Она по природе своей не была кокетлива, а немолодой и любящий супруг, хорошо знавший жизнь, позаботился о том, чтобы не подвергать ее соблазнам светского Лондона. Профессиональные любовники, раскидывавшие свои сети, спешили подыскать добычу полегче, встретив один-единственный взгляд милорда Спенборо, а Фанни оставалась в мирном неведении относительно того, что ее внимания добивались или что ее оберегали. Но столь юная и столь божественно-очаровательная вдовушка была неотразимо привлекательна для людей впечатлительных, и вскоре у нее начались небольшие трудности. Изумленного взгляда было достаточно, чтобы остановить поползновения ее более зрелых поклонников, но несколько пылких юнцов серьезно обеспокоили ее своим упорным ухаживанием и явными намерениями привлечь всеобщее внимание к себе и к ней. Серена прекрасно знала бы, как пресечь такие ухаживания, но Фанни была лишена ее непринужденной уверенности и, кроме того, никак не могла заставить себя оттолкнуть какого-нибудь молодого джентльмена, смущенно вручающего ей изящный букетик или обыскавшего весь город в поисках какой-нибудь безделушки, после того как она в его присутствии выразила желание иметь ее. Фанни полагала, что ее жизненные обстоятельства служат ей защитой от нежелательных предложений, и утешала себя мыслью, что самые пылкие ее поклонники слишком юны, чтобы питать серьезные намерения. Поэтому для нее явилось совершенной неожиданностью то, что случилось: мистер Огастес Райд, сын старой приятельницы ее матери, настолько забылся, что упал перед ней на колени со страстными признаниями.

Он проник в ее гостиную под предлогом вручить леди Спенборо записку от своей родительницы. Юноша застал Фанни одну, такую хорошенькую и волшебно-хрупкую в облегающем черном пеньюаре и траурной вуали, и совсем потерял голову. Фанни, прочтя записку, сказала:

— Пожалуйста, извините меня: я напишу ответ на любезнейшее приглашение миссис Райд. Может, вы будете так добры, что отнесете мое письмо своей матушке?

Она хотела было встать с кресла, но мистер Райд помешал ей, бросившись перед прелестной графиней на колени и умоляя выслушать его.

Изумленная и испуганная Фанни пролепетала:

— Мистер Райд! Умоляю вас, встаньте! Вы забываетесь! Ах, прошу вас…

Все было бесполезно. Пылкий юноша схватил ее руки, покрыл их поцелуями, и ее слух был возмущен бурным потоком признаний. Отчаянные попытки остановить эти излияния остались втуне — возможно, не были даже услышаны. Мистер Райд, не ограничившись тем, что поверг к ее стопам свое сердце, пустился невнятно излагать свои теперешние обстоятельства и виды на будущее, поклялся в вечной преданности и объявил о своем намерении броситься в глубины Эйвона, буде ему отказано в надежде. Заметив, что она встревоженно отстраняется, а на глазах у нее слезы потрясения, он начал умолять Фанни не пугаться и сумел обнять ее стройную талию.

Эту нелепую сцену застал майор Киркби, вошедший без доклада. Он остановился на пороге, весьма изумленный. Одного взгляда было достаточно, чтобы составить довольно точное представление о том, что здесь происходит. Майор решительно прошел через комнату. Смутившийся влюбленный повернул к нему разгоряченное лицо, а Фанни с облегчением вскрикнула. Железная рука, сжавшая воротник сюртука мистера Райда, помогла тому быстро подняться на ноги.

— Вам бы следовало попросить у леди Спенборо прощения, прежде чем вы уйдете, — укоризненно проговорил майор. — А в другой раз не ходите с утренними визитами в подпитии!..

Смущенный и негодующий мистер Райд с жаром опроверг такое обвинение и несколько несвязно попытался уверить Фанни и майора в благородном характере своего поведения. Но Фанни только спрятала покрасневшее личико в ладонях, а майор повел его к двери со словами:

— Когда станете на пять лет старше, можете делать предложения. К тому времени вы будете достаточно умны, чтобы не навязывать своего внимания даме, чьи обстоятельства сами по себе должны были бы служить защитой от подобных неприятностей. Убирайтесь! Если вы вынудите меня препроводить вас вниз, то я это сделаю таким образом, какой вряд ли придется вам по вкусу.

С этими остужающими словами он вытолкнул мистера Райда из комнаты и захлопнул за ним дверь.

— Глупый петушок, — заметил майор, вернувшись обратно в комнату. Увидев, что Фанни отнюдь не склонна превратить все в шутку, а, напротив, чрезвычайно расстроена и взволнована, он быстро направился к ней, озабоченно воскликнув: — Вы не должны принимать это так близко к сердцу. Дьявольщина! Жаль, что я его не спустил с лестницы!

Фанни попыталась овладеть собой, но не успевала она утереть слезы со щек, как на глаза ее наворачивались новые. Ее расстроила не только непристойность этой сцены, но и ее непривычность. Она вся дрожала и была смертельно бледна.

— Как он мог? Как он мог так оскорбить меня? — рыдала она.

— Это очень нехорошо с его стороны, но он не имел намерения вас оскорбить — разуверял ее майор. — Конечно, он заслуживает порки за свое нахальство, но это всего лишь глупая мальчишеская влюбленность.

— Ах, но как же я должна была себя вести, что он решил, что такие ужасные любовные излияния будут мне приятны? — плакала Фанни. — Я еще и года не вдовею, а это… я и не думала… мне и в голову не приходило…

— Ну конечно же нет, — успокоительно проговорил майор, опускаясь на одно колено точно на том же месте, где только что был мистер Райд, и нежно сжимая пальчики вдовы. — Ваше поведение было безупречным. Не надо!.. Я не могу видеть вас такой несчастной, ми… леди Спенборо!

— Я прошу у вас прощения — это ужасно глупо! — с трудом проговорила Фанни, делая героические усилия, чтобы перестать плакать, но сумев только сделать свои рыдания сдавленными. — Я не знала, как его остановить, а он все целовал мне руки и говорил такие вещи, и так меня напугал. Право, мне очень стыдно, что я так глупо себя веду. Я т-так б-благодарна вам за т-то, что вы его отослали! Н-не знаю, что бы я д-делала, если бы в-вы не п-пришли, потому что… Ах, майор Киркби, он меня прямо обнял! Мне так стыдно, но право же, я никогда его не поощряла, ничуть!

В этот момент майор, перещеголяв мистера Райда, обхватил обеими руками съежившуюся в кресле фигурку, нежно прижал к себе и невольно проговорил:

— Фанни, Фанни! Ну же, милая моя, не надо! Не плачьте! Я позабочусь, чтобы этот щенок больше к вам не приблизился! Теперь уже нечего бояться!

Оба не могли бы сказать определенно, как именно это случилось. Обиженная и расстроенная Фанни, обнаружив подле себя уютное плечо, инстинктивно прижалась к нему, и в следующее мгновение оказалась заключенной в объятия гораздо более тревожащие, чем те, которым ее подверг неудачливый мистер Райд. Однако неуместность их ей не вспомнилась. Сердце ее затрепетало и так долго скрываемые ею чувства вырвались наружу. Она неосознанно прильнула к майору и приподняла лицо навстречу его поцелую.

Долгое мгновение они не двигались, а потом, словно сознание реальности вернулось к ним обоим одновременно, Фанни резко шевельнулась, высвобождаясь, а майор опустил руки и вскочил на ноги, воскликнув:

— Фанни! О Боже мой, Боже мой, что я сделал?

Они смотрели друг на друга, смертельно побледнев, на лицах их был написан ужас.

— О, леди Спенборо!.. Я умолю вас простить меня! — запинаясь проговорил майор. — О, Фанни!.. Я не хотел… О, дорогая моя, что же нам теперь делать?

Кровь бросилась ей в лицо, но глаза засияли таким нежным светом, что он не удержался и вновь бросился обнимать ее. Но она произнесла сдавленным голосом:

— Вы лишь попытались утешить меня. Я знаю, вы не собирались…

— Фанни, Фанни! Не говорите этого! Это просто выше нас, — прервал он очаровательную хозяйку и направился к окну, как будто боялся взглянуть на нее. — Что за дурак я был!

Такая горечь, такая мука зазвучали в его голосе, что она сморщилась и склонила голову, чтобы скрыть вновь навернувшиеся слезы. Наступило долгое молчание. Фанни украдкой вытерла глаза и слабым голосом произнесла:

— Это моя вина. Вы должны забыть — я была такой глупой. Мне теперь все равно. Я знаю, вы не хотели…

— Мне кажется, вы любили меня с тех пор, как только я вас увидел. А я… О слепец! А я ведь тоже любил вас…

— О нет, нет! Гектор, подумайте, что вы говорите! Вы любите Серену! Вы любили ее все эти годы!

— Я любил мечту. Это была болезненная, сентиментальная мечта, которую мог себе придумать только совершенно больной человек. Видение, которому я поклонялся, — это не Серена. Она всегда была совершенно иной!

— Да, непохожей на вашу мечту, но значительно лучше ее, — поспешила она заверить.

— Да, значительно лучше. Серена — великолепное создание! Я восхищаюсь ей, отдаю ей должное, считаю ее самой красивой женщиной, которую я когда-либо встречал в своей жизни!.. Но я не люблю ее!

Растерянная Фанни прижала руки к вискам:

— Что вы говорите? О нет, это невозможно! Это совершенно невозможно!

— Вы считаете, что я сумасшедший? — спросил майор, отходя от окна. — Как же мне заставить вас понять меня? — Он опустился перед ней на колени и склонил голову. — Это было не сумасшествие, это было сумасбродство. О, когда я впервые с ней познакомился, то влюбился в нее по уши. Наверное, на меня было столь же смешно смотреть, как на этого несчастного мальчишку, который все время следует за вами сейчас. Разлученный с ней, я вернулся в свой полк, в Испанию, и месяцами не видел иных женщин, кроме местных крестьян, — что могло стереть из моей памяти образ Серены? Мне было достаточно помнить о ней, но, безрассудный, я накладывал на ее образ все новые и новые слои краски. Я не сумел изменить лицо Серены, но исказил ее сущность. Вероятно, я никогда и не знал ее как следует. — Он взглянул вверх, губы его исказила улыбка отчаяния. — Вам никогда не клали в больной зуб опий, Фанни? Этого достаточно, чтобы поверить в реальность своих мечтаний. Этот опий и был для меня образом Серены. Затем я встретил ее снова. — Киркби сделал паузу, застонал. — Лицо ее, еще более милое, чем я его помнил… Ее улыбающиеся глаза, мелодичный голос, очарование — все именно такое, каким я это хранил в памяти. Я снова был влюблен, но продолжал лелеять свои безумные мечты. Женщина под этой любимой мною оболочкой была мне незнакома. Мое воображение одарило ее совсем иными качествами, совсем иными наклонностями: у меня и у Серены едва ли нашлась одна общая мысль, а наши вкусы! — Он оборвал себя на полуслове и горько рассмеялся. — Да вы и так прекрасно знаете, насколько различны наши вкусы.

— Я знаю, что иногда вы были удивлены — даже разочарованы, но вы были счастливы, Гектор. Да, я знаю наверняка: вы были счастливы?! — произнесла Фанни умоляюще.

— Я был счастлив только благодаря вам, — ответил майор. — Сегодня я понял это. Я наконец-то прозрел, а ведь раньше, как странно, я и не подозревал об этом. Меня словно ослепило сильное солнце, но когда я наконец привык к этому свету, то увидел перед собой ландшафт, совсем не столь совершенный, как себе представлял, и я закрыл глаза. Я и не предполагал, что мои чувства к Серене могут измениться. Я и не думал, что та женщина, которую я люблю, — это вы, Фанни, пока не обнял вас. А поняв это, осознал, что расстаться с вами означало бы вырвать сердце из груди.

Фанни поспешно поднялась с кресла, встала рядом с ним на колени, обняла его:

— О Гектор, Гектор, а я!.. Какая я была злая! Ведь я-то давно знала, как я вас люблю!..

Они крепко обняли друг друга — она положила голову ему на плечо, рука его нежно обняла ее тонкий стан. Счастливые слезы лились из глаз Фанни, но плакала она беззвучно. Однако когда она вновь заговорила, в голосе ее слышалась твердая решимость.

— Этого не может быть, мой дорогой! Что из всего этого может выйти, скажите? Ни вы, ни я не должны об этом даже помышлять! Гектор, мы не можем!

— О Фанни, не разрывайте мне сердце, не говорите мне это! Не отталкивайте меня, не губите наше счастье!.. Хотя, конечно, вы правы — с моей стороны это было бы бесчестно!

— Вы сумеете быть счастливым с Сереной, дорогой мой! Это только сейчас нам кажется невозможным быть друг без друга, но потом мы привыкнем. Ведь это просто случайная вспышка, не так ли?

— Нет, — сказал он безнадежно. — Неужели вы ничего не поняли, Фанни? Я ведь умру без вас!..

Она не могла удержаться и, подняв руку, легким движением погладила его светлые вьющиеся волосы.

— Дорогой мой, но ведь очень многое в Серене — настоящее, вовсе не часть вашего воображения. Ее смелость и доброта, ее щедрость — да мало ли что! — Она попыталась улыбнуться. — Вы скоро забудете, что поддались минутной слабости, что влюбились в меня. Серена значительно умнее и, конечно, более красива.

Майор взял ее личико и заглянул Фанни прямо в глаза:

— Умнее и более красива, но значительно менее дорога, чем вы! — В голосе его звучала боль. Он отпустил ее. — Не бойтесь! Я был полным глупцом, но надеюсь, что останусь человеком чести.

— Я знаю, да, я знаю. Конечно, вы были изумлены тем, что Серена оказалась не совсем такой, какой ожидали ее увидеть. Но вы выздоровеете и удивитесь самому себе, как это не разглядели сразу, что в реальности она более достойна вашей любви, чем тот образ, который вы себе вообразили. И она любит вас, Гектор!

Майор молчал, хмуро уставившись на свои сцепленные руки, но вот он вновь поглядел на Фанни ищущим, вопрошающим взглядом.

— Неужели? — спросил он.

Теперь Фанни, в свою очередь, удивилась.

— Но, Гектор! О, как же вы можете сомневаться в этом, когда Серена сказала, что готова даже отказаться от своего состояния, лишь бы вам угодить.

Майор вздохнул:

— Да. Я забыл. Но иногда мне кажется… Фанни, а вам разве не кажется, что на самом деле Серена любит Ротерхэма?

— Ротерхэма? — В голосе Фанни прозвучало нескрываемое недоверие. — Боже, но что заставляет вас так думать?

— Я не думал об этом. Но когда он пришел сюда — позже, — подозрение закралось мне в голову.

— Нет-нет, это невозможно. О, если бы вы только слышали, что именно она говорит о своей прежней помолвке, вы не стали бы бросать в ее адрес подобные обвинения. Да и встречаются они почти всегда как враги. А он сам, его поведение! Неужели вы думаете, он все еще любит Серену?

— Нет, — произнес майор тяжело. — Я не заметил ничего подозрительного. Ротерхэм не сделал никакой попытки, чтобы предотвратить нашу помолвку. Напротив! Он отнесся ко мне с терпимостью, с добротой, которых я не ожидал у него встретить, да и не думал, что могу быть их достоин. К тому же его собственная помолвка была объявлена значительно раньше, чем наша.

Вновь последовало молчание. Фанни поднялась на ноги.

— Она не любит его. О, я уверена в этом. Это просто чувство признательности к человеку, который был другом ее отца. Если бы с ее стороны было другое чувство, она бы порвала с вами.

Он тоже поднялся:

— Она никогда этого не сделает. Да поможет мне Бог выяснить правду. Мне надо идти! Я не представляю, как я погляжу ей в глаза. Фанни, я не в состоянии сделать это сейчас. У меня дома дело, которым я должен был заняться уже давным-давно. Я ухожу. Сообщите Серене, что я заходил, чтобы передать письмо от своего агента и что собираюсь уехать сегодня почтовой каретой. — Он взглянул на золоченые часы, стоящие на камине. — Она отправляется из Бата в пять часов. У меня как раз хватит времени, чтобы упаковать саквояж.

— Так нельзя, — воскликнула Фанни. — Если вы уедете просто так, Серена вас не поймет, что она подумает?

— Я вернусь. Скажите ей, что я вернусь через несколько дней. Мне нужно собраться с мыслями. Прямо сейчас… — Майор прервал себя на полуслове, взял ее руки и страстно начал покрывать поцелуями, перемежая их восклицаниями: — Дорогая моя! Дорогая моя! Простите меня!

Затем, не говоря больше ни слова, не оборачиваясь, майор Киркби вышел из комнаты, а Фанни медленно опустилась в кресло, с трудом сдерживая рыдания, подступившие к самому горлу.




Глава XVI


Серена возвратилась в Лаура-плейс тремя часами позже, и у дрожащей Фанни было достаточно времени, чтобы взять себя в руки. Она бросилась к себе в спальню за спасением, как только за майором захлопнулась входная дверь, и только там дала выход своему отчаянию. Чувства ее были столь бурными, она так устала, что в самый разгар своих размышлений нечаянно заснула. Проснувшись, графиня не ощутила особого облегчения, но зато немного успокоилась, настроение ее было ужасным, лицо бледным, однако следов слез не осталось.

Вошла Серена и обнаружила Фанни сидящей у окна с отсутствующим видом, книга лежала у нее на коленях.

— Фанни, дорогая моя, ты тут, вероятно, полагала, что меня похитили или что я потерялась, погибла где-то на дороге? Я преисполнена угрызений совести — и как это я согласилась поехать в Уэллс с этой глупой компанией! Мне следовало бы знать, что эта поездка не принесет мне ни утешения, ни радости. Впрочем, я знала об этом с самого начала, просто принесла себя и тебя в жертву, потому что Эмили захотелось поехать, а она не смогла бы этого сделать без меня. А может быть, я только так подумала, хотя мне кажется, что миссис Болье приняла бы ее снисходительно, несмотря на то что видела всего один раз в жизни. Эта миссис Болье слишком уж добра ко всем: назвала на вечеринку таких странных людей — да я с ними никогда бы в жизни общаться не стала! Уверяю тебя, Фанни, если не считать ее собственных родственников, семью Эйлшэмзов, молодого Торманби и меня самой, мистер Горинг оказался самым достойным человеком в нашей компании.

— Боже Всемилостивый, неужели и он отправился с вами?

— Отправился, по предложению миссис Флор. Не в моей власти было отказать ему в помощи, ну а когда я наконец увидела всю компанию, то была очень рада ему! Нэд, вероятно, не самый приятный кавалер, но на него можно положиться: благодаря ему я сумела избавиться от эскорта Фоббинга и весьма признательна ему за это. Меня бы еще неделю тошнило от назидательных речей Фоббинга, если бы он увидел нашу кавалькаду! Так мне и надо, скажешь ты, — не послушалась Гектора! Он ведь предупреждал меня, что нас ожидает, хотя я и не думаю, что майор мог предвидеть, что мне придется значительную часть вечера провести, давая отпор навязчивым весельчакам, отбиваясь от нахальных приставаний какого-то развязного типа!

— Милая моя! Это все должно быть крайне неприятно. Как жаль, что ты пошла туда.

— Да, я очень жалею об этом. Ко всему прочему было ужасно скучно. В Уэллс мы приехали только к полудню, потому что поездка наша длилась целых три часа, несмотря на все россказни: четыре бесконечно длившихся часа мы провели, давая отдых лошадям, обедая, разглядывая собор и бродя по городу. Ну и в довершение ко всему я позволила Эмили ехать в ландо в компании Эйлшэмзов, притом с нами не было никакой няни и, конечно же, началась возня и гомон, которые неизбежно возникают, когда вместе собираются дети, не достигшие восемнадцати лет! Ну и когда мы прибыли в Уэллс, Эмили была настолько оживлена, что уже была не в состоянии хранить чинный вид и продолжала флиртовать с каким-то юношей, который скакал рядом с ландо всю дорогу до Уэллса.

— Серена, неужели ты позволила это? Общаться со столь вульгарными людьми — какой это, должно быть, шок!

— Совершенно точно. Я сразу же вступила в молчаливый заговор с уважаемым мистером Горингом, и мы взяли Эмили под неусыпный контроль. Справедливости ради стоит заметить, что как только она оказалась вдали от самых буйных членов компании, так сразу же обрела былую трезвость рассудка. На обратном пути домой я ее, разумеется, как следует отругала. Можешь мне поверить!

— Но вы обдумали, как на все это может отреагировать лорд Ротерхэм? — спросила Фанни, бросая на нее беглый взгляд.

— Это было не нужно, я знала это. В этом и состояла суть моих упреков, в ответ на которые последовал поток слез и уговоры не рассказывать ничего ни ему, ни маме.

— Слезы и уговоры! Ты все еще считаешь, что она его не боится, Серена?

— Нет, Эмили его просто обожает, хотя он ее и изрядно перепугал, — ответила Серена холодно.

— Но если это правда, то, наверное, вряд ли можно настаивать на том, что он ее любит.

Серена повернулась и подняла перчатки:

— У меня есть все основания верить этому, моя дорогая Фанни, — он влюблен в нее страстно, — сказала она сухо. — Может быть, я в чем-то и ошибаюсь, но именно страсть и напугала ее, а отнюдь не его острый язык. Это ее, напротив, восхищает, что и неудивительно, потому что она склонна к легкомысленности и слишком часто увлекалась. Ее вовсе не повергла в панику его острота, уверяю тебя. Она слишком привыкла к этому. Для опытного человека Ротерхэм вел себя просто неправильно в отношении ее. Если бы я не подозревала, что он и сам уже об этом догадался, то испытала бы сильнейшее искушение раскрыть ему глаза.

— Серена! — воскликнула Фанни, возмущенная ее словами.

— Не стоит огорчаться. Думаю, именно поэтому он и не приехал в Бат, чтобы встретиться с Эмили. Не сомневаюсь, что леди Лэйлхэм посоветовала ему не делать этого: она, по крайней мере, достаточно умна, чтобы понимать, что было бы неосторожно и даже опасно слишком усердно ухаживать за такой скромной и невинной девочкой, как Эмили. Интересно, всегда ли она оставляла их наедине, или Иво поначалу был достаточно осторожен, чтобы не вызвать беспокойства у девушки, такой же скромной, как она выглядела, готовой бежать при любом ложном движении. — Она поджала губы. — Иво, конечно, нетерпелив, но я никогда не замечала за ним подобного недостатка раньше, во время состязаний по боксу или во время скачек. Я просто изумлена, что этот человек мог допустить такой серьезный промах!

— Серена, я просто умоляю тебя не выражаться так ужасно! — прервала ее Фанни. — Эмили ведь не лошадь.

— Она живая и веселая, словно молодая кобылка!

— Нет, Серена! Не сравнивай ее с кобылой. Я убеждена, что маркиз не приехал в Бат потому, что просто не знает, что Эмили здесь. Вспомни, леди Лэйхэм боится, что он увидит миссис Флор! Будь это в ее силах, она бы его надула, но трудно поверить, что это столь необходимо.

— Ротерхэм прекрасно знает, у кого живет Эмили. Вчера она получила от него письмо, написанное из Клейкросса, — ответила Серена. — Леди Лэйлхэм нашла иные средства, чтобы держать его подальше от Бата. Я не сомневаюсь, что, встретив Эмили вновь здесь, он будет значительно скромнее. Хотя не думаю, что с его стороны мудро писать и настаивать на скорой свадьбе, лучше уж подождать, пока улягутся ее девические страхи. Мне кажется, что до какой-то степени я оказала ему добрую услугу.

— Он настаивает на скорой женитьбе? — переспросила Фанни.

— Да. А почему бы и нет? — сказала Серена ровным голосом. — Он совершенно прав, хотя лучше было бы сначала увидеться с ней. Как только Эмили станет его женой, он быстро отучит ее избегать своих объятий.

— Как ты можешь! О, как ты можешь! — воскликнула Фанни и содрогнулась. — Знаешь, что она его не любит и не доверяет ему, и…

— Но она вскоре станет и любить его, и доверять. Уверяю тебя, ее очень легко убедить, — ответила Серена. Она взглянула на часы: — Мы ужинаем в восемь? Мне пора умыться. Гектор будет ужинать с нами сегодня вечером или он огорчен тем, что я пренебрегла его разумным советом?

— Ты же знаешь, он никогда не огорчается так сильно, — сказала Фанни. — Но сегодня он к нам не придет. Он заходил днем и просил передать тебе, что вынужден уехать в Кент на несколько дней с пятичасовым почтовым дилижансом.

— Боже Всемилостивый! Какая неожиданность! Что-то ужасное произошло, наверное?

— О нет! Просто не знаю, я его ни о чем не расспрашивала. Майор Киркби что-то такое говорил о делах, которые еще не сделал, о каком-то своем агенте, написавшем ему, что срочно требуется его присутствие…

— О, понятно! Это на него похоже. Я вспоминаю, как однажды Гектор сказал, что приехал в Бат всего на несколько недель. Эти несколько недель обернулись несколькими месяцами. Надеюсь, он быстро управится со своими делами — нам его будет ужасно не хватать.

— Да, на самом деле, — согласилась Фанни, ругая себя за то, что так невыразительно говорит. Серена несомненно заметила странность ее интонации, поэтому Фанни поспешила сменить тему разговора. — Серена, мне все же кажется, что если Ротерхэм сейчас в Клейкроссе, он наверняка приедет навестить Эмили.

— Очень в этом сомневаюсь, — прервала ее та. — Ротерхэм здесь уже недели две или даже больше. Но он так и не навестил Эмили. И мне кажется, что разгадка простая — он просто пытается ее уколоть лишний раз, хотя наверняка удила грызет от нетерпения, жаль, я не вижу его сейчас.

— А может быть, у него гости? — предположила Фанни.

— У меня нет и малейшей догадки на этот счет! — ответила Серена. — Возможно, если леди Лэйлхэм вновь в Черрифилд-плейс, он вполне удовлетворен ее обществом.

Однако его светлость, хотя и находился в одиночестве в Клейкроссе, не проявлял ни малейшего расположения к дружбе со своей будущей тещей. Он даже не стал передавать ей благодарность за оставленные пригласительные открытки — это обстоятельство заставило леди Лэйлхэм почувствовать себя так неловко, что она пыталась вынудить сэра Уолтера лично поехать в Клейкросс, чтобы выяснить, обиделся ли Ротерхэм или нет на продолжительное пребывание Эмили в Бате, а если это так, чтобы муж его и утешил.

Сэр Уолтер, будучи человеком спокойным, тем не менее решительно воспротивился любой форме вмешательства в происходящее, его возмутила сама мысль о том, что жена может заставить его действовать в соответствии со своими брачными планами. Обычно он всегда перепоручал своей супруге ведение хозяйства и заботу о детях, отчасти потому, что и то и другое его в равной степени не интересовало, а отчасти оттого, что споры были ему глубоко неприятны.

Увлечение женой уже давно отошло в прошлое, поэтому он предпочитал проводить рядом с ней как можно меньше времени. И теперь его весьма огорчало, что, вместо благодарности за недельное пребывание с ней под одной крышей, жена пытается всучить ему крайне неприятное поручение.

— Мне порой очень хочется знать, — заявила леди Лэйлхэм едко, — есть ли у вас хотя бы искра любви к собственным детям, сэр Уолтер?

Он был уязвлен несправедливостью ее слов и ответил возмущенно:

— Хорошего же вы обо мне мнения, клянусь своей жизнью!.. Говорить это мне, когда я даже сопровождал вас в лепрозорий — видеть всех этих бедолаг, покрытых пятнами… Не ради ли вашей прихоти я пошел на этот шаг?

— Неужели у вас нет никакого желания увидеть, как будет улажена судьба вашей старшей дочери? — спросила она.

— Конечно, хочу! — ответил ей муж столь же резко. — Возить ее по всем городским балам вылетает мне в кругленькую сумму, и чем быстрее я ее сбагрю, тем лучше!

— В кругленькую сумму! — вырвалось у обиженной женщины. — Сбагрить?! А кто же, по-вашему, оплатил все лондонские счета?

— Ваша мать, и об этом я сожалею. Я ведь не безрассуден, но если вы сумели убедить пожилую леди выбросить целое состояние на выходные платья, на все эти балы, я не удивлюсь, что она не выслала мне этот чек.

— Мама пообещала послать его, когда дела Эмили наладятся, — сказала леди Лэйлхэм, с трудом контролируя себя.

— Да, конечно, если только вы не заберете девушку у нее! Ну и сделку же вы заключили! Я не был бы удивлен, если бы Эмили уже никогда не наладила свои дела, но с нами-то что тогда произойдет?

— Что за чушь? — воскликнула она возмущенно. — Эмили вернется домой, как только мы избавимся от этой ужасной кори. Мама не может лишить нас собственной дочери навсегда.

— Нет конечно, но она может лишить нас денег — вот что меня беспокоит. Если бы вас, Сюзан, не переполняли столь бессмысленные амбиции, вы бы уже давно выяснили, готова ли ваша мать выплатить нам кругленькую сумму на содержание нашей дочери.

— Эмили вернется домой, — сухо заметила его жена, — именно тогда, когда я этого захочу, и она выйдет замуж, как только сэр Ротерхэм решится сделать ей предложение.

— Дело-то в том, что он может вообще не сделать ей предложения, если я не надавлю на него хорошенько, поэтому не перехитрите самое себя, моя леди, — сказал сэр Уолтер.

— Вас, по крайней мере, не засадят в долговую яму, пока будут думать, что ваша дочь помолвлена с одним из богатейших пэров страны, — ответила она. — Но если помолвку расторгнут, то дело примет иной оборот, сомнений нет. Я буду вынуждена поехать в Клейкросс и рассеять сомнения Ротерхэма в том, что Эмили не горит желанием выйти за него замуж!

— Я не прочь съездить в Клейкросс, потому что у маркиза чертовски хорошее шерри в подвалах; однако если Эмили укрылась у вашей матери, потому что не хочет выходить замуж за Ротерхэма, то может статься, что она вернется домой, если он выразит ей свое возмущение, — тогда уж пожилая дама отдаст деньги. Ну а мне-то все равно. Если он так ей не мил, то пусть и не выходит за него замуж, мне этот маркиз и самому не нравится.

— Но он ей очень нравится! — поспешно сказала леди Лэйлхэм. — Она слишком молода, его пыл испугал ее. Это все было просто глупо, уверяю вас! Я и себя виню, что выпустила их из-под надзора, — никогда ничего подобного больше не повторится.

— Но вы можете быть совершенно спокойны в отношении одного: Ротерхэм не поднимет шума.

— Жаль, что я в этом не уверена.

Сэр Уолтер покачал головой:

— Ах, этому уж я никогда не сумею вас научить! — сказал он с сожалением. — Вы просто должны принять все на веру — джентльмен не поднимет шум из-за расторгнутой помолвки.

Жена поджала губы, но воздержалась от каких либо высказываний. Сэр Уолтер был так доволен своим триумфом, что отправился в Клейкросс на следующий же день.

Его ввели в библиотеку Ротерхэма через двадцать минут после того, как лорд Спенборо покинул дом после церемонного визита; вероятно, этим объяснялось выражение скуки на лице маркиза. Сэра Уолтера встретили вежливо, хотя и без излишнего энтузиазма, и в течение получаса они сидели и беседовали о спортивных событиях. Так как это был его любимый предмет разговора, то до конца своего визита сэр Уолтер мог бы обсуждать с маркизом достоинства и недостатки различных скаковых лошадей, а также шансы на выигрыш Скроггинса, Черча на предстоящих скачках в Моулсейхерсте. Однако когда Ротерхэм поднялся, чтобы вновь наполнить бокалы вином, он изменил тему разговора:

— Какие новости у вас от леди Лэйлхэм?

На что сэр Уолтер ответил, вспомнив наконец о цели своего визита:

— Все уже хорошо. Ей уже значительно лучше, она вскоре вернется домой.

— А почему она до сих пор этого не делает?

— Корь! Не могу же я позволить милой девочке появиться в доме и подхватить эту заразу? Пока все дети не переболеют, остается опасность заразиться. Уильям был последним — нет, не Уильям! Уилфред? О, я совершенно не помню их имен, но знаю, что самый младший еще болеет.

— Не могу ли я, по крайней мере, нанести визит мисс Лэйлхэм? — спросил Ротерхэм.

— О, она была бы этому несказанно рада, но дело в том, что бабушка ее плохо себя чувствует, поэтому пока они не принимают посетителей, — сказал сэр Уолтер, сам удивляясь своей изобретательности.

Но тут он с неудовольствием почувствовал, что хозяин смотрит на него пронзительным взглядом:

— Скажите-ка мне, сэр Лэйлхэм, — жестко произнес Ротерхэм, — не сожалеет ли мисс Лэйлхэм о своей помолвке со мной? Скажите правду, прошу вас!

Вот поэтому-то, подумал сэр Уолтер с горечью, многие и недолюбливают Ротерхэма. Он совершенно неожиданно вдруг задает какой-нибудь резкий вопрос, независимо от того, прихлебывает ли кто-то в это время шерри или нет. Никакого воспитания, никакого уважения к чужим чувствам!..

— О Боже мой! — выдавил он из себя. — Нет конечно же! Ничего подобного, маркиз, ничего подобного! Боже Всемилостивейший, что за мысль пришла вам в голову? Сожалеть об этом — что за нелепая мысль…

Он искренне рассмеялся, но увидел, что на губах Ротерхэма заиграла легкая улыбка. Удивительно блестящие глаза маркиза сузились, он оценивающе поглядел на сэра Уолтера несколько дольше, чем это было необходимо или это позволяло бы хорошее воспитание.

— Она только и говорит, что о своем свадебном наряде! — выпалил сэр Уолтер, ощущая, что просто необходимо что-то сказать.

— Как приятно это слышать.

Сэр Уолтер решил, что визит его уже затянулся.

Когда Ротерхэм вернулся в дом, проводив своего гостя до конюшни, лицо его было хмурым. Дворецкий, ожидавший в передней, наблюдал за ним с замиранием сердца.

Ротерхэм остановился. Пислейк выдержал его тяжелый взгляд, проверил свою совесть и, убедившись, что она чиста, принял распоряжение выгнать нового слугу, если тот лишь позволит переложить на другое место ручку на письменном столе его светлости.

— Пислейк!

— Да, мой лорд?

— Если кто-нибудь еще придет ко мне с визитом, пока я нахожусь здесь, говорите, что я уехал покататься на лошади, а когда вернусь, неизвестно.

— Хорошо, мой лорд! — сказал Пислейк, ни одним движением мышц не выдавая, какое облегчение он испытывает.

Распоряжения его хозяина никогда не отличались излишним красноречием, никто из слуг и мечтать не мог о том, чтобы хотя бы на волосок отойти от отданных указаний. По этой самой причине последнее распоряжение хозяина два дня спустя поставило всю прислугу в затруднительное положение. После продолжительных споров, как именно толковать отданный приказ и относится ли он к нежданному посетителю, отведенному в салон, Пислейк приказал пойти и выяснить все у самого лорда.

— Только не я, мистер Пислейк! — сказал Чарльз умоляюще.

— Вы же слышали меня! — сказал Пислейк угрожающе.

— Нет, я к нему не пойду! Мне ваши слова безразличны, хотя и жаль, что распоряжение не выполнено, но я не желаю услышать ругань его светлости в мой адрес! Он обязательно спросит, не глух ли я и понимаю ли вообще английский. Но Роберта посылать тоже не стоит, — добавил он и перевел взгляд на своего коллегу, — по крайней мере после того, что произошло этим утром.

— Я спрошу совета у мистера Уилтона, — сказал Пислейк.

Эти слова были встречены единодушным одобрением. Если кто-то и отважился бы отправиться к лорду, когда тот находился в плохом настроении, то это, конечно, его камердинер, появившийся в доме еще до рождения самого лорда.

Мистер Уилтон выслушал, в чем дело, и сказал после минутного колебания:

— Я боюсь, милорд будет недоволен, но думаю, все равно следует ему об этом сообщить.

— Да, мистер Уилтон. Таково и мое собственное мнение, — согласился Пислейк. Затем он добавил ничего не выражающим тоном: — Если только он не скажет, что не хочет, чтобы его беспокоили.

— Понятно, — сказал мистер Уилтон, осторожно кладя свое перо на специальный поднос. — В таком случае, я сам сообщу ему об этом, хотите?

— Благодарю вас, мистер Уилтон, буду вам весьма признателен! — сказал Пислейк с благодарностью в голосе, следуя за ним и с уважением наблюдая, как тот не спеша и с достоинством пошел в библиотеку.

Ротерхэм сидел за столом, вокруг в беспорядке лежали бумаги. Когда дверь отворилась, он заговорил, не поднимая глаз от документа, который читал:

— Когда я говорю, что не желаю, чтобы меня беспокоили, то я имею в виду именно это. Вон!

— Я прошу извинения у вашей светлости, — произнес камердинер спокойно.

Ротерхэм поглядел на него, и недовольство его начало исчезать:

— О, это вы, Уилтон! Что случилось?

— Я пришел сообщить, ваша светлость, что мистер Монкслей желает видеть вас.

— Напишите ему, что я уехал в деревню и никого не принимаю.

— Мистер Монкслей уже здесь, ваша светлость.

Ротерхэм швырнул на стол бумаги:

— Черт бы вас всех разодрал! — воскликнул он. — Что же это такое!

Мистер Уилтон не ответил, но безмятежно ожидал ответа.

— Очевидно, мне придется с ним встретиться, — ответил Ротерхэм с раздражением. — Скажите ему, чтобы он вошел. И предупредите, что здесь он не задержится более одной ночи.

Мистер Уилтон поклонился и повернулся, чтобы уйти.

— Одну минуту! — сказал Ротерхэм, осененный неожиданной мыслью. — Какого черта вы сообщаете мне о посетителях, Уилтон? Я держу здесь дворецкого и четырех слуг и не понимаю, чем вызвана необходимость выполнять их обязанности. Где Пислейк?

— Он здесь, ваша светлость, — ответил мистер Уилтон тихо.

— Тогда почему же он не сообщил мне о приходе мистера Монкслея?

Мистер Уилтон не дрогнул, услышав опасные нотки и резкий голос, но и не стал отвечать на вопрос. Он просто не моргая поглядел на своего хозяина.

Внезапно на губах Ротерхэма появилась улыбка:

— Ну и трусы они! Нет, я не вас имею в виду.

— Милорд, просто мы заметили, что последнее время вы в дурном настроении.

Ротерхэм расхохотался:

— Ну что вы со мной церемонитесь — скажите, что я угрюм, как медведь в берлоге, и кончим с этим. Не уволю же я вас, на самом деле! По крайней мере, вы не дрожите передо мной, словно осиновый лист.

— О нет, нет, милорд! Но потом, я ведь знаю вас давно и уже привык к вспышкам гнева и плохого настроения, — сказал мистер Уилтон успокаивающим тоном.

Глаза Ротерхэма сверкнули с одобрением:

— Уилтон, неужели вы никогда не выходите из себя?

— Человек, занимающий мою должность, сэр, должен уметь контролировать себя, — сказал мистер Уилтон.

Ротерхэм вскинул вверх руку:

— Да как ты смеешь, черт возьми!

Камердинер улыбнулся:

— Прикажете мне ввести мистера Монкслея, милорд?

— Нет, конечно же нет! Пусть это сделает Пислейк. Можете сказать ему, если хотите, что я не откушу ему за это нос.

— Очень хорошо, милорд, — сказал мистер Уилтон и вышел из комнаты.

Через несколько минут дворецкий открыл дверь, и в комнату вошел старший из подопечных Ротерхэма.

Стройный молодой человек, одетый по последней моде: в обтягивающих панталонах ярко-желтого цвета, накрахмаленный воротничок был так высок, что уголки скрывали скулы юноши, — явно пытался скрыть раздиравшие его чувства. Гнев сверкал в глазах, но от охватившей дрожи щеки юноши приобрели слегка бледный оттенок. Он остановился на самой середине комнаты, громко вздохнул и произнес резко:

— Кузен Ротерхэм! Я должен поговорить с вами, и я с вами поговорю!

— Откуда, черт подери, вы извлекли этот отвратительный жилет? — спросил его Ротерхэм.




Глава XVII


Так как во время ожидания приема в зеленом салоне мистер Монкслей был занят тем, что репетировал про себя вступительную речь, этот совершенно неожиданный вопрос вывел его из равновесия. Он заморгал глазами и запнулся:

— Он не отвратителен. Он в высшей степени моден!

— Не вздумайте в нем вновь показаться мне на глаза.

Мистер Монкслей, задетый за живое, заколебался. С одной стороны, он испытывал сильнейший соблазн вступить в спор по поводу жилета; с другой стороны, ему был дан намек на то, что он может начать свою речь. Он решил ответить на поданную вовремя реплику, вновь шумно вдохнул воздух и произнес, пожалуй, слишком высоким голосом и значительно быстрее, чем намеревался это сделать:

— Кузен Ротерхэм! Вполне возможно, вы захотите прервать мой визит. Однако предупреждаю заранее: хотя вам, может, и не понравится то, что я скажу, и не захочется отвечать на мой вопрос, я не позволю выгнать себя вон! Наш разговор совершенно необходим!

— Вас никто не выгоняет.

— Мне совершенно необходимо с вами поговорить! — заявил мистер Монкслей.

— Но вы и так уже говорите со мной, и как долго это будет продолжаться?

Запинаясь от негодования, мистер Монкслей сказал:

— Я пришел для того, чтобы попросить у вас денег! Хотя… Но мне не нужны ваши деньги…

— Боже Правый! Разве вы не задолжали никому?

— Нет, ничего подобного. Хотя, немного… — поправил он себя. — А если бы мне не пришлось тратиться на дорогу до Клейкросса, в карманах у меня было бы значительно больше денег. Но я в этом не виноват. Нет никакой возможности экономить, если человек должен мчаться через всю страну, тратить деньги на дорогу, но у меня не было иного выхода. Сначала я нанял экипаж, затем мне пришлось платить за билет на почтовую карету, давать чаевые охраннику и кучеру, затем нанять карету, чтобы доехать из Глостера сюда, и я вынужден просить, чтобы вы мне выдали аванс раньше обычного, или хотя бы одолжили денег. Очевидно, вы полагаете, что я должен был бы путешествовать на дилижансе, но…

— Неужели я так сказал?

— Нет, но…

— Вот и подождите, пока я это сделаю. Что именно вы хотите мне сказать?

— Кузен Ротерхэм! — начал юный мистер Монкслей вновь.

— Мы с вами не на митинге! — сказал Ротерхэм раздраженно. — Не говорите «кузен Ротерхэм» всякий раз, когда открываете свой рот. Говорите все, что хотите сказать, но как разумное существо. И сядьте!

Мистер Монкслей вспыхнул и подчинился, закусив губы. Он возмущенно поглядел на своего опекуна, сидевшего за столом и наблюдавшего за ним с едва заметной насмешкой. Жерар Монкслей прибыл в Клейкросс, горя негодованием, и, доведись Ротерхэму встретить его сразу же, он наверняка выложил бы ему все, что хотел, быстро и с достоинством. Однако сначала его продержали минут двадцать в гостиной, затем он был вынужден придержать свое красноречие и признать, что с деньгами у него не все в порядке, а теперь его просто призывали к порядку как мальчишку. Все это Монкслея совершенно обескуражило, но, поглядев на Ротерхэма, Жерар припомнил сразу все зло, которое он вынес от него, все злобные издевательские слова, которые были брошены ему в лицо, все жестокие уроки, которые тот ему преподнес — чувство обиды заставило его говорить смелее:

— Да, в придачу ко всему — это уже нечто! — произнес он, неожиданно сплетая руки на коленях.

— Что именно вы имеете в виду?

— О, вы прекрасно знаете. Вероятно, вы думаете, что я не осмелюсь высказать вам это! Но…

— Если бы я знал, то исправил бы ошибку! — воскликнул Ротерхэм. — В чем именно вы меня обвиняете? — Он заметил, что подопечный находится в сильном напряжении, поэтому заговорил властно, но со значительно меньшей строгостью. — Давайте, Жерар, ну не дуйтесь же! Что я, по-вашему, должен сделать?

— Да вы сделали все, чтобы удушить все мои амбиции! — ответил Жерар, пытаясь подавить в себе ярость.

Ротерхэм выглядел весьма озадаченно.

— Понятно! — сказал он сухо.

— Вы никогда не любили меня! У меня не было желания охотиться, заниматься боксом, играть в крикет, стрелять — или заниматься еще чем-то, что вам так нравилось. Пожалуй, только рыбная ловля… но и здесь вы чинили мне помехи, потому что запрещали мне брать ваши удочки, как будто я собирался их сломать. То есть…

— То есть вы собираетесь сказать, что однажды я весьма своеобразным методом отучил вас брать свои удочки, — жестко ответил ему Ротерхэм. — Если таким образом я погубил все ваши амбиции…

— Нет, не только! Я лишь… Ладно, в любом случае я не стал бы говорить об этом, если бы не масса других вещей. Когда я занимался в Итоне и у меня была возможность отправиться на каникулы на яхте вместе с друзьями — разве вы разрешили мне это сделать? Нет! Вы отослали меня к этому ужасному точильщику лишь потому, что поверили моему опекуну, а не мне, потому, что вам доставляло какое-то наслаждение мучить меня. А когда вы узнали, что я решил ехать в Оксфорд в компании друзей, то отправили меня в Кембридж! Разве это не издевательство!

Ротерхэм вытянул ноги, скрестил их и откинулся в кресле, разглядывая своего распаленного подопечного с усмешкой. Затем произнес:

— Я желаю разлучить вас с «вашими друзьями»? Продолжайте!

Этот ответ лишь раздул пламя, бушевавшее в груди мистера Монкслея:

— Вы признаете это! Я и так обо всем догадывался. Да, но вы отказались одолжить мне денег, чтобы я напечатал свои поэмы; более того, вы меня оскорбили.

— Неужели? — сказал Ротерхэм, слегка удивленный.

— Вы это прекрасно знаете. Вы сказали, что желаете, чтобы ваши капиталы были вложены в надежное предприятие.

— Это, конечно, было плохо с моей стороны. Вы должны винить в этом лишь мои плохие манеры. К сожалению, я никогда не мог блеснуть утонченным воспитанием. Однако не вижу, в чем именно я ущемил ваши амбиции. Менее чем через год вы достигнете совершеннолетия и тогда сами начнете платить за публикацию своих поэм.

— Так я и поступлю. И к тому же, — сказал Жерар вызывающе, — я сам буду выбирать себе друзей, буду ходить, куда хочу, и стану делать то, что хочу.

— Прекрасно! Кстати, разве я навязал вам кого-нибудь из друзей?

— Нет! Но вы упорно выступаете против моих друзей! Разрешили ли вы мне посетить Брайтон, когда лорд Гросмон попросил меня поехать вместе с ним? Нет, вы не позволили! Но это еще не худшее. В прошлом году, когда я вернулся в середине семестра, — после того как Бони сбежал с Эльбы, — я просил вас разрешить мне записаться в волонтеры. Разве вы меня послушали? Разве вы мне позволили? Разве…

— Нет, — прервал его неожиданно Ротерхэм. — Не разрешил.

Жерар, сбитый с толку этим неожиданным ответом, бросил на него свирепый взгляд.

— И кстати, счел, что вы — слабый духом человек, если так легко мне уступили, — добавил Ротерхэм.

Яркий румянец залил щеки Жерара. Он горячо заговорил:

— Я был вынужден подчиниться! Вы всегда имели надо мной власть! Я был вынужден сделать так, как вы мне приказывали, потому что вы оплачивали мое образование и платили за образование моего брата, и за Кембридж. И осмелься лишь я…

— Стоп! — В одном-единственном слове звучало столько ярости, что Жерар сник. Более Ротерхэм не сидел, развалившись в кресле, на лице его не осталось и следа улыбки. Вместо этого лицо приобрело столь неприятное выражение, что сердце Жерара бешено забилось и он почувствовал себя просто отвратительно. Ротерхэм наклонился вперед, одну руку он положил на стол, сжав ее в кулак. — Разве я вам чем-то угрожал? Ответьте мне!

— Нет! — сказал Жерар, и голос его сорвался. — Нет, но… я знал, что вы послали меня в Итон, а теперь и Ч-чарли…

— Да как же вы тогда осмеливаетесь со мной так разговаривать, вы, несносный болван? — сказал Ротерхэм твердо.

Жерар, весь красный от волнения, произнес:

— Извините, я не хотел… Конечно, я вам очень благодарен, кузен Ротерхэм!

— Если бы мне была нужна ваша признательность, я бы вам так и сказал, что все расходы по вашему образованию я взял на себя. Но я не желаю ее!

Жерар бросил на него быстрый взгляд:

— Я рад, что вы мне этого не говорите! Слушать лишний раз, как я вам обязан, — нет уж, увольте!..

— Да успокойтесь вы! Вы мне ничем не обязаны…

Жерар вновь взглянул на него, ошарашенный.

— Это вас удивляет, не так ли? Неужели вы воображаете себе, что мне есть дело до того, где именно вы получаете свое образование? Вы абсолютно не правы. Все, что меня беспокоило, так это чтобы дети получили такое же образование, как и их отец. Все, что я для вас сделал, я делал ради него, а не ради вас.

Совершенно обескураженный и унылый, Жерар пробормотал запинаясь:

— Я не знал, извините меня! Я не совсем верно выразил свои мысли, то есть не совсем то!..

Мистер Монкслей, вынужденный уже однажды принести извинения своему опекуну, теперь обнаружил, что бросить ему в лицо свое заключительное обвинение и сохранить его убедительность очень трудно. Он был поставлен в невыгодную позицию, и понимание этого факта повергло его в раздражение, но не преисполнило благородным негодованием. Он произнес мрачно:

— Вы разрушили мою жизнь! — Набравшись храбрости, Жерар посмотрел на Ротерхэма — тот слабо улыбался. Увидев, что с лица его исчезла угрожающая угрюмость и глаза больше не поблескивают яростным светом, а лицо приняло обычное выражение, Жерар с облегчением вздохнул. Однако он не воспользовался этим, чтобы внушить своему опекуну хотя бы каплю симпатии к себе. Покраснев, он сказал: — Вы находите смешным, что я осмелился вам все высказать?

— Чертовски смешным!

— Да, конечно, и все потому, что у вас чувствительности не больше, чем у камня; поэтому вы считаете, что и у других этого чувства нет.

— Хватит! Ну же! Я же сказал, что не люблю избыточных чувств. Нет, я не издеваюсь над вами. Просто я вижу, что дела обстоят значительно серьезнее, чем я полагал. Выпейте немного вина. А затем уже расскажите мне без всякой чепухи, чем же именно я вас так огорчил.

В словах не было и капли сочувствия, но голос, хотя и не выражавший эмоций, не был насмешлив. Жерар произнес сухо:

— Я не хочу! Я…

— Ну, я жду ясных объяснений!

Жерар взял бокал в дрожащую руку и залпом выпил содержимое. Ротерхэм вновь уселся в кресло за большой стол и поднял свой бокал.

— Ну и теперь — в нескольких словах — в чем дело?

— Вы знаете, в чем дело, — ответил Жерар с горечью. — Вы использовали свое положение, свое состояние — и лишили меня единственной девушки, которую я мог бы полюбить. — Он заметил, что Ротерхэм нахмурился, и добавил: — Мисс Лэйлхэм!

— Боже Правый!

Восклицание это вызвало изумление юноши, однако Жерар произнес:

— Вы прекрасно знали — должны были знать — что она…

— Да с чего вы это взяли? Но дело в том, что я ничего не знал. — Ротерхэм сделал паузу и, отхлебнув вина, поглядел на Жерара через край бокала. Брови его чуть нахмурились, глаза сузились, взгляд стал твердым. — Вероятно, мне стоило предупредить вас о моей помолвке. Мне жаль, что новость эта застала вас врасплох, но в вашем возрасте вы быстро оправитесь.

Речь эта, произнесенная весьма холодным тоном, ничуть не утешила страдания и муки первого любовного увлечения, испытанного молодым человеком. Было очевидно, что Ротерхэм полагает его страсть весьма мало значительным делом, предложение же поскорее обо всем забыть переполнило грудь Жерара возмущением — он ожидал, что его начнут утешать.

— Значит, это все, что вы мне хотите сказать? Мне следовало бы это предвидеть! «Забыть, оправиться…»

— Да, оправиться, — произнес Ротерхэм. Губы его искривились. — Я был бы больше потрясен вашим сообщением, если бы вы не стали разыгрывать передо мной этой глупой сцены. Помолвка была объявлена давно…

— Я приехал в Глостершир сразу же, как узнал об этом!.. — сказал Жерар, приподнимаясь с кресла. — Я не видел объявления. Когда приезжаю в Кембридж, то зачастую вообще не заглядываю в газету многие дни. Никто мне об этом не сообщил, пока миссис Малдон не спросила меня… не знаком ли я с будущей леди Ротерхэм. Я был изумлен, что вы помолвлены, но каков был мой ужас, мое остолбенение — когда мне сообщили, что ваша невеста — мисс Лэйлхэм!

— Как жаль, что вы до сих пор не находитесь в состоянии остолбенения, — прервал его Ротерхэм. — Да черт бы вас подрал совсем! Вы приехали в начале июня, сейчас август, ваша мать знала о моей помолвке, а вы говорите, что услышали об этом лишь несколько дней назад? Что-то не верится! Правда же в том, что вы сами нагнали на себя это возбуждение и попытались меня оскорбить.

Жерар встал, на щеках его вспыхнул румянец негодования:

— Вы раскаетесь в своих словах! Я не видел свою мать до вчерашнего дня и, когда узнал о помолвке, сразу же отправился на юг.

— Какого черта?

— Чтобы предотвратить это! — произнес Жерар яростно.

— Что именно?

— Вашу помолвку! Да, предотвратить!.. Вам ведь даже не приходило в голову, что я могу вставить палку в колеса.

— Да и сейчас не приходит.

— Посмотрим! Я знаю это так же точно, как то, что я стою перед вами…

— В последнем вы не будете настолько убеждены, если вовремя не прекратите свою болтовню!

— Вы не можете меня напугать, мой господин!

— Мне кажется, что вас можно утихомирить чем-нибудь вроде кляпа. И не называйте меня «мой господин»! Это звучит глупо.

— Меня не интересует совершенно, что вы думаете обо мне! Эмили вас не любит — не может вас любить! Вы силой заставили ее заключить с вами помолвку! Вы и ее мать!

Ротерхэм откинулся в кресле, насмешливая улыбка появилась на его губах.

— Неужели? Позвольте узнать, как именно вы предполагаете разорвать нашу помолвку?

— Я собираюсь повидаться с Эмили!

— О нет, этого-то вы и не сделаете!

— Хотел бы я знать, что мне помешает! Я прекрасно знаю, как именно было обставлено все это дело! Меня не оказалось рядом, а она — такая мягкая, скромная, такая беззащитная голубка, которая теперь бьется в когтях хищника! Именно так я думаю о леди Лэйлхэм — будь она проклята! Она — о! Она, я говорю вам… — Он оборвал себя на полуслове, потому что Ротерхэм разразился хохотом.

— О, не думаю, что в подобной ситуации голубка стала бы долго биться! — сказал он.

Жерар, белый от ярости, ударил кулаком по столу.

— О, вы не лишены чувства юмора. Это так же смешно, как вести к алтарю девушку, чье сердце отдано другому! Но вы этого не сделаете!

— Почему вы так решили? Значит, я должен поверить, что ее сердце отдано вам?

— Но это правда, Бог свидетель! С того момента, когда я впервые увидел ее на ассамблее, во время прошлого Рождества, мы привязались друг к другу.

— Вполне возможно. Она — красивая девушка, а вы — первый нахальный молодой человек, встретившийся на ее пути. Вы оба приятно пофлиртовали друг с другом. Я не в претензии.

— Это не было флиртом! Наше чувство было искренним. Когда она приехала в Лондон, где и приглянулась вам, наши чувства уже нашли неоднократное подтверждение. Если бы не ужасные претензии ее матери, которая не желала принимать мое предложение, в газете было бы опубликовано объявление не о вашей, а о моей помолвке.

— Что за смешные фантазии! Я не позволил бы, чтобы вы обручились с мисс Лэйлхэм или с кем-либо еще.

— Скорее всего, это так! Но я не принимаю вашего права на вмешательство в мою личную жизнь.

— Это не имеет никакого значения. Пока вы не станете совершеннолетним, я имею права на вас, разве вы не знаете? Я до сих пор не слишком-то ими пользовался, но скажу, что не позволю вам нарушить помолвку и повергать в смущение своим появлением мою будущую жену.

— Появлением! Ха! Итак, вы воображаете, что она будет смущена, кузен?

— Если вы разыграете перед ней подобную сцену — ее охватит лихорадка. А ведь она только-только оправляется от инфлюэнцы.

— Разве? — спросил Жерар. — Я знаю, что ее от меня спрятали: это я узнал в Черрифилд-плейс в тот же самый день. Я и не ожидал услышать ничего о нынешних делах Эмили от леди Лэйлхэм. Она сделала бы все возможное, чтобы я вообще не приближался к Эмили. А теперь вы пытаетесь скрыть от меня, где она находится.

— Не имею ничего против того, чтобы рассказать вам о том, где именно она сейчас, — ответил Ротерхэм. — Эмили находится у своей бабушки в Бате.

— В Бате! — воскликнул Жерар, и лицо его осветилось радостью.

— Да, в Бате. Но вы, мой дорогой Жерар, не поедете туда. Когда вы покинете этот дом, то вернетесь в Лондон или в Скарборо, если хотите: мне все равно.

— Ну уж нет! — возразил Жерар. — Не в вашей власти вынудить меня! Вы мне рассказали, где находится Эмили, и теперь я найду ее. Она должна сказать мне сама, что переменила объект своей страсти, что счастлива благодаря своей помолвке — только тогда я поверю в это. Я говорю вам это, потому что не желаю обманывать вас. Вы теперь не можете сказать, что я не предупреждал вас о своем намерении.

— Хватит, вы мне надоели! — сказал Ротерхэм, отбрасывая назад кресло и неожиданно поднимаясь на ноги. — Петушитесь, петушитесь, пока у меня хватает терпения. Когда же оно лопнет, вы будете ползать на коленях. Под всем этим фанфаронством так много страха, что достаточно одного моего взгляда — и вы съежитесь от испуга! — Он отрывисто расхохотался. — Вы не станете подчиняться моим приказам?! Хотел бы я посмотреть, как это будет происходить. Вы не устоите на ногах, если я устрою вам нагоняй!

Он замолчал и смерил пренебрежительным взглядом своего подопечного. Жерар был бел, как полотно своей рубашки, слегка дрожал и отрывисто дышал, но его горящие глаза не отрывались от лица Ротерхэма, руки судорожно сжимались, он прошептал:

— Я бы хотел убить вас!

— Не сомневаюсь. Вам, вероятно, хочется меня ударить, не так ли? Интересно, станете вы героически сопротивляться? Если хотите, можете здесь заночевать, но завтра уезжайте, откуда приехали.

— Да я ни за какие блага мира не останусь под одной крышей с вами, — выдохнул Жерар.

— Жерар, я сказал — хватит испытывать меня!

— Я покидаю Клейкросс сейчас же! — сказал, словно сплюнул, Жерар и направился к двери.

— Постойте! Мне кажется, вы о чем-то забыли! Ну же! — Жерар остановился и поглядел через плечо. — Вы сказали, что карманы ваши опустели после того, как промчались через всю страну. Как много я вам должен?

Жерар замер в нерешительности. Отвергнуть это предложение было бы очень эффектно и, пожалуй, он хотел бы сделать подобный жест; с другой стороны, ему предстояло оплатить дорожные расходы, да еще целый месяц впереди, прежде чем он получит деньги за следующий квартал. Драматическое восприятие ситуации стало ослабевать, и юноша произнес достаточно веселым тоном:

— О, я будут вам очень признателен, кузен, если вы одолжите мне фунтов пятьдесят.

— Неужели? А что же я вам тогда пошлю в следующем квартале?

— Можете не беспокоиться, я не попрошу у вас ни пенни вперед! — сказал Жерар торжественно.

— Да вы и не осмелитесь, разве не так? — сказал Ротерхэм, открывая секретер, стоявший в конце комнаты, и вынимая из него шкатулку. — Вам придется обратиться к своей матери. Ну ладно, раз уж частично моя вина, что вы оказались в стесненных финансовых обстоятельствах, я одолжу вам фунтов пятьдесят. Ну а когда в следующий раз вы пожелаете меня выбранить — сделайте это в письменном виде.

— Если вы отказываетесь мне дать вперед мои же собственные деньги, я приму ваши лишь в долг, — заявил Жерар. — Я все верну, как только достигну совершеннолетия.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Ротерхэм, открывая шкатулку с деньгами.

— Я оставлю вам расписку.

— Обязательно. Ручка у меня на столе.

Жерар бросил в его сторону взгляд, полный презрения, вытащил из ящика первый попавшийся лист бумаги и дрожащей рукой написал обязательство. Затем швырнул гусиное перо на стол и сказал:

— Я выполню это обязательство сразу же, как войду в права собственности. Ну а если сумею, то и гораздо быстрее. Я вам признателен. До свидания!

Затем он запихнул протянутые ему деньги в карман и поспешил вон из комнаты, с грохотом захлопнул за собой дверь. Ротерхэм убрал на место шкатулку и медленно вернулся за свой рабочий стол. Он взял расписку и начал рассеянно рвать ее на мелкие части; брови его были сдвинуты, губы сжаты.




Глава XVIII


Мистер Монкслей приехал в Бат затемно в весьма мрачном настроении. Когда юноша отдал распоряжение почтальону взять курс на Бат, он был вне себя от гнева, а сердце переполнял страх. Сцена, которую только что бедняга пережил, бросила его в дрожь, он был ввергнут в ярость острым языком Ротерхэма, только гордость удержала от нервного срыва и позволила скрыть охвативший его ужас под внешней бравадой.

Жерар был в одинаковой степени робким и необыкновенно чувствительным, а так как воображение его было острым и он был склонен к мрачного рода фантазиям, то воображал, что люди, о нем вообще не думавшие, его критикуют. Предчувствие юношу всегда страшило больше, чем само действие, а когда с ним обращались резко, он просто заболевал. Желание произвести впечатление человека значительного вызывало в результате впечатление полного отсутствия уверенности в себе, все это он пытался спрятать под нахальными манерами, что могло лишь вызвать презрение опекуна. Никогда еще не встречались люди, менее подходящие друг другу; Жерар совершенно не нравился Ротерхэму, но и худшего опекуна, чем он, трудно было найти для мальчика, вылепленного из смеси застенчивости и тщеславия. Жерар стремился произвести впечатление на своего опекуна, но в то же самое время боялся, что этот человек начнет его презирать, поэтому юношу и поверг в такой трепет тяжелый взгляд ярких твердых глаз. Взгляд Ротерхэма не выражал ни зла, ни высокомерия; в нем даже не было любопытства, но он совершенно выбил подопечного из колеи. У юноши было ощущение, что взгляд впился ему прямо в мозг, и опекун увидел сразу все то, что он пытался скрыть. Даже когда Ротерхэм был спокоен, Жерар чувствовал себя не в своей тарелке, а когда позже он увидел его в гневе, то просто пришел в ужас. Естественную резкость своего опекуна он принял за выражение неприязни; в каждом его отрывистом слове он читал угрозу; ну а уж если маркиз повышал голос, то Жерар был уверен, что краткая, но оскорбительная брань является лишь увертюрой к ужасному разносу. Тот факт, что единственный раз, когда заслуженное наказание все же настигло его, оно не оказалось ни ужасным, ни жестоким, странным образом юношу не разубедил. Он приписал необъяснимому чуду, что отделался легким испугом, потому что, по его убеждению, всякий раз, когда он раздражал Ротерхэма, то оказывался на волоске от наказания.

Сомнительно было, что Ротерхэм, с его крутым нравом и большой энергией, мог бы проникнуться симпатией к такому деликатному и нервному молодому человеку, как Жерар; однако он не был бы столь нетерпим к юноше, если бы тот не был склонен к нытью. Став опекуном, Ротерхэм поначалу приглашал его на разные сельские празднества, понимая, что, как бы ни раздражал его этот мальчишка, он все же обязан проявлять к нему интерес, обучая охоте, стрельбе из ружья, рыбной ловле, боксу. Но очень скоро он осознал, что Жерар не только не был ему благодарен, но, напротив, рассматривал эту заботу как тяжкую повинность. Ротерхэму все это быстро прискучило, да к тому же он услышал однажды, как после постыдно неудачного дня, проведенного в седле, в течение которого он, кажется, не избежал ни единого ухаба на своем пути, Жерар жаловался одному из слуг на невыносимый характер Ротерхэма. Ротерхэм, абсолютно равнодушный к восхищению или неодобрению, презирающий обман, ощутил приступ неожиданной усталости и начал смотреть на своего подопечного не только с полным безразличием, но с определенной долей презрения. Даже мягкость Жерара раздражала его. Ему больше нравился неунывающий Чарльз, чье стремление оказаться в какой-нибудь опасной ситуации заставило Ротерхэма заявить, что никогда в жизни он не позволит ему оставаться в его поместье; однако как только Чарльз перерос свое склонное к разрушительству младенчество, опекун сразу же приказал держать двери для него открытыми и взял его под свое крыло. Чарльз вызывал у него приступы гнева, но не презрения. Только что этого дьяволенка строго наказывали за то, что он подстроил идиотскую ловушку дворецкому, в результате которой была побита масса посуды, как полчаса спустя Чарльз врывался в комнату и заявлял, что только что стрелой, выпущенной из лука, подбил одного из павлинов. Чарли не находил ничего устрашающего во взгляде Ротерхэма, от которого его старшего брата начинало трясти; когда же ему начинали угрожать страшными наказаниями, мальчик лишь улыбался. Он был ужасно невезучим, безумно упрямым и совершенно не склонным уважать какие бы то ни было запреты. Ну а так как все эти хулиганские поступки обязательно вызывали очередной приступ гнева у опекуна, то ни Жерар, ни миссис Монкслей не могли понять, как это Чарли совершенно не боится Ротерхэма и не впадает в уныние.

— Кузен Ротерхэм любит таких людей, которые в состоянии ему противостоять, — говорил Чарльз. — Хотя он умеет настоять на своем.

Однако сегодня Ротерхэм был вовсе не склонен проявлять терпимость, с горечью подумал Жерар, не в состоянии понять той пропасти, которая отделяла его тщательно отрепетированную сцену неповиновения от природной отваги. Опекун впал в такой гнев, что несколько минут подряд Жерара буквально трясло от ругательств, непрерывным потоком срывавшихся с его губ. Жерару было совершенно не стыдно за свой поступок, но казалось, его вызов абсолютно не произвел впечатления на Ротерхэма. Юноша был зол, напуган, глубоко потрясен. Но по мере того как расстояние между ним и Клейкроссом увеличивалось, нормальное настроение его восстанавливалось, он перестал дрожать от сознания того, что посмел выразить неповиновение Ротерхэму, и начал обдумывать, каков будет результат подобного поведения. В конце концов Жерар решил, что вышел из этой ситуации вполне благополучно. Но от мысли, что он дал достойный отпор Ротерхэму, был один шаг до того, чтобы проникнуться уверенностью, что именно так он и сделал, потому ко времени прибытия в Бат юный Жерар Монкслей убедил себя, что сегодня он преподнес своему опекуну достойный урок.

Гостиницу Жерар выбрал в самом скромном районе города и расположился там с твердым намерением узнать адрес Эмили. Но прошло два дня, прежде чем он увидел ее входящей в Памп Рум вместе со своей бабушкой и лишь тогда наконец сумел приблизиться к ней. Задача обнаружить дом леди, чье имя он не знал, оказалась чрезвычайно сложной.

Эмили была очень удивлена встречей и оказала ему искренний и теплый прием. Жерар был для нее милым молодым человеком с приятными манерами, воплощением элегантности и обаяния. Он демонстрировал свою любовь к Эмили очень робко, и страсть его была выражена с таким почтением, что не вызвала ни малейшей тревоги у хорошенькой девушки. Во время пребывания в Лондоне Жерар Монкслей оказывал ей постоянные знаки внимания, именно с ним она начала впервые флиртовать. Эмили не слишком глубоко задумывалась над их отношениями и поэтому воспринимала его признания не более серьезно, чем свои собственные. Эмили помнила, что в течение недели ощущала себя весьма неважно, оттого что мама запретила им видеться, но в конце концов она оправилась от постигшего ее разочарования. И вскоре в толпе Пинксов, Тьюлипсов, Бо, Хай Стиклеров, с которыми она познакомилась, она забыла имя Жерар.

Однако девушке было приятно увидеть своего элегантного поклонника вновь, и она сразу же представила его бабушке.

Встреча с миссис Флор оказалась для Жерара Монкслея шоком, потому что, хотя мама часто говорила о леди Лэйлхэм как о вульгарной особе, он мало обращал на это внимания. Подобные характеристики не были исключительными в устах миссис Монкслей, которая начинала браниться с любой леди, встреченной на своем пути. Однако вульгарно-грубоватый вид миссис Флор, которая была облачена в ярко-пурпурные одежды, поразил его настолько, что он чуть не засмеялся. Но Жерар был хорошо воспитан, поэтому он сумел скрыть свое изумление и отвесил ей вежливый поклон.

Миссис Флор Жерар понравился. Ей нравились приличные молодые люди, а Жерар произвел на нее впечатление в высшей степени воспитанного молодого человека, к тому же он был одет с иголочки и выглядел респектабельным джентльменом. Однако ее острый взгляд сразу уловил страсть, когда он подошел к Эмили, поэтому пожилая дама решила держать ухо востро. Не будет никакого прока от того, что этот юнец станет волочиться за внучкой и вызовет волну сплетен в Бате. И не дай Бог, если они дойдут до ушей Ротерхэма! Поэтому, как только она услышала, как он спрашивает Эмили, будет ли та в Лоуэр Рум этим вечером, миссис Флор вмешалась и заявила, что Эмили должна остаться дома, чтобы сберечь силы для гала-бала в Сидней-Гарденз на следующий вечер. Жерар воспринял эти слова с должной вежливостью, но сама Эмили бурно воспротивилась запрету. В ее манерах было больше от протеста ребенка, которого лишили обещанного, чем от возмущения девушки, которой не дают возможности пофлиртовать со своим поклонником, поэтому миссис Флор заколебалась и сказала, что она еще посмотрит. Ей, естественно, и в голову не пришло, что Эмили может иметь сердечную привязанность к кому бы то ни было, кроме своего жениха, хотя она прекрасно понимала, что Эмили любила (хотя и в очень невинной форме) поощрять ухаживания своих поклонников, что было весьма некстати в нынешнем ее положении. Одно дело, когда девушка обходительно беседует с молодым человеком вроде Нэда Горинга, которого никто и никогда не заподозрил бы в том, что он может позволить себе некоторые вольности; и совсем другое дело — этот юноша, который, возможно, станет думать, что Эмили станет приветствовать его ухаживания.

После того как Жерар препроводил двух леди обратно на площадь Бофор и почтительно поцеловал руку миссис Флор, пожилая леди сказала Эмили, что, пожалуй, не стоит быть слишком дружелюбной и приваживать этого привлекательного молодого человека.

— Но он такой отличный танцор, бабуля! Неужели мне нельзя пообщаться с ним? Почему? — удивилась Эмма. — Он очень достойный молодой человек, вы же знаете.

— Дорогая, он производит прекрасное впечатление, но понравится ли Жерар его светлости? Об этом тебе надо думать почаще, ведь ты такая легкомысленная малышка.

— У лорда Ротерхэма не должно быть возражений! — заверила ее Эмили. — Жерар его подопечный. Они кузены.

Это придало делу некоторую ясность и заставило миссис Флор заметить, что зря Эмили не сказала ей обо всем раньше, тогда бы она наверняка пригласила мистера Монкслея поужинать с ними. Она взяла Эмили с собой на бал, и там они встретили мистера Жерара Монкслея, принаряженного, в вечернем костюме отличного покроя, его локоны были уложены и напомажены, а многочисленные складки на воротнике заставляли держать голову высоко вздернутой. Несколько молодых леди с повышенным вниманием наблюдали, как он пересекает зал; джентльмены не скрывали своих снисходительных улыбок, а мистер Гинет, безуспешно пытавшийся навязать свое общество леди, у которой не было партнера для танца буланже, поглядел на него с нескрываемой неприязнью.

У Жерара не было ни малейшего желания танцевать, но так как не было иной возможности оторвать Эмили от бабушки, он повел ее в формирующийся круг, говоря на ходу:

— Я должен вас срочно увидеть наедине. Как можно это устроить?

Девушка отрицательно покачала головой:

— Бабушке это не понравится. Кроме того, все станут меня обсуждать.

— Не здесь! Мы должны обязательно встретиться. Эмили, я только что узнал о вашей помолвке! О вашей вынужденной помолвке! Я приехал из Скарборо специально, чтобы увидеть вас. Быстрее скажите, где мы сможем увидеться!

Рука девушки задрожала, когда он взял ее в свою, и она прошептала:

— О! Я не знаю… Это так ужасно! Я очень несчастна…

У него перехватило дыхание:

— Я знал об этом!

На большее у них не оставалось времени; они были вынуждены занять свои места среди остальных и сдерживать свои чувства, ведя разговор, подходящий к данной ситуации. Когда во время танца они вновь очутились рядом, Жерар спросил:

— Ваша бабушка разрешит мне навестить вас?

— Думаю, что да, но умоляю, будьте очень осторожны. Она сказала, что я не должна проявлять к вам слишком большого расположения, только когда я объяснила, что вы — подопечный лорда Ротерхэма, она решила пригласить вас на ужин и согласилась отпустить меня завтра в Сидней-Гарденз. О, Жерар, я совершенно не знаю, что мне делать!

Он сжал ее пальцы.

— Я пришел, чтобы спасти вас.

Она не нашла ничего смешного в этом заявлении и бросила на него взгляд, полный благодарности и восхищения. Когда они вновь разошлись в танце в разные стороны, она стала с надеждой ждать, что именно он скажет о ее спасении.

Эмили пришлось оставаться в неведении до следующего вечера; когда же Жерар наконец раскрыл ей свои планы, она была разочарована.

Пообедав в доме на площади Бофор и изо всех сил постаравшись понравиться миссис Флор, Жерар сопроводил обеих дам в Сидней-Гарденз, где их ожидали различные развлечения: от иллюминации до танцев. Здесь случайно они встретили закадычную подругу миссис Флор, которая осталась на несколько недель в Лайм-Реджис. Двум женщинам, безусловно, было о чем поговорить, и между ними завязалась оживленная беседа. Жерар воспользовался этим, чтобы пригласить Эмили полюбоваться водопадами, которые по этому случаю были иллюминированы:

— Я позабочусь о ней, мэм, — заверил он пожилую миссис.

Миссис Флор снисходительно кивнула головой. Она, казалось, считала его приятным человеком, но Жерар был бы поражен, узнав, как быстро и точно она его просчитала. По ее оценке, Жерар был безобидным молодым человеком, не оперившимся, но страстно желающим всех убедить, что он вполне зрелый мужчина. За ужином Жерар немало позабавил ее тем, что рассказывал разные светские анекдоты; принял ее доброжелательность за уважение и рассказал еще несколько необычных историй, которые ее весьма развлекли. После этих смешных историй миссис Флор убедилась, что маркиз все же может запретить столь милому молодому человеку видеться с Эмили.

В Сидней-Гарденз было тысячи две-три людей, поэтому Жерар потратил некоторое время, прежде чем сумел найти достаточно уединенный уголок для беседы с любимой. Он только об этом и думал, но у Эмили была какая-то особенная черта обращать на себя внимание, громко восторгаясь то пещерами Марлина, то водяными каскадами, то гирляндами фонариков. Наконец он нашел укромное местечко, убедил ее зайти в беседку и усадил там на скамейку. Усевшись рядом, юноша взял ее руку, затянутую в перчатку, и произнес:

— Расскажите мне все от начала и до конца!

Она была едва ли готова к подобному разговору и поэтому не сумела выполнить его просьбу. Ее рассказ о помолвке был не очень внятен, но благодаря вовремя и к месту поставленным вопросам Жерар сумел восстановить всю историю и хотя бы отчасти понять, почему Эмили согласилась на помолвку с человеком, к которому не испытывала ни малейшей склонности. Он убедил себя, что объяснением всему является тирания ее матери, и не сумел понять, что тщеславную девушку сильно привлекла перспектива стать маркизой. Не заподозрил он и того, что ее чувства к нему претерпели изменение.

Эмили была застигнута врасплох предложением Жерара рассказать все о начале их отношений с Ротерхэмом. Девушка не знала, что Ротерхэм и не думал ее приглашать, он был хозяином бала в Ротерхэм-хаусе, и на приглашении было написано лишь имя миссис Монкслей.

— Да он никогда не задумывается над такими мелочами, можете быть уверены, — покачал головой Жерар. — Это я попросил маму вас пригласить!

— Неужели? Как это было мило с вашей стороны! Мне ничего раньше не приносило столько удовольствия. Бал был великолепный, разве не так? Я не представляла даже, насколько огромен Ротерхэм-хаус! Так много красивых залов, десятки комнат, огромная хрустальная люстра, блестящая, словно алмазы, и ваша мама, стоящая наверху огромной лестницы…

— Да, да, я знаю! — сказал Жерар несколько взволнованно. — Но Ротерхэм даже на танец вас тогда не пригласил.

— Это правда. Он только поприветствовал меня, и у меня не было ни малейшей надежды, что он поговорит со мной, когда вокруг столько всякого народу. На самом деле, пока мы не были помолвлены, я даже и не танцевала с ним, кроме того единственного раза в Кэнбери. До той поры мы часто встречались на разных приемах, и он всегда был со мной очень вежлив, иногда делая мне комплименты. Вот только иногда он говорит что-то непонятное и делает это таким образом, что кажется, маркиз над чем-то смеется.

— О, мне вы можете об этом не рассказывать, — сказал Жерар с мрачным видом. — Когда же он начал за вами ухаживать?

— Трудно ответить. На самом деле я и понятия не имела, что он ко мне расположен, потому что всякий раз, когда маркиз со мной разговаривал, то о каких-то странных вещах. Я даже не знала, как на это реагировать. Поэтому можете вообразить мое удивление, когда он сделал мне предложение. Мама сказала, что он вел себя очень вежливо и с достоинством.

— Вел себя вежливо? — повторил Жерар с изумлением. — Кузен Ротерхэм? Он ведь не придает подобным вещам никакого значения! Всегда делает так, как считает нужным, ему совершенно безразличны всякие церемонии. Маркиз плюет на приличные манеры, не стремится по-хорошему относиться к людям, да и вообще ни о чем таком не думает совершенно!

— Нет, Жерар, вы не правы! — не согласилась Эмили, поднимая на него глаза. — Он ужасно огорчается, когда кто-нибудь ведет себя не так, как должно. Если кто-то слишком уж робок и не знает, как разговаривать с людьми, он может сказать что-нибудь весьма острое, разве не так? Не дай Бог, кто-то рассердит его!

— Значит, вы тоже испытали на себе его отвратительное чувство юмора, да? — спросил Жерар, и глаза его зажглись. — Хорошенькое же отношение к своей невесте! Именно так я и полагал! Он не любит вас! Я думаю, что он хочет жениться лишь для того, чтобы сделать неприятное мне.

Эмили покачала головой и отвернулась:

— Нет, нет! Он любит меня, только… О, только я не хочу выходить за него замуж!

— Боже Правый, да я с ума сойду, если это произойдет, — сказал он энергично, взял ее руку и поцеловал. — Я даже представить себе не могу, как это вы согласились на это. Он к вам так относится!..

— Не говорите так! — перебила Эмили. — Как же я могла отказаться, когда мама уже все устроила и была мной так довольна! Ведь это плохо — не подчиняться воле родителей, да и отцу все это понравилось, он даже отметил, что все же я не полный нуль, как он раньше полагал. Мама же сказала, что я должна научиться любить лорда Ротерхэма, что он даст мне все, о чем я только могу мечтать, кроме того, я стану леди, владелицей всех этих домов, у меня будет своя карета, шикарная одежда, может быть, даже мне придется присутствовать на коронации, а ведь такая возможность может представиться! Потому что бедный король…

— Но Эмили, все это — ничто! — запротестовал Жерар. — Ведь не станете же вы продавать себя за титул маркизы!

— Поначалу я думала, что все это очень привлекательно… Но это до того момента, пока лорд Ротерхэм вел себя пристойно.

Жерар, потрясенный, спросил:

— Не хотите ли вы сказать, что Ротерхэм вел себя в отношении вас недостойно? Значит, все даже хуже, чем я предполагал. Боже Правый! Я бы никогда не поверил…

— Нет, нет! — возразила Эмили, покрывшись красными пятнами и опуская голову. — Просто он — человек сильных страстей! Мама мне все объяснила и сказала, что я должна быть польщена, что такой человек испытывает в отношении меня столь сильные чувства! Но мне не нравится, когда меня так грубо целуют, это его злит, и… Жерар, я боюсь его!

— Да он настоящий зверь! — крикнул молодой человек, голос его задрожал от возмущения. — Вы должны были сразу же сказать, что не можете выйти за него замуж!

Глаза ее расширились, в них отразилось огорчение.

— Сказать? Я не могу! Мама не позволит мне этого!

— Эмили, дорогая Эмили, она не может заставить вас выйти замуж против вашего желания. Вам просто необходимо проявить твердость!

Эмили была растеряна. Лицо ее, еще минуту назад ясное, побледнело, как полотно, глаза наполнились тревогой, она задрожала. Что бы Жерар ни говорил, все ей казалось неубедительным — девушка не представляла себе, как это можно противостоять объединенным усилиям матери и лорда Ротерхэма. От одной мысли, что ей придется оказать сопротивление таким сильным личностям, ей становилось плохо. Более того, альтернатива этому браку была для нее малопривлекательной, ей не хотелось упускать из рук титул и такое богатство. К тому же мать говорила, что леди, расторгающая свою помолвку, будет вынуждена оставаться одинокой всю оставшуюся жизнь, и она была совершенно права; взять хотя бы леди Серену — такая красивая и умная, и все еще одна! Ей придется жить дома с младшими детьми, быть опозоренной, видеть, как все ее сестры выходят замуж, ходить на их приемы, — о, это невозможно! Жерар этого не понимает, конечно!

Но юноша заверил ее, что это далеко не так, что лишь на какое-то короткое время она ощутит себя потерянной. Жерар разработал коварный план и воображал, что, когда он расскажет все своей обожаемой Эмили, она сразу поймет, что разрыв ее помолвки с Ротерхэмом сослужит ей хорошую службу.

— Если бы вы не были помолвлены, моя дорогая, ваша мама все равно продолжала бы строить планы замужества с человеком богатым, влиятельным, и уж, конечно, она вряд ли думала о партии со мной. Но если вы заявите, что рвете с Ротерхэмом и совершенно бесполезно настаивать на вашей свадьбе, в следующий сезон мать оставит вас в Глостершире, а вывозить в свет станет Анну.

— Анну? — воскликнула Эмили с возмущением. — Ей будет только шестнадцать, и я не смогу этого вынести!

— Да, да, только послушайте дальше! — взмолился Жерар, горя от нетерпения. — Я стану совершеннолетним в ноябре 1817 года — меньше чем через год. Тогда Ротерхэм будет вынужден передать мне мою часть состояния, и я стану получать по триста фунтов в год, а это означает независимость, в конце концов. Я не уверен, обязан ли будет платить Ротерхэм мне эти деньги сейчас, если я брошу учебу в Кембридже, потому что мой отец оставил все мне, хотя кузен Ротерхэм в качестве опекуна, пока я не достигну двадцати одного года, обеспечивает мое обучение и проживание. Ротерхэм предпочитает оплачивать все сам, а деньги мне дает лишь на текущие расходы. Я мучаюсь от этого и чувствовал бы себя лучше, если бы платил за все сам, потому что больше всего на свете мне не нравится находиться от него в зависимости! Я думаю, что он и в Итон меня послал, чтобы я находился под его постоянным контролем. Однако не станем теперь об этом говорить. Он хочет, чтобы я завершил курс в Кембридже и, знаете, думаю, что именно так и стоит поступить, потому что меня привлекает политическая карьера, а ученая степень станет мне в этом большим подспорьем. Один из моих близких друзей связан с лордом Ливерпулем и готов мне услужить. Поэтому вы видите, у меня отличные перспективы, и это помимо моих увлечений поэзией. Ротерхэм, может быть, полагает, что сочинение стихов не доходное дело, но вспомните, например, о лорде Байроне! Ведь он, вероятно, заработал массу денег, Эмили, ну а если ему это удалось, так, может быть, повезет и мне?

Эмили, слегка озадаченная его пылким красноречием, потупив глаза, молчала.

— Нет, мы все же поглядим! — продолжал Жерар. — Я не рассчитываю на скорый успех своих стихов, потому что общественный вкус весьма дурного свойства. Но нам не стоит беспокоиться об этом пока! В первую очередь вы должны отказаться от этой помолвки, это точно! Я вернусь в Кембридж и закончу третий курс и сразу же по возвращении (а это произойдет следующим летом в июне) я пытаюсь добиться того, чтобы меня представили Ливерпулю — в этом я не предвижу особых затруднений! Я хочу обеспечить себе успешную карьеру. Ну а в ноябре, когда стану совершеннолетним, а ваша мама уже отчается найти вам достойного мужа, я вновь сделаю вам предложение, а она окажется лишь благодарной! Что вы об этом думаете, дорогая моя?

Эмили ничего ему не сказала. У нее было очень мягкое сердце, и стойкости не хватало, поэтому она не решилась сразу ответить ему. Эмили не сомневалась в отношении своих чувств к нему — они не изменились с весны; однако Эмили не могла признаться, что, хотя он ей нравится, выйти замуж за него она никак не может. Девушка искала спасения в каких-то отговорках, твердила о дочернем долге, вспомнила, что леди Серена называла ее гусыней, узнав о ее страхе перед Ротерхэмом.

— Леди Серена! — воскликнул Жерар. — Бога ради, причем тут она? Мне хотелось бы получить ответ на этот вопрос.

— Дело в том, что Серена живет в Лаура-плейс с леди Спенборо, — сказала Эмили с сомнением в голосе. — Вы думаете, что стоит с ней поговорить? Она может счесть это за дерзость. Кроме того, леди Серена сама сказала, что расторгла помолвку с Ротерхэмом, потому что они не подходят друг другу. Они так часто ссорились, что она была просто измотана, но не думаю, что она его боялась. Она ничего не боится!

— Леди Серена в Бате? — сказал Жерар, и в голосе его зазвучало значительно меньше энтузиазма. — Боже, лучше бы этого не было!

— Вам она не нравится? — спросила Эмили.

— Я ее хорошо знаю, но не хотел бы, чтобы она сказала Ротерхэму о моем пребывании здесь. Знаете, как бы она о нем ни отзывалась, но они по-прежнему в приятельских отношениях. К тому же эта леди несколько странна и необъяснима. Как бы там ни было, Эмили, разве мы обязаны сообщать ей о наших с вами отношениях?

— О нет! — произнесла она, довольная тем, что в состоянии связно ответить на последний вопрос.

— Если бы у меня был шанс встретить ее, я бы объяснил, что приехал в Бат, чтобы увидеть своего друга. Проблема, однако, заключается в том, что кузен Ротерхэм запретил мне сюда приезжать, так что…

— Он запретил вам? — воскликнула Эмили с новой тревогой. — Вы ведь не виделись с ним, правда?

— Да нет же, я видел его! — ответил Жерар, немного выпячивая грудь. — Когда леди Лэйлхэм отказалась открыть место вашего пребывания…

Она прервала его с легким вскриком:

— Вы были в Черрифилд-плейс? Жерар, как вы могли? Что же мне теперь делать? Если бы мама знала…

— Что делать, помочь нечем, — сказал он грустно. — Как еще мог я вас найти? А если немедленно покину Бат, если только мы решим, что именно нам обоим делать, думаю, она вообще ничего не узнает о моем визите. Ну а если она выразит вам свое неудовольствие, то думаю, стоит сказать ей, что вы не станете слушать обо мне ничего плохого, и тогда все станет на свои места.

— Но лорд Ротерхэм знает, что вы здесь? — спросила Эмили с волнением.

— Видите ли, я сказал ему, что мне нужно будет приехать сюда, но — десять к одному! — он не поверил, что я осмелюсь его ослушаться. Он настолько самоуверен… но думаю, я уже доказал ему, что заставить меня что-либо делать против моей воли трудно. Хотя не хотел бы я, чтобы он увидел меня здесь, — сказал Жерар совершенно искренне. — Я не боюсь, конечно, но мне не хотелось бы предстать перед ним прямо сейчас: дело в том, что возможный скандал все бы испортил, — добавил он, сделав небольшую паузу.

Эмили, прижав руки к щекам, сидела с каким-то рассеянным видом и уже не обращала на него внимания:

— Небеса, что же мне делать? О, Жерар, как вы могли?

— Я уже сказал, что вы должны делать, — сказал он. — Надо только проявить решимость и сказать ему, что отказываетесь продолжать ваши отношения. Вероятно, поначалу это будет неприятно. Но, осмелюсь сказать, что нет таких средств, которые заставили бы вашу маму или Ротерхэма вынудить вас уступить, помните? Конечно, лучше не говорить, что вы обручены со мной. Самое ужасное, я еще не достиг совершеннолетия. Если бы только я был совершеннолетним, Ротерхэм не имел бы надо мной никакой власти, и я остался бы рядом с вами и сделал все, чтобы оградить вас от оскорблений и угроз! Но нужно потерпеть совсем немного, дорогая, а потом мы поженимся!

Однако Эмили, казалось, совсем не вдохновляла начертанная перспектива, и она попросила его отвести ее назад к бабушке. Она заявила, что не в состоянии сразу принять решение, не подумав предварительно о дальнейшем ходе событий. Девушка была в таком состоянии, что Жерар понял — не стоит оказывать на нее давление и требовать немедленных обещаний. Он не видел никаких препятствий для осуществления своего плана, но знал, что женщины зачастую тревожатся перед лицом неизвестности, к тому же они, как правило, просто не настолько умны, чтобы одним взглядом охватить суть всей проблемы. Поэтому он сказал ей спокойным тоном, что она должна обдумать как следует его предложение, а о результатах размышлений расскажет ему на следующий день. Где они могут встретиться?

Эмили поначалу была склонна думать, что им вообще не стоит встречаться, но так как Жерар был настроен решительно, она наконец произнесла:

— Дорогой! Мне кажется, что завтра нам будет трудно встретиться. Может быть, бабушка позволит пойти мне в библиотеку Мейлеров, пока она будет в Памп Руме, а ведь я частенько туда захожу, потому что это неподалеку.

— Но мы же не сможем побеседовать о таком важном деле в переполненной библиотеке! — возразил Жерар. — Вот что я вам скажу, Эмили. Скажите, что хотите поменять книгу, а сами ускользните в аббатство. Я буду там, это совсем рядом!




Глава XIX


Эмили пришла, но мало что прояснило это тайное свидание. Она пришла в аббатство с трепетом, потому что по дороге встретила знакомую миссис Флор и не была уверена, что и ее саму никто не заметил. Тщетно Жерар уверял девушку, что вряд ли кого может удивить вид молодой особы, которая одна пересекает короткое расстояние между Памп Рум и аббатством, но Эмили беспокоилась. Он ввел ее в аббатство, но там оказалось много посетителей, пришедших, чтобы полюбоваться достопримечательностями. Жерару стало понятно, что он избрал не лучшее место для свидания; что же касается Эмили, она была занята тем, что присматривалась, не видно ли где еще знакомых миссис Флор. Было ясно, что девушка не готова к разговору, и в конце концов они расстались, с тем чтобы встретиться вновь и побеседовать вечером в театре. Мистер Горинг приехал в Бат позже тем же днем и пригласил миссис Флор и Эмили в свою ложу. Миссис Флор обожала театр и находила посещение спектаклей в высшей степени полезным занятием, тем более что этот театр находился на южной стороне площади Бофор и они могли бы пойти туда пешком, не заказывая карету. Когда люди восхищались ее квартирой, она указывала на это преимущество, добавляя, что по вечерам, когда ей предоставляется возможность побыть одной, она любит посидеть у окна в своей гостиной и понаблюдать за публикой, спешащей в театр.

Эмили согласилась увидеться с Жераром в театре, но не проявила ни малейшего энтузиазма в принятии окончательного решения. Она не была приучена решать такие важные вопросы, однако Жерар оказался настойчив, и Эмили сдалась, думая, что вряд ли он найдет в театре случай уединиться с ней.

Она поспешила в Памп Рум, а Жерар, который направился на курорт второпях, пошел и купил себе рубашку и новые галстуки. Нельзя сказать, что возлюбленная его разочаровала, но она его несомненно встревожила. Сам он вел себя с удивительной решимостью, и ему тяжело было видеть, что человек, ради которого он составил столь блестящий план, проявлял такую слабость духа. Он намеревался покинуть город к полудню, так как находиться в таком опасном месте, как Бат, ему совершенно не нравилось. Ротерхэм мог появиться здесь в любой момент, чтобы проверить Жерара. И что же тогда произойдет?! — подумал молодой человек.

Когда он вышел из магазина на Бонд-стрит, то столкнулся с одной из тех опасностей, которых хотел бы избежать. Его окликнули, голос был знакомый — Жерар обернулся и увидел леди Серену, вслед за которой шел мужчина внушительной осанки. Она помахала юноше рукой. Ничего не оставалось делать, как перейти улицу и приблизиться к ней, сложив губы в то, что казалось ему приветливой улыбкой.

— Жерар?.. Как вы здесь очутились? — спросила Серена, подавая ему руку. — Что привело вас в Бат?

— Друг… друг по колледжу пригласил меня, мэм, — ответил тот. — Он так давно просил меня нанести ему визит! Он живет здесь со своей семьей. Правда, не здесь, а за городом.

— На самом деле? И как долго вы намерены здесь оставаться? — мягко поинтересовалась она.

— Я уже завтра намерен отправиться в Лондон. — Затем Жерар подумал, что ей может показаться странным, что он приехал сюда лишь для того, чтобы пару дней побыть с друзьями, поэтому сразу присочинил еще родственника, живущего в Уилшире, у которого, по его словам, собирается пробыть несколько недель.

Серена, проявив лишь вежливый интерес к юноше, представила его майору Киркби. Все трое дошли до конца улицы, и здесь Жерар с ними попрощался, сказав, что у него встреча на Уэстгейт-стрит. Затем он пошел быстро вниз по Парсонедж-лейн, а майор и Серена, повернув налево, пошли к Бридж-стрит.

— Кто этот юноша? — поинтересовался майор.

Она рассмеялась:

— Старший из подопечных Ротерхэма. Он опекун всех сыновей своего кузена и, кстати, довольно плохой, так как не проявляет к ним ни малейшего интереса, а к этому мальчику к тому же испытывает презрение и частенько бывает к нему весьма недобр. Ведь Жерар никому не причиняет вреда, а его попытки слыть за денди с Бонд-стрит вполне безобидны. Конечно, он выглядит весьма нелепо порой, вы, наверное, это заметили, поэтому он вам и не понравился.

— Вовсе нет, — произнес майор. — Я видел немало юношей, которые стремятся слыть денди. Большинство из них, повзрослев, достаточно быстро с этим увлечением расстаются. А ведь он не был рад с вами встретиться, правда?

— Вы думаете? Он просто очень застенчив. Я осмелюсь заметить, что вы просто подавили его своим ростом и благородной осанкой, а также изысканными манерами.

— Манерами? — повторил майор, и в голосе его послышалось недовольство: — Это так серьезно?

— Ах, послушайте! Вы слишком серьезны с той поры, как вернулись в Бат. Может быть, дома что-то не в порядке?

— Да нет, что вы, просто накопились некоторые утомительные дела. А мама моя неважно себя чувствует, — сказал майор, хватаясь за это объяснение и впервые испытывая благодарность к матери за то, что самым большим ее развлечением было находить в своем организме разнообразные болезни.

— О, вот видите! — воскликнула Серена. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Я не думаю. Хотя и не могу сказать точно. Доктор должен был навестить ее сегодня утром.

— Не удивлюсь, если виной тому Бат. Весной все еще было сносно, но я не знаю другого столь утомительного города летом. Правда, у Фанни другое мнение. Вы заметили, как она плохо выглядит? Она говорит, что эта ветреная погода, которая стояла целую неделю, измучила ее до смерти. Я и сама это прекрасно понимаю. Все кажется ужасным и отвратительным, настроение падает, все начинает злить.

— Может быть, вы и злитесь, но в упадке духа вас не заподозришь! — сказал он, улыбаясь.

— Значит, я просто утомлена! — Серена лукаво взглянула на него и вновь заговорила, заметив, что майор смотрит на нее с беспокойством: — Вас не было пять дней. Чудо, просто чудо, что я не впала в летаргический сон от скуки. Наверное, это бы и произошло, если бы я не думала постоянно о нашей встрече и как бы мне получше вас наказать.

— Вы скучали по мне? — спросил он.

— Очень! Без вас было так одиноко! Надеюсь и вы грустили обо мне — было бы обидно, что только я одна страдаю…

Он ответил ей в том же духе. Остаток пути до Лаура-плейс майор рассказывал ей о тех изменениях, которые намерен осуществить в будущем. Они расстались на пороге ее дома. Девушка пригласила его зайти выпить чашку кофе, и хотя он страстно желал взглянуть на личико Фанни, все же понимал, что видеть ее ему лучше как можно реже. Поэтому Гектор отклонил предложение, сказав, что пообещал матери через час вернуться домой.

— Я не стану вас задерживать. Пожалуйста, передайте привет миссис Киркби и скажите, как я удручена тем, что она плохо себя чувствует.

— Спасибо, я так и сделаю. Мы поедем кататься верхом завтра, Серена?

— Да, с удовольствием. Хотя — о Боже! Я все перепутала! Разве завтра не среда? Тогда я не смогу. Я пообещала, что поеду с Эмили в Фарли-Кастл. Давайте покатаемся завтра во второй половине дня!

— С удовольствием! Когда именно?

— Может быть, около трех? Если, конечно, миссис Киркби отпустит вас!

— Я буду обязательно! — пообещал он.

Девушка легко поднялась по лестнице в гостиную, где сидела Фанни, держа пяльцы в руках. Она взглянула на Серену и улыбнулась, когда та вошла в комнату, но взгляд у нее был грустный, а щеки бледны.

— Фанни, у тебя снова болит голова?

— Нет, ничего! Только совсем чуть-чуть. Я пойду полежу, и скоро все пройдет.

Серена постояла рядом, глядя на нее с тревогой.

— Кажется, ты совершенно измучена. Скажи мне, дорогая, не хочешь ли уехать совсем из Бата? Я не знаю, как можно здесь жить столько времени и остаться здоровым. Бат действует просто угнетающе! Может быть, вернемся обратно в Доуэр-хаус?

— Нет, нет, — перебила Фанни. — На самом деле я не больна, дорогая. Думаю, что если выглянет солнце, то мне будет лучше.

— Мы сняли этот дом лишь до конца августа, — настаивала на своем Серена. — Почему бы нам не уехать сейчас же? Или ты не хочешь согласиться, так как думаешь, что мне трудно расставаться с Гектором? Скажи мне правду, Фанни! Я уеду с тобой завтра же, если ты только захочешь.

— Дорогая, дорогая Серена! — сказала Фанни, прикладывая ее руку к своей щеке. — Мне здесь так хорошо! Так хорошо!

— Но что же тогда тебя беспокоит? — не отставала падчерица. — Я начинаю думать, что ты, должно быть, больна гораздо серьезнее, чем я до сих пор думала. Предупреждаю тебя, что если ты станешь говорить о моей доброте в таком меланхолическом тоне, то я немедленно вызову доктора. Или мы вернемся в Доуэр-хаус.

— Все это ни к чему, — произнесла Фанни решительно. — Я вовсе не хочу покинуть Бат до срока. И хватит говорить о моем здоровье. Иначе в следующий раз ты скажешь, что я выгляжу на двадцать лет старше. Лучше скажи, что нового в городе?

— Новостей никаких, но я встретила Жерара Монкслея! Как жаль, что ты не видела его! Одет по последней моде, но жилет на нем просто вызывающ!

— Боже Милосердный, интересно, что принесло его сюда? Миссис Монкслей тоже здесь?

— Нет, он говорит, что остановился у друзей, живущих по соседству. Гектор решил, что он не слишком-то рад меня видеть. — Она оборвала себя на полуслове, и в глазах ее заиграли смешинки. — Интересно, прав ли был Гектор? Фанни, помнишь, как моя тетушка писала, что Жерар по уши влюблен в Эмили? Неужели глупый мальчишка приехал сюда, чтобы увиваться вокруг нее?

— Он больше ей подходит, чем лорд Ротерхэм, — сказала Фанни.

— Напротив, милая моя, этот вариант не для нее, поскольку у него нет состояния. А кроме того, он так же глуп, как и она. Да к тому же еще не вышел из школьного возраста! Однако не думаю, что Жерар соперник для Иво, даже если он и приехал в Бат кружить голову этой молодой особе. Я заметила, что Эмили всегда предпочитала флиртовать с мужчинами несколько старше ее по возрасту; она считает своих молодых поклонников несколько глуповатыми. Конечно, плохо, если Жерар позволит смеяться над собой всему Бату! Кстати, интересно, а не лгал ли он мне, что приехал навестить своих друзей, или остановился где-то здесь же, в Бате? Думаю, не помешает, если я намекну Эмили, чтобы она не поощряла его ухаживаний. Завтра утром мы вместе едем в Фарли-Кастл.

Тем временем почта, прибывшая в четыре часа, принесла бедняжке мисс Эмили Лэйлхэм сногсшибательные новости: леди Лэйлхэм и лорд Ротерхэм приезжают в Бат!

Леди Лэйлхэм была столь любезна, что сообщила о дне своего приезда на курорт. Лорд Ротерхэм, тревожно сдержанный, подписал в конце своего краткого письма, ярко демонстрировавшего его нетерпение и накопившуюся злость, что выражает твердую решимость встретиться со своей неуступчивой невестой и желает увидеть Эмили не только готовой к встрече с ним, но и к тому, чтобы окончательно определить характер их отношений. Он ничего не писал о встрече с мистером Монкслеем, но леди Лэйлхэм рассказала дочери о неожиданном визите того в Черрифилд-плейс и предупреждала, что если каким-то образом неожиданный поклонник сумел обнаружить ее, то его следует немедленно отослать прочь. Если только лорд Ротерхэм узнает, что вопреки запрету мистер Монкслей видится с его невестой (а тот, вероятно, полагает себя его соперником!) и продолжает ухаживать за Эмили, он будет очень и очень рассержен, и вполне справедливо. И так же будет огорчена любящая мама Эмили.

Под впечатлением обоих писем Эмили охватила лихорадка. Две ужасные фигуры, обе полные ярости и решительности, надвигались на нее: одна будет на следующий день, другая, вероятно, еще скорее. Находясь между ними, девушка, разумеется, не сможет сопротивляться. Она уже видела, как мать тащит ее к алтарю и там вручает во власть того, кто в смятенном сознании уже был воплощением беспощадного чудовища. Ни разу ей не пришло в голову, что бабушка может защитить от ужасной судьбы, отчасти потому, что миссис Флор воздержалась обсуждать решение своей единственной дочери; а также потому, что Эмили казалось невероятным, чтобы ее вульгарная, добродушная бабушка могла бы оказать хоть малейшее влияние на великолепную леди Лэйлхэм. Казалось, единственная надежда на поддержку таилась в хрупком мистере Монкслее. В любом случае Эмили была перепугана предстоящей встречей и ощущала, что если даже он и останется рядом с ней и защитит ее, то все равно у нее очень мало шансов на то, чтобы уберечь себя от надвигающейся беды. Но может быть, Жерар все же найдет какой-то выход? К сожалению, единственный план, который он ей изложил, мало бы им помог, потому что для его исполнения требовалась решительность, а именно ее недоставало Эмили. Но если он узнает о грозящей опасности, вероятно, в его голове возникнут и иные планы. Однако надежда ее была напрасна.

Оглядев весь театр и заметив с изумлением, что миссис Флор находится в ложе, Жерар в первом же антракте поспешил наверх и встретил компанию мистера Горинга на пути в фойе. Он был удостоен дружеского приветствия со стороны миссис Флор, легкого поклона от мистера Горинга, а Эмили послала ему столь значительный взгляд, что юноша сразу же понял, что утром произошло нечто непредвиденное, так как мистер Горинг был занят тем, что сторожил место миссис Флор у стены, Жерару было совсем нетрудно увлечь Эмили в другой конец фойе, и там взволнованным шепотом она рассказала о полученных письмах, моля о поддержке и совете.

Жерар не стал преуменьшать опасность. Более того, он даже преувеличивал ее. Известие о том, что опекун прибывает в Бат, словно Немезида, переполнило его горечью и заставило мозги работать быстрее обыкновенного. Робкое предложение приехать самому на площадь Бофор, чтобы предстать перед Ротерхэмом и защитить ее, он поспешно отверг, вымолвив лишь:

— Бесполезно!

Эмили заломила руки:

— Тогда они заставят меня поступить именно так, как хотят! Я не смогу им возразить, Жерар! Но, может быть, мама и леди Серена правы и не так уж плохо выходить замуж за лорда Ротерхэма?!

— Нет! — произнес Жерар. — Это будет значительно страшнее, чем вы полагаете! Я говорю вам, Эмили: Ротерхэм — тиран! Он заставит вас выполнять любую его волю. Вы станете целиком подвластны ему, я-то уж точно знаю! Вы не видели его во время приступа гнева, моя дорогая! Он не владеет собой! Слуги его трепещут перед ним, и у них есть основания. — Он увидел, как она побледнела, и решил не развивать эту мысль. — Вы не должны встречаться с ним. Все будет потеряно, если только вы с ним увидитесь — он грубый деспот! Эмили, мы должны сбежать!

Не стоило ожидать, что она сразу же осознает его предложение. Она была просто шокирована его словами, но когда Жерар поведал ей о своих страданиях, доставленных Ротерхэмом, когда он пересказал ей о некоторых кошмарах своей собственной жизни, заявил, что не способен вообразить все последствия гнева маркиза, открыл, что именно происходит в Бате, — она была готова согласиться на что угодно, лишь бы он спас ее. Люди начали расходиться из фойе, Жерар едва успел закончить разговор, как на них обрушилась миссис Флор. Однако он успел предупредить Эмили, чтобы она не говорила ничего бабушке и что встретятся они на следующий день в десять утра.

— Положитесь на меня! — сказал он. — Вы в безопасности, потому что я о вас позабочусь.

Эти несколько высокопарные слова казались музыкой для ее слуха. От природы зависимая, Эмили была только рада переложить часть своих забот на его плечи, а так как он больше не советовал ей встретить своих тиранов с решимостью, она начинала думать, что, может быть, смогла бы его полюбить, если выйдет за него замуж. В конце концов, он добр, мягок и очень ее любит; и хотя он не был ее идеалом, она решила, что вместе они могли бы хорошо жить.

Ее страхи улеглись, и Эмили смогла насладиться второй половиной пьесы. И все же настроение ее упало, поэтому, когда Горинг сопровождал их домой, миссис Флор спросила:

— Ну а теперь, милая моя, скажи-ка, что же стряслось? Ты ходишь как в воду опущенная — и все потому, что завтра утром приедет твоя мама? Тогда ты просто дура!

— Я боюсь, что мама захочет забрать меня отсюда, бабушка.

— Бог с тобой, моя сладкая! — воскликнула миссис Флор, целуя ее в щеку. — Значит, ты просто не хочешь расставаться со своей бабушкой?! Что же, не отрицаю, малышка, мне нравится слышать это, но большого смысла в твоих словах не вижу. Я не удивлена, что твоя мама несколько нетерпелива, ведь голова ее переполнена мыслями о твоем свадебном наряде, скоро и ты станешь думать только об этом. Боже, как я мечтаю читать сплетни о тебе во всех газетах, когда ты станешь маркизой. Думай о том, что тебя ожидает, и не печалься о своей бабушке!

Эта речь о мечтах и намерениях показала Эмили, что бабушка, как и мама, жаждала увидеть свою внучку маркизой!.. Эмили поцеловала ее и пошла наверх, планируя свой побег на следующий день, моля, чтобы план этот не разрушил приезд жениха, думая о том, куда именно Жерар ее повезет.




Глава XX


Когда на следующий день Серена прибыла на Борфор, сидя на прекрасной кобыле в сопровождении грума, то была несколько удивлена, не увидев наемной лошади перед домом миссис Флор. Эмили обычно, радуясь возможности совершить прогулку с такой великолепной наездницей, заказывала экипаж за двадцать минут до назначенного часа. Как только из окна она видела стройную фигурку, заворачивающую за угол бульвара, Эмили выбегала из дома и садилась в карету.

— Будь добр, постучи в дверь, Фоббинг, — сказала Серена, протягивая руку груму.

Но не успел он подойти к парадной двери, как та открылась и появился мистер Горинг. Он подошел к лошади и, глядя в прекрасное лицо наездницы, произнес мрачно:

— Леди Серена, миссис Флор любезно просит вас зайти на минуту в дом.

Она изумленно подняла брови:

— Конечно. Что-то не так?

— Боюсь, что стряслось нечто неприятное, — ответил он уныло и протянул руку. — Можно вам помочь?

— Спасибо, не стоит. — Одним легким привычным движением она приподняла длинную юбку. В следующую минуту девушка передала поводья Фоббингу. Она перекинула шлейф юбки через руку и вместе с мистером Горингом вошла в дом. — Эмили больна? — спросила она.

— Нет, она здорова. Думаю, лучше вам узнать обо всем от самой миссис Флор. Я прибыл сюда лишь несколько минут назад, но проведу вас к ней. Должен предупредить вас, что она весьма огорчена, леди Серена.

— Боже Праведный, что же произошло? — воскликнула та, спеша к лестнице и по-прежнему держа хлыстик в руке.

Мистер Горинг шел за ней следом, а на втором этаже проскользнул вперед, чтобы распахнуть перед девушкой дверь. Серена вошла легкой походкой и на пороге замерла в изумлении от картины, которая предстала ее глазам.

Миссис Флор, все еще одетая в домашнее платье, лежала в глубоком кресле, ее экономка давала ей нюхать жженое перо, а горничная стояла рядом на коленях и растирала ей руки.

— Моя дорогая! Ради Бога, скажите, что случилось? — спросила Серена.

Экономка, вытирая слезы, проговорила сквозь всхлипывания:

— Ее бедное сердце, моя леди! Шок вызвал у нее такое сердцебиение, что она едва не скончалась. Несколько лет назад доктор сказал мне, что ей следует поберечься, и вот теперь я вижу, насколько он был прав! О, миледи, какую змею она согревала у себя на груди!

Горничная начала всхлипывать в знак симпатии. Серена увидела, что обычно ярко-красное лицо миссис Флор приобрело опасно серый оттенок. Она открыла глаза и слабым голосом произнесла:

— О, моя дорогая! Что мне делать? Почему она ничего мне не сказала? Что же я за глупая старая дура! Что мне теперь делать?

Серена бросила хлыстик на стол, сняла элегантные перчатки и произнесла властным голосом:

— Вы должны сохранять полное спокойствие, мэм! Придите в себя сначала! Милочка, поднимитесь наверх и принесите своей хозяйке что-нибудь успокоительное. Слушайте, вы, идиотка, уберите эти перья! Мистер Горинг, помогите мне перенести миссис Флор на софу.

Он был отзывчив, но сомневался, стоит ли это делать, сказав тихо:

— Лучше вызвать дворецкого: для нас с вами она слишком тяжела.

Серена разложила несколько подушек на софе и коротко ответила:

— Берите ее за плечи и не говорите чепухи.

Вытянувшись на софе во всю длину, миссис Флор застонала, но вскоре ее лицо начало розоветь. Она все пыталась заговорить, но Серена держала ее за руку, приговаривая:

— Успокойтесь сначала, мэм!

Когда вернулась горничная со стаканом воды и растворенным успокоительным средством в дрожащих руках, Серена взяла стакан и, поднеся его к губам страдалицы, заставила ее выпить лекарство. Вскоре дыхание миссис Флор стало нормальным. Экономка убрала вонючие перья и время от времени подносила к носу миссис Флор флакон с уксусом, а горничная обмахивала хозяйку номером «Морнинг пост».

Серена отошла к окну, где стоял мистер Горинг:

— Чем меньше она будет говорить, тем лучше для нее, — сказала девушка шепотом. — Ну а теперь расскажите мне, пожалуйста, что произошло? Отчего миссис Флор так расстроилась?

— Эмили… мисс Лэйлхэм… она ушла из дома, — ответил он тем же мрачным тоном. Серена широко раскрыла глаза. — Она сбежала, мэм. И оставила письмо своей бабушке.

— Боже Милостивый, где же оно?

— Дайте ей письмо, Нэд! — приказала миссис Флор, пытаясь сесть. — Ну что вы делаете, Стоук, не пытайтесь меня укладывать. Дайте мне нюхательную соль и уходите! Вы мне больше не нужны, и вы тоже идите, Бетси. Ну что вы все ревете? Нэд, не уходите! Если кто-то способен на решительные действия, то только вы — не мчаться же мне через всю страну, да и что толку, если я это сделаю. Девочка моя, ну почему ты ничего не говорила своей бабушке?!

Мистер Горинг поднял клочок бумаги со стола и вручил его Серене.

«Дорогая моя бабушка, — начиналось письмо, написанное неуверенным почерком Эмили, — я в растерянности, так как мне очень не нравится Вас огорчать, но я не могу выйти замуж за лорда Р., несмотря на его благородное происхождение, потому что он пугает меня. Лорд написал мне ужасное письмо, и он приезжает сюда. Вдвоем с мамой они заставляют меня сделать то, что им нужно, но это невыносимо. Хотя мне это не по душе, но я уезжаю не попрощавшись. Молю Вас, не злитесь на меня, моя дорогая бабушка. Ваша любящая Эмили. P. S. Пожалуйста, не говорите ни маме, ни лорду Р., куда я поехала».

— Вам было бы затруднительно это сделать! — сказала Серена, дочитав постскриптум. — О легкомысленная дурочка! Моя дорогая мэм, я прошу у вас извинения, но за подобную глупость она заслуживает хорошей трепки. Какого черта она пишет подобные глупости? Ротерхэм «написал ей ужасное письмо»… Что за чушь! Неудивительно, если он проявляет некоторое нетерпение, но писать о нем как о каком-то чудовище просто отвратительно!

— Но она боится его, леди Серена! — сказал мистер Горинг.

— Мне следовало бы знать, что это дело рук Сьюки, — сказала миссис Флор, и в голосе ее звучали угрызения совести. — Разве в самом начале я не подозревала этого? Но тогда Эмили написала мне письмо, и оно показалось мне таким счастливым, что я подумала… Бедный ягненочек, если бы у меня только хватило смелости рассказать ей, что я думаю о Сьюки, а я этого ни разу не сделала, мне и в голову не приходило, что она может испугаться жениха! И вот сегодня сюда приезжает Сьюки, а я не знаю, что ей сказать, как объяснить, что я не уберегла Эмили. Дело не в том, что для меня что-то значит Сьюки — я так ей об этом и скажу, ну а что касается этого драгоценного маркиза, пусть только осмелится показаться здесь! Пусть только попробует — он узнает, что почем! Так перепугать мою малышку, а ведь именно он это сделал. Прошлой ночью — о, Нэд, — мне показалось, что она была огорчена лишь тем, что Сьюки собиралась ее отсюда забрать, а я-то лишь говорила, что ее мать озабочена свадебными нарядами, и она конечно же решила, что я так же настроена на эту свадьбу, как моя дочь. Что же мне теперь делать? Когда я думаю о малышке Эмили, которая одна куда-то бежит, где-то прячется…

— Вы можете быть уверены в одном, мэм, — прервала ее Серена. — Она убежала не одна.

Мистер Горинг испытующе посмотрел на нее:

— Вы говорите о молодом Монкслее?

Серена пожала плечами:

— Мне будет жаль этого мальчика, если до ушей Ротерхэма дойдет, что это он убедил Эмили сбежать! Если ему удастся уйти подобру-поздорову, то он может благодарить судьбу. Миссис Флор, умоляю, не плачьте! Конечно, он приезжал сюда не для того, чтобы навестить друзей, а чтобы увидеть Эмили. Вы разве не почувствовали сразу беды?

— Нет, моя дорогая, не почувствовала, потому что Эмили сказала, что он подопечный маркиза, и мне показалось нормальным пригласить его. К тому же он выглядел столь безобидно — я пригласила его проводить нас на гала-спектакль.

Серена улыбнулась, но сказала:

— Поверьте, дорогая мэм, бегство это было задумано им, а не Эмили! Более того, я могу поставить на кон свои драгоценности — всю эту чушь насчет Ротерхэма ей вбил сам Жерар! Но давайте не будем тратить время попусту и обсуждать эту чепуху. Для нас самое важное — вернуть ее назад. Мистер Горинг, мне потребуется ваша помощь.

— Буду счастлив сделать все, что в моих силах, леди Серена, чтобы вернуть мисс Лэйлхэм. Но никогда в жизни я не смогу заставить ее выйти замуж за человека, которого она боится, — ответил он прямо.

— Покажите мне кого-то, кто на это отважится! — сказала миссис Флор. — Но верните мне ее, и тогда уж я пошлю куда подальше этого маркиза, да и Сьюки в придачу.

— Речи нет о том, чтобы вынуждать ее выходить замуж за Ротерхэма, — сказала Серена. — Но когда она вновь его встретит… Думаю, что ужасный портрет — сплошной вымысел. Итак, известно ли, когда именно она покинула дом?

— Никто не знает, потому что никто не видел, как она уходила, но это произошло не ранее десяти часов, потому что Бетси клянется, что, проходя мимо ее спальни, она слышала, как та ходила по комнате. Эмили съела кусок хлеба с маслом и выпила чашку кофе перед тем, как уйти, а Стоук говорит, что завтрак ей относили в комнату без четверти десять, как обычно. Я не встаю сама к завтраку, поэтому Эмили тоже носят завтрак в постель.

— О, вот это уже лучше! — сказала Серена. — Я опасалась, что она, возможно, уехала еще ночью, и тогда нам на самом деле пришлось бы предпринять серьезные меры. Мистер Горинг, вы встречали Жерара Монкслея?

— Я видел его прошлым вечером в театре.

— Значит, вы сумеете его описать, — сказала Серена отрывисто. — Нельзя не отдать должное Жерару — он собирается жениться на Эмили, хотя я не могу себе вообразить, как именно он собирается это сделать: ведь ни он, ни она еще не достигли совершеннолетия. Если он вздумает отвезти ее в Гретна Грин, то откуда он возьмет деньги на эту поездку — не знаю! Возможно, они поедут в Лондон и попытаются получить какое-то особенное разрешение.

— Дорогая, а если предположить, что он уже имеет такое разрешение в кармане? — воскликнула миссис Флор. — Предположим, он поехал в Уэллс или Бристоль и уже женился на ней? О нет, я не хочу даже об этом думать!

— Не огорчайтесь, мэм, вряд ли ему удастся как-то доказать, что он уже совершеннолетний.

— Леди Серена права, мэм, — вмешался Горинг. — Ему потребуется предъявить документ, потому что он выглядит мальчишкой. Что же вы хотите, чтобы я сделал, леди Серена?

— Побывайте в почтовых отделениях города. Наверное, вы должны их хорошо знать. Выясните, не нанял ли Жерар карету? И если да, то куда именно отправился. Вы приехали сюда из Бристоля?

— Я приехал сюда, мэм, в собственном экипаже. Если смогу узнать дорогу, по которой они поехали, то я сразу же отдам распоряжение относительно лошадей и отправлюсь в путь.

— Нэд Горинг, я готова ехать за Эмили хоть на край света, но сделать это хочу прилично! — объявила миссис Флор. — Неужели вы полагаете, что я поеду в каком-то открытом экипаже? Карета, запряженная четверкой лошадей, — вот что мне нужно.

— Моя дорогая мэм, вам лучше остаться дома, — сказала Серена. — Совершенно не стоит прыгать на ухабах, да еще неизвестно, как надолго затянется это путешествие, тем более что наши поиски необходимо держать в секрете. Если Ротерхэм на самом деле направляется в Бат, то его необходимо остановить. Какими бы напряженными ни были их отношения с Эмили, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он узнал, как скандально себя ведет невеста. И леди Лэйлхэм также не стоит об этом знать. Вы должны сказать им обоим, что Эмили уехала вместе с компанией поразвлечься за город. Ну а свой экипаж оставьте там, где он сейчас находится. Мы сумеем догнать беглецов быстрее, если сразу же пустимся в путь, и не стоит об этом говорить всякому встречному и поперечному. Этого мы должны избегать всеми возможными средствами.

Нэд уставился на нее:

— Неужели вы едете, мэм?

— Конечно, я обязательно еду! — ответила Серена нетерпеливо. — Как вообще вы думаете справиться без моей помощи? Вы не имеете никакого отношения к Эмили, поэтому не сможете заставить ее вернуться. А произойдет вот что, держу пари: Жерар и вы будете драться на дуэли, а почтовые служащие станут вашими секундантами. Ну а нам расхлебывай все это!

Он был слишком удивлен, услышав подобное заявление от леди, и поэтому даже не улыбнулся абсурдной картине, которую она нарисовала:

— Ну не стоит вам ехать, мэм! Вы просто не подумали обо всем хорошенько. Они уже уехали на много миль вперед. Не стоит этого делать — вы устанете до смерти!

— Мистер Горинг, вы когда-нибудь охотились с Коттесмором? — спросила Серена.

— Нет, мэм, не охотился, но…

— А я охочусь с ним каждый год! — сказала она. — А там такие дикие места, что не каждому по плечу. Поэтому, умоляю, не стоит обо мне беспокоиться. Лошадь у меня выносливая, к тому же она хорошо отдохнула. Единственная сложность — ваша упряжь.

Сильно развитое чувство приличия не позволило Нэду Горингу представить, как это леди в открытой коляске поедет за много миль от Бата… но никаких иных действий, чтобы воспрепятствовать ее плану, он не предпринял. Горингом владело то же чувство, что и майором Киркби — его как будто несла неуклонно вперед мощная воля, против которой невозможно бороться. Стало совершенно ясно, что леди Серена конечно же возьмет инициативу в свои руки. Еще он подумал, что ночью они могут оказаться вдали от жилья и в ее распоряжении не будет даже щетки для волос, а сопровождать будет единственный джентльмен. Но этот вопрос он не осмелился ей задать. Вместо этого Нэд сказал:

— Я знаю, где я могу найти хорошую лошадь, леди Серена.

— Отлично! Значит, идите и скорее доставайте лошадь! Скажите моему конюху, пожалуйста, что планы изменились. Я собираюсь присоединиться к пикнику, который затеяла мисс Лэйлхэм, пусть он накормит мою кобылу, пока я подготовлюсь к поездке.

— Вы не возьмете его с собой?

— Нет, конечно нет, он будет только мешать, станет меня убеждать, чтобы я повернула назад. Лучше уж мы поедем с вами, мистер Горинг! — ответила она, и улыбка вспыхнула на ее лице.

Он запинаясь проговорил, что сочтет за честь служить, и ушел, чтобы выполнить ее поручения.

Миссис Флор, которая без сил сидела на софе и слушала их беседу, с надеждой поглядела на нее:

— Мне не следовало бы вас отпускать, миледи. Что теперь скажет леди Спенборо?

Серена засмеялась:

— Ничего, мэм! Я собираюсь написать ей, а Фоббинг отвезет письмо. Я должна сообщить ей, что именно заставило меня уехать. Можете быть уверены, что обо всей этой истории она никому не сообщит. Можно мне написать за вашим столом?

— Да, миледи, — ответила миссис Флор совершенно механически. Она сидела и нервно теребила платок, затем неожиданно спросила: — Что же делать? Чем он так напугал бедного ребенка? Почему он сделал предложение, если даже не любит ее?

— Дело не в этом, — сказала Серена сухо. — Ответить на этот вопрос невозможно. Но я думаю, мэм, дело в том, что он влюблен в нее очень сильно, а Эмили пока еще не в состоянии понять этого. Она очень молода — просто дитя, поэтому, если я не ошибаюсь, она так и встревожена. В конце концов, что она может знать о любви? Несколько флиртов, восхищение такого мальчика, как Жерар, протесты, комплименты, скромные поцелуи! Ничего подобного она не дождется от Ротерхэма. Ее испуг только возбуждает его! Я верю, что маркиз дал ей понять, что с ним не стоит шутить, но чтобы он дал ей серьезный повод для такого странного поведения…

— Да, в том, что вы говорите, есть значительная доля истины, — согласилась миссис Флор. — Но ведь совершенно понятно, что она не любит его.

— Она никого вообще не любит, — ответила Серена. — И нет ничего особенного в том, что невеста не испытывает к своему жениху ничего, кроме обычной симпатии.

— Но похоже, что и он ее не слишком-то любит! — сказала миссис Флор, несколько оживляясь. — И более того, если брак без любви хорош для людей светских, то мне это совсем не нравится. Если Эмили не любит жениха, то и замуж за него не выйдет!

Серена оторвала взгляд от недописанного письма:

— Поверьте мне, мэм, разрыв помолвки не принесет ей ничего, кроме печали.

— Вы, конечно, знаете, о чем говорите… — заметила миссис Флор.

— Да, вы правы, — ответила Серена, макая перо в чернильницу.

— Сьюки и ее бесконечные амбиции… — произнесла миссис Флор неожиданно с горечью. — Не стоит мне вам об этом говорить. Я знаю людей! Вы разорвали свою помолвку, и все лишь сказали, что отвергли невыгодную сделку. Но если Эмили так поступит, станут говорить, что маркиз сам разорвал эту помолвку!

— Я ведь не говорила, что мне самой было от этого хорошо.

Миссис Флор глубоко вздохнула:

— Я не знаю, что сделать, для того, чтобы все кончилось хорошо, вот в чем дело. Если вы правы и окажется, что внучка его тоже любит, мне не хотелось бы портить ее судьбу, потому что у меня нет сомнений: ей хочется стать маркизой. В то же время — и можете в этом быть совершенно уверены — я не пущу маркиза в дом, пока Эмили не привезут в целости и сохранности. Слуги объяснят ему, что она уехала на пикник и скорее всего не вернется допоздна. О Боже, что же будет, если вам сегодня не удастся вернуть ее домой? Если беглецы остановятся на какой-нибудь почтовой станции, то тогда их уже можно будет не найти совсем!

— Я хорошо знаю Жерара, — возразила Серена. — Вполне вероятно, что он станет настаивать, чтобы ехать и ночью, мэм. Он постарается, чтобы между ними и Ротерхэмом оказалось как можно большее расстояние — и совершенно правильно! Но если только мистер Горинг сможет узнать, по какой дороге они поехали, я не сомневаюсь, что мы догоним их до наступления темноты.

Мистер Горинг вернулся на площадь незадолго до полудня и взбежал вверх по лестнице с выражением радости на лице.

Серена произнесла, как только он вошел в гостиную:

— Вы знаете, куда они поехали. Поздравляю вас, мистер Горинг! Вы оказались значительно проворнее, чем я думала.

— Мне просто повезло, — сказал он краснея. — Я мог бы обойти дюжину станций, прежде чем нашел бы нужный дом. Но случилось так, что новости я узнал во втором доме, куда заглянул. Можно не сомневаться в том, что именно Монкслей нанял почтовый дилижанс рано утром и приказал, чтобы он дожидался на Куини-сквер в десять утра. Желтого цвета дилижанс, запряженный парой лошадей.

— Хорошо, должна я сказать! — воскликнула миссис Флор с возмущением. — Уж если он вздумал увести Эмили, мог бы это сделать поэлегантнее. Пара лошадей! Это просто какое-то убожество!

— Мне кажется, что у мистера Монкслея не слишком-то тугие карманы, — ответила Серена.

— Совершенная правда! Куда они отправились, мистер Горинг?

— Дилижанс был нанят до Уолверхэмптона, мэм, и поэтому, кажется, наши догадки были верными.

— Уолверхэпмтона? — спросила миссис Флор. — Ну вот вам и ключ к загадке! Он, конечно, хорош! Да как ему в голову могла прийти мысль везти Эмили в свадебное путешествие в промышленный город?

— Нет, нет, мэм! Думаю, вам не стоит этого бояться! — сказала Серена, смеясь. — Все так, как я вам сказала. Жерар просто экономит деньги. Помяните мое слово, далее они поедут почтовой каретой до самого побережья. Ничего! — добавила она мягко, увидев, что по лицу миссис Флор уже проскользнуло раздражение. — Они не доедут ни до Уолверхэпмтона, ни до какого-то другого места.

Мистер Горинг разложил на столе карту:

— Я купил ее, так как знаю очень хорошо местность вокруг, но если нам придется ехать дальше Глостера, я, пожалуй, буду в растерянности.

— Отлично! — сказала подошедшая Серена, опираясь одной рукой на стол и внимательно изучая карту. — Они, должно быть, едут по дороге на Бристоль, хотя она и длиннее. Мы прибыли в Бат из Милверли дорогой из Нейлсуорта, но путь очень плохой — временами лошадям приходится идти шагом. Как далеко это от Бристоля?

— Двадцать с половиной миль. Они доехали туда за час. От Бристоля до Глостера около тридцати четырех миль — отличная дорога. Беглецы, должно быть, сменили лошадей через десять миль за Бристолем, у Шип-Инн, или продолжили путь до Филфилда, пятнадцать миль после Бристоля.

— Им не удастся обойтись парой лошадей.

— Следующая перемена лошадей произойдет у Кембридж-Инн, здесь, примерно в миле от Черч-Энда, и десяти миль не доезжая до Глостера. Если бы мы знали, когда они выехали из Бата…

— У нас есть точное время их отъезда. Жерар приказал подать лошадей на Куини-сквер в десять, но в десять Эмили все еще находилась у себя в спальне. Когда вы узнали, что ее нет в комнате, мэм?

Миссис Флор беспомощно покачала головой, но мистер Горинг, обдумывая что-то, сказал:

— Я прибыл сюда примерно за четверть часа до того, как вы сюда приехали, леди Серена.

— Значит, можно предположить, что они отбыли примерно минут десять — пятнадцать одиннадцатого. Ну что же, нас разделяет лишь полтора часа! Что я хочу, так это догнать их до того, как они приедут в Глостер. До этого пункта одна дорога, и мы можем ехать, никуда не сворачивая, но после Глостера они расходятся в разные стороны, и можно сбиться со следа. Итак, мы отправляемся по дороге на Нейлсуорт до Бадминтона, затем напрямик едем до Дарсли — отличное место, между прочим! — и вот мы на дороге Бристоль — Глостер!

Нэд кивнул:

— Дорога выходит на Кембридж-Инн.

— И здесь уже след будет горячим! — сказала Серена, и глаза ее загорелись. — Едем!

— Я готов, но нам предстоит проехать миль двадцать пять, вы уверены, что…

— Моя кобыла может преодолеть их без труда! — сказала девушка радостно, натягивая перчатки. — Нам необходимо лишь отделаться от Фоббинга. Самое плохое в конюхе, который учил тебя ездить верхом еще ребенком на пони, — это то, что его нельзя просто так отослать, без объяснений. Я скажу ему, что наша компания для пикника не собирается раньше половины первого, и попрошу его отнести письмо леди Спенборо, а вы, миссис Флор, получите свою любимую Эмили дотемна. Обещаю вам, и, пожалуйста, не мучайте себя больше!

Мистер Горинг открыл дверь и придержал ее, чтобы пропустить Серену, но сам задержался и сказал миссис Флор:

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доставить Эмили домой, но… не заставляйте ее выходить замуж за Ротерхэма!

— Можете быть уверены — я этого не допущу.

— Она еще слишком молода, чтобы вообще выходить замуж, — сказал он и заколебался, как будто желая еще что-то добавить. Затем все же пожелал миссис Флор всего хорошего и вышел следом за Сереной.




Глава XXI


Побег начался не очень успешно, потому что невеста опаздывала, а конюх замешкался с экипажем. Если в первом акте этой драмы Жерар был в восторге от собственного плана, то, здраво поразмыслив, он начал находить в нем ряд неприятных моментов. С одной стороны, юноша не знал точно, возможен ли законный брак двух несовершеннолетних в Шотландии, или там они тоже получат отказ?.. Себя же он успокаивал тем, что если узел завязан, то ни Ротерхэм, ни ее мать не станут раздувать скандал и вмешиваться… На эту тему, правда, молодой человек старался не думать. Вместо этого он стал подсчитывать свои денежные средства, рассчитал, как далеко им придется ехать, сложил все почтовые расходы и в конце концов решил продать свои часы. Побег в Гретна Грин, с горечью подумал он, возможен лишь для состоятельных людей, ведь предстояло бы путешествие в триста миль, чтобы достичь побережья, а потом придется ехать назад. Эта мысль поставила перед ним еще один вопрос: если карманы его пусты, как именно он станет обеспечивать свою жену в течение медового месяца? Единственно правильное решение, которое пришло ему в голову, — отвезти Эмили домой к своей матери, однако он правильно решил, что как бы ни любили его родители, вряд ли мама окажет его украденной невесте теплый прием. А если Ротерхэм из чувства мести станет настаивать на том, чтобы он провел еще год в Кембридже, Эмили пришлось бы провести под крышей его дома целый год. Ей, пожалуй, не понравится такое предложение. Интересно, сможет ли он снять квартиру в Кембридже? Пожалуй, сможет, если немного поужмется в своих расходах.

Все эти проблемы свалились на Жерара сразу, но это было делом будущего, а в его обыкновении было пускать столь отдаленные проблемы на самотек. Значительно большую тревогу вызывала у него мысль о возможном приезде Ротерхэма в Бат. Увидев, что Эмили нет на месте, он может догадаться, куда именно они направились, и последует за беглецами. Жерар предупредил Эмили, чтобы она никому не говорила о побеге и полагал, что не подал миссис Флор ни малейшего повода подозревать себя в причастности к нему; однако стоит ей упомянуть его имя, Ротерхэм сразу же поймет, что организатор побега — Жерар. Что он тогда станет делать? Возможно, маркиз слишком горд и не бросится вслед за сбежавшей от него невестой?.. Жерар ярко представлял его презрительный взгляд, изгиб губ, то, как Ротерхэм пожмет плечами. Но, к сожалению, он еще более ярко мог представить его горящий злобой взгляд. Когда юноша наконец заснул, то всю ночь его преследовал звук приближающейся погони, стук лошадиных копыт, он видел какие-то сцены объяснений, неизменно завершавшиеся тем, что он смотрел в дуло дуэльного пистолета. Очнувшись от сна, Жерар почувствовал, что лежит весь в поту, и долго еще не мог отделаться от ночного кошмара, хотя и знал, что Ротерхэм никогда не вызовет своего подопечного на дуэль. Однако опекун — хороший боксер, поэтому неизвестно, сочтет ли он свое опекунство достаточным поводом для того, чтобы не нанести своему подопечному сокрушительный удар в челюсть. На эту тему Жерар предпочитал не думать. Из двух возможных вариантов он все же предпочел бы смертельный выстрел.

Юноша не сомневался, что Ротерхэм будет на него очень зол, но то, что у близких родственников Эмили есть весьма веские основания для гнева, ему не приходило в голову, хотя в их кругу побеги не находили одобрения. Да и он сам прибегнул к этому как к последнему средству, ведь ему не удалось убедить Эмили проявить твердость характера.

Жерар встал рано утром, потому что у него было полно дел. Продажа часов вызвала у него большое разочарование: ему пришлось расстаться со своим роскошным футляром для часов, а также с чудесной заколкой для галстука. Но даже когда эти жертвы были принесены, он не мог себе позволить заказать карету до побережья. Почтовые расходы — один шиллинг и два пенса за милю на каждую лошадь для путешествия в триста миль поставят его в стеснительные обстоятельства. Как и миссис Флор, он понимал, что побег с любимой в карете, запряженной двумя лошадьми, покажется невесте убогим. Затем он решил, что заплатит за карету лишь до определенного пункта, а потом пересядет в обычный почтовый дилижанс. Это помогло бы ему сэкономить уйму денег, а кроме того, сбило бы Ротерхэма со следа. Поэтому он заказал карету до Уолверхэмптона и начал думать, что этот шаг — отличная уловка.

Но его приподнятое настроение длилось недолго. Он приехал в желтой карете на Куини-сквер ровно без пяти минут десять, на случай, если бы Эмили пришла раньше. В результате двадцать пять минут юноша напряженно расхаживал по улице взад-вперед, настороженно вглядываясь в каждый силуэт, появлявшийся в отдалении. Наконец появилась Эмили с двумя саквояжами в руках и воскликнула, не замечая кучера:

— О, простите меня, пожалуйста! Я никак не могла выйти раньше, потому что Бетси все время входила и выходила из бабушкиной комнаты и могла меня заметить! Пожалуйста, не огорчайтесь.

Вскоре Жерар понял, что побег начинается неудачно. Кучер, выплюнув соломинку изо рта, совершенно однозначно заявил, что не может оказать содействие в побеге двух влюбленных, если только его не заставят сделать это силой. Манеры его были достаточно приятными, а на добродушном лице сияла широкая улыбка, но Жерар счел за лучшее принять его слова к сведению и, стиснув зубы, полез за кошельком. Среди всех непредвиденных расходов на время путешествия он не предусмотрел траты на подкуп кучеров, поэтому и неудивительно, что когда они с Эмили наконец уселись в карету, то первые его слова мало были похожи на слова влюбленного.

— Ну зачем, скажите пожалуйста, нужно вам было все это говорить в присутствии кучера? — спросил он. — Ведь на почтовой станции я объяснил, что вы — моя сестра. Если вы и в дальнейшем намерены так же открыто рассказывать всем о нашем побеге правду, то, извините, у меня не хватит денег, чтобы задабривать почтальонов, кучеров и служанок.

— О, простите! Не огорчайтесь! — взмолилась Эмили.

— Нет, нет, — заверил он ее. — Боже Праведный, разве вы можете быть в чем-либо виноватой?! Я лишь сказал, что это очень легкомысленный поступок, вот и все!

— О!.. — губы ее задрожали.

— Послушайте, дорогая! — сказал Жерар поспешно, обвивая рукой ее талию. — Это просто маленькая глупость! Но, пожалуйста, будьте осторожны. Даже если оставить в стороне все иные проблемы, как только станет известно, что мы сбежали, нас начнут искать, а ведь этого мы не хотим, разве не так?

Нет, конечно, Эмили этого не хотела. От одной мысли, что за ней кто-то будет гнаться, она начинала дрожать. Девушка поглядела на него своими огромными глазами.

— Вы думаете, что мама сразу же станет меня искать? — произнесла она срывающимся голосом.

— Боже! — воскликнул он. — Об этом я не подумал. Да, может быть, ей вздумается нас преследовать, но вряд ли она захочет пускаться в такие расходы, ведь вы сами мне говорили, что у вашего отца туго с деньгами. Вы представить себе не можете, сколько стоит наем четверки лошадей с каретой. Эмили, можете быть уверены, она наймет лишь пару лошадей!

— Да, но у моей бабушки много денег.

— Это ничего не значит. Если она приедет в Бат только после обеда, у нас по крайней мере в запасе несколько часов. Она никогда нас не догонит, даже если будет знать дорогу, по которой мы поедем, а этого она знать не может. Но я подумал о Ротерхэме…

— О нет! Жерар, нет!

Он, как будто успокаивая, похлопал ее по плечу.

— Не бойтесь! Даже если он и поймал бы нас, я не позволю ему вас оскорбить, — произнес он твердо. — Но я совершенно уверен, что он не примет участия в погоне. Однако у нас нет никаких оснований предполагать, что именно сегодня он собирался приехать в Бат, а если маркиз и появится, у меня в запасе отличный план, как сбить его со следа. Если даже он чертовски умен, то и тогда, если доедет до Уолверхэмптона, бросит эту затею, потому что там потеряет наш след! Эмили, мы оставим карету и пересядем в почтовую. Держу пари, что подобная возможность ему и в голову не придет, тем более что дилижанс мы сменим неоднократно. Думаю, что ни один дилижанс не идет отсюда прямо в Карлайл, а там мы сможем опять пересесть в карету.

— Но почтовый дилижанс очень неудобен, — возразила Эмили.

Она все еще думала о том, как мало привлекательного в путешествии в почтовом дилижансе, когда они доехали до Бристоля. Жерар не сводил глаз с кучера, боясь, что тот сообщит, что везет пару, которая скрывается от своих родственников. Тем временем почтовые служители, видя, что перед ними два неопытных щенка, выбрали на конюшне двух умирающих животных, уверяя, что они довезут их до места назначения, как ветер. Прошло совсем немного времени, и стало очевидно, что эти доходяги умеют лишь ковылять, поэтому Жерар, опустив окно, высунулся наружу и начал поносить кучера. Тот в конце концов остановился, повернулся к ним и начал горячо защищаться. Эмили дергала Жерара за рукав и умоляла прекратить спор, тем более что другой возможности сменить лошадей не представлялось, а из-за споров они лишь теряют драгоценное время. Жерар сел на место, буквально дымясь от гнева, карета двинулась рывком, так что пассажиры чуть не слетели на пол.

Учитывая, что они хотели скорее оказаться как можно дальше от Бата, последующие девять миль оказались мучительными. Эмили трясло от волнения. Невзирая на здравый смысл, ей уже чудилась погоня. Всякий раз, когда чужой экипаж, запряженный более бойкими лошадьми, обгонял их с громкими сигналами рожка, Эмили цеплялась за руку Жерара и взвизгивала. Однако в Шип-Инн повезло: им дали двух более сильных лошадей, а молодой кучер с таким энтузиазмом погонял их, подчиняясь приказу Жерара, что карету раскачивало из стороны в сторону и Эмили скоро почувствовала, что голова у нее разболелась. Жерар был вынужден попросить кучера сбавить ход. Влюбленный юноша видел, что значительная часть упущенного времени уже наверстана, поэтому он начал утешать Эмили, пытаясь направить ее мысли в их счастливое будущее. Он опустил ближайшие года два, а остановился на том времени, когда закончит Кембридж и станет важным членом администрации лорда Ливерпуля. К тому времени, как они подъехали к Кембридж-Инн, что в двадцати трех милях от Бристоля, Эмили на время забыла о своих страхах, и они горячо обсуждали, где лучше купить дом — на Грин-стрит или на Гросвенор-сквер.

Двумя милями дальше их ждало небольшое испытание: в Черч-Энде хозяин постоялого двора попытался предложить им плохую лошадь, справедливо думая, что имеет дело с неопытным юнцом, но Жерар в результате спора оказался победителем, а это его так окрылило, что последующие четыре мили он только и делал, что рассказывал Эмили о том, как он молниеносно разоблачил наглеца, пытавшегося надуть его.

Именно в это время Серена и мистер Горинг после потрясающего галопа по сельской дороге выскочили на узкую аллею, ведущую к деревне Дарслей, на дороге от Бристоля до Глостера.

— Леди Серена, вы просто потрясающая наездница! — воскликнул мистер Горинг в восхищении.

Она рассмеялась, наклонившись вперед и похлопывая свою кобылу по разгоряченной шее.

— Я люблю галоп, а вы?

— Это не просто галоп — это головокружительный галоп! — ответил он. — Пан или пропал! У меня душа ушла в пятки, когда вы перемахнули через эту изгородь.

— Неужели? Что-то я не видела, что вы хоть чуть-чуть от меня отставали, мистер Горинг.

Он улыбнулся:

— Но если вы решили перепрыгнуть через забор, то что же мне оставалось делать, как не последовать за вами?

— Точно! Но хотя ваш жеребец в подметки не годится моей кобыле, вы, однако, решили не уступать мне ни в чем! — сказала она, бросая на него насмешливый взгляд. — Признайтесь, что вам это понравилось, как и мне. Что до меня, так я склонна простить Жерару и Эмили их нахальное бегство: с тех пор как я приехала в Бат, я не испытывала ничего более потрясающего, чем эта великолепная погоня. Который час?

Нэд вынул часы.

— Без двадцати минут два. Мы должны догнать их прежде, чем они достигнут Глостера.

Еще через несколько минут всадники уже мчались по главной дороге, а впереди виднелся Кембридж-Инн. Здесь Серена позволила мистеру Горингу расспросить о беглецах — ведь он неплохо знал это место. Вскоре Нэд вернулся с сообщением, что минут двадцать тому назад люди в желтой карете сменили лошадей и двинулись дальше.

— Лошади были совершенно мокрые, — сказал он, садясь в седло, — нет сомнений, что мистер Монкслей очень спешит.

— Значит, и нам не стоит медлить, — ответила Серена.

— И что вы намерены сделать, когда мы увидим карету? — спросил мистер Горинг. — Мне нужно их остановить?

— Боже Всемилостивый, конечно нет! Нам не нужны никакие драматические сцены на дороге. Мы скромно будем следовать за ними и поглядим, в какой именно гостинице они захотят остановиться. Положитесь на меня. Я знаю Глостер, как вы Бристоль. Я смогу все проделать значительно более гладко, чем вы. Да, представляю, что вы захотите сцепиться с Жераром, но самое лучшее — не поднимать много шума вокруг всей этой истории.

Таким образом, Жерар, выпрыгнув из кареты в Глостере, испытал легкий шок:

— Как я рада видеть вас, — раздался приятный голос. — Я думаю, не стоит больше беспокоиться о лошадях.

Жерар обернулся, не веря своим ушам. Но он не обманулся: перед ним стояла леди Серена, а на губах ее играла приятная улыбка, глаза сверкали. Жерар уставился на нее и стоял как оглушенный, едва сумев выдавить из себя:

— Л-леди Серена?

— Я знала, что вы удивитесь! — сказала она по-прежнему с той же мягкостью. — Эмили, по крайней мере, не стоит спешить на север: ее собственный дом значительно лучше. Отличные новости, не правда ли? Письмо пришло слишком поздно и некому было вас остановить, поэтому я сказала бабушке Эмили, что сама поеду за вами следом, а мистер Горинг — вы знакомы с мистером Горингом? — был настолько любезен, что согласился сопровождать меня. И вот мы здесь!

Жерар произнес, слегка заикаясь:

— Вас не касается моя личная жизнь!

— Конечно, но я была рада оказать услугу! — Она улыбаясь поглядела на пожилого мужчину, который тронул козырек фуражки, приветствуя ее: — Добрый день, Ранкорн. Некоторое время вы работали на моих конюшнях, да? Я очень рада, что вы по-прежнему здесь, потому что хочу попросить позаботиться о моей кобыле и о лошади мистера Горинга тоже. Вот я вижу, что и Эмили глядит на меня с изумлением! Жерар, я должна немедленно сообщить ей хорошие новости. Не пройдете ли вы в дом и не закажете ли для всех освежающее? Скажите владельцу, что я за все плачу и прошу отвести мне отдельную комнату.

— Леди Серена! — сказал юноша гневно. — Я должен сказать вам открыто…

— На самом деле? Действительно, нам нужно друг другу сказать так много… Особенно мне. Но не во дворе же!

Она повернулась и пошла к карете. Мистер Горинг уже передал поводья в руки конюха и убеждал Эмили выйти из кареты. Она, казалось, была готова расплакаться, но он твердо и мягко взял ее руку и серьезно сказал:

— Пойдемте, мисс Лэйлхэм. Нечего вам бояться! Дальше вам ехать нельзя. Позвольте мне помочь вам, а потом мы более подробно все обговорим.

— Вы не понимаете! — сказала она, пытаясь отвести его руки. — Я не могу… я не буду…

— Да, я понимаю вас, но вы совершаете ошибку, и скоро станете о ней горько сожалеть, мое дитя. Будьте уверены, что ваша бабушка не позволит никому вынудить вас сделать то, что вам не по душе.

Эмили, казалось, была в растерянности, но тон его, похожий на тон человека, который разговаривает с испуганным ребенком, слегка успокоил, она ощутила, что кто-то ее защищает. Девушка попыталась освободить руку и лишь слегка запротестовала, когда он все же помог ей выйти из кареты. Тут она увидела перед собой Серену и виновато опустила голову, не осмеливаясь посмотреть ей в лицо.

— Правильно! — сказала Серена сердечным голосом. — Ну а теперь, перед тем как вернуться домой, пойдемте и выпьем кофе, моя дорогая. Мистер Горинг, я поручаю вам проследить, чтобы лошадей накормили и разместили на конюшне. Скажите старому Ранкорну, что Фоббинг приедет и отведет домой мою кобылу через пару дней, и пожалуйста, закажите четырех лошадей, чтобы через полчаса мы могли бы тронуться назад. Я знаю, что могу на вас положиться. — Сказав это, она увлекла Эмили за собой в гостиницу и, встретив в дверях Жерара, спросила: — Итак, вы сделали все, что я вас просила?

Вопрос, заданный таким тоном, каким учитель спрашивает провинившегося ученика, заставил Жерара вспыхнуть, и он ответил:

— Я разрешаю вам на несколько минут прервать наше путешествие, мэм, но умоляю вас — не воображайте, что я разрешу диктовать себе какие-то условия или тиранить мисс Лэйлхэм. В дальнейшем благополучие мисс Лэйлхэм полностью…

Он остановился на полуслове не потому, что его прервали, но потому, что понял, что Серена его совсем не слушает. Владелец гостиницы шел ей навстречу, и она прошла мимо Жерара, чтобы поприветствовать его, обращаясь к нему в своей обычной дружеской манере:

— Дорогой Шер, как вы поживаете?

— Спасибо, неплохо, благодарю вас! А где ее светлость леди Спенборо? Если бы я только знал, что мы будем иметь честь видеть вас сегодня, то приготовили бы достойный обед…

— Немного кофе и холодного мяса вполне достаточно. Осмелюсь предположить, мистер Монкслей уже сообщил вам, что он сопровождает мисс Лэйлхэм по одному грустному поручению? Один из ее братьев неожиданно заболел, все были встревожены, и ей сейчас совершенно необходимо срочно попасть в Уолверхэмптон, где он живет. Однако мы получили утешающие новости, поэтому я пустилась следом, чтобы уберечь ее от утомительного и длительного путешествия. Милая Эмили, ты все еще так огорчена, но это неудивительно. Тебе следует немного передохнуть, прежде чем вернуться в Бат.

Владелец гостиницы самым вежливым образом предложил им свою лучшую комнату. Эмили, сбитая с толку красноречием Серены и будучи не в состоянии ей сопротивляться, позволила, чтобы ее провели в гостиную и заботливо усадили в кресло. Мистер Монкслей был забыт. И не знал, что именно теперь ему делать. Самоуверенность быстро покидала его, но как только владелец гостиницы вышел из гостиной, отвесив поклон, он вновь попытался утвердиться в собственных глазах и произнес громко и с вызовом:

— Мэм, вы, вероятно, меня неверно поняли — мы не намерены изменять своих планов. Вы не знаете тех обстоятельств, которые привели нас к тому, что вы, вероятно, считаете непродуманным шагом. Но это совершенно неверно. Мне бы очень хотелось узнать, отчего… — На этом месте речь его оборвалась, потому что Серена повернулась к нему и глаза ее тревожно вспыхнули:

— Вы сошли с ума? — спросила она. — Что вы хотите доказать, обращаясь ко мне в подобном тоне?

Юноша слегка поник, но пробормотал:

— Я просто не понимаю, какое вам до всего этого дело, не стоит думать…

— Позвольте напомнить вам, Жерар, что вы разговариваете не с вашим дружком по колледжу! — прервала она его. — Я не позволю никому на свете разговаривать со мной подобным тоном, и менее всего — юнцу вашего возраста! Раньше я думала, что Ротерхэм слишком строг с вами, но теперь прихожу к выводу, что он, напротив, был слишком к вам снисходителен! Что вам на самом деле необходимо и о чем я, пожалуй, позабочусь, так это, чтобы вам преподали жесткий урок хороших манер! Не стойте и не смотрите на меня так тупо — это дурной тон! И не тратьте попусту время, не пытайтесь мне объяснить, чем именно вызван ваш непродуманный шаг, потому что это поступок позорный и бесчестный!

Мистер Горинг, который вошел в комнату в начале этого разговора и слушал его с глубоким одобрением, произнес вежливо:

— Я буду счастлив услужить вам, леди Серена.

Глаза ее заблестели:

— Я не сомневаюсь в этом — вы отличный педагог, сэр! Но я не хочу подвергать вас столь большому испытанию.

— Для меня это будет лишь удовольствием, мэм!

Мистер Монкслей, обнаружив, что он оказался между рассерженной богиней и решительно настроенным джентльменом, решил, что осторожности ради стоит переменить свою позицию. Он извинился и сказал, что в его намерения не входило быть невежливым. В сопровождении официанта в комнату вошел сам владелец, чтобы накрыть на стол, — вполне обыденное занятие, идущее вразрез с романтическими обстоятельствами его побега. Когда же они вновь оказались одни, леди Серена села во главе стола и начала разливать кофе, приказав неудачливым влюбленным усесться друг против друга, как если бы сама она возглавляла трапезу в детской.

— О, я ничего не в состоянии проглотить, — произнесла Эмили со слезами в голосе.

— Думаю, что когда сделаешь над собой усилие, ты поймешь, что ошибаешься, — ответила Серена. — Лично я слишком голодна, поэтому не сомневаюсь, что и мистер Горинг голоден. Прошу, подойдите к столу. Мистер Горинг, сядьте пожалуйста, с другого конца и порежьте ветчину, а Жерар может расположиться рядом со мной — так всем нам будет удобно.

Однако кислое настроение, овладевшее влюбленными, никак не свидетельствовало об удобствах. Мистер Горинг, глядя на их насупленные физиономии, едва сдерживал смех.

— Я не вернусь назад, я не вернусь! — кричала Эмили. — Никто и никогда не был так несчастлив, как я.

— Да, я думаю, что вы даже заслуживаете того, чтобы быть несчастной, — сказала Серена. — Вы доставили мне и мистеру Горингу массу хлопот: вели себя так, что, если свет об этом узнает, вас не одобрят, но что самое главное — вы заставили страдать свою бабушку! Эмили, вы уже достаточно взрослая девушка, чтобы понимать — подобное поведение совершенно недопустимо! Когда я приехала на площадь Бофор этим утром, то обнаружила, что мисс Флор только-только оправилась от сердечного приступа. Она была так расстроена, что я не припомню, чтобы когда-либо еще видела ее в подобном состоянии.

Эмили разрыдалась.

— Леди Серена, совершенно бессмысленно вам вмешиваться в это дело! — сказал Жерар. — Этот шаг мы предприняли после долгого размышления. Это не было простым решением. Что же касается бесчестья, об этом нет и речи. Если вы полагаете, что я действовал за спиной у Ротерхэма, то очень заблуждаетесь. Прежде чем поехать в Бат, я побывал в Клейкроссе и предупредил кузена о своих действиях.

Леди Серена поставила чашку.

— Как, вы сказали Ротерхэму, что собираетесь сбежать вместе с Эмили? — спросила она.

Он покраснел:

— Нет, не совсем так. Нет, тогда я еще не думал о побеге. Я сказал ему, что поеду в Бат, что бы он ни говорил, ну а если он мне не поверил, то в этом нет моей вины!

— Следует понимать это так, что Ротерхэм запретил вам приближаться к Эмили? — спросила Серена. — Мой дорогой Жерар! Какое счастье, что я сумела вас догнать! Мы должны надеяться, что этот случай не достигнет его ушей, хотя быть уверенными в этом мы не можем, и лично я придерживаюсь того мнения, что вам необходимо срочно заказать себе билет на следующий почтовый дилижанс до Лондона.

— Я не боюсь Ротерхэма, — заявил Жерар.

— Значит, я знаю, что именно мне нужно сделать, — сказала Серена мягко. — Нужно брать быка за рога, мой дорогой Жерар. Вы знаете, как Ротерхэм умеет мстить? Разыщите его и расскажите обо всем — как он будет зол!

Он бросил на нее крайне недружелюбный взгляд.

— У меня нет никакого желания вообще его видеть.

Серена положила горчицу на кусок ветчины и сказала задумчиво:

— Что ж, окажись я на вашем месте, то сама попыталась бы разыскать его, а не стала ждать, пока он меня найдет. Но, в общем, это ваше личное дело. Пожалуйста, выкиньте эту бредовую идею о Гретна Грин из головы. Если я не сумею убедить вас отказаться от своего плана, мне придется немедленно сообщить обо всем Ротерхэму, и тогда он встретит вас где-то на дороге в Шотландию. Не завидую я вам тогда!

Эмили взвизгнула:

— Не надо! Пожалуйста, не делайте этого!

— Мне придется! Значительно более жестоко было бы позволить вам разбить свою жизнь, выйдя за Жерара. Кстати, Жерар, как вы собираетесь расплачиваться за это путешествие?

— Вы, вероятно, полагаете, что я украл эти деньги! — выкрикнул он гневно. — Так знайте, я одолжил их!

— Какой же глупец одолжил вам столько денег, чтобы вам хватило на дорогу до Гретна Грин и обратно? — спросила она изумленно.

— Я верну их в тот день, когда достигну совершеннолетия. К тому же я оставил ему расписку!

— Кто же этот несчастный? Дело принимает все более серьезный оборот! — произнесла Серена. — Я боюсь, что Ротерхэм вряд ли проявит достаточно терпения в этой истории.

— Пожалуй, потому что он сам и одолжил мне эти деньги!

Мистер Горинг чуть не подавился большим куском бутерброда. Серена поглядела с восхищением на Жерара, а затем сказала:

— Вы одолжили у Ротерхэма денег для того, чтобы убежать с его невестой? Не сомневаюсь, что он вас еще и благословил…

— Нет, этого он не делал! Конечно, я и не говорил ему о своем намерении — да я и не для того их занимал! То есть я не собирался тогда бежать — да и не просил его вовсе дать мне денег! — добавил он, путаясь все больше.

Мистер Горинг, слушая его и одновременно забавляясь, заметил бесстрастно:

— Вы определенно оригинал, Монкслей!

— Жерар! Как вы могли? — сказала Эмили. — Боже, как все ужасно! Я уверена, что вам нельзя было брать деньги у лорда Ротерхэма — он оплатил вашу женитьбу! Теперь я возвращаюсь в Бат — и лучше бы уж я умерла!

Жерар, который до этой минуты даже и не задумывался о последствиях своего поступка, вспыхнул до ушей и сказал глубоко опечаленным тоном:

— Что же, может быть, это и плохо, но сделал я это все для вас…

Серена наполнила свою чашку:

— Это, может быть, перст судьбы, — заметила она. — Даже самый худший враг Ротерхэма никогда не сказал бы, что у него не хватает чувства юмора, так что думаю, ваш опекун будет от всего сердца хохотать над всем происшедшим и даже не станет сердиться на вас, Жерар.

Убитый горем юноша извлек из ее слов утешение, но, прежде чем он смог заговорить, Эмили сказала, схватив руки Серены:

— Леди Серена, я не хочу выходить замуж за лорда Ротерхэма! Пожалуйста, не пытайтесь меня уговаривать. Я не могу его полюбить!

— Тогда вы сами и скажите ему об этом, — спокойно ответила Серена.

— С-сказать ему об этом? — повторила Эмили, и глаза ее в ужасе расширились.

— Да, скажите ему об этом, — сказала Серена. — Если джентльмен оказывает вам честь, Эмили, и делает предложение, то минимальная вежливость требует того, чтобы вы, коли уж решили расторгнуть помолвку, хотя бы проинформировали его об этом.

Эмили вновь начала плакать. Мистер Горинг, с сочувствием глядя на девушку, сказал:

— Мисс Лэйлхэм, прошу вас, не огорчайтесь из-за этого! То, что сказала леди Серена, — правда, но вам вовсе нечего бояться вернуться в дом к миссис Флор. Осмелюсь сказать, что в ее лице вы найдете стойкую поддержку. Если бы вы сказали ей раньше, что вам не нравится лорд Ротерхэм, этой истории никогда бы и не произошло!

Она недоверчиво подняла на него свои мокрые глаза:

— Но мама…

— Поверьте мне, — сказал Нэд серьезно, — миссис Флор не менее настойчива, чем ваша мать. На самом деле, моя бедная девочка, вы должны вернуться вместе с нами. Вы позволили расшатанным нервам взять верх над вашим разумом; я никогда не встречал лорда Ротерхэма, но уверен, что он или любой другой мужчина не будет настаивать на браке с девушкой, которая испытывает к нему отвращение.

— Мистер Горинг, — сказала Серена, — какое счастье, что мы с вами познакомились! У вас удивительное чувство здравого смысла! Я знаю, что Ротерхэм не станет настаивать на женитьбе, если девушка этого не хочет. И увидите, что я совершенно права! — Какое-то бормотание со стороны Эмили заставило ее обернуться. — Если вы еще раз промяукаете «мама!», Эмили, я докажу вам, что меня так же не стоит сердить, как и лорда Ротерхэма. Девчонка, если вы так боитесь мамы, то вам стоит выйти замуж за Ротерхэма! Вы не найдете другого такого мужчины, который бы вас защитил лучше от вашей матери, чем он.

Мистер Горинг подошел к Серене и положил руку ей на плечо. Он заговорил с Сереной через голову Эмили:

— Достаточно, мэм. Умоляю! Не надо так горячиться! Девочка на самом деле плохо себя повела, но забудьте о том, что вы сказали! Она просто дитя и очень робка, очень одинока, ей не на кого рассчитывать — никто ее не поддерживает, ей не хватает любви.

— Да, — взорвался Жерар. — Но когда я спасаю и пытаюсь защитить ее…

— Если вам хоть немного дорога ваша шкура, лучше помолчите! — прервал мистер Горинг, и в голосе его уже не было обычного спокойствия. — Ни один мужчина, который желает защитить девушку, не сделает того, что поставило бы ее в неловкое положение и вызвало бы презрение окружающих!

Негодование исчезло с лица Серены, и она рассмеялась:

— Мистер Горинг, вы всех нас поставили на свои места. Сказать больше нечего! Но если мы хотим вернуться в Бат до обеда, нам необходимо выезжать немедленно. Эмили, нечего вам быть такой испуганной! Я больше не стану вас ругать и надеюсь, вы не вообразите меня чудовищем лишь потому, что я однажды вас выбранила!

— О нет, нет! — сказала Эмили. — Как я могу? Я не думала…

— Но лорда Ротерхэма вы превратили в чудовище, разве не так? — сказала Серена, сводя брови. — Давайте! Думаю, дорогая, что перед тем, как окончательно решить, что вам делать, стоит все же увидеться с ним. Возможно, вы обнаружите, что нарисованная вами картина не соответствует действительности. Если он все еще покажется вам ужасным, что же, скажите ему прямо, что разрываете помолвку! — Она вытянула руку и сказала Горингу: — Вы едете с нами, сэр?

— Я поеду следом за каретой, мэм.

— Эмили! — воскликнул Жерар. — Вы позволите, чтобы вас увезли прочь?

— Мне так жаль! — произнесла та дрожа. — Пожалуйста, простите меня. Я не собиралась себя вести таким образом.

— Мой дорогой Жерар, если вы хотите оставаться рядом с Эмили, все, что требуется, — это нанять лошадь, — сказала Серена. — Ну а когда Ротерхэм вернется в Бат, вы сможете выяснить отношения.

— Нет, нет, — закричала Эмили, сжимая руки. — Не пускайте его туда! Лорд Ротерхэм и мама узнают тогда, что я сделала, а я этого не вынесу…

— Если моя любовь так мало значит для вас, — произнес Жерар гордо, — что же — уезжайте! Я вижу, что богатство Ротерхэма одержало верх!




Глава XXII


Когда майор Киркби въехал через мост в Лaypa-плейс, он был удивлен, не увидев там Фоббинга ожидающим его рядом с фаэтоном Серены. Еще более он поразился, когда Лайбстер сказал ему, что леди Серена уехала на пикник. Он добавил, что леди Спенборо находится в гостиной и просила проводить майора наверх. Дворецкий заметил, что гость привязал лошадь к перилам и сказал, что пошлет слугу отвести лошадь на конюшню. Затем дворецкий отвел майора наверх, объявил о его приходе и ушел, качая головой. По его мнению, вокруг происходило что-то странное, чего он никак не мог одобрить.

Фанни вскочила с софы, когда дверь за Лайбстером закрылась, и быстро пошла к майору, восклицая:

— О, Гектор, как я рада, что вы пришли! Я безумно встревожена…

— Дорогая моя, чем? — спросил он, схватив протянутые руки. — Фанни, вы вся дрожите! Дорогая моя…

Она резко вздохнула, освободила руки и бросила на него умоляющий взгляд:

— Гектор! Нет! Вы не должны! Мне не нужно было так поступать! О, любовь моя, вспомните!..

Майор подошел к окну и стал спокойно смотреть в парк:

— Извините, что вас так напугало и огорчило?

Фанни шмыгнула носом и произнесла хрипловато:

— Серена. Она просто потеряла рассудок.

Майор повернул к ней голову:

— Боже Праведный, что она сделала? Где она?

— Это меня и тревожит, — произнесла Фанни. — Я не знаю где. То есть с ней могло случиться все что угодно, если ее не убили, если она не была похищена мистером Горингом — ведь, в конце концов, что именно мы все о нем знаем? Она может быть уже на полпути к Уолверхэпмтону!

— На полпути к Уолверхэпмтону? — повторил он ошеломленно. — Фанни, ради всего святого, зачем она туда поехала? Кто такой этот мистер Горинг?

— Это крестник миссис Флор, или что-то в этом роде. Он весьма респектабельный молодой человек, очень достойный, хотя и скучный.

Киркби не удержался и расхохотался:

— Хорошо, если он скучный и респектабельный! Вряд ли он похитит Серену!

— Думаю, все не так плохо, конечно, но что если она не сумеет их поймать до Глостера? Не может же она ехать всю ночь? И вот она скачет все дальше от Бата… и никакого багажа, лишь мистер Горинг… о, репутация ее погибла! Прочтите ее письмо!

— Да, мне просто необходимо это сделать! — воскликнул майор.

Она вытащила письмо из сумочки и протянула ему.

— Она говорит, что я должна вам объяснить, что произошло, но вы сами можете прочесть ее слова. Гектор, я безумно огорчена Сереной.

Он быстро развернул письмо и пробежал его глазами.

— Эмили, Жерар — Гретна Грин! Боже! Что это все значит? О, понятно, Монкслей нанял карету до Уолверхэмптона. Но моя милая Серена не хочет же сказать, что собирается ехать туда!

— От нее можно всего ожидать! — сказала Фанни в отчаянии.

Киркби продолжил чтение письма, хмурясь слегка. Дочитав, он сложил его и вернул Фанни, не говоря ни слова.

— Что мне делать? — спросила она. — Что мне предпринять?

— Не думаю, что кто-то из нас в состоянии что-либо сделать. Если бы была хоть малейшая польза, я поехал бы вслед за ними, но Серена или возвращается, или ускакала уже очень далеко, и мне ее не догнать. Фанни, она часто так поступает?

— Слава Богу, нет! Я никогда раньше не слышала, чтобы она уезжала куда-либо в обществе незнакомого человека — едва знакомого в данном случае. Она даже не взяла с собой Фоббинга! Конечно, Жерару и Эмили не надо было убегать, но это не касается Серены — она еще будет заботиться об Эмили! Кстати, эту несчастную девочку ее мамаша собирается выдать замуж за лорда Ротерхэма против воли. Не могу ее винить в побеге. Как Серена верит, что Эмили может быть счастлива с таким человеком, как Ротерхэм? Это меня удивляет!

— Вы полагаете, что Серена обеспокоена тем, насколько будет счастлива Эмили? — спросил он медленно. — Мне кажется, что ее больше тревожит счастье Ротерхэма. — Гектор снова взял письмо Серены и развернул его: — «Я не могу позволить им сыграть над Иво подобную шутку! Немыслимо, чтобы дважды он получал отказ, а в этот раз получить такую пощечину от какого-то мальчишки — от Жерара! Глупый юнец, снедаемый страстью, да к тому же его подопечный!..» — Он опустил письмо и поглядел на Фанни. — Если хотите знать мне мнение, то Эмили могла сбежать и с благословения Серены — если бы речь шла не о Ротерхэме. Ну и заварушка!..

Фанни поглядела на него:

— Но, Гектор, это невозможно! Несколько месяцев назад, еще до вашей встречи, Серена говорила мне, что за всю свою жизнь она только один раз любила. И человек, которому она отдала свое сердце, — это вы! А когда вы вновь встретились, Гектор, можете не сомневаться, прежняя страсть вспыхнула в ней.

Он произнес грустно:

— Я не сомневался в этом точно так же, как не сомневался и в своих чувствах, Фанни.

— Гектор, она не могла любить Ротерхэма! Он ведь тоже не слишком огорчался из-за того, что она расторгла помолвку: напротив, даже был рад. Серена ему абсолютно безразлична! Да и разве он это не демонстрировал при каждой встрече? У него нет к ней ни капли нежности, не говоря о заботе…

— Вы думаете, что Серена хочет, чтобы к ней относились с заботой? — спросил он. — Мне иногда кажется, что ничто так не огорчает ее, как излишнее внимание.

— О нет, нет! — запротестовала Фанни. — Ее это не огорчает, Серена просто не любит навязчивости! — Она остановилась в нерешительности. — Возможно… Но Ротерхэм даже не восхищается ее красотой! Вы помните, как однажды он здесь обедал. Серена же была просто восхитительна — и что он сказал? Он объявил, что она похожа на сороку! Именно так он с ней всегда обращается. Я уверена, что вы слишком большое значение придаете ее письму. Хотя она и не сожалеет о разрыве своей помолвки, Серена думает, что плохо обошлась с ним, и поэтому ей кажется особенно невыносимым, что маркиза снова обманут. Конечно, это было ужасно — отказать ему в последний момент! Я даже не могу себе представить, как у нее хватило духу на это!

— В храбрости ей не откажешь, Фанни, — ответил он. Майор опять взглянул на письмо Серены, а затем положил его на стол рядом с локтем Фанни. — Я надеюсь, что она привезет назад эту глупую девочку. Сумеют ли беглецы ее обмануть? Вряд ли! По правде говоря, вряд ли кто-либо сумеет ее перехитрить! — Он слабо вздохнул, но затем произнес радостно и решительно: — Ничего не сделаешь, моя дорогая! Мы можем рассчитывать лишь на этого мужчину, Горинга. Надеюсь, он позаботится о ней. А сейчас я покину вас. Если Серена вернется к обеду, как обещает, вы сообщите мне об этом через слугу? Если же нет….

— Если нет, — произнесла Фанни решительно, — я сама поеду.

— Фанни, Фанни, — сказал он, смеясь. — Нет, моя дорогая, вы этого не сделаете!

— Я должна! — сказала Фанни трагическим тоном. — Это мой долг, Гектор! Я знаю, что не найду Серену, но так как меня тоже не будет в этом доме, могу сказать, что сразу уехала с ней. И умоляю вас, Гектор, не оставляйте меня одну! Я знаю, что лорд Ротерхэм приедет сюда, и даже если на совести у меня ничего нет, он сумеет понять, что что-то неладно. Ему стоит только раз внимательно поглядеть мне в лицо и задать нужный вопрос… Я всех выдам!..

— Но, Фанни!

— Нет, нет! Я умоляю вас, скажите только, что мне ответить ему? — попросила Фанни. — Вы же знаете, что я не настолько умна, а когда Ротерхэм рассердится на меня, я струшу! Гектор, я не могу быть вашей женой, но я буду вашей тещей, поэтому вы не должны оставлять меня на растерзание Ротерхэму…

Он упал на колени рядом с ней и, взяв ее руки в свои, целуя снова и снова, повторял:

— Фанни, Фанни, не нужно! Если вы станете смотреть на меня так — как я смогу уйти?.. Дорогая, самая лучшая на свете женщина, моя маленькая нежная Фанни, нет никаких оснований полагать, что Ротерхэм сегодня приедет в Бат. Мне нельзя оставаться!.. Кроме того, я не могу позволить вашему слуге весь оставшийся день гулять с моей лошадью.

— Скажите Джону, чтобы он отвел лошадь в конюшню! — попросила она. — Молю вас, не уезжайте! Я просто сойду с ума, если буду сидеть и думать, что же сталось с Сереной, и думать, что это пришел Ротерхэм, прислушиваясь к каждому стуку двери.

Киркби не смог сопротивляться подобному призыву. Он вовсе не думал, что Ротерхэм прибудет в Бат сегодня, но остался с Фанни играть в триктрак.

Однако же Фанни оказалась совершенно права. Примерно сразу после пяти Лайбстер открыл дверь в гостиную и объявил, что прибыл лорд Ротерхэм.

Фанни была изумлена, потому что ни она, ни майор не слышали стука в дверь. Графиня быстро собрала фишки, но так вздрогнула, что выронила их все и они раскатились по полу. Майор встретил ее испуганный взгляд с улыбкой, полной уверенности. Он почти что готов был рассмеяться, столь комичным было выражение ужаса на ее лице.

Ротерхэм, задержавшись на середине комнаты, перевел взгляд с одного на другого. Потом наклонился и поднял фишку, оказавшуюся около его ноги:

— Как вы поживаете? Боюсь, я испугал вас, леди Спенборо.

— Нет, о нет! — сказала Фанни, заливаясь краской и поднимаясь на ноги. — Хотя, наверное, я просто не ожидала вас увидеть. Пожалуйста, не беспокойтесь об этих фишках!

Он поднял еще три и положил их на стол, затем они обменялись рукопожатиями.

— Насколько я понимаю, Серены дома нет, — сказал Ротерхэм, поворачиваясь и протягивая руку майору. — Когда она вернется?

Фанни бросила на майора красноречивый взгляд. Я вам говорила! — как будто передавали ее глаза. Он сразу же пришел на помощь.

— Трудно угадать, где она, — произнес он, улыбаясь. — Серена уехала в компании своих друзей, а когда вернется, никто не знает.

— Куда она поехала?

К величайшему изумлению Фанни, майор ответил без колебания:

— Мне кажется, Серена говорила о том, что они собираются ехать в Уки Хоул.

— Интересно, что вы отпустили ее.

Это замечание, хотя оно и прозвучало как комментарий, а не критика, слегка заставило вздрогнуть майора. Фанни, чтобы прервать молчание, заговорила:

— Она огорчится, что ее не было дома во время вашего визита. Как жаль, что вы не предупредили нас о своем приезде в Бат.

— О, она не станет скучать обо мне! — сказал Ротерхэм. — Я подожду ее, — если, конечно, вам не помешаю.

— Нет, нет, ничуть! — сказала Фанни упавшим голосом. — Пожалуйста, не хотите ли присесть?

— Спасибо. — Он выбрал стул прямо напротив софы. — Не прерывайте игры из-за меня.

— Мы уже закончили. Вы… вы надолго в Бате?

— Не могу вам сказать. Мисс Лэйлхэм тоже уехала в Уки Хоул?

— Не знаю — я просто не помню… О да, кажется так! — сказала Фанни, чувствуя, что ее загнали в угол. Она знала, что он, не отрываясь, смотрит на нее, и начала слегка дрожащими руками складывать фишки триктрак в коробочку.

— Кстати, а не видели ли вы в Бате моего старшего подопечного? — спросил Ротерхэм резко.

Майор вовремя подхватил одну из фишек, выскользнувших из рук Фанни.

— Благодарю! Я такая неуклюжая. Благодарю! Ж-жерара, лорд Ротерхэм? Я не видела его. Вы надеялись увидеть мальчика здесь?

— Я не был уверен. Поэтому и спросил.

Фанни вынуждена была поднять глаза и сразу растерялась. Твердый взгляд маркиза не давал ей возможности увернуться от ответа, но он не хмурился по крайней мере. В его глазах таилась насмешка.

— Я верю вам, что вы не видели его, леди Спенборо. А кто-нибудь еще видел?

— Вы говорите о юноше по имени Монкслей? — вмешался майор. — Да, я встречался с ним. Серена представила нас. Он сказал, что приехал навестить своих друзей, которые живут за городом.

— Значит, он лгал. Он тоже поехал в Уки Хоул?

— Нет, не поехал! — ответила быстро Фанни. — Он… он уехал из Бата, как мне кажется.

— О Боже мой, ну почему не изобрели лекарства, которое излечивало бы от трусости? — воскликнул Ротерхэм тоном крайнего утомления и резко поднялся: — Он узнал, что я приезжаю и сбежал, так? Как жаль, что вы не хотите быть со мной откровенной, леди Спенборо! Рано или поздно я все равно обнаружу, что здесь происходит, и это произойдет очень скоро. Мне уже отказано в приеме на Бофор-сквер, где сказали, что мисс Лэйлхэм вернется лишь к вечеру, миссис Флор отсутствует — уехала в гости, а леди Лэйлхэм должна прибыть в Бат во второй половине дня. Теперь мне говорят, что и Серена не вернется до ночи, а этот мой подопечный удрал, — в результате имеем полную чушь! Если уж у него хватило духу сюда приехать, почему он… — Неожиданно маркиз остановился и насупил брови. — Боже Праведный, она отослала его?

Фанни вновь бросила умоляющий взгляд на майора, но он смотрел на Ротерхэма:

— Следует ли мне понимать, что молодой Монкслей влюблен в мисс Лэйлхэм, а вы об этом знали? — спросил он резко.

— Знал об этом? — Ротерхэм рассмеялся и подошел к окну. — Что можно знать об этом вертопрахе? Он представил передо мной трагедию, но понять, где правда, а где ложь — что пытаться подоить голубя. Он просто разыгрывает нас всех в очередной раз! — Маркиз пожал плечами. — Мне стоило об этом догадаться.

— Нет, — произнес майор спокойно. — Далеко не так.

— Гектор! — испуганно вскрикнула Фанни.

Ротерхэм повернулся. Один быстрый взгляд на испуганное лицо Фанни, и он вновь прищурился на майора, в глазах застыл тяжелый вопрос:

— Итак? Хватит!

Фанни поднялась, ее шелковые юбки зашуршали:

— Гектор, не надо! О, пожалуйста!..

Майор Киркби положил руку на ее сжатые пальцы:

— Наверное, мне стоит все же сказать, — сказал он мягко. — Разве не говорили вы в самом начале, что из этого брака ничего путного не получится? Ваш подопечный, маркиз, сегодня утром сбежал с вашей невестой.

— Что?! — загремел голос Ротерхэма, и Фанни съежилась. — Вы хотите обмануть меня?

— Они наняли карету, запряженную парой лошадей, и направились в Гретна Грин.

— Великий Боже, я заблуждался насчет этого молокососа! — воскликнул Ротерхэм. — Значит, вот почему мне не разрешили войти в дом миссис Флор! Гретна Грин — ну и дела! — Брови его вновь сомкнулись. — Думаю, они никогда не доберутся туда. Клянусь, все, что было у этого молодого дурачка, — так это пятьдесят фунтов, которые я ему и дал. Но почему он не попросил у меня сто фунтов, раз уж запланировал это грандиозное мероприятие? Пустоголовый болван! Он окажется на мели, не доехав и до Карлайла.

Фанни отпустила руку майора. Замерев в изумлении, она поглядела на Ротерхэма.

— Кажется, он заказывал карету только до Уолверхэмптона, — сказал майор, пытаясь сверхчеловеческим усилием воли сохранить спокойствие. — Возможно, он предполагает, что денег ему надолго не хватит, поэтому намерен пересесть на почтовых лошадей.

— Боже, помоги мне сохранить терпение! — выкрикнул Ротерхэм гневно. — Если бы я только знал, что он такой дуралей! Почему не пришла ему в голову иная мысль, как увезти девчонку в Уолверхэмптон. Решил прокатить ее в почтовом дилижансе? Славно! Да, я должен был предположить, что с фантазией с него туго.

— Возможно, — сказал майор, который вновь уселся, — он почувствовал, что могут возникнуть некоторые затруднения, если бы он обратился к вам за советом.

Ротерхэм резко расхохотался:

— Ничего себе затруднения!

Следующая мысль вновь заставила его нахмуриться:

— Что Серену связывает со всем этим делом? — спросил он. — Неужели она поехала следом за Эмили, чтобы помочь ей?

— Нет, она поехала, чтобы вернуть ее домой! — сказал майор. — Она поехала, чтобы догнать их.

— А вы отпустили?

— Не в моей власти было попытаться остановить ее. Я и узнал об этом только сегодня во второй половине дня. Было уже поздно. Я лишь могу верить, что с ней ничего плохого не стрясется.

— С Сереной? — Губы Ротерхэма сложились в улыбку. — О ней можете не беспокоиться! С ней ничего не случится! Итак, она намерена вернуть Эмили домой? Я ей признателен!

Он медленно отошел от окна, на лице его была задумчивость, губы крепко сомкнуты. Он видел, что Фанни наблюдает за ним, и произнес коротко:

— Нет сомнений, что скоро она будет дома. Я не стал бы на вашем месте слишком мучить себя, леди Спенборо: она прекрасно о себе позаботится. Я не стану ее дожидаться.

Ротерхэм протянул руку, но не успела она пожать ее, как поднялся майор и взял со стола письмо Серены:

— Прочтите лучше, что именно она написала леди Спенборо, — сказал он. — Мне кажется, послание все проясняет.

Ротерхэм взял письмо, изучающе стал рассматривать его. Затем он начал читать, лицо его было очень серьезным. Но вот он прочел первые строки, и выражение лица изменилось. Огорчение исчезло, на смену ему пришло изумление и гнев. Он ничего не говорил, пока не подошел к концу, казалось, Ротерхэм с трудом сдерживает себя. Наконец маркиз поднял глаза, и сердце Фанни подпрыгнуло, такой гнев блеснул в них.

— Я хочу увидеть Серену! — сказал он. — Я должен буду лично ее поблагодарить! Как она беспокоится обо мне! — Маркиз резко повернулся к майору. — А кто такой Горинг, о котором она пишет? — спросил он.

— Я никогда не встречал его, но леди Спенборо говорит мне, что он крестник миссис Флор — очень серьезный и респектабельный молодой человек, — ответил майор. — Мы должны рассчитывать, что он привезет ее домой в целости и сохранности.

— Разве? — сказал Ротерхэм тихо. — Мне кажется, что это она о нем позаботится. Если уж мужчина позволил Серене втянуть себя в эти забавы, значит, он просто пустоголовый болван…

Он оборвал себя на полуслове, распахнул окно и поглядел вниз на экипаж, который подъехал к дому. Возникло напряженное молчание. Затем Ротерхэм сказал, опираясь руками на подоконник:

— Ее светлость — в наемной карете.

Маркиз с треском захлопнул окно и повернулся. Фанни вскочила.

— Серена? О, благодарение Богу. Какое облегчение!

Затем она подошла к майору, потому что Ротерхэм глядел на нее с угрозой:

— Не благодарите так быстро Бога, леди Спенборо! Серена сейчас находится значительно в большей опасности, чем во время своей прогулки, поверьте мне!

— Нет, нет! — воскликнула она. — Что вы собираетесь с ней сделать?

— Убить ее! — сказал он сквозь стиснутые зубы и быстро вышел из комнаты.

Фанни поспешила следом, но майор схватил ее за руку.

— Нет, моя дорогая! Пусть будет как будет!

— Гектор, идите за ним! — сказала она с волнением. — Лицо его — о, он просто ужасен! Одним небесам известно, на что он способен в таком ужасном состоянии! Вы должны сделать что-то! Гектор, ваш долг защитить Серену!

— Я мог бы, если бы знал, что ей угрожают, — ответил он смеясь. — Но я боюсь, что в этой ссоре я стану третьим лишним.

Тем временем Ротерхэм, сбежав по лестнице, достиг входа как раз в тот момент, когда Серена проходила мимо Лайбстера. Из-под твердых загнутых полей ее шляпы видно было слегка бледное лицо, а в глазах застыла усталость. Она положила хлыстик на стол и начала стягивать перчатки.

— Ее светлость дома, Лайбстер?

— Она в гостиной, миледи. Также…

— Вы катались на своей кобыле и укатали ее до смерти, Серена?

Она быстро обернулась:

— Иво! Вы здесь!

— Да, как видите! — сказал он, приближаясь к ней. — И к тому же крайне встревожен — хочу с вами переговорить!

— Боже мой, вы опять в плохом настроении? — спросила она, голос ее был тихим, а глаза внимательно на него смотрели. — Вы огорчены, потому что Эмили не вернулась к вашему приезду с пикника? Но она просто не знала, что вы можете вернуться сегодня в Бат! Как это смешно!

— Милая моя, — произнес Ротерхэм с угрозой, — будет хорошо, если вы не станете считать меня тупицей, которому можно запудрить мозги игрой в триктрак. Войдите!

Он распахнул дверь в гостиную. К великому разочарованию Лайбстера, он затянул Серену в комнату и захлопнул дверь перед носом дворецкого.

— Ну, Серена! — сказал он. — Какого черта вы тут устроили? Не лгите мне! Я знаю, что за пикник у вас был. — Он разжал левую руку и показал ей смятое письмо. — Вы узнаете это? Скажите мне всю правду!..

Она сказала возмущенно:

— Мало вам того, что вы запугали Эмили, вы заставили Фанни дать вам прочесть это письмо, так? Если я узнаю, что вы ее огорчили, Иво, вам придется пожалеть, что вы ворвались в этот дом, и вспомнить, с кем имеете дело. Я не какая-то школьница, которая станет дрожать от вашего взгляда!

— Да вы просто мегера, которая сует свой нос не в свои дела, — сказал он ей зло.

Глаза Серены вспыхнули, но она проглотила гневную реплику, секунду боролась с собой и наконец сказала голосом, полным спокойствия:

— Нет. Пути обратного нет, Ротерхэм. Если уж вы прочли мое письмо, это может быть только к лучшему. Конечно, вы злы, хотя почему именно я должна стать вашим козлом отпущения, Бог знает! Не имеет значения! Я это могу снести. Иво, какой же вы дурак! За то, что произошло сегодня, вам следует винить только себя! Не стоит направлять свой гнев на Жерара! Я отослала его назад в Лондон, дав ему такой разнос, что не скоро он его забудет, уверяю вас.

— На самом деле? Как же я вам обязан, как я вам обязан! Продолжайте!

— Вы мне обязаны больше, чем предполагаете. Можете забыть о Жераре: Эмили влюблена в него не больше, чем я! Если бы у вас хватило здравого смысла не возвещать о своем приезде в Бат письмом, которое запугало глупенькую девочку, — только поэтому она и согласилась бежать с Жераром! Она обратилась к нему лишь потому, что он мог ей помочь бежать от вас. Да уж, Иво, вы себя вели в этой ситуации как самый последний молокосос. Вы! У вас такой сдержанный характер, но вы теряете контроль над собой как последний юнец! Неужели трудно было догадаться, что, открыв свой страстный темперамент Эмили, просто запугали девчушку, она решила, что вы — чудовище, а ведь могли бы и очаровать ее! Что за заботу пришлось мне на себя взвалить — всю дорогу от Глостера я убеждала Эмили, что она просто дурочка. Не знаю, преуспела ли я, но ничего больше сделать не могу. Остальное — зависит от вас. Будьте с ней мягки, и тогда все будет хорошо.

— Боже, — произнес Ротерхэм сдавленным голосом. — Ну что я такого сделал, чтобы на меня наслали такое проклятие, как вы, Серена? Значит, вы пытались убедить ее, что я вовсе не такое чудовище, как она себе представляет? Благодарю! А я-то думал, что единственный человек, который сумеет убедить несчастную девчонку никогда не выходить за меня замуж, — это вы! Я думал, что вы воздвигли бы вокруг меня земляную насыпь, если бы могли!..

— Ротерхэм! — воскликнула Серена, хватаясь за спинку кресла. — Вы осмеливаетесь мне говорить, что специально запугали Эмили, чтобы она расторгла помолвку с вами?

— Конечно! — сказал он с яростью. — Вы думаете, что я только наездник хороший? Очень вам признателен. Как жаль, что вы не вспомнили об этом раньше. Боже Праведный, Серена! Неужели вы предположили, что я собираюсь жениться на этой глупой девчонке?

— Но зачем же вы сделали ей предложение? — спросила она.

— Этого вопроса и не хватало! — сказал он. — Серена, я сломаю вам шею!

Она уставилась на него озадаченно:

— Почему? Любой подумал бы, что вы потеряли голову из-за хорошенькой девочки…

— Я ни разу в жизни не терял голову ни из-за кого, кроме… Боже, помоги мне! Своему характеру я давал волю, да! И слишком часто, пожалуй! Я сделал предложение Эмили, потому что вы объявили о помолвке с Киркби! И если бы вы не были дурой, то сразу поняли бы это!

— Это ложь! Я написала вам о том, что объявляю помолвку, лишь после того, как сообщение о вашей появилось в «Газетт»!

— И вы решили, что так как вы мне об этом не сообщали, то я об этом ничего и не знал? Дудки! Нельзя водить шашни с мужчиной, дорогая, и избежать сплетен! Я слышал о ваших делах из трех различных источников!

— Если вам нравится прислушиваться к сплетням!..

— Я этим не занимался, пока не узнал, кто именно появился в Бате. И вот тогда уж я не только начал слушать! Я добился правды от Клейпола!

— Неужели вы так хорошо запомнили Гектора? — проговорила Серена, запинаясь.

— Уж я его запомнил! — сказал Ротерхэм сварливым тоном. — Я еще кое о чем узнал — имя того неизвестного, которое вы не хотели разглашать.

— Неизвестного человека? — повторила она спокойно. — О Боже Праведный! Миссис Флор! Я тогда не видела Гектора! Иво, что же вы за дурак!

— Я был дураком, — сказал он серьезно, — но не настолько, чтобы поверить Клейполу.

— Значит, вы добились помолвки с Эмили лишь потому, что я… Иво, у меня нет слов! Использовать ребенка, который вам годится в дочери, как оружие мести — и как только вы осмеливаетесь стоять здесь и говорить о таком кошмаре! — сказала Серена горячо.

— Все было не так плохо, — сказал он вспыхивая. — Тогда я на самом деле намеревался жениться на ней! Если этот проклятый Адонис выиграл вас, на ком же прикажете тогда жениться? Мне пора жениться, а Эмили для этой цели подходила ничуть не хуже любой другой женщины. Даже лучше! Я знал, что смогу вылепить из нее то, что захочу, знал, что она мечтает стать маркизой, знал, что гарпия Лэйлхэм уцепится за мое предложение. И я знал, что вам все это будет ненавистно! Да, это было бесчестно! Я сделал это, потому что я был взбешен, — но я никогда не собирался обманывать ребенка.

— И что именно, прекрасный маркиз, — спросила Серена ядовито, — заставило вас изменить свое решение?

Он положил ей руки на плечи и сжал, не отрывая от нее глаз:

— Много лет назад, Серена, вы полагали, что по уши влюблены в одного чертовски красивого парня. Мне, правда, казалось, что он вам не подходит. Когда я увидел вас вдвоем, еще больше проникся этим убеждением. А услышав о том, что он снова появился здесь, и о приеме, который вы ему оказали, я был потрясен, как никогда, и хочу надеяться, что никогда больше не буду так потрясен. В тот самый момент, когда я увидел, как вы смотрите на него, я понял, что брошен на произвол судьбы. Не знаю, что за безумие на меня напало, но я точно чувствовал, что вы никогда не любили Киркби и никогда не полюбите его вновь!

Серена сжалась, словно пружина.

— Да? Вы на самом деле так думаете? Возможно, вы решили, что я люблю вас?!

— Нет, это я по-прежнему люблю вас! Я знаю, что вы порвете с Киркби. Боже, Серена, если бы я сам не оказался в такой странной ситуации, то смеялся до слез над самим собой!.. Моя бедная девочка, неужели вы думаете, что смогли бы быть счастливой с человеком, который позволил бы вить из себя веревки? Как давно вы живете в одиночестве? Когда начали испытывать скуку?

— Позвольте мне сказать вам вот что, Ротерхэм! — кинулась она на него. — Гектор стоит дюжины таких, как вы!

— Может быть, даже двух или трех дюжин! Разве это о чем-то говорит?

— Да, говорит! Я обещала ему выйти замуж за него, и я сделаю это! Поэтому я советую вам не терять время зря и восстановить милостивое отношение Эмили! — Она остановилась, едва дыша от гнева. — Вы специально заставили девочку расторгнуть помолвку!

— Какого же черта мне было пытаться устроить брак, который убил бы нас обоих, да к тому же еще испортил бы жизнь глупышке Эмили!

— Вы заправили постель…

— …И все мы можем на нее лечь, я полагаю? — вставил он зло.

Она вздохнула:

— Боже, у вас нет даже угрызений совести. Вы предложили девочке положение в обществе…

— Да! И зря вы думаете, что ее мать вынудила девочку принять мое предложение. Я никогда не пользовался ее особым расположением, не думайте. Если бы я только подозревал, что она хоть чуточку увлечена мной, я бы не затеял этой истории, но она мной не была увлечена. От меня ей были нужны только положение и состояние, и девочка достаточно ясно мне дала это понять!

— Иво, вы на самом деле устроили ей бурную любовную сцену и пригрозили, что если она будет продолжать кокетничать после свадьбы, то ей придется несладко? — спросила Серена.

— О нет! — ответил он холодно. — Бог знает, что такое она имела в виду, маленькая дурочка!

— О, как жаль, что она не съездила вам по физиономии! — с яростью воскликнула Серена.

— Да, жаль! — вторил ей Ротерхэм. — Серена, я даже заставил ее поверить, что буду настолько ревнивым мужем, что уж лучше ей выйти замуж за Синюю Бороду! Я разыгрывал нетерпение, ревность, страсть, угрожал ей, но ничто, ничто не могло перевесить достоинства моего благородного происхождения…

— …В глазах ее матери!

— О да! Я уверен, что эта женщина имеет к этому всему большое отношение. Но не стоит заблуждаться, Серена. Пока я не продемонстрировал ей, что означают на самом деле эти церемонии, она терпела бы от меня все что угодно и согласилась бы выйти за меня замуж!

Она вздохнула:

— Иво — вы чудовище! Когда она мне рассказала о своем визите — о церемониях, которые ее ожидали, о массе людей, заполнивших ваш дом, о тех формальностях, на выполнении которых вы настаивали, — я подумала, что или она преувеличивает, или вы сошли с ума.

Он улыбнулся.

— Вы никогда не видели подобного приема! Я открыл государственные апартаменты, закрыл мои собственные комнаты, подал золотые блюда и…

— Да как вы можете стоять здесь и хвалиться мне? Неудивительно, что Эмили была изумлена, когда я сказала ей, что у вас никогда не было склонности к церемониям.

— Она хотела величия, и она получила его — в полной мере! Даже значительно больше. Леди Лэйлхэм была вне себя от восторга, но не Эмили. Она была больна. Серена, я никогда еще не слышал ничего лучшего, чем то, что мне сказал Жерар. Я передал ему, что Эмили страдает от приступа инфлюэнцы, а он ответил, что она страдает после того, как я на нее напал. Я никогда не думал, что мальчишка учинит такой трюк!

— Вы хотели, чтобы он сбежал с Эмили? — спросила она. — Этого вы добивались? Я верю в то, что вы в состоянии сделать это.

— Нет, мне и в голову не приходило, что у него хватит духа на такой поступок. Все, что я пытался узнать, — это хватит ли у него желания приехать сюда и разыграть всю эту драму перед Эмили. Он говорил о той привязанности, которая существует между ними, и, вероятно, так оно и было. Если это правда и он приехал сюда вопреки моей воле, я подумал, что теперь уже чаша весов склоняется не в пользу благородного происхождения. Я дал ему сроку два дня, затем послал письмо Эмили, просчитав, как именно ее легче всего выбить из колеи. Но, по правде говоря, я не ожидал побега.

— А если бы вы узнали об этом заранее? Не думаете ли вы, что не захотели бы использовать этого несчастного мальчишку в своей игре?

Казалось, он на минуту задумался, как будто просчитывая этот вариант, его бесстрастность вывела ее окончательно из себя.

— Нет, помогать ему в бегстве в Гретна Грин я бы не стал, — решительно сказал он.

— Вот уж на самом деле правда! Не сомневаюсь, что, если бы я не сорвала эту безумную затею, вы бы сейчас мчались во весь опор на север, чтобы сделать это самостоятельно.

— В эту минуту, не вмешайся вы некстати, я бы благодарил Бога за облегчение! — возразил он. — Здесь я намерен был увидеть, как Эмили-Джульетта разыгрывает сцену перед Жераром-Ромео. Ей просто был необходим кто-нибудь для поддержки на тот момент, когда она объявит матери о расторжении помолвки. Дурак же я был, положившись на вас и решив, что вы в состоянии расторгнуть нашу помолвку. Какая же вы умница — отлично разрушаете все то, что я сделал. Сохраните хоть немного критики для себя. Вместо того чтобы разубедить эту малышку, что ей не стоит выходить замуж за человека, который будет ей ужасным муж, вы лишь убеждали ее всю дорогу сюда, что я прекрасный и умный. Говорили ей о тех моих качествах, которых у меня нет и в помине! Когда Жерар на меня набросился, я знал, что вы мне не поможете, но мне и в голову не приходило, что вы окажетесь на стороне Лэйлхэм-гарпии. Ну что — что там в вашей рыжей голове вертится за каша?

Быстрая как стрела Серена попыталась ударить его, но он оказался еще быстрее и перехватил на полпути ее запястье.

— О нет! Вы ударите меня только тогда, когда я сам захочу этого! Серена, почему вы хотите заставить меня жениться? Ответьте мне!

— Я никогда ничего вас не заставляла! — ответила она, тяжело дыша. — Более мудрые мужчины, чем вы, влюблялись в безмозглых девочек. Вы обвиняете меня в злости? Но мне и в голову не приходило, что вы сделали предложение Эмили, потому что хотели отомстить мне и надеялись, что это ранит мое сердце. Ротерхэм, вы вышли за рамки допустимого! Может быть, я и обладаю всем тем, чем вы меня наделяете, но единственная мысль, которая меня тревожила, так это спасти вас от того унижения, которому вы подвергнетесь, получив второй отказ. Можете отпустить меня — я и пальцем вас никогда не трону.

Он засмеялся:

— Неужели? Посмотрим! А теперь послушайте меня, моя девочка! Я совершенно не хочу продолжать спор, но благодаря вашим глупым усилиям, якобы направленным на мое благо, вся эта загадка разрешена, и теперь завязанный узел нужно рубить. Когда я это сделаю, вернусь, и тогда уж вы сможете поносить меня, сколько вашей душеньке угодно.

— Не смейте никогда больше приходить сюда! — сказала она.

— Попробуйте, если сумеете, крепко закрыть двери, — посоветовал он, отпустил ее побелевшую руку и вышел из комнаты не слишком быстро, чтобы Лайбстер сумел с совершенно незаинтересованным видом отпрянуть от двери: — Сколько же у вас развлечений сегодня! — сказал он, усмехаясь.

— Я прошу прощения у вашей милости, — сказал Лайбстер, весь воплощение непонимающего достоинства.

— Уж не притворяйтесь! Проинформируйте леди Спенборо, что сегодня вечером я ужинаю здесь!

— Слушаюсь, милорд!

Серена стояла в дверях, глаза ее сверкали:

— Ни под каким предлогом не пускайте лорда Ротерхэма в этот дом, Лайбстер!

— Слушаюсь, леди, — сказал Лайбстер, направляясь к парадной двери и распахивая ее перед Ротерхэмом.

Серена повернулась к лестнице. Фанни, стоявшая на первой площадке, знаками приглашала ее в гостиную, затем, так и незамеченная, тихо закрыла за собой дверь.

— Ну вот, вы слышали, что она сказала! — прошептала она майору Киркби.

— Да, и я слышал, что он сказал, — ответил тот.

Снаружи послышались торопливые шаги Серены.

Фанни с тревогой и надеждой смотрела на дверь, но Серена прошла мимо к следующему пролету.

— О Боже, боюсь, что у нее очередной приступ ярости! — воскликнула Фанни. — Что мне делать? О, что за ужасный день!

Киркби улыбнулся:

— Нет, я не думаю так, моя любовь. На вашем месте я бы пошел переодеться к ужину.

— Гектор, надеюсь, вы не собираетесь оставить меня во время ужина в компании этих двух людей? — воскликнула Фанни в ужасе.

— Ни за что! Неужели вы думаете, что я не заинтересован в исходе этой битвы? Я тоже ужинаю с вами, дорогая! — сказал он.




Глава XXIII


Войдя в дом к миссис Флор, Ротерхэм едва успел отдать шляпу в руки дворецкому, как задняя дверь открылась, и появилась леди Лэйлхэм, одетая в шелк и кружева, улыбаясь слишком уж радостно.

— Дорогой лорд Ротерхэм! — произнесла она. — Я знала, что вы зайдете во второй раз. Как грустно, что вы никого не застали дома после обеда. Но не стоит нас за это винить, потому что вы не сообщили Эмили, когда именно собираетесь прибыть в Бат. Надеюсь, вы здоровы?

— Благодарю вас, мэм, здоровье у меня великолепное. Я не могу, однако, того же сказать о своем настроении, а уж мое терпение давно кончилось! — ответил он хрипло.

Леди Лэйлхэм положила кончики пальцев ему на руку, что должно было означать симпатию:

— Я знаю, — сказала она, к его удивлению. — Не пройдете ли вы в комнату утренних приемов? Вы, конечно, извините мою мать за то, что она не принимает вас: она пожилая женщина и часто устает.

— Я хотел бы увидеть не вашу мать, леди Лэйлхэм, а вашу дочь!

— Именно так! — улыбнулась она, провожая его в комнату утренних приемов. — Вот и она!

Ротерхэм вошел в комнату и остановился, с серьезным видом разглядывая свою невесту. Эмили стояла рядом с большим креслом, одна ее дрожащая рука лежала на спинке, огромные глаза на бледном лице стали еще больше, дыхание было неровным. Она была очень молода, очень красива, очень встревожена и не проявила ни малейшего желания подойти поздороваться со своим женихом, пока наконец мать не сказала ей с легким упреком:

— Дорогая Эмили…

Эмили сделала шаг вперед.

— Как вы поживаете? — Девушка протянула вперед дрожащую руку.

— Все это неуместно! — сказал Ротерхэм. — Не стоит вам вести себя так, будто бы я вам очень приятен.

— Она несколько устала, — объяснила леди Лэйлхэм, — моя дочь очень глупенькая и несносная девочка, и именно об этом она хочет вам сообщить.

Он поглядел на нее, в глазах его застыл вопрос.

— Л-леди Серена говорит, что мне не нужно ничего объяснять, мама! — пролепетала Эмили.

— Мы многим обязаны леди Серене, моя милая, — спокойно произнесла леди Лэйлхэм. — Но мама уж лучше знает, что именно тебе нужно делать. — Она хладнокровно встретила полный ярости взгляд Ротерхэма, на ее подкрашенных губах заиграла улыбка. — Бедная девочка боится, что вы на нее станете сердиться, лорд Ротерхэм, но я заверила ее, что при полной искренности возможно и полное прощение, особенно если оно сопровождается глубоким раскаянием.

Бедная Эмили, видя, что ее жених мрачнее тучи, начала слабеть. Но Ротерхэм о ней и не думал. Он увидел, что у него из-под ног выбили почву, что его план мастерски может быть разбит. И вот началось это мучение — запинающиеся фразы срывались с губ бедной невесты, ей помогла мать: она подумала, что он очень зол на нее, прочитав его письмо, она решила, что он больше не любит ее, потому что так долго не искал встречи с ней, Жерар рассказал такие ужасы, что она перепугалась. Но леди Серена появилась как раз вовремя, чтобы удержать от гнусного поступка, и заверила ее, что нечего ей бояться лорда Ротерхэма. Поэтому она вернулась домой и плакала, плакала, потому что была огорчена. Простит ли он ее и поверит ли, что она никогда больше этого не сделает?..

Он понял, что она закончила, и увидел ее глаза, неотрывно глядящие на него с немым вопросом. Маркиз резко спросил:

— Эмили, вы любите Жерара?

— О нет, — ответила она, и голос ее звучал искренне.

Делать нечего. Для него выход был один, ему нужно было сыграть роль разъяренного любовника и расторгнуть помолвку. Но теперь этого нельзя было делать. Заставить ее швырнуть ему в лицо кольцо с бриллиантом, подаренное им, — это одно. Заставить ее сбежать с подопечным и потом выместить это на ней — совсем другое. Интересно, каким образом ее мать вынудила Эмили так страстно желать брака с ним? Она больше не думала о богатстве и о положении. Если бы Ротерхэм мог отделаться от леди Лэйлхэм, он, вероятно, достиг бы взаимопонимания с Эмили — если она вообще в состоянии понять хотя бы что нибудь…

— Мне кажется, лучше всего нам поговорить наедине, — сказал он.

Леди Лэйлхэм не имела ни малейшего намерения позволить им этого. К несчастью, Эмили больше страшилась лорда Ротерхэма, чем собственную мать, поэтому она бросилась к матери и не поддержала его предложения.

В эту минуту дверь отворилась, и неожиданное видение появилось в дверном проеме.

— Я так и думала! — сказала миссис Флор торжествующе. — Кто это тебе позволил развлекать гостей в моем доме, Сьюки? — Она опиралась на руки мистера Горинга, и в следующее мгновение обратилась к нему: — Нэд, оставайтесь здесь. За этот день не случилось ничего, чего бы вы не знали. Вы оказались истинным другом.

Ротерхэм, с трудом оторвав взгляд от фигуры, полной величия, перевел глаза на леди Лэйлхэм. То, что он прочел на ее лице, доставило ему немало удовольствия. Ярость и печаль ясно читались на лице этой леди, но под ними виделся еще и страх. Так вот эта таинственная бабушка, о которой ему рассказывала Эмили во время их первой встречи. Он вновь поглядел на хозяйку дома, пока она усаживалась в кресле и указывала мистеру Горингу занять место на скамеечке рядом.

На миссис Флор по выдавшемуся случаю было платье из люстрина с ярко-красными полосами и огромным количеством оборок. Это великолепное платье было натянуто на каркас, модный в дни ее молодости, а из-под него выглядывала бархатная нижняя юбка. Броши украшали низкий вырез корсажа, а вокруг шеи висели несколько ниток жемчуга. Тюрбан из рубинового щелка был украшен страусовыми перьями, с мочек ушей свисали два огромных рубина.

— Хорошо, — кивнула миссис Флор, подвинув слегка скамейку туфлей с красным каблуком. — А теперь, позвольте мне поглядеть на этого прекрасного маркиза, о котором я столько наслышана.

Леди Лэйлхэм, на губах которой играла вымученная улыбка, пробормотала Ротерхэму:

— Моя мама очень эксцентрична.

— Я не эксцентрична и я не глупа! — сказала мама с вызовом. — Я простая женщина, вышедшая из простой семьи, и у меня, возможно, нет таких изысканных манер, но зато я обладаю здравым смыслом, и мне нечего стыдиться. А тебе лучше представить мне маркиза, а не стоять, кусая губы, думая, что же он думает о твоей матери. Он может думать, что ему хочется, а если Эмма выйдет за него замуж, — что еще далеко не решено! — лучше уж ему поскорее привыкать к своей бабушке.

— Как вы поживаете? — сказал Ротерхэм, слегка кланяясь, сохраняя ровный тон и с интересом наблюдая за удивительной пожилой дамой.

Она ответила ему столь же пристальным взглядом, осмотрела его с головы до пяток:

— Боже мой, да вы по виду арап! — воскликнула она. — Говорят, что с лица воду не пить, но с вашего лица, пожалуй, и не захочешь испить воды.

— Не слушайте маму, она такая шутница! — перебила леди Лэйлхэм.

— Логичнее мне не обращать на нее внимания, — заметила миссис Флор, явно по-боевому настроенная. — Вы должны меня извинить, милорд, но я никогда еще не видела таких странных бровей! Конечно, моя милая Эмили, неудивительно, что ты его испугалась, как только он ими задвигал, — хотя он и не виноват, что они такие, — но все же жаль!

Ротерхэм сохранял невозмутимость. В любое другое время он повеселил бы миссис Флор, тем более что она ему нравилась, но так как бабушка явно была настроена враждебно к нему, он увидел в этом свою единственную надежду на спасение и начал размышлять, как бы побольше ее рассердить.

— Мама, вы слышали, что лорд Ротерхэм хотел бы поговорить с Эмили наедине, — сказала леди Лэйлхэм. — Может быть…

— Нет, — ответила миссис Флор резко. — Во-первых, Эмма не хочет говорить с ним наедине, а во-вторых, в твоем присутствии как это может быть?

— Вы забываете, что я ее мать.

— Но если я уйду, кто будет отвечать за последствия? — спросила миссис Флор. — Вы поступаете по-матерински, и я об этом не забуду. Но, глядя на бедную Эмили, я вижу, что вы оба ее запугали. Правильно, Нэд, пододвиньте ей стул, а ты не бойся, моя маленькая.

— Вовсе нет! — сказала леди Лэйлхэм. — Лорд Ротерхэм был очень терпелив, как я и предполагала, и ни разу ни в чем не упрекнул Эмили. Правда?

— Да, мама, — ответила дочь тихим испуганным голосом.

— Нужно надеяться, что это именно так! — сказала миссис Флор, глаза ее сверкали. — От меня он тоже не услышит слова упрека. Очень хорошо, конечно, хранить гордое молчание и про себя думать, что перед вами сварливая мегера, а ведь на самом деле, если кто и виноват в происшедшем, так это вы. А ведь думаете про меня, что я старая вульгарная особа.

— Вероятно, и вульгарная, — ответил Ротерхэм. — Но вот что мне не нравится совершенно, так это вмешательство посторонних в мои дела.

Миссис Флор, казалось, начала раздуваться от возмущения.

— Хо! Значит, если я говорю, что не желаю видеть свою внучку несчастной, то это означает вмешательство в чужие дела?!

— Если Эмили несчастна по моей милости, лекарство в ее собственных руках.

— Мама, пожалуйста, успокойтесь! — воскликнула леди Лэйлхэм. — Что за чушь! Как будто у нее нет причин, чтобы быть самой счастливой девушкой в мире.

— Можете облизывать его светлость, сколько угодно, Сьюки. Но не носитесь с идеей, что сможете заставить меня замолчать, иначе вы просто вылетите отсюда. С тех самых пор, как Эмили обручилась с маркизом, она потеряла свою былую жизнерадостность и ходит все время понурая.

— Моя дорогая мама, я вам говорила сотню раз, что Лондон со всеми его развлечениями оказался для нее слишком большим испытанием…

— Значит, больше вам не придется печься о ее здоровье, — сказал Ротерхэм. — Мы не собираемся жить в Лондоне.

Это заявление, сделанное будничным тоном, изумило Эмили, и она спросила:

— Мы не будем жить в Лондоне?

— Нет.

— Милая девочка, лорд Ротерхэм имеет в виду, что в основном вы станете жить в Делфорде или в Клейкроссе! — вмешалась леди Лэйлхэм. — Естественно, на несколько недель весной вы станете приезжать в Лондон.

— Я не имею в виду ничего подобного, — сказал Ротерхэм без горячности, но решительно. — Я закрываю Ротерхэм-хаус.

— Закрываете Ротерхэм-хаус? — воскликнула леди Лэйлхэм, как будто не веря своим ушам. — Но почему?

Он пожал плечами:

— Я не люблю жить в городе и устраивать приемы.

Глаза Эмили от огорчения потемнели:

— Совсем никаких приемов?

Он взглянул на нее:

— Мы станем развлекаться в Делфорде.

— О нет! — сказала она невольно. — Я не смогу! — Эмили вспыхнула и добавила с мольбой: — Я бы хотела жить в Лондоне! По крайней мере, какую-то часть года. Делфорд слишком большой — и мне не нравится.

— Мне жаль, но так как это мой дом, вам придется преодолеть свое отвращение к нему.

— Конечно, она постарается! — сказала леди Лэйлхэм. — Но ведь не станете же вы держать ее там целый год?

— Почему же нет?

— Я скоро отвечу вам почему! — прервала их миссис Флор, слушая их со все нарастающим недовольством. — Если Делфорд — это место, где бедной маленькой Эмили придется идти полмили от спальной комнаты до столовой, то в подобном месте ей не стоит жить. Кроме того, как она мне рассказывала, находится этот дом в деревне, а свежего воздуха ей и в Черрифилд-плейс хватает. Что она там станет делать день напролет?

— У нее будет масса забот, я думаю. Прежде всего она узнает об обязанностях леди Ротерхэм, а это у нее займет несколько месяцев. Она станет охотиться…

— Охотиться? — воскликнула Эмили. — О нет, пожалуйста! Я никогда не делаю этого.

— Вы будете этим заниматься, — отрезал он.

— Прыгать через все эти ужасные преграды, как вы мне показывали, — сказала Эмили с ужасом в голосе, — я не могу.

— Мы посмотрим!

— Отлично! Никогда раньше не слышала ничего подобного! — воскликнула миссис Флор. — Сначала ей нужно будет учиться вести себя, затем ей придется прилагать усилия, чтобы сломать себе шею.

— О, она не сломает себе шею! — сказал Ротерхэм. — Я научу ее нескольким простым прыжкам на лошади.

— Нет! — почти завизжала Эмили. — Я не буду, не буду!

— И не будешь! — горячо вмешалась миссис Флор.

— И еще, Эмили, как ты понимаешь, — от леди Ротерхэм я потребую послушания. Предупреждаю, что я не стану слушать никаких возражений.

Мистер Горинг, который сидел где-то сзади, поднялся и сказал ровным тоном:

— Мы уже выслушали многое из того, что именно вы хотите от Эмили, но пока мы не слышали, чтобы вы поинтересовались, а что именно хочет мисс Лэйлхэм.

— Она научиться любить то же, что и я, если достаточно мудра. Я беру в жены школьницу не для того, чтобы она все время возражала.

Мистер Горинг перешел в наступление:

— Мне кажется, лорд Ротерхэм, что вам нужна рабыня, а не жена.

Миссис Флор, не в состоянии больше себя сдерживать, сказала:

— Но моя Эмма никогда не станет рабыней! Этот мужчина просто чудовище! Хорошего же мужа ты нашла для Эмили, Сьюки! Как у тебя еще хватает стыда смотреть мне в лицо. Наверное, ты сказала леди Серене, что тебе все равно, если жених будет и хромым и старым! Лишь бы был герцогом — вот и все, что вам нужно! А этот парень даже и не герцог!

Уголки губ рта Ротерхэма поднялись в улыбке, но это осталось незамеченным. Несколько потрясенная леди Лэйлхэм подала голос:

— Я не поверю, что лорд Ротерхэм говорит все это серьезно. Я уверена, что он желает Эмили только счастья.

— Конечно, — сказал Ротерхэм устало. — Ей стоит только приспосабливаться к моим желаниям, и я не понимаю, почему именно она не может быть счастлива.

Неожиданно Эмили вскочила и бросилась к бабушке:

— Я не могу! Я не могу! Мне все равно, если я не стану маркизой. Но я не могу, бабушка! Не позволяйте маме выдавать меня за этого человека!

— Эмили! — На щеках леди Лэйлхэм выступили красные пятна. — Как ты осмеливаешься говорить подобные вещи! Как будто я думала…

— Сьюки, отойди! — скомандовала миссис Флор.

Мистер Горинг, подойдя к Ротерхэму с высоко поднятым подбородком, сказал:

— Может быть, ваша светлость окажет мне любезность и выйдет на несколько минут в другую комнату?

— Нет, дурак! — сказал Ротерхэм тихо.

— Эмили, подумай, что ты делаешь! — леди Лэйлхэм говорила взволнованно. — Ты никогда не выйдешь замуж, если расторгнешь помолвку. Особенно после сегодняшней глупости. Все станут говорить, что твоя помолвка была расторгнута! Ты останешься дома, потому что я не смогу вывозить тебя, ты умрешь старой девой!

— Вы не правы, мэм, — сказал мистер Горинг. — Конечно, она может еще подумать немного, но не надо ее пугать, уверяя, что никто больше не сделает ей предложение.

— Да уж я не сомневаюсь, что ей сделают много предложений! — сказала миссис Флор. — Теперь не плачь, моя милая, потому что твоя мама не заставит тебя делать то, что тебе не нравится.

— Ах, что же мне делать? — рыдала Эмили. — Я не желаю возвращаться домой опозоренной!

— Эмили, хочешь ли ты пожить со своей бабушкой? Подумай, любовь моя. Здесь не так уж оживленно, бывают, конечно, ассамблеи и Сидней-Гарденз, ну а если ты хочешь приемы, я устрою их для тебя, но в Лондон с тобой я ездить не смогу, потому что я не светская леди. Мне лично кажется, что ты будешь счастливее, если забудешь обо всех этих маркизах!

— Жить с вами всегда? — заплакала Эмили, поднимая вспыхнувшее лицо с колен миссис Флор. — О, бабушка!

— Моя драгоценная! — сказала миссис Флор, звучно целуя ее.

— Ты, наверное, с ума сошла? — спросила леди Лэйлхэм. — А вам, мама, я должна напомнить, что Эмили — моя дочь!

— А если ты, Сьюки, произнесешь хотя бы еще одно слово, то запомни, что будешь платить по всем своим счетам до конца своих дней, как и сэр Уолтер.

Наступила напряженная тишина. Миссис Флор похлопала Эмили по плечу:

— Вытри глаза, любовь моя, и отдай маркизу его кольцо.

— Когда ты увидишь сестер, которые станут выходить замуж до тебя, то вспомнишь этот день, Эмили! — сказала леди Лэйлхэм. — Со своей стороны, я умываю руки.

— И очень хорошо, — откликнулась миссис Флор. — Продолжай, любовь моя. Чем скорее мы избавимся от этого маркиза, тем быстрее мы сможем перейти к ужину, а этого нам явно не хватает.

Дверь с грохотом захлопнулась за леди Лэйлхэм. Эмили робко протянула кольцо лорду Ротерхэму.

— Пожалуйста, прошу у вас прощения, но мы не подходим друг другу.

— Спасибо, — сказал он, забирая кольцо. — Вам не стоит передо мной извиняться: это я должен извиниться перед вами. Дело в том, что оба мы совершили ошибку. Я желаю вам самого большого счастья, Эмили, и уверен, что вы будете счастливы. Но прав и мистер Горинг — вам не стоит сейчас думать о замужестве. Ну а что касается вашей репутации, ваших сестер, всего остального — нечего об этом беспокоиться. — Он взглянул на возвращенное кольцо и сказал: — Думаю, Эмили, что вам стоит оставить себе это кольцо, просто носить его нужно на другом пальце.

— Спасибо, — едва вымолвила Эмили.

Повернувшись, он столкнулся с миссис Флор, которая поднялась с кресла и смотрела на него с подозрением. Ротерхэм улыбнулся ей:

— Не тревожьтесь, мэм. Все, что вы хотите мне сказать, вы уже вылили на мою голову, и я думаю, что мне кое-что еще придется выслушать. Я рад был с вами познакомиться и верю, что в следующем году смогу пригласить вас и Эмили на прием в Ротерхэм-хаус. Пожалуйста, не посылайте никаких объявлений в газету. Я пошлю извещение, которое пояснит, что причиной расторжения помолвки было то, что я плохо обращался с Эмили — а так оно и было.

— Так это все? — произнесла миссис Флор. — Очень жаль Эмили.

— Да, но все к лучшему. Горинг, когда будете в Лондоне, не премините зайти ко мне домой. Вы расскажете мне, как вы путешествовали с леди Сереной.

Легкий поклон, и он ушел. Через полчаса маркиз был впущен в дом на Лаура-плейс дворецким Фанни.

Другого дворецкого он обнаружил в гостиной, зажигающего свечи в канделябрах.

— Великолепно, Лайбстер! — сказал он. — Пойдите скажите леди Серене, что, несмотря на то что она запретила мне здесь появляться, я все же здесь и хочу видеть ее немедленно.

— Ее светлость, милорд, сообщила мне, — произнес Лайбстер, скромно покашливая, — что если вы неожиданно окажетесь здесь, она поужинает в постели.

— Неужели? Пойдите скажите ей, что если она не спустится вниз, то я поднимусь вверх.

— О да, милорд! Если вы так настаиваете! — сказал Лайбстер и неслышно удалился.

Больше он не вернулся, но через пять минут Серена ворвалась в комнату, щеки ее пылали, а глаза яростно горели и совершенно не соответствовали тому спокойному серому цвету платья, в которое она была одета.

— Как вы смеете передавать свои наглые слова через моих слуг?! — негодовала она.

— Я думал, что только так смогу заставить вас спуститься.

— Но вскоре вам, Иво, придется разочароваться в этом, я…

Эта речь неожиданно оборвалась, так как он резко потянул ее к себе и запечатал ей рот поцелуем. Минуту-другую все ее мышцы были напряжены, Серена пыталась вырваться, но неожиданно она перестала бороться и буквально растворилась в его объятиях. Он сжимал ее все сильнее и наконец слегка разжал руки, чтобы дать ей отдышаться.

— Итак, прекрасная злая колючка! Вы уже отругали меня?

Она лежала у него на руке, голова была откинута на плечо, глаза блестели из-под полуприкрытых век:

— Отвратительное существо! Без манер, без совести, эгоистичное, высокомерное — как я вас не люблю! — Она вздохнула. — А как вы меня не любите!.. Мне казалось, что тигр пожирает меня. Да вы просто сошли с ума! Никогда вы не были так рады отделаться от меня!

— Никогда! — воскликнул он горячо. — Клянусь, что никогда больше не позволю вам довести меня до безумия своим неукротимым сильным характером, своей несносностью! Но все бесполезно, Серена. Я думал, что вырвал вас из своего сердца. Я думал, что для меня вы просто дочь моего старого приятеля, пока… Что заставило вас это сделать? Зачем?

Улыбка исчезла из ее глаз.

— О Боже! Я не знаю! Я хотела этого, Иво! Когда вновь увидела его — о, мне показалось, что я девочка, что мне девятнадцать лет. Может быть, потому что я была слишком одинока, может быть, потому что он по-прежнему любил меня. Он боготворил меня, как вы никогда не боготворили, Иво.

— Нет, я вас не боготворил, — насмешливо произнес он. — Я вижу вас такой, какая есть, и именно без такой несносной девчонки я не могу существовать! Я увидел, как он преклонялся перед вами, закрывая глаза на ваши несовершенства. Я пожалел его, потому что в вас он не любил самого восхитительного. Я не стану распахивать перед вами ворота, и вы возьмете любой барьер, как и я. — Он ощутил ответ на свои слова в легком трепете стройного тела, рассмеялся и снова поцеловал ее. — Вы можете поднять на ноги всю округу, и пусть все убедятся — никогда вам меня не догнать!

— Иво, Иво, — шептала она, отворачивая от него свое счастливое лицо. Казалось, Серена борется сама с собой. Наконец она с усилием произнесла: — Я не смогу, это так ужасно. Что сказал бы отец: ведь такое поведение — невежливо. Я была мечтой Гектора!

— Поверьте мне, от этой мечты он уже отказался, — сказал Ротерхэм сухо. — Серена, какая вы умная дурочка! Разве вы не видите, что происходит под носом? Ваша любовь не желает быть вашим мужем! Он хотел бы стать вашим отчимом!

Она изумленно уставилась на него, а затем от души захохотала. Он опять поцеловал ее, но услышал легкий шорох и поглядел через ее голову на дверь. Майор Киркби тихо вошел в комнату и застыл в дверях, не сводя с них глаз.

— Я не прошу у вас прощения, Киркби, — сказал Ротерхэм. — Я восстанавливаю права на свою собственность.

Серена вырвалась у него из рук и подошла к майору, протягивая ему руки.

— Гектор, простите меня. Я так ужасно обошлась с вами! Я самая последняя тварь!

Он взял ее за руки и поцеловал их поочередно:

— Но я еще хуже! Моя дорогая, я желаю вам счастья, вы самое прекрасное существо, о котором я когда-либо мечтал.

Серена улыбнулась:

— Но я — не ваша, а вы — самый добрый и прекрасный, но не моя любовь!

Майор все еще держал ее руки, щеки его горели:

— Знаете, Серена, мне кажется, что я хуже, чем просто дурак!

— Я уже сказал ей об этом, — вмешался Ротерхэм. — Не вижу нужды желать вам счастья: вы оба будете обязательно счастливы. — Он схватил майора за руку и сказал со своей обычной улыбкой: — Разве не был я прав шесть лет назад, когда сказал, что вы с Сереной никогда не будете вместе? Когда я увидел вас в этом доме, то уже был готов вас невзлюбить, но в конце того вечера я стал вас жалеть. Вы слишком хороши для такой несносной особы!

— Как это похоже на вас! — сказала Серена. Она перевела взгляд на дверь. — Фанни! Бедная Фанни, почему ты не сказала мне несколько недель назад, чтобы я убрала руки от Гектора? Дорогая, вы просто созданы друг для друга!

— Серена, я просто чувствую себя предательницей! — сказала жалобно Фанни, и глаза ее заблестели.

— Какие глупости! Все прекрасно устроилось!.. Боюсь, вы будете шокированы, но я собираюсь выйти замуж за этого ужасного маркиза.

— Гектор так и предсказывал, — сказала Фанни. — Я так надеюсь, что вы будете счастливы, милая!

— А разве вы несчастливы, леди Спенборо?

Она вспыхнула:

— О нет, нет! То есть да! Но просто мне казалось всегда, что вы относились друг к другу с долей неприязни.

— Точно!

Фанни никогда не знала, как понимать его резкие, непонятные замечания, и всегда злилась. Она быстро добавила:

— Я так рада, что вы выяснили все свои проблемы. Ваш отец был бы счастлив. — Вдруг она увидела, как лицо Серены задрожало, и увела разговор в другое русло. — Только вам ведь будет неловко! Как вы об этом объявите? Ведь это так странно — объявлять о своей помолвке вторично.

Серена поглядела на Ротерхэма, глаза ее смеялись.

— Фанни совершенно права. Мы скажем, что помолвка между маркизом Ротерхэмом и леди Сереной Карлоу возобновлена!

— Несносная! Я никогда больше не буду помолвлен с вами, Серена. Объявление, которое я предлагаю послать в «Газетт», будет гласить, что свадьба между маркизом Ротерхэмом и леди Сереной Карлоу была отмечена скромно в Бате.

Глаза девушки зажглись, и она произнесла:

— Иво, как же можно? Не прошло и года.

— Да, не прошло еще и года, но даже ваша тетушка Тереза не увидит в этом ничего неприличного. Кроме того, спешу вас уведомить, что мы проведем медовый месяц за границей и не вернемся в Англию до ноября. Не будет никаких свадебных торжеств, никаких визитов! А то, что мы станем делать, путешествуя по континенту, никого не обидит. — Он протянул ей руку, Серена доверчиво положила на нее свою. Пожатие его пальцев было крепким и многообещающим. — На этот раз у нас все будет отлично!

— Да, — согласилась она, чувствуя, как его любовь и уверенность переливаются в нее. — У нас все будет хорошо!