Убийца Гора
Джон Норман


Хроники противоположной Земли #5






Драматические события развиваются в очередном романе Дж. Нормана о планете Гор.

Главный герой Тэрл Кэбот становится жертвой заговора властолюбивого работорговца. Однако, проявив незаурядные мужество и смекалку, Тэрл Кэбот с помощью своих сподвижников выходит победителем.






Джон Норман

Убийца Гора





Глава 1. КУУРУС


Опершись обеими руками на древко копья, Куурус – воин из касты убийц – стоял на вершине большого холма. Окидывая взглядом расстилавшуюся внизу долину, он ждал.

Вдали виднелись белые стены и восстанавливаемые после разрушения башни города Ко-Ро-Ба. Сейчас мало кто помнил древнее значение горианского слова «Ко-Ро-Ба» – «сельский рынок»; рыночная площадь давно разрослась в настоящий город, превращенный затем в развалины Царствующими Жрецами и поднимаемый теперь из руин. Все это мало интересовало Кууруса. Он принадлежал к касте убийц, и его вызвали сюда не для строительства. У него были свои задачи, свое предназначение.

В начале восьмого встающее солнце скользнуло лучами по вершинам холмов, осветило далекие белые городские стены, и остроконечные верхушки башен ясно обозначились на фоне розовеющего неба. «Настоящие Башни Утренней Зари», – подумал Куурус. Он расправил плечи и снова взглянул на долину: здесь уже заканчивались последние приготовления. Специально для траурной церемонии сюда из леса были привезены десятки, сотни бревен – в основном тщательно обструганных стволов ка-ла-на, распространяющих терпкий винный запах. Уложенные одно на другое в замысловатой традиционной горианской манере, бревна образовывали сложную, с многочисленными пустотами и отверстиями усеченную пирамиду.

Куурус с любопытством наблюдал, как двое воинов в красном одеянии укладывали на её вершине последнее бревно.

Затем к сооружению подошли свободные женщины с закрытыми плотной вуалью лицами. Каждая из них несла на плече большой кувшин. До Кууруса донесся запах благовоний и ароматизированных масел, которыми женщины, медленно поднимаясь по ступенькам, начали орошать бревна пирамиды.

В глубине долины, за лесом, у самых городских стен, Куурус заметил движущуюся процессию. Судя по многоцветию одеяний, здесь были представители многих, если не всех городских каст, однако его удивило, что он не видит в приближающейся толпе белых накидок высоких посвященных. Это его озадачило: посвященным полагалось присутствовать на подобных церемониях.

Куурус знал историю города Башен Утренней Зари.

Жители Ко-Ро-Ба после разрушения их города Царствующими Жрецами рассеялись по всему Гору. Впоследствии, когда они получили позволение Царствующих вернуться на родное пепелище, оказалось, что каждый из них сохранил камень с родных руин, чтобы укрепить им стены возрождавшегося к жизни города. Говорили, что Домашний Камень не утерян, и даже Куурусу из касты убийц было известно, что, пока удастся сохранить священный Камень Очага, город не может погибнуть. Не имея привычки думать о людях, Куурус не мог не отдавать должное жителям Ко-Ро-Ба, их настойчивости и упорству.

В рядах траурной процессии не было слышно ни песнопений, ни разговоров, ни единый звук систы или тамбура не нарушал утренней тишины. Горианцы шли молча; в подобные минуты слова ничего не значат, они скорее могут оскорбить, принизить величие момента. Такие минуты должны быть заполнены только молчанием, воспоминаниями и созерцанием священного огня.

Во главе процессии двигались четыре воина, поддерживающие на плечах каркас из связанных перекрещенных копий, на котором покоилось завернутое в алое полотнище тело.

Куурус наблюдал, жуя травинку, как, медленно поднявшись на вершину погребальной пирамиды, воины осторожно опустили свою ношу и, потупив взоры, почтительно отвернули края алого покрывала, чтобы в последний раз открыть завернутое в него тело солнцу и ветру.

Из своего укрытия Куурус смог рассмотреть, что усопший, судя по одеянию – воин, был довольно крупным человеком с необычайно яркими, огненно-рыжими волосами.

Наконец воины спустились, стоявшие у погребальной пирамиды отошли ярдов на пятьдесят, и у подножия остались только трое. Один – из городской администрации, в коричневом плаще с глубоким капюшоном, почти скрывавшим его лицо. Рядом с ним невысокий худощавый человек в голубом плаще книжника горько рыдал от переполнявших его скорби и отчаяния, и, наконец, громадный широкоплечий воин также выглядел бесконечно несчастным.

Куурус увидел, что к сооружению приблизился воин с зажженным факелом в руке. С горестным криком воин бросил факел на пропитанные маслами бревна, и пирамида мгновенно, словно взорвавшись, вспыхнула ярким безжалостным костром. Трое стоявших у её основания, закрыв лица руками, невольно отшатнулись.

Куурус, прильнув к земле и сжимая в зубах травинку, продолжал наблюдать. На его лице даже при ярком солнечном свете играли отблески огня. На лбу выступил пот. Жар от костра чувствовался даже здесь; он прикрыл глаза рукой.

Мужчины и женщины Ко-Ро-Ба, в скорби склонив головы, застыли вокруг полыхающего погребального костра. Так, не разговаривая, не шевелясь, они стояли, наверное, не меньше часа. Наконец громадная пирамида со страшным грохотом обрушилась, образовав целый холм пылающих головней. Вскоре гигантский костер стал догорать, и тогда вперед выступили десятки мужчин из различных каст и охлажденным вином стали заливать вздымающиеся ещё кое-где языки пламени.

Группа людей выискивала среди пепла то, что могло бы оказаться прахом преданного сожжению воина, и собирала в желто-красную урну. Куурус знал, что впоследствии стенки этого сосуда будут украшены сценами охоты и сражений. Урну с её содержимым передали представителю городской администрации, и тот, торжественно приняв её, медленно направился в сторону городских стен. За ним последовали широкоплечий воин и книжник.

Куурус поднялся и размял затекшие руки. Он подобрал меч в ножнах и щит, надел на голову шлем. В своем черном одеянии, с копьем в одной руке и щитом в другой он имел грозный вид.

Присутствовавшие на траурной церемонии медленно потянулись к городу, и вскоре у дымящихся углей остался только один человек. Его черная накидка была отделана белой каймой. Куурусу предстояло встретиться именно с этим человеком в черном, но не полностью черном, как у профессионального убийцы, одеянии. Он зло усмехнулся. «Нет, – сказал он себе, – их одеяния должны быть такими же черными, как наши».

Когда стоящий у догорающего пепелища человек обернулся, Куурус уже спустился с холма. Теперь настало его время. Куурус снова усмехнулся.

Внешность человека показалась ему странной – голова его была совершенно лишена волос, отсутствовали даже ресницы. «Должно быть, один из посвященных», – подумал Куурус.

Человек обошелся без приветственного жеста. Куурус вместо приветствия протянул раскрытую ладонь, и человек, не говоря ни слова, отсчитал в неё двадцать золотых монет Ара. Куурус рассовал их в специальные карманы своего ремня – в отличие от обычных людей убийцы не носят кошельков.

Получив задаток, Куурус с любопытством посмотрел на остатки пирамиды. Местами, там, где брызги вина миновали их, языки пламени продолжали осторожно лизать остатки дерева.

– Нужно восстановить справедливость, – сказал человек в черном.

Куурус лишь криво ухмыльнулся. «Они всегда рассуждают о справедливости. Им просто нравится о ней говорить, – подумал он. – О справедливости и о правах. Это придает им спокойствия и уверенности. Но в действительности никакой справедливости не существует. На свете есть только золото и меч».

– Кого я должен убить? – спросил он.

– Этого я не знаю, – ответил человек.

Куурус исподлобья взглянул на него. Хотя в его карманах на ремне уже лежат двадцать золотых монет двойного веса, их будет гораздо больше.

– Вот все, что мне известно, – сказал человек, протягивая ему кусок зеленой материи.

Куурус внимательно осмотрел лоскут.

– Это нарукавная повязка, – задумчиво произнес он. – Наводит на мысль об арских состязаниях тарнов.

– Так и есть, – ответил человек.

Подобные опознавательные знаки – красные, желтые, зеленые, серебристые повязки – в Аре на состязаниях носили сторонники различных команд, соревнующихся между собой.

– Я отправляюсь в Ар, – сказал Куурус.

– Если ваша миссия будет выполнена удачно, – заверил его человек, – по возвращении вы получите ещё сто золотых.

Куурус посмотрел ему в глаза и сказал:

– Хорошо. Но если ты меня обманешь, ты умрешь.

– Да, – ответил человек.

– Кто этот убитый? – кивнул Куурус на догорающие остатки погребального костра. – За кого я должен отомстить?

– Это – воин, – ответил человек.

– Его имя? – спросил Куурус.

– Тэрл Кэбот.




Глава 2. АР


Куурус беспрепятственно вошел в ворота Ара. Увидев знак черного кинжала, которым он заблаговременно украсил свой лоб, охранники даже не пытались его остановить.

Не долго же черные туники убийц не появлялись в пределах городских стен Ара – со времени правления убара Марленуса, ратных подвигов его современников – прославленного героя-воина из Ко-Ро-Ба Тэрла Бристольского и имевшего не менее громкую славу главы убийц Па-Кура.

Много лет убийцы в городе считались людьми вне закона. Па-Кур объединил обложенные данью города и повел их на Ар. Домашний Камень был украден, а убар вынужден спасаться бегством. Город пал, и Па-Кур, хотя и принадлежал к низшей касте, возжелал заполучить императорскую мантию Марленуса. Он осмелился не только надеть на себя золотой медальон убара, но и серьезно претендовать на трон всей Арской Империи – вещь до той поры неслыханная в истории Противоземли даже для представителей гораздо более высоких каст. И неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Империи и её столицы, если бы орды захватчиков не были разгромлены объединенными усилиями Союза Свободных Городов, возглавленного и поднятого на борьбу Ко-Ро-Ба и Тентисом. Командование освободительной армией взяли на себя Мэтью Кэбот – отец Тэрла Бристольского и Казрак из Порт-Кара – брат Тэрла по оружию. С тех пор черные одеяния убийц не встречались на улицах славного города Ар.

Однако никто не встал на пути Кууруса, поскольку лоб его украшала маленькая зловещая эмблема – черный кинжал.

Когда кто-либо из касты убийц получал свойственное его ремеслу задание и плату за его выполнение, он украшал свой лоб этим узаконенным символом, который открывал перед ним ворота любого города. Вмешиваться в дела убийц не позволялось никому.

Не многие из вершащих неправедные дела, сколь большой бы силой и властью они ни обладали, не затрепетали бы от ужаса при известии о появлении в их городе человека со зловещим символом на лбу – ведь только убийца знал имя своей новой жертвы.

Куурус вошел в ворота города и огляделся.

Женщина с корзинкой в руке, завидев его, испуганно отступила в сторону, крепче прижав к груди ребенка.

Крестьянин обошел его, стараясь, чтобы его тень не упала на тень убийцы. Куурус небрежным жестом указал на фрукты, разложенные на тележке с впряженным в неё небольшим четвероногим рогатым тарларионом, и лоточник поспешно протянул ему один из плодов, боясь встретиться с ним взглядом и торопясь убраться подальше от этого внезапно ставшего опасным места. Неподалеку от ворот, прижавшись спиной к каменной башне и наблюдая за ним, застыла худенькая тонконогая девушка-рабыня. В её глазах ясно читался испуг. Очевидно, Куурус был первым из касты убийц, с кем ей довелось встретиться. Темные разметавшиеся по плечам волосы, короткая желтая туника, стянутая вместо пояса тонкой веревкой и едва прикрывающая колени, – обычная одежда рабынь северных городов, где даже стягивающий шею металлический ошейник покрывался желтой эмалью.

Вгрызаясь зубами в мякоть плода, заливая его соком щеки и подбородок, Куурус внимательно изучал девушку. Она уже, казалось, готова была уйти, но его пристальный взгляд приковал её к месту. Он выплюнул попавшиеся косточки в придорожную пыль и, дожевав плод, швырнул корку ей под ноги. Девушка с ужасом проследила за её полетом и тут же почувствовала, как сильная рука сжала её плечо.

Он рванул девушку к себе и, толкнув на дорогу, заставил её идти впереди себя.

Проходя мимо ближайшей пага-таверны, дешевой, грязной, распространяющей зловоние и до отказа забитой посетителями – приезжими и мелкими торговцами, убийца придержал девушку за руку и, пинком распахнув дверь, грубо втолкнул её в зал. Все посетители таверны оглянулись на них. Трое музыкантов мгновенно прекратили игру. Женщины-рабыни в шелках удовольствия застыли, не донеся кувшинов с пагой до протянутых к ним кружек. Умолкли даже привязанные к их лодыжкам бубенчики. Убийца неторопливо оглядел присутствующих одного за другим. Мужчины побледнели под его пристальным взглядом. Некоторые из них сжались, готовые скорее провалиться сквозь землю, нежели оказаться, сами не зная за какие грехи, той жертвой, за которой явился этот человек со знаком черного кинжала на лбу.

Убийца повернулся к толстому мрачному человеку в кожаном фартуке, разливавшему в кувшины пагу.

– Ошейник, – коротко потребовал он.

Человек снял с крючка у стойки один из ключей.

– Седьмой, – сказал он, бросая ключ убийце.

Поймав ключ, тот ухватил девушку за локоть и повел её к дальней слабо освещенной стене в том конце зала, где потолок постепенно понижался и смыкался с полом.

Девушка двигалась как истукан, в её глазах застыл непреодолимый страх.

Здесь, в углу, уже стояли на коленях две рабыни, которые при их приближении, загремев цепями, торопливо отодвинулись в сторону.

Он рывком поставил темноволосую девушку на колени и, надев ей на шею две полукруглые металлические скобы, запер их на ключ. Второй конец удерживающей ошейник цепи длиной в каких-нибудь два фута был соединен со вбитым в каменную стену кольцом. Убийца равнодушно осмотрел свою рабыню и направился в зал.

Девушка осмелилась поднять глаза, только когда он отошел. Угол, в котором она стояла на коленях, был темным и мрачным, и её желтая туника казалась грязно-коричневой. Дальше зал освещался развешанными на «стенах заправленными жиром тарлариона лампами, в скудном свете которых девушке хорошо были видны двигающиеся между столами силуэты рабынь, разносящих посетителям таверны пагу. В самом центре зала столов не было, а пол покрывал толстый слой песка: здесь мужчины могли помериться силой, а рабыни танцевать. Дальняя от девушки стена достигала в высоту не менее двадцати футов и состояла из четырех этажей, на каждом из которых располагалось по семь небольших комнат, входом в которые служили круглые, диаметром в двадцать четыре дюйма, отверстия. На этажи вели восемь узких укрепленных в стене лестниц.

Куурус подошел к ближайшему столу слева и, поджав под себя ногу, устроился за ним так, чтобы у него за спиной оказалась только стена, а перед глазами находился весь зал. Сидевшие за столом мужчины молча встали и перешли на другие свободные места.

Куурус прислонил к стене рядом с собой копье, снял шлем и щит, а короткий меч положил на стол по правую руку.

По едва заметному жесту хозяина таверны, угрюмого толстого человека в кожаном фартуке, одна из обслуживающих посетителей рабынь немедленно поспешила к столику убийцы и, поставив перед ним высокий бокал, дрожащими руками наполнила его пагой. Затем, украдкой бросив взгляд на прикованную в углу слева от убийцы девушку, рабыня тут же торопливо отошла прочь.

Куурус поднял обеими руками кружку с пагой и подозрительно принюхался к мутной жидкости. Затем осторожно сделал небольшой глоток, подождал и решительно отхлебнул добрую половину кружки.

Обтерев губы рукой, убийца взглянул на музыкантов.

– Играть! – коротко бросил он.

Музыканты подняли инструменты – и зал наполнился нестройными аккордами варварской музыки, к которой через минуту присоединились разговоры посетителей, плеск наливаемой в кружки наги и позвякивание привязанных к щиколоткам снующих между столиками рабынь колокольчиков.

Не прошло и четверти часа, как посетители – чего и следовало ожидать – совершенно забыли о сидящей рядом с ними в зале зловещей фигуре в черной тунике.

Им было достаточно того, что этот убийца с крохотным символом смерти на лбу ищет не их.

Куурус медленно потягивал пагу и, не выражая никаких эмоций, наблюдал за присутствующими.

Внезапно дверь таверны с треском распахнулась – и в зал по ступенькам с криком скатился какой-то уродец.

Стоя на четвереньках, он напоминал неуклюжее горбатое животное, а его непомерно крупная голова и всклокоченная шевелюра ещё больше увеличивали это впечатление. Даже выпрямившись, карлик едва ли доставал до груди человеку среднего роста.

– Не бейте Хула! – быстро перебирая руками по полу, кричал он. – Не бейте!

– А вот и наш Хул-дурачок пожаловал, – заметил один из посетителей.

Карлик поднялся на ноги и, с трудом неся свою несоразмерно большую голову, торопливо, как урт с переломанными ногами, заковылял к прилавку, за которым хозяин таверны протирал жирной тряпкой кружки для наги.

– Спрячь Хула! – запричитал карлик. – Пожалуйста, спрячь Хула!

– Проваливай отсюда, – отмахнулся от него хозяин.

– Нет! – пуще прежнего завопил уродец. – Они убьют Хула!

– В славном городе Аре нет места нищим и попрошайкам, – прорычал в ответ один из сидящих за столами.

Лохмотья Хула наводили на мысль о том, что некогда он мог принадлежать к касте гончаров, но с тех пор его одежда настолько поизносилась, что утверждать что либо по этому поводу было бы, пожалуй, сложно. Одна нога у него была заметно короче другой, а тонкие руки не скрывали несколько неправильно сросшихся переломов – он неловко прижимал узловатые пальцы к груди и беспомощно озирался по сторонам, стараясь найти укрытие. Он попытался было спрятаться за спинами сидящих за столиком людей, но те вытолкали его на середину зала, на засыпанную песком арену. Тогда он решил Забраться на четвереньках под ближайший столик, но расплескал стоявшую на нем в кружках пагу, и один из посетителей пинками вытолкал его из-под стола. Как затравленное животное, не переставая стонать и испуганно причитать, Хул заметался по залу. Не найдя другого убежища, он, несмотря на гневные окрики хозяина таверны, быстро вскарабкался на стойку и, тяжело перевалившись, скрылся под ней.

Все, за исключением Кууруса, рассмеялись.

Минутой позже в зал ворвались четыре крепких вооруженных охранника в туниках с перекрещенными на груди шелковыми голубыми лентами.

– Где Хул-дурачок? – гаркнул один из них – рослый парень с мощной челюстью, в которой недоставало нескольких зубов, и длинным, протянувшимся через всю правую щеку шрамом Его спутники принялись обыскивать зал. – Я спрашиваю, где Хул-дурачок? – настойчиво повторил предводитель четверки, обращаясь к хозяину таверны.

– Сейчас я его поищу, – ответил хозяин, подмигивая мрачно усмехнувшемуся парню со шрамом, и с нарочитым вниманием заглянул под прилавок.

– Нет, – печально ответил он, – кажется, Хула-дурачка здесь нет.

– Жаль, – разочарованно протянул предводитель четверки. – Придется поискать где-нибудь в другом месте.

– Придется, – с сожалением вздохнул хозяин и, выдержав короткую, особенно жестокую для беглеца паузу, внезапно воскликнул.

– Нет! Подождите, здесь, кажется, что-то копошится! – И, наклонившись к прижавшемуся к его ногам дрожащему от страха карлику, резким рывком поднял его над прилавком и швырнул парню со шрамом под ноги.

– Вот так сюрприз! – воскликнул рослый парень. – Да это же Хул-дурачок!

– Сжальтесь надо мной! Пощадите! – истошно завопил Хул, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук.

Четверка охранников, вероятно некогда принадлежавших к касте воинов, веселилась, наблюдая за безуспешными, выглядящими комично усилиями тщедушного человечка.

Присутствующим тоже нравилось это зрелище.

Толстое тело маленького уродца Хула с худыми болтающимися руками и ногами напоминало скорее мешок с тряпьем, а грязные, прикрывающие его лохмотья только усиливали это впечатление. Одна нога у него была короче, правый глаз был наполовину закрыт, а массивная, слишком тяжелая для тонкой шеи голова безвольно свесилась набок.

– Вы и вправду собираетесь его убить? – поинтересовался один из посетителей.

– Да, на этот раз он умрет, – ответил один охранник. – Он осмелился назвать по имени Портуса и попросить у него монету.

Гориане по большей части не проявляли благосклонности к попрошайкам, а многие вообще считали, что занимающиеся этим делом оскорбляют не только почтенных граждан, но и сам город. Когда милосердие действительно считалось оправданным – к примеру, в случае потери кормильцем работы или его внезапной кончины, когда женщина после гибели мужа оставалась одна, – заботу о нуждавшихся брала на себя кастовая организация либо клан, членство в котором определялось не кастовой принадлежностью, а кровным родством. Если же человек по каким-либо причинам оказывался вне касты и не имел возможности вступить в клан, как в случае с этим безмозглым дурачком Хулом, при потере работы он обречен был влачить жалкое существование, а жизнь его, как правило, оказывалась весьма недолгой.

К тому же гориане с большой щепетильностью относились к своим именам, особенно к произнесению их вслух. Многие, особенно принадлежащие к низшим кастам, склонны были даже скрывать свое настоящее, данное при рождении имя и брать себе второе, поскольку опасались, что произнесенное врагом имя делало их беззащитными перед магическим воздействием, которое могло причинить им вред. Рабы также не смели обращаться к свободным гражданам по именам.

Куурус подозревал, что Портусу, несомненно занимающему среди горожан видное место, приходилось, вероятно, неоднократно выносить подобное обращение к себе этого маленького глупца Хула и в конце концов он решил с ним разделаться.

Парень, державший Хула за шиворот, нанес ему мощный удар кулаком и бросил его поникшее тело своим товарищам. Те под веселые возгласы зрителей немедленно последовали его примеру и принялись, словно мяч, перебрасывать друг другу тело сжавшегося беззащитного карлика, сопровождая каждый свой бросок увесистыми тумаками. Их жертва, окровавленная, согнувшаяся в неестественном положении, спрятав голову между коленями и закрыв её руками, напоминала скорее тряпичную куклу, нежели живого человека. Однако четверо громил, даже уронив Хула на пол, продолжали без устали пинать его ногами, пока карлик не оказался в центре зала лежащим на усыпанной песком арене.

Тогда предводитель со шрамом на щеке схватил Хула за волосы и, оттянув ему голову, выставил на всеобщее обозрение его тонкую худую шею. Затем он вытащил из-за пояса широкий кривой серп, каким в Аре обычно пользуются при сборе урожая, и неторопливо поднес его к горлу своей жертвы.

Хул лежал ни жив ни мертв, зажмурив глаза и дрожа всем телом, как урт, зажатый в зубах слина.

– Не пачкай мне здесь, – недовольно заметил хозяин таверны.

Парень со шрамом поднял на него глаза и с усмешкой оглядел собравшихся вокруг него зрителей, с нетерпением ожидавших его последнего удара.

И тут ухмылка сползла с лица парня: он заметил обращенный к нему взгляд холодных глаз человека с черной меткой на лбу.

Куурус резким движением отодвинул от себя кружку с пагой.

Хул, удивленный происшедшей заминкой, робко приоткрыл глаза.

Он тоже увидел сидящего в глубине зала у самой стены человека в черном, неподвижно глядящего на него.

– Ты – попрошайка? – спросил Куурус.

– Да, хозяин, – ответил Хул.

– День был удачным? – поинтересовался Куурус.

Хулу снова стало страшно.

– Да, хозяин, – торопливо пробормотал он. – Да!

– Значит, у тебя есть деньги, – сказал Куурус, поднимаясь из-за стола и обнажая свой короткий меч.

Непослушными, трясущимися руками Хул судорожно порылся в кармане, извлек из него мелкую медную монету и протянул её Куурусу, который, не глядя, сунул её в одно из отделений своего ремня.

– Лучше не вмешивайся, – сказал парень, державший у горла Хула нож.

– Нас здесь четверо, – добавил его товарищ, протягивая руку к своему мечу.

– Я взял плату, – подчеркнул Куурус.

Посетители таверны и рабыни торопливо отступили в глубину зала.

И тут на стол перед убийцей с глухим звоном упала золотая монета. К Куурусу приблизился толстый, обрюзгший человек, одетый в длинную шелковую голубую тунику.

– Я – Портус, – сказал он. – Не вмешивайся, убийца.

Куурус повертел монету в руках и взглянул на Портуса.

– Я уже взял деньги, – жестко ответил он.

Четверо охранников схватились за мечи. Хул на четвереньках убежал под прикрытие ближайших столов.

Один из четверых бросился к убийце, но в полумраке помещения, едва разгоняемом светом чадящих светильников, трудно было понять, что у них произошло. Никто не услышал звона мечей, но все вдруг увидели, как рванувшийся вперед парень со шрамом на щеке внезапно на мгновение замер и тут же с глухим звуком повалился на стол. Темная фигура убийцы зловещей тенью пронеслась по залу, легко ускользая от пронзающих пустоту мечей бросившихся вслед за ним охранников. Лишь на секунду он остановился, и второй из нападавших, не успев увернуться от тускло сверкнувшего лезвия меча, рухнул на колени и растянулся на песке. Двое оставшихся отчаянно размахивали мечами, но ни разу им не удалось даже скрестить клинки с похожим на призрак убийцей. И третий воин, словно наткнувшись на невидимую преграду, удивленно замер и безмолвно упал на пол. За ним последовал четвертый, и не успело его тело коснуться пола, как убийца уже обтер окровавленное лезвие меча и спрятал его в ножны. Затем он подобрал золотую монету и бросил хмурый взгляд на остолбеневшего, обливающегося холодным потом Портуса. Неторопливо обернувшись, он швырнул монету Хулу-дурачку.

– Это тебе подарок – сказал убийца. – От Портуса. Он сегодня добрый.

Схватив монету, Хул со всей возможной для него быстротой, как урт, вырвавшийся из ловушки, бросился наутек.

Куурус снова вернулся к своему столику и, как прежде, устроился за ним, поджав под себя ногу. Меч снова лежал справа от него, у самой руки. Убийца придвинул к себе кружку с пагой и сделал большой глоток.

Не успел он осушить бокал, как почувствовал чье-то приближение. Его рука машинально потянулась к рукояти меча.

Подошедший оказался Портусом. Он тяжело дышал, стараясь изобразить на лице слащавую улыбку и демонстрируя безоружные руки.

Кряхтя, он расположился напротив Кууруса, смиренно положив руки на колени.

Куурус молча наблюдал за ним.

Портус снова выдавил из себя улыбку, но на лице Кууруса не дрогнул ни единый мускул.

– Добро пожаловать, Несущий Смерть, – произнес Портус, адресуя убийце наиболее уважительное из принятых в их касте обращений.

Куурус не шевельнулся.

– Я вижу у тебя на лбу знак, – продолжал Портус, – черный кинжал…

Куурус внимательно изучал внешность своего незваного собеседника – затянутое голубым шелком рыхлое тело, широкие складки рукава у левого плеча…

Короткий меч убийцы с легким шелестом покинул ножны.

– Я обязан думать о самозащите, – с извиняющейся улыбкой промолвил Портус, когда распоротый мечом шелк его рукава обнажил привязанные к плечу ножны.

Куурус, не глядя, перерезал удерживающие ножны Кремешки и коротким движением меча отбросил оружие в сторону.

– Я полагаю, это совсем неплохо, что здесь снова появились люди в черных одеяниях, – заметил Портус.

Куурус кивком согласился с его утверждением.

– Принеси паги! – повелительно бросил Портус одной из проходящих мимо рабынь, и та поспешила выполнить его приказание. С заискивающей улыбкой Портус снова обернулся к Куурусу: – С этим в Аре было плохо, – продолжал он, – после смещения Казрака из Порт-Кара с должности главы городской администрации и убийства Ома – верховного посвященного.

Куурус уже слышал об этом. Казрак, долгое время занимавший пост главы городской администрации, был наконец смещен после частых волнений среди торговцев и жалоб на него верховных посвященных. Казрак доставлял касте посвященных немало неприятностей, не только постоянно повышая налоги, взимаемые с их обширных земельных владений, расположенных в черте города, но и при каждом удобном случае оказывая поддержку соперничающим с ними административным кругам города. В ответ на это при проведении своих обрядов, в основном рассчитанных на представителей низших сословий, посвященные давали свое толкование действиям Казрака, объясняя их стремлением к расширению собственной власти и тайным сопротивлением постановлениям Царствующих Жрецов.

После убийства Ома, поддерживавшего с главой городской администрации довольно сносные отношения, новый верховный служитель посвященных Комплициус Серенус, изучая предзнаменования, полученные им при жертвоприношении белого боска в день ежегодного Праздника урожая, к своему очевидному ужасу, открыл, что они являются неблагоприятными для Казрака. Остальные посвященные выразили желание проверить это предзнаменование, определяемое по состоянию печени убитого боска, однако Комплициус Серенус, словно охваченный безудержным страхом, поспешил бросить печень боска в огонь, посчитав необходимым немедленно уничтожить материальное свидетельство столь чудовищного известия. Он упал у подножия священного алтаря и безутешно разрыдался, поскольку каждому в городе было известно, что он долгое время был одним из ближайших друзей Казрака.

Поговаривали, что именно с этого момента Казрак начал постепенно утрачивать доверие горожан, и в первую очередь низших слоев общества. Немало способствовали тому и принимаемые им меры по сдерживанию роста монополий, имеющих для определенных группировок – в частности торговцев – чрезвычайно важное значение: по его распоряжению были созданы комиссии, в обязанности которых входило следить за производством кирпича и распределением запасов соли и жира тарларионов. Он также наложил определенные ограничения на организацию зрелищ, в частности турниров, полагая, что участившиеся случаи потери жизни их участниками – даже рабами – причиняют городу в целом значительный ущерб. Он утверждал, что граждане Ара, даже не демонстрируя свою силу и бесстрашие на поединках, сопровождающихся бессмысленным кровопролитием, вполне способны оставаться в прекрасной физической форме. Припомнили ему и то, что родом он был из Порт-Кара – города, никогда не поддерживавшего особо дружеских отношений не только с Аром, но и со всеми остальными горианскими городами. Постепенно стал забываться тот факт, что во времена смуты, поднятой Па-Куром – предводителем касты убийц, Казрак возглавил борьбу с ним. Наоборот, на улицах стали поговаривать, что жители Ара самостоятельно, своими силами сбросили с трона самозванца; Казрак казался живым напоминанием того, что некогда славной столице Империи пришлось обратиться за помощью к другим городам, что их свобода была добыта не только их собственными руками.

Принимая во внимание все эти соображения, представители высших слоев общества, являвшиеся членами Верховного Совета города, не могли оставаться равнодушными к волеизъявлению масс и золоту торговцев. А посему Казрак, долгое время являвшийся главой городской администрации, был при голосовании смещен с занимаемой им должности и выдворен из города, публично лишен пищи и крова, как в свое время задолго до него и Марленус – прежний убар Ара.

Казрак вместе с несколькими оставшимися верными ему соратниками и супругой – красавицей Саной из Тентиса – вынужден был покинуть город. Куда они отправились – точно не было известно, но полагали, что они надеялись основать собственное поселение на одном из островов Тассы, лежащем значительно севернее Коса и Тироса. Новым главой администрации Ара стал человек по имени Минус Тентиус Хинрабиус, замечательный, пожалуй, лишь тем, что был выходцем из семейства Хинрабиусов, пользовавшихся большим влиянием в среде строителей, поскольку им принадлежала значительная доля капитала в разросшемся «Объединении хинрабийских печей», где производилась большая часть используемого в Аре кирпича.

– С уходом Казрака, – заметил Портус, – жизнь в Аре стала другой.

Куурус не ответил.

– Порядка стало меньше, – продолжил его собеседник. – Теперь, когда выходишь из дому под вечер, особенно если идешь через мост, всегда нужно иметь рядом надежных людей. А разгуливать после захода солнца опасно даже с мечом.

– Разве воины больше не охраняют улицы? – спросил Куурус.

– Охраняют, – ответил Портус. – Но их очень мало. Многие отправлены на далекие приграничные территории, где возникают спорные ситуации, как, например, на Картиусе. К тому же торговые караваны теперь требуют все большей охраны, и именно свободными воинами.

– Но в городе много воинов, – заметил Куурус.

– Да, – ответил Портус, – но пользы от них мало. Платят им теперь лучше – раза в два больше, чем прежде, но они, как правило, все утро проводят в тренировках с оружием, а по вечерам неизменно собираются в тавернах, игорных залах или городских банях.

– А наемники здесь есть? – поинтересовался Куурус.

– Есть, – сказал Портус, – и богатые торговцы, особенно из крупных домов, таких, как на Монетной улице или на улице Клейм, нанимают себе собственных воинов. – Он усмехнулся. – Мало того, они вооружают и специально тренируют своих людей, чтобы впоследствии предоставлять их услуги тем, кто в них нуждается.

Куурус поднял свою кружку с пагой и сделал большой глоток.

– Какое все это имеет отношение ко мне? – спросил он.

– По кому ты носишь на лбу знак черного кинжала? – осторожно поинтересовался Портус.

Куурус не ответил.

– Возможно, я сумел бы тебе подсказать, где его найти, – высказал предположение Портус.

– Я сам его найду, – бросил Куурус.

– Да-да, – поспешно согласился Портус, – конечно.

Он постарался придать своему лицу безразличное выражение и, нервно побарабанив пальцами по коленям, дрожащей рукой поднес кружку с выплескивающейся пагой к губам.

– Я не имел в виду ничего дурного, – добавил он.

– Поэтому ты остался жив, – сдержанно заметил Куурус.

Портус судорожно сглотнул и некоторое время сидел молча.

– А могу я поинтересоваться, – наконец снова спросил он, – это твое первое убийство или уже… второе?

– Второе.

– Вот как…

– Я в поиске, – добавил Куурус.

– Ну да, конечно, – согласно кивнул Портус.

– Я пришел, чтобы отомстить, – продолжал убийца.

С лица Портуса не сходила заискивающая улыбка.

– Именно это я и имел в виду, – немедленно подхватил он, – когда говорил, что это очень хорошо, что черные туники снова появились среди нас. Теперь справедливость опять восторжествует, а попранные права будут восстановлены.

– В этом мире имеет значение только золото и меч, – твердо сказал Куурус.

– Совершенно верно, – поспешно согласился Портус. – Истинная правда.

– Зачем ты подошел ко мне?

– Я бы с удовольствием воспользовался твоими услугами, – ответил Портус.

– Я на работе, – сказал Куурус.

– Ар – довольно большой город, – неопределенно заметил Портус. – У тебя может уйти много времени, прежде чем ты найдешь того, кого ищешь.

Куурус нахмурился.

– А тем временем, – подавшись вперед, продолжал Портус, – ты мог бы заработать кругленькую сумму. Мне нужны такие, как ты. К тому же большую часть времени ты будешь свободен и сможешь выполнить свою работу. Сотрудничество пойдет на пользу нам обоим.

– Кто ты? – спросил Куурус.

– Я тот самый Портус – владелец дома Портуса.

Куурусу уже приходилось слышать об этом доме – одной из самых крупных бирж рабов на улице Клейм. К тому же по шелковому одеянию собеседника он сразу определил, что разговаривает с работорговцем.

– Что тебя тревожит? – поинтересовался Куурус.

– На улице Клейм есть дом, не только более мощный, чем мой, но и превышающий по своим возможностям любой другой, – ответил Портус.

– Его владелец причиняет тебе беспокойство?

– Он весьма близок к главе городской администрации и верховному служителю посвященных.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Куурус.

– Что золото этого дома имеет вес на городских советах.

– То есть глава городской администрации и верховный служитель обязаны своей должностью золоту этого дома?

Портус злобно усмехнулся.

– А как, интересно, без золота этого дома глава городской администрации и верховный служитель смогли бы выделять столько средств на организацию скачек и всевозможных состязаний, которые обеспечивают им такой успех среди низших слоев общества?

– Но ведь низшие слои общества не принимают участия в выборах главы городской администрации или верховного служителя. Глава администрации назначается Верховным Советом города, а верховный служитель Высочайшим Советом посвященных.

– В городских советах прекрасно знают, как удерживать низшие слои общества на коротком поводке, – пренебрежительно заметил Портус. – К тому же в Верховном Совете довольно много людей, которые вынуждены выбирать между ножом у горла и золотом в карманах, и они, конечно, предпочитают последнее, – он заговорщицки подмигнул Куурусу. – Ведь в этом мире имеет значение только золото и меч, не так ли?

Куурус оставался серьезным.

Портус торопливо поднес к губам кружку и отхлебнул мутной жидкости, одновременно бросив осторожный изучающий взгляд на сидящего напротив убийцу.

– А откуда этот дом берет средства, достаточные для того, чтобы с такой легкостью заправлять всеми верховными группировками Ара?

– Это очень богатый дом, – оглядываясь по сторонам, ответил Портус. – Очень, очень богатый.

– Откуда это богатство?

– На чем они делают деньги, я не знаю. По крайней мере не знаю, откуда они приходят в таком количестве, – ответил Портус. – Мой дом, финансируя игры подобного масштаба, обанкротился бы уже на следующий день.

– И в чем твой интерес в отношении этого дома? – спросил Куурус.

– Они хотят быть единственными крупными работорговцами Ара, – прошептал Портус.

Куурус усмехнулся.

– Традиции моего дома поддерживаются уже более чем двадцатью поколениями, – продолжал Портус. – Мы разводим, отлавливаем, тренируем, воспитываем и продаем рабов на протяжении пяти сотен лет. Дом Портуса известен по всему Гору. – Внезапно в его глазах появилась невыразимая грусть. – Однако вот уже шесть торговых домов по улице Клейм разорены или закрыты.

– В Аре никогда не существовало монополии на работорговлю, – заметил Куурус.

– Тем не менее именно в этом и состоит основная цель дома, о котором я говорю, – мрачно произнес Портус. – Разве может это не причинять беспокойства? Разве это не нарушение наших законных прав? Даже с точки зрения торговли и цен на наши товары – неужели ты не видишь, к чему это ведет? Уже сейчас менее крупным домам трудно выкладывать за рабов требуемую сумму, и, приобретая их, мы явно переплачиваем. В этом году в менее крупные дома приходило гораздо меньше покупателей.

– А как может дом, о котором ты говоришь, позволить себе переплачивать значительные суммы? – спросил Куурус. – Неужели число рабов, проходящих через их руки, настолько велико, что, получая с каждого из них минимальную выгоду, они в результате добиваются колоссальных прибылей?

– Долгое время я тоже так предполагал, – ответил Портус. – Но дело наверняка не только в этом. Я хорошо знаком с этим бизнесом, с ценами на организацию, планирование, приобретение, транспортировку, обеспечение безопасности, питание, доставку рабов на аукционы… И это не говоря о громадной численности отлично подготовленного и высокооплачиваемого персонала, обслуживающего интересы этого дома. А ведь легкость, с какой они расстаются с деньгами, не имеет себе равных в городе. Они выстраивают себе ванны, которые могут соперничать с бассейнами городских бань, – Портус задумчиво покачал головой. – Нет, они должны иметь источники дохода, отличные от их основного занятия. – Он рассеянно смахнул рукой со стола капли паги.

– Некоторое время я считал, – продолжал он, – что они стремятся продавать свои товар по низким ценам, с тем чтобы разорить своих конкурентов и заставить их отказаться от соперничества. Это дало бы им впоследствии возможность взвинтить цены на продаваемых ими рабов и вернуть тем самым недополученную прибыль. Но когда я даже приблизительно прикинул, какие деньги у них должны уходить на организацию игрищ и соревнований, обеспечивающих такой успех главе городской администрации и верховному служителю посвященных, я пришел к выводу, что их затраты несоизмеримо превышают получаемые ими доходы от работорговли. Нет, я совершенно убежден, что этот дом должен иметь другой, гораздо более мощный источник дохода, нежели их основной.

Куурус выжидательно молчал.

– Существует и ещё одна странная вещь, которой я никак не могу понять, – сказал Портус.

– Какая? – спросил Куурус.

– Количество поставляемых ими невольниц, – ответил Портус.

– На Горе всегда было много рабынь, – заметил Куурус, упуская основной смысл фразы Портуса.

– Да, – недовольно проворчал тот, – но не в таком количестве. Ты хотя бы имеешь представление о том, с каких обширных отдаленных территорий происходит поставка невольниц сюда, в Ар? А ведь на тарнах много не увезешь. У невольничьего каравана уходит не меньше года, чтобы объехать все поставляющие рабов города и вернуться назад.

– Сотня хороших натренированных всадников вполне способна напасть на какое-нибудь варварское селение, захватить сотню девчонок и вернуться назад за каких-нибудь двадцать дней, – возразил Куурус.

– Верно, – согласился Портус, – но, как правило, подобные рейды совершаются в города, где есть цилиндры, а расстояния между такими городами слишком велики. Плата же за простую туземку ничтожна и не оправдывает расходов на организацию такой экспедиции.

Куурус пожал плечами.

– Кроме того, – отметил Портус, – это вовсе не обычные туземные девчонки.

Куурус поднял на него удивленный взгляд.

– Многие из них обладают весьма поверхностными знаниями о горианцах, – продолжал Портус. – И ведут себя они довольно странно. Рыдают, вопят. Можно подумать, что им никогда прежде не приходилось видеть рабского ошейника или цепей. Все они красивы, но очень глупы. Единственная вещь, которую они хорошо понимают, – это кнут, – на лице Портуса отразилось явное неудовольствие. – Люди даже приходят просто посмотреть, как ими торгуют: они или стоят, как изваяния, или рыдают и дерутся, как сумасшедшие, или кричат что-то на своих варварских языках. Только плеткой и можно объяснить им, чего от них требуют. Но тогда уж они действительно предстают во всей красе и, несмотря на свою дикость, приносят своим продавцам хорошие деньги.

– Я полагаю, – заметил Куурус, – ты хочешь заплатить мне за то, чтобы я в какой-то степени мог защитить тебя от посягательских планов этого дома, о котором ты говоришь.

– Совершенно верно, – ответил Портус. – Если чего-то нельзя добиться золотом, нужно попытаться взять это мечом.

– Ты говоришь, это самый крупный, богатый и влиятельный дом на улице Клейм?

– Да, – кивнул Портус.

– И как он называется?

– Дом Кернуса.

– Я согласен предоставить свой меч в услужение… – сказал Куурус.

– Отлично! – сгорая от нетерпения, воскликнул Портус и удовлетворенно потер руки. – Отлично!

– …дому Кернуса, – помедлив, добавил убийца.

Глаза Портуса широко раскрылись, а по телу пробежала мелкая дрожь. Он неуклюже поднялся со скамьи, повернулся и, натыкаясь на соседние столы, пошатываясь, на негнущихся ногах вышел из таверны.

Осушив свою кружку, Куурус встал и направился в темный угол зала, образуемый постепенно снижающимся потолком и грязными стенами. Стоящая здесь на коленях девушка в желтой тунике встретила его приближение тревожным взглядом. Куурус щелкнул замком у неё на шее и сбросил с неё цепь. Поставив её на ноги и жестом принудив идти впереди себя, он подошел к стоящему за прилавком человеку в кожаном фартуке и бросил ему ключ.

– Двадцать седьмой, – коротко ответил человек и протянул Куурусу завернутые в шелковую материю цепи.

Куурус перебросил цепи через плечо и подтолкнул девушку вперед. Та, пошатываясь, побрела между столиками и остановилась возле узкой лестницы, ведущей на верхние этажи высокой стены. Не говоря ни слова, она принялась взбираться по ступенькам, пока не достигла этажа, на котором располагалась двадцать седьмая ниша. Отыскав выделенный им номер, она проскользнула в круглое отверстие, служившее входом. Следом за ней туда же забрался Куурус и задернул за собой занавеску.

Помещение, в котором они оказались, едва достигало четырех футов в высоту и пяти – в ширину. В небольшом углублении в стене стояла отбрасывающая тусклый свет лампа. Стены были затянуты красным шелком, а полы покрывали толстые, в несколько дюймов, мягкие шкуры.

В номере поведение девушки немедленно изменилось. Она беззаботно улеглась на спину и закинула руки за голову.

Куурус отбросил принесенные цепи в сторону и усмехнулся.

– Теперь я понимаю, – сказала она, – почему свободные женщины никогда не заходят в торгующие пагой таверны.

– Ну, ты-то невольница, – сказал Куурус.

– Да, это верно, – уныло произнесла она.

Куурус стащил с неё тунику.

Девушка села и обхватила руками колени.

– Вот, значит, какие здесь номера, – оглядывая крохотное помещение, заметила она.

– Тебе нравится? – спросил Куурус.

– Ну, – протянула она, – здесь чувствуешь себя… довольно свободно…

– Это точно, – согласился Куурус. – Я вижу, тебя следует приводить сюда почаще.

– Это, наверное, было бы неплохо, – ответила она и с улыбкой добавила, – хозяин.

Он потрогал надетый на неё металлический ошейник с вырезанной на покрывающей его эмали надписью: «Я – собственность дома Кернуса».

– Мне бы хотелось снять с тебя эту штуку.

– К сожалению, – ответила она, – ключ от него находится в доме Кернуса.

– Ты затеяла опасную игру, Элизабет.

– Тебе бы лучше называть меня Веллой, – посоветовала она. – Именно под этим именем меня знают у Кернуса.

Он обнял её за плечи, и она ответила ему поцелуем.

– Я скучала по тебе, Тэрл Кэбот.

– Я тоже, – ответил я.

И поцеловал её.

– Нам нужно поговорить о работе, – пробормотал я, – о наших планах, задачах, о том, как нам лучше их решить.

– Мне кажется, все связанное с Царствующими Жрецами менее важно, чем то, чем мы занимаемся сейчас, – мечтательно улыбнулась она.

Я пытался ещё что-то ей втолковать и, только почувствовав её в своих объятиях, рассмеялся, догадавшись, что она не слушает, и крепче прижал её к себе.

– Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, – прошептала она.

– Я – Куурус, – поправил я её. – Куурус из касты убийц.

– Да, Куурус, – согласилась она. – А я несчастная Велла из дома Кернуса, подобранная на улице и приведенная сюда, в это ужасное место, чтобы служить минутным развлечением даже не своему хозяину, а жестокому, безжалостному убийце!

От её поцелуев я совершенно потерял голову и, отвечая ей, постарался на совесть. Должно быть, это мне удалось, поскольку немного погодя она устало прошептала:

– Ну, Куурус, ты знаешь, как обращаться с женщинами, предназначенными для наслаждения.

– Можешь быть в этом уверена, рабыня!

– Да, хозяин, – ответила она.

Я накинул на неё принесенное шелковое покрывало, и тонкая материя быстро впитала в себя выступившие на теле девушки крохотные капли пота.

– Ты настоящий умелец, хозяин, – смеясь, заметила она.

– Помолчи, рабыня, – сказал я, и она старательно следовала моему совету, в течение целого часа прерывая молчание только глухими стонами и легкими вскриками.




Глава 3. ПОЕДИНОК


Наконец я счел разумным распрощаться с Веллой.

Подождав, пока она накинет на себя желтую тунику, я что было сил хлопнул в ладоши и громовым голосом заорал: «Убирайся, рабыня!» Велла испустила истошный вопль, словно от полученного только что удара, и, не переставая истерично причитать, выбралась из ниши. Пошатываясь, она добралась до узкой лестницы, едва не падая, спустилась по скользким ступенькам и, размазывая по щекам слезы, на дрожащих ногах вышла из таверны, к вящему удовольствию посетителей.

Минутой позже я также оставил убогую комнату для свиданий и, подойдя к хозяину таверны, бросил на стойку влажную шелковую простыню и цепи. Пару секунд я внимательно смотрел ему в лицо – он не рискнул попросить платы, старательно отводя взгляд и делая вид, что не замечает меня, продолжая вытирать тряпкой кружки. Круто повернувшись, я вышел из таверны.

На город спускались легкие вечерние сумерки.

Я не боялся быть узнанным. В течение последних нескольких лет я не был в Аре, а теперь к тому же носил одежду, свидетельствующую о принадлежности к касте убийц.

Я огляделся по сторонам.

Ар – крупнейший, наиболее многолюдный и самый роскошный из городов Гора – всегда производил на меня сильное впечатление. Мне нравились его дома, его бесчисленные цилиндры, шпили и башни, его высокие мосты с висящими на их изящных перекрытиях сигнальными огнями, хорошо видимыми с любой точки города. Особенно приятно было любоваться Аром со вздымающихся в небо ажурных мостов, соединяющих различные части города, или с крыш наиболее высоких цилиндров. Хотя, вероятно, самое сильное впечатление панорама города производит ночью, когда наблюдаешь её с тарна. Мне вспомнилась та ночь много лет назад, накануне Праздника Посевной, когда я пронесся на тарне над величественными стенами Ара и принял участие в поединке за священный Домашний Камень этого одного из замечательнейших городов Гора. Всякий раз я гнал от себя эти воспоминания, но так и не мог от них избавиться, поскольку они были связаны с Таленой, дочерью Марленуса, убара из убаров, той, что на протяжении стольких лет была свободной спутницей простого воина из Ко-Ро-Ба, который по воле Царствующих Жрецов был разлучен с ней и возвращен на далекую Землю, чтобы там дожидаться, когда снова придет его черед принять участие в жестоких, беспощадных играх Гора.

Когда Ко-Ро-Ба был разрушен Царствующими Жрецами, жители его разбрелись по всему свету. Талена также исчезла, воин из Ко-Ро-Ба так и не сумел её отыскать.

Он даже не знал, жива она или погибла.

Те, кому довелось в этот час пройти по укутанным сумерками улицам города, с изумлением оборачивались, заметив стоящую в тени черную фигуру убийцы, по щекам которого медленно катились слезы.

– Игра! Игра! – внезапно долетел до меня чей-то голос, и я быстро встряхнул головой, отгоняя воспоминания о девушке, которую, один раз узнав, полюбил на всю жизнь.

Обычно понятию «игра» в горианском языке соответствует слово «каисса». Это общий термин, но, когда он употребляется без уточнения, он относится только к одной игре. На человеке, приглашавшем помериться с ним силами, было клетчатое красно-желтое одеяние, а под мышкой он держал игральную доску с такими же красными и желтыми клеточками, по десять в каждом ряду, образующими стоклеточное игровое поле. В закинутом на левое плечо кожаном мешке у него лежали красные и желтые фигурки – по двадцать для каждого из противников, изображающие копьеносцев, лучников, всадников на тарнах и так далее. Цель игры состояла в том, чтобы захватить Домашний Камень противника.

При этом правила игры и многочисленные комбинации весьма напоминали земные шахматы. Я даже склонен полагать, что столь близкое сходство этой игры с шахматами вовсе не случайно.

Время от времени некоторых жителей Земли из разных исторических эпох и регионов, достигших значительного культурного развития, доставляли на Гор, на нашу Противоземлю. Вместе с ними проникали различные обычаи, знания и игры, которые с течением лет претерпевали определенные изменения. Я подозреваю, что современные земные шахматы, насчитывающие тысячелетнюю историю, и горианская игра имели в качестве своего давно забытого прародителя одну общую игру, правила которой берут свое начало где-нибудь в Индии или Древнем Египте. Следует упомянуть, что эта игра, не имеющая, как я уже говорил, на местном языке собственного названия, снискала на Горе чрезвычайно широкую популярность. Даже в качестве игрушек у горианских детей чаще всего выступают красные и желтые фигурки. Повсюду существуют многочисленные клубы любителей игры, а нескончаемые соревнования между различными кастами и цилиндрами не поддаются никакому учету. Записи наиболее удачных партий внимательно изучаются и бережно сохраняются, равно как и списки участников и победителей городских турниров. Горианские книгохранилища переполнены исследовательскими работами, посвященными разбору основных правил игры, её тактики и стратегии и описанию различных комбинаций. Играют все хоть сколько-нибудь цивилизованные горианцы независимо от возраста или кастовой принадлежности. Частенько можно встретить двенадцати-тринадцатилетних подростков, блестяще разыгрывающих сложнейшую комбинацию, которой могли бы позавидовать даже величайшие шахматные мастера Земли.

Но человек, приближавшийся с игральной доской, вовсе не был любителем-энтузиастом. Такие люди пользовались всеобщим уважением независимо от того, к каким слоям общества они принадлежали. Их можно было встретить не только на окраинных, заваленных отбросами улицах города, но и в покоях самого убара. Это были настоящие профессионалы, игрой зарабатывающие себе на жизнь. Игроки не объединены в определенную касту или клан, но они образовывают некую особую группу, живущую собственной жизнью. Чаще всего в эту группу входят представители разных социальных слоев, не принимающие активного участия в общественной жизни и большую часть своего времени отдающие игре, что само по себе уже немало. Как правило, это люди выдающихся способностей, влюбленные в тончайшую прелесть замысловатых комбинаций, забывающие обо всем на свете, погрузившись в сложнейшие перипетии разворачивающегося по мановению их руки сражения, живущие ради этих сладостных минут, нуждающиеся в них, жаждущие нового поединка, как иные жаждут богатства, власти или любви обожаемой женщины.

На средства любительских организаций или же выделяемые городским финансовым фондом между профессиональными игроками регулярно проводятся состязания, в качестве приза на которых довольно часто выступают денежные суммы, способные в случае удачи обогатить победителя. Однако большинство игроков, как правило, влачат довольно жалкое существование, за гроши продавая на улицах свое мастерство любому желающему помериться с ними силами. Ставки обычно делаются один к сорока, одна медная монета против сорока, а то и против восьмидесяти монет в пользу любителя.

Тем не менее соперник гроссмейстера имеет также право потребовать от него дополнительных уступок, например, сделать в ходе игры по собственному выбору три последовательных хода или обязать мастера играть без обоих лучников или больших тарларионов. Наиболее мудрые из профессионалов, если игра не ведется по повышенным ставкам, частенько поддаются своему сопернику, чтобы собрать вокруг себя побольше желающих помериться с ними мастерством, однако партия в таком случае должна быть проиграна достаточно тонко, чтобы у любителя не возникло сомнения в заслуженности своей победы.

Я как-то знавал одного воина из Ко-Ро-Ба, туповатого парня с бесцветными, водянистыми глазами, который клялся, что в пага-таверне в Тентисе ему удалось выиграть у самого Кинтуса из Тора. Что ж, у тех, кто играет на деньги, тяжелый жребий: на всеобщем рынке они – продавцы своего товара и им нужно, чтобы платящий деньги покупатель уходил удовлетворенным.

Мне самому однажды во время пребывания в Ко-Ро-Ба Сентиуса из Коса довелось разыграть с ним партию за пару медных монет. И вот когда я наблюдал за задумчиво передвигающим фигурки гроссмейстером, мне, столь мало разбирающемуся в тонкостях этой игры, и пришло в голову, что за свои медные гроши я должен быть благодарен уже тому, что удостоился чести сидеть за одной доской с мастером столь высокого класса. Мне кажется, людям следует платить свои деньги уже за удовольствие наблюдать игру профессионала, однако, к сожалению, реальность нашей жизни свидетельствует совсем об ином.

Несмотря на оказываемое им уважение, порой доходящее до преклонения, игроки являются наименее обеспеченными среди всех горожан. Едва ли кто из живущих на улице Монет даст им взаймы. Владельцы гостиниц их также не жалуют и не предоставляют ночлега, пока те не заплатят им вперед. А сколько раз какому-нибудь гроссмейстеру приходилось целыми вечерами бесплатно играть с полупьяными посетителями в грязной третьеразрядной таверне только за то, чтобы получить от хозяина тарелку мяса с кружкой паги да разрешение переночевать у него где-нибудь на лавке. Многие игроки жили только мечтой о том, что в один прекрасный день их кандидатура будет выдвинута на ежегодные посвященные празднованию открытия Сардарской ярмарки межгородские соревнования, поскольку получаемой на них в качестве приза денежной суммы хватит по крайней мере на несколько лет безбедного существования, и уж тогда-то счастливчик сможет полностью отдаться углубленному изучению игры. Выделялось для участников и несколько поощрительных призов, но в целом существование игроков было в высшей степени нищенским.

Весьма осложняло их жизнь и непрекращающееся между ними соперничество за право играть на определенных улицах и мостах. Наиболее благоприятными для игры считались, безусловно, мосты вблизи самых богатых цилиндров и дорогих пага-таверн. Эти места и прилегающие к ним территории распределялись по результатам поединков между самими профессионалами.

В Аре право на самый высокий мост по соседству с Центральным Цилиндром и располагающимся в нем дворцом убара в течение четырех лет принадлежало одному из самых молодых и талантливых игроков – Скорлиусу из Ара.

– Игра! – услышал я ответный возглас и увидел, как из дверей ближайшего дома появился толстощекий парень, заметно важничающий, одетый в длинную белую тунику с вышитой на воротнике зеленой виноградной лозой.

Игрок тут же уселся, скрестив ноги, прямо на мостовую и установил перед собой доску. Напротив него разместился винодел.

– Расставляй фигуры, – сказал игрок.

Я подошел ближе и принялся наблюдать, как парень достает из кожаного мешка игрока красные и желтые фигурки и толстыми, неуклюжими пальцами расставляет их на доске.

Игрок выглядел довольно пожилым человеком, что на Горе казалось в высшей степени необычным, поскольку вот уже несколько столетий назад кастой медиков Ко-Ро-Ба и Ара были разработаны специальные стабилизирующие сыворотки, а их состав на межгородской Сардарской ярмарке был передан медикам всех остальных городов. Старение человеческого организма рассматривалось кастой медиков Гора скорее как некое заболевание, нежели как естественный и неизбежный процесс. Тот факт, что данное заболевание, по-видимому, являлось на определенном этапе жизни всеобщим, нисколько не уменьшал энтузиазма медиков по поиску средств, которыми оно могло быть побеждено. В конечном итоге их продолжавшиеся несколько столетий исследования увенчались успехом. Мало того, столь пристальное внимание медиков к одному конкретному заболеванию дало в конце концов ещё один, правда, довольно неожиданный эффект. Многочисленные болезни, очевидно веками процветавшие на Горе, ввиду их меньшей значимости по сравнению с универсальным заболеванием – процессом старения – были единодушно отодвинуты всеми исследователями на второй план. В результате более восприимчивые к вирусным заболеваниям индивидуумы благополучно продолжали умирать, а менее восприимчивые жили и производили на свет потомство с уже врожденным иммунитетом. Вероятно, нечто похожее происходило и во времена средневековья на Земле во время страшных эпидемий чумы.

Как бы то ни было, к настоящему моменту болезни как таковые на Горе были практически забыты, за исключением, пожалуй, наводящего ужас заболевания дар-косис, или священной болезни, исследование причин которой вызывало неодобрение со стороны касты посвященных, утверждавших, что подверженность этой болезни является выражением Царствующими Жрецами своего неудовольствия по отношению к заболевшему. Тот факт, что дар-косис поражал как тех, кто тщательнейшим образом соблюдал все предписания религии и регулярно посещал бесчисленные службы, так и тех, кто относился к посвященным с прохладцей, редко принимался во внимание, хотя, будучи вынужденными давать какие либо объяснения данному парадоксу, посвященные признавали, что есть некоторая загадочность в непредсказуемости поражения этой болезнью, но единодушно сходились во мнении, что в этом, мол, и проявляется неисповедимость воли Царствующих Жрецов.

Я также склонен полагать, что своими успехами в избавлении от недугов горианцы частично обязаны терпимому ими жесткому ограничению в области технического прогресса. Царствующие Жрецы не испытывают ни малейшего желания дать человеческим существам возможность достичь определенного развития могущества и бросить вызов их безраздельному владычеству на планете. Жрецы считают, и, по-видимому, совершенно справедливо, что человек по своей природе существо довольно свободолюбивое и, имей он достаточно силы, он непременно потеряет перед ними всякий страх, а то и попытается их уничтожить. Дабы этого не допустить, Жрецы оказывают на человека постоянное давление и всячески ограничивают его деятельность, особенно связанную с развитием вооружения и средств коммуникации.

С другой стороны, усилия, которые человек мог бы потратить на разрушение, отчасти по необходимости, направлены на иные, созидательные цели и дали наиболее высокие результаты, например, в медицине и архитектуре.

Введение стабилизирующих сывороток, получение которых считается неотъемлемым правом каждого горианца независимо от того, принадлежит он к цивилизованным слоям общества или является варваром, друг он или враг, происходит путем серии инъекций и дает невероятный, фантастический эффект, в результате которого происходит трансформация клеток, ведущая к изменению определенных генетических структур, не влекущая за собой при этом ухудшения общего состояния организма и не дающая никаких побочных эффектов. Кроме того, подобные генетические изменения организма способны, разумеется, передаваться по наследству.

Так, например, хотя я и прошел курс инъекций, когда несколько лет назад впервые попал на Гор, медики разъяснили мне, что в моем случае в этом не было особой необходимости, поскольку мои родители, уроженцы Земли, будучи на Горе, уже получили необходимую дозу сыворотки.

Люди, однако, по-разному реагируют на состав сывороток, и результаты, а также степень её воздействия на их организм различны. У некоторых эффект, вызываемый сывороткой, длится бесконечно, у некоторых снижается уже через каких-нибудь пару сотен лет, на кого-то она вообще не действует, а есть и такие, у кого она вместо стабилизации организма вызывает его быстрое необратимое разрушение. Горианцы тем не менее относятся к курсу инъекций с большой благосклонностью, и мне не приходилось встречать тех, кто пытался бы от них уклониться.

Игрок, однако, как я уже говорил, казался довольно старым. Не то чтобы он выглядел дряхлым и немощным, но чувствовалось, что его возраст дает о себе знать – по крайней мере его гладко выбритое лицо покрывала густая сеть морщин, а длинные волосы были совершенно седыми.

Но больше всего в этом человеке меня поразило не то, что он выглядел значительно старше людей, обычно встречающихся на улицах городов Гора, а то, что он был абсолютно слепым. Смотреть в его глаза было очень неприятно, поскольку в них начисто отсутствовали зрачок и радужная оболочка, а сами белки, да и вся глазная впадина казались залитыми какой-то мутной остекленевшей массой. И тут я внезапно догадался, каким образом этот человек потерял зрение. Его глаза, вероятно, много лет назад были выжжены раскаленным металлом.

На лбу, в центре, виднелось большое клеймо – начальная буква горианского слова «раб». Но я знал, что игроки не могут быть рабами, это оскорбляло бы в первую очередь тех, кто хотел бы с ними играть – то есть свободных граждан, а кроме того, саму игру. Да и как, интересно, вообще можно допустить, чтобы свободный человек мог потерпеть поражение от раба? Нет, судя по способу, которым его ослепили, и выжженной отметине на лбу, этот человек, вероятно, некогда нанес обиду или стал поперек дороги какому-нибудь рабовладельцу, очевидно занимающему заметное положение в обществе.

– Фигуры расставлены, – сказал винодел, потирая от волнения руки.

– Твои условия? – спросил игрок.

– Я хожу первым, – ответил винодел.

Это, безусловно, давало ему определенные преимущества, позволяя начать разыгрывать дебют, который мог быть ему хорошо знаком. Кроме того, делающий первый ход мог скорее развить свои фигуры и занять ими центральную часть доски, держа под контролем большую часть игровых полей. К тому же начинающий игру в некоторой степени брал в свои руки инициативу, вынуждая противника делать соответствующие ответные ходы и навязывая ему таким образом свою тактику. Поэтому зачастую при встрече профессионалов примерно равного уровня мастерства выигрыш с большей вероятностью оставался на стороне того, кто делал первый ход.

– Хорошо, – кивнул игрок.

– Кроме того, – продолжал винодел, – я оставляю за собой право сделать в ходе партии подряд три хода в любое удобное для меня время, а ты должен играть без убара и убары или первого наездника.

К этому времени вокруг играющих, помимо меня, собралось ещё четыре или пять зрителей. Здесь были строитель, два кузнеца, булочник и погонщик тарнов – плотно сбитый парень с зеленой повязкой на плече, указывающей на то, что на соревнованиях тарнсменов он болеет за зеленых. Однако спортивных полетов в этот день не было, и повязка на его руке свидетельствовала скорее о его принадлежности к персоналу, обслуживающему команду зеленых.

Никто из зрителей, казалось, не выражал неодобрения по поводу моего присутствия, но ни один из них рядом со мной не встал. Впоследствии, однако, в ходе игры в наиболее острые, волнующие моменты они нередко забывали о соблюдаемой ими дистанции. Сейчас же, когда были услышаны непомерно жесткие требования винодела, некоторые выразили неодобрение.

– Хорошо, – спокойно ответил игрок, глядя поверх доски невидящим взглядом.

– И ставка в игре, – заявил винодел, – один к восьмидесяти.

Среди зрителей поднялся возмущенный ропот.

– Один к восьмидесяти! – настойчиво повторил винодел.

– Хорошо, – согласился игрок.

– Мой ход, – сказал винодел.

– Наездник убара – к лучнику, клетка семь.

– Дебют Сентиуса, – немедленно прокомментировал один из кузнецов.

Булочник, заглянув ему через плечо, тут же передал другим собравшимся:

– Он играет Сентиуса.

Зрители сгрудились плотнее. Думаю, всех их сейчас интересовало, какими будут действия игрока в ответ на четырнадцатый ход желтых, поскольку именно тут мнения специалистов расходились: одни считали наиболее логичным выдвижение посвященного убара к книжнику, на клетку пять, другие доказывали, что наиболее предпочтительным является отход лучника убары к незащищенному наезднику убара, клетка два.

К моему удивлению, игрок предпочел увести лучника убары к наезднику на клетку два, что казалось мне скорее оборонительным, нежели наступательным ходом и предоставляло его противнику возможность проведения достаточно опасной атаки, которая при логическом развитии комбинации должна была неминуемо привести к потере им посвященного на клетке пять. Когда игрок сделал этот ход, я заметил, как двое-трое из наблюдателей неодобрительно нахмурились и, переглянувшись, отошли от играющих. Винодел продолжал стандартное развитие атаки и передвинул второго лучника к посвященному на клетке пять. Лицо игрока оставалось совершенно спокойным. Я почувствовал себя разочарованным. Становилось очевидным, что игрок преднамеренно ослабляет свои позиции, хотя некоторые специалисты – причем небезосновательно – рекомендовали придерживаться именно оборонительной тактики. Тем не менее, будучи в Ко-Ро-Ба, я лично десяток раз наблюдал, как Сентиус из Коса разыгрывает свой дебют и никогда в этом месте он не отводил лучника убары на оборонительные позиции. Когда я заметил волнение, охватившее винодела, и стоическое спокойствие на невозмутимом лице игрока, я, как и многие другие, с досадой понял, что, сколь ни высока ставка в этой игре, партия будет за виноделом. Парень, судя по всему, был вовсе не плохим игроком, наоборот, он даже обладал определенным мастерством и вполне мог бы помериться силами даже с одаренными горианцами, энтузиастами своего дела, для кого игра была второй натурой, но до уровня профессионала ему было далеко – ох как далеко!

Я продолжал наблюдать, но уже без всякого удовольствия. Следующие два-три малоэффективных хода принесли игроку дополнительное ослабление его позиций, пока ещё не окончательное, но при продолжении партии в том же духе на пятом-шестом ходу обещающее перейти в безнадежное. Тут игрок вдруг собрался с силами, что заставило винодела изрядно поволноваться, и, обхватив голову руками, устремил на доску задумчивый, напряженный взгляд.

Никто из зрителей, казалось, не придавал особого значения тому, что игрок слеп и тем не менее отлично помнит каждый ход и расположение на доске фигур. Горианцы частенько играют вслепую, однако предпочитают все же не тратить лишних усилий на показное удержание в памяти постоянно меняющихся позиций. Мне самому как-то приходилось видеть на Земле шахматных мастеров, играющих одновременно на двадцати досках вслепую. Тем не менее разворачивающаяся на моих глазах партия выглядела достаточно впечатляющей.

Винодел, однако, казалось, не замечал ничего вокруг.

В одном месте, когда положение его серьезно осложнилось, я и некоторые из собравшихся заметили, как парень, делая очередной ход, неловким движением руки зацепил второго копьеносца, отодвинув его от строителя, клетка четыре, к лучнику, клетка четыре, открывая перед ним, таким образом, целый освободившийся ряд по диагонали.

– Смотрите, что он делает! – тут же возмущенно воскликнул один из кузнецов. – Он передвинул второго копьеносца к строителю на клетке четыре!

– Ничего подобного! – в замешательстве испуганно возразил винодел.

Игрок выглядел удивленным.

Все глаза обратились к нему, и он, опустив голову, на минуту задумался, очевидно, восстанавливая по памяти весь ход партии, затем внезапно улыбнулся.

– Все правильно, – сказал он. – Его второй лучник должен стоять рядом со строителем на клетке четыре.

– Вот видите! – с видимым облегчением воскликнул винодел.

Кузнец возмущенно махнул рукой и, развернувшись, зашагал прочь.

Никто больше не произнес ни слова. Время от времени случайные прохожие подходили посмотреть на игру, но, увидев, что происходит, отправлялись дальше. Семь-восемь зрителей, однако, включая и меня, продолжали наблюдать.

Партия близилась к концу, и теперь стало совершенно ясно, что через пять-шесть ходов Домашний Камень слепого игрока будет захвачен. Винодел воспользовался своим правом сделать подряд три хода и провел сокрушительную атаку. Ситуация на доске сложилась такая, что я начал сомневаться, что даже Сентиус из Коса или Кинтус из Тора сумели бы как-то её спасти. На лицах зрителей было написано явное разочарование.

И тут я не выдержал.

– Ставлю золотую монету двойного веса на красных, – сказал я. – Победа будет за ними.

Зрители все как один разинули рты от удивления.

Винодел выглядел совершенно огорошенным. Игрок поднял на меня невидящие глаза.

Я вытащил из-за пояса золотую монету и подал её игроку, который, повертев её в руках, проверяя вес, тут же попробовал на зуб.

– Действительно, золотая, – заметил он, возвращая мне монету. – Вы, наверное, смеетесь надо мной!

– Двойной золотой на красных, – настойчиво повторил я. – Партия будет за ними.

Таких денег, я знал, игроку, вероятно, не заработать и за год.

Седовласый старик повернул голову, поднял ко мне мутный взгляд остекленевших глаз и нахмурился. Каждый нерв на его изборожденном морщинами лице напрягся. Он словно пытался понять, что происходит там, снаружи, вне его окутанного чернотой мира, заполненного бесчисленными игровыми комбинациями. Он протянул ко мне руку, положив её на край доски, я накрыл её своей ладонью и, почувствовав крепкое пожатие его высохших пальцев, внутренне улыбнулся, поскольку уже знал, что этот клейменный, ослепленный, немощный с виду старец, несмотря ни на что, продолжает оставаться настоящим человеком. Когда он освободил мою руку, его тело напружинилось, словно впитав в себя новые силы, распрямилось, приобретя некое своеобразное царственное величие, а в уголках рта появился отблеск уверенной улыбки.

– Второй наездник – к строителю убара, клетка девять, – решительно произнес он.

Из груди наблюдателей вырвался изумленный выдох. Не удержался даже винодел.

Он, должно быть, обезумел, подумал я про себя. Этот ход в подобной ситуации не имел, казалось, никакого отношения к разыгрываемой комбинации. Он был совершенно бессмысленным. Правый фланг слепца подвергался мощнейшей, сокрушительной атаке, которая через четыре хода обещала завершиться захватом его Домашнего Камня, и ему сейчас необходимо было бросить все силы на его защиту, а не пускаться в какую-то сомнительную авантюру.

У меня вырвался невольный стон.

– Высокий тарларион убара – к лучнику убара, клетка восемь, – невозмутимо продолжал игрок.

Я закрыл глаза. Еще один бессмысленный ход. Зрители, озадаченные, обменивались ничего не понимающими взглядами. Может, этот человек вовсе не профессионал?

Винодел, неумолимо продолжая проводить свою линию, тут же забрал высокого тарлариона игрока своим вторым копьеносцем.

– Писец убара – к писцу убары, клетка шесть, – командовал игрок.

При других условиях я бы уже давно перестал интересоваться этой ставшей безнадежной партией, но, поскольку на кону была моя золотая монета, мне приходилось оставаться наблюдателем до конца игры, ждать которого теперь уже, к моему сожалению, оставалось недолго.

Даже винодел, казалось, почувствовал некоторое беспокойство.

– Ты не хочешь переходить? – неуверенно спросил он, идя на довольно редкую среди игроков высокого класса уступку, чего я от него, судя по началу партии и выдвинутым жестким условиям, никак не ожидал. Я даже решил, что он, вероятно, не такой уж плохой парень, просто, видимо, победа в этой игре значила для него гораздо больше, чем можно было предположить.

– Писец убара – к писцу убары, клетка шесть, – настойчиво повторил игрок.

Винодел механически сделал ответный ход.

– Мой первый наездник берет писца убары, – сказал он.

Следующим ходом он должен был захватить Домашний Камень игрока.

– Ты не хочешь изменить свой последний ход? – поинтересовался игрок с улыбкой.

В этот момент во всем его облике было нечто величественное, словно в могущественном убаре, идущем на великодушную уступку своему поверженному противнику.

Винодел посмотрел на него с нескрываемым изумлением.

– Нет, – ответил он, – конечно, не хочу.

Игрок пожал плечами.

– Следующим ходом я захватываю твой Домашний Камень, – предупредил его винодел.

– Следующего хода у тебя не будет, – ответил игрок.

Все зрители, включая и меня с виноделом, недоуменно устремили взгляд на доску.

– Вот это да! – вырвался у меня невольный крик, совершенно несоответствующий моему черному одеянию убийцы, к которому через мгновение присоединились ликующие вопли кузнеца и погонщика тарнов, принявшихся, пританцовывая, хлопать друг друга по плечам.

Все зрители шумно заволновались, и даже винодел, осознав наконец, что произошло, взвыл от восхищения, забыв на секунду, что проигравшим оказался именно он.

– Великолепно! – искренне воскликнул он и, вскочив на ноги, принялся трясти руку игрока. Затем с гордостью, словно проведенная игроком комбинация принадлежала ему самому, он во всеуслышание объявил последний заключительный ход мастера:

– Книжник захватывает мой Домашний Камень!

Количество зрителей возросло. Они наперебой обсуждали ставший очевидным маневр игрока и в законченной композиции приобретшие смысл составлявшие его казавшиеся лишенными логики ходы, при которых наименее мобильная из фигур – писец убара – неожиданно вырывалась вперед и, блокируя действия наездника и высокого тарлариона противника, решала исход поединка. Никто из нас, включая и самого винодела, не мог ожидать подобного завершения, казалось, неудержимой атаки желтых.

Винодел протянул игроку поставленную им на кон медную монету, и тот бережно положил её в карман. Я тоже вложил в ладонь старика золотой двойного веса с изображением летящего тарна, и игрок, благодарно пожав мне руку, со счастливой улыбкой поднялся на ноги. Винодел сложил фигурки в кожаный мешок игрока и помог ему надеть его на плечо. Они обменялись рукопожатием.

– Спасибо за игру, мастер, – поблагодарил его винодел.

Игрок поднял ладонь и прикоснулся ею к лицу парня, стараясь запомнить его черты.

– Спасибо и тебе, – ответил он.

– Желаю тебе удачи, – сказал парень.

– Всего тебе хорошего, – эхом отозвался старик.

Винодел ушел. За своей спиной я слышал обрывки разговора между кузнецом и погонщиком тарнов с зеленой повязкой на руке.

– Все это было очень просто, – продолжал делиться своими соображениями кузнец, – даже очевидно.

Я усмехнулся и заметил, что на лице игрока тоже появилась улыбка.

– Вы торговец? – поинтересовался игрок.

– Нет, – ответил я.

– Откуда же такое богатство? – удивился игрок. – Это целое состояние.

– Для меня это ничего не значит, – сказал я. – Разрешите мне помочь вам добраться домой?

Игрок заколебался.

– Вы наверняка принадлежите к высшей касте, – заметил он, – раз у вас есть такие деньги.

– Могу я проводить вас? – снова спросил я.

В это время, закончив обсуждение неожиданного финала поединка, к нам подошел кузнец. Это был довольно низкорослый, плотно сбитый мужчина с угловатым лицом. Он сдержанно усмехнулся.

– Ты хорошо распорядился своими деньгами, Несущий Смерть, – заметил он и, коротко кивнув на прощание, удалился.

Я повернулся к игроку и тут же почувствовал, что настроение его резко изменилось: он все так же стоял рядом, но теперь нас словно разделяла непреодолимая пропасть.

– Вы – убийца? – спросил он.

– Да, я принадлежу к этой касте, – ответил я.

Он быстро нащупал мою руку и, вложив мне в ладонь золотую монету, развернулся и пошел прочь.

– Подождите! – закричал я, бросаясь за ним.

– Это ваши деньги! Вы их выиграли!

– Нет! – воскликнул он, отгораживаясь рукой и словно стараясь меня оттолкнуть.

Я отступил назад. Он стоял, напряженно выпрямившись, тяжело дыша, в обращенном ко мне взгляде невидящих глаз, в его лице читался переполнявший его гнев.

– Это грязные деньги, – сурово произнес он. – Грязные! – и, снова отвернувшись, торопливо побрел по булыжной мостовой, нащупывая ногой дорогу.

Я остался стоять посреди улицы, провожая взглядом его сгорбленную высохшую старческую фигуру и сжимая в кулаке монету – золотую, двойного веса, которая, я знал, по праву принадлежит ему.




Глава 4. КЕРНУС


– Пусть со мной скрестит меч тот, кто лучше всех владеет этим оружием, и я разделаюсь с ним, – сказал я.

Крупное лицо Кернуса оставалось бесстрастным, а сам он продолжал неподвижно сидеть в кресле, установленном на каменном постаменте в фут высотой и не менее шести футов в длину и ширину. В нижней части постамента виднелись вделанные в него восемь колец для приковывания рабов.

На нем была тонкой вязки черная накидка из шерсти одомашненного двуногого хурта, чье поголовье сильно увеличилось в окрестностях многих северных городов. Разводимые на обширных фермах под присмотром рабов, хурты легко приручались и четыре раза в год при стрижке давали обильный урожай шерсти. Насколько я слышал, Кернусу принадлежала значительная доля в прибыли, получаемой с нескольких ближайших к городу хуртских ферм. Наверное, именно поэтому его черную накидку украшали проходящие по низу две голубые и одна желтая полосы.

Когда я заговорил, по рядам охранников пробежало легкое волнение. Некоторые из них стиснули рукояти своих мечей.

– Лучше всех в доме Кернуса мечом владею я сам, – ответил хозяин.

Комната, в которой мы находились, представляла собой, по-видимому, центральный зал дома. Она была довольно большой: добрых семидесяти квадратных футов, а в высоту никак не меньше пятидесяти. На стене, слева от меня, так же как и на постаменте, виднелись кольца для приковывания рабов, а выше над ними – пустые крепления для факелов. Комната была освещена, правда довольно скудно, солнечными лучами, с трудом проникающими сквозь узкие, расположенные под самым потолком зарешеченные окна, скорее походившие на крепостные бойницы. Да и сама комната во многом напоминала тюремное помещение, каким она по сути и являлась, представляя собой часть наиболее крупного в Аре работоргового дома. На шее Кернуса тускло поблескивала массивная золотая цепь с медальоном, на котором был изображен герб дома – тарн со скованными кандалами ногами. Такой же вышитый золотом герб украшал висящий на стене позади постамента громадный дорогой ковер.

– Я пришел, чтобы предложить свой меч дому Кернуса, – сказал я.

– Мы ожидали вашего прихода, – ответил Кернус.

Я постарался не выдать своего удивления.

– Насколько мне известно, – сказал Кернус, – Портус тщетно пытался нанять вас.

– Совершенно верно.

– Иначе, – усмехнулся Кернус, – вы не пришли бы сюда, поскольку за нашим домом никакой вины не значится.

Это был намек на носимый мной на лбу символ смерти.

Большую часть предыдущей ночи я провел за игрой на постоялом дворе, стерев с лица черную отметину, но наутро, проснувшись, я снова изобразил её на лбу и, наскоро перекусив куском холодного жареного боска, отправился в дом Кернуса.

День только начинался, но рабовладелец был уже на ногах, и меня проводили к нему без лишних проволочек. По правую руку от хозяина дома расположился писец – сутулый, мрачного вида человек с настороженным взглядом глубоко посаженных глаз. На коленях у него лежала толстая кипа прошитых листов бумаги. Это был Капрус из Ара – старший учетчик дома Кернуса. Тот самый, который занимался оформлением документов на покупку Веллы и заносил данные, получаемые от медиков, тщательным образом обследующих каждую вновь приобретенную рабыню, в особый регистрационный лист, предназначенный для отправки в Административный Цилиндр, на котором внизу в качестве подписи значился снятый у Веллы отпечаток пальца.

Процедура приобретения рабыни закончилась только после того, как девушку уже в надетом на неё ошейнике медики проверили на физическую выносливость, психические реакции, заставляя делать многочисленные приседания и доставать пальцем кончик носа, осмотрели её на предмет заболеваний и снова передали её Капрусу, который выдал ей два комплекта предназначающегося для рабынь одеяния и ввел её в курс её новых обязанностей. Таким образом, внедрение Веллы в дом Кернуса оказалось несложным, хотя я продолжал беспокоиться за её безопасность. Это была рискованная затея. Поговаривали, что Капрус состоит в дружеских отношениях с самими Царствующими Жрецами.

– А могу я поинтересоваться, – допытывался Кернус, – по кому вы носите этот знак черного кинжала?

Я ждал этого вопроса и хотел поговорить с Кернусом на эту важную, хотя и опасную для меня тему, поскольку он должен был знать о цели моего прибытия. К тому же настало время приоткрыть завесу тайны над некоторыми вещами, чтобы дать им возможность выплеснуться на улицы Ара.

– Я пришел отомстить за смерть Тэрла Кэбота, – ответил я, – воина из Ко-Ро-Ба.

За моей спиной послышались удивленные возгласы охранников. Можно не сомневаться, что через час мое сообщение уже будет известно во всех пага-тавернах Ара, будет обсуждаться на каждом мосту, в каждом цилиндре.

– В этом городе Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба больше известен как Тэрл Бристольский, – заметил Кернус. – Вы имеете в виду именно его?

– Да, – ответил я.

– Мне приходилось о нем слышать, – сказал Кернус и на минуту задумался.

Я продолжал внимательно за ним наблюдать. Он казался взволнованным, даже потрясенным.

Двое из его охранников торопливо оставили комнату, и я услышал, как они с кем-то громко переговариваются в коридоре.

– Сожалею об этом, – произнес наконец Кернус и поднял на меня глаза. – Думаю, не много найдется в Аре таких, кто не пожелает вам удачи в вашей черной работе.

– Кто мог убить Тэрла Бристольского? – не удержавшись, воскликнул один из охранников, забыв даже, что Кернус вполне мог неодобрительно отнестись к тому, что он вмешивается в его разговор.

– Его убили ножом в спину, – сказал я, – на одном из мостов поблизости от цилиндра воинов, в темноте, вероятно, в двенадцатом часу ночи, вдали от света ламп.

Охранники переглянулись.

– Только так это и могло быть сделано, – заметил один из них.

Я сам остро сожалел о скудном освещении на мосту по соседству с цилиндром воинов, поскольку именно по нему в тот день прошел молодой человек, также, очевидно, из воинов, опередив меня на каких-нибудь четверть часа. Вся его вина – если это вообще можно назвать виной – состояла в том, что своим телосложением и цветом волос он показался притаившемуся в темноте убийце похожим на меня. Мы с Тэрлом Старшим, моим учителем в боевом искусстве, обнаружили его окровавленное тело, а поблизости от него заметили свисающий с фонарной решетки клочок зеленой материи, оторванной, по-видимому, от надетой на руку повязки торопливо убегавшего убийцы. Парень был мертв. Мы перевернули бездыханное тело и, увидев торчащий у него в спине нож, обменялись понимающим взглядом.

– Ты его не знаешь? – кивнул я на убитого.

– Нет, – покачал головой Тэрл Старший, – хотя можно с большой уверенностью предположить, что это воин из союзного с нами города Тентиса. Бедняга, – вздохнул он.

Мы обнаружили, что карманы молодого воина остались нетронутыми. Убийце нужна была только его жизнь.

Тэрл Старший осторожно высвободил нож. Это оказался нож для метания, напоминающий те, что используют в Аре, но несколько меньше и не обоюдоострый.

Это было оружие, созданное специально для убийства. У самой его рукояти, как и на остальном лезвии, смешавшиеся с начавшей сворачиваться кровью виднелись белые полосы ядовитой пасты канда. По краю рукояти змеей извивалась надпись: «Я искал его. И я его нашел».

Это был нож убийцы.

– Каста убийц? – спросил я.

– Маловероятно, – заметил Тэрл Старший. – Эти действуют наверняка. Они слишком горды, чтобы добавлять яд.

Не говоря больше ни слова, мы с Тэрлом Старшим подняли мертвое тело. Я захватил свисающий с фонарной решетки зеленый лоскут. Нам повезло, и, направляясь к расположенному неподалеку дому моего отца, Мэтью Кэбота, главы городской администрации, мы в этот поздний час не встретили ни души. Затем вместе с отцом и Тэрлом Старшим мы долго обсуждали это происшествие и пришли к заключению, что неудавшаяся попытка покушения на мою жизнь – никто из нас не сомневался, что именно так это и следует понимать, – имеет определенное отношение к Сардару и Царствующим Жрецам, а также к их соперникам, которые стремятся прибрать к своим рукам весь этот мир Царствующих Жрецов и населяющих его людей. Они ни за что не откажутся от своих намерений, однако теперь, памятуя, чем обернулась для них закончившаяся чуть более года назад война Роя, вряд ли рискнут нападать в открытую, скорее предпочитая действовать скрытно, исподтишка, не останавливаясь ни перед чем. Поэтому мы решили дать возможность распространиться по городу известию, будто Тэрл Кэбот убит.

Сейчас в центральном зале дома Кернуса воспоминания о том дне нахлынули на меня с новой силой. В конце концов я пришел сюда именно для того, чтобы отомстить за смерть безвинно погибшего человека. А ведь я до сих пор даже не знаю его имени. Он был воином из Тентиса. Оказался в Ко-Ро-Ба, городе союзников, и здесь нашел свою смерть по той лишь случайной причине, что имел несчастье быть на меня похожим.

– А почему в Ар не пришли воины Ко-Ро-Ба, чтобы отыскать убийцу? – прервал мои размышления Кернус.

– Это вовсе не повод для военных действий, – ответил я. – А поскольку Казрак в настоящее время уже не глава городской администрации Ара, появление воинов Ко-Ро-Ба внутри стен города едва ли было бы встречено с восторгом.

– Действительно, – заметил один из охранников.

– Вы знаете имя человека, которого ищете? – спросил Кернус.

– У меня есть только это, – ответил я, вытаскивая из-за пояса обрывок зеленой материи.

– Нарукавная повязка болельщика, – нахмурился Кернус. – В Аре таких тысячи.

– Это все, чем я располагаю, – ответил я.

– Наш дом, как, впрочем, и многие другие, является сторонником фракции зеленых. Но воины, состоящие на службе городской администрации, чаще поддерживают другие команды.

– Я знаю, что дом Кернуса на стороне зеленых, – ответил я.

– Таким образом, в вашем стремлении предложить свои услуги этому дому есть более веская причина, нежели просто желание заработать? – спросил Кернус.

– Да, – ответил я, – поскольку здесь может оказаться человек, которого я разыскиваю.

– Это маловероятно, – покачал головой Кернус. – Приверженцы зеленых исчисляются тысячами, их можно найти практически во всех кастах Гора. Между прочим, в их число входит сам глава городской администрации Ара, как и верховный служитель посвященных.

Я пожал плечами.

– Но как бы то ни было, вы желанное лицо в этом доме, – сказал Кернус. – Вы, вероятно, уже знаете, что сейчас для Ара настали довольно сложные времена и надежный меч стал хорошим приобретением. Бывают дни, когда сталь клинка дороже золота.

Я кивнул.

– Ну что ж, при случае я воспользуюсь вашими услугами. А пока для меня достаточно того, что ваш меч просто находится в этом доме.

– Я в вашем распоряжении, – ответил я.

– Вас проводят в вашу комнату. – Он сделал знак ближайшему охраннику.

Я собрался уйти.

– Кстати, Несущий Смерть, – остановил меня Кернус.

Я снова повернулся к нему.

– Мне известно, что в таверне Спиндиуса вы убили четырех воинов из дома Портуса. Вы заслужили четыре золотые монеты.

Я коротко кивнул.

– Кроме того, – продолжал Кернус, – мне известно, что вы подобрали на улице одну из моих девушек.

Я невольно напрягся, рука сама легла на рукоять меча.

– Какой, кстати, у неё номер? – обернулся он к стоящему рядом Капрусу.

– Плюс четыре плюс три, – ответил писец-книжник.

Я предвидел какое-либо упоминание о Велле, потому что маловероятно, чтобы Кернус не был осведомлен о моем с ней контакте. Поскольку в день нашей встречи она вернулась в дом Кернуса довольно поздно, я дал ей подробные инструкции по поводу того, как ей следует себя вести, подчеркнув, что ей необходимо совершенно недвусмысленно дать понять, что она жалеет и даже испытывает полное отчаяние от того, что с ней якобы произошло. В связи с этим я вовсе не был удивлен, когда книжник на память назвал Кернусу её номер. Хотя не менее вероятно, что он мог знать его довольно хорошо, поскольку Велле в основном предназначалась роль посыльной и Капрус, редко покидающий дом Кернуса, не мог не обращаться к ней с различными поручениями. Я испытывал огромное желание работать с Веллой в этом доме рука об руку, поэтому и решил сделать ставку на весьма своеобразно понимаемое рабовладельцами чувство юмора, вовсе не столь уж редкое в их среде.

– Вы возражаете? – поинтересовался я.

Кернус рассмеялся.

– Вовсе нет, – ответил он. – Но наши медики установили, что она не тянет больше, чем на рабыню красного шелка.

– Я бы очень удивился, если бы вы позволили разгуливать по улицам рабыне белого шелка, – заметил я.

Он усмехнулся.

– Конечно, нет, – согласился он. – Риск слишком велик. Иногда в целых десять золотых. – Он откинулся на спинку кресла. – Номер плюс четыре плюс три, – сказал он.

– Девчонку сюда! – крикнул книжник.

Вскоре из бокового входа в зал втолкнули Элизабет Кардуэл, Веллу. Она была одета так же, как тогда, когда я увидел её впервые у городских ворот: босая, с распущенными черными волосами, в желтой короткой тунике и желтом ошейнике. Она быстро подбежала к каменному постаменту, на котором в высоком резном кресле восседал Кернус, и упала перед ним на колени, склонившись в традиционной позе рабынь для удовольствия и низко опустив голову. Я был удивлен тому, с каким мастерством она это сделала – пробежала короткими, быстрыми шагами, на прямых ногах, почти не сгибая колен и едва отрывая ступни от пола, слегка склонив при этом голову набок и изящно разведя в стороны приподнятые и обращенные вперед ладони, – поскольку этот выход, скорее напоминающий танцевальное движение, от многих рабынь требовал длительного и упорного обучения.

Кроме того, я знаю, насколько Элизабет все это ненавидела. Я вспомнил её на Тарианских равнинах, в землях кочевников. Там было мало женщин, равных ей по выносливости и запасу жизненной энергии, способных часами без устали бежать, держась за стремя скачущего в седле воина. Какими же оскорбительными теперь должны казаться ей представления её нынешнего хозяина об изяществе рабыни.

– Подними голову, – приказал ей Кернус.

Она послушно повиновалась, и по её испугу я догадался, что она впервые за все это время смотрит в лицо хозяину дома.

– Сколько времени ты уже у нас? – спросил Кернус.

– Девять дней, хозяин, – ответила она.

– Тебе здесь нравится?

– О да, хозяин, – сказала она.

– Ты знаешь, какое наказание тебя ждет за ложь? – спросил Кернус.

Элизабет вздрогнула. Она сложила ладони перед грудью и низко, к самому полу, наклонила голову, ожидая удара кнутом. Один из охранников посмотрел на Кернуса, взглядом спрашивая, что делать – бичевать или приковывать?

Кернус отрицательно махнул рукой.

– Подними голову, маленькая рабыня, – сказал он.

Элизабет поспешно взглянула ему в лицо.

– Сними одежду, – приказал Кернус.

Не говоря ни слова, Элизабет встала и сбросила с левого плеча удерживающую тунику петлю.

– Ты очень хорошенькая, маленькая рабыня, – заметил Кернус.

– Благодарю вас, хозяин, – произнесла девушка.

– Как твое имя? – спросил он.

– Номер плюс четыре плюс три, – ответила она.

– Нет, – сказал Кернус, – каким именем ты хочешь, чтобы тебя называли?

– Веллой, – ответила она, – если это приятно хозяину.

– Хорошее имя, – кивнул Кернус.

Она покорно уронила голову.

– Я вижу у тебя клеймо четырех рогов боска, – заметил Кернус.

– Да, – ответила она.

– Это клеймо кассаров, не так ли?

– Нет, хозяин, тачаков.

– А где же кольцо? – удивился Кернус.

Тачакские женщины, свободные и рабыни, носят в носу тонкое золотое кольцо, маленькое и изящное, чем-то напоминающее обручальные кольца землян. Тяжеловесные боски, эти неизменные спутники народов фургонов – как кассаров, так и тачаков, – тоже носят в носу такие кольца, но значительно крупнее.

– Мой последний хозяин Кларк из дома Кларка в Тентисе снял его, – ответила девушка.

– Глупец, – недовольно бросил Кернус. – Такое замечательное кольцо. Это только лишний раз доказывает, что представления этих варваров о красоте и удовольствиях настолько дики, что не поддаются пониманию жителей цивилизованных городов.

Элизабет не ответила.

– Как-то у меня была тачакская девчонка, – продолжал Кернус. – Настоящая дикарка, но я был с ней добр, пока она не попыталась меня убить. Тогда я задушил её вот этой самой цепью. – И он показал на цепь с медальоном у себя на шее.

– Я не настоящая тачакская женщина, – заметила Элизабет. – Я простая девушка с островов к северу от Коса. Я была захвачена пиратами из Порт-Кара и продана погонщику тарнов. Потом меня отвезли и снова продали в Тарии, а затем обменяли на двадцать босков тачакам, где мне надели кольцо и поставили клеймо.

– А как ты оказалась в Тентисе? – поинтересовался Кернус.

– На фургоны тачаков напали кассары, – ответила Элизабет. – Они увезли меня с собой и продали тарианам. – Она на минуту замолчала, словно охваченная тяжелыми воспоминаниями. – Позже меня продали далеко к северу от Тарии, а через год в фургоне для рабов я оказалась на осенней ярмарке под Сардаром, где меня продали дому Кларка, откуда мне вместе со многими другими посчастливилось быть выкупленной домом Кернуса из славного города Ар.

Кернус, очевидно удовлетворенный её ответом, снова откинулся на спинку кресла.

– Но без кольца, – продолжал он, – никто не поверит клейму с четырьмя рогами боска. – Он усмехнулся. – Тебя, моя дорогая, будут считать поддельной.

– Простите, – пробормотала Элизабет, низко опуская голову.

– Я прикажу кузнецу снова вставить тебе кольцо, – сказал Кернус.

– Как пожелаете, хозяин.

– Во второй раз это не будет так болезненно.

Элизабет продолжала стоять молча.

Кернус повернулся к Капрусу.

– Она обучена? – спросил он.

– Нет, – ответил Капрус. – Она девушка красного шелка, но почти ничего не знает.

– Рабыня, – обратился Кернус к Элизабет.

– Да, хозяин?

– Выпрямись и положи руки за голову.

Элизабет повиновалась.

– Повернись, – приказал Кернус.

Девушка медленно повернулась, выполняя его требования. Кернус окинул её внимательным взглядом.

– Ее уже пробовали хлыстом? – спросил он у Капруса.

– Медик Фламиниус проводил эту проверку, – доложил Капрус. – Она показала себя прекрасно.

– Отлично, – удовлетворенно произнес Кернус. – Можешь опустить руки, – обратился он к Элизабет.

Та покорно уронила руки и снова застыла перед ним, низко опустив голову.

– Пусть пройдет полный курс обучения, – сказал Кернус Капрусу.

– Полный? – переспросил писец.

– Да, – кивнул Кернус, – полный.

Элизабет удивленно взглянула на него.

На это ни она, ни я не рассчитывали, однако изменить что-либо мы были уже не в состоянии. Обучение – тщательное, утомительное – обычно занимало месяцы.

С другой стороны, оно, вероятно, будет проводиться прямо здесь, в доме Кернуса, а кроме того, растянутое на столь длительный срок, оно чаще всего занимало не более пяти часов в день, так что проходящие его имели достаточно времени на отдых, усвоение полученных знаний и прогулки по внутреннему саду. Поэтому раз уж Элизабет была номинально включена в состав штата дома Кернуса, мы вполне могли бы найти время и на выполнение своей работы, для чего мы, собственно, и проникли в этот дом.

– Ты не благодаришь меня? – удивленно спросил Кернус Элизабет немедленно упала на колени.

– Я не заслуживаю столь высокой чести, хозяин, – пробормотала она.

Кернус, усмехнувшись, указал на меня, жестом приказывая девушке обернуться.

Едва она взглянула в мою сторону, как на лице её отразился неописуемый ужас, глаза широко открылись, а руки сами потянулись к застывшим в немом крике губам, словно она только сейчас заметила мое присутствие и это наполнило её безудержным страхом. Она была великолепной актрисой.

– Это он! – дрожа, воскликнула она.

– Кто? – с невинным видом поинтересовался Кернус.

Я стал подозревать, что моя ставка на своеобразно понимаемое многими рабовладельцами чувство юмора начинает, по-видимому, приносить свои плоды Элизабет уронила голову на пол.

– Пожалуйста, хозяин! – зарыдала она. – Это он, тот убийца, который схватил меня на улице и заставил идти с ним в таверну Спиндиуса! Защитите меня, хозяин! Прошу вас, защитите!

– Это та самая рабыня, которую вы заставили проводить вас в таверну Спиндиуса? – сурово обратился ко мне Кернус.

– Думаю, та самая, – согласился я.

– Ненавистное животное! – застонала Элизабет.

– Бедная маленькая рабыня, – притворно посочувствовал Кернус. – Он что, был груб с тобой?

– Да! – со сверкающими от негодования глазами воскликнула она. – Да!

Даже я не мог не признать, насколько Элизабет великолепная актриса. Пожалуй, она была столь же умна и талантлива, сколь и красива. Оставалось только надеяться, что она не переусердствует в разыгрываемой ею трагической сцене, иначе гореть мне тогда в чане с кипящим тарларионовым жиром.

– Ты хочешь, чтобы он был наказан? – участливым тоном поинтересовался Кернус.

Элизабет бросила на него полный благодарности взгляд и дрожащими губами, размазывая по щекам слезы, быстро запричитала:

– Да! Да, хозяин! Пожалуйста, накажите его! Накажите!

– Хорошо, – согласился Кернус. – Я накажу его тем, что пошлю в его комнату не прошедшую обучение рабыню.

На лице Элизабет отразилось полнейшее недоумение.

Кернус обернулся к Капрусу.

– В свободное от обучения время номер плюс четыре плюс три будет следить за чистотой в комнатах убийцы, – сказал он.

Кивнув, Капрус сделал пометку на листе бумаги.

– Нет! – застонала Элизабет. – Прошу вас, хозяин, нет!

– Возможно, – ответил Кернус, – если твои занятия будут продвигаться успешно, через несколько месяцев тебе будет разрешено перейти в другие комнаты.

Элизабет, рыдая, распростерлась на каменном полу.

– Пусть это послужит для тебя стимулом к прилежанию, маленькая рабыня, – заметил Кернус.

Я запрокинул голову и громко захохотал, Кернус также весело рассмеялся, похлопывая руками по подлокотникам своего царственного кресла, а вслед за нами дружно загоготали его охранники. Вволю навеселившись, я коротко поклонился затейливому на развлечения рабовладельцу и вслед за одним из его охранников направился в отведенные для меня комнаты.




Глава 5. В ДОМЕ КЕРНУСА


Устроившись рядом со мной на корточках в традиционной для горианских женщин манере, Элизабет весело смеялась и хлопала от радости по коленям.

Я тоже был доволен.

– До чего гладко все прошло! – смеялась она. – Но Велла, бедная Велла вынуждена теперь следить за чистотой в комнатах убийцы!

– Не смейся так громко! – предупредил её я, в радостном волнении расхаживая по комнате.

Закрыв за собой тяжелую деревянную дверь, я запер её на двойной засов. Без такого засова дверь можно было открыть снаружи с помощью шнурка, продернутого сквозь отверстие щеколды, концы которого свисали с наружной стороны двери. Без такого шнурка открыть дверь было невозможно, и её пришлось бы ломать.

Я хорошо усвоил это и впоследствии, выходя из комнаты, всегда просовывал концы шнурка наружу. Недостаток подобного запора заключается в том, что в отсутствие хозяина любой может проникнуть в комнату, обыскать её или находиться в ней в качестве непрошеного гостя. Поэтому ценные вещи в комнатах обычно хранятся в тяжелых, обитых железом, привинченных к стене и накрепко запертых сундуках. Большинство же дверей здесь были снабжены, как правило, замками ручной работы, часто выполненными с большим мастерством, установленными в центре двери и запирающимися с помощью громоздких задвижек. Интересно, что, хотя большинство подобных замков и делается вручную, все они довольно однотипны и относятся к разновидности стержневых, в которых задвижка фиксируется несколькими прочными, входящими в неё стержнями разной длины. Когда ключ вставляется, стержни поднимаются к поверхности задвижки, освобождая её, а когда ключ проворачивается, задвижка открывается. Существуют, правда, и другие разновидности запоров, наиболее распространенными из них являются дисковые замки, в которых роль запирающего устройства выполняют не стержни, а диски.

На такие же замки стержневого или дискового типа, но гораздо меньших размеров запираются и ошейники девушек-рабынь. В этих замках шесть стержней или дисков, каждому из которых соответствует своя буква в горианском слове, означающем «рабыня». У раба редко бывает ошейник с замком. Обычно железная полоса вокруг его шеи заклепывается. Мужчины-рабы часто работают в цепях, скованные по несколько человек. В некоторых городах, включая и Ар, почти невозможно встретить незакованного раба. Их, кстати, значительно меньше, чем рабынь: захваченная женщина, как правило, получает ошейник, а мужчина – меч в грудь. К тому же тщательно подготовленные, хорошо организованные и управляемые походы за рабами в другие города почти всегда имеют своей целью захват женщин. Обычно после налета на цилиндр все перегородки в нем проламываются, а комнаты подвергаются разграблению с захватом золота и женщин. Мужчин убивают, а пленниц связывают. Тех из них, кто не хочет признать себя рабыней, также убивают, а оставшихся нагружают награбленным добром и хлыстами сгоняют на крышу.

Здесь их привязывают к седлам тарнов или бросают связанными в специально предназначенные для этого корзины для рабов, транспортируемые по воздуху большими птицами. Обычно до того, как удается подоспеть вызванной городской охране, налетчики уже уходят с добычей, оставив после себя только горящий цилиндр.

Работорговцы могут напасть на любой город, но особенно они свирепствуют в тех, которые не имеют обученных тарнов и потому вынуждены использовать в боевых действиях неповоротливых тарларионов.

Хотя большинство замков на Горе металлические, встречаются, однако, и деревянные. В наиболее распространенной разновидности имеются две группы фиксирующих стержней: одна, закрепленная на деревянном штифте подобно крючку, а другая, неподвижная, входит в задвижку и является стопором. Если ключ поместить под задвижку и подать его вверх, подвижные стержни поднимаются из задвижки, высвобождая её. Подобная форма замка, как нетрудно догадаться, обладает весьма низкой степенью надежности, поскольку стержни можно поднять раздельно тонкими прутьями, просунув их в отверстие замка, и таким образом освободить задвижку.

Замок другой конфигурации, дающий ещё меньшую безопасность, – с зазубренной планкой – отпирается тяжелым серповидным ключом, вставляемым через отверстие в зазубрину и вращаемым вправо или влево в зависимости от того, хотят замок открыть или закрыть.

Ключи эти довольно громоздкие, носят их обычно на плече и при случае даже используют как оружие.

Широкое распространение имеют в стране висячие замки. Среди них наиболее интересную разновидность представляют комбинационные замки, хотя встречаются они довольно редко. Состоят они из нескольких колец с нанесенным на них цифровым или буквенным обозначением. Когда изначально заложенная комбинация подобрана правильно, замок срабатывает.

Некоторые помещения – жилища богатых людей, торговые склады и хранилища, городское казначейство и другие – оборудованы секретными замками, снабженными ножами или ядом. При неверном обращении с первыми из них из специальных отделений, иногда расположенных позади человека, с большой силой пружинами выбрасывается одно или несколько лезвий. Однако, несмотря на их кажущуюся надежность, довольно часто они малоэффективны, особенно против того, кто знает об их устройстве.

Значительно опаснее замки, рассчитанные на применение яда. В них в очень узкие отверстия вставляются тонкие стержни, обмазанные пастой, приготовленной из корня канды, острые концы которых едва выступают над поверхностью и часто неразличимы для глаза человека, особенно среди столь характерных для горианцев замков со множеством замысловатых украшений.

Другой тип секретных замков, уберечься от которых подчас оказывается невозможно, – колодезный. При попытке открыть их несведущим человеком пол под злоумышленником проваливается, и он падает в колодец, на дне которого либо укреплены лезвия ножей, либо помещен голодный слин или водяной тарларион. В иных случаях колодец представляет собой глубокую камеру с абсолютно гладкими стенами, из которой злоумышленник впоследствии может быть извлечен и подвергнут пыткам. Такие замки с секретом в связи с требуемыми для них сложными приспособлениями или устройствами устанавливаются чаще всего в дверях наиболее важных помещений цилиндров.

Наконец, следует упомянуть о категорическом запрете ключевых дел мастерам изготавливать и хранить лишние экземпляры ключей. В отведенных для меня комнатах в доме Кернуса замок отсутствовал. Обе задвижки, конечно, надежно запирали дверь, но их можно было использовать, только когда кто-либо находился внутри. Тот факт, что внешние запоры на моих дверях отсутствовали, едва ли можно было объяснить случайностью.

Я решил, что настаивать на замке было бы неразумно. Подобное требование могло быть сочтено назойливым или возбудить ненужное внимание к подозрительной скрытности человека, которому в этом доме платили золотом за использование его умения обращаться с оружием. Кроме того, оно могло навести на мысль, что я не тот, за кого себя выдаю. К тому же я был уверен, что замок по приказу хозяина дома устанавливал бы один из его мастеров, и Кернус, несомненно, вопреки указу имел бы второй ключ.

Поэтому мне пришлось самому принять кое-какие меры предосторожности. После тщательного осмотра я обнаружил в двери помимо обычной скважины для продевания ведущего от щеколды шнурка ещё одно маленькое отверстие, проделанное несколько ниже защелки, очевидно, тем, кто занимал мою комнату до меня.

– Здесь можно сделать сложный узел, – сказал я Элизабет, показывая ей обнаруженное мной отверстие.

– А что это такое? – спросила она.

– Сейчас увидишь.

Я осмотрел комнату. Здесь находились несколько сундуков, включая один обшитый железом, с тяжелым массивным замком, и пара располагавшихся у стены шкафов с тарелками, чашками и несколькими бутылками с нагой и ка-ла-на.

– Что ты ищешь? – спросила Элизабет.

– Шнурок или веревку, – ответил я, – что попадется.

Мы принялись копаться в одном из сундуков, и почти тотчас Элизабет наткнулась на десяток ремешков для сандалий.

– Это подойдет? – поинтересовалась она.

– Это то, что нужно, – ответил я и взял у неё пару ремешков.

Она опустилась на колени и принялась наблюдать, как я, усевшись у двери, осторожно приложил к ней один из ремешков и лезвием меча сделал на нем несколько надрезов. Таким образом, у меня получился кусок отличной ворсистой веревки. Затем я накинул веревочную петлю на защелку щеколды и протянул оба конца веревки через маленькое отверстие так, чтобы они свисали с наружной части двери. После этого я закрыл дверь и сказал:

– А теперь представь, что я завяжу узел на этих концах веревки. Что получится?

Элизабет посмотрела на меня.

– Защелка будет привязана так, что её нельзя будет поднять, – ответила она.

Я улыбнулся. В сообразительности ей не откажешь. Сделав на веревке, накинутой изнутри на защелку, узел достаточно большой, чтобы он не проходил в отверстие, я закрепил бы защелку.

– Но кто-нибудь может развязать узел и войти в комнату, – заметила она.

– Конечно, – согласился я, наблюдая за выражением её лица.

Она взглянула на меня с легким удивлением, и вдруг на её губах заиграла улыбка и она захлопала в ладоши от своей догадки.

– Это просто великолепно! – рассмеялась она.

Нет, она действительно была одной из самых сообразительных девушек, которых я знал. Ей, уроженке Земли, вне всякого сомнения, никогда не приходилось слышать о подобной уловке, и тем не менее она по малейшему намеку тотчас разгадала её смысл.

– Смотри, – сказал я и начал завязывать узел, который наверняка должен был показаться ей невероятно сложным. – Этот узел содержит только пятьдесят семь переплетений, – пояснял я ей по ходу дела. – Я изобрел его сам, хотя никогда не думал, что он мне сможет понадобиться. Этим уловкам меня много лет назад обучил Андреас из касты певцов из Тора. В этом городе подобные приемы для защиты жилища довольно распространены. Так вот, его узел состоял из шестидесяти двух переплетений веревки, а узел одного из его братьев – даже из ста четырех, что, как я помню, Андреас считал явным излишеством.

– И при этом у него всегда получался один и тот же узел? – спросила Элизабет.

– Да, – сказал я, – у каждого жителя свой индивидуальный узел, отличающийся от других так же, как и его подпись, и имеющий при этом свой секрет. Только владеющий этим секретом способен повторить хитросплетения узла, но, что более важно, только он может определить, пытался ли кто-нибудь распутать его узел или нет.

– Значит, развязать узел может каждый? – спросила Элизабет.

– Конечно, – ответил я. – Вся проблема в том, чтобы восстановить его после того, как он был развязан.

– И владелец жилища по внешнему виду узла сразу может определить, его ли рукой он завязан или нет?

– Совершенно верно!

– И таким образом он тут же узнает, проникал ли кто-нибудь в комнату за время его отсутствия?

– Да, – согласился я и добавил: – Иногда кто-нибудь тайно проникает в комнату, оставляя снаружи своего сообщника, чтобы тот попытался повторить конфигурацию узла. Однако, как правило, подобный способ редко позволяет обмануть вернувшегося хозяина из-за практической невозможности продублировать хитросплетение узла.

Элизабет молча наблюдала за тем, как я возился с ворсистыми веревками, пытаясь запомнить очередность их переплетения.

Наконец, вздохнув с облегчением, я закончил свою трудоемкую работу.

– Настоящий гордиев узел, – заметила она.

– Вполне возможно, что он был именно таким, – согласился я.

– Александр разрубил его мечом, – улыбнувшись, добавила она.

– И сделав это, оповестил весь мир, что в комнату или куда там ещё кто-то входил, – рассмеялся я.

После этого я развязал узел, выдернул из отверстия веревку, запер для безопасности дверь на оба засова и вернулся к Элизабет.

– Я научу тебя завязывать этот узел, – сказал я.

– Хорошо, – согласилась Элизабет, не выказывая особого страха перед перспективами длительного и трудоемкого обучения. – У меня тоже будет свой узел, уверенно сказала она.

– Собственно говоря, мы можем пользоваться одним и тем же узлом, – заметил я, испытывая легкое неудовольствие перед необходимостью изобретать ещё один узел.

– Если я собираюсь научиться завязывать твой узел, почему бы тебе не изучить мой? – спросила она.

– Элизабет… – начал было я.

– Велла, – тут же поправила она.

– Велла, – устало махнул я рукой, – хоть тебе и пришлось побродить по этому миру, ты все равно продолжаешь оставаться типичной землянкой.

– Не вижу в этом ничего плохого, – сказала она, и в глазах её заплясали озорные огоньки. – Мой узел будет таким же сложным, как и твой.

– В этом я не сомневаюсь, – мрачно заметил я.

– Я с большим удовольствием займусь изобретением своего узла, – увлеченно продолжала она, – и он получится у меня женственным и изящным, и в нем отразится вся моя индивидуальность.

У меня вырвался горестный стон.

Она тут же обняла меня за шею и заглянула мне в глаза.

– Может быть, когда Велла пройдет полный курс обучения, она будет доставлять своему хозяину больше радости, – с легкой игривостью произнесла она.

– Может быть, – ответил я.

Она быстро запечатлела поцелуй у меня на кончике носа.

– Ты ведь даже танцевать не умеешь, – с сомнением заметил я.

Внезапно она отступила на шаг, запрокинула голову и изящно округлила руки. С закрытыми глазами, оставаясь совершенно неподвижной, за исключением носка правой ноги, которым она отбивала такт, она начала напевать песню тачакских рабов. Ко второму куплету кисти её рук опустились на бедра, а взгляд широко распахнувшихся глаз остановился на мне. Темп мелодии постепенно нарастал, её гибкое стройное тело пришло в плавное движение и подалось ко мне. Я двинулся ей навстречу, но она легко отстранилась и, взметнув руки над головой, принялась пальцами отщелкивать ритм.

Тут песня закончилась.

– Вот и все, что я умею, – призналась она.

Я крякнул от досады.

Она подошла и снова обняла меня за шею.

– Бедный хозяин, – сочувственно произнесла она. – Велла не умеет даже танцевать.

– Однако я вижу, что у Веллы есть некоторые способности.

– Хозяин добрый, – заметила Велла, – он понимает, что не может обладать сразу всем.

– Все эти сантименты, – сказал я, – вряд ли были бы восприняты хоть одним горианским хозяином.

Она рассмеялась.

– Все могло сложиться гораздо хуже, – ответила она. – Ведь я всего лишь девушка красного шелка.

Тут я подхватил её на руки, отнес к широкому каменному ложу и уложил на устилавшие его меха.

– Я слышала, – с улыбкой заметила она, – что только свободные женщины удостаиваются чести возлежать на ложах.

– Правильно! – воскликнул я и, замотав её в шкуры, сбросил весь этот лохматый барахтающийся ком с каменного ложа к его подножию со вделанными в него кольцами для привязывания рабов.

Тут я одним рывком сдернул с неё шкуры. Элизабет на четвереньках с визгом бросилась от меня прочь, но я поймал её, запутавшуюся в шкурах, за петлю, удерживающую у неё на левом плече тунику, и, притянув девушку к себе, поднял её на руки.

– Если я тебе понравлюсь, – спросила она, – ты меня купишь?

– Возможно, – ответил я. – Я ещё не решил.

– Знаешь, как хозяин ты вполне бы мне подошел.

Я даже не нашелся, что сказать.

– Поэтому, – продолжала она, – я буду очень стараться тебе понравиться, чтобы ты меня купил.

– Ты не в красном павильоне, – заметил я ей.

Она рассмеялась. Мой намек касался того, как продавали девушек-рабынь красного шелка солидным клиентам на частных торгах рабовладельческих домов. В определенное время – несколько раз в год – такие павильоны сооружались во внутреннем дворе невольничьего дома. В каждый из них помещалась тщательно отобранная девушка-рабыня красного шелка, обнаженная и прикованная за левую лодыжку к кольцу. Предполагаемый покупатель, как правило, в сопровождении представителя касты врачей и доверенного лица работорговца осматривал выставленных на продажу девушек.

Когда какая-нибудь из них привлекала к себе его внимание, медик и доверенное лицо удалялись и оставляли их наедине. Если же после подобной проверки девушку не приобретали или хотя бы не предлагали за неё хорошую цену, её жестоко избивали или, что ещё хуже, в течение целого дня подвергали воздействию стимулятора для рабов. Если девушку не продавали в течение двух-трех подобных торгов, она снова направлялась на прохождение специального курса. Когда же и это оказывалось безрезультатным, её направляли в железные загоны для содержания более дешевых рабынь, предназначенных для продажи на менее престижных торгах и, возможно, даже в менее крупных городах.

Следует, однако, заметить, что большинство девушек даже высшего разряда не часто выставляются на торги в павильонах. Работорговцы, как правило, предпочитают продавать их с аукционов, где обилие покупателей и соперничество между ними позволяет им получить более высокую цену.

– Хорошо, рабыня красного шелка, – сказал я, – старайся.

– Да, хозяин, – покорно ответила она.

И она действительно постаралась на славу, так что уже через несколько часов я понял, что, будь я покупателем с увесистым кошельком, я бы не поскупился и выложил по-настоящему большую сумму на приобретение этой умелой, столь чувственной девчонки, во всем старавшейся мне угодить. Мне даже приходилось время от времени напоминать себе, что это мисс Элизабет Кардуэл, уроженка Земли, а не специально обученная искусству доставлять удовольствие хозяину рабыня, настолько она походила сейчас на горианку, потерявшую над собой всякий контроль и окунувшуюся в чувственное наслаждение.

Несколькими месяцами раньше мы с Элизабет вернулись с бескрайних равнин Тарии, где безраздельно властвовали народы фургонов. В седельной сумке несшего нас тарна лежал бесценный груз – яйцо Царствующих Жрецов. Добравшись до Сардарских гор, я заставил тарна спуститься с заоблачных высот и усадил его на плоскую, дискообразной формы посадочную площадку футов сорока в диаметре, расположенную на стальной обшивке корабля, зависшего в двух милях над поверхностью Гора. Несмотря на порывы ветра, корабль оставался в воздухе совершенно неподвижным, словно располагался на невидимом помосте или платформе. Мимо, освещенные золотыми лучами сияющего солнца, проплывали кучевые облака, похожие на густой дрейфующий туман, сквозь белесую пелену которого изредка можно было увидеть далеко внизу покрытые снежными шапками вершины Сардарских гор.

На верхней площадке корабля, высокий и тонкий, похожий на лезвие золотого кинжала, застыл с деликатно приподнятыми вверх передними конечностями и неподвижно замершими золотыми антеннами Царствующий Жрец.

Я спрыгнул с тарна на палубу корабля, освещенную пробивающимися сквозь облака яркими солнечными лучами.

Царствующий Жрец, плавно переступив своими четырьмя задними конечностями, сделал мне шаг навстречу и остановился, словно не решаясь двинуться дальше.

Я тоже стоял.

Мы молча смотрели друг на друга.

Я внимательно разглядывал эту громадную, похожую на золотой шар голову с далеко выступающими над ней усиками – антеннами, покрытыми тонкими, чрезвычайно чувствительными волосками. Если у Элизабет Кардуэл, оставшейся в одиночестве на спине тарна, подобное зрелище и вызвало страх, она ничем его не обнаружила и продолжала, сохраняя полное спокойствие, молча наблюдать за нами.

Я же испытывал столь глубокую радость, что кажется, сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я жадно ловил губами воздух, но волнение сковало меня – я так и не смог двинуться с места.

Верхние фаланги передних ног Царствующего Жреца поднялись и осторожно потянулись ко мне.

Я не мог оторвать взгляда от этой крупной золотой головы с двумя большими выпуклыми глазами, состоящими из множества линз, отражавших рассеянный солнечный свет, – через левый глаз протянулся неровный белесый шрам.

Наконец я нашел в себе силы заговорить.

– Тебе нельзя долго стоять на солнце, Миск.

Стараясь держаться по ветру, вращая под его порывами свои трепетные антенны так, что они неизменно фокусировались на мне, он сделал ещё один осторожный шаг по металлической поверхности диска в мою сторону.

Здесь он снова остановился, сверкая золотом во всю свою восемнадцатифутовую высоту. Балансируя на четырех устойчивых задних конечностях, он деликатно протянул две снабженные четырьмя тонкими цепкими хватающими отростками передние ноги и замер в характерной для Царствующих Жрецов позе. На сочленении, соединяющем его голову с туловищем, на тонкой цепочке покачивался маленький компактный транслятор.

– Не стой так долго на солнце, – повторил я.

– Ты нашел яйцо? – спросил Миск.

Его широкие мощные челюсти при этом, конечно, оставались неподвижными, а связь происходила благодаря цепочке последовательно выделяемых его горловыми секреторными железами запахов, воспринимаемых транслятором, трансформирующим их в обычные горианские слова и звуки, воспроизводимые передающим устройством четко и безэмоционально.

– Да, Миск, я нашел яйцо, – ответил я. – Оно в целости и сохранности находится в седельной сумке моего тарна.

На мгновение показалось, будто силы оставили это громадное, но столь хрупкое существо, и оно вот-вот упадет. Однако под воздействием волевого импульса тело существа постепенно, дюйм за дюймом снова обрело устойчивость и распрямилось.

Я продолжал молчать.

Медленно, с величайшей осторожностью гигантское создание приблизилось ко мне, двигая только четырьмя своими поддерживающими тело конечностями, и остановилось рядом со мной. Я поднял руки над головой, и оно, сверкая своим отливающим золотым светом телом, грациозно нагнулось, опустило голову и потянулось к моим ладоням кончиками своих антенн, покрытых тонкими чувствительными волосками.

Слезы навернулись мне на глаза.

Чуткие антенны легко коснулись моих ладоней, и по изогнутому подобно узкому золотому ножу телу Миска мгновенно пробежала дрожь. Изящные крюки-отростки верхних фаланг передних конечностей осторожно выдвинулись по направлению ко мне. Большие выпуклые глаза, так редко отражающие истинное состояние Царствующего Жреца, сверкали словно алмазы.

– Спасибо тебе, – сказал Миск.

Мы с Элизабет провели несколько недель в Рое – невероятном сооружении Царствующих Жрецов, раскинувшемся под Сардарским горным массивом.

Миск был несказанно рад возвращению яйца, и оно сразу же стало предметом величайшей заботы и внимания, требующихся для его инкубации и высиживания.

Вряд ли медики и ученые Роя проявляли в ходе этого процесса большее рвение и усердие, нежели сам Миск, хотя в данном случае подобное отношение к этому единственному яйцу было совершенно оправданным – оно давало надежду на продолжение рода Царствующих Жрецов.

– Что с Ко-Ро-Ба и Таленой? – спросил я у Миска перед нашим возвращением в Рой.

Мне необходимо было узнать как можно больше о своем городе и о судьбе той, что некогда была моей вольной спутницей, исчезнувшей впоследствии без следа.

Элизабет молчала, понимая, насколько все это важно для меня.

– Как ты, наверное, и сам догадываешься, – ответил Миск, – твой город отстраивается заново. Жители Ко-Ро-Ба вернулись отовсюду, куда их раскидала судьба, и каждый по возвращении принес с собой камень, чтобы положить его в восстанавливаемые стены города. За те долгие месяцы, что ты находишься у нас на службе в землях народов фургонов, тысячи и тысячи людей из Ко-Ро-Ба уже вернулись на развалины родного города. Строители и все остальные свободные трудятся сейчас над восстановлением башен и зданий. Ко-Ро-Ба постепенно возрождается к жизни.

Я знал, что только свободным гражданам позволено принимать участие в возрождении города. В Ко-Ро-Ба, несомненно, оставалось множество рабов, но им разрешалось выполнять лишь вспомогательные работы, находясь на подхвате у тех, кто занимался возведением башен и стен. Ни один камень не должен быть поставлен в стену здания руками несвободного человека. Единственным из известных мне городов Гора, выстроенным усилиями подневольных рабочих, направляемых плетями их хозяев, был Порт-Кар, расположенный в дельте реки Воск.

– А что с Таленой? – спросил я.

Антенны Миска горестно поникли.

– Что с ней? – воскликнул я.

– Ее не было среди тех, кто вернулся в город, – донеслось из транслятора Миска. – Мне очень жаль.

Я сокрушенно вздохнул – вот уже восемь лет, как я не видел её.

– Ее сделали рабыней? Она убита?

– Неизвестно, – ответил Миск. – Ничего не известно.

Я сник окончательно.

– Мне очень жаль, – снова выдал транслятор Миска.

Я обернулся и увидел, что Элизабет уже давно стоит рядом с нами.

Вскоре Миск направил корабль к Сардару.

Элизабет была несказанно поражена тем, что увидела в подземных чертогах Царствующих Жрецов, но уже через несколько дней нашего пребывания в Рое я заметил, что её снова потянуло на поверхность, на вольный воздух, под солнечные лучи.

Мне о многом нужно было поговорить и с Миском, и с другими находящимися здесь же, в Рое, друзьями, и прежде всего с Куском – Царствующим Жрецом, – и с Ал-Ка, и Та-Ба – людьми, о которых я вспоминал с особой теплотой. Я заметил, что девушки, некогда бывшие их рабынями, теперь уже не носили золотых ошейников и держали себя рядом с ними как вольные спутницы. И вообще в Рое теперь почти не осталось рабов лишь те, кто предал нас в войне или получил рабский ошейник за весьма серьезные проступки, сопоставимые по своей значимости разве что с попыткой завладеть богатствами Царствующих Жрецов.

Один из Царствующих Жрецов – Серус, незнакомый мне по военным временам и принадлежавший когда-то к когорте Сарма, – изобрел довольно интересное средство для контроля над рабами, о котором мне хотелось бы рассказать подробнее. Оно состояло из четырех узких металлических лент, свернутых в кольцо, застегивающееся на запястьях и лодыжках раба. Подобные кольца нисколько не стесняли свободу действий и передвижений раба и представляли собой своеобразные ручные и ножные браслеты, при наличии которых клеймо раба и ошейник становились ненужными. Слежение и управление рабами производилось с центрального тщательно охраняемого пульта и индивидуального передатчика хозяина, сигналы с которого вызывали немедленное соединение между собой надетых на запястье и щиколотки раба металлических полос, что моментально сковывало движения человека, на каком бы расстоянии от передатчика он ни находился. Это позволяло мгновенно обезвредить в пределах Роя любого раба.

– Если бы у Сарма было подобное приспособление, – заметил Серус, – война Роя приняла бы совершенно иной оборот.

Я не мог с этим не согласиться.

Поскольку мы с Элизабет были чужими в Рое, Серус из соображений безопасности был совсем не прочь на время нашего пребывания здесь надеть такие же металлические браслеты и на нас, но Миск, конечно, не стал его даже слушать.

Наряду с другими я встретил в Рое некое существо мужского пола, не имевшее собственного имени, подобно тому как не имеет его относящаяся к роду Царствующих Жрецов Мать. Считалось, что подобные особи стоят выше индивидуального имени, что весьма схоже по своему восприятию с тем, как человек не задумывается над именем либо названием вселенной, рассматриваемой как нечто целое. Этот индивидуум был великолепен, хотя держался с подчеркнутой серьезностью и спокойствием.

– Прекрасно, что кроме Матери, – сказал я Миску, – в Рое есть ещё и Отец.

Миск внимательно посмотрел на меня.

– В Рое не может быть Отца, – ответил он.

Я попытался было удовлетворить свое любопытство, но Миск постарался отделаться весьма уклончивыми ответами, и я догадался, что он не хочет развивать эту тему.

Интересно, что здесь Элизабет менее чем за час выучилась читать по-гориански. Узнав, что она не умеет ни читать, ни писать, Куск вызвался обучить её. Элизабет согласилась, однако была очень удивлена, когда её усадили за длинный, рассчитанный на габариты Царствующего Жреца стол, а голову поместили между двумя замысловатыми приборами в форме полусфер. Положение головы ей зафиксировали металлическими зажимами, а для того, чтобы она, испугавшись, не рванулась из-за стола, её руки и ноги также скрепили между собой широкими полосами.

– После войны Роя, – сообщил мне Куск, – мы неожиданно столкнулись с тем, что многие из наших бывших рабов неграмотны, что в общем неудивительно, поскольку они воспитывались как рабы, для которых в Рое это не считалось необходимым. Однако теперь, когда они получили свободу, неграмотность стала серьезным препятствием в полноценном общении и использовании технических благ – так что многие из них захотели обучиться грамоте. Это заставило нас изобрести прибор, не очень сложный по своей конструкции, рассчитанный на довольно простой по структуре мозг человека, который под воздействием получаемых им импульсов учится распознавать буквы как сами по себе, так и в составе слов. Комплекс нейронных цепей, позволяющий человеку воспринимать написанный текст, формируется в результате единовременного преобразующего его структуру воздействия, практически сводящего к нулю затраты времени на процесс формирования привычки.

– При обучении Царствующего Жреца, – заметил я, – использовали восемь проводов – по одному на каждый отдел мозга.

– Сейчас мы отказались от применения проводов даже при обучении Царствующих Жрецов, – ответил Куск. – Они использовались скорее по традиции, нежели по необходимости, и люди, поставив нас перед необходимостью определенной доработки процесса, вынудили нас его усовершенствовать. – Куск направил на меня свои извивающиеся антенны. – Люди, по-видимому, редко чувствуют себя удовлетворенными. Им всегда требуется что-нибудь новенькое.

– Отпустите меня, – попросила Элизабет – Пожалуйста.

Куск передвинул какой-то небольшой рычажок. Лицо Элизабет постепенно приобрело сонное выражение: она ещё пыталась какое-то время держать глаза открытыми, однако вскоре ей это стало не по силам, и веки её сомкнулись.

В течение следующей четверти часа, пока она спала, мы с Куском успели побеседовать на различные темы. Сначала мы поговорили о приборах наблюдения, разрушенных во время войны и кропотливо восстанавливаемых теперь общими усилиями. Затем перешли к роли людей, работающих в Рое, и отметили, что она за последнее время очень возросла, а следовательно, возросли и трудности социального характера, связанные с отношениями между различными группами существ.

Все это время до меня доносилось слабое потрескивание и сменяющие друг друга легкие запахи, исходящие из расположенного у головы Элизабет приспособления. Наконец Куск приподнял свои антенны, прошествовал к аппарату и выключил его. Он убрал обе воздействующие на мозг Элизабет полусферы, а я освободил девушку от опоясывающих её руки и ноги металлических лент.

Она открыла глаза.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Хочется спать, – ответила она, потирая глаза и безуспешно пытаясь подняться на затекшие, ставшие непослушными ноги. – Ничего не получается, – с виноватым видом произнесла она.

– Ничего страшного, – успокоил я её.

– Я уже проснулась, – сказала она. – Когда мы сможем начать обучение? – обратилась она к Куску.

– Мы его уже закончили, – пришел из транслятора спокойный ответ.

В цепких захватах передней конечности Куск принес тонкий пластиковый лист с нанесенными на нем буквами горианского алфавита как напечатанными, так и написанными от руки.

– Читай, – сказал он.

– Но – попробовала возразить Элизабет, – я не умею читать по-гориански.

Она изумленно поглядела на пластиковый лист.

– А это что? – спросил я у нее, показывая на одну из букв.

В глазах девушки появилось удивление, сменившееся затем чуть ли не страхом.

– Это Ал-ка, – неуверенно ответила она, – первая буква горианского алфавита.

– А теперь прочти все предложение.

– Но я не умею читать, – растерялась она.

– Просто произнеси эти буквы вслух, – посоветовал я.

– Но ведь я не умею!

– А ты попробуй, – настаивал я.

Медленно, словно в каком-то оцепенении, она начала произносить звуки, вслух воспроизводя то, что приходило ей в голову:

– Пер-вым ро-див-шим-ся от Ма-те-ри был Сарм. – Она недоумевающе посмотрела на меня. – Это какой-то бессмысленный набор звуков, – сказала она.

– А может, они что-то означают? – спросил я.

Внезапно её осенило.

– Первым родившимся от Матери был Сарм! – воскликнула она.

– Она очень сообразительна, – заметил Куск. – Обычно индивидууму требуется больше времени, прежде чем спонтанно произносимые им звуки начинают ассоциироваться у него с их письменным изображением и конкретным значением слова. Скоро она будет свободно ориентироваться в буквах и воспринимать их как слова, а не узоры. Этот навык будет быстро расти. Через несколько дней она сможет читать не хуже большинства гориан. Теперь все будет зависеть только от её заинтересованности и сообразительности.

– Когда я смотрю на эти строчки, – сказала Элизабет, взволнованно кивая на пластиковый лист, – я просто знаю, что означают эти звуки, знаю, и все!

– Конечно, – согласился Куск. – Однако наступает время четвертого приема пищи. Пойдемте, у меня найдется немного грибов и воды.

Мы оставили Элизабет в комнате, а сами пошли обедать. Она была слишком возбуждена, чтобы составить нам компанию, и в который раз перечитывала нанесенные на пластиковый лист письмена. Этим вечером она вернулась к нам с Миском, неся множество книг, которые ей удалось одолжить у обитателей Роя. Я оставил для неё немного грибов, которые она проглотила, не переставая лихорадочно перебирать пластиковые книги. За столом я демонстративно поддерживал разговор с Куском, понимая, что это единственный способ удержать Элизабет от чтения вслух, однако она то и дело прерывала нас и зачитывала отрывки, казавшиеся ей наиболее впечатляющими.

– Среди Царствующих Жрецов есть довольно серьезные разногласия, – заметил Куск, – по поводу того, следует или нет обучать людей чтению.

– Теперь я понимаю почему, – ответил я.

Дни шли, и вскоре мне, как и Элизабет, захотелось покинуть Рой.

В последнее время я часто разговаривал с Миском о трудностях, связанных с возвращением этого последнего яйца Царствующих Жрецов, и, в частности, сообщил ему, что «Другие» также стремились его заполучить и что это им едва не удалось. Говорили мы и о тех «Других», обладающих поистине фантастическим уровнем развития техники, позволяющим им посещать Землю, забирать с собой людей и использовать их для своих надобностей, как поступали некогда Царствующие Жрецы.

– Да, – заметил Миск, – война продолжается.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Она длится уже более двадцати тысяч лет, – добавил он.

– И за все это время вам так и не удалось добиться её завершения? – удивился я.

– Царствующие Жрецы, – ответил Миск, – в отличие от людей не являются агрессивными существами. Для нас достаточно обеспечить безопасность собственных территорий. А кроме того, те, кого ты называешь «Другие», не имеют больше своего мира. Он умер вместе с их солнцем. Сейчас они обитают на нескольких связанных между собой Главных Кораблях, каждый из которых представляет собой для них некое подобие искусственной планеты. Пока эти корабли остаются за пределами орбиты планеты, которую земляне называют Юпитером, а гориане в честь легендарного героя Ара – Герсиусом, считается, что мы не находимся с ними в состоянии войны.

Это было действительно далеко от Гора, который, как известно, находился на одной орбите с Землей.

– А не безопаснее ли было бы вообще вышвырнуть этих «Других» из нашей системы? – спросил я.

– Мы удаляли их за пределы системы одиннадцать раз, – ответил Миск, – но они неизменно возвращаются назад. Они не отвяжутся от нас.

– Вы снова попытаетесь отогнать их за пределы Солнечной системы? – спросил я.

– Сомневаюсь, – ответил Миск. – Такие экспедиции занимают довольно много времени, они чрезвычайно сложны и опасны. Их корабли оснащены весьма чувствительными, пожалуй, даже достигающими нашего уровня приборами. Есть у них и оружие, довольно примитивное, но на расстоянии сотни тысяч пасангов действующее довольно эффективно.

Я внимательно его слушал.

– Несколько тысяч лет назад они помимо своих обычных экспериментов попытались было воздействовать на нас своей «доминантой», не выходя за пределы орбиты пятой планеты. Теперь они значительно осмелели.

– Они, вероятно, давно могли бы завоевать Землю? – спросил я.

– Мы этого не допустим, – ответил Миск.

– Я так и предполагал.

– У нас есть свой интерес к вам, – уточнил Миск.

Я изумился.

Некоторое время антенны Миска интенсивно извивались, что, вероятно, в его эмоциях должно было означать довольный хохот.

– Этот интерес заключается в том, – продолжал Миск, – что вы нам не только не противны, но мы любим людей.

Я тоже рассмеялся.

– А кроме того, – сказал Миск, – сами по себе «Другие» тоже весьма интересные существа, и мы позволили некоторым из них, снятым с находящихся в бедственном состоянии кораблей, жить в этом мире так же, как и людям.

Это сообщение очень поразило меня.

– Они поселены там, где нет людей, – сказал Миск. – И кроме того, мы настояли на соблюдении ими наших законов, поставив это как первейшее условие сохранения им жизни.

– И вы ограничили количество и качество находящейся в их распоряжении техники так же, как и людям? – поинтересовался я.

– Конечно.

– Но «Другие», оставшиеся на кораблях, – сказал я, все так же опасны?

– Очень опасны, – подтвердил Миск. Его антенны снова стали интенсивно извиваться. – В этом они очень похожи на людей. Не сердись, у вас действительно много общего. И вы, и они зависите от органов зрения, пользуетесь одним составом воздуха, у вас схожи системы метаболизма, они также относятся к типу позвоночных и имеют такие же, как у вас, хватательные отростки. И кроме того, – при этих словах антенны Миска едва не свернулись кольцом, – и вы, и они одинаково агрессивны, склонны к постоянному соперничеству, хитры, эгоистичны и жестоки.

– Ну, спасибо тебе, Миск, – сказал я.

Антенны Миска грациозно склонились в мою сторону.

– Всегда к твоим услугам, Тэрл Кэбот, – ответил он.

– Хорошо, что не все Царствующие Жрецы столь же откровенны, как ты, Миск, – сказал я.

– Однако, несмотря на все ваши недостатки, – заметил Миск, – я считаю, что вы, люди, стоите значительно выше тех, кого ты называешь «Другими».

– Почему?

– Обычно вы стараетесь воздерживаться от убийства, вы обладаете определенной уживчивостью, способностью к взаимопониманию, любви.

– Но и в «Других», несомненно, должны присутствовать подобные качества, – предположил я.

– Мало что свидетельствует об этом, – ответил Миск. – У них, конечно, есть некоторая лояльность по отношению к команде своего корабля, но вызвана она скорее условиями их существования, требующими повышенной ответственности и дисциплины. Мы обратили внимание, что у «Других», поселенных на Горе, едва они оставляли корабль, тут же снижалось стремление к взаимодействию и сотрудничеству, что неизменно приводило к анархии, пока между ними не устанавливались взаимоотношения, основанные на силе и страхе. – Миск слегка склонился ко мне. – Даже на кораблях убийство ближнего не вызывает порицания, за исключением случаев, когда корабль находится в условиях боевой обстановки или когда его жизнеспособности что-то угрожает.

– Возможно, за долгие годы у них выработался такой своеобразный способ урегулирования прироста населения в ограниченном замкнутом пространстве? – высказал я довольно жестокое предположение.

– Несомненно, – ответил Миск. – Но интерес для Царствующих Жрецов представляет тот факт, что столь развитые и разумные существа, которыми, несомненно, являются «Другие», выбрали в качестве контроля над численностью населения столь дикий и примитивный способ.

– Интересно почему? – спросил я.

Миск не ответил.

– Может, они полагают, что это повышает какие-то их боевые качества – смелость, например, – поразмыслив, сказал я.

– Нет, – ответил Миск. – Они скорее испытывают наслаждение от убийства.

Мы помолчали.

– «Другие», очевидно, значительно превышают вас по численности? – заметил я.

– По крайней мере, в тысячу раз, это уж точно – ответил Миск. – Но мы превосходим их в военной мощи, что, кстати, вот уже двадцать тысяч лет позволяет нам успешно им противостоять.

– Однако вашу мощь значительно подорвала война, – напомнил я.

– Да, – согласился Миск, – но ведь мы постепенно её восстановим. К тому же, – добавил он, – сейчас нам особая опасность не угрожает, поскольку противник не знает о нашей слабости.

Его антенны медленно колыхались, напоминая непроизвольные движения рук человека, жестами сопровождающего изложение своих мыслей.

– Однако имеются некоторые указания на то, что они все же догадываются о наших трудностях, – продолжал Миск.

– Что ты имеешь в виду?

– Попытки их проникновения к нам становятся все более частыми, – ответил он. – А кроме того, некоторые человеческие существа были перенесены в наш мир в соответствии с их планами.

– Так вот почему они именно сейчас так настойчиво пытались завладеть последним яйцом Царствующих Жрецов, – догадался я.

– Да, – сказал Миск, – но заметь, что действовали они в основном через своих агентов.

– Верно, – согласился я.

– Определенной информацией о ходе и последствиях войны Роя они, безусловно, располагают, – продолжал Миск. – И предоставлена им она людьми, которым мы позволили покинуть Рой после окончания войны, его антенны снова начали извиваться. – Однако несомненно и то, что те, кого ты называешь «Другими», будучи по своей природе столь же недоверчивыми, как и вы, люди, подозревают, что эта информация не заслуживает доверия, что она фальсифицирована и рассчитана на то, чтобы заманить их в ловушку. Наше счастье, что «Другие» являются столь изощренными в своем коварстве. Будь они простыми, обычными варварами, Гора, как и Земли, давно бы уже не существовало.

– Может, они попросту захватили некоторых из этих людей, – высказал я предположение, – и с помощью пыток вытянули из них правду?

– Даже пытки, – сказал Миск, – дают возможность выяснить только то, что считает правдой сам индивидуум и что вовсе не обязательно является таковой. Видимо, «Другие» подозревают, что мы позволяем им захватить только тех людей, в мозг которых мы заложили выгодную нам дезинформацию, и таким образом снова пытаемся заманить их в ловушку.

Я недоверчиво покачал головой.

– Это действительно смешно, – согласился Миск. – Мы не можем сейчас оказать никакого действенного сопротивления их массированной атаке или защитить Землю, но «Другие» не хотят в это поверить.

– Это большая удача для Царствующих Жрецов, – сказал я.

– Для людей тоже, – заметил Миск.

С этим я не мог не согласиться.

– Однако «Другие» вовсе не бездействуют, – продолжал Миск, снова слегка склонив ко мне голову. – Создается такое впечатление, что их разведывательным кораблям с нашей планеты оказывается определенная помощь. Возможно, «Другим» удалось наладить контакт с теми соплеменниками, кому разрешено было жить на планете по нашим законам. Более того, за последние пять лет «Другие» впервые вступили в дипломатические отношения с людьми, – антенны Миска изогнулись, и их концы направились прямо на меня. – Очевидно, они стремятся приобрести определенное влияние в городах, склонить людей на свою сторону, вложить в их руки оружие и повести на Царствующих Жрецов.

Я был поражен.

– Почему бы им действительно не использовать человека в своих войнах? – задал вопрос Миск. – Численность человеческих существ на Горе достаточно велика, они умны, способны многому научиться и по самой своей природе склонны к агрессии, что как нельзя лучше отвечает устремлениям «Других».

– Но ведь это означает, что они просто использовали бы человека в собственных целях, – заметил я.

– Конечно, – согласился Миск. – В случае их победы люди использовались бы как рабы и пища.

– Пища?

– «Другие» в отличие от Царствующих Жрецов плотоядны, – ответил Миск.

– Но ведь человек – разумное существо! – воскликнул я.

– На их кораблях людей и других органических существ выращивают для последующего употребления в пищу, – сказал Миск.

Моему возмущению не было предела.

– «Другие» рассматривают человека, как, впрочем, и некоторых иных существ, как пищу и рабочую силу.

– Их необходимо остановить!

– Если со временем им удастся настроить против нас достаточное количество людей и вооружить их пусть даже на примитивном уровне, этот мир будет для нас потерян.

– И как далеко они уже сумели продвинуться в реализации своих планов? – спросил я.

– Насколько мы можем судить по сообщениям наших агентов, их успехи не столь велики.

– Вам удалось обнаружить точки их контакта, через которые они надеются распространить свое влияние?

– Пока только одна представляется довольно определенной, – ответил Миск. – Но мы не хотим уничтожать её немедленно. Это означало бы, что мы догадались об их планах. А кроме того, пришлось бы уничтожить также несколько ни в чем не виновных разумных созданий, к тому же она является частью их разведывательной сети, мы с её уничтожением потеряем доступ к ценной информации о степени их внедрения на нашу планету.

– Значит, вам нужен агент, шпион, – сказал я.

– Это верно, – ответил Миск, – но мне не следовало начинать этот разговор с тобой.

– А где эта обнаруженная вами точка контакта?

– Возвращайся в Ко-Ро-Ба, – сказал Миск. – Живи в своем родном городе и будь счастлив. Пусть другие занимаются грязным ремеслом войны.

– Позволь мне решить этот вопрос самому.

– Мы ни о чем не просим тебя, Тэрл Кэбот, – антенны Миска нежно коснулись моего плеча. – Тебя повсюду, даже в Ко-Ро-Ба, будут поджидать опасности, поскольку «Другие», безусловно, знают о твоей роли в возвращении яйца Царствующих Жрецов. Они вполне могут прийти к заключению, что ты все ещё работаешь или впоследствии будешь работать на нас, и захотят разделаться с тобой. Возвращайся в свой город, Тэрл Кэбот, постарайся быть счастливым, но, самое главное, постоянно будь начеку.

– Интересно, как можно быть спокойным и счастливым, пока от «Других» исходит столь серьезная угроза?

– Я слишком много рассказал тебе, – ответил Миски сожалею об этом.

Тут что-то заставило меня обернуться, и я увидел вошедшую в комнату Элизабет. Сколько она уже здесь находилась, я не знал.

– Привет, – улыбнулся я ей.

Элизабет не ответила на улыбку. Она казалась испуганной.

– И что мы будем делать? – спросила она.

– С чем? – с невинным видом поинтересовался я.

– Она здесь уже довольно давно, – заметил Миск. – С моей стороны было ошибкой говорить при ней?

Я посмотрел на Элизабет.

– Нет, это не было ошибкой, – ответил я.

– Спасибо, Тэрл, – поблагодарила девушка.

– Ты сказал, что одна вероятная точка контакта обнаружена, – напомнил я Миску.

– Да, – ответил он.

– Где она?

Миск посмотрел на Элизабет, затем перевел взгляд на меня, и из его транслятора зазвучали четко произносимые слова:

– В доме Кернуса, в Аре.

– Это, если не ошибаюсь, большой работорговый дом, существующий уже несколько поколений? – уточнил я.

Антенны Миска изогнулись в коротком утвердительном наклоне.

– У нас есть свой человек в этом доме, – сказал он. – Это писец и старший учетчик дома по имени Капрус.

– Тогда он наверняка сможет разузнать все, что нам нужно, – заметил я.

– Нет, – ответил Миск, – поскольку он писец и доверенное лицо в доме, возможность его передвижения по городу крайне ограничена.

– Значит, вам нужен там кто-то другой, – сказал я.

– Возвращайся в Ко-Ро-Ба, Тэрл Кэбот, – повторил Миск.

– В этой игре у меня тоже есть своя ставка, – заметил я.

Миск наклонил голову; его большие глаза тускло мерцали.

– Ты уже и так сделал слишком много.

– Никто не может сказать, что он сделал достаточно, пока война с «Другими» не окончена, – ответил я.

Антенны Миска легко коснулись моего плеча, по ним пробежала крупная дрожь.

– Правильно, – сказала Элизабет. – Я тоже поеду.

Я обернулся.

– Нет, ты не поедешь. Я отвезу тебя в Ко-Ро-Ба – и ты останешься там!

– Нет! – ответила она.

Я с удивлением смотрел на нее, не веря собственным ушам.

– Нет! – воскликнула она.

– Я отвожу тебя в Ко-Ро-Ба – и ты остаешься там, повторил я. – И хватит об этом.

– Нет, не хватит! – продолжала настаивать она.

Меня начала разбирать злость.

– Ты не поедешь в Ар, – резко ответил я.

– Я уроженка Земли, – решительно заявила она. – Земляне обязаны Царствующим Жрецам своей свободой. Поэтому, во-первых, я обязана выразить им свою благодарность, а во-вторых, я свободна и вольна поступать так, как я хочу!

– Замолчи! – рявкнул я.

– Я тебе не рабыня, – ответила она. – И не нужно на меня кричать.

– Хорошо. Извини, Элизабет, – я постарался взять себя в руки и говорить более спокойным тоном. – Извини, – я попытался обнять её, но она обиженно отстранилась. – Все это слишком опасно, слишком опасно.

– Для меня это не более опасно, чем для тебя, – ответила она. – А может, даже менее, – она посмотрела на Миска и шагнула к нему. – Пошлите меня! – попросила она.

Антенны Миска осторожно наклонились к девушке.

– Много лет назад, – сказал он, – когда люди ещё были в Рое рабами, у меня была женщина, очень похожая на тебя. – Миск коснулся её плеча своими антеннами. – В свое время она спасла мне жизнь. Сарм, бывший в числе моих врагов, приказал её за это убить, – тело Миска снова выпрямилось и напряглось. – Все это слишком опасно, – подчеркнул он.

– Вы считаете, – обводя нас с Миском гневным взглядом, сказала она, – что женщина не может быть храброй? Вы отказываете ей в чести наравне с мужчиной разделить опасность, сделать в жизни что-то важное и прекрасное, вы полагаете, что все это является прерогативой мужчин, а женщине отводите только второстепенную роль, сводящуюся к восхищению вами? – в глазах её стояли слезы. – Я тоже человек! – решительно добавила она.

Миск долго смотрел на нее, наклонив к девушке свои антенны.

– Можно было бы устроить так, – сказал наконец он, – что ты будешь помещена в дом Кернуса в качестве рабыни, как один из членов помогающего Капрусу персонала. Соответствующие бумаги на тебя будут подготовлены и направлены вместе с тобой в дом Кларка в Тентис, откуда тебя доставят на караване тарнов в Ар и выставят на закрытые торги, где в соответствии с инструкциями Капруса ты будешь приобретена торговыми агентами дома Кернуса.

– Отлично! – решительно заявила Элизабет, сжав кулачки и не сводя с меня глаз.

– Я поеду вместе с ней, – сказал я. – Буду её сопровождать, скажем, в качестве наемного погонщика тарнов и постараюсь устроиться на службу в дом Кернуса.

– Вы оба – люди, – ответил Миск. – Настоящие, благородные люди.

И он осторожно коснулся нас своими хрупкими трепетными антеннами: одной – моего левого плеча и второй – правого плеча Элизабет.

Однако прежде, чем отправиться в это опасное путешествие, мы по предложению Миска заехали в Ко-Ро-Ба, чтобы хоть несколько дней отдохнуть здесь и побыть в обществе друг друга.

Мое возвращение в город было наполнено волнующими воспоминаниями: здесь я своим мечом принес клятву верности горианскому Домашнему Камню; здесь учился сам и обучал горианцев искусству обращения с оружием; здесь после долгих лет разлуки я встретился с отцом; здесь приобрел настоящих, верных друзей Тэрла Старшего, своего наставника в боевом искусстве, и низкорослого, проворного всеведающего писца Торма.

Много лет назад с полета на тарне начался поход, приведший впоследствии к разрушению Империи Ара и обернувшийся крахом правления Марленуса – убара убаров. Именно сюда привез я на тарне любимую мной женщину – не завоеванную рабыню, а гордую, жизнерадостную девушку Талену, дочь самого правителя Ара Марленуса; здесь мы впервые разделили с ней ложе нашей любви и выпили общую чашу.

По щекам у меня бежали слезы.

Вскоре мы миновали частично восстановленные городские стены и оказались среди цилиндров, многие из которых только начинали строиться. Нас тут же окружили воины на тарнах, несущие охрану города, и я приветствовал их поднятием ладони правой руки – общепринятым в Ко-Ро-Ба знаком приветствия.

Наконец я был дома.

А ещё через мгновение я оказался в объятиях отца и своих близких друзей.

Однако уже по горечи первых взглядов, которыми мы обменялись, стало ясно, что никому из нас ничего не известно о судьбе Талоны, дочери убара убаров, ставшей некогда, несмотря на свое высокое происхождение, вольной спутницей простого воина из Ко-Ро-Ба.

О тех днях в Ко-Ро-Ба я вспоминаю с нежностью, хотя не обошлось тогда и без некоторых проблем.

Наверное, и то и другое объяснялось присутствием Элизабет.

Она уверенно высказывала свое суждение о множестве весьма деликатных социальных, гражданских и политических вопросов, обычно считающихся вне круга интересов женщины, и наотрез отказалась носить скрывающую лицо плотную накидку, как того требовала традиция от каждой свободной женщины. На ней по-прежнему были вызывающе короткие кожаные одежды тачакской девушки, и, когда она с развевающимися волосами шагала по высоким мостам города, на неё оборачивались не только мужчины, что в общем вполне естественно, но и женщины – как свободные, так и рабыни.

Однажды, столкнувшись с ней на мосту и приняв её за женщину своей касты, девушка-рабыня оттолкнула Элизабет в сторону, освобождая себе дорогу, и тут же, получив ответный увесистый удар маленького, но крепкого кулачка, оказалась лежащей на дороге, прижатой к камням коленом Элизабет.

– Ах ты, рабыня! – взвизгнула девушка, не ожидавшая получить столь яростный отпор, и, сбросив с себя прижавшую её к земле Элизабет, снова накинулась на противницу.

Они с громкими воплями вцепились друг другу в волосы и принялись немилосердно трепать и пинать одна другую, пока наконец девушка не обратила внимания на то, что не видит на неприятельнице стягивающей шею металлической полосы.

– А где твой ошейник? – изумленно поинтересовалась она.

– Какой ошейник? – с не меньшим удивлением спросила Элизабет, не выпуская при этом из рук волос своей противницы.

– Обычный ошейник, – запинаясь, пробормотала девушка.

– Я свободная женщина, – ответила Элизабет.

Силы, казалось, разом оставили девушку, и она медленно опустилась перед Элизабет на колени.

В глазах её появился ужас.

– Простите, госпожа! – воскликнула она, едва сдерживая готовые вырваться у неё рыдания. – Простите!

Ей было отчего дрожать от страха: наказанием рабу, осмелившемуся поднять руку на свободного человека, служили мучительные пытки, после которых виновного публично сажали на кол.

– Встань немедленно! – гневно потребовала Элизабет у распростершейся перед ней на коленях девушки.

Та неуверенно поднялась.

Они стояли, не спуская друг с друга глаз.

– В конце концов, – не удержалась от смеха Элизабет, – почему только рабыни могут свободно расхаживать там, где им заблагорассудится, и вести себя, как хотят?

– А ты разве не рабыня? – спросил у неё проходивший мимо воин, окидывая подозрительным взглядом её одеяние.

– Нет, не рабыня, – резко ответила ему Элизабет и отвесила звонкую пощечину.

Воин смущенно почесал щеку. На лице у него было написано полное недоумение. Вокруг них начали собираться люди, в числе которых оказалось и несколько свободных женщин.

– Если ты свободная, – сказала одна из них, – тебе следует стыдиться появляться в общественном месте в таком виде.

– Если тебе доставляет удовольствие ходить, завернувшись с головы до ног в простыню, можешь ходить, – парировала Элизабет.

– Бесстыжая! – в негодовании воскликнула свободная девушка.

– У тебя, наверное, волосатые ноги или уродливое лицо, – сказала Элизабет.

– Ничего подобного, – возразила девушка.

– Вряд ли, иначе ты не закутывалась бы в свою простыню, – съязвила Элизабет.

– Но я действительно красивая, – настаивала девушка.

– Сомневаюсь, – бросила ей Элизабет.

– Нет, я красивая! – обиженно повторила девушка.

– Тогда чего же тебе стесняться? – сказала Элизабет и, шагнув к девушке, к полному её ужасу, сбросила с её лица покрывало.

Все буквально остолбенели. Элизабет, не обращая внимания на её робкие попытки закрыться руками от взглядов собравшихся, принялась стаскивать с неё многочисленные одежды, пока наконец среди тяжелых складок парчи, сатина, шелка и туго накрахмаленного муслина всеобщему обозрению не открылась довольно простая, но хорошо сидящая на стройном молодом теле девушки туника, из тех, которые обычно носят свободные женщины в домашней обстановке.

Девушка действительно оказалась весьма привлекательной. Однако сейчас она стояла, заламывая руки и оглашая воздух пронзительными воплями.

Рабыня в ужасе отошла подальше, словно после подобной экзекуции над свободной горожанкой уж ее-то, рабыню, непременно должны были просто сбросить с моста.

Элизабет окинула свободную девушку оценивающим взглядом.

– Ну что ж, ты довольно красива, – сказала она.

Девушка мгновенно перестала кричать.

– Ты так считаешь?

– На все двадцать золотых монет, – вынесла свое суждение Элизабет.

– Я бы даже дал двадцать одну, – заметил воин, получивший перед этим от Элизабет пощечину.

Разгневанная свободная женщина тут же развернулась и тоже влепила ему пощечину. В этот день парню явно не везло.

– А как твое мнение? – обратилась Элизабет к подобострастно глядящей на неё рабыне.

– О, я не знаю. Мне нельзя иметь своего мнения, ответила рабыня. – Я всего лишь бедная девушка с Тироса.

– Да, тебе не позавидуешь, – посочувствовала ей Элизабет. – А как тебя зовут? – спросила она.

– Реной, если госпоже угодно, – ответила рабыня.

– Да, мне угодно, – сказала Элизабет. – Так как ты считаешь?

– Вы спрашиваете мое мнение? – удивилась Рена.

– Вот именно, – огрызнулась Элизабет. – Должно же у тебя быть собственное мнение на этот счет или ты рабыня с мозгами тряпичной куклы?

Рена улыбнулась.

– Я бы дала двадцать пять золотых, – ответила она.

Элизабет вместе с остальными присутствующими снова окинула свободную девушку критическим взглядом.

– Знаешь, Рена, я думаю, ты права, – сказала она. Затем обратилась к свободной девушке: – А тебя как зовут?

Щеки девушки заалели.

– Релия, – ответила она и, повернувшись к рабыне, поинтересовалась: – Ты действительно считаешь, что за меня дали бы такую высокую цену?

– Да, госпожа, – ответила она.

– Да, Релия, – поправила её Элизабет.

Рабыня испуганно посмотрела на нее, но это продолжалось всего лишь одно мгновение.

– Да, Релия, – запинаясь, произнесла она.

Релия засмеялась от удовольствия.

– Я не предполагала, что свободная женщина может быть такой благородной, как ты, – заметила ей Элизабет и тут же предложила: – Хочешь немного ка-ла-на?

– Хочу, – ответила Релия.

– Отлично, – сказала она, поворачиваясь ко мне, с не меньшим, чем остальные присутствующие на мосту, удивлением наблюдавшему эту сцену. – Мы решили выпить немного. Дай мне денег.

Опешив от неожиданности, я вынул из кармана и протянул ей серебряную монету.

Элизабет взяла с одной стороны под руку Релию, с другой – Рену и объявила:

– Мы сейчас пойдем и купим бутылку вина.

– Подожди, я пойду с вами, – сказал я.

– Нет, ты не пойдешь, – ответила она, ловко поддевая ногой снятые с Релии покрывала и сбрасывая их с моста. – Твое присутствие нежелательно.

И девушки, держась под руки, бодро зашагали по мосту.

– О чем ты собираешься с ними разговаривать? – уныло поинтересовался я, идя вслед за ними.

– Это не для мужского уха, – задорно бросила через плечо Элизабет под смех своих новых подруг.

Не знаю, вызвало бы дальнейшее пребывание в городе Элизабет революцию в настроениях свободных женщин Ко-Ро-Ба, но то, что она приобрела скандальную известность в высших кругах общества, – это совершен но точно. Даже мой отец, глава городской администрации, много повидавший на своем веку, был обескуражен её поведением. Однако задолго до начала такой революции в город из Роя прибыл Ал-Ка.

Для выполнения миссии ему позволено было отрастить волосы, так что сначала я его даже не узнал, настолько это изменение в его внешности оказалось для меня неожиданным все находящиеся в Рое люди – как мужчины, так и женщины – обычно (хотя в последнее время и не всегда) бреют голову наголо, что отвечает традиционно принятым в Рое нормам гигиены. С непривычки волосы причиняли Ал-Ка немало хлопот, и он мыл их по нескольку раз в день.

Элизабет от души веселилась, просматривая сделанные для неё документы рабыни и заучивая на память подробности своего пленения и последующих продаж на невольничьих рынках, подтверждаемых многочисленными расписками и справками. К документам прилагалось и описание её особых примет, внесенное в регистрационные документы ещё во время нашего пребывания в Рое.

Здесь же в моем присутствии, Ал-Ка скрепил документы отпечатками пальцев Элизабет. Я заметил, что в графе примечаний в документах было указано, что Элизабет владеет грамотой, без чего Капрусу едва ли удалось бы зачислить её в штат своих сотрудников. Время нашего расставания неумолимо приближалось, и в один из дней Ал-Ка сказал, что им пора отправляться в путь.

– Будь осторожна, – сказал я ей на прощание.

– Увидимся в Аре, – ответила она, оставляя на моих губах последний поцелуй.

После этого мы с Ал-Ка завернули её в кусок брезента, спрятав таким образом от любопытных глаз, и отнесли в повозку. Я крепко поцеловал Элизабет и долго смотрел, как они с Ал-Ка медленно удаляются от городских стен в повозке, подобной тем, в которых обычно разъезжают мелкие торговцы.

За городом, где-нибудь в уединенной рощице, Ал-Ка должен был остановиться, высвободить Элизабет из-под брезента и изменить внешний вид повозки – установить внутри неё центральный брус и заменить обтягивающий её белый с золотом тент на голубой с желтым.

Элизабет предстояло сжечь свою одежду и надеть на себя ошейник. Затем она заберется в повозку, и её лодыжки с надетыми на них кольцами будут цепями прикреплены к центральному брусу. После этого Ал-Ка выведет повозку из рощи и направит её в Тентис, куда Элизабет должна прибыть уже в качестве рабыни, обнаженной и в цепях, – привлекательная, но едва ли вызывающая больше внимания, чем другие рабыни, ежедневно прибывающие в самый крупный в Тентисе и один из наиболее известных на Горе работорговый дом Кларка.

На тарне до Тентиса можно было добраться меньше чем за день, однако в повозке этот путь должен занять большую часть горианского месяца. Каждый месяц состоит из пяти пятидневных недель и отделяется от следующего месяца пятидневным периодом, называющимся «переходная стрелка», с одним исключением для первого месяца года, начинающегося с дня весеннего равноденствия, которому предшествует не только «переходная стрелка», но и ещё один пятидневный период, называемый «ожидающей стрелкой». Это время внутреннего очищения горианцев, в течение которого они моют двери и белят стены своих домов, постятся, отказываются от развлечений и стараются реже выходить из дома. Посвященные, однако, в своих проповедях и молитвах не уделяют особого внимания периоду «ожидающей стрелки», из чего можно сделать вывод, что он не имеет религиозного значения. Вероятно, горианская традиция рассматривает это время как период прощания с уходящим годом, подведение итогов тому, что было сделано за эти месяцы.

Горианцы, как правило проводящие большую часть дня под открытым небом, на природе или в городе, сильно зависят от погоды и придают смене времен года большое значение. Начало нового года, приходящееся в большинстве горианских городов на день весеннего равноденствия, ассоциируется у горианцев с новыми надеждами и отмечается как самый большой праздник года. Повсюду царит веселье, в городе устраиваются публичные игрища и спортивные соревнования, горожане окрашивают двери своих домов в зеленый цвет, отовсюду льются музыка и песни. Улицы и мосты городов заполняются толпами людей в праздничных одеяниях.

Празднования продолжаются в течение десяти дней первого месяца как награда после воздержания «ожидающей стрелки». Ко всеобщему неудобству, наименования месяцев в различных регионах Гора отличаются друг от друга, однако в большинстве цивилизованных городов четыре месяца, связанные с днями равноденствия и солнцестояния – что, вероятно, объясняется устройством в эти дни больших ярмарок в Сардаре, – носят одни и те же понятные для каждого названия: ен'кара, или ен'кара-лар-торвис; ен'вар, или ен'вар-лар-торвис; се'кара, или се'кара-лар-торвис; и се'вар, или се'вар-лар-торвис.

Мы с Элизабет появились в Ко-Ро-Ба во второй месяц, а уехала она на второй день второй «переходной стрелки», следующей за окончанием второго месяца.

Мы рассчитали, что она сумеет добраться до дома Кларка к третьей «переходной стрелке», предшествующей месяцу ен'вар. Если все сложится удачно, она должна быть в Аре и, возможно, даже устроится в доме Кернуса уже в конце ен'вара. Хотя, конечно, если её отправят в Ар вместе с прочими на невольничьих повозках, этот план не сработает. Однако мы знали, что дом Кларка при проведении выборочных торгов, на которые Элизабет, несомненно, попадет, доставляет купленных им рабов на невольничьи рынки Ара караванами тарнов с подвязанными к ним громадными корзинами, в которые помещаются по пять-шесть скованных вместе рабов. Иногда подобные караваны насчитывают до сотни тарнов, что вместе с сопровождающим их летящим рядом эскортом представляет собой довольно впечатляющее зрелище.

Я решил дождаться четвертой «переходной стрелки», следующей после месяца ен'вар, а затем на тарне отправиться в Ар, где собирался выступить в роли погонщика тарнов, ищущего работу в доме Кернуса. Однако после того, как в начале ен'вара был убит воин из Тентиса, внешне похожий на меня, я решил прибыть в Ар под видом убийцы на высоком тарларионе, поскольку люди из касты убийц обычно не пользуются тарнами для своих передвижений. Кроме того, весьма нелишним было позволить жителям Ара полагать, будто Тэрл Кэбот убит. К тому же я должен был отомстить за смерть воина из Тентиса, погибшего на мосту в Ко-Ро-Ба: его безвинно пролитая кровь не давала мне покоя. Я считал выполнение этого дела своим долгом не только потому, что Тентис поддерживал с Ко-Ро-Ба союзнические отношения, но прежде всего потому, что воин этот, очевидно, был убит вместо меня, а значит, жизнь моя кому-то очень мешает.

– У меня получилось, – сказала Элизабет. Она сидела возле кольца для рабов и училась завязывать мой узел.

– Хорошо, – ответил я.

Сам я уже довольно долго возился с узлом, который изобрела она сама, и в конце концов вынужден был признать, что он в сущности довольно прост и тем не менее весьма оригинален.

Мне кажется, что различить узлы, завязанные мужской и женской рукой, довольно легко. Более того, узел, изобретенный Элизабет, неуловимым образом отражал её характер. Он казался сложнейшим, нераспутываемым, эксцентричным, а некоторые его переплетения выглядели даже игриво. В результате столь незначительная вещь, как личный узел, снова напомнила мне о врожденных половых различиях между людьми, проявляющихся в тысячах часто проходящих мимо нашего внимания мелочах, таких, как почерк, цвета одежды, обороты речи. Однако в каждой такой незначительной детали, мне кажется, и заявляет о себе личность человека.

– Ты можешь проверить этот узел, – сказала Элизабет.

Я занялся её узлом, а она – моим, и каждый из нас принялся внимательно, шаг за шагом разбирать работу другого.

Узел Элизабет состоял из пятидесяти пяти переплетений. Мой – из пятидесяти семи.

Она вызвалась придумать новый узел с ещё большим количеством петель, но тут мое терпение иссякло, я пригрозил её побить, и она с неохотой отказалась от своей идеи.

– Ты все сделала совершенно правильно, – заметил я, проверив её работу.

После долгих размышлений я пришел к выводу, что от личного узла Элизабет тоже может быть какая-то польза. У нее, например, может появиться в Аре своя комната или сундучок, опечатывать которые она будет своим личным узлом. Она, конечно, могла бы пользоваться и моим, однако, глядя на её творение, я не мог не признать, что её узел для подобных целей подходит больше – он изящнее моего, я бы сказал, женственнее, и полностью соответствует её индивидуальности.

Кроме того, в рабстве у Кернуса любая вещь, которая могла бы принадлежать ей лично или была сделана её руками, представляла для неё особую ценность. Я знал, сколь ревностно многие рабы оберегают чашку или кружку, которую они считают своей собственностью. Так и обладание личным узлом могло оказаться полезным даже в нашей теперешней ситуации. Например, видя на двери её узел, я бы уже знал, что её нет в комнате. Все это, конечно, выглядит довольно тривиально, однако бывают в жизни ситуации, когда значение приобретают вещи и более тривиальные. В конце концов хорошо, что у Элизабет был собственный узел, уже хотя бы потому, что она этого так хотела.

– Каждая девушка, – надменно заявила она, – должна иметь свой личный узел. Раз у тебя есть свой узел, у меня он тоже должен быть.

Перед подобной логикой, хоть она больше напоминала земную, нежели горианскую, оставалось только капитулировать. Даже если она и вызывала легкую досаду.

– Ну, что ж, Куурус, неплохо, – сказала она. – Ты, кажется, завязал мой узел правильно, хотя, пожалуй, несколько неуклюже.

– Главное, что он связан правильно, – недовольно проворчал я.

– Может быть, – пожала она плечами.

– Если уж придираться, – сердито заметил я, – то твоя манера вязать мой узел вообще отдает вычурностью и излишествами.

– Я не вяжу вычурных узлов, – надменно заявила Элизабет. – А то, что ты принял за излишества, это просто аккуратность – обычная женская тщательность и аккуратность, ничего больше.

Я махнул рукой.

– Что поделаешь, если я вяжу твой узел лучше тебя, – добавила она.

– Тебе, кажется, пришлось по душе это занятие, – заметил я.

Она пожала плечами.

– Хочешь, я покажу тебе несколько других узлов? – спросил я.

– Тоже личные узлы?

– Нет, обычные, применяемые горианцами узлы.

– Хочу, – обрадовалась она.

– Тогда принеси пару ремешков для сандалий.

Она быстро вернулась и опустилась рядом со мной на колени. Я расположился на полу скрестив ноги и взял один из ремней.

– Это петля для корзины, – пояснял я, завязывая узел вокруг её руки. – Ее используют для закрепления корзины на крюке седла тарна.

Затем она повторила за мной ещё несколько распространенных на Горе узлов: горианский якорный узел, булавочную петлю, двойную булавочную петлю, скользящий узел строителя и наручный узел строителя.

– Соедини ладони, – сказал я.

Она послушно протянула мне сложенные вместе ладони.

– Так ты говоришь, твои узлы аккуратнее моих? – поинтересовался я.

– Конечно, ведь ты всего-навсего мужчина, – ответила она.

Я накинул ремень на её запястья и одним рывком затянул на них двойной наручный узел.

– Ух ты! – восхищенно воскликнула она, разглядывая связанные запястья. – Как ты быстро его завязал!

Я, конечно, не сказал ей, сколько времени уходит у воинов на тренировки в завязывании этой петли и что большинство из них могут сделать её и затянуть почти мгновенно.

– Не пытайся его развязать, – заметил я в ответ на её тщетные попытки освободить ладони. – Так ты его только затягиваешь.

– Какой интересный узел, – сказала она, разглядывая стягивающие её руки переплетения ремней. – Как он называется?

– Узел пленения, – ответил я. – Он применяется при связывании рабов и для других подобных целей.

– Я об этой цели догадалась.

Я взял второй ремень и так же быстро завязал его вокруг её лодыжек.

– Тэрл! – воскликнула она.

– Куурус, – напомнил я.

Она попробовала сесть.

– Ты издеваешься надо мной, – рассердилась она.

– Пожалуй, так будет ещё надежнее, – произнес я, словно размышляя вслух, и, развязав ей запястья, тут же снова стянул их у неё за спиной, перевернув её лицом вниз.

– Действительно, такая связка надежнее, – признала она, оставив безуспешные попытки принять сидячее положение.

– Но самое надежное, конечно, вот это, – продолжил я, усаживая её у подножия каменного ложа и набрасывая ей на ошейник цепь, соединенную с вделанным в стену рабским кольцом.

– Полностью с этим согласна, – признала она. – А теперь развяжи меня.

– Я подумаю над этим, – ответил я.

– Да уж, пожалуйста, – недовольно проворчала Элизабет.

– Когда ты вернулась в дом Кернуса и рассказала старшему смотрителю, что с тобой, по нашей версии, произошло, как он на это отреагировал?

Элизабет усмехнулась.

– По его приказу меня отходили плетьми. Хотя, правда, не очень сильно. Это тоже было частью твоего плана?

– Нет, но я этому не удивляюсь, – ответил я.

– А я вовсе и не собиралась тебя этим удивлять, – она снова посмотрела на меня снизу вверх. – А теперь развяжи меня.

– Я все ещё думаю над этим.

– Ну, пожалуйста, – жалобно протянула она. – Хозяин.

– По правде говоря, я ещё серьезно об этом не думал, – признался я.

– Думай быстрее.

– Так ты по-прежнему считаешь, что твой узел лучше моего? – поинтересовался я.

– Это просто факт, – констатировала она и тут же жалобно добавила: – Ну, пожалуйста, развяжи меня.

– Может быть, завтра утром? – словно в раздумье произнес я.

Она сердито заерзала по полу.

– На твоем месте я бы не сопротивлялся, – заметил я.

Она застонала от отчаяния и, оставив безнадежные попытки освободиться самостоятельно, затихла и взглянула на меня.

– Хорошо. Твои узлы очень аккуратные, хозяин, – признала она.

– Лучше твоих?

Ее глаза засверкали от гнева.

– Конечно. Как может узел простой девушки, да ещё рабыни, сравниться с узлом, завязанным мужчиной, к тому же свободным и принадлежащим к касте воинов?

– Значит, ты признаешь, что мои узлы лучше твоих во всех отношениях? – продолжал уточнять я детали.

– О да, хозяин!

– Ну, что ж, – с удовлетворением подытожил я, – теперь я, пожалуй, могу тебя развязать.

– Скотина ты, Тэрл Кэбот, – рассмеялась она.

– Куурус, – поправил я.

– Куурус, Куурус! – воскликнула она.

Я наклонился к Элизабет, чтобы развязать её, но тут внезапно раздался резкий стук в дверь. Мы быстро переглянулись.

Стук повторился.

– Кто там? – спросил я.

– Хо-Ту, старший смотритель, – донесся едва слышный из-за толстой двери ответ.

Я быстро поцеловал Элизабет, накинул на неё рабскую тунику и повернул девушку лицом к стене, оставив её у подножия каменного ложа. Она лежала на плитах пола полураздетая, со связанными руками и ногами, в ошейнике, соединенном толстыми цепями со вделанным в стену рабским кольцом. Поджав колени к самому подбородку, она выглядела жалкой и униженной. Удовлетворенный производимым ею впечатлением, я направился к двери и, отодвинув тяжелый засов, открыл её.

Хо-Ту был низкорослым, широкоплечим человеком довольно плотной комплекции, ходившим обычно обнаженным по пояс. У него были живые черные глаза, совершенно лысая голова и длинные, свисающие усы.

На груди у него на толстой металлической цепи висел грубый медальон, свидетельствующий о его принадлежности к дому Кернуса. С широкого кожаного ремня свисал длинный кривой нож в ножнах и свисток для подачи команд рабам. С другого бока на ремне висел шокер для рабов, весьма схожий со стрекалом для тарнов, но приспособленный для людей. Оба устройства были результатом совмещения знаний, полученных кастами врачей и техников, в которых роль врачей сводилась к обнаружению на теле человека болевых точек и изучению реакции его нервной системы на электрическое воздействие, а в задачу техников – разработка конструкции энергетического излучателя. В отличие от стрекала для тарнов, в рукоять которого был вмонтирован простой выключатель, шокер, рассчитанный для применения на рабах, был снабжен также регулятором, позволяющим варьировать силу посылаемого наконечником электрического разряда в пределах от приносящего неприятные ощущения до смертельного.

В большинстве горианских городов шокер для рабов практически неизвестен и применяется исключительно профессиональными работорговцами из богатых домов, что, вероятно, объясняется его дороговизной. Стрекало же для тарнов весьма просто и доступно значительной части населения. Примечательно, что оба устройства при соприкосновении с живым телом испускают сноп ярких оранжевых искр, что в сочетании с болевым ощущением вызывает как у человека, так и у тарна испуг.

Хо-Ту окинул внимательным взглядом комнату и, заметив лежащую на полу Элизабет, усмехнулся.

– Я вижу, вы хорошо знаете, как следует обращаться с рабами, – сказал он.

Я пожал плечами.

– Если она будет доставлять вам какие-нибудь хлопоты, – добавил он, – отправьте её в железный загон Мы научим её дисциплине.

– Я умею заставить рабов повиноваться, – сказал я.

– Конечно, – ответил Хо-Ту, почтительно склоняя голову. – Но мы все же – профессионалы.

– Буду иметь это в виду, – сказал я.

– За четверть часа, – продолжал Хо-Ту, похлопывая по висящему у него на боку стрекалу, – я могу научить её принимать пищу из ваших рук.

Я рассмеялся и прищелкнул пальцами Элизабет с трудом поднялась на колени и, с испугом заглядывая мне в глаза, едва слышно пробормотала.

– Хозяин, покорми, пожалуйста, Веллу.

Хо-Ту присвистнул от удивления.

– Зачем ты пришел? – спросил я Хо-Ту.

В этот момент по всему коридору прокатился донесшийся откуда-то из глубины дома гулкий звон металлической балки. Затем звук повторился на других этажах здания. Как мне впоследствии стало известно, такими сигналами в доме Кернуса отмечалось время. Ну что ж, это вполне в духе работорговца.

Хо-Ту улыбнулся.

– Кернус приглашает вас к столу, – сказал он.




Глава 6. Я САЖУСЬ ЗА СТОЛ С КЕРНУСОМ


Двое мужчин в ошейниках рабов, стоя друг против друга на песке, изготавливались к бою. Оба до пояса обнажены. Волосы перевязаны узкой лентой. Каждый сжимает рукоять вложенного в ножны кривого ножа с синей каймой по краям лезвия.

– Эти парни – чемпионы среди рабов-мужчин в состязаниях на ножах, – пояснил Кернус, не отрывая глаз от игральной доски, за которой напротив него сидел Капрус – старший учетчик работоргового дома.

Я услышал резкий удар хлыста и команду «К бою!», по которой двое мужчин начали приближаться друг к другу. Я бросил взгляд на доску. Поглощенный игрой Кернус не обращал на меня никакого внимания. Я не видел начала игры, но, судя по фигурам и их позиции на доске, догадался, что игроки перешли ко второй, заключительной фазе. Перевес был явно на стороне Кернуса, и я пришел к выводу, что игрок он весьма искусный.

На груди одного из рабов, сражавшихся между столами на квадратной песчаной площадке размером около двенадцати футов, появилась синюшная полоса. Нанесшему удар присудили очко. Затем рабы разошлись в противоположные углы ринга и, приняв боевую стойку, застыли в ожидании новой команды «К бою!»

Не дожидаясь приглашения, я занял место за столом Кернуса. Никто не возразил, по крайней мере открыто, но я чувствовал, что мой поступок вызвал скрытое раздражение. Я понял, что мое место – за одним из длинных столов и, вероятно, даже ниже чаш с красной и желтой солью, разделявших эти столы. Само собой разумеется, что стол Кернуса находился выше этих чаш. Слева от меня сидел Хо-Ту.

В тот момент, когда раб, завоевавший первое очко, изловчившись, поставил длинную синюю метку на внутренней стороне правой руки противника, послышались возгласы охранников и сидящих за столом членов обслуживающего персонала дома. «Очко!» – объявил следивший за ходом поединка охранник, взмахнул хлыстом, и рабы, тяжело переводя дыхание, снова разошлись по своим углам и приняли боевую стойку. Боец, которому задели руку, вынужден был переложить затупленный кривой нож в левую руку.

Было слышно, как быстро менялись ставки, когда мужчины дома Кернуса заключали новые пари.

Услышав слова Кернуса: «Захват Домашнего Камня!», я обернулся и увидел, что побежденный Капрус откинулся назад и оглянулся на меня. Кернус принялся снова расставлять на доске фигуры.

– Только проигрываю, – сказал Капрус и пожал плечами.

Кернус засмеялся от удовольствия и, поворачивая доску, предложил:

– Теперь ты желтыми, Капрус.

Капрус кивнул и подвинул лучника убара к книжнику, на клетку четыре.

Кернус с любопытством взглянул на меня и спросил:

– Ты играешь?

– Нет, – ответил я.

Он вновь обратился к доске и сделал ход, переместив своего посвященного убара к лучнику убары, на клетку четыре. Разыгрывалась Тарианская защита.

Послышался крик, я снова перевел взгляд на песчаную площадку и увидел, как раб, державший нож в левой руке, рванулся через арену и, принимая удар в грудь, нанес свою синюю метку противнику.

– Каждому по очку, – объявил судья.

Угощение за столом Кернуса было хорошим, но отличалось простотой и даже некоторой неприхотливостью, что, вероятно, соответствовало характеру хозяина дома. Я отведал мяса тарна и желтого хлеба с медом, горианского гороха и поданного в кружке разбавленного теплой водой ка-ла-на. Хо-Ту, как я заметил, хотя ничего и не сказал по этому поводу, пил только воду и ел только овсяную кашу с молоком горианских лесных коров, пользуясь вырезанной из рога ложкой.

Справа от стола в стене располагались пятнадцать колец для рабов. К каждому была прикована цепью за левую лодыжку девушка с обнаженной грудью и с опоясывающим талию шнуром, с которого свисал продолговатый узкий прямоугольник красного шелка. Горло им стягивал ошейник, покрытый в тон шелковой материи красной эмалью. Их губы были ярко накрашены, а глаза подведены тенями. Увидев этих девушек, я понял, что в доме Кернуса для мужчин после трапезы наступает время удовольствий и отдыха. Что касается паги и ка-ла-на, то их подавали позднее, после ухода Кернуса.

– Убит! – воскликнул судящий охранник с хлыстом.

Я увидел, что один раб, который, без сомнения, был более сильным в этом виде борьбы, заскочил за спину другого и, отведя его голову назад, решительно провел тупым ножом по горлу противника.

Проигравший раб, казалось, онемел от ужаса, когда широкая синяя полоса появилась у него на шее. Он опустился на колени. Тут же к нему подбежали двое охранников и надели на него кандалы. Не знаю, из каких соображений судья с хлыстом взял свой нож и провел лезвием по груди побежденного, оставляя на ней неглубокий кровавый след. Действия охранника показались мне бессмысленными. После этого закованного в кандалы потерпевшего поражение раба увели. Победитель же торжествующе воздел руки к потолку и огласил зал победным криком. Его приветствовали шумными возгласами и сразу же усадили за стол, в самом дальнем его конце, поставив перед ним миску с мясом, которое он начал поглощать, ко всеобщему веселью наблюдавших, хватая руками, с жадностью изголодавшегося зверя, позабыв обо всем, кроме еды. Очевидно, в бараках для рабов такая пища была большой редкостью.

Теперь, когда со спортивными развлечениями было покончено, в зал шеренгой вошли музыканты и расположились чуть в стороне от центральной арены. Здесь были два исполнителя на калике, один музыкант, играющий на цехаре, четыре флейтиста и пара ударников.

Угощение подносили юные рабыни, одетые в белые туники, с ошейниками, покрытыми белой эмалью. Это были девушки, проходящие курс обучения; некоторые из них, вероятно, принадлежали к категории рабынь белого шелка, поскольку чувствовалось, что они знакомы с процедурой прислуживания за столом и вполне владеют этим искусством.

Одна из них, несшая большой кувшин с разбавленным ка-ла-на, подошла к нам сзади, грациозно поднявшись по двум ступенькам на широкий деревянный помост, на котором стояли наши столы. Она склонилась над моим левым плечом.

– Вина, хозяин? – пробормотала она скороговоркой.

– Как ты подаешь вино незнакомому гостю за столом твоего хозяина? – зашипел на неё Хо-Ту.

– Простите Лану, – сказала она; на её глазах появились слезы.

– Твое место в железных клетях, – сказал Хо-Ту.

– Он внушает мне страх, – произнесла она сквозь рыдания. – Он из черной касты.

– Подай ему вина, как полагается, – сказал он, – или тебя разденут и швырнут в барак рабов-мужчин.

Девушка повернулась и отошла назад, затем снова приблизилась, поднявшись по ступеням с изяществом в котором чувствовалась затаенная робость. Она наклонилась вперед, слегка согнув колени, все её тело было преисполнено грации, и прошептала у моего уха: «Вина, хозяин?» – так, словно предлагала не вино, а себя. В огромном доме, полном самых разных девушек-рабынь, позволить гостю провести ночь с одной из них считалось всего лишь проявлением вежливости со стороны хозяина. Каждая девушка, считавшаяся подходящей для подобного рода услуг, время от времени на протяжении вечера подходила к гостю и предлагала ему вино. Выбранной считалась та, вино от которой он принимал.

Я взглянул на девушку. Ее глаза встретились с моими, в них светилась нежность. Ее губы были слегка приоткрыты.

– Вина, хозяин? – повторила она.

– Да, – ответил я. – Я выпью вина.

Она налила разбавленного ка-ла-на в мой кубок, склонила голову и с застенчивой улыбкой грациозно сошла по ступеням вниз, затем повернулась и поспешила прочь.

– Ты, конечно, не можешь провести с ней ночь, – сказал Хо-Ту. – Она рабыня белого шелка.

– Понимаю, – ответил я.

Заиграла музыка. Мне всегда нравились горианские мелодии, хотя в них и было что-то варварское. Я знал, что Элизабет они бы тоже пришлись по душе.

Я улыбнулся про себя. «Бедняжка Элизабет, – подумал я. – Сегодня вечером она останется голодной, а утром ей, вероятно, придется идти за водой, кашей и овощами к корытам с пищей в бараках рабынь-служанок». Я вспомнил, как повернулся и послал ей воздушный поцелуй, когда оставлял комнату, следуя за Хо-Ту в зал. Я видел, в какую ярость пришла она, стоя на коленях, связанная по рукам и ногам, прикованная цепью за ошейник к кольцу рабов, видя, как я поспешил на обед к хозяину дома.

Вероятно, утром, а я предполагал, что вернусь в комнату только к утру, с ней трудно будет помириться. Не слишком приятно провести всю ночь связанной. В действительности же это самое обычное, пусть и суровое, наказание для рабынь на Горе. Днем их связывают гораздо реже, поскольку им надо работать. Я решил, что основная часть моих проблем может быть решена, если я просто откажусь развязать Элизабет до тех пор, пока она не даст мне слово – а к этому она относилась весьма серьезно – вести себя послушно.

Справедливо это или нет, но тут я отогнал от себя мысли об Элизабет, так как услышал доносившийся со стороны боковой двери перезвон колокольчиков и с удовольствием отметил, что в зал входят рабыни для наслаждений. Семь девушек мелкими торопливыми шагами просеменили по залу, держа руки чуть на отлете ладонями кверху, склонив головы и потупив глаза. Они встали на колени между столами перед мужчинами, низко опустив головы, как и полагалось рабыням для наслаждений.

– Захват Домашнего Камня! – объявил Кернус, переставляя своего наездника к строителю убара, туда, где Капрус в этот момент игры пытался защитить свой Домашний Камень.

Между прочим, Домашний Камень в игре не является фигурой, так как им нельзя брать другие фигуры, хотя в соответствии с правилами игры он и может перемещаться при каждом ходе на одну клетку. Интересно отметить и то, что он не ставится на доску в начале игры, а должен появиться на ней на седьмом ходу или непосредственно перед ним, при этом появление на доске засчитывается как самостоятельный ход.

Кернус поднялся и потянулся, предоставив Капрусу собирать фигуры.

– Пусть подают пагу и ка-ла-на, – распорядился Кернус и под благодарные возгласы повернулся, отошел от стола и исчез в боковой двери, той самой, через которую увели закованного в кандалы раба.

Вскоре, унося фигуры и доску, вышел и Капрус, но через другую дверь.

Теперь девушки в белых туниках начали подавать горианские крепкие напитки, и наступило время вечерних удовольствий. Бодрее заиграли музыканты, и девушки в шелках удовольствий начали медленно подниматься под звуки музыки, держа руки над головами. Их тела отзывались на каждый музыкальный аккорд так, словно к ним прикасались руки мужчины.

– Им ещё далеко до совершенства, – заметил Хо-Ту. – Их обучают всего четыре месяца. Но им полезно попрактиковаться, услышать и увидеть, как на них реагируют мужчины. Так они смогут узнать, что же мужчинам действительно нравится.

Я абсолютно уверен, что в конечном счете именно мужчины учат женщин танцевать. Лично у меня о девушках было иное мнение, нежели у Хо-Ту, который был излишне категоричен в своей оценке. Но справедливости ради нужно было отметить, что между этими девушками и более опытными танцовщицами существовала огромная разница. Идеальная танцовщица живет, импровизирует в танце и, имея за плечами годы опыта, способна быть всегда разной, утонченной и неожиданной. Удивительно, но некоторые из этих девушек даже не были красивы, но, танцуя, они преображались в красавиц. Я думаю, что все дело здесь в способности девушки чувствовать зрителей, вступать с ними в игру, дразня их самыми разными способами, сначала заставляя их испытывать разочарование и жалость по отношению к ней, а затем, совершенно внезапно поражая и удивляя их своим искусством, доводить до безумного желания обладать ею. Такая девушка после исполненного ею танца может поднять много золотых монет с песка и, спрятав их в свои шелка, поспешно ускользнуть к своему господину.

Внезапно девушки перестали танцевать, а музыканты играть; даже сидящие за столом прекратили смеяться и разговаривать. Откуда-то издалека донесся протяжный, леденящий сердце крик. Казалось, будто он проникает в каждый камень зала, в котором мы развлекались.

– Играйте, – приказал Хо-Ту музыкантам.

Вновь послушно заиграла музыка, и снова девушки двигались под её звуки, хотя теперь, как я видел, они делали это из рук вон плохо: чувствовалось, что они напуганы.

Несколько мужчин рассмеялось. Выигравший сражение раб, сидевший значительно ниже чаши, наполненной солью, страшно побледнел.

– Что это? – обернулся я к Хо-Ту.

– Проигравший сражение раб, – ответил Хо-Ту, запихивая полную ложку каши в рот.

– Что с ним случилось? – спросил я.

– Его бросили на съедение зверю, – ответил Хо-Ту.

– Какому зверю?

– Не знаю. Я его никогда не видел.




Глава 7. КОРАБЛЬ


Теперь я отчетливо видел черный диск на небольшой высоте, проходящий сквозь темнеющие под тремя тусклыми лунами Гора ночные облака.

Мы с Кернусом, Хо-Ту и другими стояли на одиноком гладком уступе, затерявшемся на одном из самых высоких горных пиков Валтая в нескольких пасангах к северо-востоку от Ара. Нас было здесь человек десять.

Вокруг простиралась густая ночная мгла, не нарушаемая ни единым лучом света.

Час спустя после услышанного нами душераздирающего вопля Хо-Ту поднялся из-за стола и сделал мне знак следовать за ним. Я вышел из зала, и мы по длинной спиральной лестнице поднялись на крышу дома Кернуса.

Хотя охранники, находившиеся там, несомненно, хорошо знали Хо-Ту, он тем не менее показал им небольшой гладкий слепок из обожженной глины с изображенным на нем символом дома Кернуса.

Сам хозяин дома вместе с несколькими сопровождающими его людьми – в основном профессиональными тарнсменами – уже находился на крыше. Здесь же, чуть поодаль, сидели восемь тарнов, к пятерым из которых были подвязаны транспортировочные корзины.

Кернус внимательно посмотрел на меня.

– Мы ещё не обсудили полагающееся вам жалованье, – заметил он.

– В этом нет необходимости, – ответил я. – Дом Кернуса известен своей щедростью.

Лицо Кернуса осветилось улыбкой.

– Мне нравится, что вы не торгуетесь, Несущий Смерть, – сказал он. – Но вы слишком молчаливы. Очевидно, привыкли самостоятельно принимать решения и потом действовать наверняка.

Я не ответил.

– Все это очень похоже на меня самого, – продолжал он. – Вы правильно сделали, заняв за столом одно из почетных мест…

– Кто мог бы у меня его оспорить? – улыбнулся я.

Кернус рассмеялся.

– Хотя и не столь почетное, как мое, – добавил он.

– Вы – хозяин этого дома.

– Вы убедитесь, что дом Кернуса действительно щедро оплачивает предоставленные ему услуги – настолько щедро, что вы едва ли осмеливались об этом даже мечтать. Сегодня ночью вы отправитесь вместе с нами, это поможет вам понять, насколько в действительности велики возможности этого дома. Вы убедитесь, что поступили мудро, предложив именно нам свои услуги.

– Что вы собираетесь мне показать? – спросил я.

– Служи мне верно, – вдруг важно сказал, уйдя от прямого ответа Кернус, – и настанет час – я сделаю тебя убаром.

Я не смог скрыть своего изумления.

– Неужели подобное обещание способно пробить невозмутимость убийцы? – расхохотался Кернус. – Да-да, я сделаю тебя убаром, причем ты сможешь сам выбрать себе город, за исключением, конечно, Ара, где восседать на троне буду я, Кернус!

Я продолжал молчать.

– Ты думаешь, я сумасшедший, – заметил Кернус. – Ну что ж, на твоем месте я, конечно, считал бы точно так же. Только знай, что я вовсе не сумасшедший. – В этом я нисколько не сомневаюсь.

– Хорошо, – ответил Кернус и взглядом указал мне на одну из транспортировочных корзин.

Я забрался в корзину вместе с двумя охранниками. Кернус с Хо-Ту летели в другой корзине. В такой подвешенной к тарну корзине может иметься рулевое управление, позволяющее руководить направлением полета тарна прямо из корзины. Если же рулевое управление отсутствует, тарна седлают и им управляет погонщик. Наши с Кернусом корзины были снабжены рулем и запряжены сильными, привычными к корзинам тарнами: рулевое колесо корзины сообщалось с рулевым колесом подседельника шестью тонкими кожаными поводьями, соединенными с шестью соответствующими поводными кольцами на шее тарна. На остальных корзинах рулевое управление отсутствовало, и полет птицы контролировался сидящими в седлах наездниками.

Транспортировочные корзины тарнов, летать в которых мне до сих пор не доводилось, могут иметь весьма различные габариты и форму, определяемые предназначающимися для них функциями. Так, например, длинные, узкие корзины с гладким настилом используются для перевозки досок или бревен; металлические, в форме цилиндра – для доставки жидкости; они, конечно, довольно тяжелы для тарнов и перевозятся на небольшие расстояния. Наиболее же распространенной разновидностью корзины является та, в которой мы сейчас находились, – с гладким полом, прямоугольными стенами, футов четырех глубиной и по пять футов в длину и ширину. По сигналу Кернуса его птица взмахнула крыльями, следом стартовали и остальные. Я почувствовал, как толстые кожаные постромки натянулись, днище корзины тяжело заскользило по поверхности крыши, с трудом преодолевая несколько футов до её края, и, внезапно соскользнув с него, с головокружительной скоростью понеслось вниз, пока наконец мощные взмахи крыльев птицы не остановили падение и тарн не начал набирать высоту.

Обычно в ясную погоду шпили башен Ара хорошо видны с расположенных ближе к нему горных отрогов Валтая, как, впрочем, и с Красных гор – самого крупного из горных массивов планеты, превышающего по своей величине не только хребет Тентиса, но и сам Сардар. Мы летели уже, наверное, не меньше часа, когда следующий впереди нас тарнсмен начал наконец снижаться и птицы одна за другой опустились на гладкий уступ в скале, кажется ничем не отличающийся от других, но при ближайшем рассмотрении весьма удобный. В задней стенке имелось углубление. Когда мы выбрались из корзин, тарнов отвели под этот каменный навес, выставив перед ним часового. Все молчали. Так, среди опустившейся на склоны гор ночи, принесшей с собой сырость и прохладу, мы простояли, наверное, никак не меньше двух часов. Затем я услышал голос одного из охранников.

– Вот он! – негромко сказал он.

Сейчас черный диск приближался уже медленнее, словно на ощупь. Он скрылся за круто уходящими в небо вершинами и, осторожно маневрируя между скалами, подошел к нашей площадке.

– Странно, – прошептал один из охранников, – что Царствующим Жрецам приходится действовать в такой секретности.

– Воля Царствующих Жрецов неисповедима, – едва слышно отозвался его собеседник.

Их слова меня удивили.

Меньше чем в сотне ярдов от нашей площадки корабль остановился и неподвижно завис на высоте двух тысяч футов над землей.

Я осторожно оглянулся. Стоящий рядом со мной Хо-Ту неотрывно смотрел на корабль.

– Я видел его уже сотню раз, – прошептал он, – но с каждым его появлением он кажется мне все более странным. Это корабль. Но он не плавает по воде. Он плавает по небу. Как это может быть?

– В этом и проявляется могущество Царствующих Жрецов, – ответил кто-то из охранников.

Кернус достал из складок своей накидки небольшую плоскую коробочку и нажал кнопку на её поверхности.

На верхней стороне коробочки дважды вспыхнул яркий тонкий луч красного света, сменившийся затем желтым лучом, также после двух быстрых сигналов снова уступившим свое место красному лучу. Наступила секундная пауза, и затем из корабля пришел ответный сигнал, состоявший, однако, только из лучей красного света.

Люди на выступе беспокойно зашевелились.

Корабль снова двинулся в нашу сторону, перемещаясь при этом очень медленно, вероятно, со скоростью пешехода. Корабль, которого я не видел у Царствующих Жрецов, подошел к самому краю площадки и остановился в каких-нибудь шести дюймах от него. Впечатление он производил странное и даже неприятное, оно усугублялось наличием множества наблюдательных щелей, отсутствующих в аппаратах Роя. Диск был примерно тридцати футов в диаметре, а в высоту достигал футов восьми. Со всех сторон он был полностью обтекаемой формы, нигде не было заметно отверстий для сброса отработанного топлива или выхода энергетической струи.

Кернус посмотрел на меня.

– Говорить о том, что ты здесь видишь, означает для тебя, конечно, смерть, – предупредил он.

Внезапно панель на передней части корабля отошла в сторону, и из образовавшегося проема появилась голова человека.

Я не знал, что именно ожидал увидеть, но тут я почувствовал некоторое облегчение. Ладонь, лежавшая у меня на мече, сама собой крепче стиснула его рукоять.

– Надеюсь, все обошлось без происшествий, – заметил Кернус, пряча свой сигнальный аппарат в складки одежды.

Человек в простой темной тунике и сандалиях легко спрыгнул на землю. Его темные волосы были коротко подстрижены. Несмотря на заросшее густой бородой лицо, он производил впечатление человека недюжинного ума. На правом его виске виднелось клеймо касты воров из Порт-Кара, использующих подобный знак для опознавания своих.

– Пошли посмотришь, – ответил человек и, пройдя два шага, указал Кернусу на один из бортов летательного аппарата.

Здесь на толстой обшивке виднелся большой застывший подтек металла, словно след от мощного луча лазера.

– Патрульный корабль, – пояснил прибывший.

– Вы легко отделались, – заметил Кернус.

Порткарец рассмеялся.

– Привезли? – спросил Кернус.

– Да, – ответил человек.

Находившиеся на скалистом уступе люди выражали крайне сдержанную реакцию по поводу странности происходящего вокруг. Я догадался, что они не впервые видят этот или другие похожие на него корабли, но едва ли способны дать правильную оценку разворачивающимся у них на глазах событиям. Не вызывало сомнений, что никто, кроме Кернуса, не подозревал об истинной природе черного корабля и его миссии, да и сам Кернус, вероятно, знал о ней лишь в общих чертах. Из других присутствующих только я после разговора с Миском мог догадываться о его целях и его роли.

– Что ты обо всем этом думаешь? – обернувшись ко мне, спросил Кернус.

– Что мощь дома Кернуса действительно велика, – ответил я. – Гораздо больше, чем я даже мог себе представить.

Кернус с довольным видом расхохотался.

Человек в темной тунике, очевидно, хотел как можно скорее отправиться в обратный путь; он торопливо поднялся на борт корабля. Сквозь образованный отошедшей панелью проем внутри корабля я заметил ещё четверых человек, одетых в такие же темные туники. Все они заметно нервничали.

Человек с крохотным клеймом воров на виске тут же снова появился на пороге корабля, сгибаясь под весом небольшого ящика, и передал его Кернусу, который, не смотря на то, что был самым значительным здесь лицом, принял его в собственные руки.

Затем, также без посторонней помощи, Кернус отнес его к корзине, отдав по пути указание охраннику Хо-Ту забраться внутрь. Тот немедленно выполнил его распоряжение и, приняв из рук Кернуса тяжелый ящик, осторожно опустил его на пол. Кернус тоже забрался в корзину и подозвал к себе одного из охранников.

– Разгружайте остальные, – приказал он и, действуя главным рулевым колесом, дал тарну сигнал подниматься в воздух.

Птица широким взмахом громадных крыльев приподняла транспортировочную корзину над скалистым выступом и, на секунду скрывшись за его краем, стала медленно набирать высоту.

Кернус и Хо-Ту полетели в направлении Ара. Я догадался, что основной груз, что бы он собой ни представлял, уже снят с борта корабля и находится именно в этом небольшом, тяжелом ящике, с такими предосторожностями доставляемом сейчас в дом Кернуса.

– Шевелитесь! – крикнул человек с клеймом касты воров, и люди из обслуживающего персонала дома Кернуса тут же растянулись цепочкой, по которой с борта корабля к ним начали поступать различные ящики и коробки, быстро складываемые ими в транспортировочные корзины. Один лишь я не принимал участия в этой работе. Однако внимательно наблюдал за её ходом. К своему величайшему удивлению, я заметил, что надписи на большинстве выгружаемых коробок сделаны на различных земных языках. Я узнал английский, французский, немецкий, нечто напоминающее арабскую вязь и то ли японские, то ли китайские иероглифы. У меня, однако, зародилось подозрение, что не все вещи в этих ящиках с Земли. Я скорее склонен был предположить, что ящики использовались в качестве тары для доставки товаров с кораблей других. Однако некоторые вещи были, несомненно, земного производства, и среди них в первую очередь мощная винтовка с оптическим прицелом. Обладание подобным оружием на Горе считалось одним из самых серьезных преступлений и в корне нарушало основные законы Царствующих Жрецов о хранении оружия.

– Что это? – поинтересовался один из охранников.

– Арбалет, – ответил ему человек с клеймом на виске. – Он стреляет крохотными свинцовыми зернами.

Охранник посмотрел на него с явным недоверием.

– А где же лук и тетива? – спросил он.

– Здесь, в самом арбалете, – нетерпеливо пояснил человек. – Внутри этого патрона находится порох. Он горит. Если его поджечь прямо там, в самом арбалете, он вспыхнет и будет толкать свинцовое зернышко, и оно вылетит из ствола.

– Вот это да! – удивился охранник.

Человек с клеймом рассмеялся и продолжил принимать из глубин корабля новые ящики.

– Это наверняка запрещенное оружие, – заметил охранник.

– Для Царствующих Жрецов нет ничего запрещенного, – ответил человек с клеймом.

Охранник пожал плечами, взял винтовку – или арбалет, которым он его считал, – и, повертев его в руках, выискивая знакомые ему части оружия, отнес её в корзину.

– Ого! – с восхищением воскликнул один из тарнсменов, увидев, как человек с клеймом достает из корабля крупный слиток золота.

Да, такой груз находящиеся на этой площадке люди способны оценить. Золота оказалось много, слитков сорок, не меньше, и все они были аккуратно распределены и загружены в четыре остававшиеся наполовину пустыми транспортировочные корзины. По моим предположениям, золото было с Земли. Именно с его помощью дому Кернуса удалось приобрести столь значительное влияние в административных кругах города, именно на эти средства устраивались многочисленные празднества, игрища и соревнования.

– Сколько рабов? – спросил охранник.

– Десять, – ответил человек с клеймом.

Тут я увидел, как из недр корабля один за другим появились десять цилиндрических контейнеров, сделанных, очевидно, из какого-то прозрачного пластика. Каждый из них был герметически запаян и имел по два небольших отверстия, к которым, как я догадался, во время полета присоединялись шланги для подачи дыхательной смеси с какими-то усыпляющими добавками и отвода из цилиндра углекислого газа. Сейчас отверстия были открыты, позволяя воздуху свободно проникать в цилиндр. В каждый из них была помещена красивая, полностью обнаженная девушка в бессознательном состоянии. На левой лодыжке каждой из пленниц виднелась стальная лента с надписью. Все они, несомненно, были похищены с Земли и доставлены на Гор в качестве рабынь.

После того как верхние части всех цилиндров открыли, а помещенных в них девушек грубо вытащили за волосы и бросили на холодную поверхность скалистого выступа, цилиндры снова погрузили на корабль. Одна из девушек зашевелилась, вероятно почувствовав холод. Человек с клеймом снова спустился с корабля. На этот раз в руке его был шприц. Поочередно наклоняясь над каждой из девушек, он ввел им в предплечье какую-то мутноватую жидкость, очевидно, снотворное, поскольку шевелившаяся до того момента девушка в последний раз вздрогнула, откинула набок голову и, успокоившись, затихла.

– Теперь они проспят по крайней мере часа два, – сказал человек с клеймом.

Один из охранников криво усмехнулся.

– Зато проснутся уже в кандалах.

Остальные поддержали его дружным хохотом. Человек с клеймом вернулся на корабль, и боковая панель за ним закрылась. При этом не было вручено ни счетов, ни расписок на получение груза, ни документов, его сопровождающих, что является общепринятым при проведении законной сделки. Однако в данном случае соблюдение подобных условностей считалось вовсе не обязательным и, вероятно, нежелательным В отношениях этих людей гарантом выполнения взятых на себя обязательств была их жизнь.

Девушек поместили в корзины, уложили их на пол лицом вниз, и погонщики тарнов крепко связали им руки и лодыжки. Затем, поскольку их транспортировочные корзины не имели натянутой поверх бортов сетки, девушек связали попарно, одну головой к ногам другой. Подобный метод всегда применяется при перевозке рабов в открытых корзинах для того, чтобы они в порыве отчаяния не могли выброситься из корзин. Однако в данном случае эти меры предосторожности были явно излишними, поскольку девушки, одурманенные наркотиком, спали беспробудным сном.

И все же люди, сопровождавшие их, были профессиональными работорговцами, не привыкшими полагаться на волю случая и подвергать свой товар малейшему возможному риску. У меня лично тоже не было полной уверенности, что утренний холод не пробудит девушек ото сна и они не сделают попытки выброситься за борт корзины. Элизабет, как я слышал, во время перевозки из дома Кларка транспортировали в закрытой, сплетенной из толстых ветвей корзине, больше похожей на клетку. Такой метод более распространен. В корзину вдоль её длинной стороны помещают двух девушек со стянутыми за спиной руками и привязывают их запястья и лодыжки к проходящему в центре корзины по всей её длине толстому деревянному брусу. В качестве дополнительных мер предосторожности им набрасывают на шею петлю, концы которой затягивают на деревянном брусе.

Следует упомянуть, что рабы на Горе редко выходят на свободу. У них практически полностью отсутствует возможность побега. Они действительно лишены каких бы то ни было прав и остаются рабами до конца жизни, разве что по какой-либо счастливой случайности их владелец, не найдя им лучшего применения либо желая доставить себе удовольствие весьма необычным по горианским меркам способом, сам дарует им свободу. Так что этим девушкам с Земли остается только посочувствовать. Жизнь их теперь легкой не назовешь. А ведь Элизабет Кардуэл, напомнил я себе, тоже уроженка Земли. Возможно, некогда и её, так же как и этих, сегодняшних, доставили на Гор на черном корабле работорговцев.

Я обернулся и посмотрел вслед удаляющемуся черному диску, беззвучно поднявшемуся над скалистым выступом и лавирующему между горными пиками Валтая.

– Возвращаемся в дом Кернуса, – объявил охранник, и я вместе с остальными занял свое место в транспортировочной корзине.

Через минуту мы уже были в воздухе, а ещё через некоторое время я уже смог различить маячившие в отдалении огни Ара.




Глава 8. ЗАВТРАК


Как и следовало ожидать, к тому времени, когда я утром вернулся в свою комнату и освободил наконец Элизабет, она была в высшей степени раздражена и измучена, хотя ей каким-то чудом удалось ненадолго забыться тяжелым сном. Она, конечно, так и лежала там, где я её оставил.

– Мне нежелательно было выказывать по отношению к тебе какую-то повышенную заботу в присутствии Хо-Ту, старшего смотрителя, – прикоснувшись губами к её щеке, пояснил я.

– Думаю, что да, – проворчала она, натягивая на себя тунику и, поморщившись, растирая затекшие запястья и лодыжки. – В следующий раз, когда тебе необходимо будет произвести на кого-нибудь подобное впечатление, лучше ударь меня пару раз хлыстом.

– Неплохая мысль, – согласился я.

Она окинула меня хмурым взглядом.

– И все равно мои узлы гораздо аккуратнее твоих, – заявила она.

– Ты просто вредина упрямая, – рассмеялся я и поднял её на руки.

– Ничего подобного, – вырываясь, воскликнула она. – Это так и есть.

Я поцеловал её.

– Да, твои узлы действительно лучше моих!

Она недоверчиво посмотрела на меня и, несколько смягчившись, улыбнулась.

– Но вот это твое пощелкивание пальцами было совершенно излишним, – снова внезапно разозлившись, заметила она. – Я имею в виду кормление из твоих рук.

– Зато какое впечатление это произвело на Хо-Ту!

– Кажется, да, – согласилась Элизабет.

– Не кажется, а точно! – подтвердил я.

– Все равно, – заявила Элизабет, – только попробуй выкинуть что-нибудь подобное, когда мы одни! Я тебя всего искусаю!

– Обязательно попробую, – пообещал я, и она тут же накинулась на меня. – Кажется, тебе и эту ночь придется провести связанной, – сказал я.

– Ты не посмеешь! – воскликнула она и принялась лягать меня ногой, один раз довольно серьезно задев меня по колену.

Я сжал ей руки и отступил назад, уворачиваясь от её пинков. Она сопротивлялась вовсю, стараясь вырваться и достать меня своими кулачками. Я только посмеивался. Хотя, честно говоря, колено болело.

– Успокойся, рабыня! – властным голосом бросил я ей.

Она постепенно утихомирилась, хотя все ещё продолжала сердито сопеть. Я начал развязывать у неё на левом плече удерживающий тунику узел.

– Кстати, ты знаешь, который уже час? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Вот, – наставительно заметила она. – А если бы ты прислушивался к сигналам гонга, ты бы знал.

– Ну, так сколько же сейчас времени? – поинтересовался я.

– Восемь ударов большого гонга уже давно прозвучали, – сообщила она.

– Ну и что?

– А то, что я ничего не ела со вчерашнего утра, а если не вернусь в комнату для женского обслуживающего персонала до сигнала малого гонга, следующего после восьми ударов в большой гонг, то я пропущу ещё и завтрак. Я ведь не могу просто отправиться на кухню, как ты, и потребовать себе пяток яиц!

– В этом и состоит мой метод приучения тебя к послушанию, – рассмеялся я.

Она вырвалась из моих рук и снова накинула узел, поддерживающий тунику, на плечо.

– Мое обучение может подождать, пока я позавтракаю, – сказала Элизабет.

– Мне кажется, ты просто на меня обиделась.

Она улыбнулась.

– После завтрака наше приучение к повиновению пойдет полным ходом!

С этими словами она повернулась и выскользнула в коридор.

Я сбросил шкуры с ложа любви на пол и улегся.

Разбудило меня легкое потряхивание Элизабет, вернувшейся после завтрака повеселевшей и оживленной.

– Ожидание пошло на пользу? – поинтересовалась она.

– Мне кажется, ты слишком долго завтракала, – заметил я.

– Овсянка из корыта для животных была сегодня особенно хороша, – ответила Элизабет. – Никак не могла оторваться.

Я закрыл дверь и запер её на засов.

– У меня, кажется, начинают появляться какие-то проблемы, – сказала она.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Я пыталась выяснить, но так и не смогла узнать, когда начнется мое обучение.

– Вот как, – глубокомысленно заметил я.

– Вместе со мной, кажется, будут и другие девушки.

– Вероятно, – сказал я. – Зачем им тратить столько времени понапрасну, обучая каждую из вас в отдельности.

Мне подумалось, что это вряд ли будут те девушки, которых я видел ночью. Очевидно, пока они не начнут говорить по-гориански, их не будут подвергать дополнительному обучению. Насколько я знал, земных девушек обычно распродают как самых диких варваров по очень низким ценам. С другой стороны, могло случиться и так, что доставленные прошлой ночью девушки или хотя бы часть из них будут проходить курс обучения вместе с Элизабет, одновременно с местными нравами изучая и язык. Тот факт, что тренировка Элизабет не началась немедленно, наводил на предположения, что именно так с ними и решено поступить.

– Сегодня вечером, – продолжала Элизабет, – после шестнадцати ударов большого гонга мне нужно явиться к кузнецу.

– Кажется, маленькой тачакской рабыне снова придется носить в носу кольцо.

– Оно тебе нравилось? – поинтересовалась Элизабет.

– Очень, – признался я.

– Впоследствии я тоже его полюбила, – сказала она.

– На этот раз вставить кольцо не будет так болезненно.

– Да, я тоже так думаю, – она опустилась на пол так же просто и естественно, как истинная горианка. – Что ты узнал нового о доме Кернуса сегодня ночью?

– Обязательно сейчас тебе расскажу, – сказал я, усаживаясь рядом с ней.

– Сама-то я узнала не так уж много. Сидела тут, понимаешь, на одном месте как привязанная.

– Очень точное сравнение, – подметил я – Зато я узнал столько, что хватит для нас обоих.

И я подробно рассказал Элизабет все, что мне довелось увидеть в доме и в горах. Она была чрезвычайно заинтригована, хотя временами на её лице отражался испуг, когда я поведал о том, что здесь называли «зверем», или глубокая печаль, когда я упомянул о доставленных с Земли девушках, которых, вероятно, дом Кернуса выставит на продажу.

– И что мы будем делать дальше? – спросила она.

– Прежде всего следует собрать как можно больше сведений о доме Кернуса, – ответил я. – Ты хорошо знаешь его внутреннее расположение?

– Некоторые части дома мне известны довольно хорошо. А кроме того, я смогла бы получить у Капруса глиняный пропуск для посещения большего количества помещений в доме.

– Но здесь есть, наверное, и запретные территории?

– Да, – ответила она.

– Очевидно, придется заняться самостоятельными исследованиями.

– Прежде всего разузнай, в какие части дома ты можешь свободно заходить. Думаю, ты сможешь беспрепятственно посещать множество мест, запретных для меня. С другой стороны, передо мной открыты помещения, проникнуть в которые тебе не удастся. Контора Капруса, например. Хо-Ту, я уверена, будет только рад показать тебе дом. Таким образом, ты не только познакомишься с расположением комнат в доме, но и узнаешь, вход в какие из них для тебя запрещен.

Некоторое время я размышлял над её предложением.

– Да, план хорош, – признал я. – Он прост и, вероятно, вполне осуществим.

– После хорошего завтрака я становлюсь очень сообразительной, – призналась Элизабет.

– Это верно, хотя и до завтрака отсутствием сообразительности ты не страдала, – заметил я.

– Но после завтрака – совсем другое дело, – улыбнулась Элизабет. – В такое время я становлюсь просто гениальной.

– Сейчас как раз настало это самое «после завтрака».

– Ну, значит, тебе самое время оценить всю мою гениальность, – сказала она, положив руку мне на плечо.

– А вот я, между прочим, как раз ещё не завтракал.

– Ну вот, – она обиженно надула губы.

– Покажи мне, где обедают свободные слуги в этом доме.

– Это единственное, о чем ты все время думаешь, – заметила она.

– Я думаю не только об этом.

– Да, это верно, – признала она.




Элизабет привела меня в комнату, примыкающую к кухням. Здесь мы застали несколько охранников, двух булочников, оружейных дел мастера и писца. Столики были небольшими. Я занял один из них, и Элизабет опустилась на колени слева от меня. Она подняла голову и к чему-то принюхалась. Следуя её примеру, я тоже потянул носом. Мы изумленно переглянулись.

К столику подошла обслуживающая рабыня в белой тунике и покрытом белой эмалью ошейнике и опустилась передо мной на колени.

– Чем это пахнет? – спросил я.

– Это черное вино с Тентисских гор, – ответила она.

Мне приходилось слышать о черном вине, но не доводилось его пробовать. Оно довольно распространено в Тентисе, но я не знал, что его употребляют в других городах.

– Принеси два бокала, – приказал я.

– Два? – спросила девушка.

– Рабыня, – кивнул я на Элизабет, – попробует его первой.

– Конечно, хозяин, – ответила девушка.

– Поджарь хлеба, – продолжал я, – и принеси меду, несколько яиц вулоса, кусок жареного мяса боска и тарианских фруктов.

Девушка послушно кивнула, грациозно поднялась на ноги, сделала два-три шага назад, склонив голову в поклоне, и, повернувшись, быстро отправилась на кухню.

– Я слышал, – сказал я Элизабет, – что черное вино употребляют горячим.

– Невероятно! – улыбнулась она.

Вскоре у нас на столе уже стояли два бокала с кружащимися над ними тонкими струйками пара.

Я долго приглядывался к темной дымящейся жидкости, вдыхая её неповторимый аромат. Элизабет, стоя на коленях, также, насколько позволяла её поза, старалась сунуть нос в бокал. Наконец, убедившись, что за нами никто не наблюдает, я протянул один из толстостенных бокалов ей, мы тихонько чокнулись их гранеными краями и поднесли вино к губам.

Оно оказалось чрезвычайно крепким, насыщенным приправами, но ошибиться было невозможно – это был кофе.

Я поделился завтраком с Элизабет, сообщившей, что он понравился ей гораздо больше, чем овсянка, которую ей пришлось есть прямо из корыта в комнате для женской прислуги.

– Завидую я вам, свободным людям, – призналась Элизабет. – В следующий раз ты будешь рабом, а я убийцей.

– На самом деле все это очень странно, – заметил я, занятый собственными мыслями. – Тентис не торгует зернами для черного вина. Я как-то слышал, что чашка этого напитка в Аре несколько лет назад стоила почти целую серебряную монету. Но даже в самом Тентисе черное вино употребляется только в домах представителей высших каст.

– Может, зерна доставлены с Земли?

– Первоначально зерна действительно были завезены на Гор с Земли, – сказал я. – Как и множество других семян. Однако я очень сомневаюсь, чтобы корабль, который я видел прошлой ночью, среди прочего груза доставлял сюда нечто столь тривиальное, как зерна для черного вина.

– Ты, вероятно, прав, – заметила Элизабет, с зажмуренными от удовольствия глазами делая очередной глоток горячего черного кофе.

На какое-то мгновение мне припомнилось, что воин, убитый, очевидно, по ошибке вместо меня на мосту в Ко-Ро-Ба, тоже был из Тентиса.

– Прекрасный напиток, – сказала Элизабет, заглядывая в опустевший бокал.

Завтрак подошел к концу, и мы вернулись в мою комнату, предварительно развязав сделанный мной на двери личный узел. Когда мы вошли, я плотно закрыл дверь на засов и снял с себя пояс с мечом.

Элизабет собрала сброшенные мной на пол шкуры и расстелила их на каменном ложе. Затем, словно ощущая непреодолимую усталость, она улеглась на них, поглядывая на меня и сладко зевая.

– Когда тебе нужно идти на доклад к Капрусу? – спросил я.

– Он – один из нас, – ответила Элизабет, – поэтому не придерживается в отношении меня строгого распорядка и позволяет мне уходить из дома, когда я того пожелаю. Однако время от времени мне следует показываться ему на глаза.

– У него много помощников?

– В его подчинении несколько писцов, но они работают не в его кабинете. Есть и несколько девушек-посыльных, но Капрус к нам довольно снисходителен, поэтому мы расхаживаем, где пожелаем. Если я и не явлюсь вовремя на доклад, все решат, что меня что-нибудь задержало.

– Понятно.

– Тебе всю ночь пришлось быть на ногах, – заметила она, – ты, наверное, устал?

– Очень, – ответил я, опускаясь рядом с ней на шкуры любви.

– Бедный хозяин, – сказала она, поглаживая меня ладонью по плечу.

Я перевернулся на бок и стиснул её в объятиях, однако она отвернулась, отстраняя губы.

– Так чьи узлы лучше? – смеясь, спросила она.

– Твои, твои, твои, – пробормотал я, понимая, что тут-то она меня и поймала.

– Прекрасно, – ответила она. – Можешь меня поцеловать.

После недолгого ворчания, ответом на которое был её смех, я так и сделал. Однако потом у меня взыграло чувство мести.

– Ну так что, будешь есть из моих рук? – поинтересовался я.

– Буду, буду! – воскликнула она.

– Даже когда мы одни? – допытывался я.

– Да, да!

– И даже сама будешь просить меня об этом?

– Да, буду! – кричала она.

– Проси!

– Велла просит покормить её из рук господина! – завопила она. – Велла просит хозяина её покормить!

Я рассмеялся.

– Ты просто животное! – улыбнулась она.

Мы обменялись поцелуями.

– Ты всегда мог заставить меня есть из твоих рук, Тэрл Кэбот, – призналась она. – Ты настоящее животное!

Я снова её поцеловал.

– Но узлы у меня все равно получаются лучше, – не могла успокоиться она.

– Это верно, – согласился я.

Она рассмеялась.

– После завтрака нет ничего лучше чашки кофе и хорошенькой девушки рядом, – признался я.

– Я же тебе говорила, – заметила она, – что после завтрака я просто необыкновенная.

– Вот тут ты права, – сказал я.

– Совершенно права!

Поцеловав её напоследок ещё раз, я перевернулся на бок и вскоре уснул, а Элизабет занялась наведением порядка в комнате и потом часу в двенадцатом отправилась в кабинет Капруса, опечатав предварительно дверь снаружи своим личным узлом. С внутренней стороны двери мы разрезали веревку и соединили её концы простым узлом, чтобы иметь таким образом возможность выходить из опечатанной снаружи комнаты, не разрезая веревку каждый раз.

Я проспал довольно долго, и за это время Элизабет успела несколько раз вернуться и снова уйти, занимаясь какими-то своими делами, пока наконец под вечер она не закрыла дверь на засов и не улеглась на шкуры рядом со мной, положив голову мне на плечо.

Я заметил у неё в носу сияющее тоненькое золотое тачакское кольцо.




Глава 9. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ДОМОМ КЕРНУСА


Как Элизабет и предполагала, Хо-Ту сгорал от нетерпения показать мне дом Кернуса во всем его великолепии. Надо заметить, что старший смотритель гордился этим громадным, сложнейшим строением по праву. Это, безусловно, был самый крупный работорговый дом в Аре, сохраняющий свои традиции на протяжении уже тридцати поколений владельцев. Размножением рабов и их обучением здесь занялись двадцать пять поколений назад, достижения семейства Кернусов в этой области не могли не признать даже конкурирующие работорговые дома, такие, например, как дом Портуса. Опытный рабовладелец с первого взгляда способен распознать, в каком доме и по какой программе проходила обучение та или иная рабыня либо раб. Основной целью обучения являлось воспитание и развитие в невольнике послушания, хороших манер, а в девушке и сладострастия, хотя в связи с огромным количеством рабов на Горе и использованием их в самых разных областях жизни некоторые дома получали заказы на рабов, предназначенных для выполнения строго определенных функций либо обладающих какими-то изначально заданными чертами характера.

Чаще всего в таком случае подбиралась подходящая для этой цели пара рабов – мужчина и женщина, – и рождавшийся у них ребенок с детских лет воспитывался в строго определенных условиях, отвечающих требованию заказчика. Подобные рабы-производители, как правило, имелись в каждом крупном работорговом доме. Дети, родившиеся в неволе и не знавшие иных условий существования, воспринимали окружавшую обстановку как вполне естественную и не тяготились рабским ошейником.

Куда больше хлопот доставляли рабы из свободнорожденных, попавшие в неволю в результате военных или чаще всего специальных захватнических акций. Для таких потерявших свободу в зрелом возрасте людей привыкание к условиям рабства происходило несравненно тяжелее, и зачастую их дальнейшая судьба, в особенности судьба женщин, складывалась трагически. Рейды же по захвату новых рабов приносили немалую выгоду, и нередко под ударами налетчиков падали целые города. Иногда подобные предприятия вызывали гнев работорговцев, поскольку количество поступавших после них на невольничьи рынки рабов порой исчислялось десятками тысяч человек, что существенно сбивало цену на товар. В связи с этим наиболее влиятельные работорговые дома старались ограничивать захватнические рейды своих конкурентов и держать ситуацию на рынке под контролем.

Я подозревал, что дом Кернуса всячески стремился к созданию искусственного дефицита на рабынь, поступавших из диких племен. Добившись путем рекламы признания за ними статуса неизменного экзотического атрибута Садов Удовольствий наиболее обеспеченных слоев населения, Кернус непомерно поднял цену на свой необычный товар. Однако главным препятствием в осуществлении этого сулящего значительную прибыль плана являлось практически полное отсутствие у дикарок-рабынь требуемых знаний и навыков, что значительно снижало их продажную стоимость. Тогда они стали проходить курс соответствующего обучения.

Я понял, что Элизабет попала в эту категорию.

В доме Кернуса, представлявшем собой широкий многоэтажный цилиндр, имелись все удобства, которые только может позволить себе столь крупный работорговый дом. Он выделялся среди прочих численностью обслуживающего персонала и роскошью интерьеров. Я уже упоминал о ваннах и бассейнах дома Кернуса, способных соперничать с громадными бассейнами Капасианских бань – самых известных на всем Горе. Несколько менее впечатляющими, однако тоже заслуживающими внимания были кухни дома, его прачечные, вспомогательные и складские помещения. Здесь были даже специальные стоматологические кабинеты, не говоря уже о других, и большой штат медиков; огромные, до самого потолка заставленные книгами и свитками пергаментов библиотеки, специальные помещения для отдыха сотрудников и комнаты для постоянно проживающего в доме персонала из свободных и рабов – пекарей, дровосеков, красильщиков, портных, мастеров по выделке кожи и многих, многих других. Не счесть было и гардеробных, оружейных, расположенных в громадных залах, как, впрочем, и тех помещений, что были предназначены для хранения вина, зерна и драгоценностей. Значительную часть дома занимали стойла для тарнов, а на крыше цилиндра имелось несколько специальных насестов для огромных птиц. Несколько залов было отведено для тренировок воинов, а также для тех членов обслуживающего персонала, кто занимался коммерцией вообще и работорговлей в частности. В глубине здания располагались помещения для рабов, а также все вспомогательные, связанные со специализацией дома службы: кузницы для изготовления ошейников и клеймения рабов и многочисленные камеры для содержания провинившихся.

Объемы продовольственных запасов поражали самое богатое воображение, что в общем и не удивительно при столь широкомасштабной деятельности дома, торговый оборот которого исчислялся несколькими сотнями рабов в день. Количество же постоянно находящихся в доме рабов – производителей, обслуживающего персонала либо проходящих курс обучения для последующей продажи – доходило до пяти-шести тысяч человек. Большинство рабов содержалось в камерах или металлических клетях и не представляло собой большой ценности, стекаясь в Ар в основном из заселенных дикими племенами регионов планеты. Они, как правило, не надолго задерживались в доме и выставлялись на постоянно действующие городские торги в ожидании мало-мальски приемлемой цены. Ар по праву считался центром горианской работорговли. И хотя дом Кернуса имел частные павильоны для продажи наиболее интересных экземпляров обеспеченным клиентам и регулярно организовывал собственные аукционы по распродаже рабов, тем не менее значительное их количество выставлялось на торги в постоянно действующих городских общественных аукционах.

Подобные аукционы проводились в имеющих специальную лицензию принадлежащих городскому совету домах, наиболее крупным из которых по праву считался Куруманский, занимающий целый квартал города. Для каждой рабыни весьма престижным, свидетельствующим о её высоком качестве считалось быть отобранной для продажи с подмостков центрального зала Куруманского дома, и девушки отчаянно боролись за эту честь.

Продажа в центральных залах, как правило, служила гарантией того, что девушка будет приобретена богатым покупателем и вполне сможет рассчитывать на роскошную жизнь, пусть даже в качестве рабыни. Как и на многих крупных невольничьих рынках, в Куруманском квартале имелись свои музыканты, что давало девушкам возможность показать себя во всей красе. В так называемых задних залах менее крупных работорговых домов, как, впрочем, и в задних залах Куруманского квартала, рабы продавались без лишних проволочек, что не позволяло девушкам вызвать к себе интерес наиболее перспективных покупателей, и в результате довольно привлекательная девушка, к своему стыду и разочарованию, могла достаться за более чем скромную цену совершенно случайному покупателю, в чьем хозяйстве она была на долгие годы обречена, как говорится, «на чайник и подстилку», то есть на обычные условия существования в доме средней обеспеченности.

Подобная ситуация на рынке складывалась и при наводнении его рабынями после захвата налетчиками какого-нибудь города. В такие периоды рабыни поступали в торговые залы длинными колоннами прямо в кандалах, прикованные за ошейник друг к другу короткими цепями, и на продажу каждой из них отводилось очень мало времени.

– А здесь наше лучшее помещение для проведения частных аукционов, – заметил Хо-Ту.

Я заглянул в одну из комнат, отведенных для закрытых невольничьих торгов. Рассчитана она была не больше чем на сотню покупателей и носила отпечаток роскоши всего дома. Стены её покрывала богатейшая темно-красная драпировка, а возвышающийся в самом центре помост для демонстрации рабынь был облицован мрамором. Поверхность же помоста, как того требовали горианские традиции, была дощатой и, поскольку девушки выставлялись на продажу босыми, посыпана опилками: считалось, что хождение по опилкам не дает загрубеть коже подошв.

Вид этой комнаты навел меня на грустные размышления. Я знал, что закрытые невольничьи торги проводятся, как правило, для особо почитаемых клиентов, зачастую таких же работорговцев, и выставляются на них наиболее ценные рабыни, нередко принадлежавшие в прошлом к высшим слоям общества и даже некогда свободные жительницы самого Ара, возможно проживавшие прежде неподалеку и выставляемые на продажу близ своего дома. Кто знает, каким образом попадают на невольничьи рынки Ара эти свежеклейменные рабыни? Кого ежедневно привозят сюда в крытых повозках или десятками увозят отсюда?

Проходя дальше по коридору, мы с Хо-Ту на минуту остановились и заглянули в одну из довольно больших комнат. Здесь я увидел двух рабынь, одетых в желтые туники, такие же, как та, что носила Элизабет, стоявших на коленях друг против друга. Одна из девушек что-то диктовала с листа бумаги, а вторая быстро записывала.

Причем скорость, с которой она это делала, навела меня на мысль, что здесь учат на стенографисток. В глубине комнаты также находилось несколько закованных в кандалы писцов с измазанными чернилами пальцами.

Один из них держал перед собой длинный рулон бумаги с колонками цифр и пояснений к ним, что, вероятно, было каким-то счетом, похожим на те, что висели вдоль стен комнаты. Среди них я заметил лист бумаги с результатами соревнований тарнов, за которыми также следовали колонки цифр, что, очевидно, было подведением итогов выставленной на соревнование команды тарнсменов либо представляло собой финансовый баланс проведения всего мероприятия.

– А вот это может вас заинтересовать, – заметил Хо-Ту, проходя дальше по коридору.

В конце его виднелась дверь с выставленными возле неё часовыми. Они, конечно, сразу признали Хо-Ту и отперли перед ним дверь. К моему немалому изумлению, в четырех футах за ней находилась вторая дверь со встроенным в неё оконцем для наблюдения. Едва мы приблизились, в оконце показалась голова дежурившей там женщины, также узнавшей Хо-Ту и кивнувшей ему.

Вскоре послышался звук отпираемых засовов, тяжелая дверь отворилась, и мы оказались в следующем коридоре. Едва мы вошли, дверь за нашей спиной тут же была заперта на засов. Здесь нам встретилась ещё одна женщина. Как ни странно, обе они – и та, у дверей, и эта, встретившая нас в коридоре, были в длинных белых, довольно приятного покроя одеяниях, с волосами, перевязанными на затылке белыми шелковыми лентами. Обе были без ошейников.

– Это рабыни? – спросил я Хо-Ту.

– Конечно, – ответил он.

Дальше по коридору мы встретили ещё одну женщину. Мужчин пока что не было видно.

Мы свернули куда-то в сторону, и я, к своему удивлению, обнаружил, что мы оказались перед громадным, высотой в двенадцать и шириной в пятнадцать футов, стеклянным окном.

За окном я увидел нечто напоминавшее Сад Удовольствий, залитый ровным, исходящим откуда-то из-под высокого потолка светом. Между разбросанными в отдалении небольшими бассейнами тянулись аккуратные дорожки, засаженные по обе стороны низкорослыми деревьями и цветущим кустарником. Откуда-то доносились приглушенные звуки музыки. Вдруг я увидел двух бредущих по тропинке очень молодых, лет, наверное, семнадцати, девушек, одетых в белые платья, с волосами, стянутыми на затылке белой шелковой лентой.

Я невольно смутился.

– Не бойтесь, – успокоил меня Хо-Ту. – Они не могут нас увидеть.

Я внимательно пригляделся к отделяющему нас окну. Девушки прошли рядом с ним, и одна из них, глядя в него с другой стороны, как в зеркало, поправила ленту на своих волосах.

– Наружная сторона стекла зеркальная, – пояснил Хо-Ту.

Это произвело на меня впечатление, хотя, конечно, на Земле мне приходилось сталкиваться с подобными вещами.

– Это изобретение строителей, – продолжал Хо-Ту. – Оно довольно часто встречается в домах рабовладельцев там, где имеется необходимость наблюдать за кем-то, не будучи при этом замеченным.

– А услышать они нас могут? – шепотом поинтересовался я.

– Нет, – ответил Хо-Ту.

Тут одна из девушек легко подтолкнула свою подругу, и они с веселым смехом побежали по дорожке.

Я вопросительно посмотрел на Хо-Ту.

– Особая система звукоизоляции, – пояснил он. – Мы их слышим, – пояснил он, – а они нас – нет.

Я посмотрел вслед удалявшимся девушкам. Вдали, на площадке, появились ещё несколько их сверстниц, две из которых играли в мяч.

– Они рабыни? – спросил я.

– Конечно, – ответил Хо-Ту, – но они об этом не знают.

– Не понимаю, – признался я.

Потом я увидел девушку, перебирающую струны лютни. Прекрасная, как и все остальные, она медленно брела по тропинке. Две первые девушки уже сидели на краю бассейна и бросали в воду мелкие камешки.

– Это экзотики, – сказал Хо-Ту.

Так на Горе назывались необычные разновидности рабов. Встречались экзотики довольно редко.

– Какого рода? – спросил я.

Самому мне видеть здесь экзотиков не доводилось, хотя на Земле я, конечно, встречал выведенные путем искусственного скрещивания породы животных, например собак или золотых рыбок, и восхищался результатами такой селекции, воспринимая их как победу человеческого разума. В обычных условиях экзотики воспринимаются как нечто деформированное по отношению к своему естественному виду, чего, собственно, и добиваются при их выведении. Однако иногда искусственная деформация организма может нести и более серьезные и даже зловещие изменения. Можно, например, вывести женщину, слюна которой будет содержать яд; такая женщина, будучи помещенной в Сады Удовольствий противника, таит в себе не меньше опасности, чем нож убийцы.

Хо-Ту, вероятно, догадался о направлении моих мыслей и рассмеялся.

– Нет, нет! – ответил он. – Это обычные женщины, хотя и несколько более привлекательные, чем остальные представительницы их пола.

– В чем же проявляется их экзотичность? – поинтересовался я.

Хо-Ту посмотрел на меня и усмехнулся.

– Они ничего не знают о мужчинах.

– Вы имеете в виду, что они рабыни белого шлема?

Он рассмеялся.

– Я имею в виду, что они содержатся в этих садах с младенческого возраста и за все это время никогда не видели мужчин. Они не знают об их существовании.

Теперь я понял, почему в коридорах нам встречались только женщины.

Я снова посмотрел через застекленный экран на этих девушек, беспечно играющих в мяч и резвящихся на краю бассейна.

– Они растут в полном неведении относительно своей природы, – заметил Хо-Ту. – Они не знают даже, что они – женщины. Понятия пола для них не существует.

Я прислушался к приглушенным аккордам лютни за стеклянным экраном и ощутил легкое, непонятное беспокойство.

– Их жизнь приятна и беспечна, – продолжал Хо-Ту. – У них нет никаких забот, кроме поиска новых удовольствий.

– А что будет с ними потом? – спросил я.

– Подобная разновидность экзотиков ценится чрезвычайно высоко, – ответил Хо-Ту. – Обычно торговый агент убара приобретает такую девушку и выставляет её на праздновании в честь победителя на соревнованиях среди высшего офицерского состава города. Накануне отобранной девушке подмешивается в пищу наркотик, и её, спящую, забирают из сада. Все это время она находится в бессознательном состоянии. Приходит же она в себя в самый разгар празднования победителя, сидя, как правило, раздетой в клетке наедине с рабами-мужчинами, установленной на видном месте между столами.

Я снова посмотрел на девушек за защитным экраном.

– Иногда, хотя и не так часто, они после этого сходят с ума, – продолжал Хо-Ту, – и на следующее утро их убивают.

– А если нет?

– Тогда к ней приводят женщину из тех, что прежде ухаживали за этой девушкой, и та объясняет ей, что она представляет собой на самом деле, рассказывает, что она женщина, рабыня, должна носить ошейник и служить своему новому хозяину, как правило, победителю на соревнованиях при дворе убара.

– И много таких девушек в доме Кернуса?

– Конечно, – ответил Хо-Ту, ведя меня дальше по коридору.




Глава 10. ПО ПУТИ К ЗАГОНАМ ДЛЯ РАБОВ


Мы снова миновали две двери: одну, закрывающуюся за нашей спиной женщиной в белом одеянии, и вторую – часовым на посту.

В коридоре мы прошли мимо четырех обнаженных рабынь, которые, стоя на четвереньках, скребками и губками чистили керамические плиты пола. Рядом с ними расхаживал раб-мужчина с толстым, тяжелым ошейником на шее и длинной плетью в руках.

– Вот ещё одна интересная комната, – обратил мое внимание Хо-Ту, открывая широкую дверь. – Обычно она охраняется, но сейчас она пуста.

Я снова оказался перед прямоугольным защитным экраном, но на этот раз стеклянный проем был только один.

– Да, – ответил Хо-Ту на мой немой вопрос, – это тоже зеркальное.

С другой стороны экрана была металлическая решетка с частыми прутьями. Я догадался, что она установлена на случай, если кто-то, находящийся по ту сторону окна, захочет его разбить. В комнате, сейчас пустующей, виднелись небольшой шкаф для хранения одежды, необычных размеров диван и несколько брошенных на него покрывал. Полы устилали пушистые ковры, они окружали и утопленную в пол ванну. Помещение вполне могло бы служить комнатой какой-нибудь женщине из высших слоев общества, если бы не представляло собой зарешеченную тюрьму в работорговом доме Кернуса.

– Эта комната, – пояснил Хо-Ту, – предназначается для особых пленниц. Иногда Кернус развлекается тем, что держит здесь женщин, заставляя их поверить, что, если они будут ревностно ему служить, обращение с ними будет менее суровым. – Хо-Ту рассмеялся. – Когда же он добивается их послушания, их отправляют в железные клети.

– А если он этого не добивается?

– Тогда их душат цепями, которые они носят на шее.

Я снова заглянул в комнату.

– Кернус не любит проигрывать, – добавил Хо-Ту.

– Я об этом уже догадался.

– Занимаясь подобным воспитанием, – продолжал Хо-Ту, – Кернус надевает женщине цепь с символикой своего дома. Это способствует её послушанию и усиливает её стремление добиться его расположения.

– Могу себе представить, – сказал я.

– Вы, кажется, не слишком восхищены домом Кернуса?

– А вы, Хо-Ту?

В его взгляде появилось удивление.

– Мне хорошо платят, – ответил он и пожал плечами. – Ну что ж, большую часть дома вы уже посмотрели, за исключением, пожалуй, тренировочных залов, железных клетей, помещений для специальной обработки рабов и тому подобных вспомогательных служб дома.

– А где содержатся женщины, доставленные прошлой ночью на Валтай черным кораблем? – поинтересовался я.

– В загонах для рабов, – ответил Хо-Ту. – Пойдемте посмотрим.

Спускаясь по лестницам на нижние этажи здания, находившиеся под землей, мы миновали кабинет Капруса. В проходе я увидел Элизабет, несущую большую охапку пергаментных свитков.

Заметив меня, она сразу же опустилась на колени, низко склонив голову и умудрившись при этом не уронить свитки.

– Я вижу, твое обучение ещё не началось? – спросил я, стараясь придать голосу необходимую грубость.

Она продолжала молчать.

– Скоро начнется, – заверил меня Хо-Ту.

– А чего вы ждете?

– Это замысел Кернуса, – сказал Хо-Ту. – Он хочет поэкспериментировать с небольшой партией рабынь-дикарок. Она тоже будет включена в эту группу.

– Это те, что были доставлены прошлой ночью?

– Двое из них, – пояснил Хо-Ту. – Остальные восемь рабынь также будут разбиты на две группы и пройдут курс обучения отдельно.

– Варвары, насколько я слышал, не слишком восприимчивы к обучению, – заметил я.

– Опыт показывает, – ответил Хо-Ту, – что с ними тоже можно добиться некоторых результатов. Хотя придется, конечно, повозиться.

– Вероятно, впоследствии за них можно будет получить приличную сумму?

– Кто знает, как сложатся дела на рынке в ен'варе? – ответил Хо-Ту. – Или в ен'каре?

– Зато если эксперимент оправдает себя, дом Кернуса станет крупнейшим поставщиком такого товара, – сказал я.

– Конечно, – усмехнулся Хо-Ту.

– Так пойдемте же посмотрим новеньких.

– Да.

Элизабет подняла на нас встревоженный взгляд, словно совершенно не понимая, о чем идет речь, и снова опустила голову.

– Когда вы думаете начать обучение? – спросил я.

– Когда первым двум отобранным для этого девчонкам надоест жидкая овсяная каша и решетки металлических клетей.

– А что, проходящим обучение подают овсянку?

– Девушки, проходящие курс обучения, – сказал Хо-Ту, – уминают настоящую овсяную кашу, а не из жмыха, смешанного с чем попало. Им выдают толстые подстилки для сна, а впоследствии, по ходу обучения, и шкуры. Они редко бывают закованы, а иногда им даже разрешается в сопровождении охранника ненадолго оставить дом. Вид города хорошо стимулирует их усердие.

– Ты слышишь, маленькая Велла? – бросил я Элизабет.

– Да, хозяин, – робко ответила та, не поднимая головы.

– А кроме того, – продолжал Хо-Ту, – если в течение первых нескольких недель обучения девушка проявляет определенные успехи в занятиях, ей позволяют питаться не только овсянкой.

Элизабет посмотрела на нас с любопытством.

– Можно даже сказать, – заметил Хо-Ту, – что их начинают кормить хорошо.

На лице Элизабет заиграла улыбка.

– Здесь делают все, чтобы получить за них хорошую цену, – сказал Хо-Ту, не сводя глаз с Элизабет.

Девушка потупила взгляд.

В этот момент послышался пятнадцатый удар гонга.

Элизабет вопросительно взглянула на меня.

– Можешь идти, – бросил я ей.

Она вскочила на ноги и поспешила в контору Капруса, стоявшего, как я заметил в приоткрытую дверь, возле заваленного бумагами стола. Элизабет положила перед ним принесенные свитки пергамента и, выслушав какие-то его распоряжения, тут же пробежала мимо нас по коридору и исчезла за дверью соседнего зала.

– С такой прытью, – усмехнулся Хо-Ту, – она доберется до миски с настоящей овсянкой не последней.

Я взглянул на Хо-Ту и тоже рассмеялся.

Он повернул свою гладко выбритую голову, и взгляд его внимательных черных глаз встретился с моим. Некоторое время он присматривался ко мне, и затем на его лице снова появилась кривая усмешка.

– Для убийцы вы ведете себя несколько необычно, – сказал он.

– Мы идем в загоны для рабов? – перевел я разговор с опасной темы.

– Прозвучал пятнадцатый сигнал гонга. Пойдемте-ка лучше за стол. После обеда я покажу вам загоны.

Мимо нас по коридору торопливо пробегали рабы, поспешно направляясь туда, где находились предназначенные для них комнаты для приема пищи. Я заметил также несколько слуг из свободных, расходящихся по обеденным залам, двери которых за их спиной тут же закрывались.

– Хорошо, – ответил я. – Пойдемте поедим.




Во время обеда на песочной арене зала состоялось несколько поединков – два на маркированных тупых ножах, один на кнутах и кулачный бой. Какая-то обслуживающая столы рабыня пролила вино и была тут же пристегнута к вделанному в стену кольцу для приковывания рабов и наказана плетьми. Затем появились музыканты и невольница, которую мне ещё не доводилось видеть в доме, но о которой мне сообщили, что она была танцовщицей на Косе. Девушка исполнила, причем довольно хорошо, невероятно сложный танец рабского ошейника. Кернус, как и всегда, был целиком погружен в игру с Капрусом, однако на этот раз партия затянулась и продолжалась даже после подачи паги и неразбавленного ка-ла-на.

– А почему, – обратился я к Хо-Ту, от которого мне хотелось узнать за этот день как можно больше, – в то время, как остальные едят мясо, хлеб, мед, пьют ка-ла-на, вы питаетесь одной только овсянкой?

Хо-Ту отодвинул от себя миску.

– Это не имеет никакого значения, – ответил он.

– Да, конечно, – сказал я.

Ложка из рога боска треснула у него в руках, и он раздраженно бросил её обломки в миску.

– Извините, – сказал я.

Он изумленно взглянул на меня, и его глаза блеснули.

– Это не имеет никакого значения, – повторил он.

Я согласно кивнул.

Он поднялся из-за стола и, оглянувшись на меня, сказал:

– Пойдемте, я покажу вам загоны.

В глубине зала я заметил дверь, через которую прошлым вечером увели закованного в кандалы раба и за которой исчез затем Кернус. Сегодня, к моему облегчению, ни один из проигравших схватку рабов не был закован в кандалы и выведен из зала через этот выход.

Раб, выигравший накануне поединок с кривым ножом, снова, как я обратил внимание, обедал за столом. Ошейника на нем уже не было. Теперь он, должно быть, отпущен на свободу. За ремень, с которого у него так же, как и у Хо-Ту, свисал кривой нож, был заткнут длинный хлыст.

– Тот, кого вы называете зверем, вероятно, находится за этой дверью? – невинно полюбопытствовал я.

Хо-Ту пристально посмотрел на меня.

– Да, – ответил он.

– Я бы хотел взглянуть на него.

Лицо Хо-Ту покрылось смертельной бледностью.

– Молите Царствующих Жрецов, – ответил он, чтобы вам никогда не довелось его увидеть.

– Вы ничего не знаете об этом животном?

– Кернус и некоторые другие, конечно, видят его, но только когда они одни. Не стоит так далеко заходить в своем любопытстве, Несущий Смерть. Обычно человек видит это животное в последние мгновения своей жизни.

– Надеюсь, его держат в надежной клетке?

Губы Хо-Ту растянулись в улыбке.

– Я тоже на это надеюсь, – ответил он.

– А как часто его кормят?

– Он может есть по несколько раз в день, – сказал Хо-Ту, – но способен и довольно долгое время вообще обходиться без пищи. Обычно ему скармливают по одному рабу каждые десять дней.

– Ему отдают раба живым?

– Ему нравится самому убивать свою жертву.

– Ну что ж, если его содержат в надежной клетке, – заметил я, – большой опасности он собой не представляет.

– Зато одно присутствие этого зверя в доме Кернуса обеспечивает здесь должный порядок.

– Хорошее средство, – согласился я.

– Пойдемте я покажу вам клетки для рабов.




Глава 11. ДВЕ ДЕВУШКИ


После того как мы прошли через несколько тяжелых железных дверей, каждая из которых была непременно снабжена оконцем для наблюдения, мы стали спускаться по бесконечной спиральной лестнице, все дальше уходя под землю. Через какое-то время до меня начал доноситься резкий, неприятный запах, свидетельствующий о том, что мы приближаемся к своей цели.

Дом Кернуса изобиловал самыми разными помещениями для содержания рабов, от роскошных, уже продемонстрированных мне Хо-Ту, до практически не приспособленных для пребывания в них человека – металлических клеток. Но даже они имели между собой кое-какие различия. Если в иных клетках все удобства исчерпывались лишь плетеной тростниковой подстилкой да отверстием в полу для испражнений, то некоторые имели даже фигурные решетки, а на полу в них лежали выделанные шкуры животных и тончайшие шелковые покрывала. Само понятие «металлические клетки», как и «загоны для рабов», относится ко всему комплексу подземных помещений для содержания рабов: к клеткам от одиночной до рассчитанной на десятки человек, к ямам, закрытым решетками, к многочисленным помещениям с вделанными в стену кольцами для привязывания рабов и тому подобным сооружениям. В отличие от них выражение «камера» или «темница» употребляется только для обозначения крохотных, чаще всего каменных помещений в несколько футов длиной и шириной, ограниченных тремя глухими стенами и четвертой зарешеченной либо четырьмя глухими каменными стенами с небольшим, закрываемым решеткой оконцем, служащим одновременно входом или, точнее, лазом в темницу.

На большинстве этажей клетки располагались не по обеим сторонам прохода, а занимали всю нижнюю часть этажа, и нам приходилось двигаться по узким мосткам, проложенным по решетчатым потолкам клеток, из-под которых на нас смотрели бесчисленные хмурые лица.

– Оступиться в таком месте было бы очень нежелательно, – усмехнувшись, сказал Хо-Ту.

Я даже не пытался сосчитать клетки, мимо которых мы шли, пока спускались ещё на два этажа вниз. Сейчас мы были на четвертом подземном уровне, под которым, как сказал мне Хо-Ту, находилось ещё три этажа, точно так же заполненных рабами, как и те, что мы миновали.

Четвертый этаж в секторе для рабов считался административным. Здесь располагались кухни, больничные помещения и кузницы. В центре находился официальный кабинет старшего надсмотрщика Хо-Ту. Очевидно, здесь же проводилось наказание рабов – у дальней стены я заметил приспособления для разведения огня и проведения пыток.

– Пойдемте я покажу вам девушек, доставленных вчера с Валтая, – сказал Хо-Ту.

Я проследовал за ним в большое помещение за массивной железной дверью.

В самом центре помещения в стоящем на каменных плитах бронзовом котле пылал огонь. Во всем ощущался какой-то беспорядок, довершаемый развешанными как попало по стенам обрывками цепей. В помещении находились два кузнеца. С ними о чем-то вполголоса разговаривал один из охранников. Крупный, в зеленом одеянии врача мужчина с гладко выбритым лицом чуть поодаль от них делал какие-то пометки на больших листах бумаги. В глубине помещения поблескивали небольшая наковальня на деревянном постаменте и металлические клейма, а вдоль дальней стены тянулись расположенные в несколько этажей клетки. Они занимали все пространство от пола до потолка. К верхним этажам вели узкие металлические лестницы. Большинство клеток, как я успел заметить, сейчас пустовало.

При нашем появлении медик поднял голову от бумаг.

– Привет, Хо-Ту, – сказал он.

– Привет, Фламиниус, – ответил мой спутник. – Позволь представить тебе Кууруса. Он из черной касты, но сейчас находится у нас на службе.

Фламиниус холодно кивнул мне; я ответил ему тем же.

Затем он снова перевел взгляд на Хо-Ту.

– Эта партия очень недурна, – похвалил он.

– Их, должно быть, тщательно отбирали, – кивнул Хо-Ту.

Тут я впервые понял, что горианским рабовладельцам доставляется далеко не всякая девушка. Что за каждой из них долго наблюдают, подмечая её привычки, черты характера, манеры, стараясь определить её потенциальные возможности. После этого, несомненно, не менее тщательно планируют время и место для её похищения.

Думаю, предъявляемые к будущим рабыням требования чрезвычайно высоки. Каждая девушка должна обладать поистине неистощимой жизненной энергией и живостью характера. Каждая должна быть красива, а интеллект её должен быть по крайней мере выше среднего, поскольку гориане в отличие от землян придают проницательности женщины и тонкости её ума чрезвычайно большое значение.

– Давайте посмотрим на них, – предложил Хо-Ту, подбирая с пола небольшой факел с плотно обмотанным вокруг его верхней части пучком соломы, пропитанным жиром тарлариона, и поджигая его от горящего в жаровне огня.

Мы вместе с медиком и охранником поднялись по лестнице на второй уровень выстроенных в ряд клеток.

Первой мы увидели девушку со светлыми распущенными волосами, сидящую на полу клетки и протягивающую руки далеко между прутьями. Увидев нас, она что-то дико закричала. В ответ охранник щелкнул плетью по металлическим прутьям прямо у неё перед лицом. Девушка в ужасе отшатнулась к задней стене клетки и забилась в угол, продолжая тихонько всхлипывать.

– Следующие две, – сказал Фламиниус, указывая на соседние клетки, – отказываются принимать пищу.

Хо-Ту, поднеся факел поближе, по очереди осмотрел девушек. Я заметил, что обе они принадлежали к восточному типу землян – похоже, японки.

– Накормите вот эту, – указал Хо-Ту на девушку в левой клетке.

Девушку вытащили наружу и надели на неё наручники. Один из кузнецов, поднявшись по лестнице, принес миску с овсянкой, разбавленной водой до такой консистенции, чтобы её можно было пить. Качество овсяной каши, выдаваемой различным категориям рабов, как я узнал впоследствии, варьировалось и в значительной мере зависело от степени её разбавленности водой. Когда девушку поставили на колени, охранник за волосы оттянул ей голову назад, а кузнец, разжав ей зубы, начал вливать кашу в рот. Девушка попыталась было воспротивиться, но полужидкая масса текла ей по лицу, подбородку, груди, забивала горло. В конце концов, едва не задохнувшись, она закашлялась и вынуждена была сделать несколько судорожных глотков.

– Назад, в клетку её, – распорядился Хо-Ту.

– А наручники вы с неё не снимете? – спросил я.

– Пусть остается в них, – ответил старший надсмотрщик. – Так она не сможет увиливать от кормежки.

Вторая девушка округлившимися от страха глазами наблюдала за происходящим. Подойдя к её клетке, Хо-Ту ногой подфутболил стоящую здесь же миску с овсяной кашей, которая, проскользнув под дверью клетки, остановилась у самых ног забившейся в угол девушки.

Та, не сводя с нас испуганного взгляда, тут же принялась за еду.

Последней девушкой на втором этаже была, очевидно, гречанка. Очень красивая. Она сидела на полу, подтянув колени к подбородку, и наблюдала за нами полными безысходной тоски глазами.

Мы начали подниматься на третий этаж выстроившихся у стены клеток.

– Они кажутся очень спокойными, – заметил я.

– Ежедневно мы даем им побыть в естественном состоянии, когда в их организме заканчивается действие фробицианистой сыворотки, – снизошел до пояснений Фламиниус. – Большинство из них тут же впадают в истерику, рыдают, пытаются угрожать, требуют объяснений и занимаются другой подобной бессмысленной ерундой. Однако им необходима подобная разрядка.

– Важно, чтобы нервное напряжение в организме не накапливалось, – добавил Хо-Ту.

– Сейчас у них, очевидно, период действия инъекции, – заметил я.

– Да, – ответил Хо-Ту. – Он продлится до завтрашнего утра, до пятого сигнала гонга.

– А если они не будут вести себя спокойно даже под действием сыворотки? – поинтересовался я.

– Их свяжут, – пожал плечами Хо-Ту.

– Обычно достаточно только поднять плеть, как они тут же утихомириваются, – сказал охранник. – Они не разговаривают на нашем языке, но они вовсе не глупы. Они все понимают.

– А кроме того, – добавил Хо-Ту, – после взятия у них отпечатков пальцев по их спинам пять-шесть раз прошлись плетью, чтобы каждая на себе прочувствовала, что это такое. Теперь, чтобы добиться у них повиновения, достаточно лишь протянуть к плети руку.

– Думаю, они едва ли понимают, что с ними произошло, – предположил я.

– Конечно, не понимают, – согласился Фламиниус. – Большинство считает, что они просто сошли с ума.

– А многие из них действительно теряют рассудок? – поинтересовался я.

– Как это ни странно, нет, – ответил Фламиниус.

– И почему это происходит?

– Вероятно, все объясняется тщательностью их отбора и предъявляемыми при этом высокими требованиями, – сказал Фламиниус. – Сюда отправляют только сильных особей, обладающих достаточным интеллектом и воображением. Причем воображение здесь играет едва ли не самую важную роль: ведь им предстоит понять всю грандиозность того, что с ними произошло.

– А как вы можете убедить их в том, что они не лишились рассудка?

Фламиниус рассмеялся.

– Мы просто рассказываем им о том, что с ними произошло. Они достаточно умны, обладают богатым воображением, поэтому способны понять даваемые им объяснения, хотя и не могут воспринять всю глубину последствий происшедшего. Они будут постепенно адаптироваться в окружающей их реальности.

– А как вы даете им какие-либо объяснения? Ведь они не разговаривают на языке Гора?

– Здесь нет ни одной девушки, – ответил Фламиниус, – для которой в нашем персонале не нашлось бы человека, говорящего на её родном языке.

Я недоверчиво поглядел на него.

– Надеюсь, вы не думаете, что мы испытываем какой-либо недостаток в людях, знакомых с тем миром, откуда доставляют этих рабынь, – сказал Фламиниус. – У нас хватает и представителей их собственного мира, и людей со всех концов нашего Гора.

Я не ответил.

– Я сам побывал на их планете, – продолжал Фламиниус, – и говорю на одном из их языков.

Мое удивление росло с каждой минутой.

– Он называется английский, – добавил Фламиниус.

Я не нашелся, что сказать.

К этому времени мы остановились перед двумя клетками, замыкающими правую сторону третьего этажа клетей. В каждой из них находилась смуглая девушка, очень красивая. Одна из них сидела, прижавшись спиной к задней стенке клетки, хмурая, но спокойная. Вторая, лежавшая на полу, тихо плакала. Мы повернули назад и дошли до третьей клетки слева в этом же ряду.

– Почему наручники на ней пристегнуты к прутьям двери? – спросил Хо-Ту, указывая на сидящую в клетке девушку.

– Она нравится охраннику, – ответил Фламиниус. – Он любит смотреть ей в лицо.

Хо-Ту поднес факел поближе к девушке и приподнял ей подбородок. На лице пленницы застыло безучастное выражение. Она была безукоризненно красива. Итальянка, я думаю.

– Недурна, – вынес свое суждение Хо-Ту.

Мы поднялись по ступеням на четвертый уровень выстроившихся у стены клеток.

Когда мы поравнялись с клеткой, расположенной как раз над той, где сидела итальянка, девушка в ней с безумным криком бросилась к дальней стене и, рыдая, заслонилась от нас руками. На спине у неё я заметил следы побоев. Это была миниатюрная черноволосая девушка, скорее всего, француженка или бельгийка.

– Она начала впадать в шоковое состояние, – пояснил Фламиниус. – Это могло кончиться очень серьезно. Мы попытались привести её в чувство болевыми ощущениями.

Я заглянул в клетку. Девушка выглядела крайне испуганной, но, очевидно, из шокового состояния она уже вышла.

– Иногда избавиться от шока не так-то просто, – продолжал медик. – Бывает, что именно побои заставляют впадать в шок: человеческий организм ищет спасения от боли. Тогда на помощь приходят болеутоляющие средства или наркотики. Однако эта партия женщин просто превосходна.

– Вы уже собрали первые сведения о них? – спросил Хо-Ту.

– Да, – ответил Фламиниус.

– И сколько из них девушек белого шелка?

– Шестеро.

– Так много?

– Да.

– Отлично! – Старший надсмотрщик повернулся ко мне. – Кстати, эти две девушки, – сказал он, указывая на две последние клетки четвертого уровня, – могут быть для вас интересны.

– Чем? – поинтересовался я.

– Они будут проходить курс обучения вместе с девушкой Веллой, той, что убирает ваши комнаты.

Мы подошли к двум последним клеткам.

– С этими двумя я могу общаться, – повернувшись к нам, сообщил Фламиниус.

Хо-Ту поднял факел повыше.

– Рабыни! – громко произнес Фламиниус по-английски.

Девушки изумленно подняли на него глаза.

– Вы говорите по-английски? – словно не веря самой себе, произнесла одна из них.

Вторая бросилась к передним прутьям клетки и вцепилась в них руками.

– Помогите нам! – воскликнула она. – Спасите!

Тут и первая девушка подошла к передней стенке клетки и, упав на колени, разрыдалась.

– Пожалуйста! – бормотала она. – Пожалуйста! Пожалуйста!

Фламиниус отступил на шаг, давая нам возможность рассмотреть девушек поближе. К их мольбам он отнесся с явным безразличием.

По прижатым к металлическим прутьям лицам девушек катились слезы.

– Пожалуйста, – просили они в один голос, – помогите!

– Вы – рабыни, – снова по-английски произнес Фламиниус.

Они отчаянно замотали головами. Обе они были, как и Элизабет, черноволосыми. Я думаю, их потому и отобрали для совместного прохождения курса обучения, чтобы внешне они подходили друг другу. Волосы девушки, занимавшей клетку слева, были коротко подстрижены: позже, вероятно, хозяин не позволит ей носить столь неподобающую для рабыни прическу. Она была довольно худощава и стройна, с удлиненным красивым лицом и серыми глазами. Вторая девушка была несколько ниже ростом, чем первая. Она казалась более упитанной, но это её не портило. У неё были густые, спадающие на плечи волосы, карие, как у Элизабет, глаза, поджарый, хорошей формы живот и плотные, красиво очерченные бедра. Думаю, если бы она продавалась на аукционе отдельно, за неё выложили бы более высокую цену, чем за первую девушку. Однако обе они были – хотя и каждая по-своему – в высшей степени привлекательны.

Фламиниус повернулся к нам.

– Я им только что сказал, – пояснил он на языке Гора, – что они рабыни.

Тут заговорила девушка из клетки слева.

– Я не рабыня, – сказала она.

– Она утверждает, что она не рабыня, – перевел Фламиниус слова девушки.

Охранник рассмеялся.

Из глаз девушки побежали слезы.

– Перестаньте, пожалуйста, – сказала она.

– Вы сумасшедшие! – воскликнула её соседка. – Вы все сумасшедшие!

– Как твое имя? – спросил Фламиниус у первой девушки.

– Вирджиния, – ответила она. – Вирджиния Кент.

– Где мы находимся? – настойчиво заговорила вторая девушка. – Я требую, чтобы вы освободили нас! Я требую объяснений! Выпустите нас немедленно! Вы слышите? Я говорю – немедленно!

Фламиниус не обращал на крики никакого внимания.

– Ешь свою кашу, Вирджиния, – успокаивающим тоном произнес он.

– Что вы собираетесь с нами сделать? – спросила первая девушка.

– Не думай пока об этом, – в голосе Фламиниуса звучала доброта и сердечность. – Ешь.

– Выпустите нас! – не унималась вторая девушка, барабаня кулачками по металлическим прутьям. – Я требую, чтобы нас немедленно выпустили отсюда!

Вирджиния Кент подняла с пола миску и коркой лежащего в ней хлеба набрала немного каши и отправила её в рот.

– Запей её водой, – посоветовал медик.

Вирджиния сделала глоток из миски с водой.

– А ну выпускайте меня отсюда! – срываясь на хрип, повторяла вторая девушка.

– Как тебя зовут? – со всей возможной мягкостью спросил у неё Фламиниус.

– Вы все сумасшедшие! Просто сумасшедшие! – девушка принялась дергать за прутья. – Выпустите меня немедленно!

– Как твое имя? – снова обратился к ней Фламиниус.

– Филлис Робертсон, – раздраженно ответила девушка.

– Поешь каши, – предложил ей медик. – Это придаст тебе сил.

– Ничего я не хочу! – ещё громче закричала девушка. – Выпустите меня отсюда!

Фламиниус дал знак стоящему рядом с ним охраннику, и тот, резко выбросив руку, звучно ударил небольшой дубинкой по металлическим прутьям прямо перед лицом девушки. Та с воплем отскочила к задней стенке клетки и прижалась к ней спиной, размазывая по щекам слезы.

– Поешь немного овсянки, – посоветовал ей Фламиниус. – Тебе нужно подкрепиться.

– Нет, нет, нет, нет! – замотала она головой.

– Филлис хорошо помнит плеть, которой её угостили? – спросил Фламиниус.

Взгляд девушки наполнился ужасом.

– Да, – прошептала она.

– Тогда повтори это сама, – потребовал Фламиниус.

– О чем он там с ними говорит? – вполголоса обратился я к Хо-Ту, продолжая делать вид, будто не понимаю по-английски.

Хо-Ту пожал плечами.

– Приучает их к мысли, что они – рабыни, – ответил он.

– Я хорошо помню плеть, – едва слышно произнесла Филлис.

– Нужно отвечать: Филлис хорошо помнит плеть, – поправил её Фламиниус.

– Я не ребенок! – воскликнула девушка.

– Ты не ребенок, – согласился Фламиниус. – Ты рабыня.

– Нет! – воскликнула девушка. – Нет! Никогда!

– Я вижу, плеть ты все же успела забыть, – грустно заметил Фламиниус. – Придется тебе напомнить.

– Филлис хорошо помнит плеть, – моментально одеревеневшими губами произнесла девушка.

– Отлично, – подытожил Фламиниус. – Ты будешь послушной. Ты будешь есть кашу. И будешь запивать её водой.

В глазах девушки вспыхнула ненависть.

Их взгляды встретились.

Через мгновение она опустила голову.

– Филлис будет послушной, – едва слышно произнесла она. – Филлис будет есть кашу. И запивать её водой.

– Отлично, – снова произнес медик.

Девушка отломила кусок хлеба от лежащего в миске ломтя, подобрала им немного каши и, поморщившись, отправила его в рот. Какое-то время она вяло пережевывала безвкусное месиво и наконец запила его водой.

После этого она подняла на нас наполненные слезами глаза.

– Что вы собираетесь с нами сделать? – спросила первая девушка.

– Как вы, наверное, уже догадались по разнице в силе тяжести, – сказал Фламиниус, – вы находитесь не на Земле. – Он окинул девушек спокойным взглядом. – Вы находитесь на Противоземле. Эта планета называется Гор.

– Такой планеты не существует! – тут же заявила Филлис.

– Вот как? – рассмеялся Фламиниус.

– Все это – выдумки, – уверенно продолжала Филлис.

– Эта планета – Гор, – повторил медик.

Вирджиния невольно отшатнулась, прижав руки к груди.

– Тебе, наверное, приходилось слышать о существовании Противоземли? – спросил Фламиниус.

– Только из книжек, – призналась она.

Фламиниус рассмеялся.

– Да, я читала об этой планете, – продолжала девушка. – Тогда все описанное показалось мне весьма реальным.

– Наверное, это были книги о Тэрле Кэботе, – предположил медик.

– Все это выдумки, – с непоколебимой уверенностью повторила Филлис.

– Больше таких историй появляться не будет, – с грустью произнес Фламиниус.

Вирджиния смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.

– Тэрл Кэбот убит, – сообщил Фламиниус. – Это случилось в Ко-Ро-Ба. Куурус, – он указал на меня, – разыскивает его убийцу.

– На нем черная одежда, – с удивлением отметила Вирджиния.

– Конечно, – подтвердил Фламиниус.

– Вы все здесь сумасшедшие, – в очередной раз укрепилась в своей мысли Филлис.

– Он из касты убийц, – пояснил Фламиниус.

Филлис застонала и обхватила голову руками.

– Все это один большой сумасшедший дом, – раскачиваясь из стороны в сторону, пробормотала она.

– Нет, это Гор, – с растущей уверенностью заявила Вирджиния.

– Но какого же черта нас притащили сюда?! – взорвалась Филлис.

– Сильные мужчины, – ответил Фламиниус, – во все времена, даже в истории вашей собственной планеты, отвоевывали у более слабых мужчин их женщин и делали их своими рабынями.

– Но мы вовсе не рабыни, – оцепенев, произнесла Вирджиния.

– Вы женщины, принадлежавшие слабым мужчинам, мужчинам Земли, – настойчиво объяснял Фламиниус – Мы оказались более сильными. У нас есть корабли, способные пересекать космическое пространство и достигать Земли. Мы покорим Землю. Она будет принадлежать нам. Когда придет время, мы доставим сюда всех землян, как уже поступили с вами. Земля – это планета рабов. Быть в подчинении у более сильных – это естественный удел её жителей. Поэтому вам следует как можно скорее понять, что вы рабы по своей природе, что вы слабы и немощны, а значит, естественно, являетесь рабами жителей Гора.

– Мы не рабы, – с непоколебимой уверенностью стояла на своем Филлис.

– Вирджиния, – обратился Фламиниус к её соседке, – разве то, что я говорю, не правда? Разве женщина, захваченная у более слабого, побежденного мужчины, не принадлежит более сильному мужчине? И если ей даровано право остаться в живых, разве ей не следует всячески ублажать победителя?

– Я преподавала древнюю историю в колледже, – едва слышно произнесла девушка. – Все, что вы говорите, на Земле действительно имело место.

– Разве тебе не кажется это естественным? – спросил врач.

– Пожалуйста, отпустите нас, – умоляющим тоном пробормотала Вирджиния.

– Ты расстроена, – продолжал Фламиниус обработку девушки, – потому что привыкла считать себя существом более высоким по своему социальному положению. Теперь же ситуация в корне изменилась. Твои мужчины оказались слабее нас, и ты вынуждена стать рабыней. Вот и все, – рассмеялся он. – Хотя, конечно, сложно сразу понять, что ты принадлежишь к расе прирожденных рабов.

– Пожалуйста, – деревенеющими губами пробормотала Вирджиния.

– Перестаньте её мучить! – вмешалась в разговор Филлис.

Фламиниус подошел к её клетке.

– Что это за металлическая полоса, закрепленная у тебя на щиколотке левой ноги? – спросил он.

– Я не знаю, – запинаясь от внезапно подступившего волнения, ответила девушка.

– Это анклет – ножной браслет рабыни, – пояснил Фламиниус и снова вернулся к Вирджинии, бессильно повисшей на прутьях клетки, прижавшись к ней лицом.

– Ты умная, образованная девушка, – сказал он, спокойно и правильно выговаривая английские слова. – Ты наверняка знаешь один-два древних языка Земли. Ты изучала историю своей планеты. Вероятно даже, что твои успехи в учебе были блестящими.

Взгляд Вирджинии беспомощно скользил по лицу медика.

– Ты уже довольно долго находишься здесь, – продолжал он. – Неужели ты не обращала внимания на тех мужчин, что тебя окружают? Неужели ты не сравнивала их с мужчинами Земли? Посмотри, – показал он на стоящего рядом высокого, широкоплечего охранника с волевым, решительным выражением лица, – неужели этот мужчина похож на тех, с Земли?

– Нет, – покачала головой девушка.

– Что говорит тебе твоя женская сущность, когда ты смотришь на них?

– Что они – мужчины, – прошептала Вирджиния.

– Не похожие на тех, с Земли, не так ли?

– Да, совсем не похожие, – словно загипнотизированная, повторила Вирджиния.

– Они – настоящие мужчины. Верно?

– Да, – смущенно опуская голову, согласилась девушка, – они настоящие мужчины.

Мне было интересно, что Вирджиния Кент как женщина очень быстро отметила разницу между мужчинами Гора и Земли. Различия, безусловно, существовали, но я не мог бы, как Фламиниус, интерпретировать их как однозначное свидетельство неполноценности представителей Земли. Как бы то ни было, население Гора берет свое начало от жителей Земли, поэтому отличия должны проявляться в первую очередь в культурных традициях, нежели в умственном и физическом развитии. Нельзя, конечно, не признать, что мужская часть населения Гора физически более развита, но едва ли это можно назвать характерной видовой чертой горианской ветви человечества. Скорее это определяется самим укладом жизни гориан, большую часть времени проводящих на открытом воздухе, лишенных множества благ цивилизации, облегчающих жизнь землян, и поэтому вынужденных все делать своими руками. Все это не могло не привести к образованию определенного культа человеческого тела и появлению собственных критериев оценки физической красоты и совершенства. Еще более спорным является вопрос об интеллектуальном превосходстве гориан. И уж во всяком случае Вирджиния ни в коей мере не могла оценить уровня их развития за столь короткое время. Я думаю, замеченные ею отличия касались скорее психологических аспектов.

Мужчина Земли более робок, подавлен и нерешителен, нежели истинный горианин, он тоньше и деликатнее, менее требователен и прямолинеен. Особые условия жизни, традиции культуры ставят горианина в такие условия, которых изначально лишен мужчина Земли: с открытием стабилизирующей сыворотки и как следствие – с появлением возможности бесконечно долго продлевать жизнь человека социальная роль женщины снизилась несоизмеримо; при противодействии полов женщина как существо более слабое, чем мужчина, не обязанная часто рожать, вынуждена была уступить мужчине все вплоть до собственной свободы. Мужчина стал потребителем; женщина – существом, отвечающим его потребностям.

– Кем ты чувствуешь себя в присутствии такого мужчины? – продолжал Фламиниус, показывая на охранника.

– Женщиной, – отведя взгляд, ответила Вирджиния.

Фламиниус просунул руку между прутьями и провел ладонью по горлу и подбородку пленницы. Тело девушки напряглось, но она не пошевелилась. Фламиниус притянул её к себе, и щека девушки коснулась прутьев.

– У тебя на левой лодыжке надета металлическая полоса, – сказал он.

Девушка попыталась было убрать голову от вдавившихся в щеку металлических прутьев, но не могла освободиться от цепкой руки Фламиниуса. По её лицу покатились слезы.

– Что это за полоска металла? – спросил медик.

– Это анклет, – не глядя ему в глаза, ответила Вирджиния, – ножной браслет рабыни.

Фламиниус развернул к себе заплаканное лицо девушки. Ее мокрые глаза смотрели на него с отчаянием.

– Ты хорошенькая рабыня, – доброжелательным тоном произнес он.

– Да, – согласилась девушка.

– Что – «да»?

– Я – хорошенькая рабыня, – оторопело произнесла девушка и неожиданно для самой себя добавила: – Хозяин.

Тут она вскрикнула, отшатнулась от металлических прутьев и, упав на колени, залилась слезами.

Фламиниус расхохотался.

– Ты – чудовище! – закричала Филлис. – Животное!

Фламиниус быстрым движением просунул руку между прутьями клетки и, поймав девушку за запястье, рванул её к себе. Та больно ударилась о железную дверь.

– Запомни, – зловещим голосом проговорил Фламиниус, – с того момента, как тебе впервые ввели успокоительное и надели на голову капюшон, твоей единственной целью в жизни стало подчинение мужчине, удовлетворение всех его желаний.

– Пожалуйста, – пробормотала она, – не надо!

– Наручники! – по-гориански приказал Фламиниус, и охранник протянул ему два соединенных цепью металлических кольца.

Одно из них Фламиниус защелкнул на правом запястье девушки и, перебросив цепь через проходящий вдоль всех клеток горизонтальный брус, находящийся у неё над головой, надел второе кольцо на её левое запястье. Руки девушки повисли на короткой цепи, и она теперь не могла их опустить.

– Пожалуйста, – сквозь слезы просила она. – Ну пожалуйста!

– Мне будет очень приятно приручить тебя, – сказал ей Фламиниус.

– Отпустите меня, – разрыдалась она.

– Нет, – покачал головой медик, – у меня есть для тебя кое-что другое.

Девушка удивленно посмотрела на него.

– Ты пройдешь полный курс обучения рабыни, – сказал Фламиниус. – Тебя научат стоять, ходить, опускаться на колени, петь, танцевать, удовлетворять тысячи малейших прихотей мужчины, – он расхохотался. – А когда ты в совершенстве всем этим овладеешь, тебя продадут на невольничьем рынке.

У девушки вырвался вопль отчаяния. Она залилась слезами.

Фламиниус заглянул в глаза Вирджинии.

– Ты тоже пройдешь полный курс обучения рабыни, – сказал он.

Она печально смотрела на него покрасневшими от слез глазами.

– Ты будешь проходить обучение? – поинтересовался он.

– Мы должны делать все, что вы пожелаете, – едва слышно ответила Вирджиния. – Мы – рабыни.

– А ты будешь проходить обучение? – спросил медик у Филлис, руки которой, скованные цепями, были подняты высоко над головой.

– А что будет, если я откажусь? – поинтересовалась она.

– Ты умрешь, – ответил Фламиниус.

Девушка обреченно закрыла глаза.

– Так ты будешь учиться? – настойчиво спросил Фламиниус.

– Да, буду, – ответила девушка.

– Это хорошо, – он взял девушку за волосы и развернул её лицом к себе. – Значит, ты просишь, чтобы тебе оставили жизнь? Просишь, чтобы тебе позволили пройти курс обучения рабыни?

– Да! – с мучительной болью в голосе воскликнула девушка. – Да, прошу!

– У кого просишь? – уточнил Фламиниус.

– У вас, – захлебываясь слезами, пробормотала она, – у вас, хозяин!

Фламиниус отпустил волосы девушки и повернулся к нам. Он снова был профессиональным врачом, спокойным и холодным исследователем. Он взглянул на Хо-Ту и быстро заговорил по-гориански.

– Это интересные экземпляры, – сказал он. – Во многом похожие друг на друга, но имеющие и существенные отличия. Общие результаты проведенных с ними тестов заслуживают не просто положительной, но высокой оценки. Их обучение также обещает быть довольно перспективным.

– Как они будут его проходить? – спросил Хо-Ту.

– Пока сказать этого невозможно, – ответил Фламиниус, – но если мои предположения верны, обе они, хотя каждая по-своему, в процессе обучения покажут довольно высокие результаты. Я думаю, наркотические вещества при этом совершенно не понадобятся. Достаточно будет плети и шокера для рабов. В общем, насколько я предполагаю, весь курс тренировок окажет на них более чем положительное воздействие. Никаких противопоказаний. Колоссальная восприимчивость. Я думаю, нам вполне имеет смысл пойти ещё на некоторые затраты, в том числе и связанные с отсрочкой выставления их на продажу, и заставить их пройти полный курс обучения рабыни. Уверен, их стоимость после этого сторицей окупит все вложенные в них средства.

– Но ведь они дикарки, – заметил Хо-Ту.

– Верно, – согласился Фламиниус, – и всегда будут ими оставаться. Но именно эта их особенность может придать им в глазах некоторых покупателей особый шик, особую прелесть.

– Кернус тоже на это рассчитывает, – с сомнением отозвался Хо-Ту.

Фламиниус рассмеялся.

– Мало что из расчетов Кернуса не оправдывается впоследствии, – сказал он.

– Это верно, – усмехнулся Хо-Ту.

– Если потребность в таких женщинах действительно назрела, – сказал Фламиниус, – мы сейчас обладаем прекрасной возможностью её удовлетворить. А удовлетворенная вовремя потребность приносит, как правило, хорошие барыши.

– Кернус считает, что время для этого пришло.

– Лично я в этом не сомневаюсь, – кивнул Фламиниус.

Я посмотрел на девушек, жалобно поглядывавших на нас из металлических клеток.

– Я обещаю вам, Хо-Ту, – сказал Фламиниус, – что каждая из этих девиц, пройдя соответствующую подготовку, способна будет доставить своему хозяину непередаваемое наслаждение.

Я был рад, что девушки не понимали по-гориански.

Думаю, предсказания Фламиниуса были совершенно оправданны. Горианские воспитатели хорошо знают свое дело. И если старший медик утверждает, что из этих девушек выйдут непревзойденные рабыни наслаждений, значит, так это и будет.

Вслед за Хо-Ту мы спустились по узкой металлической лестнице. Отойдя в сторону, я подождал, пока он обменивался напоследок с Фламиниусом какими-то замечаниями и соображениями, после чего мы с ним пустились в обратный путь. Все это время, пока мы не оставили за спиной массивные двери четвертого этажа, на котором находились, вслед нам неслись безутешные рыдания одной из земных девушек. Но я, конечно, не обернулся, чтобы посмотреть, какая из них так громко переживает происшедшие в её судьбе трагические перемены.




Глава 12. КРЕСТЬЯНИН


В уши ворвался пронзительный крик гоночного тарна, на мгновение перекрывший вопль болельщиков.

– Синий! Синий! – безостановочно продолжал скандировать сидящий возле меня человек с синей шелковой повязкой на левой руке.

Беспомощно опустив крылья и вскрикивая, птица неудержимо падала с огромного подвешенного на тросе кольца. Она повисла на сетке, натянутой внизу, и всадник, обрезав страховочные ремни, соскочил с её спины, чтобы птица, бьющаяся в сетях, не убила его.

Другой тарн, нанесший удар, неуклюже описав круг, развернулся в воздухе, но, жестоко подгоняемый всадником, вовсю использующим стрекало, вновь поспешил к следующему кольцу.

– Красный! Красный! Красный! – закричал кто-то рядом.

Еще семь птиц, вытянувшись вереницей, пролетели к следующим кольцам. Их возглавлял коричневый тарн, управляемый всадником, одетым в красный шелк. Маленькое седло и короткие поводья тарна были также из красной кожи.

Это был только третий круг в десятикруговой гонке, однако уже два тарна барахтались внизу. Я увидел людей, которые со знанием дела передвигались по сетке, приближаясь к птицам с петлями в руках, чтобы связать их клюв и когти. Очевидно, крыло одной из птиц было сломано, поэтому люди, связавшие её, быстро перерезали ей горло, и кровь, стекая сквозь сетку, бурым пятном расплывалась по песку.

Всадник тарна снял седло и упряжь с бьющегося в агонии тела и спрыгнул вместе с ними на землю, находившуюся шестью футами ниже. Вторая птица была всего лишь оглушена, и её подтаскивали к краю сетки. Оттуда её сбросят в большую повозку, запряженную двумя тарларионами и покрытую холстом.

– Золотой! Золотой! – завопил человек, сидевший через два ряда от меня.

Птицы уже обогнули двенадцатикольцевую трассу и опять приближались. Лидировала птица желтых, за ней следовали гарны красных, синих, золотых, оранжевых, зеленых и серебряных. Из толпы доносились пронзительные визги женщин рабынь и свободных: в момент общего азарта различия между ними исчезали. Во время гонки разносчики сладостей, засахаренных фруктов, кал-да, пирожных и паги стояли со своим товаром в проходах и молча наблюдали за происходящим. Многие из них также были кровно заинтересованы в состязании: о сделанных ставках говорили глиняные, покрытые эмалью таблички, лежащие на подносах.

Птицы вновь пронеслись над нами.

– О, Царствующие Жрецы! – закричал человек рядом со мной. – Подгоните красного!

Казалось, вся толпа вскочила с мест, даже те, кто сидел в мраморных ярусах под навесами из пурпурного шелка. Я тоже поднялся, чтобы лучше видеть.

Около финишных шестов, девять из которых установили специально перед этой гонкой, располагались места, забронированные для главы городской администрации, посвященных и членов высших каст. На разных уровнях в крытых ложах были установлены кресла. Выше всех, на троне убара, между двумя охранниками в красном одеянии я увидел наклонившегося вперед и поглощенного зрелищем главу городской администрации Хинрабиуса. Неподалеку, также на троне из белого мрамора, окруженный охраной, с надменным и безучастным видом сидел верховный посвященный. Чуть ниже два ряда занимали другие посвященные, которые не смотрели гонки, а произносили молитвы Царствующим Жрецам. Я заметил зеленое знамя, висящее на стене у этих тронов городских правителей, прямо говорящее об их симпатиях. Охраняющие воины были, между прочим, таурентинами, членами дворцовой гвардии, элитного корпуса фехтовальщиков и стрелков, специально отобранными и подготовленными и не зависящими от командиров основных вооруженных сил города. Возглавлял гвардию капитан Сафроникус, наемник с Тироса, который стоял тут же, в нескольких футах за троном. Завернувшись в красный плащ, этот высокий, худощавый человек с узким лицом и длинными руками внимательно наблюдал за толпой.

На остальных привилегированных местах под навесами сидели многочисленные представители высших каст. Я заметил среди них торговцев. Это не вызвало у меня никакого протеста, потому что я всегда относился к ним с большей симпатией, чем кто-либо в моей касте. Но я удивился: во времена Марленуса, когда он был убаром Ара, торговцы не имели таких привилегий. Даже его приятель Минтар, великий плут из касты торговцев, и тот не имел преимуществ в выборе места для наблюдения за гонками.

С противоположной стороны стадиона донесся сигнал судьи, оповещающий, что одна из птиц пропустила круг, и на вершину шеста был поднят серебряный диск. Раздались тяжелые вздохи одних и воодушевленные крики других. Наездник поворачивал птицу, пытаясь заставить её подчиниться и вернуться к кольцу. Остальные тарны стремительно пронеслись мимо.

Где-то внизу, подо мной, один из разносчиков сладостей сердито выбросил четыре пронумерованных серебристых черепка. Теперь тарны неслись через большие кольца прямо передо мной. Лидировал желтый, за ним следовал красный, зеленый вышел на третью позицию.

– Зеленый! Зеленый! – скандировала женщина неподалеку от меня, кулаки её сжались, накидка сползла набок.

Хинрабиус был очень напряжен; говорили, он много поставил на эти гонки.

На низкой стене перед судейской коллегией я увидел только три деревянные птичьи головы – значит, до конца гонки осталось три кольца.

Через несколько мгновений наездник желтых с победным криком посадил тарна на шест. Сразу за ним финишировали красный и зеленый. Затем один за другим золотой, синий, оранжевый и серебряный тарны заняли свои места. Два последних шеста оставались пустыми.

Я взглянул на главу городской администрации и увидел, что он с возмущением отвернулся и стал диктовать что-то писцу, сидящему, скрестив ноги, у его трона.

Верховный жрец, приподнявшись, принял из рук посвященного бокал с кусочками ароматизированного льда.

Да, полдень выдался жарким.

Толпа, уже не связанная воедино состязанием, медленно разбредалась. Каждый занялся своим делом. Некоторые пошли получать свой выигрыш у букмекеров, столы которых стояли внизу или прямо среди публики.

Разносчики сладостей и прочей снеди кричали, привлекая внимание к своему товару. Я услышал, как девушка-рабыня выпрашивала у своего хозяина пирожное. Свободные женщины здесь и там, аккуратно прикрываясь покрывалами, ели сладости. Некоторые, правда, приподнимали их, чтобы выпить воды со льдом. Женщины низших каст пили прямо через вуали, на которых оставались желтые и лиловые пятна.

Я услышал двойной сигнал судьи, возвещавший о том, что следующая гонка начнется через десять минут.

В толпе некоторые засуетились, пытаясь успеть получить выигрыш.

Почти каждый человек имел какой-то знак отличия, определявший его симпатии на гонке. Как правило, это была маленькая нашивка цвета команды на левом плече.

Нашивки женщин высших каст изготовлялись из прекрасного шелка, а у женщин низших каст они были просто в виде квадратиков из крашеного репса, пришитых к рукаву. Некоторые хозяева одевали своих рабынь в одежду цвета команды, за которую они болели, другие вплетали в их волосы или повязывали на шею цветные ленты.

– Во времена Марленуса гонки в Аре были лучше, – наклонившись ко мне, сказал сосед сзади.

Я пожал плечами. Мне не показалось странным, что он заговорил со мной. Прежде чем покинуть дом Кернуса, я сменил одежду черной касты на поношенную красную тунику воина и стер изображение кинжала со своего лба. Так мне было легче передвигаться по городу, меня не замечали и не боялись, люди более охотно разговаривали со мной.

Сосед мрачно продолжал:

– Но что ещё можно ожидать, когда на троне убара сидит Хинрабиус.

– На троне главы городской администрации, – поправил я, не оборачиваясь.

– Есть только один первый человек в Аре, – сказал сосед, – Марленус, бывший убаром Ара, – вот убар убаров.

– На вашем месте я не говорил бы так, – посоветовал я. – Кому-то это может не понравиться.

Марленус, правивший Аром много лет назад, основал империю и установил главенство великого Ара над другими северными городами. Марленуса свергли, когда я похитил Домашний Камень города. Позднее он помогал освобождать Ар от орд Па-Кура, главы касты убийц, который хотел стать убаром города, захватив медальон этой должности и надев пурпурный плащ императора. Но священный Домашний Камень был утерян, к тому же жители Ара опасались Марленуса и его амбиций. Бывшему убару было публично отказано в еде и крове, его изгнали из города без права возвращения под страхом смертной казни. Со своими верными соратниками Марленус удалился в Валтай, откуда были видны башни славного Ара, которым он когда-то управлял. Я знал, что в городе было много людей, не желавших изгнания Марленуса, особенно среди представителей низших каст.

Казрак, находившийся на посту главы городской администрации в течение нескольких лет, конечно же, пользовался популярностью, однако его постоянная активность в гражданских и экономических делах, реформа судебной власти и законов, контроль и управление торговлей не вызывали энтузиазма у большинства жителей Ара, особенно у тех, кто с грустью вспоминал славу и блеск власти Марленуса, этого великолепного воина, тщеславного и эгоцентричного, но, несмотря на это, мечтавшего о безопасном мире без границ, центром которого станет Ар. Я хорошо его помнил. Стоило ему взмахнуть рукой, как обнажались тысячи мечей, тысячи глоток выкрикивали его имя, тысячи людей готовы были идти за ним, тысячи тарнов – взлететь. Такого человека нельзя было оставлять в городе, он никогда не смог бы быть вторым.

Я услышал троекратный сигнал судьи и увидел, как появились новые тарны. В толпе раздался нетерпеливый крик. Последние ставки были сделаны.

В этой гонке участвовало восемь тарнов. Их вывезли накрытых колпаками на повозках без бортов, запряженных тарларионами. Раскрашенные повозки означали цвета команд. Наездники в шелках того же цвета стояли позади тарнов.

Эти тарны были, конечно же, гоночными и сильно отличались от обычных грузовых или военных птиц.

Разница заключалась не только в дрессировке, хотя и в ней тоже, но и в размере и силе птиц. Одних тарнов готовили специально для тяжелой работы и использовали для транспортировки корзин с грузами. Как правило, эти птицы летали медленнее, чем военные или гоночные, и казались менее злобными. Боевые тарны выращивались сильными и быстрыми. Им были необходимы ловкость, быстрота реакции и боевые инстинкты. Их когти оковывались сталью, поэтому такие птицы становились особенно опасными. Менее тяжелого гоночного тарна могли поднять два человека, клювы они имели легче и уже, чем у других птиц, крылья – шире и короче. Такие крылья позволяли быстро сбрасывать скорость, совершать резкие повороты, маневрировать в воздухе. Эти птицы не могли нести тяжелый груз, поэтому наездники, как правило, подбирались маленького роста, из низших каст, драчливые и агрессивные. Из-за недостаточного веса гоночные тарны не использовались для военных нужд. Такая птица при встрече с военной была бы разнесена в клочья. Несмотря на преимущество гоночных тарнов на коротких дистанциях, им явно не хватало выносливости – после полета в пятьдесят пасангов их короткие крылья ослабевали.

С птиц сняли закрывавшие глаза колпаки, и они, хлопая крыльями, взлетели на пронумерованные шесты.

Птица, занимавшая внутренний шест, имела неоспоримые преимущества. Я отметил, что он достался зеленому. Данное обстоятельство подтолкнуло некоторых болельщиков слабейшей команды серебряных поставить на зеленого, имевшего наибольшие шансы победить.

Для финиша использовались те же самые шесты, что и для старта. Но такой желанный для начала гонки внутренний шест становился самым дальним и неудобным в её конце.

Два тарна этой гонки не принадлежали ни одной команде, они были собственностью частных лиц. Их наездники также не входили в команды. Между прочим, хороший наездник ценится не меньше, чем хороший тарн.

Опытный гонщик способен вывести на первое место даже начинающую птицу, тогда как отличная, но вяло и небрежно управляемая может остаться далеко позади.

– Сладости! Сладости! – раздался писклявый голос где-то рядом.

Я взглянул вниз и примерно через четыре ряда увидел жалкую, похожую на обрубок фигурку Хула-дурачка.

Прихрамывая и высунув язык, он пробирался по проходу, его большая голова на маленьком толстом теле поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Узловатыми пальцами он сжимал поднос, подвешенный на шее.

– Сладости! Сладости! – кричал он.

Многие, завидев его, отворачивались, свободные женщины закрывали лица капюшонами. Некоторые мужчины отгоняли дурачка подальше, чтобы он не портил впечатления от гонок. Я заметил, как молодая рабыня купила у Хула на деньги, данные хозяином, какую-то сладость. Я тоже купил бы что-нибудь у него, но не хотел, чтобы он узнал меня, опасаясь, что этот простак сохранил в памяти нашу первую встречу в таверне Спиндиуса, где я спас ему жизнь.

– Сладости! Сладости! – выкрикивал маленький Хул.

Продажа сладостей была для дурачка наиболее подходящим занятием после долгих лет, проведенных в нищете. Теперь он мог заработать себе на жизнь. Предполагаю, для покупки лицензии на торговлю был использован тот самый золотой, который я дал ему в таверне.

– Пожалуй, куплю что-нибудь сладкое, – сказал человек за моей спиной.

Я поднялся и поспешил покинуть свой ряд, чтобы Хул не увидел меня.

– Эй, сюда! – позвал Хула мой сосед.

– Да, господин! – Хул начал пробираться сквозь толпу.

Я нашел свободное место в стороне и, услышав, что Хула позвали куда-то вниз, сел.

– За кого вы болеете? – спросил меня парень, сидевший рядом.

– За зеленых, – ответил я первое, что пришло мне в голову.

– А я за золотых, – на его плече была золотая нашивка.

Пробил судейский гонг, из толпы раздались крики, все вскочили на ноги, глядя, как тарны взлетают, громко хлопая крыльями.

Выгодная позиция при старте позволила зеленому сразу же вырваться вперед.

Длина дистанции, на которой соревновались птицы, была равна пасангу – около 3400 футов. Сама трасса для полета походила на узкий прямоугольник с закругленными углами. Направление определялось двенадцатью «кольцами», подвешенными на тросах, прикрепленных к большим опорам. Шесть из этих «колец» были прямоугольными, а шесть – круглыми. Большие прямоугольные «кольца» располагались по три с каждой стороны трассы, круглые, поменьше – на углах разделяющей трассу стены и по одному – на торцах стены. Так, покидая шесты и начиная гонку, тарны сначала пролетали три прямоугольных «кольца», затем поворачивали, преодолевая на повороте три круглых, два из которых находились по углам, затем ещё три прямоугольных, затем второй поворот с тремя круглыми. Выбор курса требовал высокого мастерства от наездников, особенно на поворотах, когда нужно было преодолевать маленькие круглые кольца. Одновременно пролететь сквозь кольцо могли только четыре птицы, если одна летела сверху, другая – снизу и две – по сторонам. Но самые ловкие старались занять центр кольца, чтобы заставить других тарнов удариться о кольцо или вообще пропустить его. Но часто это оказывалось не под силу даже самым маневренным гоночным птицам.

Эта гонка была короткой – всего в пять пасангов. К неудовольствию многих, победил в ней тарн, не принадлежавший ни одной из команд, он доставил радость только тем, кто поставил на него. Один из таких счастливчиков оказался рядом со мной. Он вскочил с радостным криком и, спотыкаясь, расталкивая зрителей, стал пробираться вниз, к столам букмекеров. Минус Тентиус Хинрабиус решил покинуть гонки, каждое его движение выражало неудовольствие. Охрана, капитан Сафроникус и остальная свита сопровождали его.

К моему удивлению, почти никто не заметил его ухода.

Гонки продолжались, но полуденное солнце слепило глаза, и я решил уйти. Я прошел по каменным ступеням мимо нескольких коленопреклоненных девушек-рабынь. Без сомнения, обучение этих девушек шло весьма успешно. Их привели посмотреть на гонки, чтобы они отдохнули и с новыми силами приступили к занятиям. Они выглядели довольными, некоторые даже делали ставки, залогом которых служили бусинки из их украшений. Они были прикованы друг к другу за руки. Возле каждой стоял охранник.

Рабыни были одеты в светлые накидки с капюшонами поверх коротких туник. Это одеяние со свободными рукавами и застежкой под подбородком защищало их больше от любопытных взглядов, чем от солнца.

Некоторые девушки, судя по лентам на накидках, принадлежали к рабыням белого шелка, другие – красного. Рабыни белого шелка, выходя из дома, обязательно должны были надевать металлические закрывающиеся на замок пояса. Девушки не принадлежали домам Кернуса или Портуса – это были рабыни из менее богатого дома, расположенного, как и все дома среднего достатка, на улице Бранда.

Я услышал двойной удар судейского гонга, возвестившего, что следующая гонка скоро начнется. Я пробирался к выходу. Некоторые зрители смотрели на меня с плохо скрываемым упреком, едва ли не с презрением. Фанаты гонок в Аре всегда оставались до конца зрелища, иногда даже задерживались, чтобы обсудить прошедшие соревнования, дискутируя, как бы они сами прошли ту или иную трассу, будь они на месте тарнсменов. А я даже не имел нашивки на рукаве, говорившей о моих пристрастиях.

Я намеревался отдохнуть в Капасианских банях, неторопливо поужинать в одной из таверн и затем вернуться в дом Кернуса. Часто в бассейн Синих Цветов приходила девушка по имени Нела, я любил поплавать с ней наперегонки. Обычно к тому времени, когда я возвращался в дом Кернуса, Элизабет уже заканчивала обедать и ждала меня в нашей комнате. Она рассказывала мне, как провела день, я – как прошел мой. Если Элизабет отпускали после обучения, я брал её с собой на гонки или в баню, но, конечно, не в бассейн Синих Цветов.

Прошло уже двадцать дней, как девушек привезли с Валтая. Однако Элизабет и две другие девушки, Вирджиния и Филлис, обучались всего пять дней. Они обрадовались этому решению Фламиниуса и Хо-Ту. Я сам присутствовал при обсуждении и слышал, что девушки согласились на обучение обязанностям рабыни. Правда, я предполагал, что оно начнется немедленно, но этого не произошло.

Примерно в течение пятнадцати дней, в то время как другие пленные девушки с Земли были переведены в загоны, Вирджиния и Филлис оставались в тесных клетках с железными дверьми. Эти клетки были сконструированы так, что заключенный не мог в ней распрямиться полностью. По указанию Фламиниуса Филлис на несколько часов в день приковывали наручниками к решетке. Ее кормили жидкой кашей, поили водой из жестяной бутылки, но даже и при этом она оставалась закованной. В конце концов девушка дошла до того, что стала снова и снова спрашивать охранника, который ни слова не знал по-английски, действительно ли их будут обучать. На этот бесполезно, но настойчиво задаваемый вопрос она не могла получить ответа, так как по инструкции охраннику не разрешалось говорить с ней даже по-гориански. Он полностью игнорировал пленниц. Их поили и кормили как зверей, которые в глазах горианцев были такими же рабами Фламиниус не приходил к ним, пока они находились в клетках – стесненные, униженные, одинокие, заброшенные и забытые. Всякий раз, заслышав звук отпирающегося засова, девушки с надеждой смотрели на дверь.

Когда же Фламиниус наконец появился, он сообщил, что их не будут обучать. Эти слова вызвали у Вирджинии и Филлис истерику. На следующий день Фламиниус вновь посетил камеру, но только для того, чтобы забрать записи, которые оставил накануне. Жалкие и рыдающие, девушки умоляли выпустить их Фламиниус, тронутый их мольбами, сказал, что поговорит с Кернусом, хозяином дома, и с Хо-Ту, управляющим.

Он не возвращался до следующего дня, и только тогда девушки со вздохом облегчения услышали, что Кернус проявил доброту, предоставив им возможность пройти обучение. Однако их строго предупредили, что если они не будут стараться, то их снова вернут в клетки. Девушки со слезами на глазах благодарили Фламиниуса за проявленное участие к их судьбе.

Элизабет позвали, когда Вирджинию и Филлис выпускали из клеток. Я сопровождал её.

Маленькие двери клеток распахнулись, охранник с кнутом встал над ними, и девушки выползли на железную дорожку. Они не могли стоять выпрямившись. Стражник приковал одно из запястий Филлис к ограде, затем щелкнул наручник и на руке Вирджинии. Он подтащил Вирджинию поближе и поставил её на колени перед Фламиниусом и Хо-Ту. С Филлис он проделал то же самое.

– Железо готово? – спросил Хо-Ту у охранника.

Тот молча кивнул.

По сигналу Хо-Ту охранник поместил Вирджинию в специальное сооружение для клеймления рабов, закрепив её бедра. Она стояла молча, безучастно наблюдая, как раскаленный металл приближается к её телу, и закричала – пронзительно и протяжно – лишь тогда, когда он прикоснулся к ней. Освободив руки и бедра девушки, охранник бросил её, рыдающую, к ногам Хо-Ту и Фламиниуса. Глаза Филлис были полны ужаса, но она, как и Вирджиния, покорно позволила охраннику совершить все приготовления.

– Мы до сих пор ставим клеймо вручную, – сказал мне Хо-Ту. – Клейма, поставленные машиной, слишком похожи друг на друга. Покупатели любят, когда рабыни заклеймены вручную. Кроме того, для самих девушек это полезно: когда мужчина ставит клеймо – это делает их покорнее. Тиски – удобная вещь, они позволяют сделать рисунок четким. У Стриуса, – Хо-Ту кивком указал на стражника, – очень хорошее клеймо, одно из лучших в Аре. Почти всегда все получается точно и чисто.

В это время Филлис Робертсон беспомощно закричала, запрокинув голову, а когда прошел болевой шок, разрыдалась. Охранник освободил её и бросил рядом с Вирджинией.

Обе девушки плакали. Фламиниус, пытаясь привести их в чувство, массировал кожу вокруг клейма. Я был почти уверен, что, ошеломленные болью ожога, они не чувствовали боли, причиняемой им Фламиниусом.

Вдруг я услышал рядом с собой позвякивание колокольчиков рабыни и звук шагов.

Я обернулся на шум и застыл пораженный. На нас смотрела женщина в шелках удовольствия редкой красоты, но с удивительно холодным и презрительным взглядом. На ней были желтый ошейник дома Кернуса и желтое одеяние. Два ряда колокольчиков позвякивали на её левой лодыжке, на шее висел свисток, а на правой руке стрекало – шокер для рабынь. Никогда раньше я не встречал подобной красавицы: светлая кожа, ярко-красные губы и совершенно черные волосы и глаза. Движения изящного тела этой женщины дразнили воображение. Она смотрела на меня с легкой, едва заметной улыбкой, разглядывая мою черную одежду и изображение кинжала. Ее полные, чувственные губы выдавали капризный характер. Не оставалось никаких сомнений, что эта черноволосая, ослепительно красивая женщина была потомственной рабыней страсти. Я никогда не видел более чувственного создания.

– Меня зовут Сура, – сказала она, глядя на меня, – я учу девушек доставлять удовольствие мужчинам.

– Вот они, – указал Хо-Ту на Элизабет и двух только что заклейменных девушек.

Фламиниус поднялся, оставив Филлис и Вирджинию рыдать на полу.

– Встаньте на колени, – сказала им Сура по-гориански.

Фламиниус перевел.

Девушки с трудом исполнили её приказание.

Она обошла их вокруг, внимательно рассматривая, и обратилась к Элизабет:

– Сними одежду и иди к ним.

Элизабет встала на колени между Вирджинией и Филлис.

По приказу Суры руки Элизабет были скованы за спиной.

– Ты у них старшая? – спросила у неё Сура.

– Да, – ответила Элизабет.

Сура щелкнула шокером и повернула диск. Его конец стал накаляться, приобретая ярко-желтый цвет.

– Да, госпожа, – поправилась Элизабет.

– Ты из варваров?

– Да, госпожа.

Сура с презрением плюнула ей под ноги.

– Они все из варварского племени, – подтвердил Хо-Ту.

Сура обернулась и посмотрела на него с отвращением:

– Интересно, как Кернус представляет себе обучение варваров?

Хо-Ту пожал плечами.

– Сделай, что сможешь, – сказал Фламиниус. – Эти рабыни достаточно умны и подают большие надежды.

– Что ты в этом понимаешь! – процедила Сура.

Фламиниус смущенно опустил взгляд.

Сура опять подошла к девушкам, взяла Вирджинию за подбородок и посмотрела ей в глаза.

– Слишком худое лицо, местами пятна, – сказала она. – Слишком худа, слишком.

Хо-Ту пожал плечами.

Сура взглянула на Элизабет.

– А эта из племени тачаков. С таким лицом только за босками и ухаживать.

Элизабет благоразумно удержалась от комментариев.

– И, наконец, эта, – произнесла Сура, рассматривая Филлис. – У неё тело рабыни, но посмотрите, как она двигается. Я знаю этих варваров, они не могут даже стоять прямо, не говоря уже о том, что совершенно не умеют нормально ходить.

– Сделай, что сможешь, – повторил Фламиниус.

– Это безнадежно, – Сура отступила назад, – из них ничего нельзя сделать. Продайте и успокойтесь. Они годятся только для кухни.

Она выключила шокер.

– Сура… – начал Фламиниус.

– Кухонные девки, – оборвала его Сура.

Хо-Ту согласно закивал головой:

– Она права.

– Но… – запротестовал Фламиниус.

– Кухонные девки, – настойчиво повторил Хо-Ту.

Сура победоносно улыбнулась.

– Из них ничего не получится. Никто не сможет их воспитать, даже Сура, – сказал Хо-Ту, подавая знак Фламиниусу. Тот, догадываясь, заулыбался.

– Действительно, никто не сможет. Никто, кроме…

Тетрайт из дома Портуса.

– Я совсем забыл о ней, – спохватился Хо-Ту.

– Тетрайт невежественна, как тарларион, – раздраженно прошипела Сура.

– Зато она лучший воспитатель рабынь в Аре, – возразил Хо-Ту.

– Я, Сура, лучший воспитатель, – сказала красавица недовольно.

– Конечно, – Хо-Ту улыбнулся.

– Думаю, – вмешался Фламиниус, – что даже Тетрайт из дома Портуса не сможет обучить этих рабынь.

Теперь Сура решила рассмотреть девушек повнимательней.

– Не пугайся, моя птичка, – сказала она по-гориански, приподнимая пальцем подбородок Вирджинии, – возможно, некоторым мужчинам нравятся худые лица с плохой кожей. Зато у тебя серые глаза, а это – большая редкость. – Она взглянула на Элизабет. – Ты, несомненно, очень глупа.

– Не думаю, – ответила Элизабет, едко добавив: – Госпожа.

– Неплохо, – пробормотала Сура, – неплохо, – и обратилась к Филлис, – а ты что скажешь, девушка с телом рабыни страсти?

Сура взяла выключенный шокер и провела им вдоль тела Филлис, прикасаясь к ней холодным металлом. Инстинктивно Филлис попыталась избежать прикосновения, слегка отклонившись. Даже боль от ожога и долгое сидение в клетке не отразились на изящных движениях её тела.

Показав на Вирджинию и Филлис, Сура спросила Хо-Ту:

– Как вы представляете себе обучение рабынь без ошейников?

Хо-Ту усмехнулся.

– Позовите кузнеца! – приказал он охране – Подготовьте ошейники!

К большому удивлению девушек, охранник снял с них наручники, и Фламиниус предложил им немного пройтись по комнате. Преодолевая боль, неловко двигаясь и спотыкаясь, они добрались до стены и, держась за нее, стали медленно делать шаг за шагом. Элизабет подошла к девушкам, однако, пытаясь помочь, она не разговаривала с ними, так как понимала, что в данной обстановке может говорить только по-гориански. Наконец появился кузнец с двумя узкими полосками железа – в полдюйма шириной и пятнадцать дюймов длиной.

Девушкам указали на наковальню.

Сначала Вирджиния, а потом Филлис положили туда головы, и кузнец уверенными движениями тяжелого молотка согнул железо в кольцо так, что концы брусков сошлись. И склепал их.

– Если обучение пройдет успешно, – сказал Фламиниус девушкам, – через некоторое время на вас наденут красивые ошейники, – он кивнул на желтый, покрытый эмалью ошейник Элизабет с надписью о принадлежности к дому Кернуса. – Они даже будут с замками.

Вирджиния безучастно посмотрела на Фламиниуса.

– Ведь ты хочешь носить такой красивый ошейник? – спросил он её.

– Да, хозяин, – безучастно ответила она.

– А ты, Филлис?

– Да, хозяин, – едва прошептала та.

– Это я буду решать, когда они получат съемные ошейники и получат ли они их вообще, – вмешалась Сура.

– Конечно, ты, – поспешно согласился Фламиниус, согнувшись в поклоне и отступая на шаг.

– На колени! – приказала Сура, указывая на камни перед собой.

На этот раз Вирджиния и Филлис не нуждались в переводе и вместе с Элизабет встали на колени перед Сурой. Сура повернулась к Хо-Ту.

– Тачакская девчонка может жить с убийцей. Я не возражаю. Остальные пусть отправляются в кельи рабынь красного шелка.

– Но они рабыни белого шелка, – заметил Хо-Ту.

Сура рассмеялась:

– Хорошо, в кельи рабынь белого шелка. Кормите хорошо. Вы почти изуродовали их. Не знаю, как обучать искалеченных варваров.

– Ты сделаешь это блестяще, – польстил ей Фламиниус.

Сура одарила его холодным взглядом, и ему пришлось опять опустить глаза.

– На первых порах мне нужен кто-нибудь, говорящий на их языке, – сказала она. – Они должны выучить горианский, и как можно быстрее.

– Я пришлю человека, который сможет говорить с ними, – пообещал Фламиниус, – и устрою их обучение горианскому.

– Переведи, – бросила она Фламиниусу и, повернувшись к девушкам, начала говорить короткими предложениями, делая паузы, чтобы Фламиниус мог перевести:

– Я – Сура. Я буду вас обучать. В часы обучения вы мои рабыни, и я буду делать с вами все, что захочу. Вы будете работать. Работать и учиться. Я научу вас, как стать привлекательными. Вы будете работать и учиться.

– Бойтесь меня, – и, не сказав больше ни слова, она включила шокер и повернула диск. Конец начал накаляться. Внезапно она ударила вспышкой всех троих.

Должно быть, заряд был очень сильный – под мощным потоком обжигающих желтых лучей девушки закричали от боли. Снова и снова Сура направляла на них стимулятор, а они, оглушенные и обезумевшие от боли, могли только кричать и плакать. Даже Элизабет, обычно бодрая и подвижная, казалось, была не в себе. Сура выключила стимулятор, девушки остались лежать на каменном полу, с ужасом глядя на неё.

– Бойтесь меня, – сказала Сура мягко. Фламиниус перевел. – Пришлите их в мою комнату в шестом часу. Она повернулась и ушла, позвякивая колокольчиками на лодыжках.




Я покинул свое место и ярус за ярусом начал спускаться по длинной каменной лестнице.

Кто-то, как и я, тоже покидал стадион, навстречу нам поднимались те, кто после трудового дня только ещё шел смотреть гонки.

На одной из межъярусных площадок собравшиеся в кружок юноши играли в кости. На первых ярусах царило оживление. Здесь располагались длинные ряды торговых палаток с дешевыми безделушками: картинами на ткани, амулетами и талисманами, четками, разнообразными изделиями из стекла и металла, бусами из ракушек, полированными перламутровыми брошками, покрывалами и туниками цветов каст, дешевыми ножами, ремнями и кошельками, флаконами духов, глиняными табличками с изображением стадиона и летящих птиц и прочими мелочами. В одной палатке торговали сандалиями, торговец кричал, что точно такие же сандалии носит победитель гонок Менициус из Порт-Кара.

Этот тарнсмен действительно одержал более шестисот побед на гонках и стал одной из самых популярных личностей в Аре и других северных городах. Поговаривают, что в обычной жизни это жестокий, распущенный, корыстный человек. Может быть, это правда, но как только он садится в седло гоночного тарна, от него невозможно отвести взгляд. Никто не управляет тарном так, как Менициус из Порт-Кара. Сандалии, как я заметил, раскупались очень быстро.

Ко мне дважды подходил человек, торгующий небольшими рукописными свитками, содержащими информацию о гонках. Там были списки птиц и их наездников, время, показанное ими в предыдущих полетах, и иные подобные сведения, которые можно было встретить на каждом шагу на больших информационных листах.

– Я одинока, – протянула ко мне руки девушка-рабыня, стоящая на коленях в одной из палаток. Она была на привязи, а её хозяин, пытавшийся сдать девушку в аренду, держал её цепь с кожаной петлей.

– Возьмите её. Бедная девушка скучает. Всего лишь медная монета.

Я отвернулся и, пробираясь сквозь толпу, поспешил прочь.

Когда я проходил под главной аркой стадиона, выходящей прямо на улицу Тарнов, я услышал сзади обращенный ко мне вопрос:

– Похоже, вам не понравились гонки?

Это был голос человека, который сидел сзади меня на стадионе и пренебрежительно отзывался о правящем Аром Хинрабиусе, а потом покупал сладости у Хула-дурачка.

Что-то очень знакомое послышалось в этом голосе.

Я обернулся.

Передо мной стоял человек с чисто выбритым, широким, благородным лицом, наполовину закрытым крестьянским капюшоном. На нем была одежда из репса, которую носили низшие горианские касты. Увидев однажды, этого человека уже невозможно было забыть. Я сразу узнал его, даже в одежде крестьянина и без бороды. В правой руке он держал тяжелый посох.

Улыбнувшись мне, крестьянин повернулся и зашагал прочь. Я последовал за ним, пытаясь догнать, но тут же столкнулся с Хулом-дурачком, который не смог удержать поднос и рассыпал все сладости. Я попытался перешагнуть через Хула, но замешкался, и в это время высокий человек в крестьянской одежде исчез. Я побежал следом, но разыскать его в толпе уже не смог.

Хул сердито ковылял сзади, дергая меня за одежду и причитая:

– Заплатите! Заплатите!

Я посмотрел в его бесхитростные глаза и понял, что Хул не узнает меня. Его примитивный мозг не смог удержать в памяти образ человека, спасшего ему жизнь.

Я дал ему серебряную монету, которой было более чем достаточно, чтобы заплатить за все сладости, и пошел дальше. Хул, ковыляя за мной, ещё долго выкрикивал слова благодарности.

Я напряженно думал, что бы это могло значить? Почему он появился в Аре?

Ошибки быть не могло – этот человек с посохом в одежде крестьянина был Марленусом.




Глава 13. НОЧНОЙ ПОЛЕТ


– Не понимаю, как это могло случиться, – склонись надо мной, изумленно восклицала Нела, в то время как я, лежа на животе на мягкой подстилке, медленно впадал в дремоту от ласковых прикосновений её нежных, массировавших мне кожу рук.

– Дочь Минуса Тентиуса Хинрабиуса охранялась, как никто другой, – продолжала недоумевать девушка.

Не слишком заинтересованный, я буркнул в ответ что-то невнятное.

Как и другие в банях, Нела немногое знала о сенсационном исчезновении – предполагаемом похищении Клаудии Тентиус Хинрабии, высокомерной и избалованной дочери главы городской администрации. Говорили, что она исчезла из Главного Цилиндра, расположенного в части города, отданной главе городской администрации, его семье и компаньонам под жилые кварталы, то есть практически из-под носа охранников.

Неудивительно, что Сафроникус, капитан стражи, был попросту взбешен. Он организовал поиски не только по всему городу, но и по его окрестностям, интересовался любыми сообщениями, имевшими даже отдаленное отношение к случившемуся. Глава городской администрации, оскорбленный и скорбящий, вместе с супругой и другими членами высочайшей семьи заперся в своих апартаментах. Весь город гудел, по аллеям, улицам и мостам славного Ара стремительно распространялись сотни слухов. С крыши цилиндра высоких посвященных Комплициус Серенус предлагал жертвы, произносил молитвы, прося всемогущих Царствующих Жрецов позаботиться о скорейшем возвращении девушки и о том, чтобы её не нашли мертвой или обесчещенной рабством.

– Не так усердно, – зароптал я.

– Слушаюсь, хозяин, – отозвалась Нела.

Допуская, что Клаудия Тентиус Хинрабия может быть похищена, я не отрицал возможности и других причин её исчезновения. Похищение женщин на Горе не редкость; насколько мне известно, не существовало города, в котором не украли хотя бы одну. Мужчины брали в плен женщин своих врагов, молодые тарнсмены часто захватывали девушек, предпочтительно свободных, в помощь по хозяйству своим сестрам. Надеясь облегчить свою жизнь, сестры нередко и сами подстрекали братьев к этому. В случае успеха молодые тарнсмены возвращались из полета со связанной девушкой поперек седла. Сестры радостно встречали их и с энтузиазмом начинали готовить пленницу для Праздника обручения.

Сомнительно, однако, что кто-то решил выкрасть надменную Клаудию Хинрабию, чтобы предложить ей станцевать в прекрасном шелковом наряде на Празднике обручения. Скорее всего, она украдена с целью заполучить выкуп. Но как? Одно дело – накинуть петлю на девицу где-нибудь на высоком мосту и взвиться с ней над стенами города и совсем другое – выкрасть дочь главы городской администрации из собственного дома и беспрепятственно скрыться. Я знал охранников – это были искусные воины, осторожные и ловкие. Думаю, женщины Хинрабиусов могли чувствовать себя в полной безопасности.

– Возможно, уже завтра условия выкупа будут известны, – предположила Нела.

– Возможно, – вяло согласился я.

Моя безучастность объяснялась не столько сонливостью после купания и массажа, сколько тем, что я был больше обеспокоен появлением в Аре Марленуса.

Несомненно, он оценивал опасность, которой подвергался, находясь в Аре, знал, что, если его обнаружат, сразу убьют. Что же заставило его появиться в столь опасном для себя месте?

Я не связывал появления Марленуса с исчезновением девицы Хинрабиусов, так как её похитили в то самое время, когда я столкнулся с ним под аркой стадиона. К тому же такое похищение, с точки зрения простого обывателя, довольно дерзкий жест, он может быть прощен молодому, неопытному тарнсмену, но человеку, столь мудрому, как Марленус, никогда и в голову не придет совершать что-либо подобное, поскольку ясно, что одним этим можно восстановить против себя весь город.

Если бы Марленус хотел нанести удар Хинрабиусам, он, вероятнее всего, сам бы прилетел на тарне к Главному Цилиндру.

Марленус, я уверен, никоим образом не причастен к похищению этой девицы. Интересно, что же привело его в город?

– Как ты думаешь, какой выкуп запросят за столь знатную даму? – спросила Нела.

– Не знаю, – признался я и рискнул предположить: – Может быть, сорок кирпичей?

Нела расхохоталась.

Ощущая сильные, энергично движущиеся руки девушки на своем позвоночнике, я старался прочитать и её мысли.

– Было бы забавно, – злобно произнесла она, – если бы кто-то захватил её в плен, надел ошейник и держал бы как рабыню.

Я перевернулся и, улыбаясь, посмотрел на Нелу.

– Я забылась, господин, – она потупила взгляд.

Крепкая, невысокая Нела была великолепной пловчихой, сильной и быстрой. Глаза её поражали изумительной синевой. Только покрывало окутывало тело девушки, светлые волосы, чтобы не мешали в воде, были коротко подстрижены; во время плавания банные рабыни часто носили на голове нечто, напоминающее чалму, из широких блестящих кожаных полос. На шее Нелы красовался ошейник с надписью: «Я – Нела из Капасианских бань, бассейна Синих Цветов. Я стою одну серебряную монету».

Нела была дорогой рабыней, ведь серебряная монета приравнивалась к сорока медным. Все девушки бассейна Синих Цветов стоили столько же, за исключением новичков, оцениваемых десятью, самое большее – пятнадцатью медяками. Капасианские бани насчитывали дюжину бассейнов. В некоторых, больших, девицы шли за бесценок – за одну медную монету. Оплата давала право использовать рабыню так долго, как пожелает клиент, правда, в рамках часов работы бассейна.

Когда я впервые увидел Нелу несколько дней назад, она в одиночестве развлекалась в бассейне, выполняя различные кульбиты. Одно мгновение – и я, очутившись в воде, схватил девицу за ногу, притянул к себе и поцеловал. Мне понравились её губы, её прикосновения.

Оторвавшись друг от друга, мы оба рассмеялись. Я поинтересовался, сколько она стоит.

– Один серебряный, – ответила она и, улыбаясь, добавила: – Но сначала ты должен поймать меня.

Я знал эту игру. Хотя банные девушки были рабынями, они осмеливались бросать вызов и убегать от преследователя. Я рассмеялся. Она, увидев мою реакцию, тоже расхохоталась. Обычно в таких случаях девицы лишь притворялись уплывающими, легко позволяя себя догнать и схватить. Думаю, если бы они пожелали, многие посетители не смогли бы их догнать. Говорили, они плавают лучше рыб, так как большую часть времени проводят в воде.

– Взгляни туда, – я указал в дальний конец бассейна, находящийся примерно в пятидесяти ярдах от нас. – Если мне не удастся поймать тебя до того края, ты будешь свободной весь день.

Она, двигая в воде ногами и руками, недоуменно смотрела на меня.

– Я заплачу за тебя, – объяснил я, – но оставлю тебя в покое, не заставлю обслуживать меня.

Она бросила взгляд в сторону низкорослого охранника, на плече которого висел металлический ящик с прорезью, и переспросила:

– Господин предлагает это серьезно?

– Серьезно.

– Если я не захочу, ты не сможешь поймать меня, – предупредила она меня.

– В таком случае ты будешь свободна целый день.

– Я согласна.

– Тогда – вперед!

Она вновь рассмеялась и, перевернувшись на спину, грациозно поплыла в направлении противоположного конца бассейна. Заметив, что я не преследую её, она на мгновение остановилась.

Девушка явно не спешила. Если бы она захотела, то плыла бы, как водяная ящерица, быстрыми рывками.

Ей хотелось подразнить меня, и она была сбита с толку, обнаружив, что я не бросился за ней.

Достигнув середины пути, она опять остановилась и, оглянувшись, удивленно посмотрела на меня.

И вот тут-то я и рванулся вперед.

Судя по звукам, и она продолжила движение. Как я понял позже, Нела неспешно плыла на спине, пока ей не стало ясно, что вскоре я её догоню. Тогда она перевернулась на живот и принялась легко грести, изредка поглядывая назад. Увидев, что нас разделяет всего лишь около десяти ярдов, она стала грести чуть проворнее. Но я настигал её, так как плыл, как никогда прежде, разрезая воду телом, словно ножом. Шум волн оглушал меня, каждый вздох, казалось, взрывал легкие. В голове у меня промелькнула мысль, что завтра я вряд ли смогу вообще двигаться. Она же, оглянувшись ещё раз и увидев, что расстояние между нами сокращается, видимо не желая терять день свободы, мощно загребала руками и ногами и, стремительно вырвавшись вперед, заскользила по поверхности воды. Но я настигал её. Теперь она двигалась так быстро, как только могла, – прекрасная нимфа в фонтанах радужных брызг. Поднатужившись, я прибавил еще, каждый мой мускул дрожал от азарта преследования. Я знал, что догоню её. Поняла это и она и сразу стала похожа на взбесившуюся сирену – громко закричав от возбуждения, она, как одержимая, замолотила по воде руками и ногами. Это было ошибкой – она сбила дыхание, и, хотя в ход была брошена вся энергия, хотя красота движений поражала, ритм все же был утерян, взмахи стали неровными, девушка задыхалась.

Правда, она изо всех сил сопротивлялась, стараясь спастись, но дистанцию она проиграла. Когда я схватил её за колени, она в ярости зарычала и начала бороться, стараясь освободиться. Я перевернул её на спину, схватил за ошейник и, не обращая внимания на её отчаянные попытки сбросить мою руку, медленно, с триумфом отбуксировал к краю бассейна.

Выбравшись в уединенное место, скрытое от посторонних глаз высокими травами и папоротниками, я поднял Нелу из воды и положил на оранжевое покрывало, рядом с которым оставил свою одежду.

– Кажется, ты потеряла свободу на сегодня, – сказал я. Мне нравилось прикасаться к её мокрому телу. В глазах Нелы блестели слезы.

– С вас серебряный, – раздался голос откуда-то сзади.

Я предложил охраннику самому взять плату из кошелька и вскоре услышал звяканье упавшей на дно монеты, затем звук удаляющихся шагов.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Нела, если это имя нравится господину.

– Мне нравится.

Обняв девушку, я приник к её губам, она руками обвила мою шею.

Мы целовались, затем плавали и вновь целовались и плавали. Нела намазала меня целебными грязями, вызывающими расслабление, помыла, сделала стимулирующий массаж и втерла в кожу ароматизированные масла. После этого мы долго лежали рядом, глядя вверх на голубоватый полупрозрачный купол бассейна Синих Цветов.

Я знал, что в Капасианских банях есть несколько бассейнов, они отличались формой, размерами, интерьером и запахом. В бассейне Синих Цветов вода была приятно прохладной, в воздухе витал аромат веминиума, синего, дикорастущего цветка, обычно встречающегося на склонах нижних пастбищ Тентиса. Стены, колонны, даже дно бассейна были украшены изображением веминиума. Бассейны и дорожки вокруг были мраморными, остальное пространство занимали травы, папоротники, иная флора. Здесь и там можно было найти отличные укромные местечки для отдыха. Хотя я и был наслышан о великолепии других бассейнов Капасианских бань: Тропического, Северных Лесов, Роскошного Хинрабиусов, но, держа в объятиях Нелу, я не желал большего и наслаждался бассейном Синих Цветов.

– Ты нравишься мне, – прошептала она.

Я поцеловал её и вновь устремил взгляд в потолок Я вспомнил тачака Гарольда – бассейны, несомненно, прекрасны, но не стоит забывать, что где-то рядом, в темноте, под зорким взглядом охранников в цепях томятся банные рабы – чистильщики и ремонтники, и девушки, проходящие курс обучения банных рабынь. Гарольд юношей сам был банным рабом в Тарии. Он рассказывал мне, что таких девушек, чтобы они стали более послушными, бросали в клетки к мужчинам-рабам. Я крепче прижал к себе Нелу, она взглянула на меня с недоумением.

Нела стала рабыней в четырнадцать лет. К своему удивлению, я узнал, что она уроженка Ара и в детстве жила вместе с отцом. Он был азартным, но неудачным игроком, и после его смерти остались многочисленные долги. По горианским законам дочь была обязана оплатить их, а если она была не в состоянии сделать это, то тогда вместе со всем своим имуществом выставлялась на продажу на публичном аукционе, и выручкой погашались долги кредиторам.

Нелу продали первой за восемь серебряных одному из кредиторов отца – владельцу общественной кухни. Стремясь получить выгоду от покупки, он заставил девочку работать на кухне посудомойкой, где она и прожила год, спя на соломе, скованная цепью. Когда тело Нелы приобрело женские очертания, хозяин взял её в Капасианские бани и сразу же, не торгуясь, получил за неё сумму в четыре золотые и четыре серебряные монеты. Начав работать в одном из бассейнов всего лишь за медную монету, через четыре года Нела стала банной рабыней бассейна Синих Цветов, стоящей один серебряный. И вот спустя несколько дней после нашей первой встречи с Нелой я лежал на толстой махровой подстилке, наслаждаясь массажем и ароматом душистых масел и трав.




– Надеюсь, – продолжала Нела, растирая мое тело несколько энергичнее, чем было необходимо, – Клаудия Тентиус Хинрабия станет рабыней.

Приподняв плечи, я повернул голову и посмотрел на нее:

– Ты не шутишь?

– Нет, – резко бросила Нела. – Пусть её заклеймят и наденут на шею ошейник. Пусть ей придется насильно доставлять удовольствие мужчинам.

– За что ты её так ненавидишь? – поинтересовался я.

– Она свободна, богата, высокого происхождения. Пусть и такие женщины узнают, каково быть закованной. Пусть потанцуют под ударами кнута.

– Ты бы лучше пожалела её, – посоветовал я.

Откинув голову назад, Нела расхохоталась.

– Возможно, она невиновна, – добавил я.

– Однажды она приказала отрезать уши и нос одной из своих рабынь лишь за то, что та уронила зеркало.

– Откуда ты знаешь об этом?

Девушка усмехнулась:

– В Капасианских банях известно обо всем происходящем в Аре, – она пристально посмотрела на меня и повторила: – Надеюсь, её сделают рабыней и продадут в Порт-Кар.

Мне стало ясно, что Нела люто ненавидит эту девицу.

– Хинрабиусов любят в Аре? – спросил я.

– Нет.

– Я увидел, что взгляд девушки устремлен куда-то вверх.

– А что говорят о Казраке?

– Что он был добрым главой городской администрации. Но ведь его больше нет.

Я перевернулся на живот. Девушка вновь начала массировать мою спину. Вдыхая аромат масел, я ощущал тепло её рук.

– Маленькой девочкой, ещё свободной, я видела однажды Марленуса, – неожиданно произнесла Нела.

– Кого? – переспросил я.

– Марленуса, убара убаров. Один его голос внушал благоговение.

– Возможно, наступит день, когда Марленус вернется в Ар, – сказал я.

– Не говори так, – испугалась Нела. – В Аре сажают на кол и за меньшее.

– Я слышал, он на Валтае, – продолжал я.

– Минус Тентиус Хинрабиус несколько раз посылал на Валтай сотни воинов поймать и убить Марленуса, но они так и не нашли его.

– Почему он хочет убить Марленуса?

– Они боятся его, – ответила Нела. – Боятся, что он снова вернется в Ар.

– Разве такое возможно?

– В наши дни все возможно.

– А ты хотела бы видеть Марленуса снова в Аре? – спросил я.

– Он был, – гордость прозвучала в голосе девушки, убаром убаров.

Ее руки были сильны, но сейчас я почувствовал, что они дрожат.

– Знаешь, что он сказал, когда, лишив хлеба, соли и огня, его прогнали из Ара, приказав под страхом смертной казни никогда не возвращаться сюда? – спросила она.

– Что?

– Даже не знаю, говорить ли тебе…

– Ты, наверное, сама не веришь в это.

– Я могла бы сказать тебе, что я слышала, но будет лучше, если ты не узнаешь об этом.

– Как хочешь, – я услышал в её голосе страх.

– Он сказал: «Я вернусь в Ар».

– А ты хотела бы видеть его на троне? – поинтересовался я.

Она усмехнулась:

– Я местная уроженка. А он – Марленус, настоящий убар убаров Арской Империи!

Я перевернулся, обнял Нелу и поцеловал. Я не стал ей рассказывать о том, что сегодня в полдень видел Марленуса в Аре.




Выходя из бань, я столкнулся со старшим смотрителем, которого видел на улице, когда сражались игрок и винодел. Это был низкорослый человек с коротко подстриженными каштановыми волосами и суровой квадратной физиономией. На его рукаве красовалась зеленая повязка.

– Вижу, теперь вы носите красную одежду воина. Она лучше, чем черная убийцы, – заметил он.

Я не ответил.

– Знаю, при охоте полезна маскировка, – он ухмыльнулся. – Мне понравилось, что вы дали игроку золотой.

– Он не принял его. Сказал, это черное золото.

– Да, это было так, – согласился старший смотритель и повторил: – Это было так.

– Теперь мне нужно достать немного желтого золота.

Я повернулся, чтобы уйти, и услышал:

– Если намереваетесь пообедать где-нибудь поблизости, разрешите мне присоединиться к вам?

Я не возражал.

– Я знаю отличную таверну зеленых. Там неплохие закуски и вина.

– О, я голоден и не прочь выпить, – откликнулся я, – скорее ведите меня в эту таверну.




Таверна, как и Капасианские бани, находилась в двух шагах от стадиона. Называлась она просто «Зеленой таверной». Ее владельцем был плешивый красноносый парень по имени Климус. Рабыни, обслуживающие здесь посетителей, носили зеленые шелка удовольствий, столы, стены и даже занавески также были зелеными. На стенах тут и там пестрели списки рекордов тарнсменов команды, красовались портреты знаменитых наездников-победителей, выступавших за зеленых, висели седла и упряжи чемпионов прошлых лет.

Однако нынешним вечером посетители таверны были в подавленном настроении – ни один из зеленых не вошел в число победителей гонок. Поэтому вместо состязаний в таверне обсуждалось исчезновение дочери главы городской администрации, высказывались предположения о её возможном местонахождении, дискутировалось о том, как же её можно было выкрасть при стольких охранниках. К тому же, когда это все произошло, около Главного Цилиндра не было замечено ни одного тарна, ни одного чужеземца, видели только людей, часто бывающих в цилиндре. В Аре повсюду говорили, что за всем этим скрывается какая-то тайна.

Старший смотритель, которого звали Мипом, заказал жареного мяса боска, желтого хлеба, гороха, маслин и сыра. Я купил паги, и мы не единожды осушали и вновь наполняли кружки. Принимая во внимание касту, к которой принадлежал Мип, и глядя на его короткую кожаную куртку, кепку с зеленой кисточкой, стриженые волосы, становилось ясным, что старший смотритель не богат. Волосы стригли все работники, обслуживающие тарнов, работа у них была не из легких.

По каким-то непонятным причинам Мип, казалось, проникся ко мне симпатией. Он очень много говорил об организации гонок, о разногласиях в этих вопросах, об обучении тарнов и тарнсменов, о планах зеленых и других команд, о выдающихся птицах и всадниках. Я и не предполагал, что узнаю так много нового.

Когда мы все съели и выпили, Мип, похлопывая меня по плечу, пригласил посетить стойла тарнов в цилиндре, где он работал. Я обрадовался приглашению, так как никогда прежде не видел ничего подобного.

Мы побрели по темным улицам Ара. Несмотря на мои опасения, к нам никто не пристал. Видимо, меч, висящий у меня на боку, разубедил желающих позариться на наши кошельки или жизни. В Аре редко встречались грабители, рискующие напасть на воина.

Стойла занимали примерно одну шестую часть огромного цилиндра, где, кроме них, располагались многочисленные конторы и общежития зеленых. Здесь бережно хранились вещи, принадлежавшие истории зеленых, призы и списки рекордов, а ведь это был один из четырех цилиндров зеленых в городе. Я заметил, что мой приятель был, кажется, старшим в этих огромных стойлах, занимающих столько этажей цилиндра.

Под крышу уходили насесты – толстые деревянные изогнутые жерди, закрепленные в стенах цилиндра. Хотя многие из них сейчас пустовали, вокруг было около сотни прикованных цепями птиц. Насколько я знал, раз в два дня, когда по стойлам не разгуливали посторонние, птицам разрешалось разминаться. Вода для питья на треугольной платформе подавалась прямо к насестам, но и на полу стояла цистерна. Пищу для тарнов, а употребляли они только мясо, вешали внизу на крюк и с помощью лебедок поднимали к насестам. Гоночные тарны ценные птицы, и смотрители не хотели, чтобы они покалечили друг друга в борьбе за добычу.

Войдя в стойла, Мип сразу же снял с крюка кусок мяса, с соседнего взял другой и протянул мне. Гулять здесь без такой приманки было занятием весьма опасным. Ответив на приветствия, Мип начал свой обход. С ловкостью, которая могла появиться только после многих лет работы в стойлах, он карабкался по деревянным балкам, иногда не меньше сорока футов высотой, и проверял птиц одну за другой. Возможно, потому, что был слегка пьян, я последовал за ним.

Спустя какое-то время мы оказались около одного из четырех широких открытых порталов, предназначенных для доступа свежею воздуха и приема птиц с улицы. Балка для посадки тарна выходила через проем и выступала далеко вперед от стены цилиндра, нависая над городом. Огни ночного Ара поражали своей красотой. Я выглянул наружу: крыша находилась от меня в десяти футах. Человек, если он был достаточно смел и ловок, мог спрыгнуть с крыши и, схватившись за балку, проникнуть в цилиндр. Однако великолепие ночною Ара отвлекло меня от этих мыслей. Я всегда восхищался этим городом его мостами, фонарями, светящимися окнами бесчисленных цилиндров. Тут я почувствовал, что Мип стоит позади меня. Посмотрев вниз, я покачал головой: улица, казалось, качалась подо мной. Далеки внизу два или три человека шли с факелами в руках Мип приблизился ко мне. Повернувшись, я улыбнулся ему, он отступил и сказал:

– Ты бы лучше не стоял на краю. Там опасно.

На небе светили три луны Гора, большая и две поменьше, одна из которых почему-то называлась «Тюремной». Решив, что действительно лучше возвратиться, я подошел к насестам.

Мип ласково поглаживал клюв одной из птиц, на вид очень старой. Это был красновато-коричневый тарн с облысевшим теменем и бледно-желтым клювом.

– Это Зеленый Убар, – потрепав шею птицы, сказал мне Мип.

Я слышал о Зеленом Убаре. Он был известен всем дюжину лет назад, когда стал победителем более тысячи гонок. Вспомнилось и имя его наездника, знаменитого гонщика зеленых – Мелиполуса с Коса.

– Ты умеешь обращаться с тарнами? – спросил Мип.

Мне припомнилось, что убийцы, как правило, были искусными наездниками, и я ответил:

– Да, умею.

– Я пьян, – признался Мип, продолжая поглаживать птицу. Тарн вытянул шею.

Мне было любопытно, почему Зеленого Убара, знаменитого в далеком прошлом, не уничтожат. Можно было предположить, что его сохраняют из сентиментальности, но спортсмены и администраторы команд, по-моему, этим качеством не обладали. Тарны, становясь старыми, уже не приносили пользы, и говорили, что их, как и немощных рабов, попросту уничтожали.

– Какая прекрасная ночь, – сказал я.

Мип усмехнулся.

– Для того, чтобы полетать, – сказал он и, добравшись до места, где висели гоночные седла и сбруи, снял два комплекта, один из которых бросил мне, кивком головы указав на сидящего через два насеста сразу насторожившегося коричневого тарна.

Гоночная упряжь, как и обычная, имела два кольца для шеи птицы и седла и шесть ремней. Главное различие заключалось в длине, а значит, и в натяжении поводьев между кольцами, и в седлах в отличие от обычного, массивного, с ножнами и застежками для пленниц гоночное седло было простым и легким. Мне не сразу удалось закрепить его, тарн почувствовал неуверенность моих движений. Когда с этим все же было покончено, мы с Мипом освободили птиц от пут. Мип оседлал Зеленого Убара. Птица гордо выпрямилась, расправила крылья.

Мы пристегнули ремни безопасности. Два узких ремня казались надежнее, чем один широкий, применяемый на обычном седле. Два ремня, пристегивающие всадника к седлу, придают ему большую уверенность. Теоретически менее вероятно, что они разорвутся одновременно, так как прилагаемые усилия распределяются между ними поровну и соответственно уменьшаются вдвое. Кроме того, с двумя узкими ремнями достигается экономия в весе. Если же принять во внимание, что соревнования в основном проводятся над сетками, то становится понятным, что главная функция ремней в гонке просто поддерживать всадника в седле, а не защищать его жизнь.

– Не пытайся управлять тарном, пока не покинешь цилиндр, – предупредил меня Мип. – Должно пройти время, прежде чем ты привыкнешь к упряжи, – он усмехнулся. – Здесь нет боевых тарнов.

Слегка дернув поводья, Мип вывел старого тарна из стойла, тот насторожился, черные глаза злобно засверкали. Мой тарн резко, так, что я даже вздрогнул, поспешил за Зеленым Убаром.

Мы с Мипом забалансировали на балке вне цилиндра над городом. Как всегда, находясь на спине тарна, я был взволнован. Мип же был бодр и сосредоточен. Мы огляделись, любуясь мостами и огнями цилиндров и наслаждаясь свежестью легкого ветра. Яркие звезды и белые луны подчеркивали темноту летней горианской ночи. Мип взмыл вверх и направил тарна между цилиндрами. Я хотя и осознавал опасность полета, зная, что гоночные тарны более маневренны, чем тяжелые длиннокрылые обычные птицы, тоже слегка тронул поводья.

Мое тело дернулось назад, я почувствовал, как в него впились ремни безопасности, и спустя мгновение догнал Мина в захватывающем дух полете.

Огни Ара, фонари на мостах, смутно вырисовывающиеся крыши цилиндров мелькали подо мной далеко внизу.

Внезапно Мип, изменив направление, оставил цилиндры справа и завис над стадионом, на котором днем проходили гонки.

Сейчас стадион пустовал, толпа давно схлынула.

Длинные многоярусные ряды белели в свете трех горианских лун. На стадионе валялось много мусора, его уберут лишь перед следующими гонками. Длинные сетки под кольцами были сняты, свернуты и лежали около стен. Лишь разрисованные деревянные головы тарнов, используемые в гонке для отметки кругов, по-прежнему торчали на своих шестах. При лунном свете песок казался таким же белым, как и разделяющие стены. Я посмотрел на Мипа. Он молча сидел на тарне.

– Подожди здесь, – сказал он мне, сажая тарна на ограду стадиона. Я последовал его примеру.

Я остался ждать на ограде, глядя вниз на открывающийся моему взору пустынный стадион.

Мип на Зеленом Убаре на фоне белого песка казался темной, быстро передвигающейся точкой.

Я увидел, как его тарн опустился на первый шест и какое-то время оставался неподвижным.

Внезапно, резко взмахнув крыльями – я услышал их хлопанье с расстояния более двух сотен ярдов, – тарн сорвался с шеста и с приникшим к его спине Мипом со скоростью молнии достиг первого препятствия – трех больших прямоугольников, пересек их, затем так же стремительно прошел сквозь первое круглое кольцо, потом, развернувшись, сквозь второе и третье. Махая крыльями с невероятной частотой, Зеленый Убар миновал прямоугольные «кольца» с другой стороны, разделяющей стены, и, прочертив непрерывную траекторию сквозь оставшиеся круглые, сложил крылья, резко опустился на последний шест и застыл в позе победителя.

Какое-то время они оставались там, потом тарн вновь взмыл в воздух и повернул в мою сторону. И вот уже Мип приземлился рядом со мной на высокую ограду, опоясывающую стадион.

Он молча посмотрел вниз, затем так же молча поднял птицу в воздух. Я последовал за ним. Через несколько минут мы были уже в стойле. Мы вернули птиц на насесты, наложили на них путы, и, сняв седла и упряжи, повесили их на место. Затем, желая ещё раз ощутить прохладу и полюбоваться красотой ночи, я вновь шагнул на балку, нависающую над городом.

– Я получил большое удовольствие, – сказал я Мипу, стоящему рядом.

– Я рад, – отозвался он.

Не глядя на него, я спросил:

– Хочу тебя спросить. Если не хочешь, можешь не отвечать.

– Слушаю.

– Ты знаешь, я охочусь за человеком… – начал я.

– Люди черной касты часто охотятся, – ответил Мип.

– Я хочу спросить, знаешь ли ты, кто из зеленых был в Ко-Ро-Ба в ен'варе этого года?

– Знаю.

– И кто же?

– Я. Я был в Ко-Ро-Ба в ен'варе.

Я заметил в руке Мипа небольшой метательный нож.

Изготовлялся он в Аре, размером был меньше южной кайвы, его лезвие сужалось к концу только с одной стороны.

– Интересный нож, – сказал я.

– Все старшие смотрители носят такие ножи, – поигрывая лезвием, сообщил Мип.

– Сегодня на гонках я видел, как всадник разрезал ремни, освобождаясь от падающего тарна, – сказал я.

– Возможно, у него был такой же нож, – теперь Мип держал нож за конец лезвия.

Внезапно я ощутил холод ночного ветра.

– Ты умеешь бросать такой нож? – поинтересовался я.

– Да. Я могу поразить глаз тарна с тридцати шагов.

– Тогда ты действительно мастер.

– А тебе знаком такой нож? – в свою очередь спросил Мип.

– Нет.

Хотя внешне это никак не проявлялось, каждый мой нерв был натянут. Я знал, что Мип мог бросить нож внезапно, но надеялся успеть выхватить из ножен меч и ни на минуту не забывал, на какой высоте нахожусь.

– Хочешь подержать его в руках? – спросил Мип.

– Хочу, – ответил я и приготовился.

Мип метнул нож, но не сильно, он летел прямо мне в руки, и я поймал его. Казалось, сердце мое остановилось.

Я попробовал нож на баланс, рассмотрел лезвие, рукоятку.

– Ушел бы ты все же с жерди. Это опасно, – посоветовал Мип.

Я бросил ему нож, вернулся в стойло и вскоре уже возвращался в дом Кернуса.




Глава 14. ТЕМНИЦА


Перешагнув порог дома Кернуса, я оказался в коридоре, ведущем к недавно показанной мне Хо-Ту роскошной комнате с массивной закрывающейся на задвижку дверью, в которой Кернус держал особых пленниц. С удивлением я заметил, что около двери стоят четыре охранника.

Зайдя в свою комнату, я нашел Элизабет спящей на циновке, закутанной в репсовое одеяло. Ее ошейник был цепью прикован к кольцу.

Все рабыни, обслуживающие гостей дома Кернуса, как правило, тщательно охранялись. Меры предосторожности обеспечивались стражниками, делающими обход. Если бы я находился в комнате, Элизабет не заковали бы, так как мое присутствие гарантировало бы достаточную охрану. Обычно ночью мы закрывались на засов и спали в объятиях друг друга. Итак, я вошел и закрыл дверь на задвижку Элизабет приподнялась, звеня цепями, и сонно протерла глаза.

Она была одета в короткую тунику из красного шелка удовольствий, предписанную для неё как для рабыни, находящейся в обучении. Однако Вирджиния и Филлис до сих пор носили обычные платья из белого шелка и, как рассказывала мне Элизабет, по-прежнему были закованы в простые металлические ошейники. Ошейник Элизабет сменили на эмалевый красного цвета.

Приподняв лампу, я заметил, что пол комнаты вымыт, с сундуков и шкафов вытерта пыль, шкуры почищены и аккуратной стопкой лежали на каменном ложе. Да, девушка безупречно следила за чистотой. Я почувствовал удовлетворение от того, что прекрасная мисс Элизабет Кардуэл, рабыня в доме Кернуса, обязана убирать в моей комнате. Я наслаждался домашним уютом. Раньше Элизабет опрометчиво предполагала, что рутинную домашнюю работу мы будем распределять поровну, но, надев ошейник рабыни, она с раздражением признала, что должна подчиняться моим желаниям. Забавно, что уже вскоре она стала необыкновенно покорной, отзывчивой, страстной. Подозреваю, что женщины, даже такие гордые, красивые и умные, как Элизабет Кардуэл, тайно желают, чтобы мужчины были сильными и командовали ими просто как женщинами, не оставляя права выбора, а лишь обязанность выполнять любые мужские желания.

Я освободил Элизабет от ошейника и цепей.

Она подозрительно принюхалась.

– Ты опять был в банях?

– Был.

– В бассейне Синих Цветов? – продолжала она допрос.

– Да.

– Там хорошенькие девушки? – поинтересовалась Элизабет.

– Не такие хорошенькие, как ты, – ответил я.

– Ты – хорошо пахнущее животное, – подвела она итог и взглянула мне в лицо. – Возьми меня когда-нибудь в бассейн Синих Цветов.

– В Капасиане много других прекрасных бассейнов.

– Нет, ты мне ответь, возьмешь ты меня в бассейн Синих Цветов или нет? – настаивала Элизабет.

– Возможно.

– Ты – животное, – она улыбнулась, поцеловала меня и села на циновку. – Пока ты занимался плаванием, я беседовала с Капрусом.

Я сразу же стал серьезен и приготовился внимательно выслушать Элизабет. До сих пор этот высокий, сухопарый, суровый книжник не давал нам никакой информации.

– Он сказал мне, – продолжала Элизабет, – что нашел большое количество карт и записей. Но чтобы скопировать их, необходимо много времени, а он не может оставить свои обязанности на долгий срок.

– Карты? – спросил я. – Записки на горианском?

– Он говорит – да.

– Интересно, – я не стал говорить Элизабет, что ожидал, что карты будут с координатами, возможно зашифрованными, а записки – закодированными.

– Наша задача – доставить копии в Сардар, – сказала Элизабет.

– Ну, это нетрудно. Я могу свободно выходить из дома. Да и ты после того, как отработаешь с Капрусом и после обучения, сможешь покидать его.

– Не думаю, что это будет так просто.

– Не думал и я.

Мы появились в доме Кернуса потому, что, согласно сообщениям, Капрус мог и не получить документов. И тогда мы – я как наемник, а Элизабет как рабыня дома Кернуса – постарались бы обнаружить эти документы и завладеть ими. Воин Тентиса, который был убит и так похож на меня, предоставил мне возможность появиться в Аре в облике убийцы.

– Но, вероятно, придется очень долго ждать, может быть, месяцы, – сказал я.

– Да, это так.

– За это время «Другие» могут продвинуться вперед основать новые базы, создать новые сферы влияния, подготовить все для вторжения своей армии.

Элизабет кивнула.

– Лучшее, что мы можем сделать, – предложил я, – это переправлять материалы, которые скопирует Капрус, в Сардар частями. У меня много свободы, и я могу быть связным между Аром и горами Царствующих Жрецов.

– К сожалению, Капрус сказал, что не передаст нам материалы, пока не скопирует их полностью, – сказала Элизабет.

– Но почему? – я начинал злиться.

– Он боится, станет известно, что документы поставляются из дома Кернуса. Он опасается, что в Сардаре есть шпионы, которые обнаружат, откуда присылаются бумаги, и нас раскроют.

– Думаю, это невозможно.

– Но Капрус думает иначе.

Я пожал плечами:

– Нам придется делать так, как хочет Капрус.

– У нас нет выбора, – согласилась Элизабет.

– Когда информация будет готова для передачи, думаю, нам придется разделиться.

Элизабет усмехнулась:

– Капрус, конечно же, не пожелает остаться здесь.

Уверена, все заслуги он присвоит себе.

– Предполагаю, Капрус из благоразумия никому не доверяет, – с улыбкой сказал я.

– Он играет в опасные игры, Тэрл.

Я кивнул.

– Итак, – подвела итог Элизабет, – мы должны ждать.

– Плюс к этому я хотел бы найти того, кто убил воина из Тентиса, погибшего на мосту в Ко-Ро-Ба.

– Ты же даже не знаешь, кто это был, – напомнила Элизабет.

Я взглянул на девушку так сурово, что она потупила глаза.

– Извини, – тихо сказала она, – это только значит, что я очень боюсь за тебя.

Я с нежностью взял её руки в свои:

– Я знаю.

– Сегодня ночью помоги мне, поддержи меня. Я очень боюсь.

Я притянул её к себе и поцеловал. Она положила мне голову на плечо.

Так и не сумев заснуть, я покинул Элизабет и надел свою тунику убийцы. Появление Марленуса в Аре заставило меня задуматься. Я знал – убар убаров пришел сюда не для того, чтобы полюбоваться гонками. Я вспомнил, что в банях Нела весьма уклончиво говорила о своем отношении к убару, хотя, несомненно, очень многое слышала в Капасиане. Возможно, в Аре существовало какое-то общество, о котором я ничего не знал. К примеру, я ничего раньше не слышал о попытках разыскать и убить Марленуса в Валтае – попытках, которые предпринимались, но не удались. Сейчас у нынешней власти Ара появилась отличная возможность обнаружить и уничтожить прежнего убара.

Я вышел из комнаты и, погруженный в думы, стал бродить по дому Кернуса. Прошел мимо охранников, но никто не окликнул меня. Мне была предоставлена полная свобода перемещений.

Я испытывал раздражение от того, что Капрус не захотел показывать результаты своего труда до полного его завершения. Я не понимал причины его страха. Но с другой стороны, то, что он достал документы и уже делал копии с них, радовало меня. Ведь это означало, что наша с Элизабет работа теперь сводится только к тому, чтобы передать документы, правда через несколько месяцев, в Сардар. Когда все будет готово, я мог бы купить тарна с несущей корзиной и, взяв с собой Элизабет и Капруса, уже через пять дней очутиться в Сардаре, в полной безопасности, встретиться с Миском, Куском, Ал-Ка, Та-Ба и другими моими друзьями. Меня по-прежнему приводил в недоумение тот факт, что карты и документы не зашифрованы и написаны на горианском.

Это можно объяснить только тем, что «Другие» уверены бумаги в доме Кернуса находятся в безопасности.

Внезапно я услышал дикий, ужасный крик, похожий на рев животного, и подумал, что, наверное, это зверь, которого так боялся Хо-Ту. От ужаса волосы поднялись у меня на голове, я остолбенел. Но так как крик больше не повторился, то спустя какое-то время я продолжил свою прогулку, испытывая, однако, большое облегчение от уверенности, что страшный зверь содержится в клетке. Не хотел бы я повстречаться с ним один на один в холле дома.

Ноги машинально привели меня в коридор, к массивной двери, за которой находилось помещение для особых трофеев. Четверо охранников все так же стояли на страже. К своему удивлению, у двери я столкнулся ни с кем другим, как с хозяином дома – Корпусом. На нем была длинная черная грубошерстная мантия, обрамленная тремя шелковыми полосами – желтой и двумя синими. На шее поблескивал медальон с изображением герба дома – тарна со скованными кандалами лапами. Остекленевшими серыми глазами он молча наблюдал за мной. Но потом кривая улыбка коснулась его сурового рта.

– Вы поздновато бодрствуете, убийца, – сказал он.

– Не могу уснуть, – объяснил я.

– Я думал, люди вашей касты спят крепче всех.

– Кажется, я что-то не то съел.

– Может быть. Ну и как, ваша охота успешна?

– Я ещё не нашел того убийцы.

Кернус хмыкнул в ответ.

– Предполагаю, что выпил плохой паги – вот и не спится, – сказал я.

Кернус рассмеялся:

– Это хорошо, что вы здесь. Я хочу вам кое-что показать.

– Что?

– Гибель дома Портуса.

Мне было известно, что дом Портуса был единственным из оставшихся конкурентов Кернуса в борьбе за полный контроль над работорговлей в Аре. На эти два дома в сумме приходилось около семидесяти процентов всего объема торговли рабами в городе. Несколько второстепенных домов уже закрылись, а оставшиеся тридцать процентов приходились на небольшие, не опасные для Кернуса дома.

– Следуйте за мной, – сказал Кернус и вошел в дверь, распахнутую перед ним охранниками.

Мы очутились в коридоре, идущем к большой комнате со стеклянным экраном, за которым располагалась металлическая решетка. Вновь заглянув через стекло, обратной стороной которого было зеркало, я увидел роскошную комнату со шкафом и сундуком, задрапированными шелком, с коврами, мягкими диванами и ванной, находящейся за портьерой. Теперь в этой поражающей роскошью комнате томилась пленница.

Поразительно красивая, но с чертами лица, говорящими о жестокости, девушка в ярости металась из одного конца комнаты в другой, словно молодая, посаженная в клетку самка ларла. Судя по великолепию одежд, можно было не сомневаться она принадлежала к высшей касте, была объектом зависти всех свободных женщин в Аре.

– Вот посмотрите. Это и есть гибель дома Портуса, – кивнул на неё Кернус.

У девушки были прекрасные волосы – вьющиеся, длинные, которые скорее всего никогда не стриглись, огромные черные сверкающие глаза и несколько широкие скулы. Ее узкие запястья были скованы металлическими кандалами весом не менее фунта, но они не ограничивали её передвижений по комнате.

– Я хочу, – сказал Кернус, – чтобы она ощутила сталь на своих руках, тяжесть кандалов.

Девушка в это время, откинув руки в кандалах за голову, стояла неподвижно, устремив в потолок застывший взгляд. Но потом она, зарычав от ярости, изо всей силы ударила цепью по шкафу, по дивану и лупила по ним снова и снова. Отведя этим душу, красавица, немного успокоившись, постаралась освободить руки. Она даже подскочила к ванне и смазала маслом запястья, но это ей не помогло – кандалы не поддавались. Тогда она зарыдала и, метнувшись в центр комнаты, с ещё большей неистовостью стала бить по дивану цепью, затем, опустившись на колени, начала колотить его кулаками. Я почувствовал рядом с собой какое-то движение, повернулся и увидел женщину в красной тунике кухонной рабыни, несущую поднос с фруктами и кувшин вина. За ней следовал охранник. Рабыня робко постучала в дверь. Девушка отскочила от дивана, вытерла руки полотенцем и, отбросив волосы назад, застыла в царственной позе.

– Войдите, – сказала она.

Охранник открыл дверь, и рабыня вошла, скромно опустив голову, поставила поднос с фруктами и вином на небольшой низенький столик у дивана и все так же с опущенной головой направилась к двери.

– Подожди, – приказала девушка.

Рабыня упала на колени и склонила голову.

– Где твой хозяин? – требовательно спросила девушка в кандалах.

– Не знаю, госпожа, – испуганно ответила кухонная рабыня.

– Кто твой хозяин?

– Мне не разрешили это вам говорить, госпожа.

Девушка в кандалах шагнула к ней, схватила за ошейник – рабыня дернулась, стараясь высвободить голову. Девушка же, нагнувшись, тщательно изучила надпись на ошейнике и рассмеялась, затем с презрением оттолкнула рабыню. Та лежала на полу, боясь пошевелиться. Девушка грубо лягнула её ногой и прорычала:

– Убирайся, рабыня!

Кухонная рабыня моментально вскочила на ноги и выбежала из комнаты. Дверь захлопнулась, и охранник закрыл её на засов.

Кернус жестом остановил рабыню. Та опустилась на колени и замерла, не произнося ни слова, в глазах её были слезы. А Кернус вновь привлек мое внимание к происходящему в запертой комнате. Казалось, настроение пленницы улучшилось. В её движениях появилось ещё больше высокомерия. Она посмотрела на поднос, рассмеялась, взяла фрукт и, усмехнувшись, вонзила в него зубы.

– Я знаю, что я сделаю с этой девицей, – сказал Кернус. – Я намеревался бросить её к мужчинам-рабам, чтобы они пользовались ею до того момента, как она покинет наш дом, но не сделаю этого. Я пока наблюдаю за ней, она интересна мне. Перед тем как она покинет дом, я сам займусь ею, но красотка не узнает, кому она будет служить. Когда я буду приходить к ней, ей на глаза будут надевать повязку.

– А в конечном итоге что вы собираетесь сделать с ней? – поинтересовался я.

– У неё прекрасные волосы, не так ли?

– Прекрасные.

– Думаю, она очень гордится ими, – продолжал размышлять Кернус.

– Несомненно, – не стал возражать я и на этот раз.

– Так вот, я состригу ей волосы, завяжу глаза и отправлю на тарне в другой город, к примеру Тор, где её продадут на публичных торгах.

– Полагаю, такую девушку можно продать и персонально.

– Нет, – сказал Кернус, – её продадут в общей массе.

– Но как это связано с домом Портуса? – спросил я.

Кернус рассмеялся:

– Вы убийца, а не игрок, не умеете рассчитывать ходы вперед.

Я пожал плечами.

– Эта девица быстро вернется в Ар. Если будет необходимо, я помогу ей вернуться.

– Ничего не понимаю, – сказал я.

Кернус жестом приказал кухонной рабыне подойти поближе. Она поспешила выполнить приказание.

– Посмотрите на ошейник.

Я прочитал надпись на ошейнике: «Я собственность дома Портуса».

– Она вернется в Ар, – повторил Кернус, – и день её возвращения будет днем падения дома Портуса.

Я посмотрел на Кернуса.

– Эта девушка, конечно же, Клаудия Тентиус Хинрабия, – сказал он.




Глава 15. В ДОМ КЕРНУСА ПРИХОДИТ ПОРТУС


Я наблюдал, как Филлис Робертсон исполняет свой танец, грациозно двигаясь по выкрашенным в алый цвет шкурам, расстеленным в промежутках между столами, под устремленными на неё взглядами воинов Кернуса и членов обслуживающего персонала его дома.

Рядом со мной сидел Хо-Ту, ложка за ложкой отправляющий в рот свою неизменную овсянку. «Танец Пояса», придуманный и доведенный до совершенства танцовщицами Порт-Кара, сопровождался ритмичными музыкальными аккордами. Кернус, как обычно, был всецело погружен в игру с Капрусом и сидел, не отрывая взгляда от доски.

С течением недель, проведенных мною в доме Кернуса, незаметно складывавшихся в месяцы, во мне начало постепенно нарастать нетерпение, и меня все чаще стали посещать дурные предчувствия. Понимая, что поступаю неразумно, я тем не менее неоднократно обращался к Капрусу с просьбой поторопиться с выполнением им своей работы или дать мне возможность самому переправить часть имеющихся у нас копий документов в Сардар. Он неизменно отвечал отказом. Эта задержка, расцениваемая мной как пустая трата времени, выводила меня из себя, но возможности ускорить события не было. Вероятно, опасаясь моего опрометчивого шага, Капрус не сообщал мне, где хранит карты и документы, а я в свою очередь чувствовал, что моя попытка выкрасть их и доставить в Сардар едва ли может оказаться успешной. А кроме того, о пропаже документов, скорее всего, тут же через Кернуса станет известно «Другим», и они при первой же возможности изменят свои планы либо, наоборот, ускорят их реализацию. Поэтому, с грустью наблюдая за ходом времени, я, сдерживая нетерпение, снова и снова напоминал себе, что Капрус, безусловно, является доверенным агентом Царствующих Жрецов и что сам Миск высказывался о нем лестно. Я должен доверять Капрусу, и я всецело буду доверять ему, однако это нисколько не уменьшало моего раздражения.

Хо-Ту указал ложкой на Филлис.

– Неплохо танцует, – заметил он, обращая мое внимание на девушку. «Танец Пояса» исполняется в сопровождении воина.

Танцовщица сейчас лежала, распластавшись на шкурах у его ног, двигаясь так, словно тот наказывал её ударами плети. Талия её была перетянута белым шелковым шнуром, с которого свисала узкая полоска белого шелка длиной не больше двух футов. Тонкую шею стягивал покрытый белой эмалью ошейник. На левой щиколотке не было металлической полосы, предназначенной для колокольчиков.

– Отлично, – заметил Хо-Ту, отправляя в рот очередную ложку овсянки.

Филлис Робертсон под музыку грациозно перекатывалась со спины на бок, воздевая вверх плотно сжатые ноги, закрывая искаженное мукой лицо руками, создавая полное впечатление избиения рабыни плетьми.

С каждым тактом неистовство музыкальных аккордов нарастало.

Свое название танец получил по тому факту, что исполняющая его танцовщица на всем его протяжении не может поднять голову выше надетого на воине пояса.

Однако подобные детали известны лишь тончайшим ценителям исполнительского мастерства. В действительности танцовщица за время танца ни разу даже не встает на ноги.

Музыкальные аккорды слились в сплошной рев. Девушка, поднявшись на колени и низко опустив голову, обхватила руками колено воина, покрыв его сандалии волнами густых распущенных волос.

– Да, Сура вполне отрабатывает заплаченные за неё деньги, – заметил Хо-Ту.

Я не мог не согласиться.

Тут из дальнего конца зала осторожно, как-то робко поднявшись по ступеням, к нашему столику подошла девушка в тунике из белого шелка с высоким кувшином неразбавленного ка-ла-на. Грациозно изогнув тело и низко опустив голову, она склонилась прямо надо мной.

Ее голос, скорее похожий на шепот, прозвучал как приглашение. Я поднял на неё взгляд. Ее глаза были блестящими, глубокими, красивыми и манящими.

Влажные губы приоткрылись.

– Вина не желает хозяин? – спросила Вирджиния Кент.

– Да, налей. – Вирджиния быстро наполнила мой кубок и, так же изящно отступив назад, спустилась по ведущим от стола ступеням и поспешила на место.

– Она, конечно, рабыня белого шелка, – заметил Хо-Ту.

– Я знаю, – ответил я.

Подобным же образом к нашему столу приблизилась другая девушка, одетая уже в тунику красного шелка.

– Не желает ли хозяин вина? – спросила Элизабет Кардуэл.

– Все сначала, – недовольно бросил ей Хо-Ту.

На лице Элизабет отразилось переполняющее её волнение; она поспешно отступила назад и приблизилась снова. Только на третий раз, когда у неё уже навернулись слезы на глаза и задрожали губы, ей наконец удалось удовлетворить строгие требования Хо-Ту.

– До чего же она глупа, – бросил он вслед быстро удаляющейся Элизабет.

Я взглянул на Вирджинию Кент, грациозно двигающуюся между столами в своей короткой шелковой тунике, легко удерживавшую при этом на плече кувшин с ка-ла-на. Сейчас волосы у неё уже были дюйма на три длиннее, чем когда она впервые появилась в доме Кернуса. Ее изящная, плавная походка заставляла мое сердце биться быстрее. Я не мог оторвать взгляда от движения её длинных, стройных ног. Я заметил, что на левой лодыжке у нее, так же как у Филлис, отсутствовала полоска металла для крепления колокольчиков, однако горло её все так же стягивал покрытый белой эмалью ошейник. И у Филлес, и у Вирджинии виднелось на бедре рабское клеймо.

«Танец Пояса» к этому времени подошел к своему кульминационному моменту, и я снова стал наблюдать за Филлис Робертсон.

– Захват Домашнего Камня, – долетели до меня слова Кернуса, и я, оглянувшись, увидел, как Капрус с огорченным видом развел руками, признавая свое поражение.

В тусклом свете факелов Филлис Робертсон теперь уже стояла на коленях, а наклонившийся над ней воин держал её своими громадными руками за плечи. Голова её была откинута назад, а руки в немой мольбе протянуты к воину: она словно бы пыталась оттолкнуть его или, наоборот, прижать к себе, но воин оставался все так же непоколебим. Наконец голова девушки бессильно упала на шкуры, а тело изогнулось дугой, напряженное и словно наполненное болью и страстью, и под заключительные аккорды музыки замерло в могучих руках воина. Через какое-то, показавшееся бесконечно длинным мгновение воин отпустил ставшее безвольным тело, оно плавно опустилось на шкуры, и партнеры застыли в финальной сцене танца. Затем танцор, исполнявший мужскую партию, отошел назад – и Филлис поднялась со шкур и осталась одна, уставшая, тяжело дышащая и блестящая от пота.

Я заметил стоящую здесь же Суру. Она, конечно, будучи рабыней, не принимала пищу вместе со свободными. Сколько она уже простояла здесь, я не знал.

Кернус после окончания партии также наблюдал за заключительными сценами танца. Он взглянул на Капруса, и тот в ответ утвердительно кивнул.

– Дайте ей пастилу, – распорядился Кернус.

Один из сидевших за столом бросил Филлис кусочек пастилы, и та ловко его поймала. Она ещё мгновение помедлила, разглядывая зажатое в ладонях лакомство, затем её глаза внезапно наполнились слезами, она повернулась и быстро выскользнула из комнаты.

Хо-Ту обернулся к Суре.

– У неё уже неплохо получается, – заметил он.

Сура почтительно склонила голову.

– Завтра мы продолжим занятия, – сказала она и, ещё раз поклонившись, оставила зал.

Я взял стоящий рядом кубок и отпил вина. За прошедшие месяцы на что только я не тратил свое время! Я регулярно посещал гонки на тарнах, где нередко встречал своего нового знакомого Мипа, функционера команды зеленых. Несколько раз мы с ним устраивали тренировочные гонки между собой, и как-то раз ночью на пустом Стадионе Тарнов он даже показал мне пару трюков: замысловатых маневров, применяемых для неожиданного обхода соперника, в которых он оказался большим специалистом.

Я узнал такие приемы, например, как скользящий проход птицы вплотную к сопернику, технику ухода от нападения птицы с воздуха и блокировку удара её крыльев, что при определенной сноровке способно даже вывести птицу соперника из строя, и многое другое. Гонки на тарнах, как это часто случается, могут быть нисколько не менее опасными и жестокими, чем игрища и поединки, устраиваемые на Стадионе Клинков, где люди сражаются друг с другом со свирепостью диких животных и где их поединки нередко заканчиваются смертью. Иногда в ходе гонки соперники в борьбе за позиционное преимущество действуют, не считаясь ни с чем, во имя достижения победы, и бывают случаи, когда при сближении двух птиц на опасное расстояние наездники, пользуясь случаем, быстрым движением перерезают один у другого вожжи управления или ремни безопасности, сознательно ставя таким образом своего противника при падении с большой высоты на грань гибели. Иногда после таких состязаний я посещал Капасианские бани, где немедленно выбирал себе Нелу. Я испытывал симпатию к этой ласковой маленькой пловчихе и надеюсь, что тоже пришелся ей по душе. Кроме того, девушка, казалось, была в курсе всех событий, происходящих в Аре.

С окончанием месяца се'кара соревнования на Стадионе Клинков также подошли к концу. Я присутствовал на них всего лишь раз, и мне хватило этого, чтобы понять, что подобные игрища не по мне. Не хочу заниматься подробными описаниями состязаний, проводимых на Стадионе Клинков. Они кажутся мне лишенными какой бы то ни было красоты и рассчитаны только на любителей лицезреть кровавую бойню. Поединки проводятся либо между отдельными вооруженными людьми, либо между целыми командами. Как правило, в них принимают участие не воины, а представители низших каст, рабы, приговоренные к смерти преступники и им подобные. Некоторые из них, однако, мастерски владеют оружием и способны поспорить даже с профессиональными воинами.

Зрителям нравится наблюдать поединки, проводимые противниками с разными видами оружия, и сравнивать их мастерство, делая ставки. Наиболее популярны, конечно, кривой нож и короткий меч, остальные же виды оружия можно не увидеть на поединках по три, а то и четыре дня кряду. Другим распространенным вооружением, как, впрочем, и в Древнем Риме на Земле, являются сеть и трезубец, которыми лучше всех владеют выходцы из прибрежных районов или с островов далекого моря Тасса, где эти орудия широко распространены среди рыбаков. Иногда сражающиеся бьются вслепую в специальных железных колпаках, не дающих возможности увидеть противника. Частенько на арене можно увидеть поединки женщин, выходящих биться один на один с надетыми на ладони перчатками с длинными металлическими когтями, либо схватки нескольких женщин, выпущенных против одного мужчины либо против меньшей по численности группы мужчин.

Проигравшие в таких поединках женщины становятся собственностью победителей, проигравших же мужчин, конечно, убивают. Не меньшей популярностью на Горе пользуются и поединки между различными животными, выпускаемыми на арену полуголодными и доведенными до бешенства раскаленными прутьями и плетьми.

Подчас животных выставляют против по-разному вооруженных рабов или рабынь. В таком случае – поскольку рабы и приговоренные к смертной казни преступники по законам Гора ничем не отличаются от животных – их иногда, даже в случае выигрыша ими поединка, по требованию зрителей скармливают диким зверям.

В Аре существует множество школ, специально занимающихся подготовкой рабов и смертников к подобным выступлениям, которые процветают не меньше, чем бизнес по отлову диких животных, специально доставляемых в Ар из различных уголков планеты только для того, чтобы быть убитыми на арене столь неестественным для животного способом, на глазах ликующей от вида крови толпы.

Как я уже говорил, поединки и состязания в целом пользуются в Аре всеобщей популярностью, однако средний обыватель с более пристальным вниманием следит за гонками на тарнах. Здесь существуют постоянные команды и соответствующие группировки болельщиков, которых не существует среди посетителей Стадиона Клинков. Но вообще поклонники гонок довольно редко посещают кровавые игрища, а приверженцев поединков почти не увидишь среди наблюдающих за состязаниями на тарнах.

В тот раз, когда я решился присутствовать в качестве зрителя на поединках, я надеялся, что мне посчастливится увидеть выступления Мурмилиуса – человека незаурядной силы и непревзойденного мастера по владению мечом. Он всегда бился только в одиночку, иногда выходя на арену даже по три, а то и четыре раза за один вечер, и за все сто пятнадцать боев не потерпел ни одного поражения. Никто не знал, был ли он рабом от рождения или нет, но одно несомненно: за все это время он уже раз десять, если не больше, должен был получить свободу. И тем не менее он неизменно с мечом в руке выходил на арену. Я полагаю, что его, даже в наиболее жаркие дни затянутого в скрывающий лицо шлем, заставляло вновь и вновь появляться на арене непреодолимое стремление в очередной раз под ликующие крики толпы почувствовать себя победителем. И все же, несмотря на столь высокую популярность, Мурмилиус для всех оставался загадкой, никто, казалось, не способен был приоткрыть завесу над его легендарной личностью.

Его действия всегда казались странными тем, кто за ним наблюдал, и не укладывались в сознании зрителей: он никогда не убивал поверженного противника, даже если раны того были настолько серьезны, что смерть принесла бы только облегчение.

Вот и в тот раз, когда я оказался свидетелем его поединка, беснующаяся от возбуждения толпа требовала добить его истекающего кровью противника, распростершегося на песке и протягивающего руку к трибунам с мольбой о помиловании. Мурмилиус, стоя у его распластанного тела, уже занес было меч над его открытой грудью, дожидаясь нового всплеска ликования на трибунах, и тут же, запрокинув голову, громко расхохотался и, вложив меч в ножны, покинул арену. Зрители были поражены и разгневаны, но, когда Мурмилиус подошел к железной решетке, преграждающей выход с арены, и снова повернулся к ним лицом, они в единодушном порыве вскочили на ноги и принялись неистово скандировать его имя – имя человека, осмелившегося бросить вызов им всем. Еще бы: их воля, воля десятков тысяч людей, заполняющих трибуны стадиона, оказалась для него ничем, пустым местом; он воистину был сейчас Победителем, полубогом, способным в эту минуту забрать или даровать жизнь человеку по своему усмотрению. Окинув взглядом продолжающую прославлять его толпу, Мурмилиус круто развернулся и, пройдя за решетку, растворился в темноте ведущего к подсобным помещениям коридора. Никогда ещё никому не удавалось увидеть его без шлема, не снимаемого им даже в ответ на настойчивые требования зрителей открыть свое лицо. Очевидно, единственный способ увидеть черты этого человека-легенды – это победить его и снять шлем с лежащего на окровавленном песке, но Мурмилиус никому не давал такой возможности, неизменно покидая арену с гордо поднятой головой, помахав на прощание неистовствующим зрителям своей затянутой в перчатку рукой.

Клаудия Тентиус Хинрабия уже почти год содержалась в доме Кернуса. За это время ей успели несколько раз обрить голову. Ей позволено было носить роскошные одежды свободной женщины, кроме капюшона и скрывающей лицо накидки. Цепи на её руках, за исключением тех случаев, когда она переодевалась или принимала ванну, никогда не снимались, чтобы она не могла почувствовать себя свободной. Каждый вечер в её роскошную камеру приходили красивые, нарядные девушки, чтобы помочь ей совершить туалет, обрызгать её духами, натереть ароматическими маслами и приготовить её для любви. Эти девушки, согласно инструкциям Капруса, вели себя с ней предупредительно и почтительно, выполняя каждое её желание, однако неизменно пересмеивались между собой, глядя на бритую голову этой высокопоставленной рабыни, и шепотом отпускали в её адрес бесконечные шутки и колкие замечания. Это изводило Клаудию до такой степени, что четырежды пыталась она напасть и убить одну из своих невыносимых прислужниц, однако её спутницы тут же приходили на помощь своей товарке и легко справлялись с вышедшей из-под контроля пленницей. Нередко оказывала она сопротивление и при омовении и натирании ароматическими маслами, но и тут девушки оказывались сильнее её, решительными и слаженными действиями вынуждая Хинрабию пройти полную процедуру приведения себя в порядок и оставляя её омытую, надушенную, завернутую в шелка, но в кандалах дожидаться того, для чьей любви она была предназначена и кому она чаще всего сопротивлялась либо, напротив, вела себя нарочито холодно. При этом ей завязывали глаза, имя и облик хозяина для Клаудии оставались загадкой.

По истечении двух месяцев такого взаимного мучения Кернус, вероятно уставший от её бесстрастного тела, а возможно, решивший, что предварительный этап превращения её в рабыню подошел к концу, распорядился отправить её в Тор, где, как я слышал, на неё надели ошейник, поставили рабское клеймо и выставили на городские невольничьи торги в период, предшествующий зимнему солнцестоянию.

Предполагалось, что в течение последующих двух месяцев она сумеет снова вернуться в Ар, поскольку из выставления её на продажу не делалось никакой тайны и казалось маловероятным, что ей не удастся убедить своего нового владельца в своем высоком происхождении и принадлежности к одной из знатнейших фамилий Ара, которая, разумеется, щедро отблагодарит его за её возвращение домой. Если же её рассказы о себе не возымеют на её нового хозяина должного воздействия, была предусмотрена покупка её одним из тайных агентов Кернуса, предложившим бы её владельцу хорошие деньги. Однако этот план рассматривался только на крайний случай; было бы гораздо лучше, если бы новый владелец Хинрабии, не подозревающий о затеваемой интриге против Портуса, доставил бы Клаудию в Ар самостоятельно.

Время на протяжении всего этого периода, казалось мне, текло невероятно медленно. Ар расположен в северном полушарии, в довольно низких широтах, и его затяжные зимние холодные дожди, навевающие тоску серые, без проблеска солнца дни и редкие снегопады, тут же превращающиеся на улицах города в непролазную грязь, – все вызывало у меня непреодолимое отвращение. С каждым днем меня все больше раздражало бессмысленно уходящее время. Я снова имел долгий и неприятный разговор с Капрусом, но он остался верен занимаемой им позиции – и на этот раз с раздражением заявил мне, что больше на подобные темы беседовать не будет.

Иногда, чтобы хоть как-то убить время, я наблюдал за обучением девушек.

Класс Суры располагался прямо напротив её спальни и вполне мог бы принадлежать свободной женщине, если бы расположенные только с внешней стороны тяжелые запоры на дверях не напоминали о том, что Сура рабыня. Полы комнаты были устланы коврами, оставлявшими в центре небольшое свободное пространство, засыпанное слоем песка. Вдоль одной из стен тянулся ряд сундуков для хранения одежды, перемежавшихся вделанными в стенку кольцами и крючьями для прикрепления цепей, предназначенных для приковывания к ним девушек и обучения их носить свои кандалы с подобающим изяществом. Предусмотрено было и место для музыкантов, неизменно присутствующих на занятиях девушек, в программу которых обязательно входило обучение танцам и умению чувствовать музыку. Вдоль другой стены был установлен перед зеркалом длинный деревянный брус наподобие того, что можно увидеть в балетных классах, и предназначенный для разучивания различных упражнений, направленных на развитие гибкости и стройности тела, а также танцевальных движений. Здесь же, на полу, лежало несколько толстых шерстяных матов и шкуры. В комнате также имелось несколько зеркальных окон, разумеется, с другой стороны прозрачных, что позволяло из коридора наблюдать за всем происходящим, оставаясь при этом незамеченным.

Нередко я смотрел на девушек оттуда, иногда один, иногда вместе с другими зрителями, но чаще наблюдал за ходом тренировки, сидя непосредственно в комнате где-нибудь у задней стены. Сура всячески приветствовала присутствие на тренировках зрителей-мужчин, считая, что их внимание повышает интерес обучаемой девушки к занятиям. И действительно, хотя я не считал нужным говорить об этом Элизабет, выполнение упражнений проходило с несравненно большим подъемом, когда она ощущала на себе внимание зрителей, нежели отрабатывание тех же приемов, когда комната была пуста и за ней наблюдали через зеркальный экран из коридора.

Помимо меня, было и ещё несколько мужчин, с определенной регулярностью наблюдавших за процессом обучения девушек. За последние два месяца наиболее часто я замечал двух молодых воинов-охранников, из числа недавно принятых в штат свободного персонала дома Кернуса. Звали их Ремиус и Хо-Сорл. Они казались чем-то похожими друг на друга и весьма способными молодыми людьми, что значительно отличало их от основной массы слуг этого работоргового дома. Я полагаю, что их привела сюда потребность в деньгах, поскольку рабовладельцы обычно хорошо платят тем, кто предоставляет в их распоряжение свои мечи.

За последний месяц штат сотрудников был в значительной степени расширен, в основном из-за резко возросшего числа рабов, приобретенных в недавнее время домом Кернуса, но, возможно, это объяснялось также приближением весны – наиболее заполненного делами времени года, поскольку с её приходом, во-первых, учащаются направленные на захват рабов организованные набеги, а во вторых, растут желания покупателя встретить начало нового года, приходящееся на день весеннего равноденствия, приобретением для своего хозяйства одной-двух новых девушек-рабынь. К тому же следующий традиционно признанный период покупки рабыни владельцем средней руки, связанный с Праздником Любви, начинается только в разгар лета, в первый день Пятой переходной стрелки.

Я знал, что Кернус захочет выставить на продажу Элизабет и двух других девушек именно в этот пятидневный период, поскольку приобретение рабыни в дни Праздника Любви считается удачной покупкой и цены на девушек резко возрастают. Однако я надеялся, что задолго до наступления этого дня и Элизабет, и Капрусу удастся исчезнуть из этого дома.

Тренировка рабынь, как и обучение животных, представляет собой чрезвычайно сложный процесс, требующий от наставника беспредельного терпения, настойчивости и суровости, граничащей иногда с жестокостью. Всеми этими качествами Сура обладала в избытке. В течение многих вечеров, особенно на первых этапах курса обучения, Элизабет возвращалась в мою комнату, а Филлис и Вирджиния расходились по своим конурам заплаканные, в синяках и кровоподтеках после воздействия на них шокера, с бесконечными стенаниями и жалобами на то, что им никогда не удастся удовлетворить высокие требования их наставницы. Затем у них начали наблюдаться некоторые успехи, неизменно вознаграждаемые похвалой или добрым словом, и на лице Элизабет стало все чаще появляться радостное выражение.

Принципиально говоря, основной линией курса обучения являлось приучение к послушанию и дисциплине, на что, собственно, было направлено и содержание Филлис и Вирджинии в рабской конуре, а не в спальных помещениях подневольного персонала. Разумом девушки это, конечно, понимали, но именно это и составляло наиболее сложный, трудно принимаемый психологически момент программы обучения.

– Я боюсь шокера, – как-то призналась мне Элизабет. – Знаю, что это глупо, но боюсь. Я готова сделать все, что мне говорит эта женщина, лишь бы она не прикасалась ко мне шокером. После этого я начинаю её просто ненавидеть. Понимаю, для чего она это делает, но удержаться не могу. А ведь мне так хочется услышать её одобрение!

– Страх перед шокером вполне объясним, – ответил я, вспоминая, как однажды сам подвергся воздействию стрекала для тарнов, и с тех пор на собственном опыте представлял, что должно испытывать при этом животное. Даже вылетающий при соприкосновении с телом из металлического наконечника сноп искр, не вызывающих болезненных ощущений, уже сам по себе нагонял какой-то необъяснимый страх.

– Меня дрессируют, как какое-нибудь животное, – пожаловалась Элизабет, кладя голову мне на плечо.

Это, несомненно, было правдой. Главным принципом, лежащим в основе обучения, была политика кнута и пряника. Иногда Сура организовывала нечто вроде небольших соревнований между своими подопечными, выставляя в качестве стимула какие-нибудь своеобразные призы, чаще играя при этом на самолюбии, и тогда девушки, незаметно втягиваемые в борьбу, с удивлением замечали, что каждой из них хочется превзойти своих становящихся соперницами подруг и оказаться впереди. Этому же способствовало и присутствие на тренировках мужчин, но основной принцип тем не менее оставался неизменным.

Центральной идее приучения к неволе и воспитания послушания и дисциплины были подчинены и остальные, надо признать, довольно примитивные методики, состоящие, например, в том, что в первую неделю занятий девушки целыми часами простаивали на коленях напротив громадного зеркала в позе рабыни наслаждения. Смысл этого упражнения, как мне кажется, заключался лишь в том, чтобы приучить каждую из них к мысли, что все они являются рабынями.

На следующей неделе к стоянию на коленях в том же положении добавилось регулярное повторение ритуальной фразы: «Я рабыня, мое предназначение – служить хозяину», которую Филлис и Вирджиния произносили по-английски, а Элизабет – по-гориански.

На третью неделю в обучение были привнесены некоторые более тонкие моменты, и посетивший занятия девушек. Фламиниус прочел им курс лекций – сначала на английском, затем на горианском – о некоторых событиях из истории Гора, о считающихся естественными правах человека в зависимости от его кастовой принадлежности, о социальных отношениях между различными слоями общества и взаимоотношениях между полами. При этом красной нитью во всех его рассуждениях проходила мысль о неизбежном неравенстве между людьми, заложенном в самой природе человека, и его дальнейшем историческом развитии, что порождает закономерные столкновения интересов, конфликты, стремления к превосходству над окружающими – как результат главенства одних над другими. Над всем этим лежит опять-таки заложенное самой природой превосходство мужского, во всех отношениях более сильного начала над женским, сутью которого является подчинение.

На Земле эти девушки принадлежали слабым мужчинам, неспособным их защитить, обреченным на поражение, поэтому совершенно естественно, что нашлись мужчины более сильные, победители по своей натуре, способные подавить тех, кто не в состоянии оказать им достойное сопротивление и получить в качестве трофея их женщин, которым самой природой уготована роль рабыни и в обязанности которой входит стремление во всем ублажать мужчин, тем более мужчин-победителей. Во всех подобных рассуждениях лежит, конечно, естественная для горианского сознания идея об изначальном мужском превосходстве, подкрепленная соответствующим ходом социального развития общества, рассматривающего женщину как неотъемлемую принадлежность мужчины.

Фламиниус иногда позволял себе выслушивать и возражения по данному вопросу, однако предпочитал не тратить время на споры по столь очевидным вещам и лишь, болезненно морщась, терпеливо дожидался, когда сообщаемые им столь банальные истины укрепятся наконец в сознании этих несчастных рабынь. Филлис, насколько я знал от Элизабет, выступала в подобных дискуссиях, когда, конечно, ей это позволялось, самым горячим противником идей Фламиниуса. Особенно веселило Элизабет то, что на Земле Филлис, очевидно, была ярой феминисткой. Она по сути ненавидела и презирала мужчин, хотя даже в женском кругу не могла толком объяснить, за что именно. Вирджиния, наоборот, проявляла застенчивость, сторонилась и побаивалась мужчин.

Нечего и говорить, что обе эти крайности в представлениях Суры являлись недопустимыми. Иногда вечерами Элизабет, возвращаясь в нашу комнату, со смехом подробно рассказывала о словесных баталиях между Филлис и Фламиниусом. По её мнению, очевидно, совершенно справедливому, позиции обоих непримиримых спорщиков основывались как на действительно имеющихся фактах, так и на их подтасовке. Филлис всячески отрицала любые следствия естественных различий между полами, рассматривая мужчину и женщину как неких бесполых существ, в то время как Фламиниус вообще едва ли считал женщину человеком. В результате, хотя я полагаю, что Фламиниус не мог не признавать некоторые заблуждения и преувеличения занимаемой им позиции, их споры кончались ничем, и каждый оставался при своем мнении, считая себя победителем, а своего противника – упрямым животным.

В иные моменты дискуссий, к моему вящему удовольствию и едва сдерживаемому раздражению Элизабет, Фламиниус действительно показывал себя непревзойденным оратором и настоящим мастером своего дела, выдвигая неопровержимые аргументы и приводя блестящие доводы, подтверждающиеся многолетним опытом касты медиков, статистикой, многочисленными психологическими тестами, ответом на которые служили только основанные на эмоциях выпады Филлис, заканчивающиеся, как правило, её слезами. Фламиниус, безусловно, был по натуре тонким психоаналитиком, и Филлис нередко вообще не способна была уловить нить его логических рассуждении и принять либо опровергнуть выдвигаемый им тезис.

В ходе подобных дебатов Вирджиния, как правило, оставалась безучастной и лишь время от времени приводила в качестве примера какой-нибудь факт или соображение, практически всегда подтверждающие позицию Фламиниуса, что не могло не вызывать ярость Филлис.

Элизабет мудро воздерживалась от участия в этих бесплодных дискуссиях. У неё была своя точка зрения на этот счет, подкрепленная личным жизненным опытом. За время пребывания на Горе она уяснила, что женщины – замечательные создания, совершенно не похожие на мужчин, и им не следует стремиться походить на мужчин, это глупо. Они – сами по себе, поступающие, как им заблагорассудится в определенных, разумно ограниченных рамках свободы. И это естественно для всех живых существ. Человеческий мир делится на мужчин и женщин, составляющих единый человеческий вид, и каждый из полов прекрасен сам по себе.

Через две недели лекций, сопровождаемых дискуссиями, казавшимися мне пустой тратой времени, Вирджиния Кент, сторонившаяся и побаивающаяся мужчин, уловила для себя – пусть даже, возможно, и не принимая её всей душой – основную мысль теорий Фламиниуса, а Филлис ещё больше утвердилась в своих заблуждениях. Элизабет же стала воспринимать дискуссии как весьма занимательную, искусно проводимую пропаганду, построенную на подтасовке фактов и значительной доле софистики. Как бы то ни было, каждая из троих девушек по истечении двухнедельного срока научилась выдавать требуемые стандартные ответы на не менее стандартные вопросы независимо от того, согласны были они с тезисами или нет. Вопросы были абсолютно простыми, как и ожидаемые на них ответы, и с незаурядным терпением задавались Фламиниусом снова и снова, пока даже Филлис не научилась отвечать на них не раздумывая. Чтобы судить о том, на что были потрачены эти две недели тренировок, достаточно привести лишь небольшой перечень весьма схожих друг с другом вопросов и ответов:

Вопрос: Кто ты?

Ответ: Я – рабыня.

В: Что такое рабыня?

О: Это та, кем владеют.

В: Зачем ты носишь на себе клеймо?

О: Чтобы показать, что мной владеют.

В: Зачем ты носишь ошейник?

О: Чтобы люди могли узнать, кому я принадлежу.

В: Чего прежде всего должна желать рабыня?

О: Угодить мужчине.

В: Кто ты?

О: Я – рабыня.

В: Чего ты хочешь больше всего?

О: Угодить мужчине.

Перечень вопросов, иногда весьма детализированных, можно продолжать бесконечно, но суть их одна: приучение к мысли о личной несвободе и подчинении.

В этом, кстати, состоял и более глубокий, зловещий смысл тренировки девушек, скрытый поначалу даже от меня и от Элизабет, когда они в течение всей последующей недели большую часть времени проводили стоя на коленях возле громадного зеркала, видя свое отражение скованной цепями рабыни, снова и снова громко вслух повторяли одни и те же ответы, словно вдалбливая их в свое сознание. Они продолжали эти тренировки и после ухода Фламиниуса, словно запрограммированные автоматы твердя одни и те же гипнотизирующие фразы. В этом смысле Элизабет было несколько легче, чем остальным девушкам, поскольку она воспринимала происходящее просто как часть нашего с ней плана, который рано или поздно должен был осуществиться и положить конец её теперешним мучениям, однако даже она нередко вскрикивала среди ночи или бормотала «Нет, нет, нет!» – или вскакивала с постели с обезумевшими от страха глазами.

Шестая педеля занятий прошла у девушек так же, как и предыдущие, но теперь к стандартным вопросам и ответам добавилась регулярно повторяемая каждой из них фраза: «Мне нравится быть рабыней. Я хочу быть рабыней». Наконец после завершения этого первоначального периода психической обработки, целью которого было внушение каждой из девушек мысли о том, что она действительно рабыня, хочет ею быть и останется ею навсегда, в их обучение были добавлены некоторые новые элементы. В течение последующих недель и даже месяцев к программе первоначального этапа не возвращались, но этот постулат настолько засел в сознании девушек, что, когда Фламиниус или Сура шутки ради или же одновременно с наказанием провинившейся шокером внезапно спрашивали «Чего ты хочешь больше всего?», девушки, не задумываясь, к своему стыду и удивлению, неизменно отвечали «Угодить мужчине!».

Все свободное от занятий, продолжавшихся в среднем не более пяти часов в день, время Филлис и Вирджиния посвящали изучению горианского языка. Элизабет же большей частью пропадала в кабинете Капруса.

Позднее, когда девушки научились довольно сносно изъясняться по-гориански, им позволили принимать ванны, что доставляло им настоящее наслаждение, а ещё позже даже предоставили свободу передвижения по дому, с тем, однако, условием, что после восемнадцатого удара гонга они непременно должны находиться в своих конурах. Пища их также улучшилась настолько, что после успешно прошедших занятий им даже позволялось выпить за обедом бокал ка-ла-на, что порождало у них стремление трудиться ещё упорнее.

По истечении двенадцатой недели тренировок они уже питались довольно сносно, а к концу пятнадцатой даже хорошо, хотя им и была установлена определенная низкокалорийная диета, основанная на протеиносодержащих продуктах, в основном орехах, что весьма напоминало кормежку тарнов при подготовке их к предстоящим соревнованиям или кормление охотничьего слина.

Элизабет, единственная из всех девушек, имела, так сказать, собственную комнату, дверь которой даже можно было запереть изнутри, поэтому они частенько собирались здесь в свободное от занятий время, чтобы попрактиковаться в языке. Обучала их в основном Элизабет, старавшаяся при этом ни единым намеком не дать им понять, что она владеет английским. Чаще всего в эти часы я позволял им побыть наедине, но иногда тоже оставался послушать, не переставая при этом удивляться педагогическим способностям и такту Элизабет. В присутствии американок Элизабет делала все возможное, чтобы у девушек возникла мысль, будто она служит мне настолько хорошо, что ей удалось до известной степени добиться моего к ней расположения.

На восемнадцатой неделе занятий девушкам выдали короткие белые шелковые туники без рукавов, удерживающиеся при помощи завязываемого на левом плече узла. Элизабет при этом получила тунику красного цвета. В этот же период Филлис и Вирджинии заменили простые металлические ошейники на ошейники запирающиеся, которые при необходимости можно было снять, а также убрали у них со щиколотки левой ноги опознавательные металлические полосы, с которыми они были доставлены на Гор, и ножные браслеты для прикрепления колокольчиков. Элизабет уже в начале обучения поменяли обычный желтый рабский ошейник на запирающийся красный.

К концу двадцатой недели тренировок Филлис и Вирджиния уже вполне прилично изъяснялись на языке Гора; Элизабет же, конечно, владела им свободно, хотя у неё и присутствовал некоторый тачакскии акцент. У девушек манера произнесения некоторых звуков больше напоминала характерный говор жителей Ара.

Я заметил, однако, что Сура настаивала на том, чтобы они не стремились избавиться от акцента, служащего свидетельством их варварскою происхождения. Она считала, что свойственное девушкам проглатывание конечных звуков и некоторая английская шепелявость придают рабыням, с точки зрения мужчин, определенное очарование. При случае я поинтересовался на этот счет у Хо-Ту, охарактеризовавшем это произношение лишь как дефект речи, и сообщил его мнение Суре, оставшейся, однако, в своих требованиях непреклонной. Как-то, находясь в нашей комнате вместе с Филлис и Элизабет, Вирджиния, смущенно поглядев на меня, поинтересовалась, не знаю ли я случайно имени того белокурого охранника с голубыми глазами, который так часто заходит понаблюдать за их занятиями.

– Ремиус, – ответил я.

Вирджиния с благодарностью кивнула и низко опустила голову.

– А того парня, что иногда приходит вместе с ним, зовут Хо-Сорл, – добавил я.

– Это тот, противный? – заметила Филлис. – С черными волосами и шрамом на щеке?

– Мне он противным не показался, – ответил я, – если только ты имеешь в виду того же, о ком я говорю. У него действительно темные волосы и шрам на лице.

– Я его знаю, – сказала Филлис – Он все время таращится на меня. Это меня так раздражает!

– А я подумала, – вставила Элизабет, – что сегодня утром ты танцевала именно для него.

– Ничего подобного! – огрызнулась Филлис.

– А вчера, – рассмеялась Элизабет, – когда Сура попросила его подойти, чтобы одна из нас могла приблизиться и исполнить «Первый поцелуй пойманной рабыни», ты раньше всех вскочила на ноги.

– Точно, – заметила Вирджиния. – Я ещё ни от кого не видела такой прыти.

– Все это неправда! – воскликнула Филлис. – Неправда!

– Возможно, после этого он тебя и купит, – высказала предположение Элизабет.

– Я этого не хочу! – возмущенно заявила Филлис. – Как вы думаете, – обратилась ко мне Вирджиния, – нас выставят на продажу в Курумане?

– По-видимому, план Кернуса именно в этом и состоит, – ответил я.

– Вот бы меня купил кто-нибудь, похожий на Ремиуса, – мечтательно произнесла Вирджиния.

– Вполне возможно, – ответила Элизабет.

– Сомневаюсь, – сказала Филлис. – Ты слишком худая, и у тебя мешки под глазами.

– Но ведь я не уродлива, – стала оправдываться Вирджиния. – И что мне теперь делать, если я не такая красивая, как ты?

Она грустно вздохнула и опустила голову.

– Я вообще-то мужчин боюсь, – продолжала она. – Хотя, по правде говоря, теперь уже меньше. Они даже начинают меня интересовать. Я ещё не знаю, как себя с ними вести и что делать. Но теперь-то я рабыня, меня обязательно научат. Нет, теперь я их уже почти не боюсь, – она с вызовом посмотрела на Филлис. – Я даже хочу быть рядом с кем-нибудь из них.

– Рабыня! – презрительно фыркнула Филлис.

– А ты разве не хочешь иметь рядом с собой мужчину? – спросила Вирджиния.

– Нс вижу, зачем он мне может понадобиться, – высокомерно обронила Филлис. – Да и что я с ним буду делать?

– Ну уж это ты узнаешь, рабыня для наслаждений, – заверила её Элизабет. – Самой понравится!

Филлис наградила её испепеляющим взглядом.

– Интересно, каково это чувствовать себя в объятиях мужчины? – снова мечтательно спросила Вирджиния.

– Такого, как Ремиус? – поинтересовалась Элизабет.

– Да, – кивнула Вирджиния.

Филлис расхохоталась.

Вирджиния уронила голову.

– Нет, я уродина, – печально произнесла она. – Меня-то уж точно не будут продавать в Куруманском квартале.

– Нет, ты настоящая рабыня! – воскликнула Филлис. – Маленькая рабыня Вирджиния.

– Да, такая же, как и ты!

– Я не рабыня! – крикнула Филлис.

– Маленькая, хорошенькая рабыня для наслаждений, – смеялась Вирджиния.

– Никогда не называй меня так! – завопила Филлис, вскакивая на ноги.

– А я говорю, ты самая обычная рабыня! – завопила в ответ Вирджиния.

Филлис бросилась к ней, и через мгновение обе они покатились по полу, пиная друг друга и визжа что есть мочи.

– Останови! – обратилась ко мне Элизабет. – Прошу тебя!

– Свободные мужчины не вмешиваются в склоки рабов, – невозмутимо ответил я.

Девушки вскоре опомнились и перестали таскать друг друга за волосы. Филлис поднялась на ноги, тяжело переводя дыхание. Вирджиния тоже встала и, поправляя ленту на волосах, отошла в угол. Обе они посмотрели на меня.

– Извините нас, – глухо сказала Вирджиния.

– Вам пора возвращаться в конуру, рабыни, – заметил я.

Вирджиния рассмеялась Филлис, не говоря ни слова, побрела к дверям и там остановилась, поджидая подругу и исподлобья поглядывая на меня.

Вирджиния робко переминалась с ноги на ногу.

– Вы – мужчина, – снова обратилась она ко мне. – Считает ли господин рабыню Вирджинию уродливой?

– Нет, – ответил я. – Рабыня Вирджиния вовсе не уродлива. Она красива.

В глазах девушки появились слезы.

– А как вы считаете, может такой мужчина, как Ремиус, желать себе такую рабыню, как Вирджиния?

– Если бы Вирджиния не была рабыней белого шелка, – ответил я так, словно этот неуместный вопрос вызвал во мне раздражение, – Ремиус, несомненно, уже давным-давно попросил бы её.

Девушка улыбнулась, надежда засветилась в её глазах.

Одна из привилегий свободного персонала работорговых домов заключалась в том, что служащий или охранник мог попросить себе – и, как правило, получал любую девушку красного шелка, какую он только пожелает. Это, однако, нимало не беспокоило Элизабет, поскольку, по общему признанию, она на время моего пребывания в доме принадлежала только мне.

– А не будь Филлис рабыней белого шелка, – добавил я, не спуская с неё глаз, – она, несомненно, была бы в услужении Хо-Сорла.

Покрасневшая Филлис тут же оставила комнату.

– Этой рабыне, – громко сказал я, зная, что она меня слышит, – придется ещё многому научиться у госпожи Суры.

Из коридора донеслись глухой стон и торопливые удаляющиеся шаги. Элизабет хлопнула в ладоши и рассмеялась. Я взглянул на стоящую посредине комнаты Вирджинию.

– Отправляйся к себе, – распорядился я и, подчеркивая, добавил: – Рабыня!

Вирджиния покорно склонила голову; на губах у неё играла улыбка.

– Да, хозяин, – ответила она и быстро выскользнула из комнаты.

Да, женщину с такой походкой уродливой не назовешь, подумал я.

– Трудно себе даже представить, – сказала Элизабет, провожая её взглядом, – что она когда-то преподавала древнюю историю в колледже.

– Да, – согласился я, – это верно.

– На Земле, – продолжала Элизабет, – я даже не думала, что женщина может двигаться так красиво.

– Мне тоже не приходилось этого видеть, – признал я.

Обучение девушек шло своим чередом. Настал период, полностью посвященный упражнениям и отработке того, как следует стоять, ходить, преклонять колени, вставать, подавать питье и многим другим мельчайшим, но столь же важным элементам, связанным с обучением рабыни для удовольствий. Девушки, даже Элизабет, менялись буквально на глазах. Некоторые из отрабатываемых ими приемов казались мне, правда, довольно глупыми и ненужными, но, видя происходящие с ученицами перемены, мне, однако, трудно было что-нибудь против них возразить.

Одним из них был, например, прием, когда девушка кормит своего хозяина виноградом, держа виноградину у себя в зубах. При этом руки девушки могут оставаться свободными либо скованными за спиной. Она усаживается на одну подогнутую под себя ногу, вторую вытягивает вперед и, изящно изгибая тело, берет губами лежащую перед ней на блюде виноградину. Мы с Элизабет долго смеялись над этим, однако оказалось, что на деле это производит весьма сильное возбуждающее воздействие на мужчину, что особенно заметно уже после третьей поданной тебе виноградины.

– Смотри, – как-то сказала мне Элизабет, – сейчас я продемонстрирую тебе двенадцатый способ войти в комнату.

Я понаблюдал за ней. Эффектное, надо заметить, зрелище. Хотя лично мне больше нравится десятый способ, когда девушка, войдя в комнату, на мгновение застывает у двери, прижавшись к ней спиной, стиснув сведенные вместе ладони и слегка расставив напряженно вытянутые ноги; при этом голова у неё должна быть слегка наклонена и повернута в сторону, а губы приоткрыты.

– И сколько всего существует способов войти в комнату? – поинтересовался я, сидя скрестив ноги на каменном ложе.

– Это зависит от традиций города, – ответила Элизабет. – В Аре это искусство развито больше, чем в остальных местностях. Здесь применяют сто четыре способа.

Я невольно присвистнул от удивления.

– И под каким номером значится просто обычное вхождение в дверь? – полюбопытствовал я.

Элизабет изумленно посмотрела на меня.

– Наверное, под сто пятым, – ответила она.

Значительную часть тренировок, что особенно удивительно при моей неискушенности в данных вопросах, занимали упражнения, посвященные ведению домашнего хозяйства. Даже рабыня для наслаждений, если она проходит обучение в достаточно хорошем доме, должна быть мастером этого дела, обычно возлагаемого на кухонных и комнатных рабынь. Они обязаны уметь раскроить и сшить одежду, выстирать и выгладить её, очистить от всевозможных видов загрязнения любую поверхность и приготовить изысканные блюда из экзотических фруктов и деликатесных продуктов. Элизабет нередко демонстрировала усвоенные его уроки, хотя, точнее сказать, экспериментировала на мне, проверяя приобретенные ею в этой области знания, для чего я время от времени приносил из поистине неисчерпаемых запасов кладовых Кернуса различные продукты.

Одно блюдо из языков елля, заправленных ароматизированным соусом из афродиций, мне запомнилось больше остальных, поскольку после столь изысканного для моего неизбалованного желудка кушанья я, к немалому ужасу Элизабет, полночи пролежал, скорчившись, на боку и глухо постанывая от мучительной боли.

Обучали девушек и громадному количеству других вещей, больше отвечающих, по моему мнению, назначению рабыни для наслаждений, – песням, танцам и массе невероятно разнообразных по своему типу поцелуев. Их репертуар был настолько обширен, что теоретически позволял им доставить максимальное удовольствие любому, начиная от убара и кончая крестьянином, при этом используемые ими элементы, казалось, были просто неисчерпаемы по своим возможностям. Я был бы не в состоянии даже перечислить их, хотя забыть многие из них удастся мне едва ли. Порадовало меня и то, что Элизабет как-то обратилась к Суре с просьбой показать им танец тачакской рабыни, который та однажды, когда мы впервые попали в дом Кернуса, начинала исполнять, но так и не закончила. И Сура, познания которой в этой области были огромны, научила девушек танцу и песне, в сопровождении которой он исполняется. Вдобавок она показала им ещё несколько тачакских танцев, и в частности тот, что мне довелось однажды увидеть на пиру в Тарии.

Мои собственные обязанности в доме за все эти месяцы сводились лишь к сопровождению самого Кернуса в качестве одного из его личных телохранителей в его нечастых выходах из дома. По улицам города Кернус передвигался, сидя на затянутых голубым и желтым шелком носилках, несомых восемью рабами.

Тот вечер, когда Филлис Робертсон в зале Кернуса под светом чадящих факелов исполняла перед нами «Танец Пояса», приходился на последний день Одиннадцатой переходной стрелки, отстоящий ровно на месяц от начала нового горианского года, отмечаемого в день весеннего равноденствия – первый день месяца ен'кара. Курс обучения девушек близился к концу и по практическим соображениям должен был официально завершиться к окончанию Двенадцатой переходной стрелки. Большинство работорговых домов, несомненно, выставят свой товар на продажу в ен'кара, но Кернус, как я узнал, хотел придержать девушек до Праздника Любви, отмечаемого в пятидневный период Пятой переходной стрелки, приходящейся на самый разгар лета. Причиной тому могут служить совершенно различные соображения, наиболее существенным из которых, безусловно, является повышенный спрос на рабынь и в соответствии с этим, их резко возрастающая стоимость.

Однако, возможно, не менее важную роль в его решении сыграли и упорно распространяемые его агентами в городе слухи о достигнутых домом Кернуса высоких результатах в обучении рабынь-дикарок, тех самых, что были привезены на Гор вместе с Филлис и Вирджинией, как и завезенных ранее и нераспроданных немедленно, содержавшихся в загонах для рабов. Вообще, уже значительное число девушек было доставлено черными кораблями, для чего мне нередко приходилось сопровождать Кернуса на происходящие на Валтае встречи. Бывали дни, когда за один вечер черные корабли прибывали по шесть-семь раз.

В общей сложности в доме Кернуса одновременно проходили обучение у обладающих большим опытом рабынь страсти около полутора сотен рабынь с Земли.

Насколько я мог судить, результаты тренировок Элизабет, Филлис и Вирджинии, регулярно доводимые до сведения Кернуса Сурой и Хо-Ту, были в значительной степени завышены.

Как и следовало ожидать, цены на обычных рабынь снизились в несколько раз, рынок буквально замер в ожидании Праздника Любви и приготовился к принятию этих новых, по слухам удивительных, прошедших обучение рабынь-дикарок. Подобное положение дел, безусловно, играло на руку Кернусу, как и преднамеренная задержка поступления первой партии тренированных дикарок на открытые аукционы, что, по его мнению, лишь способствовало дальнейшему распространению слухов и домыслов и должно было за оставшееся время в ещё большей степени подстегнуть воображение потенциальных покупателей. Я думал, что план должен был увенчаться успехом, поскольку цены на рынках в первые два месяца нового года упорно держались значительно ниже средних; золото покупателей словно застыло в ожидании Праздника Любви.

В связи с этим мне вспомнился один достойный внимания инцидент, происшедший как раз в тот день, когда Филлис исполняла свой «Танец Пояса».

Время было позднее, но Кернус все ещё оставался за столом, играя с Капрусом одну партию за другой. В какой-то момент он на минуту оторвался от доски и прислушался. Снаружи где-то у нас над головами раздался шум крыльев и громкий переклик погонщиков тарнов. С улицы донеслись шаги строем передвигающихся людей и лязг оружия. Корпус опустил голову и снова погрузился в игру. Несколькими минутами позже улица заполнилась криками и топотом бегущих ног. Кернус снова прислушался и с легкой усмешкой вернулся к партии.

Мне интересно было узнать, что происходит, но я не хотел уходить из-за стола. У меня вошло в привычку сидеть за обедом рядом с Хо-Ту, приходить вместе с ним в зал и вместе оставлять его. Он ещё не окончил ужина и сидел, слушая исполняемую девушкой под аккомпанемент калико песню. Некоторые из охранников, оставившие на время зал, снова возвращались к своим местам, стараясь не нарушать пения. Хо-Ту нравилась игра на калике, этом шестиструнном музыкальном инструменте с длинным грифом и объемным полукруглым резонатором звука.

Сура тоже на нем играла. Основам этой игры были обучены и Элизабет, Филлис и Вирджиния, но дальнейшее развитие их навыков программой не предусматривалось если их будущий владелец пожелает, он вполне может самостоятельно оплатить их последующее обучение чему угодно.

Игравшая на калике девушка-рабыня сидела на расстеленных в центре зала шкурах, низко склонив над инструментом голову, и, перебирая пальцами тонкие струны, напевала тихую, нежную, грустную мелодию. Я уже однажды, два года назад, слышал эту песню от одного лодочника на Картиусе, притоке Воска, далеко к юго-западу от Ара. Хо-Ту слушал её, закрыв глаза. Ложка его лежала рядом с опустевшей миской.

Девушка начала голосом вторить нежному перебору струн, и я заметил, что Хо-Ту тоже едва слышно напевает. Внезапно дверь с шумом растворилась, и в зал быстро вошли четверо охранников. Двое из них держали за плечи толстого мужчину с безумно горящими глазами, простирающего к Кернусу дрожащие руки. Хотя на нем было одеяние гончаров, пусть даже без капюшона и накидки, он явно не принадлежал к этой касте.

– Портус! – прошептал Хо-Ту.

Я, конечно, тоже сразу его узнал.

– Прошу заступничества касты! – воскликнул Портус и, сбросив со своих плеч руки охранников, на негнущихся ногах сделал несколько шагов к центру зала и опустился на колени перед деревянным помостом, на котором возвышался стол Кернуса. Тот сидел, не отрывая взгляда от игровой доски.

– Прошу заступничества касты! – не своим голосом завопил Портус.

Работорговцы по традиции принадлежат к торговой касте, однако в силу специфики их занятий одеяние их отличается от остальных представителей этой социальной группы. И если бы кому-то из них пришлось искать заступничества касты, он, безусловно, обратился бы именно к торговцам живым товаром, а не к другим. Многие работорговцы вообще считали себя отдельной, независимой кастой, что, однако, расходилось с точкой зрения горианской юриспруденции. Средний горианец, как правило, тоже рассматривал их как нечто обособленное, хотя на прямо поставленный вопрос без колебаний бы ответил, что причисляет их к торговцам. Кстати, многие касты имели свои, различной степени обособленности, небольшие группы и ответвления, как, например, каста писцов включала в себя более мелкие подразделения правоведов и преподавателей, учетчиков, клерков, статистиков и многих других.

– Обращаюсь к заступничеству касты! – стоя перед Кернусом на коленях, молил Портус.

Игравшая на калике девушка незаметно выскользнула из зала.

– Не мешай играть! – недовольно бросил Портусу Капрус.

Мне казалось невероятным, что при столь непримиримой вражде, которая существовала между их домами, Портус мог прийти к Кернусу. Вне всякого сомнения, положение его должно было стать ужасным, раз он решился на это последнее средство – броситься к ногам своего заклятого врага и просить у него кастового заступничества.

– Они отобрали у меня все! – рыдая, причитал Портус. – Вам больше нечего меня опасаться. У меня нет людей. Нет золота! Все, что у меня осталось, – только эта одежда! Они налетели – солдаты! Тарнсмены! Даже просто прохожие! С факелами, веревками! Я едва спасся! Мой дом подлежит конфискации государством. Я теперь ничто. Ничто!

Кернус, зажав подбородок в кулак, раздумывал над очередным ходом.

– Я прошу вас! – умолял Портус. – Я прошу у вас кастового заступничества!

Рука Кернуса потянулась к убару на игровой доске, на мгновение задержалась над ним и тут же нерешительно отошла назад. Капрус от нетерпения подался вперед.

– Только вы во всем Аре можете меня защитить, – кричал сквозь слезы Портус. – Я отдаю вам всю торговлю в этом городе! Я хочу только спасти себе жизнь! Я прошу у вас заступничества касты!

Кернус поднял на Капруса глаза, усмехнулся и неожиданно, словно поддразнивая соперника, передвинул своего первого наездника к писцу убары, на клетку два. Капрус секунду-другую изучал расположение фигур на доске и затем с раздраженным смешком повалил своего убара, признавая партию проигранной.

Пока он складывал фигуры, Кернус внимательно наблюдал за Портусом.

– Я был вашим врагом, – продолжал тот. – Но теперь я – ничто! Я только ваш собрат по касте. Я прошу у вас кастового заступничества!

Капрус, оторвав взгляд от мешка с фигурами, тоже посмотрел на Портуса.

– В чем твое преступление? – спросил он.

– Я не знаю! Не знаю! – истерично воскликнул тот и, снова протянув руки к Кернусу, к хозяину соперничавшего с ним торгового дома, слезливо запричитал. – Я прошу кастового заступничества! Заступничества прошу!

– Заковать его в кандалы, – распорядился Кернус, – и отправить в цилиндр Минуса Тентиуса Хинрабиуса!

Охранники подхватили продолжавшего истерично кричать Портуса и вывели его из зала. Кернус поднялся из-за стола и собрался уходить. Тут он заметил меня и рассмеялся.

– К концу ен'вара, Несущий Смерть, я буду убаром Ара! – сказал он и, снова рассмеявшись, вышел из зала.

Хо-Ту и я обменялись изумленными взглядами.




Глава 16. ТАРН


Меньше чем через месяц после падения дома Портуса Кернус стал безраздельным хозяином работорговли в Аре. Ему удалось прибрать к рукам имущество бывшего конкурента по смехотворно низким ценам. Оказавшись не у дел, члены обслуживающего персонала дома Портуса стремились поскорее подыскать себе новое место, и некоторые из них предложили свои услуги дому Кернуса.

Я ожидал, что цены на рабов на невольничьих рынках Ара резко возрастут, но Кернус по каким-то своим соображениям продолжал удерживать их на прежнем уровне, вынуждая и владельцев более мелких работорговых домов придерживаться проводимой им ценообразовательной политики.

Подобные действия Кернуса рассматривались противниками крупных монополистических объединений как несомненное проявление благородства по отношению к жителям Ара, как будто выказываемое им даже в ущерб собственным интересам.

Позже, принимая во внимание заслуги Кернуса в решении городских проблем и огромные денежные пожертвования, на которые организовывалось развлечение граждан, в том числе и зрелищ, Верховный Городской Совет по предложению Сафроникуса, капитана таурентинов, пожаловал Кернусу в знак благодарности алую накидку воина как свидетельство его принадлежности к высшей касте. Это, конечно, ни в коей мере не заставило Кернуса поступиться или хотя бы слегка ущемить интересы собственного работоргового дома, равно как и иные коммерческие начинания.

Не думаю, чтобы Хинрабиус как глава городской администрации одобрял подобное возвышение касты торговцев, но в случае с Кернусом выступить против желания поддерживающих его таурентинов – личной охраны главы города – смелости у него не хватило. Остальные члены Верховного Совета, пряча друг от друга взгляды и что-то ворча себе под нос, проголосовали за принятие предложения Сафроникуса. Официально утвержденная принадлежность к касте воинов мало что, конечно, изменила в самом Кернусе, за исключением разве добавившейся алой повязки на левом рукаве его сине-желтого одеяния.

Я знал, что в течение многих лет Кернус совершенствовал мастерство владения оружием, и, судя по рассказам, в правдивости которых у меня не было основания сомневаться, он по праву считался лучшим фехтовальщиком в доме. У него на службе, безусловно, находились мастера высочайшего класса, способные обучить его всем премудростям владения мечом, однако немалую роль в формировании общественного мнения, как я подозреваю, сыграло его стремление считать себя настоящим воином, разуверить в чем хозяина дома вряд ли кто взял бы на себя смелость. Нет необходимости говорить и о том, что принадлежность к воинской, одной из высших в социальной иерархии Гора касте предоставляла Кернусу возможность быть выбранным в Верховный Городской Совет и даже претендовать на трон Ара независимо от того, станет ли он убаром или главой городской администрации.

Свое официальное причисление к касте воинов Кернус отпраздновал тем, что решил выложить дополнительные денежные суммы на проведение зрелищ и состязаний в новом сезоне, начинающемся в месяце ен'кара.

Эта зима была долгой и тяжелой, и, думаю, не только я, но и все жители Ара с нетерпением ждали прихода ен'кара. Девушки закончили курс обучения к началу Двенадцатой переходной стрелки. Теперь им оставалось только совершенствовать полученные навыки, отдыхать и набираться сил, чтобы к разгару лета, а точнее, к Пятой переходной стрелке и отмечаемому в конце её Празднику Любви быть в наилучшей форме. В первый же день начала Ожидающей стрелки – в пятидневный период, завершающий уходящий год, – все двери зданий Ара, включая и дом самого Кернуса, были выкрашены белой краской, а двери жилищ представителей низших каст даже опечатаны смолой как свидетельство того, что открывать их до начала месяца ен'кара не будут. Помимо того, двери всех домов были увешаны ветвями брека, листья которого по поверьям должны предохранить дома от проникновения в них несчастья. На пятидневный период Ожидающей стрелки жизнь в городе словно замирала, улицы пустели, в домах не было слышно шума и песен, и лишь изредка можно кое-где услышать тихую, неторопливую беседу.

Даже в доме Кернуса рацион питания сокращался больше чем наполовину, пагу и ка-ла-на не подавали, а рабы в клетках вообще почти не ели. Так, по традиции продолжалось до рассвета первого дня месяца ен'кара, когда глава городской администрации или убар от имени всех жителей города торжественно приветствовал восход солнца и начало нового года. Удары в громадные, подвешенные к городским стенам гонги звучали в течение целого часа, и под их раскаты двери домов открывались и улицы города, его мосты заполняли толпы веселящихся, поющих, одетых в праздничные платья горожан. Двери жилищ перекрашивались в зеленый цвет, следы от смолы на них тщательно смывали, а украшавшие их ветви брека торжественно сжигались. После этого начинались массовые праздничные гулянья. В доме Кернуса в этот день рабам добавляли в питьевую воду даже немного ка-ла-на. Именно в этот день Кернус в присутствии членов Верховного Совета и главы юродской администрации получил из рук Сафроникуса, капитана таурентинов, алую накидку воина.

На следующий день должны были начаться поединки и состязания на тарнах, финансируемые домом Кернуса. С наступлением нового года о большинстве проблем ушедшего следовало стараться забыть, но тяжелее всего это давалось, вероятно, троим из тех, кого я знал: Портусу, сидящему сейчас в кандалах в бездонных подземельях Центрального Цилиндра, Клаудии Тентиус Хинрабии, теперь свободной, но перенесшей позор рабства и бесчестья, который едва ли позволит ей когда-либо прогуляться по людному месту или высокому мосту, и Тэрлу Кэботу, который казался сейчас так же далек от поставленной перед ним цели, как и в первые дни своего появления в доме Кернуса.

В конце концов не выдержав, я воспользовался моментом, когда мне удалось застать Капруса одного, и потребовал от него срочного завершения всех начатых им дел, заявив, что добытых материалов и без того уже достаточно и что мы улетаем отсюда в течение месяца ен'кара. В ответ тот заверил меня, что буквально в последние дни Кернус получил целый перечень новых карт и документов, имеющих важное, если не сказать решающее значение в предстоящей операции, и выразил мнение, что Царствующие Жрецы едва ли будут рады нашей поспешности, с которой мы оставляем дом, не сняв новых копий. Вообще же, напомнил Капрус, он не позволит нам покинуть дом, пока все документы не будут готовы к отправке; нам же самим оставаться здесь при исчезновении хотя бы одного из них также нет никакой возможности. Следовательно, нам с ним необходимо будет выбираться отсюда только с полным комплектом компрометирующих Кернуса документов.

Я был зол, но мне казалось, что в данной ситуации от меня мало что зависит. Оставалось только ждать. Я круто развернулся и зашагал от него прочь, сжимая от ярости кулаки.

Начало поединков и состязаний на тарнах было встречено горожанами с большим энтузиазмом. Мурмилиус показал себя ещё более блестящим бойцом, чем в предыдущем сезоне, и уже на второй день игрищ, выступая сразу против двух бросивших ему вызов мастеров владения мечом, продемонстрировал настоящую виртуозность в этом виде спорта и наносил им все новые и новые неглубокие раны до тех пор, пока даже зрители не признали их полуживыми трупами, неспособными оказать какое-либо сопротивление, и вложил меч в ножны только тогда, когда его противники уже не в силах были держать оружие и, окровавленные, рухнули на песок арены.

На Стадионе Тарнов в первый же день гонок победу одержала команда желтых, возглавляемая Менициусом из Порт-Кара, на счету которого было более шести тысяч выигранных дистанций, что само по себе уже являлось рекордом, не превзойденным со времени ухода с арены Мелиполуса с Коса, ставшего легендой ещё при жизни и имевшего за плечами более восьми тысяч выигранных заездов. Зеленые в командном зачете были вторыми, одержав победу в трех из одиннадцати заездов. Желтые выиграли семь заездов, причем в пяти из них победу им принес Менициус.

Я хорошо помню этот день.

У девушек тоже были особые причины его запомнить. В тот день впервые за все время с начала их обучения им было позволено выйти из дома. Обычно уже к концу обучения девушкам разрешают посмотреть на город, но в случае с Элизабет, Филлис и Вирджинией дело обстояло иначе, поскольку, как пояснил ещё Хо-Ту, их программа обучения была чрезвычайно интенсивной и насыщенной. С другой стороны, говорил он, теперь, когда их занятия остались позади, а выставление на продажу было назначено только на лето, им, особенно Филлис и Вирджинии, которые ничего не знали о реальной жизни на Горе и видели только дом Кернуса, следовало ближе познакомиться с самим городом, что, как предполагалось, должно было послужить хорошим стимулом для девушек в закреплении ими полученных знаний и применении их на практике. Кроме того, это помогло бы им избавиться от излишней робости при продаже на аукционе, неизменно появляющейся при большом скоплении народа. Прогулки, однако, не должны были быть слишком длительными и частыми, чтобы к началу торгов девушки не выглядели уставшими и у них не притупилось восприятие новых впечатлений.

Ничего не ведающим обо всей глубине стратегических планов их наставников Элизабет, Филлис и Вирджинии было позволено в сопровождении охраны присутствовать на открытии состязаний на тарнах.

Мы встретились в тренировочном зале Суры, и Хо-Ту передал мне как исполняющему обязанности старшего охранника девушек небольшой кожаный мешочек с серебряными и медными монетами, предназначенными на расходы на сегодняшний день. Девушки были в коротких шелковых туниках рабынь – Элизабет в красной, а Филлис и Вирджиния в белых, в тон которым им были выданы легкие накидки с капюшоном. Затем, к несказанному ужасу Филлис и Вирджинии, Сура надела обеим девушкам на бедра металлический бандаж, застегнув его на поясе на замок. Позже подошли Ремиус и Хо-Сорл, неся в руках тонкие металлические цепи и наручники. Вирджиния, увидев Ремиуса, тут же потупила глаза, а Филлис при виде Хо-Сорла, казалось, разозлилась.

– Пожалуйста, – обратилась она к Суре, – пусть с нами пойдет кто-нибудь другой!

– Успокойся, рабыня, – ответила ей Сура.

– Иди сюда, – приказал ей Хо-Сорл, и Филлис послушно, хотя едва сдерживая раздражение, подошла к нему.

Ремиус, приблизившись к Вирджинии и заметив у неё на поясе какое-то уплотнение, похлопал девушку по бедрам. Та стояла, низко опустив голову.

– На ней металлический бандаж, – пояснила Сура.

Ремиус понимающе кивнул.

– А ключ я оставлю у себя, – продолжала наставница.

– Конечно, – кивнул воин.

Вирджиния не смела поднять на него глаза.

– И на этой, конечно, тоже бандаж? – несколько разочарованным тоном спросил Хо-Сорл.

– Конечно, – ответила ему Филлис. – А ты на что рассчитывал?

– Ключ от её металлического пояса также останется у меня, – сказала ему Сура.

– Отдай его лучше мне, – предложил Суре Хо-Сорл.

Филлис побледнела.

– Нет, – рассмеялась Сура. – Пусть он будет у меня.

– Наручники! – рявкнул Хо-Сорл Филлис, и та заученным движением отвела руки назад и, несколько склонив голову набок, замерла в позе послушной рабыни.

Хо-Сорл рассмеялся.

На глаза Филлис навернулись слезы. Ее ответ на приказание охранника был автоматическим, как реагирует на команду хозяина хорошо дрессированное животное. Не давая ей времени проявить характер, Хо-Сорл быстро надел на неё наручники.

– Поводок, – тут же приказал он, и девушка, одарив его полным ярости взглядом, подняла подбородок, подставляя ему ошейник, к которому охранник пристегнул тонкую цепь.

Вирджиния тем временем сама протянула ладони Ремиусу, и тот застегнул у неё на запястьях наручники. Затем она повернулась к нему лицом, поднимая голову и покорно подставляя ему свой ошейник, за который тот, несколько смущенно, зацепил тонкий металлический поводок.

– Вам тоже нужны наручники и цепь для нее? – спросила меня Сура, кивнув на Элизабет.

– Да, – сказал я, – конечно.

Все было немедленно принесено, и я под пристальным взглядом Элизабет деловито надел на неё наручники и пристегнул к ошейнику цепь. После этого мы все вышли из дома Кернуса, ведя за собой своих рабынь.

Как только мы оказались на улице и свернули за угол, я снял с Элизабет все металлические рабские побрякушки.

– Зачем ты это делаешь? – спросил меня Хо-Сорл.

– Так и ей, и мне будет удобнее, – ответил я. – А кроме того, она ведь всего лишь рабыня красного шелка.

– Вероятно, он просто не боится её, – многозначительно заметила ему Филлис.

– Что-то я не пойму, – ответил ей Хо-Сорл.

– Ты тоже можешь снять с меня наручники, – сказала ему Филлис. – Я не нападу на тебя. – И она повернулась к нему спиной, подставив свои стянутые цепями руки и нетерпеливо задрав голову.

– Когда на тебе наручники, – ответил Хо-Сорл, – у меня в тебе больше уверенности.

Филлис раздраженно топнула ногой.

Ремиус, глядя на Вирджинию, бережно приподнял ей подбородок и впервые встретился с её глубокими серыми глазами.

– Если я сниму с тебя наручники, – спросил он, – ты не сделаешь попытки убежать?

– Нет, господин, – мягко, но убедительно ответила девушка.

Наручники тут же с неё были сняты.

– Спасибо, господин, – поблагодарила его Вирджиния.

Нужно заметить, что все горианские рабыни обращаются к любому свободному мужчине «господин», а к свободной женщине «госпожа».

– Ты хорошенькая рабыня, – сказал Ремиус.

Вирджиния, не поднимая глаз, улыбнулась.

– Господин тоже очень красивый, – ответила она.

Я был поражен: в устах робкой и застенчивой Вирджинии Кент подобное замечание было довольно смелым.

Ремиус рассмеялся и потянул её за собой с такой силой, что девушка едва не упала и вынуждена была ухватить его за руку, которую она, однако, тут же с испугом выпустила, и пошла за ним, отстав от него, как учили, на два шага и низко опустив голову. Ремиус же снова потянул за цепь, вынуждая её идти рядом с собой, босую, красивую и, как мне кажется, очень счастливую.

Хо-Сорл продолжал разговаривать с Филлис.

– Я, конечно, сниму с тебя наручники, но именно для того, чтобы ты могла на меня напасть. Это было бы забавно.

Руки и этой девушки были освобождены. Она потерла покрасневшие запястья и потянула за цепь, удерживающую её ошейник. Хо-Сорл сделал вид, что не замечает её действий.

– Может, ты хочешь, чтобы я пообещала, что не сделаю попытки убежать? – спросила она.

– В этом нет необходимости, – ответил Хо-Сорл. – Ты и так не убежишь.

Он так быстро зашагал за нами, что Филлис едва не упала от неожиданного рывка за цепь и, невольно вскрикнув, хмурясь, пошла с ним рядом.

Хо-Сорл остановился и смерил её удивленным взглядом. Филлис немедленно отстала от него на два шага и побрела за ним, низко опустив голову и кипя от переполнявшей её ярости.

– Нам бы не опоздать на состязания, – сказала Элизабет.

Я протянул ей руку, и мы последовали за идущими впереди нас двумя охранниками и их такими разными пленницами.

На трибуне Ремиус и Хо-Сорл отстегнули цепи с ошейников девушек, и те хотя бы на некоторое время могли почувствовать себя относительно свободными.

Вирджиния казалась безмерно благодарной Ремиусу, рядом с которым стояла, опустившись на колени. В какой-то момент состязаний я заметил, что она положила ему руку на плечо и они, склонившись головой друг к другу, так и продолжали наблюдать за гонками, но больше смотрели один на другого. По окончании нескольких заездов Хо-Сорл дал Филлис пару мелких монет и приказал ей купить у торговца ломоть са-тарновского хлеба с медом.

Девушка хитро улыбнулась и, быстро пробормотав:

«Да, господин», тут же направилась к проходу между рядами.

Я удивленно посмотрел на Хо-Сорла.

– Она ведь попытается убежать.

На лице черноволосого парня заиграла усмешка.

– Конечно, – ответил он.

– Если Кернус узнает, что она убежала, – продолжал я, – тебе не поздоровится.

– Не сомневаюсь, – сказал Хо-Сорл. – Но она не убежит. Хотя обязательно попытается.

Делая вид, что мы за ней не наблюдаем, однако на самом деле не спуская с девушки глаз, мы с Ремиусом увидели, как Филлис поравнялась с двумя торговцами хлебом и, помедлив секунду, прошла мимо.

Хо-Сорл посмотрел на меня и рассмеялся.

– Видишь? – кивнул он.

– Да, – ответил я, – вижу.

Филлис тем временем, оглянувшись по сторонам, торопливо направилась к защитному барьеру, отделяющему песчаное поле стадиона от зрительных трибун.

Хо-Сорл проворно вскочил на ноги и бросился за ней.

Я подождал с минуту и тоже поднялся.

– Жди здесь, – сказал я Элизабет.

– Не позволяй ему избивать её, – попросила Элизабет.

– Он за неё отвечает.

– Пожалуйста.

– Слушай, Кернус не будет слишком доволен, если предназначенная для продажи рабыня будет убита или сильно разукрашена. Хо-Сорл тоже это понимает, поэтому самое большее, что ей грозит, – это хорошая трепка.

– Ничего другого она здесь и не видела, – сказала Элизабет.

– Вероятно, это не пошло ей на пользу, – пожал я плечами, – раз она не сделала для себя никаких выводов.

Я оставил Элизабет и Ремиуса с Вирджинией и отправился на поиски Филлис и Хо-Сорла, продираясь сквозь толпу вскочивших на ноги и заполнивших все проходы болельщиков. Послышались три удара судейского гонга, означающих выведение участвующих в очередном заезде тарнов на стартовые позиции.

Не успел я пройти и пятидесяти ярдов, как услышал испуганный женский вопль, доносившийся оттуда, куда исчезла Филлис. Я оттолкнул сгрудившихся передо мной зрителей и бросился к барьеру. Вскоре я уже ясно различал звуки потасовки и сопровождающие её яростные крики мужчин.

У самого барьера, в нескольких шагах от прохода стоял Хо-Сорл. Справа и слева от него, кряхтя, поднимались с земли два парня, третий заносил руку для удара. Хо-Сорл, пригнувшись под направленным ему в лицо кулаком, шагнул в сторону и, ухватив парня сзади за ремень и ворот туники, швырнул его на покатую внутреннюю сторону барьера. За спиной Хо-Сорла, с расширенными от ужаса глазами, в разодранной тунике и обнажившимся под ней металлическим бандажом, стояла дрожащая Филлис, пристегнутая цепью к перилам барьера. Парень, откатившись на несколько футов, тут же вскочил на ноги и выхватил из-за пояса нож. Однако заметив за спиной своего противника ещё одного пришедшего ему на помощь человека и решительный вид самого Хо-Сорла, шагнувшего ему навстречу, он тут же отбросил нож и поспешил удрать.

Хо-Сорл подошел к Филлис. Я заметил, что наручники, приковывающие девушку к металлическим перилам, были его собственными, из чего я сделал вывод, что, вероятно, Хо-Сорл, увидев её в окружении раздирающих её одежду парней, сначала расшвырял их, затем пристегнул девушку к барьеру и уже потом принялся за нападавших на нее.

Он хмуро посмотрел на опустившуюся на колени Филлис, старательно прячущую от него взгляд.

– Значит, эта хорошенькая маленькая рабыня все же решила от нас убежать, – сурово произнес он.

Филлис судорожно сглотнула, боясь поднять на него глаза.

– И куда же рабыня собиралась направиться? – поинтересовался Хо-Сорл.

– Я не знаю, – едва слышно произнесла она.

– Убежать отсюда невозможно, – продолжал Хо-Сорл, – а спрятаться негде.

Филлис взглянула на него с таким безнадежным отчаянием в глазах, словно впервые за все это время осознала всю правоту его слов.

– Да, – пробормотала она, – бежать отсюда некуда.

Хо-Сорл не стал её наказывать и вместо этого, отстегнув её наручники от металлических перил и сняв их, помог девушке встать на ноги и собрать с земли обрывки одежды. Он взял её драную тонкую накидку с капюшоном и набросил девушке на плечи, пока она пыталась привести в порядок свою тунику. Когда мы уже готовы были возвращаться на свои места на трибуне, Филлис повернулась к нему спиной и протянула ему запястья, чтобы он сковал их цепями. Хо-Сорл, однако, не стал ни надевать ей наручники, ни пристегивать к ошейнику металлический поводок. Вместо этого он снова нагнулся и подобрал с земли монеты, оброненные девушкой во время нападения на нее. К её удивлению, он протянул монеты ей.

– Купи мне хлеба с медом, – сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: – Эх, жаль, шестой заезд мы пропустили!

После этого мы направились к верхним рядам зрительных трибун и отыскали свои места. Вскоре вернулась Филлис, принеся Хо-Сорлу хлеб с медом и какую-то мелочь в качестве сдачи. Тот был всецело поглощен ходом соревнований и совершенно не обращал внимания на стоящую рядом с ним на коленях Филлис, тихо рыдающую, закрыв лицо руками. Элизабет и Вирджиния подошли к ней и опустились на колени рядом, положив руки ей на плечи.

– О чем я действительно жалею, – обратился ко мне Хо-Сорл, – так это о том, что мне так и не довелось увидеть выступлении Мелиполуса с Коса.

Один заезд следовал за другим, и наконец третий удар судейского гонга известил о выходе на старт наездников, участвующих в одиннадцатом, последнем в этот день заезде.

– А что ты думаешь о стальных? – поинтересовался у меня Ремиус.

Стальные, опознавательным цветом которых являлся серо-голубой, были новой командой и поэтому большого числа болельщиков не имели. Впервые на состязаниях их представитель должен был принять участие именно в этом, сейчас начинающемся, одиннадцатом заезде.

Я не знал, что за прошедший ен'вар для них были устроены за внешней стеной стадиона тренировочные площадки и они успели подобрать себе команду. Происхождение этой группировки, а также источник финансирования её выступлений оставался для меня неясен, хотя я не мог не отметить, сколь серьезной была подготовка к их участию в соревнованиях, и мог только предполагать, насколько больших средств это потребовало. Попытки организовать новую команду проводились и раньше, однако все они, как правило, оканчивались неудачей.

Дело здесь не только в традиционных довольно жестких требованиях состязаний, в соответствии с которыми не одержавшая побед в двух сезонах вновь образованная команда считается не прошедшей проверку на мастерство и не допускается к дальнейшему участию в гонках, но и в том, что вложение средств в организацию новой команды – чрезвычайно рискованное и не оправдывающее себя дело. А капиталовложений действительно требуется немало, и не только на постройку тренировочных площадок, но и на содержание довольно большого штата обслуживающего команду персонала, тренеров и подсобных рабочих, не говоря уже о приобретении или взятии внаем прошедших специальное обучение гоночных тарнов и выступающих за команду наездников. Шансы на победу новообразованной команды обычно очень невелики, что ставит под сомнение получение финансирующими её лицами какой-либо значительной прибыли, которая начнет поступать к ним лишь при стабильно высоких результатах выступления команды, то есть не ранее последующих восьми-десяти лет.

Не следует забывать и о том, что рождение новой команды несет в себе угрозу для более старых, поскольку у них появляется дополнительный конкурент, в то время как каждая из них заинтересована в как можно меньшем количестве участников заезда, что увеличивает шансы команды на успех. Таким образом, и фавориты, и тарнсмены команд, не имеющие шансов одержать победу, зачастую прилагают все усилия, чтобы не дать выступить удачно наездникам новой команды, которым в такие моменты приходится вести борьбу сразу против всех. Общеизвестен и тот факт, что старые команды практически никогда не брали тарнсменов, пытавшихся выступать на новообразованную команду, за исключением тех редких случаев, когда участник действительно показывал блестящий результат.

– Что ты думаешь о стальных? – снова спросил меня Ремиус.

– У меня нет никакого мнения, – пожал я плечами. – Я практически ничего о них не знаю.

Что-то в его голосе вызвало мое удивление. Да и во взгляде, брошенном на меня Хо-Сорлом, было нечто странное. Ни одного из них, казалось, не смущало то, что я обычно носил черное одеяние убийцы, хотя, конечно, выходя из дома Кернуса, я надевал красную тунику воина. Они не делали назойливых попыток завязать со мной дружеские отношения, но и не старались избегать моего общества, само собой получалось так, что мы довольно часто оказывались рядом.

– Вот это птица! – воскликнул Хо-Сорл, кивая на тележки, подвозящие тарнов к стартовым насестам.

Вокруг нас раздались изумленные возгласы.

У меня перехватило дыхание. На одной из повозок, которую тянул впряженный в неё рогатый тарларион, я увидел гигантского черного тарна, настоящего красавца с хищно изогнутым клювом и горящими черными глазами. Птица гордо запрокинула голову – и над стадионом прозвучал её дикий воинственный клич, какой, вероятно, должен был бы витать над скалистыми утесами Тентисской гряды или над суровыми пиками уходящих в небо Валтайских гор, а то и звать в бой сошедшихся в смертельной схватке где-нибудь под облаками наездников.

– Но это же не гоночный тарн, – услышал я восклицание одного из зрителей.

Я сам не заметил, что встал, подавшись вперед, туда, к стартовой площадке, где остановились повозки с готовящимися к выступлению тарнами.

– Мне говорили, – сказал Ремиус, – что эта птица из Ко-Ро-Ба.

Я не мог выдавить из себя ни слова; ладони у меня стали влажными. За спиной раздались вопли Филлис и Вирджинии. Я на секунду обернулся и увидел, что Хо-Сорл схватил их за волосы и повернул лицом к себе.

– Рабыни, – услышал я его наставительный голос, – никогда никому не расскажут о том, что они сегодня видели. Понятно?

– Да, господин! – ответила Вирджиния. – Никогда не расскажу.

– Да-да, понятно! – взвизгнула Филлис, которую Хо-Сорл для пущей убедительности ещё раз хорошенько тряхнул за волосы. – Филлис никому-никому никогда ничего не расскажет!

Я словно во сне направился к концу нашего ряда и начал спускаться по узкому проходу, ведущему к защитному барьеру.

– Возьми это! – крикнул, подбегая, Ремиус и вложил мне в руку небольшой кожаный мешок.

Я даже не обратил на него внимания и продолжал спускаться туда, к песчаному полю стадиона. Вскоре я был уже у металлических перил.

Не больше сорока ярдов отделяло меня от птиц. Я замер.

И тогда, словно после долгих поисков в этом море человеческих лиц, звуков, красок, черные блестящие глаза птицы остановились на мне. Она как будто почувствовала мое присутствие, а я – её состояние. Я ощущал, как напрягается её тело, как наполняется силой каждый её мускул. Меня охватило непонятное волнение.

Внезапно, не сводя с меня пронизывающего взгляда своих горящих глаз, птица широко взмахнула громадными черными крыльями, подняв вокруг целую песчаную бурю, едва не сбив с ног стоящего у повозки низкорослого подсобного рабочего в опущенном на самые глаза капюшоне. Птица вторично издала пронзительный крик – крик, способный вселить ужас даже в сердце ларла, но я не чувствовал страха. Мы оба с ним были воинами и хорошо понимали друг друга.

Я увидел, что держу в руке кожаный капюшон, расправил его, натянул на голову, опустив его края до самых плеч и, перебравшись через защитный барьер, пошел к стартовой площадке.

– Приветствую тебя, Мип, – сказал я низкорослому подсобному рабочему, забираясь на транспортировочную повозку.

– Ты – Гладиус с Коса, – узнал он.

Я кивнул и, оглянувшись на птицу, поинтересовался:

– Что все это значит?

– То, что ты выступаешь за стальных, – ответил он.

Я протянул руку и прикоснулся к мощному изогнутому клюву птицы, провел по нему ладонью и, не удержавшись, прижался к нему щекой. И тарн, этот хищник, беспощадный ко всему, что движется в поднебесье, осторожно опустил голову и положил клюв ко мне на плечо.

Так мы и стояли, голова к голове, и я нисколько не боялся, что кто-то сможет заметить под моим капюшоном скатившуюся у меня из глаз слезу.

– Сколько времени прошло, Убар Небес, – сказал я, – сколько времени!

Я едва замечал, что творится вокруг меня, и снова начал отдавать отчет происходящему, только когда услышал голос Мипа.

– Не забудь о том, чему я учил тебя, – напутствовал он.

– Я помню.

– Тебе пора.

Я взобрался в седло, и, когда Мип снял с правой ноги тарна удерживающие его на повозке цепи, я легко поднял птицу в воздух и усадил её на стартовый насест.




Глава 17. КЕЙДЖЕРАЛИЯ


– С Кейджералией вас! – крикнула мне какая-то девчонка-рабыня, бросая в меня венком из цветов са-тарна, и тут же побежала прочь.

Через пару шагов я её нагнал, развернул к себе, крепко поцеловал в губы и, шлепнув ладонью по округлой заднице, отпустил.

– И тебя с Кейджералией, – рассмеявшись, ответил я, и она, хохоча, убежала прочь.

В ту же секунду из выходящего на улицу окна, футов на шестнадцать возвышающегося над землей, меня окатили ведром воды. Сквозь стекающие по лицу теплые струи я увидел высовывающуюся из окна девушку-рабыню, посылавшую мне воздушный поцелуй.

– С Кейджералией! – крикнула она и рассмеялась.

– В такие праздники лучше и носа не высовывать на улицу, – хмуро заметил проходивший мимо меня строитель, туника которого была вся в пятнах от брошенных в него фруктов.

Следом за ним брели трое мужчин-рабов с красующимися у них на головах венками из молодых ветвей брека. Они на ходу передавали друг другу, поочередно прикладываясь к широкому горлышку, кувшин паги, очевидно, уже далеко не первый, поскольку их ноги, действующие словно сами по себе, то и дело пытались переплестись, как и ветви их венков. Один из них окинул меня мутным взглядом. Насколько я мог понять по выражению его лица, ему, вероятно, показалось, что вместо меня одного здесь стоит по крайней мере трое человек. Он протянул мне кувшин с предложением сделать глоточек, на что я охотно согласился.

– С Кейджералией, – очевидно, должно было означать то, что он долго пытался произнести.

При этом он едва не опрокинулся на спину, и его спасло только то, что его падавшего в ту же самую секунду товарища повело прямо на него, и они оба так и повисли друг на друге, представляя собой неповторимую живую скульптуру празднующих Кейджералию мужчин.

– С Кейджералией, – поздравил я их третьего собрата, не собравшегося ещё падать, и протянул ему серебряную монету.

Отойдя на пару шагов, я услышал за спиной шум, свидетельствующий, что третий парень последовал-таки начинанию своих товарищей, и, обернувшись, я ещё успел заметить, как рушится их непрочное скульптурное творение.

Тут мимо меня пробежала девушка-рабыня, и трое, казалось, уже отрубившихся и ни на что не годных парней неожиданно ожили и, кряхтя, оказывая друг другу братскую помощь, каким-то чудом ухитрились подняться на ноги и даже попытались поспешить за девушкой следом. Она, очевидно, по достоинству оценила предпринимаемые ради неё мучительные попытки и на секунду остановилась, но, когда один из наиболее ретивых нашел в себе силы протянуть к ней руку, она рассмеялась и снова припустила по улице. Однако не успела она сделать и пары шагов, как откуда-то из-за угла вынырнул ещё один мужчина и, к изумлению девушки, схватил её в охапку и притянул к себе. Она взвизгнула в притворном ужасе, но уже через секунду снова оказалась на свободе, так как подхвативший её незнакомец, к явному своему разочарованию и удовольствию девушки, заметил надетый на неё ошейник.

– С Кейджералией! – смеясь, крикнула она незадачливому искателю приключений, продолжая свой путь.

От дальнейшей судьбы девушки меня отвлек врезавшийся прямо над моей головой в стену здания сочный плод. Стена, помимо расплывающегося по ней свежего пятна, была вся испещрена надписями и рисунками в адрес хозяев этого квартала и отнюдь не прославляющими их.

За углом дома послышались чьи-то раздраженные крики и радостные голоса девушек.

Не в добрый час я выбрался на улицу. Было бы лучше как можно скорее вернуться в дом Кернуса.

Я поспешно свернул на соседнюю улицу. И неожиданно оказался в объятиях двух десятков мигом окруживших меня девушек, визжащих и хлопающих от радости в ладоши. Вот когда я по-настоящему пожалел, что владельцы не вешают на Кейджералию своим рабыням на щиколотки колокольчики. Такое могло прийти в голову только врагу. И как я сразу не сообразил, что тишина на этой улице означает, что они устроили здесь засаду! И ведь, наверное, у них где-то были и свои разведчики!

Девушки по праву громогласно гордились своей победой.

– Пленник! Это наш пленник! – вопили они.

Я почувствовал у себя на шее веревку; её петля немилосердно стягивала горло. Конец её держала в руке темноволосая девушка, длинноногая, с ошейником, естественно, и в короткой тунике рабыни.

– Поздравляем тебя, воин, – сказала она, угрожающе затягивая и без того готовую удушить меня веревку. – Теперь ты – раб девушек с Горшечной улицы, – поставила она меня в известность.

Тут же невидимые руки опутали меня всего веревками и стянули ноги так, что я едва мог стоять, не говоря уже о попытке к бегству.

– Как мы поступим с нашим пленником? – обратилась темноволосая к своим подругам.

На неё посыпался град предложений.

– Раздеть его! – потребовал чей-то звонкий голос.

– Клеймить! – перебил его другой.

– Плетей ему! Плетей! – неистовствовал третий.

– Надеть ему ошейник! – советовал четвертый.

– Ну, хватит! – потребовал я. – Послушайте!

Слушать они, однако, не стали, а вместо этого пошли по улице, таща меня за собой.

Шествие наше продолжалось недолго, и вскоре меня втолкнули в большую комнату, заваленную корзинами и увешанную кожаной упряжью, – очевидно, подсобное помещение какого-нибудь малопримечательного цилиндра. Центральная часть комнаты оставалась свободной, и здесь на покрывающую её солому были брошены несколько репсовых подстилок. У дальней стены стояли связанные по рукам и ногам два человека – воин и молодой приятной наружности тарновод.

– С праздником, – криво усмехнувшись, приветствовал меня воин.

– С Кейджералией, – хмуро ответил я.

Темноволосая, уперев руки в бока, внимательно оглядела меня, прошлась перед моими товарищами по несчастью и снова вернулась ко мне.

– Неплохой улов, – заметила она.

Ее подруги радостно взвизгнули, едва усидев на месте от распирающего их ликования.

– Теперь вы будете нам прислуживать, – объявила темноволосая.

Нас развязали, оставив лишь веревки на шее и на ногах, концы которых поручили держать одной из девушек.

Нам выдали жестяные банки с разбавленным, наверняка украденным где-нибудь на кухне ка-ла-на.

– Но прежде, чем они начнут нас обслуживать, – не унималась темноволосая, – мы сделаем из них настоящих рабов для наслаждений.

И нам на шею тут же надели гирлянды таленд.

Затем каждого из нас обучили, как следует подавать вино, спрашивая при этом: «Не хочет ли госпожа немного вина?» – и дожидаясь, пока девушка, едва сдерживаясь от хохота, не найдет в себе силы ответить: «Да, хочу!».

– Ты, раб, будешь подавать вино мне, – заявила мне темноволосая.

В своей короткой тунике она выглядела просто восхитительно, а её ноги казались ещё длиннее.

– Да, госпожа, – ответил я как можно более почтительным тоном.

Затем я наклонился к ней и протянул жестяную банку с вином.

– На колени! – приказала она. – И обслуживай меня как рабыня для наслаждений!

Девушки затаили дыхание. У обоих мужчин вырвался негодующий крик.

– Так не пойдет, – ответил я.

Тут же петля у меня на шее затянулась. Две девушки рванули за веревки, связывающие мои лодыжки, и я тяжело повалился на каменный пол, расплескивая вино из жестяной банки.

– Раб неуклюжий, – фыркнула длинноногая.

Остальные девушки прыснули со смеху.

– Дайте ему ещё ка-ла-на, – распорядилась темноволосая.

Мне всунули в руки новую жестяную банку с вином, однако их идиотские шутки уже начали мне надоедать.

Эта длинноногая, очевидно, из наиболее низкой категории рабынь, кажется, хотела подвергнуть меня унижению в качестве реванша над своим хозяином, чье место я сейчас занимал.

– Налей мне вина, – сурово приказала она.

– С Кейджералией, – услужливо произнес я.

Она расхохоталась, поддерживаемая смехом своих товарок. Я тем временем быстро обежал взглядом складское помещение, в глубине которого я заметил небольшую, заставленную ящиками и коробками комнату.

Смех постепенно затих.

Я низко склонил голову и протянул жестяную банку длинноногой.

Девушки наблюдали за мной не дыша.

Длинноногая с довольным смешком потянулась за банкой, и тут я быстро схватил её за руку, рванул к себе, вскакивая на ноги, и опутал её связывавшими меня веревками, стянув руки у неё за спиной. Затем, пока остальные девушки визгом отмечали столь неожиданный для них поворот событий, а длинноногая яростно пыталась высвободиться из моих объятий, я одним махом сгреб её в охапку, выскользнул в соседнюю комнату и, опустив девушку на пол, закрыл за собой дверь на задвижку. С минуту до меня доносились снаружи удары слабых кулачков по двери и возмущенные крики, внезапно сменившиеся воплями ужаса и шумом борьбы. Я оглядел свое убежище. Единственное узкое оконце высоко в стене было заделано решеткой. Убежать отсюда, бросив в запертой комнате девушку одну, я тоже не мог.

Нужно было искать другое решение. Я освободился от спутывающих меня веревок и бросил их на пол. Затем приложил ухо к двери и прислушался. Некоторое время снаружи до меня доносились только девичье всхлипывание да звуки какой-то возни.

Я приоткрыл дверь и без всякого удивления обнаружил, что воин и тарновод, освободившись от веревок, воспользовавшись минутным замешательством и переполохом, вызванным моими действиями, не давая растерявшимся девушкам наброситься на них всем сразу, одну за другой связали их всех. Длинная веревка соединяла весь ряд стоящих на коленях девушек с Горшечной улицы, соединяя их стянутые за спиной руки. Вторая веревка, петлями наброшенная каждой из девушек на шею, связывала их словно цепь рабовладельца, готовящегося к перегону скованных в единую колонну рабов. Я вытолкал длинноногую в подсобное помещение полюбоваться на своих незадачливых помощниц.

Она, всхлипывая, застыла в дверном проеме.

На глазах у многих девушек тоже блестели слезы.

– С Кейджералией! – поздравил всех нас воин, поднимаясь на ноги после проверки узла на руках у последней девушки.

– С праздником! – ответил я, отправляя длинноногую к её подругам. – Присоединяйся к девушкам с Горшечной улицы, – напутствовал я её.

Она ничего не сказала и понуро побрела в большое помещение. Я позволил ей остановиться в центре комнаты у расстеленных на соломе репсовых покрывал.

Здесь она, низко опустив голову, всем своим видом признавая поражение, повернулась ко мне и тихо сказала:

– Позвольте предложить вам немного вина, хозяин.

– Нет, – ответил я.

Она изумленно взглянула на меня и затем, понимающе кивнув, принялась было развязывать удерживающий её тунику на плече узел.

– Нет, – нежно остановил я её.

Она подняла на меня недоумевающий взгляд.

– Я сам подам тебе вино.

Она не спускала с меня недоверчивых глаз все то время, пока я наливал в маленькую жестяную банку разбавленный ка-ла-на. Когда она брала у меня вино, рука её дрожала. Она поднесла банку к губам и неуверенно посмотрела на меня.

– Пей, – подбодрил я её.

Она выпила.

Я взял у неё пустую банку и отбросил её в угол комнаты, затем заключил в объятия её стройное, гибкое, такое зовущее тело и поцеловал девушку в губы долгим поцелуем.

Она лежала подо мной, вытянувшись на брошенных на солому покрывалах, и отвечала на мои поцелуи.

– Не позволяй мне убежать от тебя, – пробормотала она.

– Ты не убежишь, – заверил я, развязывая на её плече удерживающий короткую тунику узел.

Я слышал, как одна из сидящих в ряд девушек также попросила сначала вина, а затем сказала тарноводу: «Не позволяй мне убежать от тебя». Краем глаза я увидел, как мои новые товарищи увели двух девушек с собой в глубь дома, а затем через некоторое время вернулись назад.

Мы с воином и тарноводом провели с девушками с Горшечной улицы большую часть дня. К этому времени я уже разобрался с длинноногой и, снова связав ей руки, отправил её к остальным. Однако когда мы уже готовились уходить из этого столь гостеприимного места, она попросила повторения, я не мог ей отказать.

После этого я уже не связывал её. Она стояла, опустив мне голову на плечо, и я не боялся, что она тут же бросится потихоньку отпускать на свободу своих подруг.

Воин с тарноводом неторопливо обходили строй стоящих на коленях девушек и, целуя каждую из них в губы, поздравляли с Кейджералией.

Мы с длинноногой снова обменялись поцелуями.

– С Кейджералией, – нежно поздравил я напоследок свою новую знакомую и, повернувшись, пошел за выходящими из помещения воином и тарноводом, увешанными гирляндами таленд, подаренных им девушками с Горшечной улицы.

– С Кейджералией! – крикнула одна из них нам вдогонку.

– С праздником! – ответили мы.

– С Кейджералией! – услышал я зовущий меня голос длинноногой. – С праздником тебя, воин!

– С Кейджералией! – махнул я ей на прощание рукой, довольный тем, как заканчивается этот день.

Кейджералия – Праздник Рабов в северных, наиболее цивилизованных городах Гора – отмечается каждый год.

Пожалуй, единственным городом, не поддерживающим этой традиции, является Порт-Кар, расположенный в дельте реки Воск. Однако дата проведения Кейджералии в различных городах отличается. В большинстве городов она отмечается в последний день Двенадцатой переходной стрелки, но в Аре и некоторых других городах этому празднику отводится последний день пятого месяца, накануне Праздника Любви.

Это было во многих отношениях странное, фантастическое лето. С каждой новой неделей жизнь в Аре становилась все более дикой, неуправляемой, законность неуклонно теряла свою силу. Улицы и мосты заполонили вооруженные бандиты, грабившие всех подряд, что, однако, казалось, нисколько не беспокоило призванных следить за порядком воинов. Но что самоё удивительное, будучи пойманными и отправленными в Главный Цилиндр, за редким исключением они, как правило, освобождались за неимением достаточно веских причин для задержания. Беззаконие дошло до того, что люди стали бояться выходить на улицу без оружия. На состязаниях тарнов или на Стадионе Клинков волнение болельщиков доходило до неистовства, часто заканчивающегося массовыми потасовками. На улицах даже в те редкие дни, когда Стадион Тарнов пустовал, едва ли кого можно было встретить без болельщицкой нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к той или иной группе фанатов. Встреча же на мосту или в другом подходящем месте представителей конкурирующих группировок, естественно, не могла привести ни к чему хорошему. Людей, казалось, ничего не интересовало, кроме результатов поединков и состязаний. Грабители могли среди бела дня взламывать двери какого-нибудь дома, но соседи только покрепче запирали собственное жилище, радуясь, что на сей раз беда обошла их стороной, или торопливо отправлялись на излюбленное ими соревнование, беспокоясь лишь о том, как бы им не опоздать.

Основное соперничество на состязаниях тарнов разгорелось между тремя группировками – зеленых, желтых и стальных, последняя из которых представляла собой новую, недавно сформировавшуюся фракцию. Неожиданный успех и головокружительный взлет популярности стальных начался в первый же день состязаний, когда в одиннадцатом заезде их представитель Гладиус с Коса верхом на громадном тарне выиграл гонку, выведя своих приверженцев в первый ряд наиболее известных старых команд. Странно и то, что тарн, на котором выступал Гладиус, не являлся обученной непосредственно для состязаний птицей, но его размеры, скорость, маневренность, невероятная сила и свирепость делали его опасным противником, особенно в борьбе у подвешенного кольца. Остальные тарны стальных также не являлись гончими птицами, это были обычные военные тарны, но хорошо обученные. Они управлялись никому не известными наездниками, очевидно прибывшими из очень отдаленных мест и совершенно неожиданно упавшими на голову жителей Ара, как снег среди солнечного лета.

Это было уже не просто соревнование, это был настоящий вызов устоявшимся группировкам болельщиков Ара, взбудораживший умы и давший пищу для всевозможных домыслов всем до единого жителям города.

Традиционные фавориты буквально на глазах теряли вес, утрачивали годами набираемый авторитет. Тысячи болельщиков, по тем или иным причинам охладевшие к своим старым привязанностям и почувствовавшие тягу к новизне либо решившие на себе испытать вкус разворачивавшейся на состязаниях борьбы, переходили в группировку стальных и надевали на руку повязку или прикалывали к груди небольшой прямоугольный клочок серо-голубой материи.

Я же, пряча лицо под кожаным капюшоном, сидя в серо-голубых шелковых одеяниях на спине огромного черного тарна, снова и снова участвовал в состязаниях на стороне стальных. Имя Гладиуса с Коса было на устах каждого жителя города, хотя едва ли кто мог похвастаться, что знает его в лицо. Я выступал в команде стальных потому, что здесь был мой тарн, и ещё потому, что на этом настаивал Мип, к которому я, узнав его поближе, проникся горячей симпатией. Я знал, что втянут в опасную игру, не понимая при этом ни целей, ни задач того, что я делал. Нередко мне помогали Ремиус и Хо-Сорл, и я начал догадываться, что не простая случайность привела их в дом Кернуса. После каждого заезда Мип подробнейшим образом разбирал вместе со мной достоинства и недостатки моего управления тарном, а перед началом следующей гонки неизменно в неменьших подробностях сообщал о привычках и манере вести борьбу каждого из моих противников, о которых, казалось, он знал любую мелочь. Он научил меня распознавать применяемые в ходе состязаний трюки и ловушки соперников и сообщал об их слабых местах и чаще всего используемых маневрах. Так, например, один из наездников имел привычку после прохода его тарна через третье наиболее опасное кольцо резко сбавлять скорость полета птицы, что представляло собой жесткий блок для следующего за ним противника. А другой тарнсмен, выступавший в составе команды синих, иногда непосредственно перед пролетом через кольцо заставлял своего темно-синего тарна вместо складывания крыльев и скольжения сквозь кольцо, наоборот, сбрасывать высоту, а затем двумя мощными ударами крыльев словно вбрасывал себя в обод кольца снизу вверх, что, как правило, вынуждало не готового к подобному маневру наездника команды противника допускать ошибку.

Известность Гладиуса с Коса стала, пожалуй, сравнима лишь со славой Мурмилиуса, выступавшего на игрищах Стадиона Клинков. С начала ен'кара он провел уже сто двадцать боев, неизменно побеждая одного за другим всех своих противников, которых, однако, следуя своей традиции, никогда не убивал, несмотря на требования неистовствующих зрителей. Некоторые из считавшихся непревзойдёнными мастерами по владению мечом, среди которых было немало представителей даже высшей касты, стремились развеять славу таинственною Мурмилиуса, бросали ему вызов и выходили на арену, однако с каждым из этих столь же отчаянных, сколь и самоуверенных храбрецов тот вел себя ещё более жестким образом, нежели с обычными противниками, вынуждая их побегать, защищаясь от него, по арене, а затем, вдоволь натешившись с ними, он в любой выбранный по собственному желанию момент наносил им жесточайший удар в правую руку, часто до конца жизни лишая их возможности держать меч. С приговоренными же к смертной казни преступниками и представителями низшей касты, сражавшимися за обретение свободы или за деньги, он неизменно вел себя деликатнейшим образом, приобретая тем самым в их лице братьев по оружию. Зрители во время его поединков буквально сходили с ума от его манеры ведения борьбы. Они забрасывали его своими надетыми на шею тонкими золотыми цепочками, и мне при встрече на улице с каким-нибудь обвешанным золотом модником неизменно казалось, что именно это и должен быть таинственный Мурмилиус – человек в высшей степени самоотверженный и скромный, остающийся загадкой для целого города.

Тем временем сеть интриг, сплетаемая Кернусом, все сильнее затягивала под себя горожан. Как-то, сидя в пага-таверне, я услышал речи человека, служившего, как я знал, охранником в доме Кернуса, но сейчас одетого в тунику гончара, заявлявшего, что в нынешние времена Ару в качестве главы городской администрации нужен не представитель касты строителей, а воин, тогда порядок будет сразу восстановлен.

– Но какой именно воин? – поинтересовался сидевший за соседним столом парень, серебряных дел мастер.

– Кернус, – ответил переодетый охранник. – Он и есть настоящий воин.

– Но ведь он работорговец, – заметил один из присутствующих.

– Будучи торговцем, он лучше кого бы то ни было знает дела в городе и нужды его жителей, – ответил охранник. – К тому же он ещё и принадлежит к касте воинов.

– Это на его деньги проводится большинство зрелищ в городе, – добавил погонщик тарларионов.

– Да, на этом месте он будет лучше, чем Хинрабиус, – согласился его сосед по столику.

– Мой билет на состязания, – вступил в разговор сидевший тут же мельник, – десятки раз был оплачен домом Кернуса.

Он имел в виду практику раздачи бесплатных контрамарок с оттиском фамильного герба Кернуса, позволявших их счастливому обладателю попасть на стадион и выдававшихся за воротами работоргового дома всем желающим в количестве одной тысячи контрамарок в день, ради получения которых многие не имеющие возможности приобрести билет занимали очередь ещё накануне с вечера.

– Вот и я говорю, – настаивал переодетый охранник, – что Кернус далеко не самая плохая кандидатура на трон Ара.

К моему немалому удивлению, большинство из сидевших за столами, несомненно, обычных жителей согласно закивали головами.

– Да, это было бы неплохо, – задумчиво произнес серебряных дел мастер, – если бы такой человек, как Кернус, стал главой городской администрации Ара.

– А убаром? – спросил переодетый охранник.

Мастер пожал плечами.

– Ну, или убаром, – ответил он.

– В городе идет настоящая война, – заметил один из присутствующих, книжник, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – В такое время городу нужен настоящий убар.

– Вот именно, – подхватил охранник. – Кернус в качестве убара – вот что нам всем сегодня нужно.

Присутствующие одобрительно загудели.

– Принеси паги! – бросил переодетый охранник обслуживающей рабыне.

Та мигом вернулась с громадным кувшином, разлила пагу всем сидящим за столом и получила от охранника плату за всю компанию. Я знал, что эти деньги, столь щедро расточаемые охранником, наверняка были получены им в конторе Капруса, о чем мне сообщила в свое время Элизабет. Под заздравные крики присутствующих я встал и вышел из зала.

– За то, чтобы Кернус стал убаром Ара! – неслось мне вслед.

Краем глаза я заметил ещё одного человека, оставившего зал сразу за мной. Обернувшись, я увидел Хо-Ту.

– Я думал, вы не пьете пагу, – сказал я.

– Не пью, – ответил он.

– Что же вы делаете в пага-таверне?

– Я заметил, как Фалариус выходил из дома в одеянии гончара. Мне стало интересно.

– Кажется, он здесь по распоряжению Кернуса? – высказал я предположение.

– Да, – согласился Хо-Ту.

– Вы слышали эти разговоры о Кернусе как о возможном убаре?

Хо-Ту пристально посмотрел мне в глаза.

– Кернусу не следует быть убаром, – неторопливо произнес он.

Я пожал плечами. Хо-Ту повернулся и зашагал по улице.

Пока люди Кернуса делали свое дело в пага-тавернах, в толпе, на улицах, на рыночных площадях и на трибунах стадионов, золото и меч Кернуса работали там, куда не могли проникнуть его приспешники.

В свое время он предоставлял щедрые займы Хинрабиусам – довольно богатой семье, но, безусловно, не способной нести на своих плечах непомерное бремя финансирования бесконечных игрищ и состязаний. Постепенно размеры займов Кернуса резко уменьшились, а ещё позже в кредитах Хинрабиусу было отказано. Теперь же, выбрав удобный для себя момент, Кернус, ссылаясь на стесненные финансовые обстоятельства, попросил Хинрабиуса вернуть ему данные в долг денежные средства. Сначала он просил возвратить незначительные деньги, затем требуемые к возврату суммы начали резко возрастать, и Хинрабиус, будучи не в состоянии покрывать их из городской казны, вынужден был обратиться к собственным средствам, таявшим буквально на глазах. Ему пришлось отказаться от финансирования общественных мероприятий, до сих пор официально проходивших под его, главы городской администрации, патронажем, и вместо него на объявлениях о намечающихся игрищах и состязаниях в качестве спонсора и организатора стало все чаще появляться имя Кернуса.

Тут же в общественном сознании начали всплывать и зловещие предсказания высоких посвященных в отношении династии Хинрабиусов. Оба члена Верховною Совета, выступавшие против оказываемого торговцами, в частности Кернусом, влияния на проводимую Аром политику, были найдены мертвыми – один с ножом в спине, а второй сброшенным с моста неподалеку от собственного дома. Командующий вооруженными силами Ара Максимус Хегесиус Квинтилиус – второе по значимости в Верховном Совете города лицо после самого Минуса Тентиуса Хинрабиуса – был внезапно смещен со своего поста незадолго до этого он высказал возражения против принадлежности Кернуса к касте воинов. Его место занял один из таурентинов – Серемидес с Тироса, выдвинутый на этот пост Сафроникусом, капитаном таурентинов.

Вскоре вслед за этим Максимуса Квиитилиуса также обнаружили мертвым – он был отравлен в своих Садах Удовольствия ядовитым укусом рабыни, которая, прежде чем она успела предстать перед правоохранительными органами, была задушена одним из таурентинов, действовавшим, как говорилось в официальных документах, в припадке ярости: всем ведь было известно, сколь высоко почитали таурентины Максимуса Квинтилиуса, переживая его потерю, вероятно, не меньше, чем остальные воины Ара. Сам я не очень хорошо знал Квинтилиуса и познакомился с ним только несколько лет назад, в 10110 году от основания Ара, во время нашествия орд Па-Кура. Тогда он показался мне неплохим воином. Я жалел о его кончине. Ему были оказаны все последние воинские почести, а пепел его после сожжения был развеян с летящего тарна над полем, где он не так давно вел войска Ара к заслуженной победе.

Требования Кернуса о возврате ему одолженных Хинрабиусу денег становились все более настойчивыми.

Ссылаясь на свое сложное финансовое положение, он стал неумолим. Жители Ара в общей своей массе считали противоестественным факт, что личные ресурсы главы города могут быть в столь плачевном состоянии. Затем, где-то, наверное, через месяц, по городу начали ходить слухи о подлогах и растрате средств из городской казны. В связи с этим – теоретически для того, чтобы обелить имя Хинрабиуса, – Верховным Городским Советом была назначена комиссия, члены которой, проверив записи накладных расходов, к своему ужасу, обнаружили серьезные расхождения в платежных ведомостях на денежные суммы, выданные якобы членам семейства Хинрабиусов за выполненные ими работы и оказанные городу услуги. Судя по документам, наиболее значительные средства были направлены на строительство четырех бастионов и помещений для содержания боевых тарнов, в которых уже долгое время отчаянно нуждалась воздушная кавалерия Ара и возведение которых ещё и не начиналось.

Высшие военные чины с негодованием открыли для себя, что строительство этих необходимых для города объектов в связи со сложившейся ситуацией откладывается на неопределенное время, а деньги, выделенные на него городским казначейством, очевидно, уплыли в неизвестном направлении. Строители, которым, судя по отчетной документации, должны были быть переданы деньги, в один голос заявили, что они знать ничего не знают о деньгах, а платежные ведомости, если они есть, несомненно, фальшивые. Вдобавок ко всему объединение торговцев, следящих за организацией мероприятий на Стадионе Тарнов, официально объявило о длительное время продолжающейся неплатежеспособности главы городской администрации и поспешило потребовать у него оплаты за последние, проведенные в кредит на их собственные средства, состязания.

Как и следовало ожидать в подобной ситуации, Минусу Тентиусу Хинрабиусу не оставалось ничего иного, как сложить с себя высокие полномочия и вместе с ними снять коричневую мантию главы городской администрации. Это произошло поздней весной, на шестнадцатый день третьего месяца, называемого в Аре камериусом, а в Ко-Ро-Ба – селнаром. Накануне этого его вынужденного шага верховный служитель высоких посвященных, тот самый, что некогда прочел зловещее предсказание по состоянию печени принесенного в жертву боска, в официальной беседе во всеуслышание заявил, что священные пророчества в отношении правления Хинрабиуса начинают сбываться.

Верховный Городской Совет, не желая официально приговаривать Минуса Хинрабиуса к позорному изгнанию из стен города и тем самым ещё сильнее будоражить население, потребовал от бывшего главы городской администрации сделать заявление с просьбой позволить ему оставить город якобы по своей воле. Заявление было принято, и на семнадцатый день камериуса все семейство Хинрабиуса вместе со своими сторонниками и последователями убралось за пределы городской черты. К концу месяца перед лицом все возрастающего возмущения народа многочисленные родственники Хинрабиусов, так или иначе принадлежавшие к их семейству, вынуждены были в спешном порядке распродать свое недвижимое имущество и также оставить город, отправившись вслед за главой дома Хинрабиусов и нагнав Минуса Тентиуса в нескольких пасангах от Ара, откуда караван переселенцев направился к Тору – городу, удовлетворившему их просьбу о предоставлении им убежища.

Однако добраться до Тора им, к несчастью, не пришлось, поскольку всего лишь в двух сотнях пасангов от городских ворот Ара караван беженцев подвергся нападению с воздуха и уничтожению крупным армейским формированием неизвестного происхождения. Удивительно в этом инциденте и то, что, пожалуй, за единственным исключением у всех найденных убитыми членов семейства Хинрабиусов, включая и женщин, было перерезано горло. Это выглядело необычным, поскольку женщины подвергшегося нападению каравана считались законной добычей захватчиков и практически всегда продавались в рабство. Единственным членом семейства Хинрабиусов, чье тело поисковые партии не смогли отыскать среди изувеченных останков и полуобгоревших фургонов, оказалась Клаудия Тентиус Хинрабия.

На двадцатый день камериуса удар Большого Гонга, прозвучавшего в городских стенах, оповестил жителей о назначении нового убара Ара. Под торжественные приветствия и горячие аплодисменты всех членов Верховного Городского Совета на трон убара Ара взошел Кернус. По поводу нового назначения по всему городу начались массовые праздничные гулянья: улицы и мосты были заполнены толпами народа, повсюду организовывались зрелища и турниры, на рыночных площадях и скверах поэты и сказители, состязаясь в красноречии, наперебой восхваляли нового правителя. Праздничное веселье царило в течение десяти дней, вплоть до завершения пятидневного периода Третьей переходной стрелки.

Я, конечно, не мог не видеть, что все это было результатом политики, проводимой самим Кернусом, а возвышение его на трон убара, несомненно, являлось частью начинающегося осуществляться замысла «Других». Имея своего ставленника на троне убара Ара, они получали отличную базу для развития дальнейших действий, в частности, для влияния на умы горожан и формирования из них состава многочисленных диверсионных отрядов, которые будут действовать на планете в их интересах. Как указывал Миск, хорошо вооруженные человеческие существа могут представлять собой серьезную опасность даже для них, Царствующих Жрецов.

Среди всех удручающих событий этого поистине удивительного лета был и светлый, заставивший меня порадоваться момент: решено было убрать Элизабет, Филлис и Вирджинию из работоргового дома и перевести их в более безопасное место. Капрус, ставший в общении со мной более вежливым и любезным и, кажется, даже несколько осмелевший после восхождения Кернуса на трон, вероятно, потому, что тот реже теперь появлялся в доме, поставил меня в известность, что ему удалось наладить контакт с агентом Царствующих Жрецов. Теперь, сказал он, до отправки в Сардар карт и компрометирующих документов девушки начинают подвергаться серьезной опасности и должны быть удалены из дома.

План его оказался простым и разумным. Он состоял в приобретении девушек на начинающемся Празднике Любви агентом Царствующих Жрецов, средств у которого было достаточно, чтобы перебить любого возможного конкурента. Таким образом, они оставят дом Кернуса самым естественным способом, ни у кого не вызвав при этом ненужных подозрений. В дальнейшем присутствии Элизабет в доме Кернуса действительно не было никакой необходимости: она сумела доставить Капрусу все считавшиеся важными документы и материалы, а он сделал с них копии. Я же нужен был для того, чтобы переправить эти копии и вызволить Капруса из работоргового дома. Элизабет, конечно, не хотела оставлять дом без меня, но и она не могла не признать план удачным и вполне приемлемым: если её сумеют удалить из дома Кернуса без нашего участия, у нас с Капрусом будет меньше проблем и причин для беспокойства. Она, естественно, рада была и тому, что Филлис и Вирджинии, возможно, также удастся обрести свободу.

Кроме того, она, конечно, понимала, насколько сложной и трудновыполнимой будет для меня попытка сопровождать одновременно её и Капруса, не подвергая при этом опасности ни их самих, ни находящиеся у нас чрезвычайной важности документы.

Рассмотренный со всех точек зрения, план Капруса казался не только подходящим, но просто гениальным.

Ни Элизабет, ни я, конечно, ничего не рассказали ни Филлис, ни Вирджинии. Чем меньше людей будут знать о нем, тем лучше. К тому же неведение сделает их поведение более естественным. Пусть считают, что они выставлены на невольничьем рынке на обычную распродажу. Представив, насколько они будут удивлены, узнав, что их приобрели для того, чтобы даровать свободу и безопасность, я невольно усмехнулся.

Немалое удовольствие доставляла мне и мысль о том, что снятие Капрусом копий с документов продвигается довольно быстро, без непредвиденных задержек, и он надеется закончить работу к началу се'кара. Теперь, когда Кернус большую часть времени проводил в Центральном Цилиндре, возможности для беспрепятственного выполнения Капрусом работы существенно возросли.

Конечно, до се'кара ещё ждать и ждать, но все же это лучше, чем ничего. Я был доволен. Элизабет, Филлис и Вирджиния будут спасены. Капрус тоже, казалось, находился в хорошем расположении духа. При каждой нашей встрече он неизменно подробно останавливался на деталях возложенной на меня миссии: чувствовалось, что он продумал все до мелочей и радовался, что наше дело подходит к завершению. В своих размышлениях я часто поражался тому, насколько храбрым в действительности человеком был Капрус и сколько мало уважения выказывал я ему и его работе. А ведь он подвергался, вероятно, даже гораздо большему риску, чем я сам. Я чувствовал себя пристыженным. Обычный писец, он проявлял в своем деле смелость, которой мог бы позавидовать каждый воин.

Я поймал себя на том, что насвистываю какую-то мелодию. Все шло как надо. Огорчало лишь, что я так до сих пор и не выяснил, кто убил того воина из Тентиса.

Однако даже став убаром Ара, Кернус при каждом удобном случае снова восседал во главе стола своего дома, как и прежде, погруженный в замысловатые комбинации на игровой доске, уставленной красными и желтыми фигурками.

Так было и в день празднования Кейджералии.

В зале царило веселье и, несмотря на ранний вечер, пага и неразбавленный ка-ла-на лились рекой.

Внезапно Хо-Ту раздраженно отбросил ложку и криво усмехнулся в ответ на мой вопросительный взгляд.

Его неизменная овсянка оказалась пересоленной настолько, что стала совершенно несъедобной. Старший надсмотрщик хмуро уставился в миску.

– С Кейджералией, хозяин, – ласково пропела у него над ухом проходящая мимо с кувшином ка-ла-на на плече Элизабет Кардуэл.

Хо-Ту схватил её за руку.

– Что-нибудь не так, хозяин? – с невинным видом поинтересовалась Элизабет.

– Если бы я знал, что это ты осмелилась насыпать соли в овсянку, – многообещающим тоном проворчал Хо-Ту, – ты бы всю ночь просидела под шокером для рабов.

– Я бы никогда не посмела даже и думать об этом, хозяин, – убедительно возразила Элизабет, делая круглые невинные глаза.

Хо-Ту перестал сердиться и усмехнулся.

– С Кейджералией тебя, несносная девчонка, – сказал он.

Лицо Элизабет осветилось радостной улыбкой.

– С Кейджералией, хозяин! – весело ответила она и продолжила разносить вино.

– Курносая маленькая рабыня! – донесся голос Ремиуса. – Налей мне вина!

Вирджиния Кент тотчас подбежала к столу, неся на плече кувшин с ка-ла-на.

– Позвольте, Лана нальет вам вина, – предложила подоспевшая к охраннику первой рабыня красного шелка и наклонившаяся над ним с призывно приоткрытыми влажными губами.

Ремиус убрал от неё свой кубок прежде, чем она успела его наполнить, и девушка едва не покатилась с деревянного помоста, на котором возвышался стол, когда её тут же оттолкнула маленькая, но сильная ручка Вирджинии Кент.

– Ремиуса обслуживает только Вирджиния, – с весьма странно звучащей в её устах твердостью поставила в известность рабыню красного шелка бывшая жительница Земли.

Едва сдерживаясь от ярости, Лана спустилась с деревянного помоста.

– Ничего, завтра ты будешь выставлена на продажу, – злобно бросила она сопернице. – Тогда Ремиусу понадобится другая подающая ему вино девушка, – она заглянула в глаза охраннику. – Может, он выберет Лану, – предположила она и тут же, заслышав не предвещающий ничего хорошего вопль бросившейся к ней Вирджинии, сочла за благо поспешно затеряться среди обслуживающих нижнюю часть зала рабынь.

– Похоже, вина мне сегодня не нальют, – заметил Ремиус, которого эта проблема, очевидно, беспокоила больше всего.

Вирджиния Кент немедленно снова поднялась на помост, где она оставила свой мешавший догнать соперницу кувшин ка-ла-на, и с робкой улыбкой подошла к своему охраннику.

Тот протянул ей кубок, но девушка внезапно убрала кувшин за спину.

– Что это значит? – недоуменно воскликнул Ремиус.

– С Кейджералией! – рассмеялась девушка.

– Ты будешь меня обслуживать или нет? – раздраженно спросил воин.

К моему изумлению, Вирджиния поставила кувшин с ка-ла-на на пол.

– Я буду вас обслуживать, – ответила она и, быстро обняв его за шею, прижалась к его щеке губами, к величайшему удовольствию пораженных столь наглой выходкой присутствующих.

– С Кейджералией, – прошептала она.

– С праздником, – пробормотал охранник, сжимая девушку в объятиях и крепко целуя её в губы.

Когда он отпустил её, в глазах Вирджинии стояли слезы.

– Что-нибудь не так, маленькая курносая рабыня? – спросил Ремиус.

– Завтра меня продадут, – ответила девушка.

– Может, ты достанешься доброму хозяину, – предположил Ремиус.

Девушка уронила голову ему на плечо и разрыдалась.

– Я никого не хочу видеть своим хозяином, кроме вас.

– Ты действительно хочешь быть моей рабыней, курносая?

– Да, – захлебываясь от рыданий, пробормотала Вирджиния. – Да!

– У меня на это, к сожалению, не хватит средств, вглядываясь в лицо девушки, – ответил Ремиус.

Я отвернулся.

Вокруг засыпанной песком арены собралось несколько девушек-рабынь, сидящих на коленях и хлопающих в ладоши. Один из стоящих на арене охранников, очевидно, пьяный до предела, исполнял под собственный аккомпанемент танец моряка, поскольку его ноги и все тело выделывали такие па, которые можно увидеть только у бывалого морского волка на ходящей ходуном палубе корабля, попавшего в чудовищный шторм. Я знал этого парня. Он был из Порт-Кара. Отъявленный головорез, но сейчас, когда он изображал плавание на галере, в глазах его стояли слезы. Поговаривали, что тот, кто хоть раз увидел море, ни за что не захочет оставить его, а те, кому все же пришлось покинуть море Тасса, никогда не будут по-настоящему счастливы.

Позднее к арене спустился ещё один охранник и, к восхищению девушек, начал исполнять танец охотников на ларла. К нему присоединились ещё двое-трое, в точности повторявшие как движения загоняющих зверя охотников, так и муки раненого, постепенно умирающего животного. Человек, исполнявший матросский танец, оставил арену и теперь, отойдя к дальней стене, скрытый её тенью от света факелов, не замеченный большинством присутствующих, продолжал танцевать один, танцевать для себя, возрождая в себе воспоминания о блистательной Тассе и быстрых черных кораблях – этих тарнах моря, как называют галеры Порт-Кара.

– Налей мне вина, – потребовал Хо-Сорл у Филлис Робертсон, хотя та находилась в другом конце зала, а рядом с Хо-Сорлом хватало прислуживающих за столами девушек.

В этом, однако, не было ничего удивительного, поскольку Хо-Сорл неизменно требовал, чтобы его обслуживала именно эта гордая, надменная рабыня, делавшая все, чтобы показать, насколько она его презирает, независимо от того, наливала ли она ему вино или подавала зажатую в губах виноградину.

До меня донесся удивленный голос Капруса, говорившего так, словно он сам не верит тому, что происходит.

– Через три хода я захвачу ваш Домашний Камень, – нерешительно произнес он.

Кернус похлопал своего старшего учетчика по плечу и рассмеялся.

– С Кейджералией! – сказал он.

– С праздником!

– С Кейджералией, – пробурчал Капрус, делая очередной, приближающий его к победе ход уже безо всякого интереса.

– Что это? – раздался возмущенный крик Хо-Сорла.

– Молоко боска, – пояснила Филлис. – Оно будет для тебя полезно.

Хо-Сорл зарычал на рабыню.

– С Кейджералией, – поздравила его Филлис и, повернувшись, двинулась прочь, столь победоносно покачивая бедрами, что, вероятно, удивила бы даже Суру.

Хо-Сорл выпрыгнул из-за стола и в два прыжка настиг девушку. Разбрызгивая из её кувшина молоко, он подхватил её на руки и, перебросив через плечо, не обращая внимания на градом сыплющиеся на его спину удары её кулачков, поднес девушку к Хо-Ту.

– Я заплачу разницу между стоимостью рабыни красного и белого шелка, – сказал Хо-Сорл.

Филлис вскрикнула от страха и ещё яростнее замолотила по нему кулаками.

Хо-Ту, очевидно, отнесся к предложению очень серьезно.

– Ты что, не хочешь становиться рабыней красного шелка? – обратился он к Филлис, которая из-за своего необычного положения не могла его увидеть.

– Нет! Нет! – закричала она.

– К концу завтрашнего дня она в любом случае уже может стать рабыней красного шелка, – заметил Хо-Сорл.

– Нет! Нет! Ни за что! – вопила Филлис.

– Ну что ж, вероятно, ты прав, – согласился Хо-Ту. – Где ты хочешь сделать из неё рабыню красного шелка?

– Где угодно, – ответил Хо-Сорл. – Эта арена в центре зала вполне подойдет.

Филлис заливалась горючими слезами.

– Почему ты так не хочешь, чтобы Хо-Сорл сделал тебя рабыней красного шелка? – полюбопытствовал Хо-Ту.

– Я его ненавижу! Презираю! Ненавижу-презираю! – завопила девушка.

– Держу пари, что за четверть часа я сумею изменить её отношение к себе, – сказал Хо-Сорл.

Мне показалось, что он отвел себе на это маловато времени.

– Интересное предложение, – задумчиво произнес Хо-Ту. – Ну что ж, принимаю.

Филлис умоляла пощадить её.

– Тащи её на арену, – кивнул Хо-Ту.

Хо-Сорл отнес яростно сопротивляющуюся девушка к засыпанному песком углублению в центре зала и уложил её на пол, плотно прижав коленями. Она приподнялась на локтях и переполненным ужаса взглядом по смотрела ему в лицо. Он рассмеялся и, когда она в ответ истерично закричала и, отчаянно пытаясь вырваться, начала изо всех сил молотить его руками и ногами, крепче вдавил её в песок.

Его ладонь потянулась к узлу, удерживающему её тунику. Девушка вся в слезах зажмурила глаза и отвернулась.

Однако вместо того, чтобы развязать ей узел, он приподнял девушку за плечи и усадил на песке, где она и осталась сидеть, ничего не понимая и обводя зал с настороженным недоумением.

– С Кейджералией! – рассмеявшись, сказал ей Хо-Сорл и под громкий смех зрителей вернулся на свое место за столом.

Хо-Ту смеялся, наверное, громче всех, барабаня при этом по столу кулаком. Даже Кернус поднял голову над игральной доской и с улыбкой наблюдал за происходящим.

Филлис поднялась на ноги и с пылающим от ярости лицом принялась вытряхивать песок, набившийся в её волосы и короткую тунику.

– Да не расстраивайся ты так, – бросила ей вслед проходящая мимо с кувшином ка-ла-на рабыня красного шелка. – Может, ещё повезет!

Филлис позеленела от злости.

– Бедная маленькая рабыня белого шелка! – притворно посочувствовала ей другая рабыня в красных шелках.

Филлис застонала.

– Нет, – покачав головой, заметил Хо-Сорл, обращаясь к Хо-Ту. – Она слишком толстая.

С этой его оценкой я никак не мог согласиться.

– Я рада, что меня скоро продадут! – воскликнула Филлис. – Это избавит меня от необходимости ежедневно видеть тебя! Ты просто безжалостный, отвратительный тарск! – в глазах её блестели слезы. – Я тебя ненавижу! – кричала она. – Ненавижу!

– Какие вы все жестокие! – воскликнула стоящая неподалеку от Хо-Ту Вирджиния Кент.

В зале на мгновение воцарилась тишина.

Внезапно она со злостью схватила стоящую рядом с Хо-Ту миску с его неизменной овсянкой и со всего размаху надела ему её на голову.

– С Кейджералией, – сказала она.

Ремиус с выражением ужаса на лице невольно привстал с места.

Хо-Ту, не шевелясь, сидел с миской на голове, из-под которой по его лицу стекали густые потоки овсяной каши.

Зал буквально замер.

И тут я почувствовал, как откуда-то сверху мне на голову, за шиворот обрушился целый поток вина. Отплевываясь, я невольно зажмурил глаза.

– С Кейджералией, господин! – услышал я за спиной веселый голос и поспешно удаляющиеся шаги Элизабет.

Хо-Ту расхохотался так, что у него слезы брызнули из глаз. Он сбросил с лысой головы опустевшую теперь миску и вытер рукой лицо. Все присутствующие, вначале оторопевшие от неслыханной дерзости рабыни, тем более в отношении представителя черной касты убийц, видя мою реакцию, заревели от хохота. Смеялись все, даже поначалу перепугавшиеся рабыни. Я думаю, такого представления им ещё никогда не приходилось видеть даже на Кейджералии.

Я старался сохранять невозмутимое выражение лица и лишь многозначительно хмурился под градом их насмешек. Даже Кернус оторвался от игровой доски и, запрокинув голову, гоготал с таким удовольствием, какого я ещё ни разу не видел на лице господина этого дома. И тут я, к своему ужасу, увидел, как Элизабет осторожно на цыпочках подкралась к хохочущему Кернусу и, пока тот не успел сообразить, что происходит, влила в его широко раскрытый рот остатки вина из кувшина.

– С Кейджералией! – поздравила его Элизабет, поспешно убегая прочь.

Опасное положение спас Хо-Ту, вскочивший на ноги и завопивший во всю мощь:

– С Кейджералией, убар!

Тут все, кто был в зале, встали со своих мест и, подняв в приветственном жесте правую руку вверх, смеясь, завопили:

– С Кейджералией, убар! С праздником!

Я тоже, хотя слова застревали у меня в горле, кричал.

– С Кейджералией, убар!

Напряжение сошло с лица Корпуса, и он откинулся на спинку кресла. Затем, обведя взглядом присутствующих, он тоже, к моему великому облесению, сначала улыбнулся, а потом и рассмеялся.

После этого обслуживающие зал рабыни, казалось, окончательно свихнулись. В воздухе замелькали миски и ложки, на головы охранников и членов обслуживающего персонала полились вино и вода. Мужчины ловили бегающих по залу девушек, целовали их и тискали, вызывая у них радостный визг. Одна за другой нашедшие друг друга пары отправлялись куда-нибудь в дальний, скрытый от людских глаз ширмой, застеленный шкурами любви угол. Буйное веселье било через край.

Мне таки удалось, несмотря на все старания Элизабет, поймать её и на руках отнести за ширму. Она заглянула мне в лицо.

– Ну и кутерьму ты затеяла, – заметил я.

– Для этого не нужно было больших стараний, – ответила она. – Все уже были к ней готовы.

– Это верно, – согласился я.

– Зато в этой кутерьме ты меня поймал и никто не обращает на это внимания.

Я поцеловал её.

– Завтра вечером ты уже будешь на свободе.

– Наконец-то! Я так рада.

– Это ты подсыпала соли в овсянку Хо-Ту? – поинтересовался я.

– Возможно, – загадочно ответила она.

– Сегодня у нас будет последняя ночь в нашей комнате.

Она грустно улыбнулась.

– Наша последняя ночь уже прошла, – сообщила она. – Сегодняшнюю мне придется провести в камере для ожидающих вместе с теми, кто завтра тоже будет выставлен на продажу.

Я застонал от досады.

– Так всегда поступают, чтобы не разыскивать их потом по всему дому, – добавила она.

– Да, – согласился я, – так гораздо проще.

– А утром нас выставят обнаженными на предварительный осмотр.

– Зачем? – удивился я.

– Иногда трудно правильно оценить девушку, на которой надет длинный передник, – ответила Элизабет.

Где-то за нашей спиной, словно в другом далеком мире, празднование Кейджералии продолжалось полным ходом.

– Ты боишься?

– Сейчас нет, – ответила она. – Думаю, это придет позже.

– А что должно произойти?

– Ну, вся эта суматоха, волнение… и я совершенно голая, под взглядами каких-то мужчин… которые будут торговаться из-за меня…

– Вероятно, это не займет так много времени.

– Наверное, каждая женщина должна быть хоть раз в жизни выставлена на продажу.

– Ты совсем потеряла голову!

– Интересно, сколько за меня заплатят?

– Вряд ли больше пары медных монет, – сострил я.

– Хорошо если бы меня приобрел какой-нибудь красивый собой господин, – язвительно ответила Элизабет.

Я поцелуем заставил её замолчать.

До нас донесся голос Хо-Ту.

– Восемнадцатый удар гонга! – оповестил он. – Рабам разойтись по своим загонам!

По залу пронеслись крики разочарования.

Наш с Элизабет поцелуй продолжался.

– Рабам пора уходить, – вырвавшись, пробормотала она.

Когда я освободил её из своих объятий, она привстала на цыпочки и поцеловала меня в нос.

– Может быть, уже завтра вечером мы снова увидимся, – сказала она.

Я сомневался в том, что это возможно. По моим предположениям, агент Царствующих Жрецов, который приобретет девушек, вероятно, должен будет стараться как можно скорее доставить их в Сардар или, по крайней мере, в Ко-Ро-Ба. Хотя и в этом случае он мог бы на некоторое время задержаться здесь, и тогда мне удалось бы узнать, куда он отправляется, а то и увидеться с Элизабет. Когда наша с Капрусом работа будет окончена, у нас наверняка ещё найдется время побыть вдвоем, прежде чем мы организуем её возвращение на Землю: у меня, естественно, не было никаких сомнений в том, что она пожелает вернуться на родную планету. Гор жесток и неприветлив. И уж, конечно, женщина, рожденная для цивилизации и удобств Земли, не захочет остаться в этом диком, варварском мире – мире удивительно красивом, но не менее коварном и опасном, в котором женщине редко позволено быть чем-то большим, нежели просто женщиной, в мире, где даже столь превозносимые всеми свободные спутницы ложатся спать с рабским кольцом на щиколотке ноги.

Элизабет поцеловала меня на прощание и убежала.

Эту ночь она проведет в камере для ожидающих, а наутро её вместе с сотнями других отправят в клетки для рабов Куруманского квартала.

– По загонам! – кричал Хо-Ту. – Занять свои места!

Эти слова относились к Вирджинии Кент и Лане, которые никак не могли решить, кому из них первой оставить почетное место обслуживающей рабыни за столом Ремиуса.

– По местам, маленькая рабыня, – подгонял Вирджинию Хо-Ту. – Я к тебе обращаюсь, любительница надевать своим хозяевам миски с кашей на голову. Давай быстрее в камеру. Тебе нужно хорошенько выспаться. Завтра у тебя ответственный день. Ты будешь представлять на аукционе дом Кернуса!

Вирджиния сразу погрустнела.

– Да, господин.

Лана победоносно рассмеялась, подошла к Ремиусу и, поглядывая на Вирджинию, положила руку ему на плечо.

– Завтра, рабыня белого шелка, тебя продадут, но Лана так и останется в доме Кернуса, – торжественно произнесла она, наклонившись и поцеловав Ремиуса в затылок.

Вирджиния не в силах была сделать ни шагу с места, её кулачки беспомощно сжимались, а в глазах заблестели слезы отчаяния.

– Как твое имя? – требовательно обратился Хо-Ту к рабыне красного шелка.

– Лана, господин, – ответила она.

– Завтра ты тоже оставишь дом Кернуса.

– Да, господин, – недоуменно пробормотала девушка, переводя ничего не понимающий взгляд с Хо-Ту на Ремиуса и обратно.

– А сейчас, – распорядился Хо-Ту, – отправляйся в камеру для ожидающих!

У девушки от неожиданности едва земля не ушла из-под ног.

– В камеру для ожидающих?! – воскликнула она.

– Да, – усмехнулся Хо-Ту. – Завтра на Празднике Любви тебя выставят на продажу.

– Нет! – закричала она. – Нет!

Вирджиния расхохоталась и захлопала в ладоши.

– Нет! – продолжала истерично кричать Лана.

– Марш в камеру, рабыня! – скомандовал Хо-Ту, снимая с пояса стимулятор.

В глазах девушки появился животный ужас. Она бросила последний взгляд на Ремиуса и, опасаясь вывести из себя Хо-Ту, опрометью бросилась из зала. Вирджиния Кент опустилась на колени перед Хо-Ту и низко склонила голову.

– Спасибо, господин, – сказала она.

Хо-Ту взял её за подбородок и приподнял ей голову.

– Ты смелая девчонка, маленькая рабыня, – сказал он. – Но к мискам с овсянкой тебя допускать опасно.

Она снова уронила голову.

– Ну, хватит! – тут же пробурчал Хо-Ту. – Живо в камеры!

И Вирджиния Кент, некогда преподававшая в колледже на Земле древнюю историю, мигом вскочила на ноги и, босая, в короткой тунике рабыни, побежала в камеры для ожидающих, откуда её поутру вместе с остальными отправят на невольничий Куруманский рынок, где она, стоя на деревянных подмостках рядом с Филлис и Элизабет, будет своим выставленным на продажу телом, как и сотни других девушек, зарабатывать деньги для дома Кернуса.

Хо-Ту поглядел ей вслед и усмехнулся:

– До чего смелая девчонка.

– И весьма опасная, когда у неё под рукой оказывается миска с овсянкой, – напомнил я.

– Да, верно, – согласился он.

Я окинул взглядом опустевший зал. Теперь здесь оставались только охранники и члены обслуживающего персонала. Мне уже хотелось вернуться в свою комнату.

Прощание с Элизабет давалось мне тяжелее, чем я мог предполагать.

Внезапно в зал вошли два охранника, толкая перед собой женщину.

Я заметил, что лицо Хо-Ту покрылось мертвенной бледностью. Его рука потянулась к кривому ножу на поясе.

Женщину подвели к столу, к тому месту, где сидел Кернус. Вокруг её талии был завязан ярко-алый шнурок, с которого свисала длинная полоса красного шелка. Волосы женщины были распущены, а руки стянуты цепями за спиной. На левой лодыжке у неё ещё позвякивали прикрепленные колокольчики, по звон их уже не казался таким мелодичным, как раньше. И шокера для рабов у неё на поясе тоже не было.

– С Кейджералией тебя, Сура, – приветствовал женщину Кернус.

– С Кейджералией, господин, – с неприкрытой злостью ответила она.

Хо-Ту не выдержал.

– Пусть она вернется в свою комнату, – обратился он к Кернусу. – Сура хорошо служила нам. Она лучшая наставница во всем Аре.

– Ей следует напомнить, – ответил Кернус, – что она всего лишь рабыня.

– Я прошу вас! – воскликнул Хо-Ту.

– Это решено, – сказал Кернус. – Пусть разыграют, кому она достанется.

Несколько мужчин оставили свои места и собрались вокруг одного из столов, на котором тут же появились игральные кости и пустой кубок. Сура с низко опущенной головой продолжала неподвижно стоять перед Кернусом на коленях. Охранник пристегнул к её ошейнику цепь, а ключ от крохотного замка – кусок загнутой на конце проволоки – повесил себе на грудь. За спиной женщины мужчины возбужденными криками сопровождали каждый бросок игральных костей. Я начинал догадываться, что это уже не просто очередной розыгрыш; за всем стояло нечто большее. Гордость Суры и занимаемое ею в доме положение, хотя она и была всего лишь рабыней, признавались и большинством охранников, и членами обслуживающего персонала. Похоже, даже Кернус решил, что она заходит слишком далеко, поэтому и счел необходимым унизить её, позволив использовать Суру как обычную рабыню красного шелка.

– Она – моя! – радостно воскликнул один из бросавших кости. – Я буду с ней первым!

Послышались завистливые возгласы его товарищей, и дележка женщины продолжилась с удвоенной силой.

До меня наконец дошло, что они разыгрывают очередность обладания ею и что ей предстоит обслужить каждого из них.

Я взглянул на Хо-Ту. К моему удивлению, его глаза уже не горели злобой, в них стояли слезы. Но рука судорожно сжимала рукоятку кривого ножа.

Сура застыла на коленях на каменном полу с низко опущенной головой и рассыпавшимися по плечам густыми волосами, лишь бедра были прикрыты клочком красного шелка, с руками, стянутыми цепями за спиной. Я заметил по её плечам, что она плачет.

Тогда я неторопливо поднялся с места, подошел к не замечающим ничего вокруг возбужденно бросающим игральные кости мужчинам, не говоря ни слова в ответ на возмущенные выкрики, раздвинул их и забрал у очередного игрока кубок с костями. Тот недовольно нахмурился, но возражать не посмел. Я пристально посмотрел каждому из них в лицо и вытряхнул игральные кости из кубка прямо под ноги. Бросок был плохой, очков выпало мало. Кое-кто из стоявших вокруг меня рассмеялся. Но тут я обнажил меч и концом лезвия перевернул кубики так, что они стали показывать наибольшее количество очков.

Лица игравших исказила злобная гримаса. У кого-то вырвался гневный крик. Они едва сдерживались от возмущения.

– Она – моя, – произнес я, стараясь сохранять спокойствие и невозмутимость. – И я буду пользоваться ею один.

– Нет! – закричал стоящий рядом охранник, бросаясь на меня.

Я внимательно посмотрел на него, и он, сжимая побелевшие пальцы в кулаки, резко развернулся и, бормоча себе под нос проклятия, быстрыми шагами оставил зал.

– Каждый из вас, кто захочет, – предложил я, – может оспорить у меня это право.

Переругиваясь вполголоса и бросая на меня ненавидящие взгляды, они медленно разошлись по залу.

Я повернулся к Кернусу. Он рассмеялся и развел руками.

– Если никто не хочет оспорить её у тебя, она твоя, – сказал он и, посмотрев на Суру, криво усмехнулся: – С Кейджералией, рабыня!

– С Кейджералией, господин, – едва слышно прошептала она.

– Отведи меня в свою комнату, рабыня! – как можно резче бросил ей я.

Она, пошатываясь, поднялась на ноги, и стоявший рядом охранник поспешно отстегнул цепи от её ошейника. Я направился к выходу, и она робко побрела за мной, оглашая притихший зал грустным позвякиванием привязанных к щиколотке колокольчиков. Сейчас ничто не напоминало в ней надменную и грациозную рабыню красного шелка Кернус за моей спиной громко сказал.

– Я слышал, что Несущий Смерть знает, как обращаться с рабами.

Сура на мгновение замерла, низко уронив голову, но, так и не найдя в себе сил повернуться и взглянуть ему в лицо, торопливо выбежала из зала.

– Несущий Смерть! – донеслось до меня.

Я обернулся. Рука Хо-Ту все так же лежала на рукоятке кривого ножа.

– Она не обычная рабыня, – сказал он.

– Значит, я могу рассчитывать на необычное наслаждение, – усмехнулся я и вышел из зала.

Сура провела меня через многочисленные залы дома Кернуса, мимо помещения, где она проводила занятия с девушками, и остановилась у дверей своей комнаты.

Когда мы вошли, я снял висящий у неё на шее ключ, отомкнул замок на цепях, сковывающих её, и бросил их в угол комнаты.

Она стояла, потирая затекшие руки, на её запястьях виднелись красные отметины. В её обращенном ко мне взгляде были ненависть и отвращение. Я осмотрел комнату. Здесь стояло несколько сундуков, очевидно, с одеждой, косметикой и украшениями. На полу лежали богатые шкуры. В углу лежал шестиструнный калик. На стене невысоко на крюке висел шокер для рабов.

Сура стояла неподвижно, перестав растирать запястья, хотя красные полосы на них были все ещё хорошо заметны. Распущенные волосы её, ниспадающие на плечи густыми, тяжелыми прядями, выглядели сейчас особенно красиво; черные заплаканные глаза тускло мерцали, гибкое, тренированное тело с удивительно пропорциональными формами замерло в напряженном ожидании, в тонких чертах лица, в складках губ чувствовался едва уловимый, но ставший столь знакомым для меня за эти долгие месяцы лежащий буквально на всем отпечаток дома Кернуса.

Я огляделся, ища глазами что-нибудь выпить, кувшин с ка-ла-на или с пагой, хотя и сомневался, что здесь может находиться что-нибудь подобное. Разве что спрятано где-то в сундуках. Я откинул крышку ближайшего из них, затем следующего. Сура все ещё стояла не шевелясь. Я подошел к очередному сундуку.

– Пожалуйста, не открывайте его! – попросила она.

– Да ну, чепуха, – небрежно ответил я, полагая, что здесь-то, вероятно, и должны храниться какие-нибудь напитки, и поднял тяжелую крышку.

– Прошу вас! – воскликнула она.

Ну, точно, решил я если что-то у неё припрятано, то именно здесь. Я порылся среди шелковых лоскутов, связок бус, каких-то украшений, но ни на шаг не приблизился к предмету своих поисков. Это ж надо – столько барахла, а того, что действительно необходимо, нет! Хотя, конечно, все эти тряпки представляют для неё определенную ценность, вероятно, её запасам могла бы позавидовать даже иная свободная женщина Ара.

– Пожалуйста, не надо здесь рыться! – воскликнула она.

– Молчи, рабыня, – огрызнулся я, занятый своим делом, и тут заметил на дне сундука выцветшую тряпичную, местами порванную куклу размером не больше фута, одетую в костюм свободных, – обычную куклу, с которыми играют все девочки в любом городе, наряжая её или рассказывая ей сказки.

– Что это? – недоуменно спросил я, показывая куклу Суре.

С диким криком рабыня красного шелка сорвалась с места, схватила со стены шокер и привела его в готовность. Я заметил, что стрелка указателя мощности на нем дошла до красной, смертельной отметки. Металлический наконечник почти мгновенно раскалился докрасна. Мне даже было больно смотреть на него.

– Умри! – закричала она и, выставив перед собой шокер, бросилась ко мне.

Я выронил куклу и, сделав шаг в сторону, поймал женщину за запястье. Шокер выпал из её завернутой за спину руки и покатился по полу. Затем я оттолкнул от себя Суру, подобрал шокер, выключил его и повесил себе на пояс.

Сура стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв глаза и отвернув голову.

– На, возьми, – протянул я ей куклу.

Она прижала куклу к груди.

– Извини, – сказал я.

Она стояла с куклой в руке, не сводя с меня встревоженных глаз. Я отошел от неё и, сняв с пояса шокер, повесил его на прежнее место, откуда она снова могла взять его, если, конечно, захочет.

– Извини, я просто искал ка-ла-на.

На её лице отразилось полное замешательство.

– Вино в последнем сундуке, – шепотом ответила она.

Я подошел к сундуку, откинул крышку и обнаружил бутыль ка-ла-на и несколько небольших бокалов.

– Ты пользуешься большим расположением в этом доме, рабыня, если тебе позволяют иметь в комнате вино, – заметил я.

– Позвольте, я вам налью, – прошептала она.

– Это уже без всяких штучек Кейджералии? – поинтересовался я.

– Да, господин, – ответила она.

– Тогда, если Сура позволит, я сам налью ей вина.

Она безучастно посмотрела на меня и, продолжая прижимать куклу к груди, протянула руку за бокалом. Рука её дрожала, проливая на пол капли ка-ла-на, и мне пришлось поддержать её ладонь, помогая ей поднести вино к губам.

Она пила, судорожно глотая, так же, как та темноволосая девчонка – предводительница рабынь с Горшечной улицы. Затем и я поднял бокал, позволяя ей осушить свой первой.

– С Кейджералией.

– С Кейджералией, господин, – прошептала она.

– Куурус, – сказал я.

– С Кейджералией, Куурус, – также шепотом ответила она.

Я отошел в центр комнаты и уселся, скрестив перед собой ноги. Бутыль я, конечно, взял с собой.

Она поставила рядом со мной свой бокал и подошла к сундуку, в котором хранилась её кукла.

– Зачем тебе эта игрушка? – спросил я.

Она молчала, аккуратно укладывая куклу на прежнее место среди лоскутов и украшений, на самое дно сундука, в правый угол.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – сказал я.

Она вернулась ко мне и опустилась напротив меня на колени. Я снова поднес ей вина и выпил сам.

– Эту куклу подарила мне моя мать, – сказала она.

– Я и не знал, что у рабынь красного шелка могут быть матери, – заметил я и тут же пожалел о своей нелепой шутке, увидев, что она не улыбается.

– Ее продали другим хозяевам, когда мне было пять лет, и это все, что у меня от неё осталось.

– Извини, – сказал я.

Она опустила глаза.

– Отца своего я не знала, – продолжала она, – но думаю, он был красивым рабом. Мать тоже мало что знала о нем, поскольку во время моего зачатия они оба были в масках.

– Понятно.

Она снова поднесла бокал к губам.

– Хо-Ту любит тебя, – сказал я.

Она отвела глаза.

– Я знаю.

– И часто на Кейджералию тебя вот так приносят в жертву?

– Когда у Кернуса появляется для этого соответствующее настроение, – ответила она и спросила: – Можно, я оденусь?

– Да, – кивнул я.

Сура подошла к одному из сундуков и, достав длинный отрез красного шелка, обмотала его вокруг себя, закрепив на талии шнурком.

– Спасибо, – сказала она.

Я снова наполнил её кубок.

– Однажды, много лет назад, на праздновании Кейджералии меня заставили отдаться рабу и я забеременела, – продолжала она.

– Ты знаешь, кто это был?

– Нет. Я была в маске, – она невольно содрогнулась. – Его привели откуда-то с улицы. Я до сих пор его помню. Он был такой потный, пухлый, с липкими, грязными руками. Он все время пыхтел и так противно похихикивал. Зато мужчины за столом веселились вовсю. Наверное, действительно забавное было зрелище.

– И что с ребенком?

– Я родила его. Но ребенка сразу забрали, так что я его никогда не видела. Скорее всего, получился такой же урод, как и его зачинатель.

– Вряд ли, – сказал я.

Она грустно рассмеялась.

– Хо-Ту часто к тебе приходит?

– Да, я играю ему на калике. Он очень любит слушать эту музыку.

– Ты настоящая рабыня красного шелка.

– Много лет назад, – задумчиво продолжала Сура, Хо-Ту был изувечен – его заставили выпить кислоту.

– Я об этом не знал.

– Некогда он был рабом, но завоевал себе свободу поединками на кривых ножах. Он был очень предан отцу Кернуса, а когда Кернуса-старшего отравили и фамильный медальон дома перешел к Кернусу-младшему, Хо-Ту позволил себе выразить недовольство, и его заставили выпить кислоту. Но он так и остался в этом доме.

– А зачем бы ему было здесь оставаться?

– Возможно, потому, что одна из рабынь этого дома Сура, – ответила она.

– Понятно.

Она засмеялась и покраснела. Я оглядел комнату.

– Знаешь, у меня нет никакого желания возвращаться к себе, – признался я. – К тому же все в доме, очевидно, ожидают, что я задержусь здесь подольше.

– Давайте я буду служить вам как рабыня для удовольствий, – предложила она.

– Ты любишь Хо-Ту? – спросил я.

Она ответила мне долгим задумчивым взглядом и медленно кивнула.

– Тогда давай займемся чем-нибудь другим, – сказал я.

– Хотя для других развлечений твоя комната, очевидно, мало что может предложить, – заметил я.

– Да, кроме самой Суры – ничего, – смеясь, призналась она.

Мой взгляд, в который раз скользнувший вдоль пустых стен, остановился на калике.

– Вы хотите, чтобы я для вас поиграла? – спросила она.

– А чего бы ты сама хотела? – поинтересовался я.

Она, казалось, была ошеломлена.

– Я? – недоуменно переспросила она.

– Да, Сура, именно ты.

– Это Куурус спрашивает серьезно?

– Да, – подтвердил я, – Куурус совершенно серьезен.

– Я знаю, чего бы мне хотелось, – после минутного замешательства ответила она, – но это так глупо.

– Ну в конце концов ведь сегодня Кейджералия.

– Нет, – покачала она головой, – это слишком нахально с моей стороны.

– Что именно? – допытывался я. – Если ты хочешь, чтобы я постоял на голове, сразу предупреждаю – в этом я не мастер.

– Нет, – ответила она, робко поднимая на меня глаза. – Не могли бы вы обучить меня игре?

Подобная просьба меня очень удивила. Она тут же стыдливо потупила взгляд.

– Да, конечно, – пробормотала она. – Я знаю. Я женщина. Рабыня! Извините.

– У тебя есть доска и фигуры? – спросил я.

Ее лицо озарилось счастливой улыбкой.

– Вы меня научите играть? – недоверчиво спросила она.

– Доска и фигуры у тебя есть? – повторил я.

– Нет, – сокрушенно покачала она головой.

– А бумага? У тебя есть карандаши или чернила?

– У меня есть шелк. Есть румяна и банки с другой косметикой!

Мы расстелили на полу большой кусок желтой шелковой материи, и я довольно добросовестно расчертил его на квадраты, закрасив нужные красными румянами.

Затем мы вывалили из сундука огромный запас маленьких бутылочек, пузырьков и брошек и договорились, какая из них будет соответствовать какой фигуре.

Меньше чем через час все уже было готово, и я прочел Суре краткий вводный курс об основных правилах игры и элементарных комбинациях. В течение следующего часа она, иногда путаясь, нерешительно попыталась перенести новые знания в конкретные перемещения фигур, не слишком, надо признать, глубокие по своей эффективности, но всегда обдуманные и логичные. Мы долго обсуждали каждый ход, рассматривая его сильные и слабые стороны, уделяя внимание его последствиям, пока она не воскликнула наконец: «Понятно!» – и мы не переходили к следующему.

– Нечасто встретишь женщину, которую увлекла бы игра, – признался я.

– Но ведь это так красиво! – воскликнула она.

Мы играли недолго, но даже за столь краткий промежуток времени её ходы раз от разу становились все более точными, эффективными и дальновидными. Мне пришлось уже меньше указывать ей на то, каким образом следует развивать дальше ту или иную разыгрываемую ею комбинацию, и больше внимания уделить защите своего собственного Домашнего Камня.

– Ты действительно никогда прежде не играла? – удивился я.

– А что, у меня уже получается? – с видимым удовольствием спросила она.

– Да, недурно, – признался я.

Эта женщина начинала восхищать меня. Я не мог поверить, что она играет впервые в жизни. Стало ясно, что мне удалось столкнуться с одним из тех редких типов людей, которые обладают замечательной врожденной способностью к игре. У неё ещё ощущались определенные шероховатости и недостаточное владение ситуацией на доске в целом, но судя по тому, сколь стремительно она прогрессировала, все эти недоработки можно было очень скоро устранить. Ее лицо раскраснелось от возбуждения, глаза радостно засверкали.

– Захват Домашнего Камня! – с торжествующим видом объявила она.

– Может быть, ты лучше поиграешь на калике? – предложил я.

– Нет-нет! – воскликнула она. – Еще партию!

– Ты ведь всего лишь женщина, – напомнил я ей.

– Пожалуйста, Куурус, сыграем ещё.

Я неохотно начал расставлять фигуры. На этот раз она играла желтыми.

С несказанным изумлением я наблюдал, как на моих глазах она разыгрывает дебют Сентиуса – один из наиболее сложных и мощных дебютов, сковывающий развитие фигур противника, особенно движения писца убара, и делающий его защиту весьма проблематичной.

– Ты правда никогда раньше не играла? – снова начал допытываться я, считая нелишним окончательно выяснить этот интересный момент.

– Правда, – ответила она, не отрывая взгляда от нашей импровизированной доски и изучая её с таким вниманием, с каким ребенок рассматривает новую игрушку.

Когда наступил черед четырнадцатого хода красных, моего хода, – я посмотрел на неё особенно внимательно.

– Как, по-твоему, мне следует сейчас ходить? – спросил я.

Она напряженно всматривалась в расположение фигур на доске, просчитывая в уме возможные варианты.

– Некоторые мастера предлагают выдвинуть убара к писцу, на клетку три, – пояснял я, – другие рекомендуют отвести лучника убары к убару, клетка два.

Несколько секунд она обдумывала эти варианты.

– Думаю, лучше выдвинуть убара к писцу, – ответила она.

– Согласен.

Я переставил своего посвященного убара – пробку от флакона – к писцу, на клетку три.

– Да, этот ход действительно сильнее, – кивнула она.

Ход, конечно, и вправду был самым сильным в данной ситуации, но, как оказалось дальше, даже он не принес мне успеха.

Шестью ходами позже Сура, как я и боялся, решительно придвинула своего убара – маленькую бутылочку к убаре, на клетку пять.

– Ну, теперь вам трудно будет ввести вашего писца убара в игру, – сказала она и, на секунду задумавшись, добавила. – Да, очень трудно.

– Да знаю я, знаю! – чувствуя, как во мне начинает нарастать раздражение, огрызнулся я.

– Вероятно, самым лучшим сейчас в вашем положении было бы пойти на размен фигур и таким образом попытаться разрядить обстановку, – продолжала она.

– Действительно, ничего другого мне не остается, – признал я.

Она рассмеялась. Я, не удержавшись, усмехнулся тоже.

– Ты замечательно играешь, – сказал я.

Мне частенько приходилось сидеть за игровой доской, и я считался, даже по мнению выдающихся мастеров этого искусства, отличным игроком, однако теперь мне стоило неимоверных усилий защищать свою честь перед этим красивым, три часа назад впервые взявшим в руки фигуры противником.

– Это просто невероятно.

– Мне всегда хотелось научиться играть, – призналась Сура. – Я чувствовала, что у меня это получится неплохо.

– У тебя это получается великолепно, – ответил я.

Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей – людей, безусловно, хороших способностей.

– Вам нельзя сюда ходить, – предупредила она. – Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень.

Я внимательно изучил положение фигур на доске.

– Да, – наконец с неудовольствием признал я, – ты права.

– Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, – посоветовала она.

И снова правда была на её стороне.

– Но тогда, – продолжала она, – я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три.

Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение.

Она захлопала от радости в ладоши.

– Может, тебе лучше поиграть на калике? – с тайной надеждой спросил я.

– Ну, Куурус! – воскликнула она.

– Ладно, – ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства.

– Ты говорила, – напомнил я, – что Хо-Ту часто сюда заходит.

– Да, он очень добрый человек.

– Старший надсмотрщик дома Кернуса – добрый человек? – усомнился я.

– Да, в самом деле, и очень терпеливый.

Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером.

– Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, – напомнил я.

– Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами.

– Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами.

– Это только с тех пор, как в доме появился зверь, – нахмурившись, объяснила она. – Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем.

– А что это за зверь?

– Я не знаю, – ответила она.

Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев.

– Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. – От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг.

– Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? – спросил я.

– Нет, – ответила она. – Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь.

Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение.

– А для чего им пускают кровь? – спросил я.

– Я не знаю, – ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле. – Может быть, давайте лучше забудем об этом звере, – она посмотрела на расставленные в боевом порядке бутылочки, пузырьки, пробки и брошки и улыбнулась. – Игра такая красивая.

– А Хо-Ту, насколько я заметил, редко покидает дом, – продолжал я расспросы, делая очередной ход.

– За последний год, – ответила Сура, – он только один раз оставлял дом на довольно продолжительное время.

– Когда это было?

– В прошлом году, в ен'варе, когда он ушел из города по делам дома.

– А что у него были за дела?

– Приобретение рабов.

– И в какой город он направился?

– В Ко-Ро-Ба, – сказала она.

Все во мне словно одеревенело.

– Что случилось, Куурус? – удивленно спросила она, и вдруг её глаза, смотревшие поверх меня, наполнились ужасом. Она судорожно закрыла лицо руками.

– Нет, Хо-Ту! Нет! – закричала она.




Глава 18. ОКОНЧАНИЕ КЕЙДЖЕРАЛИИ


Сметая бутылочки и броши, я резко упал на расчерченный шелк, подминая под себя Суру и стараясь защитить её своим телом. В ту же секунду воздух над моей спиной рассек длинный кривой нож, с глухим стуком вонзившийся в боковую спинку стоящего рядом кованого сундука.

Я мгновенно перекатился на спину и, понимая, что не успею вскочить на ноги, попытался дотянуться до меча, пока тенью скользнувший мимо меня Хо-Ту высвобождал из деревянной поверхности сундука глубоко ушедший в неё нож. Ему это удалось быстрее, и через мгновение нож сверкнул у меня перед самым лицом.

Защищаясь, я машинально выбросил вперед левую руку и тут же почувствовал, как острое лезвие распарывает мне предплечье. Сознание захлестнуло острой болью, у меня потемнело в глазах, но уже через мгновение, придя в себя, я обнаружил, что руки мои сомкнуты на запястье Хо-Ту и удерживают на весу его тело, которое всей своей тяжестью давило на нож, пытаясь пригвоздить меня им к полу.

– Прекратите! – закричала Сура. – Хо-Ту, остановись!

Хо-Ту удвоил усилия, опираясь на нож уже обеими руками и буквально повисая на нем. Тогда я резким броском отвел нож в сторону и выкатился из-под распластавшегося на полу тела Хо-Ту.

Теперь я уже стоял над ним, обнажив свой меч и тяжело переводя дыхание. Он вскочил на ноги и, заметив висящий на обычном месте шокер, бросился к нему и схватил его со стены. Я не кинулся ему вдогонку, не имея никакого желания его убивать. Он обернулся, и я заметил, как его палец одним движением перевел указатель мощности до смертельного уровня. Хо-Ту, пригнувшись, словно приготовившись к прыжку, стал медленно приближаться ко мне.

Сура бросилась между нами.

– Не трогай его! – воскликнула она.

– Отойди! – рявкнул Хо-Ту.

– Нет! – закричала она.

Хо-Ту отвел регулятор мощности со смертельной точки и направил наконечник шокера к Суре. Послышался звук электрического разряда, из наконечника вырвался сноп ярко-желтых искр, и женщина, завопив от боли, отшатнулась в сторону и повалилась на каменный пол.

По лицу Хо-Ту пробежала мучительная судорога, но уже через мгновение он снова приближался ко мне. Я заметил, что стрелка показателя мощности опять стоит на смертельной отметке. Я отошел к сундуку, вложил меч в ножны и поднял с пола нож. Это был нож убийцы, короткий, хорошо сбалансированный, специально предназначенный для броска. Я уложил обоюдоострое лезвие на ладони.

С бешеным криком Хо-Ту швырнул в меня шокер. Я отклонился в сторону, и оружие пролетело у меня над самой головой. Ударившись о стену, его наконечник изверг целый фонтан искр.

– Ну, бросай! – приказал Хо-Ту.

Я ещё раз внимательно взглянул на нож, потом на Хо-Ту.

– Наверное, именно таким ножом в ен'варе прошлого года в Ко-Ро-Ба, на мосту вблизи Цилиндра воинов и был убит тот молодой воин из Тентиса, – сказал я.

Хо-Ту выглядел удивленным.

– Ты нанес удар ему в спину, – продолжал я, – трусливый, подлый удар.

– Я никого не убивал, – ответил Хо-Ту. – Ты сошел с ума.

Я почувствовал, как во мне поднимается холодная ярость.

– Повернись ко мне спиной, – приказал я Хо-Ту.

Тот, оцепенев от изумления, послушно повиновался.

С минуту я дал ему так постоять. Сура, постанывая от боли, приподнялась с пола.

– Не убивайте его! – прошептала она.

– Куда мне нанести удар, Хо-Ту? – спросил я.

Он не ответил.

– Ну? Куда ты хочешь его получить? – допытывался я.

– Пожалуйста, не убивайте его! – нашла в себе силы воскликнуть Сура.

– Бросай! – закричал Хо-Ту.

Женщина с трудом поднялась на ноги и, пошатываясь, встала между нами, спиной к Хо-Ту.

– Пусть Сура умрет первой, – тихо сказала она.

– Отойди! – закричал Хо-Ту, не оборачиваясь ко мне. – Отойди отсюда, рабыня!

– Нет! – воскликнула Сура. – Ни за что!

– Не бойся, – сказал я ей. – Я не стану убивать тебя.

Хо-Ту повернулся ко мне лицом и оттолкнул от себя Суру.

– Вытаскивай свой кривой нож, – бросил я ему, заметив, что у него на поясе другой нож.

Хо-Ту, не сводя с меня глаз, выдернул длинный кривой нож из чехла.

– Перестаньте! – закричала Сура. – Не надо!

Сжимая в руке метательный нож, я пригнулся и приготовился к схватке. Следя за каждым движением противника, мы с Хо-Ту начали медленно сходиться.

– Остановитесь! – закричала Сура и подбежала к шокеру. Он все ещё был включен на полную мощность, и его наконечник раскалился так, что на него больно было смотреть.

– Стимулятор стоит на смертельной отметке, – сказала она. – Опустите оружие.

Ее душили рыдания, глаза были закрыты. Она стиснула стимулятор обеими руками и поднесла его наконечник к горлу.

– Стой! – закричал я.

Хо-Ту, отшвырнув кривой нож, бросился к Суре и вырвал у неё шокер. Он нажал кнопку выключателя и бросил опасный прибор подальше. Когда он сжал Суру в объятиях, плечи его содрогались от рыданий.

– Убей меня, – сказал он, поворачивая ко мне свое лицо со сверкающими на глазах слезами.

Я не хотел поднимать руку на безоружного.

– Но только помни, я никого не убивал ни в Ко-Ро-Ба, ни где-либо еще, – добавил он.

– Убей нас обоих, – сказала Сура, прижимая к себе безобразного Хо-Ту, – хотя он невиновен.

– Это он убил, – сказал я.

– Нет, – покачал головой Хо-Ту, – я не тот, кого ты ищешь.

– Это был именно ты, – настаивал я.

– Нет, – повторил Хо-Ту.

– А кто только что так же пытался убить и меня?

– Да, это так, – признал Хо-Ту. – Ты увел мою женщину.

– Ты глупец, – целуя его мокрыми от слез губами, бормотала Сура. – Неужели бы ты убил из-за простой рабыни?

– Я люблю тебя! – воскликнул Хо-Ту. – Люблю!

– И я тоже, Хо-Ту, – ответила она. – Я тоже люблю тебя!

Он застыл, пораженный этим признанием. Этот грубый, всегда невозмутимый человек, казалось, был потрясен. Даже мне было заметно, как дрожали его лежащие на плечах Суры узловатые руки.

– Ты любишь? – спросил он. – Любишь Хо-Ту, который так уродлив, что недостоин называться человеком?

– Да, люблю уже много лет.

– Я даже не человек, – запинаясь, бормотал он.

– В тебе, Хо-Ту, уживается и храброе сердце ларла, и нежность цветка. Я нашла в тебе и доброту, и уважение, и силу – все, что может дать человеку любовь, – она честно смотрела ему в глаза. – Никто на Горе не достоин называться человеком больше, чем ты.

– Я никого не убивал, – сказал он ей.

– Я знаю, – ответила она, – Ты не мог этого сделать.

– Но когда я подумал о нем… О том, что он сделает с тобой… – мне захотелось убить его! Убить!

– Он даже не притронулся ко мне, – ответила Сура. – Ты что, не понимаешь? Он хотел меня защитить и именно поэтому накрыл своим телом.

– Это правда? – спросил Хо-Ту.

Я не ответил.

– Он носит черную тунику, – сказала Сура, – но я не знаю, кто он на самом деле. Он не принадлежит к черной касте.

– Давайте не будем об этом говорить, – жестко сказал я.

Хо-Ту посмотрел мне в глаза.

– Кто бы вы ни были, – сказал он, – знайте: я никого не убивал.

– Думаю, мне лучше уйти к себе, – сказал я, желая как можно скорее остаться одному.

– Я ранил вас, – сказал Хо-Ту, смущенно поглядывая на мою руку.

– Если бы ты знал, как ты ранил меня, – проворчала Сура.

В её голосе все ещё чувствовалась обида, вызванная воспоминаниями о мучительных минутах, которые ей пришлось пережить.

– Прости, – вздохнул Хо-Ту, – прости меня!

Она рассмеялась.

– Старший надсмотрщик просит прощения у рабыни за то, что ткнул её шокером для рабов!

Хо-Ту оглянулся и заметил расчерченный на клеточки лоскут шелка и разбросанные по полу бутылочки, пузырьки и пробки.

– А что вы здесь делали? – удивленно спросил он.

– Этими штуками, – кивнула она на наши фигуры, – он учил меня игре.

Хо-Ту криво усмехнулся.

– Ну и что, тебе понравилось? – поинтересовался он.

– Нет, Хо-Ту, – рассмеялась Сура, целуя его. – Для меня все это слишком сложно.

– Если хочешь, я тоже могу с тобой поиграть, – предложил он.

– Нет, Хо-Ту, – ответила она. – Эта игра мне не понравилась.

Она высвободилась из его объятий и взяла стоявший в углу калик. Затем она устроилась на полу, скрестив ноги, как чаще всего играют на этом инструменте, и начала тихо перебирать тонкие струны. Вскоре из разрозненных звуков начала вырисовываться грустная мелодия, а из сопровождавших её слов женщины родилась песня, песня о караванах, бредущих с Тора, и о вечной любви.

Они не заметили, как я вышел из комнаты.

Я отыскал Фламиниуса, медика, в его комнате, и он, хотя и был несколько навеселе, тщательно обработал мне нанесенную ножом Хо-Ту рану. Она, по его словам, оказалась неопасной.

– Эти развлечения в Кейджералию могут быть довольно опасными, – заметил Фламиниус, перевязывая мне руку куском чистой белой материи.

– Верно, – не мог не признать я.

Даже сюда, в кабинеты медиков, доносились из разных концов дома Кернуса смех и шумная возня в загонах подвыпивших рабов и беготня не на шутку расходившихся, неистощимых на выдумки охранников, развлекавшихся кто во что горазд.

– Это уже шестая ножевая рана, с которой ко мне обращаются за сегодняшний день.

– Вот как? – удивился я.

– Да, – кивнул Фламиниус – А ваш противник, я полагаю, уже мертв? – поинтересовался он.

– Нет, – ответил я.

– Ну да! – не мог поверить Фламиниус.

– Я получил это ранение в комнате Суры, – пояснил я.

– Ну и девчонка! – расхохотался он и поглядел на меня, криво усмехнувшись. – Но думаю, госпожа Сура кое-чему научилась за сегодняшний вечер?

Я вспомнил свой прочитанный ей краткий курс по игре и уверенно кивнул.

– Да, в этот вечер Сура узнала много нового.

Фламиниус удовлетворенно рассмеялся.

– Это такая дерзкая рабыня! Я бы, признаться, и сам занялся ею, но, боюсь, Хо-Ту это вряд ли бы понравилось. Он относится к ней с болезненной ревностью, представляете – к ней, рабыне! Кстати, Хо-Ту вечером искал вас.

– Я знаю.

– Остерегайтесь его, – предупредил Фламиниус.

– Не думаю, чтобы Хо-Ту осмелился как-нибудь обеспокоить Кууруса из касты убийц, – ответил я, поднимаясь на ноги.

Фламиниус посмотрел на меня с усиленным винными парами благоговейным ужасом. Затем с подчеркнуто уверенными движениями встал, подошел к сундуку, извлек из него большую бутыль паги, откупорил её и, к моему удивлению, наполнил два кубка. Затем с задумчивым и каким-то отрешенным видом он отхлебнул из одного кубка и, подержав жгучую жидкость во рту, не меняя выражения лица, позволил ей продолжить свой путь в желудок. После этого лицо его тут же просветлело.

– Судя по тому, что я видел и слышал о вас, – заметил я, – вы кажетесь мне мастером своего дела.

Он протянул второй кубок мне – мне, носящему черную тунику!

– К четвертому году правления Марленуса я уже считался лучшим представителем своей касты во всем Аре.

Я отхлебнул глоток из предложенного мне кубка.

– А затем вы открыли для себя пагу? – невинно предположил я.

– Нет.

– Несчастная любовь?

– Нет, – улыбнулся Фламиниус, – тоже нет, – он вторично приложился к кубку. – Я начал заниматься поисками средств борьбы против дар-косиса.

– Но ведь дар-косис неизлечим.

– Одно время, сотни лет назад, люди моей касты действительно прямо заявили об этом. Но некоторые им не поверили и продолжали свою работу. Результатом их исследований стала стабилизирующая сыворотка.

Будучи болезнью заразной, распространяемой, очевидно, каким-то вирусом, дар-косис, называемый в простонародье священной или, в зависимости от отношения к ней, проклятой болезнью, представлял собой настоящую трагедию для Гора. Пораженные ею – или попросту «проклятые» – считались отверженными, и им категорически запрещался доступ в общество нормальных здоровых людей. Они, как правило, бродили где-нибудь по проселочным дорогам, завернутые в напоминающие саван покрывала, и, поминутно стуча специальными деревянными колотушками, предупреждали их звуком возможных встречных о своем несущем беду приближении. Некоторые из них изъявляли желание быть помещенными в особые резервации для пораженных дар-косисом – три из которых, кстати, располагались неподалеку от Ара, – где их обеспечивали едой и питьем и где они были совершенно отрезаны от всего мира. Болезнь эта в высшей степени заразна, и каждый заболевший ею тут же признается действующим законодательством умершим.

– Но ведь считается, что дар-косис насылается самими Царствующими Жрецами на тех, кто вызвал их неудовольствие, – сказал я.

– Все это выдумки посвященных, – отмахнулся Фламиниус. – Нет в этой болезни ничего священного, есть лишь боль, страдания и смерть.

– Но почему вы так уверены, что посвященные лгут?

– Мне их мнение безразлично. Я медик и меня прежде всего интересует сама болезнь и её причины, а не домыслы на этот счет невежественных людей.

– Расскажите все, что вы знаете, – попросил я.

– В течение многих лет, и в частности незадолго до 10110 года, появления в Аре Па-Кура и его приспешников, я и некоторые другие в Цилиндре медиков занимались секретными исследованиями. Каждый день мы посвящали работе и бесконечным экспериментам. К несчастью, весть о наших исследованиях дошла до высоких посвященных, о них рассказал по злобе или из-за денег один из младших медиков, дисквалифицированных за свою некомпетентность. Цилиндр посвященных потребовал от совета касты медиков не только прекратить наши работы в этом направлении без права их последующего возобновления, но и уничтожить все результаты, которые нам удалось получить. Хочу с удовольствием заметить, что медицинские чиновники были на нашей стороне. Вообще большой любви в отношениях между медиками и клерикалами не наблюдалось, как, впрочем, и между посвященными и писцами. Тогда Цилиндр высоких посвященных обратился в Верховный Городской Совет с просьбой прекратить нашу работу, но члены Совета по настоянию Марленуса, занимавшего тогда трон убара, позволили нам продолжать исследования. – Фламиниус рассмеялся. – Я помню его разговор с верховным служителем высоких посвященных. Марленус тогда заявил, что только сами Царствующие Жрецы способны решать, позволить ли нам продолжать свою работу или прекратить её. А уж они, будучи хозяевами этой планеты, при их неодобрительном отношении к научным исследованиям, безусловно, давно бы уже нашли способ положить им конец.

Я рассмеялся.

Это озадачило Фламиниуса.

– Редко можно увидеть кого-нибудь из черной касты смеющимся.

Я пропустил его замечание мимо ушей.

– И что было потом?

Фламиниус отхлебнул вина, и в его взгляде появилась печаль.

– Еще до наступления новой Переходной стрелки, – продолжал он, – Цилиндр медиков подвергся вооруженному нападению. Все, что горело, было сожжено, результаты исследований, записи, подопытные животные уничтожены; сам цилиндр также серьезно пострадал, а все, кто в нем вместе со мной работал, либо погибли, либо просто исчезли. – Он задрал на груди тунику. Я увидел, что все его тело покрыто огромными шрамами от ожогов. – Это я заработал, когда пытался спасти хоть какие-то наши записи. Но меня избили, а все свитки уничтожили.

– Как это ужасно, – покачал я головой.

Фламиниус был пьян. Может быть, именно поэтому ему хотелось поговорить сейчас со мной, единственным собеседником, хотя и из черной касты В его глазах стояли слезы.

– Незадолго до этого у меня в лаборатории уже был целый выводок уртов, организм которых успешно противостоял вирусу дар-косиса. Мне даже удалось сделать сыворотку на основе их крови, которая, будучи введена в организм других животных, делала их невосприимчивыми к заболеванию. Это, конечно, были только первые шаги, самое начало настоящих исследований, но я возлагал на них большие надежды.

– А эти люди, которые напали на Цилиндр медиков, – кто они?

– Какие-то приспешники посвященных, конечно, – пожал плечами Фламиниус. – Самим посвященным по положению, занимаемому их кастой, и по роду их деятельности запрещалось, естественно, носить оружие и совершать убийство. Поэтому для этой цели они часто нанимали себе людей со стороны.

– Нападавшие не были задержаны?

– Большинство из них скрылись. Двоих поймали и, следуя законодательству, доставили для первого допроса на суд высоких посвященных. – У Фламиниуса вырвался злобный смешок. – И им «каким-то чудом удалось сбежать»…

– Вы не пытались начать работу заново? – спросил я.

– Все пропало, – ответил Фламиниус. – Записи, оборудование, подопытные животные – все. Некоторые из членов моего персонала погибли. Те же, кому удалось выжить, не хотели продолжать работу, – он приложился к кубку с пагой. – А кроме того, в случае продолжения наших экспериментов никто не помешает посвященным прибегнуть к огню и мечу снова.

– И что же вы сделали?

Фламиниус рассмеялся.

– Я подумал, каким глупцом я был. Как-то я забрел на пепелище, туда, где стояло здание, в котором мы так много времени и сил потратили на наши исследования, и долго смеялся. Бродил среди разрушенных стен и сгоревших обломков нашего оборудования и смеялся! Тогда-то я и осознал, что мне никогда не победить посвященных. Они всегда сумеют добиться своего.

– Я так не думаю.

– Цензура, контроль над всем, что принимается за правду, – сказал Фламиниус, – всегда подавит собой истинную правду, столь же смешную и нелепую, как и сам надзор над ней.

– Не верьте этому, – сказал я.

– О, я смеялся, – продолжал Фламиниус, – и начал понимать, что движет людьми алчность, стремление к удовольствиям, золоту и власти и что я, Фламиниус, пожелавший потратить всю свою жизнь на бесплодные попытки победить одну-единственную болезнь, просто глупец. На следующий же день после моего посещения пепелища я предложил свои услуги дому Кернуса, где я и работаю уже много лет. Я доволен. Мне хорошо платят. У меня достаточно золота, хватает власти, возможностей и рабынь красного шелка. Чего ещё желать человеку?

– Быть Фламиниусом, – ответил я.

Он рассмеялся и затряс головой.

– Нет, – сказал он. – Я узнал истинную цену человеку. Этот дом хорош для подобных открытий, – он посмотрел на меня мутными, полными ненависти глазами. – Я презираю людей! Презираю! Вот почему я пью с тобой.

Я коротко кивнул ему и собрался уходить.

– И последнее во всей этой маленькой истории, – сказал он мне вслед.

Я обернулся. Он опять возился с бутылью.

– На играх второго ен'кара, – сказал он, – на Стадионе Клинков я видел верховного служителя высоких посвященных.

– Ну и что? – спросил я.

– Он об этом ещё не знает… И не узнает, наверное, ещё с год.

– О чем не узнает? – не понял я.

Фламиниус рассмеялся и налил себе очередную порцию выпивки.

– О том, что он болен дар-косисом, – ответил он.

Я медленно брел по дому. Близилась полночь, однако то тут, то там до меня доносились отголоски Кейджералии, празднование которой зачастую продолжается до рассвета.

Я шел, погруженный в свои мысли, и ноги сами снова привели меня в обеденный зал дома Кернуса. Я походил по залу и, толкаемый любопытством, открыл дверь, через которую уволакивали предназначенных на съедение зверю рабов. За дверью оказалась длинная лестница.

Стараясь не шуметь, я поднялся по ступеням до верхней площадки, откуда шел широкий коридор, в конце которого я увидел двух сидевших на полу охранников. Заметив меня, они мгновенно вскочили на ноги. Я медленно приблизился. Оба стражника были вооружены. Выглядели они совершенно трезвыми, хорошо отдохнувшими, собранными.

– С Кейджералией, – поприветствовал я их. Вместо ответа они обнажили оружие.

– Сюда входить запрещено, Несущий Смерть, – сказал один из них.

– Хорошо, – ответил я, оглядывая тяжелую, обитую железом дверь за их спиной. С нашей стороны она была не заперта, и это меня заинтересовало. Мне казалось, что она, наоборот, должна быть закрытой на множество запоров, чтобы не оставить ни малейшей возможности выбраться находящемуся внутри зверю. Запоры, однако, на двери имелись два толстых бруса и соответствующие им две металлические скобы.

Внезапно из-за двери донесся глухой рев.

– Мы тут устроили поединок на кривых ножах, – доложил я, – и я получил ранение.

Я отвернул рукав туники и показал им наложенную повязку, сквозь которую просочилось несколько капель крови.

В глазах охранников появился страх.

– Уходите отсюда! – воскликнул первый стражник.

– Сейчас я вам покажу, – не обращая внимания на их явную тревогу, сказал я, разматывая повязку на руке.

За дверью раздался дикий громкий рев, и мне показалось, будто я слышу скрежет когтей по каменной стене.

– Уходите! – настойчиво повторил второй стражник. – Уходите отсюда!

– Рана совсем не серьезная, – старался я их успокоить, показывая для убедительности края разошедшейся кожи, с которой после снятия повязки снова начала сочиться кровь.

И тут я, к своему ужасу, услышал, как что-то изнутри бросилось на дверь. Удар был такой силы, что казалось, будто она вот-вот вывалится, однако тяжелые створки выдержали натиск и отошли назад. Можно было предположить, что с той стороны двери также есть запоры. Затем я услышал звук, очевидно, двигаемых в пазах засовов, словно что-то или кто-то пытался удержать их на месте. Значит, дверь могла запираться и открываться изнутри.

Тут раздался новый дикий, безумный рев, и мне показалось, что задвижка с той стороны двери с грохотом вышла из пазов. Оба стражника побледнели от ужаса и поспешно бросились запирать дверь с этой стороны, заводя два тяжелых бруса в предназначенные для них железные скобы. Покончив с этим, они застыли в напряженном ожидании, не сводя с двери наполненного животным страхом взгляда. Доносящиеся изнутри звуки вселяли ужас. Зверь бесновался, царапая двери мощными когтями и бросаясь на них с такой силой и остервенением, что казалось, двери давно уже должны были слететь с петель.

– Уходите! Убирайтесь отсюда! – бросил мне один из стражников.

– Ладно, – сказал я и, пожав плечами, двинулся по коридору назад.

До моего слуха ещё долгое время долетали изрыгаемые охранниками проклятия и грохот ударов в двери, непонятно каким образом выдерживающей бешеный натиск зверя. На верхней лестничной площадке я ненадолго задержался и дождался того момента, когда звериный рев наконец прекратился, а вслед за этим через минуту я услышал звук задвигаемых с той стороны засовов, значит, дверь теперь была заперта и изнутри. Еще через некоторое время охранники, успокоившись, отодвинули с наружной части двери оба тяжелых бруса.

Внутри комнаты стояла мертвая тишина.

И снова я бродил по дому, то и дело натыкаясь на перепившихся охранников и членов обслуживающего персонала, приветствующих меня неизменным: «С Кейджералией!» и слышащих от меня столь же неизменное, как пароль, поздравление.

В голове постоянно вертелась одна и та же мысль, к которой я, сам не зная почему, все время возвращался.

Видимой причины тому не было: мысль казалась не привязанной ни к чему конкретно и вызвана была, вероятно, случайно брошенным мне Кернусом замечанием. «Из тебя, Несущий Смерть, – сказал он мне, – никогда бы не вышел настоящий игрок». Его слова прочно засели у меня в голове и не давали покоя.

С противоположной стороны тянулся ряд дверей, ведущих, очевидно, в кладовые и запертых сейчас на тяжелые замки. Здесь же стояло несколько корзин с фруктами. Почти половину стены занимала печь с громадной ямой для разведения огня и боковым проемом для подбрасывания дров. На каменной стенке печи виднелись углубления для установки над огнем решетки, а с потолка на цепях свисали крюки для подвешивания котла.

Сейчас огня не было, но по обгоревшим головешкам ещё пробегали кое-где затухающие всполохи. Кроме них, комнату освещал один-единственный небольшой светильник, заправленный жиром тарлариона и подвешенный у самого потолка с той стороны помещения, где к стене были прикованы рабы, что, вероятно, облегчало часовому, проходившему здесь каждые два часа, проверять их наличие. Огонь в остальных светильниках был приглушен, и в комнате царил полумрак.

Я вытащил из корзины вторую бутылку с пагой и протянул её этой, безносой.

– Спасибо, хозяин, – сказал она, улыбаясь и возвращаясь на свое место под кольцом, к которому тянулась приковывающая рабыню цепь. Я заметил, что она, опустившись на пол, легко толкнула локтем двух сидящих от неё справа и слева девушек, с радостным видом показывая им бутыль.

– С Кейджералией, – улыбнулся я ей.

– С Кейджералией, – ответила она.

И снова ко мне вернулась та же неотвязная мысль. «Из тебя, Несущий Смерть, никогда не вышел бы настоящий игрок». Настроение сразу же резко ухудшилось, я с мрачным видом выбрался в коридор и стал спускаться по ступеням, ведущим на нижние этажи и в глубь цилиндра. «Никогда… не вышел… игрок… настоящий игрок… никогда…» – сопровождала каждый мой шаг проклятая мысль.

Она доводила меня до тошноты. Я начал даже бояться её, затем меня охватило раздражение. Она вцепилась в мой мозг когтями, раздирала, бросалась на него, как тот зверь, невидимый за тяжелой окованной дверью.

«Из тебя, Несущий Смерть, никогда бы не вышел настоящий игрок».

С бутылью паги в руке я прошел мимо охранников и стал осторожно пробираться по узким металлическим мосткам, тянущимся над железными клетками, забитыми перепившими в честь праздника рабами, спавшими, разметавшись, на каменном полу, сидевшими, уставясь отупевшим, невидящим взглядом в одну точку, или дрожащей рукой подносившими к губам вожделенную бутыль с разбавленной пагой. Я увидел, как одна из женщин, сильно пьяная, протягивала сквозь прутья, отделяющие одну клеть от другой, руку к ближайшей клетке с рабами-мужчинами, продолжая настойчиво бормотать: «Прикоснись ко мне, прикоснись!», но все её соседи спали на каменных плитах мертвецким сном.

На пути снова встретилась лестница. Я миновал этажи с комнатами для допросов, с камерами для рабов, напоминавшими большие зарешеченные каменные мешки, и спускался все ниже и ниже, уходя глубоко под землю, оставляя за спиной все новые и новые этажи с железными клетками для рабов и бросая на ходу приветствовавшим меня охранникам неизменное: «С Кейджералией!».

«Никогда, никогда, Несущий Смерть, из тебя бы не вышел настоящий игрок», – подгоняла меня словно следующая по пятам злорадная мысль, ставшая моим назойливым, похлопывающим по плечу, заглядывающим в глаза попутчиком, присутствие которого, мне начинало казаться, я ощущал уже физически всем своим телом.

Я добрался до самого нижнего этажа.

– Кто идет? – крикнул мне изумленный охранник.

– Это я, Куурус из черной касты. – По приказу Кернуса разношу пагу пленникам по случаю празднования Кейджералии.

– Но здесь только один пленник, – сообщил недоумевающий стражник.

– Значит, больше паги достанется нам с тобой, – ответил я, вытаскивая из бутылки пробку.

На лице охранника появилась радостная ухмылка.

– Я провел здесь всю Кейджералию, – бормотал он в промежутках между большими глотками, – сидя один, без паги. Они даже девушку мне не прислали, – чувствовалось, что возмущению его не было предела.

Я вначале было решил, что стоящий здесь на посту охранник получил приказ оставаться трезвым даже в сегодняшний вечер, но, увидев, с какой прытью он разрушает это мое неверное предположение, догадался, что о нем, вероятно, просто забыли в общей суматохе празднества.

Успешно справившись с большей частью бутыли нужно признать, весьма вместительной, – он присел на пол, поскольку в этом положении ему теперь легче было держаться на ногах.

– Хорошая пага, – наконец заметил он, заглядывая сквозь горлышко бутылки в остатки мутной жидкости.

Я отошел от него и стал осматривать коридор. По обеим его сторонам тянулись ряды небольших, вероятно, рассчитанных на одного человека камер с металлическими дверями, снабженными окошками для наблюдения. В коридоре было сыро; в расщелинах между каменными плитами поблескивала влага. Полутьму мрачных сводов едва рассеивали тусклые светильники, расположенные на стенах ярдах в тридцати один от другого.

До меня донесся долгий булькающий звук очередного глотка охранника, и я заметил, что теперь он просто сел на пол, прислонившись спиной к стене.

Я взял укрепленный у него над головой факел и пошел по коридору. Двери камер были заперты, но мне удавалось заглянуть внутрь каждой из них, откидывая закрывающую окошко для наблюдения металлическую панель и светя факелом внутри камеры. Все они были доверху уставлены коробками, в большинстве своем напоминавшими те, что выгружались из доставившего рабынь черного корабля на Валтае.

– Пленник в коридоре номер девять, – окликнул меня охранник, имея в виду ответвление коридора, находящееся в противоположной от меня стороне.

Я зашагал назад и едва не наступил на мокрого, поблескивающего серебристой шкурой урта, шмыгнувшего при моем приближении прочь.

– Спасибо, – поблагодарил я охранника, протягивая руку за бутылкой, которую он тут же на прощание снова надолго приложил к губам, затем, с сомнением поглядев на остатки жидкости, опрокинул в себя ещё глоточек и только после этого с явным сожалением отдал почти пустую бутылку мне.

– Я скоро принесу её назад, – пообещал я.

– Там слишком много паги для одного пленника.

– Верно, – подтвердил я. – Значит, скоро я тебе её верну.

Глаза охранника открывались уже с трудом, в замедленных движениях стала наблюдаться вялость.

– Сороковая камера, – кивнул он головой, а точнее, уронил её на грудь.

– Где ключ? – спросил я.

– Возле двери, – ответил он.

– Возле остальных дверей ключей не было, – с сомнением заметил я.

– Остальные ключи хранятся где-то наверху, – пробормотал он. – Я не знаю где.

– Спасибо.

Я двинулся по направлению к девятому коридору.

Вскоре в свете факела мне на глаза попалась камера с номером сорок на небольшой металлической пластине.

Я открыл окошко для наблюдения. Внутри темной, мрачной камеры я едва сумел различить скрюченную фигуру лежащего у дальней стены закованного в цепи человека.

Ящик для ключа находился слева от замочной скважины, футах в четырех от окошка для наблюдений. Маленький, тяжелый металлический ящик был намертво вделан в каменную кладку стены. Отпирался он несколькими поворотами болта с выпуклой головкой. Я проделал все необходимые операции, достал из ящика ключ, вставил его в замочную скважину, отпер замок и открыл тяжелую металлическую дверь камеры. Подняв факел повыше, я вошел внутрь.

Напуганный светом урт, подбиравший из железной миски остатки овсяной каши, выскочил у меня из-под ног и скрылся в узкой расщелине в стене.

В камере стоял спертый запах промокшей соломы и экскрементов урта и человека.

Пленник – небольшого роста, совершенно раздетый, похожий на скелет человек с седыми всклокоченными волосами и блуждающим взглядом ввалившихся глаз проснулся и, увидев меня, испуганно запричитал плаксивым голосом нечто невразумительное. Он, пошатываясь, поднялся на колени и худой, изможденной рукой прикрыл глаза, очевидно давно отвыкшие от света.

– Кто вы? – шепотом, скорее похожим на едва слышный вздох, спросил он.

Я заметил, что узник ещё вовсе не стар, хотя волосы у него на голове свисали редкими, совершенно седыми прядями. Одно ухо у него отсутствовало.

– Мое имя Куурус, – сказал я, отводя факел от пленника.

Его шея, ноги, руки, были прикованы несколькими тяжелыми цепями, соединенными со вделанными в стену кольцами, хотя даже одной из таких цепей вполне хватало, чтобы удержать человека. Значит, этот человек должен быть не обычным пленником. Я заметил также, что длина цепей была строго рассчитанной и предоставляла лишь столько свободы в движениях, чтобы он мог дотянуться до миски или отогнать наиболее назойливо нападающих на него уртов. Судя по всему, содержащим его здесь было необходимо на некоторое время оставить его в живых, хотя маловероятно, чтобы в столь жалких условиях он мог просидеть здесь сколько-нибудь длительный срок.

Я огляделся и, увидев в каменных плитах стены скобу, вставил в неё факел. Возвращаясь к пленнику, я спугнул ещё трех-четырех мотнувшихся в разные стороны уртов.

– Вы из черной касты, – прошептал он. – Наконец-то они решили со мной покончить.

– Относительно меня вы ошибаетесь, – ответил я.

– Меня снова будут пытать? – с дрожью в голосе спросил он.

– Не знаю.

– Убейте меня, – попросил он.

– Нет, – сказал я.

Он глухо застонал.

Я ещё раз взглянул на его тщедушное, измученное, покрытое кровоподтеками грязное тело, всклокоченные поредевшие седины и шрам на месте уха, потом отыскал на полу несколько камней, ногами забил ими щели и отверстия, через которые в камеру проникали урты.

Не веря своим глазам, почти привыкшим к свету факела, пленник следил за каждым моим движением.

Я снова вернулся к нему. Под металлическими наручниками и кандалами на щиколотках и запястьях пленника виднелись кровавые рубцы, превратившиеся в толстые сплошные нарывы. Вероятно, он пробыл в цепях уже несколько месяцев.

– Зачем вы пришли? – спросил он.

– Сегодня Кейджералия, – неопределенно ответил я и протянул ему бутылку с пагой.

– Кейджералия?

– Да.

Из его груди вырвался хриплый надрывной смех.

– Я был прав. Значит, я был прав!

– Я не понимаю.

Он запрокинул голову и поднес к губам бутыль. Я заметил, что у него во рту почти не осталось зубов, большинство из которых, вероятно, были выбиты или сгнили от долгого пребывания пленника в столь невыносимых условиях.

Я насилу оторвал от него бутыль. Мне вовсе не хотелось, чтобы он убил себя лишними глотками паги, от которой его организм давно отвык.

– Я был прав, – кивая головой, снова произнес он.

– В чем?

– В том, что сегодня Кейджералия, – ответил он и, отклонившись в сторону, показал на стене у себя за спиной длинный ряд тонких отметин, сделанных на каменной поверхности, очевидно, краем миски или металлическим наручником.

– Все совпадает. Сегодня – Кейджералия, – повторил он.

При взгляде на этот грубый календарь у меня невольно перехватило дыхание: ряд отметин был слишком длинен.

Он снова глухо рассмеялся.

Я дал ему сделать ещё глоток паги.

– Иногда, – сказал он, – я не был уверен, сделал ли за день отметку или забью, а в иные дни боялся, что отметил их дважды.

– Вы были аккуратны, – заметил я, внимательно всматриваясь в ровные ряды отметин, соответствующих пятидневным неделям, объединенным в месяцы и разделенным равномерно чередующимися Переходными стрелками.

Я быстро сделал подсчет и сказал, указывая на самую первую отметину:

– Это первый день ен'кара прошлого года.

Беззубый рот растянулся в улыбке, глаза засверкали от удовольствия.

– Да, – ответил пленник, – это первый день ен'кара 10118 года.

– И произошло это незадолго до моего появления в доме Кернуса, – произнес я, чувствуя, как задрожал мой голос.

Я снова протянул ему бутыль.

– Ваш календарь очень точен, – сказал я. – Он вполне достоин писца.

– Я – писец, – сказал человек.

– Я знаю, – ответил я.

– Меня зовут Капрус, – добавил он.

– И это я знаю.

За спиной у меня раздался громкий смех. Я вскочил на ноги и схватился за меч. В сопровождении четырех вооруженных арбалетами охранников в дверном проеме стоял Кернус. Из-за плеча у него выглядывал стражник, которого я угощал пагой, а ещё дальше, в коридоре, виднелся человек, которого я все эти долгие месяцы принимал за Капруса. На его лице играла кривая ухмылка.

Они вошли в камеру.

– Не нужно вытаскивать оружие, – сказал Кернус.

Я усмехнулся. Это было бы действительно глупо. Охранники направили на меня арбалеты. С такого расстояния выпущенные из них стрелы прошили бы меня насквозь.

Охранник, тот самый, которого я поил пагой, подошел к Капрусу, вырвал у него из рук бутыль и с отвращением вытер рукавом туники её горлышко.

– По-моему, вы обещали вернуть эту бутыль мне, – заметил охранник.

– Она твоя, – ответил я. – Ты её заслужил.

Стражник рассмеялся и приложил бутыль к губам.

– Из тебя, Несущий Смерть, – насмешливо произнес Кернус, – никогда бы не вышел настоящий игрок.

– Вероятно, так и есть, – ответил я.

– Заковать его в цепи, – приказал Кернус.

Один из охранников поставил арбалет в угол камеры и принес из коридора тяжелые наручники. Мне скрутили руки за спиной, и я почувствовал прикосновение к запястьям холодной стали.

– А теперь, Капрус, – сказал Кернус, взглянув на жалкую, изможденную фигуру прикованного к стене человека, – позволь представить тебе Тэрла Кэбота из Ко-Ро-Ба.

Я был поражен.

– Тэрл Кэбот, – произнес я деревянным от напряжения голосом, – убит в Ко-Ро-Ба.

– Нет, – покачал головой Кернус. – В Ко-Ро-Ба убит воин из Тентиса по имени Сандрос.

Я удивленно посмотрел на него.

– Сандрос считал, что он должен принадлежать к черной касте, – продолжал Кернус. – Он полагал, что именно для вступления в неё его направили в Ко-Ро-Ба. На самом же деле его послали туда умереть от ножа наемного убийцы. Мне подумалось, что его внешнее сходство с неким коробанским воином, оставленный поблизости обрывок зеленой нарукавной повязки и тот факт, что убийство было совершено ночью, наведут Тэрла Кэбота на мысль о неудавшемся покушении на него самого и породят у него желание отправиться за разъяснением причин в Ар. А уж попав сюда, он, несомненно, попытается проникнуть в дом Кернуса.

У меня пропал дар речи.

– Сандрос был глупец. Его послали в Ко-Ро-Ба только для того, чтобы убить и дать тем самым тебе возможность попасть в мой дом, где на самом деле весь этот год ты был моим пленником.

– Наверное, есть какая-то причина, почему вы хотели, чтобы я был здесь? – спросил я.

– Давай оставим этот спектакль, Тэрл Кэбот. Мы знали, что у Царствующих Жрецов имеются подозрения насчет нашего дома. По крайней мере, мы полагали, что они должны у них быть. И такая простая, хотя и бесполезная для них уловка, как внедрение ими в наш дом дикарок с Земли, подтвердила наши предположения.

Однако этого для них было явно недостаточно; для глубокой, всесторонней проверки им нужен был здесь мужчина. И, естественно, при возможности они захотели бы направить сюда такого человека, как Тэрл Кэбот.

– Вы правильно все рассчитали, – заметил я.

Кернус рассмеялся.

– Вот мы и решили им помочь. А для того чтобы гарантировать себе прибытие к нам именно Тэрла Кэбота, которого мы уже хорошо знаем и с которым у нас свои старые счеты в деле с яйцом Царствующих Жрецов, мы послали в Ко-Ро-Ба Сандроса из Тентиса, чтобы этот бедный глупец был убит там якобы вместо тебя по ошибке, что помогло бы тебе попасть сюда, к нам.

– Вы разыграли эту партию блестяще, – не мог не признать я.

– Таким вот образом мы и организовали прибытие и устройство в нашем доме тебя – шпиона Царствующих Жрецов, действующего здесь, по их представлениям, осторожно и очень успешно. А мы тем временем на самом деле все эти месяцы занимались своим делом, используя тебя, терпеливо помогающего нам болвана, в качестве гарантии того, что Царствующие Жрецы не пошлют сюда кого-нибудь еще.

Кернус запрокинул голову и громко расхохотался.

– Вы все время говорите «мы» и «наше дело», – заметил я.

Кернус окинул меня неприязненным взглядом.

– Шутки в сторону, воин, – сказал он, и на его губах заиграла улыбка. – Идет война, Тэрл Кэбот. И пощады в ней никому не было и не будет.

Я снова кивнул, полностью принимая его слова.

Идет война. Я проиграл. Потерпел в ней поражение.

– Вы убьете меня? – поинтересовался я.

– В отношении тебя, Тэрл Кэбот, у меня есть очень интересный план. Я вынашивал его все эти долгие месяцы.

– И в чем он состоит?

– В свое время ты об этом непременно узнаешь. А пока что нам не следует забывать о нашей маленькой красавице.

Все во мне замерло.

– Сура доложила, что Велла прекрасно овладела всем курсом обучения и способна теперь, доставить своему хозяину наивысшее наслаждение.

Я рванул наручники, цепи прочно сковывали запястья.

– Насколько я знаю, – продолжал Кернус, – она ожидала, что её и двух других дикарок приобретет агент Царствующих Жрецов, чтобы выпустить впоследствии на свободу.

Во мне начала подниматься волна бешеной ярости.

– Поэтому, я надеюсь, на предстоящих торгах она покажет себя во всей своей красоте.

Единственным моим желанием сейчас было разорвать наручники и вцепиться ему в глотку.

– Думаю, это будет интересное зрелище, – сказал Кернус. – Я хочу предоставить тебе возможность тоже его посмотреть.

Я едва не задохнулся от бешенства.

– В чем дело? Неужели тебе не хочется увидеть, как эта маленькая красавица демонстрирует себя, выступая на подмостках невольничьего рынка? – Его губы растянулись в ухмылке. – Надеюсь, она вместе с остальными принесет дому Кернуса достаточно золота, которое мы сможем вложить в реализацию нашего дела. А девчонка не скоро ещё поймет, что её продали по-настоящему.

– Ты слин! – закричал я и рванулся к Кернусу. Двое стоявших около него охранников тут же оттолкнули меня назад и крепко схватили за руки.

– Из тебя, Тэрл Кэбот, никогда бы не вышел настоящий игрок.

– Слин! Слин! – кричал я, задыхаясь от переполняющей меня ярости.

– С Кейджералией тебя, – бросил напоследок Кернус, поворачиваясь и выходя из камеры.

Невидящим взглядом я уставился ему в спину. Двое державших меня охранников расхохотались.

– С Кейджералией, – с трудом выдавил я из себя. – С Кейджералией.




Глава 19. КУРУМАНСКИЙ НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК


Элизабет Кардуэл, Вирджиния Кент и Филлис Робертсон не были выставлены на продажу в первый день Праздника Любви, хотя их ещё утром доставили в транспортировочных корзинах на Куруманский невольничий рынок. Праздник Любви, как я, наверное, уже упоминал, отмечается в самый разгар лета, в течение пятидневного периода Пятой переходной стрелки. Это также время проведения наиболее интересных и ответственных поединков на игрищах и заездов на состязаниях тарнов. Кернус, чутко улавливая настроение толпы, решил заставить ещё подождать эти несколько сотен покупателей, нетерпение которых, подогреваемое в течение долгих месяцев настойчиво распространяемыми слухами о красоте и выучке рабынь-дикарок, первых тренированных дикарок Гора, дошло до предела. Многим горианским невольницам в эти первые дни праздника пришлось подниматься на подмостки и быть проданными, к своему собственному горькому разочарованию и ярости их владельцев, буквально за бесценок, пока основной контингент покупателей придерживал свое золото для приобретения этих широко разрекламированных обученных дикарок. Вечер четвертого дня Праздника Любви представлял собой кульминационный момент с точки зрения работорговли. Пятый день празднества отводился для игрищ и рассматривался горожанами как своеобразное подведение итогов сезонных поединков и состязаний за год. В этот день стадионы были забиты до отказа. Все остальные проблемы жизни города отходили на второй план. Поэтому именно вечером четвертого дня Кернус решил выставить Элизабет Кардуэл, Вирджинию Кент и Филлис Робертсон вместе с другими доставленными с Земли дикарками на продажу на невольничьих рынках не только Ара, но и всех известных цивилизованных городов Гора.

И вот наступил четвертый день Праздника Любви.

С натянутым на голову колпаком и скованными за спиной руками я брел по улицам Ара за фургоном, к задней части которого была присоединена цепь от моего ошейника. В фургоне находились восемь не спускавших с меня глаз охранников, и ещё двое шагали рядом со мной, то и дело подгоняя меня тупыми концами своих пик. На переднем сиденье фургона рядом с извозчиком, управлявшим впряженным в повозку рогатым тарларионом, разместился писец, которого я так долго принимал за Капруса и чье настоящее имя было Филемон с Тироса, острова, расположенного в нескольких сотнях пасангов к западу от Порт-Кара. В доме Кернуса, однако, он всем был известен как Капрус, представленный под этим именем Кернусом остальным членам обслуживающего персонала. Некоторое время он входил в штат сотрудников настоящего Капруса, агента Царствующих Жрецов, внезапно исчезнувшего почти год назад. Фальшивым агентом Сардара стал Филемон.

Я отвык ходить босиком, и мне трудно было передвигаться по каменным мостовым, а с натянутым на глаза капюшоном эта задача ещё больше усложнялась.

Раздражали и постоянно попадающиеся под ноги при пересечении поперечных улиц длинные каменные блоки с проемами стандартной ширины, не мешающими беспрепятственному проезду повозки, но зачастую представляющими собой серьезную опасность для того несчастного глупца, кто бредет за ней, прикованный к заднему борту короткой цепью, с колпаком, натянутым до самой груди. Подобные блоки устанавливаются прежде всего на расположенных в нижней части города улицах для того, чтобы по ним можно было передвигаться в сезон проливных дождей. О них-то я неизменно и спотыкался, калеча ноги и слыша доносящиеся со всех сторон насмешливые крики.

В колпаке, состоящем из нескольких слоев плотной кожи, стянутых у меня на горле кожаным ремнем, было неимоверно душно. Кроме того, он специально был сделан таким образом, чтобы раб, на голову которого он надет, мог с трудом улавливать доносящиеся снаружи звуки и не имел возможности говорить. Я задыхался, задыхался от недостатка воздуха и от накопившейся во рту слюны, которую я никак не мог проглотить. Я почувствовал, как кожаный хлыст ударил меня по ногам.

– Раб! – услышал я у себя за спиной.

В Аре, как, собственно, и по всему Гору, раб, которому уготована пытка и последующее сажание на кол, обязан беспрекословно выносить все возможные оскорбления и унижения, которым пожелает подвергнуть его любой свободный человек.

Меня, связанного, с надетым на голову колпаком, даже раб мог сейчас совершенно безнаказанно ударить или даже избить.

У тех, кто хлестал меня сейчас кнутами, осыпал бранью или швырял камнями, было мало оснований полагать, что я не раб. Я был босой, и единственное мое одеяние составляла короткая груботканая туника без рукавов, на груди и спине которой была вышита начальная буква горианского слова «кейджерус», что значит «раб».

Несколько раз я падал, но фургон не останавливался, и я принужден был с мучительными усилиями снова подниматься на ноги, хотя иногда перед этим повозка протаскивала меня, задыхающегося, по нескольку ярдов. Дважды какие-то дети ставили мне подножку, а один раз, под веселый смех толпы, то же самое сделал идущий рядом со мной охранник. Путешествию моему к Куруманскому невольничьему рынку не видно было конца.

А в это самое время Элизабет Кардуэл, наверное, с нетерпением ожидает начала торгов, когда она будет выставлена на продажу.

Я горько рассмеялся. Когда девушка впервые прибывает на Куруманский невольничий рынок, к её ошейнику прикрепляется жетон с указанием номера партии, выставленной на продажу. У Элизабет, Филлис и Вирджинии должен быть один номер. Сопроводительные документы на всех выставляемых на аукцион должны передаваться сотрудникам Куруманского работоргового дома накануне, чтобы они имели время подготовить все необходимые для продажи рабынь бумаги. Затем в документах проставляется порядковый номер рабыни и заверяется взятыми у неё отпечатками пальцев. Документы девушек дома Кернуса, выставляемых на продажу в Праздник Любви, находились в небольшом кожаном футляре, привязанном к ошейнику каждой из них вместе с номером партии. В эти бумаги и должен быть внесен выдаваемый сотрудниками Куруманского работоргового дома порядковый номер выставляемой на аукцион рабыни. Лана, которую Хо-Ту, обладая значительными полномочиями в доме Кернуса, решил выставить на продажу в Праздник Любви, также была доставлена в Куруманский квартал. Теперь Вирджиния могла быть уверена, что сопернице её очень нескоро достанется внимание возлюбленного ею Ремиуса.

Я снова споткнулся о широкий каменный блок, упал и долгое время не мог подняться на ноги, задыхаясь от затянувшегося у меня на шее кожаного ремня и цепи, за которую тащила меня неумолимо двигающаяся вперед повозка.

– Вот он, Куруманский квартал, – откуда-то словно издалека донеслись до меня приглушенные колпаком слова Филемона.

Фургон остановился, и я, почувствовав, как натяжение стягивающей мою шею цепи несколько ослабло, смог наконец отдышаться. Был вечер четвертого дня Праздника Любви – самый разгар работорговых аукционов, когда по решению Кернуса должны быть выставлены на продажу его красавицы дикарки. Завтра начнутся заключительные поединки и состязания при переполненных неистовствующими зрителями трибунах Стадионов Тарнов и Клинков, знаменующих собой торжественное окончание Праздника Любви. Завтра же на Стадионе Клинков, как сообщил мне Кернус, я должен буду умереть.

Я услышал смех двух девушек, почувствовал, как ноги мои что-то сжало, и тут маленькие женские руки с неожиданной силой толкнули меня вперед. Я ударился плечом о задний борт фургона, и обутая в тяжелую сандалию нога охранника резким ударом отшвырнула меня назад. Цепь натянулась, и я, не удержавшись, упал на каменные плиты мостовой. Я начал было подниматься, но стоявший рядом воин надавил мне на плечи и оставил в прежнем положении. Второй воин, рванув меня за колпак, подставил мою голову под обутую сандалию одной из моих невидимых мучительниц. Я услышал её громкий смех. Затем я почувствовал удар по голове, и охранник, удерживая меня за капюшон, подставил мою беззащитную голову под ногу второй развлекавшейся девчонки.

– Ну, хватит, – донесся до меня голос Филемона. – Убирайтесь отсюда, рабыни.

Громко хохоча, те послушно удалились.

Я ощущал вокруг себя движение народа; не то чтобы я был в центре их внимания, просто слышался сплошной гул мужских и даже женских голосов. Я почувствовал, как другой конец цепи отсоединяется от заднего борта повязки. Я поднялся на ноги, и охранники, подталкивая в спину, повели меня вокруг громадного, занимающего целый квартал здания Куруманского невольничьего рынка, куда мы вошли через заднюю, предназначенную для строго ограниченного круга лиц дверь.

Здесь с меня сняли колпак, и я едва удержался на ногах, задохнувшись от хлынувшего мне в легкие чистого, свежего и прохладного воздуха, каким, как показалось мне, было наполнено здание невольничьего рынка. После непроглядной темноты кожаного мешка даже довольно приглушенное освещение коридора показалось мне морем огней, ослепившим меня и поразившим богатством красок и оттенков. Я невольно пошатнулся, и один из охранников ударом кулака отшвырнул меня к стене.

Здесь я смог отдышаться, проверяя одновременно, насколько прочно скованы руки у меня за спиной, пока не почувствовал прикосновения мяча охранника к своей пояснице. Руки оказались скованными надежно.

– Сюда, – приказал Филемон, и мы двинулись по длинному, плавно изгибающемуся коридору.

Мне приходилось видеть здание Куруманского невольничьего рынка снаружи, по никогда не доводилось побывать внутри. С внешней стороны оно напоминало громадную, круглую, приземистую башню, состоящую из нескольких ярусов и окруженную крытой галереей, поддерживаемой высокими массивными колоннами.

Снаружи стены здания и пол были украшены многочисленными огромными мозаичными картинами, выложенными с большим мастерством и представляющими собой различные сцены и события, связанные по тематике, как и следовало ожидать, с основным занятием работорговца. Встречались сцены охоты и поимки будущих рабов, их обучения, наказания и выставления на продажу. Целая серия картин подробно рассказывала о рейде специализирующегося на добывании пленников отряда, начиная с самых первых шагов подготовки похода и кончая его заключительной фазой, представляющей собой успешное возвращение добытчиков в Ар на громадных тарнах со своими закованными в цепи жертвами. Другая серия мозаичных картин повествовала о продолжении столь удачно начатого захвата рабов с момента их регистрации в этом же центральном зале рынка до выставления на продажу свободным жителям славного города Ар. Этому же радостному событию посвящен и ещё целый ряд картин, изображающих в различных вариациях просветленную лицом рабыню, протягивающую руки своему новому благородному хозяину, разумеется, жителю Ара. Немало здесь было и символических изображений закованной в цепи красавицы, олицетворяющей собой всех женщин как таковых, склонившейся к ногам воина-победителя, представляющего собой, естественно, мужчину города Ар.

Жители Ара – я говорю, разумеется, о мужчинах, как, впрочем, и жители большинства горианских городов, рассматривают себя как наилучших, наиболее ярких и неповторимых представителей мужской части населения Гора, придерживаясь в отношении женской части населения, тем более представительниц этого, по их мнению, далеко не прекрасного пола других городов Гора, той труднооспоримой у них точки зрения, что все они едва ли даже достойны быть рабынями столь славных мужчин столь славного города Ар.

Я полагаю, что рабовладельцев, этих довольно искушенных в житейских делах людей, обладающих к тому же развитым чувством космополитизма, подобные произведения искусства должны приводить в умиление.

Бывая в других городах Гора, я думаю, они успели насмотреться на весьма схожие сюжеты мозаичных картин, украшающих центральные работорговые дома каждого из городов, отличающиеся лишь тем, что там коленопреклоненная, насмерть перепуганная девица из Ара будет изображена распластанной у ног сурового воина, представителя того города! Насколько серьезно воспринимает мужское население Гора подобные особенности персонажей украшающих их город произведений искусств, зависит, конечно, от самого человека, но даже среди тех, кто при зрелом размышлении над ними и посмеется, безусловно, не найдется ни одного мужчины, который не рассматривал бы представительниц женской части населения других отдаленных от него городов как совершенно отличных от свободных женщин его собственного города: каждый мужчина, не задумываясь, воспринимает любую пришлую, иногороднюю женщину как существо неизвестное, враждебное и достойное лишь рабских цепей и кнута.

С наружной части здания Куруманского невольничьего рынка в дни аукционов на всеобщее обозрение также выставлялись рабыни, размещавшиеся либо в подвешенных к крыше галереи пластиковых клетках, либо в клетках обычных, металлических, расставленных в длинный ряд у внешней стены здания. Подобные экспонаты служили скорее для привлечения на участие в торгах потенциальных покупателей, но при желании их, безусловно, также можно было приобрести.

С Филемоном во главе мы миновали массивные, окованные железом ворота в задней части рынка и оказались внутри одного из центральных залов. Мы прошли мимо длинного ряда столов и многочисленных комнат. Последние предназначались, как я успел заметить, для всевозможных медицинских обследований и приведения в надлежащий вид выставляемых на продажу рабынь – там их можно было вымыть и дать возможность обсушиться.

То и дело попадались конторы служащих, занимающихся оформлением ведомостей и сопроводительных документов. Но чаще всего встречались небольшие комнатки со столами, заваленными шелковыми накидками, наборами косметических средств, флаконами с ароматическими жидкостями. Проведение торгов на Куруманском рынке тщательно планируется, партии выставляемых на продажу рабынь подбираются и готовятся к выходу весьма скрупулезно. При этом учитывается все, чтобы привлечь интерес покупателя. Сменяющие друг друга на помосте девушки никогда не выходят в схожих одеяниях, они должны контрастировать по цвету волос и прическе, украшениям, комплекции и умению держаться.

Немалую проблему создает обилие косметических средств и их использование. Торговля живым товаром, как и любым другим, – занятие весьма сложное и требующее от её организаторов больших затрат времени, тонкого вкуса, опыта и воображения.

С того места, где мы шли, из задней части зала мне не было видно, как проходили торги. Нам не встретились готовившиеся ко вступлению на помост девушки, находящиеся вплоть до самого своего выхода в закрытых помещениях, расположенных, как правило, на подземных этажах. Вскоре по обеим сторонам вдоль нашего прохода потянулись длинные ряды металлических экспозиционных клеток, сейчас пустующих и используемых лишь между десятым и четырнадцатым часом каждого дня аукциона для предоставления «возможности будущим покупателям оценить находящийся в них товар, который будет выставлен на продажу тем же вечером. В дневное время клетки устанавливаются в центральной части зала, куда вход свободный. Клетки, как и подходы к ним, на это время устилаются коврами, и в каждую помещается девушка, обнаженная и без макияжа; в это время им позволяют пользоваться только ароматическими средствами. Это один из ответственнейших моментов процедуры продажи, и готовятся к нему весьма тщательно: с предварительно вымытой девушки снимают ошейник, ей делают аккуратную прическу, а если нужно, и укладку волос. Именно тогда продавцом должны быть учтены все мелочи, представляющие его товар в наиболее выгодном свете, поскольку в этот момент предполагаемый продавец будет прикидывать в уме истинную цену рабыни, верхний предел которой они смогут установить для себя во время вечерних торгов. Как сказала мне однажды Элизабет, реальной ценой рабыни является та, которую можно назначить ей именно днем, поскольку в вечернее время основную роль в набавлении цены выполняет уже мастерство ведения торга самим аукционистом, девушка же только выполняет его команды и от волнения часто выставляет себя в менее выгодном свете.

Я надеялся, что Элизабет, Филлис и Вирджинию, находящихся сейчас, очевидно, вместе с остальными в подземных этажах, уже хорошо покормили, так как через каких-нибудь два-три дня их начнут готовить к требующему больших затрат как физических, так и моральных сил марафону. Через час-другой их небольшими партиями станут выводить с нижних этажей по длинному тоннелю, сообщающемуся с проходом, вдоль которого расположены комнаты для ожидающих выхода, где каждая группа в отдельности под руководством наставников сможет подобрать себе одеяния и заняться наложением макияжа.

Зал в это время готовился к началу аукциона; экспозиционные клетки убирались в глубину помещения, к задним рядам кресел, установленным вдоль стен коридора, а в центре зала освобождался деревянный, традиционно посыпаемый слоем опилок помост. Вокруг собралось множество людей, в большинстве своем жителей Ара, переговаривающихся между собой, обменивающихся приветствиями, заводящих новые деловые знакомства и дающих друг другу последние советы и наставления прежде, чем занять свои места в обегающих зал по всей окружности рядах кресел. Лучшие, наиболее дорогие места в передних рядах имели номер, указываемый также в приобретаемых в кассе билетах, однако большинство мест были без номера и занимались в порядке заполнения зала покупателями. У тех, кто прохаживался сейчас в центре зала, я полагаю, наверняка были билеты с проставленными на них номерами кресел. Мы с Филемоном и охранниками оставили центральную, экспозиционную часть зала и начали подниматься в амфитеатр. Все это огромное помещение заливали потоки яркого электрическою света; позднее, с началом торгов, освещен будет лишь помост и прилегающая к нему небольшая территория.

Ряды кресел, опоясывая зал, уходили далеко вверх, составляя несколько расположенных на разной высоте ярусов, в каждом из которых имелся свой выход на боковые проходы.

Отдельные, наиболее престижные части ярусов были перегорожены как своеобразные ложи, предназначенные для наиболее важных клиентов невольничьего рынка, как правило, представителей крупных работорговых домов из других городов. В украшениях амфитеатра, как, пожалуй, и всего рынка, преобладали желто-голубые тона, традиционно считающиеся цветами горианских рабовладельцев, однако основной фон амфитеатра, полов центральной части зала и боковых проходов был темно-красным. Круглый блок, на котором устанавливался помост, достигал семи-восьми футов в высоту, а в диаметре превышал двадцать футов. К самому помосту, состоявшему из огромных деревянных брусьев, тщательно обструганных, вели широкие ступени без перил, стоптанные и до зеркального блеска отполированные бесконечным количеством прошедших по ним босых ног невольниц. Широкая, гладкая поверхность помоста была посыпана густым слоем опилок, на которых должна была стоять каждая сменяющая хозяина рабыня, к какой бы высокой категории она ни принадлежала.

– Сюда, – сказал Филемон.

Он привел нас в ложу Кернуса – самую широкую и наиболее впечатляющую во всем амфитеатре, отделенную сзади и с обеих боков высокими прочными перегородками. Здесь, у мраморного подножия низкого, напоминающего трон царственного кресла я был поставлен на колени. Конец цепи, стягивающей мне горло, был прикреплен к вделанному в спинку кресла кольцу.

Я заметил, что большая часть кресел в верхних, не имеющих номера рядах уже заполнена людьми, в основной своей массе будущими мелкими покупателями. В столь ранний час подобное обилие народа казалось странным; очевидно, присутствующих в этот вечер будет необычайно много даже для четвертого дня Праздника Любви. Никто из них не обратил внимания на мое появление в ложе Кернуса в сопровождении охранников: он – убар, а для Гора нет ничего необычного в том, что могущественный победитель принуждает своего поверженного врага стать свидетелем распродажи ранее принадлежавших ему женщин, прежде чем он будет продан сам или убит.

Филемон посмотрел на меня проницательным, прищуренным взглядом и рассмеялся, широко открывая свой тонкогубый, похожий на щель рот.

– Кернус не придет до начала торгов, – сказал он, – поэтому нам придется немного подождать.

Я ничего не ответил.

– Наденьте на него колпак, – обратился он к охранникам.

Я пытался было сопротивляться, но мешок из толстой кожи снова был плотно натянут мне на лицо и завязан ремнями под подбородком.

Итак, в колпаке, со стянутыми за спиной руками, прикованный цепью к креслу моего врага, я простоял на коленях, наверное, два часа. Все это время до меня доносился неясный, приглушенный шум заполняющих амфитеатр людей. Интересно, находились ли уже Элизабет, Филлис и Вирджиния в комнатах для ожидающих выхода, делая последние приготовления, или нет? Маловероятно. Скорее всего, они будут выставлены на продажу значительно позже, в самом разгаре аукциона. Следовательно, и в комнатах для ожидающих они появятся позднее, поскольку последние штрихи макияжа наносятся уже буквально перед самым выходом на помост.

Меня охватили ярость и печаль: ярость из-за неожиданного поворота событий, блестящей проницательности моих врагов и моего собственного провала и печаль, глубочайшая печаль о судьбе Элизабет и других девушек. Сердце мое обливалось кровью от сознания того, что надежды Элизабет столь жестоко разрушены; она не сможет даже узнать, что находится вовсе не на пути к свободе и безопасности, какую злую шутку над ней сыграли, пока не почувствует на себе плети нового хозяина, для которого она будет всего лишь очередной рабыней.

Я почувствовал какое-то движение рядом с собой и понял, что пришел Кернус.

Через минуту я услышал его голос.

– Снимите колпак с этого болвана, – сказал он.

Кожаный мешок с меня стянули, и я с наслаждением глотнул воздуха.

Кернус, развалясь, сидел в кресле, насмешливо наблюдая за мной. Рядом стоял человек с большими щипцами в руке и кривым ножом.

– Если ты раскроешь рот во время аукциона, – сказал Кернус, – тебе тут же вырвут язык.

Я с болью в сердце перевел взгляд на деревянные подмостки.

Кернус, отвернувшись, завел разговор со стоящим справа от него Филемоном.

Насколько позволяли деревянные перегородки ложи Кернуса, я осмотрел ближайшие ко мне ряды амфитеатра. Он пестрел туниками представителей самых разных каст Гора. Зал был забит до отказа, даже в проходах стояли люди, среди которых мне удалось различить нескольких свободных женщин. В самой атмосфере зала и в шуме заполняющих его голосов ощущалось скрытое напряжение, ожидание и едва сдерживаемое нетерпение.

Не зная, сколько желающих способен вместить амфитеатр, я определил, что сейчас здесь должно присутствовать не менее четырех, а то и шести тысяч человек, включая и тех, что устроились в боковых проходах между рядами, и тех, что толпились на верхних ярусах. Зал, совершенно очевидно, не был рассчитан на такое количество народа, было душно; лица многих присутствующих лоснились от пота.

Из двери в боковой части центрального помоста появились музыканты и устроились рядом на полу, скрестив ноги. Послышались звуки настраиваемых инструментов. Здесь, помимо руководителя группы, было несколько флейтистов, музыкантов, играющих на калике, каске, маленьких барабанах и других инструментах. Каждый из них по-своему готовился к началу вечера и с отрешенным видом проигрывал несколько тактов на своем инструменте или брал серию последовательных аккордов.

Народ в зале все продолжал прибывать. Несколько рабов быстро взобрались по спускающимся с потолка канатам и открыли расположенные в куполообразных сводах здания большие форточки, сквозь которые я смог различить звезды на ночном горианском небе; ни одной из лун не было видно. В зал постепенно стал поступать свежий, холодный воздух.

– Скоро начнут, – повернувшись ко мне, с довольным видом сообщил Кернус.

У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. Он криво усмехнулся.

Среди посетителей, с трудом пробираясь сквозь толпу, сновали торговцы вразнос. При таком скоплении народа у них не возникнет больших проблем со сбытом своих товаров. Скоро им снова придется спускаться на нижние этажи для пополнения запасов.

Наконец разговоры вокруг начали стихать, умолкли музыканты, освещение амфитеатра стало быстро уменьшаться, и, когда зал Погрузился в полумрак, в его центральной части вспыхнуло множество электрических лампочек, заливая деревянный помост морем огней.

Каменный постамент в круге света среди темного зала выглядел массивным и значительным.

Интересно, могут ли выходящие на помост девушки видеть то, что происходит в зале? Я огляделся и в отражающихся отблесках света сумел различить находящиеся вокруг меня в амфитеатре лица, а когда глаза привыкли к полутьме, мне удалось рассмотреть даже более мелкие детали. Для девушек, безусловно, важно знать настроение зрителей и то впечатление, которое они у них вызывают, поскольку это во многом определяет их поведение на помосте.

Сура с первых дней курса обучения Элизабет, Филлис и Вирджинии всячески приветствовала присутствие на их тренировках мужчин, что в значительной степени стимулировало старание её учениц.

Внезапно наступившую тишину разорвал удар хлыста, отчетливый и резкий, и зрители тут же впились глазами в центр зала: аукцион начался.

Одетая в короткую серую тунику, рабыня-танцовщица быстро выбежала в освещенный круг и, рыдая, заметалась вокруг каменного постамента. Руки её были протянуты к притихшей толпе, она словно искала, к кому именно ей обратиться, и под музыку плавно бросалась то в одну, то в другую сторону. Через минуту позади неё вырос широкоплечий, коренастый аукционист, держащий в руке шокер для рабов. Девушка вскрикнула и поспешно взбежала по ступеням на деревянный помост. За ней неторопливо поднялся аукционист. Дальше бежать девушке было некуда, и она, продолжая исполнять роль загнанной в тупик рабыни, покружив под музыку по деревянному настилу помоста, опустилась на колени перед человеком с шокером в руках. В зале раздались аплодисменты, послышались одобрительные крики, и девушка, задержавшись на мгновение в финальной фазе своего танца, с радостной улыбкой вскочила на ноги.

После этого ведущий аукциона артистичными движениями своего выполняющего роль дирижерской палочки шокера заставил девушку несколько раз повернуться и пройтись перед покупателями, сопровождая её действия комментариями:

– Вербина, – громогласно объявлял он, – настолько боится мужчин, что даже под угрозой пытки готова бежать от них на край света. Рабыня белого шелка, никогда не бывшая в употреблении, но, судя по документам, давно готовая к нему, в чем, несомненно, сумеет убедить своего будущего владельца!

Зрители заревели от восторга, приветствуя обещания аукциониста. Первым предложением цены выставленной на продажу рабыни было четыре золотых тарна – весьма высокая оценка, позволяющая предположить, что торги в этот вечер пройдут на хорошем уровне. Цена на девушку, как правило, прежде всего определяется её происхождением, комплекцией и общим направлением торгов, которое зависит от конъюнктуры рынка. Девушки, выставляемые на Куруманских подмостках, редко продаются дешевле, чем за два золотых тарна. Цена, несомненно, высока, но следует принять во внимание, что служащие Куруманского рынка отказываются принимать к продаже женщин, не обладающих большой привлекательностью. Через весьма непродолжительный промежуток времени Вербину за семь золотых приобрел какой-то молодой воин. Это более чем справедливая цена при нормальной ситуации на рынке, поскольку стоимость действительно красивой женщины обычно колеблется где-то на уровне сорока золотых, хотя бывали случаи, когда она достигала и пятидесяти. Цена на женщину того же типа, но дикарку, как правило, в два раза меньше.

Следующий лот, выставленный на продажу, был довольно интересным и состоял из двух девушек, одетых в шкуры лесных пантер из северных лесов Гора и скованных за ошейники одной короткой цепью. Они поднялись на помост под звонкие пощелкивания кнута аукциониста и опустились на колени в самом центре освещенного круга. Северные леса, являющиеся пристанищем многочисленных разбойничьих банд и родиной удивительных, необычных зверей, расположены далеко к северо-западу от Ко-Ро-Ба и представляют собой настоящие джунгли, раскинувшиеся на тысячи и тысячи квадратных миль. Убежавшие от владельца рабыни или свободные женщины, не способные принять супруга, выбранного их родителями, как и все те женщины, кто отказывается смириться с горианским укладом жизни, как правило, находят себе приют именно в северных лесах, часто соединяясь в настоящие банды. Они живут независимо, занимаясь охотой и всячески проявляя открытую ненависть к мужчинам. Между этими женскими группировками и разбойничьими бандами мужчин, обитающими в тех же самых лесах, нередко происходят кровопролитные стычки. Специализирующиеся на захватнических рейдах работорговцы редко забираются в леса, чтобы поохотиться на этих мужененавистниц-амазонок, поскольку редко кто-либо из участников этих походов возвращается назад, зато, встречая на западных окраинах леса разбойничьи банды мужчин, они всегда с неизменным удовольствием скупают у них пойманных женщин. Любопытно заметить, что рабовладельцы Порт-Кара, встречаясь в свою очередь на восточных окраинах леса с представительницами женских формирований, с не меньшей готовностью приобретают у них захваченных в стычках мужчин и используют их в качестве гребцов на своих галерах. Нередко случается и так, что охотник на людей, погнавшийся в дебри леса за якобы легкой добычей, сам становится пленником не жалующих мужчин дикарок и очень скоро оказывается в руках таких же рабовладельцев из Порт-Кара, как и он сам, но уже прикованный цепью к галерной скамье.

Под ликующие возгласы присутствующих и пощелкивание кнута аукциониста обе девушки продемонстрировали публике несколько характерных движений продирающихся сквозь лесные дебри амазонок и после короткого торга были приобретены каким-то сборщиком податей за десять золотых тарнов. Полагаю, что в его Садах Удовольствий надежная охрана, иначе однажды ночью подобные девицы могут разбудить его и с ножом у горла потребовать себе тарна и, что ещё смешнее, захватить его с собой, чтобы продать впоследствии на галеры.

Третьей на помост поднялась девушка с Коса, в прошлом представительница высшей касты, появившаяся в полном комплекте скрывающего убора, все принадлежности которого, одна за другой, были с неё затем сняты под одобрительные замечания зрителей. Она оказалась довольно хорошенькой и, очевидно, была свободнорожденной и не прошедшей курс обучения. Она была из касты писцов, её захватили некоторое время назад пираты Порт-Кара. Держаться на помосте она не умела, вела себя скованно и во время очень недолгого торга простояла с низко опущенной головой. Зрители были недовольны; за неё предлагали всего лишь два золотых. Тогда ведущий аукциона вытащил из-за пояса хлыст и прибег к обычному, но неизменно эффективному средству каждого рабовладельца: огрел её концом хлыста ниже спины. Реакция девушки была в высшей степени неожиданной: она вся сжалась и с диким ужасом посмотрела на аукциониста. Присутствующие обменялись довольными смешками. И вдруг она, словно очнувшись, с истеричным воплем бросилась к мужчине с хлыстом. Тот, однако, нисколько не растерялся и, схватив её за волосы, швырнул на пол, где она простояла на коленях до конца торгов. За неё потом дали двадцать пять золотых тарнов.

– Аукцион будет неплохим, – заметил, обернувшись ко мне, Кернус.

Я снова ничего ему не ответил.

Некоторых девушек, продававшихся по высоким ценам, я узнавал. За Лану выложили четыре золотых. Девушки сменяли на помосте одна другую, и стоимость их постепенно повышалась. Обычно наилучшие экземпляры оставляют напоследок, и большинство покупателей терпеливо выжидали. Особенно, как я полагаю, их интересовали те несколько десятков обещанных к продаже дикарок с Земли, которые прошли курс обучения в доме Кернуса.

Время от времени в течение вечера ведущий аукциона позволял себе весьма пренебрежительные замечания в отношении дикарок, подчеркивая несравнимую с ними красоту и достоинства очередной выставленной на помосте горианской девушки. Зрители в ответ недовольно ворчали, а Кернус удовлетворенно посмеивался. Я начал догадываться, что аукционист, вероятно, получил на этот счет соответствующие указания Кернуса. В конце концов ему как ведущему и полагается казаться несколько скептичным и даже циником.

Наконец ближе к концу вечера он с легкой усмешкой объявил, что пришла очередь подняться на помост первой дикарке, но лично он предупреждает всех присутствующих, что, по его мнению, ждать от них многого не приходится.

Толпа взорвалась яростными криками.

– Дикарок! Дикарок давай! – неслись отовсюду нетерпеливые возгласы.

Я был изумлен, увидев первую вышедшую на освещенное пространство девушку. Она была самой малопривлекательной из всех, доставленных черными кораблями, хотя, насколько я слышал, интеллектуальными возможностями и чувствительностью превосходила всех остальных. Это была очень сообразительная, подвижная девушка, склонная тем не менее к некоторой задумчивости и меланхолии. Сейчас же она поднималась по ступеням шаркающей походкой старухи и в поношенной темной накидке на плечах казалась неуклюжей, одеревенелой и безнадежно усталой. Взгляд её блуждал по залу, а из приоткрытого дрожащего рта выглядывал наружу кончик языка. Она вела себя так, словно совершенно не понимала, где она и что вокруг неё происходит, а добравшись до верхней части помоста, на минуту застыла, уставившись в одну точку, и вслед за этим принялась зевать и почесываться, обводя зал угрюмым, неприветливым взглядом. Присутствующие были поражены до глубины души: подобной девицы не встретишь на торгах даже на огромных невольничьих рынках самых захудалых городов. Я был удивлен не меньше их, поскольку мне уже не раз приходилось видеть эту девушку и я знал, на что она способна.

Ведущий аукциона, казалось, старался сделать все возможное, чтобы расшевелить девушку и сгладить производимое ею неприятное впечатление, но все его попытки не имели ни малейшего успеха и вызывали лишь насмешки и злобные выкрики разочарованной, негодующей публики. Когда же она в ответ на многочисленные предложения и благодаря помощи аукциониста сняла с себя покрывало, то тут же зябко поежилась и ссутулилась так, словно её позвоночник внезапно сломался, причем сразу в нескольких местах. С верхних рядов амфитеатра понеслись гневные крики: возмущению зрителей не было предела. Ведущий аукциона, очевидно также начинающий терять терпение, весьма резко реагировал на критические замечания зала, и часть негодования публики пришлась и на его долю. Девушка казалась безразличной ко всему, что творилось вокруг, и ничего не понимала. Тогда взбешенный аукционист ткнул её шокером, и она, судорожно заламывая руки, принялась выкрикивать хриплым, гнусавым, совершенно непохожим на её собственный, голосом одну и тут же кажущуюся единственной заученной на память фразу: «Купи меня, хозяин, купи!».

Зрители застонали от отвращения и разочарования.

Аукционист вышел из себя. Он снова прибег к испытанному средству рабовладельцев, но девушка, судя по её реакции, а точнее, по её отсутствию, даже не замечала прикосновения к её телу длинного хлыста. И тут я понял, очевидно, несколько запоздало, что происходит, поскольку знал, что доставленные черными кораблями на Гор девушки обладают чрезвычайной чувствительностью и восприимчивостью, и поэтому Кернус никогда не позволял использовать их для развлечения персонала и охранников. Я знал, насколько тщательно девушки готовились к сегодняшнему мероприятию, и знал, что они к нему готовы. Следовательно, девушку, скорее всего, опоили наркотиками и какими-то болепритупляющими средствами. Зрители осыпали её глумливыми насмешками и требовали согнать с помоста. Я не мог не признать режиссерского мастерства Кернуса. Вне всякого сомнения, все, кто появится на помосте после этой девушки, будут по сравнению с ней казаться просто восхитительными и принесут их владельцу безусловный успех, и даже наименее привлекательная из них вызовет бурю восторга.

– Что мне предложат за эту рабыню? – задал традиционный вопрос ведущий аукциона.

В ответ понеслись насмешки и возмущенные выкрики.

Аукционист не сдавался, и ему удалось добиться от зала нескольких до смешного низких ставок, очевидно, от тех, кто желал приобрести себе кухонную рабыню и ничего более. Однако я нисколько не был удивлен, заметив, что каждый раз предложенная ставка настойчиво перебивается парнем в одеянии гончара, который, как я знал, является охранником в доме Кернуса. В конце концов девушка, обойдясь ему в семнадцать медных тарнов, снова была возвращена дому Кернуса, который несколько позднее, несомненно, выставит её на продажу где-нибудь в другом городе и получит за неё кругленькую сумму.

Аукционист словно в порыве отчаяния чуть ли не сбросил бедную девушку со ступеней помоста, швырнув ей вслед покрывало.

– Ну вот! – воздел он руки к толпе зрителей. – Я же вам говорил! Дикарки – они и есть дикарки!

Он сошел с подмостков и, подойдя к столу официального распорядителя аукциона, о чем-то долго совещался с ним, просматривая список представленных на продажу невольниц, где против их порядкового номера проставлялись запрашиваемые и предполагаемые конечные цены. Затем с удрученным видом он снова поднялся на подмостки.

– Простите меня, братья и сестры моего горячо любимого, славного города Ар, – с налетом патетики произнес он, – что вынужден представить вашему вниманию ещё нескольких дикарок.

Зрители, по крайней мере большая их часть, заволновались. Я даже услышал раздраженные удары кулаком по деревянным перегородкам ложи Кернуса. Но сам Кернус только посмеивался.

Из разных концов зала полетели проклятия в адрес аукциониста, организаторов этих невольничьих торгов и всего, как выяснялось, не столь уж славного города Ар, а некоторые наиболее смелые и дерзкие из присутствующих под надежным прикрытием полутьмы в зале обращали свои критические замечания и к самому Кернусу.

– Смотри внимательно, – сказал мне Кернус.

У меня не было никакого желания разговаривать с ним, а после такого замечания захотелось даже закрыть глаза.

Внезапно свет над зрительскими креслами совсем погас, погружая огромный, битком набитый зал в кромешную темноту. Отовсюду понеслись изумленные крики присутствующих, перекрываемые испуганными воплями нескольких находящихся здесь свободных женщин. Затем через какое-то мгновение свет вспыхнул уже с особой яркостью, но только над расположенным в центре зала каменным постаментом, погружая его в море огней. Все выглядело так, словно торги начинаются заново и на этот раз впервые по-настоящему.

Ведущий аукциона взбежал на ступени, держа в руке три тонкие металлические цепи, уходящие своими концами в непроглядную тьму у подножия каменного постамента. Он потянул цепи за собой, но встретил сопротивление, преодолеть которое ему не удалось. Внезапно где-то в безбрежной темноте у самого подножия постамента раздалось звонкое щелканье кнута, прозвучавшее три раза.

И тут из темноты одна за другой по ступеням начали медленно подниматься три женщины в длинных черных накидках и скрывающих их лица капюшонах. Они двигались уверенно, гордо подняв голову и расправив плечи. Руки их были скованы, а цепи соединяли одну фигуру с другой. Первой, вероятно, поднималась Элизабет, её цепь была несколько короче, чем цепи, соединяющие двух идущих по обеим сторонам от неё девушек, очевидно, Филлис и Вирджинии. Их черные накидки напоминали пончо с небольшими прорезями для рук. Они остановились в самом центре помоста, рядом с ведущим аукциона, держащим в руке концы сковывающих их цепей.

– Надеюсь, – обратился аукционист к напряженно замершей публике, – эти три дикарки из дома Кернуса – две рабыни белого шелка и одна красного – доставят вам удовольствие.

– Они прошли обучение? – раздался чей-то голос из зала.

– Да, так заявлено в их регистрационных документах, – ответил ведущий.

Затем он отошел к краю постамента, и девушки вслед за прозвучавшими в темноте тремя звонкими ударами хлыста медленно обошли подмостки и снова остановились в самом центре освещенного круга.

– Что мне предложат за них? – обратился аукционист к притихшему залу.

Ответом ему была полная тишина.

– Итак, досточтимые братья и сестры славного города Ар, а также уважаемые гости и друзья Ара, какую же цену назначите вы этим трем дикаркам?

Откуда-то донеслось предложение в три золотые монеты, прозвучавшее, очевидно, лишь для того, чтобы начать торг.

– Я слышу – три золотых тарна, – подхватил аукционист. – Предложит кто-нибудь четыре?

С этими словами он подошел к одной из девушек и снял с неё капюшон. Это оказалась Вирджиния. Она стояла с высоко поднятой головой и застывшим на её лице презрительным выражением. Блестящие волосы густыми потоками ниспадали на плечи, накрашенные губы ярко пламенели в играющих вокруг лучах света.

– Восемь золотых! – донеслось из зала.

– А десять? Предложит кто-нибудь десять? – поинтересовался ведущий.

– Десять! – услышал я справа от себя.

Аукционист откинул капюшон со второй девушки, Филлис.

Ее глаза сверкали от гнева. Зал замер. Косметика была наложена на лицо девушки столь профессионально, что не бросалась в глаза и лишь подчеркивала её природную красоту, заставляя кровь быстрее бежать по жилам мужчин.

– Двадцать золотых тарнов! – донеслось из зала.

– Двадцать пять! – немедленно последовало другое предложение.

Филлис гордо встряхнула головой и с презрительным видом слегка отвернулась.

– Будет ли предложение тридцать золотых? – обратился к присутствующим ведущий.

– Сорок! – донеслось из зала.

Аукционист рассмеялся и подошел к третьей девушке.

Кернус перегнулся ко мне через подлокотник кресла.

– Интересно, как она будет себя чувствовать, когда узнает, что продана по-настоящему? – спросил он.

– Дай мне меч – и я попробую тебе объяснить, – ответил я.

Кернус рассмеялся и снова обратил все свое внимание на подмостки.

Когда ведущий приблизился к девушке и протянул руку, чтобы снять с неё капюшон, она внезапно повернулась и, несмотря на сковывающие её запястья цепи, рванулась к ступеням. Она уже успела сделать два-три шага, но тут цепи натянулись, и она, не удержавшись, скользнула по ступеням и опустилась на спину, проделав, кстати, все это с великолепной грацией и изяществом. На её тело тут же пришлись два-три удара хлыста аукциониста – очевидно, безболезненные, но позволившие ей продемонстрировать публике свою неповторимую гибкость и темперамент. Подгоняемая хлыстом, она уже собралась было снова подняться на помост, но подошедший к ней аукционист не дал ей этого сделать, наступив ей на живот ногой и удерживая её на месте.

– Ну, что – мы все же посмотрим на нее? – обратился с риторическим вопросом к публике ведущий.

Присутствующие, все как один, разумеется, ответили утвердительно.

Я же был вне себя от злости, понимая, что каждая деталь этого представления была задумана и тщательно отрепетирована в доме Кернуса.

С лица самого Кернуса не сходила довольная усмешка.

Публика возбужденными криками призывала ведущего поторопиться: ей не терпелось увидеть лицо этой бунтарки.

Аукционист засунул руку под капюшон и, запустив ладонь в волосы девушки, заставил её опуститься перед зрителями на колени. Затем он одним движением отбросил с её лица капюшон.

Казалось, все лучи света брызнули на ослепительно засверкавшее тонкое изящное золотое колечко в носу Элизабет Кардуэл.

По рядам зрителей пробежал невольный стон восхищения. Она действительно выглядела сейчас невероятно красивой.

Она казалась дикой и утонченной, хищной красавицей, полной таящихся в её гибком теле жизненных сил.

Сейчас она, пожалуй, могла бы стать в один ряд с самыми восхитительными женщинами Гора.

Над залом повисла гробовая тишина.

Никто, казалось, не способен был поверить, что эта очаровательная женщина, пусть даже пленница, может быть выставлена на продажу.

Внезапно тишину разорвал чей-то голос.

– Сто золотых тарнов! – крикнул рабовладелец в тунике с эмблемой Тора, сидящий в нескольких шагах от ложи Кернуса.

– Сто двадцать, – уверенно перебил его другой, очевидно, понимающий толк в подобных вещах рабовладелец, на левом рукаве которого виднелся герб Тироса.

Сейчас уже все три девушки стояли рядом: Элизабет впереди и Филлис с Вирджинией несколько сзади, по обеим сторонам от нее. Дав зрителям вдоволь полюбоваться на них, аукционист снова заставил их обойти вокруг помоста.

Ставки подскочили до ста сорока.

Девушки вернулись в центр освещенного круга и расположились треугольником, спиной друг к другу; при этом Элизабет была обращена лицом к нашей части зала, а её подруги – к двум противоположным. В темноте прозвучали три удара хлыста, и с девушек сняли сковывающие их цепи. Затем ведущий отомкнул оказавшимся у него ключом левый наручник каждой из девушек и оставил его болтаться на короткой цепочке, свисающей у них с правого запястья.

После этого артистичным движением он сбросил черную накидку с плеч Вирджинии, и она предстала перед взорами присутствующих в короткой желтой тунике без рукавов, подпоясанной тонким шнурком.

Зрители встретили это превращение девушки одобрительными возгласами.

Ведущий скинул покрывало с Филлис, оказавшейся не менее привлекательной, чем Вирджиния.

Энтузиазм присутствующих вылился в единодушный неистовый вопль.

Ведущий снял покрывало с Элизабет.

Толпа застонала от восхищения.

На Элизабет было короткое кожаное одеяние тачакской девушки-кочевницы, простое, грубое, без рукавов, напоминающее удерживаемую на одном плече тунику, заканчивающуюся короткой, забранной поясом юбочкой, очень широкой, чтобы не мешать ездить верхом.

– Две сотни золотых! – немедленно предложил торговец с Коса.

– Двести пятнадцать! – перебил какой-то офицер из высших чинов воздушной кавалерии Ара.

Девушкам приказали спуститься и пройти вокруг каменного постамента, и они на славу исполнили круг почета, пожираемые взглядами присутствующих. Вернувшись на помост, Вирджиния стала в центре, а Филлис и Элизабет у неё по бокам.

Ставки взлетели до двухсот сорока. Послышались огорченные, разочарованные крики тех представителей торгового мира, кто, очевидно, не был столь богат и не имел возможности продолжать торг.

Под очередной удар кнута ведущий подошел к Вирджинии и, взяв её за левую руку, сковал запястья девушки у неё за спиной. Затем он сбросил с её плеча лямку, удерживающую тунику, и оставил её свисать со стягивающего талию девушки шнурка. Зрелище, безусловно, понравилось. Последовало предложение в двести пятьдесят тарнов. Аукционист дал сигнал бьющему кнутом, и под его резким щелчком девушки поменяли позицию.

Теперь Филлис стояла впереди остальных. С нее, как и с Вирджинии, также была сброшена туника, что нашло ответную реакцию одного из присутствующих, предложившего двести семьдесят золотых. Девушки снова поменялись местами. Вперед вышла Элизабет.

– Некогда, – заметил аукционист, – она, очевидно, принадлежала тачакам.

Зрители встретили его заявление одобрительным гулом. Тачаки, одно из племен далеких народов фургонов, обитающих где-то в южных широтах Гора, всегда считались таинственными, загадочными людьми, вызывающими неизменный интерес, хотя северяне и относились к ним с большой опаской.

– Кстати, попробуйте угадать, которая из этих троих рабыня красного шелка, – предложил ведущий.

Толпа ревом выразила свою догадку.

– Правильно, – подтвердил ведущий. – И уж наверняка её прежний тачакский хозяин использовал её, как надо.

За дружным смехом зрителей чувствовалась плохо скрытая зависть к этому дикарю.

Элизабет сжала кулаки и рванулась было к аукционисту, но тот уверенным движением поймал её руки и, заломив их за спину, сковал наручниками.

– Ты доставляла удовольствие каким-то дикарям, – бросил ей ведущий. – Теперь посмотрим, сможешь ли ты порадовать жителей славного города Ар.

С этими словами он резким движением сорвал с плеч девушки тунику и обнажил её до пояса.

Элизабет была просто прекрасна. И запястья ей, как и другим девушкам, не зря сковывали за спиной, чтобы уж ничего не мешало зрителям полюбоваться совершенством её форм. А полюбоваться действительно было чем.

Я поймал себя на мысли, что мне нестерпимо хочется схватить её в объятия и стереть своими губами красную помаду с её губ. Желания остальных присутствующих, очевидно, не во многом отличались от моих.

– Триста золотых тарнов! – заявил какой-то богач Ара.

Восхищенные возгласы зрителей подтвердили, что он нисколько не переплачивает.

– Триста пять! – выкрикнул рабовладелец с Тора.

– Триста десять! – предложил торговец с гербом Тироса на рукаве.

Аукционист окинул пристальным взглядом скрытые темнотой ряды амфитеатра.

– А что Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, не присутствует у нас в этот вечер? – во всеуслышание поинтересовался он.

Все взгляды устремились на одну из лож, расположенных перед самым постаментом.

Здесь, развалившись в мраморном кресле, с видом сытого, удовлетворенного животного, восседал Самос.

Темных тонов одеяние его было простым, плотной вязки. Отброшенный на плечи капюшон открывал большую голову с редкими седыми волосами. Лицо человека было красным, задубевшим от соленого морского ветра.

Во всем его облике чувствовались сила, опытность, проницательный ум и жестокость. Он производил впечатление хищника, вышедшего на охоту и подстерегающего очередную жертву.

– Присутствует, – негромким голосом ответил Самос.

До сих пор он не делал предложений цены.

– Мне кажется, – заметил ведущий аукциона, – Самос из Порт-Кара, первый из рабовладельцев всего моря Тасса, тоже уделит толику своего внимания этим недостойным рабыням.

Самос с минуту помолчал.

– Покажи мне этих женщин, – наконец потребовал он.

Зрителям его требование явно пришлось по душе.

Аукционист низко поклонился Самосу, самому крупному из рабовладельцев Порт-Кара.

Вслед за этим почти одновременно под троекратное щелканье хлыста туники с девушек были сброшены, и они предстали перед публикой во всей своей красоте.

Толпа заколыхалась, и, казалось, зрители в единодушном порыве подались вперед. Никто из них не мог даже определить, какие предложения цены могут быть сделаны для этих девушек.

Они действительно были прекрасны, все трое.

Когда первое волнение в зале улеглось, среди общей тишины, слева раздался повелительный голос Самоса.

– Сними с них цепи.

Наручники тут же были сняты, и девушки не стали прикрываться, они, казалось, почувствовали себя свободными на деревянном помосте. Головы их были гордо подняты под пожирающими их взглядами зрителей, и они, стоя на этом островке света посреди темного океана зала, казались живым олицетворением красоты и женственности.

Предложения цен посыпались одно за другим, перебивая ставки, которые аукционист едва успевал фиксировать. Среди общего шума мне удалось разобрать, что ставки повысились до четырехсот золотых монет. Зрители, наконец, начали постепенно успокаиваться.

Ведущий аукциона снова посмотрел на ложу Самоса.

– Не соблаговолит ли теперь благородный Самос проявить интерес к рабыням-дикаркам? – спросил он.

– Пусть они исполнят что-нибудь, – бросил Самос.

Аукционист снова поклонился, а публика ревом выразила свое удовольствие.

Музыканты подняли инструменты, и девушки плавно задвигались по сцене.

Толпа застонала. Я слышал изумленные возгласы свободных женщин, ошеломленно глядящих на помост и словно не верящих, что женская красота способна достичь такого совершенства. На их лицах, скрытых плотной вуалью и обращенных на трех танцующих рабынь, сейчас наверняка можно было бы прочесть болезненную зависть и восхищение. Краем глаза наблюдая за ними, я заметил, как учащается их дыхание, как некоторые из них тайком приподнимают вуаль, и в их взглядах, бросаемых на стоящих рядом возбужденных зрелищем мужчин, постепенно появляются страх и затаенное желание. Тут до моего слуха донесся звук рвущейся материи, и я, обернувшись, увидел, как губы стоящей неподалеку от меня девушки слились с губами наклонившегося к ней молодого воина. Зрители словно обезумели. Отовсюду неслись крики женщин, обнимаемых и ласкаемых в темноте теми, кто находился рядом с ними. Одна из женщин попыталась было пробиться к проходу, но не смогла вырваться из объятий мужчины. Вторая сама сорвала с себя покрывало и, притянув к себе голову ближайшего мужчины, впилась в его губы сладострастным поцелуем.

Четыре танца, исполняемые девушками на помосте, сменились один за другим под несмолкающие вопли неистовствующих зрителей. Наконец девушки остановились посреди освещенного круга, уставшие, мокрые, тяжело переводящие дыхание, с блестящими от возбуждения глазами.

Аукционист вышел вперед.

Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.

– Пятьсот золотых! – понеслось из разных концов зала.

– Пятьсот двадцать!

– Пятьсот тридцать!

– Пятьсот тридцать пять!

Ведущий повернулся к ложе Самоса.

– Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? – полюбопытствовал он. – Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?

Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.

– Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?

А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?

Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.

Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.

– Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?

Среди зрителей воцарилась полная тишина.

Во мне все клокотало от бешенства и непритворного страха. Я боялся даже представить себе, что девушки будут проданы кому-нибудь из Порт-Кара. Никогда ещё ни одной рабыне не удавалось убежать из этого города, защищенного с одной стороны бесконечными, поросшими тростником болотами дельты реки Воск, с другой мощным, непреодолимым течением Тамберского пролива и охраняемого с третьей стороны безбрежными водами восхитительной, блистательной, но чрезвычайно опасной Тассы. Недаром говорят, что в Порт-Каре рабские цепи самые тяжелые. Вероятно, нигде больше на Горе судьба рабыни не складывается так тяжело и безрадостно, как в грязном, жестоком и злобном Порт-Каре.

Я не позволял себе даже мысли о том, что с этого деревянного помоста, с этого самого часа судьба девушек круто изменится и они на долгие годы, полные нищенского убогого существования, окажутся в услужении и полной власти одного из самых жестоких и бесчеловечных рабовладельцев Гора, вынужденные доставлять наслаждение тому, кто видит в них только раба, только животное.

– Я пока воздержусь от ставок, – бросил Самос.

Ведущий аукциона понимающе улыбнулся и низко склонил голову.

– Пятьсот сорок! – включился в новый виток борьбы какой-то богач из Ара, и земляки радостными криками приветствовали его предложение.

На минуту в зале наступило затишье.

– Итак, мне предложено пятьсот сорок золотых тарнов за этих волнующих кровь диких красавиц, – продолжал торг аукционист. – Всего пятьсот сорок за этих великолепных, необъезженных животных, вырванных прямо из лона матери-природы и специально обученных будить в вас желания, будоражить воображение и рыдать от наслаждения! Подумайте, досточтимые братья и сестры моего возлюбленного славного города Ар, неужели эти неповторимые создания не стоят того, чтобы к предложенной за них горсти золота добавить ещё пару монет!

Смущенные улыбки большинства зрителей ясно свидетельствовали, что рабыни, безусловно, того стоят, но вот этой самой пары монет, как, впрочем, и самой горсти золота, у них нет.

– Пятьсот сорок пять, – решился наконец рабовладелец с Тироса.

Зрители дружно приветствовали его ставку, но на этом предложения закончились.

Аукционист обвел глазами погруженные в темноту зрительские ряды, желающих перебить ставку не находилось.

Он поднял вверх правую руку, ладонью обращенную к трибунам. Как только он сожмет кулак, это будет означать, что предложение принимается.

Зал молча следил за его движениями.

Неожиданно, к моему ужасу, Элизабет устремилась прямо к противоположному краю сцены.

Остановившись, она уткнула руки себе в бока, ее голова повернулась:

– Мужчины Ара скупы! – объявила она.

Ее встретили смехом из зала и она тоже рассмеялась.

– Да, они скупы! – она еще раз рассмеялась, повернулась кругом и пошла к Вирджинии. – Вот, – насмешливо сказала она, – стройная красавица, гибкая и стремительная, рабыня Белого Шелка, умна, непривычна к прикосновениям настоящего мужчины, которого только может пожелать себе рабыня-дикарка, которая по его желанию станет более подобострастной и раболепной. Благородные мужи Ара, представьте ее прикованной к рабскому кольцу у подножия вашего ложа! Она одна стоит пять сотен монет золотом!

Толпа выкрикнула свое подтверждение этому и аукционист опустил свою руку, отступив, возможно удивленный не менее, чем кто-либо другой в этом зале.

– А вот эта девушка! – продолжила Элизабет, шагая к Филлис, – как насчет нее?

Филлис испуганно посмотрела на Элизабет.

– Положи свои руки за затылок, рабыня, – приказала Элизабет, – и развернись к покупателям Ара!

Испуганная Филлис с великолепной четкостью сделала то, что ей приказали.

– О, Хозяева, неужели вам не понравится если она будет носить ваш ошейник? – поддразнивала Элизабет.

Послышались согласные возгласы.

– Но я предупреждаю вас, – заявила Элизабет. – Она ненавидит мужчин!

В ответ из зала раздался смех.

Филлис со злостью посмотрела на нее.

– Не опускай свои руки, рабыня, – рявкнула Элизабет.

Филлис осталась в таком же положении: голова повернута назад, а спина изогнута. На ее глаза навернулись слезы.

– Она считает, что еще не существует такого мужчины, который смог бы покорить ее, – не унималась Элизабет. – Она считает, что нет такого человека, который мог бы сделать из неё настоящую рабыню!

Возмущенные крики одних зрителей заглушили раскаты дикого хохота их соседей.

– Разве не стоит пяти сотен монет удовольствие привести эту девчонку домой в собственноручно надетом на неё ошейнике и доказать ей, что ты настоящий мужчина если, конечно, ты действительно мужчина, – а затем отправить её на кухню возиться с чайниками и грязными кастрюлями, пока она сама со слезами на глазах не станет умолять вас позволить ей спать у подножия вашего ложа?

Рев удовольствия свидетельствовал, что на сей раз в зале собрались только настоящие мужчины.

У Филлис по щекам катились слезы.

– Опусти руки, рабыня, – скомандовала Элизабет, и Филлис с облегчением отошла назад, к Вирджинии.

Впереди на помосте осталась только Элизабет. Она гордо встряхнула головой.

– Ну, а я сама? – рассмеялась она. – Кому из вас не хотелось бы заковать меня в цепи?

Такого в зале не нашлось, в чем убеждал дружный рев зрителей, с энтузиазмом принявшихся колотить правым кулаком по левому плечу, даря девушке горианские аплодисменты.

– Не могу сказать, – заметила она, – что я этого не достойна.

Она этого, безусловно, достойна, подтвердили неистовые вопли зрителей.

Элизабет пальцем указала на симпатичного парня в первых рядах, очевидно мастера по выделке шкур.

– Вот ты, – спросила она, – хотел бы иметь меня своей рабыней?

Тот, рассмеявшись, хлопнул руками по коленям.

– Хотел бы! – признался он.

– А ты, – указала она на торговца в богатых одеяниях, не сводящего с неё горящего взгляда, – ты хотел бы, чтобы я принадлежала тебе?

– Конечно, – не стал отрицать тот.

– Найдется ли в зале мужчина, кто не хотел бы держать меня в объятиях?

Дружный крик потряс стены старого, видавшего виды Куруманского рынка.

– Нет! – в один голос убежденно заявили зрители.

– Но ведь сейчас я только жалкая рабыня без господина, – грустным голосом поведала она о своей трагедии и протянула к публике свои руки, держа их над головой так, словно они были скованы цепями. – Кто из вас купит меня?

На аукциониста обрушился шквал предложений.

Элизабет вернулась к своим подругам и, взяв их под руки, вывела в самый центр помоста.

– Кому мы достанемся? – снова спросила она.

– Восемьсот золотых! – предложил один из желающих.

– Восемьсот пятьдесят! – тут же перебил его другой.

Затем ставка подпрыгнула до девятисот пятидесяти, ещё через мгновение дошла – страшно даже сказать! – до тысячи, и наконец кто-то предложил совершенно астрономическую сумму в тысячу четыреста золотых тарнов.

Ведущий сделал сигнал музыкантам, и пока он демонстративно держал над головой руку с открытой и повернутой к публике ладонью, девушки исполнили финальный момент танца новоприобретенной рабыни, отражающего её радость от сознания, что скоро она будет лежать в объятиях своего нового господина. Танец заканчивался сценой коленопреклоненной рабыни, застывающей в позе полной покорности, с низко опущенной головой и протянутыми господину для сковывания их наручниками ладонями.

С минуту ведущий аукциона ждал, пока стихнут овации, и тут ему была предложена за девушек совершенно невероятная, фантастическая ставка в полторы тысячи золотых монет. Насколько я знаю, никогда ещё на Куруманском невольничьем рынке никто подобной суммы за трех рабынь не предлагал. Да, предприятие Кернуса, безусловно, было доходным.

Аукционист обвел глазами притихший зал.

– Итак, я закрываю ладонь, – объявил он.

– Не закрывай, – крикнул ему Самос.

Ведущий с почтением посмотрел на рабовладельца, представителя грязного, убогого, злобного Порт-Кара, на этого господина и – как его за глаза называли – бича блистательной Тассы.

– Желает ли теперь Самос, первый и наиболее уважаемый из рабовладельцев Порт-Кара, господин и украшение блистательной Тассы, проявить свой интерес к нашим торгам? – спросил аукционист.

– Желает, – коротко, с невозмутимым выражением лица ответил тот.

– И какую цену он собирается предложить?

– Самос, – неторопливо ответил человек, – первый из рабовладельцев Порт-Кара предлагает за всех этих троих стоящих на помосте девчонок три тысячи золотых тарнов.

Присутствующие ахнули.

Аукционист, пораженный, отступил на шаг назад.

Даже девушки невольно подняли головы, в корне разрушая финальную сцену танца с олицетворением ими полной покорности. Затем они, обменявшись улыбками, снова склонили головы, радостные и гордые своим успехом. Я почувствовал дурноту. Элизабет, несомненно, считает Самоса агентом Царствующих Жрецов, приобретающим их, чтобы предоставить свободу и безопасность.

Кернус расхохотался.

Кулак ведущего аукциона сомкнулся, словно схватывая пригоршню попавших в него монет.

– Продано! – объявил он.

Зрители принялись громко начали делиться переполнявшими их впечатлениями.

Поднявшийся на помост помощник ведущего сковал наручниками запястья девушек и соединил их цепью, приготовив к выводу новым владельцем из здания рынка.

– Еще дикарок! – бушевали зрители. – Давайте посмотрим следующих! – требовали они.

– Непременно! – воскликнул ведущий. – Непременно! Здесь хватит дикарок до конца ночи. Вы не будете разочарованы. Все они красивы и прошли отличное обучение. Уверяю вас, вы получите настоящее удовольствие!

Присутствующие ответили ликующими воплями.

Элизабет и обе девушки были уже в цепях. Филлис и Вирджиния, очевидно, мучительно переживали только что перенесенное ими тяжелое испытание; в глазах у них блестели слезы. Элизабет, напротив, казалась радостной и довольной собой. Когда они готовились спуститься с деревянного помоста, Кернус, ткнув в мою сторону рукой, приказал двоим охранникам:

– Поднимите этого идиота на ноги, пусть она на него посмотрит!

Я отчаянно сопротивлялся, но выстоять против дюжих охранников не смог.

– Эй! – крикнул Филемон, обращаясь к девушкам на помосте. – Посмотрите на того, кто осмелился быть в числе врагов Кернуса!

Девушки обернулись, и Элизабет, пристально вглядываясь в толпу, впервые за все это время заметила меня, в рабских лохмотьях, со скованными за спиной руками – безнадежного пленника Кернуса, рабовладельца и убара Ара.

Она остолбенела от неожиданности. Глаза её широко распахнулись, а руки в тяжелых цепях невольно потянулись к искаженному ужасом лицу. Тут её довольно грубо потянули за цепи вниз с помоста, и она, едва не упав, спустилась на одну-две ступени. И тут, наконец, она поняла, что торги и продажа её были настоящими, что они несут ей рабство, а не освобождение. У неё вырвался дикий, пронзительный крик, крик боли и отчаяния, страха и разрушенных надежд. Она изменилась буквально на глазах; у неё началась истерика, и сопровождавшие её служащие невольничьего рынка, расценив её реакцию по-своему, быстро стащили её с помоста и увели куда-то в глубь здания.

– Пока её ещё официально не передали Самосу, – с кривой усмешкой заметил Кернус, – я, пожалуй, верну её домой и воспользуюсь её услугами. Сегодня она меня заинтересовала. Поскольку она рабыня красного шелка, думаю, Самос не станет возражать.

Я продолжал молчать.

– Уберите его отсюда, – распорядился Кернус.

Охранники, повиснув на моих скованных цепями руках, выволокли меня из амфитеатра.

Огни над зрительскими рядами снова начали гаснуть.

Отовсюду понеслись удивленные и восхищенные возгласы, заглушаемые предлагающими свои ставки покупателями, а за спиной у меня все продолжал звучать артистичный голос ведущего аукциона, подчеркивающего прелести и достоинства очередной рабыни, вышедшей на помост, чтобы заинтересовать собою граждан-рабовладельцев славного города Ар.




Глава 20. СЫГРАННАЯ ПАРТИЯ


– Эта ночь, – объявил Кернус, поднимая свой кубок, – будет ночью развлечений и удовольствий!

Никогда ещё я не видел обычно невозмутимого работорговца таким ликующим, как в эту ночь, и причиной тому были превысившие все его ожидания торги на Куруманском невольничьем рынке.

Ночь близилась к концу, и пир в центральном зале дома был в разгаре. Вино и пага лились рекой. Девушки, прикованные цепями к стенам для развлечения пьяной стражи, визжали и извивались под ощупывающими их руками. Подвыпившие охранники, спотыкаясь на каждом шагу, с кубками в руках бродили по всему залу. Жареное мясо на длинных шампурах доставляли к столам на своих плечах обнаженные рабыни. Вино подносила целая вереница раздетых девушек. Пьяные музыканты в центре зала бренчали на своих инструментах нечто невнятное.

Проходящие мимо пинали меня, закованного в цепи, раздетого до пояса, с кожаным колпаком на голове, или лупили палками. Затем уже без колпака, но все ещё в цепях меня подтащили к трону Кернуса и бросили возле него на колени.

По другую сторону трона, также в кандалах, стояла жалкая, ошеломленная, все ещё не пришедшая в себя Элизабет, единственным её одеянием была цепь на шее с медальоном дома Кернуса. Здесь же, в нескольких шагах от неё я, к своему ужасу, увидел закованных в цепи Ремиуса и Хо-Сорла. Рядом с ними со связанными за спиной кожаным ремнем руками стояла на коленях Сура; голова её была низко опущена, волосы касались пола.

Ее кукла, доставшаяся ей от матери, кукла, которую она так любила и так ревностно охраняла, что некогда набросилась на меня и готова была даже убить, валялась теперь перед ней на полу, разодранная на части.

– В чем их преступление? – спросил я у Кернуса.

– Они хотели тебя освободить, – рассмеялся он. – Пытались попасть к тебе, когда ты был в темнице, и нам удалось схватить их только после жестокой стычки. А эта женщина пыталась пагой и своими бриллиантами подкупить твою охрану.

Я удивленно вскинул голову. Я не мог понять, почему Ремиус и Хо-Сорл хотели разделить мою участь и что заставило Суру рисковать своей жизнью, теперь, несомненно, потерянной. Я сделал так мало, чтобы иметь таких друзей, чтобы заслужить их преданность. Теперь в моем положении я чувствовал, что невольно предал не только Элизабет и девушек, но и Царствующих Жрецов, и даже Ремиуса, Хо-Сорла, Суру… Меня охватило отчаяние; я осознавал себя побежденным и беспомощным. Я посмотрел на Элизабет: она словно оцепенела, уставившись невидящим взглядом в пол; тугой ошейник стягивал ей горло.

Я предал их всех.

– Приведите Портуса! – приказал Кернус.

Работорговца, прежде главного соперника дома Кернуса, втолкнули в зал. Его, очевидно, недавно доставили сюда из темниц Центрального Цилиндра Ара по приказу убара этого города – Кернуса, некогда обычного работорговца, принадлежавшего теперь к касте воинов.

Измученного, раздетого по пояс, выглядевшего, как обтянутый кожей скелет, Портуса привели в цепях и оставили в центре зала на арене.

С него сняли кандалы и вложили в дрожащую руку кривой нож.

– Кернус, пожалуйста, ваше величество! – запричитал он. – Проявите великодушие.

– Готовься к схватке! – бросил ему Кернус.

На арену вступил бывший раб, которого я впервые увидел, когда он вышел победителем в поединке на тупых ножах, и стал медленно, осторожно подкрадываться к Портусу.

– Умоляю, Кернус! – завопил Портус, на груди которого через мгновение появилась кровавая полоса. Теперь ножи не были тупыми. – Пожалуйста, пощади! Умоляю как собрата по касте! – кричал он, в то время как раб, задыхаясь от нетерпения, со злорадной усмешкой один за другим безнаказанно наносил ему удары ножом.

Портус попытался было оказать сопротивление, но, неловкий и ослабевший, он лишь напрасно тратил усилия, истекая кровью, но не получая последнего, смертельного удара. В конце концов, окончательно выбившийся из сил, залитый кровью, он упал на песок к ногам раба и остался лежать неподвижно, издавая глухие предсмертные стоны.

– Бросьте его зверю! – распорядился Кернус.

Двое охранников подхватили Портуса под руки и, оставляя на полу кровавые следы, выволокли его из зала.

– Приведите Хинрабию! – приказал Кернус.

Я удивился. Семейство Хинрабиусов, направлявшееся в полном составе к Тору, несколько месяцев назад подверглось чудовищному нападению неподалеку от Ара. Предполагали, что вся семья была уничтожена. Единственным ненайденным оставалось тело Клаудии Тентиус Хинрабии, по несчастью ставшей первой жертвой интриг Кернуса, всеми средствами стремившегося к разорению дома Портуса.

Я услышал донесшийся издалека душераздирающий вопль Портуса и дикий звериный рев.

Присутствующие невольно содрогнулись.

– Ну вот, зверь насытился, – заметил Кернус, дрогнувшей рукой проливая вино по столу.

В этот момент в зал привели худощавую девушку в желтой шелковой тунике рабыни для наслаждений, с короткими черными волосами и тонкими высокими скулами.

Она робко прошла через зал и опустилась на колени перед троном.

Я открыл рот от удивления: то была Клаудия Тентиус Хинрабия, прежде избалованная дочь убара Ара, а теперь бесправная, скованная цепями рабыня, ничем не отличающаяся от тысяч других в этом поистине славном городе.

Девушка удивленно огляделась. Не думаю, что ей уже приходилось бывать в этой комнате.

– Ты рабыня Клаудия? – громогласно поинтересовался Кернус.

– Да, хозяин, – робко ответила девушка.

– Ты знаешь, в каком городе находишься? – спросил Кернус.

– Нет, хозяин, – пробормотала она. – Меня доставили в ваш дом с повязкой на лице.

– Кто тебя привел? – допытывался Кернус.

– Не знаю, хозяин, – ответила она.

– Говорят, будто ты называешь себя Клаудия Тентиус Хинрабия, – констатировал Кернус.

Девушка вскинула голову.

– Это правда! – воскликнула она. – Правда, хозяин!

– Я знаю, – ответил Кернус.

В её глазах появился ужас.

– А что это за город? – спросила она.

– Ар, – ответил Кернус.

– Ар? – изумилась девушка.

– Да, – кивнул Кернус. – Славный город Ар.

В глазах девушки вспыхнул луч надежды. Она едва не вскочила на ноги.

– Ар! – воскликнула она. – О, прошу вас, освободите меня! Освободите! – Она протянула руки к Кернусу. – Я из Ара! Из Ара! Я – Клаудия Тентиус Хинрабия из Ара! Освободите меня, хозяин!

– Ты знаешь, кто я такой? – спросил Кернус.

– Нет, хозяин, – покачала она головой.

– Я – Кернус, убар Ара!

Она ошеломленно посмотрела на него.

– Прошу вас, благородный Кернус, – прошептала она, – если вы мой хозяин, освободите меня, выпустите на волю!

– Зачем? – поинтересовался Кернус.

– Я – Клаудия Хинрабия, – неуверенно пробормотала девушка, – из Ара.

– Нет, – покачал головой Кернус. – Ты – рабыня!

Она в ужасе взглянула на него.

– Прошу вас, убар, пожалуйста, – простонала она, глотая катящиеся по щекам слезы. – Благородный Кернус, убар моего города, прошу вас, освободите меня!

– Твой отец должен мне деньги. Много денег, – ответил Кернус. – Поэтому ты останешься моей рабыней.

– Умоляю вас!

– Ты осталась одна. Твоя семья ушла, покинула этот город. Тебя некому здесь защитить. Нет, – покачал он головой, – ты будешь моей рабыней.

Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась.

– С тех пор как меня выкрали люди из дома Портуса и обратили в рабство, – всхлипывала она, – я уже столько настрадалась!

Кернус расхохотался.

Девушка посмотрела на него, ничего не понимая.

– А как могли люди Портуса войти в Центральный Цилиндр, – спросил он, – и увести тебя оттуда?

– Я не знаю, – ответила она.

– На тебя надели колпак и похитили таурентины, – сказал Кернус, – сама дворцовая охрана.

Девушка была изумлена сверх всякой меры.

– Сафроникус, их предводитель, состоит у меня на службе, – продолжал Кернус.

Она в оцепенении покачала головой.

– Но дом Портуса, – пробормотала она. – Я сама видела его ошейник на одной из рабынь…

Кернус расхохотался. Он поднялся с трона и подошел к ней.

– Встань, рабыня, – приказал он.

Хинрабия поднялась на ноги, в её глазах застыл ужас.

Кернус разорвал на ней шелковое одеяние. Затем он снял тяжелую цепочку с медальоном с шеи Элизабет Кардуэл и повесил её на шею Хинрабии.

– Нет! Нет! – закричала она, простирая руки и падая на колени к ногам Кернуса.

Тот весело смеялся.

– Это были вы! – пробормотала она. – Вы!

– Конечно, – удовлетворенно ответил Кернус. Он снял с неё цепь с медальоном, повесил себе на грудь и вернулся к трону.

Зал огласился взрывами хохота.

– Свяжите её, – приказал Кернус охранникам.

Те быстро стянули ремнями руки девушки.

– У нас есть для тебя ещё один сюрприз, моя дорогая Хинрабия, – заметил ей Кернус.

Она ответила ему безучастным взглядом.

– Приведите служанку, – распорядился Кернус, и один из охранников, ухмыльнувшись, тотчас оставил комнату.

– Клаудия Хинрабия, – пояснял Кернус присутствующим, осушая очередной кубок ка-ла-на, – была известна во всем Аре как очень строгая и требовательная госпожа. Говорят, что однажды, когда рабыня уронила зеркало, она велела отрезать этой несчастной нос и уши, а затем продала её как ненужную вещь.

Из-за столов последовали громкие комментарии этого известного всем случая.

Стоящую на коленях Клаудию держали два охранника, её руки были крепко связаны за спиной, по лицу девушки разливалась смертельная бледность.

– Я долго искал, – продолжал делиться впечатлениями Кернус, – пока мне не удалось найти эту девицу.

Мне вспомнилось, как на кухне – кажется, это было несколько месяцев назад, хотя прошло всего два-три дня, – я увидел одну изуродованную девушку.

– Я купил её, – произнес Кернус.

Присутствующие ответили одобрительными возгласами.

Клаудия Хинрабия казалась совершенно оцепеневшей и охваченной ужасом настолько, что неспособна была даже пошевелиться.

Из кухни вслед за посланным за ней охранником появилась девушка; это была та самая, которой я несколько дней назад, когда меня схватили, предложил бутыль паги.

Не только нос, но и уши её были отрезаны. Раньше она, вероятно, была очень недурна собой.

Когда девушка появилась в зале, Клаудию, все так же связанную и стоящую на коленях, охранники развернули лицом к пришедшей.

Девушка, ошеломленная, замерла на месте. Широко раскрытые глаза Клаудии глядели на неё с беспредельным ужасом.

– Как тебя зовут? – стараясь казаться участливым, спросил её Кернус.

– Мелани, – ответила та, не сводя глаз с Хинрабии, испуганная и пораженная тем, что нашла свою прежнюю госпожу в таком виде.

– Мелани, – спросил Кернус, – ты знаешь эту рабыню?

– Это Клаудия Тентиус Хинрабия, – еле слышно прошептала девушка.

– Ты помнишь ее? – поинтересовался Кернус.

– Да, – ответила девушка. – Она была моей хозяйкой.

– Дай ей нож, – обратился Кернус к одному из стоящих рядом охранников.

В руки изуродованной девушки вложили кривой нож.

Она посмотрела на нож и перевела взгляд на связанную Хинрабию, которая со слезами на глазах покачала головой.

– Пожалуйста, Мелани, не причиняй мне боли, – прошептала Хинрабия.

Девушка ничего не ответила и снова посмотрела на кривой нож, зажатый у неё в руке.

– Ты можешь отрезать уши и нос у этой рабыни, – сказал ей Кернус.

– Пожалуйста, Мелани, – взмолилась Хинрабия, – не нужно! Не причиняй мне вреда!

Девушка с кинжалом медленно подошла к ней.

– Вспомни, ведь ты любила меня, – прошептала Хинрабия. – Ты меня любила!

– А теперь я тебя ненавижу, – сказала девушка.

Она левой рукой схватила Клаудию за волосы и поднесла острый, как бритва, нож к её лицу. Хинрабия разразилась истерическими рыданиями.

Но служанка не дотронулась ножом до лица Клаудии. Ко всеобщему удивлению, через минуту она опустила руку.

– Отрежь ей уши и нос, – приказал Кернус.

Девушка с состраданием смотрела на беззащитную Хинрабию.

– Не бойся, – сказала она, – я не причиню вреда бедной рабыне.

Она отшвырнула нож, и он пролетел по полу через весь зал.

Клаудия Тентиус Хинрабия, рыдая, упала к её ногам.

Кернус раздраженно откинулся на спинку кресла.

– Она из высшей касты? – долетели до меня чьи-то слова.

– Нет, – ответила Мелани, – я дочь текстильщика.

Кернус был в ярости.

– Уведите их обеих! – приказал он. – Через десять дней пустите им кровь, привяжите спина к спине и бросьте на съедение зверю.

На запястьях Мелани защелкнулись наручники, и её вместе со своей рыдающей, спотыкающейся на каждом шагу бывшей госпожой – беззащитной связанной Клаудией Хинрабией – охранники вывели из зала.

Некоторое время Кернус молчал, раздраженно барабаня рукой по столу.

– Ничего, не разочаровывайтесь, – наконец сказал он. – У нас ещё найдется, чем развлечься.

Ворчание за столом одних смешалось с радостным энтузиазмом других.

– Великодушная девушка, – сказал я, когда Мелани покинула зал.

Один из охранников Кернуса ударил меня по губам.

– Поскольку я являюсь убаром Ара, – обернувшись ко мне, начал Кернус, – и принадлежу к касте воинов…

За столом ещё было шумно, но Кернус строгим взглядом призвал всех к тишине.

– …Я посвящен во все дела города, – продолжал он, – и от его имени предлагаю тебе сыграть. Ставкой будет твое освобождение.

Я с удивлением поднял на него глаза.

– Принесите доску и фигуры, – распорядился он.

Филемон бросился выполнять приказание. Кернус, ухмыльнувшись, посмотрел на меня сверху вниз.

– Насколько я помню, ты говорил, что не играешь.

Я кивнул.

– Хотя я тебе, конечно, не верю.

– Я буду играть, – решился я.

Кернус пожал плечами.

– Ты хочешь играть за свою свободу?

– Да.

– Но я силен в этой игре, ты это знаешь.

Я не ответил. За те месяцы, что я провел в доме, я успел убедиться, что Кернус действительно превосходный игрок. Превзойти его было нелегко.

– Но, поскольку ты едва ли столь же искусен, как я, – рассмеявшись, продолжал он, – было бы справедливо, чтобы тебя представлял мастер, который будет играть за тебя и даст тебе хоть какую-то возможность победить.

– Я буду играть сам, – сказал я.

– Не думаю, что это разумное решение, – пожал плечами Кернус.

– Теперь понимаю, – ответил я. До меня вдруг дошло, что Кернус сам хочет назначить – и, вероятно, у него уже была подходящая кандидатура – моего представителя и игра превратилась бы в сплошной фарс, в один из его обычных трюков.

– Может быть, рабу, который едва представляет себе, как переставлять фигуры, будет дозволено сыграть вместо меня? – высказал предположение я – Надеюсь, он-то не окажется для вас слишком сильным противником?

Кернус взглянул на меня с удивлением.

– Может быть, – ухмыльнулся он.

Сура, связанная, подняла голову.

– Отважились бы вы сыграть с простой рабыней, – спросил я, – с той, которая изучила правила игры день-два назад, но которая за это время уже имела опыт, хоть и весьма небольшой?

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Кернус.

– Он имеет в виду меня, хозяин, – сказала Сура и робко потупила глаза.

Я затаил дыхание.

– Нет, женщины не принимают участия в игре, – раздраженно бросил Кернус. – Рабы тоже не в счет!

Сура ничего не сказала. Кернус поднялся из-за стола и подошел к Суре. Он собрал остатки тряпичной куклы, валявшейся у её ног, и стал разрывать их на ещё более мелкие куски. Старые тряпицы распались па клочки. Он швырнул остатки на пол и растоптал ногой своей сандалии. Я увидел, как слезы закапали из глаз Суры; плечи девушки вздрагивали.

– Итак, ты отважилась обучаться игре, рабыня? – злорадно поинтересовался Кернус.

– Простите, хозяин, – ответила Сура, не поднимая головы Кернус повернулся ко мне. – Найди себе более достойного представителя, идиот, – бросил он.

Я пожал плечами.

– Я выбираю Суру, – сказал я.

Кернус, конечно, не мог и предположить, что Сура обладала, возможно, одной из наиболее потрясающих врожденных способностей, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться, – естественным чутьем в игре. Практически с первых минут обучения она играла на уровне опытных мастеров. Это было просто феноменально – один из тех редких и счастливых даров, которые вдруг обнаруживаются к восхищению и ужасу окружающих. Лично у меня она вызывала оба эти чувства.

– Я выбираю Суру, – повторил я.

Следящие за столами засмеялись. Кернус без всякой причины злобно ударил Суру по лицу; женщина упала на пол.

– А где Хо-Ту? – спросил кто-то из сидящих за столом.

Мне и самому хотелось это знать.

– Его послали в Тор покупать рабов, – ответил один из тех, кто был в курсе дела.

За столом раздались смешки. Это, наверное, даже хорошо, подумалось мне, что Кернус, конечно же с определенным расчетом, услал Хо-Ту из дома. Я не мог ожидать, что сильный, мужественный Хо-Ту вынес бы подобное обращение с Сурой, пусть бы это даже был сам хозяин дома. Он тут же бросился бы на него с ножом, несмотря на дюжину неизменно находящихся рядом с Кернусом охранников.

Один из них наверняка уже давно отправился бы на тот свет. Нет, это хорошо, что Хо-Ту нет сейчас дома, хотя меня нисколько бы не удивило, если бы по возвращении Кернус лишил его жизни. Если бы Суре даровали жизнь, вероятно, Хо-Ту также остался бы жить, но, находись он сейчас рядом с ней, он наверняка всеми силами попытался бы её защитить.

– Я не буду играть с рабыней! – прорычал Кернус и отвернулся от Суры.

Она посмотрела на меня, такая жалкая, беспомощная. Я ободряюще улыбнулся ей в ответ. Но последняя надежда казалась разбитой. Кернус снова устроился за столом. Филемон, принесший тем временем доску, расставил на ней деревянные фигуры.

– Хотя на самом деле все это не имеет значения, – заметил Кернус. – Я уже нашел тебе представителя.

– Я догадываюсь, – сказал я. – И кто же это?

Кернус расхохотался.

– Хул-дурачок!

Присутствующие заревели от смеха и забарабанили по столу кулаками, настолько им понравилась очередная шутка хозяина.

В этот момент в зал вошли двое подгоняемых охранниками мужчин. Один, в одеянии профессионального игрока, держался с определенным достоинством. Другой катался по полу, кувыркался и скакал у его ног, приводя в неописуемый восторг всех сидящих за столами. Даже рабыни от удовольствия весело захлопали в ладоши.

Хул вертелся, строя им глазки, и вдруг растянулся на полу, споткнувшись о поставленную ему одним из воинов подножку. Он тут же вскочил и забегал вокруг воина, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное, как старый ворчун. Девушки громко смеялись, мужчины от них не отставали.

Человек, вошедший с Хулом, оказался, к моему удивлению, игроком, которого я некогда видел на улице у пага-таверны неподалеку от центральных ворот Ара; именно тем самым игроком, что так мастерски обыграл винодела, хотя до последних, решающих ходов строил из себя дилетанта, словно он с самого начала намеревался проиграть партию. Тем самым игроком, что, будучи нищим, отказался принять от меня золотую монету, которую он так красиво и совершенно справедливо выиграл, узнав, что на мне черное одеяние убийцы. Я удивился, увидев этого человека с Хулом, безмозглым дурачком, этим карликом, едва достававшим макушкой своей безобразной, непропорционально большой головы до пояса человеку среднего роста, с этим уродом с кривыми, разной длины ногами и узловатыми, кажущимися переломанными руками.

Я заметил, что Сура смотрит на Хула с ужасом, едва сдерживая в себе отвращение. Я удивился её реакции.

– Игрок Квалиус снова появился в доме Кернуса, но теперь уже не просто рабовладельца, а убара Ара! – воскликнул Кернус.

– Это честь для меня, – спокойно произнес игрок, имя которого только что стало мне известно.

– Ты хочешь сыграть со мной ещё раз? – спросил Кернус.

– Нет, – бесстрастно ответил игрок, – однажды я вас уже победил.

– Ну, это была ошибка, разве не так? – усмехнулся Кернус.

– Действительно, ошибка, – сказал Квалиус. – За то, что я выиграл у вас, меня ослепили и выжгли клеймо в вашей комнате пыток.

– Таким образом, – удовлетворенно заметил Кернус, – победил все-таки я.

– Несомненно, господин, – ответил Квалиус.

Кернус рассмеялся.

– А как получилось, что мои люди, посланные за Хулом-дурачком, нашли и тебя?

– Дурачок делит со мной свое жилье, – ответил Квалиус. – Для лишенного крова игрока нашлось слишком мало открытых дверей.

Кернус снова рассмеялся.

– Игроки и дураки, – сострил он. – В них много общего.

– Истинно так, – ответил Квалиус.

Хул расхаживал вокруг стола и старался утащить все, что попадалось под руку. Отхлебнул из кубка и едва успел увернуться от его владельца, плеснувшего ему вслед вином. Хул тогда, пригнувшись к полу, принялся строить рожи откровенно потешавшемуся над ним человеку.

Затем он украдкой вернулся к столу и быстро залез под него. Его голова то появлялась, то исчезала; рука шарила по столу и тащила вниз любые попадающиеся трофеи. Наконец он наткнулся на выкинутую в отбросы кожуру плода ларма и, разговаривая сам с собой, принялся с аппетитом её жевать.

– Вот твой представитель в игре, – указал на него Кернус.

Я пожал плечами.

– Почему бы вам сразу не убить меня сегодня и не покончить со всем этим? – поинтересовался я.

– Ты не доверяешь своему представителю? – с деланным удивлением спросил Кернус и рассмеялся.

Сидевшие за столами также расхохотались. Даже Хул, видя общее настроение, радостно колотил руками по коленям. Когда веселье постепенно начало стихать, он, следуя примеру остальных, также стал серьезен и вернулся к прерванному занятию – сосредоточенному пережевыванию кожуры.

– Ну, что ж, – сказал Кернус, – раз у тебя есть теперь представитель в игре, я подумал, что будет, вероятно, справедливо и мне выставить кого-нибудь вместо себя.

Я озадаченно посмотрел на него.

– Вот тот, кто будет играть вместо меня, – широким жестом указал он рукой по направлению к входу.

Все обернулись.

Послышались удивленные возгласы.

У двери стоял довольно сурового вида молодой человек, вероятно не старше восемнадцати-девятнадцати лет, с пронзительным взглядом и удивительно правильными чертами лица. На нем был костюм игрока, но это был богатый костюм: тончайший красно-желтый шелк, сумка для фигур из роскошной, отлично выделанной кожи и золотые ремни на сандалиях. К сожалению, этот молодой человек, кажущийся богом во всем блеске своей юности, был хромым, и, как только он делал шаг вперед, его правая нога волочилась по полу. Редко мне приходилось видеть лицо более красивое, более запоминающееся, а выражение презрения и какого-то раздражения делало его ещё прекраснее и свидетельствовало об уме его обладателя, остром и блестящем, как горианский клинок. Он остановился перед троном Кернуса и, хотя тот был убаром его города, просто поднял руку в общем приветствии горианцев, ладонью внутрь.

– Тал, – негромко произнес он.

– Тал, – ответил Кернус, который, казалось, затрепетал перед этим простым парнем.

– Зачем меня привели сюда? – спросил молодой человек.

Я внимательно изучал его лицо. В нем было что-то неуловимо знакомое. Я был почти уверен, что мне уже приходилось его видеть. Я чувствовал, что знаю его, хотя и не мог вспомнить откуда.

Я взглянул на Суру, и меня поразило выражение её лица. Она не могла оторвать взгляда от юноши. Она смотрела на него так, словно тоже узнала его.

– Тебя привели сюда, чтобы играть, – сказал Кернус.

– Не понимаю, – признался юноша.

– Ты будешь играть вместо меня, – пояснил Кернус.

Юноша посмотрел на него с любопытством.

– Если победишь, – продолжал Кернус, – получишь сто монет.

– Победа будет за мной, – уверенно сказал юноша.

В его голосе не было дерзости, одно лишь нетерпение. Он оглядел присутствующих и заметил Квалиуса, слепого игрока.

– Партия будет интересной, – сказал он.

– Квалиус из Ара не будет твоим соперником, – ответил Кернус.

– Вот как? – удивился юноша.

Хул, катающийся по полу по всему залу, приблизился к самым его ногам. Юноша посмотрел на него с отвращением.

– Вот твой противник, – кивнул Кернус на кувыркающегося карлика.

Бешенство исказило черты лица юноши.

– Я не буду играть, – сказал он и повернулся к выходу так резко, что полы его плаща взвились над плечами.

Тут он увидел, что путь ему преграждают два охранника.

– Убар! – воскликнул юноша.

– Тебе придется играть с Хулом-дурачком, – настойчиво произнес Кернус.

– Это оскорбительно и для меня, и для самой игры, – ответил юноша. – Я не буду играть!

Хул, сидя на корточках и раскачиваясь из стороны в сторону, начал что-то распевать себе под нос.

– Если ты не будешь играть, – мрачно произнес Кернус, – живым тебе отсюда не уйти.

Молодого человека передернуло от злости.

– Что все это значит? – спросил он.

– Я хочу дать возможность жить этому пленнику, – сказал Кернус, указывая на меня. – Если его представитель победит, он останется в живых, если нет – он умрет.

– Я ещё никогда не проигрывал, – сказал молодой человек. – Никогда.

– Я знаю, – кивнул Кернус.

Юноша посмотрел на меня и пожал плечами.

– Его жизнь в ваших руках, а не в моих, – сказал он Кернусу.

Кернус рассмеялся.

– Так ты будешь играть? – спросил он.

– Буду, – ответил юноша.

Кернус, ухмыльнувшись, откинулся на спинку кресла.

– Может, вы позволите Квалиусу играть вместо него, – предложил юноша, с неприязнью и брезгливостью наблюдая за развлекающимся уродцем.

Квалиус, очевидно узнавший юношу по голосу, сказал:

– Вам нечего бояться, убар. В мастерстве мне с ним не сравниться.

Я представил себе, кем должен был быть молодой человек, если даже Квалиус, которого я знал как блестящего игрока, не допускал возможности выиграть у этого парня.

Я опять взглянул на Суру и снова поразился, каким пристальным взглядом, с каким удивлением смотрела она на необыкновенно красивого хромого юношу, стоявшего перед нами. Я мучительно ломал голову, пытаясь понять что-нибудь, то нечто неуловимое, что витало в воздухе ещё не обнаруженное, но уже ощутимо близкое.

– Нет, – ответил Кернус. – Твоим противником будет этот слабоумный.

– Хорошо, – согласился юноша, – я приму участие в этом фарсе, но чтобы ни одно слово о моем позоре не вышло за пределы этого дома.

Кернус криво усмехнулся.

Филемон указал на доску; молодой человек подошел к ней и сел за стол на место Кернуса, с видимой неохотой повинуясь ему.

Затем он раздраженно повернул доску, выбирая себе красные фигуры. Филемон тут же перевернул доску назад, чтобы он играл желтыми и первый ход принадлежал ему.

Юноша возмущенно взглянул на него, но промолчал.

– За стол, идиот! – крикнул Кернус Хулу.

Тот, очевидно шокированный подобным предложением, немедленно вскочил на ноги и прыгнул за стол, уперев подбородок в доску и пытаясь рукой дотянуться до лежащих неподалеку остатков хлеба.

Все, кроме Ремиуса, Хо-Сорла, юноши, меня и Суры, разразились хохотом. Сура со слезами на глазах, не отрываясь, смотрела на юношу. Я мысленно попытался представить себе, каким бы мог быть её собственный сын.

– Не соблаговолишь ли ты, – обратился Кернус к юноше, – сообщить заключенному свое имя?

Красавец парень, сидя в кресле Кернуса, сверху вниз посмотрел на меня и с видимым недовольством ответил:

– Я – Скорлиус из Ара.

Я закрыл глаза и невольно задрожал от смеха: шутка была вполне в духе Кернуса. Остальные, включая самого Кернуса, тоже рассмеялись.

Моим представителем в этой партии был Хул-дурачок, в то время как за Кернуса играл блестящий мастер не просто выдающийся, а феноменально талантливый Скорлиус, чемпион не только Ара, но, без сомнения, и всех остальных городов Гора. Он четыре раза завоевывал золото на чемпионатах игроков в дни проведения Сардарской ярмарки и ни разу не вставал из-за доски побежденным. Не было ни одного города на Горе, который не признавал бы в нем великого мастера, записей его поединков ждали повсюду, и они моментально расходились по рукам и разбирались всеми любителями игры.

Даже Кернус испытывал благоговейный трепет перед этим блистательным, высокомерным молодым человеком.

Вдруг Сура вскрикнула:

– Это он!

В этот миг прозрение пришло ко мне так внезапно, что комната на мгновение словно погрузилась во тьму, и я почувствовал, что задыхаюсь.

Скорлиус с раздражением поглядел на Суру, стоящую неподалеку от него на коленях.

– Ваша рабыня сумасшедшая? – спросил он у Кернуса.

Тот бросил на неё недовольный взгляд.

– Конечно, это он – Скорлиус из Ара, – крикнул он Суре. – А теперь, безмозглая, замолчи, и не мешай игре!

Глаза женщины увлажнились слезами. Она низко опустила голову, стараясь сдержать сотрясающие её тело рыдания.

Я тоже почувствовал невольную дрожь.

Мне показалось, Кернус просчитался.

Я увидел, как Хул вперевалку подошел к Суре и, едва дотянувшись, положил свои узловатые руки ей на плечи.

Некоторые из сидящих за столами рассмеялись. Сура не отвернулась от приблизившегося к ней нелепого, страшного в своей уродливости лица. И тут, ко всеобщему изумлению, Хул, этот убогий, бесформенный карлик и полоумный дурачок, с нежностью, которой от него никто не мог ожидать, коснулся губами лба Суры. Глаза женщины были мокрыми от слез, плечи её вздрагивали, но какая-то светлая улыбка озарила её заплаканное лицо, и она низко опустила голову.

– Что происходит? – удивился Кернус.

Но Хул уже, издавая дикие звуки, снова заковылял на своих кривых ногах по всему залу и даже погнался за обнаженной рабыней, одной из тех, что прислуживала за столами. Та вскрикнула и ускользнула от него, а Хул, добежав до середины зала, завертелся на одном месте, пока у него не закружилась голова и он, жалобно хныкая, не упал на пол.

Скорлиус из Ара потерял терпение.

– Давайте начнем игру, – сказал он.

– Иди играть, дурачок! – крикнул Кернус Хулу.

Тот мигом уселся за стол.

– Играть! Играть! – заверещал он. – Хул играет!

Он схватил фигуру и неловко ткнул её на середину доски.

– Сейчас не твой ход! – рявкнул на него Кернус. – Первыми ходят желтые!

Скорлиус раздраженно, с едва сдерживаемой яростью и презрением снял с доски своего наездника.

Хул поднял красную фигуру и принялся внимательно её разглядывать.

– Какая хорошая деревяшечка! – забормотал он.

– Да знает ли этот идиот хотя бы, как ходят фигуры? – уныло поинтересовался Скорлиус.

За столами послышался смех.

– Хорошая деревяшечка! – пропел Хул и вверх ногами поставил фигуру на пересечение сразу четырех клеток.

– Нет, – раздраженно заметил ему Филемон, – не так!

Однако внимание Хула уже было приковано к лежащей на столе засахаренной пастиле, которую он пожирал глазами не в силах отвести от неё взгляд.

Я с радостью заметил, что Скорлиус из Ара, взглянув на доску, внимательно и как-то оценивающе посмотрел на Хула. Затем он пожал плечами и сделал свой следующий ход.

– Тебе ходить, – подтолкнул Хула Филемон.

И тот, не глядя на доску, своими кривыми пальцами передвинул одну из фигур, насколько я полагаю, писца убара.

– Хул есть хочет, – захныкал он.

Один из охранников бросил ему пастилу, на которую тот смотрел с таким вожделением, и Хул, взвизгнув от радости, поймал сладость и, усевшись на подлокотник кресла Кернуса, принялся с жадностью запихивать её в рот.

Я посмотрел на Суру. Ее глаза сияли. Она взглянула на меня, улыбаясь сквозь слезы. Я кивнул ей в ответ.

Она бросила взгляд на остатки куклы, валявшейся у её ног, потом подняла голову и засмеялась.

У неё был сын. Тот, что сидел сейчас перед Хулом, этим безмозглым карликом, и звали его, конечно, Скорлиус из Ара. Он был зачат много лет назад, на праздновании Кейджералии. Поэтому и я узнал парня, хотя никогда не видел его раньше. Черты его были такими же, как у Суры, хотя, конечно, мужскими. Хромота Скорлиуса была, вероятно, наследием его несчастного отца, но парень был удивительно хорош собой и, что не вызывало ни малейшего сомнения, обладал высочайшим интеллектом. Это был тот самый блестящий, неповторимый Скорлиус, молодой, не знавший поражения гроссмейстер, живая легенда для всех поклонников игры.

Я смотрел на Суру со слезами на глазах, я был счастлив за нее.

Хул поцеловал её. Он все знал. Так мог ли он быть тем дурачком, каким хотел казаться? И Скорлиус из Ара, непревзойденный, прирожденный игрок, мастер, был сыном этих двоих. Сила Суры, её поразительная, интуитивная хватка в игре передалась сыну, и я подумал, что, вероятно, и Хул-дурачок, будучи отцом парня столь блестящих дарований, человек, знающий в игре толк. Я бросил взгляд на слепого игрока Квалиуса: он улыбался.

После второго хода Хула Скорлиус долго смотрел на доску, а затем на дурачка, жадно поглощавшего пирожное.

Кернус начал проявлять нетерпение. Филемон предложил Скорлиусу выигрышную комбинацию.

– Нет, это просто невозможно, – пробормотал Скорлиус, обращаясь скорее к себе самому. Снова пожав плечами, он сделал третий ход.

Хул, самозабвенно двигая челюстями, продолжал расправляться с пирожным.

– Ходи! – закричал на него Кернус.

Хул, просыпая на пол крошки, испуганно схватил желтую фигуру и ткнул её куда-то в сторону.

– Нет, – стараясь не терять терпения, сказал Филемон. – Ты играешь красными.

Хул послушно принялся двигать все подряд красные фигуры.

– По одной фигуре за ход! – рявкнул на него Кернус.

Хул совсем испугался и, глядя на Кернуса, а не на доску, быстро подвинул одну из своих фигур на пару клеток вперед и постепенно сполз с кресла господина дома.

– Он ходит наугад, – сказал Филемон Скорлиусу.

– Возможно, – ответил тот, делая свой четвертый ход.

Филемон фыркнул, развлекаясь складывающейся ситуацией.

Хул вперевалку шатался по залу… и, когда его подзывали к доске, поспешно хватал очередную фигуру и ставил её куда попало, после чего снова принимался бродить между столами.

– Он ходит наобум, – сказал Филемон. – Развивай своего наездника. Когда он пойдет Домашним Камнем, ты сможешь завладеть им за пять ходов.

Скорлиус окинул Филемона испепеляющим взглядом.

– Ты указываешь Скорлиусу из Ара, как ему играть? – спросил он.

– Нет, – ответил Филемон.

– Тогда помолчи.

Филемон хотел было что-то возразить, но промолчал и сердито уставился на доску.

– Смотрите внимательно, – сказал Скорлиус Кернусу, делая очередной ход.

Хул, оторванный от самозабвенного исполнения какой-то песни собственного сочинения, вернулся к столу и, усевшись у подножия кресла господина дома, не выглядывая из-под стола, передвинул очередную свою фигуру ещё на клетку вперед.

– Я дам тебе двести золотых монет, если ты закончишь партию за десять ходов, – сказал Кернус.

– Мой убар шутит, – заметил Скорлиус, внимательно изучая комбинацию на доске.

– Я не понимаю, – удивленно произнес Кернус.

– Моему убару не следовало разыгрывать этот фарс, – ответил Скорлиус, не отрывая взгляда от доски. – Редко Скорлиуса из Ара так одурачивали, – усмехнулся он. – Вас можно поздравить. Об этой шутке будут рассказывать в Аре тысячу лет.

– Ничего не понимаю, – признался Кернус.

– Разве вы не узнаете эту позицию, – загадочно глядя на него, говорил Скорлиус, – с двумя лучниками, выдвинутыми на защиту писца убара, предложенную Милесом с Коса и впервые продемонстрированную на турнире мастеров в Торе, состоявшемся в период Второй переходной стрелки па третий год правления Гераклитеса?

Кернус и Филемон промолчали. За столами воцарилась тишина.

– Человек, с которым я играю, – мастер, это очевидно, – сказал Скорлиус.

У нас с Сурой, Ремиусом и Хо-Сорлом невольно вырвался радостный крик. Мы приободрились.

– Это невозможно! – воскликнул Кернус.

Хул-дурачок сидел на полу у трона, уперев в щеки кулаки.

– Хул, мой друг, – сказал слепой Квалиус, – может помериться силами с самими Царствующими Жрецами.

– Дайте ему плетей! – заорал Кернус.

– Тише, – заметил Скорлиус. – Я играю.

Все притихли, только Хул издавал какие-то нечленораздельные звуки. Игра продолжалась. Скорлиус, внимательно изучив положение фигур на доске, сделал очередной ход. Хула вытащили из-под стола, и он, взглянув на доску, подвинул ещё одну свою фигуру.

Наконец через каких-нибудь полчаса с начала игры Скорлиус встал. Лицо его было пунцовым. На нем читалось и раздражение, и искреннее расстройство, и уважение к своему нелепому противнику. Он порывисто наклонился и, ко всеобщему изумлению, протянул руку Хулу.

– Что ты делаешь? – закричал Кернус.

– Я благодарен тебе за игру, – не обращая на него внимания, сказал Скорлиус Хулу.

И двое мужчин – один блестящий, непревзойденный мастер, пылкий, неистовый Скорлиус из Ара, а другой тщедушный, несчастный уродец – с достоинством пожали друг другу руки.

– Я ничего не понимаю, – сказал Кернус.

– Твое уклонение от размена обоих лучников на шестнадцатом ходу было очень разумным, – не замечая слов убара, повелителя города, сказал Хулу Скорлиус, – только я слишком поздно понял твой план и этот четырехходовой отвлекающий маневр, позволяющий тебе обходным путем выйти на комбинацию Сентиана с последующим нападением на писца убары. Это было блестяще.

Хул опустил голову.

– Я ничего не могу понять, – в сотый раз за сегодняшний вечер повторил Кернус.

– Я проиграл, – сказал Скорлиус.

Кернус оторопело посмотрел на доску. Он обливался холодным потом, руки его дрожали.

– Этого не может быть! – закричал он. – У тебя выигрышная позиция!

Скорлиус ладонью повалил на доску своего убара, отказываясь продолжать игру.

Кернус дотянулся до фигуры и поставил на место.

– Игра не окончена! – крикнул он, хватая Скорлиуса за накидку. – Ты предаешь своего убара! – вне себя завопил он.

– Нет, повелитель, – задумчиво ответил Скорлиус.

Кернус отпустил накидку Скорлиуса. Он дрожал от ярости. Они с Филемоном долго изучали позицию на доске. Хул безучастно смотрел куда-то в сторону, глубокомысленно ковыряясь в своем носу.

– Играй! – снова крикнул Кернус Скорлиусу. – Твоя позиция выигрышна!

Скорлиус ответил ему недоуменным взглядом.

– Это же захват Домашнего Камня на двадцать втором ходу, – сказал он.

– Да нет, это невозможно, – дрожащим голосом пробормотал Кернус, уставившись на слишком сложную для его понимания позицию на красно-желтом игровом поле.

– С вашего позволения, убар, я удаляюсь, – сказал Скорлиус.

– Продолжай! – настаивал Кернус, не отрывая взгляда от доски.

– Возможно, с тобой мы ещё сыграем, – наклонившись к карлику, сказал Скорлиус.

Хул радостно завертелся на месте.

Скорлиус подошел к Квалиусу.

– Я ухожу, – сказал он, – и желаю тебе всего хорошего, Квалиус.

– И я желаю тебе того же, Скорлиус из Ара, – ответил слепой игрок, и лицо его осветилось улыбкой.

Скорлиус обернулся и снова посмотрел на Хула. Карлик уже устроился на подлокотнике кресла убара и сидел на нем, болтая ногами. Однако, увидев, что Скорлиус наблюдает за ним, он спрыгнул с кресла, встал и распрямился, насколько это могли позволить его горб и ноги – одна короче другой. Он пытался стоять прямо, и это непривычное для него положение тела, без сомнения, должно было вызывать у него боль.

– Я желаю тебе всего наилучшего, маленький победитель, – сказал ему Скорлиус.

Хул не мог ничего ответить, но продолжал стоять у трона прямо, как мог, со слезами на глазах.

– Нет, я сумею развить твою позицию и выиграю! – вскричал Кернус.

– А что вы собираетесь предпринять? – спросил Скорлиус.

Кернус раздраженно сделал очередной ход.

– Наездника убара – к писцу убары, на клетку четыре, вот что! – продолжал он в одиночку вести сражение.

– Это захват Домашнего Камня желтых на одиннадцатом ходу, – усмехнулся Скорлиус.

Уже выходя из зала, не участвуя больше в игре, он на мгновение остановился перед Сурой. Женщина низко опустила голову, смутившись, что находится от него так близко. Он, растерянный, задержал на ней взгляд и затем обернулся к Корпусу.

– Красивая рабыня, – заметил он.

Кернус, поглощенный изучением позиции на игровой доске, не обратил на его слова внимание.

Скорлиус отвернулся и, прихрамывая, оставил комнату.

Я увидел, как Хул, находившийся уже возле Суры, снова со всей возможной нежностью поцеловал её в лоб.

– Иди сюда, дурак! – крикнул ему Кернус. – Я пошел наездником убара к писцу убары, на клетку четыре! Что ты теперь будешь делать?

Хул вернулся к столу и, едва взглянув на доску, передвинул одну из своих фигур.

– Он поставил наездника убара к наезднику убары, на клетку шесть, – в замешательстве произнес Кернус.

– А какой смысл в этом ходе? – спросил Филемон.

– Да никакого! Он сделан наобум, – ответил Кернус. – Это же идиот!

Я начал подсчитывать ходы, и на одиннадцатом Кернус гневно швырнул доску с фигурами со стола. Хул с тем же невозмутимым видом ковылял по залу, бормоча себе под нос слова какой-то бесхитростной песенки и сжимая в своей маленькой ладони желтую деревянную фигуру – Домашний Камень Кернуса.

Ремиус, Хо-Сорл и я завопили от радости. Сура тоже вся сияла.

– Теперь я свободен, – объявил я Кернусу.

Тот, кипя от ярости, посмотрел на меня.

– Ты будешь свободен завтра, – в бешенстве заорал он. – Причем лишь на то время, что тебе понадобится, чтобы встретить смерть на Стадионе Клинков!

Я запрокинул голову и громко расхохотался. Теперь я мог и умереть, но сколь сладка была эта минута отмщения! Я, конечно, не сомневался, что Кернус никогда не освободил бы меня, но мне доставляло громадное удовольствие видеть его, честолюбивого, без маски, униженного и публично выставленного как изменника своему слову.

Ремиус и Хо-Сорл смеялись, когда их, закованных в цепи, уводили из зала.

Кернус посмотрел на Элизабет в оковах, находившуюся в шаге от его мраморного кресла, и бешенство его ещё больше усилилось.

– Уведите эту девку в апартаменты Самоса из Порт-Кара! – завопил он, сжимая кулаки.

Охранники подскочили с места и чуть ли не бегом бросились выполнять его приказание.

Я не мог остановить смех, хотя и был уже изрядно избит; я смеялся даже тогда, когда, закованного, спотыкающегося на каждом шагу, охранники выводили меня из зала Кернуса – этого благородного убара славного города Ар.




Глава 21. СТАДИОН КЛИНКОВ


Снаружи, словно откуда-то издалека, доносился рев зрителей, заполняющих трибуны Стадиона Клинков.

– Мурмилиус, кажется, снова одержал победу, – заметил Вансиус, охранник из дома Кернуса, надевая мне на голову защитный шлем и запирая его на ключ.

Прорезей для глаз на шлеме не было, и внутрь этого металлического плотно облегающего футляра не пробивался ни единый луч света.

– Интересно будет посмотреть, – сказал он, – как ты вслепую будешь тыкать своим мечом, стараясь угодить в кого-нибудь из твоих противников. Публике это нравится. Это хороший отдых и развлечение между серьезными поединками.

Я не ответил.

– Всем известный Тэрл Кэбот наверняка предпочтет встретить смерть с мечом в руках.

– Сними с меня наручники, и тогда – с мечом я буду или нет – ты получишь ответ, достойный воина.

– Наручники с тебя снимут, – заверил меня Вансиус, – но только когда ты будешь уже на арене.

– А если я откажусь драться? – спросил я.

– Думаю, плети и раскаленное железо помогут тебе принять правильное решение.

– Сомневаюсь.

– Тогда, может, тебя приободрит известие о том, рассмеялся он, – что твоими противниками будут лучшие меченосцы таурентинов?

– И тоже в слепых шлемах?

Он снова рассмеялся.

– Так будет только казаться публике, – ответил он. – А на самом деле в их шлемах есть отверстия у глаз. Они смогут тебя видеть, а вот ты их – нет.

– Это действительно будет очень смешно, – согласился я.

– Конечно, – подтвердил он.

– И благородный Кернус, естественно, не откажет себе в удовольствии посмеяться вместе с остальными? – поинтересовался я.

– Боюсь, что откажет.

– Что так?

– Сегодня он будет присутствовать на состязаниях тарнов, – ответил он. – Гонки в Аре более популярны, чем поединки, и ему как убару следует быть на Стадионе Тарнов.

– Ну да, конечно, – согласился я, улыбнувшись в темноте своего шлема. – Кернус, этот надежный покровитель зеленых, вероятно, будет очень обеспокоен тем, чтобы победа не досталась желтым.

– Так только считают, будто он благоволит к зеленым.

– Не понимаю.

– На самом деле Кернус оказывает поддержку желтым.

– Как это может быть?

– Ну ты тупой, – рассмеялся Вансиус. – Сам факт, что Кернус является болельщиком зеленых, дает ему поддержку их многочисленных сторонников, которых они собрали вокруг себя своими столь частыми победами. Но если ты внимательно пронаблюдаешь результаты состязаний, то заметишь, что за желтыми, как правило, остается не только нисколько не меньше выигранных заездов, но и победа в наиболее престижных состязаниях там, где ставки наиболее высоки.

Мои руки невольно сжались в кулаки.

– Тайно поддерживая желтых, Кернус через сеть своих агентов собирает значительные барыши на состязаниях. – Он усмехнулся: – А лучший гонщик желтых, Менициус из Порт-Кара, вообще находится у него на содержании.

– Кернус – проницательный человек, – сказал я. – Но что будет, если болельщики узнают о том, кому он покровительствует в действительности? О том, что он оказывает поддержку желтым?

– Ну, этого они не узнают.

– Да и стальные представляют собой серьезную угрозу для желтых.

– В главном заезде на приз убара они никогда не победят, – заверил Вансиус.

Заезд на приз убара, девятый по счету, является последним и решающим в ходе состязаний и знаменует собой окончание Праздника Любви.

– А почему ты так в этом уверен? – спросил я.

– Потому что за желтых выступает Менициус.

– Он, кажется, пользуется у тебя большим уважением.

Вансиус рассмеялся.

– Не меньшим, чем полосатый ост, – ответил он.

Я усмехнулся. Полосатый ост является широко распространенной на Горе рептилией, обычно имеющей яркую оранжевую окраску. Эта ящерица отличается чрезвычайной ядовитостью и тем, что её туловище желтовато-оранжевого цвета отмечено также черными кольцами.

– Менициусу приказано победить в главном заезде, – сказал Вансиус. – И он сделает это, даже если ему придется пойти на убийство.

Я помолчал и через некоторое время спросил:

– А как насчет Гладиуса с Коса?

– Его предупредят, чтобы он не участвовал в гонке.

– А если он все же примет участие?

– Тогда он умрет.

– А кто этот Гладиус с Коса? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Вансиус.

Я усмехнулся под шлемом. Ну что ж, по крайней мере, этот секрет хранится надежно.

– Мы дали возможность распространиться по всем тавернам Ара сообщению для Гладиуса с Коса, чтобы он под страхом смерти не принимал участия в гонках. Не думаю, что он появится на Стадионе Тарнов.

Меня охватила ярость. Если в этот вечер я не буду в седле, каждый житель Ара решит, что я просто поддался страху.

– Что с тобой? – спросил Вансиус, заметив мои сжатые кулаки.

– Ничего, – ответил я.

До нас снова донесся далекий ликующий рев зрителей.

– Снова Мурмилиус! – воскликнул Вансиус. – Что за человек! Это уже его пятая победа за сегодняшний день.

– А что там слышно насчет девушек, проданных на Куруманском невольничьем рынке? – поинтересовался я. – Тех, за которых выложили самую высокую цену?

– Сейчас они уже наверняка, хорошо упакованные, летят на тарнах в транспортировочных корзинах в Порт-Кар, к великой радости всех его жителей.

До меня донесся далекий сигнал трубы, требующий от подсобных рабочих очистить арену стадиона.

– Скоро твоя очередь, – сообщил мне Вансиус.

Тут послышался легкий звук шагов, очевидно женских.

– Эй! Сюда нельзя входить! – крикнул Вансиус.

– Мне нужно увидеть Вансиуса! – ответил девичий голос.

– Кто там? – недоуменно, с нотками раздражения спросил Вансиус.

Женский голос показался мне странно знакомым, словно мне уже приходилось где-то его слышать.

– Вансиус, любимый! – зазвучал тот же голос рядом со мной.

– Кто ты? – спросил Вансиус.

Внутри слепого шлема мне ничего не было видно, и я сидел как истукан, тщетно пробуя, не удастся ли мне каким-то образом разорвать цепи, стягивающие наручники.

Я услышал, как босые ноги пробежали через комнату.

– Вансиус! – раздалось у меня над самым ухом.

Голос определенно был мне знаком.

Я уловил движение девушки, скользнувшей в объятия Вансиуса, к его очевидному удивлению, какому-то даже испугу, но никак не неудовольствию. Послышался их негромкий разговор, перемежающийся страстными вздохами девушки и их поцелуями. Вероятно, это какая-нибудь рабыня, большинство из которых отличается своим бурным темпераментом, увидевшая своего возлюбленного, поспешившая к нему и теперь отчаянно добивавшаяся его внимания.

– Я твоя, Вансиус! Твоя! – долетели до меня слова девушки.

– Да, да, – ответил тот.

И тут я услышал глухой звук падающего тела.

– А теперь, Вансиус, ты – мой, – пробормотала девушка.

Я попытался дотянуться до шлема и снять его, но оказалось, что мои наручники прикованы к каменному столу, за которым я сидел.

– Кто здесь? – шепотом спросил я.

В ответ я снова услышал голос девушки.

– Свяжи нашему дорогому Вансиусу руки и ноги и надень на него колпак, – говорила она кому-то.

– Я потом с ним позабавлюсь.

– Кто здесь? – потребовал я ответа.

– А как быть со вторым охранником? – не обращая на меня внимания, продолжали совещаться девушки.

– Свяжи его тоже, – ответила первая.

– Можно, он будет моим? – спросила вторая.

– Можно, – позволила первая.

Я почувствовал, как какие-то мужские руки начали ощупывать замок на моем шлеме.

– Да кто здесь, черт возьми! – не выдержал я.

Ключ в замке повернулся, шлем с меня сняли, и лицо мне овеял свежий воздух.

– Хо-Ту! – воскликнул я.

– Тише, – сказал Хо-Ту. – Вокруг полно людей Кернуса.

– Но ведь все говорят, что ты уехал в Тор за рабами! – удивился я.

– Не время сейчас покупать рабов, – ответил он.

– Значит, ты никуда не уезжал?

– Конечно, нет.

– А что ты здесь делаешь? – спросил я.

Хо-Ту усмехнулся.

– Твоя жизнь в опасности, – продолжал я.

– Мы все подвергаемся опасности, – ответил он. – Величайшей опасности.

За его спиной я увидел черноволосую девушку, ту самую, длинноногую, с Горшечной улицы, поглядывающую на меня, уперев руки в бока.

– Это ты! – удивленно воскликнула она.

– А это ты! – с не меньшим удивлением отреагировал я.

Из-за спины у неё выглядывали ещё две её подруги.

– Что вы все здесь делаете? – недоуменно спросил я.

– Сегодня Ар либо должен стать свободным, – ответила она, – либо окончательно превратиться в раба.

– Не понимаю, – признался я.

Со стадиона донесся второй сигнал трубы.

– У нас нет времени, – прервал нас Хо-Ту. – Давайте другой шлем!

Одна из девушек подала ему шлем. Он казался абсолютно похожим на только что снятый. Но я заметил, что на передней части его имеются смотровые отверстия.

– Это такой же шлем, что будет на твоих противниках, – пояснил Хо-Ту, – на лучших меченосцах таурентинов.

Он надел шлем мне на голову.

– Этот получше, чем прежний, – усмехнулся я.

Одна из девушек отыскала ключ от замка, пристегивающего мои цепи к подножию каменного стола. Вторая, обшарив карманы связанного стражника с надетым ему на голову колпаком, нашла ключ от моих наручников и протянула его Хо-Ту. На старшем надсмотрщике было одеяние охранника из дома Кернуса. Он снял с себя меч и прикрепил его мне на пояс. Я улыбнулся. Это был мой собственный меч, с которым я не расставался уже много лет, со времен осады Ара.

– Спасибо, Хо-Ту, – поблагодарил я.

Тот кивнул и принялся крепить себе на пояс меч Вансиуса.

Через отверстие в шлеме я видел его ухмылку.

Мы услышали третий сигнал трубы, призывающий к началу поединка.

– Они уже ждут тебя, воин, – заметил Хо-Ту.

– Не застегивайте ему пока шлем, – попросила атаманша девушек с Горшечной улицы.

– Его уже ждут, – воспротивился было Хо-Ту, но девица быстро прижалась ко мне и, подняв шлем, поцеловала меня в губы.

– Быстрее! – поторопил её Хо-Ту.

Но не вернуть поцелуй девушке я не мог.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Таис, – ответила она.

– Красивое имя.

Она улыбнулась.

– Правда, красивое, – повторил я.

– Если хочешь, приходи опять на Горшечную улицу.

– Ну, в следующий раз я приведу с собой целую армию, – пообещал я.

Она улыбнулась.

– Вряд ли кто-нибудь из нас будет против.

– Быстрее! – воскликнул Хо-Ту.

Он поправил на мне шлем, Таис закрыла его на замок и засунула ключ мне под ремень.

В доносившихся с трибун криках зрителей угадывалось нетерпение.

За спиной у меня щелкнула плеть: Хо-Ту вошел в свою роль.

– Скорее, – в последний раз поторопил меня он.

Притворяясь, будто я сопротивляюсь его попыткам вывести меня на арену, я побрел за ним. Хо-Ту тащил меня за цепи, щелкая кнутом и покрикивая во весь голос:

– Давай, давай, раб! Пошевеливайся, ленивая скотина!

Я услышал смех находившихся в проходе людей.

У самого выхода на арену Стадиона Клинков солнце, брызнувшее мне в глаза, на минуту ослепило меня. Я почувствовал, как Хо-Ту снимает с меня наручники украденным у Вансиуса ключом.

– Быстрее! – услышал я команду подсобного рабочего на арене.

Я старался не поворачиваться в его сторону, чтобы он не заметил смотровых отверстий у меня на шлеме.

Человек, в руках которого находился раскаленный металлический крюк, был одним из тех, в чьи обязанности входило вытаскивать на арену упирающихся, не желающих драться людей или животных, либо убирать с поля их мертвые тела.

Настойчивый звук судейской трубы требовал начала поединка.

Зрители на трибунах гоготали в предвкушении увлекательного зрелища.

Хо-Ту щелкнул за моей спиной кнутом, якобы указывая, в каком направлении мне двигаться. Я, словно слепой, наткнулся на ложу убара. Самого убара на стадионе не было, но в ложе в качестве его доверенного лица находился Филемон. Тут я заметил, как на арену вывели ещё нескольких человек, держащихся крайне неуверенно, и подвели их к ложе убара. Я не смотрел в их направлении, но знал, что это таурентины. На них также были шлемы, через которые они могли за мной наблюдать.

Двое из них, исполняя предназначенную им роль, жалобно стонали, отказываясь выходить на арену, ещё один упал на колени, умоляя зрителей даровать ему возможность не принимать участия в нелепом поединке.

Наконец всех их удалось подвести к ложе убара и попарно выстроить в ряд одного против другого.

– Обнажить мечи! – последовала команда.

Все мы, повинуясь, вытащили мечи из ножен.

По рядам зрителей снова пронеслась волна хохота.

– Приветствие! – приказал распорядитель состязаний.

Это вызвало очередной хохот толпы. Приветствие, которым обменивались принимавшие участие в серьезных поединках гладиаторы, принимало в наших устах, устах выгнанных на бойню никчемных слепых глупцов и преступников, какими нас должны были воспринимать зрители, комичный характер.

Традиция самого обмена приветствиями и их формулировка, несомненно, уходила корнями в далекое прошлое и, вероятно, брала свое начало ещё во времена формирования правил состязаний на арене значительно менее жестоких и кровавых, чем то, во что они впоследствии превратились.

– Да здравствует Кернус, убар Ара! Прими приветствие тех, кто идет умирать за тебя!

Я промолчал, не желая присоединяться к этому очередному прославлению работорговца. В четвертый раз послышался звук судейской трубы, давая сигнал к началу поединка.

Стоящий напротив меня противник, притворяясь, будто не видит меня, принялся отчаянно размахивать мечом, делая выпады в воздух. Рабочий арены с плетью в руке тут же подскочил к нему и звучным щелканьем хлыста у него за спиной начал координировать его действия, показывая ему таким образом, где я нахожусь. Второй рабочий с раскаленным крюком стал криком подгонять к нам остальных противников. Я знал, что они, размахивая мечами, не причинят друг другу вреда, что все их внимание вскоре будет сосредоточено на мне. В обычных же поединках в слепых шлемах гладиаторы вместо противника нередко нападают на своих союзников, что делает такие поединки ещё смешнее.

– Он прямо перед тобой! – закричал рабочий моему противнику. Тот наотмашь рубанул мечом у самого моего плеча. Ради забавы я также сделал несколько выпадов, что очень напоминало тренировочный бой с тенью. Продолжая внимательно наблюдать за действиями моего врага, я заметил, что он медленно, но неумолимо приближается ко мне. Он кричал, словно подбадривая себя, и я охотно подыгрывал ему в этом представлении. Однако долго подобный спектакль продолжаться не мог, зрители требовали крови, а против меня выступали лучшие меченосцы таурентинов, специально обученные и подготовленные для поединков, обладавшие несравненно большим опытом, чем я – Тэрл Кэбот, простой воин, приобретавший опыт только в сражениях. Едва ли я мог представлять для них серьезную опасность, состязаться с ними в мастерстве было для меня делом совершенно безнадежным. Однако, думаю, было во мне нечто, отличающее меня от остальных, – некая, очевидно, врожденная способность, дар, талант, если угодно, который я нередко с приятным изумлением и, признаюсь, с некоторым ужасом замечал в себе в ходе поединков. В разгар схватки во мне словно просыпалось мое второе «я», руководившее моими действиями и никогда не подводившее.

Я пытался даже не обращать внимания на эту свою особенность, каким-то образом отделаться от нее, но мне это не удавалось. Так, врожденная способность певца заставляет его петь, медика – лечить, торговца – совершать коммерческие операции. Мой же талант был талантом воина, заставлявшим меня сражаться, рождавшим чувство упоения в игре со смертью.

Клинок противника скользнул по лезвию моего меча, и я с легкостью парировал удар. Я заметил, как таурентин отступил на шаг, очевидно удивленный моей реакцией. Меч мой, принесенный Хо-Ту, словно придавал мне силы. Это был тот самый клинок, что помнил ещё осаду Ара, тот, что побывал со мной и в Тарии, и в обширных южных степях Гора, и в самом Рое Царствующих Жрецов. Это именно с ним я несколько месяцев назад вошел в Центральные городские ворота славного Ара.

Таурентин снова нанес удар, и снова я отклонил его меч в сторону. Он поспешно отступил и занял оборонительную позицию.

С трибун понеслись крики, сначала недоуменные, затем наполненные гневом. Я расхохотался; в ушах у меня все ещё пел удивительный, будоражащий кровь звон клинка.

Все во мне затрепетало. Опьянение наполнило каждый мускул, каждую клеточку моего тела. Природный дар снова рвался наружу. Я услышал звон стали. Это – сигнал. Медик должен лечить. Торговец – продавать. Воин – сражаться.

– Я – Тэрл Кэбот! – рассмеялся я. – Помни об этом. Я знаю, ты видишь меня, но знай также, что и я тебя вижу. Убирайся с арены или я убью тебя!

С яростным воплем он бросился на меня с мечом, и крик застрял у него в глотке. Смерть приняла его в свои объятия раньше, чем он, поливая кровью арену, рухнул на землю.

Я повернулся к следующему нападающему.

– Я не шучу, – сказал я. – Вы – таурентины, я это знаю. Меня зовут Тэрл Кэбот. Мы с вами заклятые враги, но если вы покинете арену, я дарую вам жизнь.

Ближайший ко мне противник круто обернулся и сделал широкий выпад в мою сторону. Я рассмеялся.

Наши клинки со звоном ударились друг о друга, и в следующее мгновение мой противник уже лежал на земле, извиваясь в предсмертных конвульсиях.

– Он нас видит! – воскликнул один из воинов.

Зрители замерли от неожиданности. Затем, догадавшись об обыкновенном, замаскированном под состязание убийстве, они разразились единодушными возмущенными криками.

Остальные противники, равно как и подсобные рабочие арены, повернулись ко мне. Несколько рабочих поспешно покинули поле стадиона: очевидно, им нисколько не улыбалось остаться среди выясняющих отношения воинов.

– Убирайтесь с арены, – обратился я к таурентинам. – Смерть слишком частая гостья этого места.

– Ну-ка, все вместе! – скомандовал высокий воин. – В атаку!

Он и умер первым, поскольку первым приблизился ко мне.

Через мгновение я уже был в центре окруживших меня противников.

Зрители неистовствовали. Их, истинных болельщиков и ценителей этого вида состязаний, просто провели, одурачили. В такой день подобную шутку нельзя было рассматривать иначе как издевательством над их чувствами, сносить которое они не желали даже от самого убара. Они уже по-иному стали относиться к тому, что разворачивалось у них перед глазами.

Смотровые отверстия у меня на шлеме хотя и позволяли ориентироваться в том, что делается вокруг, но оставляли весьма ограниченное поле видимости, поэтому мне приходилось быть в постоянном движении, чтобы иметь возможность уследить сразу за всеми противниками. Тот, кто делал попытку напасть на меня, погибал.

Тут до меня донеслись какие-то отдаваемые Филемоном из ложи убара приказания и крики таурентинов. Я обернулся и увидел, как один из них убивает выскочившего из зрительских рядов человека, бросившегося мне на помощь. Остальные охранники убара, высыпавшие на арену, с направленными к трибунам копьями удерживают на месте толпы болельщиков, рвущихся на песчаное поле стадиона.

– Убейте его! Немедленно! – услышал я крик Филемона.

Еще один таурентин пал от моего меча.

Подсобный рабочий, желая отвлечь мое внимание, хлестнул меня сзади кнутом, но едва я ринулся к нему, тот отшвырнул кнут и со всех ног бросился наутек. Второй рабочий, осторожно приближавшийся ко мне с раскаленным металлическим крюком, несколько помедлил.

– Убирайся отсюда, – приказал я. – Быстро!

Тот оглянулся на удирающего товарища и, не желая искушать судьбу, поспешил последовать его примеру.

Остальные рабочие также не заставили себя упрашивать.

Теперь передо мной оставались только таурентины, шестеро, расположившиеся в две шеренги, по три человека в каждой, что позволяло первым трем нападать, а находящимся у них за спиной быстро, сменять их. Это своеобразное подобие земной македонской фаланги, апробированное и приспособленное к ведению боевых действий в горианских условиях, нашло свое дальнейшее развитие в так называемом торианском каре, предоставляющем каждому из образующих его воинов значительную свободу действий и одновременно надежную защиту и лишавшем меня возможности драться с каждым в отдельности. В подобной ситуации мне оставалось только ждать нападения воина, находящегося в центре ощетинившейся мечами боевой линии таурентинов, либо каким-то образом самому спровоцировать его на атаку.

Очень медленно, держа мечи наготове, их группа приближалась ко мне, вынуждая отступать, перешагивая через лежащие на земле окровавленные тела. Выбрав удобный момент, я сделал вид, что поскользнулся, и находившийся в центре воин тут же рванулся ко мне, чтобы воспользоваться этой моей оплошностью и самому, не дожидаясь помощи своих товарищей, нанести мне решающий удар. Это было его ошибкой, но понял он её слишком поздно.

– Подожди! – крикнул ему стоящий рядом, но обращался он уже к падающему на землю агонизирующему телу.

Я притворился, что мой меч застрял меж ребер только что убитого таурентина, и второй, заступивший на его место, немедленно кинулся ко мне. Ему это также стоило жизни. Четверка оставшихся сомкнула ряды, пытаясь сохранить модель оборонительного строя. Мне снова пришлось осторожно отступать, я старался держаться на возможно более близком к ним расстоянии и дожидался момента, когда мне удастся выманить вперед следующего таурентина, хотя большой надежды возлагать на это теперь не приходилось смерть двух товарищей научила остальных необходимости держаться вместе Однако она нисколько не могла уберечь их от оплошности. Хотя я и двигался задом, мне не составляло большого труда перешагивать через тела лежащих на земле мертвых воинов. Для шеренги же это представляло некоторую сложность, поскольку именно в этот момент внимание их отвлекалось. Это-то я и учел при нанесении следующего удара.

Когда первая шеренга поравнялась с трупом воина, я сделал резкий выпад в сторону, огибая их с фланга. Крайний воин, стремясь постоянно держаться лицом ко мне, повернулся, наткнулся на мертвого сослуживца и через мгновение уже лежал рядом с ним. Я к тому моменту был за их спинами. Они развернулись, но тут один споткнулся и, падая, сбил товарища. Устоявший на ногах воин решил действовать в одиночку, однако его бросок ко мне кончился для него трагично.

При виде такой картины двое упавших, но теперь поднимающихся на ноги таурентинов переглянулись.

Желания продолжать столь бесславную битву у них явно не оставалось.

– Отступаем, – предложил более старший из них.

– Сматываемся, – выразил его мысль проще более молодой.

И оба они поспешили привести свое решение в действие.

Зрители заревели от восторга, выражая свое удовольствие от разыгравшегося у них на глазах представления. Однако вскоре их ликование сменилось яростью: таурентины, числом никак не менее двухсот человек, быстро спускаясь по проходам между зрительскими рядами, выходили на арену.

«Вот тут-то тебе уже не отвертеться», – подумалось мне.

Возвращался и снявший шлем старший из двух оставшихся в живых таурентинов, от преследования которых я отказался, видя, что они не собираются продолжать схватку.

– Кажется, я несколько поторопился, – с кривой ухмылкой заметил он. – Ситуация изменилась. Интересно посмотреть, как ты теперь запоешь?

Посмотреть ему, однако, не пришлось: помешало пущенное чьей-то умелой рукой тяжелое горианское копье, вонзившееся любознательному воину прямо в грудь. Я отшатнулся в сторону и тут заметил стоящего справа от меня с обнаженным мечом, небольшим круглым щитом и, как всегда, в закрывающем лицо шлеме Мурмилиуса.

Сердце мое забилось от радости.

– В атаку! – поступила команда предводителя спустившихся на арену таурентинов. Толпа разгневанных зрителей сильнее навалилась на цепь таурентинов, окружавшую арену стадиона и копьями удерживающую на месте наседавших на неё болельщиков.

Находившиеся на арене таурентины бросились к нам, и мы с Мурмилиусом, спина к спине, встретили их атаку.

Замелькали клинки, зазвенела сталь – и враги один за другим стали оседать на землю под яростными ударами разящих их отчаянных мечей.

Вскоре к нам присоединился третий в одеянии готовившегося выйти на поле гладиатора.

– Хо-Сорл! – с радостью узнал его я.

– Что-то долго ты сюда добирался, – расправляясь с очередным противником, заметил Мурмилиус.

Хо-Сорл, мгновенно включаясь в сражение, рассмеялся.

– Кернус рассчитывал, что я тоже выйду на арену в слепом шлеме, – сказал он. – Но Хо-Ту нарушил его планы.

Рядом с нами появился четвертый товарищ, также в шлеме, закрывающем лицо.

– Ремиус! – воскликнул я.

– Мне тоже уготован был поединок в слепом шлеме, – ответил тот. – К счастью, я наткнулся на Хо-Ту.

– И, как я полагаю, – с усмешкой добавил Мурмилиус, не забывая при этом о наседающем неприятеле, на девушек с Горшечной улицы.

– Ну, если быть совсем точным, – ответил Ремиус, выдергивая свой меч из-под ребер падающего к его ногам противника, – на них тоже.

Мурмилиус в великолепном выпаде, словно ему надоело драться с одним и тем же противником, уложил сражавшегося с ним таурентина и перешел к следующему.

– Да, на аукционе за этих девиц покупатель выложил бы кругленькую сумму, – сказал он.

– Может, стоит отдать этим девчонкам с Горшечной улицы тех таурентинов, что останутся в живых после этой схватки, – высказал предположение Хо-Сорл.

Я едва успевал отбивать мелькавшие у самой моей груди клинки таурентинов.

– Отличная идея, – согласился Мурмилиус.

Еще дюжина таурентинов бросилась на подмогу своим товарищам, ряды которых быстро таяли.

– Если после этой рубки из них вообще кто-нибудь останется в живых, – закончил тему Ремиус, расправляясь с очередным противником.

Таурентины, один за другим спускавшиеся с верхних рядов трибуны, все продолжали выбегать на арену.

Хо-Ту с кривым ножом в руке, с которого текла кровь, тоже словно вырос откуда-то из-под земли и стал рядом с нами.

В ту же секунду я едва успел отбить направленный ему в грудь вражеский клинок.

– Думаю, здесь более уместен меч, нежели твой крохотный ножик, – заметил ему Мурмилиус.

Хо-Ту выхватил меч и словно в оправдание заработал им изо всех сил.

– Убейте их! – донесся до меня крик Филемона.

Еще не меньше сотни таурентинов перемахнули через барьер, отгораживающий зрительные трибуны от арены стадиона, и бросились к нам.

Мы начали пробивать себе дорогу среди уставших, изнуренных схваткой, окровавленных таурентинов к этому новому, полному сил вражескому подкреплению.

– Я уложил семнадцатого! – крикнул Ремиус Хо-Сорлу.

– А я уже давно сбился со счета, – ответил ему Хо-Сорл.

Ремиус сердито рассмеялся и добавил ещё одного к списку своих жертв.

– Наверное, у меня на счету уже сотни две, не меньше, – тяжело дыша, продолжал подсчет Хо-Сорл.

По счастью, нападавшие таурентины не могли наброситься на нас все сразу и вынуждены были атаковать небольшими группами, справиться с которыми нам было легче.

– Слин хвастливый! – крикнул товарищу Ремиус и тут же добавил: – Девятнадцатый!

Хо-Сорл завалил на землю очередного противника.

– Двести шестой, – с легкой небрежностью довел он до сведения товарища, тут же переключаясь на очередного противника.

– Тише! – заорал Мурмилиус, и те послушно замолчали.

Теперь они дрались молча, и среди яростного звона мечей раздавались только ожесточенные вопли атакующих да стоны смертельно раненных.

– Их слишком много! – не удержался я.

Мурмилиус не ответил; он продолжал биться.

В секундное затишье я повернулся к нему, но, как и прежде, не смог различить хоть каких-нибудь черт лица этого легендарного человека.

– Кто вы? – спросил я.

– Я – Мурмилиус, – рассмеялся он.

– А почему Мурмилиус дерется бок о бок с Тэрлом Кэботом? – поинтересовался я.

– Точнее говоря, – ответил он, – это Тэрл Кэбот дерется бок о бок с Мурмилиусом.

– Что-то я не понимаю, – признался я.

– Мурмилиус, – гордо ответил он, – ведет борьбу. Он сражается.

– Я тоже сражаюсь, но мое сражение несколько отличается от того, что ведет Мурмилиус.

– Верно, – ответил он, – и прежде всего тем, что ты ведешь войну, не совсем понимая, за что именно.

– А какую же войну ведете вы? – допытывался я.

– Свою собственную, – сказал он, расправляясь с очередным нападающим.

Тут, к своему изумлению, я заметил сражающегося в наших рядах простого воина, не таурентина, шлем и щит которого не были украшены золотом, а плечи не покрывала алая накидка, свидетельствующая о принадлежности к личной охране убара.

Я не стал расспрашивать его, только с благодарностью принял его помощь.

Новый отряд таурентинов численностью человек в двести перебрался за разделительный барьер стадиона и побежал по направлению к нам.

На трибунах между тем также разгорелась потасовка не только между зрителями и таурентинами, но и между самими болельщиками, превратившимися из сторонних наблюдателей в непосредственных участников. Кое-где происходило настоящее сражение, и в нескольких местах я заметил дерущихся с таурентинами обычных воинов.

Оставшихся для удержания зрителей на местах таурентинов в конце концов оказалось недостаточно, чтобы справиться с толпой, и тысячи людей, сломив сопротивление охранников, словно гигантская волна, выплеснулись на поле и окружили ложу убара. Где-то в зрительских рядах я заметил Хула, который что-то говорил окружившим его людям, и те, сбрасывая с себя плащи и накидки, обнажали спрятанное под ними оружие и торопились вступить в борьбу против сторонников Кернуса.

Я увидел, как Филемон с белым как мел, искаженным ужасом лицом торопливо оставил ложу убара и выбрался со стадиона по индивидуальному, предназначенному только для приближенных к убару лиц выходу. За ним последовали семь-восемь таурентинов.

– Народ поднялся! – воскликнул Хо-Сорл.

– Ну, – повернувшись ко мне, рассмеялся Мурмилиус, – теперь, я надеюсь, ты не считаешь, что их слишком много?

Собравшиеся на арене таурентины, которых набралось здесь уже, вероятно, три-четыре сотни, заметались по полю, пытаясь добраться до выходов со стадиона, расположенных в нижней части зрительских трибун.

Волны народа продолжали перетекать через заградительный барьер и захлестывать песчаное поле. Среди этой многотысячной людской массы я различил несколько десятков человек с шелковыми алыми повязками на левой руке, отдающих приказы и распоряжения.

Мы с Мурмилиусом, с трудом пробравшись через груду распростертых на земле мертвых тел, подошли к Ремиусу, Хо-Сорлу и Хо-Ту. Я протянул Хо-Ту ключ от своего шлема, отданный мне Таис. Тот открыл замок и снял с меня шлем.

В лицо мне дохнул свежий воздух, в уши ворвался неистовый гул толпы. Люди приближались к нам, но слов разобрать было невозможно.

– Могу ли я взглянуть теперь на лицо Мурмилиуса? – спросил я.

– Еще не время, – ответил этот легендарный человек.

– И каким будет ваш следующий шаг в этой вашей войне? – поинтересовался я.

– Следующий шаг в ней будет твоим, Тэрл Кэбот, – ответил Мурмилиус.

Он указал на верхние ряды зрительских трибун, где на краю стены я увидел человека, удерживающего за уздечку темно-коричневого тарна.

– Гладиусу с Коса этим вечером, конечно, следует принять участие в состязаниях на Стадионе Тарнов, – сказал Мурмилиус.

– Вы знаете и об этом? – я был поражен.

– Поторопись! – скомандовал он. – Стальные должны одержать победу!

– А как же вы?

Мурмилиус широким взмахом обвел рукой поле стадиона.

– Отсюда мы пройдем маршем по улицам города, – ответил он, – и направимся к Стадиону Тарнов.

Я добрался до разделительной стены и накинул себе на плечи протянутый мне человеком с алой повязкой на руке плащ. Тарн, которого он удерживал за уздечку, был обычной, предназначенной для полетов под седлом птицей. Подтянув стремена, я ещё раз бросил взгляд на кажущихся отсюда, с высоты, такими маленькими Мурмилиуса, Хо-Сорла, Ремиуса и Хо-Ту, на поле, заваленное трупами, и толпу.

Мурмилиус, глядя в мою сторону, поднял вверх свой меч – приветствие воину, равному себе. Значит, он тоже из касты воинов, понял я. Я ответил ему тем же торжественным салютом.

– Поторопись, – сказал мне человек, удерживающий тарна за поводья.

Я дернул поводья, и послушная птица взмыла в небо, проплывая над мостами и цилиндрами Ара и оставляя далеко внизу людей, с которыми мы только что сражались бок о бок, защищая то, названия чему я ещё не мог для себя определить.




Глава 22. СТАДИОН ТАРНОВ


Я посадил тарна сразу за зрительскими рядами Стадиона Тарнов, на разминочную площадку стальных.

До моего слуха долетел сигнал гонга, сообщающий о скором начале состязаний.

Едва птица моя коснулась песчаного покрытия площадки, ко мне подбежали четверо вооруженных арбалетами людей.

– Постойте! – крикнул я взявшим арбалеты наизготовку людям. – Я тоже принадлежу к стальным.

У каждого из окруживших меня была серо-голубая нарукавная повязка, свидетельствующая о том, к какой именно группировке они принадлежат.

– Кто ты? – крикнул один из них, не опуская оружия.

– Я – Гладиус с Коса, – ответил я.

– Вполне может быть. Ростом и телосложением ты на него похож, – согласился второй, однако оружие их все так же было нацелено мне в грудь.

– Пойдемте, тарн должен меня узнать, – сказал я, спрыгивая со спины принесшей меня птицы и бросаясь к насесту черного тарна.

Внезапно посреди дороги я остановился. Неподалеку от ближайшего насеста лежал небольшой гоночный тарн, мертвый, с перерезанным горлом. Рядом с ним лежал на земле его раненый наездник. Я знал этого человека, его звали Каллиус.

– Что здесь произошло? – недоуменно воскликнул я.

– К нам сюда пожаловали желтые, – мрачно ответил один из арбалетчиков. – Они убили этого тарна, смертельно ранили его наездника. Но нам удалось их отбить.

Второй из сопровождавших меня угрожающе поднял арбалет.

– Если ты не Гладиус с Коса, – многообещающе произнес он, – ты умрешь.

– Не беспокойся, – ответил я ему и, насупившись, зашагал к насесту, где, я знал, меня должен дожидаться огромный тарн, изумительный, самый лучший тарн во всем Ко-Ро-Ба, мой Убар Небес.

Подойдя ближе, мы услышали дикий крик тарна, полный ненависти и жажды битвы. Мы невольно замедлили шаг.

Перед площадкой у насеста тарна я заметил лежащие на земле тела пятерых человек, точнее, то, что от них осталось.

– Желтые, – кивнул один из шедших у меня за спиной. – Они пытались его убить.

– Это настоящая боевая птица, – добавил второй.

Я ещё издали увидел кровь на клюве тарна и его пылающие дикой яростью черные глаза.

– Даже если ты Гладиус с Коса, будь осторожен, – предупредили меня мои спутники. – Тарн уже попробовал крови.

Я увидел, что длинные, прочные как сталь когти птицы тоже в крови. Она с воинственным, хищным видом наблюдала за нами, упершись лапой в распластанное перед ней человеческое тело. Затем, не спуская с нас глаз, она мощными когтями оторвала руку от окровавленных останков и отправила её в клюв.

– Не приближайся, – остановил меня сопровождающий.

Я ждал: вмешиваться в пиршество птицы было бы крайне неблагоразумно. До моего слуха донесся третий удар гонга, призывающий участвующих в состязании занять стартовые позиции. На трибунах раздавались оживленные крики зрителей.

– Какой это заезд? – спросил я, внезапно испугавшись, что могу опоздать.

– Восьмой, – ответили мне. – Следующим будет заезд на приз убара.

– В нем должен был выступать Каллиус, – сказал я.

А Каллиус лежит сейчас смертельно раненный, птица его мертва.

– Один заезд мы уже пропустили, – с мрачным видом сообщил один из стальных. – Как раз седьмой.

Каллиус ранен, тарны ещё на насестах… Нет, стальные не смогут принять участия и в этом заезде. Моего собственного тарна, если он и подпустит меня к себе, мне все равно не подготовить к старту раньше начала девятого заезда на приз убара. Таким образом, даже если стальным и удастся одержать победу в девятом решающем круге, командное состязание в целом они проиграли.

– Хорошо нас отделали, – вырвалось у меня.

– Но от нас сейчас выступают, – сказал тот самый подозрительный из моих сопровождающих, что все ещё продолжал держать арбалет наготове.

Я удивленно посмотрел на него.

– Мип, – сказал он, отвечая на мой невысказанный вопрос.

– Но он же только подсобный рабочий, – скептически заметил я.

– Он участвует от нас в этом заезде, – подтвердил человек.

– На чем он выступает?

– На своем собственном тарне, – ответил он. – На Зеленом Убаре.

– Но ведь это старая птица, – сказал я. – Она не участвовала в состязаниях уже несколько лет. Да и Мип… – я замялся, – хотя и знает очень многое о соревнованиях, но ведь он всего лишь подсобный рабочий!

Один из сопровождавших посмотрел на меня и рассмеялся. Второй, тот самый, подозрительный, направил арбалет мне в грудь.

– Он может быть и лазутчиком желтых, – сказал он своим товарищам.

– Может, – согласился, очевидно, старший арбалетчик.

– А как мы проверим, действительно ли он Гладиус с Коса или нет? – спросил один из стоящих у меня за спиной.

Я усмехнулся.

– Тарн меня узнает.

– Он уже попробовал крови, узнал вкус человеческого мяса, – сказал предводитель четверки. – Он научился убивать. Не приближайся к нему сейчас, это плохо окончится для тебя.

– У нас мало времени, – сказал я. – Мы не можем терять его понапрасну.

– Подожди! – крикнул старший.

Я шагнул по направлению к громадному черному тарну. Он стоял у самого насеста, цепью привязанный к нему за ногу. Длина цепи была футов двадцати пяти, не больше. Я приближался медленно, вытянув вперед открытые ладони. Тарн не сводил с меня глаз.

– Птица не знает его, – заявил тот, что все время проявлял ко мне недоверие. – Нет, точно не знает.

– Успокойся, – тихо сказал ему старший группы.

– Он просто безумец, – прошептал их товарищ.

– Верно, – согласился старший. – Безумец или Гладиус с Коса.

Тарн, эта громадная, свирепая птица, приученная горианцами передвигаться под седлом, является существом диким и хищным, не имеющим себе соперников в безбрежном голубом океане поднебесья. При всех усилиях её едва ли удается приручить по-настоящему. Даже тарнсмены редко приближаются к ней без оружия или стрекала, а когда она принимает пищу, подходить к ней вообще считается безумием. Все её инстинкты, как, впрочем, и у большинства хищников, направлены на защиту самой себя и на убийство всего, что её окружает.

Подсобным рабочим, называемым зачастую тарноводами, несмотря на все их вооружение и безотказно действующие стимуляторы, нередко приходилось рисковать жизнью даже при воспитании и обучении птенцов тарнов, с самых первых дней своего появления на свет достигавших размеров жеребенка.

– Отойди от него! – предупредил старший.

Я осторожно продвигался вперед, пока не оказался в пределах досягаемости прикованной за ногу птицы. Тогда я заговорил с ней.

– Ты мой убар, Убар Небес. Ведь ты узнаешь меня, правда?

Я подошел ближе, очень медленно, держа открытые ладони вытянутыми вперед, опасаясь сделать какое-нибудь неверное, поспешное движение. Птица неотрывно наблюдала за мной, с её клюва свисали окровавленные остатки тела желтого.

– Вернись! – крикнул за моей спиной один из арбалетчиков, и я с удовлетворением узнал голос того подозрительного, высказавшего предположение, что я могу оказаться лазутчиком желтых. Даже он отлично понимал, что может сейчас произойти.

– Нам нужно выступать, Убар Небес, – говорил я, подходя к птице ещё на шаг. – Мы должны участвовать в этих состязаниях.

Я медленно протянул руку и, вытащив у него из клюва останки человеческого тела, очень осторожно отложил их в сторону, на землю. Птица не сделала попытки ударить меня.

За спиной я услышал изумленные возгласы арбалетчиков.

– Ты хорошо сражался, ты молодчина, – продолжал я разговаривать с птицей, поглаживая её забрызганный кровью длинный, крепкий, хищно изогнутый, как ятаган, клюв.

– Я рад, что ты остался жив.

Птица нежно уткнулась своим клювом мне в плечо…

– Готовьте платформу для следующего заезда, – не повышая голоса, проинструктировал я глядевших на меня во все глаза арбалетчиков.

– Да, Гладиус! – ответил их старший. Трое его товарищей, отложив в сторону оружие, поспешили запрягать телегу.

Я обернулся и посмотрел на этого человека, а он протянул мне кожаную маску, под которой в каждом заезде на всем протяжении этого фантастического лета Гладиус с Коса неизменно скрывал свое лицо.

– Мин просил меня отдать это тебе, – сказал человек.

– Спасибо, – ответил я, надевая маску на лицо.

Тут я услышал гонг судьи и шум от взмахов мощных крыльев, через мгновение утонувший в диком реве болельщиков.

– Восьмой заезд начался, – сказал предводитель арбалетчиков.

Я любовно похлопал по клюву птицы.

– Я скоро вернусь, мой убар, – пообещал я тарну.

Затем я оставил его и пошел по разминочной площадке стальных, направляясь к высокому, в рост человека, бордюру, отгораживающему площадки от грунтовой дорожки, по которой тарнов на платформах доставляли к стартовым насестам. По другую сторону дорожки возвышалась стена стадиона, вверх на которую вели узкие крутые лестницы. Я поднялся по ступеням и присоединился ко многим другим уже находившимся здесь подсобным рабочим, забравшимся понаблюдать из-за спин зрителей за ходом состязаний. Старший группы арбалетчиков, охраняющих разминочную площадку стальных, поднялся следом за мной.

Всюду, где я проходил, за моей спиной раздавались удивленные и восхищенные крики:

– Это Гладиус с Коса! Это он!

– Я думал, он побоится появляться здесь!

– Да нет, глупец, это не Гладиус.

– Он скрывается от убийц!

– Беги, наездник, беги отсюда!

– Беги, Гладиус!

– Тихо! – повысив голос, распорядился сопровождающий меня человек, положив конец хлынувшим со всех сторон советам и увещеваниям.

Птицы – девять гоночных тарнов, – широко размахивая громадными, как паруса, крыльями, мчались всего в нескольких футах над головами зрителей. На спине каждой из них, низко пригнувшись к седлу, восседал наездник. Собравшиеся на трибунах перенесли все свое внимание на гонщиков.

Я глазами отыскал Зеленого Убара. Сидящий в седле низкорослый Мип был совсем незаметен за мощными взмахами крыльев своего тарна.

С обеих сторон летного поля стадиона на шестах возвышались по шесть деревянных голов тарнов, отмечавших количество оставшихся кругов заезда. В семидесяти-восьмидесяти ярдах от меня я различил ложу убара и восседающего на мраморном кресле в императорской алой мантии самого убара – Кернуса.

У него в ложе появился парень, которого я только что видел неподалеку от себя. Парень низко склонился над Кернусом и стал что-то быстро ему рассказывать.

Тут я ощутил на себе хмурый взгляд Кернуса.

Он раздраженно повернулся к парню и отдал ему какое-то распоряжение.

Птицы, обогнув летное поле, снова оказались поблизости, сопровождая свое появление мощными потоками воздуха, поднимающего с земли клубы пыли, и подбадриваемые криками наездников, подгоняющих птиц уже не только командами, но и стрекалами.

На этот раз у висящего на цепях в центральной части летного поля металлического кольца первым появился выступающий за команду желтых Менициус из Порт-Кара. Для пролета в кольцо он использовал свой обычный трюк, сбивающий вплотную летящих за ним гонщиков с направления движения и позволяющий ему преодолеть кольцо без каких-либо помех со стороны соперников: он резко бросил птицу вверх, закрывая таким образом поле зрения следующего за ним тарна, и затем направил свою птицу к кольцу, намереваясь пролететь в него сверху вниз. Сидевший у него буквально на хвосте Мип, казалось, только этого и ожидал, и, едва Менициус набрал высоту, он тут же заставил Зеленого Убара сложить крылья и, словно лезвие ножа, проскользнуть в освободившееся узкое пространство под брюхом тарна Менициуса. Птица Менициуса, испуганно рванувшись в сторону, не вписалась в выбранную своим наездником траекторию полета и пронеслась мимо кольца, заставив разъяренного Менициуса вновь разворачивать её назад, чтобы сделать обязательный в каждом круге пролет сквозь кольцо.

Зрители, наблюдавшие этот поединок, разразились дикими восторженными воплями.

В этом круге лидировал тарн красных – ширококрылая птица, немилосердно подгоняемая стрекалом своего щупловатого, заросшего темной бородой парня, на груди которого поблескивал какой-то золотой медальон. За ним следовали два коричневых гоночных тарна, выступавших один за команду синих, другой – серебряных.

Вплотную за ними шел Зеленый Убар Мипа, казавшийся ещё крупнее из-за низкорослости своего наездника, едва достававшего ногами до поднятых до предела стремян. Меня поражала эта птица, я знал её возраст, ограниченные силы и то, что она уже много лет не выставлялась на состязания. Перьям её уже не хватало той гладкости и обтекаемости, которыми отличается оперение молодых тарнов, клюв не сверкал ярко-желтым цветом, а приобрел беловато-серый оттенок, дыхание птицы также оставляло желать лучшего, но вот её глаза – черные, дикие, хищные глаза пылали яростью, гордостью и неукротимой жаждой победы. В этом, пожалуй, ни одна другая птица сравниться с ней не могла.

Беспокоило меня лишь то, выдержит ли её сердце такую нагрузку.

– Берегись! – крикнул недавний мой подозрительный сопровождающий, и я, резко обернувшись, успел перехватить руку человека, пытавшегося нанести мне в спину удар кинжалом.

Обрушив на него мощный удар, я перебил ему шейные позвонки и сбросил бездыханное тело к подножию разделительной стены.

Это был тот самый парень, что доложил Кернусу о моем присутствии и получил от него, очевидно, соответствующие распоряжения.

Я снова посмотрел на ложу убара, перед ним навытяжку застыл Сафроникус, предводитель таурентинов.

Рука его лежала на рукояти меча. Даже отсюда мне было видно, как побелели костяшки пальцев Кернуса, крепко вцепившегося в подлокотники кресла.

Я перенес внимание на гонку.

Подозрительный парень, окончательно поверивший мне, теперь стал моим главным охранником и, перестав наблюдать за ходом состязаний, обратил всю свою, очевидно, природную настороженность на тех, кто находился рядом с нами.

Участники заезда в очередной раз, словно сплошная буря из трепещущих крыльев, криков наездников и сверкания стрекал, пронеслись перед нами.

Ширококрылого тарна за это время успели оттеснить, и гонку возглавлял теперь наездник в голубом одеянии, небольшого роста, несколько суетливый человек, ветеран состязаний, знакомый мне по предыдущим выступлениям. Знал я и его птицу; она имела обыкновение чрезмерно выкладывать силы на промежуточных этапах гонки.

Я усмехнулся.

Мип на Зеленом Убаре следовал за ширококрылым тарном, а вторым в заезде оставался наездник серебряных. Он уже несколько ослабил поводья своей птицы, давая ей возможность накопить силы для финального рывка. На шестах оставалось только две деревянные головы тарнов. Я не знал, насколько сильна его птица, однако по равномерным мощным взмахам её крыльев и посадке головы чувствовалось, что она ещё далека от усталости. Тем не менее, ощутив предоставленную ей свободу, она на какое-то едва уловимое мгновение вышла из общего режима полета, и этой её секундной ошибкой тут же воспользовался Мип, проскользнув на своем тарне у неё под самым крылом и немедленно оттеснивший её в сторону.

Теперь он шел уже вторым, за наездником в голубом одеянии.

Наездник серебряных моментально вернул птицу в прежнее положение, и Менициус из Порт-Кара, вслед за Мипом пытавшийся повторить его обходной маневр, едва не столкнулся в воздухе с тарном серебряных. Подгоняемые яростными воплями наездников и брызжущими искрами стрекал, птицы обоих соперников отчаянно заработали крыльями, борясь между собой за первенство и ещё больше мешая друг другу.

Наездник синих, возглавлявший гонку, умелыми маневрами блокировал каждую попытку Мипа первым проскочить через кольцо или обойти его на повороте.

Чувствовалось, что это мастер своего дела, однако такая стратегия требовала от его птицы повышенного напряжения и затрат сил, и по ритму движения её крыльев и маневренности становилось заметно, что она постепенно начинает уставать. Но ведь заезд можно выиграть и с помощью тактики блокирования действий противника, не позволяя ему себя обогнать. Тем временем борьба между Менициусом из Порт-Кара и наездником серебряных окончилась в пользу последнего.

Мип снова и снова настойчиво пытался пройти над тарном синих, но его противник ловко направлял свою птицу из стороны в сторону, вынуждая Мипа держаться у неё в хвосте. Внезапно, приучив своего противника ожидать его обходного маневра только сверху, из безопасной для него позиции, Мип резко бросил Зеленого Убара вниз и проскользнул прямо под крылом идущей впереди него птицы, рискуя быть вырванным из седла её мощными когтями. Он до дюйма рассчитал дистанцию и проскочил у птицы буквально между лапами. Его противник, оставшись позади, разразился проклятиями, тут же заглушенными радостным ревом болельщиков стальных.

– Смотри, – обратился ко мне стоящий спиной к летному полю мой бдительный охранник, показывая на небольшое каменное перекрытие, разделяющее сектора стадиона в сотне ярдов от нас.

Там стоял таурентин, поднявший свой арбалет и готовившийся выстрелить из него по Мипу, когда тот зайдет на последний поворот у дальнего от нас конца стадиона. Таурентин приложил приклад арбалета к плечу и, тщательно прицелившись, ждал.

– Не беспокойся, – сказал мой телохранитель и быстро вскинул свое оружие.

Мип уже подходил к центральному кольцу, когда тугая тетива запела у моего уха и резко выбросила стрелу.

Черная короткая стрела взвилась в воздух, пролетела над рядами зрительских трибун и вонзилась в хорошо заметную отсюда алую накидку таурентина. Тот судорожно дернулся, застыл на секунду, роняя из рук арбалет, и, медленно наклонившись, полетел с перекрытия вниз.

Мип оставил центральное кольцо за спиной и продолжал мчаться вперед.

– Отличный выстрел, – сказал я.

Мой телохранитель пожал плечами и принялся снова заряжать арбалет, не спуская при этом глаз со зрительских трибун.

Публика неистовствовала.

Мип был впереди.

И тут на ноги вскочили желтые и принялись хором поддерживать своего представителя.

На молодом, сильном, тренированном тарне лидера Менициус отчаянно пытался догнать Мипа. Расстояние между ними постепенно сокращалось.

Мип ослабил поводья; за все это время он ни разу не ударил Зеленого Убара разрядами стрекала и лишь подгонял его криками.

– Давай, старый воин! Давай! – кричал он.

Тарн Менициуса настигал Зеленого Убара, но тот упорно продолжал лидировать, с каждым взмахом крыльев, казалось, мчась все быстрее и быстрее. И вдруг, к своему ужасу, я увидел, что крылья птицы сбились с ритма, она закричала от боли и стала терять равновесие в воздухе. Мип вцепился в поводья, стараясь удержать её под контролем.

Менициус пронесся мимо, и, когда он был над ними, я заметил, как он резко выбросил вперед правую руку. В ту же секунду Мип отбросил поводья и, судорожно выгнув спину, принялся шарить по ней рукой, словно стараясь до чего-то добраться. Он едва не выпал из седла, и его начавшее было соскальзывать вниз тело удержали только два соединенных с тарновой упряжью страховочных ремня.

Я невольно схватил за руку своего телохранителя.

Тарн синих, а за ним серебряных и красных обогнали медленно кружащую снижающуюся птицу.

Стоящий рядом арбалетчик поднял оружие.

– Менициус не доживет до конца этого заезда, – сказал он.

– Оставь его мне, – ответил я.

Внезапно Зеленый Убар, словно зараженный энергией проносящихся мимо него птиц, с яростным криком, в котором слились воедино его гнев и боль, рванулся за ними. Мип неловко свесился с седла, с трудом удерживаясь за его луку.

И вот птица, одержавшая в свое время тысячи побед, привыкшая драться за неё до конца, выровняла свой полет и понеслась по такой знакомой ей воздушной трассе стадиона.

– Смотри! – воскликнул я. – Мип жив!

Мип слабеющими руками обхватил птицу за шею и распластался у неё на спине: казалось, он что-то шептал ей на ухо.

И тут мне даже сложно передать, что я увидел: толпа зрителей ревела, тарны оглашали воздух пронзительными криками, а Зеленый Убар и его наездник Мип, слившись в едином неимоверном усилии, словно вернулись в эти последние мгновения дикой, безумной гонки в дни своей молодости такими, какими знали их тогда бесчисленные поклонники. Зеленый Убар мчался вперед, рассекая воздух, обгоняя ветер; он казался самим олицетворением безудержной, рвущейся силы, энергии, жгучей ярости и воли к победе. Теперь я своими глазами видел того Зеленого Убара, о котором я так много наслышался за это время, легендарного тарна, о котором очевидцы, казалось мне, рассказывали небылицы, величайшего из гоночных тарнов, завоевавшего столько наград, что не снилось бы целой команде, – Тарна-Победителя.

Когда птица опустилась на финишный насест, зрители не кричали – над трибунами царила полнейшая тишина.

Вторым приземлился Менициус из Порт-Кара, все ещё не способный поверить, что победу буквально вырвали у него из рук.

И тут все одновременно, за исключением, пожалуй, только наиболее приближенных к благородному убару города людей, разразились восторженными криками, ревом, воплями, что есть силы ударяя правым кулаком по левому плечу.

Тарн гордо восседал на финишном насесте, а его наездник Мип с болезненной, мучительной гримасой пытался удержаться в седле.

Затем птица гордо вскинула голову и, окинув ревущие трибуны взглядом все ещё горящих от возбуждения глаз, издала боевой победный крик тарна.

И тут же без сил упала с насеста на землю.

Мы с арбалетчиком опрометью бросились к насесту, слыша у себя за спиной топот сотен ног сорвавшихся с места зрителей.

Я мечом перерезал удерживающие Мипа в седле кожаные ремни безопасности и снял его с мертвой птицы.

Затем я вытащил торчащий у него в спине короткий нож. Нож профессионального убийцы, по рукояти которого, извиваясь, пробегала надпись: «Я искал его. И я его нашел».

Я поднял Мипа на руки. Он открыл глаза.

– Что с тарном? – едва слышно произнес он.

– Зеленый Убар мертв, – ответил я.

Мип закрыл глаза, и между ресниц у него заблестели слезы.

Он протянул слабеющую руку к тарну, и я уложил его рядом с неподвижным телом птицы. Он обнял за шею мертвое, до последнего дыхания остававшееся ему верным существо и прижался лицом к его серовато-желтому клюву. Плечи его сотрясались от рыданий. Мы отошли в сторону.

Через некоторое время не отходящий от меня ни на шаг арбалетчик заговорил с Мипом.

– Это была настоящая победа, – сказал он.

Мип только плакал.

– Зеленый Убар, – бормотал он. – Зеленый Убар.

– Пошлите за медиком, – крикнул один из стоящих рядом.

Арбалетчик отрицательно покачал головой.

Мип уже лежал мертвым, склонив голову на шею мертвой птицы, которую он привел к их общей последней победе.

– Он правил отлично, – заметил я. – Просто не верится, что он был просто тарноводом.

– Много лет назад, – сказал арбалетчик, – был один наездник на гоночных тарнах. В очередном заезде, пытаясь обойти соперника, он не рассчитал дистанции и был выброшен из седла страшным ударом о верхний край кольца. Затем на него посыпались удары несущихся следом тарнов, и только потом он упал на землю. После этого он ещё выступал один-два раза, не больше. Он начал сомневаться в своем глазомере, чувстве времени. Он стал бояться висящих у него на пути колец и даже самих птиц. Его вера в себя, мастерство, выдержка – все ушло.

Остался только страх, смертельный страх перед скоростью, гонкой, что, в общем, в его ситуации вполне объяснимо. Больше участия в состязаниях он не принимал.

– Это Мип? – спросил я.

– Да, – ответил арбалетчик. – Было бы неплохо, если бы ты понял, какая смелость от него потребовалась на сегодняшнем выступлении.

– Он управлял отлично, – сказал я.

– Да, я видел, – подтвердил стоящий рядом человек из команды стальных. – Он не боялся. В том, как он управлял тарном, не было ни намека на страх. Только уверенность, выдержка и мастерство.

– И гордость, – добавил его сосед.

– Да, и гордость, – согласился стальной.

– Сегодняшнее его выступление, – подхватил другой, – напомнило мне того Мипа, каким он был прежде. И правил он так же великолепно. Это был его лучший заезд.

Собравшиеся вокруг выражали согласие.

– Значит, он хорошо известен как наездник? – спросил я.

Люди посмотрели на меня с удивлением.

– Он был величайшим из наездников, – сказал арбалетчик, печально глядя на маленькую, неподвижную фигуру Мипа, даже после смерти продолжавшего обнимать за шею своего тарна. – Величайший.

– Разве ты его не знал? – спросил один из стоящих рядом.

– Для меня он был просто Мип, – ответил я. – Я знал его только под этим именем.

– Ну так узнай теперь его настоящее имя, – сказал арбалетчик. – Это был Мелиполус с Коса.

Я обомлел. Мелиполус с Коса стал живой легендой Ара и сотен других городов, где он участвовал в состязаниях.

– Мелиполус с Коса, – задумчиво повторил арбалетчик – Они с Зеленым Убаром погибли победителями, – сказал один из собравшихся.

Прозвучали два удара судейского гонга, оповещавшего о начале подготовки к девятому заезду – заезду на приз убара.

Я подобрал короткий нож, оборвавший жизнь Мипа, и заткнул его под ремень.

Платформы с усаженными на них тарнами уже двигались к стартовым насестам. Подсобные рабочие разбежались по своим местам.

Я поднял на руки тело Мипа и передал его одному из стальных. Зеленого Убара погрузили на платформу и вывезли с поля.

Зрители снова рассаживались по местам. Амфитеатр пестрел разноцветьем кастовых одеяний. Наездники устраивались в седлах, застегивая на дисковые замки ремни безопасности. По рядам сновали торговцы с лотками, торопясь воспользоваться затишьем между заездами. Небо было ясным и чистым, солнце светило во всю мощь – лучшей погоды для состязаний не придумаешь.

На громадной висящей на разделительной стене доске, предназначенной для вывешивания результатов состязаний, напротив графы восьмого заезда победителем значился Зеленый Убар и его наездник – Мелиполус с Коса. Уже много лет эта пара не украшала списки победителей состязаний.

Менициус из команды желтых, конечно, тоже будет участвовать в девятом заезде. Его тарн Черная Стрела был действительно одним из лучших на всем тарновом дворе стадиона; выносливый и быстрый, он вполне оправдывал свое имя. Темно-красное оперение его правого крыла было обесцвечено и выглядело седым, опаленное несколько лет назад, как мне рассказали, кислотой одним из наездников серебряных. Хорошая птица, достойная уважения. Но я надеялся, что Убар Небес, которого я занес в списки участвующих в заезде от команды стальных, сумеет его одолеть.

Основное соперничество на этом этапе состязаний разгорелось между желтыми и стальными. Девятый заезд – заезд на приз убара – был не просто почетным, но и во многих отношениях решающим: по нему определялся победитель не только сегодняшнего дня состязаний, но и всего сезона, поскольку он знаменовал собой завершение Праздника Любви и закрытие спортивного сезона.

Я посмотрел на ложи убара и верховного служителя посвященных – Комплициуса Серенуса. Обе они были украшены в цвета группировки зеленых. Интересно, знает ли уже Кернус о том, что произошло на Стадионе Клинков? Сейчас бунт наверняка уже выплеснулся на улицы.

Я подошел к деревянному информационному табло, на котором люди из обслуживающего персонала стадиона набирали из отдельных букв имена участников заезда.

– Поставь сюда и имя Гладиуса с Коса, – сказал я.

Служитель кивнул и начал быстро набирать мое имя.

Зрители заревели от удовольствия. Я заметил, что люди возле столов тотализатора стали о чем-то торопливо совещаться. Ставки начали резко подниматься. Я услышал третий удар судейского гота, птиц пора было выводить на старт.

Менициус уже был возле старта, стоя у платформы, на которой возвышалась дрожащая от нетерпения под надетым на неё кожаным колпаком Черная Стрела – замечательная темно-красная птица, настоящий король на тарновом дворе желтых.

Вокруг платформы Менициуса из Порт-Кара стояла охрана из таурентинов.

Я приблизился к ним, но не сделал попытки пройти сквозь их ряды. Менициус с побледневшим, напряженным лицом устраивался в седле.

– Гладиус с Коса хотел бы побеседовать с Менициусом из Порт-Кара до начала заезда, – обратился я к нему.

Он не ответил.

– Отойди отсюда! – резким тоном приказал командир отряда таурентинов.

– Менициус из Порт-Кара был в Ко-Ро-Ба в прошлом году в ен'варе? – не обращая на него внимания, продолжал я.

Руки Менициуса, сжимающие уздечку, побелели от напряжения.

Я вытащил из-за пояса короткий нож и показал ему.

– Он припоминает воина из Тентиса? – спросил я.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – огрызнулся Менициус.

– О, может, он его и не припоминает, – говорил я, – поскольку, как я подозреваю, он видел его только со спины.

– Уберите его отсюда! – закричал Менициус.

– Обрывок зеленой повязки вполне можно было оставить за день, а то и за час до этого. Надо признать, Менициус из Порт-Кара отлично владеет ножом убийцы. Бросок, несомненно, был произведен со спины маленького быстрокрылого гоночного тарна, очень маневренного и великолепно подходящего для полета под мостами.

– Ты сумасшедший! – завопил Менициус. – Убейте его!

– Первого, кто двинется с места, – прозвучал у меня над ухом суровый голос моего телохранителя-арбалетчика, – моя стрела прошьет насквозь.

Никто из таурентинов не пошевелился.

Подсобный рабочий снял с головы Черной Стрелы, тарна желтых, кожаный колпак. Птица расправила перья и гордо подняла голову.

Отличный экземпляр, ничего не скажешь.

Мой собственный тарн на платформе у четвертого стартового насеста был уже без колпака.

Зрители, как обычно, бурно реагировали на появление птиц у стартовых площадок, восхищаясь их крупными головами, мощными и крепкими, как меч, клювами, гордо выпяченной грудью и горящими черными глазами. Один из подсобных рабочих стальных отомкнул замок и снял с ноги моей птицы удерживающую её цепь. Птица, почувствовав свободу, переступила с лапы на лапу, глубоко вонзая когти в деревянную поверхность платформы, сделала пару широких взмахов крыльями, разминая их, и, высоко запрокинув голову, издала пронзительный, дикий крик. Думаю, у многих из присутствующих на трибунах, несмотря на жаркий летний день, от этого воинственного крика-вызова мороз пробежал по коже; и не было, наверное, ни одного, кто не почувствовал бы себя слабым и беззащитным перед гордой, грозной, хищной фигурой моего черного тарна, моего Убара Небес.

– Пора в седло, – заметил мой неразлучный арбалетчик, и я поспешил к стартовой платформе.

Как мне сейчас не хватало Мипа с его дружеским советом, всегда верным наставлением; Мипа, неизменно провожавшего меня во все предыдущие заезды, проверявшего напоследок крепление тарновой сбруи и напутствовавшего меня добрыми пожеланиями. Мне снова во всех деталях вспомнились его выступление, его победа, его гибель.

Я посмотрел на Менициуса, тот упорно не желал встречаться со мной взглядом.

Я заметил, что ему протянули ещё один нож, какой обычно используют наездники. В правой руке он наготове держал стрекало. На луке седла у него я, к своему немалому удивлению, увидел свернутый в несколько петель хлыстовой нож, который так распространен в Порт-Каре: длинный хлыст, в конечной части которого из единого узла расходятся пять длинных, восемнадцатидюймовых ремней, оканчивающихся в свою очередь четырьмя вделанными в них тонкими, узкими стальными лезвиями. Существует довольно много разновидностей хлыстового ножа, от тех, что имеют на ременных кольцах довольно длинные, дюймов по семь-восемь, обоюдоострые лезвия, до тех, которые оканчиваются заточенными с внутренней стороны крюками, позволяющими атакующему разорвать свою жертву на части. У Менициуса был нож первого типа, с обоюдоострыми лезвиями, способный с двадцати футов перерезать человеку горло.

Я заметил, что таурентины переходят от одного участника соревнований к другому, очевидно передавая им какие-то сообщения. В ответ некоторые наездники выражали яростное возмущение и потрясали вслед таурентинам кулаками.

– Хорошо бы нам не отстать в этих состязаниях, – сказал стоящий у моего стремени арбалетчик.

Я увидел, как таурентин принес Менициусу небольшую, завернутую в шелковую тряпицу коробочку, которую тот нацепил на пояс.

– Смотри, – сказал я своему телохранителю, указывая на растворяющихся среди зрителей вооруженных арбалетами таурентинов.

– Твое дело – гонка, – ответил он. – Об этом мы позаботимся! Там тоже есть наши люди.

Я поднял своего тарна вверх, и он одним мощным движением крыльев переместился с платформы на стартовый насест.

Менициус из Порт-Кара не казался больше неуверенным или испуганным; его лицо приобрело спокойное выражение, а на губах заиграла жестокая улыбка. Он посмотрел на меня и рассмеялся.

Я приготовился к четвертому сигналу судейского гонга. Перед тарнами натянули стартовую заградительную проволоку.

И тут я заметил, что смягчающее удар покрытие убирается подсобными рабочими не только с центрального кольца, но и с расположенных по противоположным концам летного поля, оголяя их металлические острые, как клинок, края, что никогда прежде не делалось на гоночных заездах и применялось только на состязаниях в мастерстве, да и то лишь в тех случаях, когда борьба шла не на жизнь, а на смерть.

Отовсюду с трибун раздались протестующие крики и брань представителей абсолютно всех групп болельщиков.

Наездники, за исключением меня и Менициуса, обменялись тревожными, недоумевающими взглядами.

– Принеси-ка мне, – обратился я к своему стоящему у края насеста арбалетчику, – из моих принадлежностей там, на разминочной площадке, тачакское бола, веревку для каийлы с набором кайв.

Он рассмеялся.

– А я все ждал, – сказал он, – когда ты поймешь, что это не просто состязания, а война.

Подсобный рабочий тотчас бросил мне на седло увесистый сверток. Я невольно усмехнулся.

– Мы держали все это наготове, – сказал арбалетчик.

К подножию стартового насеста подбежал ещё один человек из команды стальных, одержавший победу на одном из первых заездов.

– Там боевые тарнсмены, – запыхавшись, сообщил он. – Таурентины в полной выкладке. Они собираются у стен стадиона.

Нечто подобное я и ожидал. Именно эти люди и использовались для нападения на караван Хинрабиусов.

– Принеси мне еще, – сказал я, – малый тачакский лук и боевые стрелы народов фургонов, те, с зазубринами на наконечнике.

– Все уже в свертке, – ответил арбалетчик.

– Как вы догадались все предусмотреть? – удивился я.

– Это Мип велел, – пояснил арбалетчик. – Он хорошо понимал, какое тебе предстоит состязание.

Я развернул сверток и осмотрел лук. Он был действительно маленьким, не больше четырех футов длиной и сделан из двух рогов боска, соединенных между собой в наиболее толстой части и укрепленных металлическими, опоясывающими рог в семи местах пластинками и широкими полосками кожи. Тачакский лук по своим характеристикам уступает и длинному луку, и арбалету, однако при действии на коротких дистанциях, особенно при необходимости высокой скорострельности, он представляет собой грозное оружие. Его небольшие размеры позволяют пользоваться им на ходу, из седла, в чем проявляется его преимущество перед более мощным, однако не допускающим свободы действий в обращении длинным луком. В отличие же от арбалета малый лук не требует столь значительных затрат времени на подготовку к стрельбе, поэтому скорострельность его весьма высока. Тачакский воин, например, способен на полном скаку выпустить по мишени одну за другой двадцать стрел всего за какую-нибудь минуту.

Интересно отметить, что малый лук никогда не применяется наездниками на тарнах, возможно потому, что живущие в отдаленных от экватора широтах горожане практически незнакомы с каийлой и не видят для себя преимуществ в использовании оружия наземных всадников. А может, это объясняется устойчивыми традициями северян, доверяющих лишь тем видам вооружения, что проверены столетиями, и полагающих, что основным преимуществом наездника на тарнах является дальность действия его оружия, а не скорость и точность. Однако я полагаю, что основной причиной неуважительного отношения наездников к малому луку являются именно его небольшие размеры, он кажется им слабым оружием, игрушкой в руке настоящего воина.

Кто-то из команды стальных, завидя этот лук среди вооружения Гладиуса с Коса, шутливо спросил, не для детей ли этот лук? Понять их было можно, ведь они никогда не передвигались в седле каийлы и не имели дела с тачаками. Мне же кажется, что боевые действия в седле каийлы и в седле тарна имеют между собой много общего и малый лук так же достоин использования в горианском небе, как и в южных степях. Кроме того, я много времени уделил, тренируя моего тарна выполнять команды, подающиеся голосом, а это в значительной мере освобождало мне руки для оружия. Обычно тарнов приучают к одной команде – «табук», означающей «охотиться». К тому же мне хотелось научиться пользоваться, сидя в седле летящего тарна, легким тачакским копьем. Наездники весьма часто берут с собой в воздух притороченное к седлу тарна длинное горианское копье – действительно грозное в умелых руках оружие, но весьма громоздкое и маломаневренное, больше, по-моему, подходящее пехотинцу. Как род войск наездники на тарнах несколько сотен лет назад вышли из наземных вооруженных сил. Однако мне кажется, что даже при столь качественной перемене в условиях и специфике ведения ими боевых действий в их вооружении мало что изменилось: они лишь стремились усовершенствовать свое мастерство и выработать какие-то новые приемы применительно к изменившимся условиям, но ни в коей мере не пересмотреть своего отношения к самому вооружению. Мне всегда очень хотелось иметь свою собственную группу наездников, которую я сумел бы обучить обращению с совершенно новыми для тарнсмена и, безусловно, полезными видами оружия, но такой возможности у меня не было, и даже в Ко-Ро-Ба, моем родном городе, к моим идеям относились без достаточного внимания.

Я приторочил тачакский роговой лук и колчан со стрелами к седлу, уложив под рукой веревки и бола. Меч, как обычно, был при мне, а теперь я присоединил к нему ещё нож убийцы, извлеченный мной из спины несчастного Мипа, и тачакские седельные кайвы.

Со своими приготовлениями я едва не пропустил сигнал судьи к началу гонки, вслед за которым заградительная проволока, натянутая у тарнов перед грудью, упала на землю.

Птицы все, за исключением моей собственной, рванулись в воздух, оглашая воздух пронзительными криками и шумом мощных взмахов заработавших крыльев.

– На месте! – крикнул я, и мой тарн, с горящими глазами, дрожа от возбуждения, остался на стартовом насесте.

У всех находящихся поблизости вырвался крик разочарования. С трибун понеслись улюлюканье и удивленные возгласы.

Я взглянул на ложу Кернуса, убара города, и в насмешливом приветствии помахал ему рукой.

Тот смотрел в мою сторону, ничего не понимая, вцепившись в подлокотники кресла.

– Лети! – закричал, не выдержав, мой арбалетчик.

– Лети же! – кричали члены команды стальных.

Девять поднявшихся в воздух птиц уже достигали первого поворота над летным полем.

Я посмотрел на шесты с двадцатью деревянными насаженными на них головами тарнов, отмечавших количество кругов заезда. Заезд на приз убара – самый длительный по времени и самый утомительный для птиц в состязании тарнов. Но и приз за победу велик – тысяча двойных золотых монет.

– Лети! – скандировали на трибунах болельщики.

Я рассмеялся и прижался к шее моего тарна.

– Ну, Убар Небес, – сказал я измучившейся от ожидания птице, – пора!

С пронзительным воинственным криком единым взмахом мощных черных крыльев боевой тарн Ко-Ро-Ба ушел в небо. Я сильнее прижался к его шее, пряча голову от хлещущего мне в закрытое маской лицо, рвущего на мне одежду потока воздуха. Зрительские трибуны мгновенно слились для меня в единую пеструю, проносящуюся внизу полосу. Меня наполнило чувство ликования.

Мне хотелось, чтобы идущие впереди меня тарны к тому моменту, когда я их догоню, уже не летели одной группой, чтобы мне не бороться с ними за первенство при одновременном старте, где все лишь мешают друг другу, а обходить их одного за другим, если это, конечно, удастся. Я был уверен, что наездники получили указания Кернуса следить за тем, чтобы я в этом заезде не выиграл; очевидно, это было их главной задачей. Одному тарну весьма сложно блокировать сопернику проход через кольцо, но две птицы, действующие согласованно, великолепно справляются с этой задачей. А кроме того, отстав на старте, я хотел выявить среди участников заезда человека, в функции которого будет входить нейтрализация любого противника, создающего препятствия для достижения Менициусом победы. В том, что такой человек непременно участвует в заезде, я не сомневался.

И, наконец, я хотел как можно дольше оставаться позади Менициуса: меня нисколько не прельщала перспектива позволить ему раньше времени оказаться у меня за спиной с ножом в руке.

К окончанию первого круга я уже догнал идущую последней птицу и, выбрав удобный момент, обошел её ничего не подозревающего тарнсмена, вспомнившего о моем существовании, только когда на лицо ему упала тень от пронесшегося у него над головой тарна.

Трибуны огласились восторженными криками.

Это привлекло внимание идущего восьмым наездника, выступающего за золотых, и он, обернувшись в седле, устроился таким образом, чтобы держать меня в поле зрения.

К удивлению зрителей, но вовсе не к моему собственному, он начал управлять птицей так, чтобы я не мог его обойти, при этом сам значительно теряя в скорости.

Едва же мы подошли к первому из серии центральных колец, его красивый, редкой тропической породы тарн, доставленный, очевидно, из южных джунглей Картиуса, сделал полуоборот, выставив вперед когти и загородив проход через кольцо широкими, мешающими нашему движению взмахами крыльев. Мой тарн ударил его, не сбавляя скорости, отшвыривая со своего пути клочья разноцветных перьев, и черной молнией прошел через кольцо.

Я даже не оглянулся. Публика была поражена.

Седьмой наездник, очевидно опытный мастер, выступал без нарукавной повязки, свидетельствующей о принадлежности к какой-то команде, действуя, по-видимому, по указанию убара или же просто желая побороться за первенство самостоятельно. Он упорно, кольцо за кольцом, загораживал мне проход, хотя и не действуя столь открыто, как его предшественник.

Я не мог не признать его мастерства; он, казалось, сосредоточил все свое внимание только на мне, забыв об остальных противниках. И все же мой тарн был более проворным и быстрее реагировал на команду, поэтому, несмотря на позиционное преимущество, моему противнику приходилось прилагать немало сил и умения, чтобы не пропустить меня вперед. Мы оба постоянно наращивали скорость и, поневоле действуя совместными усилиями, оставили позади тарна серебряных и ещё одного наездника без опознавательной повязки. Теперь мой противник шел пятым, а я шестым. Впереди нас были синие, красные, зеленые и выступающий за желтых Менициус. Вдруг за спиной у себя я услышал полный дикого ужаса крик одного из идущих за мной наездников, очевидно отброшенного соперником в сторону самого кольца и напоровшегося на его острые кромки. У меня по телу пробежала дрожь: лишенные защитной оболочки кромки кольца настолько остры, что на той скорости, на которой проходят гонки, способны разрубить наткнувшегося на них всадника или его птицу на части.

Я обернулся на шесты с деревянными изображениями голов тарнов. Оставалось всего одиннадцать кругов. Я бы мог, конечно, обогнать идущего впереди меня соперника, но из-за лишенных защитной оболочки колец это означало бы подвергать огромной опасности и нас обоих, и наших тарнов. Я думаю, ему не больше моего хотелось убивать мою птицу или обрекать на смерть меня самого. Одно дело, ставить блоки при защищенных кольцах, и совсем другое – устраивать настоящее сражение перед висящими в воздухе клинками мечей, что сейчас собой, собственно, и представляли острые края колец.

Я чертыхнулся: обычные мои надежные обходные маневры не срабатывали. И тут мне пришло в голову, что, несомненно, и многие другие участники состязаний изучали манеру поведения Гладиуса с Коса на гонках, как тот в свою очередь изучал их. Однако, к моему сожалению, идущий впереди меня наездник был ветераном гонок на тарнах и почти не выступал на Стадионе Тарнов в Аре, очевидно значительно чаще принимая участие в состязаниях у себя в Торе. Я никогда не видел его в небе, и Мип ничего не рассказывал мне о нем. Если же он изучал манеру поведения на гонках Гладиуса с Коса, значит, он наверняка обратил внимание на мои излюбленные приемы. Поэтому, хотя это было очень непривычно и противоречило всем моим инстинктам, я решил в следующий раз пройти через кольцо не в правой верхней его части, а в левой нижней. Однако и тут меня ждало разочарование: соперник словно чувствовал каждый мой маневр, и снова я миновал кольцо, идя у него в хвосте.

Сомневаюсь даже, что для него составило хоть малейшую трудность разгадать мой маневр, вряд ли он вообще сознательно подходил к рассмотрению моей тактики: очевидно, его понимание моих действий опиралось на какое-то прирожденное чутье, к которому добавлялись многолетняя практика участия в состязаниях и внимательное изучение моей манеры ведения гонки, позволяющие ему предугадывать мои дальнейшие шаги. Я знаю, Мип тоже обладал этим редким внутренним чутьем, и у меня не было основания предполагать, что у остальных профессиональных гонщиков оно отсутствует. Я уже начал сожалеть о том, что так опрометчиво и самоуверенно затянул со стартом. Менициус на Черной Стреле по-прежнему лидировал.

Тут мне на память пришел разговор с Мипом, воспоминание о котором внезапно обожгло мой мозг.

– Что делать, если твой противник по счастливой для него случайности или благодаря высочайшему мастерству знает, как ты поведешь себя в той или иной ситуации, чувствует твою манеру поведения? – спросил я тогда у него, не имея в виду ничего конкретного.

Мы сидели в таверне зеленых, и он, поставив кружку с пагой на стол и рассмеявшись, развел руками.

– Значит, ты не должен иметь какой-либо определенной манеры поведения, – просто ответил он.

Я также рассмеялся, восприняв его слова как шутку.

Однако он уже смотрел на меня совершенно серьезно.

– Я говорю правду.

На шестах оставалось четыре деревянные головы тарна с одной стороны летного поля стадиона и четыре с другой. Итого всего восемь поворотов, четыре полных круга. Медлить больше нельзя. Нужно что-то срочно предпринять. Я решил сбить своего настойчивого соперника с толку и перед очередным проходом через кольцо устроить для него небольшой спектакль, начав действовать вне всякой логики.

Я резко сбросил высоту и ушел в сторону, заставив ведущего меня соперника удивленно закрутить головой и невольно попытаться повторить мой маневр. Его тарн тут же сбился с ритма, и уже за спиной я услышал пронзительный крик идущей за мной вслед птицы, столкнувшейся с тарном моего соперника, и яростные проклятья их наездников.

К тому времени, когда на шестах оставалось семь деревянных голов тарнов, я догнал наездника синих, идущего четвертым.

Птица его была сильнее тарна наездника из Торы, но в мастерстве он явно ему проигрывал. Я легко обошел его у очередного кольца, сделав вид, будто собираюсь пройти его в левой нижней части, и резко бросив свою птицу вправо вверх. Пытаясь поставить мне блок в ошибочно выбранной им позиции, он так старался, что едва не напоролся на острый край кольца, и после того как его изумленная птица, не выдержав, свернула у острой кромки в сторону, ему пришлось возвращаться заново и проходить через то же кольцо.

Крики зрителей на трибунах переросли в настоящий рев, и хотя слов разобрать было невозможно, я расценивал их как выражение восхищения, как в данной ситуации я, вполне естественно, и должен был их воспринимать.

И тут я внезапно услышал свистящий звук над головой и пригнулся к седлу. Выпущенной из арбалета стрелы я не увидел, но сам звук мне был хорошо знаком.

Вслед за ним донеслись ещё два угрожающих свистящих звука стрел.

– Давай! – закричал я. – Давай, Убар Небес!

Птица, забыв об опасности, рванулась вперед.

Краем глаза я заметил около пятидесяти тарнсменов, расположившихся за задними рядами трибун, на верхнем крае стены стадиона, дожидающихся, когда я подойду поближе.

– Давай, Убар Небес! – кричал я. – Давай! Вперед!

Птица мчалась изо всех сил.

И тут я, к своему ужасу, увидел, что оба шедших впереди наездника – красных и зеленых – идут к кольцу вровень, постепенно замедляя движение, готовясь заблокировать мне проход через центральное кольцо.

У зрителей вырвался единодушный вопль возмущения.

Я не сразу догадался, что они затевают, но то, что один из наездников выступал за зеленых, открыло мне глаза на многое. Убар, несомненно оказавший всяческую поддержку зеленым, очевидно, потребовал и от них сделать все возможное, чтобы не дать мне добиться победы. Менициус на Черной Стреле, не отвлекаясь ни на что, шел только вперед.

Моя птица, как таран, врезалась между двух идущих плотно друг к другу соперниц, и через мгновение со всех сторон засверкали вспышки стрекал, птицы били крыльями и яростно рвали друг друга когтями. Тут в нас врезался шедший следом тарн, вероятно синих, а за ним – птица с наездником из Тора и, возможно, ещё одна или две.

Наездник зеленых, издав дикий вопль, зажал руками рану на груди у самого горла и потерял контроль над своим тарном. Птица красных выбралась из свалки и продолжила гонку. Красный, как и Менициус и двое других наездников, принимал участие и в восьмом заезде. Это был тот самый тщедушный бородатый человек, голый по пояс, с золотым медальоном на груди.

Мимо нас прошел тарн серебряных.

Мой тарн сцепился с птицей, наездник которой выступал без опознавательной нарукавной повязки. Птицы яростно рвали друг друга. Сам я получил хороший удар стрекала, и на какое-то мгновение невыносимая боль затопила мое сознание и погрузила все вокруг меня в темноту. Привели меня в себя мощные удары крыльев птицы соперника. Я открыл глаза и, увидев её нацеленный в меня хищный клюв, механически ткнул в неё стрекалом. Птица отпрянула в сторону, подставляя мне своего наездника, и мы с ним накинулись друг на друга, сражаясь стрекалами, как мечами, и разбрасывая вокруг настоящие фонтаны ослепительных искр. Мы были уже у самого кольца, и соперник, не выдержав, отвел свою птицу в сторону. Мой тарн рвался довести поединок до победного конца, но я удержал его.

– Вперед, Убар Небес! – крикнул я – Вперед!

Перед нами оставались три птицы – красных, серебряных и желтых.

Сзади прозвучал сигнал судьи, отмечающий пропуск одним из наездников кольца и требующий возвращения и повторения попытки. Я усмехнулся и продолжал наращивать скорость.

Над головой просвистела новая стрела.

– Давай, Убар Небес! – кричал я. – Давай!

Тот черным пламенем рвался сквозь кольца, одно за другим оставляя их за спиной.

На шестах ещё оставалось пять деревянных голов, когда он догнал и обошел серебряного. На следующем повороте он оставил позади красного. Бородатый наездник с медальоном на груди нещадно нахлестывал свою птицу стрекалом, и, когда я проходил мимо него, я увидел в его глазах сумасшедшую ярость. У кольца он попытался было прижать нас к нижней металлической кромке, но прежде, чем ему это удалось, он был уже оставлен позади.

У меня вырвался ликующий вопль. Теперь впереди оставался только тарн Менициуса из Порт-Кара.

– А сейчас, Убар Небес, – сказал я, – тебе придется постараться по-настоящему.

Птица, словно чувствуя близкую победу, заработала крыльями изо всех сил.

Прижавшись к самой её шее, я видел, как фигура Менициуса на своей Черной Стреле постепенно увеличивалась в размерах.

На шестах оставалось четыре деревянные головы.

Моя птица работала крыльями все быстрее.

– Победа будет за нами, Убар Небес! – крикнул я ей. Она ответила мне торжествующим криком.

И тут я услышал за своей спиной нарастающий шум крыльев и заметил догоняющий меня целый отряд тарнсменов, черной тучей круживших над летным полем стадиона среди ясного, безоблачного неба.

Я сорвал притороченный к подседельнику тачакский лук и через мгновение уже посылал одну за другой стрелы в пристроившихся в хвост ко мне наездников – числом не менее дюжины, – пока остальные, наседавшие сверху, пытались прижать меня к земле. Внезапно Убар Небес издал дикий крик, от которого даже у меня мурашки побежали по телу; это был уже не просто крик, а устрашающий клич боевого, специально обученного тарна, в котором слились и ярость от вида приближающегося врага, и ликование от предстоящей схватки, и проснувшаяся в птице кровожадность хищника. Он не просто летел по знакомой летной трассе стадиона, он нападал с вытянутым вперед клювом и растопыренными острыми, как кривые ножи, когтями; гонка перестала быть состязанием в мастерстве, она превратилась в смертельный поединок.

Я, не сбавляя скорости, поливал короткими тачакскими стрелами наседающих со всех сторон наездников, тщетно пытающихся достать меня мечом. Мой тарн мощными ударами клюва расшвыривал тех птиц, что осмелились стать у него на пути. И вдруг, к моему ужасу, я увидел, как один из наездников сбоку ударил мою птицу длинным копьем, острие которого скользнуло ей по клюву и оставило глубокий след у неё на теле. Я не успел даже крепче схватиться за поводья, как Убар Небес, издав пронзительный, наполненный болью крик, рванулся к птице противника, мощным ударом клюва отшвыривая её в сторону, и, схватив лапой её оторопевшего от неожиданности седока, рванул его с седла с такой силой, что оборвал ремни безопасности как простые тесемки. Через мгновение его тело закувыркалось в воздухе.

Это окончательно поубавило смелости моим противникам, основанной, очевидно, на их численном превосходстве, и они, стараясь держаться ближе друг к другу, представляли теперь отличную мишень для моего безотказно действующего тачакского лука. Наконец, видя, что мечи их и копья в разыгравшейся схватке совершенно неэффективны, они решили изменить тактику и, собравшись вместе, заблокировали проход в очередное боковое кольцо. Однако это вызвало у моего тарна совершенно иную реакцию, чем та, на которую они рассчитывали, и он с хищно раскрытым клювом яростно бросился на таран. Птицы противника не выдержали лобовой атаки и в последнюю секунду с истеричными воплями бросились врассыпную, унося прочь своих изрыгающих проклятия седоков.

– Молодчина! – кричал я. – Давай, Убар Небес! Вперед!

Менициус на Черной Стреле был далеко впереди, но мой тарн быстро настигал его, преследуя, как хищник ускользающую добычу.

За то время, что ушло у меня на сражение с врагами, четыре тарна обошли меня, хотя остальные все ещё были сзади, не сумев обойти скопление кружащих в воздухе не участвующих в состязании птиц.

Я оставил позади птицу с седоком, выступающим без опознавательной повязки.

Впереди двигались красный, синий и, конечно, мой основной выступающий за желтых противник – Менициус.

На шестах по краям летного поля оставалось только две деревянные головы тарнов.

Очередная стрела прочертила свой путь, промелькнув у самого моего лица.

Подойдя к центральному кольцу, я снова встретился с нападавшими на меня наездниками, на этот раз перегруппировавшимися и рассредоточившимися по более широкому пространству. Снова мне пришлось браться за тачакский лук, и ряды наездников после этого значительно поредели, но и стрелы, которых у меня изначально было всего сорок, все вышли.

Я услышал торжествующий крик одного из них, очевидно предводителя, подающего сигнал своим засевшим на стене тарнсменам встретить меня у дальнего кольца перед поворотом.

К этому времени мы обошли наездника серебряных, а немного погодя и синих.

У представителя красных происходил настоящий поединок с Менициусом, блокировавшим ему проход в кольцо. В результате наезднику красных пришлось уступить, и мне хорошо была видна ярость, исказившая черты его заросшего бородой лица, и черные глаза, горящие нисколько не слабее его пылающего на солнце золотого медальона. Очевидно, несмотря ни на какие указания убара или кого бы там ни было, этот человек не хотел проигрывать и решил бороться до конца. Я усмехнулся.

И тут прямо передо мной, слетаясь буквально отовсюду, у кольца собралось около десяти наездников, загородивших мне проход и дожидающихся меня с оружием наготове. Убар Небес без колебания выбрал себе жертву в самом центре кольца. Последовал короткий жестокий удар, едва не выбросивший меня из седла, и путь перед нами был свободен. Остальные рванулись было за нами в погоню, но тут же запутались в кольцах брошенной мной веревки-путанки, применяемой тачаками для ловли босков. Наездники разразились проклятиями и принялись мечами перерубать веревку, спутывающую лапы и крылья их тарнов. Они были выведены из строя надолго. Оставшиеся направились к другому кольцу, чтобы повторить неудавшуюся попытку.

Когда я подошел к центральному кольцу, на шесте оставалась только одна деревянная голова тарна.

А впереди парили в воздухе загораживающие мне дорогу тарны.

Я быстро размотал бола – длинный кожаный ремень, также используемый тачаками для ловли диких животных, однако в отличие от напоминающей своеобразное лассо веревки-путанки имеющий на концах специальные тяжелые шары. При умелом обращении бола может оказаться весьма эффективным сковывающим движение орудием, что через мгновение и проверили на себе двое ринувшихся мне навстречу тарнсменов. Очередного кинувшегося мне с мечом наперерез наездника я встретил стрекалом, и выплеснувшийся фонтан искр заставил его тарна испуганно отпрянуть в сторону и дать мне возможность встретить рванувшегося ко мне с расставленными когтями следующего тарна. Вспышка стрекала ослепила и эту птицу, и она поспешно убралась прочь. Однако с воином больше подобает выяснять отношение клинком, а не стрекалом, и, выхватив меч, именно так я и встретил своего пятого противника. Шестой, предводитель, оставшись в одиночестве, ругаясь на чем свет стоит, поспешил освободить мне дорогу.

С длинного шеста убирали последнюю деревянную голову тарна.

– Лети! Лети, Убар Небес! – закричал я – Лети так, как никогда ещё не летал!

И птица черной молнией прошла сквозь кольцо.

Наездник красных, приближаясь к кольцу у поворота, упорно боролся с блокирующим его действия Менициусом. Оба они, мешая друг другу, быстро теряли скорость. Убар Небес смерчем рвался вперед. Нет, на Горе не было другой равной ему птицы!

– Хар-та! – кричал я ему. – Быстрее! Хар-та!

На полном ходу вонзился он в идущих вплотную одна к другой птиц, выбирая направление прямо в центр кольца и по инерции таща за собой обоих тарнов и их изумленных наездников. В глазах Менициуса сверкнула дикая злоба, рука его потянулась к ремню. Наездник красных, исходя проклятиями, старался прижать нас вправо, чтобы при прохождении кольца не задеть его левой кромки – при нашей скорости это, несомненно, стоило бы ему жизни. И тут я боковым зрением уловил резкое движение руки Менициуса и инстинктивно вплотную прижался к телу Убара Небес. Слева от меня послышался легкий звук бьющегося стекла и последовавший за ним дикий вопль наездника красных. Оглянувшись, я увидел, что он с остервенением трет лицо и грудь, залитые какой-то жидкостью. Птица его, внезапно почувствовав свободу, вышла из-под контроля и отклонилась влево, пытаясь отойти от нашей массы переплетенных тел в сторону. Тут же раздался страшный хруст, и я заметил, как край острого железного обода разрубил плечо несчастного наездника и его окровавленное тело, выброшенное ударом из седла, закувыркалось в воздухе.

Вслед за этим я услышал треск рвущейся материи, и на левой руке у меня появились две кровавые полосы.

Внезапная боль отрезвила меня, и в следующий бросок хлыстового ножа я мечом перерубил его ремни. Менициус, сыпя проклятиями, швырнул в меня обрывками плети, и они пролетели у меня над головой. Когда мы миновали первое из трех последних колец, он вытащил из-за пояса нож. И тут ужас мелькнул у него в глазах, он увидел, как я достал обоюдоострую тачакскую кайву и приготовился к броску.

– Нет! – дико закричал он и развернул тарна, закрывая его грудью свое тело.

Мой тарн не мог упустить такой момент и тут же впился когтями в шею Черной Стрелы. Так, с переплетенными телами наших птиц, седло к седлу, выкручивая друг другу руки, мы с Менициусом одновременно миновали второе кольцо. Наконец мой противник не выдержал и, взвыв от боли, выронил нож. Наши птицы отпрянули в стороны, и тут удар судейского гонга оповестил, что мы оба пролетели мимо последнего кольца. Я убрал кайву за пояс и, развернув тарна, загородил им проход в кольцо, дожидаясь возвращения Менициуса.

Лицо его исказилось от бешенства.

– Быстрее, тебя приходится ждать, – сказал я ему, – или Менициус уже отказался от гонки?

Тот проревел нечто нечленораздельное и дернул уздечку. Послушная птица мгновенно отреагировала на его команду и прошла через последнее кольцо одновременно с Убаром Небес.

И тут моя птица сделала настоящее чудо: в каких-нибудь два взмаха мощных крыльев она вырвалась вперед и первой села на финишный насест. Мы с ней ликовали оба: она – пронзительным победным криком, а я потрясая над головой кулаками.

Черная Стрела опустилась на финишный насест через какое-нибудь мгновение.

Вопли зрителей были просто оглушительными.

Менициус дрожащими руками сбросил с себя ремни безопасности, спрыгнул на песчаное поле стадиона и, едва держась на ногах, протянув вперед руки, побежал к ложе убара.

Я видел, как при его приближении Сафроникус, находящийся здесь же, у трона убара, отдал приказ четырем арбалетчикам стрелять. Менициус, пронзенный четырьмя стрелами, упал на песок. И тут же вслед за ним упал один из таурентинов: в спине у него торчала выпущенная со зрительской трибуны стрела. Кернус вскочил на ноги и плотнее собрал вокруг себя телохранителей.

Откуда-то издали доносилась исполняемая множеством голосов песня, прославляющая Ар. Зрители подхватили её, песня набирала мощь. Люди вставали на ноги и исполняли её стоя.

– Прекратить! – завопил Кернус. – Немедленно прекратить пение!

Но песня звучала все громче.

В ней слышались гнев, триумф и гордость – гордость жителей за их славный город. Некоторые из зрителей бросились срывать зеленые знамена, украшающие ложи убара и верховного служителя посвященных.

Кернус не посмел отдать своим людям приказ стрелять. Он стоял в ложе убара и яростно потрясал кулаками.

– Прекратить! – кричал он. – Прекратить немедленно!

Песня набирала силу, все больше и больше зрителей подхватывали её, и вскоре уже все трибуны повторяли её гордые слова.

Один за другим приземлялись на финишные насесты участвовавшие в гонке тарны – те, которым удалось долететь, но никто не обращал на них внимания.

Сейчас были только песня, только люди, её исполняющие.

И вдруг центральные ворота Стадиона Тарнов распахнулись, и на его песчаное поле стали входить тысячи и тысячи людей, тех, что были на поединках на Стадионе Клинков. Во главе их, как всегда в скрывающем лицо шлеме, шел легендарный Мурмилиус.

Я сам, хотя и не был родом из Ара, все ещё сидя в седле, невольно подхватил слова песни, прославляющей этот славный город.

Кернус смотрел на меня, едва сдерживаясь от распирающего его гнева.

И тогда я снял со своего лица кожаную маску.

Он отшатнулся – и из груди его вырвался крик ужаса. Даже Сафроникус, предводитель таурентинов, оцепенел, не веря своим глазам.

Тут из рядов вновь прибывших вышел Мурмилиус и направился к ложе убара. Охранявшие её таурентины подняли арбалеты.

Мурмилиус остановился в двух шагах от ложи и поднял свой шлем, в течение долгих месяцев скрывавший его.

Кернус закрыл лицо руками. Он испустил дикий вопль и, сорвав с себя мантию убара, кинулся прочь из ложи.

Таурентины побросали свои арбалеты на землю. Сафроникус, их капитан, отстегнул свою алую накидку, снял шлем и вышел из ложи на поле стадиона. Здесь он опустился на колени и положил свой меч к ногам стоящего перед ним человека.

Тот поднялся в ложу убара и положил свой шлем на подлокотник трона. Затем он накинул себе на плечи мантию убара и занял место на троне, положив на колени свой верный меч.

На глазах стоящих вокруг меня я заметил слезы, да и мои глаза стали влажными.

– Папа, а кто этот человек? – долетел до меня вопрос какого-то ребенка.

– Это Марленус, – ответил его отец. – Он вернулся домой. Это убар Ара.

И снова тысячи людей запели гимн города. Я спустился с седла и подошел к распростертому, пронзенному стрелами телу Менициуса. Затем вытащил из-за пояса метательный нож, специально предназначенный для убийства, и швырнул его на землю. Лезвие его глубоко вошло в песок рядом с лежащим на нем телом. На рукояти ножа даже в таком положении хорошо виднелась опоясывающая её надпись: «Я искал его. И я его нашел».

Простояв с минуту, я снова вернулся к своему тарну и удобнее устроился в седле.

Меч и кайва были у меня на поясе.

У меня ещё оставались некоторые неоконченные дела в доме Кернуса, прежнего убара Ара.




Глава 23. Я ЗАКАНЧИВАЮ СВОИ ДЕЛА В ДОМЕ КЕРНУСА


Я ждал, сидя в центральном зале дома Кернуса, в его собственном громадном кресле, положив перед собой меч. Мне несложно было попасть в его дом прежде него самого, поскольку я добрался сюда на черном тарне.

Взгляд мой удержал бы на месте каждого, кто попытался бы преградить мне дорогу, но таких не находилось, поскольку залы огромного дома были почти пусты. Очевидно, слухи о событиях на Стадионе Клинков достигли дома Кернуса раньше, чем Стадиона Тарнов.

Я прошел по опустевшим, обезлюдевшим залам, тишина которых лишь изредка нарушалась мелькавшими кое-где рабами и охранниками, собирающими свои пожитки, чтобы скорее убраться подальше. Я миновал целый ряд мрачных помещений, забитых пленниками и рабами – мужчинами, женщинами, детьми, часть из которых была прикована к стенам, а другие выглядывали из-за решеток.

Суру я нашел в её комнате. Она лежала на подстилке рабыни, но была в одеянии свободной женщины. Ошейник, конечно, все ещё был на ней. Глаза её были закрыты, а лицо – белым как мел.

Я бросился к ней и заключил в свои объятия.

Она с трудом открыла глаза и, казалось, не узнала меня.

Все во мне закипело от гнева.

– Он был красивым юношей, – пробормотала она, – красивым юношей.

Я уложил её на подстилку и оторвал кусок материи, чтобы перевязать ей руки со вскрытыми венами.

– Я позову кого-нибудь из медиков, – попытался я её успокоить. – Фламиниус, сейчас, конечно, пьяный, мог все ещё быть в доме.

– Нет, – ответила она, беря меня за руку.

– Ну зачем ты это сделала? – воскликнул я.

Она взглянула на меня с легким удивлением.

– Куурус, – прошептала она, называя меня по имени, под которым я был известен в этом доме. – Куурус, это ты?

– Да, – ответил я, – да!

– Я не хотела больше оставаться рабыней… Передай Хо-Ту, что я люблю его.

Я вскочил на ноги и бросился к двери.

– Фламиниус! – закричал я изо всех сил. – Фламиниус!

Какой-то раб, пробегавший мимо, остановился по моей команде.

– Приведи Фламиниуса! – приказал я. – Он должен остановить кровь.

Раб бросился на поиски.

Я вернулся к Суре. Ее глаза были закрыты, а лицо покрывала мертвенная бледность. Дыхание едва замечалось.

Осмотревшись, я увидел в комнате некоторые знакомые вещи: кусок шелка, расчерченный на квадраты для игры, всевозможные бутылочки, пузырьки.

Сура с трудом открыла глаза, увидела меня и улыбнулась.

– Он красивый юноша, правда, Куурус? – спросила она.

– Да, – ответил я, – он отличный парень.

– Отличный.

– Да, – сказал я, – да.

Сура закрыла глаза и улыбнулась.

Через минуту в комнату вошел Фламиниус. Он нес под мышкой какой-то медицинский аппарат и канистру с жидкостью. От него попахивало вином, но глаза были трезвыми. Войдя в комнату, он остановился, глядя на Суру.

– Поторапливайся! – воскликнул я.

Он опустил на пол принесенные с собой вещи.

– Быстрее! – не выдержал я.

– Разве ты не видишь, что она мертва?

В его глазах заблестели слезы. Нетвердой походкой он подошел к Суре и опустился рядом со мной на колени. Пытаясь удержать рыдания, он стиснул ладонь зубами.

Я поднялся.




Теперь я ждал, сидя в центральном зале дома Кернуса. Он был пуст. Я обводил взглядом столы, выложенный плиткой пол, вделанные в стены кольца для приковывания рабов, квадратную площадку с песком в центре зала, между столами. Я расположился в кресле Кернуса, обнажив меч и положив его перед собой.

В зале царила полутьма и прохлада. В доме стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь заглушаемыми толстыми стенами редкими криками с улицы да обрывками песнопений во славу Ара.

Я ждал. Терпения у меня хватало. Я знал: он обязательно придет.

Внезапно двери распахнулись, в зал вошли пятеро человек. Первым появился дрожащий Кернус с диким, блуждающим взглядом, за ним шел Филемон из касты писцов, затем человек, командовавший наездниками на тарнах, бывшими моими противниками на Стадионе Тарнов, и двое таурентинских охранников.

Едва они ворвались в зал, я поднялся из-за стола и, уперев в его деревянную поверхность острие меча, обвел их изучающим взглядом.

– Я пришел за тобой, Кернус, – сказал я.

– Убейте его! – крикнул Кернус пришедшим с ним охранникам.

Командир тарнсменов посмотрел на меня с ненавистью и выхватил свой меч, но, поколебавшись мгновение, внезапно швырнул его на пол.

Из груди Кернуса вырвался негодующий вопль.

Двое таурентинов один за другим также обнажили мечи и бросили их на покрывающие пол изразцы.

– Трусы! – завопил Кернус. – Мерзавцы!

Его наемники разом повернулись и все как один бросились из зала.

– Вернитесь! – отчаянно вопил Кернус.

Филемон с расширенными от ужаса глазами, пятясь, также поспешно оставил зал.

– Вернитесь! – призывал их Кернус. – Я приказываю: вернитесь назад!

Вне себя от ярости, он плюнул на пол и повернулся ко мне.

Я молча наблюдал за ним. В эту минуту лицо мое, должно быть, было страшным.

– Кто ты? – запинаясь, спросил Кернус.

В эту минуту я поверил, что, вероятно, я действительно мало напоминаю сейчас Тэрла Кэбота. Кернус это, конечно, помнил, по он никогда не видел настолько холодных, ничего хорошего не обещающих глаз.

– Я – Куурус, – ответил я.

Направляясь из спальни Суры в зал Кернуса, я задержался в отведенных для меня комнатах и снова надел черное одеяние убийцы и поместил на лоб черную отметку в виде кинжала.

– Убийца? – спросил Кернус прерывающимся голосом. – Ты – Тэрл Кэбот! Ну, да! Ты Тэрл Кэбот из Ко-Ро-Ба!

– Я – Куурус.

– У тебя на лбу черный символ смерти, – прошептал он.

– Это для тебя, – сказал я ему.

– Нет! – закричал оп.

– Да, Кернус. Это по тебе я ношу на лбу черную метку.

– Я ни в чем не виноват! – воскликнул он.

Я не удостоил его ответом.

– Это Менициус, – быстро забормотал Кернус, – это он, он убил того воина из Тентиса! Это он, а не я!

– Я получил плату, – перебил я его; я решил пока не говорить с ним о Суре.

– Это Менициус, – продолжал стонать Кернус.

– Но отдал ему приказ ты.

– Я дам тебе золота, много золота!

– У тебя ничего не осталось, Кернус, – сказал я, не сводя с него холодного, бесстрастного взгляда. – Ты все потерял.

– Не убивай меня! – взмолился он. – Не убивай!

– Но ведь ты лучше всех владеешь мечом в этом доме, – усмехнулся я. – Насколько я знаю, ты даже принадлежишь к касте воинов.

– Не убивай меня, – словно не слыша, бормотал он.

– Защищайся, – сказал я.

– Нет, нет, нет! – отчаянно замотал он головой.

– И это гордый Кернус, – с насмешкой заметил я.

– Нет, нет, нет, нет!

– Хорошо. Бросай оружие и сдавайся. Я прослежу, чтобы тебя в целости и сохранности доставили во дворец убара, где, я надеюсь, правосудие, наконец, свершится.

– Да, да, конечно, – простонал Кернус. Он с обреченным, покорным видом сунул руку в складки своей одежды и вытащил длинный кинжал. Я внимательно наблюдал за ним. Внезапно он быстро выбросил руку и метнул кинжал в меня. Я был готов к этому и резко увернулся.

Кинжал вонзился в спинку стоящего за мной кресла, и его лезвие глубоко вошло в деревянную поверхность.

– Превосходный бросок, – поделился я своим мнением.

Он уже сжимал в руке меч, в его глазах пылала ненависть.

Предстоящая схватка наполнила меня восторгом, и я, перемахнув через стол, бросился к нему.

В то же мгновение наши просвистевшие в воздухе клинки встретились.

Он прекрасно владел оружием и действовал быстро, умело, хитро и напористо.

– Превосходно, – заметил я ему.

Мы кружились по залу, опрокидывая стулья и сражаясь прямо на столе, неуклонно приближаясь к центру зала, к засыпанной арене.

Наконец Кернус, отступая, сделал неверное движение и упал; я тут же приставил острие меча ему к горлу.

– Ну, – сказал я, – выбирай: мой клинок или копье правосудия Ара?

– Пусть это будет твой клинок, – ответил он.

Я отступил и позволил ему подняться. Схватка возобновилась с новой силой. Наконец я ранил его в левое плечо. Показалась кровь. Я отошел на пару шагов. Он сорвал с себя мантию и остался только в подпоясанной ремнем домашней тунике. Рана в его плече сочилась кровью.

– Сдавайся, – предложил я.

– Умри! – крикнул в ответ он, бросаясь ко мне.

Его атака была великолепной, но вскоре мне снова дважды удалось ранить его, нанеся удары в грудь и слева, под ребра.

Кернус пошатнулся и отступил. Взгляд его помутился. Он закашлялся, и на губах у него показалась кровь.

Я ждал.

Он смотрел на меня, тяжело переводя дыхание и вытирая капли пота на лице окровавленной рукой.

– Сура мертва, – сказал я ему.

Он, казалось, удивился.

– Я не убивал её, – пробормотал он.

– Это именно ты убил её.

– Нет!

– Убить можно по-разному, – сказал я.

Едва держащийся на ногах, залитый кровью, Кернус не сводил с меня глаз.

Я двинулся к нему. Кернус быстро оглянулся и увидел, что дверь, ведущая на лестницу, открыта. Там, наверху, начинался проход к зверю. Черты его лица мгновенно исказились, взгляд наполнился дикой, безумной радостью. Он весь подобрался, словно готовясь отразить мою атаку, и, внезапно развернувшись, со всех ног бросился к двери.

Я дал ему возможность добежать до двери и, спотыкаясь, взобраться по ступеням. Сам я остановился в дверном проеме.

– Вот кто защитит меня! – донесся до меня сверху его голос. – А ты, Тэрл Кэбот, – глупец!

Стоя на верхних ступенях, он запустил в меня мечом. Я уклонился, и лезвие глухо загрохотало до черепичному полу. Кернус скрылся в проходе.

Я медленно поднялся по лестнице и увидел, что дверь в помещение для зверя в конце прохода открыта.

Как я и ожидал, охранников на месте не оказалось.

По полу, там, где пробежал Кернус, тянулась цепочка кровавых следов.

– Ты тоже так и не стал настоящим игроком, Кернус, – сказал я негромко.

Из дальнего конца помещения я услышал донесшийся до меня душераздирающий вопль и сердитое рычание, сменившееся странными звуками какой-то возни и утробным урчанием.

Когда я осторожно с мечом наготове подошел к комнате, животное уже исчезло.

Я пробежал через комнату и оказался у прохода, ведущего в гораздо большее по размеру помещение с широким порталом, выходящим наружу и открытым всем ветрам. Здесь я почувствовал запах тарна и примешивающийся к нему другой, не поддающийся определению, но, несомненно, принадлежащий животному запах. С наружной части помещения во внешнюю стену цилиндра Кернуса была вделана площадка для тарнов, ступив на которую я увидел на спине быстро удаляющегося огромного тарна что-то косматое и сгорбленное.

Я обернулся и внимательно осмотрел помещение. В углу я заметил ружье, несомненно доставленное сюда с Земли. Вдоль стен располагалась аппаратура, напоминающая некогда виденные мною приборы Царствующих Жрецов: сложные пульты управления, переплетающиеся толстые жгуты проводов, какие-то диски. Я заметил, что приборы предназначались для существ, обладающих органами зрения: они были снабжены разнообразными шкалами и дрожащими на них стрелками, подходящими, как – я догадался, к предельным из рассчитанных делений. Среди приборов, на одной из горизонтальных панелей вспыхивал и гас какой-то конус. Я осторожно взял его, поднес к уху и услышал поступающий из него странный сигнал непрерывно изменяющейся тональности. Сигнал поступал со все возрастающей частотой, становился все громче, набирал силу и вдруг, к моему изумлению, исчез. Наступила томительная пауза, сменившаяся через минуту также внезапно появившимся странным звуком, который едва ли мог быть воспроизведен живым существом. Он, несомненно, был искусственного происхождения и продолжал раздаваться снова и снова.

Я положил конус на место. Звук не смолкал.

В комнату вошел Хо-Ту, сжимая в руке длинный кривой нож.

– Где Кернус? – спросил он.

Я кивнул на валявшиеся в углу среди мусора и костей окровавленные лохмотья и объеденные остатки туловища.

– Ты не смог бы сделать этого лучше, – заметил я.

Хо-Ту посмотрел на меня.

– Сура, – сказал я, – просила передать, что любила тебя.

Хо-Ту кивнул; в его глазах стояли слезы.

– Я счастлив, – пробормотал он и быстрыми шагами оставил комнату.

Среди останков я заметил цепочку и медальон Кернуса – золотого тарна в оковах. И цепочка и медальон были забрызганы кровью.

Я подобрал медальон и бросил его на горизонтальную панель рядом со все ещё вспыхивающим конусом, продолжавшим посылать свой остающийся без ответа запрос.

Я огляделся. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах животного. Я увидел толстый слой паутины, на которой, очевидно, спало это существо, и оценил её прочность. Увидел коллекцию небольших коробочек, доставленных с черных кораблей, и ящики, заполненные дискетами для компьютера. Царствующие Жрецы, подумалось мне, могли бы извлечь немалую пользу из содержимого этой комнаты. Полагаю, даже они могли бы узнать много нового для себя.

Я вернулся к панели и взял конус; издаваемый им звук чем-то отдаленно напоминал непривычный для человеческого уха голос. На одной из поверхностей конуса я заметил кнопку и нажал её. Звук моментально прекратился.

Поднеся конус ко рту, я начал говорить. Я говорил на горианском языке. Я не знал, к кому обращаюсь, но был уверен, что мое послание будет услышано или каким-то образом воспринято. Рано или поздно его непременно поймут.

– Кернус мертв, – говорил я. – Зверь ушел. Ответа не будет.

Я снова нажал кнопку выключателя, но конус молчал.

Потом я повернулся и вышел из комнаты, заперев её снаружи, чтобы другие не смогли в неё войти. Проходя через центральный зал дома Корпуса, я столкнулся с Фламиниусом.

– Хо-Ту, – пробормотал он и поманил за собой.

Я направился за ним в спальню Суры.

Рядом с телом девушки лежал Хо-Ту, своим кривым ножом перерезавший себе горло. Я заметил, что прежде, чем сделать это, он снял с Суры рабский ошейник.

Фламиниус был потрясен. Мы обменялись с ним понимающими взглядами. Он опустил глаза.

– Ты должен жить, – сказал я.

– Нет, – покачал он головой.

– У тебя есть работа, – говорил я. – В Аре новый убар. Ты должен вернуться к своим исследованиям.

– Жизнь мало что значит, – сказал он.

– А смерть? – спросил я.

Он поднял голову.

– Смерть вообще ничего не значит.

– Если смерть ничего не значит, следует выбрать ту малость, которую предоставляет жизнь, что на самом деле вовсе не так уж мало.

Он отвел взгляд.

– Ты воин, – сказал он. – У тебя есть твои войны, сражения.

– У тебя тоже. Ты медик. Дар-косис ещё не побежден.

Он опустил голову.

– Ты должен вернуться к работе, – продолжал убеждать его я. – Ты нужен людям.

Он горько рассмеялся.

– Кто я такой, чтобы печься о других? – воскликнул он.

– Ты – Фламиниус, тот, кто некогда любил людей и выбрал зеленые одеяния касты медиков.

– Когда-то я знал одного Фламиниуса, – усмехнувшись, сказал он. – Но это было очень давно.

– А я знаю того Фламиниуса, который есть сейчас.

Он посмотрел мне в глаза, в них стояли слезы. Как, впрочем, и в моих.

– Я любил Суру, – вдруг признался он.

– Хо-Ту тоже её любил, – ответил я. – По-своему она была дорога и мне.

– Я не умру, – сказал Фламиниус. – Хорошо. Я буду работать.

Я вернулся в свою комнату. С улицы доносились песнопения, прославляющие Ар.

Я смыл со своего лица знак черного кинжала.




Глава 24. СУД УБАРА


В Центральном Цилиндре Ара, где располагался дворец убара и проходили судебные процессы, в отведенной мне комнате я надел ярко-алую тунику воина.

Она была чистой и свежей, выглаженной горячим утюгом. Я пристегнул новые, из блестящей черной кожи, с медными чеканными украшениями ножны, но вложил в них свой старый, помнящий ещё далекие времена осады Ара верный меч. Сидя на краю каменного ложа, я нагнулся, чтобы завязать сандалии. Напротив, поджав под себя ноги и уперев в ладони подбородок, сидел Хул.

– Я агент Царствующих Жрецов в Аре, – сказал он. – С самого начала я наблюдал за всеми твоими действиями в городе.

– Ты же принадлежишь к партии Марленуса? – удивился я.

– Он мой убар, – сказал Хул. – Я счел за честь принять участие в его возвращении на трон.

– Сомневаюсь, что Царствующие Жрецы обрадованы таким поворотом событий, – заметил я.

– Они смотрят на вещи реально, – пожал плечами Хул.

– С Марленусом на троне Ар будет представлять для них опасность.

Хул усмехнулся.

– Ар всегда опасен, – он почесал за ухом. – Во всяком случае уж лучше Марленус, чем Кернус.

– Это верно, – согласился я.

– Марленусу потребовались долгие годы, чтобы вернуться, – сказал Хул. – Многое сыграло в этом свою роль. Во времена Казрака мало что можно было предпринять. Казрак, хоть и невзрачный на вид и, что ещё хуже, не являющийся уроженцем Ара, был тем не менее достойным уважения правителем, честным, разумным и смелым человеком, искавшим пользы для города.

– А Марленус? – спросил я.

– При всех своих недостатках, – ответил Хул, – он и есть сам Ар.

Я подумал о величественном Марленусе – быстром, решительном, упрямом, честолюбивом человеке, великолепно владеющем оружием, прекрасном тарнсмене, настоящем вожде, подобном богу среди людей, убару убаров. Я знал, что многие оставили Домашний Камень своего родного города, чтобы пойти за ним в изгнание, предпочитая оказаться в опале и испытать на себе все тяготы и лишения существования в горах спокойствию городской жизни. Эти люди не искали для себя ничего, кроме возможности быть рядом с убаром в трудную минуту и обнажить мечи во славу его имени. Марленус был действительно подобен богу, притягивающему окружающих, внушающему фанатичную преданность к себе и самую сильную ненависть к врагам. Кто ещё может так влиять на людей, что они станут драться друг с другом только за право умереть за него? Марленус, надменный солдат, воин с неизменной улыбкой на лице, был именно таким человеком. И вот теперь он снова вернулся в Ар.

– С уходом Казрака и назначением главой городской администрации Минуса Хинрабиуса, – продолжал Хул, – возвращение Марленуса стало целесообразным, – он потер свой нос и внимательно посмотрел на меня.

Его левый глаз, несколько больший, чем правый, был странноватого зеленого цвета. Правый же, нормального размера, в отличие от левого был голубым.

– К решающему моменту у нас уже имелась в городе целая сеть агентов как среди рабов, так и среди свободных жителей. Некоторых из них ты, вероятно, знаешь.

– Рабыня Таис и девушки с Горшечной улицы тоже принадлежали к твоим людям, – заметил я.

– Да, они оказались весьма полезными. Рабыни в отличие от свободных женщин могут беспрепятственно пройти всюду, собирая необходимые сведения или передавая сообщения. Никто не заподозрит, что девушка в ошейнике способна заниматься столь важным и ответственным делом. Даже если кто-то из них попадется, ей редко угрожает что-либо большее, чем порка. Однажды Таис таким образом пострадала от рук Вансиуса. Теперь, полагаю, Марленус отдаст Вансиуса ей в рабство.

– Остается только его пожалеть, – заметил я.

– Девушки с Горшечной улицы тоже, несомненно, получат в награду рабов, – сказал Хул.

Я бы не позавидовал этим мужчинам.

– Наиболее важные сведения поступали к нам от девушек из городских бань, – рассказывал Хул. – Большинство из событий в жизни города обсуждаются в банях, поэтому собираемая девушками информация подчас оказывалась просто бесценной. Многое сделали они и в установлении связей с нужными людьми: именно через них план восстания был передан сторонникам Марленуса.

– А не было ли среди агентов Марленуса девушки по имени Нела из бассейна Голубых Цветов? – спросил я.

– Она руководила ими, – ответил Хул.

– Я рад об этом узнать.

– Она уже освобождена, как и другие девушки из бань, работавшие на Марленуса.

– Прекрасно. А что с теми, кто на него не работал?

Хул озадаченно посмотрел на меня.

– Они все так же носят ошейники и продолжают служить в банях в качестве рабынь.

– Иначе говоря, для них все осталось по-старому, – сказал я. – И это при том, что под видом Мурмилиуса Марленусу удалось среди всеобщего разложения и преступности, когда дела в городе шли все хуже и хуже, сплотить вокруг себя верных ему людей.

– Он дал жителям Ара нечто такое, – сказал Хул, – вокруг чего они смогли объединиться и осознать свои силы, – таинственного и всесокрушающего героя, потрясшего их воображение. Он завоевал любовь города.

– А остальные? Новая команда стальных также сыграла свою роль в уменьшении влияния Кернуса, а впоследствии и его низвержении с трона убара.

– Разумеется, – согласился Хул. – В стальных мы хотели видеть партию, которая, подобно Мурмилиусу на Стадионе Клинков, потрясет воображение людей и завоюет симпатии тысяч жителей Ара. Эта будет новая отличная команда и, надеюсь, победоносная. Более того, мы рассчитываем, что она явится средством уничтожения команды желтых. Как мы и предполагаем, едва стало ясно, что стальные представляют реальную угрозу для желтых – тайной партии Кернуса, тут же проявились его скрытые интересы и цели. Предательство Кернусом зеленых, его тайная поддержка желтых, которую Кернус оказывал исключительно в корыстных, торгашеских интересах, стали ясны в ходе борьбы за трон убара.

Уже одна лишь эта закулисная возня, которую возмущенные жители Ара совершенно справедливо сочли изменой и предательством, восстановила людей против Кернуса. Его истинные планы были раскрыты, вызвав гнев всех присутствовавших на стадионе, и прежде всего стальных и зеленых, и тем более когда Марленус под именем Мурмилиуса возглавил восстание, к которому присоединились многие тысячи горожан. В результате люди, возмущенные жестокостью и предательством человека, почитаемого ими за убара, пошли на Стадионах Клинков и Тарнов против Кернуса. Все это вместе с недовольством жителей правлением города, разгулом преступности, а также воспоминаниями о величии Ара в те времена, когда Марленус носил медальон верховной власти, о незабываемом великолепии тех дней, когда Ар вызывал трепет у соседей и гордо стоял выше остальных городов Гора, – все это послужило достижению наших целей.

– Точнее, целей Марленуса, – заметил я.

– Они у нас общие, – сказал Хул. – Цели Марленуса – цели Ара. Марленус и есть Ар.

В моей памяти из прошлого снова выплыл незабываемый образ его дочери Талены. О ней так ничего и не было известно ни в Аре, ни в Ко-Ро-Ба, ни даже в Рое Царствующих Жрецов.

Хул поднялся на ноги.

– Пойдем на суд убара, – сказал он.

Я помедлил и неохотно ответил:

– Убар вполне может провести заседание своего суда и без меня. Я вскоре должен буду уехать из Ара.

Теперь у меня было мало желания разделять с Марленусом его славу или принимать какие-либо награды, которыми в щедрости своей он мог меня осыпать.

Мне было грустно.

Марленус был добр ко мне. Вчера вечером в двери моей комнаты постучал один из стражников.

– Я привел вам девушку, – сказал он. – Она будет завязывать вам сандалии и подавать вино.

Я отослал его назад, даже не взглянув на девушку. Ни яркий солнечный свет, заливавший комнату, ни нарядная алая туника, ни новая кожа ножен для меча, ни тонкая бронзовая чеканка на них – ничто не приносило мне радости. Я хотел остаться один.

Цель Царствующих Жрецов достигнута, Марленусу возвращен трон убара, но помимо этого приятного для меня было мало.

– Пожалуйста, – попросил Хул, – проводи меня в суд убара.

Я посмотрел на него и улыбнулся.

– Хорошо, мой маленький друг, – согласился я.

Наше долгое путешествие через многочисленные залы огромного Центрального Цилиндра Ара, который уже сам по себе являлся настоящим городом, заняло много времени. Нам приходилось подниматься по извилистым проходам, взбираться по широким винтовым лестницам, ведущим все выше и выше, в самую сердцевину цилиндра. Иногда мы проходили по коридорам с мраморными полами, по обеим сторонам которых тянулись ряды узких окон, слишком маленьких, чтобы через них мог проникнуть человек, но достаточных, чтобы служить бойницами для стрельбы из арбалета, сквозь которые виднелось синее небо, окрашенное лучами встающего над городом солнца. Сквозь бойницы до меня доносились звуки стального гонга, извещавшего жителей Ара о наступлении мира и спокойствия.

Потом мы проходили через широкие залы, стены которых были увешаны гобеленами, а полы устланы толстыми коврами. Залы освещались электрическими лампами, редко встречающимися в домах простых горожан, излучающими мягкий, приятный свет. На многих дверях в самом центре висели замысловатые замки, столь характерные для жителей северных городов, хотя часть дверей была заперта лишь простыми, завязанными на узел веревками – вероятно, комнаты мелких служащих или рабов.

В залах, через которые мы проходили, нам попадалось довольно много людей, при встрече с нами поднимавших по горианскому обычаю правую руку ладонью внутрь и громко восклицавших: «Тал!»; мы в свою очередь так же приветствовали их.

Теперь в Центральном Цилиндре не было таурентинов. Остатки их были с позором выдворены из города.

Перед Главными городскими воротами у них отобрали пурпурные плащи и шлемы, мечи сломали и в окружении воинов, под музыку девушек-флейтисток вывели за стены Ара и велели убираться подальше. Их капитан Сафроникус вместе с другими офицерами, включая Серемидеса из Тироса, заменившего Максимуса Хегесиуса Квинтилиуса на посту командующего вооруженными силами Ара, теперь сидели закованными в цепи в темницах Центрального Цилиндра. Дворцовая стража состояла из воинов, принадлежащих к партии Марленуса.

Их шлемы и плащи ничем не отличались от амуниции остальных солдат Ара. От Хула я узнал, что состав дворцовой охраны будет регулярно обновляться, чтобы чести служить убару удостоилось как можно большее число людей, а также, вероятно, для того, чтобы охранники не подпали под влияние какой-нибудь партии болельщиков, давно игравших роль политических партий. Жалование стражников, между прочим, было значительно уменьшено, очевидно, для того, чтобы это лишний раз доказывало всю почетность службы рядом с убаром и не вызывало чувства зависти по отношению к дворцовой охране со стороны остальных воинов.

Большинство из служащих Центрального Цилиндра принадлежали к низшим кастам, среди которых преобладали писцы. Заметил я и двух медиков. Время от времени в залах встречались девушки-рабыни. В Аре рабыня, принадлежащая государству, носит короткую серую тунику и такой же ошейник. За исключением цвета это одеяние такое же, как и у остальных рабов. На левой лодыжке у них, как правило, серая стальная полоса, к которой прикреплены пять простых колокольчиков из серого металла. Много лет назад в Аре, Ко-Ро-Ба и некоторых других северных городах туника рабыни была белой с диагональными полосами того или иного цвета, но постепенно этот стиль изменился. Современная туника теперь обычно имела разрез до самой талии; как и прежде, она была без рукавов. Эти детали, как и все, что касается покроя туник и накидок, испытали на себе капризы моды. Я усмехнулся. Один из указов Марленуса, объявленный вчера вечером на праздновании в честь его победы под крики всеобщего одобрения, постановлял укоротить подол и без того уже довольно короткой туники государственной рабыни ещё на два с половиной дюйма. Сегодня же утром, подумал я, этот указ будет претворен в жизнь и частными рабовладельцами Ара.

Судя по туникам девушек-рабынь, встречавшихся мне по пути, он уже начал выполняться.

– Филемона захватили? – спросил я у Хула, когда мы проходили через залы.

– Да, – ответил он. – Этот негодяй попытался спрятаться в доме Кернуса.

– Когда-то Филемон говорил мне, что имеет доступ в самые секретные помещения дома для снятия копии с документов.

Хул рассмеялся.

– Очевидно, он не был настолько хорошо знаком с апартаментами Кернуса, как пытался тебя уверить.

Я непонимающе взглянул на него, и он усмехнулся в ответ.

– Пытаясь войти в одну из комнат, он случайно привел в действие скрытый механизм и тут же провалился в двадцатифутовый колодец с гладкими стенами. Нам пришлось его оттуда вытаскивать. Теперь он, закованный в цепи, держит путь в Сардар вместе со всем, что было найдено в комнате зверя и перенесено с черных кораблей. На допросе у Царствующих Жрецов он, несомненно, расскажет все, что ему известно. Думаю, они многое извлекут для себя из найденных материалов. Гораздо больше, чем узнают у Филемона.

– А тот странный арбалет, – спросил я, имея в виду ружье, – тоже отправили в Сардар?

– Да, – ответил Хул.

– Что они сделают с Филемоном в Рое, когда узнают от него все, что им нужно? – поинтересовался я.

– Не знаю, – пожал плечами Хул. – Может, оставят его в качестве раба.

Теперь мы шли по устланному ковром коридору, который, однако, выглядел скромнее других. Я заметил, что двери здесь опечатаны только завязанными на узел веревками. Вероятно, они вели в жилища рабов, где вся обстановка состояла из соломенной подстилки, кувшина для умывания, ящика для хранения туник и, может быть, кое-какой не менее убогой утвари.

Вскоре мы оказались в огромном светлом зале со сводчатым потолком. В центре, на ступенчатом каменном помосте возвышался мраморный трон убара города Ар. Когда я вошел, воины приветствовали меня, обнажив мечи. Я поднял руку в ответном приветствии. Зал был заполнен множеством людей, судя по одеяниям, представителей самых различных каст как высших, так и низших. На троне в пурпурной мантии величественно восседал Марленус – убар Ара, убар убаров. По обеим сторонам трона и на ведущих к нему ступенях в простых туниках стояли воины – соратники Марленуса со времен его изгнания в 10110 году, – те, кто бежал вместе с ним в Валтай, разделив его бесчестье, а теперь делил с ним славу возвращения к власти. Я не заметил в зале представители касты посвященных и решил, что их влияние в Аре подходит к концу, по крайней мере, в суде убара.

Марленус, приветствуя меня, поднял руку.

– Тал, – сказал он.

– Тал, Марленус, убар Ара, – ответил я.

Затем мы с Хулом сели в стороне и стали наблюдать за процедурой суда убара.

Многими почестями и наградами одарил Марленус своих верных сторонников. Большинство из них получили назначения на важные посты.

Некоторые моменты в ходе суда мне запомнились лучше остальных. В ходе заседания в зал ввели закованных в цепи Сафроникуса, бывшего капитана таурентинов, и его старших офицеров, а также Серемидиса из Тироса, командира вооруженных сил Ара.

Преклонив колени у трона своего убара, они не просили о помиловании, да и не получили бы его. Решено было в кандалах отправить их в Порт-Кар и выставить на продажу на невольничьем рынке.

Затем я увидел, как к трону приблизился Фламиниус и застыл, почтительно склонив голову. Убар дал ему прощение за действия, совершенные им в интересах дома Кернуса, и по его просьбе позволил остаться в городе и продолжать свои исследования.

Далее под восторженные крики людей убара в зал суда ввели две или три сотни девушек-рабынь. Каждая из них была в серой тунике государственной рабыни Ара с разрезом до подпоясывающего тунику серого шнурка.

Они были босы и носили на левой лодыжке узкое кольцо с прикрепленными к нему пятью колокольчиками непременным атрибутом государственной рабыни. Волосы у них были коротко острижены и зачесаны назад.

Запястья каждой были стянуты за спиной наручниками из серого металла. Кроме того, рабыни были прикованы друг к другу за ошейники пятифутовыми цепями и поставлены в длинные колонны.

– Вот самый большой выбор рабынь дома Кернуса, – произнес Марленус, делая широкий жест в сторону сотен девушек.

Соратники ответили ему восторженными возгласами.

– Выбирайте себе рабынь, – сказал он.

Не тратя времени понапрасну, мужчины тут же бросились к девушкам. Отовсюду понеслись радостные и протестующие крики, смех и плач, взвизгивание рабынь, ощупываемых мужскими руками. Когда мужчина делал свой выбор, девушку освобождали из общей цепи и вручали хозяину ключ от ошейника, наручников и кандалов. Тут же, за ближайшими столами, писцы оформляли юридические свидетельства, и право владения рабыней переходило от государства к отдельному гражданину.

Внезапно в зале воцарилась тишина. Одну из девушек вывели вперед. Как и другие, она была одета в короткую тунику. Как и у остальных, руки её были скованы за спиной. Звон колокольчиков на лодыжке был единственным звуком в зале, когда она, вся дрожа, шла между двумя воинами. Каждый из них держал в руке цепь, пристегнутую к её ошейнику. Дойдя до каменного постамента, на котором возвышался трон убара, она опустилась на колени, низко склонив голову. Воины, продолжая держать в руках цепи, встали по бокам от нее.

– Рабыня, – обратился к ней Марленус.

– Да, господин, – ответила она.

– Как твое имя?

– Клаудия Тентиус Хинрабия.

– Ты последняя из рода Хинрабиусов? – спросил Марленус.

– Да, господин, – сказала она, не смея поднять голову и встретить наполненный гневом взгляд Марленуса, её убара.

– Много раз твой отец, будучи главой городской администрации Ара, тайно или открыто добивался моей гибели. Много раз посылал он в Валтай своих наемных убийц и шпионов, чтобы найти и уничтожить меня вместе с моими соратниками.

Тело девушки сотрясала крупная дрожь. Она не в силах была произнести ни слова.

– Он был моим врагом, – заключил Марленус.

– Да, господин.

– А ты – его дочь.

– Да, господин, – снова повторила она и не в силах сдержать мучительную дрожь упала на каменные плиты пола.

– Заслуживаешь ли ты пытки и публичной казни? – спросил Марленус.

– Все, чего пожелает господин, – прошептала она.

– Или, может, забавнее будет оставить тебя рабыней для наслаждения в моих Садах?

Девушка не смела поднять на него глаз.

– Все, что господину будет угодно.

– А может, мне следует освободить тебя? – поинтересовался Марленус.

Девушка ответила ему изумленным взглядом.

– Держать тебя взаперти в Центральном Цилиндре, но не рабыней, а пленницей, как подобает высокородной женщине, и в будущем подыскать тебе такого мужа, чтобы твой брак послужил в будущем на благо политических интересов Ара?

В её глазах стояли слезы.

– Таким образом, – задумчиво продолжал Марленус, – хоть один из Хинрабиусов послужит, наконец, интересам Ара.

– Тогда я буду большей рабыней, чем самая последняя из них, – едва сдерживая рыдания, пробормотала она.

– Я освобождаю тебя, – объявил Марленус. – Я дарую тебе свободу, и ты вольна делать, что хочешь, и идти, куда пожелаешь.

Она смотрела на него расширившимися от изумления глазами.

– Ты будешь получать от государства пособие, – продолжал Марленус, – достаточное для нужд женщины высшей касты.

– Убар! – воскликнула Клаудия. – Убар!

Он обратился к стоящим рядом с ней охранникам:

– Проследите, чтобы с ней во всем обращались как с дочерью бывшего главы городской администрации.

Рыдающую Клаудию вывели из зала.

Вслед за этим потянулась бесконечная цепочка рассмотрения множества других дел. Среди прочего, я помню, встал вопрос о более чем сотне экзотических рабынь из дома Кернуса – девушках в белых туниках, выращенных в неведении о существовании мужчин.

– Они ничего не знают о настоящем рабстве, – заметил Марленус. – Пусть продолжают оставаться в неведении.

Марленус распорядился, чтобы с девушками обращались мягко и посвятили в жизнь Ара со всей возможной в этом суровом мире заботой. После освобождения их должны будут направить в горианские семьи, в хозяйстве которых нет рабов.

Я получил тысячу двойных золотых монет за победу в скачках на приз убара. Встретив в зале суда Фламиниуса, я отдал восемьсот монет ему, чтобы он смог возобновить свои исследования.

– Твои сражения ещё не окончены, медик, – сказал я ему.

– Спасибо, воин, – поблагодарил он.

– Много ли найдется желающих работать с тобой? – спросил я, вспоминая об опасностях, связанных с его исследованиями, и враждебное к ним отношение посвященных.

– Кое-кто уже есть, – ответил Фламиниус. – Уже восемь очень хороших человек вызвались помогать мне. И первой из них, показавшей пример и подбодрившей остальных, была женщина из касты медиков, жившая некогда в Треве.

– Не Вика случайно её имя? – поинтересовался я.

– Да. Ты её знаешь?

– Когда-то знал, – сказал я.

– Она занимает видное место среди медиков города, – заметил он.

– Думаю, она окажется для тебя отличным сотрудником, – сказал я.

Мы обменялись рукопожатием.

Из двухсот оставшихся у меня золотых монет все, кроме одной, я отдал, чтобы освободить Мелани, служившую на кухнях Кернуса, и дать ей кое-какие средства на жизнь. Этих денег, оставшихся после её покупки, обошедшейся мне в смехотворно малую сумму, ей, некогда бывшей ткачихе, вполне должно было хватить, чтобы открыть в Аре собственную мастерскую, закупить материалы и нанять рабочих из своей касты.

Последнюю золотую монету двойного веса я вложил в ладонь Квалиуса, слепого игрока, также находившегося сейчас в зале суда убара и, как и Хул, принадлежавшего к партии Марленуса.

– Ты – Тэрл Кэбот? – спросил он.

– Да, – ответил я, – тот, кто некогда был Куурусом. А этот двойной тарн я даю тебе за ту давнишнюю победу над виноделом у главных ворот. В тот раз ты не принял от меня золота, считая его грязным.

Квалиус улыбнулся и взял золотой кружочек.

– Я знаю, что золото Тэрла Кэбота не может быть грязным, – сказал он, – и принять его от тебя считаю за честь.

– Ты заслужил его, – заверил я слепого игрока.

В зале суда мне на глаза попалась Нела, стоявшая в окружении ещё нескольких девушек из бань. Она вся светилась радостью вновь обретенной свободы. Я не удержался и поцеловал её. Была здесь и Таис, освобожденная, как и остальные сторонники убара, вместе с другими девушками с Горшечной улицы. Позднее по их просьбе им во владение передали нескольких бывших охранников дома Кернуса, включая и Вансиуса. Теперь судьба стражников едва ли могла вызвать чью-то зависть: после того как они надоедят девушкам, те вполне могут продать этих рабов по своему усмотрению.

Я уже был готов покинуть зал суда.

– Останься, – попросил Хул.

– Мне здесь больше нечего делать, мой маленький друг, – ответил я.

Выйдя из зала, я направился в свою комнату. Через час, а может, и раньше на черном тарне я покину стены Ара. Моя работа в этом городе закончена.

С тяжелым сердцем брел я в одиночестве по залам Центрального Цилиндра Ара.

В конечном счете во многом я потерпел поражение.

Я оставлял за спиной один коридор за другим, проделывая обратный путь из зала суда к своей комнате.

Мимо меня тянулись многочисленные маленькие двери с тяжелыми замысловатыми замками, чередующиеся с дверьми, запертыми только затянутыми на узел веревками.

Через час я покину этот город.

Внезапно я остановился, не в силах отвести взгляд от одной из маленьких узких деревянных дверей, ведущей, несомненно, в жилище раба. Меня словно громом поразило. Мои глаза впились в узел на веревке. Я присел рядом с дверью и непослушными, дрожащими руками прикоснулся к узлу.

Это был замысловатый, сложный, сделанный слишком по-женски узел со множеством хитроумных переплетений и петелек. У меня перехватило дыхание. На мгновение мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног. Узел был удивительно красив.

Я дотронулся до него и, едва дыша от волнения, принялся осторожно распутывать изящное переплетение веревок. Я уже почти развязал его, как внезапно меня словно что-то подбросило на ноги, и я, вскочив как безумный, бросился назад в зал суда. Рабыни, попадавшиеся мне на пути, в страхе жались к стенам. Мужчины уступали мне дорогу. Вслед мне неслись какие-то крики, но я не замечал ничего вокруг. Я бежал, не останавливаясь, пока снова не ворвался в зал суда.

Здесь, перед троном убара, стояли в коротких туниках государственных рабынь две девушки.

Я остановился как вкопанный.

Хул схватил меня за руку, удерживая на месте.

С девушек снимали оковы, чтобы отдать их воинам.

Обе они были очень красивы, в серых туниках, с волосами, зачесанными назад, в серых ошейниках и в тон им серых ножных браслетах на щиколотках, с привязанными к ним пятью колокольчиками.

Одна из них была стройной и хрупкой, с большими серыми глазами. Волосы и глаза другой девушки были темными, а сама она, казалось, была рождена для страсти и любви.

Воинами, претендовавшими на получение девушек, оказались Ремиус и Хо-Сорл.

Я ошеломленно посмотрел на Хула. Тот ответил мне улыбкой.

– Царствующие Жрецы и их люди вовсе не так глупы, как некоторые могут подумать, – заметил он.

– Но ведь девушек приобрел Самос из Порт-Кара, удивился я.

– Естественно, – ответил Хул. – Ведь он агент Царствующих Жрецов, их представитель в Порт-Каре.

Я лишился дара речи.

– Уже несколько месяцев назад стало ясно, что Кернус попытается среди прочих варварок выставить на продажу и этих девушек на Празднике Любви в Курумане. – Хул усмехнулся. – Поэтому, чтобы Велла и другие вместе с ней не попали в плохие руки, было решено приобрести их.

– Но Филемон утверждал, что Велла должна быть куплена агентом Царствующих Жрецов, – сказал я.

– Он сам не знал, насколько это соответствует истине, – ответил Хул.

– Где Элизабет? – спросил я.

– Элизабет? – непонимающе переспросил Хул.

– Велла, – сказал я.

– Ее здесь нет, – ответил он.

Я хотел узнать у него побольше, но в этот момент я увидел стоящего перед Вирджинией Ремиуса: протянув руку, он поднял опущенную голову девушки. Ее глаза, глубокие и прекрасные, встретились с его взглядом, губы едва заметно приоткрылись.

Ремиус нагнулся и нежно поцеловал её. Вирджиния тихо склонила голову ему на плечо.

Он расстегнул надетый на неё ошейник.

– Нет, пожалуйста, не надо! – сказала она, глядя на него испуганными глазами. – Оставь меня! Оставь меня у себя!

– Согласна ли ты, – спросил её Ремиус, – стать вольной спутницей воина?

– Спутницей? – изумленно пробормотала она.

Ремиус кивнул; его руки нежно покоились у девушки на плечах. Она недоумевающе смотрела на него, не в силах вникнуть в смысл его слов.

– Ремиус надеется, – сказал он, – что свободная женщина Вирджиния не откажется обратить внимание на простого воина, который очень любит её и просит взять его в качестве своего вольного спутника.

Она не могла вымолвить ни слова; в её глазах стояли слезы, она смеялась и плакала одновременно.

– Выпей со мной Общую чашу, – предложил ей Ремиус.

– Да, хозяин! – воскликнула она. – Да!

– Я для тебя просто Ремиус.

– Я люблю тебя! – задыхаясь от счастья, воскликнула она. – Люблю, Ремиус!

– Принесите вино! – потребовал Марленус.

Вино принесли, и Ремиус с Вирджинией, не сводя друг с друга глаз, осушили чашу.

Ремиус на руках вынес из зала суда рыдающую от радости Вирджинию. Вслед им неслись возгласы всеобщего одобрения.

У Филлис от радости за Вирджинию слезы навернулись на глаза. Она повернулась спиной к Хо-Сорлу, чтобы тот также мог снять с неё ошейник, этот позорный символ рабства.

– Я люблю тебя, Хо-Сорл, – быстро проговорила она, – и принимаю тебя своим вольным спутником.

Лицо её светилось радостью; она с нетерпением ожидала, когда Хо-Сорл снимет с неё ошейник.

– Вольного спутника? – удивленно переспросил Хо-Сорл.

– Конечно, спутника, ты чудовище! – воскликнула Филлис.

Хо-Сорл выглядел озадаченным.

– Ты ведь не собираешься оставить меня рабыней?

– Именно так я и собирался поступить, – признался Хо-Сорл.

– Ах ты животное! – вне себя закричала Филлис. – Животное!

– Ты желаешь эту рабыню? – обратился к нему с трона Марленус.

– Нет, – покачал головой Хо-Сорл. – Пусть она принадлежит тому, кого сама выберет, – лениво добавил он.

– Хорошо, – сказал Марленус. – А ты, – обратился он к Филлис, – выбери себе хозяина…

– Убар! – вскрикнула Филлис.

– …или оставайся рабыней. Выбирай!

Филлис огляделась, окинув окружающих взглядом, полным ярости. Затем, едва сдерживаясь от бешенства, она опустилась на колени перед Хо-Сорлом и, низко склонив голову, протянула к нему скрещенные руки, словно предлагая ему связать их!

Мне редко приходилось видеть женщину в подобном гневе.

– Ну? – спросил Хо-Сорл.

– Рабыня Филлис покоряется воину Хо-Сорлу.

– Из Ара, – невозмутимо добавил Хо-Сорл.

– Рабыня Филлис покоряется воину Хо-Сорлу из Ара! – выделяя каждое слово, прокричала она.

Хо-Сорл не ответил.

Филлис подняла голову и окинула его гневным взглядом.

– Ты просишь, чтобы я взял тебя рабыней? – спросил Хо-Сорл.

Глаза Филлис блестели от слез.

– Да, – ответила она. – Я прошу тебя взять меня рабыней.

– Я долго ждал этого момента, – сказал Хо-Сорл.

Филлис улыбнулась ему сквозь слезы.

– Я тоже, – сказала она. – С тех пор, как я впервые увидела тебя, я только и мечтаю встать перед тобой на колени и молить тебя взять меня своей рабыней.

В зале суда раздались одобрительные возгласы.

Сияющая Филлис протянула руки к Хо-Сорлу, чтобы он мог поднять её на ноги и объявить свободной женщиной, своей спутницей и возлюбленной.

– Я люблю тебя, Хо-Сорл, – сказала она.

– Разумеется, – ответил Хо-Сорл.

– Что?! – воскликнула Филлис.

Он похлопал рукой по её цепям.

Филлис отдернула руки и посмотрела на них, словно не веря, что её запястья все ещё остаются скованными прочной сталью. Потом она перевела взгляд на Хо-Сорла.

– Дикарь! Чудовище! – крикнула Филлис.

Она вскочила на ноги и скованными руками замахнулась на Хо-Сорла, но тот ловко увернулся, сгреб её в охапку и перебросил через плечо. Она бешено извивалась и не переставая колотила его по спине своими скованными цепью кулачками.

– Я тебя ненавижу! – кричала она. – Зверь! Дикарь! Чудовище!

Под смех присутствующих Хо-Сорл вынес из зала суда свой беснующийся у него на плече приз – мисс Филлис Робертсон. Мне подумалось, что Хо-Сорл, которому и так трудно угодить, будет в данном случае самым взыскательным хозяином. После их ухода Марленус распорядился, чтобы в жилище воина принесли вино, цепи и прозрачные алые шелка для танцев.

Я вышел вперед и остановился у трона. Марленус, убар Ара, смотрел на меня сверху вниз.

– Ты пришел, чтобы потребовать причитающуюся тебе часть славы, почестей и наград? – спросил он.

Я продолжал молча стоять перед ним.

– Ар многим тебе обязан, – сказал он. – И я, Марленус, убар, также в долгу перед тобой.

С этим я не мог не согласиться.

– Мне трудно решить, – продолжал он, – какая награда будет достойна тех огромных услуг, которые оказал мне Гладиус с Коса или Тэрл из Ко-Ро-Ба, известный у нас под именем Тэрла Бристольского.

Он был прав. И Марленус, и Ар были многим обязаны мне, но желания мои были весьма скромными.

– Поэтому, – сказал Марленус, – будь готов получить то, что тебе причитается.

Я неотрывно глядел в глаза Марленуса, этого бога среди людей, убара города Ар, убара убаров. Глаза на его величественном лице отвечали мне бесстрастным взглядом.

К моему удивлению, по его сигналу в зал внесли хлеб, соль и небольшой зажженный факел. В зале раздались встревоженные голоса. Я не мог поверить своим глазам. Марленус взял хлеб в свои огромные руки и разломил его.

– Тебе отказано в хлебе, – жестко произнес он, бросая хлеб обратно на поднос.

Среди присутствующих послышались изумленные возгласы. Марленус взял солонку, поднял её и поставил обратно.

– Тебе отказано в соли, – сказал он.

– Нет! – раздались крики сотен голосов. – Не может быть!

Марленус, не сводя с меня глаз, взял факел, на конце которого плясал ярко-желтый язычок пламени, и, воткнув горящий конец факела в солонку, затушил его.

– Тебе отказано в огне, – бросил он.

В зале суда наступила полная тишина.

– Настоящим указом убара, – продолжал Марленус, – тебе предписывается покинуть город Ар до захода солнца и никогда не возвращаться сюда под страхом пытки и публичной казни.

Собравшиеся в зале, казалось, не могли поверить в реальность происходящего.

– Где девушка Велла? – в отчаянии спросил я.

– Удались с глаз моих! – вместо ответа бросил Марленус.

Я опустил ладонь на рукоять меча, не обнажая оружия, но этого простого жеста оказалось достаточно, чтобы сотни мечей вокруг меня тут же выскочили из ножен.

Я огляделся; в глазах у меня потемнело, все вокруг завертелось, казалось, стены огромного зала начали рушиться. Едва чувствуя пол под ногами, я выбрался из зала суда убара.

Вне себя от негодования я шел по переплетению коридоров. Черная ненависть переполняла все мое существо, сердце, казалось, готово было выскочить из груди от ярости.

Почему он так обошелся со мной? Такова была награда за все, что я сделал? Или Марленус, увидев Элизабет, нашел её столь прекрасной, что решил оставить её наложницей в своих Садах – одной из тех сотен рабынь для наслаждений, что могут годами дожидаться прикосновения убара или небрежного знака внимания с его стороны? Люди, подобные Марленусу, склонны, не задумываясь, брать себе то, что им нравится, – будь то человек или вещь. Могло ли случиться так, что он, воспользовавшись своим положением убара, присоединил и Элизабет к своим многочисленным рабыням? Сомнительная честь для нее!

Ненависть к убару этого города, которому я помог вернуться на трон, вздымалась во мне подобно раскаленной лаве, клокочущей в недрах вулкана.

Руки невольно сжимали рукоять меча.

Добравшись до двери своей комнаты, я ударом ноги распахнул её и остолбенел, увидев в ней девушку, которая испуганно обернулась и посмотрела на меня. Она была в короткой серой тунике государственной рабыни и в неизменном ошейнике, а на левой лодыжке у неё позвякивали прикрепленные к узкой серой полоске металла пять простых колокольчиков. В глазах девушки стояли слезы.

Я обнял Элизабет, чувствуя, что теперь уже никогда никуда не отпущу её. Мы оба плакали и осыпали друг друга поцелуями, и наши слезы смешивались на щеках и в волосах.

– Я люблю тебя, Тэрл! – сказала она.

– И я люблю тебя! – воскликнул я. – Люблю, моя Элизабет!

Не замеченный нами, в комнату вошел Хул. Он принес какие-то бумаги. В глазах его тоже стояли слезы.

Неловко потоптавшись в дверном проеме, он сказал:

– До захода солнца остался всего час.

Не выпуская Элизабет из своих рук, я оглянулся на него.

– Поблагодари от моего имени Марленуса, убара Ара.

Хул кивнул.

– Вчера вечером, – сказал он, – Марленус послал её к тебе завязывать сандалии и подавать вино, но ты даже не захотел на неё взглянуть.

Элизабет рассмеялась и прижалась к моему плечу.

– Мне отказано в хлебе, соли и огне, – повернулся я к ней.

Она кивнула.

– Да, вчера вечером Хул сказал мне, что все именно так и будет.

Я перевел взгляд на Хула.

– Почему он так поступил со мной? – спросил я. – Это недостойно великого убара.

– Ты забыл закон Домашнего Камня?

У меня перехватило дыхание.

– Изгнание лучше, чем пытки и казнь, – продолжал Хул.

– Я ничего не понимаю, – призналась Элизабет.

– В 10110 году тарнсмен из Ко-Ро-Ба похитил Домашний Камень Ара.

– Это был я, – сказал я Элизабет.

Она вздрогнула, зная, какую кару это влечет за собой.

– Будучи убаром, – продолжал Хул, – Марленус не может нарушить закон Домашнего Камня.

– Но он ничего мне не объяснил, – возразил я.

– Убар и не обязан держать перед кем-либо отчет, – ответил Хул.

– И это после того, как мы сражались вместе, – настаивал я, – плечом к плечу? Я помог вернуть ему трон, а когда-то был вольным спутником его дочери.

– Я знаю, поэтому и говорю тебе все это, хотя мои слова могут стоить мне жизни, – сказал Хул. – Марленус огорчен, что вынужден принять такое решение. Очень огорчен. Но он убар. Убар! Это больше, чем просто человек, даже такой, как Марленус. Это ко многому его обязывает.

Я посмотрел на него.

– А как бы поступил ты? – спросил Хул. – Смог бы ты нарушить закон Домашнего Камня своего города, Ко-Ро-Ба?

Я невольно стиснул рукоять меча.

Хул улыбнулся.

– Тогда не думай, что Марленус может нарушить закон Ара – чего бы это ему ни стоило, в каком бы отчаянии он ни был, Марленус не переступит закон.

– Понимаю, – сказал я.

– Если сам убар не станет соблюдать закон Домашнего Камня, чего ожидать от простого смертного?

– Да, убаром быть нелегко, – заметил я.

– До захода солнца осталось меньше часа, – напомнил Хул.

Я крепче прижал к себе Элизабет.

– Я принес бумаги на нее, – продолжал Хул. – Эта рабыня – твоя.

Элизабет посмотрела на Хула. Он был горожанином, и для него она была не более чем рабыня.

Для меня же она была всем самым лучшим, что существует на свете.

– Напиши в бумагах, – сказал я, – что в этот первый день возвращения Марленуса на трон рабыне Велле её хозяином, Тэрлом из Ко-Ро-Ба, дарована свобода.

Хул пожал плечами и написал то, что я ему велел. Я подписал бумаги, поставив свое имя и символ города Ко-Ро-Ба.

Хул отдал мне ключ от ошейника и ножных браслетов Элизабет, и я снял с неё оковы рабства.

– Я передам бумаги в Цилиндр Документов, – сказал Хул.

Я обнял свободную женщину Веллу с Гора, Элизабет Кардуэл с Земли.

Вместе мы поднялись по лестнице на крышу Центрального Цилиндра, где нашему взору предстали бесчисленные башни города, освещенные предзакатным солнцем облака и алеющий на горизонте Валтайский хребет.

На крышу уже доставили седла для тарна, но никто не решался надеть их на мое остроклювое чудовище.

Я помог Элизабет взобраться в седло и привязал её ремнями безопасности.

Здесь же, поодаль, стоял Хул; ветер разметал его косматые волосы, а его странные разного цвета и размера глаза неотрывно смотрели на нас.

Потом мы увидели Ремиуса и Вирджинию, а немного погодя, к моему изумлению, на крыше появился Хо-Сорл, за которым следовала Филлис.

На Вирджинии были одежды свободных женщин, обычно скрывающих фигуру. Но, гордая своей красотой, подчеркивающейся испытываемой ею радостью, она дерзко укоротила свое одеяние почти до длины обычной рабской туники. Легкая и прозрачная оранжевая вуаль поддерживала её прическу и обвивалась вокруг шеи.

Одежда Вирджинии, казалось бы предназначенная для того, чтобы скрывать фигуру, на самом деле лишь подчеркивала её необычайную красоту. Она открыла эту красоту для самой себя в этом суровом мире и гордилась своим телом, как самая бесстыдная из рабынь, не желая скрывать её от ветра и солнца. Ее одеяние походило скорее на тунику какой-нибудь рабыни, но тем не менее демонстрировало окружающим гордость и достоинство свободной женщины. Это сочетание было столь дразняще-привлекательным и волнующим кровь, что я бы нисколько не удивился, если бы эта мода распространилась среди свободных женщин Ара, гордящихся своим прекрасным телом, решившихся наконец отбросить веками существовавшие запреты и ограничения.

Не может быть, чтобы у этих женщин, чувственных, как рабыни, и в то же время настоящих личностей, умных, женственных, смелых, свободолюбивых и прекрасных, не родилось желания вырваться из вековой изоляции.

Да, подумалось мне, набеги в Ар с целью захвата рабынь в ближайшем будущем могут значительно участиться.

Мы с Элизабет пожелали Ремиусу и его свободной спутнице Вирджинии Кент счастья.

Филлис, стоявшая несколько позади и левее Хо-Сорла, смотрела на нас со слезами на глазах.

– Прощай, маленькая рабыня, – сказала ей Элизабет. – Счастья тебе.

– Прощайте, госпожа, – улыбнулась в ответ Филлис.

Хо-Сорл позволил ей взять себя за руку, и она стояла рядом с ним, прижавшись грудью к его локтю.

На ней были яркие алые шелка танцовщицы.

Я дерзко окинул взглядом её стройную фигуру, поскольку воину не подобает отводить глаз от красоты женщины, тем более простой рабыни.

– Твоя рабыня прекрасна, Хо-Сорл, – заметил я.

– Недурна, – согласился Хо-Сорл.

– А хозяин твой – настоящее чудовище, рабыня, – сказала Вирджиния.

– Я знаю, госпожа, – улыбнулась Филлис.

Она осторожно ухватила зубами ткань рукава Хо-Сорла и потянула на себя.

– Счастья вам, – усмехнулся Хо-Сорл.

– И мы желаем вам счастья, – сказала Элизабет.

– Я тоже желаю вам счастья, – попрощался с нами Хул.

– Счастья и тебе, мой маленький друг, – ответил я и, подняв руку, обратился к остальным: – Счастья вам всем.

Затем я натянул поводья, и тарн, плавно взмахнув широкими крыльями, легко оторвался от крыши. Мы сделали круг над цилиндром.

– Смотри! – вдруг воскликнула Элизабет.

Я посмотрел вниз и увидел, что на крыше Центрального Цилиндра появилась ещё одна величественная фигура в пурпурном одеянии убара Ара.

Марленус поднял руку в прощальном приветствии. Я ответил тем же и повернул тарна прочь от города.

Когда тарн поравнялся с внешними городскими стенами Ара, солнце уже опустилось.