Король
Джон Норман


Телнарианская история #3


Давным-давно, в мрачные и беспокойные времена крылья Телнарианской Империи простирались на целые галактики. Но, как известно, ни одна иперия не существует вечно. Приходит время и некогда могучий гигант оказывается коллосом на глиняных ногах...

Вот в такой империи и началась жизнь человека, известного под прозвищем Пес. Ему, найденному воином возле каравана невольников и воспитанному в деревне, предстояло немало повоевать за свою жизнь...


Джон Норман

Король


Эта книга посвящена всем тем,

кто одобряет, приветствует

и радуется свободе и славе

человеческого воображения.

    
Джон Норман


Пролог


В той земле были волки.

    
(из летописи)


Вместе с нами посмеется сталь.

    
(присловье отунгов)


Посмотрим, есть ли здесь мужчины.

    
(из вызова дризриаков)


Лавры не сорваны,

Мы забыли о празднествах,

Лавры не сорваны.

Статуи разбиты,

Руки богов втоптаны в грязь,

Святыни осквернены,

Храмы превратились в руины.

Лавры не сорваны,

Они засохли на ветках,

Дерево умерло:

Стоит зима,

Становится все холоднее,

Над Империей сгущается ночь.

    
(Аларион)


Я слышал боевые барабаны,

Я видел всадников на холмах,

Дыхание их коней подобно пламени,

Их копыта грохочут, как гром,

На их шкурах сияет солнце.

Явились повелители:

Я выйду из лесов,

Я вновь буду жить,

Я найду себе жену,

Это новое утро.

    
(неизвестный автор, позднее Алариона)


Примечание редактора


В обычае у летописца или летописцев, по мнению некоторых, было включение в вводные статьи телнарианских рукописей известных наблюдений или размышлений. Однако здесь мы позволили себе отступить от обычая. Мы привели только три цитаты и два кратких стихотворения. Нам они непонятны, во всяком случае, неясно, почему именно они помещены здесь. Вероятно, они были включены в рукопись по случайности или по ошибке. Так иногда случается с большими трудами. Разумеется, все они, особенно стихи, имеют мало общего с содержанием повествования. Тем не менее мы привели их, поскольку так было сделано в рукописи.


Глава 1


— Посмотрим, есть ли здесь мужчины, — провозгласил Аброгастес. Он передал пустой рог для питья оруженосцу и вытер губы тыльной стороной правой ладони.

Вассалы и приближенные застучали по длинным столам, расставленным вдоль зала.

Бывшие гражданки Империи поспешно принесли сосуды для питья. Оруженосец передал Аброгастесу вновь наполненный рог.

Сидящий на скамье между высоких деревянных резных колонн, Аброгастес взглянул вниз с помоста, на зал и столы. Он сжимал в руке рог сорита — расписанный, покрытый золотой филигранью, в котором пенился брор с пряностями и медом, сваренный из золотистого ли.

Завершалась пора бурь и каменных дождей на планете алеманнов и их желтом солнце. Тяжелые боевые корабли еще спали в стальных ангарах.

В пору бурь планета алеманнов оказывалась закрытой для ежегодного потока камней, устремляющихся с небес — некоторые из них почти приближались к планете, были видны в ночи, но не достигали поверхности.

К весне небеса прояснялись.

И тогда вновь пробуждались боевые корабли.


Аброгастес пребывал в дурном расположении духа.

Он мрачно уставился на свой рог, брор стекал по его бороде.

Позади него стоял оруженосец с мечом. На скамье справа лежал револьвер из Империи — простое, но драгоценное оружие. В Империи только человек из класса сенаторов мог обладать таким оружием, да и то с ограниченным числом зарядов. Дело в то, что за миллиарды лет ресурсы, которые некогда казались неисчерпаемыми, истощились, и их было невозможно восстановить.

Во множестве случаев даже имперские войска приходилось снабжать простыми видами оружия. Силы имперских войск и окружающих алеманнов врагов оказались равны, и часто такими врагами бывали прежние федераты, живущие в пределах Империи. Преимущество имперских войск на многих планетах зависело уже не от военной техники, дисциплины или тактики. Несколько' акров земли или женщину порой можно было обменять на одну старинную пулю. Однако мощь Империи еще не вызывала сомнений; Империя могла управлять своими ресурсами и препятствовать вторжению в свои основные центры. Она еще могла уничтожать целые планеты. Но таких планет было множество, и уничтожение одной из них делало невозможным уничтожение других — на это не хватило бы энергии. Как говорится, эта пуля была бы потрачена.

По залу разносился еле слышный звон колокольчиков на ножных браслетах, когда бывшие гражданки Империи, разнося большие деревянные блюда, торопливо пробегали босиком по грязному, устланному тростником полу, прислуживая гостям, приближенным, свите, воинам, знатным людям, посланникам, купцам, учителям, сыновьям вождей, заложникам, сидящим под высоким потолком в зале Аброгастеса, повелителя дризриаков, самого многочисленного и свирепого из одиннадцати племен народа алеманнов. Обычно в Империи этот народ называли аатами.

Аброгастес передал пустой рог оруженосцу, и тот отложил его в сторону.

Такой рог следовало осушить прежде, чем класть его куда-либо. Из рогов обычно пили у алеманнов, вандалов и других подобных народов.

Бывшие гражданки Империи суетились вокруг. Надсмотрщики в цветных одеждах, ярких плащах и ливреях различного покроя не потерпели бы промахов или промедлений со стороны прислуживающих красавиц.

Аброгастес казался раздраженным. Он часто бывал таким, когда меч, его печать для свершения дел, не оказывался в его руках, когда он не вылетал на бой, когда его не ждали приключения. Однако Аброгастес не был заурядным искателем приключений, азартным драчуном, простым разбойником или пиратом, вроде тех, что рыскали повсюду, высматривая поживу, прокрадывались в предместья городов, а потом разбегались по улицам, устраивая сечу из пламени и стали, и ускользали так же быстро, как и приходили, прежде чем по сигналу бедствия прибывали грозные крейсера Империи.

Он знал, что на некоторых планетах пренебрегают подобными вторжениями и не принимают никаких мер, в то время как на других, не в пример более богатых, выставляют мощную охрану — такую, которая запросто могла бы уничтожить целый флот варваров.

Неужели это была невысказанная сделка, удивлялся он, род соглашения, по которому он мог грабить некоторые из планет, удовлетворяясь тем, что ему предлагали?

Значит, об остальном ему придется забыть? Неужели они думали избавиться от него, бросив кость? Неужели рассчитывали, что обгладывая ее, он забудет о жареном мясе, аромат которого доносит до него даже самый легкий ветер?

Значит, они считали его псом, которого можно так легко задобрить?

Аброгастес знал, что граждане Империи считают его и всех его сородичей псами.

Но они еще не знают псов народа алеманнов, размышлял он про себя, один из которых лежит справа на помосте, настороженный, со взъерошенной шерстью, и оглядывает столы из-под полуприкрытых век.

Псы алеманнов и многих других народов были огромными, проворными, беспощадными и свирепыми хищниками.

Аброгастес усмехнулся, подумав, что у псов есть клыки и сила воли.

С некоторыми планетами, которые официально еще входили в состав Империи и были населены в большинстве случаев федератами, Аброгастес заключил соглашения. На этих планетах жители еще продолжали совершать публичные жертвоприношения на алтарь гения Империи, в то время как ресурсы планеты и дань надежно защищали их от вторжений. В сущности, они стали молчаливыми союзниками алеманнов. Они способствовали увеличению могущества алеманнов и прочих народов, которые пошли на подобные шаги по экономическим или политическим причинам. Символы и знамена Империи еще украшали на таких планетах общественные здания, театры и тому подобное, в то время как по справедливости шкуры на шестах в поле или на больших фургонах были бы более подходящими в этом случае.

На собрании в зале присутствовали жители подобных союзнических планет.

Здесь же были представители каждого из одиннадцати племен народа алеманнов.

Здесь были и порученцы других племен и народов — официальные союзники или федераты Империи, признанные или не признанные; здесь же присутствовали посланцы с внешних планет, различных народов, которые жаждали земли, еды, золота и власти.

Оруженосец Аброгастеса с его мечом в кожаных ножнах оглядывал собравшихся, подобно настороженному псу. На таких сборищах он не пил. Он, оруженосец, должен был всегда оставаться начеку, постоянно проявлять бдительность.

Аброгастес не был ни обычным разбойником, ни пиратом.

Он был дальновиден и мудр. Его звали Фар-Граспером, «хапугой», и полностью это звучало так: Аброгастес, повелитель дризриаков, Аброгастес Фар-Граспер.

Будь он обычным пиратом, он не стал бы, вероятно, созывать такое собрание.

Здесь присутствовали представители множества племен и народов.

Слева от его скамьи, с помоста, доносился едва слышный звон цепей. К меховому сапогу Аброгастеса иногда прижималось что-то мягкое. Один раз он раздраженно отшвырнул это нечто ногой. Вновь раздался звон цепи и тихий возглас отчаяния, боязни и умоляющего возражения.

— Не желает ли господин перекусить? — спросил оруженосец.

— Да, не откажусь, — пробурчал Аброгастес Фар-Граспер.

Оруженосец поднял руку в повелительном жесте.


Глава 2


— Величайшая опасность для Империи, — говорил Иаак, третейский судья, — кроется не среди звезд; она исходит не от кораблей этих псов-варваров, а от предателей внутри самой Империи.

— Конечно, — сказала она, поставила крохотный бокал с каной и откинулась на спинку кресла.

Дело происходило поздно вечером, в одном из множества дворцов императорского семейства.

В каком именно, неважно — это могло происходить в любой из нескольких десятков резиденций. Дворец располагался не на столичной планете Телнарии, и тем не менее находился в первом имперском секторе. Он славился протяженностью своих земель и великолепными садами, множеством фонтанов и потайных ходов, отлично вооруженной стражей, богатством мебели и роскошью покоев. Надо сказать многие богачи Империи имели собственные дворцы, особенно потомки древних родов, восходящих к основанию Империи; некоторые из них были наследниками класса сенаторов, официально признанного императором; другие же принадлежали к представителям высшей гражданской и военной власти, богатым купцам и крупным землевладельцам. Несмотря на то, что дело происходило в императорском дворце, в нем сейчас не было никого из членов императорской семьи, состоящей из императора Асилезия, его матери Аталаны и двух сестер императора — блондинки Вивианы и брюнетки Аласиды. Конечно, это не было простым совпадением; можно предположить, что о событиях, происходящих поздно ночью, было известно матери-императрице, Аталане, и все было сделано не без ее одобрения. Иаак повернулся.

— Елена, оставь нас, — приказал он.

Девушка, к которой он обратился, красавица с каштановыми волосами и серыми глазами, смутилась только на мгновение, а потом поспешила из комнаты. Она была босиком, одета только в белое платье без рукавов, длиной до щиколоток.

— Я уверена, она усердно служит вам, — произнесла молодая женщина, сидящая напротив Иаака.

Иаак усмехнулся.

— Кто из подобных вам отказался бы от этого? — спросил он.

Его гостья едва заметно сжалась под своей роскошной вышитой одеждой.

— Как я слышал, вашу семью преследуют неудачи, — заметил Иаак.

— Весьма незначительные, — уточнила она.

— Пожар на пристани во владениях губернатора, захват мятежными колонами амбаров в Лосане. Налет на склады на Клар-IV. Потеря контракта на перевозку грузов между Арком и Митоном. Отмена монополии на соль на Терисе. Уничтожение хранилищ на Фелнаре. Перекрытие путей к Канарису и архипелагу Дракар…

Она молчала.

— Мне очень жаль, — произнес он.

— В Империи не прекращаются волнения, — спокойно произнесла она. — Сейчас неспокойное время.

— Но ничего не меняется, — возразил Иаак.

— Конечно, сама сущность Империи неизменна и вечна, — кивнула она.

— Верно, — подтвердил Иаак.

— На такие неудачи не следует обращать внимание, — продолжала она. — По крайней мере, если их не слишком много.

— Я рад слышать это, — усмехнулся Иаак.

Она промолчала.

— Разумеется, — продолжал он, — хотя Империя неизменна и вечна, ее границы незыблемы и тому подобное, изменения могут произойти внутри самой Империи.

— Да? — удивилась она.

— К примеру, изменения в расстановке сил, в положении и удаче семейств или отдельных людей.

— Возможно.

— В прошлом такое происходило множество раз.

— Вы правы, — кивнула она.

— Ваш род — один из самых знатных и почитаемых в Империи, — продолжал он.

— Да.

— Если этот род угаснет из-за неудач, это окажется трагедией не только для вас, но и для Империи.

— С моей семьей я больше не хочу иметь ничего общего, — заявила гостья.

— Ходят слухи, что они сами решили порвать с вами?

— Возможно, — кивнула она.

— Вероятно, их не устраивал ваш характер, вкусы, ваши друзья и образ жизни?

— Пожалуй, — согласилась она и добавила: — Они глупы. Я сама охотно отделалась от них.

— У вас есть долги? — вдруг спросил он.

— Мне выдают содержание, — уклончиво ответила она.

— И все-таки вы были в долгах, — заметил он.

— Была? — переспросила она.

— Я собрал все ваши векселя и заплатил по ним, — произнес Иаак.

— Значит, все мои долги уплачены?

— Да, — и он положил перед ней документы. — Вы узнаете кредиторов, суммы и тому подобное?

Она оторвалась от бумаг и внимательно посмотрела на собеседника.

— Но я не просила об этом, — произнесла она. — Я не предлагала вам ничего, не пыталась заключить сделку…

— Конечно, нет, — согласился он.

— Я не узнаю подписи, — удивилась она.

— Подписывались мои агенты, — сказал он. — Все было сделано по частным секретным каналам.

— Почему вы пошли на это? — поинтересовалась она.

— Вы ничего не должны мне.

— Почему же? — настаивала она.

— Я сделал это из уважения к вашему роду, — объяснил он. — Ради вашей репутации, спасения чести вашей семьи и блага всей Империи.

— Не понимаю… — протянула она.

— Я могу изменить всю вашу жизнь, а в будущем — и уладить дела всей вашей семьи. Я способен сделать так, что вы станете одной из самых богатых и известных женщин Империи, почитаемых, пожалованных титулами, принимаемых при дворе императора.

— Не понимаю…

— Скажем так: вас ждут блестящие перспективы. Она молча изучала его.

— Как я понимаю, вы не слишком привязаны к своей семье, — продолжал он.

— Да.

— Значит, моим осведомителям можно верить?

— Наверное, — ответила она.

— Ваша семья тоже недолюбливает вас.

— Конечно.

— От вас отказались, отреклись, — продолжал он, — вам выделили всего лишь небольшое содержание.

— Это жалкие гроши, — пренебрежительно сказала она.

— Их не волнует то, что может случиться с вами.

— И меня тоже, — фыркнула она. — Все они болваны!

— Но вы бы не возражали стать независимой, знатной и богатой?

— Думаю, я могла бы примириться с таким существованием, — усмехнулась она.

— Вам не пришлось бы даже выслушивать мнение своей семьи. Вы смогли бы даже уничтожить ее властью, которую дам вам я.

— А! — Ее глаза живо блеснули.

— Прекрасное отмщение, не так ли? — поинтересовался он.

— Да, — кивнула она. — Но я ничего не должна вам.

— Вам интересно мое предложение, верно? — спросил он.

— Пожалуй. А что я должна делать?

— Служить Империи.

— Разумеется, я безраздельно предана Империи, — произнесла она.

— Вы преданы только самой себе, — уточнил он.

— Как и вы — самому себе? — перебила она.

— В моем случае интересы Империи и мои собственные интересы совпадают, — усмехнулся Иаак.

— Какое счастливое совпадение! — произнесла она.

— Удивительно счастливое, — согласился он. — Как я уже говорил, самая значительная опасность для Империи исходит не извне, а изнутри, от предателей.

— Согласна с вами, — сказала она.

— И особенно, — продолжал он, понизив голос, — от предателей с ненасытным тщеславием, мужланов, которые с помощью варваров рассчитывают завладеть престолом.

Ее глаза расширились.

— Вы слышали о роде Аврелиев? — спросил он.

— Конечно, — кивнула она. — Это родственники императора.

— Что делает их еще более опасными, — добавил Иаак.

— Их преданность не вызывает сомнений, — возразила она.

— Нет, — твердо ответил Иаак.

Рука женщины, протянутая за бокалом каны, вздрогнула.

— Юлиан из рода Аврелиев, — продолжал Иаак, — метит на престол. Он замышляет собрать передвижные войска из варваров — войска наемников с кораблями, оружием и получить их в свое распоряжение. Варвары будут преданы только ему, а не Империи.

— Схватите его, — пожала она плечами. — Конфискуйте его имущество — ведь вина достаточно значительна.

Аврелии были одним из самых старинных и богатых родов Империи. Этот род уходил корнями в древнюю телнарианскую планету, откуда начала расти сама Империя.

— У него в руках слишком большая власть, и мы должны быть осторожны, если не хотим развязать гражданскую войну. Ему преданы многие офицеры флота.

— Так что же нам делать? — спросила она.

— Мы должны вбить клин между ним и его варварскими войсками, должны расстроить его план призвать варваров в регулярные войска. Это решающий первый шаг. Мы должны поссорить его с его сообщниками, а потом посеять недоверие к нему самому и к его плану обороны Империи.

— Может ли Империя обороняться самостоятельно? — спросила она.

— Конечно, — кивнул он.

— А кто этот варвар или варвары? — поинтересовалась она.

— Кажется, они повстречались в лесах на планете Варна, когда варвар был вождем вольфангов.

— Я никогда не слышала о них, — удивилась женщина.

— Это одно из племен народа вандалов.

— Понятия не имела, что существует такой народ, — повторила она.

В то время подобное невежество было распространенным. Очень мало кто в Империи слышал о вандалах. Редкие люди, не входящие в административные или военные органы, слышали об алеманнах, или, как называли их в Империи, аатах. Даже в военном министерстве о подобных народах не вспоминали, думали о них столько же, сколько о бесконечных расстояниях, черноте далеких небес, случайных вспышках молний над горами и прочих незначительных вещах.

— Его зовут Оттоний, — продолжал Иаак.

Женщина своими длинным пальцем коснулась бокала с каной и слегка повернула его, наблюдая, как колышется внутри рубиновая жидкость.

— Я женщина, — задумчиво произнесла она.

— Но знатная женщина, из благородного и гордого рода, та, на которую можно положиться.

Она подняла голову.

— Кроме того, великолепная красавица, — добавил Иаак.

Она опять слегка сжалась, как прежде, и смущенно взглянула на него.

Она гордилась своей поразительной красотой, наслаждалась ею. Женщине нравилось производить впечатление на мужчин, вертеть ими как заблагорассудится. Она обожала мучить, соблазнять и раздражать их. Как приятно было дразнить и возбуждать, а потом с холодным пренебрежением отвергать!

— И богатая? — подозрительно спросила она.

— Это вам решать, — любезно отозвался он.

— Говорят, что Иаак — самый влиятельный человек в Империи, — как бы невзначай произнесла она.

— Я всего лишь смиренный третейский судья, — возразил он, — скромный служащий, которому не полагается обладать никакой властью или влиянием.

— Говорят, что к вашему мнению прислушивается сама мать-императрица, — произнесла она.

— Она советуется со мной по пустякам — например, по поводу убранства дворца, этикета и прочим незначительным делам.

— Какой будет участь этого Оттония? — спросила женщина.

— Через два дня он отправляется на Тангару, собирать войско среди отунгов. Я прослежу, чтобы наш возлюбленный Юлиан, отпрыск Аврелиев, не смог сопровождать его.

— Тангара — это так далеко, — задумалась она.

— Там расположена провинциальная столица, Вениция, — объяснил он.

— А что должно случиться на Тангаре?

Иаак поднялся, прошел к буфету, стоящему у стены комнаты, открыл его, передвинул на полке какие-то мелкие предметы и нажал кнопку. Панель скользнула в сторону, открывая потайную нишу. Из нее Иаак извлек плоский прямоугольный кожаный футляр. Отложив его в сторону, он привел в порядок буфет, вновь поставил на место предметы на его полках и закрыл дверцу. Затем он поставил футляр на стол в центре комнаты, между собой и женщиной.

Взглянув на него, женщина обеими руками приподняла крышку футляра.

— Прелесть, — прошептала она.

— Кто знает, что может случиться на такой дикой планете, как Тангара, — объяснил Иаак, — особенно за пределами города? Только осторожнее, — предупредил он.

В футляре лежал тонкий, короткий кинжал с блестящим лезвием длиной около семи дюймов и овальной желтой рукояткой, достигающей пяти дюймов, украшенной черным витым узором.

— Это женский кинжал, — заметила она.

— Да, — кивнул Иаак.

Между рукояткой и лезвием блестела изящно выгнутая гарда. Она, помимо того, что уравновешивала кинжал, не давала руке соскользнуть к лезвию. В некоторых ситуациях подобное преимущество оружия было незаменимым. Такие гарды, способные защитить руку, имелись у различных видов оружия, которыми приходилось наносить удары через шелк или бархат, прикрывающие, скажем, кольчугу из переплетенных металлических цепочек.

Женщина восторженно разглядывала вещицу.

— Не прикасайтесь к лезвию, — предупредил он. — Оно покрыто прозрачным ядом. Достаточно тончайшей царапины, малейшего повреждения кожи, и яд попадет в рану. Самая неприятная и безобразная смерть должна последовать в течение нескольких секунд.

— Значит, он не должен проникать глубоко в тело, — размышляла женщина.

— Он очень острый, — объяснил Иаак. — Вонзить его в тело противника способен даже ребенок.

— Или женщина, — добавила она.

— По самую рукоятку.

— Понятно, — кивнула она.

— Но хватит даже одной царапины.

— Если вы хотите погубить его, почему бы вам не нанять убийц? — вдруг спросила она.

Глаза Иаака затуманились. Затем он улыбнулся.

— Нет, — возразил он, — лучше всего это сделает агент на отдаленной планете, подальше от внимания публики, агент, чье присутствие не вызывает подозрения — совершенно безопасный на вид.

— А если я не смогу приблизиться к нему, если он будет в доспехах? — поинтересовалась она.

— Вам легко удастся приблизиться к нему, — заверил Иаак, — и я подозреваю, что в вашем присутствии он снимет доспехи, а если этого не случится, помните, что вполне достаточно даже крошечной царапины на руке. Так вы согласны?

— Пожалуй, — раздумывала она. — Но я не отношусь ни к военным, ни к охотникам, ни даже к ремонтникам. Я не понимаю, под каким предлогом я окажусь в экипаже корабля, направляющегося на Тангару.

— На корабле на Тангару повезут различные товары.

— Товары? — переспросила она.

— Конечно, которыми можно торговать, которые можно использовать для приманки, в качестве подарков, — все, что может заинтересовать варваров, к примеру, кожа, вина, зерно, одежда, драгоценные камни, шелк, масла, медная посуда, пряности, золото, броши, кольца, гвозди, проволока, слоновая кость, железо, серебро — словом, множество вещей, от самых обыденных до изысканных.

— Изысканных? — вновь переспросила женщина.

— Да, таких, как изумрудные камеи с портретом императора.

— Не понимаю…

— Пейте кану.

Она поднесла к губам крошечный бокал. Поверх кромки чистейшего фарфора, так называемого люксита, из долин Рафа, позднее обработанного по традициям Ториничи, она изучала собеседника. У женщины были огромные голубые глаза. Запрокинув голову, она одним глотком осушила бокал. При этом движении Иаак впился взглядом в ее белую шею, прикрытую высоким вышитым воротником. Женщина вновь взглянула на Иаака и поставила пустой бокал на стол.

Он обратил внимание, что ее волосы обладали теплым золотистым оттенком. Они были убраны в манере, обычной для знатных дам Империи — зачесаны вверх, уложены в сложную прическу, которую удерживал на месте прямоугольный остроконечный головной убор из золотой проволоки и украшенной драгоценностями кожи.

— Конечно, вы можете оказаться непригодной, когда придется действовать.

— Непригодной? — обиженно переспросила она.

— Однако сейчас мне кажется, что вы обладаете всеми качествами, чтобы выполнить это поручение. В роли, которая вам будет поручена, вы должны выглядеть натурально, — продолжал он. — Иначе немедленно возникнут подозрения, и вы пропадете.

— Надеюсь, я смогу правдоподобно сыграть предназначенную мне роль, — резко возразила она.

— Мои осведомители полагают, что с этим не возникнет затруднений, — хладнокровно подтвердил Иаак.

— Осведомители?

— Да, прислужники в женских банях и прочие люди.

— Не понимаю…

— Но вы ведь понимаете, что я должен знать наверняка, — возразил он. — Необходимо убедиться в этом. Встаньте сюда, — он указал на мраморный пол, в нескольких футах от стола.

— Зачем? — удивилась она.

— Делайте, что говорят!

— Я не привыкла выслушивать подобные приказания, — холодно возразила она, но подчинилась.

— Хорошо, — кивнул он. — Теперь снимите всю одежду.

— Господин! — возмутилась она.

— Выполняйте! — нетерпеливо прикрикнул он.

— Я патрицианка!

— Ну, живее! — скомандовал он.

Она сердито сбросила одежду и многочисленное нижнее белье. Ей это удалось с трудом, поскольку женщины ее положения обычно одевались с помощью нескольких горничных.

У Иаака вырвалось довольное восклицание. Глаза женщины вспыхнули.

— Выпрямите тело, — приказал он. — Отлично! Вы чем-то недовольны?

— Я патрицианка! — в ярости повторила она.

— Вы впервые оказались обнаженной перед мужчиной? — поинтересовался он.

— Да, — призналась она.

— Снимите головной убор, — потребовал он, — распустите волосы.

— Прошу вас, перестаньте!

— Живее, — грозно добавил он.

Она сердито расстегнула головной убор, подняла его и положила поверх одежды на пол, у своих ног, а затем убрала заколки. Сегодня днем на ее прическу было потрачено более трех часов.

— Потрясите головой, чтобы волосы освободились, — сказал он.

Раздраженно тряхнув головой, она выполнила приказ.

— Откиньте волосы назад, на плечи.

Женщина зло запрокинула голову.

— А теперь медленно повернитесь.

Женщина послушалась.

— Встаньте на колени, — Иаак указал место у стола. — Выпрямите спину, положите руки на бедра, поднимите голову и раздвиньте колени.

После этого он внимательно осмотрел ее.

— В экспедиции на Тангару, — объяснил он, — среди вещей, подарков и тому подобного барахла для раздачи варварам, будет двадцать рабынь — потрясающе красивых, самых красивых, каких удастся найти.

Она подняла голову.

— Вы задрожали, — заметил он. — Неудивительно, должно быть, вы впервые оказались перед мужчиной в такой позе.

— А в какой я позе? — удивилась она.

— Это одна из распространенных поз для рабынь, — пояснил он.

Женщина сердито фыркнула.

— Не стоит смотреть в глаза мужчины или любого свободного человека, пока вам не позволили это сделать или не приказали, — наставительно заметил Иаак.

— Я свободна! — воскликнула она.

— Да, но видя вас в такой позе, вполне простительно усомниться в этом.

— Я встану! — заявила она.

— Нет, пока не будет дано разрешение.

— Разве я не свободна? — напомнила она.

— Конечно, — ответил Иаак.

Женщина осталась стоять на коленях. Она не получила позволения встать.

— Да, — наконец с одобрением произнес он. — Думаю, вы сделаете все, как надо.

— Полагаю, я с удовольствием возьмусь за дело.

— Разумеется, — усмехнулся он.

Она вздрогнула, испытывая одновременно смущение и ярость. Она не знала, понравится ли ей поручение. В глубине ее прекрасного, трепещущего тела пробуждались чувства.

Затем она вновь превратилась в патрицианку.

— Я прослежу, чтобы вас включили в список грузов для отправки на Тангару, — заметил он.

— Другие девятнадцать женщин тоже будут свободными и знатными? — поинтересовалась она.

— Нет, — покачал он головой. — Это будут обычные рабыни, разве что, пожалуй, удивительно красивые.

— Но я должна быть красивее всех, — настаивала она.

— Это неизвестно. Кто будет самой красивой из вас, решат мужчины.

— Презираю мужчин, — поморщилась она. — Конечно, кроме вашей светлости, — торопливо добавила она.

— С вами будет послан еще один человек, — продолжал Иаак. — В интересах безопасности он свяжется с вами позднее.

— Это будет член экипажа?

— Да.

— Он передаст мне кинжал?

— Да, и поможет в вашей работе, насколько это возможно.

— Не понимаю…

— Он будет обязан убедиться, что вы получили кинжал, — объяснил Иаак, — но, в конце концов, не ему придется остаться наедине с варваром ночью.

— Понятно, — протянула она.

— Кроме того, он устроит ваш побег после того, как все будет закончено, поможет вам спастись и достичь внутренних областей Империи, где вы получите награды, богатство и титул, новые поместья и дворцы и тому подобные знаки признательности Империи.

— Благодарю, господин!

— Так вы считаете, что справитесь с поручением?

— Несомненно, господин, — улыбнулась она.

— Сможете ли вы оставаться такой же твердой, когда ваши маленькие, прелестные ножки охватят стальные браслеты, когда вы всем телом почувствуете цепи, а шеи коснется сталь ошейника?

— Я буду знать, что все это просто притворство, — ответила она.

— Думаю, вас будут охранять так же строго, как любую другую девчонку на корабле.

— Девчонку? — изумленно переспросила она.

— Так обычно называют рабынь, — объяснил он, — потому что они ничтожные создания, потому что они начисто лишены ханжества и лицемерия и способны открыто заявить о своей чувственности.

— Я смогу носить цепи, — гордо ответила она, — утешая себя тем, что их тяжесть потом мне в тысячу раз воздастся золотом!

— Можете встать, — объявил он.

Она поднялась и заспешила к одежде, кучей сваленной на мраморном полу.

Неумело поднимая и разбирая одежду, она повернулась к собеседнику.

— Вы позволите мне позвать горничную? — спросила она.

— Нет, — усмехнулся третейский судья.

— Но как же я справлюсь со всем этим? — изумленно поинтересовалась женщина.

— Рабыня, маску которой вам придется надеть, редко нуждается в помощи — обычно ее одежда бывает чрезвычайно простой, если ей вообще позволяют одеться.

— А мои волосы? — напомнила она.

— Ухаживать за ними тоже будет весьма просто, — объяснил Иаак. — Их придется только как следует мыть, сушить и расчесывать, чтобы они выглядели естественными, пышными, живыми, блестящими и длинными.

— Я хотела бы взять с собой горничную, — заметила она.

— Нет.

— Я хочу еще каны, — раздраженно потребовала она.

— Нет, — вновь покачал головой Иаак. — Не одевайтесь здесь. Я занят.

Она застыла на месте, прижимая к себе одежду.

— На вашем месте я бы на время забыл, что значит пить кану из люкситовых бокалов. Вам придется привыкать лакать воду из миски, стоя на четвереньках.

— Конечно, это я буду делать только некоторое время, — уточнила женщина.

— Несомненно, — подтвердил он.

Она метнула в него яростный взгляд. Женщину провели во дворец тайным путем и точно так же должны были выпроводить обратно. Иаак предпочитал, чтобы как можно меньше зевак видели приходы и уходы таинственной компании, слышали шаги в темноте, приезд и отъезд закрытых автомобилей, в которых находилась сама знатная дама и ее эскорт.

— Можете идти, — коротко сказал он.

— Я не привыкла к такому обращению, — возразила она. — Я — дама из сословия сенаторов.

— Теперь вы мой тайный агент и должны привыкнуть к приказам, — объяснил он.

Она смутилась и еще крепче прижала к себе одежду.

— Потом вы сможете стать знатной дамой со своим вновь обретенным богатством и положением, — продолжал он. — Теперь же вы не более, чем тщеславная, обедневшая аристократка сомнительной репутации, отвергнутая собственной семьей.

— Негодяй! — пробормотала она.

Иаак поднял голову, и она отшатнулась.

— Надо бы ударить вас, — сухо заметил он.

Она затаила дыхание.

— Вероятно, вы можете себе представить, что почувствуете, если вас схватят и подвергнут насилию?

Она съежилась и оборонительным жестом завернулась в одежду.

— Я шучу, — пояснил он.

— Конечно, господин! — рассмеялась она. — Господин…

— Что?

— Вы говорили о своих осведомителях — о служащих бань и так далее…

— И что же? — удивился он.

— Моя личная горничная тоже была среди них? — с раздражением поинтересовалась женщина.

— Возможно.

— Я побью ее, — пообещала женщина, — так, как еще никогда не наказывала!

— Ваша машина ждет, — перебил Иаак, третейский судья. — Завтра с вами свяжутся вновь, чтобы передать необходимые указания. Оденьтесь за дверью.

— Да, господин, — кивнула она и попятилась к выходу.

За дверью ею овладели чувства, подобные плещущему вокруг морю, с хаотичными приливами, непостижимым волнением, штормами смущения, радости, тщеславия, ярости, унижения и любопытства. Ее ждало блестящее будущее — возврат удачи, предвкушение новых титулов, богатства и власти, так, что она может занять место среди самых знатных дам Империи, вероятно, ее даже пригласят ко двору! И все это можно купить так запросто, за такую незначительную плату — всего лишь улучить минуту и сделать крошечную царапину! Она с легкостью могла проделать это, а потом вернуться в Империю, уничтожить свою семью, расправиться со всеми врагами и всеми другими, с кем только пожелает, кто выскажет неодобрение хотя бы одним словом — да что там, она готова разделаться даже с теми, кто смел бы лишь неодобрительно взглянуть на нее! И вдруг она затряслась от унижения и ярости. Там, в комнате, мужчина смотрел на нее, патрицианку, заставив раздеться, будто рабыню! Конечно, у него не было выбора. Женщина уверяла себя, что он должен был убедиться в том, что она полностью пригодна для выполнения его планов, удостовериться в ее соответствии той роли, для которой он предназначал ее. Да, да, и по-видимому, он счел ее подходящей! Она изумительно красива! Она знала это. Она блестяще справится со своей задачей, лучше, чем любая другая женщина! Она чрезмерно гордилась своей красотой, сознавала ее власть. И все же ее тревожили чувства, которые она испытала под взглядом мужчины, когда он заставил ее повернуться, приказал опуститься перед ним на колени и точно выполнять все его приказы. На мгновение она с ошеломляющей силой и испугом ощутила себя всего лишь женщиной и ничем иным, почувствовала себя существом, которым овладели древние, мощные психосексуальные порывы, существом, у которого нет выбора, нет прав, кроме совершенной, беспомощной женственности. Она была существом, женственным до мозга костей, таким, что эта женственность вызывала в нем благодатную, сияющую, глубокую и порочную страсть. На мгновение она почувствовала суть всепоглощающей любви, послушания и служения, глубокую чувственность существа, которое всего-навсего принадлежит и обязано под угрозой ужасного наказания быть усердным, возбужденным, преданным и самоотверженным. С трудом пытаясь сопротивляться самой себе, она чувствовала себя просто женщиной — настоящей, истинной женщиной до последней клетки, до самых своих основ.

Как поспешно она изгнала подобные мысли из своей головы! Как внезапно возненавидела мужчин! До чего же отвратителен был ей таинственный, всесильный Иаак в черной одежде, третейский судья! А еще больше она ненавидела рабынь, планету, всю Империю, все на свете!

Она родилась в благородной семье, принадлежала к высочайшему роду, к аристократии!

Вдруг она вспомнила о своей горничной: чертова девчонка! С каким удовольствием она избила бы свою горничную!

В эту минуту она увидела неподалеку девушку, которую выслали из комнаты вскоре после того, как туда вошла она, патрицианка, и третейский судья начал обсуждать с ней чрезвычайно деликатное и требующее осторожности дело.

Девушка в белом шерстяном платье без рукавов свернулась комочком на циновке у стены, подальше от дверей комнаты, которые, на всякий случай, были довольно толстыми, с мощными косяками, и, разумеется, не пропускали ни единого звука.

Когда патрицианка вышла из двери, девушка в белом встревожилась, но затем поспешно опустилась на циновку, прижала голову и растопыренные ладони к полу.

— Эй, ты! — небрежно позвала патрицианка.

Девушка бросилась вперед и опустилась перед ней на колени, опять прижав голову и ладони к полу.

— Госпожа? — настороженно и вопросительно пробормотала девушка.

— Ты умеешь выполнять работу горничной? — сердито спросила патрицианка.

— Нет, госпожа! — испуганно ответила девушка. Патрицианка издала раздраженное и нетерпеливое восклицание:

— Мне надо одеться. Ты в состоянии помочь мне?

— Я постараюсь, госпожа, — пролепетала девушка.

Через несколько минут с помощью девушки, которая оказалась весьма искусной помощницей, патрицианка была полностью одета.

С прической они ничего не могли поделать — на нее требовалось затратить несколько часов, но вместе им удалось спрятать волосы под мудреный головной убор из золотой проволоки и расшитой драгоценностями кожи. В темноте вряд ли можно было заметить, что волосы патрицианки не прибраны.

— Ты, конечно, никогда прежде не была горничной у дамы? — спросила патрицианка, разглядывая себя в одно из зеркал.

— Нет, госпожа, — ответила девушка, вновь опускаясь на колени.

— Платье, которое на тебе — это ведь вся твоя одежда, верно?

— Да, госпожа. Простите, госпожа, — прошептала девушка.

— А ты хорошенькая, — снисходительно произнесла патрицианка.

Хотя платье девушки было свободным и доходило до самых щиколоток, под ним ясно различались грациозные округлые формы, к тому же вырез у ворота, который был сделан ниже, чем требовалось, недвусмысленно обнажал прелестную, упругую грудь.

— Спасибо, госпожа.

— Ты не служила горничной и тем не менее, похоже, знакома с ухищрениями и особенностями дамского туалета, — заметила патрицианка.

— Простите, госпожа, — повторила девушка.

— Как интересно, — протянула патрицианка. Девушка в страхе прижалась лицом к полу.

— Посмотри на меня, — приказала патрицианка.

Девушка робко подняла голову, но не осмелилась поднять глаза над вышитым воротником платья женщины, стоящей перед ней.

— Посмотри мне в глаза, милочка, — ласково попросила патрицианка.

С робкой благодарностью девушка выполнила просьбу.

И тут патрицианка изо всей силы отвесила ей яростную пощечину. Слезы хлынули из глаз девушки. Она непонимающе взглянула на патрицианку.

— Разве ты не знаешь, — насмешливо проговорила патрицианка, — что ты не смеешь смотреть в глаза таким, как я, пока не получишь позволение?

— Простите, госпожа, — с дрожью проговорила девушка, прижимая лицо к полу, как делала прежде.

— Ложись на живот, — приказала патрицианка. — Целуй мне ноги!

Девушка немедленно повиновалась.

Патрицианка отшвырнула ее в сторону ногой. Девушка упала на бок, корчась от боли, но не осмелилась поднять глаза на ту, что только что ударила ее.

— Рабыни — отвратительные твари, — сказала свободная женщина.

— Да, госпожа! — подтвердила девушка, не поднимая головы.

Шурша платьем, свободная патрицианка обошла ее и покинула комнату.

«Как унизили меня, — не переставала думать она. — Как я изобью сегодня свою горничную, эту болтливую тварь!»

Конечно, ее горничной теперь была рабыня — таковы оказались последствия ее неудач, истощения средств и расточительного образа жизни.

Машина ждала патрицианку у дворца.

Вскоре после ее отъезда в прихожей зазвенел колокольчик, и рабыня, которую звали Елена, поспешила в комнату, где опустилась на колени перед третейским судьей, выражая покорность.

— Ты плачешь, — заметил он.

— Простите, господин.

— Наша гостья ушла?

— Да, господин.

— Ступай в спальню, — приказал он. — Подготовь все для удовольствия, а затем садись на цепи, обнаженной, у края кровати.

— Да, господин! — воскликнула она, и не спрашивая позволения, подползла и благодарно поцеловала ему ноги.

Вскоре она выбежала из комнаты.

Из окна его спальни она увидела, как темная закрытая машина покидает двор.

Рабыня перевела взгляд на браслеты и ошейник — все они были открыты. Она оглядела комнату, чтобы убедиться, что все готово. Еще чуть-чуть и было бы слишком поздно исправлять какие-либо упущения.

Все было в порядке.

Рабыня отложила в сторону платье. Она со страхом и дрожью смотрела на цепи: какой беспомощной и беззащитной она будет чувствовать себя через минуту!

Рабыне нравилась тяжесть цепей, их звон, то, как они скользили по кольцу в полу.

Все это недвусмысленно напоминало ей о том, кто она такая и какой должна быть.

Конечно, ключи от наручников хранились у хозяина.

Рабыня начала с левой щиколотки, как и полагалось. Первое, чему учили рабыню — как правильно надевать цепи. Тотчас же ее прекрасное тело оказалось во власти стали — прочной, крепкой и основательной.

Она едва сдерживала себя.

Она могла бы расслабиться, но должна была поступать так, как будет угодно хозяину. Она взглянула на стену.

Там висела плеть.

Рабыня не думала, что ее побьют — она собиралась сделать все возможное, чтобы угодить.

Она свернулась клубком, как привязанный котенок, у края кровати, как будто и вправду была животным.

Она дрожала от желания. Рабыня не завидовала свободной женщине.

Свободная женщина, злая и смущенная, переполненная надеждами на будущее и одновременно испуганная этим будущем, ехала в одиночестве в закрытой машине с затемненными окнами; ее сопровождающий сидел во внешней кабине.

По пути во дворец она позволила сопровождающему сесть рядом.

Несомненно, это доставило ему радость. Должно быть, он предвкушал, что на обратном пути ему представится возможность вновь оказаться рядом с такой, как она. В этом женщина не сомневалась.

Но она приказала ему сесть в кабину. Как она забавлялась при этом!

Бедняге было трудно скрыть разочарование. В какой-то момент она почувствовала ужас, взглянув в его глаза, но потом это ощущение прошло.

Она взяла себя в руки, подумав, что все мужчины слабы, и улыбнулась. Она взглянула на пол машины. Рабынь, этих ничтожных тварей, перевозят в машинах обнаженными, ставят на колени на пол, накрывая одеялом или плащом. Рабынь обычно перевозят в закрытых машинах. К ним относятся пренебрежительно.

Так им и надо, подумала женщина. Как она была рада, что сама не находится на положении рабыни, не является такой, как они!

Колеса глухо стучали по твердой мостовой. В своем дворце Иаак, третейский судья, собрал свои бумаги, сунул их в папку, а папку аккуратно положил в нишу, из которой прежде вынул длинный кожаный футляр.

После этого он направился в спальню.


Глава 3


— Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — воскликнул Аброгастес. — Есть мужчины или нет?

— Есть, есть! — отозвались пирующие, поднимая рога.

Сильные руки хватали куски жареного мяса, по которому текли жир и кровь, с тяжелых, широких деревянных блюд. Блюда с испугом подносили бывшие гражданки Империи, ныне закованные в цепи. Позади них, там и тут стояли юноши-надсмотрщики в разноцветных одеждах и ярких плащах, с хлыстами, обязанностью которых было следить, справляются ли с работой прислужницы.

Оглядевшись, Аброгастес грузно опустился на скамью между двумя колоннами.

Он был неспокоен и зол.

Он выпил слишком много.

Справа от него лежал огромный пес — зверь, которого держали из-за преданности и подозрительности, свирепости и храбрости — боевой охотничий пес, который будет защищать своего хозяина до последней капли крови, который по одному слову хозяина бросится даже на медведя-арна или викота, не говоря уж о дюжине вооруженных воинов, и наведет ужас на самых храбрых.

Слева, у его ног, в ошейнике и на цепи лежало еще одно животное, предназначенное для других целей.

Аброгастес наклонился и положил руку на массивный лоб пса. Пес заворчал от удовольствия.

— Славный парень, — хрипло проговорил Аброгастес и потрепал громадного пса по голове.

Если бы на его месте оказалась рука другого человека, она в один момент оказалась бы отодранной свирепым движением огромных челюстей.

Аброгастес выпрямился и оглядел слуг, длинные столы у стен и пирующих. Затем злобно и недовольно склонился влево, к другому животному на цепи. Пес в испуге склонил голову. Ему было непонятно, зачем его привели на пир. Это животное, самка, не осмелилось даже робко и умоляюще прижаться губами к сапогам Аброгастеса.

Внезапно с одного из столов донеслась ругань. Двое мужчин вскочили, отшвыривая стулья.

— Прекратите! — крикнули им.

В руках спорщиков блеснули мечи.

Одна из бывших гражданок Империи завизжала.

Двое мужчин вскочили на стол, распихивая блюда и фляги, и спрыгнули на пол в центре зала. Их глаза налились кровью. Звучно лязгала сталь.

И вдруг земляной пол между соперниками взметнул фонтан грязи, по нему пролегла узкая дымящаяся полоса.

Все повернулись к Аброгастесу, который стоял у скамьи с револьвером в руках.

— Кто из вас враг? — грозно спросил он. Соперники застыли с мечами в руках.

— Это не он, — указал Аброгастес на одного из них, — и не он! — Тут он повернулся к другому.

Тонко зазвенели цепи — бывшие гражданки Империи стремились забиться подальше, в углы зала.

— Настоящие враги — в Империи! — провозгласил Аброгастес.

Прислужницы с блюдами и флягами в руках задрожали. Колокольчики на цепях звенели, когда рабыни переступали босыми ногами по земляному, устланному тростником полу. Женщины старались стоять спокойно, но то и дело слышался этот отчаянный, тихий звон.

Надсмотрщики стояли тут же с хлыстами. Они пересмеивались. Действительно, колокольчики, подвешенные к цепям, издавали звуки от малейшего движения.

— И вот это — враг, — заявил Аброгастес, указывая на еще дымящийся револьвер. Он оглядел удивленных гостей. — Это револьвер из Империи, — объяснил он, — такой, какие носят офицеры имперских войск. И это, — Аброгастес взвесил револьвер на руке, — настоящий враг, единственный истинный враг — тот, к которому надо относиться с уважением и осторожностью. Это касается всего оружия, кораблей, машин, другой имперской техники.

Он вновь огляделся.

— Что, если и у нас появятся такие вещи? — задумчиво спросил он.

Мужчины переглянулись.

— Подумайте об этом.

— Но это невозможно, — возразил один из гостей.

Аброгастес усмехнулся и сел на место.

— Мы уже обнажили оружие! — напомнил о себе один из соперников.

— Тогда пролейте кровь, — ответил Аброгастес.

— Как нам пролить ее? — непонимающе переспросил другой.

— Как кровь одних из нас, — пояснил Аброгастес, — как кровь братьев.

Оба мужчины полоснули себя по предплечьям, некоторое время смотрели, как по их рукам струится кровь, переглянулись и спрятали в ножны мечи, которые не следовало обнажать, если не проливалась кровь. У алеманнов и других народов оружие обнажали не просто так. Раздался шорох мечей, вползающих в ножны. Бывшие соперники сблизились, соединили раненые руки, прижали их. Кровь смешалась на руках. Мужчины радостно обнялись, пачкаясь кровью. За столами поднялся восторженный рев. Бывшие соперники заняли свои места.

Послышались резкие удары плетей, и прекрасные прислужницы — бывшие гражданки Империи, патрицианки, оставленные в живых за свою красоту — закричали от боли и отчаяния, подгоняемые нетерпеливыми надсмотрщиками. Колокольчики на их ногах зазвенели громче, когда прислужницы принялись ревностно выполнять свои обязанности.

— Господин, — склонился к Аброгастесу писец, низкорослый мужчина в темных одеждах, со свитком бумаг в руке. За ним стоял его слуга с плошкой чернил и связкой отточенных перьев. — Пора изложить цели сегодняшнего собрания.

Аброгастес поднял голову.

— Все гости в самом веселом настроении, — добавил писец. — Они примут любое ваше предложение.

— Еще не время, — возразил Аброгастес. — Тебе надо многому научиться, особенно обычаям алеманнов и, в частности, дризриаков.

Как уже не раз упоминалось, народ алеманнов состоял из одиннадцати племен. Их представители сейчас присутствовали в зале, помимо гостей из других племен и народов. Дризриаки были самым большим и свирепым племенем алеманнов. Аброгастес правил дризриаками. Алеманны, бесспорно, были самым могущественным из варварских народов, особенно с тех пор, как вмешательство Империи уничтожило их врагов, народ вандалов. Таким образом, Аброгастес, как король дризриаков, обладал исключительной властью.

— Да, господин, — потупился писец.

— Для чего нас пригласили на этот пир? — спросил знатный воин, сидящий неподалеку от Аброгастеса.

Аброгастес не подал и виду, что слышал этот вопрос.

— Вероятно, отпраздновать победу дризриаков над ортунгами, — ответил кто-то воину.

Сын Аброгастеса, по имени Ортог, порвал с дризриаками, и в обществе своих верных вассалов, тех, кто получил от него кольца, бежал, чтобы основать собственное племя ортунгов, или государство Ортунген. Корабли ортунгов подвергались непрестанному преследованию, и наконец флот Аброгастеса настиг их близ планеты, которая известна только по номеру, присвоенному в имперских записях — 738, а потом остатки ортунгов были уничтожены на планете, которую алеманны звали Тенгутаксихай — вероятно, это название означало «лагерь или логово Тенгуты». Имя «Тенгута» было распространенным у нескольких варварских народов, в том числе и у алеманнов. Справедливый, по мнению Аброгастеса, суд, свершился как раз на этой планете.

«У меня много сыновей», — сказал тогда Аброгастес, а потом вытер окровавленный нож о бедро и сунул его в ножны. Его дочь-предательницу, Геруну, которая бежала от дризриаков вместе с мятежником Ортогом, унизили, лишили всех прав и обратили в рабство. Аброгастес позволил любому предъявить права на бывшую принцессу и в конце концов отдал ее во власть грязному свинопасу.

Он оглядел столы. Да, у него и впрямь много сыновей. Вон двое из них, Ингельд и Гротгар.

«Интересно, преданы ли мне эти», — размышлял Аброгастес.

Его любимцем был Ортог.

«Гротгар — открытая душа, все его помыслы только о выпивке, лошадях и охотничьих соколах, — думал Аброгастес, — мне он не страшен. А вот Ингельд молчалив, себе на уме. У него беспокойно бегают глаза. Я никогда еще не видел Ингельда пьяным, — внезапно вспомнил Аброгастес, — но не похоже, чтобы он стал раздавать кольца преданным людям — его не понимают. К нему в шатер редко кто приходит. Ортог был совсем другим — прирожденным вождем, основателем рода, смешливым, беззаботным принцем, таким, за которого воины были готовы умереть».

— Да, — подтвердил воин, — вероятно, мы празднуем поражение мятежников.

— Нет, — возразил кто-то, — это случилось уже давно.

— Тогда зачем мы собрались сюда? — недоумевал воин.

— Я не знаю, — ответил человек, к которому он повернулся.

— Должно быть, причина очень важная, — покрутил головой воин. — Смотри, сколько здесь собралось гостей издалека!

— Да, — согласился другой.

«У меня много сыновей», — равнодушно отметил про себя Аброгастес.

Затем он вытер нож. Этот нож сейчас висел на его боку.

«Трудно знать заранее, когда он понадобится вновь», — думал Аброгастес.

— Господин? — вопросительно произнес воин Аброгастеса Фар-Граспера.

— Пируй, — нетерпеливо ответил Аброгастес, который слышал весь разговор.

— Да, господин, — ответил воин.

— Эй, несите брор! — крикнул его сосед.

Одна из бывших гражданок Империи заторопилась к нему, смиренно опустив голову, так что волосы свесились вперед, к фляге, и наполнила рог зовущего.

Протиснувшись между сидящими, женщина не осмелилась протестовать, когда почувствовала чужую руку на своем бедре.

Аброгастес следил за бывшими гражданками Империи, прислуживающими на пиру.

В том, что этих женщин пригнали сюда, не было никакой ошибки или недоразумения, а тем более случайности.

Аброгастес хотел, чтобы его гости видели бывших жительниц Империи в таком виде, прислуживающими на пиру.

Теперь они не отличались от других женщин. Они даже выглядели весьма соблазнительно. Присутствие здесь этих женщин входило в план Аброгастеса.

Он почувствовал слева, у сапога, прикосновение шелковистой щеки. На этот раз Аброгастес не стал сердито отшвыривать животное.

Он услышал тонкий, благодарный стон.

Последовали нежные поцелуи — к ногам Аброгастеса прикасались через мех сапог.

Животное у ног Аброгастеса и не знало, зачем его привели на пир. Оно боялось и дрожало.

Конечно, на это были свои причины.

Аброгастес не подал виду, что почувствовал страстные, нежные прикосновения губ к своим сапогам.

Иногда бывает лучше делать вид, что такие знаки внимания остались незамеченными. Так животное лучше поймет, где его место.

Помедлив, Аброгастес отодвинул ногу вправо, подальше от маленькой, нежной зверюшки, которая прижалась головой к его сапогу.

Как уже упоминалось, зверюшка присутствовала на пиру не случайно. Это также входило в план Аброгастеса.


Глава 4


— Мне придется задержаться с вылетом, — с огорчением сказал Юлиан Аврелий вождю вольфангов, Отто.

— Я отправлюсь вперед, — предложил Отто.

Они стояли у погрузочного дока, одного из дюжины в Пойнт-Порте, на девять миль севернее Лисля, на планете Инез-IV. Даже при таком удалении рев отправляющихся кораблей, подобный грому, слышался в городе по нескольку раз в день.

Рядом пробегали грузчики — некоторые с ручной кладью, некоторые с тележками; за ними присматривали офицеры, которые также размещали груз в трюмах корабля.

— Неожиданное дело при дворе, — объяснил Юлиан. — Но я последую за тобой, как только справлюсь с ним. Не начинай работу без меня. Дождись меня в Вениции.

Отто не собирался ждать.

Катера были уже погружены.

— Дорогу, дорогу! — закричал грузчик, расталкивая толпу. Приближалась грузовая машина, волоча за собой прицеп.

Тем не менее следует знать, что несмотря на задержку, Юлиан не собирался лететь прямо в Веницию, провинциальную столицу Тангары. В его намерения входило посещение деревни близ фестанга на Тангаре, у восточного края долины Баррионуэво, у подножия гор Баррионуэво — деревни, расположенной неподалеку от затерянного в горах фестанга, или монастыря Сим-Гьядини. Это было старое массивное строение, но из долины оно казалось крохотным, почти неразличимым среди темных, мрачных вершин Баррионуэво, покрытых снеговыми шапками и постоянно окруженных тучами.

— Я постараюсь вылететь как можно быстрее, — пообещал Юлиан.

Отто кивнул.

Мимо них, в сторону погрузочной зоны, проезжали машины с прицепами.

В другой, нижней зоне, видной с верхней платформы через решетку, на которой стояли собеседники, шла погрузка гигантских резервуаров с топливом.

Они стояли на втором погрузочном уровне.

Экипаж и пассажиры поднимались еще выше и через небольшой люк попадали на борт судна.

— Берегись! — крикнул кто-то.

Послышалось фырканье, стук копыт и шум судорожных движений — к погрузочному люку вели до смерти перепуганных лошадей.

— Поосторожнее с ними! — предупреждающе крикнул Юлиан.

Отто сорвал холщовый чехол с одной из стоящих неподалеку повозок и набросил его на голову первой лошади. Та оступилась на решетке и пошатнулась, замотав головой на длинной, долгогривой шее. Вскоре лошадь перестала вырываться, просто переступала по решетке, принюхиваясь и фыркая.

— Хо, приятель, — ободряюще произнес Отто, похлопывая животное по шерстистому боку.

Высвободив поводья, Отто обмотал их вокруг головы животного и передал свободный конец конюху.

— Теперь можно уводить его, — сказал Юлиан.

Конюх крепко взялся за повод, там, где прежде его сжимала рука Отто, и повел животное, совершенно переставшее упираться, на корабль.

Остальные лошади, видя спокойствие вожака, постепенно утихомирились и почти без принуждения последовали за ним.

— Как следует присмотри за ним на корабле, — крикнул вслед Юлиан.

— Да, господин, — ответил конюх.

Обычно стойла для таких животных обивали мягким материалом, поскольку нервные, сильные животные могли повредить себя, особенно в возбужденном состоянии, когда чуяли запах самок.

— Откуда ты узнал, что надо закрыть ему глаза? — спросил Юлиан.

— В школе Палендия, — объяснил Отто. — Так обычно успокаивают женщин-пленниц, правда, чаще пользуются одеялами, а не мешковиной.

— Понятно, — кивнул Юлиан.

— Еще их можно охватить веревками за пояс, вместе с руками.

— Да, — ответил Юлиан.

Повязки на глаза тоже могли оказаться полезными — они смущали пленницу, поскольку в этом случае женщина не помнила, где она находится, куда может идти, какие опасности ее окружают, или, скажем, не знала, ударят ее вновь или нет, ударится ли она сама обо что-нибудь, если вздумает пошевелиться, или упадет. Ей вовсе не хотелось наступить на острый шип или попасть связанной в бассейн с плотоядными муренами. Но если от пленницы требовалось молчание, для этого существовал ряд приспособлений.

— Пленницы? — вдруг переспросил Юлиан. — В школе Палендия?

— Да, иногда их приводили туда — обычно ими были девушки из гумилиори, если только не происходило ошибки.

— Об этом я не слышал, — удивился Юлиан.

— Разумеется, о таких делах предпочитали молчать.

— Вполне понятно, — заметил Юлиан.

— Потом этих женщин отпускали и даже давали денег.

— Прекрасно.

— Не думай о них, — посоветовал Отто. — Они были всего лишь из гумилиори, жительницы Империи.

— Понятно, — усмехнулся Юлиан.

— Мы почти закончили погрузку провизии, — подошел с докладом один из офицеров.

— Хорошо, — кивнул Юлиан. — Я считал, — продолжал он, обращаясь к Отто, — что в таких школах, как у Палендия, держат рабынь для удовольствия бойцов.

— Конечно, — подтвердил Отто. — Эти рабыни просто свирепели, когда их сажали в клетки, заменяя другими. Но это было на пользу рабыням — они становились еще усерднее, чувственнее, и мужчины после робких, смущенных, неумелых деревенских девчонок были рады ощутить великолепное прикосновение настоящей женщины — стонущей, вскрикивающей, умоляющей, беспомощной возбужденной рабыни.

— Топливо на борту, — доложил еще один офицер.

— Хорошо, — отозвался Юлиан.

— Капитан скоро будет готов к вылету, — объявил помощник капитана.

Мимо прошли двое мужчин, загоняющих на корабль стадо коров.

Прошло четверо человек, неся шесты, как коромысла. На концах каждого шеста были подвешены клетки, наполненные шумливой домашней птицей. Они предназначались для маленьких ферм Вениции, крошечных участков за укрепленной оградой города. В Вениции яйца считались роскошью. За городской стеной часто появлялись герулы — верхом на своих косматых конях, одетые в меха, с копьями, нацеленными в небо.

Они основательно разоряли фермы. Свежее коровье молоко, как и яйца, на Вениции тоже было немыслимой роскошью.

Позади грузчиков с птицей шли другие — попарно, неся длинные шесты. С них свешивались вниз головой более крупные птицы, связанные по две за лапы.

На повозках провезли темно-коричневые пласты солонины, уложенные стопами.

Коренастые грузчики несли на плечах обработанные туши.

Многое уже было погружено — резервуары с водой; коробки с яйцами, переложенными соломой; упаковки печенья и хлеба; круги сыра с печатями изготовителей; бутыли оливкового масла; связки копченой рыбы и потрошенных уток; специи, миндаль, финики, сахар, конфеты и приправы, корзины с овощами, банки с фруктами, мехи с дешевыми винами и амфоры с дорогими; мешки с солью и мукой.

— Шатры, древесный уголь, оружие, боеприпасы? — перечислял Юлиан. — Корма для животных? Топливо для катеров?

— Да, господин, — отвечал матрос.

Изнутри корабля донесся пронзительный, отраженный металлом визг одного из коней.

— Поосторожнее с ними! — предупредил Юлиан. Отто научился ездить верхом в гостях у Юлиана, в маленьком укрепленном дворце в северном полушарии Веллмера.

Он научился управлять лошадью поводьями, мундштуком и ударами арапника.

Именно во дворце Юлиана Отто получил чин капитана имперских наемных войск.

Такие животные, как лошади, не были распространены на Тангаре — на них ездил верхом только народ герулов, и, как говорят, отунги.

Сделаем паузу, чтобы напомнить читателю, что ортунги под предводительством своего короля Ортога были мятежным племенем дризриаков, их преследовал и разгромил Аброгастес. Не следует путать ортунгов с отунгами, главным племенем народа вандалов. Народ вандалов состоял из пяти племен и связанных с ними кланов — даризи, хааконсы, базунги, вольфанги и отунги. К сожалению, заострение внимания на таких подробностях может показаться ненужным. Надеемся, читатель не сочтет это оскорбительным для себя. В наши намерения вовсе не входит испытывать его терпение, и замечания сделаны потому, что путаница с названиями племен встречается даже в имперских архивах.

Длинный низкий гудок донесся с портовой башни неподалеку от корабля.

Люди запрокинули головы, глядя на башню. Даже на нижнем ярусе грузчики смотрели вверх, хотя они находились почти на самом дне почерневшего бетонного колодца, на десятки ярдов ниже днища корабля.

— Первое предупреждение, — заметил Юлиан.

Они видели через решетку, как внизу, на нижнем ярусе, медленно и аккуратно задраили крышку погрузочного люка.

— Тебе пора на корабль, — предупредил Юлиан, недовольно оглядываясь.

— В чем дело? — спросил Отто.

— Офицер! — подозвал Юлиан.

— Да, господин?

— Погрузка не завершена, — указал Юлиан.

Офицер смущенно просмотрел список грузов и пометки на нем, которые он делал в течение целого дня.

— Осталось погрузить овец, коз и свиней, — наконец сказал он, подняв глаза, — но это будет сделано очень быстро.

— У вас неполный список, — возразил Юлиан. — Найдите старшего ответственного за погрузку.

Офицер поспешил прочь, ибо уже прозвучал первый предупредительный сигнал.

После первого сигнала суматоха в погрузочной зоне постепенно прекращалась. Через второй люк входили и выходили только несколько человек, остальные грузчики, закончив работу, стояли и сидели неподалеку, возле своих тележек и машин. Они всегда медлили, чтобы увидеть вылет корабля. С большого расстояния тоже можно было разглядеть цветные яркие вспышки на взлетной площадке. Горожане из Лисля иногда приходили к порту, чтобы посмотреть на отлет обычных кораблей. Но отправление такого корабля, имперского звездолета, пусть даже грузового, был редкостным зрелищем.

— Боюсь, о цели нашего полета на Тангару догадываются больше людей, чем я предполагал, — сказал Юлиан.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что есть два списка грузов, — объяснил Юлиан, — обнародованный список находится у портового офицера, в нем указаны продукты, машины, лошади, боеприпасы и прочий груз, обычный для кораблей, отлетающих в Веницию, чтобы доставить туда разведывательные экспедиции. Но есть еще и второй список.

— И что же указано в нем? — удивленно спросил Отто.

— Товары для торговли, подарки и все тому подобное, — ответил Юлиан. — Чтобы помочь тебе наладить отношения с варварами.

— Я сам варвар, — ответил Отто.

— Но теперь ты получил звание имперского офицера, — напомнил Юлиан.

— Лучше, чтобы первое время они об этом не знали, — решил Отто.

— Тебе понадобятся подарки, чтобы заинтересовать их и получить хороший прием.

— Нет, — покачал головой Отто.

Позади него грузчики загоняли стадо овец в люк на втором уровне. Следом вели четыре пары коз.

Из люка показался матрос, он жестами подгонял грузчиков.

Юлиан раздраженно наблюдал за этой сценой.

— Я не посланник и не купец, — продолжал Отто.

— Тогда кто же ты?

— Вождь вольфангов, — заявил Отто, — которого подняли на щитах.

— Тебя не примут без подарков, — настаивал Юлиан.

— Подарки понадобятся только после того, как меня примут.

— Ты не знаешь варваров, — вздохнул Юлиан.

— Нет, друг, это ты их не знаешь, — возразил Отто.

В этот момент прозвучал второй сигнал. На уровне пассажирского люка стоял офицер, поглядывая на Юлиана.

— Нас предали, — пробормотал Юлиан. — Нам не дали погрузить товары, необходимые для успеха нашей поездки! Похоже, Иаак или кто-нибудь еще из придворных задержал их или приказал не грузить.

— Если они кажутся тебе такими нужными, прихвати их с собой, когда отправишься следом, — успокоил его Отто.

— Но тебе надо обязательно дождаться меня в Вениции.

— Нет, — покачал головой Отто.

— Тогда все пропало, — мрачно произнес Юлиан.

— Мне не нужны эти товары, — убеждал его Отто.

— Но ведь ты понимаешь, что в конце концов они всегда пригодятся!

— Может быть, — заметил Отто, пожав плечами.

— Знать бы, кто нас предал, — размышлял Юлиан. — Должно быть, это сделал Иаак, — зло добавил он.

— Иаак поддерживает нас, — напомнил Отто.

— Это только кажется, — вздохнул Юлиан.

— Пора идти на корабль, — окликнул их офицер. — Третий сигнал может быть подан в любую минуту.

— Где старший офицер погрузки? — закричал Юлиан.

Мимо пробежал ремонтный рабочий, таща на плече свернутый кабель. Теперь связь с кораблем велась только с портовой башни, а не через причал.

— Пора идти на корабль, господин, — нетерпеливо повторил матрос.

— Без этого груза мы пропали, — уныло повторил Юлиан.

— Нет, — возразил Отто.

— Скорее! — крикнул матрос.

— Прощай, друг, — во вздохом произнес Юлиан, пожимая руку Отто.

— Не думай об этих ненужных вещах, — утешил его Отто. — Там, куда я лечу, они не стоят ни гроша.

— Тогда что ценится там, куда ты летишь? — полюбопытствовал Юлиан.

— Сталь, — усмехнулся Отто.

— Мой бедный, простодушный, добрый друг! — покачал головой Юлиан.

— Тебе хочется задобрить союзников?

— Да, — кивнул Юлиан. — Так обычно поступают в Империи.

— Я думал, что в Империи всегда помнят про цивилитас, — заметил Отто.

— И при этом покупают дружбу с варварами.

— Купить можно только рабов, — возразил Отто. Внезапно с нижнего яруса послышался шум, рев техники, топот ног и бесчисленные крики одобрения мужчин.

Юлиан оглянулся. К нему спешил старший офицер, позади него шел тот, которого Юлиан отправил на поиски.

— Я Лисис — старший ответственный за груз корабля «Наркона».

Он обменялся приветствиями с Юлианом.

Юлиан приветствовал его первым, ибо по правилам субординации, к которым он относился со всем уважением, офицер был старшим по званию.

Не теряя времени, тот начал командовать грузчиками, снующими через открытый люк на втором уровне. Они носили грузы разного размера и веса. Упаковка не давала понять, что это были за грузы, тем более, что их уложили в коробки, — как мы позднее увидим, это свидетельствовало о необычности грузов — их не упаковали небрежно, как поступили бы с гвоздями, проволокой или медными чушками, а заботливо предохраняли от повреждений, как будто эти грузы были более ценными, чем изумруды, слоновая кость и золото.

— Вот груз по второму списку, — спокойно объяснил Лисис.

— Его прибытие задержалось, — заметил Юлиан.

— Нет, — возразил Лисис. — По инструкции одной высокопоставленной особы, этот груз следовало доставить в последние минуты в интересах безопасности, чтобы уже никто не мог помешать его погрузке и повредить содержимое упаковок.

— Эта высокопоставленная особа оказалась очень мудрой, — произнес Юлиан. — Я был неправ, когда подозревал его, — повернулся он к Отто.

— Хорошо бы знать, кто отдал распоряжение, — задумчиво сказал Отто.

Грузы быстро проносили мимо них.

— Список проверен, — заявил Лисис.

— Разумеется, ведь у нас нет времени проверить его подробнее, — усмехнулся Юлиан.

На мгновение он показался чем-то озабоченным.

— Груз доставлен полностью, — продолжал уверять офицер. — Сегодня утром я был на складе — печати на коробках целы, груз охраняли стражники.

— Хорошо, — ответил Юлиан.

Значит, необходимость в проверке отпадала.

— Поосторожнее! — крикнул офицер, когда грузчики взялись за тюк с тканями. Плотная мешковина, покрывающая тюк, не позволяла увидеть, какое богатство кроется внутри. А там были гобелены и бархат, свертки золотистого шелка, — ткани, предназначенные для удовлетворения тщеславия вождей.

Остальные грузчики несли на плечах то, что несмотря на множество оберток, казалось слитками металла. Многие слитки были железными, но среди них были спрятаны золотые, из которых можно было сделать кольца, тонкие браслеты для запястий и предплечий.

Четверо грузчиков сгибались под тяжестью одного огромного бивня талазианского тородонта.

Пронесли коробки с медными блюдами, мешки с золотыми и серебряными монетами. В ящиках скрывалась россыпь безделушек — брошей, медальонов с портретом императора, на которых он был представлен бородатым и грозным человеком.

— Скорее, скорее! — подгоняли грузчиков матросы.

Грузчики протащили в люк тюки мехов и кож, среди которых были даже шкуры золотистого викота, свернутые шелковистым мехом внутрь, чтобы хорошенько спрятать от постороннего глаза это богатство.

Поспешно грузили редкие пряности и приправы, много другой изысканной пищи.

— Я чувствую запах аскаланского перца! — восторженно воскликнул один из мужчин.

— Ты точно знаешь? — удивился другой.

— Конечно, однажды я видел его на рынке на Ракисе-II, — ответил ему первый.

Это был экзотический товар, несомненно, малоизвестный на Тангаре. Аромат перца пробивался через поры деревянного ящика, в котором он хранился.

Кроме него, здесь было множество других пряностей — в плотно запечатанных ящиках с различных планет: мускатный орех, имбирь, кардамон, майоран, цедра фруктов, кориандр, чабрец, масло калота, миндальная эссенция, розмарин, мята, сиба, душистый чеснок, горчица, побеги и листья гвоздики, порошок карри, смешанные травы, гроздья хинена, соус из теля, стебли басбаса, шалфей, паприка, отвар листьев арла, семена перистовидного фенниса и ваниль.

— Но это еще не весь груз, верно? — спросил Юлиан.

Вместо ответа офицер поднял руку, подавая знак незримому подчиненному.

— Давай! — послышался голос за штабелем ящиков. Взревели машины. — Сюда, сюда!

Внезапно раздался крик восторга грузчиков, стивидоров, подручных, водителей, рабочих пристани. Они топали ногами и хлопали в ладоши.

Подобный звук донесся из коридора, ведущего к ярусу, минутой раньше.

— Сюда, — указал молодой белобрысый офицер.

Мужчины вокруг него вновь закричали от удовольствия — крики раздавались повсюду, со всего яруса. Мужчины забирались на штабеля ящиков, чтобы лучше видеть, вставали на сиденья и капоты машин, толпились вокруг того, что привлекло их внимание.

— Сюда, сюда, — громко и нетерпеливо произнес другой голос.

К люку неуверенно двигалась группа плотно укутанных фигур. Каждую из них почти полностью скрывало плотное, непрозрачное белое покрывало, наброшенное на голову и перевязанное на шее так, что покрывало образовывало капюшон. Чуть ниже в ткани были прорезаны два отверстия, через которые были просунуты обнаженные красивые руки. Покрывало падало мешковатыми складками до округлых икр. Можно было разглядеть нижнюю часть икр, тонкие щиколотки и маленькие ступни — все эти части тела, подобно рукам, были полностью обнаженными. На левой щиколотке каждой фигуры блестел легкий, плоский, узкий, но прочный стальной браслет. После выгрузки у причала из какого-то транспорта и первого рева восторга со всех сторон фигуры с радостью подчинились приказу знакомого голоса. Они шли цепочкой: идущая впереди протягивала правую руку назад и за нее цеплялась вторая фигура, и так далее. Иногда идущие цепочкой не держались за руки, а клали их на плечи друг другу.

Теперь закутанным в покрывало фигурам позволили разжать руки и согнали их в кучу у решетчатого подхода ко второму люку, в нескольких футах от Юлиана и Отто.

— Почему они не в цепях? — строго осведомился Юлиан.

— Они не пытаются бежать, — возразил офицер.

Вокруг раздался смех.

— Простите, господин, — потупился офицер.

— При перевозке такого груза я требую выполнения всех мер предосторожности, — произнес Юлиан.

— Да, господин.

— Я говорю не о веревках, — уточнил Юлиан. — Необходимо надевать на них цепи — на шею, на запястья, на щиколотки, ошейники должны быть прочными, хорошо запертыми, из переплетенных пластин.

— Да, господин.

Фигуры под непрозрачными покрывалами беспокойно зашевелились.

С портовой башни раздался третий сигнал.

— Начинается отсчет, — предупредил офицер.

— Вы должны немедленно подняться на борт, — добавил другой.

— Они правы, господин, — примирительно сказал Лисис.

Офицер у верхнего люка беспокойно вертелся на последней ступени трапа.

— Я бы посмотрел на них, — подозрительно и резко заметил Юлиан.

— На это нет времени, господин, — возразил старший офицер.

— Так отложите вылет! — приказал Юлиан.

Его приказ был исполнен поспешно, почти со страхом.

Мужчины на ярусе радостно закричали.

— Они без ошейников! — негодующе произнес Юлиан.

— Но у них скованы ноги, — возразил старший офицер.

Бесформенные фигуры, после того, как с них сняли покрывала, превратились в легко одетых красивых женщин. Они были облачены в белые, короткие юбки, скорее, просто куски ткани, обмотанные вокруг бедер, и плотные белые лифы. У каждой женщины была обнажена полоса тела между юбкой и лифом.

— На них слишком много одежды, — заметил Юлиан.

— Эти рабыни приготовлены для подарков, — ответил офицер.

Юлиан осмотрел одну из женщин, затем подошел к другой и сорвал короткую юбку с ее левого бедра.

Одна из рабынь, блондинка, протестующе вздохнула, хотя не ее бедро подверглось такому внезапному насильственному осмотру.

Юлиан изумленно оглядел женщину, затем повернулся к офицеру.

— Эта даже не заклеймена!

— Клейма нет ни у одной из них, — ответил офицер. — Одна особа, чье имя не следует называть здесь, решила, что будет лучше оставить на усмотрение будущих хозяев этих рабынь, как их клеймить и клеймить ли их вообще.

— Понятно, — протянул Юлиан.

— Они предназначены для подарка, — еще раз повторил офицер.

— Но они рабыни и ничем не отличаются от других рабынь, — возразил Юлиан.

— Верно.

— Обычное клеймо подойдет им, как и всем прочим.

— Да, — кивнул офицер.

— Даже самые красивые рабыни должны носить простое клеймо, чтобы они помнили — они всего лишь рабыни!

— Да, вы правы, — согласился офицер.

Одна из рабынь сердито напряглась, и это не ускользнуло от внимания Юлиана.

— Пора на борт! — позвал офицер, ждущий у люка.

На причале послышался визг свиней. Козы, свиньи и овцы значились в первом списке, но свиней до сих пор не успели погрузить.

Босые ноги рабынь переступали по стальной решетке главной платформы близ некрутого ската, также решетчатого, поднятого на уровень второго погрузочного яруса. Рабыни не испытывали особого неудобства, так как ячейки решетки были мелкими, но они, вероятно, нагрелись и резали обнаженные ступни острыми бесчисленными кромками прутьев. Решетчатый скат, который можно было приподнять на различный уровень, был устроен так же.

— Живее! — прикрикнул офицер у люка.

Одна из рабынь, блондинка, направилась к трапу у пассажирского входа, поднялась на три ступени, но тут же вскрикнула от боли — ниже подола короткой белой юбки ее ноги ожег удар плети одного из двух офицеров, которые пригнали на причал рабынь — по-видимому, он был самым суровым из надсмотрщиков.

— Что это ты делаешь? — сердито поинтересовался он.

— Поднимаюсь на борт, — ответила женщина. На причале поднялся смех.

— Ступай туда, где стояла, — сурово приказал офицер, указывая плетью на толпу полуобнаженных красавиц, стоящих у решетчатого ската.

На мгновение она застыла на ступеньке трапа, но когда офицер вновь поднял плеть, быстро спустилась вниз и встала с рабынями.

Смех на причале не утихал.

— Простите ее, господин, — обратился белобрысый офицер к Юлиану. — Эта женщина с Майрона-VII, она так погрязла в долгах, что была продана в рабство, и пока еще плохо понимает, что значит быть рабыней.

Юлиан внимательно разглядывал белокурую рабыню.

— Она еще научится! — засмеялись одни грузчики.

— Да! — подхватили другие, и смех вспыхнул с новой силой.

— Отойдите в сторону! — вдруг крикнул офицер.

Мимо прогнали небольшое стадо свиней — всего около дюжины, им управляли двое мужчин с палками. Стадо загнали в нижний люк, куда заносили грузы.

— Сюда! — донесся из люка голос матроса.

— Тебя погрузят туда, крошка, — сообщил старший офицер блондинке, указывая на нижний люк, — вместе с другой скотиной.

Рабыня согнулась и, похоже, с отчаянием и испугом попыталась сорвать со щиколотки браслет.

Из двадцати рабынь или тех, кого принимали за рабынь, десять были брюнетками, десять — блондинками.

— А они недурны, — заметил один из мужчин.

— Да, — отозвался другой.

— Интересно, зачем их везут на Тангару, — произнес первый.

— Нас поселят в тавернах Вениции, — объяснила одна из рабынь.

— Думаю, у меня найдется дело в Вениции, — многозначительно сказал мужчина.

— Вряд ли, — рассмеялся другой, — это же настоящая глухомань.

«Ив такое место увезли отунгов», — с досадой отметил про себя Отто.

— Думаю, меня купят для' богатого дома, наверное, самого лучшего, — горделиво сказала рабыня.

— Ив твои обязанности будет входить уборка, а также чистка серебра, — уточнил мужчина.

Красавица-брюнетка вздернула подбородок и отвернулась.

— Вы получили разрешение говорить? — осведомился белобрысый офицер, один из двух, которые присматривали за рабынями.

— Нет, господин, — откликнулось сразу несколько голосов, и все рабыни сжались, опустив головы.

— Наглые твари, — процедил второй офицер, более строгий.

— Они быстро научатся всему, — крикнул кто-то из толпы.

— Их надо только наказать, заклеймить и надеть ошейники, — добавил другой голос.

Несколько женщин беспокойно переминались с ноги на ногу. Такое часто случалось с ними — ведь они были рабынями. Мало кто из них осмеливался взглянуть на зрителей.

Блондинка подняла голову, прекратив дергать ножной браслет со своими опознавательными знаками, когда на нее надвинулась большая тень. Рядом стоял Юлиан.

— Да, я именно к тебе, — произнес Юлиан, и рабыня раздраженно встала. — Выпрямись, — приказал он.

Она нехотя подчинилась.

— Разве мы не знакомы? — вдруг спросил он.

— Вряд ли, господин, — со странным испугом ответила она.

— Я где-то тебя уже видел, — продолжал он.

— Не может быть, — отказывалась рабыня.

— Действительно, такое вряд ли возможно, господин, — вмешался белобрысый офицер. — Ведь ее привезли с Майрона-VII.

Эта планета находилась слишком далеко от Инеза-IV.

Юлиан схватил блондинку за волосы, оттянул назад ее голову, всматриваясь в лицо.

— Я уверен, что где-то тебя видел, — настойчиво повторил он.

— Откладывать вылет больше нельзя, — перебил его старший офицер.

— На каком-то празднике., или на ужине, а может, во время регаты, — размышлял Юлиан.

— У нее обычное лицо, хотя недурное на вид, — возразил суровый офицер, тот, что ударил рабыню хлыстом. — В галактике есть миллионы женщин, похожих на нее.

Женщина издала негромкое, протестующее восклицание, но не смогла пошевелиться — Юлиан не отпускал пряди ее волос.

— Вероятно, она прислуживала во время этих событий, — предположил белобрысый офицер.

— Может быть.

— Или вы встречались с ней, пока она была свободной, — заметил один из грузчиков.

Юлиан задумчиво кивнул.

— Только тогда она была одета совсем иначе, — со смехом добавил грузчик.

— Да, — согласился Юлиан.

Грубо потянув за волосы, он заставил рабыню встать на колени.

— Не смей поднимать руки, — предупредил он, когда рабыня попыталась высвободить волосы. — Встань на четвереньки.

Рабыня повиновалась.

— Видишь его? — спросил Юлиан, указывая на Отто.

Рабыня кивнула.

— Ползи к его ногам и целуй их, — приказал Юлиан, отпуская волосы женщины.

На мгновение она смутилась, затем поползла к Отто, стоящему неподалеку, но у его ног опять слегка замешкалась и только потом наклонила голову и поцеловала его ступни. Проделав это, женщина подняла голову и посмотрела в глаза Отто. Он спокойно встретил ее взгляд, и женщина потупилась.

— Можешь вернуться на место, — сказал Юлиан. Женщина быстро поднялась и бросилась к толпе женщин.

— Все — на четвереньки! — крикнул старший офицер.

Красавицы засуетились, опускаясь на решетку.

— Накройте и погрузите их, — приказал старший офицер.

На рабынь вновь набросили покрывала и поспешно повели к люку. Внутри их ждали матросы с хлыстами.

Рабыням предстояло пройти таким нестройным, закутанным в покрывала стадом по всем коридорам корабля.

— Надеюсь, вы согласны, что это неплохие подарки? — осведомился старший офицер.

— Да, — кивнул Юлиан. — Кто-то сделал отличный выбор.

— Рабыни уверены, что мы везем их в Веницию для продажи хозяевам таверн, частных домов или что-то в этом роде.

— Хорошо, — согласился Юлиан.

— Вероятно, не стоит заранее сообщать рабыням, что они предназначены для подарков варварам.

— Нет, — усмехнулся Юлиан, — они всегда успеют узнать это и перепугаться.

Люк захлопнулся.

— Надеюсь, в клетках их не будут слишком роскошно одевать, — заметил Юлиан.

— Конечно, господин, — подтвердил старший офицер.

— Вероятно, за время полета их можно успеть чему-нибудь научить, — продолжал Юлиан. — Даже если варвары пожелают обучить их по собственному вкусу, мне бы не хотелось, чтобы этих рабынь умертвили после первой же ночи.

— Понимаю, господин, — отозвался офицер.

— Пора идти на корабль, — торопливо обратился к Юлиану младший из офицеров.

— Я полечу другим кораблем, — объяснил Юлиан.

— Сейчас лечу только я, — добавил Отто.

— Дождись меня в Веющий, — еще раз попросил Юлиан.

— Нет.

— Ладно, по крайней мере у тебя теперь есть подарки, — вздохнул Юлиан.

Отто кивнул.

— Это значительно облегчит твою задачу.

— Может быть, — неохотно ответил Отто.

— Ну, прощай!

— Ты в самом деле считаешь, что эта рабыня тебе знакома? — вдруг спросил Отто.

— Мне показалось это в какой-то момент, — ответил Юлиан. — Но вряд ли такое возможно. Теперь мне кажется, что я с кем-то ее спутал.

— Прощай, — проговорил Отто.

Мужчины обменялись короткими рукопожатиями.

Отто быстро поднялся по трапу и скрылся на корабле.

Как только он вошел, офицер захлопнул за ним дверь.

Через несколько минут в клубах пламени и дыма, обдавая все вокруг жаром, имперский грузовой корабль взмыл в небо и вначале медленно, а потом все быстрее начал удаляться от планеты.

Рев улетающего корабля был слышен даже в Лисле, на расстоянии девяти миль — в этом городе находился один из императорских дворцов.

Разумеется, сейчас в этой резиденции не было императорской семьи.


Глава 5


— Уже пора, время пришло, господин, — повторил писец, вставая за спиной Аброгастеса.

— Еще нет, — ответил Аброгастес, оглядывая пирующих, которые теперь стали шуметь громче; он замечал, как спешат, прислуживая им, бывшие гражданки Империи под присмотром юношей с хлыстами.

— Вон та, смотри, — обратился Аброгастес к своему оруженосцу, указывая на одну из бывших гражданок Империи, которая стояла в дальнем конце зала с горячим деревянным подносом жареного мяса. Эта была изумительно красивая блондинка, изящно сложенная, формы которой были доведены до совершенства безжалостной диетой и упражнениями под надзором стражников. Женщина считалась рабыней для показа. Некогда она была свободной, гордой, богатой аристократкой из Империи. К несчастью, ее угораздило оказаться на борту «Аларии», когда этот корабль атаковал флот ортунгов, спешивших на помощь Ортогу, королю ортунгов, принцу Дризриакскому. Ортунги настигли «Аларию» и после короткого, но яростного боя взяли на абордаж. Вместе с другими пассажирами, которые не сумели спастись в капсулах, женщина, к собственному ужасу, обнаружила, что стала добычей варваров, пощаженной только при условии плети и ошейника. Вместе с другими рабынями она принадлежала Ортогу, королю ортунгов. Ее и еще двух блондинок Ортог выставлял напоказ — это и впрямь была прелестная группа, которая вместе с другими ценностями, сундуками монет, мешками драгоценных камней и всем прочим свидетельствовала о роскоши его двора, богатстве его дома. После поражения ортунгов рабыни перешли в собственность Аброгастеса — это случилось во время похода на Тенгутаксихай. Аброгастес счел это трио подходящим для показа, несмотря на то, что в его распоряжении было множество рабынь.

— Вон та, господин? — переспросил оруженосец, указывая рукой на рабыню.

— Да, — кивнул Аброгастес.

Женщина избегала подходить близко к помосту напротив огромной двустворчатой двери, где располагалась скамья Аброгастеса. Действительно, мало кто из прелестных прислужниц осмеливался приближаться к тому концу зала, где находились столы знати, и причиной их нежелания вовсе не были проворные плети в руках надсмотрщиков. Такое поведение было необычным, ибо часто на пирах рабыни стремились услужить высокопоставленным гостям, сидящими ближе к хозяину пира, надеясь привлечь к себе внимание пирующих, чтобы их позвали позднее развлечь гостей на ложе из шкур. Разумеется, уж лучше быть прикованной в изножье постели знатного мужчины в зале дома с тремя крыльями, отчаянно рискуя всем, чтобы угодить хозяину, чем ворочаться в тесных клетушках, быть прикованными в конюшне, чулане или лежать в ошейнике в грязи свиного хлева. Но сегодня мало кто из женщин без призыва их развязных надсмотрщиков осмеливался приблизиться к лучшим столам, стоящим в конце зала, неподалеку от скамьи самого Аброгастеса. Справа от Аброгастеса лежал огромный настороженный пес с вздыбившейся на загривке шерстью. Такие псы часто помогали наводить идеальный порядок среди домашних животных — овец и всех прочих.

Оруженосец подал знак одному из надсмотрщиков в ярком плаще и вопросительно указал на женщину.

Надсмотрщик не побеспокоился узнать, в чем дело — он внезапно и резко ударил женщину, толкая ее в сторону дальнего конца зала.

Женщина судорожно вцепилась в поднос, но ни один из кусков мяса не упал с него на грязный, усыпанный тростником пол.

За такую неосторожность ее бы ждало суровое наказание. Женщина перепугалась.

Оруженосец кивнул в знак того, что указывал именно на эту женщину, и показал, чтобы она подошла ближе.

Плеть ожгла кожу женщины повыше колен, заставляя поспешить вперед под перезвон колокольчиков на ножных браслетах, прямо к скамье Аброгастеса.

Приближаясь, она робко замедлила шаг. Пес, лежащий рядом с Аброгастесом, заворчал и приподнялся на передних лапах. Его загривок, узел мускулов пониже шеи, напрягся, глаза налились кровью, уши встали торчком.

— Спокойно, старина, — примиряюще сказал Аброгастес.

Женщина остановилась в нескольких футах от Аброгастеса, в страхе от явной угрозы зверя.

Она тут же вскрикнула от боли — надсмотрщик резко хлестнул ее плетью по ногам.

Со слезами на глазах она прошла вперед, поднялась на помост и опустилась на колени перед Аброгастесом, поскольку перед его скамьей не стоял стол. Склонив голову, она подняла поднос, протягивая его вперед.

Аброгастес разглядывал ее — в такой позе женщина выглядела великолепно.

Она была обнаженной, как и все бывшие гражданки Империи, прислуживающие на пиру.

Женщина носила металлические ножные браслеты с подвешенными колокольчиками, которые звенели от малейшего движения.

Под белокурыми волосами женщины Аброгастес различил блеск ошейника.

На ее левом бедре, высоко, почти у талии, выделялось клеймо — не знак дризриаков, а обычное простое клеймо, известное купцам всех галактик. Такое клеймо позволяло продать рабыню на торгах почти любой планеты, не вызывая вопросов.

— Не хочешь покормить моего любимца? — спросил Аброгастес, указывая на встревоженного, приподнявшегося зверя справа от скамьи.

Рабыня в испуге замотала головой.

Зверь взглянул на нее и заворчал сильнее.

— Тогда зачем же ты пришла сюда? — удивился Аброгастес.

— Чтобы служить моим хозяевам незамедлительно, не задавая вопросов, покорно и усердно, — внятно произнесла рабыня.

— Ты знаешь, что будет, если ты попытаешься накормить его? — поинтересовался Аброгастес.

— Нет, господин…

— Он оторвет тебе руку до плеча, — хладнокровно объяснил Аброгастес.

— Да, господин! — в ужасе повторила рабыня. Таких псов учили принимать еду только из рук хозяина и одного из надсмотрщиков, которого они хорошо знали. Псы нападали на всякого, кто пытался предложить им пищу — это было немаловажно, так как еда у чужих могла оказаться отравленной. Если же ни хозяин, ни надсмотрщик не кормили пса больше двух суток, он начинал охотиться сам, и тогда становился особенно опасен.

Аброгастес взял правой рукой с подноса три ломтя горячего, жирного мяса.

— Можешь идти, — сказал он рабыне.

— Да, господин, — рабыня поднялась на ноги и быстро сбежала с помоста.

В зале засмеялись.

Отбежав в сторону, рабыня обернулась к Аброгастесу. Она дрожала. Теперь она боялась Аброгастеса даже сильнее, чем когда свирепый зверь был совсем рядом. Женщина каждой частицей своего тела чувствовала, что она живое существо. Она дрожала, колокольчики издавали быстрый перезвон. Мужчины хохотали. Глядя на Аброгастеса, женщина почувствовала нарастающее возбуждение. Он был ее хозяином, она принадлежала ему. Она должна была повиноваться ему — незамедлительно, без вопросов, со всем усердием, всегда и во всем. Она застонала от желания, едва держалась на ногах. Колокольчики зазвенели сильнее, когда она попыталась сохранить равновесие. Женщина боялась упасть. Она никогда не думала, что ее хозяевами будут такие мужчины, как Аброгастес!

— Продолжай прислуживать! — приказал надсмотрщик, награждая ее хлестким и резким ударом пониже спины. Слезы брызнули из глаз рабыни. Она повернулась и поспешила к столу, чтобы вновь наполнить поднос мясом. Они должны позвать ее сегодня ночью, обязательно должны! Неужели они не знают, что она рабыня и вся охвачена желанием! Сжальтесь хоть кто-нибудь, в отчаянии думала она. Пожалейте бедную рабыню, будьте добры к ней!

Аброгастес протянул псу кусок мяса.

Огромная голова осторожно поднялась. Пес аккуратно взял мясо, положил его на помост, прижав лапой, и начал рвать белыми клыками.

Аброгастес почувствовал, как к его сапогу вновь прижалось теплая щека.

— Господин! — прошептал робкий голос. Цепи еле слышно звякнули по деревянному помосту.

Аброгастес взглянул влево.

— Приветствую тебя, крошка Гута, — ухмыльнулся он.

Слева от него лежала хрупкая, обнаженная черноволосая женщина с темными глазами и высокими скулами. Ее сдерживала тяжелая цепь, прикрепленная к кольцу в помосте. Цепь была слишком прочной — она могла бы легко выдержать даже рогатого сорита. И ошейник на шее Гуты был необычно массивным и тяжелым для женщины, с огромным замком. Фигура Гуты заметно улучшилась из-за режима, установленного надсмотрщиками со времени ее пленения на Тенгутаксихай.

— Я голодна, господин, — прошептала она.

— Что? — переспросил Аброгастес.

— Меня не кормили целый день…

— Значит, ты хочешь есть?

— Да, господин.

Она умоляюще смотрела на Аброгастеса. Его лицо исказилось от гнева, и Гута опустила глаза.

Некогда Гута была жрицей, священной девой, прислужницей обрядов тимбри.

Некоторые считали, что именно под ее влиянием Ортог поддался искушению встать на путь мятежа и раскола. Как исторический факт такое толкование кажется излишне упрощенным, если учесть энергию и тщеславие самого Ортога. С другой стороны, не вызывает сомнений то, что предсказания Гуты, ее пророчества и явленные «знаки» сыграли свою роль, распалили тщеславие Ортога и побудили его порвать с дризриаками.

Во время похода на Тенгутаксихай она попала в руки Аброгастеса.

Гуте не удалось подчинить Аброгастеса своему влиянию — такие мужчины редко поддаются на это.

Ее вина, двуличность и лживость стали явными.

На Тенгутаксихай она прокляла своих богов. Только объявив себя рабыней, она ухитрилась избежать смерти, и то, вероятно, временно.

Гута хорошо понимала, что ее жизнь висит на волоске, который держит в руках Аброгастес, считая ее виновной в отступничестве Ортога.

Она страстно желала угодить хозяину — не только для того, чтобы остаться в живых, но и из-за странных ощущений внутри — глубокой беспомощности, незнакомых порывов, настойчивых желаний, усердия и мольбы, возбуждения, которое и теперь мало-помалу нарастало в ней, медленно и неумолимо, как поднимается вода во время прилива.

— Ладно, я, может быть, брошу тебе кусок мяса на пол, — сказал Аброгастес, в руке которого еще оставалось два куска.

Его голос напугал женщину.

— Рабыня была бы благодарна за это, господин, — ответила она.

— Не трогай его руками.

— Да, господин.

— Встань на четвереньки, — приказал он, указывая на помост перед своей скамьей. — Вот сюда.

— Да, господин, — она приподнялась на четвереньки так, что цепь лязгнула по полу, и выступила перед скамьей.

— Ты готова?

— Да, господин.

Он быстро бросил мясо на доски помоста.

Рабыня попыталась наклонить голову, но тут же с воплем отшатнулась. Послышался громкий звон цепи, ворчание, скрежет когтей по дереву. Всего в дюймах от ее головы внезапно оказалась раскрытая чудовищная пасть свирепого пса Аброгастеса.

Оскалив зубы, пес стоял над куском, не сводя глаз с рабыни. Когда она уползла на свое место, слева от скамьи, пес подхватил мясо и унес.

Гута опустилась на колени слева от Аброгастеса, дрожа и задыхаясь.

Аброгастес рассмеялся, забавляясь смущением рабыни.

Те, кто был свидетелями его шутки, тоже взорвались грубым хохотом. К ним присоединялись остальные — те, кому только что объяснили, в чем дело.

Смех звучал все громче. Мужчины постепенно возвращались к еде.

Гута взглянула Аброгастесу в глаза и тут же испуганно опустила голову.

Она знала, что Аброгастес ненавидит ее, но иногда в его глазах она улавливала некое выражение, по-видимому, злившее самого Аброгастеса, которое наполняло Гуту странными чувствами, давало слабую надежду и ощущение возможной силы. Она замечала, что порой Аброгастес смотрит на нее с острым желанием. В таких случаях она пыталась выпрямиться или наоборот, изящно выгнуть тело у его ног, чтобы выглядеть более красивой и соблазнительной. Иногда Аброгастес бил ее или давал пинка.

«Помни о своем ошейнике, грязная сука», — говорил он, и она не осмеливаясь ответить, только опускала голову. Аброгастес уходил, оставив ее стоять на коленях или лежать — брошенную, забытую, полностью осознающую тяжесть своего ошейника. Гута хотела, чтобы он хоть изредка вспоминал о ней. Она знала, что влюблена. Но какой неслыханной дерзостью могло показаться это чувство у простой рабыни! Какой беспомощной делали ее чувства!

— Встань поближе, на колени, милашка Гута, — позвал Аброгастес и стукнул ладонью по краю скамьи.

Она подползла поближе, пока не оказалась совсем рядом со скамьей.

Он приподнял огромный замок ошейника, дужки которого входили в прочную петлю и одно из звеньев тяжелой цепи, спускающейся между грудями женщины перекинутой через бедро тяжелой петлей, ведущей к кольцу слева от помоста.

Аброгастес небрежно выпустил замок из пальцев и взглянул на женщину.

— Ты создана для цепи и ошейника, — произнес он.

— Да, господин.

— Скоро начнется весна, — задумчиво произнес он, — каменные ливни закончатся.

— Да, господин.

— Тогда львы вновь выйдут из логовищ.

Так он напомнил о кораблях, которые у варваров назывались «львами».

— Ты была жрицей, священной девой, — произнес он.

— Да, господин.

— А теперь стала простой рабыней.

— Да, господин.

— Но ты все еще, насколько я понимаю, девственница?

— Господин еще не счел нужным лишить меня девственности, — пробормотала она.

— Или отдать тебя конюхам, как он может поступить, — добавил Аброгастес.

— Нет, господин… — умоляюще прошептала она.

— Куда, по-твоему, пойдут львы на охоту этой весной?

— Я не знаю, господин, — испуганно сказала она. Аброгастес откусил мяса от оставшегося в руке куска и начал неторопливо жевать.

Женщина следила за ним, почти теряя сознание от голода.

— Так ты голодна? — спросил он.

— Да, господин! — быстро ответила она.

Он оторвал клочок мяса от большого куска и протянул рабыне, но как только она осторожно и благодарно взяла его, выдернул мясо из ее рта.

Он положил мясо себе в рот, тщательно разжевал и проглотил его.

На глазах рабыни выступили слезы.

— Тебе нравятся твои ошейник и цепь? — осведомился Аброгастес.

— Да, господин, — прошептала она.

— Тебе нравится клеймо?

— Да, господин.

На ее бедре стояло обычное клеймо, известное на всех рынках.

— Клеймо тебе идет, — заметил Аброгастес.

— Да, господин. — Гута склонила голову.

— Потому что теперь ты — жалкая рабыня.

— Да, господин.

— Гордая, высокомерная Гута, — усмехнулся он, — теперь стала всего-навсего рабыней! — Помолчав, он добавил: — Вероятно, этой весной львы навестят планету тимбри.

Она вздрогнула.

— Наверное, я пошлю тебя вперед, — продолжал он, — подвидом свободной женщины, чтобы оценить вражеские земли, разведать, где враги прячут свои богатства, отметить подходящие места для приземления…

— Прошу вас, не надо, господин…

— Ты — безмозглая дура, — резко бросил он. — Неужели ты думала, что я доверю такое дело рабыне?

Гута глядела на него и дрожала всем телом.

— Неужели думаешь, что я дам тебе возможность ускользнуть от меня?

— Я не знаю, господин, — прошептала она.

— Нет, ты думала так!

— Нет, нет!

Ярость в глазах Аброгастеса перепугала ее. Сознание собственного унижения жгло, как огонь.

— Разве ты не считала, что множество свободных женщин согласились бы на это за сундук монет или алмазный браслет, что их можно было бы купить так же легко, как рабынь, а потом низвести до положения этих тварей?

Она не осмелилась ответить.

— Разве ты сама когда-то не была такой?

— Да, господин, — наконец проговорила она. — Простите, господин.

Аброгастес с жадностью откусил еще мяса.

— Меня не кормили целый день, господин, — напомнила она, — наверное, по недосмотру стражников…

— Нет, — отрезал он, — таков был мой приказ.

— Господину не надо сердиться на свою рабыню…

— Ты недостойна того, чтобы сердиться на тебя.

— Да, господин.

— Знаешь, почему тебя привели на этот пир? — вдруг спросил он.

— Нет, господин.

— Это было с деланно намеренно, — ответил он. — Знаешь, почему тебя сегодня не кормили? Из-за того, чтобы понапрасну не тратить еду.

— Господин? — непонимающе переспросила она.

— Львы не пойдут охотиться в леса тимбри, — свирепо произнес он.

Она молчала.

— Добычу они найдут на других, богатых планетах.

— Где? — не удержалась она.

— Неужели свиньям позволено задавать вопросы хозяину? — нахмурился он.

— Нет, господин! Не надо ненавидеть свою рабыню! Господин…

— Да?

— Почему вы сказали, что на меня не стоило понапрасну тратить еду?

— Потому что вряд ли ты будешь живой завтра.

— Господин!

— Мне надо было убить тебя еще на Тенгутаксихай, — зло выговорил он.

— Нет, господин!

— Знаешь, почему я не сделал этого?

— Не знаю, господин.

— Ты неплохо разделась, и я проявил слабость. Знаешь, почему я не убил тебя на месте?

— Господину хотелось наказать меня, обратить в рабство.

— Верно, — кивнул он.

— Думаю, господину было любопытно увидеть, как я буду вести себя в роли презренной рабыни. Это не слабость, — твердо сказала она. — Не более, чем слабость льва, крадущегося к газели.

— И как же, по-твоему, ты вела себя в роли рабыни? — усмехнулся он.

— Господин не дал мне возможности показать это.

— Да, — с усмешкой согласился Аброгастес.

— Пусть господин попробует меня и узнает… Он осматривал ее, не говоря ни слова.

— Я умоляю, дайте мне возможность доказать господину…

— Ты умоляешь об этом как рабыня?

— Да, господин! — с жаром воскликнула она.

— Странно…

— Рабыня надеется, что она сумеет развлечь господина.

Темные, проницательные глаза Аброгастеса оглядели Гуту с ног до головы. Она отшатнулась, начиная понимать, что значит быть желанной, как может быть желанной только рабыня. Аброгастес сердито отвернулся.

— Ты ничтожна, — сказал он, — конечно, твое присутствие здесь имеет значение, но небольшое. Ты ничтожна по сравнению с тем, что предстоит нам сегодня. Ложись, — приказал он, и рабыня улеглась рядом со скамьей.

Не глядя на нее, Аброгастес доел мясо. Он поднял голову, подмечая, как пируют трети.

Бывшие гражданки Империи хорошо прислуживали им.

— Время уже подошло, господин? — осторожно осведомился писец, и Аброгастес кивнул.

— Надо ли принести копье? — спросил оруженосец.

— Да, — отрывисто сказал Аброгастес.


Глава 6


— Ваша еда, госпожа, — произнес молодой белобрысый офицер по имени Корелий, просовывая миску с недоваренной овсянкой под дверцу тесной клетки, дно которой находилось на три дюйма ниже пола секции.

Изнутри, свернувшись и закутавшись в свою жалкую одежду, на него смотрела женщина.

— Это вы? — прошептала она. — Должно быть, это вы!

Действительно, только он один из экипажа относился к ней с уважением! Наверняка это он!

— Что? — удивился он.

— Ведь это вы? — вновь прошептала она.

Он улыбнулся. Что означала его улыбка — подтверждение или удивление? Может, он считал ее помешанной?

Женщина издала восклицание злобы и отчаяния.

— Обычно надсмотрщиков благодарят за еду — так положено. Вы же знаете, что вас могут и забыть покормить…

— Вы не смеете требовать этого от меня! — воскликнула она.

— Могу, так же, как от других, — возразил он. Она вновь вскрикнула от смущения и беспокойства.

— Принесите мне чего-нибудь другого, — потребовала она. — Неужели вы думаете, что я возьму в рот эту размазню!

— Что бы вы хотели? — вежливо спросил он. Наверняка это был он!

— Жареного цыпленка, с тарином, в соусе сиба. Горячий риссит, свежую пому, жареные лепешки с яром, веллмерские пирожные, и вина… лучше всего каны, да, белой каны!

— Невероятно! — усмехнулся он.

— Вы наверняка сможете пронести еду сюда, — прошептала она.

— Риск слишком велик, — заговорщицким голосом отозвался он.

Она отпрянула. Все-таки это не он… Но, может быть, риск и в самом деле слишком велик?

Женщина тут же решила, когда все будет закончено, а это случится очень скоро, отомстить этому негодяю за то, что он не исполнил ее требование, за то, что видел ее унижение и беспомощность. Слишком уж жестоко он вел себя, не желая понять ее состояние. Как ей хотелось сообщить об этом наглеце Иааку!

— Не уходите! — попросила она.

Он повернулся.

— Да, госпожа?

— Скажите, это ведь вы?

— Что «я»? — удивленно переспросил он.

— Ничего, — смутилась она. — Нет! Не уходите!

Он вновь остановился.

— Вы вежливы со мной, — заметила она.

— Это просто привычка, — возразил офицер.

— Вы называете меня «госпожой».

— Это тоже привычка, — пожал он плечами.

— Знаете, ваша привычка здесь очень кстати.

— Несомненно, — согласился он.

— Меня заперли одну в этом отсеке, — пожаловалась она. — Где же другие? Разве это не возбудит подозрения?

При последних словах он с удивлением воззрился на нее.

Она ненавидела его всей душой — он был одет и свободен!

— Так почему? — настойчиво повторила она.

— Разве отметины на теле ничего вам не объясняют? — удивился он.

Она покраснела. Второй офицер, суровый и нетерпеливый мужлан, дважды стеганул ее плетью, когда она стояла на четвереньках в общей комнате.

— Вам поместили отдельно ото всех в наказание, — пояснил белобрысый. — Ваш пример, ваша дерзость может поразить остальных женщин, будущие хозяева останутся недовольны ими. Кроме того, вам следует знать — остальным женщинам вы не нравитесь.

— Не нравлюсь! — расхохоталась она. — Вот забавно!

Он пожал плечами.

— Принесите мне хорошей еды! — попросила она.

— Постарайтесь впредь вести себя лучше, — наставительно произнес он.

— Вести себя лучше? — изумилась она.

— Некоторые могут заподозрить, что вы вовсе не рабыня.

— Убирайтесь отсюда! — крикнула она.

— Прощайте, госпожа, — ответил офицер и направился к двери.

— Принесите мне хорошей еды! — еще раз крикнула она ему вслед.

Когда офицер скрылся в коридоре, она опустилась на колени перед решеткой и схватилась обеими руками за прутья.

Наверняка это был он, думала она.

Он был вежлив, называл ее «госпожой»… Или он просто издевался?

Этого женщина не знала.

Разумеется, агент Иаака не должен был обнаруживать себя перед ней — до определенного момента. Должно быть, это он. Кто же еще мог быть агентом?

Вести себя лучше! Остальным женщинам она не нравится! Тем хуже для них, рабынь, если они осмеливаются выражать недовольство ею, аристократкой, которая имеет право повелевать ими, бить их, продавать и покупать, как ей вздумается!

Вероятно, он и в самом деле не мог принести ей изысканную еду и вино — вдруг об этом узнал бы тот громадный варвар и что-нибудь заподозрил?

Она задумалась о варваре — этом страшном, молчаливом, грубом великане.

Она боялась его и тем не менее твердо помнила, что должна каким-то способом привлечь его внимание. Когда она получит кинжал, ей придется ухитриться остаться с варваром наедине.

Но как это ужасно — остаться одной с таким грубияном, не ведающим о цивилитас, необразованным, даже не гражданином Империи!

Она не желала вести себя как подобает рабыне.

Наверняка он быстрее заинтересуется ею, если она будет вести себя как свободная женщина, а не одна из этих жалких, беспомощных чувственных тварей! Но внезапно ее испугала мысль, что если она будет вести себя как свободная женщина, он заинтересуется ею, только чтобы лишить ее свободы, покорить, унизить так, как будто она ничем не отличается от других рабынь!

Должно быть, тот белобрысый офицер и в самом Деле агент Иаака, думала она, вцепившись в прутья клетки.

Если не он, то кто бы это мог быть?

Как она возненавидела с первого взгляда другого, строгого и нетерпеливого офицера, который наказал ее, нанеся два внезапных, хлестких и сильных удара, пока она стояла на четвереньках, как будто была всего лишь рабыней!

Перед отъездом из Лисля, в ту самую ночь, когда она побывала в императорском дворце, женщина безжалостно отхлестала свою рабыню — за то, что та осмелилась сообщить подробности о красоте своей госпожи осведомителям Иаака. Как плакала и просила о пощаде эта тварь, настоящая рабыня!

Неужели агент — тот суровый офицер, настоящее чудовище?

Именно он отделил ее от остальных женщин и посадил в эту клетку. Вздрогнув, женщина сжалась на холодном полу.

Это вполне мог быть он.

Должно быть, он пытался отвести от себя возможные подозрения, пытался скрыть взаимоотношения между ними, — этот хранитель кинжала, страж безопасности, помощник в быстром и легком возврате в Лисль, после того, как тайно приговоренный к смерти варвар погибнет от одной легкой царапины на коже.

Неужели он настолько искусный актер?

Видимо он посадил ее сюда, одну чтобы снизить вероятность ее разоблачения, отдать должное ее гордости, положению и неожиданному поступку, совершенному непреднамеренно, в момент простительной забывчивости в присутствии простых рабынь.

Это мог быть он.

Вероятно, он, разумно используя правила порядка, дал ей возможность уединиться, отделил ее от этих низких животных, ничтожных рабынь, в знак уважения к ее натуре и тонким чувствам.

В самом деле, это он!

Но ведь он не позволил ей одеться в клетке, впрочем, точно так же, как не позволил одеться другим рабыням в общей комнате.

Она решила, что молодой офицер флота, стоявший на причале, повинен в этом — он сделал замечание, и надсмотрщик решил строго следовать ему.

Но почему остальные не осадили его, как могли сделать? По знакам она поняла, что звание офицера было весьма невысоким.

Она возненавидела этого офицера флота.

С первого взгляда становилось ясно, что он знает, как обращаться с рабынями — в этом женщина была уверена.

Но ведь она не была рабыней!

Интересно, как должна она вести себя в присутствии строгого офицера, того, что ударил ее? Она усмехнулась.

Должно быть, ей придется вести себя, как настоящей рабыне.

Это будет забавно — он играет свою роль, она — свою, и никто не заподозрит, что два этих человека просто искусные актеры! А вдруг этот офицер — совсем не агент Иаака? Если так, тогда она не станет разыгрывать перед ним свою роль. Эта непростая роль, навязанная Иааком, беспокоила ее, она будила чувства, которые раздражали женщину. Чувства были совсем не такими, каких могла ожидать актриса.

Кроме того, она вспомнила о слухах об известных мастерах, умеющих распознавать ложь и лицемерие, и испугалась еще сильнее. Правда, об испытании на лживость она знала совсем немного.

Она села в дальнем углу клетки, подняв колени, и осмотрела дверцу из массивных прутьев. Клетка надежно держит меня, подумала женщина, как держала бы рабыню.

На Телнарии существовало два вида испытаний, одно из которых позволяло распознавать рабынь среди свободных женщин — обычно его применяли, когда беглянки-рабыни старательно пытались выдать себя за свободных женщин, но так же это испытание могло служить для выявления свободных женщин среди рабынь: они могли прятаться среди них при осаде города. Еще одно испытание показывало естественность или неестественность поведения рабыни. Конечно, рабство не было просто вопросом поведения, но уходило корнями глубоко в душу женщины, пронизывая каждую клетку ее тела. Отрицательные результаты испытаний означали простую видимость рабства, его симуляцию. В таких случаях рабыне быстро давали понять, что значит рабство и то, кто она такая. Сообразительным женщинам не требовалось много времени, дабы уяснить это. Иногда им просто предлагали выбор между абсолютным рабством или смертью, и женщины понимали, что третьего не дано, что у них не остается права действовать, лицемерить или даже просто о чем-то думать. В этот момент женщинам приходилось вслушиваться в самих себя, проникая внутрь своей души глубже, чем когда-либо в жизни. Эмоциональный катарсис заставлял их познать себя, и женщины в экстазе падали к ногам ненавистных прежде хозяев, радуясь этому открытию.

Дверь секции открылась, и женщина быстро подняла голову. Она прижала к себе колени, склонилась к ним грудью и крепко обняла их руками, стараясь скрыть свое тело.

Как ужасно, что ей не позволили одеться!

Скотник, коренастый, плечистый и добродушный мужчина с простоватым лицом просунул в дверь руку и выключил верхний свет.

— Эй ты! — крикнула женщина, когда он уже собрался уйти.

Дверь закрылась за мужской фигурой.

— Поди сюда! — снова позвала она.

Теперь в секции стояла темнота, ее освещали только два крохотных красноватых ночника на стене.

Этого хватило, чтобы проверить секцию и ее обитателей или содержащийся в ней груз.

Казалось, мужчина не слышал ее криков.

Она позвала еще раз:

— Подойдите! — Шаги в коридоре замерли. — Прошу вас, подойдите сюда!

Тускло освещенный красноватой лампочкой, мужчина появился на пороге. Постояв немного, он вновь собрался уходить.

— Господин! — позвала женщина. — Прошу вас, господин!

Он подошел к клетке.

— По ошибке мне принесли только миску холодной овсянки, — сказала она. — Я не могу ее есть. Принесите мне что-нибудь другое, прошу вас.

— На колени, — приказал он, — выпрямись на пятках, колени в стороны, руки на бедра ладонями вниз.

Она послушалась. Как ненавистны ей были приказы такого мужлана!

Неужели для ее роли и впрямь требуется послушание, как в ничтожной рабыне?

— Теперь сложи руки за головой, — потребовал он. И этот невежа осмеливался командовать ею! Женщина выполнила приказ, испытывая странное ощущение.

— Я не могу есть эту остывшую слизь, — произнесла она. — Ее принесли мне по ошибке. Принесите что-нибудь другое.

Как странно звучали эти слова при ее позе!

Мужчина попробовал дверцу клетки, но она была крепко заперта. Неужели он собирается войти? И если да, то зачем?

К счастью, у него не было ключа.

Разглядев на замке проволоку с восковой печатью, мужчина раздраженно сплюнул.

Насколько знала женщина, это была печать девственницы. Если она оказывалась сломанной, это означало, что в клетку кто-то входил без разрешения.

Мужчина пристально разглядывал ее, и женщина почувствовала испуг.

— Нет, — наконец произнес мужчина и отвернулся.

— Уже поздно, — напомнила женщина. Вправду, по времени на корабле стоял поздний вечер.

— В этой клетке жесткий железный пол, — объяснила она. — Я могу замерзнуть. Принесите мне матрас!

— А ты свернись, — подсказал мужчина. — Ложись на бок и свернись клубком.

Она выполнила приказ.

— Принесите мне матрас, — еще раз попросила она.

— Нет.

— Как вас зовут? — требовательным тоном произнесла она.

— Квалий.

— Чем вы занимаетесь на корабле?

— Я скотник.

— А что вы делаете здесь? — не отставала она.

— Присматриваю за свиньей.

Она задохнулась от ярости.

— Свернись получше, — приказал он.

Она раздраженно выполнила приказ, высоко подняв правое бедро и обнажив нежное лоно. При этом ее талия изогнулась, образуя глубокую впадину с округлыми склонами, колени прижались к упругой груди.

Ее тело было великолепным даже для рабыни.

— Принесите мне одеяло, — снова попросила она.

— Нет, — отрезал он.

— Я доложу о вас старшему офицеру, — пригрозила она, — или капитану!

Конечно, с тех пор, как ее ввели на корабль, она не видела ни старшего офицера, ни капитана. Скотник отвернулся.

— Хотя бы маленькую подстилку, господин! — настаивала она.

Он остановился у двери и оглянулся.

— Прошу вас, господин! — уже безнадежно крикнула она. — Господин!

Он постоял на месте.

— Принесите подстилку, господин!

— Нет, — решительно отказался он и вышел.

Женщина вновь села в клетке.

Что за невежа и дурень, думала она, но даже не попыталась предположить, что он — агент Иаака. Наверняка Иаак не стал бы доверять столь сложную задачу тупому и невежественному мужлану.

Но ей пришлось встать перед ним на колени, принимать позы по его указанию!

Неужели она действительно рабыня?

Нет! Она была твердо уверена в этом, и тем не менее испытывала странные чувства, постепенно узнавала огромную дистанцию, разделяющую женщин и мужчин в ее народе, разницу, которая не ограничивалась размерами, силой или слабостью, мягкостью или похотью.

Она боялась замерзнуть ночью.

Скорее бы корабль привез ее на Тангару!

Она надеялась, что ее отдельная клетка, изолированность от остальных не вызовет подозрений.

Должно быть, кинжал ей передаст старший офицер. Но ей самой придется остаться вдвоем с варваром.

Удастся ли это, размышляла она, поможет ли ее красота?

Ее внешность, казалось, никак не воздействовала на скотника. Но разве было в этом что-либо странное — ведь, как она слышала, женщин за красоту даже обращали в рабство?

Она пришла в ярость.

Она так унизилась, но ни на шаг не приблизилась к цели!

Неужели они в самом деле считают ее рабыней!

Надо подумать, как хорошенько отомстить этому мужлану. Иаак сможет это сделать.

Он потряс дверцу клетки — что это было, желание проверить ее надежность или наоборот, надежда на то, что дверца просто прикрыта? И если он надеялся на то, что дверца прикрыта, что могло случиться потом? Казалось, он был разочарован, обнаружив на дверце печать девственницы. Что, если бы дверца была непрочной или на ней не оказалось бы печати? Она передернула плечами. Женщина начала догадываться об уязвимости положения рабынь.

Она взглянула на пол клетки — интересно, каким было бы его прикосновение к телу?

Резко присев, она вновь попыталась стащить браслет с левой щиколотки. Ей это не удалось, и вскоре она сердито прекратила свое занятие. Браслет был прочным, как в то время, когда за ней наблюдал на пристани молодой офицер флота.

Это был браслет рабыни.

Конечно, он входил в ее маскарад, в действительности не принадлежа ей. И тем не менее он реально охватывал ее ногу, так, что она не могла снять его — точно так же, как любая другая запертая в клетку рабыня.

Она с отвращением взглянула на миску с заветренной овсянкой.

Неужели они надеялись, что она станет есть такую дрянь? Да она скорее уморит себя голодом!

Интересно, кто из членов экипажа — второй агент Иаака? Кто передаст ей кинжал?

Этой ночью ей удалось заснуть. Сон пришел почти сразу.

Ей снился тонкий кинжал с желтой рукояткой, покрытой витым узором. Рукоятка с изящно изогнутыми концами гарды защищала ее руку, чтобы та не соскользнула на лезвие, гладкое узкое лезвие кинжала, легко проникающего в тело, — около семи дюймов в длину, с бритвенно-острыми краями, заостренным кончиком, покрытое незаметным слоем некоего опасного вещества.

Ей снилось, как она вонзает кинжал в спину безмятежного великана, когда тот, лежа на животе отдыхает, ни о чем не подозревая.

Затем сон стал пугающим: она видела себя обнаженной, накрашенной и источающей запах дешевых духов, закованной в цепи, среди варваров, вместе с рабынями на невольничьих торгах. Она видела, как ее продавали на сотнях торгов сотням хозяев, и Иаак смеялся, и ее родственники смеялись, а пуще всех смеялась ее горничная, которая теперь была одета в платье знатной дамы, она смеялась и держала в руке плеть — ту самую плеть, которой была избита прежде. Теперь хозяйка и рабыня поменялись местами!

Она внезапно проснулась.

«Я не рабыня! — прокричала она на всю секцию, и тут же притаилась, боясь, как бы кто-нибудь не услышал ее. — Я не рабыня», — еще раз решительно прошептала она самой себе.

Она вспомнила картины своего сна — прикосновение меха к коленям, цепи на теле, мужчин вокруг, разглядывающих ее с непонятным ей желанием. Самое страшное, она знала, что может принадлежать любому из этих мужчин, и тогда ей придется потакать малейшей их прихоти. Она вспомнила невольничьи торги, крики распорядителей и себя саму, выставленную на помосте.

Она вздрогнула.

Она хорошо помнила свой неописуемый ужас во сне, когда твердо знала, кто она такая, и знала, что должна служить с радостью, без сожалений, усердно, безропотно, так, как пожелают хозяева!

Нет, я не рабыня, еще раз убеждающе прошептала она, я не могу быть рабыней.

Она уже давно испытывала ужасный голод.

Но в клетке не было еды, кроме миски с овсянкой.

Нет, она не сможет это есть, протестующе думала она, смахивая с глаз слезы.

Она обмакнула в овсянку палец и облизнула его. Потом взяла еще. Оказалось, что самое сложное — начать есть, дальше дело пошло легче.

Неужели так их будут кормить всегда, задавала она себе вопрос.

Она прикоснулась к браслету. Да что это с ней, не переставала удивляться женщина.

Корабль быстро привезет ее на Тангару. Неизвестный союзник передаст кинжал. Она поскорее покончит со всем этим и вернутся в столицу Империи.

Она вновь заснула и проспала без снов, пока не была разбужена белобрысым офицером. Он выпустил ее из клетки и велел на четвереньках идти в общую комнату.

Здесь рабыням предстояло начать уроки.

Старший офицер, Лисис, который отвечал за перевозку рабынь, счел это необходимым.


Глава 7


— Это не займет много времени, господин, — заверил Туво Авзоний.

— Меня задержали здесь, в Лисле, — ответил Юлиан. — Причем безо всякой причины, мое участие в церемониях вовсе не обязательно.

— Считается, что на церемониях должны присутствовать все родственники императорской семьи, — примирительно произнес Туво Авзоний.

— Почему-то мне тревожно, — проговорил Юлиан.

— Оттоний уже приближается к Тангаре. Какая беда в том, если он прибудет на несколько недель раньше вас? Разумеется, он дождется вас, чтобы попросить помощи и совета.

— Вряд ли он станет ждать, — возразил Юлиан. — Кажется, у него свои планы.

— Но ведь вы не сомневаетесь в его преданности Империи? — тревожно спросил Туво Авзоний.

— Не знаю, — вздохнул Юлиан.

— Его преданность несомненна, — заверил Авзоний. — Он, насколько я понимаю, вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, в горах Баррионуэво.

Фестанг, или монастырь Сим-Гьядини был затерянным в горах укрепленным поселением флоонианцев, монахов ордена Святого Гьядини, сторонника теории эманации. В то время по результатам голосования трех собраний духовенства эта теория была признана ересью.

— Несомненно, он крепко запомнил наставления братьев ордена Сим-Гьядини, — продолжал Туво Авзоний.

— Вряд ли, — покачал головой Юлиан. — Отношения деревни с фестангом были чисто хозяйственными. Подозреваю, что Оттоний знает о Флооне не больше, чем об Ораке или Умбе.

Орак считался повелителем богов в пантеоне Империи, а Умба — его супругой.

— Но он уже узнал славу Империи и цену цивилитас, — напомнил Туво Авзоний.

— Цивилитас скоро может стать пустым звуком, — возразил Юлиан.

— Нет, не говорите так, господин! — тревожно воскликнул Туво Авзоний.

— И тогда всему придет конец, — мрачно заключил Юлиан.

— Империя вечна!

— Была когда-то, — усмехнулся Юлиан. — Теперь Империи нет.

— Вы считаете, что Империя в опасности? — настороженно спросил Туво Авзоний.

— Да, — кивнул Юлиан.

Туво Авзоний промолчал.

— Империи нужны воины, — продолжал Юлиан. — Власть теряет силу, аристократия вырождается, толпы бродяг наводняют улицы, кругом царит беспорядок, союзники тревожатся, кто-то постоянно нарушает границы, торговые пути становятся опасными, отдаленные планеты уже давно оказались незащищенными, федераты неуправляемы…

— Но ведь варвары… — начал Туво Авзоний.

— Герои не рождаются на золоченом ложе, — поговоркой ответил Юлиан.

— Но они же варвары, господин! — возразил Туво Авзоний.

— Да, варвары.

— Как наш Оттоний?

— Да.

Туво Авзоний нахмурился.

— Они могут спасти Империю, — сказал Юлиан.

— Или уничтожить ее, — добавил Туво Авзоний.

— Да, — устало согласился Юлиан.

— Он крестьянин, — напомнил Туво Авзоний.

— Нет.

— Тогда кто же он?

— Не знаю, — пожал плечами Юлиан. — Это пока загадка, и ответ на нее можно найти в фестанге Сим-Гьядини.

— Господин, вы ведь на самом деле не считаете, что Империя в опасности? — с тревогой спросил Туво Авзоний.

— Нет, — медленно произнес Юлиан, — думаю, нет.

— Значит, нам нечего бояться.

— Конечно, нечего.

— Империя вечна, — с облегчением произнес Туво Авзоний.

— Да, — ответил Юлиан.


Глава 8


— Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — многозначительно произнес Аброгастес. Его глаза заблестели, он поднялся со скамьи между двумя колоннами.

Он подал знак.

— Великое копье! — закричали гости.

— Копье клятвы!

— Что происходит?

— Почему его принесли в зал? — раздалось сразу несколько голосов.

— Сейчас не время браться за копье, — удивленно перешептывались гости.

— Да, сейчас не тысячелетие! — крикнул кто-то на весь зал.

Двое мужчин внести огромное копье с ясеневым древком и бронзовым наконечником, направленным в центр зала, к скамье Аброгастеса.

Коричневое гладкое древко копья было мощным, но податливым в руках великана, или Крагона, бога войны.

Дерево древка было еще свежим, недавно срубленным.

Широкий бронзовый наконечник был отлит в древней форме, оставшейся с тех времен, когда алеманны впервые познали тайны металла, начали ковать его и делать сплавы.

Существовало множество таких копий, и каждое чем-то отличалось от предшествующего, оставаясь при этом великим копьем.

«Это Великое копье», — произносил жрец, который умел читать древние и тайные знаки, и оружие предков называли после этого таким именем.

Последовательность ритуальных копий уходила в глубокую древность, до того еще, как появились первые военные песни, бури и сражения.

Время появления копья было неизвестно.

Древнейшие копья рассыпались в прах, когда приходило время, но на смену им уже бывали готовы новые.

Поэтому копье считалось древним, как и сами алеманны.

Это была священная вещь.

Позднее старые копья стали рубить топорами — таким образом, они как будто погибали в бою. Обломки заворачивали в дорогие ткани и сжигали на священном огне в тайном месте священного леса — легенда гласила, что именно в этом лесу Крагон, бог войны, создал алеманнов из земли, огня и собственной крови, чтобы в его шатре были достойные гости. Обычно Крагона изображали с ястребиными крыльями — вероятно, обозначающими проворство, свирепость, безжалостность, неожиданность бросков и хитрость. Интересно, что кроме этого Крагон считался богом мудрости. При синкретизме Империи он со множеством чужих богов иногда входил в имперский пантеон. Легенды гласили, что на тайной поляне леса, известной только избранным жрецам, Крагон вдохнул свое дыхание и дыхание огня в первых из алеманнов. Интересно то, что и у вандалов были подобные легенды, — это предполагало возможность существования древней общей культуры, даже культурного центра, относящегося к неолиту или протонеолиту, — центра, который заложил основы развития сразу нескольких варварских народов.

— Снимите с нее цепи! — воскликнул Аброгастес, указывая на Гуту, которая по-прежнему лежала сбоку от скамьи, глядя в зал.

Один из надсмотрщиков поспешно подошел к рабыне, вытащил из-за пояса связку ключей и вставил один из них в массивный замок ее широкого, прочного ошейника. Звякнул металл, крепкие дужки замка разошлись, и плачущую, перепуганную Гуту по знаку Аброгастеса согнали с помоста, схватили за волосы и бросили на землю в центре зала. Она оказалась в трех-четырех ярдах от копья, которое теперь было поставлено наконечником вверх на грязный пол зала. Гута встала на четвереньки лицом к Аброгастесу и склонила голову, положив ладони на пол, стараясь сделаться как можно меньше и незаметнее.

— Поднимись! — приказал Аброгастес.

Гута в страхе поднялась, распрямила спину, вскинула голову, положила ладони на бедра. Она молчала, умоляюще глядя на своего повелителя.

— Смотрите, братья! — в ярости крикнул Аброгастес, указывая на рабыню. — Смотрите на ту, что когда-то была Гутой, жрицей тимбри!

За столами поднялся ропот, ибо многие знали, что Гута повинна в гибели Ортога — считалось, что именно она подбила его на предательство и мятеж.

— Как тебя зовут? — крикнул Аброгастес рабыне.

— Гута, — громко ответила она.

— Что это за имя?

— Это имя рабыни, данное мне господином!

— Кто твой господин? — продолжал спрашивать он.

— Вы — мой господин, Аброгастес, король дризриаков, народа алеманнов.

— Для чего ты живешь?

— Чтобы служить моим хозяевам с немедленной, безусловной покорностью и совершенством, — торопливо ответила Гута.

— Это она, — крикнул Аброгастес, обращаясь к распаленным его словами гостям, — обманом и лестью, обещаниями и лживыми пророчествами возбудила тщеславие Ортога, она подбила его на предательство, она побудила его к ужасному мятежу, она заставила его бросить дризриаков, свой родной народ, она уговорила его основать отдельное племя, от которого теперь не осталось даже названия!

Конечно, это уничтоженное мятежное племя называлось ортунгами. Название еще не забылось, но его не решались упоминать ни в присутствии Аброгастеса, ни в шатрах дризриаков. Ортунги были побеждены и рассеяны, будто трава по ветру. Разумеется, кое-где прятались остатки этого племени, продолжающие гордо называть себя ортунгами по праву принятия колец, а не предательства дризриаков. После резни в шатре на Тенгутаксихай Аброгастес, по совету своих приближенных, позволил раскаявшимся ортунгам вернуться в шатры дризриаков. Орудием его политики служил не только меч, но и оливковая ветвь.

— Разве измена — не худшее из преступлений? — крикнул Аброгастес.

— Да! — закричали несколько гостей.

— Нет! — громогласно возразил Аброгастес. — Подстрекательство к измене — вот худшее из преступлений!

Он указал на Гуту.

— Да! Да! — поднялся рев за столами.

Бывшие гражданки Империи, опустившись на колени рядом со столами, дрожали от ужаса.

— Пощадите, господин! — завопила Гута, бросаясь на усыпанный тростником пол.

— Что мы сделаем с ней? — громко спросил Аброгастес.

— Убьем! Убьем ее! — закричали воины. Кое-кто из них вскочил из-за стола. Остальные стучали по доскам. — Убьем!

— Это будет уроком всем, кто вздумает предать свой народ!

— Да! — дружно подхватили гости. Лежащая в грязи Гута протянула руки к Аброгастесу.

— Сжальтесь, господин! — умоляла она.

Теперь она хорошо понимала, почему в этот день ей не дали еды, не желая тратить ее понапрасну.

Огромное копье в руках двух мужчин возвышалось прямо позади рабыни.

— На колени! — приказал Аброгастес.

Гута в ужасе повиновалась, хотя едва могла удержаться, стоя на коленях — так ее била дрожь.

— Дайте, я сам перережу ей глотку! — орал один из мужчин, вскочив на стол.

— Нет, лучше я! — возражал другой.

Один из воинов подскочил к рабыне, грубо схватил ее за волосы, запрокинув голову, и приставил нож к ее шее. Он с надеждой смотрел на Аброгастеса, но тот приказал ему и всем остальным отойти.

— Ты была жрицей, верно? — спросил Аброгастес.

— Да, господин, — пролепетала Гута.

— Ты была священной девой?

— Да, господин.

— Для жрицы на тебе слишком мало одежды, — усмехнулся он.

— Да, господин.

— У нее клеймо! — захохотал кто-то из гостей.

Смех прокатился по всему залу.

— Смотри, позади тебя копье алеманнов! — сказал Аброгастес.

— Да, господин, — Гута на четвереньках повернулась лицом к копью.

— Иди к нему!

Она быстро приблизилась к копью, и, не дожидаясь принуждений, принялась в отчаянии целовать и лизать древко.

Смех усилился.

— Она неглупа! — сказал кто-то.

— Еще бы! — добавили с другого конца зала.

Вообще до этого копья не позволялось дотрагиваться свободным женщинам из народа алеманнов или других народов. Тем не менее рабыни, женщины вражеских народов могли оказывать ему почести, выражать покорность — так же, как облизывать ноги воинов. Эти действия символизировали ничтожность рабынь, являлись знаком полного подчинения, принятия и признания могущества и славы алеманнов.

— Повернись! — приказал Аброгастес.

Вся дрожа, Гута с трудом повернулась лицом к Аброгастесу.

— Сейчас решим, останешься ты в живых или умрешь, — с расстановкой произнес Аброгастес.

— Господин? — умоляюще переспросила Гута.

— Принесите весы!

Мужчины разразились довольными криками.

Принесли весы с большими, но мелкими чашками, которые, когда рычаг был прижат к земле и удерживался в таком положении, находились на высоте в половину человеческого роста над землей.

— Вставай! — скомандовал Аброгастес.

Гута неуверенно поднялась на ноги.

— Приведите музыкантов! — потребовал Аброгастес.

В зал ввели трех мужчин, уроженцев песчаных пустынь Бейиры-II — до сих пор они дожидались в комнате возле зала, напоминающей кладовую. Двое музыкантов несли волынки, а третий — маленький барабан. На Бейире-II были не одни пустыни, но в целом на планете хватало ветреных, пустынных мест. Их пересекали одинокие караваны. Кое-где в пустынях попадались оазисы с финиковыми пальмами и травой для небольших стад. Караванные пути между этими оазисами были хорошо изучены. Некоторыми из них пользовались только местные жители, кочевники или пастухи, которые передвигались от оазиса к оазису в поисках свежей травы, давая ей время вырасти вновь. Часто возникали песчаные бури, которые продолжались целыми неделями — песком могло засыпать и стада, и кочевников. В пустынях, да и в других безлюдных местах одиночество становится щемящим, время тянется бесконечно. Обитатели таких мест, кочевники и пастухи обладают богатой культурой, у них есть множество легенд и сказок. У них есть и своя музыка — волнующая, мелодичная и печальная, музыка, которая возбуждает и мужчин, и женщин. Хотя снаружи шатры кочевников выглядят серыми и непривлекательными, сливаясь с желтовато-коричневыми тонами пустыни, изнутри их часто обивают ярким шелком, в них можно увидеть такие предметы роскоши, как богатые ковры, резные деревянные кресла, ярко начищенные медные сосуды. Жизнь в шатре контрастирует с однообразной и тягостной жизнью за его пределами. Внутри шатров обнаруживается совершенно иной мир. В этом крохотном мирке зачастую проявляются все признаки древней культуры жителей песчаных пустынь. В шатрах, на пышных коврах часто переступают изящные босые ножки в браслетах, в такт с ними пляшут яркие, шелковистые ткани, движения сопровождают резкие, возбуждающие звуки ручных цимбал. Мужчины с Бейиры-II известны во всей галактике своим умением учить рабынь прекрасным танцам, женственным и возбуждающим, излучающим радость и блаженство, движения которых наполнены ритмической грацией и невероятным сладострастием — танцам, которые во всей своей роскоши и славе служат средством выражения чувства, желания женщин, в ошейниках ведущих себя совершенно свободными, несмотря на наказания плетью за неохотное подчинение или более серьезный проступок. Этих рабынь жители пустынь часто покупали в портовых городах. Связанных, в капюшонах, их увозили на вьючных животных — увозили далеко в пустыни, в песках которых не оставалось следов. Жители пустынь платили за этих женщин по-разному — водили и охраняли караваны, отдавали сушеные финики из оазисов, зерно, рога и шкуры своего скота, минералы, неизвестно откуда взявшиеся в пустыне, совершенно бесполезные для кочевников, но ценные для жителей приграничных городов. В число этих минералов входили весса и форсхит, то есть медь и золото; полудрагоценные камни — бирюза, гранаты, аметисты, опалы и топазы; редкие виды глины — белая и красная, используемая в изготовлении краснофигурной утвари на планетах системы Бейиры. Существовало подозрение, что когда кочевники внезапно появлялись в городах с мешками монет, алмазов и жемчуга, рассказывая запутанные истории, это означало, что драгоценности были похищены у заблудившихся караванов. Разумеется, отчасти эти домыслы были справедливыми, и это приводило к ужасным догадкам о настоящей судьбе неудачливых караванов. Иногда на невольничьих торгах появлялись девушки, называющие себя дочерьми или племянницами богатых купцов, представителей власти и тому подобных людей, пропавших без вести в пустынях, но поскольку они были заклеймены, этих женщин плетью заставляли молчать. Вскоре их обычно увозили далеко от родных мест, женщины смирялись, привыкая к новой жизни. Некоторые из них оставались у кочевников и подолгу учились танцам рабынь. Однако в любое время эти танцовщицы, будучи любимыми и желанными, могли оказаться проданными или отданными в подарок, или увезенными менее явным способом — с помощью засады, веревки и мешка. Под строгим надзором жителей пустынь девушки быстро становились ценным подарком, группы жителей часто обменивались ими или уплачивали пошлины за пропуск каравана. Иногда случалось, что за такими танцовщицами охотились — для себя или продажи на торгах других планет. Танцовщицы с Бейиры-II славились во всех галактиках. Разумеется, в жизни этим женщинам приходилось заниматься не только танцами. В лагерях кочевников обычно находилось много хозяйственных дел, и все они входили в обязанности тех же танцовщиц. Их жизнь отнюдь не была легкой. Иногда им даже приходилось вить плети под надзором мужчин — те плети, которыми впоследствии должны были наказывать женщин.

Музыканты сели на пол, слева от помоста, скрестив ноги.

Гута, стоящая в центре зала, рядом с огромным, направленным в потолок копьем, которому она так усердно оказывала почести, отрицательно замотала головой.

Раздались пробные резкие звуки волынок и перестук барабана. Волынщики облизнули губы. Барабанщик натянул кожу на барабане потуже и ударил по нему еще раз, уже с более довольным видом.

Гута застонала.

Она узнала одежду музыкантов, ее вид и цвет. Она знала, что такую одежду носят обитатели шатров с наклонными стенками и подвешенными на крюках лампами на таких планетах, как Бейира-II. Вне шатров большую часть года они носили белые одежды, отражающие солнечные лучи, но зимой, в первые месяцы караванных походов, в шатрах они предпочитали пестрые, яркие ткани. В такие одежды кочевники наряжались, приезжая в город по делам — неважно, какими были эти дела, — оставляя юношей присматривать за скотом и рабынями.

Музыканты смотрели на Аброгастеса, дожидаясь приказа начать игру.

Гута упала на колени и с плачем протянула руки к Аброгастесу.

— Прошу вас, господин! — умоляла она. — Не надо!

Аброгастес оглядел столы.

— Кто из вас, — громогласно спросил он, — когда-нибудь видел танцующую жрицу?

Гости переглянулись. Один сказал:

— Я, господин. Я видел, как жрицы танцуют во время обрядов либинианского культа зерна.

Аброгастес рассмеялся.

Танцы фигурировали в обрядах множества культов, ибо они помогали выражать эмоции и чувства, даже возвышенные эмоции и чувства, подобно песне, речи, жесту, могли иметь религиозное применение, но во множестве таких культов танцы исполняли в священных пещерах или гротах красивые жрицы — невозмутимые, гордые и надменные, в покрывалах и длинной одежде, часто даже пожилые женщины во всем белом, которые долгие годы поднимались по иерархической лестнице жриц своего культа, оспаривая право танцевать перед высоким, освещенным таинственным отблеском светильников жертвенником своих могущественных богов.

— Я видел, как жрицы танцуют в обряде Ашари! — воскликнул другой гость.

— Уже лучше! — Аброгастес в азарте хлопнул себя по колену.

Заинтересованные возгласы стали чаще раздаваться за столами.

— Да, вот это танец так танец! — крикнул кто-то. Ашари почиталась как богиня плодородия на Исси-VI. Ее жрицами были священные блудницы. При таких танцах и последующих действах в золотые сосуды святилища Ашари попадало много монет. Только знатным и свободным женщинам позволялось танцевать в святилище Ашари, иногда ими были даже аристократки. За плату их мужья могли узреть, какое сокровище досталось им в жены, но вместе с ними святилища посещало и много других мужчин.

— А обряды Дали? — вспомнил еще один гость.

— А сайтальские оргии!

— Алейла! — кричал один из гостей.

— Себора! — называл другой.

— Да! Да! — подхватывал весь зал.

Многие из этих культов с умыслом были окружены ореолом таинственности.

В большинстве случаев жрицы являлись, по сути дела, храмовыми танцовщицами, чьими ласками за соответствующую плату могли услаждаться приверженцы культа. Служба во многих из этих культов начиналась или, наоборот, заканчивалась несколькими днями поста и воздержания, и после продолжительного ожидания в полутемном храме, освещенном тусклым лучом светильника, во время длительного чтения обрядовых текстов чудеса и радости жизни превращались в мифическую драму, в которой одинокие мужчины, трогательные, отчаявшиеся и потерянные, просили милости загадочной богини, а она, видя их скорбь и боль, сжалившись над ними, создавала женщин по своему подобию в ответ на их молитвы, таким образом даруя мужчинам^ спутниц жизни. В завершении действия или, как можно предположить, в его кульминационной точке по одной появлялись женщины. Сперва они выглядели удивленными, как будто только что пробудились к жизни, затем постигали ощущения собственного тела, начинали танцевать, радуясь жизни, но вскоре, как и мужчины, становились скорбящими и одинокими, ибо несмотря на то, что были созданы по образу богини, оставались тленными, а потому несовершенными созданиями. Конечно, эти женщины и были храмовыми танцовщицами. Они намеренно одевались, как рабыни, кутались в шелковые покрывала, надевали множество браслетов, но оставляли ступни обнаженными. При слабом свете их вид производил невероятное впечатление на всех собравшихся и даже на самих служительниц культа. Они танцевали, каждым движением выражая тоску по мужчинам, в которых нуждались сильнее всего в жизни, ибо так пожелала богиня. Вскоре танец становился более соблазнительным, волнующим, более эротическим, пока не раздавался финальный звон цимбал, и мужчины и женщины спешили друг к другу. Женщин подхватывали на руки и уносили в альковы храма. Предполагалось, что в своем радостном, обретенном в муках союзе они служат богине, которой угодны их поступки. Существует множество способов поклонения богам, и одним из них является открытое соединение мужчины и женщины — радостное, благодарное, приводящее к взаимному экстазу.

Дар за наслаждение — монеты или другие ценные предметы — оставляли в алькове. Служительницам богини, высшим жрицам, прочим живущим при храме такие дары были необходимы отнюдь не для удовлетворения духовных потребностей.

Как уже упоминалось, многие из подобных обрядов в то время совершались тайно.

И для этого находились веские причины, которые постепенно становились все более многочисленными.

Многие из этих культов разделили судьбу культа Ашари, по крайней мере, большинства ее святилищ. Чувственность и желание жриц Ашари и подобных ей богинь не остались незамеченными, ценностью таких женщин было невозможно пренебречь. Таких служительниц разыскивали и примечали мужчины, чьи интересы были скорее практическими и экономическими, нежели религиозными. По мнению некоторых людей, места совершения культовых обрядов считались не более, чем местами, где можно было собирать красавиц, подобно спелым плодам в саду, для продажи на торгах. Культовые строения, святилища все чаще становились объектом пристального внимания работорговцев, особенно с тех пор, как административные, организаторские и оборонительные способности Империи значительно ослабели. Много раз торжественные службы прерывались воплями отчаяния, суматохой и беготней, когда в святилище врывались решительные, безжалостные мужчины, неизвестно, откуда появившиеся. У них были с собой оружие и цепи. «Коль вас создали рабынями, — говорили они со смехом, надевая браслеты на тонкие обнаженные руки жриц и танцовщиц, — вы будете ими!» Пленниц увозили на торги различных планет. Многих продавали в таверны и публичные дома. Иногда мужья выкупали своих жен, но теперь обращались с ними, как с рабынями, и их услуги, неоценимые и сладкие, теперь принадлежали только мужьям, а не каждому, кто был способен уплатить за них. Кроме того, теперь женщинами не пренебрегали — к ним относились, как к товару, за который дорого заплачено. Разумеется, мужчины стремились получить прибыль от потраченных денег. Женщинам приходилось служить и любить самоотверженно, страстно, принадлежать мужу, когда ему будет угодно. И если ей не удавалось угодить хозяину, ее ждало наказание плетью или что-нибудь еще похуже.

— Я не умею танцевать, господин! — крикнула Гута Аброгастесу. — Я ничего об этом не знаю!

— Убей ее! Убей! — кричали гости за столами.

Странного вида существо скользнуло от стола и небрежным жестом швырнуло дробинку на чашу весов, гордясь своей сноровкой. Чаша плавно опустилась, и стрелка весов наклонилась влево по диску, почти не качаясь на месте, что тоже свидетельствовало об умении существа. На другой чаше был изображен ошейник рабыни, и такая же эмблема красовалась на правой шкале диска.

— Прошу вас, не надо, господин! — зарыдала Гута, когда второе существо, похожее на первое, подошло и добавило в чашу еще одну дробинку.

Оба этих гостя были ящероподобными существами из гордого, агрессивного рода, отстоящего далеко от человекоподобных существ, и поскольку все люди были им чужды, они видели в рабыне только скверную лгунью. Ее положение не только не трогало их, но и заставляло почувствовать искреннее отвращение. Подобным существам иногда тоже прислуживали женщины-рабыни.

— Пощадите, господин! — умоляла Гута.

Как уже говорилось, многие из обрядов проводились тайно, но их место, время, суть, а также и внешность служительниц было трудно держать в секрете. Часто приверженцев культа предавали сами служители, выдавая их работорговцам, иногда это делали посетители тайных храмов. Работорговцы щедро платили за такие сведения, нередко доплачивали за отличную добычу, иногда даже дарили своим осведомителям женщин, в зависимости от удачи. Казалось бесспорным, что вскоре культы, ввиду исчезновения служительниц, должны угаснуть. Правда, в подобных вопросах многого нельзя было знать наверняка.

— Нет, господин! Нет! — кричала Гута. В Империи насчитывались миллионы культов — разумеется, не во всех из них поклонялись богиням плодородия. Приверженцы большинства культов поклонялись богам — символам мужского достоинства, зрелости, мужества.

Женщины часто участвовали в службах подобных культов, но только как рабыни. Обычно они сначала танцевали перед богами или символами мужественности, а затем перед собравшимися — танцевали, как женщины перед мужчинами. Они стремились быть покоренными и побежденными, желали не иметь выбора, кроме как полностью принадлежать мужчинам. Такие культы имели большую популярность повсюду — например, близ военных баз. Жрицы подобных культов — храмовые или культовые рабыни, как их можно назвать — редко становились объектом внимания работорговцев. Одной из причин этого, несомненно, была обширность рынка красивых рабынь, помимо храмовых. Кража у будущих или настоящих клиентов также характеризовала бы работорговцев не с лучшей стороны. Разумеется, варвары и просто грабители были не склонны к такой щепетильности и радовались любой возможности пустить в ход свои веревки и цепи, лишь бы заполучить стоящую добычу. Храмовых рабынь покупали и продавали — храмы нуждались в обновлении и замене своих служащих. Покупая для этих целей необученных рабынь, храмовые служащие старательно обучали их всем премудростям ремесла и продавали вновь, получая прибыль. Во многих случаях такой практики придерживались в тавернах и публичных домах.

Следует добавить, поскольку это может быть не вполне ясно из предыдущих слов, что свободным женщинам не только не разрешалось участвовать в таких службах, но и присутствовать на них. Иногда, конечно, молодые свободные девушки, достаточно любопытные, смелые или глупые, пытались проникнуть в храмы, обычно под видом юношей. Но если маскарад был разгадан, в конце церемонии девушка, к собственному ужасу, обнаруживала себя схваченной. Ее мольбы оказывались тщетными. На следующей службе она уже присутствовала в роли танцовщицы с клеймом и ошейником, облаченной соответственно своему полу, если ей вообще позволяли одеться.

В контексте подобного вопроса было бы нелишним мимоходом привлечь внимание к самой интересной особе телнарианского пантеона, Дире, поклонение которой было распространено среди рабынь. Дира была их покровительницей, сама она считалась рабыней других богов. Ее почитали также, как богиню любви и красоты. Как гласила легенда, Дира некогда была раздражительной, гордой и надменной богиней, считающей себя выше других богов. По другим легендам она постоянно наносила оскорбления богам и радовалась, когда ей удавалось навредить им. Разумеется, богам это не слишком нравилось, но они ничего не могли поделать, пока Дира оставалась богиней.

Однажды Орак, верховный бог, задумал сотворить людей и другие существа, придумать для этих существ искусства и ремесла, разделить их на роды, племена и расы. Он сотворил существа, живущие не только на земле и в воде, но даже такие, которые могли летать по воздуху. Много времени потребовалось Ораку, чтобы создать уйму разных вещей. Как говорится в легенде, он творил мир согласно своим прихотям, потакая своему любопытству, не зная заранее, чем обернется появление какой-либо вещи — вот почему мир вещей так велик и разнообразен. Он создал газелей для викота, чтобы тому было на кого охотиться и кого есть, сотворил овец для льва и так далее. Видя, как недавно появившиеся в мире мужчины маются от одиночества и беспокойства, он сотворил рабынь, чтобы они любили мужчин и служили им, — в этом сущность их создания не слишком отличалась от причины появления газелей для викота или овец для льва. Орак вложил душу рабыни в тело каждой женщины, надежно спрятав ее. «Как глупо!» — сказала тогда Дира со смехом, вздернув прелестную головку. Повернувшись в вихре своей роскошной, белоснежной одежды, она покинула чертог богов.

Но тем не менее она, услышав о сотворении рабынь, почувствовала мгновенную дрожь, которую не заметили другие боги. Дира ощущала, как между ее прелестными бедрами возникает странное, необъяснимое, возбуждающее тепло.

С тех пор Дира часто критиковала работу Орака, которого это не волновало.

«Как может быть, — однажды спросил Андрак, ремесленник и корабел, — что человек имеет больше имущества, нежели боги?»

«Как может быть, — добавил Феб, быстроногий бог, вестник и гонец, — что у мужчин есть рабыни, а у нас нет?»

«Это несправедливо», — поддакнул изготовитель плетей и повелитель драконов Тилесий.

«Да!» — громовым голосом согласился Орак, поднимаясь на ноги.

Дира издалека услышала этот возглас и удивилась, размышляя о том, что бы он мог означать.

«Скуй мне магические цепи», — приказал Орак ремесленнику Андраку.

Дира услышала это и встревожилась.

«Позови своих драконов, умеющих загонять стада, подобно псам, — обратился Орак к Тилесию. — И изготовь плеть, достойную богини!»

Дира слышала все это и перепугалась еще сильнее.

Она слышала перезвон в кузнице Андрака.

До нее доносился рев драконов Тилесия.

Она собрала всю свою силу.

Но Орак, верховный бог, простер руку, и вся сила богини исчезла. Оставаясь богиней по имени, она теперь ничем не отличалась от простой женщины.

Орак призвал своих слуг, и они появились, подобные ураганам и бурям.

«Летите, — сказал Орак своим ястребам, — и принесите мне одежды Диры!»

С пронзительными криками ястребы унеслись.

Одинокая Дира, лишенная всей своей божественной силы, ставшая только женщиной, вскрикнула от страха и побежала прочь, но уже через мгновение на нее надвинулась тень крыльев ястребов Орака. Угрожающе крича, они спустились к ней, с помощью клювов и когтей сорвали ее белоснежные одежды и унеслись, оставив ее на равнине, перепуганную, обнаженную и окровавленную.

Она услышала звон цепей, подобных змеям, появляющимся из чертога богов, и побежала, спряталась в мрачной, глубокой пещере, но цепи, которые медленно ползли вперед, вынюхивая след, как собаки, преследовали ее и глубоко под землей.

«Нет!» — крикнула Дира, прислонившись спиной к каменной стене в самой глубине пещеры, но одна из цепей даже в полном мраке накинула свое кольцо на ее щиколотку, согласно легенде — на левую. Правую щиколотку охватила другая цепь. Когда Дира наклонилась вперед, надеясь освободить ноги, ее правое и левое запястья оказались схваченными другими цепями. Все четыре цепи потащили плачущую и упирающуюся Диру из пещеры на поверхность, где ее поджидали два огнедышащих дракона.

Так, закованная в цепи и подгоняемая жарким дыханием драконов, сжигающим траву, земли и камни под ее ногами, Дира прошла по равнине, поднялась в горы по тайной горной тропе, сокрытой от смертных, и достигла широких мраморных ступеней — тысячи ступеней, ведущих высоко вверх, к чертогу богов. Дира поднялась по ступеням и застыла на пороге великолепного мраморного зала, где собранные на совет боги уже расселись по своим тронам. Цепи Диры сами собой закрепились в четырех кольцах в полу, приготовленных Андраком.

«Я прошу милости!» — воскликнула Дира.

Четыре кольца в полу находились прямо перед троном Орака.

Дира знала, что ее вина огромна, но никогда не ожидала, что ее будут наказывать — ведь она была богиней.

Но теперь она почувствовала страх.

«Сжальтесь!» — прошептала она.

«Как она красива!» — восхитились многие из богов.

«Оденьте ее!» — брезгливо сказала Умба, супруга Орака.

Орак поднял руку, и полоска тонкой ярко-красной ткани, шириной не более дюйма, дважды обвилась вокруг левого запястья Диры и завязалась узлом.

Умба раздраженно вскрикнула и покинула зал вместе с другими богинями, оставив Диру с богами. Красота Диры вызывала неприкрытую зависть других богинь.

Орак снова поднял руку, и повязка Диры исчезла.

Боги одобрительно зашумели.

«Встань на колени!» — приказал Орак.

Дира опустилась.

Впервые в своей жизни она стояла на коленях. Она не осмелилась ослушаться.

Ястребы Орака сидели на спинке его трона. Драконы Тилесия стояли позади Диры.

«Ты была низкой, высокомерной и зловредной, — произнес Орак. — Ты была презрительной и жестокой».

«Вы забрали мою силу, — возразила Дира. — Теперь я не более, чем смертная женщина».

«Но изумительно красивая женщина», — заметил Андрак.

«Почему вы так странно смотрите на меня?» — удивилась Дира.

«Это желание», — объяснил Орак.

Дира вздрогнула.

«Тебе и теперь кажется смешным, что я сотворил рабынь?» — спросил Орак.

«Нет», — покачала головой Дира.

«И ты совсем не возражаешь?»

«Нет».

«Значит, ты согласна?» — настойчиво продолжал Орак.

«Да», — кивнула Дира.

«Но они жалкие и ничтожные твари», — напомнил Орак.

«Да», — подтвердила Дира.

«Всякий может делать с ними, что только пожелает» .

«Да».

«Принесите плеть!» — приказал Орак.

Андрак протянул плеть, которую сплел Тилесий.

«Что вы хотите сделать?» — удивилась Дира.

«Перебросьте ей волосы вперед», — сказал Орак.

Волосы Диры собрали и перебросили вперед, на лицо. Это сделал Тилесий.

«Что вы делаете?» — еще раз спросила Дира.

«Встань на четвереньки», — потребовал Орак.

Дира послушалась.

«Что вы делаете?» — испуганно повторяла она.

«Наверное, ты догадываешься».

«Но я же богиня!» — воскликнула она.

«Накажите ее», — махнул рукой Орак.

Плеть в руках Андрака, ремесленника и корабела, обрушилась на спину богини.

Дира упала на пол, перепуганная и беспомощная, и вцепилась в одно из колец своими маленькими, закованными в цепи руками.

«Остановитесь, прошу вас!» — крикнула она.

По знаку Орака плеть прекратила работу.

Дира перевела дыхание. Она дрожала, казалось, что ее спина горит.

«Видишь, сейчас твою просьбу выполнили», — заметил Орак.

«Да!» — еле слышно выдохнула Дира.

Затем по очередному знаку Орака бог-ремесленник вновь ударил кожаной плетью по спине дрожащей, закованной в цепи красавицы.

«Перестаньте! — заплакала она. — Прошу вас, не надо!»

Но на этот раз плеть не остановилась, и обезумевшая от отчаяния и боли Дира беспомощно извивалась под ее ударами, корчилась в цепях, прося пощады.

Когда Орак пресытился этим зрелищем, он кивнул Андраку, и тот отступил, сворачивая плеть.

«А теперь твои просьбы не выполнили», — заметил Орак.

«Да», — простонала Дира.

«На колени!» — взревел Орак, и Дира поспешно поднялась.

«Так запомни, — произнес Орак, — с этой минуты, несмотря на то, что ты богиня, все, что ты должна будешь делать и все, что будут делать с тобой, окажется зависимым только от воли других, но не от твоей собственной воли».

Дира вздрогнула.

«Или ты предпочитаешь быть съеденной драконами Тилесия?» — добавил Орак.

«Нет! — содрогнулась Дира. — Нет!»

«Теперь уже не только у мужчин будут рабыни», — провозгласил Орак.

Боги в зале восславили его мудрость, закричали и обнажили оружие.

«Ты станешь первой рабыней богов, — обратился Орак к Дире. — Я объявляю тебя рабыней и даю тебе имя „Дира“.

Так случилось, что богиня Дира стала первой из многочисленных рабынь богов и получила простое имя — всего-навсего кличку рабыни.

Конечно, о Дире существует множество рассказов и легенд — о том, как она служила, училась танцевать, как открыла тайны красок для лица, притираний, духов и украшений, используемых даже свободными женщинами, как проходили споры о том, кому она принадлежит, и в конце концов было решено заклеймить ее, как Андрак впервые выковал ножной браслет для рабыни, а потом — ручные браслеты, ошейник и все тому подобное, но об этом мы только бегло упомянем.

Среди прочих была история о завоевании Диры Ораком, в которой говорилось, как Дира узнала, что означает рабство, и обрадовалась этому, как она расцвела в любви и самоотверженном служении, находя сладость и значение в покорности, насилии и покорении себя самой.

Ее взаимоотношения с богами всегда были замечательными и особыми. Но отношения с богинями складывались трудно — ее презирали, ненавидели и изводили.

Согласно легендам, Орак вложил душу рабыни в каждую женщину. В самом деле, несмотря на всю надменность Диры, в конце концов она была обращена в рабство. Естественно, что каждая упрятанная Душа рабыни стремится выйти, чтобы ее хозяйка могла радоваться и служить, и открыто стать той женщиной, которой скрывалась внутри. В любом случае женщина жаждет явить эту тайную сущность, свою сокровенную реальность. Каждая рабыня — женщина, а каждая женщина — в свою очередь рабыня. В обычном понимании женщины по своей натуре являются рабынями мужчин. Конечно, свободных женщин культура побуждает по ряду причин отрицать или подавлять свое рабское состояние. Обычно это объясняется интересами общества, хотя производит хаос в психологии и душевном состоянии свободных женщин, приводя к появлению различных психосоматических заболеваний, таких, как раздражительность, неврозы и прочее. На большинстве планет Империи рабство узаконено, и это смягчает напряженность ситуации, давая выход потребностям рабынь.

Что касается последнего замечания, которое должно многое объяснить, мы способны понять преданность Дире, распространенную среди многих рабынь. В самом деле, иногда даже свободные девушки и женщины старшего возраста молились Дире, чтобы она помогла им привлечь желанного мужчину, чтобы научила их маленьким хитростям рабынь, чтобы наделила их по крайней мере частицей мягкости, уязвимости, чувственности, притягательности, свойственной рабыням. Но самым искренним было поклонение Дире у рабынь.

Как уже говорилось, в то время большинство мужских занятий и ремесел имели своих покровителей-богов, которые сами, согласно легендам, проявляли особый интерес к торговле, ремеслам и другим подобным занятиям. Примером может стать поклонение Андраку кузнецов и корабелов. Но у рабынь некоторое время не было ни покровителя-бога, ни богини. Дира, которая сама стала рабыней, заметила это, и однажды утром, принеся в зубах сандалии Орака и встав на четвереньки, обратила его внимание на такую несправедливость.

«У них нет своего бога, — сказала она, — чтобы просвещать их, вдохновлять, приносить им радость, помогать, наставлять и утешать».

«Но это же рабыни, — возразил Орак, — они ничтожны и недостойны».

«Я тоже рабыня, господин, — заметила Дира, — и я ничтожна и недостойна».

«Верно! — рассмеялся Орак, от удовольствия хлопнув себя по колену. — Тогда будь их богиней».

«Да, господин», — ответила Дира.

Так, согласно легендам, обращенная в рабство богиня Дира стала покровительницей рабынь.

— Умрет она или будет жить? — обратился Аброгастес к гостям.

— Откуда мы можем знать, господин? — усмехнулся кто-то из воинов.

— Похоже, умрет, — решил другой.

— Убить ее! — крикнул третий.

У весов стояли еще два существа — странные гибриды, плод реакций экзотических энзимов и катализаторов, происхождение которых терялось во тьме веков. Их предками были, вероятно, существа уничтоженной, патологической культуры, вымершие в те времена, когда сама Империя была еще кучкой деревень на единственной планете, где хижины теснились на берегу илистой, желтой реки. У этих ящероподобных существ было три глаза, чешуйчатая кожа, на которой чередовались темно-зеленые и бурые чешуйки. Недавно каждый из них выполз вперед по усыпанному тростником полу и коротким щупальцем-придатком поднял и бросил дробинку на чашу весов, демонстрируя свою сноровку.

— Господин, пусть они не подходят! — заплакала Гута. — Для них я ничего не значу!

— Ты ничего не значишь для всех нас, шлюха! — крикнул кто-то из гостей.

— Ты рабыня! — напомнил другой.

Гута опустила голову и в отчаянии застонала.

Потом подошли два насекомоподобных существа со складчатыми крыльями, сложенными за спиной. Они оглядели Гуту огромными ячеистыми глазами. Хитиновые, похожие на щипцы челюсти щелкнули. Еще две дробинки были опущены на чашу весов. Затем выступили два паукообразных чудовища — восьминогих, в кожаных доспехах. Их тонкие изогнутые ноги, четыре из которых служили хватательными придатками, были украшены лентами, горизонтально расположенные тела одеты в шелк. Паукообразные существа опустили дробинки на чашу весов и поспешили на свои места — боком, как крабы.

Гута рыдала, стоя на грязном полу.

Аброгастес оглядел столы, в особенности выискивая гостей, не похожих на людей. Впрочем, большинство из них было млекопитающими.

Аброгастес поймал взгляд одного из таких существ, Гранафа из Зубастого народа.

— Как ты считаешь, брат? — спросил Аброгастес. Огромные глаза Гранафа блеснули, челюсти приоткрылись, обнажая белые клыки.

— Трудно сказать, господин, — хрипло прорычал Гранаф.

Все знали, что косолапые, косматые потомки Зубастого народа держат женщин в качестве рабынь. К примеру, они были полезны для вылизывания шкуры. Рабыни усердно прохаживались по ней маленькими, мягкими язычками, выкусывая паразитов зубами и убирая их пальцами. Кроме того, часто рабыням приходилось делать работу, которая считалась слишком грязной для самок Зубастого народа. Ходили слухи, что рабынь используют и для других целей.

— Олаф? — спросил Аброгастес.

Олаф из народа Бивненосцев пожал плечами, отчего содрогнулась вся верхняя часть его туловища.

— Антон? — обратился Аброгастес еще к одному гостю.

Это было приматообразное существо, немного отличающееся от людей Империи. Теоретически его планета считалась преданной Империи, сам Антон занимал на ней важный пост имперского посланника, или эмиссара. Его народ, когда-то покоренный Империей, был выселен на эту планету вследствие имперской политики, восходящей к дням Тетрархии. Прежде мы видели, как вольфанги были выселены на Варну, а отунги — на Тангару.

Антон почесал локоть и повернул свои огромные желтые глаза к Гуте.

— За все преступления ее надо убить, — равнодушно проговорил он.

— Да! — закричали гости.

— Она почти безволосая! — с отвращением вскрикнул другой примат.

— Смотрите, какая она омерзительно гладкая! — закричал примат другого вида с длинной, шелковистой шерстью.

— Убить ее! — поддержал сосед.

— Да, — подхватил другой.

— То, что она безволосая, меня не волнует, — возразил, пожав плечами, Антон, у которого шерсть была очень короткой, как щетина.

Это заявление вызвало пренебрежительный смех у нескольких приматов, сидящих за столом.

— У нее даже нет хвоста! — указал длинношерстный примат.

— У меня тоже, — со смехом ответил Антон.

— Зато у нее есть ловкие руки и рот, — заметил другой примат.

— Да, верно, — усмехнулся его приятель.

— У нее гладкая кожа — должно быть, к ней приятно прикасаться, — произнес их сосед.

— Они и в самом деле приятны, особенно когда стонут и извиваются, — добавил третий.

— Они могут оказать немало услуг.

— Да, — согласился первый примат.

Несомненно, таких услуг они не могли ждать от своих самок.

— Но все они, любая из них, — продолжал примат, широким жестом указывая на коленопреклоненных бывших гражданок Империи, — будут такими и по приказу станут оказывать эти услуги ревностно и усердно.

— Верно, — поддержал его сосед.

Послышался беспокойный перезвон колокольчиков на щиколотках бывших гражданок Империи. Одна из них чуть было не вскочила на ноги, но быстрый удар плети надсмотрщика вернул ее на место.

— Ну так что, Антон? — поинтересовался Аброгастес.

— За все преступления ее следует убить, — повторил Антон, — но я хочу, чтобы ее вина была взвешена.

— Да, — поддержал его другой примат, оглядывая рабыню.

Аброгастес усмехнулся.

Он считал, что млекопитающие, особенно приматы, для которых маленькая, гладкая, хорошо сложенная женщина была более привлекательной, более желанной, чем для других, менее похожих на людей существ, оттянут решение судьбы отверженной рабыни по крайней мере на время, предпочитая подождать, посмотреть, все взвесить, и затем, когда все станет ясно, бросить свои дробинки на чашу весов.

— Значит, — проговорил Аброгастес, обращаясь к рабыне, — жрицы тимбри не умеют танцевать?

— Нет, господин! — крикнула Гута. — Прислужницы обрядов десяти тысяч богов тимбри хранят целомудрие, клянутся сберечь чистоту! Мы — священные девы. Нам нельзя даже думать о мужчинах!

За столами поднялся хохот.

— Конечно, в своих священных постелях вам нельзя об этом думать — особенно когда вы ерзаете в них, — прокричал гость.

Гута покраснела.

— Наша религия — духовная, — с плачем объясняла она, поворачиваясь к столам. — Мы думаем только о духе! Мы должны двигаться важно, с достоинством. Мы должны быть скромными, усердными и носить плотную одежду. Мы не можем обнажить ноги выше щиколоток, мы не смеем танцевать — это запрещено. Танец — слишком чувственное, низменное занятие. Оно слишком приземленно. В танце невозможно скрыть очертания тела. Это форма проявления чувственности даже у животных.

— Но ни одно из животных не умеет танцевать так, как рабыни, — добавил кто-то из гостей.

Конечно, он был прав. Танец являлся формой выражения невероятной психофизической и психосексуальной важности. Это было не просто инстинктивное выражение древних генетических кодов, а действие, не связанное никакими ограничениями и рамками, последовательное, украшенное и обогащенное тысячами значительных, выразительных культурных, религиозных, общественных тонкостей и ухищрений. Однако под всеми этими наслоениями скрывалась похоть во всей своей древней силе, в неподдельной страсти, — такая же первобытная, как древние кострища, известняковые пещеры и ископаемые предметы, тяжесть и тепло внизу живота. Гута закрыла лицо руками.

Стрелка весов, чаша которых была уже достаточно нагружена дробинками, значительно отклонилась влево, к изображению черепа на левом конце полукруглого диска с делениями.

— Ты прокляла своих богов, — вслух напомнил Аброгастес, и Гута подняла голову.

— Да, господин.

— Значит, ты больше не жрица тимбри.

— Да, господин.

— И больше ты уже не священная дева.

— Да, господин.

— Но ты еще девственница, — сказал Аброгастес.

— Пока господин не пожелает лишить меня девственности, — ответила она.

— Жрицам тимбри не разрешается танцевать, — продолжал Аброгастес. — Но ты теперь уже не жрица Тимбри.

— Да, господин.

— Ты уже не облачена в длинные скромные и тяжелые одежды.

— Да, господин.

За столами вновь засмеялись.

— Кто же ты?

— Рабыня, господин, — ответила она.

— Рабыне позволено танцевать?

— Да, господин.

— Многие рабыни бывают отличными танцовщицами, — заметил Аброгастес.

— Не знаю, господин, — пробормотала Гута.

— Это правда.

— Да, господин.

— Для чего ты живешь?

— Чтобы служить моим господам — незамедлительно, не задавая вопросов, служить как можно лучше! — дрожащим голосом произнесла она.

— Не бойся, — произнес он. — Я не стану приказывать тебе танцевать.

— Спасибо, господин! — просияла она.

— Решение примешь ты сама, — продолжал Аброгастес. — Посмотри на весы.

Гута застонала.

Аброгастес подал знак музыкантам, и они заиграли простую, но захватывающую мелодию, которая родилась в песчаных пустынях Бейиры-II, в таинственных, освещенных лампами шатрах. Рабыня не двинулась с места, и музыканты прекратили игру.

Они взглянула на Аброгастеса, желая узнать, должны ли они продолжать. Он не подал знака.

— Я не умею танцевать! — вновь зарыдала Гута. — Я не знаю, как это делается! Я все равно буду танцевать так неловко, что танец не перевесит чашу!

— Посмотри на весы, — перебил Аброгастес. — Твоя вина уже перевесила все.

— Вы унижаете меня, заставляете танцевать, и это все равно не сможет меня спасти?

— Да, — кивнул Аброгастес.

— Я была жрицей тимбри! — крикнула Гута. — Я была священной девой, поклявшейся сохранить целомудрие, чистоту помыслов, а вы — вы заставляете меня танцевать, как рабыню!

— Ты можешь поступать, как угодно, — ответил Аброгастес. — Оставляю это на твое усмотрение.

— Убейте ее! — кричали гости. — Убейте!

— Прикажите сделать это, господин, убейте ее!

Еще один гость, на этот раз человек, вскочил, в бешенстве глядя на рабыню, и добавил свою дробинку на чашу весов.

К нему присоединился другой.

Пес у ног Аброгастеса приподнялся, оскалив зубы и не сводя глаз с рабыни.

— Спокойно, приятель, — приказал ему Аброгастес. — Спокойно!

Еще один мужчина швырнул дробинку на чашу смерти, за ним второй.

— Господин! — отчаянно крикнула Гута. — Неужели вам ничуть не жаль свою рабыню?

— Нет, — отрезал Аброгастес. — Ты обманула моего сына, Ортога. Ты поощряла преступление. Ты подстрекнула его к мятежу и предательству. Ты умрешь.

— Нет, пожалуйста, господин! — зарыдала она. — Сжальтесь над бедной рабыней!

Аброгастес злобно и нетерпеливо фыркнул и отвернулся.

— Неужели ваша рабыня совершенно вам безразлична, господин?

— В этом зале не найдется никого, кто бы не презирал тебя.

— Но вы, господин?…

— Ты мне ненавистна, — хладнокровно сказал Аброгастес.

Гута опустила голову.

Еще две дробинки упали на чашу смерти, чашу с изображением черепа.

Гута подняла голову и в ужасе огляделась.

— Как ты считаешь? — обратился Аброгастес к старшему из музыкантов.

— Обычно плеть очень помогает, господин, — ответил музыкант.

— Конечно, ее можно пустить в дело в любое время, — кивнул Аброгастес.

— У нее неплохое тело, — продолжал музыкант, — с округлыми, упругими бедрами и прелестными предплечьями. На них хорошо будут смотреться браслеты. Лицо у нее тоже красиво — особенно рельефные скулы; на нем лежит печать сообразительности. Ее длинными, черными, как смоль, волосами, можно воспользоваться кик веревками или покрывалом.

Еще одна дробинка стукнула о чашу смерти.

— Я не умею танцевать! — крикнула Гута старшему из музыкантов.

— Танцевать умеют все женщины, — возразил он.

— Но разве у меня есть способности? — умоляюще произнесла она.

— Откуда я знаю, глупая рабыня? — удивился он. — Я никогда не видел даже, как ты прислуживаешь за столом.

— Неужели у меня есть шанс, господин? — обратилась Гута к Аброгастесу.

— Вероятно, один из тысячи. Гута застонала.

Еще одна дробинка опустилась на чашу смерти.

— Они хотят моей смерти! — заплакала Гута.

— Да! — злорадно крикнули несколько голосов.

— Ты наверняка танцевала во сне или в мечтах, глупая рабыня, — подсказал музыкант.

— Один шанс из тысячи — это лучше, чем ничего, — добавил другой.

— Но что я должна танцевать? — непонимающе спросила Гута.

— Танцуй так, чтобы выразить себя, свои сны и мечты, тайные желания, — объяснил старший из музыкантов.

— Они хотят убить меня! — еще сильнее заплакала Гута.

— Тогда докажи, что имеет смысл оставить тебя в живых, — возразил музыкант.

— Танцуй саму себя, — туманно заметил другой. — Покажи танец своего рабства!

— Моего рабства? — переспросила Гута.

— Вот именно, — кивнул музыкант.

— Натрави на нее пса, Аброгастес! — закричал кто-то из гостей.

— Да, пса — пусть разорвет ее на клочки!

Огромный пес, стоящий справа от скамьи Аброгастеса, гулко и угрожающе зарычал.

— Смотри, она встает! — вдруг крикнул мужчина.

— Да, да, смотри!

Шатаясь, Гута поднималась на ноги. Великое копье в руках двух воинов возвышалось позади нее. За столами замолчали.

— Я прошу позволения выразить в танце все это, господин, — решительно произнесла Гута, обращаясь к Аброгастесу, — саму себя, мои сны, желания, тайные мечты — все мое рабство!

— Тебе незачем просить моего позволения, — возразил Аброгастес. — В этом случае право решать принадлежит тебе.

— Я не смею танцевать без позволения моего господина, — покачала головой рабыня.

Мужчины за столами изумленно переглянулись. Аброгастес поднял руку в знак позволения рабыне начать танец.

— Я прошу дать мне позволение танцевать как рабыне Аброгастеса, моего господина!

Аброгастес удивленно воззрился на рабыню.

— Да, господин, — повторила она. — Я ваша рабыня — больше, чем вы думаете.

— Хитроумная рабыня! — фыркнул Аброгастес.

Но едва ли он мог догадаться, что сделали с Гутой его цепи и клеймо.

Их глаза встретились, и Аброгастес нахмурился.

— Имей в виду, речь идет о твоей жизни, — предупредил он.

— Даже зная это, я не смею танцевать без позволения моего господина.

— Здесь их много! — ответил Аброгастес, указывая на гостей за столами.

— Да, господин.

— Ты поняла? Ты должны танцевать для всех них.

— Да, господин.

Все взгляды устремились на Гуту.

— Ты можешь танцевать, — произнес Аброгастес.

— Спасибо, господин, — ответила рабыня. Музыканты заиграли, и скованная страхом Гута, в глазах которой стояли слезы, начала танец — под враждебными и презрительными взглядами, среди тех, кто желал ей смерти.


Глава 9


— Значит, ваши расспросы под вымышленным именем и с полученными от меня документами дали такие результаты? — повторил Юлиан.

— Да, вернее, не дали никаких результатов, — подтвердил Туво Авзоний.

— Сходство, насколько я могу судить, просто поразительно, — задумчиво произнес Юлиан.

Между ними на мраморном столе лежала цветная миниатюра с изображением прекрасной голубоглазой и белокурой женщины. Миниатюра была тайно написана талантливым портретистом, каждая ее деталь была подробно обсуждена, портрет подвергся нескольким переделкам, согласно указаниям Юлиана, пока не было достигнуто поразительное сходство с оригиналом — женщиной, которую Юлиан видел на причале, при отлете «Нарконы».

— Я показывал портрет надсмотрщикам всех домов, где содержат рабынь в Лисле, в порту и во всех окрестных городах, — объяснил Туво Авзоний. — Разумеется, на свете существуют сотни белокурых рабынь, но, как я выяснил, ни один из надсмотрщиков не опознал женщину, изображенную на портрете.

— Вы рассказали о ее необычном поведении, о том, как она пыталась все время снять ножной браслет и обо всем прочем?

— Разумеется, господин, я сделал все так, как советовали вы. И все-таки рабыню никто не опознал.

— И вы не обнаружили никаких записей относительно обращения в рабство должницы с Майрона-VII, отвезенной на Инез-IV? — уточнил Юлиан.

— Кое-какие упоминания вряд ли могут относиться к этой особе, — ответил Туво Авзоний.

— А остальные девятнадцать женщин?

— По всем остальным имеются подробные отчеты — несколько взяты из местных домов, другие привезены с ближайших планет, о чем свидетельствуют документы.

— Таким образом, о ней одной не удалось найти сведений, — задумался Юлиан.

— Да, господин, — кивнул Туво Авзоний.

— Похоже, ее привезли незадолго до погрузки, — продолжал размышлять Юлиан.

— Видимо, да, — ответил Туво Авзоний. — Но разве это так важно?

— Нет, скорее всего нет.

— Кажется, господин взволнован? — осведомился Туво Авзоний.

— Нет, ничего, — покачал головой Юлиан.

— Может быть, хотите каны? — предложил Туво Авзоний, и Юлиан кивнул.

Туво Авзоний дважды звучно хлопнул в ладоши.

В комнате вскоре появилась прелестная, стройная, темноволосая женщина с обнаженными ногами, в короткой желтой шелковой тунике, подол которой был скошен от левого бедра. Ее шею обрамлял желтый эмалевый ошейник, желтые эмалевые браслеты охватывали предплечья и щиколотки. Женщина упала на колени перед Туво Авзонием.

— Каны, — приказал он.

Женщина поднялась и направилась к буфету, откуда достала флягу и бокалы.

— Странно, — задумчиво продолжал Юлиан. — За прибытием рабыни на Инез-IV было бы легко проследить: ведь ее должны были где-то зарегистрировать, измерить, снять отпечатки пальцев рук и ног и все такое прочее.

— Да, но некоторых рабынь удается провозить тайно, — заметил Туво Авзоний. — Как вот эту.

Опустив голову, женщина расставила бокалы на столе и осторожно наполнила их на треть. Она ни разу не взглянула на мужчин.

— Но с моей помощью, — уточнил Юлиан.

— Верно, — улыбнулся Туво Авзоний.

Женщина отнесла флягу в буфет и повернулась к Туво Авзонию.

— Встань на колени вот здесь, — приказал он, указывая место на циновке, где она не мешала, но на всякий случай находилась поблизости. — Опусти голову, — добавил он.

— Да, господин, — сказала она. Юлиан равнодушно разглядывал ее.

— У вас неплохая рабыня, — заметил он.

— Она прелестно сложена, — равнодушно согласился Туво Авзоний.

— Все-таки странно, — продолжал Юлиан, — почему та рабыня-блондинка не проходила регистрацию.

— Да, странно, — кивнул Туво Авзоний.

Внезапно Юлиан вскочил.

Туво Авзоний удивленно воззрился на него.

— Она не рабыня, — твердо произнес Юлиан.

Даже рабыня в желтой тунике испуганно отшатнулась, едва не упав, и тут же поспешно опустила голову.

— Но она должна быть рабыней… — растерянно произнес Туво Авзоний.

— Расспросите среди свободных людей — в гостиницах, в инсулах, при дворе, в ресторанах и банях.

— Как будет угодно господину, — ответил Туво Авзоний.

— Это работа Иаака! — зло процедил Юлиан.

— Что, господин?

— Прежде всего начните расспросы среди аристократов, — посоветовал Юлиан. — Послушайте, что вам расскажут о прекрасной белокурой женщине, красота которой могла вызвать зависть даже у рабынь. Расспросите патрицианок, даже высшего сословия, в особенности тех, к которым она могла обращаться в случае финансовых затруднений. Вероятно, она жила одна, ее отношения с родственниками были напряженными, и поэтому оказалась в неблагоприятных или сомнительных обстоятельствах, залезла в долги, имела затруднения, находилась под подозрением, была обижена кем-то — словом, вы понимаете: ее положение должно было быть не из легких. Возьмите портрет.

— Да, господин! — откликнулся Туво Авзоний. — Принеси плащ, — приказал он рабыне.

— Да, господин.

— Живее!

Рабыня выскользнула из комнаты.


Глава 10


— Не смейте! — воскликнула блондинка.

Ее руки со скрещенными запястьями были связаны высоко над головой. Короткой веревкой они были привязаны к кольцу свисающей с потолка цепи. Веревку на запястьях можно было удлинить или сделать покороче, в зависимости от роста рабыни. Рост блондинки был средним. Ее привязали так, что она поднялась на носки. С нее стащили белое платье, привязали лицом к металлической стене. Она повернула голову. Позади стоял строгий офицер, которого звали Ронисий.

— Не смейте! — в отчаянии повторила она. Рабыни в общей комнате весело рассмеялись.

— Ты была недостаточно почтительна, — объяснил Ронисий.

Рабыня вздрогнула.

— Ты была неловкой.

Он говорил правду. По крайней мере дважды она отвечала без должного почтения, даже пропуская обращение «господин». Кроме того, она замешкалась, неся на стол супник с хирисом, и не сразу опустилась на колени у стола, как обычно делали рабыни, ожидая, пока их позовут. Она стояла там, где ее мог увидеть варвар, если бы он поднял голову. Другие рабыни не решались на подобную выходку: несмотря на то, что грубая мужская сила и свирепый вид варвара волновал их, они боялись привлекать к себе его внимание. Ронисий окликнул блондинку, и она опустилась на колени вместе с другими, подобрав платье, чтобы не становиться голыми коленями на пол, подобно прочим рабыням. Вероятно, замечание Ронисия и раздражение блондинки из-за того, что к ней обращались, как к рабыне, придало ей неуверенность — наполняя вином бокал Ронисия, она опрокинула его на скатерть.

Во всяком случае, она действительно плохо прислуживала за ужином у капитана, который был устроен для самого капитана, варвара и нескольких старших офицеров. Пятерых рабынь назначали прислуживать каждый вечер. Полет продолжался уже четыре дня. Сегодня блондинке впервые было позволено прислуживать за ужином у капитана.

— Вы не смеете! — еще раз повторила она.

— Наверное, ты просто дура, — сказал офицер.

— Я не дура! — выкрикнула она.

Одновременно с криком в воздухе просвистела плеть.

Он не стал щадить ее, как мог бы пощадить недавно обращенную в рабство женщину, должницу с Майрона-VII, у которой еще даже не было клейма.

Но она пролила вино, наполняя именно его бокал.

— Теперь поблагодари меня за наказание, — наставительно заметил он.

Блондинка оглянулась на него через плечо полными слез глазами.

Он ударил ее еще два раза — быстро и резко.

— Спасибо! Спасибо! — поспешно крикнула она.

Последовали еще два хлестких удара, и рабыня заплакала, извиваясь всем телом.

— Спасибо, господин! — наконец поняла она свою ошибку.

— Тебя отпустят позже, — равнодушно сказал он.

— Да, господин! — ответила она, пораженная поспешностью своего искреннего восклицания, кажущегося необходимым при той пугающей реальности, от которой пыталась избавиться рабыня. — Спасибо, господин!

Ее оставили почти висеть на вытянутых руках. Спина немилосердно горела.

Вокруг нее весело болтали рабыни, сидя на коленях лицом друг к другу. Они развлекались, смеясь и играя.

Как я ненавижу их, думала блондинка.

Постепенно в ней нарастала злоба.

Как могли бить ее, доверенное лицо самого Иаака, как будто она была всего лишь неуклюжей рабыней?

Белобрысый офицер, Корелий, казалось, был в ужасе, заметив, что Ронисий приказал ей прислуживать на ужине у капитана.

Должно быть, Корелий и был агентом Иаака, но он не возражал, хотя видел, что ей грозит наказание плетью, как простой рабыне.

Конечно, он не вмешивался, чтобы не выдать себя.

Но агентом мог быть и Ронисий — именно поэтому он так безжалостно бил ее, чтобы не выдать их отношений. Наверняка у него хранился тонкий кинжал.

Казалось, Лисис, старший офицер, почти не обращает на нее внимания, но именно он привез ее на корабль.

Странно, что за столом оказался и тот скотник со свиным лицом, — тот самый, который подверг ее такому унижению в клетке.

Значит, агентом мог быть и он, иначе как бы он оказался за ужином у самого капитана?

Как противно ей было прислуживать этому простолюдину, явному гумилиори!

Конечно, простолюдин из сословия гумилиори не мог быть агентом — таким, от которого зависела судьба представительницы сословия хонестори, аристократки и патрицианки!

За столом сидел и Фидий, капитан «Нарконы».

Неужели это он, внезапно подумалось женщине.

«Наркона» — всего лишь грузовой корабль, однако он принадлежит Империи. Вероятно, занять должность капитана корабля мог лишь преданный Империи человек. Кроме того, разве может пасть подозрение на самого капитана?

И кто на корабле обладает большей властью, кто способен устроить все дело, как следует, и проследить за его выполнением?

Она совсем запуталась, не знала, от человека какого звания и положения можно было ждать помощи.

Нет, вероятно, все произойдет в строжайшей тайне, так, что об этом не будет даже подозревать ни один из членов экипажа.

Должно быть, капитан даже не догадывается, чему предстоит свершиться на его корабле.

Но тут же ей подумалось, что Иаак не стал бы рисковать, пользуясь услугами обычного капитана грузового судна, полагаться на него, доверять ему такое серьезное дело.

Значит, это вряд ли может быть капитан. И все-таки это вполне возможно.

Она задергалась на веревке.

— Давай, освободись, белобрысая! — засмеялась одна из рабынь.

Накануне старший офицер дал им имена, поставив всех на колени в общей комнате.

«Ты Филена, — сказал он блондинке. — Так кто ты?»

«Я Филена, господин», — ответила она, следуя примеру других рабынь.

Теперь офицер вошел в общую комнату и освободил ее.

— Давайте одежду, — приказал он.

Здесь были пять платьев, которые рабыни были обязаны надевать, прислуживая за столом капитана. Подхватив платья, офицер выключил верхний свет в общей комнате, вышел и прикрыл за собой дверь.

Включенным остался только маленький красноватый ночник на стене, под самым потолком.

— Нас даже не приковали цепями к стене, — удивилась одна из рабынь.

— Но мы же никуда не собираемся бежать, — со смехом ответила другая, указывая на плотно закрытую дверь комнаты. Щель между прикрытой дверью и стеной казалась совершенно неразличимой.

— Интересно, почему на нас не надели цепи? — повторила рабыня.

— Мы — особые рабыни, — важно произнесла третья.

Блондинка улыбнулась самой себе в тусклом красноватом свете ночника.

— Давайте спать, — предложила одна из девушек.

— Дай мне одеяло, — обратилась блондинка к хрупкой черноволосой девушке, самой миниатюрной из всех.

— У тебя есть свое одеяло, — возразила изящно сложенная брюнетка.

— Дай! — настаивала блондинка.

— Не дам! Отстань!

— Дай немедленно, рабыня! — жестким голосом повторила блондинка и потянула к себе одеяло, в которое судорожно вцепилась брюнетка.

— Белобрысая, прекрати! — строго прикрикнула другая рабыня, которую офицер назначил старшей в комнате рабынь.

— Отдай! — кричала блондинка.

— Держите ее, — деловито приказала остальным старшая рабыня.

Не успев опомниться, блондинка обнаружила, что ее повалили ничком на стальной пол, держа за руки и за ноги.

— Принесите плеть, — сказала старшая рабыня.

— Нет! — ужаснулась блондинка. — Не бейте меня! Прошу вас, госпожа! Не надо бить меня, госпожа!

Она слышала, как плеть снова повесили на стену. Ее отпустили.

— Сегодня ночью ты останешься без одеяла, белобрысая, — заявила старшая рабыня.

— Да, госпожа, — откликнулась блондинка. Все остальные рабыни были обязаны обращаться к старшей «госпожа». Это блондинка запомнила хорошо.

Позднее, лежа на голом полу и пытаясь согреться, блондинка постепенно наполнялась яростью.

Когда я буду богатой и знатной, думала она, я отомщу всем им. Я куплю их и продам в провинциальные городишки, на рудники и фермы, увезу их на дальние планеты рептилий. Тогда они узнают, кто они такие!

Она задвигалась. Каким жестким казался ей стальной пол, как неудобно было лежать на нем!

Корабль быстро привезет меня на Тангару, думала она. Затем мой тайный, ненавистный союзник, который бросил меня и даже не попытался защитить, передаст мне кинжал, чтобы я могла закончить свое дело. А потом наступит время моей удачи, и все вы очень пожалеете о том, что когда-то пренебрегали мною!

Она вспомнила, как намеренно встала там, где ее мог видеть варвар. Она слегка натянула платье, и прелестные округлые груди отчетливо выступили под тканью. Но варвар взглянул на нее как раз тогда, когда офицер прикрикнул, и смущенная женщина была вынуждена вернуться на место. Тем не менее она была уверена, что варвару хватило и одного взгляда. Возвращаясь на место вместе с другими рабынями, она высоко подняла голову, откинула плечи, втянула живот, чтобы варвар мог полюбоваться совершенством ее фигуры, ибо платье прислужницы, длинное, белое и с большим вырезом, не скрывало ее очертаний. Своей соблазнительной походкой и позами ей доводилось дразнить многих мужчин и забавляться этим. Натянув платье на колени и опустившись на пол, женщина подняла голову и обнаружила, что варвар наблюдает за ней. Почему-то коленопреклоненная поза лишала ее уверенности, выставляла ее совсем в другом свете. Она смущенно прикрыла рукой грудь, но когда вновь подняла глаза, варвар уже занялся едой.

Теперь она лежала на стальном полу.

Она никак не могла поверить тому, что во время наказания слово «господин» так легко и естественно вырвалось у нее. Женщину это тревожило.

Она представила, что значит оказаться в руках такого человека, как этот варвар, оставаясь при этом рабыней.


Глава 11


Один из гостей громко вскрикнул и вскочил на ноги. Другой навалился на стол, его глаза налились кровью.

Сначала напевы Бейиры-II казались почему-то неуместными в зале с высокими потолками и отверстиями для выхода дыма, с грязным, усыпанным тростником полом, но вскоре все это забылось, и помещение казалось не менее подходящим, в качестве белого шатра, затерянного среди дюн, чем сотни других, — таверна на Иллирисе, свободной торговой планете, куда съезжались работорговцы и пираты, где можно было сделать неплохие покупки; публичный дом на опаленном солнцем Торусе, где нельзя было выйти на улицу, не надев защитные очки; отдаленная темница, где жены и дочери разжалованной знати в ожидании рабства проходили выучку; дом для рабынь на захолустном Гранике, где некоторые девочки-рабыни еще не знали о существовании мужчин, не понимали, что могут возбуждать их; или, предположим, величественный зал с колоннами и мраморным полом где-нибудь в глубине огромного дворца с башнями, принадлежащего суровому повелителю знойной страны, возвышающегося над тысячей лачуг, караван-сараев, окруженных со всех сторон гибельной безводной пустыней. Таким же подходящим стал казаться грубый зал алеманнов, прибежище дризриаков на планете, ныне укрытой от каменного ливня, от которого на небе играли сполохи и длинные светящиеся полосы, подобно следам от звериных когтей. Этот зал ничем не отличался от любого помещения, в котором находились рабыни и мужчины.

— Нет, нет! — сердито закричал мужчина. — Убить ее! Убить!

— Подожди, посмотрим! — убеждал его другой.

— Будь мужчиной! — кричал третий. Аброгастес со своей скамьи с острым любопытством наблюдал за происходящим.

Бывшие гражданки Империи дрожали и вскрикивали, удивленные тем, какой может оказаться женщина.

— Бедра жжет! — плакала одна.

— Я рабыня, рабыня! — почти кричала другая. На их крики оборачивались, но ненадолго, почти не обращая внимания.

Руки женщин скользили по обнаженной груди. Они тяжело дышали, чувствуя, как колотятся сердца. Кое-кто громко постанывал.

Надсмотрщики время от времени касались плетями плеч самых шумных рабынь, призывая их к молчанию, но даже не глядя в их сторону — они не могли отвести глаз от зрелища в центре зала.

Один из надсмотрщиков отсутствующим жестом опустил плеть, даже, видимо, не сознавая, что делает.

Это был совсем мальчишка, он никогда еще не видел ничего подобного.

Женщина быстро повернулась, как будто не в силах справиться с собой, и принялась целовать и лизать орудие наказания, повисшее рядом с ее плечом.

Но юноша ничего не замечал.

Не отрываясь, он смотрел в центр зала.

— Смотри, как она извивается! — воскликнули с другой стороны зала.

Внимание всех присутствующих, в том числе человекоподобных и рептилий, было приковано к полу. В то время как многие из них воспринимали только вибрацию воздуха, сам ритм и грация движений оказали на них некоторое влияние, как и на мужчин этой планеты, способных слышать и видеть, мужчин планеты, на которой чередовались ритмы и циклы, времена года, дни и ночи, приливы и отливы, дожди и зной, снега и ветры.

Теперь рабыня стояла на коленях рядом с массивным копьем, копьем клятвы, которое держали двое воинов. Женщина обняла копье, прижимаясь к нему всем телом, лаская своими маленькими ладонями, влажными губами и языком.

Будь на месте копья мужчина, он бы не сдержал крика, обезумев от наслаждения.

Затем женщина отодвинулась от копья, распростерлась на грязном полу и начала извиваться и принимать соблазнительные позы, напрягалась и вновь расслаблялась, поворачивалась на бок, стискивала свое тело руками, разбрасывала их в непереносимом экстазе, протягивала молящими и зовущими жестами.

— Позволь убить ее сейчас, великий Аброгастес! — кричал мужчина. — Позволь перерезать ей глотку!

— Это всегда успеется, — проворчал другой. Рабыня, должно быть, услышала их слова, ибо в ее стоне послышался ужас.

— Убей ее! — крикнул другой мужчина, тот, кто уже кинул дробинку на чашу смерти.

— Молчи! — перебил его сосед.

Рабыня благодарно взглянула на него, но мужчина фыркнул так презрительно, но она вновь сжалась в отчаянии и ужасе.

— Танцуй, танцуй, тварь! — вопили мужчины.

Она встала на колени перед копьем, в ярде от него, и медленно начала выгибаться назад, пока ее голова не коснулась грязного пола волосы разметались по нему. В этой позе она могла видеть Аброгастеса, сидящего сзади, на скамье между двумя колоннами. Застыв и выждав момент, рабыня под музыку выпрямилась, грациозно повернулась на коленях лицом к Аброгастесу и нагнулась вперед, вытянув руки по полу. Мужчины закричали от удовольствия, ибо это была обычная поза покорности. Опустившись на живот, рабыня извернулась так, что оказалась лицом к копью, и, как будто ей позволили поцеловать ноги хозяина, прижалась губами к полу перед копьем, а потом покрыла древко нежными поцелуями.

— Слава алеманнам! — закричали гости. — Слава алеманнам!

Рабыням часто приходилось исполнять подобные ритуалы, они считались весьма значительными.

Как уже упоминалось, до копья не позволяли дотрагиваться свободным женщинам, но покорность рабынь часто выражалась в обрядах с ним.

— Пусть вновь встанет на ноги! — потребовали гости.

Рабыня начала танцевать перед столами, перед каждым гостем, сначала с трогательной робостью, добиваясь их внимания и благосклонности. Но вскоре она заметила, что по каком-то причинам — либо под влиянием напевной, чувственной нездешней мелодии, которая могла бы захватить даже самых холодных и решительных из мужчин и побудила бы их разорвать одежду даже самых холодных свободных женщин, или же под впечатлением ее собственной красоты, драгоценной и чудесной, которую только теперь начала сознавать даже сама рабыня, или под воздействием танца, а может быть, всего вместе, — в глазах мужчин появилось жгучее любопытство, цвет и форму губ можно изменить, скажем, с помощью помады, — и тогда следует говорить об изменении женского естества, что в новом виде представляет собой более подчеркнутый стимул, который не встречается в природе, или, по крайней мере, в природе, лишенной свидетельств ухищрений. Это и есть «визуальное акцентирование». Косметика, украшения, одежда — все это в общем выполняет функции «визуального акцента».

Теперь рассмотрим более тонкие вопросы — искушения и обладания. Несомненно, даже примитивные предки людей претендовали на обладание своими самками с помощью грубых орудий и собственной силы, хотя вряд ли в то время существовали законы о собственности. В этом смысле, в смысле доминирования мужчин и подчинения женщин, обладания самками своего вида и пленницами других видов, рабство являлось естественным. Женщины, которые попытались бы уклониться от подобных отношений, не смогли бы рассчитывать на продолжение рода; таким образом, происходил естественный отбор доминирующих мужчин и подчиняющихся женщин как покорных, желанных служительниц. По мере развития общества эти отношения становились все более утонченными и сложными, к примеру, естественное рабство в некоторых его аспектах стало реализовываться только по праву купли-продажи. Таким образом, поскольку косметика, драгоценности и все прочее помогали женщинам обратить на себя внимание, служили визуальным акцентом их, делая более желанными и привлекательными, что также реализовывало их рабскую сущность в обстоятельствах сложной культуры, эмоциональном и познавательном смысле, постольку эмоциональные акценты позволяли считать женщин более желанными и привлекательными. Несомненно, в этом и состоит причина того, что рабыни были гораздо сексуальнее свободных женщин — само их рабство служило невероятно мощным стимулом. Прибавьте к этому знания рабыни, ее роль в обществе, то, что ей было положено иметь клеймо или опознавательный браслет и ошейник, то, 1 как ей следовало одеваться и вести себя. Учитывая, что все это в совокупности представляло собой стимулы, можно предположить, в чем состояла тайна сексуальной притягательности рабыни, почему она была такой желанной, почему ее привлекательность обладала сверхъестественной силой. Разумеется, стимулы имели воздействие не только на мужчин, но и на самих женщин. Женщина, которая чувствует в мужчинах своих хозяев, считает их сексуально притягательными, в тысячу раз более притягательными, чем они могут показаться свободной женщине. Рабство не только вызывает у рабынь живой интерес к противоположному полу, но и способствует их готовности услужить. Ошейник делает женщину не только рабыней своего хозяина, но и ее собственной страсти. Она жаждет оказаться на коленях и выражать преданность тысячами способов. Она жаждет любить, служить и отдаваться — она рабыня.

— Три кольца! — пронзительно кричал воин из племени алеманнов, называющегося дангарами.

— Пять! — подхватывал его сосед из племени терагар-борконов, «живущих у Длинной реки».

— Нет, нет! — сердито протестовал кто-то. — Смотрите на весы! Стрелка указывает на череп, на смерть!

— Ей уже ни к чему кольца! — добавлял его приятель.

— Будь у меня серое, свинцовое кольцо, я бы бросил его на чашу смерти! — воскликнул еще один из гостей.

Гута поспешила к этому гостю и упала на колени в нескольких футах перед его столом, а затем плавно, под музыку, подняла руки и стала делать движения телом, не вставая с коленей, умоляюще глядя на гостя. Тот не смог сдержать возглас. Гость попытался отвернуться, но тут же вновь уставился на рабыню свирепыми глазами. По его лицу струились слезы.

Гута подхватила свои черные роскошные волосы, рассыпала их по плечам и склонилась так, что волосы окутали ее. Потом робко, как будто повинуясь приказу, она раздвинула завесу волос и испуганно взглянула на гостя.

Тот вновь вскрикнул.

Увлекаемая мелодией, Гута обмотала пряди волос вокруг запястий и положила связанные руки на затылок. Проделав это не спеша, она взглянула на гостя испуганно и подавленно, сделала несколько беспомощных движений, как бы пытаясь освободиться от уз, но убеждаясь в бесполезности этих попыток.

— Интересно, сможешь ли ты теперь бросить дробинку? — спросил у гостя его сосед.

Гость глухо зарыдал и хватил по столу кулаками. Гута поднялась и принялась танцевать перед следующим гостем.

— За нее я готов наполнить рог изумрудами! — крикнул рослый воин из племени арамаров, союзников алеманнов.

— Даю тысячу рубинов! — вторил ему другой гость. Это был вессит, представитель «медного народа».

— Меняю ее на алмаз с Колхиса-III, — предлагал воин-бурон с Малой Сафы.

— Танцуй, танцуй, рабыня! — кричали гости.

— Да, господин! — успевала отвечать каждому Гута.

Гута не могла не сознавать воздействие своего танца на пирующих, и действительно, танец заворожил даже представителей совершенно далеких от людей видов существ. Как уже говорилось, некоторые представители этих видов содержали женщин-рабынь, используя их для различных целей.

Подозревая о своем влиянии, Гута постепенно стала ощущать надежду на то, что в своем молящем, бесстыдном танце она обретет шанс на спасение, что выбор между жизнью и смертью решится в пользу жизни, однако пока эта надежда была смутной и неясной, подвешенной на тончайшем волоске.

— Танцуй! — нетерпеливо выкрикнул очередной гость.

— Да, господин! — поспешно ответила она.

«Я могу остаться в живых, — билась в ее голове единственная мысль, — я буду жить!»

Она соблазнительно изогнулась перед гостем, видя, каким острым желанием загораются его глаза.

«У меня есть власть, — думала Гута, — настоящая власть рабыни!»

— Смотри-ка, она загордилась! — заметил кто-то. Это ужаснуло Гуту: ей слишком ясно напомнили о ее рабстве.

Она бросилась на грязный, усыпанный засохшим тростником пол, и принялась извиваться по нему, умоляюще поглядывая на гостей.

Каждым своим движением она уверяла, что ничуть не загордилась, что она слаба и беспомощна, и молит о милости.

Лежа ничком в грязи, она не смогла сдержать пронзительный крик. Ее бедра задрожали и невольно поднялись. Гута ерзала на полу, пытаясь приподняться на руках и пятках. Дрожь усилилась, и это изумило даже саму рабыню. Она перестала слушать музыку. На мгновение ужаснувшись своим чувствам, она повернулась на бок и поджала ноги к груди, пытаясь укрыться.

За столами засмеялись.

Бывшие гражданки Империи застонали, беспрерывно переминаясь на коленях. Многие из них покраснели и обхватили себя руками.

— Заканчивай танец! — приказал воин.

Но Гута не поднялась. Еле передвигаясь, ползком на животе, она подобралась к подножию помоста.

— Решим ее судьбу!

— Бросайте дробинки! — кричали гости.

— Пощадите, господин! — отчаянно зарыдала Гута, широко открыв глаза и проводя руками по бедрам.

Ее восклицание вызвало новый взрыв смеха.

— Смотрите на эту страстную рабыню! — громко сказал кто-то.

Гута беспомощно и умоляюще взглянула в ту сторону, откуда послышался голос.

— Господа, господа! — плакала одна из бывших гражданок Империи. — Мы ваши, сжальтесь над нами!

— Заткнись! — приказал надсмотрщик, яростно хлестнув женщину по плечам своей новой, крепкой плетью. Бывшая гражданка Империи съежилась, плача и стискивая ноги.

Остальные рабыни громко стонали, оглядываясь, в страхе ища мужчин, которые могли бы по одному слову Аброгастеса стать их хозяевами.

Несмотря на все усилия Гуты бедра мелко тряслись.

— Простите меня, господин! Пощадите, господин! — кричала она.

— Слушай музыку, рабыня, — сердито приказал ей один из музыкантов.

Аброгастес прищуренными глазами разглядывал Гуту, отлично зная, до чего может довести такую рабыню простое прикосновение.

— Слушай музыку! — повторил музыкант.

Несомненно, танцовщица в таверне или публичном доме могла быть жестоко наказана за такую оплошность.

Плеть была всегда под рукой, чтобы держать таких женщин в повиновении. Ее присутствие заставляло их сдерживаться до конца танца.

Потом женщин могли отослать к тем, для кого они предназначались.

Все знали, что женщины пустынного народа иногда падали в полутьме обитых шелком, освещенных лампами шатров, они падали с плачем, срывая покрывала, прикасаясь к своим ошейникам, извиваясь и умоляя хозяев о пощаде.

Это позволялось рабыням, если в шатрах не было гостей.

Но иногда даже в тавернах и публичных домах самые перепуганные и скованные женщины не могли сдержать себя. В конце концов, они были рабынями, их естественные наклонности усиливались. Опытные хозяева рекомендовали в таких случаях проявлять снисходительность и даже оказывать рабыням внимание.

В конечном итоге все зависело от самого хозяина.

— Танцуй! — строго приказал старший из музыкантов.

В непреодолимой агонии Гута подползла вплотную к помосту Аброгастеса и встала перед ним на колени, точно так, как делала перед копьем.

— Хорошо, — одобрительно произнес старший музыкант.

Гута медленно прогнулась назад, пока ее черные волосы не легли на пол, а затем медленно и грациозно начала подниматься. Ее тело и руки двигались под музыку, послушные ее ритму, беспомощно отвечающие на звуки, связанные с ними единой нитью, гибкие и плывущие в протяжных созвучьях, как шелк по ветру. Казалось, что тело рабыни порождено музыкой и живо только в ней, чувственной и напевной, протяжной и бессловесной, выражающей поток чувств и желаний, подобных отблеску пламени на медном сосуде, шороху шелка, перезвону колокольчиков на ножных браслетах.

— Хорошо, — вновь похвалил старший музыкант.

Гута склонилась вперед, как перед копьем, и трепеща легла головой в грязь, с протянутыми руками, выражая покорность Аброгастесу, а потом вытянулась на животе и поползла на помост.

— Лежать, — приказал Аброгастес взъерошенному, напрягшемуся псу у своей ноги.

Зверь покорился, однако его уши по-прежнему стояли торчком, а густая шерсть на загривке вздыбилась там, где под кожей узлом сходились мускулы.

Гута вползла на помост, склонила голову и принялась целовать и лизать сапоги Аброгастеса — точно так же, как лизала копье, которое двое воинов по-прежнему держали в центре зала.

Музыка внезапно оборвалась. Гута застыла, обхватив тонкими руками левый сапог Аброгастеса. Ее губы были отчаянно и покорно прижаты к сапогу.

Гута дрожала всем телом.

Меховой сапог Аброгастеса стал влажным от ее слез, мех на нем примялся от быстрых, усердных движений ее мягкого языка и губ.

Аброгастес поднялся и ногой сбросил Гуту с помоста.

Она упала боком на грязный пол и съежилась, подтянув ноги и прикрывая ими нежные округлости груди.

Ее дрожащее бедро касалось грязи.

Она рыдала. Больше она была не в силах сдерживаться.

— Смотрите на эту страстную рабыню! — вновь засмеялись мужчины.

Она слышала это, но в своей безудержной агонии ничего не могла поделать.

— Гордая Гута сбросила одежду свободы, — выкрикнул кто-то.

— И вместе с ней всю остальную одежду, — засмеялся другой гость.

— А теперь она лишилась гордости! Гута сжалась.

Она поняла, что женщина, которая смогла так танцевать перед мужчинами, уже не будет никем, кроме рабыни.

Она по-прежнему лежала в грязи, пытаясь прийти в себя.

— Осталось только лишить ее девственности, — добавил еще один гость.

— Да!

— Аброгастес! — кричали гости. — Решай, Аброгастес!

Но Аброгастес спустился с помоста, обойдя дрожащее тело рабыни, которая уже сыграла свою роль в его замысле.

— Вы хорошо пировали, вас достаточно развлекали? — обратился он к гостям.

— Да! — закричали и люди, и другие существа.

Послышался стук кубков о тяжелые доски столов.

— Разве могут что-нибудь значить немного еды, вина и какой-то танец ничтожной рабыни?

Мужчины переглянулись.

— Неужели вы думаете, что я позвал вас сюда ради пустых развлечений?

— Говори, Аброгастес! — крикнул воин.

— Смотрите на копье клятвы! — призвал Аброгастес, указывая на огромное копье в руках двух воинов.

В зале воцарилась тишина.

Аброгастес оглядел бывших гражданок Империи, стоящих на коленях перед столами, перепуганных и дрожащих.

Они отшатнулись, ибо после танца Гуты с новой силой осознали свое положение.

Первая из трех белокурых рабынь для показа, стоя на коленях, подняла руки с бедер, повернула их ладонями вверх и с мольбой протянула к Аброгастесу.

Другая, та, которую ударил надсмотрщик, когда она просила пощады у хозяев, умоляюще взглянула на него, но не осмелилась пошевелиться. Она слишком боялась плети своего нетерпеливого, горячего надсмотрщика. За нее говорили глаза.

Остальные женщины плотно стискивали колени и беспокойно ерзали.

— К копью, рабыни! — приказал Аброгастес хриплым голосом и взмахнул рукой.

Наученные примером Гуты женщины поспешно направились к огромному копью и с отчаянием, вызванным боязнью за собственную жизнь, а также возбужденные танцем, присутствием хозяев, своей уязвимостью, своим положением рабынь, принялись ласкать его, обнимать, прижиматься к нему телами и с умоляющими глазами целовать и лизать его.

Они толпились вокруг копья, стараясь дотянуться до него, становясь на колени и бросаясь на пол, отталкивая друг друга, чтобы коснуться копья, лизнуть и поцеловать его лишний раз, и каждая из женщин старалась сделать это как можно усерднее, нежнее и покорнее, чем другие.

— Смотрите, это женщины Империи! — провозгласил Аброгастес, указывая на толпу рабынь, борющихся за возможность выразить свою покорность копью.

Гости за столами одобрительно наблюдали за этой сценой.

— Разве они не пытаются ласкать его со всей нежностью? — спросил Аброгастес.

— Да, — отозвались сразу несколько гостей.

— Разве не стараются хорошо лизать и целовать копье?

— Да, — вновь сказали гости.

— Все они недурные самки, верно?

— Да! — послышался в ответ целый хор голосов.

— И вы согласны, что их можно как следует обучить? — допытывался Аброгастес.

Гости ответили ему согласным ревом.

— Довольно! — приказал Аброгастес, и надсмотрщики, которые выглядели встревоженными еще задолго до этого момента, отогнали женщин от копья и ударами плетей заставили их лечь на пол неподалеку от него.

— Братья, вы знаете, что люди из Империи презирают нас, — продолжал Аброгастес, — нас, повелителей звезд, презирают низкие и немощные, самодовольные ничтожества, надменные, богатые и высокомерные.

Гости беспокойно переглянулись.

— Что знают все эти люди, хвастающиеся своей культурой, утонченностью и роскошью, о трудностях, о боли и войнах, о сражениях и победах?

— Немного, господин, — вставил писец.

— Кто из них плыл в холодных, бурных черных водах, кто охотился на длинногривого льва, кто брел по снегу в месяц Игона, преследуя белого медведя, что шагал в самом пекле, с рюкзаком за спиной, тысячи миль до удаленной крепости, кто боролся с наводнениями, кто пересекал вброд бурлящие потоки, кто работал тяжелыми веслами, кто удерживал румпель речного судна, кто волок шесты для высоких шатров, кто жил один в лесу, встречал врагов на границах и одиноких шхерах, кто охотился на зверей и отбивался от них?

— Ни один из живущих в Империи, господин, — заверил писец.

— Они носят одежды из тонкого шелка и хлопка, а мы — домотканые рубища и звериные шкуры, — продолжал Аброгастес.

Гости напряженно молчали.

— Для кого существует на свете ягненок? — спросил Аброгастес.

— Для льва, господин, — ответил писец.

— А свинья?

— Для леопарда.

— А газель?

— Для викота.

— Для кого существуют рабыни?

— Для их хозяев, господин.

Бывшие гражданки Империи задрожали, лежа на грязном полу возле огромного копья.

— Империя обширна и богата, — с расстановкой произнес Аброгастес. — Ее протяженность и богатства безмерны.

— Империя неуязвима и вечна, — вставил кто-то из гостей.

— Была когда-то, — поправил Аброгастес. — А теперь Империи нет.

Гости переглянулись, ибо в существовании Империи никто не смел усомниться, как в существовании гор или звезд.

— Это верно, господин, — подтвердил писец.

— Империя уязвима? — неуверенно спросил кто-то.

— Давайте отправимся туда и вернемся на наши планеты с добычей, будем пировать и слушать легенды скальдов о наших подвигах! — предложил буйный на вид воин.

— А если Империя соберет войска и даже приготовится послать корабли за нами в погоню? — спросил Аброгастес.

— Пусть сначала найдут нас! — ответил воин, и гости возбужденно засмеялись.

— Неужели вы довольны жизнью хорьков и стервятников, ночных фильхенов, которые боязливо собирают объедки на дворцовых помойках?

— К чему ты говоришь об этом, могучий Аброгастес? — спросил дангар.

— Через стены можно перебраться, через реки — навести мосты, ворота можно разрушить, — проговорил Аброгастес.

Гости вновь переглянулись. Несмотря на всю ненависть к Империи, они боялись ее, либо как смутное, отдаленное присутствие у горизонта, опасное и пугающее, либо как явную и жуткую реальность, до которой могли внезапно дотронуться.

Гута лежала в грязи перед помостом.

Она постепенно начинала понимать, каким образом использовал ее Аброгастес — совершенно естественно, защищая собственные интересы, она в то же время оказала службу Аброгастесу, помогая ему объединить пирующих, дать им возможность выразить презрение олицетворению общей ненависти, — она невольно заставила их высказать гнев и недовольство любыми видами предательства и разрыва отношений, и таким образом она сама послужила намерениям Аброгастеса. Кроме того, важное значение имело ее обращение в рабство, превращение из священной девы, жрицы, в рабыню, объект общего желания, которую можно продать и купить на любом рынке. Несомненно, даже отвергая ее, Аброгастес демонстрировал рабыню как свое имущество. Очевидно, она помогла развлечь пирующих, как могла бы сделать это любая рабыня. Некоторые из присутствующих явно насладились ее танцем. Даже служение Гуты копью и ее танец имели свое значение. Она являла собой пример бывшим гражданкам Империи, показывая им, как следует вести себя по отношению к копью. Несомненно, ее танец дал им понять не только то, кто они такие, но и кем они стали. Многие стонали от беспомощного возбуждения и желания, некоторые вскрикивали. Всех рабынь желание заставляло ерзать и извиваться, некоторые едва понимали, что творится с ними. Ее танец подготовил рабынь для их служения. Теперь все они жаждали прикосновения хозяев. Несмотря на то, что в прошлом эти женщины были гражданками Империи, теперь они желали только ревностно служить. Они были готовы к этому даже сейчас, однако жизнь в рабстве кое-чему успела научить их.

— Империя уязвима, — кивнул Аброгастес. — Мы встречались с ее войсками на сотне планет, в тысяче крепостей и городов и побеждали их.

— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.

— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.

— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.

— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.

— Нет! — сердито возразили гости.

Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.

Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.

Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.

Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.

К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.

Она жаждала почувствовать надежность цепей.

Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?

На ее теле не было ни лоскутка.

На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.

Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.

Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.

Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.

— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного гостя на другого, — что мы слабы, что мы их боимся. Неужели ты слаб, Граник? А ты, Антон?

— Нет! — в один голос ответили они.

— А ты, Ингельд? — спросил Аброгастес.

— Нет, господин.

— Гротгар?

— Нет, отец! — свирепо воскликнул Гротгар.

— Генза? Оркон?

— Нет, господин, — ответили воины.

— Так кто здесь боится Империю? — вопросил Аброгастес.

— Империя сильна, — задумчиво проговорил один из воинов.

— Ты боишься ее? — настойчиво спросил Аброгастес.

— Нет, господин! — решительно отозвался воин.

— В Империи уверены, что мы не будем сражаться, что мы боимся! Они считают нас трусами! — блестя глазами, почти кричал Аброгастес.

— Они ошибаются, господин, — отозвался писец.

— Так они и вправду ошибаются? — обратился Аброгастес к гостям.

— Да, господин! — хором отозвались гости.

— Империя сильна, — вновь повторил один из нерешительных гостей.

— Империя, — усмехнулся Аброгастес, — немощна!

— Что, господин?

— Она немощна! — повторил Аброгастес. Затем он повернулся и, не обращая внимания на распростертую Гуту, вернулся на помост, где встал перед скамьей.

— У вас есть соглядатаи, господин? — спросил воин.

— Да, — кивнул Аброгастес.

— Пусть принесут кольца! — возвестил писец. Гости зашевелились, многие встревоженно заворчали.

Отвергнутая и испуганная Гута, не знающая, что будет с ней, лежала перед помостом. Ее еще сильнее встревожило то, что Аброгастес даже не взглянул в ее сторону, не ударил ее ногой, но еще больше она боялась, что в любой момент, по любой незначительной прихоти внимание гостей вновь будет обращено на нее.

«Наденьте на меня цепи, — еле слышно шептала она, — наденьте цепи!»

Аброгастес опустился на скамью между деревянных колонн.

«Мне нужны цепи, — не переставая, думала Гута. — Прикажите заковать меня, чтобы я не могла бежать, наденьте браслеты на руки и ноги, ошейник на шею, если вы захотите, чтобы я не могла спастись, чтобы я была в безопасности и знала, что буду жить по крайней мере еще одну ночь! Прикажите заковать меня, господин. Я умоляю об этом!»

— Я долго и много размышлял обо всем этом, — объявил Аброгастес.

— Отец, неужели обязательно приносить кольца? — вдруг спросил Ингельд.

— Сейчас самое время принести их, — возразил Аброгастес.

— Самое время? — удивился его сын.

— Да, — решительно отозвался Аброгастес.

— Время пришло! — подхватил Гротгар и ударил обоими кулаками по столу.

— Но Империя вечна! — возразил воин.

— Пусть будет вечной, — усмехнулся Аброгастес.

— Не понимаю…

Из боковой двери появились двое мужчин, несущих сундук с кольцами, окованный стальными полосами.

— Кольца, господин, — объявил оруженосец, стоящий слева от Аброгастеса с мечом своего господина в руке.

Гута умоляюще взглянула на одного из музыкантов, по-прежнему сидящих слева от помоста. Она не могла понять выражение его лица. Гута вздрогнула. Как приказали, она выразила в танце свои тайные мечты, свои секретные мысли, желания, саму себя, свое рабство, то, кто она такая. Она танцевала, как рабыня — бесстыдно и открыто, выражая себя до глубины души, беспомощно повергая себя на милость суровых повелителей. Она танцевала для Аброгастеса, как его беспомощная, смущенная, уязвимая и возбужденная рабыня. Что еще она могла сделать? Разве она могла еще что-нибудь отдать? Она потеряла все. Но он ногой сбросил ее с помоста, и, казалось, совершенно позабыл о ней.

Пришло время важных решений, а она была всего лишь недостойной, ничтожной рабыней.

Она пошевелилась и приподнялась на руках, глядя на весы, стрелка которых упорно склонялась к левой половине полукруглой шкалы, к черепу, указывающему, что больший вес в этот момент лежит на чаше смерти.

Неужели они забыли о ней и оставили все так, как есть? Значит, скоро за ней придут, схватят за руки и вытащат из зала, чтобы бросить псам?

Она вновь легла на пол и задрожала.

— Есть ли среди вас тот, кто никогда в жизни не мечтал о богатстве? — спросил Аброгастес.

Мужчины с усмешками переглянулись.

— Оно ждет нас, — продолжал Аброгастес. — Надо только набраться смелости взять это богатство! Империя похожа на морскую раковину — снаружи она твердая, но как только мы пробьем скорлупу, а я уверен, что мы в силах сделать это, то нас ничто не остановит, пока мы не достигнем сокровищниц и дворцов, не принесем свои цепи в сердце самой Телнарии!

— У них тысячи кораблей, много оружия, — возразил воин.

— У нас тоже есть корабли, и будет еще больше, если мы объединимся. Среди нас есть скрытые враги Империи. Множество планет с развитой, утонченной техникой помогут нам построить корабли, обеспечат нас оружием и боеприпасами.

— И вы решились так открыто заявить об этом? — изумился другой воин.

— Иначе я не пригласил бы вас сюда.

— Здесь много народу, господин, — заметил воин.

— Мы сильны, — добавил другой.

— Империя угнетает множество планет, — сказал третий. — Они будут рады избавиться от нее.

— Пришло время нанести удар, — провозгласил Аброгастес.

— Но что захотят эти планеты от нас, если мы примем на себя риск и выполним их работу?

— Мы сами решим, как с ними поступить, — ответил Аброгастес.

— Значит, мы сделаем то, что захотим? — спросил Ингельд.

— Да.

— И эти планеты будут розданы нашим союзникам?

— Будут розданы миллиарды планет — смелым, верным, преданным, тем, кто хорошо послужил своим господам.

— Империя вечна, — дрогнувшим голосом повторял воин.

— Пусть будет вечной или нет, какая в этом разница, — ответил Аброгастес. — Это дом, в который мы можем войти, если пожелаем. Неужели вы думаете, что Империю, если уж она существует, заботит то, кто ее хозяин? Разве не ясно, что внутри нее власть менялась тысячи раз — с помощью убийств и отравлений, неожиданных смертей, интриг, захватов дворцов, с помощью мятежей и гражданских войн ее долгой истории? Разве вы не понимаете, что если есть трон, надо, чтобы был и сидящий на нем!

— Но мы не жители Империи, — возразил воин.

— Тем лучше, — кивнул Аброгастес. — У нас свежая и горячая кровь. Мы молоды, и от нас пышет жаром нашей молодости. Мы вошли в силу недавно, поэтому мы более тщеславны, смелы, решительны. Я не успокоюсь, пока не въеду на своем коне в тронный зал Телнарии и не омою свой кинжал кровью императора!

— Осторожнее, господин! — закричали сразу несколько воинов.

— Нет, я не сошел с ума, — усмехнулся Аброгастес. — Все, что нам требуется — это смелость.

— Мы всего-навсего воины…

— Да, но именно воины стояли у истоков любой династии, — возразил Аброгастес и поднялся на ноги.

Гости громко ахнули, ибо в эту минуту писец вытянул из сундука позади помоста длинную пурпурную императорскую мантию, отделанную белым мехом полярного медведя.

Писец набросил мантию на плечи Аброгастеса.

Аброгастес сам застегнул большую золотую застежку.

Мантия была выкроена из двух полотнищ и спадала до пола, оставляя руки свободными. Под ней можно было спрятать меч.

— Вы все сможете носить такую одежду! — воскликнул Аброгастес.

Гости радостно переглянулись.

— Раздайте кольца, — приказал Аброгастес. Мужчины, которые принесли кольца в окованном стальными полосами сундуке, начали раздавать их.

Кольца были большими, позолоченными, такие обычно носили на предплечье или запястье.

Гости отшатывались, боясь принять их.

— Не бойтесь, братья! — воскликнул Аброгастес. — Смотрите, я не прошу вас встать передо мной на колени и принять кольца из моих рук. Это подарки пирующим, сделанные по моей воле. Те, кто принял кольца от меня, понимает, что это значит, и многие из вас, как я уверен, принимали кольца от других. Я не прошу вас отречься от союзников. Мы все братья, кольца — просто подарки. Они не накладывают обязательств.

— Спасибо, господин! — крикнул воин.

Кольца были быстро розданы, но некоторые из гостей неохотно приняли их.

Принятие такого подарка было серьезным вопросом.

Аброгастес отлично знал, какие последствия могут теперь возникнуть для многих племен, несмотря на то, что формально эти сложности могли быть отвергнуты.

Аброгастес вернулся на свое место.

— Принесите дары! — объявил он.

Мужчины поспешили выйти и вернулись с богатыми дарами, которые вытаскивали из сундуков — Для того, чтобы тащить некоторые из них, понадобилось бы не меньше четырех мужчин. Здесь была богатая одежда, искусно вытканная материя, атлас и бархат для свободных женщин и тонкие, сильно просвечивающие шелка для рабынь; здесь же были драгоценности разных видов, золотая проволока, броши, пряжки, наконечники, монеты, блюда, сосуды, подсвечники, светильники, мечи, кинжалы, браслеты, ожерелья и многое другое. Все эти вещи сваливали на столы. Гости расхватывали подарки, уносили их на свои места, увешивали себя драгоценностями, затыкали кинжалы за пояса.

Аброгастес удовлетворенно наблюдал за этим.

Он видел, как охотно, даже с ликованием гости принимают его дары.

Кроме того, он был повелителем могущественного, самого большого и воинственного племени дризриаков из народа алеманнов. Подарки от него сильно отличались от подарков какого-нибудь захудалого вождя.

Пока раздавали дары, Аброгастес подозвал главного надсмотрщика в блестящем камзоле и тихо сказал ему что-то.

Надсмотрщик направился к рабыням, которые все еще лежали на полу возле копья, и оглушительными ударами хлыста начал поднимать на четвереньки троих из них и сгонять вместе, хлопая по спинам и бедрам. Рабыни были поставлены перед помостом, слева от скамьи Аброгастеса. Это были три блондинки, которые еще на «Аларии» служили рабынями для показа, для украшения варварского двора, являясь знаком богатства и власти сурового повелителя одного из могущественных, безжалостных народов, где было таким распространенным полное подчинение рабынь хозяевам. По знаку Аброгастеса надсмотрщик надел цепи на ноги и на руки этих женщин и прицепил их к кольцу, ввинченному в помост.

Это событие прошло незамеченным для гостей за столами, которые хвалились и спорили из-за своих даров.

— Здесь много, хватит на всех! — кричал мужчина, раздающий дары Аброгастеса.

Старшая из рабынь для показа смотрела на Аброгастеса со страхом и надеждой. Она прижала руку в наручнике ко рту, робко поглядывая поверх нее на повелителя.

Волна ненависти и ревности прошла по хрупкому, округленному телу Гуты, она опустила голову и застонала в отчаянии.

На ней самой не было даже ошейника.

Пес, лежащий справа от Аброгастеса, не спускал с нее зеленых, горящих глаз.

Гута знала, что одного слова Аброгастеса хватит, чтобы пес бросился на нее и разорвал на куски, пачкая морду кровью.

Гута перевела взгляд на весы и на стрелку, указывающую, что большая тяжесть лежит на чаше смерти.

Она вздрогнула и прижалась правой щекой к полу, к сломанным стеблям и листьям тростника.

Как она завидовала рабыням для показа в их цепях!

По крайней мере, их сочли достойными, чтобы оставить в живых и даже заковать в цепи.

— Смотрите! — прогремел Аброгастес, поднимаясь со скамьи, и широким жестом указал на дверь, откуда появились мужчины, несущие продолговатые футляры.

— Что это, господин? — спросил воин-бурон с планеты Малая Сафа.

— Смотри! — рассмеялся Аброгастес. Футляры были открыты сразу несколькими парами рук, едва не сорвавших замки.

Гости вскрикнули. Внутри футляров лежали телнарианские винтовки.

Такое оружие было редкостью даже в пограничных войсках Империи, многие из которых, ввиду истощения ресурсов миллиарды лет назад, унизились до примитивного оружия, едва пригодного для поддержания мира с неразвитыми народами. Стрелы для луков можно было использовать по многу раз, и пограничным войскам часто приходилось собирать их на поле, в то время как воины окружали их поднятыми щитами. С другой стороны, магазин винтовки можно было разрядить всего один. Сожженный галлон топлива тоже был потерян навсегда. Раз взорвавшаяся бомба делала свою работу и исчезала. Иначе говоря, в те времена винтовка могла быть достойна богатой, щедрой планеты, только что обнаруженной, с запасами минералов и плодородной почвой. Ресурсы, которые когда-то беспечно считались бесконечными, использовались для того, чтобы наводить ужас на планеты и уничтожать их, и через миллиарды лет эти ресурсы оказались исчерпанными, а те, которые еще оставались на некоторых планетах, были недоступными для большинства целей. Неудивительно, что распространенные металлы, из которых можно было выковать лезвия, и дерево — ресурс, который, к счастью, восстанавливался, — все чаще использовали для изготовления луков и стрел, и те появлялись в разномастных арсеналах миллиона планет.

— Осторожнее, — засмеялся Аброгастес, когда гости с радостью схватились за драгоценное оружие, — с ними надо учиться обращаться!

— Не нажимай на этот крючок, — предостерегающе сказал один из наиболее цивилизованных гостей, второй бурон, своему соседу слева, возбужденному от любопытства.

— Они заряжены, — предупредил мужчина, который раздавал винтовки.

— Но в каждой всего один заряд, — разочарованно произнес воин, разглядывая пружинный загрузочный механизм.

— Снаружи вас ждут и будут розданы тысячи зарядов для каждой винтовки, — заверил Аброгастес.

Гости радостно переглянулись.

Такого оружия всего с пятью зарядами было бы достаточно для завоевания целого города. Один заряд мог пробить стену здания.

— Но это еще не все — у нас есть корабли с более мощным оружием, — продолжал Аброгастес.

— С таким оружием мы можем бросить вызов даже Империи! — радостно воскликнул один из гостей.

— Нет, с таким оружием мы гораздо сильнее Империи! — возразил Аброгастес.

— Мы можем напасть на нее сразу со всех сторон!

— Империей правят слабые и нерешительные люди, — заявил Аброгастес. — Мы же тверды и сильны. Они всем довольны — мы бедны и голодны. Империя и все ее богатства самой природой предназначены тем, кто достаточно силен, чтобы завладеть ими!

— Да! Да! — вопили гости. Крышки столов отзывались гулом.. Аброгастес указал на рабынь, бывших гражданок Империи.

— В кучу! — приказал он хрипло.

Женщины быстро встали на четвереньки и под ударами плетей надсмотрщиков сбились вместе.

— Еще ближе! — приказал Аброгастес.

Наконец женщины, более пятидесяти которых прислуживало за длинными столами зала, кроме Гуты и трех рабынь для показа, были согнаны в плачущую, позвякивающую колокольчиками кучу. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, на крохотном пространстве, где едва могли пошевельнуться.

— Смотрите, какие у них пышные груди, узкие талии, широкие бедра, — провозгласил Аброгастес. — Разве они не красивы?

— Да! — закричало несколько голосов.

— На их шеях — ошейники рабынь, на ногах браслеты.

— Да! — откликнулись гости со смехом.

— Так кто же они? — спросил Аброгастес.

— Рабыни! — ответили гости.

Аброгастес подал знак одному из мужчин, который еще держал винтовку, и тот с поднятым оружием быстро обошел сбившихся в кучу женщин. Огонь из дула винтовки образовал у самых колен женщин широкую полыхающую полосу. Когда пламя угасло, на его месте осталась щель в полу, окружающая женщин, более ярда глубиной, еще дымящаяся и блестящая от расплавленных камешков. Женщины завизжали, тела у многих из них покраснели от пламени, колени обгорели. Женщины зашевелились, стараясь прижаться к друг другу еще теснее. Колокольчики на их ногах жалобно звенели.

Аброгастес повернулся к старшей из рабынь дл показа, прикованной справа, у подножия помоста.

— Кому вы принадлежите, вы все? — спросил он, указывая на нее и двух других рабынь для показа, а! потом охватывая взмахом руки плачущее стадо рабынь, окруженных дымящимся кольцом, прорезанным в полу выстрелом винтовки.

— Вам, господин! — заплакала рабыня.

— Кому вы все принадлежите? — вновь спросил он, более угрожающим тоном.

— Мы принадлежим нашим повелителям-варварам, господин!

— И это справедливо?

— Да, господин!

— Для чего вы живете? — спросил Аброгастес.

— Чтобы служить нашим господам с немедленным, беспрекословным повиновением и совершенством!

— Да! — разразились криками гости, вновь заколотив кулаками по столам.

— Ничтожества из Империи презирают нас, — произнес Аброгастес, обращаясь к гостям. — Они называют нас псами!

Гости яростно завопили.

— А они, — Аброгастес указал на женщин, сбившихся в кучу возле копья и трех белокурых рабынь для показа, прикованных справа от него, пренебрегая только лежащей Гутой, — они все были знатными женщинами Империи!

Послышался смех.

— Они называют нас псами, — продолжал Аброгастес, — но их знатные женщины — всего лишь ничтожнейшие из наших сук!

— Да! — отозвались гости.

— Как вы думаете, мы найдем им применение? — поинтересовался Аброгастес.

— Да!

— Да, Аброгастес!

— Да, господин!

Аброгастес в пурпурной императорской мантии, отделанной мехом полярного медведя, оглядел столы — воинов, охотников, правителей.

— Братья, — произнес он, — многие из вас встревожились, видя, как в зал принесли копье клятвы. И это понятно. Его принесли сюда сегодня только для того, чтобы вы запомнили это.

— Нет, отец, — попытался возразить Гротгар.

— Многие из вас неохотно приняли кольца, хотя сегодня они были только знаками дружбы и признания, гостеприимства и доброй воли. Ваше нежелание тоже можно понять. Мы враждовали между собой так долго, ссорились так часто, что вполне можно было ожидать подозрений. Но разве не наша разобщенность и наши раздоры — одно из самых могущественных оружий Империи, мощнее даже ее кораблей и пушек? Каким ужасным ей покажется тот момент, когда мы стали братьями! Вместе мы превосходим войска Империи в тысячи раз. Она сильна только до тех пор, пока мы слабы, пока мы разобщены, не едины, пока мы пренебрегаем нашими вождями и королями, а не стараемся стать одним племенем или народом, оставаясь тысячей племен и народов с одной и той же целью — завоевать Телнарию. За столами было тихо.

— Сегодня я пригласил вас сюда, чтобы мы и подумали о наших врагах, об Империи, и решили, трусы мы или воины. Долгое время я сам только крался у границ богатых планет. Слишком долго я, мой народ и вы только облизывались, глядя на сочные пастбища и плодородные черные поля. Я видел перед собой новые планеты. Будущее зовет меня и вас, и я отвечу ему. Не знаю, ответите ли вы вместе со мной. Завтра я узнаю об этом.

Гости переглянулись.

— Сегодня, — продолжал Аброгастес, — мы пировали, а завтра днем, когда вы выспитесь и из ваших голов исчезнет хмель от брора, никто не сможет обвинить меня в обмане, в том, что я хитростью заставил вас принести неразумные клятвы, опьянив вас вином и подарками. Завтра, на вершине горы Крагона, на ее разбитых молнией, опаленных камнях я и те, кто последует за мной, принесут клятву кольцом и копьем — отомстить Империи и сделать ее богатство нашим. Мы будем клясться нашим братством, отмщением и войной.

— Через двадцать дней каменный ливень закончится, — произнес кто-то.

— И тогда львиные корабли выйдут на свободу, — добавил второй воин.

— Придется о многом позаботиться, — размышлял Ингельд.

— Но кто же будет вождем этого союза? — вспомнил Фаррикс, вождь народа терагаров, или борконов. Борконы были третьим по величине племенем народа алеманнов. Вторым считались дангары. В племени борконов было несколько ветвей, самыми многочисленными из них были лидинианские, или прибрежные борконы.

— Тот, кого поднимут на щитах, — ответил Аброгастес.

— Но только как повелителя войны, — уточнил Фаррикс.

— Да, он будет вождем на назначенное время, — добавил рослый воин из племени аратаров созвездия Мегагон.

— Еще посмотрим! — запальчиво ответил Гротгар.

Двое мужчин вскочили, но тут же снова сели на скамьи, сдерживаемые своими соседями.

— Сейчас я оставлю вас, если вы захотите продолжать пир, — произнес Аброгастес.

— А что будет с этими суками? — произнес кто-то.

— А, я и забыл про них, — ответил Аброгастес.

Послышался звон колокольчиков, когда бывшие гражданки Империи, сбившиеся на маленьком островке, окруженном глубокой канавой, задрожали — они были всего лишь обнаженными рабынями в ошейниках.

— Разыграйте их в кости, — засмеялся Аброгастес.

Как только он произнес это, мужчины, принесшие кольца, принялись раздавать кости по столам. Еще кто-то очертил на полу круг диаметром около трех футов, перед большим кругом, в котором столпились женщины. Другой потянулся, схватил одну из женщин за руку, бесцеремонно проволок ее через канаву и поставил на ноги в маленьком кругу. Удерживая ее за запястья, он запрокинул руки рабыни за голову и заставил ее повернуться. По доскам стола загремели кости.

— А что будет вот с этой? — вдруг спросил один из гостей, указывая на сжавшуюся Гуту.

— Пусть ее разорвет пес! — предложил другой.

Те, у кого выпало больше очков в первом круге, вновь бросили кости. Это продолжалось до тех пор, пока среди играющих не оставался один победитель.

— Двадцать! — крикнул гость.

— Двадцать два! — с радостью перебил другой. Стоя на помосте, Аброгастес с усмешкой наблюдал за гостями.

— Так что будет с этой сукой Гутой? — не отступал гость.

Вскоре первая из рабынь была выиграна. Надсмотрщик поставил ее на четвереньки и с помощью хлыста погнал к новому хозяину. Женщина вскрикнула, ибо этим хозяином оказалось насекомоподобное существо.

— Быстрее в круг, ты! — прикрикнул другой надсмотрщик второй гражданке Империи, и она с плачем перебралась через канавку и вступила в маленький круг. Кости вновь заплясали по широким доскам столов.

— Встань прямее! — командовал надсмотрщик. — Повернись!

— Не выходи за пределы круга без разрешения, или ты умрешь, — пригрозил другой.

— Дайте мне перерезать горло этой подстрекательнице Гуте! — не унимался ретивый гость.

— Не смей, — возражал ему другой.

Вторая рабыня, бывшая знатная женщина Империи, которая теперь ничем не отличалась от других: от любой деревенской девчонки, пойманной во время охоты, от беглой должницы, предназначенной для публичных домов, от рабыни-судомойки, грязнолицей беспризорницы, чьи дни беззаботного существования неожиданно кончились по распоряжению местных властей и которую продали в рабство, — эта рабыня досталась Гранику, рыло которого покрылось капельками пота. Рабыню загнали под его стол и там привязали за шею к одной из ножек, среди золотых вещиц и другого имущества, рядом с массивными, сильными когтистыми лапами хозяина. А Граник уже вновь высыпал кости своей огромной лапой, борясь за другую женщину, брюнетку, которую на четвереньках ввели в круг. Затем вывели еще одну женщину, колокольчики на ногах которой непрерывно звенели, и поставили ее в соблазнительной позе в круг как очередной приз в игре.

— Гуту! — звал один из гостей.

— Гуту сюда! — орал другой. Казалось, Аброгастес не слышит их.

Между столами пробирался еще один гость с двойным боевым топором.

— Посмотри на весы, могущественный Аброгастес! — кричал он. — Они указывают на смерть!

Он приставил топор к шее Гуты, и она затряслась, почувствовав его холодное, острое лезвие.

— Я твой двоюродный брат, благородный Аброгастес, — проговорил гость. — Не отдавай ее псам! Сначала отдай мне — я разрублю ее на куски, начав с левой щиколотки!

— Нет! — запротестовал второй гость, положив руку на рукоятку меча.

— Она хорошо танцевала, — напомнил третий.

— Она подстрекала к предательству! — орал гость. Он и прежде напоминал о вине рабыни, которую бы никто не посмел оспаривать.

— Убить ее! — подхватил другой.

— Но у нее хорошее тело, — заметил один из более цивилизованных гостей.

— Я знаю торги, на которых за нее недурно заплатят, — произнес купец Канглу из Обонта, который совершил ряд перелетов, подвергая себя и свои корабли значительному риску при встрече с имперскими патрулями, и доставил с планеты Дакир через нейтральный Обонт телнарианские винтовки.

— Убить ее! — повторил тот, что кричал прежде.

— Я дам за нее рубин, настоящий глорион! — посулил один из гостей. Такие рубины достигали размера с мужской кулак.

Сердце Гуты заколотилось: ее оценили, притом довольно высоко!

— Убить ее! Перерезать ей горло! — вопил Самый рьяный из гостей.

Брюнетку, стоящую в круге, выиграл один из гостей — это оказался человек, и женщина поспешила к нему на четвереньках. Еще одну рабыню ввели в круг под перезвон колокольчиков, поставив в позу.

— Смерть — слишком легкое наказание для нее! — кричал гость. — Пусть будет рабыней!

— Рабство! В рабство ее! — поддержали мужчины.

— Пусть побудет рабыней!

— Надень на нее ошейник, Аброгастес! — советовали гости.

— Продай ее!

«Неужели эти мужчины так глупы — они считают, что для женщины рабство страшнее смерти, — думала Гута. — Неужели они так мало знают женщин? Разве эти наивные дурни не понимают, почему из женщин получаются такие великолепные рабыни?»

— Убить ее, перерезать горло!

— Продать на торгах!

Гута вжалась всем телом в грязный пол, с ужасом вслушиваясь в доносящиеся отовсюду крики.

По закону она уже была рабыней.

Но она только сейчас начала понимать вкус цепей, хлыста и покорности, подчинения господину. Она начала чувствовать, что значит находиться под надзором в самом полном смысле этого слова, со всей опасностью и радостью. В ее сознании уже начали совершаться глубинные изменения. Еще в юности, во время зарождающейся зрелости, пробуждения инстинктов и интуиции, она смутно сознавала, что движет ею, какие генетические приготовления, латентные реакции, ожидаемые долгое время определяют стимулы и биологические предназначения. Она жаждала принадлежать жестокому хозяину, которому были бы решительно и бесповоротно подчинены ее желание и красота. Еще будучи пугливой девушкой, она невольно ждала появления могущественного хозяина из своих снов, человека, для которого она стала бы всего лишь усердной, страстной рабыней. Она начала понимать, что означает полная свобода чувств, что значит быть сексуально свободной, беспомощной и одержимой, какой не может стать женщина, не знающая вкуса приказаний. Позади нее женщин разыгрывали в кости.

— Вот так! — воскликнул человек, назвавший себя братом Аброгастеса и вонзил топор в грязь на расстоянии не больше дюйма от левой щиколотки Гуты.

Она взвизгнула и жалобно взглянула на Аброгастеса.

Но Аброгастес, казалось, ничего не заметил.

Еще одну женщину ввели в круг, поставили на колени, и надсмотрщик, обмотав вокруг руки ее волосы, оттянул голову женщины назад.

Теперь она стояла в подходящей позе.

Отовсюду стали называть выпавшие числа.

— Она красива, господин, — заметил писец.

— Да, — согласился Аброгастес.

— Господин! — опять позвал его брат.

— Что будет с Гутой? — добавил другой.

— Бросим ее псам! — предложил третий.

— Продай ее, — настаивал еще один гость, потряхивая мешком монет. Но разве не был богат каждый из сидящих за столами? Разве сам Аброгастес не доказал это?

— Продай ее на торгах!

— Продай тому, кто предложит больше всех!

— Убей! Убей ее! — протестовали гости.

Гута тряслась от ужаса, по ее щекам струились слезы.

Женщина, стоящая в круге, обезумела от страха. Она внезапно поднялась на ноги.

— Не смей выходить из круга, или ты умрешь! — заявил надсмотрщик, и женщина вновь опустилась на колени. Вскоре ее розыгрыш был закончен.

— Гута! Гута! — кричали хором несколько гостей, пытаясь привлечь внимание Аброгастеса.

— Нет, нет, не надо! — закричала женщина в круге, но ее тут же заставили лечь на живот, а новый хозяин, склонившись над ней, связал ей руки за спиной. Когда он поднялся, связанная рабыня быстро прижалась губами к его ногам.

Другую женщину уже вводили в круг.

— Положи руки на затылок и прогнись, — приказал ей надсмотрщик. — А теперь положи руки на бедра и раздвинь колени.

Женщина испуганно подчинилась приказу.

— Давай, шевелись, — приказал стоящий у круга мужчина.

— Нет, нет, господин! — вскрикнула женщина.

— Живее! Вот так, теперь ты двигаешься, как рабыня перед мужчинами. Вряд ли ты об этом забудешь.

— Нет, господин, — покраснев, сказала женщина, зная, что после таких движений она уже не сможет быть никем другим, кроме рабыни.

— Сука! — крикнула одна из рабынь в большом круге.

— Да, да, — заплакала рабыня. — Я сука, я рабыня, и я не могу быть никем другим!

— Я тоже рабыня! — кричала женщина в большом круге.

— И я!

— Возьмите меня! — звала третья. — Пусть меня разыграют!

— Я сгораю от желания, — плакала женщина в маленьком круге.

— Да! да! И я! — хором кричали остальные рабыни.

Многие протягивали руки, добиваясь, чтобы их выбрали первыми, но надсмотрщик вытащил из круга ту, что кричала «сука!»

— Вы ничего не добьетесь от меня. — проговорила она, оказавшись в круге. — Я буду стоять неподвижно.

— Ты забыла про хлыст? — осведомился надсмотрщик, показывая руку с зажатым хлыстом.

— Нет, господин! — испуганно вскрикнула женщина. — Прошу вас, не надо!

— Неужели эта маленькая гордячка будет наказана? — притворно удивился один из гостей.

— Пусть покажет, на что она способна!

— Развлекай их, — приказал женщине надсмотрщик.

— Нет, прошу вас! — рыдала она. Свистнул хлыст.

Мужчины засмеялись при виде отчаянных попыток красавицы привлечь их внимание.

— И это все? — удивился надсмотрщик, вновь взмахнув плетью. — Еще!

Гости хохотали.

— Похоже, следующий удар придется прямо по тебе, — заметил надсмотрщик.

— Нет, нет, господин! — плакала рабыня. Схватив левую руку рабыни, надсмотрщик заломил ее за спину, так, что женщина вскрикнула.

За столами послышался смех — в нем звучала не только грубость, но и подлинный интерес.

Надсмотрщик осторожно и неожиданно дотронулся до тела женщины концом хлыста. Гордая красавица превратилась в униженную, пунцовую от стыда рабыню.

— Твое тело предало твой рот, — заметил мужчина.

— Да, господин.

— Рабыне непозволительно лгать.

— Да, господин.

— Неужели ты в самом деле считаешь себя не такой, как все? — продолжал спрашивать он.

— Нет, господин.

— Ты думаешь, рабыня может быть неподвижной?

— Нет, господин! Пусть меня побыстрее разыграют, господин!

— Рабыням запрещено быть равнодушными, — наставительно произнес надсмотрщик.

— Да, господин! — подтвердила рабыня.

Ее вскоре выиграли. Быстро и охотно она поползла к новому хозяину.

В круг ввели еще одну женщину.

— Подожди, Аброгастес! — воскликнул Фаррикс из племени борконов и встал.

Женщина в круге слегка пошатнулась. Кости перестали стучать по столам.

Аброгастес повернулся к Фарриксу, ибо тот был вождем, к тому же стоял на ногах.

— Надо бросить дробинки, — усмехаясь, предложил Фаррикс.

— Осторожнее, отец, — шепнул Ингельд.

Аброгастес не подал виду, что услышал предостережение Ингельда — того самого Ингельда, который думал только о себе.

Гута, лежащая в грязи перед помостом, сжалась, чувствуя, что теперь ее судьба уже не зависит от вопросов вины или справедливости, от ее красоты или недостатка привлекательности как рабыни. Теперь она зависела от тонких политических вопросов, от положений и званий, состязаний воли и маневров силы.

— Конечно, — любезно отозвался Аброгастес.

Она знала, что Аброгастес презирает и ненавидит ее за участие в мятеже ортунгов, но подозревала, что он, тот, кто так тревожил и возбуждал ее, считает ее привлекательной. В самом деле, не раз, глядя в его глаза, Гута замечала острое, даже яростное желание совершить жестокое насилие над ней. Она не надеялась завоевать его любовь, на что надеется почти каждая рабыня, но мечтала через годы самоотверженного служения и преданности получить хотя бы частицу его недоступного внимания.

— Куда бросит свою дробинку Аброгастес, повелитель дризриаков? — спросил Фаррикс.

— Принеси ее в жертву, отец, — прошептал Ингельд.

— А куда бросит свою дробинку Фаррикс? — вопросом отозвался Аброгастес.

— Разве она недостойна ошейника? — удивился боркон.

— В самом деле, она недурна, — добавил его сосед.

Рука Фаррикса потянулась к кинжалу, но он удержался, сделав вид, что просто случайно передвинул ее.

— Действительно, я совсем забыл об этой безделице, — равнодушно проговорил Аброгастес и кивнул писцу.

— Бросайте дробинки! — объявил писец.

Гута встала на колени и повернулась к весам, чтобы видеть, как решится ее судьба.

— Смерть предательнице! — кричали гости.

— Пусть живет, — возражали другие.

Гости позабыли о рабынях, ждущих в круге, даже той, что стояла отдельно от них на коленях. По одному они начали подходить к подносу с дробинками, и каждый либо с криком одобрения, либо недовольства или просто со смехом бросал свою дробинку, маленький, но тяжелый шарик, на выбранную чашу весов.

Гута едва удерживалась на коленях.

— Выпрямись и подними голову, — приказал ей подоспевший надсмотрщик. — Положи скрещенные, будто связанные руки на затылок.

Гута изо всех сил старалась принять позу. Дробинки стукались о дно чаш.

Чаша смерти наполнялась быстрее.

— Смотрите на ту, что когда-то была гордой Гутой! — засмеялся один из гостей.

— Смотрите на эту рабыню!

— Она вся трясется! — добавил третий.

— Она даже не может стоять на коленях!

— Свяжите ей руки на затылке, — приказал Аброгастес. — Принесите повязку на глаза и привязь.

Все его приказы были исполнены, чтобы рабыня могла принять лучшую позу, только теперь ее руки были связаны на затылке, глаза закрывал сложенный шарф, а шею обвивала крепкая веревка, оба конца которой держали два стоящих рядом надсмотрщика. Длинные концы веревок они обмотали вокруг кулаков.

Гута стонала.

Невидимые ей дробинки продолжали сыпаться на дно чаш.

Теперь она уже не могла упасть на пол — ее держали веревки.

— Ты видишь чаши, отец, — произнес Ингельд, — откажись от нее.

— Какое мне до нее дело? — пожал плечами Аброгастес.

— Откажись от нее, — повторил Ингельд.

— Нет! — взревел Гротгар, поднялся и бросил свою дробинку на чашу жизни.

— Смотри, куда бросает свою дробинку Гротгар, — указал Аброгастес сыну.

— Он не замечает ничего, кроме красивой фигуры рабыни, — возразил Ингельд.

— Куда бросить дробинку мне? — обратился Аброгастес к писцу.

— Вы можете бросить ее туда, куда пожелаете, господин, — ответил писец.

— Куда мне бросить дробинку? — повернулся Аброгастес к своему оруженосцу с тяжелым мечом в ножнах на левом плече.

— Я буду защищать моего повелителя до самой смерти, — ответил оруженосец, — каким бы ни было его решение.

Гротгар сел на место, бросив угрюмый взгляд на Ингельда.

— Гротгар глуп, — заметил Ингельд, — он думает только о своих лошадях и ловчих соколах.

— И похоже, о рабынях, — добавил кто-то из гостей.

— Да, — фыркнул Ингельд, — и о рабынях. Дробинки продолжали падать на чаши.

Гута дрожала. Слезы струились из ее глаз, увлажняя повязку и оставляя блестящие ручейки на щеках.

Воины, купцы и посланники проходили мимо весов.

— Хорошо еще, что дело происходит на пиру, — произнес кто-то.

Гута подняла голову. Она сжалась, как будто могла видеть через плотную ткань повязки. Ее маленькие запястья беспомощно дернулись в тугих веревках.

— А теперь она опять клонится к смерти, — воскликнул кто-то.

В зале стояла тишина, глаза всех гостей были устремлены на весы.

Мимо весов проходил ряд гостей, и каждый бросал дробинку на выбранную чашу.

— Снимите с нее повязку, — приказал Аброгастес.

Повязку сняли, и Гута увидела, что стрелка весов дрожит посредине шкалы.

— Похоже, ты многим понравилась, сучка, — произнес кто-то.

— Она хорошо танцевала, — добавил другой голос.

— Думаю, из нее получится отличная рабыня, — заметил третий.

— Дробинки бросили еще не все, — спокойно произнес Фаррикс и взглянул на Ингельда.

Ингельд перевел глаза на Аброгастеса, затем подошел к весам и бросил дробинку.

— На чашу жизни! — закричал кто-то.

Аброгастес спустился с помоста и подошел к весам. Их чашки были доверху нагружены дробинками.

— Стрелка указывает на ошейник, — в тишине проговорил кто-то.

На одном конце шкалы был изображен череп, на другом — ошейник рабыни. Аброгастес взял дробинку.

— Вспомни про Ортога и ортунга, вспомни о расколе народа и предательстве, — отчетливо проговорил Фаррикс.

— Я помню об этом, — отозвался Аброгастес.

— Так куда же ты бросишь свою дробинку, могущественный Аброгастес? — нетерпеливо спросил Фаррикс.

— Куда пожелаю, — ответил тот.

В зале воцарилась тишина.

Небрежным движением Аброгастес опустил дробинку на чашу жизни.

Его выбор вызвал одобрительные крики гостей.

— Оруженосец! — подозвал Аброгастес. Оруженосец подошел к нему.

— Дай меч.

Оружие было вынуто из ножен и вложено в его руку.

Аброгастес бросил тяжелый меч на чашу жизни, и она резко опустилась. Дробинки посыпались с чаш. Чаша жизни теперь находилась у самого пола, цепочка, связывающая чаши, натянулась до предела.

— А куда бросишь свою дробинку ты, благородный Фаррикс? — поинтересовался Аброгастес.

— На чашу жизни, конечно, — ответил Фаррикс и положил дробинку на уже и так отяжелевшую чашу жизни. — Слава алеманнам! — провозгласил он.

— Слава алеманнам! — отозвался Аброгастес.

Надсмотрщики, которые держали веревки Гуты, позволили ей опуститься на землю.

— Продолжайте свои игры, друзья и братья, — разрешил Аброгастес, подняв руку.

— На колени, рабыня, — приказал надсмотрщик женщине, стоящей в маленьком кругу.

Вновь послышались восклицания: «сорок!» «сорок шесть!»

Аброгастес взглянул на Гуту, потерявшую сознание.

— Снимите с нее веревки, оставьте руки связанными и приведите в чувства, — сказал он. — Принеси обычный ошейник для нее, — обратился он к одному из слуг.

Кости звонко стукались о доски столов. Еще одна рабыня была выиграна.

Одну за другой их вводили в круг, заставляя перебираться сюда с островка в центре зала под громкий перезвон колокольчиков на ногах.

Бесчувственную и связанную Гуту облили ледяной водой. Она закашлялась, пытаясь высвободить руки, и дико взглянула на Аброгастеса, лежа на земляном полу, от воды превратившемся в жидкую грязь.

Аброгастес взял свой меч с чаши весов и отдал оруженосцу. Затем он повернулся к Гуте. В зале позади него игра была в разгаре.

— Наденьте на нее ошейник, — приказал Аброгастес.

Один из мужчин склонился над рабыней и надел на ее шею ошейник. Ошейник был простым и легким, он плотно охватывал шею и запирался сзади на замок.

— Теперь, когда она получила ошейник, бросьте ей кусок мяса, — сказал Аброгастес.

— Ложись на живот, рабыня, — приказал мужчина. Гута легла на живот, мясо бросили в грязь перед ее лицом.

Она поспешно схватила мясо своими маленькими, ровными зубами, оторвала от него кусок и принялась жевать.

Старшая из трех рабынь для показа и две ее белокурых спутницы, прикованные цепями у помоста, испуганно воззрились на Гуту. Их обычно кормили из мисок, поставив на четвереньки. Это был один из способов напомнить женщинам, что они рабыни.

В зале выиграли еще одну женщину, в круг ввели следующую.

Внимание всех гостей было приковано к игре. Граник выиграл себе уже вторую рабыню, и она, подобно первой, была привязана под его столом.

Гута с жадностью доела мясо, но больше ей ничего не дали.

Она умоляюще взглянула на надсмотрщика.

— Мы обязаны заботиться о твоей фигуре, — наставительно произнес он.

— Нельзя ли дать мне воды, господин? — попросила она.

— Тебе уже дали воду.

Гута наклонилась и начала лакать воду с пола, смешанную с грязью.

Ей никогда не приходилось пить таким образом, пока она была священной девой и жрицей.

Ингельд наблюдал за ней. Он обратил внимание на изящно округленные бедра рабыни.

Гости выиграли очередную женщину и приготовились разыгрывать следующую.

— Теперь мой господин пойдет отдыхать? — спросил писец.

— Да, — кивнул Аброгастес.

Двое телохранителей поднялись с мест, чтобы вместе с оруженосцем проводить Аброгастеса из зала.

Аброгастес указал на Гуту одному из надсмотрщиков.

— Пусть ее вымоют, причешут и дадут обычную одежду рабынь. Приведите ее сегодня ночью ко мне.

Гута перепуганно и благодарно взглянула на своего господина.

— Можешь встать на колени, — мягко сказал надсмотрщик.

Гута поднялась, без позволения подползла к Аброгастесу и прижалась головой к его ногам. Он сделал вид, что ничего не замечает.

— Вот эту, — произнес он, указывая на старшую из трех рабынь для показа, — приготовьте и приведите сегодня ко мне.

— Господин! — радостно вскрикнула блондинка, протягивая к нему свои маленькие руки так, как позволяли ей цепи.

— Господин! — крикнула Гута, разочарованно и протестующе поднимая голову. — Разве-«е меня вы приказали привести к себе?

— Нет, меня! — перебила блондинка.

— Меня! — крикнула Гута.

— Я люблю вас, господин! — настойчиво повторяла блондинка.

— Я люблю вас, господин! — пыталась перекричать ее Гута.

— Это правда? — обратился Аброгастес к Гуте, взглянув на нее сверху вниз.

— Да, господин, — прошептала она, опустив голову.

— Ограниченно и осторожно, как любят свободные женщины?

— Нет, господин!

— Всей глубокой и страстной любовью рабыни?

— Да, господин! — поспешно ответила она.

— Я возбуждаюсь при одном взгляде на вас, господин, — произнесла блондинка, и ее спутницы вздохнули.

Разве осмелилась бы она открыто заявить об этом, если бы не была рабыней?

Ее спутницы покраснели и потупились. Они тоже были рабынями, им тоже приходилось стоять на коленях перед своими господами. Их тела тщательно осматривали, за ложь их жестоко наказывали.

— А ты, рабыня? — обратился Аброгастес к Гуте.

— Да, господин, — прошептала она. — Много раз, стоило мне только взглянуть на вас, я приходила в экстаз.

Аброгастес оглядел ее.

— Хотя вы не удостоили меня ни единым прикосновением, вы завоевали меня, и теперь я ваша…

— Прежде, чем я встретила такого мужчину, как вы, господин, — перебила ее блондинка, — я знала только мужчин Империи. Я даже не подозревала о существовании таких, как вы — мужчин, перед которыми женщина становится покорной и услужливой рабыней.

— Сегодня ты разделишь со мной ложе, — сказал Аброгастес блондинке, — а ты, — повернулся он к Гуте, — будешь прислуживать нам.

— А как же мои желания, господин? — спросила Гута.

— Ты еще даже не знаешь, что такое желание, — возразил Аброгастес.

— Да, господин, — упавшим голосом ответила Гута.

Аброгастес повернулся к гостям.

— Продолжайте развлекаться, — сказал он, — для вас приготовлено еще четыре сотни рабынь. Хотя они и не знатные женщины, но обученные и умелые гражданки Империи, и будут служить вам так, как любым другим хозяевам — на ложе, у очага, в кладовых и погребах. Их раздадут тем, кому не достанутся рабыни в зале.

Его заявление вызвало бурные крики.

Мужчины разыгрывали между собой только что полученные от Аброгастеса подарки, за исключением винтовок.

Один из гостей, ведущий за собой двух связанных, нагруженных подарками рабынь, проходил мимо Аброгастеса, направляясь в свое жилище.

— Слава Аброгастесу! — крикнул он.

— Побей их, чтобы они поняли, кто они такие, а потом насладись ими, — подсказал Аброгастес.

— Да, благородный Аброгастес, — кивнул гость. — Слава Аброгастесу!

Надсмотрщик освободил трех рабынь для показа, передал старшую из них другому мужчине, и тот увел ее — несомненно, туда, где уже была приготовлена большая деревянная кадка горячей воды.

Когда Аброгастес уже покидал зал, боркон Фаррикс, стоящий у двери, обратился к нему:

— Слава алеманнам!

— Слава алеманнам! — ответил Аброгастес и прошел мимо, волоча за собой пурпурную мантию, отделанную мехом полярного медведя. За Аброгастесом шли писец и оруженосец.

— Вставай, сучка, — обратился надсмотрщик к Гуте.

— Да, господин.

— Тебя можно поздравить — сегодня ты уцелела.

— Спасибо, господин, — откликнулась рабыня.

Она вздрогнула, когда надсмотрщик бесцеремонно коснулся ее.

— Похоже, тебя оставят в живых.

— Да, господин.

— По крайней мере, до утра.

Гута задрожала.

— Дризриаки бросают негодных рабынь псам.

— Я постараюсь быть хорошей рабыней, — возразила Гута.

— Посмотрим, — усмехнулся надсмотрщик.

— Да, господин.

Гуту уже выводили из зала, когда на ее пути встал Ингельд.

Быстро, как и положено было делать перед свободным мужчиной, она опустилась на колени. Она держала голову опущенной, не осмеливаясь смотреть в глаза свободному мужчине.

— Если ты идешь босиком, в одежде рабыни в покои благородного господина, то должна помыться и причесаться, — заметил Ингельд.

— Да, господин.

Ингельда Гута боялась еще больше, чем Аброгастеса.

— Ты любишь своего господина?

— Да, господин! — воскликнула Гута.

— Ты будешь любить каждого, чей хлыст прикажет тебе делать это, — произнес Ингельд.

— Да, господин, — прошептала Гута.

— Уведите рабыню.


Глава 12


— Ай! — вскрикнула миниатюрная, изящная рыжеволосая девушка, стоящая под ярким солнцем среди палаток и повозок на рынке Сефиза в Лисле.

— Не оборачивайся, — негромко произнес мужской голос.

Рыжеволосая девушка вздрогнула.

— К твоей спине приставлен револьвер, — сообщил голос, — одно неверное движение — ив твоем теле останется восьмидюймовая дыра, а кишки из твоего хорошенького живота разлетятся по всей площади.

— Вокруг люди, — возразила шепотом девушка. — Мне стоит только крикнуть…

— И этот крик будет последним в твоей жизни — предупредил голос.

— Чего вы хотите от меня? — спросила она.

— Оставайся спокойней и улыбайся.

Рыжеволосая девушка попыталась улыбнуться.

— Зачем я вам нужна? — испугано проговорила она. — Я не умею служить хозяину, не знаю, как вести себя в цепях. Я была служанкой у дамы, ее горничной.

— Все это ерунда, — перебил голос. — У тебя стройные ножки.

— Что, господин? — спросила девушка.

— Если ты была горничной у знатной дамы, — продолжал голос, — почему она не одела тебя получше?

Рыжеволосая девушка носила только короткую коричневую тунику без рукавов из простого кортана, истертую до дыр.

— Моя хозяйка небогата, — объяснила она. — Кроме того, ей нравится одевать меня так, унижать меня, чтобы моя женственность была очевидной.

На ее шее виднелся тонкий, тесный стальной ошейник, замкнутый впереди небольшим замком.

— Ты вышла за покупками? — спросил голос.

— Да, господин, — ответила горничная.

— Не выпускай из рук сетку с продуктами, — приказал мужской голос, — и постепенно продвигайся, как будто ничего не случилось, к краю рыночной площади, да смотри, не оглядывайся.

— Прошу вас… — начала девушка.

— Живее, — перебил голос.

Дуло револьвера или предмет, напоминающий его, сильно ткнулся девушке в спину.

— Да, господин! — сказала она и стала продвигаться к выходу.

— Сюда, — поправил ее голос.

Горничная нерешительно вошла в указанную дверь — прочную и некрашенную, одну из нескольких в стене с облупившейся краской, покрытой дождевыми потеками и остатками пожелтевших объявлений.

— На колени, — приказал голос, и девушка опустилась перед окном с закрытыми ставнями, через которые пробивался слабый свет. На стуле неподалеку от нее сидел мужчина.

Девушка едва могла разглядеть очертания его фигуры, однако тусклого света из щелей ставней оказалось достаточно, чтобы понять, что мужчина носит маску.

— Отложи свою сетку, — раздраженно произнес мужчина.

Горничная послушалась.

— Я совсем не знаю, как надо служить мужчинам, господин, — пробормотала девушка. — Я горничная дамы.

— Посмотри на ее портрет, — приказал мужчина.

Стоящий за спиной рабыни мужчина извлек откуда-то цветную миниатюру и приставил к лицу девушки.

Она побледнела.

Портрет был поспешно отодвинут.

— Ты горничная госпожи Паблении Каласалии, некогда принадлежащей к семейству Лариаля Каласалия.

— Нет, господин! — вскрикнула горничная.

— Ты всегда врешь свободным людям? — поинтересовался мужчина, сидящий на стуле.

— Простите меня, господин, — испуганно произнесла она.

— Мне точно известно, чья ты горничная, и именно поэтому тебя привели сюда, — сообщил мужчина.

Рабыня молчала.

— Она еще принадлежит к семье Каласалия?

— Нет, господин, — сказала горничная, с испугом глядя на портрет. — От нее отреклись.

— Но она получает содержание.

— У господина хорошие сведения. — Рабыня, умная и сообразительная девушка, поняла, что она оказалась в опасном положении, ибо не знала, что известно ее похитителям, а что нет. Значит, сообщая им неточные сведения или обманывая их, она подвергала себя риску. Ее уже поймали на обмане один раз. Это означало, что вторая ложь может стоить ей жизни.

Она заплакала.

— Посмотри еще раз на ее портрет, — приказал сидящий мужчина. — Смотри на него повнимательнее.

Рабыня взглянула на портрет сквозь слезы.

— Это и в самом деле твоя госпожа? Рабыня в отчаянии заломила руки.

— Заложи руки за спину и скрести запястья, — раздраженно приказал сидящий мужчина, — как будто они связаны.

Она послушалась.

— Раздвинь колени.

— Господин!

— А теперь скрести щиколотки, как будто они тоже связаны.

— Да, господин, — плача, ответила девушка.

— Это портрет твоей госпожи? — спросил сидящий мужчина.

— Но это рисунок! Это не фотография! — заплакала рабыня. — Я не могу угадать, моя эта госпожа или нет.

— Сходство портрета с твоей госпожой признали уже несколько человек, — сообщил сидящий мужчина.

— Кажется, это она, — кивнула рабыня. — Но это всего лишь рисунок, по нему трудно судить.

По знаку сидящего портрет убрали.

— Значит, ты думаешь, что женщина, изображенная на портрете, может быть твоей госпожой?

— Да, господин.

— Где сейчас твоя госпожа?

— Она… она нездорова… — начала рабыня. — Нет! Нет! Простите меня, господин! Ее нет в городе!

— Вот это уже лучше, — удовлетворенно произнес мужчина.

Рабыня дрожала. Очевидно, жилище госпожи Паблении уже обыскали.

— Это вы, господин, расспрашивали меня раньше? — вдруг умоляюще произнесла рабыня.

— Рассказывай, — жестко приказал сидящий мужчина.

— Вы — один из тех, кто пытался разузнать у меня сведения щекотливого свойства? — прошептала она нерешительно.

— Что? — изумился сидящий.

Мысли в голове изящной, рыжеволосой рабыни, сидящей в позе, указанной ее похитителями, стремительно неслись. Она чувствовала себя уязвимой и беспомощной, сидя на полу с раздвинутыми коленями и скрещенными за спиной руками. Если они все знают и теперь просто проверяют ее, а она солжет, они могут сделать с ней все, что угодно. Рабыням не позволено лгать, ослушавшихся могут постичь ужасные наказания. Рабыням следует говорить одну правду и ничего, кроме правды, надеясь на милость хозяев.

— Меня выспрашивали о самых интимных подробностях внешности моей госпожи, — произнесла рабыня.

— Как будто она могла быть рабыней?

— Да, господин, — с дрожью прошептала рабыня.

Сидящий мужчина издал восклицание, в котором смешались торжество и ярость. Рабыня испуганно потупилась.

— Когда тебя расспрашивали об этом? — спросил мужчина.

— Около двадцати дней назад, — ответила рабыня.

— И где теперь твоя госпожа?

— Яне знаю, господин! — честно ответила горничная. — За ней приехали мужчины и увезли ее в машине рано утром.

— Когда это было?

— Пятнадцать дней назад, — вспомнила рабыня.

— В канун Риссисовых календ?

— Да, господин, — вновь перепугалась рабыня.

— Как тебя зовут?

— Ника, господин, если вам угодно.

— Красивое имя.

— Спасибо, господин, — ответила девушка.

Сидящий мужчина подал знак тому, что стоял за спиной рабыни.

Рабыня почувствовала, как на ее лицо накинули полосу ткани.

— Не двигайся, — предупредил сидящий мужчина.

Рабыне завязали рот.

Она вздрогнула.

Затем она почувствовала, как легкие шелковые веревки охватили ее скрещенные запястья и щиколотки. Теперь она сидела на коленях, как прежде, только ее рот был завязан, а руки и ноги туго перехвачены веревками. Глаза рабыни над повязкой расширились от ужаса. Ее осторожно положили на бок. Она почувствовала холодное и влажное прикосновение к левому предплечью, а спустя секунду в ее тело воткнулась игла. Прозрачная жидкость из шприца влилась через иглу в ее руку.

Рабыня дико взглянула на сидящего мужчину, который склонился к ней. Отвернувшись, рабыня заметила у стены большой кожаный мешок, брошенный на пол.

— Ты отправляешься в путешествие, малышка Ника, — сообщил ей человек в маске.

Рабыня съежилась и через несколько минут потеряла сознание.

— Я опасаюсь самого худшего, — произнес Юлиан Аврелий, снимая маску.

— Что мы можем поделать? — переспросил Туво Авзоний. — «Наркона» вылетела пятнадцать дней назад. Сейчас она пересекла по крайней мере четыре границы. Радиосвязь без разрешения пограничных постов невозможна.

— Мы должны попытаться что-нибудь сделать, — сказал Юлиан.

— Для вылета следующего корабля требуется особое назначение, но даже в этом случае вылет состоится не раньше, чем через две недели.

— Он вылетит завтра, — решительно заявил Юлиан.

— Я буду готов, — произнес Туво Авзоний.

— Я тоже, — кивнул Юлиан.

— Вы не можете покинуть город, господин, — возразил Туво Авзоний. — Ваше отсутствие на церемонии будет оскорблением для императора.

— У меня есть преданные люди, — ответил Юлиан. — Если потребуется, я захвачу патрульный корабль.

— Мнимые рабы — давно известный маскарад шпионов, — покачал головой Туво Авзоний.

— Таких, которые могут остаться с мужчиной ночью, наедине, не вызывая подозрения? — добавил Юлиан.

Туво Авзоний побледнел.

— Мы должны опасаться не слежки, а убийства, — сказал Юлиан.

— Вы подозреваете Иаака?

— Да, но это еще неизвестно. У меня много врагов.

— Они не знают, что мы разоблачили мнимую рабыню, — сказал Туво Авзоний.

— Верно, — кивнул Юлиан. — Это даст нам время. Оттоний должен дождаться нас в Вениции, тогда мы успеем предупредить его. Подозреваю, что они замыслили совершить убийство в глуши, далеко за пределами самой Вениции.

— Семья императора не позволит вам отсутствовать на церемонии, — напомнил Туво Авзоний.

— Тогда я захвачу патрульный корабль, — возразил Юлиан.

— Это настоящий мятеж! — изумился Туво Авзоний.

— Вы готовы присоединиться ко мне в этом мятеже? — спросил Юлиан.

— Мятеж в интересах Империи — это не мятеж, — решительно произнес Туво Авзоний.

— Молодец, приятель! — воскликнул Юлиан.

— Что, если он окажется успешным?

— Тогда нам поставят бронзовые статуи, — усмехнулся Юлиан. — А если нас схватят, тогда казнят как предателей.

Туво Авзоний содрогнулся.

Он взглянул на связанную бесчувственную рабыню у своих ног.

— Она нам понадобится, — объяснил Юлиан. — Она поможет опознать свою госпожу, свободную женщину Паблению из Лисля, с планеты Инез-IV.

— У нас есть портрет, — возразил Туво Авзоний.

— Портрет — это всего лишь портрет, к тому же это даже не фотография, и может считаться изображением, только отдаленно напоминающим рабыню, или же его могут счесть портретом одной из рабынь на корабле. Как можно доказать, что портрет, сделанный одним человеком по памяти другого изображает именно госпожу Паблению? Да и фотография — как можно доказать, что на ней именно госпожа Пабления?

— Верно, — согласился Туво Авзоний.

— Рабыня нам очень пригодится, если придется действовать по отдельности, — ведь вы никогда лично не встречались с госпожой Пабленией.

— Как жаль, что такое милое, невинное, прелестное создание может стать причиной опасности, тем более среди безжалостных варваров.

— Совсем не жаль, — возразил Юлиан. — Она всего лишь рабыня.

— Вы правы, — кивнул Туво Авзоний.

Оба мужчины засунули бесчувственную рыжеволосую рабыню в мешок ногами вперед и завязали его над ее головой.

— А что, если Оттоний не дождется в Вениции? — вдруг спросил Туво Авзоний.

— Он должен дождаться, — сердито ответил Юлиан, крепко завязывая веревки мешка над головой рабыни.

Было слышно, как она завозилась в мешке, но пришла в себя.

— А если не дождется? — еще раз спросил Авзоний.

— Тогда все пропало, — ответил Юлиан.


Глава 13


На следующий день после пиршества у Аброгастеса, которое состоялось на планете Укана-III, все сборище варваров-людей и других существ, взошло на вершину горы, известную под названием горы Крагона. Здесь, на каменистой вершине, высоко над линией растительности, положив руки на огромный металлический диск, союзники по очереди, приходя и отходя, повторили клятву, которую потом произнесли еще раз, прикоснувшись к лезвию или древку огромного копья, символизирующего союз между алеманнами и другими народами, родственными и отдаленными.

Нам не известно, что это была за клятва, или что : происходило в тот день на горе.

С другой стороны, совершенно ясно, каким важным было это событие.

Вскоре после этого, весной, после прекращения астрономического явления, известного под названием «каменные ливни», ворота сотен тысяч опечатанных ангаров распахнулись, и оттуда выкатились огромные корабли.

Как говорили алеманны, львы пробудились.

На языке алеманнов эта планета называлась Айнесариксабен, то есть «место, где всегда горят костры». Она считалась родной планетой алеманнов. На других варварских языках ее называли Айнескмиринланд, «утренняя планета», и Орон-Ахволонарей, «место, где летают каменные птицы».

По летоисчислению Империи, шел третий год правления императора Асилезия.


Глава 14


Конь опустил голову, его длинная, спутанная грива билась на ветру. Он сошел с тропы и теперь оказался по колени в снегу.

Фыркая и поводя глазами, он вернулся на тропу, повернул голову и застыл.

Его тело густо покрывал нетающий снег.

Человек, закутанный в меховой плащ, который ковылял сбоку от волокуши, подталкивая ее, ударил посохом по боку животного. Конь громко всхрапнул. Из его ноздрей вырывался пар. Ледяной ветер обжигал лицо мужчины, покалывал его легкие. Пар из ноздрей коня рассеивался в воздухе, как струйка дыма. На его морде гроздьями нависли сосульки.

Человек мельком взглянул на коня, пробираясь по снегу против ветра.

Он почти не видел пути, даже при свете звезд, из-за ветра, поднимающего снеговые вихри.

Буран продолжался уже третий день.

Вьющийся снег засыпал равнину Баррионуэво, или, как еще ее называли, плато Тунг. Иногда к утру снеговой покров достигал пятидесяти футов.

На Тангаре месяц Игона обычно бывает суровым и страшным. Некогда герулы устраивали походы в этот месяц, но прошло уже немало лет после того, как они решили переправляться по льду через Лотар.

Именно тогда они, окрыленные своей победой над отунгами, начали войну против родственного им племени, базунгов.

С тех пор равнина Баррионуэво для большинства жителей стала платом Тунг.

Здесь герулы, суровый, безжалостный, хорошо умеющий обращаться с рабами народ, летом пасли свои стада.

Мужчина встал на колени в снег, рядом с упавшим конем. Он открыл глаза, которые пришлось зажмурить от сильного порыва ветра, и осмотрел животное.

Конь еще был жив и хрипло дышал.

Отбросив посох в сторону, мужчина взял с волокуши большой меч, такой, который приходилось держать обеими руками. Занеся меч, мужчина отсек коню голову.

Затем, встав на колени перед еще трепещущим животным, мужчина отрезал несколько кусков парного мяса и торопливо начал глотать их, стряхивая ледяные крошки с бороды. Кровь коня замерзала на воздухе, почти немедленно превращаясь в твердые гребни и сосульки темного льда. Мужчина разрубил ребра лежащей на боку конской туши. Резко сорвав застывшие от крови рукавицы, он мечом взрезал живот коня, грубо вытаскивая оттуда внутренности, а потом заполз в опустошенную брюшную полость тела, которое должно было согреть его и обеспечить пищей и жильем до тех пор, пока не кончится буран.

Этот способ был хорошо известен не только герулам, но и жителям деревни близ фестанга Сим-Гьядини, гнездящегося у вершин Баррионуэво.


Глава 15


— Он уехал! Я слышала это на кухне, от одной из судомоек! — выпалила хрупкая черноволосая девушка, вбегая в комнату каменного барака для рабынь в Вениции, маленьком городишке на Тангаре, окруженном колючей проволокой с пропущенным током. Вениция считалась провинциальной столицей.

— Кто уехал? — воскликнула блондинка, поднимаясь со своей простой, прочной металлической койки, к которой ее, подобно другим девушкам, приковывали цепью.

Послышались возгласы изумления.

Девушки до отказа натягивали цепи, придвигаясь поближе. Эти цепи были рассчитаны на то, чтобы девушки могли убирать не только собственные койки, но и проходы между ними.

— Варвар! — объяснила девушка. — Он уехал!

Блондинка повернула браслет на левой щиколотке так, что он позволил ей сделать еще один шаг от койки.

— Не понимаю, — произнесла старшая из рабынь. Даже она в этот момент была прикована к своей койке.

— Все они будто взбесились! — продолжала черноволосая рабыня. — Оказалось, что он уехал из Вениции до рассвета, никому не сообщив, взяв с собой только коня и сани.

— Но зачем? — изумилась еще одна девушка.

— Не знаю, — пожала плечами черноволосая. — Он должен был дождаться его светлости, господина Юлиана. У них была назначена какая-то дипломатическая миссия или что-то в этом роде. А он взял и уехал!

— А как же катера и «Наркона»? — поинтересовалась одна из девушек.

— «Наркона» пока осталась на орбите, — сообщила всезнающая брюнетка. — Катера стоят во дворе вместе с остальным снаряжением.

— Куда же он поехал?

— Кто его знает! — махнула рукой брюнетка.

— Но они должны знать хотя бы направление! — настаивала рабыня.

— Ничего они не знают, — вздохнула брюнетка. — У него свои планы.

— Тогда надо начинать поиски, — встревоженно произнесла старшая рабыня.

— Следов не осталось, — возразила брюнетка. — Буран стоит уже несколько дней. Катера были вынуждены вернуться.

— В чем дело, белобрысая? — обратилась старшая рабыня к блондинке, которая напряженно замерла на месте.

— Называй меня Филеной! — огрызнулась та. — Так меня зовут.

— Это имя, которое дали тебе хозяева, — поправила ее соседка. — Повтори: «это имя мне дали хозяева».

— Ладно, — пробормотала едва не плачущая блондинка, — это имя мне дали хозяева.

— Уже лучше, белобрысая, — похвалила старшая из рабынь.

— Я вас всех куплю и продам! — крикнула блондинка. — Посмотрю, что вы запоете, когда окажетесь рабынями зверей и ящеров!

— Сначала стань свободной, рабыня, — посоветовала ей соседка.

— Суки! Шлюхи! — кричала блондинка.

— Замолчи, рабыня, — строго произнесла старшая, койка которой стояла у самой двери.

— Да, госпожа, — неохотно ответила блондинка.

— Так что с тобой случилось, белобрысая? — повторила ее соседка.

— Ничего, — ответила блондинка и поджав ноги, села на койку, на простой полосатый тюфяк, положив на него руки.

— Не понимаю, что происходит, — вздохнула одна из девушек.

— Я тоже, — кивнула другая.

Блондинка почувствовала, как у нее закружилась голова. Она была прикована к койке в бараке для рабынь, в маленьком городишке на внутренней планете Телнарии! Ее единственной одеждой, как и у других девушек, была простая, неприлично короткая туника. Ее прелестные ноги были обнажены. Она смотрела на кольцо на ноге, к которому была прикреплена цепь — кольцо было невозможно снять, как и кольцо любой другой рабыни в бараке.

Все они, и все жители Вениции, и экипаж «Нарконы» считали, что она рабыня, настоящая рабыня!

В то, что она рабыня, было довольно легко поверить, потому что, она была достаточно красива.

Но что случится, если каким-нибудь образом про нее забудут? Если все ее заявления о том, что она свободна, сочтут ложью? Она так далеко от дома. Неужели ее просто побьют, как помешанную рабыню? Несомненно, Иаак позаботился, чтобы ей приготовили хорошие поддельные документы. Еще в Лисле ее измерили, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев рук и ног, как поступали с любой рабыней.

Ей дали поручение, которое предстояло выполнить на Тангаре — лучше всего в каком-нибудь пустынном лагере на равнине, но уж во всяком случае не на «Нарконе».

«Наркону» и ее экипаж не следовало подводить.

А теперь — как она сумеет выполнить свое поручение?

Где находится кинжал?

Она даже не представляла себе, как может выглядеть ее таинственный союзник.

Она вспомнила ночь, проведенную двое суток назад на «Нарконе».

— Вы звали меня? — спросила она тогда.

— Почему ты стоишь? — требовательно перебил он.

Она опустилась на колени перед молодым белобрысым офицером, Корелием.

На ручке его кресла лежал легкий свернутый шелковый платок.

— Сними тунику, — потребовал он. — Приказы следует выполнять сразу, не дожидаясь повторения.

Она отшвырнула легкую тунику, стащив ее через голову и густо покраснев при этом.

— Хорошо, что ты поняла это, Филена, — похвалил он. — Скромность не к лицу рабыне. Кстати, ты должна ответить: «Простите меня, господин. Да, господин».

Она послушно повторила обе фразы.

Неужели он и вправду мой связной, агент, который передаст мне кинжал, удивлялась она.

Он бросил ей шелковый платок, и рабыня торопливо и благодарно накинула его на себя. Он доходил до ее бедер, когда она стояла на коленях, но был слишком мал, чтобы прикрыть и колени.

— Почему вы заставили меня раздеться и почему дали мне этот платок? — спросила она.

— А ты получила позволение говорить? — осведомился офицер.

— Простите меня, господин, — сказала она.

— Значит, ты любопытна?

— Да, господин.

— Все вы одинаковы, — произнес он. Она задохнулась от возмущения.

— Тебя позвали сюда не просто так.

— А для чего же?

— Не для чего, а для кого.

— Для кого? — испуганно спросила она.

— Вероятно, для Квалия.

Так звали скотника, круглолицего парня с маленькими, близко поставленными глазками, который пожалел ей даже тряпки, чтобы подстелить на пол клетки.

Она побледнела.

Она и представить себе не могла, что в своей погоне за богатством и положением ей придется во всех обстоятельствах сохранять маску рабыни, смириться с тем, что ее будут использовать как рабыню. Вероятно, это не агент, он даже не знает, что она свободна. Но как признаться ему, что она не рабыня?

— Я шучу, — улыбнулся Корелий.

Она вздрогнула, плотнее завернувшись в платок.

— Обычно на кораблях держат рабынь, предназначенных для экипажа и офицеров.

— А мы?

— Странно, но вы — частная собственность.

— Да, мы особые рабыни. Нас не заклеймили, — важно произнесла она.

— Вы предназначены для старших офицеров, капитана и его помощников, — добавил он.

Она вскрикнула.

— Как и все остальные, — закончил фразу Корелий.

— Но вы не сказали, что меня сюда позвали для вас, — дерзко отозвалась женщина.

— Всему свое время, — усмехнулся он.

Она отшатнулась, видя его усмешку. Женщина с беспокойством начинала понимать уязвимость рабыни. Но как она могла объяснить, что она вовсе не рабыня?

— Так кто просил привести меня, — спросила она, — капитан?

Она подозревала, что агентом вполне мог оказаться капитан. Наверняка он воспользовался такой возможностью, чтобы обнаружить себя, подтвердить ее инструкции или даже передать ей кинжал.

— Нет, — покачал головой Корелий.

— Тогда Лисис, старший офицер? Наверняка это он, тот, кто отвечает за перевозку рабынь!

— Ты слишком высокого мнения о себе, — возразил офицер.

Она сердито фыркнула и прижала к телу платок.

— Конечно, твое тело, если за ним как следует ухаживать и немного поупражняться, может вызвать интерес.

Она молчала.

— Сейчас оно похоже на тело свободной женщины.

— Понятно, — кивнула она.

— В твоих движениях, — продолжал Корелий, — нет естественной, притягательной и трогательной грации прелестной, беспомощной и полной женственности рабыни. Они слишком напряжены, слишком неуклюжи и суматошны, слишком неловки. Это движения свободной женщины.

— Понятно, — повторила она.

— Разумеется, и твое тело, и твои движения значительно улучшатся даже за самое короткое время, которое ты пробудешь с нами.

— Да? — воскликнула она, и тут же испугалась, не зная, что могут означать его слова.

Вероятно, он подразумевал подчинение мужчине, умение принимать перед ним различные позы?

Она не осмелилась строить догадки, что значит действительно быть рабыней. За последние несколько дней она часто даже не пыталась бороться с чувствами, которые поднимались в ней неожиданно и стремительно, в самые неподходящие моменты.

— Несомненно, тебе интересно узнать, кто позвал тебя, — сказал он.

— Да, господин! — воскликнула она и тут же изумилась тому, как легко и естественно сорвалось с ее губ слово «господин». Я настоящая актриса, попыталась убедить она себя, но беспокойство осталось: слово вылетело так же просто и легко, как дыхание.

— Наш гость, пассажир — тот самый варвар, — произнес Корелий.

Она вздрогнула.

Неужели придется сделать это уже сейчас, на «Нарконе»?

— Разумеется, сегодня твое дежурство, — продолжал офицер, — дежурство, во время которого рабынь используют для удовольствия экипажа и пассажиров, но, странное дело, до сих пор варвар не нуждался в таких услугах. Кажется, он только и делает, что упражняется с примитивным оружием, да еще целые часы проводит на наблюдательной палубе, погруженный в свои мысли. Кажется, он стремится сохранить свою силу, чтобы достичь цели.

— Но он позвал меня, а не других, — сказала женщина.

— Да, — кивнул Корелий.

Она вновь запахнулась в платок. Внезапно ей показалось, что каждая частица ее тела вспыхнула жарким пламенем. Она не пыталась анализировать свои ощущения. Неужели могло случиться, что госпожа Пабления из Лисля поддалась таким примитивным чувствам, почти как настоящая рабыня?

— Похоже, ты заинтересовала его.

— Как рабыня?

— Вряд ли, — покачал головой Корелий. — Тут что-то другое. Думаю, он что-то почувствовал по твоему поведению и насторожился.

Она подавила вздох.

— Его это занимает или тревожит.

— Мне приходилось тревожить многих мужчин, — усмехнулась она.

— Сбрось платок! — приказал Корелий.

— Да, господин.

— Я полагаю, что дело тут совсем не в твоих прелестях, — и он добавил с усмешкой, разглядывая женщину, — какими бы соблазнительными они ни были.

— Тогда в чем же? — с трепетом спросила она.

— Я даже не уверен, что он считает тебя рабыней… — продолжал он. — Что это? Ты выглядишь испуганной.

— Но он послал за мной, — возразила женщина.

— Верно, — кивнул Корелий. — Слишком часто и дерзко ты крутилась перед ним.

— Господин! — запротестовала она.

— Неужели ты думаешь, что ни мы, ни твои сестры по рабству ничего не заметили?

Она надменно вскинула голову.

— Ты настоящая рабыня, — заявил он.

Женщина отвернулась.

— И мы, и твои сестры по рабству можем твердо заявить об этом, даже если варвар не может.

— Понятно, — сухо откликнулась женщина.

Откуда он мог знать ее утонченность, ее натуру, ее замыслы?

— Когда меня отошлют к нему?

— Сейчас. Накройся платком и встань. Подними платок повыше, так, чтобы были видны бедра. А теперь повернись.

Женщина встала лицом к нему.

— Я должна остаться с варваром наедине? — спросила она.

— Разумеется, — усмехнулся офицер.

— Неужели вы больше ничего мне не скажете? — встревоженно спросила она. — Неужели больше ничего не дадите — никаких советов, ничего… другого?

— Не понимаю, — пожал плечами офицер.

— Нет, ничего, — шепнула она.

— Я могу сказать тебе только одно…

— Да, господин! — радостно вскричала она.

— Помни, что ты рабыня и что тебя послали к господину.

— Да, господин, — понурилась она.

— Можешь идти, — разрешил Корелий. — У двери ждет матрос. Он проводит тебя в каюту пассажира.

— Да, господин, — еле слышно ответила женщина.

— И никто даже не догадывается, куда мог уехать варвар? — спросила одна из рабынь, привставая во всю длину цепи на тяжелой, металлической, привинченной к полу койке.

— Таких догадок не меньше тысячи, — возразила хрупкая брюнетка, та самая, которая принесла в барак новость об исчезновении варвара, — но никто не знает, правильна ли хоть одна из них.

— Но какое дело до этого нам? — пожала плечами одна из рабынь.

— Разумеется, мы тут ни при чем, — добавила другая.

— Нет, все не так просто, — беспокойно произнесла третья.

— Кто знает, что может случиться, — поддержала ее брюнетка.

Несколько рабынь обменялись тревожными взглядами.

— Нас всех уже давно должны были распродать, — произнесла одна из рабынь.

— Да, зачем нас держат в этом бараке? — спросила другая. — Почему нас держат взаперти?

Блондинка села на тюфяке, подняла колени и обхватила руками щиколотки. На ее левой руке звенел браслет с цепью. Поза ее выглядела довольно привлекательно, она была распространена у рабынь — внезапно блондинка вспомнила об этом. Она недовольно поджала ноги, полусидя, полулежа на тюфяке, но и в этой позе она могла бы возбуждать мужчин. Слезы текли по ее лицу. Одежда рабынь, если им позволяли одеться, короткая и откровенная, хорошо обрисовывала очертания тела в любой позе. К своему ужасу, в последние несколько дней блондинка то и дело обнаруживала, что невольно и бессознательно принимает такие позы, которые она раньше с презрением и скрытой завистью считала подобающими только рабыням.

— Значит, его перестали искать? — продолжала расспросы старшая рабыня.

— Вряд ли, — покачала головой брюнетка.

— Должно быть, поиски отложили до тех пор, пока не кончится буран.

— Они могли бы выйти на поиски на лошадях и с собаками, — заметила рабыня.

— За городской оградой — пешком или верхом? — скептически переспросила старшая рабыня.

— Да, это слишком опасно, — подтвердила еще одна девушка.

— Почему? — удивилась другая.

— Из-за диких зверей, герулов и всех прочих.

— Они и в самом деле опасны?

— А почему, по-твоему, город обнесен такой оградой? — насмешливо переспросила более опытная рабыня.

— Но эта планета принадлежит Империи…

— Только викоты и другие дикие звери об этом не знают.

Рабыни задрожали.

— А герулы — это люди? — робко поинтересовалась младшая из девушек.

— Не знаю, — вздохнула другая.

— Они держат рабов?

— Да.

— Но разве на катерах трудно отыскать его? — вновь спросила рабыня.

— Ты думаешь, мы на внутренней планете?

— Здесь топливо ценится на вес золота, а расходуется оно быстро, — объяснила старшая. — Знаешь, сколько его потребуется, чтобы обыскать хотя бы одну квадратную милю, если делать это внимательно?

Блондинка вздрогнула на своей койке.

Варвар исчез.

Она должна была нанести удар тонким кинжалом, оставшись наедине с варваром в его шатре, в одном из лагерей вне города, когда экспедиция отправится в горы верхом на лошадях. Затем ее должны были увезти — вероятно, на катере, доставить к шлюзу, а оттуда — на «Наркону» и на ней к одной из внутренних планет, где она окажется в числе самых знатных и богатых женщин Империи, которым все завидуют.

И вот теперь варвар исчез!

Вернется ли он, сумеют ли его найти?

Что будет с планом Иаака?

И что будет с ней, если план провалится — неужели она так и останется в одеждах рабыни, прикованной к койке в бараке захолустного провинциального городишки?

Я должна была решиться на это еще на «Нарконе», твердила она себе. Почему мне не передали кинжал на «Нарконе»! Ведь там я оставалась с ним наедине!

Как глупы эти мужчины, раздражалась она.

Но кто мог подумать, что варвар ускользнет из Вениции, что он не станет ожидать его светлости, господина Юлиана Аврелия, что он покинет экспедицию, всех своих людей и груз в Вениции?

Зачем он это сделал? Что бы это значило?

Блондинке хотелось как можно скорее покончить со своим поручением. Она была очень умна и не могла не заметить тех тонких изменений, которые произошли внутри нее за последние несколько недель на борту корабля и здесь, в Вениции, где ей пришлось мыть посуду и заниматься стиркой. Она начала испытывать возбуждение при одном виде мужчин, входящих в барак или на кухню, вместе с другими рабынями она поспешно бросалась на колени, выражая покорность. Когда она на четвереньках скребла пол, то старалась оказаться поближе к ногам надсмотрщика и прижаться к ним головой. Неожиданно мужчины стали казаться ей возбуждающими и привлекательными. Впервые в жизни она почувствовала к ним мощное, почти неудержимое влечение. Ей становилось душно и сладко, когда ее заковывали в цепи на ночь. Она часто думала о том, что значит оказаться в руках мужчины, принадлежать ему, ощущать телом его цепи и веревки, его ласки — грубоватые или мягкие, жестокие или утонченные, постоянно жить в страхе перед его хлыстом и думать только о том, как угодить ему.

Ночью она просыпалась в ужасе и обнаруживала, что прикована к койке.

Она впивалась в железо койки ногтями. Я не рабыня, пыталась уверить она себя. Почему мне не передали кинжал на «Нарконе», постоянно злилась 5 и спрашивала себя женщина.

Она боялась тысяч этих тончайших, почти незаметных превращений, которые происходили в ее сознании, в ее теле — всех этих желаний, ощущений, признаков, поднимающихся откуда-то из самой глубины.

Пусть варвар вернется, молила она. Дайте мне кинжал, позвольте нанести удар! Дайте мне покончить со всем этим!

Ее чувства пугали ее все сильнее.

Долгое время она отрицала то, что способна испытывать такие чувства, но теперь это было бесполезно. Сейчас она пыталась всего лишь сдерживать себя.

Больше всего она боялась своего рассудка, который мог убедить ее в собственной чувственности, помочь объяснить самой себе, кто она такая, и этим поставить ее на колени.

«Ну почему мне не передали кинжал на „Нарконе!“ — чуть не застонала она вслух и тут же горько рассмеялась над собой.

У нее было мало возможностей использовать его.

— Входите, — сказал варвар.

— Это рабыня, — доложил матрос, пропуская ее в дверь.

Она опустилась на колени, чего и ждали от нее. Варвар отпустил матроса, а женщина осталась стоять перед ним, прижимая к себе платок.

— Как тебя зовут? — спросил варвар.

— Филена.

Варвар пристально взглянул на нее.

— Филена, если будет угодно господину, — поспешно поправилась она.

Варвар сел на стул рядом с диваном. Он был одет в короткую тунику. Голубоглазый и белокурый, этот мужчина ничем не отличался от множества других варваров, разве что казался необычно рослым и мускулистым. Его мощная грудь была обнажена, ее прикрывало только простое ожерелье из львиных клыков. Этих львов он убил на охоте, в лесах Варны. Женщина испугалась, что клыки могут поцарапать ей тело, когда она окажется в руках варвара и будет прижата к его груди. В изголовье и изножье дивана помещались резные столбики, вокруг одного из них, внизу, была обмотана веревка. На стальной стене, на крюке, висел хлыст. На туалетном столике виднелась свернутая лента.

— Ты с Майрона-VII? — спросил варвар.

— Да, господин.

— Свободная женщина, проданная для покрытия долгов?

— Да, господин.

— Какими же были твои долги?

— Более десяти тысяч даринов, — ответила она.

— А сколько за тебя дали на торгах?

— Господин, должно быть, читал мои бумаги? — недовольно отозвалась она.

— Я не умею читать, — просто ответил варвар.

Это поразило женщину, ибо она в жизни встречалась всего с несколькими неграмотными людьми, да и то в поездках, на отдаленных планетах. Конечно, в целом население Империи было грамотным.

— Должно быть, ты помнишь? — повторил он.

— Намного больше десяти тысяч даринов! — выпалила она.

— Вряд ли столько бы дали даже за сестер императора, — усмехнулся он, вспомнив белокурую принцессу Вивиану и черноволосую Аласиду, сестер Асилезия, которых он когда-то видел на летней планете. Обе сестры были весьма привлекательны.

Тогда варвар еще представлял, какие бы рабыни получились из них.

— Пятьдесят даринов, господин, — быстро поправилась она.

Вероятно, он лгал, говоря, что не умеет читать, а может быть, ему прочитали или назвали цену. Предусмотрительный Иаак включил поддельную купчую в бумаги рабыни. Женщина пришла в ярость, когда он назвал ей цену в пятьдесят даринов, но ей сообщили, что это хорошая цена, что более крупная сумма вызвала бы подозрение и вряд ли могла быть уплачена за должницу с провинциальной планеты. На многих планетах Империи рабыни ценились дешево.

— Ты тщеславна и лжива, — сказал варвар. Он взглянул на хлыст, висящий на стене.

— Простите меня, господин, — испуганно произнесла она. Он не знал, что она свободна и действительно мог наказать ее.

— Пятьдесят даринов — это очень много, — сказал он.

— Спасибо, господин.

— Сними платок.

— Да, господин.

— Ты очень красива, — заметил варвар. — Наверняка за тебя могли заплатить даже больше пятидесяти даринов.

— Да, господин. Спасибо, господин, — отозвалась женщина.

Внезапно на нее нахлынули чувства. Она знала, что как свободная женщина, она не имеет цены, а теперь всерьез обсуждала, какой цены она достойна как простая рабыня. Предполагаемая цена, пятьдесят даринов, назначенная Иааком, была слишком щедрой. Это понимание пришло к ней внезапно и стало настоящим откровением.

— Не хотел бы я быть одним из твоих кредиторов, — произнес варвар.

— Они отомщены, господин, — возразила она, — ведь теперь я рабыня.

— Иногда меня удивляет, — заметил он, — почему женщины, отлично понимая, какое наказание их ждет, позволяют себе влезать в такие долги.

— Разумеется, мы надеемся вернуть их, — объяснила женщина.

— И все же это огромный риск. Она беспокойно пожала плечами.

У нее самой были огромные долги на нескольких планетах, но Иаак выкупил их. Много раз ей приходилось ускользать от кредиторов. Часто она боялась услышать резкий стук в свою дверь. Иногда по ночам женщина вздрагивала и просыпалась, увидев во сне, как на нее, патрицианку, надевают ошейник и ставят клеймо.

— Держи руки так, чтобы я мог их видеть, растопырь пальцы, — сказал он. — А теперь повернись на коленях, держа руки на затылке. Прогнись назад и поправь волосы, а потом запусти в них пальцы, медленно, перебирая ими по голове. Встань, подними руки и повернись на месте. Вставай на колени. Раздвинь их пошире. Ложись на живот.

Женщина сердито поглядывала на него. Она чувствовала испуг.

Если ее привели сюда нагой, заставили снять платок, поставили на колени, в позу, не позволяющую быстро подняться, заставили принимать другие позы — поворачиваться, вставать, поднимать руки — то где она могла бы спрятать кинжал?

Разумеется, потом все может быть по-другому: кинжал спрячут прямо в шатре или передадут ей позднее.

— Теперь можешь ползти ко мне на животе. Она легла у его ног, повернув голову и левой щекой касаясь ковра.

— Тебе первый раз пришлось ползти к мужчине на коленях, верно? — спросил варвар.

— Да, господин, — недовольно призналась она.

— Вернись обратно и проделай это еще раз. Он заставил ее ползать трижды. Наконец он был удовлетворен.

— Встань на колени передо мной, сядь на пятки, колени раздвинь, руки держи на затылке, — требовательно сказал он. — А теперь расскажи мне о себе, и как можно подробнее.

Ей назвали множество деталей, в особенности относящихся к ее предполагаемым долгам — привлечение ее к суду, вынесение приговора, название суда, имя судьи и тому подобное на случай, если ее станут расспрашивать. Там, где ее вымышленная биография казалась слишком краткой, а прямые вопросы варвара выходили за пределы придуманной истории, она спешила добавить побольше деталей — некоторые были взяты из своей собственной жизни с соответствующими изменениями, другие же явились плодом ее фантазии.

— Ты запинаешься и путаешься, — заметил варвар.

— Простите меня, господин, — сказала она.

— И все-таки странно видеть рабыню, — продолжал он, — которая способна рассказывать о себе так связно, подробно и охотно. Выглядит так, как будто ты подготовилась к этому.

— Простите меня, господин.

— Похоже, тебе сильнее запомнились подробности твоего обращения в рабство, чем твоей жизни свободной женщины, — усмехнулся он.

— Обращение в рабство, — ответила она, — хорошо запоминается каждой женщине.

— Девушке, — поправил он.

— Да, господин.

— Или рабыне, — добавил он равнодушно.

— Да, господин.

Поскольку она стояла прямо перед ним, варвар мог внимательно наблюдать за движениями ее тела и выражением лица.

— Тебя привезли с Майрона-VII? — спросил он.

— Да, господин, — отозвалась она.

— Какого цвета там солнце? Сколько телнарианских суток длится год?

Она задрожала.

Вопросы были так просты, что отказаться от ответов было бы немыслимо.

Она не осмелилась отвечать. Что, если варвар хорошо знает эту планету? Были ли его вопросы случайными, вызванными любопытством, или здесь кроется его подозрительность?

— На самом деле я не с планеты Майрон, — объяснила она. — Я жила в Лисле, на Инезе-IV. На Майрон я бежала, чтобы спастись от кредиторов. Меня схватили в порту, поэтому я даже не видела солнца той планеты. Я ничего о ней не знаю, кроме таможни, на которой меня схватили, да суда, где меня приговорили к рабству.

— И потом тебя, как рабыню, вернули на Инез-IV?

— Да-да, — радостно подхватила она. — Можно мне опустить руки?

— Нет, — отрезал он. — Ты слишком много лжешь.

— Нет, господин! — запротестовала она.

— Не усугубляй свою вину, — предупредил он.

— Да, господин. — По ее щекам покатились слезы.

— Я бы не советовал тебе вести себя так же, когда у тебя будет свой хозяин.

— Да, господин.

— Рабыни не имеют права лгать.

— Да, господин.

— Но, вероятно, ты не послушаешься меня до тех пор, пока тебя как следует не накажут.

— Простите меня, господин.

— Сразу после вылета из Лисля ты была слишком неуклюжей.

Несомненно, он вспоминал случай с опрокинутым бокалом.

— Меня наказали, — возразила она.

— Значит, ты неловкая рабыня? — усмехнулся он. Ее глаза зло блеснули, но она тут же опустила голову.

— Не думаю так, господин, — ответила она. — Надеюсь, я перестану быть неловкой.

— Прислуживая за столом, рабыни должны быть грациозными, скромными и почтительными, — наставительно заметил он.

— Да, господин, — ответила она и подняла голову. — Можно мне теперь опустить руки?

— Нет.

Она раздраженно вздохнула.

— В нескольких случаях ты старалась привлечь мое внимание, принимая соблазнительные позы — я не ошибся? — внезапно спросил он.

— О, господин! — быстро ответила она. — Простите меня, но боюсь, это правда. Вы мужчина, а я всего лишь ничтожная рабыня. Как еще может бедная рабыня привлечь к себе внимание красивого господина?

— Ты считаешь меня красивым? — переспросил он.

— Да, господин.

— Значит, ты хотела прийти ко мне?

— Да, господин!

— И ты жаждешь мужского прикосновения?

— О, да, да, господин! — воскликнула он.'

Она должна заинтересовать его во что бы то ни стало, пробудить в нем желание, чтобы остаться с ним наедине, когда у нее будет кинжал! Сейчас у нее не было кинжала. Будь она свободной женщиной, она бы оттягивала свидание до тех пор, пока не было бы назначено время и место, пока она не была бы готова, но для рабыни это оказалось невозможным.

Он протянул руку и осторожно прикоснулся к ее телу.

Она невольно вскрякнула и отшатнулась.

— Держи руки за головой, — предупредил он. — Я не ослышался — ты сказала, что жаждешь мужского прикосновения?

— Простите меня, господин, — произнесла она и слегка подвинулась вперед, нерешительно и осторожно.

Он вновь провел по ее телу пальцами.

На этот раз женщина вскрикнула тише и густо покраснела.

Сразу после этого, хотя она и не получила разрешения сдвинуться с места, она завозилась на полу, придвигаясь ближе, но была остановлена рукой варвара.

— Господин? — вопросительно подняла она голову.

— Странно, — пробормотал он.

Она взглянула на ожерелье из львиных клыков.

Интересно, каково было бы оказаться в его руках, беспомощной и безвольной, так, чтобы он безжалостно сжал ее, как рабыню?

— Господин звал меня, — напомнила она.

— Да, — кивнул он.

— Господин звал меня, чтобы взять, как рабыню?

— Нет, — усмехнулся он.

— Нет? — изумилась она.

— Я звал тебя потому, что ты мне показалась странной, не похожей на других рабынь. Это мне было непонятно, и я решил полюбопытствовать.

— И это все?

— Нет, — покачал он головой.

Она не сдержала радостного восклицания.

— Ты можешь почистить мои сапоги, — сказал он, указывая на пару сапог, стоящих в углу. — Крем и тряпки в ближайшем ящике. Разумеется, можешь опустить руки.

— Спасибо, господин, — сухо произнесла она.

Она взяла сапоги и тряпки, опустилась на колени там, где указал варвар, и принялась за работу. Она работала медленно и осторожно, тщательно и строго следуя его пожеланиям, нанося крем на кожу и растирая его круговыми движениями. Это повторялось много раз, пока каждый сапог не был начищен дважды.

Женщину потрясла эта незначительная, обыденная работа. Она злилась, но по непонятной причине чувствовала себя возбужденной.

К ее изумлению, потом ее поставили на колени возле столбика дивана, вокруг которого была обмотана веревка. Этой веревкой варвар связал ее скрещенные запястья. Теперь она стояла на коленях у столбика в изножье дивана.

— Господин? — удивленно спросила она.

— Кажется, теперь я знаю, что в тебе необычного, — сказал он.

Она встревожилась.

— Что, по-твоему, это могло бы быть? — добавил он.

Она промолчала, чувствуя, как лихорадочно бегут в ее голове мысли.

— Вероятно, господин подозревает, что я не настоящая рабыня, — произнесла она осторожно, шутливым тоном.

В чем еще он мог заподозрить ее?

Разумеется, она могла опротестовать достоверность своего рабства. Однако на нее были составлены документы с подробными сведениями, вплоть до отпечатков пальцев. Кроме того, против нее говорило само ее присутствие на корабле, среди настоящих рабынь.

— Нет, — покачал он головой. — Ты настоящая рабыня. В этом у меня нет ни малейших сомнений — ты настоящая рабыня.

— Тогда в чем дело? — удивленно спросила она.

— Только в том, что ты сама не знаешь, что ты рабыня.

Она взглянула на него, но варвар прошел к столику, где лежал моток ленты.

— Подними голову, смотри на меня и закрой рот, — сказал он.

Размотав ленту, он заклеил ей рот. Женщина чувствовала, как лента плотно прижалась к коже.

— Я уже достаточно послушал тебя, — объяснил варвар. — Теперь ты будешь молчать.

Она смотрела на него поверх ленты. Затем он еще раз размотал ленту, на этот раз длиннее, и вновь приложил к ее лицу.

— Слишком поздно возвращать тебя в комнату для рабынь, — объяснил он.

Третий кусок, теперь длиннее предыдущего, был прижат к ее лицу. Варвар обмотал ленту вокруг шеи рабыни, потом, убрав в сторону волосы, вновь заклеил рот и после того, как голова была обернута лентой трижды, закрепил свободный конец на шее, пониже затылка.

Проделав все это, варвар взглянул на женщину.

— Ты слишком соблазнительна, — произнес он. Она быстро опустила голову.

Варвар выключил свет и улегся на диван.

Прислушавшись к его ровному дыханию, женщина попыталась развязать веревки, но вскоре поняла, что это бесполезное занятие.

Долгое время она просидела на коленях, задыхаясь от злости.

Она не могла заснуть.

Поздно ночью она попыталась заговорить, но лента плотно закрывала рот. Ей пришлось молчать, как простой рабыне.

Иногда она ворочалась и постанывала — тихонько, беспомощно, умоляя обратить на себя внимание.

Но даже если варвар и слышал ее, он не подал виду.

К утру она заснула, положив голову на кровать, рядом с его ногами. Матрос пришел за ней позже. К этому времени варвар уже покинул каюту.

— Ясно, что варвар исчез, — взволновано проговорила хрупкая брюнетка, по-прежнему стоя на пороге длинного, низкого каменного барака, — и никто не знает, куда он делся!

Блондинка, которая в своей короткой тунике полулежала на тонком, твердом полосатом тюфяке металлической койки, вздохнула. У нее кружилась голова, когда она пыталась понять всю важность сообщения брюнетки.

— Да что с тобой, белобрысая? — вновь спросила одна из рабынь.

Волнение блондинки становилось заметным.

— Ничего, — вздохнула она.

— Разве к нам это имеет какое-нибудь отношение? — спросила старшая рабыня у брюнетки.

— Не знаю, — отозвалась та.

— Кому какое дело до варвара! — воскликнула другая девушка. — Что будет с нами?

— Вот именно, — поддержало ее несколько голосов.

— Мы здесь уже несколько дней.

— Почему нас держат здесь, в бараке?

— Почему нас до сих пор не продали?

— Нас уже давно пора было заклеймить, — возмущалась одна из рабынь. — Нас должны были продать на торгах!

Из всех женщин только одна блондинка знала, зачем рабынь привезли в Веницию. Только она знала, что эти женщины не были предназначены для продажи.

Если варвар исчез, в отчаянии думала блондинка, она не сможет выполнить поручение! Но тогда агент обязательно должен найти ее и обеспечить безопасное возвращение в Лисль. А если он не появится? Если, по каким-либо причинам, агента даже не было на корабле? Что тогда? Она знала, что Иаак предусмотрителен. Несомненно, ее документы рабыни сделаны, как следует.

— Вероятно, нас выставят на продажу завтра, — вздохнула одна из девушек.

— Дуры! Дуры! — вдруг закричала блондинка со своей койки. — Разве вы не знаете, что вместе с нами на Лисле грузили товары? Разве не понятно, почему нас держат в бараке, а товары сложили во дворе! Их не будут продавать! Никого из нас не будут продавать в Вениции, дуры! Всех вас обменяют или подарят!

— Нет! — вскрикнула одна из рабынь.

— Белобрысая лжет!

— Побьем ее!

В бараке послышался звон цепей.

Блондинка вскрикнула и опустилась на койку, прикрывая голову руками. До нее могли дотянуться только две соседки.

Удары маленьких кулачков дождем посыпались на блондинку. Она пронзительно вскрикивала, съеживаясь на койке.

— Нет! — закричала старшая рабыня, прикованная возле двери. — Прекратите! Прекратите!

Кулачки замерли. Рабыни были так же перепуганы, как и злы.

— Боюсь, белобрысая права, — вздохнула старшая девушка.

— Мы предназначены для обмена? — в ужасе спросила одна из рабынь.

— Да, — кивнула старшая.

— Но для обмена с кем? — дрожащим голосом воскликнула другая рабыня.

— С варварами, герулами и прочими — кто знает! — произнесла старшая.

— Значит, они могут отдать нас, кому захотят… — простонала рабыня.

— Они не могут сделать этого!

— Они могут сделать, как пожелают, — возразила старшая. — Мы же рабыни.

— Да, нас могут отдать тому, кому захотят хозяева, — испуганно пробормотала младшая из девушек.

Другая кивнула.

— Мы рабыни.

Блондинка легла на живот, повернув голову и прижавшись правой щекой к тюфяку. Ее пальцы впились в грубую мешковину. Она слегка шевельнула левой ногой, чувствуя на ней тяжесть браслета.


Глава 16


— Он жив? — спросил Варикс.

— Не знаю, — пожал плечами Олар.

— Это герул?

— Нет.

— Тогда не надо убивать его, — заключил Варикс.

— Думаю, он уже мертв, — возразил Олар.

— Посмотри, если он из Телнарии, то у него могут быть деньги.

— Вряд ли он из Телнарии, — ответил Олар.

— Тогда кто же он?

— По виду — отунг.

— Но как он оказался здесь, так далеко? — удивился Варикс.

Он тревожно огляделся.

— Не нравится мне это, — пробормотал Олар.

Варикс носил на лице изогнутую костяную пластинку, приделанную к полоскам кожи. В пластинке были прорезаны горизонтальные щели, чтобы можно было видеть и в то же время глаза не слепил бы блеск снега. У Олара были точно такие же снегозащитные очки. В этот полдень на равнине Барриону-эво было солнечно, но морозно. Солнце ярко освещало снежный покров. Стоял месяц Игона, и каждый, кто осмелился бы появиться на равнине без очков, быстро мог ослепнуть. Оба мужчины носили меховую одежду и высокие меховые сапоги. Каждый был вооружен: Варикс — ножом и топором, Олар — ножом и копьем.

Оба охотились на викота.

Вчера они настигли одного, пересекающего Лотар по льду и движущегося на восток.

Все утро мужчины шли по следу, но сейчас совершенно забыли об охоте.

— Если он мертв, давай заберем его вещи и уйдем, — предложил Варикс. — А если жив, убьем его, и посмотрим, есть ли у него что-нибудь ценное.

— Мы же не герулы, — возразил Олар.

— Мы бедны, — напомнил Варикс.

— Может, это разведчик герулов.

Варикс отгреб ногой снег от края волокуши, возле которой лежали останки лошади, а внутри ее туши виднелся человек или человекоподобное существо.

— Он не выглядит истощенным, — заметил Варикс.

— Вероятно, он умер совсем недавно.

— Или еще не умер.

— На холоде мертвые долго остаются похожими на живых, — напомнил Олар.

Варикс отошел подальше от коня.

— Давай пройдем назад по следу, — предложил он.

Олар подошел к нему, оставляя глубокие следы в снегу. Оба стояли спиной к коню.

— Смотри, какие следы, — указал Варикс. — Должно быть, этот человек тащил на себе коня.

— Зачем? — изумился Олар.

— Не знаю.

— Наверное, он очень силен, — уважительно произнес Олар.

— Он мог питаться кониной, — размышлял Варикс.

— Значит, не умер?

— Вот и я об этом думаю.

— Смотри, на волокуше свернутая шкура викота, — прошептал вдруг Олар.

— Это не шкура того, за которым мы охотились, — пробормотал Варикс.

— Да, она пятнистая.

Оба мужчины прошли еще дальше по блестящему глубокому снегу.

— Это приманка и ловушка, — вдруг произнес Варикс.

— Да, — согласился Олар.

— Он герул.

— Он не похож на герула, — возразил Олар. Такой способ охоты иногда применяли герулы.

Охотник лежал, притаившись у конского трупа, а когда викот или волк, медведь-арн или снежный медведь, которые приходили с севера в месяц Игона, подкрадывались достаточно близко, охотник наносил удар длинным, острым лезвием копья. Обычно поблизости скрывались другие охотники, они лежали в снеговом убежище, готовые прийти на помощь. Если зверь не умирал сразу, он мог еще долго убегать от охотников, оставляя отчетливые следы на снегу.

— Ты понимаешь, что я говорю? — произнес Олар, подойдя к конскому трупу. — Ты жив?

Ему никто не ответил.

— Я боюсь, — признался Варикс.

— Почему?

— Это наверняка приманка.

— И что же тебя тревожит? — удивился Олар.

— То, что сейчас ее приготовили не для викота, — ответил Варикс.

— Тогда для кого же?

— Боюсь, что для нас.

В это время позади них послышался тихий звон упряжи и фырканье лошади. Оба мужчины обернулись.

— Герулы! — крикнул Олар.

Герулов было семеро — трое стояли позади мужчин, двое появились спереди, за волокушей, и еще двое заходили с боков, по одному с каждой стороны, в своих темных кожаных одеждах, меховых плащах, конических, отделанных мехом шапках, с длинными, тонкими жезлообразными копьями. Слева, у их седел, висели щиты. Герулы даже не потрудились взять их в руки. Четверо, которые приближались спереди и с боков, остановились, натянув поводья. Герулы образовали круг не более десяти ярдов в диаметре.

В центре круга стояли Олар и Варикс, а также волокуша с грузом.

Кони герулов переступали на снегу, слышалось звяканье сбруи и громкое дыхание. Пар поднимался вокруг конских голов.

— Вы понимаете нас? — спросил вожак герулов Олара и Варикса.

— Да, — ответил Варикс.

Несмотря на бесчисленные способы общения, множество языков, как словесных, так и языков жестов, сосуществующих в галактике, телнарианский язык — его имперский вариант и территориальные диалекты — был самым распространенным в Империи среди существ, способных издавать звуки или их подобие. Даже злейшие враги Империи, чтобы иметь возможность общаться между собой, прибегали к телнарианскому языку. Лингвистическое и культурное влияние Империи, помимо ее гражданской и военной силы, было жизненно важным для миллионов разумных существ. Существовало множество различных легенд о том, как Орак, верховный бог, придумал телнарианский язык, чтобы люди могли общаться друг с другом. Обычно его считали родным языком большинства разумных существ. То, что сам телнарианский язык был порожден бесчисленным множеством древних языков, понимали и принимали только несколько ученых. Однако не вызывало сомнения, что телнарианский язык был более древним, чем сама Телнария. В развитом виде он присутствовал с самого начала существования Империи, о чем свидетельствуют древнейшие из имперских рукописей и табличек. По-видимому, на этом языке говорили несколько родственных народов, и одним из них являлись телнарианцы — народ, основавший Империю. Разумеется, по названию этого народа был известен и язык.

— Вы охотитесь? — спросил довольно дружелюбно вожак герулов, подъехав поближе. Снег доходил до колен его лошади. Мужчинам он достигал до бедер.

— Да, — кивнул Олар.

— На викота, — добавил Варикс.

— А вы тоже охотитесь? — спросил Олар у вожака герулов.

— Да, — ответил тот.

— На людей? — спросил Варикс.

— Нет, на викота, — возразил вожак.

— На того же, за которым идем мы, — предположил Олар.

— Может быть, — согласился герул.

— Это огромный белый зверь?

— Да.

— Значит, и вправду тот же самый.

— Да, но похоже, мы поймали людей, — добавил герул.

— Это не ваша ловушка? — спросил Олар.

— Нет, и не ваша? — удивился герул.

— Нет, — покачал головой Олар.

— Где вы хотите умереть, — спросил герул, — здесь или в лагере? .

— Для похлебки они сгодятся — слишком костлявы, — заметил один из герулов.

— Мы пешие, а вы на конях, — сердито возразил Олар.

— Таким, как вы, мы не позволяем иметь коней, — напомнил вожак герулов.

— Давайте отведем их в лагерь и пустим голыми по снегу, затравим собаками! — предложил герул.

— Отпустите нас, — попросил Олар.

— Вы не женщины, — сказал один из герулов. — Их мы иногда щадим.

— Но перед этим как следует развлекаемся, — добавил другой.

— Их приятно бить, — мечтательно проговорил третий.

— На их безволосой коже остаются хорошие отметины, они забавно корчатся.

— На их маленькие тела и гладкую кожу бывает приятно посмотреть на ложе из шкур, — заключил вожак.

— Вы верхом, — вновь напомнил Олар. — И вас семеро.

— А вам нельзя было появляться на плато Тунг, — возразил вожак.

— Вам не разрешено переходить Лотар, — добавил другой.

— Свяжите их, — приказал вожак.


Глава 17


— Вы должны простить нас, — произнес брат Грегори, освещая маленькой тусклой лампой спуск по длинной, винтовой влажной лестнице вниз, в мокрые и душные мрачные глубины фестанга, — но для нескольких из наших братьев влага жизненно необходима.

— Понимаю, — кивнул Юлиан.

Он снял пиджак, его рубашка промокла от влаги и пота.

Снизу слышалось пение братьев.

Там и тут в крошечных нишах виднелись обрядовые таблички.

— Это женщина? — в ужасе воскликнул привратник, указывая на маленькую фигурку рядом с Юлианом и Туво Авзонием. Все трое уже давно высадились из катера в долине, внизу.

Внешние ворота фестанга со скрипом отворились, пропуская путников.

От долины до внешних ворот фестанга вела вьющаяся, неровная тропа, тянущаяся несколько миль. По ней редко ходили путники. Фестанг Сим-Гьядини посещало мало гостей.

В деревне, внизу, они узнали, что не подобает приближаться к фестангу иначе, чем пешком и совершенно безоружным.

В различных местах тропы находились защитные устройства, которые могли быть внезапно приведены в действие.

Это делалось из самого фестанга, где после наблюдения операторы давали команды контрольным устройствам.

Юлиана и Туво Авзония сопровождал один из известных в фестанге жителей деревни.

— Да, — ответил Юлиан.

— Женщинам нельзя входить сюда, — возразил привратник.

— И это гостеприимство фестанга Сим-Гьядини? — раздраженно произнес Юлиан.

— По виду ей не требуется медицинская помощь — у нее нет кровотечения, она не умирает, — произнес привратник.

— Нет, — подтвердил Юлиан.

— Тогда ей нельзя входить.

Он старательно отворачивался, пытаясь не глядеть на спутницу Юлиана и Туво Авзония.

— Но она как следует укутана, — возразил Туво Авзоний.

Объект их спора, маленький, в меховых сапогах и плотно укутанный в меха, стоял на коленях на каменных плитах перед воротами, дожидаясь, пока ворота откроются в ответ на тройной стук огромного металлического кольца по пластине.

Путешествуя с Юлианом и Туво Авзонием, благодаря непрестанному обучению, она достигла значительных успехов в понимании своего рабства.

Сейчас ее руки были не в рукавах, а за спиной под меховой курткой, их запястья были связаны.

На ее шее, поверх мехов, виднелся металлический ошейник, от которого тянулась легкая, красиво выкованная цепь, пропущенная через петли куртки.

Когда дикие народы перегоняли рабынь зимой, их обычно заковывали в цепи и заворачивали нагими в теплые меха. При этом снижалась вероятность того, что они попытаются бежать в пути или на ночевке, из лагеря.

— Это неважно, — отрезал привратник.

— Она всего лишь животное, рабыня, — убеждал Туво Авзоний.

Женщина подняла голову. Ее лицо почти скрывал тяжелый меховой капюшон, но все же было видно, что она красива. Пряди рыжеватых волос выбились из-под капюшона, окружая ее личико.

— В фестанг не позволено заходить даже самкам животных, — объяснил привратник. — Даже птицам, курицам, овцам, коровам, сукам, кобылам и так далее, — никому из них нельзя появляться в фестанге.

— Опусти голову, — приказал Юлиан. Рабыня немедленно уткнула подбородок в грудь.

— Теперь можете посмотреть на нее, — обратился Юлиан к привратнику. — Вы ничего не заметите.

— Нет, — отказался привратник. — Я вижу, как меха очерчивают тело, и по этим очертаниям нетрудно догадаться, что в меха одета женщина.

— Боюсь, он прав, господин, — произнес Туво Авзоний.

Маленькая фигурка, центр их внимания, слегка вздрогнула, не поднимая головы.

— Уведите ее, — решительно заявил привратник.

— Уведите ее в долину, к катеру, — приказал Юлиан.

— Господин! — запротестовал Туво Авзоний.

— Все верно, — кивнул Юлиан. — Я должен был это предвидеть.

— Иначе я буду вынужден закрыть ворота, — предупредил привратник.

— Она уходит, — заверил его Юлиан и кивнул Туво Авзонию.

— Вставай, рабыня, — обратился к девушке Туво Авзоний.

Она поднялась и последовала за ним с опущенной головой, мелкими шагами, удаляясь от ворот туда, где стоял проводник.

— Теперь я могу войти? — спросил Юлиан.

— Конечно, — кивнул привратник.

Стоя рядом с проводником, рабыня оглянулась на ворота.

Привратник закрывал их, навалившись всем телом. На мгновение остановившись, он жадно и сердито оглядел рабыню, а затем резко захлопнул ворота. Юлиан нетерпеливо ждал его внутри.

Рабыня слышала, как тяжелые засовы скользнули в петли с внутренней стороны ворот, — сперва один, потом второй.

Рабыня на мгновение встретилась взглядом с проводником, грубым деревенским парнем, и отвела глаза.

На его лице ясно читалось желание.

Он был крестьянином — простым, грубым, неотесанным и похотливым.

Рабыня вновь поняла, что она привлекательна, как понимала это на патрульном корабле, прислуживая за столом, подавая блюда, обнаженная, только в ошейнике и короткой тунике, под пристальным наблюдением Юлиана и Туво Авзония. Они старались научить ее красивым позам, грациозным движениям, навыкам, которых мог потребовать от рабыни самый взыскательный хозяин. И теперь даже здесь она сознавала свою привлекательность — от того, как сердито и с отвращением смотрел на нее привратник, противник естественности и силы, которую он считал ошибочной, презренной, проклятой, человек, который был полузамученной жертвой утрированно-жестокой аскезы, при которой требовалось подавлять влечения и желания; и от того, как смотрел на нее крестьянин — с таким одобрением он мог бы разглядывать подходящую свинью.

Теперь рабыня по многим признакам умела распознавать свое влияние на мужчин, свою власть, с помощью которой она при различных обстоятельствах могла царить над ними.

Неудивительно, думала она, что они раздевают нас, заковывают в цепи и сажают в клетки, нет ничего странного, что они покупают и продают нас.

Мы слишком красивы и слишком опасны, чтобы оставаться на свободе. Что за чушь — обязательно быть свободными! Нелепо, когда женщина остается свободной. Мы предназначены для мужчин самой природой, они знают, что мы принадлежим им. Поэтому неудивительно, когда они делают с нами все, что пожелают.

Мы принадлежим им, думала она, но в этом нет ничего странного. Мне они нравятся, только пусть будут строгими ко мне! Презираю слабых мужчин! О, господа, будьте только сильными!

— Пойдем, рабыня, — позвал ее Туво Авзоний. Вместе с проводником он уже был в нескольких ярдах от нее.

— Да, господин! — отозвалась девушка и поспешила за ним.

Ее хозяином был Туво Авзоний. Но он обращал на нее мало внимания, казалось, сильнее его влечет к другой рабыне, Сеселле, оставшейся на планете Инез-IV. Разумеется, он мог иметь двух рабынь. У некоторых мужчин рабынь было несколько. Господин Юлиан, чьи привычки она постепенно узнавала, стоя перед ним нагой на коленях в знак покорности, тоже привык повелевать женщинами, но к ней самой даже не притронулся, только однажды связал ее и ударил плетью за неловкость. Ему нравилась рабыня из народа варваров. Но девушка была уверена, что после обучения она может поспорить с простой женщиной варваров. Пусть тогда выбирает, думала она, или возьмет нас обеих! Команде запрещалось прикасаться к ней. Рабыня была еще девственницей — вполне обычное явление, ведь ее продали в качестве горничной знатной женщины еще в четырнадцать лет.

То, что она девственница, наверняка нравится мужчинам, но рабыня не знала, почему. Конечно, для нее это было важно. Ей бы не хотелось однажды проснуться в своей клетке и обнаружить, что ее лишили девственности.

Она поспешила по тропе, чтобы догнать мужчин.

Они ушли далеко вперед и не оглядывались.

Один раз она упала, тяжело рухнув на левое плечо, и не смогла смягчить падение, потому что ее руки сдерживали цепи. Со стоном она поднялась на ноги, попробовала поправить цепи, которые двигались по меху, и вновь поспешила по тропе, догоняя мужчин.

Теперь они ушли еще дальше.

Рабыня крикнула:

— Подождите, господин! Прошу вас, подождите! Они не стали ждать.

Рабыня прибавила шаг.

Она не осмелилась позвать еще раз — ей вовсе не хотелось терпеть наказание.

— Брат Вениамин! — негромко позвал брат Грегори. Он стоял на влажных камнях у края широкого, темного бассейна с теплой водой, поднимая в руке крошечную лампу.

В самой комнате по периметру было несколько тусклых лампочек на узких, круглых подставках. Комната была округлой, с небольшим куполом вверху.

Лампы приносили с собой братья и брали их обратно, поднимаясь на верхние этажи.

Темная вода в бассейне забурлила, на поверхности показалось несколько пар больших, круглых глаз.

Глаза уставились на Юлиана.

По ним было трудно догадаться о том, какие чувства испытывает их обладатель.

— Надеюсь, я не нарушил его медитации, — проговорил Юлиан.

— Приближается время седьмого удара, — объяснил брат Грегори. — Иначе я привел бы вас сюда попозже. Разумеется, наши братья принадлежат к различным видам существ.

— Понятно, — кивнул Юлиан.

Но брат Грегори на этом не остановился.

— Наш искупитель, наш господь Флоон, да будет благословенно его имя, принадлежал к такому же виду, как и брат Вениамин.

— К виду двуногих саламандр? — спросил Юлиан.

— Да, ящеров, — кивнул брат Грегори.

— Вам не кажется странным, что эманацией вашего Карша, насколько я понимаю, был ящер?

— Почему? — удивился брат Грегори.

— Вы правы, — пожал плечами Юлиан. — Почему бы и нет?

— Вероятно, вы считаете, что его эманацией должен был быть человек?

Юлиан промолчал.

Брат Грегори выглядел немного обиженным. Сам он принадлежал к виду воритов с лазурной шерстью.

— Его эманация может проходить в каком угодно виде, — добавил Юлиан.

— Верно, — кивнул брат Грегори.

— Я бы хотел поговорить с братом Вениамином, — произнес Юлиан, обращаясь к существу в бассейне.

В это время где-то далеко раздался звук колокола, но он был хорошо слышен на лестнице, внизу, в комнатах, и, несомненно, во всех глубинных помещениях и запутанных коридорах и кельях фестанга. Вероятно, колокол слышали даже внизу, в долине.

— Отвернитесь, — попросил брат Грегори, — братьям необходимо одеться.

Юлиан отвернулся.

Он слышал позади мягкий плеск воды, шлепанье тел по камням, звук капель, переступание мокрых ног.

— Я брат Вениамин, — сказал голос позади него.

— Я Юлиан из патрицианского рода Аврелиев, родственник императора Асилезия, — произнес Юлиан, не оборачиваясь. — Я могу представить рекомендательные письма.

— Значит, вы телнарианец, — произнес голос.

— Да, — подтвердил Юлиан.

— Он пришел, чтобы спросить про Пса, — объяснил брат Грегори.

— Уже много лет я жду, когда меня спросят о нем, — вздохнул голос позади, — но даже не подозревал, что это будет телнарианец.

— А кто же? — полюбопытствовал Юлиан.

— Я думал, ко мне придет вандал-отунг. Брат Грегори пожал плечами.

— Так вам известно происхождение человека, которого вы называете Псом? — спросил Юлиан.

— Да, — ответил голос.

— Вы можете подтвердить его?

— Конечно.

— Мне можно повернуться? — спросил Юлиан.

— Лучше не надо, — ответил брат Грегори. — Он наполовину одет, но раны от покаяний еще свежие. Это признак суетности — носить одежду.

— Что это за покаяния? — спросил Юлиан.

— Мы приносим их с помощью каменных зазубрин на стенках бассейна.

— Так чем вы можете подтвердить свои слова? — обратился Юлиан к брату Вениамину.

— Я покажу вам, — ответил голос. — Ступайте впереди меня по лестнице.

Брат Грегори направился вперед, освещая ступени лампой, Юлиан последовал за ним. Позади шли братья, каждый со своей лампой, и приглушенно пели гимн Флоону.

— Вы не откажетесь пообедать с нами в трапезной и остаться переночевать? — спросил брат Грегори.

— К сожалению, мне пора уезжать, — ответил Юлиан.

— В нашем фестанге бывает мало посетителей, — пояснил брат Грегори. — За последние два года вы — единственный гость.

— Мне очень жаль, — повторил Юлиан.

— Некоторые из более слабых братьев, боюсь, что и меня можно причислить к ним, — сказал брат Грегори, — жаждут услышать новости о внешнем мире. Путешествовать ночью очень опасно — автоматические устройства ставятся на определенное время, кое-где мы спускаем собак. Вряд ли вы доберетесь до деревни живым.

— Тогда я буду рад принять ваше приглашение, — ответил Юлиан.

— Отлично! — заметно обрадовался брат Грегори. Поднимаясь по лестнице, Юлиан заметил, как и при спуске, что ее ступени покрыты темными пятнами.

Он обратил внимание в одной из ниш на изображение Флоона на электрическом стуле, или, скорее, растянутым на раскаленной дыбе. Выражение ужасной боли на его лице, мучительно изогнутое тело заставили Юлиана почувствовать тошноту. Как отличалось все это от яркого солнечного света и голубых небес пантеона Орака!

Но именно здесь, в фестанге Сим-Гьядини, находилась тайна происхождения крестьянина, или гладиатора, или воина, или вождя, или капитана, известного под именем Отто, или Оттония.

— Что это за доказательство? — спросил Юлиан.

— Сейчас вы увидите, — пообещал голос позади него.


Глава 18


Логово зверя рядом казалось не случайным совпадением, по крайней мере, в первые минуты.

Зверь был невероятно встревожен, все его чувства были заострены, как иглы, напряжены от возбуждения.

В его груди зажигалась холодная ярость, вызванная голодом.

Такие звери не впадают в спячку даже в месяц Игона. Он пережил восемь зим на равнине Баррионуэво.

Едва выставив из снега кончик носа — незаметный для тех, кто не знал, в какую сторону нужно смотреть — зверь затаился.

Ветер завывал, поднимая вихри на вершинах снежных холмов.

Чуткие, подрагивающие широкие ноздри зверя уловили запах лошадей, герулов и людей. Этот запах был определенным, его невозможно было спутать зверю, для которого обоняние являлось более важным чувством, чем зрение. Ветер дул в сторону зверя, поэтому лошади не могли учуять его запах.

Зверь пополз в ту сторону, откуда доносился запах, низко прижимая тело к снегу, так, что оно казалось всего лишь снеговым гребнем, который гонит ветер.

Зверь прополз немного и остановился, затем продолжал двигаться вперед короткими рывками.

Останавливаясь, он делался как бы застывшим, только иногда подрагивали веки его огромных зеленых глаз с черными вертикальными зрачками, высотой не менее двух дюймов, да подергивался белый длинный хвост, выдавая возбуждение зверя.

Впереди, на расстоянии двухсот ярдов от того места, где лежал, затаившись, зверь — шелковистый и белый, почти плоский в снегу, почти не видимый на белом фоне, различимый только по глазам и носу, — показались темные фигуры, ясно выделяющиеся на снегу, фигуры, от которых шел этот безумно возбуждающий, пьянящий зверя запах, именно тот запах, который мог свести с ума зверя в месяц Игона. Едва слышное ворчание вырвалось из его широкой глотки.

Он подождал, заметил, что темные фигуры по-прежнему двигаются спокойно, и пополз к ним.


Глава 19


— Теперь они связаны, как варды, — произнес один из герулов, отступая назад.

— Как же мы сможем бежать у вашего стремени, — спросил Олар, — если мы так связаны, что будем увязать в снегу?

— Это будет трудно, — согласился вожак герулов, который еще сидел верхом вместе со своими четырьмя людьми. Двое спешились, чтобы связать Олара и Варикса.

— Не понимаю, — удивился Варикс.

— Сломайте волокушу и разведите костер, — приказал вожак герулам.

— Не понимаю… — повторил Варикс.

— Ловушка была ни вашей, ни нашей, — объяснил вожак. — Зато волокуша сойдет на растопку.

— Вы замерзли? — спросил Олар.

— Ты думаешь, мы звери, чтобы есть сырое мясо? — усмехнулся вожак герулов.

— У нас с собой нет котлов, — вспомнил один из спешившихся герулов.

— Думаешь, мы отдадим таких, как вы, псам? — спросил другой.

— Нет! — воскликнул Олар.

— Почему? — спросил Варикс.

— Вы не пытались драться, — ответил вожак герулов.

— Мы помним, как дрались раньше вандалы, — добавил другой герул.

— Вы на конях, а мы пешие, — напомнил Олар.

— Мы голодны, — сказал спешившийся герул.

— Из вас выйдет хорошее жаркое, — усмехнулся другой.

Олар и Варикс, связанные спиной друг к другу и усаженные в снег, напряглись.

— Сломайте волокушу, — повторил приказ вожак герулов. Он держал копье в правой руке или, вернее, правом придатке. Это была конечность со множеством суставов, покрытая шерстью, теперь спрятанная в пышном, расшитом меховом рукаве. У вожака было два таких органа, как и у остальных, поскольку род занятий способствовал естественному выживанию симметрично устроенных существ. На конце каждого придатка, в углублении под твердыми мозолистыми выпуклостями, имелась небольшая анатомическая особенность — выпуклый орган чувств. В его функции входили распознавание вкуса, зрение и даже обоняние, и этот дополнительный орган, имеющийся не только у герулов, но и у хагинов, давал им преимущества перед миллионами различных существ во всех галактиках. Разумеется, наличие одинаковых органов у двух видов не означало, что они испытывают одинаковые ощущения. Точно определить это было невозможно даже применительно к зрению, так как зрительные ощущения различных видов неидентичны в отношении одного и того же объекта. Подобно этому, зрительное восприятие у насекомых и у людей не может быть одинаковым. Зрение существа, глаза которого находятся по бокам головы, окажется совершенно иным, чем у индивида, глаза которого расположены на одной плоскости, создавая бинокулярный фокус. Зрительное восприятие существ с устройством глаз на ножке или даже с семью глазами, расположенными в различных местах тела — сверху, снизу, сбоку — окажется отличным от первых двух и так далее. Не будем пытаться понять специфическую природу сенсорного восприятия, связанную с маленьким, защищенным органом на конечностях герулов, тем более что у нас самих никогда не будет такого органа. Для тех же, у кого такой орган есть, словесное его описание будет излишним. Понять же строение незнакомого органа сложно и неразумно. Даже самые точные определения не внесут в этот вопрос ни какой ясности. По этому поводу могут возникнуть споры. К примеру, предположим, что у кого-либо нет отдельного вида восприятия. Будут ли полезными этому существу слова о том, что вкус апельсина ассоциируется с жаром полуденного солнца, что запах влажной травы подобен привкусу вина, что звук трубы сравним с полыханием костра? Функцией органа герулов или одной из его функций было точное восприятие. В некотором смысле оно давало им способность реагировать на биологическом уровне, а при выделении соответствующих химических веществ или с помощью наследственных особенностей эта способность трансформировалась на уровень сознания. Этот орган, не являющийся рудиментарным, казалось, в эволюции вида герулов предшествовал развитию других чувств, таких, как зрение и слух. Он или его предшественник самостоятельно функционировал, распознавая предметы, главным образом выделяя из них съедобные и несъедобные. С самого начала он имел сведения об известных химических макросоединениях, которые являются саморазрушающимися, определял, что способен поглотить организм с пользой для себя, а что нет. Разумеется, подобное восприятие требовало новых стадий своего развития. Неперевариваемые соединения постепенно исключались, а те из них, которые образовывали ядовитые, но приемлемые и даже притягательные вещества, требовалось исключить ради того, чтобы не повредить реплицирующие гены. Предположительно этот орган, с тех пор, как партеногенез заменился половым размножением, стал полезным для распознания особей собственного вида. Разумеется, процесс распознавания таких особей и определения их пригодности у герулов потребовал значительного периода времени. По мере того, как живые существа развивались, происходил естественный отбор, этот орган способствовал сплочению видовых групп, так же, например, как запах гнезда, метки на территории воздействуют на животных или насекомых, живущих большими сообществами. В некоторых случаях он способствовал закреплению связей между отдельными особями. В общем, такой орган был весьма любопытным и редким, особенно у разумных существ.

Тупой конец копья, схваченного правым придатком герула, упирался в правое стремя.

Один из двух спешившихся герулов в ответ на приказ вожака сломать волокушу, поднял топор Варикса, валяющийся в снегу и направился к ней.

— Ота! — издал он громкое восклицание удивления.

— В чем дело? — спросил вожак.

— Здесь что-то есть!

— Что? — нетерпеливо переспросил вожак.

— Труп!

— Это точно труп?

— Думаю, да, — кивнул герул.

Он осторожно потрогал тело, лежащее между ребер обезглавленной, полусъеденной конской туши.

— Да, — сказал герул. — Он не двигается, значит, мертв.

— На волокуше лежит шкура, — заметил вожак герулов, указывая на свернутую крапчатую шкуру.

— Наверное, эту приманку оставил тот парень, — размышлял один из конников.

— Кто он такой? — спросил герул.

— Похоже, отунг.

— Здесь? — изумился вожак.

— Да, это отунг.

Вожак герулов и ближние к нему товарищи обменялись встревоженными взглядами.

Можно было ожидать, что поблизости затаились базунги, если уж они отважились перейти Л отар.

— Работай, — приказал вожак.

Герул у волокуши отложил в сторону топор, воткнув его лезвием в снег, и выломал несколько ребер туши.

Разбив грудную клетку, он вытащил тело на снег.

Вожак герулов нетерпеливо посматривал на волокушу.

— Утинн! — позвал он.

Герул, стоявший у волокуши по пояс в снегу, не шевелился.

— Живее! — прикрикнул вожак.

Но в позе герула было что-то странное и неестественное.

— Голова, что с головой! — вдруг закричал ближайший к вожаку герул.

— Атлар! — крикнул вожак.

Второй спешившийся герул неохотно приближался к первому.

— Атлар! — грозно повторил вожак.

Тот пробрался к своему товарищу, стоящему по пояс в снегу, тронул его за голову и вернулся к вожаку.

— Шея сломана, — сообщил он. — Он мертв.

— Как это могло случиться? — удивился один из герулов.

— Утинн — наш шаман, — объяснил ближайший герул вождю. — Он умер, чтобы уйти в землю духов и вернуться, принеся знания, тайны и лекарства.

— Утинн не был шаманом, — беспокойно оглядываясь, возразил вожак.

— Он еще вернется, — повторил герул.

— Со сломанными шеями не возвращаются к живым, — ответил другой. — Это же не таинственная смерть во сне или трансе.

— Духи унесли его в уплату за людей из Ифенга, — поежился третий герул. Веницию герулы называли Ифенгом. Несколько других народов звали город Шарнхорстом.

— Это колдовство братьев из фестанга Сим-Гьядини, — пробормотал один из герулов.

Братья не пытались разубедить в своих псевдоспособностях герулов.

Разумеется, герулы почти не угрожали самому фестангу, но часто нападали на его деревни.

— Утинн сам сделал это, — уверял один из герулов.

— Значит, он шаман, — ответил другой.

— Он не шаман! — протестовал вожак.

— Но тогда как это могло случиться? — спросил первый.

— Не знаю, — пожал плечами другой.

— Мне страшно, — произнес тот, что стоял рядом с вожаком.

Вожак герулов оглянулся. Равнина казалась пустынной, она была покрыта белым нетронутым снегом.

Вожак повернулся.

— Атлар, — спокойно позвал он, в то же время высвобождая из стремени тупой конец копья.

— Да? — отозвался герул, к которому он обратился, отпуская голову Утинна, которая мягко, будто привязанная, свалилась на плечо трупа.

— Отойди подальше.

Герул отступил, барахтаясь в снегу.

— Подними топор, — добавил вожак.

Неуверенно, не спуская глаз с волокуши, Атлар протянул правую руку, или придаток, и схватился за топор.

— Подними топор, — терпеливо повторил вожак герулов.

Атлар поднял топор, обхватив его рукоятку обеими руками, положил себе на плечо и оглянулся на вожака, сидящего верхом в нескольких футах от него.

— Убей! Убей его! — внезапно закричал вожак герулов, указывая в сторону волокуши и коня концом копья.

Но в тот же самый момент с криком ярости и силы, криком, напоминающим военный клич, мощная фигура, почти вдвое превышающая размерами фигуру обычного мужчины, поднялась от конской туши — неожиданно, внезапно, подобно молнии или льву в прыжке; казалось, она поднялась прямо из туши коня, из его торчащих сухих, замерзших ребер, сокрушая застывшие кости, разлетающиеся вокруг. Ее появление было подобно удару змеи или льва, прыгнувшего на кучу хвороста или соломы, — хлопья снега полетели во все стороны, и Атлар побледнел и выронил топор в снег.

Неизвестный человек метнулся в сторону, не пытаясь сдержать ярость, ворча и всем свои видом напоминая скорее животное, чем человека, — и через секунду тело Атлара, извивающееся и залитое кровью, было поднято высоко над его головой.

За один краткий миг, как и следовало ожидать от ученика школы Палендия, этот человек охватил взглядом и запомнил расположение всех герулов.

Из них пятеро были еще верхом, две лошади без всадников стояли рядом в снегу со спутанными передними ногами — их связали поводьями, свисающими с уздечек, — а пятеро других лошадей храпели, вставали на дыбы, причем одной из них удалось сбросить своего всадника. Из стреноженных лошадей одна попыталась бежать, но с тонким ржанием упала, видимо, сломав ногу, а другая повалилась на бок, катаясь по снегу.

Боевой клич воодушевил человека, который его издал, но, что еще важнее, он на миг привел в оцепенение врагов. Рев льва играет такую же роль. Часто нападающему нужно выиграть всего один момент неподвижности противника, чтобы достичь своей цели, нанести удар, прыгнуть в нужное место и сократить дистанцию.

Испустив еще один крик, мощная фигура рванулась вперед, взметая снег вокруг себя, схватила топор Атлара и бросилась на ближайших конных герулов. Первый удар острого лезвия снес голову коню, и фонтан крови, вырвавшийся из раны, окрасил снег на ярды вокруг. Всадник соскользнул со спины коня. Мощная фигура развернулась, и топор отсек ногу другого герула у бедра, перерубив даже подпругу седла и бок лошади, и на снег выплеснулась новая кровь, отмечающая работу топора. Нырнув в сторону третьего коня, человек вспорол лезвием его брюхо, но всадник успел соскочить и теперь барахтался в снегу. Конь пронзительно ржал, на его ногах путались внутренности, а судорожные движения еще сильнее рвали их из живота. Вожаку герулов удалось развернуть своего коня и отогнать его в сторону, где он остановился и взял копье наизготовку. Он осмотрел своих людей — их было пятеро. Утинн и Атлар мертвы. Еще один, Утак, уползал прочь, волоча окровавленный обрубок ноги и оставляя темную полосу на снегу. Он бился в десяти ярдах от волокуши. Всадник, которого сбросила лошадь при внезапном появлении врага, теперь вновь забрался в седло. Еще один, тот, чьей лошади распорол брюхо неизвестный, торопился к перепуганной, стреноженной лошади Атлара. Он рывком заставил ее подняться, перерезал путы и взобрался в седло. Всадник, выпавший из седла, был вновь сброшен, и теперь бежал подальше от волокуши, чтобы присоединиться к вожаку. Неизвестный с двойным топором в руке отступил подальше от лошади, которая, вращая глазами, билась среди своих дымящихся внутренностей, разбросанных на снегу, блестящих и склизких, превратившихся в отвратительную массу.

В живых осталось четверо герулов, трое из них были на конях.

Один поднял копье и прицелился.

— Подожди! — крикнул вожак, но герул уже с яростным криком пришпорил лошадь, и та, заржав от боли, рванулась по снегу.

Она тут же оказалась вблизи от неизвестного. Тот, пытаясь избежать удара, оступился в снегу и зашатался. Он старался сохранить равновесие. Копье скользнуло мимо, и герул взвыл от досады. Неизвестный, вертясь в снегу, ухитрился оказаться под тупой кромкой лезвия. Конь поднялся на дыбы. Человек чувствовал тепло его разгоряченного тела, видел блестящую шкуру и меховые сапоги всадника. От удара он упал в снег и потерял в нем топор. Он старался ускользнуть от копыт, проваливающихся в сугробе. Всадник развернул коня и вновь прицелился, намереваясь нанести еще один удар. Неизвестный устало поднялся на ноги. Подгоняемый шпорами конь с окровавленными боками ринулся вперед. Неизвестный избежал удара, отразив копье взмахом руки. При следующей атаке он вновь был сбит с ног, но ухватился за копье повыше наконечника. Изумленный всадник, неожиданно втянутый в борьбу за обладание оружием, тоже ухватился на него, но копье могло с таким же успехом быть в руках нескольких человек против неизвестного, и вскоре всадника потянуло влево, он выпустил оружие и схватился за луку седла, едва не соскользнув со спины коня. Когда конь развернулся, оступаясь в снегу, неожиданно рука герула попала в тиски пальцев неизвестного, стащившие его с седла и бросившие на спину. Ослепленный рыхлым, глубиной более фута снегом, герул не видел, что над ним заносят копье. Его наконечник прошил тело насквозь и остановился, только достигнув мерзлой земли. Перепуганного коня с боками, покрытыми ранами от шпор, поймал оставшийся пешим другой герул. В один миг он очутился в седле и выхватил копье из снега, куда воткнул его прежде. Неизвестный стоял над поверженным врагом. Оседлавший чужого коня герул вернулся к кучке своих товарищей. Теперь в ней было трое конных герулов. Из груди убитого копье торчало почти вертикально, напоминая вешку в снегу. Неизвестный поспешил прыгнуть в яму, разрытую копытами коня возле самой волокуши. Он ощутил под снегом свой оброненный во время бурана меч и уже через секунду держал его.

Трое герулов настороженно переговаривались. Неизвестный видел, как их вожак жестами и быстрыми словами организует нападение. Вероятно, вот-вот он должен был начать действовать. Неизвестный не питал особых надежд успешно отразить нападение всадников, поскольку был пешим и недостаточно вооруженным. Тем более, что этими всадниками были герулы — многие из них учились ездить верхом, цепляясь за гриву коня, прежде, чем начинали ходить. Подобные герулам существа породили легенды о кентаврах — полулюдях, полулошадях, поскольку их постоянно видели верхом и они как будто становились одним целым со своими лошадьми. Имперская кавалерия, вооруженная подобным образом, не решалась встречаться в открытом бою с герулами.

Четыре лошади лежали в окровавленном снегу, одна из них была обезглавлена, у другой распорото брюхо, у третьей сломана нога, еще одна была ранена, и хотя тело всадника слегка защитило ее, но сам всадник потерял ногу и теперь умирал поодаль, судорожно хватаясь за обрубок.

Человек пробрался по снегу к раненой лошади, подхватил ее поводья, крикнул, несколько раз ударил по бокам, и она со ржанием поднялась, подбирая под себя ноги, неуверенно вращая глазами, отряхиваясь от ледяных сосулек, там, где застыли пот и кровь.

Почти в то же время первый из герулов приготовился к бою, но теперь между ним и врагом стояла лошадь.

Одновременная атака часто применялась против пеших врагов. Для нее требовалось не менее двух всадников. Она была особенно удачна в тех случаях, когда первое нападение не удавалось или враг был слишком разъярен. Если первый нападающий не промахивался, его удар был сигналом для второго, если же жертва, чтобы избежать первого удара, маневрировала, меняла положение, второму всаднику приходилось действовать по обстоятельствам и нападать сразу после первого. Разумеется, три всадника могли успешно завершить нападение на любую жертву.

Другой всадник, тоже не смог объехать коня. Вожак герулов пришпорил своего коня, и тот встал на дыбы с громким ржанием.

Первые два всадника с трудом развернули на снегу лошадей. По крику вожака двое герулов присоединились к нему.

Неизвестный к тому времени уже сидел на раненом коне.

Этот конь остался без седла — оно слетело после того, как при ударе была перерублена подпруга.

Вес тела неизвестного и его движения разбередили рану на правом боку коня.

Его всадник, был незнаком лошади, но хотя он не был герулом, все же научился управляться с лошадьми на далекой планете Веллмер, возле виллы гражданина Телнарии, некоего Юлиана Аврелия, аристократа и патриция. Неизвестный постоянно ездил верхом без седла, ибо у него не всегда находилось время седлать лошадь, и при этом учился владеть копьем, тяжелым и легким, кривой саблей и шашкой. Но одно дело упражняться в нанесении ударов и отражении их копьем, тренироваться с саблями различных видов, веса и кривизны, сидя верхом на лошади на огороженном манеже, и совсем другое — оказаться в бою с такими существами, как герулы. Уроки неизвестного не были закреплены в школе сражений, самой безжалостной из школ. Он не был всадником с точки зрения остальных жителей этой планеты и герулов, которые позднее узнали его и стали опасаться. В то время он был молод, даже слишком молод, хотя и достиг достаточной зрелости для своего возраста. В то время они считали его успехи делом странного случая. Кроме того, конь был чужим и раненым. И все же герулы остановились.

— Это отунг, — произнес один из них. Он встречал всадников племени отунгов еще давно, весной и летом 1103 года по летоисчислению Империи, принятому в Вениции, когда сама Вениция перестала быть просто крошечной военной базой.

Всадник положил свой длинный меч поперек спины животного.

Вожак герулов тоже помнил всадников-отунгов, из народа вандалов.

— Ты помнишь их? — спросил герул, заговоривший первым.

— Да, — кивнул вожак.

— Они хорошо сражались, — заметил герул.

— Да.

— Они были храбрецами.

Вожак герулов кивнул, сдерживая коня, и нарисовал в воздухе круг.

— Да! — восторженно воскликнул третий герул. Всадники отунгов, несмотря на свою доблесть, со своими массивными конями, тяжелыми доспехами и тактикой внезапных ударов были не соперниками хитрых, коварных, легко вооруженных, более подвижных герулов, которые появлялись и исчезали, нападали и отступали, наносили удары с тыла, меняли места атаки, наседали с флангов, меняли место и время боя, используя малейшее преимущество для себя.

— Будьте осторожны, — предупредил вожак.

Круговую атаку обычно предпринимали против отдельных всадников, оказавшихся отрезанными от своих соратников в ходе битвы, или окруженных на лугу, в поле, на заснеженной равнине. Это было всего лишь окружение, и для него было достаточно и двух-трех всадников. Один отвлекал и оборонялся, другой или другие нападали. Роли обычно были заранее распределены, и далее следовало менять их по обстоятельствам.

Неизвестный всадник ударил по бокам лошади, перехватив инициативу, чтобы нанести удар по вожаку, но животное из-за раны двинулось медленно, увязая в снегу, и герулы, отступив назад и мгновение понаблюдав за врагом, не придали значения его атаке. Они тут же разделились: один ушел влево, двое — вправо, и конь заметался между ними, так, что всадник не мог пустить в дело свой длинный меч, пригодный для ближнего боя. Всадник развернул коня в сторону одного герула, но тот увернулся. Теперь все они отцепили от седел щиты. Щитом можно было отразить удар меча, сабли, кривой шашки, но более тяжелое лезвие могло либо соскользнуть, либо перерубить щит, отхватывая до запястья держащую его руку и выбивая всадника из седла. Кроме того, неожиданный скользящий удар мог серьезно повредить позвоночник коню. Герулам не слишком хотелось оказаться в зоне досягаемости тяжелого меча.

Неизвестный всадник развернул истекающего кровью коня. Теперь герулы оказались вокруг него. Это и была круговая атака.

Всадник бросился в брешь между двумя герулами.

Но через мгновение они вновь догнали его, затем один вырвался вперед и обернулся, дожидаясь всадника с копьем наготове, а двое остались позади — один слева, другой справа. Всадник остановил коня. С более сильным, здоровым конем и на прочной земле, а не на рыхлом снегу, он мог бы оторваться от преследователей, ранив ближайшего из них, а потом уничтожив того, что приблизится вторым, и наконец самого медлительного. Но теперь всадник стоял. Ложный бой, рассредоточивающий преследователей и внезапная атака поодиночке здесь были неприменимы.

Всадник был надежно окружен. Трое герулов образовали вершины треугольника. Внутри этого треугольника находился одинокий всадник. Расстояние от него до каждого из герулов достигало десяти ярдов. Весь треугольник занимал сорок-пятьдесят ярдов на равнине, чуть поодаль от засыпанной снегом волокуши. Снежная равнина казалась тихой и безмолвной.

— Все кончено, — сказал вожак герулов молодому, белокурому всаднику.

Вожак стоял слева. Всадник повернулся лицом к нему.

Он сжал обеими руками рукоятку меча. Его лошадь оступилась, и немедленно ее задние ноги утонули в снегу.

Сердито стараясь удержаться в седле, всадник заставил лошадь подняться. Она с трудом встала. Снег под нею стал красным.

Несильный ветер засыпал снегом всадника, стоящего в центре треугольника.

Герулы начали неторопливо сближаться.

Они остановились в четырех-пяти ярдах, приготовившись к атаке.

Вожак герулов по очереди взглянул на обоих своих людей.

Он был доволен.

— Что случилось? — вдруг спросил вожак у герула, стоящего на отдаленной вершине уменьшенного треугольника.

— Лошадь, — ответил герул. — Что-то с лошадью.

Его лошадь внезапно дернула головой и отчаянно замотала ею. Ее глаза выкатились и расширились. Казалось, она чем-то напугана, она начала подниматься на дыбы и тонко заржала. Ноздри лошади расширились, тревожно дрожа. Она оскалилась, обнажив зубы.

Неизвестный всадник, окруженный герулами, обернулся, натянув поводья, и мгновенно увидел, как на снежной, пустынной и угрюмой равнине поднимается неподалеку, подобно взрыву или белой вспышке из дула винтовки, пружинистый комок острых клыков и когтей! Викот! Это был гигантский белый зверь. Викот прыгнул на круп раненой лошади, его когти глубоко ушли под шкуру, зубы сомкнулись. Из-за его веса и толчка бьющаяся лошадь осела на снег, придавив собой ногу всадника.

Лошади герулов взбесились, некоторое время они были почти неуправляемы. Герулы, старающиеся не выпасть из седла, безуспешно сдерживали их, натягивая поводья. Они издавали резкие крики. Лошади вертелись на месте, как безумные, спотыкаясь в снегу. Герулы колотили их тупыми концами копий. Кровь струилась с губ охваченных ужасом коней, стекала по их шее, увлажняя сбрую.

Викот ожесточенно впился в добычу, придерживая ее лапами и вгрызаясь все сильнее, так, что вскоре вся его морда была в конском волосе и крови.

Всаднику удалось выпростать ногу, он неуверенно поднялся, вытягивая ее за собой.

Меч лежал сбоку, наполовину зарывшись в снег, почти скрытый из виду.

Викот рвал добычу, насторожив уши, почти зарываясь головой в конскую тушу, нагло и жадно, — не более, чем в двух ярдах от человека.

Неизвестный человек увидел свой меч.

Наконец герулам, и прежде всего их вожаку, удалось совладать с лошадьми.

Неизвестный человек оглянулся на викота.

Ему был необходим меч.

Викот внезапно застыл на месте. Он поднял голову.

Неизвестный человек стоял неподвижно всего в нескольких футах от своего меча.

Ему не следовало делать ни малейший движений.

Расширенные глаза коня дико и жалобно смотрели на него.

В то же время викот заметил человека и заворчал.

Неизвестный был знаком с повадками викота, ибо вместе с другими жителями деревни он когда-то охотился на них, хотя и не на таких огромных, как этот белый зверь. Своего первого викота он убил в четырнадцать лет, когда зверь неожиданно напал на охотников сзади. Даже в таком возрасте этот человек был гораздо крупнее и сильнее большинства мужчин. Он убил зверя топором и отдал шкуру своему лучшему другу, Гатрону. Позднее они с Гатроном подрались, и в этой драке Гатрон погиб. Причиной всему была женщина. Вскоре человек ушел из деревни, он уехал в Веницию, а оттуда — дальше, искать свою удачу. Он отработал свою поездку на грузовом корабле и высадился на Тереннии. Именно на этой планете он попал в школу Палендия, где обучали гладиаторов для всевозможных состязаний на разных планетах.

Опасно было приближаться к викоту ближе, чем на десять-двадцать ярдов. За этими пределами, если человек не охотился или не сражался со зверем в цирке, они с викотом обычно мирно расходились. Человек отворачивался, а викот ускользал в высокую траву, как будто его и не было. Но если расстояние между ними было меньше двадцати ярдов, особенно когда зверь оказывался в ловушке, такая игра между викотом и человеком не удавалась. Зверь в таких случаях совершал нападение, причем так стремительно, что дело могло принять неприятный для человека оборот за считанные секунды. Но даже вне критического расстояния важно было избегать встречаться взглядом с глазами зверя. Как только он понимал, что на него смотрят, что тут как бы затронуты вопросы чести, его бегство становилось позором. В таком объяснении проскальзывает некий антропоморфизм, но даже если оно неверно, вопрос остается очень серьезным. Вполне вероятно, что понятие чести существует не только у разумных существ, что его начатки заложены в генах животных разной степени развития. Чувство справедливости и ему подобное, возможно, не является привилегией разумных существ, но досталось им от ранних видов, позднее преобразовавшись и будучи объясненным особыми терминами. Конечно, можно предположить, что животные понимают, когда их заметили, и считают это вызовом, поэтому реагируют агрессивно, и что некогда такие животные были выделены в процессе отбора, а более снисходительные, равнодушные к чужакам, постепенно исчезли. Однако и в этом случае трудно предположить, что отбор велся только с точки зрения рудиментарных понятий чести. Правда, здесь нет ничего необъяснимого. К примеру, совершенно ясно, что механизмы естественного отбора действуют слепо и иногда несправедливо, что обычно считается их недостатком, хотя в некоторых случаях оправдывается непонятными планами и причинами. Цивилизация может неожиданно образоваться на месте девственных лесов. Разумеется, само по себе это перерождение туманно, но существует предположение, что цивилизация не наследовала и не заменяла джунгли, а явилась неким их превращением, приняв одну из множества форм. В самом деле, и в девственном лесу царит не только хаос, а четкая структура со сложившимися привычками и традициями, со своей историей, с проверенными, развитыми путями и отношениями, рангами, дистанциями и иерархией.

Глаза человека и зверя встретились.

Человек потянул рукоятку меча, торчавшую из снега, а зверь с ворчанием вскарабкался на трепещущее, бьющееся тело издыхающего коня.

Человек бросился в снег и зарылся в него, чувствуя, как зверь прыгает сверху и пытается добраться до него когтистыми лапами.

— Не вмешивайтесь, — приказал вожак герулов своим товарищам.

Их лошади тяжело поводили боками, кровь капала с их губ, образуя тонкие сосульки, столбы пара вырывались изо рта и ноздрей, но теперь они стояли смирно.

Викот содрал лоскут куртки человека и тряс его в зубах. Он казался удивленным.

Человек перекатился в снегу и бросился на зверя сбоку, обхватив его шею руками. Викот злобно заревел, в прыжке поднимая человека на ярд над землей. Человек вцепился в его шею у основания и стал пригибать вниз. Зверь тщетно пытался достать его передними лапами с четырехдюймовыми изогнутыми когтями, выпущенными из подушечек, затем бросился в снег, покатился, так что человек скрылся из виду, еще раз поднялся, и вновь тело и шкура превратились в облепленный снегом ком. Зверь попытался сбросить человека, ударив его о бок уже мертвой лошади, затем остановился и изумленно потряс головой, отчего человека заболтало из стороны в сторону. Человек усилил хватку. Он не мог просунуть руки под передними лапами зверя и скрестить их у него на загривке — викот был слишком велик. Иначе ему можно было с легкостью сломать шею. Таким приемам человек научился в школе Палендия на Тереннии, правда, в применении к противнику-человеку. Зверь принялся кататься по снегу, разрывая его лапами до промерзлой земли. Затем медленно, прижавшись телом к твердому слою, он начал поворачиваться. При этом человек не мог удержаться на спине зверя или должен был неминуемо оказаться зажатым между телом и твердой, как бетон, землей. Зверь продолжал вжиматься в землю, дюйм за дюймом поворачивая голову к рукам человека.

Почти задыхаясь в снегу, викот пытался избавиться от своего противника.

Человек отпустил горло зверя и вскочил на ноги одновременно с ним.

Тот секунду стоял неподвижно, затем стал жадно глотать воздух и стряхивать с морды снег, мешающий разглядеть человека.

Человек схватил свой меч и начал поднимать его, но тут зверь прыгнул, сбив его с ног. Зверь зарычал и лизнул кровь.

Истекающий кровью человек осторожно подтянул к себе лежащий неподалеку меч, неуверенно занес его, а викот уже изготовился к новому прыжку. Блестящая сталь исчезла в груди зверя. Удар правой лапы пришелся человеку в висок, а меч, в который он вцепился, скользнул боком и почти вышел из тела зверя.

Зверь отпрянул, при этом движении лезвие выскользнуло из его тела, одновременно выпав из рук ослабевшего человека. Зверь замотал головой, как будто стряхивая с нее воду. Меч отлетел в сторону. — Отунг мертв, — сказал один из герулов. Викот подполз к туше мертвого коня и принялся рвать ее. Его кровь смешивалась с конской. Слышалось только дыхание лошадей герулов да торопливые шумные глотки викота.

Почти заваленный снегом человек с трудом поднялся на ноги, разыскал свой тяжелый меч и поднял его. Из легких зверя хлынула кровь, заливая ему рот и нос, но он рвал мясо, глотая его вместе с собственной кровью.

Шатаясь, человек подошел к викоту с поднятым мечом, но упал в снег, когда ему оставалось пройти всего пару шагов.

Викот издох, так и не оторвавшись от добычи.

— Отунг мертв, — повторил герул.

— Его можно было бы бросить псам, — подтвердил другой.

— Он мертв, — снова повторил первый.

— Вряд ли, — покачал головой вожак. — Свяжите его и положите на волокушу.

Олара и Варикса, базунгов, заставили тащить волокушу.

Коня со сломанной ногой прикончили ударом топора Варикса.

Вскоре трое герулов покинули истоптанную, запачканную кровью поляну в снегу.

Они не похоронили своих товарищей, а оставили их, как обычно делали, равнинным хищникам.

От туш павших коней они отрезали по куску мяса, чтобы прокормиться до тех пор, пока не вернутся к своим шатрам.

Они освежевали викота, ибо такая шкура была редкостью. Шкура белого викота была достойна стать королевской мантией.


Глава 20


— Он просыпается, — сказала она. — Не тронь меня!

Белокурый великан схватил ее за запястье. В ее руке был влажный кусок ткани, которым она обмывала его лицо.

Он выпустил запястье.

— Уйди, — приказал герул, сидящий в тени.

Не говоря ни слова, она взяла миску с теплой водой и тряпку и ушла под шорох своего длинного платья.

Это женщина принадлежала к виду людей, или так ему показалось. Герулы держали таких женщин для работы и развлечения. Великан не возражал — все-таки они были женщинами.

— Это дочь знатного отунга, — произнес герул. Великан слегка подвигал ногами. Теперь стало ясно, что они закованы в цепи.

— Ты был без сознания четыре дня, — произнес герул.

— Ты слишком стар для герула, — удивленно сказал великан.

— Тебя это удивляет?

— Да.

Обычно герулы убивали старых и слабых, помешанных, хромых и увечных.

— Я еще крепок, — произнес герул. — Чтобы решиться меня убить, надо хорошо подумать. Я убил уже четверых. Теперь меня на время оставили в покое.

— Ты воин.

— Меня прогнали из отряда, — признался герул. — Ты хочешь, чтобы она пришла сюда сегодня ночью?

— Да, — кивнул великан.

— Она рабыня, — произнес герул. — Поэтому можешь делать с ней, что хочешь.

— Ладно, — отозвался великан.

— Ты находишься в повозке моего друга, — продолжал герул. — Он взял тебя в плен и привез сюда. С ним было семеро воинов, живыми вернулись только трое.

— Кто ты? — спросил великан.

— Это неважно.

— Что будет со мной?

— Тебе надо восстановить силы, — объяснил герул. — Сегодня я принесу тебе лепешку, через день дам творог, а потом мясо. Муджин тобой гордится.

— Кто такой Муджин? — удивился великан.

— Тот, кто взял тебя в плен. Ты из какого народа?

— У меня нет народа, — ответил великан.

— Ты отунг, — почти утвердительно произнес герул.

— Я — вождь вольфангов.

— Такого племени я не знаю, — удивился герул.

— Это племя народа вандалов, — пояснил великан.

— Вандалов я знаю, — кивнул герул, — отунги и базунги — тоже вандалы.

— Остатки этого племени были высажены на далекую планету, Варну.

— Как же ты оказался на Тангаре?

— Я — капитан имперской ауксилии, — объяснил великан, — получил приказ набрать комитат, военное подразделение, для службы Империи. Для этого мне нужно встретиться с отунгами.

— Странно, — протянул герул.

— Почему? — удивился великан.

— Империя и отунги — заклятые враги.

— Империя и герулы — тоже, — возразил великан.

— Верно.

— На равнине я видел двух пленных, — вспомнил великан. — Что стало с ними?

— Они притащили сюда волокушу, — рассказал герул. — Потом их связали, перерезали им горло и бросили псам.

Великан пристально смотрел на него.

— Они не пытались бороться, — чуть виновато сказал герул.

Великан откинулся на грубую, низкую койку.

— Кроме того, — продолжал герул, — они пересекли Лотар, значит, должны были быть смельчаками. Я помню время, когда базунги славно сражались.

— Тогда они были племенем народа вандалов, — заметил великан.

— Да.

— А что стало с отунгами? — спросил великан.

— Мы разбили их давным-давно, запретили им держать лошадей и пасти стада на равнинах. Им было запрещено выходить из лесов, кроме как для торговли с нами — медом, шкурами, овощами с их маленьких огородов и тому подобным за кожу, шкуры рог и другие товары, которые мы обмениваем у купцов из Ифенга.

— Вениции?

— Так это место называют телнарианцы, — ответил герул. — Там ограда.

— Почему вы не пойдете в леса и не убьете их?

— Мы воюем на конях, — объяснил герул. — В лесах это слишком опасно. Иногда мы нападаем на них пешими — ради развлечения. В таком походе, два года назад, мы взяли в плен Яту и остальных, пока они купались.

— Яту?

— Ту рабыню, — пояснил герул. — В одну секунду они были связаны, им заткнули рты, закутали в одеяла для маскировки и привязали к узким носилкам из шестов, а через два дня мы уже достигли опушки леса. Там нас ждали лошади, мы привязали пленницам к ногам веревки, связали руки и погнали к шатрам. Они все шли хорошо и быстро.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся великан.

— Когда попадались, мы брали и других, — продолжал герул, — кое-кого в походах, как Яту и ее подруг, других за пределами лесов, где они пасли свиней и собирали травы, иных прислали нам в подарок, некоторых продали, а кого-то обменяли. Обычно так нам достаются простые женщины, красивые, но нежеланные дочери отунгов и всех других.

— Вы берете только красивых?

— Конечно, — кивнул герул. — Потому что потом мы можем увезти их в Веницию, а остальных мы возвращаем. Но мы никогда не забираем всех красавиц — им нужно достаточно женщин, чтобы размножаться, а мы потом получим от них больше красивых рабынь.

— Кажется, я тебе интересен? — спросил великан.

— Мне любопытно, — признался герул.

— Почему?

— Ты мне кое-кого напоминаешь, — сказал герул, — того, кого я видел однажды, давно, и на кого когда-то поднял копье.

— Отунга?

— Да.

— Кто же ты?

— Это неважно, — усмехнулся герул.

Он поднялся и приблизился к койке, глядя сверху вниз на белокурого великана.

— Можно, я дотронусь до тебя? — спросил герул.

Великан не шевельнулся. Правая конечность герула потянулась вперед, ее кончик прикоснулся к правому предплечью великана. Тот ощутил вибрацию конечности.

Герул издал негромкое восклицание и отдернул конечность. Великан удивленно посмотрел на него.

— Так я и думал, — задумчиво проговорил герул.

— Что? — спросил великан.

— Да так, ничего. Просто прежде мы встречались.

— Нет, — удивился великан.

— Ты из деревни близ фестанга Сим-Гьядини, — утвердительно сказал герул.

— Откуда ты знаешь об этом? — удивился великан.

— Это неважно.

— Мы встречались?

— Да.

— Я был очень молод? — расспрашивал великан.

— Да, совсем молод, — усмехнулся герул.

— Я не знал, что герулы держат пленников-мужчин, — проговорил великан.

— Ты прав.

— Тогда что будет со мной?

— Увидишь, — коротко ответил герул, повернулся и вышел из большого, как комната, фургона. — Я пришлю тебе лепешку, — напоследок произнес он.

— С Ятой?

— Да.

— Она должна снять одежду, когда будет прислуживать мне, — сказал великан.

Герул молча кивнул.


Глава 21


Обнаженный великан пробирался по рыхлому глубокому снегу, слыша за собой лай собак.

За ним в погоню пустили пятерых, каждая собака была ростом с жеребенка.

Погоня продолжалась уже целый час.

Этот час великан потратил не на то, чтобы уйти как можно дальше, ибо несколько лишних миль ничего не значат в таких делах, когда по пятам без устали следуют собаки, — скорее, он искал место, удобное для защиты: пещеру, поваленные деревья или крутой холм. Но равнина в этом месте, если не считать снежных заносов, казалась совершенно ровной и гладкой.

Но ведь где-то в этом снегу, замаскированными мягкими очертаниями сугробов, вероятно, даже под ближайшим из них, должны быть камни и низины, нагромождения валунов, или промоины с собравшейся в них водой. Летом здесь бывает множество зверей — значит, поблизости должна быть вода для них, пруды или ручьи, которые теперь застыли и затерялись под снегом.

Однако равнина, насколько хватало глаз, была пустынна.

Невозможно было не оставлять следов на рыхлом снегу; в чистом, холодном, почти безветренном воздухе запах человека должен был держаться долго, почти как тепловой след ракеты, отмечая вместе с истоптанным снегом его путь так же хорошо, как отмечали бы зарубки на деревьях и вешки.

Он тяжело дышал.

Его ноги постепенно замерзали.

Он не сомневался, что если остановится, то в неподвижности ноги застынут очень быстро. Он не мог вернуться в лагерь — всадники гнали его прочь с оружием в руках.

Недавно они повернули обратно.

И тогда по следу пустили псов.

Для пяти часов вечера было еще не так сумеречно, к тому же собаки отставали от него совсем не на много.

Он разрывал снег, ища крепкую палку, камень, — что-нибудь, что он мог бы использовать как оружие. Его ногти царапали промерзшую землю.

Вокруг лежали холодные сугробы.

Он двигался вперед, время от времени оглядываясь. На равнине, позади, виднелось пять черных точек, они быстро двигались в его направлении.

Он не был трусом — в этом Муджин, который взял его в плен, был уверен. Ему дали этот шанс выжить. Кроме того, псам были полезны пробежки. В повозках бились об заклад, какая из собак вернется первой, какая первой нападет на след и какая первой вцепится в добычу.

Над головой висело темное и унылое зимнее небо. Солнца было недостаточно, чтобы растопить снег, чтобы построить что-нибудь вроде укрытия — снежную стену, укрепление, через вход которого собаки могли бы проникнуть только поодиночке.

Но снег был бесполезным — рассыпчатым и сухим, будто порошок.

Он доходил до бедер великана, вынуждая его напрягать все силы, чтобы быстро продвигаться в снегу.

Оставляй он за собой нетронутый, гладкий снег, тот затруднил бы движение собак, точно так же, как затруднял теперь его движение, но беда в том, что за ним оставалась протоптанная тропа, по которой собаки могли бежать быстрее. В сущности, он пробивал дорогу собственной смерти.

Его ноги скользили по высокому сугробу. Вскарабкавшись на его макушку и чувствуя, что ноги начинают кровоточить, он оглянулся. Темные пятна теперь были ближе, они увеличились в размерах и неуклонно приближались по его следам. Он яростно крикнул, оступаясь и скатываясь с сугроба, барахтаясь в снегу. Здесь была низина. Он стоял прямо в ней. Торопливо и зло он вновь поднялся наверх — сугроб казался подходящим в качестве места для защиты. Именно здесь он должен был стоять. Позади мягкий снег был так глубок, что представлял собой ловушку, он постоянно соскальзывал в низину. Великан не думал, что у собак лапы устойчивее, чем его ноги. Летом в этой низине наверняка собиралась вода. Он посмотрел в сторону собак. Теперь они были гораздо ближе. Он набрал полный рот снега и растопил его. Выплюнув снеговую кашицу в руки, смешал ее с мягким снегом, как следует скатывая его, приминая комок так, чтобы образовалось длинное, остроконечное подобие палки восемнадцати дюймов длиной и четырех дюймов диаметром у толстого конца, суживающейся к другому концу, как игла.

Мягкосердечному читателю я рекомендую пропустить следующие страницы, поскольку он может счесть их отвратительными. Однако сам я не могу изъять их, так как рассказанные на них события в подробностях дошли до нас. Я не достиг бы своей задачи, которая вовсе не состоит в том, чтобы защитить тонкие чувства, пренебрегая достоверностью, тем более описывая далекое прошлое. Поэтому я прошу у читателя снисхождения, напоминая ему, что мы имеем дело с иными временами, нежели наши собственные — суровыми, мрачными, жестокими, дикими, временами великих перемен и тревог.

Слюна из его рта на поверхности ледяной палки замерзала почти сразу.

Ледяные кинжалы можно было сделать по-разному: к примеру, использовать для этой цели вырубленные куски льда и заострить их, потирая о шероховатую поверхность, отбивая или нагревая. Их можно было сделать даже из слюны, смешанной со снегом, выплевывая кашицу и придавая ей форму по мере того, как она замерзала.

Кроме того, для этих целей можно было использовать мочу.

Последний способ был распространен у герулов.

Великан потратил массу времени на поиски удобного места, поскольку даже кинжал был бы бесполезным против пятерых собак, если бы они набросились со всех сторон. И потом, надо было дать время воде замерзнуть.

Стоял жгучий мороз.

При некоторых температурах вода замерзает почти моментально, к примеру, в арктических областях моча не успевает долетать до земли, превращаясь в осколки. Но при таких температурах незащищенные, теплокровные животные обычно быстро ослабевают и погибают.

Моча на ледяном кинжале оставалась теплой не более секунды.

Он тут же добавил снегу, тот быстро растаял и моментально замерз, покрывая кинжал кристаллами. Он набрал снега в рот и покрыл полурастопленной снежной массой свое изделие.

Ему хватило времени.

Он отгреб снег с вершины сугроба, чтобы дать ногам опору лучшую, чем будет у карабкающихся по склонам собак.

Теперь он ясно различал бурые загривки псов. Лай их разносился далеко и звонко в морозном воздухе.

Он почувствовал, как возбуждены псы. До них оставалось уже не более пятидесяти ярдов. Человек смотрел, как приближаются звери — вожак первым, за ним остальные.

Он передернулся от холода и зарылся в снег, трогая лежащий перед ним предмет.

Пальцы скользили по его гладкой поверхности. Человек стал наращивать толстый конец кинжала, чтобы лед подольше не таял от тепла его пальцев, а захват был надежен и удары сильны. Затем он отдернул руки и согрел онемевшие, растопыренные пальцы. Сможет ли он удержать свое самодельное оружие? Сможет ли сжать его достаточно крепко, чтобы не испытывать боли и не дать кинжалу выскользнуть из полуобмороженных пальцев?

Собаки бежали вперед. Они были уже в десяти ярдах. Близость жертвы, ее зримое присутствие воодушевило их.

Человек встал на колени.

Это движение не было признаком отчаяния.

Просто, так он мог устойчивее держаться на вершине сугроба.

Вожак достиг подножия сугроба и начал торопливо взбирался по нему, разрывая снег, царапаясь когтистыми лапами, скользя и съезжая вниз, почти придавливая второго пса, следующего прямо за ним! Великан потянулся и вытащил тяжелое оружие из снега, занеся его над головой.

Он видел огромную голову пса-вожака, его глаза, широкий лоб, гривастую шею, длинный свесившийся язык — шершавый и влажный, белые, изогнутые, как сабли, клыки длиной около семи дюймов. Через секунду сбитый с ног пес скатился в рыхлый снег и заворочался там, пытаясь встать.

Мгновенно после первого удара великан бросился вперед, обрушивая заостренное, подобное и палке, и молоту оружие на череп зверя, и размозжил его; второй зверь, не удержавшись на ногах под тяжестью вожака, скользнул вниз, но великан рванулся за ним, почти съехав с сугроба, и нанес удар тупой стороной ледяного кинжала, рассекая зверю лоб. Пес покатился вниз, сбивая по пути третьего, который тоже забарахтался в снегу. С трудом, помогая себе ледяным конусом, великан достиг вершины сугроба. Третий зверь совершил бросок, но поскользнулся и пополз вниз на животе, однако задержался на половине склона и вновь упрямо начал пробиваться наверх. Четвертый и пятый псы с лаем метались у подножия холма. Вожак уже лежал перед ними в снегу. Великан ударил третьего пса, но ледяное оружие уже растопилось и начало таять от тепла его рук, поэтому просто скользнуло по черепу, задев кожу. При втором ударе кинжал вылетел из рук великана. Он упал в сугроб позади третьего пса, тот злобно схватил его и тут же, ворча от боли и изумления, разжал пасть. Великан схватил зверя за загривок, подтащил, несмотря на упорное сопротивление, поближе к себе и швырнул в мягкий снег низины позади сугроба. Пес кубарем прокатился по склону, попытался встать на ноги у подножия, а дотом долго отряхивал налипшие комья со шкуры. Спустившись на несколько футов вниз и схватив второго зверя, череп которого был пробит ударом ледяного кинжала, великан за правую лапу подтащил его к вершине сугроба. Дрожа, обхватив еще теплое тело, великан согревался. Затем он выломал правый изогнутый саблеобразный клык около семи дюймов длиной и вспорол зверю брюхо, орошая снег кровью. Показались внутренности, ребра, красные от свежей крови. Великан схватил труп пса за голову и бросил к подножию холма. Четвертый и пятый псы, не медля, начали рвать труп огромными клыками. Великан не сомневался, что такая же судьба ждет останки первого пса, как только псов одолеет голод. Эти звери немногим отличались от волков, которые всей стаей набрасываются на слабого или искалеченного сородича, даже своего вожака, и сжирают его.

Тяжело дыша, великан взял собачий клык, выломанный из челюсти зверя, и взглянул в сторону низины, где третий зверь еще пытался, цепляясь за склон огромными лапами, подняться наверх. Взглянув на великана, зверь угрожающе зарычал.

Пес собрался, присел на задние лапы, напружинился и попытался еще раз забраться наверх, из низины.

Он вновь сполз вниз.

Однако казалось, что вскоре он сумеет выбраться на твердый, более утоптанный снег и по нему обойдет сугроб.

Великан не сомневался, что ярость и неудачи зверя были временным явлением.

Несмотря на жгучий холод, кровь великана разогрелась и быстрее бежала по жилам. Он смерил взглядом расстояние от верхушки сугроба до низины под ним, до центра позвоночника беспокойного, мечущегося пса в пятнадцати футах внизу.

Он прыгнул, напружинив ноги, и влекомый притяжением свинцовой тяжестью опустился на позвоночник зверя, который издал внезапный, резкий вой, а затем визг боли.

С помощью клыка, великан моментально вспорол брюхо перепуганного зверя, а затем сунул руки и ноги в трепещущее, наполненное кровью горячее нутро. Он буквально купался в крови пса, прижимаясь к его трупу. Затем, склонившись, он напился крови, черпая ее ладонями, съел сердце и печень и начал свежевать труп.

Работая, он слышал, как на другой стороне холма из-за трупа вожака ссорятся четвертый и пятый псы.


Глава 22


На равнине наступила поздняя ночь. Стоял непроглядный мрак. На облачном небе не было видно ни луны, ни звезд.

Завернутый в собачьи шкуры, великан выбрался из снега. Его надежно укутывала такая одежда, закрывая ноги, тело и даже голову — шлем получился из головы и шеи вожака, через разинутую пасть которого великан разглядел отдаленный блеск фонаря. Судя по колебанию, его вез всадник. Великан почти не знал о том, где расположены селения отунгов. Он двигался на юг по равнине Баррионуэво, когда, застигнутый бураном, полузамерзший, ослабевший, слепой от снега, он заблудился и был вынужден убить коня. Он намеревался пересечь Лотар и поискать базунгов, которые, как он помнил еще со времен жизни в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, находились где-то в лесах к западу от Лотара. От них он надеялся узнать о том, где найти отунгов, если кто-нибудь из них еще выжил. Теперь он знал, что отунги пока уцелели — об этом упоминал герул в повозке Муджина, вожака герулов, которые взяли великана в плен. В ту же самую повозку великану несколько ночей приводили прелестную рабыню, бывшую дочь знатного отунга, которую герулы обратили в рабство всего два года назад.

Иногда ему казалось, что она еще считает себя свободной.

Временами старый герул, по-видимому, стражник или надсмотрщик великана, убирал одну из цепей и запирал браслет на щиколотке рабыни, приковывая ее к постели великана, чтобы она не могла убежать и должна была ждать, когда понадобится хозяину.

Казалось, она считает себя свободной, и он ударил ее как рабыню, потому что она и была рабыней.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Гортанс! — сказала она. — Умоляю тебя, не останавливайся!

— Как тебя зовут? — уже с угрозой переспросил он.

— Ята! — чуть не плакала она. — Рабыня Ята! Прошу вас, не останавливайтесь, господин! Ята, ничтожная рабыня, умоляет вас не останавливаться. Пожалуйста, еще, господин!

Он не знал, где находится, где расположен лагерь герулов, далеко ли от него отунги. Он не знал, сколько времени заняла дорога в лагерь, поскольку и после прибытия туда он четыре дня провел без сознания. О самом пути у него остались смутные, почти безотчетные воспоминания — о веревках на руках, о боли, о вынужденном пробуждении, о пище, напоминающей белые шарики, которые потом растирали в воде, о снеге, который прикладывали к его рту вместо воды, о том, как его били, чтобы он вновь потерял сознание. Через несколько дней он уже был в лагере, в повозке, обычном зимнем жилище герулов, которые, по-видимому, двигались от одной стоянки с запасами пищи к другой. Когда с него сняли цепи, вывели из повозки, раздели и заставили бежать от собак, он успел заметить только двадцать повозок, пятьдесят-шестьдесят лошадей и небольшое стадо скота. Чуть поодаль кренился низкий, ветхий, занесенный снегом сарай. К нему вели протоптанные в снегу тропы. В сарае хранили сено — он догадался об этом по разбросанной вокруг него соломе. Над стоянкой висел густой запах навоза. Такие сараи, как этот, использовали для хранения кормов или, смотря по погоде, как убежище для скота. Вероятно, этот лагерь, расположенный для зимнего времени слишком далеко на севере, был сторожевым или пограничным. Обычно такие стоянки служили базой для охотников, разведчиков или военных отрядов. С помощью вот таких рассеянных лагерей, далеких от южных зимних пастбищ, куда отгоняли скот, с помощью небольших становищ, затерянных среди горных долин, герулы наблюдали за всем, что происходило на плато Тунг, или на равнине Баррионуэво.

Великан был закован в цепи, его не выпускали из повозки. Он мало что мог увидеть, кроме солнечного света, пробивающегося через приоткрытую дверь и одно завешенное ставнем окошко. В повозке его везли сначала на север, а потом на северо-восток. Вероятно, теперь он был гораздо ближе к Вениции, чем когда убил своего коня.

Великан следил, как приближается огонек фонаря.

Он знал, что это герул, ибо кто еще мог заехать в такую даль так поздно.

Великан достал собачий клык из своего самодельного чехла, подвешенного сбоку.

Сумка с собачьим мясом, которое на холоде могло храниться несколько дней, лежала в снегу позади него.

Великан не сомневался, что всадник ищет именно его.

Фонарь раскачивался, мерцал, отбрасывая лужицу света четыре-пять ярдов диаметром.

Великан терпеливо следил за его приближением.

Он достал из сумки немного мяса и пожевал его.

Великан заметил, что всадник движется не один, правда, знать наверняка было трудно.

Он дожевал кусок мяса и затянул веревки сумки. Слева от всадника двигалась маленькая, тяжело нагруженная фигурка, спотыкающаяся в снегу.

Теперь фонарь был почти рядом.

Наверняка всадник увидел, как великан возится в снегу.

Фонарь поднялся.

Великан застыл на месте. Внезапно послышался женский визг, но он по-прежнему не сдвинулся с места.

— Собака! — визжала женщина. — Это собака!

Она рванулась в сторону от стремени, испуганно развернулась, чтобы бежать, но тут же веревка на ее шее натянулась и вернула женщину обратно.

— Приветствую, — произнес всадник.

— Приветствую, — ответил великан, поднимаясь из снега.

Он стоял, подобный необычному двуногому созданию, напоминающему собаку, освещенный тусклым светом фонаря.

Не спуская глаз с великана, всадник медленно распутал веревку, четыре-пять раз обмотанную вокруг луки седла.

Он бросил веревку в снег.

Руки женщины не были связаны. Она подобрала веревку и бросилась прочь, в темноту.

— Не нападай на меня, — попросил всадник. Это был старик герул, надсмотрщик великана в повозке Муджина.

Великан не шевельнулся.

— Двое собак вернулись, — продолжал герул. — В лагере считают, что ты мертв.

— Но ведь ты так не считал?

— Я ничего не знал, — возразил герул. — Это было мудро с твоей стороны — дать собакам вернуться.

Великан пожал плечами.

Можно было бы убить их, пока они жадно пожирали труп вожака, но великан не хотел рисковать. В то время он слишком замерз и устал.

— Откуда у тебя взялось оружие? — расспрашивал герул.

— Я сделал его изо льда, — объяснил великан, — смешал снег с водой из моего рта и тела.

— Это старый способ герулов, — одобрительно отозвался старик.

— Он известен в деревне близ фестанга Сим-Гьядини.

— Я так и думал, — кивнул старик.

— Ты искал меня?

— Да.

— Зачем? — спокойно спросил великан.

— Я не причиню тебе вреда, — ответил старик. — Ты ведь спасся от собак.

— Но зачем ты искал меня?

— Я привез твой меч, нож герулов, немного еды и шкуру большого белого викота, которую я приготовил для тебя.

Герул вытащил из-за пояс большой меч в меховых ножнах и бросил его в снег, справа от лошади. Один за другим он бросал туда же маленькие предметы — несомненно, нож, темный мешок с едой и затем сверток, вероятно, шкуру викота.

— Зачем ты это сделал? — спросил великан.

— Это шкура огромного белого викота, — пояснил старик. — У вандалов она считается одеждой, достойной короля.

— Так вот зачем двое базунгов перешли Лотар, — догадался великан, — чтобы добыть эту шкуру!

— Конечно, — кивнул старик.

— Но зачем ты отдаешь ее мне? — не прекращал расспросы великан.

— Это ты убил зверя. Шкура принадлежит тебе.

— А почему ты возвратил мне меч, почему привез еду?

— Это неважно, — ответил старик.

— Скажи, почему? — настойчиво повторил великан.

— Герулы разжирели и обленились, — произнес старик. — Им нужны сильные противники.

— Не понимаю…

— Неважно, — махнул рукой герул.

— Спасибо тебе за все, — сказал великан.

— Женщина, которую я привел, — продолжал старик, — отныне будет считаться сбежавшей.

— Она была рабыней?

— Да.

— Ее могут искать по следу, — возразил великан, — потом вновь схватят, побьют, отрубят ноги или бросят псам.

— Это будешь решать ты, — перебил герул.

— Не понимаю…

— Она выезжала со мной поздно по ночам, в мороз, чтобы служить мне как рабыня, готовить, лежать у моих ног, согревать их, давать насладиться ее телом, ее губами и языком. В путешествие обычно всегда берут рабынь.

— Но ты привез ее сюда, чтобы дать ей сбежать?

— Конечно.

— Когда ты размотал ее веревку, она, несомненно, думала, что ты просто решил избавить коня от обузы, чтобы подготовиться к бою со мной.

— Таково было мое намерение, и она должна была так думать.

— Но теперь она сбежала.

— Ее нетрудно преследовать по снегу.

— Да.

— Ты знаешь, где находишься? — спросил герул.

— Нет, — покачал головой великан.

— Ты в двух днях пути от лесов, где живут отунги, — объяснил герул. — По моему желанию My джин направил сюда повозки.

— А рабыня знает, где она находится?

— Разумеется, — кивнул герул.

— Я не знаю дорогу к отунгам, — возразил великан.

— Зато она знает.

— Тогда мне нужно только следовать за ней, — заключил великан.

— Да, так и я решил.

— Почему ты так хорошо относишься ко мне? — удивленно спросил великан.

— Я уже стар, — произнес герул. — Когда-нибудь меня убьют. Мне бы хотелось, чтобы меня убил ты.

— Но нам с тобой нечего делить, — покачал головой великан.

— Мы враги — герул и отунг.

— Я крестьянин из деревни близ фестанга Сим-Гьядини, — уточнил великан.

— Нет, ты отунг, — настаивал герул.

— Я не знаю, правду ли ты говоришь.

— Ты — отунг, — решительно повторил герул.

— Я не знаю, кто я такой, — ответил великан.

— Это правда, — кивнул герул. — Ты не знаешь, кто ты такой.

— Как зовут эту рабыню? — спросил великан.

— Ты ее знаешь.

— Ята?

— Да.

— Ночь ясная, — проговорил великан. — Я последую за рабыней утром.

— Только смотри, чтобы она не узнала о твоем преследовании.

— Хорошо, — согласился великан.

— Кстати, она была лагерной рабыней, — продолжал герул. — Мы считали, что для дочери знатного отунга будет полезно понять с самого начала ее новое положение, узнать, что она рабыня.

— Чем отличаются лагерные рабыни? — удивился великан.

— Это общая собственность всего лагеря, — объяснил герул. — Они должны доставлять наслаждение прежде, чем их покормят. Ее может наказать любой человек из лагеря, так, как ему захочется.

— Понятно, — кивнул великан.

— Я отдаю ее тебе, — заключил великан.

— Беглую рабыню?

— Да.

— Спасибо.

— Не стоит, — кивнул герул.

— На нее может претендовать любой, — произнес великан.

— Но ему надо будет прежде потолковать с тобой.

— Да, — согласился великан.

— Когда ты настигнешь ее, — напомнил герул, — не забывай, что она беглая рабыня, что она бежала от своих прежних хозяев.

— Не забуду.

Герул разглядывал его с высоты седла.

— Сейчас опасно появляться среди отунгов, — с сожалением произнес он, — наступило Время Смерти.

— Я слышал об этом.

— Будь осторожен.

— Постараюсь, — кивнул великан.

— Не думай, что белая шкура спасет тебя, — предупредил старик. — Есть люди, готовые убить за такую шкуру.

— Она ценится так высоко, и ты ее отдал мне?

— Она твоя.

— Я не хочу убивать тебя, — сказал великан.

— Разве сыновья не всегда убивают отцов? — спросил герул.

— Ты мне не отец.

— Ты для меня ближе любого сына, — неожиданно ответил герул, тут же повернул коня и начал удаляться.

— Кто ты? — крикнул великан ему вслед, стоя по пояс в снегу. — Как тебя зовут?

— Гунлаки! — донесся крик издалека.


Глава 23


Он услышал, как пронзительно кричит женщина, и поспешил вперед, пробираясь по снегу.

Его большой меч уже был вынут из ножен. Великан достал его, когда впервые почуял запах зверя.

Тогда он шел по ее свежим следам, прямо по ним, а не рядом, держась на расстоянии, так, чтобы оглянувшись, она не заметила его. Неожиданно рядом с ее следами появилась цепь медвежьих.

Крик затих. В лесу воцарилось спокойствие, слышался только шум поспешных движений человека.

Вышла луна, и ее тусклые лучи падали сквозь редкие ветки деревьев, оставляя на снегу полосы света и тени, где местами поблескивали на холодной, ровной, серебристой поверхности снежные искры, похожие на ледяные крошечные костры.

Он нагнал ее на маленькой поляне. Она стояла на коленях в снегу, а вокруг нее виднелись отметины когтей, разрытый снег, кое-где из-под него проступали слежавшиеся слои замерзших листьев.

Медведь поднялся на задние лапы. Он достигал семи футов в высоту.

Мы будем называть тангарского лесного вроса медведем, так как обычно используем привычные названия для сходных существ, которые находятся в аналогичных экологических нишах и имеют похожие повадки, кроме того, этот зверь напоминал медведя-арна, который водился на Киросе. Злоба и агрессивность этого зверя сделали его излюбленным участником цирковых боев по всей Империи.

— Хо! — отрывисто крикнул великан, спеша вперед.

Он сделал это не из охотничьей доблести — он без смущения напал бы на зверя и со спины, но было гораздо удобнее напасть на него спереди, так, чтобы двойное сердце зверя, расположенное в брюшной полости, как у медведя-арна, с которыми великан умел сражаться, оказалось как раз напротив него. Меч метнулся между лап разъяренного зверя, вонзаясь в правое сердце. Кровь брызнула из раны, блестя на залитом лунным светом снегу. Женщина визжала, не переставая. Она не видела, что происходит, так как от великана ее заслоняла фигура медведя. Она отползла подальше. Великан дернул меч, высвобождая его. Медведь, по-прежнему стоящий на задних лапах, злобно глядел на него, поднеся раненую лапу к пасти. Такая поза увеличивала его рост и возможности в бою, а также помогала нагнать страх на противника. Но вместе с тем при вертикальном положении тело медведя было подвержено опасности повреждений от стальных лезвий, веревок и газовых пуль.

Сейчас внутри мощного костяка закрывались и открывались клапаны, с натугой осуществляя работу пораженного, кровоточащего органа, подгоняя потоки крови, усиливая биение сердца, вызывая изменения во всем теле, подобно наводнениям рек на замкнутых территориях.

Зверь опустился на четвереньки, защищая второе сердце. Он фыркал и ворчал.

Человек сделал выпад, встав на колено в снегу. В тело медведя вошло около шести дюймов лезвия меча, и он с воем отступил. Второй раз медведь приближался осторожнее и вовремя успел отскочить. Он ударил по лезвию меча растопыренной кровоточащей лапой.

Меч мелькнул в воздухе, и на морде медведя показалась кровь.

Медведь отскочил на несколько ярдов назад, повернулся и бросился прочь.

Медведь-арн мог бы вести себя подобным образом. Женщина исчезла.

Но теперь великан не думал ни о ней самой, ни о ее безопасности.

Теперь опасность угрожала не ей.

Тяжело дыша, он выпрямился в снегу. Он шагнул вперед, желая продолжить преследование зверя, но оступился. Ему удалось опереться на меч и сохранить равновесие.

Медведь убегал, мелькая среди стволов деревьев, появляясь и пропадая в полосах света и тени, черный на холодном, освещенном луной снегу. Великан издал сердитое восклицание. Медведь уходил от погони, не желая продолжать бой. Человек вторгся на его территорию, и именно потому медведь вначале был так разъярен. Великан заметил, что шкура зверя перепачкана и свалялась — вероятно, зверя разбудили в его берлоге, в которой он спал с поздней осени.

Великан разгреб снег и ощутил под ногами замерзшие листья, толстым, хрустящим покрывалом лежащие на заледенелой земле.

На земле можно было стоять довольно устойчиво. Медведь бежал, опасность миновала. Мало нашлось бы людей, отважившихся преследовать зверя в таком случае. Они были бы благодарны уже за то, что остались в живых. Кроме того, трудно предугадать поведение внезапно разбуженного хищника. По крайней мере, охотясь за ним, надо находиться подальше от берлоги и хорошо понимать, что затеваешь. Даже медведи одного вида могут различаться по повадкам. Медведь уже скрылся.

Иногда трудно бывает решить, что делать дальше. Даже звери испытывают подобные затруднения. Вероятно, это становится понятно, только когда неожиданно и бурно, в определенном месте и порядке, срабатывает другое чувство — неукротимое и яростное.

Лес казался совершенно тихим.

Зверь, должно быть, был уже далеко. Вероятно, его территория все же не была нарушена — в конце концов, вторжение человека отличается от вторжения другого медведя. Будь на месте великана другой медведь, или врос, его противник не отступил бы так поспешно. Теперь зверь, должно быть, вернулся к себе в берлогу — зализывать раны и спать.

Великан по-прежнему стоял в снегу. Ему было трудно поднять меч, наконец, он положил его на плечо.

Интересно, думал он, как тангарский лесной врос похож на медведя-арна.

Разумеется, песок на арене дает лучшую опору, там есть хорошее освещение, как и должно быть. Лес стоял молчаливый и опустевший. «Он ушел, — думал великан, — уже ушел». «Нет, — внезапно возникла у него пугающая мысль. — Вспомни школу Палендия, вспомни медведя-арна».

«Но это другой медведь, — убеждал он себя. — Он ведет себя иначе. Может, он и похож на арна, но только с виду. Между ними много различий — это точно».

«Несомненно, поведение в особых ситуациях не могло быть стандартным. Как бы повел себя в этом случае медведь-арн?»

Великан не знал ответа на этот вопрос.

Звери, как и люди, бывают совершенно разными.

«Он ушел, — убеждал себя великан. — Давно ушел».

В этот момент позади него раздался яростный рев и шум тела, пробивающегося через снег.

В школе Палендия его и всех остальных учили, как вести себя при любом неожиданном звуке, как следует немедленно реагировать на него, говорили о том, что внезапный крик может привести противника в оцепенение, заставить его простоять неподвижно, и таким образом, это может оказаться преимуществом для одного и бедой для другого противника.

Не успел он поднять меч, как был сбит с ног.

Он вскочил, рванулся в сторону, и когда медведь развернулся, подобно пружине, на него уже был направлен меч. От удара с морды медведя закапала кровь. Великан развернулся в прыжке и нанес удар по передним лапам зверя, который взревел от боли, перекрывая звук лопающихся пузырей крови, выходящих изо рта. Лапы оказались отсеченными до второго сустава. Человек поднял выпущенный из рук меч, и когда медведь навалился на него с разинутой пастью, ударил поперек черепа, над правым глазом, снеся полголовы. Медведь застыл, как будто в изумлении, и медленно ткнулся изуродованной, покрытой кровью и ошметками мозга мордой в снег. Великан еще раз занес тяжелый меч и перерубил позвоночник зверя.

Забрызганный кровью человек упал в рыхлый сугроб.


Глава 24


Костер горел ярко и приветливо.

Он шипел и мерцал, когда сало с жарящейся медвежатины капало прямо в огонь.

Вокруг оказалось множество холодных и сухих веток. На равнине такое топливо было бы драгоценным. Огонь тоже было легко добыть с помощью тонкой лучины, выструганной ножом герулов, и сухих, вырытых из-под снега листьев, отогретых в ладонях — от вращения лучинки с листьев начала подниматься тонкая, витая ниточка дыма, затем мелькнула искра, постепенно она охватила листья, потом, разгораясь, пламя заплясало на тонких лучинках и наломанных руками сучьях.

Она сидела неподалеку со связанными руками и ногами.

Было совсем нетрудно преследовать ее по снегу — следы рабыни четко виднелись на нем.

Она знала, что он идет за ней, с того момента, когда увидела, как облаченная в собачьи шкуры фигура с оскаленной пастью на голове и поднятым мечом рванулась к разъяренному медведю. Она бежала.

Разумеется, медведь должен был задрать его. В любом случае ей пришлось бы бежать. После этого великан уже преследовал ее, не таясь, и когда настиг у поляны, она обернулась с поднятой в руке палкой.

— Разве рабам позволено поднимать оружие на свободных людей? — спросил он.

Она быстро бросила палку на снег.

— Стой на месте, — приказал он, — повернись, скрести руки за спиной.

Дрожа, со слезами на глазах она отвернулась.

Он связал ей запястья крепким кожаным ремнем от сумки, привезенной герулом, в которой оказалось немного муки, сыра и полоски вяленого мяса, те что летом нарезали в толщину бумаги и вялили на шестах. На таких тонких полосках мухи не откладывали яйца. Великан завязал ремень так, что достаточно длинный конец позволил обвязать ее щиколотки.

Она повозилась, устраиваясь поближе к огню.

— Где ты добыл шкуру белого викота? — спросила она.

— На равнине я ранил зверя, потом он умер от ран. Герулы освежевали его. Шкуру передал мне старый герул по имени Гунлаки. Ты его знаешь.

— Да, — кивнула она. — Я знаю Гунлаки, — и она передернулась. Она была женщиной и рабыней.

— Еще раньше я убил другого викота, — продолжал он, — поменьше размером, с крапчатой шкурой. Эта шкура осталась у них.

— Я не верю, что ты в одиночку смог убить белого викота, — произнесла она.

Он пожал плечами.

— Я же убил медведя.

— Тебе просто повезло, — возразила она.

— Может быть.

Вместе с рабыней он вернулся к туше мертвого медведя, с которого она сняла шкуру, стоя на коленях в снегу. Великан нарезал медвежьего мяса, сложил его в шкуру и связал жилой. Этот сверток он положил рабыне на спину и привязал. Затем он собрал свои вещи и направился вперед, позвав рабыню за собой.

Час спустя, достаточно удалившись от останков медведя, которые могли привлечь стервятников или волков, он обнаружил место, подходящее для ночевки.

Здесь он снял с рабыни ее ношу и освободил ей руки, чтобы она могла собрать дров для костра, конечно под его внимательным взглядом. Когда она принесла достаточно дров и сложила их рядом, он вновь связал ее, как следует стянув щиколотки, а затем принялся разводить костер.

— Спасибо, что ты не приказал мне раздеться в снегу, — произнесла она.

— Тебе все равно некуда бежать.

Она сердито зашевелилась.

— Для тебя нет шкур, — добавил он.

Как уже говорилось, зимой рабынь обычно перевозили обнаженными, закутанными в шкуры — так они меньше мерзли и едва ли решились бы бежать. Следует упомянуть, что в жарких землях с раскаленной почвой, которые встречались на различных планетах, существовала подобная практика, только рабыням давали покрывало из отражающего лучи материала, оставляя их босиком и без защитных очков.

— Уж не думаешь ли ты, — добавил он, — что я дозволю тебе, простой рабыне, завернуться в шкуру белого викота, как будто ты королева в руках короля?

— Я Гортанс, — нахмурилась она, — дочь Турона, знатного ортунга.

Он не ответил.

— Подложи дров в костер, — попросила она.

— Это лес ортунгов, — возразил он.

— Да? — в ее голосе послышалась радость. Он кивнул.

— Они еще далеко, — помолчав, сказал девушка. — Сейчас это не опасно. Подложи дров.

Он бросил в костер несколько веток.

— Я голодна, — пожаловалась девушка. Вот уже два дня они брели по лесу.

— У нас есть немного сырого собачьего мяса, творог, вяленое мясо и мука, — ответил он.

— Еще есть жареная медвежатина, — добавила она.

— Верно, — кивнул он, глядя, как шипит жир, капая в огонь. Он слегка повернул вертел, и капли жира зашипели громче.

— Мне удалось найти только немного орехов, корешков и семян, — пожаловалась она. — Под снегом трудно искать еду.

— Когда ты ела в последний раз? — спросил он.

— Вчера.

— Должно быть, ты очень голодна.

— Да, — отозвалась она.

— Мясо скоро будет готово, — заметил великан.

— Отлично!

— Неужели ты думаешь, что я тебе что-нибудь дам? — усмехнулся он.

— Зверь! — крикнула она, попыталась разорвать ремни, но безуспешно.

Великан равнодушно наблюдал за ней.

— Я Гортанс, дочь Турона, знатного ортунга! — крикнула она.

Он не ответил.

— Зачем ты преследовал меня? — продолжала она. — У тебя нож герулов. Ты забрал его у Гунлаки? Ты убил его?

— Нет, — ответил великан.

— Тебя герулы послали следить за отунгами, как это делают хагины?

— Нет.

— Тогда зачем ты идешь к нам? — удивилась она.

— Вероятно, потому, что мне понравились твои бедра, рабыня.

Она сердито сжалась, но великан почувствовал, как постепенно просыпается в ней возбуждение женщины и рабыни.

— Я послан телнарианцами по делу, — объяснил он.

— Телнарианцами?

— Ты разочарована? — заметил он.

— Нет! — воскликнула она. — Разочарование я чувствую меньше всего.

— Понятно.

— Ты прибыл, чтобы следить за нами?

— Нет.

— Ты телнарианский пес.

— Я жил в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, — невозмутимо сказал он. — Она находится возле вершин Баррионуэво, в нескольких милях от самого фестанга. Наверное, отунги знают о ней и бывали там в те дни, когда свободно разъезжали по равнине Баррионуэво.

— По плато Тунг?

— Называй, как хочешь.

— Ты крестьянин? — поморщилась она.

— Наверное, — кивнул он. — Я не знаю.

— Разведи огонь посильнее, — снова попросила она.

— Ты уверена, что это безопасно?

— Конечно! — поспешно отозвалась она.

Он подложил в костер еще дров.

Она улыбнулась.

— Мясо готово, — сказал он и снял вертел с двух вилок, на которых тот был приспособлен. Великан разложил мясо на медвежьей шкуре и вытащил нож.

— Покорми меня, — попросила девушка.

— Встань на колени и ползи к костру, — приказал он. Она с трудом встала на колени и медленно, дюйм за дюймом, стала подвигаться ближе.

— Покорми меня! — потребовала она раздраженным тоном.

— Почему это? — притворно удивился он.

— Я Гортанс, дочь Турона, знатного отунга!

— Так поздно ночью, — проговорил он, — да еще зимой, в мороз, отунги наверняка должны быть в своих хижинах и спать, зарывшись в меха.

— Не понимаю, — проговорила она.

— Неважно.

— Но я не поняла! — раздраженно повторила она.

— Поэтому от большого огня все равно мало толку, — с усмешкой объяснил он.

— Я только хотела согреться, — возмущенно сказал девушка.

— Вряд ли поблизости есть отунги, — продолжал он. — Ты согласна?

— Да, — неуверенно кивнула она.

— Если бы они были рядом, — заключил великан, — они бы уже давно пришли сюда.

Она разочарованно кивнула.

— Значит, мы здесь совершенно одни. Верно?

— Да! — сердито отозвалась она.

— А утром, — добавил он, — когда нас будет легче обнаружить и заметить дым даже издалека, когда отунги будут поблизости и шансы встретиться с ними увеличатся, мы уже уйдем отсюда.

Она в страхе подняла голову.

— Куда ты уведешь меня? — спросила она. — Что ты хочешь со мной сделать?

— Ты рабыня, — заявил он. — Я уведу тебя туда, куда захочу и сделаю с тобой все, что пожелаю.

— Отпусти меня! — крикнула она.

— Кому придет в голову отпустить рабыню, особенно недурно сложенную? — возразил великан.

Она раздраженно вскрикнула и начала тщетно рваться в своих веревках, но великан видел, чти она не так уж сильно рассержена, ибо она была женщиной и рабыней.

— Ты хочешь, чтобы тебя накормили? — спросил он.

— Да, — отозвалась рабыня.

— Разве ты не была лагерной рабыней? — спросил он.

Она молча кивнула.

— И ты была ею целых два года?

— Да.

— Тогда, — заключил он, — тебе пора привыкнуть угождать хозяевам, чтобы они покормили тебя.

— Я свободная женщина! — возмутилась она. — Я Гортанс, дочь Турона, знатного отунга!

— Рабыням имена дают их хозяева, — ответил он. — Какое имя дали тебе?

Она зло смотрела на него.

Великан отрезал кусок сочного и горячего мяса. Рабыня жадно взглянула на этот кусок, сглотнув слюну.

— Так какое имя тебе дали? — повторил он.

— Ята.

— Как тебя зовут?

— Ята! — громче повторила она.

— Не слышу, — резко отозвался великан.

— Ята, господин, — спохватилась рабыня.

— Есть одна причина, по которой я преследовал тебя, но ты, похоже, этого не понимаешь, — проговорил он.

— Какая?

— Ты — беглая рабыня, — объяснил он.

— Нет!

— Да, ты беглая рабыня, — подчеркнуто повторил он. — И теперь ты поймана.

Она задрожала, взглянув на великана.

— Может быть, меня послали поймать тебя и вернуть в лагерь, твоим хозяевам, — невозмутимо продолжал он.

— Не надо! — чуть не заплакала она. — Мне отрубят ноги! Меня убьют!

— Но я преследовал тебя не за тем, чтобы вернуть хозяевам, — перебил ее плач великан.

— Спасибо, господин!

— Потому что тебя отдали мне, — продолжал он, — и теперь я — твой хозяин.

— Нет! — вздрогнула она.

— Да, — повторил он. — Тебя отдали мне. Ты — моя рабыня.

— Нет! — заплакала она.

— А если и нет, я могу теперь быть твоим хозяином, как любой другой.

— Нет, нет! — рыдала девушка. Аромат мяса раздражал и мучил ее.

— Ята готова умолять? — спросил великан.

— А я все еще Ята?

— Это имя останется у тебя, пока я не решу изменить его.

— Это имя дали герулы! — воскликнула она.

— Да, и оно подходит той, что была рабыней герулов, — заключил он.

Он встал и посмотрел на нее сверху вниз.

— Ята готова просить?

Правой рукой он поднял над ее головой кусок мяса.

— Ята умоляет! — заплакала она.

— А теперь Ята должна доставить мне наслаждение, — потребовал он.

— Да, господин, — прошептала она.

А потом он накормил ее, поставив на колени со связанными за спиной руками, заставив ртом дотягиваться до кусков мяса, которые бросал перед ней на снег.

Ему нравилось смотреть, как она осторожно понимает мясо губами, наклоняя к земле голову.

— Ну, хватит, — наконец произнес он.

Она подняла голову.

— Вы можете выйти, — произнес он, повернувшись к деревьям. — Вас давно заметили. Я знаю, что вы долго следили за мной.

Рабыня испуганно оглянулась и попыталась подняться, но связанные щиколотки не позволили ей это сделать.

Несколько закутанных в меха фигур показались из за деревьев. Они появились со всех сторон поляны.

— Приветствую вас, — произнес великан.

Он жестом показал, что неизвестные могут присоединиться к нему у огня и разделить мясо, но те остались стоять.

— Вы отунги? — спросил великан.

— Да, — ответил один из незнакомцев.

— Хорошо.

— Вряд ли, — отозвался один из пришедших.

— Я из племени отунгов! — крикнула девушка.

— У нее нет племени, — возразил великан. — Она рабыня.

— Я Гортанс, дочь Турона! — перебила его девушка. — Развяжите меня! Помогите мне встать! У меня связаны ноги!

Тот, кто казался вожаком облаченных в меха людей, выступил из леса. Это был крупный бородатый мужчина с белокурыми, перевязанными тесьмой волосами, спадающими на плечи.

— Ты неплохо угождала ему, — произнес он, глядя на девушку.

— Вероятно, ты сможешь угодить всем нам, — добавил другой мужчина.

— Женщины больше ни на что не годятся, — добавил третий.

— Она твоя? — обратился вожак отунгов к великану-

— Да, — кивнул тот.

— Как ее зовут?

— Ята, — ответил великан.

— Это имя герулов?

— Да.

— Я Гортанс! — крикнула девушка. — Я дочь Турона, знатного отунга!

— Турон умер, — произнес один из отунгов.

Девушка содрогнулась.

— Она была рабыней герулов? — спросил вожак отунгов.

— Да, — подтвердил великан.

— Нет! — внезапно закричала девушка.

— Рабыня герулов нам не нужна, — высказался один из отунгов.

— Тебя схватили во время купания, вместе со служанками, — добавил другой.

— Нет! — протестовала девушка.

— Твою одежду нашли на берегу, а в грязи остались следы носилок, — добавил третий отунг.

— Нет, нет! — плакала девушка.

— Где твои служанки? — спросил отунг.

— Я не знаю, — отозвалась девушка.

— Они попали к герулам и стали рабынями, — заявил отунг.

— Я бежала и спаслась, мне пришлось долго идти и прятаться, — торопливо заговорила девушка. — Я не была рабыней! Я могу доказать это — видите, у меня нет ошейника и браслетов! Пусть меня осмотрят женщины — они не найдут на моем теле клейма!

— Почему же тогда стали рабынями твои служанки? — допытывался отунг.

— Не знаю, пока они купались, я ушла в лес собирать цветы, — неуверенно произнесла девушка.

— Тогда почему ты оставила их? — спросил отунг.

— И почему не вернулась? — добавил другой.

— Наверняка ты слышала, как их схватили, — сказал третий.

— Нет, нет, — жалобно повторяла девушка.

— Твою одежду нашли среди одежды служанок на берегу, — заметил один из отунгов.

— Но меня там не было!

— Почему ты не вернулась в деревню, не позвала на помощь?

— Я бежала, пытаясь спастись! — уверяла рабыня.

— Откуда у тебя эта одежда, в которой ты сейчас? — не отставал вожак отунгов.

— Я украла ее после бегства, у герулов, — объяснила рабыня.

— Ты слишком долго плутала, — усмехнулся отунг.

— Я бы вернулась быстрее, но меня схватил этот телнарианский пес! — воскликнула девушка. — Я его пленница, но не его рабыня! Теперь я спасена!

— Твои служанки были хороши собой, — сказал отунг. — Мы узнали, что их продали в Шарнхорст, а потом увезли на другие планеты, чтобы продать на невольничьих торгах.

— Это подтверждает мои слова! — воскликнула она. — Если бы меня обратили в рабство, то увезли бы вместе с ними!

— Вероятно, ты показалась герулам недостаточно красивой, — возразил отунг.

Рабыня вздрогнула, как от сильного удара.

— Она достаточно хороша, чтобы продать ее на торгах, — ответил великан. — Думаю, она показалась герулам такой красивой, что они решили оставить ее у себя в повозках. Их забавляло то, что среди самых ничтожных рабынь будет дочь знатного отунга.

— Она была лагерной рабыней? — спросил вожак отунгов.

— Да, — кивнул великан.

— Нет! — крикнула девушка.

— Так ты не была лагерной рабыней? — грозно повторил вожак.

— Нет, я вообще не была рабыней! — отчаянно вскрикнула она.

— Разрежьте ремни на ее ногах, — приказал вожак.

— Спасибо вам, благородный господин! — воскликнула девушка.

— Стой на коленях, — предупредил вожак, когда девушка попыталась встать.

— Господин! — запротестовала она.

— В деревне мы узнаем о тебе всю правду, — добавил он.

— Да, у нас есть способы, — добавил второй отунг.

— И горе тебе, — добавил третий, — если ты солгала.

— Конечно, Китерикс будет рад увидеть, что ты вернулась в деревню как рабыня, — заключил отунг.

Девушка побледнела.

— Ты слишком долго отвергала его, — сказал вожак.

Девушка, ноги которой были свободны, но руки все еще связаны за спиной, задрожала. Великан внимательно наблюдал за ней.

— Где ты украл шкуру белого викота? — спросил вожак отунгов у великана.

— Она моя, я ее не украл, — возразил великан.

— Почему ты здесь, в лесу? — продолжал допрос вожак.

— Я пришел, чтобы найти отунгов, — объяснил великан.

— Но, похоже, они сами нашли тебя, — заметил другой отунг.

— Я рассчитывал на это, — подтвердил великан. — Иначе зачем бы я стал разводить такой большой костер?

— Теперь ты пойдешь с нами, — объявил вожак.

— Конечно, — кивнул великан.

— Ты знаешь, что сейчас Время Смерти?

— Да.

— И все равно пришел?

— Да.

— И у него с собой шкура огромного белого викота, — добавил один из отунгов.

— Это королевская шкура, — сказал другой.

— Я слышал об этом, — ответил великан.

— Все это очень странно, — задумчиво произнес один из отунгов.

— Потушите костер, — приказал вожак отунгов. — Уничтожьте все следы стоянки. Соберите мясо и привяжите узел к шее женщине. Завяжите ей рот. Возьмите шкуру медведя, его вещи и шкуру белого викота.

— И оружие? — спросил отунг.

— Оружие понесу я, — ответил великан.

Отунги посмотрели на вожака.

— Хорошо, — согласился он.

— У него нож, — заметил один из отунгов.

— Нож герулов.

— Он останется у меня, — твердо заявил великан, и вожак отунгов только кивнул.

Группа покинула маленькую поляну и начала пробираться между деревьями, которые отбрасывали длинные черные тени на серебристый, освещенный луной снег. Вожак отунгов шел первым, за ним, с двумя отунгами рядом, ступал великан, неся на плече меч. Затем шли остальные отунги — их было больше десяти. Замыкала шествие женщина со связанными за спиной руками и навьюченным на спину узлом с жареной медвежатиной. Женщине завязали рот — мужчины не хотели слышать ее. Она должна была хранить молчание. Ей предстояло узнать свою дальнейшую судьбу только в деревне. На случай, если она и вправду была рабыней, связанные руки и закрытый рот мешали ей прикоснуться к мясу, хотя бы лизнуть его. Кормить рабыню полагалось только ее хозяину так, как позволяла его щедрость, количество запасов и настроение.


Глава 25


— Это люди Ролофа, — сказал один из отунгов.

Среди деревьев показались закутанные в меховые одежды фигуры с капюшонами на голове, в меховых сапогах и с тяжелым оружием.

Группа двигалась по лесу уже два часа, удаляясь от стоянки великана и от огня, который привлек внимание людей Ульриха — так звали вожака отунгов, тех, среди которых шел сейчас великан.

Вскоре еще одна группа, из девятнадцати человек, показалась впереди в лесу.

— Это люди, которые клялись в верности дому Валдемара, — объяснил один из отунгов великану.

Постепенно к идущим присоединялось все больше людей.

Великан отметил, что хотя все эти люди были отунгами, они не приветствовали друг друга и шли поодаль.

Вокруг собралось уже несколько таких групп, идущих на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, — каждая пробивала свою тропу в снегу.

Великан еще не знал, что в то же время в деревню со всех сторон сходились другие, подобные этим, отряды.

Наконец, в сотне ярдов впереди, среди деревьев, показалось длинное, низкое возвышение. Очевидно, оно имело искусственное происхождение, но даже теперь, при хорошем освещении, его можно было спутать с обычной возвышенностью. Оно напоминало растянутый холм или гребень.

— Мы остановимся здесь, — сказал Ульрих.

— Почему? — спросил великан, подходя к нему.

— Мы должны дождаться разрешения, — пояснил Ульрих.

— Разрешения?

— Да, чтобы войти внутрь. Великан кивнул.

Такие строения, или, чтобы избежать недоразумений, назовем их убежищами, были распространены у северных народов. Вокруг деревянного, сложенного из огромных бревен дома наваливали землю, засыпая стены строения почти доверху. Обычно такие убежища сооружались с учетом того, чтобы наиболее крепкая часть строения подвергалась воздействию северных ветров. Вход, или та часть строения, которая располагалась далеко от почетных мест, был обращен на север, а передняя часть зала, где сидели знатные гости, примыкала к южной стене. Этот зал был особенно огромным, достигая в длину семидесяти пяти ярдов и двадцати пяти ярдов в ширину. Его крышу поддерживали не только стены, но и два ряда деревянных столбов-колонн, образуя внутри разделение зала на три яруса, он на четыре-пять ярдов поднимался над окружающим его лесом. Внутри зала с углубленным ниже уровня земли полом, были видны незакрытые стропила крыши. Зал почти наполовину погружался в землю. В него спускались по каменным ступеням. Наружная обсыпка стен доходила до двух третей, оставляя открытыми лишь верхние части стен и крышу. В крыше имелись дымоходы. Поскольку расстояние между бревнами наката было недостаточным, дымоходы пришлось значительно расширять, чтобы дым костров поднимался к крыше от естественной тяги. Земляная обсыпка обеспечивала надежную защиту от пожара и дополнительные преимущества при осаде, потому что обычно такие строения прежде всего стремились поджечь. Если нападающие пытались захватить их, то им приходилось осаждать ворота или пробивать стены в слабых местах.

Однако подобные строения чаще предназначались не для защиты, а для жилья. В них было безопасно, они находились в удаленных чащобах, так что до них было трудно добраться. Отунги, как и многие лесные народы, сами боялись молчания и мрака леса. Когда-то давно имперские когорты долго преследовали их в лесах. К западу от Лотара, на территории базунгов, обсыпанные землей деревянные строения были очень распространены. Именно они помогли остановить продвижение герулов в западные леса еще зимой 1103 года по летоисчислению Империи, с того времени, когда, с точки зрения имперских летописцев, на Тангаре начали происходить значительные события.

Великан видел, как из дымоходов строения бледными струйками поднимается дым. Через пазы в бревнах стен он мог разглядеть мерцание огня внутри.

— Значит, вас загнали под землю, и вы рады этому? — спросил великан.

— Отунгам уже много лет нечему радоваться, — возразил Ульрих.

— Пора покончить с этим, — произнес великан.

— Давайте убьем чужака, — сердито предложил один из отунгов.

— Давай лучше расчистим место в снегу, — ответил великан, — и решим спор поединком.

Отунг оглядел мощную фигуру великана, большой меч на его плече, подобный плоской, притихшей до поры до времени молнии, и отвернулся.

— Сейчас у отунгов наступили важные времена, — объяснил вожак отунгов. — Чужаков в лесах редко встречают с радостью, а в такие периоды мы особенно не любим непрошенных гостей.

— Обычно мы их убиваем, — добавил отунг.

— Я не чужак, — ответил великан.

— Это время борьбы за право быть героем, — продолжал отунг.

— И время выбора короля, — добавил другой.

— Знаю, — кивнул великан.

— И ты все-таки пришел к нам?

— Да.

— Зачем? — удивился отунг.

— Я буду говорить только с первым среди вас, — объяснил великан.

— Я не понимаю, что тебе здесь надо, — вздохнул один из отунгов.

— Кажется, я пришел домой, — ответил великан.


Глава 26


— Дайте ей напиток истины! — приказал Урта, Создатель Королей.

— Нет, господин! — воскликнула девушка. — Все было так, как я сказала! Клянусь!

Двое мужчин держали ее за руки перед почетными скамьями. Среди них стоял резной трон с высокой спинкой, огромными подлокотниками, из тяжелого инкрустированного дерева. Трон был пуст. Справа от него стоял небольшой табурет. С него только что поднялся Урта, Создатель Королей.

— Зажгли факел, — объявил Ульрих, когда они ждали снаружи, в нескольких ярдах от строения, утопая в снегу. — Теперь нам можно войти.

Вместе со своим отрядом он направился ко входу, великан последовал за ним.

— Кто он такой? — спросил привратник, поднимая факел.

— Чужак, — ответил Ульрих.

— Убей его! — приказал привратник.

— Сделай это сам, — посоветовал Ульрих.

— Не входи, — предупредил привратник.

— Я войду, — возразил великан, — я войду.

— Остановите его! — крикнул привратник, наваливаясь на створку ворот изнутри.

Великан оглянулся и медленно, с интересом оглядел тех, кто стоял у ворот.

— Кто хочет остановить меня? — спросил он. Ответа не последовало, и он спустился по каменным ступеням в зал.

— Кто он такой, Ульрих? — спросил привратник.

— Не знаю, — пожал плечами тот.

— Что это у тебя?

— Шкура белого викота, — показал Ульрих.

— И ты осмелился принести ее в зал? — воскликнул привратник.

— Она не моя, — объяснил Ульрих. — Она принадлежит чужаку.

— Ты не знаешь его?

— Нет.

— Так почему он осмелился принести сюда шкуру?

— Не знаю, — снова сказал Ульрих.

— Похоже, он не знает, что она означает, — задумался привратник.

— Не знаю, — упрямо повторил Ульрих.

— Входи, — пустил его привратник.

— Принесите напиток истины! — приказал Урта, Создатель Королей.

Теперь девушка была одета в расшитую бусами одежду дочери знатного отунга. Ее волосы были причесаны и заплетены в косы, перевиты нитями жемчуга, привезенного герулами из Вениции, или Шарнхорста, как ее называли отунги. Одежду девушке дали свободные женщины, находящиеся в зале, и помогли ей переодеться в кладовой.

Когда ее вывели на середину зала, вокруг послышались восхищенные возгласы.

Один из мужчин выступил вперед и принялся пристально разглядывать ее, пока она ждала слов Урты, Создателя Королей. Великан стоял в конце зала, с мечом, спрятанным в ножны, скрестив руки на широкой груди. Рядом с ним толпились Ульрих и его люди.

Двое мужчин, державших девушку, сжали ей руки. Третий оттянул за волосы ее голову назад, так, что тело выгнулось, будто лук. Теперь ее рот оказался полуоткрытым, обращенным к потолочным балкам. Тихий, испуганный вздох пронесся по рядам свободных женщин. Мужчины волновались. Один из них вставил в рот девушки деревянную трубку с воронкой на конце, второй стал выливать напиток в воронку, одновременно сжимая нос девушки. Ее глаза расширились. Жидкость выплескивалась изо рта. Мужчина перестал лить, некоторое время девушка крепилась, но была вынуждена вздохнуть и проглотить жидкость. Все повторилось несколько раз, до тех пор, пока девушка, поняв, что сопротивляться бесполезно, со слезами не стала глотать напиток истины.

— Этого хватит, — кивнул Урта мужчине, который держал бутылку.

Девушку освободили. Она пошатнулась. Мужчины, сжимавшие ей руки, уже не столько удерживали ее на месте, сколько не давали упасть.

— Принесите ей стул, — приказал Урта. Девушка села, но вскоре начала запрокидывать и опускать голову, как будто боролась со сном, старалась не потерять сознание, а затем тяжело повалилась со стула, едва успев уцепиться за него рукой.

— Нет, нет, — странным голосом повторяла она.

Вдруг она попыталась сунуть палец в рот, чтобы вызвать рвоту, но тут же мужчина схватил ее за руку. После этого каждое ее запястье обхватили стоящие рядом мужчины, но это уже было не обязательно, поскольку она бессильно осела на стуле, запрокинув голову.

— Что это? — спросил великан Ульриха, наблюдая сцену из дальнего конца зала.

— Напиток истины, — коротко объяснил Ульрих.

— И зачем он?

— Сейчас увидишь.

— Кто это? — воскликнул Урта, неожиданно заметив в зале великана.

Заметить его было нетрудно из-за необычайно широких плеч и громадного роста — великан был почти на голову выше других мужчин в зале, хотя многие из них были рослыми, крепкими людьми.

Большинство мужчин варварских народов — алеманнов, вандалов и многих других — отличались крепким телосложением.

Именно поэтому они наводили страх на жителей Империи. Другой же причиной была их принадлежность к народам варваров — в Империи знали, что это такое.

Вокруг великана таинственным образом образовался широкий круг. Он стоял вдалеке от почетных скамей, у подножия каменной лестницы, ведущей в зал.

— Сто чужак, — ответил Ульрих.

— Как ты осмелился привести его сюда? — изумился Урта.

— Думаю, так захотел он, — ответил Ульрих.

— Ты глупец! — прогремел Урта.

— У него шкура белого викота, — добавил Ульрих.

Мужчины в зале не сдержали изумленных восклицаний, женщины громко ахали. Все пораженно переглядывались.

— Тогда он тоже глупец, — сказал Урта.

— Или король, — произнес кто-то.

— Кто ты? — требовательно обратился Урта к великану.

— Я Отто, вождь вольфангов.

В зале раздались недоверчивые и насмешливые крики.

— Вольфангов больше нет, — возразил Урта.

— Несколько сотен их выжили в лесах Варны, — объяснил великан, — куда их привезли пару веков назад.

Связь между вольфангами, самым маленьким из племен вандалов, и отунгами, самым крупным племенем, а также между остальными племенами вандалов — базунгами, даризи и хааконсами — была давно потеряна.

— Ты вольфанг? — спросил Урта.

— Не знаю.

— Тогда как же ты стал их вождем?

— Меня подняли на щитах.

— Ты отунг? — подозрительно проговорил Урта, Создатель Королей.

— Не знаю, — еще раз повторил великан.

— У него нож герулов! — крикнул кто-то.

— Это разведчик герулов! — добавили из другого угла.

— Нет, — покачал головой великан.

— Откуда у тебя нож герулов? — спросили из зала.

— Его дали мне.

— Герулы?

— Да.

— Он разведчик! — уже уверенно зашумела толпа.

— Нет, — возразил великан.

— Он привел с собой ту, что некогда была Гортанс, дочерью Турона, — объявил Ульрих.

Это заявление было встречено с изумлением.

— Выведите ее вперед, — приказал Урта. Девушку, облаченную в шкуры, с завязанным ртом и руками, с висящим на шее куском мяса, вытащили из-за спин мужчин и стали подталкивать до тех пор, пока она не оказалась прямо перед помостом, перед почетными скамьями и перед Уртой.

— Мы долго ждали тебя, — заметил Урта. Девушка сдавленно замычала.

— Ты Гортанс, дочь Турона? — спросил Урта, и его вопрос означал, что он узнал девушку, но стремится выяснить, осталась ли она свободной.

Она несколько раз решительно кивнула.

— Она была рабыней герулов, — сказал великан, — которую потом отдали мне. Ее зовут Ята.

Девушка отчаянно замотала головой, отказываясь от его слов.

— Если ты рабыня, — заявил Урта, — тебе нельзя стоять перед свободными людьми. Ты должна встать на колени, опустив голову, даже если под ногами грязь.

Девушка гордо выпрямилась.

— Освободите ее, — приказал Урта. — Уведите и оденьте так, как подобает быть одетой дочери знатного отунга. Затем снова приведите сюда, чтобы мы могли во всем разобраться.

Свободные женщины окружили девушку, и одна, вытащив из-за пояса ножницы, где они хранились вместе со связкой ключей от различных сундуков, что было признаком хозяйки большого дома, перерезала веревки на ее запястьях. Другая осторожно развязала повязку на лице. Третья сняла мясо, висящее на шее девушке, которое она несла, как могла бы делать рабыня. Плотно окружив девушку, загораживая ее, женщины увели ее из главного зала в соседнюю комнату, где хранилась одежда. Оглянувшись, девушка одарила великана торжествующим и презрительным взглядом.

— Телнарианский пес! — фыркнула она.

— Ты телнарианец? — спросил Урта.

— Нет, — ответил великан.

— Ты принес шкуру белого викота, — продолжал Урта.

— Да, это моя шкура, — кивнул великан.

— Ты принес ее в дар тому, кто будет выбран королем на следующий год?

— Нет, она моя.

— Ты считаешь себя королем, если хочешь иметь такую шкуру? — усмехнулся Урта.

— Нет, — возразил великан. — Иметь шкуру еще не значит стать королем.

— А что значит стать королем? — удивился Урта. Великан снял ножны с плеча и вытащил из них длинный блестящий меч.

На нем вспыхнул красный отблеск тлеющих в очаге углей, факелов, укрепленных на стенах, подальше от деревянных колонн и скамей.

— Вот он может сделать меня королем, — кивнул великан на меч.

— Да, меч может сделать человека королем, — согласились отунги.

— Так считал Гензерикс, — один из мужчин посмотрел на пустой трон.

— Кто убьет этого чужака? — сердито обратился к отунгам Урта.

— Я когда-то видел его, — заявил один из мужчин, — или кого-то похожего.

— Но это было давно, — добавил другой.

— Да, — согласился отунг.

— Позовите старого Фулдана! — предложил кто-то.

— Я приведу его. — Один из отунгов завернулся в плащ и поспешил наверх по лестнице.

— Нет! — остановил его Урта. — Кто убьет этого чужака?

Великан поднял сверкающий меч. При его силе это было легко сделать. Он взмахнул мечом, чтобы размять мышцы, и поудобнее взялся за рукоятку обеими руками. Приготовившись к бою, он огляделся.

— А если он король? — спросил кто-то.

— Я не стану поднимать руку на короля», — добавил другой.

— У нас королей выбирают на год, — объяснил Урта. — Так приказали герулы. Таких королей, как прежде, теперь нет.

Отунги, как один, повернулись в сторону пустого трона.

— Я пришел к вам не для того, чтобы стать королем, — начал Отто. — Я пришел, чтобы собрать из вас отряд.

Мужчины переглянулись.

— Я пришел не за вашими знатными людьми, а за молодыми сыновьями, за безземельными воинами, за героями, теми, для кого жизни нет без походов и битв. Я пришел за прежними отунгами, такими, какими они были много лет назад, — произнес Отто.

— Убейте его! — крикнул Урта.

Трое мужчин выступили вперед, но остановились вне досягаемости большого меча.

— Я умею убивать, — предупредил Отто. — Меня научили этому в школе Палендия, хотя вы не знаете ни этого места, ни искусства, которому там учат. Я сражался в цирках, развлекая толпу. Я знаю, как надо владеть мечом, как вести войны, о которых вы забыли. Я говорю вам об этом не для того, чтобы похвалиться или подзадорить вас, но только, чтобы вы поняли, кто будет биться против вас.

— Я не боюсь тебя! — крикнул молодой парень.

— Я и не хочу, чтобы ты меня боялся, — ответил Отто.

Он огляделся.

— У меня нет желания убивать отунгов, — объявил он, — но любому, кто бросит мне вызов, я отрублю руку — вы можете даже заранее назвать, какую именно. Если мой противник будет правшой, он, конечно, захочет расстаться с левой рукой. Если же он левша, то предпочтет потерять правую руку.

— Кто бросит ему вызов? — спросил Урта. Никто не вышел вперед, мужчины переглядывались и опускали глаза.

— Мы рады видеть Отто, вождя вольфангов, в нашем зале, — наконец объявил Урта.

Полусидя, полулежа на стуле, с полузакрытыми глазами и откинутой назад головой, девушка беспокойно вздрагивала.

— Ты была Гортанс, дочерью отунга Турона? — спросил Урта.

— Да, — странным голосом произнесла девушка.

— Была ли ты взята в плен два года назад, когда вместе со своими служанками купалась в пруду у Белых Камней, к западу от хижин Партинакса?

— Да, — ответила она.

— Ты позвала служанок туда?

— Да.

— Ты помнила об опасности?

— Я не думала, что там будет опасно, — ответила девушка.

— Конечно, служанки неохотно пошли туда за тобой.

— Да.

— Почему же они пошли? — расспрашивал Урта.

— Потому что я смеялась над ними и стыдила их, называла их трусихами, потому что я была дочерью знатного отунга Турона.

— Продолжай, — сказал Урта.

— Потом нам стало весело, мы плескались, каждая старалась казаться самой игривой и живой из всех.

— Все вы гордились собой и забавлялись?

— Да, — произнесла девушка.

— Вам было приятно купаться, плескаться в воде, играть, брызгаться?

— Да.

— А потом тебя и твоих служанок напугали герулы?

— Да.

— Вас схватили?

— Да.

— И увезли, чтобы обратить в рабство?

— Да.

— Всех до единой?

— Да.

— Никому не удалось спастись?

— Нет.

— Значит, ты не уходила одна в лес, собирать цветы или за чем-нибудь еще?

— Нет.

— Тебя взяли в плен вместе со служанками?

— Да.

— И вас всех, до единой, в том числе и тебя, обратили в рабство?

— Да.

В зале поднялся ропот.

— Рабыня! — сердито закричал женский голос. Девушка на стуле зашевелилась.

— Но когда Ульрих и его люди нашли тебя в лесу, на тебе не было ошейника, браслета и прочих вещей рабыни.

— Нет.

— Женщины сказали нам, что у тебя нет клейма.

— Нет, — кивнула девушка. — Меня не стали клеймить.

— Почему так получилось? — расспрашивал Урта.

— У герулов наши женщины могут быть только рабынями, это всем ясно, — объяснила девушка.

— Какой была судьба твоих служанок?

— Их продали в Шарнхорсте, телнарианским купцам, — сказала девушка. — Потом перепродали, увезли на далекие планеты и продали в третий раз, а потом, наверное, выставили на невольничьих торгах.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Герулам нравилось рассказывать мне об этом, пока я стояла на коленях, лицом в грязи перед ними.

— Тебя держали в повозке?

— Да.

— Почему?

— Вероятно, меня считали желанной, — объяснила она.

— Желанной, какой может быть рабыня?

— Да.

— И никак иначе?

— Нет.

Одна из женщин в зале громко вскрикнула.

— Молчи! — прикрикнула на нее другая, сама еле сдержав крик.

— И потом, — продолжала девушка, — я ведь была дочерью знатного отунга. Думаю, им нравилось держать меня в повозках, нравилось, что им прислуживает женщина, которая когда-то была знатной. Сначала они считали меня слишком гордой и старались, чтобы я как следует поняла, что значит рабство.

— И ты поняла это?

— Да.

Несколько свободных женщин подавили крик, с ужасом глядя на рабыню.

— Нет! Нет! — вдруг сердито выкрикнула одна из них. — Она рабыня!

— Не понимаю, — продолжал расспросы Урта, — почему ты и твои служанки пошли купаться именно в то глухое, отдаленное место, если хорошо понимали опасность.

— Мы сами хотели этого, — сказала девушка. — И я, и все остальные только потом поняли, зачем нас так тянуло в то опасное место — это случилось уже тогда, когда мы оказались связанными и беспомощными. Мы хотели стать рабынями. Вот потому и пошли туда. Мы хотели не иметь другого выбора, кроме как любить и служить, и повиноваться своим хозяевам.

— Нет! Нет! — сердито закричала женщина из зала.

— Кто ты? — спросил Урта.

— Я рабыня, — объяснила девушка. — Я всегда знала об этом, но не осмеливалась признаться.

— Почему же ты осмелилась сказать это сейчас?

— Я познала себя. Теперь я могу говорить так, как хочу, неважно, слышат меня или нет.

— Ты была рабыней герулов?

— Да.

— Но тебя нашли в лесу.

— Я бежала от герулов.

— Значит, ты беглая рабыня.

— Да.

— Мы должны вернуть тебя герулам, — строго произнес Урта.

Она в отчаянии сжалась на стуле.

— Нет, пожалуйста, не надо, господин!

— Она называет его «господином»! — в ужасе воскликнула одна из женщин.

— Он свободный человек, — возразила другая. — Как иначе рабыня может обращаться к нему?

— Да, — согласилась первая.

— Как страшно быть рабыней! — вздохнула одна из женщин и потупилась.

— Почему ты бежала? — продолжал Урта.

— Я боялась герулов, — ответила девушка. — Они презирали меня не только как рабыню, что было справедливо, но и как человека. Моя красота совершенно не защищала меня от них. Они даже не отдали меня одному хозяину, которому я могла бы быть преданной, кому могла бы отдать всю чувственность и постоянно угождать, а владели мной всем лагерем. Каждый мог ударить или убить меня — даже женщина или ребенок, из прихоти или просто из-за раздражения. Это не люди, это совсем другие существа. Мне постоянно говорили, что я не женщина, а человек, человеческое существо. Я подумала, что должна бежать и попробовать вернуть свободу. Но мне нужен хозяин-человек, а не герул. Я женщина, мне нужен мужчина, такой хозяин, который сможет понять меня и обращаться со мной так, как я того заслуживаю. Я знаю, что природа приготовила для меня таких хозяев, и знаю, что принадлежу только им.

— Тебе нравится быть рабыней? — спросил Урта.

— Да.

— Ты любишь подчиняться?

— Да.

— Ты хочешь быть рабыней?

— Да! Да! Да! — крикнула она. — Я хочу быть рабыней! Я хочу быть беспомощной, не иметь выбора, всю жизнь посвятить любви и служению, повиноваться воле моего господина, стоять перед ним на коленях, выполнять его приказы, пытаться угодить ему, как только я могу, изо всех моих сил, лежать в его руках, благодарно и робко, послушно и боязливо, чтобы он обращался со мной властно и жестоко, как с вещью, которая принадлежит ему!

— Раскали клеймо, — обратился Урта к стоящему рядом мужчине. Тот отошел к очагу и пошевелил палкой затухающие угли.

— Ты не против, если твоя рабыня будет заклеймена? — спросил Урта у великана.

— Нет, если это будет сделано хорошо и быстро, — ответил великан.

— Конечно, — заверил его Урта.

— Прогоните рабыню со стула, — приказал Урта, — поставьте ее в грязь, разденьте. Свяжите ей руки за спиной, оставив веревку подлиннее. Когда она очнется, то обнаружит себя нагой и связанной, как и положено рабыне.

— Я дам за нее пять овец, — вдруг громко объявил один из отунгов.

— Кто ты? — обратился к нему великан.

— Китерикс.

— Похоже, в конце концов он ее получит, — засмеялся мужчина в другом конце зала.

— Да еще самым лучшим способом — как рабыню! — подхватил другой.

Мужчины открыто засмеялись.

— Но она моя, — возразил великан.

— Я дам за нее семь овец, — настаивал Китерикс.

— Я подумаю, — пообещал великан.

— Раздуйте огонь, — приказал Урта. — Принесите кабана и зажарьте его, чтобы выбрать героя и дать ему долю.

В зале послышались одобрительные возгласы.

У очага поставили две больших железных опоры на четырех ножках, на которые можно было положить над огнем вертел.

Вдоль стен зала принялись расставлять столы — в два ряда, перед помостом. Это были дощатые щиты, положенные на козлы. Такие столы были обычными у варваров, их можно было разобрать, и крышки хранить сложенными, пока они оставались без надобности. Иногда их хранили в кладовой, но чаще просто прислоняли к стенам. Это помогало расчистить место в зале или большой комнате, ради удобства и при необходимости. Скамьи обычно тоже составляли вместе у стены.

Четверо мужчин внесли насаженную на вертел тушу огромного кабана.

Вскоре запах жарящегося мяса начал наполнять зал.

Великан спрятал меч в ножны.

Он сидел за столом вместе с Ульрихом, которого встретил в лесу раньше, во время ночной стоянки.

Один из тяжелых столов на крепких козлах был поставлен перед помостом так, что противоположный его конец достигал расположенного в центре зала очага.

— Что это за стол? — поинтересовался великан.

— На него поставят жареную тушу кабана, — объяснил Ульрих.

— И тогда от нее отрежут долю героя?

— Да.

— Чей пустой трон стоит на помосте?

— Это трон отунгов, — сказал Ульрих. — Последним королем, который сидел на нем, был Гензерикс.

— Кто он был?

— Он был последним настоящим королем отунгов, — торжественно и печально произнес Ульрих. — Он погиб в бою — это было давным-давно. Хотя он был человеком, герулы уважали его. Они построили погребальный шатер и сожгли в нем тело. И все герулы при этом подняли копья в знак почтения к Гензериксу.

— Теперь на этом троне некому сидеть?

— Да, — кивнул Ульрих.

— Медальон короля с цепью, который был знаком повелителя отунгов, потерялся очень давно, — произнес другой сосед Отто.

— Не понимаю, — пожал плечами великан.

— Это теперь неважно, — ответил Ульрих.

— И больше у отунгов не было настоящих королей?

— Герулы запретили нам иметь настоящих королей, — объяснил Ульрих. — Мы выбираем годовых — королей, которые правят только один год.

— Это неразумно, — возразил великан.

— С точки зрения герулов, это мудро, — усмехнулся Ульрих, — ибо без короля мы разобщены, между кланами постоянно идут раздоры.

— А кто этот вожак на помосте?

— Урта, Создатель Королей, — сказа Ульрих.

— Он и есть король, годовой король?

— Нет, он только Создатель Королей.

— Не понимаю…

— Это время не называлось бы Временем Смерти, когда наши леса закрыты от чужаков, время нашего позора, — горько сказал Ульрих, — мы называем его так потому, что сейчас роды, кланы, семьи сражаются друг с другом за право выбрать короля на следующий год.

— Глупо сражаться за пустой трон, — возразил великан.

— Думаю, да.

— Но что общего имеет с этим доля героя?

— Это оказание почестей, — сказал Ульрих. — Но короля, который дарует эту долю к удовольствию или неудовольствию знати, нет. Поэтому каждый из нас, особенно сильный и воинственный, может потребовать эту долю себе.

— Значит, это могут сделать самые воинственные из кланов или родов? — спросил великан.

— Так обычно бывает, — ответил Ульрих. — Какой род отунгов считает себя ниже других?

— Значит, у вас не только нет короля, не только нет преемственности власти, но и идет война друг с другом, — заключил великан.

— Среди кланов отунгов всегда велись споры, — вздохнул Ульрих.

— Вам нужен король.

— Это верно.

— Но где его найти?

— Может, когда-нибудь кто-нибудь принесет в лес шкуру белого викота.

Великан внимательно посмотрел на собеседника.

— Иначе зачем бы я привел тебя в зал? — добавил Ульрих.


Глава 27


— Рабыня пробуждается, — объявил с помоста Урта.

Отто поднялся со скамьи, где он сидел рядом с Ульрихом, и прошел за столами в переднюю часть зала. Он привык сидеть, привалившись спиной к стене. Почетные места на помосте нравились ему.

Мужчины и даже некоторые женщины, заслышав слова Урты, стали собираться вокруг беспокойно двигающейся рабыни. Среди них был Китерикс. Ульрих шел следом за Отто.

— Она хорошо сложена, — сказал один из отунгов Китериксу.

— Она красива, — добавил другой.

— Я даже не ожидал этого, — признался Китерикс.

Девушка лежала в грязи перед помостом, между столом, на котором стояла доля героя в ожидании дележа, и самим помостом.

Она перекатилась на бок. Теперь она была нагой, как любое животное. Казалось, она удивлена, что не может разнять запястья. Их крепко связали позади ее тела ремнем, достигающем в длину более ярда, с оставленным свободным концом. Девушка издала отчетливое, протестующее восклицание.

У очага, рядом с одной из железных подставок, спиной к ступеням лестницы, ведущей в зал, стоял мужчина в тяжелых перчатках, перекладывая на углях клеймо. Это было обычное клеймо для рабынь, с небольшим, искусно сделанным наконечником, насаженным на ручку. Ручка достигала в длину шести дюймов, и сейчас раскалилась добела. Осмотрев клеймо, мужчина вновь положил его на угли.

— Она мгновенно проснется, — сказал кто-то.

— Принесите плеть, — приказал Урта.

Мужчина принес плеть и встал рядом с рабыней. Рабыня застонала, перекатываясь по грязному полу. Теперь она лежала на правом боку, головой в сторону помоста. Она открыла глаза.

— Где я? — спросила она.

— В зале отунгов, — ответили ей.

— Они сперва медленно приходят в себя, — объяснил кто-то, — таково воздействие напитка.

— Но оно вскоре проходит, — добавил другой мужчина.

Лежа на боку, девушка огляделась, но не увидела ничего, кроме пола, мужских сапог, женской мягкой обуви и подолов юбок свободных женщин.

Казалось, она пытается понять то, что видит, решить, что ее окружает.

Она осторожно коснулась своего бедра и левой груди, с трудом поднеся к ним связанные руки.

Она вновь попыталась разнять запястья.

Затем она перекатилась на живот, протянула руки вперед, за голову, и легла виском на правое предплечье.

Стоящий рядом мужчина поднял плеть, но по знаку Отто вновь опустил ее.

— Что случилось? — спросила рабыня. — Что происходит? Как странно… Не понимаю, ничего не понимаю.

Мужчина усмехнулся.

— Я сплю, — продолжала рабыня. — Вот в чем дело — я сплю. Мне снится, что я рабыня, что я обнажена и связана.

На этот раз рассмеялись несколько мужчин. Рабыня перекатилась на правый бок и опустила руки.

Казалось, ей не хочется просыпаться.

— Понятно, — продолжала негромко бормотать она. — Мне снится, что я рабыня, что я связана и раздета.

Теперь смеялся уже почти весь зал.

С внезапным испугом рабыня открыла глаза.

— Где я? — опять спросила она.

— Ты в зале отунгов, — повторил мужчина. Рабыня окончательно пришла в себя, с недоверчивым видом озираясь по сторонам.

Она резко заворочалась на земляном полу.

— Почему меня раздели и связали? — крикнула она.

Она пыталась встать на ноги, но мужская рука заставила ее остаться на коленях.

Она подняла связанные запястья, обращаясь к Урте.

— Почему меня раздели и связали? — спросила она.

Урта посмотрел на нее, но не ответил. Его лицо было непроницаемым.

— Я Гортанс, дочь Турона! — крикнула она. — Я знатная женщина. Немедленно отпустите меня!

— Разве тебе не снилось, что ты стала связанной и раздетой рабыней? — спросил мужчина.

— Может быть, — испуганно ответила она.

— Значит, сон стал явью.

— Нет! — воскликнула она.

— Наверняка тебе и прежде снились такие сны, — добавил другой мужчина.

— Да, — неохотно призналась она.

— И теперь все они стали явью, — подтвердил мужчина.

— Нет! Нет! — выкрикнула она и дико огляделась. — Я и сейчас вижу сон!

— Нет, — покачал головой мужчина. — Теперь ты совсем проснулась. Ты теперь та, кем и должна была быть всегда — рабыня.

— Не понимаю, — произнесла она. — Как это могло случится?

— Во всяком случае, теперь это твоя реальность.

— И ее справедливость открыл напиток истины, — добавил второй мужчина.

Рабыня огляделась, и не в силах сдержаться, рухнула на пол зала.

Великан осторожно прикоснулся к ней носком сапога.

— Встань на колени, — негромко произнес он, — рабыня Ята.

Она с трудом встала на колени, дрожащая, окруженная толпой мужчин и женщин.

— Опусти голову, — добавил великан. Рабыня опустила голову.

— Она лживая рабыня, к тому же беглая, — проговорил Урта.

— Верно, — кивнул великан.

Урта взял плеть из рук отунга и протянул ее великану.

— Ее надо как следует наказать, — сказал Китерикс.

— Подними голову, — приказал великан. Рабыня быстро взглянула на него.

Великан протянул к ней плеть, и рабыня поспешно прижалась к ней губами, покрывая поцелуями.

— Рабыня! — фыркнула одна из женщин. Негромкие возгласы удовлетворения вырвались у нескольких других женщин.

— Я дам тебе за нее десять овец, — возбужденно предложил Китерикс.

— Не продавайте меня ему, господин! — воскликнула рабыня. — Он простолюдин.

Среди свободных людей послышался откровенный смех.

— Или когда-то был ниже меня, — упавшим голосом добавила рабыня.

— Вот так-то лучше, — заметил великан.

— Он хотел меня несколько лет, — продолжала она, — но я была слишком хороша для него, господин. Я отвергала его сватов. Я относилась к нему насмешливо, но снисходительно. Я изводила его своим высокомерием, постоянно унижала его. Я высмеивала его при людях. Как я презирала его! Просто не могла его видеть! Стоило взглянуть на него, и меня била дрожь! Умоляю, господин, не позволяйте ему домогаться меня!

— Домогаться рабыни? — усмехнулся великан.

— Простите меня, господин! — воскликнула она. — Только не продавайте меня ему, прошу вас!

— Я дам за нее одиннадцать овец, — сказал Китерикс.

— Неужели тебе нужна лживая беглая рабыня? — удивился великан.

— Накажи ее как следует, — усмехнулся Китерикс, — и она вскоре будет послушной.

— Не продавайте меня ему, господин! — плакала девушка.

— Двенадцать овец, — предложил Китерикс.

— Знаешь, это хорошая цена за рабыню, — сказал великан девушке.

— Но она недурно сложена, — возразил стоящий рядом мужчина.

— Прошу вас, не продавайте меня ему, господин! — молила девушка.

— Пятнадцать овец! — выпалил Китерикс.

— Думаю, сейчас я не стану продавать ее, — произнес великан.

Рабыня облегченно вздохнула.

— У тебя плеть, — сердито сказал Китерикс великану. — Она у твоих ног. Она твоя рабыня — беглая и лживая рабыня. Накажи ее!

Великан взглянул на Китерикса.

— Или у тебя не хватает сил? — настаивал тот. Вокруг них мужчины начали расступаться. Великан протянул плеть Китериксу.

— Наверное, тебе хочется самому наказать ее? — спросил он.

Китерикс сердито отступил.

— Я не надсмотрщик над рабынями, — возразил он.

— Наклонись вперед, Ята, — велел великан. Дрожа, она склонилась, коснувшись головой пола.

— Не вздумай считать, — сказал великан рабыне, — что я слишком мягкий или снисходительный хозяин. Если ты останешься у меня, то узнаешь, что у меня суровые требования и что я часто бываю нетерпеливым.

— Да, господин, — с дрожью прошептала она.

— Смотри, — обратился великан к Китериксу, — один удар — за ее ложь и тысячу других провинностей, а второй — за побег.

Мужчины ахнули.

Ибо великан лишь едва прикоснулся дважды к спине испуганной, коленопреклоненной, сжавшейся рабыни, — даже не поднимая плеть, а просто кладя ее на спину.

Китерикс был слишком изумлен, чтобы что-то сказать, чтобы выразить свое недовольство или пренебрежение.

Так великан хотел доказать всем присутствующим в зале, что рабыня принадлежит ему и что он может делать с ней то, что пожелает, по своей воле, как ему заблагорассудится, а не как захотят другие. Рабыня поняла, к своему мгновенному облегчению и благодарности, которые сразу же сменились ужасом, что ее хозяин не поддается чужому влиянию и не обращает внимания на насмешки, но решает все сам, так, как считает нужным и как он привык. Она сразу же поняла, что ее судьба находится полностью в его руках, что она всецело принадлежит этому человеку. Такой урок давали каждой рабыне в положенное время и положенным образом.

Девушка подняла голову, и гордо взглянула на Китерикса. Ее прелестное лицо осветила торжествующая улыбка.

Ей было нечего бояться.

Она была уверена, что своей красотой завоюет доброту хозяина.

— Ступай прочь, Китерикс, — произнесла она.

С криком ярости великан схватил ее левой рукой за волосы и поднял на колени, а затем оттянул ее голову назад, чтобы она смотрела ему в лицо. Ее глаза расширились от боли и ужаса.

— Ничтожная, презренная тварь! — произнес он.

— Нет, господин, — заплакала она.

Он бросил ее на живот перед собой так, что связанные руки вытянулись над головой, и ударил плетью дважды, а затем, взяв плеть в зубы, подтащил рабыню к одной из деревянных колонн и привязал к ней, поставив на колени. Ее длинные белокурые косы были обмотаны вокруг столба и завязаны позади него. Затем великан начал наносить хлесткие удары плетью, достойные ее проступка, ее глупости и высокомерия.

— Бей как следует! — крикнул один из отунгов.

— Пусть узнает, кто она такая, — добавил второй. Рабыня отчаянно кричала, ее слезы лились на пол, покрывали собой деревянное основание колонны.

— Она развратная тварь, рабыня! — злобно сказала женщина. — Пусть будет наказана!

— Накажи рабыню, эту бесстыдную тварь! — добавила другая женщина.

— Бей сильнее! — подхватили другие.

— Да! — присоединялись к крикам толпы молодая женщина с дрожащим от возбуждения голосом.

— Бей! — яростно кричала другая.

— Какая дерзость — называть себя свободной женщиной!

— Она оскорбила всех свободных женщин!

— Накажи ее! — хором кричали женщины.

— Она развратна, так пусть будет рабыней!

— Она и так рабыня! Бей ее как рабыню! — подхватывали со всех сторон.

— Пусть знает свое место, тварь! — визжали свободные женщины, и их крики смешивались с воплями рабыни.

— Ты рабыня, и тебя наказывает хозяин! — с удовлетворением сказала старшая из женщин.

— Да, госпожа! — ответила рабыня. — Ой!

— Говори! Не смей молчать! — потребовала свободная женщина.

— Я рабыня, меня наказывает мой хозяин! — с плачем повторила рабыня.

— Ты безнадежно развратна, — добавила свободная женщина. — Это было видно, когда тебе дали напиток истины.

— Да, госпожа, — ответила рабыня.

— Значит, ты должна быть рабыней!

— Да, госпожа!

— Ты будешь принадлежать мужчинам! — злобно продолжала свободная женщина.

— Да, госпожа! — вскрикивала рабыня.

— Говори!

— Это правда! — зарыдала рабыня. — Я — рабыня. Я принадлежу мужчинам!

— Она принадлежит мужчинам! — с трепетом воскликнула молодая женщина.

— Да, — с ужасом произнесла другая.

— Смотри! — крикнула молодая, поворачиваясь к другой. — Ее наказывает ее хозяин!

— И тебя бы могли наказать, будь ты рабыней, — ответила ее соседка.

— Тебя тоже, — фыркнула молодая женщина.

— Да, — согласилась вторая.

— Кто ты? — спросила требовательным голосом свободная женщина, склонившись к рабыне.

— Я рабыня! — воскликнула Ята. — Рабыня!

— Кто еще?

— Только рабыня и никто больше! Я ничтожная рабыня! — рыдала Ята.

Варвар опустил плеть.

— Ты усвоила урок? — усмехнулась свободная женщина, глядя на рабыню.

— Да, госпожа, — пробормотала рабыня. Варвар отшвырнул плеть и ножом герулов отрезал косы рабыни, привязанные к колонне.

— К нему! — приказал он, указывая на Китерикса.

Избитая рабыня с залитым слезами лицом, разметавшимися белокурыми волосами, которые были обрезаны грубо и косо, на коленях неуклюже и неуверенно, опираясь на левую ладонь, подползла к ногам Китерикса, легла возле него на живот и усердно прижалась губами к его сапогам, целуя их.

— Простите меня, господин! — умоляла она. — Ничтожная, низкая рабыня, которая теперь сознает свою вину, просит прощения у господина!

— Смотри, как она лежит у его ног! — прошептала молодая женщина.

— Как она развратна! — фыркнула другая.

— Она рабыня, — возразила молодая. Китерикс поднял глаза от распростертой, наказанной рабыни у его ног.

— Тысячу овец, — предложил он великану-варвару.

— Надо ли продать тебя? — спросил великан у дрожащей рабыни.

— Господин может сделать со мной то, что он пожелает, — прошептала она.

— Хороший ответ, — похвалил Отто. Осторожно подняв ее на руки, он отнес рабыню поближе к очагу, положил на правый бок, вытянув ей ноги, рядом с раскаляющимся в огне клеймом. Кузнец, или мастеровой по знаку Отто протянул ему плотные рукавицы. Отто сам выхватил клеймо из огня. Ята не отрываясь, следила за тем, кому она принадлежала — за своим хозяином.

— Подержите ее, — попросил великан. Рабыню схватили трое сильных мужчин. Она не могла пошевелиться.

Железный наконечник клейма был раскален добела. Варвар одобрительно взглянул на него.

Через мгновение он оставил на теле девушки крохотное, красивое стилизованное изображение розы — клеймо, которое узнавали во множестве галактик.

Теперь Ята была заклеймена.


Глава 28


— Ложись на спину, на стол, Филена, — приказал суровый офицер Ронисий.

Корелий, молодой белобрысый офицер, стоял рядом.

Блондинка быстро поднялась на ноги со своего места в шеренге рабынь, стоящих на коленях, и заняла место на столе, как ей и приказали.

Она мельком взглянула на Корелия.

Она гадала, испытывает ли он ревность при виде того, как быстро она повинуется Ронисию.

Она обнаружила, что ей нравится повиноваться, по крайней мере таким мужчинам, как Ронисий. Кроме того, чем более суров был хозяин, тем приятнее ему повиноваться. Рабыне не хотелось испытывать прикосновение его арапника. В конце концов, она была животным особого вида, отличающимся от лошадей или свиней, и заслуживала иного обращения. Разумеется, и ее, и всех других рабынь Ронисий считал не более, чем домашним скотом, и не давал им ни на минуту усомниться в том, кто они такие и кто их хозяева. Рабыне нравилось замечать, как Корелий завидует Ронисию при виде ее послушания. Рабыня точно знала, несмотря на то, что предпочитала не высказывать этого вслух, что она презирает Корелия за слабость.

— Наклони голову вниз, с края стола, — потребовал Ронисий.

Она повиновалась.

Корелий, стоящий рядом, казался раздраженным. Вероятно, думала она, он так вежлив, мягок, приветлив, ласков со мной, относится ко мне с таким пониманием и деликатностью потому, что знает, что я свободна? Значит, он мой связной, агент, который должен передать мне нож?

Но если он считает меня рабыней, почему не относится ко мне так, как положено относиться к рабыне?

Неужели он настолько слаб, удивлялась она.

Она почувствовала, как легкая цепь в кожаном чехле грубо и плотно охватила ее шею и с громким звуком замкнулась.

Она вздрогнула. В первый раз на нее надели ошейник, отдельный от цепи, которым ее удерживали на месте.

К ошейнику был прикреплен металлический диск, на котором на трех языках, в том числе и пиктограммой герулов, указывалось, что она собственность телнарианской Империи и что при обнаружении ее следует возвратить уполномоченному губернатора Вениции.

— Ты прекрасно выглядишь в ошейнике, Филена, — произнес Лисис, старший офицер.

— Спасибо, господин, — ответила она.

С какой легкостью и естественностью она стала называть мужчин «господами» — она даже представить не могла себе, что к ним можно обращаться иначе, и это ее пугало.

Наклонив голову, она видела пол комнаты для приготовления рабынь, расположенной в том же бараке.

Она поняла, что не сможет снять ошейник — он подходил ей по размеру.

Она была обнажена.

Она почувствовала, как двое людей губернатора набрасывают на нее меховой мешок, начиная с ног и поднимая его вверх по телу. Завязки мехового капюшона были затянуты вокруг ее шеи.

Она знала, что ее вместе с другими девушками увезут из Вениции на санях, по зимней равнине, и что ошейники необходимы для их защиты и опознания за пределами города.

Тяжелый меховой мешок плотно окутал ее, завязки затянулись вокруг шеи. Ей примерили капюшон, подогнали его и завязали у подбородка. Металлический диск на цепи тихонько стал позванивать, когда его вытащили и положили поверх меха.

Скотник по имени Квалий снизу потянул мешок на себя. Он придавил колени рабыни, и она выпрямила ноги. Теперь они не доставали нескольких дюймов до дна мешка. Обычно такие мешки шили одного размера. Рабыня была невысока, но хорошо обучена, ее тело было способно свести мужчин с ума от желания, ее было бы легко продать на невольничьих торгах. Она прикрыла глаза, чувствуя, как руки Квалия касаются ее тела через мешок. Неужели он считает ее рабыней? Филена еле сдержалась, чтобы не напрячься в ответ на его прикосновения. Она открыла глаза только тогда, когда он принялся проверять узлы у ее горла и под подбородком. Казалось, что по его губам скользит насмешливая улыбка. Неужели он почувствовал ее легкие движения внутри мешка? Она так надеялась, что ей удалось казаться спокойной! Она быстро повернула голову внутри капюшона, отворачиваясь от него. И тут же обнаружила, что ее неудержимо тянет прижаться щекой к колену Ронисия! Однажды утром, когда варвар привязал ее в изножье собственной кровати на «Нарконе», заклеив рот лентой, рабыня дрожала, испытывая странные ощущения, она ерзала и постанывала, пытаясь разбудить его и в то же время боясь его пробуждения. Она не знала, что случилось с ней. Она была так взволнована, чувствовала себя такой трепещущей и жаждущей, что ей приходилось постоянно отгонять мысль об этом.

Это они привели ее в такое ужасное состояние! «Почему я испытываю такие ощущения, — спрашивала она себя. — Что же теперь со мной будет? Кто я такая?»

«Я стала совершенно другой, и это мое истинное „Я“!

«Нет-нет, — тут же чуть не заплакала она, — нельзя об этом думать! О, только бы мне поскорее передали кинжал, только бы дали побыстрее исполнить поручение! Где же этот неизвестный связной?» Перевернув рабыню, Квалий легко поднял ее, взвалил себе на плечо, так что голова свесилась ему на спину, и понес из барака. Она почувствовала холодный, чистый воздух тангарской зимы. Падал мелкий снег.

Ее положили на широкие сани, прислонив к задней спинке, в ряд с пятью другими рабынями, находящимися в санях. В них уже была впряжена лошадь. Возница, житель Вениции, дождавшись, пока посадят последнюю рабыню, натянул широкие кожаные полосы, прикрепленные к правому борту саней, и закрепил их на левом так, что рабыни оказались притянуты к саням. Эта процедура была традиционной мерой предосторожности для безопасности груза при перевозке и удобства самого возницы. Привязанный груз вряд ли мог вылететь из саней на неровной тропе. Разумеется, подобные меры предосторожности в разные времена года различались, но сейчас они считались достаточными — зима была слишком сурова, а рабынь перевозили без одежды. Кроме того, их бегство сдерживали без людность равнины, опасность появления диких зверей и прочие трудности. К тому же на шее каждой рабыни был ошейник и диск.

— Мне страшно, — прошептала одна из девушек, когда возница ушел. — Они хотят увезти нас из города…

— Они подарят нас или продадут! — заплакала рабыня, сидящая слева от блондинки.

— Ничего не понимаю, — задумчиво покачала головой рабыня, к которой обратилась первая девушка.

— Они сделают с нами то, что захотят, мы же рабыни, — вздохнула девушка, посаженная справа от блондинки.

— Я не понимаю, — повторяла ее соседка.

— Я тоже, — вздохнула другая рабыня.

К удивлению блондинки, на грязном и заснеженном дворе появился Фидий, капитан «Нарконы».

Во дворе стояло более двадцати саней, на нескольких из них рассадили рабынь, готовых для перевозки, одетых точно так же, как была одета блондинка. На остальных санях лежали коробки и тюки. Неподалеку стояли несколько лошадей, переминаясь в грязи. Два бронированных вездехода подогнали вплотную к воротам. С двух катеров снимали холщовые чехлы.

— Шлюз подготовлен, — сообщил матрос Фидию.

Тот кивнул.

Несомненно, «Наркона» находилась где-то вверху, на орбите, неразличимая в утреннем небе.

— Когда «Наркона» вернется на Инез-IV? — спросил один из людей губернатора у капитана.

— Скоро, — коротко отозвался капитан.

Блондинка дико взглянула на него и еле сдержалась, чтобы не позвать. Они не имели права улететь без нее!

Наконец, на сани посадили последнюю из рабынь. Блондинку вынесли во двор одной из последних.

Несколько мужчин садились верхом.

Взревел двигатель первого вездехода, затем второго.

Из барака в конце двора появились солдаты местной дивизии с винтовками. Возницы заканчивали запрягать лошадей. Катера разогревались, готовясь к взлету.

Снег налипал на ресницы рабыни.

Она моргала.

Из барака для рабынь появился старший офицер Лисис, одетый в меховую куртку и сапоги. В центре двора снег был истоптан людьми и лошадями и превратился в вязкую грязь, но по краям он оставался чистым и ровным.

— Это будет поездка к варварам, — недовольно проговорил один из возниц своим приятелям, которые собрались у его саней.

— Не нравится мне это, — вздохнул другой.

— У нас достаточно оружия и боеприпасов, чтобы защититься от герулов, — возразил третий.

Лисис сел в первый из двух вездеходов, второй должен был замыкать караван. Открытые катера предназначались для разведки. Двое огромных саней, каждые из которых тащили четверо лошадей, должны были перевозить в безопасных местах катера в целях экономии топлива.

— Госпожа, — тихо позвала блондинка девушку, сидящую слева. Та не была старшей рабыней, но после ссоры в бараке, в которой блондинка пообещала купить и продать всех рабынь, было решено, что она должна впредь быть рабыней для всех них, как для свободных женщин, что она должна служить им всем и обращаться, называя каждую «госпожа». Разумеется, сначала блондинка гордо отказалась выполнять их требования, но через день-другой, проголодавшись и замерзнув, подчинилась.

— А ты получила позволение говорить? — ответила девушка.

— Можно мне говорить, госпожа? — поспешно спросила блондинка. Как противно ей было обращаться так к ничтожной рабыне!

— Ну что же…

— Прошу вас!

Рабыня огляделась. Их не могли застать за разговором друг с другом, никто не обращал на них внимания. Разумеется, сейчас рабыням никто не запрещал говорить, но с другой стороны, привилегия вести между собой беседы не сочеталась с их положением постоянно.

— Ладно, — наконец произнесла рабыня.

— Вы прислуживали за ужином вчера?

— Да.

— Скажите, варвар, тот большой мужчина, которого они называют Оттонием, еще не вернулся?

— Вряд ли.

— Тогда почему нас увозят?

— Они ищут его на равнине — похоже, так и было задумано с самого начала. Подозревают, что он установил контакт с племенем варваров, отунгами. Таким образом, вероятно, с помощью местных жителей, герулов и всех других, его надеются разыскать и связаться с ним через отунгов.

Блондинка в изнеможении откинулась на спинку саней.

— Можешь поблагодарить меня за то, что я удостоила тебя разговором, — напомнила рабыня.

— Спасибо, госпожа, — произнесла блондинка.

Она не стала протестовать, поскольку стоял сильный мороз, на котором вскоре начинает чувствоваться голод, и ей придется просить, чтобы ее покормили. Поэтому она произнесла нужные слова, стараясь, чтобы в ее голосе прозвучал не более, чем легчайший оттенок иронии. Однажды ее уже побили, и она не намеревалась повторять ошибки. Урок был хорошо усвоен.

— Пожалуйста, — равнодушно откликнулась рабыня. Огромные стальные ворота двора распахнулись, и первый бронированный вездеход с Лисисом в его кабине выкатился из них. Два катера поднялись среди мягких падающих хлопьев снега на двадцать-тридцать футов в воздух, отлетели в сторону и направились на юг. Первые сани медленно двинулись вслед за вездеходом, колокольчики позвякивали на их упряжи. За ними последовали вторые, окруженные с боков стражниками с винтовками. Почти все возницы саней шли рядом с лошадьми, направляя их ременными арапниками, но кое-кто стоял на полозьях саней впереди или под тентом. По пути все больше возниц карабкались на полозья или на козлы, пользуясь хлыстами различной длины, с жесткими наконечниками, или просто длинными, гибкими прутьями.

В веренице саней и машин сани, на которых сидела блондинка, оказались ближе к хвосту.

После упругого толчка ее сани сдвинулись с места. Они проскользили по чавкающей под ногами и копытами грязи в центре двора, с резким скрипом, удивившим блондинку, переехали полосу гравия и вскоре уже были за воротами, плавно катя по снегу. Вскоре они достигли проволочной ограды, которая служила городской стеной Вениции.

Корелий был капитаном одного катера, Ронисий — другого. Однако к этому времени катера уже скрылись из виду. Как только видимость ухудшится, они должны были присоединиться к колонне и опуститься на широкие, предназначенные для них сани. Скотник Квалий находился во втором вездеходе, замыкающим шеренгу.

Снег повалил сильнее.

Блондинка зашевелилась внутри мехового мешка. Он был мягким и теплым, в нем она чувствовала себя удобно, а снаружи, конечно, поскольку она была нагой и беспомощной, она вскоре испытала бы все ужасы тангарской зимы.

«Кто же будет моим союзником, — думала блондинка. — Почему до сих пор он не связался со мной? Находится ли он вообще на этой планете, а если нет, какие последствия это может иметь для меня?

Неужели произошла какая-то ужасная ошибка?

Я не смогу доказать то, что я свободная женщина, аристократка и патрицианка. — волновалась она. — Меня все будут принимать за рабыню. Меня могут подарить на какую-нибудь провинциальную планету, а могут и оставить здесь, отдав варварам».

Однако блондинка помнила: идеальным местом для выполнения ее поручения будет лагерь на безлюдной равнине, именно там, куда теперь везли ее.

Должно быть, эта поездка входит в план, но что, если это просто совпадение?

Разумеется, ее поручение нельзя было выполнить в Вениции, резиденции провинциального губернатора, где ее могли просто обвинить в убийстве и казнить, или же вернуть на Инез-IV с надежной охраной и сопроводительными документами, а там снять показания и опять-таки приговорить к казни. Нет, равнина — самое подходящее место для убийства, оттуда она сможет улизнуть без труда, вероятно, на одном из катеров или вездеходов, достичь шлюза, а уже оттуда попасть на «Наркону», находящуюся на орбите. А дальше — совсем просто: она достигнет цивилизованных планет, получит богатство, положение и власть.

Она услышала позвякивание сбруи справа и увидела, что едущий рядом солдат на мгновение придержал лошадь, вглядываясь в ее лицо.

Она подняла голову.

Как откровенно мужчины смотрят на женщин, которых считают рабынями, думала она.

Ее нежное, прелестное лицо было почти скрыто, окружено пышным мехом капюшона.

Солдат оказался симпатичным парнем. За последние несколько недель мужская привлекательность стала иметь для блондинки большое значение.

Она слегка заворочалась в мешке под двумя широкими кожаными ремнями — один из них проходил повыше ее колен, другой возле талии.

Солдат пришпорил лошадь.

— Ты быстро учишься, белобрысая тварь, — произнесла сидящая рядом девушка.

Блондинка смутилась, но тут же почтительно ответила:

— Да, госпожа.

— Будь осторожна, рабыня, — продолжала соседка. — Ты рабыня, и мужчины могут захотеть подразнить тебя и сделать все, что они только пожелают.

— Да, госпожа, — так же почтительно повторила блондинка.

Она вновь заворочалась в меховом мешке. Повертела головой, пытаясь стряхнуть налипший на ресницы снег о края капюшона. Она чувствовала свою наготу внутри мешка, которая могла бы возбудить мужчин, но блондинка не желала признаться самой себе, что она испытывает все большее возбуждение, которое охватывает ее, как пламя — лист бумаги, что она становится совершенно беспомощной, а ее страсть так сильна и неукротима, что отрицать или стараться скрыть ее совершенно невозможно.

Она решила, что испытывает такие же чувства, какие может ощущать рабыня, с мольбами ползущая к своему хозяину.

«Я куплю и продам их всех», — твердила себе блондинка.

Внутри мехового мешка она ощущала диск на цепи, висящий на ее шее. Она сдвинулась, и диск стукнул по цепи. Блондинка не могла даже дотянуться до него.

«Интересно, что это значит — на самом деле быть рабыней», — думала она.

Колонна продолжала двигаться своей дорогой. Небеса потемнели, с них по-прежнему валил густой снег.


Глава 29


— Мясо скоро будет готово, — сказал Ульрих, — и тогда начнется дележка.

Великан кивнул.

Под столом, слева от великана, послышалась еле заметная возня. Там, головой вниз, лежала маленькая, красиво сложенная рабыня, запястья которой были связаны за спиной, правое поверх левого, а веревка от них тянулась к скрещенным щиколоткам, перехватывая их. Связанную рабыню звали Ята.

Великан осторожно прикоснулся к ней.

Рабыня вздрогнула, как от испуга.

— Молчи, — приказал великан.

— Да, господин, — прошептала она.

Он убрал руку.

Он стал размышлять, почему рабыня так встревожена — вероятно, она лучше понимала суть этого пиршества.

Огонь в очаге, глубокой длинной яме в центре зала, теперь горел ярко и ровно.

Кабана медленно и плавно поворачивали на вертеле.

Соблазнительный аромат жареного мяса наполнял зал.

Но люди казались напряженными и хмурыми.

Будь сейчас другое время и происходи все в другом месте, думал великан, все они были бы гораздо более дружелюбными и веселыми.

Но дело происходило в зале отунгов.

Может быть, стоит заставить рабыню танцевать перед ними? Может, это им понравится?

Она не разбиралась в тонкостях танцев рабынь, но была красива и, как всякая женщина, умела грациозно и соблазнительно двигаться. Даже при своем невежестве она смогла бы произвести впечатление на этих пропавших, смущенных, побежденных, одиноких, безнадежно угнетенных воинов, которые могли бы на далеких планетах после ряда успешных походов вспомнить старинные песни, увидеть, как сияют звезды, а после падают к их ногам вместе с другой добычей, в том числе и такой вот живой, нежной и изящной. Разумеется, она будет повиноваться немедленно и беспрекословно. Он сам недавно убедился в этом.

Но каким-то шестым чувством великан понимал, что сейчас находящиеся в зале мужчины не склонны воспринимать такие развлечения, какими бы приятными они ни были.

— Какая доля предназначена герою? — спросил великан.

— Правая ляжка, — объяснил Ульрих.

— Того, кого вы назовете, Урта объявит королем?

— Да, — кивнул Ульрих.

— Как это делается?

— Он рассудит спор, состязание или бой, если таковой состоится, — произнес Ульрих, — и присудит победу. Обычно сделать это бывает просто — из знатных отунгов или их борцов к концу боя у помоста остается только один.

— Но кто-то должен назвать победителя?

— Да, — согласился Ульрих. — Если это знатный отунг, он и будет годовым королем. Если это борец знатного отунга, тогда королем будет его господин.

— Кто назначил Урту Создателем Королей? — вдруг спросил великан.

— Герулы, — мрачно ответил Ульрих.

— Урта предан отунгам?

— Он сам отунг, — ответил Ульрих. — Он поступает так, как ему положено.

— Кто был королем на этот год?

— Старик Фулдан.

— Тот, за которым послали? — расспрашивал Отто.

— Да.

— Не понимаю, — покачал головой Отто.

— Бой за последнего короля был таким кровопролитным, столько борцов было ранено и убито, что в конце концов мало кто решился претендовать на трон, — рассказал Ульрих. — Наконец, старик Фулдан, видя бессмысленность этого братоубийства, бросился к кабану и вонзил нож в его правую ляжку. «Кто осмелится убить меня, того, кто ездил вместе с Гензериксом, кто сотни раз проливал кровь за отунгов — кто осмелится убить старика?» — спросил он. К тому времени жажда убийств среди отунгов поубавилась. «Пусть он будет королем», — сказали мужчины. «Ты — король», — провозгласил Урта, Создатель Королей, и так старик Фулдан стал нашим королем.

— Но Фулдана нет здесь, — возразил Отто.

— «Я король, но короля нет», — так говорил Фулдан, — объяснил Ульрих. — Он избегает появляться в зале, встречаться с Людьми.

— Тогда у вас в самом деле нет короля, — кивнул Отто.

— Зато есть Создатель Королей, — ответил Ульрих.

— Если вы «нова не хотите иметь короля, провозгласите им Фулдана, — предложил Отто.

— Нет, — покачал головой Ульрих. — Годовой король может быть выбран только на год, а потом знатные отунги вновь будут готовы бороться за его место и перерезать глотки своим друзьям.

— Должно быть, это радует герулов, — заметил Отто.

— Другого порядка они бы не потерпели, — ответил Ульрих.

— Я бы изменил все это.

— Прошло уже много времени с тех пор, как шкура белого викота появлялась в зале отунгов, — проговорил Ульрих.

— И вот теперь она здесь, — ответил Отто.

— Мясо скоро будет готово.

— Я голоден, — признался Отто.

— Это мясо никто не будет есть, — возразил Ульрих.

— Почему же?

— Его цена приглушает голод, — пояснил Ульрих. — Его цена слишком высока, она должна быть уплачена кровью. От этого любой невольно потеряет аппетит.

— Но не тот, кто голоден, — возразил Отто.

— Может быть.

— Здесь нет ни пива, ни хлеба…

— Мы не едим и не пьем на пиршестве короля, — ответил Ульрих.

— Тогда это плохое пиршество.

— Это вовсе не пир, — вздохнул Ульрих. — Это Время Смерти.


Глава 30


Получив сигнал, Юлиан посадил катер, на грязный двор позади служебных строений.

Судно резко остановилось, и инерция заставила человека, лежащего чуть позади Юлиана, испуганно и негромко вскрикнуть.

— Доложите губернатору о прибытии Юлиана Аврелия, родственника императора, — приказал Юлиан.

— Да, ваша светлость! — отозвался стражник. Закрывая лица от грязных брызг, поднятых при посадке катера, стражники заторопились к поручням его трапа.

Юлиан выключил двигатели, и катер застыл.

Связанный человек, лежащий позади Юлиана, справа, задрожал. Он не мог сдвинуться с места, только слегка вытянул ноги.

По пути из фестанга Сим-Гьядини начался жестокий мороз, маленький катер изо всех сил боролся с ветром. Иногда было невозможно разглядеть местность на несколько футов перед ветровым стеклом. Им неоднократно приходилось приземляться, часто они отбрасывали снег от катера руками в рукавицах, пока двигатели не начинали облегченную работу, затрачивая на нее немало драгоценного топлива.

— Двор совершенно пуст, — заметил Туво Авзоний. На дворе стояли только два вездехода, закрытые холщовыми чехлами.

В бараках виднелся свет, только барак для рабынь был темным, из его труб не поднимался дым.

Кроме того, оглядевшись, спутники не заметили сваленных в штабеля ящиков с грузами, хотя их могли перенести в один из северных складов.

— И конюшни пусты, — продолжал Туво Авзоний.

— Стой! — крикнул Юлиан стражнику, и тот обернулся. — Вызови Фидия, капитана «Нарконы», и Лисиса, старшего офицера «Нарконы», — потребовал Юлиан.

— Шлюз уже ушел, — ответил стражник. — Фидий улетел с ним. Ли сие и остальные офицеры вместе с оборудованием и товарами уехали.

— Значит, экспедиция уже в пути?

— Да, ваша светлость, — кивнул стражник.

— Ею руководит белокурый капитан Оттоний?

— Варвар?

— Да, он.

— Нет, экспедиция его ищет.

— Значит, его с ними нет?

— Так точно, ваша светлость.

— Мне необходимо немедленно последовать за экспедицией, — требовательно произнес Юлиан. — Мне нужно знать их маршрут, необходимо семь катеров, топливо на месяц, сотня солдат и вьючные животные, две дюжины саней, защитные заграждения, оружие и боеприпасы!

— Гарнизон почти весь ушел с экспедицией, — объяснил стражник. — Осталось всего несколько человек и совсем немного топлива до прибытия следующего корабля.

— Ступай! — прикрикнул Юлиан. Стражник повернулся и торопливо зашагал к высокому строению.

— Значит, не все еще пропало? — спросил Туво Авзоний у Юлиана.

— Мы покинем Веницию через час, — ответил Юлиан.

Оба мужчины оглянулись на связанного человека. Он был закутан в меха и лежал на металлическом полу катера, вытянув ноги. Тонкие цепи образовывали прочную сеть, которая предохраняла этого человека — а им была рабыня — от падения и способствовала безопасной перевозке груза, однако обычно для этого служила веревочная сеть. Цепь же нельзя было перегрызть или перерезать ножом. Рабыню заталкивали в сеть, а затем запирали ее одним массивным замком, прихватывая сеть к кольцам в полу. Так она не могла подняться на ноги, помешать полету катера или даже вытянуть из-под сети руку. Самое важное — сеть обеспечивала ее безопасность, но еще и позволяла ее хозяину сохранить груз, так, чтобы он оставался внутри катера даже при самых резких поворотах — например, маневрах при встрече с противниками, гигантскими насекомыми или насекомоподобными существами некоторых планет, летающими ящерами, магнитными воздушными минами, другими катерами, а также при попадании в мощные воздушные вихри. Иногда при сильном ветре такие легкие, круглые катера переворачивались. Но даже при хорошей погоде меры предосторожности были нелишними — они приносили облегчение хозяевам и давали дополнительный урок рабыням. Не было ничего необычного в том, что рабыни извлекали для себя пользу в тех случаях, когда этим был доволен хозяин.

Пряди рыжих волос Ники растрепались и выбились из-под тяжелого мехового капюшона.

Испуганными, расширенными глазами она через плечо наблюдала за Юлианом.

— Вскоре нам предстоит встреча с госпожой Пабленией, — произнес Юлиан, бросая взгляд на прелестную, покорную рабыню. — Как только ты увидишь ее, ты должна немедленно показать ее нам.

— Но она моя госпожа, господин! — возразила рабыня.

— Она преступница и предательница, у нее больше нет собственности, — объяснил Юлиан. — Ты рабыня, а мы — свободные мужчины. Ты должна повиноваться нам немедленно и беспрекословно.

— Да, господин, — прошептала девушка.

— Значит, как только ты увидишь ее, немедленно покажи ее нам.

— Я постараюсь, господин, — сказала девушка.

Юлиан толкнул ее носком сапога через сеть, слыша, как зазвенели цепи.

— Так будет лучше для тебя, — произнес он.

— Да, господин.

— Или тебя ждет смерть.

— Да, господин, — покорно согласилась девушка.

— Господин, губернатор просит еще раз подтвердить ваше воинское звание, — произнес вернувшийся стражник.

Юлиан сердито назвал его.

— Ваши запросы слишком велики и требуют времени на их выполнение, ваша светлость, — ответил стражник.

— Я Юлиан Аврелий, — повторил Юлиан, — родственник императора! Я прибыл сюда по важному и тайному государственному делу!

— Экспедиция уже в пути, она окружена строжайшей секретностью, — объяснил стражник.

— Мне необходимо знать ее маршрут и получить карты, — настаивал Юлиан.

— Маршрут засекречен, его карты скреплены имперской печатью, — невозмутимо повторял стражник. — Губернатор предлагает вам воспользоваться гостеприимством жилья, предназначенного для младших офицеров. Он готов встретиться с вами завтра.

— Мой катер необходимо перезаправить!

— На это мы не получили разрешения, — возразил стражник.

— А сани и люди — есть они здесь?

— Наши возможности очень ограничены, — ответил стражник. — Мы надеемся только на прочную ограду вокруг города и на то, что экспедиция вскоре вернется.

— А как насчет вон тех вездеходов? — Юлиан указал на покрытые чехлами машины во дворе.

— Они неисправны, в них нет топлива, — объяснил стражник.

Юлиан ударил по поручням катера затянутым в рукавицу кулаком.

— Похоже, губернатор чрезмерно строг, — неуверенно заметил Туво Авзоний.

— Нет, — Юлиан сердито выпрямился, — как раз нет, это-то меня и злит! Мы должны восхищаться им! Невзирая на обстоятельства, он ведет себя чрезвычайно корректно! Такие люди не ошибаются. Он ведет себя согласно не только правилам и требованиям, но и здравому смыслу. Он не согласится взломать имперские печати даже по требованию знатного гостя, в каких бы коротких отношениях тот ни состоял с императором! Он исполняет свою первую задачу — обеспечивает безопасность Вениции. Если он не спешит дать аудиенцию любому младшему офицеру, так почему он должен давать ее мне, с точки зрения моего звания? Мы должны восхищаться им за попытку противопоставить долг преклонению перед аристократией! Если бы у нас было побольше таких людей!

— Тогда бы нам пришлось прибегнуть к лести, — возразил Туво Авзоний. — Меньше всего нам сейчас нужен развращенный представитель власти и предельно честный и исполнительный офицер.

— Губернатор сочтет за честь, если вы и ваш спутник согласитесь неофициально принять его приглашение поужинать сегодня вечером, — добавил стражник.

— Поблагодарите его от моего имени и от имени моего спутника, — ответил Юлиан, — ибо честь в таком случае была бы оказана нам. Но вместо ужина мы бы попросили лыжи, одни, хотя бы самые маленькие сани с запасом продовольствия — такие, которые могла бы тащить рабыня.

— Да, ваша светлость, — ответил стражник.

— Вы, разумеется, не планируете выехать из города сегодня? — удивленно спросил Туво Авзоний.

— Именно таковы мои планы, — ответил Юлиан.

— Но вы не знаете, где искать экспедицию, даже не представляете, куда идти, — возразил Туво Авзоний.

— Мы должны сделать все возможное, — ответил Юлиан. — Он взглянул на Нику, плотно закутанную в меховую одежду. — Я полагал, милая, — обратился он к изящной рабыне, — что мы приедем вовремя и что уже сегодня проведем несколько приятных часов в ярко освещенной, протопленной таверне за хорошим ужином и беседой с твоей бывшей хозяйкой.

— С нами вместе? — удивленно спросила рабыня.

— Да, с вами обеими — свободной женщиной и рабыней этой женщины, чтобы посмотреть, каковы бывают настоящие женщины, изящные, образованные и утонченные.

Ника смотрела на него круглыми от удивления глазами и дрожала.

— Разве обе вы недостойны взглянуть на настоящих женщин, рабынь, одетых в шуршащие шелка, в ошейниках, умоляющих и возбужденных?

— Да, господин, — прошептала рабыня.

— Чтобы и вы обе, свободная женщина и та, что некогда была ее рабыней, почувствовали прикосновение этого шелка и металла к своим телам, освещенным пламенем камина, чтобы вы поняли, что значит повиноваться приказам и власти мужчин.

— Да, господин, — шептала в ответ рабыня.

— Но, — продолжал Юлиан, — мои планы нарушились, и теперь нам предстоит опасное и, несомненно, бесполезное путешествие в зимнюю тангарскую ночь.

— Господин, это безумие — выезжать из города в такую ночь! — воскликнул Туво Авзоний.

— На карту поставлена жизнь Оттония, — возразил Юлиан.

— И тем не менее это безумие, — не отступал Туво Авзоний.

— Тогда оставьте меня, друг Авзоний, — предложил Юлиан.

— Нет, господин, — возразил Туво Авзоний. — Я скорее соглашусь быть соучастником авантюры славного, достойного безумца, чем влачить бесконечное существование червя, считая дни до конца в бесполезном здравом уме.

— Нам нельзя возвращаться, — ответил Юлиан.

— Значит, мы едем, господин.

Вскоре после этого сани и припасы были готовы, в сани впрягли маленькую, устало бредущую фигурку, и Юлиан вместе с Туво Авзонием покинули Веницию.

Они направлялись на северо-восток, вспоминая услышанные ранее слова брата Вениамина из фестанга Сим-Гьядини и руководствуясь догадками, подтвержденными некоторыми из офицеров гарнизона.

На санях, среди других припасов, лежал завернутый в шелк, а поверх него в грубую домотканую ткань маленький предмет, весящий не более полутора фунтов. Этот предмет передал им брат Вениамин в фестанге Сим-Гьядини.

Когда они уже были за оградой и больше часа пробирались по замерзшему, освещенному луной снегу, Туво Авзоний, оглянувшись, заметил:

— Нас преследуют.

— Знаю, — отозвался Юлиан.

Ни они, ни брат Вениамин и ни солдаты гарнизона не знали, где живут отунги, только слышали, где расположены их поля и пастбища, меняющиеся несколько раз в году, в основном, по требованиям герулов. Торговая экспедиция под командованием Лисиса, старшего офицера «Нарконы», имела лучшую информацию, полученную с помощью губернатора Вениции через его секретных агентов, собирающих сведения под видом охотников, торговцев, и тому подобных лиц. Расположение селений герулов и варваров, таких, как отунги и базунги, было, как и на многих планетах, трудно обнаружить, об их местонахождении знали только в общих чертах. Даже торговой экспедиции предстояло уточнять информацию по пути, очевидно, при беседах с местными жителями.

— Что делают наши спутники? — спросил Юлиан у Туво Авзония, когда прошел еще час.

Туво Авзоний оглянулся.

— Теперь они гораздо ближе к нам, — сказал он.

— Значит, они не просто нас преследуют.

— Да, — согласился Туво Авзоний.

— Как вы думаете, каковы их намерения? — спросил Юлиан.

— Не знаю, господин:

— Они не сделали попытки остановить нас с помощью световых сигналов, выстрелов или тому подобного.

— Да, господин.

— Значит, они приближаются, чтобы убить нас, — заключил Юлиан.

— Что же нам делать?

— Пусть привыкнут видеть впереди только следы двух пар лыж, — решил Юлиан. — Некоторое время я проеду на санях. Если вы не против, вы потащите их. Ника пойдет там, где прежде шел я. Потом, в лесу, под прикрытием веток или камней, там, где нет снега, я сойду с саней и обойду их, оказавшись сзади.

— И что же вы собираетесь делать? — спросил Туво Авзоний.

— Убить их, — объяснил Юлиан.


Глава 31


— Теперь снова тащи сани, рабыня, — через некоторое время сказал Туво Авзоний.

Она быстро встала перед санями и с помощью Туво Авзония впряглась в них.

— Господин! — тихонько воскликнула рабыня, ибо упряжь была надета не просто ей на шею, как у Туво Авзония, когда он тащил сани, а затянулась так, что кольцо плотно охватило ей горло. От кольца к саням тянулись поводья, которыми можно было направлять рабыню. На рабыню надели узду, ее маленькие ручки охватили сзади кожаными наручниками между меховыми рукавами и рукавицами.

Теперь она не могла говорить, ибо между ее зубами была просунутая узда.

Она удивленно и вопросительно смотрела на Туво Авзония, но тот не обращал внимания на взгляд рабыни.

Узда должна была помочь управлять ею.

Она застонала.

Туво Авзоний сердитым рывком поднял ей голову, и рабыня замолкла.

С ней никогда так не поступали, пока она была горничной дамы и заботилась о прическах, одежде и обуви своей госпожи, но теперь рабыня оказалась во власти мужчин.

Привязав Нику к саням длинным ремнем, охватывающим ей щиколотки, Туво Авзоний достал из саней винтовку. Пятнадцать минут назад, по подсчетам Туво Авзония, Юлиан спрыгнул с них на камень, мимо которого они шли. С лыжами за спиной и винтовкой в руках Юлиан пошел в сторону.

Они ждали уже пять минут, когда внезапно сзади, на тропе, в полумиле от них показались три яркие вспышки, одна за другой, блестя в холодном, чистом воздухе. Туво Авзоний видел, как они отражались на низких тучах, подобно молнии, моментально прошивающей серые, пушистые снеговые массы.

Через минуту-другую показались еще несколько вспышек.

— Там была боковая защита! — сердито воскликнул Туво Авзоний.

Промелькнула последняя вспышка, и вокруг воцарилась тишина зимней ночи.

Остановившись на мгновение, Туво Авзоний пошел назад по тропе, в нескольких ярдах от первого следа, держа винтовку наготове. Через несколько минут он наткнулся на опаленный труп, лежащий в снегу. Взрезанная выстрелом плоть виднелась под почерневшим мехом.

Он перевернул труп стволом винтовки.

Это был не Юлиан.

— Не стреляйте! — послышался голос сбоку.

— Господин! — радостно воскликнул Туво Авзоний.

— Их было пятеро, — объяснил Юлиан.

— И скольких вам удалось уложить, господин?

— Пятерых, — ответил Юлиан. — Один, правда, был ранен и бежал по направлению к Вениции. Я прошел по кровавому следу несколько ярдов. Крови было слишком много. Я прикончил его, выстрелив в снег, в котором он пытался спрятаться, вон там.

Туво Авзоний проследил за направлением ствола винтовки Юлиана. Там лежал труп, уже вмерзающий в лед. Горячий выстрел винтовки взметнул снег на несколько ярдов в воздух, который потом посыпался вниз каплями и кристаллами. Вблизи трупа снег моментально растаял от тепла и образовалась небольшая лужица, которая теперь уже замерзла. Труп лежал, вмерзая в лед, под которым его очертания исказились. Меховая одежда почти полностью сгорела, обнажив опаленный скелет. Юлиан стрелял в режиме ближнего боя, с большим разлетом заряда. Он не был уверен, где именно под снегом спряталась его жертва. При таком режиме стрельбы эффект достигался только на расстоянии нескольких футов, но в данном случае это оказалось неважно.

— Теперь мы в безопасности, — вздохнул Туво Авзоний.

— Нет, — возразил Юлиан. — Так или иначе, эти ребята выполнили свою задачу.

— Как это, господин?

— Свет, вспышки, колебания воздуха, запах паленого мяса и крови могут привлечь зверей, — объяснил Юлиан, — викотов, волков и всех прочих. Зимой они чувствуют поживу на расстоянии нескольких миль.

— У нас есть боеприпасы, — ответил Туво Авзоний.

— Их слишком мало, — покачал головой Юлиан.

Через несколько минут они вернулись к саням.

Впряженная Ника терпеливо ждала их. Как сообразительная рабыня она не сдвинулась с места, зная, что хорошо привязана к тяжелому грузу, и не сделала бы этого, даже если бы Туво Авзоний, уходя назад по тропе, позабыл привязать ее к саням за ноги.

— Пора двигаться дальше, — сказал Юлиан.

Туво Авзоний размотал ремень, охвативший щиколотки рабыни, к которому были прикреплены плоские, прочные металлические ленты, четырех дюймов длиной, и положил его на сани.

— Вперед, — приказал он.

— Да, господин, — отозвалась рабыня и всей силой своего хрупкого тела налегла на ремни упряжи.

Послышался скрип смерзшегося снега, сани сдвинулись с места. Еще одним еле различимым звуком, который сопровождал движение по снегу двух лыжников, был отдаленный волчий вой.


Глава 32


— Кто желает стать королем? — спросил Урта, Создатель Королей.

Туша жареного кабана, горячая, истекающая жиром и дымящаяся, теперь лежала, вытянувшись во всю длину, на тяжелых досках стола, положенных на четверо козел, перед помостом, на котором стоял деревянный пустой трон. Помост располагался в конце зала, вдали от входа в него и лестницы с плоскими каменными ступенями.

— Ролоф, из рода Ондакса, — сказал мужчина, поднимаясь из-за стола, стоящего у стены.

— Клан Гри! — крикнул другой.

Это восклицание вызвало сердитый ропот недовольства.

Ролоф презрительно огляделся по сторонам. Сидящие рядом с ним люди поднялись, сжимая рукоятки мечей.

— Да, — повторил он. — Ролоф из рода Ондакса, клан Гри.

— Валдемар! — воскликнул коренастый мужчина с противоположной стороны комнаты, тоже вставая в окружении вооруженных воинов. — Валдемар из рода Албериха, клан Тири!

Эти слова тоже вызвали взрыв недовольства, подобный отдаленному раскату грома.

— Лучше выберем Гундара! — кричали воины.

— Да! — подхватывали другие.

— Клан Они!

— Нет! Нет! — злобно отзывались другие голоса.

Присутствующие повернули головы к белобрысому мужчине с заплетенными волосами. Он встал.

— Гундар! — звучно произнес он. — Из рода Аза, клан Они!

— Нет! — перебил его, вскакивая, другой мужчина. — Я, Гартнар, сын Тасаха, сына Сала, потомок клана Рени!

— Гелерих! — называл себя другой, худощавый и подвижный воин. — Из рода Пертинакса, клан Орти!

— Астаракс! — перебивал его третий. — Род Фендаша, клан Ени!

— У каждого из вас есть борцы? — спросил Урта.

Ему молча кивнули все воины. По правую руку от каждого сидел угрюмый, мощный борец с висящим на руке шлемом. Некоторыми из них были бедные, но искусные в бою родичи кланов, в других случаях их заменяли наемники.

— Шесть кланов решились вступить в бой за трон, — объявил Урта. — А как же остальные кланы?

Никто не ответил ему, из-за столов больше никто не поднимался.

— Это кланы трусов! — крикнул кто-то.

— Нет! — возмутились воины.

— Молчите! — приказал Урта. — Разве нет борца за Ульриха, сына Эммериха?

— Нет, — покачал головой Ульрих.

— Разве клан Элби, к которому принадлежит Ульрих, первый из кланов отунгов, первого племени народа вандалов, не выставит борца? — допытывался Урта.

— У клана Элби нет борцов, — возразил Ульрих. За столами поднялся ропот разочарования.

— Что случилось с кланом Элби? — спросил кто-то.

— Что стало с кланом прославленного Гензерикса?

— Выставляйте борца! — потребовал один из воинов.

— Нет, — отказался Ульрих.

— Они трусы! — насмешливо произнес кто-то.

— Не наноси оскорблений, которые можно смыть только кровью, — предупредил Ульрих.

— Простите меня, господин, — быстро произнес тот, кто сказал про трусов.

— Считай, что я ничего не слышал.

— Ничего не было сказано.

— Только беспокойство за клан Элби и отунгов заставило его произнести эти слова, — вставил мужчина со шрамом на лице.

— Какие слова? — переспросил Ульрих.

— Которые вы не слышали, — поспешил сказать человек со шрамом.

— Вопрос уже решен, — подытожил Ульрих.

— Итак, на трон претендуют шесть кланов, — провозгласил Урта. Он огляделся. — Нет ли здесь кланов, согласных уступить?

— Нет, — сказали по очереди все поднявшиеся воины.

— Я призываю вас уступить место добровольно сильнейшему среди вас, — произнес Урта.

— Нет, — оглядевшись, сказал Ролоф.

— Никто никому не будет уступать, — фыркнул Гелерих.

— Если это спор, то пусть его решат мечи, — заключил Валдемар.

— Да! — закричали воины.

— Пусть посмеется сталь!

— Да! — согласно подхватили все. Женщины тихо заплакали.

— Я хочу, чтобы все знали, что в бою могут участвовать только претенденты или их борцы, — объявил Урта.

Мужчины сердито потупились.

— Понятно, — нехотя ответил Валдемар. Другие претенденты пробормотали то же в знак согласия.

Среди их союзников поднялся ропот, они обменивались мрачными, подозрительными взглядами.

— Я подготовил жребий, чтобы решить порядок поединков, — сказал Урта.

— Начинай! — потребовал Ролоф.

— Начинай, — подхватил Валдемар.

— Пришло время тянуть жребий, — объявил Урта.

— Скорее! — крикнул ему Гундар.

— Каждый из вас претендует на долю героя? — спросил Урта, по очереди глядя на всех воинов.

— Да, — сказал Ролоф.

— Да, — сказал Валдемар.

— Да, — сказал Гундар.

— Да, — сказал Гартнар.

— Да, — сказал Гелерих.

— Да, — сказал Астаракс.

— Смотрите, — внезапно с возбуждением и радостью закричал Ульрих, протягивая вперед руку, — вы уже опоздали! Доля досталась не вам!

Ему ответили крики ярости и досады всего зала.

На столе возвышался, расставив ноги, белокурый великан. Огромный меч, достигающий пяти футов в длину, вонзился в тушу кабана. Великан держал обеими руками рукоятку меча, а удар был нанесен с такой силой, что сверкающий конец меча был виден под столом — он прошел тушу насквозь и расщепил доски.

— Убить его! — закричали воины.

— Святотатство! — подхватывали другие.

— Кощунство!

— Как ты осмелился сделать это? — грозно спросил Урта.

— Я голоден, — спокойно ответил великан.

— Убить его! — с новой силой завопили вокруг.

Великан высвободил меч, поднял его и тремя ударами отрубил правую ляжку громадной кабаньей туши.

Тем же мечом он отсек кусок горячего мяса, истекающего жиром и кровью.

Оглядевшись, он вонзил в мясо зубы, и кровь с жиром потекли по его лицу.

— Убить его! — бесновались отунги.

— Остальные, конечно, тоже голодны, — спокойно произнес великан.

Отрезав еще один кусок мяса, он протянул его Урте, который поспешно отшатнулся. Великан огляделся.

— Развяжите рабыню, — приказал он.

Один из людей Ульриха склонился над скамьей и освободил запястья и щиколотки Яты. Ремень был обернут несколько раз вокруг ее левой ноги и завязан узлом, напоминая браслет. Рабыня не имела права развязать такой узел без позволения, иначе ее ждала смерть. Так она должна была сама нести свой ремень, что было удобно, когда требовалось наказать или привязать ее, смотря по желанию хозяина.

Великан велел рабыне приблизиться, и когда она смущенно и осторожно подступила поближе, на нее устремились глаза всех отунгов.

Она опустилась на колени перед столом, на котором стоял великан, и тот бросил ей кусок мяса, от которого отказался Урта, указав назад, в сторону Ульриха.

Рабыня поднялась и отнесла мясо Ульриху, положив его на голые доски стола, а потом вернулась к великану и опустилась перед ним на колени.

— В чем дело? — спросил великан, оглядывая отунгов. — Вы никогда не видели, как рабыни прислуживают на пиру?

Ульрих не прикоснулся к мясу, но его глаза блестели, он пристально наблюдал за великаном.

— Женщины из Империи, — продолжал великан, — хорошо умеют прислуживать на пирах.

Вероятно, он вспомнил ужин на Веллмере, на котором прислуживали три женщины из Империи — Флора, Рената и Сеселла. Кроме них, за столом прислуживала и Геруна, но она не была жительницей Империи. Некогда она принадлежала к народу дризриаков, а потом ортунгов, теперь же была домашним животным, рабыней.

— Для кого ты потребовал эту долю? — спросил Урта.

— Для себя самого, — невозмутимо ответил великан.

— По какому праву?

— По праву моего голода.

— Этого недостаточно, — возразил Урта.

— Тогда по праву моего удовольствия.

— Этого тоже слишком мало.

— Значит, по праву моего желания, — с усмешкой отозвался великан.

— Мало!

— По праву моего меча! — наконец воскликнул великан.

— Чей ты борец? — спросил Урта.

— Я буду сражаться сам за себя, — ответил великан.

— Ты не имеешь права претендовать на это мясо, — протестовал Урта.

— Пусть со мной поспорит тот, кто захочет, — ответил великан.

Говоря, он продолжал отрезать куски мяса и передавать их рабыне, а она носила их воинам, на которых указывал великан. Разглядывая воинов, он сразу замечал, кто из них достаточно молод, горяч и опасен, и согласно этому делал свой выбор, подбирая себе союзников. Никто не дотрагивался до лежащего перед ним мяса, но глаза многих воинов заблестели, и пальцы уже тянулись к дымящемуся, сочному куску.

— Он раздает мясо! — воскликнул вассал Ролофа.

— Он раздает еду, — с трепетом подхватил другой отунг.

— Ты не господин, который имеет право кормить своих подданных, — воскликнул Урта.

— Когда-то давно я видел человека, как две капли воды похожего на него! — повторял один из воинов.

— Где же старик Фулдан? — зашумели отунги.

— За ним уже послали.

— Это чужак! — злобно выпалил Гартнар.

— Он принес в зал шкуру белого викота, — объяснил Ульрих. — В первый раз со времен Гензерикса у нас появилась такая шкура.

— Это ничего не значит! — закричали воины.

— Мантия из такой шкуры была у Гензерикса, — напомнил Ульрих.

Мужчины замолчали.

— Кто ты, чужак? — спросил один из них.

— Крестьянин, борец, тот, кого подняли на щитах вольфанги, племя народ вандалов, подобное отунгам, капитан телнарианской ауксилии, прибывший набирать себе солдат, — перечислил великан.

— Из какого ты народа? — продолжал расспрашивать воин.

— Не знаю, — ответил великан.

— Думаю, ты отунг.

— Значит, я прибыл домой, — заключил великан, — и мне должны оказать гостеприимство.

— Люди, подумайте! — воскликнул Ульрих. — Герулы заставили нас выбирать годовых королей — оскорбительное приказание, которое разобщает нас, мы постоянно свергаем этих королей, они узники среди нас — этих королей мы презираем, считаем ничтожными как наместников своих врагов, власть этих королей призрачная и показная, купленная кровью нашего народа. Некогда герулы победили нас в бою, теперь побеждают каждый год хитростью. Почему, по-вашему, клан Элби не выставил борца? Потому, что мы не поддались на уловку герулов. Пусть король будет настоящим или пусть его вообще не будет!

— Отунгам нельзя иметь настоящего короля, — возразил Урта.

— Тогда нам вообще не нужен король! — ответил Ульрих.

— Герулы будут недовольны, — предупредил Урта.

— Ну и пусть!

— Да, — подхватили нестройным хором отунги.

— Мы не можем встретиться с ними в бою на равнине, — напомнил Урта.

— Но они не станут преследовать нас во мраке леса, среди зарослей кустарников и деревьев, — сказал Ульрих. — Когда-то давно в таком преследовании потеряла войско даже Телнария!

— С нас хватит фальшивых королей!

— Если нет настоящих, пусть не будет никаких! — подхватывало крик все больше воинов.

За столами слышались одобрительные возгласы.

— Но тогда нам грозит война, — растеряно произнес Урта.

— Поднимите меня на щитах! — потребовал Ролоф. — Я буду настоящим королем!

— Нет! — закричали Валдемар и прочие претенденты.

— Тогда выходите на поединок! — обратился к ним Ролоф.

— Незачем рисковать, выбирая короля из клана Гри! — пренебрежительно заявил Астаракс.

— Значит, будем опять выбирать годовых королей? — спросил Валдемар.

— Это безумие! — воскликнул Ульрих. — Почему кланы и дома, семьи и роды должны воевать друг с другом? Разве мы все не отунги?

— Я никому не уступлю! — взревел Гелерих.

— Я тоже! — поддержал его Астаракс.

— Я не стал бы всю жизнь прятаться в лесах, — произнес Ульрих. — Однажды я бы смело вышел из них вместе с повозками и войском, с пением боевых гимнов. Мы прятались уже довольно долго, нас держали в плену не герулы, а наше собственное соперничество и тщеславие.

— Мы еще недостаточно сильны, — заметил Урта.

— Так давайте сделаем первый шаг, первый шаг нашего похода, — сказал Ульрих. — Если нам не суждено иметь настоящего короля, выберем годового — но такого, у которого нет вассалов, нет своего дома, который не получал колец ни от одного отунга, который стал бы загадкой и страхом для герулов.

— Таким может быть только чужак, — заметил кто-то.

— Да, — кивнул Ульрих.

Все взгляды обратились на великана.

— Нет! — взревел Ролоф.

— Он принес в зал шкуру белого викота, — снова сказал Ульрих.

— Такую, как мантия Гензерикса!

— Но нужны еще медальон и цепь, — добавил кто-то.

— Медальон и цепь пропали.

— Они попали к герулам, — возразил другой отунг.

— Настоящего короля не может быть без цепи и медальона, — сказал воин.

— Преданность ему была завещана нам отцами кланов, — произнес кто-то.

— Да!

— Так что теперь у нас не может быть настоящего короля.

— Я пришел к вам не для того, чтобы стать королем, — заявил великан. — Я пришел, чтобы набрать воинов — моих товарищей, настоящих бойцов.

— Это телнарианский разведчик! — выкрикнул один из воинов.

— Нет, разведчик герулов! Смотрите, у него нож такой, как у герулов! — добавил другой.

Великан отрезал ножом герулов еще кусок мяса и передал его Яте, одаряя своих вероятных союзников.

Затем он поднялся над тушей, над которой склонился, отрезая мясо, и выпрямился на столе.

— Убирайся отсюда, чужак! — прикрикнул на него Ролоф.

Великан вытащил меч из туши, куда перед тем вонзил его.

— Пусть чужак станет годовым королем, — предложил Ульрих. — В этом случае ни один дом, ни один клан не будет иметь преимуществ перед другими. К чему тебе, Ролоф, или тебе, Валдемар, или Гундару, Гартнару, Гелериху или Астараксу и всем другим знатным отунгам пятнать свою честь, становясь годовым королем? Принять этот трон — бесчестье, а не честь. Быть таким королем — не слава, а позор. Это трон не отунгов, а герулов.

— Уступая чужаку, — добавил его сосед, — вы не посрамите свою честь, ибо никто из ваших соперников не одержит над вами верх.

— И этим вы выразите презрение герулам, — поддержал третий отунг.

— Нет! — крикнул Ролоф. — Я стану королем, хотя бы на год!

— Нет, я! — перебил Валдемар.

— Нет! — вступили в спор все остальные. — Я! Я!

— Увы, все пропало, — произнес Ульрих.

— Нет, — покачал головой великан.

— Почему? — удивился Ульрих.

— Потому что доля героя уже захвачена, — объяснил великан.

— Верно, господа, — откликнулся Урта. — Между вами и королевским троном уже стоит чужак.

Претенденты и их вассалы вскочили. Но более дюжины молодых воинов, перед которыми было положено мясо, тоже поднялись.

— Стойте! — крикнул Урта.

— Мой отряд, — сказал великан, — открыт для всех кланов, всех отунгов и других вандалов.

— Кому же будет предан этот отряд, — спросил один из его противников, — Телнарии, нашим заклятым врагам, из-за которых мы терпим изгнание на Тангаре?

— Нет, — не согласился великан, — не Телнарии.

— Тогда кому же? — спрашивал воин.

— Мне, — коротко ответил великан. В зале наступило молчание.

— Убейте его, — приказал Ролоф, указав на великана. Шестеро воинов бросились к его столу.

— Нет! — послышались голоса в зале. Конечно, благородный Ролоф сделал ошибку, отдав такой приказ.

Он не соответствовал обычаям отунгов. Кроме того, Ролоф не знал, каким человеком был великан-чужак. В то время никто из сидящих в зале не подозревал об этом. Его ошибка была двоякой — с одной стороны, он нарушил гражданские законы, и с другой, совершил неправедный суд.

Мнения присутствующих в зале разделились, однако и то, и другое было выражено бурными криками.

С внезапным диким криком, поразившим всех, кто был в зале, одновременно радостным и возбужденным криком освобождения от долго сдерживаемого раздражения, слишком долго испытываемого терпения, с пронзительным криком ярости, восторженного бешенства, с облегченным, насмешливым, освобожденным криком, подобным вспышке огня, внезапному, неожиданному оглушающему звуку грома из низко нависших, набухших дождем туч, животным и благодарным криком, который мог бы испустить изголодавшийся человек при виде пищи, утомленный жаждой при виде воды, великан спрыгнул со стола. Огромный меч взметнулся в воздух, без труда поднятый, несмотря на свой чудовищный вес. Великан вертел его в руках так же легко, как соломинку, нанося мгновенные удары, и меч в его руках превратился в размытую, почти неразличимую, но смертоносную стальную дугу.

Мнения о том, что случилось дальше, и порядок, в котором были изложены эти события, различаются у разных летописцев. Несмотря на прискорбность подобных расхождений, они вполне понятный бывают распространены при описании сложных событий, внезапно произошедших на глазах у толпы с такой быстротой, что даже очевидцы иногда сообщают о них противоречивые сведения. Несомненно, все они были поражены и смущены, все произошло стремительно и закончилось мгновенно, дальнейшее казалось туманным, некоторые преимущества были яснее прочих, — то, что заметили очевидцы, могло зависеть от того, что они ожидали заметить, кроме того, память иногда склонна подводить, особенно в таких случаях, когда события мелькают одно за другим. Не лишне также вспомнить, что зал был плохо освещен.

Далее я последую в основном рассказу Орбана из дома Орикса, как указано у второго летописца Армениона, чьи манускрипты были переработаны Теминием. Я выбрал их не потому, что считал самыми точными, ибо я не знал, как могу судить о точности, — нет, я полагался на импонирующую мне сдержанность в манере изложения.

Приношу свои извинения на этот счет, но напоминаю еще раз, что времена тогда были совсем иными, не похожими на наши.

Итак, шестеро мужчин поспешили к столу. Это были вассалы Ролофа, его боец и пятеро других, они оказались справа от великана.

Мощный меч, который мог бы повалить небольшое дерево, снести голову коню одним ударом, возвышался над ними, как нечто живое и мечущееся, подобный острому живому ветру, вспыхивающему в свете факелов; он заставлял людей натыкаться друг на друга, но они не прекращали атаку, одержимые мыслью, что именно они нападают. Внезапно все они остановились, столпившись возле стола, забыв обо всем, не приняв оборонительной позы, изумленно глядя на своих товарищей — туловище одного было перерублено чуть ниже плеч так, что отсеченными оказались голова с шеей, и тем же самым ударом великан снес верхнюю половину черепа второго мужчины, а обратный взмах меча отрубил руку и сокрушил грудь третьего. Из оставшихся троих воинов один упал с диким воплем — удар пришелся ему в правый глаз и снес половину головы. Двое других повернулись, чтобы пуститься в бегство, но очередной взмах меча лишил обеих ног одного из них, и несчастный покатился, хватаясь за обрубки, к столу Ролофа, под которым замер. Последний из воинов был настигнут возле самого стола Ролофа и упал перед своим повелителем, — от удара, рассекшего тело надвое, расщепились толстые доски стола и несколько из них свесились к полу, подрагивая и цепляясь друг о друга. Великан едва ли заметил ужас в глазах Ролофа, стоящего за столом, ибо его чутье циркового бойца, внимательного к малейшим звукам, заставило его повернуться на еле слышный топот ног по грязному полу. Позади него к бою готовились вассалы Валдемара.

— Остановитесь! — крикнул Урта.

Великан рассмеялся, видя, что для его меча есть еще работа, и мужчины смутились.

— Остановитесь! — повторил Урта, Создатель Королей.

— Убейте его! — коротко вскрикнул Валдемар, и его боец кинулся вперед, но один-единственный удар длинного меча рассек его щит вместе с рукой, и тот полетел через весь зал.

Мужчина справа от него был ослеплен кровью, и в этот момент, ничего не видя и вопя от боли, он сцепился с соседом, но тут же, к своему ужасу, обнаружил, что в припадке безумия вспарывает себе живот.

Остальные люди Валдемара отшатнулись, все четверо.

Великан пригнулся, как зверь, поворачиваясь со свирепым, почти нечеловеческим проворством.

— Убейте его! — крикнул Ролоф, на этот раз обращаясь ко всему залу.

— Это Гензерикс! — вскрикнул кто-то.

— Нет, он ужаснее Гензерикса! — добавил другой вон.

— Убейте его! — приказал Валдемар своим робко сбившимся в кучу вассалам.

Глаза великана ярко вспыхнули.

На его руках и шкурах, в которые он был одет, виднелась кровь.

Она стекала по узким канавкам вдоль меча, эти потоки нарастали и иссякали согласно движениям руки.

По-видимому, это проворство, способность двигаться с неестественной быстротой, были одним из первых качеств, которые поражали, захватывали и даже воспламеняли воображение многих людей, несомненно, грубых и простых — мечников, копейщиков и всех прочих. Все соглашались, что проворство было главным достоинством великана. Кроме того, по свидетельству различных источников, например, полевых дневников Лукиана, оно совершенно ошеломляло и поражало врагов, нарушая их боевой порядок, заставляя сбиваться с темпа, причем тысячной доли секунды иногда было достаточно, чтобы изменившееся на дюйм расстояние позволяло нанести удар. Такому было невозможно научиться — ни остроте и тонкости чутья, ни смене шагов и темпа, ни резкости движений, ни одновременной работе всех органов чувств, ни даже странной смеси насильственного и чувственного, грубого и утонченного. Все эти качества передавались воинам из поколения в поколение, свыше тысячи лет, точно так же, как способность охотиться и убивать из поколения в поколение передавалась львам, викотам, волкам. Иногда казалось, что он движется медленно, будто в полусне, молчаливый, как камень, и массивный, как скала, потом опять без предупреждения его тело становилось сплошным взрывом, уничтожающем все на своем пути. Иногда он замедлял движение, оставаясь настороженным. Разумеется, он был неграмотным, как и многие его современники, но тем не менее он не был несообразительным. Совершенно очевидно, что он мог быть терпеливым, думающим, рассуждающим. Мы мало знаем о подробностях его планов и мыслей, поскольку он обычно хранил их при себе. Только несколько человек могли похвастаться, что хорошо знают его. Однако все они признавались, что его гнев был страшен. Он возникал внезапно и непредсказуемо, подобно буре. Редко какой припадок его гнева обходился без кровопролития. Несомненно, это была величайшая из его слабостей, а в политическом отношении — один из его наиболее удручающих пороков. Разумеется, в любом случае его представления об управлении государством были рудиментарными, основывались, как и было распространено среди разных народов в то время, на вере в данное слово. Он не был равным образом спокоен, находясь в седле или на троне. И в этом также не было ничего странного для многих вождей того времени. Мы мало знаем о его глубинных мыслях и о том, были ли таковые вообще. Однажды в темном лесу его застали рычащим, как от страшной боли. Люди никогда не видели, как он плачет. Мало что они знали о его внутренней жизни, как не знали и того, была ли у него эта жизнь. Считается, что в то время люди обладали менее развитым самосознанием, чем наши современники, что они были более простыми по натуре, более похожими на животных, чем мы. Разумеется, точно об этом никому неизвестно, о таких вопросах трудно даже строить догадки.

Великан огляделся.

Воины Валдемара попятились.

Великан вернулся к столу и огромным мечом отрезал еще один кусок мяса.

Ята подбежала к нему и опустилась на колени, склонив голову и протягивая руки. Великан положил мясо в маленькие ладони, ее тонкие пальцы обхватили кусок, теплый жир стекал между них.

Она взглянула на своего господина. Тот огляделся.

За столами стояли молодые воины.

Великан указал на одного из них, и Ята поспешила к нему, чтобы положить мясо на стол. Глаза воина блеснули. Ята вернулась к своему господину, встала на колени и выжидательно взглянула на великана.

Что еще он собирался приказать ей?

Молодой воин едва бросил взгляд на прелестную девушку, которая подбегала к нему, хотя, несомненно, за нее бы назначили высокую цену на торгах.

Однако сейчас речь шла о куда более важных вопросах.

Девушка была всего лишь рабыней.

— На этот раз я не могу дать тебе кольцо, — произнес великан.

— Я служу не ради колец, — возразил воин.

— Как тебя зовут? — спросил великан.

— Вандар, — ответил молодой воин.

— Хорошее имя, — отозвался великан.

— Я готов! — произнес молодой воин. — Вызови меня к себе!

— Рядом со мной стоять опасно, — предупредил великан.

— Лучше я умру рядом с тобой, чем буду жить, как жил прежде, — выпалил юноша.

— Не двигайся, — приказал стоящий рядом с ним воин постарше.

— Ночь холодна, звезды равнодушны, — возразил юноша. — Я отвечаю только за себя.

— Прекрати свои непонятные речи, — ответил его сосед.

— Господин! — обратился юноша к великану.

— Оставайся там, где стоишь! — приказал великан. Юноша испустил крик отчаяния.

— Разве ты не понимаешь? — спросил его сосед. — Он сам постоит за себя.

— В такое время, как сейчас, он должен постоять за себя сам, — добавил другой воин.

— Тот, кто не может постоять за себя сам, не заслуживает, чтобы рядом с ним были воины, — наставительно произнес самый старший из воинов.

— Он принес в зал шкуру белого викота, — торжественно напомнил Ульрих.

— Нет! Нет! — злобно закричал Валдемар, оглядываясь по сторонам. — Убейте его, убейте!

Один из его вассалов повернулся.

— Мы последуем за тобой, господин, — с еле приметной усмешкой сказал он.

Валдемар не двинулся с места. Люди начали отодвигаться от него.

— Больше ты не будешь считаться первым воином клана Тири, — произнес воин.

— Нет! — умоляюще крикнул Валдемар.

Он вытащил меч и с боевым кличем бросился к великану. За ним тут же последовали все члены клана Тири, которые были в зале.

— Стойте! — замахал руками Урта. — Вызов может бросить только господин или его боец!

Но никто даже не расслышал слов Создателя Королей.

Великан играючи поднял тяжелый меч.

Первый из щитов был перерублен надвое, тот, кто держал этот щит, пошатнулся от толчка.

Еще раз мелькнул в воздухе мощный меч, и искры, подобно светящимся хлопьям снега, разлетелись из-под трех скрещенных лезвий.

Противники ринулись в атаку.

— Стойте! — закричал Создатель Королей.

— Стойте! — поддержали другие воины. Оглянувшись, великан отступил назад. Позади него полыхала яма очага, достигавшая восемнадцати футов в длину и пяти футов в ширину. Сейчас она на целый фут была заполнена горящими углями. Две стойки, на которые клали вертел, еще стояли рядом с очагом. Сам вертел с заостренным концом, на который насаживали туши, с ручкой на другом конце, чтобы можно было поворачивать его над огнем, лежал сбоку, на деревянной подставке. Великан чувствовал за собой жар очага. Валдемар бросился вперед, но его меч лишь скользнул по мечу великана, и знатный отунг с диким воплем, потеряв опору, рухнул в яму. Отто отогнал его вассалов ужасным ударом и повернулся к Валдемару, который с воем катался по углям, поднимаясь и оступаясь, падая, вставая на ноги и постепенно скатываясь вниз, на дно ямы. Великан наклонился над краем ямы, схватил Валдемара за меховой воротник и опрокинул на спину в угли. Двое воинов кинулись за великаном, но он сокрушил их одним ударом, свалив в яму, и теперь стоял на теле Валдемара и вдавливал его глубже в угли. Затем, к ужасу вассалов, которые смутились, зная, что не смогут достать его своими короткими мечами и что у них нет времени окружить яму, он поднял меч над головой обеими руками, как прежде замахнулся над тушей жареного кабана.

— Нет! — закричал один из вассалов, умоляюще поднимая руку.

— Бей! — прохрипел Валдемар. Меч завис в воздухе.

Вассалы принялись швырять свое оружие на пол зала.

— Бей! — пронзительно закричал Валдемар.

Но великан переступил через его тело и поднялся на дальнюю кромку очага.

Вассалы Валдемара быстро вытащили своего повелителя из костра, закрывая его тело собственными телами и пытаясь потушить тлеющие одежды. Потом так же быстро из ямы извлекли тела еще двух воинов и отрубленную ногу одного из них. Меховые одежды воинов почти полностью сгорели.

Сероватый, дурно пахнущий дым вился над углями.

По залу быстро расплылась отвратительная вонь паленого мяса, кожи, мышц и жира.

Левая половина лица Валдемара обгорела до костей.

Великан обошел яму и встал над Валдемаром, пристально глядя на него.

Люди отунга отшатнулись.

Валдемар поднял глаза и, не мигая, уставился на великана. Его правое веко тоже сгорело и не опускалось.

— Ты отунг, — прошептал он.

— Я не знаю, — ответил великан и небрежно вытер о свое бедро длинный меч.

Тишину прорезал пронзительный крик.

Одновременно взвизгнула рабыня, и великан моментально отскочил в сторону.

Меч Ролофа опустился на толстый железный вертел, лежащий на подставке.

Вокруг разлетелись искры.

— Предательский удар! — закричал один из воинов.

— Свинья! — подхватывал другой.

Неожиданно пошатнувшись, великан выпустил из рук меч, и тут же последовал второй удар, опять выбивший искры из вертела..

— Ты больше не будешь первым воином клана Гри! — вопил рассерженный! вассал.

Ролоф грубо расхохотался и наступил ногой на лезвие огромного меча, держа свой собственный меч наготове.

— Свинья! — дружно возмущались воины.

С боков знатного воина прикрывали двое вассалов.

Великан склонился позади тяжелого железного вертела, лежащего на подставке, в футе над землей. На металле вертела остались две зарубки от меча Ролофа.

Перед великаном стоял знатный отунг и двое его вассалов с обнаженными мечами.

— Убери свой меч! — потребовал у Ролофа Урта.

— Я буду убирать меч, когда захочу, — дерзко ответил тот. — Я король!

Великан не отводил глаз от стали, его взгляд был ужасен. Из его горла вырывалось сдержанное, хриплое ворчание.

Мощные руки ощутили длинный, прочный, толстый еще теплый вертел.

Перед ним стоял Ролоф и рядом — двое воинов из клана Гри, ярко освещенные отблеском углей из ямы. Великан стоял так близко от нее, что пламя свирепо обжигало его спину и ноги.

Руки великана сомкнулись на вертеле. Совсем недавно не прогнувшись, вертел выдержал вес огромного кабана, который достигал более четырехсот футов. На козлах вертел с трудом поворачивали двое мужчин. Ролоф поднял меч.

С криком ярости великан вскочил, срывая с подставки вертел и отбрасывая ненужную деревяшку.

Человек, стоящий справа от великана, не успел даже крикнуть, ибо вертел вонзился пониже его левого уха, пробив шею и почти оторвав голову от тела. Удар задел Ролофа и его второго вассала, и они покатились по полу. Великан отшвырнул в сторону остатки подставки. Ролофу удалось подняться на ноги. Человек, стоящий слева от великана, был ранен при втором ударе вертела, и его рука с размозженным локтем и струящейся по ней кровью, повисла вдоль бока, как плеть. Он поднял левую руку, прикрываясь от следующего удара, но крюк на рукоятке вертела, разрывая пальцы, ударил его в горло, круша и ломая хрящ. Ролоф тянулся за своим выпущенным мечом. Великан поднял и дважды опустил рукоятку вертела, около двух футов длиной, разбивая челюсть противника, а затем со страшной силой ткнул ее вперед, ломая зубы и кость, раздирая мясо, и наконец, выхватив ее, вонзил противнику в лоб на несколько дюймов, так, что острие вошло в земляной пол зала. Теперь Ролоф подобрал меч, но сразу был отброшен великаном. Он с ужасом разглядывал в его руке огромный высвобожденный вертел, длиной превышающей самый большой меч. Великан держал его так, как мог бы держать свое оружие — дубину — крестьянин: одной рукой за середину, другой чуть пониже.

Внезапно Ролоф пронзительно крикнул, отшвырнул свое оружие и побежал к выходу из зала.

Великан в ярости погнался за ним, подняв над головой и держа его острым концом вперед.

Ролоф спешил вверх по лестнице, к деревянной прочной двери зала, оба тяжелых засова двери уже давно были задвинуты в петли.

Ролоф повернулся, прижавшись спиной к двери, отлично понимая, что у него не хватит времени поднять два тяжелых бруса из петель.

Он стоял, отчаянно озираясь и непрерывно крича.

Люди в зале ахнули, женщины завизжали.

Великан вытащил вертел из досок двери, куда он вонзился, пробив насквозь Ролофа. Освобожденное тело вяло скатилось с лестницы и остановилось рядом с очагом.

Зал безмолвствовал.

Великан встал у края очага, поставив вертел на тело Ролофа, на которое падал красноватый отблеск углей.

Один из вассалов клана Тири опустился на колени рядом с трупом, некоторое время всматривался в лицо Валдемара, затем тяжело поднялся.

— Господин Валдемар мертв, — сказал он.

— Он умер как первый воин клана Тири, — добавил другой.

— Да, — подтвердил первый.

Великан отшвырнул ногой труп Ролофа и отбросил вертел.

Возле очага он подобрал свой большой меч.

Оглядев зал, он задержал взгляд на лицах Ульриха, Гундара, Гартнара, Гелериха, Астаракса и других.

Затем повернулся к Урте, Создателю Королей.

— Кто король? — спросил великан.

— Ты король, — покорно ответил Урта.

— Давайте есть, — предложил великан. — Я голоден.


Глава 33


Следует рассказать еще немного о том событии, потому что, будучи началом великих дел, тогда оно не считалось таковым.

Зимней ночью после пиршества, снаружи, возле зала — ибо такое всегда происходило вне жилищ — при свете звезд великана подняли на щиты отунгов.

К тому времени его происхождение оставалось не более известным, чем его дальнейшая судьба.

Он отказался сесть на пустой трон, стоящий на помосте, поскольку, на его взгляд, к этому времени еще не заслужил такого права. Кроме того, медальон и цепь, которые были знаками отунгских королей, передавались по наследству и свидетельствовали о праве на престол, были теперь утрачены. Именно на них главы кланов давным-давно приносили клятву королю, задолго до времен Гензерикса. Отунги не питали надежды, что медальон когда-нибудь найдется, и еще меньше надеялись, что впредь отунги станут почитать короля — таково было их тщеславие.

Старик Фулдан, за которым отправились, чтобы дать ему посмотреть на чужака, чья внешность заинтриговала нескольких пожилых отунгов зала, ушел из своей хижины еще задолго до Времени Смерти. Плача и стеная, скорбя о падении отунгов, вместе с десятью приверженцами, которые несли его закутанное в меха тело на носилках, он ушел в лес.

— Они больше не племя, они уже не отунги, — говорил старик.

К счастью, он не знал о том, что отунги выбрали королем чужака — это могло бы вызвать у него еще большую скорбь.

Урта, Создатель Королей, позже втихомолку улизнул, чтобы сообщить герулам о случившемся.

Вожди герулов были совсем не рады узнать о том, что отунги подняли чужака на щитах, ибо на щитах поднимали не годовых королей, а только постоянных вожаков — глав кланов, вождей, командиров боевых отрядов и, конечно, настоящих королей.

Кроме того, герулов обеспокоила весть о том, что чужак принес в зал шкуру белого викота: подобное было непозволительно для годовых королей.

Разумеется, у человека, поднятого на щитах, не было медальона и цепи, которые, по-видимому, потерялись безвозвратно.

В этом смысле такой король был менее опасен, чем тот, который имел бы и мантию из шкуры белого викота, и древний медальон отунгов с цепью. Медальон и цепь могли бы объединить не только кланы отунгов, но и все племена народа вандалов.

Урта, кланяясь, ушел с совета герулов. Они не только решили не умертвлять его, но наградили золотыми даринами из Вениции.

Старый воин-герул по имени Гунлаки, один из неутомимых всадников и умелых бойцов этого воинственного кочевого народа, мог бы при желании рассказать о возможной судьбе медальона и цепи, но он не присутствовал на совете знатных герулов и не знал, да и не мог знать важности предмета, который некогда держал в руках, даже теперь, спустя много лет после битвы с базунгами. Совет герулов знал значение медальона, а Гунлаки — нет. С другой стороны, Гунлаки обладал даром предчувствия, которым не обладали ни совет, ни отунги. Разумеется, память бывает слабой и случайной, тем более в отношении событий давно минувших времен.

Герулам было совершенно ясно, что отунги выбрали не годового короля, а опять, против желания и конкретного приказа герулов, нашли себе настоящего, пусть даже без медальона и цепи. Поэтому, герулы решили выступить против отунгов в поход. Нам не известно точно, почему чужак взял долю героя на пиршестве выбора короля.

Он мог взять себе долю героя, чтобы разрешить спор среди отунгов, чтобы прекратить между ними раздоры и уничтожить причину их соперничества, или, по крайней мере, уничтожить ее на время. Кроме того, он мог предпринять этот шаг, чтобы иметь законное право для набора людей в свой отряд варваров-наемников. Очевидно, по крайней мере, здесь сыграло свою роль его намерение сблизиться с отунгами. Кое-кто усматривает в этом поступке некие туманные причины, чувство справедливости, зов крови или инстинкт, таким образом заключая, что он не столько воспользовался возможностью, смутой и хаосом, чтобы завладеть властью, сколько считал себя вправе сделать это, поскольку в некоем отношении власть могла принадлежать только ему. Разумеется, такие объяснения слишком неясны и туманны, чтобы принять их хотя бы гипотетически. Другие же усматривают в поступке великана некое воодушевление воина, краткое, ужасное и победное, чувство сродни азарту, — не более, чем минутный жест, игра крови и стали, — и даже намекают на то, что причиной поступка его был действительно голод, который великан решил утолить в своей странной грубоватой манере, что потом привело к другим событиям. Мы не знаем правды. Вероятно, справедливых оправданий его поступка было несколько, и они переплелись между собой, как бы соткав ковер событий, состоящий из почти невесомых, тонких, ярких и темных нитей реальности. В ходе исторических исследований часто бывает трудно пробиться назад, сквозь завесу времени, чтобы разобраться в людских поступках, и еще труднее заглянуть в их души. Кроме того, следует постоянно вспоминать отрезвляющее суждение о том, что эти души могут совершенно отличаться от наших. Наши убеждения, ценности, наша реальность могут быть несопоставимы с убеждениями, ценностями и реальностью прежних людей. Несомненно, мы обнаружим, что нам трудно также постичь восприятие и опыт змея, волка, ястреба, викота. Вероятно, не менее трудно нам будет постичь восприятие наших современников, отличающихся от нас самих, причем их восприятие будет более напоминать змеиное, ястребиное или волчье, нежели наше. Несомненно, даже в этом случае между нами можно отыскать сходство. Вероятно, ничто человеческое не может быть совершенно чуждым нам. Каждый из нас несет в душе целый мир. При изучении истории иногда бывает возможно раскрыть настоящее в нас самих.

Вскоре после того, как великан прыгнул в снег со щитов, послышался шум и лязг оружия, и молодой воин отделился от толпы, повернувшись лицом к остальным.

— Пусть посмеется сталь! — крикнул он со слезами на глазах.

Его тут же схватили стоящие рядом и заставили встать спокойно. К его сердцу юный Вандар приставил свой меч. Вандар был в числе первых отунгов, которые схватили лежащее перед ними на столе горячее мясо и съели его, не спуская глаз со своего повелителя Отто, только что объявленного Уртой королем отунгов.

Отто жестом приказал Вандару опустить оружие, а воинам освободить юношу.

— Пусть посмеется сталь, — упрямо повторил тот, обращаясь к Отто, королю отунгов.

Мужчины закричали от ярости, слыша вызов своему повелителю. Если бы Отто не поднял руку, заставляя их замолчать, на бедном парне разорвали бы одежду, и сотня ножей заставила бы его поплатиться за дерзкие слова.

— Я буду биться с ним! — предложил Вандар.

— Нет, я! — наперебой закричали остальные.

Мужчины сердито переглядывались.

Каждому хотелось воспользоваться такой возможностью, чтобы защитить жизнь вновь обретенного повелителя.

— Почему ты так говоришь со своим королем? — обратился Отто к дерзкому парню.

— Я хочу получить эту рабыню, — ответил Китерикс, а это был он.

Откуда-то сбоку послышался негромкий, изумленный возглас, где дрожа и сжавшись, обхватив себя руками, стояла белокурая Ята, рабыня Отто. Она выползла из зала совершенно незамеченной. Видя, как на нее устремилось множество глаз, она упала на колени в снег, прижавшись к нему головой.

— Я дам тебе тысячу овец и тысячу свиней за нее, — предложил Китерикс.

Мужчины изумленно ахнули от такого щедрого предложения.

— Она не продается, — возразил Отто.

— Тогда пусть посмеется сталь, — настаивал Китерикс.

— Должно быть, ты слишком сильно хочешь ее, — произнес Отто.

— Она должна быть моей, — упрямо заявил Китеркс.

— Но она не твоя.

— Я получу ее или умру.

— Не понимаю, — покачал головой великан.

— Я люблю ее, — сердито признался Китерикс.

Рабыня вновь негромко и удивленно вскрикнула. По толпе мужчин и женщин, вышедших из зала, пронесся грубый смех.

— Он любит рабыню!

— Ничтожную рабыню!

— Он просто дурень!

— Еще бы!

И смех разгорелся с новой силой.

— Я получу ее или умру, — повторил Китерикс.

— Как хочешь, — вздохнул Отто. — Принеси мой меч, — обратился он к Вандару.

Вскоре огромный меч был вложен ему в руки.

— Неужели ты надеешься победить меня? — спросил великан.

— Нет, — признался Китерикс.

— И все равно вызываешь меня на поединок?

— Да.

Мужчины расступились, давая им место на снегу. Образованный круг достигал пятнадцати футов в диаметре.

— Прошу вас, не надо, господин! — вскрикнула рабыня.

— Успокойте ее, — приказал Отто.

Ближайший из воинов ударом свалил рабыню в снег. Она лежала, сотрясаясь от рыданий.

— Принесите ему щит, — приказал Отто, и щит тут же протянули Китериксу.

Луна вышла из-за тучи и ярко осветила заснеженную поляну с неутоптанным по краям снегом, где он блестел вдали от зала и толпы.

Огромный меч взметнулся, отсекая верхнюю часть щита.

Китерикс отступил назад, скользя по снегу. При втором ударе левая половина щита разлетелась в щепки. Китерикс отбросил бесполезный щит, двумя руками схватился за меч и безнадежно попытался прикрыться им от большого меча, который удар за ударом обрушивался на него, звеня, высекая искры и постепенно и безжалостно придавливая свои весом. Наконец, Китерикс был вынужден встать на колени, — каждый удар пригибал его меч к земле, заставляя держать его все ближе к себе, к голове и телу. Китерикс упал, великан подступил к нему и вновь занес меч. Руки Китерикса дрожали и ныли от ударов. Рукоятка его меча жгла ладони с содранной кожей. С последним ударом меч великана повернулся, не нанося смертельного поражения, подхватил оружие Китерикса под гарду и легким движением, дождавшись, пока захват ослабеет, когда Китерикс будет перехватывать меч и изготовится отражать удар, выдернул его из ладоней, отбросив вверх и в сторону. Меч пролетел над головами людей и вонзился в снег на расстоянии нескольких ярдов. Китерикс понурился, понимая, что всем его намерениям пришел конец.

Великан занес над головой меч.

— Нет! — крикнул тонкий голос, и маленькая фигурка бросилась к Китериксу, распростерлась над ним, прикрывая собой от удара. — Прошу вас, не надо, господин! — умоляла рабыня. — Убейте меня вместо него!

Изумленный Отто опустил меч.

Разумеется, меч способный ударом срубить небольшое дерево и снести голову коню, в руках великана смог бы разрубить оба тела и глубоко увязнуть в мерзлой земле. Но великан сдержал меч.

— На колени, — приказал он рабыне, которая в ужасе отпрянула от Китерикса и опустилась на утоптанный снег. Одной рукой великан пригнул ее голову вперед и отбросил волосы, обнажая тонкую стройную шейку, которую он мог бы сломать одной рукой.

— Ладно, — произнес он, — ее жизнь будет взята в уплату за твою.

Примерив меч к шее рабыни, великан занес его для удара.

— Нет! — выкрикнул Китерикс, протягивая руку и поднявшись. — Нет!

Он проворно подполз к рабыне, встав на колени, обхватил ее руками и заслонил своим телом от смертоносного меча.

— Пусть она живет, — попросил он. — Это моя вина. Это я осмелился поднять оружие на своего короля. Такое предательство карается смертью.

— Верно, господин, — подтвердил Ульрих.

— Король может казнить, — произнес Отто. — Король может миловать. Король поступает так, как ему угодно.

— И это верно, господин, — кивнул Ульрих. Среди воинов поднялся ропот.

— Я прощаю тебя, — обратился Отто к Китериксу. — Встань, будь настоящим отунгом.

Китерикс неуверенно поднялся на ноги.

— Почему вы пощадили меня, господин? — спросил он.

— Мне нужны люди, достаточно смелые, чтобы вызывать на поединки королей, — объяснил Отто.

Мужчины переглянулись.

— Только для таких людей я могу быть королем! — продолжал Отто.

— А что будет с рабыней? — напомнил Ульрих.

Отто посмотрел на рабыню, которая дрожала, опустив голову.

— Иногда, — произнес Отто, обращаясь к девушке, — рабынь приходится долго учить в цепях и веревках, чтобы они знали, кто их господин.

— Да, господин, — прошептала она.

Отто повернулся к Китериксу.

— Как ты думаешь, ты сможешь научить ее?

— Что, господин? — удивился Китерикс.

— Похоже, она больше твоя рабыня, чем моя, — объяснил Отто.

— Моя рабыня? — изумленно проговорил Китерикс.

Он взглянул на девушку, которая в этот момент подняла голову. В ее глазах блестели слезы. Она улыбнулась и кивнула, сделав легкое, почти незаметное движение головой, такое слабое, что казалось, будто она боится его.

— Я мог бы отдать ее тебе, — продолжал Отто, — но лучше продам.

— Как вам угодно! — воскликнул Китерикс.

— За одну свинью, — пояснил Отто, — я хочу, чтобы она понимала, чего стоит.

— Решено, господин! — обрадовался Китерикс.

— Ступай к нему, рабыня, — приказал Отто.

Ята поспешила подползти к Китериксу и с плачем и смехом выразила ему покорность, а затем, распростершись на животе и придвинувшись к его ногам, покрыла поцелуями сапоги своего господина.

— Я думал, ты ненавидишь меня, — растерянно произнес Китерикс.

— Я всегда любила вас, господин, — произнесла рабыня. — Я всегда хотела принадлежать вам — полностью, безраздельно, как может принадлежать только рабыня. Я всегда хотела быть вашей, не иметь выбора, повиноваться вам совершенно, беспомощно, безвольно, во всем, что бы вы ни захотели. Вот так сильно я люблю вас! Так страстно я хочу быть вашей рабыней! Я должна быть вашей рабыней! Я могу принадлежать только вам! Я всегда хотела быть вашей рабыней, я всегда мечтала об этом — даже тогда, когда была еще девочкой, а вы — мальчиком. Я надеялась, что не только вы будете считать меня вашей рабыней, но и я сама пойму, что я ваша, так, как вы пожелаете, и не просто рабыня, а любимая рабыня! Неважно, будете ли вы презирать меня или пренебрегать мною, господин, я не могу желать ничего иного, кроме как стать вашей беспомощной любящей рабыней!

— Разумеется, ты будешь моей рабыней, — ответил Китерикс.

— Да, господин!

— Только рабыней.

— Если бы мне было позволено иметь свои желания, я не захотела бы ничего иного, господин.

Она дрожала на снегу.

— Простите меня, господин, — испуганно произнесла она.

— Ты Гортанс, — произнес Китерикс, давая ей имя.

— Я — Гортанс, — повторила она. Это имя должно было служить напоминанием, что рабыня некогда звалась Гортанс, хотя теперь это имя принадлежало рабыне и являлось всего-навсего кличкой — такой же, как у свиньи или собаки, которую пожелал назвать так хозяин.

— Много раз мне снилось, что мне принадлежит гордая, надменная Гортанс, — произнес он.

— Теперь она ваша, — ответила рабыня. Склонившись над ней, Китерикс завернул ее в свой плащ и поднял на руки.

— Я отнесу тебя в зал, — сказал он, — и согрею у очага, а потом ты будешь прислуживать мне у моего места за столом.

— Да, господин! — ответила она. Она плакала от радости, целуя его.

— Как долго я ждал, пока ты будешь принадлежать мне! — произнес он.

— Как долго я ждала, пока буду принадлежать вам! — воскликнула она.

Китерикс еще сильнее прижал к себе рабыню.

— Как я должен относиться к тебе? — спросил он.

— Помните, что за меня вы заплатили всего одну свинью, господин, — сказала она.

— Хорошо, — кивнул Китерикс. Он повернулся и понес ее в зал.

— Теперь Китерикс готов умереть за тебя, — заметил Ульрих.

Великан огляделся.

— Я бы не отказался от женщины, — сказал он. — Где же рабыни отунгов?

Мужчины смущенно переглядывались.

— Единственная рабыня среди отунгов, — произнес один из них, — это рабыня Китерикса.

— Герулы не позволяют нам иметь рабынь, — добавил другой.

— Это их решение, — продолжил третий, — им нравится насмехаться над нами и унижать нас, считать нас слабыми, отказывать нам в праве повелевать и обладать, в праве проявлять мужество.

— Теперь все будет по-другому, — сказал Отто. — Мужчинам нужны рабыни.

— Рабыням тоже нужны хозяева, господин, — почти неслышно проговорила какая-то женщина.

— В Империи есть множество женщин, — продолжал Отто, — которым нужны сильные господа.

— И не только в Империи, — отозвалась женщина.

— Не смей возбуждаться по примеру ничтожной рабыни, — сердито предупредил ее мужчина.

— Нет, нет, — поспешно ответила женщина.

— Они другие, — объяснил мужчина, — не такие, как вы!

— Конечно! — воскликнула женщина.

— Вы совсем другие.

— Да, да, — торопливо согласилась она.

— Вы горды, благородны и свободны.

— Да, — кивала женщина. — Да.

Великан повернулся к ней, мгновенно охватив взглядом, характерным для мужчины, который умеет обращаться с женщинами. Он решил, что в цепях она будет выглядеть недурно. Она будет усердно целовать и лизать его ноги, стоит один раз поучить ее плетью.

— Думаю, среди вас вскоре будут женщины, — заметил великан. В то время он был уверен, что рабыни с корабля ждут его в Вениции — несколько дней назад они и вправду были еще там.

— Королю нужна королева, — сказал Гартнар и вытолкнул вперед девушку. — Моя дочь, Гертруда, хорошенькая девчонка.

Великан взял девушку за подбородок и взглянул в ее глаза, которые она внезапно отвела. Никогда еще на нее так не смотрели. Но ведь она не была рабыней, ее не выставили на продажу! И уж во всяком случае, она не была на торгах!

— У меня есть племянница, — встрял Гелерих, — из рода Пертинакса, клан Орти.

Вперед вытолкнули еще одну женщину.

— Не надо Орти! — воскликнул Астаракс. — Возьми женщину из клана Ени, ее зовут Уна — из дома Фендаша, или другую, по имени Туза, или Гретхен, из дома Герцауфена. Уна, Туза, Гретхен, выходите вперед!

— Дочери Гундара, Еса и Естрид, настоящие красавицы, — вмешался мужчина из клана Они.

— Где только он их прячет? — рассмеялись мужчины.

— Он не хочет, чтобы герулы узнали о них и обратили в рабство!

— Наверное, они все равно станут рабынями, — решил кто-то.

Великан полагал, что многие женщины должны быть рабынями, в том числе и женщины отунгов, которые ничем не отличались от других. Они могли бы быть достойными рабынями для продажи на далеких, богатых, чуждых планетах, быть закованными в цепи и служить строгим хозяевам.

Но отунги тоже должны иметь женщин, думал он.

— В клане Элби есть тоже немало хорошеньких женщин, — сказал Ульрих.

Женщины сгрудились. Некоторых выталкивали вперед, других выводили или вызывали, остальные же выходили сами, даже торопясь и спотыкаясь.

«Это зрелище напоминает показ на торгах, — думал великан, — в тех редких случаях, когда сильный человек, желанный хозяин или богатый покупатель хочет осмотреть сразу всех рабынь». Разумеется, женщины отунгов в отличие от рабынь не были облачены в шелковые короткие одежды или обнажены, не носили ошейников и не стояли на коленях.

Внезапно в голову великану пришла мысль о Филене. Он помнил ее с той ночи, когда привязал к своей постели. Он слышал, когда она, считая его спящим, беспокойно и осторожно двигалась, еле слышно стонала.

В Филене он заметил что-то странное, хотя и не был уверен в этом. Он полагал, что она еще просто не почувствовала свое рабство и не смирилась с ним. Вскоре это можно будет легко проверить. Она находится на Тангаре, в Вениции. Великан оглядел свободных женщин. Одна улыбалась, другая повернулась, показывая свою фигуру.

«Они свободны и опасны, — думал великан. — Все они осознают власть своей свободы, власть обычаев, жестоких законов, защищающих их слабость, позволяющих им замышлять сотни уловок против мужчин, унижать и высмеивать, отвергать их, с помощью своих тел покупать то, что им понадобится, возбуждать мужчин, предлагать свою красоту в качестве взятки — и все это абсолютно безнаказанно. Как отличались от них рабыни, которые принадлежали и должны были угождать!»

«Женщины — враги, — думал великан. — Почему мужчины, которые гораздо сильнее, не могут просто покорять их а затем предоставлять им возможность враждовать между собой, принадлежать и повиноваться? Так приятно укрощать женщин, делать их послушными, самоотверженными, страстными рабынями, приводить их в сексуальное возбуждение в тысячу раз сильнее того, какое способны испытать свободные женщины, приковывать их у изножья постелей, к полу, связывать им руки и ноги, заставляя умолять о прикосновении! Да, — думал великан, — женщинам положено быть рабынями: они созданы для ошейников и цепей. Странно, но и сами женщины мечтают иметь хозяина. Они жаждут цепей, как будто знают, что должны быть закованы в них, чувствуют, что это будет справедливо. Место женщин — у ног их хозяев, и в глубине души они знают это, хотя отрицают, боятся сказать об этом и сопротивляются.

Они презирают мужчин, не сумевших поставить их на колени. Они отвечают со всей полнотой своей чувственности только тем мужчинам, перед которыми должны пресмыкаться.

Как великолепно тело Филены, — вспоминал великан. — И она осталась где-то в Вениции! Я должен отправиться туда вместе с мужчинами, должен появиться в Вениции».

На следующий день после своего избрания и мучительной и беспокойной ночи великан узнал, что торговая экспедиция с вездеходами, товарами, палатками и всем прочим под командованием Лисиса пыталась следовать за ним и достигла края леса всего час назад.

Герулы, по-видимому, одержимые любопытством, обошли экспедицию стороной. Кроме того, они не решались появляться в лесу.

Назавтра великан вместе с десятью выбранными воинами, включая Вандара, вышел из лесу и увидел вдалеке лагерь, окруженный защитной решеткой и освещенный прожекторами.

Отунги, бывшие с ним, никогда еще не видели такого лагеря. Он слишком отличался от скопища повозок герулов.

Через некоторое время великан приблизился к лагерю и, не доходя нескольких ярдов до ограды, назвал себя.

Сам Лисис и молодой белокурый офицер, удостоверившись, что ночной гость действительно Отто, вышли за ограду.

Его приветствовали горячо и долго.

— Мы так и думали, что встретим вас здесь, — говорил Лисис, старший офицер «Нарконы». — Почему вы так внезапно уехали из Вениции?

— Мне было необходимо уехать одному и подготовить все, — объяснил Отто.

— Разве телнарианцы — нежеланные гости в лесу? — удивился молодой белобрысый офицер Корелий.

— Телнарианцев не слишком жалуют повсюду, — ответил Отто.

— Ваша миссия прошла успешно? — поинтересовался Лисис.

— Думаю, у нас есть все причины для радости, — сказал Отто.

— Кто это с вами?

— Отунги, — ответил Отто. — Я не советовал бы вам приближаться к ним, у двух есть луки.

— Сколько их здесь? — спросил Лисис.

— Десять.

— Это не слишком много, — усмехнулся Корелий.

— Пусть они войдут в лагерь, — предложил Лисис.

— Телнарианцы и отунги — враги, — объяснил Отто. — Думаю, нам лучше не сводить вместе солдат и отунгов, пока и те, и другие не будут готовы к этой встрече.

— Он прав, — кивнул Корелий. — Достаточно одного жеста или слова, вытянутого ножа или револьвера, и вся работа Оттония пропала.

— Отряд наемников, который мне поручено создать, — продолжал Отто, — и который теперь начинает формироваться, будет совершенно самостоятельным подразделением, функционирующим независимо, подчиняющимся только высшему командованию. В идеальном варианте он должен как можно меньше входить в контакт с постоянными силами Телнарии, особенно войсками специального назначения.

При этом великан взглянул в сторону солдат гарнизона, считающегося мобильным подразделением.

— Значит, знакомство будет опасным? — заключил Лисис.

— Лучше не держать медведя-арна и викота в одной клетке, — ответил Отто.

Действительно, эти звери были естественными врагами, воинственными, агрессивными и яростно обороняющими свои территории.

— Вероятно, вы должны вернуться к ним и попросить их подождать, пока мы не обсудим все полностью.

— Я тоже так думаю, — согласился Отто.

— Надеюсь, вы будете довольны нашим гостеприимством, — любезно сказал Лисис.

— Надеюсь, — кивнул Отто.

— Мы приготовили великолепный ужин.

— Я вернусь через минуту, — предупредил Отто. Отойдя назад, он переговорил со своими людьми, приказал им возвращаться и сообщил, что присоединится к ним позднее.

Отунги растворились во мраке леса. Вскоре Отто догнал Лисиса и Корелия.

— Сегодня, — сказал Отто, — после беседы и ужина мне понадобится женщина.

— Мы приготовили вам одну из рабынь, — ответил Лисис.

— Которую? — поинтересовался Отто.

— Филену, — сказал Корелий.

— Отлично, — заключил Отто.