Во имя справедливости
Джон Катценбах


Джон Катценбах — популярнейший писатель и журналист, прославленный репортер криминальной хроники изданий «Майами геральд» и «Майами ньюс». Его перу принадлежат 12 детективных романов, переведенных на двадцать с лишним языков и изданных более чем миллионным тиражом. Три его романа экранизированы, в том числе роман «Во имя справедливости», по которому снят известный голливудский фильм с Шоном Коннери и Лоренсом Фишберном в главных ролях (в российском прокате — «Правое дело», 1995).

Когда репортер криминальной хроники Мэтью Кауэрт получил письмо из камеры смертников, в котором молодой чернокожий клятвенно уверял, что не совершал убийства белой девочки и стал жертвой расовых предрассудков и полицейского произвола, Кауэрт воспринял это скептически. Все они невинные овечки! Но чем больше он вникал в обстоятельства дела, тем больше убеждался: если срочно не забить тревогу, на электрический стул сядет невиновный. Кауэрт публикует серию статей и предает широкой огласке результаты своего журналистского расследования. Казалось бы, все прекрасно: справедливость восстановлена, невинный на свободе, благородный журналист удостоен Пулицеровской премии… Но в действительности все только начинается.


Джон Катценбах

Во имя справедливости


Посвящаю этот роман моей матери и светлой памяти трех человек:

В. А. Игла, У. А. Никсона и Х. Саймонса


Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

    
Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла


Ад вымощен благими намерениями — отнюдь не дурными.

    
Дж. Б. Шоу. Максимы для революционеров


Часть I

Двое заключенных


Лауреат престижной премии должен понимать, что ему уже известна первая строка собственного некролога.


Глава 1

Человек со своими взглядами на жизнь


Утром того дня, когда пришло письмо, Мэтью Кауэрт проснулся дома один. На улице было холодно и гадко, как зимой.

После полуночи поднялся сильный северный ветер и унес ночную тьму. Утреннее небо было неприятно серым. Город было не узнать. Идя по коридору к выходу, Кауэрт прислушивался к шуму гнувшейся на ветру пальмы. Ее листья стучали друг о друга, как копья в разгар кровавой битвы.

Поежившись, Кауэрт пожалел, что не надел под пиджак свитер. Такие ненастные дни случались в Майами несколько раз в году: унылое небо и порывистый ветер. Скверный каприз природы. В такие дни туристы в Майами-Бич раздраженно ворчат и шатаются по пляжу в теплой одежде. В Литл-Гаване пожилые кубинки кутаются в толстые шерстяные пальто и проклинают ветер, как летом проклинают жару.

Пронзительный ветер свистел в изгрызенных крысами притонах Либерти-сити. Наркоманы дрожали от холода и прятали в рукав косяки… Впрочем, холодной погоде не суждено было простоять долго, скоро в город вернется обычная жара — липкая, душная, потная…

«Потерпи день-два, — уговаривал себя Кауэрт, ускоряя шаг. — Потом с юга подует теплый ветер — и холода как не бывало…»

Мэтью Кауэрт старался никогда не унывать.

Он уже лишился многого из того, что составляет достояние людей зрелого возраста, хоть эта пора и была у Кауэрта не за горами. Не слишком хлопотный развод оставил его без жены и ребенка. Не слишком легкая смерть унесла его родителей. Его друзья постепенно растворились в собственных заботах: делали карьеру, растили многочисленное потомство, зарабатывали деньги на выплату кредитов и ипотеки. Раньше некоторые из них пытались пригласить Кауэрта в гости и на пикники, но постепенно он стал таким нелюдимым, что приглашения постепенно иссякли. Теперь общение Кауэрта с себе подобными ограничивалось не слишком частыми корпоративными вечеринками и разговорами о работе. У него не было женщины, хотя иногда он и сам этому удивлялся. Его квартира с видом на залив в многоэтажном доме постройки пятидесятых годов была скромной. Кауэрт обставил ее старой мебелью. Книжные шкафы были набиты детективными романами и книгами по криминалистике, а на стенах висело несколько невыразительных репродукций.

Иногда Кауэрт задумывался о том, насколько тусклой стала его жизнь, после того как жена уехала от него, забрав с собой их дочь. Впрочем, теперь Кауэрт не нуждался ни в чем, кроме того, что у него осталось, — ежедневная шестимильная пробежка по парку в центре города и работа в газете. А еще иногда он играл в баскетбол с такими же любителями в спортивном клубе. При этом Кауэрт чувствовал себя настолько легко и свободно, что иногда это его даже пугало.

Ветер все еще бушевал и беспощадно трепал флаги у главного входа в редакцию «Майами джорнел». Название газеты красовалось на фасаде в виде огромных красных светящихся букв, словно подчеркивавших закрепившуюся за «Майами джорнел» славу агрессивного и влиятельного печатного органа. Другой стороной здание редакции выходило на залив, и волны бились о причал, где обычно разгружали огромные рулоны газетной бумаги. Однажды, сидя в кафетерии в гордом одиночестве, Кауэрт заметил семейство ламантинов, резвившихся в бледно-голубой воде у самого причала. Их коричневые спины то появлялись между волнами, то пропадали под водой. Кауэрт захотел поделиться с кем-нибудь своим наблюдением, но, оглядевшись, заметил, что зал был пуст. Потом несколько дней, обедая здесь, он обшаривал глазами сине-зеленые океанские воды в поисках ламантинов. Именно за это Кауэрту и нравилась Флорида. Ему казалось, что джунгли здесь только и ждут удобного момента, чтобы поглотить все созданное человеком и вернуть природу в ее первобытное состояние. Недаром же его газета постоянно писала о четырехметровых аллигаторах, выползавших на подъезды к автострадам и создававших автомобильные пробки! Кауэрту нравились эти заметки о допотопных чудовищах, не боявшихся оказаться лицом к лицу с современными монстрами.

Миновав двойные двери, Кауэрт направился в отдел последних известий, помахав по пути вахтеру за стойкой с телефоном. Стена рядом с отделом последних известий была увешана почетными знаками, грамотами и прочими наградами: Пулицеровские премии, премии имени Роберта Ф. Кеннеди, премии «Мария Мурс Кэбот», премии имени Эрни Пайла и другие, вызывавшие меньшее благоговение. Задержавшись у почтовых ящиков, журналист быстро просмотрел свою почту: реклама, десяток пресс-коммюнике, политические заявления и предложения, ежедневно поступавшие от делегаций палаты представителей штата, из мэрии, из администрации округа и из правоохранительных органов с сообщениями о тех или иных событиях, которые, по мнению их отправителей, заслуживали внимания газеты. Вздохнув, Кауэрт подумал о том, сколько бумаги ежедневно тратится попусту. Впрочем, один конверт привлек его внимание. Имя Кауэрта и его адрес были выведены твердой рукой печатными буквами. В качестве обратного адреса на конверте значился номер почтового ящика в городе Старк, на севере Флориды. Кауэрт почему-то сразу подумал, что письмо пришло из находившейся там Центральной тюрьмы штата.

Положив конверт поверх остальной почты, журналист направился в кабинет, лавируя среди бесчисленных письменных столов и кивая тем немногочисленным репортерам, которые уже явились на работу и прилипли к телефонам. В центре помещения, водрузив ноги на письменный стол, читал свежий номер газеты редактор отдела городских новостей. Миновав ряд дверей, Кауэрт был уже на полпути к своему маленькому кабинету, когда рядом раздался чей-то голос:

— Кого я вижу! Явился наш сторонник радикальных реформ! Что привело тебя сюда в такую рань? Не спится из-за беспорядков в Бейруте? Или перевозбудился от президентской программы экономического оздоровления?

— Привет, Уилл, — заглянув за перегородку, сказал Кауэрт. — В отличие от тебя, меня столь суетные вещи не волнуют. Я просто хочу позвонить дочери по междугородному телефону, пока никого нет. Вот и все.

Рассмеявшись, убеленный сединами Уилл Мартин мальчишеским жестом откинул со лба прядь волос:

— Валяй! Злоупотребляй щедростью нашего обожаемого печатного органа сколько заблагорассудится. А затем почитай, что пишут на странице местных новостей. Один из наших неподкупных судей подозрительно снисходителен к своим знакомым, задержанным за рулем в нетрезвом состоянии. А не обрушить ли тебе карающий меч правосудия на главу сего недостойного служителя Фемиды? У тебя это хорошо получается.

— Обязательно почитаю.

— Как холодно на улице! — не унимался Мартин. — К чему жить в этом парнике, если по дороге на работу можно простудиться, как на Аляске?!

— Надо разгромить погоду в статье на первой полосе. Наша газета так часто норовит сыграть роль Господа Бога, что, может, Он к ней наконец прислушается?

— Не исключено, — хмыкнул Мартин.

— Но только если статью будешь писать ты.

— Совершенно верно. В отличие от тебя, я не бравирую своей греховностью и у нас со Всевышним могут сложиться конструктивные отношения. А в деле погоды это самое важное.

— Кроме того, до личной встречи с ним тебе осталось намного меньше, чем мне.

— Что еще за дискриминация по возрастному признаку?! — расхохотался коллега Кауэрта и погрозил ему пальцем. — Может, ты еще против равноправия женщин? Или расист? Или пацифист? Или еще какой-нибудь «-ист»?

Рассмеявшись, Кауэрт зашел к себе в кабинетик и свалил почту в центр письменного стола. На самом видном месте оказался тот самый белый конверт. Потянувшись за ним, другой рукой Кауэрт стал набирать номер своей бывшей жены.

«Надеюсь, они как раз завтракают», — подумал он.

Зажав трубку между плечом и ухом, Кауэрт вытащил из конверта листок желтой казенной бумаги. Пока в трубке звучали гудки, он начал читать.


«Уважаемый мистер Кауэрт!

В настоящее время я сижу в камере смертников и ожидаю казни за преступление, КОТОРОЕ Я НЕ СОВЕРШАЛ».


— Алло?

Кауэрт отложил письмо:

— Здравствуй, Сэнди. Это Мэтт. Можно мне поговорить с Бекки? Надеюсь, я не мешаю?

— Здравствуй, Мэтт. Мы как раз уходим. Тому нужно пораньше в суд, а он отвозит Бекки в школу и… Ну ладно, — немного подумав, продолжала она. — Мне все равно нужно кое-что тебе сказать. Но им уже пора ехать, поэтому не задерживай Бекки.

Кауэрт прикрыл глаза: как ужасно, когда жизнь дочери тебя больше не касается. Он вспомнил, как вытирал со стола молоко, пролитое ею за завтраком, как читал ей на ночь книжки, как держал ее за руку, когда, простудившись, она лежала в постели, как радовался рисункам, которые она приносила домой из школы.

— Хорошо. Я быстро, — сказал он, проглотив обиду.

— Сейчас позову.

Стукнула положенная на стол трубка, и Кауэрт стал машинально перечитывать слова: «…КОТОРОЕ Я НЕ СОВЕРШАЛ».

Он вспомнил, как познакомился со своей бывшей женой в редакции газеты Мичиганского университета. Сэнди была миниатюрной, но такой энергичной, что казалась выше ростом. Она училась на отделении графического дизайна и подрабатывала в редакции, где занималась макетами и оформлением заголовков. То и дело откидывая с лица волнистые темные волосы, она настолько сосредоточенно корпела над гранками, что не слышала телефонных звонков и не реагировала на двусмысленные шутки, постоянно звучавшие в раскованной атмосфере редакции. Она обожала точность и порядок, как ювелир или часовой мастер. Родившись на Среднем Западе в семье брандмейстера, погибшего на пожаре, и учительницы начальной школы, она была полна решимости многого добиться в жизни. Мэтью она казалась очень красивой. Его смущала целеустремленность Сэнди, и он очень удивился, когда она согласилась прийти на свидание. Еще больше он удивился, когда на десятый раз они оказались в одной постели.

Кауэрт заведовал отделом спорта. По ее мнению, он впустую тратил время на тех, кого она называла типами в нелепых трусах, мельтешащими вокруг мячиков разного размера и формы. Журналист попытался растолковать ей романтическую прелесть спортивных состязаний, но она ничего не желала слушать. Через некоторое время Кауэрта перевели в отдел обычных новостей, и он стал с жадностью охотиться за материалом для репортажей. Тем временем их отношения развивались. Кауэрту нравилось подолгу изучать материалы, из которых рождались его статьи. Сэнди считала, что он обязательно прославится или хотя бы станет влиятельным человеком. Когда ему предложили работу в маленькой газете на Среднем Западе, она поехала туда вместе с ним. Через шесть лет они все еще были вместе. В тот день, когда она сообщила Кауэрту, что ждет ребенка, ему предложили работу в «Майами джорнел», где ему предстояло вести репортажи из уголовного суда. А его жене предстояло родить Бекки…

— Папа?

— Привет, детка!

— Привет, папа. Мама сказала, что у меня всего одна минутка. Мне надо в школу.

— Как у вас там? Тоже холодно? Надень куртку!

— Хорошо. Том купил мне куртку с пиратским флагом. Она оранжевая, как форма у «Пиратов из Тампа-Бэй».[1 - «Тампа-Бэй баккэнирс» («Пираты из Тампа-Бэй») — профессиональный футбольный клуб из г. Тампа на западном побережье Флориды. Долгое время выступали очень неудачно.] Я ее надену. А еще я видела этих пиратов. Они были на пикнике, где мы помогали собирать деньги для бедных.

— Здорово… — пробормотал Мэтью Кауэрт и подумал: «Черт бы побрал пиратскую благотворительность!»

— А футболисты влиятельны?

— В некотором смысле да, — усмехнулся Кауэрт.

— Папа, что-то случилось?

— Нет, ничего. А что?

— Ты обычно не звонишь по утрам.

— Я проснулся и почувствовал, что скучаю по тебе. Мне захотелось с тобой поговорить.

— Я тоже по тебе скучаю. Ты свозишь меня еще в «Диснейуорлд»?

— Конечно! Весной. Обещаю.

— Мне пора. Том машет мне рукой… А знаешь что, папа! У нас во втором классе есть специальный клуб. Он называется «Клуб ста книг». Когда прочитаешь сто книг, получаешь приз. Я только что его получила!

— Молодец! А что за приз?

— Специальный значок. А в конце года меня пригласят на праздник.

— Здорово! А какая книга тебе больше всего понравилась?

— Конечно, «Дракон-лежебока»! Ты сам мне ее прислал! — воскликнула Бекки и засмеялась. — Он так на тебя похож!

Мэтью Кауэрт тоже рассмеялся.

— Ну ладно, мне пора!

— Хорошо! Целую тебя и обнимаю. Я очень по тебе скучаю.

— Я тоже. Пока!

— Пока! — сказал Кауэрт, хотя Бекки уже положила на стол телефонную трубку.

На некоторое время в трубке воцарилась тишина. Потом трубку взяла Сэнди.

— Говоришь, благотворительный пикник с футболистами? — первым заговорил он.

Мэтью Кауэрт всегда хотел ненавидеть человека, занявшего его место, — за то, что он юрист по корпоративным вопросам, за то, что он коренастый и широкоплечий и похож на идиота, выжимающего в обеденный перерыв штангу в дорогом спортивном клубе. Мэтью хотел представлять его себе жестоким, неуклюжим в постели, скверным отчимом и скрягой, но тот был отнюдь не таким. Вскоре после того, как бывшая жена Кауэрта объявила, что снова собирается замуж, Том (втайне от нее) прилетел в Майами, чтобы познакомиться с Кауэртом, и они вместе отправились ужинать. Сначала Кауэрт не понимал, зачем Тому все это нужно, но после второй бутылки вина юрист откровенно признался, что не желает заменить Бекки отца, но, раз уж ей предстоит жить с ним вместе, он сделает все, что от него зависит, чтобы она его тоже полюбила. Кауэрт ему поверил, испытал странное чувство удовлетворения и облегчения, заказал еще бутылку вина и подумал, что занявший его место человек, в сущности, не так уж и плох.

— Это все одна юридическая фирма. Она помогает в Тампе людям из «Дороги вместе».[2 - «Дорога вместе» (англ. United Way) — международный фонд, созданный с целью благотворительности.] Она и пригласила футболистов. Бекки была в восторге. Том, разумеется, не сказал ей, сколько игр «Пираты» проиграли в прошлом году.

— И правильно сделал.

— Я тоже так думаю… И все-таки я ни разу в жизни не видела таких здоровых мужиков, — хмыкнула Сэнди. — Как у тебя дела? Как там в Майами? — немного помолчав, спросила она.

— В Майами холодно и все посходили с ума, — рассмеялся Кауэрт. — Ты же знаешь, тут ни у кого нет пальто, а в домах нет отопления. Все трясутся от холода, и всем не по себе. Ждут, когда потеплеет. А мне все нипочем. Я в порядке.

— Тебе еще снятся кошмары?

— Не часто. Надеюсь, я от них избавился.

Кауэрт слегка кривил душой и понимал, что Сэнди ему не очень верит. Впрочем, он знал, что ее это на самом деле не очень-то и волнует.

«Ненавижу ночь!» — подумал Мэтью и скрипнул зубами.

— Тебе так плохо? — встревожилась Сэнди. — Сходи к врачу. Твоя газета заплатит.

— Не стоит. Я уже месяц сплю спокойно, — не моргнув глазом соврал Кауэрт.

На другом конце телефонного провода его бывшая жена тяжело вздохнула.

— В чем дело?

— Я хотела тебе сказать…

— Так говори!

— У нас с Томом будет ребенок. Бекки теперь будет не одна.

— Ну-ну, — пробормотал Кауэрт, у которого вдруг все поплыло перед глазами. Самые разные мысли и чувства роились у него в голове. — Поздравляю.

— Спасибо, — ответила его бывшая жена. — Но кажется, ты не понимаешь…

— Что?

— У Бекки будет новая семья, настоящая семья.

— Ну и что?

— Неужели ты еще ничего не понял? У Бекки не останется на тебя времени. Боюсь, что именно так все и будет. Ей и так тяжело, ведь ты на другом конце штата…

Кауэрт дернулся, словно получив оглушительную пощечину:

— Это ты — на другом конце штата! Это ты меня бросила!

— Не будем снова об этом… Но имей в виду, скоро все будет не так, как раньше.

— Но почему?

— Я уже все обдумала, — заявила Сэнди, и ее тон не оставлял сомнений, что это именно так. — Она будет видеться с тобой реже.

— Но мы так не договаривались!

— Мало ли о чем мы договаривались. Теперь все будет по-другому, и ты сам это прекрасно понимаешь.

— Нет. Я ничего не понимаю. — Мэтью начинал злиться.

— Очень жаль, — отрезала Сэнди. — Скоро поймешь. А сейчас я не хочу выяснять отношения.

— Но…

— Мне пора. Я уже обо всем поставила тебя в известность.

— Очень мило с твоей стороны, — буркнул Кауэрт. — Спасибо большое.

— Мы поговорим об этом позже. Если нам вообще есть о чем говорить, потому что обсуждать тут больше нечего.

«Ну конечно, — подумал Кауэрт. — Ты ведь уже обсудила с адвокатами и с социальными работниками, как от меня избавиться!»

В глубине души он знал, что несправедлив к бывшей жене, но сейчас ему больше нравилось считать ее законченной стервой.

— Ты здесь больше ни при чем, — добавила она. — Речь идет о моей жизни. — С этими словами бывшая жена повесила трубку.

«И все-таки ты не права!» — подумал он и стал растерянно озираться по сторонам. За стеклом малюсенького оконца виднелось серое как свинец небо над центром города. Кауэрт опустил глаза. На листе бумаги, лежавшей перед ним, было написано: «Я НЕ СОВЕРШАЛ».

«Разумеется, все мы невиновны, — подумал Кауэрт. — Только вот доказать это очень сложно».

Потом, стараясь не думать о телефонном разговоре, он взял письмо и стал читать дальше.


«4 мая 1987 года я как раз вернулся домой к бабушке, которая живет в городе Пачула в округе Эскамбиа. Тогда я заканчивал первый курс колледжа при Рутгерском университете в городе Нью-Брунсвик, штат Нью-Джерси. Я гостил у бабушки несколько дней, когда меня вдруг вызвали к шерифу на допрос об изнасиловании и убийстве, совершенном в нескольких милях от дома бабушки. Жертвой преступления была белая девочка, а я — чернокожий. Один свидетель видел, как эта девочка садилась в зеленый седан марки „форд“, похожий на тот, что был у меня. В полиции меня продержали без еды, питья и сна тридцать шесть часов подряд. Мне не позволили обратиться к адвокату. Помощники шерифа несколько раз меня били. Они били меня скрученными в трубку телефонными книгами, потому что те не оставляют следов на теле. Они говорили, что убьют меня, несколько раз подносили к виску револьвер, взводили курок и нажимали на спуск. Но револьвер так и не выстрелил, потому что не был заряжен. В конце концов они сказали мне, что, если я во всем признаюсь, мне ничего не будет. Я настолько устал и был так запуган, что оговорил себя. Я ничего не знал об этом преступлении, но они все время подсказывали мне, что писать. Так я во всем признался. После всего, что они со мной сделали, я признался бы в чем угодно.

НО НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ.

Через несколько часов я попытался отказаться от своих показаний, но у меня ничего не вышло. Мой общественный защитник поговорил со мной до суда только три раза. Он не изучал обстоятельств дела, не вызывал свидетелей, которые подтвердили бы, что в момент преступления я был совсем в другом месте, и не позаботился о том, чтобы признание, которое меня вынудили сделать незаконным путем, признали недействительным. Присяжные были все белые. Им были представлены доказательства, они посовещались всего час и признали меня виновным. Еще через час они порекомендовали приговорить меня к смертной казни. Белый судья вынес мне смертный приговор. Он сказал, что меня нужно пристрелить как бешеную собаку.

Я сижу в камере смертников уже три года. Я очень надеюсь, что суды более высокой инстанции отменят мой приговор, но на это может понадобиться много лет. Помогите мне, пожалуйста! Я слышал от других заключенных, что Вы писали статьи о том, что нужно запретить смертную казнь. Я — невиновный человек, которого хотят казнить потому, что расистская система оказалась против меня. Меня ждет смерть из-за предрассудков, невежества и чужой злобы. Пожалуйста, помогите мне!

Ниже я написал фамилии свидетелей и моего нового адвоката. Если Вы захотите приехать и поговорить со мной, я уже попросил, чтобы Вас ко мне допустили.

И вот еще. Я не только не совершал это преступление, но и знаю имя преступника.

Очень надеюсь на Вашу помощь!

Роберт Эрл Фергюсон.

№ 212009

Центральная тюрьма штата Флорида, г. Старк, Флорида».


Смысл прочитанного дошел до Кауэрта только через несколько минут. Потом он еще раз прочитал письмо, стараясь понять, какое впечатление оно производит. Письмо писал явно достаточно образованный, способный хорошо выражать свои мысли неглупый человек. Однако заключенные, особенно ожидающие смертной казни, слишком часто заявляют о своей невиновности. Кауэрт всегда не мог понять, зачем притворяться невиновным перед лицом неотвратимого возмездия. И все-таки именно так поступали самые отъявленные психопаты и серийные убийцы, настолько презиравшие людей, что убивать их им нравилось намного больше, чем общаться с ними. Эти преступники, как правило, упорно называли себя невиновными, если только их не убеждали в том, что признание облегчит их участь. Казалось, они вкладывали в слово «невиновен» какой-то особый смысл, словно потоки крови их жертв уже смыли со страниц истории печальную повесть об их преступлениях.

При этой мысли Кауэрт вспомнил глаза мальчика. Эти глаза часто преследовали его в ночных кошмарах.

Однажды летом, поздней ночью, его разбудил телефонный звонок. Несмотря на время суток, в Майами было очень жарко и невыносимо душно. Кауэрту звонил заспанный и раздраженный редактор отдела городских новостей. Он хотел, чтобы репортер прошел десять-двенадцать кварталов к месту какого-то кровавого преступления.

Тогда Кауэрт еще работал в отделе городских новостей общего характера, поэтому ему постоянно поручали писать репортажи об убийствах. Прибыв по указанному адресу, журналист целый час расхаживал рядом с огороженным полицией аккуратным, напоминавшим ранчо домом с ухоженной лужайкой и припаркованным поблизости новеньким автомобилем «БМВ». В доме жили состоятельный младший исполнительный директор одной фирмы и его жена. Кауэрт видел, что в доме суетятся криминалисты, детективы и патологоанатомы, но что именно случилось, ему пока было не понять. Все вокруг было освещено сине-красными мигалками полицейских машин. Казалось, их вспышки пульсируют как живые во влажной ночной духоте. Немногочисленные дерзнувшие высунуть нос на улицу соседи хором утверждали, что обитатели дома были милыми, приветливыми, но не очень общительными людьми. Характеристики такого рода знакомы каждому репортеру. Соседи почему-то всегда называют убитых необщительными людьми, какими бы они ни были на самом деле. Складывалось такое впечатление, словно люди всеми силами старались показать, что ничего не знают о причинах кровавой драмы.

Наконец Кауэрт заметил, что из боковой двери дома вышел Вернон Хокинс. Пожилой детектив прикрыл ладонью глаза от сине-красных вспышек и телевизионных камер. Подойдя к дереву, он прислонился к нему, как смертельно уставший человек.

Кауэрт был знаком с Хокинсом уже немало лет. Он написал репортажи о добром десятке преступлений, которые расследовал этот детектив, и ветеран-полицейский явно испытывал к Мэтту симпатию. Он часто звонил репортеру, советуя, куда лучше поехать и о чем стоит написать, показывал секретные улики, рассказывал о тайнах, не подлежащих разглашению. Кауэрт много узнал от него о невеселой жизни детектива, расследующего убийства. Потихонечку проскользнув под желтой полицейской лентой, репортер подошел к Хокинсу. Тот сначала нахмурился, но потом пожал плечами и поманил Кауэрта пальцем.

Закурив, детектив некоторое время созерцал тлеющий кончик сигареты.

— Эти убийства меня доконают, — проговорил он с горькой усмешкой. — Раньше они действовали на меня как медленный яд. Но я старею, и скоро они меня прикончат.

— Так уходи из полиции, — посоветовал Кауэрт.

— Вот еще! Я так привык к убийствам, что без них помру на следующий день.

Детектив затянулся сигаретой, и ее красный огонек осветил морщины на его лице. Немного помолчав, он взглянул на Кауэрта:

— Почему тебе не спится, Мэтт? Почему ты не в постели со своей красоткой-женой?

— Перестань, Вернон!

Улыбнувшись своим мыслям, детектив запрокинул голову и оперся затылком о дерево.

— Ты кончишь, как я, — пробормотал он. — По ночам тебя будут ждать только покойники из кошмаров.

— Хватит! Скажи лучше, что там случилось!

— Мужчина лежит голый, — вновь усмехнулся детектив. — Ему перерезали горло в постели. Женщина тоже голая, но, увы, тоже мертвая. И ей перерезали горло в постели. Кровищи там по колено.

— Ну и?..

— Подозреваемый задержан.

— Кто?

— Подросток. Сбежал из дому в Де-Мойне, Айова. Убитые познакомились с ним вчера вечером на пляже в Форт-Лодердейле. Дело в том, что они увлекались групповым сексом с незнакомыми молодыми людьми. К несчастью, этот подонок решил, что, кроме ста баксов, которые ему заплатили, тут можно еще кое-чем поживиться. Он видел их «БМВ», их дом и все остальное. Короче, они поругались, он достал старую опасную бритву — а это страшная вещь! — и с маху перерезал мужчине вену на шее… — С этими словами старый детектив рубанул по воздуху рукой. — Мужчина рухнул как подкошенный. Похрипел немного и помер. Он еле успел понять, что умирает, но в целом это была не самая приятная смерть. Его жена, естественно, завизжала и попыталась бежать, но парень схватил ее за волосы, запрокинул ей голову… Вжик — и готово! Почти мгновенно. Но перед смертью она успела еще раз крикнуть. Ее крик услышал сосед и позвонил в полицию. Он страдает бессонницей и как раз вывел собачку погулять. Мы взяли парня, когда он выходил из дома. Он грузил в машину стереосистему, телевизор, одежду — все, что попалось под руку. При этом он был по уши в крови. — Окинув взглядом лужайку, детектив с рассеянным видом спросил: — Что гласит Первый закон Хокинса, Мэтью?

Кауэрт улыбнулся в темноте, вспомнив, что Хокинс любит изобретать афоризмы.

— Первый закон Хокинса гласит: «Никогда не ищи неприятностей. Неприятности сами тебя найдут».

Кивнув, детектив добавил:

— Между прочим, довольно приятный паренек, хотя и типичный психопат. Утверждает, что он тут ни при чем.

— Боже мой!

— А чего тут удивляться! — продолжал Хокинс. — Наверняка парень считает, что во всем виноваты люди, которые его к себе пригласили. Если бы они ему побольше заплатили, ничего не произошло бы.

— Но?..

— Он ни капли не раскаивается. В этом мальчишке вообще нет ничего человеческого. Он сам рассказал мне, что произошло, а потом заявил: «Но я ничего такого не сделал. Я не виноват. Я требую адвоката». Мы стояли там по колено в крови, а он мне заявляет, что ничего такого не сделал. Подумать только! Наверное, это потому, что зарезать двух человек ему — раз плюнуть. — Хокинс беспомощно развел руками, и его плечи поникли. — Знаешь, сколько ему лет? В прошлом месяце стукнуло пятнадцать. Ему бы сидеть дома, давить прыщи на лице, делать уроки и вздыхать по девочке из параллельного класса. Теперь ему прямая дорога в колонию для малолетних преступников. Даже не сомневайся. «Я ничего не делал! Я не сделал ничего такого!» — закрыв глаза, пробормотал детектив. — Посмотри! — добавил он, вытянув руку. — Мне уже пятьдесят девять, и я собрался на пенсию с мыслью о том, что повидал все на свете и меня уже ничем не проймешь…

Кауэрт увидел, как мелко трясется в бликах полицейских мигалок протянутая к нему рука.

Хокинс тоже некоторое время разглядывал свою руку, а потом пробормотал:

— Не могу больше этого слышать! Пусть меня лучше убьют в перестрелке с бандитами, но я больше не могу слышать, как мерзавцы говорят о своих зверствах с таким видом, будто ничего плохого не сделали. Будто чужая жизнь — фантик, который можно скомкать и выбросить. Будто убийство при отягчающих обстоятельствах — детская игра… Желаешь взглянуть? — спросил он у Кауэрта.

— Конечно! — поспешно воскликнул репортер.

— Не спеши! — Хокинс впился в его лицо глазами. — Ты всегда так спешишь… А лучше бы тебе этого не видеть. Поверь мне на слово.

— Нет, — ответил Кауэрт. — Я должен это видеть. У меня такая работа.

— Тогда пойдем, — пожал плечами детектив. — Но обещай мне одну вещь.

— Что именно?

— Я покажу тебе то, что он сделал, а потом я покажу тебе его. Он сидит на кухне. Ничего у него не спрашивай, только взгляни на него. А потом напиши в своей проклятой газете, что он совсем не несчастный паренек. Что он не бедный мальчик, у которого были только деревянные игрушки. Это будет твердить его адвокат, как только сюда доберется. Но люди должны знать правду. Напиши, что это хладнокровный убийца. Ясно? Бездушный убийца! Я не хочу, чтобы, увидев его фотографию в газете, говорили: «Такой симпатичный паренек не способен на убийство!»

— Хорошо, — пообещал Кауэрт.

— Ну ладно. — Снова пожав плечами, детектив пошел к дому. У самых дверей он повернулся к Мэтью и спросил: — Ты точно хочешь это видеть? Это были такие же люди, как мы с тобой… Были. Тебе не удастся забыть то, что сейчас увидишь.

— Пошли.

— Поверь хоть раз мне, старику!

— Хватит уже, Вернон!

— Они будут мучить тебя в ночных кошмарах, — пророчески пробормотал старый полицейский.

Кауэрт хорошо помнил, на что были похожи тела хозяев дома. Они были все в крови. Даже казалось, что они одеты. Но каждый раз, когда щелкал полицейский фотоаппарат со вспышкой, их тела неестественно блестели.

На подгибающихся ногах Кауэрт прошел за Хокинсом на кухню. Там сидел голый по пояс мальчик в кроссовках и джинсах. За руку он был прикован наручниками к стулу. Его голое тело было вымазано кровью, но он, не обращая на это внимания, как ни в чем не бывало курил сигарету. От этого он казался еще моложе. Ему хотелось выглядеть в глазах полицейских настоящим мужчиной, но на самом деле вид у него был довольно идиотский. Его волнистые светлые волосы слиплись от крови, засохшая кровь была на щеке.

Разглядывая подростка, Кауэрт понял, что перед ним юнец, который наверняка еще даже не бреется.

— А это кто? — спросил мальчишка, когда репортер с детективом вошли на кухню.

Несколько секунд Кауэрт смотрел мальчику прямо в глаза. Они были голубыми, бесконечно жестокими и поблескивали, как топор палача.

— Это репортер из «Майами джорнел», — объяснил Хокинс.

— Репортер? — Мальчишка внезапно расплылся в улыбке. — Слушай, репортер, напиши, что я ничего такого не сделал! — И он хрипло рассмеялся.

Хокинс вывел Кауэрта на улицу, где уже занимался новый день, а в ушах у репортера все еще звучал хриплый зловещий смех молодого убийцы.

Журналист написал репортаж о жертвах преступления и об убившем их подростке. Он описал скомканные, почерневшие от крови простыни, страшные пятна крови на белых стенах. Он написал о чистеньком районе, где стоит опрятный дом убитых, с дипломами и грамотами в рамках на стенах, свидетельствующими об их добропорядочности. Он написал о том, как желали тихой и спокойной жизни его обитатели, и о том, как их погубили гораздо более постыдные желания. Он написал о пляже в Форт-Лодердейле и о детях, набирающихся по ночам самого страшного жизненного опыта на его песке. А еще он написал о жестоких глазах мальчика — именно так, как просил его усталый старый полицейский.

Свой репортаж Кауэрт закончил словами малолетнего убийцы.

Возвращаясь вечером домой со свежим экземпляром газеты, в которой на первой полосе красовалась его статья, журналист чувствовал непомерную усталость, которую нельзя было объяснить тем, что он накануне не выспался. Мэтью залез в постель и прижался к жене. Он уже знал, что она вот-вот его бросит, но ему было очень холодно, его трясло. Он хотел согреться, но не знал, как это сделать…

Отгоняя эти невеселые мысли, Кауэрт тряхнул головой и огляделся, но ничего, кроме своего крошечного кабинетика, не увидел.

Хокинс уже умер. Его без особых церемоний проводили на пенсию и бросили умирать от эмфиземы легких. Кауэрт хлопал вместе со всеми, когда начальник полиции зачитал список заслуг детектива. При любой возможности репортер навещал старого приятеля в его маленькой квартирке в Майами-Бич. Квартирка выглядела совсем необитаемой, ее единственным украшением служили вырезки из газет со статьями, которые написали о Хокинсе Кауэрт и другие журналисты.

«Помни правила выживания, — повторял бывший полицейский каждый раз, когда приятель собирался уходить. — А если не помнишь моих правил, изобрети свои и живи по ним!» При этом они весело смеялись.

Потом Кауэрт при первой возможности навещал Хокинса в больнице, тайком сбегая с работы пораньше, чтобы поболтать с ним. Так продолжалось до того дня, когда Кауэрт застал Хокинса в больнице без сознания, с кислородной маской на лице. Репортер даже не знал, услышал ли его старый приятель, когда он шепотом назвал его по имени, и почувствовал ли он, как Мэтью взял его за руку. Кауэрт просидел у постели Вернона Хокинса всю ночь и даже не заметил, когда детектив тихо скончался в темноте. Потом были похороны, на которые пришли только несколько престарелых полицейских. Гроб, покрытый флагом, несколько слов священника — и все. Ни жены, ни детей, ни слез, ни рыданий. В могилу просто опустили гроб с останками того, чья память была вместилищем всего ужаса человеческого существования, и Кауэрт подумал о том, что побывал на репетиции собственных похорон.

«Интересно, что стало с этим парнем! — задумался репортер. — Наверное, вышел из колонии и разбойничает где-нибудь на улице. А может, уже сидит в камере смертников по соседству с автором письма. Или его уже убили».

С этими мыслями журналист вновь взглянул на письмо.

«Вряд ли из этого выйдет статья на первую полосу, — подумал он. — В лучшем случае — небольшая заметка. Надо бы отдать письмо в отдел городских новостей. Пусть там все как следует разузнают. Я больше этим не занимаюсь. У меня есть собственные взгляды на жизнь. Я ничего не принимаю близко к сердцу. Я не помню, что такое страсти. Поступки мне диктует разум».

Он привстал было со стула, чтобы отнести письмо в отдел городских новостей, но внезапно замер на месте.

Невиновный человек!

Кауэрт попытался припомнить, встречался ли ему хоть раз действительно ни в чем не повинный человек. У него перед глазами прошли вереницы преступлений и судебных разбирательств. Он много раз присутствовал при объявлении оправдательных приговоров. Он помнил, как дела закрывали за отсутствием улик. Он слушал красноречивых защитников и косноязычных обвинителей. Одного только ему было не вспомнить — действительно ни в чем не повинного человека. Однажды он даже спросил у Хокинса, арестовывал ли тот кого-нибудь просто так.

«Просто так? — усмехнулся детектив. — Человека, который действительно ничего не сделал?.. Ну конечно, случаются ошибки. В полицию часто приводят тех, кто этого не заслужил, и все такое прочее… Но взять и засадить в тюрьму того, кто вообще ничего не сделал! Это было бы самое страшное. Не знаю, смог бы я жить после этого. При мысли об этом я не могу уснуть. А бессонницей я не страдаю».

Взяв в руку письмо, Кауэрт взглянул на строки: «НО НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ».

«Интересно, страдает ли кто-нибудь бессонницей из-за участи Роберта Эрла Фергюсона? — подумал он. Внезапно репортер ощутил прилив интереса. — А вдруг это правда?!»

Он перевел дух, стараясь прогнать мысль о внезапно открывшихся перед ним блестящих перспективах.

При этом журналист вспомнил, как много лет назад читал интервью с одним уже немолодым баскетболистом, оставлявшим спорт. Баскетболист на одном дыхании рассказывал и о своих победах, и о своих поражениях так, словно относился с одинаковым уважением и к тем и к другим. Когда его спросили, почему он решил наконец оставить спорт, баскетболист заговорил о своей семье и детях и о том, что он уже наигрался в свою любимую детскую игру и теперь хочет заняться чем-нибудь другим. Потом он стал рассказывать о своих ногах так, словно они были не частью тела, а старыми добрыми друзьями. Он объяснил, что не может больше прыгать, как раньше. Теперь, когда он готовился взлететь в прыжке, мышцы его ног, которые раньше сами подбрасывали его вверх, начинали болеть и умоляли его оставить их в покое. При этом баскетболист объяснил, что без помощи ног ему в спорте грош цена. После интервью он вышел на баскетбольную площадку и без малейших усилий забросил девятнадцать мячей, лавируя и прыгая выше кольца так, как делал это много лет назад. Казалось, он использовал последнюю возможность оставить у зрителей неизгладимую память о себе. Кауэрт подумал, что все это очень похоже на труд репортера и что без устали и сна, не чувствуя голода и забывая обо всем, могут охотиться за сенсациями только молодые журналисты. Ноги у молодых гораздо выносливее, чем у тех, кто мысленно уже на все махнул рукой…

Кауэрт машинально ощупал свои ноги. «Когда-то они меня тоже кормили, как волка. А потом я махнул на все рукой, стал прятать голову в песок от ночных кошмаров, начал носить пиджак и галстук, отдавать себе отчет в своих поступках и помаленьку стареть. Теперь я в разводе, бывшая жена вознамерилась отнять у меня единственное существо, которое я когда-либо всем сердцем любил, а я сижу здесь, опять спрятав голову в песок, и высказываю свои соображения по самым разным поводам, на которые всем, в сущности, глубоко наплевать…»

— Значит, ты ничего не сделал? — сжимая в кулаке письмо, пробормотал Кауэрт. — А это мы еще посмотрим.


В помещении библиотеки газеты «Майами джорнел» причудливо сочеталось старое и новое. Она находилась за отделом новостей, позади письменных столов, за которыми корпели журналисты, описывавшие самые банальные из городских происшествий. В дальнем конце библиотеки стояли бесконечные ряды длинных металлических шкафов с вырезками из газет десятилетней давности. В прошлом каждый номер газеты разрезали на статьи, посвященные отдельным людям, темам, местам и событиям. Потом каждую вырезку помещали в соответствующую картотеку. Теперь этот процесс осуществлялся на современных компьютерах с огромными мониторами. Библиотекарь просто читал статью, выделял в ней главных действующих лиц и ключевые слова, сохраняя результаты своей работы во множестве компьютерных файлов. Кауэрту больше нравился старый метод. Он любил рыться среди вырезок, сортируя их и выбирая то, что ему было нужно. При этом ему казалось, что он держит в руках всё, как и эти старые газеты. Нынешний метод казался ему быстрым, эффективным, но каким-то бездушным. Каждый раз, посещая библиотеку, он не забывал сострить по этому поводу.

Как только он вошел в библиотеку, на него тут же уставилась молодая стройная женщина с пышной шевелюрой.

— Не говори этого больше, Мэтт, — произнесла она, взглянув на репортера поверх очков.

— Чего не говорить?

— Того, что ты всегда говоришь. Что раньше тут было лучше.

— Ладно, не буду.

— Вот и хорошо.

— Потому что ты только что сама это сказала.

— Это не считается, — усмехнулась женщина, встала и подошла к стойке, у которой стоял Кауэрт. — Что тебе сегодня нужно?

— Скажи мне, Лаура, неужели ты не в курсе, как быстро слепнут библиотекари, которые не отлипают от компьютера?

— В курсе.

— Вот и чудесно… А что будет, если я назову тебе одного человека?

— Я прилипну к компьютеру и мгновенно все о нем разузнаю.

— Роберт Эрл Фергюсон.

— Что он сделал?

— Его приговорили к смертной казни. Года три назад. В округе Эскамбиа.

— Сейчас посмотрим! — Усевшись за компьютер, Лаура набрала имя и нажала какую-то клавишу.

Экран монитора потемнел, лишь в углу мерцали слова: «Ждите. Идет поиск». Потом компьютер многозначительно хрюкнул, и на экране стали появляться другие слова.

— О чем это он? — спросил Кауэрт.

— Это ссылки. Сейчас мы их посмотрим. — Библиотекарша нажала еще несколько клавиш, и на экране появились новые слова. — «Бывший студент приговорен к смертной казни за убийство девочки», «Обжалование приговора по делу сельского убийцы», «Верховный суд Флориды рассматривает дела приговоренных к смертной казни». Всё. Три статьи. Все напечатаны в издании, выходящем на западе Флориды. В нашем главном издании не публиковалось ничего, кроме последней статьи, а это что-то вроде сводки.

— Не слишком много о приговоренном к смерти убийце, — заметил Кауэрт. — А мне-то казалось, что раньше мы подробно писали обо всех душегубах.

— Теперь все по-другому.

— Наверное, мы стали меньше ценить чужую жизнь.

— Раньше убивали реже, — пожала плечами библиотекарша. — Теперь никого этим не удивишь. И вообще, ты не настолько стар, чтобы разбираться в том, что было «раньше». Наверняка семидесятые годы тебе уже кажутся Средневековьем, — усмехнулась она, и Кауэрт тоже улыбнулся. — Теперь никто не интересуется смертными приговорами. Сейчас у нас в штате в камерах смертников сидит двести с лишним человек. Каждый месяц губернатор утверждает по два смертных приговора. Конечно, это не значит, что их мгновенно казнят, — улыбнувшись, добавила Лаура. — Но ты ведь уже писал об этом статьи в прошлом году. Ты писал, что хотел бы жить в цивилизованной стране, да? — спросила она, заглядывая Кауэрту в глаза.

— Да. Я писал о том, что цивилизованная страна не может санкционировать умерщвление человека. Я написал тогда три большие статьи. Их опубликовали на первой полосе, а потом нам пришло более пятидесяти писем, авторы которых были, мягко говоря, не согласны с моей точкой зрения. Впрочем, таких писем наверняка могло быть не пятьдесят, а пятьдесят миллионов. Помню, что самые милосердные авторы требовали, чтобы меня публично четвертовали на площади. Но меня больше заинтересовали более циничные — они продемонстрировали богатое воображение, описывая мою будущую экзекуцию.

— Народ недолюбливает журналистов, — улыбнулась библиотекарша. — Распечатать тебе эти статьи?

— Да, пожалуйста… И все-таки почему меня никто не любит?

Рассмеявшись, Лаура отвернулась к компьютеру, что-то быстро напечатала, и в углу библиотеки зажужжал принтер.

— Вот, пожалуйста, — сказала она. — Ты напал на интересный след?

— Может быть, — ответил репортер, забирая пачку листов из принтера. — Этот человек утверждает, что он невиновен.

— Что же тут интересного? — хмыкнула Лаура, уставившись в компьютер. — Они все так говорят.

Журналист вышел из библиотеки.


По мере того как Мэтью Кауэрт читал статьи, у него стало складываться представление о событиях, в результате которых Роберт Эрл Фергюсон оказался в камере смертников. Статьи были довольно скупыми, но репортер все же смог составить примерный портрет этого человека. Кроме того, Кауэрт узнал, что убили одиннадцатилетнюю девочку, тело которой нашли спрятанным в кустах на краю болота.

Журналист живо вообразил себе буро-зеленую поверхность болота. Вокруг наверняка чавкало под ногами, а в воздухе витал болотный смрад. Самое подходящее место для трупа.

Потом он стал читать дальше. Девочка была дочерью сотрудника местного муниципалитета, и в последний раз ее видели живой, когда она вышла после уроков из школы. Кауэрт представил себе приземистое одноэтажное здание из шлакобетонных блоков, стоящее особняком посреди пыльного поля. Оно наверняка было выкрашено выцветшей розовой или казенной зеленой краской и едва ли радовало взор своим видом даже тогда, когда в нем после уроков звенели радостные голоса школьников. В этот момент один из учителей начальной школы увидел, что девочка села в какой-то зеленый «форд» с номерами из чужого штата. Зачем? Почему она села в машину к незнакомому человеку? При этой мысли Кауэрт вздрогнул, внезапно испугавшись за собственную дочь. «Нет, моя дочь не сядет в машину к кому попало», — поспешно успокоил он себя.

Когда девочка не вернулась домой, забили тревогу. Местные телевизионные каналы, скорее всего, тем же вечером показали фотографию пропавшей. Волосы девочки наверняка были завязаны в хвостик на затылке, и на фотографии она улыбалась до ушей, поблескивая брекетами на зубах, — семейная фотография, снятая любящими родителями, души не чаявшими в своей дочери, маячила тем вечером на экранах телевизоров как символ отчаяния.

Сутки спустя помощники шерифа, прочесывавшие местность, обнаружили останки девочки. Статьи пестрели такими фразами, как «жестокое нападение», «кровожадный убийца», «обезображенный и изуродованный труп», — набившими оскомину газетными штампами. Не желая подробно описывать тот ужас, который действительно произошел с девочкой, автор статьи спрятался за избитыми и никого уже не пугавшими фразами.

Репортер понимал, что в действительности девочка умерла страшной смертью. Однако жадные до сенсаций читатели отнюдь не желали портить себе аппетит чудовищными подробностями.

Из статьи было ясно, что Фергюсон, судя по всему, оказался первым и единственным подозреваемым. Полиция задержала его вскоре после того, как был найден труп девочки, потому что Фергюсон ехал как раз в зеленом «форде». Его допросили, и он во всем сознался. Конечно, в газете ничего не писали о том, что ему не дали позвонить адвокату, и о том, что его били. Единственными уликами против Фергюсона были его машина, совпадение группы крови с кровью убийцы, а также его собственное признание. Впрочем, Кауэрт прекрасно знал, как бывает в суде, который начинает жить собственной жизнью наподобие театрального представления. Мелкие детали, кажущиеся несущественными или даже сомнительными в газетной статье, иногда приобретают невероятное значение в глазах присяжных.

Фергюсон не соврал: в статьях постоянно упоминалось, что, по мнению судьи, его нужно было пристрелить во дворе как собаку. Кауэрт подумал, что судье наверняка предстояли в тот год перевыборы и он старался произвести на избирателей самое благоприятное впечатление своим рвением.

Нашлась и кое-какая дополнительная информация: первоначальный протест Фергюсона против вынесенного ему приговора был отклонен окружным апелляционным судом первой инстанции. Хотя осужденный и настаивал на том, что против него недостаточно улик, от этого суда ничего другого нельзя было ожидать. Верховный суд штата Флорида еще не рассматривал апелляцию Фергюсона. Кауэрт понял, что тот еще и не начинал как следует ходатайствовать о своем помиловании, все это было у него впереди.

Откинувшись на стуле, Кауэрт попытался представить себе, что же действительно произошло.

Он вообразил захолустный округ на самой окраине Флориды. Ему было известно, что те края не имеют ничего общего с общепринятыми представлениями о Флориде, с довольными, сытыми физиономиями гостей города Орландо, с его «Диснейуорлдом», с вечно пьяными сынками богатых родителей на океанских пляжах и с туристами, съезжающимися на мыс Канаверал, чтобы фотографировать маневры космических челноков в нижних слоях атмосферы. И уж конечно, та часть Флориды была совсем не похожа на Майами — местные жители делали вид, что живут в своего рода американской Касабланке.

При этом Кауэрт понимал, что даже в восьмидесятые годы XX века изнасилование и убийство белой девочки чернокожим не могло не пробудить в местных жителях инстинкты их далеких предков, об отношении которых к неграм обычно старались не вспоминать.

Ничего невероятного в том, что Фергюсон пал жертвой их предрассудков, не было.

Подумав об этом, репортер поднял телефонную трубку, чтобы позвонить адвокату, занимавшемуся апелляцией Фергюсона.


Дозвониться до адвоката оказалось очень непросто. Услышав наконец его голос, Кауэрт был поражен его провинциальным выговором.

— Мистер Кауэрт? Говорит Рой Блэк. Скажите на милость, чем же могли заинтересовать события у нас, в округе Эскамбиа, журналиста из самого Майами? — бесконечно растягивая гласные, спросил у Кауэрта адвокат.

— Здравствуйте, мистер Блэк. Я звоню вам по поводу одного из ваших клиентов — некоего Роберта Фергюсона.

— Когда секретарь сообщила, что вы меня ищете, я сразу сообразил, что речь идет именно о мистере Фергюсоне, — усмехнулся адвокат. — Что же именно вас интересует?

— Расскажите мне, что на самом деле произошло.

— Мы уже подали апелляцию в Верховный суд штата. По нашему мнению, улик для обвинительного приговора совершенно недостаточно. Кроме того, мы считаем, что судья должен был счесть признание Фергюсона недействительным. Видели бы вы этот документ! Очевидно, что он написан под диктовку шерифа. А без этого признания улик вообще нет. Если бы Роберт Эрл Фергюсон не написал то, чего полицейские от него добивались, его не признал бы виновным ни один суд в мире. Даже суд самых отъявленных расистов.

— А что там насчет совпадения группы крови?

— В округе Эскамбиа допотопная криминалистическая лаборатория, не то что у вас в Майами. В этой лаборатории способны делать только самые примитивные анализы. Они определили, что у Фергюсона вторая положительная группа крови. Это соответствует характеристикам спермы, найденной в теле жертвы. Но ведь в нашем округе вторая положительная группа крови может быть еще у нескольких тысяч мужчин! А защитник Фергюсона на суде не сказал об этом ни слова.

— А автомобиль?

— Зеленый «форд» с номерами из другого штата?.. Но ведь никто не видел в нем Фергюсона. И доказать, что девочка села именно к нему в машину, нечем. Это даже не косвенная улика, это может быть простым совпадением. Суд вообще не должен был принимать это к сведению.

— Значит, вы не защищали Фергюсона на этом суде?

— Нет, этой чести меня не удостоили.

— А вы не выражали сомнений в компетентности защиты?

— Пока нет, но обязательно это сделаю. Лично я считаю, что добиться оправдательного приговора для Фергюсона смог бы последний троечник с любого юридического факультета. Я просто в ярости. Я обязательно буду об этом писать, но мне не хочется сразу выкладывать все козыри.

— Что вы имеете в виду?

— Мистер Кауэрт, — проговорил адвокат, — вы там хоть понимаете, что такое добиться отмены смертного приговора? В этом деле спешка может только повредить. Нужно растянуть процесс на многие годы, а там, глядишь, все и позабудется. Время играет нам на руку. Представьте себе, что вы сразу же выложите все свои аргументы, а завтра их отвергнут и посадят беднягу на электрический стул. Понятно?

— Понятно. А вдруг человек, сидящий в тюрьме, ни в чем не виноват?

— Это Роберт Фергюсон вам так сказал?

— Да.

— Он мне тоже об этом говорил.

— Вы считаете, что это правда, мистер Блэк?

— Не исключено. Я склонен верить ему больше, чем большинству обитателей Центральной тюрьмы нашего штата, с которыми мне приходилось иметь дело. Но, видите ли, мистер Кауэрт, строго говоря, меня не очень волнует, виноваты мои клиенты или нет. Моя работа заключается лишь в том, чтобы добиться отмены судом приговора, вынесенного в другом суде. Если мне при этом удастся исправить совершенную несправедливость, возможно, меня после смерти с распростертыми объятиями примут на небесах. Впрочем, я постоянно рискую: если я не дам справедливости восторжествовать, после смерти меня наверняка посадят жариться на сковородку в аду. Такова одна из сторон работы адвоката. Но вы-то работаете в газете, а газеты гораздо больше меня интересуются тем, что люди в своей массе именуют справедливостью. Кроме того, газеты могут гораздо больше меня повлиять на судью первой инстанции, который вдруг возьмет и назначит новое разбирательство, а также на губернатора и на совет по помилованиям нашего штата. Понимаете, что я имею в виду? Возможно, вы можете чем-нибудь помочь Роберту Эрлу Фергюсону.

— Возможно.

— Почему бы вам самому с ним не поговорить? Фергюсон совсем не глуп, у него хорошо подвешен язык, и он грамотно выражает свои мысли. И манера речи у него совсем не деревенская, не то что у меня, — усмехнулся Блэк. — Я бы на его месте пошел в адвокаты. Разумеется, он умнее своего бывшего защитника, проспавшего весь суд, пока его подопечного не приговорили к электрическому стулу.

— Так что же это за защитник?

— Один старичок. Работает адвокатом пару сотен лет. Пачула — маленький городок. Там все знают друг друга. Они съезжаются в окружной суд, как друг к другу в гости, отпраздновать очередной заранее вынесенный смертный приговор. Меня там не очень жалуют.

— Могу себе представить.

— Разумеется, Фергюсон им сразу не понравился. Чернокожий. Уехал учиться в университет на север. Приехал к бабушке в гости на большой машине. Грамотно говорит. По их мнению, его следовало упечь за решетку только за это. Им не нравятся образованные негры на больших машинах. Впрочем, изнасилования и убийства девочек им тоже не нравятся.

— Что же представляет собой эта Пачула?

— Человеку из большого города вроде вас это трудно себе представить, но газеты называют такие места «новым Югом». Это значит, что тамошние местные жители иногда мыслят по-новому. Но, конечно, не всегда. Кроме того, федеральное правительство выделяет на развитие таких областей немалые деньги.

— Действительно не знаю, как себе это вообразить.

— Так съездите и посмотрите, — предложил адвокат. — Но разрешите мне дать вам один совет: встретив там людей с моим произношением и манерой изъясняться, словно у героев произведений Фолкнера или Фланнери О’Коннор, не считайте их с ходу деревенскими простофилями. Ибо это не всегда так.

— Это я уже понял.

— Вряд ли вы считали меня знакомым с упомянутыми литераторами.

— Даже не задумывался об этом.

— Вы еще очень о многом задумаетесь, пока будете разбираться, что за гусь этот Фергюсон. И не забывайте еще об одном: тамошние жители, скорее всего, очень рады, что отправили его на электрический стул. Поэтому вряд ли вас примут там с распростертыми объятиями, вряд ли выстроится очередь желающих помочь вам докопаться до правды.

— Меня очень заинтересовало то, что Фергюсон знает имя настоящего убийцы. По крайней мере, он мне так написал, — сказал Кауэрт.

— Об этом мне ничего не известно. Может, он что-нибудь и знает. Это совершенно не исключено. Пачула — маленький городок, но сам я об этом ничего не знаю. — К удивлению Кауэрта, адвокат внезапно заговорил серьезно и искренне: — Мне известно только то, что суд вынес ему смертный приговор без достаточных улик, и я обязательно добьюсь отмены этого приговора, независимо от того, убил Фергюсон девочку или нет. Рано или поздно я этого добьюсь. Может, не в этом году, может, не в этом суде, но я этого добьюсь. Я вырос и всю свою жизнь прожил среди этой деревенщины с расистскими замашками и на этот раз ничего ей не спущу. Мне сейчас все равно, убивал кого-нибудь Фергюсон или нет.

— Но если он не убивал?..

— Значит, убил кто-то другой и заплатит за это.

— У меня все больше и больше вопросов.

— Не сомневаюсь. В этом деле вообще больше вопросов, чем ответов. Такое бывает. Суд не имеет права оставить без ответа ни один вопрос, а иногда он только все запутывает еще больше. Кажется, в деле с Фергюсоном он запутался окончательно.

— Значит, вы действительно считаете, что мне лучше съездить и самому на все взглянуть?

— Безусловно, — ответил адвокат, и Кауэрт представил себе, как тот улыбается на другом конце телефонного провода. — Хотя и не знаю, что вы там найдете, кроме множества предрассудков и зловонного болота уродливой человеческой психики. Но может, вам все-таки удастся помочь невиновному человеку.

— Значит, вы считаете, что Фергюсон невиновен?

— Я этого не говорил. Я только считаю, что суд обязан был его оправдать. А это, знаете ли, две совершенно разные вещи.


Глава 2

Обитатель камеры смертников


Кауэрт остановил взятую напрокат машину на подъезде к Центральной тюрьме штата Флорида и стал разглядывать высившиеся на другой стороне поля массивные мрачные здания, заключавшие в своих стенах самых страшных преступников штата. На самом деле Центральная тюрьма состояла из двух частей, разделенных маленькой речкой: Союзной исправительной колонии с одной стороны и Рейфордской тюрьмы — с другой. На зеленом лугу паслись стада, и там, где группы заключенных трудились в полях, поднимались облачка пыли. По краям стояли сторожевые вышки, и Кауэрту показалось, что он видит блеск оружия в руках охранников. Он не знал, в каком именно здании находятся камеры смертников и где стоит электрический стул штата Флорида, но ему сказали, что все это где-то в отдельном здании. Поверху двойной ограды из металлической сетки высотой в двенадцать футов извивалась колючая проволока, блестевшая на утреннем солнце. Выйдя из машины, Кауэрт заметил на краю дороги несколько стройных зеленых сосен, вознесшихся в чистое голубое небо, как перст обвинителя. В соснах шумел прохладный ветерок, приятно холодивший виски. Влажная дневная жара еще не наступила.

Журналисту легко удалось убедить Уилла Мартина и других членов редакционной коллегии отпустить его расследовать обстоятельства, повлекшие за собой смертный приговор Роберту Эрлу Фергюсону. Мартин, конечно, что-то фыркнул со скептическим видом, но Кауэрт не дал ему заговорить.

— Неужели ты не помнишь Питтса и Ли? — спросил он Уилла.

Фредди Питтса и Уилберта Ли приговорили к смертной казни за убийство работника бензоколонки на севере Флориды. Оба они сознались в преступлении, которого не совершали. Одному из лучших репортеров «Майами джорнел» пришлось писать о них много лет, прежде чем их освободили. За это ему присудили Пулицеровскую премию. Именно об этом в первую очередь рассказывали каждому молодому репортеру, поступившему на работу в отдел новостей.

— Это совсем другое дело.

— Почему?

— Их приговорили в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году. Тогда здесь все было как сто лет назад. Но с тех пор многое изменилось.

— Неужели? А как насчет того парня в Техасе, которого вытащил из камеры для смертников режиссер-кинодокументалист?

— Это тоже совсем другое дело.

— Так в чем же отличие?

— Хороший вопрос! — рассмеялся Мартин. — Благословляю тебя, сын мой! Поезжай и сам найди на него ответ. И не забывай о том, что, наигравшись в репортера, ты можешь вернуться к нам как в дом родной и снова запереться в башне из слоновой кости, — добавил он и помахал Мэтью рукой.

Кауэрт сообщил в отделе городских новостей о своих планах. Ему пообещали всемерную помощь, если в таковой возникнет необходимость. Кауэрту показалось, что журналисты отдела завидуют ему, потому что потенциальная сенсация свалилась прямо в руки ему, а не им. Кауэрт и сам понимал, что ему повезло: в отличие от сотрудников отдела городских новостей, он будет работать сам по себе. Отдел городских новостей послал бы целую журналистскую команду. В «Майами джорнел», как и в других газетах, и на многих телевизионных каналах, существовала специальная команда, занимавшаяся только журналистскими расследованиями. Обычно такие команды носили пафосные названия вроде «Группа быстрого реагирования» или «Команда журналистов-спасателей». Естественно, с расследованием деликатного дела они справлялись не лучше батальона парашютно-десантных войск, действующего при поддержке батареи полевой артиллерии… Кауэрт понимал, что никто не будет ставить ему конкретных сроков и никакой заместитель главного редактора отдела городских новостей не будет доставать его телефонными звонками и непрерывными вопросами о том, когда же наконец будет готова статья. Журналист мог спокойно все разузнать, обработать на свой вкус собранный материал и написать то, что он думает по этому поводу. Или — ничего не писать, если окажется, что дело не стоит и выеденного яйца.

Кауэрт цеплялся за эту последнюю мысль, подготавливая себя к возможному разочарованию, однако, по мере того как он подъезжал к тюрьме, пульс его учащался. По всей дороге были установлены плакаты, предупреждавшие, что лица, оказавшиеся в данной зоне, будут подвергнуты обыску и, при обнаружении у них огнестрельного оружия или наркотиков, им грозит тюремное заключение. В воротах охранник в серой форме проверил документы Кауэрта, нашел его имя в списке и неохотно позволил ему проехать на стоянку под вывеской «Посетители», где репортер вышел из автомобиля, прошел в административное здание и представился секретарше. Та смутилась, потому что явно засунула куда-то касающиеся его бумаги. Она долго рылась у себя на столе, тихо бормоча извинения, пока не нашла то, что искала. Потом Кауэрт терпеливо ждал в соседнем помещении сотрудника тюрьмы, который должен был проводить его туда, где ему предстояла встреча с Робертом Эрлом Фергюсоном.

Через несколько минут в комнату вошел немолодой седовласый мужчина со стрижкой и выправкой морского пехотинца. Протянув Кауэрту огромную мозолистую ладонь, он представился:

— Сержант Роджерс, дежурный по камерам смертников.

— Очень приятно.

— Мистер Кауэрт, извините, но существуют еще кое-какие формальности…

— Например?

— Мне нужно досмотреть вас. Кроме того, я должен осмотреть ваш магнитофон и ваш чемоданчик. А еще вам нужно подписать заявление на тот случай, если вас возьмут в заложники…

— Вы о чем?

— Там просто говорится, что вы входите в Центральную тюрьму штата Флорида по собственному желанию и, если вас здесь возьмут в заложники, вы не подадите за это на штат Флорида в суд и не будете требовать принятия чрезвычайных мер к вашему освобождению.

— Чрезвычайных мер?

Сержант Роджерс рассмеялся и взъерошил свои коротко остриженные волосы.

— Речь идет о том, что вы не требуете, чтобы мы рисковали ради вас своей жизнью, — пояснил он.

— По-моему, подписывать такой документ не совсем в моих интересах, — притворно поморщился Кауэрт.

— В тюрьму вообще почти никогда не попадают в собственных интересах, — улыбнулся в ответ сержант Роджерс. — Не считая тех лиц, которые после дежурства едут из нее домой.

Взяв протянутую ему бумагу, Кауэрт подписал ее и, оставляя широкий росчерк, усмехнулся:

— Вы меня почти запугали.

— Что вы! Ни о чем не беспокойтесь, — ответил сержант Роджерс, методично обыскивая чемоданчик журналиста. Он открыл магнитофон, осмотрел его внутри, включая отделение для батареек, чтобы убедиться в отсутствии там посторонних предметов. — Вы ведь к Роберту Эрлу Фергюсону, а он настоящий джентльмен и совсем не псих. Вот если бы вы пришли к Вилли Артуру или Спексу Уилсону — это те байкеры из Форт-Лодердейла, выпотрошившие девушку, которая попросила их подвезти ее домой, — или к Хосе Салазару, который прикончил двоих полицейских, помогавших ему сбывать наркотики, тогда другое дело. Кстати, вы в курсе того, что Салазар с ними сделал, прежде чем их убить? А точнее, что он заставил их сделать друг с другом? Поинтересуйтесь, и узнаете много о том, на что, оказывается, способны люди. У нас тут полно таких субъектов. Любопытно, что большинство из них из ваших краев, из Майами. С какой стати вы там друг друга так зверски убиваете?

— Я и сам этому поражаюсь…

Кауэрт подмигнул сержанту Роджерсу, а тот подмигнул в ответ, попросил поднять руки и промолвил:

— Да, без чувства юмора здесь хана…

С этими словами сержант профессионально ощупал карманы Кауэрта.

— Ну ладно, — сказал наконец Роджерс. — Послушайте правила поведения. Вы будете разговаривать с глазу на глаз. Я буду стоять прямо за дверью, на всякий случай. Если понадобится помощь — кричите. Но она вам не понадобится, потому что Фергюсон не псих. Вы будете общаться в апартаментах класса люкс…

— Где?!

— В апартаментах класса люкс. Так мы называем помещение для свиданий, куда пускают тех, кто отличился примерным поведением. Конечно, там есть только стол и стулья, на бар с напитками не рассчитывайте. Однако для встреч с хулиганами используется помещение, которое понравилось бы вам еще меньше… Фергюсон будет свободен. У него не будет даже цепей на ногах. Однако вы не должны вступать с ним в физический контакт…

— Что вы имеете в виду?

— Если хотите, можете угостить его сигаретой…

— Я не курю.

— Молодец! Вы можете взять у него бумаги, если он подаст вам какие-нибудь документы. Но если вы сами захотите ему что-нибудь передать, это нужно делать через меня.

— А что мне ему передавать?

— Не знаю. Например, напильник, ножовку по металлу и карту окрестностей.

Не веря своим ушам, Кауэрт вытаращил глаза на сержанта Роджерса.

— Да шучу я, шучу! — всплеснул руками тот. — Хотя об этом мы тут стараемся не шутить. В побеге нет ничего смешного. А ведь совершить побег из тюрьмы можно самыми разными способами. Сбежать можно даже из камеры смертников. Многие из заключенных думают, что встреча с журналистом — первый шаг к побегу.

— Они что, думают, что журналисты помогут им бежать?!

— Скорее, что журналисты способны вытащить заключенных отсюда. Каждый преступник хочет, чтобы газеты подняли шумиху вокруг его дела. Заключенные думают, что чем больше они будут выть и скулить, тем больше шансов, что их дело будет пересмотрено. А ведь так порой и бывает. Вот почему работники тюрьмы вроде меня не любят, когда сюда приезжают журналисты. Мы терпеть не можем ваши блокнотики, съемочные группы и осветителей. Все это мышиная возня, много шума из ничего. Часто думают, что заключенные в тюрьме страдают потому, что их лишили свободы. Ничего подобного. Больше всего они страдают из-за того, что им подают надежду, а потом их ожидания не сбываются. Для журналистов они — просто материал еще для одной статьи. А для заключенных это почти дело жизни или смерти. Они надеются, что вам достаточно написать про них всего одну статью так, как им нужно, и они тут же окажутся на свободе. Мы-то с вами прекрасно знаем, что так почти никогда не бывает, а заключенные переживают страшное разочарование, бесятся, сходят с ума. А у нас из-за этого бывает с ними столько хлопот, что вы и представить не можете. А хлопоты нам не нужны. Мы хотим спокойно работать. Нам не нужны несбыточные надежды заключенных. Нам не нужны их невероятные мечты. Мы хотим, чтобы завтра все было точно так же, как и вчера. Наверное, вы думаете, что нам очень скучно? Бывает. Но поверьте, бунт в тюрьме — сомнительное развлечение.

— Но ведь я приехал сюда просто проверить несколько фактов.

— Опыт подсказывает мне, мистер Кауэрт, что есть всего два факта — рождение и смерть. Но вы не волнуйтесь, я не такой зануда, как некоторые мои сослуживцы. Я даже люблю, когда происходит что-нибудь новенькое. В разумных пределах, разумеется. Но очень вас прошу: не передавайте ничего Фергюсону. Ему будет от этого только хуже.

— Что может быть хуже, чем сидеть в камере смертников?

— Постарайтесь понять, что даже в камере смертников жизнь может течь по-разному. При желании мы можем сделать так, что заключенный станет умолять, чтобы его завтра же посадили на электрический стул. Сейчас Фергюсону живется неплохо. Разумеется, его камеру тщательно обыскивают каждый день. После вашего милого разговора его разденут догола и тоже обыщут. Но сейчас ему разрешают гулять во дворе, читать книги и все такое прочее. Уверяю вас, даже в тюрьме заключенному есть что терять.

— У меня для него ничего нет. Но вот он может захотеть передать мне какие-нибудь бумаги или что-нибудь еще.

— Да ради бога! У нас тут полно ненужного хлама! — с чувством расхохотался сержант Роджерс. — Кроме того, вы должны сказать мне, сколько продлится ваш разговор.

— Понятия не имею.

— Ну и ладно. Я свободен все утро. Говорите сколько хотите. Потом я даже свожу вас на экскурсию. Вы когда-нибудь встречались со Старым Спарки?[3 - Старый Спарки — прозвище электрического стула (от англ. spark — «искра»).]

— Нет.

— Вы много потеряли, но познакомиться с ним никогда не поздно. — С этими словами сержант встал на ноги. Он был широкоплечим, дюжим мужчиной. По его манере держать себя можно было догадаться, что в жизни он не раз попадал в передряги, но всегда выходил из них победителем. — Знакомство со Старым Спарки заставляет о многом задуматься…

Кауэрт проследовал за сержантом Роджерсом, чувствуя себя пигмеем, прячущимся за его необъятную спину.

Репортера провели сквозь ряд запертых дверей и сквозь металлоискатель, за которым следил другой охранник, подмигнувший Роджерсу. Наконец они с сержантом оказались в самом центре напоминавшей колесо тюрьмы. Здесь сходились вместе корпуса, как бы служившие спицами этого колеса. Только сейчас Кауэрт понял, что уже довольно долго слышит типичные тюремные звуки — непрерывную какофонию из громких голосов и металлического лязга открывавшихся и тут же снова захлопывавшихся и запиравшихся железных дверей. Где-то по радио звучала музыка в стиле кантри. Где-то по телевизору шел сериал. Кауэрт слышал голоса актеров и навязчивую музыку рекламных роликов, от которой было никуда не деться даже в тюрьме. Репортеру казалось, что вокруг снует множество людей, что он захвачен их потоком, как сильным речным течением, но на самом деле рядом с ним почти никого не было, кроме сержанта Роджерса и еще двоих охранников в небольшой будке в самом центре помещения. Внутри будки журналист заметил пульт, лампочки на котором отмечали открытые и закрытые двери. На телевизионных мониторах мелькали передаваемые прикрепленными на потолке камерами серые изображения со всех этажей, на которых находились камеры. Кауэрт обратил внимание на пол, покрытый безупречно чистым, но изрядно потертым бесконечной вереницей прошедших по нему ног желтым линолеумом. Какой-то человек в синем спортивном костюме остервенело драил грязной серой шваброй один и тот же давно чистый угол.

— Это корпуса «Q», «R» и «S», — объяснил сержант. — Здесь находятся камеры смертников. Надо сказать, что им у нас уже начинает не хватать места. Это кое о чем говорит, правда? Электрический стул установлен вон там. Внешне тут все так же, как и в других корпусах тюрьмы, но это только кажется.

Кауэрт стал разглядывать длинные коридоры с высокими потолками. Слева высились камеры в три этажа. С обоих концов на каждый этаж вело по лестнице. На противоположной стене было три ряда грязных окошек, которые открывались на проветривание. Между камерами и стеной с окошками зияла пропасть. Людям, сидевшим в этих маленьких камерах, был виден только маленький кусочек неба в окошки напротив. До этих окошек было футов тридцать, которые в данном случае ничем не отличались от сотен тысяч миль. При мысли об этом Кауэрт содрогнулся.

— А вон и мистер Фергюсон, — сказал сержант.

Обернувшись, репортер увидел, что Роджерс показывает пальцем на камеру в дальнем конце этажа, похожую на маленькую клетку. Четыре человека, сидевшие в клетке на металлической скамье, смотрели на журналиста. На троих были такие же синие спортивные костюмы, как и у уборщика со шваброй. На четвертом был ярко-оранжевый спортивный костюм. Этот человек сидел дальше всех, и Кауэрту его было плохо видно.

— Если вас нарядили в оранжевый костюмчик, это значит, что ваши дни сочтены, — негромко пояснил Роджерс.

Репортер направился было к клетке, но сержант сжал его плечо железными пальцами:

— Не туда. Помещение для свиданий вон там. Если к заключенным приходят, мы обыскиваем их и составляем список всего, что у них имеется при себе. У них бывают бумаги, своды законов и так далее. Потом заключенных изолируют в этой клетке. Потом их отводят на свидание. После свидания их снова обыскивают и выясняют, что у них пропало, а что появилось. Все это очень долго, но безопасность — прежде всего. Мы не желаем рисковать.

Кауэрт кивнул, и его провели в помещение для свиданий — с белыми стенами, стальным столом в центре и двумя старыми обшарпанными коричневыми стульями. На одной из стен висело зеркало. На столе стояла пепельница. Больше в помещении ничего не было.

— Вы будете видеть нас сквозь это зеркало? — спросил Кауэрт.

— Разумеется, — ответил Роджерс. — Вы не против?

— Нет… Кстати, вы уверены, что это и есть апартаменты класса люкс? — улыбнулся репортер. — Признаться, у нас в Майами такого рода апартаменты выглядят чуть более роскошно.

— Я в этом не сомневался, — рассмеялся сержант. — Но в провинции все чуть-чуть скромнее, чем в Майами.

— Ну ничего, — сказал журналист. — Я не очень капризный. — С этими словами он уселся на стул и стал ждать Фергюсона.


Роберт Эрл Фергюсон оказался молодым человеком лет двадцати пяти, ростом под метр восемьдесят, по-юношески худощавым; дохляк обладал, однако, изрядной силой, ощущавшейся в его рукопожатии. Узкими плечами и бедрами напоминал он бегуна на длинные дистанции. Двигался он легко и непринужденно, как настоящий спортсмен. Темная кожа, коротко остриженные волосы и пронзительный взгляд живых выразительных глаз. Мэтью Кауэрту показалось, что заключенный видит его насквозь.

— Спасибо, что приехали, — сказал Роберт Эрл Фергюсон.

— Не за что.

— Думаю, мне еще будет за что вас поблагодарить, — уверенно заявил заключенный.

При нем была пачка каких-то документов. Он аккуратно выложил их перед собой на стол и покосился на сержанта Роджерса, который кивнул, повернулся кругом, вышел и захлопнул за собой дверь.

Кауэрт извлек блокнот и авторучку, поставил в центр стола магнитофон.

— Вы не возражаете? — спросил он у Фергюсона.

— Нет, — ответил тот, — магнитофон очень пригодится.

— Почему вы мне написали? — спросил Кауэрт. — Мне просто любопытно это знать. Например, откуда вы вообще узнали обо мне?

Фергюсон улыбнулся, раскачиваясь на стуле. Репортеру показалось странным его непринужденное поведение в этот момент, от которого могла зависеть его жизнь или смерть.

— В прошлом году вы получили премию Ассоциации адвокатов Флориды за ряд больших статей против смертной казни. Ваша фамилия упоминалась в газете из Таллахасси, которую мне дал почитать заключенный из другой камеры смертников. Вот я и подумал о вас. Вы же работаете в самой большой и влиятельной газете штата!..

— А почему вы не сразу мне написали?

— Честно говоря, я думал, что апелляционный суд отменит мой приговор. Когда этого не произошло, я обратился к другому адвокату, а точнее, мне дали другого адвоката, и я активней взялся за дело. Видите ли, мистер Кауэрт, даже когда меня признали виновным и приговорили к смерти, мне казалось, что все это происходит не со мной. Я был как во сне. Мне казалось, что я вот-вот проснусь и снова окажусь в университете. Я все время ждал, что кто-то придет и скажет: «Все, хватит! Это нелепая ошибка!» Конечно, я зря этого ждал. Я и не представлял себе, как отчаянно мне придется бороться за собственную жизнь. Теперь я наконец понял, что, кроме меня самого, никто за нее бороться не будет.

Кауэрт мысленно усмехнулся, подумав, что этот афоризм нужно вставить в самое начало статьи.

Фергюсон подался вперед и оперся руками о стол, но тут же снова откинулся назад, чтобы ничто не мешало ему красноречиво жестикулировать. У него был мелодичный голос, и говорил он решительно, отчего слова звучали особенно веско. При этом Фергюсон расправил плечи, словно уверенность в собственной правоте окрыляла его. Из-за этого помещение, в котором они сидели, сразу показалось журналисту маленьким — такую силу излучал Фергюсон.

— Видите ли, мне казалось, что быть ни в чем не повинным вполне достаточно для того, чтобы все закончилось хорошо, — говорил заключенный. — Я был уверен, что мне не нужно ни в чем оправдываться. Однако, попав сюда, я многое понял. Очень многое.

— Например?

— У тех, кто сидит в камерах смертников, есть разные способы обмениваться информацией об адвокатах, результатах апелляций, помилованиях и других вещах такого рода. Те, кто сидит там, — сказал Фергюсон, кивнув в сторону обычных камер, — все время думают о том, что они будут делать, когда выйдут на свободу. В крайнем случае они замышляют побег. Они думают о том, как бы им поскорее отсидеть свой срок, и о том, как бы устроиться в тюрьме получше. Они могут позволить себе мечтать о будущем, пусть и о будущем за решеткой. Кроме того, они всегда могут мечтать о свободе. А еще, на свое счастье, они могут пребывать в блаженном неведении о своем будущем…

У нас все по-другому. Мы знаем, что нас ждет. Мы знаем, что настанет день, и власти штата прошьют нам мозг напряжением в две тысячи пятьсот вольт. Мы знаем, что нам осталось жить лет десять, а может, и пять. Мысль об этом висит над нами как дамоклов меч, от которого не увернешься. Это очень страшно. Минуты оставшейся жизни улетают со страшной скоростью, и так хочется не растратить их попусту. Перед сном лежишь и думаешь: «Вот и еще один день прошел». А утром лежишь и думаешь: «Вот и еще одна ночь прошла». Все эти пролетевшие мгновения страшным грузом ложатся на плечи. Вот поэтому-то у нас все по-другому…

Фергюсон замолчал. Кауэрт сидел и прислушивался к собственному дыханию — такому тяжелому, словно он только что взбежал на шестой этаж.

— Вы рассуждаете как настоящий философ, — проговорил наконец журналист.

— В камере смертников все становятся философами. Даже настоящие психи, которые все время орут и воют. Даже дебилы, которые почти не понимают, что с ними происходит. Нас всех одинаково гнетут последние мгновения жизни. Просто те из нас, кто получил хоть какое-то образование, лучше могут выразить свои чувства. В остальном же мы тут все одинаковы.

— Вы изменились в тюрьме?

— Как же тут не измениться!

Кауэрт кивнул.

— Когда мою первую апелляцию отклонили, некоторые из тех, кто сидит тут, в камере смертников, уже пять, восемь или даже десять лет, стали убеждать меня в том, что мне нужно самому о себе позаботиться. Я ведь еще молод, мистер Кауэрт, и не хочу провести здесь остаток жизни. Поэтому я добился более грамотного адвоката и написал вам письмо. Мне нужна ваша помощь.

— Мы поговорим об этом через минуту…

Кауэрта охватило смятение. Он старался соблюдать своего рода профессиональную дистанцию, но уже не знал, до какой степени. Еще дома он прикидывал, как ему вести себя с Фергюсоном, но так ничего и не придумал. Сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке: напротив сидел человек, приговоренный к смертной казни за убийство, они находились в самом сердце тюрьмы, чьи заключенные совершили ужасные преступления, но не желали признавать себя виновными.

— А теперь расскажите что-нибудь о себе. Вы же из Пачулы. Почему у вас нет характерного провинциального произношения?

— Если вас это развлечет, — сказал Фергюсон и стал растягивать слова с настоящим южным акцентом, — я могу говорить как самый тупой вонючий негр, всю жизнь ковыряющий мотыгой грязь на краю болота. — С этими словами он откинулся на спинку стула, расслабился и стал лениво покачиваться на нем, как в кресле-качалке. Потом, внезапно подавшись вперед, он заговорил совсем по-другому, резко и отрывисто: — Знаете, мистер, я еще могу говорить так, как говорит городская шпана, потому что образ жизни таких людей мне тоже знаком.

Столь же внезапно Фергюсон снова преобразился. Теперь перед журналистом, опершись локтями о стол, сидел серьезный, решительный человек, говоривший совершенно нормальным голосом.

— Кроме того, — заявил Фергюсон, — я могу говорить так, как это обычно делаю, — как человек, окончивший колледж и учившийся в университете. Как человек, которого, возможно, ждала неплохая карьера. Ибо все именно так и было.

Кауэрт опешил: Фергюсон не просто говорил на разные голоса — каждый раз, когда он говорил по-другому, он неуловимо преображался внешне. Журналист с трудом верил, что это один человек. В быстрой последовательности перед ним прошли невежественный чернокожий земледелец, хулиган из городских трущоб и студент престижного университета.

— Невероятно, — пробормотал Кауэрт. — У вас незаурядные актерские способности.

— Видите ли, — объяснил Фергюсон, — эти три манеры речи отражают три мои внутренние сущности. Я родился в городе Ньюарке, штат Нью-Джерси. Мама была прислугой. Каждый божий день в шесть утра она садилась на автобус и уезжала в пригороды, где прибиралась в домах белых. Возвращалась она только поздно вечером. Папа служил в армии и пропал без вести, когда мне было три или четыре года. Они с мамой так никогда и не поженились. А когда мне исполнилось семь лет, мама умерла. Говорят, от инфаркта, но я точно не знаю. Однажды утром она сказала, что ей трудно дышать. Она с трудом держалась на ногах, но кое-как пошла в больницу. Больше я ее никогда не видел… Меня отправили к бабушке в Пачулу. Вы представить себе не можете, что я почувствовал, попав из грязного городского гетто на природу, где росли зеленые деревья и текли прозрачные реки! Мне казалось, что я в раю, хотя у бабушки в доме не было ни водопровода, ни канализации. Это были самые счастливые годы моей жизни! Я ходил в школу пешком через лес, а по вечерам читал при свече. Мы ели рыбу, которую я сам ловил. Казалось, я перенесся в другую эпоху. Я хотел остаться в Пачуле навсегда, но потом бабушка заболела. Она боялась, что ей будет за мной не приглядеть, и меня отправили назад в Ньюарк, к тете и ее новому мужу. В Ньюарке я окончил школу и поступил в колледж, но мне очень нравилось ездить на каникулы в гости к бабушке. Всю ночь я ехал на автобусе из Ньюарка до Атланты, где пересаживался на другой междугородный автобус, до Мобила, а оттуда ехал на местном автобусе в Пачулу. Мне не нравились города. Я всегда думал о том, как хорошо было бы жить в Пачуле. Особенно мне не нравился Ньюарк… Это проклятые автобусы во всем виноваты, — печально усмехнувшись, покачал головой Фергюсон. — Это автобусы меня погубили…

— В каком смысле?

— Поездка на автобусах из Ньюарка до Пачулы занимала почти тридцать часов. Сначала автобус едет по автостраде, но потом он начинает заезжать во все города по пути и еле ползет. Кто ездит на таких автобусах? Бедняки, у которых нет денег на самолет. Теперь представьте себе набитый потными, вонючими людьми автобус, который трясется по плохому асфальту. Представьте себе при этом, что вам хочется в туалет и вас уже укачало… Поэтому-то я и купил машину. Подержанный «форд-гранада» темно-зеленого цвета. Я купил его за тысячу двести долларов у другого студента, с пробегом всего шестьдесят шесть тысяч миль. Конфетка! Я обожал рассекать на своей машине… Но если бы не эта машина, детективы, искавшие убийцу девочки, никогда не обратили бы на меня внимания.

— Можно об этом поподробнее?

— Подробностей как таковых мало. Днем того дня, когда убили девочку, я сидел дома с бабушкой. Она может это подтвердить, только ее никто не спрашивал…

— А вас кто-нибудь еще видел в это время дома? Кто-нибудь, не являющийся вашим родственником?

— Нет, никого не помню. Мы с бабушкой были вдвоем. Если вы к ней съездите, вы сами все поймете. Ее старая хибара стоит на отшибе. Чтобы туда попасть, нужно пройти примерно полмили по грязной грунтовой дороге.

— Ну и что же произошло?

— Вскоре после того, как был обнаружен труп девочки, за мной явились двое детективов. Я как раз мыл перед домом машину. Мне так нравилось, когда она сверкала на солнце! И вот в середине дня они явились ко мне и стали спрашивать, что я делал два дня назад. Они все время смотрели то на меня, то на мою машину и, по-моему, совсем не слушали мои ответы.

— Что это были за детективы?

— Браун и Уилкокс. Я знал этих мерзавцев. Я знал, что они меня ненавидят. Мне нельзя было им верить.

— Откуда вы это знали? Почему вы думаете, что они вас ненавидят?

— Пачула маленький городок. И кое-кто в нем просто терпеть не может все, что выходит из ряда вон. А ведь там все знали, что, в отличие от Пачулы, у меня есть будущее. Все знали, что я не собираюсь гнить вместе с ними, и это им жутко не нравилось. Думаю, я страшно раздражал их своим образом жизни…

— И что же сделали эти детективы?

— Я ответил на их вопросы, и они сказали, что я должен дать показания в полиции. Вот я с ними и поехал. Даже слова не сказал. Знай я тогда, чем это для меня закончится!.. Видите ли, мистер Кауэрт, я был уверен в том, что мне нечего бояться. Я даже почти не понял, что это за показания. Они сказали мне, что один человек пропал без вести. Они ничего не говорили об убийстве…

— Ну и?..

— Как я вам уже писал, следующие тридцать шесть часов я вообще не видел дневного света. Меня посадили в маленькую комнату вроде этой и спросили, нужен ли мне адвокат. Я все еще не понимал, о чем идет речь, и отказался от адвоката. Они положили передо мной перечень моих конституционных прав и велели мне его подписать. Какой же я был дурак! Я должен был сразу понять, что, если негра сажают в такую комнату, ему оттуда не выйти, пока он не скажет того, чего от него хотят, даже если на самом деле он ничего не делал. — Было видно, что теперь Фергюсону не до шуток, он с трудом сдерживал гнев.

Захваченный его рассказом, Кауэрт слушал затаив дыхание.

— Браун изображал доброго полицейского, а Уилкокс — злого. Самая дешевая уловка на свете! — Фергюсон чуть не сплюнул от негодования.

— Ну и?..

— Посадив меня на стул, они стали задавать мне разные вопросы. Они спрашивали меня о пропавшей девочке, а я отвечал им, что ничего о ней не знаю. Но они не унимались. Так прошел весь день. Наступила ночь. А они продолжали задавать мне одни и те же вопросы с таким видом, словно мое слово «нет» ничего для них не значит. Они не водили меня в туалет, не давали мне ни есть ни пить. Я не знаю, сколько прошло часов, пока они наконец не вышли из себя. Они стали что-то орать, угрожать мне, и вдруг Уилкокс ударил меня по лицу. Наклонившись ко мне, он прошипел: «Ну что, теперь будешь меня слушать, подонок?!»

Искоса взглянув на журналиста, словно желая понять, какое впечатление производит его рассказ, Фергюсон продолжал ровным голосом, в котором звучала горькая обида:

— Я и так старался его слушать, хотя он и орал как оглашенный. Лицо у него побагровело. Он производил впечатление ненормального… «Что ты сделал с девочкой?! — орал он. — Говори, что ты с ней сделал!» Браун вышел из комнаты, и я остался один на один с этим сумасшедшим… «Говори! Ты сначала изнасиловал ее, а потом убил или сначала убил, а потом изнасиловал?!» Он повторял это без конца много часов, а я все время отвечал: «Нет! Нет! Нет! О чем вы?! О чем вы говорите?!» А он показывал мне фотографии девочки и твердил: «Тебе понравилось? Тебе нравилось, что она отбивается? Тебе нравилось, как она кричит? Тебе понравилось воткнуть в нее нож в первый раз? Тебе понравилось втыкать в нее нож в двадцатый раз?» — Фергюсон с трудом перевел дыхание. — Время от времени он уходил, оставляя меня в маленькой комнате без окон, прикованным к стулу наручниками. Может, он ходил поспать или перекусить. Он отсутствовал минут по пять. Потом его не было полчаса или даже больше. Потом я сидел там один часа два. Я просто сидел. Я был настолько испуган и ошарашен, что не мог ничего предпринять… В конце концов он пришел в ярость оттого, что я не желаю сознаваться, и начал меня избивать. Сначала он время от времени бил меня по голове и по спине. Потом он поднял меня на ноги и ударил кулаком в живот. Я с трудом устоял на ногах. Меня трясло. Меня не водили в туалет, и я обмочился. Когда он взял телефонную книгу и скатал ее в трубку, я сначала не понял, зачем он это сделал. Оказалось, что телефонная книга не хуже бейсбольной биты. Одним ударом он сшиб меня с ног.

Кауэрт кивнул. Он слышал об этом. Однажды ему рассказал об этом Хокинс. Телефонной книгой можно нанести сокрушительный удар, и при этом ее бумага не повредит кожу и практически не оставит на ней кровоподтеков.

— Я по-прежнему отказывался сознаваться, и Уилкокс наконец ушел. Вместо него пришел Браун. Я не видел его уже несколько часов. Я просто лежал на полу, трясся и стонал. Я был уверен, что в этой комнате мне и придет конец. Браун взглянул на меня, поднял с пола. Он был со мной очень ласков. Он даже извинился передо мной за поведение Уилкокса. Он сказал, что знает, как мне больно, и пообещал мне помочь, принести мне еду и кока-колу. Он пообещал дать мне чистую одежду и сводить меня в ванную комнату. За это я должен был всего-навсего довериться ему и сказать, что я сделал с девочкой. Я ничего не стал ему говорить, но он настаивал. «Фергюсон, — говорил он, — тебе крепко досталось. У тебя отбиты почки. Тебе обязательно нужно к врачу. Скажи мне, что ты с ней сделал, и я сразу отвезу тебя в больницу». Я снова ответил ему, что ничего с ней не делал, и он тоже вышел из себя. «Мы знаем все, что ты с ней сделал! Признавайся!» — заорал он и вытащил оружие. Это было не его табельное оружие, а маленький короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра из кобуры, пристегнутой к лодыжке. В этот момент вошел Уилкокс, сковал мне руки за спиной, схватил меня за волосы и повернул голову так, что ствол револьвера оказался прямо у меня перед носом. «Говори!» — прошипел Браун. «Я ничего не делал!» — ответил я, и Браун нажал на спусковой крючок. У меня до сих пор перед глазами палец, который на него нажимает. Я думал, у меня будет разрыв сердца, когда боек щелкнул по пустой камере в барабане револьвера. Я плакал как ребенок, что-то бессвязно бормотал. «Тебе повезло, Фергюсон, — сказал Браун. — Там не было патрона. Как ты думаешь, сколько раз тебе еще сегодня повезет? — С этими словами он снова нажал на спуск, но револьвер опять не выстрелил. — Черт возьми! Осечка! — воскликнул Браун, откинул барабан и вытащил из него патрон, внимательно осмотрел его и сказал: — Странно. На вид патрон в полном порядке. Сейчас должен выстрелить. — Он аккуратно вставил патрон в револьвер, взвел курок и приставил револьвер к моему лбу. — Это твой последний шанс остаться в живых!» — сказал он. Я подумал, что на этот раз он меня обязательно убьет, и закричал: «Ладно! Это сделал я! Я! Я!» Так от меня добились признания.

С трудом переведя дух, Мэтью Кауэрт попытался обдумать услышанное. Ему не хватало воздуху. Стены маленького помещения, казалось, навалились на него. Было очень жарко.

— А потом?

— Потом я оказался вот здесь.

— Вы рассказали все это адвокату?

— Разумеется. А он указал мне на то, что мои слова противоречили показаниям сразу двух детективов, изобличавших кровожадного убийцу хорошенькой белой девочки. Кому же поверит суд? Неужели мне?!

— А почему я должен верить вам теперь? — спросил Кауэрт.

— Не знаю, — раздраженно ответил Фергюсон и смерил репортера гневным взглядом. — Может, потому, что я говорю правду?

— А вы не отказались бы пройти проверку на детекторе лжи?

— Я ее уже проходил. По требованию моего адвоката. Вот здесь ее результаты. Я произвел на проклятую машину «неоднозначное впечатление». Наверное, я слишком волновался, когда меня обмотали проводами. Если хотите, я пройду еще одну проверку. Только не знаю зачем. Ведь ее результаты суд во внимание не принимает.

— Верно. Но мне нужно хоть что-то подтверждающее ваши слова.

— Я понимаю. Но ведь все было именно так, как я вам рассказал!

— Чем я могу подтвердить это в своей статье?

Фергюсон немного подумал, не сводя с Кауэрта взгляда своих пронзительных глаз. Через несколько секунд на мрачном лице приговоренного к смерти человека мелькнула едва заметная улыбка.

— Револьвер, — сказал заключенный.

— При чем тут револьвер?

— Я помню, что, перед тем как запереть меня в малюсенькой комнате, они демонстративно раскладывали на столе свое оружие. Этот маленький револьвер был пристегнут у Брауна под штаниной. Наверняка он станет говорить, что у него нет никакого второго револьвера. Придумайте, как поймать его на этой лжи.

— Можно попробовать, — кивнул Кауэрт.

Вновь воцарилось молчание. Журналист смотрел, как вращается пленка в его магнитофоне.

— Почему же задержали именно вас? — спросил он наконец у Фергюсона.

— Я там очень кстати оказался. Кроме того, я чернокожий и у меня зеленая машина. У меня та же группа крови, хотя это выяснилось только потом… Но в первую очередь местное население, я имею в виду белое местное население, было в ярости и требовало жертву. Вот тут-то я и подвернулся. Прекрасный козел отпущения!

— На вашем месте любой стал бы изображать из себя жертву.

Сверкнув глазами, Фергюсон расправил плечи и сжал кулаки, но тут же поборол гнев и взял себя в руки:

— Меня там всегда ненавидели. Ведь я не был тупым, немытым негром, а к другим неграм они не привыкли. Они ненавидели меня за то, что я окончил колледж. За то, что я жил в большом городе, пока они прозябали в своей грязной дыре. Они знали меня и ненавидели меня за то, каким я был, и за то, каким я собирался стать.

Кауэрт хотел было задать еще один вопрос, но в этот момент Фергюсон схватился обеими руками за край стола и заговорил срывающимся голосом. Журналист видел, что его собеседник кипит от ярости: на шее напряглись жилы, к лицу прилила кровь. Было очевидно, что Фергюсон борется с самим собой, стараясь не потерять самообладания. Журналист даже подумал, что не хотел бы встретиться лицом к лицу с пришедшим в ярость Фергюсоном, окажись тот на свободе.

— Поезжайте туда! Поезжайте в округ Эскамбиа и посмотрите, что представляет собой Пачула. Это в двадцати-тридцати милях к югу от Алабамы. Пятьдесят лет назад меня бы там просто вздернули на первом столбе. На моих палачах были бы белые балахоны с остроконечными капюшонами, а в руках они держали бы горящие кресты. Времена меняются, — с горечью в голосе добавил Фергюсон, — но не слишком быстро. Теперь меня не просто повесят, а казнят со всеми полагающимися церемониями. Суд. Адвокат. Присяжные. Конституционные права и все такое прочее. Меня не просто линчуют, а линчуют в полном соответствии с буквой закона. Поезжайте туда, мистер белый репортер. Поезжайте, задайте несколько вопросов, и сами все увидите. Вы думаете, мы живем в девяностых годах двадцатого века? Поезжайте в Пачулу! Там вы убедитесь в том, что время не везде идет с одинаковой скоростью.

Откинувшись на спинку стула, Фергюсон сверлил Кауэрта гневным взглядом.

Помещение, в котором они находились, внезапно показалось Кауэрту невыносимо маленьким, и он подумал о том, что его статья будет посвящена узникам крошечных помещений.

Тем временем Фергюсон снова заговорил:

— Мистер Кауэрт, неужели вы действительно думаете, что Пачула ничем не отличается от Майами?

— Я так не думаю.

— И правильно делаете. Знаете, что забавнее всего? Если бы я совершил такое преступление — а я его, поверьте, не совершал, — так вот, если бы я совершил такое преступление в Майами и против меня были бы такие же жалкие улики, в обмен на чистосердечное признание меня наверняка признали бы виновным в убийстве без отягчающих обстоятельств и дали бы срок от пяти лет до пожизненного заключения. А может, и всего четыре года. Да и то только в том случае, если мой защитник не добился бы моего оправдания. А он наверняка его добился бы. Посудите сами: я не был судим, я окончил колледж, меня ждало неплохое будущее. А у них совсем нет улик! Как вы думаете, мистер Кауэрт, произошло бы так в Майами?

— В Майами? Может, и произошло бы. В обмен на чистосердечное признание — даже наверняка.

— А в Пачуле в обмен на мое «чистосердечное признание» меня наверняка ждал смертный приговор.

— Таковы гримасы правосудия.

— К черту гримасы правосудия! Кроме того, я не совершал никакого преступления. Я не изображаю из себя праведника. В Ньюарке подростком я пару раз вел себя не совсем примерно. И в Пачуле тоже. Можете навести об этом справки. Но эту девочку я не убивал! — Замолчав, Фергюсон перевел дух и добавил: — Я знаю, кто ее на самом деле убил.

От такой новости у Кауэрта отвисла челюсть, и он с трудом выдавил:

— Выкладывайте! Кто и как?

Фергюсон заерзал на стуле. На его лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее ухмылку, но больше походящее на злобный оскал. Кауэрт почувствовал, что царившая в помещении атмосфера праведного негодования внезапно испарилась. За несколько секунд Фергюсон изменился так же неузнаваемо, как он менялся, когда в начале их разговора имитировал разные манеры речи.

— Пока не могу.

— Не валяйте дурака!.. — с деланым раздражением в голосе начал Кауэрт, но Фергюсон его перебил:

— Я вам все обязательно скажу, но только тогда, когда вы мне поверите.

— Что за нелепая игра?!

Подавшись вперед, Фергюсон грозно сверкнул глазами:

— Это не игра. Речь идет о моей жизни. У меня хотят ее отнять, а у меня остался последний козырь. Я выложу его, когда для этого настанет время.

Кауэрт промолчал.

— Поезжайте и проверьте все, что я вам рассказал. И тогда, когда вы поверите в то, что я ни в чем не виноват, когда вы убедитесь в том, что эти негодяи меня нарочно засудили, я вам все скажу.

Кауэрту припомнился совет Хокинса: «Когда загнанный в угол человек затевает с тобой игру, лучше играть по его правилам». Журналист кивнул.

Опять воцарилось молчание. Фергюсон сверлил глазами Кауэрта. Они не двигались, словно связанные незримыми узами. Кауэрт понял, что у него нет выбора. Он был журналистом. Он выслушал повесть о зле и несправедливости. Теперь он просто не мог не отправиться на поиски истины. Махнуть на все это рукой было выше его сил.

— Ну что, мистер репортер? — спросил Фергюсон. — Теперь вы все знаете. Вы поможете мне?

Кауэрт вспомнил тысячи слов, написанных им о смерти и умирающих, тысячи слов о страданиях и мучениях, каждое из которых оставляло в его душе маленькую рану. Со временем все эти маленькие раны превратились в незаживающую язву ночных кошмаров. И при этом всеми своими статьями он ни разу не подал ни малейшей надежды ни одному отчаявшемуся. И уж конечно, ни разу не спас никому жизнь.

— Я сделаю все, что от меня зависит, — ответил он Фергюсону.


Глава 3

Пачула


Округ Эскамбиа находится на северо-западных задворках штата Флорида. С двух сторон этот округ граничит со штатом Алабама. Своим культурным наследием округ Эскамбиа обязан штатам, граничащим с ним с севера. Раньше его население занималось главным образом сельским хозяйством на разбросанных по склонам зеленых холмов многочисленных маленьких фермах, отделенных друг от друга густыми лесами виргинских сосен и непроходимыми зарослями ивы, оплетенной дикой лозой. Однако за последние годы, как и во многих других южных штатах США, здесь началось активное строительство. По мере расширения крупнейшего местного города и порта Пенсаколы окрестные поля стали превращаться в пригороды. На пустырях выросли торговые центры и бесчисленные жилые дома. Как и во многих других районах глубинки на юге Соединенных Штатов, здесь царит противоречивая атмосфера еще не изжитой бедности, гордости еще не вполне обретенным благосостоянием и своего рода патриотизма, питаемого воспоминаниями о поколениях предков, по мнению которых жизнь здесь была пусть ненамного легче, но, безусловно, ощутимо лучше, чем в других районах страны.

Полет из Майами до местного аэропорта запомнился Кауэрту постоянными рывками и тошнотворными скачками маленького двухмоторного самолета, летевшего вдоль куражившихся над ним гигантских серых штормовых облаков. Самолет то нырял в эти облака, то выныривал из них. В его салоне то сверкал солнечный свет, то воцарялась серая мгла. Тем временем где-то над Мексиканским заливом садилось кроваво-красное солнце. Кауэрт прислушивался к вою моторов самолета, боровшегося со встречным ветром, как запыхавшийся и утомленный долгой дорогой путник. Раскачиваясь вместе с самолетом в кресле, журналист думал о человеке в камере смертников и о том, что ждет его самого в Пачуле.

Встреча с Фергюсоном лишила журналиста душевного равновесия. Покидая тюрьму, он убеждал себя в том, что следует быть объективным и беспристрастно взвешивать все сведения и обстоятельства. Вместе с тем, разглядывая капли воды на стекле иллюминатора, Кауэрт понимал, что отправился в Пачулу, чтобы разыскать доказательства невиновности Фергюсона. В голове звучал гневный голос этого человека, но журналист тут же заставлял себя думать о зверски убитой одиннадцатилетней девочке…

Самолет приземлился в разгар бушевавшей над аэродромом грозы. Пока он, накренившись, катился по взлетно-посадочной полосе, Кауэрт разглядел шеренгу зеленых деревьев на краю летного поля. На фоне неба силуэты деревьев казались черными и зловещими.

Взяв напрокат машину, репортер отправился в мотель «Адмирал Бенбоу», стоявший на окраине Пачулы, рядом с шоссе, ведущим в соседний штат. Оглядев скромный, удручающе-опрятный номер, он спустился в бар, протиснулся между двумя коммивояжерами и заказал пиво. У молодой женщины за стойкой были блеклые каштановые волосы, обрамлявшие такое крохотное личико, что, когда она хмурилась, все оно искажалось недовольной гримасой. Однако ее грубоватые манеры недвусмысленно свидетельствовали, что этой женщине приходится слишком часто наливать пиво слишком многочисленным и не слишком трезвым коммивояжерам, слишком часто пытающимся затащить ее в постель. Наливая пиво из бочки в стакан, женщина не сводила глаз с Кауэрта.

— Вы, кажется, не местный? — спросила она наконец.

Кауэрт покачал головой.

— Не говорите мне, откуда вы! — воскликнула женщина. — Я сама догадаюсь. Скажите-ка: «Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет»!

Рассмеявшись, журналист произнес скороговорку.

Женщина улыбнулась, и в ее взгляде промелькнуло нечто, отдаленно напоминавшее симпатию.

— Вы не из Мобила и не из Монтгомери, — заявила она. — И даже не из Таллахасси и не из Нового Орлеана. Остаются только Атланта и Майами. Но если даже вы из Атланты, вы там не родились. Может, вы родились в Нью-Йорке и живете в Атланте временно.

— Угадали, — сказал Кауэрт. — Я из Майами.

Самодовольно ухмыльнувшись, женщина продолжала разглядывать Кауэрта:

— Итак, посмотрим, чем вы занимаетесь. У вас хороший костюм, но очень строгий, как у адвоката. — С этими словами женщина перегнулась через стойку бара и пощупала лацкан пиджака. — Отличная ткань. Не то что синтетика, в которой ходят наши завсегдатаи, торгующие тут витаминными добавками к корму для телят… Однако волосы у вас длинноваты для адвоката. Кроме того, вы уже начали седеть, значит, вам лет тридцать пять. В этом возрасте у адвокатов уже бывают молодые помощники из недавних студентов, которых они и посылают в наше захолустье. На полицейского вы не похожи, на риелтора или бизнесмена тоже. Разумеется, вы не коммивояжер. Так зачем еще ехать сюда из Майами? Наверное, вы журналист, правда?

— В самую точку!

Нацедив еще стакан пива и поставив его перед другим посетителем, женщина снова повернулась к Кауэрту и сказала:

— Вы, наверное, у нас проездом. Не могу представить, что может заинтересовать у нас журналиста. Ведь у нас тут вообще ничего не происходит. Наверное, сами заметили.

Некоторое время Кауэрт колебался, не решаясь раскрыть причину своего приезда. Потом он пожал плечами и подумал, что, если женщина, разливавшая пиво в местном мотеле, за полторы минуты отгадала почти всю его подноготную, цель его приезда удастся сохранить в тайне лишь до первого вопроса, заданного местным полицейским и юристом.

— Я тут в связи с убийством.

— Я так и знала, — кивнула женщина. — Очень интересно. А что это за убийство? Я что-то не помню, чтобы здесь кого-нибудь убивали. Мы же не в Мобиле и не в Пенсаколе с их наркодилерами! Говорят, туда по Мексиканскому заливу каждую ночь доставляют тонны кокаина! Иногда и сюда заезжают латиноамериканцы. Вот на прошлой неделе появились трое в костюмах с иголочки, да еще и с пейджерами на ремнях. Расселись тут как у себя дома и потребовали бутылку шампанского перед ужином. Пришлось посылать мальчика за шампанским в винный магазин. Нетрудно догадаться, что они тут праздновали…

— Нет, дело не в наркотиках, — сказал Кауэрт. — А вы сами здесь давно?

— Уже пару лет. Сначала мы с мужем-летчиком приехали в Пенсаколу. Он все еще летчик, но больше мне не муж. А я приземлилась вот здесь.

— Тогда, может, вы не в курсе, что года три назад здесь убили девочку по имени Джоанна Шрайвер. Ее убийцей считают некоего Роберта Эрла Фергюсона.

— Вы о девочке, которую нашли у Миллерова болота?

— Да.

— Об этом я слышала. Это произошло как раз тогда, когда я приехала сюда с этим негодяем — своим бывшим мужем. Я тогда первую неделю стояла за этой проклятой стойкой, — невесело усмехнулась женщина, — и эта паршивая работа еще казалась мне интересной. А история с этой девочкой всех тут потрясла. Приезжали журналисты из Таллахасси и телевидение из самой Атланты. Тогда-то я и узнала, на что похож ваш брат журналист. Они все время сидели у нас в баре. А куда тут еще пойдешь? Два дня было настоящее столпотворение. А потом объявили, что убийцу поймали… Но все это было так давно! Вы, случаем, не опоздали?

— Я совсем недавно об этом узнал.

— Но ведь убийцу уже судили. Он сидит теперь в камере смертников.

— Я здесь как раз по вопросу о том, как он туда попал. Кое-что не сходится.

— Какая разница, сходится или не сходится! — тряхнув головой, расхохоталась женщина. — Желаю удачи!.. Подумать только, приехать из-за этого из самого Майами! — пробормотала она, отвернулась от Кауэрта с его пивом и больше не обращала на него внимания.


Утро было ясным. Солнце взошло быстро, словно торопясь высушить на улицах все лужи, оставленные накануне грозой. Жара усиливалась, но влажность воздуха не уменьшалась. Пока Кауэрт шел к своей взятой напрокат машине и ехал по Пачуле, рубашка у него на спине промокла от пота и прилипла к телу.

Казалось, городок прочно пустил корни в равнинную местность рядом с шоссе, ведущим в соседний штат. Повсюду виднелись фермы с полями. Апельсиновые деревья росли только южнее Пачулы, но Кауэрт заметил рядом с некоторыми домами стройные ряды каких-то других фруктовых деревьев. На зеленых лугах пасся скот. Судя по всему, здесь жили состоятельные люди, Тут стояли одноэтажные ранчо из красного кирпича или шлакобетонных блоков, на всех домах красовались большие антенны, а кое-где было даже спутниковое телевидение. По мере приближения к Пачуле вдоль дороги стали попадаться автозаправочные станции и работающие допоздна магазинчики. Журналист миновал торговый центр, неподалеку располагались пиццерия, продуктовый магазин, мелкооптовый магазин и ресторанчик. Кауэрт заметил в стороне от ведущей в город главной дороги немало аккуратных, ухоженных домов на одну семью, чьи обитатели, несомненно, добились в жизни кое-каких успехов и были вполне уверены в завтрашнем дне.

Центр города представлял собой три квартала домов. Тут были кинотеатр, офисы, магазины и пара светофоров. Тротуары блестели, но чему они обязаны своей чистотой — усердию муниципалитета или вчерашней грозе, Кауэрт не знал.

Репортер проехал сквозь центр, миновал магазины хозяйственных товаров и автозапчастей, а также закусочные и двинулся по узкой улице. Ему показалось, что здесь все выглядит как-то иначе. Вместо зеленых лугов повсюду расстилались заброшенные бурые пустыри, на старом асфальте появились выбоины, а старые деревянные дома были покосившимися и облупленными. Машина въехала в тенистую рощу и утонула в полумраке, пронизанном разноцветными лучами солнца, пробивавшегося сквозь ветви сосен и ив. Кауэрт чуть не проглядел нужную ему грунтовую дорогу, отходившую влево. Немного побуксовав в грязи, машина все-таки тронулась и поехала по ухабистой грунтовке между живыми изгородями, поверх которых иногда виднелись небольшие фермы. Кауэрт медленно проследовал мимо трех деревянных хибар, теснившихся у самой дороги. Старый негр проводил его машину задумчивым взглядом. Глядя на приборы, репортер проехал еще полмили, остановился у очередной лачуги рядом с дорогой и вышел из машины.

На крыльце домика стояло кресло-качалка. Сбоку лепился маленький курятник. Вокруг расхаживали куры, роясь в грязи. Дорога здесь заканчивалась. С другой стороны дома стоял старый «шевроле»-универсал с поднятым капотом.

Солнце палило нещадно. Где-то вдалеке тявкала собака. Земля перед входом в хибару была утоптанной, и бушевавшая накануне гроза не превратила ее в бурое месиво. Через дорогу от дома простирались поля, за которыми виднелась темная полоска леса.

Оглядевшись, Кауэрт проследовал к крыльцу, но стоило ему ступить на первую ступеньку, как из дома раздался голос:

— Стой! Чего надо?

Кауэрт замер на месте:

— Я ищу миссис Эмму Мей Фергюсон.

— Чего вам от нее надо?

— Мне надо с ней поговорить.

— О чем?

— О ее внуке.

Дверь в дом с почти отвалившейся москитной сеткой чуть-чуть приоткрылась. Из нее выглянула старая негритянка. Ее волосы были стянуты в тугой пучок на затылке. Худая, жилистая, она двигалась медленно, но уверенно — с таким видом, словно почтенный возраст и дряхлое тело причиняли ей лишь самые незначительные неудобства.

— Вы что, из полиции?

— Нет. Меня зовут Мэтью Кауэрт. Я репортер из газеты «Майами джорнел».

— Кто вас прислал?

— Никто. Я сам приехал. А вы — миссис Фергюсон?

— Может, и так.

— Миссис Фергюсон, я хочу поговорить о вашем внуке Роберте.

— У меня был очень хороший внук, но его у меня отняли.

— Я знаю и хочу вам помочь.

— Чем вы мне поможете? Вы адвокат? Адвокаты только навредили моему внуку.

— Нет, я не адвокат. Давайте присядем и поговорим. Я хочу помочь вашему внуку. Он просил меня поговорить с вами.

— Вы его видели?

— Да.

— Как с ним обращаются?

— Нормально. Конечно, ему плохо в тюрьме, но выглядит он хорошо.

— Роберт был хорошим мальчиком, очень хорошим.

— Я знаю, но все-таки…

— Хорошо, мистер репортер. Я сяду и выслушаю вас. Что вы хотите знать? Говорите.

Осторожно преодолев расстояние, отделявшее ее от кресла-качалки, старая негритянка уселась и кивнула на верхнюю ступеньку крыльца, где Кауэрт и уселся практически у ее ног.

— Миссис Фергюсон, меня интересуют три дня почти три года назад. Мне надо знать, что делал Роберт в тот день, когда пропала эта девочка, на следующий день и в тот день, когда его арестовали. Вы помните это?

— Я очень стара, мистер репортер, — фыркнула негритянка, — но еще не выжила из ума. Я уже почти ничего не вижу, но все прекрасно помню. Да и как же мне забыть эти дни!

— Поэтому-то я и здесь.

— А вы точно приехали, чтобы помочь Роберту? — прищурив подслеповатые глаза, спросила миссис Фергюсон.

— Да. Я сделаю для этого все, что в моих силах.

— Как же вы ему поможете, если ему не смог помочь даже адвокат, у которого так хорошо подвешен язык?

— Я напишу о Роберте в газете.

— О нем уже много писали в газетах. По-моему, потому-то его и приговорили к смертной казни.

— Я напишу о нем по-другому.

— Почему?

Кауэрт и сам не знал ответа на этот вопрос. Немного подумав, он сказал:

— Видите ли, миссис Фергюсон, хуже, чем сейчас, вашему внуку все равно уже не будет. А я хочу, чтобы ему было лучше. Поэтому мне нужно о нем кое-что знать.

— Вы правы, мистер репортер, — улыбнулась старуха. — Что ж, задавайте ваши вопросы.

— В тот день, когда убили девочку…

— Он был здесь со мной. Целый день. Он никуда не ходил. Только утром на рыбалку. Он наловил рыбы, а я зажарила ее на ужин.

— Вы хорошо это помните?

— Конечно. А куда он вообще мог отсюда отлучиться?

— Но у него была машина…

— Я бы услышала, если бы он завел ее и уехал. Я не глухая. В тот день он никуда не ездил.

— А вы говорили об этом в полиции?

— Конечно!

— А они?

— Они мне не поверили. Они спрашивали меня: «Бабушка Эмма, вы уверены, что он никуда днем не отлучался? Вы уверены в том, что все время видели его дома? Может, вы прилегли и уснули?» Но я-то знаю, что не спала, и так им и сказала. Потом они мне заявили, что я ошибаюсь, и стали на меня орать, а потом уехали, и я их больше не видела.

— А адвокат Роберта?

— Он задавал те же вопросы и получил те же ответы. Но он тоже мне не поверил. Он сказал, что я покрываю Роберта, потому что он мой внук. И это правда. Он мой внук, сын моей дорогой доченьки, и я его очень люблю. Даже когда он уехал в Нью-Джерси, а потом приехал — такой прямо как гангстер, говорил как гангстер и вел себя как гангстер, — я все равно его любила. К тому же он очень умный. Он учился в колледже. Вы можете себе это представить, мистер репортер? Посмотрите по сторонам! Кто тут еще учился в колледже? Кто тут вообще знает, что такое колледж?! Да они все в подметки не годятся моему Роберту!

Еще раз фыркнув, негритянка стала ждать реакции на свое заявление. Реакции не последовало, и миссис Фергюсон продолжила:

— Я говорю правду. Я обожаю моего внучка. На свете нет никого лучше его. Я им горжусь. Да, я сказала бы ради него любую ложь, но я не лгу. Я верю в Господа нашего Иисуса Христа, но ради Роберта я спустилась бы в преисподнюю и плюнула бы в глаза самому Сатане. И все-таки мне не поверили…

— А вы сказали правду?

— Да! Он был здесь со мной целый день.

— А на следующий день?

— Он был здесь со мной.

— А в тот день, когда приехала полиция?

— Он был прямо перед домом. Мыл свою старую машину. Он им не дерзил. Он говорил с ними вежливо и спокойно с ними поехал. И что они с ним за это сделали!

— Вы очень на них злы?

Старая негритянка подпрыгнула в кресле-качалке и шлепнула ладонями по деревянным подлокотникам с такой силой, что этот звук в утренней тишине показался пистолетным выстрелом.

— Зла?! А как вы сами думаете?! Они отняли у меня любимого внука и увели его на заклание! Я так зла, что у меня просто нет слов! Я не злой человек, но, если хотите, я скажу вам, что я сейчас чувствую.

Поднявшись из кресла, старуха направилась в дом.

— Я не чувствую ничего, кроме лютой ненависти и обиды, мистер репортер, так горько и пусто на душе… Напишите об этом в газете, так прямо и напишите.

Мрачные внутренности лачуги поглотили миссис Фергюсон. Дверь за ней со стуком захлопнулась, а Кауэрт по-прежнему сидел на верхней ступеньке крыльца и строчил в своем блокноте.


До школы журналист добрался к полудню. Она была именно такой, какой он себе ее представлял, — массивное унылое здание из шлакобетонных блоков, с американским флагом, свисавшим с флагштока во влажном воздухе как мокрая тряпка. Неподалеку дремали желтые школьные автобусы. На игровой площадке стояли качели и висели баскетбольные сетки. Все было покрыто слоем вездесущей пыли. Кауэрт припарковал машину и медленно зашагал к школе. Детские голоса становились все слышнее. Журналисту казалось, что они его зовут, и он ускорил шаги. Было обеденное время, и в школе царило оживление. Вокруг Кауэрта сновали гомонившие дети с бумажными пакетами и коробками для бутербродов в руках. На стенах висели яркие рисунки с подписями в рамках, объяснявшими значение изображенных забавных фигур и предметов. Несколько минут репортер рассматривал рисунки, вспоминая о ярких картинках и аппликациях из цветной бумаги, которые часто присылала ему теперь дочь и которыми он увешал стены своего кабинетика в редакции. Наконец он оторвался от произведений детского творчества и направился по коридору в сторону двери с надписью «Учительская». Внезапно дверь распахнулась и оттуда выскочили две хихикавшие и перешептывавшиеся девочки — белая и чернокожая. Проводив их взглядом, Кауэрт заметил на стене небольшую фотографию в рамке. Его разобрало любопытство, и он приблизился к ней.

На стене висела фотография светловолосой веснушчатой девочки. Она широко улыбалась ртом, полным брекетов. На ней была белоснежная блузка, а на шее висела золотая цепочка с пластинкой, на которой было выгравировано ее имя — Джоанна. Под фотографией была подпись:


«Джоанна Шрайвер

1976–1987.

Наша незабвенная дорогая подруга и одноклассница».


Кауэрт постарался запомнить эту фотографию вместе со многими другими впечатлениями, которых он постепенно набирался. Когда журналист вошел в учительскую, на него взглянула немолодая женщина, сидевшая за письменным столом:

— Вы кого-то ищете?

— Да, Эмми Каплан.

— Она только что вышла. А она вас ждет?

— Я говорил с ней на днях по телефону. Моя фамилия Кауэрт, я из Майами.

— Вы репортер?

Кауэрт кивнул.

— Эмми говорила о том, что вы приедете. Сейчас я ее поищу, — нахмурившись, сухо проговорила женщина, встала из-за стола, куда-то вышла и через несколько секунд вернулась в учительскую в сопровождении молодой женщины с открытым, улыбчивым лицом и пышными каштановыми волосами.

— Мистер Кауэрт? Я Эмми Каплан.

— Прошу прощения, я вам помешал, — сказал Кауэрт, пожав руку молодой женщины. — У вас, кажется, обед.

— Обеденный перерыв — наше единственное свободное время, — кивнула Эмми Каплан. — И вообще, я уже говорила вам по телефону, что не знаю, чем смогу быть вам полезна.

— Меня интересует автомобиль, — пояснил Кауэрт, — и то, что именно вы видели.

— Тогда давайте я покажу вам, где я стояла, и все вам там объясню.

Они вышли из здания школы, и Эмми Каплан указала на дорогу:

— После уроков один из учителей всегда стоит здесь и смотрит, как дети расходятся по домам. Раньше мы просто смотрели, чтобы мальчишки не затевали драки, а девочки не сплетничали, вместо того чтобы отправляться домой. Теперь мы, естественно, стараемся смотреть за детьми совсем по другим соображениям. — Покосившись на Кауэрта, учительница продолжала: — В тот день почти все уже разошлись, и я хотела вернуться в учительскую, когда вдруг заметила Джоанну вон там, под высокой ивой. — С этими словами Эмми Каплан указала на большое дерево, стоявшее у дороги ярдах в пятидесяти от школы, но вдруг охнула, зажала рот рукой и глухо пробормотала: — Боже мой! — У нее задрожали губы. Очевидно, перед глазами учительницы вновь предстала убитая девочка такой, какой она видела ее в последний раз.

— Вам нехорошо? — поспешил спросить Кауэрт, но та решительно покачала головой:

— Нет, все в порядке. Просто… Просто я тогда была еще совсем молодой. Я первый год работала в школе. А Джоанна заметила меня, повернулась и помахала рукой. Поэтому-то я ее и узнала… Она прошла под деревом мимо зеленой машины, — срывающимся голосом продолжала учительница. — Потом она обернулась — наверное, кто-то ее окликнул, — дверца машины распахнулась, Джоанна села в машину, и машина уехала. Она просто взяла и села в эту машину. — Эмми Каплан перевела дух. — Вот так — взяла и села. Иногда Джоанна мне снится. Мне снится, как она машет мне рукой. Это невыносимо!..

Вспомнив о собственных кошмарах, Кауэрт хотел было сказать, что тоже плохо спит по ночам, но промолчал.

— Это как раз самое ужасное! — Голос учительницы дрожал. — Если бы Джоанну стали тащить в машину или она стала бы отбиваться и звать на помощь, я что-нибудь сделала бы. Закричала бы или бросилась на помощь. Может, я попробовала бы ее освободить… Но был обычный майский день. Было очень жарко. Мне хотелось побыстрее вернуться в учительскую с кондиционером, а Джоанна добровольно села в машину, и я не придала этому никакого значения.

— Машина стояла в тени под ивой? — мысленно прикидывая расстояние от школы до дерева, спросил Кауэрт.

— Да.

— И вы уверены в том, что машина была зеленая? Темно-зеленая?

— Да.

— А может, она была черная?

— Вы разговариваете со мной как следователь или адвокат. Да, может, она была черная, но мое сердце и моя память подсказывают мне, что она была именно темно-зеленая.

— А руки́ водителя, которую он высунул, открывая дверцу, вы не видели?

— Хороший вопрос, — немного поколебавшись, сказала Эмми Каплан. — Его мне еще не задавали. Меня просто спрашивали, не видела ли я водителя… Нет, — наморщив брови и покопавшись в памяти, сказала учительница, — никакой руки я не видела. Просто распахнулась дверца машины, и все.

— А номер машины?

— Я заметила только, что у машины не такой номер, как во Флориде. У нас ведь на номере оранжевые очертания штата на белом фоне. А у той машины был какой-то другой номер, темнее.

— А когда вам показали машину Роберта Эрла Фергюсона?

— Через пару дней мне показали ее фотографию.

— Значит, саму машину вы никогда не видели?

— Кажется, никогда. Кроме того дня, когда пропала Джоанна, конечно.

— Опишите мне фотографию, которую вам показали.

— На самом деле мне показали несколько фотографий. Они были похожи на мгновенные карточки, снятые «Полароидом».

— В каком ракурсе?

— Что?

— Под каким углом была снята машина?

— Сбоку.

— Но вы же видели ее только сзади.

— Ну да. Но у нее был такой же цвет. И она была похожа. И…

— Что еще?

— Да нет, ничего.

— А какой формы у этой машины были задние габаритные огни?

— Не знаю. Меня об этом не спрашивали.

— А о чем вас спрашивали?

— Да так. Ни о чем особенном. В полиции мне не задавали много вопросов. В суде тоже. Я очень волновалась, когда меня вызвали свидетельницей в суд, но там все прошло очень быстро.

— Что вас спрашивали в суде?

— То же самое, что спросили вы: уверена ли я в том, какого цвета была машина. А я сказала, что могу ошибаться, но, наверное, не ошибаюсь. По-моему, все были довольны моим ответом, и меня сразу отпустили.

Еще раз взглянув на дорогу, Кауэрт снова повернулся к молодой женщине. Учительница явно погрузилась в воспоминания и стояла с отсутствующим видом.

— А сами-то вы как думаете — Джоанну убил именно Фергюсон?

Эмми Каплан набрала побольше воздуху в грудь и на несколько секунд задумалась.

— Но ведь его же осудили, — наконец выдохнула она.

— А сами-то вы как думаете?

— Я до сих пор не могу понять, — снова переведя дух, ответила учительница, — почему она вот так взяла и села к нему в машину. Она же ни секунды не колебалась. Ума не приложу, почему она спокойно села к нему в машину, если его не знала. Мы учим детей быть осторожными и осмотрительными. У нас даже есть специальный предмет под названием «Основы безопасности жизнедеятельности». Мы учим детей никогда не разговаривать с незнакомыми людьми и никуда не ходить с ними. Даже здесь, в Пачуле. Вы, наверное, думаете, что оказались в деревне, где все друг друга знают, но это не так. Сюда приезжают люди из больших городов. Я сама приехала работать сюда из города. Многие переселились к нам жить из Пенсаколы и даже из Мобила. Они живут здесь, потому что Пачула — тихое и спокойное место, и каждый день ездят на работу в большие города. И мы учим детей осторожности, они усваивают ее на уроках. Поэтому я, хоть убейте, не понимаю, почему Джоанна села в эту машину.

— Я тоже этого не понимаю, — кивнул Кауэрт.

— Так спросите это у убийцы! Спросите у Роберта Эрла Фергюсона! — воскликнула Эмми Каплан с таким жаром, что журналист удивленно уставился на нее. Женщина смутилась. — Простите, я не хотела на вас кричать. На самом деле мы все считаем, что это наша вина. Так думают все учителя. А что было с другими детьми! Вы представить себе этого не можете! Дети боялись ходить в школу. Они были так напуганы, что не слушали на уроках. Они не спали по ночам. А если и засыпали, им снились кошмары. Они капризничали, писали в постель, плакали, ссорились с родителями. Шалуны стали невыносимыми, замкнутые дети перестали разговаривать. Не узнать было даже самых послушных детей. Мы устраивали педсовет за педсоветом, даже пригласили психологов из университета, чтобы они помогли детям. Это было ужасно. И так теперь, наверное, будет всегда, — испуганно озираясь по сторонам, продолжала молодая женщина. — Такое впечатление, словно в тот день что-то надломилось. Что-то такое, что, наверное, уже не поправить никогда. — Помолчав, Эмми Каплан спросила: — Я вам помогла?

— Конечно. А можно мне будет задать вам еще несколько вопросов после того, как я поговорю с другими людьми, например с полицейскими?

— Хорошо. Вы знаете, где меня найти.

— Скажите мне напоследок, — улыбнувшись, попросил молодую учительницу Кауэрт, — о чем вы подумали несколько минут назад, когда мы говорили о фотографиях машины.

— Ни о чем, — нахмурилась Эмми Каплан.

— Не может быть, — проговорил журналист, не спуская с нее глаз.

— Ну ладно… Когда полицейские показали мне фотографию машины, они сказали, что уже поймали убийцу. Что он во всем признался и все такое. Они сказали, что это простая формальность. Я должна была просто опознать машину. Я поняла, насколько это было действительно важно, только гораздо позже, перед самым судом. И мысль об этом с тех пор не дает мне покоя. А они просто показали мне фотографии и спросили: «Это машина убийцы, да?» А я посмотрела на них и ответила: «Да». Не знаю, но потом, когда я все поняла, мне не очень понравилось то, как они это сделали.

Кауэрт промолчал, но подумал, что это нравится ему еще меньше, чем ей.


Статья в газете — результат впечатлений, произведенных чужими словами, чьим-то выражением лица, чьей-то одеждой. В ней репортер выражает свои наблюдения, впечатления от услышанного и увиденного им, опираясь на факты и на существенные подробности. Кауэрт понимал, что материала у него еще недостаточно, и весь день просидел в библиотеке за вырезками из газеты «Пенсакола ньюс». Они помогли ему понять, какое невероятное возбуждение охватило всю Пачулу, когда мать пропавшей девочки позвонила в полицию и сообщила, что ее дочь не вернулась домой из школы. Заволновался весь городок. Где-нибудь в Майами полицейские ответили бы матери, что поиски начнутся только по истечении суток. В полиции большого города решили бы, что девочка сама сбежала от побоев или грязных приставаний отчима или убежала с каким-нибудь мальчиком, поджидавшим ее после школы в новехоньком блестящем черном «понтиаке-файрберде».

В Пачуле было все не так. Местная полиция немедленно бросилась прочесывать улицы в поисках девочки. Полицейские с мегафонами осмотрели даже заброшенные старые дороги вокруг городка и долго искали пропавшую. Посильную помощь оказали и пожарные. Их душераздирающие сирены выли на протяжении всего тихого майского вечера. В соседних городках и на фермах зазвонили телефоны. Тревожная новость стала распространяться с ужасающей быстротой по всем улицам и переулкам. Родители других детей разбились на группы и тоже стали искать пропавшую Джоанну Шрайвер. К поискам подключились скауты. Началась долгая летняя ночь, но казалось, что все жители Пачулы не спят и разыскивают девочку.

Читая газеты, Кауэрт с грустью подумал, что к этому моменту Джоанны уже не было в живых. На самом деле ее можно было считать погибшей с того самого момента, когда она села в чужую машину.

Ночью поиски продолжались при свете фонарей и прожектора полицейского вертолета, прилетевшего из самой Пенсаколы. Его двигатель рокотал в небе над Пачулой далеко за полночь. С первыми лучами солнца привели ищеек, и территория поиска расширилась. К полудню Пачула напоминала место дислокации армии, готовящейся выступить в поход. Все это снимало прибывшее телевидение и записывали прилетевшие журналисты.

Ближе к вечеру тело девочки было обнаружено двумя пожарными, прочесывавшими край болота. В высоких болотных сапогах они брели по грязи, отмахивались от назойливых комаров и звали девочку по имени. Вот тогда-то один из них и заметил в последних лучах заходящего солнца прядь светлых волос, едва видневшуюся в мутной болотной воде.

Кауэрт мог представить, в какую ярость пришли обитатели Пачулы, когда из болота был извлечен изуродованный труп девочки. Любому, на кого могло пасть подозрение в ее убийстве, пришлось бы несладко. Кроме того, двоим детективам из Пачулы наверняка не давали ни секунды покоя, требуя немедленно найти убийцу. Скорее всего, на них оказывали невероятное давление.


Гамильтон Бернс, невысокий, упитанный седовласый мужчина, как и большинство жителей Пачулы, говорил с характерным южным акцентом. Была уже вторая половина дня, и, предложив Мэтью Кауэрту сесть в необъятное красное кожаное кресло, адвокат пробормотал, что «солнце уже поднялось над нок-реей»,[4 - «Солнце уже поднялось над нок-реей» — возникшее в среде моряков Британского флота выражение, смысл которого заключается в том, что пора выпить.] и плеснул себе в стакан бурбона из бутылки, извлеченной им с ловкостью фокусника из ящика письменного стола. Кауэрт молча отказался от предложенной выпивки, и Бернс направился в угол своего маленького офиса, где стоял, заваленный кипами документов, несоразмерно большой холодильник. При ходьбе Бернс хромал. Оглядевшись по сторонам, репортер не увидел ничего, кроме бесконечных полок с юридической литературой. Впрочем, среди полок кое-как примостились несколько дипломов и грамот в рамках от местного отделения «Рыцарей Колумба»[5 - Рыцари Колумба — основанное в 1882 г. в США католическое христианское братство, созданное с благотворительными целями.] и фотографий Гамильтона Бернса, где тот улыбался, стоя под ручку с губернатором штата и другими политиками.

Отхлебнув из стакана, адвокат повернулся в Кауэрту, откинулся на спинку кресла и сказал:

— Значит, вы по поводу Роберта Эрла Фергюсона? Что же мне вам рассказать? По-моему, его ходатайство о повторном судебном разбирательстве должны удовлетворить. Ведь теперь Фергюсоном занимается этот пройдоха Рой Блэк.

— На каком основании?

— На основании его признания, а точнее, на основании того, что нормальный судья не должен был принимать такое признание к рассмотрению.

— Об этом мы еще поговорим. Но сначала расскажите мне о том, как случилось, что это дело поручили именно вам.

— Меня назначил суд. Судья вызвал меня и попросил заняться этим делом. Дело в том, что их штатный государственный защитник, как всегда, оказался перегружен работой. Кроме того, он, наверное, и не решился бы защищать Фергюсона. Тут этого парня, знаете ли, были готовы разорвать на куски.

— А вы все-таки решились?

— Судье трудно отказать. Он в известном смысле мой крупнейший работодатель. Пришлось рискнуть.

— И выставить потом суду счет на двадцать тысяч долларов?

— Видите ли, защищать убийцу — хлопотное дело.

— И — по таксе сто долларов в час — довольно прибыльное.

— При чем тут деньги?! Я чуть не поплатился своей репутацией. Несколько недель в Пачуле со мной вообще никто не разговаривал. На меня смотрели как на прокаженного. Как на иуду. И все потому, что я представлял в суде интересы этого парня. Со мной больше не здоровались. Увидев меня, люди переходили на другую сторону улицы. Пачула — маленький город. Представьте себе, сколько денег я потерял из-за того, что люди перестали обращаться ко мне за услугами, потому что я защищал Фергюсона. Подумайте об этом, прежде чем клеймить меня позором! — У адвоката был такой расстроенный вид, словно это его приговорили к смертной казни.

— Вам приходилось до этого защищать убийц?

— Да, пару раз.

— Этим убийцам тоже грозил электрический стул?

— Нет. Это были, так сказать, бытовые драмы. Ну представьте себе, поссорились муж с женой. У одного кончились доводы, и в дело пошел пистолет, — рассмеялся адвокат. — Речь шла о непреднамеренных убийствах. В самых неприятных случаях — об убийствах без отягчающих обстоятельств. Кроме того, мне часто приходится участвовать в делах, касающихся гибели в автомобильных катастрофах. Ну, например, сын сотрудника местной администрации напился и на полном ходу врезался в другую машину. Все, кто в ней был, погибли… Впрочем, между защитой пешехода, перешедшего улицу на красный свет, и защитой убийцы, в сущности, мало разницы. В обоих случаях нужно просто честно выполнить свой долг.

— Вот оно как… — пробормотал строчивший в блокноте Кауэрт, стараясь не смотреть в глаза адвокату. — Расскажите же мне, как вы защищали Фергюсона.

— А что там рассказывать? Я потребовал перенести рассмотрение дела в другой город, но мое требование отклонили. Я потребовал, чтобы признание Фергюсона сочли недействительным, но мое требование отклонили. Я сказал Фергюсону: «Ты должен раскаяться и во всем признаться. Тогда тебя не казнят, а просто приговорят к двадцати пяти годам тюрьмы без права амнистии. Когда выйдешь, поживешь чуть-чуть на свободе». А он ни в какую, упрямый. И всем своим видом показывал, как он всех тут презирает. Он все время повторял: «Я этого не делал». А мне-то что оставалось делать? Я попытался добиться такого состава присяжных, который отнесся бы к Фергюсону беспристрастно. Как бы не так! Я твердил о презумпции невиновности, пока не посинел. В конечном счете мы проиграли дело. Ну и что тут рассказывать?

— Почему вы не вызвали в суд бабушку Фергюсона, которая может подтвердить его алиби?

— Ей бы все равно никто не поверил. Вы разговаривали с этой старой перечницей? Ей хоть какие улики предъяви, все равно будет стоять на том, что ее обожаемый внучек — ходячее совершенство — и мухи не обидит. При этом никто, кроме нее, так не думает. Если бы она появилась в суде и начала нести свой бред, было бы только хуже.

— Честно говоря, трудно представить себе что-то хуже случившегося.

— Это нам только теперь понятно, мистер Кауэрт.

— А если она говорит правду?

— Повторяю: ей никто бы не поверил.

— А как насчет машины Фергюсона?

— Это вообще ни в какие ворота не лезет. Эта слабоумная учительница сама призналась в том, что как следует не разглядела цвет его машины. Прямо в суде. А присяжные и ухом не повели.

— А вы знали, что, прежде чем показать ей фотографию машины, полицейские сказали, что Фергюсон уже во всем признался?

— Что?! Нет, такого она мне не говорила!

— А мне сказала.

— Вот это да!

Адвокат налил себе еще бурбона и жадно прильнул губами к стакану.

«Бедный, бедный Фергюсон!» — подумал Кауэрт, наблюдая за адвокатом.

— А как насчет группы крови?

— Тип — ноль. Резус-фактор положительный. Такая кровь у доброй половины мужского населения этого округа. Можете не сомневаться. Я провел перекрестный допрос судебных экспертов и спросил их, почему они не определили ферментную основу крови, не провели генетический скрининг или не сделали каких-нибудь других надежных анализов такого рода. Разумеется, я заранее знал, что мне ответят. Ведь они определили ту же группу крови, что и у Фергюсона. Чего же еще было нужно? Зачем им нужны были другие анализы, способные поставить личность убийцы под сомнение? А тут еще сам Фергюсон сидел на суде с видом разоблаченного подлого преступника…

— А его признание?

— Его не должны были учитывать. Я думаю, Фергюсона били, пока он во всем не признался. Но даже такое признание нельзя просто так разорвать и выкинуть. Присяжным оставалось только верить собственным словам Фергюсона. Они спрашивали его: «Вы делали это? Вы делали то?» — а он все время отвечал им: «Да. Да. Да». Что я мог поделать?! Но я старался! Я старался изо всех сил! Я твердил о презумпции невиновности. Я твердил об отсутствии прямых улик. Я спрашивал присяжных: «Где орудие убийства? Где улики, которые прямо показывают на Фергюсона?» Я объяснил им, что нельзя совершить убийство и остаться совершенно незапятнанным. А на Фергюсоне не было ни пятнышка. Я повторял это до умопомрачения. Уверяю вас, я сделал все, что было в человеческих силах. Но все напрасно. Я смотрел на присяжных и прекрасно понимал, что им плевать на мои слова. Их интересовало только его признание — эта бумага с его же собственными словами. Он сам посадил себя на электрический стул, как на стульчак унитаза. Все в Пачуле были шокированы убийством девочки, и им ужасно хотелось поскорее отомстить убийце, постараться забыть об этом ужасе и жить дальше так, как они жили раньше. Во всей Пачуле не нашлось бы и двух человек, которые пожелали бы заступиться за Фергюсона. И что-то было в его поведении отталкивающее. Его не любили даже другие чернокожие… Нет, я не хочу сказать, что о предрассудках не может идти и речи, но…

— В число присяжных входили одни белые. Вы что, не могли найти ни одного подходящего негра?

— Я находил, снова и снова. Но обвинение каждый раз пользовалось своим правом и отклоняло их кандидатуры.

— И вы не протестовали?

— Протестовал. Но мои протесты все время отклонялись. Хотя их и заносили в протокол. Может, это обстоятельство поможет при апелляции?

— И вас все это совершенно не беспокоит?

— В каком смысле?

— Из ваших собственных слов следует, что суд над Фергюсоном был необъективным и, возможно, Фергюсон ни в чем не виноват. И при этом он сидит сейчас в камере смертников.

— Даже не знаю, — пожал плечами адвокат. — Суд? Да, суд был паршивым. А насчет невиновности я не знаю. Он же сам во всем признался!

— Но вы же сказали, что признание у него могли вынудить побоями!

— Да, но…

— Что?

— Может, у меня старомодные взгляды, но мне кажется, что невиновного человека ни за что не заставить себя оговорить.

— Однако, — ледяным тоном проговорил Кауэрт, — судебная практика полна примеров вынужденных и подтасованных признаний, не так ли?

— Ну да.

— Таких примеров сотни. Даже тысячи.

— Конечно. — Адвокат опустил глаза и покраснел. — Но теперь, когда делом Фергюсона занимается Рой Блэк и вы тут появились… Может, вы и напишете что-нибудь такое, что станет хорошей встряской для здешнего судьи и даже привлечет к себе внимание губернатора штата. Может, все и прояснится?

— Думаете, прояснится? Не исключено. Бывают же судебные ошибки. Но они всплывают только со временем.

— Хорошо бы достаточно быстро, чтобы спасти невиновного человека от электрического стула.

— Хорошо бы…

«Да ведь ты же сам посадил Фергюсона на электрический стул! — подумал Кауэрт. — Тебя же больше волнует, кто с тобой здоровается на улице, чем человеческая жизнь!»

Адвокат ерзал на стуле. В его стакане с бурбоном позванивали кубики льда.


Ночь опустилась над Пачулой. Казалось, городок канул в черную бездну. Кауэрт медленно шел по улице сквозь пятна света от немногочисленных уличных фонарей и редких, еще не погашенных витрин магазинов. Освещения было так мало, что оно казалось призрачным, словно с наступлением ночи Пачула превращалась в царство тьмы. Было свежо, как за городом. Тишина стояла такая, что, казалось, ее можно пощупать руками. Звук шагов Кауэрта далеко разносился в этой тишине.

Тем вечером ему долго не удавалось заснуть. Громкие пьяные голоса в баре мотеля, скрип кровати за стенкой, хлопавшие двери, звук работавшего автомата с газированной водой — все это нервировало Кауэрта, мешало ему разобраться в том, что он увидел и услышал. Он уснул глубоко за полночь, но сон не принес облегчения.

Во сне он медленно ехал на машине по охваченным беспорядками улицам Майами. Пламя пожаров освещало машину, отбрасывая на асфальт перед ней страшные тени. Журналист ехал медленно и осторожно, объезжая груды битых бутылок и ломаной мебели. При этом он понимал, что приближается к эпицентру беспорядков, но такова была его работа — он должен был все увидеть своими глазами и записать. Свернув за угол, он внезапно увидел обезумевших людей. Они кривлялись и крушили все вокруг, приближаясь к нему среди всполохов пламени. Толпа что-то орала. Кауэрту казалось, что все эти люди выкрикивают его имя. Внезапно в соседней машине раздался пронзительный вопль. Обернувшись, репортер увидел, что кричит убитая девочка. Не успел он спросить, зачем она здесь, как толпа окружила его машину. Кауэрт увидел лицо Роберта Эрла Фергюсона. Потом его машину стали раскачивать. Она дергалась вперед и назад и из стороны в сторону, как корабль посреди разбушевавшегося океана. Потом Кауэрта схватили и стали тащить из машины. Девочку тоже вытащили из машины, но она вырвалась из тянувшихся к ней рук. Внезапно ее лицо исказила гримаса ужаса, и она закричала: «Спаси меня, папа!»

Кауэрт проснулся, хватая воздух ртом. Кое-как поднявшись с постели, он налил себе воды и долго разглядывал в зеркале в ванной свое лицо, словно ожидая увидеть раны, но не увидел ничего, кроме капель пота на лбу. Он вышел из ванной, сел у окна и погрузился в воспоминания.

Лет шесть назад он был свидетелем того, как разъяренная толпа вытащила двоих подростков из фургона. Подростки были белыми, а напавшие на них — чернокожими. Эти подростки случайно оказались в районе, охваченном беспорядками, попытались поскорей уехать, но заблудились и оказались в самой гуще событий. «Хорошо бы все это мне только приснилось, — подумал Кауэрт. — Лучше бы я всего этого не видел!» Толпа бушевала вокруг вопивших от ужаса подростков. Их толкали, дергали в разные стороны. Потом они скрылись из виду. Репортер видел только, как кого-то били кулаками и ногами, в кого-то бросали камни и стреляли из пистолетов. Сам Кауэрт находился в тот момент примерно за квартал от места расправы. Он был слишком далеко, чтобы выступить свидетелем в полиции, но достаточно близко для того, чтобы увиденное навсегда врезалось в его память. Журналист укрылся за горящим зданием вместе с фотографом, непрерывно щелкавшим затвором фотоаппарата и сетовавшим на то, что не захватил с собой достаточно мощный объектив. Наконец утолившая жажду крови толпа удалилась, оставив на мостовой изуродованные тела подростков, а Кауэрт, не желая разделить их участь, бросился к машине, понимая, что никогда не забудет увиденного. Той ночью погибло много людей.

Он вспомнил, как писал потом статью в помещении редакции. Описывая смерть молодых людей, он чувствовал себя таким же беспомощным, как и они.

«Впрочем, тогда я не погиб, — подумал Кауэрт, — умерла только маленькая частица меня».

Вздрогнув, он пожал плечами, встал и потянулся, словно напоминая себе о том, что ему нужно быть в хорошей форме. Ведь ему предстояла встреча с двумя детективами из полиции. Кауэрт гадал, что они ему скажут и сможет ли он поверить их словам.

Он отправился в ванную и долго стоял под душем, словно пытаясь очистить теплыми струями воды свою память.


Глава 4

Двое детективов


Секретарша в отделе по борьбе с тяжкими преступлениями при управлении шерифа округа Эскамбиа указала Мэтью Кауэрту на уродливый дерматиновый диван и велела ему ждать, пока она не свяжется с обоими детективами. Секретарша была молодой и, наверное, привлекательной женщиной, но ее портила унылая гримаса и безжалостно стянутые в пучок на затылке волосы; из-за полицейской формы грязно-коричневого цвета она казалась неестественно широкоплечей. Поблагодарив секретаршу, Кауэрт уселся на диван. Набрав какой-то номер, та забормотала в трубку так тихо, что журналист ничего не расслышал.

— Сейчас за вами кто-нибудь придет, — пообещала секретарша, повесив трубку.

Отвернувшись, она стала перебирать бумажки у себя на столе, старательно не обращая на Кауэрта внимания, и журналист решил, что она наверняка уже в курсе причины его появления.

Отдел по борьбе с тяжкими преступлениями располагался в новом здании рядом со следственным изолятором округа. Казалось, толстый коричневый ковер и белоснежные перегородки, отделявшие кабинеты детективов от приемной, где сидел Кауэрт, заглушают все лишние звуки. Журналист попробовал сосредоточиться на предстоявшем ему разговоре, но не смог собраться с мыслями. Царившая в здании тишина действовала на нервы.

Внезапно Кауэрт вспомнил о доме, где он вырос. Его отец был главным редактором маленькой ежедневной газеты в небольшом городке в Новой Англии. Сначала это были несколько домишек вокруг мельницы, но постепенно, благодаря успешным капиталовложениям крупных корпораций, город стал расти. Деньги вдохнули новую жизнь, и в его архитектуре даже появилось некоторое своеобразие. Отец Кауэрта был замкнутым человеком, отправлявшимся на работу затемно и возвращавшимся домой поздно вечером. Он носил простые синие или серые костюмы, висевшие как на вешалке на его аскетически худом теле. С ним было трудно общаться, он редко улыбался, и его пожелтевшие от никотина пальцы были вечно вымазаны типографской краской.

Отец Кауэрта был поглощен бесконечными проблемами, перипетиями и маленькими драмами, связанными с его ежедневной газетой. Глаза у него блестели только тогда, когда он подбирал новости и материалы для статей, особенно тех, которые могли привлечь внимание читателей своим появлением на первой полосе газеты. Стоило произойти чему-нибудь из ряда вон выходящему — какому-либо злодеянию или преступлению, — и отец Кауэрта преображался. В таких случаях его нелепый энтузиазм напоминал радость танцора, впервые за много лет тишины услышавшего звуки музыки. Отец походил на фокстерьера, вознамерившегося вцепиться в свою жертву и без конца трепать ее.

«Сильно ли я отличаюсь в этом от отца? — подумал Кауэрт. — Наверное, нет». Бывшая жена называла его романтиком и странствующим рыцарем — тон у нее при этом был такой, словно это бранные эпитеты…

В приемной появился мужчина, напомнивший журналисту не фокстерьера, а бульдога.

— Вы Кауэрт? — дружелюбно спросил мужчина.

— Да. — Мэтью поднялся с дивана.

— Меня зовут Брюс Уилкокс, — сообщил человек и протянул руку. — Пойдемте со мной. Поговорим в другом месте. Лейтенант Браун задерживается.

Детектив провел Кауэрта мимо ряда письменных столов в застекленный кабинет, на двери которого было написано: «Лейтенант Т. А. Браун, отдел по расследованию убийств». Уилкокс закрыл дверь, уселся за большой письменный стол и жестом указал Кауэрту на стул напротив.

— У нас сегодня небольшая авиакатастрофа, — объяснил Уилкокс, приводя в порядок документы на письменном столе. — Во время учебного полета разбился двухместный «Пайпер-каб». Тэнни пришлось отправиться на место его падения, чтобы проследить за извлечением из-под обломков тел ученика и инструктора. Самолет упал на краю болота. Не самое удачное место — сначала надо добраться сквозь грязь до самолета, потом из него нужно вытащить трупы. Кажется, самолет еще и загорелся. Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с обгоревшими трупами? Между прочим, отвратительное зрелище… — Детектив покачал головой, не скрывая своего облегчения оттого, что на этот раз обгоревшими трупами занимается кто-то другой.

Уилкокс был невысокого роста, с длинными прилизанными светлыми волосами, на вид ему было чуть меньше тридцати. Сняв неуместно пестрый пиджак, Уилкокс повесил его на спинку стула, вновь уселся и стал раскачиваться, словно намеревался водрузить ноги на стол. Кауэрту показалось, что широкие плечи и мускулистые руки полицейского словно пересажены ему от какого-то другого, более рослого человека.

— Извлечение трупов — часть нашей работы, — пояснил детектив. — Обычно это поручают мне, — добавил он и согнул руку, демонстрируя бицепсы. — В школе я занимался борьбой. Кроме того, я маленького роста и могу пролезть туда, куда мужчинам нормального роста не добраться. Наверное, у вас в Майами есть специальные техники и спасатели, которые возятся с трупами. А здесь мы все делаем сами. Сначала мы определяем, произошло ли убийство. Впрочем, когда перед тобой горящий самолет в болоте, определять нечего. Достаточно достать трупы и отвезти их в морг.

— И много у вас работы?

— Хватает, — усмехнулся детектив. — Смерть — надежный поставщик. Она не останавливает производство и не уходит в отпуск, работает как часы. Нам, детективам, расследующим убийства, нужно объединиться в профсоюз и потребовать от нее передышки. Пусть народ гибнет с перерывами…

— А убийств много?

— Вы наверняка в курсе, что по всему побережью Мексиканского залива в США доставляют наркотики. Говорить в этом случае о «проблеме» — все равно что называть ураган ветреной погодой. А там, где наркотики, всегда убийства.

— Но ведь наркотики тут, кажется, появились не так давно?

— Ну да, года два назад.

— А что было до наркотиков?

— Бытовые убийства, нарушения правил дорожного движения, повлекшие смерть потерпевших. Иногда даже вполне приличные местные жители ссорятся за картами или из-за женщин и хватаются за ножи и пистолеты. В нашем округе это почти в порядке вещей. В Пенсаколе есть и свои, чисто городские, проблемы, в основном из-за военнослужащих. Они дерутся в барах. Вокруг авиабазы полно проституток, а они тоже не прочь пострелять и порезать друг друга — знаете ли, такими выкидными ножами и маленькими револьверами тридцать второго калибра, с перламутровыми рукоятками. Короче говоря, ничего особенного. Все как у людей.

— А Джоанна Шрайвер?

— Это совсем другое дело.

— Почему?

— Другое дело — и все! Она… это… — Уилкокс замолчал.

Вдруг он внезапно сжал руку в кулак, потряс им в воздухе перед носом у Кауэрта и сказал:

— Это задело нас всех. Она… — Уилкокс вновь замолчал, перевел дух и пробормотал: — Лучше подождем Тэнни. Он вел это дело.

— Я думал, лейтенанта Брауна зовут Теодор.

— Да, но мы зовем его Тэнни. И отца его так звали — он дубил кожу,[6 - Tanny — от англ. tan — «дубить».] и руки у него были вечно красные. Тэнни помогал отцу, пока учился в школе. А когда он учился в колледже, то помогал отцу на летних каникулах. Поэтому мы его так и прозвали. Думаю, в Пачуле его звала Теодором только его мама.

— Выходит, вы оба местные?

— Выходит, что так. Но Тэнни на десять лет старше. Он вырос в Пачуле. Ходил тут в школу. В то время он был настоящим спортсменом. Когда он учился в университете штата Флорида, он играл в его команде по американскому футболу, но все равно в конечном счете отправился воевать в джунгли в составе Первой аэромобильной дивизии. Тэнни вернулся из Вьетнама весь в наградах, окончил университет и поступил на службу в полицию. А я больше связан с военным флотом. Мой отец много лет заведовал снабжением береговых патрулей на военно-морской базе. После школы я ничем особенно не занимался. Немного поучился в колледже, и все. Потом я сдал экзамены в полицейской академии и стал работать в полиции. Это отец меня надоумил.

— А сколько лет вы работаете в убойном отделе?

— Года три. Тэнни — гораздо больше.

— Нравится?

— Да. Это вам не в патрульной машине разъезжать. Тут нужно думать! — С этими словами Уилкокс постучал себя пальцем по лбу.

— А Джоанна Шрайвер?

— Это было мое первое настоящее дело, — подавшись вперед, заявил детектив. — Видите ли, большинство убийств у нас раскрыть несложно. Мы приезжаем на место преступления, а убийца нас ждет прямо там…

Это было правдой. Кауэрт вспомнил, как Вернон Хокинс рассказывал ему, что на месте преступления он сразу начинал искать среди рыдающих людей человека с вытаращенными глазами, созерцающего дело своих рук. Этот человек всегда и оказывался убийцей.

— А в случаях убийств из-за наркотиков нам просто приходится собирать трупы. Знаете, как называет такие случаи прокурор штата? Преступное загрязнение акватории. Представьте себе извлеченный после трехдневного пребывания в воде труп со съеденным рыбами лицом и, разумеется, без каких-либо документов. В чем тут разбираться? Обычно таких убивают выстрелом в затылок. При этом на трупе дорогие джинсы и он весь увешан золотыми цепями и браслетами, но мы все равно просто суем его в мешок и привязываем к нему бирку. А маленькая Джоанна — это вам не какой-то колумбийский наркодилер со съеденным лицом. Это совсем другое дело! — Немного подумав, Уилкокс добавил: — Каждому из нас казалось, что убили его младшую сестренку…

Детектив хотел еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон. Уилкокс взял трубку, поздоровался, немного послушал и протянул трубку Кауэрту:

— Это лейтенант. Он хочет с вами поговорить.

— Слушаю!

— Мистер Кауэрт? — В трубке послышался ровный низкий голос без малейших признаков южного акцента, к которому журналист уже стал привыкать в Пачуле. — Говорит лейтенант Браун. Мне придется задержаться на месте авиакатастрофы.

— Возникли проблемы?

— Да как вам сказать… — невесело усмехнулся лейтенант Браун. — У меня тут сгоревший самолет с трупами ученика и инструктора, который засосало в болото, а также их безутешные жены, разгневанный хозяин летной школы и злющие егеря из Национального парка. Дело в том, что самолет рухнул как раз на места гнездования редких птиц.

— Понятно… Ничего, я подожду…

— Мне кажется, — перебил Кауэрта лейтенант Браун, — будет лучше, если детектив Уилкокс сам покажет вам место преступления и ряд других мест, которые помогут вам написать интересную статью. Тем временем я тут со всем разберусь, и мы с вами сможем спокойно обсудить мистера Роберта Эрла Фергюсона и преступление, которое он совершил.

Кауэрт прислушался к звучавшему в трубке отрывистому властному голосу лейтенанта Брауна. Это был тон человека, не терпящего возражений.

— Хорошо, пусть будет так, — ответил репортер и передал трубку Уилкоксу, который немного послушал лейтенанта, а потом сказал:

— Вы уверены, что они его ждут? Я бы не хотел… — Уилкокс молча покивал так, словно лейтенант Браун мог его видеть, и повесил трубку. — Ну хорошо, я свожу вас на экскурсию. У вас есть с собой джинсы и сапоги? Там, куда мы едем, они вам очень пригодятся.

Кауэрт последовал за низкорослым детективом, быстро устремившимся к выходу, словно он был демоном, которому поручили ознакомить вновь прибывшего грешника со всеми кругами ада.


На улице светило яркое утреннее солнце. Кауэрт и Уилкокс ехали на полицейской машине без опознавательных знаков и мигалок. Детектив опустил стекло, и в машину врывался теплый ветер. Уилкокс мурлыкал какие-то мелодии из вестернов. Журналист разглядывал из автомобиля поля и чувствовал себя не в своей тарелке. На самом деле он ожидал, что детектив окажется злым, недружелюбным и раздраженным. Ведь Уилкокс знал, зачем журналист приехал в Пачулу, и наверняка разгадал его намерения. Появление Кауэрта не предвещало местным детективам ничего, кроме неприятностей, стоило тому заикнуться в печати, что они пытали Фергюсона, чтобы добиться от него признания своей вины. Однако Уилкокс, вместо того чтобы злиться, мурлыкал какие-то дурацкие песенки.

— И все-таки скажите мне, — обратился Уилкокс к Кауэрту, пока машина ехала по тенистой улице, — какое впечатление произвел на вас Фергюсон. Вы же ездили к нему в тюрьму, правда?

— Он рассказал мне интересную историю.

— Не сомневаюсь в этом. А сам-то он как вам показался? Что, по-вашему, он собой представляет?

— Не знаю. Пока не понял, — соврал Кауэрт и внезапно задумался о том, действительно ли он покривил душой, так ответив полицейскому.

— А я сразу раскусил Фергюсона, стоило мне его увидеть.

— Он и об этом мне говорил.

— И наверняка сказал, что я ошибаюсь, — усмехнулся Уилкокс.

— Да.

— Я так и знал. Ну и как он там в тюрьме?

— В целом нормально, но очень на вас зол.

— Ничего удивительного. А какое впечатление он на вас произвел?

— Нормальное. Он не псих, если вы это имели в виду.

— Фергюсон не станет психовать, — рассмеялся Уилкокс. — Даже в камере смертников. Он хладнокровный сукин сын. На суде он и бровью не повел, пока судья не огласил приговор. — Немного подумав, детектив покачал головой и решил поделиться с журналистом своими воспоминаниями: — Знаете ли, мистер Кауэрт, Фергюсон вел себя именно так с самого начала. И глазом не моргнул, когда мы его забрали. Не сказал ни слова правды, пока мы его не раскололи. И даже когда он признался, он был совершенно спокоен. Он просто излагал факты. Так спокойно, словно не убил девочку, а раздавил таракана. В тот вечер дома я до такой степени надрался, что Тэнни пришлось приехать и уложить меня спать. Мне становилось страшно от одной мысли о Фергюсоне.

— Меня очень интересует его признание, — сказал Кауэрт.

— Не сомневаюсь. Могу поспорить, что из-за этого признания вся буча-то и заварилась, — усмехнулся Уилкокс. — Но нам придется подождать Тэнни. Потом мы вам все расскажем.

«Все расскажете? От вас дождешься!» — усмехнулся про себя Кауэрт.

— Говорите, Фергюсон вас напугал? — спросил он вслух.

— Да нет, не Фергюсон. Мне стало страшно от мысли о том, на что он способен.

Уилкокс не стал больше распространяться на эту тему. Машина завернула за угол, и Кауэрт увидел, что они подъехали к школе, у которой была похищена девочка.

— Начнем отсюда, — сказал Уилкокс, остановившись в тени высокой ивы. — Здесь она села в машину. Теперь смотрите внимательно.

Детектив быстро поехал вперед, не снижая скорости, повернул направо, потом так же быстро налево по длинной улице с одноэтажными домами среди кустов и сосен.

— Мы все еще едем в сторону дома Джоанны Шрайвер — пока ей нечего пугаться. Но из школы нас уже не видно. А теперь…

Уилкокс остановился на перекрестке в форме буквы «Y». На одной из улиц еще стояли редкие дома, в начале же другой — только несколько полуразвалившихся халуп. За ними простирался желто-зеленый некошеный луг с покосившимся коричневым сараем, дальше дорога уходила в темный туннель из деревьев и корявой болотной растительности.

— Джоанне надо туда, — сказал детектив, показывая на улицу с домами, — но он поехал в другую сторону. Думаю, именно здесь он нанес ей первый удар… — С этими словами Уилкокс ткнул кулаком в сторону Кауэрта. — Он сильный. Сильный как медведь. Может, на первый взгляд этого и не видно, но в нем достаточно силы, чтобы совладать с одиннадцатилетней девочкой. Потом он ее схватил и нажал на газ!..

В этот момент все добродушие детектива испарилось. Одним стремительным движением Уилкокс внезапно схватил журналиста за плечо и нажал на газ. Машина рванула с места. Ее чуть-чуть занесло в грязи и на щебенке, но она выровнялась и стрелой полетела вперед. Впившись стальными пальцами в плечо Кауэрта, полицейский пригнул его на сиденье и направил машину на правую дорогу — в сторону леса. Ошеломленный репортер вскрикнул от неожиданности и страха, вцепившись в подлокотник сиденья. Машина сделала резкий поворот, и Кауэрта швырнуло на дверцу. Детектив сжал пальцы на его плече еще сильнее. Он тоже что-то бессвязно орал, его лицо налилось кровью. За несколько секунд они пронеслись мимо полуразвалившихся халуп и, подпрыгивая на гребенке дороги, въехали в тенистый туннель. Казалось, ветви темных деревьев тянутся к несущейся машине, пытаясь ее схватить. Скорость была сумасшедшей, двигатель надрывно завывал, и Кауэрт сжался в комок, ожидая, что машина вот-вот врежется в дерево и живым ему из нее не выбраться.

— Орите! — внезапно потребовал детектив.

— Что?!

— Орите! — прокричал Уилкокс. — Зовите на помощь!

Кауэрт в ужасе смотрел в его налитые кровью совершенно безумные глаза. В машине действительно приходилось орать, иначе они с детективом не услышали бы друг друга из-за воя двигателя и визга колес.

— Отпустите меня! — заорал Кауэрт. — Какого черта вы делаете?!

Мимо мелькали стволы деревьев, кусты топорщили ветви, как разъяренные звери.

— Стойте! Черт возьми, стойте!

Внезапно Уилкокс выпустил Кауэрта, схватился обеими руками за руль и нажал на завизжавшие тормоза. Журналист выставил вперед руки, чтобы не выбить лбом ветровое стекло. Машина остановилась.

— Ну вот, — пробормотал детектив. Он тяжело дышал, руки его дрожали.

— Вы с ума сошли! — воскликнул Кауэрт. — Мы же чуть не разбились.

Уилкокс промолчал. Откинувшись на спинку сиденья, он с трудом перевел дух, словно стараясь взять себя в руки. Наконец он повернулся к Кауэрту и, прищурившись, спокойно проговорил:

— Не бойтесь, мистер репортер, лучше оглядитесь по сторонам.

— Зачем вы это вытворяли?

— Чтобы показать вам, как иногда по-настоящему бывает.

— И для этого вы нас чуть не убили?

— Нет, не для этого! — Детектив широко улыбнулся, обнажив ряд безупречных зубов. — А для того, чтобы показать вам, как просто было Фергюсону за несколько мгновений уволочь несчастного ребенка из города в настоящие джунгли. Посмотрите по сторонам. Разве кто-нибудь услышит вас здесь, если вы будете звать на помощь?! Кто вам тут поможет?! Смотрите, где вы оказались, мистер Кауэрт! Что вокруг вас?

Выглянув из машины, журналист не увидел ничего, кроме темного болота и нависшего над ним мрачного леса.

— Кто вам тут поможет?

— Никто.

— А кто помог бы бедной маленькой девочке?

— Никто.

— Вы оказались в аду. За каких-то пять минут. Ни следа цивилизации, одни джунгли. Вы поняли, к чему это я?

— Понял.

— Я хотел, чтобы вы почувствовали себя на месте Джоанны Шрайвер.

— Вам это удалось.

— Ну хорошо, — сказал детектив и улыбнулся. — Все это произошло очень быстро. А потом он поволок ее дальше. Пойдемте!

Уилкокс вылез из машины, открыл багажник и вытащил два комбинезона из толстой резины, с приделанными к ним внизу сапогами.

— Надевайте, — сказал он журналисту, бросив ему один комбинезон.

Согнувшись в три погибели, Кауэрт стал натягивать комбинезон. Внезапно он наклонился еще ниже, пощупал землю, а потом выпрямился и подошел к Уилкоксу.

— Следы! — заявил он, ткнув пальцем в землю.

— Что?!

— Следы его автомобиля на этой земле. Если девочку привез сюда Фергюсон, здесь должны были остаться следы от его автомобиля. Вы сравнили оставшиеся здесь следы с теми, что оставляет его машина, или не догадались этого сделать?

— Это произошло в мае, — усмехнулся Уилкокс, не обращая внимания на язвительность журналиста. — В мае бывает так жарко, что земля превращается в пыль и рассыпается в прах под колесами.

— В этой густой тени земля до такой степени высохнуть не могла.

Смерив репортера оценивающим взглядом, Уилкокс подмигнул ему и снова усмехнулся:

— А у вас котелок варит.

Кауэрт промолчал.

— Местные журналисты до этого не додумались! — продолжал полицейский.

— Не заговаривайте мне зубы! Почему вы не сравнили следы?

— Потому что их затоптали спасатели и добровольцы, искавшие девочку. С этой серьезной проблемой мы столкнулись с самого начала. Как только в городе узнали, что труп Джоанны нашли здесь, сюда бросился весь город. Я не преувеличиваю! Практически все жители Пачулы. Они затоптали все следы на месте преступления, как стадо слонов. Еще до того, как мы с Тэнни сюда подъехали, тут побывали пожарные, «скорая помощь», бойскауты и толпы народу. Они бродили тут кругами. Никто и не подумал о том, чтобы сохранить улики. Наверняка тут были и следы автомобиля убийцы, и отпечатки его ног, и еще много всего интересного и полезного. Разумеется, мы сразу бросились сюда и неслись сломя голову, но здесь уже была толпа народу. Даже тело девочки уже вытащили из воды на берег… Но разве можно винить за это людей? — вздохнув, продолжал детектив. — Всем было так жалко несчастную маленькую Джоанну! И вообще, как-то не по-христиански было бросать ее тело в грязи на съедение болотным черепахам.

«Христос давно оставил ваши места, — подумал Кауэрт. — Здесь властвует Сатана».

— Значит, местные жители в сто раз усложнили вам работу? — спросил он Уилкокса.

— Именно так. Но вы все-таки не пишите в газете о том, что я жаловался вам на местных жителей. Я ведь и сам один из них. Просто напишите, что все улики на месте преступления были уничтожены…

Пока Уилкокс натягивал резиновый комбинезон, Кауэрт вспоминал, как Хокинс говорил ему о том, что место преступления может рассказать об убийце почти все. Однако у Брауна с Уилкоксом практически не было места преступления как такового. Они могли видеть лишь то, что от него осталось, после того как по нему прошлась толпа людей, — ни о каких уликах не могло идти и речи. Поэтому им оставалось только добиваться признания от злодея.

Подтянув лямки комбинезона, Уилкокс повернулся к Кауэрту:

— Идите за мной. Я покажу вам место, где легко и просто убить человека.

С этими словами полицейский раздвинул руками кусты и шагнул с дороги в лес.


Джоанну Шрайвер убили в темном уголке леса, заросшем лианами и травой, под сенью ветвей, плотно переплетенных наподобие свода пещеры. Убийство было совершено посреди прогалины на холмике, едва приподнимавшемся над черной водой и грязью начинавшегося тут же болота. Пробираясь сюда сквозь кусты, Кауэрт расцарапал себе лицо и руки. От машины до прогалины было не более пятидесяти метров, но преодолеть их оказалось нелегко: журналист взмок, глаза ему заливал пот. Холмик Кауэрту сразу не понравился. На мгновение он представил себе здесь тело своей дочери, и у него затряслись колени. Стараясь избавиться от этого кошмарного видения, журналист начал лихорадочно придумывать какой-нибудь каверзный вопрос для полицейского.

— Как же Фергюсону удалось притащить сюда орущую и отбивающуюся девочку? — проговорил наконец он.

— Наверное, она была без сознания.

— Почему?

— У нее на руках не было ссадин, которые она заработала бы, сопротивляясь, — пояснил Уилкокс и для наглядности заслонил себе лицо скрещенными руками. — Отбивайся она от ножа, убийца изрезал бы ей все руки. Кажется, она вообще не сопротивлялась — у нее под ногтями не нашли кожи убийцы. Зато на голове у Джоанны был здоровенный синяк. Патологоанатом считает, что ее почти сразу оглушили. Наверное, это было только к лучшему: по крайней мере, она вряд ли хорошо понимала, что с ней происходит… А вот здесь, — продолжал детектив, ткнув пальцем под дерево, — нашли ее одежду. Удивительно, но она была сложена очень аккуратно.

Вернувшись на верхушку холмика, Уилкокс покачал головой и с грустью взглянул вверх, словно стараясь сквозь склонившиеся над ним ветви деревьев разглядеть Господа Бога.

— Здесь Фергюсон ее зарезал, — пояснил он. — Тут было больше всего крови.

— А где же нож?

— Мы все здесь обшарили с металлоискателем, — пожал плечами Уилкокс, — но ничего не нашли. Или убийца выкинул его в другом месте, или просто утопил в болоте… Едва заметный кровавый след вел вот сюда, — продолжал детектив, пройдя дальше по прогалине. — Вскрытие показало, что он сначала изнасиловал ее, а потом убил. Впрочем, он резал ее ножом и после того, как она умерла. Наверное, у него поехала крыша, и он продолжал кромсать тело девочки и после того, как ее убил. Когда убийца наконец успокоился, он подтащил тело к болоту, сбросил в воду, затолкал под корни деревьев, а сверху накидал веток. Заметить труп можно было, только случайно на него наткнувшись. Его наверняка так и не нашли бы, если бы у одного из спасателей не сбило веткой с головы шапку. Он наклонился за шапкой и в этот момент заметил что-то необычное под корнями… Я считаю это невероятным везением.

— А как насчет одежды Фергюсона? Неужели на ней ничего не было? Ну, крови там или волоса какого-нибудь?

— Когда он во всем признался, мы перевернули его дом вверх дном, но так ничего и не нашли.

— А в машине? Неужели и в машине ничего не оказалось?

— Когда мы взяли Фергюсона, он как раз закончил мыть свою машину. Он выскоблил ее до блеска внутри и снаружи. От коврового покрытия салона под передним пассажирским сиденьем был отрезан кусок, но, кажется, его отрезали уже давно. А он надраил машину так, что она сверкала, словно только что из магазина. Мы ничего не нашли. И вообще, — пояснил Уилкокс, вытирая ладонью вспотевший лоб, — у нас не такие возможности, как у вас в больших городах. Конечно, и мы кое на что способны, но наша криминалистическая лаборатория работает медленно, и на результаты ее работы не всегда можно положиться. Может, эксперты из ФБР с их спектрографами что-нибудь и нашли бы, а мы ничего не обнаружили, как ни старались… Впрочем, кое-что мы все-таки нашли, — помолчав, добавил детектив, — но большого проку от этого не было.

— Что именно?

— Один лобковый волос. Не этой девочки, но и не Фергюсона!

Кауэрт покачал головой. Было так душно, что дышать удавалось с трудом.

— Но если Фергюсон во всем сам признался, почему он не сказал вам, куда положил одежду? Куда девал нож? Что же это за признание без таких существенных деталей?!

Лицо Уилкокса налилось кровью, он открыл было рот, но так ничего и не сказал. Вопрос Кауэрта повис без ответа в раскаленном воздухе над прогалиной у болота.

— Пошли! — буркнул наконец полицейский, повернулся и стал, не оглядываясь, выбираться на дорогу. — Нам нужно еще в одно место.

Кауэрт взглянул на место преступления — ему хотелось навсегда запечатлеть его в памяти. Потом со смешанным чувством отвращения и возбуждения он пошел за Уилкоксом.


Детектив остановил свою машину без опознавательных знаков перед маленьким домом, почти ничем не отличавшимся от остальных. Это был одноэтажный белый домик из шлакобетонных блоков, с аккуратно подстриженной лужайкой и пристроенным гаражом. К тротуару вела вымощенная красным кирпичом дорожка. Кауэрт заметил позади дома террасу с черным круглым грилем. Половину дома защищала от дневного зноя старая раскидистая сосна. Не понимая, куда и зачем его привезли, журналист повернулся к полицейскому.

— Здесь вы возьмете следующее интервью, — проговорил с довольно мрачным видом молчавший всю дорогу Уилкокс. — Если у вас, конечно, пороху хватит…

— Кто здесь живет? — с опаской спросил репортер.

— Здесь жила Джоанна Шрайвер.

Кауэрт поперхнулся.

— Да, она шла именно сюда, — продолжал детектив, — но не дошла… Тэнни предупредил, что мы приедем в одиннадцать, — взглянув на часы, добавил он. — Мы уже опоздали. Пошли! Или?..

— Или что?

— Или вы не хотите туда идти?

Кауэрт покосился на Уилкокса, потом обернулся в сторону дома и снова повернулся к полицейскому:

— Ясно, вы уже поняли, что я сочувствую Фергюсону, и теперь желаете видеть, как я взгляну в глаза родителям девочки, которую он якобы убил. Это что, проверка?

— Проверка, — буркнул Уилкокс, опустив глаза. — Вы все правильно поняли, мистер Кауэрт. Все, кроме одного. Вы так и не поняли, что этот негодяй действительно убил девочку. Ну что — пойдем или нет?

— Обычно я сам решаю, с кем и когда мне разговаривать, — наставительно произнес Кауэрт и тут же пожалел об этом: Уилкокс только этого и ждал.

Полицейскому нужна была хоть какая-то зацепка, чтобы возненавидеть его лютой ненавистью, и такой заносчивой фразы для этого было вполне достаточно.

— Значит, не хотите идти? Может, в другой раз?

— Нет, хочу, — ответил Кауэрт, решительно вылез из машины, быстро подошел к дому и позвонил в звонок, не дожидаясь, пока его догонит Уилкокс.

За дверью раздались шаркающие шаги, и перед Кауэртом предстала немолодая женщина, на вид — типичная домохозяйка. Она была почти совсем не накрашена, но, судя по всему, провела все утро, приводя в порядок свои пышные светло-каштановые волосы. На ней было простое коричневое домашнее платье, а на ногах — босоножки. Ее черты лица напомнили Кауэрту подбородок, щеки и нос убитой девочки. Ему показалось, что сейчас на него вопросительно смотрит она сама, а не ее мать. Отогнав видение, журналист проговорил:

— Миссис Шрайвер? Меня зовут Мэтью Кауэрт. Я из газеты «Майами джорнел». Полагаю, лейтенант Браун предупредил вас о том, что…

— Да, предупредил, — кивнув, перебила мать убитой девочки. — Заходите в дом, мистер Кауэрт. Вы можете звать меня Бетти. Тэнни говорил о том, что детектив Уилкокс привезет вас к нам сегодня утром. Мы знаем, что вы хотите написать в газете о Фергюсоне. Мой муж дома, он хочет с вами поговорить.

Миссис Шрайвер старалась держаться непринужденно и дружелюбно, она тщательно выговаривала слова, и Кауэрт подумал, что она старательно скрывает волнение. Однако журналист не сомневался, что долго ей сохранять спокойствие не удастся.

Мать убитой девочки провела Кауэрта в гостиную. Уилкокс шел за ним по пятам, но журналист демонстративно не обращал на полицейского ни малейшего внимания. В гостиной навстречу Кауэрту из низкого кресла с заметным усилием поднялся широкоплечий, уже лысеющий мужчина с солидным животом.

— Меня зовут Джордж Шрайвер, — представился он, протягивая Кауэрту руку. — Рад, что нам представилась возможность с вами поговорить.

Кивнув мужчине, журналист быстро огляделся, стараясь хорошенько запомнить увиденное. Гостиная, как и весь дом снаружи, выглядела опрятной и современной: простая удобная мебель, на стенах яркие репродукции. Казалось, предметы обстановки приобретались по отдельности, бессистемно, просто потому, что понравились хозяевам дома. На одной из стен висело множество семейных снимков, и Кауэрт решил к ним присмотреться. В центре, в окружении других снимков, была помещена фотография Джоанны, которую он уже видел в школе. Кроме того, журналист заметил фотографии ее старшего брата и старшей сестры.

— Наши уцелевшие дети, Джордж-младший и Энн, учатся в университете штата Флорида, — пояснил Джордж Шрайвер, проследив за взглядом журналиста. — Если бы они знали о вашем приезде заранее, думаю, постарались бы приехать домой, чтобы с вами поговорить.

— Джоанна была у нас самой маленькой, — заговорила было Бетти Шрайвер, но у нее сразу задрожали губы, и она поспешно отвернулась от фотографии.

Джордж Шрайвер опустил на плечо жены свою огромную ручищу и усадил ее на диван, но она тут же вскочила на ноги:

— Извините меня, мистер Кауэрт. Не желаете ли чего-нибудь выпить?

— Благодарю вас. Стакан воды со льдом, если нетрудно, — ответил репортер, отвернулся от фотографий и устроился в одном из кресел.

Пока женщина отсутствовала, журналист повернулся к Джорджу Шрайверу:

— А вы член городского совета?

— Бывший, — ответил Джордж Шрайвер. — Теперь я все время провожу у себя в магазинах. Видите ли, у меня два магазина хозяйственных товаров — один в Пачуле, а другой по дороге в Пенсаколу. Какое-никакое, а все-таки занятие. Особенно сейчас, когда наступает весна. — Он немного помолчал и задумчиво продолжил: — Да, я был членом городского совета, но, когда Джоанны не стало, меня перестали волновать городские дела. Сначала много времени занимал судебный процесс, и в конце концов все остальное как-то отошло на задний план… Не знаю, что бы с нами стало, не будь у нас Джорджа-младшего и Энн, — наверное, вообще не стоило бы больше жить.

Миссис Шрайвер принесла стакан холодной воды. Журналист заметил, что на кухне мать убитой девочки постаралась взять себя в руки.

— Мне очень неприятно вызывать у вас тяжелые воспоминания, — сказал он.

— Ничего страшного, лучше говорить, чем молчать. — Джордж Шрайвер сел на диван рядом с женой и обнял ее за плечи. — Все равно мы все время думаем об этом. Может, теперь это не так больно, как было раньше, но достаточно услышать на улице детский голос, чтобы вновь вспомнить о ней… А иногда по утрам я сижу тут, пью кофе и смотрю на эти фотографии точно так же, как вы на них смотрели. И мне кажется, что она вот-вот вбежит в комнату вприпрыжку, как всегда это делала, и для нас всех начнется новый счастливый день. Она ведь была такая жизнерадостная… — На глазах у Джорджа Шрайвера показались слезы, но голос его не дрогнул. — Я теперь чаще хожу в церковь — это помогает. А еще я стал переживать по разным поводам. Например, год назад я смотрел по телевизору репортаж о детях, которые умирают от голода в Эфиопии, и внезапно подумал, что сижу здесь, на другом конце земного шара, и вообще нигде не бывал, кроме Северной Флориды, если не считать армии, и палец о палец не ударяю, пока где-то умирают дети. И мы стали понемногу отправлять деньги организациям, которые им помогают, раз в месяц, то в одну, то в другую. Подумать только, на свете есть места, где дети умирают от голода! У моей доченьки было вдоволь еды, но она все равно умерла. Ее убили… Наверное, я помогаю этим детям, потому что не хочу, чтобы кто-то потерял своего ребенка, как я. Иногда я сижу в магазине допоздна, проверяю счета и вдруг вспоминаю, что раньше тоже иногда приходил домой поздно, когда дети уже поужинали и легли спать, особенно наша малышка. А я тихонько входил в ее комнату и смотрел, как она спит. Вспоминать о том, что я возвращался поздно и не каждый вечер разговаривал с ней, слышал ее смех, смотрел, как она улыбается, просто ужасно. А теперь мне с ней не поговорить уже никогда…

Джордж Шрайвер откинулся на спинку дивана и уставился в потолок. Он тяжело дышал, по лицу ручьями тек пот. Его могучая грудь в белой рубашке вздымалась, пока он старался подавить рыдания и отогнать воспоминания.

Его жена молчала, но ее глаза покраснели, а сжатые в кулаки руки дрожали.

— Мы простые люди, мистер Кауэрт, — наконец негромко проговорила она. — Джордж всю жизнь работал как проклятый и кое-чего добился, чтобы нашим детям было легче начать самостоятельную жизнь. Джордж-младший будет инженером, а Энн прекрасно разбирается в химии. Может, она даже станет врачом! — В глазах женщины вспыхнула нескрываемая гордость. — Представляете, наша дочь станет врачом! Вот для этого мы всю жизнь и работали — чтобы наши дети стали лучше нас!

— Скажите, пожалуйста, — негромко проговорил Кауэрт, — что вы думаете о Фергюсоне?

На несколько мгновений в гостиной повисло тягостное молчание. Потом Бетти Шрайвер набрала в грудь побольше воздуху и заговорила:

— Я ненавижу его лютой ненавистью! Я понимаю, что это совсем не по-христиански, но ничего не могу с собой поделать.

— Было время, когда я мог, не задумываясь, прихлопнуть его как комара, — покачав головой, сказал Джордж Шрайвер. — Знаете, мистер Кауэрт, мы тут большие консерваторы: ходим в церковь, снимаем шляпу перед американским флагом, читаем молитву перед едой и голосуем за Республиканскую партию, потому что от демократов нет никакого толку. Спросите про Фергюсона у десяти человек из нашего города, и все они скажут, что его не нужно сажать на электрический стул. Лучше его вернуть к нам в Пачулу, и тогда он сам попросится на электрический стул. Пятьдесят лет назад его бы линчевали на месте, и не только пятьдесят лет назад… Но проходит время, и я все чаще думаю о том, что приговорили не его, а нас. Проходят месяцы, годы. У него есть адвокаты. До нас доходят слухи об очередных апелляциях, о новых слушаниях, о других проволочках, и мы всё переживаем снова и снова. У нас нет возможности даже забыть об этом. Конечно, этого и так не позабудешь, но иногда все-таки хочется попробовать позабыть и жить дальше, хотя, конечно, никакого смысла в такой жизни нет и быть не может. Такое впечатление, словно мы сидим в тюрьме вместе с ним. — Джордж Шрайвер вздохнул.

— Вы знаете, почему я занимаюсь этим вопросом? — через несколько секунд спросил Кауэрт.

— Да, знаем! — хором ответили мать и отец убитой девочки.

— А что именно вы знаете?

— Мы знаем, что вы хотите понять, не совершена ли какая-нибудь несправедливость, — сказала Бетти Шрайвер.

— Да, в сущности, это так.

— А о какой несправедливости идет речь? — совершенно спокойно, с оттенком легкого любопытства в голосе спросил Джордж Шрайвер.

— Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. Что, по-вашему, происходило на суде?

— По-моему, суд приговорил к смерти этого подлого убийцу и… — срывающимся от гнева голосом заговорил отец убитой девочки, но жена стиснула его колено, и он замолчал.

— Мы ведь видели это собственными глазами, мистер Кауэрт, — сказала Бетти Шрайвер. — Всё! Мы видели его на скамье подсудимых. Мы читали в его глазах не то страх, не то ненависть. Ненависть ко всем нам. Мне сказали, что он ненавидит всю Пачулу. Всех ее жителей до единого — и белых, и черных. Каждый раз, когда он начинал ерзать на скамье подсудимых, я читала в его глазах эту ненависть. Думаю, присяжные тоже ее заметили.

— А как насчет улик?

— Его спросили, он ли убийца, и он ответил «да». Разве кто-нибудь стал бы себя так оговаривать?! А он сказал, что это он убил нашу девочку. Честное слово! Он сказал это сам!

Через несколько секунд заговорил и Джордж Шрайвер:

— По правде говоря, мне не понравилось, что против него так мало улик. Мы много говорили об этом с Тэнни и с детективом Уилкоксом. Тэнни часто сидел по вечерам в том же кресле, где сейчас сидите вы. Полицейские мне все объяснили. Они не скрывали, что против Фергюсона очень мало улик, что им едва удалось возбудить дело. Действительно, нам просто повезло, что тело Джоанны вообще удалось найти! Мне и самому хотелось бы, чтобы против Фергюсона было больше улик… Впрочем, и того, что есть, вполне достаточно. Ведь он же сам во всем признался. Мне этого вполне достаточно…

«Я так и знал!» — подумал Кауэрт.

— Вы напишете статью? — через некоторое время нерешительно спросила Бетти Шрайвер.

— Да, но еще не знаю какую, — кивнув, ответил Кауэрт.

— И что будет потом?

— Не знаю.

— Она поможет ему выйти из тюрьмы? — нахмурившись, настаивала миссис Шрайвер.

— Не могу вам точно сказать.

— Но она ему, конечно, не повредит?

— Повредить наверняка не повредит. Он же в камере смертников! Что может быть хуже?!

— Я хочу, чтобы он остался там навсегда, — проговорила Бетти Шрайвер, встала и жестом пригласила журналиста следовать за ней.

Вместе они прошли по коридору в другую часть дома. Остановившись перед одной из дверей, Бетти Шрайвер взялась за ручку и сказала:

— Я надеюсь, что он будет сидеть в камере смертников, пока не умрет. А потом он предстанет перед своим Создателем и даст Ему ответ за свою ненависть и за то, что отнял у нас нашу маленькую девочку. Мне не нужна жизнь Фергюсона. Мне не нужна и его смерть. Пишите то, что считаете нужным, мистер Кауэрт, но помните вот об этом! — С этими словами Бетти Шрайвер распахнула дверь комнаты.

За дверью была спальня девочки. Бело-розовые обои на стенах, мягкая удобная кровать. Повсюду лежали мягкие игрушки с большими грустными глазами. С потолка свисали два ярких мобиля. На стенах висели картинки с изображением балерин и плакат с гимнасткой Мэри Лу Реттон. На полках Кауэрт заметил много книжек — «Мисти из Чинкотига», «Черный красавчик» и «Маленькие женщины». На столе стояла фотография Джоанны Шрайвер в невероятном макияже, одетой по моде двадцатых годов, а рядом — коробка, доверху наполненная разноцветной бижутерией. Угол комнаты занимал большой кукольный домик со множеством маленьких куколок. На спинке кровати висело пышное розовое боа.

— Мы не трогали здесь ничего с того самого утра, когда дочурка ушла от нас. Такой эта комната и останется навсегда, — сказала Бетти Шрайвер.

На глаза матери убитой девочки навернулись слезы, и она, всхлипывая, отвернулась к стене. Через несколько мгновений Бетти Шрайвер, пошатываясь, покинула комнату своей убитой дочери. За неплотно закрытой дверью послышались рыдания.

Кауэрт вернулся в гостиную. Отец убитой девочки неподвижно сидел на диване, по его щекам струились слезы. Журналист зажмурился, и перед его внутренним взором предстала комната Джоанны Шрайвер с ее наивными украшениями и разными штучками, столь дорогими для маленьких девочек. У Кауэрта защемило сердце, всхлипывания убитой горем матери звучали у него в ушах как раскаты грома. Журналист махнул детективу Уилкоксу и направился к выходу, понимая, что никогда не забудет увиденного в этом доме. Он подумал было извиниться перед Джорджем Шрайвером и поблагодарить его, но тут же понял, что его слова бессильны развеять отчаяние несчастного отца. Кауэрт предпочел просто тихо удалиться, как человек, совершивший гнусное злодеяние.


Репортер молча сидел в кабинете лейтенанта Брауна. Детектив Уилкокс, не обращая на него внимания, сидел за столом и рылся в толстой папке с надписью «Шрайвер». Покинув дом родителей убитой девочки, Кауэрт и Уилкокс не обменялись ни словом.

Обнаружив то, что искал, Уилкокс вывел Кауэрта из состояния задумчивости, бросив перед ним на стол желтый конверт из толстой бумаги:

— Вот. Я видел, как вы глазели на фотографию хорошенькой Джоанны в гостиной Шрайверов. А теперь посмотрите-ка, на что она стала похожа после того, как Фергюсон с ней разделался.

Напускное дружелюбие Уилкокса будто испарилось — теперь он говорил так, словно ему хотелось плюнуть журналисту в лицо.

Кауэрт молча взял конверт и достал снимки. Самый первый был самым страшным. Джоанна Шрайвер лежала на столе патологоанатома перед вскрытием. Ее лицо все еще было измазано кровью и грязью. Она была обнажена. Кауэрт увидел порезы и колотые раны, изуродовавшие ее только начавшую формироваться грудь. На животе и в паху также был десяток ножевых ранений. Журналист подумал, что его сейчас вырвет, но не мог оторвать глаз от мертвого лица девочки. Оно распухло за долгие часы, проведенные в болотной воде, и казалось дряблым. На мгновение Кауэрт задумался о многочисленных трупах, виденных им на месте преступления, и о сотнях фотографий с результатами вскрытия, касавшихся судебных процессов, которые он освещал в газете. Взглянув еще раз на снимок останков Джоанны Шрайвер, журналист убедился, что даже смерть не сумела до конца стереть следы счастливого детства с ее лица. От этой мысли Кауэрту стало еще хуже.

Он стал рассматривать остальные фотографии. В основном это были снимки с места преступления — труп девочки, только что извлеченный из болота. Брюс Уилкокс не соврал: вокруг было бесчисленное множество грязных следов. Разглядывая фотографии, Кауэрт все больше убеждался в том, что к моменту прибытия полиции место преступления было безнадежно затоптано. Внезапно за спиной журналиста распахнулась дверь, и Уилкокс воскликнул:

— О господи, Тэнни! Как же ты долго!

Повернувшись, Кауэрт увидел лейтенанта Теодора Брауна.

— Мистер Кауэрт? Очень приятно! — сказал полицейский, протягивая руку журналисту.

Тот застыл с разинутым ртом. Тэнни Браун был огромен, как полузащитник в американском футболе, — метра два, не меньше, широкие плечи, огромные мускулистые руки, короткая стрижка и очки. Однако больше всего Кауэрта поразило то, что лейтенант Браун был стопроцентным негром с иссиня-черным цветом кожи.

— Что-то не так, мистер Кауэрт? — спросил Тэнни.

— Нет-нет, все в порядке, — наконец пришел в себя журналист. — Я просто не знал, что вы чернокожий.

— А вы в большом городе, наверное, думаете, что в глубинке в полиции служат только такие красавчики, как Уилкокс?

— Да нет, конечно же нет. Я просто немного удивился, и все. Извините!

— Не стоит извиняться. — Лейтенант Браун говорил ровным голосом, произношение выдавало образованного человека. — Я уже привык к тому, что, увидев меня, многие почему-то удивляются. Между тем отправьтесь в Мобил, Монтгомери или Атланту, и увидите там гораздо больше чернокожих в полицейской форме, чем ожидаете. Все меняется, меняется даже полиция, хотя, честно говоря, подозреваю, что вы в это не очень-то верите.

— Почему?

— Потому, — таким же ровным и спокойным голосом, как и раньше, продолжал лейтенант Браун, — что вы здесь только из-за того, что верите в ложь, которую преподнес вам этот подлый убийца и повторили его адвокаты.

Кауэрт молча уселся обратно. Лейтенант Браун опустился на стул, где раньше сидел Уилкокс, а детектив пристроился рядом с начальником.

— И вы им всем верите? — внезапно спросил у журналиста Тэнни.

— А что? Какая вам разница, кому я верю, а кому нет?

— Мне хочется все упростить. Если бы вы сказали, что верите в то, что мы с помощью побоев вынудили Фергюсона оговорить себя, наш разговор был бы весьма коротким. Я бы сказал, что мы его не били, и делу конец. Вы бы написали в газете то, что считаете нужным, и это имело бы те или иные последствия или не имело бы никаких последствий. Вот и все.

— Давайте не будем так упрощать.

— Хорошо… Так что же вы желаете знать?

— Все. С самого начала. И в первую очередь я хочу знать, почему вы арестовали именно Фергюсона. А также все о его признании. И пожалуйста, ничего не опускайте в вашем рассказе. Ведь именно этого же вы требуете от тех, кто дает вам показания!

Поудобнее устроившись на стуле, Тэнни Браун невесело усмехнулся:

— Это верно. — Он стал раскачиваться на стуле, не выпуская Кауэрта из поля зрения. — Дело в том, что Роберт Эрл Фергюсон был первым в коротком списке подозреваемых с того самого момента, когда был обнаружен труп девочки.

— Почему?

— Его подозревали и раньше. В других нападениях.

— Что?! Он ничего мне об этом не говорил! В каких еще других нападениях?!

— Примерно в шести изнасилованиях в округе Санта-Роза, а также на территории штата Алабама, неподалеку от Атмора и Бей-Минета.

— Какие у вас улики, подтверждающие, что эти изнасилования совершил Фергюсон?

— Никаких, — покачал головой Браун. — Просто он подходит под описание насильника, которое нам удалось получить в результате совместной работы с тамошней полицией. Кроме того, все эти изнасилования были совершены именно тогда, когда Фергюсона не было в университете. Он как раз приезжал на каникулы к своей бабке.

— Ну и что?

— Ну и ничего…

— Вот именно что — ничего. Вы не можете предъявить в суде никаких доказательств причастности Фергюсона к этим изнасилованиям. Полагаю, вы показывали его фотографию изнасилованным женщинам?

— Да, но ни одна его не опознала.

— А лобковый волос из его автомобиля? Ну, тот, что был не Джоанны Шрайвер. Вы сравнили его с волосками жертв?

— Да, но совпадений не выявлено.

— Он насиловал их так же, как Джоанну Шрайвер?

— Нет, каждый из этих случаев имеет что-то общее с убийством в Пачуле, но и во многом от него отличается. Пару раз насильник угрожал жертвам пистолетом, в остальных случаях — ножом. Двух женщин он проследил до дому. Одна попалась во время спортивной пробежки. Каких-то особых закономерностей мы не усмотрели.

— Изнасилованы белые женщины?

— Да.

— В возрасте Джоанны Шрайвер?

— Нет, взрослые.

— А знаете ли вы, лейтенант, что гласит статистика ФБР о том, насколько часто чернокожие насилуют белых женщин?

— Нет. Но вы-то наверняка это знаете.

— Да, знаю! — не унимался Кауэрт. — Это менее четырех процентов от общего числа изнасилований в Соединенных Штатах. Вопреки распространенному мнению, такие случаи единичны. Сколько раз негры насиловали белых женщин в Пачуле до Фергюсона?

— Насколько я помню, ни разу. И не нужно мне тут лекций читать! — сверкнул глазами лейтенант Браун, а Уилкокс злобно засопел и заерзал на стуле.

— Ерунда эта ваша статистика! — прошипел он.

— Неужели? — вскинул брови Кауэрт. — Как бы то ни было, выходит, Фергюсон как раз вернулся в Пачулу на каникулы.

— Ну да…

— И насколько я понял, здесь его никто не любит.

— Это верно. Фергюсон — заносчивый мерзавец, он сам никого не любит.

— Вы хоть сами понимаете, насколько это глупо? — не сводя глаз с Брауна, спросил Кауэрт. — Человек приехал на каникулы к бабушке, а его тут же обвинили в изнасиловании и убийстве. Как же ему после этого вас любить?!

Тэнни Браун хотел было огрызнуться, но сдержался и медленно проговорил:

— Да, вы правы, это глупо. Но откуда же нам тут быть умными?

Лейтенант прищурился, а Кауэрт подался вперед на стуле.

— Так почему же вы поехали арестовывать именно Фергюсона? — проговорил журналист и подумал: «Сейчас я тебе покажу, где раки зимуют!»

Браун начал было что-то бормотать, но осекся и закрыл рот. Догадавшись, что именно хотел сказать лейтенант, Кауэрт произнес это за него:

— Вы поехали за Фергюсоном, потому что вам это подсказывало шестое чувство? Да? Полицейские же всегда все чувствуют! И, не задумываясь, поступают так, как им велит интуиция. Правда?

— Брюс говорил мне, что вы не лыком шиты! — снова сверкнул глазами Браун. — А теперь я сам в этом убедился.

— Я просто делаю то, что сделали бы на моем месте вы сами, — смерив лейтенанта ледяным взглядом, сказал Кауэрт.

— Ничего подобного, — язвительно возразил тот. — Я не стал бы спасать этого подлого убийцу от электрического стула.

— Значит, вы все-таки убеждены в том, что Фергюсон мне солгал?

Вскочив на ноги, Браун зашагал по кабинету, напряженно думая. Он напоминал бегуна перед стартом. Мышцы его тела играли, и Кауэрт понял, что лейтенант Браун не из тех, кому нравится, когда их загоняют в угол маленького кабинета каверзными вопросами.

— Он мне сразу не понравился, — проговорил наконец полицейский. — В самый первый раз, когда я его увидел. Это было еще до убийства Джоанны Шрайвер. Я понимаю, что мои личные впечатления уликами не считаются, но он все равно мне сразу не понравился.

— И когда же вы увидели его в первый раз?

— За год до убийства. Я прогнал его от здания школы. Он сидел там в машине и смотрел, как из школы выходят дети.

— А сами-то вы как там оказались?

— Я приехал за дочерью и увидел его там. После этого я видел его еще несколько раз. И каждый раз его поведение меня чем-то настораживало. Он неизменно оказывался в неподходящем месте в неподходящее время. Один раз он медленно ехал вдоль по улице вслед за идущей молодой женщиной. Причем заметил это не только я! Потом двое патрульных полицейских доложили мне, что тоже это заметили. Один раз его застукали в полночь на задворках небольшого жилого дома, где он ошивался без видимых причин. Когда мимо проезжала патрульная машина, он попытался скрыться. Конечно, никаких обвинений ему предъявлено не было, но все-таки…

— Это еще не улики.

— Я вам уже говорил, — не выдержав, наконец повысил голос лейтенант Браун, — нет у нас никаких улик! У нас есть только впечатления. А какое, по-вашему, у нас должно остаться впечатление, когда мы застукали его вылизывавшим свою машину?! И при этом он уже успел отрезать кусок от коврика! Кроме того, не успели мы задать ему ни одного вопроса, как он сам завопил: «Я ее не убивал!» А потом он сидел тут с наглым видом, потому что знал, что у нас нет никаких улик. И все-таки это было не зря. Ведь в конце концов он сам во всем признался!

— А где же нож, которым он убил девочку? Где его перепачканная кровью и грязью одежда?

— Он нам этого не сказал.

— А сказал он вам, как он выследил Джоанну Шрайвер? Как он уговорил ее сесть к нему в машину? Что он ей при этом сказал? Он рассказал вам о том, как она потом отбивалась?.. Что же он вам вообще рассказал?!

— Вот! Читайте сами! — Лейтенант Браун вытащил несколько листков из папки на столе и протянул их журналисту.

Это была стенограмма признания Фергюсона, записанная в суде. Все признание занимало три страницы. Сначала оба детектива разъяснили Фергюсону его права, особенно напирая на то, что он имеет право требовать присутствия адвоката. Изложение подозреваемому его прав занимало целую страницу из трех. Потом полицейские спросили у Фергюсона, понял ли он то, что ему только что разъяснили, и Фергюсон ответил, что понял. Первый заданный ему вопрос звучал чисто по-полицейски: «Находились ли вы в три или около трех часов пополудни на углу улиц Гранд-стрит и Спринг-стрит, рядом с расположенной там средней школой?» На этот вопрос последовал односложный ответ Фергюсона «да». Затем полицейские спросили, видел ли он девочку, которую звали Джоанна Шрайвер, и он опять ответил «да». Потом полицейские подробно изложили свою версию происшедшего, формулируя каждую фразу в виде вопроса, а Фергюсон неизменно отвечал утвердительно. При этом версия полицейских не содержала ни одной сколь-либо существенной детали. Когда Фергюсона спросили об орудии убийства и о некоторых других важных моментах, тот ответил, что ничего не помнит. Последний вопрос был задан для того, чтобы установить умышленный характер убийства. Своим ответом на этот вопрос Фергюсон приговорил себя к камере смертников: «Отправились ли вы в указанное время в указанное место с целью похитить и убить девочку?» — «Да».

Кауэрт покачал головой: Фергюсон повторял «да» как заведенный.

— Не очень убедительное признание. — Журналист повернулся к полицейским.

Давно не находивший себе места Уилкокс наконец не выдержал и взорвался. Вскочив на ноги, он погрозил Кауэрту кулаком:

— Чего вам вообще от нас надо?! Да поймите же, это он! Это он ее убил! Это правда!!!

— Правда? — скептически усмехнулся Кауэрт, и Уилкокс потерял самообладание.

Схватив журналиста за лацканы пиджака, он рывком поднял его на ноги:

— Сейчас ты у меня поухмыляешься, сволочь!

Тэнни Браун стремительно подался вперед и одной рукой пригвоздил к месту своего малорослого подчиненного, не обращая внимания на шипевшего от негодования Уилкокса. Тот явно хотел что-то сказать своему начальнику, потом повернулся к Кауэрту и наконец, в бессильной злобе сжав кулаки, выскочил из кабинета.

Поправив пиджак, журналист снова неловко устроился на стуле. Придя в себя, он обратился к Брауну:

— И после этого вы станете утверждать, что Уилкокс не бил Фергюсона? Что все тридцать шесть часов допроса детектив Уилкокс сохранял самообладание?

Сообразив, чем ему грозит дикая выходка подчиненного, лейтенант Браун сокрушенно покачал головой:

— На самом деле Уилкокс действительно пару раз его стукнул. Но это было в самом начале, и я сразу его остановил. Он просто влепил Фергюсону пару пощечин.

— Он не бил Фергюсона кулаком в живот?

— Нет, конечно нет.

— А телефонной книгой?

— Это старый известный прием, — с удрученным видом пробормотал Браун, — но Уилкокс не бил Фергюсона телефонной книгой. — Впервые за все время разговора лейтенант отвернулся от журналиста и взглянул в окно. — Просто не знаю, как до вас достучаться, мистер Кауэрт. Попробуйте понять, до какой степени все мы переживали смерть Джоанны. Мы до сих пор ее переживаем. А нам с Уилкоксом пришлось хуже всех — мы вели следствие посреди слез, проклятий и истерик. Нам было очень тяжело. Мы не звери и не изуверы, но нам нужно было во что бы то ни стало найти убийцу. Я не спал четверо суток, у нас тут вообще никто не спал. И наконец мы его нашли, а он сидел здесь и как ни в чем не бывало ухмылялся. Как же Уилкоксу было не вспылить! Это Фергюсон довел нас до такого состояния своим поведением. А это признание… Конечно, это не самое шикарное признание на свете, но ничего другого нам от этого скрытного негодяя добиться не удалось. Да и то, чего мы добились, как видите, выглядит не очень убедительно. Основания для вынесенного Фергюсону приговора вряд ли можно назвать вескими, и мы это прекрасно понимаем. А теперь явились вы и своими вопросами пытаетесь расшатать и эти хлипкие основания. Как тут не вспылить… И все равно приношу вам свои извинения за поведение Уилкокса. И за то, что я отправил вас к родителям Джоанны. Но поймите меня! Больше всего на свете я хочу, чтобы Фергюсон понес заслуженное наказание. Как я взгляну в глаза ее родителям, если он выйдет на свободу? Как я взгляну в глаза своим близким? Я не смогу больше уважать себя самого, если Фергюсон отвертится от электрического стула…

Излив душу, лейтенант Браун повернулся к Кауэрту.

Но журналист был опьянен своим успехом и решил добить полицейского:

— Вы берете с собой огнестрельное оружие в помещение для допросов?

— Нет. Всем известно, что оружие туда брать нельзя. Мы сдаем его дежурному сержанту. А что?

— Встаньте, пожалуйста.

Пожав плечами, лейтенант поднялся на ноги.

— Покажите мне ваши щиколотки.

— Что?! — недоуменно пробормотал Браун.

— Ну пожалуйста, лейтенант, сделайте мне такое одолжение, очень прошу вас.

— А, так вы хотите увидеть вот это?! — злобно прошипел полицейский, поставил ногу на стул и поднял штанину.

На ноге была коричневая кожаная кобура с маленьким короткоствольным револьвером тридцать восьмого калибра. Продемонстрировав свой пистолет, лейтенант Браун опустил штанину.

— И вы, конечно, не целились из этого пистолета в Фергюсона и не угрожали ему пристрелить его на месте, если он во всем не признается?

— Конечно же нет!

— И вы не нажимали на спусковой крючок, прицелившись в Фергюсона, зная, что в барабане револьвера нет патрона?

— Нет.

— Так откуда же Фергюсону знать о том, что у вас под штаниной пистолет, если вы его вообще не извлекали?

Лейтенант Браун с ненавистью покосился на Кауэрта:

— Наш разговор закончен, — и указал журналисту на дверь.

— Ошибаетесь, — проговорил Кауэрт, — наш разговор только начинается!


Глава 5

Вновь камера смертников


Журналистам известно, что наступает такой момент, когда все остальное, кроме задуманной статьи, перестает для них существовать. В этот момент журналист похож на прицелившегося стрелка — он не видит ничего, кроме цели, в которую должен всадить пулю. В это время содержание статьи уже в целом сформировалось, и остается только добавить недостающие детали или подтвердить фактами свои предположения. С упоением могильщика, неистово орудующего заступом для того, чтобы поскорее закопать гроб в свежей могиле, журналист дополняет текст подробностями.

Наступил такой момент и для Мэтью Кауэрта.

В ожидании сержанта Роджерса и Фергюсона журналист нетерпеливо барабанил пальцами по столу. Благодаря поездке в Пачулу он узнал очень много, но теперь ему понадобилось узнать еще больше. Основа статьи уже сформировалась в голове у Кауэрта — в тот самый момент, когда лейтенант Браун нехотя признался в том, что Брюс Уилкокс влепил-таки Фергюсону пару пощечин. Это признание стало брешью в плотине, за которой бурлила безбрежная река лжи. Кауэрт, конечно, не знал, что именно делали полицейские со своей жертвой, но понимал, что уже известного ему достаточно для того, чтобы написать статью и, возможно, добиться пересмотра дела Фергюсона. Однако теперь было важно узнать совсем другое — имя настоящего убийцы Джоанны Шрайвер. Журналиста переполняло такое нетерпение, что, когда в дверях появился Фергюсон, с погасшей сигаретой в зубах и с пачкой каких-то бумаг в руках, Кауэрт едва не вскочил со стула.

Они обменялись рукопожатиями, и Фергюсон уселся напротив.

— Я буду за дверью, — объявил сержант Роджерс и вышел, оставив журналиста с глазу на глаз с осужденным в маленьком помещении.

Приговоренный к смертной казни Фергюсон улыбался, точнее говоря, самодовольно ухмылялся. При виде этой ухмылки Кауэрт вспомнил полные бессильной злобы и негодования глаза лейтенанта Брауна, и внутри затлела искра сомнения. Однако она скоро угасла, а Фергюсон шлепнул на стол пачку бумаг, которую держал в руках.

— Я знал, что вы вернетесь, — заявил он. — Я догадывался, что вы обнаружите в Пачуле.

— И что же, по-вашему, я там обнаружил?

— Что я говорю правду.

Немного подумав, Кауэрт решил сбить спесь с самонадеянного заключенного:

— Я обнаружил, что вы, безусловно, сказали мне часть правды, и больше ничего.

— Что вы несете! — взвился Фергюсон. — Вы что, не говорили с этими полицейскими? Вы не видели расистов, которыми кишит этот город? Неужели вы не поняли, что представляет собой эта дыра?!

— Один из полицейских тоже чернокожий. А вы мне об этом ничего не сказали.

— Вы думаете, что если он чернокожий, так, значит, обязательно честный?! Он что, мой родной брат?! Да он такой же расист, как и его краснорожий прихвостень! Вы что, ослепли, мистер репортер? Неужели вы не поняли, что Тэнни Браун хуже любого расиста?! Да по сравнению с ним любой куклуксклановец — учитель воскресной школы. Браун насквозь белый и больше себя самого ненавидит только других чернокожих! Поезжайте туда опять и спросите, кто громила номер один в Пачуле. Вам любой скажет, что это Тэнни Браун.

Вскочив на ноги, Фергюсон стал мерить шагами помещение, судорожно сжимая и разжимая кулаки:

— Вы что, не говорили с этим старым пропойцей-адвокатом, который отдал меня на растерзание присяжным?

— Говорил.

— А с моей бабушкой вы говорили?

— Говорил.

— Вы изучили материалы моего дела?

— Изучил. У них практически нет против вас улик.

— Теперь вы поняли, почему им обязательно нужно было выбить из меня признание?

— Да.

— Вы видели его револьвер?

— Видел.

— Вы читали мое признание?

— Читал.

— Они меня били!

— Они признались, что вы схлопотали пару пощечин.

— Пощечин?! А может, они просто гладили меня по головке и случайно сделали мне чуть-чуть больно?

— На что-то в этом роде они и намекали.

— Сволочи!

— Успокойтесь!

— Успокойтесь?! Это вы мне говорите?! Эти лживые сволочи сидят там и нагло врут, а я сижу в тюрьме и жду, когда меня посадят на электрический стул!!! — завопил Фергюсон, но спохватился, замолчал и замер посреди помещения, словно старался взять себя в руки и тщательно обдумать свои следующие слова. — Да будет вам известно, мистер Кауэрт, вплоть до сегодняшнего утра мы все тут были в строгой изоляции. Вы знаете, что это означает? — Фергюсон явно с трудом сдерживал волнение.

— Нет.

— Дело в том, что губернатор штата Флорида подписал распоряжение о приведении в исполнение смертного приговора одному заключенному. Поэтому нас всех заперли в камерах до истечения срока действия этого распоряжения или до момента смертной казни.

— И что же произошло?

— Апелляционный суд приостановил приведение приговора в исполнение, — покачал головой Фергюсон. — Но в конечном счете этот заключенный не отвертится от электрического стула. Вы же знакомы с системой: сначала приговоренный к смертной казни использует все свои права на апелляции, а потом ему остается только ссылаться на неконституционный характер смертной казни или на то, что присяжные вынесли свое решение из-за своих расистских предрассудков. Вы тоже попробуйте привести такие аргументы. А еще лучше — придумайте что-нибудь новенькое. Что-нибудь такое, до чего еще не додумались все эти вшивые юристы. При этом не забывайте о том, что время не ждет! — Фергюсон снова уселся и положил руки на стол. — А знаете ли вы, что делает с человеком строгая изоляция? Она леденит душу. Чувствуешь себя загнанным в угол. Каждый удар часов — словно разряд электрического тока прямо тебе в сердце. Сидишь, и тебе кажется, что вот-вот казнят именно тебя, потому что знаешь: придет день и всех загонят в камеры, потому что это твой приговор будут приводить в исполнение. Это — своего рода медленная смертная казнь. Кажется, кто-то вскрыл тебе вены и ждет, пока ты не истечешь кровью. Поэтому все, кто сидит в камерах смертников, начинают беситься. Сначала все злобно орут, но только несколько минут. Потом наступает мертвая тишина, такая звенящая, что можно услышать чавканье кошмаров, пожирающих человеческие мозги. Потом что-то происходит — достаточно малейшего звука, чтобы одни заключенные снова начали орать, а другие визжать. Помню, один из них визжал двенадцать часов подряд, пока не упал в обморок. Строгая изоляция лишает человека рассудка, оставляя его во власти ненависти и безумия. Иного у человека не остается. — Фергюсон снова поднялся на ноги и стал расхаживать по комнате. — Знаете, что больше всего бесит меня в Пачуле? Спокойствие ее обитателей. Царящие там тишина и покой… Я терпеть не мог того, как там все причесано и упорядочено, — сжав кулаки, продолжал заключенный. — Там все знают друг друга и то, что именно будет с ними завтра. По утрам они встают с постели, потом едут на работу, работают, возвращаются домой. Дома они выпьют стаканчик виски, поужинают, посмотрят телевизор и лягут спать. И так день за днем. Вечером в пятницу они ходят на футбол или бейсбол. В субботу они ездят на пикник, а в воскресенье ходят в церковь. Все — и белые, и черные. Только белые командуют, а черные у них на побегушках, как и везде на юге. И все это им очень нравится! День за днем, год за годом все должно быть так же, как всегда.

— А вы?

— Вот именно! Я не такой, как они. Я хотел чего-то другого. Я желал чего-то добиться в жизни. Моя бабушка точно такая же, как и я. Местные чернокожие раньше называли ее упрямой старухой, зазнайкой, считающей себя лучше других, хотя она и живет в убогой хижине без водопровода и канализации, с пристроенным к ней курятником. Выскочки вроде вашего Тэнни Брауна терпеть ее не могут, потому что у нее есть чувство собственного достоинства. Они ненавидят ее за то, что она никому не кланяется. Как вам самому показалось, встанет перед кем-нибудь на колени такой человек, как она?

— Пожалуй, нет.

— Всю свою жизнь она боролась. А потом приехал я и тоже не стал ни перед кем ломать шапку. Вот поэтому-то они на меня и набросились.

Судя по всему, монолог Фергюсона мог длиться бесконечно, но Кауэрт его перебил:

— Все это замечательно. Допустим, все это правда. Допустим, я напишу про вас статью. Напишу об отсутствии серьезных улик, о том, как неубедительно вас опознали, и о том, что признания от вас добились побоями. Но вы должны сказать мне одну вещь…

Фергюсон уставился на журналиста.

— Вы должны сказать мне имя настоящего убийцы, — закончил Кауэрт.

— А какие у меня гарантии?

— Никаких. Я просто напишу про вас все, что узнал.

— Но ведь речь идет о моей жизни! Меня же могут казнить!

— Я все равно ничего не могу вам обещать.

— И что же вы про меня узнали? — внезапно спросил заключенный, откинувшись на спинку стула.

Журналист опешил. Действительно, что он на самом деле знает о Фергюсоне?!

— Я знаю про вас то, что мне рассказали вы сами и другие люди.

— И вы считаете, что теперь меня знаете?

— Да, немного знаю.

— Глупости! — фыркнул Фергюсон, но тут же замолчал, словно прикусив язык. — Да, я такой, как есть. Возможно, я не сахар. Возможно, я не всегда делал и говорил то, что надо. Наверное, мне не нужно было восстанавливать против себя весь этот городишко до такой степени, что, когда в него пришла беда, все сразу бросились на меня, не обратив ни малейшего внимания на настоящего виновника.

— Что вы имеете в виду?

— Сейчас все поймете. Беда пришла в Пачулу, пробыла там совсем немного и убралась восвояси, оставив меня расхлебывать кашу, которую заварил кто-то другой, — сказал Фергюсон и усмехнулся при виде недоумения журналиста. — Ну ладно, попробую объяснить по-другому. Представьте себе одного человека — очень плохого человека, — зарулившего по пути на юг в Пачулу. Он сидит в машине и жует гамбургер под тенистым деревом рядом со школой. Он видит девочку, говорит с ней, и она садится к нему в машину, потому что на первый взгляд не скажешь, что это машина очень плохого человека. Вы же там были. Не прошло и пары минут, как этот человек с девочкой оказались в очень тихом и уединенном месте на краю болота. Там он ее убил и поехал дальше своей дорогой. Он навсегда уехал из Пачулы. Он совсем недолго думал о том, что там совершил. Он лишь вспомнил об удовольствии, которое испытал, убивая девочку.

— И что с ним было дальше?

— Он проехался по Флориде. Кого-то убил в Таллахасси, еще кого-то в Орландо, Лейкленде, Тампе. Так он доехал до Майами. Он убил школьницу, это вы уже знаете. Еще он убил двух туристов, одну официантку и многих других. Вся беда в том, что, оказавшись в большом городе, этот человек проявил неосторожность и его схватила полиция. С поличным. На месте очередного кровавого преступления. Вы догадываетесь, кого я имею в виду?

— Почти. Продолжайте.

— После процесса, длившегося два года, этот человек оказался здесь, у нас. И что же он узнал, попав сюда! Да он чуть не помер со смеху, узнав, что в соседней камере сидит человек, приговоренный к смерти за убийство, которое совершил он сам. За убийство, которое он уже почти забыл, так как убил стольких людей, что они уже слились в его памяти в кровавую массу. Он чуть не лопнул от смеха. Только вот человеку из соседней камеры было совсем не смешно.

— Вы хотите сказать, что…

— Совершенно верно, мистер Кауэрт. Убийца Джоанны Шрайвер сидит сейчас здесь, в нашей тюрьме. Вы что-нибудь слышали о Блэре Салливане?

— Конечно! — У Кауэрта перехватило дыхание.

— Да-да, мистер репортер, все знают Блэра Салливана, правда?

— Правда…

— Так вот, это он ее убил.

— Откуда вы знаете?! — Кауэрт задыхался от волнения. Ему ужасно хотелось снять галстук, расстегнуть воротник рубашки и высунуть голову в окно, на свежий воздух.

— Он сам мне в этом признался. Он считает, наша встреча здесь очень забавное недоразумение.

— Что именно он вам рассказал?

— Его перевели к нам и вскоре посадили в соседнюю камеру. Салливан не совсем в своем уме — без причины смеется или плачет, разговаривает сам с собой или с Господом Богом. У него очень странный голос, — кажется, он не говорит, а шипит как змея. По-моему, он совершенно спятил, но при этом очень хитрый и изворотливый… Как бы то ни было, через пару недель у нас завязался разговор, и, конечно, он захотел узнать, за что меня сюда посадили. Я сказал ему правду. Я сказал, что меня приговорили к смерти за преступление, которое я не совершал. Он усмехнулся и спросил, что это за преступление. Я рассказал ему все об этой девочке из Пачулы. «Такая белобрысая девчонка с полным ртом брекетов?» — спросил он меня. Я ответил, что да, и он стал хохотать. «Это было в начале мая?» — спросил он меня потом. «Ну да», — ответил я. «Ее всю исполосовали ножом, а труп утопили в болоте?» — «Точно. Но откуда ты все это знаешь?» Все это ему показалось так смешно, что он хохотал, пока не охрип. «Да, — сказал наконец он, — ты действительно не убивал ее. Потому что убил ее я. Ну ты и лох!» Он снова расхохотался, и мне захотелось прикончить его на месте. Я заорал и попытался вцепиться в него сквозь решетку. Тут же примчались охранники в бронежилетах, с дубинками и в касках с пластиковыми забралами. Они избили меня и бросили в изолятор. Знаете, что такое местный изолятор? Это малюсенькая комнатушка без окон, с ведром для испражнений и цементными нарами. Вас раздевают догола, кидают туда и держат там до тех пор, пока вы не вспоминаете о хороших манерах… Когда меня выпустили из изолятора, Салливана уже перевели в другую часть тюрьмы. Нас выводят на прогулку в разное время, и я его никогда не вижу. Говорят, он совсем спятил. Иногда по ночам я слышу, как он откуда-то меня громко зовет. «Фергюсон! — завывает он. — Роберт Эрл Фергюсон, поговори же со мной!» Я не отвечаю ему, и он хохочет, как гиена…

Кауэрт содрогнулся. Ему очень хотелось побыть сейчас одному и обдумать только что услышанное, но на это не было времени. Кроме того, слова Роберта Эрла Фергюсона практически пригвоздили его к стулу.

— Как я смогу это доказать?

— Откуда мне знать! Доказывать — ваша работа, а не моя!

— Кто мне все это подтвердит?

— Спросите хоть сержанта Роджерса. Он подтвердит, что мы с Салливаном сидели в соседних камерах, а потом его вдруг перевели. Только сержант не знает, почему его перевели. Об этом знают только три человека на свете — я, вы и сам Салливан.

— Но я же не могу!..

— Ничего не желаю знать о том, что вы можете или не можете, мистер репортер! Всю жизнь я только и слышу: «не могу», «нельзя»! Нельзя то, нельзя это, нельзя вообще ничего даже хотеть!!! Ничего не желаю больше слышать об этом!

— Ну ладно, — пробормотал Кауэрт, — я проверю…

— Вот именно! — Фергюсон подался вперед на стуле и яростно засверкал глазами. — Проверьте! Идите и проверяйте, черт возьми!

Он резко встал, оттолкнувшись обеими руками от стола.

— Теперь вы все знаете! — прошипел он. — Так идите и проверяйте. Идите и задавайте ваши вопросы. Только поторопитесь, а то меня посадят на электрический стул, пока вы их будете задавать!

Подойдя к двери, заключенный замолотил в нее кулаками. В маленьком помещении раздался оглушительный грохот.

— Всё! — закричал Фергюсон. — Мы поговорили! Сержант Роджерс! Сержант, открывайте, черт вас возьми!

Дверь дрожала под его кулаками. Когда один из охранников отпер ее, Фергюсон покосился на Кауэрта и заявил:

— Отведите меня в камеру. Я больше ни с кем не хочу разговаривать.

Он вытянул вперед руки, и на них защелкнулись наручники. Фергюсон вновь взглянул на журналиста — в глазах заключенного сверкали злость, негодование и приказ немедленно действовать. Когда его вывели за дверь, Кауэрт попытался прийти в себя и отогнать ощущение, будто бы он сам балансирует на краю бездны.


Направляясь к выходу из тюрьмы, журналист спросил у сержанта Роджерса:

— А где Блэр Салливан?

— Старина Салли? — хмыкнул тот. — Салли сидит в крыле «Q». Он не выходит из камеры. Сидит там целый день, читает Библию и пишет письма психиатрам и родным тех, кого сам убил. Он в непристойных выражениях описывает, в какой извращенной форме издевался над своими жертвами. Мы не отправляем эти письма. Мы не говорим Салливану об этом, но мне кажется, он все равно об этом знает, — покачал головой сержант Роджерс. — Блэр Салливан не в своем уме. Его почему-то очень интересует Роберт Эрл Фергюсон. По ночам он иногда громко его зовет. А Фергюсон говорил вам, что он пытался убить Салливана, когда они сидели в соседних камерах? Очень странная история. Поначалу у них вроде сложились нормальные отношения, они подолгу о чем-то разговаривали сквозь решетку. Потом Фергюсон словно с цепи сорвался — заорал и попытался вцепиться в Салливана. Пришлось ненадолго посадить Фергюсона в изолятор. Теперь их встречи с Салливаном исключены. Мы стараемся следить за тем, чтобы наши подопечные не поубивали друг друга, прежде чем их всех пересажают на электрический стул.

— А я могу поговорить с Салливаном?

— Видите ли, мистер Кауэрт, — покачал головой Роджерс, — Салливан действительно не очень приятная личность. Он пугает даже меня, а уж я насмотрелся здесь на извращенцев и моральных уродов.

— Почему он вас пугает?

— У нас тут достаточно людей, которые, не задумываясь, убили бы вас в любой момент, потому что лишить человека жизни им ничего не стоит. У нас сидят сумасшедшие, сексуальные маньяки, психопаты, профессиональные убийцы, гангстеры и те, кому просто очень нравится убивать. Но Салливан не похож ни на кого из них. Не знаю точно, чем он от них отличается, но он не попадает ни в одну из категорий. Такое впечатление, словно он все время меняет свой цвет, как эта ящерица… как ее?

— Хамелеон?

— Точно. Кажется, в Салливане есть понемногу от них всех. Он действительно страшный человек. Не могу сказать, что мне нравится участвовать в смертной казни, но я без малейших колебаний пристегнул бы Салливана к электрическому стулу. Надеюсь, он сядет на него очень скоро.

— Почему? Он же у вас совсем недавно, год с небольшим.

— Верно, но он отказался от услуг адвокатов, как тот убийца в штате Юта несколько лет назад. Теперь Салливан может только подать ходатайство о помиловании в Верховный суд. Когда оно будет отклонено, Салливану придет конец. А он только этого и ждет. Он говорит, что торопится в ад, потому что там его примут с распростертыми объятиями.

— По-вашему, он не передумает?

— Я же говорю вам, что он не такой, как другие. Кажется, жить или умереть — ему все едино. По-моему, когда его посадят на электрический стул, он будет, как обычно, хохотать, как гиена.

— Мне нужно с ним поговорить.

— Никому не посоветовал бы говорить с Блэром Салливаном.

— Мне это обязательно нужно. Вы можете это устроить?

— Это касается Фергюсона? — остановившись, спросил Роджерс.

— В том числе.

— Что ж… — пожал плечами сержант. — Все, что я могу сделать, — это спросить самого Салливана. Если он согласится, я устрою вашу встречу. Если он откажется, я ничем не смогу вам помочь.

— Хорошо.

— Имейте в виду, что вы не сможете общаться с Салливаном в таких же комфортных условиях, как с Фергюсоном. Ваш разговор состоится в клетке.

— Мне все равно.

— Хорошо, мистер Кауэрт. Позвоните мне утром, я наверняка уже что-нибудь буду знать.

Они вышли из тюрьмы через дверь, больше напоминающую крепостные ворота. Заслонив глаза ладонью от солнечного света, сержант поднял лицо к бледно-голубому небу. Зажмурившись, он несколько раз глубоко вздохнул, словно пытаясь очистить легкие от затхлого воздуха тюрьмы. Наконец Роджерс еще раз покачал головой и молча зашагал обратно.


Кауэрт сидел и думал о том, что Фергюсон прав: Блэра Салливана знали все.

Флорида печально известна тем, что на ее почве произрастают самые чудовищные убийцы на свете. Можно подумать, что зло укоренилось в этом штате, как уродливые, кривые мангровые деревья, пустившие корни в пропитанную соленой водой смесь песка и грязи на берегу океана. Во Флориду стремятся приехать и злодеи из других концов Соединенных Штатов, словно эти края непреодолимо притягивают к себе людей, обуреваемых самыми страшными желаниями. Поэтому во Флориде все в известной степени привыкли к злодеяниям. Никого особенно не удивляют психопаты, открывающие огонь из автоматического оружия в дешевых ресторанах, или распухшие трупы наркодилеров, всплывающие в болотах Эверглейдса. Бродяги, сумасшедшие, наемные убийцы и прочие изуверы, обуреваемые безумием, страстями или же вообще лишенные эмоций или мотивов, толкающих их на преступления, — все они стремятся во Флориду.

По пути на юг Блэр Салливан совершил десяток убийств, в которых сознался перед судом в Майами. Он убивал просто так. Его жертвами становились люди, которым просто не посчастливилось и они попались на глаза этому человеку. Он убил ночного портье в маленьком придорожном мотеле, официантку из кафе, продавца в маленьком магазине, чету пожилых туристов, менявших колесо своей машины на обочине. Больше всего его убийства ужасали своей хаотичностью. Кого-то из убитых Салливан ограбил, других — изнасиловал. Некоторых он убил без видимой причины или по каким-то непостижимым причинам, известным только ему самому. Например, однажды ночью он застрелил сквозь окошко служащего бензоколонки просто потому, что тот слишком долго копался, разыскивая сдачу с двадцатидолларовой бумажки. Салливана арестовали в Майами через несколько минут после того, как он расправился с молодой парочкой, которую застал целовавшейся на пустынной дороге. Салливан не торопился. Связав подростка, он на его глазах изнасиловал его подружку, а потом перерезал ему горло, так чтобы видела девушка. Патрульный мотоциклист заметил его как раз в тот момент, когда он в остервенении кромсал ножом ее тело. «Мне просто не повезло, — нагло заявил на суде явно ни в чем не раскаивавшийся Салливан. — Я слишком увлекся, а то прикончил бы и этого полицейского».

Кауэрт решил поговорить с кем-то из отдела городских новостей редакции «Майами джорнел». Набрав номер, он попросил, чтобы его соединили с Эдной Макджи, освещавшей суд над Салливаном. Некоторое время в трубке звучала музыка, потом раздался голос Эдны:

— Слушаю вас!

— Привет, Эдна!

— Мэтти? Откуда ты мне звонишь?

— Из дешевой гостиницы в Старке.

— Ну и что ты там разузнал? Как твоя статья? У нас говорят, что ты наткнулся на настоящую сенсацию!

— Со статьей — нормально.

— Так все-таки он убил эту девочку или нет?

— Пока не знаю, все очень непросто. Например, полицейские признались в том, что били его, прежде чем он подписал свое признание. Конечно, не так сильно и много, как он сам утверждает, но все-таки били!..

— Ого! Стоит судье узнать о любом случае применения физический силы полицией, как он объявит признание обвиняемого недействительным. А если полицейские признались в том, что солгали, даже совсем чуть-чуть, им придется плохо.

— Вот это-то и смущает меня, Эдна. Зачем они признались мне в том, что били его? Ведь могли бы и не признаваться.

— Ты же не хуже меня знаешь, что полицейские самые отъявленные вруны на свете. Они все время врут и наконец сами запутываются в своем вранье. Поэтому в конце концов они начинают говорить правду, потому что больше не в состоянии отличить ее от собственной лжи. Нужно только долго не отставать от них и задавать им море вопросов… Ну и чем же могу помочь тебе я?

— Меня интересует Блэр Салливан.

— Салли?! А он-то тут при чем?

— Его имя всплыло в одном довольно странном контексте. Я пока не могу об этом говорить.

— Да ладно тебе, мне-то скажи!

— Обязательно скажу, но чуть позже. Сначала я должен все выяснить.

— Обещаешь, что скажешь?

— Обещаю.

— Не врешь?

— Клянусь, что не вру.

— Ну хорошо. Итак, Блэр Салливан… Знаешь, я не обременена предрассудками, но, по-моему, Салли перешел все мыслимые и немыслимые границы приличия. Знаешь, что он заставил делать эту девушку, прежде чем ее зарезать? Я не писала об этом в газете. Это просто не напечатали бы. Когда Салливан в этом признался, одного из присяжных вытошнило прямо в зале суда. Пришлось объявить перерыв и мыть пол. Так вот, сначала Салливан перерезал у нее на глазах горло ее приятелю, а потом заставил ее наклониться и…

— Не надо, мне это не интересно, — перебил Кауэрт.

— Так что же тебе интересно? — с легкой обидой в голосе спросила журналистка.

— Расскажи мне о том, по какому маршруту Салливан ехал на юг.

— Хорошо. В желтой прессе его называли «Маршрут смерти». Он зафиксирован достаточно точно. Вначале Салливан убил женщину в Луизиане, рядом с Новым Орлеаном. Потом он убил проститутку в городе Мобил, штат Алабама. Еще он утверждал, что зарезал в Пенсаколе какого-то моряка, а потом убил какого-то типа, с которым познакомился в баре, посещаемом педерастами, и выбросил его труп на помойку, потом…

— Когда это было?

— Сейчас посмотрю. У меня все записано. Подожди. — Стукнула положенная на стол телефонная трубка, и в ней раздался скрип выдвигаемых ящиков письменного стола. — Вот! Сейчас!.. В конце апреля или в самом начале мая, когда он оказался во Флориде.

— А потом?

— Потом он начал медленно продвигаться к югу. К тому моменту его уже искали в трех штатах. ФБР распространило листовки с его фотографией. Национальный центр информации о преступности оповестил о нем в компьютерных сетях. И все-таки никто его не видел. Точнее, из тех, кто его видел, в живых не остался никто. Он добрался до Майами только к концу июня. Наверное, долго не мог отстирать с одежды всю пролитую им кровь.

— Какими автомобилями он пользовался?

— Тремя украденными автомобилями — «шевроле», «меркьюри» и «олдсмобилем». Он бросал одну машину и угонял другую. А еще он воровал номера с других автомобилей. Он выбирал задрипанные, не привлекающие к себе внимания машины. Кроме того, он утверждает, что никогда не превышал скорости.

— На чем он приехал во Флориду?

— Сейчас посмотрю… Знаешь, один тип, который работает в газете «Трибьюн» из Тампы, пытается написать книгу о Салливане. Он даже пробовал с ним поговорить, но Салли плюнул ему прямо в лицо… А ты знаешь, что Салливан вообще отказался от услуг адвокатов? Теперь его наверняка посадят на электрический стул еще до конца года. Думаю, у губернатора Флориды руки чешутся подписать постановление о приведении его приговора в исполнение… Вот! Нашла! Он приехал во Флориду на коричневом «меркьюри» модели «Монарх».

— Не на «форде»?

— Нет, но «меркьюри» мало чем внешне отличается от «форда». Эти две машины немудрено спутать.

— На светло-коричневом?

— Нет, на темно-коричневом.

«Все сходится!» Кауэрт затаил дыхание.

— Ну что, скажешь мне, что ты там разузнал, или нет?

— Подожди немного, Эдна. Я кое-что проверю, а потом сам все тебе расскажу.

— Не томи меня! Терпеть не могу ждать!

— Как только я во всем разберусь, сразу тебе сообщу.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Смотри мне!.. Кроме того, имей в виду, что по редакции теперь поползут самые невероятные слухи о тебе и твоей будущей статье!

— Ничего не поделаешь…

Эдна Макджи повесила трубку, и Мэтью Кауэрт опять остался один. Гостиничный номер наполнился страшными подозрениями: темно-коричневый «меркьюри» стал темно-зеленым «фордом», белый стал чернокожим, один человек превратился в другого…


— Не могу взять в толк, почему вам так крупно везет! — несмотря на ранний час, бодро заявил сержант Роджерс.

— В каком смысле?

— Мистер Салливан согласился побеседовать с вами. Представляю, как разозлился бы этот журналист из Тампы, которому на прошлой неделе Салли плюнул в лицо! Видели бы вы это! И все адвокаты, с которыми Салли отказался иметь дело, тоже разозлились бы! Он вообще ни с кем не разговаривает, кроме двух психоаналитиков из отдела бихевиористики при ФБР. Эти ребята анализируют поведение серийных убийц. По-моему, он не прогоняет их только для того, чтобы адвокаты не могли добиться его признания невменяемым. Ведь в этом случае суд назначил бы человека, который подавал бы за него прошения о помиловании. Ну что, убедились в том, что наш мистер Салливан уникальная личность?

— Убедился, — ответил Кауэрт.

— И вы его не боитесь?

— Пока нет… Я скоро приеду.

— Не торопитесь: перемещения мистера Салливана внутри здания тюрьмы обставлены с большой помпой. Его сопровождает целый почетный караул. Дело в том, что девять месяцев назад Салливан набросился возле душевой на охранника и отгрыз ему ухо, а потом долго облизывался. Заявил, что перегрыз бы охраннику горло, если бы мы его не оттащили.

— Что это на него нашло?

— Охранник сказал Салли, что тот сошел с ума. Причем он даже не хотел обидеть Салливана, он сказал это просто так. Ну, как муж говорит жене, что она сошла с ума, когда та покупает очередное дурацкое платье. Или вы говорите другу, что он сошел с ума, когда друг заявляет, что хочет подать налоговую декларацию. Ничего особенного, обычное дело. А Салли ужасно обиделся — прыгнул прямо на здоровенного охранника и впился в его ухо зубами. Видели бы вы, как они катались по полу! Кровь брызгала во все стороны, а охранник орал во всю глотку: «Отстань от меня, сумасшедший!» Естественно, от этого Салли еще быстрее работал зубами. Пришлось отлупить его дубинками и посадить на пару месяцев в изолятор. Думаю, это случилось именно из-за того, что его назвали сумасшедшим. Наверное, он обиделся. Тогда Салливан преподнес нам хороший урок. Теперь мы тщательнее выбираем выражения. Судя по всему, Салли очень щепетилен в этом отношении, — пояснил сержант Роджерс и добавил: — А одноухий охранник теперь вообще держит язык за зубами.


Кауэрта вел по коридорам молчаливый сотрудник тюрьмы. Тот держал себя так, словно сопровождает особо опасный, болезнетворный организм. Из-за яркого света, лившегося из недоступных окон, все вокруг казалось нечетким и расплывчатым. По пути журналист, прислушиваясь к звуку шагов, пытался собраться с мыслями. У Кауэрта был свой метод: перед важным интервью он старался забыть обо всем, не думать о том, что ему предстояло сказать или услышать, старался не вспоминать статей, которые он написал, и людей, которых знал. Так он освобождал мозг от посторонних мыслей, чтобы полностью впитать в себя то, что он скоро увидит и услышит.

Считая шаги, Кауэрт досчитал почти до ста, когда они подошли к кабинке с двумя охранниками. От нее в стороны расходились этажи с камерами заключенных, многочисленные лестницы и переходные мостики. В самой середине находилась железная клетка, где стоял стальной стол с двумя скамьями. Стол и скамьи были привинчены к полу, с одной стороны к столу было приварено большое железное кольцо. Кауэрта провели в клетку и предложили сесть на скамью со стороны, противоположной кольцу.

— Подождите здесь. Сейчас приведут этого мерзавца.

Сотрудник тюрьмы, сопровождавший Кауэрта, поспешно покинул клетку и исчез на одной из бесчисленных лестниц.

Внезапно раздался громкий металлический стук, а из невидимого громкоговорителя прозвучал хриплый голос: «Внимание! Приближается конвой!»

Взвыла сигнализация замка, дверь отворилась, и Кауэрт увидел во главе конвоя сержанта Роджерса в бронежилете и каске с пластиковым забралом. Заключенный в оранжевом спортивном костюме перемещался в сопровождении двух охранников. Третий двигался у него за спиной. Конвой ввел заключенного в клетку.

Блэр Салливан ковылял в кандалах. Он был скован по рукам и ногам. Его конвоиры маршировали в ногу, а он прыгал посреди них, как еще не оперившийся птенец или ребенок, пытающийся поспеть за взрослыми на праздничном шествии.

Салливан был невысоким и худым как скелет. Мертвенно-бледная кожа его рук была испещрена фиолетовыми наколками. У него были густые черные волосы с проседью и бегающие темные глаза. Он мгновенно оглядел клетку, позиции, занятые в ней конвоирами, и Мэтью Кауэрта. Презрительно ухмыляясь, Салливан ждал, пока сержант не отстегнет конец цепи, соединявшей кандалы на руках с ножными кандалами, а конвой не спускал с него глаз, взяв дубинки наперевес. Для этих охранников у Салливана тоже нашлась саркастическая усмешка. Сержант пропустил цепь сквозь приваренное к стальному столу кольцо и прикрепил ее свободный конец к широкому кожаному ремню, опоясывавшему заключенного.

— Вот так! Садитесь! — приказал Роджерс.

Трое конвоиров сделали шаг назад, а Салливан осторожно опустился на стальную скамью и впился глазами в Кауэрта. На губах заключенного все еще играла едва заметная усмешка, но теперь все его внимание было обращено на журналиста.

— Можете приступать к разговору, — сказал сержант, вывел конвой из клетки и запер за собой дверь.

— По-моему, они меня недолюбливают, — притворно вздохнув, проговорил Салливан.

— Почему?

— Кажется, они обиделись на меня за то, что я слегка покусал одного из их коллег. — Заключенный захихикал, но тут же захрипел и закашлялся. Он достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек, но, чтобы прикурить сигарету, ему пришлось согнуться в три погибели. — Впрочем, мне не обязательно завоевывать их симпатии, — закурив, продолжал Салливан. — Надеюсь, они и так посадят меня на электрический стул… Вас не раздражает дым?

— Нет.

— Весьма удобно, не так ли?

— Что именно?

— Удобно то, что лицам, приговоренным к смертной казни, нет необходимости беспокоиться о своем здоровье и думать о вреде курения. Поэтому-то здесь, в камерах смертников, все курят одну сигарету за другой. Табачным компаниям следовало бы как-то поощрить наше рвение, не правда ли? Впрочем, в нашем положении мы столь же самозабвенно предавались бы и всем остальным излишествам, будь они нам здесь доступны. За неимением выбора приходится курить, ибо состояние здоровья нас и правда уже не заботит. Однако, заболей кто-нибудь серьезно, к примеру раком легких, думаю, правительство штата не стало бы казнить этого больного. У меня такое впечатление, словно наши государственные мужи избегают казнить лиц, страдающих телесными или душевными недугами. Может, они не желают осквернять их болезнями электрический стул? Помните, как пару лет назад в Техасе у одного несчастного случился инфаркт, когда он узнал, что подписан приказ привести в исполнение его смертный приговор? Так его казнь отложили до тех пор, пока он не выздоровеет. Видимо, перемещение больного к электрическому стулу на больничной каталке показалось властям Техаса недостаточно приличным для столь торжественного случая. А еще, помнится, рассказывали о том, как в тридцатые годы в камеру смертников в Нью-Йорке попал один гангстер. Так вот, он стал поглощать пищу в огромных количествах. Он был и так тучным человеком, а тут его и вовсе разнесло от картофеля и макарон. Он рассчитывал разъесться до таких размеров, чтобы не вместиться в электрический стул. Так он пытался избежать своей прискорбной участи. Несчастный, он все-таки ел недостаточно — его впихнули-таки в электрический стул, с большим трудом, но впихнули. Неприглядное, наверное, было зрелище. Скорее всего, к концу церемонии казни этот гангстер напоминал жареную свиную тушу… — С этими словами Блэр Салливан вновь захихикал. — Знаете ли, отсюда, из камеры смертников, ирония судьбы в наш адрес особенно хорошо заметна. А скажите-ка, Кауэрт, вы ведь наверняка тоже убийца?

— Что?!

— Неужели вы никогда не лишали другого человека жизни? Может, вы застрелили кого-нибудь в ходе армейской службы? Ведь, судя по вашему возрасту, вы могли служить во Вьетнаме. Впрочем, вряд ли вы там побывали — обычно у ветеранов вьетнамской войны, готовых погрузиться в пучину воспоминаний, при этих словах туманится взор. Так, может, вы в молодости кого-нибудь случайно задавили на машине? Или вы уговорили доктора провинциальной больницы отключить аппарат искусственного дыхания у вашего престарелого батюшки, упорно не желавшего переселяться на тот свет? Ну, признавайтесь! Неужели вы ни разу не вынудили жену или подругу сделать аборт, не желая, чтобы потомство путалось у вас под ногами на вашем пути к блестящей карьере? А может, вы снабжали кокаином на вечеринках в Майами своих друзей, многих из которых впоследствии погубила пагубная страсть к этому наркотику? Признавайтесь, Кауэрт, вы ведь тоже убийца, а?

— Нет, я не убийца.

— Вы заблуждаетесь, — фыркнул Салливан. — Мы все — убийцы. Приглядитесь, вдумайтесь в широкий смысл этого слова. Неужели вы ни разу не видели, как задерганная мать дает подзатыльник раскапризничавшемуся ребенку в торговом центре? Свидетелем чего вы, по-вашему, являлись в этом случае? В следующий раз обязательно посмотрите, сколько ненависти в глазах у этого ребенка. Из него обязательно вырастет убийца. Да вы на себя посмотрите, Кауэрт! У вас такие же ледяные глаза. Вы — прирожденный убийца. Поверьте мне, уж я-то вижу людей насквозь.

— Вы так в этом уверены?

— Да. У меня к этому, видите ли, особый дар. Особенно хорошо я понимаю все, что связано со смертью. Мы с ней хорошо знакомы.

— Не сомневаюсь, но на этот раз вы ошибаетесь.

— Да? Посмотрим. — Салливан заерзал, устраиваясь на железной скамье. — С каждым разом это все легче и легче.

— Что?

— Убивать.

— Почему?

— Ознакомление с процессом. Очень скоро узнаешь все о том, как люди умирают. Одни умирают тяжелее, другие — легче. Одни отчаянно борются за жизнь, другие дают себя убить, сложив лапки. Некоторые умоляют убийцу о пощаде, другие плюют ему в лицо. Кто-то плачет, а кто-то смеется. Одни зовут маму, другие тебя проклинают. Однако заканчивается все это во всех случаях одинаково — холодным, окоченевшим трупом. Так закончим жизнь и мы с вами. Такая участь ждет всех.

— Может, все трупы и одинаковы, но живые идут к своей смерти разными путями.

— Совершенно верно! — рассмеялся Салливан. — Ваше наблюдение достойно камеры смертников. Оно легко могло бы слететь с уст человека, просидевшего в ней лет восемь и исписавшего сотню листов бумаги прошениями о помиловании… Воистину, все идут к своей смерти разными путями… — Затянувшись сигаретой, он выпустил изо рта струйку дыма и некоторое время следил за тем, как она рассеивается в неподвижном тюремном воздухе. — Дым — вот что мы все. Я пытался донести это до психоаналитиков, но они к моему мнению не прислушались.

— Какие психоаналитики?

— Из ФБР. У них там есть отдел бихевиористики — анализа поведения, — где отчаянно пытаются понять, откуда берутся серийные убийцы. С помощью собранной этим отделом информации они рассчитывают положить конец этому типично американскому времяпрепровождению, — рассмеялся Салливан. — Но все напрасно, ибо все мы, серийные убийцы, движимы различными, глубоко индивидуальными мотивами. Впрочем, эти психоаналитики мне вполне по душе. Им нравится возиться со мной. Они предлагают мне тесты на определение многопрофильности личности, разработанные в университете штата Миннесота, и тесты по ролевой апперцепции, и тесты Роршаха, и тесты на определение коэффициента моего умственного развития. Полагаю, в следующий раз они попросят меня сдать выпускные экзамены за курс общеобразовательной школы. Они любят слушать, когда я рассказываю им о моей матушке и о том, как я ненавидел эту старую ведьму и моего отчима. Видите ли, он все время меня бил. Он бил меня каждый раз, когда я осмеливался что-нибудь сказать. Он бил меня кулаками, порол меня ремнем. Если бы на его половом члене был свинцовый набалдашник, я отведал бы и его. Он избивал меня через день, а по субботам — еженедельно. Как же я их обоих ненавидел! И до сих пор ненавижу. Им сейчас за семьдесят. Они живут в домике из шлакобетонных блоков на севере архипелага Флорида-Кис. На стене у них висит распятие. Рядом с ним — цветная картинка с изображением Иисуса Христа. Они до сих пор думают, что Спаситель вот-вот постучится к ним в дом и заберет их на небеса. При звуках моего имени они истово крестятся и изрекают нечто вроде: «Что поделать, этот мальчик всегда служил Сатане». Молодых людей из ФБР это весьма интригует. А вам это интересно, Кауэрт? Или вы просто хотите узнать, почему я убил стольких людей, большинство из которых мне были практически незнакомы?

— Да.

— Ну, это не слишком каверзный вопрос, — хрипло рассмеялся Салливан. — Допустим, я отвечу, что просто ехал домой, но по пути меня бес попутал, и я так и не доехал до места назначения. Вас удовлетворит такой ответ?

— Не совсем.

— Ну да. Жизнь во многом загадочна, не так ли? — Заключенный закатил глаза.

— Вам виднее.

— Согласен, мне действительно виднее. Впрочем, держу пари, что большинство умерщвленных мною несчастных вас не очень интересует. Полагаю, вы сейчас здесь совсем не из-за них.

— Ну да…

— Так не томите, расскажите, что побудило вас к встрече с таким чудовищем, как я?

— Роберт Эрл Фергюсон и город Пачула во Флориде.

Насколько ему позволяли цепи, Салливан откинулся назад и расхохотался так громко, что звуки его смеха еще долго отражались эхом от тюремных стен. Кауэрт заметил, что охранники даже повернули голову в их сторону, впрочем тут же утратив интерес к разговору, происходившему в клетке.

— Ну да, Кауэрт. Вновь с вами согласен. Это интересная тема, но мы с вами вернемся к ней несколько позже.

— Почему?

Блэр Салливан подался вперед и попытался приблизить свое лицо к лицу журналиста. Приковывавшая заключенного к столу цепь зазвенела и натянулась. На шее у него набухла вена, а лицо налилось кровью.

— А потому, что вы пока еще не слишком хорошо меня знаете. — Салливан откинулся назад и прикурил новую сигарету от еще тлевшего окурка. — Расскажите-ка мне сначала что-нибудь о себе, Кауэрт. А потом, может, и поговорим. Мне бы хотелось знать, с кем я имею дело.

— Что вас интересует?

— Вы женаты?

— Был женат.

— Дети есть?

— Нет, — мгновение поколебавшись, ответил Кауэрт.

— Лжете. Живете один или с женщиной?

— Один.

— В квартире или в собственном доме?

— В маленькой квартире.

— У вас есть близкие друзья?

— Разумеется, — после короткого колебания ответил журналист.

— Опять лжете, уже во второй раз. Имейте в виду, я считаю… Чем вы занимаетесь по вечерам?

— Сижу дома. Смотрю по телевизору спорт.

— Почти ни с кем не общаетесь?

— Да.

— Спите спокойно? — спросил Салливан, прищурившись.

— Да.

— Вновь лжете. Как вам не стыдно! Вы трижды пытались обмануть несчастного, приговоренного к смерти! В Евангелии от Матфея сказано: «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься ты от меня…» Скажите лучше, что снится вам по ночам.

— Ну знаете! Это уже слишком!

— Лучше отвечайте мне, Кауэрт, — процедил сквозь зубы Салливан. — А то ведь сейчас возьму и уйду и тоже не стану отвечать на ваши дурацкие вопросы.

— Что мне снится? Всякое разное…

— А точнее?

— Мне снятся люди вроде вас! — разозлился журналист.

— Верю, — рассмеялся серийный убийца, откинулся на скамье и стал с нескрываемым удовольствием разглядывать репортера. — Выходит, вам снятся кошмары. Ведь люди вроде меня и есть кошмары во плоти.

— Это точно.

— Я стараюсь донести это до психоаналитиков из ФБР, но они упорно не желают меня слушать. Что ж, как им понять, что мы лишь дым и кошмары. Мы посланцы тьмы и ужаса на земле. В Евангелии от Иоанна сказано: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». Понятно? Наверняка в психоанализе куча заумных терминов, чтобы описать это явление, но ведь мы с вами в них не нуждаемся, правда?

— Правда.

— А знаете ли вы, что первостатейный убийца может выйти только из по-настоящему свободного человека? Свободного от той ерунды, которой люди так упорно напичкивают свою жизнь.

Кауэрт промолчал.

— Да, вот еще что! Имейте в виду, убивать людей совсем не сложно. Я и об этом говорил психоаналитикам. Дело в том, что убийце, собственно говоря, некогда думать о том, что он совершил. У него сразу возникают иные заботы: ему нужно избавиться от трупа, от орудия убийства, отмыться от крови и так далее и тому подобное. Иными словами, после убийства хлопочешь как пчела. Нужно придумать, что делать дальше, как бы побыстрей скрыться…

— Если убивать не сложно, что же тогда сложно?

— Хороший вопрос, Кауэрт, — усмехнулся Салливан. — Эти так называемые психоаналитики до него не додумались. — Он уставился в потолок и стал размышлять. — Для меня, например, сложнее всего было смириться с мыслью, что я попал в камеру смертников, так и не убив тех, кого мне хотелось убить больше всего.

— Что вы имеете в виду?

— Мысли об упущенных возможностях всегда самые печальные на свете, Кауэрт. Вспоминая об этих возможностях, мы не спим по ночам.

— Говорите яснее.

Поерзав на скамье, Салливан подался вперед и прошептал с заговорщическим видом:

— Постарайтесь сами обо всем догадаться. Если не сейчас, то позже вы наверняка сами все поймете. И не забудьте моих слов. Настанет день, и вы убедитесь в том, как они важны. Настанет день, и вы сами начнете судорожно вспоминать: кого же ненавидит больше всех на свете Блэр Салливан?! Кто так спокойно доживает свои дни, что мысль об этом не дает уснуть Блэру Салливану?! Вам будет очень важно это вспомнить.

— Может, вы сами мне скажете?

— Вот уж дудки!

— Боже мой!..

— Прошу вас не упоминать имя Господа всуе, мне это не по душе.

— Но ведь я просто…

— Неужели вы думаете, что эти цепи удержат меня, если мне вздумается сейчас выколоть вам глаза?! — рванулся вперед Салливан. — Неужели вы думаете, что меня остановит эта жалкая клетка? Неужели вы думаете, что я не могу выпотрошить вас на этом самом месте, как только мне это заблагорассудится?!

Кауэрт отшатнулся.

— Я могу это сделать, — продолжал заключенный, — так что лучше не злите меня… Я не сумасшедший и верю в Господа Бога, хотя Он наверняка отправит меня прямо в ад. Но меня это не слишком заботит. Ведь жизнь моя была сущим адом, поэтому я рассчитываю отдохнуть в преисподней. — Немного помолчав, он вновь обмяк на железной скамье и заговорил своим прежним, дерзким, почти вызывающим тоном: — Видите ли, Кауэрт, я отличаюсь от вас совсем не тем, что закован в кандалы и сижу за решеткой. Я отличаюсь от вас тем, что не боюсь умереть. «Смерть! Где твое жало?» Я не боюсь смерти. Можете посадить меня на электрический стул, сделать мне смертельную инъекцию, расстрелять меня, повесить, даже бросить на съедение львам, а я лишь буду молиться и ждать того момента, когда наконец попаду на тот свет, где наверняка произведу такой же фурор, какой произвел на этом. Знаете что, Кауэрт?

— Что?

— Гораздо больше смерти я боюсь того, что меня оставят жить здесь, чтобы психоаналитики изучали меня, как больное животное, а адвокаты зарабатывали на мне свои деньги. Я не хочу, чтобы на мне зарабатывали себе капитал журналисты вроде вас. Я не хочу задерживаться на этом свете.

— Поэтому-то вы и отказались от услуг адвокатов? Поэтому вы и не подаете прошение о помиловании?

— Ну конечно же! — хрипло рассмеялся заключенный. — Взгляните на меня, Кауэрт! Кого вы видите перед собой?

— Убийцу.

— Правильно. — Салливан ласково улыбнулся. — Да, я их всех убил. Я убил бы еще очень многих, если бы меня тогда не задержали. Как же повезло этому полицейскому на мотоцикле, который меня арестовал! Ему очень повезло, что я его не убил. Дело в том, что при мне был только нож, которым я потрошил девчонку, а пистолет я, как назло, оставил в штанах… Не понимаю, почему этот полицейский не пристрелил меня на месте. Этим он избавил бы очень многих от ненужных хлопот. Впрочем, я на него не сержусь. Он задержал меня по всем правилам. Я сам во всем виноват, а он даже зачитал мне мои права, после того как надел на меня наручники. При этом у него дрожал голос и тряслись руки. Уверен, он боялся меня гораздо больше, чем я его. Слышал, за мою поимку его сразу стали продвигать по службе. Я рад за него… Так о чем же еще может идти речь? Жизнь не такая славная штука, чтобы цепляться за нее любой ценой…

Некоторое время Кауэрт молча обдумывал слова приговоренного к смерти убийцы.

— Вы, кажется, о чем-то хотели меня спросить, Кауэрт? — наконец проговорил Блэр Салливан.

— Да. О Пачуле.

— Я там бывал. Милый городок. Приятные люди. Но что именно вас интересует?

— Что там произошло?

— А, так вы говорили с Робертом Эрлом Фергюсоном! Вы пишете про него статью?

— Вы сидели в соседних камерах. Что между вами произошло?

— Мы с ним иногда разговаривали. А что?

Ехидно ухмыляясь, Блэр Салливан явно издевался над журналистом. Кауэрту очень хотелось избить наглого убийцу, выбить из него правду кулаками, но вместо этого он продолжал задавать вопросы:

— О чем вы с ним разговаривали?

— О том, как ему несправедливо вынесли обвинительный приговор. Представьте себе, полицейские били его, чтобы добиться от него признания. Что касается меня, я сам бы все охотно рассказал им о себе просто за стакан кока-колы со льдом.

— О чем вы еще говорили?

— Об автомобилях. Кажется, мы с ним отдаем предпочтение почти одним и тем же маркам.

— А еще?

— Мы рассуждали о том, что случайно оказались в одном и том же месте в одно и то же время. Удивительное совпадение, не так ли?

— Да уж.

— Мы говорили об этом маленьком городке и об одном событии, лишившем его обитателей многих иллюзий, — ухмыльнулся Салливан. — А также лишившем жизни одну девочку…

— Джоанну Шрайвер? Это вы убили ее?

— Убил ли ее я? — Салливан улыбнулся и закатил глаза. — Откуда мне это знать, Кауэрт? Видите ли, все эти люди, которых я лишил жизни, стали сливаться в моей перегруженной памяти воедино.

— И все-таки, это вы ее убили или нет?!

— Знаете, Кауэрт, по-моему, вы перевозбудились, точно так же как перевозбудился во время разговора со мной Роберт Эрл Фергюсон. Мои воспоминания довели его до такого состояния, что он даже покусился на мою жизнь!

— Так это все-таки вы ее убили?

Вновь подавшись вперед на скамье, Салливан внезапно преобразился и хрипло прошептал:

— Вы так сильно хотите это знать?.. Что ж, тогда скажите мне одну вещь.

— Какую?

— Были ли когда-нибудь в вашей власти жизнь и смерть человека? Испытали ли вы пьянящее чувство всесилия как человек, безраздельно распоряжающийся чужой жизнью?

— Нет.

— Ну вот… А ведь это самый сладкий наркотик. Одна только мысль о том, что чья-то жизнь в твоей власти, электризует тебя, наполняет тебя сладостным упоением… — С этими словами Салливан вытянул ладонь с таким видом, словно на ней покоился спелый плод. Зазвенела железная цепь. Убийца сжал пальцы в кулак и вытер его о штаны. — Видите ли, Кауэрт, во-первых, я практически всемогущ. Вы думаете, что не стоит бояться несчастного заключенного, скованного по рукам и ногам и упрятанного в крошечную камеру? Имейте в виду, мои руки простираются далеко за пределы тюремных решеток! Очень далеко. От меня не скрыться никому. Ясно?

Кауэрт кивнул.

— Во-вторых, я не скажу вам, убил ли я эту девочку. Это было бы слишком просто. Кроме того, разве вы поверили бы мне на слово после того, каким чудовищем изобразили меня ваши газеты? Кто же мне после этого поверит? Если убить человека для меня пара пустяков, думаете, мне сложно солгать?

Журналист открыл было рот, но Салливан пригвоздил его взглядом к скамье, и тот замер.

— Знаете что, Кауэрт? Я не окончил и средней школы, но всю жизнь чему-то учусь. Держу пари, что я гораздо начитаннее и образованнее вас. Что вы читаете? Журналы «Тайм» и «Ньюсуик»? В лучшем случае «Книжное обозрение» газеты «Нью-Йорк таймс». Или какую-нибудь спортивную газету, сидя на унитазе. А я читал Фрейда и Юнга, и, признаться, ученик мне больше по душе, чем учитель. Я люблю Шекспира и поэзию Елизаветинской эпохи, книги по истории Соединенных Штатов, в основном о Гражданской войне. Я предпочитаю писателей, главным образом достаточно ироничных, — Джеймса Джойса, Фолкнера, Конрада и Оруэлла. Я люблю классическую литературу, например Диккенса и Пруста. Мне нравится, как Фукидид описывает надменных афинян, и Софокл, потому что он пишет обо всех нас. Тюрьма — прекрасное место для чтения. Можешь читать все, что тебе заблагорассудится. И свободного времени хоть отбавляй. В тюрьме гораздо проще получить солидное образование, чем в любом университете. Впрочем, теперь, когда дни мои сочтены, я читаю в основном Священное Писание.

— Неужели оно не научило вас делать добро и говорить правду?

— О чем вы, Кауэрт? — расхохотался Салливан. — Вы что, Библию не читали?! Там же все друг друга обманывают, проливают реки крови, грабят, поклоняются кумирам и вытворяют еще много такого, в чем я, с вашего позволения, специализируюсь… Ну хорошо! — И заключенный подмигнул журналисту. — Я не прочь с вами позабавиться.

— Позабавиться?

— Слушайте меня внимательно, — захихикал Салливан. — Примерно в семи милях от того места, где была убита Джоанна Шрайвер, шоссе номер пятьдесят округа Эскамбиа пересекает местное шоссе номер один-двадцать. За сотню ярдов до этого перекрестка под шоссе проходит дренажная труба. Там над дорогой склоняются несколько старых ив и бросают на нее приятную прохладную тень в жаркий полдень. Если вы остановитесь там и спуститесь к трубе с правой стороны дороги, засуньте в трубу руку, поройтесь там в грязи, и не исключено, что отроете что-нибудь интересное и важное.

— Что именно?

— Пусть это станет для вас приятной неожиданностью.

— И что будет, если я там действительно что-нибудь найду?

— У вас появится возможность порадовать читателей вашей статьи очень любопытным вопросом.

— Что это за вопрос?

— Откуда Блэру Салливану было знать, что этот предмет находится именно в этом месте.

— Действительно, откуда?

— Догадайтесь сами. Больше я вам ничего не скажу… Пока не пробьет час моей казни. — С этими словами Блэр Салливан поднялся на ноги и заорал во все горло: — Сержант! Разговор окончен. Уведите прочь этого ублюдка, пока я не перегрыз ему горло!

Эхо голоса Салливана многократно отразилось от тюремных стен, пока сам он стоял в клетке, ухмылялся и позванивал цепями, прислушиваясь к звукам шагов поспешно приближавшихся конвоиров.


Глава 6

Дренажная труба


Легкий южный ветерок больше не справлялся с влажной духотой наступающего дня. На темно-синем небе над Мексиканским заливом клубились огромные бело-серые облака. Кауэрт, с полиэтиленовым пакетом, спешил к своей машине. Пару резиновых перчаток и электрический фонарик он приобрел накануне в магазине. Услышанное от двоих заключенных не выходило у него из головы. Теперь он надеялся, что сегодня наконец обретет недостающую часть головоломки и сможет получить полное представление о том, что на самом деле произошло. Журналист заметил полицейского, только столкнувшись с ним нос к носу.

Тэнни Браун стоял, прислонившись к машине Кауэрта, прикрыв глаза от солнечного света.

— Куда-то спешите? — спросил лейтенант.

Кауэрт замер как вкопанный.

— У вас хорошо работает разведка, — наконец выдавил он. — Ведь я приехал только вчера вечером.

— Спасибо за комплимент, — отвесил неглубокий поклон Браун. — Но у нас в Пачуле настолько ничего не происходит, что ваше прибытие в любом случае не осталось бы незамеченным.

— Значит, вы полагаете, что в курсе всех местных событий?

— Ну конечно же нет, — пропустил колкость мимо ушей полицейский. — Вы к нам надолго?

— Какой-то дурацкий у нас получается разговор… — замялся журналист.

— Ладно, спрошу по-другому, — нахмурился полицейский. — Раз вы здесь, вы наверняка ищете ответ еще на какие-то вопросы. Иначе зачем было приезжать?

— Логично.

— А что это за вопросы?

Кауэрт не спешил с ответом, наблюдая за переминавшимся с ноги на ногу полицейским. Журналист вдруг подумал, что Брауну было свойственно нагнетать вокруг себя тревожную атмосферу, так что самое светлое утро уже не радовало. Лейтенант нервничал и выглядел смущенным.

— Я думал, вы все уже разузнали о Фергюсоне и о нас, — пробормотал он.

— Вы ошиблись.

Тэнни Браун улыбнулся и недоверчиво покачал головой.

— Вы тяжелый случай, мистер Кауэрт, — проговорил он без злобы и с легким любопытством.

— Что вы имеете в виду, лейтенант?

— Вижу, если вам что-то втемяшится в голову, вы не успокоитесь, пока не добьетесь своего.

— Если вы намекаете на то, что у меня есть серьезный повод сомневаться в том, что Роберт Эрл Фергюсон совершил преступление, в котором его обвинили, вы совершенно правы.

— Можно мне кое-что спросить у вас, мистер Кауэрт?

— Валяйте.

Набрав побольше воздуху в грудь, полицейский наклонился и прошептал:

— Вы видели его. Вы разговаривали с ним. Вы были рядом с ним и могли ощутить его запах, почувствовать его самого. Что, по-вашему, он собой представляет?

— Я не знаю.

— Неужели у вас не бежали мурашки по коже, когда вы разговаривали с Фергюсоном? Разве вы испытали бы такие ощущения, беседуя с ни в чем не повинным человеком?

— Ощущения не в счет, меня интересуют улики.

— Вы правы, конечно, но не пытайтесь убедить меня в том, что журналисты игнорируют свои ощущения. Итак, что, по-вашему, представляет собой Роберт Эрл Фергюсон?

— Не знаю.

— Всё вы знаете!

В этот момент Кауэрт вспомнил драконов, вытатуированных на бледной коже рук Блэра Салливана. Казалось, эти драконы ползут вниз по рукам Салливана, извиваясь в такт сокращениям его мышц. Драконы были блеклого красного и синего цветов с зеленой чешуей. Они выпустили когти и разинули пасти, и, когда Салливан вытягивал руки вперед, чтобы что-нибудь или кого-нибудь схватить, драконы тоже бросались на его жертву. Кауэрту очень хотелось прямо сейчас рассказать полицейскому все, что он услышал от Салливана, но решил приберечь этот козырь.

— Вы никогда не наблюдали за двумя старыми злобными псами, мистер Кауэрт? — негромко спросил Тэнни Браун, вновь наклонившись к журналисту. — Видели, как они сначала топчутся на месте, присматриваясь друг к другу? Я никак не мог понять, почему они иногда бросаются в драку, а иногда нет. Порой они словно что-то чуют и расходятся с миром. При этом они иногда даже виляют своими облезлыми хвостами. А бывает, ни с того ни с сего начинают рычать, скалить клыки и через мгновение уже катаются в пыли с таким остервенением, будто всю жизнь ждали того момента, когда смогут перегрызть друг другу глотку. Как вы думаете, мистер Кауэрт, — немного помолчав, спросил лейтенант, — почему эти псы иногда расходятся с миром, а иногда дерутся?

— Не знаю.

— Наверное, они что-то чувствуют.

— Наверное.

Тэнни Браун прислонился к машине, поднял голову и стал разглядывать пролетавшие в синеве облака. Казалось, он разговаривает с небесами:

— Когда я был маленьким, я считал белых какой-то особой породой людей. И немудрено: ведь только у белых была хорошая работа, были большие машины и красивые дома. Признаюсь, я довольно долго ненавидел белых. Потом я повзрослел. В школе я учился вместе с белыми. Я сражался плечом к плечу с белыми в армии. Потом я вернулся домой, вместе с белыми окончил колледж и стал одним из первых чернокожих полицейских. В то время в полиции служили почти одни белые. Сейчас в полиции двадцать процентов негров, и число их растет. Я сажал в тюрьму и белых, и черных. С каждым днем я узнавал о жизни все больше и больше. Знаете, что я понял? Зло не зависит от цвета кожи. Ему все равно, какого вы цвета. Злые люди бывают белыми, черными, желтыми, зелеными, красными. Какими угодно. Это не очень сложно понять, не правда ли, мистер Кауэрт? — спросил лейтенант, возвращаясь с неба на землю.

— Да, совсем не сложно.

— Ну и слава богу. Мы же простые деревенские жители. А я вообще уже старый пес и что-то нутром чую.

Кауэрт и Браун стояли возле машины, уставясь друг на друга. Наконец лейтенант вздохнул и провел огромной ладонью по коротко остриженным волосам:

— Все это довольно смешно.

— Что именно?

— Придет время, и вы сами всё поймете… Кстати, куда вы направляетесь?

— Искать клад.

— Можно мне с вами? — усмехнувшись, спросил полицейский. — Искать клад весело. Я ведь полицейский, и мне на работе недостает радости и веселья. У нас в лучшем случае в ходу черный юмор… Или вы лучше поедете один, а я буду за вами следить?

Кауэрт понял, что от лейтенанта ему не избавиться, и распахнул дверцу:

— Садитесь в машину.


Несколько миль они проехали в полном молчании. Кауэрт внимательно следил за дорогой, а Браун с отсутствующим видом смотрел в окно. Наконец молчание стало действовать журналисту на нервы, и он заерзал на сиденье. Обычно ему удавалось раскусить человека почти с первого взгляда, но что представляет собой Тэнни Браун, он так до сих пор и не понял. Журналист покосился на погруженного в свои мысли полицейского и в очередной раз попытался оценить его, как диковинную вещь перед началом аукциона. Скромный коричневый костюм свободно висел на широкоплечем и мускулистом полицейском, как на вешалке, словно Браун специально заказал его на два размера больше, чем надо, чтобы казаться в нем меньше. Несмотря на жару, узел его красного галстука был затянут под самый воротник бледно-голубой рубашки. Протерев платком очки в тонкой золотой оправе и нацепив их на нос, лейтенант Браун выглядел почти профессором-культуристом. Потом полицейский извлек блокнот и по-журналистски стремительно что-то в него записал. Закрыв блокнот, он убрал ручку, снял очки, помахал рукой в воздухе, словно прогоняя посетившие его мысли, и сказал, кивнув в сторону окна:

— Десять лет назад здесь все было по-другому. А двадцать лет назад все здесь было не таким, как десять лет назад.

— В каком смысле?

— Видите автозаправочную станцию? Ресторан, где проезжающие едят, не выходя из машин? Магазин самообслуживания? Цифровые колонки с компьютерным управлением на заправке?

— Вижу. Ну и что?

— Пять лет назад здесь была крошечная бензоколонка. Ее держал старикашка, наверняка состоявший в пятидесятые годы в ку-клукс-клане. Здесь было два ржавых насоса. Над заправкой болтался звездно-полосатый флаг, а на стене была вывеска: «Тавары для рыбакоф и ахотникоф». В пяти словах хозяин умудрился сделать четыре орфографические ошибки. Но место его заправки было первоклассное. Он продал ее и заработал кучу денег. Теперь наверняка живет себе припеваючи в каком-нибудь коттеджном поселке под названием «Лисий лес», или «Щучий омут», или «Елисейские поля», — рассмеялся Браун. — Неплохо устроился. Когда выйду на пенсию, я тоже не прочь переехать на Елисейские поля. А может, я переселюсь в Валгаллу? Кажется, для полицейского это более уместно. Или для этого мне нужно пасть в бою с мечом в руке?

— Пожалуй, да. — Журналист чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что широкоплечий полицейский заполнил собой весь салон автомобиля, словно, помимо своего материального тела, он обладал еще множеством других, непостижимых и пока невидимых Кауэрту свойств и качеств. — Так, говорите, здесь многое изменилось?

— Посудите сами. Мы едем по хорошему асфальту, положенному на деньги налогоплательщиков. Теперь у нас всем заправляют крупные корпорации. Хотите поменять масло в двигателе вашего автомобиля — поезжайте в мастерскую, принадлежащую корпорации. Вам нужно поставить пломбу в зуб — обращайтесь в ассоциацию зубных врачей. Хотите что-нибудь купить — идите в торговый центр. Теперь нападающий в школьной футбольной команде чаще всего чернокожий, и при этом сын учителя, а лучший защитник другой команды — белый, и при этом сын слесаря.

— Однако там, где живет бабушка Фергюсона, не заметно особых перемен.

— Это точно. Там настоящий заповедник старого Юга — грязь и нищета. Летом жарко, зимой холодно. Печка на дровах, удобства на дворе. Там действительно ничего не изменилось. Такие места еще есть, но именно по контрасту с ними хорошо заметно, как сильно изменилось все остальное.

— Современная автозаправочная станция — это, конечно, замечательно, — сказал Кауэрт, — но что происходит в головах у людей?

— Разумеется, люди меняются гораздо медленнее, — рассмеялся Браун. — Все в равной степени аплодируют и чернокожему сыну учителя, когда он делает меткий бросок, и белому сыну слесаря, когда он его отважно парирует. Однако, если чернокожий парень захочет встречаться с сестрой белого или наоборот, думаю, аплодисменты сразу стихнут. Впрочем, вам, журналистам, должно быть, это известно лучше меня.

Кауэрт кивнул, хотя и не вполне понимал, с какой целью лейтенант сделал это замечание — чтобы поддразнить его, оскорбить или сделать ему комплимент. Они ехали вдоль какой-то придорожной стройки. Желтый бульдозер ровнял зеленое поле, оставляя позади полосу красной земли. Бульдозер ревел и грохотал, рабочие в касках и промокших от пота комбинезонах складывали в штабеля деревянные брусья и шлакобетонные блоки. Когда машина миновала стройку и грохот бульдозера утих, Кауэрт спросил:

— А где сегодня Уилкокс?

— Брюс занимается авариями, которые случились сегодня ночью. Я отправил его на вскрытие пострадавших в качестве официального свидетеля. Это заставляет задуматься о том, что в машине лучше пристегиваться, не пить за рулем, а строительным рабочим вроде тех, что мы с вами только что видели, лучше не выдавать зарплату по четвергам.

— Думаете, Уилкокс сам этого не понимает?

— Никому не вредно вспоминать об этом почаще. Кроме того, присутствие на вскрытии закаляет нервную систему.

— Думаете, Уилкокс станет от этого хладнокровнее?

— Безусловно. Рано или поздно он обязательно научится держать себя в руках в любой ситуации. Кроме того, он очень проницательный и наблюдательный человек. Вы не поверите, но мало кто умеет так хорошо работать с людьми и бережно обращаться с уликами. На самом деле он выходит из себя не так уж и часто.

— Хорошо бы он сдержался, когда вы допрашивали Фергюсона.

— Боюсь, вы все еще не поняли, как все мы были взвинчены из-за убийства девочки.

— Вы и сами прекрасно знаете, что это не оправдание.

— Вы так ничего и не поняли. Вы просто не желаете меня понимать.

Эти слова слегка смутили Кауэрта, но спустя пару минут он вновь принялся за свое:

— Вы представляете себе, что произойдет, когда я напишу, что Уилкокс ударил Фергюсона?

— Я догадываюсь, что, по-вашему, произойдет.

— Дело Фергюсона будет пересмотрено.

— Не исключено.

— У меня складывается такое впечатление, словно вы что-то знаете, но не говорите.

— Ничего подобного. Я просто понимаю, как работает система, о которой мы говорим.

— Система не допускает избиения подозреваемого, чтобы добиться от него признания.

— Разве я говорил, что мы его избивали? Я сказал, что Уилкокс просто влепил Фергюсону пару пощечин. Ладонью, не кулаком. Он просто хотел привести его в чувства. По-вашему, добиться признания от убийцы легко и просто? Кроме того, он во всем признался почти через сутки после этих пощечин. Не вижу никакой связи между этими пощечинами и его признанием.

— Фергюсон утверждает другое.

— Не сомневаюсь, что, по его словам, мы его непрерывно пытали.

— Да.

— Не давали ему ни есть ни пить, все время над ним измывались, не пускали в туалет, запугивали? Разумеется, эти методы известны и стары как мир. Значит, он говорит именно это?

— Практически да. Вы это отрицаете?

— Разумеется, отрицаю, — усмехнулся Браун. — Все было не так. В противном случае мы выбили бы из этого скрытного подонка гораздо более убедительное признание. Мы узнали бы, как он уговорил Джоанну сесть к нему в машину, куда он дел свою одежду и кусок ковра из своей машины.

Слова полицейского были очень убедительны.

— Надеюсь, вы упомянете в вашей статье, что я вполне официально отрицаю все домыслы Фергюсона? — спросил лейтенант.

— Обязательно.

— Но на общую тональность статьи это не повлияет?

— Не повлияет.

— Мне кажется, что вы почему-то предпочитаете верить Фергюсону, а не мне.

— Я этого не говорил.

— Почему же его версия событий кажется вам правдоподобнее моей?

— Этого я тоже не говорил.

— Ну да! — Браун повернулся к Кауэрту, яростно сверкая глазами. — Это типичный журналистский прием. Вы всегда пишете: «Я просто объективно излагаю все версии происшедшего, и пусть читатель сам разберется в том, где правда, а где ложь!»

Опешивший репортер кивнул, соглашаясь. Полицейский покачал головой и отвернулся к окну.

Они миновали перекресток, о котором говорил Блэр Салливан, и Кауэрт стал вглядываться в даль.

— Что вы ищете? — спросил его Браун.

— Несколько ив и дренажную трубу под дорогой.

Полицейский нахмурился, задумавшись.

— Езжайте прямо, — наконец сказал он. — Не очень быстро. Это место вон там. — И он показал пальцем вперед. — Мы нашли ивы, что нам искать теперь? — спросил Браун, когда они остановились.

— Я и сам точно не знаю.

— Не валяйте дурака, мистер Кауэрт!

— Мы будем искать в дренажной трубе. Мне сказали, что надо искать в дренажной трубе.

— Кто вам это сказал? И что там надо искать?

— Пока не скажу, — покачал головой журналист. — Сначала поищем…

Полицейский возмущенно фыркнул и пошел вслед за Кауэртом. Тот спустился по откосу и разглядывал ржавое жерло дренажной трубы, выглядывавшее из кустов среди камней, мха и вездесущего мусора. Кроме пивных банок, пластиковых бутылок и бумажных оберток, у трубы валялись чей-то старый ботинок и заплесневелый кусок жареной курицы. Из дренажной трубы сочилась черная струйка грязной воды. Немного поколебавшись, журналист сполз вниз, к трубе, — кусты цеплялись за одежду, ноги скользили в грязи. Полицейский без колебаний пополз вслед за журналистом.

— Скажите, здесь всегда так? — поинтересовался Кауэрт.

— Нет, после сильного дождя это место почти полностью заливает, но через день-два все снова высыхает.

— Подержите фонарик, — попросил журналист, надев перчатки.

Он опустился на четвереньки. Лейтенант Браун пристроился рядом и стал светить фонариком в трубу, а Кауэрт принялся разгребать скопившиеся в ней грязь и песок.

— Скажите, пожалуйста, мистер Кауэрт, вы в своем уме?

Ничего не ответив, журналист продолжал копаться в грязи, выгребая ее из трубы.

— Может, вы все-таки скажете, что именно?..

В этот момент луч фонаря осветил какой-то предмет, и Кауэрт стал рыть с удвоенным пылом. Полицейский понял, что журналист что-то заметил, и наклонился, пытаясь заглянуть в трубу. Наконец под гнилыми листьями и грязью Кауэрт разглядел рукоятку, схватился за нее и потянул на себя. Грязь не хотела отпускать то, что уже почти засосала, но журналист с усилием вырвал загадочный предмет, выпрямился, повернулся к лейтенанту Брауну и поднял руку, сжимая облепленный грязью нож с четырехдюймовым лезвием.

— Вот! — с торжествующим видом произнес Кауэрт.

— Надо полагать, это орудие убийства… — пробормотал опешивший лейтенант Браун.

Нож почернел от времени и воды, и Кауэрт испугался, что он вот-вот рассыплется в прах прямо у него в руке.

Смерив журналиста взглядом, Тэнни Браун взял нож за кончик лезвия, вытащил из кармана чистый носовой платок и аккуратно завернул в него находку.

— Я его забираю, — не терпящим возражений тоном заявил полицейский и спрятал нож в карман. — Жаль, что он так плохо сохранился, — пробормотал он, покачав головой. — Я отдам его на анализ в лабораторию, но вряд ли там много чего обнаружат. — Взглянув на дренажную трубу, полицейский скомандовал: — А сейчас уходим отсюда. И ничего больше не трогайте. Вдруг тут обнаружат еще какие-то улики!.. Если это место связано с каким-нибудь преступлением, его нужно сохранить в нетронутом виде, — заявил полицейский.

— Вы прекрасно понимаете, с каким преступлением связано это место! — огрызнулся Кауэрт.

— Какой же вы сукин сын!

Лейтенант Браун полез по откосу вверх. Он некоторое время стоял неподвижно, сжав кулаки, а потом внезапно пнул ногой открытую дверцу автомобиля. Звук удара громыхнул и растаял в раскаленном воздухе, как отзвук далекого выстрела.


Кауэрт сидел в кабинете и ждал. Тьма, выползшая из углов и из-под деревьев, внезапно опустилась на городок и поглотила Пачулу. Зимой здесь темнело очень быстро. От летних сумерек осталось одно воспоминание.

Журналист весь день не находил себе места, наблюдая за тем, как группа криминалистов из лаборатории прочесывает все вокруг дренажной трубы в поисках новых улик. Криминалисты рассовали по пронумерованным полиэтиленовым пакетам мусор, образцы почвы и еще что-то настолько бесформенное, что было непонятно, что это может быть. Кауэрт знал, что криминалисты больше ничего не найдут, но терпеливо наблюдал за их работой.

К концу дня они с Тэнни Брауном вернулись в полицейский участок, где журналиста привели в один из кабинетов и велели ждать там результатов лабораторной экспертизы ножа. За все это время они с лейтенантом не обменялись ни единым словом.

От нечего делать Кауэрт стал разглядывать висевшие на стене фотографии Тэнни Брауна и его родных на фоне церкви. Рядом с лейтенантом стояли жена и две дочери. У младшей были косички и брекеты во рту. Несмотря на строгое воскресное платье, она выглядела оживленной. У другой девочки, уже подростка, под белой блузкой вырисовывались женские формы. Лейтенант и его жена улыбались, стараясь выглядеть как можно естественней.

У Кауэрта защемило сердце. После развода он выкинул все фотографии, на которых был запечатлен вместе с женой и ребенком. Теперь он пожалел об этом.

Взглянув на другую стену, он увидел несколько дипломов за призовые места в ежегодных соревнованиях по стрельбе. Там же были грамота от мэра города и городского совета за мужество и медаль «Бронзовая звезда» в рамке, рядом с которой красовались копия приказа о награждении и фотография молодого и стройного Тэнни Брауна в тропической военной форме.

Открылась дверь, и в кабинет вошел лейтенант.

— За что вас наградили медалью? — спросил Кауэрт.

— Что?

Журналист кивнул в сторону медали на стене.

— А, это… Я служил санитаром. Наш взвод попал в засаду, и четырех солдат подстрелили на рисовом поле. Я их всех оттуда вынес, одного за другим. Собственно говоря, ничего особенного в тот день не произошло, но с нами был репортер из «Вашингтон пост». Наш лейтенант понял, что дал маху, когда завел нас прямо в засаду, и решил представить меня к награде, чтобы поднять настроение этого журналиста, который четыре часа провалялся вместе с нами в болоте, полном пиявок, под огнем противника… А вы были во Вьетнаме?

— Нет. Мне повезло в лотерее. Мой номер так и не выпал.

Кивнув, лейтенант уселся за письменный стол.

— Ничего, — сказал он.

— Отпечатки пальцев? Кровь? Что-нибудь другое?

— Нет, пока ничего. Мы отправим нож в лабораторию ФБР. Может, там что-нибудь обнаружат: у них более современное оборудование.

— Значит, совсем ничего?

— Патологоанатом говорит, что размер лезвия соответствует характеру ран, нанесенных Джоанне Шрайвер. Самые глубокие раны не глубже длины лезвия этого ножа. Это уже что-то.

Вытащив блокнот, Кауэрт стал быстро строчить:

— А вы можете определить происхождение этого ножа?

— Это обычный дешевый нож, какие продаются в любом магазине спортивных товаров. Мы попробуем что-нибудь выяснить, но на ноже нет ни серийного номера, ни клейма его изготовителя. — Лейтенант смерил Кауэрта взглядом. — К чему все это?

— Что?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Хватит валять дурака. Кто сказал вам, где лежит нож? Это нож, которым убили Джоанну Шрайвер?

Кауэрт колебался.

— Мне что, ждать выхода вашей статьи, в которой вы об этом напишете?! — рявкнул полицейский.

— Могу сказать вам лишь одно. О том, где лежит этот нож, я узнал не от Роберта Эрла Фергюсона.

— Выходит, о том, где спрятан нож, которым могли убить Джоанну Шрайвер, вам сказал кто-то другой?

— Совершенно верно.

— Будьте добры, скажите, кто именно.

— Обещайте мне кое-что, лейтенант, — проговорил Кауэрт, поднимая глаза от блокнота. — Если я открою вам имя человека, который сказал мне про нож, возобновите ли вы следствие по убийству Джоанны Шрайвер? Потребуете ли вы этого от главного прокурора штата? Пойдете ли вы к судье с требованием пересмотра дела?

— Я не могу давать таких обещаний, пока ничего не знаю, — скривился полицейский. — Ну, говорите же!

— Я не уверен, что могу на вас положиться, лейтенант, — покачал головой Кауэрт.

Казалось, Тэнни Браун с трудом сдерживается.

— Я думал, вы уже кое-что поняли, — хрипло прошептал он.

— Что именно?

— Пока убийца не понесет заслуженного наказания, дело об убийстве Джоанны Шрайвер в этом городе никогда не будет закрыто.

— Согласен. Но не мешает понять, кто именно заслуживает наказания.

— А пока страдаем все мы, вместе взятые!!! — Браун стукнул кулаком по столу. — Говорите же, если вам вообще есть что сказать!

Некоторое время Мэтью Кауэрт лихорадочно соображал, что именно он точно знает, а в чем не уверен.

— О том, где спрятан нож, мне сказал Блэр Салливан.

Имя серийного убийцы произвело на полицейского должное впечатление — он был не просто удивлен, а потрясен:

— Салливан? При чем здесь он?!

— Вам следовало бы знать, что в мае тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года Салливан был проездом в Пачуле. На пути своего следования он убивал всех подряд…

— Мне это известно, но…

— И он сказал мне, где спрятан нож.

Некоторое время Браун переваривал услышанное, а потом спросил:

— Салливан сознался в убийстве Джоанны Шрайвер?

— Нет.

— Он сказал, что Фергюсон ее не убивал?

— Нет, так прямо не сказал, но…

— Что-нибудь в его словах входит в прямое противоречие с решением, вынесенным судом, приговорившим Фергюсона к смертной казни?

— Салливан знал про нож.

— Он знал про какой-то нож. Нам неизвестно, тот ли это нож, которым убили Джоанну Шрайвер. Без соответствующих доказательств это просто ржавый кусок железа. Послушайте, Кауэрт, вы же знаете, что Салливан не в своем уме! Он представил вам что-нибудь, что можно хотя бы с большой натяжкой назвать уликами?

Браун прищурился, анализируя полученную информацию, и Кауэрту подумалось, что полицейский не захочет создавать себе лишних проблем. Он уже поймал одного убийцу Джоанны Шрайвер, и этого ему было вполне достаточно.

— Нет. Никаких улик Салливан в мое распоряжение не предоставил.

— Тогда этого ножа недостаточно для того, чтобы вновь открывать дело, по которому уже вынесено судебное решение.

— Хорошо, готовьтесь прочесть мою статью в газете. Тогда посмотрим, для чего достаточно этого ножа.

Сверкнув глазами, лейтенант указал Кауэрту на дверь и рявкнул:

— Убирайтесь! Садитесь в машину и поезжайте в мотель! Пакуйте чемодан и бегом в аэропорт! Садитесь в самолет и летите в Майами! И чтобы ноги вашей здесь больше не было! Ясно?

Журналист побагровел от гнева:

— Вы мне угрожаете?

— Я вам даю дружеский совет! — покачал головой лейтенант.

— И?..

— И советую вам ему последовать.

Встав со стула, Кауэрт смерил лейтенанта долгим взглядом. Браун не опустил глаз. Некоторое время они буравили друг друга глазами, а потом полицейский стремительно отвернулся. Кауэрт вылетел из кабинета, хлопнув дверью, и быстро зашагал по коридору. Он просто кипел от ярости, и попадавшиеся на дороге полицейские шарахались в стороны. Журналист чувствовал спиной их взгляды, слышал, что, завидев его, все замолкают, а за его спиной пару раз с неодобрением пробормотали его имя. Он спустился вниз на лифте, в гордом одиночестве, и вышел на улицу. Только здесь он остановился и оглянулся на окна кабинета лейтенанта. Тэнни Браун стоял у окна и смотрел ему вслед. Их взгляды вновь встретились, и Мэтью Кауэрт едва заметно покачал головой.

Лейтенант Браун вздрогнул, отвернулся и отошел от окна.

Кауэрт немного постоял, чувствуя, как его со всех сторон обступает ночь, и пошел прочь. Сначала он шагал медленно, а потом — все быстрее и быстрее. Слова его будущей статьи уже не просто роились у него в голове, а маршировали в ногу с ним, выстраиваясь в его воображении стройными шеренгами.


Глава 7

Слова


Было уже за полночь. Небо над Майами очистилось от облаков и казалось бесконечным черным полотном, на котором чья-то кисть разбросала бесчисленные точки мерцающих звезд. Кауэрту хотелось разделить с кем-нибудь свой грядущий триумф, но он был одинок. У него вообще не было никого. Кого-то унес развод, кого-то — старость с ее бесконечной вереницей смертей. Сейчас журналисту очень не хватало родителей, но они давно умерли.

Мать Кауэрта умерла, когда он был еще молод. Она была тихой и незаметной женщиной. Ее жилистое, костлявое тело было не очень приятно обнимать, зато у нее был такой ласковый голос и она любила рассказывать своим детям сказки. Она стала жертвой своей эпохи, которая превратила ее в домохозяйку и утопила в трясине быта. Она вырастила Мэтью и его братьев и сестер в бесконечном водовороте пеленок, молочных смесей и прорезывающихся зубов, за которыми последовали ободранные коленки, синяки, домашние задания, баскетбольные тренировки и неизбежные сердечные раны подросткового возраста.

Она умерла быстро и незаметно в самом начале старости от неоперабельной опухоли толстой кишки. Она болела всего пять недель, и за это время здоровый человек превратился в мертвеца. Каждый день ее кожа желтела все больше и больше, голос слабел, а силы покидали ее. Удивительно, но отец Кауэрта умер вслед за матерью. Повзрослев, Мэтью кое-что узнал о нескончаемых интрижках отца. Впрочем, эти измены всегда были мимолетными, хотя отец почти не скрывал их. В конечном счете они казались гораздо безобиднее его привязанности к своей газете, из-за которой у него почти не оставалось свободного времени для семьи. Поэтому, когда отец Кауэрта бросил работу через полгода после похорон матери, это несказанно удивило его детей.

Мэтью и его братья и сестры долго обсуждали по телефону этот поступок, высказывая самые невероятные предположения о том, что теперь будет делать отец в своем большом пустом загородном доме среди других домов, населенных молодыми семьями, которые наверняка считали этого одинокого старика странным или даже придурковатым. Мэтт был самым младшим из шести детей, ставших учителями, юристами, докторами и художниками. Все они разъехались по Соединенным Штатам. Рядом с их внезапно постаревшим отцом не осталось никого, кто мог бы его поддержать. Однако дети и предположить не могли, что отец пустит себе пулю в лоб в день годовщины свадьбы с матерью.

«Я должен был об этом догадаться! — укорял себя Кауэрт. — Я должен был это предвидеть!» Отец звонил ему за два дня до самоубийства. Они немного поговорили о новостях и репортерской работе. «Имей в виду, — сказал отец, — читателям неинтересны факты. Их интересует только истина». У старика не было склонности к философским заявлениям, и, когда Кауэрт захотел, чтобы отец развил свою мысль, тот лишь что-то буркнул в ответ и бросил трубку.

Полиция нашла его сидящим за столом с револьвером в руке, пулей в голове и фотографией жены на коленях. Кауэрт, как репортер до мозга костей, разговаривал потом с детективами. Он заставил их в мельчайших подробностях описать обстановку, в которой покончил с собой его отец. Их рассказ он запомнил навсегда, добровольный уход его отца из жизни оказался лишенным всех элементов драмы. На отце были красные тапки, синий деловой костюм и галстук в цветочек, который когда-то подарила ему жена. На столе лежал свежий номер его газеты с пометками красным карандашом. На газете стояла бутылка содовой воды и лежал надкушенный бутерброд с сыром. Отец не забыл выписать чек на оплату труда уборщицы и оставил его приклеенным к своей антикварной настольной лампе с зеленым абажуром. Вокруг стула валялись скомканные бумажки — недописанные прощальные записки, адресованные детям…

«Я был самым младшим ребенком в семье, — подумал Кауэрт. — Кроме меня, никто больше не захотел идти по стопам отца. А я сделал это в надежде, что моя профессия нас сблизит. Я мечтал превзойти его. Я рассчитывал на то, что он будет мной гордиться! Неужели он меня ревновал?!»

В итоге они с отцом стали совсем чужими людьми.

Кауэрт вспомнил улыбку матери. Его собственная дочь улыбалась точно так же. «А я безропотно разрешил бывшей жене забрать ее у меня!» Перед его мысленным взором разверзлась черная бездна пустоты, на фоне которой всплыли фотографии мертвой Джоанны Шрайвер.

Вдали сверкали желтые огни бульвара и мелькали огоньки проезжавших машин. Кауэрт вошел в дом и, поднявшись на лифте, открыл дверь своей квартиры. Включил свет и, озираясь по сторонам, постоял на пороге. В квартире царил типичный холостяцкий беспорядок: книги на полках стояли вкривь и вкось, на стенах висели надоевшие репродукции, на письменном столе валялись груды газет, журналов и вырезок. Кауэрт попытался зацепиться взглядом за что-нибудь дорогое сердцу, способное убедить его в том, что он действительно вернулся домой. В конце концов оставив эти попытки, он вздохнул, закрыл входную дверь и принялся распаковывать чемоданы.


Целую неделю Кауэрт провел на телефоне, собирая материал для описания подоплеки событий, которые предполагал осветить в своей статье. Прокуроры, добившиеся осуждения Фергюсона, не желали обсуждать этот вопрос с журналистами. Кауэрт побеседовал с людьми, ведшими следствие по делу Блэра Салливана. Один детектив из Пенсаколы подтвердил, что Салливан был в округе Эскамбиа во время убийства Джоанны Шрайвер. На чеке за бензин, оплаченный кредитной картой на заправке рядом с Пачулой, стояла дата, говорившая о том, что Салливан останавливался там накануне убийства девочки. Прокуроры в Майами показали Кауэрту нож, изъятый у Салливана в момент ареста. Это был дешевый, ничем не примечательный нож с лезвием длиной четыре дюйма. Очень похожий на тот, что был найден в дренажной трубе.

Подержав нож в руке, Кауэрт подумал: «Все совпадает». Все части головоломки заняли свои места.

Журналист долго говорил с сотрудниками Рутгерского университета, которые сообщили о не слишком блестящих успехах Фергюсона. Тот учился всего лишь старательно, складывалось впечатление, что его интересовал только университетский диплом, который он хотел получить во что бы то ни стало. Староста по общежитию вспомнил Фергюсона и сказал, что он показался ему тихим и замкнутым первокурсником, он держался особняком, ни с кем не общался и, перейдя на второй курс, сразу съехал из общежития на квартиру.

Кауэрт дозвонился до методиста из средней школы, в которой учился Фергюсон, и тот рассказал примерно то же самое, что и университетские преподаватели, но отметил, что успеваемость Фергюсона в Ньюарке была существенно выше. Однако никто так и не смог припомнить ни одного друга Фергюсона.

У журналиста начало складываться впечатление о Роберте Эрле Фергюсоне как о человеке, плывущем по течению, неуверенном в себе, не очень хорошо представляющем себе, кто он на самом деле такой и к чему ему стоит стремиться. Он все время, по сути, ждал, чтобы с ним что-нибудь произошло, и в конце концов поневоле оказался в водовороте ужасных событий. Судя по всему, причиной стала его пассивность: он не смог оказать сопротивления, когда им решили воспользоваться. Кауэрту стало ясно, что стряслось в Пачуле. Он задумался о том, какими непохожими были двое чернокожих, ставших главными героями этой истории. Одного раздражала тряска в автобусе, другой спасал товарищей под огнем противника. Один кое-как учился в колледже, другой добился того, чтобы его приняли в полицию. Конечно, Фергюсон не мог противостоять такой сильной личности, как Тэнни Браун.

К концу недели вернулся отправленный на север Флориды фотограф из «Майами джорнел». Он разложил на столе перед Кауэртом кучу снимков. На одной цветной фотографии был Фергюсон, с затравленным видом выглядывавший из-за прутьев решетки. На других были запечатлены знаменитая дренажная труба, школа, в которой училась Джоанна Шрайвер, и дом ее родителей. Была среди них и фотография убитой девочки, которую Кауэрт видел в школе. А еще там была фотография Тэнни Брауна и Брюса Уилкокса, выходящих из здания полицейского управления округа Эскамбиа.

— Откуда это у тебя? — поинтересовался журналист.

— Я целый день просидел в засаде. По-моему, они здорово разозлились, когда заметили, что я их сфотографировал.

Кауэрт мысленно поздравил себя с тем, что ему не пришлось при этом присутствовать.

— А Салли?

— Салливан отказался фотографироваться, но у меня есть его неплохой снимок из здания суда. Вот!

На снимке Блэра Салливана вели по коридору суда в сопровождении двоих полицейских. Салливан ощерился, глядя в объектив. Было непонятно, смеется он или скалит зубы.

— Я просто в толк не могу взять! — пробормотал фотограф.

— Что именно?

— Если бы я увидел этого типа на улице, я постарался бы поскорее унести ноги. Мне и в голову не пришло бы садиться к нему в машину. А Фергюсон, даже когда злится, не выглядит так страшно. К нему в машину я еще мог бы сесть.

— Кто их всех разберет! — вздохнул Кауэрт, разглядывая снимок Салливана. — Салли не только убийца, но и очень странный человек. Наверное, при желании он может уговорить кого угодно, не только глупенькую девочку! Подумай об остальных людях, которых он прикончил. Например, о паре пожилых туристов, которым он помог поменять колесо. Наверняка они даже успели его поблагодарить, прежде чем он их убил. А официантка? Она же согласилась провести с ним вечер. Ведь она же не догадалась, что перед ней убийца, и наверняка рассчитывала приятно провести с ним время. А молодой продавец в дешевом магазине? У него же была под прилавком кнопка, которой он мог вызвать полицию, а он и не подумал ее нажимать.

— Думаю, он просто не успел, — заявил фотограф и добавил: — Я бы лично не стал садиться в машину к Салливану.

— Естественно, — пробормотал Кауэрт, — Салливан прикончил бы тебя гораздо раньше.


Расположившись за письменным столом в отделе последних известий, где он когда-то работал, Кауэрт разложил свои записи и стал работать, поглядывая то в бумаги, то в компьютер. В какой-то момент, когда экран монитора на мгновение померк, репортер занервничал: он уже давно не писал статей о текущих событиях и испугался, что растерял свои навыки. Однако скоро журналист успокоился, ощутил привычное возбуждение и принялся описывать двоих заключенных такими, какими они предстали его взору в тюрьме. Он кратко обобщил увиденное в Пачуле, обрисовал сильный характер лейтенанта Брауна и его вспыльчивого подчиненного.

Слова сами спешили на бумагу, и первую часть статьи Кауэрт написал за три дня. Два дня ушло на продолжение и день — на правку текста статей. Потом два дня подряд они обсуждали каждое слово с главным редактором отдела городских новостей. Еще один нервный день он провел с юристами, также придиравшимися почти к каждому слову. Наконец настала пятница. Его статья должна была выйти на первой полосе воскресного выпуска газеты под шапкой «ЗАПУТАННОЕ ДЕЛО». Кауэрт был ею доволен. Подзаголовок гласил: «ДВА ЧЕЛОВЕКА, ОДНО ПРЕСТУПЛЕНИЕ И УБИЙСТВО, КОТОРОЕ НИКОМУ НЕ ЗАБЫТЬ». Это тоже нравилось Кауэрту.

Ночью он долго лежал без сна и думал: «Ну вот, я сделал это! Я все-таки написал эту статью!»

В субботу перед выходом газеты журналист позвонил Тэнни Брауну. Детектив был дома, и в полиции отказались дать его домашний номер. Журналист попросил дежурного передать Брауну, что журналист Мэтью Кауэрт ждет его звонка. Лейтенант позвонил ему через час:

— Кауэрт? Это Тэнни Браун. Я думал, наш разговор закончен.

— Я хочу дать вам возможность ответить на то, что написано в моей статье.

— Однако, какая деликатность! Вы можете поучить хорошим манерам вашего фотографа.

— Примите от моего лица извинения за его поведение.

— Он караулил нас в засаде!

— Извините еще раз…

— Ладно. Скажите лучше, как мы вышли на фотографии? Не очень страшно? Нас бы это расстроило.

— Нет, ничего, — не понимая, шутит полицейский или нет, ответил Кауэрт. — Похоже на кадр из детективного фильма.

— Это нас устраивает… Итак, что вам от меня нужно?

— Вы хотите как-то прокомментировать статью, которая выйдет в завтрашнем номере нашей газеты?

— В завтрашнем номере? Придется встать пораньше и бежать за газетой, а то все раскупят. Наверняка будет настоящая сенсация.

— Наверняка.

— Небось на первой полосе? Вы станете знаменитостью, Кауэрт.

— Об этом я как-то не думал.

— А больше всех повезло Роберту Эрлу Фергюсону, — издевательским тоном продолжал полицейский. — Как вы думаете, ваша статья ему поможет? Его сразу выпустят из камеры смертников или чуть попозже?

— Не знаю, но, по-моему, статья вышла неплохая.

— Не сомневаюсь.

— Как я уже говорил, мне хочется дать вам возможность ответить на нее.

— Надеюсь, теперь-то вы скажете мне о том, что написали?

— Да, если хотите.

— Вы наверняка написали о том, как мы избивали Фергюсона? О револьвере у меня на ноге?

— Я написал о том, что утверждает Фергюсон, но я написал и о том, что говорите по этому поводу вы.

— Но, наверное, не так прочувствованно, а?

— Вы ошибаетесь, я старался писать беспристрастно.

— Ну конечно… — хмыкнул Браун.

— Так вы будете комментировать статью?

— Очень мило с вашей стороны предоставить мне такую возможность! — саркастически заметил полицейский.

— Именно это я и хочу сделать.

— Я понял. Хотите, чтобы я сам копал себе могилу? Чтобы у меня было еще больше неприятностей, чем те, на которые я уже напоролся, когда решил рассказать вам всю правду?! — засопел в трубку Браун и добавил с досадой: — А ведь я мог бы просто ничего вам не говорить… Вы хоть написали, что я не стал этого делать?

— Разумеется.

— Я знаю, что, по-вашему, теперь произойдет, — буркнул лейтенант. — И должен сказать вам, что вы не правы. Совершенно не правы.

— Это ваш комментарий к статье?

— Дело в том, что все не так просто, как кажется. Без ответа осталось слишком много вопросов. Не развеяно еще слишком много сомнений.

— Или это ваш комментарий?

— Вы не правы. Вы здорово ошибаетесь.

— Пусть будет так, если вам от этого легче.

— Мне от этого не легче. Мне просто очень хочется, чтобы вы сами это поняли, — горько усмехнулся Браун и замолчал.

Некоторое время Кауэрт слушал, как тот сопит в трубку.

— Шли бы вы куда подальше! Вот вам мой комментарий! — вдруг рявкнул Тэнни Браун и бросил трубку.


Глава 8

Еще одно письмо из камеры смертников


Кауэрт не видел Фергюсона и не разговаривал с ним до самого пересмотра его дела. Не разговаривал он и с обоими детективами из Пачулы, которые упорно отказывались общаться с ним после выхода в свет его статьи. Работники прокуратуры округа Эскамбиа почти игнорировали просьбы Кауэрта предоставить ему дополнительную информацию, явно еще не решив, как им лучше действовать в сложившейся ситуации. С другой стороны, адвокаты, защищавшие Фергюсона, не оставляли журналиста в покое. Они почти каждый день звонили ему, информируя о последних событиях, и бомбардировали ходатайствами судью, приговорившего Фергюсона к смертной казни.

После выхода в свет его статьи Кауэрта завертел водоворот событий, последовавших за публикацией. По телевизору и в газетах говорили и писали только о деле Фергюсона. Журналисты обсасывали все, что им стало известно о людях, событиях и местах, связанных с этим делом. Статью Кауэрта пересказывали на сто ладов, не меняя при этом ее тональности. Всех ужасно заинтриговали вынужденное признание осужденного, городок, население которого так и не смирилось с убийством ребенка, жестокие полицейские и невероятная ситуация, в которой кровожадный серийный убийца мог бы отправить на электрический стул невиновного человека, если бы решил держать язык за зубами. Салливан же теперь придерживался именно такой стратегии, не желая разговаривать ни с полицейскими, ни с адвокатами, ни с журналистами, какие бы влиятельные средства массовой информации они ни представляли. Он позвонил только Кауэрту. Дней через десять после выхода статьи в свет.

Журналист сидел в редакции и читал опубликованную в «Нью-Йорк таймс» версию своей статьи под названием «Новые вопросы в связи с убийством во Флориде», когда зазвонил телефон. Оператор междугородной связи сообщил Кауэрту, что с ним хочет поговорить некий мистер Салливан из города Старк, штат Флорида. В трубке зазвучал знакомый, немного гнусавый голос сержанта Роджерса:

— Кауэрт, вы меня слышите?

— Слышу. Здравствуйте, сержант.

— Мы сейчас приведем Салли. Он хочет с вами поговорить.

— Как у вас там дела?

— Зачем я только пустил вас в тюрьму! — усмехнулся сержант. — После выхода вашей статьи мы потеряли покой. Теперь в камерах смертников заключенные пишут и звонят всем журналистам Флориды подряд, а те, естественно, приезжают, требуют, чтобы им все тут показали, и без конца треплются с заключенными. У нас теперь еще веселей, чем в тот раз, когда одновременно сломались главный и резервный генераторы электрической энергии и заключенные устроили коллективную попытку к бегству.

— Простите, если у вас из-за меня хлопоты.

— Ничего страшного, хоть какое-то разнообразие. Просто боюсь, что, когда все уляжется, мы тут впадем в депрессию.

— Как там Фергюсон?

— Непрерывно дает интервью. Наверное, он скоро станет ведущим на телевидении.

— А Салли?

— Этот ни с кем и ни за что не разговаривает, — сообщил сержант Роджерс. — Он не стал говорить даже с адвокатами Роберта Фергюсона, которые дважды добивались с ним встречи. Двое полицейских из Пачулы тоже приезжали. Но он просто посмеялся над ними и, как всегда, плюнул им в лицо. Его ничем не уломать. На него не действуют ни кнут, ни пряник. Он отказывается разговаривать. Особенно об убийстве девочки из Пачулы. Мурлычет себе под нос церковные гимны, читает Библию и пишет письма. Однако он спрашивает меня о том, что происходит в мире, и я стараюсь держать его в курсе. Ношу ему газеты и журналы. Каждый вечер он смотрит телевизор, по которому полицейские из Пачулы не стесняются в выражениях в ваш адрес. А Салливан смотрит себе и хихикает… По-моему, он просто развлекается как умеет.

— Кошмар!

— Я же говорил вам, что это за человек.

— Что ему от меня надо?

— Не знаю. Сегодня утром он потребовал разговора с вами.

— Хорошо, я с ним поговорю. Давайте его!

— Сейчас-сейчас! Не все сразу. Вы же помните, к каким мерам предосторожности мы прибегаем при перемещениях мистера Салливана.

— Разумеется, помню. А как он сам?

— Примерно так же, как и раньше. Только глаза у него блестят сильнее и выглядит он бодрее, словно тюремная диета пошла ему на пользу, хотя к еде он почти не притрагивается. В общем и целом вид у него вполне довольный. Я же говорил вам, что все это его развлекает.

— Ясно. Кстати, сержант, вы не сказали мне, как вам моя статья.

— Неужели? По-моему, очень интересная.

— Ну и?..

— Знаете, мистер Кауэрт, когда поработаешь с мое в разных тюрьмах, уже ничему не удивляешься, ничто не кажется невероятным.

Не успел журналист задать следующий вопрос, как в трубке послышались чьи-то голоса и шаркающие шаги.

— Идет, — сообщил сержант Роджерс.

— Скажите, это личный разговор? — спросил Кауэрт.

— Вы хотите знать, будет ли он прослушиваться? По правде говоря, не знаю. Однако мы используем эту телефонную линию для связи заключенных с их адвокатами. Поэтому я думаю, что она не прослушивается, а то адвокаты подняли бы по этому поводу жуткий хай. Ну вот и Салливан. Одну секунду, мы должны приковать его к столу.

Последовало молчание. Потом Кауэрт услышал голос сержанта Роджерса: «Ну как, Салли, не жмет?» — «Нет. Нормально». Раздался какой-то шум, стук закрывшейся двери, и наконец в трубке прозвучал голос Блэра Салливана:

— Я имею честь говорить с прославившимся на весь мир журналистом Мэтью Кауэртом? Как поживаете, мистер Кауэрт?

— Хорошо. Спасибо, мистер Салливан.

— Каково же ваше мнение, Кауэрт? Выпустят ли теперь на свободу злополучного Роберта Эрла Фергюсона? Выскользнет ли он из рук палача? — хрипло рассмеялся Салливан. — Заскрипят ли ржавые шестеренки правосудия?

— Точно не знаю. Его адвокат подал ходатайство о пересмотре дела в суд, который осудил Фергюсона.

— Думаете, это поможет?

— Посмотрим.

— Ну ладно. — Салливан смолк.

— Зачем вы мне позвонили? — спросил обескураженный его молчанием Кауэрт.

— Имейте терпение, — прохрипел серийный убийца. — Дайте несчастному смертнику закурить сигарету. Это совсем не просто. Мне придется положить трубку на стол… Ну вот, — через некоторое время снова заговорил Салливан, — что вы там меня спрашивали?

— Я спросил, зачем вы мне позвонили.

— Я просто хотел узнать, уютно ли вам в зените славы.

— Что?!

— Не притворяйтесь, Кауэрт. Все только и говорят что о вашей статье. Видите, чтобы прославиться, достаточно порыться в грязной дренажной трубе!

— Да уж…

— Выходит, стать знаменитостью не так уж и сложно.

— Я к этому не стремился.

— Верю-верю, — рассмеялся Салливан. — Но, давая интервью для телевидения, вы выглядели весьма эффектно.

— А вы, говорят, отказываетесь общаться с журналистами?

— К чему мне это? За меня с ними пообщаетесь вы с Фергюсоном. Впрочем, я заметил, что и полицейские из Пачулы не очень разговорчивы. Мне кажется, они не верят Фергюсону и вам тоже не доверяют. И мне, уж конечно! — Салливан презрительно расхохотался. — Какие ограниченные люди! Упорно не желают взглянуть правде в глаза, не так ли?

Журналист промолчал.

— Что же вы молчите, Кауэрт? — прохрипел в трубку заключенный. — Я, кажется, задал вам вопрос!

— Да, — согласился журналист, — некоторые люди действительно не желают взглянуть правде в глаза.

— Так мы должны открыть им глаза! Нельзя допустить, чтобы они и дальше блуждали во мраке неведения!

— Как?! — Кауэрт подался вперед, мгновенно вспотев от возбуждения.

— Допустим, я расскажу вам что-нибудь еще. Что-нибудь весьма интересное.

— Что?! — Кауэрт схватил карандаш и лист чистой бумаги.

— Не нужно меня торопить, я размышляю. Неужто не ясно?!

— Хорошо-хорошо, не торопитесь!

«Вот оно! Наконец-то!» — подумал Кауэрт.

— Наверное, полицейским будет небезынтересно узнать, как эта девочка оказалась в машине преступника. Наверное, это и вам интересно, Кауэрт?

— Конечно интересно! Как?!

— Не торопитесь, я все еще думаю. В наше время нужно как следует обдумывать каждое слово, а то вас могут понять неправильно. Кажется, убийство было совершено погожим днем. Кажется, было сухо и жарко, однако дул приятный прохладный ветерок. Небо было удивительно синим, и вокруг благоухали роскошные цветы. Приятно умереть в такую погоду. А как славно было в тени деревьев на краю болота!.. Джоанна! Какое милое имя! Как по-вашему, не мог ли убийца, изнасиловав и зарезав ее, прилечь на минутку, чтобы насладиться прохладой под сенью деревьев и погрузиться в приятные воспоминания об удовольствии, которое только что испытал?

— Там было прохладно?

— Откуда же мне знать это, Кауэрт? — хрипло расхохотался Салливан. — Ах, сколько всего хотелось бы узнать этим злобным полицейским! Например, куда подевалась окровавленная и запятнанная грязью одежда преступника!

— Куда?!

— Полагаю, — непринужденно проговорил Салливан, — убийца был достаточно хитер для того, чтобы иметь при себе запасной костюм. Окровавленную одежду он наверняка снял и куда-нибудь выбросил. Не исключено, что у него в машине были припасены такие большие черные мешки для мусора, в которые он все запихал и куда-то выкинул.

Кауэрт напрягся. Он вспомнил, что в ночь ареста Салливана полицейские действительно нашли в багажнике его машины мешки для мусора и запасную одежду.

— Куда же убийца мог выкинуть мешок с одеждой? — прошептал Кауэрт.

— Да куда угодно. Например, в бак, который выставила у торгового центра рядом с Пачулой Армия спасения. Но лишь в том случае, если одежда была не слишком замарана кровью. В противном случае он наверняка выкинул ее в один из огромных мусорных контейнеров вдоль автострады. Такие контейнеры отвозят на свалку раз в неделю, и их содержимое вываливают прямо под бульдозер. Никто не разглядывает их содержимое. На свалке и так полно мусора.

— Так оно и было?

Вместо ответа, Салливан захихикал и сказал:

— Полагаю, этим полицейским, и вам, и, конечно, убитым горем родителям покойной девочки больше всего интересно узнать, почему она запросто села в машину к убийце?

— Да!

— Такова была воля Божья! — провозгласил серийный убийца, помолчал и добавил: — А может, воля дьявола. Наверное, Господь Бог в тот день отдыхал и предоставил своему бывшему заместителю полную свободу действий.

Кауэрт опять промолчал, прижимая к уху телефонную трубку.

— Что ж, Кауэрт, полагаю, что тот, кто сидел в машине, обратился к девочке примерно со следующими словами: «Дитя мое, подскажи-ка мне, как проехать в одно место, ибо я заплутал и сбился с пути!» И это была святая правда во всех смыслах этого слова! Я прямо-таки вижу перед собой этого человека. Он заплутал в прямом и переносном смысле этого слова. Но в тот день он вновь обрел самого себя, не так ли?.. А узнав от девочки про свой дальнейший путь, он просто предложил подбросить ее поближе к дому. И она согласилась. Что в этом такого невероятного? Такое часто видишь в кошмарах. И не только. Не зря же родители запрещают неразумным детям садиться в машины к незнакомцам… Увы, но Джоанна ослушалась своих родителей и нарушила их запрет…

— Значит, так все оно и было?

— Откуда мне знать? Это лишь гипотеза. Предположение о том, как поступил некто, испытавший в тот погожий день непреодолимое желание кого-нибудь убить. А тут на глаза ему попалась эта девочка. — Салливан вновь расхохотался и неожиданно чихнул.

— Зачем вы ее убили?

— А кто вам сказал, что это я ее убил?

— Вы что, издеваетесь надо мной?!

— Ну ладно, не обижайтесь. Видите ли, в тюрьме бывает невыносимо скучно.

— Скажите же мне наконец всю правду!

— С какой стати? Мы с вами играем по другим правилам.

— А отправить ни в чем не повинного человека на электрический стул — это по правилам?

— При чем же здесь я? Не я ведь приговорил Фергюсона к смертной казни. Зачем вы валите на меня чужие грехи, Кауэрт! Это некрасиво.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

— Ну и что? — В голосе Салливана зазвучала угроза. — Что из того?

— Так зачем же понадобилось мне звонить?

— Чтобы вы знали, как близко к сердцу я принимаю вашу карьеру…

— Но это…

— Не смейте меня перебивать! — рявкнул Салливан — Когда говорю я, извольте помалкивать в тряпочку! Понятно, мистер репортер?

— Понятно.

— Я позвонил потому, что хотел вам кое-что сказать.

— Что?

— Я хотел сказать, что ничего еще не кончилось, все только начинается.

— Что именно?

— Догадайтесь сами. Думаю, когда-нибудь мы с вами еще поговорим. Мне нравятся наши беседы. Стоит нам поговорить, и происходят такие невероятные вещи! Да, вот еще!

— Что?

— Вы наверняка в курсе того, что Верховный суд штата Флорида назначил рассмотрение моего автоматического ходатайства о помиловании — которое я, разумеется, и не думал подавать — на осень… Как же я устал от этого бесконечного ожидания! Они там, наверное, рассчитывают на то, что я передумаю и начну рассылать прошения направо и налево. Или найму какого-нибудь ловкого адвоката, который станет утверждать, что сажать меня на электрический стул неконституционно. Не скрою, мне известно, что многим хочется проявить обо мне заботу, но мы-то с вами хорошо знаем одну вещь, правда?

— Что именно?

— Что все они заблуждаются и я не передумаю, даже если мне позвонит и лично попросит об этом сам Иисус Христос. — И Салливан бросил трубку.

Кауэрт поднялся со стула и пошел в туалет, где включил воду и сунул голову под ледяную струю.


После вечернего интервью по телевидению Кауэрту позвонила его бывшая жена.

— Мэтти! — завопила Сэнди. — Мы видели тебя по телевизору!

Она щебетала, как молоденькая девушка, и Кауэрт вспомнил старые добрые времена, когда между ними еще были прекрасные отношения. Он был и удивлен ее звонком, и обрадован. На мгновение он даже, неизвестно почему, почувствовал себя почти счастливым.

— Как ты, Сэнди?

— Нормально. У меня уже большое пузо. Я очень устаю. Ты же помнишь, что такое беременность.

На самом деле Кауэрт почти ничего не помнил. Когда Сэнди носила их ребенка, он работал по четырнадцать часов в день в отделе новостей.

— Ну и как тебе все это показалось?

— Думаю, ты должен быть собой доволен. У тебя вышла отличная статья.

— Это запутанное дело.

— А что теперь будет с этими заключенными?

— Точно не знаю. Думаю, дело Фергюсона пересмотрят. А Салливана…

— Он такой страшный! — перебила Сэнди.

— Да, жуткий извращенец.

— А что будет с ним?

— Если он не начнет рассылать прошения о помиловании, губернатор штата подпишет распоряжение о приведении в исполнение его смертного приговора, как только приговор будет утвержден Верховным судом Флориды. Накануне нового года в газете появится короткая строчка: «Решение суда и приговор по делу „Штат Флорида против Блэра Салливана“ утверждены». Потом, пока распоряжение губернатора не прибудет в тюрьму, все будет сравнительно тихо. А для этого потребуется некоторое время — нужно множество подписей и печатей. Потом Салливана посадят на электрический стул.

— Когда это сделают, человечество ничего не потеряет, — с дрожью в голосе заявила Сэнди.

Кауэрт промолчал.

— Но что будет с Фергюсоном, если Салливан так и не признается в том, что это он убил девочку?

— Не знаю. Может состояться новый суд. Его могут помиловать. Он может остаться в камере смертников. Может случиться все что угодно.

— Но если Салливана казнят, как же узнать правду?

— Думаю, мы уже знаем правду. Она заключается в том, что Фергюсону не место в камере смертников. Однако знать правду и доказать правду — две разные вещи. Доказать ее очень сложно.

— А что будешь делать ты?

— То же, что и всегда. Прослежу это дело до конца. Напишу еще несколько статей. Потом я постарею, у меня выпадут зубы и меня похоронят.

— Ты рановато собрался на кладбище! — хихикнула Сэнди. — Подожди, тебе еще вручат Пулицеровскую премию!

— Вряд ли! — покривил душой Кауэрт.

— Обязательно вручат. Я это чувствую. Ты ее заслужил. Твоя статья того стоит, она не хуже статьи Миллера о Питтсе и Ли.

Кауэрт тоже часто вспоминал об этой статье.

— Все это замечательно, — сказал он, — но знаешь ли ты, что стало с Питтсом и Ли, после того как состоялся новый суд? Их во второй раз приговорили к смерти точно такие же тупые расисты-присяжные, как и в первый раз. Питтса и Ли выпустили из камеры смертников только после того, как их помиловал губернатор штата. Вот этого уже никто не помнит. Между прочим, они просидели в тюрьме в общей сложности двенадцать лет.

— Но ведь в конце концов их выпустили, а журналисту, который про них написал, вручили Пулицеровскую премию.

— Это точно! — рассмеялся Кауэрт.

— Ты тоже ее получишь, но не через двенадцать лет, а гораздо раньше.

— Поживем — увидим.

— Ты и дальше будешь работать в «Майами джорнел»?

— А с чего бы мне оттуда уходить?

— А что, если тебе предложат работу в «Нью-Йорк таймс» или в «Вашингтон пост»?

— Тогда посмотрим.

Они посмеялись, и бывшая жена жизнерадостно заявила:

— Я всегда знала, что рано или поздно ты напишешь такую статью!

— Что же ты теперь хочешь от меня услышать?

— Ничего. Я просто это знала, и все!

— А Бекки? Она видела меня по телевизору?

— Нет, передача шла слишком поздно.

— Ты могла бы ее записать.

— И что бы она услышала от папы? Что кто-то убил маленькую девочку! Изнасиловал, а потом зарезал! Сколько раз он ударил ее ножом? Тридцать шесть? А потом бросил ее в болото. Думаю, Бекки не стоило это слушать.

Его бывшая жена была права, но Кауэрт продолжал настаивать:

— Жаль, что она не видела меня по телевизору.

— У нас тут так тихо…

— Что?

— В Тампе так тихо. Это маленький городок. То есть Тампа большой город, но не слишком. Тут все происходит как в замедленной киносъемке. Совсем не похоже на Майами. У вас ведь там наркотики, уличные беспорядки и странные типы на каждом углу. Бекки еще рано знать, что маленьких девочек похищают, насилуют и убивают. Узнать об этом никогда не поздно. Пусть она живет спокойно и ничего не боится.

— Значит, вы там ничего не боитесь?

— Да. Разве это плохо?

— Да нет, конечно.

— Никогда не могла понять, почему те, кто работает в газетах, уверены, что с любым может случиться что-нибудь страшное.

— Мы совсем так не думаем.

— Такое впечатление, что думаете.

— Может быть, и так, — решил не спорить Кауэрт.

— Извини, что я об этом, — делано рассмеялась Сэнди. — Я ведь позвонила, чтобы тебя поздравить и сказать, что я действительно тобой горжусь.

— И все-таки ты от меня ушла.

— Но надеюсь, мы остались друзьями?

— Конечно, но мне от этого не легче.

— Извини.

Вновь повисло молчание.

— Когда ты хочешь, чтобы Бекки к тебе приехала в следующий раз?

— Пока не знаю. Мне нужно до конца разобраться в этом деле. Я буду работать до тех пор, пока что-нибудь не решится, но не могу сказать, когда это произойдет.

— Ладно, перезвоню попозже… Поздравляю еще раз.

— Спасибо.

Повесив трубку, Кауэрт почувствовал досаду и в сердцах стукнул кулаком по столу. Ну почему он не способен сказать о том, что ему действительно хочется, и о том, что ему нужно! Он подошел к окну кабинета и посмотрел на город. Вечерний поток автомобилей рвался к кольцевой дороге, и Кауэрт прямо чувствовал, как напряжены нервы у водителей, спешивших домой, где их ждут родные и близкие. Наблюдая, как автомобили, похожие на агрессивных насекомых, отчаянно маневрируют на перекрестке, Кауэрт подумал: «Как здесь опасно! Добром это не кончится!»

Всего пару дней назад двое водителей не разъехались в плотном потоке транспорта. Машины почти не пострадали, но их владельцы были настолько раздражены, что принялись палить из одинаковых дорогих девятимиллиметровых полуавтоматических пистолетов. Друг в друга они не попали, но отлетевшая рикошетом пуля пробила легкое проезжавшему мимо подростку, и того доставили в больницу в тяжелом состоянии. Типичная для Майами история. Лет шесть назад Кауэрт написал статью практически о похожем случае, десятки раз об этом писали другие журналисты. Такие истории давно переместились с первой полосы газеты на последние страницы.

Нужно ли маленьким девочкам знать о торжестве зла и о людях, обуреваемых ужасными желаниями? Сколько ни думал Кауэрт, ответа на этот вопрос не было.


Вдоль по коридору, ведущему в зал суда, извивались толстые черные телевизионные кабели. Телеоператоры настраивали видеомагнитофоны, соединенные этими кабелями с единственной телекамерой, размещенной в зале. Повсюду шныряли телевизионщики и газетчики. Сотрудников телекомпаний отличал некоторый лоск, но их конкуренты из газет, казалось, даже гордились своим профессионально неряшливым видом.

— Вроде все собрались, — заметил шагавший рядом с Кауэртом фотограф, крутивший объектив своей «Лейки». — Боятся пропустить самое интересное.

Со дня появления статьи Кауэрта в газете прошло около десяти недель. Из-за бюрократических проволочек слушание дела уже дважды переносилось. Жаркое солнце Флориды раскалило добела здание суда округа Эскамбиа. Впрочем, внутри было довольно прохладно. Голоса гулким эхом отражались от высоких потолков, и люди предпочитали общаться шепотом даже тогда, когда речь шла о самых обычных вещах. Рядом с высокими коричневыми дверями зала заседаний суда красовалась маленькая табличка с золотыми буквами: «Окружной судья Харли Тренч».

— Это он сказал, что Фергюсона нужно пристрелить как собаку? — спросил фотограф.

— Ага.

— Тогда он вряд ли обрадуется такому вниманию, — заметил фотограф, кивнув на толпы телевизионщиков и журналистов.

— Думаю, он не станет возражать. В этом году его должны переизбирать, и он наверняка не прочь попасть на экран телевизора.

— Если при этом он восстановит справедливость.

— Если он понравится своим избирателям.

— Не уверен в том, что это одно и то же.

— Согласен, — кивнул Кауэрт. — Однако все это непредсказуемо. Думаю, сейчас он терзает местных политиков, пытаясь понять, чего они от него ждут.

— А те наверняка еще кому-то названивают, пытаясь понять, что же сказать этому судье. Как ты думаешь, Мэтти, Фергюсона все-таки выпустят?

— Понятия не имею.

Увидев в конце коридора группу молодежи, обступившей солидного пожилого негра, Кауэрт попросил фотографа их снять:

— Это противники смертной казни. Они не могли не воспользоваться таким моментом, чтобы напомнить о своем существовании.

— А где же куклуксклановцы?

— Тоже, наверное, где-то неподалеку. Они теперь не так хорошо организованы, как раньше. Могут даже опоздать к началу заседания. А может, они перепутали его место и время.

— Наверное, время. Держу пари, они явились сюда еще вчера. Потом им стало скучно, и они разъехались по домам.

— Здесь и без них будет весело.

— Не сомневаюсь, — согласился фотограф. — Смотри, твои лучшие друзья!

Тэнни Браун и Брюс Уилкокс забились в угол, стараясь не попасться на глаза журналистам.

Пробормотав себе под нос: «Интересно, что у них на уме», Кауэрт решительно направился к полицейским.

Заметив репортера, Уилкокс демонстративно отвернулся, а Браун сделал шаг навстречу и хмуро кивнул.

— Вы вызвали настоящую сенсацию, мистер Кауэрт, — буркнул полицейский.

— Это бывает, лейтенант.

— Теперь вы довольны?

— Я просто выполнял свой долг. Точно так же, как это делаете вы. Как это делает Уилкокс.

— Эй, вы! — Лейтенант Браун заметил прятавшегося за спину Кауэрта фотографа. — Когда вы в следующий раз меня подкараулите, сфотографируйте меня в профиль. — Он повернулся боком и добавил: — Видите? Так я выгляжу намного моложе. Детям будет приятно видеть меня таким. А ваш предыдущий снимок — ну когда вы подло щелкнули нас из-за угла — нужно отправить в мусорную корзину.

— Извините, — смущенно пробормотал фотограф.

— А почему вы так и не позвонили? — спросил Кауэрт. — Я звонил вам раз сто.

— Нам не о чем говорить.

— А о Блэре Салливане?

— Он не убивал Джоанну Шрайвер, — заявил Браун.

— Почему вы так в этом уверены?

— Я не могу этого доказать, но интуиция подсказывает мне, что он ее не убивал.

— По-моему, вы ошибаетесь, — спокойно проговорил Кауэрт. — Подумайте как следует о Салливане. О его склонностях. О том, на что он способен. О маршруте его следования. Вспомните о ноже.

— Я знаю, что Салливан был способен ее убить и у него могла быть такая возможность, — пожал плечами полицейский. — Но это меня не убеждает.

— Значит, вы решили полностью полагаться только на свою интуицию?

— Знаете, я больше не буду обсуждать с вами существенные моменты, касающиеся пересматриваемого сегодня дела, — заявил Браун спокойным тоном человека, дающего показания в суде. — Посмотрим, как там все обернется. — Он кивнул на высокую коричневую дверь. — А потом, может, и поговорим.

Стремительно развернувшись, Уилкокс воскликнул:

— И ты будешь с ним говорить? С этим гадом, выставившим нас на посмешище?!

— Хватит уже об этом, Брюс! — Лейтенант Браун вновь обратился к журналисту: — Когда этот цирк закончится, свяжитесь со мной, и мы поговорим. Но не забывайте об одной вещи.

— О какой?

— Вы помните, что я вам сказал в последнем телефонном разговоре?

— Конечно, — ответил Кауэрт, — вы послали меня куда подальше.

— Вот именно, — улыбнулся лейтенант. — Имейте в виду, что тогда я послал вас в первый, но, возможно, не в последний раз.

Уилкокс расхохотался и хлопнул своего огромного начальника по плечу. Потом он изобразил пистолет, прицелился в Кауэрта, сделал вид, что нажимает на спусковой крючок, и сказал: «Пиф-паф!»

Полицейские направились в сторону зала для заседаний, а Кауэрт и фотограф остались в коридоре.


Роберт Эрл Фергюсон вошел в зал под конвоем двух охранников. На нем был новый синий костюм в тонкую полоску, а в руках — желтый блокнот.

— Кажется, он решил стать адвокатом! — пробормотал какой-то журналист.

Фергюсон пожал руку Рою Блэку и его молодому помощнику, злобно покосился на Брауна и Уилкокса, кивнул Кауэрту, а потом отвернулся и стал ждать появления судьи.

Не прошло и нескольких минут, как прозвучала фраза: «Встать! Суд идет!»

Судья Харли Тренч, невысокий тучный седовласый человечек с напоминающей монашескую тонзуру круглой лысиной, выглядел очень деловитым. Он быстро и аккуратно разложил на столе бумаги, взглянул на адвокатов, извлек из складок мантии очки в золотой оправе и водрузил на нос. Теперь он напоминал упитанную ученую ворону, гордо восседавшую на ветке.

— Начинайте, — кивнул он Рою Блэку.

Адвокат Фергюсона был худым и высоким. Длинные вьющиеся волосы ниспадали ему на воротник рубашки. Его движения были медлительными, жесты — театральными. Кауэрту показалось, что такой адвокат, как Блэк, может только раздражать судью Тренча, мрачневшего все больше и больше.

— Ваша честь, — проговорил Блэк, — мы требуем повторного суда в связи с появлением новых улик, доказывающих невиновность моего подзащитного. Если бы эти улики были в свое время предложены вниманию присяжных, они не признали бы его виновным в убийстве Джоанны Шрайвер. Мы также считаем неправомерным решение суда принять во внимание признание своей вины, якобы сделанное мистером Фергюсоном.

Подчеркнув слово «якобы», Рой Блэк повернулся к двоим полицейским из Пачулы.

— Разве в таком случае дело не должно рассматриваться апелляционным судом? — буркнул судья Тренч.

— Нет, ваша честь! В соответствии с такими прецедентами, как дело «Ривкинд против штата Флорида», рассматривавшееся в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, и дело «Штат Флорида против Старка», рассматривавшееся в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, мы утверждаем, что во время предыдущего судебного заседания в ваше распоряжение были предоставлены не все улики.

— Протестую! — вскочил помощник окружного прокурора. Это был еще совсем молодой человек. Судя по всему, ему не было и тридцати и он совсем недавно окончил университет. Говорил он четко и отрывисто. Его появление на этом заседании всех немало удивило. Дело Фергюсона привлекло к себе такое внимание, что участие в нем самого прокурора округа Эскамбиа для придания большего веса государственному обвинению казалось вполне естественным. Когда вместо него появился его молодой помощник Бойлан, бывалые репортеры с понимающим видом переглянулись. Кауэрт вспомнил, что помощник прокурора отказался сообщить ему время, на которое назначено заседание. — Мистер Блэк утверждает, что государственное обвинение скрыло от вас какие-то улики. Это вопиющая ложь!.. Вы правы, ваша честь, это дело отныне относится к компетенции апелляционного суда.

— Протест отклоняется. Продолжайте, мистер Блэк.

Бойлан уселся на место, а Рой Блэк продолжал:

— Ваша честь, мы считаем, что без так называемого признания мистера Фергюсона исход предыдущего заседания был бы иным, а государственному обвинению не удалось бы добиться его признания виновным. Если бы присяжным в свое время сказали всю правду, защитник мистера Фергюсона на том суде смог бы открыть им глаза на многое.

— Я вас понял, — перебил судья. — Прошу вас, мистер Бойлан!

— Ваша честь, государственное обвинение считает, что это дело находится в компетенции апелляционных судов. Что же до новых улик, статья в газете не может считаться уликой, которую следует рассматривать в суде.

— А почему ее не следует рассматривать? — недовольно вмешался судья Тренч. — Если защита может доказать, что описанное в статье действительно произошло, не вижу, почему это нельзя рассматривать. Я не знаю, как защита сумеет это доказать, но пусть хотя бы попробует.

— Ваша честь, мы считаем, что все это сплетни и слухи, которым не место в суде.

— Слухи бывают разные, мистер Бойлан, — покачал головой судья. — И вы это прекрасно знаете. Неделю назад в этом же зале вы сами доказывали это с пеной у рта… Я принимаю к рассмотрению это дело. Вызовите первого свидетеля.

— Всё! — шепнул фотографу Кауэрт. — Если он решил рассматривать дело, значит, все уже решено!

Фотограф только пожал плечами, а судебный пристав вызвал детектива Брюса Уилкокса.

Пока Уилкокс приносил присягу, помощник окружного прокурора снова взял слово:

— Ваша честь, в зале суда присутствуют еще несколько свидетелей. Это противоречит установленному порядку.

— Свидетели, покиньте зал и ждите снаружи. Вас вызовут, — кивнув, потребовал судья Тренч.

Тэнни Браун вышел из зала. Вслед за лейтенантом зал покинул невысокий человечек, в котором Кауэрт узнал младшего медицинского эксперта. А еще журналист, к своему удивлению, заметил сотрудника тюрьмы штата.

— А разве мистер Кауэрт не входит в число свидетелей?

— На этот раз нет, — едва заметно улыбнувшись, пояснил Рой Блэк.

Прокурор хотел было что-то возразить, но передумал, а судья Тренч с некоторым удивлением спросил у адвоката Фергюсона:

— Мистер Кауэрт действительно не будет выступать как свидетель защиты?

— На этот раз нет, ваша честь. Мистер и миссис Шрайвер тоже не будут выступать, — Рой Блэк кивнул в сторону первого ряда, где сидели родители убитой девочки, смотревшие прямо перед собой и старавшиеся не замечать пристального внимания журналистов.

— Хорошо, продолжайте, — пожал плечами судья.

Защитник Фергюсона выступил вперед и выдержал долгую паузу, прежде чем обратиться к Уилкоксу, который был так напряжен, словно ему предстояло бежать стометровку.

Сначала адвокат попросил детектива подробно описать, как был произведен арест Фергюсона. Он заставил Уилкокса признать, что подозреваемый не оказал ни малейшего сопротивления и послушно поехал с полицейскими в участок. Кроме того, Уилкокс вынужден был повторить, что на тот момент единственной уликой против Фергюсона было то, что его автомобиль якобы походил на тот, в котором ездил преступник.

— Значит, вы арестовали Фергюсона из-за его автомобиля? — наконец спросил Рой Блэк.

— Никак нет. Фергюсон не был под арестом до тех пор, пока он сам во всем не признался.

— Однако он был задержан намного раньше, правда? Более чем за сутки?

— Да.

— Вы думаете, он понимал, что имеет право уйти в любой момент этого допроса?

— Он не просил, чтобы его отпустили.

— А вы думаете, он понимал, что может уйти?

— Я не знаю, что происходило у него в голове.

— Давайте лучше вернемся к допросу Фергюсона. Вы помните, как давали свидетельские показания в этом зале три года назад?

— Помню.

— Вы помните, как адвокат Бернс спросил вас, цитирую: «Вы били мистера Фергюсона, чтобы он во всем признался?» Вы ответили: «Нет». Вы ответили правду?

— Да.

— Вы читали статьи, имеющие отношение к данному делу, вышедшие некоторое время назад в «Майами джорнел»?

— Да.

— Тогда я зачитаю один отрывок. Начало цитаты: «Детективы утверждали, что не били Фергюсона для того, чтобы он во всем признался. Однако они не отрицали того, что в начале допроса детектив Уилкокс „влепил Фергюсону пару пощечин“». Вы читали об этом в газете?

— Да.

— Это правда?

— Да.

— Так били вы Фергюсона или не били?! — всплеснул руками Рой Блэк.

Откинувшись на спинку стула, детектив Уилкокс едва заметно усмехнулся.

— Все, что я говорю, правда, — заявил он. — В начале допроса я действительно влепил мистеру Фергюсону пару пощечин. Ладонью, и не очень сильно. Я ударил его после того, как он назвал меня нехорошим словом. Вот я и не сдержался. Но с этого момента до его признания прошло много часов, почти целый день. Все это время мы разговаривали с ним дружелюбно и даже шутили. Мы кормили его и давали ему отдохнуть. Он ни разу не потребовал адвоката и не попросил, чтобы его отпустили домой. Мне даже показалось, что, когда он во всем признался, ему самому полегчало. — Замолчав, Уилкокс покосился на Фергюсона, который, скривившись, строчил что-то у себя в блокноте.

— Как вы считаете, детектив, — с плохо скрытым негодованием в голосе спросил Рой Блэк, — что подумал Фергюсон после ваших пощечин? Думаете, он не считал себя арестованным? Думаете, он рассчитывал на то, что вы вдруг возьмете и отпустите его домой? Или он думал, что теперь от вас можно ждать чего угодно?

— Я не знаю.

— Как он стал вести себя после ваших пощечин?

— Более почтительно. Но, по-моему, он не обратил на них особого внимания. Кроме того, по требованию моего начальника я перед ним извинился.

— Не сомневаюсь, что воспоминания о ваших извинениях существенно скрасили Фергюсону три года, проведенные им в камере смертников, — саркастическим тоном заметил Рой Блэк.

— Ваша честь, я протестую! — выкрикнул Бойлан.

— Беру свои слова обратно, — ухмыльнулся Блэк.

— И правильно делаете! — прорычал судья Тренч.

— У меня больше нет вопросов, — сказал адвокат.

— А у государственного обвинителя?

— У меня к свидетелю есть пара вопросов, ваша честь. Детектив Уилкокс, вам приходилось брать показания у других лиц, сознавшихся в совершении убийства?

— Да, много раз.

— И сколько раз они впоследствии были признаны недействительными?

— Ни разу.

— Протестую! Это не имеет отношения к делу!

— Протест отклоняется. Продолжайте.

— Итак, как уже говорилось, мистер Фергюсон наконец во всем признался примерно через сутки после того, как был задержан для дачи показаний. Это верно?

— Верно.

— А когда он получил пощечины?

— Минут через пять после того, как оказался в полиции.

— А после этого его били?

— Никак нет.

— Ему тем или иным образом угрожали?

— Нет.

— Благодарю вас. — Обвинитель сел на место.

Уилкокс встал, с грозным видом прошествовал мимо телекамеры и, оказавшись вне зоны видимости, усмехнулся.

Следующим вызвали Тэнни Брауна. Он был спокоен, как человек, уже много раз дававший показания в суде. Кауэрт внимательно слушал, как лейтенант объяснял, с какими трудностями пришлось столкнуться полиции в ходе расследования этого дела, так как описание автомобиля убийцы было первой и, по сути дела, единственной уликой, оказавшейся в распоряжении детективов, решивших немедленно действовать. Браун сказал, что Фергюсон нервничал и юлил, когда они с Уилкоксом застали его возле лачуги его бабушки. По словам лейтенанта Брауна, Фергюсон все время дергался, у него бегали глаза и он так и не смог убедительно объяснить, почему он так тщательно моет свою машину и куда девался кусок коврового покрытия с пола. В тот момент Браун решил, что Фергюсон так нервничает потому, что что-то скрывает. Детектив признал, что Фергюсон получил пару пощечин, но настаивал, что больше подозреваемого не били. В сущности, Браун повторил то, что уже сказал Уилкокс:

— Мой напарник влепил Фергюсону пару пощечин. Ладонью, и не очень сильно. После этого Фергюсон стал вести себя почтительнее. При этом я лично извинился перед подозреваемым и настоял на том, чтобы Уилкокс тоже перед ним извинился.

— Как отреагировал подозреваемый на ваши извинения?

— Кажется, он успокоился, но в общем и целом мне с самого начала показалось, что мистер Фергюсон не придал этим пощечинам большого значения.

— Возможно, однако, для вас они приобрели теперь довольно большое значение. Правда, лейтенант? — с издевкой поинтересовался Рой Блэк.

— Что правда, то правда, адвокат, — немного помолчав, ответил Тэнни Браун.

— Разумеется, в ходе допроса вы не доставали револьвер и не целились из него в моего подзащитного?

— Разумеется.

— И не стреляли в него из незаряженного револьвера, чтобы вынудить его подписать признание своей вины?

— Конечно нет.

— И не угрожали его убить?

— Нет.

— То есть вы утверждаете, что мой подзащитный добровольно сам во всем сознался.

— Именно так.

— Встаньте, пожалуйста, лейтенант.

— Что?

— Встаньте и подойдите ко мне.

Браун встал и подошел к адвокату, который приблизился к нему, захватив свой стул.

— Ваша честь, по-моему, это цирковое представление неуместно! — вскочил на ноги обвинитель.

— Что вы делаете, мистер Блэк? — спросил судья Тренч.

— Секунду терпения, ваша честь! Сейчас вы все сами поймете.

— Ладно! — Судья покосился на телекамеру, нацелившуюся на Роя Блэка и Тэнни Брауна. — Только давайте побыстрее.

Детектив спокойно стоял посреди зала, заложив за спину руки. Блэк подал знак Фергюсону, который встал и быстро подошел к своему защитнику. Несколько мгновений осужденный постоял рядом с Брауном, и все увидели, насколько полицейский выше и мощнее его. Потом Фергюсон сел на подставленный адвокатом стул. Эффект был ошеломляющим! По сравнению с лейтенантом Брауном сидевший на стуле Фергюсон казался пигмеем.

— Представьте себе моего подзащитного в наручниках на стуле в полиции. По-вашему, ему не казалось, что его песенка спета, каждый раз, когда к нему приближался лейтенант Браун?.. Благодарю вас, мистер Фергюсон, ступайте на место.

Кауэрт улыбнулся, подумав, что адвокат устроил настоящее шоу для телевидения. Журналист не сомневался, что кадры с огромным детективом, нависшим как скала над съежившимся на стуле Фергюсоном, покажут по всем каналам. Разумеется, на судью Тренча все это не произвело ни малейшего впечатления, но теперь от него зависело гораздо меньше, чем раньше.

— Давайте обсудим другой вопрос, лейтенант, — продолжал Рой Блэк. — Вы помните нож, найденный в дренажной трубе, находящейся в трех или четырех милях от места преступления?

— Помню.

— Как он попал к вам?

— Его нашел мистер Кауэрт из газеты «Майами джорнел».

— Какие результаты дало исследование этого ножа?

— Длина его лезвия соответствует глубине ран на теле убитой.

— Что-нибудь еще?

— При исследовании лезвия и рукоятки ножа под микроскопом на них были обнаружены следы крови.

Кауэрт встрепенулся: это было что-то новенькое.

— Ну и?..

— Группа этой крови совпадает с группой крови убитой.

— Где были проведены эти исследования?

— В лаборатории ФБР.

— Какой же был сделан из этого вывод?

— Этот нож мог быть орудием данного убийства.

Кауэрт, как и остальные журналисты, уже лихорадочно строчил в блокноте.

— Чей это нож, лейтенант?

— Это определить невозможно. На нем нет отпечатков пальцев и никакой маркировки.

— Как же его нашел упомянутый вами журналист?

— Не имею ни малейшего представления.

— Вы слышали о человеке по имени Блэр Салливан?

— Да, это известный серийный убийца.

— Он проходил как подозреваемый по этому делу?

— Нет.

— А сейчас на него пало подозрение?

— Нет.

— Но ведь в момент убийства Джоанны Шрайвер Блэр Салливан как раз был в округе Эскамбиа.

— Был, — согласился Тэнни Браун.

— Вам известно, что именно мистер Салливан сообщил мистеру Кауэрту о том, где спрятан этот нож?

— Я читал об этом в газете, но в газете могут написать все что угодно.

— Совершенно верно… Вы не пытались поговорить с мистером Салливаном по вопросам, касающимся данного дела?

— Пытался, но он отказался со мной говорить.

— В какой форме?

— Он смеялся над нами с Уилкоксом и отказался давать показания.

— А как именно он мотивировал свой отказ давать показания?

Тэнни Браун скрипнул зубами и бросил на адвоката Фергюсона испепеляющий взгляд.

— Я, кажется, задал вам вопрос, лейтенант.

— Мы с детективом Уилкоксом посетили его в камере смертников, находящейся в тюрьме штата Флорида, в городе Старк. Мы объяснили Салливану, зачем мы пришли, и разъяснили ему его права. Он повернулся к нам спиной, показал голую задницу и заявил: «Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы в связи с тем, что мои слова могут быть использованы в качестве свидетельства против меня самого!»

— Иными словами, Салливан сослался на Пятую поправку?

— Совершенно верно.

— Сколько раз он повторил это?

— Точно не помню. Раз десять.

— Он говорил это нормальным голосом?

Браун впервые занервничал. Мэтью Кауэрт пристально следил за полицейским и понял, что тому явно не по себе.

— Нет, не нормальным.

— Как же он говорил это?

— Он это пел, — нахмурился лейтенант Браун. — Сначала он напевал это тихо, как колыбельную, а потом стал орать во все горло. И при этом хохотал, как гиена.

— Благодарю вас, лейтенант.

Здоровяк-полицейский покинул место для свидетелей, сжав кулаки, а все в зале суда представляли себе в тот момент только одно — маньяка-убийцу, то хохочущего, как гиена, то что-то распевающего во весь голос, как вырвавшийся из преисподней пересмешник.


Медэксперт дал показания быстро и четко, подтвердив все уже сказанное лейтенантом Брауном о ноже. Потом настала очередь Фергюсона. Кауэрт обратил внимание, что тот держится очень уверенно. Заняв свое место, подсудимый бросил взгляд на своего адвоката, словно всецело полагаясь на его помощь. Он говорил негромко и отвечал кратко, словно стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Он не торопился, и ответы его звучали четко и ясно. Кауэрт подумал, что Рой Блэк хорошо натаскал Фергюсона. При этом журналист вспомнил рассказы о том, как Фергюсон вел себя на первом суде. Тогда его глаза все время бегали, словно он искал, куда бы спрятаться.

На этот раз он держался иначе. Кауэрт отметил это у себя в блокноте, чтобы не забыть упомянуть потом об этой происшедшей с Фергюсоном разительной перемене.

Рой Блэк задавал Фергюсону вопросы так, чтобы тот мог вновь повторить уже хорошо известную Кауэрту повесть о том, как его вынудили угрозами себя оклеветать. Он повторил, что его били и что ему угрожали револьвером. Потом он описал, как попал в тюрьму и как в соседнюю с ним камеру перевели Блэра Салливана.

— И что же вам рассказал мистер Салливан?

— Протестую! — воскликнул обвинитель. — В зале суда не должны звучать сплетни.

— Протест принят.

— Хорошо, — не моргнув глазом согласился Рой Блэк. — Скажите, мистер Фергюсон, вы разговаривали с мистером Салливаном?

— Да.

— Чем же закончился ваш разговор?

— Я разозлился и попытался напасть на него. Потом его перевели в другую часть тюрьмы.

— Что же вы сделали после этого разговора?

— Я написал мистеру Кауэрту из «Майами джорнел».

— И что вы ему в конечном счете сообщили?

— Что это Блэр Салливан убил Джоанну Шрайвер.

— Протестую!

— На каком основании?

— Тише! — поднял руку судья Тренч. — Я хочу это выслушать. В конце концов, из-за этого-то мы все здесь сегодня и собрались. Продолжайте, мистер Блэк.

Адвокат на секунду замер, подняв глаза к потолку. Казалось, он принюхивается, пытаясь определить, что сулит ему и его подзащитному атмосфера в зале суда.

— А у меня больше нет вопросов к мистеру Фергюсону, — внезапно заявил он.

Слово взял кипевший от ярости молодой заместитель окружного прокурора.

— Чем вы можете доказать, что все это правда? — спросил он у Фергюсона.

— Ничем. Мне лишь известно, что мистер Кауэрт тоже говорил с Салливаном, а потом поехал и нашел этот нож.

— Вы считаете, что суд поверит тому, что убийца сознался вам в совершенном им преступлении, сидя вместе с вами в тюрьме?

— Это не первый случай в мировой практике.

— Это не ответ.

— Ответ таков, каков вопрос.

— Но, сознавшись в убийстве Джоанны Шрайвер, вы говорили правду, да?

— Нет.

— Но вы давали показания под присягой?

— Да.

— И вам до сих пор угрожает смертная казнь за это преступление?

— Да.

— Выходит, вы готовы на любую ложь, лишь бы спасти свою шкуру?

Вопрос повис в воздухе. Кауэрт заметил, что Фергюсон покосился на своего адвоката. Рой Блэк усмехнулся и едва заметно кивнул. Он явно ждал этого вопроса.

Фергюсон набрал побольше воздуху в грудь.

— Значит, вы готовы солгать, лишь бы остаться в живых, мистер Фергюсон? — настаивал заместитель окружного прокурора.

— Да, готов, — еле слышно ответил Фергюсон.

— Благодарю вас, — сказал Бойлан и взял в руки пачку бумаг.

— Но я не лгу, — пробормотал Фергюсон, и отправившийся было на свое место обвинитель замер как вкопанный.

— Вы утверждаете, что сейчас не лжете? — спросил он.

— Не лгу.

— Хотя от ваших слов зависит ваша жизнь?

— Моя жизнь зависит от правды, мистер Бойлан.

Заместитель окружного прокурора поднял брови с таким негодующим видом, словно намеревался вновь наброситься на обвиняемого с вопросами, но в последний момент взял себя в руки.

— Вот это, безусловно, правда, — саркастическим тоном заметил он. — У меня больше нет вопросов.

Фергюсон отправился на свое место, и в зале на несколько мгновений воцарилась тишина.

— У вас еще что-нибудь, мистер Блэк? — спросил судья Тренч.

— Да, ваша честь, последний свидетель. Мы хотели бы пригласить мистера Нормана Симса.

Через несколько мгновений в зале появился маленький человечек с бесцветными волосами, в очках и в мешковатом темно-коричневом костюме. Рой Блэк потирал руки от нетерпения:

— Мистер Симс, прошу вас представиться.

— Меня зовут Норман Симс. Я работаю помощником надзирателя в тюрьме штата Флорида, в городе Старк.

— В чем заключаются ваши служебные обязанности?

Немного поколебавшись, маленький человечек смущенно пробормотал:

— Вы хотите, чтобы я перечислил все, что мне нужно делать на работе?

— Нет, мистер Симс, — покачал головой Блэк. — Давайте я лучше спрошу вас по-другому. В ваши служебные обязанности входит перлюстрировать письма, написанные лицами, сидящими в камерах смертников, и адресованные им?

— Перлю? Пелрю?.. Что?!

— Перлюстрировать, то есть просматривать корреспонденцию.

— А, это! А уж я-то думал!.. Да, я просматриваю корреспонденцию. Иногда мы даже кое-что изымаем. Обычно это недозволенные вложения. Но я не мешаю писать заключенным то, что им вздумается!

— А как насчет мистера Салливана?

— О, это особый случай.

— А что в нем такого особого?

— Он пишет непристойные письма родственникам тех, кого убил.

— Что вы делаете с этими письмами?

— Каждый раз я стараюсь связаться с лицами, которым они адресованы. Я говорю им об этих письмах и спрашиваю, хотят ли они их получить. При этом я пересказываю своими словами их содержание. Конечно, большинство людей получать таких писем не желает.

— Замечательно! Чудесно! А мистер Салливан догадывается, что вы перехватываете его письма?

— Не знаю. Может быть, да. Кажется, Салливан знает вообще все, что происходит у нас в тюрьме.

— Просматривали ли вы какие-либо его письма за последние три недели? — продолжал Блэк.

— Да, одно письмо.

— Кому оно адресовано?

— Мистеру и миссис Шрайвер из Пачулы.

— Это оно? — спросил у Симса быстро подбежавший к нему с какой-то бумагой в руке Рой Блэк.

— Ну да, — приглядевшись, заявил сотрудник тюрьмы. — Вот наверху мои инициалы и штемпель. Помню, я написал служебную записку о результатах моего разговора со Шрайверами по поводу этого письма. Конечно, они не захотели его получать, после того как я разъяснил им, что в нем написано.

Рой Блэк передал письмо судебному секретарю, который зафиксировал письмо в качестве вещественного доказательства и вернул его адвокату. Блэк хотел было задать еще какой-то вопрос Симсу, но передумал и подошел к первому ряду, где сидели мистер и миссис Шрайвер.

Кауэрт слышал, как он негромко сказал им:

— Я вынужден попросить его зачитать письмо, извините. Думаю, вам будет не очень приятно это слушать. Я бы на вашем месте на некоторое время покинул зал. Вас потом позовут.

Мистер и миссис Шрайвер немного пошептались и кивнули. Джордж Шрайвер встал, помог подняться жене, и они молча покинули зал, в котором воцарилось гробовое молчание.

Когда дверь плотно затворилась, Рой Блэк обратился к Симсу:

— Прошу вас, зачитайте письмо вслух.

Свидетель поперхнулся и повернулся к судье:

— Ваша честь, оно неприличное! Я не знал…

— Читайте письмо! — рявкнул Тренч.

Склонившись над письмом, Симс уставился на него сквозь очки и стал быстро читать, от смущения то и дело заикаясь:


«Уважаемые мистер и миссис Шрайвер!

Сожалею, что заставил вас так долго ждать это письмо. Увы, но мне по большей части недосуг предаваться радостям эпистолярного жанра. Все мое свободное время занимает подготовка к моей же собственной смертной казни. Однако я не могу распрощаться с жизнью, оставив вас в неведении о том, как приятно было насиловать вашу дочь. Ощущения, которые испытываешь, когда половой член скользит взад и вперед в узком и тугом девственном влагалище, невыразимо сладостны. Впрочем, убивать ее, пожалуй, было еще приятнее. Нож входил в нее как в сочную дыньку. Такой, собственно, она и была. Ваша дочь была едва распустившимся цветком, только что созревшим сладким плодом. Жаль, что сейчас она уже вся сгнила и разложилась. Сейчас никому и в голову бы не пришло пытаться ею овладеть. Полагаю, теперь ее влагалище кишит червями и вряд ли может стать предметом желаний, которые оно пробуждало при жизни вашей дочери…»


— Он подписал это письмо «искренне любящий вас Блэр Салливан», — сказал Симс, глядя на защитника Фергюсона.

Рой Блэк некоторое время стоял, скрестив руки на груди, и смотрел в потолок. Он явно давал находившимся в зале возможность вдуматься в смысл того, что они только что услышали. Потом он спросил у Симса:

— Салливан писал родственникам и других своих жертв?

— Да, родственникам почти всех, кого он убил.

— Он регулярно пишет письма?

— Нет, только тогда, когда на него что-то находит. Большинство его писем еще отвратительней этого. Иногда он вдается в такие подробности, что просто тошнит.

— Могу себе представить… У меня больше нет вопросов.

— Однако, кажется, Салливан нигде прямо не пишет, что это он убил Джоанну Шрайвер, не так ли, мистер Симс? — покачав головой, медленно проговорил заместитель окружного прокурора.

— Да, не пишет. Он пишет то, что я прочитал. Он пишет, что ее было приятно насиловать, но не пишет, что это сделал он. Но когда прочитаешь письмо, складывается именно такое впечатление.

У обвинителя опустились руки. Он хотел было еще что-то спросить, но потом пожал плечами и пробормотал:

— У меня больше нет вопросов.

Симс быстро покинул зал. Через минуту-другую вернулись мистер и миссис Шрайвер. Их глаза блестели от слез.

— Теперь я выслушаю доводы обвинения и защиты, — заявил судья Тренч.

К удивлению и облегчению Кауэрта, и Блэк, и Бойлан выступили кратко. Ни один из них не сообщил ничего нового. Кауэрт пытался записывать их слова, но не мог оторвать взгляда от мистера и миссис Шрайвер, глотавших слезы в первом ряду. Они не обращали внимания на Фергюсона; подавшись вперед, они смотрели на судью Тренча, будто сейчас от него зависела их жизнь или смерть.

Когда защитник и обвинитель закончили свои выступления, судья Тренч буркнул:

— Подайте текст ваших выступлений в письменном виде. Я вынесу свое решение, сверившись с законодательством. До встречи через неделю. — С этими словами судья встал и удалился.

Все поднялись на ноги. На мгновение возникло настоящее столпотворение. Фергюсон пожал руку защитнику и в сопровождении конвоя проследовал в камеру временного содержания. Мистер и миссис Шрайвер с трудом пробирались по коридору к выходу сквозь толпу осаждавших их журналистов. Миссис Шрайвер схватилась за голову в отчаянии от сыпавшегося на нее града вопросов. Джордж Шрайвер покраснел от негодования и, приобняв жену, повел ее сквозь толпу. Кауэрт заметил, что Рой Блэк что-то говорит заместителю окружного прокурора Бойлану, показывая рукой на оказавшуюся в затруднительном положении пожилую чету. Через минуту Бойлан пробился к Шрайверам и быстро вывел их из зала через дверь, в которую вышел судья. «Ничего страшного, я успел их щелкнуть», — шепнул Кауэрту фотограф. В этот момент Рой Блэк обернулся к журналисту и с торжествующим видом поднял вверх большой палец. Однако Кауэрт почему-то совсем не обрадовался. Он ощущал не радость победы, а какое-то странное беспокойство.

Тем временем Рой Блэк купался в лучах славы. Он давал интервью перед нацеленной на него камерой:

— Полагаю, сегодня мы сумели донести до суда нашу точку зрения. В этом деле слишком много вопросов осталось пока без ответов. Я не понимаю, почему государственное обвинение упорно отказывается понять, что…

Неподалеку заместитель окружного прокурора Бойлан тоже давал интервью:

— Мы считаем, что проходивший по этому делу человек заслуженно оказался в камере смертников, потому что совершил ужасное преступление. Мы будем отстаивать эту точку зрения. Даже если судья Тренч решит, что дело мистера Фергюсона должно стать предметом нового судебного разбирательства, улик вполне достаточно, чтобы повторно вынести мистеру Фергюсону смертный приговор…

— Даже если признание им собственной вины будет сочтено недействительным? — спросил какой-то репортер.

— Совершенно верно! — заявил Бойлан.

Репортер расхохотался, но Бойлан яростно сверкнул глазами, и тот умолк.

— Почему в заседании не участвовал сам окружной прокурор? Почему он послал вас? Вы же не участвовали в первом разбирательстве дела Фергюсона!

— Сегодня назначили меня, — ограничился ничего не значащей фразой Бойлан.

Рой Блэк отвечал на тот же вопрос иначе:

— Потому что избранные представители власти не любят показываться на люди в заведомо проигрышном положении. Они уже давно поняли, что проиграли!

Внезапно камера развернулась к Кауэрту, и ему в глаза ударил свет прожектора.

— О, Кауэрт, это же все из-за вашей статьи! Каково ваше мнение о сегодняшнем заседании? Что вы думаете насчет письма Салливана?

Журналисту ничего не приходило в голову, и он стал молча проталкиваться к выходу.

— Куда вы, Кауэрт?!

— Давайте поговорим!

— Ишь ты, какой недотрога! — прошипел кто-то ему вслед.

Быстро миновав коридор, репортер спустился в вестибюль и вышел на крыльцо. Легкий ветерок играл флагами округа Эскамбиа, штата Флорида и Соединенных Штатов Америки. На другой стороне улицы Кауэрт заметил Тэнни Брауна. Лейтенант тоже увидел журналиста, но только скривился, сел в машину и уехал.


Через неделю судья Тренч принял решение о назначении нового судебного разбирательства по делу Роберта Эрла Фергюсона. В документе не говорилось о том, что Фергюсона нужно пристрелить как собаку. Не говорилось в нем и о том, что нового суда над Фергюсоном требовали в своих статьях десятки периодических изданий, многие из которых выходили в самом округе Эскамбиа. Судья Тренч также заявил, что признание Фергюсоном своей вины объявляется недействительным. Тем временем Рой Блэк потребовал, чтобы Фергюсона выпустили под залог, и его требование было удовлетворено. Группы противников смертной казни собрали нужную сумму денег. Позднее Кауэрт узнал, что они поступили от продюсера, приобретшего права на съемку фильма о жизни Роберта Эрла Фергюсона.


Глава 9

«Привести приговор в исполнение…»


Кауэрта затянул водоворот повседневной рутины. Журналисту казалось, что вся его жизнь превратилась в постоянное ожидание какого-то сигнала, оповещающего его о возможности вернуться к привычному образу жизни. Кауэрт с досадой ощущал, что все время нервничает, все время чего-то ждет, хотя и сам не понимает, чего именно. В тот день, когда Роберта Эрла Фергюсона до нового суда, назначенного на декабрь, должны были выпустить из камеры смертников, он поехал в тюрьму. Приближалось четвертое июля, День независимости. Вдоль дороги, ведущей к тюрьме, с лотков продавали фейерверки, хлопушки, американские флаги и трехцветные ленты, уныло обвисшие в неподвижном раскаленном воздухе. На смену жаркой весне пришло знойное лето. Солнце беспощадно жгло землю, превращая грязь под ногами в подобие потрескавшегося бетона. Волны горячего воздуха обдавали Кауэрта, порождая странные, фантастические видения. Жара лишала сил, выжигала все стремления и желания. Казалось, сама планета замедлила свое вращение.

У дверей тюрьмы Фергюсона ждала толпа потных, взвинченных журналистов. Здесь же толпились противники смертной казни с плакатами, одобрявшими принятое решение. Они скандировали: «Раз, два, три четыре — смертной казни не будет в мире! Три, четыре, восемь, пять — казнь спешите отменять!» Появление Фергюсона вызвало приветственные возгласы и жидкие аплодисменты. Сощурившись от яркого света, Фергюсон остановился. С одной стороны от него стоял тощий и длинноногий Рой Блэк, а с другой — растрепанная седая бабушка. Вцепившись обеими руками в локоть внука, она злобно косилась на хлынувших к ним журналистов. Со ступеньки тюремного крыльца Фергюсон произнес краткую речь о том, что его история свидетельствует как о том, что существующая система из рук вон плоха, так и том, что даже она иногда работает. Он сказал, что счастлив очутиться на свободе и намерен в первую очередь как следует отобедать жареной курицей с овощами и двойной порцией шоколадного мороженого с фруктами. Он заявил, что ни на кого не держит зла, но слушатели вряд ли ему поверили. В завершение своей речи Фергюсон изрек:

— Я благодарю Господа Бога за то, что Он указал мне верный путь, моего адвоката, а также газету «Майами джорнел» и мистера Кауэрта, потому что он поверил в то, во что никто не верил. Если бы не он, я не стоял бы сейчас здесь перед вами.

Кауэрт подумал, что эти слова Фергюсона уж точно не попадут в газеты, и криво усмехнулся.

Обливавшиеся потом журналисты наперебой выкрикивали свои вопросы:

— Вы вернетесь в Пачулу?

— Да. Другого дома у меня нет.

— Что вы собираетесь делать?

— Я хочу окончить учебу. Может, я стану юристом или займусь криминалистикой. У меня в этой области теперь богатый опыт.

Эти слова Фергюсона были встречены одобрительным смехом.

— А как же новый суд?

— Какой новый суд? Да, они сказали, что снова будут меня судить, но вряд ли у них это выйдет. Скорее всего, меня оправдают. А сам я хочу просто жить своей жизнью, не привлекая к себе особого внимания. Мне не нужно, чтобы меня узнавали на улицах. Дело не в том, что вы мне не нравитесь, но сами понимаете…

Вновь раздался одобрительный смех. Толпа журналистов почти поглотила Фергюсона, беспрестанно вертевшего головой, отвечая на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Кауэрт отметил, что Фергюсону по душе эта импровизированная пресс-конференция: он отвечал на вопросы непринужденно и с юмором, все это его явно забавляло.

— Почему вы считаете, что вас больше не будут судить?

— Они не захотят снова позориться. Новый суд лишь привлечет внимание общественности к тому, что они уже один раз приговорили к смертной казни ни в чем не повинного человека. Ни в чем не повинного чернокожего. Это правда. А правда глаза колет.

— Давай, брат! — выкрикнул кто-то из толпы. — Скажи этим свиньям все, что ты о них думаешь!

Коллега рассказывал Кауэрту, что группы противников смертной казни каждый раз появляются с зажженными свечами возле тюрьмы, когда приводится в исполнение очередной смертный приговор. Они распевают «Все преодолеем!» и не расходятся до тех пор, пока сотрудник тюрьмы не сообщает о том, что приговоренный казнен. Обычно здесь же размахивают американскими флагами и их противники — в белых футболках, джинсах и остроносых ковбойских сапогах. Эти люди считают, что всех преступников нужно линчевать без суда и следствия, и иногда затевают стычки с противниками смертной казни. Впрочем, освобождение Фергюсона они своим появлением не почтили. Надо сказать, журналисты старались не обращать внимания ни на тех, ни на других.

— А Блэр Салливан? — Тележурналист сунул микрофон прямо под нос Фергюсону.

— Что — Блэр Салливан? По-моему, он опасный извращенец.

— Вы его ненавидите?

— Нет, Господь Бог учит, что нужно любить ближнего своего. Впрочем, иногда это очень нелегко.

— Вы считаете, что Блэр Салливан во всем признается и суд над вами отменят?

— Нет, вряд ли он в чем-нибудь признается перед кем-либо, кроме своего Творца.

— Вы говорили с ним об убийстве Джоанны Шрайвер?

— Он ни с кем не разговаривает и ничего не говорит о содеянном им в Пачуле.

— Что вы можете сказать о детективах из Пачулы?

Фергюсон замялся:

— Ничего. — Он усмехнулся и пояснил: — Мой адвокат не велел мне говорить, если я не могу сказать ничего хорошего.

Все опять засмеялись, а Фергюсон одарил собравшихся лучезарной улыбкой.

Операторы с камерами стали перемещаться, чтобы снять эффектные кадры, и возникла всеобщая сумятица. Звукооператоры копошились у микрофонов и магнитофонов. Фотографы из газет суетились вокруг Фергюсона и щелкали его с таким усердием, что щелканье затворов стало напоминать звуки яростной перестрелки на переднем крае крупномасштабного вооруженного конфликта. Наконец, изобразив пальцами букву «V», знак победы, Фергюсон уселся на заднее сиденье автомобиля и помахал всем на прощание. Автомобиль тронулся с места и двинулся вдоль длинной подъездной дороги, поднимая облачка пыли над размякшим черным асфальтом. Машина промчалась мимо возвращавшейся на обед строительной бригады потных заключенных, шагавших с лопатами и кирками на плечах под лучами палящего солнца.


В следующем месяце Кауэрт повез дочь в «Диснейуорлд». Они устроились в номере гостиницы «Контемпорари», окна которого выходили на парк аттракционов. Бекки по-детски шустро разобралась в географии этого парка и каждый день планировала походы по новым аттракционам не хуже отважного генерала, наносящего сокрушительные удары по рассеянным группировкам терпящего поражения противника. Кауэрт с удовольствием подчинялся — катался вместе с ней по четыре-пять раз подряд с «Космической горки» или по «Дороге мистера Жаба». Когда дочь хотела есть, он не читал ей лекций о здоровой пище и спокойно смотрел, как Бекки поглощает хот-доги, картофель фри и сахарную вату в самых невероятных сочетаниях.

Днем было слишком жарко стоять в очереди на аттракционы, и Кауэрт с дочерью проводили это время в бассейне гостиницы, бултыхаясь и брызгаясь до посинения. Кауэрт подбрасывал Бекки так, чтобы она плюхалась в голубую воду бассейна, плавал с ней на спине и разрешал проплывать под водой между своими ногами. Когда наступал вечер и становилось чуть прохладней, они одевались и отправлялись в парк смотреть фейерверки и лазерные шоу.

Каждый вечер набегавшаяся девочка засыпала на руках у отца, пока они добирались до гостиницы по монорельсовой дороге. В номере он укладывал ее спать, накрывал одеялом и долго вслушивался в мирное сопение ребенка — из головы при этом улетучивались все дурные мысли.

За все это время ему приснился только один кошмар: Фергюсон и Салливан затолкали его на американскую горку и похитили Бекки. Кауэрт захрипел и проснулся, хватая воздух ртом.

— Что с тобой, папа? — пробормотала проснувшаяся Бекки.

— Ничего, все в порядке.

Девочка тут же перевернулась на другой бок и заснула, а Кауэрт еще долго крутился в постели без сна, обливаясь холодным потом.

Неделя отдыха пролетела незаметно. Когда пришло время везти дочь домой, Кауэрт не стал торопиться. Они заехали в аквапарк покататься с водяной горки, а по пути все время останавливались — поесть гамбургеров, мороженого или присмотреть в магазине игрушек очередной подарок дочке. Когда они наконец добрались до фешенебельного пригорода Тампы, где проживали бывшая жена Кауэрта с ее нынешним мужем, журналист поехал с черепашьей скоростью. Впрочем, Бекки не замечала, до какой степени отцу не хочется с ней расставаться, и не переставая болтала, показывая ему по пути дома всех мальчиков и девочек, с которыми вместе ходила в школу.

К дому вела длинная полукруглая подъездная дорога. На обширной зеленой лужайке косил траву пожилой негр, рядом стоял его красный пикап, весь проржавевший от старости. На борту пикапа было выведено от руки белой краской: «Дядюшка Нед. Стрижка лужаек под ключ». Негр на мгновение остановился, утер лоб и помахал Бекки рукой. Девочка радостно помахала ему в ответ, и негр вновь сгорбился над газонокосилкой. Воротник его рубашки так намок от пота, что казался темнее кожи.

Одноэтажный дом стоял на пологом склоне небольшого холма. Позади блестело зеркало бассейна, а дом окружал тщательно подстриженный кустарник. Бекки выскочила из машины и ринулась в дом, а Кауэрт остался ждать на улице.

Наконец, еле передвигая ноги и все время отдуваясь, появилась беременная Сэнди со своим необъятным пузом. Одной рукой она обнимала за плечи Бекки, без стеснения опираясь на дочь.

— Ну как? Вам понравилось?

— Мы катались на всех аттракционах.

— Я в этом не сомневалась. Ты устал?

— Немного.

— А в остальном как дела?

— Нормально.

— Знаешь ли, я все еще за тебя беспокоюсь.

— Спасибо, не стоит.

— Нам надо бы поговорить. Может, зайдешь выпьешь кофе или воды со льдом? — улыбнулась Сэнди. — Я хочу все услышать от тебя самого. Нам есть о чем поговорить.

— Бекки тебе все расскажет.

— Я совсем не об этом.

— Извини, — покачал головой Кауэрт, — мне пора возвращаться. Я опаздываю.

— Через час вернется Том. Он хотел тебя видеть. Ему очень понравились твои статьи.

— Поблагодари его от моего имени, но мне пора ехать. Я и так доберусь до Майами только за полночь.

— Как жаль, что… — начала было говорить бывшая жена, но осеклась и пробормотала: — Ну ладно. Я все равно скоро тебе позвоню.

— Ну обними меня! — Кивнув Сэнди, Кауэрт присел на корточки перед дочерью.

Бекки с визгом повисла на шее у отца, и он, сжав ребенка в объятиях, на мгновение забыл обо всем.

Бекки разжала руки и сказала:

— До свидания, папа!

Кауэрту показалось, что дочь чуть-чуть погрустнела, и он наклонился, чтобы погладить ее по голове:

— Не говори маме о том, что мы там ели. И не рассказывай ей обо всех подарках, которые я тебе подарил, а то она станет ревновать тебя ко мне.

Бекки улыбнулась и охотно закивала.

Прежде чем сесть в машину, Кауэрт обернулся и, изобразив лучезарную улыбку, помахал бывшей жене и дочери.

«Меня взяли бы сниматься в кино на роль хрестоматийного разведенного папаши!» — подумал он, ощущая по отношению к себе почти непреодолимое отвращение.


Уилл Мартин безуспешно попытался привлечь Кауэрта к участию в нескольких журналистских расследованиях «Майами джорнел», но тот был полностью погружен в свои мысли. Теперь его занимал только будущий суд над Фергюсоном, хотя этому суду вряд ли суждено было состояться. Лето закончилось, наступила осень, но во Флориде было по-прежнему душно и жарко. Кауэрт решил снова поехать в Пачулу и попробовать написать что-то вроде статьи о том, как жители города отнеслись к освобождению Фергюсона из-под стражи.

Из мотеля журналист первым делом позвонил Тэнни Брауну:

— Лейтенант Браун? Говорит Мэтью Кауэрт. Решил опередить ваших информаторов. Довожу до вашего сведения, что я на пару дней прибыл в Пачулу.

— С какой целью?

— Хочу узнать что-нибудь новенькое по поводу дела Фергюсона. Вы все еще планируете предъявить ему обвинение?

— Это решает прокурор штата, а не я, — усмехнулся Браун.

— Однако прокурор принимает решение на основании информации, которую предоставляете в его распоряжение вы. Вы узнали что-нибудь новое?

— Так я вам и скажу!

— Я звоню в надежде на это.

— Что ж, Рой Блэк все равно вам все расскажет… Нет, ничего нового нет.

— А как Фергюсон? Чем он занимается?

— Пойдите и сами у него об этом спросите.

— Так и сделаю.

— Потом можете мне перезвонить.

Репортер повесил трубку, ему почему-то показалось, будто лейтенант Браун над ним издевается. Добравшись по грунтовке до лачуги бабушки Фергюсона, Кауэрт остановился среди бродивших в пыли кур. Он огляделся по сторонам и, не обнаружив никаких признаков жизни, поднялся на крыльцо и постучал в деревянную дверь. Через мгновение раздались шаркающие шаги и дверь приоткрылась.

— Миссис Фергюсон? Это я, Мэтью Кауэрт из «Майами джорнел».

— Что вам еще нужно?

Дверь приоткрылась немного шире.

— Роберт дома? Я хочу с ним поговорить.

— Он уехал на север.

— Что?!

— Он уехал учиться в Нью-Джерси.

— Когда?

— На прошлой неделе. Здесь ему делать нечего, вы и сами это прекрасно знаете.

— А как же суд?

— А какая разница?

— Как мне его найти?

— Не знаю. Он сказал, что напишет, когда там устроится, но еще не написал.

— Тут, в Пачуле, ничего не случилось перед его отъездом?

— Он мне ничего не говорил… Еще вопросы есть?

У Кауэрта больше не было вопросов. Он спустился с крыльца и с недоумением оглянулся.

Вернувшись в мотель, Кауэрт позвонил Рою Блэку:

— Где Фергюсон?

— В Нью-Джерси. Если вам нужно, у меня есть его адрес и телефон.

— Но разве ему можно покидать Флориду? Его же выпустили под залог! Кроме того, его ждет суд!

— Судья разрешил ему уехать. А что тут такого? Я сказал Фергюсону, что ему лучше жить дальше своей жизнью, и он решил продолжить учебу. Что в этом странного? До суда государственный обвинитель должен ознакомить нас с новыми уликами, а у них до сих пор ничего нет и, по моему мнению, ничего не будет.

— Думаете, все это спустят на тормозах?

— Возможно. Лучше спросите об этом в полиции.

— Обязательно спрошу.

— Поймите, мистер Кауэрт, прокурорам совсем не улыбается выглядеть дураками на новом суде. Лица, занимающие выборные должности, терпеть не могут, когда их публично унижают. Полагаю, сейчас они предпочитают тянуть время, чтобы люди потихоньку обо всем позабыли. А потом они соберутся где-нибудь за кулисами, втихомолку посовещаются и снимут с Фергюсона все обвинения. При этом козлом отпущения окажется судья Тренч, объявивший недействительным признание Фергюсона. А он скажет, что во всем виновато государственное обвинение. При этом хуже всего придется этим двоим тупым полицейским. Вот и все, все так и закончится. А что тут удивительного? Разве вам неизвестны случаи, когда расследования уголовных преступлений ничем не заканчивались?

— Да, конечно… Но вот так — сначала сидел в камере смертников, а потом взял и поехал учиться в Нью-Джерси…

— Именно так. Бывает и такое, хотя, конечно, нечасто. Однако лично для меня в этом нет ничего нового или невероятного.

— Значит, после трехлетнего перерыва Фергюсон вернулся к нормальной жизни?

— Совершенно верно. К тихой и нормальной жизни. И все будет нормально, кроме одного…

— Кроме чего?

— Кроме того, что убийца Джоанны Шрайвер так и не найден.


Кауэрт позвонил Тэнни Брауну:

— Фергюсон вернулся в Нью-Джерси! Вы это знали?

— Это ни для кого не секрет. Об этом писали в местной газете. Там было сказано, что он хочет окончить учебу. А еще Фергюсон заявил корреспонденту этой газеты, что в Пачуле ему не найти работы, потому что все на него косятся. Но я не знаю, действительно ли Фергюсон искал работу в Пачуле. Как бы то ни было, он уехал. Наверное, он решил унести отсюда ноги, пока с ним тут не расправились.

— Ему кто-нибудь угрожал?

— Про угрозы не знаю, но многие были недовольны тем, что его выпустили. Но были и такие, которые против этого не возражали. Мнения разделились. А большинство местных жителей, наверное, просто пришли в замешательство.

— А кто был недоволен?

— Например, я, — немного помолчав, ответил Тэнни Браун. — Разве этого недостаточно?

— И что теперь произойдет?

— А что, по-вашему, должно произойти?

Кауэрт не нашелся что на это ответить.


Он не написал статью, которую задумал. Вместо этого он вернулся в редакцию и погрузился в работу, освещая предстоящие местные выборы. Часами репортер брал интервью у кандидатов, изучал их предвыборные программы и спорил с коллегами о том, какую позицию по всем этим вопросам должна занять их газета. Споры были увлекательными, и тонкости местной политики в Южной Флориде, такие как вопрос об объявлении английского государственным языком в ряде округов штата, проблемы восстановления демократии на Кубе, а также контроль над оборотом огнестрельного оружия, отвлекали Кауэрта от досужих мыслей. После выборов он написал ряд статей по вопросу экономии пресной воды на островах архипелага Флорида-Кис. Для этого Кауэрту пришлось изучать бюджет и насущные проблемы экологии, его стол был завален бумагами со схемами и таблицами. Но, погружаясь в изучение безликих и бесстрастных цифр, Кауэрт даже испытывал определенное облегчение.

В начале декабря состоялся суд под председательством судьи Тренча — и с Роберта Эрла Фергюсона было снято обвинение в умышленном убийстве. Немногочисленным журналистам, прибывшим на это заседание, сообщили, что без добровольного признания Фергюсона в распоряжении прокурора осталось слишком мало улик. При этом и прокурор, и защита очень много рассуждали о том, что установленные правила гораздо важнее частных обстоятельств того или иного конкретного дела.

Тэнни Браун и Брюс Уилкокс на этом заседании отсутствовали. Когда Кауэрт заехал к ним в полицию, Браун заявил журналисту, что ему сейчас не до Фергюсона, а Уилкокс воскликнул: «Да я же к нему практически не притронулся! Да если бы я его действительно ударил, он был бы весь в синяках и без зубов! Да я бы оторвал ему его поганую голову!»


Вечерело. Кауэрт проехал мимо школы, в которой училась Джоанна Шрайвер, мимо ивы, у которой она села в машину убийцы. Притормозив на перекрестке, Кауэрт несколько мгновений всматривался в дорогу, по которой убийца увез девочку на болото, а потом повернул к дому Шрайверов. На лужайке Джордж Шрайвер подстригал живую изгородь, его рубашка была насквозь мокрой от пота. Увидев журналиста, он выключил триммер и с трудом перевел дух, глядя на Кауэрта, вытаскивающего блокнот и авторучку.

— Мы всё знаем, — негромко проговорил Джордж Шрайвер. — Нам звонил Тэнни Браун. Значит, теперь это официально… К этому дело и шло, но все равно мы были к этому не готовы. Впрочем, Тэнни говорил, что обвинения против Фергюсона держатся на волоске. Вот этот волосок и оборвался, точнее, вы его оборвали.

Кауэрту было не по себе рядом с этим огромным потным мужчиной с красным лицом, но он решился и задал свой первый вопрос:

— Вы по-прежнему считаете, что это Фергюсон убил вашу дочь? А как же Салливан? Он же написал вам письмо.

— Я больше ничего не понимаю. Мы с женой больше ничего не понимаем. И по-моему, все остальные понимают в этом не больше нас. Но в глубине души я по-прежнему считаю, что нашу дочь убил Фергюсон. Не могу забыть, как он вел себя на суде.

В дверях показалась миссис Шрайвер со стаканом холодной воды. Кауэрт заметил в ее глазах смесь любопытства и ужаса.

— Я не понимаю одного, — пробормотала она, протянув воду мужу, — зачем нас заставили вновь через все это пройти! Сначала вы, потом журналисты из других газет и с телевидения. Такое впечатление, словно нашу дочь убили по второму разу, а потом еще раз и еще. Дошло до того, что я боялась включать телевизор, чтобы не увидеть ее фотографию. Дело не в том, что нам не давали ее забыть, — мы сами не хотим ее забывать. Но все это было как-то не так. Все говорили только о том, что сказал этот Фергюсон, и что сказал этот Салливан, и что они сделали, и все такое. Как будто самое важное — они, а не то, что наша дочь убита. Это было очень неприятно, мистер Кауэрт, это очень больно. — По ее щекам текли слезы, но она плакала беззвучно.

Джордж Шрайвер сделал большой глоток воды:

— Я не хочу вас ни в чем обвинять, мистер Кауэрт, хотя, не скрою, вы причинили нам большую боль… Но, наверное, это потому, что все это с самого начала пошло не так, как надо. Конечно, вы в этом не виноваты, совсем не виноваты. Все и без вас висело на волоске, и этот волосок порвался.

Джордж Шрайвер взял жену за руку, и, оставив Мэтью Кауэрта рядом с брошенным триммером, они удалились в свой темный опустевший дом.


Позвонив Фергюсону, журналист поразился радостному голосу бывшего заключенного. Казалось, тот стоит рядом с Кауэртом, а не разговаривает с ним по телефону.

— Огромное вам спасибо, мистер Кауэрт! Если бы не вы, не знаю, что со мной стало бы.

— Наверное, рано или поздно все кончилось бы хорошо.

— Нет, я знаю, что это случилось только благодаря вам. Если бы не вы, я по-прежнему сидел бы в камере смертников.

— Что вы собираетесь теперь делать?

— О, у меня грандиозные планы, мистер Кауэрт! Я хочу многого добиться в жизни. Прежде всего я окончу учебу. Потом я буду делать карьеру! — заявил Фергюсон и добавил: — У меня такое чувство, что теперь я могу делать все, что мне заблагорассудится.

Слова Фергюсона почему-то поразили Кауэрта, но он отогнал сомнения и спросил:

— Как ваша учеба?

— Теперь, когда жизнь меня многому научила, — усмехнулся Фергюсон, — я знаю гораздо больше, чем раньше. Я все как-то по-другому воспринимаю. Наверное, я не зря сидел в тюрьме.

— Вы собираетесь жить в Ньюарке?

— Точно не знаю. Я и забыл, что тут бывает так холодно. Наверное, лучше поеду на юг.

— В Пачулу?

— Вряд ли, — немного поколебавшись, ответил Фергюсон. — Когда я вышел из камеры смертников, мне в Пачуле не очень обрадовались. Люди странно смотрели на меня на улице. Я слышал шепот за спиной, на меня часто показывали пальцем. Стоило мне зайти в какой-нибудь магазин, как к нему тут же подкатывала полицейская машина. Такое впечатление, словно в Пачуле все ждали, что я вот-вот кого-нибудь убью. Когда по воскресеньям мы с бабушкой заходили в церковь, на нас оборачивались все прихожане. Я начал искать работу, но мне везде говорили, что уже кого-то нашли. Так вели себя со мной все — и белые, и черные, как будто я был прокаженным, которого они вынуждены терпеть в своей среде. Мне это очень не понравилось, но что я мог с этим поделать?.. Однако во Флориде есть не только Пачула. На днях мне позвонили из церкви в Окале и попросили приехать к ним, чтобы рассказать прихожанам о том, что я пережил. Мне уже не раз звонили с такими просьбами. Выходит, меня не везде считают бешеной собакой, — может, так думают только в Пачуле? Боюсь, они не изменят своего мнения обо мне, пока жив Тэнни Браун.

— Вы будете мне звонить?

— Обязательно, мистер Кауэрт! — пообещал Фергюсон.


В конце января, почти через год с того дня, когда Мэтью Кауэрт получил письмо от Роберта Эрла Фергюсона, репортеру присудили премию Ассоциации журналистов штата Флорида. Вскоре последовала премия имени Дж. К. Пенни от Института журналистики штата Миссури и премия имени Эрни Пайла от фонда Скрипса-Говарда.

В то же время Верховный суд штата Флорида утвердил приговор, вынесенный Блэру Салливану, который не замедлил позвонить из тюрьмы:

— Это вы, Кауэрт?

— Слушаю вас, мистер Салливан.

— Вы слышали о решении Верховного суда?

— Да. Что вы теперь собираетесь делать? Вам следовало бы сейчас звонить не мне, а адвокату.

— Неужели вы считаете меня совершенно беспринципным человеком, мистер Кауэрт?! — расхохотался Салливан. — Вы думаете, я не в состоянии сдержать данного слова?

— Не знаю, мистер Салливан, может, я просто думаю, что никому не стоит умирать раньше времени.

— Откуда вам знать, может, пробил мой час взойти на эшафот.

— Может быть.

— Кроме того, вы вообще ничего обо мне не знаете. Вы наверняка считаете меня человеком без будущего, однако здорово заблуждаетесь. Имейте в виду, что я еще преподнесу вам сюрпризы.

— Я их с нетерпением жду.

— Знаете, мистер Кауэрт, интереснее всего то, что все это меня на самом деле забавляет.

— Рад за вас.

— Имейте в виду, что мы с вами еще поговорим накануне моей казни.

— А вам уже сказали, когда это произойдет?

— Нет… Не могу понять, отчего этот губернатор все время тянет кота за хвост.

— Вам действительно хочется умереть, мистер Салливан?

— О, у меня большие планы, Кауэрт! Я ведь собираюсь не только умереть… Ну хорошо, я позвоню вам позже…

Когда Салливан повесил трубку, Кауэрт вздрогнул: у него было ощущение, словно он только что разговаривал с мертвецом.


Первого апреля Кауэрту присудили Пулицеровскую премию за выдающиеся успехи в области региональной журналистики.

В старые времена, когда информация поступала по без устали стучавшему телетайпу, в день присуждения крупных премий вокруг него собирались журналисты, затаив дыхание ожидавшие новостей с именами лауреатов. Крупные информационно-новостные агентства, такие как Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернешнл, стремились первыми сообщить новости о присужденных наградах. Старые телетайпы оснащались звоночками, звонившими при поступлении самых важных новостей, поэтому имена лауреатов сопровождал почти церковный перезвон. По мере того как эти имена появлялись на телетайпной ленте, журналисты начинали радостно вопить или ругаться и отплевываться. Теперь же информация мгновенно поступала по компьютерной сети, имена лауреатов возникали на всех мониторах редакции совершенно бесшумно, но их появление сопровождалось все той же бурей ликования или потоками брани.

В тот день Кауэрт присутствовал на конференции, посвященной рациональному использованию пресной воды. При его появлении в редакции все вскочили на ноги и бурно зааплодировали. Кауэрта сфотографировали, преподнесли ему бокал шампанского и подвели к ближайшему компьютеру, чтобы журналист смог сам прочесть о своем награждении.

Кауэрта поздравили главный редактор газеты и редактор отдела городских новостей, а Уилл Мартин заявил, что с самого начала знал, что именно этим все и закончится.

На Кауэрта посыпались звонки — его поздравили Рой Блэк и Роберт Фергюсон, бывший, впрочем, очень лаконичен. Позвонил даже Тэнни Браун, загадочным тоном заявивший, что рад тому, что хоть кому-то от всего этого хорошо…

Кауэрту позвонила его бывшая жена и завопила в трубку:

— Я так и знала, что тебя обязательно наградят!

При этом Кауэрт слышал, как где-то в доме заливается плачем младенец. Бекки тоже визжала от восторга, когда поздравляла его по телефону. Она, конечно, не до конца понимала, о чем идет речь, но, кажется, все равно была очень рада. Кауэрт дал интервью для местного телевидения. Потом ему позвонил какой-то литературный агент и осведомился, не желает ли он написать книгу. Продюсер, приобретший права на экранизацию биографии Роберта Эрла Фергюсона, намекнул Кауэрту, что у него есть для журналиста очень заманчивое предложение. Продюсер проявил незаурядную настойчивость, добившись, чтобы его соединили с Кауэртом.

— Мистер Кауэрт? Меня зовут Джеффри Мейнард. Я работаю на студии «Инстаком», нам очень хотелось бы снять кинофильм по мотивам проделанной вами работы. — Говоривший был взволнован и так торопился, словно каждая секунда разговора уносила с собой в небытие упущенные возможности и попусту потраченные деньги.

— Извините, мистер Мейнард, но я… — начал было отвечать Кауэрт, но не тут-то было.

— Не отказывайтесь, мистер Кауэрт. Давайте я прилечу в Майами. Мне нужно с вами поговорить. А еще лучше прилетайте вы к нам. Естественно, мы оплатим все ваши расходы!

— Спасибо за приглашение, но…

— Послушайте, мистер Кауэрт. Я уже говорил со всеми владельцами нашей киностудии. Мы в высшей степени заинтересованы в том, чтобы приобрести необходимые права. Между прочим, речь идет о кругленькой сумме, и не исключено, что вам больше не придется каждый день таскаться на работу в газету!

— А я не против того, чтобы таскаться на работу в газету.

— Да? А мне казалось, что журналисты терпеть не могут свою работу.

— Вы ошибаетесь.

— Ну и ладно… Нам все равно обязательно нужно встретиться. Мы уже все со всеми обсудили и заручились поддержкой со стороны…

— Я подумаю над вашим предложением, мистер Мейнард.

— Вы мне позвоните?

— Обязательно! — с чистым сердцем солгал Кауэрт, повесил трубку и вернулся в редакционный зал с пластиковым стаканом шампанского в руке.

Все опять ринулись его поздравлять, пожимать руку, хлопать по плечу и задавать вопросы. Купаться в лучах всеобщего внимания было приятно, но, вернувшись вечером домой, Кауэрт опять ощутил безграничное одиночество.

Войдя в пустую квартиру, он вспомнил Вернона Хокинса, доживавшего последние дни в таком же одиночестве, скрасить которое ему не могли ни его воспоминания, ни приступы удушливого кашля. Мысли о покойном полицейском постоянно преследовали журналиста. Кауэрт попытался убедить себя в том, что Хокинс первым поздравил бы его по телефону и обязательно заявился бы в гости с бутылкой дорогого шампанского. Журналист даже попытался представить себе, как именно все это произошло бы, но воображение его подвело: он сумел представить себе только старого полицейского на больничной койке. Оторвавшись от кислородной подушки, Вернон Хокинс поднял на Кауэрта потухшие глаза и прохрипел:

— Что гласит Десятое правило улицы, Мэтти?

— Хватит уже, Вернон! Тебе нельзя уставать. Не напрягайся.

— Десятое правило улицы гласит: «Все совсем не такое, каким кажется!»

— Что ты хочешь этим сказать, Вернон?

— Это значит, что я схожу с ума. Сходи позови медсестру. Но не старуху, а молодую, с большими сиськами. Скажи ей, чтобы она сделала мне укол. Любой. Мне все равно какой. Главное, чтобы она перед уколом некоторое время терла мне задницу ваткой…

Кауэрт вспомнил, что позвал тогда медсестру, которая сделала укол старику. Тот ухмыльнулся и погрузился в сон.

— Слышишь, Вернон, я получил эту премию! Я все-таки ее добился! — пробормотал Кауэрт и перевел взгляд на газету. На первой полосе красовался заголовок «Журналист получил Пулицеровскую премию за статьи о смертниках».

Бо́льшую часть ночи Кауэрт провел у окна, разглядывая бездонное черное небо, но даже радость не могла заглушить снедавшие его смутные сомнения. Наконец мысль о награде вытеснила собою все тревоги, и журналист заснул, опьяненный своим триумфом.


Две недели спустя, пока Кауэрт еще торжествовал победу, на экранах компьютерных мониторов возникла другая новость. Губернатор штата Флорида подписал распоряжение привести в исполнение смертный приговор, вынесенный Блэру Салливану. Салливана должны были посадить на электрический стул в полночь через семь суток со дня подписания распоряжения. Разумеется, он мог в любой момент отсрочить свою казнь, подав прошение о помиловании. Подписывая распоряжение, губернатор не забыл об этом упомянуть. Тем не менее Салливан не спешил подавать это прошение.

Прошло четыре дня. На пятый день на письменном столе Кауэрта зазвонил телефон. Журналист схватил телефонную трубку.

Звонил сержант Роджерс:

— Привет, Кауэрт! Как дела?

— Нормально, сержант. Я ждал вашего звонка.

— Ну да. Ведь теперь уже совсем мало осталось…

— Как там Салливан?

— Как гадюка в террариуме. Сидит, не двигается, только постреливает глазами по сторонам, следит за всем. В этом весь старина Салли! Это мы должны следить за ним, а вместо этого он следит за нами. Такое впечатление, словно он чего-то ждет. Все это очень странно.

— А как это обычно бывает?

— Ну, обычно у нас появляются толпы адвокатов, священников, разных демонстрантов с плакатами. Все взволнованы, носятся по судам, обращаются к судьям. Потом наступает час казни. Между прочим, государство заботится о том, чтобы в час смерти человек не чувствовал себя одиноким: на казнь приговоренного приглашают его родственников, разных доброхотов, проповедников, рассуждающих о Господе Боге, о справедливости и обо всем таком прочем, так что уши вянут. Вот это в порядке вещей. А то, что происходит сейчас, совершенно ненормально. К Салливану никто не приходит. Никто не протестует против его казни возле тюрьмы. Он просто сидит себе один. Боюсь, добром это не кончится. По-моему, он что-то копит внутри.

— Он будет подавать прошение о помиловании?

— Говорит, что нет.

— А вы сами как думаете?

— По-моему, он сдержит данное слово.

— А что думают об этом остальные?

— Большинство считает, что он не выдержит. Наверное, в последний день он попросит кого-нибудь подать это самое прошение. Тогда все завертится, и Салли преспокойно просидит у нас еще лет десять. Мы тут в тюрьме делаем ставки: пять против одного за то, что он подаст прошение. Я и сам на это поставил. Представитель губернатора сказал, что его шеф тоже не сомневается в том, что Салливан не выдержит, и хочет таким путем его унизить. Но пока Салли держится молодцом.

— Боже мой!..

— Вот именно! Впрочем, в такие моменты начинаешь сомневаться в том, что Бог существует…

— Вы там, наверное, вовсю готовитесь к казни?

— Так точно. Сегодня утром проверяли электрический стул. Он в полном порядке. Поджарит кого угодно за полсекунды… За сутки до момента казни Салливана переведут в одиночную камеру. Туда ему подадут последний ужин — это такая традиция. Волосы ему обстригут только за два часа до казни. До того момента все ведут себя так, словно ничего особенного не произойдет… Впрочем, остальные заключенные очень взволнованы. Еще бы! Прикиньте, что может твориться у них в головах, когда прямо на глазах кто-то почти добровольно садится на электрический стул! Когда Фергюсона выпустили, они все обрадовались, у них как будто появилась новая надежда. А теперь вот казнь Салливана. Не знаю, чем все это может закончиться.

— Кажется, вам там несладко.

— В общем-то, да, но в конечном счете это просто моя работа.

— Салливан с кем-нибудь разговаривал?

— Нет, но поэтому-то я вам и звоню. Он хочет с вами поговорить, требует личной встречи.

— Со мной?!

— Да, с вами. Наверное, хочет, чтобы вы его подольше не забывали. Он включил вас в список гостей.

— Каких еще гостей?

— Присутствующих при его смертной казни.

— Боже мой! И мне придется на это смотреть?!

— Да.

— Вот уж не знаю…

— Да вы лучше сами с ним поговорите. И имейте в виду, что времени у вас очень мало. Вместо того чтобы болтать тут со мной, лучше бегите за билетом на самолет. Вы должны быть у нас сегодня днем.

— Хорошо-хорошо, бегу!

— Ведь это вы стали писать про все это, мистер Кауэрт. Я думаю, что Салливан просто хочет, чтобы вы и описали все до самого конца. По-моему, это вполне нормальное желание.

Ничего не ответив, Мэтью Кауэрт повесил трубку, заглянул в кабинет к Уиллу Мартину и в двух словах объяснил сложившуюся ситуацию.

— Поезжай! Поезжай туда немедленно! — велел Мартин. — Потом ты напишешь обалденную статью!

Быстро переговорив с главным редактором, Кауэрт бросился домой собирать вещи. В полдень он летел на встречу с Блэром Салливаном.


Под вечер Кауэрт уже подъезжал к тюрьме на взятой напрокат машине. День был пасмурный, шел дождь, дворники мелькали по ветровому стеклу машины в такт ударам сердца журналиста. В тюрьме Кауэрта встретил сержант Роджерс. Они обменялись рукопожатиями как старые знакомые.

— Вижу, вы торопились, — заметил сержант.

— Кажется, я тоже начинаю сходить с ума и считать минуты и секунды, оставшиеся до казни.

— Ну да. Если точно знаешь, когда умрешь, начинаешь относиться ко времени совсем по-другому, — кивнул сержант.

— Все это страшно.

— Конечно. Как я уже говорил, из камеры смертников видишь жизнь совсем по-другому.

— Что-то снаружи нет протестующих демонстрантов.

— Да, пока их что-то не видно. Не знаю, появятся ли они вообще. Надо ну очень не любить смертную казнь, чтобы мокнуть под дождем из-за Салливана. Впрочем, к ночи должно проясниться.

— К Салливану кто-нибудь еще приезжал?

— Приезжал адвокат с прошением о помиловании, которое Салливану достаточно в любой момент подписать. Адвокат ждет от него телефонного звонка, только Салли ему все не звонит и не звонит. Приезжали полицейские. Между прочим, эта парочка из Пачулы тоже здесь побывала. Приезжали из ФБР, из университетов — из Орландо, из Гейнсвилла. Все они хотели что-нибудь узнать о других нераскрытых убийствах. Но Салливан не стал с ними говорить, он желает говорить только с вами. Может, он хоть вам что-нибудь скажет, тогда вы помогли бы полиции. Тед Банди сделал именно так, прежде чем сесть на электрический стул. Его предсмертные признания помогли раскрыть много загадочных преступлений.

— Хорошо, отведите меня к нему.

Бегло проверив блокнот и магнитофон журналиста, сержант Роджерс провел Кауэрта через металлодетектор в недра тюрьмы.

Салливан поджидал журналиста в своей камере. Сержант Роджерс поставил перед дверью стул для журналиста.

— А нас тут не подслушают? — прохрипел Салливан.

Убийца показался Кауэрту очень бледным, его черные волосы поблескивали в свете единственной зарешеченной лампочки. Салливан нервно расхаживал взад и вперед по камере, ссутулившись и сжав кулаки.

— Ты же прекрасно знаешь, Салли, что в соседних камерах никого нет, — терпеливо разъяснил сержант Роджерс. — Кто же может вас тут подслушать!

— Они тут готовы похоронить человека заживо, — пробормотал Салливан, проводив взглядом удалившегося сержанта. — Перед казнью тебя сажают в тихое уединенное место, чтобы ты заранее ознакомился с ощущениями, которые испытаешь в гробу, — криво усмехнувшись, пояснил свою мысль убийца. Подойдя к решетке камеры, Салливан потряс ее прутья. — Надежные, как гвозди в крышке гроба! — Он расхохотался, но тут же захрипел и закашлялся. — А вы, Кауэрт, свеженький как огурчик.

— Не могу пожаловаться на самочувствие… Итак, чем могу вам помочь?

— Не спешите, мы вернемся к этому вопросу чуть позже. Скажите лучше, что нового у нашего друга Фергюсона?

— Когда я получил премию, он позвонил, чтобы меня поздравить. Но мы говорили очень мало. Кажется, он вернулся в университет.

— Вот как? А у меня почему-то не сложилось о нем впечатления как о человеке, склонном к научным занятиям. Впрочем, не исключено, что университет привлекает Фергюсона чем-то иным, совсем иным.

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. Придет время, сами все поймете… Скажите, Кауэрт, вам не кажется, что здесь очень холодно? — Салливан поежился.

— Нет, здесь даже жарко, — ответил журналист, вытирая капли пота.

— Вот это да! — снова хрипло расхохотался заключенный. — Я уже не понимаю, холодно или жарко. Что сейчас — день или ночь? Я уже их не различаю, совсем как новорожденный младенец. Наверное, таково неумолимое приближение смерти — время начинает стремительно течь вспять.

Салливан подошел к маленькой раковине в углу камеры, открыл кран и стал пригоршнями пить воду.

— А еще постоянно мучит жажда, — пожаловался он, — как будто жар адского пламени уже иссушил изнутри мое тело.

Кауэрт промолчал.

— Наверное, адское пламя похоже на две с половиной тысячи вольт, которые пропустят через меня на электрическом стуле.

— Вы будете подавать прошение о помиловании? — вздрогнув, спросил Кауэрт.

— А как вы думаете? — поморщился Салливан.

— Не знаю.

— Поймите, Кауэрт, именно сейчас я чувствую себя живее всех живых.

— Зачем вы меня позвали?

— Чтобы продиктовать вам свою волю, чтобы вы записали для потомства мои последние слова. Согласны?

— Как скажете.

— Помните, я говорил вам, что у меня очень длинные руки? — внезапно спросил Салливан, приблизился к решетке камеры и зашевелил в воздухе растопыренными пальцами. — Помните, я говорил вам, что этим решеткам и клеткам меня не остановить? Помните, я говорил вам, что не боюсь смерти, а жду ее? Помните, я говорил, что в аду меня ждут с распростертыми объятиями? Вот вы и поможете мне туда попасть.

— Каким образом?

— Вы должны кое-что сделать.

— А если я откажусь?

— Не откажетесь. Как же вы сможете отказаться после всей каши, которую здесь заварили! Правда?

Кауэрт неохотно кивнул, пытаясь представить себе, на что дает согласие.

— Итак, мистер репортер, прошу вас отправиться по моему поручению в одно место с весьма любопытной миссией. Вы подойдете к маленькому дому и постучитесь в дверь. Если вам никто не ответит, вы все равно войдете в этот дом. Если дверь будет заперта, вы попадете в него каким-либо иным образом. Мне все равно как. Оказавшись внутри дома, как следует осмотритесь по сторонам и хорошенько запомните все, что там увидите. Потом вы возьмете у тех, кто будет в доме, интервью! — потребовал Салливан, сделав акцент на слове «интервью». — Потом вы вернетесь сюда и доложите мне обо всем, что увидели, а я расскажу вам за это такое, отчего вы разинете рот. Я расскажу вам о Блэре Салливане такое, что не будет знать никто, кроме вас. Вы станете объектом зависти журналистов всего мира. Поверьте моему слову! — Салливан запустил пятерню в волосы и захихикал, бешено вращая глазами.

Кауэрт колебался. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног, в глазах у него потемнело.

— Слушайте меня внимательно, Кауэрт, — сказал Салливан. — Отправляйтесь в дом номер тринадцать — красноречивый номер, не так ли? — на Тарпон-драйв в Исламораде.

— На островах Флорида-Кис?! Но я же только что приехал из…

— Мне наплевать, откуда вы приехали. Отправляйтесь туда, куда я сказал, а затем возвращайтесь сюда с подробным отчетом об увиденном.

Некоторое время Кауэрт колебался, озадаченно разглядывая Салливана. Потом журналист наконец принял решение и вскочил со стула.

— Быстрее, Кауэрт, быстрее! Времени совсем мало… — Салливан сел на койку, повернулся лицом к стене и заорал: — Сержант Роджерс, уведите этого человека! — Потом убийца покосился на журналиста и прошептал: — Возвращайтесь завтра же! Это будет предпоследний день моей жизни…

Кивнув, Кауэрт поспешно удалился.


Журналист успел вернуться в Майами последним рейсом. Добравшись до дому далеко за полночь, он прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Его била нервная дрожь, терзали смутные страхи. Журналист чувствовал себя актером, которого вытолкнули на сцену, а он не только не успел выучить свою роль, но даже не знает, кого будет играть и в какой пьесе. Кауэрт с трудом отогнал тревожные мысли и на несколько часов забылся беспокойным сном.

В восемь часов утра он уже ехал на машине в сторону северных островов архипелага Флорида-Кис. Утро было ясным, солнце начинало припекать, высоко в небе парили легкие белые облачка. Навстречу Кауэрту сплошным потоком шли машины жителей архипелага, спешивших на работу в центр Майами, окраины которого с одноэтажными торговыми центрами, украшенными аляповатыми вывесками и окруженными пустынными в этот час автостоянками, журналист проезжал. Постепенно машины стали попадаться все реже. Торговые центры закончились, и потянулись огороженные сеткой автомобильные рынки с огромными плакатами, оповещающими о фантастических скидках. Бесконечные ряды автомобилей, ожидавших своих покупателей, блестели на солнце.

Кауэрт пронесся по мосту и въехал на автостраду Кард-Саунд. По обе стороны дороги тянулись болота, мелькали мангровые деревья. На одном из телеграфных столбов журналист заметил гнездо аиста. Через несколько миль стали попадаться заливчики, и вскоре Кауэрт уже ехал по дамбе через Флоридский залив.

Кауэрт миновал Марафон и вход в Национальный парк коралловых рифов имени Джона Пеннекампа. У въезда на один из яхтенных причалов застыл огромный пластмассовый голубой марлин, несомненно превышающий размерами любую из настоящих рыб Гольфстрима. За окнами машины долго мелькали бесконечные магазины и супермаркеты. Краска на их стенах шелушилась под лучами беспощадного солнца.

Ближе к полудню журналист нашел улицу под названием Тарпон-драйв. Она находилась на южной оконечности одного из островов, состояла из разнокалиберных участков, где стояли жилые трейлеры и одноэтажные дома, и производила неприятное впечатление. На одном из участков стоял раскрашенный во все цвета радуги автобус без колес. Рядом в импровизированной песочнице возились двое малышей в памперсах. За ними, сидя на перевернутом ведре с сигаретой, приглядывала женщина в джинсах, обрезанных по колено, и топике. Увидев Мэтью, она хмуро покосилась на него. Перед другим домом стояла на козлах большая лодка с пробоиной в днище. У какого-то трейлера сидела в шезлонгах под розовым зонтиком пожилая пара, не обратившая на проезжавшего журналиста ни малейшего внимания. Опустив стекло автомобиля, Кауэрт услышал, что по радио передают ток-шоу. Бестелесные голоса злобно сотрясали воздух в бессмысленном споре. В небе чернели кривые и косые антенны. Кауэрту показалось, что он попал в спекшийся на солнце мир утраченных надежд и беспросветной нищеты.

В средней части улицы, за оградой из ржавой металлической сетки, стояла сколоченная из вагонки белая церковь. Перед церковью красовалась доска с выведенным от руки текстом: «Первая баптистская церковь. Зайди — и будешь спасен!» Ворота ограды держались на одной петле, крыльцо было растрескавшееся и облупленное, а на двери висел большой замок.

Дом номер тринадцать стоял ярдах в тридцати от улицы, под кривым мангровым деревом, бросавшим на стены причудливую тень. За старыми жалюзи виднелись окна, открытые в надежде уловить хотя бы слабый порыв свежего ветерка. Краска на стенах дома облезла, к двери было прибито распятие солидного размера, а к стене были прислонены два высоких газовых баллона.

Поднимая ногами облака пыли, Кауэрт прошел к парадной двери дома с нацарапанными словами: «Иисус живет во всех нас».

Где-то вдалеке тявкала собака, мангровое дерево тихонько покачивало ветвями в потоках горячего воздуха, поднимавшегося от раскаленной земли.

Кауэрт постучал в дверь, потом еще раз и еще. Ответа не было. Сделав шаг назад, журналист крикнул:

— Здесь есть кто-нибудь? Откройте, пожалуйста!

Никто не отозвался.

Чертыхнувшись, Кауэрт снова постучал в дверь и огляделся по сторонам. Во дворе не было ни машины, ни других признаков жизни. Он пробовал кричать, но никто так и не отозвался.

Не зная, что еще предпринять, журналист в растерянности вернулся к машине.

«Какого черта я здесь делаю?!» — раздраженно думал он, оглядываясь на дом.

Под чьими-то ногами захрустел ракушечник, и Кауэрт увидел вылезшего из белого джипа почтальона. Рассовывая по почтовым ящикам какие-то бумажки и письма, почтальон приближался к дому номер тринадцать.

— Добрый день! — поздоровался Кауэрт, когда тот наконец подошел.

— Кому добрый, а кому и не очень, — пробормотал почтальон и стал рыться в письмах.

— А кто здесь живет?

— А кто об этом спрашивает?

— Я журналист из газеты «Майами джорнел», моя фамилия Кауэрт.

— Я читаю вашу газету, — заявил почтальон, — но в основном то, что пишут о спорте.

— Помогите мне, пожалуйста. Мне нужны люди, которые живут в этом доме. Я стучал в дверь, но никто не открывает.

— Никто не открывает? Очень странно, они же почти не выходят из дому.

— Кто?

— Мистер и миссис Колхаун. Они сидят дома, читают Библию и ждут второго пришествия или каталога «Сирс, Робак и компания». Обычно приходит каталог.

— Они давно тут живут?

— Лет шесть или семь, может быть дольше. Я сам здесь только семь лет.

Еще до конца не поняв, в чем дело, Кауэрт кое-что сопоставил и быстро спросил:

— А к ним приходят письма из тюрьмы штата в городе Старк?

— Да, — с тяжелым вздохом опустив сумку на землю, ответил почтальон, — почти каждый месяц.

— Вы знаете, кто такой Блэр Салливан?

— Конечно. Его скоро посадят на электрический стул. Я недавно читал об этом в вашей газете. А при чем тут он?

— Пока точно не знаю, — ответил Кауэрт и стал вновь разглядывать дом.

Почтальон извлек из сумки пачку бумажек, открыл почтовый ящик дома номер тринадцать, чтобы их опустить, и вдруг замер на месте:

— Ого!

— Что случилось?

— Они не вынули почту… Что-то тут не так. — И почтальон тоже принялся разглядывать дом. — Старики всегда вынимают почту, при любых обстоятельствах. Если они ее не вынули, значит, с ними что-то случилось. В молодости я работал почтальоном в Майами-Бич. Когда тамошние старики не вынимали почту, это всегда значило, что с ними что-то произошло.

— Сколько дней они ее не вынимали?

— Кажется, дня два.

Кауэрт снова подошел к дому и заглянул в окно, но разглядел только обшарпанный диван, облезлые стулья и картинку с Иисусом Христом на стене.

— Вам что-нибудь видно? — спросил журналист у почтальона, который заглядывал в дом через другое окно.

— Пустая спальня.

Они отошли от дома, и Кауэрт крикнул:

— Мистер и миссис Колхаун, откройте!

Никто не ответил. Журналист подошел к двери и взялся за ручку, та поддалась. Кауэрт оглянулся на почтальона. Мужчина кивнул. Кауэрт решительно распахнул дверь и шагнул в дом.

В нос ударил ужасающий смрад. Шедший следом почтальон скрипнул зубами и схватил журналиста за плечо:

— Я знаю, что это, — нанюхался этого во Вьетнаме… Слушайте! Слышите?

Из недр дома доносилось громкое жужжание.

Почтальон попятился и пробормотал:

— Надо вызвать полицию.

— Я схожу посмотрю, — сказал Кауэрт.

— Не надо, и так все ясно.

Покачав головой, журналист решительно двинулся на запах и жужжание. За спиной послышались шаги поспешно удалявшегося почтальона. Кауэрт прошел вперед, внимательно рассматривая все по сторонам, запоминая все подробности — все заслуживающее упоминания в будущем: убогую мебель, предметы религиозного культа. В доме было невыносимо жарко и душно, здесь царила тягостная атмосфера, как в преисподней, из которой нет возврата. Кауэрта тошнило от невыносимого зловония, но он добрался-таки до кухни.

Там сидели старик и старуха. Они были привязаны к стульям, стоявшим по сторонам покрытого клеенкой кухонного стола. Их руки были заломлены за спину. Женщина была раздета догола, мужчина был в одежде. Они сидели друг против друга, словно собрались позавтракать.

Им перерезали горло.

Стулья стояли в лужах черной запекшейся крови. По лицам и в спутанных седых волосах убитых ползали мухи. Головы были запрокинуты, так что мертвые глаза смотрели в потолок.

В центре стола лежала открытая Библия.

Кауэрт из последних сил боролся с подступавшей к горлу тошнотой, дышать на кухне было невозможно, в ушах звенело от жужжания мух. Взяв себя в руки, Кауэрт сделал еще один шаг, склонился над столом и прочитал отрывок, подчеркнутый кровью на открытой странице Библии: «Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, и есть такие, о которых не осталось памяти, которые исчезли, как будто не существовали, и сделались как бы не бывшими, и дети их после них».

Отвернувшись, журналист стал лихорадочно оглядываться по сторонам. В углу он заметил дверь, выходившую на задний двор. Цепочка, на которую она закрывалась, была сорвана. Кауэрт перевел взгляд на мертвых стариков. Отвисшие груди старухи были измазаны запекшейся кровью.

Мэтью сделал шаг назад, потом еще один, круто развернулся и выбежал через парадную дверь во двор. Там он остановился, хватая ртом воздух. Дурнота не проходила, и он присел на крыльцо, чтобы не упасть.

— Ну что? — спросил вернувшийся почтальон и добавил: — Сейчас приедет полиция.

Кауэрт только покачал головой.

— Убиты?!

Журналист кивнул.

— За что?!

Кауэрт развел руками, хотя уже прекрасно понял, что это за люди и почему их убили.

Это были те самые люди, которых мечтал убить Блэр Салливан. И он убил их. Он убил их, хотя сам сидел за семью замками, за решеткой и за колючей проволокой. Он сказал, что сделает это, и сделал, хотя Мэтью Кауэрт и не понимал, как ему это удалось.


Глава 10

Сделка по дороге в ад


Кауэрт потерял очень много времени из-за совершенного в Исламораде убийства.

Сначала они с почтальоном долго ждали на крыльце дома номер тринадцать полицейскую машину.

— Ну и дела! — бормотал почтальон. — А я-то хотел выйти в море с приливом. Не наловить мне сегодня рыбы на ужин.

Через некоторое время на улице, хрустя ракушечником, появилась бело-зеленая полицейская машина и остановилась перед домом номер тринадцать. Из нее медленно вылез молодой мускулистый полицейский в темных очках и уставился на Кауэрта с почтальоном:

— Кто звонил в полицию?

— Звонил я, а он заходил внутрь, — объяснил почтальон.

— А вы кто такой? — спросил у Кауэрта полицейский.

— Я журналист из газеты «Майами джорнел», — покачав головой, ответил Кауэрт.

— Журналист?.. Ну и что там в доме?

— Два трупа. Их убили.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил полицейский.

— Взгляните — и увидите сами.

— Стойте здесь! — приказал полицейский и пошел в дом.

— А куда мы денемся? — пробормотал почтальон и обернулся к Кауэрту. — Держу пари, я видел гораздо больше трупов, чем он!.. Эй, — крикнул он вслед полицейскому, — не трогайте ничего на месте преступления!

— Не учи ученого! — огрызнулся полицейский и медленно вошел в дом.

— Думаю, этот молодой человек будет очень удивлен, если не сказать поражен, — заметил Кауэрт.

— Еще бы! — ухмыльнулся почтальон. — Это, пожалуй, почище, чем гоняться за пьяными подростками по шоссе в Ки-Уэст!

— Мама дорогая! — вдруг раздался голос полицейского. Он заорал так, словно наступил босой ногой на гремучую змею.

Полицейский пулей вылетел из дома, пронесся мимо Кауэрта с почтальоном и скрючился от спазмов.

— Да! — пробормотал почтальон, дергая себя за ус. — Как все запущено!

— Это, наверное, запах, — сказал Кауэрт, покосившись на блевавшего полицейского.

Придя в себя, полицейский подошел к мужчинам.

Кауэрт протянул ему носовой платок.

— За что их так? И кто это такие? — пробормотал полицейский.

— Это отчим Блэра Салливана и его мать, — объяснил Кауэрт. — А за что их убили — это уже другой вопрос.

— Ну да?! — воскликнул почтальон. — Серьезно? А разве Салливана не собираются посадить на электрический стул?

— Собираются.

— А вы-то как здесь оказались?

«Хороший вопрос!» — подумал Кауэрт и ответил:

— Я собираю материал для статьи.

— Статья у вас выйдет что надо! — заверил почтальон.


Нервно поглядывая на часы, Кауэрт наблюдал за тем, как криминалисты исследуют место преступления. Журналисту удалось дозвониться в редакцию «Майами джорнел» и сообщить о происшедшем редактору отдела городских новостей. Выслушав Кауэрта, даже повидавший виды редактор был потрясен:

— Интересно, как поступит теперь губернатор?! Неужели он отменит казнь Салливана?!

— Не знаю. А зачем ее отменять?

— Я ничего не понимаю! Когда ты можешь оказаться в тюрьме у Салливана и узнать у этого сумасшедшего маньяка, что произошло?

— Как только меня отсюда отпустят.

И вот теперь приходилось ждать.

Вспоминая об ожидавшем его появления в камере смертников Салливане, Кауэрт просто не находил себе места. Только ближе к вечеру к нему наконец подошли двое детективов из округа Монро — мужчина средних лет, изрядно вспотевший в своем коричневом костюме, и сравнительно молодая худощавая женщина с зачесанными назад светлыми волосами, в пиджаке мужского покроя и свободных брюках. Под пиджаком Кауэрт заметил наплечную кобуру с полуавтоматическим пистолетом. Прежде чем заговорить с Кауэртом, женщина сняла солнцезащитные очки и смерила журналиста строгим взглядом серых глаз:

— Мистер Кауэрт? Меня зовут Андреа Шеффер. Я из отдела по расследованию тяжких преступлений. Это мой напарник Майкл Вайсс. Мы расследуем это дело. Вы должны дать нам показания. — И женщина-полицейский достала из кармана маленький блокнотик и авторучку.

Кауэрт кивнул в ответ и в свою очередь извлек из кармана блокнот.

— Ваш блокнот больше моего, — усмехнувшись, заметила детектив Шеффер.

— Что вы можете сообщить о месте преступления? — спросил Кауэрт.

— Вы задаете этот вопрос в качестве репортера? — поинтересовалась женщина-полицейский.

— Разумеется.

— Может, сначала все-таки ответите на наши вопросы? А уж потом мы попробуем ответить на ваши.

— Мистер Кауэрт, — вмешался Майкл Вайсс, — мы расследуем убийство и не привыкли к тому, чтобы лица, у которых мы берем показания, задавали нам вопросы. Обычно на наши вопросы отвечают они. Поэтому скажите, пожалуйста, почему и как вы оказались здесь и обнаружили трупы жертв?

— Их убили дня два назад, — пробормотал Кауэрт.

— Наверняка, — кивнула Андреа, — но вы-то как тут оказались сегодня утром?

— Меня попросил приехать сюда Блэр Салливан. Вчера. Когда я разговаривал с ним в камере смертников.

Записав слова журналиста, женщина недоуменно покачала головой:

— Не понимаю, неужели он знал, что…

— Я не знаю, что именно он знал. Он просто потребовал, чтобы я сюда приехал.

— В какой форме?

— Он потребовал, чтобы я приехал сюда и взял интервью у людей в этом доме. Я только потом догадался, что это за люди… Кстати, мне нужно немедленно ехать в тюрьму к Салливану, — не скрывая нетерпения, заявил Кауэрт.

— Вы знаете, кто их убил?

— Нет, — мгновение поколебавшись, ответил журналист.

«Пока не знаю, — подумал он, — но надеюсь скоро узнать!»

— Как по-вашему, Блэр Салливан знает, кто их убил?

— Возможно.

— Мистер Кауэрт, — вздохнула Андреа, — надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, насколько все это странно. Не надо от нас ничего скрывать. Этим вы нам очень поможете.

Под ее пронзительным взглядом Кауэрт поежился:

— Мне нужно немедленно поговорить с Салливаном. Может, после этого я и смогу вам чем-нибудь помочь.

— Мы поедем к нему с вами, — заявила женщина-полицейский.

— Он не будет с вами разговаривать.

— Не будет? С какой это стати?

— Он не любит полицейских, — попробовал объяснить журналист и вдруг задумался о том, кто же их любит…


Кауэрт добрался до тюрьмы штата Флорида только на следующий день к полудню. Пока, примчавшись в редакцию новостей «Майами джорнел», он, не скупясь на душераздирающие подробности, не набросал статью о происшедшем, детективы из округа Монро ждали его в соседнем помещении. Как они втроем ни спешили, последний самолет все-таки уже улетел, и детективам пришлось ночевать в мотеле неподалеку от квартиры Кауэрта. Отправившись в Старк на рассвете, за все время полета они не обменялись ни словом. К тюрьме они отправились в двух взятых напрокат автомобилях.

Подъездная дорога ко входу в здание тюрьмы была запружена автобусами самых известных телевизионных каналов, увешанными спутниковыми антеннами. Вокруг толпились операторы, проверявшие оборудование с видом артиллеристов, готовящих орудия к генеральному сражению. Рядом сновали журналисты из газет и фоторепортеры. Как и следовало ожидать, по обеим сторонам дороги выстроились противники и сторонники смертной казни, галдевшие, гудевшие, свистевшие и осыпавшие друг друга проклятиями.

Выйдя из машины, Кауэрт попробовал незаметно пробраться ко входу в тюрьму. Однако его попытка не удалась, и на него сразу нацелилось множество камер. Тем временем детективы из округа Монро пробрались ко входу в тюрьму в обход толпы, обступившей Кауэрта, который отчаянно размахивал руками и повторял:

— Не сейчас! Потом! Мне некогда!

— Кауэрт! — заорал знакомый журналист — телерепортер из Майами. — Салливан тебе все расскажет? Он расскажет тебе, что вообще происходит?!

— Не знаю! — загораживая глаза от лучей прожекторов, отбивался Кауэрт. — Пока не знаю. Сначала мне нужно с ним поговорить.

— Кого подозревают в убийстве? — не унимался телерепортер.

— Не знаю.

— Салливан подаст прошение о помиловании?

— Не знаю.

— Что тебе рассказал Салливан?

— Ничего! Пока ничего!

— Мистер Кауэрт, вы сообщите нам о том, что скажет вам Салливан? — послышался другой голос.

— Конечно! — соврал Кауэрт, протискиваясь сквозь толпу к дверям тюрьмы, где его уже поджидал сержант Роджерс.

— Кауэрт, ты знаешь, что сказал губернатор штата? — снова закричал телерепортер.

— Нет, а что он сказал?

— На пресс-конференции он заявил, что приговор Салливану будет приведет в исполнение, если тот не обратится с просьбой о помиловании.

Кауэрт наконец добрался до дверей, где спрятался от телевизионных камер за широкой спиной сержанта Роджерса. Детективы из округа Монро уже ждали журналиста внутри тюрьмы.

— Какое-то вавилонское столпотворение! — пробормотал Роджерс. — С вами не соскучишься…

— Я уже не рад, что во все это ввязался, — с трудом переводя дух, пробормотал Кауэрт.

Сержант усмехнулся.

— Выходит, это вы — Вайсс и Шеффер? — Он повернулся к детективам из округа Монро и обменялся с ними рукопожатиями. — Подождите здесь.

— Здесь?! — воскликнул Вайсс. — Но нам надо немедленно поговорить с Салливаном!

Взяв Кауэрта под локоть, сержант двинулся вперед, бросив через плечо:

— Он не желает вас видеть.

— Послушайте, сержант, — спокойно проговорила Шеффер, — дело в том, что мы расследуем убийство…

— Знаю, — перебил Роджерс.

— Мы должны немедленно поговорить с Салливаном! — рявкнул детектив Вайсс.

— Ничем не могу помочь, — взглянув на часы, покачал головой сержант. — Через девять часов сорок пять минут Салливана казнят, и если он с кем-то не хочет говорить, никто не станет его к этому принуждать.

— Но…

— Ничем не могу помочь.

— Но с Кауэртом-то он будет говорить! — настаивала Андреа.

— Будет. Простите, но мне неизвестно, почему мистер Салливан хочет говорить с мистером Кауэртом, а с вами не хочет. Если вы считаете, что у вас есть основания для жалоб, обращайтесь с ними к губернатору штата. Может, он вам чем-нибудь и поможет. А я должен работать с посетителями, которых мистер Салливан хочет видеть. Поэтому сейчас я должен осмотреть блокнот и магнитофон мистера Кауэрта. Без посторонних.

— Звони губернатору! — Шеффер повернулась к напарнику. — Послушаем, что там скажут… Мистер Кауэрт, — обратилась она к журналисту, — я понимаю, что у вас к Салливану много других вопросов, но, пожалуйста, попросите его поговорить с нами.

— Хорошо, — ответил Кауэрт.

— Кроме того, — продолжала женщина-полицейский, — думаю, вы прекрасно представляете себе, что именно нас интересует. Попробуйте разговорить Салливана на эту тему и запишите его слова. — Андреа вытащила из кармана штук шесть магнитофонных кассет, сунула их Кауэрту и добавила: — Я обязательно вас здесь дождусь.

— Ладно, — буркнул журналист.

— У вас тут каждый раз такой сумасшедший дом? — спросила Шеффер у Роджерса, одарив его ослепительной улыбкой.

— Нет, не каждый, — улыбнулся в ответ сержант, вновь взглянул на часы и добавил: — Вот мы тут с вами разговариваем, а время-то идет… — И он решительно направился внутрь тюрьмы, сокрушенно качая головой.

— В чем дело? — спросил журналист.

— Суета действует мне на нервы, — объяснил сержант Роджерс. — По-моему, в день смертной казни должна царить торжественная, спокойная атмосфера, а тут…

— А по-моему, Салливан нарочно морочит всем голову.

— Вот в этом я с вами совершенно согласен.

— Куда мы идем? — спросил Кауэрт, когда сержант Роджерс свернул в незнакомый коридор.

— Старину Салли перевели в камеру поближе к помещению, где стоит электрический стул. Кстати, там рядом кабинет со всеми телефонами. Если казнь Салливана вдруг отсрочат, мы сразу об этом узнаем. Кроме того, Салливан в любой момент может позвонить и подать прошение о помиловании.

— А как он в целом?

— Сами увидите, — ответил сержант Роджерс, подвел Кауэрта к отдельной камере, перед дверью которой стоял стул, и удалился.

Подойдя к решетке, Кауэрт увидел, что Салливан лежит на стальной койке, уставившись в экран телевизора. Приговоренному обрили голову, и он производил впечатление живого мертвеца. Рядом с койкой стояли картонные коробки с книгами, одеждой и другими вещами Салливана, которые принесли сюда из камеры, где он сидел раньше. Заметив журналиста, заключенный уселся на койке, кивнул Кауэрту и потянулся с видом человека, только что пробудившегося от мирного сна. В руках у Салливана была Библия.

— Вижу, вы не очень-то спешили ко мне на казнь, мистер репортер. Отчего такое пренебрежение моей персоной?

Салливан затянулся сигаретой и закашлялся.

— Со мной приехали двое детективов из округа Монро. Они хотят поговорить с вами, мистер Салливан.

— Какая дерзость!

— Они хотят поговорить с вами об убийстве вашей матери и вашего отчима.

— Какая непростительная дерзость!

— Они хотели, чтобы я попросил вас с ними поговорить.

— Значит, по их мнению, я готов выполнить любую вашу просьбу? Вижу, это не только очень дерзкие, но и весьма недалекие люди. — Салливан вскочил с койки, огляделся по сторонам, схватился за прутья решетки и крикнул: — Сколько времени? Эй, кто-нибудь! Сколько сейчас времени?

— Время еще есть, — негромко проговорил Кауэрт.

— Ну да, конечно. У вас всех время еще есть! — прошипел Салливан. Отойдя от решетки, он прикрыл глаза и пробормотал: — А знаете ли вы, Кауэрт, как невыносимо щемит сердце с каждой прошедшей секундой!..

— Так позвоните адвокату.

— Вот еще! Я сдержу свое слово.

— Значит, вы не собираетесь?..

— Нет, не собираюсь. Поймите меня! Конечно же, мне немного страшно, но ведь я знаю, что такое смерть. О смерти я знаю больше всех на свете…

Сделав несколько шагов, Салливан присел на край койки и подался вперед. Заговорщически подмигнув журналисту, он стал, хихикая, потирать руки:

— Расскажите мне лучше, как прошло интервью на Тарпон-драйв. Я хочу знать об этом все. По телевидению и в газетах не сообщают подробностей. Только общие слова. Лучше расскажите мне все сами.

— В подробностях?! — Кауэрт похолодел.

— Да-да, ничего не упускайте! И прошу вас описать все красочно, выразительно, прочувствованно!

Мысленно обозвав самого себя сумасшедшим, Кауэрт набрал побольше воздуху в грудь и проговорил:

— Они сидели на кухне. Их связали…

— Отлично! Превосходно! Как их связали, крепко?

— Им просто связали руки. Вот так! — продемонстрировал журналист.

— Замечательно! Продолжайте.

— Потом им перерезали горло. Все вокруг было в крови. Головы у них были запрокинуты. Вот так… Ваша мать сидела голой…

— Восхитительно! Ее изнасиловали?

— Не знаю. Там было столько мух…

— Чудесно. Они жужжали? Громко?

— Громко, — поражаясь собственному спокойствию, ответил Кауэрт.

— Они умирали мучительно?

— Откуда я знаю?!

— Ну подумайте хорошенько, Кауэрт. Как по-вашему, у них было время как следует осознать, что с ними происходит?

— Да. Наверное, да. Они были привязаны к стульям. Один наверняка видел, как убивают другого. Если убийца, конечно, действовал в одиночку.

— Он действовал в одиночку, — потирая руки, пробормотал Салливан. — Значит, их привязали к стульям?

— Да.

— Очень хорошо. Как и меня.

— Что?

— Меня тоже пристегнут к стулу и казнят, — усмехнулся серийный убийца.

— На столе лежала Библия, — прошептал Кауэрт.

— «Есть между ними такие, которые оставили по себе имя для возвещения хвалы их, и есть такие, о которых не осталось памяти…»

— Да.

— Отлично. Все как и должно было быть.

Внезапно вскочив на ноги, Салливан обхватил себя руками, словно пытаясь справиться с возбуждением. Мышцы у него на руках напряглись, на виске пульсировала вена, на бледном лице выступили красные пятна.

— Я вижу это, — прошептал он. — Я вижу их…

Воздев руки к потолку, убийца некоторое время стоял неподвижно, словно благодаря за что-то небеса.

— Ну хорошо. — Он опустил руки. — Дело сделано. — Его пальцы скрючились, как когти, драконы на предплечьях зашевелились. Усмехнувшись, Салливан взглянул на Кауэрта. — А теперь я вас премирую.

— Что?!

— Беритесь за карандаш! Включайте магнитофон! Я спою вам сагу о смерти. Слушайте же о деяниях старины Салли!

Пока Кауэрт включал магнитофон, Салливан уселся обратно на койку и закурил.

— Ну что, Кауэрт, готовы?

Журналист кивнул.

— Хорошо. С чего же мы начнем? Наверное, лучше всего начать с самого начала. В каком количестве убийств меня обвиняют?

— В двенадцати. Официально.

— Ну да, точно. Строго говоря, меня приговорили к смертной казни за убийство молодого человека и его девушки в Майами. По ходу дела я признался в убийстве еще десяти человек — в основном из благих побуждений, чтобы сделать приятное суду и присяжным. И еще эта девочка в Пачуле. Номер тринадцать, да?

— Да.

— К ней мы вернемся несколько позже, а сначала поговорим об этих двенадцати… Но разве их было только двенадцать?! — хрипло рассмеялся Салливан.

— Сколько же их было?

— Сидя в этой гостеприимной тюрьме, — ухмыльнулся Салливан, — я все подсчитал.

— Так сколько же их было?

— Тридцать девять. — Подтянув колени к подбородку, Салливан обхватил их руками и стал раскачиваться взад и вперед. — Впрочем, я мог и обсчитаться. Возможно, кого-то я просто позабыл. Видите ли, некоторые люди умирают так заурядно, что их умерщвление просто не запоминается…

Кауэрт молчал, остолбенев от ужаса.

— Начнем с милой старушки в пригороде Нового Орлеана. Она проживала одна в многоквартирном доме для престарелых в небольшом городишке под названием Джефферсон. Однажды днем я заметил, как она в гордом одиночестве шествует домой с таким беззаботным видом, словно намеревается жить вечно. Я проследил за ней. Она жила на улице под названием Лоуэлл-плейс. Кажется, старушку звали Юджиния Мей Филлипс. Видите, Кауэрт, ради вас я стараюсь припомнить мельчайшие подробности, которые так пригодятся вам впоследствии, когда вы пожелаете все самолично проверить… Это было лет пять назад, в сентябре месяце. Когда стемнело, я взломал заднюю дверь в ее квартиру. Она, видите ли, жила на первом этаже с садиком на заднем дворе. Садик не освещался. Задняя дверь, по сути дела, не была как следует заперта. Не представляю себе ни одного уважающего себя насильника, грабителя или убийцы, который прошел бы мимо такой двери!.. На месте этой старушки я завел бы себе большую злую собаку, но вместо собаки у нее был желтый попугай. Его я тоже умертвил, но сначала я немного позабавился с этой старушкой, а потом ее задушил. Она была так напугана, что совсем не сопротивлялась. В тех краях я изнасиловал и ограбил еще пять женщин, но убил только эту старушку. Потом я переехал в другое место, чтобы не слишком примелькаться… Имейте в виду, Кауэрт, что секрет счастья именно в том, чтобы не сидеть на одном месте. Нигде не пускайте корней, все время переезжайте с места на место, и полиция вас не поймает. Меня несколько раз задерживали за бродяжничество, за проникновение на чужую территорию и даже по подозрению в краже со взломом, но никто ни разу так и не догадался, что́ я на самом деле собой представляю. В общей сложности я просидел в тюрьме пару суток, не больше. Хотя однажды меня продержали целый месяц под арестом в городе Дотан, штат Алабама. Это грязная дыра, Кауэрт. Воздержитесь от посещения этого города и его помещений для арестантов. Там повсюду ползают тараканы и воняет экскрементами… Но и там не догадались, кто я такой. Они думали, что я ничего собой не представляю… — Салливан ухмыльнулся сквозь прутья решетки. — Но они заблуждались, не так ли? Нынче Блэр Салливан поважней их всех, правда? Правда?! — рявкнул Салливан, не дождавшись ответа журналиста.

— Правда! — поспешил успокоить его Кауэрт.

— Не слышу!!!

— Сегодня Блэр Салливан намного важнее их всех.

— Вот так-то! — Салливан немного успокоился, на мгновение зажмурился, а потом сверкнул холодными, жестокими глазами. — По моему мнению, сегодня я самый важный человек во всем штате Флорида! Не так ли, Кауэрт?

— Возможно.

— Что значит «возможно»? А по-моему, сегодня все хотят со мной поговорить. Все хотят знать то, что знаю я. Правда?

— Правда.

— Так скажите же, Кауэрт, стала ли складываться в вашем воображении эпическая картина моих деяний?

— Стала.

— Очень хорошо… А вы везунчик! Многие дорого заплатили бы за то, чтобы оказаться сейчас на вашем месте и выслушать мою «Сагу о Салливане»!

Кауэрт кивнул.

— Ну вот и отлично. Затем я убил молодого человека на кассе в магазине. Это было обычное ограбление. Вы даже не можете себе представить, как трудно раскрыть такое заурядное преступление, Кауэрт. Разумеется, если никто не видел, как вы вошли в магазин и как вы из него вышли… Этот молодой человек был очень мил. Он только пару раз сказал: «Возьмите деньги. Только не убивайте меня. Я учусь в колледже, а тут подрабатываю. Пожалуйста, не убивайте меня!» Разумеется, я его убил. Выстрелом в затылок. Я взял из кассы двести долларов и бутылку кока-колы, чипсы и два шоколадных батончика с полок магазина… — Салливан замолчал. У него на лбу выступил пот. — Если у вас есть вопросы, Кауэрт, не стесняйтесь и спрашивайте.

— Время, дата, место? — с трудом выговорил журналист.

— Жаль, что я не записывал все в блокнот на ваш манер, — усмехнулся Салливан. — Теперь придется рыться в памяти.

Немного подумав, он стал перечислять подробности, названия населенных пунктов, даты и имена своих бесчисленных жертв.

Кауэрт внимательно слушал, изредка вставляя вопросы, чтобы побольше узнать о событиях, описываемых убийцей. Вскоре журналист успокоился. Он уже не пытался представить себе агонию убиваемых людей, а механически фиксировал исповедь приговоренного к смерти человека, не вникая в истинный смысл записываемых слов. Слова Салливана почти утратили связь с внешним миром. Убийца говорил бесстрастным, ровным голосом — так, словно речь шла об уборке картофеля, а не о последних моментах человеческой жизни. Кауэрту казалось, что перед ним сидит исчадие ада.

Ужасное повествование Салливана длилось много часов.


Сержант Роджерс принес приговоренному к смерти его последний ужин, но Салливан отказался от пищи. Традиционный говяжий стейк, картофельное пюре и яблочный пирог так и остались нетронутыми, а Кауэрт продолжал слушать.

Было около одиннадцати часов вечера, когда Салливан закончил свою повесть. На губах его играла еле заметная улыбка.

— Тридцать девять! — с нескрываемой гордостью заявил убийца. — Возможно, это мировой рекорд! Возможно!.. Ах, как бы я хотел побить в этой области все рекорды! — вздохнул Салливан. — Надеюсь, я всех перещеголял. Как вы думаете, Кауэрт? Вам известны интересующие меня цифры?.. Однако, даже если кто-то умудрился убить больше людей, чем я, согласитесь, никто не превзошел меня — как бы это выразиться? — в своеобразии!

— Мистер Салливан, у вас осталось совсем мало времени. Если вы хотите…

— Неужели вы так ничего и не поняли, Кауэрт! — бешено вращая глазами, воскликнул Салливан.

— Но я же только хотел… — развел руками журналист.

— Ваши желания не имеют никакого значения!

— Ну ладно, ладно…

Пристально глядя на Кауэрта сквозь прутья решетки, Салливан набрал побольше воздуху в грудь и прошипел:

— Прежде чем перейти в мир иной, я должен еще кое-что сообщить вам, мистер репортер. Я расскажу вам всю правду о печальной участи Джоанны Шрайвер…

У Кауэрта закружилась голова.

— Это будет своего рода мое предсмертное признание, — продолжал убийца. — Это будут мои последние слова, и я хочу, чтобы они были правдой… Итак, — рассмеялся он, — сейчас я во всем признаюсь, но… вряд ли вы мне поверите! Милая маленькая Джоанна!

— Номер сорок? — подсказал журналист.

— Нет, — расхохотался Салливан, — я ее не убивал.

На лбу у Кауэрта выступил холодный пот.

— Что?!

— Я не убивал Джоанну Шрайвер. Я убил всех, о ком вам сейчас рассказал, но ее я не трогал. Да, я был в округе Эскамбиа, и, если бы она попалась мне там на глаза, я испытал бы сильное искушение изнасиловать это юное создание и выпустить ей кишки. И наверняка именно так я и поступил бы. Но этого не произошло. Как говорится в народе, не срослось. Я ее не убивал.

— А как же письмо?!

— Такое письмо мог написать кто угодно.

— А нож?!

— Да, именно этим ножом и зарезали бедную маленькую Джоанну.

— Я ничего не понимаю!!!

Блэр Салливан схватился за бока и захохотал во все горло.

— Как же я ждал этого момента! — задыхаясь от смеха, проговорил он. — Как давно я хотел увидеть это глупое выражение на вашей физиономии!

— Я…

— Вот именно, Кауэрт! Вы выглядите так, словно это вас посадят на электрический стул, а не меня!

Онемев, журналист тупо таращился на хохотавшего убийцу.

— А вас-то распирало от гордости! Еще бы! Лауреат Пулицеровской премии! Вы считали себя самым умным. Так вот, имейте в виду, мистер лауреат, вы отнюдь не самый умный человек на свете! — Салливан поперхнулся и с надрывом закашлял.

— Расскажите же мне все, — прошептал Кауэрт.

— А время еще есть? — спросил Салливан.

— Есть, — скрипнул зубами журналист.

Салливан вскочил на ноги и стал расхаживать по камере.

— Мне очень холодно, — поежившись, пробормотал он.

— Кто убил Джоанну Шрайвер?

— Вы прекрасно знаете этого человека, — ухмыльнулся заключенный.

Кауэрт был готов провалиться сквозь землю. Камера Салливана, сам убийца и всё вокруг него поплыло перед глазами. Кауэрт судорожно схватился за стул, потом сжал в руках авторучку и блокнот, как утопающий, хватающийся за соломинку. Кассета крутилась в магнитофоне вхолостую.

— Расскажите мне все, — вновь прошептал журналист.

— Вы и вправду хотите это знать?

— Говорите!

— Ну ладно. Представьте себе двух приговоренных к смертной казни преступников, оказавшихся в соседних камерах. Одному из них очень хочется выйти на свободу, потому что у приговорившего его к смерти суда на самом деле не было для этого никаких веских оснований и улик и его осудили расисты-присяжные, для которых любой негр прежде всего убийца и насильник. Разумеется, этого преступника осудили за дело. Но ведь его вина, в сущности, не была доказана. Поэтому этот убийца считал вынесенный ему приговор несправедливым. Второй же преступник прекрасно понимал, что от электрического стула ему в любом случае не отвертеться. Он знал, что может добиться отсрочки казни, но это не будет длиться вечно. При этом его терзала мысль о том, что он так и не отомстил тем, кого ненавидит больше всего на свете. Он желал совершить эту месть хоть на краю собственной могилы. И это была страшная месть, такая страшная, что поручить отомстить за него он мог только одному человеку на свете.

— Кому?!

— Такому же человеку, как и он сам, — пригвоздив Кауэрта взглядом к стулу, прошипел Салливан, — другому кровожадному убийце.

От ужаса журналист был не в силах вымолвить ни слова.

— Эти преступники разговорились и обнаружили ряд любопытных совпадений. Например, они были в некоторых местах в одно и то же время и при этом на очень похожих автомобилях. Поэтому они разработали очень хитрый план, ну просто дьявольски изощренный план. Преступник, обреченный на электрический стул, должен был взять на себя вину второго убийцы, который, оказавшись наконец на свободе, должен был выполнить одно его поручение. Ну что? Ситуация проясняется?

Кауэрт оцепенел, приготовившись к самому страшному.

— Видите ли, Кауэрт, даже такой глупец, как вы, не поверил бы нам, сложись все немного по-другому. А так вы попались в нашу ловушку. Еще бы вам было в нее не попасться! Подумать только, с одной стороны, несчастный, несправедливо обвиненный в убийстве негр — жертва расизма и предрассудков! А с другой стороны, извращенец-белый — кровопийца, маньяк, серийный убийца! Какая тема для статьи! Читая ее, я прослезился от умиления. И все, что мне нужно было для этого сделать, — сказать вам про нож и в нужный момент написать письмо родителям этой девчонки. И при этом мне обязательно нужно было отрицать свою причастность к этому убийству. Кстати, это было совсем не трудно, ведь я же ее не убивал! Чтобы в ложь поверили, в ней должна быть крупица правды. Видите ли, если бы я вот так просто взял и заявил, что это я убил Джоанну Шрайвер, вы наверняка умудрились бы доказать, что я этого не делал. А стоило мне начать это отрицать, как вы и другие ваши слабоумные коллеги в газетах и на телевидении немедленно перестали сомневаться в том, что убийца этой девочки именно я. С помощью этой уловки я приоткрыл ворота тюрьмы, а вы распахнули их настежь, и Роберт Эрл Фергюсон вышел на свободу! — с хриплым смехом подытожил Салливан.

— Чем вы можете доказать, что это правда?

— Двумя трупами в доме на Тарпон-драйв. Это номер сорок и номер сорок один.

— А зачем вы все это мне сейчас рассказали?

— Видите ли, — с торжествующим видом заявил Салливан, — об этом мы с Робертом Эрлом Фергюсоном, конечно, не договаривались. Перерезав горло обитателям дома на Тарпон-драйв, он считает, что выполнил данное мне обещание, в обмен на которое я подарил ему жизнь. Но ведь тем самым он обрек меня на смерть. Вы не находите, что это несколько несправедливо?.. Роберт Эрл Фергюсон не учел того обстоятельства, что у Блэра Салливана очень длинные руки! — Убийца покачал бритой головой. — Кроме того, Кауэрт, я не тот человек, которому стоит безоговорочно доверять. Как знать, может, вы поможете мне отправить на тот свет и Роберта Эрла Фергюсона. В этом случае число моих жертв возрастет до сорока двух. Видите, я упорно иду на рекорд!.. Ну как? Вам понравилась моя последняя шутка, которую я сыграл с Фергюсоном?

— А что, если я вам не верю?

— Ну конечно же! Кто ж поверит такому человеку, как я?! Всем нужны доказательства… Кстати, чем, по-вашему, занимается Фергюсон с того момента, когда вы выпустили его на свободу?

— Учится, выступает в церквях…

— Не смешите меня, Кауэрт! — перебил журналиста Салливан. — Неужели вы считаете, что три года в камере смертников прошли для Фергюсона даром и он так ничему и не научился?

— Я не знаю, но…

— Вот именно! Вы ни черта не знаете! Так узнайте же! Уверяю вас, в связи с некоторыми недавними деяниями Фергюсона уже пролито немало слез.

Ошеломленный и раздавленный, журналист не находил слов.

— Мне нужны доказательства, — беспомощно твердил он.

— Вы, Кауэрт, — закатив глаза, заявил серийный убийца, — напоминаете мне престарелого полоумного средневекового монаха, высасывающего из пальца доказательства бытия Господня. Неужели вы не в состоянии отличить ложь от правды без всяких доказательств?

Кауэрт покачал головой.

— Я так и знал, — сокрушенно вздохнул Салливан. — Ну что ж, надо сказать, что я постарался разузнать у Роберта Эрла Фергюсона как можно больше про обстоятельства интересующего нас убийства. Эти сведения мне были нужны в качестве гарантии того, что Фергюсон выполнит свое обещание, а также для того, чтобы помочь прозреть даже такому глупцу, как вы, Кауэрт.

— О чем вы?

— Я загадаю вам своего рода маленькую загадку. Слушайте меня внимательно. Убийца спрятал не только нож, он спрятал еще кое-какие вещи. Надо сказать, что они спрятаны в весьма неприятном, можно сказать отталкивающем, месте, но при желании вы, Кауэрт, сможете узреть их воочию. Если у вас на заднице имеются глаза! — во все горло расхохотался Салливан.

— Я ничего не понимаю!

— Не важно. Поезжайте в Пачулу и вспомните там эти мои слова. Но имейте в виду — путь к вашему прозрению будет весьма зловонным! Ну что, Кауэрт? Как по-вашему, удалось мне напоследок убить Роберта Эрла Фергюсона так же легко, как я только что раздавил вас?.. Ну вот и все. Больше вы от меня ничего не услышите. Прощайте, Кауэрт. До встречи в аду!

Убийца медленно встал, скрестил руки на груди и отвернулся от журналиста. Плечи Салливана тряслись не то от страха, не то от смеха.

Еще несколько минут Мэтью Кауэрт был не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. Груз только что услышанного страшной тяжестью обрушился ему на плечи. Кровь стучала в висках, в горле пересохло, пальцы мелко дрожали. С трудом поднявшись на ноги, с блокнотом и магнитофоном в руках, Кауэрт пошатнулся. Медленно, шаг за шагом, двинулся прочь от смотревшего в стену приговоренного к смерти убийцы. В конце коридора журналист остановился и перевел дух. В коридоре раздались чьи-то шаги. К нему приближался сержант Роджерс в сопровождении группы дюжих охранников. За ними семенил утиравший потный лоб священник. Завершали процессию еще какие-то нервно поглядывавшие на наручные часы сотрудники тюрьмы. Подняв голову, Кауэрт увидел на стене большой циферблат. Стрелки часов неумолимо приближались к полуночи. Было без десяти двенадцать.


Глава 11

Паника


Кауэрту казалось, что он летит головой вниз в бездонную пропасть.

— Мистер Кауэрт!

Он закрыл глаза и с трудом перевел дух.

— Мистер Кауэрт, вы хорошо себя чувствуете? Что с вами, мистер Кауэрт?!

Открыв глаза, журналист увидел суровое бледное лицо сержанта Роджерса.

— Мистер Кауэрт, вам пора занять свое место. Казнь состоится точно по расписанию, и все ее официальные свидетели должны занять свои места до полуночи… Здесь не кинотеатр, опаздывать к началу сеанса нельзя, — пояснил сержант. — Вы готовы занять свое место?

Журналист молча кивнул.

— Я вас понимаю. Сегодня всем нелегко. Пройдите вон в ту дверь. Ваше место в первом ряду, рядом с детективом из округа Эскамбиа. Старина Салли сказал, что хочет видеть вас в первом ряду, он очень на этом настаивал… Вы точно хорошо себя чувствуете?

— Да, все в порядке, — с трудом прохрипел журналист.

— Вот увидите, все не так страшно, — поспешил заверить его Роджерс, но тут же покачал головой. — Впрочем, конечно, это зрелище не из приятных. Нормальный человек не может смотреть на это без содрогания, но я уверен, вы выдержите, да?

— Выдержу, — судорожно сглотнув, пообещал Кауэрт.

— Вижу, старина Салли рассказал вам что-то особенное, — не сводя пристального взгляда с журналиста, заметил сержант. — О чем же он так долго говорил с вами? У вас такой вид, словно вы повстречались с самой смертью.

— Как раз о смерти он со мной и говорил, — пробормотал журналист.

— Да, он большой мастак в этом деле, — фыркнул Роджерс. — Но сегодня он впервые испытает ее на собственной шкуре… Вам пора, мистер Кауэрт. Смерть никого не ждет.

— Вы не совсем правы, — пробормотал журналист. — Иногда она откладывает свой приход.

— Но на этот раз она пришла не за вами, — по-прежнему внимательно разглядывая Кауэрта, заметил сержант Роджерс. — И все-таки, как вы себя чувствуете? Я не хочу, чтобы вы грохнулись в обморок или закатили истерику. Казнь должна происходить в спокойной торжественной обстановке. — Он усмехнулся.

— Я не закачу истерику, — пообещал Кауэрт и шагнул в сторону помещения, где должны были казнить Салливана.

Как раз истерику ему закатить очень хотелось, ведь он только что узнал о том, что своими руками выпустил на свободу кровожадного убийцу.

Перед его глазами появился Роберт Эрл Фергюсон, он стоял у дома на Тарпон-драйв и смеялся над ним, Кауэртом, прежде чем расправиться с его обитателями. Журналист вспомнил глянцевые снимки с изображением трупа Джоанны Шрайвер, извлеченного из болота, — они были блестящими и скользкими, словно вымоченными в крови.

«Салливан покончил со мной», — уныло подумал Кауэрт. Он заставил себя войти в помещение, где должны были казнить убийцу, и тут же встретился взглядом с Брюсом Уилкоксом. Низкорослый полицейский сидел в первом ряду, на нем был пестрый пиджак в клеточку, не вполне уместный в двух шагах от электрического стула. Детектив скривился в кислой улыбке и кивнул на место рядом с собой. Кауэрт осмотрелся по сторонам. Около двух десятков официальных свидетелей казни сидели на расставленных в два ряда стульях с откидывающимися сиденьями. Все смотрели прямо перед собой, словно желая запечатлеть в памяти малейшие подробности того, что должно было произойти. Присутствовавшие напоминали восковые фигуры.

Свидетелей казни отделяла от эшафота стеклянная перегородка, и казалось, что присутствующие смотрят спектакль на сцене театра или телепередачу. На эшафоте под большими электрическими часами стояли четверо: двое охранников в форме, врач с небольшим черным саквояжем и человек в костюме — представитель прокурора штата Флорида.

Секундная стрелка часов описывала круги на циферблате с невероятной скоростью.

— Садитесь, Кауэрт! — прошептал детектив Уилкокс. — Сейчас начнется самое интересное.

Журналист заметил еще двоих коллег — из газеты «Тампа трибьюн» и из «Сент-Питерсберг таймс». Они сидели с мрачным видом и, кивнув Кауэрту, стали вновь деловито строчить в своих блокнотиках. За журналистами сидела женщина с телевидения Майами. Не сводя глаз с электрического стула, она судорожно комкала в руках белый носовой платок.

Кауэрт рухнул на свой стул. Холодный металл сиденья показался ему раскаленным.

— Несладко сегодня пришлось, а, Кауэрт? — злорадно прошептал детектив Уилкокс. — Ну ничего, кому-то сегодня придется еще хуже!

— Зря вы так в этом уверены, Уилкокс! — огрызнулся журналист. — Как вы тут очутились?

— У Тэнни есть влиятельные друзья. Он послал меня посмотреть, как будет вести себя перед смертью Салливан. А вдруг он сломается и станет выклянчивать помилование… Между прочим, Тэнни так и не поверил, что это Салливан убил Джоанну Шрайвер. А еще лейтенант Браун сказал мне, что смертная казнь — поучительное зрелище. Тэнни все время старается меня чему-нибудь научить. Он считает, что полицейскому обязательно нужно хоть раз в жизни посмотреть, как кончают жизнь на электрическом стуле отъявленные подонки.

— Сегодня вам представится возможность это увидеть, — буркнул Кауэрт.

— Что с вами? — забеспокоился Уилкокс. — У вас ни кровинки в лице. Что-нибудь произошло? — И прежде чем журналист успел ответить, детектив прошептал: — Тсс! Полночь!

Из боковой двери появился тюремный надзиратель, а следом Блэр Салливан, которого вели трое охранников. Салливан был бледен, на его лице застыла кривая ухмылка, он напоминал живой труп. Вслед за конвоем Салливана спешил священник, с растерянным видом и с Библией в руке. Отойдя в сторону, священник кивнул надзирателю, открыл Библию и стал что-то читать про себя. Салливан с ужасом уставился на электрический стул, а потом стал затравленно оглядываться по сторонам, словно разыскивая висевший на стене телефон. Казалось, что у преступника вот-вот подогнутся колени, но ему быстро удалось взять себя в руки. Кауэрт подумал, что Салливан впервые за все время их знакомства обнаружил что-то отдаленно напоминающее простые человеческие эмоции.

Приговоренного усадили на электрический стул, двое охранников опустились на колени и стали пристегивать к стулу его руки и ноги. Поперек груди Салливана также пристегнули широкие кожаные ремни. Один из охранников прикрепил к ноге Салливана электрод, другой зашел сзади и поднял колпак, готовый в любой момент накрыть им голову преступника.

Вперед вышел еще один тюремщик и зачитал приказ о приведении в исполнение смертного приговора Блэру Салливану, подписанный губернатором штата Флорида. Слова приказа отдавались в ушах Кауэрта гулким эхом, ему казалось, что казнить должны были не Салливана, а его самого.

Закончив чтение приказа, охранник еще некоторое время рассматривал бумагу, словно разыскивая на ней какие-то тайные знаки. Подняв голову, он посмотрел на Салливана и тихо спросил:

— Желаете произнести последнее слово?

— К черту всю эту канитель! Поехали! — прохрипел Салливан с дрожью в голосе.

Охранник махнул рукой, и на голову Салливана опустились маска и черный кожаный колпак. К колпаку прикрепили толстый электрический провод. Салливан извивался на электрическом стуле, пытаясь высвободиться, и драконы, вытатуированные на руках убийцы, ожили. На шее у Салливана проступили жилы, он пытался что-то кричать, но ему мешал кляп, который ему засунули в рот. Вместо слов из динамиков доносились только нечленораздельное хрюканье и дикий вой. Никто из свидетелей не проронил ни слова. Все тяжело дышали.

Надзиратель едва заметно кивнул в сторону перегородки в глубине эшафота. В перегородке была узкая щель, и журналист заметил, как в ней сверкнули чьи-то глаза. Глаза палача! Несколько мгновений палач смотрел на человека, пристегнутого к электрическому стулу. Потом глаза палача исчезли. Раздался глухой щелчок.

Кто-то рядом с Кауэртом охнул, кто-то сглотнул. Раздались еле слышные ругательства. Мигнуло электричество, и официальные свидетели казни вновь смолкли.

У Кауэрта захватило дух. Сжавшись в комок, журналист наблюдал за тем, как розовые кулаки Салливана сначала побелели, а потом посерели.

Охранник снова кивнул в сторону перегородки, и где-то загудел генератор. По помещению распространился тошнотворный запах паленого мяса.

Выждав несколько минут, врач подошел к трупу и извлек стетоскоп из черного саквояжа.

Все было кончено. Находившиеся на эшафоте сгрудились вокруг тела Салливана, обмякшего на электрическом стуле. Кауэрту казалось, это актеры, перешептывающиеся после провалившегося представления. Вместе с другими свидетелями он во все глаза вглядывался в лицо мертвого Салливана, пока его труп снимали с электрического стула и укладывали в черный резиновый мешок. Труп вывезли через заднюю дверь на каталке, и Кауэрт понял, что, при всем ужасе происшедшего, для людей на эшафоте это была почти повседневная работа. Наверное, это-то и было самым страшным — зло в этом помещении уничтожалось поточным методом, смерть была здесь чем-то столь же заурядным, как доставка почты по утрам.

— Одним подонком меньше, — пробормотал Уилкокс.

Детектив больше не пытался шутить, но у него на лице застыла довольная ухмылка.


Вместе с официальными свидетелями казни Кауэрт следовал по тюремным коридорам. Внизу толпились не допущенные внутрь тюрьмы журналисты и демонстранты. Вестибюль выглядел нереальным в искусственном свете телевизионных прожекторов. Полированный пол блестел; казалось, что покрытые белой штукатуркой стены пульсируют от яркого освещения. На импровизированной трибуне был укреплен ряд микрофонов. Охранник подошел к группе журналистов, отмахиваясь от града вопросов, а Кауэрту захотелось забиться в самый темный угол, но все углы вестибюля были залиты светом.

— Я зачитаю вам краткое заявление, — сообщил журналистам хриплым от усталости голосом охранник, — затем отвечу на ваши вопросы. Потом вы сможете обо всем расспросить журналистов, присутствовавших при казни.

Официально смерть Салливана была зафиксирована в ноль часов восемь минут. Тюремщик сообщил, что при подготовке Салливана к казни и во время приведения приговора в исполнение, во избежание недоразумений, присутствовал представитель главного прокурора штата Флорида, который может подтвердить, что все права приговоренного к смерти были соблюдены, никто над ним не издевался и не бил его и что такая мера была продиктована разного рода клеветническими утверждениями, имевшими место лет десять назад, когда во Флориде вновь стали выносить смертные приговоры и казнили жалкого бродягу по имени Джон Спенкелинк. Охранник также заявил, что Салливану было в последний раз предложено подать прошение о помиловании перед тем, как его вывели из камеры, чтобы отвести на эшафот, но приговоренный к смертной казни отказался это делать. В заключение своей речи сотрудник тюрьмы сообщил, что последними словами Салливана были: «К черту всю эту канитель! Поехали!»

Фотоаппараты журналистов щелкали, как сотни разъяренных птиц щелкают своими клювами.

Охранник уступил место на трибуне трем репортерам, присутствовавшим при смертной казни, которые зачитали свои записи. Несмотря на бледность, голоса выступающих звучали бесстрастно. Женщина из Майами сообщила, что Салливан сначала растопырил пальцы, а потом сжал кулаки, когда его пронзил первый электрический разряд, и что он выгнул спину, словно пытаясь оторваться от стула. Репортер из Сент-Питерсберга отметил, что, увидев электрический стул, Салливан на мгновение утратил самообладание, а репортеру из «Тампа трибьюн» показалось, что Салливан злобно оглядел свидетелей своей казни и без особого удовольствия позволил пристегнуть себя к электрическому стулу. Этот же журналист заметил, что одному из охранников не сразу удалось правильно пристегнуть правую ногу Салливана. По словам репортера, ремень выглядел довольно потертым и чуть не порвался, когда Салливан стал извиваться под ударами электрического тока.

Кауэрт услышал сзади чей-то голос. Обернувшись, он увидел двоих детективов из округа Монро.

— Что вам сказал Салливан, мистер Кауэрт? — с почти заискивающим видом прошептала Андреа Шеффер. — Кто убил людей в доме на Тарпон-драйв?

— Он сам убил их, — ответил Кауэрт.

Детектив вцепилась ему в руку, но не успела она раскрыть рот, как раздались громкие голоса:

— Кауэрт! Где Мэтью Кауэрт?!

— Вот он!

— Ваша очередь, Кауэрт! Вы должны нам все рассказать!

Вырвавшись из рук женщины-полицейского, Кауэрт, пошатываясь, поднялся на трибуну. Он судорожно соображал, что бы ему сказать собравшимся журналистам. Руки дрожали, к лицу прилила кровь, на лбу у него выступил пот. Вытащив из кармана платок, журналист утер лоб, так пытаясь побороть панику.

Кауэрт изо всех сил убеждал себя в том, что ему нечего волноваться, он ни в чем не виноват, но и сам в это не верил. Чтобы обдумать выступление перед собравшейся в тюрьме толпой, нужно было время, но времени у него не было, и он просто стал отвечать на вопросы.

— Почему Салливан не подал прошения о помиловании?!

— Потому что он понимал, что рано или поздно его все равно казнят, и не хотел мучиться ожиданием. В поступке Салливана нет ничего необычного. Так уже поступали другие преступники в Техасе и Северной Каролине. Так поступил Гилмор в штате Юта. Это было своего рода узаконенное самоубийство.

Журналисты лихорадочно застрочили в блокнотах.

— О чем вы так долго разговаривали с Салливаном?

Кауэрт растерялся, но потом вспомнил слова Салливана: «Чтобы в ложь поверили, в ней должна быть крупица правды…» — и стал отвечать соответствующим образом:

— Салливан передо мной исповедовался. Примерно так же, как несколько лет назад поступил Тед Банди, рассказавший следователям обо всех своих преступлениях, прежде чем сесть на электрический стул.

— Зачем Салливан это сделал?

— Сколько человек он убил?

— Назовите имена жертв!

— Подождите! Постойте! — замахал руками Кауэрт. — Мне нужно время, чтобы проверить слова Салливана. Ведь он мог и соврать…

— Зачем ему было врать перед смертью?! — выкрикнул кто-то.

— Вот уж не знаю! — огрызнулся Кауэрт. — Но между прочим, он сказал мне, что лгать отнюдь не сложнее, чем убивать людей. Представьте себе, что Салливан признался в убийстве какого-нибудь человека, а такого человека вообще не убивали или его убийца уже найден! Представьте, какая начнется путаница! А Салливан признался в том, что он прикончил немало народу…

— Сколько?

— Не менее сорока.

Толпа загудела. На журналиста вновь посыпался град вопросов, и ему показалось, что прожекторы в вестибюле вспыхнули с новой силой.

— Где Салливан совершил все эти убийства?

— Во Флориде, в Луизиане и в Алабаме. Кроме того, он сознался в грабежах и изнасилованиях.

— На протяжении какого времени?

— На протяжении нескольких месяцев или даже лет.

— А как насчет убийства его матери и отчима в округе Монро? Он что-нибудь сказал вам об этом?

— По его словам, это убийство было совершено по его поручению, — выдохнул Кауэрт и заметил, как Андреа Шеффер что-то прошептала на ухо своему напарнику, который изменился в лице.

— Кем совершено это убийство? Кто выполнил поручение Салливана?

— Не знаю, — солгал Кауэрт. — Салливан не назвал мне этого человека.

— Не может быть! Неужели вы его об этом не спросили?

— Я спрашивал, но он отказался отвечать, — снова солгал Кауэрт.

— Как же Салливан связался с этим убийцей? Ведь его телефонные разговоры прослушивались, его письма проверялись, он сидел в одиночной камере! Как Салливан мог дать кому-то такое поручение?! — заволновалась толпа журналистов.

— Салливан намекнул, что все организовал по тайным каналам, существующим в тюремной среде! — На этот раз Кауэрт не солгал, а просто исказил правду.

— Вы чего-то недоговариваете, Кауэрт! — выкрикнул кто-то.

Журналист замотал головой в знак отрицания.

— Расскажите нам все подробности!

Кауэрт вновь покачал головой.

— Вы опубликуете их завтра в «Майами джорнел»?

Кауэрт просто чувствовал, как вокруг вздымаются волны зависти. Еще бы! Ведь любой из его коллег продал бы душу дьяволу только за то, чтобы несколько минут поговорить с Салливаном. Все подозревали, что Кауэрт что-то знает, но не могли догадаться, что именно. Информация для журналистов — на вес золота, а репортер явно намеревался держать в тайне найденную им золотую жилу. При этом он прекрасно понимал, что, если тайна Салливана когда-нибудь всплывет, прощения ему не будет.

— Я еще не знаю, когда что-нибудь опубликую! — воскликнул Кауэрт. — Мне сначала нужно во всем самому разобраться. У меня несколько часов магнитофонных записей…

— Салливан был сумасшедшим?

— Скорее, он был психопатом. У него обо всем было свое представление.

Тут Кауэрт не покривил душой, но в этот момент последовал вопрос, которого он боялся больше всего:

— Что Салливан рассказал вам об убийстве Джоанны Шрайвер? Он в нем сознался?

Кауэрт понимал, что достаточно сказать «да», стереть слова Салливана с магнитофонной ленты и обо всем позабыть, но решил, что после этого ему будет очень трудно жить на свете. Поэтому он пробормотал очередную полуправду:

— Салливан упомянул Джоанну Шрайвер.

— Это Салливан ее убил?

— Он рассказал мне, как было совершено убийство. Он изложил такие подробности, которые могут быть известны только убийце.

— Почему вы не отвечаете прямо, убил ли Салливан Джоанну Шрайвер?

— Видите ли, — пробормотал Кауэрт, — Салливан был странным человеком. Часто его было нелегко понять. Даже во время своего последнего признания он изъяснялся довольно неоднозначно.

— Что он сказал о Фергюсоне?

— Салливан ненавидел Фергюсона лютой ненавистью, — заявил Кауэрт.

— Он так и сказал?

— У меня сложилось впечатление, что Салливан при малейшей возможности убил бы Фергюсона. Если бы Салливан смог, он, безусловно, включил бы Фергюсона в список своих жертв.

Толпа явно позабыла об убийстве Джоанны Шрайвер, и Кауэрт украдкой перевел дух. Включив Фергюсона в состав потенциальных жертв Салливана, Кауэрт умудрился исключить его из списка подозреваемых в убийстве несчастной девочки.

— Вы ознакомите нас с содержанием вашего разговора с Салливаном?

— Я не обязан это делать.

Этот ответ еще больше разозлил журналистов.

— Что вы намереваетесь делать с вашими записями? Сядете за книгу?

— Почему вы не желаете делиться с нами информацией?

— Вы рассчитываете еще на одну Пулицеровскую премию?

Кауэрт покачал головой и подумал, что скоро, видимо, придется распрощаться и с той премией, что он уже получил. О какой премии может идти речь?! Пережить бы весь этот кошмар!

Он поднял руку, призывая собравшихся к вниманию, и сказал:

— Было бы здорово, если бы сегодняшняя смертная казнь стала последней строкой в истории Блэра Салливана, но, к сожалению, это не так. В этой истории придется разбираться еще очень долго. А сейчас я должен идти, мне нужно поговорить с представителями полиции. Кроме того, у меня много других дел. Всего хорошего! — С этими словами журналист покинул трибуну.

Его хватали за рукава, пытаясь остановить, но он протиснулся сквозь толпу к тюремным дверям и выбрался на улицу. У входа в тюрьму толпы противников смертной казни, со свечами и плакатами в руках, распевали религиозные гимны: «Все мы братья во Христе!..» Молодая девушка, явно студентка колледжа, в футболке с надвинутым на лицо капюшоном, напоминавшим одеяния средневекового инквизитора, вдруг пронзительно закричала: «Душегуб! Кровопийца!» — но Кауэрт ловко уклонился от встречи с ней и поспешил к своей машине.

Он шарил по карманам в поисках ключей, когда его настигла детектив Шеффер:

— Мне нужно с вами поговорить!

— Только не сейчас.

— Почему не сейчас?! — Женщина-полицейский схватила журналиста за лацканы пиджака. — Что вообще происходит, Кауэрт? Вчера вам было некогда с нами разговаривать, сегодня днем — тоже, и даже сегодня ночью! Выкладывайте все, что знаете, прямо сейчас!

— Послушайте, — ответил Кауэрт, — этих стариков уже не вернуть, они мертвы. Салливан ненавидел их и спровадил на тот свет. Им ничем уже не поможешь, и нет никакой разницы, когда я отвечу на ваши вопросы — сегодня или завтра утром!

Андреа хотела было что-то сказать, но передумала, стиснула зубы и смерила Кауэрта негодующим взглядом.

— Значит, мы поговорим с вами завтра утром, — процедила она.

— Хорошо.

— Где?

— В Майами. У меня на работе.

— Я буду вас там ждать. Смотрите не опоздайте! — угрожающим тоном добавила женщина-полицейский и махнула рукой, словно разрешая Кауэрту убираться подобру-поздорову.

Забравшись в машину, Кауэрт сунул ключи в замок зажигания, завел двигатель, включил фары и внезапно увидел детектива Уилкокса. Стоя на дороге у журналиста, полицейский из Пачулы не торопясь изобразил рукой пистолет, сделал вид, что стреляет в Кауэрта, и только после этого отступил в сторону.

Репортер нажал на газ. Ему было все равно, куда ехать, лишь бы убраться подальше от этой тюрьмы. Его машина вылетела за ворота тюремного двора. По пятам за ней неслась ночь.


Часть II

Проповедник

		Может, настанет день, когда я спляшу на твоей могиле.


		Если буду не в силах плясать,


		Буду просто ее топтать.


Слова из песни группы «Грейтфул Дэд» «Преисподняя в ведре»


Глава 12

Бессонница лейтенанта полиции


Было без десяти двенадцать ночи. Лейтенант Тэнни Браун взглянул на часы, и сердце его забилось быстрее: через десять минут Блэра Салливана не станет!..

Женщина, сидевшая перед ним на протертом диване, рыдала во весь голос:

— Боже мой! Почему?! Боже мой!..

От ее рыданий трясся весь маленький трейлер. На его пластмассовых стенах под дерево подрагивали безделушки. В трейлере было очень душно, потому что на улице, несмотря на поздний час, не спадала жара. Красно-синие вспышки проблесковых маячков полицейских автомобилей, выстроившихся полукругом перед трейлером, освещали резное деревянное распятие на одной из стен. Эти вспышки словно неумолимо отсчитывали время.

— Ну почему же?! Почему?! — всхлипывала женщина.

Браун поймал себя на циничной мысли, что распятию на стене бесполезно задавать этот вопрос. Особенно распятию, висевшему в трейлере, давно уже превратившемся в жалкое подобие человеческого жилья.

Лейтенант стиснул пальцами виски и мысленно попросил у распятия даровать ему тишину. Как ни странно, взвыв в последний раз, женщина действительно замолчала. Тэнни Браун покосился на нее. Она забилась в угол дивана и сидела там, поджав ноги, как маленькая девочка. На роль убийцы эта исхудавшая женщина с растрепанными каштановыми волосами явно не подходила. Под глазом у нее красовался здоровенный синяк, а ее худые запястья были перебинтованы. Рукава затасканного розового халата были закатаны, и лейтенант разглядел синяки у нее на руках. Женщина вытерла ладонью щеки, и Тэнни Браун заметил на ее пальцах желтые пятна от никотина. Женщина взглянула на свою мокрую от слез ладонь с таким ужасом, словно та была в крови.

Наслаждаясь тишиной, лейтенант подумал о том, что эта женщина явно моложе его, но выглядит гораздо старше. От постоянных побоев она состарилась раньше времени.

— Фред! — обратился Тэнни Браун к облаченному в форму полицейскому, переминавшемуся с ноги на ногу в глубине трейлера, рядом с крошечной кухонькой. — Угости миссис Коллинз сигаретой.

— А я-то старалась бросить… — пробормотала женщина, но жадно вцепилась в протянутую ей полицейским пачку сигарет.

— Успокойтесь, миссис Коллинз, — попросил лейтенант, — и расскажите мне по порядку, что здесь произошло сегодня вечером, когда Бак вернулся с работы.

На улице что-то щелкнуло и вспыхнуло. Глаза женщины округлились от страха.

— Не волнуйтесь, — поспешил успокоить ее Тэнни Браун. — Это просто работает наш фотограф. Хотите воды?

— Я бы выпила чего-нибудь покрепче, — пробормотала женщина, поднесла дрожащей рукой сигарету к губам, затянулась и закашлялась.

— Дай ей стакан воды, Фред! — сказал лейтенант. На улице послышались голоса, Браун поднялся на ноги. — Постарайтесь взять себя в руки, а я сейчас вернусь.

— Вы что, бросите меня здесь одну?! — Глаза женщины вновь округлились от ужаса.

— Нет, я только взгляну, что там на улице. С вами побудет Фред.

Женщина стала затравленно озираться по сторонам.

«Неужели она снова зарыдает?! — подумал Браун. — Жаль, что здесь нет Уилкокса. Брюс сумел бы ее успокоить. Он легко находит общий язык с оборванцами, особенно с белыми оборванцами. Еще бы! Ведь Брюс сам белый и даже вырос в среде, не сильно отличавшейся от той, в которой живут эти несчастные. В детстве Уилкокса тоже били, никто не гладил его по головке, и он знает, что значит жить в ржавом трейлере вместо настоящего дома. Брюс подсел бы к этой женщине, взял бы ее за руку, и она сама бы все ему рассказала…»

Тэнни Браун тяжело вздохнул. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Скопление ржавых трейлеров на этой вечной стоянке вызывало у него депрессию.

Выйдя на улицу, лейтенант увидел полицейского фотографа, кружившего, как стервятник, в поисках нужного ракурса вокруг темной фигуры, распростертой на поросшей жидкой травой земле перед трейлером. Несколько криминалистов делали замеры. Другие полицейские разгоняли любопытных обитателей остальных трейлеров, пытавшихся рассмотреть труп постылого мужа, выставленного из дому плакавшей в трейлере женщиной. Браун подошел к трупу мужчины и заглянул ему в лицо. Глаза трупа были открыты. Мертвец, на лице которого было написано удивление, вперил их в ночное небо. Его грудь превратилась в сплошное кровавое месиво. Вокруг головы и плеч покойника натекла кровавая лужа. На земле, куда труп был отброшен выстрелом из помпового ружья, валялись наполовину пустая бутылка виски и дешевый пистолет. Внезапно криминалисты за спиной у лейтенанта засмеялись. Он резко обернулся:

— Что тут смешного?

— Мы решили, что такая процедура развода экономит деньги и время еще больше, чем поездка в Тихуану или Лас-Вегас,[7 - Тихуана — город на северо-западе Мексики, рядом с границей США; Лас-Вегас — город в штате Невада. В США, кроме штата Невада, процедура развода довольно усложнена. Поэтому многие американцы отправляются разводиться в штат Невада или в ближайший мексиканский крупный город Тихуана.] — подняв с земли бутылку с виски, объяснил один из криминалистов.

— Наверное, Бак по пьяни уже забыл, что не живет с ней, и решил по старой памяти ее отлупить, но просчитался, — пробормотал другой криминалист, и его коллеги снова захихикали.

— Отставить шуточки! — рявкнул лейтенант Браун. — Они неуместны на месте преступления.

— Вы правы, лейтенант, — сказал фотограф и сделал еще один снимок, — покойник может на нас обидеться.

Лейтенант Браун безуспешно попытался спрятать усмешку. Он смерил криминалистов строгим взглядом, но те все равно продолжали хихикать, ведь они уже навидались трупов людей, погибших в автомобильных авариях, убитых, погибших на войне, скончавшихся от сердечного приступа или просто случайно застреленных на охоте.

Браун вспомнил, на что была похожа в гробу его престарелая бабушка. Кожа у нее на лице натянулась, как на пережаренной индейке, а руки были аккуратно сложены на груди, словно в молитве. Церковь показалась тогда маленькому Тэнни огромным помещением, содрогавшимся от рыданий. Застегнутый под самый подбородок воротник его новой и единственной белой рубашки стискивал горло. Ему было тогда лет шесть, не больше. Отец ласково положил ему на плечо руку, подтолкнул к гробу и прошептал: «Попрощайся с бабушкой, сынок. Она быстро уходит от нас в другой, лучший мир. Попрощайся с ней побыстрей, пока она нас еще слышит!»

Лейтенант опять усмехнулся: слова отца произвели на него магическое впечатление, и он много лет после этого считал, что покойники могут слышать слова живых людей — так, словно не мертвы, а просто спят. Когда Тэнни воевал в далекой стране и укладывал в черные прорезиненные мешки трупы хорошо или едва знакомых ему солдат, он сначала всегда говорил им что-нибудь утешительное, подбадривая их в начале предстоящего им долгого пути. Однако число убитых постоянно возрастало, Тэнни устал разговаривать с ними и стал напутствовать их мысленно, а потом вообще перестал о чем-либо думать, в полном молчании машинально выполняя свою скорбную работу.

Лейтенант Браун взглянул на часы. Полночь! Салливана ведут на эшафот! Полицейский представил себе капельки пота на лбу тюремного надзирателя, побледневшие лица официальных свидетелей казни и охранников, пристегивающих руки и ноги Салливана к электрическому стулу…

«Первый разряд тока!» — подумал Тэнни в ноль часов одну минуту.

«Второй разряд тока!» — подумал он еще через минуту.

Браун представил себе, как к телу Салливана подходит врач, извлекает свой стетоскоп и прикладывает его к груди убийцы. Сердце уже не бьется, врач поднимает голову и заявляет: «Он мертв!» Тюремный надзиратель поворачивается к официальным свидетелям казни и говорит: «Приговор, вынесенный Восьмым окружным судом штата Флорида, приведен в исполнение в соответствии со словом и духом закона! Мир праху его!»

Покачав головой, Тэнни подумал, что прах Салливана еще мог упокоиться с миром, но душе убийцы вряд ли стоило рассчитывать на вечный покой.

— Кто бы подарил мне самому немного покоя! — прошептал лейтенант, покосившись на трейлер.

К счастью, сидевшая в нем женщина совсем затихла.

— Миссис Коллинз, расскажите мне все-таки, что именно произошло! — попросил лейтенант Браун. — Или вы хотите говорить только в присутствии адвоката?.. Но может, вам все-таки лучше рассказать мне все прямо сейчас?

— Он позвонил мне из бара, куда пошел после смены на заводе, — еле слышно пробормотала женщина. — Он сказал, что не допустит, чтобы с ним так поступали, и разберется со мной без всяких разводов…

— Он сообщил вам о том, что вооружен?

— Да, он сказал, что взял у брата пистолет и на этот раз наконец расправится со мной.

— На этот раз?

— Он уже являлся в воскресенье. Тоже был пьяный, но стоял на ногах. Он выстрелил в лампочку над входом в трейлер, орал и обзывал меня по-всякому. Потом стал меня колотить. Он вывихнул руку моему старшему сыну, которому всего одиннадцать, когда тот попробовал оттащить его от меня. Я думала, он всех нас убьет. Мне было очень страшно, поэтому я отослала детей к сестре. Сегодня утром я посадила всех троих на автобус. — С этими словами женщина взяла с бокового столика маленький фотоальбом и сунула его под нос Тэнни Брауну.

Лейтенант увидел три умытых детских личика. Школьные фотографии!

— У меня послушные дети, — продолжала женщина. — Хорошо, что их сейчас здесь нет.

— А почему вы не вызвали полицию в воскресенье?

— Это не помогло бы. Ведь сам судья велел ему не ходить сюда, а он все равно ходил. Когда он напивался, он никого не слушал. Помогло только ружье… — Губы женщины задрожали, и на ее глаза снова навернулись слезы. — Боже мой! Боже мой!

— А откуда у вас это ружье?

— Когда меня выписали из больницы, я съездила в Пенсаколу и купила его. На последние деньги. Мистер Браун, поймите меня! Мне было ужасно страшно! А когда я услышала, что он подъехал на своем старом пикапе, я поняла, что на этот раз он меня прикончит! — Женщина вновь разрыдалась.

— Вы видели у него в руке пистолет, прежде чем выстрелить?

— Не знаю, было очень темно, а мне было очень страшно.

— Постарайтесь вспомнить, миссис Коллинз! — настойчиво сказал Тэнни Браун, не выпуская из рук фотоальбом. — Наверняка вы видели у него в руке пистолет! — Лейтенант покосился на полицейского в форме, который тут же с заговорщическим видом закивал. — Я уверен, что вы не стали бы стрелять в него, если бы он сначала не поднял пистолет и не прицелился в вас!

Женщина шмыгнула носом и с озадаченным видом уставилась на лейтенанта полиции, который продолжал:

— Вы выстрелили первой, потому что он собирался выстрелить в вас!

— Ну да, — пробормотала миссис Коллинз.

— Вам пришлось прибегнуть к единственному имевшемуся в вашем распоряжении средству самообороны в целях самозащиты.

До женщины постепенно стало доходить, что́ имеет в виду лейтенант, хотя она не понимала и половины произнесенных им слов.

— Ну да, — повторила женщина. — Я видела, что он поднял руку, а в ней что-то было.

— И при этом вы знали, что у него есть пистолет, а раньше он уже грозился вас застрелить.

— Верно, мистер Браун. Я выстрелила от страха.

— Вам некуда было скрыться, негде было спрятаться.

— А где тут спрячешься?! — Женщина пожала плечами, оглядываясь по сторонам. — Я прибежала… то есть прибегла к единственному средству…

— Значит, у вас трое детей. От него?

— Нет, Бак не был их отцом. Он их всегда недолюбливал. Наверное, они напоминали ему о моем прежнем муже. Но они очень хорошие дети, поверьте! Очень послушные!

— А где их отец?

Женщина снова пожала плечами и сразу сникла:

— Он сказал, что едет в Луизиану искать работу на нефтепромыслах. Это было почти семь лет назад. Он так и не вернулся. Да мы все равно жили с ним не расписавшись…

Тэнни Браун хотел задать следующий вопрос, когда с улицы донесся чей-то яростный вопль. Потом раздались крики полицейских. Женщина заломила руки и сползла с дивана на пол:

— Это его брат! Он меня убьет!

— Не убьет, — спокойно проговорил лейтенант и вернул женщине фотоальбом.

Она вцепилась в него и прижала его к груди. Зна́ком приказав полицейскому в форме караулить дверь, Тэнни Браун вышел на улицу.

С порога трейлера он увидел, как двое полицейских пытаются совладать с каким-то дюжим разъяренным мужчиной. Криминалисты разбежались по сторонам. Мужчина что-то ревел и, несмотря на повисших на нем полицейских, продолжал двигаться по направлению к трупу.

— Пустите меня! Пустите меня, черт возьми!.. Бак! Бак! Что с тобой?!. Нет, не может быть! Пустите меня!.. Я убью ее!

Двоим полицейским было его не удержать, и путь ему преградили еще двое. Брат убитого ударил одного ногой под колено. Полицейский взвыл от боли и упал. Толпа зевак заулюлюкала, а мужчина снова взревел:

— Пустите меня! Я убью ее!

Вспышки проблесковых маячков освещали его искаженное яростью лицо. Он пнул ногой второго полицейского.

Подойдя вплотную к разъяренному брату убитого, Тэнни Браун рявкнул ему в лицо:

— Замолчите!

Мужчина ненадолго стих, а потом снова стал рваться вперед и реветь:

— Я убью эту суку!

— Это ваш брат? — спросил лейтенант.

— Эта сука убила Бака! — вырываясь из рук полицейских, заорал мужчина. — Я прикончу ее! Вылезай, сука! — крикнул он в сторону трейлера. — Я убью тебя!

— Скажите, это ваш брат? — понизив голос, повторил свой вопрос Браун.

— Выходи, сука! — еще раз прорычал мужчина и повернулся к лейтенанту. — А ты кто такой, черномазый?!

У Тэнни руки чесались врезать мерзавцу по морде, но он представил себе, что произойдет, если протрезвевшему брату убитого хватит ума пожаловаться. Подумав о горе объяснительных записок, которые придется писать, лейтенант разжал кулак.

Одному из сдерживавших мужчину полицейских удалось вытащить свою дубинку, но Тэнни Браун покачал головой и шагнул вперед, оказавшись лицом к лицу с разбушевавшимся подонком:

— Да будет тебе известно, мразь, я лейтенант полиции Теодор Браун. Еще слово — и я очень рассержусь. Тогда ты пожалеешь о том, что родился на свет.

— Но ведь эта сука его убила, — сбавив тон, пробормотал мужчина.

— Я это уже слышал.

— И что вы собираетесь делать?

— У него был ваш пистолет? — проигнорировав вопрос, в свою очередь спросил Браун.

— Да, мой. Он взял его у меня.

— Значит, это ваш пистолет и ваш брат?

— Да. Арестуйте эту суку или я убью ее! — нагло заявил мужчина, но вырываться перестал.

— Вы знали, что ваш брат поедет сюда?

— Да, он объявил об этом всем в баре.

— Зачем он взял с собой пистолет?

— Он хотел припугнуть эту суку, как в прошлое воскресенье.

Оглянувшись, лейтенант увидел полицейского в форме, стоявшего в проеме двери трейлера, и прятавшуюся у него за спиной женщину. Браун повернулся спиной к мужчине, которого все еще держали за руки двое полицейских, подошел к трупу, наклонился над ним и прошептал:

— Не стоишь ты, чтобы с тобой столько возились. Слышишь меня, падаль?!

— Что вы собираетесь делать? — снова спросил брат убитого.

— Сейчас увидишь, — пробормотал лейтенант и обратился к одному из криминалистов: — Том, принеси-ка мне ружье миссис Коллинз.

Взяв в руки ружье, лейтенант Браун демонстративно перезарядил его, покосился на брата убитого и громко сказал:

— Отдайте ружье миссис Коллинз и выпишите ей пятьдесят долларов штрафа за то, что она выкинула отбросы на улицу. Потом вызовите санитаров, пусть увезут отсюда эту падаль, — добавил он, указав на труп.

— Эй, полегче! — пробормотал брат убитого.

— Итак, миссис Коллинз заплатит штраф за то, что пристрелила этого мерзавца, но не выкинула его тушу в помойный бак. Это вас устраивает?

— Что?!

— Предупредите миссис Коллинз, что, если она снова так поступит, ее опять оштрафуют на пятьдесят долларов. Сообщите также о том, что она может прямо сейчас пристрелить и этого подонка, — продолжал лейтенант, — при условии последующей оплаты штрафа.

— Что вы несете?! — заорал брат убитого.

— То, что слышал! — подойдя к нему вплотную, рявкнул Браун.

— Я могу одолжить миссис Коллинз пятьдесят долларов! — выкрикнул один из полицейских, и остальные расхохотались.

— Давайте соберем для миссис Коллинз побольше денег, — предложил кто-то, — пусть она перестреляет всех подонков в этом городе.

— Лично я безвозмездно пожертвую ей на это дело десять долларов! — заявил полицейский, потиравший ушибленную ногу.

— Вы этого не сделаете… — пробормотал брат убитого.

— Посмотрим… Арестуйте этого человека, — негромко приказал лейтенант Браун.

— За что?! — взвыл было брат убитого, но у него на запястьях уже защелкнулись наручники.

— За преступные посягательства, воспрепятствование осуществлению публичной власти, причинение телесных повреждений сотруднику правоохранительных органов, оскорбления, а также за вступление в преступный сговор с целью покушения на убийство. Ведь ты же дал пьяному брату свой пистолет, придурок!

— Я ни в чем не виноват! — заканючил брат убитого.

— Ты виноват во всех перечисленных выше тяжких преступлениях, сволочь! Кроме того, у тебя наверняка нет разрешения на этот пистолет! А еще ты управлял транспортным средством в нетрезвом виде!

— Я не пьян!

— Посмотри на меня внимательно и хорошенько запомни! — раздельно проговорил Тэнни Браун. — И постарайся больше не попадаться мне на глаза, а то тебе не поздоровится!

— Я ничего такого не делал!

— Отвезите его в участок и посадите до утра в камеру.

— С огромным удовольствием, — сказал полицейский с ушибленной ногой и так дернул брата убитого за наручники, что тот чуть не упал.

— Не бейте его, — приказал Браун и тут же поправился: — Я хотел сказать, бейте его не слишком сильно… Посадите его в одну камеру с самыми здоровыми и наглыми чернокожими хулиганами, каких только найдете, и он навсегда позабудет слово «черномазый».

Полицейские заулыбались.

Пока что-то оравшего брата убитого тащили к машине, лейтенант вернулся в трейлер и обратился к съежившейся от ужаса женщине:

— Миссис Коллинз, вам придется съездить с нами в полицейский участок. Там мы зачитаем вам ваши права. Потом я вызову адвоката, который вам поможет. Ясно?

— Мне нужно позвонить детям, — кивнув, ответила женщина.

— Еще успеете.

— Вызовите кого-нибудь из наших женщин, — приказал лейтенант полицейскому. — Пусть она поможет миссис Коллинз переодеться и собраться. И дайте ей что-нибудь поесть.

— На каких основаниях мы ее задерживаем? — поинтересовался полицейский.

— Например, за выстрел из огнестрельного оружия в пределах населенного пункта. — Лейтенант покосился на лежавший перед трейлером труп. — Ничего больше не пишите, пока я не поговорю с прокурором штата.

«Как все это нелепо! — подумал Браун, подойдя к мертвецу. — Салливана сегодня ночью казнили, а тебя застрелили».

Перед глазами лейтенанта всплыло тело Джоанны Шрайвер, лежавшее на краю болота, в окружении растерянных и разгневанных людей, которые так долго искали его в грязной воде и болотной тине. Тэнни Браун вспомнил, как ему хотелось чем-нибудь покрыть тело несчастной девочки, во что-нибудь его укутать, но тогда он взял себя в руки и приступил к расследованию этого кровавого преступления в обычном порядке.

Отогнав видение, полицейский подумал: «Это я во всем виноват. Но я все исправлю, я все обязательно исправлю!»

Направляясь к машине, лейтенант почему-то окончательно уверился в том, что казнью Салливана дело об убийстве Джоанны Шрайвер не завершилось.


Ближе к рассвету позвонил Брюс Уилкокс. Первые солнечные лучи упали на бесформенную черную стену деревьев, и стали видны отдельные ветви и даже листья.

Оставшуюся часть ночи Браун записывал признание миссис Коллинз. Два часа он слушал печальную повесть о сексуальных надругательствах и непрерывных побоях. «Все как всегда, — думал он, — меняются только фамилии пострадавших». Потом лейтенант разговаривал с адвокатом, занимающимся разводами, и с заместителем главного прокурора штата, раздраженным тем, что его разбудили посреди ночи. Браун настаивал на том, что в случае с миссис Коллинз речь идет о допустимой самообороне, а прокурор твердил, что это убийство при смягчающих вину обстоятельствах. Наконец они сошлись на непредумышленном убийстве, потому что прокурор все-таки понял, что преступление, совершенное женщиной, несравнимо менее тяжко, чем преступления, совершенные до этого убитым по отношению к ней.

Тэнни Браун смертельно устал. Он подписал последнюю страницу протокола, и авторучка выпала из пальцев. В этот момент зазвонил телефон у него на столе.

— Да?

— Тэнни? Это Брюс. С серийным убийцей покончено. Он не подал прошения о помиловании.

— Как это было?

— Салливан сказал, чтобы не канителились, и сел на электрический стул.

— Боже мой! — Усталость как рукой сняло.

— Да, старина Салли остался верен себе до конца. Но не это самое интересное! — Брюс Уилкокс был явно возбужден, словно позади у него не было ужасной ночи.

— Что еще?

— Дело в том, что наш старый приятель Кауэрт провел наедине с этим маньяком несколько часов и Салливан сознался ему примерно в сорока убийствах в разных местах Флориды, Луизианы и Алабамы. После того как репортер все это выслушал, на нем просто лица не было. Видел бы ты его, когда на него накинулись другие журналисты! Они просто забросали его вопросами. Он с трудом отбился, но так и не сказал почти ничего конкретного.

— Очень любопытно.

— А когда он от них наконец кое-как отбрехался, то понесся прочь с такой скоростью, будто за ним гналась сама смерть!

— Куда он поехал?

— В Майами. Так он сам сказал, но точно не знаю… Сегодня утром у него там встреча с детективами из округа Монро. Им Кауэрт тоже не понравился. Он что-то знает об убийстве, которые они расследуют, но молчит.

— Почему ты так думаешь?

— Я просто догадываюсь. Я же говорил, что на Кауэрте лица не было после разговора с Салливаном. Я уверен, этот писака скрывает добрую половину из того, что услышал.

Слушая рассказ Уилкокса, Тэнни откинулся на спинку стула. Нетрудно было представить себе, каким тяжелым грузом рухнула на плечи журналисту исповедь убийцы. Ведь есть такие вещи, которые лучше вообще не знать. Кое-что прикинув, Браун сказал в трубку:

— Знаешь, что я думаю, Брюс?

— Нет, но, наверное, то же самое, что думаю я.

— Наверняка Кауэрт понял, что в чем-то очень серьезно ошибся.

— Знаешь, этот журналюга — хладнокровный мерзавец. Сам по себе рассказ о сорока убийствах не мог так уж его расстроить. Ведь все и так догадывались, что Салливан совершил гораздо больше убийств, чем те, в которых его обвиняли…

— Для Кауэрта имеет значение только одно убийство! — перебил Уилкокса лейтенант и подумал: «И для меня тоже!..»


Было раннее утро. Тэнни Браун медленно ехал домой, а в голове его роились вопросы.

По улице выписывал зигзаги мальчик, развозивший на велосипеде газеты. Лейтенант подъехал к нему почти вплотную. Услышав шуршание шин за спиной, мальчик обернулся, узнал детектива, помахал ему рукой и нажал на педали. Тэнни некоторое время следил, как он исчезает среди утренних теней, в которых все вокруг казалось расплывчатым, как на смазанной фотографии. Прежде чем повернуть на дорожку, ведущую к своему дому, детектив огляделся по сторонам. Ряды домов из шлакобетонных блоков, выкрашенных в ослепительно-белый цвет или в пастельные тона, аккуратно подстриженные кусты и живые изгороди, зеленые лужайки и новые автомобили у каждого дома — все говорило о скромном благополучии их обитателей, все казалось опрятным и надежным. Дома в ближайших десяти кварталах были спроектированы одним застройщиком, что обеспечило этому своеобразному району завидную внутреннюю гармонию. Здесь ничто не напоминало о «старом Юге». Это был уголок современной Америки. Здесь бок о бок жили белые и черные — врачи и юристы, а также добившиеся кое-чего в жизни выходцы из рабочего класса, например ставший полицейским Тэнни Браун. Взглянув на свои ладони, лейтенант увидел, что они у него мягкие, как у офисного хомячка. У его отца были совсем не такие, натруженные руки. Вспомнив и о том, что уже начал полнеть, Тэнни Браун решил, что в этом районе ему самое место.

Дома он повесил кобуру на крючок рядом с двумя портфелями, набитыми школьными тетрадками, потом достал из кобуры револьвер калибра .357 магнум и по привычке в первую очередь проверил его барабан, заряженный девятимиллиметровыми пулями с плоской головной частью. Взвесив револьвер на ладони, лейтенант подумал, что стоит походить на полицейское стрельбище: он уже несколько месяцев не тренировался. Открыв ящик письменного стола, он достал оттуда предохранитель спускового механизма и надел его на револьвер. Убрав револьвер в стол, Браун наклонился, чтобы достать из маленькой кобуры на ноге запасное оружие.

Из кухни потянуло запахом жареного бекона, и Тэнни направился туда. Постояв немного в дверях кухни и понаблюдав за тем, как его отец жарит яичницу, Браун негромко проговорил:

— Доброе утро, старина!

Ничего не ответив, старик выругался себе под нос — на него брызнул жир от скворчавшего на сковородке бекона.

— Доброе утро, старина! — повторил Тэнни.

— Я не слышал, как ты вошел. — Повернувшись, отец улыбнулся.

Тэнни улыбнулся в ответ: отец почти совсем оглох. Подойдя поближе, Браун обнял широкие костлявые плечи отца. Не раздавить бы старика в объятиях! А ведь раньше ему казалось, что нет никого на свете сильнее отца.

«Где же твоя прежняя сила, отец?! — подумал Тэнни. — Как же безжалостно тебя обобрали болезни и старость!»

Лейтенант вспомнил, что в детстве с нетерпением ждал того дня, когда наконец станет сильнее и крепче своего отца, а теперь, когда этот день настал, стесняется своих сил и здоровья.

— Ты рано поднялся! — улыбнулся Тэнни.

Браун-старший только пожал плечами: он уже давно почти не спал из-за болей по ночам.

— С какой это стати ты называешь меня «старина»?! — вдруг возмутился отец. — Я совсем не стар. Если понадобится, я еще могу всыпать тебе по первое число!

— Конечно можешь! — улыбнулся хорошо знакомой шутке Тэнни.

— Конечно могу!

— Девочки встали?

— Кажется, нет. Но они уже у себя шуршали. Может, выползут на запах бекона… Но ведь они еще совсем маленькие и не любят вставать в такую рань. Была бы жива твоя мать, она научила бы их подыматься с первыми петухами и готовить всем завтрак вместо меня. Кроме того, они бы как миленькие пекли по утрам печенье!

— А если бы была жива их мама, — покачал головой Тэнни, — она велела бы им спать как можно дольше, чтобы у них был хороший цвет лица. Она позволила бы им опаздывать на школьный автобус и сама возила бы их в школу.

Оба дружно рассмеялись. Тэнни знал, что старик ворчит просто так, а на самом деле души не чает в своих внучках.

— Сейчас поджарю тебе омлет, — снова повернувшись к плите, сказал отец. — У тебя наверняка была тяжелая ночь.

— Одна женщина застрелила своего бывшего мужа, когда он явился к ней с пистолетом в руке. Вполне заурядный случай. Но там было много крови, и все это очень тяжело.

— Садись. Ты, конечно, страшно устал. Ну почему ты не можешь, как все, возвращаться домой по вечерам?

— Смерть не смотрит на часы, и мне приходится подстраиваться под ее расписание.

— Значит, именно поэтому ты не ходил в церковь в прошлое воскресенье? И в позапрошлое тоже?

— Я…

— Была бы жива твоя мама, она тебя как следует выпорола бы. Потом она и мне задала бы жару за то, что я не заставил тебя пойти в церковь. Пропускать церковные службы — большой грех!

— Я обязательно схожу в воскресенье. Обещаю, что постараюсь…

— Терпеть не могу все эти ваши новомодные приспособления! — заявил старик, взбивая яйца в миске. — Например, вот эту электрическую штуку. Что это, атомная духовка?

— Это микроволновая печь.

— Все равно она не работает.

— Просто ты не умеешь ею пользоваться.

Браун-старший скорчил гримасу. Тэнни понимал, что отец пренебрегает бесполезной, на его взгляд, современной бытовой техникой, потому что прекрасно обходился почти всю жизнь без нее, пользуясь колодцем, подвалом вместо холодильника, дощатым туалетом на дворе и печкой вместо кухонной плиты.

— Не знаю, что за прок от такой «печи»! На что она? Разве что размораживать полуфабрикаты!

Глядя, как ловко отец готовит омлет, Тэнни в который раз поражался. Артрит скрючил пальцы отца, старость почти лишила его слуха и зрения, инфаркт высосал его силы и превратил его в кожу да кости, но старик не утратил способности разрезать яблоко на шесть совершенно одинаковых долек или проводить идеально прямую линию карандашом. Только теперь ему было при этом мучительно больно.

— На, поешь. Кажется, вышло вкусно.

— А ты?

— Девочкам завтрак я приготовил, а мне хватит чашки кофе и куска хлеба. — Старик потер рукой свою исхудавшую грудь. — Мне теперь много не надо. — И он с заметным трудом опустился на стул. — Проклятые кости!

— Что?

— Так, ерунда.

Некоторое время они сидели молча.

— Теодор, — вдруг обратился к сыну старик, — почему ты больше не хочешь жениться?

— Мне не найти другой такой, как Лиззи, — покачал головой Тэнни.

— Откуда ты знаешь? Ты же не ищешь!

— Ты же не искал себе новую жену, когда умерла мама!

— Я был уже старым, а ты еще молодой.

— Мне больше ничего не надо, — объяснил Тэнни. — У меня есть ты. У меня есть наши девочки, работа и дом. Что мне еще нужно?

Старик фыркнул, но промолчал. Забрав у сына пустую тарелку, он отнес ее в раковину, с трудом ковыляя на плохо сгибавшихся ногах.

— Пойду разбужу девочек. — Браун-младший поднялся на ноги и подумал: «Ну и парочка! Старый вдовец и молодой вдовец, воспитывающие как умеют двух девочек…»

Отец, мурлыча что-то себе под нос, принялся мыть тарелки. Тэнни усмехнулся: старик упорно отказывался пользоваться посудомоечной машиной и раздражался, когда кто-то пытался к ней прикоснуться. Браун-старший был убежден, что по-настоящему чистой может быть только посуда, которую человек вымыл своими руками, что на самом деле было не так уж далеко от истины. Когда отец переехал жить к ним и дочки впервые пожаловались на него Тэнни, он объяснил девочкам, что их дед такой человек и ничего уж тут не поделаешь. Вряд ли девочек удовлетворило такое объяснение, и в следующие выходные Браун-младший усадил их в машину и проехал с ними пятьдесят миль в Бей-Минетт, по ту сторону границы Флориды и Алабамы. Они миновали маленький пыльный городок с его унылыми кирпичными домами, казавшимися раскаленными докрасна под лучами полуденного солнца, проехали длинную тенистую аллею плакучих ив и оказались на ферме.

Тэнни провел девочек по широкому полю в небольшую лощину и указал им на ряд маленьких, давно пустовавших, покосившихся от старости облупленных и обшарпанных хижин, он объяснил, что именно здесь их дед родился и вырос. На обратном пути в Пачулу Тэнни показал дочкам бывшую среднюю школу для черных, где их дед научился читать и писать, развалины фермы, где тот трудился в поте лица, чтобы стать потом сторожем, и научился дубить кожи. Он показал девочкам дом, который их дед купил в районе, именовавшемся ранее «Городом черных», где их бабушка стала такой ловкой портнихой, что к ней стали обращаться за услугами даже белые женщины, не снисходившие до контактов со своими чернокожими согражданами. Он показал и маленькую белую церквушку, где их дедушка был дьяконом, а их бабушка пела в хоре. Тэнни с девочками вернулись домой, и те больше никогда не заводили разговора о посудомоечной машине.

«Я начал забывать, — подумал Тэнни Браун. — Мы все забываем…»

В коридоре по стенам висели десятки семейных фотографий. Тэнни увидел себя с мячом в руках, в старой выцветшей футболке: у него в школе использовали списанную спортивную форму из соседней школы для белых. Тэнни подумал, что его девочкам этого не понять. Каждый спортивный костюм в его школе, каждая книга в школьной библиотеке и каждая парта в классе практически выброшены из школы для белых. Он вспомнил, как ему впервые дали подержанный шлем для игры в американский футбол. Заглянув внутрь, он увидел темный след пота того, кто носил этот шлем до него. Тэнни долго разглядывал эту полоску, а потом потрогал ее пальцами, поднес их к носу и понюхал. Вспомнив об этом, Тэнни Браун усмехнулся. Потом все изменила война. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. За шесть лет до того был «Марш на Вашингтон».[8 - «Марш на Вашингтон» — мирная акция протеста, состоявшаяся в Вашингтоне 28 августа 1963 г. В марше участвовало от 200 тыс. до 300 тыс. человек. Марш был организован правозащитными, рабочими и религиозными организациями. 80 % участников были афроамериканцами.] Через год был принят Закон о гражданских правах.[9 - Закон о гражданских правах (1964) запретил сегрегацию в общественных местах.] В 1965 году был принят Закон об избирательных правах.[10 - Закон об избирательных правах (1965) установил равные права на выборах для афроамериканцев.] Весь Юг США потрясали судороги перемен. Тэнни вернулся из армии и пошел учиться в колледж, воспользовавшись привилегиями в соответствии с Законом о бывших военнослужащих.[11 - Закон об общественной интеграции бывших военнослужащих (1944) предусматривает расширенные возможности для получения ими университетского и профессионального образования и денежных компенсаций.] Вернувшись в Пачулу, он обнаружил, что негритянской школы, в которой он учился и играл в футбольной команде, больше не существует. Вместо нее строилась огромная, уродливая и унылая региональная средняя школа. Футбольные поля, на которых играл Тэнни, поросли сорной травой. Красной глины, которой когда-то была вымазана спортивная форма, не было видно под кровяной росичкой и вонючим дурманом. Он вспомнил, как ему когда-то аплодировали болельщики, и подумал, что в его жизни было слишком мало побед и слишком много поражений.

«Нет, я не забуду, — покачав головой, подумал Тэнни. — Забывать нельзя».

Нынче ночью пьяный брат убитого обозвал его черномазым. Судя по всему, для этого человека мало что изменилось.

— Вставай, Лиза! — позвал Тэнни Браун, постучав в дверь к старшей дочери. — И ты вставай, Саманта! — Он постучал в дверь к младшей дочери. — Пора в школу!

Из-за дверей послышались стоны и причитания просыпавшихся девочек. Лейтенант усмехнулся и на мгновение позабыл о Пачуле, об убитой Джоанне Шрайвер и о двоих мужчинах, совсем недавно сидевших в камерах смертников.


Следующие полчаса Тэнни Браун старательно исполнял роль заботливого отца. Кнутом и пряником он добился-таки требуемого результата: обе девочки встали, позавтракали, собрали портфели и побежали на остановку школьного автобуса. Старик прилег вздремнуть, а Тэнни оказался наконец предоставлен самому себе. Лучи утреннего солнца залили дом ярким светом, и лейтенант ощутил себя ночным животным, которого застал в поле рассвет. Он шарахался по углам в поисках тени, следов ночных сумерек, где он чувствовал себя в безопасности.

На полке стояла высокая и изящная керамическая ваза, напоминавшая формой песочные часы. Сбоку был изображен ползущий вверх цветок. Тэнни улыбнулся. Он вспомнил, как его жена купила эту вазу в Мексике. Не доверяя хрупкое сокровище носильщикам и швейцарам, Лиззи держала эту вазу в руках всю обратную дорогу. Дома она водрузила вазу в центр обеденного стола, и в ней всегда стояли цветы. Его жена была такой: если ей чего-нибудь хотелось, она любой ценой этого добивалась. Даже если для этого нужно было всю дорогу не выпускать из рук какую-то дурацкую вазу.

Теперь в доме Тэнни Брауна больше не было цветов, у него остались только его дочери.

Лейтенант припомнил, как отчаянно пытались спасти его жену врачи в больнице. Когда он приехал, они все еще толпились вокруг, вводили ей адреналин и плазму, делали массаж сердца, пытаясь вернуть ее к жизни. Тэнни хватило одного взгляда, чтобы понять тщетность их усилий. Еще на войне он научился различать ту невидимую черту, за которой все достижения мировой медицины, вместе взятые, не способны вырвать человека из когтей смерти. Врачи работали, не щадя сил. Она сама работала в этой палате вместе с ними каких-то двадцать минут назад. Потом она сняла белый халат, надела плащ, попрощалась с коллегами, села в машину и проехала пять кварталов в сторону дома. И тут в нее врезался пьяный на огромном пикапе. Врачи пытались спасти ее даже после того, как она умерла, потому что понимали, что, поменяйся они местами, она поступила бы точно так же.

Тэнни страшно вымотался за эту ночь, но сон не шел. Он лежал и смотрел в потолок. Детектив поймал себя на том, что больше не гадает, когда позабудет погибшую жену и успокоится. Он смирился с мыслью о том, что никогда ее не позабудет, и, поняв это, перестал гадать, какие перемены может принести ему следующий день.

Встав с постели, лейтенант прошел в комнату младшей дочери. Подойдя к секретеру, он отодвинул в сторону дорогие сердцу любой девочки безделушки: бусы, колечки, ленточки, плюшевого медведя с оторванным ухом, тетрадки, расчески и щеточки — и нашел то, что искал, — маленькую серебряную рамку с фотографией. Он поднес рамку к глазам, и она засверкала на солнце.

Две девочки на снимке, обнявшись, хихикали. Они были ярко накрашены и одеты в карнавальные костюмы. На шее у них были боа из перьев. Одна девочка была чернокожая с иссиня-черными волосами, а другая — белая и светловолосая.

Сразу было видно, что это настоящие подруги, что они делятся друг с другом секретами, вместе радуются и плачут. На фотографии им было по девять лет. Их сняли на Хеллоуин, и они вовсю кривлялись перед объективом фотоаппарата. Стараясь перещеголять друг друга нарядами, они напялили невообразимые пестрые одеяния и просто покатывались от смеха.

В душе Тэнни Брауна всколыхнулась волна злости: он вспомнил, как издевался над ним и Уилкоксом Блэр Салливан, когда они пытались поговорить с ним в тюрьме. Лейтенанту тогда захотелось, чтобы казнь на электрическом стуле причинила злодею страшную, невыносимую боль.

Потом детектив вспомнил о Фергюсоне: «Ты, конечно, считаешь, что выкрутился?! Думаешь, тебе все сошло с рук?! Не тут-то было!»

Тэнни снова взглянул на фотографию. Ему очень нравилось, как девочки на ней обнимаются. Его чернокожая дочь обняла за шею свою светленькую подругу, а та в свою очередь обхватила ее плечи своей белой рукой. Черное на белом и белое на черном.

Джоанна Шрайвер была первой и лучшей школьной подругой его дочери.

Браун всмотрелся в глаза Джоанны — ярко-голубые, как небо Флориды в день похорон его жены. Тэнни стоял у свежей могилы, прижимая к себе дочерей, и слушал, как священник монотонно рассуждает о вере, благочестии, любви и о мире ином. Смысл слов до него почти не доходил, ему казалось, что его лишили какой-то жизненно важной части тела, без которой ему не прожить и дня. Плечи девочек под его руками содрогались от рыданий. Ему хотелось злиться на судьбу и пьяного виновника аварии, в которой погибла Лиззи, но вместо этого чувствовал, что приговорен к бесконечным страданиям и постоянному страху, что без жены не сумеет найти общего языка с дочерьми. Он боялся, что, лишившись своего стержня, его семья так или иначе распадется. Тэнни не знал, чем и как утешить дочерей, особенно младшую — Саманту, которая с момента смерти матери плакала не переставая.

Собравшиеся на кладбище люди старались не беспокоить несчастного супруга усопшей, и только Джоанна Шрайвер со слезами на глазах высвободилась из объятий своего отца и с серьезным лицом прошла между рядами взрослых. Она подошла прямо к Тэнни Брауну и сказала ему: «Не беспокойтесь за Саманту. Она моя подруга, и я не оставлю ее в беде». С этими словами Джоанна взяла Саманту за руку и больше ее не выпускала.

Джоанна сдержала свое слово: когда Саманте нужно было с кем-то поговорить, Джоанна была всегда рядом — по выходным, во время праздников в осиротевшем доме Браунов, после школы. Эта маленькая девочка помогла Тэнни Брауну более или менее наладить жизнь его семьи. Ей было всего девять лет, а она оказалась мудрее большинства взрослых.

«Выходит, Джоанна была подругой не только Саманты, — подумал Браун. — Она была и моим другом. В каком-то смысле она спасла жизнь всем нам». А вот он, несмотря на немалую власть, сосредоточенную в его руках, не смог спасти Джоанну.

Тэнни вспомнил войну. Он всегда откликался, когда кто-то звал санитара, а вот сумел ли он кого-нибудь спасти? Как-то одному молодому солдату, ковбою из штата Вайоминг, совсем недавно оказавшемуся у них во взводе, пуля пробила грудь. Браун пытался спасти его, но дыхание со зловещим свистом вырывалось у раненого из пробитой груди. Солдат был в шоке от боли, но не сводил глаз с Тэнни, вероятно ожидая какого-нибудь знака, по которому он понял бы, суждено ему жить или предстоит умереть. Когда раненый испустил последний свистящий вздох, он все еще смотрел на Тэнни. Такие же глаза были у Джорджа и Бетти Шрайвер, когда он приехал к ним домой, чтобы сообщить страшную весть.

Браун был знаком с Джорджем Шрайвером с того самого дня, когда пошел работать уборщиком в магазин к его отцу, тогда Джордж взял вторую швабру и стал вместе с ним мести пол.

«Скольких же людей я уже проводил на тот свет?!» В последний раз взглянув на снимок, он дрожащей рукой поставил рамку с фотографией обратно на секретер дочери, мысленно поблагодарил Джоанну за все, что она сделала для него и его семьи, и пообещал ей, что ее смерть непременно будет отомщена.

Вернувшись к себе в спальню, Тэнни больше не вспоминал о своей усталости и не думал об отдыхе. Движимый волной нахлынувших эмоций, он собрал кое-какую одежду в небольшой чемодан и стал звонить в аэропорт, чтобы узнать о времени следующего рейса в Майами.


Глава 13

Не рой себе яму


Мэтью Кауэрт не находил себе места.

Наутро после казни Блэра Салливана его не покидало ощущение, словно он следующий в очереди на электрический стул. Журналист почти всю ночь провел за рулем. Он преодолел триста с лишним миль. Он ехал быстро, но, к его удивлению, его ни разу не остановили за превышение скорости, хотя по дороге попадались патрульные полицейские машины, следовавшие во встречном направлении. Кауэрт несся сквозь тьму, а сердце его терзали сомнения. Первые лучи утреннего солнца не принесли облегчения. Уже совсем рассвело, когда он наконец сдал взятую напрокат в Старке машину сотруднику компании «Херц» в международном аэропорту Майами, который никак не мог взять в толк, почему Кауэрт не вернул машину там же, где и взял, — в Северной Флориде. Кубинец-таксист, без умолку болтавший то на английском, то на испанском о бейсболе и политике, ничего не понимая ни в том ни в другом, с трудом пробился сквозь утренние пробки, и Кауэрт ступил на тротуар, асфальт которого уже начал плавиться под лучами палящего солнца.

Слоняясь взад и вперед по квартире, журналист пытался решить, чем ему следует заняться. Он понимал, что должен отправиться в редакцию газеты, но сил на это у него не было. Если раньше Кауэрт чувствовал себя в редакции как за каменной стеной, теперь она казалась ему бездонной трясиной или минным полем. Его поражало, что совсем недавно он ужасно хотел остаться один, а теперь не знает, как распорядиться своим одиночеством.

Кауэрт порылся в памяти, пытаясь вспомнить других людей, оказавшихся в таких же обстоятельствах, словно чужие ошибки могли оправдать его собственные. Он вспомнил, как известный писатель Уильям Ф. Бакли пытался освободить в начале шестидесятых годов Эдгара Смита, оказавшегося в камере смертников в Нью-Джерси, и помощь, оказанную не менее известным Норманом Мейлером Джеку Эбботу. Он вспомнил, как этот Бакли в сердцах признался журналистам в том, что убийца обвел его вокруг пальца. А Мейлер вообще отказался говорить перед камерами об убийце, которого он защищал.

«Я не первый совершил такую ошибку! — попытался оправдать самого себя Кауэрт. — Наша специальность связана с повышенным риском. Ставки всегда очень высоки. Репортер постоянно рискует стать жертвой тщательно подготовленного обмана!»

Но от этой мысли стало только хуже.

— А что я мог поделать?! — воскликнул он, словно обращаясь к невидимому обвинителю. — Черт возьми! Улик не было! Все сходилось!

В приступе внезапной ярости Кауэрт сбросил на пол стопку газет и журналов с письменного стола, а потом, схватив журнальный столик, швырнул его на диван. Звук треснувшего дерева взвинтил его. Вполголоса ругаясь, журналист учинил у себя в квартире настоящий погром — переколотил посуду, сбросил на пол книги с полки, расшвырял по квартире стулья и в изнеможении упал на диван.

— Откуда мне было знать?! — завопил Кауэрт, но в ответ услышал только звенящую тишину. — Да, Кауэрт, ты попал. Ты попал по полной программе! Ну и что же ты собираешься делать? — снова спросил он себя самого, принимая сидячее положение. — Хороший вопрос! Ты же не знаешь, что делать!

Встав, журналист пробрался между раскиданными вещами к письменному столу и рванул на себя нижний ящик. Порывшись в бумагах, он нашел опубликованный год назад воскресный экземпляр газеты со своей самой первой статьей. Бумага уже слегка пожелтела. На ней обличающе чернели буквы: «Новые вопросы в связи с убийством во Флориде».

— Вот уж действительно, новых вопросов хоть пруд пруди! — пробормотал Кауэрт и стал читать дальше. Отведя глаза от фотографии Джоанны Шрайвер, он злобно покосился на снимки Салливана и Фергюсона.

Журналист уже собирался выкинуть газету в мусорное ведро, когда его внезапно осенило. Схватив желтый маркер, он стал отмечать в статье отдельные слова и фразы. Перечитав всю статью, он расхохотался. В принципе все, что он написал, было правильно. Статья не содержала никакой откровенной лжи. И вместе с тем она была насквозь лживой.

Кауэрт в третий раз перечитал то, что написал. Все «вопросы» он поставил правильно. Роберту Эрлу Фергюсону вынесли обвинительный приговор при почти полном отсутствии улик, только на основе предубеждения против его персоны. В своей статье журналист не утверждал, что Фергюсона вынудили признаться в совершении преступления побоями. Там говорилось всего лишь, что это утверждает Фергюсон, а полиция отрицает. Тэнни Браун так и не смог убедительно объяснить, почему Фергюсона так долго продержали в полицейском участке, прежде чем «он сам во всем сознался». Это обстоятельство действительно заслуживало отдельного внимания. Присяжные, несомненно, вынесли Фергюсону обвинительный приговор под влиянием эмоций. Еще бы, зверски убитая белая девочка — и дерзкий чернокожий под защитой бездарного адвоката! Как тут избежать предрассудков! В итоге в камеру смертников Фергюсона привели собственные слова, которых от него якобы неправомерно добились. Вне всякого сомнения, были все основания утверждать, что после обнаружения трупа Джоанны Шрайвер с Фергюсоном обошлись несправедливо. Однако эти рассуждения перечеркивала одна маленькая деталь: Фергюсон действительно убил девочку. По крайней мере, по утверждению казненного серийного убийцы.

У Кауэрта перехватило дух. Он вновь и вновь перечитывал свою статью. Да, Салливан был в округе Эскамбиа в момент убийства. Этому было множество подтверждений. И в это время Салливан убивал всех подряд. Если бы полиция удосужилась пошевелить мозгами, Салливан оказался бы в свое время первым в списке подозреваемых в убийстве Джоанны Шрайвер.

Единственной откровенной ложью, которую Кауэрт сумел отыскать, — если это, конечно, была ложь — были слова Фергюсона, утверждавшего, что Салливан признался ему в совершении убийства. Однако в статье было ясно написано, что это сказал Фергюсон, и его слова стояли в кавычках.

И все-таки статья показалась Кауэрту насквозь лживой. Салливан с Фергюсоном настолько запутали журналиста, что он уже был не в силах отличить ложь от правды.

«Какой ужас! — подумал Мэтью. — Я же действовал из самых лучших побуждений, а что из этого вышло!»

На первые два звонка журналист не ответил. Ему не хотелось подходить к телефону и в третий раз, но он все-таки заставил себя поднять трубку:

— Слушаю…

— Боже мой, Мэтт! — Уилл Мартин был вне себя.

— Что?

— Куда ты пропал?! Тут все тебя ищут!

— Я вернулся домой на машине, только что вошел в квартиру.

— На машине из Старка?! Это же восемь часов езды!

— Меньше шести. Я ехал довольно быстро.

— Надеюсь, ты пишешь так же быстро, как водишь машину. Отдел новостей желает видеть твою статью. У тебя есть пара часов. Немедленно приезжай в редакцию! — возбужденно тараторил Уилл Мартин.

— Ну да, конечно, — пробормотал Кауэрт, не узнавая собственного голоса. — А что говорят в новостях?

— С ума сойти можно! Пишут только о твоей короткой пресс-конференции… Что там вообще произошло? Все говорят только об этом, но никто ничего толком не знает. Тебе тут постоянно звонят. С телевидения, из «Нью-Йорк таймс», из «Вашингтон пост», из разных журналов. У дверей редакции тебя караулит толпа журналистов, поэтому постарайся пробраться незаметно. Уже раз шесть звонили из полиции по поводу нераскрытых убийств, совершенных по маршруту следования Салливана. Все хотят узнать, что этот убийца рассказал тебе, прежде чем его посадили на электрический стул.

— Салливан признался в ряде преступлений.

— Это я знаю, об этом уже пишут. Ты и сам так сказал журналистам. Но нам до зарезу нужна подробная статья с именами и датами. Прямо сейчас. У тебя есть магнитофонная запись? Ее нужно немедленно передать машинистке, чтобы она все напечатала. А еще лучше — десяти машинисткам. Нет, лучше сделаем стенограмму этой записи! Приезжай немедленно, Мэтт! Я понимаю, ты очень устал, но прими что-нибудь и выпей кофе. Приезжай в редакцию и усаживайся за статью. Приезжай, пока тут все не спятили окончательно, потом отоспишься. И вообще, слава освежает лучше самого крепкого сна. Поэтому немедленно приезжай и пиши статью!

— Ладно, — пробормотал Кауэрт, поняв, что любые попытки деликатно объяснить Мартину сейчас, что именно произошло, успехом не увенчаются. Если даже обычно спокойный и деловитый Уилл дошел до такого состояния, что уже говорить об остальной редакции! Там сейчас наверняка был просто сумасшедший дом. — Но как же мне пробраться в редакцию незаметно?

— Очень просто! — заявил Уилл Мартин. — Знаешь маленький переулок между отелем «Мариотт» и торговым центром «Омни-Молл»? Там на углу тебя будет ждать фургон для перевозки мебели. Через двадцать минут он подъедет. Залезай прямо в этот фургон, они отвезут тебя к воротам, через которые в редакцию доставляют газетную бумагу.

— Какая конспирация! — с усилием рассмеялся Кауэрт.

— В нынешнюю годину суровых испытаний, сынок, мы готовы на все. Наверное, ЦРУ и КГБ придумали бы что-нибудь похлеще, но у нас нет времени на креатив. Кроме того, фургона для перевозки мебели должно хватить, чтобы перехитрить этих придурков с телевидения.

— Ладно, сейчас буду, — сдался Кауэрт, но вдруг вспомнил о магнитофонных кассетах с записью исповеди Салливана и правды об убийстве Джоанны Шрайвер.

Эту правду не должен услышать никто! По крайней мере, пока он сам все не обдумает и не решит, как действовать дальше…

— Постой! — поспешно крикнул в трубку журналист. — Мне же нужно принять душ! Пусть фургон подъезжает через сорок пять минут, а еще лучше — через час!

— Ты спятил! Чтобы написать статью, мыться не обязательно!

— Мне нужно собраться с мыслями!

— Прикажешь мне доложить главному редактору отдела новостей, что ты сидишь дома и думаешь?! Нет, ты действительно спятил!

— Скажи ему, что я собираюсь. Складываю свои записи. Пусть фургон подъезжает через тридцать минут. Дай мне хоть полчаса!

— Ладно, но ни секунды больше. Я скажу редактору, что ты едешь, а то у него будет инфаркт. Так что ты все-таки поторопись, а то он, глядишь, и вправду помрет! — рассмеялся собственной шутке Уилл Мартин и повесил трубку.

У Кауэрта голова пошла кругом. Он чувствовал себя загнанным в угол. В любой момент к нему на работу могли заявиться детективы из округа Монро. Кроме того, от него немедленно ждали сенсационной статьи. События развивались стремительно, и журналист за ними не поспевал.

Кауэрт открыл чемоданчик и высыпал на пол магнитофонные кассеты. К счастью, они были им предварительно пронумерованы, и он тут же нашел последнюю. Несколько секунд журналист размышлял над тем, не уничтожить ли ее, но потом передумал и вставил в стереосистему. Перемотав кассету до конца, он отмотал ее немного назад и нажал на кнопку воспроизведения. Раздавшийся из колонок голос Блэра Салливана заполнил собой всю квартиру. Когда Салливан произнес: «Я расскажу вам всю правду о печальной участи Джоанны Шрайвер…» — Кауэрт остановил ленту и перемотал ее назад, к тому месту, где Блэр Салливан сказал: «Тридцать девять! Возможно, это мировой рекорд! Возможно!..» — а он сам проговорил: «Мистер Салливан, у вас осталось совсем мало времени».

Потом он снова перемотал ленту назад, к словам Салливана: «Возможно, это мировой рекорд! Возможно!..»

Покопавшись среди своих джазовых кассет, Кауэрт нашел «Испанские зарисовки» Майлса Дейвиса. Это была старая, заигранная кассета с потертым ярлычком. Журналист знал, что на кассете еще есть свободное место. Он перемотал кассету в самый конец музыки, потом вставил ее в свой бумбокс, поставил его прямо перед колонками стереосистемы, сунул в нее кассету с исповедью Салливана и нажал кнопку воспроизведения на стереосистеме и кнопку записи на маленьком магнитофоне.

Пока слова Салливана записывались на другую кассету, Кауэрт старался не вникать в их содержание. Ему хотелось вообще заткнуть уши.

Когда Салливан завершил свою исповедь, журналист выключил оба магнитофона. Прослушав запись слов Салливана, Кауэрт убедился, что качество звучания стало похуже, но голос Салливана и ужасные слова, которые произносил убийца, были слышны хорошо. Журналист взял кассету с музыкой Дейвиса и убрал ее на полку к остальным записям.

Несколько мгновений Кауэрт смотрел на кассету, побывавшую в камере серийного убийцы, а потом перемотал ее к началу отрывка, который переписал на кассету с музыкой, нажал кнопку записи и в полном безмолвии стер слова Салливана.

Разумеется, теперь разговор с Салливаном резко обрывался, но другого журналисту сейчас было не выдумать. Кауэрт не знал, какие результаты даст исследование этой кассеты в современной криминалистической лаборатории, но в любом случае стертая запись могла позволить ему выиграть немного времени.


Подняв глаза от экрана монитора, Кауэрт увидел направлявшихся к нему детективов из округа Монро. Огибая многочисленные письменные столы, полицейские не обращали ни малейшего внимания на десятки журналистов, глазевших на них. Когда детективы добрались до Кауэрта, на них таращилась уже вся редакция.

— Настал наш черед, Кауэрт! — прошипела Андреа Шеффер.

— Одну минутку, — пробормотал журналист, не отрываясь от монитора.

— Довольно водить нас за нос! — рявкнул Майкл Вайсс.

Возникший внезапно главный редактор отдела городских новостей решительно встал между Кауэртом и полицейскими.

— Он должен дать нам показания в полном объеме, — объяснила редактору женщина-полицейский. — Он играет с нами в прятки уже несколько дней. Нам это надоело.

— Мистер Кауэрт обязательно ответит на все ваши вопросы, — закивал редактор, — как только закончит статью…

— Когда он нашел трупы в доме на Тарпон-драйв, нам сказали то же самое. Потом ему нужно было срочно поговорить с Салливаном. Потом он куда-то понесся сломя голову из-за того, что услышал от Салливана. Теперь он, видите ли, должен написать статью! Короче, никаких показаний нам от него не дождаться. Похоже, нам лучше просто подписаться на вашу газету! — возмутилась Андреа.

— Мистер Кауэрт обязательно поговорит с вами через несколько минут, — заслонив журналиста, пообещал детективам редактор.

— Он должен поговорить с нами немедленно! — настаивала Шеффер.

— Как только закончит статью, — повторил редактор.

— Прикажете арестовать вас за то, что вы чините помехи следствию?! — рявкнул Вайсс. — Думаете, только вы здесь занимаетесь делом, а мы дурака валяем?!

— Что ж, арестовывайте, — усмехнулся главный редактор, — но имейте в виду: когда вы будете надевать на меня наручники, вас сфотографируют и эта фотография появится завтра на первой полосе нашей газеты. Шериф округа Монро вас за это по головке не погладит!

— Послушайте, — Андреа с трудом сдерживалась, — у Кауэрта имеются сведения, важные для расследования убийства. Вы считаете, что мы не имеем права просить его поделиться ими?

— Конечно имеете! — спокойно ответил редактор. — Однако мистер Кауэрт должен закончить статью к моменту выхода сегодняшнего номера нашей газеты в свет. Это чрезвычайно важно.

— По-вашему, важнее всего опубликовать в газете очередную сенсацию, чтобы заработать побольше денег, — сказал Вайсс, — а по-нашему, важнее всего найти убийцу.

— Сколько времени тебе еще нужно, Мэтт? — спросил у Кауэрта редактор.

— Несколько минут.

— Где кассеты с записями? — спросила Шеффер.

— Их почти закончили перепечатывать. Может, желаете пока почитать то, что уже готово? Это же слова самого Салливана!

Детективы закивали, и редактор, подмигнув Кауэрту, повел их в просторное помещение, где три машинистки в наушниках спешили зафиксировать на бумаге содержание кассет.

Кауэрт перевел дух. Он описал казнь Салливана и теперь пытался изложить суть его сообщения. Журналист уже перечислил все убийства, в которых признался маньяк. Осталось только одно — им как раз и занимались детективы из округа Монро, но Кауэрт чувствовал себя загнанным в угол. Ведь именно это убийство больше всего интересовало читателей его газеты и должно было фигурировать в первых двух абзацах его статьи. Что же было делать журналисту?! Не мог же он заявить полицейским или написать в газете, что это убийство совершил Фергюсон! Кауэрта сразу спросили бы, зачем Фергюсону было убивать этих людей, и журналисту пришлось бы раскрыть заговор Салливана и Фергюсона, имеющий прямое отношение к убийству Джоанны Шрайвер.

Кауэрт смотрел на экран монитора, как кролик на удава. Он мог спасти себя, свою репутацию и карьеру, только скрыв причастность Фергюсона к убийству на Тарпон-драйв.

«Выходит, я должен покрывать убийцу!» — подумал репортер и вспомнил слова Салливана: «Я раздавил вас…»

Внезапно ему захотелось просто рассказать всю правду, но он тут же задумался о том, что́ из известного ему на самом деле правда. Ведь это были всего-навсего слова убийцы, изувера и закоренелого лжеца…

Подняв глаза, Кауэрт увидел, что редактор поднял руку, постучав пальцем по своим часам. Пора было заканчивать статью. При этом уже не оставалось времени ни обсуждать ее, ни редактировать.

Все еще сидя в оцепенении перед компьютером, Кауэрт услышал у себя за спиной голос Эдны Макджи:

— Я в это не верю!

Эдна встряхивала головой, и ее светлые волосы разлетались во все стороны. В руках она держала отпечатанное признание Салливана.

— Во что не веришь? — обернулся Кауэрт.

— Что-то здесь не так, — пробормотала Эдна, не отрывая глаз от бумаги.

— Что именно?

— Видишь ли, я спешила и, конечно, просто пробежала признания Салливана во всех этих убийствах, и он, конечно, сыплет подробностями и так далее, но вот смотри! Салливан сказал, что убил парня на кассе в магазине, где продавали продукты и индейские сувениры. Это было пару лет назад на шоссе Тамайами. Салливану якобы захотелось кока-колы, он вошел в магазин, убил парня выстрелом в затылок, взял деньги из кассы и поехал дальше в Майами. Я сама занималась этим убийством и все хорошо помню. Я тогда написала статью о махинациях, связанных с индейской резервацией Миккосуки, а еще о преступлениях в районе Эверглейдса. Помнишь?

У Кауэрта перехватило дыхание.

— Что с тобой, Мэтт?!

— Да, я помню твои статьи, — спохватился журналист.

— Ну, я в основном писала о тех, кого грабят, когда они играют в бинго. — Эдна не сводила глаз с журналиста. — И о том, что индейцы организовали что-то вроде добровольной народной дружины, чтобы охранять точки, где они торгуют за наличные…

— Да-да, помню.

— Но я довольно вплотную занималась убийством того парня в магазине. Его действительно убили практически так, как рассказал Салливан. Продавца и правда застрелили выстрелом в затылок, но ведь об этом писали в газетах!.. Салливан заявил, что это сделал он, но кое-что не сходится. Салливан его не убивал, его убили трое подростков с юга, из округа Майами-Дейд. Баллистическая экспертиза показала, что продавца застрелили из их пистолета. Кроме того, один из них во всем признался. Это дело считается раскрытым. Двоим подросткам дали по двадцать пять лет тюрьмы, третьему — меньше, за сотрудничество со следствием… Следовательно, убийца известен.

— Но Салливан…

— Ну не знаю. Конечно, он был в это же время на юге Флориды… Хотя мне нужно сверить даты. Возможно, он проезжал там, когда об этом убийстве писали на первых полосах местных газет, потому что убитый был племянником одного из индейских вождей. И еще об этом убийстве была передача по телевизору, помнишь?

Кауэрт действительно припомнил и мысленно отругал себя за то, что это не пришло ему в голову во время разговора с Салливаном.

— Знаешь, Мэтт, — заявила Эдна, потрясая бумагами, — может, Салливан действительно совершил большинство преступлений, в которых признался, но наверняка не все. По крайней мере этого парня он точно не убивал. Может, он соврал, и не раз?

У Кауэрта заколотилось сердце. Сколько раз соврал Салливан?! Кого он действительно убил, а кого не убивал?! Когда Салливан говорил правду, а когда нет?! Может, Салливан врал напропалую, а Фергюсон говорил правду?!

В глазах журналиста Фергюсон снова превратился из кровожадного оборотня в несчастного чернокожего, ставшего жертвой несправедливости. Салливан так много врал, хитрил, скрывал и выдумывал, что журналист уже не в силах был понять, где правда, а где ложь.

Кто убил Джоанну Шрайвер — Салливан или Фергюсон?!

— Мне кажутся сомнительными еще несколько признаний Салливана! — продолжала Эдна. — Но зачем ему было оговаривать себя?! Неужели потому, что у него поехала крыша?! Знаешь, по-моему, все серийные убийцы страдают манией величия. Каждому из них хочется прослыть самым жестоким и кровожадным. Помнишь Хенли из Техаса? Они с сообщником прикончили двадцать восемь человек. Тогда это был рекорд. И вдруг оказывается, что Джон Гейси из Чикаго убил тридцать три человека. Что, ты думаешь, сделал Хенли?! Он позвонил из тюрьмы в полицию Хьюстона и заявил, что хочет признаться еще в нескольких убийствах, чтобы обскакать Гейси. По-твоему, это нормальные люди?!

— Конечно нет.

— Салливан сказал, что убил не менее тридцати девяти человек. — Эдна взглянула через плечо Кауэрта на его статью. — Но по-моему, ему нельзя верить на слово.

— Это точно…

— Он сообщил тебе какие-нибудь подробности об убийстве в доме на Тарпон-драйв?

— Нет, — поспешно ответил Кауэрт. — Он просто сказал, что организовал это убийство.

— Неужели он больше ничего тебе об этом не рассказал?

— Он намекал на какие-то тайные каналы, которыми можно воспользоваться в тюрьме, — заерзал на стуле журналист. — Уверял, что даже в тюрьме за деньги возможно все, но не сказал, сколько и кому заплатил.

— Очень любопытно… Конечно, нужно написать о том, что сказал тебе Салливан, но относись к этому критично!.. Как по-твоему, они обнаружили какие-нибудь улики? — Эдна кивнула в сторону детективов из округа Монро, читавших предсмертную исповедь Салливана. — Или они надеются, что ты преподнесешь им убийцу на тарелочке с голубой каемочкой?

— Эдна, прошу тебя!..

— Чего ты хочешь? Чтобы я помогла тебе проверить признания Салливана? С превеликим удовольствием! Нужно понять, кого он действительно убил, кого он мог убить, а кого совершенно точно не убивал. Да?

— Именно! Ты можешь это сделать?

— С удовольствием! Я примусь за это прямо сейчас, но мне понадобится несколько дней… А ты точно не против, если я буду работать с материалами, которые собрал ты?

— Я только за!

— Будь осторожен, — сказала Эдна, кивнув на экран монитора со статьей Кауэрта. — Не очень-то распространяйся по поводу признаний Салливана. Кто знает, сколько он наврал! Не рой себе яму, из которой тебе потом будет не выбраться!

Журналист уже не знал, смеяться ему или плакать.

— Надо отдать должное старине Салли, — пробормотала Эдна. — Он умел превратить жизнь других людей в сущий ад.

Макджи подошла к главному редактору и заговорила с ним, тряся у него перед носом пачкой бумаг. Выслушав Эдну, редактор покачал головой и поспешил к Кауэрту:

— Она права?

— Не знаю.

— Значит, придется все это проверять?

— Придется.

— А как ты решил это преподнести?

— Как слова человека, которого вот-вот казнят. Как его ничем не подтвержденные заявления. Я пишу, что никто не знает, где правда, а где ложь, и что у нас множество вопросов.

— Ладно, сделай упор на атмосферу вашего разговора, но не вдавайся в подробности того, о чем рассказал Салливан. Нужно время, чтобы все это проверить.

— Эдна обещала помочь.

— Очень хорошо. Она сказала, что прямо сейчас сядет на телефон. А когда ты сможешь продолжить работу с этим материалом?

— Мне нужно немного отдохнуть.

— Хорошо… А как насчет этих детективов?

— Сейчас поговорю с ними.

Снова взглянув на экран, Кауэрт завершил статью словами: «На этом пока заканчивается „Сага о Салливане“…»

Журналист нажал еще несколько клавиш, и его статья отправилась в другой отдел редакции, откуда ей предстояло почти немедленно перекочевать на первую полосу газеты.


Шеффер и Вайсс тряслись от негодования.

— Где?! — воскликнула женщина-полицейский, как только увидела Кауэрта.

Три машинистки раскладывали экземпляры отпечатанной исповеди Салливана на большом столе, за которым в редакции проводились летучки. Гневный возглас детектива заставил всех вздрогнуть, девушки побросали бумаги на стол и пулей вылетели из помещения. Кауэрт молча подошел к окну и стал разглядывать океан и покидавший порт белый круизный теплоход.

— Где?! — повторила Андреа. — Где Салливан рассказывает об убийстве матери и отчима?! Здесь об этом ни слова! — И она в сердцах швырнула бумаги на стол.

— Немедленно все объясните, Кауэрт! — рявкнул Вайсс, ткнув пальцем в грудь журналиста. — Хватит водить нас за нос! Или мы арестуем вас за то, что вы покрываете убийцу!

— Валяйте, — безуспешно пытаясь в свою очередь разозлиться, пробормотал Кауэрт. — В камере я хотя бы высплюсь…

— Мне уже надоели ваши угрозы в адрес моего сотрудника! — раздался за спиной у журналиста голос главного редактора отдела городских новостей. — Такое впечатление, словно вы хотите, чтобы мистер Кауэрт делал за вас вашу работу.

— Дело в том, что он все знает, но ничего не говорит, — угрожающе заявила Шеффер.

Редактор указал на стулья, предлагая всем сесть за стол и успокоиться.

— Сейчас мы во всем разберемся, — пообещал он.

— Хорошо. — Женщина-полицейский с трудом взяла себя в руки. — Кауэрт сейчас ответит на все наши вопросы, а потом мы оставим вас в покое. Идет?

Журналист кивнул, а редактор поспешно добавил:

— Пусть будет так, если мистер Кауэрт согласен. Но если вы снова начнете ему угрожать, он не станет отвечать на ваши вопросы.

Вайсс плюхнулся на стул и достал маленький блокнотик, а его напарница задала первый вопрос:

— Не могли бы вы пояснить то, что сказали мне в тюрьме штата Флорида?

Она не сводила с журналиста испытующего взгляда, и тот подумал, что так смотрят только на подозреваемых.

— Салливан заявил, что организовал это убийство.

— Это вы уже говорили. Как Салливан его организовал? Кто убийца? Где записаны эти слова Салливана? Почему их нет на кассетах?

— Салливан велел мне выключить магнитофон. Почему — я не знаю.

— Допустим… — медленно проговорила Андреа, — продолжайте.

— Салливан обронил об этом только пару слов. Вы помните, что это именно он послал меня в Исламораду. Он назвал мне улицу и номер дома и велел взять интервью у его обитателей. При этом Салливан не сказал мне, что я найду там их трупы. Он только настаивал, чтобы я туда отправился…

— И прежде чем туда поехать, вы не потребовали от Салливана никаких объяснений?

— Он не стал бы мне ничего объяснять. Кроме того, его очень скоро должны были казнить, поэтому я поехал, не задавая никаких вопросов. Вам это кажется странным?

— В целом не очень, продолжайте.

— Когда я снова встретился с Салливаном, он потребовал, чтобы я описал ему то, что увидел в доме. Он хотел знать все, например в каких позах сидели убитые. Больше всего ему хотелось узнать, мучились ли они перед смертью. Я подробно описал ему трупы, и это доставило ему удовольствие. Я спросил, чему он радуется, а он ответил, что это он их убил. На вопрос, как он это сделал, он ответил, что даже в тюрьме за деньги можно все. Я пытался выяснить, сколько и кому он заплатил и как он организовал это убийство, но он сказал, что я сам должен это узнать, а он никого не предаст перед смертью. — Кауэрт сам удивился тому, как гладко он врет.

— Как вы думаете, есть ли связь между убийством на Тарпон-драйв и тем, что Салливан признался вам во всех остальных убийствах?

«Очень хороший вопрос!» — подумал Кауэрт и вновь солгал:

— Не знаю.

— Вы считаете, Салливан говорил вам правду?

— Иногда — да. Например, когда он отправил меня на Тарпон-драйв, он, безусловно, знал, что там должно что-то произойти. Он знал, что его мать и отчима должны убить. Думаю, он сам этого добился, но чем и как он расплатился с убийцей, я не знаю.

— Хорошо! — Шеффер резко встала. — Благодарю вас, возможно, вы вспомните еще что-нибудь, что может нас заинтересовать?

— Если вспомню, обязательно с вами свяжусь.

— Нам хотелось бы изучить кассеты, на которые записана исповедь Салливана.

— Мы рассмотрим возможность вам их предоставить, — вставил редактор.

— Они могут являться вещественными доказательствами, — прищурившись, проговорила детектив.

— Нам еще нужно их переписать. Может, к вечеру… А пока вы можете взять отпечатанный текст.

— Хорошо, — согласилась Андреа.

Кауэрт покосился на редактора. Женщина-полицейский внезапно стала подозрительно сговорчивой.

— Возможно, мне придется с вами еще связаться, — обратилась она к журналисту. — Вы никуда не собираетесь уезжать?

— Я поеду домой и лягу спать.

— Я свяжусь с вами насчет кассет.

— По этому вопросу звоните мне, — сказал редактор.

Шеффер кивнула, а Вайсс убрал блокнот в карман.

— И вот еще что, — вдруг добавила Андреа, — на пресс-конференции после казни Салливана вы заявили, что он говорил с вами об убийстве девочки в Пачуле.

— Да. — Кауэрт внутренне содрогнулся.

— Но на кассетах об этом тоже ничего нет.

— Я же сказал, что он велел мне выключить магнитофон.

— Так я и подумала, — усмехнулась Шеффер и, немного помолчав, добавила: — Только вот в записи нет слов Салливана «Выключите магнитофон!» или чего-нибудь в этом роде.

— Он упомянул об убийстве Джоанны Шрайвер, когда рассказывал об убийстве своей матери и отчима, — вывернулся Кауэрт.

— Вот как! Странно, что вы об этом раньше не упомянули, очень странно. В записи есть все об остальных убийствах, а об этих двух — ни слова. Ни слова об убийстве, благодаря которому вы познакомились с Салливаном, и ни слова об убийстве, на котором ваше знакомство с ним закончилось. Очень странно, вы не находите?

— Не знаю, Салливан и сам был очень странным человеком.

— Вы тоже странный человек, мистер Кауэрт, — заявила Андреа.

Детективы направились к выходу, и Кауэрт мельком отметил развитые мышцы на ногах у женщины. Скорее всего, раньше она наверняка занималась бегом, но сейчас выглядела усталой и несчастной. Журналисту очень хотелось надеяться, что Шеффер поверила его словам.

Редактор тоже проводил глазами детективов и тяжело вздохнул:

— Мэтти, она ведь не поверила ни единому твоему слову. Ты рассказал ей правду о вашем разговоре с Салливаном?

— Да, почти.

— Но прозвучало это очень неубедительно. Что вообще происходит?

— Да ничего. Просто Салливан был таким человеком — он любил загадывать загадки, он все время всем их загадывал, и мне тоже. Так он развлекался в свободное от умерщвления людей время.

— А что насчет двух убийств, о которых спрашивали детективы?

— Дело в том, что Салливан как-то по-разному относился к своим преступлениям. — Журналист изо всех сил старался говорить убедительно. — Два убийства, о которых спрашивали детективы, чем-то отличались для него от всех остальных. Может, другим он придавал меньше значения или якобы сознался в них просто для того, чтобы люди содрогались, вспоминая о нем. Я не психолог, я в этом не разбираюсь.

— Ты пишешь об этом в своей статье?

— Ну да, что-то в этом роде.

— Прошу тебя: будь осторожен. Если ты в чем-то хоть чуточку сомневаешься, не пиши об этом вообще или сначала как следует в этом разберись. Всегда можно будет написать еще одну статью.

— Я постараюсь.

— Да уж постарайся. Ведь уже сейчас возникает множество вопросов. Например, кого не захотел выдавать Салливан. Кто этот загадочный убийца? Ты ведь попытаешься это узнать, пока Эдна проверяет данные о других убийствах, которые якобы совершил Салливан, правда?

— Конечно.

— Это будет настоящая сенсация! Накануне собственной казни серийный убийца организует убийство своей матери и отчима! Кто их убил? Продажный работник тюрьмы? Адвокат? Кто-то из заключенных? Отдохни и принимайся за работу. Ты знаешь, с чего начать?

— Разумеется, — ответил Кауэрт. Он прекрасно понимал, что его расследование начнется и закончится одним и тем же человеком — Робертом Эрлом Фергюсоном.


Несмотря на усталость, Мэтью просидел в редакции до самого вечера. Он забыл о журналистах, поджидавших его у входа с телекамерами, но когда руководители всех телевизионных каналов достали его главного редактора, Кауэрт спустился к ним и что-то промямлил в ответ на шквал вопросов. Разочарованные, они не разошлись и после того, как Кауэрт вновь вернулся в свой кабинет. Ему обрывали телефон, желая взять интервью, но он просто сидел и ждал, когда сможет незаметно скрыться под покровом темноты. Взяв свежий номер газеты, он медленно прочитал свою статью, словно собственный текст внушал ему ужас. Для вечернего выпуска газеты он чуть-чуть переделал статью, сделав акцент на загадочности слов и поступков казненного убийцы. Потом Кауэрт поговорил с Эдной Макджи и редактором отдела новостей, старательно делая вид, что координирует с ними свою работу, и спустился на грузовом лифте на первый этаж мимо отдела компьютерной верстки, рекламного отдела, кафетерия и типографии. Стекла звенели от грохота печатных станков, из которых выходили сотни тысяч экземпляров газеты, и пол под ногами Кауэрта дрожал.

Фургон для перевозки мебели доставил журналиста почти к самому дому. Сунув под мышку утренний номер газеты, Кауэрт зашагал по тротуару. На город уже опускалась ночь, никто не обращал на него внимания, и он немного успокоился.

Подойдя к дому, Кауэрт огляделся по сторонам в поисках карауливших его журналистов или детективов из округа Монро, которые вполне могли устроить за ним слежку. Улица была пустынной, и журналист, стараясь держаться в тени, проскользнул в свой подъезд. Впервые с того дня, как он поселился в этой недорогой квартире, он пожалел о том, что при входе в дом нет охраны. Потоптавшись перед лифтом, Кауэрт передумал и помчался вверх по лестнице.

Оказавшись в разгромленной им же самим квартире, Мэтью перевел дух, подошел к окну и стал разглядывать темный океан, где гасли отблески огней большого города, падавшие на его беспокойные черные волны.

Кауэрт ощущал полное одиночество, даже не подозревая, что за ним пристально наблюдают, ожидая, когда он сделает следующий ход.

Андреа Шеффер сидела в машине за целый квартал до дома журналиста, внимательно наблюдая в бинокль ночного видения за тем, как он крадется, прячась от света уличных фонарей. Она была так сосредоточена на этом занятии, что не заметила Тэнни Брауна, скрывавшегося в тени соседнего здания. Лейтенант поднял голову и стал ждать, когда в квартире Кауэрта загорится, а потом снова погаснет свет и когда уедет машина, из которой кто-то следил в бинокль за журналистом. Потом полицейский из Пачулы крадучись двинулся к его дому.


Глава 14

Признание


У двери в квартиру Тэнни Браун постоял, прислушиваясь, но сюда доносился только далекий шум города да жужжание какого-то насекомого, самозабвенно бившегося о лампу. Внезапно в соседней квартире кто-то громко захохотал, и лейтенант вздрогнул. Но из квартиры журналиста по-прежнему не доносилось ни звука. Взявшись за дверную ручку, лейтенант Браун осторожно ее повернул, но дверь была заперта.

Лейтенант тихо чертыхнулся: ему очень не хотелось стучаться домой к Кауэрту. Он предпочел бы, как тать в ночи, потихоньку проскользнуть в квартиру к журналисту, возникнуть как привидение в его спальне и потребовать от ошеломленного хозяина квартиры немедленно сказать всю правду.

За спиной у детектива что-то лязгнуло и загудело. Браун отскочил от двери журналиста и машинально схватился за пистолет, но это был всего лишь лифт, проследовавший на верхние этажи. Оставив в покое пистолет, детектив снова шепотом выругал себя за то, что так нервничает. Покосившись на дверь Кауэрта, лейтенант понял, что, если кто-нибудь заметит, что он здесь ошивается, его, несомненно, примут за злодея и вызовут полицию, в чем, собственно говоря, не было особой необходимости, так как он сам был полицейским.

Переведя дух, Тэнни постарался побороть усталость, привести в порядок мысли и сосредоточиться на том, что его привело сюда. Вспомнив об этом, лейтенант вспыхнул от гнева и решительно постучал в дверь.


Сидя по-турецки на полу своей разгромленной квартиры, Кауэрт решал, что делать дальше. Когда раздался громкий стук в дверь, он сначала оцепенел, как дикое животное, ослепленное ярким солнцем, а потом ему захотелось спрятаться под кровать. Однако он встал и, пошатываясь, побрел к двери.

— Кто там? — собравшись с духом, спросил он.

— Лейтенант Тэнни Браун. Мне нужно с вами поговорить. Откройте!

Приоткрыв дверь, Кауэрт невесело усмехнулся:

— Сегодня за мной охотятся все. Я думал, это опять несносные журналисты.

— Здесь только один несносный журналист, и это вы, — парировал лейтенант Браун. — А я работаю в полиции.

— И все-таки я уверен, вы сейчас засыплете меня вопросами, как настоящий журналист… Кстати, как вы узнали мой адрес? Меня нет в телефонной книге, а в редакции вам не стали бы его говорить.

— Очень просто, — ответил детектив сквозь приоткрытую дверь. — Когда вы всеми силами старались выпустить Фергюсона на свободу, вы дали мне свой домашний телефон. А я просто позвонил в телефонную компанию, и они сообщили мне ваш адрес в интересах следствия.

— Я мог бы и догадаться, что вашего визита сегодня не миновать, — покачал головой журналист. — Сегодня вообще жуткий день.

— Мне что, так и стоять в коридоре или вы все-таки впустите меня?

— Заходите, конечно, — широко распахнув дверь, ответил Кауэрт. — Я все равно хотел поговорить с вами на днях.

— Может, включите свет? — спросил лейтенант Браун.

Журналист щелкнул выключателем, и Тэнни стал удивленно озираться по сторонам:

— Что у вас тут стряслось, Кауэрт? Ограбление?

— Нет, просто у меня было плохое настроение… А убираться я не стал, ибо этот бардак соответствует моему душевному состоянию.

Кауэрт поставил на ножки перевернутое кресло и указал на него полицейскому, а сам уселся на диван, предварительно сбросив с него на пол какие-то бумаги.

— Я устал, — признался журналист и потер кулаками глаза. — Я почти не спал.

— Я тоже почти не спал, — сказал лейтенант Браун. — Слишком много вопросов осталось без ответов.

— Я вас понимаю, — улыбнулся журналист. — Так задавайте же ваши вопросы!

— Что происходит?

— Сам не знаю.

— Уилкокс сказал мне, что после разговора с Салливаном на вас лица не было. Почему?

— Так вот что сказал Уилкокс! — поморщился Кауэрт. — Это на него похоже: он чертовски хладнокровен. Он и бровью не повел, когда перед ним на электрическом стуле поджарили человека.

— Ну и что? Неужели вы обливались слезами, когда казнили Салливана?

— Нет, не обливался, но все-таки…

— Вы с Брюсом разные люди, — перебил Тэнни Браун.

— Вполне возможно, — кивнул журналист. — Откуда мне знать? Чужая душа — потемки… А вы, значит, желаете знать, что именно меня расстроило? Неужели вы смогли бы равнодушно выслушать признание в многочисленных убийствах?

— Нет, признания в убийствах никогда не оставляют меня равнодушным.

— Не оставляют вас равнодушным? Значит, смерть пробуждает в вас интерес? Ну конечно же, как я мог забыть! Она же интересует вас с профессиональной точки зрения, почти как Блэра Салливана…

— В известном смысле да, но все-таки вы не совсем правы, сравнивая меня с этим маньяком.

Брауну показалось, что взъерошенный журналист, восседавший на диване посреди разгромленной квартиры, над ним издевается. Лейтенанту захотелось схватить Кауэрта за шиворот и трясти его до тех пор, пока из него не посыплются ответы на все интересующие его вопросы.

Откинувшись на спинку дивана, журналист как ни в чем не бывало продолжал:

— Старина Салли не закрывал рот. Он рассказывал мне о том, как убивал стариков и старух, юношей и девушек, мальчиков и девочек, а также сотрудников автозаправочных станций, туристов, продавцов в магазинах и случайных прохожих. Он резал их, стрелял, душил собственными руками, бил до смерти бейсбольными битами, строгал на куски и топил. Салливан старался превзойти самого себя, придумывая все более и более жестокие способы расправы с людьми. Слушать это было страшно. Куда, по-вашему, катится общество, если в нем существует такое зло?! А я слушал это несколько часов. Думаете, очень сложно расстроиться, выслушав такую исповедь?

— Нет, не сложно.

— Но вы все-таки считаете, что я расстроился не из-за этого?

— Да.

— Вы думаете, меня взволновало что-то другое, и приехали сюда из самой Пачулы, чтобы узнать, что именно? Я тронут вашей заботой.

— Лично вы меня не очень волнуете.

— Почему-то именно так я и думал, — печально усмехнулся Кауэрт. — Может, хотите чего-нибудь выпить, лейтенант, пока мы с вами тут ломаем копья?

Немного подумав, Тэнни Браун кивнул с таким видом, будто делает журналисту большое одолжение. Кауэрт удалился на кухню и вернулся с двумя стаканами, бутылкой виски и шестью банками пива.

— Могу предложить вам дешевый виски и пиво. Именно это пили журналисты в газете моего отца. Налейте полный стакан пива, отпейте глоток и долейте в стакан виски. Получится волшебный напиток. Прекрасно снимает усталость в конце рабочего дня. Помогает забыть о бесконечном тяжелом труде почти за бесплатно. Сейчас этот коктейль будет очень кстати.

Налив два стакана пива, Кауэрт проделал описанную процедуру, а потом несколькими быстрыми глотками осушил половину стакана.

Тэнни Браун последовал его примеру. Напиток обжег горло и согрел желудок.

— Адская смесь, — сказал он, — по отдельности виски и пиво намного приятней.

— Согласен, — кивнул Кауэрт. — В этом-то и весь фокус. Берешь два прекрасных напитка, губишь их, смешав друг с другом, а потом наслаждаешься их распитием.

— Впрочем, может, это не так уж и плохо, — заявил детектив, сделав еще глоток.

— Ко всему можно привыкнуть. — Журналист снова наполнил стаканы. — Скажите на милость, Браун, с какой стати я должен вам что-то рассказывать? Когда я в первый раз приехал в Пачулу с вопросами о Фергюсоне, вы спустили на меня своего цепного пса Уилкокса и не очень-то мне помогали. А проявили ли вы интерес к истине, когда я показал вам, где спрятан нож? Или вас больше волновало, как бы не развалилось сфабрикованное вами против Фергюсона дело, а? Почему я должен вам помогать?

— Только потому, что я тоже могу помочь вам.

— Вряд ли вы можете мне помочь, — покачал головой Кауэрт. — И даже если бы вы могли, это все равно не аргумент.

— Послушайте, — заерзал в кресле полицейский, — мы оба с вами впутались в какую-то историю. Нам нужно во всем разобраться!

— Нужно, — согласился журналист.

— Но я не понимаю, в чем, собственно, дело! Может, все-таки просветите меня?

Откинувшись на спинку дивана, Кауэрт уставился в потолок, прикидывая, что стоит говорить полицейскому, а что — нет.

— Все как всегда, — наконец проговорил он.

— Что?!

— Это я о репортерах и полицейских.

— В самом лучшем случае они друзья поневоле, — кивнул Браун.

— У меня был один друг, — сказал Кауэрт. — Он, как и вы, работал в полиции, в убойном отделе. Он говорил, что мы с ним заинтересованы в одном и том же, но по разным причинам. Поначалу каждый из нас не мог понять мотивы поступков другого. Он думал, что меня интересуют только сенсации, а я думал, что ему нужно только поскорей отрапортовать о раскрытии дела и получить награду. Его рассказы помогали мне писать интересные статьи, а в моих статьях я выставлял его в очень выгодном свете. Так мы помогали друг другу. При этом мы хотели узнать одно и то же, нуждались в одних и тех же сведениях, зачастую прибегали практически к одним и тем же методам, но совсем не доверяли друг другу. Мы словно шли в одном направлении по разным сторонам одной улицы, никогда не переходя ее. Прошло очень много времени, прежде чем я понял, что мы не так уж отличались друг от друга, как казалось.

Тэнни Браун воздал должное очередной порции виски с пивом, благоприятно воздействовавшего на его взвинченные нервы, и заявил:

— Детективы, по самой природе своей работы, не доверяют лицам, действия которых не могут контролировать. Особенно если в распоряжении этих лиц находятся какие-нибудь нужные им сведения.

— Забавная ситуация, — снова усмехнулся журналист. — Вы всеми силами пытаетесь выудить из меня то, что я знаю. Обычно все наоборот — это я стараюсь развязать язык таким людям, как вы.

— На самом деле меня интересует только одна вещь, — с недоброй усмешкой заявил детектив из Пачулы. — Я еще не настолько пьян, чтобы о ней позабыть. Кроме того, во всем городе не найдется столько виски и пива, чтобы заставить меня забыть об этом.

Кауэрт подался вперед:

— Я знаю то, что интересует вас, лейтенант, а вы знаете то, что интересует меня. Давайте заключим сделку.

— Какую? — Тэнни Браун отставил в сторону стакан.

— Меня интересует признание Роберта Эрла Фергюсона. Расскажите мне правду о его признании, и я расскажу вам правду о нем самом.

— Видите ли, мистер Кауэрт… — Полицейский выпрямился в кресле. — Если родиться и прожить всю жизнь в маленьком городе, очень сильно проникаешься тем, что́ тебя окружает, и достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы понять, что что-то не так, — ну, например, дуновения утреннего ветерка, запахов во дворе, дневной жары и вечерней прохлады. Жизнь в маленьком городе напоминает хорошо знакомое музыкальное произведение, при исполнении которого режет ухо любая фальшивая нота. Конечно, и в маленьких городах происходят страшные вещи. Пачула гораздо меньше Майами, но и в Пачуле мужья бьют жен, а подростки принимают наркотики. У нас есть и проститутки, и ростовщики, и рэкетиры, и убийцы. Все как у людей. Просто это не очень заметно.

— А как насчет Фергюсона?

— В нем было что-то не то с самого начала. Я чувствовал, что он выжидает подходящего момента, чтобы кого-нибудь убить. Я чувствовал это по тому, как он двигался, разговаривал, и даже по тому, как он усмехался, увидев меня. Фергюсон — хищник по природе. Он не может не убивать. В свое время он набрался городских манер, но от жизни в большом городе стал только злее. Он всех ненавидит. Он ненавидит и меня, и вас, и всё вокруг себя. Он ходил и ждал того момента, когда его терпение иссякнет и он даст волю своей ненависти. При этом он знал, что я ни на секунду не спускаю с него глаз. Он знал, что я жду. И знал, что я знаю, что он знает, что я жду.

Взглянув на исказившееся лицо детектива, Кауэрт понял, что с чувством ненависти знаком не только Фергюсон, и пробормотал:

— Хотелось бы побольше подробностей.

— А никаких особых подробностей не было. Одна девушка рассказала, что Фергюсон все время шел за ней, когда она возвращалась домой. Другая — что он настойчиво предлагал ей сесть к нему в машину, якобы просто для того, чтобы ее подвезти. Потом заметили, как он в полночь катается по улицам с выключенными фарами. Тем временем в соседних округах кто-то нападал на женщин и насиловал их, но против Фергюсона не было никаких улик. Затем патрульные полицейские обнаружили его сидящим в машине возле школы перед самым окончанием уроков. Это было за неделю до убийства Джоанны Шрайвер, и Фергюсон так и не смог объяснить полицейским, кого он дожидался возле школы. Я даже проверил его по национальной базе данных преступников. Я даже звонил в полицию штата Нью-Джерси, чтобы узнать, не стои́т ли он там на учете, но Фергюсон нигде не засветился.

— А потом убили Джоанну Шрайвер?

— Да, — вздохнул Браун, — потом убили Джоанну Шрайвер.

— Говорите всё! — подбодрил детектива Кауэрт. — Ничего не скрывайте!

— Она была лучшей подругой моей дочери, — пробормотал Тэнни. — Она была и моим другом тоже. А ее отец унаследовал магазины хозяйственных товаров после своего отца, который взял меня к себе на работу. Я подметал помещение после школы. Цвет моей кожи значил для него очень мало в те времена, когда для всех остальных он значил очень много. Вы помните, как обстояли дела во Флориде в начале шестидесятых годов? Вы помните марши куклуксклановцев с горящими крестами? И в это время он дал мне работу, чтобы я скопил денег на учебу в колледже. А когда я вернулся из Вьетнама, он устроил меня в полицию. Он задействовал все свои связи, кому-то звонил, напоминал об одолжениях, которые когда-то кому-то делал. Думаете, я этого не оценил? А его сын был моим другом. Он орудовал шваброй рядом со мной. Мы делились друг с другом радостями и бедами, вместе мечтали о будущем. Наверное, вы этого не знаете, но в те времена белые редко дружили с черными. Этого я тоже не позабыл. А потом стали дружить наши дети. Если вы понимаете, что это значит, вам станет ясно, почему я теперь не сплю по ночам… А знаете ли вы, как сильно человек может ненавидеть себя за то, что он не смог предотвратить что-то столь же неизбежное, как закат солнца?

— Пожалуй, знаю, — пробормотал Кауэрт.

— Понимаете ли вы, что такое — совершенно точно знать, что должно случиться что-то страшное, и быть не в состоянии этому помешать?.. И вот это страшное происходит. Более того, под самым вашим носом убивают дорогого вам человека! Разбивают сердце вашего друга, а вы совершенно не способны этому помешать!.. — Разгневанный лейтенант Браун вскочил на ноги и в бессильной ярости сжал кулаки. — Теперь понимаете? До вас начинает доходить, что именно произошло?!

— Да.

— А этот мерзавец сидел себе и ухмылялся. Он просто издевался над нами. Он думал, что ему ничего не будет. Тогда Брюс Уилкокс покосился на меня, а я кивнул ему и вышел. Вы думаете, мы добились признания Фергюсона силой? И не ошибаетесь. Все именно так и было! — заявил полицейский, взмахнув кулаком. — Да, мы били его. В том числе телефонными книгами. Именно так, как вам и сообщил этот негодяй… Но мы могли бы свернуть ему шею, а он все равно ничего не сказал бы. Он только смеялся нам в лицо. Его трудно испугать. Кроме того, он физически гораздо крепче, чем кажется… Жаль все-таки, что мы его тогда не прикончили!.. Что ж, если сила не помогала, оставалось только его запугать. Но он не боялся нас с нашими побоями. Что же нам оставалось делать?! — Браун задрал штанину, под которой был маленький револьвер в кобуре.

— Значит, его все-таки заставил признаться пистолет? — пробормотал журналист.

— Нет, — воскликнул лейтенант, — его заставил признаться страх!

Внезапно Тэнни выхватил револьвер из кобуры, прицелился в Кауэрта и со зловещим щелчком взвел курок.

У журналиста замерло сердце.

— Его заставил признаться страх, мистер Кауэрт. Фергюсон не мог знать, на что я способен, если довести меня до белого каления.

Огромный Тэнни Браун подался вперед и ткнул ледяным стволом оружия прямо в лоб журналисту.

— Я больше не желаю ждать! — заявил Браун. — Говорите!

Журналист был не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. С трудом отведя глаза от черного отверстия в стволе револьвера, он выдавил:

— Вы хотите меня застрелить?

— А вы сами как думаете? Как, по-вашему, я отношусь к вам, после того как вы заявились в Пачулу с вашими проклятыми вопросами?

— Если бы не я, их задал бы кто-нибудь другой, — прохрипел Кауэрт.

— И вы считаете, у меня не возникло бы непреодолимого желания убить этого человека?

Журналист ощущал почти панический страх. Он не сводил глаз с пальца детектива, дрожавшего на спусковом крючке.

«Боже мой! — почти теряя сознание от ужаса, подумал Кауэрт. — Он же сейчас выстрелит!!!»

— Говорите! — ледяным тоном произнес Тэнни Браун. — Считаю до трех. Раз…

— Ладно! — завопил журналист. — Я все скажу! Только уберите револьвер!

— Два!

— Вы были правы! С самого начала вы были совершенно правы!

— Вот видите, — усмехнулся лейтенант, — заставить человека говорить совсем не сложно.

— Я тут ни при чем! Не убивайте меня! — взмолился Кауэрт.

— Хорошо. — Тэнни Браун положил револьвер на подлокотник кресла и взял в руку стакан. — Убить вас я еще успею. — Сделав пару глотков, детектив немного успокоился и сказал: — Чему вы удивляетесь? Вы, журналисты, сами всегда жалуетесь, что вас ненавидят за то, что вы часто приносите дурные вести.

— Да, но нас не каждый раз убивают за это! — Кауэрт почувствовал облегчение и подумал: «Выходит, под дулом револьвера ничего не стоит оговорить себя даже ни в чем не повинному человеку!»

— Наш устав, — сказал Браун, — не рекомендует использование таких приемов, однако вы были правы, когда считали, что мы добились признания от Фергюсона угрозами. Но все не так просто, как кажется.

— В каком смысле?

— Дело в том, что мы угрозами добились признания Фергюсона в том, что он совершил на самом деле.

— Это вы так считаете, — возразил журналист.

— Да, — откинувшись на спинку кресла, заявил Браун, — и никогда не прощу себя за то, что, при всем своем опыте, стал добиваться от него признания угрозами. Я же прекрасно понимал, что́ будет, если об этом станет известно. Это все равно что на полной скорости вылететь на песок. Ехали себе припеваючи, и вот машину уже заносит, и, что бы вы ни делали, она больше не слушается руля, и вас выбрасывает в кювет… Но видите ли, мы рассчитывали, что нам все сойдет с рук. Своим поведением в суде Фергюсон восстановил против себя всех присяжных. Его старый адвокат вообще давно выжил из ума. Мы добились того, чтобы Фергюсона отправили в камеру смертников, где ему самое место, лишь чуть-чуть исказив правду, и я уже надеялся, что все кончено и Джоанна Шрайвер больше не будет являться мне в ночных кошмарах…

— Мне тоже снятся кошмары…

— А потом появились вы, с вашими проклятыми вопросами. Вы разгадали все наши хитрости и уловки. Вы поняли, что Фергюсона осудили без достаточных на то оснований… Знаете, чем ближе вы были к истине, тем больше я вас ненавидел, — признался полицейский и подлил себе виски.

— Зачем же вы признались в том, что Уилкокс надавал Фергюсону пощечин?! Я бы сам не смог этого доказать.

— Помните, как Уилкокс вышел из себя в разговоре с вами? — пожал плечами Браун. — После этого вы вряд ли бы усомнились в том, что он способен дать подозреваемому по морде. Поэтому я решил утаить всю правду, раскрыв вам только маленькую ее часть…

— Понятно, — невесело рассмеялся Кауэрт. — Однако у меня для вас есть одно очень важное известие.

— Знаю, — кивнул детектив, — конечно, я не в курсе того, что именно сказал вам Блэр Салливан, но, кажется, уже обо всем догадался.

— Как вы охарактеризовали Роберта Эрла Фергюсона? — спросил журналист.

— Он прирожденный убийца!

— Возможно, вы правы, а может, и ошибаетесь. Я пока не знаю… Вы любите музыку?

— Да.

— Какую?

— В основном популярную — соул шестидесятых, рок. Они напоминают мне о молодости. Когда я ее слушаю, дочки называют меня ископаемым.

— Как насчет Майлса Дейвиса?

— Мне он нравится.

— Мне тоже.

Подойдя к стереосистеме, Кауэрт вставил кассету и повернулся к полицейскому.

— Давайте послушаем финал этой композиции, — произнес журналист и нажал кнопку.

В комнате зазвучал джаз.

— Я прилетел сюда из Пачулы не на концерт! — удивился Браун.

— Мы слушаем знаменитые «Испанские зарисовки», — невозмутимо продолжил Кауэрт, — критики считают это сочинение Дейвиса важнейшей вехой в развитии американской музыки. Эта одновременно нежная и жесткая музыка не оставляет равнодушным ни одного слушателя. При этом вы ошибаетесь, рассчитывая на умиротворяющий финал…

Внезапно вместо приглушенных звуков духовых инструментов раздался хриплый голос Блэра Салливана. Полицейский подскочил в кресле, подался в сторону магнитофона и весь превратился в слух.

«Я расскажу вам всю правду о печальной участи Джоанны Шрайвер… Милая маленькая Джоанна!» — издевательским тоном произнес серийный убийца.

«Номер сорок?» — подсказал ему Кауэрт, и Салливан расхохотался.

Журналист и детектив в гробовом молчании прослушали запись. Когда она завершилась, они какое-то время молча смотрели друг на друга.

— Я так и знал! — первым очнулся Браун. — Какой же подлец этот Фергюсон!

Кауэрт кивнул.

Вскочив на ноги, лейтенант замолотил кулаками по воздуху, словно, прослушав запись, получил заряд энергии.

— Ну держись, Фергюсон! — воскликнул он. — Теперь ты от меня не уйдешь! Попался!

— Никто никуда не попался, — печально пробормотал сникший журналист.

— Как это?! — возмутился полицейский и уставился на магнитофон. — Кто еще слышал эту запись?

— Только мы с вами. Больше никто.

— Значит, вы ничего не сказали об этом детективам из округа Монро?

— Пока нет.

— А вы хоть понимаете, что тем самым вы скрываете от следствия важную улику?! Речь все-таки идет об убийстве двух человек! Ваши действия можно рассматривать как преступление!

— Какую еще улику?! Слова свихнувшегося лживого маньяка, обвинившего другого человека в убийстве? Какой вес имеют утверждения этого сумасшедшего?

— Но это же его признание! Он говорит об убийстве своей матери и отчима. Он говорит о том, кто их убил. Он признался в этом перед самой казнью, а предсмертные исповеди имеют вес в суде!

— Салливан — закоренелый лжец! Он лгал напропалую. Наверное, он уже сам не понимал, где заканчивается ложь, а где начинается правда.

— Глупости! По-моему, он говорил вполне убедительно.

— Вам так кажется потому, что вам этого хочется. А если я скажу вам, что Салливан уже уличен во лжи? Что он признался в преступлениях, которые никоим образом не мог совершить? Этот сумасшедший страдал манией величия. Он желал, чтобы человечество вечно помнило его благодаря злодеяниям, которые он якобы совершил. Еще немного — и он признался бы мне, что своей рукой застрелил президента Кеннеди и знает, где закопан труп Джеймса Риддли Хоффа,[12 - Джеймс Риддли Хоффа (1913 г. — не ранее 30 июля 1975 г.) — американский профсоюзный лидер, неожиданно исчезнувший при загадочных обстоятельствах. Его исчезновение породило множество слухов.] потому что лично его прикончил. Неужели ему было трудно соврать и об этом убийстве?

— Не знаю, все может быть, — пробормотал полицейский.

— Кроме того, Салливан вполне мог, по каким-то своим соображениям, оговорить Фергюсона. Не отправляться же к Салливану в преисподнюю, чтобы узнать правду!

— Я бы отправился, — заявил Браун.

— Я бы тоже.

— Не сомневаюсь, — буркнул полицейский.

— Почему?

— Потому что понимаю, как вам важно доказать невиновность Фергюсона. Теперь мне ясно, почему вы с досады перевернули у себя в квартире все вверх дном.

Кауэрт только махнул рукой.

— Еще бы! — безжалостно продолжал лейтенант. — А как же Пулицеровская премия, карьера, репутация?! Наверняка вам очень хотелось уничтожить признание Салливана.

— Но я же его не уничтожил, — развел руками журналист.

— Конечно! Ведь как бы вы ни старались спрятать голову в песок, вам все равно не забыть труп девочки у грязного болота!

— Это правда.

— Выходит, вы тоже чувствуете себя обязанным исправить то, что натворили!

С грустной улыбкой журналист отхлебнул из стакана. Тэнни Браун немного успокоился и присел на самый край кресла, словно в любой момент готов был вскочить.

— Ну хорошо, — сказал наконец Кауэрт, — вы все-таки детектив. Что бы вы сделали в первую очередь? Отправились бы сразу к Фергюсону?

— Может, да, а может, и нет, — покачал головой полицейский. — Лиса не попадет в капкан, если его поставить кое-как.

— Если о лисе вообще может идти речь…

— Некоторые слова Салливана можно проверить в Пачуле, — подумав, продолжил лейтенант Браун. — Может, стоит снова поговорить с его бабкой и обыскать их дом? Ведь сказал же Салливан, что Фергюсон спрятал еще какие-то вещи. Давайте проверим, не соврал ли он на этот раз. Начав с этого, мы, может, сумеем потом отличить ложь от правды.

— Все это так, но глупо надеяться, что дома у бабушки Фергюсона висит снимок, на котором ее внук запечатлен в момент убийства Джоанны Шрайвер, — возразил Кауэрт. — А в противном случае толку от этого визита не будет. Вы и сами прекрасно понимаете: вы избили Фергюсона, чтобы добиться от него признания, и теперь вам нельзя его и пальцем тронуть. Никто не позволит возбуждать против него новое дело, и ни один судья не согласится его рассматривать… И еще, если мы там появимся, его старая хитрая бабка сразу почует неладное и доложит внуку!

Браун нехотя согласился, но упрямо заявил:

— И все-таки я должен знать!..

— Я тоже! — перебил его журналист. — Подумайте лучше об убийстве на Тарпон-драйв. Если убийца действительно Фергюсон, вы сможете взять его за жабры. А точнее, мы сможем взять его за жабры — вы и я!

— Думаете, все этим и кончится? Фергюсон отправится в камеру смертников за убийство матери и отчима Салливана — и делу конец?

— Надеюсь, что да.

— Не стоит полагаться на надежды, везение и молитвы, — покачал головой полицейский. — Кроме того, трупы на Тарпон-драйв и Фергюсона пока связывает только голословное утверждение Салливана. На что вы рассчитываете? На то, что при Фергюсоне будет орудие убийства? Или, может, в день убийства он оплатил своей кредитной картой билет на самолет или взятый напрокат автомобиль? Или кто-нибудь видел его на Тарпон-драйв? Или он где-нибудь об этом проболтался? Думаете, Фергюсон так глуп, что оставил на месте преступления отпечатки пальцев, или свои волосы, или какие-нибудь другие улики, с которыми ваши знакомые детективы из округа Монро поделятся с вами, не задав вам ни одного вопроса? Нет, боюсь, Фергюсон уже слишком опытный убийца, чтобы оставлять улики.

— Я же ни в чем не уверен. Я даже не знаю, действительно ли Фергюсон убийца.

— Если убийца не он, кто же тогда убил этих людей? Думаете, Салливан мог договориться в тюрьме с кем-то еще?

— Я знаю только одно: Салливан был большим мастаком на загадки и хитрости.

— Вот и угодил на электрический стул.

— Может, он всю жизнь сознательно шел к этому, чтобы заработать посмертную славу?..

— Вот этого я не знаю. — Поудобнее устроившись в кресле, полицейский взял пистолет и стал поглаживать его вороненый металл. — Я знаю только то, что вас никак не отучить от вашей проклятой профессиональной объективности, в какие бы истории вы из-за нее ни вляпывались.

— Вы тоже вляпались в историю, потому что били человека, чтобы добиться признания, из-за которого его приговорили к смертной казни! — огрызнулся Кауэрт.

— Лучше вспомните, как Салливан назвал человека, убившего его мать и отчима, — «кровожадный убийца»! — отмахнувшись от журналиста, воскликнул Тэнни Браун. — Неужели у вас не бегут мурашки по коже от того, что́ из этого следует?! Какой еще грех вы хотите взять на душу из-за своего бездействия, своей знаменитой «объективности»?!

— Нет, — решительно заявил Кауэрт, — довольно с меня убийств! Этому нужно положить конец. Давайте действовать! Могу я считать, что мы с вами договорились?

— О чем?

— Сам не знаю.

— Тогда будем считать, что договорились, — усмехнулся полицейский.

Они переглянулись. Оба чувствовали непреодолимое желание докопаться до правды, проблема была лишь в том, что правда, устраивавшая одного из них, была неугодна другому.

— А что детективы из округа Монро? — спохватился Кауэрт.

— Пусть пока поработают сами. Я должен своими глазами увидеть, что там произошло.

— Но они от меня не отстанут. Мне кажется, в этом деле, кроме меня, им больше не за что зацепиться.

— Поживем — увидим. Думаю, сейчас они начнут шерстить тюрьму штата Флорида, в Старке. По крайней мере, я сам поступил бы так, если бы не услышал сейчас слов Салливана.

— А ведь вы только что обвиняли меня в том, что я скрываю улики от правосудия! В сущности, в том, что я преступаю закон! — возмутился журналист.

— Прежде чем поставить точку в этом деле, закон придется преступить еще не раз! — заявил лейтенант, вставая.


Глава 15

Дона Перри


Мэтью Кауэрт и Тэнни Браун молча шли по Тарпон-драйв. Под ногами хрустели ракушки и куски кораллов. Двое мужчин по-прежнему не доверяли друг другу, но в предприятии, которое они затеяли, должны были участвовать оба, и каждый считал, что следует держать другого под присмотром. Кауэрт оставил машину неподалеку от дома, где им были обнаружены трупы. И, вооружившись фотографией Фергюсона, добытой в архиве «Майами джорнел», они стали обходить близлежащие дома. Браун показывал местным жителям свой полицейский жетон, а Кауэрт демонстрировал им фотографию Фергюсона, каждый раз задавая один и тот же вопрос: «Вы видели раньше этого человека?»

Молодая женщина в желтой рубашке откинула назад светлые волосы, прикрикнула на заходившегося в плаче младенца и покачала головой. Двое подростков, копавшиеся в разобранном лодочном моторе во дворе другого дома, рассматривали фотографию с таким вниманием, которого наверняка никогда не проявляли на уроках, но тоже заявили, что никогда не видели Фергюсона. Огромный пузатый мужчина, в засаленных джинсах и жилетке с логотипом харлей-дэвидсона, отказался отвечать на вопрос, заявив, что никогда не разговаривает ни с полицейскими, ни с репортерами. Он рявкнул, что вообще ничего интересного не видел, и захлопнул у них перед носом задребезжавшую алюминиевую дверь.

Журналист очень скоро понял, что Браун — опытный профессионал. Стоило кому-либо спросить: «А что, он причастен к убийству на нашей улице?» — как Тэнни тут же отвечал вопросом на вопрос: «А что вам известно об этом убийстве?» — но никто об этом убийстве ничего не знал.

Кроме того, детектив обязательно спрашивал у местных жителей, был ли у них кто-нибудь из полиции округа Монро. Оказалось, что у всех в тот день, когда были обнаружены трупы, побывала хорошо запомнившаяся, уверенная в себе женщина-полицейский. Однако никто не видел и не слышал ничего необычного.

— Они все тут обшарили, — обескураженно пробормотал Тэнни Браун.

— Кто?

— Ваши друзья — детективы из округа Монро. На их месте я поступил бы точно так же.

Они с Брауном остановились перед низким сетчатым забором, за которым стоял облезлый голубой трейлер, к двери которого был прилеплен пластмассовый фламинго. Блики солнца отражались от стальных стенок трейлера, и он казался охваченным пламенем. К окошку трейлера был прилажен видавший виды кондиционер. Он гудел и дребезжал, но не сдавался. В десяти ярдах от изгороди к кривому железному столбу был привязан коричневый пятнистый питбультерьер, злобно разглядывавший пришельцев. На такой жаре собака вроде бы должна была высунуть язык до земли, но она, наоборот, с решительным видом стиснула челюсти. Вместе с тем она держалась спокойно, словно ей и в голову не приходило, что кто-то дерзнет покуситься на охраняемую ею территорию двора.

— Таких собак нужно стрелять на месте, — пробурчал Тэнни Браун. — Представляете, во что она может превратить вас или какого-нибудь ребенка?

Журналист кивнул. Во Флориде питбультерьеры пользовались большой популярностью. На юге штата наркодилеры использовали их в качестве сторожевых собак. В окрестностях озера Окичоби питбультерьеров нелегально разводили на заброшенных фермах, культивируя их свирепый нрав. Домовладельцы охотно приобретали, защищая себя от грабителей, но эти собаки были вполне способны загрызть соседского ребенка. Однажды Кауэрт написал об этом статью, побывав накануне в больничной палате у несчастного двенадцатилетнего ребенка, с трудом говорившего от боли и из-за последствий неудачной пластической операции. Друг Кауэрта, Вернон Хокинс, попытался добиться, чтобы владельца собаки осудили за небрежное обращение со «смертоносным оружием», но ничего из этого не вышло.

Внезапно дверь трейлера отворилась и на улицу вышел немолодой мужчина, тут же заслонивший от солнца глаза ладонью. На нем была футболка и грязные штаны цвета хаки. Из-за обширной лысины длинные сальные пряди его жидких волос казались просто наклеенными на его череп. Не обращая внимания на собаку, пару раз вильнувшую хвостом, но не спускавшую глаз с незваных гостей, он подошел к Кауэрту и Брауну:

— Что вам нужно?

— Мы должны задать вам несколько вопросов. — Тэнни предъявил свой полицейский жетон.

— О стариках, которым перерезали горло?

— Да.

— Меня уже спрашивала об этом полиция. Я ничего не знаю.

— Сейчас мы покажем вам фотографию одного человека… — Кауэрт достал фотографию Фергюсона и протянул ее хозяину трейлера. — Вы видели этого человека здесь в течение последних нескольких недель?

Мужчина посмотрел на фотографию и покачал головой.

— Вы уверены? Посмотрите внимательно.

— Уверен, уверен, — раздраженно пробормотал мужчина. — А вы что, его подозреваете?

— Мы просто проверяем, — ответил Браун. — Значит, вы не видели, чтобы он здесь ходил или ездил во взятой напрокат машине?

— Нет. — Мужчина ухмыльнулся, обнажив редкие гнилые зубы. — Тут никто не ходит и не ездит на взятых напрокат машинах. И вообще, негров здесь не бывает… Подумать только! Негр с фотографией негра! Чего только не случается на этом свете! — пробормотал он таким тоном, словно слово «негр» оскорбляло его лучшие чувства, ухмыльнулся, повернулся к собаке и свистнул.

Питбультерьер тут же вскочил, ощетинился и оскалил клыки. Кауэрт невольно попятился и подумал, что обитатель трейлера наверняка тратит гораздо больше времени и денег на зубы своей собаки, чем на свои собственные. Журналист повернулся и двинулся прочь. Оглянувшись, он заметил, что Тэнни Браун стоит на месте. Чернокожий полицейский смерил долгим взглядом не перестававшую рычать собаку и лишь потом повернулся и зашагал вдоль по улице.

Тэнни Браун уселся в машину и решительно сказал:

— Поехали!

— Но ведь осталось еще несколько домов!

— Поехали, — повторил лейтенант, — этот мерзавец прав.

— В каком смысле?

— Негр на машине на этой улице среди бела дня произвел бы тут такой же фурор, как Санта-Клаус, особенно молодой негр. Если Фергюсон здесь и был, он наверняка прокрался сюда под покровом ночи. Это не исключено, но при этом он здорово рисковал.

— Рисковал? Ночью? Чем? Его бы никто не увидел!

— Подумайте хорошенько, Кауэрт, — сказал полицейский. — Представьте себе, что у вас есть дело в одном из этих домов. А точнее, вы собираетесь убить тех, кто там живет. Вам нужно отправиться в место, где вы никогда не бывали, найти дом, который вы никогда не видели, пробраться внутрь, прикончить двух незнакомых вам людей и незаметно скрыться, не оставив улик и не привлекая к себе внимания. Это огромный риск. Тут требуется большое везение. Вместо того чтобы так рисковать, лучше как следует приготовиться к этому делу. Посмотреть, где тут что и как. Поэтому Фергюсона обязательно заметили бы. Ведь те, кто здесь живет, никуда не выходят из дому. Половина из них на пенсии — они сидят перед домом при любой погоде. А вторая половина не работают и наверняка никогда не работали. У них вообще нет никаких занятий, кроме как глазеть в окно!

— Ну и что? — возразил Кауэрт. — А вдруг Салливан дал Фергюсону план дома? Вдруг он ему все рассказал об окрестностях и так далее?

— Все может быть, — согласился полицейский. — Но мне кажется, что после трех лет в камере смертников Фергюсон вряд ли пошел бы на дело, из-за которого легко может снова оказаться там, откуда его только что выпустили.

Доводы были серьезными, но журналист не собирался сдаваться:

— А может, Фергюсон все здесь осмотрел не на прошлой неделе, а в прошлом году, как только его выпустили из тюрьмы? А точнее, через пару недель после этого, когда улеглась шумиха, его больше не показывали по телевизору, а в газетах перестали печатать его фотографии. Он мог изобразить туриста, пройтись здесь и все как следует рассмотреть. Фергюсон знал, что ему предстоит расправиться с парой стариков, и мог прикинуться продавцом каких-нибудь энциклопедий или распространителем подписки на периодические издания, постучаться к ним в дверь и оглядеться в доме, пока его не выставили. Потом он спокойно уехал отсюда, потому что знал: к тому времени, когда он появится здесь снова, все, кто его мог видеть, давно о нем позабудут.

— Возможно, — кивнул лейтенант Браун. — А у вас неплохо работает голова. Даже не скажешь, что вы журналист. Над этим стоит подумать. — Полицейский усмехнулся. — Но я-то знаю, что вы не стремитесь понять, как Фергюсон мог это сделать. Наоборот, вам очень хочется доказать, что он никак не мог этого сделать, правда?

Кауэрт открыл было рот, но не нашелся что ответить.

— Кроме того, — продолжал детектив, — у меня есть и другие соображения. Они вам понравятся, потому что подтверждают непричастность Фергюсона к здешнему убийству. Представьте себе на секунду, что Салливан действительно организовал его, но убийцей был не Фергюсон, а кто-то другой. При этом Салливан хотел гарантировать безопасность злодея, который должен был выполнить его поручение. Для этого ничего лучшего не придумать, чем сдать вам Фергюсона. Вы можете ходить с фотографией этого мерзавца по всей Исламораде хоть до второго пришествия и ничего не узнаете. А настоящему убийце в таком случае вообще ничего не грозит… Вы даже представить себе не можете, Кауэрт, насколько важно раскрыть преступление по горячим следам, пока не позабылись лица и не истлели улики!

— Насколько я понимаю, именно по этому принципу вы действовали в Пачуле, и к чему это вас привело?

Тэнни Браун смерил Кауэрта таким гневным взглядом, что, вспомнив про револьвер под штаниной у полицейского, репортер поспешно сказал:

— Но в общем вы, конечно, правы!

— То-то же! — Почесав в затылке, полицейский пробормотал: — Надо осмотреть место преступления. — И ринулся вдоль по улице с такой скоростью, словно рассчитывал обогнать изнурительную полуденную жару.

Когда они добрались до дома номер тринадцать, Тэнни обернулся к журналисту:

— Ну, в этом убийце явно повезло!

— В чем?

— Взгляните на этот дом — он прямо создан для того, чтобы в нем совершили убийство! Посудите сами! Он стоит в глубине, далеко от улицы и под таким углом, что в темноте совершенно не видно, что происходит внутри. Да и кому тут смотреть?! Думаете, этот тип с гнилыми зубами гуляет тут по ночам с собакой? Сильно в этом сомневаюсь. Держу пари, что после заката солнца тут все накачиваются пивом, пялятся в телевизор или молятся Господу Богу, даже не подозревая, что каждый момент может оказаться последним в их жизни. Тут околачиваются на улице только подростки, если они здесь вообще есть…

Еще раз оглядев дом, Кауэрт вынужден был согласиться. Ночную тишину здесь вряд ли нарушало что-либо, кроме домашних перебранок, орущих телевизоров, пьяных скандалов, звона разбитых бутылок и собачьего лая. Даже услышав шум быстро отъезжающей машины, местные жители наверняка подумали бы, что это изнывающая от скуки молодежь решила развлечься гонками на шоссе.

— Этот дом создан для того, чтобы в нем совершили убийство, — повторил лейтенант.

Дом был огорожен желтой полицейской лентой. Тэнни Браун подлез под ней, Кауэрт последовал его примеру.

— Войдем здесь, — сказал лейтенант, показывая на взломанную заднюю дверь.

— Но она опечатана!

— Наплевать! — Браун одним рывком распахнул дверь, сорвав полицейскую пломбу.

Поколебавшись, журналист прошел вслед за ним внутрь дома.

На кухне все еще стоял тошнотворный трупный запах. Было жарко и душно, и Кауэрту казалось, что он очутился в чьей-то гробнице. Было видно, что на кухне как следует поработали криминалисты. На столе и стульях явно искали отпечатки пальцев. На полу виднелись отметки мелом. Пятна крови все еще были видны, но их явно скребли, забирая кровь на анализ.

Лейтенант Браун осмотрел все по порядку, и прежде всего следы кропотливой работы криминалистов. Потом он опустился на колени рядом с пятном потемневшей крови на светлом линолеуме и потрогал его пальцем. Поднявшись на ноги, он представил себе, как связанные старик и старуха с кляпами во рту сидят здесь и ждут смерти. Сколько же раз они сидели на этих стульях до того, завтракая или обедая, читая Библию или занимаясь своими привычными делами! Самое страшное в расследовании убийств как раз то, насколько жестоко преступление вторгается в обычную, размеренную жизнь. Места, где люди ощущали себя в полной безопасности, внезапно превращаются в смертоносные ловушки. На войне Тэнни Браун больше всего ненавидел мины, отрывавшие ноги, и другие, еще более страшные адские машинки. Самое большое негодование у него вызывали не сами раны, а то, как они были нанесены. Ведь достаточно сделать шаг вперед, чтобы случилось страшное. Полицейский задумался о том, отдавали ли себе отчет убитые в этом доме старик и старуха в том, что живут на настоящем минном поле.

«По крайней мере этот журналист уже понял, что земля каждый день горит у нас под ногами, а мы этого и не замечаем!» — подумал лейтенант и прошел вглубь дома, оставив Кауэрта на кухне.

Чтобы осмотреть маленький дом и понять, чем жили его обитатели, Тэнни Брауну много времени не требовалось. Жизнь матери Блэра Салливана и его отчима была пуста. Они проводили время в молитвах и в ожидании смерти от старости, не подозревая, что смерть посетит их в ином обличье. У маленького шкафчика в спальне детектив заметил шеренгу туфель и тапок, выстроившихся на полу, как солдаты на плацу. Отец Тэнни так же аккуратно расставлял свою обувь: старость любит порядок. В корзинке в углу лежали клубки ниток, длинные блестящие спицы и неоконченное вязанье. «Что можно вязать там, где так жарко?! — удивился полицейский. — Ведь не свитеры же!» На секретере стояли две фаянсовые фигурки — поющие синенькие птички с разинутыми клювами.

«Вы видели его! — мысленно обратился к птичкам Браун. — Вы видели убийцу! Скажите, кто он, или закройте клювы, раз не умеете говорить!» Лейтенант прошел обратно на кухню, и Кауэрт, не сводивший глаз с пятен крови на полу, обернулся на звук шагов.

— Что-нибудь поняли? — спросил у полицейского журналист.

— Да.

— Что? — оживился Кауэрт.

— Я понял, что хочу умереть в уединенном месте, где после моей смерти никто не будет разглядывать мои вещи. — Браун уставился на пол, где белело выведенное мелом слово «одежда», и спросил: — Что за одежда?

— Старуха сидела голой. Ее одежда была аккуратно сложена, так, словно перед смертью она намеревалась убрать ее в комод.

— Аккуратно сложена?! Помните то место, где мы нашли тело Джоанны Шрайвер?

— Помню.

Кауэрт представил себе прогалину на краю болота. Он вспомнил пятно крови там, где зарезали девочку. Вспомнил, как лучи солнца проникали сквозь густую листву и переплетенные лианы. Он вспомнил черную неподвижную болотную воду и корни, под которые запихали труп Джоанны Шрайвер. А сбоку на месте преступления была обнаружена аккуратно сложенная одежда Джоанны Шрайвер!

Журналист упомянул об этом в своей первой статье, оживив ее маленькой грустной деталью. Кроме того, это был намек на то, что убийца девочки был со странностями. От этого его фигура стала и правдоподобнее, и страшнее.

— Это кое о чем говорит! — воскликнул он.

— Мне тоже очень хотелось бы, чтобы это о чем-нибудь говорило! — процедил сквозь зубы пришедший в ярость полицейский.

— Вы нашли там еще что-нибудь, что может указать на?.. — начал Кауэрт, кивнув внутрь дома.

— Нет, ничего, — оборвал его Тэнни Браун. — Теперь я многое знаю об убитых, а об убийце свидетельствует только эта маленькая деталь. Хотя вы, конечно, предпочли бы счесть ее случайным совпадением, — добавил он, покосившись на журналиста.

Лейтенант перешагнул через пятна крови, не оглядываясь, вышел из дома на залитую солнцем улицу и двинулся к машине.

— Что вы можете сказать обо всем этом как профессионал? — поинтересовался Кауэрт.

— Видите ли, иногда на месте преступления живо ощущаешь все, что там произошло. Чувствуешь злость, ненависть, страх, боль. Их чувствуешь, как витающий в воздухе запах. А здесь я ничего не почувствовал. Вероятно, убийца тоже ничего не чувствовал. Он просто выполнял заказ, делал свою работу, как мы с вами или тот почтальон, вместе с которым вы обнаружили трупы. Кроме того, убийца знал свое дело. Он умел убивать. Он ничего не боялся и не отличался алчностью. Ему было важно только сделать свое дело. Согласны?

Кауэрт кивнул.

Усаживаясь за руль, лейтенант Браун обратился к журналисту.

— В этом доме нет ничего, что однозначно указывало бы на то, что это был Фергюсон. Однако убийца позаботился о том, чтобы аккуратно сложить одежду, и ловко обращался с ножом, а мы с вами хорошо знакомы с одним мастером им орудовать.


Покинув острова архипелага Флорида-Кис и миновав оставшуюся часть округа Монро, Браун и Кауэрт оказались в округе Майами-Дейд, где журналист сразу почувствовал себя как дома. Они проехали мимо огромных указателей, направлявших туристов в Долину акул и в национальный парк Эверглейдс, и двинулись в сторону Майами. На полпути детектив предложил где-нибудь перекусить. При этом от гамбургеров лейтенант решительно отказался и не стал останавливаться до тех пор, пока они не доехали до городка Перрин, где Браун свернул с шоссе и поехал по каким-то убогим улочкам с выщербленным асфальтом. Кауэрт разглядывал дома по обе стороны дороги — маленькие квадратные одноэтажные сооружения из шлакобетонных блоков, с узкими, как бойницы, щелями жалюзи на окнах и плоскими красными черепичными крышами, украшенными телевизионными антеннами устрашающих размеров. Так называемые лужайки перед домами представляли собой пятачки бурой земли, из которой торчали пучки сорняков. Автомобили здешних обитателей стояли на вечной стоянке — без колес, в окружении груд ржавых железяк. Кое-где в пыли копошились ребятишки, все они были чернокожими.

— Вы когда-нибудь бывали в этих местах, Кауэрт?

— Конечно.

— Наверняка вас посылали в качестве репортера на место преступления?

— Совершенно верно.

— Не сомневался: здешние дети не добиваются стипендий для учебы в колледже и здесь не попадаются образцовые родители.

— Ошибаетесь, мы здесь и таких встречали.

— Но, наверное, довольно редко.

— Да.

— А ведь во Флориде сотни таких мест, а может, тысячи, — подытожил Браун.

— Каких «таких»?

— Ну, где люди живут на грани нищеты. Трудно даже определить, к какой категории относится местное население. Наверное, это поселения чернокожих, которые так и не добились современного благосостояния, но и не оказались за чертой бедности и не были расселены. В семьях, живущих в этих домах, работают и муж и жена. Только оба зарабатывают копейки. Например, муж работает на городской свалке, а жена — посудомойкой. И тем не менее здесь они нашли свое воплощение американской мечты — у них есть дом, их дети ходят в местную школу. Они прекрасно себя здесь чувствуют, потому что не собираются хватать с неба звезд. Они просто хотят жить как живут и надеются, что со временем их жизнь станет хоть чуточку лучше. У них тут чернокожий мэр. Городской совет тоже состоит из чернокожих. Начальник полиции тоже наверняка такой же чернокожий, как и десять его подчиненных.

— Откуда вы знаете?

— Видите ли, время от времени меня отправляют в командировки. Я ведь считаюсь перспективным полицейским и занимаю должность начальника убойного отдела всего округа Эскамбиа. Наверное, полицейское начальство штата Флорида меня не очень хорошо знает, но все-таки кое-что они обо мне слышали. Поэтому иногда меня посылают в разные места, особенно в такие, как этот Перрин.

Они миновали еще несколько кварталов, и Кауэрт поймал себя на мысли о том, что земля здесь выглядит бесплодной. А ведь на юге Флориды все растет как на дрожжах. Достаточно не обработать какой-нибудь кусок земли, как на следующий год он весь покрывается лианами, папоротниками и травами. В Перрине все было не так. Земля здесь напоминала сухую пыль, как, например, в Аризоне, или в Нью-Мексико, или где-нибудь еще на юго-западе США. Перрин больше напоминал пустыню, а не болото…

Браун вырулил на широкий бульвар и наконец остановился напротив торгового центра. Справа находился огромный, как склад, продуктовый супермаркет, а слева — напоминавший пещеру магазин детских игрушек. Между ними разместилось несколько забегаловок и ресторан.

— Вот! — сказал полицейский. — Давайте поедим по-человечески — терпеть не могу блюд, приготовленных по химическим формулам, составленным в штаб-квартирах транснациональных корпораций.

— Вы здесь уже обедали?

— Нет, но я был в нескольких похожих ресторанах и теперь безошибочно их узнаю по внешнему виду. Ведь я все-таки полицейский, — улыбнулся Тэнни Браун.

— А я как-то бывал здесь, — заявил Кауэрт, указав на магазин игрушек. — На выходе из этого магазина похитили женщину с ребенком. Они просто выходили из дверей, а преступник взял их и сцапал. Потом он полдня возил их в своей машине. Иногда он останавливался и лапал женщину. Наконец патрульный полицейский, возвращавшийся домой после окончания смены, заметил что-то неладное и остановил его машину. Так он спас жизнь женщине и ребенку. Похититель выхватил нож, и полицейский пристрелил его на месте. В магазине женщина покупала двухлетнему сыну игрушки на день рождения — красные и синие воздушные шарики, яркие колпачки с клоунами. Полицейский, спасший их, нашел пакет с шариками и колпачками в машине и отдал его женщине.

Кауэрт вспомнил, как судорожно женщина вцепилась в этот пакет, другой рукой обнимая ребенка, когда их сажали в машину «скорой помощи». Дело было в мае, стояла страшная жара, но женщине накинули на плечи одеяло — от таких ужасов кровь стынет в жилах.

— А почему патрульный остановил эту машину? — поинтересовался Браун.

— Он сказал, что водитель вел себя подозрительно. Полицейскому показалось, что он пытается от него скрыться.

— На какой полосе газеты была опубликована ваша статья?

— На первой, — порывшись в памяти, ответил журналист.

— Тогда я знаю, почему полицейский остановил эту машину, — заявил лейтенант. — Потому что водитель был чернокожим, а сидевшая рядом женщина — белой. Так ведь?

Это было правдой, но Кауэрт ответил вопросом на вопрос:

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Не валяйте дурака, мистер репортер, ведь вы же знаток статистики. Вы же спрашивали меня, знакомы ли мне статистические данные ФБР о том, какой процент изнасилований совершают чернокожие по отношению к белым женщинам. Кстати, мне тоже известна эта статистика и я знаю, что такое преступление — редкость. Поэтому-то ваша статья и попала на первую полосу газеты. Если бы этот чернокожий похитил чернокожую женщину, ваша статья оказалась бы на шестой полосе.

— Возможно. — У журналиста не было сил спорить.

— Не «возможно», а совершенно точно! — фыркнул Браун. — Неужели редактор послал бы в эту дыру такого журналиста, как вы, если бы не рассчитывал на статью для первой полосы? В противном случае он отправил бы вместо вас какого-нибудь новичка… Знаете, почему здесь нелегко жить, Кауэрт? — спросил лейтенант, направившись к ресторану. — Потому что местные жители знают: чуть что — и они окажутся в гетто, и ужасно этого боятся. И дело не в том, что они живут далеко от центра Майами, а в том, что субсидий здесь гораздо меньше, социальные программы урезаны, а их школы гораздо хуже. Поэтому они отчаянно цепляются за то, что у них есть, как за соломинку. Они прекрасно знают, что такое гетто, и чувствуют, как оно тянет к ним свои липкие щупальца. Поэтому они встают ни свет ни заря, чтобы не опоздать на работу, получают мизерную зарплату, чтобы тут же ее потратить, но любят свои маленькие домики.

— А как с этим у вас, на севере Флориды, в Пачуле?

— Примерно так же. Только там боятся, что нас снова засосет «старый Юг» с его грязью, нищетой, невежеством и отхожими местами на дворе.

— А чего боится Фергюсон — гетто или отхожего места на дворе?

— Думаю, и того и другого. Однако он сумел вырваться из этого порочного круга.

— Так же, как и вы.

Тэнни остановился и медленно повернулся к журналисту:

— Да, так же, как и я, но на вашем месте я бы поостерегся сравнивать меня с Фергюсоном, мистер Кауэрт.

Полицейский и журналист вошли в ресторан. Обеденное время уже прошло, а ужин еще не начинался. Поэтому, кроме них двоих, в ресторане больше никого не было. Они уселись в кабинке у окна с видом на стоянку. Официантка выслушала Кауэрта и Брауна и передала заказ одинокому повару в заднем окошке. Через несколько секунд еда зашипела на плите и по ресторану распространился ее запах.

На десерт Тэнни Браун заказал лимонный пирог и чашку кофе. Съев кусок пирога, он тут же взялся за другой и воскликнул:

— Это настоящий домашний пирог, Кауэрт, попробуйте! Такого не сыскать даже у нас в Пачуле!

Журналист покачал головой.

— Что с вами, Кауэрт? Неужели вы питаетесь одними химическими салатиками? Наверное, вы такой худой и мрачный как раз потому, что существуете на этом кроличьем корме.

Кауэрт пожал плечами.

— А еще вы, наверное, запиваете эту дрянь дерьмовой водичкой, которую привозят в бутылочках из самой Франции!

Пока лейтенант разглагольствовал, журналист наблюдал за официанткой. Та направилась в другую кабинку у окна и отодрала прилепленный к стеклу клейкой лентой листок бумаги. Кауэрт пригляделся и увидел детскую фотографию. Официантка уже собиралась удалиться, но журналист под действием какой-то интуиции подозвал ее.

— Тоже хотите пирога? — спросила женщина.

— Нет, спасибо, покажите-ка мне лучше эту бумагу.

Официантка положила лист на стол, и он увидел фотографию улыбающейся чернокожей девочки с косичками. Под фотографией большими буквами было напечатано: «ПРОПАЛА ДЕВОЧКА». Еще ниже, чуть мельче, шло описание пропавшей: «Дона Перри, 12 лет. Рост — пять футов два дюйма, вес — 105 фунтов. Пропала днем 12.08.1990 г. Была одета в синие шорты, белую футболку и кроссовки. При ней был портфель. Видевших ее или знающих о ее местонахождении просят звонить по телефону 555-1212 детективу Говарду». В самом низу, опять большими буквами, было напечатано: «ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ГАРАНТИРУЕТСЯ».

— Что случилось? — спросил у официантки Кауэрт.

— Не знаю. — Та явно хотела дать понять, что в ресторане она должна подавать посетителям еду, а не рассуждать с ними о мало интересующих ее вещах. — Пропала какая-то девочка.

— А почему вы сняли это объявление?

— Оно висит тут уже несколько месяцев, а девочку так и не нашли. Наверное, от этого объявления нет больше проку. Хозяин велел мне снять его еще вчера, но я позабыла.

— А полиция что-нибудь узнала об этой девочке? — вмешался Тэнни Браун.

— Не знаю. Ничего не слышала. Будете еще что-нибудь заказывать?

— Нет, спасибо, счет, пожалуйста. — Лейтенант аккуратно сложил листок бумаги и сказал официантке: — Я сам его выброшу.

Женщина удалилась, и полицейский пробормотал:

— Удивительное дело, Кауэрт, стоит только заняться одним преступлением, как другие начинают расти вокруг тебя как грибы. Когда имеешь дело со смертью, внезапно начинаешь понимать, что все вокруг только тем и занимаются, что друг друга убивают. Обычные люди этого не замечают.

Журналист кивнул.

— С пылу с жару! — Браун доел лимонный пирог. — Очень вкусный. — Он внезапно подался вперед и помахал перед носом журналиста сложенным вдвое объявлением. — Какое удивительное совпадение на десерт! Могу поспорить, вам грозит несварение желудка… Впрочем, это может быть простой случайностью. Ну пропала девочка, ну и что? Возможно, Фергюсон был в это время совершенно в другом месте. Однако эта девочка пропала рядом с шоссе, которое ведет на архипелаг Флорида-Кис. Интересно, эту девочку тоже похитили сразу после уроков?

— Но до Тарпон-драйв отсюда добрых пятьдесят миль! — возразил Кауэрт. — И ничто не указывает на связь исчезновения этой девочки с интересующими нас преступлениями.

— Тогда зачем вы попросили официантку показать вам это объявление? — Тэнни Браун сунул объявление в карман и встал из-за столика.

На улице Кауэрт снова взглянул на магазин игрушек. Там, рядом с дверями, сидел человек в голубой рубашке, с резиновой дубинкой на поясе. Охранник! Удивительно, но сразу он его не заметил! Наверняка его посадили туда вскоре после того похищения, словно снаряд мог попасть еще раз в ту же воронку. Журналист вспомнил, что даже в тот день, когда магазин был весь окружен полицейскими машинами, взрослые и дети продолжали входить в него и выходить из него с большими полиэтиленовыми пакетами в руках, не обращая ни малейшего внимания на происходящее.

— Итак, — журналист обернулся к Брауну, — мы побывали на Тарпон-драйв, но не нашли там ничего, кроме новых вопросов. Что будем делать теперь? Поедем к Фергюсону?

— Нет, — покачал головой детектив, — сначала съездим в Пачулу.

— Зачем?

— Чтобы узнать, сказал ли Салливан вам хоть несколько слов правды.


Вскоре стемнело, но жара не спадала. Майами словно окунулся в горячие черные чернила. Кауэрт высадил Тэнни Брауна возле гостиницы «Холидей-Инн» в центре города. Гостиница находилась напротив здания уголовного суда округа Майами-Дейд, на полпути между стадионом «Майами орандж боул» и районом Либерти-сити. Эта часть города была своего рода нейтральной территорией, застроенной больницами, офисами и тюрьмами, и здесь можно было встретить разного рода подозрительных типов из городских трущоб.

В номере лейтенант сбросил пиджак, скинул туфли, плюхнулся на кровать и взялся за телефон.

— Южный отдел управления шерифа округа Дейд. Слушаю вас!

— Могу я поговорить с детективом Говардом?

В трубке что-то щелкнуло, и через несколько мгновений раздался строгий мужской голос:

— Говорит детектив Говард. Слушаю вас.

— Это лейтенант Браун, округ Эскамбиа…

— Здравствуйте, лейтенант! Чем могу быть вам полезен? — Тон мужчины сразу стал более дружелюбным.

— Извините за беспокойство, но мне тут в голову пришла одна мысль. Это просто догадка, но все-таки… Не могли бы вы рассказать мне о девочке по имени Дона Перри, которая пропала несколько месяцев назад?

— Она возвращалась домой из городского бассейна. Вот и все, что мы о ней знаем… А у вас есть какие-то сведения? — заинтересовался детектив Говард.

— Честно говоря, никаких. Я просто увидел объявление о ее пропаже и вспомнил об одном деле, которое однажды расследовал. Поэтому-то я и решил узнать побольше об этой Доне Перри.

— Как жаль! А я-то уж понадеялся, что вы нам поможете!

— Помог бы, если бы знал как. Расскажите-ка мне о ней поподробнее.

— Ну, рассказывать тут особенно нечего. Обычная девочка. Пошла после обеда на занятия по плаванию в городской бассейн. Были еще каникулы, и чтобы дети не болтались на улице, для них организовали занятия спортом. В последний раз подруги видели ее, когда она пошла домой.

— И никто ничего не видел и не слышал?

— Почти никто, кроме одной старушки. Видите ли, у них там в старых домах так гудят кондиционеры на окнах, что вообще ничего не слышно. А эта старушка экономила электричество и сидела на кухне под маленьким вентилятором. Вот она-то вдруг и услышала, как кто-то вскрикнул, а потом с места рванула машина. Пока старушка выбиралась на улицу, машина уже проехала два квартала. Женщина рассказала, что это была белая американская легковая машина. Номера и марку машины она на таком расстоянии, естественно, не разглядела. На улице возле дома она обнаружила портфель девочки с купальником. Надо отдать старушке должное, она сразу позвонила в полицию, но, пока полицейский патруль нашел ее дом и взял показания, а полиция объявила девочку в розыск, прошло немало времени. Вот и все. Представляете себе, сколько белых машин в округе Майами-Дейд?! Но мы сделали все, что могли. Видите ли, транслировать объявление о ее пропаже согласился только один-единственный телевизионный канал! На других, наверное, решили, что она недостаточно хорошенькая!

— Или им не понравился цвет ее кожи!

— Возможно. Я вообще не понимаю, по какому принципу эти придурки отбирают материал для своих новостей! После того как мы расклеили объявления, нам раз десять звонили. Сообщали, что видели эту девочку в разных местах, но ее нигде не оказалось. Мы как следует проверили ее семью. Ведь ее мог похитить кто-нибудь из знакомых. Но с ними все в порядке. Отец работает клерком в автотранспортном управлении, а мать — в столовой начальной школы. У них еще трое детей. Дома никаких проблем. Что мы могли поделать?! У меня сотни других дел — драки, кражи со взломом, вооруженные ограбления. Некоторые наверняка удастся раскрыть. Вот ими-то мы и занимаемся. Не можем же мы попусту терять время! Да что говорить! У вас наверняка все точно так же. Поэтому нам остается только ждать, когда будет найден труп этой девочки, чтобы передать дело в отдел по расследованию убийств. Но ведь его могут никогда не найти. Эверглейдс слишком близко, и быстро избавиться от трупа совсем не сложно. Обычно так убирают наркодилеров. Достаточно заехать в парк по какой-нибудь заброшенной подъездной дороге и сбросить труп в болото, где его тут же сожрут черепахи и аллигаторы. Так можно избавиться от кого угодно, в том числе от любой девочки. Если затащить ее в машину так, чтобы этого никто не увидел, преступнику наверняка все сойдет с рук. Иногда я даже удивляюсь, почему девочки у нас пропадают так редко…

— Редко?

— Как ни странно, почти никогда. Больше никто не пропадал. В округах Монро и Броуард тоже не было таких случаев, я выяснял. Мы проверили по компьютеру всех местных сексуальных маньяков. К некоторым мы даже съездили лично, но все они были либо в отъезде, либо на работе в тот день, когда пропала Дона Перри. К этому времени со дня ее исчезновения прошло уже около надели.

— Ну и?..

— Ничего, совершенно ничего. Никаких улик. Пропала девочка, и все… Ну как? Я смог вам чем-то помочь, лейтенант? Расскажите-ка теперь вы о своем деле.

— Знаете ли, — прикидывая, что именно стоит рассказать детективу Говарду, проговорил Браун, — наше дело и похоже, и не похоже на ваше. У нас девочку похитили сразу после уроков возле школы. Мы подозревали одного человека, но не сумели доказать его вину.

— Обидно… А еще обидней то, что вы ничего не знаете про нашу девочку!

Поблагодарив детектива Говарда, Браун повесил трубку, встал с кровати, подошел к окну и выглянул в темноту. Окно выходило на широкий проспект, пересекавший Майами с востока на запад и переходивший в шоссе, идущее сквозь пригороды, мимо аэропорта, промышленных зон, торговых центров и близлежащих населенных пунктов прямо в болотистые дебри штата Флорида. Туда, где национальный парк Эверглейдс граничит с заповедником Биг-Сайпрес. Там же неподалеку находятся заказники Локсахатчи и Коркскру-Свомп, не говоря уже о лесах Витлакучи-ривер, Оцеола и Апалачикола. Во Флориде дремучие леса и непроходимые болота на каждом шагу… Несколько минут наблюдая за тем, как огоньки автомобилей несутся по проспекту, словно следы трассирующих пуль, Браун старался отогнать тяжелые мысли, убеждая себя в том, что на этот раз речь идет просто об очередной девочке, сгинувшей в дебрях большого города. Наверняка все, кроме несчастных безутешных родителей, уже давно забыли о ней… Дона Перри. Джоанна Шрайвер. Еще какая-нибудь девочка вчера, а другая завтра… Мысленно обозвав себя параноиком, Тэнни отвернулся от окна с его мириадами огней.


В библиотеке «Майами джорнел», кроме Кауэрта, почти никого не было. Молодая застенчивая библиотекарша, что-то пробормотав себе под нос, усадила журналиста за компьютер, где тот сразу набрал «Дона Перри».

В центре экрана появились слова: «Ждите. Идет поиск», а чуть позже: «Найдено соответствий: 2».

Кауэрт открыл предоставленные компьютером материалы. Сначала он обнаружил четыре абзаца в разделе полицейских новостей, опубликованных в приложении к газете для жителей южной части округа Майами-Дейд, где находился Перрин. Здесь под заголовком «Полиция сообщает о пропаже двенадцатилетней девочки» говорилось только о том, что Дона Перри не вернулась домой с занятий по плаванию в городском бассейне. Сама «Майами джорнел» никаких известий об этом исчезновении не публиковала. Вторая статья называлась «Исчезнувшая девочка пока не найдена». Она была чуть больше первой, содержала все опубликованные ранее немногочисленные подробности, и смысл ее сводился к тому, что значилось в ее заголовке.

Распечатав обе заметки, Кауэрт понял, что, в сущности, не узнал почти ничего нового.

Решив, что Тэнни Браун прав и он действительно сходит с ума, журналист встал и огляделся по сторонам. Перед мерцающими экранами компьютерных мониторов корпело несколько репортеров. Кауэрт умудрился проскочить в библиотеку так, что дежурные сотрудники отдела городских новостей его не заметили и ему не пришлось объяснять, зачем он явился в редакцию газеты так поздно. Кауэрт снова взглянул на листки с двумя распечатанными статьями. Дона Перри, 12 лет. Одним августовским днем пошла на занятия по плаванию в городской бассейн. Домой так и не вернулась.

Решив, что этой девочки наверняка уже несколько месяцев нет в живых, Кауэрт направился было к выходу из библиотеки, но вдруг замер как вкопанный. Ему в голову пришла новая, почти безумная мысль. Вернувшись к компьютеру, он напечатал: «Роберт Эрл Фергюсон».

Поморгав, компьютер сообщил: «Найдено соответствий: 24». Кауэрт раскрыл список статей. Под названием каждой статьи стояли дата публикации и ее приблизительный объем. Почти все были ему знакомы: здесь была его самая первая статья и все остальные, которые он писал потом на эту же тему, материалы, написанные после того, как Фергюсона выпустили из тюрьмы, и статьи, написанные после казни Блэра Салливана. Еще раз пробежав глазами заголовки, Кауэрт обнаружил заметку от августа прошлого года. Взглянув на дату, журналист понял, что в то время он как раз был с дочерью в «Диснейуорлде». С момента освобождения Фергюсона из тюрьмы прошел месяц, но его дело еще не было закрыто. Заметка была опубликована за четыре дня до пропажи Доны Перри и находилась в той части раздела, посвященного религии, где перечислялись богослужения и проповеди во всех церквях округа Майами-Дейд. Среди всего прочего значилось: «Выступление бывшего заключенного». Автор написал: «Роберт Эрл Фергюсон, недавно освобожденный из камеры смертников в тюрьме штата Флорида, где он находился из-за несправедливого приговора суда по обвинению в убийстве, якобы совершенном им в округе Эскамбиа, выступит в 11 часов утра в баптистской церкви Новой Надежды и расскажет о том, что ему пришлось пережить, и о том, как его вера в Бога помогла ему восстановить попранную справедливость».

Баптистская церковь Новой Надежды находилась в городке Перрин.


Глава 16

Молодой детектив


Рассвет застал Андреа Шеффер за письменным столом.

Она пыталась заснуть, но сначала сон не шел, а потом ее стали мучить кошмары — лужи крови и трупы с перерезанным горлом. Она проснулась в холодном поту, встала, оделась и поехала в отдел по расследованию убийств при управлении шерифа округа Монро, в Ки-Ларго. Из окна кабинета на втором этаже Андреа видела розовеющий горизонт и представляла себе, как тает тьма и светлеет небо над беспокойными волнами Гольфстрима.

На мгновение ей захотелось снова оказаться на рыболовецком катере отчима, готовить в полумраке крючки, привязывать стальные поводки и, расставив пошире ноги на качающейся палубе, вязать узлы на леске еще мокрыми от наживки руками. Новый день сулил знатную рыбалку. На горизонте соберутся грозовые облака, а над водой поднимутся тонкие смерчи, черные и страшные на вид на фоне светлого неба. Перед грозой у рыбы начнется жор и она будет кидаться на наживку. Будет клевать королевская макрель и, конечно же, марлин. Приманка должна шуметь и шлепать по темным волнам Гольфстрима, неодолимо привлекая крупную рыбу.

В рыбалке Шеффер больше всего нравилась не отчаянная борьба с уже попавшейся на крючок рыбой, а охота за ней. Женщина смотрела в окно, а в голове непрерывно крутилась информация о том, что́ она уже знала, и предположения, что́ ей предстояло узнать. Когда утро окончательно вступило в свои права, она оторвала взгляд от окна и снова взялась за бумаги, которыми был завален ее письменный стол.

Первым Андреа просмотрела черновик рапорта, написанный ею после опроса лиц, живших в соседних домах на Тарпон-драйв. Никто из них не видел и не слышал ничего особенного. Затем детектив взялась за результаты медицинского обследования трупов. Причина смерти обоих стариков была одинакова — обильная потеря крови из перерезанной правой сонной артерии.

«Значит, убийца был левшой! — осенило Андреа. — Он перерезал им горло, стоя у них за спиной».

Кожа по краям ран была мало повреждена.

«Он зарезал их опасной бритвой или острым охотничьим ножом из углеродистой стали».

На трупах не обнаружено следов повреждений, полученных ими после смерти.

«Он просто убил их и ушел».

Травмы, нанесенные жертвам при жизни, ограничивались кровоподтеками на руках.

«Еще бы, убийца зверски скрутил им руки веревкой!»

Вместо кляпа была использована клейкая лента. У отчима Салливана обнаружили кровоподтек на лбу, у него была разбита губа и сломаны два ребра. Костяшки пальцев у него на правой руке были ободраны, и на них остались следы краски, а ножка стула, к которому он был привязан, явно елозила по линолеуму пола на кухне.

«Этот человек хотя бы пытался сопротивляться, — подумала Андреа. — Наверняка его убили последним и он пробовал освободиться, ободрав при этом пальцы о стул, но потом убийца ударил его по ребрам и по голове и зарезал его».

Мать Салливана не изнасиловали, хотя она и сидела голой.

«Ее раздели, чтобы унизить!.. Интересно, кто так аккуратно сложил в углу кухни ее одежду? Она сама или убийца?»

Под ногтями у убитых ничего не нашли. В морге также не обнаружили никаких отпечатков пальцев на трупах.

«Ничего не понятно!» — подумала Шеффер, в сердцах отодвинув бумаги.

Она снова принялась за описание места преступления. Ее, как обычно, поразил бесстрастный деловой тон этой бумаги: длина, ширина, вес, фотографии… Стариков связали самой обычной нейлоновой бельевой веревкой толщиной в четверть дюйма. Такие веревки продаются во всех магазинах хозяйственных товаров и в супермаркетах. От найденного возле задней двери дома мотка веревки длиной в двенадцать футов отрезали два куска — длиной сорок один дюйм и тридцать девять с половиной дюймов. Убийца сделал на веревках скользящий узел, несколько раз туго обмотал веревки вокруг запястий своих жертв, а потом завязал веревки обычным прямым узлом.

Это был самый банальный и примитивный узел. Через некоторое время он не мог не ослабнуть. Значит, убийца был не местным — почти все обитатели архипелага Флорида-Кис прекрасно разбирались в морских узлах, они завязали бы узел покрепче.

Итак, убийца проник в дом посреди ночи, напугал стариков, связал их, заклеил им рот лентой. Они думали, что их просто ограбят, и не сопротивлялись от страха за свою жизнь. А он взял и без лишних разговоров их прикончил. Без шума. Ножом. Никаких выстрелов, которые могли бы встревожить соседей. Убийца ничего не взял в доме, никого не изнасиловал, не хлопал дверью во время поспешного бегства. Он не потерял ни секунды времени и после убийства задержался в доме ровно настолько, сколько ему потребовалось, чтобы открыть Библию и отметить в ней нужное место.

Андреа подумала о том, что все убийства о чем-то говорят. Полуразложившийся труп наркодилера, с огнестрельной раной в затылке и золотыми цепями на шее и на запястьях, найденный в мангровых зарослях, говорит об одном. Обнаженный труп изнасилованной молодой женщины, решившей для разнообразия вернуться домой из ресторана, где она работала официанткой, на попутной машине, говорит о чем-то другом. Сжимающий в мертвых руках свадебный альбом пятидесятилетней давности труп старика, не вынесшего многолетней агонии умиравшей от рака жены и застрелившего сначала ее, а потом себя, говорит о третьем.

Взглянув на большие глянцевые фотографии, сделанные на месте преступления, Шеффер вспомнила страшную жару и удушающий смрад на кухне, где было совершено убийство. При высокой температуре воздуха все на месте преступления быстро разлагается, и это очень затрудняет следствие. В такой ситуации нельзя терять ни минуты. С каждым ушедшим часом вероятность раскрытия преступления стремительно снижается. Если какое-нибудь давнее преступление вдруг удается раскрыть, об этом пишут в газетах. Но на каждый такой случай приходятся сотни нераскрытых преступлений, следствие по которым безнадежно заплутало в дебрях неподтвержденных предположений.

Двое стариков, воспитавшие серийного убийцу, в свою очередь, убиты. О чем же говорит такое убийство? О мести? О правосудии? Или об извращенной комбинации и того и другого?

Андреа продолжала изучать материалы дела. В крови на полу удалось обнаружить небольшие фрагменты следов обуви убийцы. По рисунку подошвы установили, что на нем были высокие баскетбольные кроссовки «Рибок», размер от сорок первого до сорок третьего с половиной. Кроссовки с таким рисунком на подошве выпускались только последние шесть месяцев. К пятну крови на груди у старика прилипло несколько волокон ткани. Это была смесь хлопка и полиэстера, характерная для плотных спортивных футболок. Убийца проник в дом через заднюю дверь, поддев ее отверткой или стамеской. Старое гнилое дерево мгновенно поддалось. Детектив покачала головой: как это типично для островов архипелага, с их солнцем, ветром и соленым морским воздухом, которые мгновенно разъедают дверные рамы! Об этом прекрасно известно самому заурядному взломщику между Майами и Ки-Уэст. Однако убийца вряд ли был рядовым взломщиком!

Взяв авторучку, женщина записала для памяти, что нужно проехать по магазинам и узнать, не покупал ли кто-нибудь недавно нож, веревку и стамеску или отвертку. Нужно вновь поговорить с местными жителями и спросить, не видел ли кто чужую машину. Нужно проверить местные гостиницы и книжные магазины, в которых убийца мог купить Библию. Впрочем, все это особо не обнадеживало.

Кроме того, стоило потребовать, чтобы криминалистическая лаборатория вновь проверила края ран на шее у убитых, — возможно, спектрографический анализ обнаружит там какие-нибудь частицы, по которым можно будет судить о материале орудия убийства! Если убийца не оставил после себя никаких следов вроде отпечатков пальцев, волос или спермы, нужно искать то, что он унес с собой или на себе, — орудие убийства, капли крови на одежде или обуви, какие-нибудь предметы, взятые им в доме.

Андреа вновь вспомнила о Кауэрте. Что же скрывает этот журналист? Наверное, сведения о каком-то преступлении, представляющие для него исключительную важность. Но какие?!

Женщина составила мысленный портрет Кауэрта, вспомнила выражение его глаз, тон его речи. Она мало что знала о журналистах, но ей было известно, что они обычно любыми средствами стараются выудить из полицейских информацию. Кауэрт же вел себя совсем по-другому: после того как она познакомилась с ним на месте преступления, он не задал ей ни одного вопроса об убийстве на Тарпон-драйв. Наоборот, он старательно избегал отвечать на любые вопросы по этому поводу. Выходит, он и так все знает!

Но почему же Кауэрт молчит?! Неужели кого-то выгораживает?! Кого? Блэра Салливана? Исключено! А может, он выгораживает самого себя?!

Сколько Андреа ни ломала голову, выводя на бумаге бессмысленные каракули, она ни до чего так и не додумалась.

В полицейской академии ее учили, что в большинстве случаев убийца знаком со своими жертвами.

«Ладно, — рассуждала Шеффер, — допустим, Блэр Салливан сказал Мэтью Кауэрту, что это он организовал убийство. Но как он мог это сделать, сидя в камере смертников?!»

Голова у детектива Шеффер шла кругом. Тюрьма — это мир, живущий по своим законам. Заплатив нужную цену, в тюрьме можно добиться всего, что угодно, даже чтобы кого-нибудь убили. Всем обитателям тюрьмы знаком этот механизм. Но стороннему человеку узнать об этом очень сложно, а иногда практически невозможно. В тюрьме не действуют обычные рычаги, которыми можно воздействовать на полицейских, — страх перед административной или уголовной ответственностью, боязнь того, что тебя призовут к ответу.

Андреа поморщилась: неужели ей придется допрашивать всех тех, кто тем или иным образом вступал в контакт с Салливаном? Один из них, несомненно, организатор убийства. Но чем же заплатил ему серийный убийца? Ведь у него не было денег! Или были? Ведь Салливан находился в тюрьме не на каком-то особом положении, а был обычным смертником, которого ждал электрический стул. Или не был?!

Детектив Шеффер помотала головой.

Если Блэр Салливан заказал убийство, естественно предположить, что он собирался расплатиться за него по его совершении. А вдруг все было наоборот?! Внезапно включилось воображение, и Андреа ощутила приятное возбуждение, словно увидела темный силуэт марлина, поднимающегося из зеленой пучины вод, чтобы схватить наживку. Такие будоражащие чувства моменты перед началом схватки женщина считала лучшими в своей жизни.

Взяв телефонную трубку, она набрала номер. Через некоторое время на том конце провода кто-то простонал:

— Слушаю.

— Майк? Это Андреа.

— Ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Знаю, ну и что?

— Подожди секунду…

Шеффер услышала, как Майкл Вайсс бормочет жене: «Пойми, это ее первое крупное дело…» Потом шеф рассмеялся в трубку:

— Я все-таки твой начальник, и будить меня так рано тебе не положено!

— Извини.

— Я принимаю твои извинения, но, по-моему, они не очень искренние. Итак, в чем дело?

— Я о Мэтью Кауэрте, — сказала Андреа и тут же решила не выкладывать сразу все, что было на уме.

— Об этом скрытном журналисте?

— Совершенно верно.

— У меня не раз просто руки чесались съездить ему по морде…

Шеффер представила себе своего напарника, сидящего на краю кровати с телефонной трубкой в руке, и его жену, накрывшую голову подушкой. Отношения Шеффер и Вайсса носили чисто деловой характер. Они недавно работали вместе, и между ними не было особой привязанности. Майкл был решительным и вспыльчивым человеком, с небогатым воображением. Лучше всего ему удавалось обходить дома, показывая фотографии подозреваемых, и изучать документацию страховых компаний. Андреа не комплексовала по поводу того, что он занимался расследованием убийств уже десять лет, а она — всего несколько месяцев, потому что чувствовала, что скоро обставит Вайсса по всем статьям.

— У меня тоже, — сказала она.

— Так в чем же дело?

— Думаю, с ним стоит еще поработать. Нельзя оставлять его в покое. Надо доставать его на работе, у него дома, в спортивном зале — повсюду.

— Зачем?

— Он должен понять, что мы не отстанем, пока он не расскажет нам все, что знает о том, кто совершил это убийство.

— Наверное, ты права.

— Кроме того, нужно съездить в тюрьму. Вдруг там кто-нибудь что-нибудь знает? Например, этот сержант. А еще нужно осмотреть все вещи Салливана. А вдруг они что-нибудь нам расскажут?

— А почему ты не могла изложить мне все эти соображения, скажем, часов в восемь утра? — раздраженно поинтересовался Вайсс. — Неужели тебе не хочется спать?

— Извини еще раз, не хочется.

— Я тут вдруг припомнил свое первое крупное дело. Я тоже не мог сомкнуть глаз и рыл землю копытами. Разреши дать тебе дружеский совет: успокойся!

— Но Майк!..

— Ладно-ладно. Иными словами, ты предпочитаешь действовать на нервы репортеру, а не беседовать с насильниками и маньяками, да?

— Да.

— Ну, ты далеко пойдешь! — рассмеялся Вайсс. — Хорошо, я поеду в тюрьму, но мы должны постоянно быть на связи. Звони мне ежедневно, а лучше — два раза в день. Договорились?

— Договорились. — Андреа совсем не была уверена, что сдержит слово.

Повесив трубку, она принялась прибираться на письменном столе — разложила документы по папкам, а отчеты — в аккуратные стопки, рассовала ручки и карандаши по пластмассовым стаканчикам. Когда письменный стол наконец стал отвечать ее представлениям о порядке, детектив Шеффер с удовлетворением потерла руки: «Теперь посмотрим, кто кого!»


Мурлыча себе под нос какую-то песенку, Андреа быстро ехала в сторону Майами. Машина сверкала в лучах палящего полуденного солнца.

Детектива Шеффер перевели в отдел по расследованию убийств совсем недавно — девять месяцев назад она служила простым патрульным полицейским, а три месяца назад расследовала кражи со взломом. Но ее заметили и стали продвигать наряду со всеми работавшими в полиции женщинами и представителями прочих меньшинств, периодически требовавшими к себе повышенного внимания. Теперь Андреа мечтала сделать карьеру. Ее энергия била через край, и она считала, что может компенсировать недостаток опыта терпением и усердием. Именно упорство помогало ей решать все проблемы с тех самых пор, как ребенком оказалась на островах архипелага Флорида-Кис.

Ее отец работал детективом в полиции города Чикаго и погиб при исполнении служебного долга. «При исполнении служебного долга!» Андреа иногда думала о том, как часто к месту и не к месту используют эту формулировку, которая, несомненно, должна была превратить по меньшей мере в бессмертный подвиг то, что на самом деле было нелепой ошибкой и откровенным невезением. Складывалось впечатление, что своей гибелью ее отец принес человечеству колоссальную пользу, но Андреа знала, что это было не так. Отец занимался мошенниками, мелкими аферистами и ворами на доверии, обиравшими пенсионеров и иммигрантов, рассчитывавших мгновенно разбогатеть, вложив последние деньги в то или иное безумное предприятие. Как-то утром они с напарником устроили облаву в помещении заброшенной котельной, где обнаружили человек двадцать мужчин и женщин, уговаривавших легковерных по телефону вложить деньги в какие-то операции с золотом. Ни мошенничество, ни облава не были чем-то из ряда вон выходящим. И преступники, и полицейские давно к этому привыкли. Но они не знали, что за одним из телефонов сидит нервный тип с пистолетом в кармане. Его еще ни разу не забирали в полицию, и он не знал, что ему самому практически ничего не грозит. Он выстрелил. Пуля пробила фанерную перегородку и попала в грудь отцу, пока тот записывал в блокнот вымышленные имена и фамилии арестованных.

«Какая нелепая и бессмысленная смерть!» — подумала Андреа. Отец погиб с карандашом в руках. Ей тогда было десять лет.

Она помнила его широкоплечим мужчиной, который постоянно возился с ней, как с мальчишкой, когда она была маленькой, и водил ее на стадион Комиски-парк смотреть, как играют «Чикаго уайт сокс». Отец научил девочку играть в бейсбол и привил ей уважение к физической силе. Жили они как все вокруг — в скромном кирпичном доме. Как и ее старшие братья, Андреа ходила в местную церковно-приходскую школу. Короткоствольный револьвер, который отец брал на работу, впечатлял ее даже меньше, чем его пиджаки и крикливые галстуки. Сохранилась только одна фотография, на которой Андреа с отцом стоят возле снеговика, которого слепили после снегопада. Они обнимали снеговика как лучшего друга. Дело было в начале апреля. Средний Запад пытался сбросить оковы затянувшейся зимы, а она огрызалась внезапными холодами. На голове у снеговика была бейсболка, вместо глаз — камешки, а вместо рук — сухие ветки. Ему повязали на шею шарф и вылепили рот с дурацкой ухмылкой. Это был выдающийся снеговик, совсем как живой. Правда, потом началась оттепель — и за неделю он растаял.

Через год после гибели отца мать Андреа переехала на острова Флорида-Кис. Вообще-то, она намеревалась обосноваться в Майами, где у нее были родственники, но ей предложили работу администратора ресторана на островах, рядом с небольшой гаванью для спортивных рыболовецких судов. Там мать Андреа познакомилась с ее будущим отчимом.

В принципе он был не так уж и плох — не лез к девочке в душу и охотно обучал ее искусству рыбной ловли. Андреа иногда вспоминала его красно-коричневый загар и предвещавшие рак белесые пятна на коже. Ей всегда хотелось их потрогать, но она так на это и не решилась. Отчим до сих пор возил рыбаков-любителей в море на своем четырнадцатиметровом катере «Последний шанс». При этом рыбаки почему-то были уверены в том, что это название имеет отношение к рыбалке, а не к рискованному образу жизни владельца катера.

Мать никогда об этом не заикалась, но Андреа считала, что ее появление на свет у уже немолодых родителей было чистой случайностью. Ведь она была на целых десять лет моложе своих братьев, которые покинули острова, как только это позволили им возраст и образование. Один из них стал юристом в большой корпорации, а у другого был свой, не слишком прибыльный, бизнес в Майами. Он занимался экспортом и импортом. В семье шутили, что он единственный легальный импортер товаров в Майами и, следовательно, скоро умрет от голода. Во время учебы в университете штата Флорида, в Гейнсвилле, Андреа сначала собиралась пойти по стопам одного брата, потом — другого. Поступить на работу в полицию она решила только после того, как ее изнасиловали.

От воспоминаний об этом у девушки все сжималось внутри. Дело было в самом конце семестра, лето было на носу. Андреа не собиралась оставаться на вечеринку, но после экзамена по психопатологии так устала, что ей недостало сил отказаться, когда девушки из общежития стали ее настойчиво приглашать.

На вечеринке грохотала музыка и всем приходилось не говорить, а орать. В старый деревянный дом набилось столько народу, что он трещал по швам. Андреа потихоньку попивала пиво, и скоро ее уже не раздражали ни шум, ни толпа.

Далеко за полночь, когда все девушки из ее общежития куда-то подевались, Андреа, с трудом отбившись от многочисленных парней, предлагавших ей провести остаток ночи вместе, отправилась домой. Она была достаточно пьяна для того, чтобы радостно окунуться в ночь, двигаясь зигзагообразным курсом под звездным небом. При этом она была достаточно трезва, чтобы не заблудиться.

«Как же такую не изнасиловать?!» — вновь с горечью подумала Андреа.

Она ничего не замечала до того самого момента, когда сзади выскочили двое мужчин, схватили ее за руки, набросили на голову куртку и стали молотить ее кулаками. Девушка не успела даже вскрикнуть, не говоря о том, чтобы вырваться и убежать. Это-то и было самым досадным!

В школе Андреа была чемпионкой по бегу на средние дистанции. Если бы ей тогда удалось хоть на секунду вырваться, она убежала бы от насильников, но мужчины навалились сверху и придавили ее своим весом. Сначала ей было очень больно, но потом боль стала стихать. Больше всего девушка боялась, что ее задушат или она сама задохнется. И все-таки она продолжала упорно сопротивляться, пока ее не ударили кулаком в подбородок. Она потеряла сознание и не помнила, что с ней делали, чему была потом несказанно рада.

Очнулась она в больнице, где ей сообщили, что ее изнасиловали, а потом долго и болезненно возились с ее многострадальными половыми органами. Позже она давала показания полицейскому из университета и детективу из города.

— Опишите, пожалуйста, внешность насильников.

— Было темно, я их не видела. Они схватили и крепко держали меня.

— Но как они все-таки выглядели?

— Они были очень сильные и набросили мне на голову куртку.

— Они были белые, чернокожие, латиноамериканцы? Высокого роста, низкого? Коренастые, худые?

— Они придавили меня.

— Они что-нибудь говорили?

— Нет, ничего.

Потом Андреа позвонила домой. Ее мать бессильно зарыдала, а отчим так взъярился, словно злился на нее за то, что с ней произошло. Наконец с девушкой поговорила психолог. Андреа пригляделась к этой женщине, которая выслушала ее, сочувственно кивая, и поняла, что проявлять сочувствие к изнасилованным входит в ее служебные обязанности, точно так же как сотрудники «Диснейуорлда» обязаны дружелюбно и якобы по собственному почину приветствовать всех его посетителей. Девушка вернулась домой и стала ждать, что произойдет дальше, но ничего так и не произошло. Подозреваемых в ее изнасиловании не было, никого так и не арестовали. Ей просто не повезло — пить надо меньше…

Потом у Андреа прошли все синяки и зажили все раны. На память ей остался только маленький белый шрам у правого глаза.

В семье никогда не говорили о том, что с ней случилось. Дома все было без изменений: со второго этажа по-прежнему открывался вид на океан, а вентиляторы по-прежнему лениво гоняли влажный воздух в каждой комнате. Ее мать по-прежнему проверяла готовность лимонных пирогов и моллюсков во фритюре к моменту появления в ресторане туристов и завсегдатаев бара. Отшлифованное годами течение жизни было незыблемым. Андреа снова стала работать на рыболовецком катере отчима так, словно с ней ничего не случилось. Поглядывая на отчима — пристально всматривавшегося сквозь темные очки в зеленые волны океана, она сновала по палубе, поднося рыболовам пиво, хихикая в ответ на их плоские шутки, насаживая наживку на крючки и ожидая схватки с очередной рыбой.

«И все-таки я тогда изменилась». Андреа, сидя за рулем автомобиля, поправила темные очки.

И действительно, девушка начала писать письма матери, изливая все свои обиды и горести на сиреневые листы ароматизированной почтовой бумаги, купленной в ближайшем канцелярском магазине. Бесконечные слова расплывались перед глазами по тонкой бумаге, как ручьи слез. Через некоторое время Андреа перестала писать о том, как ее изнасиловали: рана в душе постепенно затянулась. Теперь она писала о мире в целом, о погоде, о своем будущем и прошлом. Накануне вступительных экзаменов в полицейскую академию девушка написала: «Как жаль, что отца не вернуть!» Разумеется, сама по себе эта фраза была банальной, но Андреа стало легче уже оттого, что она смогла излить на бумагу свои чувства.

Разумеется, этих писем она никуда не отправляла и никому не показывала. Девушка хранила их в папке из искусственной кожи, приобретенной на распродаже в пригороде Майами. В последнее время она опять стала излагать на бумаге свои рассуждения о делах, которые расследовала. Впрочем, свои догадки и предположения она тоже никому не показывала. Иногда Андреа задумывалась над тем, что бы произошло, прочти ее мать хоть пару из этих, формально адресованных ей, писем. Чего бы ее мать больше испугалась — того, что случилось с ее дочерью, или того, что, по мнению дочери, происходит с миром?

Вспомнив о стариках, убитых на Тарпон-драйв, детектив подумала о том, что они все равно были обречены. Они знали, во что превратился воспитанный ими ребенок. Неужели они рассчитывали, выпустив в мир такое чудовище, не понести за это заслуженной кары?!

Шеффер вспомнила о том, как впервые взяла в руки кольт калибра .357 магнум — табельное оружие полицейских в округе Монро. Сжав в руке тяжелый револьвер, она ощутила спокойствие и уверенность и подумала, что больше никогда не станет ничьей жертвой.

Она нажала педаль газа, и ее машина без полицейских опознавательных знаков понеслась сквозь полуденный зной со скоростью девяносто миль в час.

В первый раз она попала в мишень один раз из шести. На следующий день она выбила уже два из шести, а закончив шестинедельную подготовку, уверенно всаживала шесть пуль из шести в самый центр мишени. Но и после этого Андреа регулярно, раз в неделю, ходила на стрельбище. Потом она освоила автоматический пистолет поменьше и помповое ружье, которое имелось в каждом полицейском автомобиле. В последнее время она стала тренироваться в стрельбе из автоматической винтовки М-16 и носила вместо кольта армейский пистолет калибра 9 миллиметров.

Услышав за спиной сирену, Андреа убрала ногу с педали газа и снизила скорость. Догонявшая ее машина перестроилась в соседний ряд и поравнялась с ней. Это был дорожный патруль, охотившийся на лихачей за рулем. Шеффер явно пронеслась на головокружительной скорости в зоне его радара, и он вылетел из засады.

Полицейский стал присматриваться к Андреа из-под темных очков. Женщина улыбнулась и развела руками. Полицейский тоже расплылся в улыбке. Помахав рукой, он нажал на газ и обогнал ее машину. Андреа переключила радио на частоту полиции штата и проговорила:

— Говорит детектив четырнадцать из отдела по расследованию убийств округа Монро. Прием.

— Здравствуйте, детектив четырнадцать. Говорит рядовой Уиллис. Вы ехали со скоростью девяносто пять миль в час. Куда торопитесь?

— Извините, задумалась. Расследую убийство. Иду по горячим следам, но постараюсь ехать помедленнее.

— Выбирайте сами нужную скорость, детектив четырнадцать. Может, перекусим вместе как-нибудь?

Шеффер рассмеялась: полицейский Уиллис пытался склеить ее на скорости девяносто пять миль в час!

— Сегодня некогда. Если хотите, увидимся у шерифа округа Монро, в Ки-Ларго, через пару дней!

— Ждите! Буду!

Помахав на прощание рукой, Уиллис притормозил и съехал на обочину.

«Несколько дней бедняга будет лелеять надежду», — подумала Андреа, и она испытала неловкость. Рядового Уиллиса ждало жестокое разочарование. У Шеффер было два железных правила: во-первых, она никогда не спала с мужчинами, которые знали, что она работает в полиции, и, во-вторых, она никогда не спала с одним мужчиной дважды.

Андреа опять потрогала маленький шрам у глаза. «А шрамов в душе так никто никогда и не увидел!» И она понеслась дальше, в сторону Майами.


Секретарша отдела городских новостей газеты «Майами джорнел» объявила Шеффер, что Кауэрта в редакции нет. Сначала детектив удивилась, а потом насторожилась: «Ага! Он на кого-то охотится!»

Обдумывая вновь возникшие подозрения, женщина-полицейский сказала секретарше, что хочет видеть главного редактора отдела. Поговорив по телефону, та предложила подождать редактора на диване. Через двадцать минут он появился из-за двойных дверей:

— Извините, что заставил вас ждать. У нас было совещание.

— Я хотела еще раз поговорить с мистером Кауэртом, — стараясь держаться как можно естественнее и спокойнее, сообщила редактору Андреа.

— А я-то думал, что он ответил на все ваши вопросы.

— Нет, не на все.

— Неужели? — Редактор всем своим видом постарался показать, что нужно было воспользоваться первым и последним случаем, когда она была допущена к персоне журналиста.

— Мне нужно у него еще кое-что выяснить.

— Извините, но мистера Кауэрта в редакции нет, — расплылся в улыбке редактор. — Может, я смогу его вам заменить?

Сделав вид, что не чувствует фальши в этом великодушном предложении, Андреа поспешно заговорила:

— Видите ли, я никак не возьму в толк, с кем связался в тюрьме Салливан и как он организовал это убийство… Знаю-знаю, возможно, мистеру Кауэрту это тоже неизвестно, — затараторила она еще быстрее, видя, что редактор намерен ее перебить, — но меня все равно это очень смущает, и я надеялась, что мистер Кауэрт поможет мне во всем разобраться.

Судя по всему, ей удалось разыграть из себя дурочку, потому что редактор заметно смягчился:

— Разумеется, это очень запутанная история.

— Не то слово!

— И все-таки, по-моему, мистер Кауэрт уже сообщил вам все, что ему известно по этому вопросу, — осторожно сказал редактор.

— Но ведь у него было время подумать! А вдруг он еще что-нибудь вспомнил? Часто бывает, что через некоторое время вспоминаются самые разные вещи.

— Знаю. — Редактор пригладил рукой редеющие волосы. — Ведь мы, журналисты, тоже часто задаем людям вопросы. Однако Кауэрта нет, он уехал собирать материал для статьи.

— Куда?

— На север Флориды, — немного поколебавшись, неохотно ответил редактор.

— Север Флориды большой, — улыбнулась Андреа.

— Вы же понимаете, что Кауэрта интересует то, что произошло только в двух местах — в тюрьме штата Флорида, в Старке, и в маленьком городке под названием Пачула. Неужели это не очевидно?.. А теперь извините, меня ждут срочные дела.

— А вы не можете передать Кауэрту, что мне нужно с ним поговорить?

— Попробую, но ничего не обещаю. Где ему вас найти?

— Я сама его найду.

Встав как будто для того, чтобы распрощаться, Шеффер сделала вид, что ей внезапно пришла в голову одна мысль:

— А можно мне ознакомиться со статьями мистера Кауэрта?

Немного подумав, редактор указал в сторону библиотеки:

— Вы найдете их там. Скажите, что я разрешил…


Сидя за письменным столом, Андреа листала толстенную подшивку номеров газеты «Майами джорнел». Сначала ее поразило количество трагедий, зафиксированных на ее страницах, но потом она нашла воскресный номер газеты с первой статьей Мэтью Кауэрта об убийстве Джоанны Шрайвер. Шеффер внимательно ее прочитала, выписав в блокнот даты и имена.

Спускаясь на лифте к выходу из редакции, детектив пыталась разобраться в своих мыслях. На первом этаже она направилась по вестибюлю к дверям, но на полпути остановилась как вкопанная.

Редактор сказал ей, что Кауэрта интересует то, что произошло только в двух местах. Как же журналист вышел на Блэра Салливана? Из-за убийства в Пачуле? Кто главное действующее лицо убийства в Пачуле? Роберт Эрл Фергюсон. Кто указал Кауэрту на Салливана? Роберт Эрл Фергюсон! Благодаря кому Кауэрт получил Пулицеровскую премию? Благодаря Роберту Эрлу Фергюсону!

Резко развернувшись, женщина-полицейский прошла в угол вестибюля редакции, где стояли телефоны-автоматы. Сверившись со своими записями, Андреа позвонила в справочную службу Пенсаколы, а потом набрала номер, который сообщил ей электронный голос справочной.

Шеффер поговорила с секретарем, и в трубке раздался голос адвоката:

— Рой Блэк у телефона. Слушаю вас!

— Мистер Блэк, меня зовут Андреа Шеффер. Я из редакции «Майами джорнел», — не краснея, соврала детектив. — Мне нужно связаться с мистером Кауэртом, а он как раз уехал в Пачулу к вашему подзащитному. Мне обязательно нужно его найти, а у нас тут никто не знает, как до него дозвониться. Может, хоть вы мне поможете?

— Видите ли, дело в том, что Роберт Эрл Фергюсон уехал из Пачулы обратно в Ньюарк, штат Нью-Джерси. Не знаю, с какой стати мистер Кауэрт ищет его в Пачуле.

— Ой! — с притворным отчаянием в голосе воскликнула Андреа. — Дело в том, что мистер Кауэрт собирает дополнительные материалы, касающиеся казни Блэра Салливана. А по-вашему, он поехал в Ньюарк? На самом деле он не очень внятно объяснил, куда именно едет, а мне обязательно надо его найти. Не подскажете, по какому адресу его искать?

— Вообще-то, я не даю незнакомым людям ничьих адресов. — Адвокат колебался.

— И правильно делаете, — продолжала канючить Шеффер. — Но как же мне теперь найти мистера Кауэрта? Шеф просто открутит мне голову! Может, все-таки подскажете, где мне найти мистера Кауэрта в Ньюарке?

— Ну ладно, — немного помолчав, сказал Рой Блэк, — сейчас я сообщу вам адрес Фергюсона. Только обещайте, что вы никому его не дадите. И в первую очередь никаким журналистам, а то они не оставят мистера Фергюсона в покое. Он как раз старается забыть о тюрьме и вернуться к нормальной жизни.

— Торжественно обещаю! Клянусь!

— Не кладите трубку. Сейчас я найду вам его адрес.

Андреа ждала, затаив дыхание и сгорая от нетерпения. Она ни капельки не раскаивалась в том, что надула адвоката, и прикидывала, успеет ли на следующий рейс в Ньюарк. Она плохо представляла себе, что будет делать, когда встретится с Фергюсоном, но не сомневалась в том, что ответы на все волнующие ее вопросы как-то связаны с этим человеком. При этом Шеффер вспоминала невинные глаза Фергюсона на опубликованной в газете фотографии.


Глава 17

Ньюарк


Заходя на посадку, самолет спустился ниже облаков, и Андреа увидела город, растущий на горизонте, словно кубики, беспорядочно сваленные ребенком в кучу. Бледное апрельское солнце освещало лес высоких и прямоугольных офисных зданий. Женщине казалось, что даже сквозь иллюминатор она чувствует холод и сырость снаружи. Размышляя, с какого бока ей лучше подобраться к Фергюсону, она решила вести себя с ним так, словно он крупная рыба, заглотившая маленький крючок, привязанный к тонкой леске. Одно неосторожное движение — и леска порвется! У Шеффер были только смутные предположения. Ничто, кроме персоны Кауэрта, не связывало Фергюсона с убийствами на Тарпон-драйв. У Андреа не было ни свидетелей, ни улик, никаких отпечатков пальцев или пятен крови. Даже по характеру преступления отличались. Насильник, убивший маленькую девочку, вряд ли был похож на того, кто хладнокровно перерезал горло двум старикам. Кроме того, Кауэрт вроде бы доказал, что Фергюсон не убивал даже эту девочку.

Самолет лег на крыло, и внизу с юга на север протянулась широкая лента платной автострады штата Нью-Джерси. Внезапно Андреа почувствовала что-то сродни отчаянию. Она выругала себя за то, что неизвестно ради чего прилетела за тридевять земель. Не лучше ли ей вернуться первым же рейсом во Флориду, чтобы работать там бок о бок с Майклом Вайссом? В вестибюле «Майами джорнел» все казалось легко и просто. А здесь, под хмурым небом Нью-Джерси, радужные краски ее надежд заметно поблекли.

Женщина вспомнила один случай, происшедший на рыболовецком катере ее отчима лет шесть назад. Они отправились на рыбалку с вечерним отливом, вода быстро уходила между опорами одного из бесчисленных мостов, соединявших острова архипелага. Рыболову, оплачивавшему прогулку, попался на крючок большой тарпон весом более ста двадцати фунтов. Два раза рыба выскочила из воды, хлопая хвостом и мотая плавниками, а потом ее серебряный силуэт снова исчез в темной глубине. Рыба изо всех сил натянула леску, пользуясь попутным отливом. Однако рыболов не сдавался. Широко расставив ноги на палубе, он кряхтел и боролся с рыбой почти час. Тем временем тарпон вытянул почти всю леску с катушки и направлялся прямо к опорам моста.

«Какой сильный и умный!» — подумала Андреа.

Рыба словно понимала, что, доплыв до моста, она сможет перетереть леску о налипшие на его опоры ракушки. Для этого было достаточно одного касания туго натянутой лески. Рыба явно попадалась на крючок не впервые и знала, что надо делать. Она упорно и целенаправленно двигалась в сторону моста, сулившего ей спасение.

Со стороны поступок девушки мог показаться безумным, но она подбежала к рыболову, защелкнула стопор на катушке, чтобы леска больше не разматывалась, и крикнула:

— Кидайте удочку за борт!

Не веривший своим ушам рыболов разинул рот, Андреа вырвала удочку из его рук и швырнула ее за борт. Рыба быстро потащила удочку прочь.

— Ты что, спятила?! — начал было возмущаться рыболов, но тут же прикусил язык: отчим девушки включил двигатель на полную мощность, вышел на фарватер и снизил скорость только после того, как катер пролетел под мостом.

Стоя на мостике, хозяин катера долго всматривался в сгущавшиеся сумерки, пока наконец не показал куда-то пальцем. Там, ярдах в двадцати от катера, на поверхности воды плавала удочка с пробковой рукояткой. Когда они подплыли к удочке, Андреа перегнулась через борт, схватила ее и тут же сняла стопор с катушки.

— Теперь можете тащить рыбу из воды. — Девушка подала удочку рыболову.

Начав наматывать леску на катушку, рыболов расплылся в улыбке: он почувствовал, что рыба по-прежнему сидит на крючке. Когда крючок вновь больно врезался в челюсть тарпона, ошеломленная и негодующая рыба снова сделала свечку. Тарпон взлетел высоко в воздух, с него стекали струи черной воды, но девушка знала, что рыбе конец. Она видела, что у тарпона уже нет сил бороться. Еще через десять минут рыбу подтянули к борту катера, Андреа подцепила ее багром и вытащила на палубу. Все сфотографировались с рыбой, а потом выпустили ее. Девушка сама держала тарпона в руках, пока он приходил в себя в воде. Однако, прежде чем отпустить рыбу, Андреа оторвала одну чешуйку размером с пятидесятицентовую монету. Девушка положила чешуйку в карман рубашки и стала смотреть, как напоминающий серп хвост тарпона медленно удаляется от лодки.

«Какая сильная и умная рыба! — вновь восхитилась Андреа. — Но я оказалась умнее и поэтому — сильнее!»

Вспомнив о Фергюсоне, Шеффер подумала, что он тоже уже попадался на крючок.

Самолет наконец приземлился. Взяв свои вещи, женщина-полицейский направилась к трапу.


Капитан из управления Ньюарка, ответственный за сотрудничество с полицией других штатов, предоставил в распоряжение Шеффер двоих полицейских в форме, чтобы они сопровождали ее домой к Фергюсону. Познакомившись с Андреа и немного поговорив о том о сем, коллеги повезли ее по нужному адресу.

Улицы, которые мелькали за окном автомобиля, напоминали фильм ужасов. Все здания были построены из закопченного кирпича или темного бетона. Грязь на стенах производила удручающее впечатление. Даже солнечный свет на таких улицах казался серым. Они проезжали мимо маленьких забегаловок, магазинов одежды, бакалейных лавок, точек, где давали займы под низкий процент, магазинов бытовой техники и мебельных магазинов, выстроившихся рядами вдоль заплеванных и заваленных мусором тротуаров. На всех окнах были толстые железные решетки. На каждом углу толкались подозрительные типы, хулиганистого вида подростки или вызывающе накрашенные проститутки. Даже закусочные со знакомыми вывесками, обычно сверкающие чистотой, казались здесь обшарпанными и замызганными. Город выглядел так, словно он вот-вот рассыплется в прах и существует до сих пор лишь потому, что по собственной глупости упорно не желает уйти в небытие.

— Говорите, этот человек учится в университете? — спросил один из сопровождавших Андреа полицейских — сдержанный чернокожий мужчина с проседью в волосах. — Вряд ли студент университета станет жить в таком районе.

— Так мне сказал его адвокат, — ответила Шеффер.

— Здесь живут только те, кто учится проституции, воровству и разбою!

— Думаю, ты не прав, — возразил его напарник, сидевший за рулем, — светловолосый молодой человек с длинными усами. — Здесь живут и приличные люди.

— Они сидят здесь за железными решетками и трясутся от страха! — пробормотал немолодой чернокожий полицейский.

— Не обращайте внимания, — посоветовал женщине водитель, — он безнадежный пессимист. Кроме того, он почему-то забыл упомянуть, что сам родом отсюда и выбился в люди только благодаря вечерней школе. Поэтому все может быть. Не исключено, что человек, который вас интересует, каждый день ездит на поезде в Нью-Брунсвик и посещает там лекции в Рутгерском университете.

— А я все равно не понимаю, как можно добровольно жить в этих трущобах! — пробормотал чернокожий полицейский. — Если у него есть деньги, он может жить рядом с университетом. Здесь живут только те, кому больше некуда деться.

— Или те, кому нужно как следует спрятаться, — добавил его молодой напарник. — Поселитесь здесь, и никто в жизни вас не найдет. Посудите сами, — добавил он, показывая рукой на какое-то заброшенное здание. — Эта часть города — настоящие джунгли или непроходимое болото. Например, никто не знает, что творится внутри этого дома, заброшенного после пожара. Там нет электричества, отопления и водопровода, но именно там скрываются банды, именно там бандиты прячут свое оружие. В этом доме могут гнить горы трупов, и никто никогда их не найдет… Это идеальное место для того, чтобы затеряться. Здесь вас будут искать только в самом крайнем случае!

— Вы абсолютно правы! — согласилась Андреа.

— А зачем вам этот человек?

— Он может что-то знать о двойном убийстве, которое я расследую.

— А он не откроет по нам стрельбу? Может, стоит вызвать подкрепление? Это убийство связано с наркотиками?

— Нет, это больше похоже на заказное убийство.

— Даете слово? Меня что-то не тянет знакомиться с вооруженным до зубов обкурившимся психом.

— Нет, он не такой.

— Вы подозреваете, что убийца именно он?

— Пока не знаю, — немного подумав, ответила женщина. — Сначала мне надо с ним поговорить, а там видно будет.

— Ну хорошо, будем считать, что вы нас успокоили, хотя все это мне по-прежнему не по душе. А какие у вас против него улики?

— Почти никаких.

— Надеетесь на то, что он случайно проболтается?

— Да.

— Это все равно что ловить рыбу в незнакомой реке. Может, рыба там есть, а может, никакой рыбы и в помине нету!

— Совершенно верно! — Детектив Шеффер улыбнулась: не только она думает о рыбалке.

Они проезжали мимо небольшой толпы перед маленьким бакалейным магазином. Люди сразу перестали болтать и уставились на полицейскую машину. Андреа хотела получше разглядеть лица людей, но они слились перед ее глазами в одну темную массу.

— Нам вон туда, — показал молодой полицейский, — он живет в том квартале.

Через минуту он остановил машину между почти новым вишневым «кадиллаком» с бархатным салоном и остовом другого автомобиля, с которого уже давно сняли все представляющее собой хоть какую-то ценность. На тротуаре рядом с «кадиллаком» сидел маленький мальчик.

— Приехали. — Водитель распахнул дверцу. — Какой у вас план действий, детектив Шеффер?

— Сначала я поговорю с консьержем, если он тут вообще имеется. А может, мне попадется сосед человека, который меня интересует, поговорю и с ним тоже. Потом я просто постучусь в нужную дверь.

— Хорошо, — сказал чернокожий полицейский. — Мы будем поблизости, пока вы не окажетесь в его квартире. Там вам придется действовать самостоятельно.

Фергюсон жил в обшарпанном шестиэтажном доме из красного кирпича. Шеффер направилась было к входной двери, но внезапно остановилась и повернулась к сидевшему на тротуаре мальчику. Его спортивные штаны были грязными и рваными, но на ногах красовались новехонькие дорогие кроссовки.

— Привет! — поздоровалась Андреа с мальчиком.

— Привет, — угрюмо пробормотал тот.

— Что ты тут делаешь?

— Смотрю на машины. А вы из полиции?

— Да.

— Но вы не из этого города, правда?

— А ты знаешь человека по имени Роберт Эрл Фергюсон?

— Это который из Флориды? А он вам нужен?

— Да, он дома?

— Не знаю, он ни с кем не разговаривает.

— Почему?

— Он хитрый, — ответил мальчик и отвернулся.

Кивнув, Андреа в сопровождении обоих полицейских поднялась по ступенькам к входной двери в дом. На одном из почтовых ящиков она заметила нацарапанное имя Роберта Эрла Фергюсона. Шеффер записала фамилии нескольких соседей, нашла табличку «Консьерж», позвонила в звонок под ней и поднесла ухо к динамику. Ей никто не ответил.

— Домофон не работает, — пояснил пожилой полицейский.

— В этом районе вся такая техника давно сломана, — добавил его молодой коллега.

Женщина взялась за ручку двери. Та поддалась настолько легко, что Андреа даже опешила.

Внутри здание напоминало подземелье. Стены коридоров были испещрены надписями, пахло мочой и отбросами. Женщина поморщилась, и полицейский помоложе заметил:

— Это еще ничего, бывает гораздо хуже, особенно если где-то живут алкоголики.

Шеффер обнаружила квартиру консьержа под лестницей и громко постучала в дверь. Через несколько мгновений изнутри послышался голос:

— Чего надо?

— Откройте! Полиция! — Андреа приложила к дверному глазку свой жетон.

Защелкали многочисленные замки, дверь отворилась, и появился худой пожилой негр в рабочей одежде.

— Это вы консьерж мистер Вашингтон?

— Чего надо? — кивнув, повторил старик.

— Впустите нас немедленно! — отрезала Шеффер.

Консьерж открыл дверь, и Андреа в сопровождении полицейских вошла внутрь. Окинув взглядом обшарпанную мебель и потертые ковры, она спросила:

— Роберт Эрл Фергюсон у себя?

— Откуда я знаю? — пожал плечами консьерж. — Я не обязан следить за тем, кто входит и выходит.

— А кто же за этим следит?

— Моя жена. — Старик кивнул куда-то себе за спину.

Присмотревшись, Шеффер разглядела в коридоре опиравшуюся на алюминиевый костыль толстую низкорослую негритянку.

— Вы миссис Вашингтон?

— Да.

— Роберт Эрл Фергюсон у себя?

— Наверное. Он сегодня не выходил.

— Откуда вы знаете?

— Я двигаюсь с трудом, — объяснила жена консьержа, сделала шаг вперед, опираясь на костыль, и сразу тяжело задышала. — Целый день я сижу у окна, вяжу и гляжу. Я вижу всех, кто входит и выходит.

— А Фергюсон всегда уходит и приходит в одно и то же время?

Миссис Вашингтон кивнула.

— А куда он ходит? — Андреа достала блокнот и стала делать записи.

— Точно не знаю, но при нем всегда сумка, в которой он, кажется, носит учебники. Он уходит днем, а приходит поздно вечером. Иногда он уходит с маленьким чемоданчиком. Тогда его не бывает несколько дней. Наверное, куда-нибудь ездит.

— Вы сидите у окна и поздно вечером?

— У меня бессонница. Я не только с трудом хожу и дышу, но и плохо сплю. Наверное, я скоро умру.

— А как у вас с памятью? — оживилась Шеффер, не обращая внимания на жалобы консьержки.

— С памятью у меня все в порядке. Что вы хотите знать?

— Фергюсон уезжал из города неделю или дней десять назад? Вы видели его с чемоданчиком? Отсутствовал ли он тогда день или два? Вел ли он себя как-то странно?

Толстая негритянка прищурилась и задумалась, вспоминая, кто, когда и как выходил из дома и входил в него. Внезапно миссис Вашингтон выпучила свои маленькие глазки, словно перед ее мысленным взором промелькнул какой-то определенный образ. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но внезапно передумала, покачала головой и прищурилась, не сводя глаз с блокнота в руке у женщины-полицейского:

— По-моему, он никуда не уезжал. Но мне надо подумать. С ходу мне трудно вспомнить…

Глядя, как мнется негритянка, Андреа подумала, что та наверняка что-то вспомнила, но не желает об этом говорить.

— Значит, сейчас вы не помните?

— Сейчас не помню, — сказала негритянка, — но могу вспомнить, если как следует подумаю… Значит, вы говорите, неделю или дней десять назад?

— Да.

— Я подумаю.

— Хорошо, подумайте. А кто-нибудь другой это может знать?

— Нет, никто. Роберт Эрл Фергюсон ни с кем не разговаривает. Он просто уходит после обеда и возвращается вечером. Иногда поздно, иногда не очень. Он никогда не шумит и не включает музыку на всю громкость. Он очень тихий. По-моему, у него даже нет девушки. А зачем вы спрашиваете? С какой стати полиция заинтересовалась Робертом Эрлом Фергюсоном?

— Вы знаете, чем он занимался в последние несколько лет во Флориде?

— Мы знаем, что он сидел там в тюрьме, — вмешался консьерж.

— Почти все наши жильцы сидели в тюрьме, — перебила мужа миссис Вашингтон. — А те, кто еще не сидел, скоро сядут. Такая у нас жизнь.

— Как он платит за квартиру? — спросила женщина-полицейский.

— Наличными. Первого числа каждого месяца. Долгов у него нет.

Андреа зафиксировала этот факт в блокноте.

— Но здесь квартплата невысокая — дом в плохом состоянии.

— Вы когда-нибудь видели у него нож? Охотничий нож?

— Нет.

— А пистолет?

— Нет. Но я думаю, что у нас почти все прячут оружие.

— Может, вспомните что-нибудь необычное о Роберте Эрле Фергюсоне?

— Он, кажется, где-то учится. И все время сидит за книгами. В нашем районе это очень необычно.

Кивнув, Шеффер протянула супругам Вашингтон свою визитную карточку.

— Если что-нибудь вспомните, позвоните мне. Звонок бесплатный. А вот по этому телефону до меня можно дозвониться в ближайшие два дня, — сказала женщина-полицейский и написала на карточке номер телефона мотеля рядом с аэропортом.

Консьерж и его жена уставились в визитную карточку, а Андреа вышла в коридор.

— Что-нибудь узнали? — спросил пожилой полицейский. — Я слышал ваш разговор. По-моему, эта женщина соврала, когда сказала, что не помнит о том, что было неделю назад.

— По-моему, тоже, — добавил его напарник.

— Значит, вам это тоже показалось?

— Это было трудно не заметить, но я не знаю, что из этого следует. Может, вообще ничего… Что теперь будем делать?

— Пойдем к Фергюсону, — ответила Андреа. — Пора с ним познакомиться.


Глава 18

Козел отпущения


Шеффер вздохнула, чтобы успокоиться, и постучала в дверь. В коридоре было темно. Окно в его дальнем конце было настолько грязным, что почти не пропускало дневной свет. Андреа гадала, что за человек предстанет сейчас перед ее глазами. Убийца? Или нет? Кто же он на самом деле такой? Какова его роль в треугольнике Салливан-Кауэрт-Фергюсон? Что это за студент, который периодически срывается с места и отбывает в неизвестном направлении на несколько дней? Шеффер постучала во второй раз, и наконец послышался голос:

— Кто там?

— Полиция! — Это слово прогремело в узеньком коридоре как выстрел.

Из-за двери снова спросили:

— Что вам надо?

— У меня к вам несколько вопросов. Откройте дверь.

— Каких еще вопросов?

— Откройте дверь, — повторила Андреа, чувствуя, что ее и Роберта Эрла Фергюсона сейчас разделяет только тонкая коричневая дверь.

Переминавшиеся с ноги на ногу полицейские попятились и посторонились, чтобы не оказаться прямо перед открывшейся дверью. Шеффер снова постучала:

— Откройте! Полиция!

Она не представляла себе, что ей делать, если Фергюсон откажется открывать.

— Сейчас.

Шеффер не успела почувствовать облегчение. Ей показалось, что она уловила в голосе Фергюсона неуверенность и сомнение, как у ребенка, которого уличили в какой-то проказе. Андреа надеялась на то, что, прежде чем заговорить с ней, Фергюсон на мгновение отвернется и у нее появится возможность быстро оглядеть его квартиру, хотя она и сама не знала, что рассчитывала там увидеть. Улики? Улики чего?

Послышался лязг отодвигаемого засова и снимаемой цепочки. Потом дверь чуть-чуть приоткрылась, и женщина увидела Роберта Эрла Фергюсона. Он был в джинсах, кроссовках и темно-красной футболке с длинными рукавами, которая висела на нем как на вешалке, потому что была на несколько размеров больше. Фергюсон был разгневан и смерил Шеффер таким злым пронзительным взглядом, что она чуть не попятилась.

— Что вам от меня нужно? — спросил он. — Я ничего не сделал.

— Мне нужно с вами поговорить.

— У вас есть жетон?

Детектив предъявила жетон.

— Вы из округа Монро во Флориде?

— Да, меня зовут Андреа Шеффер. Я работаю в отделе по расследованию убийств.

По лицу Фергюсона пробежала какая-то неуловимая тень.

— Округ Монро южнее округа Майами-Дейд, да? Он южнее Эверглейдса?

— Да.

— Что вам от меня нужно?

— Можно мне войти?

— Сначала скажите, что вам от меня нужно.

Фергюсон молча рассматривал женщину. Он был почти одного роста с ней и, судя по всему, весил практически столько же. Однако, когда имеешь дело с такими людьми, как Фергюсон, их рост и вес не играют большой роли.

— Вы приехали издалека. — Фергюсон бросил злобный взгляд на полицейских в форме, стоявших поодаль. — А это еще кто?

— Они из местной полиции.

— Значит, вы побоялись идти сюда без сопровождения? — прищурившись, спросил Фергюсон.

Полицейские шагнули вперед, но Фергюсон, скрестив руки на груди, по-прежнему загораживал вход в квартиру.

— Нет, — поспешила ответить Андреа, но Фергюсон лишь презрительно усмехнулся.

— Я ничего не сделал, — повторил он как заезженная пластинка.

— Никто вас ни в чем не обвиняет.

— Так зачем же вы проделали такой путь из самой Флориды в это райское местечко? — усмехнулся Фергюсон, подумал и посторонился. — Ну ладно, заходите. Я отвечу на ваши вопросы. Скрывать мне нечего.

Последние слова он произнес нарочито громко, чтобы их услышали местные полицейские.

Андреа вошла в квартиру, и Фергюсон тут же снова встал в дверях:

— Вас я не приглашал. И пока у вас не будет ордера, вас я к себе не пущу.

Местные полицейские нахмурились. Они не привыкли к запретам со стороны простых обывателей.

— Пропусти-ка нас! — приказал пожилой полицейский.

— Ни за что. У нее есть ко мне вопросы, поэтому она может войти и задать их.

Молодой полицейский поднял руку, чтобы толкнуть Фергюсона в грудь, но Шеффер поспешно сказала:

— Не надо, я сама. Подождите меня здесь.

Полицейские колебались.

— Так не положено, — заявил чернокожий полицейский. — Ты, кажется, пытаешься оказать сопротивление органам охраны правопорядка, ублюдок?

Фергюсон и бровью не повел.

Андреа замахала полицейским руками, стараясь их успокоить.

— Ладно, — сказал пожилой полицейский, отойдя от двери. — Мы подождем здесь. Имей в виду, мразь, я тебя запомнил!

— И я тебя запомнил, — усмехнулся Фергюсон и стал закрывать дверь, но молодой полицейский тут же схватил ее за ручку:

— Дверь будет открыта!

— Как прикажете, — сказал Фергюсон и повел женщину внутрь квартиры. — Не на того напали, — пробормотал он себе под нос, — видел я таких надзирателей в тюрьме. Они считают себя сильными, а сами и понятия не имеют о том, что такое сила…

— А что такое сила, мистер Фергюсон?

— Сильный только тот, кто может жить, точно зная день и час своей смерти. Сильный человек устоит даже тогда, когда его, совершенно здорового, государство заразило смертельной болезнью. Сильный человек не сломается, даже если знает, что каждая секунда приближает момент его казни… А вы, детектив, вы тоже считаете себя сильной?

— Я достаточно сильна, когда в этом есть необходимость, — ответила Андреа.

Фергюсон смерил ее недоверчивым презрительным взглядом:

— Садитесь. — Он уселся на край потертого дивана.

— Спасибо, — сказала Шеффер, но садиться не стала.

Медленно перемещаясь по комнате, она осматривала ее, не выпуская из поля зрения Фергюсона. В академии их учили всегда стоять на ногах перед сидящим подозреваемым. В присутствии стоящего полицейского сидящий человек нервничает: стоящий кажется ему сильнее.

Фергюсон не сводил глаз с Андреа.

— Вы что-то ищете? — спросил он.

— Нет.

— Тогда скажите, что вам нужно.

Шеффер выглянула из окна и увидела красный сутенерский «кадиллак» и пустынную улицу.

— Довольно унылый вид, — проговорила она. — Почему люди живут в таких районах, если могут жить в другом месте?

Фергюсон промолчал, и детектив продолжила:

— На углу проститутки, в соседнем доме притон наркоманов. Кто тут еще живет? Воры? Бандиты? Убийцы? И вы!

— Совершенно верно.

— Так к какой же категории относитесь вы, мистер Фергюсон?

— Я студент.

— Тут живут другие студенты?

— Насколько я знаю, нет.

— Почему же вы живете в этом районе?

— Он мне подходит.

— Вы чувствуете себя здесь как дома?

— Я этого не говорил.

— Так почему же вы здесь живете?

— Здесь безопасно, — едва заметно улыбнулся Фергюсон. — Это самое безопасное место на свете.

— Ответ не принят.

— Человек живет прежде всего в своем внутреннем мире, — пожал плечами Фергюсон. — Внешний антураж — дело второстепенное. Впрочем, вам этого не понять. Для этого нужно посидеть в камере смертников. Это первое, чему там учат, там учат и другим полезным вещам… А теперь говорите, что вам от меня нужно!

Однако Андреа продолжала мерить шагами квартирку Фергюсона. Она заглянула в спальню с узкой односпальной кроватью. Кроме нее и обшарпанного коричневого деревянного комода, в комнате ничего не было. В гостиной был стенной шкаф с какой-то одеждой. На кухне стояли маленький холодильник и плита, рядом с раковиной сохло несколько дешевых тарелок со сколотыми краями.

В углу гостиной на журнальном столике стояла портативная пишущая машинка, вокруг были разбросаны листы бумаги. Рядом со столиком находились самодельные стеллажи из шлакобетонных блоков и неструганых досок. Подойдя поближе, Андреа стала рассматривать книги и сразу же узнала некоторые из них — книгу по судебной медицине, написанную бывшим медэкспертом из Нью-Йорка, официальное руководство по идентификации, выпущенное ФБР, и книгу о преступности и средствах массовой информации, написанную профессором Колумбийского университета. Все эти издания она штудировала во время учебы в полицейской академии. На полках были и другие книги по криминалистике. Обложки были потрепанными, Фергюсон явно приобретал подержанные книги. Сняв с полки одну из книг, Шеффер открыла ее и заметила на страницах пометки желтым фломастером:

— Это ваши пометки?

— Нет… Говорите, что вам нужно!

Поставив книгу на место, женщина стала рассматривать лежавшие рядом с пишущей машинкой бумаги. На одном листе было записано несколько адресов, в том числе адрес Мэтью Кауэрта. Кроме того, там были какие-то адреса в Пачуле и адрес неизвестного ей адвоката из Тампы. Андреа показала Фергюсону листок и спросила:

— Кто эти люди?

— Это люди, которые поддержали меня, когда я боролся за свое освобождение. Я пишу им благодарственные письма.

Детектив обратила внимание на стопку газет, здесь была периодика из Нью-Джерси, из Флориды, номера «Майами джорнел», «Тампа трибьюн», «Сент-Питерсберг таймс» и другие. Ее взгляд упал на заголовок «Семья обещает вознаграждение за сведения о пропавшей дочери».

— Вас интересуют такие вещи? — Шеффер показала Фергюсону статью.

— Так же, как и вас. Скажите, детектив, разве не такие статьи вы ищете в первую очередь, когда к вам в руки попадает газета?

Андреа снова взглянула на газеты и заметила на каждой странице сообщения о том или ином преступлении. Заголовки гласили: «Полиция изучает улики, чтобы установить личность нападавшего», «По делу о похищении пока нет никаких улик».

— Откуда у вас эти газеты?

— Я время от время езжу во Флориду, — недовольно покосившись на Андреа, ответил Фергюсон. — Там я выступаю в церквях и в других общественных местах. Моя аудитория полностью состоит из чернокожих. Эти люди понимают, что в нашей стране ни в чем не повинного человека очень легко упрятать в камеру смертников. Эти люди знают, что полиция часто избивает чернокожих. Эти люди знают, что любой задрипанный детектив, неспособный раскрыть убийство, будет пытаться повесить его на ни в чем не повинного чернокожего. Между прочим, я изучаю криминалистику, — заявил Фергюсон. — Я слушаю курс под названием «Преступность и средства массовой информации». Его читает профессор Морин по средам с полшестого до полвосьмого вечера. Поэтому-то я и покупаю такие газеты. Думаю, по итогам этого курса мне поставят очень хорошую оценку, — издевательским тоном добавил он. — Говорите же, зачем явились!

— Ладно. — Андреа поежилась под пристальным взглядом Фергюсона. — Когда вы в последний раз были на островах архипелага Флорида-Кис? Когда вы в последний раз были в Исламораде, Марафоне и Ки-Ларго? Когда вы в последний раз выступали там перед общественностью?

— Я вообще не бывал на этих островах, — спокойно ответил Фергюсон.

— Никогда?

— Никогда.

— А что бы вы сказали, если бы кто-нибудь стал утверждать обратное? — с таким видом, словно это заявляли все вокруг, спросила Андреа, но Фергюсон и бровью не повел:

— Я бы сказал, что на меня клевещут.

— Вы бывали на улице под названием Тарпон-драйв?

— Нет.

— Вы были в доме номер тринадцать по этой улице?

— Нет.

— Между прочим, ваш друг Кауэрт был там.

Фергюсон никак не отреагировал.

— Вы знаете, что обнаружил там Кауэрт?

— Нет.

— Два трупа.

— И поэтому вы здесь?

— Нет, — солгала Шеффер. — Я здесь потому, что кое-чего не понимаю.

— Чего именно вы не понимаете, детектив? — ледяным тоном поинтересовался Фергюсон.

— Вас, Блэра Салливана и Мэтью Кауэрта.

— Ничем не могу вам помочь. — Он развел руками.

— Неужели? — проговорила Андреа. Фергюсон просто выводил ее из себя своим молчанием. — А может, все-таки расскажете, чем вы занимались как раз перед тем, как вашего дружка Блэра Салливана посадили на электрический стул?

На лице у Фергюсона промелькнуло удивление, но он быстро ответил:

— Я был здесь, учился, ездил на занятия в университете. Расписание занятий висит на стене прямо у вас перед носом.

— А вы куда-нибудь ездили за день-другой до того, как его казнили?

— Нет. — Фергюсон указал на расписание.

Достав блокнот, Шеффер переписала названия предметов, время начала занятий, номера аудиторий и имена преподавателей. Значился в расписании и курс «Преступность и средства массовой информации» профессора Морина.

— А вы можете это доказать? — спросила детектив.

— А мне придется это доказывать?

— Возможно.

— В этом случае я, наверное, смогу это доказать… Кроме того, мы с Салливаном никогда не были друзьями. Наоборот, он ненавидел меня, а я ненавидел его.

— Неужели?

— Представьте себе!

— Что вам известно об убийстве матери и отчима Салливана?

— Вы расследуете это убийство?

— Отвечайте на вопрос!

— Ничего, — улыбнулся Фергюсон. — Впрочем, это не совсем так. Я читал об этом в газетах и видел по телевидению. Я знаю, что они были убиты накануне казни Салливана и что Салливан заявил мистеру Кауэрту, что он сам организовал их убийство. Это писали в газетах. Даже в «Нью-Йорк таймс»! А больше мне ничего не известно! — Он заметно повеселел.

— Объясните мне, как Салливан мог организовать это убийство, — попросила женщина-полицейский. — Вы же хорошо знаете эту тюрьму!

— Увы, слишком хорошо, — вздохнул Фергюсон и, злорадно усмехнувшись, продолжил: — Салливан мог организовать это убийство разными способами. На вашем месте я бы в первую очередь заинтересовался списками посетителей Салливана. Всех, кто приходит к узникам в камерах смертников, записывают — адвокатов, журналистов, друзей и родственников. Проверьте всех, кто бывал у Салливана с самого первого момента его появления в тюрьме. А его посещало немало народу! К нему приходили психоаналитики, кинопродюсеры и сотрудники ФБР. И наконец, там появился мистер Кауэрт! — сверкнув глазами, заявил Фергюсон. — А еще проверьте охранников. Вы хоть понимаете, что́ представляет собой человек, охраняющий убийц, сидящих в камерах смертников? Такой охранник — сам убийца, потому что именно он сажает нашего брата на электрический стул. Конечно, охранники попытаются убедить вас в том, что никакие они не убийцы и ничем не отличаются от других сотрудников тюрьмы, но это неправда. Да будет вам известно, в корпусах «Q», «R» и «S», где сидят смертники, охранниками работают только добровольцы. Они наслаждаются своей работой и только и ждут того момента, когда смогут прикончить одного из несчастных заключенных!.. А человеку, способному поджарить другого человека на электрическом стуле, пойти и перерезать кому-нибудь горло — пара пустяков!

— Я не говорила вам, что им перерезали горло.

— Об этом писали в газетах.

— К кому Салливан обратился бы в первую очередь? Назовите хоть пару имен!

— Вы хотите, чтобы я вам помог?

— Назовите мне имена! К кому бы вы обратились в тюрьме?

— Не знаю, — покачал головой Фергюсон. — Но такие люди там есть. Их сразу узнаешь. Приглядевшись к охранникам, легко понять, кто из них прирожденный убийца. Там почти все убийцы.

— А вы, мистер Фергюсон? Вы тоже убийца?

— Нет, мне с убийцами не по пути.

— А сколько Салливан должен был заплатить?

— Не знаю, — пожал плечами Фергюсон. — Может, очень много, а может, мало. Видите ли, существуют люди, которым совершенно не обязательно платить за то, чтобы они совершили убийство. Они пойдут на это по иным соображениям.

— Что вы имеете в виду?

— Возьмите, к примеру, Салливана. Он легко мог убить вас просто так, без всяких денег. Только ради удовольствия, которое он получил бы при этом. Вы встречали таких людей?.. Впрочем, кого я спрашиваю! Вы производите впечатление новичка… А ведь есть люди, которые так сильно ненавидят вашего брата, что готовы убить полицейского в любой момент и совершенно бесплатно. Вы даже не представляете себе, какое удовольствие они получили бы, медленно убивая полицейского! А если бы к ним в руки попала женщина-полицейский, даже страшно себе вообразить, что бы они с ней сделали и как бы они ее убивали. — Фергюсон издевательски подмигнул собеседнице.

Андреа внутренне содрогнулась, но промолчала.

— Или возьмите, к примеру, мистера Кауэрта. Мне кажется, он пойдет на что угодно ради сенсации. Вы так не считаете?

— А вы, мистер Фергюсон? — разозлилась Шеффер. — За какое вознаграждение убили бы человека вы?

— Я никогда никого не убивал и не собираюсь убивать, — помрачнел Фергюсон.

— Я не об этом, я спрашиваю, сколько бы вы запросили, чтобы совершить убийство?

— В зависимости от обстоятельств, — ледяным тоном заявил тот.

— То есть? — опешила Андреа.

— От того, кого именно меня попросили бы убить. Разве это не очевидно? Есть люди, которых не хочется убивать даже за очень большие деньги, а других готов прикончить совершенно бесплатно.

— Кого бы вы убили бесплатно?

— Не знаю, — вновь заулыбался Фергюсон, — никогда об этом не задумывался.

— Неужели? А вот полицейским в округе Эскамбиа вы признались совсем в другом. Да и суд присяжных пришел к другому выводу.

Лицо Фергюсона исказил гнев.

— Вы прекрасно знаете, что меня силой вынудили подписать это признание. Второй суд счел его недействительным. Я и пальцем не трогал эту девочку, ее убил Салливан.

— За какую цену?

— Ради удовольствия.

— А как насчет матери Салливана и его отчима? Сколько Салливан заплатил бы за их убийство?

— Думаю, старина Салли продал свою бессмертную душу, лишь бы захватить их с собой в преисподнюю… Знаете, что он говорил мне, прежде чем я понял, что именно он убил Джоанну Шрайвер, а я оказался в камере смертников именно из-за него? Он все время рассуждал о раке. Он знал об этой болезни все, как настоящий врач. Он говорил о пораженных клетках, о молекулярных структурах и о разорванных цепочках ДНК. Он рассказывал о том, как это заболевание поражает человеческий организм и разрушает человеческое тело так быстро, что не успеете вы и глазом моргнуть, как у вас начнут гнить легкие, спинной мозг, поджелудочная железа, мозг и все остальное. Потом, закончив лекцию по медицине, он называл себя самого раком. Салливан считал, что он точно так же опасен. Как вам это нравится, детектив? — Фергюсон откинулся на спинку дивана, судорожно сжав кулаки.

Женщине показалось, что пол вот-вот уйдет из-под ног.

— Значит, Салливан рассуждал с вами о смерти? — спросила она.

— В камерах смертников о ней говорят часто.

— И что вы о ней узнали?

— То, что смерть поджидает вас на каждом шагу, на каждом углу. Многие думают, что смерть — это что-то особенное, но это совсем не так.

— Иногда смерть действительно бывает особенной.

— Наверное, вы занимаетесь именно такими случаями.

— Это верно. Вы носите кроссовки? — внезапно спросила она, понимая, что после рассуждений о смерти вопрос об обуви звучит по меньшей мере странно.

— Да, конечно, — слегка удивленно ответил Фергюсон, — практически всегда. Тут все ходят в кроссовках.

— А какой марки на вас кроссовки?

— «Найки».

— Новые?

— Почти.

— А другие кроссовки у вас есть?

— Есть, в шкафу.

Женщина подошла к шкафу, ощущая спиной пристальный взгляд Фергюсона. Там действительно обнаружилась пара кроссовок фирмы «Конверс» — старых и продранных. Андреа осмотрела подошвы. Они были такие изношенные, что стали почти гладкими. Да и остатки рисунка на них все равно сильно отличались от следов кроссовок «Рибок», оставленных убийцей в крови на кухне дома номер тринадцать по Тарпон-драйв. Поставив кроссовки на место, детектив повернулась к Фергюсону.

— Выходит, убийца наследил, — пробормотал тот, — и у вас возник внезапный интерес к моей обуви. А какие у вас еще есть улики? — спросил Фергюсон и сам ответил: — Судя по всему, никаких. Почему же вы явились сюда?

— Я вам уже говорила — из-за Мэтью Кауэрта, Блэра Салливана и, конечно, из-за вас самого.

Фергюсон уже не скрывал раздражения:

— Вот, значит, как получается. Теперь каждый полицейский, расследующий убийство во Флориде, будет пытаться сделать меня козлом отпущения. Еще бы! Ведь я уже сидел. Неужели теперь меня будут подозревать во всех преступлениях на свете?!

— Я не говорила, что в чем-нибудь вас подозреваю.

— Но вы же проверили мои кроссовки!

— Я у всех проверяю кроссовки, даже у Мэтью Кауэрта.

— Вот как?! — фыркнул Фергюсон. — И какие же кроссовки он носит?

— «Рибок», — не моргнув глазом соврала Шеффер.

— Значит, купил себе новые. В последний раз на нем были кроссовки «Конверс», такие же как у меня.

Андреа промолчала.

— Вы проверяете кроссовки у всех, но обвинить в убийстве проще всего меня. Валяйте, детектив, сделайте из меня убийцу еще раз. Тогда про вас наверняка напишут в газетах, а начальство даст вам медаль. И никто даже не спросит, почему вы выбрали именно меня.

— А почему обвинить в убийстве проще всего именно вас?

— Потому что я — молодой чернокожий. Таких, как я, обвиняют во всех смертных грехах.

Шеффер покачала головой, и Фергюсон тут же вскипел:

— Вижу, вы со мной не согласны! А почему же тогда в Пачуле сразу схватили именно меня?! А почему вы явились сюда?! Из-за того, что я знал Блэра Салливана?! Да, я его знал. Ну и что? Из-за него меня чуть не казнили. Из-за него я просидел три года в камере смертников. И не только из-за него, но и из-за полицейских вроде вас. Я уже думал, что мне крышка, потому что таким, как вы, было удобно сделать из меня козла отпущения. Во второй раз у вас это не выйдет. Да, я чернокожий, но я не убийца!.. И еще, вы интересовались тем, почему я поселился здесь. Так вот, мне здесь нравится, потому что живущие тут люди знают, как легко мы, чернокожие, становимся подозреваемыми или жертвами. Здесь все подозреваемые или жертвы. А я был и тем и другим. Поэтому-то мне здесь и нравится, хотя я мог бы жить и в другом месте. Понимаете, детектив? Очень сильно в этом сомневаюсь! Ведь вы же белая!.. Как вам понять, что человек может чувствовать себя как дома в таком месте! — Поднявшись на ноги, Фергюсон подошел к окну. — У вас еще есть ко мне вопросы?

Пораженная его гневной тирадой, Андреа покачала головой.

— Ну вот и отлично. Уходите! — И указал детективу на дверь.

— Но вопросы к вам у меня еще могут возникнуть, — направляясь к двери, пробормотала Шеффер.

— Это уже не имеет значения, — заявил Фергюсон. — Я все равно не стану на них отвечать. В прошлый раз, когда я оказал полицейским любезность и начал отвечать на их вопросы, это едва не стоило мне жизни. С меня хватит! Вам просто повезло, что сегодня я такой добрый. Больше этого не повторится.

В дверях детектив остановилась. Она чувствовала, что ее разговор с Фергюсоном не принес желаемых результатов, но в то же время ей очень хотелось поскорее убраться прочь из его тесной квартирки. Женщина обернулась, но дверь уже захлопнулась.


Глава 19

Удобства на дворе


Почти всю дорогу трое мужчин молчали. И только когда машина свернула с асфальта и запрыгала по грунтовой дороге, Брюс Уилкокс пробормотал:

— Она ничего нам не скажет. Она только схватит свое старое ружье и выпроводит нас. Мы попусту теряем время.

Уилкокс вел машину, Тэнни Браун молча сидел рядом. От слов напарника лейтенант только отмахнулся и вновь погрузился в свои мысли.

— Послушай меня! — настаивал Брюс. — Мы попусту теряем время!

— Нет! — рявкнул Тэнни, подскакивая на сиденье: машина провалилась в очередную рытвину.

— А по-моему, да, — не унимался второй детектив. — И может, все-таки расскажете, что вы задумали?! — С этими словами Уилкокс покосился на Кауэрта, сидевшего на заднем сиденье.

— Перед казнью Салливан намекнул Кауэрту на то, что дома у бабки Фергюсона спрятаны какие-то улики, — стал неторопливо объяснять Браун. — Мы едем их искать.

— Ты чего-то недоговариваешь, — покачал головой его подчиненный. — Наверное, Салливан просто посмеялся над этим журналистом. — И он презрительно кивнул в сторону Кауэрта. — Я сам руководил обыском у бабки Фергюсона. Мы перевернули там все вверх дном, простучали все стены, подняли половицы. Мы даже просеяли золу в печи, чтобы посмотреть, не сожгли ли чего-нибудь в ней. Мы ползали под домом с металлоискателем. У нас даже была ищейка, но и она ничего не нашла. Выходит, там ничего нет.

— А Салливан сказал, что есть, — заявил журналист.

— Салливан навешал этому бумагомараке лапшу на уши. — Уилкокс обращался исключительно к своему начальнику. — Неужели мы станем этому верить!

— Полегче, Уилкокс! — обиделся Кауэрт.

— А где Салливан велел вам искать?

— Он точно не сказал, заявил, что найти спрятанное может тот, у кого есть глаза на заднице.

— Даже если мы вдруг что-нибудь найдем, мы все равно ничего не сможем сделать с Фергюсоном, — продолжал Брюс. — Нам не дадут тронуть его даже пальцем. Неужели ты не понимаешь этого, Тэнни?!

— Не важно, — ответил Браун.

— Ну найдем мы что-нибудь, ну и что?! Мы не сможем предъявить в суде улики, обнаруженные в результате незаконного обыска. Кроме того, признание Фергюсона больше не принимают во внимание в суде. Как же доказать его вину?!

— Если мы обнаружим новые улики, надо поговорить об этом с адвокатами, — объяснил лейтенант. — Может, они что-нибудь придумают… Но, вообще-то, я не собираюсь доводить дело до суда, — загадочно добавил он.

— Бабка Фергюсона не позволит нам шарить у нее дома без ордера на обыск. Она даже не подпустит нас к дому. Мы попусту теряем время.

— Может, она пустит к себе Кауэрта?

— Если увидит, что он приехал с нами, не пустит.

— А вдруг пустит?

— Вряд ли. По-моему, она ненавидит журналистов еще больше меня. Ведь это они спровадили ее драгоценного внука в камеру смертников…

— …А потом вытащили его оттуда.

— Едва ли она сама так думает. Она же не вылезает из баптистской церкви. Наверное, считает, что благодаря ее неустанным молитвам Иисус Христос лично распахнул перед ее внуком двери темницы. Но даже если она пустит к себе Кауэрта и разрешит ему у себя шарить, в чем я сильно сомневаюсь, он даже не знает, где и что искать!

— Нет, знает.

— Ладно, допустим, случится чудо и он что-нибудь найдет. Нам-то какой от этого прок?

— Ну, тогда мы узнаем, что Салливан сказал правду.

— Ну и что? — не сдавался Уилкокс. — Нам-то что от этого?

— Мы наконец поймем, с кем в действительности имеем дело, — встрял Кауэрт.

Но Уилкокс только фыркнул и продолжал вести машину, явно раздраженный тем, что его друг и начальник вместе с этим журналюгой что-то знают, но ему упорно не говорят. Это страшно злило Уилкокса, и он ехал все быстрее и быстрее. Машину заносило на поворотах. За ней клубились облака пыли.

Кауэрт указал на ряд деревьев на опушке далекого леса:

— А там что такое?

— Недалеко оттуда был найден труп Джоанны, — буркнул Уилкокс. — Край болота. Болото почти непроходимое. Ступишь в него, и ногу уже не вытащить. Там на много миль сгнившие деревья и камыши. Темно и страшно. Если там заблудишься — не выберешься и через месяц, а может, вообще никогда. Там живут только пауки, змеи, аллигаторы и другие скользкие гады. Но там можно ловить рыбу. Под упавшими в воду деревьями водятся здоровенные экземпляры!.. Впрочем, какой из вас рыболов!

Пока машина прыгала и дребезжала на неровной дороге, журналист думал о заметках, которые он обнаружил в библиотеке редакции. У него чесался язык, но он старался помалкивать о том, что Фергюсон был в Перрине, когда там исчезла Дона Перри.

Кауэрт не переставая твердил себе, что это случайное совпадение. Что Фергюсон ездил в Перрин, чтобы просто выступить в церкви. Дона Перри пропала через четыре дня после этого. Ну и что?! А вдруг Фергюсон уехал сразу после выступления в церкви и через четыре дня в Перрине и след его простыл?! За четыре дня он мог не только вернуться в Пачулу, но и добраться до Ньюарка и вообще докуда угодно!

Журналист вдруг вспомнил фотографию Джоанны Шрайвер на стене школы и фотографию Доны Перри на объявлении о ее пропаже. Обе девочки, белая и черная, беззаботно улыбались. При мысли об этом у Мэтью комок подступил к горлу.

— Подъезжаем, — объявил Уилкокс.


Голос напарника прервал размышления Брауна. Вернувшись в Пачулу, он тут же погрузился в повседневные заботы. Одна из его дочерей расстраивалась из-за того, что ей не дали главную роль в школьном драмкружке, другая — из-за того, что отец, видите ли, настаивал на том, чтобы она пораньше возвращалась домой. Оказывается, всем ее подружкам родители разрешали приходить домой на час позже. Эти серьезнейшие проблемы требовали немедленного рассмотрения, потому что на отца Тэнни в этом не мог положиться. Старик решительно отказывался запрещать что-либо внучкам и вообще заявил, что живет у сына в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Однако и от Брауна-старшего была некоторая польза: он был настолько туг на ухо, что терпеливо выслушивал бесконечные жалобы внучек.

Лейтенант не стал говорить ни дочерям, ни отцу о том, куда он ездил, и что-то соврал, когда его спросили, чем он сейчас занят. Он не моргнув глазом соврал бы сейчас любому, кто поинтересовался бы, чем он так озабочен. К счастью, его дочери, эгоистичные, как все дети, были полностью погружены в свои дела. Слушая краем уха их сетования, Тэнни думал о фотографии Доны Перри, лежавшей у него в кармане. Его дочери легко могли оказаться на месте несчастной девочки из Перрина! Лейтенант Браун постоянно ругал себя за то, что не может, как настоящий детектив, относиться к событиям беспристрастно и спокойно, как того и заслуживают подшитые и пронумерованные материалы любого уголовного дела. Он заставлял себя думать только об известных ему фактах, отгоняя любые предположения, но был не в силах избавиться от мысли, что столкнулся с чем-то ужасным.

— Почти приехали! — повторил Уилкокс.


У хибары бабушки Фергюсона детектив затормозил, поглядывая в сторону убогого покосившегося строения, а потом сказал:

— Идите, Кауэрт. Хочу увидеть, как старуха выпроводит вас пинками под зад.

Журналист молча вылез из машины и пересек пыльный двор. Оба полицейских стояли, прислонившись к машине, и пристально за ним наблюдали. Отвернувшись, Мэтью взбежал по ступеням деревянного крыльца и позвал:

— Миссис Фергюсон, вы дома?

Он прислушался, но в доме было тихо.

— Миссис Фергюсон! — снова позвал он. — Это я, Мэтью Кауэрт из «Майами джорнел»!

Ответа не последовало.

Журналист забарабанил по облезлой деревянной притолоке:

— Миссис Фергюсон, откройте, пожалуйста!

Наконец в доме что-то стукнуло. Потом из темноты до Кауэрта донесся недовольный скрипучий голос:

— Я знаю, кто вы такой. Чего вам опять нужно?

— Мне надо поговорить с вами о вашем внуке.

— Мы уже довольно говорили о нем с вами, мистер репортер. Мне нечего больше сказать.

— Миссис Фергюсон, можно мне войти?

— Можете задавать ваши вопросы и с крыльца.

— Разрешите мне войти, миссис Фергюсон! У меня к вам важное дело!

— Для кого же оно такое важное?

— Для меня. И для вашего внука.

— Не верю.

Воцарилось молчание. Глаза Кауэрта постепенно привыкли к полумраку. За москитной сеткой, натянутой на раму, журналист разглядел обшарпанный стол с кувшином для воды. В углу рядом со столом стояли ружье и палка. Через несколько мгновений послышались шаги и появилась тощая старая негритянка, едва различимая в царившей в доме темноте. Хорошо были видны только ее поблескивавшие седые волосы. Она двигалась медленно и морщилась с таким видом, словно каждый шаг причинял ей почти невыносимые страдания.

— Я уже довольно с вами разговаривала, — заявила бабушка Фергюсона. — Чего еще вы хотите знать?

— Правду! — выпалил Кауэрт.

— Рассчитываете найти здесь правду? — скривилась в кислой усмешке старуха. — По-вашему, правда у меня в кастрюле и я могу наложить ее вам в тарелку?

— Не исключено, — ответил журналист.

— Вижу, на этот раз вы явились не один, — пробормотала негритянка, разглядывая переминавшихся с ноги на ногу у машины детективов. — Значит, вы перекинулись на их сторону, мистер белый репортер?

— Нет! — не задумываясь, соврал Кауэрт.

— За кого же вы?

— Ни за кого.

— В прошлый раз вы были за моего внука. Что с тех пор изменилось?

— Видите ли, миссис Фергюсон, — отчаянно подыскивая подходящие слова, начал Кауэрт, — когда я говорил в тюрьме с человеком, которого все считают убийцей Джоанны, он рассказал мне длинную историю об убийствах — историю, полную лжи и полуправды. А еще он сказал мне, что у вас я найду улики.

— Какие улики?

— Доказывающие, что ваш внук совершил преступление.

— Откуда же ему было это знать?

— По его словам, об этом рассказал ему ваш внук.

Покачав головой, старуха визгливо расхохоталась:

— С какой же стати я разрешу вам искать здесь то, от чего моему внуку будет плохо? И почему вы не желаете оставить его в покое? Дайте ему спокойно жить и учиться. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!

— Так не бывает, — возразил Кауэрт. — И вы сами это прекрасно знаете.

— Я знаю только то, что вы явились сюда, чтобы навредить моему внуку. Нам это не нужно.

— Видите ли, миссис Фергюсон, если вы разрешите мне поискать у вас улики, которые якобы находятся здесь, а я ничего не найду, это будет вам только на пользу. Я пойму, что тот человек в очередной раз солгал, и все! Вы будете жить дальше своей жизнью, и вашему внуку не о чем будет беспокоиться. Двое детективов, которые ждут меня у машины, уедут навсегда. Вы их больше никогда не увидите. Но если вы не разрешите мне поискать, они не оставят вас в покое и будут постоянно вас тревожить. Понятно?

— Понятно, — ответила негритянка, взявшись за дверную ручку. — А если вы найдете улики, о которых вам сказал тот человек?

— Тогда у вашего внука будут проблемы.

— Не вижу, какая будет польза моему внуку, если я пущу вас в дом, — немного подумав, сказала бабушка Фергюсона.

Кауэрт выложил последний козырь:

— Если вы меня не пустите, я решу, что вы что-то прячете. Мне придется сказать об этом детективам. Тогда они приедут с ордером на обыск и перевернут ваш дом вверх тормашками. Они не успокоятся, пока снова не посадят вашего внука в тюрьму. Будьте в этом уверены. Поэтому сегодня у вас нет выбора. Понятно?

— Мне понятно только одно, — смерив журналиста негодующим взглядом, заявила старуха. — Мне понятно, что белый человек всегда будет делать все, что ему заблагорассудится. Вы решили вторгнуться в мой дом, и вы туда попадете, что бы я вам ни говорила… А эти ваши детективы уже побывали тут с ордером на обыск, но ничегошеньки не нашли. И сегодня вы тоже ничего не найдете! — фыркнула старая негритянка, отперла дверь и чуть-чуть ее приоткрыла. — Этот человек в тюрьме сказал вам, где надо искать? — спросила она у журналиста.

— Нет, практически нет.

— Тогда ищите. Желаю удачи! — ухмыльнулась бабушка Фергюсона.

Кауэрт шагнул внутрь дома с таким чувством, словно попал в другой мир. Ему было не привыкать к городским трущобам. Он не раз следовал за своим другом Верноном Хокинсом туда, где в гетто совершались преступления. Поэтому журналиста больше не пугали и не удивляли нищета, крысы и облупленные стены. Однако дом бабушки Фергюсона производил поистине тягостное впечатление. Во всем здесь сквозила безнадежная бедность, не оставлявшая места никаким удобствам и никаким надеждам. Люди могли существовать в такой ужасающей нищете только за счет силы, которую придавали им злость и отчаяние.

На стене над протертым диваном висело распятие. В углу стояло деревянное кресло-качалка, на нем лежал пожелтевший кружевной коврик. Стулья были грубо сколочены из досок. На каминной полке стояли портрет Мартина Лютера Кинга и фотография худого чернокожего мужчины в строгом черном костюме. На стенах из почерневшего дерева, из-за чего дом изнутри казался пещерой, висело еще несколько семейных снимков, в том числе и фотокарточка Роберта Эрла Фергюсона. Редкие лучи солнца, проникавшие внутрь, тут же гасли, не в силах одолеть царивший в доме мрак. В конце коридора Кауэрт рассмотрел кухню, в центре которой стояла древняя дровяная печь. При этом нигде не было ни пылинки. Судя по всему, миссис Фергюсон относилась к пыли в своем убогом жилище не более благосклонно, чем к незваным гостям.

— У меня почти ничего нет, — пробормотала старая негритянка. — Но то, что есть, все мое. Ни одному банку не удалось прибрать к рукам мой дом. Мой муж умер, оплачивая его, и я умру точно так же. Но я была счастлива в этом доме, хотя многие и не понимают, как в нем можно жить… — Она доковыляла до окна и выглянула наружу. — Я хорошо знаю этого Тэнни Брауна. Я знаю его отца и знала его покойную мать. Они всю жизнь гнули спину на белого человека и считают себя лучше нас. Какая глупость! Я помню, как маленький Тэнни воровал апельсины в садах у белых. А теперь он стал полицейским и считает, что все ему по плечу. Но он ничуть не лучше моего внука, ясно? Действуйте, мистер белый репортер, — сказала старуха, отвернувшись от окна. — Что вы будете искать? Здесь для вас ничего нет. Неужели не видно?! Здесь вообще ничего нет!

Скрепя сердце Кауэрт мысленно согласился со старой негритянкой, огляделся по сторонам и подумал, что Уилкокс прав: он не имел ни малейшего представления ни о том, где искать, ни о том, что он, собственно говоря, ищет. А Блэр Салливан наверняка помирает со смеху, глядя на него сейчас с того света.

— Где комната вашего внука? — спросил Кауэрт.

— Вон там, справа, — ответила негритянка, ткнув пальцем в сторону коридора.

Журналист медленно двинулся вдоль по коридору. По пути он заглянул в спальню бабушки Фергюсона и увидел там открытую Библию на двуспальной кровати, покрытой белым покрывалом. Спальня выглядела нежилым помещением. Вероятно, единственным слабым утешением для миссис Фергюсон служили слова Священного Писания. Потом Кауэрт миновал маленькую, как чулан, ванную комнату с раковиной и унитазом. Кран над раковиной блестел, как только что из магазина.

Комната Роберта Эрла Фергюсона тоже напоминала монашескую келью. Из окошка под потолком сочился слабый свет. В комнате стояли железная кровать, грубый деревянный стол, маленький комодик и стул. К стене была прибита самодельная полка, на которой валялись книжки в бумажных обложках — научная фантастика, «Человек-невидимка» и «Дитя человеческое в Земле обетованной».[13 - «Дитя человеческое в Земле обетованной» — автобиографический роман Клода Брауна, написанный в 1965 г. Рассказывает о том, как автор рос среди нищеты и насилия.] В углу стояли две удочки и поцарапанный дешевый пластмассовый ящичек для рыболовных принадлежностей.

Кауэрт присел на край кровати, и мягкие пружины тут же прогнулись под его весом. Журналист стал осматривать скудную обстановку комнаты, надеясь на внезапное озарение.

Кауэрт растерялся. Он вспомнил о том, как Фергюсон рассказывал ему, с какой радостью он оказался в Пачуле после Ньюарка. О том, как все ему здесь понравилось. О том, как жизнь представлялась ему полной приключений, как у Гекльберри Финна. Однако, как журналист ни старался, он не мог разделить восторгов Фергюсона, глядя на унылые стены и убогую обстановку комнаты.

С чего же начать обыск? Кауэрт понимал, что нечто, способное уличить человека в убийстве, не будет валяться на самом видном месте, и стал выдвигать ящики комода. Он чувствовал себя довольно глупо, так как знал, что полиция здесь уже все обыскала. В ящиках лежала только одежда. Потом, сгорая от стыда, Кауэрт ощупал ящики комода снизу, залез под кровать и прощупал матрас. Не забыл он и простучать стены в поисках тайника.

«Что же я ищу?!» — крутилось у него в голове.

Журналист простукивал пол, стоя на четвереньках, когда в дверях комнаты возникла бабушка Фергюсона.

— Здесь уже все простукивали, — заявила она. — Ну как, что-нибудь нашли?

— Нет, — поднявшись на ноги, ответил Кауэрт.

— Будете еще искать? — фыркнула старуха.

— Сначала я поговорю с полицейскими.

Негритянка хрипло засмеялась, вышла вслед за ним на крыльцо и стала смотреть, как Кауэрт плетется через пыльный двор к машине.


— Ну что? — спросил у Кауэрта Тэнни Браун, взглянувший на журналиста только после того, как смерил взглядом выползшую на крыльцо старуху.

— Ничего. Я только понял, что они бедны как церковные мыши.

— Я так и знал! — вмешался Уилкокс. — Вы были в комнате Фергюсона?

— Был.

— Там тоже ничего нет, да?

— Несколько книг, две удочки, ящик с крючками и поплавками, а в комоде — только одежда.

— Правильно, — кивнул Брюс. — Я помню комнату Фергюсона. Она мне сразу не понравилась. Обычно любая комната, и бедная и богатая, что-то говорит о своих обитателях. Но не в этом доме!

— Что же делать?! — почесал в затылке Браун. — Я чувствую себя набитым дураком!

— Вся проблема в том, — сказал Кауэрт, — что меня не было с вами во время обыска. Я не знаю, как все это выглядело тогда и что с тех пор изменилось. Вы могли бы это заметить, а я не могу.

— Я знал, что все будет именно так! — воскликнул Уилкокс. — Идите сюда! — Тон его стал дружелюбным. — Может, это вам поможет.

Полицейский обошел машину, порылся в багажнике среди пуленепробиваемых жилетов и достал несколько бумажных папок, лежавших под помповым ружьем и большим гвоздодером. Полистав папки, он извлек несколько скрепленных между собой листов бумаги.

— Это опись обнаруженного при прошлом обыске, — объяснил Уилкокс, протягивая бумаги Кауэрту. — Посмотрите, подумайте.

В начале описи содержался перечень вещей, изъятых в доме. Здесь перечислялось несколько предметов одежды в сопровождении пометок: «Ничего не обнаружено. Возвращено владельцу», а также кухонные ножи в сопровождении надписей: «Возвращены».

В описи также значилось, где именно в доме находились изъятые предметы. Кроме того, ниже перечислялись методы, использованные при обыске каждого помещения. Очень быстро Кауэрт убедился в том, что комната Фергюсона была обыскана очень тщательно, но в ней так ничего и не нашли.

— Ну как? Из его комнаты что-нибудь исчезло? — спросил Уилкокс.

Журналист покачал головой.

— Мы тратим тут время попусту, Тэнни! — заявил детектив.

Лейтенант отошел чуть в сторону и стоял там, не сводя глаз со старухи, которая застыла на крыльце и в свою очередь не сводила глаз с полицейского.

— Тэнни! — позвал начальника Уилкокс, но тот не отреагировал.

Вспотев от волнения, Кауэрт наблюдал за безмолвной дуэлью Тэнни Брауна и бабки Фергюсона.

Затем, не спуская взгляда со старухи, лейтенант Браун пробормотал:

— Надо искать. Здесь что-то есть!

— Тэнни, ты спятил! — взорвался Уилкокс, но начальник перебил его:

— Ты только взгляни на нее! Она что-то прячет и понимает, что мы не знаем, где искать. Но это здесь! Надо искать дальше!

Уилкокс неразборчиво выругался. Кауэрт снова уставился в бумаги. Журналист изучал один лист за другим, читая вслух то, что было на них написано:

— «Гостиная. Искали отпечатки пальцев. Проверены все предметы. Ничего не изъято. Подняты половицы. Стены простуканы. Использовался металлоискатель. Комната миссис Фергюсон. Проведен обыск. Спрятанных предметов не обнаружено. Кладовка. Изъят секатор. Изъяты половые тряпки. Изъято полотенце. Подняты половицы. Комната Фергюсона. Изъята одежда. Изучены стены и пол. С полу собраны волосы пылесосом. Кухня. Осмотрены и изъяты ножи. Зола из печи направлена в лабораторию…» Все обыскано, — вздохнул Кауэрт.

— Мы ползали по этому проклятому дому целый день! — простонал Уилкокс. — Мы обнюхали в нем все гвозди!

— Там все как было тогда, — пробормотал журналист. — Только вот из кладовки между комнатой бабки и комнатой Фергюсона, кажется, сделали туалет.

— Ну да, — подтвердил полицейский. — Эта кладовка больше походила на чулан.

— Теперь там унитаз и раковина, — пояснил Кауэрт.

— Я слышал, что Фергюсон сделал настоящий туалет, — подтвердил Уилкокс. — Когда продюсер из Голливуда, который хочет снять историю жизни этого негодяя, заплатил ему деньги…

— А куда они ходили до этого?

— В сортир на заднем дворе.

— Он не значится в списке, который вы мне дали, — медленно проговорил Кауэрт, у которого бешено застучало сердце.

— Вы обыскали этот сортир? — тут же повернулся к Уилкоксу лейтенант Браун.

— Ну да, — неуверенно ответил его напарник. — Кажется, обыскали. Дело в том, что в ордере на обыск значился дом, и я не знал, попадает ли под него сортир. Но один криминалист все равно зашел в него, но ничего там не обнаружил… Да ладно тебе, Тэнни! — заныл Брюс, поежившись под ледяным взглядом начальника. — Знаешь, как там воняет дерьмом?! Криминалист только зашел туда, немного поковырялся и пулей вылетел на улицу. Вот он, кстати, значится здесь. — Он ткнул пальцем в короткую фразу посредине одного из листов.

— Глаза на заднице! — схватившись за голову, пробормотал журналист. — Салливан сказал мне, что доказательства вины Фергюсона узрит тот, у кого есть глаза на заднице!!!

— Я помню, — буркнул Браун.

Кауэрт двинулся в сторону заднего двора.

— Куда это вы направились?! — тут же раздался визгливый голос бабушки Фергюсона.

— На задний двор, — бросил на ходу Кауэрт.

— Там ничего нет! — завопила старуха. — Туда нельзя!

— Мне туда надо!

Тэнни уже догнал журналиста. В руках у него был большой гвоздодер из багажника. За домом воплей старухи было почти не слышно. В самом дальнем углу двора, под деревьями, стоял деревянный сортир. Подойдя к нему, Кауэрт увидел, что его дверь затянута паутиной. Журналист схватился за ручку двери и решительно потянул ее на себя. Дверь негодующе заскрипела, поддалась, но открылась только наполовину.

— Осторожно! Там могут сидеть змеи! — предупредил лейтенант, схватился за край двери и рванул ее на себя.

Дверь наконец распахнулась, и они увидели самодельный деревянный стульчак, отполированный многолетним употреблением. Внутри сортира стоял невыносимый смрад. В нем пахло даже не экскрементами, а смертью и разложением.

— Это — там! — пробормотал журналист, показав пальцем на выгребную яму. — Погребено в дерьме…

Браун кивнул.

В этот момент к ним подбежал запыхавшийся Уилкокс, с фонариком в руке.

— Вы поднимали стульчак? — негромко спросил Тэнни. — Вы смотрели под ним?

— Нет, — покачал головой его подчиненный. — Стульчак был прибит гвоздями, старыми, ржавыми. Я хорошо это помню. Было видно, что стульчак очень давно не поднимали. Нигде не было ни следов, оставленных молотком, ни свежих царапин.

— Значит, вы ничего не заметили? — ледяным тоном спросил лейтенант.

— Ну не заметили. — Уилкокс выглядел смущенным. — Но мы заглянули в эту вонючую дырку. Я лично заглядывал в нее, но ничего там не увидел.

— Если человеку нужно что-нибудь спрятать, но у него мало на это времени, — назидательным тоном изрек Браун, — он, конечно, изберет в качестве тайника именно то место, которое будут обыскивать не очень старательно и в последнюю очередь.

— А почему ему было просто не отнести это в лес и сжечь?

— Не годится: его след могли взять ищейки, его мог кто-нибудь увидеть. А кто, кроме настоящего камикадзе, полезет в выгребную яму?

— Да, ты прав! — удрученно понурил голову Уилкокс.

В этот момент сзади раздался истошный вопль:

— Убирайтесь оттуда!

Обернувшись, мужчины увидели на заднем крыльце бабушку Фергюсона. В руках у нее была двустволка.

— Немедленно убирайтесь или я пристрелю вас!

Кауэрт замер на месте, а детективы стали потихоньку расходиться в разные стороны.

— Миссис Фергюсон, что с вами?.. — начал было Тэнни Браун.

— Заткнись! — завизжала старуха, прицелившись в него из ружья.

— Миссис Фергюсон, успокойтесь! — сказал Уилкокс, миролюбиво поднимая руки вверх.

— Ты тоже заткнись! — Ружье в руках у миссис Фергюсон повернулось в сторону низкорослого детектива. — И не смейте двигаться!

Журналист заметил, что детективы быстро переглянулись, но не понял, что у них на уме.

— Я же говорила, что сюда нельзя! — заявила старуха, поворачиваясь к Кауэрту.

— Но…

— Что — но?!! Видишь это ружье? Сейчас я тебя пристрелю!

У журналиста зашумело в ушах. За маской гнева на лице у старой негритянки он заметил страх. Она наверняка знала, что именно скрывается в недрах выгребной ямы. При мысли о том, что, достав это из дерьма, он получит ответы на все терзавшие его вопросы, Кауэрт позабыл о страхе.

— Стреляйте! — громко сказал журналист. — Но я все равно узнаю, что вы там утопили. Мне надоело, что мне постоянно врут. Мне надоело, что мной все время вертят. Мне надоело, что меня всегда оставляют в дураках! — Он сделал шаг в сторону крыльца.

Ружье в руках у старухи задрожало.

— Стой, а то стреляю! — завизжала она.

— Стреляй, старая стерва! — крикнул в ответ журналист.

В его груди клокотала ярость. Он слишком долго надеялся на то, что Фергюсон все-таки невиновен, и теперь, убедившись в обратном, вышел из себя:

— Стреляй, убийца! Убей меня так, как твой внук убил эту девочку! Ты такая же убийца, как и он! Вы все тут убийцы! Это ты научила внука зарезать ребенка ножом?!

— Он ее не зарезал!

— Зарезал!

— Стой!

— Это ты научила его нагло врать?!

— Стой! Ни с места!

— Это ты его всему научила?!

— Он ничего такого не сделал! Стой, а то стреляю!

— Сделал! Он — подлый убийца! Убийца! Убийца!..

Грохнул выстрел. Кауэрту опалило волосы, и он рухнул на колени. По стенке сортира за его спиной застучала мелкая дробь.

Полицейские тут же выхватили оружие и заорали:

— Брось ружье!

Запахло порохом. У журналиста слегка кружилась голова. Что-то стучало гораздо громче, чем эхо от выстрела. Журналист не сразу понял, что это его сердце.

Кауэрт взглянул на свои мокрые ладони, но крови на них не было, они просто вспотели. Потом журналист поднял глаза на старуху. Тем временем детективы что-то орали, но их никто не слушал.

— Я же говорила вам, мистер репортер, что ни перед чем не остановлюсь, лишь бы помочь моему внуку! — визгливым голосом заявила бабушка Фергюсона. — Я что, убила вас?

— Нет, — негромко ответил журналист.

— Очень жаль! — сплюнула на крыльцо бабушка Фергюсона. — С удовольствием бы вас прикончила, но у меня только один патрон. — И она опустила ружье.

Детективы с оружием наготове медленно подбирались к ней.

— Лучше бы я убила тебя, Тэнни Браун! — крикнула в их сторону старуха.

— Бросайте ружье!

— Хочешь меня убить, Тэнни Браун? Так стреляй же!

— Бросьте ружье!

Миссис Фергюсон вновь презрительно плюнула на крыльцо, повернулась к детективам спиной и аккуратно прислонила ружье к стене дома. Скрестив руки на груди, она замерла на крыльце.

— Если хотите меня убить, стреляйте! — крикнула она.

— Вы в порядке, Кауэрт? — наклонился к журналисту Уилкокс.

Кауэрт кивнул, и детектив помог ему подняться на ноги, бормоча:

— Вот это да! Ну вы даете, Кауэрт! Прямо как в кино!

— Это точно!

— Надеть на нее наручники? Зачитать ей ее права? — спросил, повернувшись к Тэнни Брауну, Уилкокс.

Лейтенант покачал головой, взял в руки двустволку, разломил ее и проверил стволы.

— Держите сувенир! — Он кинул Кауэрту стреляный патрон. — У вас есть еще какое-нибудь оружие? — спросил детектив у бабушки Фергюсона.

Старуха покачала головой.

— Вы будете отвечать на мои вопросы?

Старуха не проронила ни звука.

— Как хотите, — сказал лейтенант Браун. — Тогда стойте здесь смирно и смотрите… Брюс!

— Что?

— Поищи лопату!

Лейтенант Браун убрал в кобуру свой револьвер и отдал разряженное ружье злобно покосившейся на него негритянке. Потом он подошел к сортиру и подал Кауэрту гвоздодер:

— Начинайте! Вы заслужили честь начать вскрытие этого ароматного тайника!

Старое дерево поддалось не сразу, но наконец разломилось. Под стульчаком была зловонная выгребная яма. Для дезинфекции в нее бросали негашеную известь, и серо-коричневая масса слипшихся экскрементов была покрыта белесыми подтеками.

— Это где-то там, — дрожащим голосом проговорил Кауэрт, показывая пальцем в яму.

— Надеюсь, вам сделали все необходимые прививки? — спросил у журналиста Уилкокс. — У кого-нибудь есть порезы или ссадины? Здесь легко подхватить заразу!

Брюс выхватил из рук Брауна лопату и заявил с мрачной решимостью:

— Три года назад я плохо обыскал этот сортир. Теперь я осмотрю его как следует.

Сняв пиджак, Уилкокс нашел в кармане носовой платок и завязал им нос и рот.

— Ах как жаль, что этот обыск незаконный, — неразборчиво пробормотал он из-под платка, шагнул к выгребной яме и, отплевываясь и ругаясь, начал выгребать из ямы пласты слипшихся экскрементов.

Браун и Кауэрт не сводили с него глаз. Уилкокс работал методично и быстро. Один раз он поскользнулся и чуть не свалился в яму, но удержался, выругался и стал работать дальше.

Прошло пять минут, десять… Уилкокс орудовал лопатой, фыркая и ругаясь.

— Я извлек уже почти двухлетний слой дерьма! — шипел он. — Неужели эта тощая старуха так много испражняется?!

— Вот! — воскликнул Кауэрт.

— Где?! — спросил Уилкокс.

— Вон там! — поддержал журналиста Тэнни Браун, показывая пальцем в выгребную яму, где торчал угол чего-то плотного. — Что это?

Поморщившись, Уилкокс осторожно нагнулся, схватил неизвестный предмет рукой и потянул на себя. Из ямы с чавкающим звуком появился кусок толстого синтетического материала.

Лейтенант Браун поднял его повыше и стал разглядывать.

— Ты понимаешь, что это, Брюс? — наконец спросил он.

— Еще бы! — закивал его напарник.

— А что это? — заинтересовался журналист.

— Это кусок коврового покрытия из автомобиля. Помните, в машине Фергюсона со стороны переднего пассажирского сиденья был вырезан кусок ковра? Это — он самый… Там что-нибудь еще есть? — снова спросил Тэнни.

— Кажется, нет… А впрочем, постойте!..

С этими словами Уилкокс извлек из выгребной ямы что-то напоминавшее кусок слежавшихся экскрементов и протянул своему начальнику.

— Видите? — Лейтенант обернулся к журналисту.

Присмотревшись, Кауэрт понял, что перед ним свернутые джинсы, рубашка, кроссовки и носки, перевязанные шнурками. Конечно, одежда не один год провалялась в экскрементах и негашеной извести и превратилась в лохмотья, и все же журналист безошибочно понял, что именно перед ним.

— Уверен, что на этой одежде мы найдем кровь Джоанны Шрайвер, — заявил Уилкокс.

— Там еще что-нибудь есть?

— Кажется, нет, — порывшись лопатой в экскрементах, ответил Брюс.

— Тогда вылезай!

— С огромным удовольствием, — ответил Уилкокс и, закряхтев, выбрался из нужника.

Браун, Кауэрт и Уилкокс молча разложили найденную ими одежду на солнце.

— Это можно отправить на анализ? — спросил наконец журналист.

— Думаю, да, — ответил лейтенант Браун, — но не вижу в этом особого смысла.

— Вы правы, — согласился Кауэрт.

Уилкокс пытался привести себя в порядок.

— Прости меня, Тэнни, — пробормотал он, очищая одежду. — Мне нужно было в самый первый раз залезть в эту проклятую яму!

— Ничего страшного, — ответил лейтенант. — Тогда ты был еще новичок. Это мне нужно было лично проверить, как вы тут проводите обыск… Но теперь-то мы всё знаем, правда? — Тэнни Браун повернулся к Кауэрту.

Журналист молча кивнул.

Собрав одежду и кусок ковра из машины Фергюсона, трое мужчин двинулись к автомобилю.

Неподвижно стоявшая на заднем крыльце старуха все еще наблюдала за ними, беспомощно опустив дрожащие руки. Вдруг она сжала кулак и погрозила им:

— Это ничего не значит! Мы просто выбрасываем туда всякий мусор! Это ровным счетом ничего не значит!

Детективы и журналист прошли мимо миссис Фергюсон, не обращая на нее никакого внимания, а она все кричала:

— Это ничего не значит! Ты что, не слышишь меня, Тэнни Браун?! Это ничего не значит!

Поднялся легкий ветерок, подхватил слова старухи и унес их куда-то в сторону.


Глава 20

Ловушка


Браун бесцельно колесил на машине по улицам родного городка. Сидевший рядом с ним Кауэрт ждал, когда лейтенант что-нибудь скажет. Они высадили Уилкокса с найденными в выгребной яме вещами возле криминалистической лаборатории, и журналист думал, что они с лейтенантом сразу же поедут к нему в кабинет разрабатывать план дальнейших действий, но вместо этого Тэнни медленно кружил по городу.

— Что мы будем теперь делать? — не выдержал наконец Кауэрт.

— Видите ли, — негромко проговорил Браун, — Пачула все-таки довольно захолустный городок. Это вам не Пенсакола или Мобил! Но, кроме Пачулы, я ничего не знал. Собственно говоря, меня ничего, кроме нее, особенно и не интересовало. Даже когда я служил в армии, а потом учился в колледже в Таллахасси, я всегда знал, что в конечном счете вернусь в Пачулу. А вы, Кауэрт? Где вы чувствуете себя как дома?

Журналист вспомнил маленький кирпичный дом родителей, в котором вырос. Дом стоял в глубине улицы, а во дворе перед ним рос раскидистый дуб. В углу большого крыльца были устроены скрипучие маленькие качели, на которых никто никогда не качался, и в конце концов они совсем заржавели. Потом Кауэрт вспомнил редакцию своего отца такой, какой он видел ее ребенком, двадцать лет назад, еще до появления вездесущих компьютеров. Казалось, понимание мира пришло к Мэтью среди погнутых серо-стальных письменных столов под тусклыми лампами дневного света, под беспрестанный звон телефонов, гомон голосов в редакции, шорох в вакуумных трубах, соединявших ее с наборной мастерской, и треск пишущих машинок, на которых машинистки строчили повесть о событиях уходящего дня. Взрослея, Кауэрт страстно хотел убраться от всего этого куда-нибудь подальше. Но куда бы он ни бежал, везде все было одно и то же, только больше и, возможно, лучше. В конечном счете журналист оказался в Майами, в редакции одной из ведущих газет страны. Вся жизнь его состояла из слов, словно из кирпичей.

«Наверное, слова меня и погубят», — подумал Кауэрт и ответил:

— У меня вообще нет дома, только работа.

— А разве это не одно и то же?

— Возможно. Иногда трудно различить.

Лейтенант Браун кивнул, и журналист снова спросил:

— Что мы будем теперь делать?

— Теперь, — задумчиво пробормотал полицейский, — мы знаем, кто настоящий убийца Джоанны Шрайвер.

И Кауэрт, и Браун уже давно обо всем догадывались, и все равно случившееся стало для них своего рода откровением.

— Но ведь вам ничего с ним не сделать, правда?

— В суде — ничего. Там нам сразу припомнят, как мы применяли силу на допросе. И за сегодняшний обыск без ордера по головке не погладят.

— И мне тоже ничего с ним не сделать, — уныло пробормотал Кауэрт.

— Почему? Что вам мешает написать про него новую статью?

— Вы хоть представляете себе, что тогда будет?!

Лейтенант внезапно направил машину к обочине, ударил по тормозам, остановился и всем корпусом развернулся к журналисту:

— И что же тогда будет?! Что же, скажите на милость, тогда будет?!

— А вот что! — покраснев, заговорил Кауэрт. — Стоит мне написать такую статью, как на нас набросится вся пресса страны. Вы считаете себя уже пострадавшим от журналистов, но и представить себе не можете, на что они способны, почувствовав вкус крови. Нашей с вами крови! Еще бы! Болван-полицейский и олух-журналист выпустили на свободу опаснейшего убийцу! Нас же порвут на куски!

— А что будет с Фергюсоном?

— Ему-то как раз ничего не будет! — поморщился журналист. — Он просто станет все отрицать и ослепительно улыбаться в объективы. Скорее всего, он заявит, что мы сами подбросили эту одежду к нему в сортир. Он может высказать предположение, что вы нашли это полусгнившее барахло где-нибудь в другом месте. Примерно так же, как мы нашли нож, о котором нам сказал Салливан. Вы ведь один раз уже били его на допросе, и люди легко поверят в то, что вы способны на все. И еще скажут, что я вас покрываю…

Тэнни открыл было рот, чтобы возразить, но Кауэрт еще не закончил своей тирады:

— Потом Фергюсон подаст на нас в суд за клевету. Помните, как в «Роковом виденье» капитан Макдональд подал в суд за клевету и все сразу позабыли о том, что его обвиняют в убийстве жены и детей, и дружно набросились на того, кто его якобы оболгал?! Представьте себя в телевизионной студии. На вас направлены прожекторы и нацелены объективы камер, а ведущие начинают задавать вам вопросы вроде: «Неужели вы действительно приказали своему подчиненному бить мистера Фергюсона, хотя прекрасно знали, что это противозаконно и что его сразу же освободят, стоит кому-нибудь об этом узнать?» Что бы вы ни ответили на этот вопрос, у всех сложится впечатление, что подбросить улики в дом Фергюсона для вас — пара пустяков!

— А что грозит вам? — спросил лейтенант.

— Со мной обойдутся не лучше. Америка давно привыкла к убийцам и довольно снисходительна к ним. Но она беспощадна к неудачникам. Мне скажут: «Мистер Кауэрт, вы получили Пулицеровскую премию за то, что продемонстрировали невиновность мистера Фергюсона. Какую премию вы рассчитываете получить, доказывая теперь обратное?» Потом все хором завопят: «Так все-таки виновен Фергюсон или нет?! Зачем вы морочите нам голову, Кауэрт?! Почему вы ничего не сказали, когда у вас появились первые подозрения? Кого вы покрываете? Какие еще ошибки вы совершили? Вы вообще способны отличить ложь от правды, мистер Кауэрт?!» Поймите, детектив, виноватыми во всем окажутся только два человека — мы с вами!

— А Фергюсон?!

— Фергюсона никто и пальцем не тронет. Может, ему и придется немного понервничать, но на его свободу больше никто не покусится. Возможно, в некоторых кругах он даже станет героем…

— И?..

— И будет дальше преспокойно вытворять все, что ему заблагорассудится!

Кауэрт вылез из машины, чтобы немного остыть. Неподалеку он заметил старомодную парикмахерскую с традиционным вращающимся трехцветным столбиком возле дверей. Красно-бело-синие полосы на столбике беспрестанно крутились как олицетворение безысходности. Краем глаза журналист заметил, что Браун тоже вылез из машины и стоит у него за спиной.

— А что, если Фергюсон и так уже вытворяет все, что ему заблагорассудится? — пробормотал наконец полицейский.

Еще одна девочка. На этот раз — Дона Перри. Пошла в бассейн и больше не вернулась…

— Теперь-то нам известны склонности Фергюсона, правда, Кауэрт? Что же мешает ему приняться за прежнее после трехлетнего отдыха в тюрьме?

— Да ничто не мешает… Каков ваш план действий, детектив?

— Мы должны заманить Фергюсона в ловушку! — заявил лейтенант. — Если нам не дадут доказать, что это он убил Джоанну Шрайвер, мы должны поймать его на каком-нибудь новом преступлении.

— Хорошо, продолжайте, — сказал Кауэрт, спиной чувствуя, что Тэнни Браун просто кипит от ярости.

— Мы должны поймать его с поличным, так чтобы, когда я его арестую, а вы напишете об этом статью, ни у кого не возникло ни малейших сомнений в его виновности. Вы сможете написать такую статью, Кауэрт? Статью, после которой он больше не отвертится?

Внезапно Мэтью вспомнил, как наблюдал в Майами за ловцом омаров, наполнявшим ловушки кусками рыбы и опускавшим их в черные прибрежные воды. Кауэрт был еще молод, и его поразила простота и эффективность этих смертоносных ловушек. Каждая из них представляла собой простейший, открытый с одной стороны узкий деревянный ящик. Привлеченный запахом разлагающейся рыбы, омар вползал в этот ящик, пожирал лежавшую в самом конце приманку и больше не мог вылезти из узкого ящика, став жертвой своей прожорливости и неповоротливости.

— Я-то могу написать такую статью, — сказал журналист. — Да вот только нужно время, чтобы зверь попался в ловушку. А есть ли у нас время, лейтенант?

— Не знаю, — покачал головой полицейский. — Но попробовать обязательно надо.


Браун оставил Кауэрта в своем кабинете и удалился, сказав, что хочет проверить, получил ли Уилкокс результаты лабораторных анализов одежды и куска коврового покрытия из машины Фергюсона. Некоторое время журналист смотрел на висевшие на стенах уже знакомые ему дипломы и грамоты, а потом подсел к телефону и позвонил в редакцию «Майами джорнел». Пока его соединяли с Эдной Макджи, Кауэрт размышлял о том, почему Эдна, несмотря на свой пытливый ум, часто производит такое легкомысленное впечатление.

— Эдна?

— Мэтти, куда ты пропал?! Я тебя повсюду ищу!

— Я в Пачуле, в полиции.

— С какой это стати? А я-то думала, что ты поедешь в тюрьму штата, в Старк!

— Я туда обязательно поеду.

— На твоем месте я бы не мешкала с этим. В «Сент-Питерсберг таймс» сегодня вышла статья о том, что после Блэра Салливана осталось несколько коробок документов, дневников, записок! А вдруг он написал о том, как организовал убийство матери и отчима?! В статье говорится, что в вещах Салливана сейчас копаются детективы из округа Монро. Кроме того, они допрашивают всех, кто работал в тюрьме, когда там сидел Салливан. А еще они изучают списки посетителей Салливана. Я, конечно, дала кое-какой материал в нашей газете, но главный редактор отдела городских новостей желает знать, куда ты запропастился! И почему ты не написал о коробках, оставшихся после Салливана, раньше, чем об этом пронюхала «Сент-Питерсберг таймс»?! Он недоволен тобой, Мэтти! Очень недоволен!.. Где же ты все-таки был?

— На островах Флорида-Кис и в Пачуле.

— Что-нибудь узнал?

— Для статьи материала маловато, но кое-что накопал.

— Например?

— Об этом еще рано говорить.

— Знаешь, Мэтти, на твоем месте я бы поспешила с новой сенсационной статьей. Это в твоих же интересах.

— Спасибо за совет.

— Это не совет, а предупреждение.

— Я к нему тем более прислушаюсь… А что узнала ты?

— Предсмертное признание мистера Салливана — самый настоящий шедевр изощренной лжи.

— В каком смысле?

— На данный момент я считаю, что из сорока убийств, в которых Салливан сознался, он в действительности совершил только половину или и того меньше.

— Значит, он убил всего лишь двадцать человек?! — воскликнул Кауэрт и поразился собственной реакции.

«Разве убийца, прикончивший двадцать человек, в два раза добродетельнее того, кто убил сорок?!» — подумал журналист.

— Сейчас у меня нет оснований сомневаться в том, что примерно в двадцати случаях убийцей был именно Салливан.

— А что насчет остальных?

— К некоторым из них он, очевидно, непричастен, потому что за них посадили и даже приговорили к смерти других людей. Салливан просто решил примазаться. Как и в случае с молодым парнем в магазине, который сразу вызвал у меня подозрение. Помнишь? Кроме того, Салливан сказал тебе, что недалеко от Тампы убил официантку, предложив ей сначала провести с ним время. Помнишь?

— Помню. Кажется, Салливан не вдавался в особые подробности. Он гораздо больше рассуждал о том, с каким удовольствием ее убивал.

— В целом Салливан все правильно тебе рассказал, вот только есть одно «но». Преступник, убивший эту женщину, убил еще двух человек неподалеку и сидит сейчас в камере смертников. Это всплыло только после того, как я начала все проверять. В виновности того, другого человека нет никаких сомнений, а Салливан взял и приписал себе его убийства. Для ровного счета, что ли? Он точно так же обвинил себя в убийствах, совершенных еще двумя другими преступниками, которые тоже сидят сейчас в камерах смертников. Такое впечатление, словно он пытался примазаться к чужой славе! — рассмеялась Эдна.

— Зачем же ему все это было нужно?

— Кто его знает! — хмыкнула журналистка. — Может, именно поэтому психоаналитики из ФБР столько с ним возились?

— Но…

— Знаешь, у меня есть на этот счет своя теория. Как тебе известно, наибольшее количество убийств совершил Тед Банди. Он убил тридцать восемь человек. Может, и больше, но, прежде чем его посадили на электрический стул, он успел сознаться в тридцати восьми убийствах. Я думаю, старина Салли захотел его перещеголять. Среди вещей Салливана нашли три книги о Теде Банди. Второе место занимает сидящий в камере смертников Окрент, поляк из Форт-Лодердейла. Помнишь такого? У него не сложились отношения с проститутками, он их убил целую кучу. Официально ему предъявлено обвинение в одиннадцати убийствах, но говорят, что на самом деле он прикончил семнадцать или даже восемнадцать девиц легкого поведения. Кстати, этот Окрент тоже сидел где-то поблизости от Салливана. Понимаешь, что я хочу сказать? Салливан мечтал прославиться и для этого оговорил себя!

— Ясно. Ты можешь добиться официального заявления по этому поводу и опубликовать статью?

— Легко! В ФБР скажут все, о чем я их попрошу. А еще у меня есть двое знакомых социологов из Бостона. Они изучают серийных убийц. Помнишь, я тебе о них говорила? Думаю, они обеими руками ухватятся за мою теорию. Пожалуй, я смогу опубликовать такую статью завтра или в крайнем случае послезавтра.

— Ну вот и отлично, — обрадовался Кауэрт.

— Но было бы гораздо лучше, если бы одновременно вышла и твоя статья с рассказом о том, кто все-таки убил этих стариков на Тарпон-драйв!

— Я над этим работаю.

— Ты уж постарайся.

— Этот вопрос здесь всех очень волнует.

— Не сомневаюсь. Между прочим, редактор уже начинает терять терпение. Он предлагает пустить по следу убийцы этих стариков нашу знаменитую и почти непогрешимую команду журналистов-спасателей!

— Но ведь они не в состоянии даже…

— Я-то знаю, но у нас поговаривают о том, что ты не справляешься.

— Я со всем прекрасно справлюсь!

— Я просто тебя предупреждаю. Мне кажется, тебе стоит знать, о чем говорят у тебя за спиной. И очень жаль, что эта статья в «Сент-Питерсберг таймс» вышла раньше твоей. Кроме того, очень плохо, что никто не знает, где именно ты пропадаешь в свое рабочее время. Вчера утром тебя искала женщина-полицейский из округа Монро, и редактору пришлось врать ей о твоем местонахождении.

— Детектив Шеффер?

— Такая красотка со взглядом тяжелым, как баллон с ацетиленом.

— Это она.

— Она тебя искала, и теперь у нас тоже все задумались о том, куда ты запропастился.

— Спасибо, учту.

— Давай поскорей разберись с тем, кто прикончил этих стариков. Может, за такую статью тебе присудят еще какую-нибудь премию!

— Очень в этом сомневаюсь!

— Но помечтать-то можно?

— Конечно можно.

Повесив трубку, Кауэрт выругался с досады, не вполне понимая, кого и за что он проклинает. Журналист хотел было позвонить главному редактору отдела городских новостей, но передумал: сказать ему было нечего.

Распахнулась дверь, и на пороге кабинета возник бледный как смерть Брюс Уилкокс.

— Где Тэнни? — спросил он у журналиста.

— Вышел. Он велел мне ждать здесь. Я думал, он пошел искать вас. Что показали лабораторные анализы?

— С ума сойти! — всплеснул руками полицейский. — Что же я натворил!

— В лаборатории что-нибудь обнаружили?

— Почему же я не проверил как следует этот проклятый сортир в самый первый раз?! — взвыл Уилкокс и швырнул на стол перед Кауэртом несколько листов бумаги. — На рубашке, джинсах и куске ковра нашли что-то вроде крови. С трудом разглядели под микроскопом! Все, что было на этих вещах, за три года в дерьме и негашеной извести практически сошло, растворилось! Я видел, как криминалист в лаборатории взялся за рубашку пинцетом, а она стала расползаться у меня на глазах! Короче, ничего определенного не обнаружено. Теперь эти вещи отошлют в более современную лабораторию в Таллахасси, но наши криминалисты сильно сомневаются в том, что от этого будет какой-нибудь прок… Мы-то с вами знаем, как эти вещи оказались в выгребной яме, но использовать их теперь в качестве вещественных доказательств практически невозможно!.. Эх, попади они к нам в руки три года назад новенькими, мы просто смыли бы с рубашки экскременты и обнаружили бы на ней кровь Джоанны Шрайвер. А теперь это просто сгнившие лохмотья!.. Что же я натворил! — вновь воскликнул Уилкокс и зашагал по кабинету, сжимая и разжимая кулаки, словно намерен был вцепиться в горло невидимому убийце. — Это же было мое первое крупное дело! А я его с таким треском провалил!


Браун сжимал в руках телефонную трубку. Перед ним лежали блокнот и его личная записная книжка. Лейтенант уже сделал три звонка, но пока безрезультатно. Набрав четвертый номер, он стал ждать, когда на другом конце провода поднимут трубку.

— Полиция города Итонвилл.

— Можно капитана Люциуса Гарриса? Говорит лейтенант Теодор Браун.

Через некоторое время в трубке раздался громовой голос:

— Это ты, Тэнни?

— Да, привет, Люк!

— Давненько ты не звонил! Как дела?

— По-разному, а у тебя?

— Да тоже по-всякому. Но в общем особых поводов для жалоб нет.

— Как дела у вас в Итонвилле? — спросил лейтенант Браун.

— У нас тут нашествие туристов. Теперь все повадились к нам из-за покойной Зоры Херстон. Конечно, здесь не так оживленно, как в «Диснейуорлде» или в Ки-Уэсте, но все равно приятно видеть на улицах новые лица!

Тэнни попытался представить себе Итонвилл — маленький опрятный городок. Почти все его обитатели были чернокожими. Итонвилл запечатлела в своих произведениях его самая выдающаяся уроженка — Зора Нил Херстон. Когда ее открыли для себя сначала ученые, а потом кинематографисты, об Итонвилле узнали все Соединенные Штаты. Однако в общем и целом Итонвилл как был, так и остался маленьким городком с чернокожим населением.

— Что-то ты совсем не звонишь, — немного помолчав, сказал капитан Гаррис. — А еще друг называется! Знаю, что недавно ты попал в газеты и на телевидение, но, кажется, в не очень приятном для тебя качестве.

— Это точно…

— И вдруг ты звонишь! Выходит, что-то стряслось? Выкладывай!

— Знаешь, Люк, я позвонил тебе, что называется, наугад. А вдруг ты сможешь мне помочь?

— Ну говори же!

— У вас за последний год не было нераскрытых исчезновений людей или убийств? Меня интересуют прежде всего пропавшие дети, подростки, девочки. В том числе чернокожие!

— А почему ты меня именно сейчас об этом спрашиваешь? — заинтересовался капитан Гаррис.

— Я просто…

— Не юли, Тэнни! Выкладывай начистоту, почему ты именно сейчас об этом спрашиваешь?

— Я же сказал, что спрашиваю наугад. У меня какие-то недобрые предчувствия, и я спрашиваю это у всех…

— На этот раз ты обратился по адресу.

Браун застыл с прижатой к уху телефонной трубкой.

— Она была совсем неуправляемым ребенком, — дрогнувшим голосом продолжал капитан Гаррис. — Ее звали Александра Джонс. Ей было тринадцать, но иногда казалось, что ей всего лет восемь, уж до того она была вежливая и приветливая, когда приходила к нам присмотреть за маленькими детьми, пока мы ездили за покупками. А иногда казалось, что ей уже все восемнадцать, и она стояла у входа в магазин с сигаретой в зубах с таким видом, словно у нее в кармане по меньшей мере пистолет.

— Чем-то напоминает моих собственных дочерей, — вздохнул Тэнни.

— Не надо так говорить. Твои дочери — нормальные девочки, а эта Александра Джонс просто чокнутая. Например, однажды она решила, что Итонвилл для нее недостаточно хорош, и сбежала из дома. Отец догнал ее, когда она уже прошла пару миль вдоль шоссе. Кстати, ее отец служит у нас в полиции, поэтому мы всё об этом знаем. Потом она убежала еще раз, и нашли ее уже у самого Форт-Лодердейла, на Аллее аллигаторов, где она пыталась поймать машину… Ее увидел патрульный полицейский, и ее отослали домой. В последний раз она убежала из дома три месяца назад. Ее отец и мать прочесали все дороги. Они думали, что она направится на север, в Джорджию, где живет ее двоюродный брат, к которому она, кажется, неравнодушна. Мы расклеили объявления о ее пропаже. Я звонил в отделения полиции по всей Флориде, но в итоге оказалось, что Александра не добралась ни до Джорджии, ни до Орландо, ни до Майами, ни до Форт-Лодердейла. Три недели назад ее нашли охотники в болоте Биг-Сайпрес. Точнее, там нашли то, что от нее осталось, — косточки, обглоданные птицами и зверями. Скажу тебе, не очень приятное зрелище! Останки удалось опознать только по зубам. Ее закололи ножом. Нанесли ей множественные раны. Это стало ясно по тому, как были порезаны или выщерблены кости. Одежды ее вообще не нашли. Сам видишь, догадаться, что с ней произошло, не очень сложно. Но вот как найти ее убийцу?! — вздохнул капитан Гаррис. — Боюсь, мы его никогда не найдем. Ты и представить себе не можешь, сколько народу мы уже допросили! Триста с лишним человек! Этим делом занимались я и старший детектив Генри Линкольн, ты его знаешь. Кроме того, нам помогали сотрудники из отдела по расследованию тяжких преступлений полиции округа Ориндж. Однако никаких свидетелей мы не нашли. Никто не видел, в какую машину села девочка. Медицинская экспертиза тоже ничего не дала, потому что от девочки мало что осталось. Никаких подозреваемых, хотя мы и допросили всех местных уродов с психическими отклонениями. Нам остается только утешать ее родителей и молиться за упокой души их дочери… А знаешь, о чем еще я молюсь?

— О чем? — хрипло спросил лейтенант.

— Я молюсь не о том, чтобы мы поймали убийцу, потому что в нашем случае даже сам Всевышний не сможет ничего доказать! Я молюсь о том, чтобы этот убийца вновь замыслил преступление, в любом другом месте, но чтобы его там задержали и посадили на электрический стул! Потому что я знаю, какой ужасной была смерть этой девочки, как ей было страшно и больно!.. И вдруг ты мне задаешь свой вопрос! Все-таки интересно, почему ты задал его мне именно сейчас?

— Ты знаешь человека, которого недавно выпустили из камеры смертников? — спросил Тэнни.

— Роберта Эрла Фергюсона? Да, знаю.

— Он когда-нибудь бывал в Итонвилле?

— А я-то думал, что он ни в чем не виноват! — с досадой воскликнул Гаррис. — Ведь об этом писали в газетах и говорили по телевизору!

— Это не важно. Скажи, был ли Фергюсон в Итонвилле примерно в то время, когда исчезла эта девочка?

— Да, он здесь был, — подтвердил капитан.

— Когда?! — простонал Браун.

— Месяца за три-четыре до исчезновения Александры. Он выступал у нас в церкви. Я сам ходил его слушать, и он говорил довольно интересно. Он рассказывал об Иисусе Христе, который освещал ему путь во мраке!

— Ну и?..

— Он пробыл у нас дня два, субботу и воскресенье, а потом уехал. Говорили, обратно к себе в университет. Когда Александра сбежала в последний раз, его здесь уже не было. Конечно, я проверю все гостиницы и мотели, но не знаю… Разумеется, он мог в любой момент вернуться. Но почему ты думаешь, что он?..

— Проверь, пожалуйста, все как следует, Люк! — попросил лейтенант. — Посмотри, не было ли Фергюсона в районе вашего города в момент исчезновения этой девочки!

— Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, но я все равно проверю… Так ты считаешь, что он все-таки виновен?..

— Я ничего не считаю. Просто проверь там у себя все как следует!

— Ладно, проверю, а потом мы вернемся к этому разговору. Меня что-то пугает твой тон…

— И меня тоже, — ответил Тэнни и повесил трубку.

Лейтенант Браун вспомнил, на что была похожа Пачула сразу после исчезновения Джоанны Шрайвер. В ушах у него выли сирены, и он видел толпы людей, собиравшихся на перекрестках и отправлявшихся на поиски пропавшей девочки. Тем же вечером приехало телевидение, потом в полиции оборвали телефон газетчики. Маленькая белая девочка не вернулась домой из школы! Все были потрясены. Светловолосая, улыбчивая. Уже через четыре часа ее фотографию показали по телевизору, но с каждой прошедшей минутой надежды на спасение девочки таяли.

Что же понял в результате всего этого лейтенант Браун? Что в аналогичном случае обошлось бы без телевидения и прочесывающих болото бойскаутов и национальных гвардейцев, если бы изменилась всего лишь одна маленькая деталь. Если бы пропала не белая девочка, а чернокожая!

Стараясь держать себя в руках, Тэнни встал из-за стола и пошел разыскивать Кауэрта. Проходя мимо большой карты штата Флорида на стене коридора, лейтенант задержался возле нее. Он нашел на карте Итонвилл, а потом Перрин. Во Флориде десятки таких маленьких городков с чернокожим населением — остатки «старого Юга». И не важно, могли ли их жители похвастать скромным достатком или жили в ужасающей нищете, в любом случае ни один из них нельзя было считать современным. Охранявшая порядок в этих городках полиция была малочисленна и зачастую плохо подготовлена. В ее распоряжении не было и половины ресурсов, как в городах с преимущественно белым населением, и при этом в этих городках, с их озлобленными и отчаявшимися жителями, процветали алкоголизм, разбой и наркомания.

В таких городках безнаказанно совершить преступление проще простого.


Глава 21

Стечение обстоятельств


Андреа Шеффер вернулась к себе в мотель поздно. Как следует заперев дверь номера, она заглянула в ванную, в стенной шкаф, под кровать и за занавески, убедилась в том, что окно надежно закрыто. Она с трудом удержалась от того, чтобы не достать из сумочки пистолет. С того момента, когда она покинула квартиру Фергюсона, ее преследовал безотчетный страх и, по мере того как хмурый дневной свет сменяли вечерние сумерки, сердце щемило все больше и больше.

Она все время спрашивала себя, что же на самом деле представляет собой Роберт Эрл Фергюсон.

Покопавшись в маленьком чемодане, женщина извлекла ароматизированную почтовую бумагу, на которой раньше писала письма, адресованные матери. Потом она включила маленькую лампу на крошечном столике, придвинула стул поближе, уселась и стала писать: «Милая мамочка! Со мной что-то происходит…»

Андреа некоторое время разглядывала написанное, вспоминая о словах Фергюсона, что в трущобах он чувствует себя в безопасности. В безопасности? От чего? Чего же Фергюсон опасается?

Откинувшись на спинку стула, женщина стала грызть колпачок ручки, как студентка, пытающаяся решить задачу на экзамене. Она вспомнила, как, несмотря на ее протесты, ее отвели в помещение для опознания, хотя она и твердила, что все равно не узнает насильников. В помещении горел тусклый свет, и по бокам от нее стояли двое детективов, чьи имена ей уже было не вспомнить. Она внимательно рассматривала мужчин, которых вводили в помещение и выстраивали у стены. По команде мужчины поворачивались то вправо, то влево, чтобы девушка могла рассмотреть их в профиль. Детективы шептали ей: «Не торопитесь! Смотрите как следует!» и «Кто-нибудь из них похож на преступников?» — но она так никого и не узнала. Она чувствовала себя беспомощной и видела, что детективы тоже ощущают свое бессилие. Тогда-то она и решила, что больше никогда не будет беспомощной и не даст спуску своим обидчикам…

Взглянув на листок бумаги, Андреа взяла ручку и написала: «Сегодня я видела одного человека. Он — живое воплощение смерти!»

Она вздрогнула, вспомнив, как Фергюсон злился и издевался над ней. Испуганным он казался лишь сначала, пока не понял, зачем она пришла. Стоило ему это понять, как его страх мгновенно испарился. Почему? Наверное, потому, что ему нечего бояться? Почему? Потому что ее интересовало не то, что его пугало.

«Что же пугало Фергюсона?» — подумала Шеффер, встала из-за стола, пересела на постель, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и задумалась о том, что же ей делать дальше. Потом она решительно тряхнула головой, взяла телефонную трубку и с третьей попытки дозвонилась до Майкла Вайсса через секретаря главного надзирателя тюрьмы штата Флорида, в городе Старк.

— Андреа, это ты?! Куда ты запропастилась?

— Я в Ньюарке, штат Нью-Джерси.

— В каком еще Нью-Джерси?! Я думал, ты будешь работать с Кауэртом в Майами!

— Да, но…

— А где сейчас Кауэрт?

— В Пачуле, на севере Флориды, но…

— Что тебе нужно в Нью-Джерси?

— Подожди, Майкл! Сейчас я все тебе объясню!

— Да уж, объясни, пожалуйста! Кроме того, ты должна была мне регулярно звонить. Я все-таки твой начальник! Надеюсь, ты этого не забыла?

— Я приехала в Нью-Джерси к Роберту Эрлу Фергюсону.

— Это тот тип, которого Кауэрт вытащил из камеры смертников?

— Да. Он сидел в камере рядом с Салливаном.

— А потом попытался его задушить?

— Да.

— Ну и что?

— Это показалось мне… странно, — неуверенно пробормотала Андреа.

— Почему? — немного помолчав, спросил ее начальник.

— Сама пока не понимаю.

— Какое отношение это имеет к нашему делу?

— Знаешь, Майки, мне кажется, Салливан и Кауэрт были двумя сторонами какого-то треугольника. А Фергюсон был его третьей стороной. Без Фергюсона Кауэрт никогда не познакомился бы с Салливаном. Поэтому я решила проверить Фергюсона. Я хотела узнать, есть ли у него алиби на момент убийства на Тарпон-драйв. Я хотела выяснить, что он вообще знает, да и просто взглянуть на него.

— Ну что ж, — пробормотал Вайсс, — в этом есть свой резон. Думаешь, эта троица как-то связана с нашим убийством?

— Возможно.

— Почему же эта скотина Кауэрт не написал об этом в своей газетенке?!

— Не знаю. Может, он боялся выставить себя в не очень выгодном свете?

— При чем здесь это, Андреа! Кауэрт же продажная сволочь! Как и любой журналист! Если бы он что-нибудь знал, он обязательно написал бы об этом. Трехметровыми буквами! Представляешь себе заголовок типа «ЗАГОВОР В КАМЕРЕ СМЕРТНИКОВ»! Да ему тут же присудили бы еще какую-нибудь поганую премию!

— Возможно…

— Даже не сомневайся! — фыркнул Вайсс. — А сама ты что узнала? Фергюсон как-нибудь связан с убийством на Тарпон-драйв?

— Кажется, нет.

— А что жители на этой улице? Кто-нибудь из них видел там негра?

— Нет.

— Может, ты нашла у него счет из гостиницы на островах Флорида-Кис? Или авиабилет? Пятна крови? Отпечатки пальцев? Орудие убийства?

— Нет.

— Выходит, ты отправилась за тридевять земель просто для того, чтобы раскланяться с этим типом, потому что он, видите ли, знаком с Салливаном и Кауэртом?

— Ну да, у меня было какое-то предчувствие, — промямлила Шеффер.

— Ничего не желаю слышать ни о каких предчувствиях! Мы тут не кино снимаем. Доложи мне, что ты узнала от этого Фергюсона!

— Он заявил, что почти ничего не знает об убийстве на Тарпон-драйв, но рассказал мне много интересного о том, что происходит в камерах смертников и вокруг них. Он сказал, что большинство охранников там сами прирожденные убийцы, и посоветовал мне ими вплотную заняться.

— Очень здравая мысль! — заявил Вайсс. — Именно этим я и занимаюсь. И ты должна сейчас этим заниматься… А есть у этого Фергюсона алиби?

— Он сказал, что был на занятиях по криминалистике.

— Вот как? Забавно!

— У него полно учебников по судебной медицине и оперативно-разыскной работе. Он сказал мне, что занимается по ним в университете.

— Хорошо. Проверь, действительно ли он был на занятиях, и, когда выяснится, что он на них был, немедленно возвращайся сюда.

— Ладно…

Последовала непродолжительная пауза, а потом Вайсс спросил:

— Послушай, а почему у тебя такое сомнение в голосе?

— Скажи мне, Майкл, с тобой когда-нибудь такое случалось, словно ты говорил с нужным человеком, но совсем не о том, что было надо? У меня от этого Фергюсона мурашки по коже. Что-то с ним не то. Клянусь, он производит очень неприятное впечатление, но почему — не пойму! Признаюсь, он меня напугал!

— Опять какое-нибудь предчувствие?

— Нет, скорее ощущение. Я не шучу.

— Он тебя действительно напугал?

— Почти до смерти!

Вайсс задумался, а потом сказал:

— Думаю, ты знаешь мое мнение по этому поводу.

— Пожалуй, да, — ответила женщина-полицейский. — Наверняка ты считаешь, что мне нужно принять холодный душ и поскорее обо всем этом забыть. Ты считаешь, что я должна выкинуть Фергюсона из головы и пусть он на чем-нибудь проколется, чтобы им потом занимались полицейские из Пачулы. А мне следует как можно скорее возвращаться во Флориду. Угадала?

— Угадала, — усмехнулся Вайсс.

— И что теперь?

— В первую очередь прими холодный душ. Потом попробуй разнюхать в Ньюарке все, что там можно узнать об этом Фергюсоне. Даю тебе на это пару дней. Затем ты напишешь рапорт о том, что узнала, и обо всех своих предчувствиях и ощущениях, а я его отправлю своим знакомым в полицию штата Нью-Джерси. Разумеется, там только посмеются над твоими страхами, но время, проведенное тобой в Ньюарке, тебе, по крайней мере, не засчитают как прогул.

— Спасибо, Майк! — пробормотала Андреа, ощутив одновременно и страх, и облегчение.

— Кстати, ты даже не поинтересовалась, что мне удалось обнаружить в этой тюрьме.

— И правда! А что ты там обнаружил?

— После Салливана осталось три коробки личных вещей. Книги, радиоприемник, маленький телевизор, Библия и разная ерундистика, среди которой, однако, обнаружилась пара занятных документов. Во-первых, там лежало составленное по всем правилам прошение о помиловании, которое оставалось только подать. Если бы Салливан вручил его какому-нибудь официальному лицу, его казнь была бы мгновенно отсрочена. Между прочим, в этом прошении Салливан очень убедительно пишет о том, как государственное обвинение некоторыми своими заявлениями манипулировало настроением присяжных. Подай Салливан это прошение, до его казни дело дошло бы еще только через много лет!

— Но ведь Салливан не подал это прошение!

— В том-то и дело!.. Но еще интересней обнаруженное мною письмо кинопродюсера по фамилии Мейнард, адресованное Салливану. Это тот самый продюсер, который купил у Фергюсона права на экранизацию его биографии, после того как Кауэрт сделал из Фергюсона знаменитость. Так вот, этот самый Мейнард предложил заплатить Салливану за права экранизации истории его злодеяний целых десять тысяч долларов. А точнее, девять тысяч и девятьсот долларов.

— Но ведь о Фергюсоне и так все всё знают! Зачем было платить ему деньги?!

— Я как раз сегодня позвонил ему по этому поводу, и Мейнард заявил мне, что они делают так каждый раз, когда снимают про кого-нибудь фильм. Они платят деньги, чтобы обезопасить себя в будущем от любых претензий со стороны тех, чью жизнь они тем или иным боком изображают. При этом, по словам продюсера, Салливан заявил ему, что обязательно подаст прошение о помиловании. Разумеется, продюсер испугался, что серийного убийцу казнят еще не скоро, и, во избежание любых его претензий к киностудии, предпочел купить у Салливана все права. Когда того все же казнили, продюсер, конечно, очень расстроился, потому что теперь платить эти деньги ему было бы не обязательно, да, собственно, и некому… Мне кажется, что, если мы выясним судьбу этих девяти тысяч девятисот долларов, мы узнаем имя убийцы, которому Салливан заплатил за то, чтобы тот прикончил его мать и отчима.

— Но ведь у нас есть законы, защищающие интересы лиц, ставших жертвами преступлений! Салливан не мог получить этих денег! Они должны были пойти родственникам его жертв!

— Теоретически да, но на самом деле продюсер просто перевел эти деньги в один из банков Майами — так, как велел ему Салливан. Потом Мейнард информировал Комитет защиты прав жертв преступлений в Таллахасси — так, как этого требует закон. Потом началась бюрократическая волокита, которая длилась много месяцев. Тем временем….

— Я догадалась!

— Вот именно! Тем временем деньги сняли со счета. Где они — неизвестно. В Комитет защиты прав жертв преступлений они не поступали, Салливан тоже не мог явиться за ними с того света… Мне кажется, что, если узнать, кто открыл счет, на который были переведены эти деньги, и кто снял их со счета, у нас появится подозреваемый в убийстве этих двух человек!

— Всего за десять тысяч долларов?!

— За девять тысяч девятьсот долларов! Интересная сумма, правда? Все дело в том, что федеральные законы требуют документального обоснования денежных операций на сумму в десять тысяч долларов и выше.

— Но ведь девять тысяч девятьсот долларов не такие уж большие деньги!

— Уверяю тебя, здесь, в тюрьме, тебя прикончат даже за пачку сигарет. Имей в виду, что многие охранники в тюрьме зарабатывают не больше тысячи двухсот или тысячи шестисот долларов в месяц. Десять тысяч для них — куча денег.

— Кто-нибудь из них смог бы открыть счет в Майами?

— Без проблем. По фальшивому водительскому удостоверению и поддельной карточке социального страхования. Боюсь, что в Майами никто особенно не следит за деятельностью банков. Там все заняты отмыванием сотен миллионов наркодолларов, и на жалкие десять тысяч наверняка никто просто не обратил внимания. А снять деньги со счета можно в любом банкомате, так что никто тебя даже не увидит!

— А продюсер знает, кто открыл счет?

— Этот идиот не знает ничего. Салливан просто сообщил ему номер счета и банковские реквизиты. Мейнарда волнует только то, что Салливан обманул его, рассказав о своих преступлениях Кауэрту, который написал об этом в газете. Потом Салливан обманул продюсера во второй раз, усевшись на электрический стул…

Андреа не находила слов. Ее мысли метались между Фергюсоном и интригой, завертевшейся в тюрьме.

— Наконец я нашел еще один очень интересный документ, — продолжил Вайсс.

— Какой?

— Оказывается, Салливан оставил рукописное завещание.

— Неужели?!

— И не простое завещание, а очень интересное! Он написал его черным фломастером прямо поверх текста Двадцать третьего псалма в Библии и вставил туда закладку. А на коробку он приклеил записку: «Прошу прочесть отмеченную страницу!»

— Что же он написал в завещании?

— Он завещал все свои вещи одному из тюремных охранников, сержанту Роджерсу. Помнишь такого? Это тот тип, который не пустил нас к Салливану перед его казнью и провел вместо нас в тюрьму Кауэрта!

— Помню!

— Так вот слушай, что написал Салливан: «Завещаю все, что осталось после меня на этой бренной земле, сержанту Роджерсу, который… — внимание! — очень помог мне в трудный момент и которого я никогда не смогу достаточно отблагодарить за оказанную мне непростую услугу, хотя я и постарался не остаться перед ним в долгу». Как тебе это нравится?

— Невероятно!

— Все еще невероятней, чем тебе кажется! Оказывается, сержант Роджерс два дня отсутствовал в тюрьме, и это было за три дня до того момента, когда Кауэрт обнаружил трупы! Но и это еще не все!..

— Что еще?!

— У сержанта Роджерса есть брат в Ки-Ларго. И этого брата дважды судили за кражи со взломом. Кроме того, он просидел одиннадцать месяцев в тюрьме за хулиганство. В другой раз его задержали за то, что он выстрелил из огнестрельного оружия в черте населенного пункта! Но самое интересное то, что брат сержанта Роджерса — левша, а как ты помнишь, матери Салливана и его отчиму перерезали горло справа налево. Интересно, правда?

— Ты уже допросил этого брата?

— Пока нет, хотел сначала дождаться твоего возвращения.

— Понятно… Но у меня возникает вопрос. Почему сержант Роджерс не избавился от вещей Салливана сразу после казни? Ведь даже ежу понятно, что казненный Салливан мог предать человека, совершившего убийство по его поручению, только оставив какие-нибудь улики против него в своих вещах!

— Я тоже об этом думал и на месте сержанта Роджерса упрятал бы эти коробки куда-нибудь подальше. Но может, этот сержант не так уж и умен? Или он не раскусил Салливана и не понял, что тот может его предать? Или он просто забыл. Но такая забывчивость может ему дорого обойтись!.. Сержант Роджерс — как раз тот, кто нам нужен! Надо разузнать, не ездил ли он перед казнью Салливана к своему брату! А может, он говорил с братом по телефону? Собрав эти сведения, мы, наверное, сможем пойти к прокурору! Только вот во всем этом меня кое-что смущает.

— Что именно?

— То, что Салливан почти открытым текстом дает понять, что организовать убийство ему помог именно сержант Роджерс. А я не верю Салливану — ни живому, ни мертвому. Знаешь ли, расследование убийства проще всего пустить по ложному следу, выставив ни в чем не повинного человека в таком свете, словно он что-то сделал… Впрочем, возможно, я становлюсь параноиком… Знаешь, Андреа, если мы докажем, что убийство совершил брат сержанта Роджерса, нас ждут поощрения и повышение по службе! Это будет отличное начало для твоей карьеры! Поэтому возвращайся скорей! Я тут пока продолжу опрашивать сотрудников тюрьмы, а когда ты приедешь, мы отправимся в Ки-Ларго!

— Ладно, — медленно проговорила Шеффер.

— Не слышу уверенности в твоем голосе!

Женщину-детектива ошеломили энтузиазм Майкла Вайсса и его важные открытия, и ей показалось, словно первое крупное дело, которое ей поручили, проходит мимо. Подняв голову, Андреа огляделась по сторонам. Номер показался ей светлее и больше, чем раньше. Ее страхи стали улетучиваться.

— Может, мне лучше тут все бросить и прилететь к тебе завтра же утром? — дрогнувшим голосом спросила она у Вайсса.

— Как хочешь! У нас, кстати, хорошая погода. Теплая!

— А здесь холодно и очень сыро.

— Вот видишь!.. И все-таки чем же тебя так заинтересовал этот Фергюсон?

— Он мне очень не понравился, — повторила Андреа.

— Ладно, узнай, где он был в момент убийства, проверь его алиби, а потом выбрось его из головы и возвращайся сюда! При этом ты не потеряешь время попусту. А вдруг собранные тобой сведения позволят местной полиции взять этого Фергюсона за жабры? Как знать, может, он действительно чем-нибудь проштрафился. А у меня тут все равно на пару дней работы хватит, я еще не всех опросил. Кроме сержанта Роджерса, тут могут быть и другие подозрительные личности. И вообще, я не хочу на него сразу набрасываться. Пусть пока думает, что ничем особенным не привлек моего внимания. Так что ты спокойно заканчивай в Ньюарке то, что начала. Я тебя подожду… Видишь, какой я хороший начальник, — усмехнулся Майкл, — не ору, не ругаюсь. Такого еще поискать надо…

Положив трубку, Шеффер задумалась о том, что ей теперь делать. Она вспомнила тот день, когда мать загрузила ее саму и кое-какие вещи в старый универсал и уехала из Чикаго. Вечерело, дул сильный ветер, и по озеру Мичиган гуляли высокие волны. Девочка чувствовала одновременно легкое возбуждение в предчувствии предстоящих перемен и горькое чувство потери. Только захлопнув тогда дверцу машины, Андреа до конца осознала, что ее отец действительно умер и она больше никогда его не увидит. Она не понимала этого так отчетливо ни в день его смерти, когда к ним домой приехали в сопровождении священника прятавшие глаза полицейские чины в форме, ни даже на кладбище, когда душераздирающе затрубил одинокий трубач, ни в школе, где по-детски жестокие одноклассники стали глазеть на нее, узнав о гибели ее отца.

Андреа поняла, что и в детстве, и в любом другом возрасте человек сталкивается с непреодолимым стечением обстоятельств, которые резко меняют привычную жизнь или требуют, чтобы он сделал важный выбор или принял трудное решение. Сейчас для нее настал именно такой момент.

Она вспомнила, как Фергюсон сидел на своем обшарпанном диване и глядел на нее с издевательской ухмылкой. Он смеялся над полицейским, расследовавшим убийство. Но почему же?!

И внезапно ее осенило: наверняка Фергюсон смеялся над ней потому, что она расспрашивала его совсем о другом убийстве, а не о том, которое он на самом деле совершил!

Придя к такому выводу, Андреа решила, что теперь Фергюсон от нее не уйдет.


На следующий день на улице моросил дождь. Было мрачно и холодно. Казалось, серое небо упало в мутные воды Раритана. Детектив Шеффер шла вдоль увитых плющом кирпичных корпусов Рутгерского университета, кутаясь в длинный плащ, но все равно дрожала от холода. Она чувствовала себя беженцем, оказавшимся в чужой, негостеприимной стране.

И действительно, Андреа очень скоро поняла, насколько неприветлива непробиваемая университетская бюрократия. Когда она объяснила секретарю отделения криминалистики, что ей нужно, ее тут же направили в административное здание, где какой-то гнусавый заместитель декана прочитал ей целую лекцию о священном праве студентов на неприкосновенность их личной жизни. Он все-таки позволил ей поговорить с тремя преподавателями, которых она искала. Найти этих людей оказалось очень нелегко: они не обязаны были весь день торчать в университете, никто не дал детективу номера их домашних телефонов. Она пыталась размахивать полицейским жетоном до тех пор, пока не поняла, что он не производит ни на кого ни малейшего впечатления.

Только в полдень Андреа нашла первого из трех преподавателей. Он читал курс по судопроизводству и в данный момент обедал в столовой своего факультета. У этого невысокого человека с курчавой бородкой, одетого в пиджак и брюки защитного цвета, была очень неприятная манера смотреть человеку, с которым он разговаривал, не в глаза, а куда-то в воздух над левым ухом. Детектив пыталась расспросить его о том промежутке времени, когда были совершены убийства на Тарпон-драйв, хотя и чувствовала себя немного глупо после того, что Майкл Вайсс рассказал ей о сержанте Роджерсе и его брате-правонарушителе.

— Прямо не знаю, чем могу вам помочь! — заявил преподаватель, не переставая жевать. — Мистер Фергюсон хорошо успевает. Он не самый лучший студент, но производит очень положительное впечатление. Думаю, он заслуживает высокой оценки. Еще бы! Ведь у него гораздо больше жизненного опыта, чем у остальной нашей молодежи. Он очень хорошо разбирается в хитросплетениях судебного производства. Короче, пожаловаться на Фергюсона я не могу.

— А как у него с посещаемостью?

— Он всегда посещает занятия.

— А в те дни, которые меня интересуют?

— Занятия у нас два раза в неделю, по вторникам и четвергам. В группе всего двадцать семь студентов. Все на виду.

— Ну и?..

— Сейчас посмотрю. — Преподаватель извлек записную книжку и стал изучать списки фамилий. — Он был на занятиях. В этом месяце он вообще не пропустил ни одного занятия. Правда, в этом году его несколько раз не было, но он отсутствовал по уважительным причинам. Он подходил ко мне заранее и отпрашивался. Записывал домашние задания и потом их сдавал. В наше время такое прилежание встретишь нечасто.

Захлопнув записную книжку, преподаватель с удвоенным усердием набросился на зеленый салат и сухофрукты.

Второго преподавателя Шеффер поймала в коридоре, возле аудитории, он преподавал историю преступности в США. На каждой его лекции присутствовало около сотни студентов, и он не смог вспомнить, присутствовал ли Фергюсон на лекции в интересующий детектива день. Однако он не поленился извлечь из портфеля ведомость посещаемости, в которой в нужный день напротив фамилии Фергюсона фигурировала его подпись.

Перевалило за полдень. В окна университетских коридоров сочился бледный и мутный дневной свет. Андреа была очень раздосадована. Конечно, она не очень надеялась на то, что обнаружит отсутствие Фергюсона в университете в интересующие ее дни, но сейчас стало очевидно, что она попусту тратила время. Ей так и не удалось узнать в университете ничего нового. Студенты непрерывно сновали взад и вперед, и она уже не понимала, зачем сюда приехала.

Шеффер хотела было вернуться в мотель, но в последний момент передумала и решила поискать третьего преподавателя. Если она нигде его не застанет, то немедленно вернется во Флориду.

Поблуждав по университетским коридорам, Андреа нашла нужную дверь и постучалась. Дверь почти мгновенно распахнулась, и она увидела коренастого мужчину в старомодных очках и с копной взлохмаченных светлых волос. На нем был мешковатый твидовый пиджак, из всех карманов которого торчали авторучки, на шее болтался плохо завязанный галстук, а над вельветовыми брюками нависало заметное пузо. У преподавателя был такой вид, словно его только что разбудили, но взгляд его глаз был живым и внимательным.

— Профессор Морин?

— Вы студентка?

— Нет.

Женщина извлекла полицейский жетон и предъявила его профессору, который изучил его и хмыкнул:

— Вот это да! Из самой Флориды!

— Можно мне задать вам несколько вопросов?

— Конечно. — Преподаватель пригласил Андреа к себе в кабинет. — Я вас ждал.

— Почему?

— Вас интересует Фергюсон, правда?

— Правда, — ответила Андреа.

Кабинет был маленьким. Единственное грязное окошко выходило на университетский двор. Одна стена была полностью занята стеллажами с книгами, у другой ютился письменный столик с компьютером. Там, где стены не были заняты книгами, к ним были прилеплены клейкой лентой газетные вырезки. Кроме того, Андреа заметила три яркие акварели, изображавшие цветы, казавшиеся совсем неуместными в этом помещении.

— Откуда вы знаете, что меня интересует Фергюсон? — спросила она у профессора Морина.

— Он мне звонил и предупредил о вашем появлении.

— Ну и?..

— У мистера Фергюсона примерная посещаемость! — воскликнул преподаватель с энтузиазмом человека, которому много лет было не с кем поговорить. — В интересующий вас период он вообще не пропустил ни одного занятия. Надеюсь, у вас не осталось по поводу мистера Фергюсона никаких сомнений? — Профессор Морин улыбнулся, обнажив ряд безупречно белых зубов, не очень гармонировавших с его непрезентабельной внешностью. — Мистер Фергюсон очень хорошо учится. Он так старается, что многие его просто не понимают. При этом у него нет друзей. Думаю, пребывание в камере смертников не прошло для него даром. Но он очень старается, он очень прилежный. Сейчас редко встретишь таких студентов. Иногда это даже пугает, но чаще всего радует… Видите ли, — не унимался преподаватель, — среди наших студентов есть и сотрудники полиции, но их всех интересуют в первую очередь оценки и записи в зачетной книжке, а мистера Фергюсона интересует именно мой предмет. По-моему, из него выйдет настоящий ученый.

Андреа уселась на единственный свободный стул, очень жесткий и неудобный. Скорее всего, профессор Морин поставил его к себе в кабинет, чтобы студенты здесь не засиживались.

— Вы хорошо знаете Фергюсона? — спросила детектив.

— Не то чтобы очень, — пожал плечами преподаватель. — Не намного лучше других, но, по-моему, мистер Фергюсон очень интересный человек.

— Почему вы так думаете?

— Мой предмет называется «Преступность и средства массовой информации», а у мистера Фергюсона обширнейший опыт в этой области.

— Ну и что?

— А то, что мы часто интересуемся его мнением, и его суждения меня всегда буквально завораживают. Видите ли, мне не часто приходится преподавать мой предмет людям, имеющим личный опыт и в том, что касается преступлений, и в том, что касается средств массовой информации. А еще реже приходится преподавать тем, кого средства массовой информации спасли от электрического стула.

— Вы имеете в виду средства массовой информации в лице мистера Кауэрта?

— Совершенно верно! В лице Мэтью Кауэрта из «Майами джорнел». Этот журналист заслужил свою Пулицеровскую премию. Он написал прекрасные статьи!

— Какие же взгляды Фергюсона вас так завораживают, профессор?

— У него очень проницательные суждения в области того, что касается расовых вопросов и освещения преступлений в средствах массовой информации. Фергюсон написал доклад, в котором проанализировал дело Уэйна Вильямса из Атланты. В своем докладе он поднял вопрос двойных стандартов. Видите ли, преступления, касающиеся белых, освещаются одним образом, а преступления, касающиеся чернокожих, — совсем по-другому. Я и сам давно это заметил.

Андреа кивнула, а преподаватель продолжал говорить, раскачиваясь на стуле. Он явно наслаждался звуками собственного голоса:

— Фергюсон написал, что невнимание средств массовой информации к преступлениям, совершаемым чернокожими в их же среде, обязательно влечет за собой сокращение предоставляемых в распоряжение полиции ресурсов и снижение активности прокуратуры, в связи с чем преступления перестают казаться чем-то из ряда вон выходящим. Довольно меткое наблюдение, вы не находите? Преступления становятся чем-то вполне заурядным. Неудивительно, что почти четверть молодых чернокожих мужчин в Америке или сидят в тюрьме, или уже побывали за решеткой.

— Значит, Фергюсон всегда присутствует на занятиях?

— Кроме тех случаев, когда у него имеются уважительные причины.

— Какие уважительные причины?

— Иногда он выступает в церквях во Флориде. В нашем штате о Фергюсоне почти ничего не известно. Половина моих студентов вообще не слышала о его деле. Что за студент нынче пошел?!

— Значит, Фергюсон ездит во Флориду?

— Иногда.

— Вы помните, когда он туда ездил?

— У меня должно быть записано, но я думал, что вас интересуют только конкретные даты!

— Пожалуй, мне будет интересно узнать все даты посещения Флориды Фергюсоном.

— Что ж, думаю, никому не повредит, если я удовлетворю ваше любопытство.

С этими словами профессор извлек какую-то тетрадь и стал искать ведомость посещаемости. Взяв ведомость, женщина быстро переписала в свой блокнот даты отсутствия Фергюсона на занятиях.

— Вас еще что-нибудь интересует, детектив?

— Пожалуй, нет.

— Вот и хорошо. Видите ли, Фергюсон производит вполне положительное впечатление. Хотя, казалось бы, он человек незаметный. Кроме того, думаю, его ждет неплохое будущее. Как бы то ни было, диплом он точно защитит.

— Говорите, он человек незаметный?

— Да, наш университет довольно крупный. Я бы сказал, что Фергюсон здесь такой же, как все.

— Ничем не заметный?

— Да. Как и большинство студентов.

— Вы знаете, где он живет, профессор?

— Нет, не знаю.

— Вы можете рассказать мне о нем что-нибудь еще?

— Нет.

— У вас не бегут мурашки по коже, когда вы с ним разговариваете?

— Я уже говорил, что он не вполне ординарная личность. Но я не понимаю, почему в связи с этим его обязательно нужно подозревать в убийствах. Наверное, он думает, что полиция Флориды никогда не оставит его в покое. И такое впечатление, пожалуй, создалось бы у каждого в его положении, вы не находите?

— Ни в чем не повинному человеку нечего бояться.

— Не вполне в этом уверен, — покачал головой преподаватель Морин. — В нашем обществе зачастую спокойней всего себя чувствуют те, кто нарушает законы направо и налево.

У профессора Морина был такой вид, словно он готовился разразиться тирадой в защиту гражданских прав населения США. Чтобы избежать этого, Андреа поспешно встала, распрощалась и покинула кабинет. Она мало что вынесла из этого разговора, помимо того, что, по мнению преподавателя, Фергюсон — интересный человек, но при этом старается не выделяться среди остальных.

Внезапно Шеффер почувствовала спиной чей-то взгляд. Быстро обернувшись, она заметила, как голова профессора Морина исчезла в двери кабинета. Дверь захлопнулась. Ее хлопок гулко раскатился по пустым коридорам. Студенты тоже исчезли в аудиториях, и Андреа поняла, что внезапно оказалась совсем одна. Пожав плечами, она попыталась убедить себя в том, что среди бела дня в здании университета ей нечего бояться. Идя к выходу, слышала только стук собственных шагов. Она пошла быстрее, и ее шаги зазвучали громче в безлюдных коридорах.

Оказавшись на пустынной лестнице, женщина побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Внезапно она замерла как вкопанная. Где-то за ее спиной открылась и снова закрылась какая-то дверь. Теперь на лестнице послышались чьи-то шаги. Шаги были все ближе и ближе. Андреа прижалась к стене и сунула руку в сумочку с пистолетом. По лестнице поднимался какой-то молодой человек, нагруженный учебниками и тетрадками, громко топая по ступеням. Студент явно опаздывал на занятия и промчался мимо детектива, не обратив на нее ни малейшего внимания. Андреа не могла понять, что с ней происходит и чего она так испугалась. Немного успокоившись, она оставила в покое пистолет и стала спускаться вниз, поглядывая на выходившие на лестницу двери.

На улице вечерело, небо, видневшееся за стеклянными дверями университета, было хмурым и неприветливым, но женщина очень обрадовалась, увидев его, и поспешила к выходу. Она не заметила Фергюсона и вздрогнула, когда у нее за спиной раздался его голос:

— Вы узнали все, что вас интересует, детектив?

Андреа снова сунула руку в сумочку с пистолетом и обернулась. Фергюсон смотрел на нее с хорошо знакомой ей издевательской усмешкой на губах.

— Теперь вы довольны? — спросил Фергюсон.

Постаравшись взять себя в руки, женщина взглянула ему прямо в глаза.

— Неужели вы боитесь меня, детектив?

Покачав головой, Андреа сжала в сумочке рукоятку пистолета, но доставать его не стала.

— Вы что, собираетесь меня застрелить? Что у вас там в сумочке?

С этими словами Фергюсон вышел из темного угла, в котором притаился. На нем была защитная куртка армейского покроя и бейсболка, на плече висела сумка. Женщина очень надеялась, что в ней лежат только учебники. В целом Фергюсон выглядел точно так же, как и все остальные студенты в этом здании. Сделав над собой усилие, Андреа выпустила рукоятку пистолета и вынула руку из сумочки.

— Какой у вас пистолет, детектив? Табельное оружие тридцать восьмого калибра? Или автоматический пистолет тридцать пятого калибра, маленький, но смертоносный? — спросил Фергюсон, сверля ее глазами. — Вряд ли, я думаю, что-нибудь побольше. Магнум калибра три-пять-семь или девятимиллиметровый пистолет? Вам же нужно доказать, что вы самая крутая на свете!

Женщина промолчала.

— Секретная информация? — рассмеялся Фергюсон, снял с плеча сумку и поставил ее на пол, а потом с издевательским видом поднял руки. — А я безоружен, не стоит меня так бояться.

Андреа никак не могла справиться с потрясением, которое испытала, увидев здесь Фергюсона.

— Так вы узнали то, что вас интересовало, детектив?

— Да, я кое-что узнала.

— Вам сообщили, что я был на занятиях?

— Да.

— Выходит, я не мог быть одновременно в двух местах и пришить этих стариков во Флориде, верно?

— Верно-то верно, но я еще не закончила свою проверку.

— Я не тот, кого вы ищете, — усмехнулся Фергюсон. — Вы, флоридские детективы, все время арестовываете кого-то не того.

— Я в этом не очень уверена, мистер Фергюсон, — отрезала женщина-полицейский. — По-моему, вы именно тот, кто нам нужен. Вот только я пока не поняла почему.

— Позвольте спросить, детектив, вы ведь одна в Ньюарке, не так ли?

— Я здесь с напарником, — солгала Шеффер.

— Где же он?

— Занимается другими делами.

Сделав несколько шагов, Фергюсон загородил выход. Дождь за стеклянными дверями усилился и немилосердно поливал автомобильную стоянку и дорожки возле нее.

— Знаете, а ведь несколько дней назад прямо здесь избили и изнасиловали одну девушку. Она последней шла с занятий, уже стемнело. Какие-то мужчины затащили ее вон в те кусты на краю площадки. Правда, они ее не убили, только сломали ей челюсть и руку. И славно с ней позабавились. Это было неподалеку от того места, где стоит ваша машина.

Андреа не проронила ни слова.

— Пока никого не поймали, — продолжал Фергюсон, — а девушка лежит в больнице. С ума сойти можно, правда, детектив? Прямо перед входом в университет! Выходит, просто разыскивая свою машину на стоянке, человек подвергает себя здесь почти смертельной опасности. В Ньюарке вообще очень опасно. Здесь опасно везде, даже в номере мотеля. Даже если у вас в сумочке лежит пистолет, который вы, конечно, не успеете вытащить. Надеюсь, я вас не слишком напугал, детектив?

Внезапно послышались голоса, и Фергюсон попятился. К выходу направлялась группа студентов. Фергюсон кивнул какому-то парню, а одна из девушек воскликнула:

— Опять льет как из ведра!

Нахлобучив на уши шапки и открыв зонтики, молодые люди вышли наружу. Из открывшихся дверей пахнуло холодом.

— И все-таки, детектив, вы узнали то, что хотели?

— Я узнала достаточно много, — ответила Шеффер.

— А вы никогда не скажете правды, — пробормотал Фергюсон. — Это старый, испытанный метод. Он описан в одном из моих учебников.

— Вижу, вы прилежный студент, мистер Фергюсон.

— Да. Знание — сила!

— Вы так думаете?

— Я понял это в камере смертников. Я вообще там многому научился и в первую очередь понял, что надо учиться и дальше. Только так можно обеспечить себе будущее. В противном случае меня уже давно обрили бы и посадили на электрический стул, как это делают с очень многими невежественными бедолагами.

— Поэтому-то вы и решили учиться дальше в университете?

— Жизнь — лучший университет, правда, детектив?

Андреа кивнула.

— Надеюсь, хоть теперь вы оставите меня в покое? — спросил у нее Фергюсон.

— С какой стати?

— Потому что я ничего не сделал.

— Вот в этом я пока не вполне уверена.

— Это очень опасная точка зрения, особенно если вы в Ньюарке совсем одна. — Он усмехнулся и широким жестом указал на дверь. — Полагаю, вам не терпится унести отсюда ноги, пока совсем не стемнело. А стемнеет очень скоро. Вы даже не представляете, что с вами тут может случиться, если вы заблудитесь, пока ищете свою взятую напрокат машину! Кстати, какого она цвета? Неужели серебристо-серая? Такую трудно различить в темноте. Постарайтесь не заблудиться, детектив. Тут в темноте шныряют очень опасные личности.

У женщины заколотилось сердце. Фергюсон правильно назвал цвет ее машины. Неужели он догадался случайно?

— Умоляю, будьте предельно внимательны и осторожны! — издевательским тоном проговорил Фергюсон, пропуская ее к дверям.

Потом он повернулся и исчез в одном из университетских коридоров. Некоторое время Андреа прислушивалась, пытаясь различить его удаляющиеся шаги, но так ничего и не услышала. На улице по-прежнему лил дождь. Подняв воротник плаща, детектив заставила себя выйти на улицу.

На улице было очень холодно. Вода сразу полилась ей за шиворот. Андреа поспешила вперед, проклиная неудобные туфли, скользившие на мокром асфальте. Она вертела головой по сторонам, чтобы не проглядеть Фергюсона, если тот вздумает за ней следить. Добравшись до машины, женщина убедилась в том, что на заднем сиденье никого нет, и только после этого поспешно уселась за руль. Оказавшись в машине, она немедленно заблокировала замки всех дверей, дрожащей рукой вставила ключ в замок зажигания и завела машину. Когда машина тронулась с места, Шеффер чуть-чуть полегчало. Выехав с университетской стоянки на улицу, она уже почти успокоилась. Ей показалось было, что она краем глаза заметила Фергюсона в защитной куртке, но, приглядевшись, не смогла различить его в толпе студентов, ждавших автобус. Отогнав страхи, Андреа поехала дальше. Печка в маленьком салоне захлебывалась от напряжения, выплескивая в лицо женщины волны теплого воздуха, неспособные растопить ужас, сковавший ледяными объятиями ее сердце.

«Чему же Фергюсон научился в камере смертников? — гадала Андреа. — Тому, что нужно все время учиться? Чему? Криминалистике? Зачем? Чтобы научиться безнаказанно совершать преступления?!»

Вероятно, другие преступники, сидевшие в камерах смертников, провалились на каком-то очень важном экзамене. Все эти люди совершали одно преступление за другим, все время кого-то убивали, но в конце концов попались и ждали теперь своей очереди сесть на электрический стул из-за собственной опрометчивости. Попался даже Блэр Салливан. Андреа вспомнила его слова из одной статьи Кауэрта: «Я убил бы еще много народу, если бы не попался». Чему же так старательно учится Фергюсон? Может, он учится тому, как безнаказанно творить свои тайные дела столько, сколько ему заблагорассудится?!

У женщины потемнело в глазах, и, чтобы прийти в себя, она вслух заговорила сама с собой:

— Анди, девочка, ты хоть сама понимаешь, что ты здесь обнаружила?!

Стараясь больше ни о чем не думать, детектив быстро поехала к своему мотелю. Она попыталась сосредоточиться на дороге и привести свои мысли в порядок, но вновь испытала почти панический ужас, когда ей показалось, что ее преследует какая-то машина. К счастью, эта машина вскоре свернула в сторону. Увидев огни мотеля, Андреа немного успокоилась, но перед входом в мотель мест на стоянке не оказалось, и машину пришлось поставить в совершенно неосвещенном углу ярдах в пятидесяти.

Выключив двигатель, женщина с ужасом представила, какое расстояние до дверей ей придется преодолеть. Как же легко и просто было работать простым патрульным полицейским! У нее в машине всегда работало радио, и она никогда не чувствовала себя по-настоящему одинокой, зная, что где-то неподалеку по определенным маршрутам следуют другие патрульные полицейские. Андреа решительно достала пистолет, вылезла из машины и направилась прямо ко входу в мотель, внимательно глядя по сторонам и прислушиваясь к малейшим шорохам у себя за спиной. Она убрала пистолет в сумочку только футах в двенадцати от входа. Пожилые супруги в теплых пальто, выходившие из мотеля, наверняка заметили, как у нее в руках блеснул металлический предмет. Проходя мимо стариков, Шеффер услышала, как они испуганно перешептываются:

— Ты это видел?! У нее пистолет!

— Что ты, дорогая! Это, наверное, что-нибудь другое…

За стойкой в мотеле работал молодой человек в синем пиджаке. Протягивая Андреа ключ от номера, он вскользь заметил:

— Вас спрашивал какой-то человек.

— Какой человек?

— Не знаю, он ничего не просил передать, просто спросил, у себя ли вы.

— Вы его видели?

— Нет, моя смена началась совсем недавно.

У женщины ослабели колени.

— А что это был за человек?

— Сменщик сказал, что это был какой-то чернокожий джентльмен. Больше он мне ничего не говорил.

— Спасибо, — пробормотала Шеффер и на подгибающихся ногах направилась к лифту.

«Как Фергюсон узнал, где я остановилась?!» — гадала Андреа.

Поднявшись в лифте на свой этаж, она прошла в номер, где сначала внимательно осмотрела все помещение, а потом заперла дверь. Плюхнувшись на кровать, женщина задумалась. Сначала о том, как бы ей поужинать и при этом остаться в живых, хотя особого голода она не испытывала, потом — о более сложных проблемах, например о том, что ей теперь делать с Робертом Эрлом Фергюсоном. Он все еще стоял перед ее внутренним взором, с издевательской усмешкой на устах.

Внезапно в дверь номера постучали.

Женщина подскочила на постели и потом застыла на месте, с ужасом взирая на дверь.

В дверь постучали еще раз, потом — в третий раз.

Вытащив из сумочки пистолет, Шеффер взвела курок и стала подкрадываться к двери с пистолетом наготове. Она уже нагнулась к глазку, как раздался очередной громкий стук в дверь, и женщина отскочила в сторону.

Собрав в кулак все свое мужество, Андреа быстро отперла дверь, дернула ее на себя и тут же подняла пистолет так, чтобы человек за дверью сразу оказался у нее на мушке.

За дверью был Мэтью Кауэрт.

Он застыл в коридоре, подняв руку, явно собираясь в очередной раз постучать. Журналист судорожно сглотнул, не опуская руку и не сводя глаз с ее пистолета. Он стал медленно поднимать вторую руку, но детектив увидела, что репортер не один, и опустила пистолет.

— Почему-то в последнее время меня все норовят пристрелить! — нервно хохотнув, проговорил Кауэрт.

— Я знаю вас, — отвернувшись от журналиста, Андреа обратилась к одному из пришедших с ним мужчин. — Я видела вас в тюрьме.

— Меня зовут Уилкокс, а это лейтенант Браун, — заявил Брюс Уилкокс, кивая на своего начальника.

Огромный Тэнни Браун с интересом разглядывал Андреа Шеффер и пистолет у нее в руке.

— Вижу, — негромко проговорил он, — вы уже имели удовольствие познакомиться с Робертом Эрлом Фергюсоном.


Глава 22

Разговор, которого не было


Трое детективов и журналист как могли расположились в крошечном номере мотеля. Уилкокс прислонился к стене у окна, время от времени поглядывая на огоньки проезжавших автомобилей. Андреа Шеффер и Тэнни Браун сидели на стульях по обе стороны маленького столика, с видом игроков в покер, пытающихся отгадать карты, выпавшие сопернику. Кауэрт неуклюже примостился на краю кровати. За стеной громко работал телевизор — передавали новости. Кауэрт подумал о том, как телеведущие с притворно удрученным видом рассказывают о все новых и новых леденящих душу трагедиях, отводя каждой из них не более пятнадцати секунд эфирного времени, ибо тридцати секунд заслуживали только катастрофы мирового масштаба.

— Как вы меня нашли? — наконец спросила Андреа.

— Нам дали ваш адрес в местной полиции, куда мы обратились сразу по прибытии в Ньюарк, — объяснил лейтенант. — Там же нам сообщили, что вас возили домой к Фергюсону.

Женщина кивнула, а Тэнни спросил:

— Зачем вы к нему пошли?

Шеффер начала было отвечать, но, взглянув на Кауэрта, передумала и покачала головой:

— Лучше скажите, зачем вы сюда приехали.

Лейтенант Браун спокойно заявил:

— Мы тоже приехали сюда к Роберту Эрлу Фергюсону.

— Зачем? — удивилась Андреа. — Я думала, что вы уже с ним разобрались!

— Еще нет.

— Почему?

— А потому, — вновь заговорил Тэнни, — что, по нашему мнению, в первоначальное следствие по делу Фергюсона вкрался ряд ошибок. Кроме того, некоторые утверждения в статьях мистера Кауэрта ошибочны. Мы прибыли сюда для того, чтобы разобраться в этих вопросах.

— Ошибочны? — Не сумев скрыть раздражения, Шеффер повернулась к журналисту. — В каком смысле ошибочны?

Поняв, что на этот раз ему не отвертеться, Кауэрт пробормотал:

— Фергюсон мне лгал.

— О чем?

— Об убийстве девочки в Пачуле.

— Зачем же вы все-таки сейчас сюда приехали? — ерзая на стуле, не унималась Андреа.

— Чтобы разобраться с Фергюсоном.

— Звучит довольно грозно, — усмехнулась женщина. — И все-таки, почему вы прибыли сюда в таком составе?

— Мы тоже хотим разобраться с Фергюсоном, — заявил лейтенант и тут же прикусил язык, поняв, насколько смешно одному полицейскому слышать такие слова от другого.

— Но вы же не собираетесь арестовывать его? — помолчав, спросила Андреа.

— Нет, нам его не арестовать.

— Вы хотите с ним поговорить?

— Да.

— Врете! — заявила женщина-полицейский.

— Мы… — начал было Браун.

— Опять врете!

— Дело в том, что… — встрял Кауэрт.

— И вы тоже врете! — оборвала его Андреа. — О каких ошибках идет речь? Если бы это были ошибки Кауэрта, он приехал бы сюда один. Если бы это были ваши ошибки, лейтенант, вы тоже приехали бы сюда один. Но вы же вместе! Значит, речь идет о чем-то совсем другом.

Тэнни Браун кивнул.

— Значит, так и будем говорить загадками? — спросила женщина.

— Нет, скажите, зачем вы сюда приехали, и я все вам объясню.

— Ну ладно, — сдалась Шеффер, — я приехала сюда потому, что Фергюсон имеет отношение и к Салливану, и к Кауэрту. Я рассчитывала на то, что у него может быть какая-нибудь информация об убийстве на Тарпон-драйв.

— Он вам что-нибудь об этом сказал?

— Нет, он сказал, что вообще ничего об этом не знает.

— А чего вы от него ожидали? — пробормотал Кауэрт.

— Между прочим, Фергюсон был со мной намного откровенней, чем вы, — огрызнулась Андреа.

Конечно, это было не совсем так, но ей хотелось заткнуть рот журналисту, и, надо сказать, это ей удалось.

— Но если Фергюсон не имеет никакого отношения к убийству и ничего о нем не знает, почему вы все еще здесь? — поинтересовался лейтенант.

— Я проверяла его алиби.

— Ну и как?

— В момент убийства на Тарпон-драйв Фергюсон был на занятиях в университете.

— Не может быть! — воскликнул Кауэрт.

— Повторяю, в те дни Фергюсон был на всех занятиях. Он не смог бы добраться до Исламорады и вернуться сюда, не опоздав ни на одно из них.

— Но ведь Салливан… — снова вмешался журналист, но тут же замолчал.

— Что — Салливан? — повернулась к нему Шеффер.

— Ничего.

— Говорите же, черт вас возьми! Что — Салливан?!

— Салливан сказал мне совсем другое, — нехотя признался Кауэрт.

Тэнни Браун открыл было рот, но женщина смерила его таким гневным взглядом, что он прикусил язык. Она не на шутку разозлилась:

— Когда Салливан вам это сказал?

— Перед казнью.

— Что именно он вам сказал?

— Что стариков на Тарпон-драйв убил Фергюсон.

— Какой же вы мерзавец! — прошипела Андреа.

— Прошу вас, попробуйте меня понять!..

— Вы, Кауэрт, отпетый негодяй! Немедленно говорите, что именно сказал вам Салливан!

— Он пообещал Фергюсону взять на себя убийство девочки в Пачуле, а тот взамен должен был убить его мать и отчима.

— И вы осмелились скрыть этот факт от следствия?! — прорычала она.

— Видите ли, все не так просто. Салливан — лжец. Я только хотел…

— Мне наплевать на то, что вы хотели. Неужели вы не понимаете, что вы тоже лжец?!

— Нет! Я так не могу! — Журналист повернулся к Тэнни Брауну. — Она просто не желает меня слушать!

— Мне следовало бы вас немедленно арестовать, — заявила Шеффер Кауэрту. — В тюремной камере тоже можно писать статьи. Как вам, например, такой заголовок: «Репортер покрывал убийцу, жестоко расправившегося с пожилой парой»? По-моему, он хорошо отражает истинное положение вещей. Эту статью нужно опубликовать на первой полосе с вашей фотографией. Пусть люди прочтут хоть слово правды!

Журналист наконец обрел дар речи.

— Правды? Какой правды?! — воскликнул он. — Это все ложь! Выходит, Салливан опять солгал!

— О чем вы?

— Все о том же. Салливан сказал мне, что этих стариков убил Фергюсон, но я не знал, верить мне Салливану или нет. Ведь он мне еще кучу всего наговорил, и многое из этого оказалось ложью. Если бы я вам все сразу рассказал, мне пришлось бы написать об этом в газете. Но вы же сами говорите, что у Фергюсона есть алиби. Значит, мои сведения были бы ложными. Выходит, Фергюсон не убивал этих стариков, так?

Андреа не нашлась что сказать.

— Так или не так? Отвечайте!

— Выходит, что так, — неохотно признала женщина-полицейский. — Я ездила в Рутгерский университет и говорила там с тремя разными преподавателями. Все они утверждают, что у Фергюсона образцовая посещаемость и на той неделе он был на всех занятиях. Кроме того, у моего напарника появилась новая информация…

— Какая новая информация?

— Не важно.

В номере мотеля воцарилось молчание, все обдумывали услышанное.

— И все-таки, почему вы сейчас здесь? — негромко спросил Тэнни Браун. — Если вам не в чем подозревать Фергюсона, вы бы уже летели на самолете домой во Флориду. И зачем вы лично отправились в университет? Вы могли бы проверить посещаемость Фергюсона и по телефону. Почему вы еще не собрали чемодан? Почему вы встретили нас в дверях с пистолетом в руках?

Андреа растерянно пожала плечами.

— Хорошо, — примирительно сказал лейтенант, — я сам отвечу на свой вопрос. Все это потому, что вы чувствуете что-то неладное, но еще сами не поняли, о чем идет речь.

Женщина кивнула и развела руками.

— Ничего страшного, — закончил Браун, — мы и сами здесь именно поэтому.


Над городом занимался тусклый рассвет. В небе клубились сулившие дождь серые облака. Шеффер и Уилкокс припарковались в северном конце улицы, а Браун и Кауэрт остановились в противоположном конце. Журналист проверил кассету в магнитофоне и похлопал по карману, где лежали блокнот и авторучка. Потом он повернулся к лейтенанту…

Незадолго до этого в номере мотеля Андреа наконец спросила у журналиста и полицейских, каков их план действий. Кауэрт негромко ответил:

— Мы собираемся напугать Фергюсона. Может, он растеряется и совершит что-нибудь такое, за что мы сможем его задержать. Мы хотим, чтобы Фергюсон больше не чувствовал себя в безопасности. Этим займусь я, — невесело улыбнулся журналист.


— В кино на меня надели бы какой-нибудь передатчик, — попробовал шутить Кауэрт, сидя в машине с Тэнни Брауном. — Тогда я смог бы подать сигнал, если мне потребуется помощь.

— И вы взяли бы с собой такой передатчик?

— Наверное, нет.

— Я так и думал, поэтому придется обойтись без него.

Журналист улыбнулся, хотя на душе у него скребли кошки.

— Вы что, нервничаете? — спросил детектив из Пачулы.

— Разве заметно?

— Не волнуйтесь, он ничего вам не сделает.

— Знаю, но чувствую себя сейчас как укротитель, внезапно встретивший в джунглях льва, которому угрожал бичом. Только теперь лев не в клетке, а укротитель без бича…

— Фергюсон может только рычать на вас, но не посмеет укусить.

— Надеюсь, что так, — пробормотал Кауэрт, вылезая из машины. — Ладно. Я скоро вернусь.

На улице было сыро и холодно. Журналист быстро зашагал по заплеванному тротуару мимо бездомных, спавших в подъездах заброшенных зданий. Услышав его шаги, бродяги начинали возиться и сопеть, но ни один из них так и не проснулся. Где-то вдалеке гулко заработал дизельный двигатель, поехали первые утренние автобусы.

Немного постояв перед домом Фергюсона, Кауэрт решительно вошел внутрь и взбежал по ступенькам. В такой ранний час Фергюсон наверняка был дома. Журналист надеялся, что тот еще спит и спросонья испугается и растеряется. Людям труднее всего сохранять самообладание в зыбкие часы между ночью и днем.

Переведя дух, Кауэрт громко постучал в дверь. В квартире было тихо, и журналист постучал еще раз. Наконец за дверью послышались шаги. Кауэрт еще раз стукнул кулаком.

Залязгали засовы, и дверь приотворилась. В образовавшуюся щель выглянул Фергюсон.

— Мистер Кауэрт?! — удивился он при виде журналиста.

«Ах ты, подлый убийца!» — подумал Кауэрт, но вслух сказал:

— Доброе утро, Роберт.

Проведя рукой по заспанному лицу, Фергюсон пробормотал:

— Я должен был догадаться, что вы тоже появитесь.

— Вот и я.

— Что вам нужно?

— То же, что и обычно. У меня к вам есть вопросы.

Фергюсон отворил дверь, и Кауэрт вошел в квартиру. Оказавшись в маленькой гостиной, журналист быстро огляделся по сторонам, стараясь запомнить увиденное.

— Выпьете кофе, мистер Кауэрт? — спросил Фергюсон. — Еще у меня есть шоколадный торт. Хотите кусочек?

— Нет.

— А я хочу.

— Так пейте, ешьте!

Фергюсон исчез в маленькой кухне и несколько минут спустя появился оттуда с чашкой кофе и с тарелкой, на которой лежал торт. Тем временем Кауэрт выложил на стол свой магнитофон. Фергюсон отрезал себе кусок торта блестящим стальным охотничьим ножом с шестидюймовым лезвием и положил нож на стол.

— Любопытный у вас кухонный нож, — заметил журналист.

— Скорее полезный, чем любопытный, — пожал плечами Фергюсон. — В этом районе часто грабят. Обычно это делают наркоманы. Им нужны деньги на кокаин и героин. Наверное, вы заметили, в каком милом райончике я живу.

— Заметил, — кивнул Кауэрт.

— Тут требуются средства самообороны.

— А в каких-нибудь других целях вы этот нож используете?

Фергюсон усмехнулся. Кауэрту показалось, что он смеется над ним так, как младший в семье смеется над старшим братом, потому что знает, что родители все равно примут его сторону.

— В каких же других целях прикажете его использовать? — пробормотал Фергюсон. — Разве что колбаску порезать. — Он глотнул кофе. — А вы — ранняя птаха! Чуть свет, а у вас уже вопросы. Ну задавайте!.. Кстати, вы один? — Фергюсон подошел к окну и выглянул на улицу.

— Один.

Фергюсон повернулся к журналисту:

— Я жду ваших вопросов, мистер Кауэрт.

— Вы разговаривали со своей бабушкой?

— Я несколько месяцев не видел никого из Пачулы. У моей бабушки нет телефона. У меня тоже.

Оглядевшись по сторонам и действительно не увидев нигде телефонного аппарата, Кауэрт сказал:

— А вот я у нее был.

— Очень мило с вашей стороны не забывать о моей бедной старенькой бабушке.

— Я был у нее потому, что Салливан велел мне у нее кое-что поискать.

— Когда же Салливан мог вам это велеть?

— Перед самой казнью.

— Я не понимаю, о чем вы, мистер Кауэрт.

— Я о деревянном туалете на заднем дворе у вашей бабушки.

— Мне он никогда не нравился. Там дурно пахнет. Уже год, как мы им не пользуемся. Вместо него я сделал в доме настоящий туалет. Он обошелся мне в тысячу долларов наличными!

— Почему вы это сделали?

— Как это «почему»?! Вы думаете, зимой бегать на двор по нужде совсем не холодно?

— Я не об этом. За что вы убили Джоанну Шрайвер?

— Я никого не убивал, — смерив Кауэрта долгим взглядом, заявил Фергюсон. — И эту девочку я тоже не убивал. А я-то думал, что вы это наконец и сами поняли.

— Вы лжете!

— Нет! — с негодующим видом воскликнул Фергюсон.

— Вы изнасиловали ее, потом убили, бросили ее тело в болото и спрятали нож в дренажную трубу под дорогой. Дома вы заметили кровь на своей одежде и на ковровом покрытии в автомобиле, отрезали кусок покрытия, сняли одежду и сбросили все это в выгребную яму, потому что знали, что никто не захочет в ней рыться.

Фергюсон покачал головой.

— Вы отрицаете это? — спросил у него Кауэрт.

— Разумеется.

— Я нашел вашу одежду и кусок ковра из вашей машины.

Журналисту показалось, что по лицу Фергюсона промелькнула тень удивления, но потом тот лишь пожал плечами:

— И вы приехали сюда из самой Флориды только для того, чтобы сообщить мне об этом?

— За что вы ее убили?

— Я же уже сказал вам, что не убивал ее.

— Лжец! Вы лгали мне с самого начала!

Кауэрт рассчитывал разозлить Фергюсона таким заявлением, но тот, по крайней мере внешне, сохранял самообладание. Он снова улыбнулся, взял охотничий нож, взвесил его в руке и отрезал себе еще кусочек шоколадного торта.

— Салливан вам солгал, — сказал он журналисту. — А что еще он вам поведал?

— Он сказал, что это вы убили его мать и отчима в Исламораде.

— Я их не убивал, — покачал головой Фергюсон. — Но теперь я понимаю, почему ко мне приходила эта цыпочка с полицейским жетоном…

— За что вы убили Джоанну Шрайвер? — настаивал Кауэрт.

— Сколько раз вам повторять, что я ее не убивал?! — разозлился наконец Фергюсон.

— Откуда же у вас в выгребной яме одежда и ковер?

— Мы выбрасывали в туалет разный хлам — одежду, старые детали от автомобиля и все остальное. Я выбросил эту одежду потому, что она действительно была в крови. Но это была кровь соседской свиньи. Я помогал соседу ее зарезать. А потом по пути домой я повстречал в лесу скунса, который прыснул на меня своей вонючей жидкостью. Вонь скунса не отстираешь. А у меня как раз было немного денег, поэтому я просто выкинул старую одежду и купил новую.

— А ковер из машины?

— Ковер случайно оторвался. Я порезал его цепью бензопилы, когда положил ее в машину. Я как раз хотел заменить ковровое покрытие в машине, когда меня арестовали… Может, у вас есть результаты лабораторных анализов этой одежды, которые доказывают другое? — спросил Фергюсон.

Журналист собрался было покачать головой, но вовремя удержался, хотя и не знал, заметил ли что-нибудь Фергюсон.

— Неужели вы считаете меня набитым дураком, мистер Кауэрт?! — продолжал Фергюсон. — Если бы я был в чем-то виновен, то, выйдя из тюрьмы, я сразу откопал бы эти вещи и избавился бы от них раз и навсегда. Думаете, я ничему не научился в камере смертников? Думаете, я ничему не научился на занятиях по криминалистике в университете? Или вы все-таки считаете меня круглым идиотом, мистер Кауэрт?

— Нет, я не считаю вас идиотом, — ответил журналист, — и вижу, что вы многому научились.

Некоторое время они молча сверлили друг друга взглядом.

— Откуда же Салливану стало известно про туалет? — спросил наконец Кауэрт.

— Еще до того, как я захотел его прикончить, — пожал плечами Фергюсон, — Салливан рассказал мне о том, как однажды задушил одну женщину ее же собственными колготками и смыл их в унитаз. А потом он спросил, какие удобства у нас дома, а я сказал ему, что у нас старый деревянный сортир, куда мы тоже выбрасываем разный мусор. Вот Салливан и выдумал для вас эту историю. А вы вбили себе в голову, что должны найти в выгребной яме мою одежду, и действительно что-то там раскопали. Кто ищет, тот всегда найдет. Хотя, может, и совсем не то, на что рассчитывал.

— Ловко выдумали.

Фергюсон нахмурился:

— Это не я выдумал, а Блэр Салливан. Старина Салли был большой мастак выдумывать. Он мог пойти на любую ложь, лишь бы она принесла ему пользу.

— Это верно, — согласился Кауэрт.

— А вы собираетесь писать новую статью? — спросил Фергюсон, кивнув на магнитофон и блокнот с авторучкой. — Боюсь, что ничего нового вы от меня не услышите.

— Я в этом не уверен.

— У меня складывается впечатление, что вы слишком много общаетесь с Тэнни Брауном. Вижу, этот мерзавец никак не уймется!

— Это верно, — усмехнулся журналист, — он не уймется.

— Будь он проклят! — взорвался Фергюсон, но тут же взял себя в руки и спокойно проговорил: — Но я ему теперь не по зубам. У него руки коротки.

Кауэрт внезапно почувствовал себя совершенно беспомощным. Он пытался представить себе, какие вопросы стал бы задавать на его месте Тэнни Браун, чтобы с Фергюсона слетела шелуха мнимой невиновности. Журналисту наконец стало понятно, почему Браун позволил Уилкоксу избивать Фергюсона, чтобы тот сознался в убийстве, которое совершил.

— Скажите мне, Фергюсон, когда вы ездите на юг выступать в церквях, вы всегда говорите одно и то же или содержание ваших выступлений все-таки зависит от конкретной аудитории?

— В целом я говорю одно и то же. Но иногда я что-то меняю в своих выступлениях. Это зависит от того, кто меня слушает.

— Но основная мысль ваших выступлений всегда одинакова?

— Да.

— Какова же она?

— Я говорю людям о том, как Иисус Христос рассеял тьму в моей темнице, мистер Кауэрт. Я рассказываю о том, что только вера — надежный путь к спасению в самых безнадежных ситуациях. Я говорю о том, как слово Господа может тронуть душу самого закоренелого грешника и утешить его. Я говорю о том, что истина подобна огненному мечу, прорубающему путь сквозь мрак порока. И все со мной согласны, потому что мои слова утешают сердца и души людей.

— Я в этом не сомневаюсь. Вы регулярно посещаете церковь в Ньюарке?

— Нет, я здесь учусь, мне некогда.

— Сколько же раз вы выступали с такой речью?

— Восемь или девять раз.

— А вы помните, в каких церквях или общественных местах вы выступали?

— Желаете стать моим официальным летописцем?

— Нет, просто назовите мне эти места.

Смерив Кауэрта взглядом, Фергюсон пожал плечами с таким видом, словно не придал этому вопросу особого значения, и быстро перечислил несколько баптистских и унитарианских церквей, а также церквей баптистов-пятидесятников и общественных мест. Так же без запинки Фергюсон называл населенные пункты, где они находились. Журналист еле успевал все записывать. Закончив перечисление, Фергюсон замолчал. Кауэрт просмотрел свои записи: Перрин там не фигурировал.

— Это всего лишь семь мест, — заметил журналист.

— Возможно, я кое-что запамятовал.

Не в силах усидеть на месте, Кауэрт вскочил на ноги и подошел к книжной полке, где, точно так же как и детектив Шеффер, стал читать названия на корешках книг.

— Вы станете настоящим специалистом, прочитав все это, — пробормотал журналист.

— Эти книги входят в обязательный список литературы по курсу, который я слушаю в университете, — не сводя с Кауэрта пристального взгляда, заявил Фергюсон.

— Дона Перри, — внезапно обернувшись, негромко проговорил журналист.

— Не знаю такой, — ответил Фергюсон.

— Это двенадцатилетняя чернокожая девочка. Она бесследно пропала по пути домой из бассейна всего через пару дней после того, как вы выступали с речью в ее городе.

— Мне нечего вам сказать.

— Она жила во Флориде, в городке под названием Перрин. Местный плавательный бассейн находится всего в трех-четырех кварталах от тамошней Первой баптистской церкви. Вы говорили там прихожанам о свете, который принес Иисус Христос к вам темницу? Думаю, они и представить себе не могли, что еще вы принесли с собой в их маленький городок!

— Что вы имеете в виду, мистер Кауэрт?

— За что вы убили Дону Перри?

— А ее что, убили?

— Она исчезла.

— Я ее не убивал.

— Неужели? Но вы же были в Перрине, и после этого там исчезла девочка!

— Я не убивал эту девочку, — спокойно проговорил Фергюсон. — Я вообще не убивал никаких девочек.

— Я вам не верю.

— Напрасно, мистер Кауэрт. Люди верят во все. Они верят в НЛО и в то, что Элвис Пресли жив. Они верят в то, что ЦРУ отравляет питьевую воду, а Соединенными Штатами на самом деле управляет тайная ложа. Однако доказать все это гораздо труднее, чем просто в это верить. Между прочим, доказать чью-то причастность к убийству тоже очень нелегко. Для этого нужно назвать мотив, которым руководствовался подозреваемый в убийстве, у подозреваемого не должно быть алиби, и против него должны иметься улики. При этом улики должны быть вескими, например отпечатки пальцев или следы крови. Если криминалисты подтвердят их подлинность, то ничего не попишешь. Можно еще прибегнуть к такой современной методике, как сопоставление ДНК. Вы слышали об этом, мистер Кауэрт? Кроме того, нужны свидетели. За отсутствием таковых может пригодиться разговорчивый сообщник. Если же у вас нет ничего этого, вам остается только надеяться на то, что подозреваемый сам во всем признается. Его признание должно быть ясным и недвусмысленным. А если у вас нет вообще ничего, это значит, что вы останетесь с носом со всеми вашими догадками и предчувствиями. Допустим, в городке на окраине большого, кишащего преступниками города в один прекрасный день пропала какая-то девочка, а я как раз накануне был в этом городке. Вы думаете, это что-нибудь доказывает? Вы думаете, в тех местах мало преступников? Уверяю вас, их там полным-полно, и местная полиция наверняка уже допросила всех известных ей маньяков. Но меня никто не спрашивал. Потому что я больше не состою в списках опасных извращенцев. Я ни в чем не повинный человек. Кстати, это вы сделали меня невиновным, и я решительно намерен оставаться невиновным и впредь!

— Сколько? — прохрипел Кауэрт. — Скольких вы убили? Шесть? Семь? Неужели вы каждый раз убиваете кого-нибудь после своей проповеди в церкви?!

— Такие преступления характерны для белого человека. — Фергюсон прищурился, но по-прежнему говорил спокойно.

— Что?

— Вспомните всех серийных убийц: Спекса, Банди, Корону, Гейси, Хенли, Лукаса и даже нашего приятеля Салливана. Вспомните Джека-потрошителя и Синюю Бороду. Все они были белыми, мистер Кауэрт. Может быть, Калигула и Дракула были неграми? Загляните в тюрьму. Там вам покажут Чарли Мэнсона и Дэвида Берковица. Они тоже белые. Видите, только у белых возникают такие странные желания. Разумеется, бывают исключения, но они только подтверждают правило. Например, Уэйн Вильямс из Атланты чернокожий, но ведь по его делу так много вопросов! Даже по телевизору показывали передачу, в которой высказывали сомнения в том, что Вильямс виновен во всех тех убийствах, в которых его обвиняют в Атланте. Видите ли, чернокожие не воруют на улицах маленьких девочек и не топят их трупы в болоте. Для нас больше характерны вспышки ярости. Мы можем устроить стрельбу или поножовщину. Обычно это происходит в больших городах, где находится много свидетелей и достаточно улик для того, чтобы без лишних разговоров засадить нас в тюрьму. Иногда чернокожие насилуют женщин, которые вертят задницами во время своих утренних пробежек, а чернокожие наркодилеры убивают друг друга. Еще чернокожие способны на вооруженные ограбления в маленьких магазинах и на то, чтобы кидаться друг на друга. Вот и все! Среди нас не бывает серийных убийц. И все-таки белые страшно нас боятся и вооружаются против нас до зубов… Да, вот еще! Существующую систему вполне устраивает такое положение вещей. Все, что выходит из ряда вон, она отвергает. Так что ваша новая статья, мистер Кауэрт, никому не понравится. И ее не опубликует ни одна газета, потому что читатели не желают испытывать внезапный страх перед неожиданным… Кроме того, у вас нет никаких доказательств!

— Но Джоанна Шрайвер… — начал было Кауэрт.

— Забудьте о ней! — перебил его Фергюсон. — Поймите же наконец, что она давно мертва и ее не вернуть. И постарайтесь внушить это вашему приятелю Тэнни Брауну!

— Но я все равно напишу эту статью! Вы это прекрасно знаете! — Журналист вцепился в край стола, чтобы чувствовать себя увереннее.

Фергюсон промолчал.

— Я напишу про все. Про то, как вы лгали и юлили, и про все остальное. Вы можете отрицать это сколько хотите, но вы сами прекрасно знаете, чем все это для вас кончится.

— Чем же?

— Может, моей карьере и придет конец, может, придет конец и карьере Тэнни Брауна, но и вам тоже придет конец! Нет, вас не посадят в тюрьму. В этом вы правы. И будут такие люди, которые поверят в то, что вы невиновны и все это мы подстроили. Но большинство людей охотно нам поверят, потому что людям вы противны. А полиция больше никогда не оставит вас в покое. И вы больше никогда не смешаетесь с толпой. На вас везде будут показывать пальцем!

Фергюсон злобно покосился на Кауэрта, который безжалостно продолжал:

— Знаете, Фергюсон, что делают со старым хитрым котом, который по ночам душит крыс и кротов, а утром гордо выкладывает эту падаль прямо на крыльцо? Ему надевают на шею колокольчик, с которым ему не подобраться незаметно ни к одной мыши… Думаете, вас и дальше будут приглашать выступать в церквях, если на вас вновь падут подозрения? Наверное, прихожане поищут какого-нибудь другого проповедника, который не будет тайком возвращаться к ним в город, чтобы воровать детей!

Глаза Фергюсона засверкали от ярости, но журналист уже был не в силах остановиться:

— А полиция! Представьте себе полицию! Вас всегда будут держать на заметке в полиции, и стоит чему-то случиться — а что-нибудь обязательно все время будет случаться, — как за вами тут же приедут. И сколько же преступлений вы рассчитываете еще совершить, не сделав при этом ни одной ошибки? Вы же можете забыть что-нибудь на месте преступления, или вас там могут случайно увидеть. И этого будет вполне достаточно для того, чтобы на вас обрушился праведный гнев всего населения этой страны. Вы и глазом не успеете моргнуть, как снова очутитесь именно там, где мы с вами впервые познакомились. Но на этот раз журналисты не бросятся вас спасать.

Фергюсон сжался в комок на стуле, и его рука потянулась к охотничьему ножу.

«Сейчас он меня прикончит!» — похолодев от ужаса, подумал журналист. Он поискал глазами какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы хоть как-то защититься. Как он жалел сейчас о том, что у него нет маленького передатчика, чтобы вызвать подмогу!

Фергюсон приподнялся со стула. Журналист стиснул пальцами край стола, так что костяшки побелели, но Фергюсон передумал и уселся обратно.

— Уверен, что вы не напишете такую статью, — заявил он.

— Почему?

Некоторое время Фергюсон молча наблюдал за вращающейся в магнитофоне кассетой, а потом подался вперед и раздельно проговорил:

— Потому что в такой статье не будет ни слова правды! — Он протянул руку и выключил магнитофон. — Вы не напишете эту статью по целому ряду соображений. Во-первых, у вас нет ни фактов, ни улик. У вас есть только предположения, опирающиеся на случайное стечение обстоятельств. Ни один редактор не опубликует такую статью в своей газете. Во-вторых, у вас недостаточно материала для статьи. Вы сами прекрасно понимаете: костяк статьи строится на базе чьих-то слов, например слов полиции. Потом вы наращиваете на этот костяк плоть из ваших собственных наблюдений. Так вот, в данном случае у вас нет ни костяка статьи, ни наблюдений для того, чтобы он оброс плотью. Вот поэтому-то я вас совершенно не боюсь… А вы меня боитесь?

Кауэрт кивнул.

— И это хорошо. Как по-вашему, Тэнни Браун меня боится?

— И да и нет.

— Очень странно слышать это от журналиста, прослывшего поборником объективности! Поясните, что вы имели в виду.

— Мне кажется, Брауна пугают ваши поступки, а вас самого он не боится.

— Скажите на милость! — сокрушенно покачав головой, сказал Фергюсон. — Отчего это люди всегда так боятся, что с ними что-то случится? Отчего вы сейчас боитесь меня? Вы думаете, я сейчас пырну вас этим охотничьим ножом? Вы считаете меня убийцей со стажем и не сомневаетесь в том, что я способен в два счета выпотрошить вас, изуродовать ваш труп и подкинуть его в такое место, где сложится впечатление, что вас просто убили и ограбили наркоманы из нашего района? Знаете, здесь не любят праздношатающихся белых. Пожалуй, я могу устроить все так, словно журналиста, заблудившегося в этом районе, зверски убила банда местных чернокожих подростков. Как вы думаете, мистер Кауэрт, это у меня выйдет?

— Не выйдет.

— Почему же? Ведь, по вашему мнению, я отпетый головорез.

— Я только…

— А по-моему, выйдет! — прошипел Фергюсон и взялся за нож.

— Нет! — поспешно сказал Кауэрт. — Кровь! Много крови! Вам будет ее не отмыть!

— Ну допустим. Что еще?

— Может, кто-нибудь видел, как я сюда входил?

— Возможно. Старая больная жена консьержа все время следит за теми, кто входит и кто выходит. Возможно, вас также видели бездомные бродяги на улице, но, признаться, свидетели из них никудышные. Что-нибудь еще?

— А вдруг я кому-нибудь сказал, куда иду?

— Это не важно, — ухмыльнулся Фергюсон. — Никто не докажет, что вы дошли до моей квартиры.

— Отпечатки пальцев! Вся ваша квартира в моих отпечатках пальцев!

— Ну, кофе вы пить не стали. Значит, на чашке не осталось ни отпечатков ваших пальцев, ни вашей слюны. Что еще вы тут трогали? Стол? Так я протру его влажной тряпочкой.

— А вдруг вы что-нибудь упустите?

— Это, конечно, не исключено, — усмехнулся Фергюсон.

— Волосы. Кожа. А если я буду отбиваться? Я же могу вас поранить, и на мне будет ваша кровь. Ее могут обнаружить.

— Могут, — согласился Фергюсон. — Я рад, что вы не утратили здравомыслия даже в таком сложном для вас положении, мистер Кауэрт!.. Действительно, нож — это грубое и примитивное орудие. С ним хлопот полон рот, это знает любой первокурсник. И все-таки я совершенно уверен в том, что вы не станете писать эту статью.

— Нет, напишу! — настаивал Кауэрт.

— Экий вы упрямый! — Фергюсон схватил нож и поднял его вверх лезвием. — А знаете ли вы, что я могу зарезать вас без ножа? Скажите-ка мне, кто живет в доме номер тысяча двести пятнадцать на Уайлдфлауэр-драйв?

У Кауэрта подкосились ноги.

— Скажите мне, кто живет в фешенебельном пригороде Тампы? Кто каждый день ездит в школу на желтом автобусе? Кто каждый день играет в большом парке за целых два квартала от дома? Кто помогает маме делать покупки и присматривать за маленьким братцем? Думаю, участь этого младенца вас не очень волнует. Впрочем, как и участь его мамаши. Ведь далеко не все питают друг к другу после развода нежные чувства! Но к одной маленькой девочке вы наверняка относитесь по-другому!

— Откуда вы знаете?!

— О них писали в газетах, когда вы получили премию, — усмехнулся Фергюсон. — Да я и сам кое-что разузнал о вашей дочери. На всякий случай…

Кауэрт похолодел от ужаса, а Фергюсон спокойно продолжил:

— Итак, вы не напишете статью, мистер Кауэрт, потому что у вас нет ни фактов, ни улик.

— Я убью тебя! — прорычал Кауэрт.

— Меня? За что?

— Только пальцем ее тронь, и я!..

— Что вы тогда сделаете?

— Я убью тебя!

— Вам совершенно не поможет, если вы убьете меня, после того как с вашей дочерью случится страшное. Дочь себе вы этим не вернете. Вы никогда себе этого не простите и будете терзаться всю оставшуюся жизнь.

— Я убью тебя!

— Сильно сомневаюсь, что вы достаточно знаете о смерти, чтобы это сделать. Но теперь вы, кажется, начинаете понимать, каково тем, кого заперли в камерах смертников. Над головами этих людей тоже занесен меч, который может в любой момент опуститься.

С этими словами Фергюсон извлек из магнитофона кассету, сунул ее себе в карман и швырнул магнитофон журналисту, который едва успел поймать его, не то он грохнулся бы на пол.

— Этого разговора никогда не было, — ледяным тоном заявил Фергюсон и указал Кауэрту на дверь. — Идите и обо всем забудьте. Даже и не думайте писать статью!

— Хорошо, — еле слышно пробормотал раздавленный журналист и на непослушных ногах вышел из квартиры Фергюсона в коридор.

Кауэрт даже не слышал, как у него за спиной захлопнулась дверь и залязгали замки и засовы. В коридоре было невыносимо душно. Журналист рванул воротник рубашки, хватая воздух ртом. Кое-как спустившись по лестнице, он захлопнул входную дверь и, пошатываясь, побрел вдоль по улице. Вновь пошел дождь. На подгибавшихся ногах Кауэрт бросился бежать, не оглядываясь на дом, где жил Фергюсон, так, словно холодный воздух мог развеять чувство страха. Тэнни Браун вышел из машины, удивленно глядя на бегущего Кауэрта. Запыхавшийся журналист на бегу помахал полицейскому, чтобы тот сел обратно в машину. Добежав до нее, Кауэрт рывком распахнул дверцу и плюхнулся на сиденье.

— Едем, быстро! — прохрипел он.

— Что случилось? — спросил лейтенант.

— Прочь! Скорее! Поехали! — Вытянув руку, Кауэрт повернул ключ в замке зажигания. Двигатель заработал.

Тэнни Браун, ничего не понимая, покосился на журналиста с сочувствием и тронулся с места. Поравнявшись с автомобилем, в котором ждали Шеффер и Уилкокс, он опустил стекло и сказал:

— Оставайтесь здесь. Следите за домом Фергюсона.

— Сколько?

— Сколько понадобится.

— А ты?

— Я сказал: не упускайте Фергюсона из виду!

Уилкокс кивнул.

— Поехали! Поехали же! — завопил Кауэрт.

Нажав на газ, лейтенант двинулся вперед, оставив недоумевавших детективов следить за Фергюсоном.


Глава 23

Ошибка детектива Шеффер


Шеффер и Уилкокс просидели большую часть дня в машине за полквартала от входной двери дома, где жил Фергюсон. Нельзя сказать, чтобы при этом от них требовались большие конспираторские способности. Не прошло и часа с момента отъезда Брауна и Кауэрта, как о двоих детективах, сидящих на улице в машине, знали не только местные бродяги и правонарушители, но и вообще все в радиусе ближайших двух кварталов. Однако почти никто не обращал на детективов никакого внимания.

Какой-то подозрительный тип смачно выругал детективов за то, что они поставили машину прямо перед подворотней, где он обычно продавал наркотики, и стал метаться по сторонам, подыскивая другое подходящее место. Двое местных хулиганов в кожаных куртках, банданах и дорогих баскетбольных кроссовках задержались возле машины с детективами, показывая неприличные жесты. Когда Уилкокс опустил стекло и велел им убираться, они расхохотались ему в лицо и принялись с нескрываемым удовольствием передразнивать его южный акцент. Две проститутки в красных туфлях на высоченных шпильках и в шортах со стразами стали зазывать клиентов прямо под носом у полицейских, вполне справедливо полагая, что те не снизойдут до ругани с ними. Бездомные оборванцы с тележками из супермаркетов, наполненными всякой дрянью, подобранной на помойке, принялись стучать в стекло, требуя денег.

Усилившийся дождь разогнал местных жителей по домам, где они сидели, запершись на все замки и изредка выглядывая в зарешеченные окна. Унылый, непогожий день становился все мрачнее и мрачнее.

Несколько раз детективы переглядывались, недоумевая, что же такое приключилось с Кауэртом, но, сидя в машине, не могли найти ответа на тревоживший их вопрос. Уилкокс сбегал к телефону-автомату, но не дозвонился ни до Брауна, ни до Кауэрта. Так ничего и не узнав, они продолжали наблюдать за домом. Проходили часы, и их беспокойство нарастало.

Они купили еды в соседней закусочной и пили остывший кофе из бумажных стаканчиков, время от времени протирая запотевшее ветровое стекло. Пару раз каждый из них бегал на ржавую автозаправочную станцию в туалет, вонявший дезинфицирующими средствами, явно проигрывавшими неравную схватку с экскрементами. Уилкокс и Шеффер почти все время молчали — общих тем для разговоров у них не было. Они немного поговорили о работе, сравнивая преступления в округе Эскамбиа с преступлениями на островах архипелага Флорида-Кис, хотя прекрасно знали, что ничем особым они не отличаются. Андреа пыталась расспросить коллегу о Брауне и Кауэрте, но узнала лишь то, что детектив боготворил первого и презирал последнего, хотя так и не сумел объяснить ей почему. Потом они поговорили о Фергюсоне. Уилкокс рассказал женщине все, что ему было известно о бывшем обитателе камеры смертников. Андреа поинтересовалась, как он добился от Фергюсона признания в убийстве. Детектив из Пачулы сказал, что Фергюсона приходилось все время бить, чтобы услышать от него хоть слово правды, при этом полицейскому казалось, что он сам бьется головой о ствол могучего дерева, с которого в результате хоть иногда падают к его ногам сочные плоды. В избиении Фергюсона детектив признался без раскаяния и сожаления. В его голосе звучала только ненависть, и Андреа решила, что Уилкокс очень вспыльчивый человек и совсем не похож на своего уравновешенного начальника. Судя по всему, вспышки гнева Уилкокса были внезапными и бурными, а лейтенант Браун был намного хладнокровнее и прекрасно держал себя в руках. Неудивительно, что он теперь сожалел о том, что разрешил подчиненному добиться от Фергюсона признания побоями. Наверняка в тот момент Тэнни Браун поддался минутной слабости и раскаивался теперь в том, что дал тогда волю этой тайной стороне своей натуры.

Фергюсон не показывал носа на улицу, и детективы решили, что он наверняка догадывается о слежке.

— Сколько же нам тут еще торчать?! — воскликнула наконец Андреа, глядя, как уличные фонари тщетно пытаются одолеть сгущавшиеся сумерки. — А вдруг в этом доме есть другой выход? Фергюсон наверняка давно уже сбежал и смеется сейчас над нами.

— Давайте подождем еще немного, — сказал полицейский из Пачулы.

— Сколько? И зачем нам вообще здесь сидеть? — не унималась его коллега. — Какой в этом прок?

— Фергюсон должен знать, что отныне находится под наблюдением. Кроме того, Тэнни велел нам его стеречь.

— Ну да, — пробормотала Андреа, понимая, что они не в силах стеречь Фергюсона вечно.

Время шло. В тюрьме штата Флорида ее ждал Майкл Вайсс. И она должна будет как-то объяснить ему, почему еще не уехала из Ньюарка. Для этого необходима была веская причина.

Андреа потянулась и попыталась выпрямить затекшие от долгого сидения в машине ноги.

— Мне это очень не нравится, — заявила она.

— Что? Такая слежка?

— Мне не нравится сидеть и ждать. Это не по мне.

— А что бы вы сейчас сделали, если бы могли решать?

Не ответив на вопрос, женщина пробормотала:

— Через десять минут совсем стемнеет, и мы ничего не увидим.

— Уже стемнело, а я все равно вижу его дом, — заявил детектив.

Выглянув в окно, Андреа решила, что улица стала похожей на плащи проституток, ошивавшихся днем рядом с их машиной, — такой же черной, блестящей и скользкой. Шеффер показалось, что они с Уилкоксом оказались в кино, слишком напоминающем настоящую жизнь. От этой мысли ей стало не по себе и она вздрогнула.

— Что с вами? — окликнул ее полицейский из Пачулы.

— Ничего… Очень неприятное место. Здесь страшно и днем, а теперь тем более…

— Ну да, — согласился, оглядев улицу, Уилкокс. — Это вам не Пачула. Тут всё как в пещере.

— Или в тюремной камере, — заметила Андреа.

Ее сумочка лежала на полу под ногами. Приоткрыв сумочку, женщина с облегчением убедилась в том, что все необходимое на месте: блокнот, диктофон, кассеты к нему, бумажник, полицейский жетон, маленькая косметичка и девятимиллиметровый автоматический пистолет с двумя запасными обоймами.

— А мне больше нравится старый добрый короткоствольный револьвер калибра три-пять-семь, — улыбнулся Уилкокс. — Он прекрасно помещается под мышкой в наплечной кобуре, а если зарядить его патронами магнум, с ним можно спокойно идти на медведя. Правда, здешние жители опаснее медведей, — добавил он и погладил пистолетную кобуру.

Где-то в отдалении завыла сирена. Звук все нарастал, но внезапно стих. Автомобиля они так и не увидели.

— Интересно, что там произошло. — Полицейский потер уставшие глаза.

— Откуда я знаю! — отозвалась Андреа. — Давайте поедем и посмотрим. Это место начинает действовать мне на нервы!

— Только начинает? — усмехнулся Уилкокс.

— Да вы посмотрите по сторонам! — воскликнула женщина. — Здесь же смертельно опасно. Даже двоим местным полицейским было страшно ехать сюда к Фергюсону, хотя дело было днем и один из них был чернокожим.

Детектив из Пачулы сочувственно хмыкнул.

Оба с самого начала понимали, в каком непростом положении они — двое белых полицейских из другого штата — оказались в этом незнакомом и враждебно настроенном к ним месте.

— Знаете, что меня здесь больше всего раздражает? — негромко проговорил Уилкокс. — Здесь все такое старое и обшарпанное. Все вокруг будто агонизирует… Я не знаю как, но, по-моему, Фергюсон обо всем догадался, — заявил он. — По-моему, он с самого начала опережает нас на несколько ходов!

— О чем вы? О чем догадался Фергюсон?

— Как бы я хотел, чтобы он опять попал ко мне в руки! — пропустив мимо ушей ее вопрос, продолжал Уилкокс. — На этот раз он так легко не отделался бы!

— Все равно не понимаю, о чем вы! — настаивала Андреа.

— Я хотел бы снова оказаться с ним один на один в маленькой комнате. Посмотрел бы я, каким он вышел бы оттуда!

— По-моему, вы сошли с ума!

— Верно! Я сошел с ума!

— У нас есть приказ лейтенанта Брауна! — напомнила женщина-полицейский.

— Есть. И мы его выполнили.

— Так поедем же отсюда и узнаем, что делать теперь!

— Нет, — покачал головой Уилкокс. — Я буду сидеть здесь до тех пор, пока Фергюсон меня не увидит. Я хочу, чтобы эта сволочь знала, с кем имеет дело!

— Нет-нет! — отчаянно замотала головой Андреа. — Так нельзя! Мы только спугнем Фергюсона!

— Вы так ничего и не поняли, — процедил сквозь зубы полицейский из Пачулы. — Скажите, сколько времени вы уже расследуете убийства? Наверное, не очень долго. И наверное, еще ни разу убийца не уходил у вас из-под носа. Наверняка никто еще не провел вас так, как провел меня Фергюсон!

— Нет, никто. И надеюсь, этого не произойдет.

— Не зарекайтесь.

— Конечно, у меня еще мало опыта, но достаточно, чтобы, совершив одну ошибку, не делать потом другую глупость.

— Да, глупости одну за другой делать не стоит. Нельзя раскрывать перед Фергюсоном сразу все карты! — Уилкокс взялся за ключ в замке зажигания, но внезапно замер и подался вперед. Глаза у него загорелись. — Ах ты, сукин сын!

Андреа в ужасе проследила за взглядом детектива.

— А вот и Фергюсон собственной персоной, — пробормотал тот.


Сквозь запотевшее стекло было плохо видно, но она быстро протерла его и тоже разглядела Фергюсона, который замер в раздумье на ступеньках крыльца. На нем были джинсы и длинная синяя куртка, через плечо висела сумка. Подняв воротник и опустив голову, Фергюсон наконец ступил с крыльца на асфальт и, не глядя по сторонам, зашагал в противоположную от машины с детективами сторону.

Выругавшись, Уилкокс схватился за ручку дверцы:

— Я пойду за ним!

Прежде чем Андреа успела что-либо возразить, детектив выскочил из машины, захлопнул дверцу и пошел вслед за Фергюсоном.

Женщина попыталась схватить Уилкокса за полу пиджака, но не успела. Тогда, с сумкой в одной руке и с ключами от машины в другой, Андреа бросилась за полицейским.

— Куда вы пошли?! — воскликнула она, догнав Уилкокса и схватив его за руку.

— Я хочу за ним проследить, — вырвавшись, заявил детектив и снова бросился вперед.

Андреа с трудом догнала коллегу и зашагала рядом, едва поспевая. Фергюсон шел впереди. До него было примерно полквартала. Он шел быстро, не оглядываясь. Казалось, он не замечал слежки.

Андреа вновь схватила Уилкокса за пиджак.

— Отпустите! — зашипел на нее полицейский. — Отпустите, а то он от меня уйдет!

— Но лейтенант Браун не приказывал нам…

— Знаю, знаю! Это не важно. Садитесь в машину и поезжайте за мной. И самое главное — не путайтесь у меня под ногами!

— Но ведь Фергюсон…

— Мне наплевать, знает он, что я за ним слежу, или нет! Только не мешайте мне!

— И что вы будете делать, когда…

Недослушав, Уилкокс отмахнулся от нее и бросился вперед, стараясь сократить расстояние, отделявшее его от Фергюсона.

Андреа замерла на месте. Она не знала, что ей делать. Вдалеке Фергюсон как раз завернул за угол, и Уилкокс бросился бежать.

Выругавшись, женщина-полицейский повернулась и кинулась назад к машине. Прямо у нее на дороге из темноты выросли две старухи в бесформенных пальто и натянутых на уши вязаных шапочках. Одна из них что-то бормотала, толкая перед собой тележку, нагруженную отбросами, а другая хохотала и размахивала руками. Когда Андреа пробегала мимо них, одна из женщин схватила ее крючковатыми пальцами за полу плаща. Пошатнувшись на бегу, Шеффер налетела на вторую бродяжку, которая завизжала и плюхнулась на тротуар. Вырвавшись из когтей первой старухи, Андреа пробормотала извинения и бросилась дальше. Старухи завывали у нее за спиной. На крыльцо какого-то дома, несмотря на дождь, вышли двое мужчин.

— Эй, где пожар?! — крикнул один из них.

— Можно мы побежим с тобой, крошка?! — захохотал ей вслед второй.

Шеффер добежала до машины, плюхнулась на сиденье, вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Машина судорожно скакнула вперед и заглохла.

Не зная, что сейчас делает и где находится Уилкокс, женщина уже почти ничего не понимала и ощущала нечто сродни паническому страху. Чертыхаясь, Андреа завела наконец машину и рванулась с места, даже не оглянувшись. Колеса машины завизжали на мокром асфальте, капот занесло, но она тут же выровнялась и полетела вперед.

Свернув за угол, Андреа заметила Уилкокса, который как раз оказался в круге света одного из редких уличных фонарей. Фергюсона нигде не было видно.

Взятый напрокат маломощный автомобиль разгонялся слишком медленно, и Шеффер пожалела о том, что не сидит сейчас за рулем быстроходной полицейской машины у себя в округе Монро. И все-таки она поравнялась с Уилкоксом еще до того, как тот добежал до следующего угла. Он как раз сворачивал налево, на улицу с односторонним движением, куда на машине двигаться было нельзя. Она быстро опустила стекло окошка.

— Езжайте вперед! — крикнул ей детектив. — Наперерез ему!

Андреа кивнула. До первого поворота налево ей пришлось ехать целый квартал. Она свернула на красный свет и чуть не сбила переходивших улицу подростков, едва увернувшихся от машины и долго грозивших кулаком ей вслед. Улица, по которой она ехала, вскоре сузилась. Вокруг стояли полуразрушенные здания, от которых темная улица казалась еще мрачнее. В одном месте машины были припаркованы в два ряда, и Шеффер, ругаясь, с трудом пробралась между ними на черепашьей скорости. На следующем углу Андреа рассчитывала нагнать Уилкокса с Фергюсоном, хотя и не знала, что будет говорить и делать. Она понимала, что уже не контролирует ситуацию. Женщина напряженно вглядывалась во тьму: улица была пустынной.

Остановив машину посреди улицы, Андреа выскочила на асфальт и стала озираться по сторонам. Так никого и не увидев, она громко выругалась и снова бросилась к машине.

Где же Фергюсон? Он свернул на другую улицу?! Или в переулок?! Или попытался уйти пустырями?!

Шеффер вновь поехала быстро, прикидывая, где ей лучше искать Уилкокса с Фергюсоном. Но за следующим поворотом она опять никого не увидела.

Дав задний ход, Андреа вернулась на улицу, по которой только что ехала, и помчалась вперед. Проехав еще квартал, женщина нажала на тормоза. Никого!

Шеффер пришла в отчаяние. Она не знала, что ей делать! Стараясь не поддаваться панике, она быстро подрулила к тротуару, выскочила из машины и пошла в ту сторону, куда, по ее представлению, направлялись Уилкокс с Фергюсоном. Стараясь мыслить логично, она убеждала себя в том, что вот-вот их найдет и отрежет Фергюсону путь к бегству, потому что он не мог уйти далеко. Она вглядывалась в темноту, напряженно прислушивалась, стараясь уловить звуки чьих-нибудь голосов. Андреа шла все быстрее и быстрее и наконец побежала. Стук ее каблуков отражался одиноким эхом от стен домов.


Машина с детективом Шеффер улетела вперед по темной улице, а Брюс Уилкокс свернул налево и бросился догонять Фергюсона.

К удивлению полицейского, как он ни старался, расстояние между ним и преследуемым не сокращалось. Казалось, Фергюсон совсем не спешит, и все-таки двигался он удивительно быстро, обходя освещенные участки и стараясь держаться в тени у стен.

Выругавшись, Уилкокс приказал своим отяжелевшим ногам шагать быстрее. Внезапно Фергюсон свернул на другую улицу, детектив бросился за ним.

На углу под тусклым фонарем стояли две потасканные проститутки. Увидев бегущего Уилкокса, они шарахнулись в сторону и прижались к стене дома.

— Куда он пошел? — крикнул детектив.

— Кто?! Мы никого не видели!

Уилкокс чертыхнулся и устремился вперед, а проститутки долго хохотали ему вслед. Переулок, в который свернул Фергюсон, напоминал мрачное бездонное ущелье. Внезапно заметив тень Фергюсона ярдах в сорока впереди, Уилкокс ринулся за ним.

На бегу полицейский лихорадочно размышлял. Он понятия не имел, что скажет и что будет делать, когда догонит Фергюсона, в голове вертелись лишь бессвязные обрывки мыслей. Какой-то грязный бродяга, устроившийся в подъезде заброшенного дома, что-то выкрикнул ему вслед. Уилкокс не разобрал слов, но звук его голоса почему-то напомнил ему голос Тэнни Брауна. Неподалеку залаял какой-то пес, и детектив вспомнил, как в Пачуле они с собаками искали Джоанну Шрайвер. Грязные алюминиевые мусорные баки под уличным фонарем напомнили ему о том, как он тащил из экскрементов сгнившую и больше непригодную в качестве улик одежду Фергюсона. Эти воспоминания подстегнули его, и он побежал еще быстрее.

Наконец в конце квартала показался знакомый силуэт. Фергюсон остановился и оглянулся, на мгновение взгляды детектива и преследуемого встретились.

— Стой! Ни с места! Полиция! — не выдержав, крикнул Уилкокс.

Фергюсон бросился прочь, теперь он по-настоящему убегал.

— Стой! — снова крикнул полицейский и устремился вперед. Он больше не следил за Фергюсоном — он за ним гнался.

Однако, как Уилкокс ни старался, расстояние между ним и Фергюсоном не сокращалось.

Детектив больше не видел ничего вокруг себя. Он тяжело дышал, его сердце колотилось о грудную клетку, воздух со свистом вырывался из легких.

Так они пробежали еще квартал. Фергюсон снова завернул за угол. Казалось, он ничуть не устал. Сворачивая в свою очередь за угол, Уилкокс поскользнулся и упал. Боль была адской. У него захватило дух, а на зубах заскрипели мелкие камешки. Проехавшись по асфальту, он со всего размаху ударился лбом о столб, но превозмог боль, поднялся на ноги и машинально побежал дальше. Ему припомнилось, как однажды в школе во время соревнований по борьбе соперник бросил его через бедро, но к тому моменту, когда молодой Уилкокс шлепнулся на мат, он уже знал, как действовать дальше, и тут же откатился в сторону подальше от тянувшихся к нему цепких рук. Вот и сейчас, на бегу, он пытался понять, где он, что с ним происходит и как ему действовать дальше, но удар головой о фонарь не прошел даром. Детективу никак не удавалось собраться с мыслями, и он бежал, подстегиваемый только охватившей его яростью.

Фергюсон внезапно ринулся через улицу в сторону какого-то темного пустыря. Завизжали тормоза автомобиля.

На мгновение Уилкокс обрадовался, решив, что подоспела Шеффер, и заорал:

— Хватай его! Дави его!

Но это была не она.

«Где же Шеффер?!» — с досадой подумал Брюс и ринулся через улицу, с трудом увернувшись от автомобиля, водитель которого долго изрыгал проклятия в адрес двоих сумасшедших, внезапно перебежавших дорогу прямо у него перед носом.

Уилкокс стал пробираться между горами мусора. Где-то впереди Фергюсон с таким же трудом карабкался по развалинам. На мгновение силуэт Фергюсона, взобравшегося на груду ящиков, подпертых ржавым холодильником, стал хорошо виден в свете далекого уличного фонаря. Уилкокс увидел, как Фергюсон обернулся, и снова крикнул:

— Стой! Полиция!

Детективу показалось, что Фергюсон узнал его, с удивлением уставился на него, а затем спрыгнул с ящиков и исчез из виду. Уилкокс стал с бранью продираться вперед.

Он собирался перепрыгнуть через кучу кирпичей, но зацепился ногой и полетел вниз, выставив перед собой руки, чтобы смягчить удар. Благодаря этому он не свернул себе шею, но его рука попала прямо на ржавую зазубренную железяку, впившуюся ему в ладонь. Кроме того, вся сила удара пришлась на пальцы, и Уилкокс понял, что сломал запястье. Завопив от боли, он кое-как встал на ноги. Из вспоротой ладони хлестала кровь, вывернутые пальцы горели как в огне. Проклиная все на свете, детектив сжал здоровой рукой пальцы сломанной руки в кулак, прижал его к груди и стал пробираться дальше среди обломков, стараясь разглядеть впереди Фергюсона.

Забравшись на очередную кучу мусора, Уилкокс на мгновение остановился, чтобы перевести дух, и наконец увидел Фергюсона, перелезавшего через ржавую металлическую сетку, ограждавшую пустырь. Спрыгнув с другой стороны сетки, Фергюсон перебежал через переулок и нырнул в подъезд заброшенного дома.

«Ага! Ты тоже устал! — подумал Уилкокс. — Решил спрятаться и передохнуть! Не выйдет!»

Не обращая внимания на боль в сломанной руке, детектив добрался до металлической сетки и в свою очередь кое-как через нее перебрался. Добежав до входа в заброшенное здание, он остановился, чтобы отдышаться.

Покопавшись в кармане, Уилкокс вытащил носовой платок и перебинтовал распоротую ладонь. В темноте ничего не было видно, но он не сомневался в том, что на рану придется накладывать швы. Кроме того, он понял, что не обойдется и без укола от столбняка. Носовой платок быстро промок от крови. Уилкокс попытался согнуть пальцы и запястье изуродованной руки, но ее до самого плеча пронзила такая острая боль, что он оставил эти попытки и стал ощупывать руку в поисках других переломов. Рука быстро распухала, и Уилкокс на мгновение задумался о том, хватит ли его медицинской страховки, чтобы привести ее в порядок. При этом он утешал себя мыслью о том, что пострадал при исполнении служебного долга. Скрипнув зубами, детектив постарался отвлечься от острой боли, надеясь на то, что все обойдется гипсом и операции не потребуется.

Оглядевшись, Уилкокс увидел только заброшенные жилые дома или склады да горы мокрого мусора. Нигде не было ни души. До ближайшего уличного фонаря было около тридцати ярдов.

Внезапно вспомнив о детективе Шеффер, полицейский из Пачулы подумал о том, что помощь ему сейчас совсем не помешала бы. Но он отогнал эти мысли и убедил себя в том, что никакая помощь ему не нужна и он легко справится с этой крысой Фергюсоном одной левой.

Ни секунды в этом не сомневаясь, Уилкокс шагнул ко входу в заброшенный дом. Дверь, открытая Фергюсоном, так и осталась распахнутой, вероломно приглашая войти внутрь неосторожных прохожих. На улице было темно, но внутри здания было еще темнее. Прислонившись к двери, Уилкокс стал прислушиваться.

Достав из наплечной кобуры револьвер, он взял его в левую руку. Он не был уверен, попадет ли куда-нибудь, стреляя левой рукой, но полагал, что на небольшом расстоянии не промажет. Детектив не знал, вооружен ли Фергюсон, но был полон решимости в любом случае его задержать. Сейчас важнее всего было арестовать и напугать Фергюсона, продемонстрировать тому, что они ни за что не оставят его в покое, даже если им и придется его отпустить.

Было слышно, как где-то в доме капает вода, падавшая внутрь здания сквозь дырявую крышу; с улицы доносились далекий шум машин и журчание воды в водосточной трубе. Детектив услышал свое хриплое дыхание. Потом где-то внутри дома тихонько скрипнули половицы.

«Ага! — подумал Уилкокс. — Он где-то совсем рядом!»

Набрав побольше воздуху в грудь, полицейский пригнул голову и шагнул внутрь заброшенного дома.

В первое мгновение Уилкоксу показалось, что ему на голову надели черный мешок. Сюда не проникал даже слабый свет уличных фонарей. Уилкокс выругал себя за то, что не взял фонарик, забыв о том, что его фонарик остался далеко во Флориде. Если бы он курил, у него были бы спички или зажигалка. А Фергюсон, кажется, курит! Детектив напряженно прислушивался, пытаясь понять, где затаилась его жертва, и ждал, когда глаза хоть немного привыкнут к темноте.

Сделав несколько шагов, Уилкокс обнаружил справа и слева от себя две лестницы. Он осторожно двинулся вперед, и половицы у него под ногами затрещали. А вдруг пол провалится?! А вдруг не выдержит лестница?! Ведя по стене рукой с пистолетом, Уилкокс двинулся вперед, прижав к груди сломанную руку. Он стал спускаться по правой лестнице, ведущей вниз, потому что, по его представлению, Фергюсон был крысой и обязательно должен был попытаться забиться в какую-нибудь грязную нору.

Через несколько минут полицейский прислушался. Вокруг было тихо, но он не пал духом, потому что был уверен: Фергюсон притаился где-то рядом.

Двигаясь дальше, Уилкокс досадовал, что не может двигаться бесшумно. Он проклинал свое хриплое дыхание и свои тяжелые шаги по скрипевшим и стонавшим половицам.

Лестница оказалась достаточно прочной, но детективу она все равно не нравилась. Прежде чем перенести вес своего тела на очередную ступеньку, Уилкокс осторожно пробовал ее носком ноги, как купальщик — температуру воды. Спустившись на двадцать две ступеньки, полицейский очутился в подвале. Откуда-то снизу тянуло ледяной сыростью. Ощутив под ногами цементный пол, Уилкокс подумал, что теперь сможет двигаться тише. Сделав еще шаг, он наступил в глубокую лужу и беззвучно выругался.

Притаившись, детектив стал снова прислушиваться, но не мог понять, чье дыхание он слышит — свое или Фергюсона. Решив, что его жертва где-то совсем рядом, Брюс затаил дыхание и навострил уши.

И вдруг Уилкокс ощутил тошнотворный, но знакомый запах. У детектива зашевелились на голове волосы, а на лбу, несмотря на холод, выступили капли пота. Так мог пахнуть только разлагающийся труп! Где-то рядом лежал гниющий мертвец. Уилкокс стал вертеть головой по сторонам, но так ничего и не увидел во мраке.

Страх и возбуждение придавали ему силы. Он сделал три небольших шага вперед, не отрывая руку с пистолетом от сырой стены подвала. При этом он думал о крысах, пауках и притаившемся рядом убийце, которого он почти настиг.

— Фергюсон, выходи! — наконец крикнул Уилкокс, не выдержав. — Ты арестован. Это говорю тебе я! Выходи с поднятыми руками!

Ответом была тишина, поэтому детектив сделал еще шаг вперед и снова крикнул:

— Фергюсон, выходи! Сопротивление бесполезно! Я знаю, что ты здесь!

Снова ему никто не ответил, и он засомневался: «Где же этот мерзавец?!»

Не на шутку разозлившись, напуганный тишиной и мраком подвала, Уилкокс вновь заорал:

— Фергюсон! Если ты немедленно не выйдешь, я пристрелю тебя как собаку!

Справа от полицейского что-то хрустнуло. Он попытался стремительно развернуться в ту сторону. Вдруг рядом с Уилкоксом кто-то закряхтел, как от большого усилия, и мелькнула какая-то тень. Детектив попробовал увернуться и поднял сломанную руку, чтобы отразить удар. При этом он не целясь нажал на спусковой крючок. В темноте грохнул выстрел, и тут же на голову и плечо Уилкокса обрушилась тяжелая металлическая труба. У детектива полетели искры из глаз и подкосились ноги. Ощутив щекой холодный бетон, Уилкокс понял, что лежит на полу. Он успел поднять сломанную руку, чтобы отразить второй удар, когда сверху, со свистом рассекая воздух, снова опустилась железная труба. Удар пришелся по изуродованной руке, и полицейский чуть не потерял сознание от боли.

Он не помнил, в какой момент выронил револьвер, но в руке у него не было оружия, и он стал махать ею перед собой. Внезапно на что-то наткнувшись, он сомкнул пальцы и изо всех сил потянул на себя. Раздался треск рвущейся одежды, а потом на него рухнуло чье-то тело.

Два человека сцепились в кромешной тьме. Уилкокс пытался нашарить горло или гениталии навалившегося на него человека. Они катались по полу среди луж воды, наталкивались на стены. Оба молчали, только злобно хрипели.

Нащупав наконец горло противника, Брюс Уилкокс вцепился в него пальцами, стараясь задушить напавшего на него человека. Детектив даже умудрился поднять сломанную руку, чтобы сомкнуть смертельную хватку у него на горле.

«Теперь ты от меня не уйдешь!» — подумал Уилкокс.

И вдруг его тело пронзила острая боль.

Уилкокс не понял, что случилось, но понял, что умирает. Он чувствовал только невыносимую боль в животе, неумолимо поднимавшуюся все выше и выше. Отпустив горло убийцы, детектив схватился за живот и нащупал торчащую из него рукоятку ножа.

Еле слышно застонав, Уилкокс обмяк на мокром полу.


Глава 24

Ларец Пандоры


Шеффер осталась совсем одна. Она напрягала зрение, стараясь разглядеть в тумане силуэт Уилкокса. Она уже в десятый раз объехала все близлежащие улицы, пытаясь как-то объяснить его исчезновение, и в конце концов пришла в отчаяние.

Добравшись до очередного уличного фонаря, Андреа прислонилась к нему, чтобы перевести дух.

Теперь она обрадовалась бы даже патрульной машине полиции Ньюарка, но ни одна из них в этом районе так и не появилась. На улицах не было ни души, хотя было еще не очень поздно. Куда же все подевались?! Дождь все время усиливался, Шеффер уже промокла до нитки.

Наконец она увидела на углу улицы какую-то женщину, явно поджидающую клиентов. Андреа осторожно приблизилась к ней и извлекла свой полицейский жетон:

— Извините, мисс, я из полиции. Мне нужно с вами поговорить.

Испуганно покосившись на Шеффер, женщина стала осторожно отодвигаться вдоль стены дома.

— Постойте! Мне надо задать вам только один вопрос!

Женщина удалялась все быстрее и быстрее, но Андреа не отставала.

— Стой! Ни с места! — рявкнула она. — Полиция!

Женщина вздрогнула, остановилась, со страхом взглянула на детектива и пробормотала:

— Это вы мне? Чего вам надо? Я ничего не сделала!

— Вы видели двоих мужчин, которые пробегали здесь минут пятнадцать или полчаса назад? Один белый, а другой чернокожий в синей куртке. Один убегал от другого. Вы их видели?

— Нет, не видела. Это все? — С этими словами женщина попятилась, явно желая поскорее унести ноги.

— Стой! — приказала Шеффер. — Думай лучше! Повторяю: один белый и один чернокожий. Они бежали. Ты их видела?

— Никого я не видела!

Андреа не на шутку разозлилась:

— Хватит врать, а то тебе мало не покажется! Говори правду или я тебя арестую! Ты видела этих двоих мужчин? Куда они побежали?

— Никого я не видела. Я сегодня вообще еще не видела мужчин!

— Ты не могла их не видеть, — настаивала детектив. — Они побежали в эту сторону!

— Никого я не видела! Отстаньте от меня! — попятившись, заныла женщина.

Андреа решила, однако, не отставать, и вдруг за спиной раздался чей-то голос:

— С какой стати вы пристаете к ней, леди?

Шеффер вздрогнула, обернулась и увидела широкоплечего мужчину в длинном кожаном пальто и в мокрой бейсболке. Он с угрожающим видом шел прямо на нее.

— Полиция! — сказала Андреа. — Не приближайтесь.

— А мне плевать! С какой стати вы пристаете к моей женщине? Что вам от нее надо?

Детектив выхватила из сумочки пистолет и навела его на мужчину:

— Стоять на месте!

— Да не будете вы в меня стрелять, — отмахнулся тот, но все-таки остановился. — По-моему, вы заблудились, — усмехнулся он. — Вы тут вроде совсем одна, да еще влипли в какую-то историю. — Мужчина сделал шаг вперед.

Андреа демонстративно сняла курок с предохранителя, передернула ствол, направила его прямо в пах мужчине и процедила сквозь зубы:

— Я ищу своего напарника. Он преследует преступника. Вы видели здесь полчаса назад белого мужчину, который гнался за чернокожим? Немедленно отвечайте, а то я отстрелю вам яйца!

Мужчина опешил, потом немного подумал и заявил:

— Здесь никто не пробегал.

— Точно?

— Точно.

— Хорошо, — сказала Шеффер, — тогда я ухожу. Всем стоять на месте. Никому не двигаться!

Она осторожно обошла мужчину и стала пятиться прочь, не выпуская его из виду.

— Убирайтесь-ка вы отсюда подобру-поздорову, а то здесь с вами может приключиться что-нибудь нехорошее, — пробормотал мужчина с таким видом, словно намеревался немедленно исполнить прозвучавшую в его словах угрозу. Потом он смачно выругался и сплюнул на тротуар.

Не убирая пистолета, детектив повернулась и поспешила к машине. Она совершенно растерялась, и ей было страшно.

Запершись в машине с работающим двигателем, Андреа чуть-чуть успокоилась и пробормотала:

— Куда же провалился этот олух?!

Не найдя ответа на этот вопрос, она уставилась в окно машины, уговаривая себя, что ничего страшного не произошло и запыхавшийся, мокрый и смущенный Брюс Уилкокс вот-вот откуда-нибудь появится.

Время шло, а Уилкокс все не появлялся.

— Черт возьми! — процедила сквозь зубы Шеффер.

Ей очень не хотелось уезжать. Ей казалось, что стоит ей уехать, как детектив из Пачулы тут же появится, и потом ей придется извиняться перед ним за то, что она его бросила.

— Но ведь я же его не бросала! — убеждала она себя вслух. — Он сам убежал!

Андреа не знала, что делать. На город опустилась ночь. Серый дождь лил как из ведра на грязные улицы. В безопасности теплого салона машины женщина чувствовала себя особенно одинокой. Ей было очень тяжело уезжать с того места, где она в последний раз видела Уилкокса. Чем дальше она от него отъезжала, тем сильнее у нее щемило сердце.

Шеффер ехала медленно. Она тщательно осмотрела весь район, включая дом, где жил Фергюсон. В доме не светилось ни одного окна. Остановившись напротив, детектив стала ждать. Так она просидела сначала пять минут, затем — еще десять. Потом она не выдержала, снова вернулась туда, где в последний раз видела Уилкокса, и объехала все соседние улицы. При этом она постоянно убеждала себя в том, что Уилкокс наверняка поймал такси или остановил патрульную полицейскую машину. В том, что он наверняка ждет ее сейчас в мотеле вместе с Кауэртом и Брауном. «А может, он сидит в полицейском участке, допрашивает Фергюсона и не понимает, куда я запропастилась?! Наверняка это именно так! Уилкокс вцепился в Фергюсона и допрашивает его, пока тот не пришел в себя. Уилкоксу некогда сейчас меня искать. Он уверен в том, что я и сама обо всем догадаюсь!»

С этими мыслями женщина-полицейский выехала на автостраду и через несколько мгновений уже неслась в сторону своего мотеля. Она чувствовала себя молоденькой неопытной дурочкой. Она опять что-то не так сделала и все испортила.

Шеффер не сомневалась в том, что Брюс накричит на нее за то, что она отстала от него и не помогла ему. А ведь первое, чему учат в полицейской академии, — никогда не бросать напарника в опасности!

Чувствуя себя ужасно неловко, Андреа доехала до мотеля, схватила сумочку и направилась по залитой дождем стоянке к себе в номер, где ее должны были ждать трое разгневанных мужчин.


Кауэрт чувствовал, что смерть идет за ним по пятам. Он бежал из квартиры Фергюсона в страхе и ужасе, тщетно пытаясь держать себя в руках. Тэнни Браун сначала настаивал на том, чтобы журналист посвятил его в подробности своей беседы с Фергюсоном, но быстро отстал, когда Кауэрт наотрез отказался отвечать. Лейтенант не сомневался в том, что случилось что-то страшное и журналист действительно смертельно напуган. Браун с известной долей цинизма даже испытал бы от этого некоторое удовольствие, испугай Кауэрта кто-то другой.

Они вдвоем съездили в Рутгерский университет, чтобы лично удостовериться в том, что Фергюсон был на занятиях, хотя особой необходимости в этом не было. Помокнув под дождем, померзнув в сыром Нью-Брунсвике и потолкавшись среди студентов, Кауэрт наконец передал Брауну свой разговор с Фергюсоном. Журналист подробно рассказал о том, как Фергюсон все отрицал и ловко выкручивался, но, дойдя до того места, когда Фергюсон стал угрожать ему и его дочери, замолчал. Он решил никому об этом не говорить, но детектив не спускал с него пытливых глаз.

— И это все? — спросил лейтенант.

— Все.

— Не может быть! Чем же вы так напуганы? Что он вам еще говорил?

— Ничего. Я напуган всем этим. Разве этого недостаточно?

Тэнни Браун захотел услышать магнитофонную запись разговора Кауэрта с Фергюсоном, но журналист объяснил, почему у него больше нет этой кассеты.

Детектив попросил показать ему хотя бы записи, сделанные в блокноте, но оказалось, что все, кроме первой страницы, там исписано неразборчивыми каракулями. Оба чувствовали что-то сродни отчаянию, но по-прежнему друг другу не доверяли.

До мотеля они добрались в начале вечера, измотанные пробками и подавленные из-за напряжения, нараставшего в их отношениях. Лейтенант отправился к себе в номер звонить по телефону, пообещав вернуться с едой из ресторана. Полицейский понимал, что Кауэрт чего-то недоговаривает, но не сомневался в том, что придет время — и журналист сам все ему расскажет. Тэнни был уверен в том, что Кауэрт не сможет долго нести в одиночку тяжкий груз страха и молчания, очень немногие способны на это. Обычный человек, испытав очень сильный страх, через некоторое время обязательно хочет с кем-нибудь им поделиться.

Браун не знал, что делать дальше. По его мнению, их следующий шаг зависел от дальнейших поступков Фергюсона. Лейтенант задумался и над возможностью вновь арестовать Фергюсона по подозрению в убийстве Джоанны Шрайвер. Конечно, теперь ни один суд не признал бы Фергюсона виновным в ее убийстве, но так его можно было по крайней мере вернуть во Флориду. Или же можно было и дальше изучать все нераскрытые убийства — до тех пор, пока не возникнут какие-нибудь улики, позволяющие доказать причастность Фергюсона к этим преступлениям. Тяжело вздохнув, Браун подумал, что это займет много недель, или много месяцев, или даже много лет. А хватит ли ему терпения? На мгновение он представил себе девочку, пропавшую в Итонвилле, и подумал, что она очень напоминает ему его дочерей. Сколько же еще девочек без следа исчезнет, пока лейтенант Браун будет трудиться как вол, расследуя другие преступления?!

Впрочем, выбирать Тэнни не приходилось, и он стал звонить в те полицейские участки Флориды, до которых накануне не дозвонился. Действовать следовало методично и обзвонить все маленькие города и захолустные поселки, в которых за последний год побывал Фергюсон. Надо было постараться разузнать о пропажах детей во всех этих населенных пунктах и по крупицам собрать улики, которые недвусмысленно указали бы на причастность Фергюсона к этим исчезновениям. Наверняка где-нибудь такие улики найдутся! Это будет медленная, кропотливая работа!.. Но с каждым часом, бесплодно проведенным им за этой работой, к какому-то ребенку все ближе и ближе подходит смерть. Поэтому лейтенант Браун ненавидел часы, безжалостно отсчитывающие безвозвратно уходящие секунды.


Сидя у себя в номере, Кауэрт пытался принять какое-нибудь решение. Он смотрел в блокнот, но видел там лишь корчившие ему кривые рожи собственные каракули. Он с трудом разбирал список населенных пунктов, которые Фергюсон посетил с того момента, когда его выпустили из тюрьмы и он вернулся в Ньюарк. Фергюсон выступал с речами семь раз. Неужели при этом погибли семь девочек?! Неужели Фергюсон убивал кого-то каждый раз, когда выступал с проповедью?! Или он потом иногда тайно возвращался в облюбованные им для преступлений городки?!

Джоанна Шрайвер. Дона Перри. Наверняка были и другие! Перед мысленным взором Кауэрта маршировали маленькие девочки в шортах, футболках или в джинсах, с хвостиками или с косичками. Они были одни. Они были воплощением невинности. Все они были жертвами. К ним подползал ухмыляющийся Фергюсон, самоуверенный, наглый и кровожадный. Замотав головой, чтобы отогнать жуткие видения, журналист внезапно вспомнил вопрос Блэра Салливана: «Скажите-ка, Кауэрт, вы ведь наверняка тоже убийца?»

«Да, наверное, я тоже убийца», — мысленно ответил он мертвому маньяку.

Снова взглянув на список населенных пунктов во Флориде, Кауэрт вздрогнул и подумал о том, сколько детей там погибло из-за него…

Салливана долго не могли поймать потому, что он убивал без всякой системы совершенно случайных людей, на собственное горе оказавшихся у него на пути. Поэтому полиция не могла установить закономерности и вычислить преступника. Вероятно, Фергюсон поступал тем же образом, ведь у него был опытный наставник в лице Салливана. Кроме того, Салливан подсказал Фергюсону мысль профессионально заняться изучением преступлений, на которые толкали Фергюсона его гнусные наклонности.

Кауэрт вспомнил, как читал в библиотеке «Майами джорнел» заметку под названием «Исчезнувшая девочка пока не найдена». А как же ее было найти?! Ведь убийца не оставил после себя никаких следов, которые могли бы распознать не знавшие его полицейские! Ведь убийцей был официально ни в чем не повинный человек, всего лишь время от времени умерщвляющий маленьких детей.

Переведя дух, Мэтью задумался обо всех известных ему фактах, обо всех догадках, обо всех реальных и вымышленных преступлениях, вихрем закрутившихся у него в голове и превратившихся в торнадо, изогнутое, как перст, указывающий на его маленькую дочь. Журналисту показалось, что до того момента он блуждал в аморальных потемках, упорно открещиваясь от всех смертей, связанных с Блэром Салливаном и Робертом Эрлом Фергюсоном. Но теперь тьма рассеялась.

Что сейчас делает Фергюсон? Кого он убил сегодня, кого убьет завтра, а кого — на будущей неделе? Поднявшись на ноги, Кауэрт взглянул на собственное отражение в висевшем над комодиком зеркале.

— А ты, скотина, боялся за свою репутацию! — проговорил журналист, и его же отражение в зеркале укоризненно покачало ему головой. — Сделай же что-нибудь! Немедленно что-нибудь сделай, если хочешь считать себя порядочным человеком!

Но что же он мог сделать?!

Внезапно Кауэрт вспомнил о статье, которую опубликовала в «Майами джорнел» Эдна Макджи. Она узнала, что полиция одного из пригородов Майами расследует шесть изнасилований, совершенных на одном и том же участке шоссе. Детективы, которые вели следствие, очень просили Эдну ничего об этом не писать. Они считали, что газетная статья спугнет насильника, заставит его действовать по-другому, перебраться на другое место и так он ускользнет из всех уже расставленных на него сетей. Обдумав просьбу детективов, Эдна не стала ее выполнять, потому что решила, что гораздо важнее предупредить множество ни о чем не подозревавших женщин, регулярно ездивших по тому участку шоссе, где их подстерегал насильник.

Статью опубликовали на первой полосе воскресного номера газеты. На самом верху. Вместе с черно-белым фотороботом насильника, злобно смотревшим с сотен тысяч газет, продававшихся на улице. Детективы, расследовавшие это дело, естественно, разозлились не на шутку, предполагая, что журналисты спугнули преступника.

Однако произошло совсем по-другому. Оказывается, этот негодяй изнасиловал не шесть женщин, а более сорока. Почти сорок восемь униженных женщин так и не обратились в полицию. Они кое-как доползли до дому, благодаря Бога за то, что остались в живых, и стали потихоньку зализывать телесные и душевные раны. Но потом они, одна за другой, позвонили Эдне Макджи. Рыдая и всхлипывая, превозмогая себя, пострадавшие рассказали журналистке о том, что с ними произошло, надеясь, что их откровения спасут других женщин от такой же печальной участи. Им было очень страшно, они не хотели называть себя, но они позвонили. К концу недели у Эдны были уже номер автомобиля насильника, подробное описание его внешности и куча другой информации, что в конечном счете помогло полиции задержать преступника на пороге его же дома, когда он одним прекрасным вечером уже собирался на поиски очередной жертвы.

Откинувшись на спинку стула, Кауэрт стал вспоминать угрозы Фергюсона.

«Пиши статью! — приказал себе журналист. — Опиши все: ложь, собственные ошибки, улики, добытые незаконным путем. Напиши об этом и опубликуй это немедленно, пока Фергюсон не успел скрыться! Сокруши злодея словами, а потом постарайся спрятать свою дочь!»

Кроме слов, у Кауэрта не было другого оружия.

— Конечно, тебя растерзают за эту статью! — сказал вслух журналист. — Потом остатки твоего тела расчленят, протянут под килем, а твою голову водрузят на шест! Тебе будет очень сложно, потому что тебя возненавидят бывшая жена и ее муж, а твоя малолетняя дочь ничего не поймет. Однако, если тебе повезет, она все-таки тебя не возненавидит. Но у тебя нет другого выхода! Даже если ты пострадаешь, пострадает и Фергюсон. Может, он даже получит по заслугам!

Кауэрт представил себе заголовки высотой в целый дюйм и цветные фотографии. Надо, чтобы этим заинтересовались агентства новостей и журналы! Чтобы об этом говорили на телевидении! Надо повторять правду о Фергюсоне до тех пор, пока она не станет звучать громче, чем его оправдания. Тогда им все заинтересуются и он больше не вырвется из кольца микрофонов, фотовспышек и телевизионных камер. Его нужно изобразить так, чтобы он везде возбуждал подозрения. Нельзя позволить ему смешаться с толпой и безнаказанно вытворять все, что ему заблагорассудится. Если выставить Фергюсона на всеобщее обозрение, он погиб!

«А ты действительно убийца, Мэтью Кауэрт!» — подумал журналист, но на этот раз не ощутил ни малейшего раскаяния.

Он уже потянулся к телефону, чтобы позвонить Уиллу Мартину, когда раздался громкий стук в дверь. Кауэрт решил, что это Тэнни Браун, но, открыв дверь, увидел в коридоре детектива Шеффер.

— Он с вами? — с порога спросила Андреа. С ее плаща стекала вода, волосы были растрепаны. Заглянув через плечо Кауэрта, она стала искать кого-то глазами. Не успел журналист поинтересоваться, кого она хочет увидеть, как Андреа спросила: — Уилкокс вернулся? Мы потеряли друг друга…

Кауэрт покачал головой, а женщина вошла в номер и стала оглядываться по сторонам.

— А я-то думала, что он вернулся к вам! — пробормотала она. — Где лейтенант Браун?

— Он сейчас придет… Что-то случилось?

— Нет! — взвизгнула Андреа, но тут же взяла себя в руки и заговорила спокойнее: — Мы попытались следить за Фергюсоном. Уилкокс шел за ним, а я ехала на машине. Потом мы потеряли друг друга. Он вам звонил?

— Нет, не звонил. Значит, вы уехали и бросили его там?

— Это он меня бросил!.. Где лейтенант Браун?

— Он сейчас придет.

Сняв мокрый плащ, женщина-полицейский поежилась:

— Я замерзла. Хорошо бы кофе. И мне надо переодеться.

Принеся полотенце из ванной, Кауэрт бросил его детективу.

— Вытритесь этим, — сказал он.

Андреа обсушила волосы и стала вытирать лицо. Журналисту показалось, что она очень долго не отнимает полотенце от лица и тяжело дышит.

Он хотел было расспросить ее, но тут снова постучали в дверь.

— Наверное, это Уилкокс! — воскликнула Андреа.

Однако это был Тэнни Браун. В руках у него были коричневые бумажные пакеты с сэндвичами.

— В этом паршивом ресторане все утопили в майонезе! — заявил он и тут заметил стоявшую посреди комнаты женщину. — А где Брюс?

— Мы потеряли друг друга, — пробормотала Андреа.

Браун удивленно поднял брови, ему стало не по себе.

— Вы потеряли друг друга? — негромко переспросил он. — Где? Каким образом?

— Уилкокс заметил, как Фергюсон вышел из дому, и пошел за ним следом, — дрожащим от волнения голосом стала объяснять Шеффер. — Я решила обогнать Фергюсона и отрезать ему путь к отступлению, но, наверное, промахнулась. Так мы с Уилкоксом потеряли друг друга. Я долго искала его. Я обшарила пять или шесть кварталов. Я вернулась к дому Фергюсона и искала детектива там. Потом я подумала, что он вернулся к вам в мотель на такси или на патрульной полицейской машине.

— Значит, Уилкокс следил за Фергюсоном?

— Да. Сначала они быстро шли, а потом побежали.

— Фергюсон убил Уилкокса?

— Надеюсь, что нет!

— Где же тогда Уилкокс?

— Не знаю! — в отчаянии всплеснула руками Андреа. — Увидев Фергюсона, Уилкокс пулей вылетел из машины, словно собирался с ним за что-то поквитаться! Я не знаю, что между ними произошло!

— Вы что-нибудь видели или слышали?

— Нет. Сначала они все время были в поле зрения: Уилкокс и — ярдах в пятидесяти перед ним — Фергюсон. Потом они словно испарились!

— И что вы предприняли?

— Я вышла из машины, прочесала улицы, опросила прохожих, но так и не нашла Уилкокса.

— Ладно, — с плохо скрываемым раздражением проговорил лейтенант. — Что же, по-вашему, произошло с Уилкоксом?

— Не знаю, — пожала плечами Шеффер. — Я думала, что он вернулся сюда или позвонил вам.

— Кто-нибудь звонил? — спросил Браун у Кауэрта.

Журналист покачал головой.

— Вы звонили в полицейский участок этого проклятого района?

— Еще нет, — ответила Андреа. — Я только что вошла.

— Позвоните туда, — велел лейтенант. — Звоните из своего номера, чтобы этот телефон не был занят. А вдруг Уилкокс сюда позвонит!

— Мне надо переодеться, — заявила женщина. — Давайте я сначала…

— Сначала позвоните, а потом все остальное! — отрезал Браун.

Немного поколебавшись, Андреа кивнула, вытащила из кармана ключ от своего номера и вышла.

— Что вы об этом думаете? — спросил Кауэрт у лейтенанта, когда они остались одни.

— Ничего не думаю! — рявкнул в ответ Тэнни. — И вам не советую!

Журналист тоже не решился возразить, хотя не думать об исчезновении детектива Уилкокса он, разумеется, не мог. В гнетущей тишине мужчины принялись за холодные сэндвичи, с надеждой поглядывая на упорно молчавший телефон.

Через полчаса вернулась Шеффер.

— Я дозвонилась до дежурных в двенадцатом, семнадцатом и двадцатом участках, — доложила она. — Там Уилкокса не было. Каких-либо странных звонков к ним тоже не поступало. Из одного участка отправили наряд по адресу, где устроили перестрелку, но оказалось, что это просто бандитские разборки. Во всех участках мне сообщили, что в такую паршивую погоду у них в городе все затихает. Я даже на всякий случай позвонила в несколько моргов и в центральную диспетчерскую службы спасения, но там тоже ничего не слышали об Уилкоксе.

— Мы попусту тратим время! — прорычал лейтенант. — Поехали! Мы найдем его сами!

— Сегодня вечером у Фергюсона занятия по судопроизводству, — заглянув в свою записную книжку, сказал Кауэрт. — С восьми до половины одиннадцатого. А вдруг Уилкокс поехал за Фергюсоном в Нью-Брунсвик?

— Не исключено, — согласился Браун. — Но мы не можем ждать.

— А вдруг Уилкокс вернется сюда, как только мы уедем?

— А вдруг не вернется?

— В конце концов, Уилкокс ваш напарник, а не мой! Вам виднее, как он поступит!

Андреа сидела, понурив голову, и старалась подбодрить себя предположением о том, что Уилкокс действительно проследил Фергюсона до автобуса и поехал вместе с ним, а потом, наверное, отправился на поезде в Нью-Брунсвик. Звонить Уилкоксу при этом, естественно, было некогда. А если детектив решил проследить за Фергюсоном до самого дома после университетских занятий, ждать появления Уилкокса в мотеле до полуночи было бессмысленно. Убедив себя в этом, женщина почувствовала облегчение — впервые с того момента, когда ощутила себя совершенно беспомощной, потеряв Уилкокса из виду. Ей показалось, что ее внезапно извлекли на свет божий из недр бездонной шахты.

Однако из этого умиротворенного состояния женщину вырвал резкий возглас Брауна:

— Все равно поехали! Покажите мне, где все это произошло.

Кауэрт сгреб в охапку свой плащ и поспешил на улицу вслед за детективами.


Андреа вела машину. Лейтенант ерзал на сиденье рядом с ней. Его терзали самые недобрые предчувствия: он знал, что Уилкокс обязательно позвонил бы ему…

Разумеется, Брюс был вспыльчивым, иногда даже невыдержанным человеком. Он был очень импульсивен и слишком самонадеян. Но Тэнни даже нравились эти качества его напарника, хотя он и скрывал это от Уилкокса. Лейтенанту казалось, что сам он слишком правильный, слишком добропорядочный человек. Тэнни пронес это чувство сквозь всю свою жизнь: в детстве он смирно сидел за обеденным столом, не смея подняться, пока его отец не объявит, что обед окончен: он изо всех сил старался оправдать надежды, которые возлагали на него товарищи по футбольной команде; на войне он добросовестно ухаживал за ранеными, а потом стал самым высокопоставленным чернокожим офицером в полиции округа Эскамбиа. Браун понимал, что уже много лет его жизнь полностью упорядочена и в ней нет места порывам и страстям. Наверняка поэтому-то он и выбрал себе в напарники именно Уилкокса, для которого существовали только белое и черное, только добро и зло, который недолго думал над своими решениями. Лейтенант даже немного завидовал задору Брюса…

В глубине души Браун догадывался о том, что произошло с Уилкоксом, но отгонял эту мысль. Тэнни мог припомнить множество случаев, когда Брюс заводился с пол-оборота и срывался с места только для того, чтобы вернуться потом смущенным, красным от стыда и готовым выслушать строгую отповедь начальника. Но все это происходило в их родном городе, где они оба выросли и пользовались непререкаемым авторитетом.

«Здесь все по-другому! — с ужасом подумал Браун, глядя из автомобиля на темные мокрые улицы. — Зря мы сюда приехали…»

Лейтенант злобно покосился на Кауэрта и пожалел, что бросился на выручку этому мерзкому скрытному журналисту.


Кауэрт тоже созерцал ночной город. Грязные мостовые блестели в свете тусклых уличных фонарей и неоновых вывесок. Облака пара вылетали из канализационных люков, и казалось, что это дыхание разгневанных подземных богов.

Журналист упустил момент, когда понял, что их поиски будут напрасными. Может, это произошло тогда, когда они съехали с автострады и стали двигаться по городским улицам. Кауэрт не стал говорить, что ситуация кажется ему безнадежной. Он видел, что Браун уже почти дошел до предела. Судя по тому, как нервно Андреа вела машину, она тоже была потрясена исчезновением Уилкокса. Сам Кауэрт, наверное, меньше всех переживал по этому поводу. Журналист не любил Уилкокса, не доверял ему, но все равно ему становилось не по себе при мысли, что царящий на улицах Ньюарка мрак поглотил детектива навсегда.

Уловив краем глаза какое-то движение, Шеффер воскликнула: «Что это?!» — и остановилась у подворотни, где двое грязных бездомных оборванцев дрались из-за бутылки спиртного. Внезапно один из бродяг нанес другому такой страшный удар, что его противник рухнул как подкошенный на асфальт. Устоявший на ногах оборванец стал яростно пинать упавшего ногами, стараясь попасть в живот. Устав, он наклонился, схватил бутылку и прижал ее к груди. Он уже пошел было прочь, но передумал, вернулся, со всей силы пнул упавшего человека ногой в лицо и быстро исчез во мраке.

Потрясенный этим зрелищем, Тэнни Браун подумал, что сталкивался с нищетой, предрассудками, ненавистью, злом и отчаянием, но такого еще не видел. Трущобы в центре Ньюарка напоминали разбомбленные руины чужой страны, только что проигравшей кровопролитную войну. Ему до боли захотелось домой, в округ Эскамбиа, где тоже существовало зло, но знакомое и не такое беспощадное.

— Боже мой! — пробормотал Кауэрт. — Ведь он же насмерть забил его ногами!

Но стоило журналисту произнести это, как побитый оборванец поднялся на четвереньки, а потом встал на ноги и захромал в какой-то другой темный угол.

Андреа двинулась дальше, в третий раз проехав мимо того места, где в последний раз видела Уилкокса.

— Никого… — пробормотала она.

— Мы опять теряем время! — внезапно заявил Тэнни Браун. — Поехали к Фергюсону.

В доме, где жил Фергюсон, не горело ни одного окна. Улицы вокруг были безлюдными. Стоило машине остановиться, как лейтенант выскочил из нее и стрелой взлетел на крыльцо. Андреа крикнула вслед:

— Второй этаж! Первая дверь!

— Что мы будем делать? — спросил на бегу Кауэрт, но ответа не дождался.

Взлетев на второй этаж через две ступеньки, огромный Тэнни Браун достал револьвер, сжал в кулаке рукоятку и несколько раз ударил в железную дверь квартиры Фергюсона:

— Откройте! Полиция!

Ответа не последовало. Браун еще несколько раз ударил в дверь с такой силой, что затряслась вся стенка, и рявкнул:

— Фергюсон! Открывай!

За дверью квартиры царило гробовое молчание.

Подоспевшая Шеффер выхватила свой пистолет и, тяжело дыша, навела его прямо на дверь, Кауэрт прижался к стенке, не желая оказаться случайной жертвой в перестрелке.

Тэнни опять принялся колотить в дверь, так что на этот раз затрясся весь дом.

— Открывай! Это полиция!.. Вы уверены, что это именно его квартира? — спросил он женщину-полицейского.

— Абсолютно! — отрезала детектив Шеффер.

— Так где же он?!

Раздались странные, скребущие звуки. Кауэрт затрясся от ужаса, а Андреа повернулась, прицелилась в сторону звуков и завопила:

— Стой! Ни с места! Полиция!

— Не надо в меня стрелять. Я ничего не сделала, — раздался чей-то голос.

У подножия лестницы возникла толстая негритянка с алюминиевым костылем. На ней были розовые тапочки и поношенный голубой халат, из волос торчали разноцветные бигуди. При виде этой нелепой фигуры Кауэрт тут же успокоился и подумал, что суровые детективы с пистолетами в этой ситуации выглядят еще смешнее негритянки.

— Чего вы здесь разорались? — спросила у них толстуха. — Чего вы так молотите в дверь? Вы же всех перебудите! Это вам не притон. Здесь живут приличные люди. Некоторые из них даже почти каждый день ходят на работу. Для этого они должны как следует выспаться. Вот вы, например, такой здоровый, как медведь, а не понимаете таких очевидных вещей!

Тэнни Браун, разинув рот, созерцал негритянку. Первой пришла в себя Андреа.

— Миссис Вашингтон, — воскликнула она, — вы меня помните? Я с вами совсем недавно разговаривала. Я — детектив Шеффер из Флориды. Нам опять нужен мистер Фергюсон! Познакомьтесь, это лейтенант Браун, а это мистер Кауэрт. Он известный журналист… А вы не видели Фергюсона, миссис Вашингтон?

— Он ушел.

— Я знаю, часов в шесть. Я видела, как он уходил.

— Нет, потом он вернулся, а потом снова ушел. Я видела его из окошка.

— Куда? — вмешался Тэнни Браун.

— Откуда я знаю? — нахмурилась жена консьержа. — Он мне не доложил… Он ушел с двумя чемоданами. Ни с кем не попрощался. Может, он еще вернется. Я его не спросила. Я только слышала, как он ходит у себя по квартире, и все. Наверное, он собирался. А потом он ушел с чемоданами. Ясно?.. А теперь вы, может, наконец перестанете стучать, орать и галдеть и дадите людям поспать?

— Нет! — заявил лейтенант. — Я должен туда войти! — Он ткнул револьвером в сторону двери Фергюсона.

— Туда нельзя, — сказала негритянка.

— Но мне надо! — настаивал Браун.

— А ордер на обыск у вас имеется? — хитро прищурилась миссис Вашингтон.

— Нет, вы только ее послушайте! — всплеснул руками лейтенант. — Какой тебе еще ордер?! Ведьма!

— Попрошу без оскорблений!

— Если ты немедленно не дашь мне ключ, я тут устрою такое, что тебе небо с овчинку покажется!

— Ну ладно, вы меня убедили, — немного подумав, ответила негритянка.

В этот момент появился консьерж, очевидно прятавшийся за спиной жены. В руке у него была большая связка ключей.

— Зря вы так! — заявил он, смерив Тэнни Брауна негодующим взором, и стал подбирать ключ к двери Фергюсона.

С третьей попытки дверь отворилась.

— Жаль, что у вас нет ордера, — пробормотал старый негр, но лейтенант не обратил на его слова ни малейшего внимания.

Он ринулся в квартиру, нашарил на стене выключатель, зажег свет и, с револьвером в руке, принялся обшаривать спальню и ванную.

— Никого нет, — проговорил наконец он.

Холодная и пустая квартира напоминала гробницу. Теперь Браун уже не сомневался в том, что именно произошло с Брюсом Уилкоксом, и ужасался тому, что жестокому и коварному убийце вновь удалось уйти.

«Вот тебе и студент!» — подумал Тэнни, взглянув на пачку конспектов, валявшихся на письменном столе.

— Сбежал! — с ужасом проговорил Кауэрт.

Журналист рассчитывал застать Фергюсона дома и уже представлял себе, как тот вновь станет издеваться над ними, упиваясь своей полной безнаказанностью. Писать статью теперь было слишком поздно. Фергюсон опять всех опередил и мог в любой момент нанести удар первым. Кауэрт не знал, кому сейчас угрожает опасность — его собственной дочери или какому-нибудь чужому ребенку. Отныне смертельная опасность угрожала им всем. Взглянув на Тэнни Брауна, журналист понял, что лейтенант думает точно так же.

Ночь отступала. Приближался рассвет, но он не мог рассеять мрак ужаса, сковавшего их души.


Глава 25

Потерянное время


Они потеряли много часов из-за усталости и бюрократической возни.

Браун даже в такой ситуации не мог полностью пренебречь необходимыми формальностями. Обнаружив поспешный отъезд Фергюсона, он счел своим долгом сообщить об исчезновении Уилкокса в местную полицию, хотя и понимал, что с каждой ушедшей минутой Фергюсон от него все дальше и дальше. Оставшуюся часть ночи лейтенант и детектив Шеффер провели с двумя полицейскими начальниками из Ньюарка, которые никак не могли взять в толк, зачем те явились из двух разных концов Флориды, чтобы докучать человеку, которого в данный момент не подозревают ни в каких преступлениях. Полицейские молча выслушали рапорт Андреа о том, как они с Уилкоксом следили за Фергюсоном, и очень удивились, узнав, что Уилкокс бросился за ним в погоню в одиночку. По их мнению, Уилкокс явно сам нарывался на неприятности, вот и получил по заслугам. Им было не понять, как детектив из другого штата может до такой степени одуреть от ярости, чтобы бросится ночью в погоню на территории, которая, по мнению местной полиции, даже не входила в состав Соединенных Штатов, а была под властью какой-то особой породы человеческих существ, с ее собственными непонятными законами, правилами и нормами поведения. Тэнни Браун был вынужден признать, что в их рассуждениях есть своя логика, но все равно разозлился на них и посчитал их расистами. Детектива Шеффер поразило их бессердечие, и она пообещала себе никогда не быть равнодушной к другим людям, какие бы суровые испытания ни преподнесла ей в будущем служба в полиции.

Потом они возили местных полицейских на место пропажи Уилкокса и показывали им улицы, где уже искали его.

Незадолго до рассвета местные начальники заявили, что включат Уилкокса в списки разыскиваемых и отправят людей опрашивать обитателей того района, где он пропал. Однако при этом они настаивали на том, чтобы Тэнни Браун связался с полицией Пачулы, словно не сомневались в том, что Уилкокс внезапно отыщется в округе Эскамбиа.

Кауэрт провел ночь в мотеле, ожидая возвращения Брауна и Шеффер. Он не знал, насколько серьезна опасность, угрожающая ему и его дочери, но понимал, что с каждой прошедшей минутой его положение ухудшается, а статья — единственное имевшееся в его распоряжении оружие — казалась ему все более и более слабым средством защиты. Писать статью, не зная местонахождения Фергюсона, не имело смысла. Статья подействовала бы, если бы на него мгновенно набросились репортеры и засыпали бы вопросами, а Фергюсон, отвечая на них, запутался бы во лжи. Только так Кауэрт мог выиграть время, чтобы себя защитить. Неизвестно где шнырявший Фергюсон был очень опасен. Журналист понимал, что должен сначала его найти, а уж потом писать о нем в газету.

Кауэрт то и дело поглядывал на часы. Ему казалось, что их стрелки вращаются с такой же головокружительной скоростью, как и на часах в камере смертника перед казнью. Теперь журналист думал, что они отсчитывают последние часы перед его собственной казнью.

Наконец Кауэрт не выдержал. Он понимал, как всех напугает звонок посреди ночи, но все же набрал номер своей бывшей жены.

После пары гудков в трубке раздался заспанный голос ее нового мужа.

— Том, — поспешно заговорил журналист, — это я, Мэтью Кауэрт. Извини за беспокойство в такое время, но возникла большая проблема!

— Мэтт, ты с ума сошел?! Ты знаешь, сколько сейчас времени?! А мне рано утром в суд! Что случилось?!

В трубке послышался голос Сэнди.

— Это твой бывший муж, — объяснил ей Том. — Кажется, у него что-то стряслось.

— Что случилось, Мэтти? — спросила бывшая жена.

— Вот черт! Он разбудил младенца! — раздраженно пробормотал Том.

— Послушайте, — заговорил Кауэрт, уже жалея о том, что не подготовился заранее к этому разговору, — Бекки может угрожать опасность!

На несколько мгновений в телефонной трубке воцарилась тишина, а потом Сэнди и Том хором спросили:

— Какая опасность?!

— О чем ты, Мэтти?! — воскликнула бывшая жена Кауэрта.

— Это все тот человек, о котором я написал статью! Тот, что сидел в камере смертников! Он угрожал Бекки! Он знает, где вы живете!

— Почему? — спросил, немного подумав, Том. — Ты же писал, что он никого не убивал!

— Я мог ошибаться.

— А что он имеет против Бекки?

— Он угрожает ей, чтобы я больше не писал о нем!

— Знаешь что, Мэтт, давай во всем разберемся. Что именно сказал этот человек? Чем он ей угрожал?

— Ничем конкретным. Я не знаю… Дело не в этом… — Кауэрт и сам понимал, насколько бессвязно и неубедительно звучат его слова.

— И ты звонишь среди ночи, чтобы…

— Мэтти, — перебила мужа Сэнди, — ты не шутишь? Это серьезно?

— Я уже сам не знаю, что серьезно, а что нет. Но я знаю, что этот человек очень опасен. Кроме того, я не знаю, где он сейчас находится. Поэтому я решил предупредить вас как можно скорее.

— Но нам нужно знать, о чем идет речь! — вмешался юрист Том.

— Вам ничего не нужно знать, — разозлился Кауэрт, — кроме того, что Бекки в опасности! И кроме того, что на свободе оказался отъявленный негодяй, который знает, где вы живете. Он может что-нибудь сделать с Бекки, чтобы мне отомстить. Ясно? Больше вам ничего не нужно знать. Сэнди, немедленно собирай чемодан! Отвези Бекки куда-нибудь, где он ее не найдет, например к твоей тете в Мичиган. Немедленно! Первым же утренним рейсом! До тех пор, пока я все не улажу. А я обязательно все улажу! Клянусь! Но для этого я должен знать, что Бекки в безопасности, там, где этот человек до нее не доберется. Немедленно увози ее! Рисковать нельзя!

Немного подумав, бывшая жена Кауэрта сказала:

— Хорошо.

Ее муж тут же снова вмешался:

— Но, Сэнди, ведь мы даже не знаем…

— Мы всё скоро узнаем, — отрезала та и обратилась к Кауэрту: — Мэтти, позвони мне, пожалуйста, утром! И прошу тебя, позвони Тому и все ему объясни. Сделай это как можно раньше.

— Ладно.

— Черт знает что такое творится! — пробормотал Том и добавил: — Мэтт, я надеюсь, что все это не какая-нибудь очередная газетная утка. То есть на самом деле я очень надеюсь на то, что все это дурацкая выдумка. И когда ты будешь мне звонить, чтобы все объяснить, постарайся объяснять убедительно. И вообще я не понимаю, почему нам просто не позвонить в полицию или не нанять частного детектива?

— Потому что эти идиоты-полицейские не спасут вас. Они вообще способны лишь на то, чтобы спохватиться, когда уже слишком поздно. И частный детектив не поможет, и вся Национальная гвардия Соединенных Штатов! Просто сделайте то, что я вас прошу: увезите Бекки туда, где этот негодяй ее не найдет!

— Но она же страшно испугается! — воскликнула бывшая жена Кауэрта.

— Я понимаю, — в бессильной ярости стиснув в кулаке телефонную трубку, ответил Кауэрт. — Но ты же не хочешь, чтобы Бекки убили!

— Этот человек… — начал Том.

— Этот человек — хладнокровный убийца, — сквозь зубы процедил журналист.

— Ладно, — вздохнул Том. — Они улетят с первым же рейсом, а я останусь здесь. Мне-то он хоть не угрожал?

— Нет.

— Вот и слава богу!

Все замолчали, а потом Кауэрт прошептал в телефонную трубку:

— Сэнди!

— Что?

— Пожалуйста, сделай так, как я говорю. Немедленно уезжайте. Я не смогу ничего предпринять, пока не буду знать, что вы в безопасности. Увези Бекки подальше. Обещаешь?

— Обещаю.

— Спасибо тебе! — пробормотал журналист и почувствовал облегчение. — Я позвоню и расскажу вам все подробности, как только что-нибудь узнаю.

Новый муж Сэнди что-то буркнул в трубку, но Кауэрт уже положил ее с такой величайшей осторожностью, словно она была хрустальной.


Тэнни Браун и Андреа Шеффер вернулись в мотель смертельно усталыми и обескураженными.

— Вы что-нибудь узнали? — спросил Кауэрт.

— Местные полицейские думают, что мы сошли с ума, — ответила женщина. — Даже если они не считают нас настоящими сумасшедшими, они уверены, что мы придурки. А в первую очередь им просто не хочется со всем этим возиться. Ведь мы не обещали им новых чинов и наград…

— Что же нам теперь делать?! — воскликнул журналист.

— Разыскивать человека, которого мы считаем в чем-то виновным, которого мы во всем подозреваем, но чью вину нам ни за что не доказать, — горько усмехнулся Браун, немного подумал и добавил: — А ведь складно я сказал, черт возьми! Не желаете опубликовать мой афоризм в вашей газетенке, Кауэрт?

Шеффер провела ладонью по лицу.

— Сколько человек он убил? — наконец спросила она. — Я знаю только про девочку, о которой писали в газете. — Не получив ответа на свой вопрос, Андреа стала настаивать: — Почему вы мне ничего не говорите? Что случится, если вы поделитесь со мной тем, что вам известно? По-моему, мы и так попали в переделку и хуже уже не будет!

— Сначала он убил Джоанну Шрайвер, — сказал Кауэрт. — А точнее, мы ничего не знаем о тех, кого он убил до нее. Потом я знаю, что одна двенадцатилетняя девочка пропала в местечке под названием Перрин…

— В Перрине?! — воскликнула Шеффер. — Тогда неудивительно, что Фергюсон…

— Что — Фергюсон?! — встревожился журналист.

— Что Фергюсон прежде всего хотел убедиться в том, что я расследую убийство, совершенное в округе Монро. Ведь Перрин — в округе Майами-Дейд. Поняв, что меня интересуют только убийства в Исламораде, Фергюсон сразу же успокоился.

— Но мы ничего точно не знаем об этой девочке из Перрина, — вмешался Тэнни Браун. — Это только наши догадки.

Покачав головой, Кауэрт достал из кармана заметки, распечатанные им в библиотеке редакции, и вручил лейтенанту Брауну, который быстро пробежал их глазами.

— Что это? — спросила Андреа.

— Ничего. — Тэнни опустил голову и пробормотал: — Выходит, он там был?

— Был.

— Но против него, конечно, нет никаких улик?

— Нет.

— Еще бы! Полицейские из Перрина популярно объяснили мне, что труп этой девочки наверняка скормили аллигаторам в Эверглейдсе.

— Вот видите, — повернувшись к Шеффер, сказал Кауэрт. — Наверняка Фергюсон убил двух девочек…

— Трех, — перебил журналиста лейтенант Браун. — Несколько месяцев назад исчезла девочка в Итонвилле.

— И вы ничего мне об этом не сказали?! — смерив полицейского негодующим взглядом, возмутился журналист, но лейтенант только пожал плечами.

Открыв трясущимися от гнева руками свой блокнот, Кауэрт сверился с записями и заявил:

— Фергюсон был в Итонвилле шесть месяцев назад. Он выступал с проповедью в пресвитерианской церкви Иисуса Спасителя. Эта девочка пропала тогда?

— Нет, несколько позже… Но Фергюсон наверняка вернулся. Он всегда возвращался позже, когда никто уже не обращал на него внимания.

— Скорее всего, вы правы, — сказал журналист. — Но как это докажешь?

— Я докажу.

— Может, все-таки объясните мне как?

— Объяснить вам как?! — с негодованием воскликнул Тэнни Браун. — Зачем? Чтобы вы все раньше времени разболтали в вашей проклятой газете?! Мне сначала нужно проверить все маленькие населенные пункты с негритянским населением во Флориде. А если я вам все объясню, вы все разболтаете ради спасения своей репутации!

— А сколько детей Фергюсон успеет убить, пока вы проверяете все эти маленькие населенные пункты в поисках улик, которых вы, между прочим, можете совсем не найти?!

— А чего вы добьетесь статьей в газете?!

— Статьей я попытаюсь выкурить Фергюсона оттуда, куда он спрятался!

— Вы скорее напугаете его, и он станет еще осторожней!

— Зато все будут предупреждены!

— А он затаится, и его будет вообще никогда не поймать!

Кауэрт и Браун вскочили на ноги, сжимая кулаки, словно готовые броситься в драку.

— По-моему, вы оба спятили! — вмешалась Шеффер. — Выходит, вы и друг другу ничего не говорили?! Что это за дурацкие тайны?!

— Никаких тайн нет, — сокрушенно покачал головой журналист. — Просто все всё скрывают и никто не говорит правды.

— Сколько же людей погибло из-за… — начала было Андреа, но осеклась. Внезапно до нее дошло, что и она сама утаила важную информацию от Кауэрта и Брауна.

Журналист это понял.

— А вы что скрываете, детектив Шеффер? — спросил он. — О чем вы не говорите?

— О родителях Салливана, — призналась женщина. — Фергюсон действительно их не убивал.

— Что?!

Андреа рассказала обо всем, что сообщил ей Майкл Вайсс: о завещании Салливана на страницах Библии и о брате сержанта Роджерса.

— Неужели в это замешан сержант Роджерс?! — покачал головой Кауэрт. — Кто бы мог подумать?! Хотя, если подумать как следует, лучше кандидатуры не найти. Ведь сержант Роджерс в своей тюрьме как рыба в воде!.. Не могу понять одного, — добавил журналист, — если в этом замешан сержант, зачем Салливан так старался убедить меня в том, что убийство совершил Фергюсон, а потом почти открытым текстом написал про сержанта в своей Библии?

— Это лучший способ обезопасить настоящего убийцу, — пожал плечами Браун. — Салливан сделал так, чтобы у нас появилось сразу несколько подозреваемых… Но по-моему, на самом деле он действительно спятил и был отъявленным злодеем. Смотрите, с каким упорством он старался утащить за собой в могилу Фергюсона, сержанта Роджерса, вас самого и еще троих детективов, с которыми практически не был знаком!

— Выходит, сержант может быть замешан в этом убийстве, а может и не быть в нем замешан, — подумав, пробормотал Кауэрт и добавил: — Представляю себе, как Салливан сейчас покатывается со смеху, сидя в аду на сковородке!.. Но что же из всего этого вытекает?

— Из этого вытекает, что мы можем спокойно забыть про Салливана, — заявила Шеффер. — Все равно нельзя верить ни единому его слову. Давайте лучше займемся Фергюсоном и его жертвами… Значит, по-вашему, он убил трех девочек?

— Нам известно, что он семь раз ездил на юг.

— Семь?!

— Да, но мы не знаем, каждый ли раз Фергюсон там кого-то убивал! — воскликнул Кауэрт. — Пока мы знаем… Да нет, ничего мы не знаем! Пока мы только подозреваем, что он убил трех девочек: одну белую и двух чернокожих… И Брюса Уилкокса…

— Четырех человек, — негромко пробормотала Андреа.

— Да, четырех, — закрыв лицо руками, повторил Тэнни Браун, но сразу же вскочил на ноги и стал расхаживать взад и вперед по номеру мотеля. — Неужели вы не понимаете, что делает Фергюсон?!

— Что?

— А вы сами подумайте! — остановившись прямо перед детективом Шеффер, воскликнул лейтенант дрожавшим от волнения и негодования голосом. — Вспомните нашу с вами работу! Представьте себе, что совершено преступление. Конечно, каждое преступление уникально, но мы все равно считаем его обязательно попадающим в ту или иную конкретную категорию. С такой категорией, в свою очередь, обычно связаны совершенно конкретные преступники. Так нас учили, и мы в этом не сомневаемся. Поэтому у нас появляются совершенно конкретные подозреваемые. И действительно, в девяти случаях из десяти кто-то из них и совершил это преступление. Когда мы исследуем место преступления, мы тщательно разыскиваем волоски, пятнышки крови и нитки из одежды, надеясь на то, что они укажут нам на преступника из короткого списка наших подозреваемых. При этом мы стараемся не думать о самом страшном. А именно о том, что преступление мог совершить неизвестный нам человек. Кто-то, кто мог уже скрыться куда-нибудь за сотни или тысячи миль от места преступления. Кроме того, мотив, по которому этот человек совершил преступление, может быть таким извращенным, что он просто не придет вам в голову.

Когда убили Джоанну, мы сразу поехали за Фергюсоном именно потому, что он входил в наш короткий список подозреваемых во всех преступлениях такого рода… Но теперь Фергюсон это понял! — воскликнул Тэнни Браун, стукнув себя кулаком по раскрытой ладони. — Он понял, что лучшая защита для него — большие расстояния. Он понял, что никто не будет подозревать его, если он убьет кого-нибудь там, где его никто не знает. Там, где никто не обращает на него внимания. И посмотрите, за кого он теперь принялся! За маленьких чернокожих девочек, потому что их исчезновение никогда не вызовет столько шума, как убийство белой девочки. Поэтому он ездит в отдаленные населенные пункты, незаметно убивает там чернокожих девочек и сразу возвращается в университет. Кому придет в голову искать именно Фергюсона? Да никому!.. Никому, кроме нас троих!

— А как же Уилкокс? — спросил Кауэрт.

— Уилкокс мертв, — тяжело вздохнув, сказал лейтенант.

— А вот это еще неизвестно! — поспешила возразить Андреа, не желавшая смириться со смертью Уилкокса, хотя и понимала, что Браун наверняка прав.

— Уилкокс мертв, — громко повторил Тэнни. — Фергюсон убил его где-то здесь. Потому-то он и сбежал. Он знает, что безопасность ему может гарантировать только большое расстояние между ним и тем местом, где он совершил преступление… Считайте, что Уилкокс погиб в тот самый момент, когда вы упустили его из виду, — отрезал лейтенант Браун.

— Не надо было вам оставлять его одного, — сказал ей Кауэрт.

— Я его и не оставляла! — тут же взвилась женщина. — Это Уилкокс меня бросил! Я пыталась его остановить, а он меня даже не слушал. По-моему, он считал, что я здесь вообще ни при чем!

— При чем, очень даже при чем, детектив, — заявил журналист. — Поймите, из-за ряда случайностей, ошибок, невезения и всего остального на свободе оказался очень опасный преступник. В сущности, сначала выпустили его я и лейтенант Браун, а потом и вы его упустили, детектив Шеффер. Надо отдать должное Уилкоксу, из нас всех только он сумел догнать Фергюсона, но…

— Уилкокс мертв! — отрезал Тэнни. — Теперь только мы идем по следам Фергюсона. Мы должны поймать его и отомстить за Брюса!.. Между прочим, вы тоже обязаны это сделать. — Лейтенант повернулся к Андреа. — Если бы не вы, Уилкокс был бы сейчас жив…

У Шеффер потемнело в глазах, и маленький номер мотеля покачнулся, как рыболовецкий катер, но она понимала, что Браун прав: они сами заварили эту кашу, им ее и расхлебывать.

«Фергюсон убил Уилкокса! — подумала Андреа. — Он убивал девочек! Откуда Кауэрту и Брауну знать, что такое, когда на тебя внезапно набрасываются, так что ты ничего не успеваешь поделать и тебе остается лишь ждать смерти!»

— Однако сначала Фергюсона надо найти, — процедила она. — Какие будут предложения?

— Его надо искать во Флориде, — негромко проговорил Кауэрт. — Флорида Фергюсону знакома. Наверняка он будет считать там себя в безопасности. При этом он будет прятаться от меня и от лейтенанта Брауна… Вряд ли Фергюсон знает, что вы теперь с нами, — повернувшись к Шеффер, сказал журналист. — Он видел вас с Уилкоксом?

— Думаю, нет.

— Может, это и к лучшему. — Кауэрт вспомнил слова Блэра Салливана о том, что первостатейный убийца может выйти только из по-настоящему свободного человека, и добавил: — Фергюсон должен считать себя свободным от нас с вами. Он хочет от нас избавиться, чтобы и дальше преспокойно совершать свои гнусные преступления.

— Как же ему от нас с вами избавиться?

— Когда я разговаривал с Фергюсоном у него дома, он стал угрожать моей дочери, — вздохнул журналист. — Он знает адрес, по которому она живет с матерью в Тампе.

— Так вот, значит, почему вы так!.. — воскликнул детектив. — Расскажите мне лучше о его угрозах.

— Он просто сказал, что знает, где живет моя дочь. Он не распространялся о том, что может с ней сделать, потому что понимал: одного такого намека достаточно, чтобы я больше ничего о нем не писал и, конечно, чтобы я не писал о том, что он может быть причастен и к другим убийствам.

— И этого действительно достаточно?

— Интересно, а как бы вы поступили на моем месте? — раздраженно спросил Кауэрт.

— Вы думаете, Фергюсон поехал сейчас в Тампу?

— Нет, по-моему, он считает, что запугал меня и теперь ему нечего меня бояться.

— Между прочим, у меня тоже есть дочери, — напомнил журналисту полицейский. — Он им угрожал?

— Нет, — вздрогнув, ответил Кауэрт, — он их не упоминал.

— А ведь Фергюсон знает, где они живут. В Пачуле все знают мой адрес.

— Но он ничего о вас не говорил.

— Он знал, что я сижу в машине совсем рядом?

— Не знаю.

— Почему же он ничего не сказал о моих дочерях?! Ведь он мог бы запугать меня точно так же, как и вас!

— Фергюсон понимает, что вас не запугаешь, — покачал головой журналист.

— Рад, что вы наконец-то поняли это, мистер репортер! Так как же Фергюсон намеревается избавиться от меня? Ведь, по его мнению, я последний человек, угрожающий его спокойствию.

— Может, он хочет расправиться с вами так же, как с Уилкоксом? — предположил журналист. — Заманить вас в какую-нибудь ловушку и прикончить!.. А может, я ошибаюсь. Может, Фергюсон решил просто от нас скрыться. Ведь ему достаточно уехать в Бостон, Чикаго, Лос-Анджелес или в любой большой город с обширными трущобами, где мы его никогда не найдем. Если у него хватит терпения, он может там отсидеться, а потом опять приняться за свое.

— Думаете, Фергюсон такой терпеливый? — спросила Шеффер.

— Нет, я так не думаю, — покачал головой Кауэрт. — Возможно, он даже не считает, что ему нужно запастись терпением. До настоящего времени он неизменно выходил победителем из наших схваток. Он дерзок и самонадеян. Наверняка он уверен, что нам его не найти, а если мы его и найдем, он перехитрит нас, как уже делал раньше.

— Значит, есть только одно место, куда он мог поехать! — внезапно заявил лейтенант. — Он вернулся туда, откуда начал!

— В Пачулу? — пробормотал Кауэрт.

— Да, в Пачулу, — сказал Браун. — Это не только мой дом, но и его дом. Там он считает себя в безопасности. Пусть все в Пачуле его ненавидят, ему все равно там хорошо.

— Тогда позвоните в Пачулу! — кивнул на телефон журналист. — Пусть следят за домом бабки Фергюсона! Пусть его найдут!

Немного подумав, Тэнни снял телефонную трубку и набрал номер.

— Диспетчер? — немного подождав, заговорил он. — Это лейтенант Браун. Соедините меня с дежурным… Рэнди? Говорит Тэнни Браун. Тут произошли кое-какие важные события. Я потом все тебе расскажу, а пока сделай вот что. Пусть две патрульные машины постоянно дежурят возле школы. А другая машина пусть все время дежурит возле моего дома, и пусть скажут моему отцу, что я скоро вернусь и все ему объясню… — Выслушав ответ дежурного, лейтенант Браун сказал: — Нет, не надо. Просто сделай то, что я тебе сказал. Хорошо? Буду тебе за это очень признателен. И не переживай за моего отца. Он еще вполне бодрый старик. Я гораздо больше волнуюсь за дочерей… Что? Нет, ничего конкретного. Я оформлю все необходимые бумаги, как только вернусь сегодня или, скорее, завтра. Что? Кого надо искать? Странных людей. Любых.

— Но вы же ничего не сказали им о Фергюсоне! — удивился Кауэрт. — Вы же вообще ничего им не объяснили!

— Я сказал им вполне достаточно. Фергюсон нас пока не слишком опередил. Если поторопиться, мы настигнем его, пока он еще не будет готов к встрече с нами.

— А что, если…

— Хватит уже, Кауэрт! Пока Фергюсон будет сторониться патрульных машин, а потом приедем мы!.. Кстати, имейте в виду, что Фергюсон — мой! — яростно сверкнув глазами, предупредил Тэнни Браун. — Не смейте его трогать. Я сам с ним разберусь!

Журналист нашел в чемодане расписание авиарейсов.

— В полдень есть рейс до Атланты, — сообщил он. — До Мобила ничего нет до самого вечера, но мы можем долететь до Бирмингема и взять там напрокат машину. Тогда мы доедем до Пачулы к концу дня.

— К концу дня… — пробормотал лейтенант и покосился на Шеффер.

Андреа коротко кивнула.


Глава 26

В ожидании рассвета


Быстро сгущались сумерки. Нежно-голубое южное небо сначала побледнело, а потом приобрело неприятный серо-коричневый оттенок. Со стороны Мексиканского залива надвигалась непогода.

Тэнни Браун, Мэтью Кауэрт и Андреа Шеффер пересекли границу Алабамы и Флориды и находились уже на территории округа Эскамбиа. В окна задувал теплый ветер, согревавший их продрогшие в холодном и мокром Ньюарке тела и души. Внезапно они догнали дребезжавший и еле ползший старый школьный автобус, перекрашенный в ослепительно-белый цвет. Брауну пришлось резко нажать на тормоза, чтобы не врезаться в него сзади. Кауэрт прочитал ярко-красную надпись на заднем борту автобуса: «ПОКАЙТЕСЬ, И ХРИСТОС ВАС СПАСЕТ!» Чуть ниже, но столь же витиевато было написано: «БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ НОВОГО СПАСЕНИЯ, ПАЧУЛА, ФЛОРИДА». И в самом низу, на бампере, было выведено огромными, но кривоватыми буквами: «ЗА МНОЙ К ИИСУСУ!»

Опустив стекло, журналист за дребезжанием автобуса и ревом двигателя различил пение церковного хора. Однако, как он ни напрягал слух, слов гимна ему было не разобрать.

Резко повернув руль, лейтенант нажал педаль газа, и машина обогнала автобус. Задрав голову, Кауэрт успел разглядеть в окошках чернокожих пассажиров, хлопавших в ладоши и раскачивавшихся в такт музыке гимна, который они распевали. Скоро автобус остался далеко позади, затихли и звуки музыки.

Машина летела сквозь сгущавшиеся сумерки. Стало трудно различать очертания домов и придорожных амбаров.

— В нашем округе у Иисуса много работы, — пробормотал Браун. — Он собирает здесь отлетевшие души…

До этого Тэнни вел машину молча. Он был не в силах избавиться от внезапно нахлынувших непрошеных воспоминаний. Он вспоминал ужасную и в то же время заурядную на войне сцену… Тэнни воевал уже семь месяцев. Однажды его взвод двигался по открытой местности. Вечерело, лагерь был уже близко; грязные, потные и усталые солдаты предвкушали ужин, отдых и сон, утратив при этом всякую бдительность. Много лет спустя Тэнни Браун понял: в том, что их застали врасплох и шагавший во главе взвода солдат упал, сраженный выстрелом снайпера, так внезапно, словно ему поставили подножку, не было ничего удивительного.

Подстреленный солдат истошным голосом завопил: «Помогите! Помогите!» — но вжавшийся в землю вместе с остальным взводом Тэнни даже не пошевелился. Он прекрасно понимал, что снайпер ждет того, кто бросится на помощь раненому, чтобы его застрелить. Тэнни очень хотелось жить, и он тихо лежал на земле до тех пор, пока командир взвода не вызвал по радио артиллеристов, сровнявших с землей рощицу, в которой скрывался снайпер. Когда от деревьев остались одни щепки, смешанные с пылью, Браун пополз к раненому.

Пуля разворотила грудь молодому белому парню из Калифорнии, прослужившему во взводе всего одну неделю. Тэнни склонился над ним, стараясь вспомнить, как его зовут, но тот очень скоро умер.

Через неделю Брауна отправили домой раньше остальных, потому что у санитаров был сокращенный срок службы. Тэнни вернулся в университет штата Флорида, где изучал криминалистику, а потом поступил в полицию. Он был далеко не первым чернокожим полицейским в округе Эскамбиа, но, в отличие от других, его сразу сочли очень перспективным. Еще бы! Он был местным уроженцем, отличным спортсменом, служил в армии, получил университетский диплом! Кроме того, это было время новых веяний, упорно разрушавших старые представления.

По ночам лейтенант часто слышал крики раненых, но это были голоса людей, которых ему удалось спасти. Они его не пугали, — наоборот, они напоминали ему о том, что даже в этом несовершенном мире он принес кое-какую пользу. Сегодня Тэнни впервые вспомнил голос последнего в его жизни раненого, спасти которого он не смог.

«А вдруг Брюс Уилкокс тоже звал меня на помощь?! — внезапно подумал Браун. — Но и его я не спас…»

Лейтенанту предстояло сообщить об исчезновении Уилкокса его родным. К счастью, Уилкокс не был женат. Кажется, его сестра была замужем за морским офицером из Сан-Диего. Мать Уилкокса давно умерла, а его отец жил в доме для престарелых. Таких учреждений в округе Эскамбиа было около десятка, и их число постоянно росло. Тэнни был почти незнаком с отцом Уилкокса — мрачным, угрюмым стариком, уже успевшим возненавидеть весь мир. Узнав об исчезновении сына, он просто станет ненавидеть все вокруг себя еще сильнее…

«Но что же я все-таки ему скажу?! — в отчаянии задумался Браун. — Что я не уберег Брюса? Что я отправил его на задание с неопытным полицейским и Брюс пропал? Что он наверняка погиб? Пропал без вести? Что трущобы Ньюарка поглотили его, как джунгли?!»

Лейтенант включил фары. В их свете тут же загорелись красные глазки опоссума, сидевшего прямо посреди дороги. Тэнни вцепился в рулевое колесо, но в последний момент опоссум шустро юркнул в кусты.

Браун пожалел о том, что сам не может спрятаться в кустах или сунуть голову в песок…


Вскоре они подъехали к мотелю «Адмирал Бенбоу» на окраине Пачулы. Высадив Кауэрта и Шеффер на тротуар под светящейся вывеской мотеля, лейтенант загадочно изрек:

— Ждите меня утром.

— Куда вы?

— За подкреплением. Фергюсона вряд ли удастся взять голыми руками.

— Да уж! — пробормотал Кауэрт, вспомнив недавние события в Ньюарке.

— Во сколько? — спросила Андреа.

— Рано, перед рассветом, в пять пятнадцать утра.

— А потом?

— Мы поедем к его бабке. Скорее всего, он именно там. Если нам повезет, он будет еще спать.

— А вдруг его там нет? — спросила Шеффер. — Что тогда?

— Тогда будем его искать. Но я думаю, что он именно там.

Андреа кивнула, хотя сильно сомневалась в том, что они смогут поймать Фергюсона так просто.

— А куда вы поедете сейчас? — поинтересовался Кауэрт.

— Я же сказал, за подкреплением. Потом я оформлю кое-какие документы и навещу семью. Встречаемся здесь, перед мотелем, на рассвете.

С этими словами Тэнни Браун тронулся с места, оставив на тротуаре журналиста и молодую женщину-полицейского, напомнивших ему в тот момент двух туристов, заблудившихся в незнакомой стране. В зеркале заднего вида они казались лейтенанту Брауну маленькими и растерянными. Потом он свернул за угол, и они исчезли из виду. Тэнни Брауну немного полегчало, его словно отпустило напряжение. Он постарался больше не думать о Кауэрте и Шеффер, его захватил план мести. Ведь на самом деле он не намеревался вызывать никакого подкрепления, не хотел он оформлять и никаких бумаг. Он знал, что смерть не проверяет документов.


Получив ключи от номеров, Шеффер и Кауэрт отправились ужинать в ресторан. Им не очень хотелось есть, но в этот час приличным людям было положено ужинать. К ним подошла официантка в синей юбке и накрахмаленной белой блузке, еле сходившейся на ее необъятной груди. Без особого интереса выслушав заказ, официантка удалилась, а журналист подумал, что почти ничего не знает о сидевшей рядом с ним женщине. А ведь, несмотря на внешнюю суровость, которую она явно подчеркивала, Шеффер была довольно привлекательна. Кауэрт подумал, что в голливудском боевике, после всего пережитого вместе, они с Андреа обязательно бросились бы друг к другу в объятия. Однако сейчас было непохоже, что она захочет хотя бы просто поговорить с ним.

— По-моему, Пачула здорово отличается от архипелага Флорида-Кис, правда? — начал он.

— Правда.

— Вы выросли на островах?

— Практически да. Я родилась в Чикаго, но переехала на острова, когда была еще совсем маленькой.

— А почему вы решили пойти в полицию?

— Вы хотите написать об этом в газете?

Кауэрт замотал головой, но Андреа была права: если бы речь шла о статье, он обязательно включил бы в нее все подробности биографии своей собеседницы.

— Нет, я просто из вежливости хотел поддержать разговор. Если вам больше нравится сидеть и молчать, я не пророню ни слова.

— Мой отец был детективом. Он работал в полиции в Чикаго, пока его не застрелили. После этого мы с матерью сразу переехали на острова Флорида-Кис, словно от чего-то бежали. А после университета я решила попробовать поработать в полиции. Наверное, это у меня наследственное.

— И сколько же времени вы?..

— Два года я ездила в патрульной машине. Потом шесть месяцев ловила воров и грабителей. А убийствами я занимаюсь всего три месяца.

— Значит, убийство на Тарпон-драйв ваше первое крупное дело?

— Нет, кроме того, каждое убийство — крупное дело, — покачав головой, соврала Андреа.

Она не знала, поверил ли ей журналист, который с интересом копался в своей тарелке. Выудив из-под салатного листа четвертинку помидора, Кауэрт подцепил ее на вилку, с торжественным видом продемонстрировал ее Шеффер и изрек:

— Взгляните на этот помидор! Я бы не ел его сегодня, если бы не другие, намного более старые, но почти не менее драматические события в Нью-Джерси.[14 - Долгое время помидоры разводились европейцами и американцами европейского происхождения исключительно как декоративные растения, а их плоды считались даже опасными для жизни. Чтобы опровергнуть это мнение, некий полковник Роберт Гиббон Джонсон съел в 1820 г. корзину помидоров, сидя на ступенях здания суда в г. Салем, штат Нью-Джерси, прямо на глазах зевак, ждавших его мучительной смерти. Помидор в наше время является национальным овощем штата Нью-Джерси.] Какое невероятное и загадочное совпадение! А знаете ли вы, что помидоры нарочно собирают еще зелеными, чтобы они были твердыми, а внутренности не вываливались из них, когда их разрежут? Потом в эти зеленые помидоры впрыскивают красную краску и тоннами продают во все рестораны и ресторанчики!..

«Кажется, Кауэрт рехнулся! — подумала Андреа. — Что за чушь он несет?! Впрочем, после всего, что он пережил, немудрено повредиться умом… Лучше на себя посмотри! На кого ты похожа?!»

Некоторое время журналист молча ковырял салат. Потом вновь возникла официантка, швырнула на стол тарелки с горячим, и детектив не выдержала:

— Скажите, что, по-вашему, теперь будет?

— Я думаю, мы застанем Роберта Эрла Фергюсона дома у его бабушки, — подняв голову от тарелки, заявил Кауэрт.

— И что произойдет тогда?

— Наверное, лейтенант Браун снова арестует его за убийство Джоанны Шрайвер, хотя проку от этого не будет никакого. Или за то, что Фергюсон препятствовал следствию. Или за ложь под присягой. Или в качестве свидетеля по делу об исчезновении детектива Уилкокса. Что-нибудь в этом роде. Потом мы будем допрашивать Фергюсона. Потом я напишу обо всем этом статью и буду ждать, что со мной после этого сделают. Но, по крайней мере, Фергюсон будет сидеть под замком, а не бесчинствовать на свободе.

— Думаете, все будет так легко и просто?

— Нет, не думаю, — покачал головой журналист. — Все будет очень непросто и довольно рискованно.

— Я-то в этом уверена, — негромко проговорила Андреа. — Я только не в курсе, знаете ли об этом вы.

Снова воцарилось молчание.

— Какой водоворот событий! — пробормотал наконец Кауэрт.

— Что вы имеете в виду?

— Блэра Салливана казнили всего несколько дней назад, а с тех пор столько всего произошло!

— А если бы прошло больше времени, было бы легче?

— Нет, мне просто хочется, чтобы все это поскорее кончилось.

— А что будет, когда все это кончится?

— Я попробую вернуться к нормальной жизни. А вдруг я смогу жить так, как раньше?! Так, как было до того, как все это началось.

«Неужели я когда-нибудь смогу жить и ничего не бояться?! Даже не верится!» — подумал Кауэрт, саркастически усмехнулся и добавил:

— Но перед этим меня наверняка изрядно помучат. И Тэнни Брауна тоже. А может, и вас… — С этими словами журналист пожал плечами, словно совсем не страшился того, через что ему предстояло пройти.

Шеффер всегда считала, что люди, которые хотят, чтобы все было как раньше, безнадежно наивны. Так, как раньше, никогда не бывает, а если и бывает, им же первым это потом не нравится.

— Вы доверяете лейтенанту Брауну? — немного подумав, спросила она.

— Хотите знать, считаю ли я его опасным человеком? Да, считаю. По-моему, в его нынешнем состоянии он способен на любую крайность. И при этом он явно намерен сдержать свое слово… Однако Тэнни порядочный человек. Мне кажется, всю жизнь он старался не нарушать правил. Он нарушил их только один раз: когда позволил Уилкоксу бить Фергюсона, чтобы добиться от него признания. По-моему, лейтенант Браун не повторит подобной ошибки.

— Я тоже вижу, в каком он состоянии, — согласилась с журналистом Андреа. — Но кажется, он умеет держать себя в руках, — без особой уверенности добавила она.

— Все это уже не имеет никакого значения! — внезапно заявил Кауэрт.

— Почему?

— Потому что мы в любом случае должны доделать начатое…

Появилась официантка, убрала пустые тарелки и поинтересовалась, что клиенты хотят на десерт. Когда они отказались не только от десерта, но и от кофе, оказалось, что официантка это предвидела. Она тут же извлекла из кармана готовый счет и выложила его на стол. Шеффер настояла на том, чтобы заплатить за себя. Потом они молча покинули ресторан и отправились спать, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.


Запершись в номере, Андреа прошла к стоявшему в углу небольшому комоду. В голове роились воспоминания о событиях последних дней, обрывки услышанных разговоров, зыбкие образы. Однако, взяв себя в руки, она положила на комод сумочку, достала из нее девятимиллиметровый пистолет, извлекла обойму и убедилась в том, что она полностью заряжена. Потом детектив оттянула ствол пистолета и заглянула внутрь. Пистолет показался ей безупречно чистым. Вновь зарядив его, Андреа положила его перед собой. Она порылась в сумочке, нашла там запасные обоймы, проверила их и выложила рядом с пистолетом.

Некоторое время женщина созерцала свое оружие, вспоминая, как долго тренировалась в стрельбе из него. Полицейское стрельбище округа Монро находилось на пустыре за Марафоном. Схема тренировок была достаточно проста: нужно было пройти сквозь несколько макетов заброшенных зданий, стреляя по автоматически поднимающимся мишеням. Андреа всегда их добросовестно поражала. В такие моменты она забывала обо всем, кроме веса пистолета у себя в руке, нещадно палившего солнца над головой и появлявшихся то слева, то справа мишеней. Ей это нравилось, никто не мешал ей поразить их все.

Но ведь она никогда не стреляла в живого человека!

Ей вспомнились мрачные улицы Ньюарка. Ничего подобного она не ожидала и даже в самые страшные моменты не отдавала себе отчета в том, что вступила с кем-то в схватку. Злобные лица людей, их угрожающие жесты и взгляды, тщетная погоня по мокрым темным улицам — такое она пережила впервые. Стиснув зубы, Шеффер мысленно обещала себе, что больше не подкачает.

Оторвав взгляд от пистолета, детектив потянулась к телефону и с третьего раза дозвонилась до Майкла Вайсса.

— Привет, Андреа! — обрадовался напарник. — Наконец-то позвонила! Что у тебя там? Что насчет этого типа, который тебе не очень понравился?

«Не очень понравился!» Услышав это, Шеффер с трудом сдержала смех.

— Я была права, — сказала она. — Этот тип никому не нравится. Я помогу лейтенанту Брауну из округа Эскамбиа арестовать его и сразу приеду.

Майкл Вайсс на другом конце телефонного провода онемел, ошарашенный таким заявлением, поэтому Андреа поспешно добавила:

— Я уже во Флориде. Завтра приеду к тебе в Старк и все объясню.

— Ну хорошо, — пробормотал наконец Вайсс, — только давай побыстрее. Догадайся, что я тут обнаружил?

— Орудие убийства?!

— Нет, это было бы слишком здорово. Лучше угадай, кто шесть раз звонил своему брату в течение месяца до казни Салливана? И кого оштрафовали за превышение скорости на новехоньком пикапе недалеко от Майами за сутки до того, как Кауэрт обнаружил трупы на Тарпон-драйв?

— Сержанта Роджерса?

— Совершенно верно! Сегодня я отправлюсь в магазин и все узнаю о том, как Роджерс купил себе этот красный полноприводной пикап на огромных колесах и с люстрой огней на крыше. Между прочим, по местным представлениям, это гораздо круче «феррари»! — рассмеялся Вайсс. — Видишь, я все разузнал! Теперь мне нужна ты. У тебя лучше получится припереть этого сержанта к стенке!

— Хорошо. Я буду завтра, — пообещала женщина-полицейский.

Повесив трубку, она снова посмотрела на лежавший рядом с ней пистолет, взяла его в руки, прижала к груди, как младенца, скинула туфли и, не раздеваясь, бросилась на кровать. Браун прав: она должна пройти вместе с ним и Кауэртом это испытание до конца!


Журналист сидел на кровати у себя в номере. Некоторое время он смотрел на телефон так, словно тот вот-вот должен был позвонить, потом сам снял трубку. Сначала он набрал восьмерку для доступа к междугородной линии, а потом — номер своей бывшей жены в Тампе. Однако, набрав девять из одиннадцати цифр, Мэтью передумал и повесил трубку.

Он все равно не смог бы сообщить ничего нового ни своей бывшей жене, ни ее мужу. Кроме того, Кауэрт боялся узнать, что они не вняли его просьбе и не увезли Бекки из своего фешенебельного пригорода, где ей угрожала смертельная опасность. Журналист предпочитал утешать себя мыслью о том, что его дочь сейчас надежно спрятана в Мичигане.

Потом Кауэрт решил поговорить с Эдной Макджи, или Уиллом Мартином, или, на худой конец, с главным редактором отдела городских новостей своей газеты и снова набрал восьмерку…

Через некоторое время в трубке раздался женский голос:

— Редакция газеты «Майами джорнел». Слушаю вас!

Кауэрт ничего не ответил.

— Редакция. Слушаю вас! — повторила женщина и бросила трубку.

Мэтью сидел и смотрел на телефон. Он вспоминал Вернона Хокинса и пытался представить себе номер телефона старого детектива на небесах. Интересно, что бы посоветовал ему Хокинс? Наверное, детектив велел бы ему поскорей разобраться с Фергюсоном, а потом жить дальше. Вернон Хокинс был очень умен…

Наконец журналист принял окончательное решение и позвонил администратору мотеля:

— Я звоню из номера сто один. Разбудите меня, пожалуйста, в пять утра.

— Хорошо.

Повесив телефонную трубку, Кауэрт плюхнулся на кровать и горько усмехнулся при мысли о том, что единственным человеком, которому он решился позвонить, был неизвестный ему администратор убогого придорожного мотеля.


Ночь укутала Тэнни Брауна своим широким черным плащом. Было тепло, душно и сыро. Где-то далеко над Мексиканским заливом, возле Пенсаколы, полыхали зарницы. Казалось, там идет кровавая битва. В Пачуле же все было тихо. Городок мирно спал, не подозревая, в центре каких страстей оказался.

Лейтенант ехал по тихой, пустынной улице. Справа от него возникло приземистое и неказистое в темноте здание школы, застывшее в ожидании многоголосого хора детских голосов. Браун медленно проехал мимо и на секунду притормозил под высокой ивой: «Здесь все началось. Здесь Джоанна села в машину. Зачем? Почему она не испугалась и не убежала? Почему не позвала на помощь?»

Тэнни Браун подумал о том, что несчастная девочка была именно в том возрасте, когда уже могла стать объектом самых гнусных и страшных желаний, но, по своей молодости, еще этого не понимала. Его дочери тоже были в этом возрасте. Глядя на свою дочь Саманту и Джоанну Шрайвер, лейтенант много раз собирался рассказать им всю правду о том, как на самом деле ужасен мир, но так и не решился на это, не желая разрушать их наивный оптимизм, лишать их ощущения свободы, которым благодаря ему наслаждались девочки.

Блажен тот, кто ничего не ведает!

Тэнни Браун вспомнил, как его впервые обозвали черномазым. Ему тогда было всего пять лет, и он прибежал домой в слезах. Мама немного его успокоила, но, естественно, не смогла пообещать ему, что это случилось с ним в первый и последний раз. С того момента мальчик стал медленно, но верно постигать несовершенство мира. Постепенно он узнал о том, что в мире существуют предрассудки, ненависть, грубая сила и жестокость. Каждое из этих откровений уничтожало детский оптимизм его души…

Потом лейтенант подъехал к дому Шрайверов. На кухне и в гостиной горел свет. Тэнни подумал, не зайти ли ему в гости. Его, безусловно, не прогнали бы, угостили бы кофе, возможно, даже попотчевали бы чем-нибудь. Когда-то он и Шрайверы были друзьями, но теперь своим появлением он наверняка только напомнил бы им о происшедшей трагедии. Супруги усадили бы его в гостиной и стали бы вежливо ждать, чтобы он объяснил причину своего появления, а ему пришлось бы что-то придумывать. Он не смог бы рассказать им о том, что произошло, потому что и сам не знал, в чем на самом деле состоит правда. А потом Шрайверы наверняка заговорили бы о своей погибшей дочери и о том, как они без нее тоскуют. И слушать это ему было бы невыносимо больно…

Поэтому лейтенант просто сидел в машине возле дома Шрайверов до тех пор, пока в нем не погасли огни и его обитатели не забылись сном, которому не суждено было принести им покой.

Браун чувствовал себя почти невидимым в ночном мраке. Внезапно ему в голову пришла страшная мысль о том, что, шныряя в темноте, Роберт Эрл Фергюсон чувствовал себя таким же невидимым и безнаказанным…

Тэнни кружил по старым, знакомым с детства и почти не изменившимся с тех пор улицам, пока не доехал до новых районов — символа перемен и надежд на лучшее будущее.

Оказавшись на своей улице, он заметил перед домом патрульную полицейскую машину и остановился сразу за ней. Из машины тотчас же выскочил полицейский с револьвером в руке и направил луч фонарика в глаза Брауну.

Тэнни выбрался из машины и негромко сказал:

— Это я, лейтенант Браун.

— Как вы меня напугали, сэр! — воскликнул молодой полицейский.

— Всё в порядке, это простая проверка.

— Вы домой, лейтенант? Мне отъехать?

— Нет, у меня есть другие дела. Оставайтесь на посту.

— Есть!

— Все тихо?

— Так точно!.. Вот только час назад мимо дважды проезжал черный «форд» с номерами из другого штата. Он проехал медленно, словно за мной наблюдали. Я решил остановить его и проверить, если он проедет еще раз, но он больше не появлялся.

— Вы видели, кто сидел в этом «форде»?

— Никак нет! В первый раз я вообще не обратил на него внимания. Он показался мне подозрительным, только когда появился во второй раз. Надо было записать его номера! Но может, это просто нездешние приехали к нам в гости и никак не могли найти нужный номер дома?!

— Возможно, — пробормотал Тэнни и подумал, что, скорее всего, мимо него сегодня дважды проезжала в черной машине сама смерть. — Но вы все равно будьте начеку!

— Буду стараться! Через сорок минут меня сменят. Я доложу им об этом «форде».

Кивнув полицейскому, лейтенант сел обратно в машину и посмотрел в сторону своего дома.

«Завтра снова в школу!» — подумал Браун и вспомнил о том, сколько дел у него дома.

Погоня за Робертом Эрлом Фергюсоном совсем выбила лейтенанта из колеи, но он не очень расстраивался. Он прекрасно понимал, что работа в полиции не совсем совместима с нормальной жизнью. И к тому же у него был отец, который мог заставить девочек сделать домашнее задание и, решительно выключив телевизор, отправить их на боковую.

Тэнни захотелось на минутку заглянуть в дом и посмотреть на спящих дочерей и на отца, наверняка храпевшего сейчас в кресле у столика с полупустым стаканом виски. Уложив девочек спать, старик часто пропускал стаканчик-другой, утверждая, что это помогает ему от артрита. Иногда Браун составлял ему компанию, чтобы заглушить боль от своих собственных душевных ран. При мысли об отце Тэнни невольно улыбнулся. Вдруг он вообразил, что рядом в машине сидит его погибшая жена, и ему внезапно очень захотелось с ней поговорить.

«Что бы я ей сказал? — задумался детектив. — Наверное, что мне обязательно нужно во всем разобраться и привести все в порядок, после того что я сам натворил?»

Кивнув самому себе в знак согласия, Браун поехал дальше знакомыми улицами. Он чувствовал, что Фергюсон где-то рядом, и старался нигде не останавливаться, словно бдительность и подвижность были сейчас его лучшим оружием. Лейтенант и не думал спать, он кружил по хорошо знакомым ему улицам и дорогам, дожидаясь рассвета и нового дня, чтобы безошибочно сделать то, что ему нужно было сделать.


Глава 27

Незаряженное ружье


Занимался робкий рассвет. В темноте стали медленно вырисовываться странные, подозрительные тени. Тэнни Браун заехал за Кауэртом и Шеффер в мотель, когда было еще темно. Они полетели по пустынным улицам мимо фонарных столбов и неоновых вывесок, бледный свет которых усиливал щемящее чувство утреннего одиночества. Нигде не было ни души. Казалось, в Пачуле умерли все, кроме нескольких человек, замеченных Кауэртом в окне закусочной.

Лейтенант несся, не обращая внимания на дорожные знаки и красный свет светофоров. За несколько минут они проехали всю Пачулу и оказались за городом. Асфальт остался позади. Свет и тень, приглушенная зелень, коричневый и серый цвета — все смешалось вокруг машины, казавшейся теперь дрейфующей в океане леса.

Свернув с шоссе, Браун поехал по неровной грунтовой дороге, ведущей к хижине бабушки Фергюсона. Здесь Кауэрту все было знакомо. Это одновременно пугало его и успокаивало.

Журналист попытался представить себе, что вскоре произойдет, но у него только гудело в голове от возбуждения и почему-то все время всплывали строки полученного много месяцев назад письма: «…за преступление, КОТОРОЕ Я НЕ СОВЕРШАЛ!»

Вцепившись в дверцу машины, Кауэрт смотрел вперед ничего не видящими глазами.

— Я думала, вы вызовете подкрепление, — сказала сидевшая сзади Шеффер. — Что-то никого не видать.

— Если нам понадобится помощь, нам помогут! — заявил не терпящим возражений тоном лейтенант.

— А почему вы не в форме? Лучше бы надеть форму!

— И так сойдет.

— Но где же все-таки подкрепление?

— Совсем рядом.

— Где?

— Вот, пожалуйста, — сказал Тэнни и извлек из наплечной кобуры свой револьвер. — Теперь вы довольны?

Андреа не нашлась что ответить. Впрочем, она не удивилась, что лейтенант Браун решил действовать в одиночку. Ее саму это вполне устраивало. Она живо представляла себе, как у Фергюсона вытянется лицо, когда он увидит ее на пороге хижины своей бабки.

«Этот мерзавец наверняка считает, что напугал меня до смерти! Что я рада тому, что унесла ноги! Теперь он поймет, что не на ту напал!» С этими мыслями женщина стиснула в ладони рукоять пистолета и покосилась на Кауэрта, но журналист по-прежнему смотрел перед собой ничего не видящими глазами и не слушал их разговоров.

Андреа подумала, что очень скоро произойдет то, что ей, возможно, больше никогда не представится пережить. Сегодня она станет настоящим полицейским. Погоня, в которой она участвовала, была за рамками таких понятий, как права подозреваемого или указывающие на него улики. Все происходило на совсем другом уровне. Все участники сегодняшних событий были близки к смерти, как никогда. Наверняка именно близость к смерти толкает людей на такие безумные поступки…

— Какой у нас план? — поинтересовалась Андреа и тут же чуть не прикусила язык, когда машину подбросило на большой кочке. — Боже, в какую дыру мы забрались!

— Справа болото, — вспомнив объяснения Уилкокса, сказал Кауэрт, — а слева — заброшенные поля… Как будем действовать, лейтенант? — в свою очередь спросил у полицейского журналист.

Затормозив, Тэнни Браун остановился на краю дороги. Он опустил стекло, и в салон машины потянулся сырой воздух.

— До лачуги бабки Фергюсона примерно четверть мили вон в ту сторону, — сказал лейтенант, махнув рукой туда, где свет сливался с серыми и черными тенями. — Мы пойдем пешком, чтобы их не разбудил шум двигателя. Вы, детектив Шеффер, обойдете дом сзади. Держите оружие наготове и не упустите Фергюсона. Он не должен от нас уйти. Вы поняли меня? Он ни при каких обстоятельствах не должен уйти!

— Вы хотите сказать, что я должна…

— Я ничего не хочу сказать, кроме того, что Фергюсон ни в коем случае не должен сегодня от нас уйти. Я уверен, что вы в округе Монро руководствуетесь тем же уставом, что и мы в округе Эскамбиа. Фергюсона подозревают в убийстве. А точнее, в нескольких убийствах, в том числе в убийстве сотрудника правоохранительных органов. Этого вполне достаточно. Кроме того, Фергюсон осужден за тяжкое преступление. То есть был осужден, — поправил себя Браун, покосившись на Кауэрта. — Вам, детектив Шеффер, должно быть известно, в каких случаях допускается вести огонь на поражение по таким лицам. Вот и действуйте согласно уставу!

Андреа побледнела, но кивнула и проговорила, стараясь справиться с дрожью в голосе:

— Мне все ясно. Как вы думаете, он вооружен? Он ждет нас?

— Возможно, он вооружен, — ответил лейтенант, — но вряд ли он нас ждет. Мы стали действовать так быстро, что он почти не опередил нас. Вряд ли он уже готов к встрече с нами. Но все равно не забывайте о том, что он хорошо знаком с этими местами… — Тяжело вздохнув, Тэнни сменил тон, его усталый голос звучал так, словно он не сомневался в том, что дело подходит к концу. — Я не хочу, чтобы Фергюсон прошмыгнул в заднюю дверь и удрал на болото. Мы его оттуда никогда не выкурим. Он же вырос там и знает в этом болоте каждую кочку!

— Я не упущу его, лейтенант! — заявила женщина-полицейский, понимая, что у обоих мужчин вертится на языке фраза: «Надеемся, что хоть на этот раз вы его не упустите!»

— Ну вот и отлично! — продолжал Браун. — Мы с Кауэртом поднимемся прямо на крыльцо. У меня нет ордера на арест, поэтому мне придется импровизировать. Я просто хочу постучаться и войти. По-другому никак не получится.

— А я? — спросил журналист.

— Вы не полицейский, поэтому я не имею права вам приказывать. Хотите войти в дом вместе со мной, входите. Хотите задать вопросы, задавайте. Я не против. Я только не хочу, чтобы потом какой-нибудь адвокат заявил, что я нарушил права Фергюсона тем, что взял вас с собой. Поэтому делайте то, что хотите. Хотите, оставайтесь здесь. Хотите, идите со мной. Ясно?

— Ясно, — кивнул Кауэрт и подумал, что они с лейтенантом Брауном войдут в лачугу бабки Фергюсона за ответами на одни и те же вопросы — как бы и вместе, и по отдельности. Один с револьвером в руке, а другой — с блокнотом.

— Вы собираетесь его арестовать? — спросила Андреа. — За что?

— Сначала я предложу ему проехать с нами на допрос. Он может поехать с нами добровольно, но я сильно в этом сомневаюсь. В случае необходимости я повторно арестую его по обвинению в убийстве Джоанны Шрайвер. Или за то, что он препятствовал следствию. Или за ложь под присягой. Главное — посадить его под замок, а там уж мы во всем разберемся.

— Значит, вы обратитесь к Фергюсону с просьбой?!

— Да, — невесело усмехнувшись, ответил Браун. — Я буду с ним очень вежлив, но при этом я приставлю ему к виску револьвер… На этот раз Фергюсон не уйдет! Подлый убийца! Он убил Брюса! Он убил Джоанну! Наверняка он убил еще много людей, но сегодня с этим будет покончено.

В машине повисло гробовое молчание.

Солнце умудрилось пробиться сквозь листву и осветить кусок дороги прямо перед автомобилем.

— А вам, мистер репортер, все понятно? — повернулся к журналисту лейтенант.

— В общем-то, да, — кивнул Кауэрт.

— Тогда вперед! — усмехнулся, глядя на журналиста, полицейский и рывком распахнул дверцу машины.

Глядя на широкую спину Брауна, шагавшего вперед по дороге с таким видом, словно он собирался бросить вызов урагану, Кауэрт подумал: «Как мне было понять, что́ на самом деле творится в голове у этого гиганта?! Как мог я думать, что раскусил Фергюсона?!»

В этот момент и Браун, и Фергюсон казались журналисту одинаково загадочными.


Кауэрт первым увидел лачугу в конце дороги. Болотный туман окутывал хлипкое строение, как в страшной сказке. В доме и вокруг него не было заметно никаких признаков жизни, хотя, по представлениям журналиста, его обитателям уже было пора вставать. Подумав, что старуха наверняка поднимается с первыми петухами, Кауэрт остановился вместе со своими спутниками на краю темного леса и стал оттуда разглядывать хибару.

— Фергюсон здесь, — тихо сказал Браун.

— Откуда вы знаете? — удивился журналист.

Лейтенант указал рукой, и Кауэрт рассмотрел видневшийся из-за крыльца багажник машины. Присмотревшись, Кауэрт даже различил грязный сине-желтый номер. Машина была зарегистрирована в штате Нью-Джерси.

— Именно такая машина и нужна Фергюсону, — усмехнувшись, проговорил лейтенант. — Подержанная, ничем не выдающейся американской марки, совершенно незапоминающаяся. Именно такая машина была у него и раньше.

Повернувшись к Шеффер, Тэнни похлопал ее по плечу, и Кауэрт подумал, что лейтенант впервые за все время их знакомства проявил к молодой женщине-полицейскому что-то отдаленно напоминающее симпатию.

— В этом доме всего две двери, — пояснил Браун. — Одна спереди, там буду я, а другая сзади, там будете вы. Насколько я помню, слева там есть окна. — Лейтенант указал на ту сторону дома, которой он был обращен к лесу. — Это спальни. Окна справа будут у меня под прицелом, где бы я ни находился — перед домом, на крыльце или в гостиной. А вы не забывайте про окна слева, когда будете караулить заднюю дверь. Смотрите в оба! Хорошо?

— Хорошо, — пробормотала Андреа.

— Стерегите заднюю дверь, пока я не позову вас по имени. Ясно?

— Ясно, — отозвалась женщина.

— А вы когда-нибудь были на таком задании? — внезапно спросил ее Тэнни, но тут же улыбнулся и добавил: — Что это я? Об этом надо было спрашивать раньше.

— Мы арестовывали много народу, — смутилась Андреа, — но это были в основном обычные воры, ну и пара насильников… С таким человеком, как Фергюсон, мне еще не приходилось иметь дело.

— К счастью, такие люди, как он, попадаются весьма редко, — еле слышно пробормотал Кауэрт.

— Не волнуйтесь, — подбодрил коллегу лейтенант. — Фергюсон — трус. Он молодец только с маленькими девочками и с напуганными подростками. С такими, как мы с вами, ему не справиться!

Журналист хотел было напомнить об участи Брюса Уилкокса, но вовремя прикусил язык.

— Приступим, пока никто не проснулся! — почти беспечным тоном проговорил Браун.

Сделав несколько шагов вперед, Шеффер замерла как вкопанная и хрипло прошептала:

— А собака? У них есть собака?

— Нет, — успокоил ее лейтенант. — Когда вы дойдете до того угла, я обойду дом с другой стороны, а вы идите за угол. Когда я буду у двери, вы это услышите, потому что я начну громко шуметь.

На мгновение зажмурившись, Андреа перевела дух, твердо решив, что на этот раз не подкачает.

— Пошли! — выдохнула она и, слегка пригнувшись, быстро двинулась сквозь влажный туман прямо к дому, казавшемуся ей слишком маленьким для того, чтобы наделать в нем и рядом с ним кучу новых непростительных ошибок.

Браун подошел к журналисту:

— Смотрите внимательно, Кауэрт! Запоминайте! Где ваш блокнот?

Журналист поднял руку с блокнотом, и полицейский усмехнулся:

— Вижу, вы вооружены и очень опасны!

Кауэрт уставился на него в полном недоумении.

— Да шучу я, шучу! — поспешил успокоить его Тэнни.

Еле заметно улыбаясь, Браун расправил плечи. Он показался Кауэрту воином, позабывшим при виде врага обо всех страхах и сомнениях, испытанных накануне сражения. Вряд ли полицейский упивался мыслью о том, что́ ему предстояло, но опасности, таившиеся в окутанной утренним туманом лачуге, явно его не пугали. Взглянув на свои руки, журналист убедился, что они не дрожат.

«Если я до сих пор не струсил, — подумал он, — может, не подкачаю и дальше!»

— Мне понравилась ваша шутка, — сказал он Брауну. — При нынешних обстоятельствах она весьма уместна.

— Ну что ж, пора! — И лейтенант двинулся к дому.

Он вспомнил, как они с Уилкоксом в первый раз приехали сюда за Фергюсоном. Тогда Браун и представить себе не мог, сколько ненависти и несправедливости повлечет за собой его появление здесь. Все это, о чем Пачула так старалась позабыть, снова вылезло наружу, как только Роберта Эрла Фергюсона задержали по подозрению в убийстве белой девочки. Сейчас лейтенант Браун твердо решил, что это не должно повториться.


Перед крыльцом дома Тэнни остановился. Оглянувшись, он прошипел:

— Если события начнут развиваться стремительно, постарайтесь не попасть под мою пулю!

Кауэрт быстро закивал. Он почувствовал возбуждение и позабыл о своих страхах.

— Вперед! — сказал полицейский и в два прыжка оказался на крыльце.

Журналист поспешил за ним. Прижавшись к стене с одной стороны двери, Браун жестом велел Кауэрту занять позицию с другой стороны. Распахнув раму с сеткой от комаров, лейтенант взялся за ручку двери и повернул ее, но дверь не открылась.

— Заперта? — прошептал журналист.

— Нет, тугая, — ответил Браун и с такой силой заколотил в дверь, что затрясся весь дом. — Откройте! Полиция! — рявкнул лейтенант и пнул дверь ногой.

Журналист невольно вздрогнул.

— Полиция! — снова крикнул Тэнни и навалился на дверь плечом.

Дверь затрещала и поддалась.

Распахнув дверь, Браун пригнулся, выставил вперед револьвер и ринулся в дом:

— Фергюсон, выходи! Полиция!

Судорожно сглотнув, Кауэрт тоже шагнул в дом. Ему казалось, что он делает шаг в пропасть. В ушах у журналиста шумело так, словно он уже летел вниз.

Тэнни хотел еще что-то крикнуть, но внезапно перед ним возник Роберт Эрл Фергюсон. Он шлепал босыми ногами по скрипящим половицам, издевательски подняв руки вверх. Браун медленно выпрямился, стараясь держаться от убийцы подальше. Глаза у Фергюсона бегали, на лице у него застыла кривая усмешка. Посмотрев на дверь и на Мэтью Кауэрта, он повернулся к полицейскому и проговорил:

— Вы заплатите мне за сломанную дверь, детектив. Она была не заперта, она просто тугая. Честным людям нечего бояться. Мы не запираем дверей, и вы это прекрасно знаете… А теперь говорите, что вам от меня на этот раз нужно.

Убийца был спокоен. Даже его раздражение казалось хорошо отрепетированным, словно Фергюсон давно ждал незваных гостей.

— Ты сам знаешь, что мне от тебя нужно, — процедил Тэнни Браун, не опуская нацеленного в грудь Фергюсона револьвера.

— Конечно знаю. Вам опять нужен козел отпущения. Ничего нового вы придумать не в состоянии! — злобно сказал Фергюсон, покосился на револьвер, прищурился и поднял руки еще выше. — Я не вооружен и ничего не сделал. Уберите оружие.

Полицейский и не подумал опускать револьвер, а Кауэрту показалось, что во взгляде Фергюсона мелькнули страх и сомнение, но убийца мгновенно взял себя в руки и снова стал вести себя так, словно на нем был бронежилет.

Не обращая больше внимания на лейтенанта, Фергюсон шагнул к журналисту и улыбнулся ему так, что у того по спине побежали мурашки.

— А вам-то что от меня нужно, мистер Кауэрт? Полицию я ждал, но думал, что вы-то уже образумились. Или у вас возникли какие-то новые соображения?

— Ничего нового, — хрипло ответил журналист, — я ищу ответы все на те же вопросы.

— А я-то думал, что после нашего последнего разговора вы все поняли. Какие у вас еще могут быть вопросы? Что вам еще непонятно? — угрожающим тоном спросил Фергюсон.

— Мне ничего не понятно! — ответил Кауэрт.

— Вот вам один ответ, — сказал Фергюсон, кивнув на Брауна. — Посмотрите, что вытворяет этот человек. Вышиб дверь, угрожает людям оружием. Наверное, он собирается вновь меня избить… Чего вы намерены добиться от меня побоями на этот раз? — Он повернулся к лейтенанту. — Мне нечего вам сказать!

Он направился было к журналисту, но остановился и с невозмутимым видом прислонился к стене.

— Я ничего не знаю, — заявил он. — Кстати, лейтенант, где ваш напарник? Что-то я не вижу Уилкокса. Как же вы без него? Неужели будете избивать меня собственноручно?!

— Это ты должен сказать мне, где Уилкокс! — рявкнул Тэнни Браун. — Это ты видел его в последний раз!

— Неужели?! — удивился Фергюсон тоном человека, заранее подготовившего ответы на все вопросы. — Между прочим, у меня затекли руки. Можно я их опущу?

— Нет! Говори, где Уилкокс?

Усмехнувшись, Фергюсон демонстративно опустил руки и проговорил с издевательской усмешкой:

— Откуда мне знать? А что, разве он пропал? Надеюсь, навсегда!

— Он пропал в Ньюарке, — сказал лейтенант.

— Ну, тогда, боюсь, вам его уже не отыскать! Я не видел в Ньюарке никакого Уилкокса! Я сам приехал в Пачулу только вчера. Дорога была длинной… Значит, Уилкокс был в Ньюарке?

— Он видел тебя там. Он за тобой погнался.

— Ничего не знаю. Недавно за мной там побежал какой-то псих. Да, он был белым, но я от него убежал. Шел сильный дождь, и этот белый меня не догнал. Не знаю, что с ним потом произошло. Видите ли, в районе, где я живу, все постоянно друг за другом гоняются. Убегать нам не привыкать. И вообще, на месте этого белого я воздержался бы от ночных прогулок в том районе. Это не самое безопасное место на свете. Там кого хочешь зарежут за несколько долларов, чтобы потратить их на кокаин… Подтвердите, мистер Кауэрт, место там очень опасное, правда?

Журналиста охватила ярость, он шагнул вперед и ткнул преступника карандашом в грудь:

— Зачем вы все время лгали мне, Фергюсон?! Вы лгали мне раньше и лжете сейчас. Ведь вы убили Уилкокса, так же как убили Джоанну Шрайвер! Скольких вы еще убили?! Отвечайте!

— Вы перевозбуждены, мистер Кауэрт! — тоном оскорбленного праведника воскликнул Фергюсон. — Этот человек, — добавил он, кивнув на полицейского, — совершенно заморочил вам голову. Я никого не убивал. Я уже говорил вам это и готов повторить еще сотню раз! А вам, Тэнни Браун, явно не в чем меня обвинить. У вас же нет никаких улик. Над вами просто будут смеяться!

— У меня есть! — воскликнул Кауэрт. — У меня есть улики!

— Не смешите меня, — ледяным тоном проговорил Фергюсон. — Разве вы фокусник? Или сам Господь Бог? Ничего у вас нет.

Тэнни Браун шагнул вперед и отодвинул журналиста в сторону:

— Хватит болтать. Ты поедешь со мной в город, Фергюсон. Пошли!

— Вы хотите меня арестовать?

— Да. За убийство Джоанны Шрайвер. За то, что ты препятствовал следствию. За одежду, которую ты утопил в выгребной яме. За ложь под присягой. И за то, что ты причастен к исчезновению Брюса Уилкокса. У нас с тобой будет длинный разговор! — С каменным лицом лейтенант достал из кармана наручники. — Ты знаешь, как это делается! Руки за спину! Лицом к стене! Ноги на ширину плеч!

— Вы не имеете права меня арестовывать! — завопил Фергюсон. — Меня уже арестовывали за убийство этой девчонки и оправдали. А все остальное — бред! Вы не имеете права!

— Сейчас посмотрим! — заявил Браун и поднял револьвер. — Зря ты попался мне в руки, Фергюсон! Теперь тебе крышка!

— Вам не в чем меня обвинить, — рассмеялся в лицо лейтенанту Фергюсон. — В противном случае вы пригнали бы сюда всю полицию штата, а не этого тупого бумагомараку с его идиотскими вопросами. Вы не можете ровным счетом ничего мне сделать, Тэнни Браун! И вы это прекрасно знаете. — Он явно занервничал и напрягся, словно готовясь к драке.

Заметив движение Фергюсона, Браун усмехнулся и сказал:

— Вперед, Фергюсон! Я только того и жду!

— Я никуда с вами не поеду! — заявил Фергюсон. — У вас нет ордера на арест!

— Поедешь как миленький, — сказал лейтенант. — И я отправлю тебя прямиком в камеру смертников, где тебе самое место!

— Никто никуда не поедет! — раздался вдруг чей-то визгливый голос.

Откуда-то из глубины дома возникла бабушка Фергюсона и прицелилась из двустволки в Тэнни Брауна.

— Мой внук никуда не поедет и больше не сядет в камеру смертников! — заявила она.

Тэнни пригнулся и прицелился из револьвера в грудь старой негритянке. В своей белой ночной рубашке она походила на привидение. Волосы были растрепаны. Она шлепала босиком с таким видом, словно еще не проснулась, оказавшись персонажем своего собственного кошмарного сновидения.

— Миссис Фергюсон, — не опуская револьвера, проговорил лейтенант, — положите, пожалуйста, ружье на пол.

— Вы никуда не повезете моего внука! — злобно прошипела старуха.

— Одумайтесь, миссис Фергюсон!

— Сами одумайтесь и оставьте в покое моего внука!

— Не усугубляйте положение, миссис Фергюсон!

— Я ничего не усугубляю. Жизнь такая дрянная штука, что ее ничем не усугубишь. Может, хоть смерть нас успокоит.

— Не надо так говорить, миссис Фергюсон! И не мешайте мне делать мою работу. Вот увидите, все будет хорошо!

— Не заговаривай мне зубы, Тэнни Браун! От тебя одни беды и несчастья!

— Это не от меня беды и несчастья, — негромко проговорил Браун, — они от вашего внука.

— Это все ты и этот проклятый репортер! — прошипела старуха, злобно покосившись на Кауэрта. — Это все из-за него! Жаль, что я его вовремя не пристрелила. Тогда все было бы хорошо.

Журналист промолчал: у старой негритянки были все основания его ненавидеть.

— Вы не правы! — продолжал уговаривать Тэнни. — Это все не из-за меня и не из-за мистера Кауэрта. Вы прекрасно знаете, из-за кого на вас свалилась беда!

Посторонившись, словно не желая попасть под пулю бабушки, Фергюсон воскликнул:

— Убей их, бабуля! Пристрели их обоих!

Лицо у старой негритянки вытянулось от удивления.

— Стреляй, бабулечка! Чего ты ждешь! — настаивал Фергюсон, потихоньку продвигаясь в ее сторону.

Браун шагнул вперед, не опуская револьвера.

— Я давно знаю вас, миссис Фергюсон, — сказал он. — А вы знали мою бабушку и моего дедушку и ходили вместе с ними в церковь. Не вынуждайте меня теперь…

— Вы все давно предали меня! — взвизгнула старуха.

— Убей их! — прошипел приблизившийся к ней внук.

— Заткнись! И стой на месте! — рявкнул на Фергюсона лейтенант.

— Убей их, бабуля!

— Ружье не заряжено! — внезапно воскликнул Кауэрт.

Ему очень хотелось спрятаться или хотя бы броситься ничком на пол, но он был не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой.

«А вдруг она где-то раскопала еще пару патронов?!» — в ужасе подумал журналист, но продолжал настаивать:

— Она же истратила на меня тогда свой последний патрон!

— Глупец! — повернулась к Кауэрту старуха. — Откуда ты знаешь, что у меня больше нет патронов? Хочешь проверить это на собственной шкуре?

— Я не хочу в вас стрелять, миссис Фергюсон, — сказал Тэнни Браун, не опуская револьвера.

— А я хочу в тебя выстрелить, Тэнни Браун! Только попробуй тронуть моего внука! Ты заберешь его с собой только через мой труп!

— Вы же сами знаете, что ваш внук — преступник, миссис Фергюсон!

— Плевать! Кроме него, у меня никого нет, и я не отдам его вам!

— Вы хоть видели, как он искромсал ножом ту девочку? — внезапно спросил у старухи Кауэрт.

— Не видела и видеть не хочу!

— И он убил не только ее, — негромко продолжал журналист. — Он убил и других девочек. В Перрине и в Итонвилле. Он убил там маленьких чернокожих девочек, миссис Фергюсон!

— Ничего не знаю ни про каких маленьких чернокожих девочек, — дрогнувшим голосом проговорила негритянка.

— А еще он убил Брюса Уилкокса, — прошептал лейтенант так тихо, словно боялся, что, говоря громко, потеряет самообладание.

— Ничего не знаю. Мне все равно…

— Держи их на мушке, бабуля! — сказал Фергюсон и шмыгнул вглубь дома.

— Я не дам ему скрыться, — предупредил Тэнни Браун.

— Тогда я застрелю тебя или ты застрелишь меня.

Кауэрт видел, как играет палец лейтенанта на спусковом крючке револьвера и как подрагивает в руках у старухи направленная прямо на полицейского двустволка.

В доме повисла звенящая тишина. Ни старуха, ни Тэнни Браун не двигались.

Кауэрт понял, что, если бы полицейский был в состоянии застрелить эту старую женщину, он давно бы уже это сделал. Он убил бы ее, как только она возникла с ружьем наперевес.

У лейтенанта колотилось сердце, во рту у него был какой-то странный, горький привкус. Глядя на старую негритянку, он видел, что она едва держится на ногах, но ощущал ее несгибаемую волю.

«Надо ее застрелить! — уговаривал себя Тэнни Браун, но тут же отвечал себе: — Нет, не могу!»

В проеме двери появился Роберт Эрл Фергюсон. Он был полностью одет — в толстой серой футболке и в высоких кроссовках. В руке у него была небольшая спортивная сумка.

— Ты их еще не убила, бабуля?! — В его голосе уже не было прежней уверенности.

— Уходи! — сурово приказала внуку старуха. — И больше никогда сюда не возвращайся!

— Но бабуля!..

— Никогда больше не возвращайся ни в Пачулу, ни в мой дом. В тебя вселился бес. Я не понимаю, я боюсь тебя. А я-то старалась вырастить тебя хорошим человеком! — с горечью сказала старуха. — Я делала все, что могла. Жаль, что ты не умер ребенком. Тогда мне не пришлось бы выносить такой позор на старости лет. Уходи и больше никогда не возвращайся. Я тебя отпускаю. Это все, что я могу для тебя сделать.

— Но бабуля!..

— Хватит! Хватит с меня крови! — решительно заявила бабушка Фергюсона.

— Как хочешь, — проговорил Фергюсон и усмехнулся. — Я думал, что сегодня с вами будет покончено раз и навсегда, но, к сожалению, ошибался, — обернулся он к полицейскому. — Ну ничего. Я разберусь с вами в следующий раз.

— Он никуда отсюда не уйдет! — воскликнул лейтенант.

— Сейчас он уйдет из моего дома, — сказала старуха. — Если он вам нужен, ловите его в другом месте. Неужели ты не понимаешь, что это мой дом, Тэнни Браун?! Не ахти какой, но другого у меня нет. Я не хочу, чтобы вы все его оскверняли своим присутствием. Ступайте по своим кровавым делам в другое место. В моем доме живо слово Божие. Таким мой дом и останется!

Лейтенант выпрямился и кивнул старухе. Он еще держал ее на мушке своего револьвера, когда рядом с ним прошмыгнул ее внук, направлявшийся к выходу. Браун не сводил с него глаз, ствол его револьвера дрожал так, словно Фергюсон притягивал его как магнит.

— Уходи! — с горечью проговорила старуха. Голос ее дрожал, а глаза покраснели от навернувшихся слез.

«Фергюсон убил и ее», — с грустью подумал Кауэрт.

Тем временем Фергюсон добрался до двери и оглянулся в последний раз.

— Я все равно найду тебя! — прорычал разъяренный Тэнни Браун.

— Мне это безразлично, — ответил Фергюсон, — вам все равно ничего со мной не сделать!

Мэтью Кауэрт не знал, прав Фергюсон или лишь храбрится, но слова убийцы долго звучали в ушах у журналиста гулким эхом.

Взору Кауэрта предстал мир вверх тормашками. Убийца преспокойно разгуливал на свободе, а полицейский был не в силах двинуться с места. Журналист понимал, что обязан что-нибудь предпринять, но страх парализовал его как в ночном кошмаре.

Внезапно лицо убийцы вытянулось от удивления.

— Никому не двигаться! Всем стоять! — раздался отчаянный пронзительный крик.

Андреа Шеффер прокралась через заднюю дверь в дом и стояла теперь со своим девятимиллиметровым пистолетом в вытянутых руках в коридоре, идущем из кухни, за спиной у бабушки Фергюсона.

— Брось ружье! — приказала женщина-полицейский.

Но не тут-то было! Вместо того чтобы бросить ружье, негритянка повернулась на голос. Вместе с ней повернулось ружье, которое старуха все еще держала на изготовку.

— Ни с места! — взвизгнула детектив Шеффер.

Прямо перед ее глазами возникли черные дырки стволов. Андреа понимала, что в любую секунду может умереть, а умирать ей совсем не хотелось.

Мэтью Кауэрт вскрикнул. Тэнни Браун воскликнул: «Нет!» И их голоса потонули в грохоте выстрелов из пистолета детектива Шеффер.

Андреа пошатнулась: отдача ее крупнокалиберного пистолета была очень сильной. Три его выстрела оглушительно взорвались в тишине. Первая пуля подбросила бабушку Фергюсона, как тряпичную куклу, вторая прошила стену, а третья разбила окно и вылетела на улицу. Тело старой негритянки отлетело к стене, ударилось о нее и сползло на пол. Старуха лежала навзничь, раскинув в стороны руки. Рядом с ней валялось ружье.

— Боже мой! Зачем?! — прошептал Тэнни Браун и шагнул было к распластанному телу, но взглянул на застывшего с разинутым ртом Кауэрта и быстро обернулся в сторону двери.

Фергюсона и след простыл.

Журналист тоже смотрел туда, где только что стоял убийца, и что-то нечленораздельно бормотал.

В комнату вошла Шеффер. У нее тряслись руки, она не сводила глаз с убитой женщины.

Лейтенант выскочил на крыльцо, и его оглушила тишина. На дворе клубился утренний туман, пронизанный зыбкими лучами пробуждавшегося солнца. Нигде не было ни души, но, быстро оглядевшись, Браун заметил Фергюсона, бежавшего к своей машине.

— Стой! — крикнул Тэнни.

Фергюсон остановился, но совсем не для того, чтобы сдаться полиции. Подняв руку с короткоствольным револьвером, он дважды выстрелил. Пули просвистели над головой у лейтенанта. Браун узнал звук револьвера Брюса Уилкокса и пришел в ярость.

— Стой! — снова крикнул он и, стреляя на бегу, бросился за Фергюсоном.

Одна пуля попала в окно машины, и стекло разлетелось вдребезги. Другая пуля с душераздирающим визгом отскочила от ее железного бока.

Выстрелив еще раз, Фергюсон помчался прочь от машины в сторону дальних деревьев. Остановившись на бегу, лейтенант тщательно прицелился. Он затаил дыхание и нажал на спусковой крючок.

Револьвер подскочил в руке у Тэнни Брауна, и пуля ушла в сторону, расщепив по пути тонкое деревце.

Фергюсон обернулся, выстрелил наугад, вновь пустился наутек и скрылся среди темных деревьев.


Когда лейтенант выскочил на крыльцо, Андреа, с пистолетом в руке, наклонилась над телом бабушки Фергюсона и потрогала рукой ее грудь, как это делает ребенок, когда пытается понять, действительно ли существует то, что он видит своими глазами. Пока детектив рассматривала свои окровавленные пальцы, старая женщина захрипела и испустила дух. Шеффер повернулась к Кауэрту и пробормотала:

— А что мне было делать?!

Журналист наконец очнулся, наклонился и подобрал с полу ружье. Разломив ствол, он убедился, что патронов там нет.

— Не заряжено, — пробормотал Кауэрт.

— Не может быть! — воскликнула Андреа.

Журналист показал ей ружье.

— Действительно. Но что мне было делать?! — повторила она.

На улице раздались выстрелы.

Кауэрт вздрогнул, а потом набрал побольше воздуху в грудь, как перед прыжком в глубокую воду, и бросился на улицу. Следом за ним из дома выбежала Шеффер.

Тэнни Браун лихорадочно перезаряжал свой револьвер. Пустые гильзы со стуком падали на доски крыльца.

— Где он? — спросил Кауэрт.

— Что со старухой? — поднял глаза лейтенант.

— Умерла, — ответила Андреа. — Я же не знала!

— Вы тут ни при чем! — перебил ее Браун.

— Ружье было не заряжено, — пробормотал журналист.

Тэнни пожал плечами, выпрямился и показал в сторону леса:

— Фергюсон там. Я иду за ним.

Спрыгнув с крыльца, лейтенант устремился туда, где в тридцати ярдах от дома темнел лес. Полицейский двигался все быстрее и быстрее и наконец побежал за уходившим от него преступником.

В нескольких футах у себя за спиной Тэнни Браун слышал тяжелое дыхание Шеффер и Кауэрта, но не обращал на них внимания. Он бежал по узкой тропинке, всматриваясь в зеленый полумрак леса. Он понимал, что загнанный зверь, скорее всего, устроит засаду на охотников. Но ведь он, Тэнни, тоже вырос в Пачуле, и поэтому этот лес не только Фергюсона, но и его тоже!


Стало жарко. Воздух был горячим и влажным. Было тяжело не только двигаться, но и просто дышать. Преследователи пробирались среди сплетения лиан и зарослей кустарника. Браун упорно шагал вперед по узкой тропе, а Шеффер и Кауэрт старались не отставать. Лейтенант ни на секунду не замедлял шага, пытаясь представить себе, что замышляет Фергюсон.

Время от времени попадались следы, оставленные убийцей. Тэнни увидел отпечаток его ноги на сырой земле, журналист заметил несколько серых ниток из футболки Фергюсона на колючем кусте.

Андреа шагала вперед, и перед ее глазами возникали то труп старой негритянки, распростертый в углу лачуги, то силуэт Брюса Уилкокса, удалявшегося во мрак страшных трущоб. Шеффер казалось, что смерть издевается над ней. Стоило женщине попытаться что-нибудь сделать как следует, смерть спешила смешать ей карты. Теперь Андреа должна была очень многое исправить, но она даже не знала, с какого боку к этому подступиться.

У Кауэрта было такое ощущение, что он все глубже и глубже погружается в кошмарное сновидение. Поранив руку о шипы барбариса, он выронил блокнот и авторучку. Глубокая ссадина на руке кровоточила и невыносимо саднила. В какой-то момент журналист задал себе вопрос, что он делает в этом лесу, но сразу нашел ответ. Он писал здесь последний абзац своей статьи.

Мокрая земля чавкала у них под ногами. Духота стала невыносимой. Ветви деревьев беспорядочно переплелись. Где-то рядом было болото. Перепачканный с головы до ног, в изорванной одежде, Кауэрт думал о том, что где-то, наверное, наступило теплое и ясное утро, а здесь, сквозь густые кроны деревьев, не проглядывало ни клочка голубого неба. Журналист не знал, сколько времени они преследуют Фергюсона — пять минут или целый час. Ему казалось, что они гоняются за ним всю жизнь.

Внезапно Тэнни Браун замер на месте, опустился на колени и жестом приказал спутникам пригнуться. Они присели на корточки рядом с лейтенантом и стали оглядываться по сторонам.

— Вы знаете, где мы? — прошептала Андреа.

— Вот он хорошо знает это место, — ответил лейтенант, кивнув на Кауэрта.

— Значит, где-то рядом убили Джоанну? — тихо спросил журналист.

— Да, — подтвердил Браун.

Все напряженно прислушивались. Из соседнего куста вспорхнула птичка, что-то зашуршало — наверное, поспешно уползала змея. Несмотря на жару, Кауэрта била дрожь. Где-то высоко в кронах деревьев пробежал ветерок.

— Он здесь. — Браун показал на прогалину между трясиной и лесом.

Освещенная солнцем прогалина была шириной ярдов десять, не больше. На другой ее стороне тропа, по которой они шли, скрывалась в чаще леса.

— За этой прогалиной болото, — негромко объяснил лейтенант. — Оно простирается на много миль, вплоть до соседнего округа. Фергюсон может сделать две вещи: во-первых, он может пойти через болото, но там легко заблудиться или утонуть, или его слопает аллигатор, или укусит змея, а если он и выберется на другую сторону, то будет весь мокрый и грязный, и там можем поджидать его мы. А во-вторых, он может попробовать перехитрить нас: пропустит нас вперед, а сам вернется назад тем же путем, каким сюда пришел, сядет в машину, умчится в Алабаму — и поминай как звали.

— Как же он пропустит нас вперед?! — удивился Кауэрт.

— Он подождет, пока мы не проскочим мимо него по одному, например на этой прогалине.

— Скорее, он всех нас тут перестреляет, — заявила Андреа.

— Что же нам делать? — борясь со смертельной усталостью, спросил журналист.

— Попробуем не дать ему нас убить, — пожал плечами Тэнни.

— Я так и знал, что все этим кончится, — уныло разглядывая прогалину, пробормотал Кауэрт. — Как хорошо, оказывается, в лесу! Совсем не хочется вылезать на открытое место.

Браун кивнул, немного приподнялся и стал разглядывать прогалину. Это было идеальное место для засады. Он сам подстерегал бы своих преследователей именно здесь. Обойти прогалину было невозможно — ее можно было только перейти. Лейтенант злился на болото, которое явно вступило в сговор с Фергюсоном, помогая ему скрыться. Каждое дерево, каждый кустик мешал им, но помогал Фергюсону.

Надо было идти вперед — другого выхода не было. Браун, с револьвером в руке, вышел на прогалину и внимательно прислушался. Следом, вцепившись обеими руками в пистолет, двинулась Шеффер. «Здесь нам конец!» — думала она. Ей хотелось только одного — хотя бы перед смертью сделать что-нибудь полезное.

Кауэрт заставил себя подняться на ноги и присоединился к двоим детективам.

В лесу царила мертвая тишина. Лейтенант чувствовал, что его держат на мушке. Дышать было все труднее, и страшно хотелось заорать во все горло.

Кауэрт шел из последних сил. Он почти ничего не видел перед собой, однако именно он первым уловил едва заметное движение в кустах.

— Ложись! — заорал журналист и как подкошенный рухнул на землю, удивляясь тому, что еще не лишился чувств от страха.

Тэнни Браун тоже упал и тут же перекатился на бок в положение для стрельбы, хотя понятия не имел, в какую сторону вести огонь.

Андреа осталась стоять, она хрипло заорала, повернулась в сторону зашевелившихся кустов и выстрелила в них наугад. В ответ прозвучали три выстрела из револьвера Фергюсона.

Браун затаил дыхание, когда пуля ударила в землю рядом с его головой. Андреа заорала от боли и упала на землю, как птица с подбитым крылом, сжимая рукой простреленный локоть. Кауэрт схватил ее за одежду и подтащил к себе, а лейтенант поднялся во весь рост с револьвером в руках, но никого не увидел, только услышал, как трещат кусты. Это удирал Фергюсон.

Мэтью застывшим взглядом смотрел, как на пистолет в безжизненной руке женщины стекает кровь. Неведомая сила заставила журналиста вскочить на ноги. В этот момент, сам того не осознавая, Мэтью Кауэрт переступил какую-то роковую черту.

Почти наугад, ни о чем не думая, журналист стал палить по деревьям и кустам, где трещали ветки под ногами Фергюсона. Выпустив все остававшиеся в обойме восемь пуль, Кауэрт еще несколько раз нажал на спусковой крючок, опустил пистолет и стал прислушиваться к далеким отголоскам эха собственных выстрелов.

Несколько мгновений никто не шевелился. Андреа застонала от боли у ног Кауэрта, и журналист наклонился к ней. Тэнни Браун тоже сбросил оцепенение: он осмотрел рану и увидел торчавшую из руки раздробленную кость. Из раны хлестала кровь — пуля перебила женщине артерию. Оторвав от полы пиджака полосу ткани, Браун скрутил из нее самодельный жгут и перетянул им раненую руку, помогая себе, как рычагом, веткой, которую отломил от ближайшего дерева. Тэнни работал быстро и умело, как на войне. Когда кровотечение удалось остановить, лейтенант поднял голову и посмотрел на Кауэрта, стоявшего на краю прогалины с пистолетом в руке.

Журналист наклонился, потрогал землю и поднялся, разглядывая свою руку:

— Кажется, я в него попал. — Он показал Брауну испачканные кровью пальцы.

Кивнув, лейтенант поднялся на ноги.

— Останьтесь с ней, — велел он журналисту, показывая на раненую женщину.

— Нет, я пойду с вами! — заявил Кауэрт.

Андреа застонала.

— Останьтесь с ней! — приказал лейтенант Браун.

Журналист открыл рот, чтобы что-то возразить, но полицейский перебил его:

— Фергюсон — мой!

Кауэрт тяжело задышал, его захлестывали эмоции. Вспомнив о том, что именно он заварил всю эту кашу, он твердо решил расхлебать ее до конца. Но Андреа вновь жалобно застонала, и журналист понял, что выбирать не приходится.


Лейтенант бросился напролом сквозь ветки и колючие кусты, цеплявшиеся за одежду, обдиравшие руки и старавшиеся выцарапать ему глаза. Тэнни понимал, что раненый Фергюсон побежит по прямой, и несся изо всех сил, стараясь наверстать время, которое потерял, занимаясь раной детектива Шеффер.

На краю прогалины Браун увидел пятно крови. Следующее алое пятно виднелось ярдах в пятнадцати в сторону болота. Пробежав еще около пятнадцати футов, он заметил следы крови на зеленой листве.

Где-то впереди было болото.

Тэнни мчался, не разбирая дороги, сквозь лианы и папоротники. В ярости он крушил все на своем пути и увидел Фергюсона, только столкнувшись с ним нос к носу.

Убийца стоял лицом к лейтенанту, прислонившись спиной к кривому стволу мангрового дерева на самом краю черного болота. По ноге у Фергюсона струилась кровь. Он держал перед собой револьвер и был готов расстрелять Брауна почти в упор.

«Мне конец!» — успел подумать Тэнни.

Он оцепенел от страха. Перед глазами у него промелькнули лица дочерей, отца, друзей… Мир перед ним застыл, словно в кинопроекторе заело пленку. Браун хотел броситься на землю, упасть навзничь, куда-нибудь спрятаться, но был не в силах пошевелить ни рукой ни ногой. С огромным трудом он поднял руку и провел ладонью по лицу.

У лейтенанта внезапно до пределов обострились слух и зрение. Он отчетливо увидел, как курок револьвера пополз назад, а потом стремительно полетел вперед.

Тэнни хотелось заорать, но он не смог издать ни звука, только услышал, как дважды сухо щелкнул курок револьвера, в котором кончились патроны. Щелчок был негромким, но Брауну показалось, что это грохочет паровой молот.

Лицо у Фергюсона вытянулось от удивления. Он посмотрел на револьвер в руке, как на уличенного во лжи священнослужителя.

И тут лейтенант все-таки бросился на землю. Он медленно приподнялся и в свою очередь прицелился в Фергюсона. Тот поморщился, а потом пожал плечами и с обычным издевательским видом поднял руки вверх.

Тяжело дыша, Тэнни Браун прислушивался к звучавшим у него в голове голосам. Одни голоса твердили ему о долге, а другие — о мести. Взглянув на убийцу, лейтенант вспомнил слова Фергюсона: «Вы не можете ровным счетом ничего мне сделать, Тэнни Браун!» Эти слова взвыли и загудели у него в голове, как ураганный ветер, так что он даже не услышал собственных выстрелов и понял, что стреляет, только по отдаче револьвера в руке.

Пули отшвырнули Роберта Эрла Фергюсона в колючий кустарник. Несколько мгновений он корчился от боли, а потом в глазах убийцы появилось удивленное выражение.


Минуты тянулись бесконечно, как часы.

Браун стоял на коленях перед трупом убийцы, стараясь прийти в себя. На земле валялся выпавший из мертвой руки Фергюсона короткоствольный револьвер. Увидев его, Тэнни вспомнил смех Брюса Уилкокса, вновь услышал его голос. Лейтенант понял, что Фергюсон мог заполучить это оружие только одним способом, и чуть не заплакал. Покосившись на труп убийцы, Браун пробормотал:

— А ты, сволочь, хотел застрелить меня из револьвера моего товарища. Но его оружие тебя не послушалось…

Рана на ноге Фергюсона была серьезной, далеко он все равно не ушел бы. Случайный выстрел Кауэрта погубил Фергюсона в неменьшей степени, чем две пули полицейского.

Тэнни приложил себе ко лбу холодный ствол своего револьвера. Взглянув на Фергюсона, он пробормотал: «Кем же ты был?» — словно труп мог ему ответить. Потом лейтенант Браун повернулся и пошел назад, туда, где его ждали Шеффер и Кауэрт. Отойдя на несколько шагов, он оглянулся, словно хотел убедиться в том, что Фергюсон окончательно умер и не вскочит и не убежит в лес с издевательским смехом.

Тэнни шел медленно. Он только сейчас понял, что уже наступил день. Лучи света, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, освещали тропу. От этого ему стало не по себе. Ему вдруг захотелось спрятаться куда-нибудь в темноту.

Через несколько минут он добрался до прогалины.

Журналист сидел рядом с раненой женщиной. Он снял пиджак и набросил ей на плечи, потому что, несмотря на жаркий день, ее бил озноб. Кровь из простреленного локтя пропитала импровизированную повязку. Андреа была в сознании, но еще не оправилась от болевого шока.

— Я слышал выстрелы, — сказал Кауэрт. — Что произошло?

— Он убежал, — с трудом переведя дух, процедил Тэнни Браун.

— Что?!

— Поймайте его! — простонала корчившаяся от боли женщина.

— Он пошел через болото, — сказал лейтенант. — Я стрелял в него, но не попал.

— Значит, он скрылся? — недоверчиво переспросил журналист.

— Да, скрылся в болоте. Я же предупреждал вас, что там его не найдешь.

— Но я же попал в него! — воскликнул Кауэрт. — Я точно в него попал!

Браун ничего не ответил.

— Я попал в него! — повторил журналист.

— Да, вы в него попали, — негромко проговорил Тэнни.

— Тогда почему… как… — начал Кауэрт, но вдруг замолчал и уставился на полицейского.

Поежившись под его взглядом, Браун взял себя в руки.

— Вы должны вывести ее из леса. Вызовите «скорую», — велел он журналисту. — Рана неопасная, но ее нужно немедленно показать врачу.

— А вы?

— Я схожу туда… Еще раз посмотрю, а потом догоню вас.

— Но…

— В Пачуле мы опубликуем информацию о том, что Фергюсон находится в розыске. Предъявим ему официальное обвинение. Занесем его в национальную компьютерную базу. Сообщим о нем в ФБР. А вы напишете свою статью.

Кауэрт не сводил глаз с полицейского, пытаясь понять, что именно тот скрывает.

— Фергюсон убежал! — настаивал лейтенант Браун.

Внезапно журналиста осенило.

— Вы убили его, — сказал он, — эти выстрелы… Вы его убили.

Тэнни промолчал.

— Вы убили его! — настаивал Кауэрт.

Покачав головой, лейтенант Браун сказал:

— Видите ли, Кауэрт, если Фергюсона здесь убьют, никто не узнает ни о Брюсе Уилкоксе, ни обо всех остальных его жертвах. О Фергюсоне и его преступлениях сразу позабудут. Вместо этого займутся нами — полицейским, совершившим убийство из мести, и журналистом, помогавшим ему ради спасения своей карьеры. Никто не станет слушать о наших подозрениях, предположениях и сгнившей одежде в выгребной яме. Вместо этого захотят узнать, с какой стати мы учинили тут самосуд над человеком. Причем над ни в чем не повинным человеком! А вот если Фергюсон скроется…

— Если Фергюсон скроется, значит, он что-то натворил!

— Совершенно верно!

— Потом его будут ловить! Возникнут вопросы!

— А мы с вами будем на них отвечать.

Глотнув воздуху, Кауэрт сказал:

— А вы все-таки его убили… И я тоже его убил… Мы наконец-то его убили!..

От водоворота мыслей журналисту стало невыносимо жарко. Он вспомнил Фергюсона и слова Блэра Салливана: «Я раздавил вас, Кауэрт!» Потом он вспомнил своих родителей, свою дочь, убитую девочку, исчезнувших детей и все происшедшее.

«Это какой-то кошмар! — подумал он. — Стоит сказать правду — и все идет вкривь и вкось. Стоит солгать — и все в порядке!»

Кауэрту казалось, что он скользит с отвесной скалы. Со скалы, на которую он сам дерзнул карабкаться. Хорошо бы вовремя достать альпеншток и остановить падение.

Журналисту хотелось надеяться на то, что он сможет и дальше жить один с памятью обо всем, что произошло. Но, взглянув на Тэнни Брауна, исследовавшего окровавленную повязку на руке раненой женщины, понял, что не сможет, потому что этот кошмар выпал на долю им обоим. Он даже позавидовал детективу Шеффер, рана которой рано или поздно заживет и от нее не останется ни следа.

— Да, — подумав, пробормотал Кауэрт, — Фергюсон убежал.

Браун промолчал.

— Все было именно так, как вы говорите, лейтенант, — продолжал журналист. — Он скрылся в болоте. Как его тут найдешь?! А потом он куда-то уехал. В Атланту, в Чикаго, в Детройт или Даллас. Ищи ветра в поле!

Наклонившись, Кауэрт осторожно поднял Андреа на ноги, положив ее здоровую руку себе на плечо.

— Напишите об этом статью, — сказал Тэнни.

— Обязательно напишу.

— Напишите ее так, чтобы все в нее поверили.

— Не сомневайтесь, еще как поверят! — вполне миролюбиво пообещал журналист.

Полицейский кивнул, и Кауэрт повел раненую женщину в сторону дороги. Андреа опиралась на журналиста и скрипела зубами от боли, но не жаловалась. Кауэрту было тяжело, но мысли беспорядочным хороводом кружились у него в голове. Надо написать статью так, чтобы детектива Шеффер наградили за храбрость! Ведь она вступила в схватку с жестоким убийцей и получила ранение. Настоящая героиня! На телевидении молоденькая Андреа очень понравится. Пусть ее за это продвинут по службе! Подбирая фразы для своей новой статьи, Кауэрт почувствовал прилив сил. Он уже видел заголовки в газете, и это так воодушевило его, что он даже обнял детектива Шеффер за талию. Проковыляв футов десять, журналист обернулся: лейтенант Браун все еще стоял на краю прогалины.

— Мы правильно поступаем? — спросил у него журналист.

— Правильно? О чем вы говорите! — пожал плечами полицейский. — Во всем этом с самого начала не было ничего правильного. Но разве нам приходилось выбирать?!

— Не знаю, самый ли сейчас подходящий момент для того, чтобы мы наконец стали доверять друг другу, — пробормотал себе под нос Кауэрт, — но выбирать нам действительно не приходится.

Журналист повернулся и повел раненую женщину туда, где ей должны были оказать помощь.

«Конечно, это очень немного, — думал Кауэрт, — но все-таки я помогу хоть одному человеку».

Он старался утешить себя мыслью о том, что, возможно, спас еще немало человеческих жизней.


Тэнни Браун наблюдал за тем, как удаляются журналист и раненая Андреа. Когда они исчезли среди пронизанных солнечными лучами теней, он пошел сквозь кусты к краю болота. Уже через несколько минут он нашел труп Фергюсона.

Вытащить тело убийцы из колючих кустов оказалось делом нелегким. Вода в болоте была холодной, дно было илистым, и в нем вязли ноги. Когда Тэнни это наконец удалось, он оттолкнулся от берега и побрел, волоча за собой труп, к лабиринту деревьев ярдах в пятнадцати от берега. Отдуваясь, Браун тянул и толкал труп убийцы, пока не добрался до места. Собравшись с последними силами, он погрузил тело Фергюсона в воду и затолкал его под корни деревьев. Тэнни не знал, останется ли там труп убийцы навсегда. Наверняка Фергюсон в свое время задавал себе тот же вопрос. Отойдя на несколько шагов, лейтенант обернулся. Трупа не было видно: корни надежно держали его. Видна была одна вода. Солнечный свет пробился сквозь кроны деревьев и на мгновение осветил ее поверхность. Вода засверкала. С легким сердцем Тэнни Браун зашагал прочь.


notes


Примечания


1


«Тампа-Бэй баккэнирс» («Пираты из Тампа-Бэй») — профессиональный футбольный клуб из г. Тампа на западном побережье Флориды. Долгое время выступали очень неудачно.


2


«Дорога вместе» (англ. United Way) — международный фонд, созданный с целью благотворительности.


3


Старый Спарки — прозвище электрического стула (от англ. spark — «искра»).


4


«Солнце уже поднялось над нок-реей» — возникшее в среде моряков Британского флота выражение, смысл которого заключается в том, что пора выпить.


5


Рыцари Колумба — основанное в 1882 г. в США католическое христианское братство, созданное с благотворительными целями.


6


Tanny — от англ. tan — «дубить».


7


Тихуана — город на северо-западе Мексики, рядом с границей США; Лас-Вегас — город в штате Невада. В США, кроме штата Невада, процедура развода довольно усложнена. Поэтому многие американцы отправляются разводиться в штат Невада или в ближайший мексиканский крупный город Тихуана.


8


«Марш на Вашингтон» — мирная акция протеста, состоявшаяся в Вашингтоне 28 августа 1963 г. В марше участвовало от 200 тыс. до 300 тыс. человек. Марш был организован правозащитными, рабочими и религиозными организациями. 80 % участников были афроамериканцами.


9


Закон о гражданских правах (1964) запретил сегрегацию в общественных местах.


10


Закон об избирательных правах (1965) установил равные права на выборах для афроамериканцев.


11


Закон об общественной интеграции бывших военнослужащих (1944) предусматривает расширенные возможности для получения ими университетского и профессионального образования и денежных компенсаций.


12


Джеймс Риддли Хоффа (1913 г. — не ранее 30 июля 1975 г.) — американский профсоюзный лидер, неожиданно исчезнувший при загадочных обстоятельствах. Его исчезновение породило множество слухов.


13


«Дитя человеческое в Земле обетованной» — автобиографический роман Клода Брауна, написанный в 1965 г. Рассказывает о том, как автор рос среди нищеты и насилия.


14


Долгое время помидоры разводились европейцами и американцами европейского происхождения исключительно как декоративные растения, а их плоды считались даже опасными для жизни. Чтобы опровергнуть это мнение, некий полковник Роберт Гиббон Джонсон съел в 1820 г. корзину помидоров, сидя на ступенях здания суда в г. Салем, штат Нью-Джерси, прямо на глазах зевак, ждавших его мучительной смерти. Помидор в наше время является национальным овощем штата Нью-Джерси.