Сесквоч
Джон Бостон


В Калифорнии, в маленьком горном городке, рассказывают о встречах со Снежным Человеком, которого здесь называют Сесквоч, и существует поверье о Мандранго — порождении сил зла, который в назначенный срок выходит из-под земли, чтобы найти себе невесту. В городе и его окрестностях происходит серия жутких убийств, и некто похищает журналистку Элен, с которой происходят невероятные и драматические приключения.


Джон Бостон

Сесквоч


Моему отцу, Уолту Киплику, который был моим дорогим другом, советчиком и опорой, с тех пор как я себя помню.


Джейн Джордан Браун, другу и агенту, моя благодарность за то, что вы «… потрудились проехать лишнюю милю».


И моей Лоретте, Лесли Анне Петере, прекрасной королеве всех женщин-ковбоев. Спасибо за бифштекс, дорогая, и за… хм, ну, ты знаешь


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


Фенберг не верил ни в монстров, ни в женщин. Но он верил в существование маньяков. И год назад он узнал обо всем этом много нового.


Глава I

Фенберг


Маленькие, темные, похожие на поросячьи зрачки осмотрели окрашенный в зеленый цвет коридор в поисках нарушителя. Медсестра Дорис Лагорис снова услышала шум.

Шуршание целлофана. Именно оно нарушало тишину старого госпиталя. Источником его являлся высокий человек, находившийся в приемной. Вот уже два часа он сидел там, положив ноги на деревянный стул. На лице посетителя блуждала полуулыбка-полуусмешка.

Это был Фенберг.

Фенберг задумчиво жевал печенье. Он не отрываясь глядел на старую, сморщенную фотографию размером с бумажник, покрытую пожелтевшей целлофановой пленкой, с любовью рассматривая цветущую блондинку с ребенком на руках. Ребенок на фотографии скорчил рожицу.

Жена умерла. Ребенок тоже. Похороны стоимостью четыре тысячи долларов под мелким моросящим дождем. И все. Много лет назад Фенберг примирился с фактом, что все самые близкие ему люди умерли или были не в своем уме.

«Идут под дробь другого барабана», — предпочитал думать он.

Брат Фенберга был сумасшедшим. По крайней мере, так считали люди. Во время длительных прогулок, когда Фенберг брел по лесу, заложив руки за спину и глядя вдаль, он много размышлял о смысле жизни. И все же душа его брата оставалась для него темной и непонятной. Брат любил побуянить. Он раздражал людей, и иногда в него пытались запустить стулом. Или бутылками. Один раз это было банджо. Брат был восемь раз ранен ножом, один раз его пытались отравить и шестнадцать раз в него стреляли. Правда, почти всегда промахивались. Если хорошенько все взвесить, то брат Майка был крепким орешком. Крепче, чем оба брата Магоногоновича, вместе взятые. Он гнул железо голыми руками и никогда не замерзал. Но все истории с драками и демонстрацией физической силы были мелочью по сравнению с эпизодом, когда несколько лет назад его имя появилось в краткой сводке национальных новостей, а в «Бэсин Вэли Багл» оно было напечатано шрифтом, которым обычно набирают сообщения об объявлении войны:

31 РАНЕНЫЙ ВО ВРЕМЯ РЕЗНИ В БАРЕ «ВИДАЛ ИХ В ГРОБУ»

Туберский заявил, что они споткнулись.

Брат Фенберга еще в старые времена официально сменил свое имя на Туберского по соображениям карьеры, что укрепило мнение о том, что он сумасшедший, потому что у него не было никакой карьеры.

Туберский верил в реинкарнацию. Вслух Фенберг насмехался над существованием вечной жизни, но втайне лелеял мысль о том, что его жена и сын могут появиться поблизости в виде невинных младенцев. Фенберг ловил себя на том, что вглядывается в лица детей, надеясь увидеть в их глазах знак, что они узнают его, или какой-нибудь знакомый жест.

Нет.

Сестра Лагорис тихо прикрыла за собой дверь. Она сунула записку в карман и подозрительно взглянула на Фенберга. Она сочувствовала молодому вдовцу, как подобало всем сестрам и вообще приличным людям. Фенберг потерял жену и ребенка в автомобильной катастрофе, а вскоре в авиакатастрофе бесследно исчезли его отец и мать. Но с тех пор рождество отмечалось уже пять раз. И вот теперь сестра Лагорис стояла в тихой приемной и смотрела на приближающегося к ней издателя газеты.

— Он успокоился, — сказала она, встав в проходе между Фенбергом и дверью в комнату, где лежал репортер. Сестра была женщиной устрашающе огромных пропорций, и подбородков у нее было больше, чем страниц в китайской телефонной книге. От нее пахло затхлостью, запах этот заглушался тальковой пудрой.

— Как он себя чувствует? — спросил Фенберг. — С ним все будет в порядке?

— Он не сказал. А я не спрашивала. Его усыпили, — голос ее прозвучал хрипло. Фенберг кивнул.

— Он что-нибудь сказал перед этим? — спросил Фенберг. — Просил что-нибудь передать? Может быть, ему что-нибудь надо?

— Вот, — ответила сестра и сунула руку в карман. — Он передал вам это письмо.

В госпитале было тихо и прохладно. От беленых стен цвета шербета пахло сосновой аэрозолью и аммиаком. Сестра Лагорис увидела, как шевелятся губы Фенберга, пока он читал письмо. Она оперлась локтями о свой белый передвижной столик и спросила:

— Вы не скажете… что же все-таки произошло с этим парнем?

— В него стрелял индеец, — ответил он, не отрываясь от письма, в котором было написано следующее.


«Дорогой Майк!

Прости, что ставлю тебя в такое положение. Я хочу, чтобы ты знал, что здесь нет ничего личного. Но я ухожу с работы».


— Ну и ну, — сказал Фенберг и сменил положение. — Шестой репортер за год. Просто великолепно.


«Это не имеет никакого отношения к тому, что в меня стреляли в рабочее время, лично против тебя я ничего не имею. Ты относился ко мне более чем хорошо, ты был мне другом, и с тобой было легко; работать. Но с тех пор как я поступил на эту работу два месяца назад, на меня начались нападения со стороны незнакомых лиц, не говоря о проделках членов твоей семьи».


— О каких проделках он пишет?

Фенберг поднял голову и увидел, что Дорис Лагорис читает письмо, заглядывая ему через плечо. В уме у него мелькнули язвительные замечания о сиделках, любящих пончики, и все-таки он промолчал, помня о том, что его тоже может когда-нибудь прихватить, а это был единственный госпиталь в городе.

— Несколько месяцев назад? День на озере? — подсказал Фенберг.

Лагорис наморщилась и вспомнила:

— О, да. Теперь припоминаю. Бедный мальчик.

— Да-да.

Братьев Фенберг было четверо. Тридцатидвухлетний Майк был старшим. Джон на год моложе. Потом шел Злючка Джо, ему было тринадцать. Джо постоянно мучило что-то, это был бездонный океан гормонов. Он был враждебно настроен ко всем. И никто, кроме Майка, не осмеливался спросить почему. Любимцем семьи был шестилетний Клиффорд. Он воображал себя Норманом Бэйтсом. Ни для кого не было секретом, что Злючке Джо и Клиффорду нравилось терроризировать слабого и миролюбивого Генри Дарича. Однажды в жаркий полдень на озере они подменили Даричу лосьон для загара на жидкость для сведения волос. Это оголило Дарича. Он лишился бровей, и в течение нескольких недель вода стекала с него как с ощипанного цыпленка.

Фенберг продолжал читать.


«Я презираю ваших братьев и не испытываю никакого чувства привязанности к обществу, члены которого увлекаются лишь пьянством, игрой в футбол и смотрят театральные представления из окон автомобилей.

Это место, в котором не движется время. Не знаю, почему вы остаетесь здесь.

Вероятно, вы заколдованы. Ваш Генри Дарич.

PS. Был бы очень признателен за рекомендательное письмо».


Фенберг улыбнулся, прочитав постскриптум. Дарич был его лучшим репортером за весь прошлый год.

— Мне страшно не хочется терять тебя, — подумал он вслух.

— Что?

— Ничего, — ответил Фенберг сестре. — Позаботьтесь, чтобы за ним хорошо ухаживали и ни в чем не отказывали.

Он развернулся и вышел.

— Эй! — окликнула его сестра. — А как насчет всех этих историй в вашей газете? Это розыгрыши?

— О чем вы? — спросил Фенберг, возвращаясь.

— Насчет монстра, который обитает где-то поблизости. — Сестре Лагорис очень хотелось узнать побольше.

— Это не монстр, — ответил Фенберг. Затем продолжил, обращаясь скорее к себе: — Это больше похоже на маньяка.

* * *


— Нет, это монстр, — поправил старый индеец. Он вытянулся на койке и потер сухие руки.

Фенберг сидел на холодном цементном полу напротив него, опершись спиной о решетку, и машинально продолжал стенографировать.

— Почему ты так думаешь?

Стены тюрьмы были белыми. В ней не было никого, кроме еще одного индейца, Рассмуссена Рыжей Собаки, в камере ярусом выше.

— Такое уже случалось, когда я был мальчишкой. Это было после первой мировой войны, осенью. И я помню, как отец рассказывал мне истории, которые передавались из поколения в поколение.

Фенберг время от времени обращался к Чарли Джонсону по прозвищу Два Парящих Орла за сведениями. Чарли был на семь восьмых алликликом, остальная кровь шведская. Лицо Чарли было загрубевшим и обветренным, и он знал что почем.

— Ты мне нравишься, Фенберг. И люди моего народа любят тебя, — сказал индеец.

— Приятно, когда тебя любят, — ответил Фенберг.

— Но я должен спросить тебя кое о чем, что давно тревожит меня, — сказал Чарли Джонсон Два Парящих Орла.

Фенберг пожал плечами:

— Что ж, давай.

— Почему ты никогда не подавал паса сыну моего сына? — Внук Чарли играл в одной из двух команд в школьном чемпионате на первенство штата, а Фенберг был защитником.

Фенберг задумался.

— Твой внук бегал как олень. Его ноги и сердце носились как ветер. Но его руки, — Фенберг тяжело поднял сжатые в кулаки руки, — его руки были как будто из куска железа. Он не смог бы взять пас, даже если бы от этого зависело благополучие всего народа алликлика.

— Да, должно быть, так, — неохотно признал старый индеец. Он переместился на нижнюю кровать и обхватил руками голову. — Может, его стоило использовать в заключительной стадии атаки?

Фенберг ничего не ответил.

— Настало время Мандранго, — твердо произнес старый индеец.

— Напоминает что-то таитянское.

— Не могу сказать.

— Можешь продиктовать по буквам?

— Пишется как произносится.

Фенберг быстро нацарапал буквы. Это будет заголовком завтрашней заметки в газете.

— Мандранго — дьявол белого человека. В переводе это значит бездонная яма. — На языке Алликликов слово имело еще второе значение, о котором старый индеец ничего не сказал из уважения к овдовевшему Фенбергу. — Мандранго очень голоден. Он состоит из всех плохих вещей и дурных мыслей, которые имеются на земле.

— Похоже на миссис Вилларил, — сказал Фенберг, вспомнив предыдущую свекровь Туберского.

— Да. Она была уродливой и неуживчивой, — согласился Чарли Два Парящих Орла и уставился на выпирающие матраса пружины. — Я слышал, она отравила твоего брата, того, что уже большой, несколько лет назад.

— Не насмерть, но достаточно, чтобы достигнуть своей цели.

— В твоем брате живет дух. Многие из нашего племени ходят к нему за Советом.

— Может, мы слишком близки, я никогда не замечал за ним такого. Мне всегда казалось, что это просто лень.

— В отдыхе нет ничего плохого, — сказал Чарли как само собой разумеющееся. Он сидел по обвинению в бродяжничестве. — Мандранго появляется из-под земли раз в сто лет, чтобы соединиться с женщиной. С особенной женщиной. Легенды говорят, что он будет убивать в ночь полнолуния до тех пор, пока не найдет себе невесту. Это будет раз, два, может, больше, пока он не насытится кровью.

— А так как он бездонная яма, то он может никогда не насытиться?

— Да.

— Или прекратит, встретив эту особенную женщину?

— Да.

Фенберг уловил несоответствие в выражении «каждые сто лет», но не стал вдаваться в детали. Чарли прожил восемьдесят семь лет и не мог привести доказательств правдивости мифа. Простая математика. Но Фенберг также знал, что индейский фольклор был во многом основан на метафорах и природа его часто бывала даже психологической.

— А ты можешь описать это существо?

— Да. Оно большое. Покрыто шерстью, как бизон, и с клыками льва. Оно видит в темноте и чувствует на большом расстоянии конкретные запахи, страха, например. Оно видит, как бьется твое сердце. Оно на одну голову и еще на половину выше самого высокого мужчины. Сильное и неутомимое. Никакие преграды не останавливают его, но он почему-то не может покинуть мест своего обитания. Я слышал, что они по-на- стоящему сильны, но, к счастью, никогда не видел ни одного.

— Звучит заманчиво. Ты разбогател бы, поймав хоть одного.

— Да. Но он бы съел меня, — стоически ответил индеец.

— Ты упомянул, что это уже было, перед войной?.. — Фенберг перелистнул страницу и потерся спиной о решетку. Рассмуссен Рыжая Собака из верхней камеры с удивлением уставился на незащищенные почки издателя. Лицо его было топорной работы.

— В нашем племени была свадьба одного мужчины и одной женщины, — вспомнил Чарли Два Парящих Орла. — Мужчина был сыном человека, который хорошо ставил капканы и был опытным проводником. Сын решил отделиться от племени и жить по-современному. Он построил хижину у подножия скалы, знаешь, там, у губы Вебстера. Там не дул холодный ветер, и она находилась так высоко, что оставалась сухой и весной, когда вода стекала с гор. Это была хорошая хижина, я помню, но ее больше нет. Старики предупреждали его о приближении времени Мандранго и говорили, что в деревне он будет в безопасности, а один беззащитен. Ну, а он не послушал. Дождей не было. Урожай высох. Звери не шли в его капканы. Белые охотники, которые приходили в Бэсин Вэли, никогда не просили его быть проводником. Его жене стало нечего есть и ему тоже. Этот молодой человек нашел себе работу в городе на конюшне и считал это счастьем. Я ведь уже вроде говорил, что он увлекался всеми этими современными штучками?

— Да.

— Из-за этого его уши и сердце стали глухими. Несколько дней он уходил из дому ранним утром. Каждый раз утро было ясным и чистым. Только бриза совсем не было. Не пели птицы. Не тарахтели белки. Я помню, что в деревне женщины выкладывали вокруг домов камни и пели, ну, ты знаешь. А мужчины в это время разговаривали и курили. Молодой человек ни о чем таком и не подумал. Он пошел в город делать свою работу. В этот день он получил плату, поэтому он не сразу пошел домой. Он пришел в салун и потратил часть денег на выпивку. Он смеялся и чувствовал себя очень уютно, и вдруг, так мне рассказывали, улыбка застыла у него на лице, и кровь превратилась в ледяную воду. Глаза его широко раскрылись, и он выбежал из салуна, выкрикивая имя своей нареченной. Всю дорогу домой он пробежал, а это не близко. Но ночь была светлой. Стояла полная луна, и он добежал быстро, потому что сильно испугался.

Фенберг прекратил писать.

— Он звал свою суженую, когда пробегал через лес и поляну перед домом. Но она не отвечала. Дверь, мощная дверь, была сорвана с петель и валялась во дворе, как будто это была игрушка. Я сам видел потом эту дверь. На ней остались следы огромных когтей. — Чарли Два Орла перекатился на бок и, положив руку под голову, посмотрел на Фенберга. — Молодой индеец увидел кровь, кровь своей жены по всей хижине, потому что за ней охотились внутри. Но это было еще не все. Мандранго унес ее. Она была храбрая женщина и вырвала целые клоки шерсти из этой твари. Этот молодой индеец, он нашел эти клочки, взял их в руки и заплакал. И он услышал слабый голос, полный муки и печали, который звал его издалека. Это была его жена. И тут же молодой человек услышал громкий крик с далекой горной вершины. Это был безбожный крик. Он извещал леса и народ алликлик о победе Мандранго и насмехался над глупым молодым человеком.

— Обнаружили потом какие-нибудь следы женщины?

— Нет.

— А что случилось с парнем?

— Он стал как ходячий мертвец. Никому из наших людей не разрешалось разговаривать с ним или смотреть ему прямо в глаза. Тогда они тоже стали бы ходячими мертвецами. Он отправился в горы искать ее. Прошло совсем немного времени, и он умер от разрыва сердца. Мне кажется, это случилось через два года.

— А потом следов женщины так и не нашли?

— Мой отец говорил, что Волосатый грубо овладел ею и потом у нее родился от него ребенок. Он ходит в сумерках. Сейчас он здесь.

— Иисус.

— Вряд ли.

— Я просто хотел сказать, что это какой-то кошмар.

— Это все лес, — сказал индеец, кивнув в сторону леса, который темнел по другую сторону тюремной стены. — Там много вещей, о которых белый человек ничего не знает.

— Да. Это так.

Деревья, кусты, грязь. И всего этого много. Что еще мог сказать Фенберг?

— У меня много дел, — сказал он и потянулся. — Надо еще купить добрую половину рождественских подарков и напечатать все это, — сказал он, указав на исписанные листы. — Купить тебе пива, когда выйдешь?

— Не отказался бы, — сказал индеец с длинными седыми косичками.

Рассмуссен Рыжая Собака лениво наблюдал за редактором «Бэсин Вэли Багл», измеряя его взглядом. Фенберг спокойно посмотрел на него. Рыжая Собака отвел взгляд. Рыжая Собака был индейцем, который стрелял в Генри Дарича. Рыжему было наплевать на репортеров. Он так и говорил.

— Я слышал, у тебя появился конкурент в городе, Фенберг, — сказал Чарли. — Какая-то личность класса А, который строит из себя святого.

Их отвлек звон ключей.

Фенберг пожал плечами, пока охранник открывал дверь камеры.

— Я слышал, он открывает газету в здании прямо напротив твоего.

— М-да.

— Как, говоришь, его имя?

— Беган.

Чарли прислонился к решетке и на мгновенье задумался.

— Фенберг, я слышал о богатых чудаках, которые водятся среди вас, белых, которые осели в маленьких городках. Но я никогда не слышал ничего подобного о баптистах.

— Он принадлежит к школе, объединяющей все религии, — сказал Фенберг. — Баптисты просто разрешают ему пользоваться своей церковью, пока он не построит себе здание. Мы с женой собираемся послушать его на Рождество.

Чарли посмотрел на Фенберга и пожал плечами.

— Еще кое-что беспокоит меня, — сказал Два Орла.

— Что?

— Зачем человеку, который стоит много миллионов долларов и которому есть чем заняться, основывать церковь и газету в такой дыре, как Бэсин Вэли?

Фенберг криво усмехнулся:

— Говорит, что нравится воздух.

Охранник и Фенберг прошли уже полпути по холодному цементному коридору, когда Майкл обернулся:

— Когда ты выходишь?

— На Рождество.

— За что же они посадят тебя в следующий раз?

За улыбкой, в глубине глаз Фенберга Чарли Два Парящих Орла разглядел тревогу. Чарли сунул руки в карманы.

— У меня плохая осанка, — сказал индеец.

Фенберг понимающе кивнул и помахал на прощанье рукой.

* * *


Выйдя наружу, уже на ступеньках тюрьмы, Фенберг глубоко вздохнул.

— Зачем обладателю двадцати восьми миллионов открывать еще одну газету в такой глуши? Что ты об этом думаешь, дорогая? — Фенберг задумчиво погладил карман рубашки и успокоился, ощутив под пальцами знакомую фотографию.

Налетевший порыв ветра обдал его запахом дыма и сосен. Маленькая община Бэсин Вэли стояла в обрамлении молчаливых, покрытых снегом вершин Верхней Сьерры. В домах уютно горели камины. Меланхоличное настроение Майкла Фенберга идеально подходило к картине задумчивого неба, простиравшегося над великим Тихоокеанским Северо-Западом. Он был высокий, шесть футов и два дюйма, и представительный. Красивые губы слегка улыбались, а серые искрящиеся глаза казались почти серебряными на загорелом лице. Но когда он не разбивал сердца или не шутил с мальчишками, морщинки от улыбки становились глубже и что-то поднималось у него в груди, что приходилось со вздохом подавлять. Майкл покачал головой и погладил фотографию жены и ребенка.

Впереди был длинный день.

Ему надо было сделать множество дел, самым важным из которых было найти замену Генри Даричу.


Глава II

Элен Митикицкая


— Я чувствую себя вернувшейся домой, — сказала Элен. — Со своими чемоданами и своими родителями. Универсальный символ всех недавно разведенных женщин. Я имею в виду чемоданы, а не родителей.

Элен Митикицкая была поразительно похожа на живущего раздельно Сноу Уайта. Длинноногая, она по-прежнему обладала непринужденной осанкой. И все же что-то изменилось в ней.

— Что ты чувствуешь? — спросила терапевт.

— Я дома. С родителями и маленьким братом. Фотографии неразведенных сестер в очаровательных рамках. Еда подогрета и всегда вовремя. Не хватает приключений.

— Ты уклоняешься от ответа. Что ты чувствуешь? — Элен обхватила себя руками и сидела, слегка раскачиваясь и уставившись в пол пустым взглядом. Она избегала смотреть на маленькую сухую женщину с непомерно короткой стрижкой.

— Как будто я сбежала, и всему сразу пришел конец? Я не знаю. — Она знала. — Я плачу каждый день. Иногда не могу остановиться. Наверно, я принадлежу к тем незаурядным, талантливым женщинам, которые выходят замуж, следуя плохим советам. И я вижу сны. Плохие. На самом деле это один и тот же сон, который приходит каждую ночь.

У Элен Митикицкой были длинные волнистые волосы цвета воронова крыла, светло-голубые глаза, розовые щеки и полные губы. При этом красоту ее нельзя было назвать слащавой. Она была достаточно женственной, чтобы привлекать мужчин, но мужчин неординарных. Комната, где она находилась, была темной. Ее окружала деревянная мебель, громоздкая софа была надежной, как чрево матери.

— И день на день не приходится, — продолжала Элен. — Временами я чувствую себя собранной, исчезает путаница, и я все прощаю. А иногда наступает полное опустошение. Бывает еще злость, страшная злость.

Она закинула ногу за ногу.

— Иногда, наверно, я зря это говорю, но иногда мне хочется дать бывшему мужу по морде. — Элен сжала руку в кулак. — Размахнуться хорошенько и…

— Это просто мальчишки, — прервала ее терапевт.

— Что? — Элен потрясла головой, отвлекаясь от своих мыслей и возвращаясь в реальность. Она поморгала глазами, глядя на пускавшую клубы сигаретного дыма врача-психотерапевта.

— Мужчины. Это те же мальчишки. Я ненавижу их. — Похожая на птичку психотерапевт была одета во все черное и непрерывно курила терпкие коричневые сигареты от Шермана.

Митикицкая слегка повернула голову в сторону:

— Да. У них есть недостатки, конечно. Но мне кажется, и у них есть чувства и сомнения, они тоже испытывают боль, так же как…

— Ах, не говорите так. — Она снова со свистом затянулась. — Вы, конечно, знаете, что у меня сейчас тоже идет бракоразводный процесс?

— Ну, да…

— Мой собственный примитивный, тошнотворный, болезненный, страшный процесс, увеличивающий отвращение к жизни?

Митикицкая знала. Это было основной темой их разговоров за последние три визита.

— Они называют себя мужчинами. Не знаю почему. — Снова затяжка. Дым. — Надутые, пустые, деспотичные и эгоцентричные сукины сыны. Почти все из них такие.

Элен хотела добавить «фу», но промолчала.

— Лучшие годы моей жизни. Для кого? — хотела знать терапевт. Элен поправила подкладное плечо и вежливо улыбнулась. Пока худая женщина в черном с жаром рассказывала об этих годах, она кивала, делая вид, что слушает, и думала о своем. Она смотрела на вьющуюся за окном цветущую виноградную лозу.

В жизни Элен Митикицкой были веселые времена. Но она неудачно выходила замуж. Три раза. Элен хотела иметь детей и не могла. Врачи сказали, что по ее вине. Невезучая в любви — вынесла свой вердикт ее тетка, старая дева.

Элен рассталась с невинностью относительно поздно. Она отдала ее в двадцать один год невзрачному Луису Тинкеру. Друзья называли его Моченым. Элен узнала причину в свадебную ночь в гостинице «Холидей Инн» во Фресно. Его мочевой пузырь был размером с наперсток, и он мочился по ночам. Овладев Митикицкой, он уснул и написал ей на ногу.

— Это мерзко. Мокрый противный цыпленок. Я сразу сказала, что не надо выходить за него, — говорила ей сестра Камали Молли Митикицкая.

Но Элен была доброй душой и винила во всем шампанское. Она решила про себя ограничить его в потреблении спиртного во время следующей вечеринки. Но это состояние было хроническим и, что еще хуже, преднамеренным. Прошло еще восемнадцать мокрых и вонючих ночей, перед тем как однажды Митикицкая вытянула из Луиса, что ему нравится писать в кровать.

— Ха-ха. Ты заставила меня сказать это, и я рад, что сказал.

Этой же ночью она написала:


«Дорогой Луис!

Я понимаю, что мы были женаты лишь три недели, но я поняла, что мы разные люди. Пожалуйста, постарайся простить меня. Дело не в том, что хорошо и что плохо и кто из нас прав. Здесь некого винить. Мне очень жаль. Прости, пожалуйста.

Всего тебе хорошего.

Элен Митикицкая.

PS. Писун».


Элен забрала свои вещи и половину свадебных подарков, все еще не распакованных, и спокойно вернулась домой. Она избегала косых взглядов отца, который все еще был должен три тысячи долларов, потраченных на свадьбу.

Митикицкая год ни с кем не встречалась. Она чувствовала себя виноватой за расторгнутый брак и зря потраченные деньги. Она нашла утешение в Боге и также нашла Бобби Мальданадо, возродившегося велосипедиста, который также искал Бога. Элен и Бобби были женаты около года. За это время разошлись во взглядах с Христом и друг с другом.

Элен вернулась домой.

Три года Элен не выходила замуж.

Митикицкой было двадцать пять лет, и она заканчивала школу журналистов, когда наступил ее мормонский период. Она стала чуть больше краситься, носить красивое белье и успокаивала внутреннее и внешнее волнение, бросая камнями в морских чаек. Она была помолвлена с редким человеком — развращенным Мормоном.

— Этот еврей из Роки Маунтин — однажды назвал его отец.

Он обладал точеным лицом и приятной внешностью лыжного инструктора, широкой белозубой улыбкой и копной светлых вьющихся волос. Норман Мормон был самым красивым и привлекательным из всех поклонников Элен Митикицкой. Элен вскоре узнала ходящие между женщинами слухи о том, что такие красивые, испорченные мужчины бывают прекрасными любовниками, но они долго не удерживаются. Через два быстро промелькнувших месяца Элен и Мормон поженились.

Но опять появились знакомые предзнаменования, и, спустя некоторое время после этого, Элен сказала:

— О боже!

Боясь проклятия свыше за то, что не достигнув двадцати шести лет, она уже три раза выходила замуж, Митикицкая сначала старалась изо всех сил. В душе Элен была очень домашней. Потереться о плечо, послать открытку, уютный обед при свечах. Не пойти ли нам куда-нибудь в кино? В общем, женщина определенной атмосферы. Норман Мормон был совсем другим. И в то время как Митикицкая разрабатывала разные планы спасения их брака, устраивая изысканные домашние обеды, шведский массаж, проявляла интерес к боксу и помогала ему выбирать сигары или прибегала к прочим немудреным хитростям, Норман оставался ко всему этому абсолютно холоден. За шесть месяцев жизни с Норманом Элен сделала следующие открытия: он

1) отказывался работать;

2) старался, чтобы это делала Элен;

3) крал деньги из ее кошелька («это не воровство, когда ты берешь у жены»);

4) пытался соблазнить лучших подруг Элен, а также

5) скучал за кофе или, более точно, скучал практически всегда.

Если быть справедливым, то это обычные атрибуты несчастливых браков. Но Норман Мормон дошел до крайностей. За то, что Элен не могла иметь детей, он бил ее и называл старухой. Затем он поехал на ее машине грабить магазин «Все для дома». Элен пришлось занять денег, чтобы взять его на поруки. Не сказав ни слова благодарности, Норман молча шел позади Элен по тюремным коридорам. На его руке висела подружка на пятом месяце беременности.

На следующей неделе против Элен был возбужден иск о разводе и алиментах.

Мужчины.

Действительно, фу!

Элен робко попыталась покончить жизнь самоубийством в дешевом отеле. Отец привез ее домой. Странно, но в этой истории больше всего ее обидело то, что он не обнял ее и не сказал, что все будет хорошо.

* * *


В углу рта терапевта висела сигарета.

— Господи, я не знаю, — сказала врач. — Что-то не так устроено в этой жизни.

— Мне всего лишь хотелось быть репортером и иметь детей от кого-либо повыше меня ростом, чтобы у него было чувство юмора и он любил обниматься, — сказала Элен.

Психолог пожелала ей счастья.

«…и может быть, у него будут широкие плечи, а когда я попрошу о чем-нибудь, глаза будут добрыми». Элен размечталась. Она открыла рот. Но время визита закончилось. Терапевт сказала, что у Элен есть сдвиг в лучшую сторону и взяла чек на восемьдесят пять долларов.

* * *


Во время обеда Элен молча копалась вилкой в рисе с горошком, почти не притрагиваясь к еде. Остальные члены семьи тоже молчали. Лавонна Митикицкая беспокоилась о дочери. Она собиралась прямо спросить ее о кошмарах и о чиханье, но так и не смогла.

— Как прошел визит, дочка? — спросила она.

— Мой терапевт ненавидит мужчин, — сказала Элен, не поднимая глаз.

— Ну. Гм-м. — Лавонна вежливо помолчала. — А ты?

— Мне на самом деле наплевать на троих.

Отец перестал жевать и начал вычислять, каких троих она имела в виду. Наконец решил, что бывших мужей, и продолжил обед.

— Я видела, ты сегодня получила почту, родная. Что-нибудь важное? — спросила мать.

Примерно месяц назад Элен разослала около сотни резюме своих статей в гаге ты, находящиеся в разных концах страны. Это послужило причиной раздора между ней и родителями. Отец не хотел отпускать ее в дорогу в таком состоянии.

— Нет. Просто вежливые формальные письма. «Мы известим вас в случае смерти одного из сотрудников». Те же старые… — сказала Элен и не закончила фразы.

Зазвонил телефон, и отец вскочил, чтобы взять трубку в гостиной. Он крикнул, что просят Элен.

— Может быть, это о свиданье, — сухо сказала Элен, смяв салфетку и бросив ее на стол. Мать слабо улыбнулась.

— Да, — ответила Элен.

— Алле, — произнес кто-то фальцетом. — Будьте добры, Элен Митикицкую.

— Да, говорите. — Она держала трубку на некотором расстоянии от уха. Голос был высоким и резким.

— А, очень приятно, моя дорогая. Вам должен был позвонить мой сын. Он редактор, и я очень горжусь им.

— Извините. Вы говорите слишком громко, — ответила Элен. — Не могли бы вы говорить потише? Ваш голос режет уши.

— Я не кричу, — ответил голос Микки Мауса слегка обиженно. Элен подумала, что голос принадлежит женщине. Пожилой женщине. — Я звоню, чтобы сообщить новость. Хорошую новость. Старым людям приходится иногда говорить громко, понимаете?

— Извините. С кем я говорю?

— Это миссис Фенберг. Славная миссис Фенберг.

«Итак?» — подумала Митикицкая.

— Я являюсь владельцем и издателем «Бэсин Вэли Багл», местной газеты в Бэсин Вэли, в Калифорнии…

— Да-да.

— …и я звоню, чтобы сообщить, что мы берем вас на работу.

— На работу? — Элен встала на цыпочки. Господи, работа, мелькнуло в голове. В уме мысленно пронеслись все резюме, посланные в конвертах в разные газеты, в попытке вспомнить именно эту.

— Не насмехайтесь, — сказал фальцет.

— Я не насмехаюсь, мадам. Извините, но вы сказали, что берете меня. На какую должность?

— Миссионера. Ха-ха. Это шутка. Вы будете получать тысячу долларов в неделю.

— Дай мне трубку, — сказал отдаленный голос.

— Нет! — возмущенно произнес первый голос. — Я хотела сообщить ей хорошие новости. Ты никогда не даешь мне!..

— Дай… мне… трубку. Пожалуйста.

Голос принадлежал мужчине. Элен напряженно вслушивалась. Она поняла, что идет борьба за трубку и услышала, как женщина жалуется, что ей сломали руку. Затем послышался плач.

— У нас небольшие трудности, — раздался мужской голос. — Могу я перезвонить вам через несколько минут?

Опять возня и все затихло.

— Да, конечно. — Элен была озадачена. Она пожала плечами, повесила трубку и, оглянувшись, встретилась взглядом с озабоченными и взволнованными родителями.

— Странно, — сказала она и снова пожала плечами.

Майкл Фенберг сдержал обещание и перезвонил через несколько минут, уверив Элен, что ничья рука не была сломана.

— Это был Клиффорд, — сказал Фенберг. — Мой младший брат, он в переходном возрасте и имитирует женщин. На прошлой неделе ночью он видел «Психо» по кабельному каналу и с тех пор ходит по дому в шали и говорит писклявым голосом.

Родители Элен потихоньку поднялись наверх, чтобы подслушать разговор по спаренному телефону. — Да. Я знаю, какими бывают младшие братья в таком возрасте, — ответила Элен и посмотрела на веснушчатое лицо собственного брата, стоявшего рядом. Ему было восемь лет. Она отстранила его. — По правде говоря, я предположила нечто такое, когда он предложил мне тысячу долларов в неделю.

— Минутку. Я действительно звонил, чтобы предложить вам работу, — сказал Фенберг. — Это, конечно, не та категория, когда платят пятьдесят тысяч в год, но это место обозревателя криминальной хроники, или, скажем, место криминального репортера.

Фенберг ничего не сказал о том, что она была пятнадцатой по счету из тех, кому он предлагал это место. Из ее рекомендаций следовало, что у нее было мало опыта, а он не доверял начинающим. Он предпочел бы кого-нибудь слегка пьющего и имеющего какие-то трудности, а также хотя бы года на четыре постарше и без амбиций. Яркие личности, звезды колледжей обычно не задерживались в «Багл» больше чем на три месяца и использовали газету в качестве трамплина.

— Мне кажется, вас это заинтересует?

Элен, конечно, захотела побольше узнать о Бэсин Вэли и о будущей работе. Фенберг солгал и о том и о другом. У Генри Дарича была непристойно низкая ставка для американской мечты — индивидуала, окончившего колледж — двести пятьдесят долларов в неделю. Рассчитывая, что можно сэкономить на молодой и неопытной женщине, Фенберг предложил Митикицкой сто сорок долларов. Митикицкая постучала по телефону и спросила Фенберга, не звонит ли он от Мак-Дональдса из Боливии, где такая зарплата могла бы считаться огромным везением. Фенберг нервно засмеялся.

— Я, хм, не очень хорошо расслышал, — ответил он. Разговор вскоре прервался. Элен подождала пять секунд и положила трубку.

— Вы тоже можете положить трубку, папа и мама, — сказала она.

* * *


Через два часа о звонке забыли. Элен была в постели в просторной фланелевой ночной рубашке и с ватными тампонами между пальцами ног. Она сосредоточенно красила ногти на ногах огненно-красным лаком. Работал телевизор. Покончив с ногтями, Элен полистала журналы и добавила несколько важных записей в список дел, которые ей предстояло сделать завтра. Затем она перевернулась на живот, чтобы почитать один из пяти начатых ее романов. Что угодно, чтобы заснуть. Что угодно, лишь бы только не этот сон.

Но сон всегда возвращался.

Тихоокеанским Северо-Западом в этих местах называли район между «Ангелами Чарли» и Бетти Буп.

Элен преследовал один и тот же кошмар. Она была привязана к столбу в фешенебельном, но слишком открытом индейском костюме из кожи и перьев. Ее окружали бывшие приятели и мужья. Они кружились вокруг нее в косматых шубах и клыкастых страшных масках. Точно ли это были они? Элен не могла сказать уверенно. Она помнила зловонное дыхание. Они корчились и изгибались, гладя ее обнаженные бедра холодными, толстыми, извивающимися змеями, и когда она молила — о, нет, они говорили — о, да, и не надо было быть Фрейдом, чтобы понять, что это значило.

Какой-то человек, старше других (ее отец?), являлся высшим жрецом. У него была седая борода и густые брови. Он возглавлял следствие и рвал коробки со свадебными подарками, в которых было много хрусталя и бытовых электроприборов, подаренных во время ее трех неудачных свадеб. Потом появлялся человек-животное, который кромсал ковры и вдребезги разбивал приборы. Элен отпускала одно из своих знаменитых саркастических замечаний, и монстры замирали. Теперь все их внимание было сосредоточено на Элен. То, что следовало дальше, затрагивало самые чувствительные струны, запрятанные в глубине ее души. Это было что-то сексуальное, чего Элен Митикицкая избегала даже в лучшие времена.

Она опять чихнула.

* * *


На следующий день в Лос-Анджелесе шел мелкий дождь. Было холодно. Длинные черные волосы Элен слегка завивались от влаги. В желтом непромокаемом плаще она ехала в машине с открытыми окнами мимо аккуратных газонов, тянущихся вдоль бульвара Сансет. Последние два месяца после возвращения домой ее распорядок дня повторялся из дня в день. Она давала уроки танцев в местной студии четыре часа в день, потом ехала на велосипеде в страховую компанию отца отвечать на звонки до вечера. Иногда она навещала подруг или сестру Камали Молли. Все ее подруги, кроме Молли, были замужем, преуспевали и имели не менее одного ребенка. Митикицкая могла провести много часов, нянчась с чужими детьми, выпивая галлоны настоянного на травах чая и выслушивая планы будущих перемен в доме и саду, смешные истории о детях и разговоры о проблемах мужей на работе. Элен больше слушала, чем говорила. Да. Она послала резюме. Нет. Ничего обещающего. Нет. Она ни с кем не договаривалась о встрече. Друзья вряд ли смогут помочь.

Но сегодня Митикицкая взяла семейную машину, чтобы заехать в университет и провести небольшую разведку. Она всегда была одной из лучших на журналистском факультете и до сих пор имела свободный вход в Калифорнийский университет. Элен заняла свободный столик. Полистав справочник местных калифорнийских газет, она нашла упоминание о «Бэсин Вэли Багл» как об отличной маленькой газете со странной историей. Газете было 128 лет. У нее было много государственных и местных наград за заслуги. Ее доставляли бесплатно, хотели вы или нет. На первой странице было по-прежнему восемь колонок, тематика которых не менялась в течение последних пятнадцати тысяч выпусков. «Багл» включала статьи о спорте, событиях в высшем свете, дорожных происшествиях, убийствах, рождениях и помолвках, маньяках (когда они появлялись), пожарах и политике. Там также были сменяющие друг друга фотографии капитанов местной промышленности, пожимающих друг другу руки и улыбающихся пустыми глазами во время очередной церемонии по случаю основания того, что еще до сих пор не было основано в Бэсин Вэли. Кроме того, имелось много описаний шумных историй в барах (в которых часто фигурировал человек по имени Джон Туберский), о том, кто хорошо выглядел во время прогулки, у кого были сердечные приступы, печатались фотографии маленьких детей и щенков и сенсация года о том, как опять из-за наводнений была разрушена стоянка передвижных домов-автофургонов, принадлежащих горожанам, устроенная в затопляемой зоне. Сама община Бэсин Вэли была изолирована от внешнего мира. Там было жарко летом, холодно зимой и соблюдался баланс между частной и общественной жизнью. Здесь был самый высокий уровень убийств в Соединенных Штатах Америки.

— Я не совсем понимаю, где это находится, — сказал ее бывший инструктор.

— Здесь говорится, что в Калифорнии, — ответила Элен.

— Это не то, что обычно называют Калифорнией. Там совсем другой мир. — Профессор спросил Элен, читала ли она сегодняшние газеты. Нет. Он показал ей маленькую заметку на 24 странице.


В РЕПОРТЕРА СТРЕЛЯЮТ

НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ

Бэсин Вэли, Калиф. — Генри Дарич, редактор газеты «Бэсин Вэли Багл» в горной общине, был ранен выстрелом в грудь вчера утром, когда он находился на своем рабочем месте.

Двадцатидевятилетний Генри Дарич находится в удовлетворительном состоянии.


Митикицкая улыбнулась.

«Ах, ты, вонючка», — подумала она о Майкле Фенберге.

* * *


— Хелло. Это снова я, — сказал Фенберг, опять позвонив после обеда.

Элен схватила телефонную трубку и закричала:

— Кто это я?

— Майк Фенберг из «Багл». Я звонил вам вчера. Здравствуйте. Как поживаете? Как дела? — спрашивал он, может быть, слишком участливо.

Какой ужасный день) После впустую проведенного утра в школе (Злючка Джо и Клиффорд совершили очередное ужасное зверство). Фенберг вернулся в газету, чтобы поработать над самым большим выпуском. Потом он позвонил еще двадцати потенциальным репортерам с просьбой работать на него. Никто не заинтересовался.

— О, да. Да. Все в порядке, — сказала Митикицкая. Сегодня она получила приглашение из ежедневной газеты в Сан-Франциско. К сожалению, ей предлагалась должность секретаря. — Это была удачная неделя. «Кроникл» предложила мне работу. Не много для начала, но с большой перспективой. Как Клиффорд?

— «Сан-Франциско Кроникл»? — Фенберг сделал удивленное лицо. — Эта газетенка десятилетиями была тряпкой. Вы не должны работать там. Клиффорд в порядке. Сегодня утром он проткнул занавеску в душе пластиковой вилкой, выпачканной в кетчупе и напугал Туберского почти до смерти.

— Кто такой Туберский?

— Джон Туберский, мой брат.

— Ах, да, — сказала Элен. — Наполовину брат.

— Нет.

Фенберг разъяснил, что Джон был стопроцентный брат. Один и тот же отец, одна мать.

— Тогда почему у него другая фамилия?

Фенберг тяжело вздохнул, затем покорно произнес стандартный ответ:

— Он изменил свою фамилию много лет назад по соображениям карьеры. Хотя никакой карьеры у него не было и нет. Я думаю, это было выступление против родительской власти. Митикицкая, я предлагаю вам большую практику, сельское великолепие, спокойствие покрытого в декабре снегом пустынного, заросшего лесами края и непревзойденные сто семьдесят пять долларов в неделю плюс издержки.

— Не беспокойтесь о Клиффорде, — сказала Митикицкая, теребя почти обломившийся ноготь. Митикицкая прощупывала. Она побывала сегодня у Камали Молли. После этого она всегда доверяла своему чутью больше, чем своей способности к анализу.

— Я думаю, что все дети, когда они растут, проходят через, в некотором роде, роковую стадию. Вы не сказали мне, что в другого репортера стреляли, — сказала Элен. Она улыбнулась и оперлась о перила.

— О, вы слышали?

— Ага, — сказала Элен. — Сто семьдесят пять недостаточно. Что с ним случилось?

Фенберг сидел на краю своего стола и умножал числа в блокноте. Интересно, толстая Элен или нет. У нее был приятный голос. Глубокий, с озорными нотками. Женщины с такими голосами всегда были толстыми.

— О, вы можете поверить мне. Это, в любом случае, несерьезное дело.

— Расскажите мне.

— Индейцы.

— Прошу прощения, что?

— Индейцы. В Генри, репортера, стреляли индейцы. На самом деле один индеец.

— Вы правы, я вам не верю.

— Как насчет сто девяноста пяти?

— В неделю? «Кроникл» предлагала триста восемьдесят. Для начала, — сказала Элен.

Фенберг вздрогнул, затем солгал.

— Это на сто семьдесят пять больше, чем получал предыдущий репортер. Между прочим, стоимость жизни у нас ниже. Мы сами ловим в ловушки свою еду.

Митикицкая получала удовольствие от беседы, возможно потому, что у нее не было намерения во что бы ни стало работать на Фенберга или «Багл», где бы они не находились. Кроме того, она была под защитой большого расстояния. Приятно было улыбаться.

— Сто девяносто пять недостаточно. Ну, скажите же мне правду. Что случилось с репортером?

— В Генри правда стрелял индеец, — ответил Фенберг, поднимая руку, как это делали скауты, отдавая честь. Он начал рыться в ящике стола, вытащил фотографию скончавшейся жены в рамке и бросил ее на стол. Под ней были кулинарные рецепты. И заявление Митикицкой. Судя по ее публикациям, она была хороша, действительно хороша. Но двести пятьдесят в неделю было все, что он мог дать. Фенберг усмехнулся. Может быть, он поймает ее на сверхурочных.

— Вы хотите услышать, что случилось с Генри? — спросил Фенберг. Он начал ходить, временами останавливаясь, как будто пересказывая полицейский отчет. — Это случилось вчера, а джентльмен, о котором мы говорим, Генри Дарич, был редактором общего отдела этой газеты. Он сидел вот за этим столом. В вышедшем во вторник выпуске нашей газеты мы опубликовали рассказ об очень плохом человеке по имени мистер Рассмуссен Рыжая Собака. Мистер Рыжая Собака частично индеец. Его задержали за вождение в нетрезвом виде, и кто бы вы думали был с ним в машине?

— Мне кажется, этого я не знаю.

— Не кто иной, как некая мисс Бетти Бикрофт.

— Это мне ни о чем не говорит.

— Кроме того, что мисс Бикрофт была в нетрезвом состоянии, она была также обнаженной.

— Совсем?

— Даже без нижнего белья.

— У-у, — сказала Элен.

— Боже мой, — вырвалось у матери Элен, которая поднялась наверх, чтобы послушать разговор.

— Кто это? — спросил Фенберг.

— Моя мать, — ответила Элен. — Мои родители подслушивают иногда мои разговоры. Некоторые родители любят делать это.

— А, — сказал Фенберг. — Здравствуйте, миссис Митикицкая.

Трубку положили.

— Постойте, на чем я закончил? — спросил Фенберг. — О'кей. И что еще хуже, если вы следите за именами, мисс Бетти не была женой Рыжей Собаки. И когда законная жена Рыжей Собаки, женщина по имени Джейн Черная Ворона Рассмуссен, стопроцентная индианка алликлик и дама с не очень хорошим характером, прочитала, или ей прочитали, об этом эпизоде в газете… ну, Митикицкая, вы, наверное, догадываетесь, как она разозлилась. Как насчет двухсот десяти в месяц?

— Уже лучше. А что же все-таки случилось с репортером? — Элен, прижав трубку к уху, скользнула вниз по стене и села на пол, скрестив ноги. Она положила на колени подушку и оперлась на нее.

— Я уже подхожу к этому. Мистер Рыжая Собака, проживающий в индейской резервации за тридцать миль отсюда, приехал в город, чтобы снять скальп с некоего талантливого репортера, чья подпись, к несчастью, фигурировала под этой историей. Сначала Рыжая Собака зашел для храбрости в забегаловку под названием «Прими капельку». Процесс принятия алкоголя привел его в дурное расположение духа, и он ранил парочку джентльменов ножом длиной одиннадцать дюймов.

Митикицкая наморщила брови и потерла плечо под лямкой лифчика. Она порадовалась, что мать повесила трубку.

— Ну дает.

— Разрезал их в длину, как каноэ, эта Рыжая Собака. Потом направился в этот самый офис и выстрелил Генри прямо в грудь. Бах-бах! — крикнул Фенберг, делая вид, что стреляет в репортера.

Митикицкая промолчала.

— Его застрелили прямо за вашим столом, если вы, конечно, согласитесь, чтобы он стал вашим. Если бы вы были сейчас здесь, я показал бы вам следы от пуль в стене. Бедный Генри. Он разбил нос о край стола, когда падал. Ему повезло. Пройди пуля на несколько дюймов правее и ниже, и с ним было бы покончено. С другой стороны, несколько дюймов в другую сторону, и Рыжая Собака вообще бы промахнулся. Двести пятьдесят долларов моя последняя цена.

— Вы ломаете комедию?

Фенберг отрицательно покачал головой и прошелся пальцами по мятой пачке «Ореоса».

— Нет. Послушайте. Это случается очень редко. Сколько людей было убито индейцами в прошлом году? Может быть, сотня. Гораздо больше погибло от молнии. Итак, что вы думаете о двухсот пятидесяти в неделю? Вы ведь не боитесь, а?

— Думаю, здесь больше подходит слово озабочена, — она чихнула.

— Будьте здоровы.

— Спасибо. — Она потянулась к столику за бумажным носовым платком, а заодно прихватила записную книжку и ручку.

— Если я соглашусь на эту работу, чего я пока не обещаю, мне придется переехать в Бэсин Вэли. — Митикицкая потерла руки, покрывшиеся гусиной кожей.

— И вам здесь очень понравится. Здоровье, природа, простор. Развлечения, культура… — расписывал Фенберг. — А каждому репортеру, который может вставить в канву повествования фразу типа «Стояла темная штормовая ночь» положена стандартная премия в пятьдесят долларов. Да, я ведь вам не сказал еще о том, чем кончил редактор деловой хроники?

— Я боюсь спрашивать. Что же с ним случилось?

— Он умер, — ответил Фенберг. — Сердечный приступ. Он видел, как Рыжая Собака Рассмуссен стрелял в Генри. Плохое сердце, я полагаю. Но в этом нет ничего удивительного, ему было восемьдесят четыре.

— Мне очень жаль…

— Не надо сожалений. Он был не очень хорошим работником.

Элен посмотрела на трубку.

— Вы хотите сказать мне, что я буду совмещать обе должности?

— Митикицкая, — упрекнул Фенберг, — не будьте такой мрачной. Для парня, занимавшегося деловой хроникой, стало делом жизни растягивать фразу «низкие цены, дружеское отношение» на сорока восьми часовую рабочую неделю. Деловая хроника выходит только по воскресеньям. На первых порах я помогу.

У Митикицкой появилась идея. Она решила, что ничего не потеряет, если спросит.

— Позвольте мне сказать прямо, — начала Элен. — Вам не хватает двух репортеров, так? Я не хочу выглядеть корыстной или что-то в этом роде, но двухсот пятидесяти долларов явно маловато за две полных ставки. Я думаю, что смогла бы хорошо работать, мистер Фенберг. — Митикицкая покраснела. Она чувствовала, как бьется сердце. — Но за две ставки я прошу четыреста. В неделю.

Теперь наступила очередь Фенберга постучать по телефону.

— Извините, наверно, испортилась связь, потому что мне послышалось четыреста долларов в неделю.

— Плюс недельная зарплата в качестве компенсации расходов на переезд.

Фенберг громко рассмеялся:

Вы хотите, чтобы я бросился в микроволновую печь?

— Спасибо, нет. Трое уже бросились.

В голове Фенберга мелькнуло множество уловок. Он сказал:

— Слушайте, я не предлагаю вам место в Дженерал Моторс Корпорейшен или звезды в многосерийном сериале, Митикицкая. Я прошу вас быть репортером в очаровательной, но незначительной газете.

— Нет, вы предлагаете мне место двух репортеров в этой очаровательной, но незначительной газете.

Фенберг медленно перевел дыхание. Четыреста долларов в неделю? Черт, подумал он и потер сзади шею. Лицо его скривилось от боли, и он положил трубку на плечо. Черт, черт, черт. Он уже чувствовал, как эта новая газета ущипнула его, а ведь номер даже еще не вышел. И он не собирался лечь костьми, работая девятнадцать часов в день. Фенберг нащупал фотографию Трейси и ребенка.

— Митикицкая, я знаком с вами десять минут, и вы мне уже не нравитесь. Я согласен. Я согласен также на расходы по переезду, если вы даете слово джентльмена, что будете работать по меньшей мере три месяца. И еще одно условие. Вы начинаете работу через семьдесят два часа, то есть через три дня.

У Митикицкой подвело желудок:

— Да?

— Да. Договорились, маленькая бандитка? Кошмары. Тихоокеанский Северо-Запад. Так что же? Алле? Митикицкая?

Конец разговора происходил как бы под водой. Митикицкая не помнила, как сказала «да», но она должна была это сказать, и потом испугалась. До сих пор она никогда не была далеко от дома. А если и была, то с очередным идиотским мужем. И все равно могла всегда сбежать домой. Митикицкая все еще сидела с подушкой на коленях и телефоном на подушке и размышляла, что она натворила. Есть люди, которые делают неожиданные покупки.

— Я — импульсивный репортер.

Потом она улыбнулась. Может быть, это будет не так уж плохо. Да. Это будет приключением. Вызовом. Очищением. Это шанс походить по магазинам и купить сверхмодный зимний гардероб для этой лесной глухомани и удобный случай, чтобы послать к черту всех неординарных мужчин и оказаться на свежем воздухе, где никто не знает, что ее счет один к трем.

* * *


Девять тридцать вечера.

Прошло два часа с тех пор, как Фенберг говорил с Митикицкой. Конец еще одного длинного дня. Майкл выключил свет и закрыл дверь офиса «Бэсин Вэли Багл». Вечер был холодным даже для декабря, небо было чистым, ясным, свежим, красивым, и луна такой полной и большой, что казалась в пять раз больше обычной.


Глава III

Ночь первых убийств


Виктору Даффилду, приехавшему в отпуск из Айовы, Калифорния показалась яркой. Это было место, где полагалось носить темные очки, обниматься и загорать. Казалось странным, что в знаменитом Золотом Штате могут быть такие темные и заброшенные места. Может быть, это просто впечатление от ночного леса.

Даффилд, его жена и двое детей заканчивали вторую неделю отпуска и только что провели несколько дней в экскурсиях по большим развлекательным паркам. Следующим номером программы было пробежать галопом по национальным достопримечательностям. Виктор неправильно рассчитал, что может доехать до горы Шасту к завтрашнему полудню. Вся семья недавно закончила поздний обед в Бэсин Вэли, и теперь они медленно ехали в своем толстокожем доме на колесах на север, петляя и поднимаясь все выше в горы, и подыскивали место, где можно было стать на краю дороги и провести ночь.

Даффилд почувствовал одиночество. На это не было никакой причины. Он оторвался от руля своего огромного автомобиля-кэмпинга и оглянулся на жену и детей. Сын все еще слушал плейер, качая головой в такт барабанам и гитарам. Жена утомленно улыбалась. Устала, но все хорошо. На маленькой дочке была шляпа с Дональдом Даком и оранжевым пластиковым козырьком. Даффилд улыбнулся и успокоился. Может, просто соскучился по дому. Неплохо бы остановиться на привал. Было холодно, но развести огонь — дело нескольких минут.

В этот момент что-то большое и темное мелькнуло на обочине.

— Что это было? — вскрикнул Виктор. Он притормозил и осторожно оглянулся: — Как ты думаешь?

На семью это не произвело особого впечатления. Очередная грязная дорога, как те многие, на которых они уже останавливались, чтобы переночевать. Дочери хотелось остановиться в мотеле.

— Вот здесь и остановимся на ночь, — объявил Даффилд. При свете яркой деревянно-желтой луны, освещавшей трехрядную дорогу, Виктор отъехал на сотню ярдов от шоссе. Семья начала устраиваться. Виктор послал сына, долговязого двадцатилетнего парня, за ветками для костра.

— Да постарайся, чтобы они опять не оказались зелеными, — крикнул Виктор парню, который как будто и не слышал.

«Здоровый вроде, а все в этих наушниках», — подумал он, глядя на удаляющегося в кусты сына.

В автобусе Даффилда были все современные удобства — генератор, телевизор, видеоигры, кухня и ванная. Виктор даже прихватил на всякий случай винтовку девятого калибра. Они будут спать в машине, но сначала разведут костер, выпьют кофе, съедят десерт и посмотрят на живое пламя. Но костра не было. Сын Даффилда так и не вернулся.

— Чертенок теряет время, слушая свою проклятую музыку, — пожаловался отец.

— У него тоже каникулы, — напомнила миссис Даффилд, запихивая волосы под шапочку. — Может, он просто разминается. А может, увидел енота или еще кого-нибудь.

Прошло полчаса. Виктор пошел на поиски. Он нашел сына в нескольких ярдах от стоянки, мертвого, изуродованного и наполовину съеденного.

* * *


Евгении Даффилд и ее дочери было приказано оставаться в машине. Миссис Даффилд как раз запирала двери, когда услышала мучительный и изумленный крик. Кричал муж. Она знала.

— Виктор…

Миссис Даффилд снова услышала крик, но на этот раз он был другим. Это был крик ужаса. Последовали три выстрела. Еще крики и ужасное, дикое рычание. Крики затихли, и некоторое время она слышала только тихий плач дочери и хруст челюстей того, кто поедал ее мужа.

Она села на пол в задней части автобуса, держа дочь на руках. Огни были включены.

Дверь.

Она распахнулась. Она не закрыла ее, и дверь хлопнула под порывом ветра. Рычание прекратилось.

— Тихо, — прошептала миссис Даффилд. — Очень-очень тихо. Я пойду вперед, выключу огни и закрою дверь. Я сейчас вернусь.

Малышка запищала, уговаривая мать не уходить.

— Все хорошо. Я сейчас вернусь. Я хочу спасти нас с тобой. — Женщина погладила дочь по голове. Миссис Даффилд на цыпочках прошла по узкому проходу и выключила огни. Через несколько секунд ее глаза привыкли к темноте. Потом она поискала оружие. Единственное, что она нашла, был маленький нож. Миссис Даффилд прошла к двери. Кругом царила темнота. Она стояла и не решалась протянуть руку, чтобы закрыть дверь. Она подумала о дочери.

— Закрой дверь.

Миссис Даффилд была маленькой, примерно пять футов ростом. Даже вытянувшись, она не могла дотянуться до ручки.

Придется выйти и закрыть дверь.

Она прижалась к двери, как будто та могла защитить ее. Три длинных ступеньки к земле. Вот и ручка.

Она почувствовала какой-то запах. Пахло животным. Как от лошади, которая долго бежала. Ступенька, еще ступенька, наконец верхняя ступенька. Она уже была в автобусе, когда услышала злобное, радостное рычание, и что-то огромное и сильное набросилось на нее. Боль в плече и потом в позвоночнике. Она ткнулась в кофейный столик. Боль притупилась, и она почувствовала влагу, растекающуюся у ней на спине под блузкой. Смешно, подумала она. Не так уж и больно, а дочь, наверно, плачет. Голова миссис Даффилд была совсем легкой, когда она упала рядом с дочерью. Дверь все еще была открыта.

Тварь чувствовала муки матери и дочери. Она. впитывала их заглушенные рыдания. Она чувствовала, как они трепещут. Возраст ее племени равнялся десяти тысячам лет. Сосредоточие зла, Черное Братство, правящее добром и злом. В течение шести часов она кружила по их семейному дому на колесах, иногда из любопытства царапая алюминиевую обшивку, иногда злобно качая машину, пытаясь опрокинуть ее. За два часа до рассвета пытка закончилась. Мандранго Бэсин Вэли выбросил наружу два тела и перерыл в поисках весь автобус.

Ничего.

Здесь не было невесты.

Пока не было.


Глава IV

У маньяков есть деньги


Луна спокойно сияла на небе. Она благосклонно улыбалась темноте, проливая свет на дела праведные и неправедные и посылая свои лучи в комнату Фенберга.

Фенберг спал в эту ночь один. С ним не было девушки. В кровати не было свернувшейся в ногах кошки. Не было Клиффорда, притащившегося в полусне потому, что ему было одиноко или хотелось пить. Фенберг спал с открытым ртом, лицом к лесу, забывшись в крепком сне. Он не видел огромной тени, плавно скользившей мимо окна.

Фенберг видел сон.

И хотя почти все сны были неприятными, это был единственный шанс встретиться с женой и ребенком.

Представление «Трейси Фенберг и ребенок».

Этой ночью Фенберг ехал вдоль океана.

Он сидел за рулем своей старой, послушной машины с откидным верхом, весь в счастливом ожидании и не заботясь ни о чем в мире. Прекрасная блондинка с длинным развевающимся шарфом улыбнулась и махнула ему из своего седана, промчавшегося в противоположном направлении. Она была так близко. Фенберг чувствовал, что мог протянуть руку и потрогать ее лицо. Океанская волна перехлестнула через капот его автомобиля, и он захлебнулся в соленой воде, песке и пене. Он попытался развернуться, но блок регулировки мощности, или что-то еще, работал с перебоями, и он с трудом мог управлять автомобилем. Он приложил большие усилия, чтобы развернуться и начать погоню за блондинкой. Что у нее была за машина? Он не мог вспомнить. Потом, совершенно неожиданно, он оказался в машине последней модели с закрытым верхом. Медленной, еле тянущейся. Скрежеща зубами, он изо всех сил жал на педаль газа, но машина не увеличивала скорости. Трейси ускользала. Ребенок смотрел в заднее окно, улыбался и махал рукой. Вскоре они исчезли из виду.

Огромная фигура снаружи нетерпеливо возилась с окном. Оно было закрыто. Тень, удлиненная до бесконечности лунным светом, двинулась вдоль дома, ломая азалии на клумбе. Потом она попробовала открыть окно Клиффорда.

Представление под названием «Трейси и ребенок» каждую ночь было разным. Фенберг беспомощно смотрел, как они падают с мостов, скал и небоскребов. Их уносила волна, или они тонули в морской пучине, а кругом мелькали плавники акул. Медведи уносили их из лагеря, индейцы стреляли в них стрелами. Правительство преследовало их за неуплату налогов. Его сон, если это можно назвать сном, был ужасен, и каждое утро Фенберг просыпался с мешками под глазами, одеревеневшей шеей и утром был более утомлен чем вечером, когда ложился спать.

Задняя дверь была не заперта.

Фенберг спал, заваленный множеством подушек. Запатентованный подушечный форт Фенберга. Он положил одну ногу на подушку, другая подушка защищала его спину. Слава богу, сны закончились, и он мог отдохнуть.

В доме был запах, незнакомый, острый.

Фенберг подсознательно ощущал, как что-то бесшумное двигалось за шкафом, за фотографиями жены и ребенка. В мозгу шевелилась мысль о беде, но Фенберг был измучен и не разглядел огромной, нависшей над ним тени, закрывшей свет и уставившейся на него.

Шея Фенберга была беззащитной. Кровать заскрипела под огромной тяжестью. Глаза уставились в темноту и как будто освещали комнату. На физиономии гостя появилась улыбка, подобная дыре. Две мощных руки медленно протянулись вперед. Они остановились в сантиметре от шеи Фенберга.

— Ах, черт, — сказал гость и опустил руки. — Кого я разыгрываю? Он убьет меня.

Гость вздохнул:

— Майкл? Дорогой?

Фенберг застонал и повернулся спиной к нежно трясшему его гостю.

— Майк? Ну же, Майк…

Фенберг не пошевелился. Зажегся свет.

— Майкл, — прошептал гость. — Это я, твоя мертвая жена. Я вернулась, чтобы навестить тебя. Проснись, милый…

Фенберг улыбнулся и довольно зачмокал губами.

Гость облизал указательный палец и осторожно вставил его в ухо Фенбергу. Тот вскрикнул и, подскочив, перешел в сидячее положение.

Гость устроился на краю постели Фенберга и терпеливо ждал, когда Фенберг успокоится. Наконец-то.

— Я всю ночь проблуждал в лесу. Гулял. Ночь была такой темной. Можно сказать, для души.

Фенберг прерывисто дышал, затем его дыхание несколько успокоилось, стало тяжелым. Приложив руку козырьком, он загородился от слепящего верхнего света и сощурился, пытаясь сфокусировать взгляд.

Это был его брат, Джон Туберский.

У Джона Туберского, раньше носившего имя Норвуд 3. Фенберг, были такие же смеющиеся серые глаза, волнистые волосы и приятная внешность, как у всех братьев Фенберг. Но на этом их сходство и заканчивалось. Как будто его ДНК была перепутана самым причудливым образом. Туберский был похож одновременно на Кэри Гранта и жену Пупея — Блуто. Джон был ростом почти семь футов, весил 291 фунт, но голова у него была слишком маленькой для такого тела. Он был президентом местного отделения Клуба фанов Фэб Кейтс, где частью его официальных обязанностей, а также единственным случаем неспровоцированного насилия, было заставлять братьев Магоногонович, которые были вторым и третьим хулиганами в Бэсин Вэли, а может, и не только там, писать длинные письма похожей на ангела голливудской звезде. Он никогда не замерзал и никогда не платил подоходного налога. Он был лишен предрассудков и вообще редко отдавал долги. Если что-нибудь казалось Туберскому очень смешным, он сотрясал зал басистым утробным смехом, хотя чаще обходился своей туповатой пустой ухмылкой и коротким о'кей.

— После долгих душевных поисков я пришел к важному выводу, — сказал Туберский.

— О Иисус, — ответил Фенберг. — Он сидел, схватившись за сердце и покачиваясь из стороны в сторону, как наркоман.

— У маньяков есть деньги, — произнес брат Фенберга. Он улегся рядом, положив руку под голову.

— Что?

— У тебя мешки под глазами, — заметил Туберский. — Я только сказал, что у маньяков есть деньги.

Фенберг заморгал. Он все еще автоматически держал руку козырьком, как бы приветствуя брата. Затем Фенберг с трудом повернул голову в сторону дубового ночного столика, стоявшего в углу. Он искал глазами, просвечивающими все насквозь, как рентгеновская установка, какое-нибудь оружие — револьвер или хоть что-нибудь. Затем смутно вспомнил. Из-за Клиффорда и Злючки Джо он не держал дома оружия и взрывчатых веществ. Электронные часы показывали точное время: 03:00.

— Чего ты хочешь? — спросил Фенберг.

— Я хотел поговорить с тобой насчет того, как бы съездить на сафари.

— Я запретил тебе приходить в мою комнату.

— Мне это показалось важным.

— Что случилось с твоей майкой?

Туберский сам выполнял всю домашнюю работу. Однажды он справился с целой бандой мотоциклистов. Он взглянул на свою обычно идеально выглаженную белую майку. Она была вся в крови и еще в каких-то непонятных пятнах, вся разорвана. На его бицепсах остались следы царапин.

— Вероятно, подрался, — сказал Туберский. — Хочешь чаю?

Фенберг все еще сидел.

— Уходи.

— О'кей, — ответил Туберский, но вместо того чтобы уйти, он взбил подушку и подложил ее под руку.

— Убирайся с моей кровати, — вспылил Фенберг. — Убирайся из моей комнаты. Пожалуйста. Я ненавижу тебя.

Туберский репетировал весь вечер. Он посмотрел брату в глаза и выдержал паузу для эффекта.

— В мире, где не осталось больше тайн, где из любого города и любого местечка можно попасть куда угодно, и где сказки показывают детям по телевизору, а не читают у постели, мне приятно сознавать, что там, — Туберский сделал рукой жест в сторону леса, — где-то по ту сторону тени, окружающей цивилизацию, живет гигантский отшельник.

— Ты идиот, — сказал Фенберг. У него заложило ухо, и он потерся им о плечо.

— Он не только здесь. — Туберский покачал своей маленькой головой. — Он в уединенных маленьких городках и забытых Богом и людьми местечках, в названия которых чувствуется щемящее одиночество. Три Сестры Дикарки, Йолла Болли и Дьявольское Медвежье Горло — вот люди, Майкл, которые расскажут тебе о гигантской твари, не человеке и не обезьяне, крики которого разносятся эхом в ночи, пронзительные и высокие. Так кричат духи, которые предвещают смерть. Они расскажут о стопах длиной семнадцать дюймов и ширине шага восемь футов и покажут затерянные долины, где не слышно пенья птиц и нет животных, а тишина такая, что волосы встают дыбом. Это последняя американская легенда, Майки, и я предлагаю поймать ее.

Туберский сжал руку в кулак.

— Ты пришел, чтобы занять денег, так ведь? — спросил Фенберг.

— Нет, — кулак Туберского разжался.

— Сколько?

— Двенадцать тысяч долларов.

— На сафари?

— Точно.

— И эта сумма совершенно случайно совпадает с количеством денег на нашем совместном счету.

— Не так уж случайно.

Фенберг энергично потер руками лицо и заросшие щеки. Маленькие электронные часы показывали 3:04. Фенберг печально покачал головой.

— Что случится завтра утром, о Господи, уже сегодня утром, всего лишь через несколько часов?

— Я должен сказать? — Да.

Туберский вскинул голову и отвел взгляд.

— Против тебя будут протестовать, — неохотно сказал он.

— Кто?

— Баптист, Майк.

— Всего лишь баптист, Джон?

— Саддам Хусейн от баптистов, человек, который по неизвестным причинам поклялся похоронить тебя. Айятолла, взявший на себя руководство враждебной фирмой. Майк, я могу вернуть деньги через три недели. И с лихвой, — добавил Туберский.

— Ты не можешь сказать, что случится через двадцать восемь дней? — спросил Фенберг.

— Нужно будет платить последний взнос за ранчо, — ответил Туберский. Он устал и уткнулся лицом в подушку.

— И какова же сумма этого взноса за ранчо, которое было построено потом наших дорогих покойных родителей и которое является единственной крышей над головами двух наших презренных братцев?

— Пятнадцать тысяч долларов, Майк, — сдавленно произнес Туберский.

— Что на три тысячи больше, чем на нашем счету в банке. Я не ошибся в вычислениях?

— Нет.

— И ты хочешь снять все наши сбережения, потерять ранчо с участком 175 акров и выбросить на улицу детей в середине зимы, чтобы финансировать — э, что?

— Сафари, — раздался приглушенный голос из-под подушки.

— На этом наша вечерняя программа заканчивается. Гарвардская команда выигрывает у варшавской со счетом 52:0. — Фенберг залез под одеяло.

Может быть, когда-нибудь Туберский наберется смелости и скажет брату, что ему наплевать на оскорбительный тон, которым говорил с ним брат во время таких обсуждений. Туберский поднял голову и собирался что-нибудь ответить, но Фенберг последний раз привстал и, яростно протянув в его сторону руку, сказал, что он скорее ослепнет или станет импотентом, чем согласится дать взаймы такому типу, как Туберский, у которого было больше проблем с долгами, чем у всех Соединенных Штатов Америки. Более того — если Туберский еще раз разбудит его в три часа утра, то Фенберг отлупит его, как последнего рыжеволосого пасынка бросит его в костер и задушит своими руками. Весь город устроит после этого парад в честь Фенберга, потому что весь город ненавидит Туберского.

Последнее было правдой, поэтому улыбка исчезла с лица Туберского. Туберский набрал воздуха, чтобы снова обратиться к этому чурбану, лежащему под одеялом, но передумал. Он нервно теребил уголки одной из подушек Фенберга.

— Ну, ладно. Нет смысла испытывать судьбу, тревожить спящую собаку и такое прочее.

Туберский инстинктивно пожевал щеку с внутренней стороны и задумался о том как уговорить Фенберга расстаться с двенадцатью кусками. Он рассеянно потер спину брата, затем его пальцы забарабанили по его лопаткам.

— Перестань, — сказал Фенберг.

— Извини.

Туберский был очень начитан, и среди индейцев ходили слухи, а уж они разбирались в таких вещах, что он является очередным духовным вождем для жителей земли, ответственность, от которой он бежал, как от чумы. Беда была не в том, что Туберский увлекся монстрами или даже маньяками, а в том, что им овладела идея продать душу ради еще одного рискованного предприятия.

Глаза Туберского сузились, полные жара и проницательности.

— Маньяки могут быть товаром огромного, еще не исследованного рынка, — сказал он, глядя вдаль.

За окном ухнула сова, и деревья тихо покачивались на ветру. Их ледяные тени мягко скользили взад и вперед по комнате, где родились все братья Фенберг.

Туберский потянулся, произнес «о'кей» и подумал, что неплохо было бы выпить чашечку крепкого горячего чая.

* * *


Туберский вовсе не собирался быть духовным светочем. Это чертовски тяжелая работа. Его совершенно не интересовали поиски фундаментальной истины, проясняющей, что же в этой жизни было не так. У него были простые цели: рисовать, буянить и быть владельцем предприятия.

В этом была отчасти вина Фенберга.

Было время, когда все было не так. Когда оба были детьми, именно Фенберг подбивал брата на бесчисленные проделки. Все началось с фирмы по выращиванию червяков в начальной школе, когда Майклу было легко выманить выдаваемые на обеды деньги из больших рук тогда головастого и добродушного брата. Они обсуждали важные для них вещи, пусть по- детски наивные. Червяки умерли. Лимонадные стойки были снесены летним ветром. Детские сбережения растаяли. Все эти старания стать богатыми по рецептам Амоса и Энди быстро и безо всяких усилий привели к разорению и слегка разочаровали, но не лишили мужества. До тех пор, пока не умерла Трейси. Тогда Фенберг потерял интерес к ведению дел. Он передал семейный предпринимательский жезл брату, который с радостью принял его. Туберскому повезло еще меньше, но по гораздо большему счету.

После фиаско с «Книгой иракских анекдотов» Туберский уговорил Фенберга вложить деньги в пластиковую обложку журнала «Тайм», которая накладывалась на обычное зеркало в ванной.

— Теперь всегда, когда вы бреетесь, вы видите ваше лицо на обложке «Тайм», — объяснял Туберский своим никчемным приятелям по бару.

«Тайм» предъявил Туберскому судебный иск.

Последним проектом был «Интеллектуальный тест для собак». Большую часть года уже изменивший имя брат Фенберга заказывал периодические издания и книги о поведении собак. Он придумал обложку: собака в школьной форме и экзаменаторы, задумавшиеся над вопросами. Он составил простую анкету, в которую входило двадцать вопросов, затем провел тест с собачниками Бэсин Вэли. Тест сработал великолепно. У собак тоже есть коэффициент интеллектуальности. Одни были умнее других. Туберский подсчитал, что при наличии примерно 160 миллионов владельцев собак только в одних Соединенных Штатах, если брать по три доллара с каждого щенка, они должны были получить около полумиллиарда долларов, если не учитывать налоги.

— Сбросим двадцать процентов на расходы и возможность, что некоторые владельцы не захотят купить книгу, — рассчитывал Туберский.

Тест действительно принес прибыль немногим более четырех миллионов. Но, к несчастью, не им, а женщине по имени Остин, из Техаса, которая издала удивительно похожий тест на три недели раньше Туберского.

Это убило Туберского.

Полный зависти, он вернулся к своим обычным обязанностям в доме и на ранчо, делал кое-какую работу в городе и терроризировал ковбоев, лесорубов и братьев Магоногонович. Он вернулся к поискам фундаментальной истины, что же не так в этой жизни. И, конечно, он рисовал.

Его последняя работа, оставшаяся незаконченной, была пастелью, изображавшей Иисуса, Будду, Дао Цзы и маленькую Руфь. Все они были в гавайских рубашках и опирались на кадиллак 58-го выпуска с открытым верхом.

— Почему маленькая Руфь? — как-то спросил Фенберг. Он рассматривал холст, сложив руки на коленях.

— Потому что ребенок может вышибить черта из шара, Майк, — ответил Туберский с кистью во рту.

Туберский действительно был художником от Бога, хотя какое-то мучительное чувство не позволяло ему рисовать последние два месяца.

Он слышал голоса.

И он был должен пятьдесят семь тысяч долларов.

* * *


Фенберг поглубже зарылся в подушки и проспал, казалось, долгие часы. На самом деле спал он всего десять минут. Кровать заскрипела. Туберский осторожно взял брата под мышки и заставил его принять сидячее положение. Фенберг слабо застонал, протестуя, когда Джон надел на него авиационные очки от солнца и включил слепящий верхний свет.

— Ну вот, дорогой. Я приготовил тебе чашку отличного чая, — сказал Туберский, обняв спящего Фенберга за талию. — Осторожно, он горячий. Ну, скажи «о'кей».

— О'кей, — сказал Фенберг, не открывая глаз. Голова его запрокинулась.

Джон, еще до того как стал Джоном, и Майк, который всегда был Майком, в детстве спали вместе. Фенберг проводил воображаемую линию посреди кровати и с соответствующими звуковыми эффектами устанавливал невидимое защитное поле, разделявшее матрас вдоль на две равные части. Это делалось, как утверждал Фенберг, для того, чтобы с хирургической точностью отрезать те части тела Туберского, которые пересекут границу. Но теперь Туберскому был уже тридцать один год, и ему вовсе не хотелось развлекаться.

Туберский сел на кровать рядом с братом и стал устраивался поудобнее. Он установил поднос со своей чашкой чая и сэндвичем, на который ушел почти весь недельный запас обеденного мяса. В 3:25 Туберский еще немного поерзал, поел, и объяснил кое-что Фенбергу. Главным из этого было следующее:

1) Почему его обычно чистая и аккуратно выглаженная белая майка была испачкана кровью.

2) Хорошо, что Фенберг сначала услышит версию Туберского, иначе он может предвзято отнестись к эмоциональным и весьма крайним мнениям жертв и членов их семей.

3) Да, действительно, на маньяках можно было делать деньги.

4) Основанное на вышеупомянутом детальное объяснение того, каким образом Фенберг может войти на первый этаж того, что станет самым большим состоянием века.

5) Почему заем примерно в двенадцать тысяч долларов, равный сумме их совместных сбережений, будет билетом, в котором нуждался Туберский, чтобы дело закрутилось.

6) Что доходы от этого предприятия (Туберский в этом месте понизил голос) будут гораздо больше, чем пятьдесят семь тысяч долларов, необходимых для покрытия имеющихся у него долгов.

7) И что Туберский клянется Богом, держа руку на библии, что вернет деньги в банк до того, как надо будет вносить последний взнос за ранчо, купленное их дорогими усопшими родителями.

Для Фенберга это был ужасный день. Впрочем, как и все остальные. Во-первых, Фенберг бормотал мм-гм, но больше дремал, чем слушал, и ему приходилось переспрашивать. К 4:15 они погасили свет, чай был выпит, сэндвичи съедены, но Туберский все еще говорил, и глаза его сверкали в темноте. Губы быстро двигались, обнажая два ряда прекрасных ровных мелких зубов, и мягкий резонирующий баритон все глубже и глубже погружал Фенберга в сон. Миллионы, миллиарды. Как Трейси любила Туберского. Они могли пить чай и сплетничать часами. Трейси была искусствоведом, и, казалось, у нее было больше общего с Джоном, чем со своим мужем Майком. Туберский держал на коленях обоих детей — своей матери и невестки. Он качал их или носил по дому, держа одного в левой, другого в правой руке. Они были как мягкие, круглые, маленькие розовые чемоданчики.

Впечатление было такое, что Туберский переживает их смерть глубже, чем Фенберг. Фенберг занимался делами. Туберский первые месяцы напивался до безобразия каждый вечер. И когда его не забирала полиция, он возвращался, когда уже было темно, и Фенберг слышал его приглушенные, переворачивающие душу всхлипывания. Фенберг прикусывал губу, чтобы тоже не заплакать. До боли. Фенберг никогда не плакал, хотя всем говорил, что это хорошая терапия.

Он обнял подушку с довольной улыбкой. Опять приближалось время представления «Трейси и бэби Фенберг». На этот раз она была в обтягивающих брюках (у нее были очень красивые ноги) и шла по канату высоко вверху, балансируя ребенком, завернутым в маленькое одеяло. Фенберг смотрел на них со своего места и хотел что-то сказать ей, но она была слишком далеко.


Глава V

М. Дж. Беган


На ранчо Фенберга стояло ясное утро. От холодного воздуха небо стало ярко-голубым, как на картинке. Прямо за домом вертикально поднимались гранитные горы. Но такие спорные вопросы, как то, что маньяки были хорошим вложением денег, а также протест против «Багл», отступили на второй план перед эпизодом, происшедшим за завтраком, когда Злючка Джо заставил своей таинственной властью покраснеть Клиффорда.

На самом деле, ничего особенно таинственного в этом не было. Злючка Джо просто говорил «красней», и Клиффорд подчинялся.

Клиффорд был бледным, веснушчатым шестилетним мальчишкой с круглым как сыр лицом. В ответ на эту реплику младший Фенберг набирал воздуха в легкие и сжимал кулаки, изображая сильную вибрацию. Затем лицо его начинало менять цвет. Из алебастрово-белого оно окрашивалось в обычный телесный цвет, потом становилось розовым, темно-розовым, красным, малиновым, фуксиново-красным и в конце концов пурпурным. Обычно эти демонстрации заканчивались тем, что Клиффорда начинало тошнить и он начинал хватать ртом воздух. Он шатался, стараясь не упасть, затем смотрел на улыбающиеся мужские лица и сам робко улыбался, довольный всеобщим вниманием. Только в то утро Клиффорд перегнул палку и дошел до черно-голубого цвета. Он стал бы оливковым, если бы не потерял сознание.

Туберский и Злючка Джо ели завтрак и читали. Они не обращали никакого внимания на Клиффорда, который без сознания растянулся на полу в нескольких футах от них.

Фенберг с блокнотом в руке подошел к стойке. Он сосредоточенно набирал воду для чая, когда случайно взглянул вниз. И тут он обнаружил распростертого на полу ребенка, которого столько лет растил.

— Черт! — вскрикнул Фенберг и в три больших шага оказался рядом с мальчиком. — Что, во имя всего святого, произошло?

Туберский и Злючка Джо хрустели хлопьями и только пожали плечами. Клиффорд не дышал.

— Черт побери, я не могу найти пульс! — Майкл опустил голову ребенка вниз и открыл шкаф под раковиной. Он быстро отвернул крышку флакона с очистителем, разведенным на нашатырном спирте.

— Что ты собираешься делать? — спросил Злючка Джо, ложка застыла на полпути. Джо был сложен как молодой Кирк Дуглас. Твердо сжатые зубы, подбородок с ямочкой, тело боксера-профессионала, заметная внутренняя злость. Он щеголял прической под какаду, с серьгой в ухе, широкими штанами под Ральфа Лорана со складками спереди и черной майкой, на которой был изображен фюрер в облегающих кожаных штанах, модной рваной рубахе и с яркой электрогитарой. На рубашке было надпись: АДОЛЬФ ГИТЛЕР, 1939–1945 — ЕВРОПЕЙСКИЙ ТУР.

— Дай ему понюхать это, чтобы он пришел в себя, — хрипло сказал Фенберг, поддерживая голову Клиффа.

— Может, я лучше подержу? — спросил Джо.

— Нет.

Почувствовав запах, Клифф скорчил ужасную морду и быстро пришел в себя. Он был ошеломлен и плакал. Он сказал, что ему не понравилось падать в обморок. В то утро Фенберг потратил целый час, держа брата на руках, качая его и пытаясь уверить, что тот не умер и не вернулся каким-то другим мальчиком («Спасибо тебе, Джон, за твои истории о реинкарнации»).

Соломонова справедливость была быстро восстановлена. Они обменялись тумаками. Фенберг, как всегда, легко справился с тринадцатилетним в первом же раунде. Рубашка с Гитлером была конфискована, и Джо, который уже заслужил более серьезное заключение, чем Чарльз Мэнсон, был наказан дополнительными часами работы на ранчо. Сорная трава. О Господи, только не сорная трава.

Фенберг также чуть не придушил Туберского, прибавив болезненные обезьяньи удары в бицепс, чтобы тот получил в полную меру. Туберский был самым отъявленным хулиганом в Бэсин Вэли, а может быть, и повсюду, но он твердо признавал превосходство Майкла, когда дело доходило до стычек.

Фенберг вздохнул. Он взглянул через покрытое морозными узорами кухонное окно на яркое голубое небо и нежно покачал брата.

— Ну все, мне нужно заняться газетой, — сказал он. — Против меня намечается протест.

— Я умер, — сказал Клиффорд, и тело его повисло в воздухе, руки болтались.

* * *


Сильные порывы ветра пронизывали город. Огромные красные пластиковые колокольчики и ветви остролиста, украшавшие телефонные столбы, гремели, свистели и рвались на ветру. Люди, вышедшие в магазин за покупками, и просто любопытные с красными от холода носами и щеками плотнее закутывались в одежды. Крепко держа свои свертки, они гусиными шагами продвигались в направлении Багл.

Глаза Фенберга сузились. Он наблюдал сквозь подъемные жалюзи. Хлопали двери машин. Еще восемь человек, желающих потрясти библиями, вылезло из бежевого фургончика. Майкл узнал их. Местные. Четыре женщины, один мужчина и трое детей. Пять потрясателей и три потрясательницы, но никакого мистера Бегана.

Фенберг неуклюже вытянул шею, пытаясь прочитать надпись на одном из плакатов. — «Берегись, „Багл“! Судный день придет!» — это было все, что ему удалось разобрать.

Майкл однажды мельком видел М.Дж. Бегана. Они обменялись коротким рукопожатием на рауте в Торговой Палате. Ладонь Бегана была холодной и липкой. Ощущение было таким, как будто пожимаешь резиновую перчатку, наполненную холодной мясной подливкой. Он сказал, что восхищается газетой Фенберга и его стилем, но разве Фенберг не заинтересован в том, чтобы печатать правду?

— Конечно. Какую же правду?

— Что Христос умер за наши грехи.

— Почему же они у меня все еще есть? — спросил Фенберг.

М.Дж. Беган улыбнулся. Улыбка была отточенной и располагающей. Давай, Майкл. Есть же в тебе хоть немного веры? Беган покачал головой, улыбка сменилась выражением печали о бедной заблудшей овечке. Он знал довольно много о Майкле Фенберге. Он сказал, что несмотря на смерть жены Фенберга, его приключения все равно являются нарушением супружеской верности и бедное дитя от горя переворачивается в своей холодной могиле. В глазах Фенберга мелькнуло озадаченное выражение, и они разжали руки.

Фенберг раздраженно посмотрел на часы. Его фотограф опаздывал. Опять. А вместе с ним и новый репортер. Элен как-ее-тикицкая. Шум толпы снаружи вырос почти до уровня линчевания. Что-то назревало. Фенберг полностью открыл жалюзи, чтобы лучше видеть. На улице, на расстоянии примерно трех магазинных фасадов, у обочины тротуара остановилась машина. Мартин Джеймс Беган вызвал бы меньший фурор, явившись в город на спине бронтозавра. Он неторопливо вылез из нового черного «корниша», на номере которого было написано «БОЙСЯ БОГА». Его приветствовали три протестантских проповедника Бэсин Вэли и толпа регулярных посетителей воскресной мессы. Но в то время, как он пожимал руки, что-то заставило его повернуться и посмотреть прямо в окно. Его мрачный взгляд скользнул над толпой и встретился со взглядом Фенберга.

Вопрос. Как богатому человеку, не имеющему никакого опыта в издательском деле, вдруг пришла в голову мысль основать газету в такой глуши? Этот вопрос задали несколько крупных коммерсантов из Бэсин Вэли.,

— Свежий воздух, — сказал Беган. — Я устал от города, движения, грязи, преступлений, от работы по восемнадцать часов в день и предупреждений врачей, что надо меньше напрягаться. Я искал тихое приятное место для себя и своей семьи.

Магнаты Торговой Палаты с готовностью склонили головы перед такой мудростью.

— А также, мои новые друзья, здесь, в этой общине, есть ценности, от которых можно откусить хороший кусок.

Фенберг фыркнул. Да уж, свежий воздух.

* * *


Воздух действительно был свежим, а Бэсин Вэли — очаровательным маленьким городком. Но все-таки в этом было что-то немного загадочное.

Это не было пустыней. И не совсем лес. Что-то среднее между высокой пустыней и низким лесом. Бэсин Вэли находился на продуваемом ветрами плато, на высоте шесть тысяч восемьсот футов над уровнем моря. Выше над маленькой общиной, исчислявшейся девятнадцатью тысячами душ, парил сплошной влажный лес Сьерры, покрывавший территорию, по размерам большую, чем штат Мэн, в основном дикий и нетронутый. В некоторых местах его карта была составлена только при помощи самолета.

А внизу, где жил Бин Брэс Браун, была пустыня. Этот бурый песчаный край, раскинувшийся на границе Калифорнии с Невадой, был огромной пустошью. Временами на него совершенно неожиданно с дьявольской силой обрушивались пыльные бури, несущиеся с горных вершин и сметавшие на своем пути все находившиеся в вертикальном положении предметы. Округ Бэсин мог также похвастаться климатом, напоминавшим лунный — слишком жарко днем и холодно ночами, и совершенно неплодородной землей. Жившие там люди были закаленными, сделанными из того же теста, что и арабы или эскимосы. Они были достаточно изобретательными, чтобы жить в таких природных условиях, и слишком недалекими, чтобы выбраться из них. Но, несмотря на всю их стойкость по отношению к природе, они, тем не менее, считали Бина Брэса Брауна, идиота, которых много водилось в близлежащих деревнях, местной достопримечательностью. В краю, где выгорали от солнца волосы и закипала вода в моторах машин, где росли высокие деревья и дули арктические ветры, где одно нужное место находилось в двадцати милях от другого, Бину Брэсу Брауну средством передвижения служил зеленый велосипед фирмы «Стингрей».

Скрип-скрип.

Педаль.

Скрип-скрип.

Педаль.

Скрип-скрип.

Раймонду (его христианское имя) Брауну было двадцать девять лет, но ему нельзя было дать больше шестнадцати. При росте пять футов четыре дюйма он весил более ста десяти фунтов, большая часть из которых приходилась на мускулы ног. Даже в детстве у Бина были плохие зубы — страшные и желтые, под цвет соломенных волос, торчавших из-под кепки фирмы «ГМ Пате». Из-за темных роговых очков выглядывал дикого вида правый глаз. Левый по сравнению с правым был спокойнее. Фенберг и Туберский оба с ужасом думали, что в нем было сходство с их дорогой покойной матерью.

Скрип-скрип.

Педаль.

Бин и миссис Фенберг, однако, не состояли в родственных отношениях. Раймонд занимал важное положение в обществе. Он был полуглухим и совершенно немым спортивным обозревателем и главным фотографом «Бэсин Вэли Багл» и сейчас он ехал в город на велосипеде, чтобы снять на пленку первую в его жизни демонстрацию протеста.

* * *


В конце концов Фенберг решил фотографировать сам. Когда он с фотоаппаратом в руках вышел из редакции, то заметил, что протест был не таким уж серьезным. Не было видно полиции, поливающей из шлангов разбушевавшуюся толпу. Никаких перевернутых и объятых пламенем машин. Не было поблизости и собак, кусающих за коленки пожилых женщин-баптисток. Ни штудирующих библию подростков со злыми, искаженными лицами, выплескивающих в окна «Багл» молотовские коктейли. Просто два десятка людей, самодовольных, но вежливых людей, образовавших овальный полукруг. В руках они держали брошюры и плакаты. Еще с полсотни человек толклись по периметру.

Фенберг настроил объектив. Он выбрал длиннофокусный 135-миллиметровый, чтобы сконденсировать толпу и выделить на первый план Бегана. Последовало пять коротких щелчков.

Через видоискатель Мартин Джеймс Беган выглядел как хорошо одетый, уже стареющий, советский убийца-следователь, которому никак не удавалось выспаться. Несмотря на плохое здоровье, Беган излучал обаяние, силу, сдержанность. Он, видимо, не сознавал, что на лице его застыла отработанная, лишенная чувства юмора улыбка политика. Его лицо, похожее на блюдо из мяса и картошки, было обрамлено густыми черными волосами, седеющими на висках. Дорогой костюм не вязался с топорной, напоминающей пожарный кран фигурой. Но самой выдающейся анатомической частью М.Дж. Бегана была его голова, представляющая идеальный аккуратный куб.

Он направился к Фенбергу. Беган явно хромал. Толпа расступилась. Фенберг почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Фотоаппарат на шее вдруг стал похожим на игрушку, сознание было ясным.

Прихрамывающие шаги. Сердце забилось сильнее.

— Привет, Майкл, — сказал Беган, протягивая ему руку. Майкл сосчитал до пяти и только потом ответил на рукопожатие и сказал:

— В такую погоду грех сидеть дома. — Рукопожатие было обоюдно слабым. Беган окинул Фенберга оценивающим взглядом.

— Я не нравлюсь тебе, Майкл, так ведь? — спросил он. Еще мальчишкой Беган прилагал все усилия к тому, чтобы внушать отвращение. Он вырос на востоке и в детстве собирал вокруг себя малышей и читал им Священное писание, в основном, Ветхий Завет, из которого он старался выбирать устрашающие истории. Прошли годы, и теперь он мог позволить себе роскошь иметь собственных детей, а также собственную газету прямо напротив «Багл».

— Я вас не знаю, — сказал Фенберг. Ему хотелось вытереть руку.

— Вы уворачиваетесь от вопроса, — настаивал Беган, и улыбка его стала еще шире. — Как видите, я тоже газетчик.

— Давайте все-таки остановимся на том, что я вас не знаю. Но я любопытен.

— Что же вас интересует?

— Зачем человеку с вашим положением переводить все свое состояние и семью в маленький глухой городок, где в основном занимаются заготовкой леса? Только затем, чтобы основать там маленькую газету? — Фенберг взглянул в сторону выстроившихся в ряд как перепелки членов добропорядочной американской готической семьи.

Жена выглядела мрачной и испуганной. На ней были темные очки и одежда от модельера Нэнси Рейган. Дети выстроились по росту. Они взглянули на Фенберга и отвели глаза все, кроме дочери. На вид ей было то ли тринадцать, то ли двадцать восемь. Волосы у нее были ярко-рыжие, длинные и вьющиеся, и в тон им помада на губах. Дарла Беган выпадала из общей картины. Фенберг чувствовал по ее позе, что они со Злючкой Джо подходили друг другу, как два черных облачка над морем.

— Мне хотелось осесть где-нибудь, — сказал Беган.

Именно этим он и занимался. Примерно месяц назад он начал строительство на окраине города дома размером с консервный завод. Он вложил кругленькую шестизначную сумму в строительство церкви всех религий, а также сделал пожертвования в уже существующие три.

— Мне хотелось построить надежный, удобный дом для своей семьи в месте, которое способствовало бы их духовному и религиозному росту. — Дочь стрельнула глазами, как будто замечание касалось в первую очередь ее.

— Трудно поверить, — ответил Фенберг. Он был гораздо выше этого пожилого человека, но чувствовал себя маленьким рядом с ним.

Беган засмеялся, затем раскашлялся. Жена поддержала его за локоть.

— Вы говорите то, что думаете?

Фенберг холодно посмотрел ни него:

— Я всего лишь человек, делающий репортаж об интригующей истории. К нам приезжает мультимиллионер. Совершенно неожиданно. Он открывает вторую газету в городке, где достаточно одной. И тоже совершенно неожиданно.

— Может быть, скоро здесь опять будет только одна газета, — сказал Беган. — Совершенно неожиданно.

Фенберг позволил себе провести маленькое репортерское расследование. Самым легким было установить следующее: Мартин Джеймс Беган создал первоначальный капитал на сети типографий, печатавших халтурные издания в округе Оранж. Потом стал вкладывать деньги в недвижимость, электронику и особенно в производство кассовых аппаратов, считывающих цены на товарах при помощи лазерных устройств, которые стали неотъемлемой принадлежностью всех бакалейных магазинов страны. Он был закулисным деятелем консервативной религиозной группы, и у него был свой банк.

— Я — твердый человек, простой и незамысловатый. Я много работаю. У меня твердые религиозные убеждения. И моя религия учит меня быть орудием Бога. Существует ли лучший способ распространять слово Божье, чем газета? Ты не делаешь этого, Майкл. А я буду. — Беган улыбнулся, взглянув на пикетчиков. Они маршировали теперь медленнее. Фенберг понял, что все смотрят на него. Ждут, кто первый нанесет удар?

— Почему здесь?

Беган пожал плечами и сделал шаг назад, опершись на здоровую правую ногу.

— Посмотрите вокруг, — сказал он просто. — Здесь красиво. Это первая причина. Другая в том, что я хорошо разбираюсь в печатном деле, инвестициях и недвижимости. Газетный бизнес я знаю плохо.

Фенберг понимающе кивнул. Последние десять лет появилась тенденция со стороны посторонних компаний и отдельных личностей вкладывать деньги в небольшие газеты. Это было хорошим вложением капитала, если дело велось правильно и централизованно. Оптовые поставки, централизованная бухгалтерия, система скидок. Человек с деньгами мог создать синдикат и получать значительную прибыль.

Беган вежливо улыбался:

— Возможно, кость в игре упала неудачно для вас. Но я здесь не только из-за вашего невезения. Это место было намечено организацией, которую я представляю — большим объединением церквей, Майкл. Честно говоря, ваша газета была выбрана из-за того, что она является вопиющим оскорблением нашего христианского образа жизни.

Выбрана?

— Вы печатаете статьи о сексе…

Фенберг покачал головой. «Багл» вовсе не относилась к желтой прессе. И хотя сам он не имел ничего против статей о сексе, он не мог припомнить, чтобы хоть одна была напечатана за последнее время.

— В вашей газете фигурируют бесконечные статьи на тему пьянства и дебоширства, охватывающие всё и вся, от скандалов в баре до убийств.

— Вы забыли о маньяках, подсказал Майкл. Пикетчики перестали расхаживать. Толпа образовала более тесный круг.

Это еще одна причина. Вы печатаете безответственные материалы, которые могут быть даже сфабрикованными, как мне говорили, о маньяках, прячущихся на задних дворах. Вы знаете, что служите дьяволу, публикуя все это?

— В городе есть маньяк, — сказал Фенберг. — Его видели. Я вовсе не сочувствую маньякам. Я только пишу о них.

— Насколько я знаю, у вас есть брат.

— Трое братьев.

— Один из них, насколько мне известно, вполне взрослый, с антиобщественными тенденциями и уже побывал в тюрьме.

— Нет, — поправил его Фенберг, выпрямившись. — Он никогда не был в тюрьме. Его несколько раз арестовывали за непоследовательные действия. Это зафиксировано в протоколах.

— Он соответствует описанию этого человека, составленному полицией?

У Фенберга от удивления открылся рот. Немного. Он понимал, куда клонит Беган. Фенберг уже слышал о том, что это якобы был его брат, одетый в. костюм монстра и прижимающий всех к стенке. Многие ворчали, что это вполне было похоже на Туберского. Фенберг не спорил.

— Я не понимаю, какую цель вы преследуете, печатая все эти безосновательные слухи о волосатых маньяках, кроме поисков дешевых сенсаций. Если, конечно, вы не хотите просто попугать старушек и детей.

Протестующие одобрительно зашумели.

Попугать старушек и детей.

Фенберг посмотрел на окружающих его людей. Он вырос среди них. Судя по их взглядам, они не были на его стороне. Дочь Бегана виновато пожала плечами и стала подпиливать ногти.

— Я уже говорил об этом. И скажу еще. — Беган повысил голос. В нем появились певучие нотки, как у священника, который читал проповеди по телевизору. Жена Бегана забеспокоилась. — Ваша газета кощунственна. Это касается всей Америки, и я клянусь данной мне верой и властью, что я…

— Из-за него у собаки случился сердечный приступ, — прервал его Фенберг.

— Простите?

— Маньяк, — продолжал Фенберг. — Он, очевидно, задел сторожевую собаку на автостоянке, и у нее случился сердечный приступ.

Беган на секунду задумался. Толпа сделала шаг вперед.

— Может быть, собака была старой и умерла по естественным причинам.

— Нет, — сказал Фенберг. — Это был молодой щенок.

— Мне показалось, вы говорили о сторожевой собаке.

— Это был сторожевой щенок, — ответил Фенберг. Он улыбнулся и дважды моргнул. Захихикали даже некоторые из пикетчиков Бегана.

— Посмотрим, мистер Фенберг, кто здесь будет смеяться последним, — тихо прошипел Беган. Он слегка взялся за пальто Фенберга, вытянувшись вперед, как тренер, который пытается осторожно дать разнос игроку по национальному телевидению. — Вы только пешка, мелкий провинциальный бизнесмен. Сколько вы продержитесь против меня, как вы думаете? Год? Может, два или три? Вы влипли по горло. А я? Я еще протяну тысячу лет. Вы надо мной смеетесь? Я собираюсь похоронить вас, мистер Фенберг.

Беган выпрямился. Он выпустил пальто Фенберга и одарил его одной из своих лучших воскресных улыбок. Она была еще более неискренней. Как у актера-полицейского, улыбающегося улыбкой Джимми Картера, Дана Кейла и Джеймса Уатта. Фенбергу хотелось стереть ее с лица Бегана каким-нибудь садовым инструментом.

— Извините, я веду себя невежливо по отношению к моим любезным хозяевам и соседям, — сказал Беган.

Он собрал вокруг себя свою семью и подошел к пастору, чтобы поговорить с ним. Затем он обернулся и помахал рукой, как будто собирался подняться на трап самолета, отбывающего за рубеж.

— Всего хорошего, Майкл.

Толпа восхищенно зашумела.

«Твою мать», — подумал Фенберг, слегка поклонившись. До появления Бегана Фенберг чувствовал себя уютно. Он не был совершенно счастливым и, конечно, далеко не богатым, но присутствовало чувство комфорта. Газета давала ему доход в тридцать две тысячи долларов, а также мелкие выгоды, как, например, бесплатные ручки, чай и бумагу, на которой писали Клиффорд и Туберский. Газета помогала Фенбергу арендовать его радость и гордость — его пикап. И следует отметить, что он был сделан по специальному заказу, модель «Дарт Вадер» черного цвета, четыре ведущих колеса, хромированный, с четырьмя дверьми. Это вам не какой-нибудь рядовой пикап, покорно вас благодарю. И все же после выплаты всех налогов оставалось не так уж много, чтобы воспитывать двоих детей и содержать духовного светоча мира. Надо было платить по счетам, покупать одежду, кормить семью, оплачивать врачей и дантистов, а в прошлом месяце пришел еще последний счет за ранчо, которое построили их дорогие родители. Фенберг думал, что будет трудно, но он осилит.

До тех пор, пока не появился Беган.

Фенберг наблюдал за Беганом. Тот был безупречен. Может быть, не совсем здоров, но в остальном безупречен. Пастыри и паства. Даже те из них, кто уже полвека как близко не подходили к церкви, ели из рук М.Дж. Бегана.

Что давило на Фенберга, так это то, что Беган хвастался не зря. Он мог выжить Фенберга. У него были деньги. Он мог позволить себе выпускать свою новую газету «Вестник Бэсин Вэли» еще тысячу лет. Но зачем? Вот в чем вопрос.

Фенберг мог найти себе другую работу, но не в Бэсин Вэли. Вокруг было много деревьев, но на них не висела работа, за которую платят по тридцать тысяч. Ему пришлось бы переехать вместе с мальчиками куда-нибудь, и еще Фенберга раздражало то, что кто-то мог приехать в город и запросто закрыть такое прекрасное 128-летнее издание, как «Багл».

Фенберг повернулся, чтобы опять зайти внутрь здания, и столкнулся с очень белой широкой майкой.

— Привет.

— Привет. Как ты там?

— Слушай, ты как будто расстроен? — сказал Туберский. Он стоял, беззаботно сунув руки в карманы. Изо рта торчала зубочистка.

— Кошмар.

— Я чувствую, — сказал Туберский. — Слушай, я понимаю, что у тебя не самое лучшее время. И все же, Майки, может быть, это не самое плохое. Мне опять хотелось бы поговорить с тобой об этом банковском маневре, который позволил бы тебе купить этих болванов баптистов и еще осталось бы, чтобы приобрести по крайне мере три из восьми континентов.

— Их всего семь, включая Америку.

— У нас еще останется, чтобы откопать Атлантиду.

Фенберг улыбнулся перспективе. Потом вздохнул:

— Приятно видеть, что кто-то еще может шутить в таком положении.

Туберский обнял брата за плечи:

— Ну же, все будет хорошо. Особенно когда ты узнаешь, что я сделал сегодня утром. Я запустил шарик, который обеспечит наше безопасное экономическое будущее. Я… — Туберский увидел что-то в толпе и широко улыбнулся. — Хей, хей, хей. Привет, Бетти. Кто эта крошка?

Понравившуюся ему женщину Туберский называл цыпленочком.

Крошкой он обычно назвал особенно привлекательную женщину, которой в данном случае являлась Дарла, дочь-подросток Мартина Джеймса Бегана. Она облокотилась на «роллс», выставив обтянутое джинсами бедро. На ней была короткая койотовая шубка, на которую падали рыжие волосы. Она смотрела на Туберского через солнцезащитные очки и, когда Джон улыбнулся и помахал ей, сдавленно захихикала и отвернулась.

— Скажи «о'кей», — попросил Туберский, широко улыбнувшись.

— О, пожалуйста, не надо, — попросил Фенберг.

— Я вижу ее обнаженной под всеми этими одеждами, — заявил Туберский, не отрывая глаз от Лолиты.

— Ну, пожалуйста, — умолял Фенберг. Если бы он мог заплакать, он сделал бы это. — Это дочь Бегана.

— Она подходит мне по комплекции, — сказал Туберский.

Дарла посмотрела на Джона, чопорно улыбнулась и отвела взгляд. Фенберг застонал:

— О, я тебя умоляю. Не придумывай, ради Бога. Только не здесь.

Туберский вынул зубочистку изо рта и попросил Фенберга подержать ее. Он легко прошел сквозь толпу к юному ангелу. Нельзя было сказать, чтобы она покраснела. Туберский улыбнулся и облокотился о машину. Должно быть, он сказал что-то смешное, потому что Дарла прикрыла рот рукой и засмеялась. Боковым зрением Фенберг увидел, что кто-то приближается. Ее отец. Фенберг выругался про себя и стал продираться сквозь толпу.

— Здесь ваши фокусы не пройдут, — сказал Беган и положил свою костлявую руку на кукольную руку дочери. Он изо всех сил подталкивал ее, стараясь стать между ней и Туберским. — А вы, я знаю вас. Держитесь подальше от моей дочери!

— Отпусти мою руку, — попросила Дарла, удивленная поведением отца.

Джон стоял, выпрямившись и возвышаясь надо всеми.

— Отойди от моей машины, — повернулся к Туберскому Беган. Джон сделал маленький шаг назад.

— Я сказал, отойди от моей машины.

Туберский сделал еще один шаг назад.

— Отпусти, пожалуйста, мою руку, мне больно, — сказала Дарла, стараясь говорить спокойно. Фенберг, на всякий случай, стоял рядом.

— Раньше ты ставила в трудное положение меня, теперь ставишь себя. Ты ведешь себя при людях, как девчонка, — сказал Беган, дергая ее за руку. — Ты хочешь, чтобы я рассказал этим добрым людям, чем ты занималась?

Добрые люди были слегка ошеломлены такой вспышкой.

— Здесь у тебя будет возможность начать новую жизнь.

— Отпусти… мою… руку…

Беган снова дернул ее. Туберский нахмурился.

— Я не хочу больше наблюдать сцены, которые уже видел. В твоей комнате не будет больше темнокожих мальчиков, договорились? Больше никаких развлечений с мальчиками? Мы это уже проходили.

Дарла беспомощно уставилась на тротуар, стараясь не смотреть никому в глаза. Из ее глаз хлынули слезы ярости.

— Иди в машину и жди, — приказал Беган, подталкивая ее к двери.

Все лозунги протестующих были теперь опущены.

— Ну же, юная леди.

Дарла позволила довести ее до дверцы машины. Но когда Беган взялся за ручку, она повернулась к нему лицом и сказала,

— Я презираю тебя. Ты слабый, жестокий, злой человек и к тому же жулик. Я все о тебе знаю и ненавижу тебя.

Хотя ее душили слезы, голос звучал спокойно. Мать наблюдала эту сцену, совершенно парализованная. Дарла прошла мимо открытой двери, вырвав руку, когда отец снова попытался схватить ее. Туберский медленно сосчитал до пятнадцати, прежде чем ушел небрежным шагом в противоположном направлении, Фенберг знал, что брат обогнет квартал и, срезав путь напрямик через аллею, попытается догнать ее.

Беган обернулся. Казалось, он забыл об остальных. Он безучастно посмотрел на Фенберга. Что-то было в его глазах. Фенберг заметил в них что-то, что их связывало, какое-то неуловимое признание общих оков. Это вызвало у него дрожь. Беган отбыл с остатком семьи, и толпа с сожалением разошлась. Мелькнула вспышка, и Фенберг прищурился. Бин Брэс Браун вытирал нос рукавом, ухмылялся и показывал на спущенную переднюю шину колеса.

Фенберг потряс головой. С утром было покончено.


Глава VI

Сесквоч пришел обнаженным


— Черт, — выругалась Элен Митикицкая, с отвращением швыряя тряпку на радиатор. Она опаздывала уже на шесть часов.

«Вега» 1971 года зашипела и забулькала. Клубы грязного пара, густого и едкого, поднимались в холодном утреннем воздухе.

Митикицкая сердито расхаживала около машины, положив руки на бедра и не отрывая глаз от мотора.

— Черт, черт побери! — ругалась она, подняв камень и прицеливаясь в «Бегу». Но в последнюю минуту благоразумие взяло верх, и Элен запустила камнем в видавший виды дорожный знак:

                        ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

В БЭСИН ВЭЛИ, КАЛИФОРНИЯ на родину «Могущественных Пум»,

Чемпионов штата по футболу и баскетболу 19..

Кто-то стер дату и написал «в лучшие годы».

— Пумы, ух ты, — равнодушно сказала Митикицкая.

Она скучала по отцу. Как ни странно, именно по нему. Он поднялся с ней до рассвета и помог закрепить брезент и натянуть багажные веревки, как это умеют делать только отцы. Он обнял ее и сказал какие-то прописные истины.

Элен всегда думала, что мистер Митикицкий недолюбливал ее.

Она не могла видеть его глазами маленькую девочку в плохо сидящей юбке, покачивающуюся в такт музыке. Движения ее тоненьких рук изображали какой- то непонятный язык знаков, который не смог бы расшифровать никакой таитянин. Она не знала, что ему нравится, как она смеется — всем телом, как ребенок. И что у него разрывалось сердце, когда он слышал, как она плачет после очередного развода. И что он так ценил, что она никогда не забывала поздравить его с днем рождения и Днем Отцов. И хотя он занял из-за нее тысячи, с какой гордостью он отдавал каждый цент. Она не могла видеть его любовь в тот момент, когда он настойчиво звал ее, а она сосредоточенно танцевала твист под дешевый патефон, или выглядывал из окна, чтобы застукать костлявую, беззубую второклассницу, свалившую соседского мальчишку и целующую его, в то время как он отчаянно кричал. Знамение будущих взаимоотношений.

Последним советом, который мистер Митикицкий дал Элен, был посчитать до пятнадцати и только потом выходить замуж. Он слегка вздрогнул, когда захлопнулась дверца машины. У отца Элен было предчувствие, что он больше никогда не увидит свою дочь.

Два дня она тащилась на машине с прицепом через маленькие городки по проходящим по побережью дорогам, слушая маломощные местные радиостанции, но ощущение приключения оттого, что она впервые покинула дом, все не ослабевало. Она в первый раз была, черт возьми, одна. Дорога была долгой, без происшествий, если не считать, что мотор перегревался каждые пятьдесят миль.

Митикицкая подняла очередной камень.

Тут она услышала вой сирен.

Из слабого он постепенно превратился в оглушительный. Примерно в полдень мимо нее пронесся ревущий караван, направлявшийся в противоположном направлении. Пара патрульных машин калифорнийской скоростной дороги, три зеленых машины шерифа округа Бэсин и две скорых помощи.

— Как насчет воды? — спокойно спросила Митикицкая вслед удаляющимся машинам.

«Наверное, авария», — подумала она. Элен уселась на гладкий камень спиной к лесу. Она подтянула ноги и положила подбородок на колени. Опаздывает она или нет, все равно ничего не оставалось делать, как только ждать, чтобы мотор остыл. Стояла зима и воздух обжигал на высоте восемь тысяч футов над уровнем моря. Солнце скоро зайдет, и появится луна.

Митикицкая прислушалась. Шум?

Элен была в шортах, и ноги у нее покраснели от холода. Нет, тихо. Просто показалось. Она яростно потерла ноги и прошлась, потом снова прислушалась.

— Ух, — сказала она сама себе и продолжала ходить. Но что это? Элен достала из сумки бинокль и встала повыше. Теперь она могла видеть на расстоянии трех миль.

Иногда мужья Элен следили за ней.

Митикицкая была красива. Ее черные волнистые волосы опускались до пояса. Она была гибкой, длинноногой, как Уилма Флинстон, с лицом цвета слоновой кости, розовощекой и голубоглазой. С ее лицом и улыбкой можно было безнаказанно совершать любые преступления.

В ней была та непредсказуемая смесь очарования и упрямства, которая так нравится мужчинам.

Печально, но Элен Митикицкая была привлекательной лишь для неординарных.

А ей это вовсе не нравилось.

Как будто в поисках вражеских самолетов, Элен водила биноклем из стороны в сторону, выискивая знакомую машину или лицо за рулем.

Неординарные мужчины.

Пока их не видно, но туг ничего нельзя сказать заранее.

Элен сделала глубокий вздох. Воздух был морозным, но бодрящим. Первый раз в этом году Элен чувствовала себя хорошо. Сама по себе. Нет больше терапии. Покончено с жизнью в родительском доме,

— Черт возьми! И очень хорошо чувствую себя, большое спасибо, крикнула она.

Эхо ее крика откликнулось и затихло. Митикицкая улыбнулась. Она не замечала птиц. Что-то они перестали чирикать. И лес был таким тихим.

Элен подняла бинокль и осмотрела близлежащие красоты. Она заметила что- то, и это что-то не было машиной. Это был ручей, может, в четверти мили отсюда. Ручей. Вода. Вода для радиатора.

Элен бросила несколько камешков. Потом потерла руки, покрывшиеся гусиной кожей. Она подошла к машине, чтобы сменить свитер на лыжную куртку и поискать емкость для воды.

Пальцы с желтыми ногтями раздвинули кусты прямо позади нее. Налитые кровью глаза наблюдали за удаляющейся фигурой Элен.

Заросли кустов были густыми. Холод обострил ее чутье. Элен думала, что ручеек был гораздо ближе к дороге. А он был далеко. Элен склонилась над ручьем, набирая воду. Тут она услышала шелест ветвей и заметила тишину.

Она размышляла над своим путешествием. Неуклюжие служащие станций обслуживания, улыбающиеся и машущие руками шоферы грузовиков, оба клерка в мотеле. Все они понимающе смотрели на Митикицкую:

— Вот едет девушка со счетом один к трем и одна.

Элен потрясла головой и пробормотала:

— Ну давайте, хватайте.

Митикицкая вздохнула и снова принялась набирать воду.

В сорока ярдах от нее, а может быть, и меньше в кустах что-то зашуршало. Элен быстро привстала:

— Эй!

Молчание.

— Здесь кто-то есть? — Элен прислушалась. Муж? Элен приняла все предосторожности по выезде из города. — Норман?.. Луис?., если это вы, то, клянусь, я убью вас. Ну же. Вы меня пугаете.

Тишина.

Митикицкая быстро закрутила бак и пошла к машине. В лесу, в тени деревьев было темно, и она заметила, что пришла сюда какой-то другой дорогой.

Элен услышала хрюканье и посмотрела в сторону кустов. Целую минуту она стояла в оцепенении, глядя широко раскрытыми глазами в темноту леса. Потом она увидела и в ужасе побежала. Кто-то или что-то, очень большое, очень сильное, ломилось за ней сквозь кусты.

Элен Митикицкая, петляя, бежала сквозь густые кусты. В голове у нее крутились сумасшедшие воспоминания о старых фильмах, в которых женщину преследуют в лесу, она спотыкается и вывихивает коленку. Элен не хотелось падать. Ветки трещали за ней. Она ясно слышала тошнотворный, мускусный запах животного. Митикицкая вскарабкалась на дорожную насыпь.

— Черт! — закричала она, поскользнувшись на гравии. Огромная, мозолистая рука схватила ее за коленку. Митикицкая закричала и вырвалась.

До машины было двадцать пять ярдов. Задыхаясь, Митикицкая закрыла окна и двери.

— Черт!

Капот был все еще открыт. В радиаторе по-прежнему не было воды. И поднималась луна.

Элен Митикицкая, тяжело дыша, сидела в заглохшей машине. Окна запотевали. Она сжала живот и быстро раскачивалась назад и вперед.

Хотя Элен в то время ни о чем не подозревала потратила несколько дней на втором курсе, читая о своем преследователе в обязательном курсе антропологии. Он был определенного рода знаменитостью, время от времени украшая обложку реклам того или иного супермаркета. Он также был таинственным главным героем в некоторых дешевых документальных фильмах спекулятивного типа.

Элен взглянула, нет ли синяков на коленях, не зная, что за ней наблюдает Снежный Человек.

— Соберись с силами. Не паникуй, — говорила себе Элен. — Надо залить воду в радиатор, пока не стемнело.

Это был не обычный неуклюжий Снежный Человек, а зверь совсем другого типа.

— Дорога, — подумала Элен вслух. Может быть, удастся остановить кого-нибудь. Но чтобы сделать это, надо выйти из машины.

Тут что-то с генами. У твари было что- то большее, чем неправильные хромосомы. Если бы у Туберского была возможность составить тест на качество больших ступней, то тварь вышла бы за пределы шкалы. Стоя на цыпочках в овраге в восемь футов глубиной, тварь выглядывала через край, задумчиво наблюдая, как голова Элен двигается за запотевшими окнами. Существо было излишне полным и низким согласно американским стандартам веса и роста. За исключением кожистого лица, оно все было покрыто косматой шерстью. Тварь щелкнула зубами. Ей нравился этот звук. Кроме того, она бессознательно делала это, когда думала. Это был первый думающий экземпляр, что было хорошо, потому что он мог теперь сам решать свои проблемы. С другой стороны, он теперь мучился скукой. А когда он мучился скукой, он мог совершать разные проказы. Как, например, охотиться за Элен Митикицкой и схватить ее за коленку.

Большая Нога понюхал свою лапу, чтобы запомнить запах Элен. Он довольно поднял брови. Она нравилась ему, но ему нравилось еще множество вещей. У него не было хвоста, которым можно было, цепляться или использовать его в каких- то других целях. Он терпеть не мог собак и любил ходить в кино. И именно в кинотеатр для автомобилистов, где смотрят кино, не выходя из машины. Он только что посмотрел «Привидение» и был настроен романтически и, может быть, чувствовал себя немного одиноким.

Он мягко и скуляще завыл.

— Надо выйти из машины и остановить кого-нибудь, — решила Элен Митикицкая.

Так она и сделала.

Элен открыла дверь своей «Веги» 1971 года. Она успела высунуть только одну красивую ногу — и тут большая рука взялась за ручку машины.


Глава VII

Элен встречается с Майком и?

Ночь второго убийства


— Вам что-то нужно, милочка? — спросила женщина, выплевывая кожуру от семечек в чашку, уже полную влажной шелухи.

Женщина была широкой кости, с прической, похожей на улей, и лицом печальной гончей. На ней была блузка с большим вырезом, под которой угадывался сохраняющий формы лифчик. Ее звали Малулу, Малулу Джин.

— Мне?.. о… Нет, ничего, — сказала Митикицкая, почти шатаясь. — Мне надо встретиться с мистером Фенбергом.

— Он занят.

— Он ждет меня… — Записная книжка Элен, казалось, весила тонну. У нее не было сил. И она была вся в синяках. И такая грязная. И, хотя кошелек был тяжелым, она не подумала о том, чтобы по- дожить его на длинную дубовую стойку, отделяющую ее от секретаря.

— Вы не могли бы сказать, что Элен Митикицкая здесь?

Лицо Малулу прояснилось.

— Вы не полька? — спросила она, сплевывая кожуру от очередной семечки.

— Пожалуй, — сказала Элен. — Отец поляк. Мать датско-испанского происхождения.

Малулу нахмурилась, услышав о такой странной смеси.

— Вы наверняка слышали много польских анекдотов, — ее лицо расплылось в улыбке, и она наклонилась вперед: — Помните какие-нибудь?

— Нет.

— Ну же, расскажите, — умоляюще произнесла Малулу, склонив голову набок.

Элен глубоко вздохнула. Спокойно. Только спокойно. Она попыталась говорить вежливо и четко, как говорят с туристами, не знающими английского.

— Я приехала, чтобы встретиться с мистером Фенбергом. Не могли бы вы?..

— Да я все понимаю. Вы, случайно, не старая подружка или что-то в этом роде? — прервала ее Малулу.

— Я ничья не подружка, ни старая, никакая. Я новый репортер. Пожалуйста, мисс, мне хотелось бы… — Элен замолчала на середине фразы, загипнотизированная большой картиной работы Туберского, на которой полулежала обнаженная Флорентина. Вторую стену украшала фреска с изображением великого восстания алликликов в 1854 году. Там гремели взрывы, с людей снимали скальпы и наносили другие увечья. Туберский написал ее в период, когда злился на жизнь. Множество наград, памятных табличек и фотографий висели вокруг лосиных рогов над каменным камином. Иными словами, помещение было похоже на охотничий домик. Элен ухватилась за стойку. — Я… я… Моя машина перегрелась, и что-то гналось за мной, в прицепе остались все мои вещи.

Элен слабо махнула рукой в сторону окна.

— Вы что-то слишком грязны для репортера, — с подозрением заметила Малулу. — Конечно, у нас есть спортивный репортер, который выглядит так, будто ночует под колесами грузовика. Вот, возьмите.

Она положила на стойку упаковку влажных салфеток.

— Вам известно, что Майки вдовец?

— Нет, я ничего не знала. — Элен рассеянно вытерла руки, не заметив царапины на ладонях и суставах пальцев. Она провела салфеткой по лицу, скорее размазывал грязь, чем очищал его. — Кто такой Майки?

Малулу сказала, что так в городе называли Фенберга, а заодно сообщила сумму его заработка и рассказала, какой он сердцеед.

— Заглядываясь на него, девушки жалеют, что они уже замужем. — Малулу как бы ненароком взглянула на левую руку Митикицкой. Обручальное кольцо подозрительно отсутствовало. Малулу спросила, где Элен собирается остановиться на ночь и доверительно посоветовала не останавливаться на ранчо Фенберга, потому что там было больше всяких потрясений, чем в тарелке со студнем.

Элен сникла. У нее слегка закружилась голова, перед ней возникла расплывчатая картина, как она стоит одна в комнате дешевого мотеля и из грязного крана не течет горячая вода.

— Что, с деньгами туго?

Элен уставилась на картину алликликской резни и покачала головой.

— Нет, мне что-то нехорошо. — Она раздумывала, не упасть ли ей в обморок. Тогда она привлечет к себе внимание. Митикицкая решила, что она подчинится чувствам. Пусть это случится, и она упадет в обморок. Но тут раздался визг из соседней комнаты.

— Заболеешь раком и умрешь, так тебе и надо! — кричал кто-то пискляво и разъяренно. Явно мальчик.

— Положи ножницы, черт возьми! — прогудел другой голос, старше и мудрее. Женщины услышали звук легкого шлепка, «ой», и ножницы с грохотом упали на пол. — Вы знаете, что мне звонили весь день? Матери в истерике выкрикивали такие слова, как «месть» и «линчевание»? Вы оба влипли по уши и если еще когда-нибудь…

— Ты, мерзкий пират, я тебя ненавижу, — пронзительно завопил шестилетний.

Фенберг говорил спокойным тоном и мальчишки почувствовали, что это затишье перед грозой. Он заставил их выбирать.

— Нагибайтесь, или я вас убью.

— Почему бы тебе самому не нагнуться, дурак ненормальный? — язвил Злючка Джо.

— Руки на колени.

— Ненормальный, — сказал Джо.

— Задница, — обзывался Клиффорд.

Митикицкая мгновенно раздумала падать в обморок. Ей показалось, что она узнала голос, разговаривавший с ней по телефону.

— Здесь иногда, как в зоопарке, — сказала Малулу Джин.

Она встала с вращающегося деревянного стула с четырьмя подушками и, шаркая ногами, подошла к двери, где было удобнее подслушивать.

— Разговоры окончены. И если я скажу, что мне при этом будет больнее, чем вам, в этом не будет ни слова правды.

— Только не пряжкой! — умолял Клиффорд.

— Не валяй дурака, — ответил Фенберг. — Я никогда не бил тебя пряжкой.

— Нет, бил. И тебе это нравилось.

— Заткнись и веди себя как мужчина, — бросил Злючка Джо.

Митикицкая ждала звука ударов, но их так и не последовало.

— Я никогда не бил вас и не собираюсь начать сейчас. Две недели не выходить из дома, — объявил приговор Фенберг. Выражение лица Малулу стало кислым. Она была разочарована такой мягкостью. — И предупреждаю, что если вы еще раз отколете подобный номер, я изменю методу просвещенного воспитания и клянусь, что отхлещу вас, как мулов, взятых в аренду.

Митикицкая посмотрела на индейца, который готовился снять скальп с беззащитного поселенца на эпическом полотне Туберского, потом на Малулу, стоявшую у двери с чашкой, полной шелухи от семечек.

— Я могу все две недели простоять на голове, слышишь, ты, дырка в заднице? — ответил голос младшего.

За этим последовал громкий удар ремня по столу и ребенок закричал:

— Мой позвоночник! Мой позвоночник! Меня парализовало!

— Давай-давай, — сказал Фенберг. Малулу вскарабкалась опять на свой стул. — Выметайтесь отсюда, и чтобы я не видел больше этого дурацкого парика.

Дверь открылась. Элен стояла в узком проходе между стойкой и стеной. Клиффи и Джо Фенберг вышли из кабинета и прошли через низкую, до пояса, дверь на шарнирах под неодобрительным взглядом Малулу Джин Макклин. Глаза их были опущены, и они еле удерживались, чтобы не прыснуть со смеху. Джозеф, мускулистый и с прической под какаду, задев Элен за грудь, выбежал за дверь. Шокированная Элен прикрыла грудь руками, пока Клифф пробирался позади нее. Он измерил трусившую Митикицкую взглядом. На нем была шаль, старушечьи очки и седой женский парик. Он вытащил откуда-то из недр шали белую пластиковую ложку.

— Вы должны как-нибудь остановиться в моем мотеле, дорогая, — произнес он своим лучшим голосом Нормана Бейтса, сунул ложку за пояс и побежал вслед за братом. Митикицкая все еще стояла со скрещенными на груди руками.

— Это младшие браться Фенберга, — пояснила Малулу Джин, — Джо и Клиффорд. Оба засранцы.

Майкл Фенберг выбежал из кабинета, застегивая на ходу ремень с большой серебряной пряжкой. Он пронесся мимо Элен, оттолкнув ее к стене.

— Эй! — крикнул Фенберг, выставив голову из двери. — Чтобы оба были дома к обеду, к семи часам!

— Дырка… от задницы! — ответил издали писклявый голосок.

— Я их ненавижу, — пробормотал Фенберг. — Глубоко в душе ненавижу.

Он прошел в свой кабинет, снова задев Митикицкую.

— Кто это такая? — спросил он Малулу, показывал рукой на Элен.

— Новый репортер.

— Она прибыла с опозданием.

— Я уже ей об этом сказала.

— Я их ненавижу, — снова сказал Фенберг, прерывисто вдохнув воздух и пытаясь взять себя в руки. — Это чистая правда. «Почему она так прикрывается руками?»

Митикицкая застенчиво опустила руки и протянула правую Фенбергу для рукопожатия.

— Я — Элен Митикицкая, — представилась она.

Фенберг открыл рот и стоял так какое- то время, прежде чем осознал, что у него замерло дыхание и что рука Элен повисла в воздухе в ожидании ответного жеста.

— О господи!

Ее жакет и блузка были разорваны и заляпаны грязью, голени ног исцарапаны и тоже грязные. На бедрах следы ударов. Майкл не мог сказать точно, не посмотрев, а делать это ему было неудобно, но ему показалось, что колени у нее должны быть сногсшибательными. Тушь у нее на глазах размазалась, на лбу была грязная полоса. Во взмокших, спутанных волосах застряла веточка с несколькими поломанными листочками. После Трейси она была самой красивой женщиной из тех, кого он когда-либо встречал.

Он пожал ей руку как во сне.

— Вы немного опоздали, — сказал Фенберг. — Итак, это случилось.

— Мне очень жаль, — произнесла она, пытаясь улыбнуться.

— Вы слегка грязнее, чем я ожидал.

«Вот она какая».

— Кто-то гнался за мной.

Фенберг посмотрел на красивые, слегка подогнувшиеся коленки Элен и вздрогнул.

— Вы прошли весь путь пешком? Тогда вы прибыли быстро, — сказал он мягко. — Проходите.

Фенберг все еще держал руку Элен в своей и провел ее через дверцу на шарнирах, которая отделяла место для посетителей от офиса. Он счел уместным свирепо поглядеть на Малулу. Она, ворча, отвела глаза. Фенберг отвел Элен в свой кабинет и закрыл двери. Через секунду он вылетел и схватил со стойки влажные салфетки. При этом он предупредил Малулу:

— Никому ни слова. Спасибо.

— Похоже, вы здорово упали, — сказал он, осторожно вытирая грязь с поцарапанной ноги. Фенберг знал. Он знал.

— Мне очень жаль, извините, но я сейчас заплачу, — сказала Митикицкая.

— От слез становится легче.

— Думаю, что я буду плакать долго.

Так и было. Она обняла Фенберга и рыдала громко, как ребенок. Фенберг гладил ее плечи и уговаривал плакать столько, сколько ей хотелось. Но при этом просил дышать через нос. Обнимать ее было так удобно. Итак, это она, думал он. Это девушка, которая займет место Трейси и разобьет мне сердце в двенадцати местах.

Митикицкая, конечно, ни о чем не подозревала, хотя ей нравилось, как он обнимает ее. Она просто думала, что будет репортером, и чувствовала, что ее первое появление произвело не очень хорошее впечатление.

* * *


За обедом они сидели друг против друга и Элен заметила что-то особенное в своем новом работодателе, хотя и не могла точно сказать, что.

Что-то мучило Фенберга. В его глазах читалась боль, и какая-то невидимая рука заставляла ее соблюдать благоразумную дистанцию.

Здесь чувствовалось взлелеянное одиночество. Никаких родственных отношений. Так было задумано. Ни одна женщина не могла конкурировать со светловолосым призраком, фотография которого была согрета у сердца Фенберга.

Не то чтобы Фенберг вел себя как святой после, того как «Трейси перешла в другой мир», как называл это Туберский. Фенберг встречался со всеми подходящими женщинами в возрасте от семнадцати до тридцати пяти лет. Среди них были и не очень подходящие.

Одной из них была Рулетта Розинитти, девятнадцатилетняя кассирша из магазина А&П с тонкой талией и грудью, которая с инженерной точки зрения была невозможна при скелете ее размера.

— Стадо бизонов может нестись по такой груди неделю, — говорил Туберский, как бы простирая руку над невидимой осенней равниной.

Туберский вечно делал личную жизнь Фенберга достоянием общества, рассказывая о ней завсегдатаям бара «Трейлз» в субботние вечера, чем приводил в смущение сидевшего в углу того же бара за стаканом пива Фенберга, который старался не обращать на брата внимания. Туберский всегда проверял, слушает ли Фенберг.

— На одной груди солнечный летний день, на другой самый темный день зимы с надвигающимися с Аляски холодным фронтом.

Чтобы увеличить впечатление от своего рассказа, Туберский скосил глазом и вещал голосом Длинного Джона Силвера. Для Фенберга это было лишь сексом, между ним и Розинитти не было нежных чувств. Слишком робкий, чтобы сказать ей все при встрече, Фенберг ограничился телефонным звонком и пробормотал, что они могут остаться друзьями. Рулетта назвала Фенберга крысой.

Была еще Фаэдина, засаленная официантка из забегаловки для шоферов грузовиков, которая вечно жевала жвачку и выкрикивала инструкции, причем весьма громко, во время их свиданий.

— Сюда! Сюда! Вот так! Да! Д-аа! Давай! — орала она. И это в самые приятные моменты.

Фенбергу не нравились люди, которые приказывали «давай». Больше того, он терпеть не мог, когда его подбадривали в такие моменты. Нет уж, спасибо. Левее, правее, встань, сядь, давай-давай-давай. У Фаэдины были очень длинные ноги, и от нее всегда пахло французским жарким. Фенберг ни разу не видел ее при дневном свете.

Нэнси из типографии была склонна к самоубийствам. У нее были покатые плечи, длинные черные волосы с пробором в середине головы. Она всегда одевалась в черное танцевальное трико и напоминала сатанинскую Тинкербелл. Туберскому нравилось шлепать ее по заду и спрашивать:

— Как дела, Смайли?

После тяжелого рабочего дня, так и не справившись с очередным расследованием ужасных фактов, но справившись с толкотней на скоростной дороге, последним вопросом, который хотел бы услышать Фенберг, был «И все же, что все это значит, Майк?»

— Что значит «что все это значит»? — отвечал Фенберг вопросом на вопрос.

Никакой юмор не мог вызвать улыбки на ее лице. Не вызывал ее и ответ Туберского:

— У жизни нет смысла. Спрашивать так, все равно что спрашивать: «Какой смысл в розах?»

— Какой же смысл в розах? — поддерживал его Фенберг.

Туберский отвечал:

— Жизнь, как и розы, бессмысленна. Надо просто жить и жить хорошо. Скажи «о'кей».

— Юмор заставляет терять достоинство, — отвечала Смайли Фенбергу.

Террористы, шовинисты (к которым она причисляла Фенберга), дырки от задниц (каковым она считала Туберского), аварии на атомных станциях, республиканцы, невыполненные работы, война, голод — вот что было любимым коньком Смайли. Она любила показывать Фенбергу места на своем теле, покалеченные бывшими мужьями.

— Вот здесь, видишь, — говорила она монотонным голосом, показывая на свою грудную клетку, — сюда мне попал Карл, мой второй муж, когда выстрелил в меня из-за того, что я поздно вернулась домой. Он еще ударил меня ножом вот сюда, — продолжала она, поднимая ногу. — Это? Это просто аппендицит. Не смотри.

Фенберг отворачивался. Он всегда с дрожью отворачивался к стене.

«Вот цена, которую надо платить за секс».

У Фенберга была короткая интрижка с женой местного промышленного воротилы целых три года назад, а она все еще щипала его за джинсы в общественных местах. Имя вышеупомянутой дамы было миссис Фиа Уайт или, как называл ее Туберский, любивший всем давать прозвища, Уайт-на-одну ночь. Она была единственной в Бэсин Вэли любительницей жестоких и необычных сексуальных новшеств.

— Майк! Я хочу, чтобы ты меня взял меня и чтобы всячески оскорблял, — умоляла Уайт-на-одну-ночь, одетая в идиотское белье, которое делало ее похожей на девицу маркиза де Сада.

Она лизала его губы и делала волнообразные движения вверх-вниз и в стороны. Фенберг стоял в напряжении, как кавалерийский офицер, привязанный индейцами к колу.

— Говори мне гадости, Майк! — самозабвенно шептала она. — Грязные, самые грязные, говори мне грязные слова. Говори их! — вопила Фиа, царапая спину Фенберга длинными красными ногтями.

В это время Фенберг думал, продолжать или, извинившись, надеть на себя несколько свитеров. Но приятный для всех мужчин момент был близок, и Фенберг отключался от энергичных приставаний и сексуальных оскорблений. Лучшим, на что он был способен, был вопрос:

— А как тебе понравится вот это? Под «вот этим» имелся в виду сильный толчок тазом.

— Позволь мне сразу перейти к делу. «А как тебе понравится вот это?» — повторял Туберский, после того как Фенберг однажды рассказал ему. Мужчины умеют-таки разговаривать.

— Как тебе понравится вот это? — кричал Туберский. Он падал на пол и катался как шар, повторяя классическую фразу Фенберга: «А как тебе понравится вот это?».

Стоическое выражение лица Фенберга заставляло его закатываться еще сильнее. От смеха на глазах у него выступили слезы.

— Какой толчок! — хохотал он.

— Я сожалею, что сказал тебе, — произнес Фенберг, стараясь сохранить достоинство.

* * *


— Как вам понравится вот это? — спросил официант, ставя перед Фенбергом бифштекс и понимающе улыбаясь.

Фенберг покраснел. Хорошо, что еще официант не толкнул стол этим самым толчком. К плате за секс прибавлялись еще реальные цены на все в маленьком городке.

— Превосходно. Абсолютно превосходно, — поблагодарил Фенберг, меча глазами молнии в официанта. — Поставьте вот здесь. Прекрасно.

Официант стоял, сложив руки и весь исполненный внимания:

— А леди уверена, что ей ничего не хочется, кроме салата и теплого хлеба?

— О нет, благодарю вас, — ответила Элен.

— Я к вам еще подойду, — сказал официант и хитро посмотрел на Фенберга. Затем отошел, уверившись в том, что взгляд замечен.

Фенберг пригласил Митикицкую в лучший ресторан Бэсин Вэли «Билл&Эмма, Фирменные Рыбные Блюда», в котором также подавали бифштексы и превосходные ребрышки. Здесь можно было заказать напитки из тропических фруктов, и публика была классом выше, чем в зообаре — любимой дыре Фенберга и Туберского.

— Я страшно проголодалась, — сказала Элен.

— Противно смотреть, что едят люди, когда они на диете, — сказал Фенберг.

Он отметил, что она выглядела гораздо лучше после того, как вымылась в доме Малулу, за два квартала от редакции, и переоделась.

Они болтали за обедом. Элен любила овощи, крупы, а также цыплят и редкие сорта рыб. Фенберг же склонялся к кофеину, непрожаренному мясу и трудно перевариваемым карбогидратам. Она снова извинилась за свое необычное появление и сказала, что в тот день звонила три раза, чтобы предупредить, что у нее неприятности с машиной. Фенберг отметил в уме, что надо поговорить с Малулу. Она считалась его секретарем, но отказывалась принимать сообщения. Фенберг, опытный журналист, осторожно заставил ее рассказать подробнее, как перегрелась машина на Виста Ридж, как она пошла за водой и о столкновении в лесу.

— Знаете, что испугало меня больше всего?

— Встреча с Малулу?

— Нет, это на втором месте. Я испугалась, когда патрульный полицейский постучал в окно моей машины. Тут я действительно испугалась. Он, должно быть, тоже был озадачен, когда я вскрикнула. Он сказал, что видел, как я бежала к «Веге».

— Может, он видел, что преследовало вас?

— Нет, — покачала она головой. — Вы заметили, что мы говорим о «чем-то», а не «ком-то»?

Фенбергу не хотелось пугать ее историями о маньяках. Элен, казалось, была в хорошей форме, но он был готов держать пари, что напряжение еще даст о себе знать.

Она снова будет плакать и только потом уснет.

— Но знаете, — продолжала Элен, — это не было похоже на мужчину, и что еще более странно, теперь, когда я вспоминаю об этом, я понимаю, что не так уж сильно испугалась. Нет, я, конечно, испугалась, но когда стала думать об этом потом, у меня появилось такое чувство, что кто бы это ни был, он преследовал меня скорее из озорства. Что он не хотел сделать мне больно. Как будто это был большой ребенок, и он просто играл в «Ага, я поймал тебя!». Вам понятно?

— Совершенно непонятно, — ответил Фенберг и улыбнулся слишком широко для их недавнего знакомства. Элен тоже улыбнулась и опустила глаза, вернувшись к салату. Она заметила, что у него загнутые ресницы.

— Он сказал, то есть патрульный, что направлялся к месту большой аварии где- то дальше по дороге. Я хорошо помню, потому что, когда моя машина остановилась, мимо промчалась целая армада полицейских машин.

Фенберг сдвинул брови. Он должен был слышать это по полицейскому радио, или кто-нибудь должен был сообщить. Может быть, и сообщили, но Малулу забыла передать. Опять. Он проверит это позже.

— И еще, знаете что? Полицейскому не очень-то хотелось идти в кусты и посмотреть, что же преследовало меня. Я чувствую, что говорю миллион слов в час, но хочу вам сказать, что обычно я не такая болтливая.

Фенберг молча пожал плечами. Самокритичная личность. Все мы такие.

— Я вовсе не нахожу вас болтливой. Думаю, что вам надо начать с того, что несколько дней вы отдохнете.

— Я думала, вам не хватает сотрудников?..

— Да, — сказал Фенберг, обмакивая лакомый кусок бифштекса и печеный картофель в сметане и масле. — Но один, два или три дня не нарушат ход вещей во вселенной. Малулу займется сортировкой материалов и поможет вам устроиться. А пока вы можете пожить на ранчо.

— На ранчо?

— Я там живу. Это десять миль от города. Там уйма места. Вы можете остановиться в комнате моих родителей.

— А где же будут спать ваши родители?

Фенберг хотел ответить «На северном полюсе», но удержался. Он пожал плечами и объяснил, что они погибли в авиационной катастрофе несколько лет назад, когда летели над Арктикой. Не надо соболезнований, но тем не менее спасибо.

— Там королевских размеров кровать, ванная, камин. — Фенберг откашлялся. — Я похож на агента, рекламирующего собственность. В любом случае, там просторно и вам, конечно?..

Он умолк, не договорив, и уставился в пространство пустым взглядом.

Его братья.

В общем-то, они были хорошие ребята, и сердца у них золотые, но если приглашать Митикицкую, то надо было принимать строгие меры предосторожности против терроризма.

— Как?.. Добро пожаловать?..

Митикицкая вежливо улыбнулась. Да уж, действительно, добро пожаловать. Она смутно вспомнила слова Малулу «больше потрясений, чем в тарелке со студнем» и представила, как Фенберг дьявольски крадется к двери спальни и осторожно пытается повернуть ручку двери.

* * *


Ни один из них не осознал того, что они не смотрели друг на друга во время обеда. Несколько раз Митикицкая поднимала на него глаза и каждый раз краснела.

«Нет, — подумала она. — Серые глаза? Застенчивые, волнующие, обезоруживающие, озорные серые глаза? Не рано ли?»

Скулы были высокие, лицо загорелое, губы?.. Она два раза чихнула. На нем была голубая рубашка, застегивающаяся на кнопки. Широкие, если, конечно, не накладные, плечи. Как определила бы Камали Молли, монстр розничной торговли, размер сорок шесть.

За обедом Фенберг вел себя просто и, что укрепило его хорошую репутацию, не сказал никакой глупости. Она, однако, была такой хорошенькой. Видимо, крепкого сложения. Возможно, любила лошадей. Она была сильной, судя по сегодняшнему дню. И озорной. И было в ней что-то, отчего Фенбергу хотелось защитить ее. Когда они шли в ресторан, на нее все смотрели. Мужчины глуповато улыбались и перешептывались. Женщины были настроены антагонистично.

Фенберг открыл стеклянные двери «Багл» и пропустил вперед Элен. Длинные ноги. В голове мелькнула преждевременная мысль о том, любит ли она детей. Он выругал себя за это. Хотя Туберский всегда говорил:

— Мы не несем ответственности за свои мысли, а только за поступки.

— У меня, действительно, есть для вас задание, — сказал Фенберг, проходя мимо старой дубовой салунной стойки. — Я мог бы поместить три страницы, но не больше, ваших впечатлений о преследовании вас этим?.. Я не знаю, как вы хотите называть его. Маньяком?

— Конечно.

— Хорошо бы представить вас обществу. Сфотографируйтесь. Мы… — Фенберг хрустнул пальцами. — Малулу Джин, днем поступало сообщение о крупном несчастном случае или чем-то, чем занимался дорожный патруль?

Фенберг снова повернулся к Митикицкой:

— Сделайте это от первого лица. Живое описание. Я хочу, чтобы читателю казалось, что он ощущает вкус, прикосновения, слышит запахи и чувствует все, что вы чувствовали там. И пока все еще свежо, пусть будет побольше фактов.

— Да. Нам поступали звонки, но вы сказали, что заняты, и велели вас не беспокоить. — Пальцами с ярко накрашенными ногтями Малулу отобрала небольшую стопку сообщений, среди которых было три с предупреждением о том, что Митикицкая задерживается.

— Это должно быть готово к двум часам завтра. Я вас не стишком тороплю? — обратился Фенберг к Элен.

— Тут говорится, что обнаружено четыре трупа, — продолжала Малулу, с трудом разбирая свой собственный почерк, — но потом перезвонили и уточнили, что. нашли отдельные части четырех тел.

Малулу повесила большую дешевую сумку через плечо. Было уже без десяти восемь, и рабочий день давно закончился. Фенберг кружил по комнате, уперев руки в боки:

— Кто нашел тела?

— Здесь говорится, что был обнаружен такой большой дом на колесах, стоявший недалеко от дороги на Паркинсонском выезде, знаете?

— Да, — нетерпеливо кивнул Фенберг.

— Нашли четыре тела. Мужчина, женщина, двое детей. Они были зарыты или что-то в этом роде. Очевидно, они умерли, и какие-то звери наткнулись на них. Может, койоты.

Митикицкая скрестила руки, надавливая ими на живот.

— Это все, что мне известно, — сказала Малулу. — Я ухожу домой. Надо кормить детей.

Фенберг мерил шагами комнату. Это всегда было началом обычной ради-бога- вы-можете-понять-что-такое-хороший-секретарь речи Фенберга, на которую такой толстый кусок торта, как Малулу, никогда не обращал внимания. Зазвонил телефон. Малулу посмотрела на большие стенные часы, и по ее шаркающим шагам и вытянутому лицу было понятно, что она совершает благородный поступок, отвечая на звонок.

Секретарь Фенберга взяла трубку, как в летаргическом сне, произнесла свое обычное «а-ха», и Элен все поняла первая. По малейшим движениям мускулов лица можно угадать, радостное или страшное известие. Лицо Малулу говорило о том, что произошла трагедия.

Фенберг сидел на краю стола, руки на поясе. Он тоже угадал ее реакцию и тут же почувствовал смещение во времени, как будто оно вернулось на пять лет назад, когда ему сообщили известие о гибели жены и ребенка.

— О Майк, мне так жаль… — пробормотала Малулу. Она беспомощно тряхнула головой. — У вас в доме произошел какой-то несчастный случай. Должно быть, это несчастный случай или какая-то ошибка?..

Она протянула трубку Фенбергу:

— Это шериф. Он на вашем ранчо. Он сказал, что дочь мистера Бегана изрезана на куски, мертва и что это сделал ваш брат. Он сказал, что это Джон, — тут она сглотнула, — убил ту семью. Он даже сказал, что Джон признался во всех этих историях с маньяками, которые происходили в нашей округе.

Фенберг смотрел на Малулу и не видел ее. Он мог сейчас думать только о том, что тем вечером Туберский сидел дома с мальчиками.


Глава VIII

Тем временем на ранчо


Загадочная природа Джона Туберского была любимой темой разговоров в Бэсин Вэли. Он разговаривал с комнатными растениями, овладел искусством пеленать детей крепко и в то же время так, что они чувствовали себя уютно. При все том он мог без угрызений совести совершать акты насилия.

Факты, относящиеся к данному вопросу. Резня в зообаре «Видал их в гробу».

Фенберг и Туберский не охотились, а как раз наоборот. Они просто считали этот зообар подходящим местом для того, чтобы их противоречивые натуры нашли там отдых. На стоянке бара часто можно было видеть лошадей, грузовые студебеккеры и мотоциклы, которые вызывали ассоциации с немытыми, бородатыми наглыми типами. Зообар удобно расположился на границе между дикой природой и городом. Он получил свое название из-за находившейся внутри любопытной коллекции чучел. Новых поступлений не было с 1936 года, но к тому времени в баре уже были чучела всех млекопитающих обитателей Северной Америки ростом выше шести дюймов. Медведи, росомахи, козлы, ласки, кролики и прочие звери застыли вокруг в свирепых позах. В баре царила атмосфера Дикого Запада, поэтому туда не принято было ходить с семьей.

Именно здесь, на стоянке, однажды вечером с Фенбергом, Бином Брэсом Брауном и Туберским вступили в разговор три неряшливых мотоциклиста и три такие же неряшливые личности на мотороллерах. Они обменялись отнюдь не любезными замечаниями. Команда Фенберга одержала легкую победу в обмене замечаниями по поводу коэффициента интеллекта, наследственности и толщины участников беседы (мотоциклист в центре имел пропорции Орсона Уэллеса). Мотоциклисты были готовы остановиться на этом, удовлетворив свою гордость несколькими «О-йе?», но те, которые были на мотороллерах, завелись, и один из сказал, что если Туберский такой великий, пусть докажет это.

Туберский ответил «о'кей» и положил ногу на переднее колесо мотороллера бочкообразного водителя. Он взялся двумя руками за руль, по форме напоминавший гусиную шею, и согнул его, вывернув вверх.

Затем широко улыбнулся при виде своего достижения.

Не потрудившись сложить дважды два и вычислить, что человек, с такой легкостью гнувший сталь голыми руками, мог быть в принципе опасным, трое с мотороллеров в ярости кинулись на Туберского.

Туберский отделал их.

Он наслаждался теплом бара и что-то выдумывал то здесь, то там, когда полчаса спустя открылась задняя дверь и в бар медленным шагом вошло полдюжины членов арианского Клуба мотоциклистов. Все как в плохом фильме.

Затем открылась передняя дверь, и в нее вошли остальные члены упомянутого клуба. Их вожак, Мейсон Ватури, неторопливо подошел к столику, за которым сидели братья. Мейсон был социопатом. Весь в огромных шрамах и татуировке, с неприятным взглядом. Его недавно под честное слово отпустили из Сан Квентина, где местная банда белых заключенных поручала ему пытки и убийства. Он обратился к Туберскому.

— Ты задел наших ребят, — сказал Мейсон, неуклюже поворачивая голову в сторону, как это делал Марлон Брандо, когда начинал разговор. — Ты задел наших ребят и за это заплатишь.

— Да ладно вам, — сказал Туберский. Он улыбнулся и подмигнул Фенбергу. Тот побледнел.

Какая-то толстая женщина, явно без бюстгальтера, в мокасинах с бахромой, которые доходили ей до колен, ломом сбила со стены платный телефон.

Президент арианцев был ростом шесть футов шесть дюймов и весил около двухсот сорока фунтов. Он навис над Туберским как ракета из ангара перед запуском. Туберский приблизил к нему лицо.

Ты слабак, — сообщил ему Туберский.

Мотоциклист вытащил нож и полоснул Туберского но плечу. Туберский избежал второго удара, схватив Мейсона за запястье, и приподнял его. Он сложил другую руку в кулак и ударил вожака арианцев в грудь, отбив ему оба легких.

Туберский, казалось, вдохнул в себя весь воздух в баре. Он оглядел остальных членов банды.

— Заприте двери, — приказал он, все еще держа ошеломленного и задыхающегося вожака на весу. — Я в своей стихии.

Битва была, как в описаниях Гомера.

У Фенберга было сломано запястье и подбиты оба глаза. Туберскому обработали мелкие ножевые ранения и отпустили. В качестве алиби ему послужило то, что все госпитализированные члены арианского Клуба мотоциклистов в количестве тридцати одного человека подтвердили, что получили ранения, когда случайно и одновременно споткнулись. Было поломано огромное количество мебели и многие чувства были оскорблены во время резни в зообаре «Видал их в гробу» той ночью.

* * *


Они молча неслись по темной, ветреной лесной дороге. Черный четырехдверный пикап Фенберга подпрыгивал на целый ярд над землей на своих гигантских шинах Келли-Спрингфилда. До ранчо оставалось восемь миль.

Фенберг включил отопление и открыл окна. Машину продувал холодный ветер и откидывал волосы Элен назад. Она посмотрела на Фенберга. Рука опущена на руль, сам напряженно всматривается в дорогу. Ей хотелось посочувствовать ему, а также тактично попросить не гнать так быстро по опасной, покрытой льдом дороге. Но все это казалось неуместным. Элен откинула голову назад, усталая, но взбодренная страхом и таинственными запахами зимнего леса.

— Так как же вы начали работать в газетах? — спросил Фенберг. Навстречу промчалась машина, на мгновение залив кабину светом фар. Митикицкая заметила, что на лбу у него выступил холодный пот. — Мне бы хотелось сейчас быть таким же спокойным, как вы. Я изо всех сил стараюсь не думать о том, что случилось на ранчо. Мой брат Джон сказал, что если антропоморфный дьявол существует, то у него человеческий разум, он знает все паши страхи и секреты и доводит нас до сумасшествия лживыми нашептываниями и всякими «если бы, да кабы». Сегодня хорошо, завтра плохо. Мой брат действительно удивительный человек, и я чаще всего с неудовольствием признаю, что он прав. Мне не хочется думать. Я был бы вам очень благодарен, если бы мы завели какой-нибудь банальный разговор.

О'кей.

Она была рада, что он нарушил молчание.

— Не будете ли так добры повторить вопрос?

— Газеты. Как вы попали в них?

— Редактор шестого разряда в «Ти Пи Таймс». В средних классах была фельетонистом и редактором. То же в старших классах и колледже. Я много смотрела Мэри Тайлер Мур. Все произошло постепенно. С вами все в порядке?

Семь миль.

— Да. Спросите меня о чем-нибудь.

— Э-э?.. как вы попали в газету? — Когда они разговаривали по междугородному телефону, у Элен было такое чувство, что ему грозит беда. Может, поэтому она и приехала.

— Вам не слишком дует? — спросил Фенберг.

— Нет.

— Хорошо. О'кей. Это хороший вопрос, Митикицкая. — Фенберг тяжело вздохнул. — Спенсер Трейси и Кларк Гейбл. Я часто смотрел старые фильмы, где быстро говорят и делают все, чтобы влипнуть в историю. Плюс мать с отцом были владельцами местной газеты.

Оставалось пять миль.

Мимо проревела еще одна машина. У Фенберга был хороший профиль, заметила Элен. На нем была голубая рубашка, застегнутая доверху.

— Я точно не считал, сколько это лет, но наша семья занимается газетным делом с 1906 года. Мои родители купили его у дяди моей матери. Мой брат работал вместе со мной. Вы об этом знали?

— Нет, не знала.

Машина проехала мимо раскидистого дуба.

— Он очень талантливый. Великий фельетонист. Он видит вещи в другом свете. Не так, как мы с вами. И, может быть, не так как все остальные. Он делал прекрасные политические карикатуры. Я сужу предвзято, но мне кажется, он обладал достаточным талантом, чтобы работать в столице. Но нам, Фенбергам, нравится жизнь в лесу. Кроме того, он бросил этим заниматься.

Им оставалось ехать несколько минут.

— Ради чего?

— Ради искусства.

— Каким же видом искусства он занимается? — спросила Элен, инстинктивно ухватившись за приборную доску, когда машина затормозила на повороте.

— Он занимается скульптурой. И рисует. Ему это легко дается, и он мог бы прославиться как великий талант, но он и это недавно бросил. Мы почти у цели.

— Почему?

— Потому что быстро ехали. Элен улыбнулась.

— Нет. Почему он перестал заниматься искусством?

— Он слышит голоса.

— Голоса?

Фенберг повернул голову и посмотрел на Митикицкую долгим взглядом. Она закуталась в его пальто.

— Да. Как Жанна Д'Арк. Митикицкая понимающе кивнула, как будто снова была в кабинете терапевта. Фенберг сардонически рассмеялся:

— Полагаю, мы скоро проверим это. Фенберг круто взял вправо и проехал под старой, видавшей виды деревянной аркой, на которой было написано: Ранчо вспугнутых медведей. На железном почтовом ящике сверху стояло имя Фенберга, под ним Туберского, более мелкими буквами. Пикап Фенберга поднял кучу пыли на грязной дороге, и они с Элен Митикицкой, подпрыгивая, подъехали к освещенному ранчо.

— Их здесь много, — сказала Элен.

Она никогда прежде не присутствовала при расследовании убийства. Ее столкновение с преступным миром ограничивалось двумя случаями. Первым было ограбление книжного склада в их колледже, второй раз она взяла на поруки третьего мужа. Три машины шерифа, фургон, скорая помощь и пара машин дорожного патруля стояли во всех углах двора, освещая холмы вокруг вытянутого в длину дома мрачным светом своих мигающих красных и желтых огней.

Помощник шерифа остановил Фенберга у ворот:

— Кажется, все очень плохо, Майк. — Фенберг знал его — Рафаэль Круз.

Он был молодым, симпатичным. Не таким твердолобым, как его начальник шериф.

— Они еще не трогали тела девушки. Ждут доктора, чтобы сделать осмотр.

— С моим братом все в порядке?

— Его здесь нет…

— А мальчики? Они мне даже не позвонили.

— Их здесь тоже нет, Майкл.

Фенберг не знал, стоит ли испытывать облегчение.

— Нет никаких признаков присутствия Туберского. Твой кузен думает, что он убежал в горы.

«Кузен?» — подумала Митикицкая.

На ветровое стекло капнуло несколько капель дождя, и помощник шерифа посмотрел на небо. Только этого не хватало. Дождя.

— Ради всего святого, что здесь произошло? — спросил Фенберг.

— Я сам отвечал на звонок, — сказал помощник. Лицо у него было, как у ребенка. Он махнул рукой в сторону дома. — Туберский звонил в полицию сорок минут назад. Казалось, что у него шок или что- то подобное. Он был совершенно спокоен, ты понимаешь? Он сказал, что этот новый человек…

— Беган.

— Да. Его дочь мертва и находится на лужайке перед домом, и нам лучше поскорее выехать. И повесил трубку. Мы были в пяти минутах езды отсюда, на Уиллер Ридж. Ты знаешь этот автомобиль-кемпинг, полный туристов?

— Я сам только что узнал обо всем, — сказал Фенберг.

— Что-то странное происходит у нас, Майк, — сказал помощник шерифа. Он посмотрел на Митикицкую. — Все выглядит так, как будто на эту семью напало какое-то животное. И то же самое с девушкой. Концы с концами не сходятся. Она умерла совсем недавно. Койоты не успели бы так изуродовать ее. Это, должно быть, большое животное.

— Почему вы так решили? — спросил Фенберг.

— Нет отдельных частей тела.

— Каких?

— Ну, многих. Шериф считает, что ее, хм, съели. Хм, извините, мадам. — Он приподнял шляпу, поклонившись Элен.

Элен неуверенно улыбнулась.

— Элен Митикицкая. Она собирается работать у нас. Вместо Генри Дарича, — представил ее Фенберг, глядя при этом на прочесывающих двор полицейских.

— Очень приятно, — кивнул Круз. — Хм?..

Помощник уставился в землю, пиная камень носком ботинка.

— А, что такое? — очнулся Фенберг.

— Это еще не самое худшее.

— О!

— Ваш кузен думает, что это дело рук каннибала.

— Понятно.

— И ваш брат, он оставил записку с признанием.

— Ах, так.

Лицо Фенберга стало усталым, и рука свесилась с руля. Каннибал? Он посмотрел на Митикицкую. Она тоже была шокирована.

— Шериф собирается отправить за ним поисковую партию, — объяснил Круз. — Ему тоже не весело от всей этой истории с твоим братом, Майк. Мне кажется, тебе лучше пойти туда.

— Спасибо. — Фенберг поставил пикап за машиной шерифа и заглушил мотор. — Вы подождете в машине?

— Думаю, что со мной все в порядке, — Элен отдала Фенбергу пальто. — Я хочу помочь вам.

— Слушайте, — сказал Фенберг так искренне, как он только мог в данных обстоятельствах. — У вас был тяжелый день, а эта его часть не будет самой легкой. Вам может не понравиться то, что вы здесь увидите.

Он помолчал секунду.

— Черт, мне тоже может не понравиться то, что я здесь увижу. Злючка Джо и Клиффорд. Где они? О'кей. Сделаем вот что.

Они вылезли из «форда ф-350». Фенберг поручил Митикицкой пойти в дом и звонить. Попытаться узнать, где они.

И когда она позвонила уже почти по всем номерам…

С дороги к ним свернула машина и дважды просигналила. Это был фургон марки Додж, за рулем сидела типичная домохозяйка. Круз показал на нее Фенбергу. Элен сощурилась от света фар фургона, потом поблагодарила Бога. На заднем сиденье были Злючка Джо и Клиффорд. На переднем сидел сын женщины.

Фенберг подбежал к машине.

— Господи, в первый раз я счастлив, что вы меня не послушались, — сказал Фенберг, наклонившись и заглядывая в машину.

— Мы больше не разрешаем им приходить к нам. Так сказал мой муж. Особенно после того, что случилось. — Голос женщины был умоляющим. Было еще не поздно, она была в купальном халате. — Что, собственно, здесь происходит?

Женщина занимала большую часть переднего сиденья. Она подпрыгивала и крутилась, заглядывая то слева, то справа от Фенберга. Сзади Клиффорд впился ногтями в ногу Злючки Джо и, сжав зубы, запускал их все глубже. Джо неуловимым жестом стукнул его ладонью руки в лоб. Клиффорд притворился, что он в нокауте. Женщина думала, что полиция ищет этих двух мальчиков. Фенберг сказал ей, что тут нашли место захоронения индейцев. Она не поверила. Тогда он сказал, что произошел промышленный выброс. Она опять не поверила. Тогда он сказал правду и попросил, чтобы она позволила мальчикам остаться у нее всего на одну ночь, и протянул деньги. Леди внушительных пропорций поблагодарила его за деньги. Они с лихвой покроют все убытки, нанесенные мальчиками во время их прошлого визита, но она не может нарушить волю ее мужа. Фенберг начал терять терпение. Он спросил, не могут ли они в таком случае хотя бы переночевать в машине или не может ли она завезти их к Малулу или в Сан-Франциско или, черт возьми, в Мотель-6, Эльвира, в Нью-Йорке. Куда-нибудь, только чтобы им не пришлось смотреть на труп. При этих словах Клиффорд попытался вылезти из окна, что посмотреть поближе. Фенберг толкнул его назад. В конце концов у дамы проснулся материнский инстинкт, и она согласилась забросить их к Малулу Джин.

Фенберг успокаивающе кивнул Джо, что тот проигнорировал. Клиффорд скорчил непристойную гримасу и стал неприлично извиваться в отъезжающей машине.

Двух братьев отправил, один ушел сам.

— Мне никогда, никогда не нравилась эта женщина, — сказал он Митикицкой.

Фенберг и Элен шли в ногу. Хруст гравия на дорожке под ногами создавал у Фенберга впечатление, как будто он вернулся в детство и ищет во дворе своего старшего брата Бэби Хью. Они были той редкой парой братьев, которые никогда не дрались. Фенберг протянул Элен свой фотоаппарат фирмы «Олимпус».

— Значит, вы хотите, чтобы я фотографировала? — спросила Элен, размышляя, как обращаться с аппаратом. — Могу я еще что-нибудь сделать для вас?

— Снимайте, как это делает наш штатный главный фотограф. Не мешайте никому. Мило улыбайтесь, кивайте и делайте вид, что не говорите по-английски.

— Я могла бы взять интервью у главного действующего лица. Могла бы поискать разгадку.

Фенберг кивнул и махнул рукой:

— Да. Замечательно. Это было бы чудесно… Я поговорю теперь с моим кузеном, — сказал он.

Элен подумала, интересно, был ли в городе кто-нибудь, кто бы не являлся родственником Фенберга. Она посмотрела на его удаляющуюся фигуру и пожала плечами. Потом она собрала волосы сзади, профессионально завязала их резинкой в конский хвост и направилась в противоположном направлении, чтобы поискать ключ к разгадке случившегося.

Кузен Фенберга сидел на корточках рядом с прикрытым телом девушки.

Фенберг пробормотал приветствие. Он присел рядом с шерифом, но Буба Фенберг не ответил ему. Он уставился на неподвижное тело под бирюзовой пластиковой пленкой. Буба принимал все преступления в Бэсин Вэли близко к сердцу, особенно убийства. Он начинал дуться на всех.

— Известно что-нибудь о моем брате?

Буба повернулся лицом к редактору.

Шерифа нельзя было назвать красивым. У него было ничем не примечательное лицо, а сложен он был, как большой шимпанзе: мощная грудная клетка, короткие ноги, сильные руки.

— Знаешь, мне надо было почаще складывать два и два, — ответил шериф.

Фенберг удержался от старой шутки на математические темы.

— У нас буквально сотни свидетелей, которые утверждают, что видели гиганта, слоняющегося по округе и причиняющего разный вред. Я перебрал в уме весь город. Сколько приносящих вред гигантов такого роста есть в нашем городе? — Он не стал дожидаться, пока Фенберг ответит: — Один.

Фенберг не мог оторвать глаз от голубого пластика и безжизненного холмика под ним. Трейси. Ребенок. Тогда в больнице Туберский не позволил ему заглянуть под одеяло.

Фенберг быстро покачал головой.

— Джон может разгромить бар или подраться с лесорубами, но он не убийца. Ты знаешь его так же хорошо, как и я.

— Может, он сорвался. Такое бывает.

Если бы не значок и не широкий кожаный пояс с кобурой, Бубу можно было бы принять за мастера по починке стиральных машин.

— Только не Джон.

— Ноги затекли, — простонал Буба и встал. Фенберг тоже поднялся. Оба смотрели на тело.

— Я думал об этом. У меня есть теория. Мне кажется, у Норвуда могли быть проблемы с наркотиками.

Как член семьи, Буба никогда не признавал новое имя Норвуда — Джон Туберский.

— Это похоже на работу человека, нанюхавшегося этого, как его, ТСП.

— Ты, наверно, имеешь в виду ПСП, — поправил Фенберг. — ТСП употребляется в промышленности для очистки.

— Ну, хорошо, хорошо. Неважно, как его называют. Мы арестовали парочку таких в этом году, и я говорю тебе, он сводит людей с ума. На прошлой неделе мы поймали длинноволосого хиппи, до которого не дошли слухи, что шестидесятые уже кончились. Понадобилось трое человек, чтобы свалить его. Черт. А весил-то он не больше ста пятидесяти. Я думал, он разорвет наручники. Представь, что будет, если этой дряни нанюхается Норвуд.

«Его зовут не так», — подумал Фенберг.

— Все так, только Джон терпеть не может наркотики, — ответил он и посмотрел в сторону. Элен наклонилась над чем-то в пятидесяти ядрах от них. — Он даже не употребляет крепких напитков. Мы живем в одном доме, и я вижу его чаще, чем хотелось бы. Тебе не кажется, что я был бы в курсе, если бы он употреблял наркотики?

Над крыльцом пронесся порыв ветра, и деревянные ступеньки заскрипели.

— Возможно, ты знаешь его не так хорошо, как думаешь, — ответил Буба, поправляя пояс на огромном животе. — Я скажу тебе, что мне известно. Этого ребенка не просто избили, ее изуродовали, страшно изуродовали.

— Вы уже связались с родителями?

— Не можем найти отца. Мать на пути сюда. Это больше похоже на дорожную аварию, чем на любое из тех убийств, которые мне приходилось видеть. Посмотри сам.

— Мне бы не хотелось, — сказал Фенберг.

— Я думаю, тебе надо это увидеть.

Буба снова нагнулся и приподнял покрытие. Фенберг вздрогнул. Теплое тело стало холодным и окоченевшим и было ужасного цвета. Его покрывали зияющие раны — следы укусов на руках, спине и ногах. Платье на спине было разорвано в клочья и задрано так, что был виден позвоночник. На нее, видимо, напали сзади, потом тащили и били. Били. Фенберг по ежился. Нет. Что-то было не так. При крой же ее. Оставь ей ее достоинство. Буба поднял на него глаза. Фенберг увидел больше, чем он хотел. Шериф прикрыл тело и стоял рядом.

— Похоже на то, что действовало какое-то животное, — сказал Фенберг.

— Животное, да? — Буба дернул головой.

Помощник вбежал в дом.

— Не знаю. Может, из цирка убежало какое-нибудь животное?..

— Мне помнится, что в Бэсин Вэли нет цирка.

— Может, они проезжали мимо и клетка выпала из поезда.

— Я проверю, — сказал Буба. — Я разумный человек. Но я в этом сомневаюсь.

Подул легкий ветерок, поднявший пыль и принесший первые капли дождя. Мужчины повернулись спиной к ветру.

— Ты принял во внимание, что это могло быть культовым убийством? Ты знаешь людей типа Чарльза Мэнсона?

— Я еще мало чего проверил, — сказал Буба и потер мясистые пальцы. — Мы сами недавно сюда прибыли. Мы провели большую часть утра и дня, разбираясь с той семьей из Айовы. Ужасно. Те же следы. Они были разорваны на части. Это случилось по крайней мере сорок восемь часов назад. Вороны и койоты уже поработали над останками. Ты знаешь, что твоего брата видели вместе с этой девушкой за несколько часов до случившегося?

Фенберг не удивился. Туберскому нравились молоденькие. Из дома вышел помощник шерифа. Он протянул Бубе большой пластиковый пакет. Внутри был лист бумаги.

— Мы нашли его в пишущей машинке, — сказал помощник.

— Похоже на послание для Майка, — сказал он извиняющимся тоном.

Буба держал бумагу перед собой, стараясь, чтобы на нее падал свет из дома и от фар патрульной машины. Он не мог ничего разобрать, но, черт, он уже читал это. Он протянул лист Фенбергу.


«Дорогой Майк!

Прости за то, что я сделал, но я знаю, что в конце концов ты поймешь. Объясни ребятам, как можешь. У меня такое чувство, что пройдет несколько лет и мы все будем сидеть вместе с нашими внуками и смеяться над тем, что было. И еще, дорогой брат, спасибо тебе большое за поддержку и за то, что занимался этим делом.

Прощай.

Джонни.

PS. Как ты догадываешься, я не вернусь домой. Пожалуйста, возьми мою часть денег, чтобы расплатиться по контракту, и не слишком заливай водой комнатные растения».


— Что за черт?.. — сказал Фенберг, перечитывая письмо, чтобы убедиться, что он все правильно понял.

Если Туберский писал о какой-то шутке, над которой они будут смеяться спустя много лет, Фенберг, конечно знал ее.

Буба не испытывал победной радости от этого признания. Он положил загрубевшую руку на плечо двоюродного брата:

— Ты не хочешь поделиться со мной, что он имел в виду, когда писал «спасибо за то, что занимался этим делом»?

— Не имею понятия, — ответил Фенберг. Да, подпись под письмом принадлежала Туберскому.

— Я так и думал. И все же подумай. Нам надо поговорить, — сказал Буба.

Фенберг кивнул.

— Он, вероятно, сейчас в горах, как я догадываюсь, — сказал кузен Майкла, снова поправляя пояс и всматриваясь в темные фигуры полицейских, которые окружили Бэсин Вэли со всех сторон. Туберский любил жить на воле. Иногда он исчезал на несколько дней и проводил их в горах.

— Я связался с соседними округами и попросил помощи. Дорожный патруль уже здесь, но я думаю, что нам в любом случае понадобятся еще люди. Я собираюсь организовать поиски. Мы, возможно, поищем его на лошадях, но черт, все это лишь показное. Мы не найдем его в темноте.

— Да вам и не хотелось бы найти, — добавил помощник.

Фенберг посмотрел на лица помощника, медицинских экспертов и полицейских. Все они отводили взгляд. Брат каннибала.

Шериф забрался в полицейскую машину и взял в руки микрофон переговорного устройства:

— Генри-шесть вызывает на связь. Мэри Джо, это Буба.

— Слушаю, Буб, — произнес женский голос сквозь помехи. Сигнал плохо ловился в таком месте, как Бэсин Вэли.

— Мэри Джо, я все еще у Майки. Я хочу, чтобы вы запросили добровольческую команду горных спасателей, не могут ли они прибыть сюда в течение часа.

— Сколько вам надо?

— Всех, Мэри. Предупреди, что они нужны нам в течение всей холодной и сырой ночи. Ранчо Майка будет нашей штаб-квартирой. Ты не возражаешь? — спросил он редактора.

Тот покачал головой. Нет, он не возражал. -

— Они могут припарковать здесь прицеп с лошадьми, и попроси Сесиль доставить еще одну лошадь для меня. И пусть прихватят что-нибудь поесть и горячий кофе.

— Хорошо.

— Свяжитесь с братьями Магоногонович, если сможете их найти.

На другом конце провода последовало молчание.

— Я правильно вас поняла, шериф?

— Сейчас десять часов четыре минуты. Позовите братьев Магоногонович. У нас предвидится небольшая буря, и нам нужна любая помощь в ночном преследовании и прочем.

— Я не уверена, что они захотят, Буба, — в голосе Мэри Джо прозвучало сомнение.

— Скажи, что мы охотимся за Туберским, и они будут здесь. Встреча назначается через час. Десять часов четыре минуты. Все. — Он бросил микрофон на переднее сиденье.

— Мне действительно очень жаль, брат, — сказал Буба и положил мясистую руку на плечо Фенберга. — Мне бы хотелось, чтобы ты поехал с нами. Ты хороший наездник и знаешь местность. Я чувствовал бы себя спокойнее.

Буба отрывисто отдал приказы, и люди забегали перед домом. Движение остановилось, когда они услышали сдавленный крик.

— Кто-то просит о помощи, — крикнул полицейский.

— Мистер Фенберг! Эй, мистер Фенберг!

Это была Элен Митикицкая.

— Я нашла ключ к разгадке.

— Какого черта!.. — Буба посмотрел на Фенберга.

— Новый репортер.

— Я кое-что нашла, — снова крикнула она.

— Похоже, она с той стороны дома, — сказал Фенберг.

Полдюжины мужчин в тяжелых ботинках побежали в сад за домом. Была зима и деревья стояли обнаженные. Митикицкая стояла, согнувшись, и разглядывала что-то под ногами. Единственным источником света была сороковаттная лампочка над дверью конюшни. Оттуда с любопытством выглядывали три лошади, от их ноздрей поднимался пар.

— Осторожно, — предупредила она. — Не наступайте сюда.

Она показала на дорожку, по которой можно было подойти. Буба, Фенберг и еще четверо прошли гуськом, ступая на цыпочках к тому месту, где она стояла.

— Боже мой! — ахнул кто-то, посветив фонариком. — Взгляните на размеры этой конечности.

На земле остался след босой ноги девятнадцать дюймов в длину и семь в ширину спереди и пять у пятки. Четкий след. Огромный отпечаток.

— У этого Туберского, должно быть, самые огромные ступни в мире, — сказал один из помощников. В соседнем лесу трещали сверчки. Воздух в горах становился морозным, от земли поднимался туман.

— Не думаю, — сказал Фенберг.

Было еще четыре отпечатка на расстоянии восьми футов друг от друга. Следы вели к развалинам. Тот, кто оставил их, перелез через стену. Или переступил через нее.

— Что ты имеешь в виду под этим «не думаю»? — сердито спросил шериф.

— У Джона шестнадцатый размер обуви, — ответил Фенберг. — Это, конечно, не крошечная ножка, но этот отпечаток длиннее и в два раза шире. Господи, Буба, ну, посмотри же сам.

Элен уставилась на Фенберга, потом на шерифа и попыталась найти сходство. Его совсем не было.

— Можно мне добавить? — спросила она.

— Кто это такая?

— Элен Митикицкая, новый репортер Багл, — ответил Фенберг.

Элен улыбнулась и покраснела.

— Приятно познакомиться, — сказал Буба и наклонил голову.

Элен извинилась и подвела Фенберга поближе к следу.

— След не только слишком большой, но позвольте показать еще кое-что. Мистер Фенберг, сколько вы весите?

У Фенберга засосало под ложечкой.

— Сто восемьдесят семь.

Все уставились на него.

— Двести восемь. Довольны?

— Хорошо, — сказали Элен. Наступите, пожалуйста, на землю рядом этим следом.

Фенберг наступил.

— Видите, — сказала Элен, — след на два дюйма глубже. Мистер Фенберг, который весит порядка двухсот фунтов, оставляет след глубиной всего лишь полдюйма.

— Вы пытаетесь доказать, что тот, кто оставил этот след, весит в четыре раза больше Майка?

— Да, — ответила Элен. — Примерно восемьсот фунтов.

И тут они услышали крик. Он был совсем близко — жуткий, пронзительный и пугающий крик одиночества, который проносился вместе с холодным ветром по каньону и от которого волосы на голове вставали дыбом.

— Святой Иисус Спаситель, — прошептал помощник Круз.

— Что за дьявольщина? — проворчал Буба.

Митикицкая поймала себя на том, что смотрит на руку Фенберга. Люди в полном молчании смотрели друг на друга. Огни фонарей пронизывали темноту ночного леса, и Митикицкой казалось, что вот-вот оттуда выглянут на них красные светящиеся глаза демона. Уши болели от этого убийственного, дикого крика. И хотя мужчины были хорошо вооружены и стояли группой, каждый из них чувствовал себя одиноким и уязвимым.

— Давайте отойдем от леса. Вернемся в дом, — предложил Фенберг.

Все решили, что это хорошая мысль.

Пока они шли, всю дорогу оглядываясь, Майкл шепнул на ухо Элен:

— Может быть, это будет пальцем в небо, но, кроме шуток, когда у вас будет время, мне хотелось бы, чтобы вы раскопали как можно больше о северо-американском Снежном Человеке.

Элен остановилась. Майкл тоже остановился.

— Северо-американский Снежный Человек? — повторила она.

Фенберг улыбнулся:

— Митикицкая, тут не игра «Джек в ящике» или «Большой Каньон». Нам со всем не надо повторять все, что я говорю.

Он кивнул и пошел дальше

— Извините. — Элен стояла теперь одна.

Она оглянулись через плечо на лес. Ели скрипели на ветру и помахивали ветвями, за которыми виднелась полная луна. На огромной ветке стоявшего вдалеке дерева притаилось огромное животное и наблюдало за ней. Митикицкая побежали догонять мужчин.


Глава IX

Прекрасные свежие следы

или

Историческое обоснование Элен Митикицкой существования не одного, а нескольких огромных, покрытых волосами монстров


Усталая лошадь, прикрытая наброшенным на нее старым одеялом, ударила утомленным копытом по тротуару, фыркнула и снова заглянула в окно. За Санта Клаусом и северным оленем, нарисованными на окне «Багл» Туберским и Клиффордом, мерин видел Фенберга, лежащего на старом кожаном зеленом диване. Майк так и не снял свой длинный желтый непромокаемый плащ. Покрытый пластиком стетсон нависал над глазами. Здесь он был на десять миль ближе к городу, чем на ранчо. Фенберг только что приехал сюда на лошади, чтобы поработать после охоты на человека. Одел Фоли, хозяин местного продовольственного магазинчика, должен был прийти через несколько минут, чтобы причесать и накормить утомленное животное, но лошадь об этом ничего не знала. Все, что ей удавалось увидеть, это был спящий у камина Фенберг.

На самом деле Фенберг не совсем спал. Он пытался вызвать приятный сон о своей жене и ребенке и в то же время размышлял, почему все шло не так, как надо. Они уже обсуждали это, он и Туберский. Почему умирают невинные дети? Почему мерзавцы, которые лгут, обжуливают и воруют, часто живут себе спокойно до старости безо всякого видимого наказании за свои поступки? Почему я не могу остановиться и перестать думать о своей жене? Фенберг ждал ответа. Чего-нибудь осязаемого, Не было ни надежды, ни веры, ни уверенности. Я не хочу, чтобы меня дурачили, и не удовлетворюсь пожеланиями счастливого будущего. Мне нужен метод.

— Ну, этого я не знаю, дружище, сказал Туберский. Но Туберский размышлял над этим. Было что-то фундаментальное, чудовищное, общее для всех людей, что портило им жизнь. В этом Туберский не сомневался.

Уютная деревушка Бэсин Вэли была со всех сторон окружена поднимающимся вертикально вверх влажным лесом Сьерры, который по территории превосходил штат Мэн, был по большей части неисследованным, и в некоторых местах карта местности составлялась лишь по снимкам с самолета. Потоки ледяного дождя смыли все следы, но они все же продолжали охотиться за Джоном Туберским на лошадях и с собаками. За исключением двоюродного брата Фенберга и братьев Магоногонович, все сорок пять мужчин втайне надеялись, что не наткнутся в темноте на Туберского. Только гончие проявляли пыл.

Собаки были неутомимы.

Наклонив носы и принюхиваясь, они без труда шли по запаху за Туберским. У подножия Тимберлена, альпийского луга в пятнадцати милях от ранчо, собаки остановились. Они почуяли новый след. Весь вечер их не мог остановить ни дождь, ни туман. Они уверенно рвались грудью вперед, рыча и повизгивая. Теперь почуяли новый запах и остановились. Они выли и трусили. Извините нас, ребята, за наше отвратительное поведение, но дальше мы за эти деньги не пойдем. Никакие ругательства и тумаки хозяев не смогли заставить собак пересечь поросшую травой поляну.

Через несколько минут отряд полицейских опять услышал этот дьявольский крик. Несколько человек были сброшены с лошадей. Это была не пума, пояснил один из братьев Магоногонович, хотя крик был высоким, скрежещущим. Он был долгий и нечеловеческий.

Ситуация казалась Фенбергу сюрреалистической. Лес был освещен полной луной, пробивавшейся сквозь дождевые облака. Длинные тени от деревьев метались под сумасшедшим ветром. Пахло страхом. К рассвету буря прекратилась. Они не нашли Туберского. Туда отправится новая смена со свежими людьми и лошадьми. В поисках примут участие вертолеты и прибудут специальные приборы ночного видения. Позже утром вызовут ФБР.

В своих снах Фенберг проезжал под деревом, на котором повесился человек. Что-то большое и мохнатое упало с ветки и вцепилось ему в горло. Фенберг сел и закашлялся, отбросив одеяло. Он глотнул воздух и диким взглядом осмотрел комнату. С окна на него смотрел Санта Клаус, и светило солнце.

— Привет, — сказала Митикицкая.

Фенберг глубоко вздохнул и опять откинулся на диван.

— Мне показалось, что вы устали от езды и промокли, поэтому я накрыла вас одеялом, — объясняла Элен Митикицкая. Фенберг поправил шляпу и снова нырнул под теплое одеяло. — Доброе утро, мистер Фенберг.

Мистер Фенберг что-то проворчал.

Элен поставила на камин чашку горячего чая. Она наклонилась, рассматривая Фенберга с близкого расстоянии, и заметила, что он выглядит несколько более грязным, чем она ожидала.

Фенберг тупо уставился на нее.

Это не овсяный чай или что-нибудь этакое? — спросил он подозрительно. — Я слышал, вы любительница органики.

— Вы тонете и кофеине, — сказала Элен, — и это лишит вас последнего оставшегося в организме витамина В. Не обижайтесь, мистер Фенберг, но вы выглядите ужасно.

— Вы хорошо говорите, Митикицкая, — сказал Фенберг и сел.

Он сделал большой глоток и поставил кружку, глядя на Элен, которая перебирала стопку книг.

Элен улыбнулась. На ней был очень модный вариант репортерского костюма в этот самый ее первый рабочий день: джинсы «Левис, блузка в черно-желтую клетку, новые кроссовки и серое вельветовое спортивное пальто с плечами. Ее нос и щеки были все еще розовыми от утреннего — холода, и она выглядела отвратительно здоровой. Когда она отвернулась от Фенберга, он попытался определить форму и размер ее груди. Он делал это автоматически. У Фенберга был острый глаз и любопытные руки, и не только руки, если женщина позволяла ему улучить момент.

— Насколько я понимаю, вестей о вашем брате все еще нет? — спросила она, перелистывая один из томов.

— Нет. — Фенберг посмотрел на свои дорогие ботинки „Тони Лама, 175.

Они были заляпаны грязью. И сам он тоже. Надо было принять душ.

— Мне надо забрать мальчиков у Малулу и отвезти их в школу, — сказал он, вставая.

— О, не стоит беспокоиться, — ответила Элен. — О них уже позаботились.

— Вы уже отвезли их?

Митикицкая повернулась, но смотрела не на Фенберга, а в потолок, пытаясь найти нужные слова.

Злючка Джо и Клиффорд так и не вернулись в город прошлым вечером. После того, как Фенберг ушел с полицейскими, толстая домохозяйка, прорвавшись через все полицейские преграды, вернула братьев Фенберг номер три и четыре, несмотря на грязь и на то, что обстановка была неподходящей для впечатлительных маленьких мальчиков.

— Вот этот маленький, он… он… он… — это были единственные слова, которые могла произнести всхлипывающая в бурной истерике женщина.

Митикицкая, наклонившись, заглянула в машину. Безвкусный халат женщины был весь разорван, а ее „Анетта Фуницелло“ была вся перепачкана. На шее и ушах женщины было размазано арахисовое масло.

— Вам не следовало так одеваться, — сказала Элен, сделав каменное лицо. — Это только провоцирует их.

Женщина вышвырнула мальчиков из машины и выкатила машину через передние ворота. Элен обняла Клиффорда за плечо. Он не сопротивлялся.

— У вас есть что-нибудь святое? — хотелось ей знать.

— Нам хочется посмотреть, — объяснил Клиффорд.

— Итак, они оставались на ранчо всю ночь? — спросил Фенберг. — С вами? Одной? Всю ночь? В одном доме?

Митикицкая пожала плечами. — Да.

— Хм.

Она не сказала Фенбергу, что посреди ночи Клиффорд испугался и забрался в постель к Элен. Она погладила веснушчатого проказника по спине, как это полагалось делать с испуганными маленькими мальчиками. Элен понравилась Клиффорду. Она была доброй. В ней было что-то приятное, чего не было у Джона или Майка, когда они утешали его, если он больно поцарапался или ударился или после стычек со Злючкой Джо. Злючка Джо слонялся в темноте под дверью Элен, но гордость не позволяла ему войти.

Фенберг снял плащ, но остался в шляпе. Он ходил по кабинету, прихлебывал чай, включил пишущую машинку и помахал рукой приводившему в порядок лошадь Оделу. Фенберг и Элен болтали о прошлой ночи и предстоящем дне. Ей не хотелось зондировать обстановку или задавать бестактные вопросы в первый день работы, но Фенберг был, казалось, совсем не озабочен судьбой своего третьего брата, того, с другим именем. Она перелистывала страницы. Тебе не приходило в голову, Митикицкая, что, может быть, он потому не очень беспокоится о брате, подозреваемом в каннибализме, что прячет его, или они с самого начала были в сговоре? А, Элен?

— Вас что-то беспокоит, Митикицкая? — спросил Фенберг.

— Нет. — Она затрясла головой.

Фенберг грел спину около камина.

— Да. — Она посмотрела на Фенберга, но так и не нашла в его глазах поощрения. Но все равно продолжала: — Может быть, причина во мне самой. Я здесь новичок. И мне всегда говорили, что я слишком чувствительная…

— Человек жив настолько, насколько он может чувствовать, Митикицкая.

— Тогда почему вы совсем не кажетесь обеспокоенным из-за исчезновения вашего брата и его возможного участия в серии убийств?

Фенберг положил руку на пояс.

„Вы не тратите времени зря, не так ли?“ — подумал он.

Он обдумывал возможные ответы: 1) На людях я стараюсь держаться. 2) Я не думаю, что смогу перенести еще одну потерю, спасибо. 3) А может, это не ваше собачье дело?

Но вместо всего этого Фенберг сказал:

— Наш северо-американский край для Джона все равно что для Тарзана Африка. Я не знаю ни одного человека, белого или индейца, который бы умел так хорошо приспосабливаться к этой не прощающей ошибок природе. Он может месяц прожить в лесу и вернуться в чистой рубашке. И еще: нет, Митикицкая, успокаивая ваши идущие из глубины души темные страхи, я хочу сказать, что я не причастен к его исчезновению, и да, Митикицкая, я верю в его невиновность.

Стук по дереву.

Элен хотелось провалиться сквозь землю.

— Забудьте об этом. Вы проявили искреннюю заботу, — сказал Фенберг. — Где вы взяли все эти книги?

— Я не хотела… Я старалась не…

Фенберг сделал жест рукой. Чепуха.

— Книги?

— Хорошо. Разве вы не помните? Прошлым вечером вы просили меня собрать всю возможную информацию о Сесквоче. Я и собрала.

Фенберг собирался почистить зубы. Он быстро оценил количество книг в комнате, потом посмотрел на часы. Около восьми.

— Как вам удалось собрать все это так рано утром? Библиотека откроется часа через два, и все равно у них есть только пара экземпляров „Западного Всадника“.

— Они мои, — сказала Элен с оттенком самодовольства. — Я когда-то занималась этим. Поэтому меня так заинтересовали эти следы прошлой ночью…

Она замолчала. Следы прошлой ночью. Кроме того, что они могли по размеру принадлежать динозавру, в них было что- то странное. Что-то было не так.

— Спуститесь на землю, — позвал ее Фенберг.

Элен покачала головой.

— Извините. Задумалась. И все же я прошла курс антропологии у профессора, который летом обычно отправлялся в экспедиции на поиски Большой Ноги. Он считался одним из самых крупных специалистов по этому существу и тем не менее каждый раз возвращался со слайдами, на которых были лишь деревья.

— Да? — Фенберг крутился по кабинету в поисках чего-нибудь съедобного. Он вспомнил о столе Генри Дарича и щелкнул пальцами. — Вы все еще поддерживаете с ним связь?

— О боже, нет!

— Митикицкая, — улыбнулся Фенберг. — Я кажется, слышал в вашем голосе нотки горечи?

— Заметно?

— Все нормально. Горечь делает вас личностью. А я думал, перед мной очередное хорошенькое личико. О господи! — вскрикнул Фенберг и вытащил целую упаковку печенья. — Угощайтесь. Послушайте, давайте не будем отклоняться и влезать в личные трагедии друг друга в ваш первый рабочий день. Почему бы вам не посвятить меня в результаты ваших исследований?

Элен подумала, что должна чувствовать себя обиженной, но она почему-то не чувствовала. Фенберг неуклюже устроился на диване и шуршал целлофановой упаковкой. Как странно, подумала она. Грубости не было. Тон его не был противным.

„О, хватит анализировать, Элен“, — остановила она себя.

— Итак, — произнесла Элен, взяв в руки стопку записей, но не читая, — насколько мне известно, существует море доказательств существования не одного существа, а целой расы человекоподобных существ, живущих в отдаленных краях Соединенных Штатов. И всего мира. Эти существа известны под разными названиями, в зависимости от страны: Большая Нога, Старьевщик, Иети, старый добрый Снежный Человек и в прошлом его называли Ома.

Фенберг жевал печенье и рассматривал фигуру Элен, отводя взгляд, когда она смотрела на него.

— Я читала, что эти существа невероятно сильные, может быть, раз в десять сильнее человека. Обратите внимание. — Митикицкая нашла лист. — В июле 1936 года старый индейский знахарь по имени Фрэнк Дон сообщил, что видел, как Большая Нога задушил гризли голыми руками.

— Мы возьмем с собой пару варежек, — сказал Фенберг.

— Простите?

Фенберг поднял руки:

— Варежек.

— О! Ах, да. Так вот. Большая Нога водится в основном на северо-западном побережье Тихого океана, но, как я сказала, его можно обнаружить практически в любой точке земного шара. За последние двести лет было огромное количество сообщений видевших его свидетелей и десятки документально зарегистрированных встреч. Существуют магнитофонные записи его голоса, и есть несколько нечетких фотографий, а также 16-миллиметровый фильм, где заснято это существо — знаменитый фильм Патерсона.

— С Арнольдом Шварценеггером и Одри Хэпберн?

Митикицкая прочистила горло. Она положила руку на талию и продолжала читать:

— Характерно, что очень мало доказательств того, что существует целая раса таких существ.

— Что вы имеет в виду?

— То, что информация отрывочная и чаще всего опирается лишь на показания свидетелей. Никто никогда не наткнулся в лесу на мертвое существо. Некоторые считают, что такая раса покрытых шерстью гуманоидов могла быть побочной ветвью древнего вида гигантопетикус, считающегося вымершим десять тысяч лет назад. Дело в том, что они, как и кроманьонцы, хоронили своих мертвых. Научные круги обычно плюют…

— Они что?

— Перестаньте перебивать. Они… научные круги не могут согласиться, что что-то, весящее от трехсот до девятисот фунтов, покрытое мехом, ростом от шести до десяти футов и держащееся при ходьбе прямо, как и человек, может существовать в современном мире и не быть пойманным. — Митикицкая посмотрела на Фенберга. Она думала, что он будет потрясен ее докладом. Он не был.

— Профессор, с которым я была знакома, — сказала она, — тот, который считается одним из лучших знатоков Большой Ноги во всем мире…

— Несколько минут назад он был всего лишь крупнейшим в стране, — заметил Фенберг. — Ваш поклонник, не так ли?

— У него даже есть теория, что эти существа умнее нас.

— Здесь нет материала для нашей газеты.

Элен глубоко вздохнула:

— Я говорила в общем.

Фенберг встал, налил еще чая и предложил Элен.

— Да, пожалуйста, — ответила она и достала из сумочки свой чай из трав. Она дунула на плавающие на поверхности травинки и отхлебнула из чашки. — Около трехсот лет назад святые отцы оставили записи в нескольких калифорнийских миссиях, в которых говорится об огромных, покрытых шерстью демонах или о найденных недалеко от кладбищ следах гигантских размеров. Многие северо-американские индейцы даже поклонялись гигантским собакам без шеи и с квадратными головами.

— Вы говорите, как моя жена, — сказал Фенберг, сидя на подоконнике и выглядывая в окно. Он посмотрел на небо. — Я просто шучу, дорогая.

Элен не обратила на него внимания, но про себя решила разузнать у Малулу о бывшей миссис Фенберг.

— Об этих существах писали немного до калифорнийской золотой лихорадки. Тут есть кое-что интересное. — Она достала фотокопию. — В 1892 году, когда Тедди Рузвельт был еще просто ковбоем, он написал книгу под названием „Охотники в дикой стране“. В ней рассказывалось о двух мужчинах с гор, которые отправились проверять свои капканы.

Фенберг открыл рот, но Элен подняла Руку:

— Когда они вернулись в лагерь, то все было разграблено и повсюду были гигантские следы. Человеческие по форме. Тогда они отправились, чтобы найти тех, кто оставил эти следы. Один шел по следу, другой бродил по округе. Через несколько часов один из них вернулся в то место, где они договорились встретиться и нашел там своего товарища. У него не осталось ни единой целой кости, а шея была разорвана.

Фенберг сидел у окна и смотрел на улицу. Он вспомнил прошлую ночь, когда появилась мать. Она с усилием шла мимо полицейских, чтобы посмотреть на останки своей дочери. Линда Беган была бледной потертой женщиной, которая всегда носила очки от солнца, и Фенберг безошибочно узнал исходящий от нее запах алкоголя. Из того малого, что знал о ней Фенберг, у него осталось впечатление, что она вечно чего-то боится и пьет, чтобы забыться.

— Был также случай в Оровилле, — сказала Элен, расхаживая по комнате. — На входе в шахту был обнаружен охранник. У него, как у охотника и у Дарлы Беган, были переломаны все кости.

„Последняя соломинка“. Эти слова сказала миссис Беган, когда, онемев, стояла над прикрытым телом. Фенберг подумал тогда, что же она имеет в виду. Линда Беган качала головой снова и снова. Она не позволяла себя утешать, не оперлась ни на чью руку, не приняла ни от кого накидки. Фенберг понимал. „Последняя соломинка“, — вдруг сказала миссис Фенберг, внезапно выпрямилась и извинилась за сцену. Она сказала, что хочет немного поездить и подумать, как об этом лучше сообщить мужу. Фенберг посмотрел на другую сторону улицы. Газета М.Дж. Бегана откроется через несколько дней.

— Знаете, чего я не могу понять, — поинтересовалась Элен. — Допустим, что существуют неизвестные человекоподобный существа и что по непонятной причине одно из них сходит с ума и начинает убивать людей. Оно прячется у подножья окрестных гор, видит направляющуюся к ранчо Дарлу, хватает и убивает ее. Это, очевидно, случилось перед домом. Думаю, что девочка кричала. Я бы точно кричала.

Дальше Элен промолчала, но подумала про себя: „Если бы я была сумасшедшей, то не направилась бы потом в дом, чтобы оставить записку в пишущей машинке“.

— Может, она не кричала, — сказал Фенберг. — Может быть, то, что она увидела, заставило ее оцепенеть.

— Однако это не помешало ей вырывать клоки шерсти из туловища этого существа, — возразила Элен и подумала, интересно, какого цвета волосы у Туберского.

Фенберг слушал. Он думал об индейце Чарли, об истории с женщиной, которая выдергивала клоки шерсти у твари. Жена чудища.

— Кричала или нет, и где, черт возьми, был Джон? — спросил Фенберг и поднялся, слегка взволнованный. — Почему он убежал? И что это за идиотская история с запиской? Подделка? И почему никому никогда не удавалось поймать такое существо?

— Нет, удавалось. — Элен пролистала другую стопку записей и книг. — Вот. Одно из самых сенсационных происшествий. 3 июля 1884 года, Йейл, Британская Колумбия. Экипаж остановил свой поезд, увидев на рельсах мохнатое, очевидно, спящее существо. Видимо, оно упало с утеса и потеряло сознание от удара.

— Со мной тоже случалось такое, — сказал Фенберг, потирая затылок. „Через несколько дней из-за этого угла выглянет ухмыляющееся лицо Туберского, — подумал Фенберг. — Может, я сумасшедший, но объяснение существует“.

— Через несколько лет след этого маленького существа потерялся, — продолжала Элен. — Может быть, он умер в ка- ком-нибудь третьестепенном цирке.

— Ну, а с какой стати более крупный экземпляр этой особи посещает мое ранчо и совершает нападение на дочь моего конкурента? — спросил Фенберг. — А? Можете вы ответить на этот вопрос?

Он подошел к вращающемуся стулу, уселся на него и аккуратно положил ноги на стол.

Митикицкая пожала плечами. Причина? Возможно, секс?

Она чихнула.

На самом деле существовало два случая, когда Иети обращал внимание на человеческих женщин. Во-первых, конечно, история Чарли Два Парящих Орла и второй случай, происшедший в Британской Колумбии примерно в 1870 году. Большая Нога похитил тогда другую индейскую женщину и продержал ее в пещере около года. Согласно протоколам канадской полиции, женщине в конце концов удалось бежать, и она вернулась в свою деревню беременная. Версии о том, что же стало с отродьем твари, были разные. Некоторые считают, что ребенок умер при рождении или через некоторое время после. Другие говорят, что ребенка вырастили индейцы подальше от глаз белого человека, и потом он ушел к своим.

Элен вздрогнула. Заниматься сексом с вонючей тварью весом девятьсот фунтов. Ладно, она не хотела думать об этом.

— Итак, у вас есть друг? — спросил Фенберг.

Митикицкая уклонилась от ответа.

— Не обижайтесь, но что вам до этого?

Фенберг сидел, положив руки за голову и откинувшись на стуле.

— Просто любопытно.

Митикицкая понимающе улыбнулась. Она подошла к фотографии его мертвой жены Трейси и взяла ее в руки. Затем вернулась и поставила ее на стол Фенберга. Это было упреком, и Фенберг криво усмехнулся.


Глава X

Фенберг назначает Митикицкой свиданье


Фенберг ходил перед домом Митикицкой, мысленно рассуждая на этические темы. Было холодно. Было ли этичным назначать свидание своей служащей, успевшей проработать у него всего три дня, и к тому же делать это в утро похорон?

— Это не похоже на меня, — вслух произнес Фенберг. — Я выбит из колеи. Я бегу впереди паровоза. Я опережаю события. Мне самому будет неловко за себя, меня высекут и осмеют.

— Что там пишет Абигайл Ван Бурен?


"Мой выбитый из колеи друг!

Это здорово! Просто замечательно, что у тебя появились чувства к этой молодой, хорошенькой и талантливой леди. Я знаю, что у тебя серьезные намерения. Но, господи, Майк, подожди до тех пор, пока она не поселится и своей квартире!

Эбби".


Старик Эбби. Я собираюсь спросить у нее.

Фенберг позвонил в дверь. И еще постучал. Несколько раз. Наконец он услышал, как попросили подождать. Она шла, он слышал шарканье комнатных тапок.

— Доброе утро, — сказал Фенберг, сияя. — Я приехал, чтобы отвезти вас на похороны.

Митикицкая непонимающе заморгала. На ней был желтый махровый халат, черные волосы не причесаны. На щеке складка после сна. И все же она казалась Фенбергу очень красивой.

— Похороны?

— Ну да.

Митикицкая вздохнула и выглянула на улицу.

— Мне кажется вы все спутали с гольфом. Для гольфа, как и для похорон, нужны стриженые лужайки, озеро и буфет. Но в гольф играют в шесть тридцать утра, когда только что рассвело, а похороны обычно начинаются часов в десять.

Фенберг улыбнулся и продолжал стоять.

— Заходите, — Элен, зевнув, махнула рукой в сторону комнаты и вошла сама, шаркая тапками. — Заходите же.

Фенберг вошел и остановился в нерешительности:

— Господи, я разбудил вас?

— Нет-нет, — ответила Элен, не переставая зевать. — Я собиралась встать пораньше и немного поохотиться на уток перед похоронами. Погонять этих маленьких крякв, до того как они успеют выпить свой утренний кофе.

Элен сложила руки на груди и оперлась о стену. Они нашла эту квартиру на второй день своего пребывания в Бэсин Вэли, и Фенберг помог ей подвезти туда багаж и кое-что из мебели.

— Я решил подарить вам цветок, — Фенберг вынул из-за спины розу на длинном стебле.

Элен понюхала:

— Она хорошо пахнет.

— Да.

— Это для похорон или мне? — спросила она, все еще нюхая цветок.

Это вам, — ответил Фенберг. Прошлым вечером Клиффорд посчитал количество цветов в букете, который Майк принес из цветочного магазина, и заметил, что одна розы лишняя.

Элен зевнула:

— Извините. Я никак не приду в себя. Последние три для были такие сумасшедшие, и мне ни разу не удалось хорошенько выспаться. Я чувствую себя совершенно разбитой. Черт.

— Я думаю, может, мне лучше вернуться через несколько часов? — сказал Фенберг.

— Нет-нет. Останьтесь. Я приготовлю завтрак, — ответила Элен и продолжала стоять, прислонившись к стене. Она посмотрела на цветок, потом на Фенберга. — Что?

— Что "что?" — переспросил Фенберг.

— У меня такое чувство, — произнесла Элен.

— Какое? — заинтересовался Фенберг.

— Такое чувство, что вы пришли сказать о том, что вас тревожит или попросить меня о чем-то непростом.

— Ну… — Фенберг уставился на свои начищенные ботинки. Он оделся, чтобы отправиться на похороны Дарлы Беган, в 4.30 утра. — Я действительно хочу кое о чем попросить вас.

— Я вся внимание, — ответила Элен, зевая.

Элен сняла симпатичную просторную квартиру на одном из верхних этажей дома в спокойном респектабельном районе. Большая часть багажа еще не была распакована, но на верхней полке, протянувшейся вокруг комнаты по всем ее четырем стенам, уже стоял фарфор, и мягкие игрушки с каменными лицами молча наблюдали за ними. Фенберг подумал, что они много знают о Митикицкой. Он повел рукой.

— Я, хм…

— Хорошо сказано.

— Позвольте мне сказать все прямо. Может быть, я выбрал для этого не лучшее время и место. Я обычно совсем не такой. У меня были другие свиданья, и в конце…Нет. Разрешите, я начну сначала.

Элен зевнула.

— Прежде всего мне бы хотелось сказать, что я не надеюсь на многое, и это не имеет никакого отношения к тому, что вы работаете у меня. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя обязанной выполнить эту просьбу.

Похоже на банальное ухаживание с низменными целями, мелькнуло у Фенберга в голове. Он продолжал:

— Я хочу спросить вас, не согласились бы вы прийти на свиданье, обычное невинное свидание мужчины и женщины. Может быть, пообедаем вместе. Поговорим побольше о нашем прошлом и, конечно, приукрасим его в нужных местах. Потом традиционные проводы до дверей, спасибо за чудесный вечер, и такое же традиционное ну-не-надо-вы-испортите-весь-вечер. Может, я не очень хорошо все объяснил, но, — он сглотнул, — вы придете на свиданье со мной, Митикицкая?

Митикицкая, как говорится, ловила мух. Руки ее повисли, рот открылся. Она все еще стояла у стены и спала стоя, как лошадь.

— Черт, — сказал Фенберг.

Фенберг оставил ее там, подошел к дивану и сел. Он стучал пальцами по подлокотнику и пытался придумать план. Черт. Он пришел слишком рано. Это называется форсировать события. Это акт отчаяния. Орел или решка? "Орел или решка?" — звучало в мозгу. Он причесался. Может, стоит оставить записку и уйти. Нет. Он должен как-то компенсировать свою глупость смелостью. Фенберг молча поднялся с дивана. Он стоял перед Митикицкой и прикидывал, как лучше ее поднять. Одну руку под колени, другую за спину, основной способ переноски невест. Митикицкая храпела. Фенберг отнес ее в спальню, обходя лампы и осторожно минуя дверные проемы. Он прикрыл ее одеялом. Она свернулась калачиком и довольно улыбалась. Майкл тоже улыбнулся. Все-таки она была очень хорошенькая. Он вздохнул и покачал головой, терзаемый выбором между тем, чтобы а) поцеловать ее в щеку, ту, на которой не было складки или б) взять ручку и раскрасить ей черными чернилами передний зуб и положить четверть доллара под подушку. Фенберг пошел па компромисс. Он нежно поцеловал ее и положил сорок семь центов на подушку рядом ее ухом. Потом он поднял упавшую розу и вышел, прикрыв за собой дверь.


Глава XI

Похороны


На похоронах Элен Митикицкая почти все время выглядела смущенной. Она посматривала на Фенберга, но тот шел, глядя прямо перед собой.

— Вы были у меня сегодня утром? — шепнула она ему.

— Ш-ш-ш, — ответил Фенберг.

Все это происходило за день до Рождества, но святки святками, а люди умирали, и их надо было хоронить. В данном случае это, во-первых, была дочь Бегана и, во-вторых, старая миссис Вилларил. Их похороны представляли резкий контраст.

Преподобный отец Туллер беспомощно пожимал плечами и виновато смотрел сквозь стекла очков на М.Дж. Бегана и его жену. Тут ничего не поделаешь, надо подождать, пока утихнет шум. Вилларилы и Лопесы, старейшие в Бэсин Вэли выходцы из Испании, не обладали властью и влиянием. И причина смерти не вызывала интереса — старость. Тем не менее приблизительно восемь тысяч фунтов древних беззубых женщин, одетых в традиционно черные одежды, соревновались, изображая печаль. Они стонали и били себя четками в грудь, в то время как гордый молодой священник отдавал последние почести на испанском. Он закончил службу, осенив всех крестом и слегка поклонившись. Мужчины опустили гроб на веревке в темную прямоугольную яму. В последний момент одна из женщин закричала и неловко упала назад, размахивая руками, как это делает человек, когда пытается удержаться и не упасть в бассейн. Она ухватилась за галстук мужа и увлекла его за собой.

Преподобный Туллер откашлялся, держа в руках открытую библию.

В двадцати пяти ярдах от них на холме, покрытом зарослями дуба и мелкого кустарника, лежало существо, которое гналось в лесу за Элен Митикицкой и схватило ее за коленку Оно лежало на животе, подперев подбородок руками, и рассеянно постукивая нога об ногу. Нельзя было сказать, что оно очень походило на монстра или маньяка. Скорее на молодого Оливера Харди с плоским, как рукавица, лицом. Оно с интересом наблюдало за процессией.

— Почему господь отнял у нас такую молодую девушку в расцвете юности? — спрашивал у неба Туллер. Небеса не отвечали. — Мы не можем спрашивать, мы только можем…

Существо уже не первый раз присутствовало на похоронах. В этот день оно гуляло по окрестным лесам, и обостренное чувство слуха позволило ему услышать плач и всхлипывания, исходящие от двух больших групп людей. Это привлекло его. Оно чувствовало их раскаяние. Это вызывало вопросы. Его мощная грудная клетка, покрытая волосами, поднялась от вздоха, и оно заерзало, устраиваясь поудобнее. Образчик Снежного Человека, обитающего в окрестностях Бэсин Вэли, угнездился в холмистом, заросшем травой предгорье за несколько миль от города. В этой покрытой буйными зарослями долине было много деревьев и кустов, которые служили прекрасным укрытием и из-за которых было хорошо видно кладбище. Похороны заинтриговали его, хоть он и не понимал, что это такое. Он был печален потому, что все были опечалены.

— Дарла была хорошая девушка, — сказал Туллер, кивая головой. — Утешение для отца и матери. Настоящий… — "Солдат?" — подумал Фенберг.

"Патриот своей страны?" — подумала Митикицкая.

"Товарищ по команде?" — подумал Бин Брэс Браун.

Вокруг белого гроба собралось около сотни людей в темной одежде, большинство составляли новые собратья Бегана по приходу. Но больше других внимание существа привлекала высокая стройная девушка с красивыми ногами, одетая в черное платье и шляпу с широкими полями. Существо задумчиво понюхало свою руку и издало тихий мяукающий звук. На ней была вуаль, но существо, несмотря на окружавшую ее толпу, могло точно сказать, что ото была та самая женщина, за которой оно гналось. В последнее время оно чисто издыхало, само не понимая почему.

Мы должны усердно молиться о ее спасении, а также о спасении души заблудшей", который отнял жизнь у этой молодой девушки…

Листья и вуали дам затрепетали на ветру. Все посмотрели на Фенберга.

— …потому что какая польза молиться за брата, а не за врага? Такая молитва не будет услышана на небесах.

У существа был дар. Оно обладало интеллектом. Оно было не таким умным, как Элен или Фенберг, но, безусловно, гораздо умнее братьев Магоногонович. Со своего наблюдательного пункта существу было хорошо видно Элен. Она стояла рядом с человеком, одетым в тройку. Перед ними стояли два мальчика. Тот, что повыше, был весь в черной коже и с серьгой в ухе, у маленького были приглаженные рыжие волосы, и спортивная куртка на нем сидела плохо. Элен подняла глаза на Фенберга и улыбнулась. Фенберг поднял бровь и тоже улыбнулся. Существо решило, что Фенберг, должно быть, ее самец. Волосатый наблюдатель приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть человека. Глаза его сузились, верхняя губа задрожала. Оно тихо зарычало, потом фыркнуло, отметая Фенберга как не заслуживающего внимания.

Большая Нога понятия не имел, что в блестящем белом ящике было тело. Он не знал также, что тело Дарлы Беган подверглось тщательному медицинскому исследованию, которое поставило больше вопросов, чем дало ответов.

Следствие еще не вынесло решения, но у каждого сложилось свое мнение. Добрая половина горожан верила, что Джон Туберский окончательно сошел с ума и принял Дарлу и Даффилдов за закуску. М.Дж. Беган и его новые братья по религии придерживались этой теории, уточняя, что Туберский — дьявол, сошедший на землю, и его надо сжечь на тихом огне. Фенберг был с этим не согласен, хотя и признавал, что такая процедура улучшает кровообращение.

Те, кто сам видел или слышал от других о клоках волос, зажатых в руке Дарлы Беган, склонялись к версии о разъяренном медведе. Судя по количеству потребленного мяса и следам от укусов, такая возможность была не лишена смысла.

Тогда в игру вступило ФБР. Так как существовала возможность, что Туберский пересек границу штата, через 24 часа после убийства Дарлы Беган вызвали ФБР. Их эксперты обнаружили тревожные факты.

Пучки шерсти, оставшиеся в руках Дарлы, не были медвежьими. Они также не принадлежали Туберскому. Шерсть была слишком длинной, слишком прямой и слишком густой. Не тот цвет. Волосы на образце были черными и серебрились на концах. Они не принадлежали ни одному известному в природе млекопитающему. Они обладали всеми свойствами человеческих волос и все же не принадлежали человеку.

— Вы приходили ко мне рано утром? — наконец шепнула краешком рта Митикицкая и стала набожно рассматривать носки своих черных туфель на высоких каблуках.

— Нет, — прошептал в ответ Фенберг.

Митикицкая казалась встревоженной.

— Я видела чертовски странный сон.

— И как я вам показался? — спросил Фенберг.

— Это был совсем не такой сон, — ответила она, почти не двигая губами и смотря прямо перед собой.

Туллер продолжал:

— И так как мы собрались, чтобы похоронить тело, но не душу этой молодой девушки…

Ранним утром этого дня, три дня спустя после того, как Дарла ушла в другой мир, родилась маленькая девочка. Фенберг, у которого была уйма времени после посещения Митикицкой, навестил ребенка. Его любимым времяпрепровождением было подсматривать в окно комнаты роддома, где лежали в кроватках новорожденные. Туберский, который верил в реинкарнацию, говорил, что Бог в своей бесконечной мудрости специально сделал так, что люди возвращаются в этот мир маленькими мягкими комочками. Это дает им возможность быть любимыми. У них также появляется время отдохнуть от потрясений прошлой жизни, прежде чем все опять пойдет по кругу. Такими мыслями утешал себя Фенберг.

— Аминь, — произнес преподобный Туллер. Он нажал кнопку и привел в действие механизм, плавно и мягко опустивший гроб в могилу.

Митикицкая посмотрела в сторону могилы. Стояло серое декабрьское утро, как будто дню неохота было выходить на работу. М.Дж. Беган, нахмурившись, стоял у могилы. Он сжимал в руке горсть грязи, но не бросал ее на гроб. Рот его быстро двигался. Элен поняла, что он молится. Согнувшийся от горя Беган выглядел в своем широком пальто изможденным и усталым. Его взгляд был все еще остекленевшим от шока и гнева. Позади него стояло около ста одетых в темное людей, пришедших на похороны. Рядом с Элен, Бином Брэсом Брауном и братьями Фенберг не стоял никто. "Они против нас", — подумала Митикицкая.

— Я хочу отдать дань уважения, — сказал Фенберг.

К Бегану уже протянулась цепочка людей.

— Послушайте, — сказал Фенберг небрежно. — Он и Элен сделали маленький шаг вперед. — Сегодня канун рождества и… — Они еще приблизились к Бегану. — если у вас нет других планов, приходите, пожалуйста. У нас будет много еды, и мальчикам хочется, чтобы вы пришли. Я умею готовить. Не знаю, может быть, это вас отпугнет. — Митикицкой захотелось пожать ему руку, но это было неуместно на людях.

Когда подошла очередь Фенберга, Беган ударил его. На самом деле, старый и ослабевший от горя Беган только попытался ударить Фенберга, но промахнулся. Это вызвало замешательство. Беган не удержался и рухнул на землю, плача и крича, что он убил свою дочь. Боль, которую он держал в себе, выплеснулась наружу. Он сам, своими руками, убил свою дочь. Фенберг наклонился над Беганом и гладил его по спине, так же, как он гладил Злючку Джо и Туберского, когда все их родные умерли.

— Ничего страшного, — сказал Фенберг. — Он просто плачет.

В нескольких ярдах от них, в кустах, Большая Нога нахмурил брови и понюхал воздух, как будто старался что-то понять через запахи. Он чувствовал запах печали. Его он узнал. Но воздух приносил и другой аромат, который беспокоил его. Так, ладно. Он не знал, что это. Если читатель помнит, у него не было хвоста, он терпеть не мог собак и любил ходить в кино. Именно в кино, где фильмы смотрят из окон машин. Внутренние часы сообщили ему, что сегодня среда и будут крутить новый фильм.


Глава XII

Рождество без Туберского


Падал тихий рождественский снег. Над крышей дома Фенберга вился дымок. Редкая черно-бурая лисица в теплой зимней шубе раздраженно просеменила мимо парадной двери к лесу, черневшему за домом. И хотя все близкие Фенбергу люди умерли или сошли с ума, по крайней мере, этим вечером Бог был на небе и с миром все было в порядке.

Элен Митикицкая сидела на кровати, принадлежавшей родителям Фенберга. На ней была слегка выцветшая мягкая фланелевая рубашка Фенберга, длинные ноги прикрыты одеялом. Она задумчиво постучала ручкой по линованному блокноту, который одолжил ей Клиффорд, и наконец начала писать:


"Дорогая сестричка!

Кажется, когда мы разговаривали с тобой последний раз, я рассказывала тебе, как определить мужчину при помощи бараньей отбивной. Да. С тех пор, моя дорогая Камали Молли, столько всего произошло. Сейчас я сижу в кровати своего начальника и пишу тебе. На мне только его рубашка (прямо как в рекламе). Не поднимай свою аккуратно выщипанную бровь. Уверяю тебя, что все в лучшем виде.

Я провела тут почти весь день и должна признать, что никогда в жизни так хорошо не проводила время. Это плюс. А минус то, что на меня опять начинает действовать эта проклятая сила притяжения. Ты угадала. Это слово, черт возьми, начинающееся с буквы Л. Но об этом потом. Ты спросишь, почему я в рубашке моего босса?

Все очень невинно и просто. Он вместе со своими братьями (их двое, и они вовсе не отсутствуют), а также наш почтенный спортивный обозреватель, некий мистер Браун, и я собственной персоной сражались в снежки с условием пленных не брать. Я насквозь промокла, совсем без сил и такая счастливая, какой никогда еще себя не чувствовала. Младший из братьев назвал меня сточной канавой, за что я заставила этого рыжеволосого гермафродита есть снег.

Как у тебя дела? Проводишь очередной выходной в шикарном четырехзвездном отеле с очередным безымянным телохранителем откуда-нибудь из Самоа? Вздох. Ты знаешь, сестричка, мне тебя действительно не хватает. Я не уверена, что тебе понравилось бы здесь, но Майк тебе наверняка понравился бы.

В нем столько жизни и боли.

И, конечно, Молл, он очень привлекательный.

Я помогала ему сегодня упаковывать подарки. Рождество здесь, скажу тебе, насилие над здравым смыслом. Буквально каждый квадратный дюйм дома покрыт по меньшей мере четырьмя поколениями различных рождественских украшений. Нет свободного места или, по крайней мере, женской руки. Сланцевый камин занимает почти целую стену. Еще там стоит черно-белый кожаный диван, и я подозреваю, что они не знают, сколько он стоит. Разноцветных лампочек столько, что можно было бы осветить ими казино. А последняя миссис Фенберг сшила красно-зеленые костюмы эльфов для всех этих плюшевых медвежат.


"Надо будет побольше узнать о ней", — подумала Элен, прекратив на минуту писать.


Я не уверена, сестричка, но мне кажется, что шеф приглашал меня на свиданье".


В этот день Митикицкая помогала Фенбергу упаковывать подарки братьям. В камине потрескивали толстые поленья, а Митикицкая подозрительно посматривала на Фенберга. На Фенберге была белая ковбойская рубашка с закатанными рукавами, так что были видны сильные мускулы. Он был в джинсах и дорогих ботинках, красивой куртке из оленьей кожи. И с ужасным ярким зелено-красным галстуком-бабочкой. Клиффорда и Джо закрыли в амбарной пристройке. Это было установившейся традицией, так как подарки всегда упаковывались в последнюю минуту. Если бы Фенберг купил их заранее, братья все равно нашли бы их, как ни прячь. К началу праздника мальчиков выпустили. Клиффорд налетел на Фенберга, но Фенберг с легкостью удержал его одной рукой. Он заметил, что Элен засмотрелась на него, и усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. В свете пламени камина Элен увидела в нем что-то отеческое и в то же время сексуальное и опасное.

Лица Элен и Фенберга были всего лишь на расстоянии фуга. Было бы так естественно поцеловаться. Элен подумала, каким мог быть их первый поцелуй. Наверное, приятным. Нежный поцелуй, без языков. Языки заставили бы ее чихать.

И Митикицкая чихнула.

— Ап-чхи!

— Будьте здоровы, — сказал Фенберг.

— Ап-чхи, ап-чхи!

— Будьте здоровы, будьте здоровы! — Митикицкая чихнула еще три раза и остановилась.

— Вот платок, — сказал Фенберг, доставал из кармана чистый платок.

Его густые, волнистые волосы свободно падали на воротник и завивались вокруг ушей. Он поднес платок к ее носу. Она виновато улыбнулась, глаза стали влажными. Они смотрели друг на друга, а вокруг бегали мальчишки. Митикицкая опять почувствовала влечение. Она опять чихнула, и опять, и опять.

Началось.

— Извините, — сказала Элен. Она стояла и чихала. Потом, шатаясь и непрерывно чихая, вышла из комнаты.

— Будьте здоровы, — сказал Фенберг и туг же шлепнул по маленькой руке Клиффорда, пытавшегося разорвать упаковку подарка.

Фенберг приписал чиханье Элен аллергии и был недалек от истины.

Митикицкой не очень везло с сексом, и она решила про себя, что чихать было гораздо надежней, чем просто сказать нет.

Митикицкая считала секс странным и фривольным времяпрепровождением.

— Как вы опишете секс существу с другой планеты?

— Ну, девушка снимает всю одежду и ложится на спину, примерно вот так, а парень… — Она представила, что объясняет это андроиду Дата из фильма "Звездный скиталец", а он смотрит на нее, приподняв бровь. — …и пока парень делает то, что он делает, трах-трах, девица разражается слезами и все время чихает, — сказала бы она роботу.

Чиханье.

Это началось, когда Элен Митикицкая последний раз была с мужчиной — она занималась любовью в последний раз со своим мужем, Норманом Мормоном. Сначала секс был великолепен. Присутствовал тот воодушевляющий наркотический электрический заряд, о котором Элен всегда думала иронически и считала, что никогда не станет его жертвой. Но после первых экспериментов она уже была обречена. Сначала они с Норманом могли уехать на весь уикенд, в течение которого не выходили из комнаты. Или встречались в странное время в странных местах, после чего лицо Митикицкой горело от предательских следов тершейся о него бороды, глаза становились стеклянными и походка неровной. "Секс вот что разрушает нашу страну", — писала Элен Камали. Элен посмотрела в окно. Там был легкий снегопад.

Они поженились, и Элен страстно любила Нормана, не обращая внимания на неровности его характера. Норман Мормон не тратил зря времени на то, чтобы обманывать Митикицкую. Однажды Элен пораньше вернулась домой с работы и застала пышную девицу в чем мать родила, весело прыгающую вверх и вниз в постели с человеком, с которым Элен обменялась клятвами верности. Норман попросил ее закрыть дверь с обратной стороны. Элен боялась проклятья за то, что в двадцать пять лет уже была дважды разведена, и сделала все, чтобы восстановить отношения. Норман умел очаровывать, он извинился и поклялся страшными клятвами начать все сначала и вести себя прилично. И все равно он продолжал спать с кем попало, а когда она попыталась поговорить с ним, он ударил ее и стал насмехаться над ее бесплодием. Однажды ночью он пришел домой пьяный. От него несло пивом и сигарами. Он насильно овладел ей. Она чихнула на него.

Все было бы ничего, но Элен чихала после этого два дня и не могла остановиться. Именно в тот момент Норман залез к ней в кошелек, взял ключи и ограбил хозяйственный магазин. Ах, Молли, все пропало.

Элен написала своей сестре письмо на девяти страницах. Обед через десять минут, а Митикицкая еще не была одета и не причесывалась.


"Что-то случилось со мной. И с жизнью. Что-то не так с любовью. Волшебное слово, а? "Я люблю тебя!" Я говорила это по крайней мере трем мужьям и всегда искренне. И каждый из них смотрел на меня так, как будто я говорила какие-то неприличные слова. Может, так и было. Я знаю только, что не вынесу еще одного разочарования в жизни, сестренка. Боюсь, что этот чертов Майк может сильно задеть меня. Нет. Не хочу больше. Я думаю, мы сможем стать друзьями, а если он снова попросит меня о свидании, я сдвину шляпу назад и подниму бунт. Надо бежать. Поговорим по телефону.

Твоя умная и красивая сестра,

Элен Митикицкая".


* * *


Рождественский вечер прошло гладко. Митикицкая не чихала и не бунтовала, Фенберг не паниковал. Никогда в жизни они оба так много не смеялись. Элен объелась, что она редко позволяла себе, и остаток вечера сидела в расстегнутых джинсах, что, впрочем, было не видно под слишком широким для нее свитером Фенберга. Трое братьев Фенберг, Элен и Бин Брэс Браун сидели в гостиной у пылающего камина и в полночь открыли подарки. Бин получил новый объектив к своему фотоаппарату и бесплатный сертификат к местному дантисту. Злючка Джо по-настоящему улыбнулся и даже искренне сказал спасибо Майку, когда снял бумагу и увидел "Фендер Стратокастер" с усилителем "Меза/Буги", точно как у рокерской группы Билли. Клиффорд любил играть в войну. Он часами расставлял своих солдатиков, а потом кидал в них комьями грязи или сбивал струей из садового шланга пятиминутным крещендо Вагнера. Так как у части старых солдатиков не было голов, а другая часть сгорела, Фенберг подарил ему двадцать пять упаковок отличных солдат и носик к шлангу для усиления струи. Но предупредил, что шланг не для того, чтобы подмывать фундамент дома и какой-нибудь другой постройки. Среди подарков были также парик, страшная маска для Дня всех святых, две марионетки и вставленная в рамку фотография Энтони Перкинса с его автографом.

Митикицкой достался настоящий кожаный ковбойский пояс с серебряной пряжкой.

— Спасибо, — сказала она, неловко похлопав Фенберга по колену. Она не знала, что делать в такой ситуации, и побоялась обнять его из-за риска снова чихнуть.

Митикицкая утонула в большом рыжевато-коричневом вельветовом кресле и стала рассматривать комнату. Дом был уютный, содержался в удивительном порядке. Тяжелая мужская рука чувствовалась, пожалуй, наиболее явно в декорациях. Можно было бы кое-где добавить цвета. Может, сделать это окно побольше. Прибавить комнатных растений. Взгляд Элен перенесся к дубовой облицовке камина, где среди футбольных и баскетбольных трофеев стояла фотография молодых Майка и Джона. Прически под мясника. Туберский ухмылялся и обнимал Фенберга. Дружки.

В 1:00 Злючка Джо с гитарой в руке прыгал в своей комнате. На нем были наушники, радио настроено на МТБ, звук стерео. Он стартовал с кровати, делая шпагат в воздухе.

В гостиной на полу, распростершись, лежал объевшийся сладким Бин Брэс Браун с восьмиквартовым металлическим кубком на голове. Клиффорд уснул на руках у Элен. Как всегда, все заранее рассчитывавший Фенберг оказался рядом с Элен, когда та засыпала, чтобы она могла положить голову ему на грудь.

Когда огонь потух и осталось только несколько тлеющих угольков, Фенберг улыбнулся. Ему приятно было чувствовать в своих руках Элен. Майкл посмотрел на каминную полку, и Трейси тоже улыбнулась ему. Фенберг почувствовал, как к глазам подступают слезы и отвернулся.


Глава XIII

Ваш чек в почтовом ящике


До Нового года никто не был убит или съеден, но поиски Джона Туберского продолжались.

Его не могли найти.

Не было ни малейшего следа, ведущего к разгадке, хотя на прошлой неделе несколько гончих собак были брошены в озеро.

Хотя счет по фразе "Стояла темная штормовая ночь" в одной из ее первых статей был 6:0 в пользу Фенберга, Элен постигала искусство газетного бизнеса. Туберский не был единственной сенсацией города. Были и другие драмы, настоящие приключения и текущие события, которые надо было отразить в "Багл".

Арлен Галфоил, официантка, подававшая коктейли в "Тимбермун Лэйнз", существовавшей только в Бэсин Вэли комбинации кегельбана и ночного клуба, убила своего дружка Рокки Хортмана кегельбанным шаром. Митикицкая стремительно примчалась на место действия со стенографическим блокнотом в руках узнать о мотивах преступления. Арлен обдала ее сигаретным дымом и спокойно сказала, что теперь она не особенно беспокоится о том, как относится к ней Рокки.

Были также репортажи об авариях на скользких дорогах, сопровождаемые фотографиями Бина Брэса Брауна с изображением неузнаваемых груд искореженного металла. Во время грозы, продолжавшейся четыре дня, опять смыло стоянку для автомобилей-кемпингов.

Элен посмотрела на часы и побежала по офису. Она опаздывала на встречу с Фенбергом, а ей еще надо было закрыть редакцию. Было интересно оказаться в центре газетной войны, хотя трудно было предсказать победителя. Все равно все читали «Багл». В ее новостях соблюдался драматичный, таинственный стиль радиопередач, а в очерках было много юмора и местного фольклора. Новая газета М.Дж. Бегана "Христианский Вестник" была помпезной и с тенденцией к ханжеству. Никто не читал ее. Но из-за того, что Беган предлагал до смешного низкие цены на рекламу, он переманивал клиентов. Черед неделю после того, как он начал выпускать газету, Беган отобрал у Фенберга двадцать три процента объявлений, так как за каждую восьмую страницу рекламы дарил цветной телевизор с экраном двадцать четыре дюйма.

— Выключить ксерокс и закончить с ЮПИ, — бормотала Элен, бегая по редакции.

Но сегодняшний день был особенным, по крайней мере, для Митикицкой. Она целиком подготовила и выпустила очередной номер газеты. Девушки из типографии отметили этот номер как один из самых красивых, а Фенберг ворчливо пробормотал:

— Да, для девиц.

Митикицкая нервно посмотрела на часы и задохнулась:

— Опоздала. Опоздала.

Они с Фенбергом должны были встретиться у "Северного Савоя" и пойти вместе в кино на семичасовой сеанс.

Она закрыла на ключ парадную дверь редакции и побежала по сырой улице, каждый удар каблука эхом раздавался вокруг. Различить Митикицкую в темноте было нетрудно. На ней был свободный ярко-желтый спортивный жакет от Перри Эллиса с огромными подкладными плечами, белая блузка, серебряные алликликские украшения и облегающие джинсы «Гесс». Большую часть ансамбля прислала Камали Молли.

Элен то шла, то бежала, на ходу проверяя деньги в кошельке. Она не смотрела по сторонам. И тут две жирные руки схватили ее.

— Ой!

Лом Магоногонович держал Элен. Рядом стоял его брат Лютер. Оба весили почти столько же, сколько весит лодка с тунцом, и пахло от них примерно так же ароматно. Оба были ростом пять футов семь дюймов и такими мускулистыми, что руки не касались тела по бокам. Оба были в комбинезонах, без рубашек, в грубых башмаках без носок, вместо курток свитера с капюшонами. Лом глупо улыбался и искоса смотрел на Элен.

— Извините, что толкнула вас. Позвольте пройти, — спокойно сказала Митикицкая. "Интересно, останутся ли пятна на новом желтом жакете в тех местах, за которые ухватился своими грязными руками Лом?"

— Красивая леди не смотрит, куда идет, — глумился Лютер и потрогал прядь волос на лбу Элен. Она отпрянула. Его грязный рот был полон слюны, черной от жевательного табака.

— Не стоит ходить по улицам одной, — сказал другой брат, крепче прижимая ее к себе. — Не позволите ли мне проводить вас?

Элен посмотрела на аллею, в сторону которой махнул Лом. Нет. Мне в другую сторону, спасибо. Элен уже собиралась закричать и ударить одного из братьев в пах каблуком — жестокий, но модный прием, — когда позади нее раздался голос:

— Отпустите ее.

Элен оглянулась. Это был Беган.

— Сейчас же, — повторил он.

Братья послушно отступили.

— Извините, — сказал Беган, прикоснувшись к ней. — Надеюсь, они вас не обидели.

— Нет, все хорошо, спасибо, — ответила Элен и посмотрела, нет ли пятен на жакете. Она вовремя спохватилась, чтобы не сказать в присутствии Бегана "черт возьми". На жакете остались ужасные пятна.

— Позвольте мне заменить вам его, — предложил Беган.

— Я чувствую ответственность, — добавил он, поглядывая на двух братьев Магоногонович. Они не смогли выдержать его взгляда и отвели глаза в сторону. — Я взял эти заблудшие души к себе на службу. Они помогают мне в работе по новому дому, а по ночам сопровождают меня в качестве телохранителей. Вы знаете, все эти истории с убийствами… — Он сделал неопределенный жест, не называя прямо брата Фенберга.

— Может быть, удастся обойтись химчисткой, — сказала Элен, пытаясь вежливо ретироваться.

— Вздор. Вы слишком добры. Я христианин. Я должен возместить убытки, — сказал он с улыбкой. Он проницательно посмотрел на Элен. В его глазах было затаенное желание, и Элен почувствовала себя неловко.

В последнее время она часто сталкивалась с Беганом. На заправке, в очереди в магазине. Где бы она ни оказалась, повсюду рядом был Беган. Он стал бледнее, и черные с сединой волосы выглядели более сальными и тонкими. Глаза были красными и простуженными, и Митикицкая почувствовала, что потеря дочери отразилась на нем физически. Какими бы ни были причины, он, казалось, разлагался. И каждый раз, когда они сталкивались, М.Дж. находил повод, чтобы положить руку ей на плечо или на спину. Ощущение не из приятных, когда знаки внимания исходят от разлагающегося человека с головой в форме куба.

— Спасибо, — сказала Элен. — Давайте сначала все же попробуем химчистку. Извините, но у меня назначена встреча, и я опаздываю.

Беган галантно улыбнулся и указал тростью вдоль улицы. Магоногоновичи направились в этом направлении.

— Хорошего вам вечера, мисс Митикицкая.

Элен некоторое время смотрела вслед удаляющейся прихрамывающей фигуре и повела плечами, как при ознобе. Последние два раза при встречах он предлагал ей работу. И обещал платить в два раза больше, чем Фенберг. Элен подняла воротник и чихнула.

* * *


Майк и Элен медленно шли к дому Элен после сеанса. Они посмотрели обе картины, и было уже больше одиннадцати вечера. Фенберг был, как никогда со времени смерти Дарлы Беган, полон надежд и счастлив. ФБР отыскало след Туберского и обещало найти его к завтрашнему утру. За это Фенберг был благодарен им. По крайней мере, Джон был жив. Элен с нетерпением ждала встречи с этим противоречивым братом Майкла. Она ничего не сказала о Бегане.

— Можно задать нескромный вопрос? — спросила она. Улицы все еще были ярко освещены после праздников. Завтра, когда украшения снимут, город будет выглядеть мрачнее.

— Вы хотите знать, сколько я зарабатываю, — сказал Фенберг.

— Нет. А сколько вы зарабатываете?

— Примерно пятьдесят долларов в неделю минус налоги. Нам пришлось урезать всем зарплату с вашим приходом в газету.

— Что ж, это хорошо потраченные деньги.

— Вы придете на свидание? — спросил Фенберг.

Элен взяла его за руку:

— Фенберг, вы, может быть, не обратили внимания, но с тех пор, как я здесь, мы едим вместе три раза в день, работаем вместе по крайней мере восемь часов в день, некоторые при этом, правда, не перерабатывают. Мы проводим ночи друг у друга в домах.

— В разных комнатах, — добавил Фенберг.

— Далеко не всегда.

— Несмотря на ваши догматические утверждения, каждый при этом платит за себя. Я предлагаю, чтобы вы позволили мне угощать вас, скажем, чаем из трав и фантастическими обедами четыре дня подряд.

— Почему четыре? — спросила Элен. Его рука была сильной и надежной.

— Представление. Соблюдение этикета. Волнение погони. И затем, скажем, на четвертый день у вас будет перед мной достаточно моральных и финансовых обязательств, чтобы позволить совершить над собой неслыханные сексуальные зверства.

Что-то кольнуло Элен.

— Вы можете пояснить?

— Нечто среднее между невинным детским разговором и слезной мольбой, — бесцеремонно сказал Фенберг. — Хотите посетить несколько раундов "упрямой индийской принцессы и неумолимого смотрителя парка"?

— Вы традиционны и старомодны. Мне это нравится в мужчинах, Фенберг. Я вот только сомневаюсь насчет четвертого дня.

— Я очень привлекательный и умею целоваться, — сказал Фенберг.

— Кто забил вам голову этими сказками?

— Все десять тысяч китаянок не могут ошибаться.

— Что произошло с вашими родителями? — спросила Элен.

Фенберг остановился, Элен тоже.

— Черт! — сказал он. — Понял. Мы меняем предмет разговора.

— А-ха.

— Зачем вам это?

— Любопытство, — ответила Элен. — Кроме того, это шаг на пути к следующему вопросу о вашей жене и этой фотографии, которую вы всегда носите в правом кармане рубашки.

— Если я расскажу вам о своей жене, вы будете встречаться со мной?

— Возможно.

Они продолжали идти.

— С точки зрения переговоров это не очень хорошо, — сказал Фенберг. — Вы должны пообещать что-нибудь более конкретное.

— Ладно, — ответила Элен. — Я расскажу вам о своих трех мужьях.

Еще пять шагов. Фенберг снова остановился.

Он был шокирован, потом его охватили подозрения, неизбежные и даже обостренные в человеке, который живет в доме с шутниками. Он посмотрел Элен в глаза. Что-то в ее голосе… Она не шутила. Фенберг широко улыбнулся:

— Ну, я буду краток, потому что ваша история кажется мне гораздо интереснее. Вы не шутите? Три мужа?

Элен, улыбаясь, кивнула.

— Ого. Вы не теряли времени, Митикицкая.

Фенберг коротко рассказал, как без вести исчезли его родители, где-то в арктических ледниках — это был один из неудачных перелетов из Америки в Европу через Северный Полюс. Элен держала Майкла под руку и время от времени совала нос в овечий воротник его пальто, чтобы согреться. И она слушала.

Да, их действительно звали Рой и Дэйл. Они никогда не любили друг друга. По крайней мере, в те времена, которые остались в памяти Фенберга. Они относились друг к другу язвительно и иронично и были неразлучны. Фенберг помнил, как они с Трейси клялись друг другу, что никогда не дойдут до такого. Об этом он не стал говорить Элен. Он расписал хроническую ипохондрию своей матери, ее склонность к театральности. Стоицизм и одиночество отца. Как он видит их отдельные черты в братьях.

Фенберг продолжал. Он рассказал ей о скандалах. О том, как они с Джоном убегали из дома. Появление Злючки Джо. И еще одна ошибка — Клиффорд, нитроглицериновый ребенок. Все звезды уже исчезли с неба, а Фенберг и Элен гуляли и вслед им изредка раздавался лай собак.

Элен рассказала Майклу о Ларри, Моу и Кудрявом Джо — своих трех мужьях. Фенберг слушал с интересом, не делал умных замечаний и не высказывал своих суждений. Когда она рассказала ему, тяжесть с души вдруг упала. Ни один мужчина не был ей так близок, как Фенберг. Никогда она не думала, что все может быть так просто и гладко. Они стояли у дверей ее дома.

Элен сняла варежку зубами и поискала ключ.

— Вы хороший парень, Фенберг. Хороший друг. — Она по-братски обняла его. — Хотите чашку чая?

— И могу остаться спать на диване? Один?

"Снова?"

— На самом деле мне нужно забрать мальчиков от Малулу.

Они посмотрели друг на друга.

— Встретимся? — спросил Фенберг.

Элен вздохнула:

— Можно мне подумать еще одну ночь? Заходите. Утром позавтракаем вместе, о'кей?

Фенберг кивнул. Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Фенберг остался перед закрытой дверью. Он постучал, и Элен открыла. Фенберг повернул голову и постучал по щеке пальцем. Элен покачала головой, улыбнулась и потянулась, чтобы чмокнуть его в щеку. Он быстро повернулся и поцеловал ее в губы. На лице Фенберга была его полуулыбка-полуусмешка. Он махнул Элен рукой и ушел.

— О, черт, проклятие! — сказала Митикицкая, обхватывая себя руками. — Опять начинается.

* * *


Митикицкая проводила голосование среди близких по телефону.

Камали Молли голосовала «за». Встречайся с красивым издателем газеты с вьющимися волосами и в старомодном костюме. Мама, отец и терапевт Элен проголосовали против. Свиданья с боссом были билетом в одну сторону в гостиницу "Разбитые сердца", и, вообще, не очень хорошая идея. Элен всю ночь снились плохие сны. Сначала Фенберг вытаскивал ее фотографию из кармана рубашки и бросал в огонь с маниакальным смехом. Это ей в нем не понравилось. Потом последовал небольшой перерыв, пока Элен мяла и скатывала одеяло в ком. За ним повторился обычный сон с привязыванием к колу и монстрами, появляющимися в двенадцать часов. Потом снился мистер Беган, который поворачивал голову вправо и тыкал пальцем в щеку. В последний момент он поворачивался и она, о господи, целовала его в гротескно тонкие губы. Она прочихала от трех до пяти, потом ее схватили судороги, а через сорок пять минут начались месячные. Она уснула в восемь, проснулась через пятнадцать минут, прошла, окончательно не проснувшись, в ванную, увидела свое лицо в зеркале, и оно ей не понравилось. Митикицкая была еще в бигуди и с овсяной маской на лице, когда пришел Фенберг.

Фенберг моргнул, сосчитал до двух и поднял руку.

— Привет, — сказал он.

— Я боюсь, что будет ссора, — объявила Элен. Она сердито смотрела, показывая, что находится на своей территории. Затем вихрем промчалась в ванную.

У Фенберга открылся рот. "О'кей. Именно здесь мне хочется находится", подумал он, осторожно наступая на ковер, как будто тот был сделан из яичной скорлупы. Он не замечал, что она снова начала упаковывать чемоданы.

— Я задерживаюсь, — сказала Митикицкая, высовывая голову из дверей ванной. — Приготовьте себе что-нибудь, если хотите. И что за дурацкая идея бросать мою фотографию в огонь прошлой ночью, мистер?

— Если вы не против, я приготовлю себе чашку чая, пока вы собираетесь, — сказал Фенберг и осторожно прошел в кухню. Он старательно улыбался, повернувшись к ванной спиной. Дверь в ванную хлопнула. Понятно. Вот что случается с Дональдом Даком, когда он становится мокрым.

Фенберг погружал в чашку пакетик с заваркой, когда Митикицкая вошла в кухню. На ней все еще были бигуди, халат и маска, и она собиралась чистить зубы.

— Таких, как вы, в любовных делах называют собственником, — сказала Митикицкая, указывая на него зубной щеткой. — Я еще не вышла на рынок искать себе хозяина. Мы знакомы несколько недель и становимся все ближе и ближе друг другу. Черт. Вы мне нравитесь. Я уважаю вас. Вы самый лучший из мужчин, которые мне встречались.

Элен расхаживала в тапках, с зубной щеткой в руках. Она остановилась перед Майклом:

— У меня проблемы с сексом.

Фенберг убрал большой кусок овсяной маски с ее носа.

— Карлики?

— Что?

— Ваша проблема с сексом. Она имеет что-то общее с миниатюрными размерами?

— Нет.

— Вагинизм?

— Нет.

— Тогда мне стало спокойнее.

— Я чихаю, когда занимаюсь сексом или думаю о нем. — Она сложила на груди руки.

Фенберг понимающе кивнул и бросил кусок маски в раковину. Он приблизил к ней свое лицо, скосил глаза и заорал "Давай вперед!"

— Фенберг. Почему вы кричите на меня?

— Я просто испытывал.

— Я чихаю, когда я думаю о сексе, я, а не вы.

— Ну, так не думайте о сексе. Делайте как я. Думайте об игре в футбол.

— Вы относитесь ко мне несерьезно, — сказала Элен, обняв себя руками.

— Послушайте, Элен! — В попытке утешить Фенберг сделал шаг по направлению к Митикицкой. Элен увернулась от рук, которые он к ней протянул.

— Господи! Почему мужчины всегда думают, что если женщина проявит немного чувства, то надо обязательно бежать и хватать ее? Я терпеть этого не могу.

— Не буду, смотрите, — сказал Фенберг, оставив руки в воздухе. — Не припомню, чтобы я когда-нибудь получал такой ответ от женщины, которую приглашал на свиданье. Вы знаете, я не собираюсь занимать деньги, Элен. Я просто хотел узнать, хотите ли вы прийти на одно небольшое невинное свидание.

— Почему бы нам не остаться просто друзьями и оставить все, как было? — спросила она. — Зачем вам надо было приходить и просить меня о… свидании?

Она произнесла это слово так, как будто от него пахло рыбой.

Фенберг слегка пожал плечами:

— Мы живем в жестоком мире. Мы ведь не мастера Дзен и иногда чувствуем себя одинокими. Я думаю, что и вы тоже. А про себя я знаю, что очень одинок.

— Тогда купите собаку, Фенберг.

— Ух. — Фенберг незаметно моргнул. Эта леди была строгой. Он подумал, что они несколько раз встретятся, а потом, может быть, поссорятся. Он также начал понемногу подозревать, что Митикицкая слегка тронутая, что испугало его больше, чем ее замечание, потому что мысль, что Митикицкая сумасшедшая (овсяная маска и все прочее) была на самом деле очень привлекательной для Фенберга.

И тут он увидел ящики.

Фенбергу стало плохо. Митикицкая сказала то, чего не должна была говорить. Он не слышал, что она контролировала свой голос, стараясь не впасть в истерику. Она была в панике и хотела только, чтобы Фенберг пообещал то, чего не может гарантировать ни один мужчина — что он никогда не обидит ее. Конечно, она не сказала этого вслух. Она сказала, что отдаст Фенбергу деньги, которые он заплатил ей за дорожные расходы.

Значит, она уходит.

Фенберг переступил с ноги на ногу и задумался. Прекрасно, первый репортер в этом году, и снова то же самое. Митикицкой хотелось, чтобы рядом оказалась ее терапевт, или сестра, или даже мать. Но больше всего ей хотелось подбежать к Фенбергу, разреветься и признаться, что была не права.

Но Фенберг взял свою куртку и ушел.

* * *


Фенберг хлопнул входной дверью ранчо. Внутренняя дверь тоже хлопнула в унисон. Он остановился, чтобы купить газету, когда шел от Элен. Позавчерашнее сообщение ФБР не оправдалось. Агенты приняли за Туберского высокого индейца, рыбачившего в одном из уголков национального парка.

— Как Элен? — спросил Злючка Джо, откусывая кусок от сэндвича.

— Заткнись, — сказал Фенберг, пролетая мимо. У Джо вытянулось лицо, и он потихоньку попятился к двери.

Фенберг вернул его. С редким для него выражением страха на лице Злючка Джо уставился на почтовый мешок.

— Это что, черт возьми, такое? — спросил Фенберг.

В воздухе стоял запах расправы.

— Я ничего не сделал.

— Я и не говорю, что ты сделал. Что в мешке, Джо?

— Почта. Для Джона, — выпалил он. — В комнате есть еще один такой мешок. Почтальон доставил их примерно час назад. Он сказал, что у Джона был почтовый ящик на почте, который переполнился за последнюю пару недель. Он сказал, что обязан доставить это.

— Извини, что я сорвался, — сказал Фенберг сквозь зубы. Он сгреб тяжелый мешок и отнес его в свободную комнату Туберского. Там он бросил его на кровать рядом с другим мешком. Затем Фенберг остановился у двери и опустил голову.

Возникал законный вопрос.

Почему некто, лишенный карьеры и клуба, получает столько корреспонденции? Фенберг присел на кровать брата и склонил голову набок. Нет. Он отвернулся. Святость почты, право на личную тайну и все прочее, Что делало его страну великой и о чем Фенберг с удовольствием писал в передовицах. Нет. Он не будет открывать почту своего брата. Но не будет ничего плохого, если вытащить всего несколько конвертов и посмотреть на обратные адреса.

Фенберг нахмурился. Он быстро вытащил пачку писем. И еще одну пачку.

Это нельзя было назвать корреспонденцией.

Снаружи Злючка Джо направлялся кратчайшим путем к дальней границе ранчо. Клиффорд терроризировал котенка под амбаром. Оба они услышали леденящий душу крик. Так кричат, поранив руку пилой.

Фенберг снова закричал, схватил письма и смял их.

Это были счета.

Или, точнее, ненавистная почта от кредитных компаний.

Дюжины писем из разных банков с заголовками, похожими на заголовок официальных писем Американской Нацистской Партии, пестрели ярко-красными надписями на конвертах: ТРЕТЬЕ И ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Фенберг высыпал содержимое обоих мешков на индейское стеганое одеяло Туберского и судорожно просматривал. В основном, это была старая корреспонденция и каталоги, потому что с тем, у кого есть семнадцать кредитных карточек, происходит всегда одно и то же. Он автоматически включается в компьютерные банки данных всех магазинов и почтовых отделений в свободном мире.

Час времени ушат у Фенберга, чтобы узнать страшную правду. Туберский подделал подпись Фенберга на всех семнадцати карточках. Одна «Джемко», три золотых карточки "Америкэн Экспресс", шесть «Мастер-карт», две «Визы», "Обеденный Клуб" (они все еще живы?), «Сиере», "Аберкромби & Фич", "Пеп Бойз", и, наконец, с трудом выдаваемая карточка "Нейман-Маркус".

Фенберг подвел итоги. От такого финиша могло парализовать. Учитывая акульи заемные проценты и штрафы за все, начиная от задержек и кончая тем, что ты правша, Туберский был должен бешеную сумму, от которой подкашивались колени и подводило желудок — 45096 долларов 34 цента.

Фенберг сидел на кровати, ослабев, глядя прямо перед собой взглядом заключенного концлагеря.

Зазвонил телефон.

Это был его банкир. Он извинился за то, что беспокоит в выходной, но ему хотелось бы обсудить штраф за слишком раннее изъятие суммы, которая накопилась у Фенберга на срочном счету.

— Почему… раннее… изъятие…

— Их изъял ваш брат, Джон… практически в тот день, когда он исчез. Но, Майк, там была ваша подпись.

— Моя подпись?

— Ну да. Вы закрыли счет и забрали все двенадцать тысяч долларов. И между прочим, не забудьте, что в этом месяце вы должны были внести последний взнос за ранчо, Да, передо мной нет конкретных цифр, но я думаю, это примерно пятнадцать тысяч с мелочью. Увидимся у Ротари. Пока.

Майк повесил трубку. Он в трансе вычислял… 45096 доллара 34 цента — кредитные карточки. О'кей. Плюс… 15 221 долларов 42 цента — взнос за ранчо. Последний срок оплаты через три недели. О'кей. Плюс… 714 долларов 98 центов — штраф за раннее изъятие суммы.

В общем и целом о'кей, клац-клац- клац… 61032 доллара 74 цента. Спасибо за то, что покупаете у Марта.

Из-за того что имя Фенберга было везде подделано, он был теперь должен ужасную сумму 61 032 доллара 74 цента.

Даже-если-удастся-перевести-дыхание, не-забудьте-подписать-чек-проверьте-наш-адрес-в-маленьком-прозрачном-окошечке-на-конверте-и-номер-вашего-счета, спасибо-и-извините-за-угрозы-и-намеки-что- вы-дырка-от-задницы-на-лицевой-части- наших-конвертов.

Нейман-нравоучитель-Маркус.

Фенберг обшарил весь дом, конфисковал все картины Джона Туберского вместе с рамками и сложил в два больших ящика. Ящики он погрузил в свою машину. Потом он со стальным взглядом прошел в конюшню и открыл старый ржавый сейф, закрытый со всеми возможными предосторожностями, в котором лежала охотничья винтовка и несколько наборов патронов.

— Ты куда? — закричал Клиффорд через двор. В руках у него было лассо, которым он пытался поймать спрятавшегося под амбаром котенка.

Фенберг направился к своему черному пикапу с винтовкой через плечо.

— Я собираюсь найти башню, — сказал Фенберг. — Я хочу залезть на самую ее вершину. Я перестреляю всех ни в чем не повинных наблюдателей.

— А мне можно с тобой?

— Нет.

Фенберг ехал двадцать минут и остановился на заброшенной свалке. Там он расставил улыбающиеся картины Джона Туберского в ряд, потом отошел на расстояние двадцать пять ярдов, прицелился и стал стрелять.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ


Три месяца спустя


Глава XIV

Что мне делать в моем положении?


Фенберг свернул на асфальтированную боковую дорогу, где любили останавливаться и бросать друг на друга влюбленные взгляды туристы. Туристы, подумал Майк, пропади они пропадом. Он был рад, что сегодня никого не было. Фенберг выбрался из своего огромных размеров черного пикапа и застегнул куртку на молнию. На открытой гранитной площадке было холодно, и ветер, долетавший от далекого шторма, трепал волосы Фенберга. Отсюда было видно пять тысяч квадратных миль горных вершин и затянутых туманом долин, и, конечно, много деревьев. На расстоянии полудня пути отсюда бушевал сумасшедший шторм, разрывавший угольно-серые облака острыми пальцами молний. Грома на таком расстоянии не было слышно.

Фенберг направлялся в зообар, чтобы выпить пива и съесть гамбургер. Он хотел побыть один. Странно, подумал он, но за последние месяцы это было его единственным желанием. Один. В стороне от всех. И хотелось кого-нибудь укусить.

Фенберг присел на капот. Было тепло, сидишь на одеяле с электроподогревом. Он оперся на ветровое стекло, вынул фотографию Трейси и ребенка и задумчиво поглаживал истрепанные края. У Трейси были высокие закругленные скулы и длинные, волнистые волосы. Она были сердцеедкой высокого уровня, и они с Майклом были для Бэсин Вэли как Ник и Пора Чарльз. Всегда в джинсах, всегда смеющиеся и подшучивающие, всегда с пивом в руке. Фенберг смешил ее шутками или щекотал, чтобы щеки стали еще выше и круглее, и тогда целовал их. У ребенка были такие же щеки. Фенберг любил сажать ребенка на колени и изображать мотоцикл со всем соответствующим звуковым сопровождением. Шумная езда Оканчивалась эффектным падением на ковер. Это было любимым развлечением бэби Фенберга, и он хихикал, как идиот, пытаясь подражать звукам отца.

— Ты расшибешь ребенка, — говорила Трейси, играя роль недовольной матери.

— С ним ничего не станет. Посмотри, — показывал Фенберг, крутя гибкое тело мальчика под разными углами и держа его вверх ногами.

Трейси ужасалась, а Фенберг подхватывал ребенка, как футбольный мяч, и убегал, изображая звуки сирены и гудков. Трейси гналась за ними по всему дому и неизменно догоняла в каком-нибудь углу, а Фенберг начинал угрожать, что уронит ребенка, если она не отойдет. После благополучного вызволения ребенка матерью за ними начинал гоняться Фенберг и шептал Трейси, что этого ребенка надо положить поспать и заняться изготовлением другого.

Прошло три месяца со дня убийства Дарлы Беган, а Фенберг все еще не мог полностью примириться с фактом, что его брат, Норвуд 3. Фенберг, он же Джон Туберский, ушел из этой жизни.

Честно говоря, трудное положение, в котором он был последние три месяца притупило у Фенберга ощущение потери. Он достал сигару «Гав-а-Тампа» из кармана куртки и держал во рту, не зажигая.

История с кредитными карточками измотала Фенберга, так же как и подделка его подписи в Первом Национальном банке Бэсин Вэли. Все это не было похоже на Джона. Конечно, банк Фенберга не зашел так далеко, чтобы называть его состоятельным слизняком или либералом, и не послал своего вице-президента в белой рубашке и галстуке, чтобы тот в ночной темноте написал при помощи аэрозольного баллончика с краской на стене дома Фенберга «ПАРАЗИТ». И все же Фенберг слышал неловкое, но настойчивое покашливание. Фенберг уже на сорок восемь дней задержал последний взнос за ранчо. Через шесть дней они лишат его права выкупа. Фенберг попытался получить еще одну закладную или взять заем, что при обычных обстоятельствах было до смешного просто. Если бы его имя не значилось на семнадцати кредитных карточках, которые были давно просрочены. Рейтинг Фенберга был ниже, чем у Нила Буша. Газету трогать было нельзя, потому что в прошлом году он занял значительную сумму под новые печатные станки, и банк был уже озабочен возвратом долгов, потому что как деловое предприятие «Багл» можно было считать погибшей.

М.Дж. Беган мстительно преследовал Фенберга и «Багл». Его новая газета «Вестник» отобрала у «Багл» восемьдесят один процент рекламы. Фенберг вынужден был уволить шестерых из пятнадцати человек служащих. Подарками и денежными скидками Беган практически забирал себе все рекламные объявления. Беган был прав. Он похоронит Фенберга. Это было лишь делом времени. Фенберг был редактором "Бэсин Вэли Багл" всю сознательную жизнь. Ему надо было думать о мальчиках и о ранчо. Куда они денутся? Работы, обеспечивающие тридцатитысячный годовой доход, не растут на деревьях.

Фенберг зажег маленькую сигару и, затянувшись, посмотрел на Трейси:

— Кажется, я не очень нужен здесь, дорогая.

Фенберг попробовал получить страховку Джона — ничтожные тридцать две тысячи. Но страховая компания не верила, что Туберский умер. В это мало кто верил, за исключением Фенберга. Большинство думало, что Джон кружился неподалеку, убивал и ел людей.

За время, прошедшее с Нового года до конца марта, кто-то или что-то убило и изувечило десять жителей Бэсин Вэли. Совсем молоденькую парочку тинэйджеров — младшего Раппопорта и Шарлей Хитлмэн — бесцеремонно вытряхнули из машины, припаркованной на залитой звездным светом смотровой площадке в январе. Последний coitus interruptus. На следующий вечер в двадцати милях от того места, прямо в городе, была убита пожилая женщина хиппи — Эдит Муни — около ночной забегаловки «Лондромат». Это привело в волнение весь город и в обычное время было хорошим бизнесом для «Багл». Ни одна семья в Бэсин Вэли не начинала утреннего завтрака и кофе, не прочитав сначала в газете Фенберга отчет Вальтера Уинчелла, какой именно сосед стал последней закуской. Бин Брэс Браун был идиотом, но при этом гениальным фотографом. Его снимки с места преступления были бесценными. Все читали газету Майкла, но никто не платил ему за рекламу.

— Он бесплатно дал мне магнитофон с дистанционным управлением за какие-то паршивые четверть страницы, — сказал Фенбергу один из бизнесменов, отводя глаза. — Мне очень жаль, но магнитофон мне нужен. У меня дети. Это все временно, Майкл. Весь город за тебя. — Но город не был за него.

Шериф Буба Фенберг ввел комендантский час, на который все с радостью согласились. Прошло двадцать восемь спокойных, изматывающих нервы дней, и убийца снова заявил о себе. Тогда, в феврале, растерзанные останки двух еще теплых трупов были найдены ранним утром в росе рядом с Интерсайдом. Ими оказались двое молодых, сильных мужчин в возрасте чуть больше двадцати лет, путешествующих на попутных машинах. Они пополнили список, начатый семьей Даффилдов и Дарлой Беган.

Способ убийства был всегда одинаковым. Жертвы были буквально разорваны на части, частично съедены и затем похоронены. Все они были убиты ночью.

М.Дж. Беган воспринимал каждое убийство как личное оскорбление и публично обвинял Туберского. И Фенберга. И после каждого убийства снижал цену на рекламу.

Освещать события таким образом было вполне естественно для национальных средств информации, особенно, если учесть, что на помощь были призваны ФБР и Национальная гвардия. Фенберг не мог никого винить. Путешествия в Бэсин Вэли позволяли многим репортерам и бригадам новостей заработать маленькое состояние на командировочных и давали возможность печатать большими буквами заголовки типа «УБИЙЦА-КАННИБАЛ». Большая охота на Джона закончилась в марте. Интерес к ней упал после того, как никому, даже Фенбергу, не удалось напасть на след Джона Туберского. Фенберг исходил сотни миль и проверил все места, в которых они прятались в детстве. Ничего. Туберский точно умер, вычислил Фенберг. Он считал, что даже если его брат убил и съел всех от Сан-Франциско до Берингова пролива, он должен был хотя бы из приличия позвонить. Несмотря на его возможную вину и несмотря на то, что Джон взял деньги, Майклу очень хотелось увидеть его.

Майкл поерзал на капоте своей машины, стараясь поймать теплый поток воздуха. От «Гав-а-Тамра» все время шел дым до самых вершин берез. Он загасил окурок о подошву ботинка и выкинул его в ближайшую урну.

Фенберг убрал фотографию. Он поднял брови, медленно надул щеки и стал выбирать. Можно было напиться. Это нетрудно. Можно прибегнуть к наркотикам. Это было весьма сомнительно. Может быть, драка? Может, все вместе?

Машина с канзасскими номерами заехала на смотровую площадку и остановилась рядом с Майком. Она была так нагружена, что багажник опускался почти до земли. Двери открылись, и из нее с визгом высыпали дети. Муж, сопя, вылез с переднего сиденья. На нем была гавайская рубашка, шорты, черные туфли и черные носки.

— Холодно здесь наверху, — сказал он, растирая руки и улыбаясь. — Мы туристы.

Фенберг все еще сидел на капоте своей машины со сложенными на груди руками. Неужели?

— Могу я попросить вас сфотографировать меня, миссис и детей, чтобы были видны горы? — спросил он, протягивая Фенбергу свой дешевый фотоаппарат.

— Конечно, — ответил Фенберг. Он выстроил их близко друг к другу, заставил сделать четыре небольших шага вправо, потом налево, два шага назад и присесть всего на один или два дюйма. Фенберг навел объектив так, что они оказались строго в центре, полуулыбнулся-полуусмехнулся, потом приподнял фотоаппарат на пару дюймов вверх, чтобы на снимке, когда его напечатают, были лишь их макушки да небо, и щелкнул.

* * *


— Виски и свежих лошадей для моих людей, — тупо сказал Фенберг и сел на стул у стойки бара.

Сотня пыльных чучел животных, один бармэн и фотография Фэб Кейтс одиннадцать на четырнадцать в рамке молча смотрели на Фенберга. Используя только язык, бармэн передвинул зубочистку из левого угла рта в правый. Его звали Герб, и он был владельцем зообара "ВИДАЛ ИХ В ГРОБУ". Он был лысый, немногим больше пятидесяти и с большими ушами. Сзади он был похож на фольксваген с открытыми дверями.

— Да. Конечно, Майк, — сказал Герб.

Он шлепнул гамбургер на решетку гриля и погрузил упаковку картофеля в кипящее масло. Он налил Фенбергу пива. Иногда Фенберг заказывал ребрышки и пиво «Лоуэнбрау», иногда дыню и йогурт, в зависимости от настроения. Герб всегда улыбался и отвечал:

— Конечно, Майк. — И приносил Фенбергу чизбургер, чипсы и пиво. Потому что это было все, что подавали в зообаре.

Фенберг потянул к себе кружку по исцарапанной стойке бара и сел рядом с индейцем.

— Я искал тебя, — сказал Фенберг.

— Да, мне говорили, — ответил Чарли Джонсон Два Парящих Орла, который внимательно смотрел баскетбольную игру по телевизору. Длинные седые волосы Чарли были заплетены в косу и свешивались сзади из-под черного стетсона. Он был небольшого роста, в тесно облегающих джинсах и клетчатой рубашке. Мускулистый работяга, который сидел рядом с Фенбергом, скривился от отвращения. Он взял пиво и отошел.

— Я слышал, ты стал не очень популярным, — сказал Чарли.

— Не для всех, — ответил Фенберг.

— Нет.

В последнее время люди избегали Фенберга. Матери переводили детей на другую сторону улицы. Бывшие партнеры по софтболу и лучшие друзья не отвечали на приветствия.

— Думаю, они боятся, что я их съем или что-то в этом духе.

— Это шутка.

— Я заходил к тебе пару раз.

— Меня не было дома.

— Я просто хотел спросить, не знаешь ли ты что-нибудь о моем брате.

— Я слышал, что его нет поблизости, — сказал индеец, не отрываясь от матча. — Я сам был в горах. Никогда не мог ничего понять в этой игре. Мне кажется, что мои предки играли в нечто подобное много лет назад. А, может, это был лакросс.

— Он умер?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Мне бы не хотелось серьезно разговаривать во время матча, Фенберг. Но такой вещи, как смерть, не существует, — сказал индеец. — Разве ты не читаешь свою библию?

— Нечасто. — Читателем библии в их семье был Туберский. — Не знаю, Чарли. Наверно, я хватаюсь за соломинку.

Майкл вынул фотографию и прислонил ее к кружке с пивом. Он оперся рукой о подбородок и, ссутулившись, стал смотреть на Трейси и ребенка.

— Она была отличной девчонкой, — сказал Чарли Два Парящих Орла.

— Да, была, — согласился Фенберг.

— Красивые бедра. Ты должен забыть ее, Фенберг.

Фенберг кивнул.

Индеец посмотрел на блондинку и на ребенка.

— Я не знаю, что я должен сказать, чтобы помочь тебе, Фенберг. В тебе яд, который ты принимаешь за лекарство. Мне правда хотелось бы, чтобы твой брат был рядом с тобой. В нем много мудрости.

Фенберг приободрился:

— Есть или было?

Индеец пожал плечами. Есть, было. Время — это для белых людей. И Чарли перевел разговор на одну из своих любимых тем: почему его внука никогда не выпускали надолго во время чемпионатов штата по баскетболу. Фенберг напомнил ему, что его внук имел привычку эффектно отбирать мяч, бежать через весь корт и перебрасывать мяч через край баскетбольного щита.

— Так что же насчет Джона?

— Твой брат должен был стать одним из светочей мира. Бог говорит со всеми. Но не всем дан драгоценный дар слышать его. Бог вдохнул мудрость в твоего брата, но одновременно создал его существом легко отвлекающимся. У Джона сейчас свои проблемы.

Фенберг привстал:

— Чарли, что ты хочешь сказать?

— Фенберг, не задавай мне вопросов, на которые я не хочу отвечать. На твоем месте я беспокоился бы совсем, о другом.

— Например?

Бармэн принес обед Фенберга и перечницу с индустриально-сильным галапенским перцем.

— Мандранго. Приближается его звездный час. Это должно произойти в следующее полнолуние. Он идет за невестой. Ничто не может остановить его.

Фенберг утомленно покачал головой. Ему надоели все эти истории и мнения о них. Кто-то даже прислал ему серебряную пулю, завернутую в бумагу с припиской: натри это чесноком и выстрели в сердце. Только так можно остановить убийцу.

— Что-то убивает и ест людей, Фенберг, — сказал индеец.

— Это что-то не имеет никакого отношения к моему брату, не так ли? — спросил Фенберг, стараясь не потерять нить разговора.

Чарли старался не смотреть в глаза Фенбергу.

— Твой брат… — Чарли замолчал, уставившись во что-то за плечом Фенберга.

— Да?

— Говоря о смерти…

Дверь зообара распахнулась, и ледяной порыв ветра проник в помещение. Зообар был наполовину заполнен постоянными посетителями: лесорубами, ковбоями, рабочими. Никто не крикнул, чтобы закрыли дверь. Казалось, что чучела, стоявшие в линию вдоль стен зообара, оскалились.

— Кажется, мне пора, — сказал Чарли, быстро забрав пиво и соскользнув со стула.

В дверном проеме обозначились силуэты братьев Магоногонович, оставлявшие за собой клубы пыли и листьев. Стоило им войти в бар, как кругом распространился запах дохлых животных и аромат жевательного табака. Их крошечные глазки, полные злобы и тупости, уставились на присутствующих. Они были на стороне обиженной Фенбергом команды. Лом и Лютер жили в глухом лесу, в старом передвижном домике, поставленном на бетонные блоки. До того как они начали работать на Бегана, они занимались браконьерством, продавая туристам шкуры медведей, которых они поймали в капканы в заповеднике. Они торговали наркотиками, а также зарабатывали на жизнь другими мелкими преступлениями. Обычно они не появлялись в зообаре.

Было четыре часа дня. Оба были совершенно пьяны. Лом смотрел налитыми кровью поросячьими глазками на посетителей бара, которые сидели, опустив глаза в кружки с пивом. Лом заметил Фенберга и дернул брата за штаны. По пути он задел трех лесорубов.

— Дай нам пива, — приказал Лом, поднимая мясистую конечность на Стул рядом с Фенбергом. Бармэн посмотрел на ручку от топора, которая хранилась у него под стойкой. Он поколебался, потом принес два полных стакана пива.

Лом смотрел на свой стакан, держа его указательным и большим пальцами. Потом опрокинул стакан на стойку так, что бумага, в которой подали чизбургер Фенбергу, промокла.

— Дай нам кувшины!

Лютер засмеялся и тоже опрокинул свое пиво. Лом был старшим, и поэтому говорил в основном он.

Фенберг вздохнул. Он вытащил несколько долларовых бумажек и положил их на сухую часть стойки.

— Спасибо за чизбургер, Герб. Мне пора бежать. — Он встал, чтобы уйти. Толстая, в шрамах рука грубо вернула его на место.

— Куда собрался, недотепа? — спросил Лом.

Фенберг сжал кулаки. Он не был маленьким, но Магоногоновичи были ростом с грузовик. Каждый весил почти на сотню фунтов больше Фенберга. Они были способны на убийство просто ради удовольствия понаблюдать за тем, как кто-то умирает.

— Твой брат обвел нас вокруг пальца, — сказал Лютер.

"О Господи! — подумал Фенберг. — Еще одна свинья, подложенная Туберским".

Магоногоновичи по очереди выражали свои претензии:

— Ты всегда думал, что ты большая шишка в школе? Конечно, тебя защищал брат.

— Мистер Важный Защитник.

— Мистер Популярный.

— Ты отбил всех девушек.

— Это потому, что девушки нужны для свиданий, а не для того, чтобы их есть, — ответил Фенберг и наклонился, думая, что Лютер ударит сзади. Лютер именно это и собирался сделать, но остановился и рассмеялся сквозь зубы.

— Недотепа, я хочу поставить тебе выпивку. — Лом смотрел на Фенберга пьяным взглядом.

— Спасибо, но мне пора идти.

— Ах, мы брезгуем? — Он ткнул Майкла в грудь жирным, оплывшим пальцем. Фенберг посмотрел на свою грудь, потом на Лома, выбирая уязвимое место. И не нашел такого. Он чувствовал зловонное дыхание его брата у себя за. спиной.

— В другой раз, — сказал Фенберг, поднимаясь. Он грубо отразил вторую попытку усадить его.

Они смеялись, пока он шел к двери. Они гикали и называли его трусом.

— Эй, Фенберг, — крикнул Лом. — Ты довольно холодный, прямо как твоя жена.

Фенберг остановился.

— Эй! Как поживают твоя жена и ребенок?

Фенбергу ударило в голову. Кругом установилась мертвая тишина. Фенберга как будто парализовало, он не чувствовал ног, как будто это были подставки на деревянном полу. Он осмотрел лица людей, сидевших в баре, и увидел их теми яркими, подающими надежды детьми, с которыми он вместе рос. Все они беспомощно отводили взгляд.

— Твоя жена? Отличная задница. Вот только она не очень-то хорошо водила зимой. — Лом с силой сжал челюсти. Лютер мерзко засмеялся.

— Эй, Фенберг, — крикнул Лом. — Сколько должно было исполниться твоему мальчишке? Лет пять?

Фенберг побелел.

Теперь все, казалось, не имело значения.

Они продолжали смеяться, пока Фенберг шел назад к барной стойке.

— Может, я все-таки соглашусь на ваше угощение, — сказал Фенберг, улыбаясь Гербу, и взял полный кувшин.

Он выбил стул из-под Лома и быстрым жестом ударил его брата по носу тяжелым стеклянным кувшином. в отличии от сцен в фильмах, кувшин не разбился. Был слышен только глухой звук удара. И дальше все было совсем не так, как в фильмах. Лютер не упал без сознания. Он всего лишь зашатался, сшибая столики и клиентов. Кровь лилась по лицу, и он закрыл его руками. Тут Фенберга настиг Лом. Он рванул на Фенберге рубашку, разорвав ее, и наносил один удар за другим, пытаясь сбить его с ног. Фенберг схватил перечницу и стал возить ей по лицу Лома. Оба упали на покрытый опилками пол. Лом закричал от боли, как душевнобольной, когда перец стал разъедать ему глаза. Фенберг освободился и встал. Нижняя часть лица ничего не чувствовала. Второй брат пришел в себя и попытался нанести удар нагретым кипятильником.

— Берегись, Майк, — крикнул Герб.

Часть мозга Фенберга, которая еще находилась в сознании, ответила благодарным "спасибо".

Лютер в дикой злобе налетел на Фенберга, прижав его к стойке бара, и наносил удары всем телом. Фенберг чувствовал, как рвутся кровеносные сосуды и хрустят ребра. Он снова ударил Лютера головой до носу и перекатился по стойке, чтобы освободиться. Лютер, весь в крови и озверевший от боли и злости, снова пошел в атаку. Фенберг неловко увернулся.

Из-за стойки Герб бросил Фенбергу ручку от топора. Размах плеча и сила удара Фенберга были максимальными, когда он точно ударил сзади по ногам Лютера Магоногоновича. Все в баре были согласны, что: 1) удар был болезненным; 2) Лютер не станет ходить на пляж с такими полосами на ногах. Сила удара была такой, что Лютер ударился о край толстой деревянной стойки бара и, падая, оставил на ней часть своего скальпа.

Почти слепой и шатающийся Лом выхватил нож, чтобы пойти в последнюю решительную атаку. Он хотел ударить Фенберга под ребра и повернуть нож. Вот только Фенберг не совсем был согласен с таким планом. Он опять использовал бейсбольную уловку и ударил Лома по бицепсам. Потом опять ударил по плечу, и нож покатился по полу. Лом упал на колени.

У Фенберга потемнело в глазах.

Он схватил Магоногоновича за волосы и грубо ткнул его лицом в стул. Потом высоко поднял ручку, как меч палача, целясь в голову. На него бросились десять мужчин и не дали ему совершить убийство.

Все еще страдающий от клаустрофобии, но тем не менее жаждущий крови, Фенберг вырвался на свободу. Он отбросил ручку и с отвращением посмотрел на людей, которые наблюдали за его бешенством. Затем он направился к двери и вышел. Бушевала гроза.

Завсегдатаи говорили, что драка, конечно, была не того калибра, что резня несколько лет назад, но репутация Фенберга укрепилась. Его рост был далек от семи футов. И весил он далеко не триста фунтов. И реакция была не такая, как у Туберского. Да и сам Фенберг всегда считал себя скорее героем-любовником, чем бойцом.

* * *


В промежутках между шестью увольнениями, зарегистрированными в длинной истории "Бэсин Вэли Багл", Элен Митикицкая пыталась убежать от всего. Она бежала от боли. Бежала от воспоминаний о своих трех мужьях. Бежала от Майка. Но, несмотря на все ее твердые протесты и возникающие иногда вспышки гнева, которые были просто дымовой завесой, несмотря на длинные письма, в которых она отказывалась от должности и которые перекладывали всю тяжесть ответственности с чужих плеч на ее, Элен Митикицкая стала настоящей возлюбленной Майка Фенберга.

Майк и Элен вместе создали атмосферу очарования, флирта, товарищеской помощи, дружбы и романтики. Уже три месяца, как Элен была репортером могущественной «Багл» и подружкой Майка Фенберга.

Девяносто дней назад, во время своего первого увольнения, Элен строила совершенно нереальные планы, что она упакует вещи, нагрузит машину, отправит почту родителям и завершит все остальные дела в один день. Она клялась себе, что на следующее утро, очень рано, она будет в пути, до того как у нее появиться шанс совершить очередную глупость с очередным мужчиной (например, с Фенбергом). Фенберг, который иногда по хитрости равнялся Макиавелли, оказывается, завладел ключами Митикицкой и сделал дубликаты. Он появился в спальне Митикицкой посреди ночи. Все еще в полусне, оперевшись на локоть, Элен смотрела на раздетого и спящего под одеялом рядом с ней Фенберга. Он поерзал, устраиваясь поудобнее, закрыв глаза и притворяясь, что храпит, в то время как Элен уставилась на него с вполне понятным вопросом. Фенберг открыл глаза.

— Огонь, — сказал Фенберг. — Ранчо полностью сгорело. Кругом зола, обугленное дерево, изогнутый металл, братья превратились в угольки. Это было ужасно.

Элен протерла глаза и понимающе кивнула. Она откинулась на кровать, потом опять поднялась на локоть.

— Вам это может показаться старомодным, — сказала Митикицкая, — но если я обнаружу, что вы спите с кем-то еще, я убью вас.

— Согласен, — сказал Фенберг.

— Я говорю серьезно.

— Я вам верю.

— Я хочу сказать, что я именно это имею в виду.

— Я думаю, что понял вас.

"Черт", — подумала Митикицкая.

— Обними меня.

Все пошло своим путем, как и должно было случиться с двумя совершенно раздетыми взрослыми людьми, оказавшимися в одной постели. Потом Митикицкая сказала:

— Тайм-аут. Я больше не могу.

Фенберг глубоко вздохнул, стукнул себя несколько раз по лбу и отодвинулся.

— О'кей.

Он спросил почему. Элен завела длинную историю о неординарных мужчинах. Рассказала, как легко она влюблялась, и о своей аллергии.

— От секса я чихаю, — сказала она.

Фенберг предложил попытаться.

— Не могу, — извинилась Элен, когда Фенберг обнимал ее. — Если мы начнем заниматься любовью, я начну чихать. Последний раз я чихала три дня и в этом не было ничего приятного. И, что еще хуже, я думаю, что полюблю вас, и если опять ничего не получится, я умру. Вот и все.

Фенберг согласился, что в мертвой подруге и сотруднице проку было не много. "Вы считаете меня своей подругой?" — спросила Митикицкая. Черт. Разумеется. Митикицкая подумала, что это очень мило. Фенберг поцеловал ее в щеку и пообещал, что касается его, то он будет всегда любить ее, даже если они никогда не будут заниматься любовью. Элен подумала, что это тоже было очень мило и уснула в его объятиях. А Фенберг, прищурившись, зловеще размышлял в темноте. Он строил планы на следующий вечер напоить Митикицкую.

В этот следующий вечер Митикицкая была слегка пьяна и стояла, опершись о кухонную стойку на ранчо Фенберга. Мальчиков сослали к Малулу, которая получила приказ убить их, если они попытаются бежать. Фенберг начал с любимого приема. Он стал гладить плечи Элен, уставшие после тяжелого рабочего дня, потом перешел к более сильным ласкам, поцелуям и прочим нежностям, доказывая, что фильмы шестого класса были довольно жизненными. Майкл опытной рукой раздел ее и разделся сам и тихо повел обнаженную Митикицкую в спальню, нежно лаская ее грудь и целуя ее. Потом он внес ее в комнату на руках. Играла музыка Вивальди. Комната была освещена несколькими, заранее расставленными свечами, и во всех углах кровати и на всех поверхностях были коробки с розовыми салфетками «Клинекс», любимый цвет Элен.

Все шло хорошо.

Но в определенный момент он должен был шепнуть деликатный вопрос джентльмена:

— Теперь, когда мы готовимся сделать самого очаровательного и умного ребенка в мире, скажи, дорогая, как ты предохраняешься — таблетками или соблюдаешь график?

Митикицкая ответила, что она не нуждается в графике, она и так все помнит. Но потом она разрыдалась и Майк ласково спросил ее, в чем дело. Элен выпалила, что она стерильна, как фруктовая муха в атомном реакторе, и не может иметь детей. Никогда. Фенберг обнял ее и сказал "ну-ну, милая" и все такое прочее и вспомнил, что в роддоме каждую неделю прибывали новорожденные. При свете свечей он сказал Митикицкой, что любит своего редактора, будут у нее дети или нет. Она плакала, пока не уснула. Опять.

На следующий день у Фенберга кружилась голова. После того, как они были две ночи подряд так близки, после трех часов сна за многие дни, Фенберг чувствовал симптомы умственного и физического измождения. Когда Элен обняла его за плечи и поцеловала в щеку, он попросил ее перестать.

— Если ты меня снова возбудишь, я не выдержу.

Она поцеловала его и оставила записку:


"Я жду обнаженная в комнате ЮПИ. Приходи через пятнадцать секунд, и я послужу тебе лучше, чем китайская арифметика.

Всего наилучшего,

Элен Митикицкая, ответственный редактор".


Митикицкая действительно любила Фенберга, и так сильно, что она только что не рисовала в своем блокноте имя Фенберга, окруженное сердцами и стрелами. Им было хорошо вместе, когда они танцевали медленные танцы, спорили о фильмах, сплетничали. Элен сильно смягчила боль и резкость братьев Фенберга, и они льнули к ней, когда она была рядом. Митикицкой не хватало женского общества и Камали Молли, но она начинала привыкать к темпу жизни маленького Бэсин Вэли и его величию. Здесь она чувствовала себя умиротворенной, выполняя во дворе трудную, но честную работу, когда время и пространство, казалось, исчезали. Здесь все постигалось опытом, и Митикицкая не могла найти слова, чтобы объяснить Молли спокойствие, которое она нашла, когда чистила лошадь или чинила забор под дождем, или рубила дрова для камина. Нельзя было сказать, чтобы Митикицкая превратилась в деревенщину. В Бэсин Вэли существовал коммунальный театр, где местные любители потрясали публику, прижав тыльную часть руки на лбу, как приклеенную клеем «Велкро», и выкрикивая "Стела! Стела!", и, кроме того, имелся театр в Кугаре (Злючка Джо, который был учеником восьмого класса, играл главную роль в школьной постановке "Прощай, птичка"). Раз в две недели Фенберг настаивал на том, чтобы они красиво одевались и ужинали в парадной обстановке, даже если это был ужин при свечах на ранчо. Она с удивлением обнаружила, что у Фенберга был смокинг. У них была уйма общего, начиная с розыгрышей друг друга при установке полей на пишущей машинке и кончая тем, что оба могли всю ночь обниматься и просто смотреть друг другу в глаза.

Все было просто идеально.

И поэтому что-то должно было быть не так.

В глубине мозга Элен звучала тревога. Одно и то же. В течение трех месяцев, пока они любили друг друга, в этом присутствовало что-то немного странное, возможно, это ей только кажется, рассуждала она. Но… что-то происходило с Майклом. Он менялся. Удалялся. Чувство клаустрофобии.

* * *


Шторм лишь слегка окропил своим краем Бэсин Вэли. Основная его часть минует близлежащие горы, и он сбросит свой груз в миллионы галлонов дождевой воды на ничего не подозревающую пустыню на востоке.

Элен Митикицкая приготовилась уютно провести вечер дома. У нее было все необходимое для такого вечера: чай, подушки, печенье. Для полного счастья не хватало только толстого ленивого кота. Она устала. Действительно, Элен в последнее время плыла на валу эмоций, женских гормонов и всего такого прочего. Временами она чувствовала головокружение, иногда была в угнетенном состоянии. Она, в среднем, спала по двенадцать часов в сутки и просыпалась голодной.

В комнате играла легкая музыка, и капли дождя выстукивали усыпляющий ритм по металлической решетке.

Элен сидела на полу, оперевшись спиной о диван. Она читала дрянной роман с бесконечными полетами на самолетах, мрачным главным героем, направлявшимся на месть, несколькими нацистами и множеством респектабельных персонажей, напивавшихся сверх всякой меры в европейских ресторанах. Чтобы попасть в этот роман, женщина должна была по крайней мере обладать несколькими D-кубками. Там было много знойных "Я- люблю-тебя. — Ты-мне-нужен. — Неожиданно-они-отдавались. — Так,-так-и-так, — о-боже. Потом-они-курили. — Где-ты-спрятал-списки-западных-агентов-в-советской-России?" и сексуальных сцен.

Элен морщилась и продолжала читать.

Один эпизод Элен прочитала медленно, шевеля губами. Она отложила книгу и постаралась представить, как герой и героиня исполняют эту сексуальную акробатику. Элен сдалась перед их артистическими способностями. Она читала еще час и уж собиралась лечь спать, когда кто-то позвонил в дверь. И этот кто-то почти упал на ней.

— Хорошо, хорошо. Господи, я иду. Да?

— У меня болят пальцы. И ребра. И у меня, кажется, отшибли весь ум и коренной зуб.

Элен почти задохнулась, но быстро взяла себя в руки. Это был Фенберг. У него была порезана левая щека, рубашка разорвана у воротника, и под ней виднелась еще одна рана. Он стоял под мелким дождем, в свете тусклой дверной лампы. От разгоряченного тела и взъерошенных волос шел пар. В этот день судьба отвернулась от него.

— Извините за беспокойство, но не позволите ли хоть пару минут поспать у вас на полу? — спросил Фенберг. Под глазом у него темнел синяк.

Элен ласково погладила Фенберга. Он смешно застонал и осторожно отстранил ее. У него болели ребра и душа, и он был очень, очень зол.

— Митикицкая.

— Что?

— Пожалейте меня. Мне очень плохо, — сказал Фенберг.

— Ох, милый…

* * *


Элен осторожно обработала раны Фенберга, но, как бывает на ранней стадии отношений, когда двое не могут жить друг без друга, Митикицкая и Фенберг почувствовали непреодолимое влечение. Но в эту ночь что-то было не так. Майк не был прежним Майком. Элен, которая, как всегда, была начеку в поиске тревожных знаков, реальных или воображаемых, заметила, что на этот раз не было обычной нежности и заботливости, о которых Фенберг никогда не забывал. Фенберг был сама усталость, и не драка являлась ее причиной. Митикицкая по привычке обняла его, потом вздрогнула. Она забыла о его ребрах.

— Прости.

— Ничего. Я просто слишком изнеженный. Посплю, и завтра все будет хорошо.

Элен сосчитала до десяти.

— Можно задать тебе личный вопрос? — поинтересовалась Элен. Они сидели на полу в гостиной. Ее голова лежала у него на груди. Они сидели, опершись на диван и прижавшись друг к другу. Фенберг потянулся, чтобы достать желтое с белым одеяло фирмы "Хадсон Бай" и накрыться.

— Это не о деньгах, которые я зарабатываю. Ты уже это знаешь. Не о драке. — Фенберг замолчал. — Ты хочешь знать о моей жене и ребенке, — произнес он спокойно.

Элен посмотрела на него.

— Тебе больно? Я зря спросила?

— Припишем это болезненному любопытству.

— Пусть я болезненно любопытна, — сказала Митикицкая. Она часто замечала, как Фенберг бросает взгляды на фотографию, которая никогда не покидает его кармана.

— Кошка умерла от любопытства.

— Она пришла в себя, когда узнала, что хотела, — ответила Элен. — И, кроме того, не забывай, как ты упрекал меня за былую неосмотрительность.

— Трейси не имела к этому никакого отношения. — В его голосе прозвучали предостерегающие нотки. Фенберг сделал вид, что шутит. — Я говорю это, потому что женщины должны открыто и честно рассказывать о всех своих слабостях, а мужчины сохраняют за собой право быть сдержанными и молчаливыми. Таинственными должны быть именно мужчины.

— Так не пойдет, Фенберг, — сказала Элен, погладив его. Господи, она вдруг проголодалась. Ей так захотелось съесть бутерброд с приправой на хлебе от Вандера и запить все это темным пивом "А&W". — Тебе хотелось бы обменяться информацией?

— Ты не собираешься сообщить мне о четвертом муже?

— Нет, кое о чем поинтереснее.

Фенберг ничего не ответил. Он даже не понял, что у него перехватило дыхание.

— Если это тебе так тяжело, Майкл, я, конечно, пойму, — Элен повернула голову и взглянула на Фенберга.

Он глядел в стену, как загипнотизированный. Стена была успокаивающего персикового цвета, и он чувствовал себя спокойнее, когда глядел на нее. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой, перенося взгляд на комнату и черноволосую корреспондентку с редкими веснушками на лице.

— Знаешь, я, кажется, никогда не говорил об этом, — начал он. Элен уже готова была сказать, что и не надо ничего говорить, но Майк затряс головой. — Интересно, как некоторые сцены всегда ассоциируются с какой-нибудь личностью. Я всегда представляю Трейси верхом на лошади. Ее родственники уехали отсюда после аварии. У них было приличное ранчо по разведению лошадей в десяти милях отсюда, и я, наверно, задолжал им около двадцати тысяч за корм. Они выращивали арабов. Только не людей, а лошадей. С маленькими головами и капризным характером.

Фенберг взглянул на струящиеся волосы Элен, частично накрывшие его и спадавшие водопадом на одеяло.

— Она могла ездить верхом на лучших из них и выигрывала разного рода призы и трофеи на выставках и соревнованиях по преодолению препятствий. Она носила мой школьный жакет четыре года, когда ходила в старшие классы школы. С четырнадцати лет мы почти каждый день были вместе, как привязанные, прибавили на — двоих двенадцать дюймов и 146 фунтов. Мы ссорились и мирились, и давали друг другу обещания. Это была нирвана старших классов. Мы даже расстались на несколько лет и встречались с другими людьми. Это когда она несколько лет училась в колледже и работала в рекламном агентстве. Мы снова начали встречаться, когда она приехала сюда навестить родителей. И это было так серьезно, серьезнее, чем прежде. Я чувствовал, что ничто, никакие боги, не смогут разлучить нас на этот раз.

Нам было уже около двадцати пяти, когда мы поженились. Это было самое счастливое венчание в мире. Она была замечательная девушка, — сказал Фенберг. Он усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. — Она была необыкновенно трезвой и спокойной. Я никогда не встречал никого, кто бы так легко смеялся и видел жизнь в таком розовом цвете. Она была совершенна. Кожа цвета меда и молока. Большая, красивая грудь. — Элен посмотрела на свою. — С тонкой талией. Хорошо сложена и отнюдь не комнатное растение. Такая хорошенькая и артистичная. У нее были длинные волнистые светлые волосы, падавшие прямо в глаза, как у Вероники Лэйк. И такой дьявольски привлекательный смех, и я… — Митикицкая закатила глаза, улыбнулась и покачала головой. — …был страшно умным и выдающимся мужчиной. Как обезьяны у Киплинга, мы хотели вершить великие дела. Хотели иметь свою газету и свое ранчо. Путешествовать. Открыть ресторан в Сан-Франциско. Если бы все было так, как мы планировали на шестьдесят лет вперед, мы катали бы внуков на тракторе, построили бы два крыла к дому для моих братьев и их жен. Хотя теперь, если бы она была еще жива, мы, видимо, внесли бы изменения в последний пункт.

Митикицкой показалось, что Трейси понравилась бы ей.

— Но появился ребенок, и это был мальчик.

— Как его звали?

— У него было несколько имен. В свидетельстве о рождении значилось Джек. Мы называли его Датч в честь отца Трейси. Мальчик был светловолосый в мать, но волосы у него вились, как у меня, голубые глаза, как у матери, а улыбка у него была непонятно чья, может быть, его собственная. Джон называл его Джеком Чемпионом. Чемпион Джек Фенберг. Мой брат любил изменять данные людям имена.

Митикицкая слушала Фенберга, он рассказывал ей о дне аварии, которая, по воле иронии, случилась за два дня до Рождества, пять лет назад. Это произошло во время одной из этих незабываемых бурь, когда температура из-за сильного ветра упала ниже нуля. Это была рекордно низкая температура в штате, особенно холодно было в Бэсин Вэли. Валились от ветра деревья, скот находили замерзшим и окоченевшим, так и оставшимся стоять. Шериф считал, что пьяный шофер вынудил жену Фенберга съехать с дороги. Она и ребенок остались бы живы, если бы шофер сообщил об аварии. Но никто не сообщил. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем поисковая партия нашла лежащий под откосом корпус машины. Оба пассажира погибли. Но не от ранений, а от холода. Митикицкая слушала, не прерывая. Она была слегка ошеломлена рассказом Фенберга об аварии, похоронах, и особенно о том, как упаковывали в ящики вещи ребенка.

Фенберг замолчал, не разрешая себе сказать лишнего. Существуют вещи, которые причиняют слишком сильную боль, чтобы выставлять их в ярком дневном свете. Образы, которые ты почитаешь. Фенберг боялся, что если он начнет избавляться от печали, то она никогда не покинет его, а просто вырвется наружу и окончательно погубит его.

— Эй, иди сюда, — сказала Элен, садясь. Она привлекла к себе Фенберга и обняла. — Я буду с тобой теперь.

Фенберг опять сконцентрировался на стене и цвете. Он пытался утихомирить чудовище, жившее в его груди. В последнее время он видел сны, но не с Трейси и ребенком, а темные, мрачные сны. Как будто его держали в волосатых руках стражники. Он оглядывался назад через плечо и видел свет — уютный, надежный, — но это был лишь проблеск. Боль снова уводила его прочь от этого света.

— Ах, Майк, я до сих пор ничего не говорила тебе, но я скажу тебе сейчас. Я без ума от тебя. — Хотя Митикицкая была высокой, почти пять футов девять дюймов, ее тело было приятно округлым. Грудь, изгиб ног и небольшой живот. Она тесно прижалась к Фенбергу, гладя его по голове. Прикосновения были мягкими, успокаивающими. Фенберг отстранился.

— Прости, — сказал он и сел, — это из-за клаустрофобии.

Элен с любовью посмотрела на него, улыбнулась и стала гладить по спине.

— Ты еще хочешь поговорить обо всем этом?

— Нет.

Элен откинулась на спинку дивана и обхватила колени.

— Я хочу, чтобы ты знал. Если тебе захочется поговорить о ней или еще о чем- нибудь, я всегда рядом.

— Спасибо.

Они сидели на полу молча, спиной друг к другу. Фенбергу не хотелось шевелиться, Элен думала, как сказать ему то, что она обязана сказать. Может, потом. Нет. Она уже и так слишком долго ждала. Промедление становится опасным.

— Я, м-м… мне кажется, мне самой нужен сейчас друг, — обратилась она к спине Фенберга. — Ведь мы еще друзья?

— Все двадцать четыре часа, — ответил Фенберг. Ему отчаянно хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Терпи.

— Ты для меня самый дорогой друг, и даже больше, Майк. Я просто с ума схожу по тебе. — Она засмеялась над словами "с ума схожу". — Мне так жаль, что тебе пришлось испытать столько боли. И я чувствую себя виноватой, что не уменьшила ее, когда пыталась уйти от тебя шесть раз. Но мне действительно страшно. Все, что было до тебя, испугало меня. Я пыталась убежать, чтобы это снова не повторилось. Я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для таких признаний, но мы сейчас как бы на перекрестке наших отношений. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он не понимал.

— Я никогда не встречала такого, как ты. Ты заставляешь меня чувствовать себя особенной. И сентиментальной. Иногда я чувствую себя такой идиоткой рядом с тобой и в то же время очень сконцентрированной.

"Мне, кажется, пора получать Премию Конгресса за Туманность Высказываний, подумала она. — Может, лучше написать письмо? Нет."

— Ты не думал о более серьезных, — она закрыла глаза, — отношениях, накладывающих обязательства по отношению ко мне?

У Митикицкой забилось сердце. Она задавала этот вопрос не просто себе.

— Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении.

Митикицкая отчаянно надеялась, что Фенберг повернется и посмотрит на нее.

— Не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить так же сильно, как тогда, Элен. Это слишком больно.

Элен почувствовала, как к горлу подкатил комок.

— Кажется, несмотря на все обещания, которые я даю, когда вижу торт на столе, я вряд ли смогу когда-нибудь снова привязаться к женщине и семье.

— Что ты хочешь сказать мне?

— Я имею в виду наш великолепный, в лучших традициях, роман, который длится вот уже два месяца…

— Три.

— Три месяца. Я ощущаю на себе огромное давление. Мир вокруг перевернулся. Я веду себя нечестно по отношению к тебе. Господи. — Фенберг покачал головой. — Я чувствую, что мне осталось не больше года. Год отдыха — и нет проблем, нет братьев, и нет газеты, и нет… — Слова повисли в воздухе.

— Меня? — мягко произнесла Элен.

— Я не могу придумать, как сказать, чтобы это не прозвучало банально.

— Попытайся, пожалуйста. Я вставлю подходящие саркастические замечания.

— Я должен на какое-то время остаться один, не обижайся, чтобы вокруг не было никого, даже тебя, чтобы разобраться в происходящем.

— Как долго? — Элен держалась руками за живот.

— Может быть, месяц? — Фенберг потряс головой. Он почувствовал, что рассыпается на части, как если бы он вылез из собственного тела на нескольких автобусных остановках и бежал по странному городу, пытаясь найти самого себя. — Может быть, хватит недели.

— Нет. Пусть будет месяц, — спокойно сказала Элен. — Если ты не возражаешь, я отправлюсь немного погулять. Мне тоже нужно немного времени и пространства, как говорят в Южной Калифорнии.

Элен натянуто улыбнулась.

— Если хочешь, я оденусь и уйду, — предложил Фенберг, наконец посмотрев на нее. — Як тому, что я сам навязался сегодня.

Элен встала. Ей очень хотелось одеться. Быстро.

— Ты не навязался. Мне это нравилось. Тогда. — Она вдруг развернулась и исчезла в своей комнате.

Фенберг уставился на ковер. Он вдруг с удивлением ощутил свою наготу. — Элен? — крикнул он. — Что-нибудь не так?

Мужчины бывают такими тупыми идиотами.

— Что-то случилось? — снова спросил Фенберг, когда Элен проходила мимо, убирая волосы под свою бело-голубую шапочку. Она оделась, как будто собралась на длительную прогулку. Сапожки, лыжная куртка, два свитера.

Да. Что-то не так.

— Нет. Все в порядке, — сказала она голому человеку, прикрытому одеялом. Она остановилась в двери. — Извини, если причинила тебе боль сегодня ночью. Может, я не очень хороший друг. Но лучше люби меня, Фенберг. Я вижу тебя насквозь. Но лучше люби меня. Может, то, что произошло с нами, лучшее, что могло случиться с двумя людьми. Тебе будет не хватать меня, если я уйду, и я знаю, что мне будет не хватать тебя. И я говорю это не только для себя…

— Что случилось, Элен?

— Ничего. — Она вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. На крыльце она сжала кулаки и зарычала от гнева и боли. Может, причиной был свежий горный воздух. Или повлияла диета Фенберга с высоким содержание холестерина и, особенно, набор его генов. Что бы там ни было, несмотря на годы безопасных сексуальных развлечений и на всех в отчаянии трясущих головами медицинских светил, у Элен Митикицкой появился ребенок, и она считала Фенберга тупым, бесчувственным, невежественным идиотом за то, что он не понимал этого.


Глава XV

Никаких любимчиков


Хлопнула входная дверь. Один, под одеялом, в комнате с обоями персикового цвета, окруженный портретами с изображениями изящных балерин, комнатными растениями, чайничками и мягкими игрушками, Фенберг почувствовал себя неловко. Он подумал, не дать ли себе по носу. Может, сначала завернуть руку в полотенце, чтобы смягчить удар, или, наоборот, ударить посильнее?

Может, просто извиниться, если уже не поздно.

Фенберг уселся на диван и оделся. Второй башмак он натягивал медленно, потому что Фенбергу, собственно, некуда было торопиться. Было чуть больше десяти вечера, мальчики должны скоро вернуться из кино. Ему придется забрать их от Малулу, а при этой мысли Фенбергу не хотелось прыгать от восторга, как обезьяна. Но все-таки вежливей было бы забрать их раньше, чем они успеют сотворить очередную мерзость.

Возможно, безобразные поступки были свойственны их семье.

Что с ним происходило? Он чувствовал, что едва владеет собой, и сегодня в баре он почти совсем потерял самообладание. Что он теряет? Он не знал, и это было самое страшное. По какой-то причине он злился на Митикицкую. За что? Она ничего такого не сделала и, конечно, была права. Ему будет не хватать ее, если что- нибудь случится. Она нравилась ему. Действительно ему нравились их ровные ежедневные встречи. Но что происходит?

Гены Фенбергов. Майкл понимающе покачал головой.

Ужасные гены Фенбергов.

В конце концов он начал сходить с ума. Не слегка, а по-настоящему.

— Мне хотелось бы любить тебя, Митикицкая, — вслух произнес Фенберг. — На сто процентов. Мне хотелось бы, чтобы это была именно ты. Мне хочется прокрутить ленту этого вечера назад, чтобы я мог сказать, как ты нужна мне. Мне еще хочется сказать, что ты страшно пугаешь меня, Митикицкая, потому что, несмотря на все твои слова о том, что ты останешься здесь, у меня есть глубокое предчувствие, что ты исчезнешь. Все близкие мне в этой жизни люди умерли или сумасшедшие. У меня такое чувство, что ты собираешься разбить мне сердце, и на этот раз у меня уже не хватит сил пережить это. И, самое главное, я тоскую по жене и ребенку и не могу их забыть.

Фенберг влез в рубашку и подошел к окну. Он посмотрел через раздвинутые шторы. Буря утихала. По небу неслись облака, как привидения, которые торопятся попасть домой до рассвета.

Завтра полнолуние.

Кто-то постучал в дверь, знакомый стук. Фенберг направился к двери, собираясь отчитать Клиффорда и Джо за то, что шатаются но ночам, в то время как в окрестностях бродит маньяк. Фенберг открыл дверь. Он увидел нечто, заполнившее собой весь дверной проем — огромное, покрытое шерстью, с желтыми клыками. Оно уставилось на Фенберга. Фенберг быстро закрыл дверь и прилег на нее. Оно рычало. Да. Действительно, его худшие подозрения подтверждались. Фенберг начал сходить с ума. У него слуховые и зрительные галлюцинации.

— О, черт, надо обратиться к врачу, — слабо произнес Фенберг.

Он затаил дыхание. Прислушался. Из-за стены доносилось приглушенное пение. Кто-то странным голосом пел детскую песенку:

— Твое любимое место МакДональдс. У тебя украли стоянку. Они кормят тебя гремучими змеями. Последний раз, когда я был здесь, поджарили мое белье. Но мне все равно. Ведь это было не мое лучшее белье.

Пение прекратилось. В дверь позвонили.

Фенберг услышал знакомый голос, который заставил его подпрыгнуть.

— Милый. Милый-милый. Это я, твой дружок.

Фенберг посмотрел в замочную скважину и увидел искаженные черты. На широких плечах, обтянутых белой майкой с короткими рукавами, была непропорционально маленькая голова.

— Норвуд, — заревел Фенберг и распахнул двери. Туберский робко вошел и распростер руки.

— Джон, — поправил он, — я же сменил имя.

Фенберг схватил своего младшего братца и с усилием приподнял его.

— Черт возьми. Как я соскучился! — кричал Фенберг. Он отпустил Туберского и взглянул на него. Трехмесячное пребывание в лесу не отразилось на его одежде. Он просто не мог пробыть в лесу столько времени и вернуться таким чистым, сделал вывод Фенберг.

— Где ты пропадал?

— В лесу, ответил Туберский.

Фенберг медленно покачал головой, счастливый, что видит брата. Он закрыл двери и снова обнял Туберского.

— Я думал, что тебя уже нет в живых. Ты знаешь, что тебя кругом ищут?

— Конечно. Поэтому я и скрывался, Майк. — Туберский заразительно улыбнулся, но выглядел он смущенно. — Я бы позвонил, честно, но в этой истории еще много такого, о чем я не могу тебе рассказать. Я не хочу впутывать тебя. Эх, Майк, как здорово снова увидеть тебя. Я начал скучать по дому.

— Я уж думал, что начинаю сходить с ума, — сказал Майк, усаживая брата на диван. Туберский повернул голову к двери. — Как ты? Где ты был? Господи, ты, наверное, голодный. Я поищу что-нибудь поесть, хотя не уверен что найду. Митикицкая не держит в доме настоящей еды.

— Где ты был? — снова спросил Фенберг, не переставая улыбаться.

— Кто такая Митикицкая? — спросил Туберский, все еще оглядываясь на дверь.

— Это та невероятная женщина… — хотел сказать Фенберг, — которую я люблю. — Но что-то остановило его.

— Х-х-м. Я с ней встречаюсь. Она, кажется, вышла погулять. Она понравится тебе.

— Слушай, я наткнулся по пути сюда на что-то, что надо бы занести в дом, — сказал Туберский, нервно потирая руки о джинсы. Майкл подошел с ним вместе к двери.

— Боже мой, ты знаешь, когда ты стучал, я думал, что схожу с ума. Я открыл дверь, и у меня была галлюцинация. Как будто что-то стояло перед мной. Конечно, на самом деле это был ты… А-а, скопище вавилонских проституток! — заорал Фенберг улыбаясь.

— Майки, понизь голос на несколько октав, — прошипел Туберский. — И прекрати стоять вот так. Ты его испугаешь.

Фенберг, правда, испугал его. Или это.

Оно нырнуло в дверь, ведущую из коридора на улицу. Фенберг увидел только тускло освещенный коридор и услышал удаляющиеся шаги.

— Иди сюда, — уговаривал кого-то Туберский. — Ну же, не бойся, все хорошо. Заходи…

К двери робко приблизилась волосатая рука, или, скорее, лапа. Фенберг снова вскрикнул и отскочил. Рука была размером с рождественскую индейку.

Туберский прищелкнул языком, как будто подзывая лошадь.

— Да ты войдешь, наконец, никчемная шкура? — уговаривал Туберский, схватив тварь за запястье и затаскивая его внутрь. И надо сказать, что Туберский, который легко гнул руками железо, на этот раз испытывал трудности, затаскивая то, чему принадлежало это запястье.

— Это, Майкл, мой подопечный, — сказал Туберский, сияя и делая широкий жест рукой. Фенберг не мог ни закрыть рта, ни оторвать глаз от существа мужского пола, которому пришлось наклониться и боком протиснуться в двери дома Элен Митикицкой. — И, да будет мне позволено добавить, наш билет к процветанию. Это мой брат Майк. Скажи «здравствуй» моему братцу.

Протеже Туберского не обратил на Фенберга ни малейшего внимания. Чудовище повело шеей, нос его задрожал от запахов духов и прочих ароматов, исходящих из комнаты Митикицкой. Он огляделся и одобрительно кивнул. Здесь было весело. Светло и гораздо красивее, чем у него в пещере. Тварь стояла в гостиной, слегка согнув ноги в коленях, потому что голова упиралась в потолок. Если бы Фенберг не пребывал в состоянии шока, он бы быстро подсчитал, что рост твари был немногим больше восьми футов. Были и другие детали, к которым Фенберг вернется потом, когда успокоится. Вес — около полутонны, волосы — он был покрыт ими с ног до головы, светло-коричневые и косматые, цвет глаз — карие, в целом — оно. Оно было мужского рода, и от него пахло.

— Скажи «здравствуй» моему брату. Ну же, — просил Туберский, тыча тварь под ребра, плохая привычка, которая досталась Джону от матери.

Существо посмотрело на Фенберга сверху вниз и нахмурилось. Он видел много человеческих лиц, но это показалось ему особенно знакомым. Существо сдвинуло брови и принюхалось. В мозгу всплыли картины похорон. Этот высокий человек был вместе с той женщиной с красивыми коленками, за которой он гнался и в которую был влюблен.

— Уф! — Звук был чем-то средним между чиханием и лаем.

— Кажется, ты не нравишься ему, Майки.

Существо не пожелало дарить Фенбергу свое внимание и двинулось мимо него к камину.

— Он не сделает тебе ничего плохого, — сказал Туберский, указывая большим пальцем в стороны удаляющегося существа. — Он игривый, как котенок. У него большое сердце.

Фенберг осторожно придвинулся ближе к Туберскому. Монстр притаился.

— Слушай, он думает, что ты хочешь напасть на него.

Существо не сводило глаз с Фенберга. Фенберг слышал его тихое грудное рычание.

— Послушай моего совета и прекрати вести себя, как герой плохого фильма о шпионах, который притаился за углом дома, — сказал Туберский. — Он думает, что ты хочешь напасть на него исподтишка или поиграть с ним. В обоих случаях он может укусить.

— Укусить меня? — повторил Фенберг и попытался сообразить, как вести себя естественно, когда чувствуешь, что окаменел от страха.

— И, кажется, мне не удастся остановить его, — сказал Туберский, положив руки на бедра и качая головой. — Время от времени он начинает щипаться. Ничего серьезного, только слегка раздражает. Видимо, плохая привычка.

Фенберг опустил ногу и улыбнулся, глядя на челюсти, которые, быть может, сожрали человек десять. Кусается. Существо заворчало громче и сделало вид, что нападает на Фенберга.

Туберский вздохнул.

— Хочешь повидаться с Чарли? — спросил Джон.

Существо притворилось, что не слышит.

— Вот это видал? — снова обратился к нему Туберский, показывая кулак. — Хочешь повидаться с Чарли?

Существо неопределенно уставилось куда-то в пространство между Фенбергом и Туберским. Чтобы сохранить достоинство, он пренебрежительно бросил Фенбергу «дурак», потом принюхался к чему-то на камине.

— Я бью его по бедрам и называю это повидаться с Чарли, когда он не слушается, — сказал Туберский. — Эти методы не такие просвещенные, как у Джона Брэдшоу, который, как ты знаешь, один из моих героев, но они срабатывают.

Он крепко обнял Фенберга.

— Майкл, я так соскучился но тебе, по мальчикам и по ранчо. Трудно представить, что происходило в последние несколько месяцев. Ей-богу, я влипал в разные истории, но самое важное то, что на этот раз пришел наш корабль, — ухмыльнулся Туберский. Он похлопал себя по животу. — О'кей, я хочу есть. У этой твоей новой девушки есть что-нибудь поесть?

Джон пошел на кухню и закричал оттуда.

— Как, ты сказал, ее зовут?

Существо быстро повернуло голову и зарычало на Фенберга. Фенберг почувствовал себя маленьким мальчиком, который остался в закрытом дворе с очень большой собакой. Он осторожно сунул руки в карманы джинсов и не шевелился. Он не имел понятия, что это за существо и насколько оно слушается его брата. Картина, однако, начинала вырисовываться. Фенберг пытался превратить фрагменты в единое целое. Туберский был все таким же. Слишком маленькая для его туловища голова, может, слегка похудел и осунулся, но совсем не был похож на человека, прожившего двенадцать недель в лесу, в зимние холода. Концы не сходились с концами. Фенберг знал, что брату было необходимо около семи тысяч калорий в день, не считая полдюжины гамбургеров и столько же порций жаркого, съедаемых за один присест и запиваемых кока-колой и пивом. И Туберский был такой чистый! Нельзя прожить в лесу три месяца и не испачкать одежды. Туберский был даже свежевыбрит, и в комнате витал запах его туалетной воды — "Ром Вирджинских островов", смешанной с «Поло». Кстати, о запахах: от этой твари размером с двух горилл, сидевшей посреди комнаты Элен, буквально воняло. У Фенберга на глазах выступили слезы.

— Эта женщина, твоя подружка, ест прямо как мышка, — сказал Туберский, выходя из кухни с батоном хлеба и банкой приправы. — Я никогда не видел такой коллекции пищи, полезной для здоровья, и среди всего упаковки детского питания. Она, наверно, близнец, или беременна, ха-ха. Так нам и надо…

— Что?

— Я просто пошутил. Как твой дружок Беган? — спросил Туберский, окуная кусок хлеба в приправу. — Хорошо бы еще чего-нибудь сладкого.

— Беган никуда не делся и точит зубы на «Багл». — Фенберг отвлекся. Какой-то предмет на камине привлек внимание существа. Оно прикоснулось к фотографии Элен в рамке и издало тихий воющий звук. — Почему он так воет?

— Не знаю. — Туберский подошел поближе, чтобы посмотреть. — Ну-ка, дай посмотреть. Что ты тут нашел?

— О-о-о-о! — сказал протеже Туберского, бережно протягивая фото Туберскому. Туберский пожевал губами и задумчиво созерцал фото Митикицкой. Существо потянулось за хлебом, Туберский шлепнул его по руке.

— Майк, она великолепна. Просто великолепна.

— Действительно, и я так считаю, — согласился Фенберг.

— Я так понимаю, она здесь недавно. С такой внешностью нельзя долго прожить в Бэсин Вэли и остаться неизвестной.

— Она работает вместо Генри Дарича.

— Выглядит она гораздо лучше, чем Генри, — отметил Туберский, возвращая фотографию монстру. — Знаешь, она мне кого-то напоминает, но я не могу припомнить, кого.

Сноу Уайт, подумал Фенберг, но он не хотел сейчас говорить об этом. Монстр монстром, а надо было еще выяснить насчет десяти тысяч мелочей, связанных с Туберским. Например, где он был, почему он подделал имя Фенберга на всех кредитных карточках, что случилось в ночь убийства (убийств) и что это чудище делает в гостиной Элен Митикицкой.

— Ты на меня, наверно, дуешься, — сказал Туберский.

— Я слегка ошарашен, но погоди минуту. — Фенберг подвинул к себе стул из-за обеденного стола и уселся. Существо не обращало на него никакого внимания, и Майкл почувствовал себя в относительной безопасности, по крайней мере, когда рядом был Туберский. — Начинай с начала.

Туберский дал тонкий ломтик хлеба монстру, тот понюхал, прежде чем проглотить.

— Во-первых, как ты нашел меня?

— Твоя машина стоит рядом с домом. Поэтому можно ставить один к двум, что на ранчо тебя не окажется…

— Джон, ты представляешь, как много у тебя проблем?

— Уйма?

— Во-первых, ты являешься первым в списке подозреваемых в десяти убийствах. — Фенберг покосился на монстра.

Туберский скорчил гримасу:

— Черт! В десяти?

— Да, в десяти. Я вел счет. И что заставило тебя…

Уйди с дивана!

Существо дернулось от крика, потом оскалилось на Фенберга. Оно прилегло на софу, опираясь на локти, и нюхало подушки. Легкая софа скрипела под тяжестью его веса.

— Он сломает диван, если не прекратит, — сказал Фенберг, привстав со стула. — Встань сейчас же!

Существо неловко лежало на спине, наполовину свесившись с дивана, верхняя губа его изогнулась в издевательской усмешке.

— Черт бы его побрал, — сказал Фенберг.

Однако все дальнейшие пререкания были прерваны стуком в дверь. Туберский подпрыгнул, монстр быстро поднялся и принял спринтерскую позицию.

— Девушка, кажется, пользуется популярностью, — прошептал Туберский. Он произнес одними губами: — Избавься от них.

Провел тварь в спальню Элен и закрыл за собой дверь.

— Одну минуту! — ответил Фенберг.

Стук раздался снова и на этот раз более настойчиво.

— Иду, подождите, — крикнул Фенберг, проверяя, не осталось ли следов пребывания компании. — Кто там?

— Открой, пожалуйста. Это я, твой кузен.,

Отлично, подумал Фенберг. Просто отлично. Он неохотно открыл дверь, положив руку на косяк и стоя в проходе.

— Привет, Буба. Что, мы слишком шумим?

— Привет, Майки. — Шериф Буба Фенберг улыбнулся, показав щели между зубами.

Толстый, в своем бежевом костюме, он был похож на мастерового с ружьем.

— Ты знаешь, это просто смешно, — сказал Буба, потерев затылок. — Такая работа, что знаешь буквально обо всем.

— Спасибо, что пришел в подходящее время, чтобы сообщить мне об этом, — сказал Фенберг, пытаясь закрыть дверь. Буба выставил руку, не давая двери захлопнуться.

— Это не все.

— Да?

— Мне позвонила женщина, которая живет напротив.

— Миссис Каулинг?

— Видимо, она.

— Беспокойная дама.

— Да, временами такие надоедают, — согласился Буба. — Раз в месяц она звонит нам и жалуется на воров и насильников. Богатое воображение.

— Сочувствую, — произнес Фенберг, — если тебе от этого станет легче.

— Спасибо. Только сегодня вечером она позвонила и сказала, что видела мужчину большого роста в белой рубашке с короткими рукавами, который крался по улице за руку с огромной гориллой.

"Это монстр, а не горилла", — подумал Фенберг.

— И она говорит, что видела, как оба постучали в дверь и вошли. Где твоя подружка?

— Вышла. Гуляет. Ее ведь не назовешь гориллой, правда?

— И я надеюсь, вы были дома весь вечер? — спросил Буба, не обращая внимания на вопрос брата.

Фенберг усмехнулся:

— Немного раньше я был в зообаре.

Буба хмыкнул:

— Слышал. Слышал. — Он сморщил нос и принюхался. — У этой Митикицкой есть кошка?

Фенберг сочувственно кивнул.

— Запах кошки и сигар. От них не избавишься.

— Больше похоже на запах от скунса.

— Элен любит всех животных, но скунса у нее нет.

— Мне бы хотелось войти и проверить, если ты не возражаешь.

— А мне бы хотелось спросить. У тебя есть ордер на обыск?

— У меня есть такое разрешение за номером 45, — сказал Буба, показывая значок.

Фенберг впустил его. Буба двигался вслед за Майклом, смотря по сторонам. Он опасался засады. Вот он заметил что- то около дивана. Буба поднял бело-голу- бую упаковку от хлеба и бросил ее. Потом поднял длинную волосину.

— Длинная, — заметил он, показывая ее Фенбергу.

Фенберг пожал плечами:

— У нее длинные волосы.

Буба изучал толстую спутанную прядь.

— Посоветуй ей пользоваться более хорошим ополаскивателем. Ты не откроешь мне эту дверь, кузен?

— Ты знаешь, я сказал тебе неправду, — сказал Фенберг, улыбаясь ему, как мужчина мужчине. — Видишь ли, Элен не вышла, она все еще в спальне, и, ты знаешь…

— Открой дверь, — приказал шериф. — В худшем случае мне придется извиниться.

— О'кей, — согласился Фенберг. Он сказал громко. — Дорогая! Приведи себя в порядок. У нас гости. Это мой кузен.

Фенберг слегка приоткрыл дверь и заглянул в щелку. На кровати остались вмятины в тех местах, где сидели брат и существо. И было легко понять, как они вышли. Раздвижные стеклянные двери были открыты, и бежевые шторы качались на ветру.

— Видите? — сказал Фенберг. — Все как я говорил. Она пошла погулять, и скунса у нее нет.

Буба быстро подошел к окну и притаился. Он распахнул двери, чтобы посмотреть, нет ли кого снаружи. Нет. Он проверил под кроватью, потом осторожно открыл шкаф Элен. Ничего, кроме одежды. Ни монстра, ни Туберского. Буба сунул пистолет в кобуру и ткнул двумя толстыми пальцами в лицо Фенбергу.

— Ты впутываешься во что-то, о чем пожалеешь. И ради чего? — После этих слов шериф ушел, закрыв за собой дверь.

Фенберг хотел еще раз посмотреть в шкафу, но потом нашел эту мысль просто смешной. Он вышел на крошечный балкончик, где у Элен стояло два выносливых растения. Фенберг посмотрел на крышу. Она была слишком высоко даже для монстра. Он различил следы на влажной земле в десяти футах справа, и тут начали лаять собаки. Сначала две. В квартале отсюда, подумал Фенберг, но не мог понять, в какой стороне.

Потом к ним присоединились остальные дворовые собаки Бэсин Вэли. Они заливались лаем, визжали и рвались с поводков и цепей. Стараясь не попадать под свет от уличного фонаря, Фенберг осторожно пошел по следу в тени рядом с домом. След вел в соседний двор. Он проверил, нет ли собак и полез через забор. В щели между досками застрял пучок спутанных волос, и Фенберг удивился, как старое дерево выдержало вес существа. Потом решил, что оно могло просто перепрыгнуть через забор. Идти по следу было нетрудно. Грязные отпечатки вели через лужайку на улицу. Они исчезали в траве во дворе углового дома.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — Со стуком распахнулась входная дверь, и пожилая женщина вышла на крыльцо дома, построенного в викторианском стиле.

— Газовая компания, — ответил Фенберг. — Просто проводим измерения.

— В десять часов вечера в субботу? Я вызову полицию! — пригрозила миссис Каулинг.

Фенберг трусцой перебежал через дорогу на другую сторону улицы. В угловом доме не горел свет, и на мокрой лужайке не было никаких следов, по которым можно было бы проследить дальнейший путь брата и монстра. Фенберг потихоньку пошел по краю лужайки, пытаясь отыскать грязь, клок шерсти или след на боковой дорожке.

— Пст!

Фенберг оглянулся.

— Сюда! — Туберский вышел из тени и из всех сил махал ему.

Фенберг быстро посмотрел вверх и вниз по улице, проверяя, нет ли патрульных машин или слишком любопытных соседей. Потом" осторожно отступил в тень и поискал глазами существо.

— Майки, у нас большие трудности.

— Да, я знаю. Может, ты не расслышал, но у Элен был наш кузен, тот, что со значком. Какая-то старая карга настучала ему, что ты вошел в дом с "Существом из Черной Лагуны". Возможно, он где-то неподалеку ищет тебя сейчас.

Где тварь? — спросил Фенберг, оглядываясь вокруг.

— Это и есть наша проблема.

— Ты хочешь сказать, что он свободно бродит по городу?

— Почти. Но проблема состоит не в этом.

— Джон, у нас нет времени на десятки вопросов. Что случилось?

— Он похитил даму, которая шла по улице.

— Он, твою мать, что?

Туберский вытянул перед собой руки, защищаясь от Фенберга.

— Когда мы вылезли из окна, он прыгнул на меня, и я потерял его из виду. А потом я увидел, как он сгреб какую-то женщину в квартале отсюда.

— Что?

— Ну, он вроде выпрыгнул перед ней и, насколько я мог видеть в темноте, она вроде потеряла сознание. А он вроде подхватил ее и убежал.

— Перестань повторять "вроде".

— О'кей.

"Митикицкая. О господи!" — подумал Фенберг.

— На этой женщине была желтая лыжная куртка и бело-голубой ток?

— Что?

— Ток. Ну, шапка, черт!

Туберский с минуту соображал, потом кивнул:

— Кажется, да. Было темно, но я помню желтый цвет. Про шапку помню только, что она была полосатая. Я кричал ему, но он скрылся вон туда, — продолжал Туберский, указывая в сторону темных холмов.

— Дерьмо! — Фенберг прикусил губу и зашагал, пытаясь взять себя в руки и спокойно подумать. Думать, Не получалось. Вместо этого он дал брату тумака.

— Ай! — охнул Туберский, хватаясь за бицепс.

— Надо вернуть ее, — сказал Фенберг. Казалось, собаки со всего света собрались, чтобы полаять. Фенберг услышал рев мощных моторов и скрежет шин на соседней улице. Они с Туберским побежали в противоположном направлении, и тут же попали в слепящий свет фар и фонарей. Механический голос из громкоговорителя, совершенно лишенный эмоций, приказал им остановиться. Через три секунды Фенберг стоял посреди улицы с поднятыми руками. Он повернулся, чтобы сказать брату, как все это было невовремя, но Туберского не было рядом.

— Стой, — отрывисто крикнул помощник шерифа. Он напряженно сжимал двумя руками револьвер, локти прижаты по бокам. Туберский с криком побежал прямо на него, прыгнул на капот патрульной машины и упал на ее верх. Помощник сделал руками плавный полукруг и выстрелил прямо ему в спину. Фенберг видел, как брат схватился за позвоночник и упал. Потом он несколько раз попытался встать и не мог. Он упал ничком с распростертыми руками и лежал на холодном, мокром тротуаре.

Дальше Фенберг действовал автоматически, ни о чем не думая. Он подбежал к стрелявшему. Тот повернулся к нему лицом, на котором были удивление и страх. Фенберг вычислил, что у человека не хватит времени направить на него револьвер, и он успеет схватить его за горло. Но что- то отвлекло внимание Майкла. Толчок. Тупая боль. Он не почувствовал, как пуля из ружья попала ему в шею, но вдруг ощутил легкость. Голова, казалось, двигается независимо от тела, взгляд скользнул по вершинам деревьев и звездам, потом опустился к мужчинам в коричневых рубашках, и наконец он увидел мокрую, блестящую дорогу и пару черных ботинок с каплями воды на них. И темнота.


Глава XVI

Тюремные птички


Буба Фенберг гордился своей тюрьмой, и эта гордость была справедливой. Она была сама надежность. Тюрьме был 131 год, это был бункер, построенный из белого бетона и кирпича и расположенный на городской площади, на которой находились и другие государственные учреждения. Огромный уродливый сахарный куб был построен специально для Лупа Вальдеса, знаменитого захватчика чужих золотоносных участков и грабителя банков, который терроризировал Калифорнию во время Золотой Лихорадки. Кровожадная банда Лупа попыталась освободить своего предводителя из тюрьмы, и следы от пуль после неудачной попытки остались на толстых стенах как память и предупреждение тем, кто задумает оскорбить правосудие.

Гораздо более отчаянные люди, чем братья Фенберг, пытались хитростью или силой совершить побег из тюрьмы Бэсин Вэли. Туберский не мог даже похвастаться славой первого сидевшего там каннибала.

Артур Мэнтус, легендарный тромбонный убийца-индеец, летом 1931 года, во время Великой Депрессии, навел страх на всю долину. Жертвами Мэнтуса, психически ненормального и сильного физически алликликского воина, были юноши и старики, которых он до смерти забивал тромбоном и тут же съедал их теплые, свежие сердца.

— У Мэнтуса появляется много силы, когда он съедает сердца своих врагов, — сказал Мэнтус дальнему родственнику Фенберга, бывшему тогда издателем «Багл», плохо соображая, что дикий ритуал этот принадлежал ацтекам, а не алликликам. Он сделал три попытки бежать из тюрьмы, причем последние два раза он пытался напасть через решетку камеры на смотрителя, который находился на безопасном расстоянии двенадцати локтей от него. Мэнтуса линчевали.

Почти двадцать пять лет спустя в тюрьму Бэсин Вали попал другой преступник — спокойный и серьезный отличник старших классов Тодди Ханикат, совершивший массовое убийство. Тодди отравил всех участников встречи с бывшими выпускниками в Кугаре в 1953 году. Фотографии на пожелтевших страницах «Багл» производили неизгладимое впечатление. По всей длине дорожки вокруг футбольного поля лежала четверть всех тинэйджеров Бэсин Вэли, неловко уложенных в телеги и открытые машины, все еще в парадной форме и смокингах, взятых напрокат в девятнадцати милях оттуда. Это была одна из самых страшных национальных катастроф, произошедших в школе.

Последним убийцей в массовых масштабах был заезжий гастролер Карлос Каудерно. Во время пасхальных каникул в шестидесятых годах Каудерно напился пьяным и взобрался на вершину горы Роки Пойнт, с которой открывался вид на Роки Пойнт Парк. На высоте восьмисот метров над площадкой для пикников, выпив еще несколько бутылок дешевого вина, он решил расшатать и сбросить вниз четырнадцатитонный валун. Валун покатился на расположившийся ниже по склону пикник методистов. Шесть человек погибло, и многие получили увечья. Мэнтус, Ханикат, Каудерно и им подобные — все пытались совершить побег из тюрьмы Бэсин Вэли и никому еще это не удалось."

* * *


Туберский проснулся от неприятного ощущения, что лежит на грязной подушке. До него донеслись звуки рассекающего воздух металла и сопение дерущихся. Во сне у Туберского текли слюни. Все еще с открытым ртом и уткнувшись половиной лица в старую тюремную подушку, Туберский обвел взглядом знакомую обстановку. Камера номер два.

Через проход от него, и тоже на верхней койке спал на боку, повернувшись спиной к Джону, Чарли Два Парящих Орла. Чарли храпел после грандиозной пьянки. На полу в углу камеры дрожал под серым тюремным одеялом, натянутым до самых очков, Бин Брэс Браун. На небольшом пятачке в центре камеры Фенберг ловко уворачивался от ударов ножом, которые пытался нанести ему Рассмуссен Рыжая Собака.

Туберский поморгал и зевнул. Они с Фенбергом уже просыпались сегодня в шесть утра, завтракали и узнали, что им грозят серьезные неприятности. Бин Брэс прибыл вскоре после них.

Фенберг не разговаривал с Туберским.

Туберский застонал и сел, выпрямившись. Он потянулся и попытался потереть место на спине, куда попала прошлой ночью резиновая пуля с расширяющимся наконечником.

— Шедевр полицейского искусства, применяется для разгона толпы, — первым делом объяснил Туберский Фенбергу, который ничего не спрашивал. Фенберг казался разочарованным. — Они не проникают в тело, просто сшибают с ног и не вызывают никаких побочных эффектов, если не считать, что болят почки и, наверно, есть синяк.

Туберский постучал ногами по верхней койке и облизнул губы. Во рту было такое ощущение, как будто он лизал газету. Туберский быстро отдернул ногу, когда Рыжая Собака изо всех сил замахнулся, чтобы ударить Фенберга ножом в лицо. Фенберг попытался увернуться. Кровь закапала на угол деревянной спинки кровати Туберского.

Кровожадное выражение плоского, как топор, лица полуиндейца сменилось виноватым. На грязной рубашке Фенберга были следы ног, рукава разорваны в тех местах, где куда попадал ножом Рыжая Собака. На ухе Фенберга засохла кровь, волосы спутались, и у него болела голова. Он свирепо сжал зубы и бросился на Рассмуссена.

Туберский вздохнул. Он соскользнул с верхней койки и подошел к высоко расположенному и зарешеченному окну, потягиваясь на ходу. Снаружи стояло ясное голубое утро. Весна была не за горами. В камере Фенберг схватил Рыжую Собаку за горло и бил его о решетку.

— Не могу не признать, — сказал Туберский. Из окна ему была видна почти вся площадь. — Большинство людей с трудом привыкают к жизни в тюрьме. А ты влился сразу.

Бах-бах-бах по решетке, Фенберг расправлялся с мускулистым метисом.

— Как в большой семье, — философски заметил Туберский.

Бах-бах. У Рыжей Собаки глаза вылезли из орбит, и язык стал неестественно синим.

— Сильные клюют слабых. Маленькие становятся жертвами больших.

Бах.

Фенберг, все еще сцепив зубы, неохотно посмотрел на брата. Он глубоко вздохнул и поправил воротничок Рыжей Собаки.

— Он уже второй раз нападает и пытается убить меня, — сказал Фенберг, подняв вверх два пальца. — Второй раз!

Он смахнул нож с кровати.

Лицо Туберского прояснилось.

— Все равно я с тобой не разговариваю, — добавил Фенберг. Он швырнул нож в сторону Бина Брэса Брауна. Тот, подпрыгивая, упал на пол рядом с ним. — И с тобой я тоже не разговариваю. — Брэс сунул этот нож сегодня через окно. К несчастью, он сунул его Рыжей Собаке Рассмуссену. Вскоре после этого задержали и Бина.

Бин вяло улыбнулся.

— Все равно, черт бы побрал все это, — пробормотал Фенберг. Он прошел к своей койке мимо Рыжей Собаки. Собака все еще валялся, скорчившись, на полу и сжимал горло руками. Изо рта вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Фенберг сказал, что он является позором для всего индейского племени, и, пребывая по-прежнему не в духе, улегся на койку.

Туберский присел рядом с ним. Койка скрипнула от тяжести его веса. Фенберг отодвинулся, чтобы не прикасаться к брату.

— Ну, прости, — сказал Туберский.

Полное молчание со стороны Фенберга.

— Ты все еще не разговариваешь со мной?

Снова молчание.

— Знаешь, ты не можешь не разговаривать со мной всегда. Я имею в виду, что иногда ты должен поговорить со мной. Я ведь твой брат.

С верхней койки раздался стон. Чарли Два Парящих Орла стонал и пытался приподняться на локте. Попытка окончилась провалом.

Туберский смотрел на Фенберга. Фенберг неторопливо потер ладони рук. Туберский с надеждой улыбался и ждал, как щенок, доброго слова. Фенберг пригладил непослушные вихры. Туберский быстро подал ему свою черную пластмассовую расческу. Фенберг взял, плюнул на нее и вернул Туберскому.

— Ты все еще обижаешься, да? — спросил Туберский, вытирая расческу о джинсы.

Майкл посмотрел на Джона. Ха. Обижаюсь?

Туберский был бы рад, если бы Фенберг кричал на него, или ударил его, или улыбнулся своей ледяной, сардонической улыбкой. Тогда можно было надеяться, что как-нибудь, когда-нибудь все кончится сатанинской, изощренной шуткой. Как в старших классах школы, когда Фенберг привязал его к гаражной двери на выходные. Но Фенберг смотрел прямо перед собой и потирал ладони. Туберский делал то же самое.

Прошел час, и Фенберг заговорил.

— Что мне делать в моем положении… — сказал он и выпрямился.

— Что?

— Она сказала "в моем положении". — Фенберг вспомнил ангельское лицо Элен, ее волосы, слегка слипшиеся на висках после любовных ласк. Сияющие светло-голубые глаза, и эта аппетитная нижняя губа.

"Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении", — вспомнил он слова Митикицкой.

— О-о господи! Как я мог быть таки тупым? — сказал Фенберг, застыв.

— Что? — спросил Туберский. — Что-что?

Взгляд Фенберга заметался. Он уже прошел через это. С Трейси. Ему надо было обратить внимание. Те же эмоциональные взрывы. Она расстраивалась и плакала по мелочам. Над теми самыми вещами, над которыми в обычном состоянии просто посмеялась бы. Отпрашивалась с работы. Ее тошнило по утрам. Выходит, чтобы это понять, нужно было, чтобы пещерный человек высек это у тебя на лбу и поднес тебе зеркало к лицу? Элен поправлялась, у нее увеличилась грудь, в конце концов она прямо спросила: "Что мне делать в моем положении?"

Господи. У нее будет ребенок.

— Это не считается. Я продолжаю не разговаривать с тобой, — сказал Фенберг брату. — Но каким хочешь способом, как угодно мы должны выбраться отсюда.

— Никому не удавалось выбраться отсюда, — сказал Туберский, поглядывая на решетки. — Бетонные стены в ярд толщиной и решетки из прочной стали.

— Я ухожу сегодня, Джон. Ты пойдешь со мной?

Туберский еще раз поглядел на решетки, потом на брата.

— Давай.

Фенберг стал расхаживать по камере, положив руки на пояс. План. Им нужен был план. И еще им надо было найти Митикицкую. Где же она может быть?

* * *


Элен была в лесу.

Она не знала, где находится.

Существо знало.

Тем вечером Элен размышляла о своих делах, гуляя по району, застроенному коттеджами, где вдоль улиц ровными рядами росли деревья. В голове ее бродили плохие мысли о Фенберге и о том, как ей придется подбирать себе эти ужасные одежды для будущих матерей. Ну и черт с ним. Она сама воспитает ребенка, думала Элен. Может, остаться здесь еще на шесть месяцев, до тех пор пока не будет по-настоящему видно, поставить в неудобное положение этого сукиного сына Фенберга перед всем городом, а потом уехать домой и родить маленькую девочку. Элен знала, что будет девочка. Она уже придумала ей имя — Кати Скарлет О. Митикицкая.

Вечер был подходящим для прогулок. Ветреный и сырой, но освежающий. Деревья и дома стояли чисто вымытые, и чувствовался бодрящий запах горной воды и сосен. Она ничего не заподозрила, когда залаяли собаки. На улице никого не было, когда она решила пройти через пустынную городскую площадь. Она обогнула высокий куст и наткнулась на что-то, что она немедленно приняла за быка. Он был достаточно большим и так же пах. Но, конечно, в Бэсин Вэли не было быков. Только монстры.

Перед Элен стояло существо Туберского. Оно хныкало и держалось за свою левую руку, как бы прося о помощи. Но Элен не заметила этого. Она подняла глаза и увидела два светящихся красных глаза, которые показались ей зловещими. Глаза, моргая, смотрели на нее. И все это действительно было. Митикицкая свалилась на землю. Она не чувствовала, как большие неуклюжие руки протянулись и подняли ее, как котенка.

Первые десять миль Митикицкая подсознательно чувствовала порывы холодного ветра и гулкие шаги. Она думала, что спит и что ее разбудило Калифорнийское землетрясение, но это был зверь Туберского, который то бежал, то шел через лес. Он нес ее на плече, как охотник добычу.

От него ужасно пахло, и Элен удивилась мыслям, которые приходят в голову человека во время стресса. Интересно, смогут ли потом в сухой химчистке удалить запах от одежды.

Она видела, как поднимаются его пятки, одна за другой, и земля все время убегает назад, как будто сидишь в последнем вагоне, завороженная мельканием убегающих вдаль шпал. Они без усилий преодолевали милю за милей какой-то Богом забытой местности. Существо бежало в гору, потом спускалось с нее. Оно с плеском перебегало через узкие, журчащие ручейки, и она завизжала, когда существо подняло ее над головой на высоту двенадцати футов, переходя реку поглубже. Время от времени оно перекладывало ее с одного плеча на другое, а в одном месте, когда они пересекали то, что показалось ей поляной, взял ее на руки. Он нес ее, как жених демон несет свою игрушечную невесту. Удары холодного ветра и ощущение скорости временами были приятны в ее шоковом состоянии, походившем на сон.

Они путешествовали всю ночь, и Элен стала беспокоиться, как бы тряска не повредила маленькому, медленно пробивающемуся в ней семени, которому когда-нибудь суждено стать (удар о волосатую спину) малышкой Кати Скарлет. Ворчанием и стонами она давала существу понять, что хочет спуститься вниз. Иногда оно позволяло ей это. Но потом, тревожно оглядываясь назад, оно снова хватало ее и бежало неизвестно куда.

К рассвету они прибыли к месту назначения. Это была пещера на склоне холма, скрытая от глаз двумя низкими, развесистыми дубами. Она выходила на восток. Элен поежилась и порадовалась теплым солнечным лучам. Существо осторожно, но бесцеремонно, сбросило ее, и ушло.

Сначала Митикицкая сидела съежившись и растирала себя. В тот момент она так замерзла и так была рада, что оказалась на твердой земле, что не думала о побеге.

Но постепенно она согрелась. Она разогнула ноги и прогнула шею и спину, медленно потягиваясь. Ничего не сломано, хотя она знала, что на боку должен быть здоровый синяк. Она похлопала себя по животу. Нет, с малышом все было в порядке. Со стороны выхода светило солнце, и она села поближе к нему. Тут Митикицкая осознала, что пещера была удивительно сухой и теплой. Сухо — это одно. Тепло — уже совсем другое. Тут не могло быть настолько тепло. Элен повернулась и нащупала стены пещеры. От них исходило приятное тепло. Теперь глаза ее привыкли к темноте, и Митикицкая подумала, не стоит ли заняться дальнейшим исследованием места. Нет. Нет уж, спасибо. Я не собираюсь наощупь пробираться в темной пещере, где, наверное, есть летучие мыши и прочие твари, разложившиеся трупы разной степени давности, и, вполне возможно, другие монстры. Нет уж, спасибо, подумала она.

Митикицкая заметила маленький светящийся огонек в дальнем углу пещеры. Еще один вход? Это хорошо бы разузнать, подумала она, потирая руки и дуя на них. Элен вытянула вперед голову, прислушалась. Как будто бежит вода. Это, конечно, возможно. Нет. Похоже, вода журчит где- то подальше. Элен уже пошла вдоль стены, но остановилась.

— Что я делаю? Остановись, Элен, — сказала она вслух. — Поиграешь в разведчиков в следующий раз.

Существо ушло. Она поняла, что это не монстр, а неуловимый Сесквоч. Неуловимый Сесквоч, который съел уже десять человек. Элен выругала себя за такие мысли. Она читала, что они веди ночной образ жизни. Может быть, он ушел, чтобы проспать где-нибудь весь день. Хорошо бы. Элен покачала головой и улыбнулась. Это было бы слишком легко. Просто выйти из пещеры и…

— И что?

На запад, подумала она.

А что, если оно там?

Этого ты не узнаешь, пока не высунешь голову из пещеры и не посмотришь.

Адреналин.

Митикицкая двинулась вперед. Она услышала, как что-то тяжелое двигается снаружи в кустах. Элен прижалась спиной к стене и подождала. Она услышала ворчание, и силуэт существа-мужчины загородил свет на входе в пещеру. Она видела глаза, красные и светящиеся. Она знала, что он увидит ее, куда бы она не направилась. Он пытался что-то объяснить ей жестами, но не смог. Тогда он взял ее за руку и повел наружу.

Митикицкая прикрыла глаза от внезапного солнечного света. Существо толчком заставило ее сесть и показало рукой на плоский камень, находившийся перед ней. На нем лежала белка. Она была мертва. Существо село напротив Элен и махнуло рукой в ее сторону, потом в сторону белки.

Митикицкая смотрела на мертвого грызуна, так как ей не хотелось смотреть на заросшее шерстью лицо охотника и на его желтые клыки. Существо дотронулось до белки черным, морщинистым указательным пальцем, потом подтолкнуло Элен.

"Кажется, оно пытается общаться", — подумала Элен.

— Я Элен. Это белка, — сказала Митикицкая и в первый раз отважилась поднять глаза на существо. Он отвернул голову в сторону и захныкал. Элен выругалась про себя и опустила глаза. Он был больше, страшнее и грязнее, чем шасси "Бьюика Роудмастера" 1958 года.

Существо нахмурилось. Оно казалось смущенным и расстроенным оттого, что не могло поговорить. Оно опять ткнуло пальцем в белку, потом в живот Митикицкой. Она смущенно засмеялась и отодвинулась, подняв руки.

— Понятно, это завтрак, — сказала она и улыбнулась.

— Спасибо. Большое спасибо, — повторила она, стараясь говорить так, как разговаривают с ребенком, предложившим грязный кусок пирога. — Ноя пока не хочу есть.

Она осторожно подтолкнула белку на половину каменного стола со стороны Снежного Человека.

— Ешь лучше ты. Я лучше съем салатный лист.

Существо глубоко вздохнуло носом. Оно слегка пощекотало грызуна под подбородком, покрутило его на камне и бесстрастно подтолкнуло ближе к Митикицкой.

Она подумала, что существо, может быть, улыбается. Трудно было сказать. Существо щелкнуло зубами, показало на свой открытый рот, потом на белку.

Митикицкая снова оттолкнула грызуна веточкой:

— Нет, спасибо. Для белок сейчас не сезон. Почему бы тебе не поймать еще одну? Тогда я могла бы сделать тебе муфточки для ушей.

Ее предложение прошло мимо ушей монстра.

Он опять подтолкнул белку, так что она повисла на самом краю камня, как будто упала в обморок.

Митикицкая улыбнулась и сказала:

Нет, спасибо, я вегетарианка.

Существо пробормотало что-то, причем в высказывании преобладал звук «р-р». Оно закричало на Митикицкую, колотя по каменному столу, из-за чего белка подпрыгивала в воздухе, как будто ее только что достали из тостера. Ну вот. Коронарное. Митикицкая всхлипывала с открытым ртом, слезы текли ей на колени. Она обезумела, испугалась, устала, ей было одиноко и ей надо было в туалет. Она хотела Фенберга и свою комнату, и свою мать, и свою сестру. Она схватила белку и запустила ею в монстра. Она ударилась о его грудь.

— Я ухожу, — бушевала Митикицкая, рыдая и твердо решив выйти пешком из леса куда угодно или погибнуть. Совершенно ошарашенное, существо смотрело, как она уходит, потом бросилось за ней, как щенок сенбернар. Он тогда не знал этого, но ему нравились сильные женщины. Митикицкая большими шагами бежала вниз по холму, пытаясь отогнать его, но он просто поднял ее и отнес к пещере. Только тогда Митикицкая поняла, что попала в трудное положение. Потому что существо гладило ее по щеке и издавало при этом странные воркующие звуки. Как там писали в старых романтических новеллах? Она стала вспоминать. Судьба худшая, чем смерть.

— Господи, я, конечно, смогу выбрать, — сказала Митикицкая.

* * *


— Привет, Малулу.

Маленький колокольчик на двери "Багл" зазвенел, и большая женщина, одетая в полиэстер, с булочкой в руке, ввела четырех неприветливых, испачканных детей в возрасте от трех до семи.

— Привет, Ванесса, — Малулу неохотно оторвалась от журнала "Семейный круг".

— Я хочу поместить платное объявление, — сказала женщина и, переваливаясь, подошла к стойке в углу. — Я продаю гараж.

— Вон там, напротив, такие объявления принимают бесплатно, — сказала Малулу, не пошевелившись.

— Да, я знаю. Уже давала. Но никто эту газету не читает. — Женщина осмотрелась.

Что-то незнакомое тревожило ее, но она не могла понять что.

— Здесь что-то изменилось?

— Новая репортерша. Она пришла в один из выходных и убрала. И принесла несколько комнатных растений.

Малулу встала с видимым усилием. Она облизнула пальцы и, порывшись, достала бланк на объявление.

— Что писать?

— Может быть, сверху написать большими буквами "Продается гараж"?

— Умно. И оригинально. — Малулу потрогала прическу сзади. У нее была новая короткая весенняя прическа, которая делала ее похожей на Джека Уэбба.

— А вы слышали насчет этой новой репортерши?

Малулу скорчила гримасу. Конечно, она слышала. Разве они находились не в Бэсин Вэли, где Малулу была правящей королевой и черной дырой всех сплетен? Майки и Джон были в тюрьме, а Митикицкую похитил огромный монстр-каннибал. Подумаешь! Это все знали. Ванесса, которую можно было назвать кратким справочником по личным делам других людей, торжествующе выпрямилась. Она небрежно спросила, слышала ли Малулу о взрыве М.Дж. Бегана?

— Он взорвался и сгорел?

— Нет. Ну, во-первых, уже ходили слухи, что мистер Беган, женатый человек с детьми и все такое, ухаживает за Митикицкой. Посылает ей подарки. И цветы. Он делал вид, что делает это, чтобы уговорить Элен работать в его газете. Но кого он хотел обмануть, этот старый дурак?

Малулу с интересом навалилась животом на стойку. Ванесса дала подзатыльник одному из своих детей, потом свирепо приказала всем сесть на скамейку и не мешаться под ногами.

Ванесса посмотрела в сторону здания напротив, как будто ее могли подслушать оттуда.

— Я была там, когда это случилось, — прошептала она. — Я помещала объявление и народу там было много. Тут подъезжает сам мистер Беган в своем "роллс- ройсе". Он, видимо, уезжал из города по делам. Ну вот, входит он внутрь, со всеми здоровается и все такое. Его жена, знаете, та, что выглядит как старшая сестра Джекки Кеннеди и пьет? Так вот, его жена рассказывает ему историю, которая произошла прошлой ночью. О том, как арестовали Майки и его брата и… — Малулу махнула рукой. Да-да. Это она уже знала. — Ну, Беган улыбается, как напившийся сливок кот. И тут она говорит ему, что восемнадцать человек видели, как этот монстр утащил ночью из города женщину-репортера прямо на плечах, совершенно нахальным образом.

— Это я знаю, — нетерпеливо прервала ее Малулу.

— Жена говорит ему, что репортерша пропала, и он подпрыгивает до потолка! То есть сначала он вел себя спокойно. Уставился в пол, как будто не верит своим ушам. А потом начал рвать на себе волосы. Я имею в виду буквально, Малулу Джин, начал вырывать волосы у себя из головы!

— Ты шутишь!

— Нет, — сказала Ванесса, твердо качая головой. — Он в ярости начинает сбрасывать все со столов, бить пишущие машинки, толкать людей. А потом он ударил жену, такую хрупкую. Я бы ему показала, если бы он попробовал обращаться так со мной, и никакой суд в мире не признал бы меня виновной.

— Он ударил ее?

— Сбил с ног! Потом он стал наносить себе удары и говорить что… — Ванесса скосила глаза, стараясь вспомнить, что именно он говорил. — Он сказал: "После стольких лет, этого не может быть, это не может случиться со мной". Стал говорить, что он должен пойти и найти ее. Вернуть ее. Убить этого чертова монстра. Потом он опять ударил жену. Ну, если это не любовь старого дурака к молодой женщине, тогда я не знаю, что это.

— Любопытно, — сказала Малулу Джин, устремив взгляд в пустоту. — Два десять, и мы поместим, Ванесса, твое объявление в среду, если газета еще будет существовать.

Ванесса поблагодарила Малулу и сказала, что деньги за гараж будут очень кстати, потому что она ждет своего пятого. Малулу посмотрела на четырех грязных детей и пожевала щеку. Дети. Это кое о чем напомнило ей. Злючка Джо и Клиффорд жили у нее, пока братья были в тюрьме. Джо иногда играл на гитаре до трех утра, а Клиффорд требовал, чтобы она называла его Норманом, Норманом Бейтсом. Малулу Джин Макклин от всей души надеялась, что Майклу Фенбергу и Джону Туберскому не грозит пожизненное заключение.

* * *


Туберский старался не смотреть брату в глаза. Он предложил брату урезанную версию своих трехмесячных скитаний в чащах Бэсин Вэли. Все объяснения только заставили Фенберга вздохнуть, подобно усталому и разочарованному Линдону Бэйнсу Джонсону.

Фенберг лежал на спине, положив руки под голову, думая свои мрачные гамлетовские мысли, как говорил Туберский. Временами он пугал Джона. Он лежал на тюремной койке и не улыбался. Взгляд серых глаз был устремлен в сложный лабиринт дешевых пружин, на которых лежал матрас соседа сверху, и Туберский знал, что немигающие глаза спокойно вычисляли сейчас решение всех проблем на случай, если придется хоронить Элен и что он скажет мальчикам. Фенберг был сильнее Джона по характеру. Но если присмотреться к нему повнимательнее, то можно было заметить его смятение и боль.

Туберский методично скреб бетон, в который были вставлены железные стержни, закрывавшие окно. Он делал это ножом Рыжей Собаки, не нажимая слишком сильно. Он уже затупил острие. Бин Брэс Браун покорно стоял рядом, подставляя руки под сыплющийся песок. Поглощенный своей работой, Туберский не обращал внимания на двух индейцев — соседей по камере. Рассмуссен забрался на верхнюю койку и сидел там, пригнувшись, как стервятник. На шее у него остались отметины. Внизу на койке под ним сидел, скрестив ноги, старый индеец. Его незаплетенные в косу волосы почти касались холодного деревянного пола. Чарли Два Орла уже почти час тихо, почти не слышно напевал что-то басом.

— Ты сказал, что спал — спокойно сказал Фенберг, нарушая тишину.

Туберский прекратил свои раскопки. Он стоял на кровати на цыпочках, чтобы достать до окна.

— А?

— Ты сказал, что спал, — повторил Фенберг, растянувшись на кровати. — А перед этим ты что-то сказал о своем монстре. Помнишь?

— Нет, — удивленно ответил Туберский. — Ах, да. Вспомнил. Я говорил, что у него слабое сердце.

— Слабое сердце, — повторил Фенберг, ему нравилось произносить эти слова. Бин оглянулся и улыбнулся. — Что-то не в порядке с сердцем.

Туберский снова принялся за работу, вдохновленный тем, что Фенберг разговаривал с ним.

— Да, по всем признакам это angina pectoris, как у нашей мамы.

Фенберг понимающе кивнул.

— Монстр с больным сердцем. — Фенберг скатился с кровати и встал. Туберский прекратил работать, а у Рыжей Собаки сработал защитный рефлекс, и он выпрямился. Оба смотрели на Фенберга. Он сунул большие пальцы рук в карманы, опустил голову и медленно расхаживал по камере. Движения Фенберга слегка не совпадали в резонансе с пением Чарли.

— Я хочу выяснить немедленно.

— Ты о чем? — удивился Туберский.

— В ночь убийства Дарлы Беган твое смешное алиби заключалось в том, что пока ее зверски убивали в тридцати футах от тебя, ты спал.

— А-га. — Тон Туберского был скорее успокаивающим, чем уверенным.

— И, испугавшись ложного обвинения, ты убежал в горы, ускользнув от хорошо организованной облавы, одной рукой захватил неуловимого Снежного Человека весом в полтонны, который случайно стоял около кинотеатра для автомобилистов и ждал, когда начнется кино, а потом жил в пещере с этим существом три месяца. И вернулся прошлой ночью, потому что у существа было что-то не в порядке с сердцем и ему нужны были лекарства.

— Это не кажется правдоподобным, если излагать так, как ты это сделал, так ведь? — согласился Туберский.

Фенберг на ходу покачал головой:

— Не кажется. Ты не хочешь поделиться со мной, почему ты превратил мое имя в проклятье для всех?

— Не понял? — Туберский заскреб быстрее. Он ждал этого вопроса.

— Кредитные карточки, «Джон», "Сирc", "Мастер Карт", "Америкэн Экспресс". Не покидаете без них вашу пещеру? Даже Леона Хелмси не смогла бы тратить сумму в пятнадцать тысяч долларов каждый месяц, живя в пещере. Не расскажешь ли, что ты купил на сорок пять тысяч долларов?

Туберский прекратил работу:

— Большую часть суммы я потратил на сафари.

Фенберг меланхолично улыбнулся. Сафари. Это слово ему тоже нравилось.

Туберский прислонился к стене:

— Сорок пять тысяч?

— Да. Ты хочешь сказать, что ты об этом не знал?

— Я не знал, что так много. — Туберский оцепенел.

Безответственность в финансовых вопросах была ему свойственна. Он никогда не трудился подсчитать общую сумму покупок, а также не заботился о набегающих со скоростью ракеты процентах.

— Подожди. Дай подумать. Мне надо было купить несколько прочных сетей для охоты на крупных животных. Потом я купил клетку. И несколько капканов на медведей. Походную кухню. Тент. Специальное ружье, которое выпускает усыпляющие стрелы, и еще мне надо было купить сами стрелы, а они были недешевы. Их заказывали в Сан Диего. Ну и еще кое-какие мелочи. То, что необходимо, когда организовываешь экспедицию.

Фенберг улыбнулся и прохаживался, как будто тут присутствовали невидимые присяжные.

— Но ведь ты поймал это существо относительно быстро, когда удалился от цивилизации, а не приводил его домой три месяца. Почему?

Туберский ковырялся у решетки.

— Мне надо было время, чтобы заслужить его доверие. И он несколько раз убегал.

— Почему, когда он был рядом, ты не набросил на него сеть, не прицепил к его ногам пару капканов для медведей, не выстрелил усыпляющими стрелами, не завернул в тент и не спустил с холма в клетке?

Фенберг ждал ответа.

Дело было в том, что у Туберского не хватало духу выстрелить в зверя. Джон привык к нему.

— Я пытался, несколько раз. Но он так жалобно смотрел на меня или кусался.

Фенберг глубоко вздохнул. Семь шагов к стене, семь шагов назад. Фенберг заложил руки за спину и выложил туза:

— Нейман-Маркус.

— Не понял? — Туберский сделал вид, что весь поглощен работой.

— Нейман-Маркус. Что… ты купил… у Неймана-Маркуса?

— Спортивное пальто. — Туберский с трудом удержался, чтобы не назвать своего старшего брата мистером Фенбергом.

Фенберг остановился.

— Когда видишь черное кашемировое спортивное пальто шестидесятого размера, очень длинное, итальянского покроя на парня с талией тридцать четыре дюйма по сниженной цене, то покупаешь его.

Фенберг кивнул. О'кей. Пусть будет так.

Туберский нажал на решетку, лицо его исказилось от напряжения. Прутья слегка поддались. Фенберг опять зашагал.

— Остались проблемы со временем. Мы установили, что ты использовал сорок пять тысяч долларов на… снаряжение для сафари… которым ты не пользовался.

— Я сохранил чеки. Мы сможем отослать многое из этого назад.

— Ладно, одним облачком меньше. И все же почему ты снял двенадцать тысяч долларов наших сбережений в день убийства Дарлы Беган?

Туберский обдумал ответ:

— Мне надо было иметь что-то про запас. Помнишь, мы уже какое-то время слышали о том, что он обитает в окрестностях?

Фенберг кивнул. Статьи в его газете на эту тему выходили уже около года.

— Да, я на самом деле видел его. Несколько раз. Всегда в одном и том же месте. Первый раз это было за два месяца до убийства Дарлы. Последний раз за день до него. Это было в тот вечер, когда я пришел к тебе в комнату и рассказал о своих планах.

— Где ты обнаружил существо?

— За открытым кинотеатром, куда приезжают на машинах.

Фенберг тяжело вздохнул. Он внимательно посмотрел на своего братишку.

— Ты ведь не собираешься ударить меня?

— Нет. Это становится по-настоящему интересным. Продолжай трудиться над решеткой. Что ты имеешь в виду под словами "за открытый кинотеатром"?

— Ты знаешь холм позади?

— Да.

— Тот, с которого видно экран? Там еще поставили забор, чтобы дети и прочие не смотрели бесплатное кино.

— Дальше.

— Ну, как бы то ни было, я оказался там. Это было с полгода назад. Кажется, я смотрел "Брось мертвого Фреда", — сказал Туберский, — с миссис Фэб.

Он скривился, схватившись за два стальных прута и нажав на них. Они немного поддались.

— В общем, я был там с Тери Уинстоном, Бобом и дочерью Куанча. Тери, как ты, конечно, догадываешься, весь вечер запускал руки ей под юбку. Мы были с последнем ряду. Опускалась ночь. Было очень красиво. Все шло хорошо. Я уже снял с нее блузку и когда начал расстегивать… — Туберский замолчал.

Бин Брэс и Рыжая Собака прислушивались с похотливым интересом.

— Когда я уже наклонился вперед и был готов к дальнейшим действиям, я отвлекся. Я различил что-то странное на холме. Это было существом. Я наблюдал за ним минут пять. Потом я перелез через забор и попытался подкрасться к нему, но когда я добрался, его уже не было. На следующий день я взобрался на холм и нашел много доказательств, что там был не простой любитель бесплатных развлечений. Следы ног, клоки волос, и прочее.

— Итак?

— Итак, у меня созрел план. В ту же ночь я взял твой фотоаппарат, подобрался на этот раз поближе и сделал несколько снимков. Существо убежало. Но у меня остались фотографии.

— Ты сфотографировал существо и ничего не сказал мне? — удивился Фенберг и подумал, что эта история могла послужить сюжетом к фильму.

— Мне не хотелось сенсации. Я подумал, что мы можем заработать миллионы, поймав Снежного Человека. Я не хотел, чтобы были напечатаны фотографии и чтобы все сумасшедшие охотники за Снежным Человеком со всего мира бродили по Бэсин Вэли, отбирая наши права.

Теперь Фенберг действительно начал понимать и верить. И это испугало его.

— Итак, я, подобно Уайлу И. Койоту, начал заказывать снаряжение, чтобы поймать существо. — Туберский оторвался от решетки. — Тебе когда-нибудь приходило в голову, почему Уайл И. Койот никогда не тратил деньги на продуктовые заказы по почте, а заказывал только вещи?

— Еда была для него неважной. Он преследовал дичь.

— Наверно. Ну вот, в ту ночь, когда я пришел к тебе в комнату, я почти поймал вонючку. Но я споткнулся о какие-то отбросы. Оказывается, тварь обнаружила где-то свалку и натаскала себе мешки с выброшенной пищей. Я угодил прямо в булочки с сосисками, поэтому рубашка и была такой грязной в ту ночь. Как бы то ни было, он ушел.

— Почему ты взял двенадцать тысяч?

— Мне не хватало наличных денег. Я решил полным ходом идти за существом. Мне нужны были деньги на всякий пожарный случай, припасы, еда.

— Сколько у тебя осталось?

— В данный момент? Около полутора тысяч, — признался Туберский, понизив голос и возвращаясь к своей разрушительной деятельности.

— Что?!

Туберский посмотрел в пространство и поежился.

Фенберг стоял с открытым ртом. Он мог поверить в гигантских монстров, страдающих сердечными заболеваниями. Мог поверить, что это существо украло мать его ребенка, что кто-то съел десять человек. Но поверить в то, что можно было потратить десять тысяч, живя в пещере, он не мог. Фенберг развел руки, как разъяренный Фил Донахью.

— Что… ты смог… дай мне собраться с мыслями, — сказал Фенберг, тряся головой и глядя в пол. — Что ты купил в этой глуши на десять тысяч долларов?

Туберский сделал вид, что увлекся работой:

— Ну, еду…

Фенберг посчитал:

— Ты проедал почти тысячу долларов в неделю?

— Не я, а существо.

— Существо явно неплохо жило все эти годы, питаясь кореньями и ягодами, — заметил Фенберг. И людьми, подсказал Фенбергу тоненький внутренний голосок. — На что ты еще их тратил?

— На оборудование для лагеря.

— Ты уже говорил, что закупил пластиковое.

— И я еще купил грузовой автомобиль. — Голос Туберского стал еще тише.

Фенберг положил руки на бедра и засмеялся. Не то чтобы все это казалось ему смешным. В этом было что-то чеховское. Снова к стене. И назад.

— Почему ты не взял машину в аренду?

— Плохие условия кредита. Надо было платить наличными.

Фенберг напряженно слушал, пока Туберский вещал о своей жизни в пещере с существом и как он обучал его разным штукам. Фенберг был страшно удивлен, когда узнал, что Чарли Два Орла был заодно с бездельником и возил ему припасы. Чарли никогда не смотрел в глаза существу, потому что считал, что тогда его душа будет осуждена вечно блуждать в нижнем мире.

— Ночь убийства… — подсказал Фенберг. — Есть факты, которые не стыкуются, Джон. С одной стороны, ты жил с этим существом. Ты рассказывал мне, какое он нежное, доброе, внимательное, спокойное и сострадательное — прямо святой Франциск Азисский, покрытый шерстью. С другой стороны, существуют бесспорные факты: десять человек мертвы.

Джон сложил на груди руки и опустил глаза.

— Они не просто мертвы, а расчленены и съедены кем-то или чем-то, обладающим огромной силой. Вы кого-нибудь убивали и ели?

— Конечно, нет.

— Тогда это твой зверь. Вспомни. Что случилось той ночью, когда была убита Дарла?

— Она должна была прийти на ранчо тем вечером, — сказал Туберский, снова складывая перед собой руки. — Я поймал ее тем утром после протеста, помнишь, после ее ссоры с отцом?

Фенберг кивнул.

— Мы разговорились. Когда я рассмотрел ее поближе, то понял, что она славная девчонка. У нее много проблем с отцом, что мне было понятно. Я пригласил ее на ранчо, если она сможет прийти. Мы подбросили бы дровишек в огонь и поговорили. Тут не было никакого секса, — вспоминал Туберский, подняв брови.

Фенберг сидел на краю койки и слушал.

— Она собиралась приехать около семи, — продолжал Туберский. — Я закончил работу по дому около пяти. Мальчики еще не вернулись домой, и я прилег отдохнуть. Я проспал. Точно помню, потому что посмотрел на часы. Я примерно минуту походил по дому, потом выглянул в окно, потому что она сильно опаздывала. Я увидел машину, но Дарлы не было. Тогда я вышел и увидел ее… — Туберский заговорил о самом страшном. — На лужайке. Да. Ох, Майк. — Туберский устало прислонился к стене. — Я стоял и чувствовал, что ничего не могу сделать. Я помню, что на ней было белое платье и красивое белье. Она была совсем ребенок, и я помню, как смотрел на нее и думал, какой хрупкой и изломанной она выглядела.

Ощущение мокрой травы и холодного ночного воздуха, Дарла. Это была ночь, которую Туберский никогда не забудет.

— Лошади тогда точно взбесились. Я слышал, как они ржали и били копытами о двери конюшни. Я помню это странное чувство. Это был не страх. Не ужас. Это было отступление перед смертью. У меня было такое ощущение, что я, как под гипнозом, должен был стать жертвой. По спине прошлась волна холодного воздуха. Мне хотелось отмахнуться от нее. Там что-то присутствовало, очень близко, и наблюдало за мной.

— Твое существо.

— Я… так не думаю; — Туберский медленно покачал головой. — Это было что-то другое, и очень сильное. Я чувствовал его голод. На ум приходило слово "зло".

— О'кей. Ты стоял над Дарлой…

— Да. — Туберский снова вздрогнул. — Я слышал, как лошади буквально бросаются на стены загона, бьют копытами и ржут. И я подумал, что надо бы пойти туда, пока они не переломали ноги. Когда я побежал туда, я вдруг почувствовал себя как в трансе. Я сделал несколько шагов и остановился.

Туберский не сказал Фенбергу, что слышал Голос. Его что-то остановило.

— Я остановился как вкопанный. Что- то не давало мне войти в загон. Я знал. Каждая клетка моего мозга знала, что… там что-то было, и оно дожидалось меня. Я побежал в дом, закрыл двери и стал молиться. Потом я вызвал полицию и убежал.

— Вместе с монстром?

— О, нет. Совсем не туда. Я пошел в другую сторону, — сказал Туберский. — Я догадывался, что шериф пойдет искать меня. Я помню, что бежал примерно час и меня отделяло от ранчо несколько миль. Я миновал две гряды холмов на пути к поляне Тимберлен, пересек ее, обогнул озеро и вышел к маленькому магазинчику. Там я позвонил Чарли Два Орла. Я решил, что все будут обвинять меня в убийстве Дарлы, в то время как я точно знал, что это…

— Что это? — спросил Фенберг.

— Не знаю.

— Существо?

— Тогда я тоже так думал, — продолжал Туберский. Он посмотрел на нож, который крутил в руках. — Я хочу сказать, что пошел, чтобы привести его, чтобы оправдаться. Я все время думал, что оно убило дочь Бегана. Я позвонил в ту ночь Чарли и попросил встретиться со мной. Я дал ему деньги. Он купил грузовичок и привозил мне еду, припасы, одежду и все остальное.

Туберский посмотрел на старика с распущенными по плечам седыми волосами. Глаза Чарли были закрыты. Он меланхолично раскачивался вперед и назад, и из его покрытого морщинами коричневого горла исходили те же примитивные напевные звуки.

— Он взывает к миру духов, чтобы они пришли на помощь твоей подружке, — спокойно сказал Туберский.

Фенберг задумчиво потер руки. Он примет любую помощь.

— Итак, ты жил в лагере. Где?

— У Вебстерской Губы. Там есть старая охотничья тропа, она сейчас заброшена. Потом, когда я поймал существо, оно отвело меня в пещеру, в которой бьют минеральные источники. Это было кстати. При такой активности горячих источников меня не могли заметить ночью с воздуха даже с помощью инфракрасных приборов. Но, знаешь, самым страшным было то, что…

— Что?

— Время от времени, примерно один раз в несколько недель, у меня было такое чувство, что то, что убило Дарлу, находилось поблизости и искало меня.

— Когда у тебя было такое… — Фенберг поводил в воздухе руками, — ощущение, существо было с тобой?

Туберский быстро поднял голову:

— Нет.

Чарли Два Орла перестал петь и открыл глаза. Майкл и Джон посмотрели на него.

— Скоро наступят три последних ночи полнолуния цикла Нагома, — сказал он просто. — Через два дня Мандранго вылезет из-под земли и окончательно превратится из монстра в великого демона-волшебника.

— Что такое демон-волшебник? — спросил Фенберг.

— Не имею понятия, — ответил Туберский.

— Это Орден Черного Братства, — вмешался Рыжая Собака Рассмуссен, заговорив первый раз за все время. — Он очень злой и очень сильный. Это человек, рожденный от зверя.

Это было все, что сказал Рассмуссен. Он испугался Чарли Два Орла. Все старые индейцы с их тайными ритуалами и волшебством, которые могли остановить ветер или вернуть назад мертвых, внушали страх Рыжей Собаке. Он повернулся спиной к товарищам по камере.

— Чтобы произошло последнее превращение, он должен взять невесту, предназначенную ему судьбой, — произнес седоволосый индеец.

Митикицкую, подумал Фенберг.

— Я понял это, когда был в трансе. Теперь ясно, что нам надо делать, — сказал Чарли. — Нам надо бежать. Мы должны найти и убить Мандранго копьем с серебряным наконечником. Ударить его в сердце и вытащить копье с другой стороны. А потом похоронить его в травах.

Туберский нахмурил брови:

— Речь идет о монстре, а не о старой доброй лазани. Может, он в своем трансе видел демонстрацию блюд итальянской кухни, а не мир духов.

— Мне было видение, — твердо сказал Чарли.

Туберский недоверчиво покачал головой:

— Слушайте, я жил с существом три месяца. И говорю тебе, Майк, он игривый, как котенок. Не обидит и мухи. У него огромное сердце.

Фенберг разрывался между двумя мнениями.

— Если мы вовремя не спасем женщину, — продолжал свои предсказания Чарли, — Мандранго войдет в нее своим огромным членом…

У Фенберга отнялись ноги.

— …Он будет входить в нее снова и снова при свете полной луны, будет брать ее, не переставая, свирепо, бросая свое семя не раз и…

— Да-да, — прервал его Фенберг, поднимая руку. — Мы все поняли.

Фенберг поморгал и сглотнул.

"Черт. Старик мог хотя бы быть повежливее и не повторять снова и снова", — подумал Фенберг.


Глава XVII

Толстокожий монстр


Существо сидело, лениво заложив руки за голову и откинувшись на большой камень в верхней части пещеры. Волосатая нога лежала на волосатом колене другой ноги. Оно любовалось оранжевыми, красными и желтыми цветами в увядшей палитре раннего зимнего заката.

Существо не могло похвастаться лицом, созданным для любви. У него была голова, по форме напоминающая пулю, и плоское лицо. Складка между бровями размером два дюйма на четыре и две дыры, каждая размером с шар для игры в кегли, вместо носа. Если смотреть снизу, ступни его напоминали волосатые клоунские ноги с твердыми, как кости, подошвами. Массивные ноги и ягодицы не были пропорциональными по отношению к скелету, как у отставного центрального нападающего НБА, который перестал следить за весом.

Но глаза выдавали тварь. Они были похожи на бусинки и налиты кровью. Но в них горел свет мысли и поиска.

Несмотря на то что оно был толстовато по сравнению с нормальным Снежным Человеком, существо все же отличалось атлетическим сложением. Оно весило полтонны и все-таки бегало быстрее, чем любой спринтер. Оно не было неуклюжим, не волочило ноги при ходьбе, и руки двигались ловко и естественно, как у человека, который бодро прогуливается летним вечером.

Похититель Митикицкой всегда немного отличался от своих бродячих сородичей. Он был не таким, как все остальные редкие существа этого типа, которые пугливо прятались от человека в местах, удаленных от цивилизации, от северного района Лос-Анджелеса до Канады и Аляски и дальше.

Он был младшим в племени, которое состояло из шести особей женского пола, самца-главаря, еще трех самцов и долговязых подростков. Как и гориллы, снежные люди из-за своих больших размеров почти все время проводили в поисках еды. Они обдирали кору, собирали коренья и ягоды, ловили грызунов и других маленьких животных или промышляли в мусорках и на удаленных фермах. Монстр родился любопытным, что привело к его отдалению от остальных.

В детстве он часами лежал на берегу озера, положив голову на лапы, и смотрел, как плавают рыбы. Размахивая руками и издавая смешные хныкающие звуки, он спрашивал отца, каким образом рыбы могут плавать. Вопрос, который лежал за пределами понимания его старого отца с желтыми клыками.

Пока он рос, в лесу его занимало множество тайн. Куда дует ветер? Почему он может слышать запахи предметов, которые не видит? Как это вода течет с неба и, главное, как она сначала попала туда? Куда солнце уходит на ночь? Меняющая очертания луна сбивала его с толку. Когда ему было восемь лет, его так же сбило с толку первое столкновение с людьми.

Первые три правила, которые полагалось знать каждому Снежному Человеку, были: 1) не трогай гремучих змей; 2) не докучай медведям; 3) не дружи с людьми. Люди очень вспыльчивы. Они всегда были такими. Может, такими и останутся. Его раса усвоила это правило сто тысяч лет назад, пересекая великий земляной мост, который связывал Азию с Северной Америкой.

Люди. Они болтали, визжали, вечно чего-то боялись, были агрессивными, тыкали в вас острыми палками, только чтобы посмотреть, что будет. У каждого из них был комплекс неполноценности, который делал их вдвойне опасными. Снежные люди не могли с ними соревноваться и постепенно ушли в леса, и не только в Америке, но и на всех континентах. Позднее люди объявили их вымершими и твердо относили их кости к виду гигантопитекус.

Когда существу было восемь лет, урок номер три дался ему с трудом. Он доверчиво спустился на территорию кэмпинга и искал, с кем бы поиграть. Чего он ждал? Улыбок и приветствий? Что его чем-нибудь угостят? Он был больше шести футов ростом и очень худой. В кемпинге не было обычной толпы искусанных комарами горожан, которые на две недели выбрались на природу. Начинался сезон охоты на оленей, и там было полно охотников. Они увидели Снежного Человека и открыли огонь. Он услышал громкие выстрелы и свист пуль, ударяющих рикошетом по земле и деревьям. Если бы охотники были более трезвыми и не так боялись и если бы его старый седеющий сородич не протянул из-за дерева руку и не оттащил его самым бесцеремонным образом за шкирку, монстра не стало бы.

— То, что не убивает нас, делает нас сильнее, — сказал как-то Ницше. Так же считали и режиссеры фильма «Конан», который существо видело и который ему очень понравился.

Этот урок внушил молодому Снежному Человеку здоровое чувство уважения к людям и их оружию. По резкому запаху металла и едкому серы он научился на расстоянии распознавать, вооружен ли человек.

Но иногда это не играло роли.

То ли так сложилась цепочка генов, то ли по прихоти Космического Разума, а может, последнее повлияло на первое, но существо было одарено необычно высоким интеллектом. Среди людей ему бы не хватило ума преподавать физику и даже работать в торговле, но при небольшом везении и нужных знакомствах он мог бы работать на телевидении. В любом случае, ум его не направлялся и, как часто бывает в таких случаях, его энергия ушла на другое. Например, обезьянничество. У него развилось чувство юмора.

Собаки стали первой его мишенью.

Он любил подбираться к ним.

Он подходил с подветренной стороны, воровато крался через передний двор на животе, как пехотинец. Ближе, ближе, и ближе к ничего не подозревающему Фидо. Когда лицо его было в дюйме от морды собаки, он набирал в легкие воздуха и оглашал воздух душераздирающим криком маньяка. Если собака была везучей, она визжала, подпрыгивала и ударялась головой о крышу конуры. У нескольких случились сердечные приступы и схватки. Некоторые потом умирали от бессонницы, слишком испуганные, чтобы позволить себе уснуть. Некоторые из тех, что позлей и поглупей, бросались за ним, и тогда он устраивал веселую охоту по лесам и кустам. Когда они выдыхались и теряли след, он подбирался к ним сзади, хватал за хвосты и кидал в ближайший водоем.

У существа были развитые голосовые связки. Он мог издавать грудные, горловые звуки, рычать, ворчать и выть. Когда он был счастлив или чем-то занят, то булькал, как будто полоскал во рту. В его репертуаре были также ужасные, леденящие кровь крики. Самым любимым из них был душераздирающий стон, раздававшийся как будто из-под земли и устремляющийся в ночное небо, как ледяной порыв ветра. Когда он злился, тон раздваивался, и звук был чем-то средним между скрежетом по дереву и металлу. Существо лаяло и могло произнести слово «уф». Туберский обычно отвечал: "Действительно, уф", и учил его произносить имя Джон. Большее, на что было способно существо, это сказать «Дон». Туберский с отвращением сдавался.

Кроме Туберского, другим важным событием в его жизни было обнаружение кинотеатра в одну из душных летних ночей. Он бродил с двумя самками и молодым самцом, когда посмотрел сверху с горы и увидел это на расстоянии — светящийся призрак: огромное живое лицо шевелило губами и бровями, появившись из того, что можно было назвать окном, только без прилегающего к нему дома.

Зверь был потрясен.

Он залаял заливисто, но нерешительно. Его спутники остановились. Он с тревогой указал на серебристый экран. Товарищи повернули носы в ту сторону, куда он указывал рукой. Они посмотрели вдаль, прислушались и понюхали воздух, а потом меланхолично вернулись к поискам пищи. Там не было ничего интересного для них. Существо заскулило и опять стало показывать, подбегая к каждому по очереди. Вы что, издеваетесь? Разве вы не видите, что там лицо… подождите, смотрите! Теперь два лица! Там два человеческих лица и, судя по их размерам, эти люди должны быть четыреста футов ростом.

Три его товарища не решали уравнений. Их интересовало только то, что можно было разорвать и отправить в желудок. Они ушли.

Он отважился подойти поближе к театру и сел в миле от него. Даже спустя несколько часов после того, как фильм закончился, он все еще был под впечатлением отдаленных видений. Что-то отталкивало его. Что-то говорило ему держаться подальше. Там им овладевала клаустрофобия, которая, впрочем, была повсюду в мире людей. Они все время во что-то закутывались. В дома, в машины и эти смешные одежды из листьев и мехов, которыми они прикрывали свои тела. Существо чувствовало. Оно не могло перевести это чувство на какой-то язык, но у него было предчувствие. Удушающее замкнутое пространство когда-нибудь погубит его. Он умрет от рук человека. Причиной будет разбитое сердце. Оно разобьется наполовину из-за того, что доживать придется в клетке, наполовину из-за отсутствия друга, с которым можно было бы разделить жизнь.

Но кто же откажется от кино?

Постепенно он становился все смелее и с каждым разом все ближе подбирался к большому экрану. Шли недели. Он совсем осмелел и уже изучал топографию места вокруг кинотеатра в поисках удобного места, откуда было хорошо видно и где никто не увидел бы его. В ста пятидесяти футах за кинотеатром был обрывистый холм, а под ним защищенный со всех сторон выступ. Холм был окружен колючей проволокой, чтобы фильмы не могли смотреть любители бесплатных развлечений. Но он не был преградой для существа. Оно просто перепрыгивало через него. Невдалеке он обнаружил также ящики для отбросов, откуда он вытаскивал большие пластиковые мусорные мешки, полные недоеденных булочек с сосисками, леденцов и остатков жареной кукурузы.

Он многое узнал из фильмов.

"В поисках огня" был его любимым фильмом, особенно сцены, где они готовились стать миссионерами. Он ловил себя на том, что тупо ухмыляется во время этих сцен, хотя, если подумать, он всегда тупо ухмылялся, созерцая романтические сцены в разных фильмах. Он скучал. Ему нравились картины серии "Планета Альп", хотя он не сразу привык к бесплатному насилию. Взрывы были за пределами его понимания. Они напоминали быстрые заходы солнца, только более шумные. Он любил «Кинг-Конга», но конец его не интересовал. И может быть, он был единственным зрителем в Америке, который улыбался, когда умирала собака в "Старом крикуне".

Фильмы восхищали его. Там-было постоянное движение. Почти всегда. И они были цветные. Почти все.

Но, как это всегда бывает с людьми, была и обратная сторона медали.

Фильмы о монстрах пугали его до потери сознания. Он сам был взрослым самцом Снежного Человека и мог с корнем вырвать дерево из земли, но как же он боялся! Когда ему было страшно или отвратительно, он съеживался в своем убежище с леденцом в одной руке и хот-догом в другой и прикрывал рукой глаза, подсматривая, можно ли уже смотреть дальше. Иногда фильмы о монстрах так пугали его, что он не покидал своего логова до тех пор, пока не появлялись веселые солнечные лучи рассвета. У него даже появилась боязнь вещей, о существовании которых он раньше не подозревал.

Так случилось после "Челюстей".

Целых две недели днем он не заходил в воду, но лежал, притаившись, на самом краю пруда с огромной дубинкой в руке. Он вглядывался в воду и ждал, когда это огромное, белое и зубастое высунет свою уродливую голову, чтобы ударить по ней. Он не поймал ни одной акулы, но заставил вздрогнуть не одну зубатку.

Ему не нравилась Джоан Крауфорд. В конце фильма "Красавица и чудовище" он плакал и не мог понять Викторию. Ему нравился Шон Коннери, «Флиппер» и «Бэмби», под конец фильма он тоже плакал. "Снежный Человек" был одним из его самых любимых фильмов. Может быть, он и послужил причиной похищения Митикицкой.

Кино было интересным, оно пробуждало в существе еще большее любопытство. В мозгу возникали бесформенные вопросы, его охватывала тоска, и беспокоили смутные желания, которые он не мог понять, не то что осуществить. Он был уже достаточно зрелым, но еще никогда не имел самки. Сородичи сторонились его, потому что он был… странным. Его же пугало развивающееся в нем «эго». Неужели он так и проживет жизнь и уйдет в вечность, ничего после себя не оставив? И не будет маленькой Большой Ноги, которая станет носить его имя. Сексуальные устремления у членов его племени не были очень сильными, но тем не менее были. Во время страстных сцен в кино он чувствовал волнение. Однажды, после "Американского жиголо", он предпринял некоторые шаги по отношению к молодой светловолосой Снежной девушке. Он заглянул ей в глаза и слегка погладил грудь. Она посмотрела на него недоумевающим взглядом, а затем шлепнула его с раздражением. Он видел, как занимаются любовью его сородичи (может, его беда и заключалась в том, что он был по своей природе наблюдателем?), и это было совсем не так, как в кино. Никакой романтики.

Но самое ужасное было в том, что кто- то занял его место на холме. Четыре вечера подряд туда приходил один и тот же человек большого роста и дремал в его убежище или что-то вроде этого. Еще обиднее было оттого, что у незнакомца было полно свежей еды, от которой слюни текли изо рта. От этого зрелища верхняя губа Снежного Человека вздрагивала. Нужна была идея. Существо придумало план, очень простой. Он подкрадется к этому человеку, как подкрадывался к собакам. Надо всего лишь подождать, когда человек уснет, подкрасться поближе, залаять и испугать его.

И он действительно до смерти перепугал Туберского. Но и Туберский ударил его по носу.

Существу было не только больно. Его чуткий нос на неделю потерял способность улавливать запахи, и ему было тяжело дышать.

Конечно, ради справедливости следует отметить, что Туберский потом извинился и объяснил, что хотел подружиться. В качестве компенсации он кормил существо горячей едой, пиццей, гамбургерами и жарким и поил кока-колой.

Был момент, когда Туберский с болью в сердце был готов оставить его. Это произошло, когда существо не могло пошевелить рукой и почти не дышало. Все деревья в лесу тогда смешались в одно целое и слились в едином водовороте с небом. Оно умирало, но не умерло. У Туберского были руки целителя.

Существо многое узнало за три месяца жизни с Туберским, хотя он и не смог внести полную ясность и уничтожить все сомнения. Он лучше понял людей и перестал относить их к чему-то среднему между рыбами и домашней птицей. Исчезло даже чувство клаустрофобии, и не было больше видений с решетчатыми клетками. Существо всегда подозревало, что существовала лучшая жизнь, и Туберский подтвердил, что так и было. И когда Туберский сидел у костра, смеялся и повторял: "миллионы, биллионы", — существо тоже улыбалось, не понимая, что означают эти слова.

Жизнь была замечательной. Он жил беззаботно. До тех пор, пока не отправился с Туберским в город и не потерял его. Хорошо, что теперь у него была Митикицкая. Плохо, что он не знал, что с ней делать.

Она не выходила из пещеры.

* * *


Стоял чудесный день. Птицы заливались, упиваясь звуками своего пения. Покрытые снегом вершины Верхней Сьерры четко вырисовывались на фоне бесконечного голубого неба. Необозримые леса, где деревья от самых маленьких, еще полных надежд и высотой с травинку, до мудрых столетних монархов тихо покачивались под ласковым ветерком, простирались повсюду, и им не было видно конца. Для существа эти картины были так же прекрасны, как кино. Но Элен Митикицкая сидела на камне во мраке пещеры и дрожала.

Существо не понимало, почему она дрожит. В пещере было тепло из-за минеральных источников и подземной тепловой активности.

Элен Митикицкой хотелось есть и ей надо было сходить в туалет. С тех пор, как Элен Митикицкая обнаружила, что она беременна, ей хотелось в туалет каждые двадцать минут. Все это было досадно, недостойно. Митикицкой казалось теперь, что природа на самом деле была не Матерью, а мужчиной, который прятался за занавеской и подсматривал, какую хорошую шутку он сыграл над женщинами. Элен обвела взглядом пещеру, сцепила зубы и направилась к приветливому свету, который манил снаружи.

Мышцы живота напряглись, она стояла и кусала губу. Не хочу думать о Ниагарском водопаде, Спарклеттс и Ллойд Вриджес, уговаривала она себя.

Митикицкая проворно приблизилась к выходу из пещеры, прижимая изящные наманикюренные пальцы к раздувшемуся мочевому пузырю. Ей надо в туалет. Ей не хотелось выходить, потому что там было существо. Возвращаться в пещеру тоже не хотелось, потому что там ей, извините, надо будет спать ночами (постучи по граниту). Элен выглянула, черные волосы сбились на одну сторону. Она прищурилась от яркого света. Кругом было так красиво. Она отметила это, хоть и была раздражена. Зима была удивительной теплой. Обычно земля вокруг губы Вебстера была покрыта снегом глубиной пять футов и больше, если подняться выше. Сейчас вокруг пещеры только местами лежали остатки растаявшего снега.

— Хэлло? — окликнула Элен.

Никакого ответа. Элен подумала, что сейчас у нее разорвется почка.

— Хэлло? — крикнула она громче. Потом собрала всю свою смелость, вышла на яркий солнечный свет и невольно вздохнула полной грудью. Свобода. Элен поискала глазами зверя, но в действительности ее гораздо больше интересовали кусты в нескольких ярдах от пещеры. Она быстро направилась туда. В пяти шагах от пещеры она застыла. На уступе в нескольких футах над ней находилось существо. Оно развалилось на камне, по форме напоминающем кресло для отдыха, положив руки под голову и закинув ногу за ногу. Оно любовалось закатом. Существо лениво посмотрело на нее. Митикицкая не шевелилась. Монстр тоже.

— Мне надо в туалет, — произнесла наконец Митикицкая.

Существо понюхало воздух и повернуло голову. Он метнул взгляд на розовые кроссовки «Найк», легко скатился со своего каменного насеста и на четвереньках подбежал к Элен.

— Уходи, — сказала Митикицкая и замахала руками.

Даже в таком положении его лицо было на уровне ее глаз.

Элен смотрела прямо перед собой, она видела его невероятные уши на голове, похожей на пулю. Существо легко наклонилось, как гибкий шимпанзе. Опершись на локти, оно обнюхивало обувь Элен шестого размера и трогало ее указательным пальцем.

В голове Элен стучало, и почки готовы были разорваться. Она не двигалась из страха, что сбудутся ужасные ожидания, и в то же время ей не хотелось намочить трусы. Этот огромный зверь с северо-западного побережья Тихого океана мог одним взмахом руки, одним движением челюстей отнять жизнь у нее, у ее маленького ребенка, и она (они) так и не успеют добраться до туалета.

Митикицкая решилась.

Она выпрямилась и развернула плечи.

— Я иду в туалет, вон туда, — громко объявила она свои лучшим укротительским тоном, сначала указав на себя, потом на заросли кустов под дубом. — Я иду туда. Одна. Ты оставайся здесь.

— Уф, — сказало существо, глядя вслед Элен, которая целенаправленно удалялась вниз по холму и скрылась в чаще. Он понюхал воздух и огляделся, потом поискал досаждающую ему блоху в правом боку. Подумаешь, большое дело. Иди. Ты от меня все равно далеко не уйдешь.

Через несколько минут с чувством огромного облегчения Митикицкая заправляла рубашку и застегивала джинсы. Но, как говаривал великий знаток леса Туберский, там не одно, так другое.

Элен Митикицкая умирала от голода.

Она вот уже восемнадцать часов, как ничего не ела. И хотя Элен знала, что человек может жить без еды две-три недели, она была твердо уверена, что умирает от голода. Может быть, смерть наступит не прямо сейчас, но ранняя стадия умирания уже пришла.

Сидя в пещере, она нарисовала в уме картину. Спасательная команда во главе с Фенбергом и ее родителями и друзьями из колледжа, а также Камали Молли (в комбинезонах цвета хаки, фирменных кожаных охотничьих сапогах до колен, с хромированными револьверами и с головными повязками на японский манер) находят ее, мертвую, лежащую навзничь на спине с синими губами и открытыми глазами, как будто она пыталась последний раз взглянуть на мир. Ей чудом удалось родить ребенка. Ребенок замечательный, только плачет, потому что умерла мать. Фенберг возьмет на руки малышку, а отец и мать будут плакать над телом мертвой Митикицкой. Все будут плакать. Они на руках отнесут ее вниз с горы, как королеву викингов, руки ее будут безжизненно свисать. А Молли и Майк поженятся и станут хорошими родителями ее малышке, хотя Молли сделает Фенберга несчастным, потому что она змея, но он это заслужил, потому что не любил Элен так, как она любила его.

Оранжевый край уходящего солнца скрылся за дальними горами, подобно заботливому молочнику, приносящему свет другим народам и в другие земли. На другом конце неба уже появилась почти полная луна. Сумерки. Температура скоро опять понизится до тридцати по Фаренгейту, и единственным убежищем Элен от ветра, холода и, может быть, внезапной метели была пещера. Митикицкая обыскала землю в поисках веточек и прутьев, чтобы развести костер, с раздражением отмечая, что ее руки стали грязными. Смешно, что некоторые вещи считаются само собой разумеющимися. Чистые руки, например. С водой проблем не будет. Будут с едой. В кустах она зачерпнула несколько пригоршней снега, чтобы смочить пересохшее горло, хотя, кажется, что жажда от этого только усилилась. Если бы у нее была какая-нибудь емкость. Элен задумчиво похлопала по животу, пытаясь успокоить его. Она была голодна, как хищник.

Она подумала о белочке.

Как ее можно было приготовить?

А почему обязательно надо было готовить белку?

Нет, Митикицкая, ты не можешь позволить себе быть здесь примадонной, особенно, если ты ешь за двоих.

Умерла ли белочка естественной смертью? А может, от бубонной чумы? Бешенства? Анемии? Прекрати, Элен.

Митикицкая сложила камни в небольшой круг, потом притащила к ним большую ветку. Она раздобыла куски дерева поменьше и положила более тяжелую ветку наверх, чтобы ее можно было подвигать но мере сгорания. Все это время существо сидело на корточках, обняв себя руками, и наблюдало за ней.

Она поборола первоначальный ужас от постоянного присутствия твари. Правильным словом здесь было слежка. Оно было таким удивительно большим и, несмотря на то что Элен находилась на воле и не была заперта, она чувствовала себя так, как будто была заперта в стойле с быком. Она всегда ощущала его присутствие, и при малейшем звуке или движении с его стороны сердце ее начинало биться.

Существо заворчало.

Элен подпрыгнула.

Потом она глубоко вздохнула и продолжила свое занятие. Она, конечно, могла пережить ночь, не поев. Она останется голодной, но это было лучше, чем съесть что-нибудь не то, от чего ее стало бы тошнить и что повредило бы ее маленькому ребенку. Завтра она поискала бы какую- нибудь безвредную пищу. Может, ягоды, размышляла она, не зная, что время ягод прошло несколько месяцев назад. Между тем она постарается разжечь большой костер, который мог бы привлечь внимание какого-нибудь лесничего или поисковой партии, которая, Элен была в этом уверена, ищет ее.

Элен набрала груду камней величиной с кулак разной формы и минут пятнадцать стучала ими. Время от времени ей удавалось высечь искру, но пламени не было. Существо наблюдало. Элен знала, что ей нужен кремень, но кого она обманывала? Она не распознала бы кремень, даже если бы сидела на нем.

Существо опять заворчало. На этот раз занятая свои делом Элен не обратила на него внимания. Оно снова заворчало и село, выпрямившись, потом залаяло и энергично замахало рукой.

— Я развожу большой костер, чтобы поисковые самолеты нашли нас и сбросили на тебя напалм, — сказала Митикицкая, продолжая стучать камнем о камень.

Существо, нахмурившись, посмотрело в небо, потом на Митикицкую, потом на сложенный костер. Оно подошло к Элен.

— Эй! — крикнула Элен. — Какого черта тебе надо? Убери от меня лапы.

Существо осторожно взяло Элен за руку и повело в темную пещеру. Там оно посадило ее на пол. Через несколько секунд оно вернулось с камнями и растопкой. Элен напрягла зрение, пытаясь рассмотреть, что оно делало. Оно складывало костер. Круг не был таким идеально круглым, как у Элен, и бревна с ветками он складывал не совсем по инструкции бойскаутов, и все же это был костер.

— Здесь нельзя разводить костер, ты, тупица, — сказала Элен. — Я задохнусь от дыма. Здесь нет вентиляции.

Существо посмотрело вверх и понюхало, потом выползло из пещеры. Через несколько минут Элен тоже попыталась выйти, но ее встретило предупреждающее гортанное ворчание.

Отлично, подумала Митикицкая и села, сложив руки. Проклятый монстр.

Было уже совсем темно и страшно. Существо вернулось, когда наступила ночь, перестали квакать лягушки и умолкли сверчки. Его не было примерно полчаса. Не было даже слабого вечернего света, проникающего снаружи в пещеру, когда оно вошло, пригнувшись и что-то волоча за собой. Видеть Элен ничего не могла. Она могла воспринимать только звуки и запахи.

Существо чем-то шелестело, и Митикицкая услышала откуда-то знакомые щелчки. Пещера вдруг осветилась тусклым, мерцающим светом и Элен увидела большой грязный ноготь большого пальца, который щелкал зажигалкой над соломой и ветками. Существо нагнулось над костром и осторожно дуло в пламя, как его научил Туберский. Вскоре Митикицкая радовалась небольшому, но уютному костру.

Существо село и смотрело, как искры и дым поднимаются вверх над головой Элен и исчезают в естественном вентиляционном отверстии в другом конце пещеры. Потом существо выползло наружу, и Элен заметила, что в том месте, где оно сидело, пакет. Она посмотрела в сторону выхода, потом опустилась на четвереньки. В сумке были металлические тарелки, кофейные чашки, котелок, кофейник с ситечком и сковорода. Элен прыгнула назад на свое место, стараясь принять беззаботный вид, когда услышала, что тварь возвращается. Оно несло три бело-зеленых морозильных ящика фирмы "Колеман".

— Как во сне, — громко вырвалось у Элен. Но она знала, что это был не сон.

Снежный Человек открыл крышку одного из ящиков и вытащил два больших пакета картофельных чипсов. Он открыл один из них зубами и счел своим долгом покачать головой, изображая «нет» и давая этим понять Элен, что пластиковая упаковка была несъедобной, как когда-то объяснил ему Туберский. Он взял кусочек и сделал вид, что ест, потом передал весь пакет Элен. Он одобрительно смотрел, как Элен запустила руку в пакет и захрустела чипсами.

Ничего не было вкуснее этих объедков.

Существо порылось еще в ящике и вытащило оттуда упаковки с сосисками, булочки, несколько упаковок кока-колы, печенье и, конечно, попкорн. В тайнике Туберского были и другие вещи. Существо принесло Элен одеяло с белыми, зелеными и желтыми полосами, надувной матрас, подушки и кассетный проигрыватель без батареек.

Митикицкая подумала, что из этого получился бы отличный репортаж. Черт. Кто напечатает его? Она немедленно исключила из числа претендентов большую часть периодических изданий страны. Возможно, "Нэшэнэл Инкуайерер". Вдали завыл койот. Существо сидело напротив нее, скрестив ноги, и, сосредоточившись, как учил его Туберский, аккуратно протыкало сосиски прутиками и держало над огнем.

— Уф, — сказало существо, подумав, что не хватает только хорошего фильма. Внутренние часы говорили ему, что завтра в кинотеатре будут новые фильмы. И завтра должно было наступить полнолуние.


Глава XVIII

Фенберг делает заявление


— Кто согнул мои решетки?

— Он, — хором сказали Фенберг и Туберский, показывая на Бина Брэса Брауна. Бин яростно закивал головой в знак согласия.

— Все равно, черт возьми, — сказал шериф Буба Фенберг, расстроенно осматривал окно. Было удалено сантиметров тридцать бетона, и три прута стальной решетки были артрически изогнуты. — Зачем вам это понадобилось?

— Мы пытались бежать, — послушно ответил Туберский.

Буба задумчиво погладил перламутровую рукоятку лежавшего в кобуре пистолета.

— А ну, давайте отсюда, — приказал он. Хотя Буба и был расстроен, тембр его голоса оставался глубоким и хриплым от непрерывного потребления сигар и плохого кофе. — Я скажу одно. За ремонт заплатите из своих карманов.

Фенберг подозрительно посмотрел на кузена, потом на открытую дверь камеры.

— Вы свободны… при одном условии.

Буба Фенберг всю ночь провел верхом на лошади в очередной экспедиции по самым глухим местам Бэсин Вэли. Он не нашел никаких следов Митикицкой или монстра. М.Дж. Беган предложил изменить стратегию. Туберский был единственным, кто мог быстро и точно привести их к зверю, поэтому Беган поручился за Фенбергов при условии, что Джон и Майк возглавят отряд по спасению Элен. Охотники отправятся в путь на рассвете, и братья Фенберг не смогут ничего придумать, потому что их будет окружать сотня вооруженных людей, получивших приказ стрелять при малейшей попытке к бегству.

Перед расставанием Фенберг проинструктировал своего младшего брата просмотреть все имеющееся у него снаряжение для сафари. Сети, ружья, капканы, транквилизаторы. Фенберг смотрел, как Туберский выходит через боковую дверь с ключами от его пикапа, и на лице Фенберга отражались боль и злость. Джон был неаккуратным водителем.

Снаружи Фенберг попал под ослепительный свет сотен тысяч ватт и вынужден был продираться через толпу орущих людей. Ему в лицо совали микрофоны и фотоаппараты.

Мистер Фенберг, это правда, что вы видели, как Большая Нога унес прошлой ночью одного из ваших репортеров? — Новости о смелой попытке к бегству распространились быстро. Пресса проводила аналогии. О да, "Красавица и чудовище", фея и Кинг-Конг.

— Вы были помолвлены с журналисткой, мистер Фенберг?

Фенберг медленно прокладывал плечами дорогу через городскую площадь в спасительное помещение редакции "Багл".

— Это тот же самый зверь, который, как полагают власти, совершил десять убийств и занимался людоедством в округе Бэсин?

— Это правда, что ваш наполовину- родной брат три месяца жил в пещере со снежным человеком?

Фенберг остановился у двери и повернулся лицом к множеству слепящих огней и выкрикивающим вопросы журналистам.

— Тихо! — крикнул кто-то. — Он хочет сделать заявление.

Фенберг прикрыл глаза от света.

— Он мне брат не наполовину, — сказал Фенберг, — он мой настоящий брат. Джон изменил имя несколько лет назад по соображениям карьеры.

Фенберг повернулся и вошел внутрь, оттолкнув нескольких пытавшихся последовать за ним журналистов.

Тем временем Рыжая Собака Рассмуссен протиснулся в отверстие между изогнутыми прутьями решетки размером с фаллопиеву трубу и стал первым человеком, которому удалось совершить побег из тюрьмы Бэсин Вэли за всю 131-летнюю историю ее существования.


Глава XIX

Миссис Беган в баре


В тени старого вяза, на углу Пичлэнда и Шестой улицы, располагалась аптека Даббери, открытая до семи. Там были мраморный фонтанчик, коробки для сигар за стеклянной витриной, бисер, почтовые открытки, двойные лезвия для бритья, старомодная деревянная телефонная будка, стойка с пыльными солнцезащитными очками и почти полная коллекция всех комиксов, которые печатались в Америке.

Аптека Даббери была вторым домом Клиффорда Фенберга, и он терпеливо ждал там с 2.45, времени, когда заканчивались занятия первого класса, до 3.30, когда его забирал Злючка Джо. Аптекарь не делал Клиффорду замечаний, когда тот листал томики книг "Серебристый Серфер", "Великолепная четверка", "Зеленая лампа" или «Бэтмэна». Клифф презирал альбомы Диснея и Арчи в мягких обложках. Ему больше нравились насилие и телепатия. С понедельника по пятницу он сидел там на крае стула и читал, посасывая через соломинку кока-колу и рассеянно стуча ногой по стойке.

Комиксы давали ему фантастическую надежду, что, может быть, и он такой же неуязвимый, испытанный в деле, что ему нельзя причинить боль, его не берут пули и ему не страшно никакое зло в мире. И главное, что он выше всех запретов. Здесь у Клиффорда было много общего с Туберским. Он тоже легко схватывал идиотские философские и метафизические концепции и, казалось, ничего не боялся. Но на самом деле он боялся. Пусть он очертя голову бросался с кулаками на любого, от сверстника до девятиклассника. В конце концов, он тоже не был железным. Он был просто маленьким мальчиком.

Он любил Элен.

Он любил Фенберга, хотя не знал, как надо вести себя с ним. У других детей были родители. У Клиффорда был Фенберг. Майк брал его на руки и читал ему книжки, всегда с разными интонациями. Он поддавался Клиффорду, когда они боролись. Как бы ни был Фенберг занят газетой или домашними делами, он всегда готов был остановиться, посмотреть Клиффорду в глаза и ответить на любой вопрос. Фенберг разрешал Клиффорду готовить, сажал его на колени и позволял управлять ковшом трактора. Он приходил в восторг от любой нарисованной им простейшей фигуры, чем-то напоминающей рисунки Пикассо.

Но у Фенберга не было мягкости Митикицкой. Элен никогда не была хмурой, а если обнять ее, она была такой упругой и мягкой. Она слушала внимательно, как и Фенберг, но теперь, когда Клиффорд плакал, он мчался к ней. Она разрешала Клиффорду сидеть у своих ног и обнимать их, когда читала ему. Все неприятности забывались, когда она убирала со лба падающие ему в глаза волосы и, хотя он слегка сопротивлялся, вытирала засохшие крошки с губ и щек влажным полотенцем. Когда Клиффорд думал о Митикицкой, он всегда вспоминал Рождество и пахнущий духами светло-голубой свитер под цвет ее глаз.

Клиффорд прилежно перевернул страницу. Черт. Он любил их обоих и считал, что они прекрасная пара. Но неужели в Клиффорде было что-то такое, что отталкивало людей? Клифф никогда не видел своих родителей. На самом деле лишь по счастливой случайности они оставили Клиффорда дома пять лет назад. А то лежал бы он животиком вниз, вросший в какой-нибудь не нанесенный на карту ледник. Они много разговаривали с Туберским о том, что такое жизнь, о том, что она никогда не кончалась и люди не умирали, а просто меняли тела, как меняют одежду. Человек всегда возвращался и заводил новых друзей. Клиффорд надеялся, что Элен не сменила одежду. Он только начал узнавать ее. Больше всего ему не хотелось, чтобы одежду сменили Фенберг и Туберский, потому что тогда старшим стал бы Злючка Джо, а какой ребенок заслуживает такой участи?

Клиффорд просмотрел последние рисунки Супермэна и закрыл комикс. Мысли его перенеслись в область теологии. Мог ли Супермэн победить в битве Бога? Наверно, нет. Почему каждому хочется первым делом победить Бога? Почему Бог не попросил Супермэна победить дьявола? Хороший вопрос. Надо будет обсудить это с Туберским, он большой специалист в таких вопросах.

— Пардон, псих, — сказал Злючка Джо, толкнув Клиффа.

— Пардон, псих, — ответил Клиффорд, пихнув Джо локтем. Это было скорее приветствие, чем прелюдия к стычке. Джо заглянул через плечо Клиффорда, проверяя, какой комикс тот рассматривал. Убедившись в том, что этот комикс он уже читал, Джо не стал конфисковывать его.

— Майка и Джона только что выпустили, — сказал Злючка Джо, как будто в этом не было ничего особенного. — Майк просил прийти к нему в редакцию.

* * *


Фенберг стоя прихлебывал чай и смотрел на то, что творилось снаружи. Репортеры все еще выкрикивали ему вопросы в выходящее на улицу окно редакции. Вспышки, искаженные лица — сцена была сюрреалистичной, как будто смотришь в аквариум, наполненный сумасшедшими, кричащими рыбами.

В камине редакции тлел огонь. Малулу отключила телефоны, входная дверь была закрыта на задвижку. Она читала "Семейный круг" и жевала глазированное печенье. Фенберг разыграл целое представление, делая ей комплименты по поводу новой прически и дипломатично говоря, что она "…спортивная, должно быть удобная, идет вам", вместо того чтобы сказать ей, что она похожа на тренера бывшей команды пловцов Восточной Германии.

— Мистер Фенберг! Мистер Фенберг! — прозвучал за стеклом приглушенный голос репортера. — Не можете ли вы пролить свет на эту совершенно фантастическую историю?

— Нет ли у вас ключа к разгадке? — умолял другой.

Фенберг размышлял.

Он склонился над старым справочником «Роял», а потом свернул лист. Через некоторое время он снова, не торопясь, прошел к окну. Корреспонденты столпились у окна, читая надпись "ПОЛ — МОРЖ".

Репортеры молча шевелили губами, стараясь разобрать слова.

Фенберг вычислил, что им будет над чем поработать в ближайшие десять-двадцать лет. Он дернул за старый шнур жалюзи.

Фенберг услышал знакомый топот и отвел руку с чашкой в сторону, чтобы не пролить чай на Клиффорда. Клиффорд выскочил из задней двери. Он обнял Майкла за ногу и, вцепившись в него, уселся на башмаки Фенберга. Он сказал, что убьет Фенберга и спустит его в унитаз. В переводе это означало, что он страшно рад видеть Фенберга, но не хочет, чтобы Фенберг об этом знал. Фенберг спокойно посмотрел на мальчика, сидящего на его туфлях:

— Ты, наверно, хочешь, чтобы я тебя обнял?

— Да, — ответил мальчик с лицом, похожим на сыр.

— Разве я не обнимал тебя на прошлой неделе? — спросил Фенберг с наигранной суровостью.

— Да, — хихикнул Клиффорд.

— Что ты сделал с моим объятием?

— Не знаю.

— Ты потерял его?

— Да?! — Обычно бледный Клиффорд раскраснелся. Фенберг свободной рукой схватил младшего брата за ремень и поднял его. Клиффорд повис у Майка на шее. Злючка Джо вошел минутой позже и застал их в этой позе.

— Как они вели себя? — спросил Фенберг Малулу. Уголок ее рта саркастически опустился. Живя последние два дня у Малулу, Клифф и Джо слегка увлеклись неконструктивным сопротивлением. Джозеф уговорил Клиффорда говорить женским голосом. По телефону они заказали несколько десятков мойщиков и чистильщиков и вызвали их в разные дома Бэсин Вэли, выбранные случайным образом. За этим последовали другие телефонные розыгрыши. Например, резервация столиков в ресторане на сорок человек. А поставщики пиццы "От Джона" потратили уйму бензина при доставке пиццы людям, которые ее не заказывали. Джо и Клиффорд придумали также фиктивного мистера Лесса, которого вызывали из кегельбана. "Мистер Лесс… Мистер Лесс… Вызовите мистера Дика Лесса".

— Они были просто ангелами, — сказала Малулу, меланхолично засовывая на место кошелек. Ложь доставляла ей боль. — Обед будет через час. Мальчики должны подойти к этому времени.

— Все в порядке, Малулу, — сказал Фенберг. — Я сам поведу их сегодня обедать.

Клиффорд издал восторженный крик, и Фенберг послал его зарезервировать столик за два квартала отсюда.

— Закажи столик на четверых.

Пробормотав, что готовить на девятерых все равно, что на семерых, Малулу выкатилась за двери.

Джо и Фенберг остались в помещении одни.

— У тебя найдется минутка? — спросил Фенберг, выключая свет. Он разгреб догорающие поленья в камине, последнее вспыхнуло ярким пламенем.

— Ты ведь не будешь начинать душевную речь об обязанностях, которые лежат на мужчинах? — осведомился Злючка Джо. При слабом свете камина было видно, как на лице Фенберга появилась пара новых морщин.

— Почему ты спрашиваешь об этом? — улыбнулся Фенберг.

— Я узнаю тон. — На Джо была черная кожаная куртка и клипса в ухе. Фенберг не разрешал ему прокалывать ухо.

— Расслабься. Тебе это сейчас не грозит, и, если не хочешь, мы не будем беседовать на темы человечности. Мне нужно обсудить с тобой кое-какие дела.

Джо стоял наполовину в тени, прислонившись к двери. Он так и не простил ни родителей, ни Трейси за то, что они умерли. И он постоянно следил за Фенбергом, подозревая его в том, что и он уйдет.

— Утром Джон, Чарли, Бин и я уйдем, — начал Фенберг. — Джон хорошо ориентируется в лесу. Если кто-то и может найти Элен, то только он.

Джо хотелось спросить Майка, скучал ли он по Элен, но он не смог.

— Вы собираетесь туда с шерифом?

Фенберг засмеялся:

— О, нет.

С отрядом в сто человек? А за ними потащится вдвое большее количество репортеров, от которых будет больше света, чем в Лас-Вегасе? Нет-нет. Цирк, хоть палатку натягивай. Кроме того, ни Фенбергу, ни Туберскому не улыбалась мысль идти в лесу рядом с мистером Беганом или с братьями Магоногоновичами за спиной.

— Буба думает, что мы пойдем с ними на рассвете, но у нас другие планы. Об этом, конечно, Джо, должны знать только ты, я и эти стены.

Джо кивнул.

— Может быть, нас не будет одну ночь, может, неделю. Может, больше. Если не считать баловства со звонками, вы были молодцами, — сказал Фенберг и пошевелил угли в камине. — Я был бы тебе очень признателен, если бы ты занялся газетой в мое отсутствие.

Джо живо среагировал, но Фенберг этого не заметил в темноте.

— Это из оперы "дадим-юному-право нарушителю-урок-ответственности"?

Фенберг отрицательно покачал головой:

— Я никогда не считал тебя малолетним правонарушителем. Мне просто нужна помощь.

— Ты ведь вернешься, а? — это прозвучало как обвинение.

— Я всегда возвращаюсь, — ответил Фенберг. Он вздохнул. "Это другие не возвращаются", — подумал он.

— Ты можешь пропускать иногда уроки, но не слишком много. Я уже поговорил с твоим директором. Он находит, что это хорошая мысль. Вот, — сказал Фенберг, передавая Джо тяжелый коричневый пакет. — Инструкция, как издавать газету, используя валяющиеся под рукой вещи. Там еще наличные — последние остатки баснословного состояния Фенбергов. — Триста долларов. — Тебе хватит статей на ближайшие две недели. Большинство из них годятся на все времена, и к ним прилагаются негативы фотографий. Помещай больше картинок. Если напишешь что-нибудь, пусть Малулу проверит грамматику. Не допускай ругательств в печатных материалах.

Майкл широко улыбнулся:

— Кроме того, ты сейчас присутствуешь на настоящей церемонии передачи. В этом пакете твое первое задание.

Джо молча взял конверт.

— Я хочу, чтобы ты поместил это на первом листе, как знамя размером в восемь колонок. Напечатай жирным шрифтом, — сказал Фенберг, указывая на написанную от руки бумагу, где красными чернилами были сделаны пометки для наборщиков. — У меня и у Туберского есть страховки. Но, что касается Джона, боюсь, тебе придется разыскать тело и принести его в их штаб-квартиру.

Злючка Джо не засмеялся.

— Я оставил завещание.

Джо был теперь ближе к камину. Фенберг увидел, что брат смущен и испуган, и ему даже хотелось плакать. Он подавил желание обнять Джо за плечи и похлопать по спине. Джо не был любителем пообниматься. Фенберг спросил, были ли у Джо вопросы. Нет, у Джо их не было.

Фенберг посмотрел на последние не желающие догорать поленья. Потом на брата, который тоже смотрел в камин. Суровое и все же такое детское лицо. Они с Джо были очень похожи.

— Мне жаль, что ты иногда целыми вечерами шатаешься по улицам или проводишь их в кино. Жаль, что в тринадцать лет тебе приходится испытывать унижение от того, что попадаешь от одной няни к другой. Жаль, что рядом нет меня и что у нас нет МТВ. И мне действительно очень жаль, что нет наших папы и мамы и мне бы очень хотелось, чтобы ты не принимал на свой счет, когда близкие люди умирают. Это вовсе не бросает на тебя тени. В нас есть что то такое, что боготворит боль и ждет ее. Эта черта особенно присуща нам с тобой, и мне бы хотелось, чтобы ты он нее избавился. — Фенберг хотел сказать что-то еще, но в нем поднялись давно знакомые ему чувства. Он хорошо знал, как их подавить.

— Пошли, — сказал Фенберг, — надо поесть.

Он сгреб свое пальто и обнял Джо за плечи, почти свалив его.

— Мы — против чокнутых?

— Да — против чокнутых, — повторил Джо и кивнул.

* * *


Ресторан "Билл и Эмма. Рыбные блюда" больше всех приближался к понятиям о хорошем ресторане. От «Багл» до него было одиннадцать домов. У "Билла и Эммы" почти всегда царил полумрак. Столики были накрыты красными скатертями в тон кабинкам.

Этим вечером Патси Клайн, как всегда, мелодично оплакивала потерянную любовь по автоматическому проигрывателю. Фенберг изучал этикетку на пивной бутылке, не обращая внимания на Клиффорда. Младший брат повис на руке Майка, взгляд его был направлен куда-то в пространство. Он болтал ногами и стучал ими по стенке кабины. Джо разбирался с пакетом, содержащим информацию, которую оставил ему Фенберг. Туберский все еще занимался упаковкой припасов. Шериф прислал ему для компании двух помощников и трех добровольцев из отряда. Все были вооружены до зубов.

Когда братья Фенберг закончили обед, было еще около шести, время слишком раннее для обычного наплыва посетителей. У стойки бара находилось несколько репортеров. Они оглядывались. "Наверно, разговаривают о нас", — подумал Фенберг. Помощник, которому поручили наблюдать на Фенбергом, сидел за маленьким столиком в другом конце ресторана и пил кофе. В дальнем конце бара сидела женщина. Она курила сигарету, наклонившись над мартини. Она показалась Фенбергу знакомой, но в полумраке он не узнал ее. Может быть, журналистка. Или туристка. Она, однако, была блондинкой, как и Трейси.

Фенберг улыбнулся и сложил руки так, чтобы можно было дотянуться до фотографии в кармане. Ему начинало не хватать часов в сутках, чтобы думать об обеих — Трейси и Митикицкой.

Возможно, ему стоит завести расписание. Думать о Трейси с восьми до девяти, позавтракать. Беспокоиться об Элен с двух до шести, обед. Потом беспокойство о прочем до самой ночи, потом кошмары.

Клиффорд дернул Майка за рукав и потянул его вниз, чтобы тот нагнулся и можно было шепнуть ему на ухо.

— Ты любишь Митикицкую? — спросил Клиффорд, не в силах справиться с длинным польским именем.

Фенберг взглянул на брата. Клифф покраснел. Фенберг всегда отмечал, что с детьми надо быть очень осторожным. Фенбергу не хотелось, чтобы традиционная мужская бесчувственность передалась следующему поколению.

— Она очень привлекательная, — ответил Фенберг. Вопрос был уместным, особенно если учесть, что ему все же удастся вызволить ее, отняв у этого огромного людоеда — последнего увлечения своего братца. Они, возможно, могли бы пожениться, у них был бы ребенок, и они бы жили на ранчо. Было приятно, хотя и не обязательно, любить ее.

Любил ли он?

— Любовь — это поведение, — сказал как-то Туберский. — А не эмоции, не чувство.

Фенбергу было интересно, где брат набрался этих мыслей. Самое ужасное было то, что Туберский всегда оказывался прав.

— Если расширить наше определение, это значит ставить свои нужды позади нужд другого, — продолжал Туберский. — Это очень практично.

А как быть с этими глупыми чувствами? Влюбленность. Воспоминания.

— Воображаемые картинки, химическая атака. Мы создаем в уме приукрашенный образ и обожаем его, заставляя несчастного идиота соответствовать этому образу. Как это ни печально, наш бог или богиня в конце концов превращаются в чудовище. Нас терроризирует образ, который мы же сами и создали. Не путайте секс, детскую болтовню и романтику с любовью. Я не верю, что мы можем любить. У меня такое чувство, что любовь приходит откуда-то изнутри, из какого-то невидимого места, может, из души. Хорошо бы понять, — рассуждал Туберский.

Фенберг ходил с Трейси в первый класс. Сколько он знал Элен? Три месяца? Митикицкая была хорошенькой и забавной. С ней было хорошо, она разбиралась в практической стороне жизни. Она была решительная, готовая поддержать в трудную минуту. И она хорошо целовалась. Она была загадочной, независимой и достаточно противоречивой, чтобы оставаться интересной и после первой стадии их взаимоотношений. Он мог бы перечислить длинный список того, что было в них общего, все то, за что он уважал ее. Но любить ее он не мог. По крайней мере, согласно классификации Туберского. Он не мог ставить свои нужды позади нее, потому что он не мог забыть Трейси.

— Но я люблю Трейси, — сказал Фенберг.

Этот разговор состоялся между ним и Туберским задолго до этого. Туберский наводил порядок в амбаре, а Фенберг смотрел, что само по себе было необычно.

— Нет, — сказал Туберский. — Ты не можешь любить того, кто ушел. Ты можешь с любовью вспоминать о них. Или скучать до потери сознания, чем ты и занимаешься. Это болезненная привязанность. А настоящее счастье в том, чтобы не быть привязанным. Не так ли?

Туберский поднял железную плиту и перенес ее из одного конца амбара в другой. Он упивался трудом, передвигая предметы весом двести фунтов и более.

Всю остальную работу он не считал мужской.

Фенбергу хотелось ударить Туберского по носу. Не из-за его отношения к работе, а потому что он был прав. Все радостные моменты в его жизни были связаны с созерцанием, во время него. Они вовсе не имели ничего общего с образами, жившими в его любящей памяти. Эти как раз делали его несчастным. Желание Фенберга ударить Туберского по носу подогревалось еще тем, что тот ясно показал ему разницу между несчастьем и счастьем и взвалил на его плечи ужасный груз выбора.

Это было совсем не так просто, думал Фенберг. Нельзя было просто сказать: "Я никогда больше не буду вспоминать чудесное время, которое мы провели с Трейси". Было и другое. Элен, черт возьми, пугала его, потому что, когда Фенберг слишком жестко шутил или придирался, бывало, что проявлялась старая семейная черта и он терял чувство меры, и, раз начав, он мог продолжать, и продолжать, и продолжать, пока все не выливалось до конца, она молча смотрела на него с грустной улыбкой.

Злючка Джо вернулся к столу с видеовойны на игральном автомате, побежденный, но уверенный в успехе при наличии большей финансовой поддержки.

— Дай мне еще немного монет.

Фенберг порылся в кармане. Он попытался сказать Джо: "Только еще одну игру", но ему помешал крик.

— Это сукин сын, — пронзительно кричала женщина в затененном конце бара.

— Она говорит о тебе, — сказал Джо Клиффорду.

Клифф поднял вверх маленький пальчик, но тут же выскочил из кабины и побежал за братом к игральным автоматам.

Фенберг, прищурясь, вглядывался в красную полутьму. Женщиной оказалась Линда Беган, жена М.Дж. Бегана. Она была с пластырем. Фенберг бросил на стол несколько купюр и вышел из кабины.

— Давай. Пора идти.

Забыв о Фенберге, мальчики, как загипнотизированные, следили за красными и зелеными лазерными вспышками и взрывами. Подсчитывались очки.

— Пошли…

Миссис Беган неловко повернулась и смотрела на них. Автомат был на расстоянии нескольких стульев от нее.

— Позвольте им остаться, — сказала миссис Беган, держась за стойку бара, чтобы удержать равновесие.

Фенберг улыбнулся и вежливо кивнул в знак приветствия, потом опять повернулся к мальчикам.

— Кое-кому здесь надо повеселиться, — сказала она, бросив злой, мутный взгляд на бармэна. Он не хотел ее больше обслуживать.

— Никто больше не дает людям повеселиться. Знаете, какая сейчас проблема во всем мире? — Она разделила свой вопрос и свое внимание между Фенбергом и бармэном. — Все… ходят и убивают всех.

— Время от времени это, действительно, бывает непростительно, — согласился Фенберг.

— Последний… — Фенберг хотел сказать «мяч», но в игральных автоматах не было мячей. Он кончил тем, что сказал «раз» и объявил мальчикам, что им пора уходить.

— Бармен! Еще стакан! — крикнула она.

Бармен только вытер стакан и покачал головой.

— У меня есть деньги! У меня много денег!

Она порылась в кошельке и вытащила измятую пачку двадцати- и пятидесятидолларовых купюр. Несколько упало на пол. Она неловко нагнулась, пытаясь подобрать деньги. Фенберг помог ей сесть и поднял деньги.

— Ты хороший мальчик. Я дам тебе на чай, — сказала она, осторожно вытаскивая измятую двадцатку.

— Она проводит здесь несколько вечеров в неделю, Майк, — сказал бармэн. — Она очень хороша для бизнеса. Я мог бы открыть еще один бар на те суммы, которые она здесь оставляет. Но сегодня она примерно на четверть перебрала свою норму.

Взгляд ее лениво скользнул мимо Фенберга вдаль. Фенберг никогда не задумывался об этом, но когда бы он не встретил миссис Беган днем, она всегда выглядела немного больной. Красный нос. Она всегда была в очках, за которыми прятались водянистые глаза и болезненная, анемичная внешность. Фенберг считал, что причина в том, что она живет с М.Дж. Беганом. Она ловко выхватила купюру у Фенберга.

— Ты не из тех, кто берет деньги у женщин, — сказала она и засмеялась. — Нет. Я дам тебе более подходящую награду. Ты газетчик, — сказала она заплетающимся языком, — как мой муж. Ха!

Она засмеялась над свой шуткой.

— Мой муж не очень хороший газетчик. Мой муж не хорош ни в чем. Ты хороший газетчик. Ты умеешь хранить секреты? — Она положила руку Фенбергу на плечо.

Майкл увидел кислое лицо стоящего позади нее Джо.

— Я читаю твою газету, — шепнула она. — Ха!

"Какое приятное дыхание", — подумал Фенберг.

— Это очень хороший секрет, и ты должен обещать мне, что не напечатаешь его в твоей газете. По крайней мере, не на первой странице. Обещаешь?

Любопытство Фенберга было возбуждено, и он вынужден был согласиться.

— Слово скаута, — сказал он, подняв руку. Он слегка отвернулся, чтобы подышать свежим воздухом.

— Он не тот, за кого себя выдает, — сказала она чуть слышно.

— Кто? — пожал плечами Фенберг.

— Видите ли, с Мартином тяжело жить.

— Я не удивлен. — Фенберг заметил черно-синий синяк за стеклами очков.

— Он медленно убивает меня. Он убивает все, везде, где бы мы ни жили, он убивает. Дети просто ненавидят его. Вы знаете, что я пью из-за него?

— Вы не думали о том, чтобы покинуть его? — спросил Фенберг, стараясь проявить симпатию.

Миссис Беган испуганно покачала головой. Нет. Она приложила палец ко рту.

— Я не могу. Я — трусиха. И еще я пьяница. Я уходила. Я забирала детей, вещи и уходила, но он всегда находил нас. И тогда приходилось расплачиваться. Ох!

Она хихикнула:

— Я пошутила.

Фенберг поднял голову. Ему показалось, что что-то летает вверху.

— Понимаешь, Мартин — дьявол. Это смешно, потому что Мартин — дьявол, прячущийся за библией.

— Мне не хотелось бы судить, но с ним, действительно, кажется, временами бывает трудновато, — согласился Фенберг.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет. — Она вцепилась в ворот рубашки Фенберга.

— Осторожно. Это чистый хлопок, — сказал Фенберг, отстраняясь.

— Ты не понимаешь. Я хочу сказать, что он настоящий дьявол, — сказала она и подняла над головой два пальца, изображая рога.

— Пойдем, женщина. Тебе уже хватит.

Линда Беган стала белой как полотно.

Нижняя губа дрожала. Фенберг повернулся и увидел стоящего позади него мистера М.Дж. Бегана. Беган выглядел ужасно. Лицо было пепельно-серым. Он заметно похудел, волос на голове убавилось, и глаза бегали. Он напоминал больного, схватившего дозу радиации.

— Я ничего не сказала. Мы просто выпили немного вместе. Я сейчас приду, ладно? Ты еще не ужинал? Я организую что- нибудь? Да-да. — Она, покачиваясь, встала со стула и пошла большими я-не- пьяная шагами к двери. По пути она бормотала: — Я выпью кофе, и все будет хорошо. Я приготовлю что-нибудь тебе и детям, как только мы придем домой. Я приготовлю.

В ресторане было тихо.

— Извините за сцену. Надеюсь, она не смутила вас, Майкл, — сказал М.Дж. Беган. Темные глаза мигали — усталые, встревоженные. — Увидимся утром.

Он помолчал, раздумывая, напомнить ли Фенбергу, чтобы тот не пытался ускользнуть пораньше, потом исчез.

— Видимо, обед у них в доме очень важная процедура, — сказал Злючка Джо.


Глава XX

О природе монстров и женщин


(Эта передовица, написанная Майклом Фенбергом, одиннадцатым и последним издателем "Бэснн Вэли Багл", была опубликована 12 марта, как раз перед тем, как он отправился на поиски Митикицкой).

Четвертое публичное извинение из серии А. Майкл Фенберг, редактор и издатель

Это ваша главная, исключительно выгодная передовая статья, три темы по цене одной колонки. Первое, я хочу принести свои извинения. К тому времени, когда эта газета попадет к читателям, я нарушу данное за меня поручительство. Извините. Более того, я еще раз прошу прощения за моего брата.

Для тех из вас, кто не коллекционирует публичные извинения «Багл» и не наклеивает их в семейную книгу с вырезками, я официально напоминаю, что за прошлые годы я трижды извинялся таким образом за Джона. Это четвертый и, я надеюсь, последний раз. Мы становимся слишком старыми.

Первое извинение, если я правильно помню, было опубликовано — примерно десять лет назад, в первые месяцы моей работы в качестве редактора. Я был молод. Я принял незрелое решение поручить Туберскому (в то время он имел фамильное имя Фенберг, Норвуд 3.) собрать давний долг с лесопильного завода Фергюссона (теперь вне дел). Состоялся обмен мнениями, но это не представляет особого интереса. Однако мистер Фергюссон сказал для эффекта, что он скорее станет слепым и импотентом, чем заплатит «Багл» хоть один цент из одной тысячи четырехсот долларов, которые он был должен нам. Подлец. Тем не менее, Фергюссон израсходовал изрядную порцию из дневного запаса его петушиного крика на нашего газетного агента и, после этого Джон пробрался сквозь орду введенных в заблуждение лесорубов (которые, я уверен, просто не хотели терять работу) и силой скормил несколько дополнительных выпусков «Багл» этому магнату от зубочисток.

Мы уверили всех бизнесменов Бэсин Вэли, что сбор денег по долговым обязательствам таким способом вовсе не является официальной политикой «Багл». Мы пообещали тогда, что этого больше не повторится. И, надо отдать нам должное, это не повторилось.

Я также помню, что приносил извинения за неудачное назначение Джона ответственным за концерт рок-группы "Железная бабочка" на встрече выпускников в Сэйдж Холл Парке в День Независимости 4 июля несколько лет назад (все деньги были возвращены), и, конечно, на первой странице были тут же напечатаны публичные извинения за то, что этот брат редактора, нанятый на короткое время в качестве помощника, загнал в угол неудачными замечаниями председателя родительской ассоциации из Индианы Грин.

Мы очень сожалели тогда и сожалеем теперь.

Что касается настоящего времени, мой брат оказался впутанным в серию особенно ужасных убийств. Единственным утешением является то, что все они были совершены за пределами города.

Итак, прошлой ночью мой брат пришел домой. И он был не один.

Последние несколько месяцев все мы прячемся и дрожим за крепко закрытыми дверьми и рассуждаем о происхождении таинственного убийцы, который охотится в нашей чудесной долине и поедает людей — местных жителей и туристов. Я думал, что это дело рук маньяка. Нет. Это монстр.

Я знаю, что это монстр, потому что сам видел его.

Дальше начинается непонятное.

Мой брат Джон сказал, что провел большую часть финансового квартала без связи с внешним миром в пещере с этим волосатым существом. Джон дал мне честное слово, что ни он, ни его человекообразный друг, насколько он помнит, никого не убивали и не ели.

Надеюсь, что так и было.

Прошлой ночью монстр Джона Туберского унес редактора этой газеты мисс Элен Митикицкую. Хороших репортеров трудно, но все же можно заменить. Но дело в том, что я люблю Митикицкую.

Я еще никому не говорил об этом.

Думаю, что это серьезно. Она разбила мне сердце на двенадцать частей, и мне так много надо ей сказать вплоть до предложения идти по жизни вместе, с детьми, индивидуальными пенсионными счетами и всем прочим. Я понял, что она так нужна мне, что даже этого мало, и я хочу просить ее, если она согласна, идти со мной по времени, подобно двум счастливым молекулам, в белых перчатках и круглых башмаках, держась за руки.

Любовь делает с мужчинами невозможное.

Если «Багл» доставят в ту самую пещеру, где ты сейчас находишься, Элен, я обращаюсь к тебе с просьбой выйти за меня замуж. Я иду искать тебя.

А с вами, наши верные подписчики, я надеюсь вскоре встретиться снова. Спасибо, что читаете нас и, пожалуйста, покупайте у нас рекламу.

Было очень приятно владеть своей собственной газетой. Никто не обрезает твой материал.


Глава XXI

В поисках неуловимой Элен Митикицкой


Время близилось к двенадцати. Фенберг и шериф Буба встревоженно поглядывали на дорогу. Туберскому поручили относительно легкое задание — поехать в город, заправить машину Майкла шестьюдесятью галлонами бензина и вернуться назад. Три помощника Бубы поехали с ним. С тех пор прошло четыре часа.

Ранчо было залито светом. Фенберг заметил, что в последнее время это становилось популярным. Давайте поедем к Майку и осветим все, как при открытии большого супермаркета. Кроме обычной бригады по борьбе с Туберским, состоящей из шерифов, государственной полиции и добровольных помощников, вокруг еще шныряло огромное количество представителей прессы, записывающих что-то в свои записные книжки и сующих микрофоны прямо в лицо. Специальное освещение для телевизионных камер создавало искусственную атмосферу, как в кино. Фенберг дал Клиффорду и Злючке Джо задание проследить, чтобы ни одна из репортерских групп не пользовалась их розетками.

Шериф расхаживал перед Фенбергом и сердито тер седеющую макушку.

— Если он повредит хоть один волосок на голове моих людей, я клянусь тебе, Майкл… — говорил Буба, остановившись, чтобы помахать перед носом Фенберга своим коротким, толстым пальцем.

"Пошел ты со своими людьми, — подумал Фенберг. — Что с моей машиной?"

В истории уже существовали прецеденты с безобразным вождением Туберского.

Ни для кого не было секретом, что пикап Майкла являлся предметом вожделений Туберского. Машина производила впечатление, на ярд подпрыгивая над землей на четырех огромных, как у трактора, колесах с шинами фирмы «Келли-Спринг». Он был покрашен шестнадцатью слоями блестящей черной краски, в том числе и бампер. Только на переднем крыле была белая надпись, сделанная от руки: "Судьба — охотник".

Гордостью Фенберга были четыре ведущих колеса и мощный мотор с таким количеством лошадиных сил, что мог при необходимости снести половину здания. Когда Майк привез его домой шесть лет назад, Туберский растрогался до слез неземной красотой огромного У-8. Он любовно погладил капот и наклонился, чтобы поцеловать бампер. Он был шокирован, когда увидел грязное пятно и, как горящая любовью испанка, быстро вытер его своей майкой. Он охал и ахал вокруг машины добрых пятнадцать минут, восхищаясь и поглаживая ее.

— А мне можно будет поездить на ней? — спросил он наконец.

Фенберг поджал губы и сложил на груди руки. Риска с Туберским было гораздо больше, чем с Тедом Кеннеди.

— Может быть, как-нибудь потом, — ответил Фенберг. Лицо у Туберского вытянулось. Нижняя губа, надувшись, оттопырилась.

— Ну, пожалуйста? — попросил Джон.

Фенберг слегка смягчился. Он разрешил брату посидеть в машине. Но сначала пусть переоденется в чистое. Одежда Туберского и так была чистой, но он пулей пронесся в дом и вернулся в свежевыстиранных джинсах «Левис», белой рубашке, спортивной куртке и галстуке.

— Галстук не обязательно, — заметил Фенберг, — залезай.

Туберский осторожно смахнул пыль со своих дешевых мокасин и с замиранием сердца сел за руль. Туберский разглядывал машину внутри, как будто это был музей. Он опять стал просить Фенберга:

— Пожалуйста, ну, пожалуйста, Майк, нельзя ли мне сейчас поводить машину, ну, пожалуйста?

Фенберг хмыкнул.

— Тебе? Неосторожному водителю доверить мой новый пикап за 24500 долларов? Нет. Никогда.

Туберский просил и умолял. Он скулил. Он обещал вещи, которые никогда не смог бы выполнить, только за то, чтобы Фенберг сжалился и разрешил ему завести мотор. Фенберг мрачно посмотрел на брата, потом элегантно подал ему ключи:

— Только ради Бога, будь осторожен. Не задень случайно рычаг переключения скоростей, а то перемелешь всю коробку передач. Дай мотору поработать несколько секунд, потом выключай.

Туберский послал воздушный поцелуй и с благоговением вставил ключ зажигания.

Туберский благодарно улыбнулся Майклу. Майкл тепло улыбнулся ему в ответ.

Тошнота подкатила к горлу Фенберга, когда он услышал шум опускающихся окон и щелчок электрического замка, запирающего все четыре двери. Туберский продолжал приятно улыбаться, когда запустил двигатель с турбонаддувом на девять тысяч оборотов в минуту. Машина стала яростно вибрировать вперед и назад. Из-под кузова поднялись облака пыли. Джон Туберский включил сцепление и поднял машину на дыбы. Огромный черный «форд» с визгом проехал сто ярдов до ворот. Туберский резко сдвинул рычаг вниз, одновременно нажимая на тормоза. Перед тем как умчаться на три часа и оставить машину в городе без бензина, Туберский помчался прямо на Фенберга и, свернув в последний момент, сделал вокруг него полдюжины кругов. Фенберг стоял в пыли, опустив плечи. За ревом мотора Фенберг слышал загробный маниакальный смех Туберского. Фенберг вздохнул. Он успокаивался. И Туберский знал, что он успокоится. Таковы были правила игры.

— Едет! — закричал кто-то из репортеров.

— Слава богу! — успокоился Фенберг.

Машина въехала, подпрыгивая, в передние ворота. На Туберском была шерифская шляпа, с уха свисали наручники. Три помощника на заднем и переднем сиденьях весело хохотали. Фенберг вздрогнул — тормоза при парковке скрипнули слишком уж сильно. Он обошел вокруг пикапа, осматривая его, прежде чем взять ключи.

— Мы остановились на обратном пути, — чтобы выпить содовой, — сказал Туберский, ухмыляясь..

Буба сердито посматривал то на Джона, то на Майка. Он подозревал, что они хотят о чем-то переговорить. Джон с серьезным видом вернул шерифскую шляпу и наручники. Все трое помощников были слегка под мухой, двое зевали. Буба хотел устроить им разнос, но сейчас ему было не до этого..

— Можно тебя на пару слов, Майкл? — , спросил Буба, посматривая на трех своих помощников.?

Буба и Майк отошли в сторону так, чтобы их было не слышно. Они стояли на границе освещенного пространства, пар от их дыхания поднимался вверх.

— Я понимаю тебя. Я сам думал, что бы я сделал, если бы Мэри похитил какой-нибудь человек или зверь. И я уж точно не стал бы ждать. Я также знаю, что ты из тех, кто всегда делает по-своему, Майкл.

— К чему ты ведешь?

Буба запустил пальцы под ремень и пинал носком ботинка траву под ногами.

— Я бы на твоем месте не стал ждать утра. Я нашел бы способ убежать. И пошел бы сам. Я знаю, что так будет быстрее.

— А ну-ка, кузен, посмотри вон туда, — сказал Фенберг, кивнув в сторону двух десятков хорошо одетых людей, крепко держащих в руках микрофоны.

Они смотрели собачьими глазами в надежде, что Фенберг что-нибудь скажет, пусть даже незначительное. Или пояснит свое единственное заявление, туманное и устаревшее упоминание о том, что эксбитл Пол Маккартни — морж.

— Здесь вполне наберется сотня корреспондентов и примерно наполовину меньше полицейских. Не думаю, что мне удастся далеко уйти с таким хвостом.

— Ты находчивый парень, Майк, — улыбнулся Буба. — Ты найдешь выход. Но лучше этого не делать.

— Я понял тебя, — сказал Фенберг. Они наблюдали, как Чарли Два Орла передал кожаный футляр с винтовкой Бину Брэсу Брауну, который возился в машине с коробкой передач.

— А, черт, я не знаю, — сказал Буба, засовывая руки в карманы своей шерифской лыжной куртки. — Здесь во многом не сходятся концы с концами.

— Во-первых, Беган?

— Во-первых, Беган.

— Да, — сказал Фенберг. — Я тоже мучился над этим вопросом.

— Я помню, что было сегодня утром в тюрьме. — Буба отвернулся почти в замешательстве. — Беган был почти в панике. Он с ума сходил, только бы найти девушку. Вы не действуете так же отчаянно, когда оказываетесь на свободе.

Буба наблюдал за поступками как бы с периферии, как охранник, ведущий наблюдение с башни.

— Я никому не говорю об этом, даже жене, но у меня мурашки бегают при общении с этим Беганом, и я не понимаю, отчего. Ты заметил, какой он больной?

"Сюда больше подходит слово разлагающийся", — подумал Фенберг.

— Зачем он так рвется сюда? Зачем человеку его положения удаляться в один из самых отдаленных регионов? Почему такой человек связывается с такими подонками, как братья Магоногоновичи?

— Может, ты его об этом спросишь? — сказал Фенберг, глядя мимо шерифа. Огни машин. «Корнит» кремового цвета медленно въехал в деревянные ворота. Почти автоматически закрутились телекамеры, фиксируя на пленку этот новый элемент — богатство.

М.Дж. Беган властно хлопнул дверью, его жена отшатнулась. Она осталась в машине, отворачиваясь от безжалостных огней. Она была избита.

— Мне позвонили и сказали, что вы хотите выехать рано, — сказал Беган, подходя прямо к Фенбергу.

— Вы поздно ложитесь, — сказал Майкл.

— Я мало сплю по ночам, — сказал Беган. Он выглядел изможденным, и одежда была неаккуратной, но он, казалось, слегка ожил. Фенберг безо всякой видимой причины почувствовал отвращение и злость. Он поймал себя на том, что считает, сколько шагов надо преодолеть, чтобы прыгнуть на него. Фенберга что-то тянуло, он не мог объяснить, что. Это было глубоко внутри, примитивные ощущения. Смешно. Я схожу с ума, подумал Фенберг, стряхивая с себя гравитационное поле.

— Мы как раз загружаемся на утро, — ответил Буба за Фенберга. Ответ, видимо, удовлетворил Бегана, который осматривал пикап.

— Вы действительно думаете, что вам все это понадобится?

— У нас дикий край. Никогда не знаешь, что может встретиться, — сказал Фенберг.

Бегану, похоже, понравилось последнее замечание. Он слегка улыбнулся:

— Да, никогда не знаешь.

Бин Брэс закончил возиться с коробкой. Пикап был загружен и Браун прикрыл все брезентом. Туберский крепко натянул нейлоновую веревку, протянув ее крест-накрест через хромированные ручки с обеих сторон рамы, подобно шнурку на ботинках.

— Уже полночь, — сказал Фенберг. — Час дьявола.

Он не знал, зачем сказал это.

— Устраивайтесь поудобней, где-нибудь за пределами моей собственности. Я собираюсь немного поспать. — Фенберг посмотрел на Бегана оценивающе, как на картину. Мартин был в полной охотничьей форме, его когда-то густые волосы были длинными и висели, как веревки. Он побледнел и похудел со времени прибытия в Бэсин Вэли.

— За что я вас так не люблю? — спросил его Фенберг.

Глаза Бегана. Они были старые и излучали холодную, властную уверенность.

— Быть может, у нас общая судьба.

Фенберг на этот раз не отвел глаз. Ответ удовлетворил его.

* * *


1.30 ночи. Бин Брэс Браун выскользнул из окна ранчо и воровски прокрался между часовыми в лес. Он тихо и старательно тащил за собой ленточную пилу фирмы «Маккюлош», пять клиньев, топор и три коробки молочных консервов.

2.30 ночи. Поднялась почти полная луна. Джон Туберский проснулся и резко сел в кровати. Трое помощников, которых назначили охранять его, спали крепким сном после пива, в которое Туберский добавил транквилизаторов.

Туберский на цыпочках прошел по темному коридору, обитому деревянными панелями, и тихо открыл дверь комнаты Фенберга. Охранник не спал и потянулся за пистолетом. Туберский покачал головой и прижал палец к губам, потом показал на Фенберга. Искренность и открытость жестов успокоила охранника, и он позволил Туберскому подойти на три шага ближе.

— Страшная тактическая ошибка, — прошептал Туберский. При этом он положил руки на колени и оказался глаза в глаза с сидящим охранником. — Если ты закричишь или потянешься за пистолетом, я тебе голову оторву. Это я убил и съел десять человек.

Охранник окоченел от страха.

Туберский раскачивался назад и вперед, вытаращив глаза так, что были видны белки, и щелкал зубами. Помощник шерифа не оказал никакого сопротивления, и Туберский надел на него наручники и вставил в рот кляп. Со стиснутыми зубами и горящим взглядом Туберский медленно пересек комнату и протянул руки к Фенбергу. Полностью одетый Фенберг оттолкнул его руки и прошипел, чтобы Туберский прекратил представление.

— Насчет убийств и каннибальства, — Туберский наклонился над вытаращившим глаза охранником, — я просто пошутил. Скажи "о'кей".

Он ловко кольнул помощника острием гиподермической стрелы.

— Приятных снов.

— Меньше трех минут понадобилось братьям Фенбергам и Чарли Два Парящих Орла, чтобы прокрасться мимо расставленных Бубой часовых и справиться с тем, который спал в машине Майкла. Прозвучали выстрелы. У пикапа было только тридцать секунд форы. За ними помчались мощные полицейские машины и армада журналистов и шерифов.

На плавных, как лошадиное копыто, изгибах и на крутых скользких поворотах патрульные машины сократили разрыв. Водителем первой машины был не полицейский и не один из помощников шерифа. Это был Рейнджер Грейнджер — главный смотритель национального парка, у которого были личные счеты с братьями Фенбергами. Пригнувшись и улыбаясь белозубой улыбкой, Рейнджер Грейнджер наблюдал, как пикап резко увеличивает скорость, и удивлялся, о чем думает Фенберг, черт его возьми. На этих узких горных дорогах даже Марио Андретти в своем «феррари» не мог бы ехать на такой скорости, не говоря уж о Фенберге в его загруженном пикапе, которому тащиться бы со скоростью трактора. И тут все стало предельно ясно.

— А, черт! — Звук был отдаленный, но знакомый, и его нельзя было спутать ни с чем — гитарные завывания ленточной пилы. Грейнджер попытался направить свой «крейслер» в объезд и успел проехать несколько сотен ярдов. Он не слышал удара падающего дерева из-за шума мотора, но он почувствовал его. Как при езде под артобстрелом или в бурю, Грейнджер нажал на тормоза, и на смотровое стекло посыпались сосновые иголки, пыль, грязь и мелкие камни. Его машина боком скользнула по стволу огромного дуба, лежащего поперек дороги.

С другого конца дерева стоял Бин Брэс Браун и любовался на свою работу. Дерево было старое и гнилое, на нем стояла отметка дорожной службы о спиливании его весной.

Туберский выпрыгнул с пассажирского места и крикнул, чтобы Бин перестал пялиться и садился в машину. Рейнджер Рей Грейнджер выбрался из машины. От удара у него текла кровь. Он забрался на дерево с пистолетом в руке. Туберский схватил Бина Брэса одной рукой, пилу другой и швырнул и то и другое в машину. К тому времени, когда лесничий дошел до другого конца дерева, он увидел лишь красные да желтые огни, которые сверкнули и исчезли за поворотом. Через сорок пять минут прибыла машина со всем необходимым оборудованием, и еще через два часа дорога была очищена. К этому времени машина Фенберга давным-давно свернула на старую заброшенную дорогу и исчезла в лесу — черная песчинка, утонувшая в зеленом океане листьев.

* * *


В городе Мартин Беган открыто ходил но темным помещениям "Бэсин Вэли Багл". Он сел на стул Фенберга — тот самый, который сделал дедушка Майкла. Беган посмотрел на фотографию Трейси и ребенка в серебряной рамке и лениво сбил ее на пол. Стекло разбилось. Беган взял другую фотографию, на этот раз Элен. Он провел рукой по фотографии, как будто мог просунуть свои руки и ласкать ее грудь. Это фото Беган тоже сбросил.

Он вышел через заднюю дверь и прошел в обход окольным путем к своей редакции, которая была через дорогу. Он остановился на парадном крыльце, слегка наклонив голову, и смотрел на здание «Багл». Оно было сама история. Более века назад здесь был салун, там также проводились заседания суда и собрания. На покерных столах были сделаны две операции, а несколько человек даже вступили здесь в законный брак. Пять поколений Фенбергов помещали объявления о продаже земельных владений и положили начало истории своей общины. В окне появились танцующие оранжевые блики, они росли, и цвет их менялся на красный и желтый.

К Бегану присоединились братья Магоногонович. В руках у них были ржаво-красные пустые газовые баллоны. Троица наблюдала, как разгорается пламя. Потом они услышали гудки пожарных машин в другом конце города.

— Избавьтесь от этого, — приказал Беган, показав на баллоны. Трое разошлись в разные стороны.

* * *


Солнце сделало легкую попытку прорваться в преисподнюю, которую представлял из себя Орионский национальный заповедник в самом конце зимы. Стоял обычный серый рассвет, скорее, он просачивался, и, хотя в машине было хорошо и тепло, Фенберга знобило. Они заблудились, и Туберский раздражал его.

— Я стараюсь развеселить тебя, дружище, — сказал Туберский.

— Не надо меня веселить, — ответил Фенберг.

— Ну, можно мне тебя повеселить совсем немножко?

— Нет.

Туберский медленно поднес не подключенный микрофон машинной рации, работавшей в диапазоне "Городской волны", к своему рту, при этом внимательно наблюдая за Фенбергом, не последует ли очередного дисциплинарного взыскания.

— Скай Кинг вызывает Пенни. Скай вызывает Пенни. Один Адам-двенадцать, Кирк вызывает предприятие, — вещал Туберский.

— Будьте добры сообщить координаты, — запросил Фенберг.

Туберский ухмыльнулся.

— Мэтьюз. 2150 до генерального штаба.

— Слушай, Джон… Черт! — взвизгнул Фенберг на слишком высоких для его возраста тонах. Он успел отвернуть машину от падающего на них валуна. Старый индеец упал с заднего сиденья на пол, но не проснулся. Бин потер нос и поднял очки.

Большой четырехдверный пикап с надписью "Судьба — охотник" высоко подпрыгивал, нырял в ручьи, о его днище терлись низко растущие ветки. Фенберг вздрагивал, когда они скребли по машине. По этой дороге, возможно, давным-давно не проезжала ни одна машина, если это вообще можно было назвать дорогой. Машина загромыхала, наклонилась вперед и переехала через кустарник, разбрасывая во все стороны камни из-под колес, как ледокол разбрасывает лед в Северной Атлантике. Фенберг добрался до очередной безымянной точки, нажал на тормоза и объявил, что дальше он не поедет.

Туберский, прищурившись, посмотрел вверх. Несколько горных цепей отделяет их от Бэсин Вэли. И над Бэсин Вэли поднимался узкий столб черного дыма. Для лесных пожаров таких размеров был еще не сезон.

— Может, какая-то бедная душа зажгла несколько газет, чтобы указать дорогу или еще что, — сказал Туберский.

— Да. Бедный человек, — согласился Фенберг.

Фенберг спросил еще раз, где они находятся, и Джон произнес еще несколько банальностей в микрофон. Фенберг пожевал щеку:

— Я повторяю, где мы находимся?

— Здесь, — сказал Туберский, пожимая плечами. Неужели это было не очевидно? Он дотянулся до пола у заднего сиденья и грубо тряхнул старого знахаря. — Эй. Проснись.

Чарли Два Орла застонал.

— Прекрасно, — сказал Фенберг, осматриваясь вокруг. — Марс зимой.

— Мы должны быть благодарны за погоду, — сказал Туберский, отстегиваясь. — Шериф не сможет преследовать нас на вертолетах из-за низкой облачности.

— Раз мы здесь, то где Элен и где монстр? — хотел знать Фенберг.

— Это не Версателлер. До Сесквоча не доберешься на машине. Мы должны подкрасться к нему. Мы спрячем машину в чаще и пройдем остаток пути пешком. — Туберский указал на их цепь — забытый горный пик в полудне пути отсюда.

Он выглядел как Маттерхон в Диснейлэнде. К нему не было дороги.

— Два по курсу, Скотти, — сказал Туберский в неработающий микрофон.

— Джон, перестань играть с радио, — проворчал Фенберг.

— Клац… Включить аппаратуру…

Широкий луч для пеленгации большой, волосатой, похожей на марионетку формы жизни и темноволосой красотки с великолепным задом, которая не пользуется средствами для предохранения от беременности.

— Весьма смешно, Джон.

— Кирк вызывает Элен! Кирк вызывает Элен! — сказал Туберский, наклонившись вперед и изображая срочный вызов. — Лейтенант Митикицкая… это Кирк… Лейтенант… как вам понравится это? — спросил Джон, делая ударение на "это".

Оба брата уставились друг на друга. Фенберг как будто произнося: ты-не-думаешь-что-пора-бросить-детские-шутки. Туберский так же молча отвечал: эта-экспедиция-будет-очень-длинной-при-таком-от ношении-с-твоей-стороны. Они припарковали машину под деревом и замаскировали ее от нескромных глаз ветками.

— Холодное сегодня утро, — сказал Фенберг, потирая руки.

Туберский с силой вдохнул носом воздух и выдохнул:

— Тридцать шесть градусов, на самом деле очень тепло для этого времени года. Ветра нет. Я просто счастлив.

— Хмммммх, — произнес Фенберг и поднял воротник своей куртки на овечьем меху. Индеец и Вин вылезли с заднего сиденья. Фенберг сунул руки в карманы и посмотрел вдаль. Белый, зеленый и серый цвета и так целые мили. — Я думаю, будет дождь.

— Н-да, — сказал Туберский. Он стоял руки в боки и смотрел в небо. На нем была прилегающая к телу белая майка с короткими рукавами. — Это не дождевые облака. А пахнет дождем. Может быть, пойдет небольшой снег. Как раз прикроет нашу машину.

— Будет адский ливень, — сказал шедший между двумя братьями Чарли.

— Почему ты думаешь, что Элен и существо там? — спросил Фенберг, глядя на возвышающуюся гору, наполовину скрытую в тумане.

— На самом деле мысль туг работает в двух направлениях, — сказал Туберский с легкостью взгромождая массивный рюкзак на плечи.

Бин передавал Чарли Два Орла из машины провизию, тот позволял половине свертков падать на землю.

— Возможно, существо прячется наверху в пещере Свода Степой Вдовы, — сказал Джон, указывая рукой на покрытую снегом гору. — Или же оно в пещере у водопадов Вебстера.

Туберский махнул рукой в сторону долины в противоположном направлении.

Фенбергу было все равно. Ему хотелось приблизиться к цели.

— Подъем к Слепой Вдове трудный, но осуществимый. Специального альпинистского снаряжения не потребуется, — сказал Туберский, поправляя рюкзак. — Я думаю, это секретное логово существа.

— Ты думаешь.

— Он иногда гулял где-то. Однажды я пошел за ним, — объяснял Туберский, кивая на пик. — Это его второй дом. Он идет туда, когда его что-то тревожит.

Фенберг увидел, что брат полез в карман майки и достал большую упаковку таблеток. Нитроглицерин.

— Каково же второе направление, в котором работает твоя мысль? — спросил Фенберг.

— Что он в той пещере, где мы жили вместе.

— Это место кажется мне более правильным, — сказал индеец. Он угрюмо смотрел на лежащий у его ног рюкзак. — Мне придется нести одну из этих вещей?

— Нет, — ответил Фенберг.

— Но когда мы придем, тебе придется спать стоя и обойтись без обеда, — добавил Туберский.

— Почему бы ему не вернуться назад в пещеру? — спросил Фенберг.

— Это слишком очевидно.

— Мы преследуем существо, которое является наполовину животным, — заметил Фенберг, — а не советского гроссмейстера. Почему бы ему не вернуться назад в пещеру? Между прочим, она далеко отсюда?

— Всего лишь в двадцати минутах езды. И часа три подниматься в хорошем темпе, — ответил Туберский. — Тут только одно. Во время стресса он забирается повыше.

— Но ты не уверен в этом.

Туберский сунул руку в задний карман брюк и вытащил оттуда голубую облегающую шапочку. Он натянул ее на уши.

— Почти уверен. А может, я думаю о медведях.

Спор продолжался несколько минут. При этом Бин Брэс старался находиться между братьями. Туберский напомнил Фенбергу о том, что очень важным был элемент неожиданности, потому что если существо обнаружит их, оно утащит Митикицкую так далеко, что туда им может понадобиться виза. Фенберг приказал Туберскому никогда не упоминать при нем слово "виза".

— Дружище, доверься мне на этот раз. Я жил с ним. Я знаю все его привычки. С твой невестой все должно быть в порядке. А когда я принесу лекарство этой твари, и с ним тоже все будет хорошо. Помни, что я хочу найти ее так же сильно, как и ты. Мы проверим сначала Слепую Вдову, а если их там нет, то мы, по крайней мере, сможем пойти при свете полной луны к водопадам Вебстера.

И несмотря на лучшие доводы Фенберга, они отправились к Своду Слепой Вдовы.

Первый час мужчины шли молча, и был слышен лишь звук шагов по мокрому снегу и гравию. Они постоянно сопели. Семь утра, вычислил Фенберг. На вершину они поднимутся к полудню. Час или два на поиски. Пять часов назад. Они вернутся к семи вечера. Семь, темнота и полная луна.

Фенберг посмотрел в небо, потом на своих партнеров. Ему было немного досадно, что из трех самых известных лиц в городе, входивших в состав экспедиции, он был в самой плохой форме. Нерегулярные дружеские встречи в гимнастическом зале Кугара (три на три) и разминка в обеденное время с королевой аэробики Кати Смис (которая была поразительно похожа на Трейси) не подготовили Фенберга к подъему в горы. И еще эти облака. Чувствуешь себя, как в засаде. Боги бурь и штормов, затаившись, собирали всю до капли влагу отсюда до Канады и, когда больше собирать уже будет нечего, они обрушат на них огромную каплю величиной с Австралию. Когда пошел третий час подъема, небо почернело. Фенберг тащился, еле передвигая уставшие ноги, уставившись, как под гипнозом, на коричневые тупые носки своих ботинок с красными шнурками. Ботинки мои друзья, ботинки мои друзья. Он ткнулся в рюкзак Туберского.

— Извини, — сказал Туберский.

Фенберг отскочил от него.

Туберский обернулся, лицо его глупо сияло:

— Что я тебе говорил? — В руках у Туберского была маленькая сломанная веточка. Фенберг тупо посмотрел на нее. И что?

— Экземплряриус Североамериканского Снежного человекиуса волосатиуса — улыбнулся младший брат Фенберга. На ветке застрял клок черной шерсти. — Мы на верном пути.

Так оно, казалось, и было.

Пройдя еще несколько футов, они нашли первый след. Существо явно не пыталось скрыть свои следы. Даже Фенберг удивился отпечаткам. Расстояние между ними было около двух ярдов, когда существо просто шло, и оно увеличивалось до двенадцати футов, когда существо перепрыгивало через бревно или небольшой ручей.

— Он, видимо, поправился, или почва здесь более мягкая, — комментировал Туберский, измеряя глубину следа пальцем. — Посмотрите. Глубина около трех дюймов.

— Может быть, это потому, что он нес Элен, — сказал Фенберг, наклонившись и опустив руки на колени. Туберский посмотрел на него и кивнул в знак согласия:

— Я чувствую, — сказал он Фенбергу, выпрямляясь, — у меня такое чувство, что не пройдет и двадцати четырех часов, как мы все вернемся домой бодрыми и будем кататься от хохота, вспоминая наши приключения.

— Надеюсь, он не собирается рассказывать историю циркачей из "Ринглин Бразерс"? — сказал Чарли.

Фенберг тоже не клюнул на это "вернуться домой бодрыми". Он был бы более счастлив, если бы им просто удалось найти Элен и никогда больше не видеть это волосатое существо. Хотя… колесики защелкали в черепной коробке Фенберга. Настоящий, живой Снежный Человек. Пять долларов с человека, помножить на пять миллионов людей, минус двадцать процентов на накладные расходы…

— До мест обитания Большой Ноги еще немалый путь, — сказал Туберский, потягиваясь. — Нам идти еще не меньше часа и, должен признаться, мне надо передохнуть. Я выдохся.

Фенбергу хотелось поцеловать его.

— Может, посидим вон на той поляне?

Они подошли к старой повалившейся березе, сбросили рюкзаки и разлили оставшийся в термосах горячий чай. Местом их стоянки был плоский уступ, за которым открывался широкий скалистый вход в небольшое ущелье. Откуда-то до них доносился шум воды, земля была холодной и жесткой, но Фенбергу она показалась мягким матрасом. Он поднял голову.

— Чувствуете, пахнет чем-то странным? — спросил Фенберг, принюхиваясь.

Бин Брэс пошевелил носом и скорчил гримасу. А может, это было его обычное выражение лица.

— Мертвое животное, — произнес индеец.

— Может, скунс, — предположил Туберский.

В нескольких сотнях ярдов от них находилось огромное волосатое существо, сознание которого не могло постичь огромного мира, которым оно владело. Оно глодало большую кость. Ветер изменил направление.

— Наверно, это называют разреженным воздухом, — заметил Фенберг, прикрывая глаза.

— Да, он довольно разреженный, — согласился Туберский, опускаясь на землю и усаживаясь под деревом.

Он натянул шапку на глаза.

— Мы поднялись вверх на две мили, — отметил он.

* * *


Временами Туберский не мог спать. Он закрывал глаза и довольно причмокивал губами. Но потом что-то происходило. Это не было сном или фантазией и выходило за пределы умственного понимания, а также не имело ничего общего с психикой. Туберский оказывался в мире, где не существовало ни слов, ни мыслей. Он погружался в медитативное состояние. Безо всякого бормотания или пения. Никакого барабанного боя. За пределами трансцендентализма. У него был дар видения, и через него, но без его участия, происходило исцеление, безмолвное и таинственное.

Глаза Туберского закрылись, и установилась тишина. Он ясно видел Фенберга. Не конкретно в какой-то позе или ситуации, а его суть — Фенберга в прошлом, настоящем и будущем. Это можно было сравнить с внезапным рывком вверх, в облака. Грехи не прощались. Они просто не существовали.

Все обиды и желание отомстить за них исчезли. Осталась только ясность. Она призывала к действию.

— Помоги своему брату, — сказал Голос.

Туберский пришел в себя. Он приподнял шапку и подозрительно посмотрел на Фенберга. Бин и индеец примостились у другой части ствола.

— Майк, ты что-то сказал сейчас? — спросил Туберский, опершись на руку. Фенберг завозился. Он лежал спиной к брату и послал Туберского подальше. Туберский был слегка ошарашен и скорчил гримасу. Ага. Это опять ты. Старуха вечность. Она не имела определенных форм, но была здесь. У нее не было имени, но, похоже, она была хорошо знакома с Фенбергом. Невидимая, своенравная, она приходила и уходила, когда хотела и, если ей и случалось говорить, то чаще всего загадками.

"Интересно, что сделала бы Жанна Д'Арк в подобной ситуации?" — подумал Туберский.

Туберский встал.

— Помоги своему брату.

Туберский снова сел.

— Хорошо. Что ты хочешь от меня сейчас? Я, как обычно, не понимаю.

— Ты поймешь.

— От кого защитить его?

— Увидишь.

— Когда?

— Скоро.

Приехали. Опять загадки. Туберский напрягся, чтобы слушать дальше, но видение исчезло. Он раздраженно покачал головой. Не понимаю, почему ты пристаешь ко мне. И зачем всегда говорить загадками? Неужели нельзя сказать прямо? Иногда оно разговаривало с Джоном библейскими стихами, которые Туберский находил еще более непонятными. Но через какое-то время смысл становился кристально ясным, и тогда Джон расцветал в улыбке.

— Джон… — Голос снова вернулся.

— Да! — громко ответил Туберский.

— Главное, понять самому. И не волнуйся. Я скажу тебе, когда настанет время помогать брату. Ты мой возлюбленный сын, и я доволен тобой.

После этих слов оно удалилось, по крайней мере, до следующего раза. Напрягший слух Туберский услышал, как Фенберг внезапно сел и стал принюхиваться.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — спросил Фенберг, продолжая тянуть носом воздух.

— Нет. — Туберский сел с закрытыми глазами и поворачивал голову, как радар, стараясь поймать Голос. — А ты что-нибудь слышал?

— Нет. Но здесь чем-то пахнет. Ты чувствуешь?

Туберский услышал запах и открыл глаза.

— Господи, это что-то ужасное, — сказал Джон.

Четверо мужчин, сморщившись, глядели друг на друга, как герои фильма "Наша банда", наткнувшиеся на давно забытую бочку лимбурского сыра.

— Ты тоже об этом подумал?

Фенберг кивнул. Такой же запах оставался в комнатах Элен после существа, только теперь он был сильнее. Фенберг потянулся за винтовкой. Он расстегнул молнию футляра, вынул свой карабин и вложил внутрь иглу с наконечником, как у стрелы.

Туберский взглянул в сторону нагромождения скал на расстоянии футбольного поля от них, откуда ветер приносил запах. Что-то здесь было не так, что-то другое. Туберский зарядил свое ружье. Фенберг смотрел и молчал.

Фенберг приказал Бину и индейцу ждать, к чему Чарли отнесся с полным одобрением.

— Мне кажется, мы можем побродить тут. Видишь эти валуны? — Фенберг махнул рукой в сторону огромных камней.

— Я как раз думал о том же, — согласился Туберский. — Позволь мне показаться первому. Может, тогда он не станет паниковать.

— Я хочу выручить Элен.

— Мы выручим ее, выручим.

Братья Фенберги шли к скалам вдвое медленнее обычного. Майкл показал на самый большой валун. Его высота была всего семьдесят пять футов, но Фенберг сжимал зубы каждый раз, когда скользила нога или под рукой отламывался кусок щебенки. Запах становился все сильнее, его приносил сильный ветер, который дул прямо в лицо, как вентилятор со скотобойни. Фенберг пошевелил указательным пальцем, лежащим на спусковом крючке, желая убедиться, что он сработает, когда придет время. Теперь они были достаточно близко, чтобы слышать изредка доносящееся ворчание и движение. За соседним камнем находилось что-то очень большое, сильно пахнущее. И, слава богу, оно было под ними, внизу.

Фенберг был совершенно не готов к представшей перед ним картине. Он увидел сидевшего на корточках человека, который глодал кость. Но не совсем человека. Этот был покрыт черными спутанными волосами и весил, должно быть, тонну. Его не интересовало ничего, кроме еды.

— Черт! — сказал Туберский.

Фенберг оглянулся и привстал. Он ожидал увидеть лицо брата, но вместо этого увидел его колени. Это значило, что Джон стоял.

— Пригнись! Что ты делаешь? — прошептал Фенберг громким шепотом.

Существо увидело Туберского и поднялось на ноги. Оно было больше, чем помнил Фенберг. Может быть, даже одиннадцать футов ростом.

— Святая Луиза! — ахнул Туберский, качая головой.

— Проклятье, он обнаружил нас! — прошептал Фенберг, хотя уже не было надобности шептать. Рука монстра могла протянуться на расстояние в шесть футов, его плечи находились на высоте десяти футов над землей. Существо могло достать их на расстоянии шестнадцати футов. Фенберг и Туберский находились от него на расстоянии семнадцати футов. Фенберг надеялся, что монстр не может прыгать. Но он мог.

Туберский схватил несколько камней размером с бейсбольный мяч и стал швырять ими в зверя.

Фенберг подумал, что Туберский сошел с ума. Видимо, зверь разделял точку зрения Фенберга. Здесь он был хозяином, и ему не понравилось, что кто-то швырял в него камнями в его собственных владениях. Чудище закричало страшным криком, от которого готовы были разорваться все внутренности Фенберга. Оно быстро закрутилось в поисках камня, дерева или какого-нибудь еще оружия. Фенберг поднял оружие и прицелился.

— Убирайся отсюда, ты, грязная волосатая тряпка! — орал Туберский.

Он запустил в зверя еще одним камнем. Тот, защищаясь, поднял руку. Туберский обрушил на него град ударов камнями в грудь, голову и спину.

— А ну! Пошел отсюда, тварь!

Огромное черное существо схватило камень размером с дыню и бросило им в Туберского. У монстра не хватило точности. Поняв, что промахнулось, существо фыркнуло, заворчало и скрылось из виду.

Фенберг опустил оружие и вопрошающим взглядом посмотрел на Туберского.

— О, черт, я виноват, Майк, — сказал Туберский, не решаясь взглянуть в глаза Фенбергу.

Он прошмыгнул мимо брата, направляясь назад по дороге, которой они пришли сюда.

— Это не тот чертов Снежный Человек, — сказал он, пожав плечами.

Фенберг почувствовал необыкновенную усталость и злость. У него не было сил поколотить или придушить своего младшего брата.


Глава XXII

Первая ночь полнолуния


Шериф Буба Фенберг отправился в поиск вслед за другими. Около сотни человек на машинах и лошадях охотились за Фенбергом и Туберским. Уже было около полудня, когда поисковые партии рассеялись по малым дорогам, отходящим от шоссе. Радиостанции "Городской волны" и полицейские рации были практически бесполезными в этой местности. Да и сообщать было нечего.

К четырем часам пополудни все шестнадцать дорог, ответвляющихся от главной 398 дороги, были перекрыты, а также были блокированы все дороги местного значения.

— Следы Фенберга так запутаны, что их просто невозможно отыскать, — пожаловался один из поисковой партии, — вся трудность в том, что надо исследовать каждый фуг, чтобы найти место, где он свернул с главной дороги.

В 4.30 помощник Жуарес был почти готов предложить прекратить поиски. Он заметил одну забавную деталь: шофер обоих Магоногоновичей, шериф Буба, а также еще один помощник, Билл Догерти, который лежал простуженный на заднем сиденье, были ни на что не способны. Жуарес вел машину шерифа но грязной дороге со скоростью две мили в час. Буба, не отрываясь от бинокля, сидел на капоте своей большой зеленой "Шеви Субурбан". Лом и Лютер важно шли впереди машины, высматривая, не попадется ли что-нибудь наводящее на след. Жуаресу хотелось домой. Они находились примерно за тридцать миль от лагеря, а у его дочери была температура.

— Твою мать. Будем считать, что день закончен, — сказал Буба и опустил бинокль на колени. Он помахал Лому и Лютеру. Но они не обратили на него внимания. Лом держал что-то в руках и показывал это своему брату.

Жуарес осторожно прибавил скорость.

— Сосновые иголки, — сказал Лютер.

Ну и что, подумал Буба, растирая почки. Шериф посмотрел на грязные ногти, держащие сосновую иголку.

— Они сломаны пополам, шериф, — сказал Лютер.

Его брат кивнул и сплюнул табак:

— Сосновые иголки не ломаются, когда падают с дерева.

Они медленно поехали дальше по тропе. Через две мили начался наклоненный под откос отрезок дороги, проложенной в сплошном граните. Никто, даже танк, не мог здесь оставить следов. Но Лом обнаружил пучок длинных свежесрезанных веток, выброшенных в канаву.

— Они использовали это, чтобы провести нас, — сказал Лютер. — Они делали это до самой гранитной секции, а потом решили, что они им больше не нужны. Надо проверить, не осталось ли следов около того поворота.

Лютер был прав.

Опустились сумерки, когда пятеро мужчин осторожно проехали проложенный в граните участок дороги. Освещая дорогу прожекторами и парой ближних фар, легко было следовать по широким следам от шин машины Фенберга. Через некоторое время Буба наблюдал, как его люди и Магоногоновичи быстро снимали ветки с машины Фенберга.

Лютер высказал правильное предположение:

— Они были здесь. Они замаскировали машину, чтобы ее нельзя было обнаружить с самолета. — Он осторожно, на цыпочках, обошел вокруг, осматривал землю. Наконец он сказал: — Они пошли туда. К Своду Слепой Вдовы.

— Шестнадцать-сорок — базовому лагерю, — вызывал Буба.

Он ничего не услышал в ответ. Буба нажал на кнопку подстройки частоты, но снова ничего не услышал.

— Проклятые горы. Двое из нас должны остаться здесь. Я хочу, чтобы это был Жуарес и…

— Шериф, — прервал Лютер.

— Что там?

Лютер кивнул на небо. Над вершинами гор сгущались облака, и деревья гнулись под порывами сильного ветра. Даже Буба чувствовал влагу.

Огромный желтый купол виднелся между деревьями на востоке, убавляя решительность. Он медленно поднимался, все выше и выше, набухая от солнечной радиации, и от его вида исчезали улыбки. Полнолуние.

— Очень скоро все вокруг раскиснет, — сказал Лютер. Другие мужчины посмотрели на небо. — Я бы не стал возвращаться назад. Через две-три минуты пойдет дождь. Лучше разбить лагерь на месте повыше. Мы застрянем здесь на ночь, а то и больше.

— Что значит застрянем?

— Да, — встрял Жуарес. Ему было далеко за тридцать, но его лицо было гладким, как у ребенка. Он был отцом семерых детей. — Давайте сядем в машину и поедем назад.

Лютер посмотрел на брата. Они засмеялись над глупым предложением помощника. Это не понравилось Жуаресу.

— Через несколько секунд ты увидишь дождевые капли размером с ведро, — сказал Магоногонович. — Помнишь тот гранитный отрезок пути с наклоном в сторону обрыва, который мы прошли? Он станет скользким как лед. Ехать по нему самоубийство. И даже если мы повернем назад, там будет сотня размытых участков дороги. Падать будет глубоко. Пятьсот, а то и тысяча футов в некоторых местах. Мы застряли, помощник, нравится это тебе или нет.

Он ухмыльнулся, брат сплюнул.

Жуарес отошел, выругавшись по-испански.

Буба давно свыкся с фактом, что ему никогда не стать красавцем. Но Лом и Лютер расширили для него границы безобразного. Оба они обладали развращенностью фавнов, и только жестокость вызывала у них любопытство. Бубе не улыбалась мысль провести ночь вместе с братьями Магоногонович. Но ему также не хватало духа заставить их ночевать под машиной во время бури.

Помощник Жуарес возился с радио в надежде передать жене, чтобы не беспокоилась, так как с ним было все в порядке. Пошел дождь. Облака сгрудились около луны, спеша найти безопасное место.


Глава XXIII

Монстр оживился, и у Элен заболела голова


На землю упали первые любопытные капли дождя. Митикицкая сидела у входа в пещеру, скрестив ноги, и наблюдала за миниатюрными фонтанчиками из грязи и снега. Эти капли были началом бури, разразившейся над горами и лесом. Мощь, но безо всякой злобы, думала Митикицкая, очарованная игрой природных сил.

Она чувствовала себя уютно и тепло, одевшись в не по размеру большую красную куртку и закутав ноги в шерстяное одеяло. Ветер относил дождь от входа в пещеру, и она в полной безопасности наблюдала за разрывами грома и вспышками молний. Если бы три месяца назад Элен сказали, что она проведет ночь с пятницы на субботу в пещере, беременная и в плену у Снежного Человека, она ответила бы по каждому пункту: "О да, конечно".

От холода около входа в пещеру появился туман. Она знала, что температура воздуха в пещере, подогреваемой подземными источниками, была больше шестидесяти градусов по Фаренгейту. Длинный, узкий проход связывал эту пещеру с другой, меньшей по размеру, где источники выходили на поверхность и вливались в горячую, но не кипящую, минеральную ванну. А также прачечную. Может быть, завтра она замочит и постирает там кое- какую одежду. Пока же ей приходилось считаться с обществом.

А именно, с обществом ее похитителя.

Митикицкая развернулась так, чтобы можно было одновременно видеть дождь и зверя. Косматое существо расположилось у оранжевого пламени в центре пещеры и прикрепляло очередную сосиску к концу прутика. Оно быстро оглянулось.

— Ну. Мы здесь. Я и мой ребенок. И наш хозяин. — Элен заговорила первый раз за весь день. При звуке ее голоса тварь оживилась.

— Ты чудак.

Он выпрямился и подарил Элен лучшую из своих улыбок.

— Чудак, ты пугаешь меня, — сказала Элен и выглянула наружу. — Не знаю, чего тебе надо от меня. И честно говоря, мне кажется, что ты погубишь меня и моего ребенка.

Существо повернуло голову набок и заскулило, почувствовав отчаяние в ее голосе.

— А я не могу позволить, чтобы это произошло, — продолжала Элен. Она покачала головой. — Надо оставаться спокойной. Надо быть сильной. Возможно, мне придется убить тебя, хозяин. Лучше тебя, чем своего ребенка.

— Уф! — сказало существо. Оно принюхалось к запаху жарящейся сосиски и пожало плечами. Опять эта интонация. Вибрация. Страх. Враждебность. Весь день существо пыталось применить все знакомые ему методы умиротворения: шутки, трюки, смешные гримасы, подарки. Ничего не помогало. Может, она просто голодная. Еда сделает ее счастливой. По крайней мере, он надеялся на это. Это продолжалось почти двадцать четыре часа, и у существа стало складываться впечатление, что с этими мягкими существами сложно жить вместе. Он украдкой кинул взгляд в ее сторону, слегка изогнув верхнюю губу. Элен стояла снаружи.

Прошлой ночью к Элен вернулся ее сон. Прошло уже много месяцев, как она не видела по ночам кошмаров. Но на этот раз с ней у кола была и ее крошечная копия. Волосатые монстры притаились вокруг и делали вид, что нападают на ребенка.

Элен нужен был план действий. Убежать. Или убить существо. Но как? О настоящей драке не могло быть и речи. Яд? Как однажды сказал Сократ: "Что это я выпил?" Может, ударить ножом во сне? Да. Правильно. Я буду драться ножом с монстром, который весит тысячу фунтов, в пещере, где совершенно темно, хоть глаз выколи. Прекрасная мысль, Митикицкая. Она смотрела, как с горы стекали ручейки воды, сливались и впадали в более широкие ручьи, чтобы мощным потоком обрушиться в Тихий океан за двести миль отсюда. Ей хотелось бы бежать так же легко.

— Все равно ты дурак, — сказала Митикицкая.

Существо улыбнулось, стараясь угодить.

Интересно, придет ли за ней Фенберг. Может, и нет. Может, он даже не знает, что она пропала. А если и знает, то не представляет, где ее искать. Возможно, он подумал, что она обиделась и уехала из города. На самом деле он ничего не был ей должен. Просто они хорошо проводили время в течение нескольких месяцев. Все было как всегда. Встреча. Улыбки и флирт, все такое новое и интересное. Потом секс, великолепный, особенно в начале. Честно рассказали друг другу о своей прежней жизни. Господи! Сколько раз ей еще предстоит рассказывать о своей жизни?

Мальчик или девочка?

Девочка. Маленькая Кати Скарлет О. Фенберг. Дурак он. Фенберг, конечно, а не ребенок. Митикицкая не знала, что Фенберг знал, что она беременна, и в эту минуту отчаянно искал ее в этой глуши. На ее взгляд, Фенберг был настоящим мужчиной, и как настоящий мужчина он не останется равнодушным. Митикицкая поджала губы. Она все ясно представляла. Лицо его бледнеет. Он откашливается, как Джимми Стюарт, и говорит какую- нибудь глупость, вроде: "Ты уверена?" — "Нет. У меня под юбкой сумка с мячами". Может быть, у него хватит благородства жениться на ней из чувства вины. "О, черт! Хорошо. Если надо, — скажет он, нанося удар по невидимой консервной банке, — я женюсь на тебе. Ты, конечно, не то, что моя первая жена с пышной грудью, тонкой талией, вся из себя такая лучезарная, с длинными светлыми волосами, которая говорила на сорока двух языках и изобрела средство от простуды и от коклюша. Посмотри на часы. Мне через двадцать минут выступать перед Генеральной Ассамблеей. Конечно, я женюсь на тебе, хотя ты никогда не сможешь сравниться с моей царственной богиней — С.Т. — Совершенной Трейси".

— Чтобы ты провалился, — сказала Митикицкая, сложив на груди руки.

— Фифся, — повторило существо, пытаясь имитировать ее.

— Я просто ненавижу себя за то, что так сильно люблю его, — сказала Митикицкая. — Это все усложняет.

Она посмотрела на зверя.

— Какова же история твоей жизни, сосед?

Существо выпятило губы в трубочку. Нос его дернулся. Он неистово зачесался в поисках блохи. Я таинственный мужчина, Элен. Я живу в тени. Одиноко. У меня есть прошлое и, может быть, о нем лучше не спрашивать. Он вытащил из ноги насекомое, исследовал его, тихо и коротко зарычал и бросил его в огонь.

Элен посмотрела вокруг себя и покачала головой. Происходило что-то забавное.

Пещера была уютной, размером с гараж на две машины, с высоким закопченным потолком. Митикицкую заинтриговала западная стена. На ней мелом была нарисована картина. Она не могла принадлежать к древней цивилизации, потому что сюжет был позаимствован из современной индустрии развлечений. На картине был изображен кинозал, где фильмы смотрят из окон автомобилей. Зал со всех сторон окружал густой лес. Одна машина была больше других, «крайслер» 36-й модели с открытым верхом. В ней сидело подобие ее похитителя. Он казался совершенно счастливым. В других машинах, меньших но размеру, были еноты, медведи, олени и прочие обитатели леса. На экране была нарисована заставка к фильму "В поисках огня", и каждая звезда обрамляла лицо кинозвезды — Сталлоне, Иствуд, Гарисон Форд, Стрип, Джессика Лэнг и многие другие.

Интересно, откуда существо набралось этого?

Весь день существо вело себя так, будто они переезжают на новую квартиру. Оно таскалось туда-сюда с ящиками и холодильными сумками. Среди прочего хлама был бластер без батареек. Складное кресло, в котором загорают около бассейна, детская кровать, надувной матрас, кресло- качалка и множество холодильных ящиков. Все бело-зеленые, от Колемана, и все заполнены снегом и скоропортящимися продуктами.

Митикицкая, конечно, не могла знать, что это был зимний дом Туберского. Она ни за что не поверила бы, если бы узнала, что Туберский проводил все свободное время, подготавливая зверя к роли подлакированной легенды, последней по счету в Америке, и учил его таким необходимым и полезным вещам, как правильно размахиваться при игре в гольф, как правильно ставить подножку в боксе, как бороться по правилам, как играть на животе соло для барабана из хита «Смой». Он не смог научить зверя произносить слова, если не считать ублюдочной версии своего имени, которая была больше похожа на Дон, а не Джон.

Митикицкая не имела представления, что Туберский испробовал на существе свою запатентованную модель теста на интеллигентность для собак, и оно набрало максимальное количество очков. Что он полтора месяца выдумывал примитивную систему общения знаками, основы которой он позаимствовал из книги об общении приматов. Она не знала, что Туберский учил существо готовить, открывать банки и давал трудные уроки, объясняя почему в холодильные ящики надо класть снег, чтобы напитки были холодными, а еда свежей. Однажды Туберскому даже удалось уговорить существо принять ванну, и оно позволило Джону соорудить ему с помощью геля прическу под Элвиса пятидесятых. Правда, оно тут же все испортило, вывалявшись в грязи. Элен не подозревала, что теперь оно могло ловить рыбу на мух или сделать из пучка веток веник и подмести пещеру.

Огромная рука слегка прикоснулась к плечу Элен, и она вздрогнула. Элен отпрянула от протянутой руки и почувствовала, что ее реакция обеспокоила монстра.

Элен прислонилась спиной к теплой стене пещеры. Огромная лапа снова потянулась к ее лицу. Зверь нежно ворчал.

— Мне бы хотелось, чтобы ты не протягивал ко мне свои лапы, сосед, — сказала Элен, отодвигаясь от него по стене.

Он последовал за ней и слегка потянул за куртку. Сигнал. Митикицкая все еще до смерти боялась его. Он снова потянул ее за куртку. Она заставила себя встать и пойти за ним. Элен знала, что если не сделает этого, он возьмет ее на руки и отнесет, куда хочет.

Было время ужина.

Пламя костра отбрасывало до странного мирные, кружащиеся, как дервиши, пятна света и тени на стены пещеры. Они были оранжевые, красные и желтые. Зверь в их свете казался еще больше. И был оранжевым. Элен видела в его светящихся глазах отражение костра, свое собственное и всей пещеры, хотя он на самом деле не смотрел на нее. Он был занят тем, что снимал с веточки сосиску и засовывал ее в булочку.

Вот так.

Кожистая рука размером с бейсбольную перчатку протянула ей булочку с коротким "уф".

Они уже дискутировали по этому поводу. Митикицкая не смогла убедить зверя стать вегетарианцем. Нет уж, спасибо. Она взяла еду и с удивлением почувствовала, что у нее текут слюни.

Фенберг, сообразила она.

Его гены были в ней и заставляли ее ребенка вести себя не по-вегетариански и отказываться от здоровой пищи.

Хотдог был неплохой. Существо одобрительно смотрело, как Элен жевала. Оно даже вытянуло голову, будто желая убедиться, что она глотает еду. Ну да. И даже более того. Она съела все. Он еще посмотрел на нее и по притворной, как в коммерческой телевизионной рекламе, улыбке Элен и ее блестящим глазам понял, что обед ей нравится. Тогда он сосредоточенно наколол прутиком еще одну сосиску и сунул ее в огонь. Вскоре он был полностью поглощен, наблюдая за капающим в огонь жиром.

Они ели молча. Элен боялась открыто смотреть на зверя. Существо теперь боялось смотреть на Элен. Он поглядывал на нее в течение дня и был совершенно очарован длинными черными волосами, волнами ниспадающими на плечи, ее мягкой кожей и нежными розовыми губами. Как будто наблюдаешь за картинками на экране, только она была здесь, рядом. Туберский многое рассказывал зверю, но он почти все забыл и среди прочего слова Туберского, что самое страшное зло, которое можно причинить человеку, — это дать ему в руки его самую заветную мечту.

— Знаешь, я заметила в своей жизни определенное правило, — сказала Митикицкая, глядя в огонь. Буря на время утихла. — Я заметила, что я всегда попадаю в компанию не тех ребят. Это и тебя касается.

Существо прекратило есть, потом засунуло в рот целую сосиску с булочкой.

— У меня всегда были самые хорошие намерения. Может, я виновата в том, что пыталась создать себе товарища. Может, я выбираю парней, которых могу исправить или которыми могу руководить. Жаль, что так получалось. Мне жаль и их, и себя. Но знаешь, на самом деле мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь страшно любил меня, заставлял меня смеяться и был бы моим другом. Я нашла такого, и снова что-то не так. Всегда что-то да не так.

Существо жевало и размышляло над тем, что только что сказала Митикицкая, не вдаваясь в тонкости. Туберский тоже говорил с ним на эту тему. Туберский был убежден, что в жизни было что-то фундаментально неправильное, это по-разному отражалось на каждом отдельном человеке и приносило несчастье. Этому нельзя дать точное определение, и если это когда- нибудь будет открыто…

— Не думаю, что я вообще такая уж плохая. Может быть, я иногда слишком быстро принимаю решения, но в душе я романтик, — объясняла она существу. — Мне нравится посылать и получать открытки. Я люблю покупать подарки, и обедать при свечах, и поговорить хоть несколько минут по телефону с тем, кого люблю. Когда я училась во втором классе, я поймала мальчишку, который мне нравился. У меня тогда не было ни одного переднего зуба. Я повалила его и поцеловала, а потом вскочила ему на грудь и закричала победным криком Тарзана. Я была девчонкой-сорванцом.

Существо жевало и смотрело, как шевелятся губы Митикицкой. Уши его шевелились, ловя звуки ее голоса.

— Всю жизнь я подражала мужчинам, с которыми была вместе. Ты знаешь, что я была замужем три раза?

Существо недоуменно посмотрело на нее.

— Мой первый муж играл в кегли. Я научилась играть в кегли, хотя ненавидела кегельбан. Я ненавидела его четыре раза в неделю. Некоторое время я увлекалась ездой на мотоцикле, что огорчало моих родителей и смущало меня. А еще я была какое-то время мормонкой. Я всегда считала, что если буду угождать парню, то понравлюсь ему. Но это никогда не срабатывало. Потом мне встретился этот проклятый Фенберг и… господи, как я люблю его! Он танцевал всего два раза в жизни и добровольно стал брать уроки танцев за шестьдесят миль отсюда, только чтобы доставить мне удовольствие. Он обнимает меня, веселит и слушает, и он так сильно любит свою жену.

Существо опустило брови и попыталось посмотреть на свою нижнюю губу. Что он мог сказать? Сам он был отщепенцем. Его не принимали ни свои, ни люди. Только Туберский любил его.

— Есть что-то неправильное во всем этом.

Сестра Митикицкой, Камали Молли, и Туберский придерживались одинаковых взглядов на природу противоположного пола.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ: Туберский полагал, что любые взаимоотношения, особенно брак, были подобны войне в Азии.

— Айк был прав, — говорил Туберский. — Войну в Азии выиграть нельзя. Вам никогда не понять противника, да вы и не захотите его понимать. И после того, как отгремит последний выстрел, вы еще долго будете возмещать убытки. Все равно что возиться с женщиной.

ПРОТИВОПОЛОЖНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ:

— Женщина без мужчины как рыба без велосипеда, — цитировала Камали Молли надпись на майке.

Обе точки зрения казались Элен слишком суровыми. Она нерешительно выбросила остатки обеда под дождь. Ей очень не хватало молочных продуктов.

— У тебя есть мороженое? — спросила Митикицкая. Она хотела встать, но остановилась под мрачным взглядом зверя. — Может быть, как-нибудь потом.

Мужчины.

Митикицкая вспомнила, как читала легенды индейцев и аборигенов, в которых было много историй о покрытых шерстью гуманоидах, обитающих на окраинах цивилизации, которые дьявольски потирали руки при возможности утащить зазевавшуюся у ручья девушку. (Черт. Что я сделала не так? Я гуляла по городу.) Африка, Южная Америка, Азия — на всех континентах были свои мифы о браках с такими существами. Конечно, это случалось нечасто.

Митикицкая почувствовала, как ноги у нее непроизвольно напряглись.

Она посмотрела на существо сквозь пламя огня. Если оно сделает попытку, как ей вести себя?

Бороться?

С парнем весом восемьсот фунтов?

Упасть в обморок? Сказать, что у нее болит голова?

Черт. Она убьет себя. Но теперь ей надо было заботиться о другой жизни. Проклятье. Все равно она убьет себя. Нет, она не может. Классическая дилемма. В голове всплывала все новая информация о Большой Ноге. Одна история, которую рассказал профессор и которая совершенно захватила студентов, была особенно яркой. О женщине, которая умерла в 1940 году в зрелом возрасте восьмидесяти шести лет. Она была похищена с территории Порт Артура около озера Гаррисон в Британской Колумбии в 1871 году, по предположениям, именно таким существом. Имена и даты ничего не значили для Митикицкой, но она помнила их. Женщина клялась, что ее похитил Сесквоч и держал у себя больше года.

Год.

Митикицкая помнила, как захихикал класс.

Женщина несколько раз пыталась бежать, и в конце концов ей это удалось. Она вернулась в деревню беременная.

Что значило…

Так. Беременность предполагает секс.

Митикицкой не хотелось думать об этом.

Полагали, что женщина родила ужасного урода — получеловека, полузверя. Он то ли был мертворожденный, то ли тайно выращен вдали от глаз белого человека, рассказывал учитель.

Митикицкая бессознательно погладила живот.

Что, если?

Она посмотрела на зверя. Потомок той связи? Это могло служить объяснением его ума, взгляда, черт лица и хорошего вкуса в выборе пары. Судя по тому, что она читала, существо было по природе своей послушным и робким. Убийства? Может быть, он унаследовал агрессивность от своего человеческого предка. Возможно, это результат необычной комбинации генов. Склонность к каннибализму вызвана… чем же? Луной?

Митикицкая вздрогнула. Длинная рука существа потянулась к ней. Дождь перестал. Стояла такая оглушающая тишина, какал бывает, когда проснешься среди ночи, оттого что выключилась автоматическая колонка отопления квартиры. Дождь оказался обманчивым. Он быстро пронесся мимо на восток. На небе уже не было облаков, и Митикицкая увидела в воде желтое отражение полной луны. Существо смотрело на Элен. Оно казалось обеспокоенным. Губы его двигались.

Тонкие, шершавые губы. Это говорило о нехватке витаминов группы В. В организме Митикицкой было много витаминов В. Она поймала себя на том, что смотрит, широко раскрыв глаза, на рот, который, может быть, сожрал столько людей.

Существо выглянуло наружу и загипнотизированно смотрело на отражение полной луны в луже.

И Митикицкая попадет ему на язык, десны, в живот?

Существо не могло успокоиться. Оно издало слабый воющий звук и опять потянулось к Митикицкой, гладя ее лицо и волосы. Он осторожно поиграл с локоном. Потом сделал вид, что зевает и потягивается, как это делали герои фильмов, и положил свою лапу размером с бревно на плечо Митикицкой. Она ощутила ее тяжесть всем телом.

Элен осторожно освободилась, как она научилась делать это в кино.

Его похожая на пулю голова придвинулась к ней совсем близко, и Элен откатилась и отползла на четвереньках в противоположную сторону пещеры. Это было тактической ошибкой, потому что ее идеальной формы зад при этом покачивался самым завлекательным образом. Зверь последовал за ней. Легким движением руки он повалил ее на спину и оказался сверху. Митикицкая посмотрела на сальное лицо. Потом опустила глаза вниз, ниже его талии. Его намерения были совершенно ясными и бесчестными и, возможно, угрожающими ее организму.

"Спасибо за чудесный вечер и давайте не будем портить его", — здесь явно не подходило. И Митикицкая, сама того не желая, научила существо тому, чему не научил его Туберский.

От нее зверь узнал позор отказа.

Митикицкая закричала и стала истерически всхлипывать.

Ей больно? Ее тошнило? Что было не так? В кино так никогда не случалось. Это смутило зверя. Он смотрел на маленькое, свернувшееся в клубок существо. Он дружелюбно заворчал и прикоснулся к ее лицу, чтобы успокоить. Она закричала еще громче.

У него в горле стоял комок. Что-то ранее не знакомое. Митикицкая плакала и не могла остановиться. И каждый раз, когда он прикасался к ней, чтобы успокоить, сделать как лучше, она начинала плакать еще сильнее. Он почувствовал себя беспомощным, печальным и одиноким, потом смущенным, потом разозлился. Он схватил бревно и стал бить им костер. По пещере разлетелся сноп искр. Он ударил бревном по земле, потом по стенам. Казалось, сама гора задрожала. Зверь стоял над маленькой женщиной с мягкой кожей, и тело его ходило ходуном под шерстяной шкурой от ярости и прилива адреналина. Руки сжимались в кулаки и разжимались.

Наступила тишина. Прошло время. Элен открыла глаза. Зверя не было. Она услышала доносящийся издалека обиженный рев.


Глава XXIV

Жертвы номер 11 и 12


Эта ночь была странной и неприятной для Фенберга. То, что она была такой же странной и неприятной и для Бина Брэса Брауна, и для Чарли Два Орла, и для Джона Туберского, не особенно тревожило Фенберга.

Они так и не добрались до пещеры в первую ночь полнолуния.

После подъема к пещере другой Большой Ноги команда почти бегом спустилась со Свода Слепой Вдовы.

На узкой тропинке на подходе к машине Туберский задумался и врезался в рюкзак Фенберга. В свою очередь, Бин Брэс и индеец налетели на Джона.

— Смотрите, куда м-м-м-м-м! — Протест Туберского был остановлен Фенбергом, который зажал ему рот и показывал на шерифа Бубу Фенберга, братьев Магоногоновичей и двух помощников, которые шарили в пикапе Фенберга.

Преступники затаились.

— Что будем делать? — шепотом спросил Туберский.

— Прятаться, — решил Фенберг и толкнул ухмыляющегося Бина Брэса Брауна назад в кусты.

Лом услышал хруст сломанной ветки и закрутил головой, оглядывая скалы и лес. Он смотрел прямо в то место, где они спрятались. Убедившись, что там никого нет, он снова принялся за машину Фенберга.

— У тебя есть идеи? — прошептал Фенберг.

— Ретироваться, — ответил Туберский, махнув рукой в том направлении, откуда они пришли. План состоял в том, чтобы сделать круг. Дождаться полной луны и попробовать найти пещеру при лунном свете.

Но пошел дождь. Проливной. В сорока милях от них временный редактор-тинэйджер газеты "Бэсин Вэли Багл", Злючка Джо Фенберг, одетый в желтый плащ и галоши, находился на посту, чтобы лично описать процесс смывания потоками ливня стоянки мобильных домов на колесах. День был отличным для колонки новостей. Джо сам написал о поджоге «Багл» и заплатил себе сорок долларов за фразу: "Стояла темная штормовая ночь", которую он сделал заголовком статьи об очередном наводнении. «Багл» за 141 год своего существования не пропустила ни одного дня выпуска. Джо печатал газету в соседнем округе за семьдесят пять миль от них.

А в горах четверо мужчин лежали, прижавшись друг к другу, под навесом скалы, завернувшись в пластиковый брезент. Они были похожи на обезьян в огромном мешке для мусора. Буря вскоре прекратилась. Лунный свет временами исчезал из-за проплывающих по небу больших и маленьких облаков, спешащих догнать основные силы. Фенберг хотел продолжить поход, Туберский умолял его не делать этого.

— Мы должны найти ее сегодня ночью, — уверял Фенберг. — Я чувствую, что она в опасности.

— Подожди, когда пройдет буря, — советовал Туберский. — Мы только заблудимся или поранимся, если будем разгуливать ночью в такую грозу.

Чарли поджал губы и ничего не сказал.

Небо стало чистым только к четырем утра, луны давно не было. Черные тона уступили место синим, потом к ним присоединились серые и наконец появились бледно-голубой и оранжевый цвета рассвета. Тишина сменилась кваканьем лягушек и треском сверчков. Птицы распевали весенние песни. Фенбергу снился сон.

Он оказался в деловой части Лос-Анджелеса и яростно крутил педали велосипеда Бина Брэса Брауна. У велосипеда были две плоские шины. Движение на дороге было оживленным. Фенбергу надо было проделать путь до Бэсин Вэли за полтора часа, чтобы успеть к Митикицкой. Ему все время слышались слова: "Если ты не придешь ко мне через полтора часа, я уйду от тебя навсегда".

Это был вариант нехорошей Элен, но, в конце концов, это был сон Фенберга. Он хорошо слышал звук трущихся о мокрый асфальт грязных, плоских шин. Собаки выбегали из подворотен и вцеплялись ему в ноги, мешая ехать. Такой путь даже на машине отнял бы семнадцать часов. Рядом с ним в машине появилась Трейси. Она постарела и пополнела.

— Не смей прикасаться к этой женщине, — ругала она его. — Не смей забывать меня.

Но не это пробудило Фенберга.

Кто-то тихо насвистывал ему в ухо Шестую симфонию Бетховена, вернее, ее небольшую часть, которая звучит при наступлении рассвета в мультфильмах "Уорнер Бразерз". Фенберг быстро проснулся и запутался в спальном мешке и брезенте. Туберский ухмылялся. Земля была покрыта инеем.

Фенберг непонимающе посмотрел вокруг. Он взял горсть снега и растер лицо и шею.

— Надо идти, — сказал он, отбросил брезент и спальный мешок. В лицо ему ударил ледяной воздух. Он быстро упаковал свои вещи в рюкзак, повесил его на плечи и пошел по тропинке вниз.

Группа поспешно свернула вещи и последовала за ним. Что-то новое появилось в Фенберге, что-то в нем изменилось. И это заставило всех поторопиться.

* * *


Сосиски, тепло пещеры и эмоциональное истощение подействовали на Элен, и она уснула крепким сном. Она проползла по узкому коридору между скал, ведущему к минеральному источнику. Туда же она перетащила дрова и недельный запас еды. Она возвращалась несколько раз, пока не было монстра, и унесла туда свою куртку, одеяло и несколько холодильных ящиков с едой. Сначала она хотела убежать, но потом оставила эту мысль как нереальную. Она была в Калифорнии, но могла также оказаться и в Африке. Элен не представляла, где находилась. Но теперь, даже если существо и вернется, оно не сможет протиснуться в узкий проход. Она уйдет с первыми лучами солнца и побежит, поплывет или поползет куда-нибудь. Или умрет от голода на пути.

Пока Элен спала, Мандранго убивал. Еще двоих.

Митикицкая пошевелилась, потом широко открыла глаза. Лоб ее вспотел от влажности. У нее было тошнотворное чувство, что она проспала. В пещеру проникал свет, и существо, наверное, вернулось. Элен схватила еду и засунула ее в куртку. Сколько она спала? Она осторожно пошла по узкому проходу и приблизилась к нейтральной полосе — участку, где существо могло притаиться у стены, поджидая ее.

Элен сунула руку в карман джинсов и поискала мелочь. Потом бросила несколько монет в стену. Звон и никакой реакции. Элен наощупь двинулась дальше в надежде, что не наткнется на что-нибудь волосатое.

Никого.

Может, он греется на солнышке. Утро вступило в полную силу, и он должен был вернуться.

Снаружи было чудесно. Элен подошла к выходу из пещеры и глубоко вдохнула носом воздух. Он там, или его нет.

* * *


Из трех поисковых партий отряд Бубы Фенберга провел самую ужасную ночь.

Они спали на дереве.

Буба и братья Магоногонович дождались, пока солнце не взошло высоко, и только тогда спустились с сосны.

Приходилось делать выбор в вопросе выживания.

Прошлую ночь они не выключали мотор машины, и дождь стучал в смотровое окно. Но хоть печка работала. Дождь перестал и сменился естественными звуками леса, сначала негромкими, потом более уверенными. Под звуки дождя все пятеро мужчин уснули в тесном, но надежном зеленом «Сабурбане» шерифа.

Сон был благословением для помощника Жуареса, который беспокоился за жену и детей с самого начала грозы. Он улыбнулся. С ними будет все в порядке. Дети, должно быть, смотрят телевизор, а его жена была стойкой. Она знала, что ему придется провести несколько дней в лесу. Может, она будет долго ждать его и уснет на диване, как это уже случалось много раз. Жуарес спал, положив голову на заднее сиденье рядом с окном.

Тень мелькнула над его лицом и закрыла луну. Подсознание подсказало ему, что это не облако. Жуарес быстро открыл глаза и лицо его исказилось в безмолвном крике. В нескольких дюймах от него находилось лицо — ужасное и волосатое. Крик застрял в горле Жуареса, когда он поднялся, охваченный ужасом. Время зверя. Слюна капала с его губ в ожидании пищи и глаза горели желтым светом.

Жуарес как будто оцепенел и не мог ни двинуться, ни достать револьвер. От удара и звука бьющегося стекла он пришел в себя. Тогда он крикнул. Короткий панический крик боли и близкой смерти. Зверь злобно тащил его через разбитое окно. Жуарес чувствовал, как душа покидает его, но тело сопротивлялось, хватаясь сначала руками, потом ногами и, наконец, ступнями. Смерть наступила внезапно. Монстр вытащил Карлоса Жуареса и растерзал его. Ноги перестали биться.

Находившиеся в машине, остолбенев, смотрели на происходящую при лунном свете драму, пока зверь не потянулся за вторым помощником, Уилбером Догерти. Сидевший впереди Буба Фенберг, опомнившись, ударил по волосатой руке, тащившей кричащего помощника через то же самое окно. Потом он схватил револьвер и выстрелил в упор через боковое окно. Окно разбилось. Существо удивленно зашипело и ударило телом Догерти по крыше машины, как будто это был не человек, а тряпичная кукла.

Было темно, монстр в ярости прыгал вокруг машины. И Буба не был уверен в том, что все пули попали в существо. Но он точно знал, что по крайней мере три пули, выпущенные в упор, попали в цель, перед тем как тварь галопом бросилась прочь с все еще кричавшим помощником шерифа.


Глава XXV

Легендарные братья Фенберг против Бина Брэса Брауна


Для Бина Брэса Брауна утро было плохим.

Его пытался задушить Фенберг.

Люди и их монстры. Бин считал, что монстры убивали в человеке чувство юмора.

— Нам надо отдохнуть, Майкл. Мы все валимся с ног от усталости, — уговаривал Туберский, снимая ботинок, чтобы посмотреть на сбитую до кровавых мозолей ногу. — А ты устал больше всех.

— Я в порядке. И ты в порядке. Вставай, пошли дальше.

— Не гони, Майкл.

Фенберг пнул ботинок Туберского.

— Вставай! Я не хочу потерять эту женщину. Нет. На этот раз нет.

Они шли с самого рассвета длинным, трудным путем назад к пещере. Они взбирались на холмы и спускались вниз. Все были грязными. Иногда им приходилось продираться там, где не было никакой тропы. Они были в ссадинах и порезах из- за того, что приходилось хвататься за ветки, чтобы не упасть на скользкой насыпи. Одежда и волосы промокли насквозь, и влага, казалось, проникала в легкие. Одна гора становилась похожей на другую, и величественный пейзаж превращался в монотонный.

— Что ты собираешься делать? Ударить меня? — спросил Туберский, глядя вверх. Это был удар ниже пояса. Фенберг покраснел. Он устал как собака, и ему было труднее всех, но воля заставляла его идти. Фенберг посмотрел на Бина, пытаясь понять, понял ли полуглухой и полуслепой Бин замечание брата. Бин понял, но делал вид, что нет.

— Ладно. Оставайтесь здесь, — сказал Фенберг, поднял рюкзак и пошел дальше один.

— А, проклятье, — выругался Туберский.

Бин Брэс Браун вытер рукавом нос и смотрел, как Туберский торопливо натягивает носок и ботинок. Джон окликнул удаляющегося Фенберга.

— Подождите здесь! — бросил Туберский, схватил винтовку и бросился вслед за Фенбергом.

Да-да, конечно-конечно.

Фенберг ругал себя за то, что поссорился с Митикицкой. За то, что позволил ей уйти. За то, что ее украли. За то, что жаждал женщину, пусть этой женщины давно не существовало, пусть она была его женой, но тем не менее женщину. Он ругал себя за то, что позволил Трейси вести машину в снегопад. Это судьба, думал Фенберг, не замечая боли в ногах, только тяжесть. Он шел к пещере. Привязанность Фенберга к прошлому разрушила его замечательные отношения с замечательной Элен Митикицкой. Каждая из этих мыслей была для Фенберга ударом бича. Броня, которой Фенберг окружил себя, трещала и лопалась по всем швам. Никакие попытки Фенберга удержать ее не помогали, она разваливалась. Он боялся, что сходит с ума. На самом деле происходило как раз обратное.

Все это беспокоило товарищей Фенберга по сафари.

— Я скажу, что с ним, — доверился Туберский Бину Брэсу Брауну незадолго до этого. Туберский оглянулся, чтобы проверить, что Фенберг не слышит его. — Возьми, к примеру, меня. Я колоритный. А Майк чокнутый.

Бин смотрел в землю, не зная, что сказать или, скорее, изобразить жестами. Это было похоже на мятеж.

— Рэймонд, говорю тебе, никогда не влюбляйся. А если уж влюбишься, то не очень сильно. Любовь делает лучших из нас идиотами. У тебя крошки на щеке, — сказал Туберский, с равнодушным видом стряхивая их пальцем.

Было маловероятным, чтобы Бин влюбился, и, даже если бы это произошло, было слишком мало шансов на ответное чувство. У Бина Брэса Брауна было не много опыта в отношениях с противоположным полом, и то малое, что имелось, заключалось в том, что его постоянно колотили девицы из старших классов школы Бэсин Вэли, а он робко признавался, что это было приятно. У Бина была громадная коллекция черно-белых фотографий, которые нельзя было причислить к порнографии, но они явно не подходили для первой страницы «Багл», где помещались спортивные обозрения. Спрятавшись за задними сиденьями стадиона, Бин Брэс фотографировал с помощью своего 78-135 мм объектива пышных кугарских спортсменок в самых неподходящих для молодых леди позах. Если присмотреться внимательно, можно было различить в худшем случае артистические изгибы молодого женского тела, в лучшем — грудь. Когда Бин с ликованием демонстрировал девицам свои последние шедевры, они толпились вокруг, пища и подпрыгивая на цыпочках в ожидании увидеть себя на фотографиях привлекательными и спортивными.

— Счастье в том, чтобы ничего не ожидать, — перефразировал как-то Туберский Будду.

Реакция девиц была всегда одинаковой. Оживление на их лицах сменялось выражением шока, ярости и злости. Они дружно визжали и пищали и набрасывались на Бина Брэса Брауна. Они кусали его, щипали и пытались выхватить и порвать фотографии на кусочки, а вместе с ними и улыбающегося Бина Брэса. Эти отношения нельзя было назвать вполне взрослыми, но в этом и заключался весь его опыт.

Бин и индеец остались одни. Было около Двух часов дня. Бин снял рюкзак и присел на повалившуюся березу, проверив сначала, нет ли на ней муравьев. Он покопался в рюкзаке. Шоколадка «Туинкиз». Последняя. Так было и тогда, когда все они были детьми. Туберский и Фенберг уходили в разведку, а Бин оставался.

Рэймонд развернул Туинкиз и подумал, выкинуть обертку через плечо или затолкать ее в щель в бревне. Его остановил мрачный взгляд Чарли Два Орла. Рэймонд свернул обертку и сунул в карман своей рубашки, который уже и так оттопыривался от огромного количества таких бумажек. Бин ел «Туинкиз» не так, как все нормальные люди. Чарли дымил сигаретой и наблюдал, как этот грязный маленький человечек, похожий на ласку, методично обгрызает желтыми зубами верхний слой конфеты. Все равно что смотреть на насекомое по образовательной программе телевидения.

Бин печально улыбнулся и предложил кусок конфеты индейцу.

Чарли отвернулся, не проявляя никакого интереса. Он жалел, что не прихватил с собой бутылку. Бин пожал плечами и продолжал грызть конфету. Он был единственным человеком, который не отвернулся бы от Фенберга, даже если бы Майк сошел с ума.

То, что Фенберг был мелкой капиталистической акулой, совершенно не беспокоило Бина Брэса Брауна. Он был в восторге даже от клавишей пишущей машинки, при помощи которой Фенберг клеветал на человечество. Ведь именно Фенберг спас однажды Рэймонда, весившего тогда всего пятьдесят четыре фунта и состоявшего в основном из зубов и очков, от братьев Магоногоновичей, которые хотели засунуть его в мусорное ведро за то, что Бин случайно наступил на лужайку, принадлежавшую шестиклассникам, в то время как Бин учился лишь в четвертом классе. Фенберг был единственным человеком, который приходил к Бину на Рождество и всегда тащил Бина на ранчо пообедать и за подарком. Разве не Фенберг научил Бина фотографировать и подарил ему фотоаппарат, а потом сделал главным фотографом в Бэсин Вэли? Зарплата Бина в газете была ничтожной, как у египетского раба. Но именно Фенберг платил ему по четыре доллара в час за то, что он полол сорняки и выполнял мужскую работу на ранчо.

Неужели это Фенберг сбил его с ног и держал руками за горло?

Бин поежился. Он продолжал грызть конфету. Он не мог сердиться на Фенберга.

Бин ничего не знал о любви, но по тому, как Фенберг смотрел на Митикицкую и как она смотрела на него, он мог сказать, что они любили друг друга, и серьезно. Бин скучал по Элен. Она была из тех немногих людей, которые хорошо относились к нему. Может быть, когда они найдут ее, Фенберг перестанет душить людей и снова обретет чувство юмора, которое больше всего было по душе Бину в его второй семье.

Это, наверно, заложено в генах у всех мужчин клана Фенберг.

Где-то в озере фенбергских генов плавала маленькая круглая молекула, которая была ответственной за шутки. Она была у всех четырех братьев, но больше всех проявлялась в Фенберге.

Жизнь на ранчо Фенберга была бурной. Крышки унитазов были плотно закрыты. Регулярно в три утра звенел будильник. Злючка Джо и Клиффорд вытаскивали швейную машинку фирмы «Зингер», принадлежавшую их дорогой покойной маме, и зашивали штанины на белье Туберского, чтобы в них невозможно было сунуть ногу. В ответ Туберский систематически запаивал крышки кастрюль с их обедом так, что их невозможно было открыть. Но все трое благоговейно трепетали перед Фенбергом.

Фенберг был мастером розыгрыша высшего класса.

Однажды после особенно затянувшегося уикенда Туберский неверным шагом вошел в комнату Фенберга и свалил туалетный столик. Фенберг покорно навел порядок и послал своего несознательного брата почтой в ящике в Уалла-Уаллу.

— Почему? — спрашивал его грязный и лохматый Туберский, вернувшийся через несколько дней из Вашингтона.

— Мне всегда нравилось это название, — ответил Фенберг как само собой разумеющееся.

Однажды Фенберг послал симпатичную фотографию Джона Туберского в журнал одиноких сердец, сопроводив ее словами: МУЖЕСТВЕННЫЙ РАБОТНИК ПИЛЫ ХОЧЕТ ВСТУПИТЬ В БРАК.

В течение нескольких месяцев Туберский получал по почте интересные предложения, которые возвращал назад с фотографией Фенберга и его рабочим номером телефона.

Когда они учились в старших классах, Майкл прибил Джона к двери гаража. На самом деле он прибил футбольную форму, в которой был Туберский.

Джон крупно согрешил.

Он взял без спросу вишневый «бьюик» Майкла модели 59 "Ле Сабр" ("бьюик" тоже был прелесть) с открытым верхом. На следующее утро он вернулся с глупым видом старшеклассника-идиота. На машине была большая вмятина, протянувшаяся на несколько ярдов от правой передней фары до самого стабилизатора, похожего на плавник динозавра.

— Извини, но это сделал не я, и я не буду платить за ремонт.

— Нет, ты заплатишь, — ответил Фенберг.

Фенберг взял у своего отца, издателя и ветеринара, средство и усыпил Туберского, как щенка. Через несколько часов Джон проснулся и обнаружил, что стал подобием Узника в железной маске, вариант Бэсин Вэли. Во рту было сухо. Он ощущал легкость. И, в продолжение готической темы, кто-то нарисовал на его белой футбольной форме красные буквы П.М.

С помощью гвоздей, штапельной ткани и болтов, расположенных в форме подковы, Фенберг разместил брата в позе О.Д. Симпсона. Одна нога согнута, как будто он широко шагал. Рука вытянута, чтобы он мог приветствовать других болванов, которых Фенберг мог прибить рядом, чтобы составили компанию Туберскому. Только начинавший ходить Злючка Джо стоял у двери с медвежонком в руках и воспитывался на этом примере. Туберский держался за спущенный футбольный мяч, прибитый к двери большим ржавым гвоздем.

Туберский повертел головой, пытаясь выяснить, что же с ним сделали.

— Во-первых, хочу спросить, что значат буквы П.М., — сказал Туберский. На Фенберге было черное монашеское одеяние, даже с капюшоном.

— Погубитель машин, — ответил Фенберг, полуулыбаясь-полуусмехаясь. — Ты был плохим полузащитником, и за это тебя придется наказать.

Для Бина Брэса Брауна это были добрые старые времена.

Но вскоре последовала трагедия, а с ней пришла ответственность. После того как родители Фенберга утонули на Северном полюсе, ему пришлось менять ползунки Клиффорда. Он выпускал газету, выплачивал зарплаты, содержал ранчо, следил за тем, чтобы растения были политы и животные накормлены. По мере того как Фенберг и Туберский приближались к тридцати, Майкл сократил до минимума сухие замечания о том, что Джон должен иметь "настоящую работу", и даже начал оказывать поддержку деятельности Туберского в области искусства и дружески критиковать его. А по ночам он брал Джо на руки и качал, когда мальчик плакал от одиночества. И тот же Фенберг сбил Бина Брэса Брауна с ног за то, что тот предложил ему чашку кофе.

* * *


Это случилось через два часа после того, как они разбили на ночь лагерь, во время отдыха. Туберский, Бин и индеец растянулись у ручья. Фенберг сидел в стороне. Он держал фотографию двумя руками. Майкл не слышал, как к нему сзади подошел Рэймонд, а Бин не видел его слез.

Браун стоял за левым плечом Фенберга и от кофе шел горячий пар. Перед тем, как обратиться к Фенбергу, он с шумом вытер мокрый нос о рукав. Фенберг вздрогнул, и фотография Трейси полетела в грязь.

Оба уставились на снимок. Фенберг выбил термос из рук друга, потом оттолкнул его. Бин Брэс Браун тяжело упал на землю.

— Проклятье! Я устал носиться с тобой! — зарычал Фенберг, схватив Раймонда за горло, и стал душить его. Правая рука его сжалась в кулак, и Бин подумал, что Фенберг ударит его. Фенберг был как слепой, его пустой взгляд был направлен не на человека, а куда-то сквозь него. Потом Майкл покачал головой и отвернулся от него. Тут он увидел фотографию и злость вернулась. Он неловко пнул снимок, потом подобрал его и, сцепив зубы, попытался разорвать пополам. Пластик гнулся, но не рвался, и Фенберг смял его несколько раз и свернул в комок.

— Ты, дура! Как я ненавижу тебя за то, что ты покинула меня. Ты слышишь, черт бы тебя побрал? — Фенберг подбросил измятый снимок в воздух.

Тот, как бы дразня его, мягко опустился на землю в нескольких футах от него. Фенберг обернулся. Джон и индеец спокойно наблюдали за ним. Бин отполз на безопасное расстояние. И Майк не знал, как перед ним извиняться.

* * *


За «Туинкиз» последовали пончики с желе и последний кофе из термоса. Еда хорошо подействовала на Бина. Он заулыбался и похлопал себя по животу. Сладкоежка.

Они были недалеко от пещеры, а Фенберг, возможно, был уже там и целовал мягкое лицо и овальные щеки Элен, нежно ласкал ее длинные волосы и говорил, что никогда не бросит ее. Бин, может быть, даже оденет на свадьбу дешевый подержанный серый смокинг. Бин верил в счастливые концы.

Солнце почти опустилось. Было очень тепло для такой высоты, около шестидесяти градусов.

— Ждите здесь, — приказал Туберский, но Рэймонд решил, что это не буквально, и собрался пойти облегчиться в кустики.

Положив остаток пончика на бревно, Бин завязал свои быстро развязывающиеся шнурки, вставленные в пару древних "P.F.Flyers". Индеец дремал и Рэймонд Бин Брэс Браун на цыпочках удалился.

Была весна. Птицы вили гнезда, и обычно в это время лес был наполнен их гомоном. Сейчас в лесу было тихо, но ведь Бин был полуглухим. Он этого не заметил.

Монстр ждал его.

Одно место было ничем не лучше другого, но Бин искал то, что ему по душе. Он почувствовал, как теплая струйка течет по ноге, передавая отдаленному мозговому центру, что хорошо бы поторопиться. Бин замочил штаны.

Зверь вышел из-за покрытых мхом скал и притаился, готовый прыгнуть. Тонкие, подвижные губы обнажали темные десны и желтые клыки.

Подкрадываться к собакам и гуляющим людям и пугать их до смерти было одним из самых любимых развлечений монстра Туберского. Только на этот раз его трюк обернулся против него.

Рычание застряло в горле Снежного Человека и растаяло там. Монстр стоял неподвижно и не мог оторвать глаз от ужасного существа, притаившегося прямо перед ним.

Да, оно было небольшого роста, но очень злое. Руки Бина Брэса Брауна показались монстру клешнями — грязные пальцы с обкусанными ногтями сгибались и разгибались, как бы предвкушая, как они вцепятся в горло Снежного Человека. Малиновое желе просачивалось между зубами этого типа, и, смешавшись с густой молочной начинкой из «Туинкиз», загустело и пенилось в уголках рта Бина Брэса Брауна. Глаза, непомерно увеличенные треснувшими выпуклыми линзами толщиной с бутылочное стекло, смотрели грозно. Один глаз смотрел прямо в душу Большой Ноги, подыскивая (как казалось Снежному Человеку) место, куда вонзить свои желтые зубы. Другой глаз вращался сам по себе, как впавшая в неистовство лампа маяка. Но самое ужасное (ничего страшнее существо не видело даже в кино) было то, что это маленькое существо шипело на него.

Этого не могло вынести слабое, больное сердце монстра Джона Туберского. Зверь инстинктивно повернулся и хотел бежать, но его остановило странное покалывание, пробегавшее вверх и вниз по руке. Такое чувство, будто получил сильный удар кулаком в грудь. Стало трудно дышать. Он задыхался. Зверь заскулил от боли и недоумения. Он посмотрел вверх — ветви деревьев, казалось, крутятся и опускаются на него. Он почувствовал стесненную боль в груди.

— Рэймонд! Ты здесь? — громко звал Фенберг. Ни Бин, ни существо не слышали звука его тяжелых шагов, когда он продирался через кустарник.

— Бин… Би-ин! — кричал Туберский. Он вышел на поляну как раз вовремя. Монстр держался за сердце, согнувшись дугой, и плашмя упал на землю, как высокое здание во время землетрясения.

— О господи! — ужаснулся Фенберг, подходя к брату. — Господи помилуй, что случилось?

Туберский беспомощно посмотрел на лежащее перед ним существо, потом на Бина Брэса. Глаза Джона сузились, он выставил вперед челюсть:

— Ты, проклятый сукин сын. Это из-за тебя у моего монстра сердечный приступ!

Фенберг словами и кулаками пытался остановить Туберского, который душил Бина Брэса Брауна. За этот день его уже второй раз душил один из Фенбергов, и, хотя Бин быстро забывал обиды, это было уж слишком.

* * *


— Ты скучаешь по ней?

— Кажется, я скучаю по всем.

— Грустный редактор, — Туберский пошевелил палкой в костре. — Фенберг в роли Гамлета.

— Передай флягу и кусок трески, — попросил Фенберг.

Они ходили по лесу весь день до позднего вечера. Митикицкой не было. В пещере она была, это точно. Они нашли волосы. В пещере даже остался запах ее духов. Ночь прикрыла лагерь своим несчастливым одеялом. Знахарь сидел в стороне и пел свою песню смерти. Майкл лишь краем уха слышал индейца и шум окружающего их леса. Сильный запах сосен отдаленно напомнил Фенбергу о Шпике и Шпэне.

— Я все еще скучаю по родителям, — признался Туберский. — Хотя их обоих можно было назвать невменяемыми, а мама вечно клала все в пластиковые пакеты. Иногда я думаю, может, они все еще живы.

— Я в этом сильно сомневаюсь.

— Никто этого не знает, — сказал Туберский. Он сидел в своей майке с короткими рукавами, несмотря на холод.

— Думаю, что влились в ряды прочих П.В.О.

Туберский недоуменно поднял брови.

— Пропавших во Время Отпуска.

— А-а.

Фенберг устало улыбнулся, глядя на языки пламени. Огонь. Одно из самых удивительных явлений природы — бесконечные маленькие взрывы, один загорающийся от другого, такие быстрые и яростные, такие завораживающие. Костер действовал на Фенберга успокаивающе, уводил от постоянно мучивших его мыслей.

— Я и сам думал об этом, — сказал Фенберг. — По крайней мере, раньше. Только два тела не были найдены поисковыми группами — мамы и папы. Я надеялся, что их спасли эскимосы, но там, где произошла катастрофа, невозможно прожить больше нескольких секунд.

— Они могли быстро заморозиться и не умереть, — предположил Туберский.

— Как у Уолта Диснея? — спросил Туберский.

— Или замороженные закуски Свансона.

"Трейси, должно быть, тоже было холодно, — подумал Фенберг, снова засмотревшись на пламя. — Меня не было там, чтобы согреть ее. Согреть их обоих".

— Может, хватит о свежезамороженных родителях?

Туберский кивнул и продолжил:

— Я никогда не видел Митикицкую.

— Она тебе понравилась бы. В ней, действительно, что-то есть.

— Она сумасшедшая?

— Не такая, как мама, но что-то есть. Кто знает? — признал Фенберг. — Годы упорной работы и постоянных тренировок могут сделать свое.

Существо фыркнуло во сне и застонало от боли, потом затихло. Майкл и Джон прислушивались, пока дыхание не стало ровным. Оно казалось таким безвредным в свете костра, как старый, не раз отремонтированный музейный экспонат. Майкл смотрел, как расширяется и сокращается массивная грудная клетка. Фенберг покачал головой; Каким образом вот это, размером с маленькую спальню, могло столько лет разгуливать так близко от цивилизации и не быть пойманным?

Может, оно просто было очень спокойным.

Оно посмотрело на Фенберга.

Фенберг помнил слова старого индейца о Мандранго: "Стоит ему только посмотреть на тебя и твоя душа осуждена вечно блуждать в сумерках, как привидение".

"Вымыслы темных аборигенов", — с надеждой подумал Фенберг.

Не было вращающихся красных глаз, нездорового блеска, никаких особых эффектов. И все же что-то было.

Монстр со слабым сердцем. Не слабым, а разбитым, определил Туберский. А теперь оно лежит здесь, утихомирившись. И на все крики и выстрелы не последовало никакого ответа от Митикицкой.

— Я помню, что видел ее фотографию, — сказал Туберский.

— А? — Фенберг временами отключался. — Твоя подружка. Я видел ее фото на камине в гостиной. По ее лицу чувствуется, что она с характером.

— Да, — задумчиво согласился Фенберг.

— Чувствуется ранимость и дикость.

— Да. И прекрасный зад, — напомнил Фенберг.

— Как она в постели? — спросил Туберский.

— Джентльмены об этом не говорят, — сказал Фенберг.

— Ты прав. И как же она в постели?

— Мрачная и злая, — открылся Фенберг.

Братья улыбнулись. Они дышали в ритм. Индеец пел, а Бин Брэс улыбался во сне, завернувшись в спальный мешок, и был похож на грызуна в норке.

— Ты любишь ее?

— Почти.

— Что это значит?

— Почти все время. А это значит, что не люблю.

— Понятно. Фото. Ты все еще любишь Трейси.

— Нет. И да. Можно сказать, что я больше привязан к ней. Нет. Я очень привязан.

Туберский понимающе кивнул. Он услышал Чарли Два Орла, как будто тот только начал петь.

— Ни-йау хи-йау хи-йау хо… ни-йау хи-йау хи-йау хо… — Индеец пел уже три часа не переставая. Монотонное гудение усыпляло Рэймонда и существо, но действовало на нервы Туберскому.

— Ты не прикрутишь громкость? — крикнул он.

— Пусть поет, — сказал Фенберг и наклонился вперед. Он сидел на складном стуле, его плечи опустились, как будто воздух давил на него своим весом.

Что-то происходило в лагере. Казалось, за ними следят, и это ощущение было знакомо Фенбергу. Индеец избегал компании белых людей и существа. Он сидел внутри сложенного из камней круга, спиной ко всем, и пел перед своим маленьким огнем. Время от времени он кидал в огонь маленькую косточку или какой-то порошок, от которого шипело пламя.

— Здесь произойдет что-то страшное. Скоро, — сказал перед этим индеец.

— С девушкой? — не мог не спросить Фенберг.

— Да. И с тобой. И со мной. И с твоим братом. Один умрет. А девушка станет невестой зверя, — предсказал Чарли.

— Я чем-нибудь брошу в него, — предупредил Туберский, хватаясь за бревно.

— Ни-йау хи-йау хи-йау хо-наб…

— Мне надо было любить Митикицкую, — сказал Фенберг. — Надо было встать на свои проклятые колени и благодарить за нее Бога. Я просто не могу забыть свою мертвую жену.

— Трейси?

— Именно ее.

— Элен похожа на нее?

— Выше. И более сумасшедшая.

— Колоритная, — поправил его Туберский.

Что спрятал, то твое.

— Ты не знаешь других мелодий из вашего местного хит-парада? — окликнул Туберский индейца.

Пение продолжалось. Туберский повысил голос на несколько децибел.

— Ты уверен, что должен заниматься именно этим?

Индеец продолжал петь.

— Что он поет? — спросил Фенберг, все еще глядя на пламя.

Туберский внимательно осмотрел лагерь — индеец, монстр, Бин Брэс, его брат в роли Гамлета. Орехи в лесу.

— Он поет о маленьком райском островке, — начал переводить Туберский, — где полуобнаженные девушки танцуют хулу в юбках из травы и весь день играют в волнах океана. Но однажды утром маленькая принцесса Ка-мониа Ка-мониа была печальна, потому что ее любовь…

Туберский замолчал.

Он видел, что брат не в духе.

— Он подходит к той части, где ее брата съедает акула и ее выбирают в качестве жертвы богам вулканов. Дальше, я думаю, тебе будет неинтересно.

Фенберг улыбнулся:

— Да, ты прав.

А индеец все пел:

— Ни-йау хи-йау хи-йау…

Туберский взял бревно и ударил им по дереву рядом с индейцем.

— Трах!

Чарли вздрогнул.

— Пожалуйста. Включи рекламу, — попросил Туберский.

Чарли Два Орла выпрямился, собирая с чувством собственного достоинства свои пожитки. Он почти беззвучно пробормотал что-то не очень деликатное на языке своей матери из племени алликлик о лицах кавказской национальности. Джон и Майк смотрели, как он затаскивает свои вещи в пещеру.

— Это все равно, что слушать многочасовую передачу по сбору средств в индейском варианте, — сказал Туберский, разводя руками.

Они сидели молча.

— Я просыпаюсь каждое утро, — сказал наконец Фенберг. — Иногда кажется, что это реальность, что она лежит рядом со мной. В те минуты совсем раннего утра, когда в комнате еще нет света, я приоткрываю глаза и вижу ее затылок на подушке рядом с моей. Ее светлые волосы спутаны, и видны ключицы. Они похожи на крылья ангелов.

Фенберг улыбнулся при воспоминании:

— Когда мы впервые спали вместе, первый раз были вместе целую ночь, знаешь, я вообще не спал. Я смотрел на нее всю ночь. Я помню, что тогда, глядя на ее спину, я подумал, что в комнату залетел ангел, который слишком устал и не смог долететь до неба.

Фенберг никогда не плакал, ни на похоронах, ни даже когда оставался один. Глаза его становились влажными, и на лице появлялась сдержанная улыбка.

— В самом деле, это бывает приятным. Я всегда буду помнить наше веселье и то хорошее время. Я помню, как принес ребенка домой из больницы и как Трейси качала малыша на крыльце. Она посмотрела на меня, и нам ничего не надо было говорить друг другу. По утрам, еще не совсем проснувшись, я ловлю себя на том, что оставляю ей горячую воду в душе или наливаю еще одну чашку чая. И, знаешь, что интересно? Я прихожу в себя и не выливаю из чашки. Она стоит передо мной, а я не выливаю. Просто удивительно. Как жизнь может быть такой прекрасной сегодня и такой мерзкой на следующий день?

Это заложено в природе трехмерного человека, подумал Туберский. Мечта Адама, добро и зло, прошлое и будущее. Джон не стал ничего говорить.

— Мы крупно поссорились, ты знаешь, в тот последний день?

— Нет, я ничего не знал.

Фенберг выпрямился и кивнул головой.

— У меня даже не было шанса сказать "до свидания". — Фенберг задумчиво закусил губу и замолчал. Джон сидел тихо не в силах посмотреть на брата. Сильный Майкл. Несгибаемый. Надежный. Ответственный. Боль застряла в горле. Туберский чувствовал, как его собственные глаза наполняются слезами сочувствия.

"Господи. Как можно так сильно любить кого-то и в то же время говорить ему такие ужасные вещи?" — хотелось знать Фенбергу.

Люди не могут любить, то есть они не могут любить в течение долгого времени. Этот дар откуда-то извне. Но Туберский не мог сказать этого брату.

— Она хотела помириться со мной, а я просто ушел. Людей надо хлестать кнутом, как лошадей, за их гордость, — сказал Фенберг. Он покачал головой. — Что со мной происходит?

— Ты сходишь с ума. Это совершенно нормально, учитывая все обстоятельства.

— Я всегда умел контролировать себя.

— Это помешательство.

— И я душил Бина.

— Это антиобщественный поступок, но исправимый. Ты извинился.

— Это испугало меня. Я никогда ни на кого так не злился. Никогда. Видит бог, я испугался. Я так разозлился, что мог убить.

Туберский подбросил еще одно полено в огонь и помешал угли. Они хотели сохранить костер как маяк для Митикицкой. Туберский поежился и откинулся назад:

— Ты злился не на Бина. Ты злился на Трейси. Ты пытался порвать ее фотографию.

Фенберг ничего не мог ответить.

— Она живет в моей жизни, — сказал наконец Фенберг устало. — Нет такого дня, чтобы я не подумал о ней. Ни одного дня.

Фенберг засмеялся:

— Я живу с такой болью, что, боюсь, мне придется умереть. И я боюсь, что не умру. Мне встретилась потрясающая девушка, а я совершенно беспомощен. Да поможет мне Бог.

Пожалуйста.

— У Митикицкой будет от меня ребенок, а я не люблю ее. И в то же время, если кто и заслуживает любви, то это Митикицкая. А я вместо этого отталкиваю ее. И я почти придушил друга. — Фенберг посмотрел на Бина. Он завернулся в свой мешок и спал с бессмысленной улыбкой на лице. — Я веду себя, как монстр, а я не хочу этого.

"Монстр, живущий в каждом из нас, тоже не хочет", — подумал Туберский.

— Но я ничего не могу поделать. Я не могу смириться с тем, что так безумно люблю ее.

— Трейси?

— Да. — У Фенберга закружилась голова. Контроль. Управляй своими эмоциями. Внутри все кипело. — Я не могу смириться с тем, что я так безумно люблю ее. Каков приличный срок траура? Год? Два? У меня траур каждый день, и я очень-очень устал.

— Ты хочешь поговорить о той ночи?

— Не могу. Слишком больно.

Туберский понимал его.

Фенберг смотрел в огонь. Лицу было жарко, спине холодно. Кажется, все в природе несовершенно.

— Это было показательно плохое Рождество, — сказал Фенберг, глядя в огонь. — Боже, какие дни. Я слишком много работал. Не знаю. Честно говоря, не знаю, какой у меня был выбор. Ребята были в отпуске. Половина персонала газеты болела. Ты знаешь, как это всегда бывает на Рождество. Это наше самое доходное время, и газета в три раза толще обычных номеров. Я практически жил на зеленом диване в редакции, питался пончиками и пил кофе. Со мной было трудно жить тогда.

Туберский помнил.

— Я пришел домой на несколько часов, чтобы отдохнуть, ребенок начал плакать, а я был как обнаженный нерв. — Фенберг положил подбородок на колени. — И мы завелись на тему "Трейси и ее работа".

Я проводил обычную мужскую линию "моя жена никогда не будет…". Ну, дальше ты знаешь. Я не возражал, чтобы она работала. Вопрос в том, где.

Туберский улыбнулся своим воспоминаниям.

— Она работала на старой заправке фирмы "А & В".

Фенберг кивнул.

— Поджидая машины, она носила ребенка в детском рюкзаке, повешенном у нее на груди. — Фенберг ясно помнил ее в оранжево-коричневой униформе, волосы под шапочкой. Нос краснел от холода, и на руках у нее были теплые варежки. Ребенка это не беспокоило. — Она, видимо, хорошо подрабатывала на чаевых. Она говорила, что могла бы оставлять ребенка с подружками, но ей с ним было веселее, и чаевые были в три раза больше. Самостоятельная женщина.

Фенберг покачал головой. Пламя уменьшилось.

— Мне это надоело. Этот парень, управляющий заправкой. Я даже не помню его имени. Мне как-то доложили, что он щипал Трейси и старался прижать ее на кухне. А с ней всегда был ребенок. Сукин сын. Черт. Это было как плохая история из Чарльза Диккенса. Она хотела, чтобы наше первое совместное Рождество было особенным. — Фенберг засмеялся. — Помнишь, вы спорили как сумасшедшие о реинкарнациях и о жизни?

Туберский заволновался.

— Трейси говорила, что мы и через десять тысяч лет будем друзьями. Однако нам нужно было что-то вещественное, чтобы отметить наше первое Рождество. У нее были свои секреты. — Фенберг глубоко вздохнул и продолжал: — Мы поссорились в то утро перед тем, как я ушел на работу. Из-за ее работы и по прочим мелочам. Это была ссора без особых причин, сплошные глупости. Ребенок начал плакать. Трейси стала кричать мне в ответ. Я вылетел из дома и хлопнул дверью, идиот несчастный.

Еще до свадьбы, когда мы только что помолвились и смотрели друг на друга восторженными глазами, мы договорились, что если когда-нибудь поссоримся, то всегда будем разрешать наши проблемы сразу. Неважно какие, независимо от занятости, даже если мы опаздывали. Мы договаривались, и дело заканчивалось поцелуями. Мы излагали свои аргументы, и, после того как умолкали крики, утихали обиды и исчезало непонимание, все обычно заканчивалось постелью. Этого не было в последний раз. Трейси стояла на пороге. — Фенберг почувствовал, как в горле появился ком. Видение жены с ребенком исчезало. Он моргнул, чтобы вернуть его. — Она смотрела, как я иду к машине, потом окликнула: "Ты не хочешь поцеловать меня?" Я не остановился. Мне даже не хватило обычной вежливости, чтобы просто обернуться. Я бросил: «Позже». — Только позже никогда не наступило.

Фенберг поборол нахлынувшую волну и глубоко вздохнул. Пламя начало двоиться, потом поделилось на четыре части, на восемь и заплясало у Майка перед глазами.

— Она вела машину всю дорогу до Сан- Франциско в тот день. Проделала весь этот путь, чтобы попасть в ту проклятую литейную мастерскую. Она заказала бронзовые подлокотники к скамье. Нашей семейной скамье. На ней мы должны были фотографироваться каждое Рождество, по мере того как семья будет расти. Остальное ты знаешь. Буря. Плохая дорога. Пьяный, который ударил ее машину в бок и сбросил в кювет, и как эта проклятая скамья с бронзовыми подлокотниками съехала с заднего сиденья и прижала ее к рулю.

Фенберг не пошел опознавать тела. Он не ходил на похороны, а смотрел с отдаленного холма, а потом выбросил рождественскую открытку, которую написала Трейси и которая должна была сопровождать скамью, — "Прочная, как мы". Только вот жизнь была совсем не прочной. Фенберг не плакал с тех пор, как ему исполнилось восемь лет.

— Джон, у меня так и не было случая попрощаться с ней…

Туберский протянул ему измятый снимок в пластиковой обложке. На нем были Трейси и Джек.

— Ты обронил это. Я постарался разгладить его, — сказал Джон, держа фотографию перед Фенбергом. — А теперь ты хочешь попрощаться с ними, Майки?

Боль и мука, которые он держал в себе столько лет, переполнили Майкла. Слезы полились потоками. Фенберг нежно взял фотографию и прижал к груди. Он плакал навзрыд, как ребенок.

Туберский прикурил свою «Гав-а-Тампа» и тихо гладил Майкла по спине, помогая монстрам выйти наружу. Он наблюдал, как его брат всхлипнул порывисто и недостойно, зато в этом вздохе было здоровье, и Джон решил, что все идет хорошо. Ну, не совсем хорошо, потому что Туберский не верил в добро и зло. Но лечебным этот плач был, и может быть, он сможет на девяносто девять процентов, вылечить Фенберга.

И все же чего то не хватало. И тогда Голос подсказал ему.

Когда Фенберг уснул от усталости, Туберский порылся в рюкзаке в поисках клочка бумаги и того, чем писать. Он нацарапал что-то и прикрепил бумажку к рюкзаку Фенберга. "Как тебе понравится вот это?"

У бога точно есть чувство юмора, решил Туберский.


Глава XXVI

Сберегательный из Ома


Луна выплывала медленно, как космический корабль пришельцев.

Вначале она зависла над поросшей лесом горой, потом легко поднялась вверх, чтобы увидеть всю находившуюся внизу планету.

— Десять часов, — сказал Фенберг, взглянув на часы.

Четыре пары глаз уставились в небо. Пятая упрямо не желала смотреть. Знахарь раскачивался вперед и назад у своего костра и тихо бормотал древнюю молитву о защите.

Существо зачарованно любовалось сияющим овалом. В заросшем подбородке застряли кусочки цыпленка и лапши из супа, приготовленного Туберским. Существо забыло о наблюдавших за ним людях. Оно не знало о мощном ружье, лежавшем на коленях Фенберга и нацеленном на него.

Двенадцать человек. Мертвых. Съеденных. И все во время полнолуния.

— Он шевелится! — Фенберг выпрямился, ружье описало дугу и было направлено прямо в сердце существа.

— Стой! — отрывисто произнес Туберский и поднял руку. — Все в порядке. Он просто перевернулся.

Существо село, скрестив ноги и откинуло голову назад, забыв обо всем при виде великолепного зрелища.

— Пожалуйста, убери это, — умолял Туберский.

— Прости, — ответил Фенберг и отрицательно покачал головой. Ружье не изменило положения.

— Майк, я жил с ним три месяца…

— Ты говорил, что его никогда не было рядом с тобой во время полнолуния.

Туберскому нечего было возразить.

— Он мог быть совершенно ручным весь месяц, но луна могла оказывать на него свое действие. — Несколько человек уже было убито и съедено, и Фенберг не желал быть продуктом в чьем-то меню.

В течение трех часов все наблюдали за монстром, который, в свою очередь, наблюдал за ходом небесного светила. Вскоре после часа ночи он стал засыпать.

— Что-то туг не так, — сказал Фенберг, медленно поднимаясь. Он потряс ногами, чтобы восстановить кровообращение. Они разбудили индейца.

— Чарли! — прошептал Фенберг и потряс индейца за плечо. — Чарли, я хочу, чтобы ты посмотрел.

Старый индеец сонно посмотрел на Фенберга, потом на угасающий костер и встряхнулся.

— Я уснул! Мандранго, где он?

— В сонной стране монстров. Успокойся, — ответил Туберский. За спиной у него было ружье. — Он крепко спит.

— Не может быть, — возразил индеец. Он обследовал костер и обугленные безделушки в нем. — Что-то не так. Сегодня ночью, до того как луна пройдет четверть своего пути по небу, он должен трансформироваться и убить.

— Единственное, что он уничтожил, это полмиски супа.

Туберский покачал головой и улыбнулся в сторону Фенберга:

— Откуда у него весь этот вздор? Вы можете мне объяснить, кто вычислил, что эта большая тряпичная кукла станет невменяемой, когда луна проделает четверть пути? Почему не три восьмых? И как насчет пятнадцати шестнадцатых? У тебя свои счеты с метрической системой? Ты прямо зациклился на ней, — сказал Туберский и с отвращением махнул рукой в сторону сидящего индейца.

— На этой планете есть много такого, о чем белый человек… — защищался Чарли.

Туберский прервал его:

— Да, да, да. Сам на него посмотри. Он спит, — сказал Туберский, указывая ружьем в сторону спящего зверя.

Чарли отвернулся в другую сторону.

— Нет, на него нельзя смотреть.

— Чарли, мы любовались на грязную морду этого предмета всю ночь, и я не почувствовал никакого проклятья, — убеждал индейца Фенберг.

— Еще почувствуешь, — пообещал индеец. Он сложил руки на груди.

— Послушай, — уговаривал Фенберг, отставив ногу и покачивая ружьем. — Я прошу тебя взглянуть на это существо. Тут что-то не так, и я не пойму что. Ну же. Мне нужна твоя помощь. Ты знаешь все о лесе и его обитателях. Я верю тебе.

Туберский скривился и отвернулся.

Чарли упрямо покачал седой головой. Нет. Проклятье. Его душа. На ней будет выжжена отметка зверя.

— Дубина, — сказал Туберский, сложив руки на груди. Бин Брэс Браун посмотрел снизу вверх на гордую фигуру художника-мистика-воина-антрепренера и принял такую же позу.

— Ну, а если ты посмотришь на него не прямо? — спросил Фенберг.

Индеец не понял.

Фенберг поискал глазами зеркало или блестящий предмет.

— Вот, — сказал он, вытаскивая нож из потрепанных кожаных ножен Чарли. — Просто подойди к нему, повернись спиной и посмотри на отражение в ноже.

Фенберг поднес нож к глазам, показывая, как надо сделать.

— Понял?

— Язон и Медуза, — вспомнил Туберский. — О'кей. Хорошо придумано.

Чарли с оговорками согласился. Туберский и Фенберг помогли ему подняться. Он закрыл глаза, и его повели к существу.

— Ш-ш-ш, — зашипел Туберский, поворачивая индейца спиной к существу. — Теперь открой глаза и посмотри.

Фенберг подал ему нож.

Чарли Два Орла покрутил нож и посмотрел. Он увидел плоское лицо, две ноздри размером с шар вместо носа, большой рот с узкими губами. Острых зубов, очевидно, не было.

— Я не вижу его глаза, — сказал Чарли.

— У него их два, — ответил Туберский.

— Мне надо знать их цвет.

— Малиново-красные и лимонно-желтые, — сказал Туберский.

— Коричневые, — поправил Фенберг. — Настоящие карие глаза. Почему ты спрашиваешь?

— Вы уверены, что они не желтые?

— Точно.

— Они должны быть желтыми, как у бешеной собаки, — сказал Чарли и снова поднес нож к глазам. Что-то не так. — Уши. Они не такие. И нос, он должен быть заостренным, как у барсука.

Туберский хотел сказать очередную колкость, но не успел. Старый знахарь повернулся и посмотрел на зверя:

— О-о…

Фенберг переводил взгляд от индейца к спящему существу:

— Что значит это "о-о"?

— Это не Мандранго, — рассудительно заметил Чарли Два Орла, снова складывая руки на груди.

— Что значит, это не Мандранго? — хотелось знать Фенбергу. — Слушай, что я скажу тебе. Это точно не двое парней, дрыхнущих в костюме монстра.

— А ну, постой, — вмешался Туберский. Он подошел к индейцу и положил руку ему на плечо. — Последние два дня мы терпели завывания твоих долгоиграющих пластинок, слушали местные мелодии мумбо-юмбо и смотрели, как ты кидаешь кости и горючую смесь в костер. Мы наполовину верили в твое кривлянье. "Невеста зверя. Ненасытный голод. Коктейли из человеческой крови", — вспоминал Туберский. — Ты это говорил?

— В общем, да. Но ты, как всегда, повторяешь неточно.

— Неточно-бессрочно-проточно. Знаешь, что…

Фенберг встал между ними:

— Прекрати. Сейчас же прекрати. В чем же дело?

— Дело вот в чем, — сказал Чарли, приподняв ногу спящего гиганта. Его тон ясно указывал на то, что все это было очевидно всякому, только не белому человеку. — Это не тот грязный монстр.

— Опять? — удивился Фенберг.

Чарли бесцеремонно отпустил ногу существа. Монстр заворчал и зачмокал во сне. Потом повернулся на бок и свернулся калачиком.

— Это всего лишь старый вонючий Ома, — объявил Чарли.

— Кто? — Фенберг требовал уточнить.

— Ома!

— Это как "…мой папа из" или "сберегательный из"? — спросил Туберский.

— Ома! Ома! Большая Нога, ты, глупый белый человек! Они не страшнее, чем сторожевые собаки. Их полно в лесу, — сказал Чарли, махнув рукой в сторону леса. — Это не тот монстр.

Туберский автоматически сделал два шага назад, чтобы оказаться вне пределов досягаемости Фенберга, и тупо уставился на носки своих ботинок.


Глава XXVII

Жалоба миссис Беган


— Я пришла, чтобы заявить жалобу, — сказала миссис Беган. Дети выстроились за ней, как перепелки. — Я также требую, чтобы мне и моим детям была гарантирована безопасность.

Помощник Дизел оторвался от своих бумаг. Он работал в службе шерифа округа Тулар уже тридцать лет и считал себя знатоком людских характеров. Он классифицировал миссис Беган как женщину с причудами.

— В чем дело, мадам?

— Мой муж на самом деле совсем не тот, за кого себя выдает, — объявила она без обиняков.

— Все мы такие, мадам, — ответил Дизел и стал рассматривать свою форму.

— Он чудовище, — уточнила она. Дети прижались к ней теснее. Они ехали все утро, чтобы убежать из округа Бэсин.

Ближайшим подходящим городом был центр округа Тулар.

— Он пьет?

— О, нет.

— Допускает грубости?

— Один раз.

— Вы относите его к психически ненормальным людям, которые маскируют свои угрозы?

— Вы не понимаете, помощник, — сказала миссис Беган. Она вынула кошелек и достала из него старый, потрепанный дневник. — Он настоящий монстр.


Глава XXVIII

Не будет ли так любезен настоящий монстр (хлюп) сунуть свой язык на место?


М.Дж. Беган сидел у себя дома за столом и засовывал руками в рот свой собственный язык. В последнее время он потерял контроль над некоторыми функциями своего тела и много раз ловил себя на том, что у него вываливается язык и улыбка становится зубатой.

Хлюп. Язык на место.

И плечи. Для худого мужчины в возрасте немногим более пятидесяти у М.Дж. Бегана были очень широкие плечи. Они были тугими, как будто Бегана сделал кукольный мастер и заменил мускулы миллионами туго натянутых резиновых лент, которые были связаны в крепкие узлы. Щелчок. Хруст. Напряжение. Беган сначала повернул шею направо, потом быстро налево. Есть люди, которые щелкают пальцами. Беган щелкал шеей.

Но этим утром шея не желала повиноваться ему, и Беган был почти в отчаянии. Ему так нравился этот щелкающий звук.

Напряжение.

Щелчок.

Расслабимся.

Вздохнем.

Две ночи он бегал обнаженным через леса за Элен. Единственное, что ему удалось найти, был обед: два визжащих помощника в первое утро и случайный турист прошлой ночью. Три дня каждого месяца луна была полной для Бегана. Три дня в месяц Беган превращался в монстра. Старый индеец был прав. Беган убивал и убивал по возрастающей, голод его рос в геометрической прогрессии, и это должно было продолжаться до тех пор, пока он не найдет себе невесту — помощника ответственного редактора "Бэсин Вэли Багл".

Он мог бы осуществить свое предназначение, свой удел этой ночью. О, он был в состоянии ждать. Еще один месяц. Еще одно полнолуние. Еще семьдесят семь лет, которые составляют цикл Нагомо. Еще семьдесят семь лет, чтобы он нашел себе невесту. Боль, раздирающее тело волнение. Мартин Джеймс знал, что ему не выдержать это еще раз. Как будто у него был выбор. Просто смешно. Сначала наблюдать за Снежным Человеком было забавно — удобный козел отпущения, на которого можно было свалить все убийства. Теперь это стало проклятьем. Снежный Человек похитил его невесту. Если бы у Бегана было чувство юмора, он нашел бы ситуацию забавной.

Он почти получил ее прошлой ночью.

Он почуял запах, этот почти единственный во всей вселенной запах. Она была одна, она спала на ветке дерева. Он был всего в нескольких шагах от Элен, когда первые лучи солнца остановили его, не дав приблизиться.

Так близко.

Беган улыбнулся.

Он действительно не мог проиграть. Если бы ее нашли днем, ее привезли бы в город. И неважно, где бы она была. Никакая сила в мире не могла остановить его. Если бы она так и осталась в лесу, тем лучше. Сегодня ночью сила его была непревзойденной. Найти ее в ночной темноте было легко.

И, кроме того, ему помогали.

С самых первых дней со времени ее рождения за Элен велось наблюдение. Мистические силы нашептывали ей, преследовали ее. Волосатые, темные ангелы мелькали в дверных проемах и улыбались. Это судьбы. Они знали все, и они сообщали Бегану. Они знали о возвращении в Бэсин Вэли. Она была невестой индейца, унесенной из хижины семьдесят семь лет назад, когда Беган похитил ее. Тогда она умерла. Теперь она возродилась, чтобы заплатить свой долг.

Беган сидел в своем темно-бордовом, туго набитом кожаном кресле, в необустроенной еще библиотеке. Может быть, его раздражал запах краски. Он был суперчувствительным, т. е. очень сильно ощущал запахи. Даже слабые запахи действовали на него. Его тошнило, или ему хотелось спать, или же он возбуждался сексуально, или у него возникало ненасытное чувство голода. Запахи все больше действовали на него. И он знал, что так и должно быть. Наступало его время. Этот процесс все больше разрушал М.Дж. Бегана.

За последние два дня пульс его был не менее ста пятнадцати в минуту. Обострилось не только обоняние. Слух и зрение тоже достигли максимального уровня.

Уколы.

Вот что он чувствовал. Сверхчувствительность. Он не плакал более ста лет, с тех пор как был ребенком. Теперь же Беган впадал в истерику по самым смешным поводам. Линда подала М.Дж. Бегану печенье и кукурузные хлопья в пластиковом стакане. Слезы.

— Я хочу стеклянный стакан, — кричал он, отталкивая хлопья.

Однако он не был голоден.

И еще был смех, что было совершенно новым для Бегана, учитывая, что у него не было чувства юмора и в свои лучшие минуты он мог лишь выжать вежливую улыбку. Теперь Беган смеялся громким, загробным смехом маньяка, напоминающим смех Туберского. Только Беган не шутил. Он действительно был маньяком.

Мва-ха. Мва-ха-ха. Хлюп. Язык на место.

Этим утром Линда повезла детей в город, и Беган чувствовал, что она не вернется. Отлично. Кому она нужна? У него скоро будет Элен. Он смотрел, как Линда прыгает по кухне, как глупая птица. Она слишком много улыбалась за завтраком, верный знак. Слишком оживленная, слишком услужливая, слишком разговорчивая.

— Тебе еще бэкона, дорогой? Кофе подогреть? Еще дюжину яиц перед тем, как ты ляжешь? Господи, ты и правда проголодался, — сказала она, улыбаясь и вытирая кухонный пол. — Дети, поторопитесь с завтраком. У меня много дел, и я хочу взять вас в город, чтобы купить обувь.

Обувь. Конечно. Она это особо подчеркнула, стараясь не смотреть на него.

Были моменты, когда Беган не хотел, чтобы они так боялись его. Несмотря на то что Беган был монстром, в глубине души он любил семейную жизнь, хотя его в семье вовсе не любили. Почему все они так боялись его?

Ну, для начала, если бы я так не нажимал на них…

Беган заерзал на стуле. Он осмотрел кабинет. Опять этот Голос. Он смущал Бегана. Иногда ему казалось, что с ним разговаривает Бог. Иногда он понимал, что это дьявол.

Это должен быть дьявол, решил Беган.

Потому что после того, что он сделал, даже Бог не стал бы разговаривать с М.Дж. Беганом. По крайней мере, он так считал.

Все было не так вокруг Бегана.

Все пугало его или все было не так. Он заплатил много лет назад, и теперь ему снова надо было платить. Платить за венчание с Элен Митикицкой и за то, чтобы она вошла в Братство Тьмы. Смерть Фенберга и Туберского не такая уж большая цена.

Теперь, когда все покинули дом, в нем было тихо. Это был их одиннадцатый дом. И каждый раз свежая краска и запах новых ковров приносили им надежду, что теперь что-то изменится.

На этот раз Беган попытался отделить свою личную жизнь от семейной.

Иногда семья забывала. Он мог щекотать или обнимать своих детей или подтолкнуть Линду в узком коридоре, когда она несла белье. Он смотрел на нее и видел ее открытый доброжелательный взгляд, как будто она смотрела на него первый раз. Потом она вспоминала. Она знала. Никто из детей не знал, кроме Дарлы. И тут стальные двери как будто захлопывались. Между ними не было больше контакта. Улыбка становилась неясной, покорной, и его жена отворачивалась.

Неужели она не понимала, что у порочных людей тоже были чувства?

Дети избегали его. Оставшись одни, они играли и резвились свободно и естественно. Беган подсматривал за ними из-за занавески, наблюдая веселые сцены. Было время, когда он даже мог присоединиться к ним на какое-то время. Теперь же все ощущали неловкость, как в тот момент, когда Ричард Никсон остановился на пляже, чтобы поиграть с детьми.

В этот раз, думал Беган, у него есть возможность по-настоящему жениться. Только вот человек не может служить двум хозяевам сразу. Пришло время осуществить его предназначение, а жена этого не понимала.

— Как ты отнесешься, если я приведу в дом другую жену? Более высокую жену, чем ты? — спросил Беган жену.

Женщина более высокого роста? Что это значит, более высокая жена? Что значит другая жена? Они были баптистами, но не мормонами, думала Линда. Глаза ее бегали. Она молчала, до смерти напуганная этим странным человеком, который выползал из окон и возвращался на рассвете в разорванных одеждах и с грязными ногами.

— Ты хорошо служила мне многие годы, — сказал Беган. — У тебя есть выбор. Через несколько дней я приведу в дом другую женщину…

Короткий вздох.

— Я знаю, что говорю о том, чего ты не понимаешь. Давай решим, что это касается только меня. Это моя судьба. Ты была хорошей матерью моим детям, поэтому ты жила хорошо. Я не могу сказать, чтобы я не ценил это. Я заплачу…

О, не беспокойся, ты заплатишь. Линда смогла только слабо улыбнуться.

— И я предлагаю тебе и детям право оставаться здесь какое-то время, чтобы помочь по дому.

Глаза Линды округлились.

— Или ты заберешь детей и получишь хорошее месячное содержание… — Линда выбрала второе.

Избавиться от нее было для Бегана облегчением. По крайней мере, с новой невестой ему не придется скрывать, кто он такой, как это приходилось делать с Линдой. Ведь и он и Митикицкая оба будут монстрами.

Беган быстро повернул шею в сторону. Она не хрустнула. Беган скрипнул зубами.

Было что-то в жизни Бегана, что заставляло его привязаться к семье. До Линды он был женат семнадцать раз. И каждый раз он старался не распускать слюни. Беган не был ни двоеженцем, ни жуликом, ни двойным агентом ЦРУ и вовсе не хотел скрыться от жен. Он был монстром. Он убивал большинство своих жен. Остальных, которым повезло больше, он отпускал.

— Что спрятал, то твое, — обычно говорил Туберский. Беган не знал, что Туберский был великим мистиком, и даже если бы он был уверен, что Туберский прав, он все равно насмешливо улыбнулся бы над ним.

Мва-ха. Мва-ха-ха. Язык на место.

Ужасное поведение. Такова жизнь.

Внимание Бегана привлекли ящики с книгами. Его старые, артрические, в пятнах руки покопались в ящике и извлекли оттуда красный кожаный фотоальбом.

Фотографии Бегана и Линды, встретившихся в колледже. Оба пошли в религиозную школу. Беган хотел на этот раз сделать вызов. И, подсознательно, ему хотелось побольше уверенности в себе. Он листал страницы. Свадебные фотографии, фотографии маленьких и взрослеющих детей. Из всех родившихся у него за полтора века детей он больше всех любил и не любил Дарлу. Она была сама по себе.

Рождественские и сделанные во время отпуска фотографии. Так или иначе, семья привносила в его жизнь понятие смертности, которого ему не хватало. Беган посмотрел на последний семейный портрет, особенно на себя. Он был одинаковым на всех фотографиях — усталый, суровый. Он скоро переменится. Фактически, сегодня ночью. Темное Братство гарантировало ему молодое тело, красивое лицо, которое будет любить и ласкать его невеста. Взгляд Бегана остановился на других членах семьи. Глубоко, очень глубоко внутри, за бесконечной ненавистью, за отвращением к самому себе, в самой глубине его жила привязанность к детям. Ему было интересно, каким был он сам, когда был ребенком.

Пухлое тело, нескладная голова.

У него не было своих детских фотографий. Фотографии еще не изобрели, когда родился М.Дж. Беган.

Беган бросил альбом на стол и похромал через комнату к огромному старому сейфу. Он с трудом наклонился и повернул шестизначный замок. В сейфе было целое состояние, состоящее из долговых обязательств, наличных, драгоценностей, и еще фотоальбомы. Семьи, конечно, разные.

Беганы пятидесятых. Ее звали Эмили. У них не было детей. Она застала его однажды ночью со взъерошенными волосами, кровью на зубах и руках, когда он лез в окно. За это он убил ее.

Три семьи во времена сороковых и великой войны. Эти годы он провел в тылу, неся молчаливый караул в мертвой тишине покрытой саваном тумана ночи, крадясь на цыпочках за проститутками, стучащими каблучками по каменным аллеям. Семьи тридцатых и двадцатых, семьи конца и начала века. Это время было ему ближе.

1892 год. Чикаго.

Он с напомаженными волосами и пробором посреди головы. Усы, как руль у велосипеда, и бачки. В одной руке котелок, другая лежит на плече очередной жены (третьей по счету). По ее лицу видно, что она знает страшную тайну.

Мва-ха. Мва-ха-ха.

Мартин Джеймс Беган прибыл в Америку 6 января 1850 года. Президентом тогда был Захария Тейлор, и десятки ирландцев бежали с Изумрудного острова с его картофельным голодом. Он пересек Атлантику на скрипучем корабле, переполненном обедневшими кельтскими крестьянами. Беган был десятилетним некрещеным мальчиком с больной левой ногой. Он вез мятую записку с просьбой доставить его к дальней филадельфийской родственнице.

Кузина Дороти Ирэн считала его капризным и угрюмым ребенком. Для ее мужа он был обузой и еще одним лишним ртом. Мартину всегда доставалось в драках, которые он затевал. Он задирал тех, кто был помладше, крал, грубил старшим и кусал ребенка Дороти. Муж Дороти не был доктором Споком и часто избивал Мартина, как в историях о печально известном рыжем приемыше. Мартин пырнул его ножом в правую руку.

В тринадцать лет Мартин убежал из дому.

Ему пришлось выполнять тяжелую, плохо оплачиваемую работу и вступать в конфликты с законом. В душе Мартина росла ненависть к людям, рожденная страхом и ненадежностью и укреплявшаяся другими людьми. Он мечтал о власти. Мечтал, прижимая к себе нож. Воображал себя в своих пьяных фантазиях лучше, чем он был на самом деле. В семнадцать лет он оказался в стране вуду. В Новом Орлеане.

Беган стал сборщиком моллюсков. От этой работы руки его покрылись множеством царапин. Он насквозь пропах запахами океана, а платили ему мало. Однажды лунным вечером он подрался в грязном переулке за баром с огромного роста детиной, тоже сборщиком моллюсков, которого он назвал "…грязной черной обезьяной".

— Сейчас ты убедишься в том, что так оно и есть, — сказал его собрат по профессии, блеснув острыми белыми зубами.

Он стал первым человеком, которого убил Беган. Этот человек внушал Бегану непонятный страх. Он подкрадывался, как зверь, пользовался в драке ногтями и зубами. На этот раз кусали Бегана. Огромный негр поднял его над землей и запустил зубы глубоко в грудь Мартина. Когда Беган ударил его ножом под черные ребра, целясь в сердце, он почувствовал, как его собственное тело охватывает жаркая волна.

Было ли это бешенством? Тропической лихорадкой? Тогда Беган еще не знал. Он лежал, то дрожа, то потея в своем кишащем мухами жилище. От влажного ветра его лихорадка только усиливалась.

И тогда к Бегану пришли.

Старуха негритянка, которая назвалась колдуньей, раздвинула нити цветного бисера, служившие дверью. Она почтительно пропустила к нему богатую леди. Женщина была неотразимо красивой блондинкой, европейкой, аристократкой. Волосы ее были уложены сзади в простой пучок. Она, казалось, вплыла в комнату в своей длинной кремовой пелерине. Беган отнял жизнь у члена Темного Братства. За это он должен был заплатить своей жизнью. Женщина нежно погладила его, вытерла соленый пот с искусанного насекомыми лба прохладной, влажной тряпкой. Он будет вознагражден за свою службу: богатство, путешествия, власть и уважение, которые ему и не снились. Однажды он станет красивым, и у него будет красивая невеста, которая станет любить его и служить ему.

Чем он будет заниматься?

Он станет ловцом душ.

Ритуал был отвратительным и излишне жестоким. В него входил половой акт, к сожалению, со старой колдуньей, выдергивание зубов и одного ребра безо всякой анестезии и съедение какой-то гадости типа поросячьего помета. Он лежал, умирающий, в хижине с вонючей кроватью и ползающими по полу песчаными крабами, и смотрел на царственную блондинку. Она улыбалась так ласково, так понимающе. Для выполнения своей миссии она должна была обладать приятной внешностью. На самом деле совсем не было необходимости во всем этом кровавом ритуале, чтобы позаимствовать всего лишь одну душу. Королеве Тьмы нужно было только, чтобы он кивнул в знак согласия. Этого, в действительности, хочет любой. Он слабо улыбнулся и пошевелил головой. Да.

Итак, Беган стал членом этой элитной группы, которая была старше самого времени. По структуре она напоминала Амуэй, тайную и очень мощную организацию в этой плоскости бытия. Беган начинал с довольно большого поста — ловца душ, который был бы смешон для Туберского, потому что душу можно только позаимствовать, а забрать нельзя. Нотам, где нет Бога, правит дьявол, а Туберского не было в тот момент поблизости, чтобы испробовать свои ковбойские шуточки на Бегане.

* * *


В кабинете зазвонил телефон, и Беган захлопнул пожелтевший альбом. Он закрыл дверцу сейфа и повернул ручку.

— Мва-ха…

— Простите? — послышалось в трубке.

Хлюп. Беган рукой заправил язык в рот.

— Говорит мистер Беган.

— Сегодня твоя последняя ночь. — Женщина говорила из виллы в Мехико. Она поблагодарила Бегана за новых членов Братства, но добавила, что неплохо было бы включить в их число мисс Митикицкую. И не забудь убить Фенберга и Туберского, сказала она как нечто само собой разумеющееся. Таким тоном Катрин Денев заказывает продукты. — Не подведи, Мартин.

— Не подведу. — В трубке уже звучали короткие гудки. Он узнал голос. Это была та самая женщина, которая посвящала его в учение в луизианской хижине двести лет назад.

Солнце опускалось. Пора было идти.

Беган повесил трубку и выдвинул верхний ящик стола. Он вынул оттуда глянцевую фотографию восемь на десять потрясающе красивой черноволосой журналистки, и язык, который стал чужим, шевельнулся во рту. Беган пошарил рукой еще дальше и вынул другой фотоальбом, еще не распакованный. Он распаковал его и бережно положил фотографию Элен Митикицкой на первую страницу.


Глава XXIX

Неверные понятия о карме Бегана и Митикицкой


Митикицкая уже не бежала большими прыжками. Она была благодарна судьбе за то, что нашла старую охотничью тропу. Возможно, она была на пути к возвращению в цивилизацию. Почти все утро и день лил дождь. Потоки его заливали лес, и Элен пришлось большую часть времени укрываться под деревом. Она прошла самое большее две мили, когда обнаружила тропу, оказавшуюся опасной и скользкой.

Она проголодалась.

Ей страшно хотелось помидор, уксуса и испанских оливок. А до этого она мечтала о бутерброде с мясом, густо политым соусом и жиром. Ей казалось, что джинсы малы ей размера на три. Но зато прошла утренняя тошнота.

Митикицкая шла и раздумывала.

Она все еще не решила, что делать с Фенбергом, которому она частично ставила в вину эту не предусмотренную расписанием туристическую прогулку. Это было не лучшее времяпрепровождение во время беременности. Митикицкая хотела, чтобы ее ласкали и баловали. Она не знала еще, что выбрать. Чтобы ее баловал безумно любящий ее Фенберг — натирал ей спину, кормил ее с ложечки, не позволял поднимать больше семи унций и стал ее сексуальным рабом из-за того, что она была теперь беременна и в ее организме произошли гормональные изменения. Иногда в голову приходили другие фантазии. Испанские гены внушали ей жалость к себе и мысли о монастыре. Или, по крайней мере, о возвращении домой. Родители сначала будут шокированы, но все равно помогут. Она и Камали Молли купили бы необходимую одежду для будущих матерей. Она родит себе ребенка, будет любить его, даст ему образование, а также займется своей карьерой. Папа с мамой будут сидеть с ребенком днем, им это понравится. В конце концов, кого она пытается обмануть?

Митикицкая поскользнулась и проехала несколько футов на одной ноге, потом восстановила равновесие. Она выругалась и сердито посмотрела на свой след, прежде чем продолжить путь.

Нет. Фенберг не любил ее, подумала она. Он не мог даже произнести этих слов. Однажды, когда они шутливо боролись, она, смеясь, первый раз сказала Фенбергу: "Я люблю тебя". Он посмотрел на нее, как будто услышал слова на иностранном языке. Скажи же, ты, упрямый бойскаут. Так полагается, подумала Элен. Мужчина должен сказать: "Я люблю тебя" и тогда начинают играть арфы и ксилофоны, и мир вдруг становится лучше. Нет. Мне достаточно надоели мужчины. Надеюсь, что у меня будет девочка. Она похлопала себя по животу. Просто играя. Потом обняла его. Девочка там или мальчик, все равно у тебя будет кто-то, кто будет очень сильно любить тебя. Она посмотрела на небеса. Что это означает? Мне надо объяснить, потому что я не знаю.

Митикицкая шла мерным шагом.

Вверху было красиво, садилось солнце.

Может быть, когда ребенок подрастет, она привезет его, чтобы показать отца. Он, наверно, все еще будет издавать свою маленькую газету. Он постареет, поседеют виски, появятся морщины у глаз. Мужчины так красиво стареют, черт бы их побрал. Элен злорадно представила его рядом с толстой женой, просто чтобы досадить ему. Ее дочь (ладно, может, и сын) полюбит его (сукин сын умел очаровывать) и захочет остаться с ним. Он купит ее лошадьми, фильмами и свежим воздухом. Потом он посмотрит через голову ребенка на Элен, как он это умеет делать. Взгляд его скажет без слов: "Ну, милая, я был таким дураком. Оставайся". И он снова разобьет ей сердце.

О Господи. Хватит, Митикицкая, оборвала она себя.

Элен пошла медленнее, потому что тропинка вела теперь вниз. Ей надо быть осторожнее. Скоро стемнеет. Она заметила, что тропинка ведет к скалистому ущелью примерно пятьсот футов глубиной.

Она была уверена, что ее будут искать. Должны искать. Может быть, даже у этого типа Фенберга найдется пара часов, чтобы поискать ее. Потом она засомневалась. Он такой эгоцентричный…

Ну и не надо, Фенберг.

Сама того не зная, она приближалась к водопадам Вебстера.

Митикицкая остановилась и прислушалась. Ей показалось, что она слышит рокочущий звук. Да! Мотор автомобиля. Он ехал в ее сторону. О Господи! Благодарю тебя, благодарю, молилась она. Может быть, это даже Майкл. Митикицкая сняла рюкзак, который она прихватила в лагере Снежного Человека. Машина приближалась. Элен копалась в нейлоновом мешке, она искала расческу и зеркало.

— Фи, — сказала она, глядя на себя в зеркало. Что ты делаешь? Ты же не на свидание собираешься, тебя спасают. Ты должна быть лохматой.

Тем не менее Митикицкая выпрямилась и подготовилась к встрече, как могла. Она стряхнула пыль с одежды, подобрала живот и стояла — ноги вместе, плечи назад — вся ожидание.

Машина оказалась новым «рэйндж-ровером». Митикицкая загородилась рукой от заходящего солнца. В машине сидело четверо. На одном из пассажиров она разглядела форму шерифа. Это был кузен Майкла — Буба. Митикицкая встала на цыпочки и помахала.

— О, господи, как я рада увидеть хоть кого-нибудь, — сказала Митикицкая, когда «ровер» проехал по луже и остановился около нее. — Мистер Беган?

— Привет, Элен, — сказал оборотень.

Митикицкая сделала шаг назад. Что-то тут было не так. Оба брата Магоногоновича сидели на заднем сиденье и смотрели прямо перед собой, как загипнотизированные. Шериф явно был избит, руки его были за спиной в наручниках.

— Нам по пути? — спросил Беган, улыбаясь.

* * *


Митикицкая страшно устала от монстров и лунатиков. Ей надоело жить не дома. Надоело ночевать в лесу, и ей больше не нравились костры.

Она хотела в свою квартиру. Ей хотелось принять ванну и одеть халат.

— Мне это совсем не кажется слишком забавным, — громко сказала Элен, безуспешно сопротивляясь, в то время как братья Магоногоновичи с пустым взглядом связывали ей за спиной руки кожаными ремнями.

Она увидела выдолбленный пень высотой около шести футов, обугленный пламенем. Странный изгиб дерева создавал подобие трона с двумя корнями по бокам, похожими на стремена. С него свисала кожаная упряжь. Пень был похож на гинекологическое кресло для друидов.

— Снова старая история. И так быстро, — сказала она, спокойно и с достоинством выпрямляясь. — Не будете ли так добры сказать мне, какого черта вам надо?

Братья Магоногоновичи выполнили свою задачу и уселись у ног Бегана, как выдрессированные собаки.

— Я ищу тебя уже сто лет, — ответил Беган. Лицо его постарело, морщин стало больше, но оно стало более сильным, подумала Элен.

— Да, я представляю, что это выглядит, как сто лет, — заметила Элен.

— Однажды, давным-давно, я нашел тебя. Помнишь? — спросил Беган.

Элен не помнила. Она быстро рассказывала о том, что с ней произошло за последние несколько дней и, шутки шутками, но не может ли мистер Беган развязать ее теперь? Беган улыбнулся и вдохнул запах серы, исходивший из пламени:

— Это было здесь, сто лет назад. Твои волосы были такие же длинные и черные, только не вились. Ты вернулась еще красивее. У тебя есть чувство юмора. Твой муж Майкл оставил тебя. Одну. Конечно, тогда его звали не Майкл. Все было прекрасно, только ты уже носила его ребенка, и мне пришлось убить тебя за твою неверность и ждать. Ждать еще сто лет. Ты помнишь?

Нет. Все это казалось Митикицкой вздором. Она подозрительно посмотрела на Бубу, потом снова на Бегана.

Она хотела знать, почему связан шериф.

— Обед, — сказал Беган.

Мва-ха.

Он посмотрел на небо:

— Скоро будет полнолуние, и я пройду через эту шараду последний раз. Мне надо поспать. И тебе тоже.

Беган подошел к Элен грациозной походкой зверя. Он изучал ее, нежно гладил лицо, потом приложил два пальца к шейной артерии. Пульс. Элен вздрогнула и отшатнулась.

— Скоро ты будешь умолять меня прикоснуться к тебе, маленькая принцесса.

— Не держите пари на взятые взаймы деньги, — сказала Митикицкая, невольно сжимая ноги.

Беган улыбнулся, он грубо схватил Элен за волосы и откинул ее голову назад. Язык его вывалился.

— Я засыпаю, — сказал Беган и резко поднялся.

— Стерегите их, — приказал он братьям. Они молча кивнули.

Элен закричала:

— Помогите!

Потом она снова набрала воздуха и крикнула — Поооомоооогиииитееее! — Ущелье откликнулось эхом на ее крик.

Беган повернулся к ней:

— Никто тебя не услышит. Но если ты снова закричишь, я заткну тебе рот кляпом. Я люблю спокойных женщин.

Элен разъярилась, но не стала больше кричать. О, мы прекрасно поладим. Элен напряглась и посмотрела вокруг. Она боялась Бегана. Боялась братьев с каменными лицами. Ей было страшно в лесу. Ее пугало все, и при первой возможности…

— Я мертвый человек. — Митикицкая посмотрела на шерифа, потом на братьев, сидевших в нескольких футах от нее с видом полного безразличия.

— Что? — прошептала она.

Шериф заговорил первый раз. Митикицкая придвинулась чуть ближе. Братья увидели это, но не сделали попытки помешать ей. Она подвинулась еще на несколько футов и, когда увидела, что братья не проявляют к ее движениям никакого интереса, подошла совсем близко к Бубе.

— Что вы сказали?

Кузен Фенберга посмотрел на Митикицкую пустыми глазами, как будто то, что он сказал, было так просто.

— Я мертвый, — повторил он. В уголке рта у него запеклась кровь, под левым глазом был синяк.

— Вы можете объяснить мне, что здесь происходит? — попросила его Элен.

— Вы о том, что он тут говорил? Об обеде? Он не шутил.

— О чем вы говорите? Что случилось? Почему вы связаны, и с какой стати эти идиоты смотрят на нас? — прошептала Митикицкая.

— Они его рабы, — устало произнес Буба. — С нами в одном городе жил убийца. Это был не брат Майка и не Снежный Человек. Убийцей был Беган.

— Что? — Митикицкая покачала головой. Месяцы убийств. Все эти разорванные на части люди. Беган был слабым мужчиной под шестьдесят.

— Он убил двух моих помощников прошлой ночью, поменяв облик. Вы знали, что он умеет менять облик?

Митикицкая неуверенно кивнула. Ей хотелось внести Бубу Фенберга в свой список лунатиков, но она не могла.

— Он оборотень и вскоре, когда луна выйдет из-за гор, он изменит внешность, как прошлой ночью. Я не знал, что это он. Мы как раз пытались найти дорогу домой. Радио не работало, и, насколько я знаю, дорога была перекрыта. Не знаю, как ему удалось прорваться. — Буба кивнул головой в сторону Бегана. — Но он проехал. Я и братья шли по тропе, когда он подъехал сзади. Я сказал, что очень рад видеть его, потом два этих клоуна бухнулись на колени и стали кланяться ему. И Беган начал вести себя как ненормальный…

Какое-то внутреннее чувство подсказало Элен, что нет, он не шутит.

— …как будто у него эпилепсия или что-то в этом роде и он не может контролировать свое лицо. Он вдруг сшибает меня с ног, да-да, сшибает с ног меня. Он весит на сотню фунтов меньше меня, а он отбросил меня на добрых двадцать футов.

Я поднимаюсь, и тут он прыгает на меня, начинает избивать и при этом все время смеется. Я хватаюсь за пистолет, он выбивает его у меня из рук. Потом он поворачивается к этим двум. Я никогда не видел, чтобы человек так быстро двигался. Он набрасывается на этого, — указал Буба на Лома. — Прыгает на него и кусает в шею. Лом кричит и просит брата помочь ему. А я вижу, как Беган откусывает огромный кусок от шеи Лома.

Митикицкая посмотрела на Лома. Никаких следов не было.

— Потом старик принялся за Лютера. Он рычал, как зверь, как горный лев, когда он действительно в ярости. Беган начал кусать и царапать Лютера, а Лютер, который в два раза больше Бегана, не мог защитить себя.

Элен заметила, что на Лютере тоже не видно никаких следов.

— Я не мог бежать. Я был как загипнотизированный. Беган прыгал и кричал, как сумасшедший. Все лицо у него было в крови. Он кружился над ними и пел что-то, не знаю… кажется, на испанском…

Латынь.

— Они перестали кричать и просто лежали на земле в конвульсиях. Через несколько минут Беган дал им сигнал, как будто вызвав из могилы. Они поднялись. На них не было ни царапины.

Элен затошнило. Она посмотрела вокруг себя. Как во сне.

— Я наконец пришел в себя, — сказал потрясенный воспоминаниями Буба. — Я поднялся и побежал, но Беган щелкнул пальцами. Его помощники побежали за мной и вернули меня. Я оказался прямо перед ним и… его глаза. Они были средоточием всего мирового зла и вытягивали из меня…

— Душу?

— Думаю, хватит, — произнес Беган, не вставая со своего ложа. Лом поднялся, как по команде. Он ударил Бубу и сшиб его с ног.

— Если можете, сделайте так, чтобы я умер быстро, мисс, — просил Буба Фенберг Элен. Он прочитал на ее лице удивление. — Разве вы не понимаете? Вы будете такой, как он. Ночью здесь будут принесены жертвы. Я знаю, что мне придется умереть. И может быть, лучше оказаться на моем месте, чем на вашем.

Никто, кроме Бегана, не спал этой ночью у водопадов Вебстера.

Братья Магоногонович не сводили глаз с Элен. Шериф глядел в пространство перед собой. Митикицкая смотрела в сторону леса и планировала побег.

Хорошего было мало.

Она крутила руками, пытаясь развязать их. По крайней мере, на нее не надели наручники, как на шерифа. Митикицкая развязала один узел и изо всех сил пыталась сделать то же самое со следующим. Она в кровь ободрала пальцы около ногтей. План у нее был простой. Бежать как заяц. Она рассчитала, что благодаря меньшим габаритам ей удастся увильнуть от грузных, неповоротливых братьев, стоит только добраться до кустов. А дальше останется только увеличивать расстояние между ней и ими. Может быть, придется бежать десять, сорок миль. Она не представляла, где находится, но точно знала, что любое место было лучше этого.

Боже, как темно было вокруг.

Беган быстро поднялся, пробуждаясь ото сна.

Трансформация начиналась.

Беган встал и вытянулся. Он щелкнул пальцами, и братья послушно поднялись и встали. Митикицкая старалась не смотреть на Бегана. На ушах его, пока он спал, выросли волосы, и заострился не только нос, но все лицо стало более худым.

— Перед бурей всегда бывает затишье, — сказал он. — Этот цикл всегда регулярный и предсказуемый. Кажется, в этот раз я, честно говоря, получаю самое большое удовольствие. Только в эти моменты я спокоен.

— Мистер Беган, мне бы хотелось, чтобы вы отпустили меня.

— Я не могу сделать этого, Элен.

— Если вы беспокоитесь, что я расскажу кому-нибудь о вас, то я не сделаю этого, — пообещала Митикицкая. — Я боюсь, что все зайдет слишком далеко, с вами что-нибудь случится и вы не сможете измениться. Сейчас еще не поздно.

Беган задумчиво улыбнулся:

— Иногда я говорю себе это. На самом деле тут от меня ничего не зависит. От меня ничего не зависит вот уже два века. Я, видите ли, продал душу. Вам трудно поверить в это?

— Извините, — сказала Элен, — но я действительно не понимаю.

— Я оборотень, — просто признался Беган. От боли он подался вперед. Он вздрогнул, и лицо его исказилось от боли. Митикицкая отшатнулась, Беган вытянул вперед темнеющую руку. — Не беспокойтесь. Это только слабый толчок перед большим землетрясением.

— Я не хочу умирать.

Буба Фенберг посмотрел на Элен озабоченным а-как-насчет-меня? взглядом.

— И я не хочу, чтобы умирал шериф, — сказала Митикицкая. — У вас здесь есть выбор.

— Тебе действительно не о чем беспокоиться, Элен, — сказал Беган почти нежно. — Жизнь? Ты будешь жить вечно. Ты будешь богатой, сильной, красивой всегда. У тебя будут рабы. Ты будешь путешествовать по экзотическим местам, которых никто не видел. Он? — Беган кивнул в сторону шерифа и пожал плечами: — Его судьба давно решена. Я обещаю покончить с ним быстро. Это мой свадебный подарок тебе.

Буба выглядел так, будто его вот-вот стошнит. Элен хотела знать, почему именно она. Она тянула время.

— Я не знаю точно, почему ты. Это каким-то образом связано с твоим прошлым. Мне показали тебя много лет назад и пообещали, что ты станешь моей невестой. Мы с тобой должны овладеть тайной. И я получу новое тело — сильное, молодое, красивое вместо этих уродливых, внушающих жалость форм. Она обещала мне это.

— Она? — Элен перестала развязывать мокрые от пота ремни.

— Она предводительница Братства Тьмы, и ей три тысячи лет.

— Держу пари, ей не дашь ни одним днем больше двадцати девяти, — сказала Элен.

— Больше сорока. Она снимается в кино, — объяснил Беган. — Когда ты была маленькой девочкой, она брала меня к тебе, и мы видели, как ты играешь в школьном дворе, или смотрели через окно, как ты спишь.

Элен возмущенно поежилась.

— Я не знаю, почему именно ты из всех людей, — продолжал Беган. — Это имеет какое-то отношение к — я ненавижу это слово — твоей карме. Очевидно, много лет назад ты была колдуньей в Древнем Египте и погубила жизни многих тысяч людей.

— Мне очень жаль.

Беган пожал плечами:

— Все мы стараемся сделать как лучше. Но теперь пришла расплата. Мы должны расплатиться с кармой.

Туберский объяснил бы, что расплата с кармой — еще одна ошибочная концепция, сказка для домохозяек, в которую все верят по ошибке. Но Туберский был далеко.

— Не обижайтесь, но я не верю во всю эту чепуху…

— Неважно. Это эксперимент, и у нас впереди долгие годы. Мы сможем поговорить о многих интересных вещах.

— …не знаю, что сделала я, но не думаю, чтобы мне захотелось выйти замуж за существо, которое хладнокровно убивало людей, и к тому же я уже…

— Она горячая, — перебил ее Беган, — кровь, всегда горячая. — Он яростно затряс головой, как бы пытаясь отмахнуться от угрызений совести. — Я убил сотни людей голыми руками. Сотни. Ничего не изменится, если к ним добавится еще один, не так ли? Или еще сто? Я поддерживаю баланс в природе, даже Бог не может…

Беган задрожал и согнулся пополам.

Боль. Митикицкая не разобрала, стонет ли он или это скрипит его тело.

— С вами все в порядке? — спросила она, наклоняясь вперед.

— Д-д-ааа! — прошипел он и выпрямился. Крик застрял у Митикицкой в горле. Последние метаморфозы М.Дж. Бегана — голоса, какофония голосов, как будто рой сердитых пчел жужжал у него в мозгу и каждая в чем-то обвиняла. Пульс его повысился до ста пятидесяти, потом до двухсот, трехсот и четырехсот пятидесяти в минуту. Адреналин. Истощение. Несмотря на истощение, клетки его тела горели. Он чувствовал, как тело его горит и раздирается, и Беган увеличивался в размерах на глазах у Митикицкой. Она испуганно наблюдала, как он вырос еще на дюйм, нос стал черным и блестящим. Черные с проседью волосы росли прямо под глазами. Дыхание стало жадным и прерывистым.

— Ах ты, черт, — выдохнула Митикицкая и отшатнулась назад. Она натолкнулась на Бубу и ухватилась за его ноги. Глаза Бубы были закрыты. Он читал покаянные молитвы.

— О-о-о-о-о-о! Больно! — стонал Беган. — Мне это нравится. Хорошо. Теперь хорошо, — сказал он, делая глубокие вдохи. — В этом месте у меня всегда кружится голова.

— Может быть, попробуете думать о чем-нибудь приятном, — предложила Митикицкая.

— Я думаю, — ответил М.Дж. Беган, выдавив собачью улыбку. — Я думаю о тебе.

Луна медленно поднималась и как будто улыбалась невинной и безмятежной улыбкой. Беган опустился на четвереньки и поднял голову, чтобы лучше видеть ее.

— А что случится со мной? — спросила Митикицкая. Она лихорадочно работала руками. Узлы набухли от пота.

Беган медленно вращал головой:

— Тебе хочется знать все в деталях?

Она посмотрела на столб:

— Просто нарисуйте общую картину.

— Тебя привяжут к нашему венчальному столбу. Я возьму тебя. У тебя будет мой ребенок, подарок моей госпоже.

— Тут возникает проблема, — сказала Митикицкая.

— Тихо.

— Я уже…

Слово «беременна» заглушил вой полудемона-полуживотного. Беган прыжками приблизился к Митикицкой. Она перестала возиться с узлами.

— Когда поднимется полная луна, моя трансформация закончится. Никакая сила на земле не остановит меня этой ночью, при этой луне, когда я буду обладать полным могуществом. Я превращусь из зверя в человека и никогда больше не буду ползать и прятаться в кустах!

— Как хорошо. Продвижение в чине. — Узел поддавался.

Беган смотрел на поднимающуюся луну. Он стонал и корчился от боли, как пьяный танцор. Мускулы его росли со страшной скоростью, клетки мутировали и множились в бешеном темпе, волосы буквально росли из тела. Беган разрывал на себе одежду мощными скрюченными когтями. Голос его теперь глухо вибрировал:

— Скоро я войду в тебя, невеста…

"Черта с два, — подумала Элен. Второй узел был почти развязан. — Я скорее умру".

— А потом, дорогая, мы устроим пир, чтобы скрепить наш союз кровью, — визжал Беган, указывая когтем на Бубу, который старался не поднимать головы.

Белки, сосиски, шерифы. Диета Элен летела к черту. Буквально.

— Нет, извините, я не ем людей, — сказала Митикицкая, — даже в особых случаях.

— О Элен, все убивают, — уговаривал Беган. Его мощная теперь грудь вздымалась в лунном свете. Он успокоился на короткое время. — Мне надо сесть. Этот промежуток был тяжелым, как никогда, вскоре будет последний толчок.

Митикицкой не понравилось слово "толчок".

— Даже мои новые слуги, благородные братья Магоногоновичи, убивали. Вы знали это?

Элен покачала головой. Нет. Еще один узел развязан. Остался последний. В пальцах уже не было сил.

— Они поведали мне о своем маленьком преступлении. Ирония судьбы. Какой сюжет вырисовывается. Ах. Твой дружок. Майкл. Как мы сохраняем наши привязанности от одной жизни к другой. Майкл был твоим мужем сто лет назад. Та же суть. Другое тело. Он покинул тебя, Элен. Я нашел тебя. Ты покинула меня. И я убил тебя. Какая потеря. — Говорил Беган, будто произнося заклятия. Он долго смотрел перед собой на землю. На него нахлынули воспоминания об умоляющих о жалости жертвах. Беган с рычанием отогнал от себя жалость. — Твой Майк умер от разрыва сердца. Хрупкий, слабый, слабый он был человек. А короткий промежуток времени он был женат, как ты, конечно, знаешь. У него был маленький ребенок. Однажды холодным зимним вечером двое этих парней, накачавшихся алкоголем, играли в опасные игры на покрытой льдом дороге. Они столкнули ее машину в кювет.

— О Господи!.. — Элен опять прекратила распутывать.

— Да. Жена и ребенок Фенберга. Они могли остановиться и спасти женщину и ребенка. Они не сделали этого. Вместо этого они бросили в машину пустой бутылкой из-под виски. Они смеялись над криками, издевались, а потом уехали. Сегодня, после церемонии, мы с тобой побежим через первозданный лес. Мы отправим Фенберга в пустоту к его жене и ребенку. И ты будешь умолять разрешить тебе убить его. Я разрешу тебе. Я могу взять себе его брата. Совершенно… А-а-а!..

Беган откинулся назад и закрутился по земле. Он схватился за виски и визжал в своем последнем превращении. У него прорезались смертельно острые передние резцы. Всякое сходство с человеческим лицом исчезло, ничего не осталось. Это было искаженное похотью и голодом лицо монстра. Элен освободила одну руку, потом другую и сбросила путы.

Она бросилась бежать в никуда.

Они поиграли с ней пять минут, доведя до изнеможения, когда она пыталась найти выход из образованного ими круга. Митикицкая билась и кричала в истерике, пытаясь на какое-то время потерять сознание и в то же время боясь его потерять. Они привязали ее к столбу, стоя, с широко расставленными ногами. К верхней пуговице блузки Элен потянулся коготь и расстегнул ее, потом еще одну и еще одну. Морда волосатого оборотня была совсем рядом с лицом Элен. Она подумала о своем ребенке и о том, что, странно, так же дышала собака у них в доме.


Глава XXX

Невеста зверя


Первоначальный страх Сесквоча перед Бином Брэсом Брауном уменьшился. Они сидели в кузове пикапа Фенберга, ехавшего по лесной дороге, и стукались друг о друга, когда машина подпрыгивала на ухабах. Новые ощущения пошли существу на пользу. Холодный воздух, калейдоскоп ударяющих в нос лесных запахов. Отряд провел весь день в поисках Элен Митикицкой, и только в девять вечера они нашли след теннисной кроссовки Элен на тропе. Машина медленно громыхала, высвечивая следы передними фарами.

— Тебе не кажется, что надо ехать чуть побыстрее? — спросил Туберский. Теперь настала его очередь поволноваться.

— Да. Но я не хочу случайно наехать на нее, — отвечал Фенберг. Они подъехали к месту, где дорога разветвлялась и Фенберг нажал на тормоз.

— Видишь? — сказал Туберский.

— Да. Следы шин. Кажется, ехали оттуда. — Фенберг показал на соседний след. Они медленно поехали по следам машины и идущим параллельно следам Митикицкой. Дорога была опасной. Проехав милю, они остановили избрызганную грязью машину и вышли.

— Оставайтесь здесь, — сказал Фенберг и прошел вперед в свете шести фар на бампере, четырех на крыше и двух обычных фар дальнего света. Дорога осветилась на двести ярдов вперед.

— Похоже, она вошла в машину здесь. Ее следов больше не было. Слава богу, — сказал Фенберг, глубоко вздохнув. — Может быть, она уже в городе.

— Тогда у нас будет нормальная ночь, — сказал Туберский. — Мне хочется домой в чистую кровать, пусть даже тюремную.

Майкл посмотрел на брата. Он видел, что Джон озабочен. Фенберг уперся указательным пальцем в грудь Туберскому.

— Это обязательно? — спросил Джон.

— Да, — ответил Фенберг.

Туберский послушно наклонил голову, и Фенберг дернул его за нос.

— Все будет прекрасно, Джон, — сказал Майкл. — Все будет просто отлично. Они не могут упрятать тебя за то, что ты три месяца жил в лесу, и даже если они сделают это, у тебя будет хорошая компания.

Фенберг кивнул в сторону Бина и индейца:

— Все мы улетевшие из тюрьмы птички.

Туберский хмыкнул.

— Давай. Поехали домой.

Существо наполовину вылезло из кузова. Оно с любопытством наблюдало, как мужчины крадутся и указывают на что-то в ярком свете. В груди у него все еще была тяжесть. Он чувствовал усталость, но ему уже было лучше. Помогло нейро-кардиологическое лечение Туберского. Ветер незаметно сменился. Существо уловило слабый, но особенный запах. Так пахло давным-давно далеко отсюда. Что-то откликнулось в нем. Его верхняя губа изогнулась в насмешке. Существо перестало издавать свое пещерное грудное ворчание.

Ветром принесло еще какие-то запахи.

Существо крутило головой назад и вперед, как будто стараясь вырвать запах из воздуха. Новый запах. Приятный, сладкий. Элен Митикицкая. Ему это было так же ясно, как человеку телефонный звонок. Резкий, кислый привкус был новым и смущающим, но частично узнаваемым. Он принадлежал крупному хищнику, и уровень мускуса указывал на то, что он собирался напасть. Нет. Самец. Нет. Нападение и самец. Смешанный аромат естественных запахов Элен, ее духов и, самое важное, запах страха сказал существу, что Митикицкая была жертвой.

— Подождите, — попросил Чарли, опускаясь на колени перед следами. — Что-то не так.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Фенберг, возвращаясь. Туберский положил руки на колени и наклонился над плечом брата, чтобы посмотреть.

— Она вошла здесь, — показал Чарли.

— Да. Ну и что? — спросил Туберский.

— Вы подбираете человека на дороге, чтобы подвезти его. Разве вы при этом заносите его в машину на руках? Видите? Она не обошла кругом. Нет следов, показывающих, что шофер вышел, чтобы впустить ее.

Фенберг пожал плечами:

— Может, она забралась в кузов.

— Или, может быть, это была машина, как у Майка, или большой джип с четырьмя дверями, и она вошла в заднюю дверь. Ты подумал об этом, следопыт?

Чарли, поворчав, согласился.

Фенбергу хотелось поскорее попасть домой и увидеть Элен. Когда он шел к своему шоферскому месту, его сбило с ног что-то похожее на убегающий мохнатый грузовик. Фенберг приподнялся на локте как раз вовремя, чтобы увидеть, как Снежный Человек бежит по грязной дороге и исчезает за насыпью.

Бин Брэс Браун шустро бежал вслед за зверем.

— Черт возьми, — выругался Туберский с легким отвращением и перешел на легкий бег. — Твой спортивный обозреватель, должно быть, опять испугал его. Лучше не дать им уйти слишком далеко, иначе придется провести здесь остаток жизни.

Туберский остановился и посмотрел на Фенберга:

— Ты не хочешь оторваться от сиденья и сделать что-нибудь полезное?

* * *


Сначала смотритель парка подумал, что это был НЛО. На расстоянии казалось, что он парит на высоте восьми футов от земли и светит белыми, желтыми и красными огнями. Рейнджер Грейнджер поднес указательный палец к губам и призвал своего помощника помолчать.

— Ш-ш-ш-ш…

Рейнджер Грейнджер выключил зажигание и пошел дальше пешком. НЛО оказался машиной Фенберга, оставленной в середине ничего. Огни были включены, и мотор работал. Грейнджер велел своему помощнику быстро бежать к служебной машине и просить помощи по радио.

* * *


Дикий шум падающей воды, ударяющейся об огромные валуны, был едва слышен в том месте, с которого Гирам Вебстер прыгнул прямо вниз с высоты 6411 футов в 1926 году из-за несчастной любви. Плато назвали в его честь, и индейцы говорили, что место это посещают духи. Митикицкая была с этим согласна.

Ее мягкий белый живот возбудил оборотня. Запах ее волос, тяжелое дыхание, стук ее маленького сердца — все опьяняло зверя. Элен почувствовала, как волосатая рука шарит за поясом, который подарил ей Фенберг. Интересно, почему она не может упасть в обморок, как полагалось всякой нормальной женщине?

Она корчилась и боролась. Она кричала от муки и страха, боли и отвращения. Она слышала эхо своего голоса, отражающегося от соседних гор. Она перестала кричать. Нет. Это было не эхо. Крик был высоким, как будто скребут по металлу. Он отвечал ей из леса и был совсем близко.

Сидевший на Митикицкой Беган в образе оборотня внезапно замер. У него был мокрый черный нос и красные глаза. Только уши шевелились, пытаясь расшифровать звуки, исходящие от чего-то большого, тяжелого, такого же опасного, как он сам, и продирающегося сквозь кустарник.

Это был Большая Нога Джона Туберского.

Существо выскочило в просвет между кустами. Он увидел, что Элен держат два человека. В лунном свете гуманоид весом в восемьсот фунтов зарычал и застучал по земле кулаками.

Затем он атаковал.

Он с разбега налетел на оборотня и врезал его в дерево, как нападающий в футболе врезается в защитника. Восемьсот фунтов, помноженных на сорок миль в час. Слюни потекли из собачьей пасти Бегана, когда воздух как бы вышибло у него из легких. Снежный Человек не был ловким. Он владел лишь грубой силой. Он отошел и снова напал, ударив оборотня в ребра плечом и еще раз стукнув его об дерево. Птицы громко закричали в ночи. Первый раз в своем новом состоянии Беган почувствовал боль. Он закричал от ярости и удивления и рванул когтями этого бегемота. Шестидюймовые когти вонзились в шерсть. Снежный Человек быстро отскочил и попытался дотянуться до горящих ран на спине. Его крик раздавался по лесу.

Теперь настала очередь вампира нападать.

Неуклюжий Снежный Человек отступил, когда человек-волк подкрался к нему. Оборотень наскакивал на медлительного зверя и пускал в ход острые как бритва зубы и когти. Клоки шерсти и кожи полетели с Сесквоча, и он беспомощно отмахивался от своего противника. Он выл от боли, бессильный предотвратить свою собственную гибель.

— Не давай ему приближаться к тебе, — кричала Митикицкая, пытаясь освободиться от веревок. — Схвати его, чтобы он не мог ударить или укусить тебя.

Человек-волк снова прыгнул, но на этот раз Сесквоч схватил его за запястья. Беган лязгал и клацал зубами и пытался вонзить передние резцы в уязвимую область шеи, которая была на расстоянии нескольких дюймов. Существо медленно сжимало запястья Бегана, сильнее, еще сильнее, и валило его на землю.

— Ломай ему руки! — подбадривала Митикицкая.

В глазах оборотня было изумление. Так никогда не было. Он попытался упасть на спину, ударить Сесквоча, но был пришпилен к земле и не мог шевельнуться.

Митикицкая услышала еще шум в чаще. Бин Брэс Браун и Туберский ворвались в лагерь, за ними бежали Фенберг и индеец. У Фенберга в руках было ружье. Мужчины замерли при виде двух дерущихся монстров.

— Элен, — Фенберг двинулся ей навстречу. Туберский остановил его, положив руку на плечо.

На продуваемом ветром плато при свете луны, заполнившей половину неба и осветившей хвойные леса, похожие на чужую планету, Снежный Человек почувствовал знакомую боль в груди. Левая рука онемела, силы быстро оставили его. Зубы древнего оборотня медленно подбирались к существу Туберского.

— Его сердце!

— Джон!

Фенберг не успел остановить его. Туберский прыгнул и опоздал на секунду. Зубы трансформированного мистера Бегана впились в грудь существа и нанесли глубокую рану.

— Ублюдок! — крикнул Туберский и изо всех сил ударил оборотня сзади по позвоночнику. Этот удар парализовал бы обычного человека, но Беган в своем безумии не был нормальным.

— Ух! — выдохнул Туберский.

Беган вскочил на ноги, потер почки. Страдающий от страшной боли Снежный Человек ушел в лес и исчез из виду.

— Уйди оттуда! — закричал Фенберг, поднимая ружье и пытаясь прицелиться.

Туберский метался в разные стороны, уворачиваясь от метящих в него когтей. Зверь с силой замахнулся, Туберский сделал аккуратный кувырок через плечо.

— Стреляй в него!

Фенберг четыре раза выстрелил в грудь монстра, но это, казалось, только разъярило его. Он стоял прямо.

— Серебряная пуля! — закричал индеец. — Стреляй серебряной пулей!

Фенберг потянулся в нагрудный карман за пулей, сделанной из чистого серебра, и уронил ее на землю вместе с десятком других пуль. Монстр прыгнул.

Всего в шести дюймах.

Когда Беган рванулся к незащищенному Фенбергу, Туберский схватил его сзади за ногу. Homo canis lupus упал, шлепнувшись животом о землю. Туберский вскочил и схватил Бегана сзади за шею, сковав его двойным нельсоном.

В своем трансформированном состоянии М.Дж. Беган весил около трехсот пятидесяти фунтов. Туберский держал его на весу и сжимал. Сухожилия у него были как стальные волокна. Они не гнулись. Они не ломались.

— Я не могу, мать твою, больше держать его, — процедил Туберский сквозь сжатые зубы. На лбу у него выступили капли пота.

— Ищи проклятую пулю, вставь ее в идиотское ружье, снеси ему его чертову голову. Пожалуйста! — закричал Туберский.

Фенберг шарил в сырой мульче.

— Я не могу найти ее!

— Он вырывается! — крикнул Туберский, напрягаясь. Оборотень дергался и визжал. Это было все равно, что держать огромную бешеную летучую мышь.

— Есть! — Фенберг замешкался, неловко вставляя серебряную пулю в затвор. Ее надо было снова доставать. Вокруг завернулся лист. Черт! Он очистил ее и быстро перезарядил.

Теперь встать. Ружье к плечу.

— Господи, оглянись!

Все еще держа монстра, Туберский столкнулся еще с одним противником. Он дернулся и увел из-под прицела монстра. Лютер Магоногонович ударил Джона Туберского в ухо огромной палкой. Потом Лютер ударил еще раз, и Туберский ослабил хватку. Беган закружился, радостно рыча.

— Да-а-а! — визгливо кричал он в ночи.

Декорации сменились. Теперь оборотень держал перед собой Туберского и, прикрываясь им, отступал к краю водопадов Вебстера. Голова Туберского болталась, как у пьяного. Беган приставил скрюченный коготь к горлу брата Фенберга:

— Одно движение, и я вырву все вены и артерии из его шеи. Он умрет через пятнадцать секунд, но они покажутся длинными. Опусти ружье.

— Только тронь его, и я убью тебя, — спокойно ответил Фенберг. Он крепко держал ружье, целясь прямо в голову Туберскому. В удобный момент ему надо было только повернуть ствол влево или вправо, как только Беган приоткроется.

— Ты уже стрелял в меня. Как видишь, это бесполезно, — сказал Беган. Слова прозвучали веско и дразняще.

— У меня пуля тридцать шестого калибра. Она из чистого серебра.

Беган засмеялся и поудобней схватил свою жертву:

— Боюсь, что это бабушкины сказки.

— Тогда почему ты прикрываешься моим братом?

Беган снова засмеялся, откинув голову назад. Он завыл. От этого звука даже у братьев Магоногонович на коже появились мурашки.

— Чертовски рад видеть тебя, Майк! Интересно, — продолжал Беган. Голос его был искажен, потому что голосовые связки принадлежали наполовину человеку, наполовину животному. — Я хочу бессмертия, ты — своего брата. Нет, Майкл. Я зашел слишком далеко. Я ждал слишком долго.

Голова его странно перегнулась, он заглядывал в пропасть. Ему удалось улыбнуться.

— Можно сказать, что сегодня ночь моего победного воя.

— О чем он говорит, Чарли? — спросил Фенберг. Сам он не мог повернуться. — Чарли? Чарли! Рэй?

Бин Брэс Браун и индеец отбыли в неизвестном направлении.

— Кажется, мы собрались в тесном семейном кругу, — пошутил оборотень. — Как это называется, когда каждый держит в руках ружье, направленное на другого, и никто не может пошевелиться?

— Мексиканская стойка.

— Да, — сказал Беган. Он одной рукой легко переложил Туберского. — Не добавить ли еще одно действующее лицо, чтобы стало интереснее? Лом!

У Элен было место в нервом ряду. Лом вытащил большой нож и перерезал ремни, которыми она была привязана. Он держал ее за руки.

— Лом, — сказал М.Дж. почти поющим голосом. — По моей команде сверни девчонке шею.

Фенберг быстро перевел прицел на дружка Бегана. Близнец зажал голову Элен рукой, как тисками. Пухлая рука лежала на ее голове. Шея, как карандаш. Эта мысль пронеслась в голове у Элен. В школе ее звали карандашной шеей.

Фенберг целился теперь то в Лома, то в оборотня.

— Интересное испытание. Интересный список выборов, — смеялся Беган. — Только одной пулей можно убить меня. Только одна пуля спасет твою подружку.

— Стреляй в него, Майкл, — сказала Митикицкая и выпрямилась.

— Слава богу! — произнес Туберский, придя в себя. — Какой ветер.

— Ты не прав, Беган, — сказал Майкл. — У меня не одна серебряная пуля.

— Не думаю, — сказал монстр насмешливо.

— Это легко обнаружить, — ответил Фенберг, целясь Бегану прямо между глаз.

— Опусти ружье и отдай мне девчонку.

— Нет.

— Я не сделаю ей больно, — обещал Беган.

— А я так не думаю.

— Не доверяй ему, Майкл, — просила Элен, не в состоянии пошевелиться. — У него какая-то сумасшедшая идея, что я должна стать его невестой. Сегодня он должен овладеть мной как своей невестой. Иначе ему придется провести еще сто лет вот в таком виде.

Ружье снова было нацелено на оборотня.

— Совершенно верно, — сказал оборотень. Он стал потихоньку отступать по краю пропасти и столкнул в зияющую черную бездну несколько камешков.

— Не двигайся! — крикнул Фенберг, делая шаг вперед. Оборотень остановился.

— И выкинь из головы еще одну вещь, — сказала Митикицкая, изгибаясь под тренированной рукой Лома. — Самое смешное, что неважно, что свершится сегодня ночью, у меня не будет твоего ребенка.

— Что ты имеешь в виду? — Беган ослабил хватку.

— Потому что я уже беременна, идиот, — ответила Митикицкая и попыталась сглотнуть.

Туберский почувствовал на спине горячее дыхание. Лучше бы ты этого не говорила, подумал он.

— У меня будет ребенок. Ребенок Майкла. Опять, Мартин.

Фенберг с братом переглянулись.

Опять?

Туберский слегка улыбался краешком рта. Казалось, с ним все в порядке. М.Дж. Беган посмотрел на Элен долгим взглядом и понял, что она говорила правду.

— Опять, — повторил за ней Беган. Он раскачивался вперед и назад, осторожно придерживая Туберского, оглядываясь назад и прислушиваясь к шуму воды, который на таком расстоянии казался почти нежным. Он закричал, и мука эхом отразилась от соседних гор и издевательски вернулась к несчастному существу.

Следующие события Фенберг видел еще до того, как они успевали произойти. Как будто он покинул тело и смотрел со стороны. В тот момент, когда Беган прокричал Лому команду сломать Элен шею, Фенберг уже перевел ружье. Его цель была размером пять на семь дюймов. Он взмахнул ружьем, прицелился и выстрелил за одну секунду. Пуля, слегка задев волосы Митикицкой, снесла голову Лома Магоногоновича.

Фенберг вынул патрон и снова прицелился в Бегана. Слишком поздно. Случились три вещи. Фенберг видел, как волосатая тварь вцепилась когтями в грудь Туберского. Туберский кричал от боли. Зверь сбросил его со скалы в черную каменистую пропасть, уходящую вниз на четверть мили. Фенберг инстинктивно прицелился в ныряющий силуэт оборотня, но ему помешали. Брат Лома напал на Фенберга с противоположной стороны. Фенберг перекинул винтовку в другую руку и выстрелил Лютеру прямо в грудь. Близнец в комбинезоне упал к ногам Фенберга, попытался подняться и снова упал. Мертв. Фенберг подбежал к краю ущелья. Он держал под прицелом кусты, куда скрылся монстр.

— Подойди ближе, — махнул Фенберг Элен. Митикицкая вскарабкалась к нему. Фенберг заставил себя посмотреть вниз. Темные тени метались по утесу вперед и назад. Дна не было видно даже в ярком лунном свете. Фенберг сжал руку Митикицкой и плотно закрыл глаза.

— Нет. Пожалуйста, — тихо просил он. — Нет.

— Джон? — позвал Майкл.

В лицо Фенбергу ударил порыв холодного, влажного ветра. Ответа не было, только слышался отдаленный шум воды.

Траур Фенберга был прерван завыванием в лесу.

— Хорошо сработало, а? — язвил Беган. Фенберг сел, ружье описало дугу в его руках. Оранжевые тени от пламени плясали на мертвых братьях Магоногоновичах. Фенберг стоял спиной к утесу. — Две пешки за одного слона. Впереди еще вся ночь, Майкл. А в эту ночь ночей я сильнее, чем всегда. Помнишь, Майк, много лет назад? Я тогда забрал ее у тебя. Сто лет назад ты бежал по залитым лунным светом холмам, и блеял, как больной козел. Все кричал имя твоей индейской невесты. Мы все проиграли в ту ночь, Майкл. Я убил ее. Ты убил себя, пьяница с разбитым сердцем. А мне пришлось ждать еще век.

Фенберг выстрелил в темноту.

— Неплохо, Майкл, но промахнулся. Пуля серебряная?

Фенберг услышал мрачный смех, уже с другой части леса.

— Теперь я должен жить ради мести. Месть этой ночью. Месть другими ночами. А может быть, и днем. У меня есть еще сто лет, но задолго до того, как я закончу свое существование в этом проклятом теле, я вырву из тебя ребенка, Элен. Снова! — Он рассмеялся. — А ты, Майкл, полюбуешься на эту картину.

Фенберг водил ружьем вперед и назад. Он чувствовал рядом Элен. Он глубоко вздохнул, чтобы спрятать горе подальше внутрь себя.

Кончится же когда-нибудь эта ночь.

— Какая у тебя пуля, Майкл? Какую пулю ты оставил? — издевался Беган странным детским голоском. Он почти пел. — Серебряную?

— Нет. — Фенберг уже использовал серебряную пулю.

Они молча шли по тропе. Фенберг со стороны обрыва, Элен в центре. Шериф ближе к горе. Фенберг часто останавливался. Иногда ему казалось, что он слышит шорох впереди, позади или сверху. Быстрое движение мягких лап.

Буба был почти в коматозном состоянии, все еще в глубоком шоке после всех испытаний. Просто смешно, если подумать, из чего сделаны люди, размышлял Фенберг. Вот человек, который остановил столько ссор и драк, был свидетелем не лучшей стороны жизни в течение двадцати пяти лет. А теперь он тупо тащился по дороге в невменяемом состоянии. Майкл размышлял над всем, что пришлось пережить Элен и чувствовал… что?

Восхищение.

Подходило именно это слово. Фенберг восхищался Элен.

— Я скучал без тебя, — сказал Фенберг после того, как они отошли на некоторое расстояние от водопадов Вебстера. — И я хочу, чтобы ты знала. Я постараюсь выразиться получше в этих обстоятельствах. Я страшно рад, что у нас будет ребенок. Я изо всех сил постараюсь любить тебя и заботиться о тебе, стать тебе хорошим мужем и хорошим отцом ребенку. О'кей?

По грязному лицу Митикицкой ручьями текли слезы. Что она могла сказать после всего случившегося? Нельзя пережить ночной кошмар в жизни, слушать рассказы о привидениях и демонах, узнать, что ты жила пять тысяч лет назад и после всего этого вести себя романтично, как Оззи и Гарриет. Слишком много боли. Слишком много вопросов. Я никогда не смогу восстановить наши отношения, думала она. Может быть, я вообще никогда ни с кем не смогу иметь никаких отношений.

Фенберг прилежно маршировал вперед, борясь с унынием. Он знал, что оно притупит его чувства, если дать ему волю. Надо оставаться настороже. Сосредоточиться. Старайся услышать больше, чем ты слышишь. Так всегда говорил Туберский.

Норвуд. Также известный под именем знаменитого Джона Туберского. Джон снискал себе славу, когда научился писать свое имя в воздухе, как последний чемпион в тяжелом весе — Джон Л. Саливан. Майкл похоронит брата рядом с пустой могилой родителей, рядом с Трейси и ребенком.

"Не судите" — напишет Фенберг на могильном камне, как просил Джон. Не осуждайте ни добро, ни зло.

Фенберг продолжал идти. Возможно, существуют реинкарнации, в которые верил Туберский. Может быть, он вернется с другим, новым, свежим лицом. Может быть, это будет мой сын, думал Фенберг. Он посмотрел на живот Элен.

Хватаемся за соломинку. Уши настороже. Сосредоточиться.

— Куда мы идем, Майкл? — спросила Элен.

— Назад, к машине, дорогая, — мягко произнес Фенберг. — Она стоит в начале этой тропы. Посмотрим, может, найдем Рэймонда и Чарли и поедем домой.

Все небо было покрыто звездами, и лунный свет отпечатывал на узкой- грязной дороге длинные тени. Фенберг подумал о монстре. Месть этой ночью. Месть какой-нибудь другой ночью. Вот и все, ради чего он будет жить.

— С тобой все в порядке? — спросила Элен.

— Было бы лучше, если бы… — Фенберг не стал говорить, что было бы лучше, если бы Джон был жив. Если бы только он не выстрелил этой серебряной пулей. Или хотя бы у него была еще одна.

Они шли. С этой возвышенности им были видны огни Бэсин Вэли и еще нескольких маленьких поселений вдалеке.

— Пикап должен быть впереди, — сказал Фенберг. — Трудно сказать, но думаю, что отсюда мы побежали, бросившись вслед за Снежным Человеком.

Смешно, подумал он. Нет, печально. Существо, возможно, уползло умирать. Фенберг нахмурил брови. А также странно. Они должны были уже увидеть огни машины.

Пока все трое шли, единственным звуком в морозном мартовском воздухе был хруст замерзшей грязи под их ногами. Оцепенело шагавший шериф оторвался вперед.

— Буба, ты слишком спешишь, — предупредил его Фенберг.

Буба не слышал. Он засеменил, потом неуклюже побежал и скрылся за крутым поворотом горы.

— Шериф! — крикнула Элен и побежала за Бубой.

Фенберг схватил ее за куртку.

— Подожди, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты бегала по темным углам.

Они осторожно обогнули скалу и обошли скрывавшийся в тени уступ, выдававшийся над их головами. Митикицкая первая увидела шерифа и закричала.

Он был мертв, голова почти совсем оторвана от утопающего в крови тела.

Это было сделано специально. Инстинктивно Фенберг понимал это. Ему хватило времени, только чтобы посмотреть на тело, не больше секунды. И тут оборотень прыгнул.

Быстро убив Бубу, монстр залез на выступ, развернулся и прыгнул на Фенберга. Он вышиб ружье из рук Майкла, как будто оно могло чем-то помочь.

— Беги, Элен, беги, — кричал Фенберг.

Глаза Бегана горели желтым пламенем, шерсть во круг рта пропиталась кровью. Он выставил вперед коготь:

— Останься. Пожалуйста.

Митикицкая прижалась спиной к грязной скале и в ужасе смотрела, как Беган поднимает вверх отца ее ребенка. Дул холодный ветер. Высота гипнотизировала и звала Фенберга.

— Ты и твой брат испортили мне жизнь, — сказал зверь, слова доносились глухо, как из ямы. — Вы украли сто лет моей жизни, и теперь я опять должен ждать и терпеть унижение, находясь в этом мерзком теле.

Оборотень приблизил к себе лицо Фенберга, как будто смотрел на ребенка:

— Может, откусить тебе лицо?

Фенберг извивался, пытаясь увернуться от зловонного дыхания, исходящего от черных десен.

— Или, может, лучше просто царапнуть тебя. Знаешь, что будет, если я тебя царапну? — В первый раз Фенберг не нашелся сразу, что ответить. — Метка зверя. Так я начинал. Ты станешь таким, как я. Не таким сильным, конечно, но зато у меня будет с кем провести вечность.

— А нет ли третьего варианта? — спросил Фенберг, отворачиваясь.

— Присоединяйся ко мне, Майкл. — Беган провел свободной рукой совсем близко к глазам Фенберга, как будто хотел царапнуть по ним когтями. — Мы могли бы охотиться вместе, вся ночь была бы нашей. Может быть, потом ты был бы благодарен мне.

— Нет, черт возьми! — крикнул Фенберг, пытаясь освободиться. Он увидел, что в глазах монстра сверкнул желтый огонек, потом потух, снова заплясал и снова исчез. Голова его дернулась. Он смотрел мимо Фенберга на дорогу. Острые волосатые уши зашевелились при звуках надвигающегося шума.

Выстрелы. Шум моторов.

Из-за поворота на двух колесах выехала «Ф-350» Фенберга, огни осветили дорогу, холмы, деревья и вообще пол-леса. Беган был моментально ослеплен. Он поднял свободную руку, чтобы защитить свои чувствительные глаза от слепящего света фар.

— О'кей, — удовлетворенно сказал Джон Туберский, и, наклонившись, старался поставить машину на все четыре колеса. На этот раз у него была уважительная причина, чтобы так обращаться с машиной Фенберга. Он злорадно улыбнулся. Туберский переключил машину на вторую скорость, и машина рванула вперед, набирая скорость. За ним следовали почти все силы департамента шерифа Бэсин Вэли и половина полиции штата. С ними Рейнджер Грейнджер. Они дружно палили в задний борт машины Фенберга.

Фенберг воспользовался передышкой. Он положил обе ноги на шею монстра и, ударив ими, вырвался из захвата.

Смелый лесничий был в первой преследующей Туберского машине. Он высунулся из окна и палил в пикап Фенберга стоимостью двадцать шесть тысяч долларов. Грейнджер нагнулся вперед, заметив что- то впереди на дороге. Фенберг, Митикицкая и оборотень ростом семь с половиной футов.

— Прекрати стрельбу! — крикнул Грейнджер помощнику. — Ты заденешь женщину! Господи… это что за чертовщина?

Машина Туберского шла на третьей скорости, когда он врезался в М.Дж. Бегана. Было такое впечатление, что лицо оборотня увеличилось до размеров воздушного шара и заполнило все смотровое стекло. Туберский открыл дверь и в последний момент выскочил из машины. Оборотня будто боднул рогами разъяренный металлический буйвол. Его прижало к капоту машины и он перелетел вместе с ней через загражденье, на мгновенье повиснув во времени и пространстве.

Элен и Майкл наблюдали эту сцену, освещенную яркими огнями фар, как загипнотизированные. Беган буквально кусал и раздирал металлическое покрытие капота. В конце концов монстр не смог справиться с земным притяжением или с компанией Форда. Мартин Джеймс Беган всем своим трехсот пятидесяти фунтовым весом грохнулся вниз. Сначала он ударился о землю, потом, в довершение, на него приземлился пикап. В оранжевом пламени с треском и шипением почил пикап Фенберга, а вместе с ним и тело Бегана.

Туберский, выпрыгнув из машины в последнюю наносекунду, покатился, подпрыгивая, и остановился прямо у края пропасти. Он лежал на спине, в облаке пыли, морщась и отплевываясь, в свете всех фар и прожекторов батальона шерифа.

— Ух! Провались сквозь землю все проститутки Нила. Кажется, я вывихнул коленку, — жаловался он, поднимаясь и прыгая на одной ноге.

Фенберг заметил, что майка Туберского была порвана и залита кровью, но раны под ней не было.

— Черт! Больше в жизни не сделаю ничего подобного, — сказал Туберский, отряхивая пыль со своей рваной белой майки с коротким рукавом и выцветших джинсов. Он похромал к краю утеса, чтобы посмотреть на крушение.

— Ага, вижу. Не хотел бы там оказаться, — говорил он объятому пламенем оборотню. Потом обратился к Майклу: — Привет, дружок.

На грязном лице засияла улыбка.

Фенберг сунул большие пальцы под ремень и сделал долгий выдох.

— Кажется, я пролетел добрых сто футов, когда Беган сбросил меня со скалы, — сказал Туберский. — Я вроде приземлился на дерево и получил хороший нокаут.

— Перестань говорить "вроде".

— Извини. Кто здесь крошка?

Фенберг поджал губы. Он посмотрел вниз на дымящиеся обломки машины, потом на брата.

— Мне очень жаль, — проследил за его взглядом Туберский и робко пожал плечами, стоя на одной ноге.

— Ты мог просто нажать на тормоза и столкнуть его со скалы, — заметил Фенберг.

— Извини, — сказал Туберский, — я просто не подумал.

— Тебе вовсе не надо было сталкивать мою машину со скалы, знаешь ли, — ворчал Фенберг.

— Я вроде как был не в состоянии думать, — ответил Туберский.

— Не говори "вроде как".

* * *


Водопады Вебстера заполнились машинами и были освещены как стоянка Альфа Бета. Пронзительно кричало радио из машин. У Митикицкой появился новый порок. Закутавшись в теплое одеяло, она пила кофе.

— Оказывается, Бин и индеец Чарли бросились за помощью, — объяснял Туберский. — К несчастью, их арестовали. Они привели местных жандармов к пикапу, и они убрали его в другое место. Я полчаса искал его.

— Эй! — закричал Туберский на двух медиков, которые нервно обрабатывали раны Сесквоча. — Убедитесь, что его жизнь в безопасности. Давайте-давайте, не волнуйтесь. Он игривый, как котенок. Осторожней накладывайте лекарства на раны. Он может укусить.

Медики уважительно отступили подальше.

Туберский, хромая, подошел, чтобы лично понаблюдать, как ухаживают за его существом. За ним подошли туда же Майк и Элен.

— Снежный Человекус гигантус сделает нас миллионериусами. Отличный экземпляр, а? — спросил Туберский, сияя.

— А вы не знаете, что это за вторая тварь, которую вы сбили? — спросил патрульный дорожной службы. — Мы видели его перед тем, как он полетел с обрыва. Ну и морда. Мне кошмары будут сниться "" целый месяц.

И не только вам, подумала Митикицкая.

— Говорят, это был вылитый оборотень, каких показывают в фильмах ужасов, — сказал патрульный.

— Только настоящий, — согласился Фенберг.

Они смотрели, как медики и несколько помощников погружали существо на носилки. Антисептические бинты резко контрастировали с его темной шерстью. Монстру Туберского дали сильные снотворные.

— Куда нам везти его — к ветеринару или в госпиталь? — спросил шофер скорой.

— Хороший вопрос, Майки?

— Насколько я понял, у него несерьезные раны? — спросил Фенберг. — Так?

— Вы правы, — согласился медик. — У него глубокая рана на спине, но она отлично заживет.

Он потряс головой. Как будто я знаю, как такие существа восстанавливают свои силы.

— Я бы приставил к нему кого-нибудь, чтобы быть уверенным, что он не разорвет швы, которые мы ему наложили, когда проснется. Возможно, его надо обезопасить.

Фенберг отозвал брата в сторону. Туберский наклонился к нему.

— Думаю, что в твоих интересах, а также, возможно, и в интересах существа, мы должны забрать его на ранчо, — сказал Фенберг.

— О'кей. Почему?

— Пресса раздует это, и они будут ломиться, чтобы проникнуть к нему, — заметил Фенберг. — У нас ему будет спокойнее, учитывая его больное сердце, — шепнул Фенберг, — ему будет лучше в каком-нибудь спокойном месте и чтобы рядом была пара знакомых лиц. Кроме того, общаться с ним можешь только ты.

Вокруг носилок было шесть человек. Они попытались поднять груз, но не смогли оторвать его от земли.

— Ну-ка. Давайте, я ломоту, — предложил Туберский. Он, хромая, подошел к носилкам, послав еще троих на другую сторону.

— По счету три, — сказал он, — Раз, два, три, взяли, — и легко поднял свой конец. Остальные шесть еле справились с другим.

— Смотри, какой замечательный парень мой младший братишка, — сказал Фенберг, обняв Элен.

Элен улыбнулась. Она слегка отстранилась от Фенберга, и он почувствовал, что это не похоже на реакцию женщины в шоке. Все прошло.

— Я знаю, что нам надо о многом поговорить…

Элен кивнула.

— У меня ужасное чувство, что ты собираешься сказать мне то, чего я не хочу услышать.

— О, Майкл… — Элен сделала еще шаг, отстраняясь от него, и прикрыла лицо руками. Фенберг последовал было за ней, чтобы снова обнять, но остановился.

Он чувствовал себя неловко. Полиция и все остальные не смотрели на них. Фенберг пожал плечами. Ну что ж. Интересно, почему его всегда бросали… и интересно, почему нет следа на груди брата, куда оборотень нанес ему страшную рану.


ЧАСТЬ III


Глава XXXI

Любитель сумасшедших женщин


Существо лежало на полу, в комнате, где Дэйл Фенберг родила четырех сыновей. Оно свернулось, как зародыш в утробе матери, и рассеянно рассматривало бесчисленные узоры на ковре, которые казались ему уменьшенной копией его самого. Целая армия маленьких Снежных Человечков, которые выручат его, унесут прочь на маленьких плечиках. Ему было стыдно при виде всех этих трубок, издевающихся над его телом. Через них в тело поступала инородная жидкость и уходила его собственная кровь. Проволочки и электроды соединяли его с аппаратурой. На экранах любой мог подсмотреть все его тайные мысли, то, как быстро бьется его сердце. Плотный материал и кожаные ремни на его поросшем шерстью теле приковывали его к полу.

Он посмотрел на туфли.

Они принадлежали двум докторам медицины, зоологу, антропологу, психиатру, ветеринару и кардиологу. Доктора стояли, одетые в белые халаты, и покашливали. Существо чувствовало их взгляды, но не смотрело на них.

С той ночи на водопадах Вебстера прошло две недели. Сначала существу было хорошо на теплом, мягком полу и нравились визиты всех четырех братьев Фенберг. И Элен, пока она не ушла. Он поправился через пять дней и спросил, лая и подвывая, что мог понять только Туберский, нельзя ли ему уйти. Надо было запастись кормом, пугать собак, смотреть кино, и чувствовал он себя гораздо лучше, спасибо. Можно ему уйти?

Эти люди в белых халатах. Они спорили с Туберским. Говорили слова, которые существо не могло понять. Туберский стоял со сложенными на груди руками и тряс головой, нет. Его нельзя забрать ни в лабораторию, ни в госпиталь, ни в зоопарк. Он останется здесь. Это моя спальня и мой монстр. Так говорил Туберский, и доктора отвечали своими «ага» и «хм» и говорили такими штампами, как "исключительное явление в науке", и "долг перед человечеством", и "подумайте, как много мы сможем узнать", а Туберский отвечал: "Хоть слезами залейтесь".

Можно уйти?

Эти люди в белых халатах, Туберский не сделал ничего, чтобы остановить их. Существо смотрело пустым взглядом на коричневые завитки ковра. Он ныл и огрызался. Тогда он почувствовал, как будто пчела ужалила его в правое бедро, и он увидел, что один из Белых Халатов держит иглу внутри него. Он раздраженно отмахнулся от него тыльной частью руки, чем вызвал смятение в их рядах. Он вытащил серебристо-прозрачное насекомое из своей ноги и с любопытством исследовал его. Они наблюдали на расстоянии, как он крутил странную маленькую штучку. С того времени голова его стала тяжелой и тупой. Время тянулось, как тяжелые шаги по мокрой глине, от восхода до обеда, и длинные, длинные ночи. Он смутно сознавал, что Туберский здесь. Он не смотрел на Туберского, предпочитая в редкие промежутки просветления между инъекциями смотреть в окно, на высокие деревья, приветливо манящие его своими ветвями.

— С ним все будет в порядке? — спрашивал Туберский. Никто не отвечал ему. Они считали, что существо умирает.

— Вы думаете, это раны? — Туберский заполнил собой дверной проход. Он опирался о дверной проем, заложив руки за спину.

— Непохоже, — отозвался один из терапевтов, осторожно приближаясь к зверю, чтобы осмотреть его. — Они зажили очень хорошо, просто замечательно. И нет никаких признаков токсинов, которые могли проникнуть в организм с царапинами.

Джон задумчиво потрогал невидимый шрам на своей груди.

— А его сердце? — спросил он.

— Возможно, — сказал кардиолог саркастически. — Но в таких условиях мы вряд ли можем сказать что-то определенное. Его надо поместить в стационар.

— Однако ему становится хуже, не так ли?

— Да, ему становится хуже.

Существо уже два дня не прикасалось ни к еде, ни к питью. Волосы у него выпадали клочьями, а глаза стали мутными и равнодушными.

— Если бы он мог поместить его в приличную…

Туберский не знал, что большинство специалистов в частном порядке, а также через свои университеты и госпитали организовали против него иск. Им нужен был зверь. Туберский смотрел мимо докторов, стараясь поймать взгляд глубоко посаженных коричневых глаз, которые больше не отвечали ему. "Черт, я не хочу отдавать им его", — подумал он.

— Мистер Туберский, если вы не отправите его отсюда, то потеряете своего монстра.

— Будет ли это так уж страшно? — спросил он.

— Я вас не понимаю. — Это удивился доктор медицинских наук, бледный, с седой бородой.

— Я просто подумал вслух, это метафора.

В группе неодобрительно зашумели. Они считали Туберского странным, и, что еще хуже, фривольным.

— Что такое, ученые господа, закончившие четыре года колледжа, монстр?

Туберский невинно улыбнулся. От комитета в белых халатах несло молчаливым превосходством.

— Зверь с шерстью и клыками? Парообразное проявление эктоплазмы? Нечто в дешевом костюме, вылезающее из могилы? Что вы на этот счет думаете?

Группа была не в настроении отвечать на двадцать вопросов сразу.

Туберский усмехнулся:

— Ладно. У вас тут, ребята, веселое сборище. Мне бы тоже хотелось чего-нибудь поэтического, но у меня в духовке пара пирогов, и мне еще надо сделать кое- что совсем неприятное. — Например, повзрослеть. — Скажите "о'кей".

Никто не сказал "о'кей".

Туберский проводил всю компанию рассерженных ученых по коридору, через гостиную, и довел до двери. Стоя на крыльце, группа с жаром обсудила нанесенную им обиду, и в то же время всем не терпелось составить очередной отчет по поводу их прикрытого оскорбления.

Когда они уехали, поднимая кучи пыли и гравия, Туберский проверил территорию левой границы ранчо и холмов, потом осмотрел лес по правую сторону. Он искал репортеров. На холмах было полно фотографов, журналистов и любопытных. Джону и Майку приходилось отражать по шесть бездельников в час. В первый день это было забавным, но потом потеряло новизну. Туберский вернулся в дом.

В доме царил кавардак. Все было завалено почтой. Предложения, угрозы, просьбы о денежной помощи. Джон Туберский заработал за две недели больше, чем за всю предыдущую жизнь. Ему заплатили кругленькую шестизначную цифру за эксклюзивное интервью журналу. Этой суммы было достаточно, чтобы выкупить ранчо, заплатить все долги по кредитным карточкам, купить подарки для мальчиков и новый пикап Майклу. Телефон звонил постоянно, и им пришлось завести специальный незарегистрированный номер. По этому номеру позвонили, когда Туберский проходил мимо.

— Майкл?

— Нет. Это я, Джон.

— А Майкл дома?

— Кто говорит? — спросил Туберский.

— Грейнджер.

— Фарлэй или Стюарт?

— Рейнджер Грейнджер… не валяй дурака.

— Это мой телефон. Что хочу, то и делаю.

От Рейнджера Грейнджера пошел пар, потом он закипел:

— Слушай. Как только появится Майк, скажи ему, что у нас появились сообщения, что этого полукровку и так далее Рыжую Собаку Рассмуссена снова видели в наших краях, пьяного, как лошадь. Наши люди ищут его.

— Что ты имеешь в виду под "нашими людьми"? — спросил Туберский. — Ты же смотритель парка.

— Просто скажи Фенбергу, что Рыжая Собака вооружен и угрожает ему.

Туберский повесил трубку и подумал, что Рыжая Собака никогда не испытывал симпатии к средствам массовой информации, особенно к печати.

* * *


Туберский небрежным шагом вернулся в комнату и сел ссутулившись в кожаное кресло в углу. Полуденный свет заливал комнату и согревал ее. Туберский посмотрел на монстра. Тот лежал, повернувшись к нему спиной. Туберский размечтался о девочках из журнала "Спорте Иллюстрэйтед" и домах, выходящих фасадами на пляж. Быстрые машины, неограниченные художественные поставки, одежды от дизайнеров для богатых людей. Видение стало таять.

— Это ужасно, когда босс хлопает кого-то по плечу, — поделился он со зверем. — Мне кажется, ты никогда не задумывался, что приводит мир в движение. Почему мы живем в такой разумно устроенной вселенной, а наши собственные жизни так несовершенны и разбалансированы. Ты когда-нибудь задумывался над этим?

Существо не обращало на него никакого внимания. Когда-то живое круглое лицо стало мрачным. Он дышал замедленно и с трудом. Взгляд стал тяжелым и пытался уследить за качающимися ветками деревьев за окном. Он попытался поднять голову и не смог. Потом он прерывисто вздохнул и закрыл глаза. Джон посмотрел вниз, на спокойное лицо существа.

Его размышления были прерваны стуком входной двери и шарканьем ног по деревянному полу, которое ни с чем нельзя было спутать. Эта комната была первым местом, которое всегда посещал Клиффорд, когда вставал утром или приходил из школы домой. Войдя, Клиффорд сразу обозвал своего старшего брата и ущипнул его в зад. Затем попытался силой накормить существо несвежим печеньем.

— Не делай этого, — сказал Туберский.

— Он притворяется мертвым, — сказал Клиффорд.

— Я знаю, что он притворяется мертвым, — сказал Туберский.

— Это я научил его.

— Нет, не ты.

Существо не любило, когда к нему приставали, и выплюнуло печенье. Клиффорд сказал, что это глупо, и съел оставшийся кусок.

— Знаешь, он так долго не протянет, — сказал бледный мальчик с ярко-рыжими кудрявыми волосами.

— Почему ты так думаешь?

— Эти ученые ребята плохие. Они убивают его своими тестами и всякой дрянью. Его дом в лесу, где он свободен. Ему нужны друзья, и деревья, и скалы. Ему нужен свежий воздух, и он должен вернуть свою свободу, или он умрет и у тебя останутся от него только волосы. — Речь была не слишком мотивированной и далеко не мудрой, но суть была уловлена правильно.

— Значит, ты считаешь, что я должен отпустить его, а?

Клиффорд кивнул. Туберский задумался. Потом вздохнул:

— А, черт. Все равно я собирался отпустить его.

Клиффорд погладил существо, оно не реагировало.

— Нет, не собирался.

— Собирался-собирался, ты, малявка.

— Не собирался. Мне надо в ванную.

Клиффорд прошлепал позади него, куртка наполовину снята, наполовину одета. Он попытался дать Джону тумака по пути, но тот ловко увернулся.

Туберский опустился на колени около последней американской легенды и дернул за ремни. Голова существа дернулась, и оно настороженно кашлянуло.

— Да, ты правильно догадался. Мы выпускаем тебя отсюда.

Пока Туберский возился с застежками, существо смотрело на деревья и на верхнюю часть головы Джона.

— Да-да, я знаю. Леса, природа, красота, а я вернусь в свой убогий дом. Эх, ты, шкура неблагодарная. Но сначала тебе придется поесть овощей и вернуть хоть немного силы. Я тебя точно не потащу.

Существо ущипнуло Туберского за руку, а Туберский слегка шлепнул его.

* * *


Фенберг провел тихий домашний вечер. Он размышлял о семейной жизни и занимался незаконченными делами. Фотография Трейси и ребенка была изъята из нагрудного кармана и помещена в альбом. Фенберг раскладывал пасьянс, когда домой поздно вечером вернулся Туберский.

— Ты, конечно, уже слышал, — сказал Туберский бросая ключи на столик.

— Клиффорд был очень взволнован. А также пресса, — ответил Фенберг, откинувшись назад, чтобы лучше видеть, куда положить черную восьмерку.

— Пресса была, скорее, разгневана, — ухмыльнулся Туберский. — Черт, я чувствую себя великим, — сказал он, хлопнув ладонями и потирая руки. — Почти благородным.

В гостиную неторопливо вошли Злючка Джо и Клифф.

— Такое чувство бывает, когда идешь против течения, я имею в виду общественное мнение, но в душе знаешь, что поступаешь правильно. Это придает силы.

Фенберг поблагодарил новоявленного Робеспьера и сообщил ему, что средства массовой информации травят его весь вечер. Красная десятка, черный валет. Туберский устроил им веселую погоню по ухабистой узкой лесной дороге. На заднем сиденье его машины было существо. Неожиданно для всех Туберский нажал на тормоза, вышел, подошел к первой следующей за ними машине и выдрал рулевое колесо, превращая в прах все надежды корреспондентов электронных средств информации на ролики средней стоимостью миллион долларов.

— Вот для чего я поднимаю тяжести, — сказал Туберский, направляясь на кухню. — У меня были длинные каникулы. А сейчас мне надо рисовать, переделать в доме мужские дела и, слушай, приятель, — Туберский обращался к Клиффорду, который слушал его, раскрыв рот, — я в долгу перед тобой. Та маленькая речь, которую ты произнес сегодня в обед. Ты, может, и не догадываешься, но она помогла мне, она открыла мне глаза на высоком, программном уровне. Я снова могу спать спокойно.

— Резонно, — сказал Фенберг, качая головой. Черная двойка на красную тройку. — Представляю логику его мышления…

Туберский залез в холодильник, вытащил оттуда поднос с мясом и галлон молока. Он пил прямо из бутылки.

— …особенно если учесть, что в последнюю неделю Клифф четыре раза в день смотрел программы о жизни животных, — продолжал Фенберг.

Туберский снова поднес к губам бутылку с молоком, но не стал пить. Он краем глаза подозрительно смотрел на Фенберга.

— Может быть, сейчас не самый подходящий момент говорить об этом. — Бубновая дама на трефового короля. — Но тебе не приходило в голову, что твоему "высокому, программному" жесту может быть альтернатива?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Туберский.

Пасьянс не сошелся. В колоде больше не было карт.

— Черт. — Он собрал карты и перетасовал их. — Ну, тебе, например, приходило в голову, что было бы еще великолепнее оставить существо, скажем, еще часов на семь-восемь? Ты мог договориться о правах на эксклюзивный фильм и интервью. А потом уж отпустить существо. Если бы я был президентом сети вещания, я заплатил бы семизначную цифру за уникальную ленту с настоящим, живым, девятифутового роста монстром. Я хочу сказать, что понимаю твои терзания, но разве ты сам не говорил, что быть богатым и духовно развитым совсем не противоречит друг другу.

Молоко в бутылке Туберского медленно убывало. Миллионы, биллионы.

— У меня есть несколько цветных роликов, — ответил он мягко.

— Если хочешь знать, мне кажется, что ему просто не хватало витамина Д, — излагал свою теорию Фенберг. — Недоставало солнца.

Первой картой Фенберга в новой партии был туз. Он выдохнул довольное

— А-ах-х. Я не думаю, что он умирал. Слишком гибкий организм. Думаю, что у него просто был стресс и он скучал по дому. Так погуляй с ним. Выведи на природу. Но ты не хотел, чтобы репортеры с телефотообъективами снимали бесплатно.

Была же басня… — Фенберг помолчал. Он при возможности с удовольствием перечитывал небольшой томик басен Эзопа.

— Это о собаке, которая увидела свое отражение в воде и уронила кость? Думаю, что такой сюжет подошел бы. Нет. Я бы получше заботился о существе. Может быть, даже купил бы неподалеку землю и построил ему жилище, окружив его забором. Показывал бы существо в течение месяца, а потом отпустил бы.

Туберский пошатнулся от всех этих советов и ухватился за стол, чтобы сохранить равновесие.

— Какой я дурак, — сказал он, чувствуя, как кружится голова. Взгляд его остановился на Клиффорде. В нем горели обвинения. — Мне не надо было слушать тебя.

— Ты сказал, что сам собирался отпустить его… — запищал Клиффорд тонким, скрипучим голосом.

— Да. Чертовски здорово. Принимать советы шестилетних, — съязвил Злючка Джо. Клиффорд неприлично изогнулся и показал язык.

— Я убью его, — поклялся Туберский, перепрыгивая через стойку и нацеливаясь на любимца семьи. Глаза Клиффа расширились. Он закричал:

— Помогите, убивают, полиция! — и помчался в ближайшую запирающуюся ванную. Джо спокойно пошел за ним, чтобы показать Туберскому, как открыть двери с этой стороны.

Карты ложились неплохо, но игра была короткой. Фенберг снова смешал их, не обращая внимания на доносящиеся до него леденящие душу крики. В комнату снова ворвался Туберский. Глаза его дико блуждали. Он сгреб куртку и ключи.

— Я убью его попозже. Может, мне удастся найти существо. Он еще слабый после долгого лежания в постели.

Туберский хлопнул дверью.

Фенберг улыбнулся и покачал головой. Теперь он был один. Он отложил карты и сунул руку в задний карман. Конверт лежал там уже целый день. Он боялся открывать.

Письмо было от Элен.

Конверт был согнут пополам и принял соответствующую форму, оттого что целый день пролежал в кармане брюк.

Фенберг протянул руку через дубовый стол и достал сигару из желтой коробки.

На этот раз он зажег ее. Майкл еще раз покрутил письмо. Потом подумал, не поставить ли чай. Нет. Надо закончить с этим. Моргая от сигарного дыма, он разорвал конверт.


"Дорогой Майк,

Я начинала писать это письмо тысячу раз. Кончалось это всегда одинаково. Я думала о тебе и улыбалась. Прошло несколько коротких месяцев, а кажется, мы провели вместе сто жизней. Я знаю, знаю. Пожалуйста, не говори, что это предыдущие жизни. Ты необыкновенный, Фенберг. Это ты разбил мне сердце в двенадцати местах.

За исключением последних дней, все остальное время я никогда так много не смеялась рядом с мужчиной. Я ни с кем не была так счастлива, как с тобой. Начинать день вместе, идти на работу, просто быть с тобой — это похоже на каникулы.

Ты сокровище, которое я искала, и все же, возможно, кому-то из нас не суждено было найти сокровище. Что-то привлекает меня в тебе, и все же я пишу тебе это прощальное письмо.


("О Элен, нет, дурочка!" — нежно сказал Фенберг.)


"Я чувствую себя испуганной, усталой, опустошенной и смущенной. В последние дни меня похищали два совершение разных монстра, и оба хотели, чтобы я их невестой. Все руки у меня покрыты синяками, оттого что за них хватали, синяки появляются у меня так легко. Особенные мужчины становятся правил моей жизни, за исключением вашей компании.

Но я отклоняюсь от темы.

Я знаю, что твое сердце на месте, а мое нет. Всю свою короткую жизнь я следовала за каким-нибудь парнем и подражала его стилю жизни. Я так и не поняла, чего хочется мне и кто я. Наверно, все это эгоистично.

Но я знаю тебя, Фенберг. Ты просто замечательный и заслуживаешь чего-то особенного. И я не уверена, что этим особенным являюсь я. Думаю, ты будешь счастлив с женщиной, которая родит детей, будет печь тебе пироги и сидел дом с тобой на футбольных матчах между школьниками старших классов в пятницу вечером.

(Это совсем не соответствовало истине Фенбергу нужна была сумасшедшая.)

Не думаю, что этой женщиной стану я.

Я хочу стать кем-то. Путешествовать. Писать. Жить в городе. Мне двадцать пять, а я не знаю, что заставляет меня жить. Наверно, надо скорее искать, а? Не беспокойся о ребенке. Я буду писать тебе, а когда наступит время, мы увидимся. Я вовсе не хочу скрывать от тебя ребенка. Но, пожалуйста, Майкл, не пытайся звонить. Я знаю, что ты хочешь как лучше, но у меня есть свои причины оставаться вдали от тебя. Так лучше.

Господи.

Извини, что сделала тебе больно, Майкл. Пожалуйста, найди в своем сердце силы простить меня когда-нибудь.

Я так люблю тебя…

Элен".


Фенберг схватил телефон.

Потом поставил его на место и покачал головой. Нет. Хватит. Хватит гоняться за привидениями и создавать карточные мавзолеи. Фенберг давно привык к тому, что все самые близкие ему люди уходили из жизни или были сумасшедшими. Элен Митикицкая из жизни не ушла, но ушла от него. И она явно была сумасшедшей. Фенбергу это нравилось в женщинах.

* * *


Следующее утро было просто прекрасным. Снег отступал к вершинам Сьерры, а птицы и белки, как это у них принято весной, подняли веселый гам. Фенберг уже давно бесцельно гулял по центру Бэсин Вэли. Сунув руки в карманы, он шел через городскую площадь, сосредоточенно стараясь не наступить ни на одну из линий или трещин на тротуаре. Фенберг был очень занят. Ему надо было сделать миллион дел.

Миссис Беган благосклонно прислала Фенбергу солидный чек для возмещения всего ущерба и убытков, причиненных ее мужем. Фенберг использовал эти деньги для покупки новой пары сшитых на заказ сапог и сооружал эффектное, в деревенско-ковбойском стиле, архитектурное сооружение на руинах старой «Багл». Он еще должен проанализировать целую кучу предложений и найти замену для Элен Митикицкой. Хорошо, если бы это был кто-нибудь постарше, с небольшими проблемами в области психики и потребления алкоголя. Другие, как, например, подающие надежды звезды колледжей, имели склонность задерживаться в «Багл» только несколько месяцев, используя ее как подкидной мостик для получения места в более солидной газете. И, конечно, он должен составить еще одно редакционное извинение за Злючку Джо, который потратил две страницы газеты на рискованные дифирамбы в адрес музыки в стиле хэви-металл.

Фенберг свернул вправо в парк. Он обнаружил Туберского, в одиночестве сидящего на парковой скамье.

— Я уверен, что ты не нашел зверя этой ночью. Опять, — сказал Фенберг, садясь рядом с братом.

Туберский бросил усталый взгляд.

— Я просто спрашиваю, — сказал Фенберг, кладя ногу на ногу. — Я пытался дозвониться всю ночь. Она не хочет подходить к телефону.

Туберский шлепнул себя по затылку и быстро зачесался, как будто его кусали блохи. Это была новая привычка, которую он приобрел после той ночи на водопадах Вебстера.

— Я думаю, что у нее все перепуталось из-за травм и испытаний тех трех дней в лесу и всего этого, — сказал Фенберг.

Туберский яростно чесал невидимое раздражение на груди.

— Мне кажется, что ей сейчас нужно пресловутое "время и пространство". Потом она вернется. — В голосе Фенберга появились заупокойные интонации. — Я думаю, что позвоню ей еще раз этим утром. Может быть, под предлогом поиска рассказа, или папки, или чего-нибудь еще. Конечно, это шито белыми нитками, но может сработать.

Туберский тер нос.

— Тебе нет необходимости звонить ей. Господи, последнее время я всю дорогу чешусь. Интересно, не подхватил ли я какую-нибудь заразу. Весело. — Он поднял голову. — Несколько рановато, чтобы затевать барбекю.

Фенберг подергал носом. Он не чувствовал никакого запаха.

— Где?

Туберский посмотрел в сторону далекого горного пика.

— Я думаю — в хижине, там вверху, — сказал он, кивнув головой.

Фенберг, прищурившись, посмотрел вдаль. Полдня пути.

— Что ты имел в виду, когда говорил, что мне нет необходимости звонить ей?

Туберский вытащил измятый бело-голубой конверт экспресс-почты из заднего кармана и вручил Фенбергу. Он был адресован Майклу.

— Это пришло сегодня утром, — сказал Джон.

— Он открыт.

— Да, конечно. Я читал его.

Фенберг вытащил содержимое. Внутри было небольшое фото Элен Митикицкой в костюме ведущего болельщика на студенческих соревнованиях и белокуром парике. Она держала куклу, завернутую в одеяло. Там же была записка.


"Дорогой Майк,

Если ты с трудом смотришь на фотографию блондинки с ребенком, то тебе лучше быть около меня и ожидающегося пополнения.

Доктора дали мне ужасное предупреждение, в которое я хочу верить. Через некоторое время, даже если мне придется продать душу, я все равно рожу ребенка.

Я потратила небольшое состояние на телефонный разговор с твоим братом. Он звонил с какого-то платного телефона, Бог знает откуда. Ты прав. Твой брат действительно удивительный человек. Он помог мне понять многое обо мне, о нас с тобой. Приезжай с мальчиками познакомиться с моими родителями. До скорой встречи, дорогой.

Очаровательная (я уверена в этом),

Элен Митикицкая".


— Прочитай еще раз то место, в котором говорится, что я удивительный, — попросил Туберский, подсматривая через плечо Фенберга. Майкл широко улыбнулся и подпрыгнул с радостным криком. Он стащил Туберского с лавки и обнял его.

— Ю-пи койот, — сухо сказал, ощетинившись, Туберский. Фенберг танцевал и крутился в разных боксерских позициях вокруг своего огромного брата, нанося ему удар за ударом.

— Прекрати, — сказал Туберский, прикрываясь.

Фенберг поцеловал фотографию и последний раз обнял Туберского. Он побежал из парка в свой временный офис над аптекой. Он хотел позвонить Митикицкой.

— Эй, — крикнул Туберский. — Тебя ищет Рыжая Собака…

Но Фенберг исчез. Ладно. Он скажет ему потом. Туберский снова сел на лавку, поднялся, три раза обошел вокруг и снова сел. Он смотрел перед собой и размышлял, почему он все это делает, и в то же время чесал то место на груди, по которому провел когтями Беган.

Фенберг пробежал по главной улице с ее рядами деревьев, улыбнувшись и прокричав «хэлло» парочке проходивших мимо торговцев, мысленно определив их как заказчиков на четверть и полстраницы, соответственно. Он миновал обугленные остатки «Багл», и ему уже оставалось всего две двери до временного офиса, когда у него спросили дорогу.

Фенберг приостановил свой бег и разрывался между вежливостью и страстным желанием поговорить с Элен. Мужчина был одет очень странным образом — длинная борода, очки от солнца, теннисная шапочка и длинная шинель. У него была большая голова. Квадратная. Почти как чурбан.

Турист. Фенберг нетерпеливо слушал, ожидая неизбежного вопроса: "… где же в этих местах снег?"

— Оборотень имеет то преимущество, что в своей изначальной форме он практически неуязвим. Видишь? Ни царапины.

Мартин Джеймс Беган снял очки и накладную бороду и положил их в пакет.

— Настало твое время, Майкл. Я пришел за тобой. — Фенберг опустил глаза. Из-под целлофанового пакета на него глядело дуло крупнокалиберного пистолета. Фенберг медленно покачал головой. Нет. Его поразила потенциальная несправедливость и неправильность происходящего. Бегана не должно быть в живых. А он здесь. И способ для мести был совершенно неправильный, если учесть, что М.Дж. Беган был настоящим оборотнем, а оборотни не должны ходить с пистолетами. Три выстрела потрясли воздух и попали прямо в грудь и живот журналиста. Фенберг пошатнулся и оперся о плечо Бегана.

Глаза Майкла наполнились слезами. Это несправедливо, подумал он.

Но слезы хотя бы приносят облегчение, решил Фенберг. Последовала вспышка света, и Фенберг увидел происходящее как бы со стороны. Он увидел Трейси, купающуюся в белом, прелестном сиянии и протягивающую к нему руки. Ребенок выглядывал из кроватки слоновой кости, на лице его было озорное выражение, и еще из этого крутящегося туннеля выходили его родители — Рой и Дейл.

— Майк… Майк… У меня есть для тебя стих.

Так его мать называла стихотворения.

Кадры ускорились, и Перед Фенбергом мелькнула вся его жизнь. Он увидел себя в операционной комнате, он держит только что родившегося сына. Он увидел Туберского улыбающимся подростком с прической под мясника. Вот они вместе прыгают со шлемами в руках на футбольном поле и победно размахивают над головами огромным трофеем. Весь Бэсин Вэли был на трибунах и радовался вместе с ними. Фенберг увидел себя в теле старой женщины, которая давила оливки в Древней Греции. Фенберг сморщился. Давить оливки?

Малулу выбежала из временного помещения «Багл», ее шлепанцы издавали этот ужасный звук ка-снапида, ка-снапида, и он показался Фенбергу прекрасным. Вот так, последнее, что я увижу в этой жизни, будет этот Джек Уэбб в юбке, бегущий ко мне в шлепанцах.

Боль.

Фенберг схватился за живот и согнулся вдвое. Он оттолкнул Бегана.

Элен. Он хотел видеть Элен. Фенберг протянул руку к фотографии. Руки его скользили в поисках красной жидкости, которая, он знал, должна политься из его смертельных ран. Вдруг лицо его приобрело странное выражение.

Фенберг медленно выпрямился и стал искать следы от пуль.

Может быть, это были очень маленькие пули, подумал он, проверяя. Потом он посмотрел вниз и увидел, что крови нет.

М.Дж. Беган упал вперед на руки Фенберга, пистолет его выпал из рук на тротуар. Фенберг поддержал его.

— Знаете, это я послал вам ту серебряную пулю по почте, — признался Беган, противно улыбаясь. Тело его затряслось от кашля. Одна из пуль попала ему в легкое.

— Вы? Почему? — спросил Фенберг. Беган умирал.

— По истечении двухсот лет я хотел бросить вызов. — Искусственная улыбка исчезла. — Кого я обманываю? Давным- давно я заключил очень плохую сделку. Сейчас я даже не мог нажать на спусковой крючок. Я бы предпочел скитаться по лесам со своей болью. Я просто думаю, что не смогу больше заниматься этими чудовищными делами.

Беган снова закашлялся, и Фенберг осторожно положил его на бетон.

— Я должен предупредить вас…

— Не напрягайтесь, — сказал Фенберг, поддерживая его.

Беган предупредил Фенберга об ужасном Братстве, темных мастерах мистического трехмерного мира. О женщине, старой и коварной вампирке. Правда, она была потрясающе привлекательной. Это плюс. К минусам можно было отнести то, что ей нужны были не только души Элен и Туберского, но и новорожденного Фенберга.

Беган закашлял. Майкл увидел три черные дырочки от пуль, краснеющие от крови на узкой груди. Бегана начало трясти от проникающего в него холода.

— Я боюсь. Я так раскаиваюсь. Пожалуйста, пусть кто-нибудь простит меня. Я раскаиваюсь.

— Я прощу вас, если хотите.

— У меня столько грехов, за которые надо платить…

Фенберг слегка кивнул головой.

— Вас уже простили, разве вы не помните? — успокаивающе произнес Фенберг и поправил соскальзывающее вниз тело. Фенберг вспомнил, как брат говорил ему несколько лет назад. И это успокоило его тогда. — Мартин, я не могу поклясться, что это так. Но скажу тебе только, что в глубине моего сердца я чувствую, что это правда. Пройдет совсем немного времени, и ты вернешься маленьким ребенком, tabula rasa, и попробуешь начать все сначала.

Эти слова, казалось, подарили Бегану надежду. Он улыбнулся, перед тем как умереть, и искренне сказал спасибо. Он еще спросил Фенберга, какая собака убила его. Фенберг не знал.

Фенберг закрыл глаза Мартина и задумался. Он не знал многого.

На расстоянии нескольких футов от него Рыжая Собака Рассмуссен нетвердым шагом вышел из-за деревьев. Он поднял пистолет и тщательно прицелился, чтобы еще раз выстрелить в голову Фенберга. Рыжая Собака потерял равновесие и выстрелил в воздух. От отдачи он упал назад и растянулся. Он валялся на тротуаре совершенно пьяный.

Фенберг сидел на Главной улице, голова Мартина покоилась у него на коленях. Начала собираться толпа. Первые три месяца этого года были увлекательными. Брови Фенберга хмурились, когда он думал о странном поведении своего брата, того, который сменил имя по соображениям карьеры, хотя никакой карьеры у него не было. На самом деле ничего особенного. Но, с тех пор как его царапнул Беган, он ел по-волчьи. И Фенберг не был совершенно уверен, но чувствовал, что брату хочется гоняться за машинами.

Фенберг вздохнул, потом улыбнулся. Он грезил наяву, и не о Трейси. Перед ним стояло лицо высокой брюнетки с округлившимся животом, прекрасным цветом лица, ярко-голубыми глазами и плохим характером. Фенберг признавал это. Он любил сумасшедших женщин.

Рыжая Собака Рассмуссен слегка сопротивлялся, когда люди из департамента шерифа Бэсин Вэли пришли, чтобы снова арестовать его.

— Я на самом деле терпеть не могу репортеров, — признался Рыжая Собака Рассмуссен.


КОНЕЦ