Фанатка
Джонатан Бейн








После выхода своей первой книги Питер Робертсон проснулся знаменитым. Талантливое описание жизни юной проститутки сделали роман мировым бестселлером. Теперь Питер богат, знаменит, обожаем толпой и… находится в вечно тревожном состоянии.

Он всегда видит ее среди поклонников — чуть поодаль. Она молода и очаровательна, как его героиня Анжела; живое воплощение созданного им образа. Она повсюду следует за ним, она ловит его взгляды, жаждет его внимания. Что ей нужно от него? Пройдет немного времени, и любопытство возьмет верх над здравым смыслом. И тогда девушка с глазами раненой косули взорвет мир Питера, навсегда повергнув его в пучину отчаяния.






Джонатан Бейн

Фанатка



В первую очередь высказываю свою благодарность Николь Сиггинс и Робу Мацушиту, а также всем участникам Театра на Брум-стрит в Мэдисоне, штат Висконсин, за то, что они, сами того не ведая, заронили семя, из которого выросла эта история.

А вот целый список людей, кому я искренне благодарен.

Читатели моих первых набросков, неизменно любящие меня друзья — добрый сосед Фред Руссо и мой бессменный агент Мэттью Байэлер.

Мои многочисленные друзья и родственники, которые всячески меня вдохновляют: Кристина, Фрэнк Лофтус, Маргарет Лейни, Боб Диксон, Дианн Шуппель, Трисия Мара, Бетси Мэй, Кейси и Кейт Прествуд, Кэти Милани, Стив Манзи, Стивен Хэндверк (designsinflash.com), Джефф Петрин, Майя Росси, Джессика Бол, Ричард Брандейдж, Анна Бирхаус, Уильям Робертс; Деб, Стэн и Кейли; Гэри Бечард; Ричард и Кэти Ковелло; Джефф, Паула, Джо, Логан и Мак; Джон, Рейнелл, Джон-Джон и Дженна; Рик, Хоуп, Рикки и Джессика; Эшли МакГэрри; Эндрю И. Шаффер; Майк Джилио; Мария Монтгомери; Кейт Джерунто; Боб и Милли; Мэри Руссо; Натан Рон; Крис Гомбос; Джин Линч; Тодд Фэй; Том Кэмпбелл; Эми Кушон; Таня Брунет; Кэтлин Си; Кристофер Арногт; Джон Купер; Ник Р. Скалиа; Пэт Феруччи; Винни Пенн, мои читатели и все остальные, кто на протяжении многих лет меня поддерживал и ободрял.

Мой агент в Голливуде Кэндейс Лейк.

Клэр Зион и люди из NAL, верившие в эту книгу.

Заведение «У Виллоуби», где меня поили кофе.

«У Салли», «Старый мир», «Модерн» и «У Пипа», где меня вкусно кормили.

Мои собаки Килгор Траут, Фиби Колфилд и покойная Кейси, которая умерла вскоре после того, как я закончил работу над этой книгой. Вы даже не представляете, как сильно вы меня вдохновляли.






КЕЙСИ

13 января 1994–12 марта 2006
		Пусть будет множество лакомств



		и теннисных мячей, местечко у камина



		и большой мягкий диван…



		там, где ты сейчас, моя девочка.



		Покойся с миром.












И наконец, когда я пишу и переделываю свои тексты, я всегда слушаю музыку. Сказать по правде, каждая моя книга начинается под одну и ту же песню: «Вот идет постоянный клиент» в исполнении «Риплейсментс». А когда отзвучат ее последние ноты, я слушаю «Брайт Айз», «Крукид Фингерс», «Арчерз ов Лоуф», Вилко, Люсинду Вильямс, «Ньютрал Милк Отель», а также некоторые старые композиции в исполнении Рода Стюарта и много чего от «Фейсиз».

Благодарю вас всех.




I





Анжела

Пролог


Губы она накрасила в последнюю очередь. Забавно: помада вечно куда-то девается первой, еще и раздеться не успеешь. Остается то на мужских губах, то на щеке, а порой даже на белом крахмальном воротничке. Впрочем, как правило, — ну, в половине случаев, не меньше, — помада уходит совсем в другое место: на отлично изученную, превосходно освоенную территорию. Остается ярко-красным, добавляющим мужественности ободком на мужском члене.

Анжела в последний раз взглянула на свое отражение в зеркальце — безупречно! Замочек-капелька щелкнул, закрываясь. И словно частица ее души осталась внутри, навсегда прикованная к зеркальцу. Анжела сунула украшенный драгоценными камнями сувенир — любая украшенная самоцветами вещица сойдет за сувенир, который подарен если не с любовью, то хотя бы с благодарностью, — в объемистую черную сумку. Одернув подол маленького черного платья, чтобы не морщило (да платье-то недаром маленькое — такой лоскуток, что и морщить нечему), Анжела откинулась на спинку заднего сиденья, наслаждаясь ездой в роскошном «Мерседесе» и видом на город и реку с Бруклинского моста.

* * *


В «Ривер кафе» всегда было Рождество; можно подумать, нью-йоркская любовница Санта-Клауса сама обустроила это чудесное убежище для ежегодных свиданий с добродушным толстяком. Возможно, именно поэтому в «Ривер кафе» Анжела каждый раз чуть пьянела, как от крепкого ликера; быть может, оттого Ричард неизменно встречался с ней именно здесь. Тут всюду перемигивались разноцветные огоньки, а на воде Ист-Ривер подмигивали и перебегали их отражения, играли в чехарду с отражениями огней на острове. Точь-в-точь ученики, высыпавшие на школьный двор; только двором служила речная гладь.

Анжела неспешно прошла мимо метрдотеля, остановилась. Поправила волосы, откинув их за плечо; не опустила руку, а нарочито медленно скользнула пальцами по шее, затем вниз, по груди. Волосы у нее были длинные: когда Анжела раздевалась, они прикрывали ее тело, создавая некую таинственность. Очень густые — в таких затеряться можно — и волнистые. Пахнущие ананасом и папайей: этот тропический аромат всегда наводил Анжелу на мысли о пляжах и закатах. А цвет был темно-темно-каштановый, почти черный. Не зря ведь говорят: занимаясь любовью с блондинкой, мужчина представляет себе брюнетку.

Большинство посетителей в зале уже ели Анжелу глазами — настолько соблазнительны были ее движения. Кое-кто заслужил сердитый взгляд своей дамы, кое-кому прошипели: «Она тебе в дочки годится». Или даже: «во внучки».

Но лишь один из них встал. Ричард. Высокий, красивый. Потрясающе богатый. Неуверенный в себе, нуждающийся в женском понимании Ричард.

Улыбаясь и не поднимая глаз, словно от волнения не в силах на него смотреть, Анжела шагнула вперед. Мужские взгляды сопровождали ее, пока она шла через зал между столиками. Наконец Анжела скользнула в объятия Ричарда, прильнула к нему. Они поцеловались, его дыхание было сладким от вина и ожидания.

— Если б ты знала, как ты на меня действуешь! — проговорил он.

— С чего ты взял, что я не знаю? — отозвалась Анжела.

* * *


Она рассталась с трусиками в лифте, где-то на уровне тридцатого этажа, по пути на сорок восьмой. А помада сошла давным-давно, еще когда ехали в лимузине, — Ричард едва сдерживал страсть. Возможно, из-за того, что она так смотрела ему в глаза снизу вверх. Да им всем это нравится. Анжела спросила бы, почему, но разговоры мужчин не возбуждали. Разве что они сами брались рассказывать — про то, как прошел день, про свои победы, про жизнь… про жен. А ее работа — слушать.

Ввалившись в квартиру, забыв обо всем, кроме страсти, Ричард притиснул Анжелу к окну, за которым открывался красивейший вид на город. Холодок стекла вызвал у нее тревожное и изысканно-приятное ощущение. Если бы женская грудь могла резать стекло, Анжела с Ричардом выпали бы из окна и разбились насмерть.

Спустя два часа, после того как выпили вина, Анжела снова ублаготворила Ричарда. Если первый раз была, так сказать, рюмочка перед обедом, то теперь пришло время десерта; однако красного ободка не осталось, ведь помады на губах уже не было. После этого Анжела объявила, что ей пора уходить. Высвободившись из объятий Ричарда, она встала, подобрала свое черное платье и принялась неторопливо натягивать — с нарочитой неспешностью, словно для того, чтобы вновь пробудить в мужчине желание. Он пытался ей помешать. На миг ее взгляд остановился на фотографии в рамке — Ричард с блондинкой, женой номер два.

— Мы можем встретиться завтра? — спросил он, руки гуляли по телу Анжелы. — У меня жена уехала на все выходные.

— Я не могу, малыш, — она заставила себя мило улыбнуться и мягко отвела его руки, забравшиеся ей между ног. — Ты же знаешь: я занята.

— Но…

Анжела погасила возражения, поцеловав кончик каждого его пальца по отдельности. У Ричарда от этого дух занялся на несколько долгих секунд.

— Твой вечер — пятница, — сказала она. — И так будет всегда.

Не сумев скрыть разочарования, Ричард поднял брюки из кучи лежащей на полу одежды от Армани. Вынул из кармана бумажник, а из него — двадцать пять новеньких хрустящих банкнот по сто долларов каждая. Свернул их вдвое и вложил Анжеле в ладонь. Это была оплата за два часа плюс двадцать пять процентов чаевых. Она могла бы брать с него и больше — за время, потраченное на обед. Однако Ричард был постоянным клиентом, а Анжела любила покушать.

Она поблагодарила его нежным поцелуем.

— Тогда до следующей пятницы, — сказал он.

— Конечно, — отозвалась она.

* * *


Лимузин высадил Анжелу за квартал от ее дома, и она явилась домой за пять минут до крайнего срока; по пятницам и субботам ей разрешалось отсутствовать до одиннадцати. Черное платье лежало в объемистой сумке, а на Анжеле были джинсы и короткая блузка, оставляющая открытым живот. Волосы она стянула в хвост на затылке, на запястье болтались дешевые браслеты. На губах — никакого излишества, всего-навсего гигиеническая помада.

Войдя в квартиру, Анжела прямиком устремилась на кухню, к холодильнику, как всегда по пятницам и субботам после работы. Мать сидела на диване в гостиной и смотрела по телевизору местные новости.

— Как тебе фильм? — спросила она.

— Хороший, — откликнулась Анжела из кухни и поморщилась, обнаружив в холодильнике пустые полки и одинокую бутылку питьевой воды. Обидно, что не заказала «тирамису» в «Ривер кафе». Она заглянула в гостиную: — Я пошла спать.

— Спокойной ночи, — пожелала мать.

За последние несколько дней это был их самый длинный разговор.

* * *


Первое, что бросалось в глаза, был витраж — сложный, состоящий из множества мелких элементов. Овальное изображение Девы Марии окружено белым цветом. Пресвятая Дева выглядела спокойной, почти безмятежной, хотя и несколько озадаченной. Ее руки молитвенно сложены, она молилась о чьей-то душе — возможно о своей, потому что иных верующих и след простыл.

Анжела заперла дверь спальни, швырнула сумку на постель, скинула туфли и повернулась к сделанному «под старину» столу, над которым висели полки с богатой коллекцией плюшевых медвежат. Анжела собирала эту коллекцию с детства, когда у нее и выбора-то не было — медвежат ей дарили, и все тут. Они ей были ни к чему, и Анжела мужественно стискивала зубы и вымучивала улыбку, получая новую игрушку на каждый свой день рождения или Рождество. Однако сейчас она дорожила их плюшевыми тельцами до последнего их шовчика и стежка.

Анжела сняла самого крупного медвежонка, который важно сидел по центру на верхней полке. Его звали Господин Зеленые Штаны, и был он толстый, бежевого цвета, в комбинезоне, а в лапах держал маленькую трубку из кукурузного початка. Анжела перенесла его на постель и уселась прямо под изображением Девы Марии.

Достав из сумки полученные от Ричарда деньги, она пересчитала хрусткие купюры, как будто именно в этом крылось истинное удовольствие. Потом расстегнула комбинезон Господина Зеленые Штаны и потянула ткань на брюшке, где виднелись стежки, которыми в свое время был зашит разошедшийся шов. Скрип разнимаемой «липучки» показал, что стежки — всего лишь маскировка. Сунув руку вовнутрь, Анжела извлекла наполнитель — ватные шарики, запорошенные опилками. Затем она достала пачку сложенных вдвое купюр, толщиной она была уже с ее собственный кулак. Стянутые резинкой сотенные бумажки, новенькие, хрустящие. Сняв резинку, Анжела добавила к накопленному сегодняшний улов. Снова перетянула пачку резинкой и упрятала медвежонку в брюшко.

Водрузив Господина Зеленые Штаны обратно на его почетное место, Анжела включила музыку. Грянула песня номер один этой недели; совершенно естественное дело — что еще стала бы Анжела слушать? Она вытащила из сумки платье и лихо протанцевала с ним по комнате, как с партнером и другом. Шелковый лоскуток был в курсе всех ее недавних дел. Затем Анжела открыла небольшой книжный шкаф и сдвинула в сторону часть задней стенки, за которой оказался тайничок. Туда-то, в темноту, и отправилось платье. Задняя стенка стала на место, а дверцу шкафа Анжела захлопнула ногой.

Громко напевая, она разделась и накинула просторную футболку, служившую ей ночной рубашкой. Футболка была коротковата и не прикрывала ягодиц. Ничуть не стесняясь, Анжела протанцевала в ванную, плеснула водой в лицо. Затем принялась чистить зубы, двигая щетку и качая головой в такт с ритмом песни. Вдруг вспомнилось, чему ее учили в раннем детстве. Как верны эти поучения в случае с Ричардом! Известно же, что ему всего больше нравится.

Анжела засмеялась и чуть не подавилась зубной пастой.

В ушах звучал голос матери: та всегда требовала, чтобы Анжела чистила зубы перед сном.

Особенно если недавно поела.




Мэдисон


Столь громких аплодисментов он не ожидал.

Впрочем, Питер Робертсон вообще понятия не имел, чего ожидать.

Юная актриса, исполнявшая роль Анжелы, вышла из-за кулис и встала на фоне декораций, которые изображали ее спальню. Декорации были простенькие: три стены без потолка, пол спальни тянется до самого края сцены, зато витраж с Пресвятой Девой изображен в точности. Актриса низко кланялась, а в зале отчаянно хлопали и кричали «Браво!». Один из зрителей поднялся с места, за ним встал другой, и затем уже весь зал рукоплескал стоя. Лицо актрисы светилось от радости, на глазах выступили слезы, и девушка крепко прижимала к груди подаренный букет цветов.

К ней подтянулись остальные актеры, взялись за руки и принялись дружно кланяться зрителям. Рядом с исполнительницей роли Анжелы стояли артисты, игравшие в спектакле ее родителей.

Последним на сцену вышел сценарист, он же режиссер спектакля. Сэм Фридман, дородный мужчина с длинной встрепанной шевелюрой, как у Эйнштейна, и с глупой улыбкой на лице. Всю свою жизнь он прожил в Мэдисоне, не помышляя о переезде в другой город. Не было в его душе стремления достичь чего-то большего. Зачем? Мэдисон — его дом. Вне Мэдисона жизни нет.

Сэм поднял руки: дескать, довольно восторгов. Аплодисменты утихли. Тогда он протянул руки к залу и пошевелил пальцами, как будто приглашая зрителей похлопать еще. Затем отер со лба воображаемый пот, смеясь и преувеличенно отдуваясь:

— У-у-уфффф!

Он явно переигрывал и столь же явно наслаждался своим присутствием на сцене.

— Обычно, — заговорил Сэм, — когда мы в Театре на Уилли-стрит ставим спектакль по книге или фильму, в самый разгар работы приходит письмо от какого-нибудь адвоката — и спектакль умирает, не родившись.

В маленьком зале хохотнули, словно зрители тоже получали эти самые письма, что давало им право приобщиться к элитарному искусству, к театру для избранных, чрезвычайно далекому от Бродвея.

— На сей раз такого не случится, — продолжал Сэм. — Питер Робертсон, автор романа «Анжела по прозвищу Ангел», любезно дал свое согласие, чтоб мы ставили по его книге пьесу. Почему? — Режиссер-сценарист пожал плечами. — Точно не знаю, однако я уверен, что он тоже заслуживает аплодисментов. — Сэм указал на четвертый ряд, в центр зала, где сидел Питер: — Питер, поклонитесь.

Большинство голов повернулись, по рядам прокатился удивленный гул голосов, словно присутствие автора в зале было чудом из чудес, и вдруг публика взорвалась приветственными криками, которые заставили его подняться на ноги.

Выпрямившись во весь свой немалый рост, Питер ощутил себя неуклюжим и нескладным. Он смутился и не решился даже поднять руку, чтобы помахать залу. Как большинству писателей, аплодисменты были ему в диковинку. Питеру привычней было сидеть за компьютером по шесть — восемь часов в день, создавая нечто осмысленное и развлекательное из тех путаных историй, что роились у него в голове. Обычное дело — стучать по клавиатуре в своем собственном доме, где все так привычно и удобно. А в свет Питер выбирался нечасто.

Повернувшись, он снова, уже в который раз, встретил взгляд загадочной незнакомки. Она не спускала с него глаз с той самой минуты, когда Питер приехал в маленький театрик города Мэдисон в штате Висконсин и его с королевскими почестями встретили Сэм и дама-администратор по имени Клара.

Впервые он увидел эту молодую женщину, когда она сидела на уличной скамье у окошка билетной кассы, скромно сложив руки на коленях. Миниатюрная, вся в черном, похожая на печальную готическую принцессу, с большущими зелеными глазами. Питер вспомнил, что в первый раз поймал ее взгляд, когда шагал по дорожке к театру. Тогда она быстро отвела глаза, чуть улыбнулась, и с ее алых губ слетел легкий вздох.

Во время антракта она тоже за ним наблюдала. Питер тихо сидел на своем месте в зале, снова и снова перечитывая программку с именами участников спектакля и рабочих сцены, большинству из которых театр на Уилли-стрит был вторым домом. Стоило ему оторваться от программки, как женщина в черном тут же опускала глаза. Лишь раз он на миг поймал ее взгляд; она прикусила нижнюю губу и поспешно глянула влево, словно ее уличили во лжи.

А сейчас она выкрикивала «Браво!» едва ли не громче всех. Большие глаза были широко распахнуты — понимающие, благодарные, ярко-зеленые глаза. У нее было овальное лицо и черные как смоль волосы. Незнакомка напомнила Питеру повзрослевшую Анжелу, которая из подростка уже превратилась в женщину. Когда она улыбалась, возле губ появлялись тоненькие, будто прочерченные ногтем, линии, а по-детски округлые щеки сияли молодой здоровой кожей.

Именно такой Питер изобразил Анжелу во втором романе, который назывался «Прекрасная ложь». На страницах новой книги действовала Анжела в зрелом возрасте — двадцати одного года от роду.

Он признательно наклонил голову, и незнакомка впервые не отвернулась и не потупилась.

Вдруг показалось: литературная Анжела обрела плоть и кровь и явилась сюда, чтобы аплодировать своему создателю.

Это его слегка напугало.

И в то же время пробудило интерес и мужские желания.




Иные планы


Когда в зале зажегся свет, незнакомка исчезла. Ее место оказалось пусто; даже программки не осталось — туго свернутой, с помятыми уголками, с оторванной полоской, в которую незнакомка могла бы завернуть изжеванный комочек жевательной резинки. Лежи программка на полу, можно было бы надеяться, что зеленоглазая не привиделась Питеру, а на самом деле сидела в соседнем ряду.

Он смотрел, как зрители покидают зал. Слушал, как они вполголоса обсуждают сюжет, исполнителей, отличия пьесы от книги — чего не хватает, что новое, что изменилось. Выйдя в тесное фойе, Питер увидел Сэма, который пожимал людям руки, точно политик, одержавший на выборах победу с большим перевесом голосов.

Режиссер, он же сценарист, улыбнулся и пожал руку Питеру.

— Ну, стоило ли тащиться в такую даль, чтоб увидеть, как вашу книгу исковеркал жалкий писака вроде меня? — поинтересовался он.

Питер ожидал этого вопроса: никуда от него не денешься. В самолете он размышлял над возможными ответами, которые зависели от его мнения о спектакле. Если ему понравится, он искренне похвалит, да и дело с концом. А вот проявить учтивость и отозваться с похвалой, коли пьеса окажется посредственной — или, того хуже, вообще никуда не годной, — будет непросто.

К счастью, спектакль получился средненьким. Не то чтобы театр у них тут был лучший на свете. Однако на протяжении двух часов Питер смотрел представление с интересом, причем даже не сумел предсказать финал, — а ведь как-никак он был автором книги. К тому же приятно было увидеть, как воплотилась в жизнь выдуманная им история. Ему всегда хотелось услышать голос Анжелы, увидеть ее в движении. Мечталось увидеть ее во плоти, поглядеть на нее хотя бы два часа, всего лишь пожать ей руку.

Впрочем, на задворках его сознания часто всплывал любимейший совет отца: «Осторожней с желаниями». Питер отлично сознавал, что с реальной Анжелой хлопот не оберешься. Больше того: она может быть даже опасной — ведь он сам ее такой создал.

— Знаете, Сэм, — проговорил Питер, — это было… мм… целебно.

Судя по расцветшей улыбке, Сэм воспринял «целебно» как похвалу.

— Я просто-напросто использовал ваш текст, — ответил он. — Все нужное брал из книги.

Питер кивнул, и тут на глаза ему попался качающийся маятник старых-престарых часов. Блеск меди вызвал к жизни знакомый образ: сияющий круг. Эта картинка преследовала его уже давно, прочно поселившись в мозгу.




Отвалившийся колпак автомобильного колеса лежит на растрескавшемся сером асфальте. И вдруг начинает крутиться, края поднимаются все выше. Затем колпак становится на бок и катится по асфальту — туда, откуда прикатился.

Все назад и назад, точно пытаясь вернуться домой.




Питер старался отгонять подобные образы. Он желал бы избавиться от них совсем, однако во время работы над книгой в голове постоянно прокручивалось собственное кино. Моргнешь — оно появляется. Еще моргнешь — пропадет. Казалось, без этого просто не обойтись: сперва смотришь коротенькое кино, а затем уже излагаешь его словами. Чертовы фильмы вновь и вновь прокручивались у Питера в голове; его собственные порождения преследовали его на каждом шагу, пока он работал над романом. А на этот раз кадры вообще пошли в обратном порядке.

Сэм опять что-то вещал. Вот уж любитель поговорить! И почему он не стал вместо режиссера актером? Тогда бы каждый вечер упивался звучанием своего голоса на сцене.

— Мы сейчас двинем в «Институт» пропустить по маленькой, — сказал Сэм. — Вы с нами?

— Да, конечно.

Хорошо, что Сэм не заметил, как Питер отвлекся на собственное внутреннее кино. Пожалуй, писателя не стоит выпускать из дома, когда он работает над книгой. Реальный мир по сравнению с вымышленным так скучен!

— А чем еще заниматься в этом вашем Мэдисоне? — пошутил он.

— Особо нечем, — ответил Сэм. — Встретимся у входа через пять минут.

Он двинулся куда-то вглубь театра, а Питер отвернулся и вдруг заметил афишу. Анжела на ней была не та, что на многочисленных книжных обложках. С книжной Анжелой ее связывал лишь возраст — там и тут она была совсем юная, девочка-подросток. На афише Анжела смотрелась в зеркало; мокрые черные волосы падали на глаза, и была она, пожалуй, высоковата, какая-то растерянная, а вытянутая вперед рука на снимке казалось слишком большой. Фиолетово-черный лак на ногтях кое-где отслоился. Анжела касалась зеркала; впечатление было такое, словно она отталкивается от него, чтобы не провалиться в зазеркалье. Питеру пришло на ум сравнение с Алисой в стране чудес: эта девушка могла бы приходиться той Алисе двоюродной сестрой. Название спектакля было напечатано яркими буквами с бледным контуром. Буквы эти качались, точно их рисовал наркоман, который родился в семье наркоманов и жил наркотиками с детства, а теперь его засадили в лечебницу и твердят, что он сам во всем виноват. «По роману Питера Робертсона» — вывела качающиеся буквы та же неверная рука. Буква «Р» в фамилии была повернута налево, как в названии знаменитого магазина игрушек. Однако здесь не в игрушки играли — здесь играли спектакль.

— Мистер Робертсон, извините, — раздался вдруг за спиной женский голос.

Низкий, с хрипотцой, чуть застенчивый, но волнующий. Такой голос мог быть у женщины, которая живет в мире, полном боли и страдания, однако радуется всем удовольствиям, что способно ей дать ее тело.

Питер обернулся и оказался лицом к лицу с той самой незнакомкой в черном, которая громче всех его приветствовала в зале. Вблизи она оказалась невероятно красивой, какой-то совершенно необычной. Решительно не похожая на прочих женщин, с которыми Питеру доводилось иметь дело. Не похожая на него самого. Он подосадовал, что не может одеваться с ног до головы в черное, как она, и чтобы на ноги — тяжелые ботинки. Это было модно в восьмидесятые, а нынче в таком виде он чувствовал бы себя…

— Я чувствую себя… — Она запнулась, смущенно повела плечами, улыбнулась и договорила: — Дура дурой с этой своей просьбой, но…

«Вот, — подумал Питер, — вот почему я не могу одеться в черное: ощущал бы себя дурак дураком».

Незнакомка сунула руку в объемистую черную сумку, которая висела у нее на плече; длинные ремешки были украшены серебряными черепами.

Питер невольно отпрянул, словно ожидал, что она вынет из сумки пистолет или нож или еще что-нибудь опасное. Ну что за дурость? Это же на него действует книга: вспоминаются свои собственные строчки про то, как жили и не своей смертью умерли его герои. Быть может, Питер подсознательно ждет мести? Ведь не будешь богом вечно, когда-нибудь настанет время пожинать плоды. Однако разве убийца скажет: «Дура дурой»?

К счастью, незнакомка не заметила его испуганного движения. Она вынула из сумки книгу «Анжела по прозвищу Ангел» и протянула томик Питеру.

— Первое издание, — сказал он, посмеявшись в душе над собственными страхами. Взял книгу, повертел в руках, раскрыл на первой странице. — Где вы ее взяли?

— Она у меня была всегда, — ответила незнакомка.

Первое из многочисленных изданий, и на суперобложке — самая первая картинка. Чуть расплывчатая фотография молодой девушки: лишь верхняя часть лица, без губ и подбородка. Густо накрашенные глаза, короткие смоляные волосы, прямая челка до бровей.

— Их всего тысяча экземпляров. — Питера восхитил упругий, не замятый переплет и страницы с такими ровными, не замусоленными уголками, как будто книгу не просто не читали, а вообще она лишь вчера из типографии. — Издатель не верил, что она будет продаваться.

— Полагаю, он ошибся, — отозвалась незнакомка все так же застенчиво.

— Но обложка мне никогда не нравилась, — добавил Питер.

— Что вы! — возразила женщина. — Обложка превосходна.

— Вы думаете? — Он внимательно на нее поглядел. Ах вот оно что! Почти зеркальное отражение: девушка на обложке и зеленоглазая незнакомка — на одно лицо. Теперь понятно, что ее связывает с этой книгой.

Она тихонько погладила фотографию, и Питер окончательно уверился в том, что его догадка верна.

— Это я, — незнакомка с улыбкой глянула на него снизу вверх.

— Ну, коли на то пошло, — отозвался Питер, смущенный ее откровенностью, — вы куда красивей, чем эта девица.

— Эта книга — я, — проговорила незнакомка, словно не слыша его комплимент.

Затем подала ему шариковую ручку:

— Подпишите, пожалуйста.

— Конечно. — Он принужденно улыбнулся.

— Напишите: Дине, — попросила она.

— Дина, — повторил Питер, вслушиваясь в то, как звучит ее имя. Красиво.

— Это значит «Бог судил», — пояснила женщина.

— Правда?

Он был приятно удивлен. Сам он, подбирая персонажам имена, обязательно выяснял их значения. Но многим ли обычным людям известно, что означает их собственное имя? Мало кто этим интересуется. «Питер», к примеру, означает «камень». Не очень-то ему подходит — характер у него мягкий и воля слабовата.

— Ваше имя вам подходит? — спросил он.

— Мне думается, да, — отозвалась Дина.

Питер открыл книгу на титульной странице:

— Написать ли вам что-нибудь эдакое, особенное?

Она ответила без колебаний:

— Вы это уже написали. Я имею в виду — свой роман.

Питер улыбнулся — на этот раз намного искренней, подписал и вернул Дине книгу. Обидно, что сам он не умеет говорить столь же легко и свободно. Гораздо лучше получается сплетать слова в романе.

— Огромное спасибо. — Дина с сияющей улыбкой поглядела на полученный автограф, аккуратно закрыла новехонький с виду томик и убрала его в сумку.

— Вы готовы? — грянул у Питера за спиной голос Сэма — громкий уверенный голос режиссера, который олицетворял собой действие и движение.

— Готов, — кивнул Питер. И затем очень вежливо задал вопрос, который после не раз вспоминал — и неизменно спрашивал себя, не звучал ли в его тоне прозрачный намек на флирт: — Мы идем тут неподалеку пропустить по стаканчику, не хотите ли с нами? То есть, если у вас нет иных планов.

Других планов у Дины не было.




Дина


Он не умолкал ни на миг.

Актер Тони Риальто — или Биальто, или еще как-то, нечто из кинематографа двадцатых годов. Дине было безразлично, как его зовут, и она не запомнила.

В пьесе он играл Ричарда. Женатого мужчину, пользующегося услугами проститутки, который ввел Анжелу в роскошный новый мир, когда она откликнулась на объявление в еженедельной нью-йоркской газете «Виллидж Войс»: «Щедрый мужчина ищет любящих приключения благоразумных девушек, которые желают получить самое лучшее в жизни».

Анжеле было тринадцать лет, когда она откликнулась на подобное объявление в первый раз.

Ей исполнилось четырнадцать, когда она впервые получила вовсе не то, чего ожидала.

* * *


Тони Риальто взахлеб рассказывал про свое ремесло и собственные таланты, про интерес, который проявляет к нему Голливуд, и про то, во скольких постановках на Уилли-стрит он участвовал. Он даже процитировал статью из «Белльвилль Газетт», которая сравнивала его дар с талантом Марлона Брандо.

— Впрочем, я готов к большему, — вещал Риальто.

Те же слова могла бы сказать про себя и Дина. Она сидела у большого металлического стола рядом с Питером, но — пока что — спиной к спине. Не касаясь писателя, однако так близко, что ощущала его тепло, между ними буквально искры проскакивали — высокоскоростная беспроволочная связь! — а минуты томительно тянулись одна за другой.

В баре собрались почти все артисты театра и много людей из технического персонала. Сценарист, он же режиссер Сэм, что-то без умолку рассказывал Питеру; писатель отделывался неопределенными «угм» да изредка кивал. Дина потягивала через соломинку коктейль из ликера «Квантро» со льдом, ожидая, когда ее близость наконец взволнует Питера. Риальто же готовился к победе над едва знакомой дамой.

Стараясь не слушать, о чем толкует актер, она огляделась. Заведение называлось «Институтом»: бар, оформленный в стиле медицинского учреждения. Такое могло нравиться только в провинции. Официантки и бармены были одеты медсестрами и санитарами, у каждого на шее — стетоскоп, и за чаевые они готовы послушать сердце и легкие любому из посетителей. Кругом все белое, стерильное, а стены обиты мягким, как в палате для буйнопомешанных. Столами служат больничные каталки, снятые с колес. Машина для разлива пива деловито гудит и попискивает, а ее то и дело заглушает мощный бас диск-жокея; он называет себя доктором и запускает скверные миксы из хитов «новой волны» восьмидесятых, утверждая, что потчует своих пациентов антидепрессантами. Все это устарело лет на двадцать.

Дина вытащила из бокала соломинку и только сейчас заметила, что она сделана из серебристого пластика в форме скальпеля. Жаль, что скальпель ненастоящий. А то можно было бы вырезать у Риальто сердце, преподнести его актеру на пластиковой чашке Петри — пусть разыграется настоящая сцена смерти! — и тогда страданиям всех прочих придет конец.

— Моя следующая остановка — Бродвей, — надоедал ей Риальто. — Я перееду в Нью-Йорк, чуть только этот спектакль здесь выдохнется.

Скучая, как никогда еще за двадцать один год своей жизни, Дина слизнула остатки «Квантро» со «скальпеля» и промолвила:

— Представить не могу, как можно жить где-нибудь, кроме Нью-Йорка.

Возможно, это была судьба; возможно, неистощимый громогласный Сэм как раз переводил дух. Как бы то ни было, на миг настала тишина — и Питер услышал Дину.

Он тут же обернулся.

— Вы живете в Нью-Йорке?

Дина отвернулась от Риальто, не дослушав фразу, — чепуху насчет агентов, которые толпой примчатся требовать с ним встречи, едва он заявится в Нью-Йорк. Причем Нью-Йорк он небрежно называл «Большим яблоком» — что было еще более старомодно, чем весь этот несчастный бар.

Дина встретилась взглядом с Питером и пообещала себе, что впредь он глаз от нее не отведет.

— Неужто вы приехали в такую даль, чтобы посмотреть спектакль? — осведомился писатель.

Дина улыбнулась. Она размышляла, как объяснить свой поступок, с той самой минуты, когда заказала по Интернету билет на самолет. Такой заказ предполагал изрядную скидку, но все же мало кто помчится сюда аж из самого Нью-Йорка, чтобы увидеть премьеру спектакля. В конце концов Дина решила, что либо сделает Питеру комплимент, либо сведет все к шутке — смотря по обстоятельствам.

В данных обстоятельствах шутка показалась более уместной:

— Мне вздумалось прокатиться.

Питер улыбнулся. Улыбка у него была красивая и мужественная, она рождала на щеках ямочки и линии у губ, которых Дине страсть как хотелось коснуться. Как долго она об этом мечтала! С того дня, когда прочла первые пятьдесят страниц «Анжелы по прозвищу Ангел» и вдруг сообразила глянуть на фотографию автора на обложке. С той поры Дина перечитывала книгу бессчетное множество раз, нередко раскрывала ее наугад и пробегала глазами несколько строк перед сном и засыпала с мыслями о Питере.

— В каком районе вы живете? — поинтересовался он.

— Ист-Виллидж, Алфабет-Сити.

— Ничего себе! Где же?

— Дом пятьсот семьдесят один по Шестой Ист-стрит, — ответила Дина и с надеждой добавила: — Вы наверняка знаете, где это.

— Да мы с вами соседи.

— А вы где живете?

— На Десятой Ист-стрит, между Первой и А.

— Вот как? Я знала, что вы живете недалеко от центра, но…

Дина смолкла и лишь повела плечами, не договорив, когда медсестра — или официантка, или кто она там — выставила на столик новые бокалы.

— Спасибо, — поблагодарил Питер и подбородком указал на бокал перед Диной: — Ну-ка, дайте я догадаюсь: «Квантро» со льдом?

— Да тут и гадать нечего — слишком просто, — ответила она. Такой коктейль пила Анжела в конце романа: единственный порок, который она себе позволяла. Он не был связан с ее прошлым.

— Мало ли что, — возразил Питер. — Все надо непременно проверять.

— Напрасно вы так! — воскликнула Дина и сама подивилась своей горячности. — Кое в чем нельзя сомневаться.

Питер глотнул пива, отвел взгляд. Она не сомневалась, что у него не хватило сил смотреть ей в глаза.

Тони Риальто легонько постучал Дину по плечу:

— Я подумал, что, когда приеду в Нью-Йорк, мы с вами могли бы…

Она обернулась и с хирургической точностью полоснула надоедного актера убийственным взглядом.

В другую минуту такая реакция лишь раззадорила бы Риальто. Обычно он за словом в карман не лез; он бы тут же нашелся с остроумным ответом или сказал комплимент, который растопил бы сердце неприступной красавицы. Но было в яростном взгляде, который метнула на него Дина, что-то такое, отчего Риальто без лишних слов поднялся и перешел к соседнему столику.

Когда Дина снова повернулась к Питеру, он смотрел на нее. Его улыбка застала ее врасплох.

— Я полагаю, это позволяет официально считать вас моей самой преданной поклонницей, — произнес он.

Дина удивилась. Заинтересовалась.

— «Анжела» — моя любимая книга, — призналась она откровенно. Затем прикусила нижнюю губу и, чуть наклонив голову, снизу вверх заглянула Питеру в глаза. — Ваш роман гениален.

— Ух! Спасибо, — пробормотал он, растерявшись. — Но… э-э… видите ли, мне и на ум не приходило, что мои книги кто-то может назвать своими любимыми.

Питер ожидал ответа. Но Дина уже сказала все, что хотела; по крайней мере, сейчас она не собиралась что-либо добавлять. Лишние слова только подпортят удовольствие, которое они способны принести.

И единственное, чего она желала, — это остаться с Питером наедине.

* * *


Бар закрылся. Артисты и рабочие сцены, разбившись на маленькие группки, разговаривали на тротуаре. Будь Дине хоть какое-то дело до Тони Риальто, она бы заметила, что его нет здесь: отшитый ею актер давно уже потихоньку сбежал из бара — после того как без нужды отлучился в туалет. Режиссер Сэм опять что-то втолковывал Питеру. Дина смотрела на них и невольно трогала пальцем губу, задаваясь вопросом, как скоро помаде предстоит сойти.

— Еще раз спасибо, — Сэм пожал руку Питеру.

— Не за что, Сэм, я и сам получил большое удовольствие. Ей-богу.

Питер повертел головой, словно что-то выискивая. Улица, где они стояли, не казалась опасной. Просто темно. Тротуары заросли травой, возле них притулились дешевые автомобили. Жители в двухэтажных кирпичных домах и в старых, построенных еще в восемнадцатом веке зданиях мирно спали.

— Высматриваете такси? — догадался Сэм.

— Правильно, — согласился Питер. — Но, по-моему, такси мне не светит?

Режиссер развеселился:

— Вот чертовы нью-йоркцы. Вам нужно в гостиницу?

— Да, если вас не затруднит. — Питер повернулся к Дине: — Где вы остановились?

— В «Бест Вестерн» напротив Капитолия,[1 - В центре Мэдисона находится здание — копия вашингтонского Капитолия (прим. перев.).] — ответила она.

Питер улыбнулся, приятно удивленный. На то она и надеялась.

Сэм махнул рукой в сторону древнего понтиака:

— Тогда идемте. Мне в вашу сторону.

* * *


Стоя у гостиницы «Бест Вестерн», Питер и Дина провожали взглядом машину Сэма; габаритные огни погасли во тьме, точно закрылись два красных глаза.

Было холодно. Ни людей, ни машин, ни единого звука. Дина не решалась взглянуть на Питера, боясь, что выражение лица ее выдаст. Поэтому она глядела на подсвеченный прожекторами, золотисто сияющий в ночном небе купол Капитолия, сложив руки, как для молитвы. Ей нужны были силы.

— Подниметесь ко мне чего-нибудь выпить? — предложил Питер.

— Не знаю, — она обернулась, — по-моему, я и так уже пьяная.

Он улыбнулся.

У Дины дух занялся.

— Бокалом больше, бокалом меньше — никакой разницы, — Питер с безразличным видом пожал плечами.

Дина всмотрелась в его лицо, пытаясь угадать, о чем он думает. Быть может, они оба хотят одного и того же? Или Питер всего лишь проявляет учтивость?

— Я думаю, в мини-баре найдется «Квантро», — добавил он, как бы уговаривая. Как будто ее нужно было уговаривать!

Крепко зажмурясь, Дина сделала глубокий вдох; ночной воздух был чистый, бодрящий, почти как мятный леденец. Медленно-медленно выдохнув, она улыбнулась и открыла глаза.

— Ну если так, то пойдемте.

Не мчалась же она в этакую даль лишь для того, чтобы смотреть дурацкий спектакль.




Наши желания


— Зеленый значит «входите», — сказала Дина.

Они стояли в коридоре, у двери под номером 506. Питер возился с магнитной карточкой — вставлял ее в щель, ожидая, что красный свет сменится на зеленый и дверная ручка подастся, вынимал, вставлял обратно. С третьей попытки удалось войти.

Его номер был чист, скучен и напрочь лишен всякой индивидуальности. Белые стены, две односпальные кровати с покрывалами в цветочек; на каждой подушке лежал сомнительного вида леденец в обертке. Над кроватями висели репродукции пейзажей. Пейзажи такие, что лучше бы их не рисовали, а художника вообще нельзя было подпускать к кистям и краскам. В ногах кровати, что стояла ближе к двери, находился шкаф, служивший одновременно комодом, мини-баром и подставкой для телевизора. Возле второй кровати стоял маленький столик с двумя стульями, задвинутый в угол между окон, из которых открывался вид на одно из двух озер, разделяющих Мэдисон пополам. Питер никак не мог вспомнить, какое именно озеро — Мендота или Монона. Он спрашивал у администратора гостиницы, когда приехал, да только это, казалось, было уже сто лет назад.

Питер давным-давно не останавливался в гостинице один, не любил он путешествовать в одиночку. В компании гораздо веселей осматривать достопримечательности, вслушиваться в непривычные звуки, смеяться над чем-нибудь смешным. И уж конечно, вовсе незачем одному лежать в постели. Куда как лучше, если есть кого обнять.

Он открыл шкаф и пригнулся, отпирая минибар — маленький встроенный холодильник. Ключ торчал в нехитром замке, словно так и надо: как будто всё в Мэдисоне на доверии, о преступлениях здесь слыхом не слыхали, и любой пьяница, проникнув в номер, отнесется к замку с уважением и не тронет содержимое бара.

Из открывшейся дверцы вылетело облачко пара. В холодильнике оказались пакетики с миндалем (причем наценка была несусветной), жестянки с чипсами, бутылки с питьевой водой, затем лимонад всех сортов, каких только душе угодно, а также импортное и местное пиво. На дверце теснились малюсенькие бутылочки с дорогими благородными напитками.

Пиво, скорей всего, дрянное, а напиток для Дины придется готовить самому. Прикинув, что все удовольствие обойдется ему в двадцать долларов, Питер достал импортное пиво и бутылочку «Квантро», а из морозилки прихватил формочку с кубиками льда. Сосредоточился на деле, вынул из упаковки второй из двух стаканов, полагавшихся ему в номере, — первый он уже использовал, поставив в него зубную щетку, — и бросил в стакан горстку льда. Отправил формочку обратно в морозилку, открыл «Квантро», вылил густой ликер на лед, затем открыл свое пиво и с напитками в руках повернулся наконец к Дине.

Она сидела на кровати, откинувшись назад, опираясь на локти. Ноги ее висели в воздухе, не доставая до пола; коленки не были плотно сведены, но и не раздвинуты откровенно и приглашающе. Дина внимательно наблюдала. Все время, пока занимался напитками, Питер спиной ощущал ее неотступный взгляд. Не переборщил ли он, зазывая Дину к себе в номер? Как-никак стаканчик спиртного на ночь обязывает, предполагая дальнейшие действия — всем известно, какие.

— Вы работаете над новой книгой? — поинтересовалась она.

«Вполне безобидный вопрос», — отметил он, утвердительно кивнув, и подал ей бокал с «Квантро».

— Пишу продолжение, — Питер уселся к столику в углу, лицом к Дине.

Она глянула озадаченно, и он пояснил:

— Роман называется «Прекрасная ложь». По крайней мере это его рабочее название. — Питер помолчал и добавил, словно оправдываясь: — Мне показалось, что история Анжелы не закончена. Я не был готов ее отпустить.

Дина пригубила «Квантро» и очень серьезно спросила:

— А вы не боитесь?

— Чего?

— Что вы… — она повела плечом, — сделаете ошибку?

— Какую?

— Напишете продолжение — но Анжела в нем уже не получится такой реальной.

Питер и сам немало об этом думал. Может ли продолжение испортить впечатление от первой книги? Разумеется, сколько раз уж бывало! Однако он не позволит, чтобы такое случилось с Анжелой. Питер не торопился со второй книгой, выждал несколько лет. Успех первого романа позволил ему не спешить. Питер благоразумно дал своей героине возможность повзрослеть, стать более зрелой — и злой. Анжела училась на своих собственных ошибках.

— Понимаете, я же сам ее создал… — начал он.

— Но в сердцах и умах ваших читателей Анжела… — перебила Дина с горячностью.

Питер тоже не дал ей договорить и докончил фразу сам:

— …вымышленный персонаж.

Дина отвернулась и поглядела на дверь. Питер счел, что она готова уйти, внезапно разочаровавшись и осознав, что фантазии, каковы бы они ни были, пусть лучше останутся фантазиями и не воплотятся в жизнь. Интересно, а ее отец говорил ей, чтобы она была поосторожней с желаниями?

Дина допила «Квантро», однако с места не встала:

— Я бы еще глотнула. Если не возражаете.

Питер поднялся и двинулся к холодильнику. Когда он открыл мини-бар и вынул вторую бутылочку ее любимого ликера, Дина осведомилась:

— А что же ваша жена не приехала на премьеру?

Анжелины слова! В первой книге Анжела называла это «разыграть карту жены». Бросала на стол туз пик, если женатому мужчине случалось ее рассердить: когда женатик разыгрывал из себя холостяка, которому посчастливилось заманить девушку к себе домой. Впрочем, если клиент платил достаточную сумму, Анжела подыгрывала ему до конца.

Питер принес ликер и вылил содержимое крошечной бутылочки в стакан, который Дина поставила на кровать у своего бедра.

— Ведь вы женаты? — продолжала она. — Уже двенадцать лет. Вашу жену зовут Джулианна, она помощник окружного прокурора. У вас есть дочка Кимберли. И золотой лабрадор по имени Гручо. Вернее, помесь лабрадора бог весть с чем.

Питер замер, похолодев. Ушла бы она совсем. Да лучше бы им вовсе не встречаться, не чесать языками. Зачем только он подписал ей книгу? О чем он, спрашивается, думал?

— Откуда вы это знаете?

— С вашего сайта, Питер. Там же все есть — смотри кому не лень, запоминай.

Он откинулся на спинку стула. Допустим, она смотрела сайт. Но зачем запоминать эти подробности?

— Что? — Она вдруг засмеялась и нагнулась вперед, поставив локти на колени. — Боитесь, что я — спятившая фанатка?




Ни о чем не жалея


Питер не успел ответить. Дина одним духом допила «Квантро», затем встала, решительно поставила стакан на столик и объявила:

— Время-то уже позднее.

Возразить на это было нечего. Питер прошел к двери и с невольной опаской выглянул в коридор, словно ожидая, что в гостиницу неожиданно нагрянула жена с дочкой и сейчас застукает его с другой женщиной. Совесть у него была нечиста.

— Вас проводить? — предложил он учтиво. Вечный бойскаут, который открывает двери перед старшими, помогает старушкам перейти улицу, предлагает спятившим фанаткам проводить их до номера среди ночи. Питер отступил от порога и прислонился к стене, чтобы Дина могла свободно выйти.

Не тут-то было.

Она улыбнулась:

— Зачем меня провожать? — Дина остановилась прямо перед ним. — Разве мы можем там заняться чем-нибудь, чего нельзя сделать тут?

— Я… э-э… даже и не знаю, что ответить, — пробормотал Питер, а сам подумал, что лично у него в жизни бы язык не повернулся спросить такое.

Она засмеялась, смех был волнующий и хмельной. Затем положила руку ему на грудь, выбивая пальцами ритм песни, которой он никогда не слышал.

— Я не могу выразить, какая огромная честь для меня — познакомиться с вами. Поговорить. — Дина заглянула ему в глаза снизу вверх и подалась чуть ближе. — Я так боялась к вам подойти.

Питеру хотелось, чтобы она смолкла и ушла. Однако ее близость возбуждала — или же сказывался алкоголь в крови: хватил он сегодня лишку. Что за дурные мысли в голове?

— Надо жить… прожить жизнь, ни о чем не жалея, — проговорил он, сам не в силах объяснить собственные слова. — Я бы не смог ни строчки написать, если б боялся.

«Господи, — подумал он, — я каждый день боюсь потерять то, что имею».

— В самом деле? — спросила Дина. — Скажите: а вы просто сели — и давай писать?

— Именно так, — опять солгал Питер. Прежде чем засесть за книгу, он несколько лет собирался с духом.

Кивнув, как будто была полностью согласна, что не надо ни о чем сожалеть, Дина встала на цыпочки и жарко поцеловала его в губы.

Он отдернул было голову, на миг его захлестнуло чувство вины — и отступило. Питер склонился к Дине и принялся ее целовать — целовать яростно, неистово; он и не хотел, однако ему это было нужнее, чем он мог бы выразить неубедительными, бесцветными словами.

— По-моему, это неправильно, — сказал Питер в конце концов. Как позже он вынужден будет признать, разумные речи изрядно запоздали.

Руки Дины скользнули по его груди, по животу, еще ниже, мимо пряжки на ремне, нащупали его напрягшуюся плоть, обласкали ее.

— Конечно же, правильно. — Дина расстегнула ему «молнию» на брюках, снова потянулась его поцеловать и шепнула на ухо: — Я хочу узнать, каков ты на вкус.

Опять Анжелины слова. Один из ее козырей, за которые клиенты готовы были платить высокую цену. Это же героиня его собственного романа — здесь, сейчас…

— Нет, — сказал он, — правда, не надо.

— Ш-ш! — Дина опустилась на колени, не отводя взгляд от его лица.

Питер знал, что именно так она и поступит, сколько бы он ни противился.

Он же собственной рукой написал ей подробнейшие инструкции. В романе были собраны его собственные сексуальные фантазии: всё, что он желал бы услышать от женщины, всё, что сам хотел бы сказать в ответ… но не мог. Все слова и действия были описаны в его первой книге.

Ни единая душа этого не знала. Даже его жена, Джулианна. Для нее «Анжела по прозвищу Ангел» была просто книгой, которая порождена нездоровым воображением и вовсе не является автобиографическим изложением авторских фантазий. Но ведь всякая художественная книга — это описание человека, которым автор хотел бы быть, но никогда не сможет стать…

Рот у Дины был теплый, губы крепко сжимали его член, язык работал быстро-быстро. И этот упорный, неотступный взгляд снизу вверх, способный покорить любого мужчину. Дина была его Лолитой. Его Джульеттой. Его Девушкой с Жемчужной Сережкой.

Его собственным порождением, которое играло Анжелу так, как не сыграть никакой актрисе.

Питер кончил очень быстро. Он так и стоял, вжимаясь в стену, зажмурясь и прерывисто дыша. Напуганный происшедшим, с мыслью о том, что пусть лучше вымысел всегда остается вымыслом, а не превращается в реальность. Во всяком случае, не уходит дальше книжных страниц.

Дина поднялась с колен, удовлетворенно улыбнулась и спрятала его мужскую плоть в трусы, как убирают в коробку дорогую игрушку; застегнула «молнию», явно не понимая, о чем он думает.

— А этого я боялась гораздо меньше. — Она отвернулась, шагнула через порог и исчезла в коридоре.

Все еще тяжело дыша, совершенно растерянный, Питер не шелохнулся. Сказать бы что-нибудь, что-то сделать, как поступил бы персонаж его романа: тот пошел бы за ней следом, развеял бы наваждение, хоть слово бы промолвил, черт возьми!

Только где ответ, который Питер написал для себя? Неужто все дельные слова достались Анжеле? И он низвел себя до роли второстепенного действующего лица — всего-навсего один из жаждущих ее мужчин, ее жертва?

Ответов на эти вопросы он не нашел.




Домой, домой


Самолет «Американ Эйрлайнз» летел в аэропорт Ла-Гуардиа. Сокрушенный всем, что произошло, придавленный чувством вины, Питер покачивался в кресле — вперед-назад, вперед-назад — и задавал себе один-единственный вопрос: «Почему?» Он не корил себя: «Что я натворил?!» — а вновь и вновь пытался понять: «Как я позволил такому случиться?»

— Это была ошибка, — шептал Питер. Рядом никто не сидел, некому было наблюдать его отчаяние. Некому посчитать его параноиком, представляющим угрозу национальной безопасности.

И винить было некого: сам кругом виноват.

Слишком много выпил… Пьяный, — вот прекрасное оправдание! Купился на ее похвалы роману, на этот ее взгляд снизу вверх. И на то, как она плечом касалась его в баре. Вовсе не потому прижималась, что места было мало, а оттого, что ей это нравилось. И ему нравилось. Он сам к ней жался и не подумал даже отодвинуться.

Как давно ему доводилось видеть ТАКОЙ женский взгляд? Когда прекрасная незнакомка ТАК его хотела? Уж и не вспомнить. Да было ли это вообще? Вряд ли. А Дина говорила самые верные слова — как будто нажимала кнопки в нужном порядке, чтобы запустить механизм. Отлично знала, что и как делать, потому что внимательно читала его книгу. Инструкции были яснее ясного.

Питер не сомневался, что правда о случившемся не выплывет. Он не столкнется с Диной ни в магазине, ни в кино, ни в своем любимом ресторане, и Джулианна о ней никогда не узнает.

А даже если бы встретились… Ну что Дина могла бы сказать? «Ваш муж мне все про вас разболтал, когда я делала ему минет в гостиничном номере». От этой мысли его затошнило.

Всякого рода маньячки — это в основном плод людского воображения, вскормленного мыльными операми. Без опасных назойливых женщин фильмы и книги казались бы пресными; ради них люди платят деньги, когда идут в кино и книжный магазин. А Дина — всего лишь неумеренная в желаниях поклонница, которая стремится воплотить в жизнь собственные выдумки. Наверняка эта писательская обожательница следует по пятам за всеми полюбившимися ей авторами. Но коллекционирует не гипсовые слепки с гениталий, а воспоминания и автографы.

Хорошо, если только их.

Питер грустно вздохнул. Скорее всего, Дины ему больше не видать. Откинувшись на подголовник, он поглядел вверх, на потолок, где были указаны номера пассажирских кресел, затем вниз, кругом себя. Заметил экран, где показывали старый добрый фильм с Джимми Стюартом про Рождество, хотя Рождество уже полгода как миновало. Потом заметил двух стюардесс — далеко за тридцать, с такой гладкой кожей на лбу, что явно не обошлось без инъекций ботокса; стюардессы выставляли напитки на тележку, готовясь их развозить. Потом…

— Господи! — Питер наклонился вперед, чтобы лучше ее рассмотреть.

Смоляные волосы, черная одежда. Маленькие руки, которые держат дешевую книжицу с яркой картинкой на обложке — из тех, что привлекают юных испорченных девиц.

Питер не смог противиться внезапному порыву. «Это было сильнее меня», — вот оправдание еще лучше, чем хмель! Встав с места, он по проходу между кресел зашагал к ней. Его охватило острейшее желание ее увидеть, сказать что-нибудь о событиях прошлой ночи. Например, что они напрасно дали себе волю. Или что это было чудесно.

— Какая неожиданность, — проговорил он.

Она подняла взгляд. Питер озадачил ее, но не испугал. Девушка даже чуть улыбнулась:

— Простите?

Она была младше. И Дина, быть может, когда-то выглядела столь же невинно. В материнской утробе, к примеру.

— Извините. — Питер был разочарован. И не мог придумать, что сказать. — Мне показалось, вы… — Как же фразу-то закончить? «Сбоку вы были похожи на девушку, которая…»

Он лишь покачал головой, пробормотал извинение и отошел. Двинулся дальше по проходу, ввалился в туалетную кабинку.

Закрыв дверь, он едва успел наклониться над унитазом — и его вырвало, как будто чувство вины наконец приобрело физическую форму. Его выворачивало наизнанку, все внутренности рвались наружу — желудок, легкие, сердце.

Выпрямившись, нетвердо стоя на ногах, он умылся, глянул на себя в зеркало. Можно подумать, в Мэдисоне постарел лет на десять. Десяток лет вычеркнуты из жизни оттого, что он нарушил святой обет. Пожалуй, супружеская неверность должна иметь соответствующую маркировку — предупреждение о последствиях.

К горлу опять подступила тошнота.

И вдруг погас свет.

В дальнем закоулке сознания, на грязной простыне, служащей киноэкраном, замелькали обрывки фильма. Поцарапанную запыленную пленку крутили на скрипучем аппарате, звук был скверный, и перфорация повреждена, отчего изображение прыгало и было нечетким. Его личное кино. В нем было влажно и невыносимо жарко. Возможно, Питеру привиделся ад.

Он схватился за край раковины, чтобы удержаться на ногах. Что это — благословение или проклятие? Необходимость писать? Чем бы оно ни было, он хотел избавиться от наваждения, прогнать эти видения туда, откуда они явились. Если они исчезнут навсегда, Питер готов до конца жизни не садиться к компьютеру.




Колпак от автомобильного колеса катился по асфальту, серебристый, пыльный. Вот он подпрыгнул и прилепился обратно к колесу, которое вдруг остановилось. Кто его знает, отчего? Машина во что-то врезалась, как врезался в здание Торгового Центра «Боинг-747»; картина, слишком хорошо знакомая всем жителям Нью-Йорка, только здесь катастрофа произошла в масштабе улицы. Звук удара. Отчаянные вопли.




Питер задохнулся, словно в грудь ему тяжко ударился прилетевший откуда-то футбольный мяч. Он снова плеснул воды в лицо, растер лоб и щеки.

Быть может, он слишком слабый человек? Предательство ему не по плечу?

И он не в силах подчинить себе героев романа, которых сам же придумал?




Что нравится девушкам


— Папа, папочка! — прозвенел детский крик в зале аэропорта. И раздался быстрый топоток бегущих ног.

Питер глянул сквозь затянувшую все вокруг пелену ужаса — и увидел, как она бежит ему навстречу. Поначалу он усомнился, вправду ли это она. Может, привиделось? Мало ли какую шутку сыграло с ним сознание. Может, просто желает дать ему передышку, позволяет отдохнуть от боли.

— Папа! — снова закричала Кимберли.

Питер наконец улыбнулся.

Он улыбнулся бы, даже если б ему в следующий миг предстояло умереть — настолько он был счастлив, настолько он ею гордился. Присев на одно колено, он принял в объятия подбежавшую девчушку с длинными светлыми волосами. Прижал ее к себе, поднял в воздух и закружил, а она звонко смеялась.

— Привет, Тыковка! — Он поцеловал дочку.

Питер нарек ее Тыковкой, едва увидел у медсестры на руках. Личико у Кимберли было пухлое, круглое, и, хотя он, конечно же, знал, что новорожденные младенцы красотой не блистают, его дочурка была самой прекрасной на свете.

Ах нет: все-таки она была на втором месте.

Следом за Кимберли к Питеру подошла Джулианна; ради ее чуть асимметричной улыбки стоило жить. Питер не спрашивал себя: «Что есть жизнь?» и «Чего ради я пришел в этот мир?» Ответом на эти простые вопросы была высокая длинноногая красавица с роскошной шевелюрой.

Жена потянулась к нему и поцеловала, а довольная Кимберли так и висела, прижатая к отцовской груди.

— Что вы тут делаете? — спросил Питер.

Проходивший мимо человек бросил на него неприязненный взгляд, словно ему было известно о том, как Питер провинился.

— Да вот, решили тебя удивить, — ответила Джулианна.

Он отсутствовал всего ничего, однако ее голос показался далеким, таинственным, почти чужим. Возможно, сказывалось его чувство вины. Или же им вообще не следовало разлучаться ни на день.

— Удивили, — он с трудом растянул губы в улыбке. — Очень приятный сюрприз.

— Персональное обслуживание: личное такси из аэропорта домой, — проговорила Джулианна с игривым блеском в глазах.

— Насколько личное? — заинтересовался он.

Она улыбнулась и издала горловой, очень сексуальный звук.

— Мама, — укоризненно проговорила Кимберли своим звонким голосом, и Питер с Джулианной засмеялись, отлично зная, что последует дальше: хотя всего шести лет от роду, Кимберли уже порой стеснялась своих родителей, — тебя люди слышат!

* * *


Они пересекли площадку для парковки автомобилей; площадка была почти пуста, а их машина сиротливо приютилась в дальнем углу, как будто иного места не нашлось, когда Джулианна ее ставила. Это был старый «Сааб-900», в основном красный, кое-где проржавелый, купленный прежде, чем сменился внешний дизайн, — когда автомобиль еще походил на черепаху из мультфильма, что придавало ему определенное очарование.

Джулианна передала мужу ключи, он открыл заднюю дверцу и выпустил из салона Гручо. Желтый пес (помесь золотистого лабрадора неизвестно с кем) был счастлив видеть хозяина после разлуки: он отчаянно вилял хвостом, подпрыгивал, припадал к земле, бегал кругами. И наконец прижался к ногам, когда обожаемый хозяин сел на корточки и приласкал его:

— Привет, Гручо. Как дела, парень? Скучал без папы?

Пес издал радостный вой и с новой силой замолотил хвостом, вся задняя половина его тела заходила ходуном.

Питер засмеялся. Он так рад был видеть семью! Даже если Гручо знал о случившемся в Мэдисоне, он простил хозяина. Или не обратил внимания на его проступок. Ну еще бы: ведь не его же предали.

Питер поднял глаза и встретил взгляд Джулианны.

— Будем считать, что Гручо ответил: «Скучал», — проговорил он, поднимаясь.

— Ты просто чаще меня балуешь его вкусненьким, — ответила жена.

Открыв багажник, Питер аккуратно поставил в него чемодан. Загородив чемодан своим телом, расстегнул «молнию» и вытащил припасенный гостинец. Не показывая его, обернулся к Кимберли.

— Ты мне подарок привез? — спросила дочка.

— А ты как думаешь?

— Привез. Какой?

— Закрой глаза — узнаешь.

— Ну папа! — Она состроила недовольную гримасу, однако зажмурилась.

Подмигнув Джулианне, Питер достал из-за спины нечто, больше всего похожее на здоровенный ломоть желтого сыра. Кусок пенопласта с выемкой для головы — в самом деле, точь-в-точь аппетитный сыр. Питер надел подарок Кимберли на макушку.

Во взгляде Джулианны читалось: «Ты спятил!»

— Мило, — промолвила она. Явно солгала — дурацкая шляпа в виде сыра ей не понравилась, однако Джулианна едва сдерживала смех.

Открыв глаза, Кимберли стащила подарок с головы, чтобы рассмотреть.

— Ух, здорово! — Она повертела «сыр» в руках и снова водрузила на макушку. — Спасибо! Такая здоровская штука!

Питер открыл дверцу, приглашая дочь с собакой забираться на заднее сиденье.

— Вот видишь, — сказал он жене.

Удивленно качнув головой, Джулианна еще раз его поцеловала — на этот раз чуть дольше предыдущего — и ответила:

— Ты всегда знаешь, что нравится девушкам.

— Угм, — согласился он, еще переживая упоительный поцелуй, и хотел вернуть ей ключи от машины.

— Нет уж, — жена открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья.

— Эй, а как же персональное обслуживание?

— Это позже, — ответила Джулианна с намеком на нечто большее, чем шоферские услуги.

Питер обиженно поджал губы, и она засмеялась:

— Видишь ли, сейчас-то у нас «час пик».




Та, что играла Анжелу


Ну и медленно же они тащились!

Езда со скоростью десяти миль в час по Лонг-Айлендскому шоссе в «час пик» казалась чудом. Автомобили ползли как улитки, а чаще и вовсе стояли.

Питер крепко сжимал руль; пальцы стискивали обод куда сильней, чем требовалось. Он всегда нервничал, когда вел машину, и это была одна из причин, почему он поселился в центральной части Нью-Йорка. За баранку приходилось садиться нечасто. Лишь изредка он катался в любимый Джулианной магазин здорового питания в район Вест-Сайда или — совсем уж неподалеку — в «Икеа» за какой-нибудь очередной бытовой техникой, а однажды они всей семьей ездили в Бостон. Но обычно «Сааб» мирно стоял в гараже в полуквартале от дома, где они жили, а Питер, уж если куда выбирался, счастливо ездил подземкой.

— Ну и как оно тебе? — поинтересовалась Джулианна.

— Мм? — Он бросил на жену быстрый взгляд, не уверенный, о чем именно она спрашивает; чувство вины немедленно заявило о себе. Пробудилось, точно беспокойное живое существо.

— Как тебе Мэдисон? — пояснила жена. — И пьеса?

— А, ну… э-э… По большей части, пьеса была странная, — солгал он. — Я в жизни не представлял себе этот роман в виде спектакля.

— Только в виде блокбастера?

— Вот-вот. С Джулией Робертс в главной роли.

Это была шутка. Дело в том, что Питеру в свое время предлагали продать права на экранизацию. Сделка была на мази, а на главную роль действительно пригласили Джулию Робертс. Однако киношники неосторожно проболтались, что предполагают сделать Анжелу постарше: лет тридцати, а не пятнадцати. Вместо школьницы они собирались представить на экране разведенную мать двоих детей, которая торгует своим телом, чтобы оплачивать счета, но ее лишили родительских прав, когда она пристрастилась к героину, и теперь она стремится бросить наркотики и вернуть себе детей. Короче говоря, готовилось нечто вроде сильно запоздавшего сиквела «Красотки». Услышав о планируемом надругательстве, Питер вежливо поблагодарил кинопродюсера за потраченное время и тут же позвонил своему агенту Майку Левину и сказал, чтобы тот не продавал роман. Уж не настолько Питер нуждался в деньгах, чтобы позволить так уродовать книгу.

— Но актриса, игравшая Анжелу, была великолепна, — сообщил он жене.

— Ты ее такой и представлял?

Питер на мгновение задумался, представив себе не артистку театра, а Дину, когда она просила его подписать книгу. Вспомнил легкий румянец волнения на ее красивом лице.

Возможно, Дина с самого начала знала, что между ними произойдет.

А быть может, она всего лишь восхищалась романом.

— Да, — ответил он наконец. — Именно такой она мне и виделась.

— А как она в жизни? Мила?

Питер замялся:

— Да я с ней, в общем-то, и не разговаривал толком. — Он опасливо глянул на жену. Чувствует ли она, что он виноват? Вдруг она видит, как чувство вины сидит у него на плече, словно пьяный чертенок, и швыряет собственный кал ему в душу? — А что? — спросил Питер, скрывая смятение.

— Не знаю, — отозвалась Джулианна. — Я как-то всегда тревожилась: а ну как ты закрутишь роман с актрисой, которая сыграет Анжелу?

— С Джулией Робертс? — предположил Питер, пытаясь обратить в шутку то, о чем было известно лишь ему. Ему да Дине.

— Ну, необязательно с ней, но, видишь ли… Скажем, вот она — твоя героиня во плоти. Говорит слова, которые ты придумал. Играет… э-э… любовные сцены, которые ты…

— …написал, — подсказал Питер.

Джулианна повела плечами, соглашаясь, не подыскав лучшего слова, и закончила мысль:

— Разве ты смог бы устоять?

— Уму непостижимо: как ты можешь тревожиться, что я закручу с кем-то роман? — проговорил он, с грустью подумав, что жена знает его лучше, чем он сам.

— Тревога подступает, только если мне скучно, — Джулианна кончиками пальцев коснулась его щеки. Целебное касание. До чего полезное слово — «целебный». — А я ужасно скучала, пока тебя не было.

— Придется что-то с этим сделать.

— Да уж. Вам многое придется наверстать, Питер Робертсон.

Воистину так, подумалось ему. Повернувшись к жене, он вдруг увидел, как расширились ее глаза.

— И кажется, это произойдет скорее раньше, чем позже, — добавила Джулианна.

Сбитый с толку, он проследил ее взгляд. Машины впереди тронулись.

— Давно пора, — Питер вздохнул с облегчением.

Наконец-то пробка рассосалась.




Словно в чужом доме


Он едва не проехал свою улицу.

Здесь стояли пяти- и шестиэтажные каменные дома, по обеим сторонам улица была обсажена деревьями. На первых этажах и в подвалах ютились разнообразные магазинчики: в одном торговали вышедшей из моды одеждой, в другом — гитарами, в третьем продавали подержанные компакт-диски… Типичнейший уголок Ист-Виллидж. Большинство квартир тут сдавались внаем, но многие уже были проданы по каким-то сумасшедшим ценам. Если в середине семидесятых квартиру с одной спальней можно было снять за двести пятьдесят долларов в месяц, то нынче она продавалась за миллион. Или даже больше.

Его улица была Десятая Ист-стрит, между авеню А и Первой. Когда-то в Ист-Виллидж селились нищие художники и наркоманы; теперь же тут обитал народ куда более благородный и обеспеченный — преуспевающая творческая интеллигенция и удачливые наркодельцы.

Питер жил в шестиэтажном, с белыми стенами доме; обширное парадное крыльцо располагалось выше уровня земли, а под ним был вход в подвальные квартиры. За мощной дубовой дверью с овальным оконцем находились двадцать четыре почтовых ящика; на каждом из первых пяти этажей дома было по четыре небольших квартиры, еще две — в подвале, а шестой этаж занимали две многокомнатные квартиры — с тремя спальнями в каждой. Миновав первую входную дверь, можно было нажать кнопку и связаться с консьержем, и тогда он открывал вторую такую же дверь, ведущую в холл.

Питер шагнул через порог. И сейчас же его охватило чувство, сходное с боязнью замкнутого пространства; он не мог вздохнуть — но не оттого, что легкие стиснуты страхом, а просто воздух не шел в гортань, как будто Питер вообще не заслуживал благодатной возможности дышать. Ведь он совершил кощунство, осквернил святыню, широко распахнул двери для грядущих бед.

Гручо радостно кинулся по коридору с бледно-зелеными стенами, пронесся мимо квартир 1-А и 1-Д, добежал до лифта и уселся в ожидании. Кимберли нажала кнопку вызова; Джулианна прильнула к мужу, положила голову ему на плечо.

У Питера на языке вертелось признание. Он хотел быть честным. Он никогда прежде не лгал жене. Никогда в жизни! Не предавал ее, не изменял, даже мысли такой у него не мелькало. Почему же сейчас? Ну как такое могло случиться — да к тому же так быстро, легко? Как оно вообще могло произойти?

Прибывший лифт звякнул, открылась дверь. Когда они вошли в кабину и Кимберли нажала кнопку шестого этажа, Питер поглядел в зеркало на задней стенке.

Странное дело: семейство в зеркале выглядело счастливым.

* * *


Входная дверь вела в кухню — маленькую, но удобную. Здесь стоял новый холодильник и древняя плита с вечно моргающей контрольной лампочкой. Кухонные панели были из грязно-коричневого пластика двадцатилетней давности. Они выглядели безобразно, когда Питер с Джулианной купили эту квартиру восемь лет назад — цены на недвижимость тогда сильно упали, не то что сейчас. С той поры панели лучше не стали, но к ним все привыкли и даже сроднились.

Кухонные шкафчики были из настоящего дерева, а дверцы висели на старомодных петлях. Один из выдвижных ящиков заедал; Питер вечно забывал, какой именно ящик застревает, и страдал от собственной забывчивости: стоило потянуть за ручку, она отлетала, и сам он с трудом удерживался на ногах. Тостер они с Джулианной получили в подарок на свадьбу: единственный подарок, который дожил с той поры — не сломался и не был выброшен за ненадобностью. В дальнем углу кухни было место Гручо, и там же стояли две белые миски, усеянные черными изображениями косточек и оттого похожие на шкуру далматинца.

За кухней располагалась комната, которую Питер с Джулианной называли «жилой». Здесь они ели, смотрели телевизор, читали. Белые стены были увешаны фотографиями в рамках, картинами, безделушками. Окна выходили на восток, в них было видно небо и крыши двух соседних зданий. Обеденный стол был старинный, подаренный родителями Джулианны — из натурального дуба, изрядно потертый и поцарапанный, и такие же стулья. У одного стула Гручо сильно погрыз ножку, когда, в самом начале своей жизни у Робертсонов, как-то раз остался один и не знал, чем себя занять. Диван с темно-зеленой обивкой вечно был в собачьей шерсти, сколько бы раз Джулианна ни проходилась по нему пылесосом. На кофейном столике горой возвышались книги и журналы, и тут же лежала россыпь пультов от телевизора, музыкального центра, видеомагнитофона и DVD-проигрывателя. Ни Питер, ни Джулианна толком не понимали, как с этими пультами обходиться, однако им как-то удавалось включать и выключать то что нужно.

В «жилой» комнате они именно жили.

Питер опустил чемодан возле дивана и огляделся. Комната казалась странно чужой и незнакомой. Вроде бы он ее когда-то видел, но воспоминание было далеким и смутным.

Из «жилой» комнаты он вышел в узенький коридор, который вел к ванной и спальням, и…

Питер остановился у двери в свой кабинет. К ней было привинчено старинное дверное кольцо с выгравированным по-французски девизом: Dieu et mon droit — «Бог и мое право», над которым лев и конь с двух сторон держали сердце. Выше был изображен флаг и дата — 1853. Кольцо переехало сюда из квартиры, принадлежавшей деду Питера; он давным-давно умер, и Питеру не у кого было спросить, что означают этот герб, девиз и дата.

Повернув рукоять, он открыл дверь. Она отворилась наполовину, петли взвизгнули, и дверь застряла — как всегда.

Питер шагнул в кабинет. Зрители, посмотревшие спектакль в театре на Уилли-стрит в Мэдисоне, мгновенно узнали бы обстановку — то была спальня Анжелы. Полки над столом висели такие же, как у нее, только на них стояли книги, а не коллекция плюшевых медвежат. А в окне был овальный витраж с изображением Девы Марии.

И все же Питер с трудом признал свой собственный кабинет. Даже тут он чувствовал себя не в своей тарелке, как будто встреча с Диной лишила его места, которое он называл домом, и Питер стал в нем чужим.

Он взял со стола пару старых наручников. Нынче они служили ему в качестве пресс-папье либо игрушки, которую можно крутить в руках, когда не стучишь по клавиатуре компьютера. Купил он их для того, чтобы лучше понять игры, в которые Анжела играла со своими клиентами. И то, как она чувствовала себя в рабстве у сводника, к которому в конце концов угодила. Работая над книгой, Питер желал, как можно точнее описать звук защелкивающихся наручников, ощущение холодной стали на запястьях. Хотел передать словами их власть и порожденный ими страх.

Сейчас, поигрывая наручниками, защелкивая их и вновь открывая, Питер просмотрел почту и послушал записи телефонного автоответчика.

Никаких неожиданностей: звонил литературный агент, издатель, несколько старых друзей, с которыми он теперь виделся редко. Почта — в основном счета да каталоги, кой-какие журналы, предложения беспроцентных кредитов.

Питер аккуратно положил наручники на толстую стопку бумаги. Распечатка. Девяносто пять тысяч слов. Рукопись романа «Прекрасная ложь», которая терпеливо дожидалась его возвращения, лежа на углу рабочего стола, — ожидала, когда он закончит правку и наконец даст своему творению свободу.

Затем он вынул из кружки, где стояли карандаши и ручки, старый стилет. Питер приобрел его в ломбарде так давно, что уже не помнил, когда это было. Во всяком случае, до знакомства с Джулианной. Стилет был серебряный, с девятидюймовым клинком, рукоять испещрена стертыми завитушками, и выгравированы инициалы П. Р. — Питер заказал гравировку, чтобы казалось, будто стилет у него был всегда. Прежде кинжал валялся без дела, а теперь Питер нашел ему применение: вскрывал письма.

Он взрезал один из конвертов — с виду очень официальный, бежевого цвета, и шрифт такой серьезный — и вынул вложенный лист бумаги. Тьфу, черт! Просроченный счет. Как это Питер про него позабыл? Где была его голова?

Вот только этого ему не хватало — после всего, что произошло в Мэдисоне.

Он рассердился.

И опечалился.

Тряхнул головой, засунул счет обратно в конверт, а конверт — в стопку других писем, решительно вычеркнув его из памяти. Убрал — и тут же позабыл, словно ничего и не было.

И без того достаточно сумятицы и беспорядка — в его мыслях, в жизни, да и в кабинете тоже. Куда ни глянь — повсюду какие-то безделушки, клочки бумаги, записки. Питер делал всяческие записи для прошлой книги, для нынешней, для тех, что еще только будут когда-нибудь написаны. А за одним из шкафов был тайник, устроенный предыдущим жильцом. Самый настоящий тайник, как в старом доме с привидениями; в нем хранились счета и налоговые декларации десятилетней давности. Кроме того, в кабинете стояли книги — от пола до самого потолка. Здесь было все, что Питер когда-либо читал или намеревался прочесть в скором будущем. И все издания «Анжелы по прозвищу Ангел»: дешевые книжицы в бумажной обложке соседствовали с переводами на немецкий, французский, японский.

Питер оглядел полку, занятую «Анжелой». На нее первым делом падал взгляд, когда входишь в кабинет. Из плотного ряда томов Питер извлек самое первое издание — книгу, которая была у Дины.

В задумчивости пролистав страницы, он глянул на посвящение: «Джулианне и Кимберли». И на страницу, где он выражал благодарность разным людям — главным образом тем, кто снабжал его необходимой информацией для романа. Список имен был куцый — многих и многих в нем не хватало, черт бы их всех побрал.

Виновные предпочитали оставаться неназванными.

Теперь он понял, почему.




Джеффри Холливелл


В то время он ощущал себя намного моложе.

Сколько лет назад это было — четыре года? А кажется, что гораздо раньше… или же только вчера. Питер наконец созрел для того, чтобы бросить писать статьи в криминальную хронику. Он долго рассказывал читателям о том, с какой легкостью в Нью-Йорке убивают. Затем ему пришлось написать, с какой легкостью погибли сотни людей в тот памятный день в сентябре 2001 года. Быть может, именно это его и пробудило: беззвучные обильные слезы многих тысяч скорбящих растворяли его самодовольство. Возможно, в тот день какая-то частица его души умерла, а другая, наоборот, возродилось. За годы работы журналистом в «Нью-Йорк таймс» Питер сочинил несколько рассказов — успел накропать где-то среди ежедневных статей о насилии и святотатстве. Их даже напечатали, и кто-то их даже читал. Один из рассказов прочел его литературный агент Майк Левин, который при первой встрече с разгону спросил:

— Вы сейчас работаете над романом?

Роман? Питер мечтал об этом, но… Где время-то взять? Сколько это займет — полгода, год? Правда, у них с Джулианной были кой-какие накопления, а ее работа давала стабильный доход. К тому же какая будет экономия, если не отдавать Кимберли в детский сад…

И он рискнул. Да и Джулианна его подтолкнула.

— Я не хочу, чтоб ты однажды оглянулся назад и спросил: «А что было бы, если бы?» — сказала она тогда.

Питер тоже не хотел бы оглянуться на прожитые годы и задать себе этот вопрос.

* * *


Собирать информацию оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Не физически тяжелее, нет, — это отнимало душевные силы.

Полицейские, с которыми он в бытность свою журналистом поддерживал приятельские отношения, не очень-то стремились помочь. Юные проститутки, изрядно побитые жизнью, рассказывали невнятно, словно желали за неразборчивой речью скрыть боль от незаживших ран. Наркодельцы и сводники в жизни оказались куда страшнее, чем на телевизионном экране. Страшнее и злее, и их револьверы нагоняли куда больший трепет.

* * *


С Джеффри Холливеллом Питер встретился холодным мартовским днем. Небо было ясным и пронзительно-синим. Сильный ветер бил в лицо, с каждым порывом пробирал до костей, как будто не желал подпускать Питера к трехэтажному роскошному особняку в Вест-Виллидж.

Быть может, ветру было ведомо будущее.

— Ты там особо на роскошь не смотри, — предупредил Майк Левин. — Держись смелей, и пусть она тебя не подавляет. Холливелл свою лачугу получил в наследство, а не заработал потом и кровью.

«Так-то оно так», — думалось Питеру, когда он подошел к огромной двери из черного дуба и надавил на кнопку звонка. Звон раскатился окрест, точно звон колоколов собора Нотр-Дам в Париже. Не столько роскошь, сколько жуть.

Холливелл оказался на несколько лет моложе Питера. Худощавый, в элегантнейшем черном костюме, он то и дело посматривал на часы, которые стоили больше, чем Питер зарабатывал в «Нью-Йорк таймс» за полгода. Мебель в доме была Питеру знакома: он видел ее на рекламных фотографиях в родной газете. Питер с Джулианной не уставали спрашивать друг дружку:

— Ну кто же покупает такую дорогущую мебель? Итальянский диван из натуральной кожи за двенадцать тысяч долларов!

Вот теперь Питер понял, кто покупает.

А еще он сделал открытие: упомянутый диван был ничуть не удобнее того шведского за четыреста долларов, что стоял у него дома. Жестковат и вдобавок лишен индивидуальности. В целом похож на самого Холливелла. Тот сидел напротив Питера, а их разделял обширный кофейный столик из темного стекла, которое держала на руках обнаженная бронзовая девушка.

Холливелл вырвал из переплетенной в кожу записной книжки листок и по памяти написал телефонный номер:

— Его зовут Рауль Сантьяго, — перегнувшись через стол, он подал листок Питеру.

— Вы его предупредите, что мне нужно?

— Рауль будет ждать вашего звонка. У него есть все, что вашей душе угодно.

— Мне нужна только информация, — напомнил Питер.

— У него есть лучшие наркотики, — проговорил Холливелл, как будто не слышал слов гостя — или не слушал, что ему говорят. Он разглядывал Питера, словно желая разгадать, что им движет. — Самое лучшее оружие и лучшие девочки. — На лице мелькнула кривая, страшноватая улыбка. — Девочки у него молоденькие, свеженькие, если вы до таких охотник. Ну или коли вам любопытно.

— Мне нужна информация, — повторил Питер, — больше ничего. — Ему хотелось поскорее убраться отсюда.

А еще хотелось броситься на Холливелла и задушить. Тот лишь насмешливо хмыкнул и отвел взгляд, потеряв к Питеру всякий интерес. Казалось, гость ему жалок и смешон и находится настолько ниже его, Холливелла, что не заслуживает даже усмешки.

Питер запомнил этот взгляд. Он описал его в своей книге; но, что еще важнее, он понял, как под таким взглядом ощущала себя Анжела.

По крайней мере ему думалось, что он понял.

— Да, — Холливелл поднялся, показывая, что разговор окончен. — Майк так и говорил: информация.




Обед из ресторана


— Я тут подумала: не заказать ли нам обед из ресторана?

Голос Джулианны прозвучал у Питера из-за спины, от двери кабинета. Он живо представил себе, как она стоит, облокотившись плечом о косяк, — и в комнате, и одновременно снаружи. Представил соблазнительный изгиб тела жены, ее обозначенное под одеждой бедро, на которое он непременно положил бы ладонь, если бы вздумал сейчас ее поцеловать.

В голосе Джулианны прозвучали усталые нотки, когда она добавила:

— Может быть, из китайского? Как ты насчет этого?

Сидя у стола в кресле, которое он купил, чуть только решил попытать счастья с написанием романа — специальное кресло из Чехословакии, с особо удобной спинкой, чтобы при долгой работе не болела спина, — Питер кивнул, не оборачиваясь. Встретиться с Джулианной взглядом было бы слишком тяжело.

— Я — за, — ответил он, всегда согласный на китайскую кухню.

Китайская кухня и пицца — совершенно бездумная еда. Самое то, когда работаешь над книгой, потому что не о еде же думать в такое время. А Питер, хоть и вернулся домой всего несколько часов назад, уже включил компьютер и открыл папку с «Прекрасной ложью», желая начать доработку сейчас же, как будто роман не мог ждать больше ни единого дня. Словно работа над книгой очистит душу автора, который кругом виноват.

— Ты скажешь папе, что говорил дядя Майк? — прозвенел голосок Кимберли, маленькой сплетницы и болтушки.

Питер напряженно подобрался и обернулся. Джулианна именно так и стояла в дверном проеме, как он себе представлял, а Кимберли прижималась к материнской ноге.

— Майк был здесь? — спросил Питер с таким чувством, словно его самого неожиданно предали.

— Был, — подтвердила Джулианна, одной рукой поглаживая длинные светлые волосы дочки, пропуская их между пальцами. — Он хотел узнать, как продвигается новая книга.

Кимберли засмеялась, что-то вспомнив.

— Папа, он сказал, что задаст тебе хорошую взбучку, если ты не закончишь книгу поскорее.

Питер поднялся из кресла, подошел к жене с дочкой и, вдруг упав на колено, ткнул Кимберли пальцами в бока.

— А вот кто сейчас схлопочет взбучку, так это Сырная Голова, — проговорил он комически-страшным голосом, точно какой-то персонаж из мультфильма.

Кимберли покатилась со смеху.

— Беги мыть руки, — велел Питер. — На обед будет китайская еда.

— Ва-а-а! — раздался пронзительный вопль, когда обрадованная Кимберли помчалась по коридору в ванную, широко раскинув руки, словно она могла взлететь, как самолет — или как ангел.

— Он разве не мог спросить у меня самого? — проговорил Питер, сдерживаясь. В душе у него кипела ярость, которую он сам не сумел бы толком объяснить.

— Милый, — Джулианна тихонько сжала его руку, пытаясь успокоить гнев, — Майк просто тревожится, потому что ты до сих пор не дал ему прочесть ни одной страницы. — Свободной рукой она коснулась щеки мужа. — Никто из нас ни строчки не видал.

Питер указал на толстенную стопку бумаги на рабочем столе. Наручники лежали на титульной странице, а цепочка, соединяющая два стальных кольца, обвилась вокруг слова «ложь».

— Все строчки тут, — сказал он.

— По прежним временам, Майк это бы уже прочел. Питер, он же читал все варианты первой книги. И он, и я. — Джулианна грустно покачала головой. — Я уже почти год ни слова твоего не видала.

Каждое слово, что он набирал на клавиатуре, было для нее.

— Ты сейчас не можешь читать, — возразил Питер резонно. — Тебе же некогда.

Джулианна кивнула. Печальная правда: работа, вообще жизнь. Когда на что-либо хватает времени?

— Майк спрашивал у меня, доволен ли ты.

— Доволен? — переспросил он, не поняв, и она пояснила:

— Работой, которую он для тебя сделал.

— О чем ты? — Питер был окончательно сбит с толку.

— Майк полагает, что ты у него за спиной ведешь переговоры с другими агентами и готов его на кого-нибудь поменять.

— Но это же… — Питер недоуменно потряс головой, — это же просто нелепо. Бессмыслица какая-то.

— Я знаю, — ответила Джулианна, — я ему так и сказала. Но «Анжела» хорошо продавалась.

— Это еще не гарантия того, что следующий роман пойдет так же бойко.

— Майк опасается, что ты обратишься в более крупное агентство. Которое не провалит твою следующую сделку с киношниками.

Питер засмеялся — хотя вообще-то ему было не до смеха.

— Видишь ли, я… эта вторая книга очень много для меня значит. Я хочу, чтобы она получилась как следует. Мне это нужно.

— Она получится, — сказала Джулианна. И, словно утомившись рассуждать об агентах и книгах, положила ладонь Питеру на затылок и крепко, всем телом, прижалась к мужу.

Они поцеловались — долгим-предолгим поцелуем, и его рука сама собой скользнула ей на бедро. Питеру хотелось, чтобы так длилось вечно, хотелось раствориться в дыхании жены — свежем, как вкус лимона, и в ее теле — таком теплом и нежном, как ему всегда помнилось. А еще хотелось схватить Джулианну, прижать ее к стенке — и умереть в ее лоне.

— Знаешь, о чем я думаю? — спросила она; дыхание было частым, прерывистым.

— О чем? — Питер целовал ее в шею.

— К чему у меня сейчас лежит душа?

— Я знаю, к чему лежит душа у меня.

— Ну, к чему она лежит у тебя, я чувствую.

Он снова ее поцеловал. Джулианна поглядела ему в глаза; ничто на свете не было важней такого взгляда.

— Скажи, — попросил он.

— Это не то, что ты думаешь.

— Ну-ка, ну-ка. Что там еще?

— Ладно, — выдохнула она. — Я думаю о рисовой лапше.

— Чего?!

Джулианна оттолкнула его, на губах цвела та самая чуть асимметричная улыбка, которую Питер так любил.

— Рисовая лапша с креветками — на обед вместо жареного риса. — Джулианна, смеясь, выскользнула за порог.

Мгновение он переваривал ее слова. Затем с шальной улыбкой кинулся вслед, поймал, обхватил за талию, ткнул пальцами под ребра. Джулианна заверещала в восторге.




С открытыми глазами


Теперь пришла его очередь наблюдать с порога.

Джулианна была в постели с книжкой — полулежала, откинувшись на поставленные стоймя подушки, до пояса укрытая белой простыней. На ней была коротенькая, выше пупка, белая маечка. Джулианна покупала себе маечки в магазине детской одежды; затем эти недомерки садились при стирке и начинали облегать ее тело, соблазнительно подчеркивая грудь. Питеру было известно, какие трусики скрываются под простыней — крошечные стринги, тоже белые. Чертовски сексуальный наряд — по крайней мере в глазах Питера. Джулианна великолепно это знала, он тысячу раз ей говорил. Оттого она и надевала такой комплект почти каждую ночь. И хотя утверждала, будто ей так удобно спать, Питер был совершенно уверен, что маечка со стрингами идут в ход ради него — из-за того, как эти белые тряпицы на него действуют. А действовали они безотказно: после стольких лет брака Питер по-прежнему с вожделением тянулся к жене.

— Я уж думал, Кимберли до утра не угомонится, — сказал он.

Джулианна подняла глаза от книги. В углах губ притаилась улыбка, как будто Джулианна знала, что он уже несколько минут стоял и разглядывал ее, восхищаясь.

— В нашем возрасте несколько дней могут показаться вечностью, — отозвалась она.

Стягивая рубашку, Питер прошел к постели и уселся боком, чтобы по-прежнему иметь возможность смотреть на жену.

— Ну и как? — поинтересовался он. — Показались ли тебе эти дни вечностью?

— Они тянулись дольше. Мне всегда тяжело, когда ты уезжаешь один, без меня.

— Я больше не уеду, — проговорил он с чувством. — Обещаю, что никогда больше не повторю этой ошибки.

— Верю, — Джулианна отложила книжку.

Затем потянулась к мужу, поднялась на колени, обеими руками взяла его голову и прильнула к губам в страстном поцелуе. Инициатива всякий раз принадлежала ей — всю их совместную жизнь, с самого первого свидания, когда Джулианна была такая красивая и раскованная, а Питер — неуклюж и застенчив.

Опрокинув его на постель, Джулианна забралась сверху, упираясь ладонями ему в плечи, и принялась покусывать ему шею, соски, кончиком языка лизнула кожу ему на груди — ниже, ниже…

Но едва Питер зажмурил глаза, опять пришло внутреннее кино.

Картинка дрожала и помаргивала, однако на сей раз это не был катящийся по асфальту колпак от автомобильного колеса.

Ему привиделась Дина — то, как она опускается перед ним на колени, берет в рот его мужскую плоть, поедает его заживо. Дешевый порнографический фильм. А он, Питер, во все глаза таращится на экран, как мальчишка, который впервые в жизни увидел голые сиськи.

Резко выдохнув, он открыл глаза. Ни за что больше не опустит веки, пока они с Джулианной не закончат. Ему нужно видеть жену, необходимо быть с ней. В Джулианне — его жизнь! Надо удержать ее здесь и не воображать себе другую женщину.

Питер сгреб ее — как будто он вдруг превратился в персонаж своей собственной книги — и опрокинул на спину, и взял Джулианну, заставляя ощутить, что она — единственная женщина в его жизни, которая имеет значение.




Дина


Как давно она тут?

Сколько времени ждет?

Стоит у двери в магазин, где торгуют гитарами, съежилась в темноте. Магазин закрыт, продавцы давно разошлись по домам. У нее уже ноги затекли от неподвижного стояния, пальцы больно покалывает, и похоже, они вскоре занемеют. А она все глядит и глядит на окно, которое, как она с самого начала решила, должно быть окном его квартиры. Теперь-то она точно знает: то самое окно. Его.

Она видела, как за стеклом мелькнул силуэт: Питер прошел, стягивая с себя рубашку. Да не просто так снимая, а раздеваясь с определенной целью.

А уж кому как не Дине знать, что у него была за цель.

Она утерла слезу. Рассердилась. В основном на себя — за то, что плачет. Но… Она ведь заслуживает того, чтобы сейчас быть там, на шестом этаже, в его комнате, в его постели. Она столько раз представляла себе, как у них с Питером все произойдет в первый раз. И от его предательства ей было больно, особенно после того, что произошло в Мэдисоне. То была лишь прелюдия, так сказать анонс, рекламный ролик, призванный намекнуть на то, что последует дальше.

Намекнуть на их с Питером связь.

На их неразрывные узы.

Ах, как ей хотелось быть наверху, не с улицы наблюдать свет в окошке, а смотреть на Питера с Джулианной прямо в комнате. Слушать, как он лжет жене. Ощущать запах их пота.

Как страстно хотелось закричать Джулианне:

— Ты что, не знаешь, кого он на самом деле желает?! Да знаешь ли ты хоть что-нибудь?!

Понимая, что такое невозможно, что ей нельзя встречаться лицом к лицу с его женой — это не входит в ее планы, по крайней мере, пока еще время не настало, — отлично это понимая, Дина горестно шмыгнула носом и, неловко ступая на затекших ногах, вышла из темноты. Шагая по Десятой Ист-стрит на восток, она двинулась домой.




Утренний ритуал


Он прислонился к одному из деревянных шкафчиков в маленькой кухне. Шкафчики были невелики, в них едва вмещалась та посуда, что была в хозяйстве. Веселый зеленый цвет шкафчиков составлял приятный контраст с футболкой, которую Питер надел со штанами цвета хаки. В прежние времена футболка была темно-зеленая и украшена логотипом любимого Питером книжного магазина. Нынче от логотипа осталось лишь воспоминание, а сама футболка вылиняла и стала серой. Штаны были старые и понизу сильно обтрепанные, но дома в них ходить было можно. Питер стоял босиком, ступнями ощущая прохладу черно-белого линолеума на полу. Он держал кружку, унесенную из какого-то ресторана — название он при всем желании не мог вспомнить, — и прихлебывал из нее черный кофе.

Он обожал этот ритуал, про себя называя его «проводы девушек на работу». Кимберли была в школьной форме — клетчатая синяя юбка и белая блузка. На голове у нее по-прежнему красовался пенопластовый «сыр»; ярко-желтый цвет нелепой шляпы совершенно не сочетался с нарядом Кимберли и окружающим ее миром, да и вообще с жизнью и природой. Дочку вела к выходу мать — в деловом костюме, как подобает окружному прокурору. Костюм был глубокого синего цвета, юбка ниже колен, неяркая блузка застегнута на все пуговицы. Строгий пиджак явно стремился лишить хозяйку всякой женской привлекательности — в противовес тем маечкам, которые надевались в постель. Туфли были подобраны разумно: элегантные и одновременно удобные. Кейс дорогой, из натуральной мягкой кожи — подарок, который Питер сделал жене, когда она получила повышение в должности.

— Ну давай, спрашивай, — сказала Джулианна дочке, выйдя в кухню.

— О чем ты хочешь спросить, Тыковка? — заинтересовался Питер.

— Можно я тебя приведу показать и рассказать?

— Что-что? — Он искренне развеселился.

Слова полились со скоростью сотни миль в час, взволнованные и не всегда связные:

— Сестра Бернадетта сказала принести в школу что-нибудь и рассказать, какое оно имеет отношение к тому, кем хочу стать, когда вырасту. А Билли Тиболт спросил, можно он приведет папу, папа у него хоккеист и играет за «Рейнджерс», а Билли тоже хочет быть хоккеистом, когда вырастет. Она сказала, пусть ведет. А потом типа Марисса спросила, можно ей привести своего папу, он доктор, а она хочет вырасти в доктора. — Кимберли перевела дух. — Ну и я подумала…

— Она умирала от желания тебя спросить, — пояснила Джулианна. — Никак не решалась заговорить по телефону.

Питер опустился на колено, оказавшись с Кимберли глаза в глаза.

— Для меня большая честь — прийти к тебе в школу на показ и рассказ, — проговорил он торжественно и поправил на дочке кусок желтого пенопласта, чтобы сидел поровнее.

— Правда? — Кимберли просияла. — Ты не будешь слишком занят?

— Для тебя всегда найдется время.

— Круто! — вскричала она, и не было на свете восклицания слаще для отцовских ушей. — Я скажу сестре Бернадетте.

— Договорились. Оповестишь, когда надо будет прийти.

— Оповестю, — радостно согласилась дочь.

Питер поднялся на ноги и улыбнулся жене:

— Как насчет того, чтоб я зашел к тебе в контору…

— …на показ и рассказ? — подхватила Джулианна.

— Вообще-то я думал пригласить тебя пообедать.

— Не получится, малыш, — она забрала у него кружку с кофе и отхлебнула добрый глоток. — Я целый день в суде.

Питер огорченно нахмурился. Джулианна вернула ему кружку и легонько ущипнула за щеку.

— Утомительно работать по-настоящему.

Они поглядели друг другу в глаза, и он улыбнулся.

— Пока, папа, — сказала Кимберли, ощутив, что про нее позабыли.

— Пока, Сырная Головушка, — откликнулся Питер.

Он поцеловал обеих на прощание и с порога квартиры наблюдал, как они прошли к лифту, а Гручо смирно сидел рядом с хозяином.

— Ну, Гручо, пойдем, — позвал Питер, наконец закрыв дверь. — Время садиться за роман.

Пес гавкнул, соглашаясь. Но Питер еще даже не вышел из кухни, как в дверь постучали. Он сейчас же открыл.

— Что ты забыла?

Джулианна переступила порог, стиснула мужа в объятиях и с такой силой поцеловала в губы, что Питер как будто перенесся назад на двадцать лет — почувствовал себя так, словно он опять был подростком.

— Забыла сказать, что эта ночь была потрясающей, — проговорила жена громко, но отчего-то с печалью в голосе.

Питер прижал ее к себе, слушая дыхание — ее и свое. Долгий вдох-выдох, разом, одновременно. Если прервется дыхание у одного, перестанет дышать и другой.

Единый ритм был нарушен раздраженным голосом Кимберли:

— Эй, вы, там, не поторопитесь? Пожалуйста. Я опоздаю в школу.

С большой неохотой Джулианна отстранилась от мужа. Он игриво подшлепнул ее, и она возвратилась к лифту. Кимберли стояла в дверях кабины, скрестив руки на груди, и мордашка ее выражала отвращение. Питер смотрел, как сомкнулись створки, как поехала вниз кабина лифта.

Снова закрыв входную дверь, он повернулся к кухонному столу. Горло перехватило, не вдохнуть и не выдохнуть, и больно защемило сердце. Как же он мог ее обмануть? Питер взял старый заслуженный кофейник, грязный и уже не отмывающийся от кофе и отпечатков пальцев, налил дымящийся коричневый напиток в кружку до краев. Как он мог? На этот вопрос простого ответа не найдешь; разве что вновь и вновь повторять: «Я совершил чудовищную ошибку».

Неожиданно раздался звук, который Питер поначалу вовсе не заметил, — металл брякнул о металл, глуховато, далеко, почти неслышно. Вот снова, на этот раз Питер обратил внимание. И снова, и затем опять. Неприятный металлический стук.

Питер с опаской выглянул из квартиры, затем вышел на площадку как был босиком. Вроде бы ничего особенного — площадка маленькая, пустая. Он оглядел лестницу напротив лифта: ступени, ведущие вниз, и один марш наверх. Звук доносился сверху, и Питер двинулся туда.

Ах вот оно что. Металлическая пожарная дверь, что ведет на крышу, не заперта, а лишь неплотно прикрыта. Ветер ее колышет — захлопнуть не захлопывает, только ударяет тихонько о металлический косяк, она опять отворяется, и так раз за разом. Совсем простая разгадка.

Питер проскользнул в дверь и поднялся на крышу. Светило теплое сентябрьское солнце, еще не успевшее взобраться высоко в небо. Питер огляделся, вспоминая, каков был прежде вид на юго-юго-запад. Башни Торгового Центра всегда сверкали в таком свете, как сейчас. Два столпа силы и надежды. А нынче в небе на их месте пусто.

И нечему занять их место в его памяти.




Всего лишь начало


Питер вылил в кружку остатки кофе из кофейника, размышляя о предстоящей работе. Внимания требовали всего несколько глав: нужно было сделать их позанимательней, живее, закинуть «крючки с наживкой», чтобы читатель их проглотил и листал бы страницы дальше и дальше, сгорая от желания узнать, чем все это закончится. Пожалуй, не помешает толика насилия. Не позвонить ли Джеффри Холливеллу да спросить, нет ли у него знакомых убийц? Питеру живо представилась усмешка Холливелла, когда тот скажет: «Конечно, найдутся. Какой убийца вам нужен?»

Отбросив дурацкую мысль, Питер выдернул из розетки штепсель кофейника, где уже не осталось ни капли чудесного законного наркотика, затем взял со стола свою кружку и повернулся. И тут совершенно неожиданно прозвучал чужой голос, а на пути оказалась…

— Привет, — поздоровалась Дина.

Питер запнулся на ходу, кофе плеснулся из кружки — горячий, обжигающий.

— Боже! — раздался вопль.

Мелькнуло размытое цветное пятно — Дина в мгновение ока стащила через голову облитую кофе блузку и кинулась к раковине, плеснула холодной воды себе на грудь.

Быстро дыша, как после бега, ошарашенный Питер крутанулся вслед за ней, затем прянул прочь и наконец заорал:

— Какого черта ты делаешь в моей квартире?!

Дина обернулась, сжимая в руке скомканную блузку; бюстгальтер намок и просвечивал. Над левой грудью на коже краснело пятно — след горячего кофе; блестящие капли воды скатывались на живот.

— Дверь была открыта, — объяснила Дина.

— И ты просто взяла и вошла? В чужую квартиру?

— Я постучала, — заявила она обезоруживающе.

Питер сердито уставился на незваную гостью, пытаясь успокоиться, утихомирить дыхание. Но мысли его вертелись вихрем: какая же она красивая, эта женщина, порождение его собственного воображения, та, о ком он пишет в своей книге… по крайней мере, ему кажется, что книга — именно о ней. Эти неуместные, дурные мысли надо было срочно задавить. Питер не забыл, как он себя чувствовал благодаря Дине — и в гостиничном номере в Мэдисоне, и позже, как было у него на душе из-за всей этой истории.

Было ему чрезвычайно погано.

— Как ты вообще узнала, где я живу? — спросил он.

— Ты мне сам сказал, помнишь? Десятая Ист-стрит между Первой и А. Твое имя указано внизу на входе. — Дина потянулась к нему, желая коснуться лица. — Мне хотелось еще раз тебя увидеть.

Он с досадой отвернул голову, затем отпрянул, отвел взгляд:

— Дина, послушай. То, что произошло в Мэдисоне…

— …было всего лишь началом, — перебила она.




Не абы кто


Внезапно Дина ринулась мимо Питера, стремглав промчалась через «жилую» комнату. Она бежала как от огня. Или как будто огонь уже пылал у нее на плечах, на спине. По крайней мере в ее зеленых глазах билось что-то, похожее на ужас и отчаяние.

Питер последовал за ней. Как выгнать ее из квартиры? Как заставить никогда больше сюда не возвращаться? Что предпринять, чтобы Джулианна не дозналась? Ничего дельного на ум не шло.

Он обнаружил Дину в кабинете — она стояла и смотрела на витраж с изображением Девы Марии. Смотрела неотрывно, со значением, словно их связывала какая-то общая тайна. Но что общего могло быть у Дины с Пресвятой Девой? Или, если поставить вопрос иначе, что общего могло быть у Девы Марии с Диной?

— Прямо как в книге, — сказала она.

— Дина, уходи. Пожалуйста.

— Скоро уйду. Я понимаю, что мне не следует тут обретаться. Но ты просто… поговори со мной хоть пару минут. Пожалуйста. Расскажи, почему ты сделал эту комнату спальней Анжелы.

Ему хотелось заорать на нее: пусть убирается вон — из его квартиры, из его жизни, из мыслей! Однако Питер не заорал, а неожиданно для себя самого пустился в объяснения:

— Я тут работал, проводил много времени. И было проще описать реальную комнату, чем что-то измыслить. — Нащупав заусеницу на пальце, он потер ее, отвлекаясь на легкую саднящую боль. — Я послал в Мэдисон фотографию окна, чтобы сделали нужные декорации.

Дина внимательно и не спеша оглядела комнату, вбирая в память каждую подробность, словно намеревалась этим воспользоваться в будущем. Не спуская с нее глаз, Питер сунул палец в рот и прикусил ноготь, оторвал край его с мясом, так что выступила алая ниточка крови. Глянул на руки. Все ногти были обгрызены, а он раньше и не замечал. Вот удивительно. Когда же он умудрился приобрести эту скверную привычку?

Присев на корточки, Дина обеими руками надавила на угол книжного шкафа, что стоял по центру у левой стены. И ничуть не удивилась, когда щелкнула освободившаяся пружина и шкаф чуть выдвинулся вперед. Дина потянула шкаф на себя, открыла тайник за его задней стенкой. Потом заглянула в тайник, как в волшебный ларец, и сунула в него руку. Извлекла старую записную книжку и картонную коробку, где хранились все наброски и черновики, которые Питер сделал, когда работал над «Анжелой по прозвищу Ангел».

Держа записную книжку в руках так бережно, словно это была священная книга, Дина раскрыла ее, глянула на исписанные страницы и полюбопытствовала:

— Какие тайны ты здесь прячешь?

— Это записи для первого романа, — ответил Питер, натужно улыбнувшись, забрал у Дины книжку, словно Дина не имела права ее касаться, и положил на стол.

— А мне нельзя их посмотреть?

— Да там по большей части мысли, которые в дальнейшем не пригодились.

Дина выпрямилась и отошла от шкафа, провела рукой по рабочему столу, вынула из карандашницы стилет. Углядела свое отражение на трехгранном клинке, поджала губы, проверяя, не смазалась ли помада. Отложила стилет и замерла над новой рукописью, которую лежащие сверху наручники, точно заложницу, удерживали на углу стола.

— Продолжение?

— Да. Еще раз пройдусь по тексту, кое-что поправлю — и закончу, — ответил Питер.

Дина сняла с рукописи наручники и не глядя пролистала верхние страницы — название, посвящение, благодарности — пока не добралась до первой страницы основного текста.

— «Именно то, как она их ощущала — как любовную ласку при каждом движении», — прочла Дина вслух отрывок из начала первой главы. — «Точь-в-точь нежные губы: она буквально чувствовала влагу поцелуя. Или то сказывалось ее собственное возбуждение? Анжелу позабавила мысль, что из шелковых трусиков иногда получаются превосходные любовники». — Дина с улыбкой повернулась к Питеру: — Но лишь иногда.

Он раздраженно, с шумом выдохнул, затем глянул на часы. Ему надоело играть в ее игры.

— Я полагаю, мне пора садиться за работу.

Дина положила назад верхние страницы, однако не вернула на место наручники. Покрутила стальные кольца в руках, позвенела цепочкой.

— Ты разрешишь мне прочитать рукопись? — проговорила она, явно размышляя о чем-то другом.

— Я еще никому ее не давал, — возразил Питер.

— Ну, я-то — не абы кто.

Он замялся, не зная, что на это сказать. Быть может, та хмельная ночь в Мэдисоне и впрямь сделала Дину кем-то особенным? И хочешь не хочешь, а она уже ворвалась в его жизнь и неизбежно ее изменит?

Дина глядела на стол с легкой улыбкой. Позже Питер припомнит, что точно такая же улыбка играла у нее на губах, когда Дина готовилась опуститься перед ним на колени в гостинице.

По крайней мере она была последовательна в своих действиях.

Внезапно Дина защелкнула наручники у себя на запястьях. Прянула от стола, захлопнула дверь кабинета, прислонилась к ней спиной, поднялась на носки, вытянув руки над головой, и накинула цепочку на старый латунный крючок для одежды, который был высоко прибит возле двери.

— Что ты?.. — начал изумленный Питер.

— Мы можем продолжить с того, на чем прервались, пока принтер будет печатать копию для меня, — проговорила она, чуть растягивая слова, слегка задыхаясь — то ли от предвкушения, то ли от того, что висеть у двери на крючке было неудобно.

Питер уставился на нее, пытаясь выбросить из головы дурные мысли. Дина превосходно знала его книгу, отлично помнила склонность Анжелы ко всякого рода оковам. Анжела любила, чтобы ее связывали, поскольку знала, как это действует на мужчин: дает им иллюзию полной власти. А через Анжелу Питер осуществлял свои собственные желания, с которыми ему в жизни не хватило бы духу подгрести к Джулианне.

Сила духа — вот в чем разница между ним и Диной.

Он тряхнул головой и шагнул к ней, подняв палец, словно желая подчеркнуть что-то важное, указать, что некоторым вещам лучше оставаться лишь в воображении. И передумал, не стал говорить. Дина все равно не поймет. Она станет спрашивать: «Почему?» И вместо разумных речей оказалось, что Питер стоит перед Диной, а его поднятый палец скользит вдоль краешка кружев на ее бюстгальтере — узеньком, только-только прикрывающем соски.

Казалось, Дина тает от этого прикосновения.

— И я могу с тобой делать все-все-все? — спросил Питер строчкой из собственного романа.

Дина не отрываясь смотрела ему в глаза, с губ ее сорвался легкий вздох, затем эти губы сложились в соблазнительнейшую из улыбок.

— Уж я не знаю, чего ты делать не можешь, — ответила она — именно так, как он и ожидал.

Его непослушный палец забрался под тонкую ткань бюстгальтера, пробежался по коже, от возбуждения покрытой пупырышками. Сосок у Дины затвердел, и тело ее трепетало.

Питеру пришли на ум все слова, которые он мог бы сказать, все то многое, что он мог бы с ней сделать. Однако он ощутил горький вкус желчи — отвратительный, остро напомнивший обо всем пережитом после Мэдисона.

— Дина, я не могу.

Он поспешно отвернулся, но успел увидеть разочарование и опустошенность в ее лице, когда Дина потянулась вверх, чтобы снять цепочку наручников с крюка.

Опустив руки, она отворила дверь.

— Пойду попробую отстирать кофе, — она выскользнула в коридор, убегая от Питера, из его кабинета, от всей неловкой ситуации, которую сама же и создала, — а то ведь не в чем идти домой.




II





Анжела


Она скребла и терла.

Кожа на пальцах была ободрана, руки — измочалены, вены повылезли. Вены… Разве у нее еще остались вены? И разве по ним течет кровь? Она, Анжела, еще не умерла? Она стояла на коленях — в последнее время всегда на коленях, — склонившись над ванной, яростно оттирая ржавый металл сливного отверстия. Чистила растрепанной зубной щеткой грязь, присохшую мыльную пену, волосы, кровь. Высохшую, запекшуюся кровь, оставшуюся с того дня, когда он последний раз ее избил, изрезал ей тело там, где никто не увидит, но где ей будет больно до вскрика, там, куда все стремятся, — в ее лоно. Кажется, уже весь мир там перебывал.

Сегодня она и ждать не стала, не строила из себя гордую — сразу бросилась мыть и чистить. Таково ее наказание за проступки. Быть может, если он поймет, что она уже сожалеет о сделанном, что она уже раскаялась… и просит прощения, намывая ванну…

«Грязная потаскуха, дура, наркоманка!» Его рев буквально звучал у нее в ушах — настолько врезались ей в мозг его слова, что Анжела начала им верить, начала принимать боль, что приходила с ними.

Но, кроме прощения, она уже ничего не хотела. Растаяли все прочие удовольствия, все ее иные устремления. Исчезли улыбки, умерло чувство, что она — хозяйка своей жизни, не осталось ни семьи, ни денег. Ровным счетом ничего.

И лишь желание жить еще теплилось в ее душе.

Она забыла то время, когда близость с мужчиной доставляла ей удовольствие. Забыла удивительное пьянящее чувство, рожденное десятками тысяч долларов, плотно упакованных в брюшко плюшевого медвежонка.

Все исчезло.

И пьянящее чувство умерло навсегда.

А вместо него пришел шорох зубной щетки, которой Анжела отмывала застарелую грязь, да запах чистящего средства.

И еще — цепенящий страх, который вечно тянулся вслед за вопросом: «Как я сюда угодила?»




Пока не успел передумать


Дина терла, не жалея рук.

Нагнувшись над раковиной, она лихорадочно терла ткань с такой силой, что нитки трещали и рвались. Пропала любимая блузка. Не из-за кофейного пятна — оно уже давным-давно сошло — а от усилия, которое Дина прикладывала. Сгубила вещь своими собственными руками. На запястьях по-прежнему были наручники, костяшки побелели, нежная кожа стерлась, но физическая боль приглушала душевную, которую причинил отказ Питера.

Она знала как мыть и стирать.

Научилась по его книге.

Сызнова чувствуя себя виноватым — и в который уже раз его одолевало чувство вины? — Питер подошел к Дине, остановился у нее за спиной.

— Сколько раз ты читала «Анжелу»?

Она коротко засмеялась, с языка сорвалось:

— Какая тебе разница? — Дина сдула с губы неожиданно скатившуюся слезинку. Но когда Питер не ответил на ее вопрос, сейчас же сдалась: — Сорок семь раз. — Стоило произнести эти слова, из глаз выкатились еще несколько слез.

Питер всерьез размышлял над просьбой Дины дать ей на прочтение рукопись, когда вышел из кабинета, чтобы отыскать Дину в квартире. Кто лучше нее разберется, что он написал в новой книге правильно, а где ошибся? Верно ли выписал образ Анжелы? Это сэкономит ему время, к тому же он сможет объяснить жене свои дальнейшие встречи с Диной. Ну пусть не совсем честно, но все-таки лишь наполовину солгав. Вместо взбалмошной неудобной любовницы Дина станет читательницей, мнению которой можно доверять. Пусть это не самый надежный план — но он хотя бы поможет выпроводить гостью из квартиры.

— Ты в самом деле хочешь прочесть рукопись? — спросил Питер и тут же задался вопросом, не суждено ли ему в будущем горько пожалеть о своем предложении.

Ее руки замерли, прекратив стирать. Слезы высохли. Сердце перестало рваться на части, боль утихла. Губы расползлись в неосознанной улыбке, которую Питер не видел, потому что Дина так и стояла к нему спиной.

— В смысле, сейчас, пока роман еще не закончен? — пояснил он неловко. — Может быть, ты оценила бы, как по-твоему: на верном ли я пути.

Дина глубоко вздохнула. Улыбка погасла, когда она повернулась к Питеру лицом. Нужно было, чтобы он понял, насколько для нее это серьезно.

— Мне чрезвычайно важно прочесть, — произнесла она с искренностью, которая удивила обоих.

Питер с невольным облегчением кивнул:

— Тогда ладно, договорились.

— Правда?

Он снова кивнул.

— А можно я еще кое-что попрошу?

— Что? — насторожился он.

Она вытянула перед собой скованные руки:

— Ключ.

* * *


Тихонько урчал старый лазерный принтер. Трясущимися руками — он надеялся, что Дина этого не заметила, — Питер освободил ее от наручников. Руки задрожали, когда он взял ее за запястья (какие у нее маленькие, нежные ладошки!), вставил в замок ключ и повернул.

— По-моему, мы все в большей безопасности, когда ты в наручниках, — пошутил он.

— Ты бы удивился тому, сколько я и в них могу натворить, — ответила она, и в голосе не было ни капли шутливости.

Питер положил наручники на стол и опустился на корточки возле центрального книжного шкафа. Надавил на угол, открыл тайник и из самой его глубины вытащил картонную коробку для почтовых отправлений. Вынул из нее две сложенные белые футболки. На них методом шелкографии была нанесена картинка с обложки «Анжелы по прозвищу Ангел».

— Я заказал два десятка, когда вышло первое издание книги, — Питер расправил одну из футболок, с нее осыпалась пыль веков. — Дарил их друзьям, полагая, что это повысит продажи. — Питер поднялся на ноги и пояснил, оправдывая собственную наивность: — Я тогда был еще новичком. — Затем он протянул футболку Дине: — У меня осталось несколько штук; думаю, что самая яростная поклонница книги заслуживает эту обновку больше, чем кто-либо другой.

Дина уставилась на него с недоверием, затем перевела взгляд на футболку с таким видом, словно ей вручали премию не меньше Нобелевской. С футболки на нее смотрело ее зеркальное отражение.

— Даже не знаю что сказать.

— Тебе нужно что-то сухое… — начал Питер — и сбился, когда Дина скинула бюстгальтер, выхватила футболку у него из рук и в мгновение ока натянула ее на себя, — … в чем идти домой, — договорил он.

— Как смотрится? — осведомилась Дина, сияя улыбкой.

Кожа у нее на груди все еще была слегка влажной, тонкий белый хлопок прилип и просвечивал нежно-розовым, и даже видны были пупырышки на коже.

Питер глаз не мог отвести.

— Вот что определенно подняло бы объемы продаж, — сказал он — впрочем, тут же пожалев о сорвавшихся необдуманных словах.

Дина подступила ближе.

— Может, я тебе пригожусь для сбыта новой книги? — проговорила она голосом, полным обещаний и желания.

Прежде чем Питер успел ответить, урчание принтера смолкло. Тишина застала его врасплох, усилив борьбу, которая бушевала в его мыслях. Сила его вожделения подскочила до двенадцати баллов. Теперь он точно знал, что желание оттрахать Дину равно силе его сожаления о том, что им довелось встретиться.

Возможно, это были не два разных чувства, а одно; порочные желания выдавливали из Питера рассудок, как сок из лимона. Питер страстно желал все забыть — и столь же страстно желал получить еще больше. Связующий их с Диной мост вины был выстроен из ненадежного крошащегося камня; он потихоньку рушился, но все же это был каменный мост.

— Возможно, тебе следует сначала прочесть текст, — проговорил Питер в конце концов, одолев-таки свои желания.




Убегая задом наперед


Затворив входную дверь, Питер прислушался к гудению лифта, который уносил Дину прочь. Затем он закрыл замок на предохранитель и ударился лбом о косяк. Еще раз и еще. Так и остался стоять, прижавшись к крашеной деревяшке — побитой жизнью, изрядно расщепленной, с торчащими острыми заусенцами. Как будто грубая рука скребла по лбу ногтями. Питер жалел о том, что боль недостаточно сильна.

Возвратившись в кабинет, он уселся к столу и уставился в экран, на заглавную страницу своей новой книги:






ПРЕКРАСНАЯ ЛОЖЬ

роман Питера Робертсона





Чем черт не шутит, вдруг Дина поможет? Найдет неожиданный ключик, откроет какую-нибудь тайну Анжелы, до которой он сам еще не додумался. Или подтолкнет его в нужном направлении. Или намекнет на те его тайные устремления, которые он сам еще полностью не осознал. А может быть, Дина просто-напросто заскучает над рукописью, ее одержимость пройдет, она перестанет воображать себя Анжелой, и Питер наконец отделается от них обеих.

— И кого я пытаюсь обмануть? — прошептал он, взглянув на витраж.

Дева Мария смотрела с неодобрением, как будто считала, что Питер отдал Дине рукопись единственно для того, чтобы Дина подольше была рядом с ним. Хотя бы на то время, пока читает роман.

* * *


Он был высокого роста, в куртке с низко надвинутым капюшоном, под которым не видно лица, в темных очках. Оглушенный, в крови, он цеплялся за фонарный столб на углу. Пальцы со всей силы впивались в этот самый столб, а человек лежал на асфальте. Затем он потряс головой, резко откинул ее назад, странным движением поднялся, словно какая-то внешняя сила вознесла его в воздух и поставила вертикально, — и пошел спиной вперед, на подгибающихся ногах, неловко, но настойчиво.

Как будто убегая от кого-то задом наперед.




Майк Левин


Это был сверкающий новый небоскреб на Мэдисон-авеню, его зеркальные стены пронзали небо, вздымаясь чуть ли не до самых облаков. В стороне виднелись башни собора Святого Патрика, и, если прищуриться, можно было разглядеть статую Атласа, который держал на своих плечах мир. На первом этаже небоскреба находился дорогой магазин кожаных изделий, рядом — крупнейший в мире магазин сластей.

Питер на лифте поднялся на восемнадцатый этаж. Офис его литературного агента располагался слева, а напротив — маленькое издательство, которое специализировалось на публикации кулинарных книг.

Двойные стеклянные двери с внушительной надписью золотом «Литературное агентство Левина» вели в маленькую приемную с жесткими кожаными диванами; на столиках были разложены журналы, посвященные издательскому делу.

Когда Питер вошел, на него подняла глаза блондинка — лет двадцати пяти, высокая, аппетитная, в кофточке с не слишком глубоким вырезом, в котором виднелась лишь верхняя часть ложбинки на груди. Спустя мгновение она признала Питера и встала, просияв.

— Питер? — воскликнула она радостно. — Ой, господи, кто пришел!

— Сандра, — ответил он ей в тон — во всяком случае, постарался.

— Как вы?

— У меня все хорошо, — сказал он, а сам подумал: «Да интересно ли ей, как я?» И спросил: — А вы как?

— Ну вы же знаете, — Сандра выразительно поглядела на дверь в кабинет шефа. — Тут у нас ничего не меняется.

— Это хорошо?

— Смотря по обстоятельствам, — отозвалась она, и в тоне звучало нечто более значительное, чем пустые слова. — По-моему, все мы не очень-то справляемся с переменами.

Питер согласно кивнул. Уж кому-кому, но не ему оспаривать это утверждение.

— Он у себя?

— Для вас — разумеется. — Сандра взялась за телефон, чтобы предупредить шефа.

— Не надо, — остановил ее Питер. — Пусть это будет сюрпризом.

— Майк сюрпризов не любит, — серьезно возразила секретарша.

— А вы? — Питер сам не ожидал от себя такого вопроса.

Она коротко, негромко засмеялась. Кажется, Питер удивил ее не меньше, чем себя. Сандра поглядела на него как-то иначе, другим взглядом, и ответила с нотками в голосе, которых ему прежде не доводилось слышать:

— А вы как полагаете?

Мгновение Питер смотрел ей в глаза. Припомнил времена, когда увидел Сандру впервые, около четырех лет назад; она только что окончила колледж и получила степень бакалавра по специальности «Литература двадцатого века». «Смышленая малышка», — однажды отозвался о ней Майк. Сандра всегда улыбалась, неизменно заставляя мужчин чувствовать, что они ей симпатичны, что у них есть шанс на успех. Каждый нормальный писатель, входивший сюда, надолго оставался под впечатлением. Питер был совершенно уверен, что именно поэтому Сандра и занимает свое место в агентстве.

— Ну ладно, идите, — сдалась она. — Пускай он меня увольняет.

— А то будто это случится, — сказал Питер, ни минуты не сомневаясь, что смышленая малышка вкатит Майку здоровенный иск о сексуальных домогательствах, вздумай он с ней расстаться вопреки ее желанию.

Возможно, поэтому-то Сандра Питеру и нравилась.

* * *


— У тебя есть минутка?

Он сидел спиной к двери и разговаривал по телефону; говорил отрывисто и нелюбезно, точно лаял. Услышав голос, мгновенно развернулся вместе с креслом. Майк Левин, с ног до головы одетый дорого и элегантно, жадный до денег, готов был порвать глотку наглому посетителю и задать Сандре заслуженную взбучку, чтобы не смела пускать народ без предупреждения. И тут он узнал Питера.

— Я вам перезвоню, — сказал он в трубку и дал отбой, затем встал из кресла — с широкой улыбкой, раскинув руки, словно готовый заключить Питера в дружеские объятия. — Я вижу чертово привидение? Или это и впрямь ты?

Питер пожал Майку руку. Слегка потерявшись, он не знал что сказать: слова вдруг странным образом смешались и разбежались куда-то. Последний раз они с Майком виделись с год назад — а может, и больше. Питер не стремился общаться. Он не был готов, книга не была закончена. А о чем еще беседовать с литературным агентом?

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Майк.

— Я, э-э… да. Я хорошо себя чувствую, — ответил Питер и подумал, что это лишнее: ему некогда разговоры разговаривать, надо заканчивать книгу. — Я рассудил, что мне стоит с тобой повидаться.

Хохотнув, Майк снова уселся в кресло и скрестил ноги, не забыв поправить брючину, чтобы не морщила. Питер припомнил, как важен Майку внешний лоск. Чего стоила та эпопея с фотографией автора на обложке! Майк забраковал любительское фото, которое сделала Джулианна, и организовал фотосессию. Пригласил профессионала из Англии — у того уже было напечатано не меньше сотни фотографий в журнале «Вог», и его часто приглашали на телевизионные реалити-шоу с участием разных моделей. Майк лично стоял позади фотографа и демонстрировал начинающему автору, как надо позировать. Питеру совершенно не нравилось фото, что получилось в итоге.

— Это не я, — заявил он жене, когда получил макет обложки.

— Может, и не ты, — ответила тогда Джулианна, желая его утешить, — но этот парень чертовски симпатичный.

Майк приглашающим жестом указал на два кресла для посетителей. Питер сел в то, что стояло ближе к двери.

— Итак, — сказал агент.

— Ну вот.

— Ты готов двигаться дальше?

— Несомненно, — отозвался Питер. — Это было… — Он замялся, подыскивая нужное слово, но на ум пришло лишь одно: — Трудно.

— Трудности — моя специальность. Или надо тебе напомнить, как ни один издатель не желал публиковать «Анжелу»?

— Ты уж напоминал. Много раз.

— Это полезно повторять. Нет таких проблем, с которыми я не справлюсь.

— Чудотворец.

— Абсо-черт-побери-лютно, — усмехнулся Майк и заговорил непосредственно о деле: — Когда я увижу текст?

— Я наполовину закончил последний вариант. Дай мне еще неделю — дней десять.

— Так скоро?

— Все целиком и принесу, — обещал Питер.

* * *


Майк проводил его в приемную, похлопал по плечу. Вполне дружеский жест.

— Мы с тобой уже тысячу лет никуда не ходили, — сказал он.

— Да уж, — согласился Питер.

Не то чтобы ему этого не хватало — вовсе нет. Поход с Майком — удовольствие во вкусе Майка, а у Питера душа к таким развлечениям не лежала.

— Давай-ка мы с тобой купим пиццу, — предложил агент проникновенно, — надеремся до поросячьего визга…

— …и закончим вечер в клубе «Скорз»?

— Ты читаешь мои мысли, — произнес Майк довольно.

Он улыбнулся Питеру — слегка напряженной, но дружелюбной улыбкой.

— Это один из путей, — сказал тот.




Сырная голова


Когда прозвенел звонок и заглушил полицейскую сирену, удалявшуюся в неизвестном направлении по Одиннадцатой Вест-стрит, на фоне каменных монастырских стен разлилось синее в клеточку море.

Дети, посещавшие школу при монастыре Святой Оливии, с первого по пятый класс, ринулись на свободу с громкими криками — то были их собственные песни освобождения. Кимберли была среди них, по-прежнему с желтым пенопластом на голове. Она обнаружила отца возле старых кованых ворот. Он смотрел вниз, избегая неприязненных взглядов матерей и нянь, которые, как и он, пришли забрать детей из школы. Должно быть, они не могли простить Питеру, что он написал «Анжелу по прозвищу Ангел», как будто он самолично выдумал всех на свете пятнадцатилетних проституток.

Чтобы не видеть осуждения в чужих глазах, Питер ковырял черную, пошедшую пузырями краску на воротах. Предполагалось, что краска защищает ворота от ржавчины, но там, где она вспучилась, ржавчины было полно. Интересно, сколько раз эти ворота красили? А эти слои черной краски — что они защищают больше: железо или ржавчину?

Он поднял взгляд, когда к нему подбежала Кимберли. Питер поймал дочь в объятия и поднял высоко в воздух:

— Только не говори, что ты весь день так и ходила с этой штукой на маковке.

— Ага, — Кимберли захихикала, — не скажу.

Смеясь, Питер чмокнул ее в лоб, при этом сам стукнулся лбом о желтый пенопласт. Затем он бережно поставил дочку наземь и взял за руку:

— Как прошел день? Удачно?

— Удас-сно, — подтвердила Кимберли, свистя дыркой от выпавшего переднего зуба. — У нас была контрольная, и я все слова написала правильно.

— Молодец!

— МО-ЛО-ДЕЦ, — проговорила Кимберли нараспев, без ошибки в безударных гласных. — И знаешь что?

— Что?

— Сестра Бернадетта сказала, мне можно привести тебя показать и рассказать.

— Ну и когда это будет?

— Через две недели от сегодня.

— До той поры я непременно отправлю свой писательский костюм в химчистку, чтобы он был готов к сроку.

Кимберли засмеялась:

— Глупый ты, папа.

— Я знаю.

Матери и няни больше не смотрели на Питера — они уже разобрали детей и повели по домам. Лишь качали головами, когда проходили мимо. То ли не одобряли его, то ли отрицали что-то, ему не известное. А быть может, чему-то сочувствовали.

Питер и Кимберли уходили от школы последними. Как обычно, никуда не торопясь. Тем более не стоило спешить в такой славный денек, как этот. Ранняя осень: еще многое напоминает о лете, и деревья не все пожелтели.

* * *


Она наблюдала с другой стороны улицы. Курила, наслаждаясь каждой затяжкой. До чего же неуютно ей стало в Нью-Йорке с той поры, как в городе запретили курить в общественных местах. Это положило конец ее виски с содовой под пару сигарет в любимом баре после какой-нибудь особо тяжелой смены. Она пыталась получить свое удовольствие дома, но оказалось, что это совсем не то же самое. Дома виски с сигаретой были знаком отчаяния, одиночества. А Пола Росси, в свои сорок с лишним, дважды разведенная, и без того чувствовала себя достаточно одинокой.

Она стояла, прислонившись к машине, и провожала Питера взглядом, пока он не исчез за углом. Докурила сигарету, бросила окурок на землю и загасила, раздавив ногой. Только-только забралась в автомобиль — ничем не примечательный «Форд» — как радио в машине рявкнуло:

— Два-одиннадцать, вооруженное ограбление…

И адрес — в трех кварталах к северу от места, где стоял ее «Форд».

— Еду, — сообщила детектив первого класса Росси неизвестно кому — кроме нее, в машине никого не было, и никто ее не слышал.

Подумала, что в последнее время много разговаривает сама с собой. Покачала головой. Не признак ли это, что она вот-вот потеряет эту самую голову? Последний муж утверждал, что уже потеряла. Детектив Росси прилепила на крышу машины полицейский проблесковый маячок на магнитной подставке и поехала на место преступления, больше ни с кем не разговаривая. Даже сама с собой.




«Мир Диснея»


Готовить он решительно не умел. До женитьбы, в студенческие времена, готовка означала, что не надо тратить деньги даже в самой дешевой и отвратительной забегаловке, а можно купить на распродаже лапшу по доллару за пять упаковок, сварить ее, слить воду, сдобрить солью или перцем или еще чем-нибудь, что найдется в хозяйстве. Однажды Питер полил лапшу кетчупом из крошечных пакетиков, которые он прихватил из киоска, где торговали хот-догами, в надежде, что получится нечто вроде спагетти с красным соусом. Ничего похожего не вышло.

Если у него в бумажнике заводилось хоть несколько долларов, он предпочитал есть вне дома. Кусок пиццы, самый дешевый гамбургер в Макдоналдсе, что угодно — все лучше, чем подойти на кухне к плите. Ну не было у него способности готовить! Он даже воду не умел толком вскипятить: дважды уходил с кухни, поставив чайник на плиту, садился в кабинете работать — и возвращался через несколько часов, когда чайник из нержавеющей стали уже стоял, раскалившись докрасна. После второго случая Питер бросил пить чай.

— Удивим маму? — спросил он дочку, надев кухонную рукавицу и вооружившись большой деревянной ложкой.

— Папа, ты не заболел? — поинтересовалась Кимберли в ответ.

Питер засмеялся:

— Тыковка, я отлично себя чувствую. Как никогда.

Запищал таймер — надоедный электронный писк, пробивающийся сквозь любой шум. Питер ткнул кнопку, чтобы его отключить. Таймер продолжал пищать. Он снова нажал кнопку; несмотря на то что на ней значилось «Выкл.», таймер и не подумал умолкнуть.

— Не на ту кнопку жмешь, — со знанием дела заметила Кимберли и нажала кнопку «Вкл.». — Вот так.

Пронзительный писк смолк.

Питер лишь плечами пожал: его пониманию такие чудеса были недоступны. Он открыл духовку.

Кимберли заглянула в нее — там клубился густой дым — и состроила гримасу:

— Это что?

— Макаронная запеканка, — объяснил Питер. — Ну разве не превосходно выглядит?

— Ты хочешь, чтоб я ответила? — Кимберли снова поморщилась, потому что в свои шесть лет она совершенно точно знала, что спагетти выглядят иначе.

* * *


Джулианна улыбнулась, когда поднесла ко рту вилку, осторожно откусила то, что когда-то было сыром.

Питер попробовал и скривился.

Кимберли сразу отодвинула тарелку, не став и пробовать.

— Право же, милый, — сказала Джулианна, — главное — благой порыв, а не результат.

По такому принципу они и жили: придавая огромное значение милым мелочам. Всякого рода сюрпризам и подаркам, сделанным от души. То Питер дарил жене коробку конфет с шоколадным суфле, когда она проигрывала дело в суде. То Джулианна притаскивала мужу какую-нибудь несуразную ерундовину, ненужную ему, но смешную. Еще, например, он предоставлял ей выбрать, какой фильм смотреть, — или наоборот, Джулианна отдавала ему это право; а то и вовсе они решали не идти в кино, а отправлялись на прогулку в Сентрал-Парк по первому зимнему снегу. Они старались как можно больше времени проводить друг с другом, тщательно планировали, как его провести, и пункт «Побыть вместе» неизменно оказывался первым в списке необходимых дел.

— Можно купить пиццу, — признал свое поражение Питер.

— Урра-а! Пицца-а! — радостно завопила Кимберли.

— Вполне съедобно, — возразила Джулианна, улыбнувшись мужу, и откусила еще кусочек. В общем-то, не так уж и скверно, если забыть на время, какого вкуса должна быть нормальная еда. — Я люблю, когда спагетти… мм… слегка обугленные.

* * *


Он прислонился к косяку, на котором в свое время крепилась дверь, отделяющая кухню от гостиной; ее зачем-то снял предыдущий хозяин квартиры. Оставалось только гадать, из каких соображений он это сделал. Питер наблюдал за женой, потягивая из бокала вино, — оно помогало заглушить вкус обеда, с которым они втроем удивительным образом справились.

Джулианна сидела на диване, устроившись посередине. Она всегда так садилась, чтобы с боков могли подсесть те, кого она любила в этом мире больше всех. Джулианна смотрела телевизор, машинально поворачивая на запястье старый браслет с амулетами. Браслет был из чистого серебра, слегка потемневший; его подарила Джулианне любимая бабушка, и браслет был ей очень дорог. Она носила его каждый день. Это украшение было первым, на что обратил внимание Питер, когда только-только познакомился с Джулианной и, уяснив себе очевидное, начал присматриваться к мелочам. Его завораживало то, как она поворачивала и поворачивала браслет на запястье, и каждый подвешенный амулет казался новым шагом по бесконечному кругу.

Питер уселся возле жены — на свое место, справа. Обнял ее, а она положила голову ему на плечо, привычно и естественно. Показала на экран телевизора, и Питер наконец обратил внимание на то, что же она смотрит.

Любительская видеозапись, сделанная чуть больше года назад. Они всей семьей в отпуске. Понимая, что совершает ошибку, Питер, тем не менее, поступил как многие родители: позволил своей пятилетней дочке решить, куда им отправляться на отдых. И совершенно неожиданно для себя насладился отпуском от души. Они с Джулианной сами как будто вернулись в детство, и трое пятилетних ребятишек, вооруженные платиновой картой «Американ Экспресс», развлекались и буйствовали как очумелые.

— Когда ты продашь эту книгу, — заговорила Джулианна, — мы поедем снова в «Мир Диснея»?

Он поцеловал ее в лоб, размышляя о том, как важны в жизни милые мелочи. Подумал, до чего же ему хочется снова ощутить себя пятилетним ребенком, особенно сейчас.

И ответил:

— Поедем куда твоей душе угодно.




Раз за разом


Питер потерял счет времени.

Так часто случалось, если его одолевала бессонница. Джулианна давно уже спала, а ему оставалось либо читать, либо смотреть в потолок, пока веки сами собой не сомкнутся. Но, работая над книгой, Питер читал очень мало. Еще бы: после того как глядел на свои собственные строчки весь день — или всю ночь — напролет, чужие слова начинали плыть перед глазами, принимались жечь. Питеру начинало казаться, что сам он написал все неправильно, и надо переделать.

Поэтому он предпочитал ограничиваться одним выдуманным миром за раз.

А смотреть в потолок было чересчур скучно.

Питер выбрался из постели и прошел в кабинет, проверил электронную почту. Негусто: в основном предложения кредитных карт и лекарств «строго по рецепту врача» — с такими несуразными названиями, что они едва-едва просочились сквозь спам-фильтры. Питер удалил никчемные файлы и уже собирался закрыть почту, когда компьютерный голос сообщил, что пришло новое письмо. Что могли прислать в столь поздний час? Наверняка предлагают порнографию или, к примеру, обещают легкие деньги в финансовой пирамиде в какой-нибудь стране третьего мира. Питер приготовился удалить письмо, но его взгляд упал на строчку «Тема». Там значилось: «Думая о тебе».

А электронный адрес отправителя был Madison-Dina.

Питеру по-прежнему отчаянно хотелось не связываться, удалить письмо — и пусть оно валяется в кибернетической мусорной корзине; глядишь, его там отыщет какая-нибудь одинокая компьютерная душа, которая этим заинтересуется… отыщет Дину, освободит Питера от его тайны. Но вместо этого он кликнул «Прочитать письмо».

Его первая догадка оказалась верна: это и впрямь была порнография. Питер был главным действующим лицом истории, которую породила Дина, — причем написала ее языком Анжелы, пользуясь ее словечками, присущим ей ритмом. Могло показаться, что автор — сам Питер: как будто он сочинил это письмо для первого варианта романа, а потом вырезал из текста, когда читатель, мнению которого он доверял, сказал ему, что это уже несколько чересчур. Дина живописала подробно и выразительно, докапываясь до самых глубинных его желаний, до того, чего он сам, быть может, ни разу себе и не представлял в своих фантазиях. В мельчайших подробностях повествовала, что она готова с ним и для него сделать, если только он ей предоставит возможность.

У него не хватило душевных сил удалить письмо. Питер сохранил его в папке, где хранил все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел», зная, что однажды захочет его перечитать. Или, быть может, даже воспользуется творением Дины, включит его в новую книгу — или же в следующую. Так что при правке можно будет вырезать из письма половину, когда мудрый советчик подскажет: «Оставь это за кадром, пускай читатель сам вообразит».

Затем он обратился к «Прекрасной лжи», к последней редакции романа. Файл назывался «ложь-в02.wpd». Вторая версия, которой он сейчас занимался. Нашел 178 страницу, 36 главу — не стал размениваться на мелочи, перешел сразу к главному. Именно эта часть романа ему не нравилась. Что-то он тут не так написал, Анжела вела себя неправильно. Мотив для мести был не тот. Здесь надо было хорошенько подумать.

Он посидел, уставившись в экран, на текст, набранный двенадцатым кеглем шрифта Courier, затем снял руки с клавиатуры и взял со стола наручники. Защелкнул одно кольцо на несуществующем запястье, сдавил, уменьшая диаметр кольца — щелк-щелк-щелк. Теперь в нем не поместилась бы и ручонка младенца. Еще сдавил — щелчки металлических зубьев — и вот вместо кольца остались два свободных крюка. Тогда Питер опять соединил их в кольцо и защелкнул, и снова сдавил… И так раз за разом, постукивая наручником по бедру, и звенья цепочки звенели в такт со щелчками.




Дина


На ней была подаренная Питером футболка — та самая, с картинкой. Больше ничего — но другой одежды и не требовалось, ведь Дина была одна, в постели. В футболке ей было уютно. Футболка ее утешала. Короче говоря, одной этой одежки хватало вполне.

Допив «Квантро» со льдом, что еще оставалось в бокале — в основном уже один лед, мягкий и сладкий, — Дина откинулась на подушки, плотней завернула ноги в простыни и взяла с ночного столика рукопись Питера. Положив ее себе на колени, легонько провела рукой по титульной странице. Прочла, беззвучно выговаривая:

— «ПРЕКРАСНАЯ ЛОЖЬ». Роман Питера Робертсона.

Здесь же была дата этой версии, адрес и телефон автора, копирайт. Все права защищены.

Глубоко вздохнув, Дина провела пальцем по краю листа бумаги. Дорогая бумага, такая упругая, белая; как может нечто столь нежное резать кожу? А ведь случается. Она перевернула страницу. Лицо застыло, затем на мгновение ожесточилось; по телу пробежал холодок. Теперь она поняла: не бумага режет, а слова.

— «Джулианне и Кимберли — каждое слово, всегда, только для вас», — прочла Дина вслух посвящение. — Ну уж это вряд ли, — проговорила она и скомкала страницу, сжала в кулаке, точно желая задушить ненавистную фразу.

Она отвела взгляд от заголовка «Глава первая» — хотя совсем еще недавно отчаянно стремилась ее прочитать — и взглянула на розовый телефонный аппарат, что стоял подле будильника и лампы. Телефон был старого образца, купленный за два доллара в магазине благотворительной распродажи, и очень похож на тот, что ей помнился с детства. Он громко звонил — самый настоящий звонок, а не приглушенное чириканье. К тому же Дине особенно нравился старомодный диск для набора номера.

Он так медленно крутился.

Дважды подумаешь, прежде чем наберешь чей-то номер.




Застать врасплох


Дело требовало огромной сосредоточенности. Пожалуй, с ним могло сравниться вдевание нитки в игольное ушко или операция на мозге. На своем компьютере Питер играл в Творца, создавая жизнь и смерть, даруя счастье, разбивая сердца, порождая унижение и горести.

Он яростно сражался со словом, которое должно было вернее всего передать авторскую мысль. Наказывал его, путал с другим, использовал в неправильном смысле, порой просто задумчиво созерцал. Трудился над сравнением, стремясь сделать его точнейшим в нюансах, таким, чтобы идеально ложилось в текст. Питер весь ушел в работу: он старался описать, что ощущала Анжела в ту минуту, когда обнаружила, что человек, которому она доверяла, ее обманул. Очень нелегкое дело… Внезапно зазвонил телефон. Необходимая сосредоточенность, все творческое настроение вмиг рухнуло, как если бы в окно со страшным звоном влетел футбольный мяч.

— Черт! — вскрикнул Питер, а сердце бешено заколотилось, словно готовясь разорваться. Он схватился за грудь, воздуха не хватало. Когда это было, чтобы ему не хватало воздуха? — Алло! — рявкнул он, выхватив беспроводную трубку из гнезда. Грубо рявкнул, сердито. В трубке молчали, и Питеру пришлось повторить: — Алло. Кто это?

Он уже приготовился дать отбой, когда прозвучал ответ:

— Привет, говорит Дэвид из компании «Верайзон», я хочу рассказать вам об интересном новом предложении, которое позволит с большим удобством звонить по междугородной связи.

Питер не заметил, что Джулианна появилась на пороге кабинета: встала, прислонившись к косяку, как обычно, наблюдая за ним со спины. Иначе он бы, наверное, ответил помягче:

— Да вы знаете, на хрен, который час?! — Он швырнул трубку в гнездо, пристукнул сверху, жалея, что это не старый добрый аппарат со звонком, который жалобно звякнул бы от такого обращения. Новые технологии порой смягчают драматизм событий.

— Тебе пытались что-то продать? — осведомилась Джулианна, слегка озадаченная вспышкой мужа.

Питер стремительно обернулся, точно готовый отразить нападение. Опомнился, задавил раздражение.

— Что? А, да. Продать, — пробормотал он и принужденно засмеялся. Кажется, нервы у него разгулялись.

В висках гулко стучала кровь, когда Питер вновь обернулся к телефону, ожидая, не зазвонит ли он по второму разу. Джулианна подошла и положила руки ему на плечи, погладила:

— Думаю, ты так напугал продавца, что он не решится попытать счастья снова.

Ее руки гладили, растирали ему плечи. Упоительные прикосновения.

— Кто-то у нас взвинчен, — сказала она.

Питер взялся за мышь и закрыл окно на экране компьютера. И самому надо было отвлечься от работы, и Джулианне ни к чему видеть написанное. Пояснил:

— Работал над трудной сценой.

— Хочешь о ней рассказать? — предложила жена.

— Я когда-нибудь рассказываю?

— Нет. Но я всегда спрашиваю.

Она в самом деле постоянно интересовалась, стремилась хоть как-то помочь. Однако Питер решительно не желал обсуждать то, что пишет. Чувства его героев были слишком откровенны, неприкрыты, слишком знакомы. Его чувства. Иногда — ее. Питер описывал то, что лучше всего знал, что он переживал, что его сильней всего пугало. Обсуждать это в процессе работы никак невозможно.

— Анжела поняла, что нужно убить человека, которому она прежде верила, — услышал он свой собственный голос.

Руки жены, массировавшие ему плечи, замерли. Остались лежать неподвижно, и лишь один палец тихонько щекотал мочку уха. Помолчав, Питер повернулся к ней лицом:

— Трудно убить человека, которого знаешь.

Джулианна взяла его за руку:

— Пойдем-ка в постель. По-моему, ты этой ночью уже достаточно поработал. Идем: сейчас отвлечешься от книги, а завтра снова приступишь на свежую голову.

Питер резко потянул жену на себя, так что Джулианна плюхнулась ему на колени.

— Отвлеки меня прямо здесь, — попросил он.

— В кабинете?

Он протянул руку — мелькнула сталь, и на запястьях Джулианны защелкнулись наручники. У нее расширились глаза, она задохнулась от удивления; не так уж часто Питеру удавалось застать ее врасплох, удивить чем-нибудь после стольких лет совместной жизни.

— Понять не могу, что это на тебя нашло, — Джулианна прильнула к мужу, целуя его, покусывая ему верхнюю губу.

— Но тебе нравится?

— Пока — да.




Гроб в шкафу


Руки у нее дрожали, точно у наркомана, который держит дозу, предвкушая, как сейчас ему снова станет хорошо.

По-прежнему «Глава первая», все та же первая страница. Дина так и не прочла ни строчки. Она все еще не была готова приступить к чтению.

Подумав хорошенько, она положила на место титульную страницу и подняла взгляд от рукописи. Со стены на нее смотрели синие глаза рок-звезды — певца, которого уже не было в живых. Ее первое увлечение, первая истинная любовь. Выстрел из ружья себе в голову — и его жизнь оборвалась. Такое прекрасное будущее не настало! Однако афиша с его фотографией по-прежнему висела у Дины в комнате — в память о том, чего не могло случиться. Что-то вроде надгробного слова на похоронах щенячьей любви.

Глубоко вздохнув, Дина обернулась к выставке своих плюшевых друзей на книжных шкафах у противоположной стены. Самый старый, мудрейший, здоровенный плюшевый медвежонок сидел по центру, одетый в комбинезон. Дина звала игрушку Господином Зеленые Штаны, хотя комбинезон был синий. В сущности, для стороннего глаза, ничто не оправдывало его чудное имя.

Дина села в постели, улыбнулась медвежонку. Овальный витраж у нее над головой рождал на противоположной белой стене картину: удивительно безмятежное изображение Девы Марии. В лунном свете густые тона цветного стекла ложились на стену нежной пастелью. Кровать Дины стояла под окном — точь-в-точь как рабочий стол Питера. Чрезвычайно правильное местоположение.

Дина отложила рукопись. Положила ее на стол — точно так же, как она лежала у Питера, на левом углу. Рядышком с записной книжкой — той самой, в которой Питер делал заметки, готовясь писать «Анжелу по прозвищу Ангел». Пока он доставал из тайника футболку с картинкой, Дина прикрыла книжку страницами распечатки — еще теплыми, прямо с лотка принтера, а затем прихватила книжку с собой. Украла все те мысли и решения, которые сделали первый роман таким жизненным.

Анжела реально существовала. Дина была Анжелой. И записная книжка была их свидетельством о рождении.

Дина взяла ножницы и журнал по психологии, который купила сегодня за 25 центов, и снова удобно устроилась на постели. Начала перелистывать страницы, не глядя на фотографии и картинки, просматривая исключительно заголовки, выискивая статью, из-за которой, собственно говоря, и потратилась на журнал. Отыскала ее на восемьдесят восьмой странице. Статья называлась «Принцип Питера». Дина аккуратно вырезала слово «Питер».

Положила вырезку на ладонь, рассматривая имя. Прямоугольная бумажка с черными буковками. Дина смотрела на нее так долго, что начало всерьез казаться, будто она может заполучить Питера, сделать его своей собственностью — и затем смять, раздавить, уничтожить. Прекрасная перспектива… Дина отбросила журнал на груду газет и журналов в углу, их накопилась уже здоровенная гора.

Затем она слезла с кровати, взяла со стола клеящий карандаш и подошла к книжному шкафу. Опустилась на колени, снизу вверх глянула в коричневые глаза-пуговки Господина Зеленые Штаны и надавила на нижнюю полку шкафа. Раздался щелчок, полка уехала назад и открылась, будто воротца. Дина прихватила карманный фонарик, скорчилась и нырнула в темноту тайника, закрыв за собой потайную дверь.

Сжавшись в комок, прижимая колени к груди, она посветила фонариком, отыскивая свободное местечко на стене. С трудом нашла — стенки тайника уже были обклеены сплошь — и приклеила туда новую вырезку. Посмотрела, как отличается шрифт на ней от соседних. Дина уже потеряла счет: сколько раз она вырезала имя «Питер» из газет и журналов, сколько раз клеила его в своем тайнике, сколько раз читала его здесь вслух… Наконец, сколько часов она провела в этом месте, похожем на гроб, со всех сторон окруженная Питером.




Рейсы отменены из-за тумана


Он не мог спать. Слишком страшно было бы видеть сны. Поэтому он вновь сидел перед монитором, положив руки на клавиатуру. Но на сей раз его палец крепко жал клавишу delete.

Слова, которые он только что набрал, исчезали в обратном порядке: А-Л-Е-Т-О-Х пробел Е-Н пробел М-Е-С-В-О-С пробел А-Л-Е-Ж-Н-А пробел. Палец с силой ударил по клавише последние четыре раза: О-Г-Е-Ч. Хрен тебе, вдохновение, которого Питеру так не хватало.

С тем же успехом можно было обвинять свой компьютер.

Питер с отвращением потряс головой, глядя в пустой белый экран. Осталось лишь название главы. Но с названиями глав у него никогда не было затруднений. Если бы романы можно было создавать из одних заголовков, у Питера уже набралось бы полтора десятка книг. Беда была со строчками, которые шли после, заполняли пространство от одного заголовка до другого.

Он сильно оттолкнулся от стола и далеко отъехал в кресле, чуть ли не до противоположной стены, и остался сидеть сгорбившись, не заботясь ничуть об осанке.

Чего не хватает?

Когда его осеняло при работе над первой книгой, он тут же заносил что-нибудь — мысль, фразу, сравнение, длинную цитату — в записную книжку, с которой не расставался.

Так чего же сейчас не хватает — вдохновения? Или записной книжки?

Питер ничего не записывал для «Прекрасной лжи», все хранил в голове. По крайней мере старался хранить — когда голова была ясной, а не когда в ней сплошной туман. Но в такое время, как сейчас, все рейсы из-за тумана отменялись.

Он не желал признавать, что работа застопорилась. Питер вообще не верил в то, что у настоящего писателя может стопориться работа. По его мнению, это всего лишь отговорка, которой прикрывают либо собственную лень, либо осознание, что ты просто-напросто не писатель.

Быть может, старое вдохновение поможет родиться новому? Питер подъехал в кресле к тайнику, прижал полку шкафа коленом. Раздался щелчок, дверца выдвинулась на несколько дюймов. Тогда Питер нагнулся и отодвинул показавшуюся задвижку.

Сполз наконец с кресла, опустился на одно колено и сунул руку в тайник, чтобы достать старую записную книжку. Она лежит на коробке, где у него хранятся все материалы для «Анжелы по прозвищу Ангел» и черновики романа.

Он ее совсем недавно видел, доставал, перекладывал.

Однако записной книжки на месте не оказалось.




Увидеть двоих


Питер лежал в постели. Он давно уже вырос и думать забыл о кошмарах и чудовищах, которые таятся под кроватью у любого ребенка. Сейчас его не тревожила даже пропавшая записная книжка и застопорившийся роман. Бог с ним со всем: ему просто-напросто хотелось выбросить их из головы и спокойно уснуть.

Он повернулся на бок. Из поля зрения исчез относительно далекий потолок, взгляд сфокусировался на ночном столике рядом с кроватью. Глаза болели. Пожалуй, необходимость надевать очки для чтения не то что не за горами — она уже стоит на пороге. Самый мелкий шрифт в газете или на какой-нибудь упаковке уже вовсе не разобрать, как ни вглядывайся.

На ночном столике Питера лежал браслет Джулианны. Внутри увешанного амулетами кольца стояла крошечная рождественская елка, сделанная вручную из серебра, украшенная малюсенькими изумрудами и рубинами. Она чудесно поместилась внутри браслета, когда Джулианна сняла перед сном свое любимое украшение и положила на столик мужа. В темноте казалось, будто елка пустила корни и прямо так и растет из столика. Рядом с ней, опрокинувшись на бок, как после ужасной аварии, лежала моделька старого английского кабриолета — не то MG, не то «Триумф», не поймешь — такая машинка была миниатюрная.

Ко всем этим древностям Питер добавил одну на свой выбор: книгу в твердой обложке, раскрытую примерно на середине, где на странице рукописным шрифтом были крупно напечатаны слова: «Я тебя люблю». Со своего места, если не поднимать голову с подушки, Питер не мог их прочитать, но он точно знал, что слова там есть, — точно так же, как и браслет, который Джулианна каждый вечер выкладывала на столик Питера перед сном, — и они всегда там будут.

Питер отлично себе представлял действия жены. Вот она сидит на краю постели в своей крошечной белой маечке и стрингах, упершись пальцами ног в пол, а ступни выгнуты, и спина тоже. Джулианна потягивается и затем снимает браслет. Кладет его на столик мужа — не в виде небрежной кучи серебра, но аккуратным кружочком, как в витрине ювелирного магазина, где ее дед впервые увидел этот браслет и купил для своей юной невесты, приехавшей в Америку из другой страны; а потом он дополнительно покупал подвески-амулетики — знаки своей любви. Вот Джулианна откидывается назад, прячет свои длинные восхитительные ноги под одеяло, подкладывает под спину подушку, берет со столика журнал или книгу и ждет, когда Питер придет ложиться.

Однажды он поинтересовался у жены, почему она всегда кладет браслет на его ночной столик, а не на свой.

— Потому что если проснусь среди ночи, — ответила Джулианна, — то сразу увижу вас обоих.

* * *


Возле ее браслета стоял телефон с радиобудильником — вещь, которую Питер хранил еще со студенческих времен. Радиосигнал это устройство принимало отвратительно, сколько Питер ни двигал по шкале ярко-оранжевый ползунок, тщетно пытаясь поймать хоть какую-нибудь станцию, чтобы по утрам его будила музыка или человеческие голоса, а не скверный надоедный писк. Табло электрических часов светилось голубым так ярко, что можно было читать в темноте. Джулианна много раз предлагала заменить малополезную штуковину чем-нибудь более современным, но Питер не соглашался. Он сроднился с нелепой штукой, как со старой любимой рубашкой или джинсами, и сил не хватало ее выбросить.

Ему всегда было нелегко расставаться с вещами.




Пистолет у затылка


Обычно прогулка с Гручо рано поутру проясняла голову. Питер с лабрадором проходились по парку Томкинс-Сквер, затем шли еще куда-нибудь — куда пес вел хозяина. Однако сегодня он отчего-то сразу повернул домой.

Свернув с авеню А на Десятую стрит, Питер заметил Дину аж за целых три дома. Она сидела на ступенях, ведущих к парадной двери: на третьей ступеньке снизу, на дальнем краю лестницы, чтобы никому не мешать. Дина смотрела, как Питер идет по улице, словно ей заранее было известно, с какой стороны он появится. Она улыбнулась, затем поднялась, расправила несуществующие складки на юбчонке, которую и заметишь-то не сразу, — такая она была короткая.

«Почему с Диной так получается?» — подумал Питер, остро жалея о том, что не может спрятаться, или умереть, или в мгновение ока исчезнуть. Если он сам ее создал, отчего ему никак не удается от нее избавиться?

— Привет, — поздоровалась Дина.

Питер кивнул ей в ответ.

— Только не говори, что ты уже прочитала, — сделав над собой усилие, пробормотал он, надеясь, что Дина пришла поговорить о романе.

Вдруг у нее появилась мысль, услышав которую, Питер прямиком кинется к компьютеру и примется работать как одержимый?

Однако Дина огорошила:

— Да я и читать не начинала. Еще не готова. Мне прежде нужно кое-что сделать.

Питер насторожился, напрягся. Испугался так, словно к затылку приставили пистолет. Как будто вооруженный грабитель подловил его на безлюдной улице и требует… даже не денег, а, скажем, бутылку холодной воды — а у Питера, конечно, ее нет, и раздраженный преступник сейчас спустит курок, и никто не спасет, не услышит…

— И что же ты хочешь сделать? — спросил он, совершенно не желая это знать.

— Извиниться, — удивила его Дина.

Какая великая сила таится в раскаянии, в простых словах: «Извините меня». С их помощью люди покупают свободу — главным образом от самих себя, сбрасывая бремя вины.

Питер не успел что-либо ответить: входная дверь отворилась, и показалось знакомое лицо. Жизнерадостности в нем не читалось, дружелюбия тоже, и не скажешь, что его обладательница рада видеть Питера. Просто знакомое лицо, ибо миссис Вотерс жила тут еще до того, как Питер сюда переехал. Она жила в этом доме еще до его рождения; быть может, даже до рождения его отца. И являлась столь же неотъемлемой принадлежностью дома, как водопровод и электричество, первым его седым волоском.

— Здравствуйте, миссис Вотерс, — очень вежливо поздоровался Питер, постаравшись скрыть досаду от того, что его видят вместе с Диной, — как поживаете?

Она бросила на него сердитый взгляд — как будто он сумасшедший, или словно он грязен и давно не мылся, или будто она прочла в его глазах, как сильно он провинился перед женой. Какое право он имеет называть ее вслух по имени?

Тяжело шагая по ступеням, цепляясь за перила, чтобы не упасть, миссис Вотерс прошла мимо со всей поспешностью, на какую была способна, и заковыляла прочь, прихрамывая на левую ногу и сильно раскачиваясь. Ее белые ортопедические туфли шаркали по тротуару, как мокрые губки.

Питер выждал, пока миссис Вотерс отойдет подальше — она целую вечность удалялась старческими мелкими шажками, — и наконец спросил:

— За что ты хочешь извиниться?

Дина ответила не сразу — сначала пристально вгляделась в его лицо и лишь затем пояснила:

— За то, что слишком напористо тебе навязывалась.

— Да, это было неправильно.

Эти слова Питер твердил себе с той минуты, когда захлопнул дверь гостиницы в Мэдисоне. Да только чувство вины не исчезало. Оно было крепко-накрепко приварено к нему — и никуда не могло уже деться.

— Я теперь понимаю. Но, — Дина повела плечами и понизила голос, отчего стала похожа на пятнадцатилетнюю Анжелу, которая о чем-то сговаривается с подружкой, — давай притворимся, будто ничего этого не было.

— Ты неуемна, Дина.

— Никаких сожалений, ты помнишь? Если видишь то, что тебе нравится, бери.

— Ты желаешь поступать как Анжела?

— Это книга, по которой я живу, — заявила Дина.

— Мысль пугающая, но… — Питер покачал головой, размышляя: неужели оно все так просто закончится? Впрочем, разве у него есть выбор? — Извинение принято.

— Отлично, — Дина просияла. — И знай, пожалуйста, что если однажды ты передумаешь…

— Насчет чего бы это? — перебил он, не желая понимать ее слова, всерьез обиженный ее настойчивостью.

Она отлично знала, что он понял.

— Так, ерунда, не обращай внимания. Мне нужно прочитать твою книгу.

— А мне нужно закончить правку.

Дина привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку — довольно-таки долгим поцелуем.

Питер надеялся, что она таким образом попрощалась.

Поймав его взгляд, Дина залилась краской.

— Черт! — прошептала она, отстранилась — словно вырвалась из объятий, хотя Питер и не думал ее обнимать, — и поспешила прочь. — Я позвоню, когда закончу, — крикнула она, обернувшись на ходу. — Скажу, на верном ли ты пути.

Питер прощально махнул рукой и остался стоять, глядя ей вслед. В мозгу билась одна-единственная мысль: «Как жаль, что она уже уходит».




Что сыплют в воду


Джулианна спешила на работу, тащила за собой дочку. «По крайней мере хоть сегодня Кимберли без „сыра“ на голове», — мысленно отметил Питер, прихлебывая из кружки кофе.

— Пока, папа, — звонко попрощалась Кимберли.

— До встречи, Тыковка, — отозвался он.

Джулианна крепко поцеловала мужа в губы, сжав его лицо обеими руками.

— Кое-кому не мешает побриться, — заметила она. Прошло уже несколько дней, как Питер возвратился из Мэдисона. Однако он работал — а во время работы все прочее отступало на второй план. Жизнь останавливалась. Если бы не Джулианна, он, вероятно, даже душ бы не принимал и питался бы кое-как. Пил бы кофе да стучал на клавиатуре, а к ночи глотал бы сильное снотворное, чтобы погасить действие кофеина.

— Давай так договоримся, — произнес он полушутливо, — я побреюсь, если и ты побреешься.

Джулианна удивилась, затем на ее лице расцвела соблазнительная улыбка, когда она прикинула, что это воистину взаимовыгодное предложение.

— По рукам! — сказала она, вновь поцеловав мужа, и прошептала: — И что такое сыплют в воду в Мэдисоне?

— Там есть фабрика по производству «Виагры», — отшутился Питер. — Отходы сбрасывают в месте городского водозабора.

— Все, мы побежали, — сказала Джулианна, беря Кимберли за руку.

* * *


Сначала — горячая вода. Чтобы размягчить щетину, чтобы не так было больно, когда скребешь бритвой по коже. Не мазохист же Питер, в самом деле. Как ни старался, он не сумел освоиться с электробритвой. Что бы там ни твердила реклама, а бритье электрической жужжалкой — не настоящее бритье. Бритвенный станок — вот то, что надо, если хочешь получить настоящее ощущение.

Питер выдавил на ладонь здоровенный шмат геля для бритья, который тут же начал светлеть и делаться менее прозрачным — еще и на лицо не успели его нанести. Не без удовольствия вдыхая сильный запах ментола, Питер принялся круговыми движениями растирать гель по щекам, подбородку, по верхней губе, по шее, строго соблюдая раз и навсегда установленный порядок действий.

Затем он подержал тройное лезвие под струей горячей воды — из крана хлестал почти кипяток, обвариться можно, если сунешь руку. Даже зеркало запотело от возмущения. Теоретически, сильно нагретое лезвие должно растворять щетину, резать ее, как горячий нож — масло.

В теории — да.

Бритвенный станок начал путешествие у правого уха — вверх, против направления роста волосков. Затем вниз, вбок, чуть вперед, к носу. Точь-в-точь поездка по проселочной дороге среди холмов. Причем за каждым поворотом ожидает какая-нибудь неприятность — олень ли выбежит на дорогу, дождь ли вдарит, а то вдруг вывернет грузовик — да прямиком на тебя…

Когда брил подбородок, Питер порезался. Кровь смешалась с пеной, от чего цвет ее стал гораздо светлее обычного, но даже в запотевшем зеркале было видно розовое пятно.

Внезапно задрожали руки. Стало больно дышать. Питер выронил бритву, она ударилась о кафель на полу, насадка с лезвием отвалилась. Он схватился за края раковины, словно мир вокруг складывался и рушился на него, как будто пол под ногами уже проседал, и Питер отчаянно напрягал мускулы, чтобы удержать это все, не дать развалиться на части.

Вот что значило — вспомнить.




Рауль


Здесь повсюду был стойкий запах мусора и блевотины. Возможно, Питеру следовало задуматься о том, что это — предупреждение.

Он вышел на охоту за информацией. Занялся исследованием для будущего романа, как он называл это дело. Но сейчас вдруг задался вопросом: быть может, он все равно собирал бы сведения, независимо от книги, даже если бы не собирался ее писать? Вкус чуждого ему мира, который в ходе «исследования» открывался по-настоящему, а не намеками в Интернете, оказался неодолимо влекущим. Стоило начать, и Питер уже не мог совладать с любопытством.

На плече висела курьерская сумка — новехонькая, из буйволовой кожи: такая сумка могла принадлежать только жителю центральных районов города, и вид ее громко заявлял, что Питер больше не работает с девяти до пяти. Он без труда нашел адрес, который дал Джеффри Холливелл. Третья стрит, неподалеку от авеню Д. В Алфабет-Сити далеко на восток не уйдешь.

Он позвонил в квартиру, находившуюся в подвальном этаже, и стал ждать. Казалось, в подобном месте любая форма жизни должна замереть и не двигаться. Питер оглянулся через плечо, проверяя, так ли это.

Из-под козырька надвинутой на лоб бейсболки на него глядел бездомный с совершенно белыми глазами. Медленно проехала низкая, стелющаяся над землей, «Тойота» с затемненными стеклами; в салоне гремела музыка, а снаружи слышался лишь низкий ритм — пухх, пухх, пухх. Прошла компания подростков — самоуверенных, наглых, потных; они захохотали, глядя на Питера, словно он был распоследний дурак.

«Нет, — решил он, услышав, как с той стороны двери один за другим открываются многочисленные замки, — в этом месте двигаются и живут».

* * *


Рауль был огромен. Ростом ниже Питера, он, однако же, возвышался горой. Накачанные мышцы внушительно бугрились под мешковатой спортивной рубашкой и шортами. Создавалось впечатление, что этот громила способен использовать Питера в качестве зубочистки, возникни у него такое желание.

Рауль окинул будущего романиста настороженным взглядом, хмыкнул и широко распахнул дверь, приглашая войти.

— Что-то ты больно бледный с лица, — заявил он, захлопывая за Питером дверь и снова запирая все замки, — как считаешь?

Питер промолчал — вряд ли от него ожидали ответа. Он огляделся: в комнате было на что посмотреть. Приют новейших технологий, собрание вещей, которые еще даже не изобретены. Одну стену занимал телевизор размером с рекламный щит; изображение было настолько четким, что казалось, можно отнять мяч у баскетболистов, которые бегают по площадке. Звук был мощный, мяч с громким треском ударился о деревянный щит; видно было, как по лицу игроков катится пот. Рауль явно не желал просто наблюдать — он предпочитал чувствовать себя участником событий.

— «Прослушка» есть? — раздалось за спиной.

А вот на этот вопрос надо было ответить. Питер обернулся. Очевидно, на лице отразился испуг.

— «Прослушка»? — переспросил он. — Нет.

— Руки вверх, — велел Рауль.

— Простите? — Питер не был уверен, что верно понял, о чем речь.

До сих пор ему ни разу не говорили: «Руки вверх!» Ну, быть может, мать в далеком детстве, когда надевала на него пижаму перед сном. Но в ее словах не было ничего общего с приказом Рауля; лишь позже, когда заносил в свою записную книжку результаты «исследования», Питер осознал их связь.

Достав огромный пистолет — самый громадный, что Питер в своей жизни видел, возможно, самый большой и тяжелый из всех, когда-либо изготовленных в этом мире, или даже вовсе еще не сконструированный, — Рауль подступил к Питеру на длину вытянутой руки и с силой ткнул дуло ему в переносицу:

— Чертовы руки — вверх. Быстро. Некогда мне с тобой вошкаться.

Тон его ясно свидетельствовал, что Рауль очень не любит повторять сказанное.

Питер поднял руки над головой и затаил дыхание, пока Рауль охлопывал его в поисках таинственной «прослушки», с помощью которой его, Рауля, могут обвинить во всех мыслимых преступлениях, включая те, что он не совершал.

— У меня нет… — начал Питер.

— Заткнись, — оборвал Рауль. Затем он удовлетворенно кивнул, убедившись, что у гостя нет диктофона. — Можешь опустить руки.

Питер сделал как было велено.

— А в сумке что?

Питер хотел было ее открыть, но громила проворно ее выхватил:

— Эй-ей-ей, сам погляжу.

Откинув клапан, Рауль выудил из сумки книгу о наркомании, блокнот и стилет, которым Питер обычно вскрывал письма.

Держа стилет в одной руке, а пистолет — в другой, демонстрируя оружие гостю, Рауль от души захохотал.

— Пуля всегда возьмет верх над ножом, — изрек он и захохотал снова. Затем бросил имущество Питера в сумку, а сумку — на пол, к ногам хозяина, окинул его последним цепким взглядом и примирительно пробормотал: — Ладно, парень, расслабься. Я над тобой шучу. — После чего заорал: — Люсинда! Пиво! — И наконец предложил: — Садись.

Черный кожаный диван, на котором примостился Питер, стоил, вероятно, не меньше, чем его рекламируемый в «Нью-Йорк таймс» собрат в доме Холливелла, но качество оправдывало цену. Мягкий, невероятно удобный; сев на него, ты словно погружался обратно в материнскую утробу. Диван обнимал ненавязчиво, нежно, слегка чувственно. Право же, Рауль знал толк в удобстве.

Купаясь в неожиданном удовольствии, Питер поднял взгляд — и увидел Люсинду. Маленькая, почти обнаженная, она была очень юна и красотой убивала наповал. Кожа фарфоровой белизны, каскад темно-каштановых волос, а ее зеленые глазищи следовало бы объявить вне закона.

Вероятно, все это и было незаконным.

Она принесла две запотевшие банки пива и поставила на дубовый кофейный столик, склонившись перед Питером так, что он понял: надо бы отвернуться, однако отвести глаза было выше его сил.

Люсинда поймала его взгляд.

— Не хотите ли еще чего-нибудь? — спросила она тонким, ломким голоском, в котором звучало искреннее любопытство.

Питер все-таки отвернулся, заметив, как следит за его реакцией Рауль. Громила сиял, точно огни Бродвея.

— Катись отсюда, — велел он Люсинде.

Та испарилась.

Взяв со столика банку с пивом, Рауль вручил ее Питеру и вдруг заговорил, словно с лучшим другом:

— Нравится, да? Хочешь попробовать? — Чисто продавец подержанных автомобилей, предлагающий свой товар.

Питер промолчал, поглядел на дверь, за которой исчезла Люсинда. Дело было не в том, что юная красотка ему нравилась или он ее хотел. Ему требовалось не тело, а мысли: причины ее поступков. Он желал знать, почему, как и где Люсинда делала то, что делала. Каким образом она оказалась в этой квартире в подвальном этаже. Как она стала проституткой, а может быть, и наркоманкой вдобавок. Питеру нужно было понять, какие превратности судьбы привели ее на дорогу в ад, а не в парк развлечений, не на танцы в школе, не на обед в День благодарения в кругу семьи.

Внезапно все поменялось.

Вся его задумка — псу под хвост.

В это самое мгновение Питер сообразил, что он здесь сидит именно ради Люсинды. Люсинда — вот то, о чем будет его книга.

Не о Рауле надо писать, нет. Он — всего-навсего сводник, всем известный персонаж. Хоть режь его, он мало что припомнит из того, что привело его к нынешней точке в жизни. Уж кто-кто, а Рауль о таком не задумывается. Он всегда был профессиональным куском дерьма.

А вот Люсинда, напротив, сожалеет о том, что поломала себе жизнь, жалеет о принятых когда-то решениях, из-за которых она сейчас опускается все ниже и ниже.

Питер в этом не сомневался. Настолько был уверен, что готов был голову прозакладывать. Абсолютно убежден… Новый взрыв веселья заставил его опомниться. Он обернулся к Раулю, который, разумеется, истолковал его интерес к Люсинде совершенно по-своему.

— Свежее мясцо отлично скрасит трудный день, — сказал кусок дерьма.




Люсинда


Они сидели в маленькой французской кондитерской: Питер условился с Раулем, что они с Люсиндой встретятся здесь. Кроме того, он получил, как выразился громила-сводник, «профессиональную скидку»: с Питера приходилось пятьсот долларов за два часа, проведенных с Люсиндой, — половина от обычной цены за девочку ее возраста и способностей.

Поначалу она удивилась, услышав, что Питер всего-навсего хочет поговорить. Затем решила, что поняла:

— A-а, сначала поговорить, а после… — Люсинда выразительно взмахнула ресницами.

— Нет, — твердо возразил Питер. — Будем только разговаривать.

— О чем?

— О тебе. Как ты начала? Почему взялась за это ремесло?

— Увидала по телику.

Питера насмешил ее ответ.

— Нет, правда, по телику, в передаче, — объяснила Люсинда. — Там три девушки рассказывали про деньги, которые они зарабатывали. И хоть они твердили, что сожалеют и все такое, но я-то видела. Они бросили это дело, но им было жаль. Денег, внимания. В смысле, это же просто секс, правда?

Она была одета в джинсы и футболку. Простенький наряд, в котором могла ходить любая девушка ее возраста. Питер специально это оговорил, когда Рауль спросил, как Люсинде одеться.

— Ага, хочешь, чтоб она выглядела помоложе, — сказал Рауль, услышав пожелание.

— Я хочу, чтобы она не выделялась в толпе, — возразил ему Питер.

— Как оно было в первый раз? — спросил он сейчас, строча в блокноте, пока Люсинда прихлебывала французский лимонад и ела круассан с шоколадной начинкой.

— Мне понравилось.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Нет, правда. Я ответила на объявление в «Виллидж Войс». Его дал, — Люсинда согнула пальцы, изображая кавычки, — «щедрый мужчина, который ищет любящих приключения молодых женщин, которые желают самого лучшего в жизни». — Она повела плечами. — Он был славный и знал дело. В смысле, в постели. Раньше так здорово не бывало. — Она опустила глаза к круассану, пальцами разбирая его на кусочки. Когда снова подняла взгляд, лицо залила краска — как будто специально для Питера, словно так было надо. — Он заплатил тысячу долларов за два часа и сказал, что хочет со мной встречаться каждую неделю. — Люсинда снова повела плечами. — Мне было совсем не трудно. Плевое дело, правильно?

— Наверное, — согласился Питер и спросил: — Как давно это было?

— Три года назад.

— А сколько тебе было лет?

— Тринадцать, — сказала она и глотнула лимонаду из бокала.

* * *


Они встретились еще раз. То же место, та же скидка. Но когда Питер позвонил, чтобы условиться о третьей встрече, Рауль ему отказал.

— Я не сдаю своих сук для болтовни, — объяснил он.

После этого Питер не видел Люсинду почти два года.

Однако ему уже хватало материала для «Анжелы по прозвищу Ангел».




III





Анжела


— Анжела, шлюшка-потаскушка!

Келли, ее лучшая подруга со второго класса, улыбнулась растерянно и с испугом. Широко распахнутыми глазами уставилась на Анжелу — что та ответит? Анжела только плечами пожала — подумаешь, экая важность! Хотя она отлично знала, что Келли бы такой обиды молча не снесла.

— И это после первого свидания! — воскликнула подружка.

Правильно. Субботний вечер Анжела провела с недотепой-второкурсником; в программе была пицца и поход в кино, и Анжела чуть не умерла со скуки. Все, о чем она могла думать, — это о предыдущем вечере с Ричардом. И о том, что накануне случилось впервые.

Она попробовала кокаин.

Поначалу Анжела испугалась и не хотела. Но Ричард, не слушая возражений, послюнявил палец, обмакнул его в белый порошок и натер ей десны. Она дрожала всем телом, когда он обмакнул палец снова — и на этот раз втер порошок ей между ног.

Когда она собралась уходить и Ричард расплатился за полученное удовольствие, он сказал, что на следующей неделе к ним присоединится его друг: Ричард желает посмотреть, как Анжела будет ласкать другого мужчину. Он не спрашивал ее согласия — он платил за то, чтобы его желания осуществлялись.

— А это еще будет? — спросила Анжела, подбирая новую щепотку наркотика.

— Сколько захочешь, — пообещал он.

Она впервые не явилась домой к одиннадцати. Ожидала отменной взбучки, но мать сама где-то развлекалась с друзьями, а когда вернулась, забыла спросить, во сколько Анжела пришла.

Вот об этом обо всем она и думала, прокручивала вчерашнее в мыслях снова и снова, пока недотепа-второкурсник молол языком про видеоигры, скейтборды и какое-то глупое шоу по телевизору.

Поэтому, когда они доели пиццу и оплатили счет — каждый расплатился сам за себя — и настало время идти в кино, Анжела предложила заняться чем-нибудь другим.

— Хочешь, пойдем в компьютерный клуб, сыграем? — предложил недотепа.

Однако Анжела задумала вовсе не это. Она объяснила, что никогда еще не видела «эту штуку» вблизи, и если парень ее покажет, то Анжела возьмет ее в рот. Второкурсника хватило всего на тридцать секунд, после чего он весь остаток вечера ни слова не промолвил. Анжелу это совершенно устраивало.

— Я люблю, чтоб было тихо, — сказала она ему после.

А он, хоть и был недотепа, оказался не совсем дурак.

Рассказывая о своих похождениях лучшей подружке, Анжела выпустила все, что касалось Ричарда, его друга и кокаина, а взамен поведала, как ублаготворила недотепу: якобы она это сделала, чтобы узнать, как бывает в жизни то, о чем так много кругом болтают.

Келли прикинулась потрясенной, потом засмеялась, после чего заявила, что желает услышать подробности.

Анжела не стала ломаться и с удовольствием живописала, как было дело: кое-что слегка преувеличив, состроив гримасу — дескать невкусно, воспроизвела звуки, которые издавал парень в самый главный момент.

— Вроде как тюлени хрюкают, — заметила Келли.

— Похоже, — согласилась Анжела.

— Ты будешь еще с ним встречаться?

— Почему же нет?

Недотепа был отличным прикрытием: его можно познакомить с матерью, сослаться на встречу с ним, если хочешь улизнуть из дома в будний день. Вещицы, которые Анжела хотела себе купить, но не могла — как бы она объяснила, откуда у нее деньги? — сойдут за подарки от нового кавалера. Ну, в крайнем случае, взяла у него напрокат.

Анжела залилась краской, когда Келли принялась поддразнивать:

— У Анжелки есть любовник, у Анжелки есть любовник!

Однако ее яркий румянец не имел никакого отношения к недотепе; краску вызвала приятная мысль о том, насколько легче теперь будет чаще встречаться с Ричардом и заниматься всем тем, что он хочет.




Дина и Холливелл


Найти миллионера оказалось проще, чем она ожидала.

По крайней мере это доказывало, что в романе «Анжела по прозвищу Ангел» правды больше, чем вымысла. И объявление в газете все еще печаталось — слово в слово, как значилось у Питера в записной книжке. И телефонный номер был тот же: в романе Питер лишь слегка его изменил. Дина без колебаний набрала этот номер, ей ответили после второго гудка. Она солгала насчет своего возраста, и Холливелл назначил ей время. Что возраст приуменьшила, не страшно: при ее хрупком сложении и нежной коже, Дина легко могла сойти за шестнадцатилетнюю.

За ту, которая желает самого лучшего в жизни.

* * *


Он открыл дверь, прижимая к уху сотовый телефон. Телефон был черный, блестящий и казался естественным продолжением руки хозяина, как будто даже манжет на рукаве шили учитывая этот самый мобильник.

— Если вы, в свою очередь, пойдете на уступки, мы договоримся, — сказал Джеффри Холливелл и чуть отвел аппарат от лица, ожидая, что посетительница заговорит.

— Мистер Холливелл? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.

— Ты, должно быть, Дина, — отозвался он, оценивая ее, словно пакет акций.

Она скромно кивнула.

— Созвонимся, — бросил он в трубку и сложил мобильник, сунул в карман, затем улыбнулся: — Ты пришла минута в минуту.

* * *


— Ты любишь вино? — Он подал ей бокал.

— Я могу научиться любить, — ответила она, пригубив.

— Хороший ответ, — он налил и себе, поднял бокал, рассматривая вино на свет. — Это «Палмер Бордо» урожая шестьдесят четвертого года.

— Оно старше меня, — заметила Дина с улыбкой, которая как бы говорила: «Ну и чепуху же я несу».

— Гораздо старше, — подтвердил Холливелл, покупаясь на ее очарование юности.

Дина снова пригубила вино:

— Можно спросить?

— Смотря что.

Она застенчиво прикусила нижнюю губу:

— Собственно, у меня два вопроса. — Она примолкла, отвела взгляд, изображая смущение. — А насколько вы щедрый?

Холливелл вынул из кармана пачку хрустких стодолларовых купюр, отсчитал двадцать пять бумажек и вложил ей в руку.

Дина притворилась, будто сумма ее потрясла. Глубоко вздохнула, как охнула, и отправила банкноты в сумочку.

— Удовлетворительный ответ? — спросил Холливелл.

Кивнув, Дина отставила бокал с вином и придвинулась к нему ближе. Провела рукой ему по груди, игриво подергала пуговицу на рубашке.

— А как сильно я должна любить приключения?

— Так, чтобы я никогда не услышал от тебя слово «нет».

Она потянулась его поцеловать.

— Еще один хороший ответ, — сказал Холливелл и привлек ее к себе, поцеловал, сжал в крепких объятиях — и вдруг дернулся, глаза широко раскрылись.

Он со всхлипом втянул воздух; что-то было неправильно, совершенно не так, как должно быть. Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.

Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на рукоять, торчащую из груди. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, со стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».

Дина резко повернула стилет в ране и вытащила длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.

— Я даже не знаю, каким словом это назвать, — проговорила она мрачно, отступая.

Холливелл упал на колени; Дина благоразумно опустила стилет Питера себе в сумочку, поверх стодолларовых купюр.

Наконец-то она поняла, отчего Питер так любит ощущать себя Богом. Какое наслаждение он испытывает, решая, кому жить и кому умереть в мире, который он создал.




Как долго?


В этом тихом богатом квартале, где улица была обсажена деревьями, мигающие красно-синие огни полицейских машин казались совершенно чужими. Чуждыми, злобными и нереальными: ведь преступления здесь просто-напросто не могли происходить. Чудилось, будто убийства и грабежи здесь столь же нелепы, как нападение на дрему — сказочного человечка, который сыплет детям в глаза песок, чтобы им хотелось спать.

Сполохи красно-синих огней добавляли красок в мрачную гостиную Джеффри Холливелла. Они вливались сквозь высоченные, от пола до потолка, окна и отражались на предметах.

Когда детектив Пола Росси опустилась на колени возле накрытого простыней трупа, вид у нее был усталый, как будто она недосыпала много ночей подряд. На белой простыне гуляли красно-синие блики мигалок, пятна проступившей крови на миг вызвали чувство, схожее с жалостью: как будто приходится арестовывать старого друга. Вылившееся из бутылки вино на полу дополняло угрюмую цветовую гамму.

Росси спросила себя, как ощущается лезвие кинжала, когда входит в сердце. Не в фигуральном смысле — это-то она знала: в буквальном. Есть ли разница? Это больнее, или, наоборот, боль чувствуется меньше? Опять же кровь течет. И все заканчивается гораздо быстрей. А это несомненный плюс.

Поддавшись гипнотическому ритму мигающих огней — красный-синий-красный-синий, — она задумалась над следующим вопросом: что натворил этот сукин сын, если нарвался на то, что огреб.

Росси не стремилась переложить вину на жертву преступления, но ведь в самом деле мало кто из убитых совсем уж ни в чем не виноват. Очень многие заслуживают то самое, что получают. А некоторые заслуживают худшего — и преспокойно себе живут, свободные и довольные жизнью.

Насчет жертв преступления Росси немало могла бы рассказать.

А может быть, она просто слишком давно работала в полиции, видела слишком много трупов.

«Как долго?» — вот реальный вопрос, требующий настоящего ответа.

Как долго Холливелл тут лежит? Часа два-три, не меньше. Пока соседка, гулявшая с собакой, не обратила внимание, что дверь в его доме нараспашку.

Как долго убийца планировал свое преступление? Или он вовсе ничего не планировал, а случайно забрался в дом — и Холливеллу не повезло, его линия жизни оказалась слишком короткой?

Как долго еще убийце гулять на свободе?

Ответов так сразу не найдешь.

Росси тяжело поднялась с коленей. Честно говоря, больше всего ее волновал вопрос совсем иного толка: как долго осталось терпеть, прежде чем она закурит сигарету?

А тут и думать нечего.

Ужасно долго.

* * *


Она осмотрела берлогу Холливелла, пройдясь по комнатам. Именно берлогу, другого слова не смогла подобрать. Обиталище убежденного холостяка; кругом сплошь черная кожа да цветное стекло, все настолько в духе восьмидесятых годов, что не хватало только лучших песен группы «Дюран Дюран», — Росси бы ничуть не удивилась, если бы звучал их альбом на бесконечном автоповторе.

Она постояла перед картиной кисти Нейджела, с автографом, который художник мог бы написать другу, а не богатому поклоннику своего творчества. Интересно бы знать, во что картина обошлась Холливеллу? На полотне была изображена молодая красотка — волосы цвета воронова крыла, ярко-алые губы, в ушах — золотые серьги в виде крупных колец, серый свитер порван и спадает с плеча, грудь обнажена. Что ни говори, а Холливелл был склонен к тому, чтобы выставлять богатство напоказ.

— Да, теперь уже был, — пробормотала Росси и двинулась дальше.

Прошагала по длинному коридору, украшенному сомнительными скульптурами, вошла в роскошную хозяйскую спальню. Присев на край обширнейшей кровати, выдвинула верхний ящик тумбочки, шариковой ручкой поковыряла его содержимое.

В ящике аккуратно, как в аптеке, лежали пластиковые упаковки с таблетками и порошками: героин, кокаин, ЛСД, экстази, марихуана… Много их было, разных.

Вот что Холливелл оставил после себя.

* * *


Рабочий стол был из черного стекла и невероятно чистый. Ни пылинки, следов от пальцев и то нет, как будто стол хранился в музее под стеклом; или словно Холливелл не оставлял отпечатков, а пыль не смела оседать.

На столе Росси обнаружила наладонник Palm Pilot, подсоединенный к внешнему аккумулятору, рядом с компьютерным монитором. Монитор был дорогой, с плоским экраном; размером этот экран был не меньше телевизора, что стоял у Росси в квартире.

Ей не хотелось трогать наладонник — оставлять отпечатки на его сияющей серебряной поверхности. Однако ей не была свойственна чрезмерная склонность к чистоте; отпечатки пальцев и пыль естественны, прекрасны — по крайней мере, так хотелось ей верить каждый раз, когда она возвращалась в свою маленькую дешевую квартирку в доме без лифта.

Поэтому Росси все же включила маленький компьютер. Цветной монитор ожил, пароля не требовалось. Тем лучше. Она пролистала список телефонных номеров: имена расположены в алфавитном порядке, телефоны указаны домашние, мобильные, рабочие.

Нажав букву «Л», она обнаружила номер Майка Левина. Имя показалось знакомым, хотя Росси не могла сразу припомнить, кто это. А вот имя, которое стояло шестью буквами ниже, она знала отлично.

— Сукин сын, — выругалась она шепотом, выключила наладонник и забрала его как вещественное доказательство.




Дина и Питер


Вот теперь, наконец, она могла читать.

С чашкой кофе в руке Дина устроилась на обширном подоконнике за кроватью, прислонившись спиной к холодной крашеной стене, подвернув под себя ногу и чуть постукивая коленом по стеклу. Так ей было удобно.

Она снова была одета в футболку с картинкой. Тоже удобно, очень уютно, и футболка утешает ее, точно живое существо, — потому что она пахнет Питером. По крайней мере Дине так казалось. Футболка напоминала о его кабинете, о тайнике, где хранились таинственные слагаемые рождения Анжелы: так в католических церквях хранятся частицы креста, на котором был распят Христос.

Положив рукопись себе на колени, Дина поглядела на титульную страницу, словно изучая, вбирая ее взглядом, и вслух произнесла имя автора. Задумалась о том, откуда взялось заглавие романа. Однажды она прочла в коротком интервью, которое Питер дал какой-то газете, что имя «Анжела» он взял из песни Джимми Хендрикса: когда писал свой роман, он бесконечно слушал эту песню, а закончив, слушать ее уже больше не мог — с души воротило.

Недурная история. Однако в глубине души Дина полагала, что Питер не сказал в интервью всей правды. Наверняка существовала реальная девушка, о которой никто никогда не узнает и чье имя не появится в списке людей, кому автор благодарен за помощь. Настоящая Анжела по прозвищу Ангел.

Когда Дина дочитает эту рукопись, она поищет в Интернете песню под названием «Прекрасная ложь», которую Питер тоже не сможет больше слушать.

* * *


Питер откинулся на спинку кресла, качнулся назад — так далеко, что недолго и опрокинуться. Он уже не раз опрокидывался, игнорируя предупреждение, которое, как он не сомневался, где-то есть на кресле. Такие предупреждения всюду есть — только не там, где они и впрямь нужны. Упав, Питер всякий раз чувствовал себя глупо, хотя, по счастью, ни разу не оскандалился при жене с дочкой. И никогда еще он не опрокидывался нарочно.

Он посидел, уставившись в пустой экран. Слова не складывались. Одни лишь буквы на клавиатуре; а их что глазами читай, что вслух проговаривай — получается одинаковая бессмыслица.

Ровным счетом никакого смысла, хоть убей.

Зацепившись ногой за нижний край стола, Питер вдруг понял, что хочет знать, как это будет — один-единственный раз, намеренно, без ощущения, что ты опрокинулся по неосторожности, как последний дурак.

Кресло уже достаточно накренилось. Еще чуть-чуть подтолкнуть. Вроде как прыгнуть. Оттолкнулись…

Оп!

Компьютер куда-то завалился, с ним вместе опрокинулся витраж с Девой Марией, а перед глазами оказался белый потолок. Питер приземлился удачно — мягко и безболезненно. Рассмеялся. Как жаль, что все прочее не делается столь же легко и просто.

* * *


Крепко сжимая страницы, она бегала глазами по строчкам. Ее улыбка давным-давно погасла, Дина раздраженно стискивала зубы.

Пожалуй, самое время выпить чего покрепче.

Она прошла в кухню, сердито швырнула в раковину кофейную чашку и открыла стенной шкафчик, где хранились емкости с веселящими напитками. Достала бутылку «Квантро» и бокал. Бросила в бокал несколько кубиков льда, плеснула ликер. Встряхнула, однако не стала ждать, пока ликер охладится. Его надо было выпить немедленно. Следующую порцию она уже выпьет не спеша, как полагается… или не следующую, а третью. А сейчас ей нужно сбросить напряжение, да побыстрее.

— Нет, нет, нет! — отчаянно твердила Дина. — Все не так!

* * *


Он рассеянно поиграл с наручниками, открывая и закрывая стальные кольца, постукивая ими себя по бедру. Затем наконец принялся печатать — не потому, что пришло вдохновение, а просто желая ощутить хотя бы удары пальцев по клавиатуре. Питер всегда печатал, выдерживая особый ритм — не совпадающий с ритмом песни, если даже она звучала, а свой собственный. Сейчас это было легко: шесть букв, затем четыре, снова шесть, опять четыре…

И так раз за разом, без конца. Пока не стало казаться, что ничего другого от него и не требуется.

«А-Н-Ж-Е-Л-А», — печатал он.

Затем: «Д-И-Н-А».

Пальцы бегали по клавиатуре все быстрей и быстрей, буквы начали сливаться, получались новые слова, новое бесконечное имя — бессмысленная дань той, что завладела его жизнью.

* * *


Дина с яростью листала страницы, стремясь побыстрей дочитать. Желая, чтобы все это поскорее закончилось, — как оскорбления, которые ты вынужден сносить. Как изнасилование.

— Да нельзя же так делать, чтоб тебе!.. — закричала она, не сдержавшись.




Пережать горло


Голос прозвучал словно из другой жизни:

— Привет, милый, — сказала Джулианна. — Хорошо ли сегодня работалось?

Питер глянул на жену со своего места на диване. В руке он держал бокал: сейчас ему требовался не кофе, а кое-что покрепче. Не для того, чтобы сбросить напряжение, а чтобы слегка приглушить боль. Неудачный был день, и работалось плохо.

Он качнул бокалом, кубики льда звякнули.

— Ах, — проговорила Джулианна, все поняв.

Хороший рабочий день не завершается выпивкой в одиночку. Хороший день несет радость, улыбки. В такой день едят пиццу в «Гримальди» в Бруклине и идут гулять по набережной, глядя на силуэты небоскребов на фоне вечернего неба.

Джулианна хотела было еще что-то сказать — возможно, посочувствовать, но тут зазвонил телефон. Переносная трубка на кофейном столике издала противную трель.

— Если это снова «Верайзон», — сказала Джулианна, возвращаясь в кухню, — передай от меня привет.

Питер сердито уставился на телефон. Пусть бы он замолчал. Навсегда. Потому что если не сейчас, то в следующий раз или еще позже в трубке обязательно прозвучит голос Дины, которая скажет, что прочитала роман.

Нагнувшись вперед — суставы громко хрустнули: рановато для человека его возраста, — Питер поставил бокал, где уже остался один лишь подтаявший лед, и взял-таки трубку, поднес к уху:

— Алло.

Мгновение тишины. И затем:

— Ты сделал ее слабой!

— Что? — спросил он, не понимая звучащей в голосе ярости, не узнавая самый голос. — Кто это?

— Ты отлично знаешь, черт тебя дери, кто это! — раздался вопль Дины.

Да, теперь он ее узнал. Питер живо вообразил себе перекошенное красивое лицо.

— Ты сделал ее слабой! — повторила Дина, обвиняя.

В комнату заглянула Джулианна:

— Ты голоден?

Показав поднятый палец — дескать, сейчас, одну минуту, — Питер закруглил разговор:

— Меня это не интересует.

Он еще услышал ее крик:

— Не смей вешать трубку! — и прервал связь.

— Кто это был? — поинтересовалась Джулианна.

— Никто, — буркнул Питер, с силой постукивая трубкой по ладони, стараясь погасить раздражение.

И вздрогнул от нового звонка.

— По-моему, никто опять желает дозвониться, — заметила жена.

Он ткнул клавишу и с ходу начал:

— Послушай, я не знаю, где ты взяла мой номер…

— Он был на титульном листе, ты, гений.

— …но больше никогда сюда не звони, — докончил он.

Дина успела выкрикнуть:

— Боишься, что женушка узнает, как ты…

Он снова дал отбой, на этот раз швырнув трубку на кофейный столик. Поднял ее и снова ахнул по столу. Провел рукой по волосам, забрал пядь в кулак, сильно дернул.

— Что происходит? — спросила Джулианна.

Она подошла и встала рядом с мужем. Так близко, что он боялся поднять на нее взгляд — вдруг она с такого расстояния поймет, как он ее предал?

Питер не сразу придумал, что солгать. А когда сочинил, все равно не смог посмотреть на жену.

— Она…

— Кто?

Он снова поднял трубку, сжал, словно пережимая ей горло, и убил-таки — отключил звук. Договорил:

— …кричала на меня.

Питер опустил трубку на базу — повернув ее экраном вниз, чтобы АОН не высветил номер звонящего. Уму непостижимо, сколько новых опасностей появилось в наш цифровой век…

— О чем ты говоришь? — встревожилась Джулианна.

— О новой книге.

— Твоей новой книге?

Он задумался: а его ли теперь эта книга? Принадлежит ли ему нынче хоть что-нибудь? Или все, чем он прежде обладал, перешло к Дине — из-за одной-единственной ошибки? Дина завладела его жизнью, и у Питера ничего не осталось, пропал всякий его собственный смысл.

— Да, о моей, — сказал он, решившись наконец взглянуть на жену; она как раз села на диван с ним рядом.

— Я не понимаю.

Он принялся объяснять:

— Я хотел узнать мнение человека со стороны. Поэтому я… — он пожал плечами, таким образом выгадав себе еще пару секунд на раздумье, — я нашел в Интернете читательскую тусовку — поклонников первой книги. Я послал им письмо, спросив, интересно ли кому-нибудь прочесть еще не изданное продолжение. Мне ответили несколько девиц, я с каждой обменялся письмами, выбирая. Ну и… — Питер снова пожал плечами — беспомощно, словно признавая свою ошибку, — эта показалась мне самой умной.

— А по мне, она ненормальная, — заметила Джулианна.

— Ну… пожалуй. Век живи — век учись. Она уже несколько дней звонит мне и треплет нервы. Я не хотел тебе говорить, чтобы зря не тревожить.

— Как она узнала наш номер?

— Вот и я о том же думал. Оказывается, существует список всех Интернет-адресов в мире, и указано имя владельца каждого адреса, его почтовый адрес, телефон. — Питер помнил, что про это рассказывали в какой-то телевизионной передаче, посвященной информационной безопасности граждан.

— И все сведения о нас там есть?

— Были. Я их изменил: ввел номер факса вместо телефона и адрес издательства.

— Да уж… — сказала встревоженная Джулианна, поверив его лжи.




Дина


Она и думать забыла про футболку.

А сейчас вдруг увидела свое отражение в зеркале на дверце платяного шкафа. Из зеркала на нее смотрела Анжела — насмехалась над Диной за ее слабость, смеялась над тем, как Питер с ней обошелся. Оскорбительно! Анжела Дину ни во что не ставила — потому что Питер в своем новом романе отнесся к ней безо всякого уважения.

Но даже от Анжелы она не потерпит такого к себе отношения. Дина рванула ворот футболки, разодрала ткань на груди сверху донизу. Упав перед зеркалом на колени, она стаскивала с себя футболку, бешено дергала ее и рвала, царапая кожу и не замечая боли. А затем принялась рвать футболку в клочки, уничтожая лицо Анжелы, как Питер убил своим романом ее память. Разрывала ткань на куски, пока не обломала ногти, пока пальцы не начали кровоточить, пока футболка не превратилась в неузнаваемый комок ветоши, пропитанный кровью, слезами и соплями.




Тут не библиотека


Это был воскресный ритуал, которого Гручо ожидал с еще большим нетерпением, чем Питер. Похоже, у пса был свой собственный внутренний календарь — что-то вроде будильника, который аккуратно, звонил раз в семь дней. И вот сейчас Гручо сидел возле постели, со стороны хозяина, держа в зубах поводок, и тихонько поскуливал. Деликатный скулеж разбудил Питера: он приоткрыл один глаз, поглядел на табло своего древнего радиобудильника. Семь тридцать. Питер открыл второй глаз и встретился взглядом с Гручо. Пес точен как часы.

* * *


Его внимание привлек заголовок в газете. Ничего нового — и одновременно Питер был потрясен. Смерть человека, которого знаешь, всегда глубоко задевает. Особенно если он был убит.

Газеты «Санди Нью-Йорк пост» лежали огромной грудой, высотой в половину человеческого роста. На первой странице красовался жирный заголовок: «Убийство в Вест-Виллидж». Тут же была фотография «владельца ресторана» Джеффри Холливелла, смотрелся он на фото не ахти. Снимок с пьяной вечеринки: глаза стеклянные, непослушные губы не могут сложиться даже в злобный оскал, сбоку прижалась какая-то женщина — видна лишь часть щеки. Впрочем, и на этом черно-белом снимке можно было разглядеть истинную суть Холливелла.

— Вам стул принести? — пробулькал кто-то над ухом. — Чтоб удобнее было? — Бульканье звучало саркастически.

Питер оторвал взгляд от фотографии. К нему обращался владелец газетного лотка — с белыми бакенбардами, в бейсболке, рукава спортивной рубашки закатаны до локтя, в замызганном фартуке с логотипом «Нью-Йорк таймс», полуоторванные карманы висели. Продавец был рассержен, он был нью-йоркцем.

— Извините, — пробормотал Питер.

— Вам тут не библиотека.

— Да я знаю, я… — Питер взял три толстые газеты и протянул деньги. — Забылся. Ну, вы понимаете.

— Конечно, — продавец газет дал сдачу.

Питер потянул Гручо за собой.

— Пойдем, парень, — сказал он, удерживая под мышкой тяжелую кипу бумаги.

Отойдя на пару шагов, Питер услышал за спиной слова, обращенные к следующему покупателю:

— Развелось их в городе — кишмя кишат.




Список подозреваемых


Она ожидала его, сидя на лестнице перед парадной дверью. Курила сигарету, зажав ее между указательным пальцем и большим, прикрывая ладонью, словно защищая от ветра и дождя. Ее бывший напарник, он же бывший любовник, как-то сказал, что она курит, как мужчина. Она ответила, что он трахается как девчонка. На этом они и расстались.

Когда Питер подошел к дому, она затоптала окурок и поднялась, отряхнула ту скудную пыль, что могла пристать к темному костюму, пока она сидела на чистой бетонной ступеньке.

— Питер, — проговорила она.

— Детектив Росси, — откликнулся он. — Вот так сюрприз. Надеюсь, вы в гости пришли?

— Не совсем так.

— Не совсем? — переспросил он.

Она заговорила о другом:

— Как поживаете?

Казалось, он не услышал вопроса:

— Вы тут сидели, ждали. Хотите… мм… подняться ко мне?

— Нет. Может быть, в следующий раз. Это займет всего минуту. Я расследую убийство Джеффри Холливелла.

Питер похлопал ладонью по газетной кипе под мышкой:

— Я только что узнал.

— Вы с ним были знакомы, верно?

— Однажды разговаривал.

— Только раз?

— Да. Мне хватило. А что?

— Я обнаружила ваше имя у него в записной книжке.

Питер промолчал.

— Вы получали от него информацию для «Анжелы»?

— Возможно.

— Что значит «возможно»? Да или нет?

— Получал, — неохотно признал Питер.

— Вы встречались с кем-нибудь из его, — она постаралась подобрать наименее резкое слово, — коллег? — Однако произнесла его так, что вместо «коллег» ясно прозвучало: «соучастников».

— Из тех, кто желал бы его смерти? — уточнил Питер.

— Да, это бы очень помогло.

— Нет, детектив, не встречал, — ответил он с улыбкой.

— Как Холливелл вам помог? — поинтересовалась она. — Если вы не против, что я об этом спрашиваю.

— А был бы я против?

— Все равно расскажите.

— Он помог мне найти Анжелу, — сказал Питер.

— Это немало, как вы считаете? Притом что я не припомню его имени среди тех, кому автор выражал благодарность.

— А я и вашего там не припомню. Некоторые люди предпочитают, чтоб их имен не называли.

Она согласно кивнула, отлично зная, что часто так лучше всего. Самое правильное — остаться безымянным, неприметным, невидимым — и не накликать бед на свою голову.

— Как вы с ним познакомились? — спросила Росси.

— Он — приятель моего агента, Майка Левина.

— Левин — ваш литературный агент? Вот почему имя мне показалось знакомым. Ему-то вы благодарность в книге выражали, я не ошиблась?

— Конечно. Без него мой роман в жизни не вышел бы. А что?

— Он тоже есть в записной книжке Холливелла.

— Я не сомневаюсь, что имен там — длиннющий список.

Согласно кивнув, Росси вытащила новую сигарету из уже изрядно похудевшей пачки. Распрощалась с Питером и закурила, шагая прочь.

— Что правда, то правда, — проговорила она, обращаясь сама к себе, — список там бесконечный.




Что-то не так


Сцена была умиротворенной и не вполне реальной, больше похожей на фотографию счастливого семейства. Вроде рекламы, которую можно увидеть в метро: идеальная семья и их пристрастие к чтению «Санди таймс».

Три купленные Питером газеты были распотрошены и разложены по разделам, кое-что сразу же выброшено, и каждый сидел над своими любимыми страницами. Питер на диване изучал рецензии на книги, и его внимания ожидал раздел «Искусство и досуг». Джулианна за столом читала «События недели». Сидя за своим маленьким столиком, за которым обычно готовила домашние задания, Кимберли рассматривала фотографии в разделе «Отдых и путешествия», выбирая тот самый лучший пляж, на который они поедут в следующий отпуск. Даже Гручо, лежа перед телевизором на довольно-таки потертом персидском ковре, вытянул передние лапы поверх страницы «Светская жизнь» и от скуки жевал ее уголок.

В это воскресенье было тихо, но не так умиротворенно, как всегда. Питер не столько читал, сколько перелистывал страницы и не стал даже просматривать рейтинги книжных продаж, где на верхних позициях были названия, которые он с огромным удовольствием скинул бы вниз. Даже типографская краска не запачкала ему пальцы. А читать «Нью-Йорк таймс» и не запачкаться — все равно что не читать газету вовсе.

— Папа, ты как? Не так? — спросила Кимберли, которой, очевидно, не понравилась подборка пляжных фотографий на этой неделе.

Прежде чем ответить, Питер бросил взгляд на жену. Джулианна явно тоже считала, что с ним что-то «не так». Питер перевел взгляд на дочку и поманил ее к себе. Кимберли охотно подсела к отцу на диван.

— Папа очень старается закончить свою новую книгу, — сказал он, — поэтому… мысли у меня…

— Перепутываются? — подсказала умная шестилетняя дочь.

— Вот уж верно замечено, — Джулианна вслед за Кимберли перебралась на диван.

— Ну да, вроде того, — согласился Питер. — Скажем так: я рассеянный, потому что думаю о своем.

Кимберли оценивающе посмотрела на отца, наморщив лоб; морщинок образовалось не по годам много.

— А когда ты закончишь?

— Скоро, Тыковка.

— Когда «скоро»? — настаивала она.

— Тебе нужна точная дата?

— Ты всегда хорошо укладывался в сроки, — вставила Джулианна.

Четко обозначенные сроки Питер любил — в те времена, когда был газетным репортером. Даже те сроки, которые назначал себе сам. Они придавали четкость его довольно-таки неорганизованной жизни. Добавляли свет в конце туннеля, когда он писал рассказы… или роман. Без них этот туннель был бы темен и вечен, как путешествие к центру Земли. Или как дорога в ад.

— Ладно. Хм… — Он задумался, подсчитывая в уме, сколько глав еще нужно доделать, вставить кое-какие подробности, кое-что добавить к сюжету, затем прочитать последний раз все целиком, вылавливая опечатки. На полях газетной страницы Питер нацарапал несколько цифр, скроив гримасу комической задумчивости и насмешив этим Кимберли.

— Ну вот, согласно моим научным расчетам…

— Научным? — переспросила Джулианна.

— Папа, ты нарочно ведешь себя глупо, — указала Кимберли.

Он сохранил насколько мог серьезный вид:

— Я полагаю, что мы можем ожидать окончания этого безумия в следующую пятницу.

— Так скоро? — искренне удивилась Джулианна.

— Именно. Я почти закончил. Осталась всего пара глав, с которыми надо еще повозиться.

— И ты будешь готов ее отпустить? — спросила Джулианна с надеждой, имея в виду Анжелу.

— Да, — ответил он, как нечто само собой разумеющееся.

— Папа, ты обещаешь?

— Обещаю, Тыковка.




Тошнота


Он и в самом деле готов был отпустить свою героиню.

Моргнешь — и…

Окажешься один, за компьютером. Руки лежат неподвижно. Ярость движения, рабочая лихорадка, которую ощущали пальцы, стремление нажимать на клавиши, печатая имена — только лишь их имена — так, как он это делал, — все это давно улетучилось. Питер глядел в белый экран: пустая страница, обрамленная серой рамкой с иконками.

Моргнешь…

Он вспомнил про телефон. Звук-то выключен. Питер протянул руку и взял трубку, провел подушечкой большого пальца по кнопкам, словно от этого легкого прикосновения трубка могла пробудиться и заговорить голосом Дины. Пыталась ли Дина дозвониться еще раз? Питер посмотрел номера, с которых ему звонили. За последнее время — ни одного звонка. Даже звонок Дины не зарегистрирован. Возможно, Питер ответил на вызов слишком быстро. А может быть, ее ярость испугала тонкое устройство.

Снова включив звук, Питер положил трубку возле клавиатуры, слева от себя. Отвечая на звонок, он всегда брал трубку левой рукой. Так выйдет быстрее — если Дина вздумает позвонить ему снова.

Моргнешь…

Внезапно накатила тошнота.




На этот раз были лица.

Незнакомые — Питер никогда не видел этих людей. Они скорчились, присели, как будто на них вот-вот нападут. Чем-то сильно напуганы — страх был чертовски реален, из самой глубины их душ поднимались, вскипая, слезы, а на лицах застыли гримасы боли и ужаса — в этот миг они все как один осознали, что однажды умрут. Эти люди двигались — каждый по-своему, неестественно, неловко, спиной вперед. Однако же они понемногу выпрямлялись, расслаблялись, совершенно не ожидая того, что случится через мгновение. И всего-навсего ждали, когда сменится сигнал светофора.




Жирные буквы


За окном было темно, и витраж с изображением Девы Марии отражал свет монитора. В таком освещении Пресвятая Дева выглядела привлекательней. Почти как в интимном освещении бара. Время уже далеко за полночь, напряжение после тяжелого дня давно снято, и ты, крошка, слишком долго сидишь рядом со мной у стойки. Он не придет, ласточка. Тобою опять пренебрегли.

Стук в дверь был такой тихий, что Питер не услышал. Он и голос-то едва услыхал:

— Ты работал, и я не хотела тебя отвлекать, поэтому мы с Кимберли перехватили пиццу. Ты голодный?

Питер буквально умирал с голоду.

— Сколько времени? — спросил он.

— Почти восемь. Тебе приготовить что-нибудь?

Что угодно — он на все согласен, лишь бы поесть.

— Тебе не повредит ненадолго прерваться, — мягко заметила Джулианна.

— Да, — проговорил он, наконец обернувшись к жене. Ему хотелось рассказать ей всю правду, объяснить, попросить прощения. Заплакать. — Прерваться — это хорошо.

Что он станет делать, если она уйдет?

— Что, малыш? — спросила Джулианна. — У тебя такой вид, будто ты хочешь что-то сказать.

Как он станет без нее жить?

— Я только…

Он умолк — на столе зазвонил телефон.

Схватив трубку, Питер рявкнул:

— Алло! — И растерялся, потому что телефон продолжал звонить.

Джулианна тоже удивилась.

Они оба повернулись, когда на столе, возле принтера, ожил и громко пискнул факс. Питер им почти не пользовался, однако факс был запрограммирован на ответ после второго звонка. За писком последовало глухое гудение — машина всосала лист бумаги.

Встав на ноги, Питер нагнулся, с тревогой ожидая, что там такое пришло. Чувствуя, что рядом стоит Джулианна, он смотрел, как лист с текстом толчками вылезает наружу.

— Что за?..

Факс был на собственном бланке Питера — с его именем, телефоном, прочими данными. Короткое письмо литературному агенту.

— «С сегодняшнего дня, — вслух прочитала Джулианна, — я отзываю полномочия Майка Левина в качестве моего литературного агента во всех странах мира».

Она бросила на мужа озабоченный взгляд, когда он вытащил лист, желая узнать, что Майк на это ему ответил.

Буквы были внизу страницы, под письмом, — крупные, черные, жирные.






ПОШЕЛ ТЫ В ЖОПУ!







Подземка


Подземка его пугала.

Страшили не сами вагоны или скверный запах метро — нет. И не существа, которые, как он полагал, бродят ночами по туннелям: зомби с наполовину сожранными лицами, которые на миг прижмутся лбом к стеклу снаружи — лишь на мгновение, так что успеешь их заметить и решить, что тебе мерещится всякая погань; да только на стекле остается кровавое пятно — свидетельство, что тебе не помстилось. И не пассажиров Питер боялся. Тех, что набиты как сельди в бочке, но не могут друг дружки коснуться — ни в коем случае, нельзя! — они не чувствуют чужих прикосновений, они вообще боятся чувствовать и избегают чужих пустых взглядов.

Его пугало стремительное движение вперед, непонятная скорость, свист воздуха, какие-то щелчки, бег наперегонки с другими поездами.

А что, если поезд так и не остановится? Что, если он не сможет остановиться? Да заметит ли это хоть кто-нибудь?

* * *


Питер ехал на поезде номер 6 от Астор-плейс до Пятьдесят Девятой стрит. Он предпочитал обычный поезд, не экспресс, и не понимал тех, кто ехал на «шестерке» до Юнион-Сквер, затем пересаживался на четвертый скорый и ехал две остановки до Пятьдесят Девятой. Питер считал, что если уж сел в поезд, то и езжай в нем, куда тебе нужно.

А экспрессом он вообще никогда не ездил.

* * *


— У тебя не хватает мужества сказать мне лично?

С искаженным лицом, разъяренный Майк Левин отвернулся к окну. Окна в гостиной его квартиры простирались от пола до потолка, и с высоты сорок восьмого этажа открывался такой бесподобный вид на город, что за него было не жаль умереть. Такой же вид открывался из окон Ричарда в романе «Анжела по прозвищу Ангел» — Питер не сумел придумать ничего краше этого.

— Я на тебя работаю с твоего самого первого рассказа, — проговорил Майк, и голос его вибрировал от гнева. — Я полагал, мы друзья.

Питер сидел на диване, вертел лист бумаги так и сяк. Его собственная «шапка», подпись. Только вот слова не его.

— Я это не посылал, — сказал он.

— А кто же? — буркнул Майк.

— У меня есть предположение, но сомневаюсь, что ты мне поверишь.

Майк обернулся от окна. Возможно, искренность, с которой Питер на него смотрел, утихомирила его возмущение. Майк смягчился: похоже, ему хотелось поверить другу.

— Попытайся меня убедить, — предложил он.

* * *


Они стояли на балконе. Майк облокотился о перила, глядя вдаль, на небо и силуэты домов, а Питер жался к стене, ощущая ее спиной. Так ему было спокойнее.

— Питер, ну черт возьми! — с сердцем воскликнул Майк. — Ты не даешь мне даже одним глазком взглянуть на текст, но показываешь его смазливой дурище, которую трахаешь. — Он осуждающе покачал головой, постукивая кончиками пальцев по перилам. — О чем ты только думал?

— Она всего лишь в рот взяла, — тихо отозвался Питер.

— Чего?

— В рот, говорю, взяла, — повторил он. — Один раз. Больше ничего и не было.

— И ты не мог сказать «нет»? — Майк обернулся к нему. И поспешно добавил заговорщицким тоном, от которого у Питера скулы свело: — Я не к тому, что у меня самого получилось бы отказаться.

— Я был пьян.

— Превосходное оправдание.

— И она — самая ярая моя поклонница.

— Час от часу не легче.

— Положение становится все хуже, — сообщил Питер. — Она звонила мне прошлым вечером.

— В квартиру?

— Ну да. Наорала из-за рукописи. — Он зажмурился и представил себе Джулианну. — Что мне делать?

Майк вернулся с балкона в комнату. Питер видел выражение его лица, когда тот прошел мимо. Будь Майк врачом, он бы поставил самый неутешительный диагноз.

— Немало я на своем веку повидал спятивших девок, — сказал он.

— Что это должно означать? — Питер последовал за ним в гостиную.

— В Мэдисоне ты позабавился сам, — пояснил Майк, — но сейчас отменно поимеют тебя.




Весь мой мир


Когда он пришел домой, Джулианна сидела за столом, перед ней были разложены юридические бумаги. Она держала ручку как сигарету; не какую-нибудь дорогую, с золотым пером, сообразно ее должности окружного прокурора, а самую что ни на есть простую шариковую, что стоят доллар двадцать девять центов за дюжину в соседнем магазине канцелярских товаров. Зато кончик такой ручки можно без зазрения совести грызть, и не жалко, если колпачок упадет на пол, и там его разгрызет Гручо.

— Когда ты намеревался мне рассказать? — спросила Джулианна, чуть только Питер вошел в квартиру. — О том, что ты увольняешь Майка, — пояснила она на случай, если он не понял.

— Я Майка не увольняю.

— Но то письмо…

Питер поставил себе стул рядом с женой, сел, подался к ней поближе:

— Произошла ошибка.

«Все — одна сплошная ошибка», — промелькнуло у него в голове. Крупнейшая ошибка его жизни.

— Как можно отправить кому-то факс по ошибке? — не поверила Джулианна.

— Когда ты сказала, что Майк заходил…

— Он тревожился о тебе.

— Я понимаю, но… — Питер умолк, не придумав, что дальше врать.

— Я знаю, каким ты становишься, когда заканчиваешь книгу. Ты живешь в своем выдуманном мирке и напрочь забываешь о мире настоящем, о реальных живых людях.

— Джулианна, я не забываю. Никогда. Ни на минуту.

У нее навернулись слезы, и Питер внезапно осознал, что никогда не сможет рассказать ей правду. Нельзя, чтобы Джулианна узнала. Разбить ей сердце — непростительно; заставить ее плакать — величайший грех.

— Вы с Кимберли — весь мой мир, — сказал он честно.

— И Гручо?

— И Гручо тоже.

Джулианна шмыгнула носом и крепко обняла мужа. Он поцеловал ее в лоб.

— Я так тебя люблю, — сказал кто-то из них двоих.




Ад из серого кирпича


Номер пятьсот семьдесят пять.

Шестая Ист-стрит.

Чуть ближе к авеню А, чем к Б, пятиэтажный дом без лифта, — построенный из скучного серого кирпича.

Поднявшись по четырем ступенькам к парадной двери — очевидно, эту дверь уже не раз взламывали, такая она побитая, — Питер поискал квартиру 5Б на панели домофона. Вряд ли этот домофон работает… И тут Питер сообразил, что не знает фамилию Дины.

Он прошелся взглядом по номерам квартир — совершенно не ожидая, что в квартире 5Б будет значиться жилец по фамилии Бейли. Это же фамилия Анжелы из романа. Здесь проживал — верней проживала — «Дж. Бейли». Инициал «Дж.» не имел смысла, однако Питер не сомневался, что это она. Дина.

Задаваясь вопросом, когда и как все закончится — как он сам заставит этот нелепый кошмар закончиться, — Питер хорошенько подумал, стоит ли жать кнопку домофона. Не стал связываться, а толкнул входную дверь. Она оказалась не заперта.

* * *


На лестнице пахло серой. Краска на стенах облезла, металлические перила были грязные, липкие, на ступенях тоже несусветная грязь. Питер мог бы поклясться, что слышит отзвуки чужой боли, когда мимо прочих квартир он подымался на самый верх. За дверьми кого-то пытали, раздавались приглушенные стоны и звуки разрываемой плоти — а может быть, Питеру всего лишь казалось, будто Дина заслуживает того, чтобы жить в аду.

Дверь ее квартиры была свежевыкрашена в ярко-голубой цвет — любимый цвет Анжелы. И металлический номер — 5Б — сиял, как будто лишь на днях был куплен в магазине. Даже шурупы, на которых держались буква с цифрой, и те выглядели так, словно их совсем недавно приворачивали отверткой, при этом слегка поцарапав.

Питер дважды стукнул в эту ярко-голубую дверь.

Мгновение спустя, а то и раньше, дверь открылась. Можно подумать, Питера ждали, точно зная, что он идет. Дина была босиком, в свободных джинсах и старенькой короткой безрукавке. Она стояла на пороге своей квартиры, в упор глядя на Питера, и ее зеленые глаза горели яростью. Ни слова не промолвив, Дина тряхнула головой и открыла дверь шире, разрешая Питеру войти. А затем с отвращением грохнула ею, закрывая.

* * *


Едва защелкнулся замок, Питер схватил Дину за горло и толкнул к ближайшей стене.

— Ты соображаешь, что делаешь?! — заорал он, сжимая ей горло, вдавливая большой палец в нежную податливую плоть под подбородком, осознавая, какая же она хрупкая, беззащитная, как легко он мог бы сию минуту покончить со всем этим — стоит лишь нажать посильнее. Вероятно, все-таки Дина кое-чему его научила по части насилия.

Она попыталась ответить: сразу не удалось. Затем Дина с трудом выдавила — хрипло, сдавленно, невнятно:

— Трахни меня.

Питер ушам своим не поверил. Снова шарахнул ее о стену.

Дина привстала на цыпочки, потянулась к нему, сильно прикусила мочку уха и прошептала:

— Разве ты не это себе представляешь, когда с женой?

Тяжело дыша, Питер оттолкнул ее и сам отпрянул, отвернулся, безнадежно уставился в пол. Как может она быть столь уверена?

И как он может отрицать святую правду?

— Ты больна, — сказал он, зная, что и сам не здоровее.

— Я нужна тебе, Питер, — сказала Дина, потирая шею, касаясь места, где, вероятно, нальется лиловый синяк; похоже было, что боль, которую он причинил, доставила ей наслаждение. — Я тебя дополняю. Я — часть тебя, только у меня есть мужество, а у тебя нет.

Она засмеялась, кружа вокруг него, как стервятник.

— Что, нечего сказать? — Затем чуть-чуть смягчила тон: — Ты нуждаешься во мне, чтобы закончить книгу. И сам это знаешь. Тебе не сделать ее как надо без меня.

— Дина, ты мне не нужна. С той поры, как мы встретились, я ни одного чертова слова не написал.

— Потому что все время думаешь о том, как меня хочешь? О том, что хочется со мной сделать?

Питер задохнулся от ярости и обиды. Как она смеет? Он ответил, точно плюнул в лицо:

— Чья бы корова мычала!

— Ну так и сделай это, — дерзко ответила Дина. — Освободись.

Ему вспомнилось предупреждение Майка о том, что Дина готовится отменно его, Питера, поиметь. Он спокойно проговорил:

— Оставь меня в покое и не лезь в мою жизнь.

Дина захохотала. Лицо злобно исказилось:

— А если нет, тогда что? Обратишься в полицию, чтобы меня арестовали? Вот чудненько будет, особенно порадуется твоя жена.

Питер поднял взгляд, наконец-то обратив внимание на обстановку. Квартира как квартира, ничего мало-мальски странного, ни одна деталь не подскажет гостю, что за страшный зверь тут обитает. Совершенно рядовая обстановка — удобно, уютно, небогато, слегка по-девчоночьи. На кофейном столике он заметил распечатку своего романа.

— Это ты написала письмо Майку?

— Да, — признала Дина хладнокровно.

— Зачем?

— Чтобы привлечь твое внимание. Остановить, прежде чем ты меня уничтожишь.

— Но ты — не Анжела! — вскричал Питер.

— Я знаю о ней больше твоего, — возразила Дина и вдруг принялась цитировать по памяти: — «Губы она накрасила в последнюю очередь. Забавно: помада вечно куда-то девается первой, еще и раздеться не успеешь. Остается то на мужских губах, то на щеке, а порой даже на белом крахмальном воротничке».

— Это всего лишь роман!

— «Впрочем, как правило, — продолжала Дина, — ну, в половине случаев, не меньше, — помада уходит совсем в другое место: на отлично изученную, превосходно освоенную территорию. Остается ярко-красным, добавляющим мужественности ободком на мужском члене».

— Зачем ты это делаешь?

— А ты зачем?

Внезапно вдохновившись, Дина прошла к дивану, уселась на край. Ее поза мгновенно отвлекла Питера от дела, ради которого он явился: ноги Дины были разведены, в низком вырезе безрукавки показалась грудь. Впрочем, Дина не пыталась его завести, а нагнулась к столику и шлепнула ладонью по рукописи.

— Анжела всегда была сильной, — проговорила она спокойно, веско, словно обсуждая вопрос первостепенной важности. — Именно это делало ее столь привлекательной для читателя. Анжела начала как легкомысленная девчонка, большая охотница до секса, которой все сходило с рук; и таки да, она наделала ошибок, много. Но она разбиралась с последствиями и шла дальше. — Дина с осуждением покачала головой. — А ты хочешь, чтоб она вернулась, как какой-то второсортный линчеватель, и принялась направо и налево резать всех, кто ее в свое время оттрахал.

— Ей нужно заставить их расплатиться за то, что с ней сделали, — возразил Питер.

— Она уже получила свое, когда выжила. Сила Анжелы в том, что она принимает на себя ответственность за собственные поступки. А не винит в них других людей.

— Этого недостаточно. Вина должна быть возложена на виноватых.

— Нет. Питер. Пожалуйста. Ты погубишь все для тех читателей, которые любили первую книгу, которые хотя бы на протяжении четырехсот двадцати двух страниц верили, что у всех у нас есть возможность что-то исправить, если уж наломали дров.

— Нет таких возможностей. Нельзя жить и бесконечно лгать. Быть может, лично ты до этого еще не додумалась, но Анжела-то прекрасно знала.

— Анжела или ты? — спросила Дина неожиданно. — Я-то — не замужем.




Шлюшка Барби


Кимберли сидела в одиночестве на ступеньках своей школы и заливалась слезами. Питер бежал к ней со всех ног, мучимый угрызениями совести. Из-за него дочь плачет!

«Какого черта ты делаешь?» — в который раз спросил он самого себя. Вероятно, после Мэдисона этим вопросом он задавался чаще всего.

— Не плачь, Тыковка, — он схватил дочь в объятия, покрыл ее лоб поцелуями. — Папа здесь.

— Я думала, с тобой что-то случилось, — проговорила она, вне себя от горя. — Я боялась. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случалось!

Питер баюкал ее в объятиях, нежно поглаживая волосы на затылке:

— Ну тише, тише. Я всегда буду с тобой. Ты же знаешь. Папа тебя никогда не оставит.

Кимберли пошмыгала носом, слушая отца, и наконец слезы, которые могли бы растопить самое черствое сердце, перестали течь. Она крепко сжимала губы, щеки покраснели и распухли, и вся она еще дрожала от великой своей печали — однако же в объятиях отца она почувствовала себя гораздо лучше. Его сильные руки создавали чувство уверенности и защищенности.

* * *


Дина смотрела на них с другой стороны улицы и пыталась припомнить какой-нибудь эпизод из своего детства — печальный, веселый, глупый, хоть какой-нибудь. Любое воспоминание сгодилось бы — улыбка ли матери, смех ли, песня или то, как Дина, маленькая, с хрустом грызет яблоко студеным осенним днем.

Однако эта часть ее жизни была как будто стерта, удалена, или, хуже того, вообще не написана. Неужто ее детство было так ужасно, что она принципиально все позабыла?

Дина с глубокой печалью смотрела, как шестилетняя девчушка крепко обнимает отца за шею. Как жаль, что в ее собственной жизни нет ничего, что давало бы ей такую же уверенность, удовольствие, от чего она просто радовалась бы тому, что живет на свете.

Как бы ей хотелось иметь за спиной нечто более существенное, чем книга.

* * *


Кимберли увлеченно играла с куклой, устроившись на полу перед телевизором. Со старой любимицей — дешевой копией настоящей Барби. У куклы были рыжие волосы, одета она была в черную виниловую юбчонку и черную же сетчатую жакетку поверх белой блузки; когда-то она знала лучшие времена, а сейчас уже стала неказистой, неприглядной. Но, наблюдая за дочкой, Питер понял, отчего Кимберли так привязана к потрепанной жизнью игрушке. Кукла — это нечто вроде старой родной рубашки, которая уже расползается по швам и вылиняла до бог весть какого цвета, — но все равно это твой боевой товарищ, друг, за которого ты будешь сражаться до последнего, с которым не расстанешься по доброй воле.

Прежде Питер в шутку называл куклу Шлюшкой Барби, пока Кимберли однажды не услыхала и не заинтересовалась, что такое «шлюшка».

— Да, дорогой, — поддержала ее Джулианна, от души наслаждаясь затруднительным положением мужа, — я бы тоже хотела знать: что такое «шлюшка»? Расскажи-ка нам, будь добр.

Больше Питер куклу так не называл.

Сейчас, глядя, как Кимберли возится с игрушечной подружкой, Питер размышлял о том, как ранима и хрупка его дочь, как нежно и хрупко все вокруг. Он настолько ушел в мысли, как защитить, уберечь и обеспечить свою дочурку, что не услышал звонок домофона.

— Папа, кто-то в дверь звонит, — сообщила Кимберли.

Он прислушался. В самом деле — звонят.

— Да, я знаю.

— Ты не собираешься отвечать?

Питер не сразу, но все-таки поднялся, прошел к входной двери и нажал кнопку связи:

— Алло.

Однако ему не ответили, все было тихо.

— Алло, — повторил он громче.

* * *


Оставить его в покое?

Извиниться?

Начать все сначала?

Надеяться на новую возможность?

Отсрочить приведение приговора в исполнение?

Освободить под честное слово?

Надо заставить его осознать.

То, как сильно он в ней нуждается.

Как он ее хочет.

Как он ее любит.

Да, пожалуй, именно это ей и нужно сейчас сделать.

* * *


Питер вышел из лифта и осмотрел вестибюль. Сквозь овальное оконце в первой двери он увидел, что маленькое пространство между дверей, где находятся почтовые ящики, пусто. Лишь в каждый ящик засунуты красно-белые рекламные листки, которые предлагают бесплатную доставку блюд из местного китайского ресторана.

Питер открыл дверь, и взгляд упал на большой конверт из плотной светло-коричневой бумаги. Конверт лежал на столике, где почтальон всегда оставлял подобные посылки. Имя адресата — «ПИТЕР РОБЕРТСОН» — было написано крупными, жирно выведенными буквами. Питер вскрыл конверт и вытащил знакомую распечатку своего романа «Прекрасная ложь».

На титульной странице было от руки написано несколько слов: «Питер, ты все ж таки на правильном пути. Извини, что я себя так с тобой вела». И подпись: Дина.




Быть мужчиной


— И это все, больше ни слова? — спросил Майк Левин.

Он смотрел на Питера с видом человека, ожидающего, когда спустят курок — или хотя бы доскажут последние слова в шутке, которые сделают ее смешной. Однако Питер не ответил, в погасших глазах его почти не было жизни, и встревоженный Майк осведомился:

— С тобой все в порядке?

Сидя у огромного стола в офисе своего литературного агента, Питер утвердительно кивнул. Он не мог бы сказать, ощущает ли он облегчение или печаль, скучает ли он уже по Дине. И понятия не имел, все ли с ним в порядке.

— Она вернула рукопись, верно?

— Да, — отозвался Питер без особой радости, думая о том, что новый роман воспринимался им как настоящий, когда был у Дины в руках. Кто есть писатель без читателя? Никто. — Но что это значит?

— Все проще простого, — ответил Майк. — Книга превосходна, и девица сожалеет, что звонила тебе домой. Она больше не позвонит.

— Тебя послушать — в самом деле все просто.

— И правильно. Перестань усложнять себе жизнь. Принимай все так, как оно есть.

— Я не уверен, что ей доверяю.

— Она — баба. С какой стати ей доверять?

Питер кивнул, но согласился он вовсе не с тем, что имел в виду Майк. Он испытывал недоверие не к женскому полу вообще, а к Дине в частности.

— Знавал я таких девиц, — продолжал литературный агент. — Они тебе лишь член лизнут — и привет, с ума своротят. Как будто он теперь принадлежит им навек, пока вас не разлучит смерть. — Майк ощутил, что от этих слов Питеру сделалось не по себе, и успокаивающе добавил: — Все будет хорошо.

— А если нет? Что, если она?..

— Питер, — оборвал его Майк, — довольно. Ты ноешь, как никчемная девчонка. Будь мужчиной и учись на своих ошибках.

— Что, — спросил Питер, сам зная, что он слаб — волей, духом, — не допускать до тела незнакомок? Не давать им в рот?

Майк засмеялся:

— Да нет же. В рот — это здорово. Как конфеты: предлагают — бери, сколько хочешь.

— Тогда что нельзя?

— Твоя ошибка в том, что ты дал ей читать роман, не показав его прежде мне. Вот где ты вляпался по-крупному.

Припомнив поставленные сроки, обещание, данное Кимберли — что все это очень скоро закончится, — Питер поднялся из кресла.

— Ты получишь роман в пятницу, — сказал он.

— Ты шутишь? — удивился Майк.

— Нет. Говорю на полном серьезе.

* * *


Провожая своего клиента за дверь, Майк спросил:

— Что наши планы на вечер? Все те же?

Питер не сразу вспомнил, какой такой вечер и что за планы. А впрочем, быть может, ему это пойдет на пользу. Невредно сменить обстановку, проведя «исследование» в стиле Майка. Глядишь, так и вдохновение придет.

— Конечно, — сказал он, на прощание пожимая руку своему агенту. — Выполним все, что бы ты ни задумал.




Обратить в свою веру


Мужской клуб.

Эти слова наводили на мысли об отделанных красным деревом комнатах, о бокалах бренди, кубинских сигарах, галстуках и разговорах о регби. Но когда Питер вслед за Майком вошел в свято чтимые двери заведения под названием «Скорз», стало ясно, что в этих стенах про регби не то что не беседуют — не вспоминают ни на миг.

— Я уж забыл, когда я в последний раз был тут, — проговорил Питер.

— А я помню, — отозвался Майк.

Они миновали вышибалу — огромного, как элеватор. Одетый в смокинг, он стоял, скрестив руки на широченной груди. Вышибала приветливо кивнул Майку:

— Добрый вечер, мистер Левин, добро пожаловать к нам снова.

Они прошли в зал и сели к маленькому, едва ли больше тарелки, столику. Стул оказался куда удобнее, чем Питер мог ожидать. На таких стульях можно сидеть часами. Очевидно, на то они и были рассчитаны; многие посетители действительно проводили тут долгое время.

— Привет, Майк. Тебе как обычно?

Голос принадлежал высокой блондинке с идеальными формами. На ней было бюстье, мини-юбка и туфли на высоком каблуке; блондинка была сдобрена малой каплей духов. Она великолепно знала, как склониться к столику, чтобы привлечь внимание мужчин.

— Да, — подтвердил Майк, внимательно изучая приоткрывшуюся роскошную грудь, — и принеси моему другу, — он на мгновение задумался: — Пиво «Стелла»?

— Не надо пива, — сказал Питер, — мне «Квантро» со льдом.

Название напитка отвлекло Майка от официантки. Он вздернул бровь:

— Любимое питье Анжелы. Чрезвычайно уместно.

Питер согласно кивнул; отходя от столика, официантка на миг положила руку Майку на плечо и тихонько сжала.

— Здесь твой второй дом? — осведомился Питер.

Майк хохотнул и отвернулся к сцене.

— Тут атмосфера что надо, — проговорил он, разглядывая одну из танцовщиц, что ему особенно нравилась. — Последний раз я тут был…

— Вчера?

— В прошлую среду, — Майк подался ближе к сцене, с удовольствием наблюдая танец. — Я был с Джеффом Холливеллом. Он очень любил это место.

— Почему я не удивлен? — спросил Питер, припомнив, что все, связанное с Холливеллом, вызывало у него тошноту.

— Он был хороший друг, — продолжал свое Майк.

— Виновный в пособничестве?

— Он был мне как брат.

— Побратимы, клявшиеся на крови.

Майк обернулся, взгляд его стал жестким:

— Скажем так: у нас с Джеффом были сходные пристрастия.

— В смысле?

— Вкус к женщинам.

— К женщинам или девочкам?

— Никакой разницы. — Майк не дал себе труда пускаться в дальнейшие объяснения, а вместо этого снова повернулся к сцене, разглядывая уже другую танцовщицу. Если он и заметил выражение неодобрения у Питера на лице, ему было все равно.

— Джефф ведь подцепил тебя на крючок, верно? — добавил он между делом. — Ты кое-что от него получил?

* * *


Питер вышел из дома вместе с Джеффри Холливеллом; миллионер сел за руль черного автомобиля «Кадиллак Эскалэйд». Машина была столь же величественна, как и ее владелец.

— Вы хотите, чтобы книга продавалась? — бросил Холливелл.

— Да, не без этого, — ответил Питер.

— И хотите, чтобы она читалась как настоящая?

— Конечно.

— Тогда послушайте моего совета: попробуйте то, что предлагает Рауль. Есть немалая разница, когда сам лично знаешь, о чем пишешь… или если пишешь с чужих слов.

* * *


— Ты понятия не имеешь, что девушка может для тебя сделать, — заявил Майк.

— Мне этого и знать не нужно, — возразил Питер.

— Ты не желаешь знать, друг мой. Ты боишься.

— А это трогательно, не так ли?

— Называй как хочешь, — сказал Майк, снова отвлекшись на даму.

Ее сценическое имя было Бритни. Высокая, худая точно грех, с облаком сияющих светлых волос, а в глазах — тщательно отработанное выражение плотских желаний.

— Как насчет приватного танца? — прошептала она Питеру на ухо.

— Нет, — отказался он, — я не могу…

— Чушь, — вмешался Майк, едва сдерживая раздражение. — Сюда не пить приходят, черт возьми. — Открыв бумажник, он извлек несколько стодолларовых купюр и вложил их девушке в руку. — Обрати-ка этого паршивца в нашу веру.

* * *


Та скудная одежда, что была на Бритни, стаивала с нее, как верхний слой мороженого в вазочке в жаркий летний день. Ее тело размягчалось, становилось текучим, оно захлестывало Питера, точно волна, топило его во мгле, и запах ее пота был пьянящим.

Крепко зажмурив глаза, молясь о том, чтобы все это ушло, пропало, он мысленно увидел светофор; свет бесконечно менялся: зеленый — красный, зеленый — красный, зеленый — красный. Неправильно. После зеленого должен загореться желтый и лишь затем уже — красный. Но здесь желтого не было, лишь эти два: зеленый — красный. Внезапно дошло: оно же в обратном порядке.

Все время задом наперед, черт бы его побрал.

Отстранив Бритни, Питер встал.

— Извини, — сказал он, чувствуя, как вращается зал вокруг него, как душит его обман. — Я не могу.

* * *


— Вызвать ли вам такси?

Еще один «элеватор» — проявляет заботу о клиенте, который оставляет тут деньги. Весь из себя вежливый-вежливый.

Питер отмахнулся от предложения. Прислонился к стене, ткнулся пылающим лбом в холодный черный мрамор.

Постояв так, немного пришел в себя и побрел наконец домой.




Пускай извинятся


Пепельница, полная окурков, свидетельствовала, что Пола Росси просидела за компьютером всю ночь. Проводила имя Джеффри Джонатана Холливелла по базам данных, выискивая сведения об аресте, ордере на арест, неоплаченных штрафах за нарушение правил дорожного движения, решении о заключении в тюрьму — хоть что-нибудь. Ничего этого Росси не обнаружила.

А вот то, что она разыскала, порядком ее удивило.

Возможно, ее удивили аккуратные упаковки наркотиков, которые Росси нашла чуть не в каждой комнате в доме Холливелла, или наличность в его сейфе в офисе. Двести сорок восемь тысяч долларов. Недурная сумма, что лежит под рукой на случай непредвиденных обстоятельств. Или же Росси подивилась немного на юную проститутку, что явилась в дом Холливелла на следующий вечер после убийства, не зная, что ее щедрый клиент уже мертв. Задав ей вопросы, Росси узнала, что девчонке всего пятнадцать. Она получала от Холливелла две с половиной тысячи долларов за два часа раз в две недели и потратила их на портативный компьютер, дорогой плеер, мобильный телефон последней модели и кучу модной одежды. Девчонка плакала и умоляла не сообщать родителям. Росси отпустила ее с Богом, не стала даже учить уму-разуму, понимая, что соплячка все равно слушать не станет. Жертвы редко слушают разумные советы.

Но вот что было воистину удивительно: мистер Холливелл был совсем не из тех, кто становится чьей-либо жертвой.

И тем не менее его убили. Странно.

— Эх, — вздохнула детектив Росси, доставая из пачки последнюю сигарету. Как быстро они кончаются. Прямо досадно. Однако ей нравилось смять пустую пачку и ощутить, насколько та податлива и беспомощна в ее пальцах.

Росси закурила. Последнее общественное место, где можно покурить спокойно, — если, конечно, ты служишь в полиции. Кто из коллег арестует тебя за курение в этом самом общественном месте, когда ты делаешь такую вот собачью работу? Черт возьми, и почему вместе с полицейским значком сотрудникам не выдают пачку сигарет без фильтра и фляжку со спиртным? Работать в полиции Нью-Йорка — и не пить, не курить?

«Пускай извинятся за такой недосмотр», — подумала она, глядя на слова «Угон автомобилей» на своем мониторе.

Росси начала курить поздно, уже выйдя из подросткового возраста. Ей было двадцать четыре, когда она впервые за много лет оказалась в баре одна: в тот день она обнаружила своего первого мужа в постели со своей младшей сестренкой. Бармен предложил ей сигарету. Он ей много чего предложил в тот вечер. Росси все приняла. Сейчас она даже под дулом пистолета не вспомнила бы, как звали парня, но первую сигарету она помнила хорошо. Скверно она пошла, та сигарета.

Росси внимательно прочитала отчет об угоне автомобиля.

Имя водителя: Джеффри Холливелл.

Имя пассажира: Майк Левин.

— Ах-ха, — вздохнула она опять.




Прилив сил


Возможно, причиной тому был кофе.

В доме его совсем не осталось, и Питер рискнул выйти глотнуть где-нибудь любимого напитка. Например, в заведении «Старбакс» неподалеку. Их теперь много стало в Нью-Йорке — буквально за каждым углом.

Кофе оказался крепким — гораздо гуще и темней, чем Питер когда-либо пил, по крайней мере чем ему помнилось. Скорей всего, он сам заваривал кофе неправильно: слишком много воды, или слишком старые зерна, или же он их слишком тонко молол.

Наверное, оттого людям и не жаль отдать два доллара за чашку отлично сваренного кофе.

Как бы то ни было, Питер смог приняться за работу. Наконец-то. Словно плотину прорвало. Или как будто он освободился от невидимых пут. Или кто-то плеснул смазки ему в мозги, и они заработали.

Кофе, да.

А может быть, это произошло оттого, что Питер сумел-таки отвлечься от мыслей о Дине и сосредоточиться на романе. На словах, которые надо было собрать вместе, на их отношениях между собой. На том, как удачная фраза может усилить и украсить предыдущую, но оказаться несовместимой с последующей. На жестокой войне чувств и сравнений.

Это счастье — ясная голова.

Нужно было верить, что Дина искренне приносила свои извинения. Питер хотел надеяться, что она больше не появится в его жизни. Что она исчезла навсегда.

Он отчаянно желал в это верить — хотя сердце у него разрывалось.




Дина


То, что она тайком сюда пробралась, уже само по себе пьянило.

Питер вошел в нее, двигаясь сперва медленно, бережно, а потом вдруг забился как бешеный, хоть она и просила «помедленней». Ее длинные ноги обвивали его ноги, а руками она обнимала его за шею и быстрыми мелкими поцелуями покрывала ему грудь вокруг сосков.

Муж и жена.

Блаженство, доведенное до скуки.

Дина следила за ними из темноты одежного шкафа в их спальне, сквозь узкую щелку. Она пробыла здесь долгие часы, проскользнув в квартиру, когда дома никого не было. Замечательно вторгнуться на их территорию. И оставить после себя свой собственный аромат, чтобы напомнить Питеру, кто именно вращает его мир.

Ей хотелось, чтобы от вида их утех ее саму пронизало бы возбуждение — чтобы она могла поучаствовать в чужом празднике, пусть и отвлеченно. Однако в их страсти было что-то слишком обыденное, мягкое, вялое. Уж больно скучно они занимались своим делом. Словно добропорядочный фильм для семейного просмотра: никаких шокирующих сцен, никаких крупных планов.

Может быть, именно так и занимаются любовью?

Во всяком случае, это не то, что называется «трахаться».

* * *


Когда они уснули, Дина беззвучно отворила дверцу шкафа и на четвереньках выползла из своего укрытия. В руке она сжимала записную книжку Питера — ту, из которой родилась «Анжела по прозвищу Ангел».

Безо всякой опаски — быть может совершая глупость, — Дина пробралась к постели и застыла возле Джулианны, наблюдая, как та спит, в ее дыхании ощущая запах Питера. Дина хорошо помнила этот запах. Поддавшись внезапному порыву, она потянулась к Джулианне и тихонько поцеловала ее в губы.

— Я люблю тебя, — пробормотала Джулианна, не просыпаясь.

Дина улыбнулась, глядя, как другая женщина повернулась и тесно прижалась к мужу.

Поднявшись во весь рост, Дина обошла постель и встала со стороны Питера. Интересно, удалось бы ей ублаготворить его, не разбудив Джулианну? Или разбудить ее как раз оказалось бы самое то?

Мгновение Дина обдумывала эти возможности, затем взгляд ее перебежал на ночной столик. Здесь, в голубом свете часов, блестел серебряный браслет с оберегами. На своем законном месте — там, где всегда он лежал и где ему надлежало быть каждую ночь.

Подняв браслет из маленького кружка пыли, который как будто оберегал сокровище Джулианны, Дина защелкнула его у себя на запястье.

— Какая миленькая штучка, — прошептала она.

* * *


Прокравшись на цыпочках по коридору, Дина отыскала дверь в спальню Кимберли. Дверь была чуть приоткрыта. Девочка сладко спала, когда Дина проскользнула в комнату и осторожно приблизилась к кровати. Тихонько присев на краю, нагнулась и рукой, на которой не было браслета — чтобы не звякнуть своей новой безделушкой, — Дина легонько погладила Кимберли по волосам.

Ужасно жаль, что сама она не помнит, как в детстве мать гладила ее по голове. Или как кто-нибудь проявлял к ней любовь, сочувствие или хотя бы внимание.

Страшно жаль, что она не помнит, как это — быть ребенком.

Или быть кем-то любимой.

* * *


Ее последняя остановка была в рабочем кабинете Питера.

Здесь, возле стола, крепко спал Гручо. Он пробудился и слабо вильнул хвостом, заметив нежданную гостью. Затем пес перевернулся на спину, задрав лапы, словно просил, чтобы его приласкали.

— Ну и аховый же ты сторож, — Дина присела и почесала ему брюхо.

Потом уселась к столу. Откинулась на спинку кресла. Так удобно! В этой комнате она могла бы жить, могла бы умереть. И уж конечно, она тут родилась.

На мгновение прикрыв глаза, Дина припомнила номер в гостинице Мэдисона и все, что она там делала. И как ей хотелось большего. Как она потом сожалела, что не получила свое прямо там, сразу же. Питер бы уступил. Он дал бы ей все, что бы ей захотелось.

Но в ту минуту она считала, что меньше сейчас — значит, больше потом. А тогда было довольно и намека на то, что их ожидает. Достаточно было подразнить — и убежать. Как жаль…

Очнувшись от воспоминаний, Дина встряхнула головой, подумав, что задержалась тут куда как дольше, чем рассчитывала. Она выпрямилась в кресле и положила на стол записную книжку. Питер ее утром найдет. Затем Дина взяла стикер и нацарапала на нем короткую записку.

«Спасибо, что поделились», — написала она.




Фотография


— Милый, ты не видел мой браслет?

Одетая в очередной из многих своих деловых костюмов — тот, в котором она казалась Питеру наиболее привлекательной, — Джулианна торопливо подошла к мужу, который как раз приготовился «провожать девушек на работу», и привалился к кухонному столу. Она взяла у него из рук бумажный кофейный стаканчик и сделала глоток:

— Нигде не могу найти браслет.

— Когда ты видела его в последний раз?

— Я уверена, что снимала его перед сном. Положила на твой ночной столик, как обычно.

Питер усмехнулся:

— Может, мы его ночью случайно сбросили?

— Да я под кроватью первым делом смотрела. — Джулианна указала на стаканчик с очень знакомым логотипом: — В доме кофе не осталось?

— Нет, просто этот вкуснее, чем у меня получается. Так сказать, топливо для работы.

— Новая скверная привычка?

— Она мне нужна, — твердо заявил Питер.

— Тогда завтра утром купи крепкий кофе с молоком и булочку с бананом для меня. Я тоже могу обзавестись новой дурной привычкой.

— Слушаюсь, мадам, будет исполнено.

Джулианна снова забрала у него кофе, сделала еще глоток:

— Определенно, этот крепче.

— Ты собралась?

Джулианна обернулась взглянуть на дочь, одетую и готовую идти в школу. Громко вздохнув, снова повернулась к мужу.

— Я помню: браслет, — сказал он. — Не волнуйся, я его найду.

* * *


На полпути к кабинету Питер остановился поправить фотографию в рамке на стене. Снимок остался с вечеринки, которую устроил издатель «Анжелы по прозвищу Ангел», чтобы отпраздновать прибытие книги из типографии на склад. Скромное мероприятие было устроено в пиццерии на Второй авеню, приглашено около двух десятков друзей. Однако это был один из счастливейших дней в жизни Питера.

Он рассмотрел фото, вгляделся в лицо Джулианны. Как она смотрит на него — с такой гордостью, с таким чувством… Любой бы желал, чтобы на него всегда так смотрела любимая женщина. В тот вечер на ней было черное вечернее платье, ее роскошные волосы распущены, и Джулианна была умопомрачительно красива. На запястье блестел ее любимый браслет — единственное украшение, которое она тогда надела. Никакие украшения не сделали бы ее еще краше.

Майк стоял сбоку, улыбаясь в объектив. Его помощница Сандра поместилась между редактором книги и владельцем издательства. Казалось, что в зале полно народу — лица, лица…

И тут Питер заметил ее.

Позади всех. Ее глаза, ее черные волосы…

Питер снял фотографию со стены, чтобы лучше рассмотреть. Наклонил, чтобы не бликовала под лампой, прищурился, удивляясь, как же он не обратил на Дину внимания тогда, на вечеринке. И засмеялся над собственной взвинченностью. Померещится же!

Никакая это не Дина.

Всего лишь увеличенная картинка с обложки, которую повесили на стену. Просто глаза такие живые, что на миг показалось: это именно Дина среди приглашенных.

Как будто она уже и тогда была настоящей.

* * *


Все еще посмеиваясь, Питер открыл дверь в кабинет — и мгновенно заметил то, что лежало у него на столе.

Он буквально почувствовал, как кровь отливает от лица. Голова поплыла — от волнения и от крепкого кофе. Поставив чашку на стол, Питер взял в руки свою старую записную книжку, прочел записочку Дины. Перечитал раз, второй — и в конце концов смял ее, швырнул в сердцах на пол.

Принялся расхаживать по комнате, сжимая в руке записную книжку. Краска снова густо залила лицо. Питер пролистал книжку, бросая краткий взгляд на одну, другую, третью записанную мысль. Казалось, все это было так давно — целую жизнь назад. Из книжки вдруг выпал вложенный между страниц листок бумаги — кружась, как мотылек, он опустился на пол.

Питер вспомнил, что это: Холливелл написал телефонный номер и вручил ему, полагая, что именно это и нужно будущему романисту. Все во имя «исследования».

Телефонный номер Рауля, с которого все и началось.

Достав мобильник, Питер набрал цифры.

— Говорите, — раздался в трубке раздраженный голос.

— Это Питер Робертсон.

Миг тишины. Затем:

— Привет, парень. Как делишки? Снова ведешь этот свой «исследований»?

— Что-то вроде того. У вас найдется минута?

— Ага, — согласился Рауль. — Уж сумею тебя куда-нибудь втиснуть.




Вечные состояния


Дверь открыл один из семи смертных грехов.

Похоть, воплощенная в сногсшибательную босую девушку, чьи предки несомненно были испанцами. На красотке был только скуднейший из лифчиков и велюровые шорты в облип. На лице застыло выражение оскорбленной невинности, щеки по-детски обсыпаны веснушками. Тело ее было смуглым, поджарым, но со всеми необходимыми выпуклостями в нужных местах.

— Я пришел к Раулю, — сказал Питер.

Он понимал, что неправ, — и все равно ненавидел эту девушку, возлагая на нее вину за всех Холливеллов на свете, за всех вожделеющих мужчин, что не могут с собой совладать. Считая ее виноватой в тех желаниях, над которыми она совершенно не властна.

Дверь отворилась шире, и Питер увидел Рауля, который возвышался за спиной у красотки. Ее владелец, ее господин. Он широко, но явно принужденно улыбнулся, протянув Питеру огромную лапищу.

Пожимая ее, глядя в глаза Рауля, которые в прошлом казались такими свирепыми, Питер сейчас подумал лишь одно: «Что-то ты неважно выглядишь».

* * *


Видимо, люди, создающие игрушки для взрослых, поумнели. Чудеса техники в доме Рауля были значительно усовершенствованы: стали меньше размером, элегантней, компактней.

И девушка — тоже.

— Сочок, подай пиво, — велел ей Рауль.

Он увесисто шлепнул ее по заднице, где на шортах крупными белыми буквами было написано: «СОЧОК». Она состроила недовольную гримасу, однако повиновалась.

— Ее в самом деле зовут Сочок? — полюбопытствовал Питер, когда девушка вышла за дверь.

— Нет, — со смехом ответил Рауль, — это просто вечное состояние ее дырки. Хочешь взглянуть, что я имею в виду?

— Нет, — отказался Питер. — Но спасибо за предложение.

— Все тот же старый добрый Питер: глядеть глядит, а трогать — ни-ни.

— Кое-что никогда не меняется.

— Многое изменилось для нашего друга Холливелла, — сказал Рауль. — Экая жалость.

— Наверное, ваша прибыль упала?

— У меня и у Сочка. Джеффри был ее постоянным клиентом.

Питер не удивился.

— Люсинда его тоже обслуживала? — спросил он.

Услышав имя, Рауль рассердился:

— Ты хотел сказать «Анжела»?

— Нет, — стоял на своем Питер, уже не боясь громилы-сводника так сильно, как когда-то. Время меняет восприятие. Ослабляет силу. Разрушает душу. Делает людей беспечными. — Я говорил о Люсинде.

— Люсинда уже в прошлом, — сказал Рауль. — Я в прошлое не верю.

«А как насчет будущего?» — подумал Питер и спросил:

— Из полиции приходили?

— Нет. — У Рауля чуть приметно дернулась шея, отчего голова слегка склонилась вправо. — А что?

— Мое имя значилось в записной книжке Холливелла, — объяснил Питер. — Я и подумал: может, ваше там тоже было.

— Ну знаешь ли! Мужик любил поразвлечься, но в мозгах у него не мутилось. — Рауль помолчал мгновение и спросил: — И что ты хочешь на этот раз?

— Пистолет.

Рауль засмеялся; Сочок вошла в комнату с пивом, которое она выставила перед мужчинами.

— Спасибо, — поблагодарил Питер.

— Не хотите ли еще чего-нибудь? — спросила она — совсем как Люсинда, только у нее лучше получилось.

— Он хочет, чтоб ты исчезла, — ответил за Питера хозяин. — Ты не во вкусе мистера Робертсона.

— Нет, во вкусе, — возразила Сочок, улыбнувшись Питеру; она отступила к двери, не сводя с него глаз.

— Это ты плюешь на меня, да? — проговорил Рауль.

Сочок ушла, а Питер с минуту молчал, дивясь, как столь юное существо могло проникнуть в глубины его сознания, где таились желания, которых он сам еще даже не начал осознавать. Затем он обернулся к Раулю и бесстрашно тряхнул головой.

— Слушай, давай так, — предложил громила. — Я тебе ссужу Сочка на час, она поправит, что у тебя не заладилось, а потом еще встретитесь. Ты с ней вообще позабудешь, зачем тебе пистолет. — Он засмеялся: — Любопытно поглядеть, как подействует юная мексиканочка на такого правильного, белого, богатого, как ты.

Питер уставился ему в лицо и не отводил взгляд, пока Рауль не отвернулся:

— Ладно, будь по-твоему.

Он неохотно поднялся и с верхней полки книжного шкафа достал автоматический пистолет. Проверил его, вынул обойму.

— «Беретта-чита», — Рауль предъявил пистолет в одной руке, обойму — в другой. — Тринадцать пуль.

— Сколько?

— Я заплатил шестьсот. Уступаю за те же деньги.

Питер открыл бумажник, отсчитал купюры и передал Раулю. В смятении качая головой, Рауль отдал ему «беретту».

— Черт бы тебя побрал, вояка, — пробормотал он.




Жирный крест


Еще одна дверь.

Еще один грех.

Она открыла, одетая все в ту же старенькую безрукавку — или другую точно такую же, — но на этот раз без джинсов, в одних трусиках. Бросила на Питера быстрый, полный отвращения взгляд. Как будто имела хоть какое-то право испытывать к нему отвращение.

Дина широко распахнула дверь, впуская его в квартиру, и двинулась обратно в комнату. Подошла к дивану упругим, танцующим шагом — и в этой походке было куда больше игривости, чем можно было предположить по настроению, с каким Дина встретила гостя.

— Я готова, если ты готов, — она уселась на диван, вольготно откинулась на спинку, развела колени. Ошибиться в выражении ее лица было невозможно, и абсолютно все было ясно насчет удовольствий, о которых она умолчала.

Питер постарался сохранить спокойствие. Он запер входную дверь, затем тоже прошел к дивану, однако уселся на край кофейного столика, лицом к Дине. Она ждала, не примет ли он ее предложение — ну самое же время наконец! — однако тон, каким Питер заговорил, вмиг разрушил все надежды:

— Дина, я это тебе скажу только раз.

— Что, Питер? Что ты собираешься мне поведать?

— Оставь в покое мою семью. И не лезь в мою жизнь.

Дина подалась вперед, оказавшись с Питером лицом к лицу. Захоти она, могла бы его быстро поцеловать — однако вместо этого передернула плечами, словно показывая: «Мне наплевать».

— А если я не послушаюсь? — осведомилась она дерзко.

— Я тебя убью, — хладнокровно и не раздумывая ответил Питер.

Она возразила столь же хладнокровно:

— Не сможешь. Потому что ты…

Он влепил ей тяжелую пощечину, не позволив закончить фразу. Дина опрокинулась назад, на спинку дивана, глядя широко открытыми испуганными глазами. Вид у нее сделался как у раненого животного — или перепуганного ребенка. Словно это Питер был во всем виноват, а она, Дина, вовсе ни при чем.

Навалившись на нее, оседлав, схватив за горло, Питер вытащил из кармана пистолет и ткнул ствол ей под подбородок. Дина вздрогнула и зажмурилась.

— Вот только попробуй — и увидишь, — проговорил он таким чужим и холодным голосом, что даже сам его не узнал.

В кои-то веки Дина не нашлась с ответом.

* * *


Разумные люди так себя не ведут.

Как он может обращаться с ней таким образом? Что произошло? Какой черт в него вселился? Питер попытался думать только о Джулианне и Кимберли. Он пришел сюда ради безопасности своей жены и дочки. Ради безопасности своей семьи. Во имя святости семьи и брака. Ради этого он здесь.

Он убрал пистолет в карман, поднялся на ноги и направился к двери. Уйти бы отсюда поскорее. Но, почуяв вскипевшую за спиной ярость, услышав быстрые шаги и нечеловеческий горловой крик, он круто обернулся — и успел схватить Дину за руки, уже сжатые в кулаки, готовые обрушиться ему на спину.

Он швырнул ее о стену так, что с соседней полки посыпались книги. Прижал, заставив стоять спокойно. Оба дышали тяжело и прерывисто. Однако в лад.

Пока он не заметил браслет.

Браслет Джулианны на запястье у Дины! Всякая жалость была позабыта. В бешеном гневе Питер сорвал браслет с ее руки, горя единственным желанием — убить Дину сию минуту и покончить со всем этим навсегда. Он сжал ее лицо с такой силой, что под пальцами подалась нижняя челюсть.

— Насколько меня это касается, — проговорил он — и слова его были взвешенны и убийственны, — ты не существуешь. Тебя вообще никогда не было. Прикончить тебя мне легче легкого.

Питер снова ударил ее о стену — казалось, стена уже не выдержит нового удара и рассыплется — и отпустил. Дина сползла по стенке на пол, скорчилась, сжалась в маленький жалкий комок.

Она плакала, когда Питер с грохотом захлопнул дверь — словно отсек Дину от внешнего мира и поставил на ней жирный крест.




IV





Анжела


Первая ночь в одиночестве была самой тяжелой.

Анжела чувствовала себя заброшенной и никому не нужной, однако разве она не сама сбежала? Разве она не спаслась? Разве он не презирал ее? Конечно же, презирал — иначе не стал бы делать… все то, что он с ней вытворял.

Ее первая ночь в одиночестве за… сколько же времени-то?

С другого конца комнаты донесся скулеж — тихий беспомощный плач. Анжела натянула на голову простыни и одеяло, сжалась в плотный комок. Очень привычная поза.

Черт! Не вспоминать!

Уже так давно она неизменно проводила ночи с ним или с постоянным клиентом, а если не с ними, то лежа под каким-нибудь иным женатым мужчиной, который оплатил девочку для утех. Поспать удавалось редко. Дошло до того, что Анжела смертельно боялась вызовов на всю ночь и сопутствующего им тумана спиртного и наркотиков. Но без них она не могла бы протянуть с вечера до утра.

Постель была достаточно удобной, хотя одеяло тонковато, а простыни ветхие и застираны чуть не до дыр. Они пахли дешевым стиральным порошком, а в комнате был стойкий запах моющих средств и освежителей воздуха. Однако Анжела убедила себя, что сделала тут лишь краткую остановку. Крышка люка открыта, и она взбирается вверх по лестнице. Она уже видит наверху дневной свет. Видит проезжающие машины, пешеходов, детские коляски и собак, которых выгуливают хозяева.

Только бы девчонка в другом конце комнаты перестала реветь. Анжеле хотелось заорать на нее, чтобы утихла наконец; однако ведь и сама она, бывало, так же плакала. Особенно в конце расправы. Просила перестать, кричала, что ей больно, больно… Он от этого лишь сильнее зверел.

Хотелось бы знать, считает ли он ее мертвой — или понимает, что она просто-напросто сбежала. Да и не все ли ему равно?

Заняла ли место Анжелы другая девушка?

Женщины, которые организовали этот приют, были добры и внимательны. Тут кормили, выдавали одежду, консультировали по разным проблемам, здесь был телевизор, игры, книги — как будто ты дома. В приюте даже чему-то учили, чтобы помочь в будущем найти работу.

Впрочем, Анжела и без того умела работать: как-никак занялась предпринимательством в тринадцать лет.

Слезы подступили к глазам (она сказала себе: «К черту! Нечего плакать, не буду!»), когда ей вспомнился родной дом в Вест-Виллидж, мать, вся та прошлая жизнь, тайны, которые тогда ей так нравились. Анжела сама решила никогда не возвращаться, не видеться больше с матерью. Одно время ей казалось, что это — не такая уж высокая цена. Как же она заблуждалась, насколько затуманены были мозги.

Она подумала о Ричарде.

Обо всем, что он ей давал, чему научил.

Обо всем, что он у нее отнял.

Однажды он повез ее в Сент-Бартс.

Сразу после того, как она ушла из дома.

Заплатил десять тысяч долларов за удовольствие быть с ней.

Десять тысяч долларов, да.

Однажды она посчитала: вышло меньше четырехсот семнадцати долларов за разовую услугу. В сущности, очень выгодная для Ричарда поездка, если сравнить с деньгами, которые он тогда ей платил.

А сейчас Анжела задумалась над вопросом: понимал ли Ричард, что она и бесплатно бы с ним отправилась?




Чистый холст ждет


Ярость как будто переросла в столь нужное вдохновение.

Питер сидел за работой всю ночь. А может, и не одну, а много ночей. Бессчетное число ночей. Запершись в кабинете, не давая себе передышки. Над ним довлел установленный срок — обещание, данное дочке. Нельзя было нарушить свое слово.

А может быть, его подгоняла надежда, что жизнь снова войдет в обычную колею.

Отдать рукопись. Забыть о ней ненадолго. Взять отпуск, хоть бы короткий. Отдохнуть. Поспать. Понять, что будет дальше. Что может быть дальше. Следующая книга. Комедия. Ну пусть не комедия, но обязательно что-нибудь полегче. И тоном веселей, и темой.

— Никаких больше Анжел и ангелов, — сказал Питер вслух, нажимая на клавиатуре клавишу control большим пальцем левой руки, а затем указательным пальцем правой ударил по клавише «р» — дал команду «Печать».

Он закончил работу.

* * *


Принтер одну за другой выплевывал страницы.

Точно загипнотизированный, Питер сидел перед монитором.

Экран был пуст — чистый холст ждал следующей картины. Мерная работа принтера наводила на мысль о похоронах. Погребальная песнь, медленно движущаяся процессия. Вот машина берет лист бумаги — урчит — выкладывает на лоток. Берет — урчит — кладет. Работает вентилятор, охлаждает, чтобы принтер не перегрелся. Каждому нужен свой встроенный вентилятор.

Питер услышал стук в дверь, но не обернулся, не отозвался.

— Питер? — приглушенно позвала жена из-за двери.

Он растянул губы в улыбке, придал лицу доброе выражение. Отпустил своих персонажей и вернулся из их мира в свой. Затем поднялся из кресла и открыл дверь.

Джулианна стояла сонная.

— У тебя было заперто, — сказала она.

— Наверное, случайно закрыл, — объяснил Питер и растянул губы шире, чтобы Джулианна заметила.

— Что ты тут делаешь? — спросила она, зевая. — Спать так и не пришел. — Заметила. — Что-то случилось?

Он широко распахнул дверь, и Джулианна услышала, как работает принтер.

— Я закончил, — объявил Питер.

Даже самому странно, что произнес эти слова.

Джулианна моргнула, всматриваясь в только что напечатанные страницы. А Питер вытащил из кармана браслет с оберегами и предъявил жене:

— И вот что нашел.

У нее навернулись слезы, когда она признала любимое украшение.

— Спасибо, — шепнула Джулианна, обнимая мужа за шею.

— Пожалуйста, — ответил он, не желая отпускать ее от себя — никогда.




Сколько весит слово


Несколько мгновений он стоял, наблюдая за ней сквозь двойные стеклянные двери; перед глазами расплывалась надпись золотом «Литературное агентство Левина».

Она сидела перед компьютером, стучала по клавиатуре. То и дело поднимала руку, касалась кончиками пальцев щеки или лба, проводила ногтем по переносице — и снова опускала руку на клавиши, принималась печатать.

Ее имя означало «помощник человечества»; имя ее босса значило «богоподобный». Питер на миг задумался о том, что известно Сандре об увлечениях, которые Майк Левин разделял с Джеффри Холливеллом. И если бы Сандра узнала, изменилось бы от этого хоть что-нибудь?

Он открыл дверь и вошел в офис.

— О-о, Питер! — обрадовалась она и заложила за ухо непослушный, падающий на лицо локон. — Добрый день.

Ему очень хотелось верить, что, узнай Сандра о похождениях шефа, ее отношение к Майку сильно бы переменилось.

— Привет, Сандра. — Питер подбородком указал на дверь в кабинет своего агента: — У себя?

— Нет. Он в издательстве, заключает договор.

Задумчиво кивнув, Питер извлек из своей курьерской сумки рукопись в коробке. Кожаная сумка потерлась, потрескалась. Видно было, что она уже не новая, что ей много пришлось на своем веку пережить. И, пожалуй, тяжесть в ней таскали непомерную.

Удивленная Сандра вскочила из-за стола:

— Ой, господи! Это оно?

— Оно самое. Можно положить ему на стол?

— Конечно, проходите. Вот уж он будет рад.

* * *


Питер наклонился над столом Майка Левина, прижимая рукопись к столешнице — даже костяшки побелели от усилия. А еще от боли, от чувства расставания с такой долгой и трудной работой.

«Что-нибудь сломается», — сказал он себе. Либо стол, либо руки. Он хотел, чтобы хрустнуло то и другое, чтобы все разом обрушилось в ад, а следом посыпались бы документы — смертные приговоры и те, что лишают должника права выкупить заложенное им имущество. Пусть бы все это сгорело, и погасло бы наконец жгучее чувство вины.

Резко втянув в легкие воздух, Питер отпрянул от стола. «Не здесь, — стучало в голове, — не здесь». Он вытащил из сумки шариковую ручку и на коробке с рукописью быстро написал несколько слов для Майка.

«Будь осторожен с желаниями», — гласила его записка.




День сегодня тихий


Он вошел в кабину лифта, нажал кнопку «В» — вестибюль. Следом за ним хотели войти еще три человека, но отчего-то раздумали. Питер встал у задней стенки с зеркалом и бросил праздный взгляд на двери лифтов, что располагались напротив. Там как раз приехала, громко звякнув, одна из кабин. Ее дверцы открылись, а дверцы лифта, где был Питер, начали смыкаться.

И в той кабине была она.

Одетая в черное, как обычно, но, кроме того, сейчас на шее у нее был шарф, а на лице — темные очки. Распущенные волосы как будто прикрывали грех. Она выглядела более рассерженной, чем побитой.

Дина.

Она вышла из лифта, глянув на Питера так, словно выслеживала его, следовала за ним по пятам, подгадала с прибытием минута в минуту.

Питер рванулся вперед, когда Дина двинулась к дверям в офис Майка, но опоздал. Дверцы плотно сомкнулись, и кабина поехала.

Он принялся яростно тыкать кнопки нижних этажей.

Лифт остановился на пятнадцатом. Питер выскочил из кабины и ринулся к лестнице.

* * *


Он мчался, прыгая через три ступеньки, задыхаясь, думая лишь о том, что Дина может натворить. Зачем она сюда явилась? Бессмысленно преследовать Питера здесь, но, с другой стороны, он вообще не видел смысла в происходящем. Дина была сущей бессмыслицей.

Через пожарный выход Питер ворвался с лестничной площадки в коридор и бросился к «Литературному агентству», добежал, рванул стеклянную створку.

Остановился на пороге.

Никого.

Даже Сандра куда-то делась.

Осторожно ступив внутрь, Питер огляделся, высматривая признаки жизни. Прошел мимо стола секретарши, заглянул в кабинет Майка.

Рукопись в коробке лежала на столе, как он ее оставил.

— Что-то забыли?

Он круто обернулся, сжав кулаки. И оказался лицом к лицу с неслышно подошедшей Сандрой. Она охнула — Питер ее напугал.

— Извините, — пробормотал он. — Я… э-э… мне показалось, к вам сюда входил мой приятель, а я уже нажал кнопку в лифте…

Улыбнувшись своей теплой улыбкой, Сандра ответила:

— Нет, что вы. Кроме вас, никого не было. День сегодня тихий, народу нет. По пятницам всегда так.

* * *


Потряхивая головой, которая была полна непрошеных видений, и пытаясь их оттуда вытрясти, Питер снова вошел в лифт. Дверцы закрылись, кабина поехала.

Он смотрел на табло, где загорались и гасли номера этажей, мимо которых проезжала кабина. И вдруг заметил рядом маленькое круглое зеркальце. Что-то в нем такое было… Человеческое лицо.

Глаза смотрели прямо на него.

Сквозь него.

Дина.

Задохнувшись, Питер уставился в пол. Сунул руку на дно сумки, отыскал то единственное, что давало ему ощущение уверенности и безопасности. Крепко сжал рукоять пистолета. И не отпускал ее, словно от этого зависела его жизнь.

Не оборачиваясь, не осмеливаясь снова взглянуть вверх, он ожидал, когда лифт звякнет, сообщая, что Питер прибыл на нужный этаж.




Мраморные колонны


Он ринулся вон из кабины, чуть только открылась дверь. Двинулся дальше целеустремленно, подобравшись, словно готовый к нападению злоумышленника или злобной собаки.

Море лиц. От них вдруг закружилась голова. Тронулись с места и поплыли ярко-розовые мраморные стены, колонны. В мозгу замелькали кадры из фильма: Питер взбирается на эти стены, поворачивается, падает, стреляет с обеих рук. Его противник — Дина. Ее лицо внезапно множится, уже все кругом — мужчины, женщины, дети — на одно лицо. Куда ни глянь, всюду ее лица. Они смыкаются, движутся к Питеру.

В груди так стеснилось, что невозможно было дышать, левая рука онемела. Питер наткнулся на мраморную колонну, на ощупь двинулся вокруг нее, пытаясь спрятаться от бесчисленных врагов по имени Дина, что толпой валили из кабины лифта.

Он крепко сжал рукоять пистолета.

Он ждал.

Заставлял себя дышать: вдох — выдох.

Пытался утихомирить кровь, которая отчаянно стучала в висках.

Колотил левой рукой по колонне, чтобы заставить кровь двигаться по сосудам, бил, пока онемевшая рука не почувствовала боль.

Он ждал.

Дину.

Но Дина.

Не появилась.




Одна милая тетя


На этот раз она не плакала.

Она ждала на ступеньках, глядя, как он бежит со всех ног, словно торопясь спасти ее жизнь.

— Папа, ты опять про меня забыл, — упрекнула Кимберли, когда он подбежал совсем близко. — Надеюсь, ты не забудешь прийти на урок через неделю. Ты помнишь: на показ и рассказ.

Он подхватил ее на руки:

— Да, Тыковка, конечно. Как я могу про тебя забыть? Ни за что.

— Сегодня-то — ладно, — сказала Кимберли. — Со мной была одна милая тетя.

— Какая тетя? — Озадаченный Питер поставил Кимберли наземь и сел перед ней на корточки, так что они оказались глаза в глаза.

— Очень красивая, — ответила дочка. — У нее черные волосы. И она даже знала, как меня зовут.

У Питера захолонуло сердце:

— Что она тебе сказала?

— Что она — самая главная поклонница моего папы.

Питер вскочил, крутанулся вокруг своей оси, чувствуя, как завертелась навстречу улица, пытаясь высмотреть ее, углядеть, где она затаилась. И как только ей удалось его опередить? Откуда ей знать, в какую школу ходит Кимберли?

Дочка потянула его за рукав:

— Папа, пойдем домой.

— Конечно, — он взял ее за руку. Крепко сжал маленькую хрупкую ладошку. — Идем.

— Тетя сказала, нас там ждет сюрприз.

— Дома?

— Угм.

Жизнь, как он ее знал, мгновенной вспышкой пронеслась перед мысленным взором. Скверный фильм обо всем, что он считал само собой разумеющимся: все разбито вдребезги и брошено в огонь. Шли конечные титры фильма — слишком быстро мелькали, Питер не мог их прочесть. Не понять, кого же винить во всем этом.

Резко выдохнув, он подхватил дочь на руки и побежал.

Домой.

Зная, что единственное имя в этих титрах — его собственное.




Гручо


Гручо не был чистокровным псом.

Хозяева от него отказались, и Питер забрал его из приюта для животных за день до того, как Гручо должны были усыпить. Пес был помесью лабрадора с чем-то, желтого окраса. В то время ему было года полтора или чуть меньше; он уже вырос, но был по-щенячьи весел, ничему не обучен, и после какой-то передряги от хвоста у него осталась лишь половина. Он множество раз переходил от одних хозяев к другим, ни у кого не задерживаясь.

— Людям нужны щенки, — объяснила Питеру сотрудница приюта, — или чистокровные собаки.

Гручо не был ни тем ни другим. Нос бледно-розовый, прямо под ним — черное пятно, над большими карими глазами — пучки длинной темной шерсти: вид странный и, прямо надо сказать, неприглядный. Однако выразительные собачьи глаза умоляли Питера дать Гручо еще один шанс в этой жизни.

Было это девять лет назад.

* * *


Питер ворвался в квартиру.

— Гручо! — позвал он на бегу, не рассчитал и врезался в столик своей дочки в «жилой» комнате, замахал руками и едва-едва не упал. С трудом удержался на ногах.

Кимберли с опаской подошла и поглядела на отца как-то странно:

— Папа, что случилось?

— Ничего, Тыковка. Все прекрасно.

Бросившись по коридору, слыша за спиной топоток Кимберли, Питер заглянул в спальню, детскую, ванную комнату… Нигде ничего.

— Что ты ищешь? — спросила дочь.

Услышав какой-то звук, Питер прижал палец к губам:

— Ш-ш-ш. Слышишь?

То ли тихий скулеж, то ли чуть слышное жалкое взвизгивание.

Прислушавшись, Кимберли указала на дверь кабинета:

— Папа, оно там. — Проговорила, взволнованно понизив голос, как будто играя в отличную игру.

Держа руку в сумке, готовый в любое мгновение вытащить пистолет, Питер медленно повернул дверную ручку. Самую малость приоткрыл дверь — и тут Гручо вырвался из кабинета, прыгнул на хозяина, сшиб с ног, радостно принялся лизать в лицо.

Кимберли заливалась смехом, когда ее отец почесал пса за ухом и кое-как приподнялся и сел.

Вот тогда-то Питер и почуял запах дыма.

Обернулся, глянул через дверь в кабинет — и уставился, не веря собственным глазам, на тлеющую непонятную массу у себя на рабочем столе.

Поднялся на колени, в надежде, что Кимберли ничего не заметила, что сейчас он быстро уберет эту штуку, проветрит комнату… И услышал знакомое звяканье ключей; входная дверь открылась, раздался голос Джулианны:

— Ну-ка, угадайте: кто сегодня пораньше освободился?




Там, где водится нечисть


— Мама! — закричала Кимберли в восторге.

Оглянувшись, Питер увидел, как Джулианна идет к нему через гостиную. Чудесное зрелище, от которого он с великим трудом оторвался. Однако стоило опять взглянуть на стол в кабинете, как он испугался. Ведь этого не объяснить — того, что Дина побывала в квартире.

— Почему ты сидишь на полу? — осведомилась Джулианна.

Он попытался что-нибудь сказать, но внятных слов не получилось. Зато он заметил улыбку жены. Джулианна выглядела такой спокойной и радостной, какой он давно уже ее не помнил.

Кимберли, смеясь, ответила за отца:

— Гручо папу уронил.

— Как это уронил?

— Он был заперт в кабинете, — Питер наконец поднялся на ноги. — Наверное, дверь захлопнулась, и он попался, как в ловушку.

— В этой страшной комнате, где водится всякая нечисть? — притворно ужаснулась Джулианна.

— Мама сказала, что у тебя водится нечисть! — подхватила обрадованная Кимберли, снова заливаясь смехом.

— Мама права, — сказал Питер и успел перехватить жену у самой двери в кабинет. Взял ее за плечи, повернул к себе, поцеловал, стараясь отвлечь, не дать заглянуть в комнату.

Поцелуй оказался долгим-предолгим.

— Мама всегда права, — объявила Джулианна, когда они оторвались друг от друга. — Дайте-ка я переоденусь, и можно будет поиграть.

— Ур-ра! — завопила Кимберли, услышав любимейшие слова.

Питер с улыбкой смотрел, как Джулианна идет к спальне, а следом на одной ножке скачет Кимберли. Затем он вошел в кабинет, намереваясь прибрать то безобразие, что устроила Дина.

* * *


Это была та самая книга — первое издание «Анжелы по прозвищу Ангел», — которую Питер подписал Дине в Мэдисоне. Обугленная, черная, но все еще узнаваемая; в обложку был глубоко всажен его собственный стилет — прямо между глаз девушки на картинке.

Он с минуту разглядывал образ, созданный Диной: Анжела в аду, принимает вечные муки после того, как кто-то лишил ее жизни. Или она сама в конце концов покончила с собой? Смерть — единственный способ спастись от прошлого, ее прошлого. А все, что случилось после ее побега, с той минуты, когда она переступила порог ночлежки, — лишь иллюзия, тошнотворно-сладкая фантазия о том, как Анжела смогла начать жизнь сначала, сумела выжить.

Быть может, последние сто страниц первой книги — сплошная чепуха? А новый роман — такая же чушь?

Питер сердито затолкал изуродованную книгу в тайник за шкафом, и сейчас же Джулианна, по-домашнему в джинсах и футболке, заглянула в кабинет:

— Как оно ощущается?

Он не сразу смог взглянуть на жену — так ослепили его растерянность и чувство вины:

— Как ощущается что?

— То, что книга закончена?

Встав на ноги, он принужденно усмехнулся.

— Еще не освоился… с этим… ощущением, — кое-как вымолвил он, запинаясь.

— Что ты говоришь? — не поняла его бормотание Джулианна.

— Ничего. — Он пытался погасить внезапную ярость, надеясь, что жена не обратит внимания на то, куда он смотрит, не заметит то, что видит он.

Питер огляделся, словно что-то отыскивая; смотреть куда угодно — только не на изодранную в клочья футболку с картинкой, что висит на крюке возле двери — на том самом крюке, где недавно висела закованная в наручники Дина.

— Ну, в общем… э-э… наверное, хорошо. В смысле… понимаешь, для меня закончить книгу — всегда немного странно. Словно порвать дружбу с хорошим человеком.

— На этот раз у тебя не дружба была, а любовный роман, — заметила Джулианна со смехом.

— Почему это вдруг?

— Ой, брось. А то будто я не знаю, что ты был по уши влюблен в Анжелу. Оттого и не мог с ней расстаться.

— Она — выдуманная, — возразил Питер.

— Это ничуть тебе не мешало ее желать, — игриво заметила жена. — Но я не в обиде. Можешь влюбляться во всех выдуманных девиц, каких твоей душе угодно. Только настоящее оставь для меня!

Джулианна ушла, но перед тем подарила ему завлекающую улыбку, приправленную искренним обожанием.

Клочья футболки у двери она так и не заметила.




Ошибка соединения


На фасаде с левой стороны здания.

Два окна. Голые — ни занавесок, ни жалюзи.

Он не обратил на это внимания, когда был в квартире; обнаружил только сейчас, глядя на ее окна с улицы. Экая нескромность. Выставляет свою жизнь напоказ — являет ее всем желающим, точно череду цветных слайдов.

Очевидно, ей нечего прятать.

Как давно он тут стоит? Питер вышел из дома днем, а сейчас уже в окнах загораются огни. Но в ее квартире темно. Пока что темно.

Крепко прижимая к себе сумку, ощущая в ней сквозь буйволову кожу пистолет, Питер оглядел улицу, высматривая телефон-автомат. Ни одного не видать. Когда они исчезли с городских улиц? И с ними — анонимность звонка?

Достав свой мобильник, Питер набрал номер Дины по памяти, словно мысленно уже звонил ей тысячу раз. Хотя вовсе не так он представлял свой звонок. В мыслях он просто говорил: «Мне нужно сейчас с тобой встретиться». Однако фантазиям лучше оставаться фантазиями, а не воплощаться в жизнь. Даже мечтам часто лучше не сбываться, оставаясь мечтами. Теперь-то Питер это понимал.

Когда отзвучал первый гудок и раздался звук соединения, Питер не дал Дине и рта раскрыть.

— Ты что вытворяешь?! — рявкнул он.

Ответ оказался неожиданным:

— Ошибка соединения, либо набранный вами номер не обслуживается; пожалуйста, повесьте трубку и повторите вызов.

Питер в ярости уставился на ее окна, желая увидеть, как Дина подсматривает, чувствуя на себе ее взгляд, ощущая ее презрение и насмешку. С какой стати она не зажигает свет? Он снова набрал ее номер — и услышал в ответ то же самое.

Он выключил мобильник; руки чесались швырнуть его наземь или на другую сторону улицы — а еще лучше запузырить Дине в окно на пятый этаж, чтобы разбилось стекло и телефон влетел внутрь.

Вместо этого Питер глубоко вздохнул раз, другой. Сунув трубку в карман, пересек улицу и вошел в дом под номером пятьсот семьдесят один. Правая рука скользнула на дно сумки, чуть только за ним захлопнулась входная дверь.

Вот теперь он положит всему этому конец.




Привидение


Он постучал.

Ни звука в ответ.

— Дина, открой свою чертову дверь. Я знаю, что ты здесь.

Питер грохнул по двери кулаком.

Ничего. Лишь отозвалось короткое эхо, отразившись от стен с облупленной краской.

Ну этого еще не хватало. Сначала она вторгается в его жизнь, а затем не пускает в квартиру!

Шепча адресованные Дине слова — те, что безумно хотелось ей высказать, — вообразив себе страх, который отразится на лице, когда она поймет, что довела его до последнего предела, Питер оглядел пустой коридор, куда выходили двери квартир, прислушался.

Кругом все тихо. Тогда он примерился — и со всей силы саданул плечом дверь, вышиб ее и оказался в квартире.

* * *


Питер не понял, что случилось.

Никак не мог этого объяснить.

Он просто стоял в изумлении, растерявшись.

Включив свет — над головой загорелась голая лампочка, — он осмотрелся. Квартира была совершенно пуста — ни мебели, ни вещей. Никаких признаков жизни либо смерти. Никаких признаков Дины.

Одни лишь голые стены и бетонные полы.

Казалось, тут уже много лет не живут.

В груди сдавило, и стало больно дышать. Питер торопливо прошел к спальне, толкнул дверь, включил свет. Пустая коробка — ни книжных полок, ни тайника, ни витража с изображением Девы Марии, которая благословляла каждый шаг Дины.

Ничегошеньки из того, что Питер себе представлял.

Он заглянул в ванную комнату. Пусто. Одни лишь пятна сырости, да белая плесень, да гнилой запашок.

Питер подошел к раковине, взялся за ее края, пытаясь отсрочить бесславное возвращение вниз, и повернул кран холодной воды. Кран фыркнул, хрюкнул, задохнулся, но затем из него все-таки полилась тонкая струйка. Питер набрал пригоршню, плеснул на лицо, потом еще и еще. Наконец он выпрямился и увидел свое отражение в зеркале.

Бледный, дрожащий, словно увидал привидение.

Или как будто его потерял.




Сумеречная зона


— Чем-то накачался, парень?

Рауль окинул его цепким взглядом; нахмурился озабоченно и в то же время с долей презрения. Он в жизни не пускал на порог наркоманов — и уж конечно, не собирался делать это сейчас. И хотя до сих пор он ни разу не выказал Питеру Робертсону неуважения, ясно как белый день, что настало время дать ему от ворот поворот.

— Нет, я… э-э…

— Чушь!

— Ничем не накачался, — внятно проговорил Питер, собравшись. — Клянусь. — Он оглянулся через плечо, отчего Рауль приоткрыл дверь чуть шире и настороженно глянул на улицу.

— Тогда чего ты тут ищешь? — спросил громила.

— Ничего. Совсем ничего. Я просто… — Он встряхнул головой и постарался сосредоточиться. «Ты это можешь, можешь, можешь», — твердил он себе, думая о Джулианне и Кимберли, и даже о Гручо.

Успокоился, насколько мог. Притушил собственный страх, отогнал паранойю. И твердо проговорил:

— Можно войти?

Рауль еще раз с сомнением в него вгляделся, затем открыл дверь ровно настолько, чтобы Питер мог пройти, не шире. Предупредил:

— Только не забудь, где находишься.

* * *


— Вы один? — спросил Питер.

— А тебе зачем?

— Ну, просто я… не хочу, чтобы меня еще кто-нибудь услышал.

— С чего это вдруг? У тебя появилось, что скрывать?

— Мне нужен совет.

Рауль засмеялся:

— Совет?

— Да.

— Мой? Какого рожна?

— Речь о… о девушке.

— И что, ты вообразил, будто я понимаю их лучше всех прочих? У меня есть тайное знание, почему они делают все то дерьмо, которое делают?

— Она тайком пробралась ко мне в дом.

— Да что ты говоришь!

— Уже дважды. — Питер подумал и уточнил: — Нет, трижды. Три раза она была там. Что бы вы сделали?

— У меня бы такого не случилось, — ответил Рауль шутливо.

Питер даже не улыбнулся, и громила добавил:

— Ты всерьез меня спрашиваешь?

— Я не знаю, как с этим быть.

— Но хочешь, чтобы кто-нибудь этим занялся?

— Хочу, чтобы оно закончилось.

Рауль чуть поразмыслил:

— Ладно. Тогда в следующий раз лично я сидел бы себе тихо, поджидая ту суку, с дубиной в одной руке и с чертовой «береттой» в другой. — Он наставил указательный палец на дверь, будто ствол пистолета. — Пух! И дело с концом. Ты слышал мой совет. Последуй ему.

* * *


Глядя вслед Питеру, уходившему по улице прочь, Рауль сказал себе, что больше писателя в дом не пустит. Тот уже в сумеречной зоне, а Раулю и без него хватает в жизни безумия.

Внезапно он почувствовал, что продрог. Было гораздо холоднее, чем положено для ранней осени, а Рауль терпеть не мог холод. Когда Сочок возвратится, ей придется его согреть: у девчонки это славно получается. Чувствуя, как по спине ползут мурашки, Рауль взглянул на часы, прикидывая, когда придет девушка, и закрыл дверь квартиры.

Дина выждала несколько мгновений и выступила из тени, где скрывалась. Вытащила из сумки наручники — те самые, со стола у Питера в кабинете, — и, держа их за спиной, подошла к двери Рауля и позвонила.

«Вот уж он удивится, когда меня снова увидит», — подумала она.




Две бутылки вина


Ему надо что-то решить.

Ему приходится защищаться.

Сейчас — не тот случай, когда можно сидеть и ждать. И дождаться, что будет слишком поздно. Потом уже сделанного не воротишь и ничего не исправишь. А кто знает, каких дров Дина может наломать. Не угадаешь наперед, что она выкинет.

Устроившись на старом темно-зеленом диване, Питер наблюдал за Кимберли, которая играла в игрушки на полу.

Если с ней что-нибудь случится, он себе не простит.

Он просто не сможет жить.

— Эй, ты!

Он оглянулся на оклик. Джулианна стояла в дверном проеме, ведущем в кухню. Она вытирала руки кухонным полотенцем, и на запястье у нее позванивал браслет — как всегда было и как неизменно должно быть.

— Предполагается, что ты счастлив, доволен и рад, — сказала жена. — Все закончилось.

Если бы это было так! Питер поднялся с дивана и прошел за ней в кухню, Джулианна сняла с вешалки пальто.

— Куда ты? — удивился он.

— На обед у нас кое-что вкусненькое, а к этому делу нужно хорошее вино. Две бутылки. Мы будем кое-что праздновать.

— Давай я схожу, — предложил Питер, не желая, чтобы она выходила из дома. Не сегодня.

— Ты уверен?

— Уверен, — он нежно поцеловал ее на прощание.




Сочок


Сочок не испытывала к Раулю ненависти.

Те, кто приходил к ним в квартиру, могли думать что хотели, однако ненависти в ее душе не было.

В сущности, она по-своему Рауля любила. Он обращался с ней хорошо, смешил. Покупал красивую одежду. Водил в рестораны. Как-то раз он даже возил ее в Пуэрто-Рико. Он называл это рабочим отпуском, но Сочку все равно там понравилось. Обслуживать клиентов в Пуэрто-Рико было куда приятней, чем в нью-йоркских гостиницах.

Перейдя авеню Д, Сочок достала ключи, крепко зажала в кулачке. В случае чего пригодятся как оружие. Впрочем, вряд ли кто к ней пристанет. Имя Рауля в этой округе имеет достаточный вес, чтобы она чувствовала себя в безопасности даже на самых сомнительных бульварах.

Дверь закрывалась на два замка, которые нужно было запирать поворотом ключа, и еще один, который защелкивался сам. Вставив ключ в первую замочную скважину, Сочок хотела повернуть его против часовой стрелки — однако ключ не поворачивался, словно замок не был заперт. Она не придала этому значения, однако и второй замок оказался открыт.

— Рауль становится забывчив, — пробормотала Сочок с осуждением и прибавила ругательство-другое на своем родном языке.

Ладно хоть третий замок сам защелкнулся — а то бы дверь осталась вообще нараспашку.

Сочок вошла в квартиру. Улица была тиха и пустынна, и запираемые изнутри замки лязгнули непривычно громко. А в остальном все было очень спокойно: ни завывания полицейских сирен, ни плача младенца где-то на четвертом этаже, ни лая собак, ни бормотания телевизора. Машин, и тех не видно; даже туристы, которые обычно пытались найти местечко для парковки в нескольких кварталах на восток от модных ресторанов, — даже они куда-то все подевались.

Мир был тих и недвижен, как экран монитора, на котором Питер не набрал ни строчки.

Пока не раздался страшный крик Сочка.




Урок географии


Проходы были такие длинные, стеллажи с товаром — такие высокие. Всюду, насколько видит глаз, — темное стекло бутылок. Они разделены по странам: чисто урок географии. Белые вина, разумеется, стоят отдельно от красных. Сегрегация. Каждый цвет — в своем собственном гетто.

Питер остановился перед Австралией. Джулианна любит австралийские вина. Он великолепно это помнил. Однако не мог взять ни бутылки — так сильно дрожали руки. И похоже было, что дрожат они уже очень давно.

Он огляделся: проход между стеллажей был пуст, ни одного покупателя.

Под силу ли Дине отыскать его здесь?

Может ли быть, что она как раз сейчас за ним наблюдает?

Или она кинулась к нему домой, зная, что его жена и дочка остались в квартире одни?

* * *


Его мобильник зазвонил, когда Питер вышел из магазина с плотным бумажным мешком, в который были упакованы две бутылки.

— Алло, — сказал он.

— Питер, мне надоело играть в эти игры.

— Мне тоже, — ответил он и прервал связь. Он услышал достаточно.

Убрав телефон, Питер направился не домой, а к ближайшей станции подземки. Он намеревался ехать на поезде номер 6 до «Пятьдесят Девятой стрит» — станции, где жил Майк Левин.

Питер всю жизнь ездил обычным поездом.

А экспрессом — никогда.




Пола Росси


Рауль сидел в луже собственной крови возле широченной кровати. Дорогой персидский ковер стал темно-красный, мокрый, и орнамент из цветов и листьев был безнадежно испорчен кровью его владельца.

Руки Рауля были заведены за его безмозглую голову и наручниками прикованы к фигурной ножке кровати. В груди была одна-единственная колотая рана. Громила умер от потери крови: удар нанесли не в сердце, а рядом, чтобы смерть не была мгновенной, но наступала бы медленно, долго.

Рауль имел возможность видеть, как умирает.

Однако в свои последние минуты он был не один.

Детектив Пола Росси смотрела, как судмедэксперт приподнял пропитанную кровью рубашку убитого. Рана была маленькая, аккуратная.

— Знакомо? — спросил он.

— Джеффри Холливелл? — отозвалась детектив.

Эксперт согласно кивнул, и Росси прошла в гостиную, где на роскошном кожаном диване съежилась Сочок, дрожа и плача. Росси присела на корточки перед безутешной девушкой, оказавшись с ней лицом к лицу:

— Сколько времени ты отсутствовала?

Сочок лишь пожала плечами, не удостоив Росси даже взглядом. Иного ответа детектив не дождалась.

— Как долго? — повторила она свой вопрос.

— А то я будто чертовы часы ношу? — На сей раз Сочок подняла голову: испуганное лицо казалось совсем детским, несмотря на ее враждебность.

Росси смотрела на нее, пока Сочок не сдалась. Смягчилась, насколько смогла, и ответила по существу:

— Не знаю. — Она выплюнула эти слова детективу в лицо, давясь отвращением, горечью прошлых воспоминаний. Полицейских она терпеть не могла. Никто из них ни разу пальцем не шевельнул, чтобы защитить ее, когда она была маленькой. И ее мать они тоже не защитили. — Ну вроде… — Сочок пыталась сообразить, сколько же времени в самом деле прошло от ее ухода до возвращения. Нелегкое дело — соображать, когда нервничаешь. — Может, часа три.

— Так, ясно. Не знаешь ли ты, кто мог желать смерти мистеру Сантьяго?

Сочок закусила нижнюю губу и потрясла головой: дескать, понятия не имею кто. «Он мертв, — подумала она. — Он совсем умер!»

— Рауля все любили, — проговорила девушка, задаваясь вопросом, кто же теперь о ней позаботится.

Раздался пронзительный скрип несмазанного колеса, Сочок и Росси обе повернулись к двери в спальню. Оттуда на каталке вывозили труп Рауля.

— Нет, — возразила детектив, — не все.




Радости на балконе


— Катись к черту! — рявкнул он и хотел захлопнуть дверь у Питера перед носом.

Тот успел поймать ее и распахнуть с силой, удивившей обоих. Питер вломился в квартиру, не дав себе труда спросить разрешения. Раз у него отняли так много, то и он возьмет, что ему нужно. А ему надо поговорить — и поговорить не откладывая.

— Майк, помоги мне, — произнес он, пытаясь говорить спокойно, не показать того, что кипит у него внутри. Пытаясь забыть о ней — если о ней вообще можно забыть! — хоть на минуту.

— Я уже сказал, что мне осточертело играть в эти игры.

— Да не я же в чертовы игры играю! — вскричал Питер.

* * *


— Ты уверен, что вошел в тот самый дом? — спросил Майк.

Питер стоял перед раздвижной стеклянной дверью, что вела на балкон. Он смотрел на силуэты домов на фоне ясного неба и почему-то размышлял о Рождестве, чулках, в которые кладут детям подарки, и о подарках под елкой. Без них Рождество — не Рождество.

— Уверен, — отозвался он наконец. — Это была квартира Дины. Она самая. Несомненно.

— Ты говорил, что девчонка с приветом, но… — Майк умолк на полуслове.

— Но? — помог ему Питер.

— Ничего. Она дурит тебе голову, парень.

— Но ведь нельзя просто так взять и исчезнуть…

— Еще как можно, — перебил Майк беззастенчиво.

Питер тихонько выдохнул. Казалось, воздух был заключен у него в легких, как в тюрьме, а сейчас его выпустили на свободу. Тут же и память вернулась: Питер вспомнил про свой мешок с бутылками вина. Обернулся посмотреть, куда его положил: нельзя же вернуться домой без покупки.

— Я был совершенно уверен, что видел, как она сегодня входила к тебе в офис, — сказал Питер, заметив свой мешок на кофейном столике. Ему надо было домой.

Услышав эти слова, Майк насторожился:

— Когда ты ее видел?

— Сразу после того, как оставил рукопись.

Майк удивленно покачал головой:

— Ты шутишь, наверное.

— С чего ты взял?

— Я тебе покажу.

Майк прошел в кухню и вернулся оттуда с рукописью в коробке. Вручил ее Питеру:

— Погляди. Это тебе все объяснит?

Питер открыл коробку. Титульная страница была такой, как надо.

А вот остальное — нет.

Посвящение «Джулианне и Кимберли — каждое слово, всегда, только для вас» было жирно зачеркнуто красным, как кровь, маркером. Питер буквально ощутил, с какой силой и яростью черкала по странице чужая рука. Он поглядел, что там дальше. Ничего — лишь номера страниц да название романа вверху мелким шрифтом.

Склонившись над кофейным столиком, Майк выбрал бутылку вина и извлек ее из мешка:

— Я думал: ты таким образом даешь понять, чтоб я катился ко всем чертям.

— Нет, я бы высказался более прямо.

— Надеюсь.

Встав на ноги, чуть пошатываясь под тяжестью собственного греха, Питер вышел на балкон: в комнате ему было трудно дышать. Майк стоял у него за спиной, с бокалами для вина. Он щедро налил себе, затем передал бутылку и второй бокал Питеру. Сказал успокаивающе:

— Мы вполне можем с этим справиться.

— Как? — Питер тоже плеснул себе в бокал.

Майк глянул на часы, затем ответил:

— У меня есть друг — частный сыщик. Он за час выяснит всю подноготную твоей девицы. Мы ее найдем. И мигом прекратим эти бесчинства.

Питер пригубил вино и кивнул.

— Завтра с утра первым делом к нему и двинемся, — сказал Майк.

— Почему не сегодня?

— У меня свои планы.

Питер отлично знал, что у Майка подразумевается под словом «планы». Не такой ответ хотел бы он услышать.

— Мы с ней встретились в «Скорз», когда ты ушел, — продолжал Майк. — Ты много потерял, ей-богу.

— Вот и ответ на мой вопрос?

— Именно. Сперва обед в ресторане «Четыре времени года», потом мы приедем сюда пропустить по маленькой.

Майк раскинул руки, наслаждаясь панорамой города. Широко улыбнулся, предвкушая радости, которые ожидают его на этом самом балконе. Уже совсем скоро. Она непременно возьмет в рот.




В окне вагона


Экспресс подошел первым: Питеру всегда казалось, что первым к платформе подходит именно экспресс. Майк посчитал, что Питер на нем и поедет.

— Я подожду обычный, — сказал он, протягивая руку на прощание.

Питер не стал спорить. Он пожал агенту руку и проговорил:

— Надо положить этому конец.

— Позвони мне утром, — ответил Майк. — Обещаю, мы этим займемся. Я уже сталкивался с подобным — и успешно решал проблемы.

Обычный поезд подошел с другой стороны платформы. Застыв на месте, Питер смотрел, как Майк направился к вагону; агент вдруг обернулся, вспомнив:

— И принеси мне настоящий экземпляр романа. Я жду не дождусь, когда смогу наконец прочитать. — Он вошел в вагон поезда.

— Обязательно, — обещал Питер, затем решительно повернулся и ринулся в дверь экспресса.

* * *


Здесь было почище.

Или, быть может, грязь не задерживалась из-за скорости поезда.

Питер уселся, глядя прямо перед собой в окно вагона. Затем прочитал рекламные объявления. Они были те же, что и в обычных поездах: дерматолог обещал гладкую, без единой морщинки, кожу; туалетное мыло пугало микробами, которые вездесущи; обращение «Будьте взаимно вежливы» просило пассажиров уступать места беременным женщинам, инвалидам и старикам.

Экспресс отошел от станции первым; приятный женский голос сообщил, что это поезд номер четыре южного направления, следующая остановка — «Гранд-Сентрал». Однако экспресс двигался куда медленней, чем ожидал Питер. Настолько, что обычный поезд догнал его и пошел вровень.

Питеру превосходно был виден вагон, где сидел Майк. Литературный агент, как и все, невидящим взглядом смотрел прямо перед собой. Взгляд, которым смотрят в метро. Взгляд, который спасает вам жизнь.

Неожиданно Майк расплылся в улыбке, на лице появилось удивленное выражение. Он повернулся, разговаривая с кем-то, кого Питеру было не видать, — его закрывал пассажир, который стоял в проходе и изучал карту подземки.

Питер подвинулся вправо и влево, пытаясь рассмотреть, с кем же там Майк общается. Однако он так и не смог ничего увидеть, пока пассажир, изучавший карту, не отошел.

И тогда Питер понял, что Майку недолго осталось улыбаться.




Не замечая ничего


Он глядел в вагон другого поезда так, будто сцена, которую он видел, не могла быть реальной. Как будто Питер сам ее придумал, спьяну записал, а затем стер с диска. Или словно то была вырезанная либо потерянная глава из романа, который ему, к счастью, никогда не придется писать.

Они были точно влюбленные в баре. Невооруженным глазом было видно, как они увлечены, как их тянет друг к дружке. Ее голова чуть опущена, она глядит снизу вверх; Майк с нежностью поглаживает ее по волосам; оба то преувеличенно смеются, то улыбаются. Настолько поглощены друг другом, что решительно не замечают ничего кругом. Ну как так можно?

Питер встал и шагнул к противоположному окну, прижался к стеклу ладонями. Крикнул:

— Это она!

Поезда слишком сильно шумели, стекла были слишком толстые — Майк не услышал.

Люди в вагоне подались от Питера прочь — кто переместился на сиденье, кто встал и перешел в другой конец вагона. Однако они и не подумали смотреть мимо. Питер не замечал чужих взглядов — ему было не до того.

Он стучал кулаками в окно, пытаясь привлечь внимание Майка. Безнадежно — агент весь ушел в свой собственный маленький мир.

Питер выхватил телефон.

Нет сигнала.

Снова заколотил по стеклу в надежде, что сумеет предупредить друга.

Что Майк, быть может, все-таки его увидит.

Однако экспресс начал набирать скорость.

Питер побежал в конец вагона, расталкивая пассажиров, которые не успевали посторониться.

В соседний вагон.

Слишком медленно.

Экспресс разгонялся и опережал другой поезд.

Последний рывок.

Последний удар по стеклу.

— Майк! — закричал Питер. — Это Дина!




Бегом


Поезд остановился на станции «Вокзал „Гранд-Сентрал“».

У Питера был выбор: бежать бегом или дожидаться обычного поезда.

Ресторан находился на Пятьдесят Второй стрит.

Питер поглядел: ни сигнального огня, ни надписи, ни голоса, который бы сообщил, что поезд номер шесть прибывает на станцию.

Ни-че-го.

Пешком он доберется быстрее.

Несомненно.

Если только не умрет по пути.

* * *


— Говорит Майк Левин. Я не могу подойти к телефону, поэтому оставьте свое сообщение.

Рванув дверь, выбегая со станции на улицу, Питер закричал в трубку:

— Майк, девушка в вагоне! Это она! Та, о которой я тебе говорил!

Он начал замечать на бегу, как люди на него смотрят. С испугом, с тревогой, они раздавались перед ним, прятались, как будто он был заразен. Смертельно опасный вирус. Неужто он — человек, который уже не жив, чья жизнь порушена его собственной несдержанностью, мыслями, которые нельзя было допускать в голову?

Неужели что-нибудь этого стоит: слава, свобода, чувство освобождения? Женщина?

«Надо, надо было ее убить, когда была возможность», — думал Питер и бежал со всех ног в надежде успеть, спасти Майку жизнь.




Как на пожар


Он не был соответствующе одет. Не похож на богатого зануду, который готовится заплатить кучу денег за обед вдвоем.

Штаны цвета хаки, футболка да курточка с капюшоном, надетая для тепла. Все это старое, поношенное. Уж никак не костюм для дорогого ресторана.

Пожалуй, Питер выглядит так, словно явился грабить богатых клиентов. Запыхавшийся, красный, да и когда он последний раз брился для Джулианны?

Метрдотель ресторана «Четыре времени года» поглядел на него с неприязнью.

— Могу ли я чем-нибудь помочь, сэр? — осведомился он.

Единственный ответ, который пришелся бы метрдотелю по душе, был бы «Нет, благодарю» — и немедленный уход неудобного посетителя.

Питер попытался осмотреть главный зал. Только бы их увидеть, увидеть Дину. Он убьет ее прямо здесь, если придется.

— Мне нужно поговорить с Майком Левиным, — объяснил он. — По неотложному делу.

Метрдотель выглядел смущенным. Казалось, он всю свою жизнь тренировался вызывать на лице это выражение.

— Извините, сэр, — ответил он. — Мистер Левин позвонил и отменил заказ столика на сегодняшний вечер. Его здесь нет.

— Быть того не может, — воскликнул Питер, и наиболее любопытные посетители не удержались от взглядов. — Я с ним только что расстался. Он направлялся сюда. Вы уверены, что его нет?

— Абсолютно уверен, сэр.

Можно было уходить, однако Питер не тронулся с места. Он не мог двинуться. Еще не сейчас. Сначала надо сообразить, где…

— Могу ли я еще вам чем-нибудь помочь, сэр?

* * *


Питер метнулся вон из ресторана, одним гигантским прыжком слетел с лестницы, приземлился возле такси, которое как раз подъехало, оттолкнул ожидавшего машину человека. Нырнул в салон, захлопнул дверцу, выкрикнул адрес Майка Левина и велел гнать во весь дух.

Вслед неслись ругательства и выкрик:

— У вас там пожар, что ли?!

Но Питер этого уже не слышал.




Открытая дверь


Мигающие огни полицейских машин должны были его насторожить.

Однако он не обратил внимания, не заметил их, не связал.

Выскочив из такси, он кинулся дальше, нырнул под желтую ленту, которой полиция огородила место происшествия, сказал, что живет в этом доме. Никто его не остановил, ни о чем не спросил. Всем было не до него.

В лифте он ехал один; только музыка играла, как в магазине или кафе, — негромкая, мягкая.

Слушая ее, Питер чуть успокоился.

И вместе с тем музыка его сильно встревожила.

* * *


Дверь в квартиру Майка была распахнута, и открыта раздвижная стеклянная дверь на балкон. Пустые страницы новой рукописи валялись по всей комнате, похожие на гигантские конфетти, как будто их разбросали в приступе страшного гнева.

Опоздал. Догадываясь об этом, осознавая, зная точно, — Питер, тем не менее, ринулся на балкон с криком:

— Майк!

Перегнулся через перила, глядя вниз, на красно-синие огни, окружавшие заляпанную кровью белую простыню. Вцепился в поручень, чтобы не упасть самому. При взгляде с такой высоты мир закружился, в голове у Питера застучало. Колени начали подгибаться, как вдруг чья-то рука легла ему на плечо.

Он обернулся, сжав кулаки, готовый дать отпор.

— Эй, спокойно, — проговорил совершенно незнакомый человек.

— Кто вы? — услышал Питер свой собственный голос.

— Я собирался вас спросить о том же, — незнакомец предъявил полицейский жетон.

Питер попытался прочесть имя. Перед глазами плыло.

— Детектив Гэри Джессап, — услышал он голос чужака. — А вы кто?

— Питер Робертсон.

— И что вы тут делаете, мистер Робертсон?

Питер поглядел детективу в лицо. Он и рад был бы ответить на вопрос — да вот только он сам не знал в точности, что он тут делает.




Джеральдина


Питер сидел на краю дивана. Сколько молодых женщин до него тут сидели — вернее, лежали? Насколько они были пьяны или отуманены наркотиками, сколько им было заплачено, с какой силой их принуждали? Последней из них, разумеется, была Дина.

Все дороги ведут к Дине — или они с ней кончаются?

Напротив Питера расположились детективы Гэри Джессап и его напарник Томас О'Рейли. Один — высокий и худой, другой — низенький, толстый и с лысиной. Оба одеты в готовые костюмы, купленные на распродаже и уже изрядно поношенные. Один задавал вопросы; что бы Питер ни отвечал, все казалось не то, судя по сумрачному хмыканью полицейского. Другой что-то записывал в блокноте, разговаривал с напарником так, словно Питера в комнате не было, и прихлебывал остывший кофе. Ни одному из них не присудили бы награду за дикцию или манеры.

Питер рассказывал, что привело его в квартиру Майка.

— …поспешил сюда, как только понял, что Майк отменил обед в ресторане, — закончил он, глядя на бумажный мешок на кофейном столике. Из мешка выглядывало горлышко оставшейся не распитой бутылки, и Питер вспомнил, что позабыл здесь свою покупку. И что он всего лишь вышел из дома в магазин и страшно задержался. Вдруг Джулианна что-нибудь заподозрит? Вдруг она…

— Вы можете подтвердить свои слова? — спросил Джессап.

— Я позвоню в ресторан, — О'Рейли поднялся и с мобильником вышел на балкон.

— Послушайте, я пришел сюда, потому что она подменила рукопись моей новой книги, — попытался объяснить Питер.

— Угм, — отозвался Джессап и взял в руки коробку из-под распечатки. — «Будь осторожен с желаниями», — прочел он написанное Питером. — Звучит почти как угроза.

Питер уставился на полицейского, не веря собственным ушам. Угроза? Нет, то была шутка, легкая насмешка над другом. Его рукопись сильно запоздала. Майк, возможно, и прочесть бы ее до конца не смог, не то что продать. Разумеется, работа над романом сказалась на авторе нелучшим образом, и он мог неудачно пошутить.

— Майк был моим другом.

— Я это уже слышал.

— Послушайте, — Питер раздраженно повысил голос, — я не сомневаюсь, что метрдотель в «Четырех временах года» меня вспомнит.

— Он помнит, — вернулся с балкона О'Рейли. — Тут парень не соврал.

— Ага. Ну а как насчет девушки?.. — Позабыв ее имя, Джессап глянул на своего напарника.

— Дина, — подсказал тот.

— Вы знаете о ней еще что-нибудь, кроме имени?

Питер замешкался с ответом.

— Мы… э-э… останавливались в одной и той же гостинице в Мэдисоне. Это было, — он задумался, подсчитывая, как давно его жизнь полетела к черту, — ровно две недели назад.

— В каком номере она жила?

Питер отрицательно качнул головой:

— Понятия не имею.

Он ведь на самом деле не подходил даже к ее двери.

— И ни адреса в Нью-Йорке, ни телефона? Ровным счетом ничего?

Питер глянул на Джессапа, затем на О'Рейли. Он хотел бы рассказать им все как есть, но что, если дойдет до Джулианны? Этим он не мог рисковать. Хотя уже и рискнул.

Поэтому он солгал — или, если угодно, слегка исказил истину. Насколько ему известно, адрес Дины и номер ее телефона изменились. Полицейские пытались уточнить, но он в ответ лишь качал головой.

— Мы можем узнать все номера, с которых ему звонили домой, за последние две недели, — сказал в конце концов О'Рейли.

Джессап согласился с этим и в свою очередь спросил:

— Вы говорите, у вас с женой есть дочь?

— Да, есть. Ее зовут Кимберли.

— Если та женщина вас преследовала, почему вы не заявили в полицию? Вы не подумали о безопасности семьи?

Вопрос застал Питера врасплох. А в самом деле, почему не заявил? Почему дотянул до убийства Майка? «Чтобы спасти свой брак и семью», — ответ прост, но как раз браком он и рисковал больше всего.

— Я… не думал, что она… опасна, — вымолвил Питер, запинаясь.

— Вы считали ее достаточно опасной, чтобы предупредить мистера Левина, — указал Джессап.

— Наверное, — признал Питер. — Да, считал.

Джессап хмыкнул и неожиданно спросил:

— У вас был роман с мисс Бейли?

Питеру вспомнился поцелуй — в сущности, единственное, что было настоящим, — поцелуй в дверях гостиничного номера.

Он буквально ощутил тепло рук Дины, как будто она их так и не убрала с той поры. Как будто она до сих пор его целовала. Как будто он, Питер, повторил бы все с самого начала, представься ему такая возможность.

Нет! Не повторил бы. Теперь он был в этом убежден.

— Это еще что за вопрос? — спросил он вместо ответа.

— Совершенно очевидный вопрос, — вставил О'Рейли.

Питер бросил на него быстрый взгляд. Полицейский раздражен тем, что не понимает мотивов ее поведения.

— Нет, у меня не было с ней романа.

Джессап снова хмыкнул и начал:

— Дина…

— Что Дина?

— Это уменьшительное имя? Прозвище?

— Это значит «Бог судил», — ответил Питер.

— Да неужели?

— У меня была тетка по имени Дина, — снова вступил словоохотливый О'Рейли. — Когда она умерла, я только тогда и узнал, что ее полное имя было Джеральдина.

Питер насторожился.

— Священник все твердил, мол, пусть покоится с миром душа Джеральдины О'Рейли, — продолжал полицейский, — пусть покоятся с миром души всех…

— Черт! — пробормотал Питер, откинувшись на спинку дивана. Внезапно встал на место недостающий кусочек мозаики, и Питер наконец увидел картину целиком.

— …умерших. Я думал, не на те похороны попал, — заключил свой рассказ О'Рейли. — Пришлось у матери спросить, кто такая Джеральдина.

— Джеральдина — это Анжела, — сказал Питер.

Полицейские переглянулись, затем дружно уставились на него.

— Анжела? — переспросил Джессап.

— В первой книге об этом говорится вскользь. Что ее назвали в честь тетки по имени Джеральдина. Как у вас, — добавил Питер, обращаясь к О'Рейли. — Анжела терпеть не могла свое имя и заставляла всех называть себя Анжелой, Ангелом. Это прозвище ей дал отец, оно и осталось за ней навсегда.

— Погодите-ка, погодите. Кто такая Анжела?

— Главная героиня моей первой книги. Ее настоящее имя — Джеральдина Бейли. Она так себя называет во втором романе, чтобы никто не догадался, кто она такая.

Питеру живо вспомнилось, как они с Диной впервые встретились в фойе Театра на Уилли-стрит. Дина сжимала в руках первое издание «Анжелы по прозвищу Ангел».

«Это я, — сказала она тогда. — Эта книга — я».

— Второй роман — тот, который исчез? — Джессап припечатал ладонью пустую коробку из-под рукописи.

— Ну да. Дина была одержима моей героиней, она знала книгу наизусть.

Он вспомнил, что видел на панели домофона: «Дж. Бейли». Надо же — ему тогда и в ум не пришло, что Дина может быть уменьшительным именем от Джеральдины.

— Черт побери! Теперь я понимаю, что она даже назвалась…

О'Рейли перебил:

— Вы уверены, что мы говорим о реальной девушке? Эта ваша Дина — настоящая?

— Да, конечно. Ее зовут Бейли, Джеральдина Бейли.

Полицейские явственно сомневались в его словах. О'Рейли отошел в сторонку и сказал в рацию:

— Поищите данные на Джеральдину Бейли. — Он обратился к Питеру: — Ее возраст? Внешность?

— Двадцать один год. Маленького роста, от силы пять футов два дюйма. Стройная. Черные волосы, зеленые глаза.

— У вас хорошая память, — проговорил Джессап, глядя на Питера с подозрением.

О'Рейли повторил описание Дины в микрофон.

— Она выглядела совсем как повзрослевшая Анжела, — пояснил Питер. — Нетрудно ее описать.

— У вас есть экземпляр той книги про Анжелу?

— Я могу дать вам прямо сейчас, — Питер поднялся с дивана.

Он прошел к дорогим, с застекленными дверцами, книжным шкафам. Открыл шкаф, где стояли по алфавиту книги клиентов Майка, потянулся взять свою с полки…

— Странно.

— Что странно? — спросил Джессап.

Питер непонимающе глядел туда, где должна была стоять его книга, им лично подписанная для Майка. Пустая щель между корешками в два пальца шириной. И больше ничего.

— Она пропала. — Питер старался припомнить, видел ли он это раньше. Может быть, Майк разозлился от того, что, как он думал, Питер отказался от его услуг литературного агента, да и выбросил книгу?

Он отвернулся от шкафа. Оба детектива подошли к нему вплотную.

— Ага, — Джессап бросил на своего напарника выразительный взгляд. — Так оно всегда и бывает, верно?




Попасть в «десятку»


Все правильно.

Его не было ни в одной базе данных.

Хотя список его преступлений должен был быть метровый. Его должны были не раз арестовать и осудить. Он должен был сидеть в тюрьме. Пожизненно.

Должен, должны… но не сделали.

Она закурила, затянулась глубоко-глубоко, потому что дым успокаивал.

«Так здорово, что надо бы объявить вне закона», — подумалось ей, когда она увидела результаты сличения отпечатков пальцев. Нетрудно снять отпечатки у покойника и посмотреть, по каким еще делам они проходят.

Радует, когда в старых «глухих» делах вдруг появляется перспектива.

Она снова затянулась сигаретой, откинув голову на спинку кресла, бездумно разглядывая из года в год расползающееся по потолку желтое пятно у себя над столом.

Наверное, легкие уже черные от тех сотен пачек «Кэмел», что она выкурила.

В мозгу у нее тихонько звенело: «В „десятку“, в „десятку“!» Редкий успех. Доказательства вины неопровержимы, дело можно смело передавать в суд, и он примет решение, которое суд высшей инстанции не отменит. Виновный получит двадцать лет строгого режима. В Синг-Синге.

А то, может, и смертный приговор огребет.

Легко приговорить покойника к смертной казни. Пола Росси опять глубоко затянулась и выдохнула дым, на этот раз тихонько присвистнув.

Уж если не ради этого стоит жить, то неизвестно, ради чего стоит.




Пустые полки


Он отсутствовал слишком долго — его не дождались.

Когда Питер вошел наконец в квартиру, он обнаружил записку на холодильнике, прикрепленную магнитом в виде серебряной собачьей косточки.

Вынув ярко-желтую бумажку, Питер прочел:






Мы уехали в магазин.

Взяли Гручо прокатиться. Скоро вернемся.

Люблю!





Питер подержал бумажку в руке, затем снова прилепил ее к дверце холодильника.

— Значит, у меня еще есть время, — пробормотал он.

* * *


Может быть, она так и задумала с самого начала?

Раз не может его заполучить, она его уничтожит. Выставит перед людьми неуравновешенным, со странностями типом. Или, хуже того, совсем сумасшедшим.

Все из-за чертовой книги, «Анжелы по прозвищу Ангел».

Питер хотел найти ее взглядом — на той самой полке, что на уровне глаз в кабинете. Где должны стоять все отечественные издания и переводы — аккуратные томики, один к одному, как только что из типографии.

Полка была пуста.

И другие полки — тоже. Ничего на них не осталось, кроме пыльных следов. Можно подумать, книги кто-то снял, чтобы протереть пыль, но внезапно заторопился и не стал связываться с уборкой.

Да ведь это же Дина тут побывала.

Ошибки быть не могло. Попятившись от осиротевших книжных шкафов, Питер ощутил следы присутствия Дины, почуял ее — носом, кожей, спинным мозгом.

Включив компьютер, он кликнул ярлык для «Прекрасной лжи». На экране появилось заглавие, слова «роман Питера Робертсона». Он пролистал дальше — одну страницу, другую, двадцатую…

Текста не было.

В груди стеснилось так, что Питер не мог вздохнуть. Надо было переждать, не суетиться, однако он торопливо выдвинул верхний ящик стола, вынул из него коробку с дискетами. Он всегда записывал множество копий.

Питер отыскал дискету, на которой слова «Первый роман» были зачеркнуты и рядом написано «Анжела по прозвищу Ангел».

Сунул ее в дисковод, посмотрел содержимое.

— Ч-черт!

Дискета была пуста.

Он бросился искать.

Рылся по ящикам, вытаскивал их, бросал на пол; перевернул вверх дном всю квартиру, разыскивая старые дискеты. Совал их в дисковод одну за другой, весь в поту, не в силах поверить очевидному.

Ничего!

Нет файлов.

Нет романа.

Нет Анжелы.




Отчаянный поиск


Ближе всех был магазин «Астор энд Ноубл» на Астор-плейс.

Питер торопливо прошел к стеллажам с художественной литературой, нашел место, где должна стоять его книга — между Норой Робертс и Джеймсом Роллинзом. «Анжела по прозвищу Ангел» еще недавно была бестселлером, ее переиздавали в мягкой обложке раз десять; она всегда стояла на полках.

Стояла же на чертовых полках!

Всегда — но не сегодня.

Он пошел к сотруднице магазина узнать.

— Я ищу книгу «Анжела по прозвищу Ангел». Автор — Питер Робертсон.

Девушка за прилавком отстучала что-то на клавиатуре компьютера. Затем переспросила:

— Робертсон?

— Да, — подтвердил он с надеждой. — Именно так.

— К сожалению, этой книги нет. Есть несколько названий «Анжела», но эти — просто «Анжела», и они других авторов.

— Она должна быть в продаже, — настаивал Питер.

— Книга новая?

— Нет.

— Может быть, больше не издается?

— Издается.

— Тогда извините, ничем не могу помочь.

Питер двинулся дальше. Он ненавидел себя за то, что натворил, и за то, что позволил натворить Дине. Он торопился на запад, шагал все быстрей и быстрей, задыхаясь и не обращая на это внимания. Повернул за угол, выбежал на Бродвей. Здесь есть магазин «Шекспир энд Компани», Питер знаком с владельцем и его женой. В свое время они с Джулианной ходили с ними в бар, выпить немного за приятной беседой.

«Анжела по прозвищу Ангел» в их магазине была указана среди новинок задолго до того, как вышла из печати.

Уж здесь-то он точно ее найдет.

Однако законное место его книги на полке оказалось пусто.

Начиная чувствовать себя так, словно за ним наблюдают, следуют по пятам, словно Дина где-то совсем рядом, Питер помчался на юг, прибежал в «Виллидж Букс». Раньше у них на полке всегда стояло с полдесятка экземпляров. И Питеру звонили каждый раз, когда прибывали новые книги, с просьбой заглянуть в магазин и оставить автографы.

Однако сегодня книг не было.

Он срывал чужие книги с полок.

Еще бы и сами полки сорвать, изломать.

— Она должна быть! — вырвался у него вопль. — Должна, черт ее побери, быть тут!




Клиента надо ублажить


Сочок сидела в кухне. На столе перед ней стояла едва початая банка «Кока-колы», глаза опухли от слез, ногти были сгрызены до мяса.

— Негодная «Кока-кола»? — осведомилась Росси, видя, что девушка не пьет.

— Я ее терпеть не могу, — отозвалась Сочок. — Чертов полицейский сказал: мне пива нельзя. Лет слишком мало.

— Мужчины в запретах могут дойти до смешного, — заметила Росси.

— Ага, обхохочешься, — согласилась Сочок.

Росси достала из холодильника бутылку импортного светлого пива. Свинтив крышку, она села к столу напротив девушки, со стуком поставила пиво на стол и подтолкнула бутылку к Сочку. Та схватила пиво, сделала несколько торопливых глотков, тоже со стуком опустила бутылку и тыльной стороной ладони отерла пену с губ.

«Можно подумать, век ничего не пила», — подумала детектив и спросила:

— Не против, если я закурю?

— Сколько угодно, — ответила Сочок. — Можно и мне курнуть?

— Твои легкие — травись, — Росси встряхнула пачку, так что из нее показалась сигарета.

Щелкнув зажигалкой, она дала прикурить Сочку, потом закурила сама. До чего же хороша эта первая затяжка…

— Рауль когда-нибудь имел дело с человеком по имени Питер Робертсон?

Не ответив, Сочок снова с жадностью приложилась к бутылке.

— Ты знаешь Питера Робертсона?

Молчание.

— Сочок, а Сочок?

На сей раз она ответила, негромко:

— Да, я его видела раз.

— Откуда Рауль его знал?

Снова молчание. Сочок глубоко затянулась и не спешила выдыхать дым.

— Ну, Сочок?

— С какой стати мне молоть языком?

— Чтобы я могла арестовать человека, который убил.

— А то вам не все равно. — У Сочка вдруг потекли слезы.

— Так что ты скажешь про Питера Робертсона? — вернулась к своему вопросу Росси.

— Рауль ему рассказывал всякую хренотень для этой его книги.

— «Анжелы по прозвищу Ангел»?

Сочок кивнула, шмыгнула носом, затем встала. Прошла по коридору в гостиную и потянулась к верхней полке книжного шкафа:

— Он ее подписал: Раулю и все такое… — Сочок запнулась. — Э?

— Что там у тебя?

— Пропала, — озадаченно сказала девушка.

— Книга?

— Она тут еще недавно была. Я ее смотрела, когда он ушел.

— Питер Робертсон недавно сюда приходил?

— Ага. По делу.

— По какому?

— Он к Раулю приходил, не ко мне.

— Есть какая-то разница?

— А то! Я в Раулевы дела не лезу.

— Но ты знаешь, что было нужно Питеру?

— Я не глухая. Он хотел купить пистолет, — ответила Сочок, посчитав, что ее признание Раулю уже не навредит.

— И купил?

Сочок коротко, невесело засмеялась: совсем юные девушки так не смеются.

— Если работаешь на Рауля, усвоишь одно.

— Что же?

— Клиента всегда надо ублажить.




Человек слов


Он так и не понял, куда они все подевались. И куда делась Дина. Казалось, его собственная жизнь разваливается и исчезает прямо у него на глазах.

Роман исчез, Дина пропала. Что это — наказание за его проступок? Она затеяла уничтожить то, о чем он мечтал, что столь долго творил? Или просто желает завладеть его творением, забрать с собой на ту сторону?

Руки тряслись, когда Питер запер замок на входной двери. Проверил, хорошо ли запер, подумал, что надо бы его заменить. Да установить еще несколько новых. И решетки на окнах.

— Джулианна, ты уже пришла?

В квартире все было тихо и неподвижно. Лишь записка на дверце холодильника, как Питер ее оставил.

— Хорошо, — проговорил он, не получив ответа. — Раз так, я пока могу заняться делом.

* * *


Устроившись перед компьютером, Питер глубоко вздохнул: руки задрожали еще больше. Очень медленно и осторожно Питер напечатал букву А, затем Н, потом Ж, за ней Е и Л.

Средний палец правой руки завис над клавишей А, словно это была тревожная кнопка для вызова полиции. Или красная кнопка, нажав на которую, начинают ядерную войну. Затем Питер решительно надавил. Но ожидаемая буква не появилась — вместо этого неоконченное слово АНЖЕЛ исчезло с экрана.

Питер непонимающе уставился в пустой экран. Глаза подводят — или что? Он снова напечатал имя, на этот раз побыстрее, целеустремленно стуча по клавишам.

Получилось то же самое.

Тогда он попробовал набрать слово ДИНА. ДИН удалось, но стоило нажать А, как три набранные буквы оказались удалены.

Он попытал счастья с фамилией БЕЙЛИ, бегая пальцами по клавиатуре так быстро, как только мог. Получилось лишь БЕЙЛ, а конечное И опять уничтожило слово.

Питер откинулся на спинку кресла. Стены кабинета вдруг начали сдвигаться, рабочий стол стремительно уменьшался, усыхал. Витраж с изображением Девы Марии скатывался вниз, утончаясь в линию.

Все предметы становились меньше, кроме компьютера. Монитор распух, занял комнату от пола до потолка, как будто он — единственное, на что Питеру надо смотреть всю оставшуюся жизнь.

— Что ты вытворяешь? — спросил он.

Ответ явился ему на экране, слова сами собой набирались там, где Питер только что пытался набрать ее имя:

«Я не существую. Меня вообще никогда не было».

Сказанное им к нему вернулось. Те самые слова, которыми он стращал Дину, когда швырнул ее о стену и затем до боли сжал лицо рукой. Он тогда чуть не задушил ее насмерть.

«Насколько меня это касается, — сказал он ей, — ты не существуешь. Тебя вообще никогда не было. Прикончить тебя мне легче легкого».

Если бы он был человеком дела!

А не писателем — человеком слов.




Ни единой слезинки


Льюис-стрит. Всего несколько кварталов, что остались нетронутыми на этом облагороженном острове.

Росси нашла некоторое утешение в том, что на Манхэттене еще есть трущобы. Что молодые, ретивые, богатые яппи не захватили остров целиком. Во всяком случае, пока.

Она вошла в парадную — такую, куда в жизни не рискнула бы сунуться без оружия, — и, лавируя между вонючих луж и мусора, под звуки рэпа и вопли детей, поднялась на второй этаж, где постучала в квартиру 2А.

— Иду! — раздался из-за двери женский голос.

Ожидая, пока ей откроют, Росси задумалась, отчего люди скатываются в пропасть грехов и злодеяний. Быть может, все они — жертвы тех или иных обстоятельств? Или просто-напросто неудачники?

Дверь открыла молодая женщина в вышедшей из моды джинсовой юбке и выцветшей футболке, которая была ей на несколько размеров мала и туго обтягивала грудь. Из-за мешков под глазами и сероватой нездоровой кожи хозяйка квартиры выглядела лет на тридцать, а не на свои без малого двадцать. Даже завитые мелким бесом волосы не могли ее омолодить.

«А ведь наверняка она раньше была хорошенькой», — подумала Росси.

— Что надо? — спросила женщина.

Детектив предъявила свой жетон.

— Люсинда Янг? — спросила Росси, наблюдая за реакцией.

Эта женщина не была враждебно настроена к полицейским: она их боялась.

— Да, это я, — с опаской ответила Люсинда.

— Могу я задать парочку вопросов?

— Смотря о чем.

— О Рауле Сантьяго.

Люсинда подняла взгляд к потолку. Сжала зубы, лицо искривилось в раздраженной гримасе. Но несмотря на все усилия, похоже было, что она готова заплакать.

— Ну, только если вы пришли сказать, что этот сукин сын сдох, — проговорила она, задавив подступившие слезы.

Она давно себе поклялась, что не прольет по негодяю ни единой слезинки.




Ушла навсегда


На экране компьютера буква за буквой рождались слова:

— Даже ты теперь не сможешь меня вернуть.

— Это мы еще посмотрим, — возразил Питер.

Он принялся яростно печатать, беззвучно выговаривая слова, с силой барабаня по клавиатуре. Первый абзац его романа, те самые строки, которые Дина знала наизусть:

«Губы она накрасила в последнюю очередь. Забавно: помада вечно куда-то девается первой, еще и раздеться не успеешь. Остается то на мужских губах, то на щеке, а порой даже на белом крахмальном воротничке. Впрочем, как правило, — ну, в половине случаев, не меньше, — помада уходит совсем в другое место: на отлично изученную, превосходно освоенную территорию. Остается ярко-красным, добавляющим мужественности ободком на мужском члене».

Закончив, Питер откинулся на спинку кресла, глядя в экран, ожидая, что случится дальше.

Однако ничего не происходило.

Всего-навсего слова на странице. Его собственные слова. Она их не сможет у него отнять.

Снова подавшись к столу, он принялся за второй абзац — тот, что начинался с ее имени, «Анжела».

Нажал клавишу А.

На экране ничего не появилось.

Питер еще раз ударил, сильнее.

По-прежнему пустая строка.

Снова ударил — и снова, и снова, и снова.

Ни-че-го.

Заорав, Питер схватил клавиатуру, ахнул ею о стол. Прижал клавишу А пальцем и долго не отпускал. Затем ткнул ее со всей силы.

На экране монитора не родилось ни точки, ни палочки.

Он сидел перед компьютером разъяренный и одновременно напуганный. Внезапно кровь отхлынула от лица. Питер ощутил себя больным, потерянным, одиноким — когда набранные пять предложений, пять фраз, что он когда-то написал, а после бесконечно переделывал, пока они не начали ему сниться, — когда они исчезли с экрана.

Буква за буквой.




Пола Росси


Может, и нет на свете выдуманных историй? Все, о чем ни напишут писатели, — правда? Примерно так думала Росси, когда вышла из дома, где жила Люсинда, и ответила на вызов по мобильному телефону.

— Росси, — проговорила она негромко, по-прежнему размышляя о том, в чем же мы так заблуждаемся.

Разве самые распущенные, самые жестокие из людей — не отражение всего общества в целом? До каких пределов дойдут люди, ставя свои удовольствия выше приличий и общественных норм поведения? Когда и на чем они остановятся?

Как же глубоко мы все заблуждаемся…

К насущным делам ее вернул вопрос, который задал собеседник. И прозвучавшее имя — то самое, что следовало ожидать.

Имя человека, бывшего в списке у Росси главным подозреваемым.

— Хорошо, еду к вам, — сказала детектив. — А что? Услышав ответ, она не сдержала проклятия. И страшно захотелось курить.




V





Анжела


Это была зачистка.

Или очищение огнем.

Уничтожить всякое напоминание о прошлой жизни, всякую память о нем значило уничтожить саму эту жизнь и — главное — его.

Сначала — то, с чем разделаться проще. Изодрать в клочья вываленную из шкафа дорогую одежду. Ту, что создана вовсе не для удобства, ту, что ей даже и не нравилась вовсе. Тряпки, призванные завлекать, обольщать, удовлетворять фантазии, которых она порой решительно не понимала. Прежде это не имело значения, одежда была частью ее роли. Анжела вечно играла роль — ублажала других. До исполнения ее собственных желаний дело не доходило. Никогда.

Треск рвущейся ткани усиливал ее ярость. Сколько всяческих тонкостей — разные пуговки, застежки, «молнии». Известно, для чего они существуют. Все это расстегивается, открывает, делает доступным тело. Анжела буквально ощутила прикосновения чужих жадных рук. Сколько этих чертовых рук ее лапали? Она буквально чуяла запах мужского пота, в ушах звучали стоны, вскрики, сопение.

Она рвала одежду по швам, раздирала ее на куски. Шмотки эти шились для того, чтоб их носили с удовольствием, любили: не для ненависти. Анжела рвала их, точно ребенок, увлекшийся делом разрушения. Как рвала одежду каждый раз. В последнее время — всякий раз, когда уже не сама принимала решения. Впрочем, было ли это хоть когда-нибудь в ее воле? Да, поначалу ей хотелось так думать. Ей нужно было так думать. Она не могла позволить себе быть до такой степени жертвой. Трогательной и жалкой. И оправдание, что она была всего лишь ребенком, — не оправдание, на самом-то деле. Она ответила на то проклятое объявление. Ей нравились деньги, и ей нравился секс.

От мысли, что когда-то ей нравился секс, потекли слезы.

— К черту! — выкрикнула она пронзительно.

Схватив ножницы, она заработала еще быстрее; ножницы щелкали, нитки трещали. Каждую вскипающую слезу Анжела пыталась прогнать раздраженной гримасой. Деньги, переходящие из рук в руки, оплата, обмен, шило на мыло, чем дальше, тем хуже, да как же она так изломала свою жизнь?

Она принялась срывать со стен картины, вывернула ящики ночного столика, где хранила свои драгоценности — сверкающие безделушки из золота и бриллиантов, которые надо было носить в компании тех мужчин. Подарки. Это все ей дарили в обмен на удовольствия, которые она доставляла.

Анжела накинулась на постель, в бешенстве полосуя ножом простыни и шелковое пуховое одеяло, насквозь пропитанные чувством поражения и безнадежности. Вспорола матрас, как огромную рыбину; выпотрошила его, выкинув сердце, отсекла голову.

Ах, если б то же самое можно было проделать с мужчинами, что обращались с ней как с игрушкой, которую взяли поиграть у соседского мальчика.

У мальчишки, над которым за глаза потешались.




Питер


Питер наконец полностью осознал свои собственные слова, когда стены кабинета начали рушиться.




Излишний реализм


— Привет, Росси, как делишки?

Разреженный воздух на такой высоте изгнал из крови самую память о той сигарете, что она выкурила по пути сюда.

— Все так же, О'Рейли, — ответила она, оглядывая царящую кругом роскошь и чувствуя себя здесь столь же неуместно, как и оба ждавшие ее детектива. В квартире Майка Левина все трое смотрелись будто нищие в дорогом магазине. Поработаешь в полиции — и забудешь о том, что значит хорошо одеваться. — Умираю — хочу курить, — объявила детектив.

— Навряд ли хозяин будет против, — отозвался О'Рейли.

Другого разрешения Росси не потребовалось.

— Это Гэри Джессап, — представил напарника О'Рейли, — а это Росси, старый друг со времен академии.

— Да, — подтвердила она таким тоном, что Джессапу захотелось сменить тему, — мы с Томасом давно знакомы.

Настало неловкое молчание, которое Джессап поспешил прервать:

— Что там насчет общего между Левиным и Холливеллом?

— Вы читали книгу «Анжела по прозвищу Ангел»? — спросила Росси.

Мужчины переглянулись.

— Слышали о ней, — сказал О'Рейли.

— В самом деле есть такая книга? — уточнил Джессап.

Росси затянулась так глубоко, что удивительно было, как не лопнули легкие, и объяснила:

— Это роман про юную девушку, которая воображает, будто неуязвима и непобедима. Сначала она становится проституткой, затем — наркоманкой и под конец попадает в лапы сводника в Алфабет-Сити.

— Роман художественный или документальный?

— Скажем так: некоторые подробности порой излишне близки к реальности.




Люсинда (часть вторая)


— Рауль осатанел. Я его в такой ярости никогда не видала. Отдубасил меня кулачищами. Все спрашивал: что да что я Питеру наболтала. Я ему: ничего не болтала. — Люсинда сердито тряхнула головой. — Рауль сказал, Питер выставил его дураком. Мол, какая-то девчонка его перехитрила, а такого быть не могло. Я ему твердила: это все не про него, это просто книга, вымысел, художественная литература. Рауль и слушать не желал. Ему было плевать на литературу. По-моему, он и не знал, что такое слово значит. Он знал одно: Питера надо проучить.

Они сидели за маленьким кухонным столиком. Люсинда рассказывала, а Росси делала пометки в блокноте и заодно поглядывала вокруг. Квартирка была чистая, опрятная, и несколько штрихов, внесенных женской рукой, создавали домашний уют, несмотря на то что Люсинда жила в трущобах.

— Питер хоть раз тебя касался?

— Нет, мэм. Единственный из всех — нет.

— А твой отец?

Люсинда не ответила. Однако по выражению ее лица — стоическому и печальному — по тому, как она прерывисто выдохнула, все и так было ясно.

— Как Раулю досталась та машина? — продолжила детектив.

— Это уже со мной было связано. Я Раулю надоела.

— В смысле?

— Он сказал, ему нужен «Эскалэйд». — Люсинда повела плечами. — Они заявили угон, но на деле просто отдали машину ему, а взамен получили меня. Я стала их собственной личной шлюшкой, пока им не наскучило. — При этом воспоминании Люсинда стиснула зубы. Помолчав, добавила: — Честный обмен.

— Они? — переспросила Росси, незаметно разглядывая ее, задаваясь вопросом, насколько Люсинда была когда-то похожа на Анжелу из романа. — Ты имеешь в виду Джеффри Холливелла?

— Его и Майка.

— Левина? — сорвалось у Росси с языка. — Литературного агента — того, чьим клиентом был Питер?

— Да, вроде бы его фамилия была Левин. Джефф сидел за рулем, Майк — пассажиром. Богатый, надежный свидетель. Кто бы им не поверил?

«Все бы поверили», — мысленно признала Росси.

— Они знали, для чего Раулю «Эскалэйд»?

— Им было наплевать. Скорей всего. Думаю, они радовались удачной сделке.

Росси оставила это и спросила о другом:

— Ты когда-нибудь Питеру про это рассказывала?

Люсинда промолчала и отвела взгляд.

На глаза навернулись слезы.

Ей по-прежнему было легко плакать о Питере Робертсоне.




Перекресток: уже не в обратном порядке


Это было прекрасное утро.

Лучшее утро в жизни Питера.

«Анжела по прозвищу Ангел» занимала первое место в рейтинге продаж, согласно данным «Нью-Йорк таймс».

Питер прилег вздремнуть на диване, а когда проснулся, обнаружил, что жена с дочкой уехали в магазин: так говорилось в записке, что была прикреплена к дверце холодильника магнитом в виде собачьей косточки.

Скорей всего, двинулись за продуктами. В магазин здорового питания, где Джулианна так любит отовариваться.

Питер надел чистую рубашку и отправился в ближайший ресторанчик «Старбакс» за кофе: следовало окончательно проснуться, чтобы на ясную голову отвечать на поздравительные звонки.

Это был воистину роскошный день.

* * *


В этот час машин на улицах было немного, и вести «Сааб» не составляло труда.

Джулианна с Кимберли и псом уже подъезжала к дому. Она стояла на перекрестке, ожидая зеленый свет, когда заметила спешащего по тротуару Питера и указала дочке:

— Смотри! Вон папа идет.

Питер их тоже заметил. Увидел Джулианну за рулем старого красного «Сааба», которая радостно улыбалась мужу. Углядел Кимберли — девчушка подпрыгивала на заднем сиденье, махала рукой отцу. А Гручо сидел рядом с Кимберли, высунув нос в приоткрытое окно, наслаждался солнечным теплом и ничего кругом не замечал. Два пакета с продуктами стояли на полу возле переднего пассажирского сиденья.

Питер обрадованно замахал в ответ. Он указал на ресторанчик, куда направлялся, и жестами дал понять, что купит жене эспрессо с молоком.

Джулианна энергично закивала, и в это мгновение слева от ее машины раздался отчаянный рев клаксона.

Кто-то заорал:

— Зеленый же, идиот!

Ни Джулианна, ни Питер не обернулись. И не видели, как черный «Кадиллак Эскалэйд» остановился на зеленый свет, как резко тормозили ехавшие следом машины и негодовали их водители. Водитель «Кадиллака» отер пот со лба, низко надвинул капюшон своей куртки и бросил взгляд вправо, на старый «Сааб» с Джулианной за рулем.

Сигнал светофора сменился с красного на зеленый, и Джулианна медленно вдавила педаль газа, аккуратно выезжая на перекресток.

Водитель «Кадиллака» бросил свой автомобиль вперед.

Улыбка у Питера на лице превратилась в страшную гримасу. Он перестал махать, поднятая рука так и застыла у лица. Две фигурки в его машине — жена и дочь — дернулись вперед, затем назад, как тряпичные куклы, когда огромный, по сравнению с «Саабом», тяжелый «Кадиллак» врезался в красную дверь, в стекла, смял «Сааб», как картонку.

Взрыв грохнул, словно сам Господь в гневе стукнул кулаком.

Визжали тормоза, кричали люди.

Питер услышал, как беззвучно отлетает в небо жизнь.

Водитель «Кадиллака» выбрался в открытое окно своей помятой машины. На неверных, подгибающихся ногах пустился прочь от дыма, воплей, катастрофы, которой он был причиной. Шатаясь, контуженный, он наткнулся на фонарный столб. Ухватился за него. Пальцы впились в металл.

Заледенев, еще не в силах шелохнуться, Питер смотрел, как по улице катится отвалившийся колпак от колеса «Сааба», серебристый, запыленный.

Колпак подкатился к ногам человека в капюшоне, завертелся на месте, упал и остался лежать на растрескавшемся сером асфальте.

Подняв взгляд, Питер на мгновение увидел лицо водителя «Кадиллака», его спущенные на кончик носа темные очки — и глаза.

Питер его узнал.

И ему до смерти не забыть усмешку, промелькнувшую на лице того человека.




Инициалы


— По словам Люсинды, это произошло около года назад, — рассказывала Росси. — «Анжела» была в списке бестселлеров, и вдруг Раулю взбрело в дурную голову, что его мужественность скомпрометирована. Желая отомстить, он обменял Люсинду на машину.

— И выместил зло на жене Робертсона и дочке, — с отвращением добавил Джессап.

— Верно, — подтвердила Росси. — Затем, вскоре после этого у Питера случился нервный срыв, и он лег на лечение в клинику.

— Так какого рожна сумасшедший разгуливает по городу? — поинтересовался Джессап. — Когда ему в клинике самое место.

— Да уж, — согласился О'Рейли. — Он говорил про жену с дочкой, как будто они вполне живы.

— Когда сам ложишься в клинику, ты можешь из нее спокойно выйти, — объяснила Росси.

— Слушай, как ты много всего знаешь об этом парне, — удивился О'Рейли.

— Я его снабжала информацией для книги. Мы познакомились, когда он работал в «Нью-Йорк таймс».

— Я этого не знал, — сказал О'Рейли, похоже, слегка обиженный тем, что с ним не поделились.

— Никто не знал. Когда Питер вышел из клиники, он начал каждый день являться к школе — как бы для того, чтобы забрать дочку после уроков. Я даже туда однажды ездила по вызову, но… он же просто приходит, сидит, смотрит, как расходятся другие дети, и уходит домой. Что нам — за это его сажать?

Прежде чем Джессап или О'Рейли ответили, из кухни Майка Левина донесся голос. Один из экспертов — по виду совсем еще юнец — позвал:

— Детективы, идите сюда. Вам будет интересно взглянуть.

Они прошли в кухню, к шкафчику с мусорным ведром, который ничем не отличался от прочих кухонных шкафчиков. В белое пластиковое ведро был вложен чистый полиэтиленовый пакет. Единственным его содержимым был стилет с серебряной рукоятью и окровавленным лезвием, которое прочертило на белом полиэтилене тонкую красную линию.

Рукой в перчатке эксперт вынул клинок, предъявил детективам, а затем сложил в мешок для вещественных доказательств.

— Что это на нем за значки? — спросил О'Рейли, не успевший как следует рассмотреть находку.

— Инициалы, — отозвалась Росси и печально добавила: — П. Р.

— Ты уверена?

— Да, — Росси направилась к двери. — Я видела этот чертов стилет у Питера на столе, когда он расспрашивал меня… собирал информацию для книги.




В «Мире Диснея»


Дверь в квартиру оказалась не заперта и открылась, стоило лишь к ней прикоснуться.

Все трое, вынув оружие из кобуры, неслышно проскользнули в кухню. В нос ударила вонь тухлятины, в глаза бросились горы грязи и мусора. Повсюду — вскрытые упаковки из-под готовой еды, в которых росла отвратительная плесень. Покосившиеся дверцы кухонных шкафов висели на полуоторванных петлях, словно их дергали с бешеной яростью. Тостер стоял почерневший, обугленный.

На полу валялись разломанные выдвижные ящики и кухонная утварь, скомканные бумажные салфетки, смятые бумажные стаканчики. В углу стояли две керамические собачьи миски, одна разбитая посередине, а в другой лежали засохшие остатки еды и дохлый таракан.

Росси остановилась перед холодильником, прочла оставленную Джулианной записку — выцветшую, грязную, осыпающуюся по краям. Казалось, ее не меньше тысячи раз брали в руки, читали и прикрепляли на место.

«Последние слова», — с грустью подумала детектив.

* * *


Гостиная была столь же грязна, обеденный стол завален коробками из-под пиццы и обертками, мешками, упаковками из-под гамбургеров, хот-догов и всякой иной еды, заставлен пустыми винными бутылками. Диван чем-то обильно заляпан, на нем валяются газеты. Всюду салфетки, бумажные стаканчики, игрушки. Такое множество раскиданных игрушек, словно по комнате пронесся смерч. Детский столик сломан, как будто на него кто-то падал.

И как венец всему этому — сотни экземпляров «Анжелы по прозвищу Ангел». Развалившиеся груды книг. Некоторые — все еще в фирменных пластиковых мешках с логотипами «Барнс энд Ноубл», «Шекспир энд Компани», всех прочих книжных магазинов Нью-Йорка. Книги были горой навалены на диване или прямо поверх мусора на столе, а то и просто брошены на пол, валяясь как попало.

О'Рейли подобрал одну книгу, раскрыл — и наткнулся на автограф: «Майк, все это — благодаря тебе. Питер».

— Ну и кой черт тут творится? — вопросил Джессап.

— Мы — в «Мире Диснея», — раздался неожиданный ответ телевизора; на экране шли кадры любительской видеосъемки: счастливое семейство на отдыхе. Безграничное счастье трех детей — двух больших и их маленькой дочки.




Исчезла


Из глубины квартиры донесся крик:

— Зачем ты это делаешь?!

Детективы ринулись вперед, пробежали по коридору, заваленному обломками мебели и мусором. Ворвались в кабинет. Питер стоял, наклонившись к монитору, безнадежно вглядываясь в пустой экран. Сжимая в одной руке смятую в комок бумажку, другую сунув в карман куртки, Питер тихонько покачивался вперед-назад, снова и снова повторяя:

— Зачем? Зачем?

Он даже не заметил полицейских за спиной. Успокоенные, они убрали оружие и осмотрели разгром, который Питер учинил. В книжных шкафах — ни единого томика, сами шкафы поломаны и побиты, как будто Питер орудовал топором, со стен сорвано все, что там было, и в комнате не осталось ни одной целой вещи, кроме компьютера на столе.

— Питер? — тихонько позвала Росси, приближаясь.

— Она исчезла.

— Кто, Питер? Кто исчез?

Он ответил не сразу, но, когда все же вымолвил имя, оно прозвучало едва слышно, словно из бесконечной дали:

— Дина.




Дина и Холливелл (исправленная глава)


Это оказалось проще, чем он ожидал.

Холливелл ничего не заподозрил, когда Питер ему позвонил и спросил разрешения прийти. Как будто Питер был старым другом, которого Холливелл встречал с бутылкой вина. Очень хорошего вина — «Палмер Бордо» урожая тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

Возможно, у Джеффри Холливелла смягчался характер.

С возрастом так со многими происходит.

* * *


— Чем я на этот раз могу помочь? — спросил он.

Они стояли в гостиной, с бокалами вина, и уже чокнулись и выпили по глотку. Питер объяснил, что он пишет продолжение романа и опять занят «исследованием».

— По правде сказать, я первую вещь так и не прочел, — сознался Холливелл. — Не обижайтесь. Мне просто некогда читать.

— Я не в обиде, — отозвался Питер.

— О чем будет новая книга?

— О мести.

— И как же я могу поспособствовать? — Холливелл был слегка озадачен.

Объяснение было неожиданным.

Холливелл дернулся, глаза широко раскрылись.

Он попытался заговорить, но из горла вырвался лишь хрип.

Холливелл шатнулся назад, рукой задел ближайший столик, смахнул на пол бутылку «Бордо». Глянул вниз, на грудь — на торчащую из груди рукоять кинжала. Рукоять была серебряная, слегка потемневшая, с чуть стертыми завитушками, с инициалами «П. Р.».

Питер крутанул стилет в ране и вытащил длинное лезвие: на рубашке Холливелла проступила кровь.

Он допил остаток вина в бокале, глядя, как Холливелл повалился на колени — и умер.

— Вот как, — сказал Питер, отвечая на последний вопрос миллионера.




Сумеречная зона (исправленная глава)


— Вы один? — спросил Питер.

— А тебе зачем?

— Я хотел бы с вами поговорить, — объяснил он, — мне нужно для новой книги.

— Что? — заинтересовался Рауль. — Второй раз хочешь написать как надо?

— Вроде того.

Рауль удивленно помотал головой и засмеялся. Он прошел в кухню, открыл холодильник и наклонился, осматривая полки с запасами, выбирая, что предложить гостю.

— Ты в курсе, что сучонка Люсинда наболтала тебе все не то? — проговорил он, извлекая на свет Божий две бутылки с высоким горлышком.

— Нет, — ответил Питер у него из-за спины — и саданул Рауля над ухом рукоятью «беретты». — Кое-что она рассказывала совершенно верно.

Оттащив оглушенного громилу в спальню, Питер завел ему руки за голову и приковал их наручниками к ножке кровати. Затем дал несколько пощечин, приведя Рауля в чувство. Приподнял ему голову, чтобы заглянуть в перепуганные глаза.

— Ты спятил?! — взвыл Рауль.

Вместо ответа Питер скребнул лезвием стилета по его заросшей черной щетиной щеке.

— Что тебе надо? — Громила надеялся договориться. — Можешь взять что хочешь. Иди, бери.

— Спасибо. — Питер медленно вонзил клинок Раулю в грудь, поворачивая стилет в ране. — Я возьму.




Радости на балконе (исправленная глава)


— Я видел, как Дина сегодня входила к тебе в офис, — говорил Питер, сидя на диване. Взгляд его остановился на бумажном мешке с бутылками на кофейном столике. Как давно он вышел из дома? Сколько времени Джулианна его ждет?

Майк его слушал невнимательно.

— А, да… — Он сосредоточился на рассказе. — Когда это было?

— Сразу после того, как я оставил там рукопись.

— Неужели? — спросил агент со странной усмешкой.

— Да, а что?

— Ну… — Майк прошел в кухню и тут же вернулся с рукописью в коробке. Бросил ее на столик перед своим клиентом: — Погляди-ка. Надеюсь, это все объяснит?

Нагнувшись вперед, Питер извлек из коробки толстую стопку бумаги. Титульная страница была такой, как надо.

Остальное — нет.

Майк вытащил из принесенного Питером мешка одну из бутылок. Поморщился, глянув на этикетку, но, тем не менее, открыл вино.

— Я думал: ты таким образом даешь понять, чтоб я катился ко всем чертям.

«Не совсем», — подумал Питер.

Встав на ноги, чуть пошатываясь под тяжестью собственного гнева, он вышел на балкон: в комнате ему было трудно дышать. До чего же трудно все это дается…

Майк стоял у него за спиной с бокалом вина. Хотя бутылку принес в дом Питер, Майк ему вина не предложил.

— Ты вполне можешь справиться с дурной девчонкой и ее закидонами, — сказал он, глядя на открывающуюся с балкона панораму города. Чудесный вид напомнил ему о замечательном дельце, которое на этом самом балконе Майк недавно обтяпал с голубоглазой блондинкой в черном. Хороша была, чертовка…

Придвинувшись к нему, Питер левой рукой дружески похлопал его по плечу, а правой внезапно вонзил в горло стилет. Толчок — и Майк опрокинулся через перила.

— Я знаю, что могу справиться, — промолвил Питер.




Истина


— Она забрала с собой Анжелу.

Питер обернулся и наконец заметил Росси, Джессапа и О'Рейли.

— Я им все о ней рассказал, — он кивком указал на мужчин. — На квартире у Майка. Это она их убила — Майка, — он понизил голос, — Рауля и Холливелла.

— Откуда вы знаете, что Рауль убит? — спросил Джессап, делая стойку на прозвучавшее имя, как охотничий пес — на дичь.

— Ему время пришло, — ответил Питер, словно это было нечто само собой разумеющееся. — Крайний срок уже миновал.

— Что за крайний срок?

— Я обещал Кимберли, что все закончится в пятницу. Дина позаботилась, чтобы я не нарушил слово.

О'Рейли предъявил книгу, которую подобрал в соседней комнате:

— Это — Дина? — Он показал фотографию девушки на обложке.

Питер несказанно обрадовался. Точно встретил старого друга, которого уже не чаял увидеть в живых. Он ведь совершенно не собирался обижать Дину. И совсем не хотел, чтобы она уходила.

— Где вы это нашли? Я уж думал, она заставила все мои книги исчезнуть.

— Она — ненастоящая, Питер, — попыталась вразумить его Росси.

Он положил на стол смятую бумажку, которую держал, расправил ее одной рукой, не вынимая другую из кармана.

Росси со своего места рассмотрела, что это была за бумажка.

Давно просроченный счет за похороны жены и ребенка, на плотной бумаге бежевого цвета, напечатанный очень серьезным шрифтом.

Питер глянул на счет, перечитывая его заново, и отозвался:

— Для меня — настоящая.




Похороненный вместе с ними


Он стоял возле двух гробов — большого и маленького.

Священник что-то говорил, но Питер почти не разбирал слов. Что-то насчет усопших и Божьего милосердия. Что-то об упокоении с миром.

Он оторвал взгляд от стоящих рядом гробов и посмотрел на людей, которые пришли попрощаться с Джулианной и Кимберли. Со многими Питер был едва знаком.

Впереди всех стоял Майк.

Рядом — Люсинда, которая то и дело притрагивалась к лиловому синяку под глазом и явно была сильно расстроена. Майк обнял ее одной рукой, словно утешая, и что-то прошептал на ухо. Люсинда застыла, а затем подалась прочь — совсем чуть-чуть, насколько могла под его рукой. Майк ее ничуть не утешил.

С другой стороны рядом с Люсиндой стоял Холливелл. Точь-в-точь страж или полноправный владелец. У миллионера на лице застыло выражение откровенной скуки. Он был слишком важной персоной, чтобы скорбеть на похоронах.

Рядом с Холливеллом горой возвышался Рауль.

Он сверлил Питера взглядом, и на губах играла нехорошая усмешка.

Та самая усмешка, что Питер уже видел однажды.

Столкновение на перекрестке.

Убийство.

Питеру живо вспомнилось: вот Рауль, в крови, стоит, держась за фонарный столб; вот он опустил свои темные очки на кончик носа и обернулся взглянуть, как там Питер.

Их взгляды встретились на краткий миг, а затем Питер повернулся и увидел машину, которую только сейчас признал: «Кадиллак Эскалэйд», автомобиль Холливелла. И ринулся на дорогу — спасать свою семью. Как будто их еще можно было спасти…

Однако сейчас не время призывать убийцу к ответу.

Это время придет позже.

Питер кивнул им, всем троим, и снова перевел взгляд на два гроба — на маленький и большой — и в горе своем он был похоронен вместе с Джулианной и Кимберли.




Мэдисон (исправленная глава)


Врачи шутили, что название лечебницы можно увидеть из космоса.

«Мэдисонский психиатрический институт» — гласили жирные красные буквы на белом фоне. Огромный щит был установлен на газоне перед скучнейшим зданием, расположенным на углу Уилли-стрит и Театрального шоссе, напротив гостиницы «Бест Вестерн» в глухой провинции — административном центре штата Висконсин. Для жителя Нью-Йорка Мэдисон — конечно, глушь.

Питер сидел за столом у окна, бездумно глядя на щит с названием, одетый в свой обычный наряд — халат и шлепанцы. Левой рукой он прижимал к груди книгу, а на правой грыз ногти, мысленно задаваясь вопросом: когда же он приобрел эту скверную привычку?

И никак не мог вспомнить.

— Извините, мистер Робертсон, — раздался вдруг мягкий приятный голос.

Питер поднял глаза, когда молоденькая практикантка положила на стол перед ним листок бумаги. Девушка была светловолосая и пухленькая.

— Сегодня у нас показывают фильм, сразу после обеда, — сказала она.

Питер посмотрел на бумажку. На ней была фотография артиста Джимми Стюарта в кругу семьи, актер широко улыбался. Подпись гласила: кадр из фильма «Прекрасная жизнь».

Питер положил рядом книгу, которую держал. Это было первое издание «Анжелы по прозвищу Ангел», и девушка на обложке была ему совершенно незнакома.

Затем он повернул голову и взглянул на других пациентов. Встретил взгляд Сэма Фридмана. Дородный, с длинной встрепанной шевелюрой, как у Эйнштейна, и с вечной бессмысленной улыбкой на лице, Сэм провел в этой лечебнице всю жизнь. Сейчас он украшал рождественскую елку, а ему помогал Тони Риальто, которого Питер втайне недолюбливал, и пожилая женщина по имени Клара.

Сэм помахал Питеру, указал на елку и крикнул:

— Целебно! — И громко захохотал.

Сэму все казалось «целебно».

Питер снова посмотрел на практикантку.

Однако теперь девушка выглядела иначе. Миниатюрная, стройная, невероятно красивая, какая-то совершенно необычная. Решительно не похожая на прочих женщин, с которыми Питеру доводилось иметь дело. Глаза у нее были ярко-зеленые, а овальное лицо обрамляли черные как смоль волосы.

Она показалась ему знакомой.

Глянув на обложку своей книги, а затем снова — ей в лицо, Питер спросил:

— Вы — Анжела по прозвищу Ангел?

Практикантка улыбнулась и ответила успокоительно:

— Да, да, я ангел.

Питер кивнул и еще раз посмотрел на книжную обложку и подпись к кадру из фильма «Прекрасная жизнь», затем перевел взгляд за окно, на красные буквы на белом фоне — «Мэдисонский психиатрический институт».

Все это начинало обретать смысл.




Лучшая защита


— Я уже довольно наслушался, — раздраженно проговорил Джессап и заставил Питера подняться из кресла. — Пошли, — детектив думал увести его из комнаты.

— Куда это? Нет! — Питер вдруг выхватил из кармана «беретту» и прицелился Джессапу в лоб. — Мне нужно быть здесь — на случай, если она придет.

Полицейские замерли, вскинув руки с растопыренными пальцами, пытаясь его успокоить.

— Питер, убери пистолет, — велела Росси.

— Она не придет, — как мог веско произнес О'Рейли.

— Вы мне не верите, да? — Питер отступил к ближайшей стене, краем глаза наблюдая за ним и за Росси, уверенно держа на мушке Джессапа.

— Нет, сэр, — спокойно ответил Джессап. — Не верю.

— Попытайтесь набрать ее имя, — Питер кивком указал на компьютер. — Она вам не позволит.

Детектив не тронулся с места.

— Питер! — вскрикнула Росси.

— Набирайте! — велел тот.

Джессап бросил взгляд на О'Рейли, словно ища у напарника поддержки, — и принял вызов. Медленно, не делая резких движений, он прошел к столу и склонился над клавиатурой.

— Значит, хотите, чтоб я напечатал ее имя?

— Хочу, чтоб вы попытались.

— Дина, верно? — продолжал Джессап.

— Дэ, и, эн, а.

— Питер, прекрати, — воззвала Росси.

— Да ладно, — отозвался Джессап хладнокровно. И указательным пальцем нажал клавишу Д.

Буква выскочила на экране — как он и ожидал.

Затем он ударил по клавише И.

Эта буква тоже появилась.

— Нет, — вырвалось у Питера.

Следующая была Н.

— Стойте! — У Питера вдруг стеснилось в груди, он задышал тяжело, трудно, с хрипами. — Я передумал.

— Поздно. — Джессап нажал А.

И вот оно чернело на экране — имя «Дина», совершенно такое, как детектив его набирал.

— Извините, — сказал Джессап, выпрямляясь.

У Питера с лица ушла краска. Тело внезапно ослабло, «беретта» сделалась слишком тяжела. Уставившись на экран монитора, не веря собственным глазам, Питер уронил руки. Пистолет выскользнул из ослабевших пальцев и со стуком упал на пол.

О'Рейли метнулся вперед, швырнул Питера об стену, мгновенно защелкнул наручники у него на запястьях.

Росси подобрала «беретту».

— Даже не заряжен, — она заглянула Питеру в лицо, ожидая услышать какое-нибудь объяснение.

Питер был в полном смятении. Он молчал.

— Ты как? — осведомился О'Рейли у напарника.

Джессап неопределенно повел головой, успокаиваясь.

Росси бережно повела Питера из кабинета.

— Не понимаю, — прошептал Питер; на глаза навернулись слезы — наконец-то, впервые.

— Все будет хорошо, — Росси вывела его за порог.

За спиной он ясно услышал, как О'Рейли поделился с Джессапом:

— Парень совершенно спятил!

Ему понадобилась вся сила воли, чтобы не улыбнуться. Детектив сказал те самые слова, которые Питер желал услышать.

Безумие — его единственный шанс отомстить.

Лучшая на свете защита.


notes



Примечания





1


В центре Мэдисона находится здание — копия вашингтонского Капитолия (прим. перев.).