Измены
Джина Кэйми


Голливуд, их рай. Их ад. И просто город, где они живут.

ЛОРИС — измены, унижения и отчаяние заставляют ее страстно желать богатства и известности. Любой ценой.

ГРИФФИН — делает Лорис национальным секс-идолом. Он уверяет ее, что теперь — все изменилось. Но девушка знает, что это далеко не так.

ДЖУЛИЯ ЭНН — отвергнутая мужем-драматургом, она пытается разрушить счастье Кэла и Лорис.

КЭЛ — неспособный перебороть жизненные преграды, он делает их основой сюжетов своих блестящих пьес. Героиней последней становится Лорис.


Джина Кэйми

ИЗМЕНЫ


ПРОЛОГ


Она прищурилась. Яркий свет флуоресцентных ламп больно резал глаза.

«Зачем я пришла сюда?» — недоумевала она, закрывая глаза от беспощадной белизны ванной. Стены, потолок, раковина и ванна — все было из сверкающего белого мрамора и отделано золотом высокой пробы.

Ей всегда казалось, что декор ванной комнаты был слишком пышным — голливудский вариант в старинном стиле римского патриция. В этот момент она старалась вспомнить, для чего она пришла сюда и что ей здесь надо. Последнее, что она вспомнила, — кто-то вставляет иглу шприца ей в руку; должно быть, ввели довольно большую дозу лекарства.

Она не знала, сколько спала. Она умирала от жажды. Вот для чего она пришла сюда.

Она уже собралась взять стакан, как вдруг заметила на полке над раковиной золотую бритву со своей монограммой. Этой бритвой она делала полоски в кокаине, который вдыхала. Как полувоспоминания сна, бессвязные образы стали более четкими. Желая покончить с ними, она оторвала взгляд от бритвы и посмотрелась в зеркало.

Она была такая же, как и прежде, во всей своей пышной красоте: длинные волосы цвета платины, немного растрепанные, создающие впечатление, будто она только что встала с постели; большие голубые глаза с двойной бахромой накладных ресниц; чувственный, соблазнительно приоткрытый рот с влажными, блестящими губами.

Единственная и неповторимая Лара Лайтон — пленительный секс-символ Голливуда и постоянный предмет грязных шуток.

«Неужели я никогда не освобожусь от этого?» — подумала она и не поняла, почему на ней все еще одежда, в которой она была на съемках. Халат из кружева цвета слоновой кости плотно облегал возбуждающие формы ее «тела, которое рождает тысячи фантазий».

Вдруг на нее нахлынуло все происшедшее за сегодняшний день… Обеими руками она схватилась за зубчатый край раковины. Мрамор был таким же холодным, как и растущее в ней неистовство. Она знала, что это еще не конец. Завтра он заставит ее повторить все еще раз, и нет никакой возможности покончить с этим.

Или есть?

Она оттолкнулась от раковины и долго задумчиво смотрела на отражение того, чем она сейчас стала. Затем медленно, почти вяло, словно выполняя долгую, утомительную работу, она стянула один ряд накладных ресниц, затем второй и бросила их в раковину. Они лежали там, похожие на причудливых сороконожек. Она повернула до отказа кран в форме дельфина — вода хлынула потоком, и она с улыбкой наблюдала, как ресницы, кружась, уходили в водосток.

Взяв мыло, она стала смывать слои театрального грима, не обращая внимания на то, что вода была словно кипяток. Она сняла контактные линзы, менявшие цвет ее глаз со светло-серых на ярко-голубые, и, быстро зайдя за перегородку из золотой филиграни, бросила оттеночные линзы в унитаз и спустила воду.

«Уже лучше», — решила она, посмотрев на себя в зеркало. Начинали проявляться черты Лорис Касталди, и она уже могла узнать себя. Теперь ей необходимо было навсегда уничтожить Лару Лайтон.

С чувством безрассудного веселья, которого у нее уже давно не было, Лорис вытащила заколки, крепившие роскошный, платинового цвета шиньон к ее длинным волосам. Она потянулась, взяла золотую бритву и начала срезать с накладки локон за локоном, пока не осталась только сетка.

«Будет ли этого достаточно, чтобы покончить со всем?»

И она взяла в руки прядь уже своих волос. Легкое движение — одним прикосновением лезвия — и целая охапка ее густых волос плавно опустилась на ковер. И срезая прядь за прядью, она все свободнее и спокойнее себя чувствовала. Она пробежала рукой по голому черепу, похожему на голову младенца, с нежным пушком. Теперь никто не спутает ее с Ларой Лайтон! Она уже не помнила, когда ощущала себя такой свободной. Она засмеялась. Ей не терпелось посмотреть на его лицо, когда он увидит, что она сделала с его творением.

Неожиданно Лорис подумала, что он всегда может положить еще больший слой грима на лицо, а у нее самой еще есть несколько пар таких линз и шкаф, полный париков.

Взгляд ее остановился на блестящей бритве. Это и был ответ на ее вопрос. Она смотрела, как бритва заскользила по левому запястью. Нежная, излучающая свет кожа никогда не казалась такой волнующей; твердая поверхность бритвы заблестела еще ярче. Она пару раз провела заостренным концом по тонким голубым венам — быстрые легкие движения. Просто так, без всякой цели, — и очень удивилась, обнаружив, что это ее действие вызвало потрясающее ощущение.

С пытливой отрешенностью она подумала, каким глубоким должен быть разрез, чтобы стать всеразрушающим. Она воткнула острие бритвы в кожу немного левее вены и стала наблюдать, как кровь закапала в раковину. Она глубоко вздохнула, выдохнула и провела бритвой прямо поперек запястья.

Было совсем не больно. Она изумилась тому, что все было так просто. Затем тонкая красная полоса на запястье стала раскрываться медленно, как лепестки у цветка. Внезапно хлынула кровь, обагряя всю зубчатую раковину. Она никогда не думала, что в ее теле так много крови. Бросив бритву в ванну, она повернула кран, но вокруг было так много крови, что вода не успевала ее смывать.

Вдруг она испугалась. В первый раз за все это время осознав, что она натворила. Она никогда не думала, что может быть столько крови!

Схватив полотенце с филигранной перегородки, она торопливо повязала его вокруг запястья; оно промокло за несколько секунд. Кружевной халат прилипал к телу, а пряди волос, разбросанные у ног, окрасились в малиновый цвет. Она развязала полотенце, чтобы заменить его другим, более широким, и окаменела от вида зияющей дыры в левом запястье.

Вырвавшись из-под контроля, кровь начала бить струей, быстро заполнила рану и стала переливаться через край. Теперь ей стало по-настоящему страшно, и у нее возникла мысль крикнуть о помощи. Но она еще больше испугалась, поняв, что она сделала с собой. Теперь он наверняка запрет ее в сумасшедшем доме, а ключ выбросит; страховка покроет все его убытки.

Кровь капала с кончиков ее пальцев. Лорис достала из ванной золотую бритву. «Как же могло случиться, что я дошла до такого?» — со злостью подумала она, вонзая бритву в правое запястье…


1


— Лорис, малышка, пожалуйста, посиди смирно. Как я могу причесать тебя красиво для папы, когда ты все время крутишь головой?

— Но, мамочка, ты уже причесала.

Уставшая от бесконечной суеты своей матери, девочка развалилась на заднем сиденье лимузина, подняла ноги и закинула их на бархатную кромку сиденья. Мать вздохнула и расческой сбросила ее ноги, утешая себя тем, что все внимание водителя приковано к дороге. Стеклянная перегородка между ними была закрыта, но мать понизила голос до шепота.

— Не клади свои грязные ноги на сиденье.

Она поспешно обмахнула сиденье, хотя даже ребенку было понятно, что оно не было испачкано.

— Не волнуйся, мамочка, мои туфли действительно чистые. — И Лорис вытянула ноги. — Видишь?

Девочка впервые надела свои туфельки. Подошвы были практически без единого пятна, а черный кожаный верх блестел так, что можно было смотреться как в зеркало.

— Я не знаю, малышка, но здесь все из натуральной замши, — сказала молодая женщина с благоговением. — Она запачкается, если ты будешь так поступать. Посмотри, какая она нежная. — И неторопливо, как бы растягивая удовольствие, провела пальцами по дверце. — Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное?

Откинув голову назад, Лорис изучала машину. Внутри «роллс-ройс» был почти весь обит замшей, а плюшевый ковер на полу был такого же перламутрово-серого оттенка. Каждое стекло обрамляла блестящая серебряная трубка.

— Это папина машина?

— Да, малышка.

— Она такая шикарная, правда?

Анхела Касталди не смогла удержаться от улыбки над столь важным выводом своей дочери. Лорис еще не было и шести лет, но ее разговоры и действия были полны зрелости, и иногда это обескураживало.

Не по возрасту высокая и необычайно грациозная, она была самым красивым ребенком, которого Анхела видела. Лицо Лорис было правильной овальной формы. У нее были отцовские большие светло-серые глаза и прекрасная фигура, а ее кожа была такой белой, что казалась почти прозрачной. К счастью, она унаследовала и лучшие материнские черты: тяжелые иссиня-черные волосы, длинные густые ресницы и губы с нежным изгибом, как у мадонны на полотне Леонардо да Винчи.

Анхела обожала свою дочь. Ей не было семнадцати, когда родилась Лорис, и многие считали их сестрами. Так как Картера послали в Сайгон на два года, а семья Анхелы отказалась от нее, Лорис была единственным, ради кого жила Анхела. Иногда она сама пугалась того, насколько сильно любит свою дочь — такая страстная любовь была слишком тяжелой ношей, чтобы маленькая девочка могла выдержать ее. Мать знала, что недостойна такой исключительной дочери, и это также пугало ее: она часто слышала, что ребенок несет на себе грехи отца, — а как насчет грехов матери?

Все чаще и чаще за последние два года Анхела просыпалась в холодном поту и, трясясь от необъяснимого ужаса, бросалась к спящей девочке, чтобы удостовериться, что она дышит. Все закончилось тем, что Лорис стала спать вместе с ней на двуспальной кровати.

По ночам, когда было особенно страшно, а в спальне тени напоминали привидения, Анхела не засыпала до тех пор, пока свет восходящего солнца не заглядывал в окно. Только после этого она позволяла себе заснуть, а маленькое беззащитное тельце Лорис было зажато в ее охраняющих объятиях. И все время она боялась, что возмездие ее найдет.

— Мамочка, — вскрикнула Лорис, дергая обеими руками ее за рукав. — Пожалуйста, мамочка!

Анхела попыталась освободиться от своих тяжелых мыслей и выдавила улыбку.

— Что такое, малышка?

— Ты опять куда-то ушла.

На лице девочки было столько страдания и растерянности, что это еще больше усилило тревожное ощущение.

— О нет, я… Я просто думала.

Крепко обняв Анхелу, Лорис спрятала лицо на теплой груди матери, словно только такая близость могла успокоить ее.

— О чем?

— Как о чем? Конечно, о том, как мы встретимся с папой. — Анхела немного натянуто рассмеялась. — И как все будет прекрасно теперь.

Лорис выглянула в окно.

— А почему папин дом так далеко?

— Он не так уж и далеко. Ньюпорт находится примерно в сотне миль от Манхэттена.

— Это также далеко, как Вьетнам?

Анхела снисходительно улыбнулась.

— Нет, малышка. Вьетнам в тысячах миль отсюда. Я показывала тебе на атласе, помнишь?

Лорис вскинула подбородок так, как она обычно делала, когда с ней обращались как с ребенком.

— Я знаю. Поэтому наш папа никогда к нам не приезжал?

— Но теперь наш папа дома.

Положив руку на ее хрупкое плечико, Анхела успокаивающе погладила дочь.

— Он дома, и все будет хорошо.

— А сколько папа с нами пробудет, прежде чем опять уедет?

— Это то, что я старалась тебе доказать, Лорис. Ему больше не надо будет уезжать.

— Никогда?

— Да, никогда.

Лорис сбросила ноги так же резко, как и подняла.

— Да, так и будет.

— Лорис, ты так говоришь, будто наш папа хотел бросить нас. Он должен был приехать, — настаивала Анхела. — Его договор, подписанный в Вашингтоне, закончился, а он был необходим в Сайгоне для…

Она не могла вспомнить причину, которую сказал ей Картер для своего неожиданного отъезда.

— Для того чтобы покончить с войной, — закончила она неубедительно и улыбнулась Лорис. — Я знаю, как сильно он по тебе соскучился. Он просто умирает от нетерпения увидеть тебя.

Скинув руку матери, Лорис снова уселась прямо.

— Тогда почему он так долго не писал? — спросила она недоверчиво. — Он даже забыл о моем дне рождения.

— Я же говорила тебе, Лорис. Твой папа — очень занятой и важный человек. У таких людей всегда не хватает времени писать. Но это не означает, что он не любит тебя. Папа любит нас обеих очень сильно.

Лорис скорчила гримасу. Она знала все оправдания, которые приводила ее матьв защиту отца, но все еще боялась верить им. Иногда она думала, что мать и сама-то не очень им верит.

— Тогда как же он вытерпел целых три дня, если так соскучился? — упорствовала она. — И если это на самом деле так, и он действительно нас так любит, тогда почему он не приехал за нами вместо шофера?

— Ой, посмотри, малышка, — с улыбкой прервала ее Анхела, — посмотри, какая красивая лошадь.

Лорис вздохнула от изумления, когда выглянула в окно и увидела черного коня, несущегося галопом через поле прямо к ним. Его изящные ноги сливались на ходу, а копыта словно не касались земли.

— Иди сюда, лошадка!

Она бесстрашно вытянула руку в окно движущейся машины, стремясь обнять и овладеть лошадью, как собственностью. В своем восхищении она вряд ли услышала взволнованный крик матери.

— Давай сюда, лошадка!

Торобред остановился в нескольких ярдах от ограды, отделявшей большое поле, засеянное травой, от дороги с двусторонним движением. Он стоял там, мощные мускулы играли под его блестящей шкурой, словно он понял призыв ребенка. Затем, гордо тряхнув гривой, он повернул свою голову и посмотрел через плечо, игнорируя проезжающий «ройс».

— Ой, сделай так, чтобы он вернулся, мамочка, — умоляла Лорис.

— Будут еще, Лорис, Лучше этого.

Анхела указала щеткой для волос, которую все еще держала в руке.

— Посмотри, видишь лошадку-маму и лошадку-ребеночка?

Лорис вскрикнула от восторга, когда увидела кобылу, которая двигалась медленным аллюром так, чтобы жеребенок не отставал от нее. Жеребенок был черным с янтарной гривой и хвостом, которые сверкали, как золото, на солнце. В ожидании, когда эта парочка подойдет к ним, жеребец в нетерпении бил копытом.

«Это сигнал, — сказала себе Анхела. — Они наконец послали сигнал, о котором я так просила». Она глубоко вздохнула и почувствовала, что воздух пахнет свежескошенной травой. Это был ее первый свободный вдох за последние два года.

— А почему все дома такие низкие? — спросила Лорис, показывая на двухэтажные дома, мимо которых они проезжали. — И где все люди?

— Это деревня, малышка. В ней всегда так спокойно и тихо. Ты бы хотела жить здесь всегда, Лорис, а не в грязном и шумном городе?

Лорис перестала наблюдать за лошадьми и повернулась, чтобы взглянуть на мать.

— А можно я возьму с собой Анни?

— Ты можешь забрать всех своих кукол. Но я уверена, что папа купит тебе много новых.

— Но я хочу Анни.

— Вот теперь у тебя будет все, что ты захочешь, малышка.

Анхела оттянула Лорис от окна и повернула так, что они снова оказались лицом друг к другу.

— Но сначала ты дашь мне причесать твои волосы.

— Нет.

Вырвавшись из рук матери, Лорис подняла руки, защищаясь от расчески.

— Больше не дам.

— Ты не хочешь показаться перед папой красивой?

Лорис чувствовала себя очень неуютно в нарядном жестком платье из тонкой кисеи, над которым мать сидела всю ночь. Оно было белым в красный горошек, прямого покроя, с ярко-красной отделкой на воротнике, с короткими рукавами «фонариком». Сатиновый поясок вокруг талии был того же цвета, что и лента в волосах.

— Мне все равно, как я выгляжу.

— Никогда не говори так! Ты даже не представляешь, какая ты счастливая. Многие маленькие девочки отдали бы все, чтобы быть такими красивыми, как ты.

— Почему?

— Потому что, когда человек красивый, каждый изумляется его красоте и хочет общаться с ним.

Задумчивая улыбка смягчила черты Анхелы. Римский нос, свидетельствующий о ее происхождении, немного портил ее привлекательное лицо.

— Когда девочка красивая, она сможет иметь все, что ей захочется в этом мире, даже если она родилась при таких… неблагоприятных обстоятельствах.

— А почему?

— Просто так всегда случается.

Она не могла объяснить непререкаемый закон природы, такой же, как то, что солнце поднимается на востоке и садится на западе.

— И поэтому никогда не говори, что тебе все равно, как ты выглядишь.

Она снова подняла руку с расческой из черепашьей кости.

— А теперь ты будешь хорошей девочкой и разрешишь мне поправить твою прическу.

Лорис не была уверена, что ей очень хотелось быть красивой: это было слишком надоедливым и суетным занятием. Она упрямо покачала головкой.

Глаза матери стали грустными, а это всегда заставляло Лорис чувствовать себя не в своей тарелке.

— Ты не хочешь, чтобы мама гордилась тобой?

Со смиренным видом Лорис положила руки на колени, и тотчас была награждена благодарной улыбкой.

— Когда папа увидит, какая ты красивая стала, — сказала Анхела с возрастающим восхищением в голосе, поправляя локоны, — он так возгордится, что он твой папа, и никогда нас больше не покинет. Тогда мы будем жить все вместе… как настоящая семья!

Глаза Лорис увеличились так, словно заполнили все лицо.

— Папа собирается жить с нами?

— Да, малышка.

— Так же, как… папа Бетти?

— Да!

— Это то, что он сказал по телефону?

— Ну, не совсем такими словами, — Анхела замялась, — но…

— Я знала об этом. — Лорис отдернула голову, ускользая из рук матери. — Я так и знала, что все это было неправдой!

— Но это правда, — вскричала Анхела. — Папа всегда говорил, что мы будем жить вместе, как только он получит постоянное место в Вашингтоне. Почему же ты думаешь, он пригласил нас к себе домой? Он никогда не делал этого прежде, ведь так? Он всегда только приезжал к нам.

Лорис кинула на мать тяжелый взгляд.

— И как же это произойдет?

— Мы наконец сможем познакомиться с его отцом и матерью, а может быть, даже с его старшей сестрой, — настаивала Анхела. — Потому что теперь мы тоже станем частью его семьи. Вот так.

Лорис опустила глаза.

— Я бы не была такой уверенной, — сказала она, уставившись на свои кожаные туфли.

Теряя терпение, Анхела взяла Лорис за подбородок.

— Когда-нибудь было такое, чтобы мама нарушала свое обещание?

— Нет.

— Я не говорила тебе, что в один прекрасный день папа вернется? И он вернулся, не так ли? А теперь все идет так, как я тебе всегда обещала.

Лорис все понимала, но для нее это было неубедительно.

— Не думаешь ли ты, что Бог, выслушивая все твои молитвы ночь за ночью, не отзовется на них, малышка? — ласково спросила Анхела. — А?

— Не знаю.

— Да нет же, конечно, отзовется!

Анхела понимала, Бог мог проигнорировать ее собственные молитвы, так как она слишком долго жила в смертельном грехе, но как он мог отвергнуть ее дочь, такое безгрешное создание! Никто не сможет отвергнуть такого красивого ребенка — даже сам Картер.

— А кроме того, я получила сигнал!

Анхела засмеялась громче, чем хотела, не в силах удержать ту радость, что наполняла ее уверенностью, что теперь все будет замечательно.

— Все идет так, как я обещала тебе, малышка. Ты увидишь.

Она осторожно накрутила один из локонов Лорис на указательный палец и стала рассказывать о тех прекрасных вещах, о которых говорила уже не раз. Не желая портить матери счастливое настроение, Лорис сидела молча, держа руки на коленях. Медленно, неумолимо и безжалостно она втягивалась в семейную драму, окружавшую ее.

— Мы все будем жить вместе в огромном доме в деревне, — говорила ее мать нежным и ласковым голосом, — и у тебя будет очень много подружек и друзей. Теперь каждому захочется играть с тобой.

От убаюкивающего, тихого гипнотизирующего голоса и плавного движения машины Лорис с трудом удерживалась, чтобы не заснуть. Это были те же слова, которые мать повторяла ей каждый вечер перед сном, пробуждая детские фантазии.

— Ты будешь учиться в лучших школах. Будешь брать уроки музыки и изучать французский язык. Потом, когда подрастешь, ты займешь свое место в обществе наравне с остальными членами семьи твоего отца.

Лорис заморгала глазами. Она знала все дальнейшие события наизусть так же, как ребенок знает сказку о Синдерелле или о Красной шапочке, и поняла, что мать опережает события.

— И теперь, когда мы собираемся жить в деревне, у меня будет собака такая же, как Ласси, — подсказала она, с нетерпением возвращаясь к любимейшей части этой волшебной сказки.

— Правильно. И у тебя будет много-премного игрушек и красивых новых платьев.

— Ты забыла про пони, — напомнила Лорис. — Расскажи мне о пони!

— Я как раз к этому подхожу.

Улыбка матери уверила ее, что они все ближе приближаются к самому интересному.

— Папа купит тебе твоего собственного пони — белоснежного арабского пони с длинными развевающимися гривой и хвостом.

Кончиком расчески она сняла последний локон с пальца.

— Он будет самым лучшим пони во всем мире.

— И самым быстрым!

— Да, и самым быстрым, — согласилась Анхела. — Ты научишься ездить верхом и перепрыгивать преграды, и…

Неожиданный автомобильный гудок прервал рассказ. Лимузин остановился в конце дощатой деревенской дороги. Анхелу так поглотили разговоры с Лорис, что она даже не заметила, когда машина свернула с основной магистрали. Она выглянула в окно и глубоко вздохнула.

«Роллс-ройс» стоял у огромных стальных ворот. С обеих сторон возвышались башни из гранита и высокая стена с острыми выступами, которая простиралась так далеко, насколько хватало глаз. В одной из башен открылась металлическая дверь, и оттуда вышел человек гигантского роста. Несмотря на черную униформу, фуражку с золотым околышком и перчатки, он был похож на вышибалу из бара.

Кивнув в их сторону, он подошел к воротам с ключами на пальце. Из-за своего роста ему пришлось нагнуться, чтобы вставить ключ в замок. Анхела заметила револьвер в кобуре, которая висела у него на ремне. Снова выпрямившись, без особых усилий одним рывком он распахнул створку ворот, затем отошел в сторону.

«Роллс» проскользнул через арочный вход, и Анхела выдохнула:

— О Боже, мы здесь!

Она торопливо пробежалась расческой по своим длинным до пояса волосам, которые составляли все ее богатство.

Лорис сидела на краю сиденья, стараясь лучше разглядеть все происходящее впереди через переднее стекло. Гигантские дубы стояли рядами по обеим сторонам нескончаемой аллеи, и все они были одного размера и высоты.

— Мамочка, как они смогли заставить деревья вырасти одинаковыми?

— Что, малышка? — рассеянно пробормотала Анхела.

Все о чем она могла думать, это о том, что через несколько минут она снова увидит Картера. Она была в таком состоянии, что ее сердце то останавливалось, то билось так, словно готово было вырваться из груди.

Лорис обратилась к матери еще раз.

— Как они смогли…

— А теперь послушай меня, Лорис.

Ее пальцы дрожали, когда она поправляла красный бант в волосах Лорис.

— Через каких-нибудь несколько минут мы снова увидим нашего папу и наконец познакомимся с его семьей. Обещай мне, что будешь на высоте.

— Ты можешь не беспокоиться об этом, мамочка, — заверила ее Лорис. — Я буду хорошо себя вести.

— О, ты всегда себя хорошо ведешь, малышка. Я не это имела в виду. — Ее пальцы пробежали по платью в горошек и поправили ее пышные рукавчики. — Но ты же знаешь, какой ты становишься тихой и забитой, когда встречаешься с людьми в первый раз! Сейчас постарайся не быть такой. Я хочу, чтобы все увидели, какая ты роскошная девочка и… и как легко и хорошо ты можешь вести себя и держаться в обществе, и…

Несмотря на то, что она старалась говорить медленно, чтобы ребенок понял ее слова, она пробормотала их в огромной нервозности.

— И если ты повиснешь или… или крепко уцепишься за мою руку, как ты всегда это делаешь, они подумают, что ты все еще ребенок.

— Я не маленькая, — возразила Лорис, выпятив свой подбородок. — Это всем понятно.

— Тогда ты поняла, что я имела в виду?

Лорис растерялась, не совсем уверенная, что поняла, чего же от нее ждут. Но мать ждала ответа: ее лицо светилось надеждой и восторгом.

— Да, мама.

— Я так и знала, малышка.

Наклонившись, она проверила, блестят ли ее туфельки и подтянула ее гольфы, хотя они сидели так высоко, как было только возможно.

— Я твердо знаю, что ты произведешь прекрасное впечатление!

Лорис не была уверена, в чем заключалось огромное впечатление, но решила не спрашивать, испугавшись, что о ней подумают, как о маленькой.

— Я очень постараюсь.

Снова выпрямившись на сиденье, Анхела широко улыбнулась ей, и эта улыбка была сильным контрастом ее умоляющему взгляду, отчего Лорис растерялась еще больше.

— Пожалуйста, постарайся, малышка, — просила она. — Это на самом деле очень важно, чтобы вся папина семья восторгалась тобой.

— Почему?

— Потому что, если этого не произойдет, папа не сможет с нами остаться навсегда. Теперь ты понимаешь, как это важно?

Лорис до сих пор не понимала, что нужно было делать, но точно знала, что все надо сделать хорошо. На всякий случай она кивнула.

Лимузин доехал до конца длинной дубовой аллеи, окруженной лесом. Огромная долина, раскрывшаяся перед ними, казалось, была брошена ковром через пологий склон возвышенности.

Сорокакомнатный викторианский дворец стоял на вершине холма, сверкая на сентябрьском солнце и ослепляя своей белизной. Газон окаймлял веранду с мраморными колоннами и низкими треугольными сиденьями в стиле дворцов XIX столетия.

С одной стороны дома было то, что Анхела посчитала теннисным кортом, граничащим с садом. Дальше была лесосека и огороды. На таком же расстоянии от дома с другой стороны была терраса из мрамора, скрывающая бассейн, вокруг которого стояли шезлонги и кофейные столики под полосатыми зонтиками. Навес такого же цвета был натянут над баром и крутящимися стульями рядом с раздевалкой, в миниатюре напоминавшей основной дворец.

Бриллиантово-голубая вода бассейна соперничала с водой океана, искрящейся у подножия другой стороны горы. Застекленная веранда взгромоздилась на отвесном берегу и выступом проходила над частным пляжем. Последние осенние розы поднимались по ее стенам и цепко держались за позолоченную резьбу крыши.

— Ой, мама, — вздохнула Лорис, слишком напуганная, чтобы говорить громко. — Это прямо как в кино.

Единственно, что могла сделать Анхела, это кивнуть в знак согласия, когда лимузин совершил свой последний поворот на извилистой дороге. Она знала, что Картер происходил из богатой светской семьи, но все-таки не ожидала того, что увидела.

Радость и восхищение, наполнявшие ее оттого, что она снова его увидит, стали медленно угасать. Теперь она поняла, что его семья никогда не позволит ему жениться на ней. Как она может осуждать их, когда это так очевидно даже для нее: она не принадлежит к этому обществу!

Медленная надоедливая пульсация в висках сигналила ей о начале конца одной из ее фантазий.

— Мама, в какой квартире живет наш папа? — услышала она, словно эхо, вопрос Лорис.

— Что, малышка?

Когда Лорис повторила свой вопрос, Анхела уже была в состоянии сконцентрироваться на ее словах и оставить свои мрачные мысли позади.

— Это не многоквартирный дом, Лорис. Это дом нашего папы… целиком.

— Весь?

Ребенок задумчиво посмотрел на дворец, четко сравнивая его с их квартирой на Ловер Ист Сайд. «Роллс» подкатил к стоянке напротив входа.

Несмотря на свое упавшее настроение, Анхела рассмеялась над впечатлением Лорис.

— Да, малышка, и теперь ты здесь.

В порыве она обняла Лорис и прижала к себе, извлекая надежду из теплого красивого маленького тельца. И вдруг все опять показалось возможным. Кроме того, Картер сам пригласил их сюда. Он бы не сделал этого, если бы не был уверен, что она с Лорис не принадлежит ему.

Радость и восторг пронизали ее опять, и она не могла дождаться, когда они с ним увидятся. Успокоив Лорис, она взяла сумку с сиденья, толкнула дверцу и, не дожидаясь пока шофер подаст ей руку, выпрыгнула из машины.

Взгляд шофера, подошедшего к дверце и опустившего поданную ей руку, дал Анхеле понять ее оплошность. Она еле сдержала стон, когда он поджидал, пока Лорис выберется из машины.

Анхела не увидела ничего, кроме упрека в его глазах. Он, должно быть, сравнил ее со светскими дамами из круга Картера — женщинами, которые, она знала, привыкли ездить в лимузинах с шоферами, как она привыкла добираться на метро. Надоедливая пульсация снова начала биться в веках и висках. Если уж она шокировала даже шофера, то как она победит семью Картера?

Не успела она и потянуться к латунному молоточку, как входная дверь стала медленно беззвучно открываться.

* * *


В небольшой проем двери выглянул дворецкий в ливрее. Он так оглядел Анхелу, что она подумала, что он закроет дверь прямо перед ее носом. Затем он наградил таким же взглядом Лорис и наконец позволил ей войти.

Когда мать и дочь появились в вестибюле, он поднял руку в белой перчатке, приказывая жестом им остановиться.

— Не смогла бы мадам подождать здесь, пока я сообщу о ее приезде?

В полуобморочном состоянии Анхела кивнула.

Размеренными шагами дворецкий прошел к небольшому роскошному столу. Его полированная поверхность из красного дерева контрастировала с завитками из атласного дерева и отделкой по краям блестящей медью, его крышка была из тонкого сервского фарфора. Предназначенный для кофе или шоколада, в настоящее время он служил подставкой под телефон.

Пока дворецкий звонил, Анхела осматривалась. Огромная хрустальная люстра, переливаясь, как грозди бриллиантов, была доминирующей в вестибюле с широкой лестницей из красного дерева. Огромный, во весь рост, портрет Гейнсборо в позолоченной раме висел на стене. У стены напротив стоял выпуклый мозаичный комод, охраняемый торшером в этом же стиле. Вместо свечей на выпуклых ножках были высокие хрустальные вазы с живыми экзотическими цветами, выращенными в оранжерее.

Хотя Анхела была не в состоянии назвать ни стиля мебели, ни мастеров, создавших их, у нее не было проблем определить их подлинность. Любая вещь этой коллекции была болезненным напоминанием разницы происхождения ее и Картера.

Кто-то такой же, как ее отец, трудолюбиво укладывал симметричный рисунок на этом полу. Но ее отцу так никогда и не разрешили пройти по нему после завершения работы. Хотя ее отец очень гордился своим мастерством и считал себя художником, но и он был просто рабочим для таких людей, как члены семьи Картера. Они, конечно, всегда будут думать о ней как о человеке, стоящем ниже по уровню.

— Мама, — позвала Лорис громким шепотом. — Мама, тебе что-то говорит этот дядя.

Это были первые слова, которые Лорис осмелилась произнести, с тех пор как они вошли в дом ее отца. Незнакомые люди и места всегда пугали ее, а этот высокий худой мужчина совсем смутил ее. Она придвинулась ближе к матери, но вспомнив ее указания, отказалась от порыва взять ее за руку.

Анхела не заметила, что дворецкий уже положил трубку и теперь обратился к ней. Она вся ушла в свои мысли, и только голос дочери вернул ее к действительности. Она дотянулась до руки дочери и вцепилась в нее, единственную твердую точку в ее постоянно меняющейся жизни. Ребенок посмотрел на свою мать со смешанным чувством удивления и спокойствия.

— Не была бы мадам так любезна, чтобы последовать за мной? — повторил дворецкий Анхеле. — Мистер Кинсли ожидает вас в библиотеке.

— Да, спасибо.

Пытаясь объяснить свое поведение, она добавила:

— Я очарована домом. Красивей этого я еще не встречала.

Ничего не выражающий высокомерный взгляд на его лице дал понять, что ему совершенно не интересны ее впечатления.

— Конечно, в Ньюпорте есть и другие, даже более известные летние особняки, — произнес он, ведя их по холлу. — Например, замки Белкорт и Брейкэз, или мраморный дом.

Анхела была поражена тем, что дворец оказался простым летним особняком в Ньюпорте.

— Но некоторые находят это щегольством богатства и изобилия, а некоторые какой-то изысканностью.

Самодовольная легкая улыбка искривила его губы, когда они проходили через открытые двери, возбуждающие проблески ложных надежд.

— Королевские покои всегда были знамениты своей пышностью и элегантностью.

— О да, все это очень элегантно, — нетерпеливо согласилась Анхела.

Совершив оплошность с шофером, ей было необходимо завоевать расположение дворецкого.

— Я никогда не видела ничего более прекрасного. Не удивительно, что вы, будучи частью этого, гордитесь им.

Его выражение лица стало жестким, словно он нашел что-то оскорбительное в ее попытке разговорить его. Анхела поняла, что вновь оплошала. Взглянув в сторону, она увидела такую огромную гостиную, каких в жизни не видела.

Основная гостиная, как она обычно называлась, могла вполне вместить пять или шесть гостиных ее современной квартиры и на самом деле своим убранством создавала впечатление нескольких комнат, только без стен между ними. Массивные диваны и кресла, обитые переливающимся шелком, стояли группками вокруг столов редкой красоты, создавая мерцающие островки. В этот момент прислуга, методично следуя по комнате от предмета к предмету, накрывала их бумагой.

Анхела поспешила за дворецким, волоча за руку Лорис.

— Почему они накрывают мебель?

— От пыли, мадам, — ответил он ей лукаво. — Мы скоро собираемся закрывать летнюю резиденцию.

— Закрывать? Но зачем?

— Потому что сезон практически закончился.

Он всем своим тоном выражал, что это объяснение не интересует никого, кроме нее.

— Мистер и миссис Кинсли и их дочь вчера вернулись в свою квартиру на Пятой авеню.

Анхела резко остановилась, и Лорис наткнулась на нее.

— Вы имеете в виду, что вся семья Картера уже уехала?

— Конечно, мадам.

Его поразила ее растерянность. Неужели ей не понятны даже такие простые вещи? Она не знала, что оставаться в Ньюпорте хоть на один день дольше семи недель считалось дурным тоном.

— Мистер Кинсли-младший пробудет здесь еще один день, — добавил он. — Мне сказали, что к этому его вынуждает одно очень важное дело.

Его уничтожающий взгляд через плечо на ходу давал ей понять: исключительно из-за них обеих произошло такое серьезное нарушение этикета.

У Анхелы появились тревожные мысли, но она проигнорировала их так же, как это делала все предыдущие три дня. Молча она следовала за дворецким, пока они не подошли к двум огромных размеров дубовым дверям.

— Библиотека, мадам, — объявил он, открывая двери.

Анхела лишь мельком окинула эту комнату, которая показалась ей мрачной и нескончаемой. Пол был покрыт рисунчатым паркетом, на котором лежали два ковра восточной работы. Напротив камина стояло кресло, создающее островок уюта; его каштановый цвет сочетался с бордово-коричневыми кушетками, стоящими друг против друга, и лакированным морским капитанским сундуком, служащим кофейным столиком, между ними. В дальнем конце библиотеки, у окна, задрапированного дамасским шелком, стояло старинное зеркало в позолоченной раме, в котором отражались бюро и стулья в стиле Людовика XIV.

Ряд за рядом одну из стен закрывали старинные издания в кожаных переплетах, а на других висели картины XVIII века в позолоченных рамах — пейзажи и сцены охоты. Необычайная коллекция серебряных кубков, выигранных за много лет на состязаниях членами семьи Кинсли, горделиво сверкали на мраморном камине.

— Не могла бы мадам быть так любезна и подождать здесь? Мистер Кинсли сейчас выйдет.

Он помедлил в дверях, словно размышляя, можно ли их одних оставлять среди такого количества ценностей. Затем, четко подчиняясь приказанию, неохотно закрыл дверь.

— Мамочка, мне этот дядя не понравился.

Лорис решила, что наконец-то она осталась одна в безопасности со своей матерью. Подняв голову, она взглянула на потолок из орехового дерева, который возвышался на двадцать футов над ней, затем уставилась на камин, который показался ей таким большим, что спокойно мог ее проглотить.

— И это место мне тоже не очень нравится.

— Почему ты так говоришь, Лори?

— Этот дом меня не целует. — И она скривила гримасу.

Ее слова удивили Анхелу и ранили. Она не осознавала до этого момента, что ее дочь так же, как и она, понимала, что они не подходят этому дому.

— О, малышка, — настаивала она, — этот дом будет полон любви для тебя, как только они с тобой познакомятся.

— Не уверена, — пробормотала Лорис серьезным тоном.

— Лорис, неужели ты не рада снова увидеть своего папу?

Девочка неуверенно переминалась с ноги на ногу. Из своего опыта она уже знала, что, когда она слишком радовалась встрече со своим отцом, она еще больше радовалась, когда он опять уезжал.

— Да, мамочка, — сказала она, понимая, что именно это хочет услышать от нее мать.

— Тогда ты должна улыбнуться, особенно когда увидишь своего папу, чтобы он понял, насколько ты счастлива видеть его. Ты не забыла, что мама говорила тебе до этого?

Лорис гордо вскинула подбородок.

— Я все помню.

Анхела наградила ее любящей ласковой улыбкой.

— Я так тобой горжусь, малышка. Ты такая красивая.

— И ты, мамочка, — немедленно обернулась Лорис.

Она все еще не привыкла к новому странному наряду матери, но для нее она оставалась самой красивой в целом свете — и всегда будет такой.

— Как ты думаешь, папе понравится мой новый наряд?

Анхела непрерывно одергивала свое пестрое белое с красным и черным мини-платье — точная копия модели от Сен-Лорана, последний писк моды. На ногах у нее были сочетающиеся с ним белые ботинки из искусственной кожи, а на плече висела черно-белая сумочка.

Молодая женщина хотела произвести впечатление на родителей Картера тем, что ее наряд соответствует последнему слову моды, и таким образом она достойна их сына.

В тот момент, когда она уже стала судорожно перебирать все возможные причины задержки Картера, открылась дверь в деревянной панели, и он вошел в комнату.

Мир вокруг Анхелы стал безмолвным. Она неожиданно потеряла способность говорить и двигаться. Ее разум словно закрылся для самозащиты. Картер также молчал, не выражая никаких эмоций, и это ощущение было для него не очень уютным.

Темно-синий кашемировый блейзер, белые брюки в тонкую полоску четко подчеркивали его гибкую изящную фигуру, делая его выше его шести футов. На двойном ряду латунных пуговиц, украшавших пиджак, блестели эмблемы яхт-клуба для высокопоставленных лиц; такой же знак был вышит красными и золотыми нитками на нагрудном кармане, из которого выглядывал носовой платок с монограммой. Шелковый платок на шее дополнял элегантность.

С тех пор, когда она видела его в последний раз, в нем произошли большие перемены. Он отрастил усы, придававшие солидность мальчишеским чертам, но и это его не очень спасало: он все равно казался моложе своих 32 лет. Следуя последней моде, его светлые пепельные волосы и бакенбарды были удлиненными. Анхела неожиданно осознала, что его волосы выгорели, а его светло-серые глаза оттенялись загаром на лице, словно он вернулся из путешествия. У нее появилось смутное подозрение, что он не мог так сильно загореть за три дня.

Он озарил ее своей неотразимой мальчишеской улыбкой.

— Ха, Анхела.

Мгновенно паралич Анхелы сменился необузданной радостью.

— Картер!

Пронесясь через комнату, она бросилась ему на шею и поцеловала его в губы затяжным поцелуем.

От неожиданности Картер в волнении отступил назад.

«Она все еще способна меня возбудить», — с обидой и возмущением подумал он, стараясь высвободиться. Он откинул голову, но она крепко обняла его руками за шею и снова потянулась своими губами к его.

— Анхела, мы не одни, — пробормотал он, кивком указывая на то, что было сзади него.

Привыкшая открыто выражать свои чувства, Анхела всегда вела себя при дочери очень свободно, поэтому она поняла, что это относится не к ней и, повернув голову в указанном направлении, увидела стоявшую в дверях высокую худощавую женщину.

На вид ей было около тридцати пяти, а может быть, ее манеры держаться делали ее старше. На ней был брючный костюм, быстро ставший альтернативой мини-юбкам. Ее светло-каштановые волосы были гладко зачесаны назад в безжалостно маленький пучок, пронзенный насквозь ярко-желтым карандашом. Было невозможно определить цвет ее глаз; их скрывали большие очки с толстыми стеклами, которые, казалось, были специально так задуманы, чтобы иметь возможность разглядывать человека, при этом создавая трудности рассматривать ее самою. Она стояла наблюдая за ними с блокнотом в руке; ее губы, выражая неодобрение, были вытянуты в жесткую, тонкую линию.

Руки Анхелы соскользнули с шеи Картера. Она отступила.

— Это мой секретарь мисс Прескотт, — жестко сказал он.

В отличие от Анхелы он не привык выражать публично свои чувства.

Достав носовой платок из нагрудного кармана, он вытер помаду Анхелы со своих губ, но никак не мог освободиться от ее вкуса. Он подумал с удовлетворением о своем решении пригласить Анхелу к себе в дом. Все приезды к ней всегда заканчивались постелью; так было и за день до его отъезда в Сайгон, когда он так и не отважился сделать то, что было необходимо.

Картер все вытирал губы — словно пытаясь уничтожить все ее следы, — и безрассудная радость, возникшая в Анхеле в первое мгновение встречи с ним, стала угасать. Смутное предчувствие, раздражавшее ее до встречи, наваливалось на нее, приводя в сознание. Отбросив свои длинные волосы, Анхела повернулась и, готовясь последовать за ними, стремительно схватила Лорис за руку.

Лорис была занята мыском своей туфельки, очерчивая рисунок на каштановом ковре. Ее сердечко учащенно билось.

— Это и есть маленькая Лорис? — спросил Картер, наконец замечая дочь.

Он видел ее и не раз, но сейчас совершенно не узнал.

— Надо же, я с трудом ее узнал. Она так выросла.

— Да, она теперь похожа на маленькую леди, — сказала с гордостью Анхела. — Подойди и поздоровайся, Лорис.

Когда Лорис подошла к нему, Картер нахмурился.

— Анхела, мне кажется, я ясно сказал по телефону, что ничего хорошего не выйдет из того, что ты привезешь с собой ребенка. Нам необходимо обсудить серьезные проблемы.

— Картер, я не помню, чтобы ты мне говорил об этом.

Во время их разговора по телефону было много такого, что она была не способна понять и потому свалила все на плохую слышимость.

— Я же специально делал на этом ударение.

— Серьезно? Даже не могу представить, как я упустила это.

Она легкомысленно рассмеялась, удивившись его резкому тону.

— Даже если ты это сказал, я все равно не смогла бы оставить Лорис дома. Она умирает от нетерпения снова увидеться с тобой. Все эти три дня она ни о чем другом не говорила, кроме как о встрече с па…

Она прервалась на полуслове, закусив губу, чтобы не дать неосторожным словам вырваться наружу, и виновато посмотрела на секретаря.

— Ты можешь свободно говорить при Прескотт, — заверил ее Картер. — Она хорошо знает нашу… ситуацию.

«Это то, из-за чего они приехали, — подумала Анхела, — из-за ситуации?»

— Уверен, ты согласишься со мной, что было бы лучше не посвящать ребенка в наш серьезный разговор.

Его левая бровь поднялась на целый дюйм. Словно получив сигнал, Прескотт, стоявшая неподвижно, как статуя, с тех пор как вошла в комнату, сразу же взяла инициативу в свои руки. Большими шагами она подошла к письменному столу, нажала одну из кнопок на специальной панели, положила под мышку блокнот, затем подошла к Лорис.

— Лорис? Тебя так зовут, да?

Лорис кивнула и придвинулась ближе к матери.

Прескотт улыбнулась ей своими тонкими губами.

— Какое красивое имя. И такая очаровательная маленькая девочка.

Наклонясь к Лорис, она протянула ей руку.

— Ты не против сходить на кухню? Там тебе повар даст чего-нибудь вкусненького.

Лорис, отрицая, покачала головой и еще ближе придвинулась к матери.

— Ты бы не отказалась от большой чашки шоколада, — настаивала она, — и большого куска слоеного торта?

Лорис схватилась за подол платья Анхелы.

— Нет!

Прескотт опять протянула ей руку. Не привыкшая общаться с детьми, она растерялась. Выпрямившись, она посмотрела на своего босса, словно ожидая дальнейших указаний.

— Анхела! — жестко сказал он, перебрасывая проблему на нее.

— Лорис, что с тобой случилось? — упрекнула Анхела. — Ты даже не поздоровалась со своим папой. А теперь подойди и крепко поцелуй его и расскажи, как ты счастлива видеть его, так же как ты мне говорила до этого.

Она отступила за спину матери, пальцами сжимая крепче кусок ее платья и из-под своих длинных ресниц смотрела на красивого незнакомца, который назывался ее отцом. Она вся была во власти волнения и страха.

— Обычно она не такая, — поспешила заверить его Анхела с приветливой улыбкой. — В действительности она чересчур рассудительная и слишком яркая для своего возраста. Полагаю, она просто растерялась, снова увидев тебя, Картер.

Палец за пальцем она отцепляла руку Лорис.

— Обо всем этом она говорила в машине по дороге сюда: как она соскучилась по своему папе и как счастлива, что мы все теперь будем наконец вместе.

— Анхела, пожалуйста, — неумолимо сказал Картер. — Не усложняй все еще больше, чем оно есть на самом деле.

— Почему, она даже выучила специально для тебя песенку, — поспешно сказала Анхела, — чтобы отметить твое возвращение домой! Давай, малышка.

Она слегка подтолкнула девочку и поставила ее прямо перед отцом.

— Покажи папе, как красиво ты поешь.

Всецело поглощенная ребенком, она не заметила раздражительного взгляда, промелькнувшего между Картером и мисс Прескотт.

— Мы все вместе живем в желтой субмарине.

— Желтой субмарине, — послушно подпевала Лорис, — желтой суб…

— Ради Бога! — прервал со злостью отец. — Сейчас не время и не место для такого представления!

Лорис так и не закрыла рта, хотя ей было слишком стыдно выдавить еще какой-то звук. В шоке глаза Анхелы расширились, и, казалось, она окаменела. Даже сухая Прескотт почувствовала себя очень неуютно.

Дворецкий, появившийся в дверях библиотеки, нарушил воцарившуюся тишину:

— Вы звонили, сэр?

Первой ожила Прескотт.

— Да, Финли, — сказала она. — Пожалуйста, проводите ребенка на кухню и проверьте, чтобы ей дали чашку шоколада с молоком и какое-нибудь печенье или пирог.

Дворецкий надменно подошел к Лорис, глядя на нее, как на полукровку, дворняжку, которую приказано вывести.

— Хорошо, мадам.

— Иди, Лорис, — сказала с улыбкой Прескотт.

В поисках защиты Лорис повернулась к матери, но, к ее ужасу, та кивнула ей, соглашаясь с ними.

— Пожалуйста, мамочка, — умоляла она, — не заставляй меня идти с этим дядей. Я сделаю все, что ты скажешь, — я обещаю.

— Сделай, что тебе говорит эта красивая тетя, Лорис. Маме с папой надо поговорить.

Голос матери опять выражал покорность, робость, а в глазах была такая тоска и печаль, которые всегда заставляли Лорис страдать. Не желая расстраивать ее еще больше, после того как она не смогла правильно спеть песенку, она неохотно послушалась.

— Итак, начнем?

Картер встал за бюро Людовика XIV и движением холеной с маникюром руки указал Анхеле на стул.

* * *


Анхела упала на один из стульев напротив письменного стола: мисс Прескотт села на другой.

— Я несколько раз намеревался поговорить с тобой, Анхела, — сказал Картер, не глядя на нее, и прокашлялся.

— Мне тоже надо о многом поговорить с тобой, Картер, но не могли бы мы с тобой это сделать наедине?

— Присутствие мисс Прескотт жизненно необходимо. Она нам нужна в качестве свидетеля.

— Свидетеля?

— Да. Видишь ли, я попросил моих адвокатов составить вот такую бумагу.

Он опять прочистил горло и достал из шкатулки, работы Фаберже, несколько листов бумаги стандартных размеров.

— Я уверен, что это более чем справедливое соглашение. На самом деле, очень благородное.

Он улыбнулся ей со смирением и одновременно с самодовольством.

— Мои адвокаты, естественно, думают так же.

Он положил назад оригинал и протянул ей копию.

— Я уверен, что прочитав его, ты так же станешь думать, Анхела, — поспешно сказал он. — Все, что тебе надо сделать, — это подписать его. А Прескотт засвидетельствует твою подпись.

Анхела посмотрела на одного, затем на другую. Она почувствовала себя полностью сбитой с толку. Все было совершенно не так, как она себе представляла.

— Что происходит?

— Чтобы понять, ты должна прочитать документ, — сказал Картер, стараясь держаться с ней спокойно, но чувствуя, как растет в нем страстное желание.

Читая второй параграф, Анхела отказалась от попыток разобраться в юридическом лексиконе, который был ей совершенно непонятен.

— Я ничего не понимаю, что здесь написано.

С усиливающимся раздражением Картер провел рукой по выгоревшим волосам. Обычно все его дела решались без него, но в этой очень личной ситуации он был вынужден сам принимать участие. У него появилось чувство утомления. Он повернулся к секретарю.

— Прескотт, пожалуйста, объясните ей. Не думаю, что у меня получится хорошо.

— Я сделаю все возможное, мистер Кинсли.

Она с большим рвением склонилась к Анхеле. Безотносительная официозность была ее защитой от общепризнанного хаоса жизни. При выполнении любого задания ни одна, пусть маленькая деталь, не ускользала от ее внимания, и для нее не существовало нерешаемых проблем.

— Мисс Касталди, перед нами договор между мистером Кинсли и вами, — объясняла она. — Здесь ясно указано, что ваш… союз с мистером Кинсли прекращается.

Она услышала возглас Анхелы, но сделав вид, что ничего не произошло, продолжила:

— В благодарность за годы службы ему, мистер Кинсли считает, что договор на сумму в пятьдесят тысяч долларов будет подходящим. И вы будете ежемесячно получать чек в пять тысяч долларов на обеспечение вашей дочери.

— Моей дочери? — вмешалась Анхела.

Кажется, до нее впервые стал доходить смысл происходящего и значение сказанных ей слов.

— Но она также и его дочь!

Прескотт поправила очки на переносице.

— Это никогда юридически не было установлено, мисс Касталди.

Анхела повернулась к Картеру за подтверждением.

— Картер, ты больше, чем любой другой, знаешь, что Лорис твоя. Ты знаешь, как мы в первый раз… Что я была… У меня не было мужчин до тебя!

Картер заерзал на своем стуле, но промолчал. Анхела повернулась к Прескотт.

— За все эти годы у меня не было других мужчин, кроме него!

Из-за эмоционального порыва Анхелы Прескотт растерялась на момент: такое естественное, ненаигранное отчаяние вызвало у нее сочувствие. Но Прескотт должна вести себя, словно ничего не случилось, словно эта молодая женщина перед ней — еще один вариант дешевой золотоискательницы. Она сосредоточила все свое внимание на документе, в котором было что-то чрезвычайно успокаивающее, даже в пространстве между строчками, между буквами.

— Если вы обратите внимание на страницу три, параграф два, мисс Касталди, — рассуждала она, — вы увидите, что все требования мистера Кинсли в этом благородном и щедром договоре сводятся лишь к тому, что вы отказываетесь от всех своих будущих и настоящих притязаний и что с этого дня всякий контакт между вами прерывается. Вышеуказанная Лорис Касталди будет продолжать носить это имя, и ни теперь, ни в будущем не будет претендовать на титулы мистера Кинсли и его семьи, и ни в какое время никоим образом не будет претендовать на кровные узы, которые, в соответствии с законом, не доказаны.

Прескотт взглянула на Анхелу, чтобы удостовериться, насколько эта молодая женщина поняла все прочитанное.

Кровь прилила к лицу Анхелы.

— Я не верю в это.

Резко поднявшись, она обеими руками ухватилась за угол бюро.

— Это тебя твой отец заставил сделать, Картер? Ты сам никогда бы не смог так поступить с Лорис и со мной. Я положила на весы всю мою жизнь ради этого.

— Анхела, я…

— Ты хотел жениться на мне сразу, когда мы узнали, что я беременна, но твой отец взял с тебя обещание подождать до…

— Это не связано с моим отцом!

— И натянул вожжи, отправив тебя в Сайгон в надежде порвать эту связь навсегда. Теперь я все понимаю.

— Это я попросил его сделать этот перевод, — сказал он раздраженно.

Он не ожидал, что она причинит ему какие-то беспокойства — Анхела всегда была покладиста.

— Я подумал, что ты достаточно сообразительна, чтобы понять это.

— После последней встречи, когда мы с тобой провели ночь в любви, как я могла думать об этом?

Два последних года Анхела жила воспоминаниями той ночи. Она потянулась к нему с болью и замешательством, но все что он видел, — это высокую грудь под ее платьем.

— Неужели ты забыл ту ночь?

Картер опустил глаза. Все это случилось из-за таких ночей, которые он позволял себе, прекрасно сознавая, что приличествующие его положению отношения не могут продолжаться так долго.

— Ты должна понять правду, Анхела. Я собирался сказать тебе, что эти ночи были основной причиной того, что мне следовало уехать, чтобы прекратить наши отношения. Я пытался тебе сказать, но…

Он не привык оправдываться, а то, что она заставляла его чувствовать свою вину, раздражало его еще больше.

— Ради Бога, как я мог знать, что ты будешь меня ждать целых два года!

Ее пальцы соскользнули с угла письменного стола на колени.

— Но я же тебе сказала, что буду ждать.

— Все это говорят в порыве страсти.

— Нет, не все, — резко возразила она. — Моя мама честно ждала отца почти шесть лет, пока он не заработал достаточно денег и не вернулся к ней и моим братьям. Вот что представляют собой женщины нашей семьи.

— Анхела, послушай меня, — оборвал ее Картер, чувствуя, что его силы на исходе. — Мне жаль, что я ввел тебя в заблуждение. Я хотел только переспать с тобой. У меня не было каких-либо серьезных намерений.

В доказательство своей искренности он достал подписанный чек на пятьдесят тысяч долларов из шкатулки с документами и порвал его на мелкие клочки, за исключением правого угла.

— Прескотт, — произнес он загадочно, протягивая ей уголок, в котором сохранилось отпечатанное число, — пожалуйста, уничтожьте этот чек и выпишите другой на сумму семьдесят пять тысяч долларов.

Прескотт, казалось, не проявила ни тени удивления.

— Конечно, мистер Кинсли.

— Нет, — возразила Анхела, прежде чем секретарь успела подняться. — Я не хочу семьдесят пять тысяч долларов, Картер.

Циничная улыбка искривила правильную линию его губ. Очевидно, он ожидал, что она потребует большую сумму.

— И сколько же ты хочешь?

— Мне не нужно от тебя денег. Мне ничего не надо от тебя, за исключением помощи вырастить нашу дочь.

— Но что-то тебе надо, — сказал он как бы между прочим, словно это была обычная процедура в их отношениях.

— Я хочу, чтобы ты сделал то, что обещал мне несколько лет… жениться, на мне и дать Лорис свое имя!

Он громко рассмеялся, словно она сказала одну из очень веселых шуток.

— Это не подлежит обсуждению. Сейчас я бы не смог на тебе жениться, даже если бы и захотел.

Над глазами Анхелы опять началась прежняя медленная раздражающая пульсация. Одна ее часть хотела покончить со всем этим, стереть все мысли и чувства, а другая боролась, чтобы сохранить их. Она не могла предать свою мечту, она должна была думать о Лорис.

— Но как же насчет твоих обещаний? — требовала она. — И всех обещаний, которые я дала Лорис от твоего имени? Все эти годы мы жили только этими обещаниями. Как я ей скажу, что все они оказались неправдой? Я не могу… я не позволю тебе причинить ей такую боль!

Перед тем как задать следующий вопрос, Картер и его секретарь переглянулись.

— И что ты собираешься делать?

— Я… я не знаю, — растерянно сказала Анхела. — Но я что-нибудь предприму. Я должна получить гарантии, что ты признаешь Лорис своей дочерью и предоставишь ей достойную жизнь.

Картер и его секретарь обменялись легкой понимающей улыбкой, они также рассчитали и этот шаг.

— У тебя есть выбор, Анхела. Ты можешь возбудить судебное дело в связи с моим обещанием или принести ходатайство в признании отцовства. Я прав, Прескотт?

— Да, мистер Кинсли.

— Я надеюсь, ты в курсе, что повлекут за собой эти твои действия. На самом деле скандал, который ты поднимешь, никак не отразится на моем честном известном имени, но твое имя прозвучит во всех бульварных газетенках, и Лорис будет облита грязью на всю страну.

Он потянулся через стол, словно пытаясь дотянуться до нее.

— Теперь, как ты предполагаешь, твой отец отреагирует на это?

При упоминании отца, чью честь она запятнала, давящая пульсация над глазами Анхелы усилилась. Она не видела его с того дня, как он узнал, что она беременна. Он выгнал ее из дома. Глубоко верующий, набожный человек, он заставил ее мать и братьев поклясться на Библии никогда впредь не говорить о ней и не видеться с ней. Через несколько недель после рождения Лорис она принесла к нему в дом ребенка в надежде на помилование и обнаружила, что он уехал. Он сбежал от того позора, в котором оказалась его семья, он не смог больше смотреть в глаза своим друзьям и соседям.

Анхела заставила себя сделать несколько глубоких вдохов, что всегда помогало остановить эту пульсацию и рассеять туман в голове.

— И чего ты достигнешь через суд? — говорил Картер. — Когда все это кончится, тебе не станет легче, и твоя жизнь не станет лучше той, какая у тебя будет, если ты подпишешь это соглашение.

— Мистер Кинсли прав, мисс Касталди, — поспешно подтвердила Прескотт. — Даже если вы выиграете это дело, что очень нежелательно для его положения в обществе, суд только определит вам денежное содержание.

— Однако суд не сможет распоряжаться моими деньгами в той степени, как я, — вступил в разговор Картер.

— А по поводу ходатайства об отцовстве, вы уверены, что у вас не будет никаких трудностей доказать, что именно он является отцом вашего ребенка?

— Но он же действительно отец моего ребенка!

— Давайте рассмотрим тот вариант, что вам каким-то образом удастся доказать это, — допустила она. — Опять же, суд сможет только вынести свое заключение, чтобы мистер Кинсли обеспечивал ребенка, что он и сам собирается сделать.

— Итак, ты видишь, Анхела, — добавил Картер, — что ты ничего не добьешься через суд. Никакой суд на земле не заставит меня жениться на тебе.

— Но у нас же ребенок!

Не получив ответа от Картера, она повернулась к его секретарю.

— Неужели это ничего не значит?

Прескотт аккуратно поправила свои очки.

— Боюсь, что мистер Кинсли опять прав, мисс Касталди. По закону никогда нельзя заставить человека жениться против его желания.

— Тогда что же будет с Лорис? — вскричала Анхела. — Все забудут о ее существовании. Неужели у нее нет никаких прав?

С утомленным видом Картер уселся в кресло.

— Ты победила, Анхела. Я заключаю соглашение на сто тысяч долларов при условии, что ты подпишешь этот договор здесь и сейчас.

Она уставилась на него, словно увидела его в первый раз в жизни, и заметила крохотные капельки пота на лбу.

— Чего ты боишься, Картер?

— Я ничего не боюсь, — он отвернулся. — Я только хочу оставить свои ошибки позади и быть уверенным, что они не смогут нарушить мои планы в будущем.

Она покачала головой.

— Это не получится. Рано или поздно, мы все расплачиваемся за свои грехи.

— Я и расплачиваюсь за свои, — с презрением огрызнулся он. — Ценою в сто тысяч долларов.

Анхела вздрогнула, словно он ударил ее, ее голос дрожал, когда она наконец смогла говорить.

— Я не возьму и миллион долларов. Нет тех денег, которые смогли бы заменить Лорис отца или вычеркнуть из ее жизни презренное понятие, что она незаконнорожденная.

— Тебе надо было думать об этом раньше! — бросил он ей в лицо. — Мой отец нашел для нас лучшего врача на Парк-авеню, чтобы решить эту проблему. Ты отказалась. Ты не можешь меня обвинять в том, что случится с твоим маленьким выродком! Все несчастья принесла ей ты!

Промелькнувшая в нем праведная ярость заставила его подняться.

— И ты это тоже должна понять и перестать обманывать себя пустыми надеждами выйти за меня замуж. Я женюсь на другой. Объявление об этом будет помещено в следующей «Санди таймс».

Анхела ощутила, будто что-то оборвалось у нее внутри. Она почувствовала, что ее трясет, но ей казалось, что это была не она, а кто-то другой.

— Боже правый! — застонал Картер.

Мисс Прескотт подскочила к ней.

— Мисс Касталди, что с вами?

Лицо Анхелы стало похоже на маску, ее глаза затуманились, каждый мускул в ней был натянут, как струна.

Сбитые с толку, Картер и Прескотт переглянулись. Произошло то, чего никто из них не предвидел.

Наклонившись, Прескотт взяла Анхелу за плечи и встряхнула.

— Мисс Касталди, вы слышите меня?

Ответа не было.

— Как ты думаешь, что это? — спросил Картер. — Может, сердечный приступ?

Анхела слышала и видела их обоих, но только издалека. Как будто стеклянная стена появилась между ней и всем остальным миром — темная, светонепроницаемая стена.

— Кажется, она в шоке.

— Хорошо, как нам, черт возьми, вывести ее из него?

Картера, не волновало, что он не скрывает своих эмоций. Скандал сможет разрушить его намеченную женитьбу, а также его великолепную политическую карьеру, которую отец создал для него.

Прескотт подошла к бюро, подняла телефонную трубку и набрала номер дворецкого.

— Финли, ты можешь привести сейчас ребенка, — сказала она, когда он ответил. — Пожалуйста, поскорей.

— Ты думаешь, это правильно, — слабо возразил Картер, — при таких обстоятельствах?

— Кажется, она безумно обожает своего ребенка. Давай надеяться на то, что Лорис сможет вывести ее из этого состояния. Иначе… — оставив все худшее недосказанным, она повесила трубку.

— Иначе мы будем вынуждены привлечь кого-нибудь со стороны, — беспощадно закончил Картер.

Чувство стыда стало проникать в пустоту, окружающую ее. Она не могла позволить себе, чтобы Картер увидел ее такой, и заставила себя вдохнуть воздух в парализованные легкие и освободиться от тех пут, которые грозились полностью захватить ее, потом, сжимая стул, напряглась и, дрожа всем телом, встала.

— Мисс Касталди, вам сейчас лучше?

— Да, я… со мной все в порядке.

Она почувствовала себя такой посрамленной, что не могла смотреть им в глаза.

— Я знаю, что со мной случилось. Здесь есть ванная, которой я смогла бы воспользоваться. Мне просто надо немного холодной воды, чтобы побрызгать на лицо.

— Да, конечно.

Прескотт указала на дверь, из которой раньше вышли они с Картером.

— Там мой кабинет. Женская комната находится за первой дверью справа, как войдете. Вам нужна моя помощь?

— Нет!

Анхела подняла руки, будто защищаясь от удара.

— Я смогу все сделать сама. Спасибо.

Ее лицо все еще было бледным, а глаза затуманенными. Только собрав все свои силы на то, чтобы переставлять ноги, она смогла выйти из комнаты.

— Слава Богу! — воскликнул Картер со всей неподдельной неистовой религиозностью, на которую был способен.

— Вы опаздываете, — напомнила ему Прескотт. — Вы забыли о коктейле с Рэйнолдс в клубе?

— Черт! — он автоматически взглянул на часы. — Я не могу уехать. Я должен сегодня покончить с этим.

Улыбка извращенного удовлетворения сделала губы Прескотт еще более тонкими.

— Думаю, что на сегодня вы принесли достаточно зла, не так ли? Лучше бы вы позволили мне теперь позаботиться об этом. Кроме того, вы собирались отложить решение этой проблемы на шесть месяцев.

Ее тон выражал, что ничего не произойдет, если он примет ее совет.

— Днем раньше — днем позже, что случится?

— Полагаю, ты права, — неохотно согласился Картер.

На самом деле он успокоился, что у него есть уважительная причина, чтобы уехать. Слава Богу, что у него есть старая, надежная Прескотт. Он одарил ее благосклонной благодарной улыбкой.

— Я знаю, что могу доверить тебе все заботы об этом.

— Разве когда-то было по-другому?

Она посмотрела на него испытующим взглядом.

— Но ты должен был сказать мне, что она любит тебя.

Картер опять посмотрел на часы.

— Позвони мне завтра. В любое время — можешь поздно. Я хочу быть в курсе дальнейших событий.

— Конечно.

— Ты уедешь, как планировала, сегодня в Нью-Йорк?

— Конечно. И думаю, что это будет лучшим вариантом, — поспешно прибавила Прескотт, стремясь сложить вещи до возвращения Анхелы, — если мне не придется вести ее назад в моей машине. В таком состоянии она может неизвестно что рассказать шоферу.

— Но сначала ты должна будешь добиться от нее подписать этот чертов документ.

Если отец обнаружит, что он не смог порвать с Анхелой, он вообще больше не захочет его слушать.

— Положись на меня, Картер. На этот раз мы имеем дело не с одной из твоих сучек.

Ее тон был резче, чем она намеревалась, но она была расстроена, что он не посвятил ее полностью в свое дело.

— Я обо всем позабочусь так же, как это было всегда.

Картеру было неприятно вспоминать, как она покрывала и вытаскивала его из многих очень сложных ситуаций. Она обращалась с ним, как со слабым непослушным ребенком, словно взяв уроки у его отца! Но он все еще позволял ей это, так как в присутствии других она вела себя очень достойно по отношению к нему.

Она была единственной женщиной, которую он не смог совратить. Она также была единственной женщиной, за исключением его прелестной, но глупой и ветреной матери, перед которой он не испытывал угрызений совести. Если кто-то и мог его вывести из себя, так это была Прескотт, и это было еще одним ее преимуществом. Он озарил ее, по его понятиям, своей самой обезоруживающей улыбкой.

— Позаботься обо всем, Прес, и за это я тебя хорошо отблагодарю.

Она странно посмотрела на него и отвернулась, прежде чем он смог понять этот взгляд.

— Я буду ждать твоего звонка, — напомнил он, уходя через боковую дверь как раз в тот момент, когда вернулась Анхела.

Он снова выдавил из себя улыбку, выражающую нежную озабоченность.

— Тебе лучше, Анхела?

Она кивнула. Холодная вода привела ее в чувство. Она ощущала себя как смертельно раненное животное, единственным желанием которого было вернуться с остатками чувства собственного достоинства в свое логово и умереть там.

— Я хочу домой.

— Но сначала, Анхела…

— Не беспокойся, Картер.

Ее тон был ровным и разрушающим.

— Я не буду претендовать на тебя.

Она посмотрела на него, пытаясь не видеть, насколько красив он все еще был для нее, — несмотря ни на что.

— Мне не надо твоих денег. Ничто меня теперь не заставит подписать эту бумагу. Ты способен лишить Лорис отца, но я — никогда.

Рассматривая Анхелу, глаза Прескотт сузились. Молодая женщина, возможно, была глупой, подходя к мужчине с этой стороны, — но тогда многие женщины таковы. Она все еще не могла с ней согласиться. В мире не так много людей, которые неподкупны. На самом деле сама Прескотт не видела таких. Но она знала, что бывают очень ранимые люди. У каждого есть что-то, что он ценит превыше всего. Она была специалистом в определении и манипулировала этим. И она нашла уязвимое место Анхелы.

— Теперь, Анхела, будь рассудительной, — нетерпеливо настаивал Картер. — Ты знаешь себя…

Прежде чем он успел сказать, Прескотт перебила его.

— Мистер Кинсли, вы опоздаете на… — начала она, только для того, чтобы вмешаться.

— Мамочка! — закричала Лорис, проскальзывая в узкий проем между двумя дверьми. В своем стремлении поскорей увидеть мать она не дала возможности дворецкому окончательно раскрыть дверь.

Прескотт напряглась, защищая свое мировоззрение.

— Любовь — последнее, о чем вы должны думать. Это любовь привела вас к такому неприятному делу.

Анхеле совершенно не хотелось, чтобы ей сейчас еще раз напоминали обо всем.

— Отлично, малышка, едем, — сказала она Лорис, которая очень нервничала в своем стремлении скорее уехать домой. — Сначала поблагодари мисс Прескотт за то, что она подвезет нас до дома.

— Я понимаю, что очень резка, — сказала Прескотт, прежде чем Лорис заговорила, — но я только старалась помочь. Сейчас не время и не место, но нам необходимо поговорить. Можно мне позвонить вам завтра? Мы бы с вами вместе провели ленч.

— Нет, спасибо.

Анхела была любезной, но холодной; она заметила, как секретарь положила бумагу с договором в свою большую сумку.

— Никто не поймет вашей гордыни так, как я, — искренне сказала Прескотт уже в машине. — Но гордость это та самая вещь, которую вам сейчас надо обойти. Вам надо подумать о вашем будущем.

Анхела рассмеялась. Что-то отозвалось предупреждающим звонком в голове Прескотт. Она обернулась к Анхеле:

— Вы уверены, что с вами все в порядке?

В ответ она пожала плечами. Даже если бы ей и очень захотелось, Анхела знала, что никогда не даст понять мисс Прескотт, как она себя чувствует. Годами она жила в страхе, ожидая неизбежного наказания Бога за грехи, и вот расплата наступила. Единственное, что она сейчас ощущала, это чувство успокоения, расслабления. Все кончилось. У нее больше не будет замирать дыхание в ожидании.

— Подождите, — окликнула ее Прескотт, когда Анхела взялась за ручку дверцы. Из нагрудного кармана пиджака она торопливо достала карточку и ручку. — Это моя визитная карточка. Вы можете меня найти в конторе с восьми до шести… И… — она прибавила, делая запись, — это мой домашний номер телефона.

Она протянула ей карточку.

— Пожалуйста, разрешите мне помочь вам.

Анхела опять рассмеялась.

— Если вы хотите, я отдам это маме, — сказала Лорис.

— Конечно, почему же нет? — Прескотт отдала ей визитку и проследила, как ребенок аккуратно положил ее в кармашек своего платья.

— И спасибо вам за то, что вы привезли нас домой, — прибавила Лорис, отходя в сторону, предоставляя матери возможность закрыть дверь.

«Какая яркая, с каким самообладанием эта маленькая девочка, — подумала Прескотт. — Но слишком красивая, чтобы быть счастливой».

Она была уверена, что Лорис закончит жизнь так, как и ее мать, — а может быть, и хуже. Когда она наблюдала за ними, как они, взявшись за руки, поднимались по ступенькам к подъезду, она не могла в тот момент сказать, кого ей было больше жаль. Она напомнила себе, что так и не выполнила свою миссию. «Но единственно, что можно сделать, — убежденно думала она, — это сыграть на любви Анхелы к своей дочери. Осознав, что сто тысяч долларов смогут гарантировать будущее Лорис, она без промедления подпишет договор».

С самодовольной улыбкой Прескотт осторожно вывела свою машину в общий поток.

* * *


Анхела закрыла дверь и автоматически шлепнула по выключателю. Она вздрогнула, когда верхний свет представил перед ней ее гостиную со всей ее утонченной убогостью, беспощадно освещая дешевые, купленные в магазине безделушки и маленькие вышитые подушки — жалкие потуги превратить меблированную квартиру в обжитой дом. Она выключила свет.

— Он такой яркий — просто режет глаза, — сказала она в ответ на тоненький возглас удивления Лорис. — И так светло.

Она указала на свет от уличного фонаря, проникающий сквозь прозрачные шторы, купленные на распродаже в «Гимпеле», отблеск гигантской рекламы, которая играла огнями на улице напротив их жилища, отражался на потолке.

— Все же видно, малышка, правда ведь?

— Да, мамочка.

Пройдя на цыпочках, Лорис закрыла входную дверь, так как ее мать забыла это сделать.

Анхела бросила ключи и кошелек на стол.

— Теперь, Лорис, будь хорошей девочкой и сама приготовься, чтобы лечь в постельку. Сегодня мама очень устала.

Она говорила скучным, отсутствующим голосом, и, проходя по комнатам, каблуки ее обуви тяжело отдавались эхом.

— Позови меня, когда ты будешь готова, и я приду, чтобы укрыть тебя.

— Но мы еще не пообедали, — возразила Лорис.

Анхела вообще забыла о еде. Ей показалось, что сейчас три часа утра. Ей только хотелось, чтобы поскорей закончился этот день.

— Пожалуйста, сделай, что я тебе сказала, Лорис.

— Но я хочу кушать!

За целый день она ничего не съела, кроме чашки шоколада и нескольких иеченьицев.

— Хорошо, — сдалась на просьбу дочери Анхела. — Через несколько минут я приготовлю тебе поесть.

— Я сама все сделаю, если ты устала, мама, — предложила Лорис, обрадованная тем, что ее не укладывают в постель так рано.

Ее неожиданно охватило чувство восторга.

— Можно я? Можно я сделаю сама?

Она запрыгала на одном месте.

— Пожалуйста, а? Я сделаю сенгвичи.

Неправильное произношение слова «сандвичи» обычно вызывало улыбку у Анхелы. Сегодня это довело ее до слез.

— Хорошо, малышка. Будь осторожна, чтобы не запачкать своего нового красивого платьица.

«Хотя это уже ничего не значит», — напомнила себе Анхела, когда радостная Лорис выскочила из комнаты. Теперь уже ничто не имело значения. Она прошла и села на полинявшее ситцевое кресло в углу. К ней пришло необычайное спокойствие — спокойствие человека, которому нечего терять. Она сидела, положив руки на потертые подлокотники, медленно выдыхая, пока в легких совершенно не осталось воздуха.

В маленькой кухне Лорис достала четыре куска белого хлеба и, помазав их маслом, положила на свой любимый поднос с рисунком Снуппи. Разворачивая вощеную бумагу на «салями», она очистила большой кусок. Ее мать всегда давала ей первый кусок, когда делала сандвичи, поэтому она решила, что не будет ничего страшного, если она и сейчас отправит кусочек колбасы в рот. «Салями» было ее любимым лакомством после мороженого.

Она стала с большой аккуратностью раскладывать колбасу на хлеб. Ей так хотелось сделать все красиво, чтобы мать гордилась ею. Все было вскоре готово и, по ее мнению, очень красиво. Ей запрещалось брать в руки что-либо острее ножа для масла, поэтому она оставила сандвичи неразрезанными на половинки.

Достав из холодильника пакет с молоком, она осторожно налила в две чашки и тоже поставила на поднос и, осторожно балансируя с ним, на двух руках, внесла его в комнату. Привыкшая к яркому свету на кухне, она поморгала, пока ее глаза не приспособились к полумраку и наконец не определили местонахождение матери.

— Посмотри, мамочка!

Горя желанием показать свои достижения, она поспешила к ней с подносом в руках, подняв один угол, чтобы не расплескать содержимое. Увидев лицо матери, Лорис резко остановилась.

Анхела уставилась в то место на потолке, где с постоянными интервалами мерцало отражение рекламы в доме напротив. Резкий белый свет делал ее кожу бледной, как у мертвеца, тени делали ее глаза невидимыми, лицо походило на череп.

— Посмотри, мамочка, — закричала Лорис, подставляя поднос к ее лицу. — Посмотри!

Но Анхела была далеко, чтобы услышать ее. Пульсация в ее голове усилилась до такой степени, что ничто уже не могло туда проникнуть, чтобы вырвать ее из этого ритма и дать возможность услышать и понять произнесенные кем-то слова. Затем она ощутила будто ее тянут куда-то. Она попыталась стряхнуть это, но не смогла сдвинуться с места. Все еще непонятный, но странно знакомый голос возвращал ее в действительность. Она ощутила давящую боль в груди, когда Лорис стала бить по ней. Воздух неистово ринулся в легкие, разрывая всю связь со спасительным светом, оставляя рот открытым. Она была бессильна остановить входящий в нее поток воздуха. Теперь Анхела узнала звук, который состоял из двух слогов — ма-ма — и повторялся снова и снова, как заклинание.

— Ма-ма… ма-ма… ма-ма!

Она поморгала, как человек неожиданно попавший из темноты в ослепляющий свет. Ей потребовалось много времени, чтобы осознать, что недовольный требовательный кусок плоти, ползающий по ее коленям, был ее дочерью. Неожиданно к ней подступила тошнота, похожая на утреннюю слабость. Ее тело почувствовало отвращение к ребенку.

В голове что-то беззвучно щелкнуло. Она удивилась, что ее тело отодвигается от ребенка, пока они не оказались на противоположных крутых обрывах, оглядывая широкую пропасть. Длинный тонкий провод протянулся между двумя берегами, и вдруг она оказалась между ними, подвешенная в пустоте. Неожиданная вспышка озарения дала ей понять, что огромным усилием воли она сможет опять вернуться в реальность.

Это было последней рациональной мыслью Анхелы. Она опустила провод, позволив себе упасть в бездну.


Элен Блейк закончила разговор, глубоко затянулась сигаретой и резко выдохнула. После пережитой ночи никакой алкоголь не сможет ей помочь расслабиться. Бросив мертвого таракана в пепельницу, она снова выглянула в окно.

Четырнадцатая улица, обычно забитая машинами начиная с десяти утра, была пустынной из-за дождя, который вот уже целый час лил стеной. Масляные следы от бесчисленных машин превратили асфальт в мерцающее черное зеркало, в котором отражались вспышки огней витрин.

Улица была безлюдна, поэтому, когда Элен заметила женщину, выходящую из «доджа», припаркованного недалеко от ее дома, она напряглась. Это, должно быть, она. Походка незнакомки соответствовала голосу, услышанному полчаса назад. На женщине было длинное пальто военного образца и такого же цвета хаки шляпа; она была без зонта. Ее голова была высоко поднята — что редко кто делал под дождем.

Когда женщина подошла прямо к окну, Элен Блейк вытянула шею, чтобы посмотреть на заросли орегана и марихуаны, произрастающие в ящике на окне.

— Вы мисс Прескотт?

Женщина подняла лицо к ней.

— Да.

— Слава Богу! — И Элен в нетерпении рванулась к ней на лестницу.

— Вот сюда!

Она открыла дверь на улицу, прежде чем Прескотт успела подойти к порогу.

— Очень рада вас видеть. Я думаю, она…

— Нам бы лучше уйти с дождя, — предложила Прескотт с типичным для нее присутствием здравого смысла, заметив, что соседи уже притаились у своих окон.

— Да, конечно, — неопределенно кивнула Элен и вернулась в вестибюль, пропуская Прескотт. — Меня зовут Элен Блейк… это я позвонила вам.

— Вы владелица дома?

Прескотт не могла скрыть своего удивления.

Молодая женщина едва вышла из подросткового возраста, и, судя по ее одежде, манерам и резкому запаху напитка, распространяющемуся вокруг нее, она была хиппи. На голове у нее была шапка кудрявых светлых волос. Она была очень симпатичной, в лучшем проявлении своего юношеского возраста, ее большие голубые глаза были сонными, не сосредоточенными.

— Этот дом принадлежит моему отцу, лорду трущоб, — пояснила она, лениво пожимая плечами.

Столовая ложка висела на цепочке у нее на шее, вместе со значком, на котором было написано: «Война не полезна ни детям, ни всему остальному, живущему на земле».

— У него так же, как и у меня, есть место, когда я пропадаю. Это здорово.

— Что случилось, мисс Блейк? — нетерпеливо перебила ее Прескотт. — Вы сказали по телефону, что звоните по крайней необходимости.

— Зовите меня Элен, — сказала она, повернув голову на 180 градусов. — Все правильно. Подождите и вы увидите ее.

— Где она?

— Она на один этаж выше.

Коллекция серебряных и простых металлических браслетов на руке Элен звякнула, когда она указала на лестницу в конце узкого коридора.

— Здорово, я видела несколько страшных вариантов, — трещала она, показывая дорогу, — но такого никогда.

— Что конкретно случилось, Элен?

— Примерно час назад начался дождь, — сказала она трагическим голосом, делая ударение на каждом слове с силой на уровне жизни-смерти, как это делает подросток, находящийся под огромным впечатлением. — И как обычно, когда идет дождь, я всегда проверяю, все ли окна закрыты, вы понимаете? И вот, когда я поднялась на второй этаж, я услышала, как закричала маленькая девочка. Она закричала так громко, что можно было услышать через закрытое окно, и я…

— Кто-нибудь еще услышал ее?

Поднимаясь по лестнице, Прескотт старалась выдерживать безразличный тон.

— Или как-то пытался помочь?

— Здесь? — хихикнула Элен. — Кто заметит? Здесь кто-нибудь всегда занимается чудачеством. Но такие, как Анхела, вы же понимаете, что она не из дурочек. Я имею в виду, что она действительно приятная женщина, и она не наркоманка. Я полагаю, что кто-то плеснул в нее кислотой. Когда я увидела ее, мне стало понятно, почему бедный ребенок так кричал, потеряв голову!

Теперь, когда они поднимались по лестнице на второй этаж, над грязным, узким проходом воцарилась тишина, нарушаемая только каплями дождя, бьющимися о стекло.

— И что вы сделали потом? — подсказала Прескотт.

— Сначала я не могла сообразить, что делать. Я знала только одно, что ад не позовет к себе свиней.

— Ты поступила правильно, Элен, — заверила ее Прескотт. — Кому надо, чтобы полиция совалась не в свое дело?

Улыбка, выражающая облегчение и благодарность, осветила лицо хиппи.

— Это то, что и я подумала. И когда Лорис дала мне вашу визитку, — она сказала, что вы знаете чем помочь, — я сразу позвонила вам.

— Не беспокойся, Элен, я позабочусь обо всем.

Она решительно постучала в дверь.

Лорис с прижатой к боку куклой открыла дверь. Теперь ребенок был притихшим, очевидно, выплакавшись до конца, но ее глаза были полны ужаса. Она прижала к себе куклу, словно ее жизнь зависела от нее.

Прескотт поправила очки на переносице.

— Я здесь, чтобы помочь твоей маме, Лорис. Где она?

— Я не знаю, — пробормотала она потерянным голосом, посмотрев через плечо в другой конец комнаты.

— Она опять ушла… но в этот раз не возвращается.

— Что ты имеешь в виду?

Прескотт отстранила ребенка. Не сделав и двух шагов по направлению в гостиную, она ошеломленно остановилась.

— Боже… Господи!

Анхела все еще сидела в углу кресла. Ее тело окаменело и было без движения, как отдельный предмет мебели. Она была в состоянии общего кататонического отрешения, и, казалось, совсем не дышит. Ее лицо было похоже на маску мертвеца, мертвенно-бледное от недостатка кислорода. Она уставилась не мигая на отражение огней рекламы на потолке.

— Я старалась, но она не возвращается.

Слезы снова полились из глаз Лорис, и она обхватила куклу обеими руками.

— Это я во всем виновата.

Ее подбородок начал дрожать, и слезы потоком побежали по ее лицу.

— Это все из-за меня, что па не…

— Это ерунда, — оборвала ее Прескотт резко. Кивком головы она показала Элен, чтобы та закрыла дверь. Она подождала, пока Элен выполнит ее просьбу, и продолжила разговор с ребенком голосом более нежным и более уверенным.

— Твоя мама заболела. Ты не должна винить себя. Ты хочешь мне помочь сделать так, чтобы мама почувствовала себя лучше?

Хлюпая носом, Лорис кивнула.

— Сначала ты должна перестать плакать.

Достав полосатый носовой платок, Прескотт помогла Лорис высморкать нос.

— А теперь я хочу, чтобы ты пообещала мне, что будешь делать все, что я скажу.

Лорис прекратила тереть нос тыльной стороной ладони и снова кивнула.

— Где здесь телефон?

— В маминой спальне.

— Это через дверь направо.

Элен сделала шаг вперед, желая показать дорогу.

— Я найду, — поспешила заверить ее Прескотт, ей не нужны были никакие свидетели. — Я была бы очень благодарна, Элен, если бы ты позаботилась о ребенке. А я сейчас вернусь.

Не давая ей возможности ответить, она повернулась и направилась в спальню. Она быстро взвесила все «за» и «против». Ее главной задачей было прикрыть Картера.

Она понимала, что самым простым было бы отвезти Анхелу в «Белевью», но эта больница связана с полицией, а тогда начнутся расспросы. Лучше поместить Анхелу в частную клинику, где такие вещи держатся под секретом.

Прескотт уже случалось обращаться в такую клинику. Только месяц назад она договаривалась там об аборте для одной из сучек Картера.

Она поставила свою большую сумку на в постель, расстегнула ее и достала телефонную книжку, нашла нужный номер телефона и набрала его.

Клиника «Мартингейл» на Парк-авеню обслуживала тех немногих, чьи проблемы и мелкие грешки, если узнавались, то становились яркими заголовками на первых страницах газет За определенную плату богатые и знаменитости могут прийти сюда, чтобы втайне избавиться от запоя, выйти из состояния отравления, сделать незаконный аборт и снять нервный стресс. Как обычно, обслуживание клиники было безупречным. Она только упомянула имя Картера, дала краткое описание «проблемы», и сразу же палата в психиатрическом отделении была забронирована. «Скорая помощь» без опознавательных знаков незамедлительно выехала по названному адресу.

Положив трубку, Прескотт заметила а свою визитную карточку, лежавшую на ночном столике рядом с телефоном. Очевидно, хиппи — хозяйка дома — забыла ее здесь. Она положила ее в карман пальто. Оглядывая в спальню, она заметила на ночном столике фотографию в рамке, на которой Картер улыбался своей мальчишеской улыбкой. Снимок стоял таким образом, чтобы утром, проснувшись, а также ночью, засыпая, Анхела могла сразу его увидеть. Расстегнув огромное отделение в записной книжке, Прескотт вставила туда снимок, рамку и все остальное. Она обнаружила несколько моментальных снимков Картера в ящике стола и пачку любовных писем, связанную сатиновой лентой; страницы, оттого, что их часто держали в руках, истерлись, и текста почти не было видно. Эти вещи она также сложила в сумку.

Перед тем как уйти ей было необходимо проверить всю квартиру и аккуратно все, что было связано с Картером, убрать. Для этого сначала она должна выпроводить Лорис и Элен. Вернувшись в гостиную, она нашла их сидящими на диване, отвернувшимися от ужасного зрелища в углу. Элен с нежностью держала ребенка на руках и мурлыкала ей колыбельную песенку. Измученная Лорис с трудом держала глаза раскрытыми.

— Здесь обо всем позаботятся.

Прескотт посмотрела на Элен многозначительным взглядом, а ребенку успокаивающе улыбнулась.

— Сейчас, Лорис, приедет доктор, чтобы позаботиться о твоей маме. Мы уедем отсюда, поэтому тебе придется тоже уехать…

— Уехать… куда? — Лорис прижалась к Элен. — Я без мамы не поеду!

— А почему? — спросила Прескотт успокаивающим тоном. — Но если ты хочешь поехать со своей мамой, тебе все равно надо надеть пальто и шапку. Я не знаю, где они. Покажи их мне, пожалуйста.

Она улыбнулась, однако ребенок продолжал смотреть на нее настороженно. Прескотт никогда не была очень ласковой с детьми.

Хиппи пришла ей на помощь.

— Сладкая, куда твоя мама убирает пальто и шапку?

— В мою уборную.

— Отлично, пойдем туда и заберем их.

Лорис позволила Элен помочь ей встать, но прежде чем она сделала следующий шаг, она потребовала у Прескотт:

— Мама тоже поедет?

— Да, конечно, — соврала Прескотт.

Лорис поморщилась.

— Тогда ладно.

Все еще прижимая к себе куклу, она направилась в свою комнату.

— Это моя комната, — сообщила она, с гордостью открывая дверь.

Чтобы включить свет, она встала на цыпочки и потянулась.

— А это моя уборная.

Она была слишком мала ростом, чтобы дотянуться до крючков, на которых аккуратно в один ряд висели ее вещи, а тем более до верха вешалки с рядом крошечных капоров.

Прескотт быстро нашла ее пальто и шапку и спрятала их за детский стульчик ребенка, замаскировав их плюшевым мишкой без уха.

— Мы поедем не прямо сейчас, Лорис, поэтому почему бы тебе не лечь и немного не вздремнуть? Уже поздно, и ты давно уже должна быть в постельке: я же вижу, какая ты сонная. Не волнуйся, — поспешила она добавить, прежде чем маленькая девочка успела возразить, — как только приедет доктор, и твоя мама будет готова отправиться, мы тебя разбудим.

— Обещаете?

— Я обещаю.

Ее мать никогда не нарушала своего обещания, поэтому Лорис считала, что все взрослые поступают так же, и без слов послушалась Прескотт. Едва ее голова коснулась подушки, она заснула глубоким сном.

— Бедный ребенок, — сказала Элен, когда Прескотт закрыла дверь. — Что с ней теперь будет? И как насчет Анхелы?

— Я договорилась, чтобы Анхелу положили в одну из частных клиник, где за ней будет прекрасный уход. Таким образом, Элен, не привлекая полиции, мы сможем избежать огласки этого несчастного случая в газетах.

— О, я вам так благодарна.

Так как два ее жильца недавно угнали машину, ей совершенно не хотелось иметь дело с полицией, хотя у нее появилось смутное подозрение: почему пресса могла заинтересоваться такой, как Анхела?

— Кстати, ты никому не говорила об этом?

— Здесь нет больше никого. Я не знаю никого из ее семьи… или друзей. Где-то есть отец ребенка, но я не знаю его адреса, чтобы связаться с ним.

— Ты когда-нибудь его встречала?

— Да, я много раз видела, как он приходил, но всегда по ночам и…

Она замолчала, не желая раскрывать своей привычки рассматривать в окно каждого, кто приходит и уходит.

— Он не появлялся уже около… кажется, двух лет. Я полагала, что они поссорились. Вы не знаете, где он?

— Он умер два года назад, Элен, — проговорила Прескотт трагическим голосом. — Убит во Вьетнаме.

— Хей, что за оказия! — она покачала головой, тряхнув своей кудрявой шапкой. — Но она же всегда говорила, что он вернется к ней.

— Я знаю, — лицо Прескотт приняло печальный вид. — Она всегда отказывалась признавать его смерть. Она до сих пор говорит о нем в настоящем времени и как о живом.

— И Лорис также. Только вчера она рассказывала мне, что ездила к папе.

Прескотт повесила свою сумку-кошелек на плечо.

— А она не говорила, кто ее папа или куда они ездили к нему?

Элен потребовалось время, чтобы обдумать.

— Нет, я просто спросила, почему она так празднично одета, а она ответила, что мама брала ее с собой на встречу с папой.

— Боюсь, что это было одно из заблуждений Анхелы.

Элен заморгала, пытаясь понять происходящее.

— Но я видела, как за ними приезжал большой лимузин с шофером.

— Серо-перламутровый «роллс-ройс»?

— Да, настоящий буржуйский кабриолет.

Прескотт понимающе улыбнулась.

— Это я присылала лимузин, Элен. Они провели день со мной на моей вилле. Я думала, что смена обстановки поможет Анхеле — последнее время, когда я разговаривала с ней по телефону, у нее была такая депрессия. Но каким-то образом она убедила себя, что это он зовет, а не я. Я пыталась ей доказать, что пришло время повернуться лицом к правде, что ее поведение вредит ребенку, заставляя верить, что отец жив, — она опять приняла печальный вид. — Она очень расстроилась. Я не могла предположить, что наш разговор приведет к таким последствиям.

— Хей, не возлагайте на себя всю вину. Она уже давно периодически впадает в «даун».

— Не знаю, как тебя благодарить, Элен, за твою доброту и понимание.

Расстегнув внешний карман своей записной книжки, Прескотт достала обычный белый конверт. Перед тем как ехать к Анхеле, она взяла тысячу долларов из кассы Картера, предназначенной для непредвиденных случаев, когда необходимо дать взятку. Она вытащила пять банкнот достоинством в сотню долларов каждая — сумма, которая, она была уверена, будет достаточной, чтобы гарантировать благодарность хиппи, не вызывая у нее подозрений.

— Пожалуйста, прими этот маленький подарок в знак моей благодарности.

— Ни за что!

Элен побледнела и посмотрела на деньги с презрением.

Прескотт не могла понять, к чему идет это новое поколение, но настаивать не стала.

— С твоей стороны это очень благородно. А если бы я тебя попросила еще об одной услуге?

— Только скажите.

— «Скорая» приедет буквально через минуту. Ты не могла бы спуститься и подождать ее, чтобы потом проводить сюда?

— Конечно.

— А я за это время соберу один чемодан для Анхелы и другой для ребенка.

— О, бедная, маленькая девочка, — сердечно пожалела Элен. — Что с ней будет?

Мисс Прескотт успокаивающе улыбнулась.

— Я позабочусь о Лорис. Я знаю, что ее отец был бы не против моей опеки.

* * *


Сводчатый потолок и высокие арки в готическом стиле над дверьми и окнами вестибюля женского монастыря «Святое зачатие» потрясли и ошеломили Лорис. Тяжелые коричневые шторы на каждом окне закрывали ослепительное сентябрьское солнце. Постоянно беззвучно всплывали и выплывали фигуры, одетые в черное и с черным платком на голове. Лорис никогда не предполагала, что существует такая тишина, в которой она сейчас находилась.

Она не могла сказать, как долго уже сидит и ждет на деревянной скамейке, куда посадили ее и положили ее вещи. Это время, казалось, пропадало внутри этих массивных каменных стен Она только знала, что за этими дверьми, как раз напротив того места, где она сидит, сейчас решают, что с ней делать дальше, и то, что от нее никоим образом не зависело это решение.

Малышка ужасно соскучилась по маме.

Тот шок, когда, проснувшись утром, она обнаружила, что мама ушла, уже прошел, но чувство вины в том, что уснула, когда ее забирали, жило вместе с ней. Мисс Прескотт сказала, что мама заболела и должна была поехать в больницу, и Лорис знала, что и в этом тоже была ее вина. Слезы навертывались на глазах, но она поморгала и прогнала их назад. Мисс Прескотт сказала, что если она будет плакать или не слушаться, тогда мама никогда не выздоровеет и она ее никогда больше не увидит.

Заветная дверь через холл открылась, показалась мисс Прескотт, которая направилась к Лорис, чтобы сопровождать ее. Та без промедления послушалась.

— Это Главная мать, Лорис, — сказала она, входя вместе с ней в кабинет. — Она благосклонно согласилась, чтобы ты пожила здесь до тех пор, пока не поправится твоя мама.

Главная мать была красивой статной женщиной, если бы не отталкивающий вид ее суровой черной робы и жесткого белого апостольника. С каждым ее вдохом серебряное распятие на груди поднималось и отсвечивало так, что создавалось впечатление, будто Христос тоже дышит.

— Спасибо, — вежливо сказала Лорис, — но я не хочу…

— Ты будешь говорить тогда, когда тебе скажут, Касталди.

Тон Матери был твердым, но не резким. Это был голос человека, привыкшего говорить в аудитории, требующего полного внимания и уважения, согласно его положению. Она строго выговаривала Лорис, сидя за большим дубовым столом.

В отличие от вестибюля обстановка в ее кабинете была очень скромная, похожая на армейский барак. Действительно, Главная мать часто думала о монастыре как о духовной крепости с ней во главе, ведущей непримиримую борьбу с Дьяволом и его войском; последнее, как она считала, его проявление было в безбожной эре мини-юбок и рок-н-ролла.

Лорис неуютно переминалась с ноги на ногу под ясным, леденящим душу взглядом монахини, инстинктивно понимая, что, когда кто-то что-то делает не так, как сказала Главная мать, это вызывает у нее крайнее раздражение.

Монахиня была очень недовольна фривольным поведением ребенка и более чем напугана, узнав после расспросов, что Лорис совершенно не признавала католическую доктрину. Ее мать только приучала ее веровать в любящего Бога, который всегда отзывался на ее молитвы. Лорис ничего не знала о мучениках и святых, Дьяволе и его искушениях, или муках в огне преисподни. Несмотря на это, она решила, что душа, так нуждающаяся в искуплении, была знаком свыше, ответственностью, от которой нельзя уклониться. А заодно монастырь получит прибыль в пять тысяч долларов.

Она перевела взгляд на мисс Прескотт.

— Ее необходимо немедленно окрестить.

Ее тон не терпел возражений.

— Поступайте так, как считаете нужным.

Главная мать взяла серебряный колокольчик и позвонила в него. Не успела она положить колокольчик на место, как дверь в кабинет открылась и важно вошла монахиня.

— Это сестра Тереза. Она отвечает за детей первых и вторых классов.

Сестра Тереза ростом была не выше пяти футов и казалась очень широкой, однако ее движения были на удивление энергичными и проворными. Ее бледное, одутловатое лицо выдавалось вперед из апостольника, как поднимающееся тесто, и, казалось, что последний с трудом вмещает его. Тугие, накрахмаленные ленты врезались в его плоть и создавали впечатление постоянного нахмуренного взгляда и зловещего рта. У нее были темные глаза-бусинки, густые брови и маленькие усики.

Если Главная мать была командиром в их духовной крепости, то сестра Тереза была сержантом-инструктором души. В ее обязанности входило лишить новобранцев их индивидуальности и преподносить им в соответствии со строгими правилами и инструкциями монастыря первые уроки. Но по выражению ее лица было ясно, что она чувствовала удовлетворение от своей работы.

— Пошли со мной, — бесцеремонно сказала она.

Лорис охватил неожиданный ужас, и она вцепилась в платье мисс Прескотт.

— Пожалуйста, не оставляйте меня здесь, — умоляла она, держась за нее как за единственное спасение. — Пожалуйста, верните меня обратно к маме. Пожалуйста!

— Лорис, ты мне обещала хорошо вести себя, помнишь? Ты не знаешь, как плохо станет твоей маме, когда я ей расскажу о таком твоем поведении?

— Я буду хорошей!

Отпустив платье Прескотт, Лорис попыталась разгладить складки, которые она помяла.

— Пожалуйста, не говорите маме! Я буду хорошей — честно, буду!

Чтобы доказать это, она поспешила за сестрой Терезой, которая нахмурилась еще больше из-за ее невыносимого поведения.

— Одно слово для предупреждения, Касталди, — сказала Главная мать, подвигаясь на стуле. — Мы рады тебе, как любой другой душе, независимо от того, молишься ты перед обедом или нет. Но, чтобы получить милость Божию, ты должна будешь трудиться и молиться вдвое больше других девочек.

Лорис беспомощно уставилась на нее: она совершенно не понимала, о чем говорила Главная мать. Та объяснила:

— Так как ты родилась, чтобы соединить непосвященных в святое таинство брака, Дьявол уже поставил на тебе свою отметину.

Почувствовав стыд, который она вряд ли поняла, Лорис последовала за Терезой.


Темные волосики над губой Терезы ощетинились, когда она неодобрительно кудахтала.

— Какой стыд!

В поисках источника своего стыда, Лорис посмотрела на себя в одинокое зеркало, висевшее над рядом раковин. Она сидела на табурете в общей ванной комнате, ослепленная блеском белоснежных кафельных стен и пола. По остальным трем стенам располагались «стойла», достаточно большие, чтобы принимать душ; они разделялись белыми коттоновыми занавесками, которые закрывались при мытье.

Продолжая неодобрительно ворчать, сестра Тереза подошла к шкафчику, висевшему над одной из раковин, и достала полотенце, маленькую миску и длинные ножницы. Она набросила полотенце на плечи Лорис и поставила миску — днищем вверх — на голову.

— Не шевелись.

Лорис была слишком подавлена, чтобы разговаривать или двигаться, а так как миска закрывала ей глаза, она даже не могла ничего увидеть. Она почувствовала, что монахиня взялась за один из ее локонов и оттянула его, затем услышала ужасный звук режущих ножниц. Через несколько минут все ее волосы лежали на кафельном полу. Монахиня сняла миску. Зная, как расстроится мама, когда увидит ее обстриженные волосы, она расплакалась.

— Прекрати немедленно плакать, Касталди!

Плоской стороной ножниц монахиня сильно ударила ее по пальцам. От шока и боли Лорис закричала. Ужас и страх заморозили ее слезы.

Быстро положив ножницы и миску в шкафчик, она достала необходимые для мытья предметы и повела ее к душу, все время читая нотацию о грехе тщеславия. Она была ошарашена, когда ребенок начал раздеваться перед ней с бесстыдством дикого язычника.

— Твоя мама не учила тебя, что ты никогда не должна снимать свою одежду перед другой живой душой?

Сопя, Лорис покачала головой.

— Тогда мы научим тебя настоящему христианскому пути разоблачения.

Она бросила Лорис грубую белую полосатую сорочку.

— Натяни ее через голову, руки оставь внутри.

Лорис сделала, что ей сказали: она уже не отваживалась на какие-то самостоятельные поступки, хотя не видела смысла во всем этом.

— Теперь ты можешь снимать свою одежду, не теряя при этом своей скромности. — Сестра одобрительно кивнула и стала готовить воду — Зайди под душ и хорошенько потри и — нет! — испуганно закричала она, когда Лорис стала снимать сорочку, перед тем как встать под душ. — Она должна быть на тебе! Разве ты не знаешь, что это смертельный грех смотреть на свое обнаженное тело?

Лорис непонимающе уставилась на монахиню. Такая концепция греха была совершенно ей неизвестна.

— Но как же я могу мыться в одежде?

— Надо научиться.

Она подождала, пока Лорис опустилась в почти обжигающую воду и протянула ей тряпку, намотанную вокруг куска коричневого щелокового мыла.

— И всегда пользуйся тряпкой. Никогда не касайся своего тела голыми руками, иначе ты подвергнешь опасности свою бессмертную душу.

Мыться под прилипающей мокрой сорочкой было намного труднее, чем раздеваться под ней, а сестра Тереза следила из-за занавески, чтобы Лорис не дотрагивалась до своего тела. Лорис удивлялась, в какое сумасшедшее место она попала.

Надев повседневную униформу — темно-зеленый джемпер и рыжевато-коричневую блузку с длинными рукавами, — Лорис последовала за всеми остальными ученицами на обед. Ее посадили за первый из четырех длинных, узких столов, которые стояли по всей длине трапезной. Ученицы сидели в возрастающем порядке, начиная с первого класса по восьмой. Монахини, ответственные за каждый класс, сидели за отдельным столом, который стоял на возвышении и давал полную возможность наблюдать за своими подопечными. Во время еды они постоянно делали замечания.

Лорис быстро узнала, что разговаривать за столом было запрещено, а скрести вилкой по тарелке было большим нарушением. Запуганная той странной средой, в которую попала, она на беду еще и опрокинула свою еду. Она поймала себя на мысли, что очень трудно радоваться жизни, когда повсюду нарисованы сцены страдания и боли.

Огромное распятие доминировало на стене, над столом монахинь. Скорчившееся от боли тело Христа отвратительными настоящими гвоздями, пробитыми через его руки и ноги, было подвешено для пыток. На противоположной стене висел образ Иисуса, обнаженного и связанного. Длинные красные рубцы от побоев покрывали его худую грудь и спину; ярко-красные капли крови падают с тернового венца ему на лицо.

Прямо перед глазами Лорис был портрет, который еще больше пугал и окружал таинственностью. Она узнала в одинокой леди в белой одежде и бледно-голубой мантии Мадонну, потому что у ее мамы тоже была такая картина. Но на ее образке Мадонна держала на руках маленького Иисуса и была счастливой, а на этой глаза выражали неодолимую печаль и тоску. И ее сердце было проткнуто семью длинными ножами.

— Касталди!

Лорис окаменела, услышав свое имя, прозвучавшее невыносимо громко в создавшейся тишине. Сто тридцать семь пар глаз обернулись посмотреть на нее, заставляя съежиться от смущения.

— Ты должна перестать тратить время попусту и есть быстро, как это делают другие девочки.

Сестра Тереза остановилась на своем третьем блюде, картофельном пюре, чтобы предостеречь свою подопечную.

— Каждое блюдо должно съедаться в унисон со всеми, или твою тарелку уберут, прежде чем ты закончишь есть. Это понятно?

Лорис кивнула, затем, не успев вовремя сдержаться, она выпалила:

— Зачем эти ножи воткнуты в сердце Мадонны?

— Кинжалы, — поправила монахиня. — Это Мадонна семи печалей. Каждый раз, когда ты плохо себя ведешь или не делаешь то, что тебе говорят, — как, например, не ешь вовремя свой обед — ты вонзаешь кинжал в сердце Святой Богоматери.

Чувствуя взгляд с выражением боли и тоски, наблюдавший за ней каждый раз, когда она клала кусок в рот, Лорис заставила себя побыстрее покончить с едой. Прозвучал громкий звонок, который поднял на ноги всех девочек. Построившись в одну шеренгу, они вышли из трапезной и молча прошли в свои классы, чтобы делать домашнее задание и в предвкушении часа отдыха перед сном.

Неспособная побороть свою врожденную стеснительность, Лорис уселась в уголке, ожидая, что может кто-нибудь пригласит ее поиграть. Когда компания второклассниц, которые долго шептались и хихикали в кружке, обратили на нее внимание, ее приподняла радость.

Сначала они ее долго разглядывали молча, осторожно, словно она была представителем другой планеты.

— Что это она здесь уселась? — спросила Дебби, курносая блондинка, высокую ширококостную девочку.

Из-за своего роста и агрессивного характера Мэри Элизабет Киган была заводилой компании. Ее волосы были такими же оранжевыми, как морковь. Того же цвета были ее короткие ресницы, из-за которых белки казались налитыми кровью. Когда сестра Тереза была рядом, ее манеры были очень благочестивыми. Но сейчас сестры Терезы не было, и рот Мэри Элизабет — такой маленький, каких Лорис не видела вовсе, — скривился в усмешке.

— Потому что мисс Высокомерие слишком хороша, чтобы играть с нами.

Она толкнула книгу с картинками, которую рассматривала Лорис.

— Только потому, что она обаятельная, очаровательная кошечка, она думает, что ей будет лучше, если она не станет с нами общаться. Не так ли?

Лорис была слишком расстроена и растеряна, чтобы защищаться от придирок старшей девочки и недружелюбного хихиканья остальных. Она не могла понять, что такое она им сделала, чтобы они возненавидели ее. Неужели это возможно, удивлялась она с горечью, что они смогли увидеть в ней отметину на руках Дьявола?

Сидя в одиночестве в другом углу, за всем наблюдала Патриция Шварц, круглолицая второклассница с каштановыми волосами, с массой веснушек и глазами цвета растаявшего шоколада, взгляд которых был намного старше ее возраста. Она знала из своего собственного опыта, что новая девочка проходит испытание.

Она была полуеврейкой, и ее родители были разведены. Поэтому она считалась школьным подкидышем. Ее первый год в монастыре был настоящей преисподней из-за того, что она стойко отказывалась подлизываться к девочкам или пытаться найти расположение у монахинь. Она смогла выжить только благодаря волшебному миру книг. В новой девочке было что-то такое — она выглядела такой потерянной, совсем беззащитной, что интуиция подсказывала Патриции встать на ее сторону и поддержать ее. Но она задушила в себе этот порыв.

Лорис буквально спас звонок, хотя Мэри Элизабет пообещала, что больше никогда не подойдет к ней. Быстро сложив свои учебники, девочки строем пошли в общую спальню. Сестра Тереза показала Лорис ритуал подготовки ко сну, затем прозвучал еще один звонок, и спальня окунулась в полную темноту.

Впервые в жизни Лорис поняла, что значило быть совсем одной в холодном бесчувственном мире. Уткнувшись лицом в подушку, она наконец дала волю слезам, сдерживаемым ею с пор, как ее привезли в это ужасное и жуткое место. Она так соскучилась по своей маме, что подумала, что умрет с тоски.


В шесть часов следующего утра Лорис проснулась, вздрогнув от громкого звонка и неожиданно включенных ярких ламп дневного света. За окном было еще темно и холодно. Она последней поднялась с постели и поэтому оказалась последней в очереди, чтобы умыться и почистить зубы. Она очень нервничала, стараясь не отставать от других учениц, когда они переодевались под своими ночными рубашками. Пока она все еще боролась со своей блузкой и джемпером, остальные девочки уже стояли по стойке «смирно» у своих убранных кроватей. Сестра Тереза начала свою проверку.

Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.

— Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.

Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.

— Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.

Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.

— Ты сегодня опять останешься без завтрака.

Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.

— Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.

— Мне жаль, — прошептала Лорис.

— Не оправдывайся перед ней, — отозвалась Патриция со своего места. — Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.

— Да?

Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.

— Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.

Кареглазая рассмеялась.

— Из твоего рта да Богу в ухо.

— Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, — презрительно огрызнулась Мэри Элизабет.

Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, что и прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.

Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.


Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.

Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.

Он по-настоящему успокоился, когда женщина, которую он так проклинал, наконец-то вошла в его кабинет.

— Что ты делаешь? — потребовала Прескотт.

Ее тон давал понять, что она совершенно не одобряет разрушения своей картотеки.

Картер дал волю своей раздражительности:

— А на что похоже то, чем я занимаюсь? Я пытаюсь найти документы по объединению «Тор-Тэк».

Она скривила рот в улыбке и с шумом закрыла за собой дверь.

— Чтобы найти «Тор-Тэк», попробуй на букву «Т».

— Я уже смотрел на букву «Т»…

— В активном файле. А то, что ты смотришь, — это пассивный, дополнительный файл.

Она посмотрела на него и нетерпеливо оттолкнула его в сторону.

— Дай, я найду.

Такая пренебрежительная и повелевающая манера ее поведения, когда они оставались одни, всегда возмущала его, но так, как сейчас, — никогда. Он захотел разбить ее холодный неприкосновенный фасад и понимал, что единственно, как он мог это сделать, — крепко обнять и поцеловать в губы. Картер знал, что Прескотт влюбилась в него в первый же день их совместной работы, но никогда не признавалась в этом даже себе. Она посвятила свою жизнь его карьере, и это устраивало его. Но ему была ненавистна мысль о том, что она ему необходима, и именно сейчас он много дал бы за то, чтобы увидеть ее, стоящую на коленях с раскрытыми губами перед его членом и умоляющую оттрахать ее.

Он слышал в конторе сплетни, что Прескотт была извращенкой. Она не давала повода таким слухам, но люди считали так из-за того, что она отказывалась наносить макияж, всегда носила одну и ту же строгую неженственную прическу, а ее одежда была больше похожа на мужскую, чем на женскую. Картер не верил, что она лесбиянка. Он был убежден, что Прескотт была просто фригидной — скорее всего, старой девой, и ей было суждено остаться такой навсегда.

С холодной высокомерной улыбкой она протянула ему скоросшиватель:

— Вот, пожалуйста, «Тор-Тэк».

Он надеялся, что она не найдет его, и практически вырвал папку из рук.

— Где ты, к черту, пропадала три дня? И почему не позвонила в воскресенье вечером, как обещала? Я ждал почти до половины второго.

— Сожалею, что причинила тебе беспокойство, Картер, — медленно произнесла она. — Я была занята уборкой того беспорядка, который ты навел.

— Три дня?

— Этот беспорядок был намного больше, чем обычно.

Повернувшись, Картер пошел к своему столу; Прескотт направилась к своему месту. Он отложил в сторону папку и посмотрел на нее.

— Полагаю, ты добилась от Анхелы подписания договора?

— Боюсь, что Анхела пока не может подписывать что-либо.

Она молча села в замшевое кресло напротив его стола.

— Если сможет вообще. Анхела сейчас в состоянии полного психического расстройства.

— Боже мой, — застонал Картер. — Когда это случилось?

В своей типично официальной манере Прескотт быстро пробежалась по событиям воскресной ночи.

Картер помолчал какое-то время. Он искренне жалел Анхелу. Он никогда не хотел, чтобы с ней случилось что-то дурное; она подарила ему столько приятных часов. В то же время он с содроганием подумал: что могло бы случиться, не имей Прескотт такого присутствия духа, такой трезвости ума. Его прежнее раздражение улетучилось, и он одарил ее своей благодарной улыбкой.

— Ты молодец, что додумалась поместить Анхелу в клинику «Мартингейл». Были какие-нибудь вопросы?

— Я все сняла. Шумная владелица дома заявила, что видела тебя несколько раз, но она сошедшая с ума хиппи, поэтому нам не надо беспокоиться по ее поводу. Она даже не знает твоего имени.

Ее рот искривился в улыбке.

— Кажется, Анхела сошла с ума, защищая свою репутацию.

— Похоже на то, — согласился Картер, его светло-серые глаза потемнели от сожаления. — Она была единственной женщиной из тех, кого я когда-либо знал, которая отдавала все, ничего не прося взамен.

Прескотт обиженно и ревниво выпрямилась. Какая другая женщина сделала для него столько, сколько она! За половину того, что она натворила ради него, она могла оказаться в тюрьме. И разве она когда-нибудь требовала от него что-либо взамен?

— Я нашла несколько вещественных доказательств, — сказала она ему, принимая, как обычно, для защиты холодный вид, — фотографии, любовные письма… — Она саркастически улыбнулась. — Не хочешь их сохранить?

— Боже мой, сожги их!

— Я уже это сделала.

Она спрятала их в сейф: решит позже, что с ними делать.

— Я убрала все, что могло тебя связывать с Анхелой.

— А что с ребенком?

— Я поместила ее в пансион. Монастырь «Святое зачатие» в…

— Я не хочу знать, где она.

— У него прекрасная репутация, — продолжала она. — Со старыми традициями. Монахини неохотно взяли ее из-за непонятного происхождения. Боюсь, что мы должны будем внести за нее компенсацию в пять тысяч долларов. И за начальное обучение девятьсот пятьдесят долларов.

Картер нахмурился, чувствуя снова странное раздражение. Он не мог понять, зачем надо ей беспокоить его из-за таких мелочей, как деньги.

Она сделала вид, что не заметила его реакцию.

— Конечно, мы могли бы поместить ее в государственный сиротский приют, но…

Он нахмурился еще больше, желая, чтобы она перестала говорить «мы».

— Я думаю, что мы в долгу перед ребенком и должны дать ей хорошее образование.

Он кивнул, соглашаясь.

— Только бы она не нашла пути вернуться ко мне.

— Я заверила каждого, кто интересовался, что ее отец был безымянной свиньей и два года назад погиб во Вьетнаме.

— Все оплаты счетов и все необходимые документы должны быть на твое имя.

Она пожала плечами:

— Я так и сделала.

На мгновение Картер почувствовал страшную ненависть к этой женщине. Если бы он был человеком, контролирующим свои эмоции, ему бы было понятно, что его раздраженное состояние было отражением его собственной вины. Картер не выносил чувства вины; такое ощущение к нему приходило намного реже, чем плохое настроение. Он напомнил себе, что Прескотт снова выручила его. Он наградил ее одной из самых обезоруживающих улыбок.

— Ты отлично сработала, Прес. Не знаю, что бы я делал без тебя.

— Ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, Картер, — сказала она, сияя от его легкой похвалы.

— Еще одна вещь, — добавил он. — Дай мне знать, когда Анхеле станет лучше.

— Анхела пробудет в «Мартингейле» недолго. В пятницу мы должны будем перевести ее в государственный психиатрический институт.

— Ты не можешь поместить ее в такое место, — возразил он. — Никто никогда не выздоравливал в таких гадюшниках и змеиных ямах. Даже если ты совершенно нормальный и не сходишь с ума, тебе уже гарантировано, что станешь таким, прежде…

Он оборвал себя на полуслове, осознав правильность намерений Прескотт.

— Я только думала о тебе, — сказала она. — Мы ничего не сможем сделать для Анхелы.

Картер уставился на Прескотт со смешанным чувством трепетного уважения и жуткого отвращения. Ее план был настолько же исключительным, насколько и дьявольски жестоким: пока Анхела не оправится от своего нервного расстройства, она не может угрожать ему. Если бы он не позволил охватить себя сентиментальным мыслям, он сразу должен был это понять.

— Конечно, ты права. Поступай, как считаешь нужным, — согласился Картер и почувствовал, что это еще одно звено в той цепочке лжи и предательств, связывающей его с Прескотт все крепче и крепче.

* * *


Держась только на вере, что мать любит ее и никогда не забудет, Лорис смогла выдержать ту первую страшную неделю в монастыре. Живя в атмосфере полной свободы, она, на беду, стала оспаривать твердые догмы монахинь и после этого жила в постоянном страхе сурового наказания, которое они обычно применяли за наиболее значительные поступки. Каждый день она все больше и больше скучала по маме, каждую ночь она призывала ее поспать с ней.

Не зная настоящую природу заболевания Анхелы, Лорис была убеждена, что ее мать очень скоро поправится. Кроме того, она помнила, что когда мать прошлой зимой заболела гриппом, то через неделю уже была на ногах.

Как раз прошла неделя, как ее мама заболела.

По воскресеньям учебный класс, где обычно ученицы ждали оклика своей фамилии, когда родители или родственники приходили навестить их, весь гудел от нетерпеливого ожидания. Лорис с трудом могла сидеть спокойно. Она всякий раз вскакивала, когда сестра Тереза заглядывала в класс, чтобы вызвать кого-то из девочек.

— А твоя мама сегодня к тебе не придет, — издевалась Мэри Элизабет, сидя за столом напротив. — И я знаю почему.

Повернувшись к Дебби, сидевшей рядом, она что-то прошептала ей на ухо. Глаза Дебби расширились, уставившись на Лорис. Хихикая, она быстро передала секрет девочке, которая сидела рядом.

Лорис не позволила им расстраивать себя: ведь в любую минуту может войти мама и забрать ее из этого страшного места. Она подскочила, когда снова увидела полное лицо сестры Терезы.

— Киган, — вызвала монахиня. — Стивенс и Дэвис.

Выходя, Мэри Элизабет через плечо кинула на Лорис враждебный взгляд.

К вечеру Лорис перестала вскакивать. Одно за другим все имена были названы, и девочки стремительно покидали комнату, пока она не осталась в ней совсем одна. Когда девочки стали возвращаться, она рассматривала в окно удлиняющиеся тени деревьев. Последняя из машин уехала.

— Что я тебе говорила, мисс Очаровательная кошечка?

Мэри Элизабет поставила блестящую, покрытую золотой фольгой, коробку с шоколадными конфетами.

— Может, теперь ты не станешь нами пренебрегать? — Ее голос звучал достаточно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание. — Что у тебя есть, чтобы быть такой? Я все знаю о тебе. Ты — уб-лю-док. У тебя нет отца. А твою мать заперли в сумасшедшем доме!

— Не говори так о моей матери!

Стул Лорис издал ужасный скрип, когда она вскочила на ноги и бросилась к своей обидчице, ударяя, кусая и царапая ее. Хотя старшая девочка была крупнее и сильнее, только вдвоем одноклассницам удалось оторвать от нее Лорис.

— Это правда! — выпалила Мэри Элизабет — Сестра Тереза рассказала мне. А сестры никогда не врут!

В ту ночь Лорис обмочила свою постель.

Так как это было в первый раз, сестра Тереза сказала ей, что ее наказание будет незначительным: она должна будет стоять в углу во время завтрака и часа отдыха. Такое публичное унижение еще больше усилило ощущение того, что она отверженная, а также страха, что ее бросили. Когда на следующую ночь она снова обмочила свою постель, ее заставили стоять в углу во время ленча и обеда, а также во время всех занятий.

— До сих пор мы были очень терпеливы к тебе, Касталди, — кудахтала сестра Тереза, когда Лорис переодевалась в свою ночную рубашку. — Но если ты еще раз нарочно обмочишь свою постель, мы будем вынуждены преподать тебе урок, который ты никогда не забудешь.

— Я не обмочу постель, я не сделаю этого, — бормотала Лорис, пока монахиня отчитывала ее. — Я обещаю!

Мэри Элизабет подождала, пока сестра Тереза не отошла далеко, чтобы услышать ее и сказала:

— О, ты сделаешь это, зассыха. — Злобная улыбка скривила ее рот. — Вот увидишь.

Высокомерно тряхнув головой, словно она знала что-то, чего не знала Лорис, она отошла.

Мэри Элизабет и ее компания не упускали никакой, пусть маленькой возможности, чем-нибудь унизить Лорис, показно зажимая пальцами носы и произнося звуки абсолютного отвращения, каждый раз когда она проходила мимо них. В учебном классе однажды вечером они устроили большое представление, сев как можно дальше от ее стола. Когда Сюзанн, робкая девочка, которая по ночам скрежетала зубами, случайно почти подошла к стулу Лорис, Мэри Элизабет окликнула ее, предупредив:

— Ой, не садись туда. Неужели ты хочешь, чтобы тебя вырвало от вони?

Рука Сюзанн замерла в воздухе. Она всегда мечтала быть в дружбе с Мэри Элизабет. Союзничество с Лорис, даже случайное, уничтожит шанс, который у нее появился, и она подошла к другому столу. За это она была награждена благосклонной улыбкой Мэри Элизабет.

Закрыв книгу, Патриция Шварц вышла из своего угла и подошла к деревянному стеллажу, на котором лежали разнообразные игры. Она принесла одну из них Лорис.

— Ты любишь составлять картинки-загадки?

Лорис уставилась на нее, не понимая.

— Я не знаю… я никогда не делала этого.

— Это так интересно.

Патриция взяла стул и поставила его так, что теперь они с Лорис сидели рядом.

— Не садись сюда, — предупредила испуганным шепотом Лорис, — а то они возненавидят тебя.

— С некоторыми людьми, если они тебя не любят, ты не должна себя чувствовать оскорбленной, — объяснила ей Патси громким четким голосом.

И только для Лорис тихо прибавила:

— Не показывай им, что они могут ранить тебя. Это то, чего они добиваются.

Открыв коробку с картинками Бампи, она высыпала разноцветные ее фрагменты на стол. Шум, произведенный ими, увеличился из-за воцарившейся неожиданной тишины. Больше никто из девочек не осмелился ослушаться Мэри Элизабет, и теперь все ждали ее реакции.

— Пу…уй! — трагическим голосом воскликнула Мэри Элизабет, зажимая свой нос. — Как воняет, даже еще больше, чем всегда!

— «Пу», интересно, почему? — Патриция продолжала вынимать карточки на стол. — Ты что, опять пукнула?

Рот Мэри Элизабет скривился в злобной гримасе.

— Ты одна из тех, кто воняет. Христова убийца!

Патриция Шварц нежно улыбнулась.

— Жопа!

— А! Я все расскажу сестре Терезе. Как ты ругаешься!

Улыбка Патриции стала еще шире.

— Жополизка!

В компании Мэри Элизабет раздался общий стон, но другие девочки насмешливо, иронически засмеялись.

— Все твое нутро заключается в этом, — вдалбливала Патриция. — Задирать тех, кто меньше и слабее тебя, и лизать задницу сестре Терезе.

Теперь еще больше девочек рассмеялись. Лицо Мэри Элизабет становилось все красней, пока не стало такого же цвета, как и волосы. Она привыкла нападать, а не получать пощечины. Хотя она искала отходные позиции, но единственно, что она могла сделать, — это беспомощно капитулировать. Те немногие девочки, которые еще продолжали молчать, включая Сюзанну, неожиданно забыли свой страх и, вспомнив все насмешки и едкие замечания, которыми она их награждала, также рассмеялись.

— Посмотри, в этом нет ничего трудного, — дружелюбно сказала Патси, прикладывая один кусочек картинки к другому. — А теперь попробуй сама, Лорис.

Лорис решила, что кроме своей мамы, она теперь еще любит и Патрицию Шварц, как никто другой на целом свете. Так девочки стали лучшими подругами.


Приглушенные звуки, которые раздавались в комнате отдыха, заставили сестру Сицилию, учительницу музыки, растеряться. Заглянув в дверной проем, на одном из столов она заметила маленькую согбенную фигурку: это была девочка по фамилии Касталди. Она уткнулась головой в руки и плакала так горько, словно ее сердечко разбилось.

Молодая монахиня, чьи темные выразительные глаза казались слишком большими на худощавом лице, не могла не посочувствовать ей. Даже те ученицы, которых родители редко забирали по воскресеньям, уехали домой на рождественские каникулы. Лорис была единственным ребенком, оставшимся во всей школе. У нее был порыв положить руку на шапку кудряшек, которые не подчинялись даже стрижке.

Сестра Сицилия напомнила себе еще раз, что она не имеет права выражать свои эмоции никому из детей. Давая клятвы, она отвергала любые привязанности; монахине даже не позволялось ухаживать за растениями.

Она спрятала руки в широкие рукава своего платья.

— Иди, Касталди, — приказала она. — Иди и перестань плакать.

Вскрикнув, Лорис выпрямилась: она не слышала, как монахиня подошла к ней. Как ребенок, которого застали за проделками, она мгновенно перестала плакать. Она не была уверена, считался ли плач проступком, за который наказывают.

— Ты не должна впадать в уныние, — сказала сестра Сицилия. — Уныние есть грех против надежды. Ты должна молиться Богу, который всесильный и милосердный. Только он может сделать так, чтобы твоей маме стало лучше.

— Но я молюсь Ему. Я молюсь Ему все время. — Слезы упали с ее ресниц и покатились по щекам. — Но он не слышит меня.

— Бог всегда слышит, но иногда он хочет большего, чем слова. Ты должна сделать ему букет.

Лорис вытерла рукавом нос.

— Как это?

— Букет — это пучок различных цветов. Но твой должен быть сделан из добрых дел. Вот здесь, дай мне тебе показать.

Сев рядом с Лорис, молодая монахиня взяла лист бумаги и коробку с цветными карандашами.

— Ты знаешь, как рисовать цветок?

Лорис выпятила подбородок: она гордилась своими рисунками.

— Конечно.

Она нарисовала желтый кружок, закрасила его, затем вывела розовые петли лепестков вокруг него.

— Это маргаритка.

— Теперь каждый раз, как ты сделаешь доброе дело или неэгоистичный поступок, или принесешь какую-то жертву, ты нарисуешь цветок на листе, затем другой, третий, пока не получится целый букет.

— А сколько цветов мне надо для букета?

— Ты должна заполнить весь лист.

Лорис растерялась.

— Я не знаю, смогу ли я быть такой хорошей.

Сестра Сицилия спрятала улыбку.

— Ты должна постараться, потому что, когда ты закончишь свой букет, ты сможешь предложить его Богу, и Он ответит на твои молитвы, и твоя мама поправится.

— Он так сделает? Действительно?

— Я обещаю.

— Ой, спасибо!

В порыве благодарности Лорис кинулась на шею сестре Сицилии и крепко обняла ее.

Она не сознавала, что делает, пока не услышала возглас удивления монахини и не почувствовала на щеке серебряное распятие, которое было холодное как лед. Она отпрянула, испугавшись наказания.

Недисциплинированное сердце сестры Сицилии поступило по-другому. Потянувшись, она пригладила непослушный локон за ухо Лорис.

— И я буду каждый день упоминать в своих молитвах твою маму.

С этого дня над Лорис довлело быть предельно послушной: приходилось отказываться даже от таких мелочей, как леденцы, которые приносили ей удовольствие. Она так часто рисовала розы, что на ее большом пальце появились мозоли. И она больше не завидовала тем девочкам, которые плохо вели себя на неделе, но их все равно по воскресеньям забирали родители, потому что знала, что, как только она закончит свой букет, ее мама тоже придет к ней.

К концу месяца букет уже был готов — буйство цветов, нарисованных различными цветными карандашами, которые только были в коробке. Печатными буквами она подписала: «Богу от Лорис».

В тот четверг, в середине урока по арифметике, ее вызвали в кабинет Главной матери.

— К тебе посетитель, — сказала сестра Тереза, и, прежде чем послать ее вниз, она тщательно осмотрела ее одежду.

Переполненная радостью встречи со своей матерью, Лорис быстро пробежала два пролета лестницы и весь остаток пути по холлу.

Она постучала, перед тем как открыть дверь. Ее посетителем была мисс Прескотт.

— Где моя мама?

Лорис оглядела кабинет в поисках, где могла бы спрятаться ее мать.

— Это то, о чем я приехала тебе сказать, Лорис, — сказала печально мисс Прескотт. — Твоя мама не сможет прийти к тебе… никогда. Она…

— Твоя мама ушла на небеса, Касталди, — помогая, закончила Главная мать, — чтобы быть с Богом.

Лорис, не понимая, смотрела то на одну, то на другую. Она точно знала, что это означало, но отказывалась верить тому, что они говорили.

— Я хочу мою мамочку!

Лорис неистово бросилась на мисс Прескотт и стала бить ее своими крохотными кулачками.

— Это вы забрали от меня мою мамочку! Отдайте назад мою мамочку!

Такое явное оскорбление подняло Главную мать со своего места.

— Касталди, немедленно прекрати такое неприличное поведение.

— Я хочу мою мамочку!

Прескотт схватила за плечи плачущего ребенка и с силой встряхнула ее, но та уже была не в состоянии остановиться.

— Лорис, твоя мать умерла!

— Нет, — вскричала Лорис, еще и еще раз.

Ее мать не могла умереть. Бог никогда не позволит, чтобы такое случилось, — ведь она только что закончила свой букет.

Только тогда, когда она стояла перед розовым деревянным ящиком, глядя своими собственными глазами на застывшее лицо Анхелы, Лорис наконец приняла правду.

Лорис пообещала себе, что никогда больше она не будет молить Бога о помощи! Никогда, никогда не забудет, что Он сделал ее матери.


2


Наблюдая, как мисс Прескотт управляла своей «БМВ», Лорис почувствовала усиливающееся чувство беспокойства, почти страха, портившее ее приподнятое настроение, какое у нее было весь долгожданный день после окончания школы.

Проверяя, удобно ли устроилась Лорис на своем сиденье, Прескотт почувствовала, словно что-то ударило ее. Сходство девочки со своей матерью было столь поразительно, что казалось, Анхела вернулась, чтобы преследовать ее.

Хотя волосы Лорис были коротко острижены, и их концы были ровными, словно кто-то просто их обрубил, в них была та же превосходная пышность, тот же иссиня-черный блеск, как у Анхелы. Ее губы с опущенными уголками, даже когда они улыбались, были такими же сладострастными и нежными, как у Анхелы. И была та же фигура, чувственные линии которой не портило даже строгое темно-синее платье в полоску.

Она была возрожденной Анхелой с ее длинными-предлинными ногами, ростом в пять футов восемь дюймов. Это была Анхела с исключительно изящными чертами лица, чья красота не искажалась ни единым недостатком.

Поворачивая ключ зажигания, она удивилась, почему настроение девочки так изменилось, когда она села в машину. Думала ли она о том водителе, что вез ее на похороны двенадцать лет назад? Или она вспомнила время, когда она везла их с матерью от Кинсли обратно в Нью-Йорк? Прескотт было интересно, что помнит Лорис из того рокового воскресенья.

— Такое впечатление, что, когда мы встречаемся, — сказала Прескотт, выезжая со стоянки около монастыря, — я всегда везу тебя куда-то.

Лорис повернула голову и посмотрела на нее светло-серыми глазами Картера, которые были даже более яркими в контрасте с ее густыми черными ресницами.

— В самом деле?

— Ты помнишь тот день, когда мы с тобой увиделись впервые? Я отвозила тебя и твою маму домой.

Лорис снова отвернулась.

— Я не очень хорошо помню свою мать.


В тот день, когда Лорис увидела мертвое тело Анхелы, у нее началась горячка. Три дня и три ночи в бреду, практически без сознания, она звала свою мать и постоянно плакала. Доктор, которого в конце концов пригласили сестры, сразу же забрал ее в больницу и сумел снять стрессовое состояние. После этого Лорис больше не вспоминала того, что случилось в то воскресенье, которое коренным образом навсегда изменило ее жизнь. Она знала, что ее мать умерла, и не захотела посещать кладбище. И никогда больше не плакала.

— Я помню, как вы везли меня сюда, в монастырь, — сказала она, подумав.

— Но это же было на следующий день.

— Да?

— Ты просто была очень маленькой.

Прескотт выдерживала легкий разговорный тон, когда вернулась к отправной точке.

— Мне все-таки кажется, что ты помнишь тот последний день, когда ты видела свою мать.

— У меня только осталось в памяти, как она накручивает на палец мои волосы. Я не знаю, куда мы ехали, но, видимо, в какое-то особенное место, потому что она была очень возбуждена и обрадована. Остальное только… на уровне ощущений.

Прескотт гладко перевела на второй вопрос.

— А ты совсем не помнишь своего отца?

— Совсем.

— Даже его имени?

— Как же, имя его я помню.

Словно захваченная неожиданной судорогой, Прескотт сжала руками руль. Она вновь успокоилась, когда Лорис прибавила с кривой улыбкой:

— Его звали Дэдди.

Ее улыбка стала жесткой.

— Интересная вещь, он иногда мне снится, и я вижу его очень четко, но когда я просыпаюсь, я никогда не могу вспомнить его лица.

Она порывисто потянулась к женщине.

— Я никому никогда не говорила, но после смерти мамы я много фантазировала о нем. Какие истории я только не придумывала! Мои собственные волшебные сказки, — рассмеялась она.

Оказалось, что Прескотт в первый раз видит, как Лорис смеется Осторожность, которой Лорис окружила себя, как защитной стеной, неожиданно спала. Ее глаза заблестели, а лицо ожило. Было ясно, что она была счастлива, только когда терялась в мире фантазий.

— Мой отец был королем в той мифической стране, которую я себе придумала, — говорила она. — Он влюбился в одну очень красивую деревенскую девушку, мою маму. Но его придворные втайне отравили мою маму, а меня заперли в монастыре. А мой папа пошел на поиски, убил дракона, перехитрил великанов-людоедов и злых волшебниц, пока не нашел меня. Моей любимой частью в сказке была та, в которой он объявляет всем в монастыре, что я — его дочь — настоящая принцесса. Он поднимает меня на своего белоснежного арабского скакуна, и мы несемся, как ветер, в его царство, чтобы жить счастливо как никогда.

Она опять рассмеялась, в этот раз непроизвольно, как смеются подростки своим юношеским мечтам. Затем свет в ее глазах погас, и она отвернулась.

— Естественно, когда я подросла, я поняла, что это мой отец, а не придворные, спрятал меня там, чтобы никто в мире не узнал, что у него есть незаконнорожденная дочь.

— О чем ты говоришь? — возразила Прескотт. — Твой папа погиб во Вьетнаме за два года до того, как ты приехала туда.

— Нет, он не погиб.

— Ты, очевидно, это тоже забыла. Тебе было всего лишь…

— Пожалуйста, не надо мне лгать, мисс Прескотт. Сестры могли поверить в это, но я всегда знала, что это неправда.

Лорис выпрямилась и напряглась.

— Он послал вас, чтобы вы увидели, что я закончила школу, не так ли? И вы поддерживали со мной отношения все эти годы, чтобы потом отчитываться перед ним.

Прескотт включила кондиционер.

— А как насчет поздравительных открыток? — настаивала Лорис.

На каждый день рождения и на Рождество Лорис получала поздравительную открытку с напоминанием, что подарок в пятьдесят долларов кладется на ее счет в банке. Каждый раз, когда она успешно заканчивала учебный год, к ее счету прибавлялась премия в сто долларов.

— Это ведь была его идея, да?

— Это было исключительно моей задумкой.

Взгляд и тон Прескотт были такими, что Лорис не смогла усомниться в ней.

— О, я всегда в это верила… — Она откинулась на спинку сиденья. — И он даже не знает, что вы здесь.

Прескотт сосредоточила все свое внимание на шеренге машин.

— А кстати, почему вы здесь, мисс Прескотт?

— Мне интересны твои планы после окончания школы.

Лорис задумчиво посмотрела на нее. Много лет назад она старалась узнать что-нибудь о Прескотт и своем отце. Наконец она сказала:

— В мои планы не входит беспокоить кого бы то ни было, если вас это волнует.

На какое-то время Прескотт растерялась от такой прямолинейности восемнадцатилетней девушки и обрадовалась, когда шеренга машин начала двигаться, и она смогла все свое внимание уделить дороге.

— Что меня расстроило, Лорис, это твое решение не поступать в колледж. Как я писала, твое обучение было бы оплачено.

— Спасибо, но не надо. Мне достаточно школы до конца жизни. Единственно, что мне необходимо, — это жить. Опыт, эксперимент — лучшее обучение для актрисы.

Удивление заставило обернуться Прескотт и посмотреть на Лорис.

— Ты собираешься стать актрисой? — Она вовремя затормозила, чтобы не врезаться в идущую впереди машину. — Как к тебе пришла эта мысль?

— Я с ума схожу по театру.

— Но ты же никогда не была в театре!

Лорис гордо выпрямилась.

— С первого класса я участвовала во всех представлениях, которые устраивались в школе.

После смерти матери Лорис полностью ушла в себя; даже Патси с трудом проникала в ее внутренний мир. В попытке вывести ее из депрессии сестра Сицилия придумала Лорис роль ангела в восточном пышном представлении.

В тот момент, когда Лорис вышла на сцену в своем летящем белом платье, с позолоченным нимбом над головой и легкими, паутинчатыми крыльями, прикрепленными к спине, все в ней перевернулось. Разноцветные огни трансформировали серый, однообразный мир вокруг нее, звуки музыки наполнили всю ее пустоту, а луч света преследовал ее любое движение и был теплей, чем солнечный. Непринужденный взрыв аплодисментов был тем знаком одобрения, изумления и любви, которого так жаждала Лорис.

— Мы читали практически все пьесы, которые были когда-то написаны, — восхищенно продолжала она. — Я знаю все мои любимые роли: Антигону, Хедду, Габлер, Бланше Дю Бои.

Ее лицо вновь ожило, расцветая изнутри и превращая ее в девушку, совершенно незнакомую Прескотт. Неожиданно она вспомнила тот имидж, который Картер легко, не прикладывая никаких усилий, создал себе и с которым выступал на политических митингах и собраниях, где публика была зачарована одним его присутствием. Ей стала интересна его реакция, когда он узнает, что незаконнорожденная дочь, чье существование его никогда не заботило, была на него похожа больше, чем все другие его дети.

— И каждую субботу, — продолжала Лорис, — мы с Патси — вы знакомы с ней — моей лучшей подругой — обычно разыгрывали небольшие пьесы, которые сами писали, играли и ставили. Патси собирается стать продюсером.

— Это та самая Патси, из чьей квартиры на Вест Сайд я тебя вытаскивала?

— Да, она окончила колледж в прошлом году, но мы переписывались каждую неделю. Я буду жить у нее, пока не найду себе квартиру.

— Ты напомнила мне, — Прескотт кивнула на отделение для перчаток. — У меня есть кое-что для тебя — подарок на окончание.

В конверте, который Лорис достала из отделения для перчаток, была банковская книжка, открытая Прескотт на ее имя после смерти Анхелы; в ней указывался баланс на сумму в тридцать четыре сотни долларов. Чек на пять тысяч долларов лежал отдельно.

— Это поможет тебе встать на ноги.

Лорис покачала головой.

— Я не могу этого принять. Чьи все-таки это деньги? Ваши или его?

— Это твои деньги, — успокоила ее Прескотт. — И не будь маленькой идиоткой. Возьми. Они тебе пригодятся.

Лорис пристально посмотрела на чек в надежде найти хоть что-нибудь, принадлежащее ее отцу. Чек был подписан Прескотт, но не был выписан на ее собственный счет.

— А что такое «Тор-Тэк»?

Прескотт пожала узкими плечами.

— Это компания, в которой я работаю. С точки зрения налогов проще выписать чек на счет конторы.

— А я и не знала, что с ублюдков снимаются налоги, — саркастически заметила Лорис, вновь чувствуя острую боль.

— Убери чек, — приказала Прескотт, — перед тем как натворить что-нибудь такое, о чем будешь потом жалеть.

— Он — единственный, кто пожалеет, — сказала Лорис негромко, словно только для себя. — В один прекрасный день, когда я стану знаменитой звездой, он пожалеет, что не признал меня своей дочерью.

Наконец «БМВ» доехала до конца дороги. Когда они проезжали через большие железные ворота, она сложила чек и положила его в банковскую счетовую книжку.

«И я обязательно стану звездой», — поклялась себе Лорис, глядя в зеркало на удаляющийся монастырь, пока он совсем не исчез из виду.

«Я обязательно стану звездой, даже если это убьет меня».


Сначала Лорис была шокирована, обнаружив, что жилище Патси находится в многоквартирном доме в самой нездоровой части Нью-Йорка. Однако в ее квартире присутствовал неизбитый богемный шарм артистической мансарды — по крайней мере, как это всегда представляла Лорис, — и она была очарована этим.

Квартира Пат, расположенная на третьем этаже, без лифта, состояла из небольшой гостиной с маленькой кухонькой, крошечной ванной и спального алькова, отделяемого раздвижными дверьми. Мебель совсем не сочеталась между собой, и с первого взгляда казалось, что она стояла как попало. По стенам были развешаны театральные афиши, которые скрывали в основном протечки и отвалившуюся штукатурку Пестрый ассортимент разбросанных разноцветных подушек служил для различных целей: расположенные по бокам и у спинки кровати, они создавали видимость дивана, а те, что валялись на полу, считались стульями.

Каждую субботнюю ночь в этой квартире Патси собирается компания молодых начинающих театральных деятелей, чтобы определить свой собственный репертуар. Ее гостиная могла с трудом вместить тридцать человек. Некоторые сидели по трое в кресле или плечо к плечу на кровати, остальные растянулись на полу или стояли, подпирая стены. Все это создавало интимную дружескую атмосферу, отличную от той, к чему привыкла Лорис в монастыре. Но за годы вынужденного молчания она ощущала себя слегка ошеломленной от окружающего ее шума.

Звуки от машин — нескончаемой какофонии клаксонов, скрежета покрышек и визга полицейских сирен — проникали сквозь два узких окна, выходивших на проезжую часть. Никто, кроме нее, казалось, даже не замечал всего этого, видимо, из-за того, что они все разговаривали так громко, в быстром темпе, который соответствовал ритму города. «Перебивать кого-то, в то время, когда тот говорит, уже стало общепринятой привычкой Нью-Йорка», — решила Лорис.

Сидя на полу, но отдельно от всех, ей стало интересно: неужели она когда-нибудь приспособится к этому новому миру, частью которого она так хотела стать? Другие присутствующие девочки были ненамного старше ее, но их манеры и поведение создавали видимость людей, искушенных в житейских делах.

Они все наносили макияж и делали модные прически, а их одежда была слишком откровенной. В основном все они были без бюстгальтера! На Лорис же было темно-синее бесформенное платье с длинными рукавами и высоким воротом, отделанное белыми манжетами и воротником. Она твердо знала, что была единственной девственницей в этой компании, и знала, что об этом все знают.

Лорис стала ощущать себя пришельцем с другой планеты. Не помогла даже смущенная улыбка, вызванная ее видом, у одного из молодых людей, потягивающего пиво в противоположном углу. В оправдание себе она возмутилась, какое он имел право так уставиться на нее, хотя его вид, казалось, тоже не очень-то соответствовал остальным парням.

Как почти у всех ребят, на нем были джинсы, широкий кожаный ремень с клепками на манер вестерна, небрежно сидевшая рубашка и ботинки стиля «вестерн». Но если другие носили джинсы модного покроя, то на нем были избитые классические джинсы фирмы «Левис», и если у тех на ботинках были вставки причудливых узоров из змеиной кожи, его же ровные коричневые ботинки были поцарапанными и пыльными. Если для других «вестерн» был последним писком моды, то для него, Лорис поняла, эта одежда была второй кожей.

У него были действительно жесткие черты лица и тяжелая, мускулистая фигура ковбоя. Чувственный, видимо, сладострастный разрез его рта поэтому был более удивительным. Очевидность присутствия крови американского индейца выражалась в его широких скулах, темных, густых бровях и прямых черных волосах. В нем была какая-то сила, одухотворенность, которая беспокоила и излишне интриговала Лорис.

Откинувшись, Лорис отглотнула свой «Коук» и поймала себя на том, что ей интересно: из-за скромности или высокомерия он не вступает в поднятую дискуссию о современном состоянии театра. Уголком глаза она смогла заметить, что, отвернувшись, он внимательно прислушивается к спору.

— До сих пор еще не сделано ничего оригинального, — заключил бородатый сценарист Боб. — Голливуд налегает на классику тридцатых и сороковых годов. А Бродвей…

— Бродвей не делает ничего, кроме старых постановок и британских вещей, — перебила его Пат, подходя к Лорис.

Недовольный Боб продолжил:

— Долгие годы Бродвей был коммерческим, а сегодняшний Бродвей, бастион авангарда, становится просто порочным. Благодаря нашему президенту, этому второразрядному актеришке, дотации на зрелищные мероприятия были урезаны до минимума.

— Расскажи мне об этом.

Выполнив свои обязанности хозяйки дома, Пат плюхнулась на подушку рядом с Лорис.

— Мои предложения отсылались назад столько раз, что я начала чувствовать себя, как Форд Пинто.

— Это не только вопрос денег, — поправил ее Боб. — Давай посмотрим с другой стороны. Нам, американским артистам-авангардистам, нечего сказать. Победил авторитет, истэблишмент. Нас полностью кастрировали.

— Дерьмо.

С таким коротким, решительным замечанием, смягченным легким деревенским акцентом Кэл Ремингтон наконец-то вступил в разговор.

— Осталось столько недосказанного, что необходимо донести до всех. Но, наверно, легче просто сидеть здесь и ныть и стонать о денежных проблемах, вместо того чтобы что-то делать.

Он с шумом поставил банку с пивом на пол.

— Я не знаю как вы, ребята, но мне больно слушать это интеллектуальное дерьмо каждую субботу.

Кэл поднялся во весь свой рост в шесть футов два дюйма.

— Я думал, что причиной наших собраний здесь у Пат является создание новой театральной труппы. И вместо того, чтобы просто разглагольствовать, почему бы нам всем не положить наши деньги туда, где пока присутствуют только наши языки.

Покопавшись в кармане своих потрепанных джинсов, он вытащил двадцатидолларовую бумажку, на которую предполагал прожить уик-энд. Он знал, что дома у него ни гроша, но все-таки хлопнул ее на рахитичный шаткий книжный шкаф, рядом с которым сидели Пат и Лорис.

— Если мы все будем откладывать по двадцать баксов в неделю, за шесть месяцев с небольшим у нас наберется достаточно денег поставить наш первый спектакль.

На момент воцарилась мертвая тишина и общая нерешительность. Затем Лорис порывисто порылась в кошельке, отсчитала двадцать монет из карманных денег, которые она сберегла за несколько лет учебы, и положила их на его двадцать. Было такое впечатление, будто каждый ждал этого первого порыва, так как сразу все пришло в движение. Как по взмаху волшебной палочки, ожили кошельки и бумажники; Пат вскочила на ноги и поспешила в альков, где хранила деньги на еду.

С кривой усмешкой Кэл опустился на только что освободившуюся от Пат подушку рядом с Лорис.

— Ты твердо уверена в том, что знаешь куда попала?

Лорис заметила, что его глаза, которые на расстоянии казались черными, на самом деле были синими — цвета темного полуночного неба.

— Что ты имеешь в виду? — пролепетала она, ощущая неведомое до сих пор волнение.

— Ты же побывала только на одном из наших собраний. Как ты можешь понять, что мы те люди, которые тебе подходят?

Прежде чем она успела ответить, он прибавил:

— Или ты всегда такая… — он посмотрел ей в глаза.

— А что это у тебя — порыв, благородство?

Кэл с удовлетворением заметил, что за ее скромной осторожностью было большое духовное начало; он был уверен в этом. Он безразлично — так ему хотелось, чтобы это выглядело, — пожал плечами:

— Полагаю, что это профессиональный азарт заводилы. Ты всегда пытаешься вычислить побуждения людей?

— Ты говоришь, словно сам рассчитываешь на дальнейшие побуждения.

Он совершенно не ожидал увидеть восприимчивый ум за такой прелестной мордашкой. Что-то предостерегало его от продолжения разговора; может, это было из-за явного тяготения, которое он почувствовал к этой девушке. Его личная жизнь была и так донельзя перекрученной.

— У нас у всех существуют неоспоримые причины, для чего мы говорим или делаем что-то, — настаивал он, совершенно не понимая, почему он оправдывается перед ней. — Обычно очень запутанные, скрытые причины.

Лорис поймала себя на том, что ей было интересно узнать, какова же причина его нежелания верить людям. Или его недоверие относится только к женщинам?

— Моя причина крайне проста, — сказала она ему.

Ей совсем не хотелось, чтобы он решил, что это связано с ним или с его нетерпимой речью, потому что это было действительно не так.

— Мы с Пат много лет подряд говорили о создании нашей собственной труппы.

— Ты подруга Пат?

— Ее лучшая подруга. Мы вместе выросли.

— Пат — настоящий человек, — недвусмысленно заявил он. — Лучший среди людей.

— Я всегда так думала.

Будто бы разговор о ней требовал ее обязательного присутствия, Пат ринулась из алькова, неся пустую банку из-под кофе, в которой она обычно копила деньги. Она обходила с ней всех, как со шляпой. Пока воодушевленные актеры бросали туда свои вклады, она записывала их имена в блокнот, делая пометки о тех, кто обещал, что принесет деньги на следующее собрание.

Кэл и Лорис, не сговариваясь, нежно и с любовью улыбнулись, глядя на организаторскую деятельность Пат; она была прирожденным продюсером. Их улыбки стали увядать, когда они почувствовали возрастающее ощущение близости и интимности, то сладострастное обещание, которым один озарял другого. Лорис сделала глоток своего «Коука». Кэл закурил сигарету и выпустил длинную струю дыма в потолок.

— Ты актриса?

Это было больше утверждение, чем вопрос. У него была манера во время разговора смотреть человеку прямо в глаза, и она стала нервничать.

— И ты давно не была в Нью-Йорке.

— Почему ты так решил?

Кривая усмешка в его глазах, когда он оглядывал ее немодное платье, было объяснением без слов.

— Ты давно сюда приехала?

— Который сейчас час? — весело отозвалась она.

Кэл посмотрел на часы:

— Почти десять.

— Почему? Я уже практически абориген. Я уже здесь целых два часа.

Он откинул голову назад и рассмеялся — таким раскатистым, радостным смехом, что это ее смутило, а других заставило обернуться. Лорис удивилась, почему нахмурилась Пат.

Бросив Роба на полуслове, Пат поспешила к ним.

— Записалось двадцать два человека. Похоже, мы наконец сможем выйти с нашим представлением.

— Благодаря твоей подруге, — уточнил Кэл, не сводя взгляда с Лорис.

— Это дело надо отметить, — сказала сияющая Пат. — Лорис, ты поможешь мне опрокинуть бутылочку винца?

— Конечно.

Кэл поднялся.

— Мне уже пора.

— Ой, ты не останешься на вечеринку? — не сдержавшись, выпалила Лорис.

Он затянулся сигаретой в последний раз и потушил ее в пепельнице.

— Уже поздно. Мне бы лучше вернуться домой.

Слово «домой» было сказано так, что Лорис почувствовала, что ему не очень хочется возвращаться туда; в его глазах снова появилась угрюмость.

— Я позвоню тебе, Пат. Очень приятно было познакомиться. — И он старомодно поклонился Лорис.

Лорис неожиданно для себя поняла, что даже не знает его имени. Она нетерпеливо повернулась к Пат:

— Кто он такой?

— Это Кэл Ремингтон. Он артистический директор.

— Действительно, похож…

— Держись от него подальше, Лорис, — предупредила Пат. — Он женат, и его старуха относится к той категории, которая просто так не отпустит, она вцепится ногтями ему в яйца.

Лорис почувствовала разочарование, и это вовсе удивило ее и даже передернуло.

— Я приехала в Нью-Йорк стать актрисой, а не искать мужчину, — сказала она вслух и как-то неприлично рассмеялась.

— А что удерживает тебя от совмещения приятного с полезным? По крайней мере, до тех пор, пока тебе это не мешает.

— Хей, Пат, — окликнул ее симпатичный молодой человек, подходя к ним. — Ну и где вечеринка, которую ты наобещала?

— Сейчас все будет нормально. Сделай мне приятное, Стив. Это Лорис, моя лучшая подруга. Она актриса, но здесь никого не знает. Постарайся сделать так, чтобы она почувствовала себя как дома, ладно?

Светло-голубые глаза Стива быстро пробежались по Лорис, оглядев ее с ног до головы.

— С удовольствием.

— А я подумала, что ты хотела, чтобы я тебе помогла… — начала было Лорис.

— Не надо, — тряхнула плечами Пат, поспешно удаляясь.

— По части вечеринок Пат — замечательная мастерица, — заверил Стив.

Его волосы песочного цвета волнами рассыпались по плечам. Лорис пыталась не таращиться на три золотых гвоздика, торчащих в одном проколотом ухе, и золотое кольцо, висевшее в другом. Но он рассматривал ее совершенно откровенно, не имея никаких угрызений совести.

— Итак, ты актриса, — сказал он, уставившись на ее бюст.

— Да, — пролепетала Лорис в полубессознательном состоянии. — А ты тоже актер?

— Музыкант. Джаз-тромбон.

— О, и где ты играешь?

— В «Гранд Централ».

— Это джаз-клуб? — спросила она, пытаясь не показать свою некомпетентность.

— Нет, это станция.

Даже Лорис была знакома с нью-йоркской знаменитой «Гранд Централ Стэйшн», основная конечная станция метро и отправная точка нескольких его линий, но она не представляла, что там есть и ночной клуб.

— На нижней платформе, — пояснил он. — Ты знаешь, «Флашинг лайн»?

— Ты имеешь в виду, что играешь в метро?

— Да, начиная со следующей недели. Я буду играть на углу Пятьдесят седьмой и Пятой.

Это звучало так гордо, будто он собирался дебютировать в Карнеги-Холл.

— Один знакомый парень, тенор-саксофон, подался в рыбаки и продал мне свое место за пять тысяч баксов.

— Ты заплатил пять тысяч долларов, чтобы играть на перекрестке?

— Хей, это один из перекрестков в городе, — слегка обидившись, выстрелил Стив. — Это расписание. Мне повезло, потому что в Джульярде мы были в том же классе.

— О, — сказала Лорис. Она совершенно растерялась и не знала, что еще сказать.

— Пойду-ка налью себе выпить.

Пат, следившая за ними, поставила графин с недорогим вином, взяла два уже наполненных пластмассовых стаканчика и подошла с ними к Лорис.

— Что случилось?

— Я не знаю. Я… думаю, что оскорбила его.

— А что ты ему сказала?

— Я не могла поверить, что он действительно заплатил ни мало ни много пять тысяч долларов, чтобы играть на джаз-тромбоне на юго-восточном углу Пятьдесят седьмой улицы.

Пат рассмеялась. Подавая Лорис один из стаканов, она подняла другой и провозгласила:

— Добро пожаловать в чудесный мир шоу-бизнеса.

* * *


Кэл помедлил, вставляя ключ зажигания. Окурок сигареты, свисавший из угла его рта, тлел, создавая красное освещение в машине, припаркованной прямо напротив дома Пат. Усевшись в нее, уставившись на окна ее гостиной, он снова глубоко затянулся.

Пребывая в приподнятом настроении, он уже давно не чувствовал себя таким бодрым: длинная сухая передышка между спектаклями наконец закончилась. В нем пульсировало возбуждение, он был готов вернуться наверх и принять участие в вечеринке. Следя за фигурами, передвигающимися в двух ярко освещенных пространствах, ограниченных прямоугольными рамами, он заметил фигурку новенькой девушки.

Джулия Энн ждет его дома, напомнил он себе. Выбросив сигарету в окно, он завел мотор и стал осторожно выруливать свой «джип» с переполненной стоянки. Он никогда не оставался на вечеринки после их субботних собраний. А теперь, как никогда, он был полон решимости завершить сделку. Он не мог рисковать тем, что считал своим последним шансом.

В свои двадцать восемь лет Кэл был самым старшим членом труппы и наиболее опытным, но он не ставил пьесы уже больше трех лет. Его работа в «Жертвах обязанностей» Ионеску в прошлом году не считалась, так как ему пришлось ее бросить через две недели репетиций. Заболела Джулия Энн и ее положили в больницу, и, кроме него, некому было смотреть за Брайаном: не смог доверить незнакомому человеку заботы о маленьком сынишке. Кэл не забывал, какими были его собственные ощущения.

Сворачивая на Восьмую авеню, Кэл в нерешительности потряс головой. Три года. Как, к черту, они быстро пролетели? Парадоксально, однако, но он не помнил, чтобы время для него так долго тянулось с тех пор, как он перестал быть заносчивым подростком в южной Юте.

Его семья жила в штате Бихив несколько поколений. Мать благочестивая, набожная мормонка, принадлежавшая к первым пионерам, сошедшим на землю Юта в крытых фургонах под руководством Брихама Янга. Предки его отца в это же время пришли на Запад, в поисках золота. Они так и не нашли его, но оставили в наследство нескончаемую энергию и любовь к приключениям. Его великий дед женился на чистокровной индианке из Навахо.

Отец Кэла, огромный, похожий на медведя, был рожден не в свое время; он был каким-то анахронизмом, что, впрочем, придавало ему шарм. Немногие могли возражать ему — даже те, кто был с ним близко знаком, — поэтому понятно, почему не смогла устоять юная, не от мира сего мормонка. Не прошло и месяца после их знакомства, как она с его отцом сбежала.

Придумывая грандиозные, но всегда нелепые идеи как разбогатеть, отец нанимался работником на ранчо, был ковбоем и каскадером в вестернах. Надеясь получить побольше работы в фильмах, он вместе с семьей перебрался в Канаб, прозванный «Маленьким Голливудом» из-за того, что в его окрестностях снималось огромное количество вестернов. Вскоре, когда Кэлу было всего четыре года, его отец сбежал с блондинистой восходящей звездой. Память о нем отравляла все детство Кэла.

Каждый раз, когда он совершал что-то плохое, мать обвиняла его, что он весь в отца. В страхе, что он так же «закончит жизнь безбожным пьяницей, картежником и блудником», она растила его в большой строгости. Чем сильнее она закручивала гайки, чтобы обуздать природную мальчишескую энергию, тем сильнее он сопротивлялся. Когда он поддавался жестким нотациям о морали, то чувствовал себя кастратом; когда же отвергал их, то ощущал свою порочность — был таким же жадным и безответственным, как его отец, которому так и не простил то, что он его бросил.

Несчастный дома, с «шилом в одном месте» и неиссякаемой энергией, каким только может быть подросток в маленьком городке, он окунулся в школьный мир театра. Вскоре он читал подряд все пьесы, которые попадались ему в руки, и прогуливал уроки, чтобы посмотреть новый кинофильм. Он поступил в колледж Южной Юты, но через два года бросил его. Несмотря на возражения матери, он устроился ассистентом режиссера в театральную труппу, которая давала ночные представления, разъезжая по всей стране.

К тому времени, как театр с постоянной труппой и подготовленным к сезону репертуаром достиг восточного побережья, Кэл получил бесценное театральное образование. Он мог делать и делал все — от разработки до постройки декораций, от уборки сцены до постановки трехактовых спектаклей. Он отслеживал свет и звук, иногда одновременно, знал все мужские роли и играл главные. Он даже написал дюжину одноактных пьес, которые обычно пускались на «бис». Продюсер труппы предложил удвоить его жалованье, с условием, что Кэл станет одним из актеров, играющих главные роли.

На сцене Кэл совмещал задумчивую чувствительность Джеймса Дина с сексуальным магнетизмом молодого Брандо, и все в зале, особенно молодые женщины, обожали его. Их реакция приводила Кэла в сильное замешательство и смущение. Он мечтал стать режиссером, поэтому, когда труппа отправилась в свое дальнейшее путешествие, Кэл остался, хотя очень переживал, что расстается с людьми, с которыми провел два счастливейших года.

Он снял квартиру без горячей воды в районе Нью-Йорка под названием «Чертова кухня». Он работал извозчиком на машине и поступил в экспериментальную театральную труппу на Бродвее. Его самая первая постановка получила отклики в газете «Вилидж Войс». Он начинал делать себе имя, когда встретился с Джулией Энн.

Ответственность за обеспечение жены и сына привела его карьеру к застою. Теперь он жил в Астории, по соседству с Кинсборо Бридж. Рента за жилье была в три раза больше, и поэтому он теперь целыми днями занимался извозом.

Но вот карьера снова поставлена на рельсы, заверил себя Кэл, входя в свою квартиру на первом этаже. Он остановился, замерев под аркообразным входом в гостиную. Он даже подумал, что перепутал квартиры.

Когда он уходил на работу в это утро, кипы старых газет и журналов валялись на грязном полу, несвежие вещи свисали со спинок и подлокотников кресел, игрушки были разбросаны, как капканы. Месячный слой пыли лежал на новом кофейном столике и другой мебели, за которую они даже еще не расплатились.

Он не понимал, почему у Джулии Энн постоянно не хватало времени на уборку дома с тех пор, как Брайан пошел в детский сад. Он не понимал, почему именно беспорядок стал неосознанным протестом его жены: никакая уборка не заставит ее гордиться этим местом.

А сейчас все блестело — практически ни единого пятнышка.

— Как все красиво, Джулия Энн, — похвалил Кэл, подходя к ней.

Она сидела на софе и смотрела «Династи».

— Я постаралась.

Каким-то пораженческим движением руки она указала на скромную комнату, где стояла новая мебель в стиле французской провинции, которая совершенно не гармонировала с хламом, оставшимся им в наследство от прежних жильцов.

— Ты проделала дьявольскую работу.

Кэл подошел к софе и снова опешил, внимательно присмотревшись к своей жене. Она нанесла макияж, надела новое платье и сделала прическу. Он знал, что годовщина их свадьбы была в прошлом месяце, а ее день рождения будет только в декабре.

— Что происходит? — осторожно спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты такая нарядная. Наверно, случилось какое-то событие, о котором я не знаю?

— Мне просто захотелось выглядеть красивой — для тебя.

Боль сделала ее глаза более темными, заставляя его почувствовать себя бесчестным олухом. Кэл с нежностью улыбнулся, как бы оправдываясь или извиняясь.

— Ты и так очень красивая.

Он не был уверен, что толстый слой макияжа или искусно сделанная прическа были дополнением к женской красоте, так как, с одной стороны, они подчеркивали ее достоинство, а с другой — лишали ее всякой индивидуальности. Однако он был ей очень благодарен: это доказывало, что она старается наладить их отношения.

— Ты выглядишь прекрасно, Джулия Энн.

Ее рука непроизвольно потянулась к волосам, которые были зачесаны наверх с локонами на висках и вокруг ее круглого лица.

— Ты действительно так думаешь?

Кэла всегда удивляло, что Джулия Энн не осознавала, насколько она была хороша собой с ее изящными, утонченными чертами лица, мягкими светло-каштановыми волосами и глазами газели.

— Я всегда так думал.

Ее губы, несколько тонкие и имеющие тенденцию опускаться в уголках, растянулись в благодарной улыбке. И снова Кэл был охвачен властью, которой обладал над ней. Это была сила, к которой он никогда не стремился, и, даже наоборот, с удовольствием отказался бы от нее. Он должен был следить за каждым своим словом.

— Тебе нравится мое новое платье? — спросила она, вскочив на ноги в своем нетерпении получить его одобрение.

Платье свободного покроя было розовым — ее любимого цвета, — сшито из легкой летней ткани. Двойной слой рюшек, окаймлявших глубокий вырез, открывал ее высокую изящную грудь.

— Мне очень нравится. — Его рука потянулась поправить мягкие складки: — Даже очень.

Она отступила, и материя выскользнула из его руки.

— Тебе не кажется, что оно меня толстит?

Она так и не сбросила те двадцать фунтов, которые набрала, пока вынашивала Брайана. Это, конечно, отразилось на ее фигуре при росте в пять футов пять дюймов, но ее вряд ли можно было назвать толстой.

— Ты прекрасно выглядишь, Джулия Энн.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Каролин помогла мне выбрать это платье, — сказала она. — Ты же знаешь, какой у нее замечательный вкус.

Так как Джулия Энн считала «неудобным» приглашать свою лучшую подругу в их квартиру, Кэл встречался с Каролин только однажды, на их свадьбе. Но у него было такое чувство, что он знал ее очень близко: редко проходила неделя, чтобы ее имя не упоминалось, обычно за обедом, и всегда с тоскующей завистью.

Благоразумная Каролин, муж которой преуспевающий биржевой маклер, купил пятикомнатную квартиру в Аппер Ист Сайд, была удачливее всех, кого знала Джулия Энн. Каролин получала настоящие бриллианты на день рождения и натуральные меха на Рождество.

Дошло до того, что Кэл просто не мог выносить упоминания имени этой женщины.

— Каролин взяла меня с собой в свой очередной вояж в «Блюми», — сказала Джулия Энн. — Я была потрясена тем количеством денег, которые она тратит на платья, и она говорит, что ее мужа не волнует их цена.

Ее охватила тоска.

— Они отбывают на три недели на французскую Ривьеру.

Хотя Кэл мог понять тягу жены к красивым вещам, но ему надоело постоянное напоминание того, что он не может ей дать их.

— Ты должна была выйти замуж за биржевого маклера, — огрызнулся он, прежде чем успел остановиться. — Тогда бы ты полетела на Ривьеру.

— Кэл, я не имела в виду…

Он отвернулся от нее.

— Пойду посмотрю Брайана.

— Мальчик спит.

Не обращая внимания на ее протест, он большими шагами вышел из комнаты и по узкому коридору, смягчая шаги, приблизился к открытой двери спальни сына. Брайан спал на боку, тихо дыша, с прижатой к груди новой игрушкой. Лягушка Кермит, его спутник во время сна, была отброшена в ноги.

За последнее время волосы сынишки потемнели, но приглушенный свет ночника высвечивал все еще светлые пряди. Он был четырехлетним крепким, полным жизни, озорным мальчишкой, но спящий он выглядел таким маленьким и беззащитным. Игрушка, которую он обнимал, была длинноногим роботом с жесткими металлическими углами. Наклонившись, Кэл осторожно попытался разжать пальчики Брайана, но его крошечная ручка еще крепче обняла робота. Он повернулся на спину и открыл глаза:

— Папа!

Он отпустил игрушку и вытянул руки вверх, перебирая пальчиками в воздухе в нетерпении поскорее обнять его. Когда отец наклонился, чтобы поцеловать, ребенок обхватил руками его шею и крепко прижал.

Кэла пронизывала всепоглощающая любовь, она поднималась непонятно из какой части тела. Эта любовь к сыну овладела им в тот момент, когда он впервые уставился на сверток со сморщенным красненьким личиком, врученный ему медсестрой. Он прокашлялся.

— Как дела, парнишка?

— О'кей.

Он откинул назад взъерошенную после сна голову и посмотрел в темно-синие глаза отца:

— Как дела, парнишка?

— У меня все в порядке, а ты должен спать.

Ручки Брайана неохотно соскользнули с шеи Кэла.

— Но я же уже проснулся.

— Тебе только так кажется.

Кэл помог мальчику опять улечься в постель.

— А теперь давай опять засыпай. Но сначала ты не хотел бы попить немного?

Брайан попытался захотеть, но не смог подавить зевок.

— Нет, спасибо.

— А в туалет не хочешь?

Он покачал головой, на этот раз зевая открыто, и схватил робота.

— Понимаешь, парнишка, я не думаю, что ты должен спать с роботом Робби.

Он поморгал немного, чтобы глаза не закрылись.

— А почему?

Приблизив губы к уху Брайана, словно желая сказать ему что-то по секрету, Кэл прошептал:

— Потому что ты обидишь Кермита. Он подумает, что ты его больше не любишь.

— Я его люблю.

В подтверждение этого он сразу же оттолкнул от себя Робби. Кэл, не церемонясь, бросил его под кроватку на другие игрушки.

— Я люблю тебя, Кермит, — заверил Брайан.

Пока Кэл укрывал его, Брайан, обнимая отвергнутую лягушку, повернулся с ней на бок.

— Спокойной ночи, — прошептал отец, целуя мальчика в волосы.

— Спокойной ночи, парнишка, — отозвался сын сонным голосом, когда Кэл выходил из комнаты.

Кэл улыбнулся. Его сын был для него той безусловной любовью, которую он когда-либо чувствовал. Идя на кухню, он подумал, почему любовь между мужчиной и женщиной так усложнена? Там всегда присутствует какая-то напряженность, силовые игры, разочарования и обиды.

Включив свет, он увидел, что кухня была такой же безукоризненно чистой, как и гостиная. Он должен вознаградить Джулию Энн за ее старания. Единственно, что он мог сделать, — это пойти ей навстречу. Невзирая на их ссоры, которые участились в последнее время, у них было много общего. Он был уверен, что им надо только постараться обоим, и они сохранят свой брак. Они должны были это сделать — хотя бы ради Брайана.

Он открыл холодильник, чтобы достать пива, и заметил полупустую бутылку «Розэ» — любимого вина Энн. В попытке помириться после своих резких ответов он налил ей ее лакомства. Его шаги теперь были более мягкими, когда он входил в гостиную. Он даже попытался вернуть себе свое прежнее приподнятое настроение.

— Все равно это повод, — сказал он, протягивая ей бокал «Розэ».

Джулия Энн оторвалась от «Династи» и взяла свое любимое вино с покровительственной улыбкой.

— О?

Он присел рядом с ней на софу.

— Сегодня на собрании труппа наконец-то решилась на действия.

Она поставила вино на кофейный столик и, взяв в руки пульт управления, выключила телевизор на самом интересном месте.

— Звонил Роберт.

— Опять?

— Он хочет знать, не передумал ли ты по поводу работы.

— Нет.

Она нахмурилась, почувствовав и боль и разочарование.

— Он говорит, единственное что тебе надо сделать, — поговорить с ним.

— Я уже все ему сказал по этому поводу, дважды. Сколько раз можно разговаривать об одном и том же?

— Но он не может понять, почему ты предпочитаешь возить людей, когда можешь быть управляющим производством.

Это был один из ее способов донести до него свои слова с помощью других людей, вместо того чтобы напрямую разговаривать с ним. Он посмотрел на нее.

— Твой брат не может понять это или ты?

Она отглотнула вина, ее платье сдвинулось, открывая грудь.

— У Роберта своя точка зрения. Человек с твоим интеллектом, умом и талантом не должен только ездить на машине — это ведь действительно так, Кэл.

— Мне нравится быть себе начальником, и я всегда в движении. Я не уверен, что смогу усидеть взаперти целый день в конторе.

Он натянуто улыбнулся, пытаясь снять снова появившееся напряжение.

— Кроме того, это временно, и это лучшая работа для студента, изучающего окружающую его человеческую природу. Каждый режиссер должен пройти через это.

— Но в качестве управляющего производством ты же будешь начальником, — упорствовала она. — Это же как раз для тебя: быть уверенным, что все четко выполняют свою задачу и все проходит гладко. Ты же любишь это.

— Я не хочу этим заниматься, Джулия Энн.

Его тон был предупреждением не продолжать эту тему.

— Но почему?

Кэл покопался в кармане рубашки в поисках сигарет. Он прикурил и сделал длинную успокаивающую затяжку. Больше всего ему не хотелось сейчас спорить.

— Подумай, ты же знаешь, что мне нравится. Если я устроюсь на работу, я должен буду отдаваться ей полностью. Это значит тратить всю свою энергию и все свое творческое начало на то, что я должен посылать к черту. Для моей работы как режиссера не останется ничего. Я потратил шесть месяцев, чтобы найти пьесу и подобрать труппу, и я не смогу сейчас это бросить.

— Но что если ты отвергнешь сейчас эту возможность, а спектакль потом провалится?

— Спасибо за поддержку, — саркастически усмехнулся Кэл. Он отхлебнул пива и стукнул банкой о стол громче, чем намеревался. — Все идет к тому, что не провалится. Но если это случится, я буду держаться до конца и сменю это только на постоянную работу. Ты тоже так поступишь — ты же согласилась на это.

— Да, но…

— Ты же согласилась, Джулия Энн!

— Это было раньше предложения Роберта. Будь рассудительным! Неужели ты искренне веришь, что получишь еще раз такое предложение, — с твоим непонятным происхождением?

Его рот перекосился.

— Все что ты сможешь сделать, это позвонить своему дорогому братцу и попросить его… — Он оборвал себя на полуслове, когда увидел ее испуганный и виноватый взгляд, прежде чем она успела опустить глаза. — О Боже! Неужели ты это уже сделала?

— Нет!

Он не поверил ей. Уже не в первый раз она вытворяла такое.

— Как ты могла это сделать, зная насколько важна для меня эта пьеса? И это после всех твоих обещаний?

— Но я не сделала этого, Кэл, клянусь!

Она потянулась к нему с мольбой в глазах, открытый вырез платья полностью открывал ее грудь. Кэл вдруг понял, почему она наконец позаботилась убрать квартиру и вырядилась как кукла. В нем стала подниматься холодная ярость.

— Ты должен мне поверить, — умоляла она. — Я говорю чистую правду.

Он торопливо глубоко затянулся и резко выдохнул.

— Дерьмо.

— Я не собиралась этого делать.

Она наклонилась еще ниже и грудью прижалась к его руке.

— Но даже если я и сделала, что ж тут такого ужасного, если жена старается помочь своему мужу только потому, что сильно любит его?

— Сделай мне одолжение — люби меньше, а уважай больше. Может, тогда ты не станешь врать мне или делать что-то за моей спиной.

— Роберт думает, что ты не можешь получить работу из-за того, что боишься ответственности.

— Роберт — дерьмо! — взорвался наконец Кэл. — Я никогда не бегал от ответственности! Ты должна знать это лучше других!

Она вскрикнула, словно он обжег ее. Кэл понял, что его слова — удар ниже пояса.

Он взял ее за руку.

— То, что я имел в виду…

— Я понимаю, что ты имел в виду!

Джулия Энн вырвала руку, ее глаза наполнились слезами.

— То что ты женился на мне, когда я забеременела!


Джулия Энн навсегда запомнила тот день, когда впервые увидела Кэла. Наивная двадцатилетняя девочка, она жила в Мидвесте и никогда не была в Нью-Йорке. Каролина, ее подруга, с которой они вместе снимали комнату, однажды вытащила ее в театральное кафе в Восточной деревне посмотреть там спектакль, считавшийся хитом андеграунда. Она очень удивилась, что он ее заметил. Как только они с Кэлом начали встречаться, Джулия Энн стала ощущать себя словно едет на велосипеде. В какой-то момент она поднималась на головокружительную гору счастья просто оттого, что познакомилась с таким необычайно красивым парнем, — парнем, который мог иметь практически любую женщину, стоило ему только подмигнуть. Но он выбрал ее. В первый раз в жизни у нее появилось такое чувство. Но в следующий момент она скатывалась в бездну разочарования. Она понимала, что не пара ему. Как она сможет удержать его? Как долго он продержится с ней, пока она ему не надоест, и он не бросит ее ради одной из красоток, которые так и кружились вокруг него?

Когда она заикнулась о свадьбе, он настоял, чтобы они подождали, пока он не станет авторитетным режиссером, зарабатывающим достаточно денег, чтобы обеспечить ее и ту семью, о которой они говорили. Но Джулия Энн знала, что на это могут уйти годы, а по роду своей работы Кэл будет ежедневно общаться с молоденькими женщинами, намного привлекательнее и сексуальнее ее.

Она поняла, что должна что-то сделать. Или она потеряет его. Сначала самым простым решением ей показалось забеременеть. Она никогда не чувствовала своей вины в том, что безопасной иглой она проделала дырочки в презервативе, потому что знала, что будет прекрасной женой Кэлу. Она мечтала разделить с ним квартиру с холодной водой, в которой он проживал. Но как можно ожидать в ней ребенка? Недавно она пожалела о том, что наделала, но поняла, что прошлого не вернешь.

Слезы потоком полились из глаз Энн.

— И теперь ты жалеешь, что женился на мне. Ты никогда мне не простишь, что я забеременела. Ты считаешь, что я это сделала нарочно, чтобы просто охомутать тебя и заставить бросить режиссуру.

— Я когда-нибудь говорил тебе такое?

Раньше у Кэла возникали такие мысли. Он не мог этого отрицать.

— А если это было не ради меня, — продолжала она в слезах, — то почему ты считаешь себя свободным и носишься… по диким вечеринкам и меняешь каждую ночь девочек?

Он покачал головой. Они женаты уже пять лет, а Джулия Энн все еще так и не поняла, что он за человек. Это правда, что в первые два года в Нью-Йорке у него было множество женщин. Случайные женщины и наркотики — все это было в порядке вещей, но скоро он устал от того и другого разом. Причиной того, что он влюбился в Джулию Энн, было то, что она не была похожа на других. Он столько раз повторял ей это. Теперь он устал от постоянной необходимости защищаться, если даже не сделал ничего предосудительного.

Она начала рыдать:

— Ты обвиняешь меня во всем.

— Нет, милая.

Вина и жалость, любовь и отвращение — все эти чувства перемешались в нем. Из этих крепко переплетенных эмоций и создавались их взаимоотношения.

— Пожалуйста, не надо.

Он сгреб ее руками. Она обхватила его с такой силой, словно тонула, а он был единственный, кто мог ее спасти. У Кэла был расстроенный вид.

— Я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы мы…

Гладя ее рукой по волосам, он повернул ее лицо к себе. Ее глаза опухли от слез, нежная кожа вокруг них была черной от туши. Он вдруг почувствовал такую нежность к ней, какой уже давно не было. Его нежный успокаивающий поцелуй перешел в глубокий и страстный.

Она глубоко вздохнула, содрогнувшись, когда он наконец оторвал свой рот от ее губ.

— Если бы ты по-настоящему меня любил, ты бы принял предложение Роберта, — сказала она.

Кэл остолбенел. Он высвободился из ее объятий с прохладной неторопливостью. Внутри все кипело, но у него была способность, которой он научился в детстве, исключительно в целях самозащиты делать то, что было вразрез с его желанием. Он улыбнулся жене так, что ее передернуло.

— Тогда, полагаю, что я действительно не люблю тебя.

Она опять расплакалась, однако слезы на этот раз не возымели никакого эффекта.

— Все потому, что ты слишком жадный и эгоцентричный, чтобы любить еще кого-то!

Спрыгнув с дивана, она, рыдая, бросилась в спальню, оставив дверь открытой.

Он подождал, пока пружины не издали скрипа: она бросилась на кровать. Это был звук, с которым он слишком хорошо знаком. И он знал, что он пойдет за ней в спальню, чувствуя себя виноватым и растерянным. Она будет лежать на постели, рыдая. Он сядет рядом с ней. Сначала извинится за то, что расстроил ее. Затем он возьмет ее на руки и поцелует, чтобы заверить, что любит. Чтобы доказать свою любовь, он сдастся и даст ей все, что она хочет, — видеомагнитофон, новый цветной телевизор, все что угодно. Она все еще будет чувствовать себя глубоко обиженной, чтобы ответить ему, но очень быстро сдастся под его возбуждающими поцелуями, и они будут любить друг друга.

Чувствуя, что попадает в ловушку, оставшуюся после мыльной оперы прошлой ночи, Кэл подошел к спальне. Из двери понаблюдал, как Джулия Энн проигрывает свою сцену. Затем он закрыл дверь в спальню, чтобы рыдания не мешали его работе над сценарием. Он делал пометки до двух часов ночи. К этому времени глаза уже слипались, но ему не хотелось идти в спальню, и он заснул на кушетке.

* * *


— Это лучшее, что я могу сделать с тем, что у меня есть, — сказала Пат с притворной улыбкой, кладя губную помаду на японский поднос, забитый макияжными кисточками всех видов и размеров.

— Ты выглядишь потрясающе! — воскликнула Лорис.

Они были в спальне-алькове Пат. Пат сидела на треугольном столике, впихнутом в угол, а Лорис — в разбитом шатком кресле напротив нее. Низкий плоский деревянный туалетный столик Пат, купленный в магазине «Армии спасения», стоял в другом углу, совмещая обязанности ночного столика, так как кровать королевских размеров занимала всю остальную часть комнаты.

На протяжении получаса Лорис, изумленная, наблюдала, как Пат наносила себе макияж, как самый настоящий гример. Она еще не привыкла к тем изменениям, которые произошли с ее подругой с тех пор, как она вышла из монастыря. Пат была толстовата и, как гласил журнал недостатков сестры Терезы, откровенно незаботящаяся о своем внешнем виде. За последний год от размера 14 перешла к размеру 10, научилась одеваться по моде и с яркой индивидуальностью.

Лорис всегда знала, что Пат ужасно переживала из-за своего большого носа и широких скул; она причесывалась так, чтобы волосы постоянно прикрывали щеки, тем самым создавая видимость сужения лица. Теперь она носила свои каштановые волосы прилизанными назад, что трагически, почти вызывающе подчеркивало величину ее носа и скул. Большой, широкий рот блестел от помады медно-золотого цвета. Щеки, дымчато-золотого цвета, оттеняли ее замечательные глаза.

— Я даже не могу тебе выразить, как прекрасно ты выглядишь, Пат.

— Принимая в расчет, что я хорошо поработала, — согласилась она с самоуничтожающей улыбкой. — Я полагаю, потому Бог и создал хирургов-косметологов, что не можем же мы все быть от природы такими красивыми, как ты.

Как всегда, Лорис вздрогнула от комплимента.

— Как актриса, я бы все отдала, чтобы иметь твои строгие трагические черты лица.

— Как женщина, я бы все отдала, чтобы иметь твои груди, — парировала Пат.

Лорис рассмеялась.

— Я бы в момент обменялась с тобой на неистовую индивидуальность.

— Когда молочные железы девушки недостаточно развиты, — продолжала Пат, — она, ни к черту, не создает в себе индивидуальность. Вот посмотри на них.

Она расстроенно махнула рукой в сторону зеркала.

— Мои прыщи стали не намного больше, с тех пор как я выросла из подросткового возраста.

— Может, ты прекратишь? Нет ничего плохого в твоей груди.

— Ничего такого, что бы могла определить хирургия. Я действительно подумываю, что должна сделать силиконовую имплантацию. Я твердо знаю, что это в корне изменит мою жизнь.

Кончиками пальцев Пат приподняла халат на уровне сосков и оттянула материю.

— Уже лучше, — сказала она с ухмылкой, которая быстро погасла, когда она посмотрела в зеркало на свой профиль.

— И я изменю форму носа, когда попаду туда.

— Ты серьезно?

— А то нет. Ты слышала выражение «Красота не снаружи, а внутри»? Но я еще не встречала человека с глазами рентгеновского излучения. Боюсь, что милые мальчики интересуются только одним.

— Ты имеешь в виду… секс?

— Они помешаны на сексе, и что они действительно видят в женщине — это большие груди.

Лорис опять засмеялась.

— Ты на самом деле ненормальная.

Пат отвернулась от зеркала, чтобы посмотреть на Лорис.

— Я понимаю, что прожив большую часть жизни в монастыре, который придерживается порядков на уровне средних веков, ты полный невинный младенец, — сказала она. — Но даже ты должна была заметить, как большинство парней на вчерашней вечеринке смотрели на тебя. Может быть, тебе удалось заметить, куда конкретно они смотрели?

— Ну… да.

Соглашаясь с этим, Лорис почувствовала себя слишком неуютно и, поставленная в тупик, в замешательстве сказала:

— Некоторые из них.

— Некоторые? Парни просто не могли отвести от тебя глаз! В тебе присутствует все то, что они хотят…

— Парни? — перебила Лорис. — Кто они такие?

Пат подумала не развивать дальше свою мысль. Это все равно что объяснять устройство компьютера аборигенам, только что обнаруженным в джунглях Бразилии.

— Лорис, единственно, что ты должна была вчера сделать, — это поманить своим маленьким пальчиком, и любой из… — Она решила отбросить слово «здоровый», но забыла слово «бисексуальный». — И любой мужик в комнате подскочил бы к тебе, чтобы оказаться с тобой в постели.

— Но я ни словом, ни чем другим не дала понять…

— А тебе и не нужно, — перебила ее Пат, — потому что ты настолько великолепна и так красиво сложена. Это мое мнение. Ты только посмотри, что ты сделала с Кэлом Ремингтоном!

При упоминании его имени Лорис почувствовала странное урчание в желудке.

— Что я с ним сделала?

— Прекрасный пример, — Пат подвинула свой стул и теперь сидела напротив Лорис. — Хорошо. Это человек, который посещал все собрания и обычно, усевшись где-нибудь в углу, уходил в себя, редко кто мог вызвать его на разговор. Столько девиц буквально пожирали его глазами, но он никогда не обращал на них внимания. И вдруг прошлой ночью он вошел в такой тяжелый разговор с тобой.

— Но все, что он делал, — это разговаривал со мной и ни разу не посмотрел на мое… мое тело.

— Зная Кэла, я могу поверить в это, — согласилась Пат. — Но сигналы, которые он тебе посылал — сознательно или бессознательно, — были настолько мощными, что я чувствовала их через всю комнату.

Даже будучи совершенно наивной в этих делах, Лорис чисто инстинктивно поняла, что Пат была права.

Она пристально посмотрела в лицо своей подруги.

— Он тебе нравится, да?

— А кому, к черту, он не нравится? — согласилась Пат с характерной резкостью. — Но это все бесполезно.

— Ну, конечно, ведь он женат!

Пат скривилась в иронической усмешке. Она уже приготовилась сказать, что в Нью-Йорке женатые тоже не дураки погулять, так же как и холостые, но потом не решилась. Лорис это скоро сама поймет.

— Даже если бы он и не был женат. Ты думаешь, такой, как Кэл, взглянет на меня дважды?

— А почему бы и нет? Он считает тебя потрясающей. Он сам мне сказал об этом.

Пат в удивлении отпрянула.

— Меня?

Потом, взяв себя в руки, она повела плечом.

— Ну, и что же он сказал?

— Он сказал, что ты настоящий человек — лучший из многих.

— Правильно, это я, — бросила она саркастически. — Лучший двуногий друг человека. Когда парню требуется плечо, чтобы в него поплакаться или домашняя еда без напряга, тогда я девушка.

Лорис ошарашенно уставилась на свою подругу. Как можно за год так круто измениться?

— Ты же никогда никому не подчинялась, Пат. Ты всегда была такой независимой.

Пат посмотрела на ярко-красный лак на своих длинных красиво обработанных ногтях.

— Ты можешь быть независимой только сама с собой. Я знаю, что многие мужчины кричат, что предпочитают независимых женщин, но неужели ты в это веришь?

— Ты всегда гордилась тем, что ты феминистка Ты не помнишь все наши разговоры — как ты часто страдала от монахинь из-за своих мыслей?

— Женская свобода — это прошлый год, Лорис. Что бы мы ни делали и каких бы результатов ни достигали, мы все равно возвращаемся назад — в пятидесятые.

Она вскочила на ноги.

— Вот, посмотри на это.

Подойдя к кровати, она похвасталась платьем из батиста — цельнокроенной рубашкой с рукавами: по нежно-зеленому полю ткани были разбросаны белые цветы, словно весной на поляне.

— Феминистские стили вовсю возвращаются назад. Так же, как обувь. — Она указала на перепончатые белые сандалии, стоящие перед гардеробом. — А сексуальное белье?

Ее трусы висели тонкой полосочкой на талии и на бедрах были вырезаны очень глубоко, что делало ее длинные ноги еще длиннее.

— Я знаю женщин, — продолжала Пат, вылезая из робы и отбрасывая ее в сторону, — и поэтому я могу говорить о карьере женщины, такой, как я, которая наносит макияж, делает стильные прически и одевается по последней моде. Не имеет значения, насколько хорошо и четко женщина выполняет свою работу, если у нее потрясающая внешность.

Она быстро переоделась в платье.

— В следующие пять лет, если мы продолжим двигаться в этом направлении, женщина снова будет выходить замуж девственницей.

Застегивая платье, она рассмеялась тем смехом, который всегда потрясал Лорис.

— По крайней мере, я совершенно не хочу беспокоиться на этот счет.

Она покрутилась, чтобы получше рассмотреть себя в зеркало и неожиданно отрезвела, ее глаза потускнели, и в них появилось горькое чувство поражения, казалось, совершенно нехарактерное для нее.

— Я не знаю, что было не так. Но из собственного опыта я точно знаю, что мужчина чувствует угрозу со стороны женщины, которая пытается с ним соперничать. Если женщина борется за восьмичасовой рабочий день, у нее не остается сил бороться дома за свои права.

Она вставила серьгу в ухо.

— Таким образом, она сдается своему мужу и выполняет все, что он от нее требует.

— Но ты же была первой, которая никогда не выполняла, Пат, — напомнила ей Лорис. — Ты же была единственной в школе, у которой всегда было мужество перечить монахиням.

В действительности Пат всегда была противоречивой, когда дело касалось работы. Она работала помощником режиссера в небольшой фирме, специализирующейся на коммерческих программах ТВ, где не было ни одной женщины-режиссера. Она была первой женщиной — театральным режиссером во всей стране.

Но когда дело касалось мужчин, Пат была совершенно другим человеком. Казалось, что у нее было умение нравиться пробивающим себе дорогу артистам. За последний год у нее были дела с замкнувшимися в себе писателем и актером. Она была им матерью, нянчила их талант, пестовала их уверенность в себе, практически обеспечивая всем. Но как только они встали на ноги, оба начали принимать ее за безмозглую маленькую пустышку с красивым личиком.

— Вспомни то время, когда ты отказалась попросить прощения у сестры Терезы, и она заставила тебя выползать по-пластунски в холл.

Пат принужденно кивнула. Она помнила эту ночь в мельчайших подробностях.

— Не имеет значения, как страшно издевались над нами сестры, но они не сломили твой дух.

— Но они также не смогли сломить и твой дух, Лорис, — напомнила ей Пат, вставляя вторую серьгу.

— Только потому, что я не допускала их до себя. А ты их победила! — Ее глаза вспыхнули от восторга, когда она посмотрела на подругу. — Я бы все отдала, чтобы обладать твоим мужеством. Я всегда хотела быть похожей на тебя.

— На меня?

Пат никогда не думала, что Лорис может ей завидовать.

— И я так рада, что мы снова с тобой вместе. Я так по тебе соскучилась за этот год.

Вскочив на ноги, Лорис быстро и порывисто обняла ее.

— Если бы у меня была сестра, я бы не смогла ее любить сильнее, чем тебя.

На мгновение Пат растеряла все остроты — свою обычную защиту против всех проявлений эмоций.

— У тебя мужества намного больше, чем ты представляешь, Лорис, — просто и многозначительно сказала она.

На какой-то момент она испугалась за свою подругу и подумала: «Они съедят тебя в этом городе».

— Итак, какие наши первые шаги на поприще свободного путешествия по городу?

— Первое, что мы сделаем, — это вытащим тебя из этих монашеских нарядов. Даже у меня нет мужества появиться с тобой на публике в таком виде.

Она взяла кошелек с туалетного столика.

— Пошли, я возьму тебя в магазин.

— Но сегодня же воскресенье. Разве магазины не закрыты?

— Это «Биг Эппе», «Слиппинг бьюти». Там можно купить все, что ты хочешь и в любой день года. Хитрость знает верные места.


Для Лорис потребовалось немного времени, чтобы понять, что Пат знает все верные места, такие как необычайно маленькая лавка в Восточной деревне, где разработчики предлагали свои образцы за полцены. Был также огромный магазин, забитый сверху донизу спортивной одеждой и разрабатываемыми моделями джинсов по сниженным ценам.

Пат случайно знала знаменитого парикмахера Марио, работавшего в шикарном салоне на Ист Шестьдесят первой, стоимость стрижки и укладки была 50 долларов. Но так как он мечтал стать театральным парикмахером, то обслужил подругу актрисы за 25 долларов.

Марио пришел в ужас, увидев волосы Лорис.

— Что это у тебя?

Казалось, он не был так возмущен, даже если бы кто-нибудь осмелился пририсовать усы на портрете Моны Лизы.

— Что этот мясник делал? Наверно, ставил горшок на твою голову и обрезал вокруг?

Пат и Лорис, переглянувшись, рассмеялись.

— Я рад, что молодые леди находят это смешным, — просопел он, — потому что далее я не могу ничего с этим сделать.

— С твоей-то творческой гениальностью, — фыркнула Пат. — Конечно, сможешь.

И, естественно, Пат была права. Когда Марио закончил укладку, волосы Лорис короткими локонами обрамляли лицо — дерзкие прядки упали ей на лоб и сзади на шею, делая очень сексуальной. Затем Пат большими шагами прошла в этот абсолютно неправдоподобный центр макияжа, в котором обслуживаются только артисты и фотомодели. Умопомрачительный ассортимент театрального макияжа был расположен на всех четырех стенах от пола до потолка и на застекленных прилавках. Лорис дали бесплатную консультацию по макияжу и обычную двадцатипроцентную скидку, как для профессионала.

С помощью Пат, Лорис нашла квартиру за 356 долларов в месяц на Сорок шестой между Десятой и Одиннадцатой авеню. В квартире была крошечная ванная комната, крашеные деревянные полы и обитые пластиком стены. Лорис целую неделю красила стены, отмывала и натирала полы, обклеивала шкафы.

Она нашла мебель в «Инь и Янь Эмпориум», комбинации магазина и восточного базара, который специализировался на недорогой мебели из ротанга. Жалюзи на окнах, собранные из палочек бамбука, закрывали окна от любопытных глаз и пропускали солнечный свет. Шторы из деревянных шариков скрывали неопрятную кухню.

Лорис очень понравился Нью-Йорк. Как и многие приезжие, она чувствовала себя гномиком среди его массивных зданий с башнями. Когда она со страхом смотрела на них, единственно, о чем она думала, что невозможное становится возможным, а сны — явью, а упрямое человеческое сознание меняется. Она нашла веселыми шум толпы и огромный поток машин, те вещи вокруг Манхэттена, которые все ненавидят. Но что смутило ее больше всего в городе, — это удивительный, пугающий контраст. Неожиданно между двумя башнями из стекла и бетона она обнаружила мини-парк из посаженных в бочки деревьев, усеянный скамейками, на которых служащие могли выпить чашечку кофе или просто полюбоваться небом и позагорать на солнце. Такое необычайное соседство с трущобами приводило ее в тупик. Она не могла понять, почему матроны в норковых манто и с красивыми прическами не обращают внимания на нищих женщин, сидящих на газетах.

Лорис работала разносчицей коктейлей в дискотеке Ист Сайда. Все деньги, которые она получала, остающиеся после уплаты за квартиру, уходили на обучение. Три раза в неделю она брала уроки актерского мастерства, каждый день уроки танцев, которые были нечто среднее между бальными и современными танцами, уроки пения, чтобы поставить ее несколько глухой голос.

Первые пять месяцев в Нью-Йорке были головокружительными и потрясающими. Она бросилась в водоворот городской жизни, словно никогда не знала ничего другого. Но был единственный момент в ее жизни, с которым она, к своему большому беспокойству, никак не могла свыкнуться: секс. Переходный период от принятия ванн в одежде, так как считалось большим грехом видеть свое собственное обнаженное тело, до порнофильмов по кабельному телевидению Пат был очень сложным и болезненным.

— Это так на самом деле? — спросила она Пат, увидев в первый раз по телевизору работающие, как насос, тела мужчины и женщины.

— Это намного приятнее чувствовать, чем смотреть, — заверила ее Пат.

— Но это так… неромантично.

— Если ты хочешь искать романтику, Спящую красавицу, — ты просто попала не в то время и не в то место…

Лорис искала именно романтику. Она мечтала о любви на всю жизнь, поэтому она отказывалась прыгать в постель с каждым знакомым Пат, обратившим на нее внимание. Она жаждала любви, а не увлечений на одну ночь.

— Но что в этом-то не так? — требовала ответа Пат утром, после очередной выходки Лорис, закончившейся уже обычной упорной борьбой с парнем, который, уходя, обозвал ее курицей.

— То же самое, что и в других. Я с ним даже не знакома, но через пять минут, как мы остались одни, одна рука его оказалась на груди, другая ниже.

Пат посмотрела на Лорис своим понимающим взглядом.

— Это все из-за Кэла, да? Ты просто зависла на нем и не можешь видеть никого другого.

Застигнутая врасплох, Лорис не нашла, что ответить.

— Ты же понимаешь, Лорис, я даже не должна смотреть на календарь, чтобы вычислить, когда придет суббота, мне достаточно посмотреть на твое лицо.

— В конце концов Кэл единственный, кто говорит мне, что в моей голове есть мозги… если он вообще со мной разговаривает. И, по крайней мере, не стремится лечь со мной в постель.

Пат улыбнулась.

— Если бы я была на твоем месте, я бы не ставила жизнь, держа пари по этому поводу.

* * *


Одной рукой скользя по перилам, в другой сжимая сценарий, Лорис бегом спускалась вниз, едва касаясь ступенек. Ее внутренний восторг превращался в кинетическую энергию и заставлял ее нестись по лестнице. Вдруг она резко остановилась; ее сердце замерло при виде Кэла сквозь застекленную входную дверь.

Он стоял на пороге дома в необычной для него спокойной манере. Квадрат металлического навеса укрывал его от мелкого дождя. Свет от фонаря над дверью усиливал резкую линию его профиля. Уйдя в свои мысли, он смотрел на темную, мокрую от дождя улицу, медленно затягиваясь сигаретой.

«Интересно, о чем он так напряженно думает? — подумала она. — И что вообще он здесь делает?»

Кэл уехал от Пат минут пятнадцать назад. Заметив, как он нетерпеливо посмотрел на часы, Лорис решила, что он кого-то ждет. Его длинная затяжка подсказала ей, что в данный момент он пытается решить, уйти или нет.

Неожиданно он повернул голову и, прищурясь, посмотрел сквозь стекло на лестницу. И увидел ее. В его глазах появилось что-то странное. Прежде чем она смогла понять, что это было, он отвернулся.

Он открыл ей дверь и вежливо отошел в сторону, пропуская ее. Когда он снова посмотрел на нее, это была кривая усмешка.

— Любопытно видеть тебя здесь.

— Я, конечно, никогда не ожидала тебя здесь встретить, — нашлась она. Ее сердце бешено забилось. — Ты сюда часто ходишь?

Его усмешка стала глубже.

— Недостаточно часто.

Лорис пришла в смятение, видя неожиданное изменение настроения Кэла и его усмешку. Если он так думает, почему же тогда он первым покидает собрания театральной труппы? Она хотела спросить, но не сделала этого. Она уже знала ответ.

— Я думала, ты ушел, — сказала она, пытаясь заполнить возникшую паузу.

Его глаза встретились с ее.

— На самом деле?

— Я имею в виду, что мы все так думали, — смущенно пробормотала она. — Ты, наверное, кого-то ждешь?

Кэл в последний раз затянулся сигаретой и швырнул ее на улицу.

— Ждал, когда кончится дождь.

Он не мог ей сказать, что на самом деле ждет ее. Ведь он и себе не разрешал об этом думать, пока не увидел Лорис.

Сначала, когда он спустился вниз, у него было твердое намерение идти домой. Он объявил о премьере на собрании. Ему потребовалось пять долгих месяцев собрать вместе все разрозненные элементы, необходимые, чтобы вытянуть пьесу, и теперь он чувствовал восторг от того, что уже в понедельник они начнут репетиции, — то давно забытое чувство снова ожило — и в этом сейчас он чувствовал смысл своей жизни.

Ему хотелось удержать эти чувства подольше. Он просто подумал, что было неплохо, если бы рядом появился человек, который смог разделить с ним его волнение и радость. Он сказал себе, что выкурит сигарету и пойдет домой. Докуривая вторую сигарету, он понял, что ему совершенно не хочется идти домой.

Из окна третьего этажа, где жила Пат, доносились звуки вечеринки, и в какой-то момент Кэл собирался вернуться. Но сейчас ему было совсем не по душе оказаться среди толпы. Он и сам не знал, чего хотел. Но когда вдруг увидел Лорис, он наконец осознал, чего он ждал.

Он напомнил себе, что не имеет права на что-то относительно ее. Но она была здесь, сейчас, рядом, и ему было этого достаточно.

— Кажется, дождик прекращается, — сказала Лорис, убирая в сумку сценарий.

В тот момент, когда она поправляла ручку сумки на плече, взрыв хохота и громкая рок-музыка вырвались из окон Пат и привлекли их внимание.

— Такое впечатление, что там какая-то дьявольская вечеринка, — сказал Кэл.

— У них есть причина погулять сегодня.

Он посмотрел на нее своим пронзительным взглядом.

— А почему ты не осталась там?

Лорис опустила глаза в страхе, что он сможет прочитать в них ответ. Когда Кэл уходил, он забирал с собой вечеринку, по крайней мере, ту часть, что касалась лично ее. Но единственно, чего он никогда не мог отобрать у нее, — это любовь к актерскому искусству.

— Я никогда не ожидала получить главную роль в спектакле, — согласилась она. — Я была настолько счастлива стать частью Мишель, что я… наверно, это глупо, но мне захотелось побыть одной.

— Это совсем не глупо. Я точно знаю, что ты имеешь в виду. У нас у всех есть такое, что мы чувствуем настолько глубоко, что неохотно делимся этим с другими из боязни быть непонятыми, просто прослыть ненормальными.

Это было совсем не то, что она имела в виду. Может, он говорил это, исходя из собственного опыта?

— Мы счастливы и очень радуемся, если рядом оказывается человек, с которым можно поделиться своими ощущениями, — сказал он, посмотрев на свой сценарий.

По его тону Лорис поняла, что он не нашел такого человека.

— В любом случае, я не могла дождаться, когда пойду домой и начну работать над пьесой, — продолжала она торопливо. — Это такая огромная роль… и…

Она замолчала, прислушиваясь к зловещим звукам, когда поднялся сильный порыв ветра.

— Это гром?

— Это точно не шум поезда, — медленно произнес Кэл.

Откинув голову назад, он искоса посмотрел на огромные тучи, плачущие и расползающиеся по всему полуночному небу.

— Уверен, что приближается шторм.

Она засмеялась.

— Какой еще шторм?

Он указал на берег вдоль Нью-Джерси, с похожими на звезды сверкающими огнями, растянувшимися через Гудзон. Темные, почти черные, тучи плыли в том же направлении.

— Пошли. Нам бы лучше пойти до того, как он начнется.

Лорис выпрямилась от того тона, каким он произнес эти слова; это прозвучало, словно они были вместе.

— Увидимся в понедельник на репетиции, — сказала она, отважно вступая в темноту.

— Хей, постой, — позвал ее Кэл, пытаясь застегнуть молнию на куртке. — Моя машина припаркована на Десятой. Я тебя подвезу.

— Не волнуйся, — отозвалась она через плечо. — Я живу в нескольких кварталах отсюда.

Он сбежал вниз, перепрыгивая своими длинными ногами через две ступеньки, и быстро догнал ее.

— Тебе не надо ходить по ночам одной. Кроме того, ты промокла.

Он снова посмотрел на угрожающие грозовые тучи.

— Похоже, что дьявол собирается развязать себе руки.

— Ну и что, — бросила она. — Я люблю гулять в…

— Боже, я же говорил! — прорычал Кэл, когда в небе раздались раскаты грома. — Пошли!

Схватив за руку, он потащил ее за собой, и они побежали по Сорок восьмой. Дождь лил со всех крыш и из-за каждого угла. Свет молнии, неровно разрезавшей небо, осветил фасады многоквартирных домов, как бы на мгновение остановив представление, — эффект был почти сценический. И мир вокруг них снова окунулся в темноту.

— Это здесь, — прокричал Кэл под раскаты грома. — «Джип» вон там, на углу.

С ключами в руке он подбежал к машине, открыл дверцу и практически впихнул ее внутрь. Пока он обегал вокруг к водительскому месту, Лорис потянулась к переднему сиденью, чтобы нажать на кнопку замка. Кэл впрыгнул в машину, захлопнул дверцу и откинулся на сиденье. В какой-то момент они оба сидели, уставившись на дождь, потом повернулись друг к другу, насквозь промокшие и еле сдерживая свое дыхание. Они одновременно рассмеялись.

Лорис убрала с глаз мокрые пряди волос.

— Мне даже не верится.

— Что касается погоды, надо всегда доверять деревенскому парню, — сказал Кэл со своей кривой усмешкой.

«Похоже, он рад сам себе, — заметила она, — словно буря была частью его сцены и разразилась исключительно потому, что он приказал».

Его прямые мокрые волосы блестели, подчеркивая высокие скулы и густые брови, четкую линию подбородка; его рот сейчас казался более чувственным, даже нежным. Его улыбка смягчилась, когда он заметил, что она смотрит на него. Их взгляды сомкнулись — как электрический разряд, как отблеск молний в небе.

Лорис принялась суетливо копаться в своей сумке. Выпрямившись, Кэл достал из заднего кармана джинсов носовой платок и предложил ей. Она пробормотала «спасибо». Пока она вытирала большим белым полосатым квадратом лицо и шею, Кэл достал сценарий из куртки, осторожно проверил, не промок ли он, и бросил на заднее сиденье.

Она снова поблагодарила его, возвращая платок. Он быстро пробежался им по своему лицу, почувствовав запах духов. Неожиданно Лорис заметила, что свитер прилип к телу и обтягивает ее как кожа. Ее машинальная попытка оторвать от себя мокрую материю привлекла его внимание к ее груди.

— Ты, должно быть, замерзла, — заметил он, скидывая с себя кожаную куртку. — Вот. Надень.

— Нет, у меня все…

— Надень.

Он набросил ее резко на плечи Лорис. Нейлоновая полосатая подкладка все еще сохраняла тепло его тела.

Кэл сконцентрировался на прикуривании сигареты. Так он обычно поступал, чтобы успокоиться или переключить внимание. Пока разогревался двигатель, он занял себя осмотром печки, фар и «дворников».

Когда машина осторожно двинулась по скользкому асфальту, звук от работы «дворников» показался неестественным в мертвой тишине, нависшей над ними. Лорис пыталась найти тему для разговора, но побоялась, что ее голос опять разоблачит ее; она, как дура, пробормотала свой адрес.

Она никогда не врала себе, что внешне Кэл ей нравится, но теперь, после всего происшедшего, ее заинтересовало, была ли права Пат. Может, на самом деле Кэл ей больше чем нравится? С одной стороны, у нее всегда срабатывало рациональное чувство, но с другой — время от времени у нее появлялось страстное желание. Если он смог ввести ее в это совершенно абсурдное состояние тем, что просто подвезет до дома, то что будет, когда они начнут репетиции и будут видеться три раза в неделю?

Когда он подрулил к огнетушителю, единственному свободному месту у ее дома, она тихо спросила:

— Кэл, почему именно мне ты дал главную роль в спектакле?

Он пожал плечами, словно ответ был очевиден.

— Потому, что ты четко подходишь больше других.

— Я думала, что Леонор лучше сыграет Мишель. Я знаю, что все в труппе думают так же.

— Так случилось, что я постановщик, — сухо напомнил он ей, выпуская когти. — Мне лучше знать.

— Она так хорошо ее читала.

— Да, и что же? — Он откинулся на сиденье. — Чего ты добиваешься, Лорис?

Она резко проглотила.

— Я не могу играть эту роль, Кэл.

— Что?

— Мне очень жаль, но ты должен взять кого-то еще на…

— Одумайся. Только несколько минут назад ты говорила мне, как счастлива была получить ее. Что случилось, ты что, передумала?

— Мне очень нравится роль Мишель, — согласилась она.

Потом соврала:

— Просто я не думаю, что смогу вытянуть.

— Я бы никогда не дал тебе эту роль, если бы не был уверен, что ты сможешь вытянуть.

Он наклонился к ней.

— Я буду там, чтобы отработать с тобой каждую деталь.

Это было как раз то, чего она боялась.

— Тебе нужен кто-то с большим опытом, — настаивала она, снимая его кожаную куртку. — Вроде Леонор. Она очень талантливая актриса. Она будет потрясающей Мишелью.

— Нет, черт возьми! Я жил с этой пьесой почти шесть месяцев, и каждый раз, когда думал о ней, я видел тебя.

Лорис была поражена вырвавшимся у Кэла признанием. Но больше нее этому был удивлен сам Кэл. Он даже не сознавал, какой неотъемлемой частью его фантазий стала Лорис: в его голове она и ее роль были неразделимы.

Отвернувшись от нее, он выключил «дворники». Он сидел, уставясь на потоки дождя, и, казалось, готовый все снести и растаять под его напором.

— Лорис, пожалуйста, не отказывайся, — наконец сказал он еле слышно. — Ты просто не представляешь, что эта пьеса значит для меня.

— Кэл, я уверена, так будет лучше для всех…

— Нет! — он резко повернулся к ней снова, еще более эмоционально. — Ты не сможешь бросить. Я не позволю тебе.

«Но решение было мое, а не твое», — хотела сказать Лорис, но не смогла.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — продолжал он. — Это твоя первая большая роль, и ты боишься провала. А кто не боится? Ты думаешь, я не боюсь? Лорис, я жизнь свою с этой пьесой кладу на рельсы. Если я провалюсь, я никогда уже не буду ставить пьесы.

— Что ты имеешь в виду? Почему нет?

Кэл короткими резкими движениями провел пальцами по своим мокрым волосам.

— Не хочу вдаваться в подробности. Мое мнение, что я не провалюсь. Так же, как и ты. Я отшлифовал каждое слово в этой пьесе, и у меня появились некоторые действительно дикие идеи. Я не могу дождаться репетиций, чтобы попробовать их.

Он выпрямился, его лицо ожило на глазах.

— Ты представляешь гротесковые эпизоды? Я думаю использовать освещение такое, как в кино, когда постановщик использует снимки, чтобы сделать историю более наглядной, с сериями гротесковых сцен. Тогда… — он поспешно остановился. — Это имеет для тебя какой-то смысл?

— Ты имеешь в виду монтаж?

— Да, точно. Мы применим прожекторы, чтобы разбить реальность на «видения», где необходимы гротески.

Лорис наблюдала, завороженная, как Кэл своими длинными вытянутыми руками в воздухе описывал ей декорации. У нее было ощущение, что он вообще в первый раз рассказывает кому-то о пьесе. Она заметила, что отступает — соблазняется, такое слово больше подходит — творческими перспективами. И вдруг совершенно отчетливо она поняла, что должна будет быть частью этого, что бы ни произошло.

— Квартиры, наклоненные набок, двери, окна, — говорил он, — может, даже и мебель, я пока еще не уверен, но все линии будут несколько косыми, чтобы создать впечатление, что в один прекрасный момент это может разрушиться.

Дождь шел стеной, стер все вывески на домах, уничтожил звуки транспорта, смыл все ощущение времени. А Кэл все рассказывал.

Он понимал, что говорит слишком много и слишком эмоционально, но не мог остановиться, если только у него вообще возникло такое желание. Она слушала его так внимательно, почти не дыша, и он видел сквозь ее свитер линию набухших сосков. Он сказал себе, что это из-за мокрой шерсти, но ее губы словно утверждали совсем другое, а глаза были огромными от восхищения и сверкали. Прежде чем он понял, что делает, он быстро наклонился к ней — и вдруг раздался пронзительный писк, возвративший их к реальности.

— Что это было? — с трудом переводя дыхание, спросила Лорис.

Кэл отпрянул и достал коричневый бумажный пакет, который издал еще один протестующий звук.

— Это утка Донни.

Он совершенно забыл о резиновой утке, которую купил Брайану, взамен игрушки со сломанной пищалкой. Он молча проклинал себя. Он все, к черту, забыл! Не только про игрушку. Что случилось с ним? Неужели у него в семье было недостаточно проблем, чтобы прибавлять еще? Но он так хотел поцеловать ее и намеревался узнать, как она отреагирует, что почувствует и какие у него будут ощущения от ее губ. Открыв пакет, он достал ярко-желтого утенка и показал ей.

— Мой сын не будет купаться без утенка Донни.

— Твой сын? — удивленно повторила Лорис.

Пат никогда не упоминала, что у Кэла есть сын.

— Да, у меня дома есть маленький сынишка. — И его голос наполнился нежностью, что очень тронуло ее.

Она схватила свою сумку и нажала на ручку двери. Быстро пролепетав пожелание спокойной ночи, она выскочила из машины и побежала сквозь потоки дождя и ветра.

Когда Кэл приехал домой, его ждала Джулия Энн. Ее безумные вопросы почти не тронули его. Единственно, о ком он мог думать, — это о Лорис, а свет с улицы высвечивал ее лицо. У него появились новые идеи по поводу спектакля, все, что он хотел сделать, — поделиться с ней. Все бури Джулии Энн словно ушли для него под землю.


Лорис не надо было смотреть на часы, чтобы определить что сейчас очень поздно. Она сидела по-турецки на усыпанном гвоздями, опилками полу, окруженная рулонами холста, пустыми банками из-под краски, какими-то инструментами и кисточками. Другие артисты их компании ушли сразу после репетиции… она осталась, чтобы помочь.

В ожидании Грега с новой банкой краски она достала остатки обеда — холодный цыпленок и теплое пиво — и смотрела на большую сцену, где Кэл и техническая группа заканчивали последние штрихи на основном оборудовании.

Элегантные белые колонны под углом поднимались со своих фундаментов, угрожая вот-вот упасть, фамильные портреты в позолоченных рамах висели слегка набок. Скрытый среди асимметричных угрожающе напряженных лучей и голубых подсветок над большим особняком, мерцал призрачный огонь.

Видя, что идеи Кэла наконец-то реализованы, Лорис ощутила то же возбуждение, какое появилось у нее в машине той ночью, когда он рисовал ей в воздухе. Вдруг она почувствовала уверенность, что теперь все пойдет гладко. Ведь с самого начала их преследовали неприятности. Четыре месяца господствовал закон джунглей: все плохое, что могло случиться, — случилось.

В ту неделю, когда они решили начать репетиции, жена Кэла упала с кухонного табурета и сломала шейный позвонок. Репетиции были отложены на две недели. Только они приступили, как ушел Брэд, играющий главную роль, и им пришлось все начать сначала. Благодаря Рождественским каникулам и эпидемии гриппа, у них еще оставалось время.

Через две недели — премьера, назначенная на 15 марта. Они работали семь вечеров в неделю, а в уик-энд до трех-четырех утра. Все были утомлены, на грани полного истощения. В воздухе царило постоянное напряжение и почти осязаемая тревога. Но Лорис никогда в жизни не была так счастлива.

— Похоже, что ты в конце концов тронулась, — привел ее в чувство голос.

Она посмотрела вверх и увидела Пат, приближающуюся к ней.

— Кто? Я?

— Да, ты. Ты сидишь здесь, улыбаясь исключительно самой себе, — она подошла к ней с банкой краски в руке. — Лорис, что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь Грега, нового парня из технической группы?

Хлопнувшись на пол рядом с Лорис, она поставила банку с краской.

— Он попросил меня передать тебе это.

— Сегодня я не репетирую ни одной из своих сцен, — пояснила она, зубами отрывая цыплячье крыло. — Вот и решила помочь раскрашивать панели.

— Этот человек сказал: «Не можешь ты передать это жене Кэла?»

— Что?

Кинув куриную кость в картонную коробку, она вытерла руки о ее замазанные краской джинсы.

— Откуда он взял это?

— Ты никогда не пропускала репетиции — даже тогда, когда тебя не вызывали. Если ты раскрашиваешь панели, значит, ты делаешь декорации. А на это нанимается постановщик. И…

— Хей, Лорис, — позвал Кэл со сцены. — Где гвозди номер два?

— Я же их принесла, — спохватилась она, не обращая внимания на недоуменный взгляд своей подруги.

Пат подождала, пока Арти, управляющий сцены, забрал ящик с гвоздями и отошел достаточно далеко.

— И каждый вечер вы уходите вдвоем. Ты садишься в его машину и уезжаешь с ним. Почему бы Грегу не подумать, что ты его жена?

— А где, к черту, она? — защищаясь, вскричала Лорис. — Она не пришла ни на одну репетицию. Неужели ее не беспокоит его работа? Она же должна понимать, как тяжело ему найти людей себе в помощь. Если бы я была его женой, я была бы здесь каждый вечер, работая рядом с ним.

— В любом случае ты так и поступаешь, — плоско намекнула ей Пат. — Боже, Лорис, а ты случайно не влюбилась в него, а?

— Я просто стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы пьеса прошла успешно. Что в этом плохого?

Взяв отвертку, она открыла крышку банки с краской.

— Мне нравится заниматься этим, Пат. Я никогда еще не была так счастлива!

— Понимаю, — озабоченно сказала она. — И Кэл такой же. Он переменился настолько, что стал не похож на самого себя. Вы занимаетесь этим после репетиции?

— Нет, конечно. Он просто отвозит меня домой.

— И все?

— Ну, мы сидим в машине и немного болтаем.

— Вы просто… разговариваете?

— Да! О том, как прошла репетиция, или о его новых идеях.

Тоненькой палочкой Лорис быстрыми движениями перемешала краску.

— Я имею в виду, почему мужчина и женщина не могут просто побыть вместе без всякого секса. Мы оба любим театр. У нас вот такие отношения. Что в этом ужасного?

Палка переломилась пополам, обрызгав их обеих краской.

— Господи, что я наделала!

Пат засмеялась.

— О'кей! Теперь мы обе грязные.

— Нет! В этом нет ничего хорошего! — закричала зло Лорис, и неожиданно ее глаза наполнились слезами. — Это совсем нехорошо.

Ошеломленная, Пат уставилась на нее.

— Боже, Лорис, да ты влюблена в него!

— Ой, Пат, что мне теперь делать? Я никогда в жизни не была так несчастна!

Но у ее подруги не было ответа.


В публике росло волнение, выражаемое частым покашливанием, а скрип металлических стульев был слышен даже за бархатными кулисами сцены.

— Что ты собираешься делать? — прошептал Арти Пат, которая подглядывала в щель занавеса.

— Мы ничего не сможем сделать сейчас, — огрызнулась она.

Она только что заметила Дэвида Файна, критика из «Вилидж Войс» — единственной газеты, которая нудно освещает авангард, — вскочившего со своего места. Пробормотав проклятия, она отвернулась от занавеса и увидела, что основной состав и техническая группа собрались вокруг нее.

— Почему мы ждем Кэла? — потребовала Леонор, будучи, как всегда, в центре внимания. — Он же не задействован в спектакле. Почему бы нам не начать без него?

Зная, насколько хрупки актерские эго на открытии сезона, Пат приказала себе держаться спокойно, что бы ни случилось.

— Потому что Кэл должен принести освещение.

— Но уже прошло сорок пять минут, а его нет, — настаивала Леонор, нетерпеливо вскинув голову — Тогда мы должны начать без освещения. В конце концов, что здесь такого?

Пат посчитала до десяти. Ей объяснили, что древняя школьная система освещения не может вытянуть сложного освещения, которое выдумал Кэл для шоу, и он сконструировал собственную коробку освещения, но она сама в это не очень поверила.

Леонор повернулась к Росс — актеру, играющему роль ее мужа и любовника Лорис.

— Что такое коробка освещения?

— Что я не могу понять, — сказал Росс, игнорируя Леонор уже не в первый раз, — так это почему Кэлу надо каждый вечер забирать ее домой?

Пат заскрипела зубами.

— Потому что ему потребовался месяц, чтобы сделать его, — ответила Лорис, летая, как на крыльях. — Оно незаменимо. Он не мог рисковать, если кто-то возьмет и сломает его.

— Ты дозвонилась до него? — спросила Пат.

— Нет. Телефон не отвечает.

— Значит, он в пути.

— Прекрасно, — кипела Леонор, — но если послушать публику, то мы уже давно должны были начать спектакль.

— Так мы никогда ее не завоюем, — поддержал Росс, и все остальные согласились с ним.

— Пат, тебе не кажется, что ты должна еще раз выступить перед публикой, чтобы… — начал Арти.

— Я бы хотела, чтобы сцена была пустой, — оборвала его Пат, чувствуя что ее спокойствию приходит конец. — Я хочу, чтобы актеры заняли свои места в своих уборных, занимаясь приготовлениями, а техническая группа была на своих местах. Сейчас же!

Арти огрызнулся.

— Ладно, все так все. Давайте очистим сцену.

После перебранки все в конечном итоге уступили и исполнили ее просьбу, за исключением Лорис. Она, обессиленная, стояла рядом с наклоненными колоннами, едва способная голосом выразить свой страх.

— Пат, может, нам позвонить в больницы. Может, с Кэлом что случилось?

Если у нее и возникали какие-то сомнения в том, насколько сильно она любит его, то нетерпение, которое она испытывала сейчас, уничтожили их.

— Не волнуйся, — заверила ее Пат — С Кэлом все в порядке.

— Но ты же знаешь, какой он пунктуальный! Он всегда первым бывает здесь. Наверное, что-то случилось.

Пат зло рассмеялась.

— Что-то случилось? Хорошо. Его чертова жена, наверно, упала с другой табуретки. И опять что-нибудь сломала.

Лорис отступила на шаг.

— Зачем она это сделала?

— Потому что это то, что она всегда делает! В этот раз она упала и сломала шею. До этого она попала в больницу с загадочной болью в животе.

— Ты считаешь, что она безжалостно старается сломать его карьеру режиссера?

— Я не знаю, сознательно она это делает или нет, — отозвалась Пат, — но результат один и тот же.

— Но почему Кэл…

Лорис так и не закончила своего вопроса, потому что Кэл проскользнул в боковую дверь, соединяющую аудиторию с задней стороной сцены.

— Господи, как я виноват, — сказал он, ставя коробку освещения на сцену. — Пропали ключи от моей чертовой машины.

Его голос дрожал.

Пат обменялась понимающим взглядом с Лорис.

— Ты не скажешь труппе, чтобы они были готовы через пять минут? — попросила она Лорис, когда Кэл поспешил к технической группе, чтобы подсоединить аппаратуру. — А я объявлю публике.

Ряды лиц, сидящих напротив Пат, когда она закончила свою речь, выглядели по-разному, но с выражением понимания. Единственное улыбающееся лицо было у… Джулии Энн Ремингтон.


Потертый бархатный занавес едва закрылся на пятом вызове, когда Лорис — в ее ушах еще звучали бурные овации — сбежала со сцены, чтобы отыскать Кэла, с нетерпением ожидающего ее за кулисами. Окрыленная успехом, в восторге, она, не задумываясь, бросилась в его объятия.

— Боже, ты была прекрасна!

Подняв ее за талию, он закружил ее, и они оба, задыхаясь рассмеялись. Их смех прервался, когда ее тело заскользило по его, и он поставил ее на ноги. В одно ослепительное мгновение они увидели в глазах друг друга все свои чувства. Их быстро окружили остальные участники спектакля. Все говорили одновременно, обнимались и целовались. Казалось, будто праздник Нового года и День независимости слились сейчас в один.

— Люди! — старалась перекричать Пат веселое столпотворение. — Чем быстрей вы снимете костюмы, тем быстрей мы сможем попасть на нашу вечеринку. Нам надо покинуть это помещение до полуночи.

Она направилась в фойе, чтобы проследить за поставщиком продуктов, которого они наняли для обеспечения буфета в обмен на три рекламы в программе, а артисты разбрелись по своим уборным.

Кэл схватил руку Лорис.

— Можно тебя на минутку? Я хочу поговорить с тобой. — И не ожидая ответа, потащил ее за кулисы.

Лорис не могла представить, что хотел сказать ей Кэл, но она очень хотела, чтобы они вдвоем отметили их праздник. Он создал эту пьесу специально для нее, и это был их общий успех.

— Я хочу поблагодарить тебя, — сказал он. — За все.

Он не хотел вдаваться в подробности. Все, чем они делились на протяжении четырех последних месяцев и что это значило для них, они понимали без слов, и сейчас это было в глазах у каждого.

— Я любила каждую минуту этого, Кэл, — вспыхнула Лорис. — Очень жаль, что все закончилось.

— Но еще ничего не закончилось, — настаивал он, его тон был требовательный. — Все только начинается.

— Что ты имеешь в виду?

— Кэл еще здесь?

Они оба замерли, потом повернулись в направлении голоса Пат.

— Ты не видел Кэла, Грэг?

— Он был здесь всего минуту назад, — отозвался Грэг из технической будки.

Кэл на мгновение разозлился и вышел из-за кулисы. Лорис последовала за ним.

— Да, Пат, что такое?

— Твоя жена тебя разыскивает.

— Я еще кое-что недоделал здесь. — Лицо и тон Кэла были совершенно ничего не выражающими. — В первую очередь мне надо позаботиться о коробке освещения.

— А я еще не переоделась, — громко напомнила о себе Лорис.

Пат подождала, пока Лорис скрылась через дверь, ведущую в уборные, и повернулась к Кэлу.

— Ты не думаешь, что теперь мы должны прятать коробку освещения во вспомогательной комнате?

— Ты что, ребенок? Половина детей в этой школе сидят на наркотиках. Они разломают ее, чтобы продать по частям.

— Мне кажется, что наши дела идут так, что она будет здесь в большей безопасности, чем у тебя дома.

Кэл задумался.

— Да, ты права.

— Я сказала твоей жене, что ты сейчас уже выходишь. Мы не хотим задерживать ее, — сказала она саркастически.

Пока Кэл и Грэг запирали звуковое и осветительное оборудование, Лорис переоделась в свитер и джинсы. Ее нервное состояние, связанное с открытием сезона и первым успехом на сцене, было ничто по сравнению с тем, что она ощущала в ожидании встречи с женой Кэла.


Джулия Энн была совсем не такой, какой, по описаниям Пат, ожидала увидеть Лорис. Не было жены, которая бы так внимательно относилась к работе своего мужа. За ближайшие десять минут она оглядела все костюмы и оборудование, с благодарностью раздавая комплименты Россу, Леонор и Лорис.

— И я так горжусь Кэлом, — сказала она им. — Спектакль был на самом деле потрясающим! Хотя должна заметить, что не поняла и половины.

Она засмеялась немного наигранно, когда поняла по взглядам, что сказала не совсем то, и быстро поправилась:

— Кэл настолько великолепен, что даже не знаю, что он нашел такого во мне.

Лорис никак не могла понять, почему Джулия Энн все время говорит о своем муже в третьем лице, ведь он стоял рядом g ней. Наверно, это было из-за того, что мнение Кэла исключалось, и она обращалась к другим. Чем больше его жена продолжала вести себя в такой неестественно бодрой и веселой манере, тем больше он становился расстроенным.

Его молчание только провоцировало Джулию Энн.

— Я бы очень хотела во всем быть ему помощником, но из-за моего несчастного случая…

Ее голова была неподвижной из-за корсета из пено-резины вокруг шеи. Все ее пальцы были забинтованы.

— Как же это произошло? — спросил Росс, все еще сияя от ее высказываний по поводу его игры.

Леонор застонала. Она бы пригласила свою мать на открытие, если бы хотела стоять и слушать профессиональную мученицу.

Вспомнив интерпретацию Пат об этих несчастных случаях, Лорис внимательно прислушивалась к объяснениям Джулии.

— Все произошло действительно так глупо, хотя, конечно, я могла разбиться, — она весело рассмеялась. — Мне не надо было залезать на неустойчивую табуретку, чтобы дотянуться до кухонного шкафа, но я так хотела подать вовремя обед Кэлу. Знай я, что он придет так поздно, потому что занят на собрании…

Зафиксировав вину своего несчастного случая, она создала впечатление, что не относится к ноющим людям, и даже одарила мужа всепрощающей улыбкой. Но он был слишком занят прикуриванием сигареты и не заметил этого.

Хотя Кэл казался спокойным, Лорис чувствовала, чего ему это стоило Напряжение подавленности, исходящее от него, было почти осязаемым. Росс и Леонор, почувствовав это, обменялись смущенными взглядами. Они совершенно не хотели вдаваться в подробности семейных дел Кэла. Только Джулия Энн, казалось, полностью забыла о чувствах собственного мужа.

— После вашего несчастного случая прошло уже четыре месяца, — сказала ей Лорис, не удержавшись. — И вы до сих пор носите корсет?

— О, я не всегда хожу в нем, — согласилась Джулия Энн. — Только когда дает о себе знать мой сломанный позвонок.

Из ее слов Лорис поняла, что она очень открытый человек.

Джулия Энн вздрогнула, показывая, что чувствует боль, даже когда вздыхает. Ее легкая отважная улыбка предполагала показать, что она проходит тяжелое испытание. Она положила свою любящую руку на руку мужа.

— Ничто не могло заставить меня пропустить премьеру Кэла.

Кэл вырвал руку. Он уже получил все что мог от ее представления в качестве жены года. Без слов он подошел большими шагами к импровизированному бару рядом с буфетом. Основная часть артистов и технического состава уже собралась там, ожидая получить кусок от героического, легендарного сандвича длиной в пять футов.

— Я бы что-нибудь поел, — тихо сказал Росс Леонор. — А ты?

На лицо Леонор нахлынуло выражение полной расслабленности.

— Я бы не против.

Они поспешили отойти, оставляя Лорис наедине с женой Кэла.

Несмотря на то, что больше всего на свете ей хотелось уйти, Лорис решила, что не может. Она подозревала, что Джулия Энн преувеличивает, видимо, даже выдумывает свое физическое бессилие, но боль, промелькнувшая в глазах, когда Кэл покинул ее, была слишком естественной.

— Кэл человек настроения.

Продолжительный взгляд Джулии Энн дал ясно понять, сколько она терпит от такого человека.

— Но я уверена, что вы не должны говорить ему этого. Я понимаю, что вы работали очень тесно с ним эти месяцы и сами знаете, как трудно с ним бывает порой.

Лорис не знала этого, но оставила свое мнение при себе. Ей было намного интересней услышать о Кэле мнение его жены.

— Когда он в репетиционном периоде, он просто невыносим. О, я не хочу, чтобы вы подумали, что я принижаю его, — поспешила она добавить. — Обычно Кэл прекрасный муж и отец. У нас потрясающие отношения. Но мне кажется, что театр вносит что-то негативное в них. Поэтому я так возражала против того, чтобы он вообще занимался режиссурой.

Лорис помолчала, ей ужасно захотелось сделать глоток вина.

— Не занимался? Но почему?

— Ему предложили потрясающую работу, — ограничилась Джулия Энн. — И очень ответственную. У него не останется времени на все остальное.

— Но у Кэла огромный талант, — возразила Лорис, с большей эмоциональностью, чем ей хотелось бы. — У него есть все, чтобы стать одним из ведущих режиссеров театра. Он не может это оставить.

Джулия Энн расстроенно махнула рукой.

— Режиссура в любом случае никогда не была больше чем хобби для него.

Лорис непонимающе уставилась на женщину, вспоминая часы, когда Кэл рассказывал ей о своих надеждах и мечтах. Было похоже, что они говорят о разных людях.

— Некоторые женатые мужчины заигрывают с другими женщинами, — самодовольно пояснила Джулия Энн, — а Кэл играет с ними в режиссера.

Та небольшая симпатия, которую она почувствовала к Джулии Энн, мгновенно улетучилась, как только Лорис поняла, что с самого начала была во всем права. Но неужели Кэл не сознает этого.

Во время их беседы Кэл отошел, чтобы налить себе любимого ликера У.О. Вечер, на который он возлагал такие надежды, был полностью испорчен. Небольшой радостью было то, что его жена не преуспела в том, чтобы сорвать ему представление; по воле случая этого не произошло. Алкоголь не помог ему успокоиться и контролировать злость, беспощадно кипевшую у него внутри. Он старался возродить, по крайней мере в своих мыслях, ту радость, что была раньше.

Он вспомнил овации публики, о том, что пять раз вызывали на «бис» и тот момент, когда Лорис бросилась в его объятия. Он воспроизвел звук ее смеха, возбужденное ощущение ее скользящего взгляда, полного любви.

Он налил себе двойную порцию Неожиданно перед ним плюхнулся пустой бокал.

— Я бы тоже хотела выпить.

Кэл обернулся и, к своему удивлению, увидел Пат. Она избегала его после разговора на задней площадке сцены.

— У.О., о'кей?

Она пожала плечом.

— У.О., алкоголь для растирания А что еще есть?

Кэл мог ей сказать, что она уже достаточно выпила и что она зря все еще злится на него. Он налил ей хлебной водки, невзирая на ее протесты, кинул туда несколько кусочков льда.

— А что ты здесь скучаешь в одиночестве? спросила она. — Я было подумала, что у тебя компания больше чем достаточная.

Она посмотрела через плечо на Лорис и Джулию Энн.

— Эта парочка так дополняет друг друга, как никто. Интересно, что у них может быть общего?

Позволив ей высказать это саркастическое, язвительное замечание, Кэл отпил У.О. Пат осушила залпом свой бокал.

— Твоей жене понравилось представление?

— Подумай, ты сейчас можешь говорить мне какие угодно слова. Самое главное, что спектакль прошел успешно, несмотря… ни на что.

Потянувшись мимо него, она взяла бутылку и налила себе чистого напитка.

— Этот поганый Дэвид Файн не заметил нашего успеха.

— Ты имеешь в виду, он не показал вида?

— О, все нормально, он показал. Ты единственный, кто не видел этого. По крайней мере, не успел, он ушел с отвращением.

У Кэла вырвались грубые проклятия, привлекая внимание окружающих.

— Мы добьемся того, что он еще вернется.

— Потребовался целый месяц ежедневных звонков, чтобы добиться того, чтобы он пришел к нам и потом написал о нас в прессе. Он настолько загружен, что ему пришлось отменить какие-то встречи, чтобы быть здесь, а затем смотрел на нас, как на кучку дилетантов-любителей, которые не могут даже начать спектакль вовремя! Нам же необходима его рецензия, Кэл!

— Ты не должна мне этого говорить!

Она все равно высказалась до конца.

— Хорошей заметкой в «Войсе» я бы смогла заполучить критиков из «Ньюс» и «Пост», может быть, и из «Таймс». А теперь, к черту, как я могу предположить, что найду людей, желающих поддержать нас и вложить деньги в такую коммерчески рискованную пьесу, как наша? Нам был необходим его чертов отчет!

Рука Кэла сжала бокал с такой силой, что Пат была уверена, что стекло лопнет. Она была в плену своей собственной злости и разочарования, поэтому не сознавала, какую причиняет боль. Она положила свою руку на его, пытаясь успокоить и дать ему понять, что, несмотря ни на что, она останется его другом.

— Я знаю, что это не мое дело, но ты имеешь врага в собственном доме.

Она выразила ту самую мысль, которая у него уже давно сформировалась в голове. Он медленно поставил бокал и хотел сказать что-то, но не стал. Пат почувствовала, что он испугался, что, если проронит хоть слово, полностью потеряет контроль над собой.

* * *


Джулия Энн просто не могла понять, почему ее муж отказывается разговаривать с ней всю дорогу домой, несмотря на все ее подстрекательства.

— Я не выйду из машины, пока ты мне не скажешь, что тебя так взволновало, Кэл, — сказала она, когда он припарковал машину на углу в нескольких шагах от их дома. — Это из-за того, что я сказала или сделала что-то предосудительное?

Он громко и язвительно рассмеялся.

— Предосудительное? Ты просто безжалостно спрятала ключи от машины, чтобы не дать мне приехать на премьеру.

Ее глаза расширились, изображая младенческую невинность. Но Кэл не собирался с ней спорить. Он знал, что это плохо кончится. Та ярость, которая угнетала его весь вечер, стала вновь подниматься в нем с такой силой, что грозила вырваться наружу.

— Выходи из машины, — предостерег он ее, — иначе, клянусь Богом, я не отвечаю за последствия.

Ему не надо было говорить это дважды. Джулия Энн вылезла из машины, хлопнула дверью и направилась к подъезду. Нажав на акселератор, он с такой скоростью сорвался с места, что завизжали покрышки. Рыдая, Джулия Энн наблюдала, как «джип» взмыл и исчез за поворотом.


У Кэла не было определенного маршрута; он только знал, что ему необходимо освободиться от злости и в движении получить свободу. Но вдруг обнаружил, что мчится по Северному бульвару, подъезжая к мосту Пятьдесят девятой. Только тогда он согласился с собой, что конечным пунктом его гонки был дом Лорис. Он ни разу не задумался, что он делает и какие могут быть последствия.

Как и Северный бульвар, Манхэттен в этот поздний час был забит машинами. После кромешной темноты Ист Ривера огни сверкающих небоскребов на мгновение ослепили его. Ночью это был совершенно другой город: он сверкал, вызывая разнообразные чувства.

К тому времени как Кэл проехал через весь город, было уже далеко за полночь, и он даже не подумал остановиться у зрительного зала. Зная Пат, он был уверен, что она перетащила вечеринку в свой дом, и чисто инстинктивные чувства заставили его поехать к Лорис.

Сорок шестая улица была пустынной. Окна Лорис на втором этаже были темными, бамбуковые шторы задернуты. Кэл так остро чувствовал ее присутствие, что его возбуждение все росло. Повнимательнее присмотревшись, он заметил слабый огонек, пробивающийся сквозь узенькие щели. Он поставил «джип» на первом попавшемся месте.

Тусклый свет, который смог заметить Кэл, шел от маленькой лампы на столе у кровати Лорис. Так как с внезапным уходом Кэла вечеринка потеряла всякий смысл для нее, она и не поехала со всеми на квартиру Пат.

Хотя Лорис была удивлена появлению Кэла, у нее не было необходимости спрашивать, зачем он здесь. Она только сказала:

— Тебе не надо было приезжать сюда, Кэл.

— Я уйду, если ты на самом деле хочешь этого.

В следующее мгновение они бросились в объятия с такой силой, что это больше походило на столкновение; их губы приветствовали друг друга во время поцелуя. Они так крепко обнимали друг друга, словно их в любой момент могли разъединить.

Испугавшись своей вспыхнувшей страсти, Лорис захотела вырваться, но Кэл не отпускал ее. Он готов был любить ее прямо здесь, у двери, но сдерживал себя.

Он оторвался от ее губ.

— Я совсем не хотел быть таким буйным… Но я чертовски тебя хочу.

— Я знаю, — сказала она не дыша, имея в виду, что и она чувствует то же самое.

От любви к нему у нее кружилась голова, ее моральные устои ушли в никуда, она едва удерживалась на ногах, когда он, отпустив ее, снимал второпях свою куртку. С тем же нетерпением он буквально сдирал с нее халат.

Кэл сгреб ее в свои объятия, и ее окутал жар его тела. Его рот нежно овладел ее затяжным томным поцелуем. Ее охватила жажда любви к нему с такой силой, что слезы брызнули у нее из глаз. Он почувствовал, что она растворяется рядом с ним, такая нежная и беззащитная, и уже не мог больше сдержать себя.

В своем страстном непреодолимом желании он разорвал ее ночную рубашку и вдруг замер при виде ее тела. Ее кожа, казалось, поглощала свет лампы, покрытой абажуром из рисовой бумаги, отражая теплый кремоватый свет.

— Ты такая красивая!

Его голос дрожал, его взгляд ласково скользил по ее телу. В первый раз в жизни Лорис почувствовала себя красивой. Она ожидала, что ее охватит стыд и ощущение греха, когда оказалась полностью обнаженной перед Кэлом, но все, что она почувствовала, — это стремление быть с ним. Она начала расстегивать пуговицы на рубашке, а он встал на колени перед ней и лицом уткнулся в ее грудь.

— Даже красивее, чем я представлял, — бормотал он, горячо дыша на ее кожу и гладя ее спину и бедра.

Она поразилась, получая такое удовольствие от его прикосновений и страстного желания, которое он в ней возбуждал. Когда он, нежно целуя, уткнулся лицом в ее грудь, она ухватилась за его плечи, чтобы не упасть. Его зубы схватили кончик груди, заставив ее вскрикнуть. С едва управляемым желанием он втянул сосок в невыносимую жару своего рта. Он застонал, когда с восторгом почувствовал вкус ее соска на языке, но так и не прекратил водоворота теплых ласк. Ее тело все целиком шло навстречу его ласкам. Она прижалась к нему, желая, чтобы только этому не было конца.

— Ты такая вкусная, что может случиться, что мы съедим тебя живьем, — сказал он, наконец-то оторвав от нее рот.

Его руки продолжали медленно, нежно двигаться по ней. Вдруг она оттолкнула его, сделав назад несколько шагов. Кэл замер.

— Что-то не так?

— Я тоже хочу почувствовать тебя, — пояснила Лорис, взмахом руки указывая, что он все еще в одежде.

— На самом деле? — спросил он с усмешкой: в ее голосе было что-то, что рассмешило его: — Думаю, это можно уладить.

Не успела она глазом моргнуть, как он уже был на ногах. Теми же длинными чувственными движениями, как делал это он, она ласкала его бока, спину и плечи. Лорис проводила длинные прямые линии на его груди, словно изучая различие его и своего тела. Ее ладони стали необычайно чувствительными, и она изумлялась, какое эротическое чувство поднималось в ней от прикосновений к его телу. Ей нравилась гладь его мускулов, как они вздрагивали от ее касаний, контраст между их твердостью и нежностью его кожи.

Теперь была очередь Кэла отпрянуть. Он хотел почувствовать ее руки всем своим телом, почувствовать ее всю на себе. Он расстегнул ремень и молнию джинсов и уже спустил их до колен, когда вспомнил о ботинках. Засмеявшись, он прихрамывая дошел до кровати и уселся на край. Пока он снимал правый ботинок и носок, она развязывала левый. Встав опять на ноги, он быстро снял джинсы и трусы.

У Лорис высохло во рту, и, глубоко вздохнув, она замерла, увидев гладкие бедра Кэла, тугие ягодицы и вожделенный предмет женской страсти. Она прежде никогда не видела члена в состоянии эрекции: он показался ей странным, немного пугающим, но красивым.

Очарованная, она подошла и потрогала его, пробежалась пальцами по его блестящему кончику.

— Он такой теплый… такой неправдоподобно нежный.

Ответом был только резкий вдох. Медленно она исследовала его обеими руками: внутри нее росло чувство восторга и восхищения, заставляя ее осторожные ласки превращаться в настойчивые.

Кэл потянул ее за собой на постель. Его кожа скользила по ее коже. Он прижимал ее тело, пока оно полностью, каждой точкой не слилось с его.

— Теперь ты чувствуешь меня?

— Да, — простонала она, прижимаясь к нему каждой своей частичкой.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты почувствовала меня. Всего. Так же, как и я хочу почувствовать всю тебя.

Он проскользнул между ее бедрами, его рот проглотил стон, который вырвался у нее. Мучительно медленными движениями он принялся ее гладить. Жар поднимался под ее кожей, устремляясь куда-то глубоко внутрь. Она полностью отдалась ему: ее рот, ее тело, ее незнакомое «я». Ее страстная несдержанность довела его до крайнего возбуждения, и его движения убыстрились: он заполнил ее рот глубокими сильными движениями языка. Но ему не хватало этого. Он хотел большего.

Отзываясь на ее готовность, он вошел в нее. И удивился, когда Лорис вскрикнула, содрогнувшись от боли. Неспособный остановиться, он толкнулся еще глубже в нее и остановился у барьера. Он осознал с изумлением, что она была девственницей, хотя его предложения были приняты без промедления, чувственно и несдержанно. Он был поражен, что она отдавалась ему так легко, ничего не прося взамен.

Лорис снова вскрикнула, когда он выходил из нее, но на этот раз от того, что теряет его.

— Почему ты ушел? Я что-то делаю не так?

— Боже, нет! Ведь тебе больно.

— Немножко, но это было так прекрасно.

Ее лицо сияло, ослепляя его. Ее губы, все еще влажные от его и немного покусанные, оставались открытыми. Он почувствовал дикое содрогание ее тела, вызванное его неожиданным вторжением, но она, как и несколько минут назад, предлагала ему себя.

На Кэла накатила волна любви и необыкновенной нежности.

— Почему же ты не сказала мне?

— Это имело какое-то значение?

— Да я… нет. Нет!

Он понял, что теперь ничто не сможет оторвать его от нее, так же как знал, что однажды переступив порог, они не остановятся. Это было единственной причиной, по которой он старался держаться подальше от нее все эти месяцы.

— Но если бы я знал, я был бы поосторожней.

— Ой, не надо ничего менять, — ответила она, светясь улыбкой. — Я даже не мечтала, что это может быть так прекрасно.

Она прогнулась к нему, теребя пальцами его волосы и приближая его рот к своему легкими и нежными поцелуями. Его язык стал нежно изучать ее тело. Ласково, успокаивающе он приблизил свое лицо к округлости ее живота, его рот оставлял теплые влажные следы на ее коже, опускаясь вниз. Он поцеловал ее темные влажные завитки, раздвинул ее бедра, положил ее ноги себе на плечи. Он раскрыл ее своим языком.

Лорис вскрикнула, шокированная тем, что он собирается поцеловать ее туда… в самую сокровенную часть тела.

— Нет!

Он протянул под нее руки, приподнял бедра к своим губам, и его рот стал ее рабом.

Влажный огонь пробежал по ней, яростно обжигая; ласки стали более глубокими и быстрыми, пока она не стала дико выгибаться. Казалось, что все уже им исследовано внутри и снаружи в одно и то же время. Она дрожала от возбуждения и таяла. Она не знала, что ее тело способно получать еще больше удовольствия, пока не почувствовала, как он снова входит в нее, и его безжалостно медленные движения словно вытягивают из нее тот почти нестерпимый восторг, который вновь появился в ней. Кэлу потребовалась сила воли, чтобы двигаться медленно. Он умирал, полностью хороня себя в ней. Но когда он преодолел препятствие, полностью соединившись с ней, он уже не мог остановиться.

Лорис изогнула бедра и со всей силой толкнулась в Кэла. Она почувствовала острое ощущение разрыва. Его руки обвили ее, его тело искало место, где можно отдать заряд, полученный при их близости. Он принудил себя на время остановиться: словно жидкий огонь пробежал по его телу, заставляя его беспомощно вздрагивать, и он знал, что если сделает хоть одно движение внутри нее, то совсем потеряет контроль.

Чувства Лорис были так сильны, что она едва могла дышать. Она не могла приблизиться ближе к нему. Исступленно, она обвила руки и ноги вокруг него, втягивая его все глубже в свою нежность и тепло. Дрожь, сотрясшая его, отдалась внутри нее. Когда он поцеловал ее жарким поцелуем, она почувствовала на его языке вкус себя.

Мир перевернулся вокруг нее. Она не знала, кто начал, подвергая танталовым мукам, эти медленные движения, потому что они двигались как одно целое в ритме пульсации их крови. С каждым его толчком в глубь нее она чувствовала, что удаляется все дальше от себя самой, раздваиваясь и отдаваясь ему. Ее тело стало растворяться в его: теперь не существовало той точки, в которой был его конец и было ее начало. Они были едины, сгорающие в конвульсивном взрыве.

Потом, клочок к клочку, мир снова стал собираться вокруг них: шум машин, проникающий сквозь окна, свет лампы, создающей блики на потолке; кто-то в другой квартире слушал старые записи Гершвина. Реальность вернулась к ним, как нежные, плавные звуки песни любви.

Кэлу было пора возвращаться домой, к жене.

* * *


— Ты твердо уверена, что не хочешь провести каникулы со мной и моими в сверкающем «Нью-Рошеле»? — спросила Пат.

Сидя под благожелательным взглядом В.С.Филдс, Лорис покачала головой.

Они обедали в «Джо Аллен», популярной подачке для театральных артистов. Непокрытый дощатый пол, низкий потолок, деревянные стулья и красные с белым скатерти на столах; старинные светильники излучали успокаивающий тусклый свет. Длинная кирпичная стена сплошь была увешана портретами и фотографиями звезд Бродвея. Через кирпичные арки, у которых они сидели, был виден бар вдоль стены. Из центра каждой арки свешивались празднично украшенные горшки с цветами.

Лорис была уверена, что В.С.Филдс был просто непризнанным гением. Она никогда не верила, что его смерть на Рождество была случайностью; должно быть, он боялся праздников, как она.

— Моя семья — обе ее части — будут очень рады тебе, — настаивала Пат. — А ты отпразднуешь и Чанука и Рождество.

— Спасибо, Пат, но я сейчас на распутье.

— Ты не можешь быть на таком распутье, на котором нахожусь я.

Оба родителя Пат женились и вышли замуж вторично согласно их религиям; теперь каждый имел своего ребенка.

— В семье моего отца я полушикса, в семье матери — я полуеврейка. Было бы хорошо повстречать парня с таким смешением крови.

— Если они заставляют тебя страдать из-за этого, почему ты каждый год возвращаешься к ним? — спросила Лорис. — Почему ты не хочешь покончить с этим?

— А кто, к черту, знает? — Пат разболтала перец в мартини. — Наверно, по той же причине, что ты остаешься одна, пока Кэл проводит праздник со своей женой: я привыкла к этому дерьму.

Лорис не надо было напоминать, что ей было уготовано, но она совершенно не хотела говорить об этом. Отвернувшись, она посмотрела через арку в бар, набитый приезжими на Рождество. Двое мужчин сидели на табуретах у стойки, оба лет тридцати и симпатичные.

Она могла сказать с первого взгляда, что они здесь не были постоянными посетителями. Ультраконсервативная прическа и костюм говорили о том, что это бизнесмены; а потому, как они уставились на нее, сразу стало ясно, что они в поисках женщин.

Уже зная, что стоит ей посмотреть на мужчину более секунды, как это принимается за приглашение подойти к ней, Лорис быстро опустила глаза. Но они уже шли к их столу. Увидев смену выражения на лице Лорис, Пат мгновенно поняла, что произошло.

— Хм, меня зовут Боб, — сказал высокий мужчина с песочного цвета волосами, небрежно наклоняясь под сводами арки прямо против Лорис. — Я бы хотел купить…

— Мы не одни, — сказала Пат, подмигивая Гарбо.

— Хей, это великий обман, — сказал Боб. — Так это называется, верно?

— Верно, — ответила Пат, — до свидания.

— А меня зовут Дик, — пьяным голосом представился темноволосый мужчина, пониже ростом, с мальчишескими чертами лица. — Самое простое имя для запоминания. — Он вызывающе неприлично подмигнул.

Оба мужчины громко рассмеялись, проливая свое вино.

С тех пор как Лорис приехала в Нью-Йорк, у нее отрасли длинные волосы; она заправила за ухо длинную прядь.

— Это действительно легко запомнить, — согласилась Пат. — Имя Дик хорошо рифмуется со словами prick (половой член).

Дик растерянно нахмурился: неужели эта плоскогрудая шутит или хочет оскорбить, а та, с великолепными титьками, совершенно игнорирует его. Боб шлепнул его по спине.

— Она на самом деле не приняла твой номер. Тебе бы лучше заняться вон той. Она хорошенькая. — Он быстро залпом выпил свое виски. — Хей, послушайте, девочки, как насчет того, чтобы выпить с нами немного, чтобы отметить праздник?

— В другой раз, — сказала Пат.

— Но это наш последний день в Нью-Йорке, — настаивал Боб. — Завтра утром мы улетаем в Денвер.

— А мы уже давно взяли за правило, — сообщил Дик Лорис, — никогда не привозить назад деньги, предназначенные для путешествия. У нас осталась почти тысяча баксов.

Боб озарил Лорис спокойной обольщающей улыбкой.

— На эти деньги мы могли бы получить вас надолго.

— Подумай, если вы и так еле ползаете… — начала Пат, прежде чем Дик с презрением прервал ее.

— А мы с тобой и не разговариваем. Мы разговариваем с ней, — он повернулся к Лорис, наклонившись к ней в окошко арки. — Давай, что ты скажешь?

Лорис с каменной маской на лице посмотрела на обоих мужчин.

— Пошли, а! — надоедал Дик, пот струился над его верхней губой. Он уже представлял вкус ее титек. — Ну, что ты скажешь?

— Уматывайте, — сказала Пат, — или я позову администратора.

Дик возмущенно отпрянул.

— Ни у кого нет рождественского настроения, — промямлил он, когда Боб тащил его обратно в бар.

Пат резко рассмеялась.

— У нас уже и так достаточно ничтожеств в Нью-Йорке. Ты не думаешь, что они их импортируют из Денвера?

— Это из-за меня, — сказала Лорис. — Во мне что-то такое, что заставляет мужчин…

Она замолчала, но когда подняла свой бокал, ее рука дрожала.

— Лорис, ты не можешь винить себя из-за каких-то подонков в этом мире.

— Тогда почему это всегда случается со мной?

— С таким лицом и фигурой, как у тебя, какой мужчина не подойдет к тебе?

— Но как они подходят, Пат! Ты слышала этих парней сейчас? Они практически предлагали мне деньги. Такое случается уже не первый раз. Незнакомые постоянно подходят ко мне на улице. Ты даже не поверишь, если я тебе скажу, что они мне говорят.

В ее глазах появилась безнадежность.

— Я не знаю, может, они и правы. Может, они видят во мне то, чего я не знаю. Почему же еще они обращаются со мной, как с последней шлюхой?

— Потому что ты позволяешь. Я сколько раз говорила тебе, Лорис, что ты должна стоять за себя. Не будь такой пассивной — это только подбадривает их.

— Я так теряюсь и расстраиваюсь, — печально объяснила Лорис. — Когда они смотрят на меня или говорят мне такие вещи, все это заставляет меня думать, что я действительно шлюха.

— Тебе еще шагать и шагать до нее. — Пат позвала официанта, чтобы заказать еще напитки. — Одного любовника недостаточно: он не может превратить тебя в нее.

Лорис уставилась в свой пустой бокал.

— Даже с Кэлом теперь я… я не могу не удивляться, неужели все, что ему на самом деле от меня надо, — это только постель?

— Это то, что я тебе говорила. Это продолжается уже десять месяцев. По-моему, пора уломать его развестись.

— Я не смогу сделать этого, — она гордо выпрямилась. — Кэл сам должен принять это решение.

— А зачем ему? У него все есть. У него есть семья, и у него есть ты. Он ведет себя, как два разных человека, Лорис. Дома — он семьянин с достатком средней руки; с тобой — он одержимый любовник и артист авангарда. На этих днях он собирается решить, кто же он на самом деле.

— Это то, что он может решить только для себя.

— Я не думаю, что он может. Он совершенно не способен принимать решения. Это касается и тебя, и его работы.

— Это не так. Никто так не работал эти последние несколько месяцев, как Кэл, стараясь опять собрать труппу.

Как Пат и предсказывала на том несчастном открытии сезона в марте, без отчета «Вилидж Войс» она не смогла найти ангелов, которые захотели поддержать их спектакль. В течение следующих месяцев ей удалось вымолить, взять взаймы, достаточную сумму, чтобы арендовать полуподвальный этаж на Ловер Йст Сайд, который раньше был Цыганской чайной. Вся компания бросилась строить сцену по кругу, которую спроектировал Кэл, с осветительной системой вдоль нее. «Ловер Дептс», как Пат назвала кафе-театр, должно открыться сразу после праздников.

— Я говорила о моральной поддержке, — сказала Пат — Он использует тебя, Лорис, а ты позволяешь ему.

— Нет, он… Кэл не такой. Он любит меня.

— Его любовь или его видимость любви доведут тебя неизвестно до чего, — резко заключила Пат. — Если бы Кэл действительно тебя любил, то развелся.

— Это совсем не так просто для него, как ты думаешь, Пат, — Лорис встала на защиту своего любимого. — Ты же не знаешь, как страдал Кэл, когда был мальчиком, из-за того, что его отец бросил их. Как я могу просить Кэла причинить ту же боль его сыну?

— Ну, и как долго это будет продолжаться?

— Не знаю. Чем счастливее я с ним, тем более несчастна, когда он не со мной. Иногда мне кажется, когда я лежу в постели, после того как мы любили друг друга, и наблюдаю, как он одевается, чтобы идти домой, что не смогу сдержаться и закричу.

— Ты должна закричать Может, тогда он не уйдет домой. Ты должна бороться за то, что хочешь в этом мире, Лорис. Надави на Кэла, чтобы он сделал выбор между тобой и женой.

— Ой, нет, — вскрикнула Лорис, тем самым давая Пат понять, что не только гордость удерживает ее, но и страх: она никогда не оправится от отказа от нее ее отца, и если Кэл тоже отвергнет ее, это будет непоправимым ударом для ее уже ослабшего эго.

— Может, тебе просто уйти от него на время? — предложила Пат — Это даст тебе время обдумать все. Ты знаешь, Арти решил принять то предложение в местном театре в Питсбурге.

— Да, он и просил меня составить компанию.

— Это только на три месяца.

— Три месяца не видеть Кэла? Я не знаю, как я смогу прожить без него эту неделю.

— Почему? Он куда-нибудь уезжает на праздники?

— Нет, но приезжает его мать, и он хочет на неделю уйти с работы, поэтому у него не будет возможности… встречаться со мной.

Ее руки сжались в кулаки, длинные ногти впились в ладони.

— Ох, я иногда схожу с ума. Я поклялась себе, что никто никогда не заставит меня чувствовать… чувствовать себя нежеланным ублюдком, которого упрятали так, что могут думать, что я не существую.

— Давай проведем праздники вместе, — упорствовала Пат. — Ты не сможешь долго находиться в таком состоянии.

Лорис отрицательно покачала головой.

— Я там чужая. И я не могу находиться среди других людей, когда я такая.

Она сделала большой глоток вина.

— Кроме того, я смогу использовать это время на обдумывание, как ты мне сказала. Я не могу так жить больше. Мне надо что-то предпринять.


Не имея никого после смерти матери, Лорис редко разделяла с кем-то компанию в минуты, когда чувствовала себя несчастной. В ту нескончаемую неделю она решила, что несчастье — это что-то, чего надо стыдиться, что это только ее вина. Она так и не присутствовала на новогодней вечеринке, как обещала Пат. У всех есть какие-то даты — кто-то обменивается традиционными полуночными поцелуями — а Лорис не нуждалась в напоминании ей ее статуса одиночества.

Так случилось, что в этом году она не получила поздравительной открытки на Рождество от мисс Прескотт. Лорис написала ей, когда она только переехала, рассказав о новой квартире и театральной труппе. Ее письмо так и осталось без ответа. Последняя непрочная связь с ее отцом, как она поняла теперь, прервалась навсегда.

Мир своих собственных фантазий всегда был для Лорис единственной защитой от чувства нежеланного ребенка. Приехав в Нью-Йорк, она обнаружила уже готовый мир фантазий в фильмах — особенно в старых. Покупка видео была единственной прихотью, которую она позволила себе, и сейчас у нее было около сотни пленок.

Сегодня она решила: ничто так не выведет ее из состояния депрессии, как история, которая моментально захватывала ее. Ей необходимо было потеряться в другом времени и месте, в чужой прекрасной истории любви.

Фильм, который Лорис выбрала, был «Доктор Живаго». Она очень скоро поняла, что это был лучший выбор. Она сидела, откинувшись на подушки, потягивая свое новогоднее шампанское, которое сама себе купила. Ее так захватили исторические моменты, огромная сила и красота образов! Но когда развернулась трагическая любовь между Ларой и Живаго и достигла кульминации, как в зеркале отражая их безнадежные отношения с Кэлом, ее охватила боль, которая, как она считала, должна была исчезнуть.

Лорис так и не смогла досмотреть фильм до конца. Воображение, как Кэл с женой отмечает Новый год, обожгли ее. Вместо того чтобы стереть, шампанское сделало их еще острее. Из соседней квартиры слышались звуки музыки, неистовые крики и смех. За окнами взрывались хлопушки и петарды, провожая старый год и радуясь новому.

Слезы потекли по ее лицу. Лорис приняла единственное решение: в наступающем году порвать все отношения с Кэлом.

Она начала 1 января 1981 года, лелея свое первое похмелье. Со специальным актерским сценарием на коленях и с тетрадью, отложенной в сторону, она принялась учить новую роль. Ей надо было подготовить монолог Агги из первого акта пьесы «Кошка на раскаленной крыше». Она никак не могла сосредоточиться.

Ее мысли все время возвращались к Кэлу. Вместо того чтобы учить, она поймала себя на том, что репетирует, как и что она скажет ему, когда они встретятся. Словно разбивая сцену на части, она стала записывать причины, по которым они не могут быть вместе.

Ее так поглотила эта работа, что сначала не поняла, то ли она услышала, как ключ поворачивается в замке, то ли это просто ее воображение. Ручка замерла в воздухе, она оторвалась от тетради и увидела, как открывается дверь и входит Кэл. Он задыхался, пробежав по лестнице. Его волосы были растрепаны, лицо раскраснелось на морозе, и когда он посмотрел на нее, в его глазах вспыхнул восторг.

Лорис показалось, что в темной комнате кто-то неожиданно распахнул окно, впуская ослепительный солнечный свет. Она молча прокляла себя и его тоже. Но это было выше ее сил.

— Что ты здесь делаешь?

— Я должен был увидеть тебя.

Его голос был глухой, напряженный.

— Но я думала… ты сказал завтра.

— Я не мог дождаться. Я пытался всю неделю вырваться к тебе.

Он снял пальто и бросил на один из крючков вешалки. На нем был облегающий свитер рыболова, поношенные джинсы обтягивали его длинные ноги.

— Я только что проводил мать в аэропорт, — пояснил он, — предполагается, что я в пути, поэтому я не могу побыть с тобой дольше пятнадцати — двадцати минут.

Она уставилась на него, не способная скрыть удивление. Чтобы доехать от Квинс до Восточной части Манхэттена, требуется час езды в один конец, и то если на дороге не будет пробок.

Он криво усмехнулся.

— Я понимаю, в этом есть что-то ненормальное, но я должен был увидеть тебя — хоть на несколько минут.

— Беда всегда страшней, чем кажется, — сказала Лорис, глядя в тетрадь, где записывала причины, по которым она не может больше встречаться с ним.

Лорис позволила Кэлу поцеловать себя и даже ответила на его нежность, но часть ее, как бы со стороны наблюдала за ним, словно изучая игру актера, чью технику она практически боготворила. Чувствуя ее отчужденность, он крепко обнял ее. Его поцелуй становился все более настойчивым, возбужденным.

Она вырвалась из его рук.

— Кэл, я…

— Боже, но я умираю по тебе.

Перебирая волосы, он подтянул ее лицо к своему.

— Все это время мне так тебя не хватало. Ты такая прелестная.

Медленно он водил языком по ее губам.

— Я теперь могу пробовать тебя во сне, ты знаешь? Всю тебя.

Лорис боролась с собой, стараясь не принимать к сердцу слова любимого, но чувственные воспоминания, которые они пробуждали, отражались в ее глазах, и Кэл увидел это. Он хотел ее поцеловать еще раз.

— Нет, Кэл, не надо.

Она возмутилась, с какой легкостью он применил к ней силу.

— Это нечестно.

— Да, ты права, — медленно отпуская ее, сказал он. — Лучше я не стану начинать того, что не смогу закончить.

— Для тебя это не проблема. То что начнешь со мной, ты можешь закончить с женой.

Он отпрянул в удивлении.

— Это то, что ты думаешь обо мне… о нас?

— Твои двадцать минут истекли.

— Позволь мне беспокоиться о времени, о'кей? Ты только ответь мне на вопрос, Лорис. Ты действительно так думаешь?

— Да. И я… я не хочу больше видеть тебя, Кэл.

Он стал очень тихим, его лицо потемнело. Потом без слов он поднялся и пошел к вешалке. Сердце ее бешено забилось, она захотела взять свои слова обратно. Вместо того чтобы набросить на себя пальто и выскочить, как она ожидала, он потянулся к боковому карману и достал пачку сигарет и зажигалку. Стоя спиной к ней, он прикурил сигарету и несколько раз глубоко затянулся.

— Скажи мне что-нибудь, наконец, — сказал он, окутывая дымом свои слова. — Если это все, чего я дожидался, сидя дома, тогда что я здесь делаю?

Он бросил пачку сигарет и зажигалку на стол рядом с пепельницей, которую она держала исключительно для него.

— Если бы у меня было с ней то, что с тобой, зачем бы мне нужно было что-то еще?

— У тебя, очевидно, все еще есть что-то с ней.

— Да. У нас общий сын. Это единственная вещь — единственная, — которую она дала мне, и я всегда ей буду благодарен за это. Я не собираюсь оправдываться в этом. Но то, что я чувствую к тебе… у меня никогда не было такого с ней. Я клянусь Богом, Лорис! Я никогда не любил так женщину, как люблю тебя. Я никогда не знал, что могу так любить.

Это признание не было легким для Кэла.

— Ты не веришь этому?

— Я не знаю, во что теперь верить, ты поставил меня в тупик. — И Лорис заплакала.

— Лорис, ты лучшее, что когда-либо случалось со мной. Если бы я знал, я бы закрутил бы это, как всегда делал, я… я не знаю, что я должен делать.

Он тер лоб, стараясь снять напряжение над глазами.

— Я уже давно знал, что должен принять решение. Я много думал об этом. Но не имеет значения, что я сделаю: в любом случае я ударю того, кого люблю.

В тишине, последовавшей за словами-колебаниями Кэла, Лорис пыталась выпутаться из-под того воздействия, которое они произвели на нее.

— Я должна уйти, — сказала она. Голос ее становился все громче. — Чем дольше я тебя вижу или даже говорю с тобой, тем труднее мне будет порвать.

— Лорис, я…

— Мне предложили работу с местной компанией в Питсбурге. Я собираюсь принять его. Это единственный путь.

— О Боже, не делай этого! Пожалуйста, не делай!

Она была слишком ошеломлена болью в его голосе и слезами в его глазах, чтобы что-то ответить. Кэл взял ее за плечи и крепко прижал к себе.

— Я хочу, чтобы мы жили вместе… так же, как и ты. Только дай мне время. Я найду выход.

Слеза катилась по его щеке в уголок рта. Она попробовала ее, когда он на прощание поцеловал ее.

— Я обещаю, — сказал он.

* * *


Лорис выключила микроволновую печь. Кэл задерживался, а ей так не хотелось, чтобы курица, которую она зажарила на обед, остыла. Рис был тоже готов; салат давно уже ожидал в холодильнике. Она недоумевала, какие еще у него появились проблемы, и связаны ли они с их сегодняшней встречей.

Лорис услышала, как ключ поворачивается в замке. Не успел Кэл закрыть за собой дверь, как она бросилась ему на шею.

— Я уже не думала, что увижу тебя сегодня.

Он отпрянул.

— На улице моросит. Я весь мокрый.

— Мне все равно.

— Ты испортишь свое красивое платье. Вот.

Он протянул ей коричневый бумажный пакет.

— Я заехал за бутылочкой У.О.

— У меня немного осталось.

Она всегда держала под рукой бутылку его любимого напитка. Пакет оказался тяжелей, чем она ожидала. Она заглянула внутрь.

— Там что-нибудь еще?

— Я купил тебе две бутылки вина.

— О, спасибо.

Пока Кэл снимал куртку, Лорис прошла на кухню.

— Там еще не пошел снег?

— А что, ожидается снег?

Лорис засмеялась.

— Ты не слышал сводку погоды? Предупреждают о шторме. Они ожидают его силу в 10–12 баллов.

— Боже, это то, что мне просто необходимо.

Его мрачный тон насторожил ее, и она изучающе посмотрела на него. Она так обрадовалась, увидев его, что не заметила его напряженного и побледневшего лица.

— Что-то произошло, Кэл?

Он посмотрел на нее тяжелым взглядом.

— Лучше поставь бутылки.

— Что такое? Что случилось?

— Она все узнала о нас.

— Боже мой, но как…

— И это еще не все.

Его голос дрогнул, и он резко провел пальцами по волосам.

— Мне на самом деле надо выпить. Тебя не затруднит сделать мне?

— Нет… конечно, нет.

— Спасибо.

Он неожиданно повернулся и пошел в гостиную, ссутулив плечи, что было совсем не в его манере.

Голова Лорис лопалась от вопросов. Когда она делала его обычный напиток, — много У.О., смешанного с небольшим количеством воды — ее руки были непослушными, почти деревянными. Она сделала такой же и себе, хотя очень редко пила крепкие напитки. Она предчувствовала, что ей это сейчас не помешает.

Когда Лорис внесла бокалы, звук дождя, с силой разбивающегося об окна, заполнил тишину в квартире, по непонятной причине делая ее еще более тяжелой. Она ожидала увидеть его уютно сидящим на кровати, как обычно, подперев подушку и вытянув ноги. Вместо этого он сидел, напряженно выпрямившись на ручке кресла, уставившись в никуда невидящим взглядом.

Она сжалась от неожиданности, парализующей тревоги.

Такое чувство было слишком знакомо ей, она испытывала его раньше только при пробуждении. В детстве ее мучили ночные кошмары, которые были настолько реальными, что она часто недоумевала: неужели она до сих пор переживает забытую травму? Каждый раз, приходя в сознание, ее сердце учащенно билось, она обливалась потом, но ужасные видения растворялись раньше, чем она могла провести какую-либо связь, она всегда выходила из них с мучительным чувством потери и с тем ощущением, которое охватило ее сейчас, при виде Кэла, полностью отрешенного от нее. Казалось, ее не существует.

— Кэл, — позвала она резко, пытаясь прервать его состояние. — Твой ликер.

Лорис села на угол кровати напротив кресла. Звук дождя начинал действовать на нервы. Она залпом выпила виски, которое прожгло тропинку в ее сжатом горле. Она боялась задать вопрос, который крутился у нее в голове: что теперь будет с ними, если Джулия Энн узнала?

Это Джулия Энн. Она… Кэлу потребовалось сделать большой глоток виски перед тем, как продолжить.

— Она разбилась на машине.

Лорис вздрогнула, но ни звука не вышло из ее горла.

— Она не…

— Нет, но могла. Она ранена, хотя… и это только моя вина.

Слезы выступили на его глазах, и он потер веки большим и указательным пальцами, пытаясь сдержать их.

— Во всем виноват я.

Желая успокоить его, Лорис бросилась к нему. Он отодвинулся от нее.

— Не надо, все в порядке, — настоял он, заслоняя кулаком лицо, как боксер, делающий последнюю попытку защитить себя. — Все в порядке.

— Кэл, пожалуйста, — просила она, не понимая, почему ему надо скрывать свои чувства от нее. Он никогда не делал этого прежде.

— Пожалуйста, позволь мне…

— Нет. — Раскрытой ладонью он слепо провел в воздухе, прося ее вернуться назад. — Все в порядке. Действительно.

Лорис откинулась на постель. Она потягивала свое питье, ожидая, пока Кэл закурит сигарету. Перед тем как спросить, она дала ему сделать несколько глубоких успокаивающих затяжек.

— Почему в этом твоя вина?

Он резко выдохнул.

— Потому что мне надо было это предугадать заранее. Все последние три недели я предчувствовал, что что-то случится, — уже с того момента, когда мы начали репетицию новой пьесы.

— И я тоже, — согласилась Лорис.

— Но я совершенно не был готов к этому, — продолжил он, говоря словно с самим собой. — Каким надо быть глупцом? Она уже не в первый раз повторяет такое. Когда она сказала мне, я…

Эти слова повисли в воздухе, и он допил все, что осталось у него в бокале.

— Я не понимаю. Ты имеешь в виду нас? — Она наклонилась к нему. — Что она тебе сказала?

— Мне бы еще выпить, — он поднялся. Она на самом деле в этот раз переступила все рамки закона, — пояснил он по пути в кухню. — В воскресенье мы ругались практически всю ночь.

На ходу он взял бутылку У.О. с металлической стойки и принес ее с собой в гостиную.

— Я старался ей втолковать, что не могу быть таким, каким она хочет видеть меня. Я так же не могу дать ей всего того, в чем она нуждается. Я перестал делать такие попытки. А она на самом деле верит, что к нам могут вернуться те отношения, которые были между нами в первый год, когда родился Брайан.

Его взгляд и тон стали нежными, горестными.

— Это был самый счастливый год нашей совместной жизни.

Он сделал последнюю затяжку, потушил сигарету и налил себе еще.

— Это, конечно, все из-за меня. Все, что требуется, это бросить режиссуру. И тебя.

Прошло несколько минут, прежде чем Лорис смогла заговорить.

— И что она узнала о нас?

— Она заявляет, что звонила мне в театр в одну из пятниц, несколько месяцев назад. Кто-то подошел к телефону — наверно, Грэг — и сказал ей, что собрание закончилось пару часов назад. Она стала настаивать, что ей нужно срочно связаться со мной, естественно по поводу моего сына. И он дал ей твой номер телефона.

Он сделал попытку засмеяться, но закашлялся.

— Я так полагаю, что все знают о нас.

— Но она же никогда не звонила мне, Кэл.

— В этом не было необходимости.

— Я ничего не понимаю. Если она уже несколько месяцев знала о наших отношениях, почему дожидалась так долго, чтобы сказать тебе?

— Джулия Энн не очень сильна, чтобы противостоять этому. В сущности, я, наверно, мог отрицать все, и этим бы все кончилось. Теперь я знаю, что это то, что она на самом деле хотела услышать, но я не смог сделать этого. Я согласился, что люблю тебя… что мы любим друг друга. Я сказал ей, что не могу тебя бросить.

Когда Лорис услышала это, на нее нахлынула волна спокойствия, но потом она подумала, что его жена должна была чувствовать, и устыдилась своей радости. Она знала, какой бы она была подавленной и расстроенной, если бы Кэл сказал ей, что любит другую женщину.

— Она сказала, что никогда не даст мне развода, и пока я не прекращу видеться с тобой, она уедет от меня и заберет Брайана. Она поклялась, что сделает так, что я больше никогда его не увижу.

— Она не сможет этого сделать.

— К черту, не сможет! Она сделает это, если когда-нибудь дойдет до этого, но она знает, что я никогда не брошу своего сына.

Его губы немного дрожали.

— Она знает меня очень хорошо. Так или иначе, я… я озверел от ее слов. Я имею в виду, во мне будто что-то взорвалось. Я наговорил ей такие вещи, о которых никогда не должен был даже обмолвиться, но я чувствовал себя в такой адовой ловушке — словно меня сжигали заживо. В конце концов я не мог больше терпеть это. Я должен был выбраться оттуда. Как бы то ни было, я понимаю, что, если я не сделаю это сейчас, я уже не сделаю никогда. И я побросал в чемодан какие-то вещи и ушел.

Его глаза встретились с ее; его взгляд был напряженным и твердым.

— Я шел к тебе, — сказал он ей, словно для него сейчас имело большое значение, чтобы она знала об этом.

— Что случилось потом?

— Я как раз завел машину, когда Энн в слезах выскочила из дома, прижимая к себе Брайана. Она выхватила мальчика из кроватки и кричала ему, чтобы он сказал папе, чтобы он вернулся. Я вылез из машины, чтобы отнести Брайана назад. Было очень холодно, а он был в одной пижамке. На улице шел снег. Когда я его подхватил, она побежала от меня и впрыгнула на переднее сиденье машины. На улице был гололед, и в своем состоянии истерики она потеряла контроль над машиной и врезалась в дерево.

Он медленно вздохнул, затем с шумом выдохнул.

— У нее сломана рука и большой кровоподтек на одном глазу. Доктор думает, что у нее могут… что могут быть и другие нарушения.

Все то чувство вины, которое так долго мучило Лорис изнутри, теперь пронзило ее: она одна была виновата в этом. Ничего бы не произошло, если бы Кэл не встретил ее.

— Как долго она пробудет в госпитале?

— Они выпустят ее через день.

В удивлении она отпрянула.

— Через день! Тогда, значит, нет ничего…

— Доктор сказал, что она должна будет находиться в постели месяц, может быть, и больше. Она нуждается в уходе, поэтому…

Он откинулся в кресло с отрешенным взглядом.

— И вот почему ты не можешь оставить ее теперь, — заключила Лорис за него.

Кэл кивнул, смотря в никуда.

— Я бы так хотел. Но я не могу. И все это на глазах у мальчика! Авария… кровь, струящаяся по ее лицу. Он все время плакал и кричал, и я не мог его успокоить. Я говорил ему, что мамочка поправится, но…

Он зло покачал головой.

— Иисус Христос, что за беда!

На этот раз он не отстранился от нее, когда она бросилась к нему. Она обняла его и прижала крепко, стараясь поглотить его боль, разделить ее с ним. Его руки сомкнулись вокруг нее, и он спрятал лицо у нее на груди.

Все кончилось постелью.

Он любил ее неистово, с какой-то безумной отчаянностью, словно желая поставить отметину, которая не даст ей возможности забыть его. Это очень напугало ее. Она поняла, что он решил оставить ее. Она всем телом старалась сказать ему, что поняла его. Он не хотел слышать слов, как она его любит, как хорошо им вместе, как счастливы они были бы вдвоем.

Телом, руками, ртом и языком — всем своим существом она умоляла его остаться.

Но он быстро оделся, отвернувшись от нее.

— Мы больше не можем встречаться — ты сама понимаешь, не так ли? — сказал он, застегивая куртку. — Я должен разрубить этот гордиев узел.

Лорис не ответила; единственно, что она могла сделать, — это кивнуть. Она почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось.

— Я действительно очень тебя люблю, — печально добавил Кэл, уходя. Он подсунул ключи, которые она ему дала, под дверь.


— Что это, черная дыра Калькутты? — воскликнула Пат, когда Лорис с неохотой впустила ее в квартиру.

От яркого солнца были задернуты шторы и лишь мерцающее отражение ТВ высвечивалось из угла гостиной, создавая тусклое освещение.

— Свет режет мне глаза, — сказала Лорис, возвращаясь на кровать.

— Сегодня такой яркий день. Нью-Йорк готовится к фестивалю, все рекламы только об этом.

В своей типичной манере, не принимающей никаких возражений, Пат направилась к окну. Не обращая внимания на возражения Лорис, раздвинула шторы.

— Видишь? Солнышко светит. Небо такое голубое. И все приоконные ящики в цвету.

— Думаю, что я отказываюсь от участия в этом, — сказала Лорис.

Пат нахмурилась. Сарказм был чем-то новым в репертуаре ее подруги, она была ошарашена изменениями в Лорис, с тех пор как видела ее в последний раз. Она так хотела помочь своей подруге. Весь апрель и май Пат была в Канаде, работая помощником продюсера. Она звонила Лорис каждое воскресенье и все больше и больше расстраивалась, слыша ее голос. Прошло уже три месяца, как Кэл порвал все отношения с ней, и вместо того чтобы со временем проходить, депрессия Лорис все углублялась. Озабоченная этим, Пат связалась с ней сразу по возвращении в Нью-Йорк; последние пять дней Лорис постоянно находила причины, чтобы не видеться с ней.

Однако Патриция Х.Шварц была не из тех, от кого можно легко избавиться — особенно когда она видела, что ее подруга нуждается в помощи и поддержке. Поэтому в эту великолепную первую субботу июля она постучала в дверь Лорис без приглашения, с определенным желанием потрясти ее, накричать, если потребуется, чтобы вернуть ее в мир живущих.

— Боже, Лорис, ты выглядишь ужасно! — сказала она с характерной серьезностью и повысив голос, чтобы перекричать ТВ. — Ты похудела и необычайно бледна. Тебе можно играть Камиллу без грима.

Лежа на горе подушек, Лорис равнодушно пожала плечами и снова уставилась в видео.

— Тебе обязательно надо включать так громко? Ты, наверное, не слышишь собственных мыслей.

— В этом вся задумка.

— Я бы не сказала, что это блестящая идея.

Пат взяла пульт управления с кровати и выключила ТВ.

— Не надо, Пат, — попросила Лорис, держа ее за руку. — Отдай пульт.

Все эти дни она боялась тишины и даже спала с включенным телевизором, если вообще спала.

Пат положила пульт подальше от Лорис.

— Я думала, что мы сходим прогуляться по Деревне, прошвырнемся по антикварным лавкам, посмотрим на выставленные картины, а потом возьмем пиццу в «Эмилио».

Она воскликнула в сердцах:

— Я два месяца не ела пиццы. А глядя на тебя, похоже, что ты бы тоже не отказалась от нее.

Мысли о еде было достаточно, чтобы Лорис почувствовала тошноту.

— Я не голодна.

— У «Эмилио» должно быть уже открыто уличное кафе, — продолжала Пат. — Мы бы поели на открытом воздухе под деревьями и пожевали бы еще чего-нибудь вкусненького, как обычно. Давай?

Лорис безучастно покачала головой.

— Я не могу.

— Почему? У тебя какие-то более интересные планы? — Пат указала обвиняющим пальцем на телефон, стоящий на одеяле рядом с Лорис. — Так и проводишь ночи и все дни в ожидании телефонного звонка? Он не собирается звонить тебе, Лорис. Перестань ждать его.

— Нет, он позвонит, — сказала она нежным голосом, ее глаза потускнели. — Он будет с ней, только пока она поправится.

— Это он тебе сказал?

Лорис заправила за ухо длинную прядь волос.

— Не могут же они сейчас взять и снять гипсовую повязку.

— Он не вернется, Лорис!

— Нет, он вернется. Он вернется. Вот увидишь, — ответила она успокаивающе, словно Пат была тем, кого необходимо было убеждать. — Он был уже готов уйти от нее. Я говорила тебе. Из-за этого и произошел несчастный случай. Он собирался жить со мной.

Улыбка промелькнула на ее лице, на мгновение зажгла ее глаза.

— Он на самом деле любит меня. Он сказал мне об этом… в ту ночь.

Взгляд Лорис снова погас.

Пат почувствовала, как ее пронзила такая злость, что ей очень захотелось, чтобы Кэл оказался здесь. Она бы со всей силой ударила его ногой по яйцам. Она поняла, что больше не может скрывать правды от Лорис. Она обязана разрушить все ее иллюзии.

— Вчера вечером я видела Кэла. Он оставил работу в «Ловер Дэбтс», чтобы…

— Он спрашивал обо мне?

Нетерпение в ее голосе и страдание на лице были настолько сильными, что Пат едва не соврала.

— Нет, не спрашивал. И единственной причиной, почему он пришел, было увольнение из театра — навсегда.

— Ой, нет! — закричала Лорис. — Если Кэл сейчас перестанет заниматься этим, ему вдвойне будет труднее начать потом.

— Посмотри, человек сделал свой выбор, — напомнила ей Пат. — И ты должна забыть о нем и о его делах. Он поступил на ту работу, на которой была помешана его жена.

— Он же ненавидит эту работу. Он клялся, что никогда не примется за нее.

— У него нет выбора. Жена ждет ребенка.

Рот Лорис открылся.

— Он не сказал тебе об этом, так ведь? Джулия Энн была уже на втором месяце беременности, когда вы разошлись. Он, может, и был влюблен в тебя, как он заявляет, но по-видимому, все это время спал со своей женой. И если не ушел от нее раньше, то естественно, не собирается уходить от нее теперь. — Она опечалилась. — Извини, может, мне и не надо было тебе говорить этого, но…

— Нет, надо, — холодно оборвала ее Лорис. — Ты всегда говорила мне, что он играет со мной, как с дурочкой, и ты была права. Ты просто не могла дождаться того момента, когда наконец вдолбишь мне это, так?

— Господи, Лорис, я только хотела тебе помочь, — возразила Пат. — Я не могла тебе позволить и дальше обманываться по поводу Кэла. Какой бы болезненной правда ни была, сейчас это не имеет значения, по крайней мере, ты теперь все знаешь. Надо забыть и жить без него, не думая о нем.

— Исходя из твоего опыта взаимоотношений с мужчинами, ты последняя, кто может давать советы страдающей от безответной любви, — сказала Лорис со всей накопившейся в ней болью, злостью и обидой. — Если ты так чертовски очаровательна, почему же ты продолжаешь играть роль матери неудачников? Все знают, что они живут с тобой, исключительно чтобы выжить, пока ищут и накапливают в себе свои сомнительные таланты. И всегда бросают тебя, найдя больший комфорт или личико, поприятней твоего.

Пат была уже в дверях, а Лорис продолжала выговаривать ей эти несправедливые, обидные слова и не окликнула ее, чтобы вернуть. Все разом навалилось на нее. Она не плакала, истощающе рыдая, так горько, с тех пор как умерла ее мать. Лорис плакала очень долго и, выплакавшись, поклялась себе, что никогда, ни из-за кого больше не проронит ни слезинки.

* * *


Проснувшись на следующее утро, у Лорис появилось странное ощущение. Она почувствовала, что долго болела, и теперь ей стало лучше — словно она была при смерти, но не умерла. Она поняла, что никогда уже не станет прежней.

Пат, конечно, была права: она не могла больше жить в заблуждении в отношении Кэла. Рана была даже более болезненной, чем предвидела ее подруга, и теперь Лорис совсем не знала на что опереться в жизни. Одна. Нелюбимая. «Я прожила без любви большую часть своей жизни, — сказала она себе, — и ведь выжила. И это тоже переживу!»

Перемена, произошедшая с ней за эту ночь, заставила ее посмотреть на все вокруг другими глазами. Когда Лорис взглянула вокруг, она увидела только тщетные попытки приукрасить то, что на самом деле было обшарпанной квартирой с тараканами в многоквартирном доме. Она вспомнила, какой счастливой была, когда только въехала сюда, как приводила ее в порядок, создавала уют. Она не могла поверить сейчас, что была настолько наивной, чтобы поверить в свою красоту.

Пока Лорис одевалась, она думала о своей работе официанткой; она ненавидела ее даже больше, чем могла признаться в этом. Большая часть заработанных денег шла на оплату уроков или на помощь Пат держать труппу на плаву. И ей нечего было показать за все те потраченные деньги, время и колоссальную работу, какую она проделала в области авангарда. Со всеми теми успехами, что она добилась на сцене, ее карьера не продвинулась дальше ни на шаг от того, какой была по приезде ее в Нью-Йорк два года назад.

Вспоминая обет, данный себе в день окончания школы, Лорис поразилась, как далеко она отклонилась от намеченной цели.

— Хочу принести себя в жертву так называемому искусству, — сообщила она Пат, когда та позвонила вечером, чтобы справиться о здоровье Лорис. — Я решила уйти из труппы. Я была идеалистом-неудачником и теперь хочу успеха. И у меня он будет. А для этого необходимы подмостки коммерческого театра.

Пат молчала. Она было хотела посоветовать Лорис не бросать все, что с таким трудом было завоевано за эти два года, но остановила себя. Ей слишком хорошо была понятна настоящая причина ухода Лорис из труппы.

— Если это путь, который ты действительно хочешь выбрать, тогда тебе просто необходимо это сделать, — наконец сказала Пат.

Ее расстроило то, что в своей попытке забыть Кэла Лорис порывает отношения со всеми, кто мог бы напомнить ей о нем, включая и ее.

— Тебе всегда будут рады в нашей компании, помни об этом. И мы все же можем оставаться подругами.

— Конечно.

— Давай встретимся на этот уик-энд, о'кей?

— Я позвоню тебе, — сказала Лорис.

Но она так и не сделала этого. На той же самой неделе у Лорис сменился номер телефона, а нового в справочнике еще не было.


3


Прошло семь месяцев как Лорис ушла из труппы. Она перешла на новую работу буфетчицей в «Пусси Виллоу» и за три дня зарабатывала больше, чем раньше за неделю. Все свое свободное время она брала уроки и пыталась найти агента.

Лорис никогда не ощущала себя более одинокой. Хотя она не позволяла себе думать о Кэле, он продолжал вторгаться к ней в снах. Она очень скучала по Пат и всем остальным своим друзьям; они были ее семьей, а теперь и ее не стало. Несколько раз она действительно намеревалась позвонить Пат, но каждый раз в последний момент передумывала. Она прочитала в газетах, что «Ловер Дэбтс» начал набирать свою постоянную публику и поклонников. Арти стал режиссером компании, а «Войс» дал похвальную оценку его постановке пьесы, которую Кэл планировал поставить сам. Последующие постановки получили еще большее признание. В своей статье о новоиспеченных и быстро набирающих высоту экспериментальных труппах в последней воскресной «Таймс» была выделена «Ловер Дэбтс»; Патриция Шварц сравнивалась со знаменитой Элен Стюарт из «Кафе Ла Мама».

Лорис была на верху блаженства от более чем заслуженного признания Пат. Однако, вспомнив собственное надменное хвастовство, с каким она в последний раз разговаривала с Пат, постеснялась звонить Пат сейчас.

Как и у всех начинающих артистов, перед Лорис встала дилемма: без импресарио она не могла получить работу на профессиональной сцене, но с другой стороны, не завоевав место на ней, она не могла подыскать импресарио. Несколько человек, к которым она обращалась, выражали свой интерес представлять ее, но при условии, что она ляжет с ними в постель. Она потеряла свои главные роли на Бродвее и второстепенные в рекламных радиопостановках для домашних хозяек, так как отказалась спать с директором программы. Она была полна решимости добиваться успеха, но на своих собственных условиях.

«Абсолютно никаких интервью без приглашения. Просуньте в прорезь в двери вашу фотографию, записку с вашими данными и в краткой форме итогами вашей работы. Не звоните в дверь. Не звоните по телефону. Если у нас появится интерес, мы сами вас найдем».

Лорис не знала, что ее толкнуло прочитать вывеску, но почему-то у нее мелькнула искорка надежды. Такие объявления висели на дверях практически всех агентств Нью-Йорка. Она автоматически расстегнула свой рекламный альбом, достала фотографию и, приподняв металлическую табличку в центре двери, покорно опустила ее в дверную щель.

«Что-то вроде письма самой себе в никуда», — подумала она, и внутри нее закипела злость. Ей неожиданно надоело постоянно выполнять чьи-то предписания. И она позвонила.

Дверь резко открылась.

— Да?

Она быстро взглянула на именную табличку, висевшую над объявлением: «Представительство Т.Сторпио».

— Э, мистер Сторпио?

— Да.

— Извините, что я вас побеспокоила, но я только что опустила свою фотографию, и…

— И что дальше?

— И подумала, что, может быть, смогу договориться с вами… о встрече.

Глаз смотрел на нее с раздражением.

— Вы видели объявление? — сказал он недовольно. — В чем дело, вы не умеете читать?

— Умею, но…

— Посмотрите, в объявлении ясно сказано, как надо поступить.

Распахнув дверь, он посмотрел на нее сверху вниз, быстро вычисляя ее возраст, вес рост.

— Актриса! — выпалил он, метая икру и наклоняясь, чтобы поднять фотографию, на которую наступил. — Объявления не имеют для вас никакого значения, так что ли?

— Обычно имеют, — сказала она, гордо подняв голову, — но…

Пока она старалась придумать что-нибудь в свою защиту, его глаза двигались, рассматривая ее ноги, бедра и талию, покачались как маятники на груди и остановились на шее.

— 18.30.

— Извините?

— Приходите в 18.30. Я постараюсь освободиться.

Он с нетерпением вошел в квартиру и захлопнул дверь прямо перед ее носом.

Лорис постояла немного, не зная, как поступить. Она решила, что грубая манера мистера Сторпио ей больше импонирует, чем те приятные телефонные разговоры агентов, которые были заинтересованы только в том, чтобы переспать с ней. Очевидно, он был деловым человеком. Она вернется в 18.30.

У Лорис не было причин менять планы на этот день. Она попытала счастья у нескольких других агентов, имеющих офисы в этом же здании, но не смогла прорваться к ним и отправилась на открытую перекличку на Бродвее.

В дверях Лорис показала свою оплаченную карточку-акцию, записалась в желтом блокноте. Ей показалось, что она словно спит, и ей снится все один и тот же сон. Она не знала и даже не могла вообразить, что собой представляют открытые переклички.

Хотя перекличка была назначена на 13.30, а было только 12.45, душная студия была уже переполнена огромным количеством оптимистов. На улице была жара и повышенная влажность, как обычно бывает в августе в Нью-Йорке. В помещении не оказалось ни кондиционера, ни единого стула. Большая, почти квадратная комната напоминала загон для скота на бойне. Не удивительно, что артисты относились к таким мероприятиям, как к осмотру крупного рогатого скота.

Студия была набита до отказа, как метро в час пик. Очередь начиналась за дверью и тянулась по коридору. Как только помощник выкрикнул первое имя в списке, все засуетились. Лорис смотрела на часы всякий раз, когда называлось новое имя: в среднем беседа проходила около пяти минут.

Через час беседы сократились до двух минут. Артисты входили и выходили со скоростью конвейерной сборки. Еще через час очередь уже перестроилась в два ряда, а ассистент директора казался полностью вымотанным.

— Я обращаюсь ко всем Анитам, — выкрикнул он, называя имя женской главной роли в спектакле. — Девочки, если ваш рост превышает пять футов пять дюймов, вам не стоит тратить свое время, — он взмахнул желтым блокнотом, чтобы успокоить хор поднявшихся протестующих замечаний. — Наша звезда очень болезненно относится к своему росту.

— Почему же вы раньше об этом не сказали? — требовательно спросила брюнетка, такая же высокая, как Лорис.

— Потому что раньше никто не говорил мне, сладкая. Я здесь только ассистент директора.

— Как мерзко! — буркнула другая брюнетка.

Он пожал плечами.

— Это шоу-бизнес.

Без возражений все высокие девушки стали выходить из студии, за исключением пары с ростом пять футов и шесть дюймов, рассчитывавшей, что, ссутулясь, они подойдут. Лорис решила, что уже достаточно натерпелась на сегодня; остаток дня она провела в кинотеатре и к назначенному сроку отправилась на беседу с Тони Сторпио.

* * *


Впустив Лорис в кабинет, Тони Сторпио уселся на свой стол, заваленный доверху сценариями и фотографиями актеров, и выдал в телефонную трубку безостановочный, в ритме стокатто, поток требований. Не смолкая ни на секунду, он ткнул указательным пальцем в кресло, обитое кожезаменителем, предлагая ей сесть. Затем он словно забыл о ее существовании, и у Лорис появилась возможность понаблюдать за ним.

На вид ему было не больше сорока пяти, на нем была дорогая одежда, его вьющиеся черные волосы блестели. Однако его внешность чем-то напоминала уличных панков. Время изменило черты лица красивого мальчика, сделав их более грубыми, а выражение лица слишком надменным и высокомерным. У него был акцент человека, долго прожившего в Нью-Джерси, при котором все произнесенные слова казались оскорбительными и обидными.

Он создавал впечатление идущего по следу зверя, не переносящего никаких соперников, тем не менее Лорис восхитила его словесная изворотливость. Она никак не могла понять: то ли он устраивает это представление для того, чтобы помочь ей, то ли это действительно его манера поведения.

Замолчав и предоставляя наконец человеку на другом конце провода вставить слово, Тони Сторпио допил то, что осталось в его бокале, и протянул его Лорис.

— Виски со льдом и немного воды, — скомандовал он. — Сделай себе, что найдешь и захочешь. Все там.

Он кивнул на небольшой бар, встроенный в стену напротив кушетки, обитой черной искусственной кожей.

— Конечно, слушаю тебя, Леонард, — заверил он собеседника, — но ты не говоришь мне того, что я хотел бы услышать.

Хотя Лорис стояла спиной к нему, наливая бурбон, затем водку с тоником для себя, она чувствовала, что он наблюдает за каждым ее движением. Когда она принесла Тони его заказ и села, он отвел глаза.

— Тебе бы следовало получше постараться, Леонард. — Он положил трубку. — Дерьмо!

Откинувшись в своем крутящемся кресле, он медленно сделал большой глоток и посмотрел на нее через стекло бокала, наконец замечая ее присутствие. Его темные, почти черные глаза незаметно двигались вдоль ее тела.

— Итак, что я могу сделать для тебя?

— Я ищу агента.

— Их же полно на каждом шагу.

Он поставил бокал на стол, используя фотографию в качестве подставки.

— Но я не агент. Я персональный представитель, импресарио.

— Я понимаю, — сказала Лорис, делая вид, что на самом деле понимает разницу.

Но он не попался на удочку и раздраженным тоном объяснил:

— Я поддерживаю только своих собственных клиентов. Я не человек с биржи труда — я предвижу все аспекты карьеры моих клиентов.

— В таком случае, — с насмешкой сказала Лорис, не испугавшись его грубости, — я ищу персонального представителя.

Его глаза сузились; он стал также тщательно изучать ее лицо, как недавно ее тело.

— Давай посмотрим твой рекламный альбом.

Лорис быстро расстегнула папку и протянула через стол. Пока он щелкал по вставленным в пластик фотоснимкам с откровенно скучным видом, она потягивала свою водку с тоником.

Он на момент задержался на последней, лучшей ее фотографии, затем захлопнул альбом.

— Тебе нужны еще снимки. Один-два из них неплохие, но все равно они не делают тебе рекламы.

— Сегодня мои дела обстоят так, что придется копить деньги на новые снимки и…

— Тебе не надо ничего платить, — прервал он ее с насмешкой. — Существует масса фотографов, которые сделают тебе пробные снимки. Ты будешь позировать им бесплатно, а они дадут тебе дюжину прекрасных снимков для твоего альбома.

Он вернул альбом.

— С этим ты нигде ничего себе не найдешь. Чтобы показать свое преимущество перед другими, тебе надо сняться во весь рост в бикини.

Его глаза снова пробежали по ее телу.

— Ты когда-нибудь была фотомоделью?

Лорис покачала головой.

— Я не настолько худа.

— Я не говорю о модели применительно к моде. Там они в основном используют мальчиков и девочек, — сказал он ее бюсту. — Я говорю о так называемых портретах хорошеньких девочек-натурщиц.

— Нет. Но я не хочу быть натурщицей. Я же актриса.

— Серьезно? — Он сделал быстрый глоток бурбона. — У тебя есть рекомендации?

— Я отдала их вам утром вместе со своей фотографией 10x8, — напомнила она.

— Точно.

Он стал перетасовывать вещи на своем столе; ее снимок лежал под кипой нерассмотренной почты. Чтение заняло у него не больше минуты.

— И это все? Никаких удостоверений об окончании курсов на телевидении или в кино?

— Я работала только в театре, — ввернула гордо Лорис. — Я член Театрального общества.

Он презрительно засмеялся.

— Перед тем как прийти на Бродвей сегодня, ты уже целый год не занималась этим — Он швырнул рекомендации и фотографию поверх всей кипы. — У тебя есть клипы или какая-нибудь другая пленка? Или даже небольшой отрывок? Ну, что-нибудь?

— Э-э, на самом деле нет.

— На самом деле нет.

Буря отвращения взвинтила его с места. Он подскочил к ней и неожиданно для нее вскинул руки. Лорис откинулась в своем кресле; в какую-то секунду она действительно подумала, что он ее ударит. Вместо этого он взял из ее рук бокал. Только сейчас она заметила, что он пустой.

— Водка с тоником, верно?

Он не затруднил себя ожиданием ответа. Остановившись только для того, чтобы забрать свой бокал, он поспешил к бару.

— Твоя наглость зашла слишком далеко, — бросил он через плечо, быстро составляя новые напитки. — Ты прорвалась сюда с плохими фотографиями и без всяких рекомендаций и ожидала заполучить агента высочайшего класса, который станет представлять тебя.

— Может, я не знаю коммерческую сторону дела, но я твердо уверена, что могу играть.

— Играть? — Он саркастически рассмеялся, давая ей понять, что эти слова прозвучали, как слова персонажа из плохого кинофильма. — Очереди безработных в этом городе полны людей, намного более способных, чем ты.

— Откуда вы знаете? Вы никогда не видели меня…

— Хм, видел, меня не интересуют артисты, — усмехнулся он. Взяв бокал, он остановился напротив нее. — Я имею дело с профессионалами, а не с артистами. Стоит мне только взглянуть, и сразу понятно, дилетант он или нет.

Он практически бросил питье ей в руку и снова устроился в своем кресле.

— Это мое дело. Поэтому ничего не говори мне по этому поводу, о'кей?

— Тогда почему вы, к черту, попросили посмотреть мой альбом? — настойчиво спросила Лорис, чувствуя, что ей стало надоедать это обращение с ней, как с ничтожеством. — Почему же вы с самого начала назначили мне встречу?

Тони Сторпио улыбнулся.

— Меня потрясла твоя большая грудь.

С силой грохнув свой нетронутый бокал на стол, Лорис подхватила свои альбом и сумочку и поднялась.

— Да ладно тебе, не принимай все так близко к сердцу. Ты не можешь быть такой ранимой, если собираешься остаться в этом деле, — пробормотал он горько. — Посмотри, ты пришла сюда, потому что подумала, что я смогу тебе помочь, так? Хорошо, я могу. И, может быть, я сказал тебе не совсем то, что ты хотела услышать, но я сказал тебе об этом прямо. Это намного честнее, чем то, что тебе скажут большинство других людей в этом дрянном мире.

У Лорис были твердые намерения уйти, но она помедлила, растерявшись. Если не обращать внимания на все остальное, она была вынуждена признать, что он отвратительно правдив с ней.

Он махнул ей на кресло.

— Ладно, садись. Ты должна кое-чему научиться.

В ожидании, когда она снова усядется, он отпил еще бурбона.

— Урок номер один: ты могла бы стать лучшей секс-артисткой в мире, но я не собираюсь искать тебе работу на один день. Я не продаю актеров. Я продаю имидж. Внешне ты очень красива, но этот город переполнен красотками. У тебя есть то, чем ты отличаешься от всех остальных.

Указательным пальцем он показал сначала на одну ее грудь, потом на другую.

— Вот это то, чем ты можешь пробить себе дорогу. Потому что это пользуется спросом. Ты замужем?

— Гм… нет.

— Помолвлена?

— Нет.

— На что же ты живешь?

— По ночам я работаю… буфетчицей.

Он иронически фыркнул.

— Потрясающе!

— Здесь я больше зарабатываю, чем официанткой, а потом у меня есть свободное время для уроков, для своих дел и…

— И как долго это продолжается?

Лорис проглотила слюну.

— Почти три года.

— Не так уж много ты добилась за три года, не так ли?

Она нахмурилась.

— Это временное явление, скоро все изменится.

— Ты хочешь сказать, что будет лучше?

У нее еще в голове было свежо унижение от переклички как от проверки скота, и Лорис не нашлась, что ответить. Она взяла свой бокал и сделала большой глоток.

— Думаю, я смогу работать с тобой, — сказал Тони Сторпио. — У меня появились некоторые идеи, как можно представить тебя на роли, которые, я уверен, созданы прямо для тебя.

Так как его взгляд был все таким же оскорбительным, она не была уверена, что правильно поняла Тони.

— Но нам надо изменить твой имидж, — и поспешил добавить: — Ты не возражаешь против этого?

— Если это каким-то образом поможет найти работу, — ответила Лорис без промедления, — то, конечно.

Легкая циничная усмешка промелькнула на лице Тони Сторпио. Он и не ожидал другого ответа, сыграв на ее жажде успеха.

— Тогда за дело. Но только при одном условии.

Его глаза встретились с ее.

— Я говорю тебе, что ты должна делать, а ты незамедлительно, без вопросов и возражений, выполняешь. Поняла?

Не моргнув глазом, она ответила:

— Поняла.

— О'кей.

Неожиданно им овладела активность, он суетливо принялся рыться среди бумаг на столе.

— Так, есть человек, с которым я хотел, чтобы ты встретилась. Ты когда-нибудь слышала об Алексе Кагане?

— О фотографе? Кто же не слышал?

— Никто в нашем деле не имеет более опытного глаза на плоть, чем Каган. За последние двадцать лет он дал старт большинству натурщиц. Ты слушаешься меня. И я гарантирую, что он сам сделает твои пробные съемки. У тебя будет лучший рекламный альбом в городе. И это только начало.

Отыскав наконец адресный справочник, он лихорадочно стал листать его.

— Вот, ты наберешь номер сама, чтобы удостовериться, каким авторитетом я пользуюсь в этом мире.

Пальцы Лорис дрожали, услышав гудки, она задержала дыхание. К телефону подошел мужчина. Воздух вырвался из ее легких.

— Мистер Каган?

— Говорите, — его голос был любезным, даже ласковым. — Кто это?

Тони Сторпио выхватил у нее трубку.

— Хей, Алекс? Тони. Хорошо, хорошо. Как твои дела? Отлично. Эй, послушай, у меня тут девушка, выглядит вполне обещающе. Думаю, тебе следовало бы посмотреть на нее и чем быстрее, тем лучше. Так, в этот четверг… восемь часов… у тебя? Это здорово. Тогда и увидимся.

Он положил трубку, затем помахал своим телефонным справочником, как факир, только что представивший зрителям свой лучший номер.

— Все на самом деле очень просто, если у тебя есть связи.

Откатив свое кресло от стола, Тони Сторпио подъехал к Лорис и оказался с ней лицом к лицу. На его губах играла сардоническая улыбка.

— А теперь давай посмотрим, как ты сможешь отблагодарить меня.

Он расстегнул молнию на брюках и достал свой пенис.

Лорис остолбенела, словно ее гвоздями прибили к полу.

— Что такое? Ты никогда прежде не видела мужской член?

Он потянулся, схватил ее за руку, чтобы рывком поставить на колени.

— Ну, давай, покажи мне свои способности. Менее пяти минут назад ты согласилась делать все, что я скажу.

— Как артистка, но… не это!

— Это, — он показал на свой пенис, который начал подергиваться, — часть нашей сделки. Я кое-что делаю для тебя, ты кое-что делаешь для меня. Удовольствие за удовольствие.

— Если вы не отстанете от меня, — предостерегла Лорис, — я врежу вам ногой по голени.

В прошлом году у нее случались неприятные инциденты с агентами, иногда доходило почти до изнасилования, и сейчас ей стало интересно, как далеко зайдет Тони Сторпио. Он отбросил ее руку с возгласом отвращения.

— Хей, ты не хочешь, чтобы я представлял тебя и устроил твою жизнь? Для меня — даже лучше.

Безразлично пожав плечом, он принялся застегивать брюки.

— У меня и так больше чем достаточно клиентов, которых мне надо поддерживать.

— Но я очень хочу, чтобы вы представляли меня.

Лорис не надеялась, что теперь он так легко согласится взаимодействовать.

— Но это должно быть исключительно деловое соглашение. Если я получу работу, а вы сами знаете, что это случится, вы получите 10 процентов.

— 15 процентов.

— Согласна. 15 процентов от моей прибыли. Я не прошу ни о каких дополнительных одолжениях, только дайте мне возможность работать на…

— Это ты не просишь никаких одолжений? — Возмущение подбросило его на ноги. — Я вынужден буду расколоть свои яйца, устраивая и предоставляя тебя нужным людям, и все это за что? Ведь когда я сделаю тебе имя и ты подпишешь контракты с «Ай СиМ» или Вильямом Моррисом, ты сможешь просто сказать мне, чтобы я уматывал.

Схватив свой пустой бокал, он кинулся к бару.

— Секс-актрисы все похожи друг на друга! Вы все эгоистки и жадные суки!

И снова Лорис была слишком ошарашена, чтобы быстро отреагировать. Она не могла понять, отчего же и он оказался такой же мерзостью.

— Посмотри на это как на сделку, — сказал он, поставив свой бокал на кушетку. — Ты обращаешься ко мне, так? Целыми днями я не вижу ничего, кроме холодных, плоскогрудых сучек. Когда я увидел то, что действительно похоже на женщину, мне она, естественно, понравилась. Я могу тебе помочь, я в принципе уже давно не видел человека, так нуждающегося в помощи, но мне тоже хочется получить что-то с этого. Понятно?

— Я актриса, — сухо сказала ему Лорис, не позволяя отнять ее индивидуальность. — Если бы я хотела заниматься этим, я бы давно уже работала девочкой по вызову и зарабатывала сотни долларов в день, без всяких огорчений для себя и…

— Оставь это для сцены, сладкая, — оборвал он ее с сарказмом. — Да или нет?

Не говоря ни слова, Лорис собрала вещи и направилась к выходу.

— Давай, давай, тварь бессловесная, — крикнул он ей вслед. — Иди и поработай буфетчицей еще годика три!

На пороге Лорис помедлила, ее пальцы с силой, до онемения, сжали дверную ручку. Она посмотрела на белую стену вестибюля и представила, что ожидало ее: бар, ее обшарпанная квартира и нескончаемые шеренги, как на проверке скота. Она отступила назад в офис, закрыла за собой дверь.

Тони Сторпио улыбнулся и расстегнул брюки.


— Это лицо.

— Лицо?

Гипнотизирующее стекло двигалось медленно, как бы ласково поглаживая лицо и тело Лорис, когда двое мужчин изучали поляроидные снимки на прозрачной стене с подсветкой, разделявшей фотостудию и апартаменты. Затем они повернулись посмотреть на живое тело Лорис в очень узком, буквально сделанном из тесемочек бикини, но только на момент, чтобы снова вернуться к снимкам, как врачи, внимательно изучающие рентгеновские снимки тяжелобольной.

— Определенно лицо, — твердо заявил Алекс Каган.

Это был высокий стройный мужчина, лет шестидесяти, с посеребренными проседью волосами и проницательными голубыми глазами. За исключением полосок на его рубашке и в тон им нежно-голубого шелкового носового платка в нагрудном кармане, он был одет во все белое; белый бутон розы был приколот к его лацкану.

— Это твоя проблема, Тони, — заключил он — Лицо не соответствует телу. Мы не получим полноценного имиджа.

— Ты меня убиваешь, Алекс!

— Посмотри сам.

Положив под стекло один из снимков, он большим пальцем с маникюром закрыл лицо.

— Видишь, насколько чувственно тело? А лицо, как у бездомных с бешеными глазами на картине Кейна.

Теперь Алекс ладонью прикрыл ее тело.

— Думаю, что это из-за длинных черных волос. Они делают ее взгляд слишком серьезным.

— Тогда мы изменим цвет ее волос. Давай попробуем рыжий парик.

Каган нахмурился, что очень исказило его благородные черты лица.

— Но она не рыжая изнутри.

Он повернулся и подошел к углу с бумажным фоном, где Лорис сидела под лампами на высоком табурете. Остановившись у экрана-отражателя, он на мгновение пристально посмотрел на нее; казалось, что он старается навсегда запечатлеть Лорис в своей памяти. Время от времени он качал головой, будто бы принимая и отрицая в голове различные варианты.

Наконец он одобрительно кивнул.

— Все! Я нашел. Как только увидел ее, у меня появилось гложущее чувство: что-то не так. Теперь я понял. Она не брюнетка. Она блондинка.

— Блондинка? — с сомнением воскликнул Тони.

— Ты только посмотри на нее, — упорствовал Каган. — Неужели это цвет кожи брюнетки? Ты не видишь, что она настолько прозрачна, что просвечивается на свету.

Должно быть, для Тони это было слишком.

— Даже с этими… с такой чувственной фигурой, в ней есть что-то эфемерное.

— Эфемерное? — с издевкой усмехнулся Тони. — С такими титьками и такой задницей?

— Тони, ты хотя бы на минуту можешь оторваться от ее титек и задницы и увидеть что-то еще? — холодно сказал Каган, стирая ухмылку со своего лица. — Не думаю, что ты до конца оценил, кого привел сюда. В хороших руках эта девочка может пойти очень далеко. Мы сейчас говорим об уровне звезды.

Сердце Лорис почти остановилось. Хотя ей не нравилось, что о ней говорят в третьем лице, она ощущала глубокую признательность, что такой человек, как Каган с его репутацией, подумал о ней как о звезде.

— Это верно, она просто излучает секс, — продолжал он, — но ведь она даже не знает об этом. Она полный младенец. В этом и состоит ее интригующая изюминка. — Он улыбнулся. — Как блондинка она будет просто разрушительницей мужских сердец.

В глазах Тони не было такой уверенности.

Каган был слишком погружен в свое видение, чтобы заметить это. Ему не надо было больше смотреть на Лорис: он уже создал ее.

— Блондинка, цвета шампанского. Ничего латунного или дешевого. То, как выглядят секс-бомбы Голливуда сегодня, приведет его к смерти. Единственно, чего мы добиваемся, — это секс-символ восьмидесятых: умную, независимую, чувственную, но сдержанную. — Он обернулся к Тони. — И еще раз, как ее зовут?

— Лорис Касталди.

— Нам, конечно, надо с этим что-то делать, — пробормотал он, наступая на бумажный фон. — Лорис, я не хочу смущать тебя, дорогая, но…

Изящным движением он указал на ее бюст.

— Это на самом деле все твое?

— Это все ее, и с этим все в порядке, — поспешил Тони ответить за нее. — Я лично в этом убедился.

Лорис съежилась.

— И неужели он держится… без бюстгальтера?

— Ты можешь посмотреть и убедиться в этом сам, Алекс, — заверил его Тони с грязной усмешкой собственника. — Хей, Лорис, сними-ка свой бюстгальтер.

Лорис с недоумением уставилась на него; она подумала, что ослышалась.

— Бюстгальтер, Лорис, сними!

— Не бери в голову, Тони. Если девочка так смущается.

— Чего смущается? Это ее работа, и она знает об этом. Мы все здесь деловые люди.

Сделав несколько нетерпеливых шагов, он оказался перед ней, спиной к Кагану.

— И в чем проблема?

— Ты не говорил мне, что я должна буду…

— Я тебе сейчас это говорю, — сказал он свистящим от напряжения шепотом, кулаки его стали сжиматься. — У нас договор, ты помнишь? Я это делаю исключительно для тебя. Почему ты пытаешься сделать так, чтобы я выглядел дерьмом? Снимай бюстгальтер.

— Тони, пожалуйста, не заставляй меня делать этого.

— Ты собираешься заниматься делом или нет? Потому что если у тебя нет желания, а хочешь, чтобы просто потакали всем твоим прихотям, — забудь о карьере актрисы прямо сейчас.

Схватив Лорис за руку, он сорвал ее с табурета.

— Надевай свои шмотки и проваливай. Возвращайся к своей дерьмовой стойке. Однажды потерявший — навсегда потерявший.

Лорис вслепую нащупывала застежку бюстгальтера на спине, но пальцы так дрожали, что она никак не могла расстегнуть. Оттолкнув ее руки, Тони одним рывком расстегнул и стянул бюстгальтер. Помахав над головой розовым в горошек трофеем, он принес его Алексу Кагану.

— Ну и как?

Каган, прикованный к месту, был безмолвен. Он почувствовал что-то похожее на удар в солнечное сплетение от увиденного им совершенства формы и игры света на безупречном теле.

Тони сознавал, что сделал ему «хук».

— Итак, что ты думаешь, Алекс?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Тони, — начал он объективно-критическим тоном. — Они налитые, твердые и высокие. Просто прелестная, изысканная кожа. — Он почувствовал, как по спине у него побежали легкие мурашки. — С сочным кремовым отблеском, как на картинах Рубенса.

— Разве это не фантастическое, сногшибательное совершенство?

Лорис подумала, что в своей следующей жизни будет богатой и плоскогрудой. Определенно будет плоскогрудой.

Прочистив горло, Каган повернулся к Тони.

— Как ты думаешь, можно ли попросить ее…

— Снять трусы? — закончил он за него, тщательно скрывая свой триумф, от которого у него самого начало звенеть в ушах. У него был повод вскружить голову этому надменному члену, более того принизить его достоинство. Один взгляд на ее задницу с ямочками, и он начнет упрашивать сделать рекламный снимок в ее альбом в обмен на позирование ее изящных обнаженных форм, на которых он, естественно, зависал.

Тони обворожительно улыбнулся Кагану.

— Все, что ты пожелаешь, Алекс, ты же знаешь. Верно, Лорис?

Лорис напряглась. Тони все еще улыбался, но его глаза, встретившись с ее, были жесткими и необычайно самоуверенными. Он знал, что она зашла слишком далеко, чтобы отступать. Они оба это понимали.

«Алекс Каган говорит, что я стану звездой», — сказала себе Лорис руками, холодными, как лед, снимая бикини. Никаких проблем. Розовый в горошек треугольник соскользнул на пол с ее ног. Она почти перепрыгнула через него.

— Давай-ка покрутись, — нетерпеливо приказал Тони.

Лорис точно исполняла, что от нее требовалось: она поворачивалась в профиль, затем анфас, медленно ходила от одного конца стены до другого. И все это она делала под собственный аккомпанемент двух слов, повторяющихся у нее в голове: «уровень звезды». Эти два слова стали для нее ее талисманом. Она прилипла к ним. Она обернула их вокруг своего обнаженного тела, сделав его невидимым.

Когда она станет звездой, она заставит Тони заплатить ей за это унижение. Она заставит заплатить каждого, кто когда-либо отвергал или унижал ее.

Лорис с большой радостью подчинилась своей новой трансформации. Еще раз она замахнулась на свою судьбу, выбрасывая из жизни и годы борьбы за существование, и отвергнутую Кэлом любовь. Она родилась вновь. Лорис Касталди мертва. Да здравствует Лара Лайтон!

Лара Лайтон — и это уже подтвердилось тем ошеломительным впечатлением, которое она производила на людей, — была одной из тех, кого другие не смогут проигнорировать или оттолкнуть, как это делали с Лорис Касталди. Как Лара Лайтон она наконец-то стала тем, кого должны принимать и уважать.

* * *


— Где эта вшивая сучка? Я разобью ее вонючую рожу, как только доберусь до нее!

Открывая, Тони Сторпио ногой пнул дверь так, что она с силой врезалась в стену; звук рикошетом отозвался в пульсирующих висках Лары. Она вздрогнула, когда он включил свет.

— Два часа дня, а ты еще в постели? Почему ты не в парикмахерской? — требовательно спросил он. — И куда ты, к черту, собираешься, сказав Дану Гордону, что не сможешь с ним встретиться сегодня вечером?

Повернувшись на живот, она зарыла свою больную голову в подушку; до нее едва доносились звуки его голоса.

— А, теперь понятно, почему я не мог прозвониться.

Подойдя к ночному столику, он поднял трубку, которая лежала рядом с телефоном.

— И я, как последнее дерьмо, звонил сюда каждые пять минут весь последний час. — Стараясь унять свою ярость, он так сжал кулаки, что суставы пальцев побелели. — Ты собираешься мне отвечать, или как? И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Лара медленно повернулась на бок.

— Ты прекратишь орать? У меня жутко болит голова.

— Не болтай чушь.

Он бросил трубку на рычаг с такой силой, что телефон звякнул.

— Ты опять напилась.

Он ткнул большим пальцем в бутылку на ночном столике.

— У тебя похмелье, верно? А ты знала, насколько важно для тебя сегодня прекрасно выглядеть?

Лара откинулась на подушки.

— Я больше не могу. Все это делает меня больной.

— Побереги свою плаксивую рутину — ты на работе. Вылезай из постели. Давай одевайся.

Когда Лорис все равно не сдвинулась с места, он сорвал с нее одеяло и бросил через всю комнату.

— Вставай или я забуду, что тебе надо хорошо выглядеть и разобью твое лицо.

Лара послушно села.

— Меня не волнует! Я не…

— Я тебе что, ребенок? Нет, я не ребенок!

Одним страшным, убийственным ударом он вдребезги разбил лампу-ночник в стиле «Стефани». Лара вздрогнула от страха, но все равно отказалась подчиниться.

— Тони, ты можешь кричать сколько тебе, вздумается, — сказала она ему, стараясь унять дрожь в голосе, — и ты можешь разбить здесь все, но ничего, что ты сделаешь или скажешь, не заставит меня лечь в постель с Даном Гордоном.

Чтобы скрыть от Тони, что руки ее трясутся, ей пришлось скрестить их на груди под кружевным лифом своей ночной сорочки.

— И пока ты не станешь обращаться со мной с уважением, я…

— О чем ты говоришь? — возразил Тони. — Я всегда обращаюсь с тобой с огромным уважением.

Она бы рассмеялась, если бы у нее так сильно не болела голова.

— Ты сказал этому свинье, Дану Гордону, что он сможет провести здесь ночь, не поставив даже меня в известность. И это ты называешь обращаться со мной с уважением? Ты обращаешься со мной как с проституткой.

Несмотря на все попытки оставаться спокойной, она все больше и больше повышала голос.

— Даже проститутки ведут своих клиентов в гостиницу! А это мой дом!

— С каких это пор? Я плачу по счетам здесь за все, — напомнил он с презрением. — Каждая дощечка этой мебели принадлежит мне.

Он взмахнул рукой, показывая на черную лакированную спальню в восточном стиле, красные сатиновые шторы и в тон им ковер от стены до стены.

— Я снял эту квартиру для своих клиентов с Западного берега. Ты приняла мои условия, когда я разрешил тебе переехать сюда, и ты можешь перебраться из этой крысиной ловушки назад, туда, где ты жила, когда мы с тобой познакомились.

Он с отвращением хихикнул.

— А ты повесила несколько картинок на стены, купила несколько цветочков, глупую лампу… — он взглянул в угол на ее осколки, — и ни с того ни с сего называешь это своим домом.

— Интересно, а какое здесь было мое предназначение? Одна из шлюх для твоих клиентов? Свободный кусок задницы, к которой можно в любой момент прийти с едой и бутылками.

— Хм, я никогда не говорил этого, — ответил он обиженно, словно человек, которого грубо оскорбили своим непониманием. — Я приводил кого-нибудь к тебе до этого? Я даже потерял пару сделок, потому что не сделал этого.

Он бросил на нее самодовольный и вместе с тем самоуничижительный взгляд.

— Я никогда не говорил тебе об этом, так ведь? Я бы не сделал такого ни для кого, кроме тебя.

— А я не задумывалась, что тебя это волнует.

— А потом, ты знаешь, как я к тебе отношусь, — пробормотал Тони, пропустив ее сарказм мимо ушей. Вздохнув, он опустился на край постели рядом с ней. — Но в этот раз все по-другому. Эта сделка с Даном Гордоном слишком велика. Ты должна… быть с ним ласкова.

— Нет, я не буду.

Ее тело инстинктивно сжалось, ожидая его дикой реакции.

Вместо этого Тони снова вздохнул и резко встряхнул головой.

— Почему я постоянно спорю с тобой. Каждый раз, когда я прошу тебя что-то сделать, ты возражаешь мне. Я должен был кричать на тебя до посинения, заставляя тебя позировать обнаженной перед Каганом, и посмотри, что произошло. Благодаря тем рекламным снимкам ты попала на эту кинопробу. А ведь все могло кончиться для тебя ничем.

Фотографии Лары, сделанные Каганом, завоевали высшую награду и были помещены в нескольких первоклассных журналах. Тони послал их Гаю X. Гриффину, редактору журнала «Плезир», который занимал второе место после «Плейбоя» среди журналов для мужчин. Отмечая двадцатую годовщину издания, Гриффин стал спонсором конкурса «Союзницы охотников за наивысшими удовольствиями».

Кроме помещения фотографии на обложке журнала и на вкладке юбилейного выпуска, победитель конкурса станет также звездой первого документального фильма «Плезир Продактиз». Тысячи молодых женщин, вдохновленные шумихой вокруг конкурса, а также профессиональные фотомодели и актрисы прислали свои фотографии; несколько сотен уже прошли пробу. Ларе такая проверка была назначена на сегодняшний вечер.

— Когда ты наконец осознаешь, что все что я делаю, — я делаю тебе во благо.

Лара уже собиралась сказать, что ему не следует делать для нее столько, но решила, что не стоит. Разбив лампу, он, очевидно, несколько расслабился, и она была рада, что он все-таки пожелал спокойно поговорить с ней.

— Я совершенно не хочу спорить с тобой, Тони, — покладисто согласилась она, — но…

— И не надо, — перебил он ее. — Что за вопрос?

Он, потягиваясь, выбросил руки вверх.

— Все равно у нас нет другого выбора.

— Что ты подразумеваешь под «мы»? Я должна ложиться в постель с ним, а не ты!

— Подумай, он старик — на днях ему шестьдесят. Что он может? Держу пари, у него вряд ли встанет.

— Вчера вечером за обедом мне пришлось сложить ногу на ногу и просидеть так все время. Твой старик постоянно пытался просунуть руку мне между ног. Если даже он сможет сделать половину того, что сказал…

— Я не хочу слышать об этом, о'кей? — завопил он. — У нас нет выбора! Это все!

— Тогда почему бы тебе не лечь с ним в постель?

Она повернулась к нему со злостью и отвращением к себе, которые накапливались в ней в течение всего последнего года.

— Может быть, если ты почувствуешь, что это такое, когда кто-то, кого ты просто не выносишь, лапает тебя, скачет на тебе, словно ты кусок мяса, заставляя оказывать ему разные услуги, пока не задохнешься… тогда, может быть, ты поймешь, как я… почему я…

Она расплакалась, удивляя этим саму себя не меньше, чем его.

— Хей, что это ты вдруг? Это совсем на тебя не похоже.

— Я не могу больше выносить это… Правда, не могу.

Рыдая, она подтянула колени к груди, крепко обняла их руками и уткнулась в них лицом.

— Проклятие, — пробормотал Тони, растерявшись и не зная, что с ней делать. — Может, тебе лечь, отдохнуть немного.

Заботливо положив руки ей на плечи, он откинул ее на подушки.

— Вот так. Сейчас ты придешь в себя.

Спрыгнув с кровати, он направился к одеялу, которое отшвырнул, когда пришел, и накрыл Лару.

— Я не могу поверить, что это ты, — пробормотал он, делая неуклюжие попытки укрыть ее. — Ну что ты с собой делаешь?

Лара, ослепленная слезами, потянулась за бутылкой. Только собрав всю силу воли, она смогла взять себя в руки.

— Видишь, что происходит, когда ты выпиваешь лишнего и потом страдаешь от похмелья? — сказал он, переводя разговор на другую, не опасную для него тему. — Может, дать тебе аспирина?

Она перестала хлюпать носом и покачала головой.

— Я уже приняла. Не помогает.

Обеими руками она стерла слезы с лица.

— Кроме того, аспирин не может меня вылечить от того, что делает меня больной.

Он решил, что сейчас было бы лучше проигнорировать ее замечание.

— Я точно знаю, что тебе надо: собачий поводок, чтобы отхлестать тебя.

Взяв бутылку, он налил немного жидкости с пикантным запахом в бокал и протянул ей.

— Это тебя поддержит.

Не глядя на нее, Тони ушел в ванную.

Лара поднесла бокал к губам, и от аромата бренди, который обычно так нравился, ее вдруг затошнило. Она сделала несколько осторожных глотков. Обычно это обжигало горло, посылая приятное тепло по всему телу.

— Я бы и сам не прочь выпить, — пояснил Тони, снова появившись, и торопливо налил себе двойную дозу. Он скорчил мину, когда отпил сразу половину.

— Что ты, к черту пьешь здесь? — он посмотрел на этикетку. — Бренди?

— Это единственное, что помогает мне уснуть.

Она кивнула в сторону гостиной.

— Там в баре полно «Джека Дэниэля».

— А, вот это уже лучше. — Он сделал еще один большой глоток, затем кинул на нее осторожный взгляд. — Тебе лучше?

— Мне будет совсем хорошо, если ты позвонишь Дану Гордону и скажешь ему, что я не смогу с ним встретиться.

— Хей, мы больше не будем обсуждать это, идет?

— Боже праведный, Тони, я думала, ты понял, что я чувствую, когда…

— А что чувствую я? — со злостью перебил он. — Ты думаешь, мне легко знать, что ты в его объятиях? Я тоже этого не хочу, но только такими путями можно выжить в этом бизнесе. Каждый стремится вытянуть из других все что можно.

Он выстрелил в нее свой палец.

— Ты протягиваешь руку Гордону — и он идет тебе навстречу и делает все возможное, чтобы ты хорошо выглядела на пробе, а потом делает тебе встречу с Гриффином. Ты не протягиваешь руки — а какая-нибудь другая захочет, — произойдет перетасовка карт, и твоя проба не пройдет, можешь быть уверена.

— Мой Бог, — пробормотала Лара. — Это никогда не кончится.

— Говори мне, — он залпом допил оставшийся бренди. — Я в этом бизнесе уже двадцать лет и до сих пор еще целую задницы. Ты думаешь, мне нравится это? Ты думаешь, я горжусь тем, что большинство сделок я провел удачно из-за того, что устроил этим ублюдкам девиц? Ты прекрасно знаешь, что заставляет меня делать это!

«Сводник», — хотела ответить Лара, но поняла, что это только подольет масла в огонь.

— Да, я делаю нечто грандиозное. — Он поставил пустой бокал на ночной столик. — Естественно, я работаю с солидными, стабильными артистами, и я готов пожертвовать своими яйцами, чтобы устроить их. Двадцать лет, а у меня все еще нет ни одной звезды! Ни одной звезды, которая смогла бы заставить этих паршивых продюсеров, которые сосали из меня все эти годы, приползти ко мне и заставить их поцеловать мою задницу!

От его крика виски Лары снова стали пульсировать, но когда Тони начинает одну из своих тирад, ничто не в силах остановить его. Если она делала такие попытки, он весь свой гнев и ярость выплескивал на нее. Она налила себе еще немного бренди.

— А знаешь ли ты, скольким сукам я дал их первый реальный шанс, а? — продолжал он. — Потом, когда они наконец находили свое место, подписывали контракты с Вильямом Моррисом или с каким-нибудь другим крупным агентством, они говорили мне, что я ничтожество.

Он плюхнулся на край ее кровати.

— И теперь ты собираешься вылить на меня такое же дерьмо после того, что я сделал для тебя?

— Но нет же…

— Ты добьешься этой роли! С помощью Гордона. И ты станешь звездой! Ведь имея миллионный тираж журнала «Плезир», Гриффин с твоей помощью получит дополнительную читательскую аудиторию. Публика сама сделает тебя знаменитой! Тогда мы сможем сказать всем, чтобы они трахали себя сами. Это то, о чем ты всегда мечтала, так ведь?

— Тони, пожалуйста, перестань кричать.

— Ты должна это сделать для меня, Лара. Ты же моя должница!

Он посмотрел на нее своим тяжелым взглядом, затем улыбнулся, но вид у него оставался зловещим и даже угрожающим.

— Сам не знаю, почему я трачу на тебя столько сил?

Пожав плечами, он поднялся.

— Ты должна переспать с Гордоном. У тебя нет выбора.

— К черту все!

— Ах, так? — он презрительно рассмеялся. — Я подскажу тебе твой единственный выбор, детка, — выбор между «АйРТ» и «БМТ». Потому что, если ты не сделаешь это для меня, я выкину тебя из квартиры. Уже сегодня у тебя появится возможность провести ночь в метро.

Лара недоверчиво посмотрела на него.

— Иисус, Тони, я не верю этому… даже если это идет от тебя.

— И что ты тогда будешь делать, а? Вернешься к стойке и опять станешь жить на помойке?

Он замолчал и строго посмотрел на нее: он всегда знал, какую пуговицу необходимо расстегнуть, чтобы обнажить ее самые глубокие страхи.

— Ты знаешь, что даже этот мусор, в котором ты живешь с тех пор, как я встретил тебя, стоит денег. Ты должна заплатить по крайней мере за два месяца за квартиру, за коммунальные услуги, за охрану. — Он снова улыбнулся. — Ты заработала на это?

— Ты сам знаешь, что нет. А потом, я все равно не смогу расплатиться с тобой за все, сколько бы денег я ни получала.

— Хей, и я также должен оплачивать твои уроки? И твои модные наряды и красивую мишуру, в которой ты проживаешь, и все остальное? Ты знаешь, сколько я уже потратил на тебя?

— Кстати, я должна знать сколько, ты слишком часто попрекаешь меня ими!

Ее переполняло чувство стыда и унижения, ощущение зависимости от милостыни, каждый раз подаваемой с неохотой и грубостью. Когда она наливала еще бренди, рука так дрожала, что она даже пролила немного.

— И мне тоже налей, — приказал Тони, практически кидая ей свой бокал. — Ты как раз сможешь попрактиковаться.

— Наливай сам, ты, дряной сукин сын! — Она с такой силой грохнула бутылку на стол, что сама испугалась: как только она не разбилась. — И подавись им!

Сбросив одеяло, она выскочила из постели. Тони схватил Лару за руку, притянул к себе и обхватил за талию.

— Куда ты думаешь идти?

— Ты же сказал мне уматываться.

— Перестань играть, ты не на сцене и прекрасно знаешь, что я не выброшу тебя, пока ты сама на самом деле не захочешь этого.

Он крепче прижал ее к себе.

— Господи, да даже если я захочу отпустить тебя, куда ты пойдешь?

К горлу Лары подступила тошнота, парализуя ее. Ей стало казаться, что комната кружится, а потолок и стены сжимаются вокруг нее.

— У тебя есть куда уйти? — презрительно добавил он. — У тебя появился кто-то?

Неожиданно ее охватила слабость.

— О, ты… ничтожество.

А потом она словно раздвоилась. В ее жизни такое происходило только два раза: когда умерла мать и когда Кэл оставил ее. Она вновь почувствовала себя совершенно одинокой и подавленной.

— Хей, ну не надо, не надо, — Тони грубо встряхнул ее. — Ты же знаешь, что ты сломала меня. Я единственный в этом зловонном мире, кто заботится о тебе.

Положив руку ей на плечо, он усадил ее на край кровати.

— Ты нужна мне не меньше, чем я нужен тебе, так ведь? Потому что мы оба хотим одного и того же. И мы оба едим дерьмо от всех.

Он обнял ее с несвойственной ему нежностью.

— Единственная разница заключается в том, что я не обманываю себя Я знаю шаг за шагом, что я буду делать пока не получу то, чего я хочу. А в этом ты ничем не отличаешься от меня, детка.

Медленно, нежно он стал овладевать ею.

— И ты такая же.

* * *


Пока охрана в униформе проверяла за черной оградой их приглашение, Лара и Тони записывались в книге для гостей. Уже три часа как закончилась работа, и обычно переполненное людьми здание «Плезир Энтерпрайсиз» было практически пустынным.

Охранник повесил трубку и понимающе улыбнулся Ларе.

— Проходите. Мистер Гриффин ждет вас. Вот этот лифт довезет вас.

Он указал на пару литых стальных дверей в боковой стене. В отличие от двойного ряда сверкающих лифтов, над этим не было таблички с цифрами, указывающей этажи, которые он обслуживает в пятидесятиэтажной башне из матового стекла и стали на Восточной Пятьдесят седьмой улице. Внутри личного лифта существовало всего три кнопки: для лобби, для администрации и та, которую нажал Тони, — для временной фешенебельной квартиры Гая X. Гриффина.

Так как лифт работал совершенно бесшумно, Тони в десятый раз за короткое время оглядел Лару и в десятый раз нахмурился.

— Тебе надо было надеть то красное платье, о котором я говорил. Почему ты меня никогда не слушаешь?

— Я же сказала тебе, Тони, оно слишком узкое и длинное — и я выгляжу в нем как глиста.

— В том состязании, в котором ты участвуешь, от тебя требуется показать все свои достоинства, а не скрывать их.

Лара не собиралась защищать свой выбор наряда: в этой войне она уже давно победила. Она поняла, что Тони просто выпускал пар из котла, страшно волнуясь за исход ее общения с Гриффином. Собственное же спокойствие просто поражало ее.

— Она носит только белое, — с горечью ворчал он. — Люди надевают белое для своего первого причастия, а не для встречи с таким человеком, как Гриффин. Ты думаешь, что все остальные девочки тоже в белом?

— Нет, я уверена, что они могут себе позволить нечто красное, облегающее и длинное, или что-то в этом роде. Должна же я в конце концов чем-то отличаться от них.

— Гриффин не очень-то любит выскочек.

Достав носовой платок из нагрудного кармана своего костюма из блестящего искусственного шелка, он вытер влажные ладони.

— Он хочет обычного, только лучше.

— Тони, я прекрасно выгляжу, перестань психовать.

— Может так случиться, что это твоя самая важная встреча в жизни. Ты должна волноваться, а не я.

— Тогда, позволь мне самой побеспокоиться о себе.

Лифт остановился, раскрывая двери перед огромной, высотой в два этажа, верандой. Из мраморного пола поднимались эвкалиптовые деревья, освежающие воздух, а с балкона свисала густая зелень. Фонтан струился каскадами по стене из известкового туфа и сбегал в большой круглый бассейн с экзотическими растениями.

Среди окоченевших серых башен из стекла эта оранжерея казалась оазисом под небесами.

— Ты доверяешь этому проклятому месту?

Над верхней губой Сторпио выступил пот.

Он остро почувствовал вкус денег и власти, которые так прославлялись всем, что его здесь окружало.

— Но куда мы идем?

Как бы в ответ на его вопрос в конце коридора немедленно раскрылись автоматические массивные бронзовые двери. Лара вспомнила сказку «Волшебник Изумрудного города».

— Вниз по дороге, выложенной желтым кирпичом.

Пока они шли по холлу, все лицо Тони покрылось потом.

— Теперь послушай, у тебя прекрасный шанс добиться этой роли и не потеряй его. Он есть у тебя и еще одной девочки. Гордон выдвинет тебя, как обещал.

Лицо Лары помрачнело: она вспомнила недвусмысленные намеки во время притязаний Дана Гордона и позже, когда он добивался ее в постели.

— Сегодня вечером Гриффин примет свое решение. Ты должна быть уверена, что он выберет тебя.

— Что ты под этим подразумеваешь?

— Ты же женщина. Это я должен тебе говорить, что делать, чтобы произвести впечатление на мужчину?

Лара резко остановилась.

— Скажи мне, здесь что-то произойдет, о чем я не знаю?

В последний раз вытерев руки, Тони вложил платок назад в нагрудный карман.

— Ты только не превращайся в деревяшку, какой ты обычно бываешь с мужчинами. Это все, что я могу тебе сказать.

Взяв Лару под локоть, он подтолкнул ее вперед. Огромные бронзовые двери с барельефом Гриффина в центре медленно закрылись за ними, как только они переступили порог.

Квартира Гриффина находилась на двух этажах здания и занимала пространство более дюжины обычных квартир. Одна гостиная по площади была равна пяти квартирам. Ее стены от пола до потолка были стеклянными с захватывающими дух видами, создающими иллюзию, что ты паришь в облаках, и весь сверкающий Манхэттен простирается у твоих ног.

В тканях преобладали бледные, пастельные тона; шелковый ультрасовременный декор создавал впечатление безграничного пространства. В нескольких шагах от гостиной за встроенным мраморным баром располагалась центральная арена с таким ярким освещением, что была похожа на площадку для запуска «Шатла», с запутанным клубком кабелей, систем управления и телемониторов.

На одном из экранов показывалось внутреннее помещение личного лифта, на другом — холл. Вход в квартиру был изображен на том мониторе, который сейчас рассматривал Гриффин. Мужчина был ошарашен окружающим и с благоговением широко открытыми глазами озирался по сторонам — обычная реакция. Но на девочку, казалось, вообще не произвела впечатления эта роскошь. Ему стало интересно, чем же вообще тогда можно привлечь ее внимание.


Гай X. Гриффин был не только человеком, который сделал сам себя, он и сам создал себе имидж. Он родился в 1937 году в маленьком городке штата Индиана и был долгожданным сыном в семье, где уже были три девочки. С самого начала он твердо знал, что рожден для великих дел. Многие дети лелеют понятие, внушаемое им с колыбели, что в их жилах течет голубая кровь. Гай же был просто уверен в этом и объяснял себе огромную разницу между собой и его скучной, безликой семьей, живущей по строго баптистским канонам, именно этим.

С виду он ничем не отличался от любого другого шестнадцатилетнего подростка 1953 года с хорошим телосложением, но внутри в нем бурлила расплавленная лава редко достигаемых страстных желаний и стремлений. По-видимому, он так бы и пошел по стопам своего отца-труженика, если бы в то лето он не выпросил у своего кузена Вилбура копию неизвестного еще ему журнала под названием «Плейбой».

Неожиданно все для него встало на свои места. Его судьба была предрешена: он рожден, чтобы стать фотографом, как Фрэнк и Дин и, конечно, Хэф, который дома был Хью Хэфнером. Посему Гай Гриффин настоял с позиции силы, чтобы его называли Грифом, и купил себе камеру.

Гриф вскоре заметил, что всякий раз, разглядывая фото журнала, у него поднималось страстное желание сделать такое же самому. И пригласив девочек-соседок и своих одноклассниц, он раздел их и заставил позировать ему, невзирая на то, что в 1953 году это было оскорбительным вызовом общественной морали. Это было потрясающе! Обычно фотосеансы заканчивались тем, что Гриф со своими моделями выпивал шампанское под аккомпанемент записей Синатры.

Все время учебы в колледже Гриф постоянно совершенствовал свое искусство фотографии и обольщения. Вскоре после окончания колледжа он исполнил свою давнюю мечту попасть в Лос-Анджелес — город настоящих живых ангелов. Падшие ангелы были его любимцами. Он очень быстро завоевал репутацию одного из искуснейших фотографов очаровательных девочек. При неотразимом мальчишеском очаровании у него была огромная способность завоевывать доверие молодых женщин и делать интересные композиции из интимных частей их тела. В то время это было противозаконно, но это не останавливало Грифа.

В 1964 году разразилась сексуальная революция — и среди всего прочего «Плейбой» стал казаться Грифу хорошеньким прирученным щенком. С его безграничной убежденностью и энтузиазмом, у него не было проблем найти деньги, чтобы для желающих пощекотать себе нервишки открыть издание еще одного журнала с названием «Плезир».

— Хэф был тогда, — говорил он своим инвесторам, друзьям-фотографам, с которыми познакомился, как только приехал в Лос-Анджелес, — а я, Гриф, сейчас.

В его намерения входило дать хорошего пинка «Плейбою», отведя важнейшее место в журнале обнаженным телам, но в естественных позах и поэтому вызывающих большее возбуждение. Уже первый номер журнала вызвал сенсацию в мире. Все остальное сразу стало историей.

До конца года «Плезир» стал серьезной угрозой «Плейбою» в его соперничестве среди журналов такого рода. К тридцати годам Гриф отмыл свой первый миллион. Талисманом для журнала он выбрал пушистого белого котенка.

— Даже маленьким я всегда предпочитал игрушку-котенка всем белочкам и зайчикам, — усмехался он на все замечания.

Коммерческое отделение «Плезир Энтерпрайсиз» продавало атласное постельное белье и другие принадлежности для будуаров со своим фирменным знаком — котенком в среднем на 220 миллионов долларов в год.

В сорок пять лет волосы Грифа поседели, но за исключением нескольких морщинок в уголках глаз, его лицо совершенно не изменилось. Он не был красивым: длинный нос и треугольная форма лица делали его похожим на лису. Но несмотря на это, он был необычайно привлекательным. При росте в шесть футов у него было хорошее сложение, мускулистое тело человека на двадцать лет моложе своего возраста, хотя он никогда не занимался спортом, не считая, конечно, секса. Гриф обладал все тем же юношеским энтузиазмом и безграничной уверенностью в себе, у него была аура человека, действительно убежденного в том, что он все может и еще не родился тот, кого бы он не смог завоевать.

Но ложка дегтя портит бочку меда. Несмотря на все его достижения, большинство из его окружения видели в нем второго Хью Хэфлера. Его преследовала идея стать творцом звезд — единственная цель, достичь которой ему пока никак не удавалось. Вот для чего он задумал «Союзницы охотников за наивысшими удовольствиями».

После года отбора, оценок и сравнений основных финалисток он уже начал приходить в отчаяние, что никогда не найдет девочку, которая бы смогла достойно представлять идеал этого конкурса. Состязание официально закончилось месяц назад. Имя победительницы намечалось огласить в прессе в конце этой недели, а он до сих пор не сделал своего выбора.

Стоило ему одним глазом увидеть неистовые, раздирающие душу снимки Кагана с его изящными, утонченными этюдами обнаженной Лары, чтобы понять, что наконец-то он нашел то, что так долго искал: мечту своей жизни. Он быстро отправил своего продюсера Дана Гордона в Нью-Йорк, чтобы за уик-энд тот провел кинопробу, и, стремясь поскорее узнать результаты, сам вылетел в Нью-Йорк в воскресенье вечером. Кинопроба Лары еще раз подтвердила, что инстинкт Грифа никогда его не подводил. Первое, что он сделал в понедельник утром, — это связался с Тони Сторпио.

С чувством нетерпения, которого у него не наблюдалось уже много лет, Гриф оторвался от монитора и поднялся из своего кресла с высокой спинкой навстречу гостям.

Едва он вошел в гостиную, как к нему торопливо подошел Тони Сторпио.

— Хей, должен сказать вам, хорошо же вы устроились.

Гриф собирался любезно ответить ему, но все его внимание, все его «я» сконцентрировалось на девушке, оставшейся стоять в дверях. Его невыразительные глаза, как завороженные, видели девушку в платье, сшитом в греческом стиле, нежные складки которого позволяли, поддразнивая, лишь мельком заглянуть в разрез; струящийся белый шелковый креп вырисовывал пышные формы груди и бедер. Она задержалась у входа, не делая ни малейшей попытки подойти к нему. На лице ее не было соблазняющей улыбки, она не подавала ему никаких знаков для привлечения внимания к себе, как делали вокруг него все жаждущие молодые женщины.

«Если гора не идет к Магомету…» — подумал он с усмешкой, бросив агента у арены.

Ничто не могло оторвать его глаз от нее. Глядя на нее, он пересек широкое пространство, разделявшее их, с каждым шагом все ближе подходя к материализации того, что он инстинктивно почувствовал раньше. То уникальное совершенство, которое он впервые мельком уловил на фотографиях, не было результатом мастерства Кагана. Фотограф лишь просто сумел донести то, что уже существовало.

В ней была какая-то неискушенность, которая, к сожалению, отсутствовала у большинства девочек этого поколения. Эта ее чистота была в ней превыше всего. Он вспомнил, что на кинопробах наиболее экстравагантным была в ней способность оставаться загадочной, даже будучи совсем обнаженной. Из собственного опыта он знал, что женщины вместе со своей одеждой обычно отдают все свои тайны. У него появилось ощущение, что она никогда не позволяла мужчинам овладеть ею полностью. И именно это, конечно, каждый раз вызывало в них страстное желание и делало одержимыми.

Он резко остановился прямо перед ней.

— Я ждал встречи с вами, Лара. Вы на самом деле даже красивее, чем на фотографии. Не думал, что такое возможно.

Она посмотрела так, словно ожидала от него услышать подобные слова как женщина, позирующая обнаженной. «Так, наверное, обычно это и было», — подумал он.

— Я только что просмотрел ваши пробы. Я был потрясен.

Живот Лары нервно втянулся; она не была настолько спокойной, как казалось. Когда Тони шел по комнате, чтобы присоединиться к ним, каждый его мускул был натянутым, напряженным. Его сверлила одна и та же мысль: «Что кроется за его словами? Означают ли они, что она получила роль?»

Они ждали, чтобы Гриффин развил свою мысль.

Он улыбнулся.

— Вы, должно быть, подумали, что я дурно воспитан. Почему мы стоим здесь, ведь я хотел предложить вам немного вина перед обедом?

Он галантно сопроводил ее к круглому бару. Тони почти вприпрыжку побежал за ними.

— Я знал, что пробы пройдут отлично. Она — фантастика, правда?

— Да, действительно это так, — согласился Гриффин, усаживая Лару на полукруглую банкетку. — Я подумал, что мы могли бы начать с шампанского, или вы предпочитаете коктейль, Лара?

Стараясь казаться спокойной, она откинулась и положила ногу на ногу. Банкетка была обита нежнейшей кожей и имела гладкую, мягкую фактуру, похожую на плоть.

— Я бы выпила шампанского.

— А что будете вы, Тони?

— Конечно, шампанское.

Он натянуто засмеялся и уселся рядом с Ларой достаточно близко, чтобы дать понять другому мужчине, кто ее обладатель, но и не настолько близко, чтобы отвадить его. Он знал, что Гриффин умирает от желания переспать с Ларой.

— Обычно я не пью такое, но так как это торжество, — прибавил он многозначительно, стараясь вернуть Гриффина к существу вопроса.

Но Гаем X. Гриффином было не так-то просто руководить. Он привык сам вести беседу. Он сам открыл шампанское, разлил его по бокалам и поднял тост:

— За «Экстаз».

Лара улыбнулась.

— В кино или в жизни?

И Гриффин улыбнулся ей в ответ.

— А почему бы и не везде?

Он коснулся своим бокалом ее — раздался хрустальный звон, затем сел с другой стороны от нее.

— Давайте поговорим о фильме, — сказал Тони между глотками шампанского. — Мне действительно необходимо знать график съемки, Гриф. Могут возникнуть кое-какие проблемы с числами. Вы знаете, Ларе предложили главную роль еще в одном фильме.

— На самом деле? — спросил Гриффин не очень убедительно, и Лара поняла: он знал, что Тони соврал.

— Лично я, конечно, хотел бы, чтобы она снималась в вашем фильме, — поспешил заверить его Тони. — Потому что уверен: его качество будет намного выше. Но мне необходимо услышать ваше предложение, прежде чем принимать решение, как поступить.

Гриффин покрутил ножку бокала в своих тонких пальцах с маникюром.

— Предполагалось, что этот вечер не будет деловым, Тони. Я не готов сегодня обсуждать дела, если вы не против.

— Конечно, Гриф, как ты скажешь, — согласился Тони, в душе проклиная хитрого и коварного сукина сына.

— Вы что-то хотели спросить? — поправился Гриффин, поворачиваясь к Ларе.

— Мне бы только хотелось узнать, о чем этот фильм? — Она наклонилась к нему: — И характер, который вы предполагаете мне дать. На кого похожа моя героиня?

Она очень серьезно относилась ко всему тому, что касалось ее актерской деятельности. Гриф это понял, и это порадовало его.

— Это ремарка об экстазе. Фильм без слов по роману «Любовник леди Чаттерлей».

— Мне всегда так нравилась эта книга, — согласилась Лара, — но никто не смог создать фильм, который бы сравнился с ней.

— До сих пор, — поправил он с самоуверенной улыбкой.

Когда Гриф стал объяснять, какой он видит картину, Лара успокоилась, что это не будет очередной ее секс-эксплуатацией, чего она так боялась.

— Там, конечно, будут сцены любви в обнаженном виде, но…

— Это она сможет выдержать, — хвастливо перебил его Тони.

— …они будут сделаны со вкусом и определенной долей приличия, — продолжил Гриф, когда Тони замолчал. — Нашей первоочередной задачей является показать историю любви — одну из величайших, наиболее романтических историй, когда-либо написанных. За последние двадцать лет у нас не было ничего, кроме фильмов для подростков. Я уверен, что публика не совсем готова, но уже на пути к такому типу волшебства или романса, что является синонимом в Голливуде. И я собираюсь ей это преподнести. «Экстаз» будет…

На этот раз Гриффин сам перебил себя. Чета Свисс, которая приглядывает за квартирой, когда он живет в Лос-Анджелесе, а также выполняет все его указания, когда он приезжает в Нью-Йорк, принялась накрывать на стол.

— Обед готов, — объявил Гриф, вставая. — Надеюсь, что он вам понравится. Боюсь, что я дал Кларе и Хансу слишком мало времени.

После пяти смен блюд, в которые входили: холодное блюдо из раковых шеек в шампанском, тушеный утенок в горячем бренди, соус из трюфелей и лесных грибов, Ларе стало интересно, какой обед приготовила бы эта пара, если бы они были предупреждены заранее. Это действительно была самая роскошная еда, какую она когда-либо пробовала. К каждому блюду подавалось свое вино.

Единственное, о чем она мечтала сейчас, это чтобы Тони замолчал и перестал ею торговать.

Гриффин понял смущение Лары, и в ходе обеда его отрицательное отношение к Тони Сторпио все усиливалось. Он едва мог вынести его присутствие, наблюдая, как этот ублюдок опрокидывает его коньяк стоимостью 150 долларов за бутылку одним жадным глотком.

Поставив пустую рюмку, Тони вскочил.

— Ненавижу есть на бегу, но у одного из моих клиентов сегодня открытие сезона, и я обещал прийти хотя бы на третье действие.

Лара тупо уставилась на него: она сейчас впервые услышала о спектакле. Поблагодарив Гриффина за его гостеприимство, она взяла свою сумочку и поднялась, чтобы уйти вместе со своим агентом.

— Нет, нет, а ты оставайся, — приказал он, указывая ей назад на стул. — Уверен, у вас есть еще о чем поговорить.

Она стояла, застыв от неожиданности, четко сознавая, зачем Тони так свободно оставляет ее одну с Гриффином. Гриф сидел, не меняясь в лице. «Значит, для него это тоже не было сюрпризом», — решила она.

— Поговорим завтра, Гриф, — бросил Тони через плечо, поспешно удаляясь к выходу. Он вычислил, что Лара не осмелится выдавать ему всякое дерьмо перед Гриффином, но, с другой стороны, и не исключал такой возможности.

Порывшись в кармане пиджака, Гриф достал переносной пульт управления, которым он пользовался для открытия автоматических дверей, и закрыл их после того, как Тони вышел. Убрав пульт, он внимательно посмотрел на Лару. Как у актрисы, у нее бы могла появиться фальшивая строгость в глазах, но не яркий румянец на щеках.

— Ты ничего не знала об этом, да?

— Нет, — обиженно отвернулась она.

— Уверяю, что я также не имел об этом понятия. Я не хочу сказать, что не желаю твоей любви, Лара, потому что я на самом деле жажду этого. Но это не мой стиль. Я никогда не ставил секс условием моей дальнейшей работы с женщиной.

Он обезоруживающе улыбнулся.

— У меня не было такой необходимости.

С его деньгами, силой власти и просто очарованием она могла поверить в это, если она вообще могла верить мужчинам.

Покачав рюмкой, Гриффин медленно раскрутил жидкость внутри нее.

— Присядь и допей свой коньяк, Лара. Я бы хотел обговорить с тобой некоторые вещи теперь, когда он ушел. Потом я попрошу моего шофера, чтобы он отвез тебя домой. Или ты думаешь, что я изнасилую тебя прямо здесь на столе?

Она улыбнулась назло самой себе, и возникшее между ними напряжение спало.

— Это как раз то, что Тони мог выкинуть, — согласилась она, возвращаясь на свое место. — Он знает, что вы еще не приняли решения между мной и другой девушкой, и он рассчитал, что я помогу вам это сделать в постели.

Гриф молчал, делая в этот момент глоток коньяка.

— Какая другая девушка? Я никогда серьезно никого, кроме тебя, не представлял в этой роли. В тот момент, как я увидел фотографии Кагана, я понял, что ты и есть та единственная, но я должен был удостовериться. Поэтому я заставил Дана сделать кинопробу, и вот почему я прилетел в Нью-Йорк: специально для встречи с тобой.

Лара покачала головой, словно отвергая ту страшную, ужасную реальность вокруг нее: Дан Гордон просто обманул ее, чтобы заманить в постель. Неужели нет конца предательствам?

Непосвященный в эту ситуацию Гриффин не понял реакции Лары.

— Ты все еще не веришь мне? Роль принадлежит только тебе.

Из внутреннего кармана пиджака он достал конверт, в котором хранились две копии составленного им контракта. Он протянул одну из них ей через стол.

— Посмотри сама.

— Но почему вы не сказали об этом раньше? — требовательно спросила она после быстрого прочтения контракта. — Вместо того чтобы играть с нами весь вечер.

— Мне не нравится твой приятель Тони Сторпио, — резко сказал он. — Как ты вообще могла общаться с такими, как он?

— Он поверил в меня, когда никто другой не делал этого.

— Хорошо, теперь я верю в тебя. Ты будешь звездой огромной величины, Лара. Он дешевый сводник и заставляет тебя выглядеть паршиво. Брось его.

Гриф принял удивление Лары за нежелание.

— Ты любишь его?

— Боже, конечно нет, я его ненавижу.

Гай X. Гриффин одобрительно улыбнулся.

— Тогда все проще.


Тони ждал ее, когда Лара вернулась через пару часов.

— Ты получила роль? — требовательно спросил он, не успела она еще закрыть дверь.

Она отреагировала очень холодно.

— Как ты смел бросить меня?

— Что ты подразумеваешь под этими словами? Я старался помочь тебе, — возразил он, — и если бы я сказал тебе об этом заранее, ты бы опять стала спорить со мной. Но ты должна была пройти через это, как и в случае с Даном Гордоном, потому что у тебя нет выбора. И в чем же тогда вопрос? Я не хотел, чтобы ты расстраивалась и плакала, как в прошлый раз.

Лара криво усмехнулась.

— Ты — сама предупредительность.

— А я не был на твоей стороне, ты вспомни? Я только хотел сделать лучше для тебя.

— Как, например, уложить меня в постель с Гриффином?

— Рассуди сама, ты думаешь, мне самому это нравится? Я чуть с ума не сошел здесь, думая, что ты с ним.

Он нахмурился и провел рукой по волосам.

— Я больше не хочу говорить об этом, о'кей? Или я тоже расстроюсь. Давай будем считать, что этого вообще не было.

Она даже не считала нужным сказать ему, что между ней и Гриффином ничего не было, так как это был не его вопрос.

— Так он пообещал тебе эту роль или нет?

Открыв сумочку, Лара достала копию контракта и бросила ему.

— Проклятие, ты получила контракт? — вскричал он, ликуя. — Это фантастика. Я знал, что ты пройдешь это.

— Серьезно?

Тони был слишком занят изучением контракта и не ответил ей. Лара была рада, что он сам облегчил ей путь к отступлению. Она тихонько пошла в спальню. Достав брезентовый чемодан с полки в туалете, она стала его упаковывать. Она забрала только джинсы, несколько летних топов и платьев, которые купила сама. Она оставила все те безвкусные платья, купленные ей Тони. Гриффин намеревался купить ей целиком гардероб, который бы подходил ее новому имиджу.

Он разговаривал с ней об этом больше часа. Но Лара так и не смогла понять, почему ее просто нельзя было принимать такой, какой она была на самом деле. Сначала Сторпио и Каган, а теперь Гриффин придавали такое большое значение ее имиджу. Лара решила, что она, натуральная, будет блистать среди всех имиджей, какие бы ей ни создавали. Она согласилась с изменениями во внешности, предложенными ей Гриффином. Когда она станет звездой, уверяла себя Лара, бросая несколько пар нижнего белья в сумку, когда у нее появится сила, она будет выглядеть именно так, как захочет. А пока она должна будет делать все, что поможет ей добраться до вершины.

Лара напряглась, услышав рычащие проклятия Тони из комнаты. Затем послышался звук, будто что-то ударилось о стену и разбилось вдребезги.

Он бросился в спальню с криком:

— Ты что, совсем сумасшедшая? Ты обговариваешь и подписываешь контракты без моего одобрения? Ты знаешь, что ты здесь подписала?

Он помахал измятыми бумажками перед ее лицом.

— Это эксклюзивный контракт на семь лет. Человек становится собственником твоей души и тела!

— Я бы подписала все что угодно, лишь бы уйти от тебя.

— Что ты говоришь? Ты уходишь…

Наконец Тони заметил открытый чемодан.

— Что за дерьмо такое?

— Я ухожу от тебя, Тони. Ты никогда больше не сможешь так обращаться со мной.

Вырвав контракт из его рук, она помахала им, как флагом, в ознаменование своей завоеванной свободы.

— Ни ты, ни кто иной — никогда больше!

Она бросила контракт и сумочку в чемодан и быстро застегнула его.

— Машина Гриффина ожидает меня внизу. Он сегодня улетает на своем личном самолете назад в Лос-Анджелес. Я лечу с ним.

Тони пристально смотрел на нее.

— Если ты решила поиздеваться надо мной, — сказал он очень медленно, как обычно когда находился на грани взрыва, — ты должна прежде как следует подумать.

Внутри у Лары все задрожало. Она уже убедилась, насколько жестоким мог быть Тони, когда переходят ему дорогу, но решила не отступать.

— Ты получишь свои пятнадцать процентов комиссионных от того, что я получу за фильм. Я отдам все, что тебе причитается.

Она подняла чемодан.

— Но зато ты теперь больше не являешься моим представителем, и я тебя никогда не увижу и не услышу.

Он встал прямо перед ней, подняв сжатые кулаки над головой. Во рту у нее пересохло. Вместо ожидаемого взрыва она увидела, как его глаза наполняются слезами.

— Неужели ты можешь так поступить со мной, — умолял он, сотрясая кулаками воздух, — зная, что я испытываю к тебе? Теперь, когда я так близок к тому, о чем мечтал все эти годы. Неужели ты тоже оттолкнешь меня, как и все другие?

Его кулаки в бессилии опустились.

— Ты сам во всем виноват, Тони! — закричала Лара, не в силах больше сдерживать злость, обиду и презрение, которые она чувствовала к нему. — Ты не агент, ты прославленный сводник. Ты эксплуатируешь людей и обращаешься с ними, как с животными. Вот почему они бросают тебя при первой же возможности. Ты дрянь!

Оттолкнув его, она выскочила из комнаты.

— Ты еще не слышала другого Тони Сторпио, — закричал он из дверей, когда она, пробежав гостиную, была уже у выхода. — Я отомщу тебе. Я отомщу Гриффину, этой акуле в овечьей шкуре. Вот подожди, я докажу тебе, что он на самом деле представляет собой, и тогда ты пожалеешь, что когда-то ушла от меня. Но я не приму тебя, даже если ты приползешь ко мне. Ты слышишь меня?

Единственным ответом ему был звук захлопнувшейся двери.

— Дрянная артисточка!

Она оставила у кровати свои домашние тапочки, и он с остервенением швырнул их через всю комнату.

— Эгоистичные суки — все они одним миром мазаны.

Через открытую дверь в уборную он заметил вещи, которые ей сам покупал; она не взяла ничего. Он сорвал их с вешалок и разорвал на мелкие клочки. Затем он прошелся по ящикам гардероба и раскромсал все ее нижнее белье. Одним движением руки он смахнул с туалетного столика все ее лосьоны и духи.

Уничтожив в комнате все, что могло хоть сколько-нибудь напоминать о ней, Тони одиноко сел на кровать.

* * *


Семеня ногами, как гейша, Лара подошла к старинному белому с позолотой телефону. Ее платье было очень узким и ограничивало ее движения, не давая ей присесть даже тогда, когда состояние нервной системы позволяло ей это. Хотя она ждала телефонного звонка Гриффина, она вздрогнула от неожиданности, услышав его.

— Уже пора, — напомнил он.

— Гриф, у тебя есть валиум? Мне нужно что-то успокоительное, или я не выдержу этого.

На другом конце провода возникла пауза, затем он сказал:

— У меня есть кое-что получше. Я сейчас приду.

Положив трубку, Лара успокоенно вздохнула, зная, что может положиться на Гриффина. Она становилась все более и более независимой и свободной с тех пор, как приехала с ним в Лос-Анджелес, в тот самый вечер три месяца назад. Он дал ей новый заряд ее жизни.

— Мне не нравится идея, что ты живешь одна, без защиты, — сказал он ей как-то, когда они летели в роскошном самолете. — Я приготовил тебе квартиру в Шатэ.

Лара повторила ему то, что говорила раньше Тони: никто не сможет с ней больше обращаться, как с наживкой на рыболовном крючке. Ей хотелось, чтобы Гриффин также знал об этом.

— У меня нет желания стать еще одной зарубкой на стволе твоего ружья, Гриф, если это то, что ты задумал.

— Я совсем не это имел в виду, — ответил он загадочно, не раскрывая свои карты до конца.

— В любом случае, спасибо, но у меня уже есть мое собственное жилище.

— Это тоже будет практически твоей собственностью. У тебя будет своя собственная мебель и твой личный ключ, — заверил он ее. — Никаких ограничений или притязаний.

Он озарил ее искренней улыбкой.

— Сборища наркоманов и дикие оргии — я уверен, ты читала об этом, — собираются на чисто добровольной основе. Тебя никто не заставит присутствовать на них, пока тебе самой этого не захочется.

Она засмеялась. Ей нравился тот факт, что она могла просто посмеяться над собой, поняв его слова как шутку.

— Почему бы тебе на этой неделе не посмотреть квартиру? — предложил Гриффин. — Если тебе не понравится, мы подберем другую.

Лара согласилась. Она быстро поняла, что спорить с Грифом очень трудно. В отличие от Тони он не требует и не третирует. Он просто предлагает, советует и терпеливо объясняет. Он уважал ее стремление к уединению и независимости. Он не торопил ее лечь с ним поскорее в постель. Вместо этого он ухаживал за ней, искал ее расположения.

Прошли те времена, когда Гриффину нужно было преследовать и добиваться женщину. Появившаяся вдруг новизна в его ощущениях дополняла остроту восхищения своей с каждым днем растущей одержимостью по отношению к Ларе. Он окружил ее вниманием и заботой.

Он был сверхпредупредительным с ней. Лично отслеживал все, до малейших деталей, что касалось внешности Лары — от цвета ее волос до оттенка лака на ногах с педикюром, причем он делал это совершенно ненавязчиво. Он приводил всех в состояние невменяемости. Неудовлетворенный тем, как проходит съемка фильма, он в полном смысле слова вырвал камеру из рук фотографа.

— Дай мне, Лео.

— Гриф, ты, наверное, забыл, что я работал с девочками, у которых, если помнишь, сначала нельзя было отличить где грудь, а где задница, и всегда получал прекрасные результаты, — запротестовал талантливый Лео Койниг.

— В таком случае, ты просто не заметил, Лео, что никто из девочек, которых ты приглашал поработать, никогда не смог бы сравниться с мисс Лайтон. Наверное, поэтому ты и не знаешь, как ее снимать.

Лара понимала, что все дело было в ней, а не в Койниге, выскочившем из студии после подобного разговора. Она просто была холодной. Этюды Кагана прославили красоту женского тела, тогда как некоторые позы, на которых настаивал Койниг, создавали у Лары ощущение, что вновь ее грязно эксплуатируют.

— Не старайся создавать видимость сексуальности, — сказал ей Гриф, отвергая предыдущие поучения Койнига. — Ты уже сама по себе сексуальна.

Он включил нежную мелодию и предложил ей шампанского.

— Забудь о камере. Думай об объективе, как о глазах твоего любимого. Представь, как он смотрит на тебя, хочет тебя.

Лара представила, как глаза Кэла следят за ней: она почувствовала, как руки Кэла ласкают ее тело, вспомнила рот Кэла, целующий ее. Ассистентам больше не надо было прикладывать лед к ее соскам, чтобы они выглядели возбужденными.

Юбилейный выпуск «Плезира», знаменующий свою двадцатую годовщину, с Ларой как победительницей конкурса, был распродан в один день. Видеопленка с ней была выпущена в свободную продажу и заняла первые десять мест в перечне лучших видеопленок. Как предсказывал Тони Сторпио, Лара стала знаменитостью, еще не представ перед кинокамерой.

К съемкам «Экстаза» было назначено приступить в понедельник. А сегодня Гриффин давал фантастический по своим масштабам разрекламированный в печати прием в честь Лары. За окном ее гостиной огромные газоны, похожие на настоящие сады, были залиты светом прожекторов. У главного входа в Шатэ, по обе стороны которого, как в карауле, стояла пара мраморных грифонов, поджидали служители в униформе, чтобы отпарковывать подъезжающие сверкающие автомобили, бросаемые на их попечение богатыми и знаменитыми, власть имущими. Все казалось Ларе нереальным, за исключением чувства паники, угрожавшей захватить ее целиком.

— Что-то не так, Лара? — спросил Гриф с порога.

Звуки торжества уже доносились с нижнего этажа в ее комнату. В животе у нее все сжалось.

— Ты знаешь, кто сейчас проехал по дороге? Джек Николсон. Джек Николсон, Боже мой! Один из моих любимейших артистов.

Гриффин улыбнулся и запер дверь, как бы из предосторожности.

— Уже приехали несколько звезд Голливуда, — трещала она без умолку, — и несколько наиболее влиятельных персон из правительственных кругов.

— Всего мира, — поправил ее Гриф. — И все они собрались здесь, чтобы увидеть тебя, Лара.

— Нет, это не так! — она просеменила к нему. — Они собрались здесь посмотреть на победительницу конкурса. Они все ожидают увидеть здесь дикое, несдержанное создание, которое они видели по видео. Она не имеет ничего общего со мной!

Словно для подтверждения этого факта она посмотрелась в зеркальную стену, в которой, как бы став фоном ее пышного имиджа, отразился белый с позолотой декор ее комнаты в стиле «рококо».

Ее светлые волосы, цвета платины, спадали волнами на спину. Пара накладных ресниц — нижних и верхних — придавали глазам страстность; контактные линзы превращали ее глаза из бледно-голубых в ярко-синие. Золотые крапинки переливались на веках и, добавленные в пудру, на ее лице, что придавало ее коже эффект излучения; ее тело, казалось, было покрыто слоем золота.

— Это не я, — запричитала она.

— Это твое предназначение. Ты никогда не выглядела так прелестно.

Гриффин с гордостью смотрел на свое творение, уже предвидя сенсацию, которую Лара произведет, когда они будут медленно спускаться по лестнице, как они репетировали. Его глаза сияли.

— Ты их убьешь.

— Я не выдержу этого, Гриф.

— Выдержишь, — уверенно сказал он. — С легкой помощью наших друзей.

Из внутреннего кармана пиджака он достал стеклянный пузырек, наполненный порошкообразной белой субстанцией. Он положил его на консольный столик с крышкой из мрамора, служивший баром.

Лара приблизилась так быстро, как позволяло ей узкое платье. Гриф высыпал содержимое пузырька на зеркальный лоток. В шоке у нее перехватило дыхание.

— Кокаин?

— Фармацевтического качества.

Из другого кармана он достал небольшой футляр из крокодиловой кожи, портативный маникюрный набор.

— Даже рок-звезды не могут похвастаться таким. Это чистый фармацевтический препарат, с гарантией свыше ста процентов.

Когда он расстегнул футляр, заблестели золотые инструменты. Он вынул золотые соломинки и бритву, заточенные с одной стороны. К ножницам он не притронулся.

Лара покачала головой, уставившись на белоснежные бороздки, которые он сделал с помощью бритвы.

— Я не употребляю наркотиков, Гриф.

Он быстро взглянул на нее со снисходительной улыбкой.

— Употребляешь. Алкоголь — это тот же наркотик. То же самое и транквилизаторы. И они становятся физической потребностью. А кок нет.

— Я слышала об этом, — согласилась Лара. — Но мне нужен только валиум.

— Валиум имеет свойство подавлять. А единственное, что тебе необходимо сейчас, это помочь себе подняться над всем этим.

Он отложил бритву в сторону.

— Ты должна сегодня блистать, леди.

В животе Лары все зашевелилось, когда она вспомнила о всех знаменитостях, ожидавших ее величественного выхода.

— Я не хочу приниматься за наркотики.

— Выбор за тобой, Лара.

Тон Грифа был спокойный, всепонимающий.

— Ты, конечно, можешь спуститься к ним и в таком состоянии, но с помощью кокаина сумеешь спокойно контролировать ситуацию и свое поведение.

Он соорудил соломинкой четыре полоски.

— Думаю, мне тоже не мешало бы вдохнуть парочку. Неужели ты думаешь, что я дам или сделаю тебе нечто такое, что поставит нас в неприятное положение?

— Нет, — ответила она. — Конечно, нет.

— Парочка полосок коки, и все твои страхи и неуверенность исчезнут. Ты будешь так блистать, как, я знаю, ты можешь. — Он предложил ей золотую соломинку: — Доверься мне.

Она так и сделала.


Лара блистала. Она сияла. Она очаровала и пленила всех и каждого на этом балу. Она была настолько обаятельна, остроумна и общительна, что даже поразила сама себя. Она была Синдереллой (Золушкой. — Ред.) на балу, где никогда не пробьет полночь и принц Чарминг навсегда останется с ней.

Гриф представил ее всем важным особам, делая это с чувством нескрываемой гордости. В какой-то момент для него стало просто невозможным удерживать ее около себя, и он собственнически прижал ее к себе за локоть.

Будучи всю жизнь отторгнутой отцом и вынужденная скрывать даже среди друзей свои отношения с Кэлом, Ларе очень понравилось, как представляет и ведет себя с ней Гриффин.

Невзирая на сотни женщин, с которыми он разделил постель, и продолжающийся парад «прекрасных дам», у него никогда не было женщины, которая полностью отвечала его собственному имиджу. Гриф чувствовал, что в Ларе он — наконец-то — нашел для себя идеальную вторую половину.

— Ты была неотразимой, — начал он, когда они остались одни.

Ее поразило, как много для нее значили его слова одобрения.

— Я бы не смогла быть такой без тебя, Гриф.

— Хотелось бы верить в это, — согласился он с обескураживающей улыбкой. — Но ты превзошла все мои ожидания. Ты затмила всех женщин. Сегодня не было мужчины, который бы не хотел тебя.

Его глаза сверкали от восторга; она никогда не видела его таким.

— Я все время делился тобой с каждым из них. Это твой вечер.

Его глаза многозначительно встретились с ее.

— Давай закончим сегодняшнее празднование вместе. Ты не против?

— Я уже подумала, что ты никогда не попросишь меня об этом.

— Заходи в мою скромную гостиную, сказал паук мухе. — С игривой злобой Гриффин указал Ларе внутрь. Действие кокаина прошло, но тот восторг, который они оба ощущали от ее триумфа на приеме, все еще оставался.

Это был первый визит Лары в личные апартаменты Грифа. Она, конечно, слышала о них. Однако только избранное меньшинство действительно видело их, и Лара была исполнена распиравшей ее гордости. Она огляделась в изумлении:

— Так себе гостиная, — сказала муха пауку.

В отличие от всех других помещений Шатэ, отделанных в стиле «рококо», квартира Гриффина была в стиле «ультрамодерн». Гостиная от коврового покрытия из шерсти до обитых замшей стен была вся в шоколадных тонах. Длинный-предлинный многосекционный диван был обит нежной лоснящейся замшей, на котором лежали подушки из натурального меха. Единственными яркими пятнами в комнате были этюды обнаженных, висевшие на стенах, — часть его юбилейной коллекции эротического искусства. Отдельно на мраморном камине, как экзотический цветок, ярко-розовые лепестки которого, казалось, дрожали, стояла скульптура женских половых органов.

Лара следовала за Гриффином из одной комнаты в другую. «В его апартаментах что-то такое, что не поддается никакому объяснению, — подумала Лара. — Это — мир в мире, изолированный и самопоглощающий, который может кружиться в космосе и погружаться на двадцать тысяч лье под воду».

Она была поражена, как это часто бывало раньше, противоречивостью его натуры. Хотя он, видимо, хотел произвести на нее впечатление своим богатством и могуществом, в нем присутствовала какая-то бесхитростность и искренность, когда он показывал каждый бесценный предмет, демонстрировал каждую искусно сделанную безделицу. В этот момент он был похож на ребенка, жаждущего похвалиться своими любимыми игрушками.

— Вот эти были сделаны Миро, — сказал Гриф о бронзовых дверях, сверкающих при входе. — А это… — улыбка заиграла у него на губах, — это пресловутая спальня.

Спальня эта представляла одну большую кровать, так как в ней от стены до стены стоял футом толщиной матрас, обрамленный досками из красного дерева. Соболиное покрывало могло бы спасти дюжину женщин от сибирских морозов. С одной стороны в доску был встроен полностью заполненный бар; в холодильнике хранились содовая, родниковая вода и с бриллиантовой огранкой кубики льда; в скрытом сейфе были отложены гашиш и кокаин, а также машина для приготовления воздушной кукурузы.

— Я на самом деле не могу смотреть кино без кукурузы, — пояснил Гриф.

В другой доске был встроен музыкальный центр и два видеомагнитофона. Огромный проекционный экран стоял в ногах кровати.

— Это Макс, — сказал Гриффин, когда они уселись в изголовье, указывая на компьютерную панель. — Он может быть очень полезен.

Он нажал несколько кнопок. Сменив яркое освещение, по потолку побежали светлые блики в персиковых и розовых тонах; из замаскированных динамиков полились пьянящие, в исполнении Синатры, мелодии; на белых матовых экранах, закрывавших окна, появились морские волны.

Неожиданно для себя Лара обнаружила, что все окна занавешены, и было невозможно понять: за окном ночь или день, какое было время года или какая стояла погода. Свет, климат и пейзажи, как быстро продемонстрировал Гриф, определялись простым нажатием кнопки. В какой-то момент была зима, и снег легко падал на причудливый город Новой Англии. С помощью одного шлепка по выключателю показалась весна в Скалистых горах. Он управлял днем и ночью, дождливой и ясной погодой, закатом и восходом солнца.

— Это место похоже на Диснейленд для взрослых, — сказала Лара. — Я слышала, что ты по нескольку дней не покидаешь этой комнаты.

— А зачем мне это делать, когда у меня есть все, что я ни пожелаю?

Гриф повернулся к Ларе.

— А теперь у меня есть даже ты. Я вообще теперь могу не выходить из этой комнаты.

Он поцеловал ее нежно, со знанием дела, посвятив всего себя изучению ее губ, языка, ее рта. Затем он проницательным взглядом посмотрел на нее.

— Я бы хотел в свой первый раз быть с тобой особенно необычным, Лара, — незабываемым. Потому что я ждал этого так долго. — Он поцеловал ее. — Давай сделаем еще кок. Я хочу любить тебя всю ночь.

Если в первый раз она как-то сопротивлялась его предложению, то теперь Лара, не заметив, вдохнула вместе с ним пару полосок. Она находила Гриффина обворожительным, даже привлекательным, но не любила его. С помощью кокаина, как она уже поняла, ей будет легко перейти в тот сияющий мир фантазий и провести в нем свою первую ночь с Грифом.

Кок, который она вдохнула, обжег ее горло, и она ощутила словно ледяное оцепенение и вместе с тем всплеск огромной энергии. Когда она отложила в сторону золотую соломинку, Гриф послюнявил кончик своего пальца и опустил его на белоснежную насыпь.

Он обмазал ей кокаином десны: их как будто заморозило. Затем не только десны, но и весь рот пришел в оцепенение, будто ей влили огромную дозу новокаина. Вдруг воздух стал таким легким, и ей стало так легко дышать всей грудью; казалось, что воздух проникает во все ее клеточки, вплоть до кончиков пальцев. Никогда ее чувства не были столь обостренными.

Как только он начал заниматься с ней любовью, любое его прикосновение было чарующим. Ее эмоции были свободны. Ничего не существовало в мире, кроме ее собственного плотского голода и безграничного страстного желания. Наркотик таким же путем повлиял и на него. Он мазнул немного кокаина на ее соски и сосал их, пока она не вскрикнула, затем он насыпал еще больше порошка между ее бедрами. Его язык вылизал их дочиста. Тот небольшой самоконтроль, которым она обладала, исчез. Она чувствовала, что достигает верха блаженства, но он резко оттолкнулся от нее, не позволив ей дойти до высшей точки наслаждения.

— Я еще не хочу, чтобы это произошло, — пояснил он. — Я хочу подвести тебя к этому, когда ты совсем потеряешь голову.

Лара засмеялась, задыхаясь.

— Я уже почти потеряла ее.

— Когда ты совсем будешь без ума. Вот тогда!

Он потянулся еще за одной дозой кокаина и помазал им свой пенис, чтобы продлить эрекцию и оттянуть оргазм. Одним толчком он вошел в нее, чтобы сразу полностью выйти и войти снова… Ее тело содрогалось от этих толчков…

Он снова и снова повторял это, его движения становились более замедленными, сводящими с ума, а его толчки все глубже и сильнее. Хотя он старался, в этот раз он уже не смог остановить те неконтролируемые спазмы, что охватили ее. Лара чувствовала, как разлетается на миллион маленьких осколков.

Когда она лежала рядом с ним, хватая ртом воздух, сердце ее бешено билось. Гриф вытянул руки и нажал на кнопку компьютерной панели. Сначала появился визжащий звук, который Лара мгновенно узнала: это был звук перемотки видеокассеты. Другая кнопка включила проигрывание того, что вскоре появилось на большом экране телевизора, стоявшего у подножия постели.

— Не обращай внимания, ладно? — попросил Гриф обеспокоенно, когда увидел выражение шока на ее лице. — Не волнуйся, немного позже я сотру это. Просто я не мог отказать себе в удовольствии посмотреть на нас двоих со стороны.

Приняв ее ошеломленное молчание за одобрение, он откинулся в нетерпеливом ожидании ребенка на субботнем дневном спектакле.

— Ты только посмотри на себя. Боже, как ты великолепна.

Он нажал кнопку паузы: она, обнаженная, застыла. Какой-то момент она висела на экране, словно вкладыш на стене.

— Ммм, помнишь это?

Потянувшись к ней, он подтолкнул ее и повернул на бок, чтобы самому уютно пристроиться к ней со спины, наблюдая за «представлением».

— Я действительно должен был уйти от тебя тут, да?

Она почувствовала его пенис между ног, который становился все тверже и тверже.

— А вот здесь ты совсем сошла с ума, да?

Не отрываясь от экрана, он легко вошел в нее.

— А посмотри на себя. Ты — фантастика.

Сначала он двигался медленно, чтобы продлить удовольствие, но вскоре поймал ее ритм, а она уже снова потеряла контроль над собой, причем в тот момент, что и на экране.

* * *


Каждый год в мае на десять дней роскошный курортный городок на французской Ривьере охватывает неистовство. Многие местные жители буквально скрываются в горах во время Международного Каннского фестиваля игрового кино, когда 30 тысяч киношников — включая продюсеров, режиссеров, рекламных агентов, известных кинозвезд и начинающих актеров, а также стаи журналистов и поклонников — наводняют Канны.

Это было просто киносумасшествием, которое заставляло приезжающих забывать о море и кобальтово-голубом небе, о милях живописнейших песочных пляжей, о блеске и великолепии солнечного света и запирать себя в темноте. Более четырехсот фильмов прокручивались с 6.30 до после полуночи. Канны, как никакой другой город мира, в это время был комбинацией карнавала, представлением артистов и коммерческих сделок.

Фильмы высочайшего артистического уровня соперничали между собой за обладание престижной пальмой первенства. В то же время такие фильмы, как «Изнасилование убийцы Бимбос», и другие подобные разменивались на пошлость и продавались на независимом кинорынке. Киносделки были основным бизнесом. Фильмы были основным предметом разговора, их относительные достоинства обсуждались на разных языках.

В барах работала международная бригада проституток.

Все основные гостиницы были забронированы за месяц вперед, и комната, размером с помещение для метел, без пансиона стоила за ночь 250 долларов и больше. Бокал вина даже в самом непрезентабельном баре оценивался в 12–13 долларов. Полный обед на двоих в любом четырехзвездочном ресторане практически стоил столько, что этих денег хватило бы накормить несколько голодных семей. Но никто из приезжающих не испытывал от этого никакого чувства неудобства. Показное проявление богатства было, кроме всего прочего, одной из первостепенных прелестей фестиваля.

Даже на завтрак женщины выходили в бриллиантах и, несмотря на жаркую погоду, в длинных соболиных шубах. Чтобы совсем не свариться от жары, они надевали под них такие легкие и короткие платья, какие были только возможны. Вдоль бульвара бампер к бамперу стояли лимузины, и эта линия была такой же длинной, как и линия яхт, пришвартованных в гавани. Канны были и столицей катеров и лодок Лазурного берега — нигде большие яхты не сверкали таким великолепием, и не было такого блестящего, ослепительного шоу богатства и знаменитостей.

Лара и Гриффин получили так много приглашений, что им приходилось участвовать в трех-четырех мероприятиях за ночь. «Экстаз» — его показывали вне конкурса — оказался тем фильмом, о котором в основном говорили и который пользовался огромным успехом на кинорынке. Лару окружали везде, куда бы она ни приходила. Все свободное время она запиралась в своем номере в «Карлтоне». Каждая прогулка вместе с вооруженными охранниками планировалась как военная операция. Из-за боязни террористических нападений все голливудские суперзвезды были вычеркнуты из списков гостей и участников фестиваля. Окруженные начинающими артистками, при виде камеры быстро сбрасывающими свои бикини, репортеры с нетерпением поджидали Лару.

Папарацци просто преследовал ее, не говоря уж об известных европейских звездах с их неистовыми попытками получить как можно больше ее фотографий. Изображение ее лица и тела было на витрине любого газетного киоска. Ее фотографии стали обложками сразу нескольких наиболее известных изданий на одной неделе. В Штатах все основные газеты подробно описывали ее триумф; обе «Таймс» и «Ньюсуик» поместили ее фотографии вместе со статьями о фестивале. «Ароматная Лара фарширует свои бикини Каннским кинофестивалем» — под таким заголовком журнал «Пипл» дал свою статью о фестивале.

Никогда еще никому не известная актриса не имела такого успеха в Каннах. Лара удивлялась, понимая что ее обсуждают с таким же жаром, как Брижит Бардо в восьмидесятые, и считают долгожданной последовательницей Мэрилин Монро. Ослепленная низкой лестью, она не обращала внимания на то, что например, Бардо пришла в такое разочарование от человечества, что теперь посвятила себя защите жизни животных, а Монро в тридцать шесть лет покончила жизнь самоубийством.

Лара могла думать только о том, что мечта ее жизни стать известной актрисой наконец-таки сбывается и что именно Гриффин сделал это возможным. Успех, к которому они так стремились, был вершиной блаженства — даже более высокой, чем они получали, ежедневно вдыхая кокаин. Они оба это хорошо понимали. Опьянение успехом было намного более соблазнительным и мощным, и это еще сильнее сплачивало их. На таком диком взрыве эмоций, который был прекрасным логическим завершением необычайного неистовства последних десяти дней, они поженились.

Церемония проходила в живописном маленьком городке, в том же самом, где проходило бракосочетание Риты Хайверт и Али Кана. Лара хотела, чтобы церемония прошла в узком кругу, но агент по рекламе Гриффина «случайно» проболтал новость одному из ее поклонников.

Более тысячи человек съехалось в этот город, известный своей керамикой и бунтарскими настроениями. Ее свадьба описывалась на первых страницах всех крупных газет, это было главным эпизодом дня во всех телепрограммах всего мира.

«Интересно, — подумала Лара, — какова будет реакция Кэла, когда он узнает об этом?»

* * *


Войдя в свой кабинет, Кэл развязал узел галстука, который для него был как удавка вокруг шеи, и расстегнул воротник. Треугольная комната была настолько мала, что ему было достаточно только вытянуть руку, чтобы включить настольную лампу. Встроенная под лестницей в вестибюле его дома комнатушка была превращена им в кабинет. Он поставил туда стул и письменный стол с одним ящиком у стены из известняка, в угол впихнул кресло-качалку. Это было единственное место в доме, которое принадлежало только ему, где он мог побыть наедине со своими мыслями.

Сидя за столом, он достал из ящика бутылку У.О. и налил себе двойную порцию, неразбавленную. Он закрыл глаза и откинулся на вертящемся кресле с рюмкой в одной руке и зажженной сигаретой в другой. В доме была тишина. Жена и сын уже устроились в своих постелях на ночь. Ни один звук не нарушал тишины пригородной улицы за окном его дома. Слезы катились из его закрытых глаз. Он их не вытирал и не хотел прерывать поток воспоминаний. Лорис заполнила все его сознание.

После аварии, случившейся с его женой, Кэл пытался выбросить Лорис из сердца, как он выбросил ее из жизни. Он посвятил себя заботе о Джулии Энн. Снедаемый своей виной перед ней, похоронил обиды на нее. Джулия Энн старалась простить его измену с Лорис.

Все время ее беременности они вместе стремились восстановить ту близость, какая у них была, когда она вынашивала Брайана.

Если каждый из них и чувствовал всю тщетность этих претензий на общее счастье, то они игнорировали это. Все надежды спасти семью возлагались на рождение ребенка. Джулия Энн была так уверена, что родится девочка, что настояла, чтобы альков, который она превратила в детскую, был покрашен в розовый цвет и заполнялся крошечными розовыми нарядами. Но ребенок — девочка — родился мертвым.

Несмотря на все заверения и возражения ее акушерки, Джулия Энн была убеждена, что именно автомобильная авария семимесячной давности была причиной, вызвавшей смерть ребенка.

— Ты убил ее! — кричала она Кэлу. — Ты и твоя работа убили мою малышку!

Она погрузилась в затяжную депрессию, находясь во сне по 10–12 часов в день. Просыпаясь, она налегала на пирожные и мороженое. Она весила больше сорока фунтов и выглядела как беременная на последнем месяце.

Каждый раз глядя на нее, Кэл чувствовал свою вину перед ней и свое нежелание больше жить. Проглотив все, что осталось от его гордости, он принял предложение ее брата взять ссуду на оплату недорогого домика, о котором мечтала Джулия. Банк дал также кредит на покупку новой мебели. Кэл понимал, что пройдут годы, прежде чем он выберется из долгов. Мечта стать режиссером была похоронена навсегда.

Джулия Энн сразу же вышла из депрессии. Она с энтузиазмом окунулась в заботу об украшении своего дома. Такой Кэл не видел ее много лет. Теперь, когда она выиграла битву, превратив Кэла в провинциального мужа, в ней взыграл дух победы. Кэл больше не боролся с ней. Он дал ей все, что она хотела. За исключением самого главного.

В ее присутствии он всегда был молчалив и сдержан. Единственно, когда она видела его улыбающимся, — это в общении с Брайаном. Любовь и нежность, которые он испытывал к сыну, давали ей ключ к пониманию причины молчания с ней, и она вернулась к своей прежней манере общения с ним. А он стал допоздна задерживаться в конторе, где теперь работал.

В выходные Кэл укладывал Брайана в постель и проводил все вечера в одиночестве в своем кабинете, читая последние театральные новости или сценарии для спектаклей, которые, он знал, ему уже никогда не поставить. Часами он сидел и думал, во что превратилась его жизнь, и представлял, какой бы она могла быть.

Чтобы как-то успокоить запертые чувства, которые со временем становились все более взрывоопасными, он стал описывать свои ощущения на бумаге. Артист и режиссер, жившие в нем, отказывались умирать, и он заполнял страницу за страницей своего дневника, пытаясь найти причины поступков, которые он совершил. И в какой бы извилистый лабиринт ни заводили его воспоминания, он всегда возвращался в мыслях к Лорис.

Он писал о ней, раскрывая свою любовь, которую ничто не могло уничтожить. А та известность, которой она достигла как Лара Лайтон, сделала это совсем невозможным. Ее лицо преследовало Кэла с афишных тумб, экранов ТВ и рекламных роликов. В конторе плакат с ее фотографией в обнаженном виде висел в канцелярии. В тот вечер по пути домой он увидел заголовки, извещающие о ее свадьбе с Гаем X. Гриффином.

Кэл зажег сигарету от предыдущей, затем налил себе еще. Слезы тихо катились по его лицу. Захваченный воспоминаниями о Лорис, он даже не заметил, что на пороге стоит жена и наблюдает за ним.

За все годы, что они прожили вместе, Джулия Энн ни разу не видела своего мужа плачущим.

— Ты думаешь о ней, да? — зло спросила она. — Ты так и не перестал думать о ней!

Он посмотрел на жену. В первый раз ему не захотелось скрывать от нее свои истинные чувства.

— Я же тебе сказал, что не смогу оставить ее. Неужели ты думала, что я имел в виду физически?

— Ты все еще любишь ее! — закричала она. — Ты так и не переставал любить ее! Так и не отказался от нее!

— Я даже и не собирался этого делать, — спокойно ответил Кэл.

Он знал, что объяснять это теперь абсурдно и безнадежно. Но его уже ничего не волновало. Он не мог отказаться от любви к Лорис. Однако, понимая, что его попытка сохранить семью ни к чему хорошему не приведет, Кэл все же сделал свой выбор.

* * *


Если их поездка в Канны казалась просто сказочным сном, то по возвращении в Шатэ очень скоро появилась реальность. К удивлению Лары, Гриф настоял на том, чтобы у них были разные апартаменты, и она перебралась в роскошный номер, тот самый, который он обычно бронировал для своей «любимой женщины».

Ободренный успехом, Гриф с головой окунулся в работу над фильмом «Экстаз-2», предугадывая все, до мельчайших подробностей. Теперь Лара иногда не видела его по нескольку дней.

— Но я это все делаю для тебя, — напоминал он ей, когда она потребовала, чтобы они провели несколько дней вместе. — Я хочу, чтобы для тебя все было идеально подготовлено.

В этом она не могла с ним спорить.

В те вечера, когда Гриффин звал ее к себе в апартаменты на обед со свечами или для секса, разгоряченного кокаином, он был необычайно очаровательным и внимательным, и у нее всегда появлялись ощущения первого свидания с ним. Но в его резиденции все так же было полно любительниц острых ощущений, отдыхающих и развлекающихся вокруг бассейна.

— Они здесь необходимы для развлечения моих гостей, — настаивал он. — Это вполне нормально. У меня такой имидж, и я должен его поддерживать.

— Это похоже на пребывание на вокзале, — выразила недовольство Лара.

Он нахмурился, разозлясь всерьез.

Лара скоро поняла, что ее муж не терпит выражения пусть даже малейшего неудовольствия и любых других разговоров на повышенных тонах, так же как не выносит ее вида без макияжа или в бигуди. Во время менструации он относился к ней как к больной.

— По-видимому я слишком романтичен, — пояснял он. — Ты единственная женщина, живущая когда-либо в моих фантазиях, и мне совершенно не хочется, чтобы что-то испортило мое впечатление.

Он, казалось, не сознавал, что заставляет ее постоянно играть роль Лары Лайтон — секс-богини не только перед публикой, но и в обыденной жизни. С возрастающей обидой она чувствовала это постоянное насилие над собой.


Лара думала, что, как и большинство продолжений, «Экстаз-2» разочарует публику. Гриффин же был уверен, что этот фильм принесет ему намного больше прибыли, чем первый, а Ларе — известность. Время подтвердило, что он был прав. За месяц до его премьеры в Нью-Йорке они приехали в свою фешенебельную квартиру на Ист Пятьдесят седьмой, для того чтобы Гриф лично мог отслеживать рекламную кампанию.

Вспоминая годы борьбы за свое существование, Лара получала огромное удовольствие, видя свои портреты, расклеенные по всему Манхэттену. В одном из кварталов города она видела, как поднимали ее афишу высотой с трехэтажный дом.

Ей стало интересно, что почувствует Кэл, проезжая мимо этой афиши.

На этот вечер не было намечено ни интервью с газетчиками, ни выступлений по телевидению, и Лара развалилась на постели, просматривая журнал «Таймс». Политики не выражали никакого интереса к ее особе, но когда она пролистала всю официальную часть и добралась до обозрения кино и театра, то увидела фотографию. Обознаться было невозможно: она едва изменилась за те пять лет, что Лара не видела ее. И она естественно должна была возникнуть в этом мире еще раз. «Джейн Прескотт, — гласил заголовок, — стала полномочным представителем сенатора Кинсли. Известный сенатор из Нью-Йорка объявил, что собирается вступить в предвыборную борьбу 1988 года за президентское кресло».

Все еще витая в облаках от увиденной ею афиши с собственным изображением, Лара решила позвонить мисс Прескотт. Служба информации очень быстро определила номер телефона штаб-квартиры сенатора.

— Прескотт слушает.

Голос был таким же, каким его запомнила Лара: холодный, полностью контролируемый, чего она не могла сказать о своем собственном голосе, когда сказала:

— Мисс Прескотт, это… Лорис Касталди. Вы помните меня?

Была небольшая пауза, необходимая Прескотт, чтобы оправиться от шока.

— Лорис Касталди? — чеканя слова, громко повторила она больше для Картера, чем для себя.

Он оторвался от компьютера, печатающего последнюю сводку голосов избирателей. Их глаза, наполненные тревогой, встретились.

— Почему же, я, конечно, тебя помню, Лор, — полагаю, что теперь я должна называть тебя Ларой. Я с большим интересом слежу за твоей карьерой.

Лара обрадовалась, услышав, что мисс Прескотт знает о ее успехе. Она была уверена, что это упростит дальнейший ход событий.

— А мой отец тоже отслеживает мою карьеру с большим интересом?

— Твой отец умер, Лорис, я говорила тебе об этом прежде.

Она отняла трубку от уха, чтобы Картер, который сейчас наклонился над ней, мог расслышать голос своей дочери.

— Я уже давно не ребенок, мисс Прескотт. Пожалуйста, не обращайтесь со мной как с маленькой. Мы обе знаем, что он жив. Я хотела бы связаться с ним.

— Извини, но я ничем не могу тебе помочь.

— Не кажется ли вам, что, может быть, сейчас ему захочется увидеть меня?

Она старалась говорить в вежливой форме, но чувствовала, что это у нее не совсем получается.

— Мне ничего от него не надо. Пожалуйста, скажите мне, где я могу его найти.

Картер твердо покачал головой.

— У меня нет ни малейшей идеи, — сказала Прескотт. — Много воды утекло с тех пор, как я с ним не работаю, ты же знаешь.

— Хорошо, тогда назовите его имя, и я…

— Я даже этого не могу сделать для тебя.

Ее авторитарный тон разговора — как с пятилетним ребенком — разъярил Лару.

— С кем, к черту, вы имеете дело? С беспомощной маленькой девочкой, которую вы упрятали так, чтобы никто не смог узнать о ее существовании? Я уже больше не никто. Я — Лара Лайтон! И у меня есть все права знать, кто мой отец. Если вы мне не скажете об этом, я найму частного детектива…

— Ты думаешь, это благоразумно с твоей стороны? — в который раз перебила ее Прескотт. — Согласно интервью, данному тобой, твои мать и отец погибли в автомобильной катастрофе, когда тебе было пять лет. Неужели ты на самом деле хочешь, чтобы всплыла правда? Весь мир тогда узнает, что Лара Лайтон — ублюдок, чья мать умерла безнадежно душевнобольной.

Лара сделала резкий громкий вдох. Прескотт продолжила:

— Извини за резкость, но ты должна знать наконец правду, которая заключается в том, что твой отец никогда не хотел иметь ничего общего с тобой. Твое существование всегда обременяло его. А тем более сейчас, когда ты стала знаменитой потаскухой.

Не сказав больше ни слова, Лара положила трубку.

Прескотт сделала то же самое.

— Не думаю, что мисс Лара Лайтон наймет частного детектива.

Картер не был твердо уверен в этом.

— А если она решится?

Прежде чем Прескотт успела ответить, зазвенел звонок интеркома. Она нажала кнопку:

— Да?

— Все уже собрались в конференц-зале, мисс Прескотт, — сообщила ей секретарь.

— Мы сейчас там будем, Молли. — Она встала. — Если она будет настолько глупой, что наймет детектива, я узнаю об этом первой. Я единственное связующее звено, которое есть у нее.

— Ты совершенно уверена, что она не помнит ничего о том дне?

— Я спрашивала ее об этом в последний раз, когда мы виделись. Для нее, очевидно, это было настолько трагично, что память заблокировала весь инцидент. Ты же слышал ее, Картер. Она не помнит тебя.

— А что если вспомнит? Тогда вся кампания рухнет, а мой портрет будет…

— Перестань нервничать. Она ничего не хочет от тебя. Она такая же дура, как и ее мать. Все что она хочет — твоей любви.

Она взяла распечатанные листки: Картер шел в списке за Джорджем Бушем.

— Я позаботилась об Анхеле, не так ли? А теперь я позабочусь о ее дочери, если дойдет до этого.

Она передала ему листки.

— Мы опаздываем на собрание.

* * *


Слова Прескотт, сказанные с таким презрением, наполнили Лару стыдом и унижением. Несмотря на ее огромный успех, даже малейшее непризнание кем-то все еще заставляло ее чувствовать себя абсолютно никчемной. Ее бурно развивающаяся сегодняшняя жизнь была построена на фундаменте безотрадного детства. Она боялась, что прошлое может снова свалиться на нее, круша на своем пути все, чего она достигла. Она проклинала себя. В своем стремлении встретиться со своим отцом она сделала опрометчивые, непродуманные шаги. Она должна была дождаться, когда утвердится как настоящая актриса. Но именно сейчас — больше чем когда бы то ни было — она хотела, чтобы он гордился ею. Ей страшно захотелось выпить. Спускаясь к встроенному бару, она застала Гриффина и Бернье Каплана, агента по рекламе, за бурной беседой.

Каплан был старым докой в своем деле: в сорок лет у него прорезались первые зубы как специалиста по рекламе. Сейчас, в свои шестьдесят, он был таким же энергичным щеголем, как и в молодости, с густой шапкой серебристых волос, которой чрезмерно гордился, темными усами, с неугасаемым блеском в глазах при виде женщин. Обычно Лара очень радовалась встрече с ним. У него всегда был нескончаемый запас анекдотов о рекламных трюках, которые были очень популярны в золотой век Голливуда.

— Лара! Какой прекрасный сюрприз, — сказал он, быстро окидывая оценивающим взглядом ее розовато-лиловую шелковую пижаму.

— Мы с Бернье все работаем над рекламными роликами. Нам хочется связать их с нью-йоркской премьерой, — сказал Гриффин.

Лара знала, что в грубом переводе это означало: он занят, и она ему мешает. Он никогда не позволял Ларе присутствовать на совещаниях, на которых обсуждались их фильмы, заявляя, что это сильно переутомит ее. То, что она когда-то принимала за желание Грифа защитить ее, теперь она стала сознавать как простой контроль над ней.

— Позвольте мне не перебивать вас.

Она прошла к бару.

— Перебивать! — сказал Бернье, его глаза засияли. — Перебивай все, что тебе угодно. Вдохновенье! Вот, по чему я соскучился. Видя тебя, сидящую рядом, я уверен, нам в головы придут блестящие мысли.

— Надеюсь, вы не собираетесь заставить меня прыгнуть обнаженной в фонтан у «Плаза», Бернье.

Прежде чем покачать головой, Бернье задумчиво усмехнулся.

— Это уже было.

— Так как ты решила присоединиться к нам, вот посмотри — это эскизы для печатной рекламы.

Гриф с гордостью указал на черно-белую газету и четырехцветный рекламный журнал, лежащие на кожаной банкетке.

— Что ты думаешь об этом?

Лара поставила рюмку на крышку мраморного бара.

— Вот именно из-за таких снимков публика отказывается принимать меня за актрису.

— Ты не актриса, моя радость, — напомнил ей Гриф со снисходительной улыбкой. — Ты звезда.

Не обращая внимания на него, Лара достала бутылку.

— Я знаю, что вы не поверите, Бернье, но я действительно играла на сцене.

Бернье посмотрел на нее с сомнением.

— На драматической сцене?

— Верно.

Лара приготовила себе бренди, а заметив, что Гриф нахмурился, она налила двойной.

— Когда-то я принадлежала к одной нью-йоркской труппе. Может быть, вы слышали — «Ловер Дэбтс»?

Бернье кивнул.

— Это одна из авангардных трупп, я прав? У них не так-то много денег, но зато масса поклонников.

— Я выступала в главной роли в ее первом спектакле.

— Серьезно?

Бернье посмотрел на нее другими глазами, которые вдруг неожиданно вспыхнули, словно его пронзила идея-молния, и вдруг вскочил.

— Это может быть вот таким образом: звезда Голливуда возвращается на подмостки драматического театра. Это совсем новый поворот. Мы можем это сделать как… как большую вечеринку.

Лара посмотрела на него сквозь стекло своего бокала.

— Вечеринка?

— Мы, естественно, соберем обычную компанию и… — Бернье стал расхаживать: это помогало ему думать, — и мы также пригласим артистов других направлений, как например, скажем, Джо Паппа и Майкл Николса. А центральной фигурой, знаешь… — Он остановился напротив Гриффина. — Если бы ты смог пригласить, с Божьего соизволения, Вуди Аллена показать…

Последняя его мысль заставила его замолчать.

Лара засмеялась — как будто актеры такого ранга будут выступать перед Гриффином, порнокоролем с нежным сердцем. Но Гриффин не смеялся. Это было бы своего рода его официальным признанием.

— Уверен, что труппа согласится с моим предложением, — говорил Бернье. — Они бы не получили такой рекламы даже через миллион лет. Ты должен будешь понести расходы на организацию такого веселья, и… может быть, ты бы смог представить для себя это как капиталовложение. Это будет для тебя отличной рекламой.

У Бернье была привычка говорить заголовками:

— «Плезир Продакшн» субсидирует искусство.

Гриф кивнул, соглашаясь. Идея стала доходить до Лары — на личном уровне, а также профессиональном.

— На вечеринке соберутся все артисты труппы, да, Бернье?

— Естественно. Это и придаст интерес публике. Они одни из тех, которые знали тебя начинающей актрисой. Только представь, что они чувствуют, видя тебя сегодня — звездой.

Лара удовлетворенно улыбнулась, представив, что почувствует Кэл.

— Мне очень понравилась ваша идея.

— И мне тоже, — сказал Гриф. — Давай попробуем.

Бернье засиял.

— Я начну это прямо сейчас. Для начала я узнаю, как они на это посмотрят.

— Разрешите мне позвонить, — стала настаивать Лара, — в качестве личной просьбы.

Подхватив свое бренди, она пошла к лестнице.

— Я уверена, что в моей записной книжке еще остался телефон «Ловер Дэбтс». Она в спальне. Я сейчас вернусь.

У Лары не было необходимости искать номер телефона «Ловер Дэбтс», так как она помнила его наизусть. Ей просто хотелось поговорить со старой подругой без посторонних. У нее не было уверенности, что Пат захочет говорить с ней. Ларе было страшно даже подумать, что будет с ней, если Пат откажется. Набрав номер, она сделала большой глоток бренди. Времени едва хватило, чтобы проглотить: Пат подняла трубку при первом же гудке.

— Хи-хи, Пат, это…

— Лорис! — воскликнула Пат. — Не верю своим ушам. Мы только что говорили о тебе.

У Лары пересохло в горле:

— Кто это «мы»?

— Арти и я. О гигантской афише с твоим изображением на углу Пятьдесят девятой и Третьей. Ты остановила все движение. Что еще нового?

Она засмеялась своим, таким знакомым, смехом, и у Лары перехватило дыхание.

— Твой голос совсем не изменился, Пат Как ты поживаешь?

— Ты знаешь меня. Кручусь все так же. Как ты?

— Ой, все прекрасно… правда, прекрасно.

— Я думаю. Мы слышали, вы приехали в Нью-Йорк делать рекламу вашему новому фильму.

— Это как раз то, из-за чего я тебе звоню.

Лара быстро передала Пат идею Бернье о вечеринке.

— Ну и как? Это заинтересовало тебя?

— Еще бы, — сказала она без заминки. — Уверена, мы через это получим прекрасную и бесплатную рекламу.

— Это здорово. Я скажу Бернье, чтобы он позвонил тебе. И давай как-нибудь встретимся. Ты свободна завтра днем?

— Если бы даже была занята, я бы все отложила, чтобы встретиться с тобой. В час дня? В пиццерии у Эмилио, как в старые добрые времена?

Не услышав ответа, она повторила:

— В час дня. С тобой все в порядке?

— Я так по тебе соскучилась, Пат, — согласилась Лара. — Мне столько раз хотелось позвонить тебе. Но после тех ужасных вещей, что я наговорила тебе тогда, я была уверена, что ты все еще злишься на меня.

— Думаю, у меня было больше боли, чем злости, Лорис. Я тоже по тебе соскучилась. Очень рада, что ты позвонила.

— Тогда увидимся завтра.

— Еще одна вещь, — добавила Пат, прежде чем Лара положила трубку. — Ты сказала, что хотела бы собрать всех артистов труппы. Это касается и Кэла?

— Не вижу причины его исключать, — сказала Лара, пытаясь говорить безразличным тоном. — Какая же это будет компания без Кэла?

Ее так и подмывало спросить Пат, слышала ли она что-нибудь о нем, но не решилась.

С присущей ей интуицией, Пат ответила на невысказанный вопрос Лары.

— Я не видела Кэла с тех пор, как он ушел из театра. Последнее, что я слышала, — он переехал. Думаю, что сумею его найти.

Потом было короткое молчание.

— Ты уверена, что меня ты тоже хочешь включить в состав труппы?

— О, да! — ответила Лара, и ее радость прозвучала сильнее, чем она этого хотела. — Конечно, уверена.


Вуди Аллен отказался присутствовать на вечеринке среди наиболее респектабельных людей театра и нью-йоркского общества деятелей кино. Кроме них там собралась целая армия власть имущих, коммерсантов и политиков, а также блистательное войско красавиц из «Нувель Риче». Прием проходил в пышной, изысканной манере Гриффина.

Майор Коч в своем неподражаемо причудливом костюме произнес речь, в которой упомянул об инвестиции в искусстве, и был награжден взрывом аплодисментов. По окончании к нему бросились фотографы, чтобы запечатлеть его вместе с Ларой и Гриффином.

— Эд, а как насчет того, чтобы тебе сняться вдвоем с Ларой? — выкрикнул один из них.

Хизовер с довольным видом положил на обнаженное плечо Лары свою руку и озорно усмехнулся.

— Как я смотрюсь?

Услышав его фирменный вопрос, все рассмеялись. Тут и там мелькали фотовспышки, телекамеры работали беспрерывно.

Гриффин выступил вперед.

— Спасибо вам, леди и джентльмены, но я считаю, что уже достаточно снимков для этого вечера. Настало время торжества.

Лестер Латин, известный общественный деятель и сегодняшний распорядитель торжества, поняв намек, хлопнул в ладоши, и из гостиной донеслись зазывающие веселые ритмы мелодии «День и ночь». Послышались хлопки пробок, вылетающих из бутылок шампанского. Официанты в ливреях засновали вокруг праздничного стола, длиной с городской квартал.

Пока Гриф обменивался любезностями с майором, Лара пошла на поиски Пат. Она нашла ее в обществе драматургов Дэвида Мамета и Лэнфорда Вилсона.

— А Кэла все еще нет, — сказала она, отведя подругу в сторону. — Ты уверена, что он обещал приехать?

— Да, сначала он очень удивился, что его пригласили, но потом согласился.

Пат сделала глоток из бокала, вспоминая его слова, сказанные по телефону: «Я ни за что не пропущу такое».

— Он опаздывает уже больше чем на час.

Лара в нетерпении переминалась с ноги на ногу.

— Может быть, он передумал?

В душе, тайно, Пат надеялась на это.

— Или, может быть, его жена опять тайно спрятала ключи от машины?

Лара засмеялась, хотя Пат совершенно не думала шутить.

— Пат, это моя любимая мелодия. — Она вскинула голову. — По-моему, вечеринка имеет огромный успех, не правда ли?

Это было больше утверждением, чем вопросом. Глаза Лары горели, оглядывая зрелище.

Действительно, её глаза были неестественно блестящими. Пат это заметила. И некоторая несогласованность в движениях Лары, когда она, допив свое шампанское, взяла с серебряного подноса другой бокал, который принес ей один из официантов в ливрее, и когда она махнула рукой Халу Приенсу, поймав его взгляд, хотя не была с ним знакома.

Вспоминая, как ярко всегда блистала Лара, Пат поняла, что слава дала ей ту уверенность в себе, которой ей так не хватало, однако видела за ее веселостью нетерпение и волнение.

«Она все еще его любит, — подумала с тоской Пат, — И, может быть, сама даже не знает об этом».

— Надеюсь, вы не будете против, если я вас немного побеспокою? — спросил любезный голос.

Они обернулись и увидели темноволосого мужчину; его аккуратно постриженная бородка была с проседью, глаза глубоко посажены и смотрели с проницательностью.

Лара сразу же узнала его.

— Совсем нет. Я очень рада, что появилась возможность поговорить с вами, мне так нравятся ваши работы. Я не пропустила ни одного вашего фильма.

Мартин Стаей всегда смущался, слыша фальшь в комплиментах себе. А искренние, хотя это и парадоксально, вызывали у него непроизвольную улыбку. Сейчас известный режиссер улыбнулся.

— Можно нам совсем немного поговорить о деле, миссис Лайтон?

Лара уже давно поняла, что основные киносделки происходят во время приемов и такого рода вечеринок.

— Да, но только если вы будете называть меня просто Ларой.

Пат поняла намек, что ей бы неплохо было пойти за новой порцией шампанского.

— Как вы, наверное, уже слышали, я ставлю свой новый фильм. Главную мужскую роль там играет Роберт Де Ниро. Думаю, вы бы очень подошли на главную женскую роль. Вас это заинтересовало?

— Заинтересовало? Я бы работала с вами, даже если бы вы собирались снимать телефонный справочник!

Стаей снова заулыбался. Неподдельная искренность Лары в сочетании с ее образом светловолосой секс-бомбы, потрясла его при просмотре «Экстаза»: и откровенная тоска в глазах, и трогательная ранимость.

— Тогда, может, мы проведем кинопробу?

— Звездам обычно не требуется кинопробы, — легко вмешался Гриффин, неожиданно оказавшийся рядом с Ларой. — Ты должен понимать это, Марти.

— Если бы у меня были какие-то сомнения относительно вашего таланта, — сказал Стаей Ларе, — я бы не решился пригласить вас на эту роль, но это не совсем романтическая роль. Проблема заключается в том, чтобы она вам подошла.

— Я бы хотела попробовать, — искренне согласилась Лара, не обратив внимания на хищнический взгляд мужа.

— Я пришлю почтой вашему агенту копию сценария.

— У меня нет агента.

Режиссер опешил. Было неслыханным, чтобы профессиональная актриса не имела агента.

— Моя жена заключила эксклюзивный договор со мной, — пояснил Гриф. — Ей не требуется агент. Я лично отбираю все сценарии и обеспечиваю гарантию защиты ее интересов.

«Он собирается защищать ее от многообещающей карьеры», — подумал Стаей.

В Голливуде такое уже было не в первый раз. Несмотря на это, перед уходом он согласился прислать сценарий на имя Гриффина и через две недели провести с ним «совещание» в Голливуде.

Он надеялся, что на этот раз интуиция подведет его.

Глаза Лары сверкали уже не от поддельного восторга: кокаин, который она вдохнула до прихода гостей, быстро выветривался.

— Гриф, я бы продала душу за эту роль.

У нее появился шанс оторваться от своего имиджа секс-богини и сыграть серьезную роль. Однако Ларе никогда не приходило в голову, что она уже больше не принадлежит себе. Ее настоящий владелец успокаивающе улыбнулся:

— Если это так важно для тебя, Лара, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты получила ее, — сказал Гриф, — но это будет зависеть от меня, а не от него.

— Что ты имеешь в виду?

— Попозже поговорим об этом. Мы не очень внимательны к своим гостям.

Взяв ее за руку, он подвел ее к рядом стоящей группе, где были Майк Николс, Сидней Ламет и Мэрил Стрип, актриса, которую она боготворила.

Обычно, для того чтобы вступить в разговор с такими известными людьми, Ларе потребовалось бы принять дополнительную порцию кокаина, но неожиданная встреча с Мартином Стаей придала так недостающей ей уверенности. Вскоре она обнаружила себя, обсуждающей с Мэрил Стрип различие техники игры на сцене и перед камерой. К изумлению Лары, та разговаривала с ней как с равной. Для полного счастья в этот вечер ей недоставало только Кэла.

И вдруг она его увидела.

Ей показалось, что сердце остановилось, а голова потеряла способность понимать что-либо. Он стоял в больших бронзовых дверях. Не извинившись, Лара подошла к нему, даже не заметив недоуменного взгляда мужа. Несколько человек, мимо которых она проходила, стремились добиться ее внимания, но она не слышала их, продвигаясь медленно по, казалось, огромному пространству, разделявшему их. Она слишком долго ждала этого момента, чтобы сейчас не спешить. Она знала, что никогда не выглядела лучше. Уже прошло несколько часов, чтобы она могла в этом убедиться.

Кэл ждал ее, все в нем кипело. Он увидел ее и страстное желание пронзило его тело. Это было не просто сексуальным порывом. Он жаждал ее улыбки, которая обычно озаряла ее лицо при его появлении. Он томился увидеть ее глаза, полные любви к нему, хотя и понимал, что этого не будет. Ему доставило чувство огромного страдания ощущение того, что к нему идет не та, его, Лорис, а знаменитая, уверенная в себе женщина.

На ней было облегающее черное платье из атласа без бретелек и такие же черные атласные перчатки выше локтя. Обнаженными оставались только плечи и грудь. Бриллианты и изумруды сверкали в ее ушах, вокруг шеи и на запястье. В этот момент Калу показалось, что она никогда не была еще такой недосягаемой. С прохладной улыбкой она резко остановилась около него.

— Хей, Кэл, — весело сказала она. Внутри у нее все дрожало. — Я так рада, что тебе все-таки удалось вырваться.

Его губы искривились в усмешке.

— А ты подумала, что я не приду?

Она сделала глоток шампанского, делая вид, что не поняла его намека. Не таясь, она разглядывала его в поисках изменений, происшедших со дня их разрыва. И они были, и в худшую сторону. В уголках глаз появилась не только легкая сеточка, но и глубокие морщины, словно заключившие рот в скобки. От этого черты его лица стали более мужественными. В черных волосах искрилась проседь, но они были все такими же непослушными.

— Должен признаться, что был удивлен, что ты пригласила меня, — сказал он.

Лара пожала своим напомаженным плечом и объяснила ему теми же словами, что и Пат:

— Как я могла не пригласить тебя? Ты был тем, кто создал труппу. У тебя больше прав, чем у многих присутствующих на этой вечеринке.

— Меня не очень взволновала эта вечеринка, — сказал он, не желая скрывать свои чувства, как это делала она. — Я только хотел снова увидеть тебя, Лорис. Я надеялся, что это приглашение означало, что ты простила меня за причиненную тебе боль.

Лара растерялась. Она совсем забыла, каким Кэл мог быть прямолинейным.

— Мне часто хотелось узнать, как ты поживаешь, счастлива ли.

Она весело рассмеялась.

— Как же мне не быть счастливой? У меня есть все, что только можно желать.

Когда она повела рукой, приглашая его как бы обозреть ее шикарный дом, бриллианты так и вспыхнули на ее руках.

Кэл на момент задумался, оглядывая дом. Для него эта ошеломляющая роскошь была какой-то безжизненной, как декорации на сцене. Он не увидел места, которого бы коснулась рука Лорис. Нигде не чувствовалось ни единого следа ее тепла, ее души, которые смогли бы оживить всю эту роскошь и богатство.

— Очень впечатляюще.

Однако его саркастический тон дал ясно понять, насколько это его не впечатляло. Это задело ее. Ей казалось, что, показав эту роскошь Кэлу, она тем самым возьмет реванш.

— Ты должен согласиться, что здесь намного лучше того, что я имела на Вест Сорок Шестой улице.

— Там были свои моменты.

Когда их глаза встретились, Лара увидела, что никто из них ничего не забыл, что прошлое оживает между ними.

Ее вновь охватило жгучее чувство потери, а следом за ним — злость.

— И это все, что было, — моменты?

Он опустил глаза.

— А теперь у меня полная жизнь, — сказала она с усмешкой. — Успех, деньги — все, что я захочу.

Сознавая, что повторяется, она сделала глоток шампанского.

— Включая мужа, который просто обожает меня.

— Вот это совсем несложно, — пробормотал он.

— Да, кстати, где твоя обожаемая жена?

Лара огляделась вокруг. У дверей никого не было. Она увидела Грифа, стоящего в центре круглого подиума, видимо, хваставшегося своим новейшим электронным оборудованием. Торжество было в самом разгаре. Музыка ревела. Рыжая шевелюра Пат горела под яркими лампами прожекторов; она сидела несколько в стороне от танцующих…

Лара забыла обо всем на свете, с тех пор как увидела Кэла. Она мысленно проклинала его за то, что он до сих пор имеет над ней такую власть.

Натянув на лицо улыбку хозяйки, она повернулась к своему бывшему возлюбленному.

— Нигде не видно твоей обожаемой жены. Неужели ты не привел ее?

— Нет, — сказал он, не собираясь ничего объяснять.

Засвидетельствование Джулией Энн успеха Лары было частью сценария, который она несколько недель проигрывала в голове. Но все шло вразрез с ее планами. Неожиданно она пришла в ярость, и последующие слова сорвались с языка против ее воли:

— Ты хочешь сказать, что она на самом деле разрешила тебе прийти на вечеринку одному, устраиваемую твоей бывшей любовницей? Или ты решил не волновать ее и не говорить ей, что ты идешь сюда? Наверное, ты так и поступил, верно?

— Боже, — сказал Кэл.

«Что я делаю?» — подумала Лара. Она планировала быть холодной, намного выше его, чтобы он никогда не смог даже надеяться достичь ее высоты. Как все быстро перевернулось!

— Расскажи мне, Кэл, — быстро спросила она с саркастической усмешкой, — как ты жил? Твоя жизнь повернулась в нужную тебе сторону? Ты счастлив?

Сначала Лара подумала, что глаза Кэла потемнели от ее вопроса. Потом она поняла, что это было его реакцией на что-то или кого-то за ее спиной. Взглянув через плечо, она увидела идущего к ним мужа.

— А я-то все думал, где ты, Лара, — весело окликнул Гриф, не желая показывать, что следил за ними. — Что вы здесь делаете?

— Так, болтаем о старых временах, дорогой, — сказала Лара.

Гриффин сумел скрыть свое смущение. Она никогда не говорила ему «дорогой», даже когда они оставались одни. Ее щеки горели. В отличие от нее высокий, красивый незнакомец был неестественно бледен.

— Это Кэл Ремингтон, дорогой.

Подхватив его под руку, она ласково прильнула к нему. Опять же в первый раз. Симпатичный незнакомец отвел глаза.

— Кэл был первым режиссером в «Ловер Дэбтс».

«И твоим бывшим любовником», — сообразил Гриф.

Он наблюдал за ними по телемонитору, а сейчас просто ощущал пробегавшие между ними токи.

Гриф одарил Кэла своей очаровательной улыбкой:

— Извините за вторжение. Уверен, у вас, должно быть, накопилось много всего, что вам необходимо обсудить.

Его рука прошлась по спине жены и задержалась на ее обнаженном плече. Это был чисто показной жест мужчины, твердо уверенного в обладании своей собственностью.

У Кэла это вызвало раздражение.

— Может, вы закончите свои воспоминания о старых временах позже. Мы собираемся смотреть «Экстаз-2».

— Когда ты это решил?

— Я подумал, что доставлю всем наслаждение, — сказал он Кэлу. — Лично мне никогда не надоедает смотреть его. Лара никогда не была еще такой прелестной, как в этом фильме.

Его рука скользнула по округлости ее плеча, словно намеревалась коснуться более интимных мест.

Кэл потянулся за сигаретами.

Гриф не раз видел мужчин, желающих переспать с его женой. Те взгляды зависти, которыми они одаривали его, вызывали у него чувство удовлетворения, но этот взгляд был другим. То, что он понял, отражалось в этих глазах, когда темные и разъедающие, смотрели на него не завистливо, а с ревностью: Кэл все еще любит Лару. Горькое понимание того, что он никогда не сможет быть с ней, пожирало Кэла изнутри.

Грифу стало не по себе.

— Почему бы вам вдвоем не отправиться в кинозал, пока я буду делать объявление, дорогая?

Кэл сорвал фольгу с новой пачки сигарет.

— Я не могу остаться.

Лара напряглась, но промолчала.

— Вы же совсем недавно пришли. Веселье только еще начинается.

В голосе Грифа прозвучали искренние нотки разочарования: он уже предвкушал, как бывший любовник заерзает на своем стуле, увидев Лару обнаженной. Гриф планировал держать весь фильм жену за руку.

— Я покину тебя, дорогая. Может, без меня Кэл передумает. Кто может отказать тебе в чем-то?

Он нежно поцеловал ее в плечо. Его губы слегка искривились в порочной улыбке, он уловил взгляд, которым выстрелил в него Кэл.

Лара была слишком занята своими переживаниями, чтобы заметить реакцию Кэла.

«Что за игру разыгрывает он сейчас?» — недоумевала она, когда Гриф удалился ленивой походкой.

— Кэл, тебе действительно нужно идти?

Сколько раз она задавала ему этот вопрос в прошлом. Он сделал глубокую затяжку. Последнее, что ему сейчас было необходимо, — это смотреть на нее, обнаженную, в объятиях другого мужчины. Он резко выдохнул.

— Да.

Ларин смех был таким же резким.

— Я так понимаю, что жена держит тебя на очень коротком поводке.

— У нас у всех есть свои проблемы, — усмехнулся Кэл. — Скажи, неужели твоего мужа совершенно не волнует, что ты выставляешься обнаженной напоказ всему миру?

Это был тот самый вопрос, который Лара часто задавала самой себе, но сейчас ей совершенно не хотелось обсуждать его с Кэлом. Ее подбородок горделиво поднялся вверх.

— Нет, отчего же?

— А меня бы взбесило, что другие мужчины открыто тащатся от моей жены.

Она остолбенела, ее глаза расширились от боли. Но его это не тронуло. Он хотел причинить ей боль такую же, какую она сегодня причинила ему.

— Ты не думаешь, что он обращается с тобой, как с лакомым кусочком из своей коллекции эротического искусства?

— Я привыкла к мужчинам, которые обращаются со мной как с лакомым кусочком, — отозвалась она с горечью. — Это касается и тебя.

— Я никогда не обращался с тобой как…

— С куском задницы на стороне — это все, что я значила для тебя. А ведь я любила тебя, тебя, ублюдка.

Слезы жгли ей глаза, но она не хотела плакать. Все свои слезы из-за Кэла она уже выплакала.

— И у меня нет к Грифу такого отношения, которое было к тебе, Кэл. Но вы оба слеплены из одного теста, — сказала она, повернулась и ушла.

Это была ее маленькая, но победа.

* * *


«Человек владеет твоими телом и душой». Слова Тони Сторпио вернулись, чтобы преследовать Лару. Она никогда не осознавала, какой фаустовский пакт — тот эксклюзивный контракт — она подписала с Гриффином, в какой степени он контролирует ее карьеру, пока Гриф не уничтожил ее шанс сыграть в фильме Стаей.

— Я сделал это ради тебя, — сказал он.

Она со злостью покачала головой.

— Ты настаивал стать директором его картины, потому что ты всегда должен контролировать всех и все.

— Я старался защитить тебя.

— Защитить меня, но от кого? От первой настоящей серьезной роли, которую я получила? От работы с такой звездой, как Роберт Де Ниро?

— Чтобы ты не натворила глупостей. Это избитый прием великого Голливуда: секс-символ, которая желает, чтобы ее воспринимали серьезно как актрису. Критики только и будут говорить об этом.

— Мартину Стаей понравилась моя кинопроба.

— Двадцатиминутная проба — это не двухчасовой фильм.

Казалось, что он искренне расстроен, раскрывая ей глаза на такие очевидные вещи.

— Я совсем не желаю унизить тебя, Лара. Я считаю, что ты просто великолепна в том, что ты делаешь в кино. Но мы сейчас говорим о жесточайшей конкуренции. Это не касается актерского мастерства.

— Если ты думал так, зачем же тогда с таким упорством пробивал для меня эту роль?

— Потому что понимал, как ты хотела получить ее. А со мной как с директором картины у тебя бы появился шанс для борьбы за это. Если бы Де Ниро в каких-то местах фильма показался намного сильнее тебя как актер, подредактировав его роль, я бы смог поставить его на место. Но если ты собираешься работать там без меня, Де Ниро будет из тебя веревки вить.

— Я так хочу получить этот шанс. Господи, Гриф, неужели у меня нет права самой решать, в каких фильмах мне играть?

Он улыбнулся.

— Нет.

Ему даже в голову не пришло объяснять ей что-либо, так как она прекрасно знала условия контракта: без его согласия она не имела права получить даже роль без слов на сцене, в кино или на телевидении.

— Но от этой роли зависит моя карьера!

— Но ты же мое творение!

Она рассмеялась прямо ему в лицо.

— Ты сейчас создаешь впечатление выжившего из ума ученого во второстепенном фильме.

Взгляд Грифа тут же ее отрезвил: она никогда не видела столько ярости в его глазах. Однако, когда он заговорил, голос его был спокойным.

— Как ты думаешь, почему я никогда не подбираю на мужские роли звезд первой величины в твоих фильмах, а только приятных лицом жеребцов? Потому что на их фоне всегда казалось, что никто не сможет сыграть лучше тебя. Свет, макияж, гардероб, любая позиция камеры, каждое сказанное тобой слово так тщательно выбирались только с одной целью: чтобы ты прекраснее выглядела, чтобы подчеркнуть твои сильные как актрисы стороны и скрыть слабые. Только поэтому ты стала звездой.

Лара была слишком потрясена, чтобы подобрать слова для ответа. Грифу не составляло труда разрушить ее уверенность в себе, и он хорошо это знал.

— «Доминик» будет сниматься по намеченному ранее графику, — холодно продолжал он. — Первая примерка костюмов назначена на завтра, на десять утра. Будь там. И пожалуйста, не вызывай меня больше на подобные разговоры.

Гриф отвернулся, и, когда через какое-то время вновь обратился к ней, его лицо опять сияло любовью. Из внутреннего кармана смокинга он достал черную бархатную коробочку.

— Я думал преподнести это сегодня за обедом, чтобы как-то сгладить твое разочарование.

Он поднял сложенное в коробочке жемчужное ожерелье и надел ей на шею.

— Прелестно, — сказал он. — Я знал, что только цейлонский жемчуг может соперничать с прозрачностью твоей кожи. Нравится тебе?

Рука Лары ощутила безупречное совершенство сферической формы каждой жемчужины, величиной не меньше двадцати пяти миллиметров. Их цена приближалась к ста тысячам долларов.

На лице Грифа была виноватая мальчишеская улыбка.

— Я прощен?

Резким движением Лара сорвала его ожерелье с шеи; жемчужины разлетелись по полу…

За следующие месяцы они не сказали друг другу ни слова; все их общение было через посредников.

Лара присутствовала на примерке и согласно графику начала сниматься в новом фильме. «Доминик», красочная историческая картина времен французской революции, была не более чем набором сексуальных сцен, связанных между собой небольшими интригами и заговорами. Она ненавидела Грифа.

Каждый раз, когда надо было сыграть очередную постельную сцену, она обычно вызывала воспоминания о Кэле. Но все что она теперь могла вспомнить, — это презрение в его глазах во время вечеринки. Чтобы хоть как-то вызвать в себе страсть на сцене и в жизни, полностью отсутствующие у нее с некоторых пор, она стала принимать кокаин уже в больших дозах. Однако в какой-то момент поняла, что должна быть с этим очень осторожной. Если она слишком превышала дозу, все начинало расплываться перед глазами, а потом начиналась парализующая депрессия.

Перед Ларой вставал образ ее матери, отказывавшейся принять реальный мир таким, какой он есть, и становилось страшно, что ее жизнь закончится, как и у матери. Бренди и кокаин полностью завладели ею. Единственное, что помогало ей вынести этот бесконечный фильм и было даже странным для нее самой, это огромное желание добиться еще одной вершины успеха и славы.

— Она все еще здесь? — послышался снизу голос помощника режиссера.

Лара услышала его раньше, чем он зашел в ее уборную. Заявив о своем присутствии, он придал важность своей невысокой, хрупкой фигуре.

Дюваль, не обращая на него внимания, продолжал разбирать спутанные после сна волосы Лары.

— Слава Богу! — воскликнул он, увидев Лару.

Его голос раздражающе действовал на болезненно возбужденные нервы Лары. Он всегда говорил так, словно кричал в мегафон. Он прошел через обшитую деревом комнату с изящной, резной с позолотой, мебелью в стиле Людовика XV с чувством даже большей неловкости, чем всегда.

— Ну, как она? Нормально?

Ангельская улыбка озарила лицо парикмахера, придавая ему большую невинность.

— Ей необходимо передохнуть.

— Передохнуть? Сейчас? Уже больше часа как Мадден готов к съемке, а Гриф звонит каждые пять минут, справляясь, начали ли мы.

Дюваль спокойно сунул щетку под мышку, взял волосы Лары и стал разделять их на пряди.

— Ей нужна передышка.

— Черт!

Сидя в темных очках, Лара съежилась от страха, но продолжала играть роль невидимки, которая полностью совпадала с ситуацией, так как они разговаривали о ней в третьем лице. Она постаралась сосредоточиться на сценарии, лежащем у нее на коленях, еще раз просматривая выученные наизусть свои реплики, — все четыре.

— Ты сам скажешь об этом Маддену, ладно, Дюваль? Он проклинает все на свете из-за того, что она опять опаздывает и…

Его перебил звук механического щелчка: голос Грифа кричал из глубины джинсов помрежа.

— Джоэль?

Вынув радиотелефон из заднего кармана, Джоэль поспешно вытянул антенну и весь выпрямился, полный внимания.

— Да, сэр?

Если бы кто-то послушал их, то подумал бы, что Ларе необходимо пересечь океан, чтобы добраться до съемочной площадки. «Доминик» снимался в Шатэ, хотя в то утро расстояние от спальни до уборной ей и вправду казалось большим пространством. Кроме снотворного, она выпила еще и бренди, но ей так и не удалось заснуть до рассвета.

— Она все еще здесь. Я как раз собирался позвонить вам.

— Как она выглядит? С ней все в порядке?

«Она» чувствовала себя, как в преисподней, хотя и ощущала свою плоть. Ее нервы были на пределе, и все вокруг страшно раздражало. Свет резал глаза, а громкие голоса отдавались в голове, как взрывы.

— Да, с ней все в порядке, — кричал Джоэль в радиотелефон. — Но парикмахер говорит, что ей нужна передышка.

В радиотелефоне громко отозвалось:

— Передышка? Сейчас? Нашел время для передышек.

Дюваль посмотрел с высоты своего роста в шесть футов один дюйм на коротышку Джоэля: в его голосе зазвучали металлические нотки.

— Я работаю с ней уже более недели и никогда не…

— Скажи парикмахеру, чтобы он заканчивал, — приказал голос Грифа. — Я рассчитываю на него и гримера, что они быстренько подготовят ее.

Послышался щелчок отключаемого аппарата.

Она возненавидела звуки, воспроизводимые этой штукой. У нее было ощущение, что началась война и она была основным заложником. Ее голова стала подергиваться.

— Куда запропастился этот гример?

Глядя исподлобья сквозь очки, помощник режиссера осматривал комнату.

— Вы хотите сказать, что Джасона здесь нет?

С любезной улыбкой Дюваль стал расчесывать волосы Лары:

— Он только что вышел, чтобы выпить чашку кофе.

— Отлично! — взорвался Джоэль. — Это просто отлично!

Лара почувствовала, что голова раскалывается на части.

— Джоэль, нельзя ли прекратить…

— Кто-нибудь из присутствующих здесь понимает, что мы снимаем кино?

— Джоэль, пожалуйста. Я стараюсь запомнить свою… — начала Лара.

— Вот она, наша маленькая звезда, — замурлыкал Джасон, заходя в комнату. — Мы опять никак не могли сегодня подняться из своей постельки?

— Давай, Джасон, ты задерживаешь всех, — сказал помощник режиссера.

Джасон проплыл мимо, как обычно не замечая его.

— Сколько времени у тебя займет, чтобы подготовить ее?

— Сколько? — растягивая слова, Джасон поднес чашку к своим изящным, утонченным губам, прополоскав кофе рот, наслаждаясь его вкусом: — Сколько надо, столько и займет, мой мальчик.

— Давай, давай, издевайся, Джасон, только не сегодня, а? Что, к черту, мне говорить Маддену?

В глазах гримера промелькнуло презрение; его черты лица были столь же острыми, как и его язык.

— Такой мастер, как ты, должен подыскать что-нибудь оригинальное.

— Гос-по-ди! И зачем я только трачу время на этих людей? Мне необходимо быть на площадке.

С радиотелефоном в руке помощник режиссера ринулся из комнаты, словно боец диверсионного отряда по боевой тревоге.

— Немного пощекочем нервишки.

Он отстегнул маленькую коробочку из слоновой кости, висевшую на золотой цепочке у него на шее.

— А вы знаете, ведь он окончил Институт кинематографии.

Длинными изящными пальцами он покопался, размешивая многоцветную коллекцию шариков для игры в «ап энд даун», высыпал их на стол и отщелкнул один из них, облив его кофе.

— Счастье. Кто-нибудь еще?

Дюваль улыбнулся своей ангельской улыбкой, расчесывая волосы Лары.

— Я уже погадал, — сказал он, тем самым давая объяснение своей улыбке.

— Нет, спасибо, — произнесла Лара. С натянутыми, как струны, нервами она была не способна на какие-либо развлечения. Единственное, в чем она нуждалась, это в таблетке, которая смогла бы сделать так, чтобы не было сцены изнасилования, которую они сегодня должны снимать.

— Серьезно? Похоже, ваше настроение требует чего-нибудь подкрепляющего.

У Лары уже возникло чувство искушения. Она нащупала старинный перстень с ядом, который она теперь носила постоянно с собой и который одним своим видом успокаивал ее, снимал душевный дискомфорт. В перстне можно было хранить целый грамм кокаина.

— Позже я так и сделаю.

— Ваш вид подсказывает мне, что откладывать нельзя.

Захлопнув коробочку, Джасон повесил ее назад на цепочку и повернулся к Дювалю.

— Я предполагаю, что нам сегодня придется еще не раз поработать над нашей маленькой звездой.

Он занял свою позицию между Ларой и туалетным столиком, где зеркало в позолоченной раме отражало коллекцию разных размеров баночек, тюбиков и флаконов, обширный ассортимент кисточек и губок, рядами уложенных на подносе, как хирургические инструменты.

— Ну что ж, начнем?

Замедленным движением Лара сняла солнцезащитные очки.

— Боже мой, — охнул он, глядя на темные круги под глазами; веки были сморщенными, а ее всегда излучающая свет кожа была матово-желтой.

— И что мне прикажете с этим делать? Я только мастер по гриму, но не волшебник.

Дюваль подбадривающе подмигнул Ларе в зеркало, поднимая и закрепляя ее платиновые волосы.

— Настоящий мастер должен принимать любой вызов, Джасон.

Джасон едко ухмыльнулся.

— Имел я тебя, мальчик!

— В любое время.

Пока Дюваль закреплял прическу на голове Лары, содрогавшейся от боли, Джасон стал накладывать макияж. Ловкими, профессиональными движениями они обращались с ее лицом и волосами, словно это были совершенно отдельные от нее предметы. Все вокруг казалось странным, незнакомым для Лары, вне ее сознания.

Прежде чем сделать последний, завершающий мазок губной помадой, Джасон отошел в сторону, чтобы посмотреть на свое творение.

— Мы, конечно, сможем выдержать длительную сцену, даже две. Но я не знаю, что будет к концу.

— Кому, к черту, понадобится смотреть на и мое лицо? — Лара выпрямилась, ее терпению приходил конец. — Они все будут разглядывать мои голые титьки и задницу.

Она вздрогнула от своего собственного голоса, который эхом отразился в ее голове. Ее головная боль перешла в самую настоящую мигрень.

— А когда крупным планом, — это действительно здорово, правда! — Джасон подошел к ней снова. — Там, где видно все до мелочей; когда уже принято достаточно наркотиков, алкоголя и хочется немножко повеселиться.

Кисточкой он нанес еще легкий слой красного цвета.

— Может быть, мы чрезмерно и увлекались этим в свои восемнадцать или двадцать лет. Но не в твоем возрасте. Здесь, в этом городе трюкачей…

— Хватит!

Лара подняла руки перед лицом, защищая себя от его кисточки.

— Всего достаточно!

Она вскочила со стула, сбросив сценарий, с силой оттолкнула Джасона на туалетный столик. Банка с лаком выскочила из рук Дюваля.

— Мне кажется, она совсем свихнулась, — сказал Джасон.

— Тебе не кажется, Джасон, что ты сегодня поступил просто гадко?

— Я? — глаза Джасона стали большими. — А что я сделал-то?

Дюваль кинулся за Ларой.

Он поймал Лару как раз в тот момент, когда она уже собиралась запереться в ванной.

— Лара, не надо, — он схватился за дверную ручку, останавливая ее. — В том состоянии, в котором ты сейчас находишься, ты можешь натворить глупостей. Ты сегодня не можешь работать. Позволь мне позвать доктора. Он только посмотрит тебя.

— Нет, ни за что! Гриф сказал, что, если я еще когда-нибудь скажусь слишком больной, он поместит меня в одну из тех… клиник.

— Может, это то, что сейчас необходимо тебе, Лара?

Она затрясла головой.

— Господи, нет! Это все равно что быть запертой в сумасшедшем доме.

«Как моя мама. Я умру также».

— Со мной все будет в порядке, действительно.

Она выдавила улыбку.

— Мне только нужно несколько минут побыть одной, чтобы… успокоиться.

Он отпустил дверь.

— Спасибо, Дюваль.

Она поцеловала его в щеку и была ему безмерно благодарна за его внимание.

Она направилась прямо к шкафчику, где хранились предметы ее туалета, достала футляр из крокодиловой кожи и флакон из молочного стекла. Вытащив пробку, она распределила все, что высыпала, на четыре полоски. Ее рука дрожала, когда она золотой соломинкой с собственной монограммой отделила две кривые, неравномерные по толщине полоски блестящих кристалликов.

Вдохнув этот переливающийся порошок, она почувствовала жжение, и последующее за ним успокоительное оцепенение. Сердце бешено забилось. Ее веки загорелись, а мигрень взорвалась болью на миллион осколков. Потом все резко сфокусировалось. Теперь перед ее глазами появилось прекрасное ощущение космоса. Бесконечного космоса. Она снова могла нормально дышать.

Собрав остатки кокаина концом соломинки, она наполнила им старинное кольцо. Появилась небольшая уверенность, и страх перед сценой изнасилования отступил. Она испытывала теперь только чувство волнения, сможет ли она хорошо сыграть свою роль.

Еще раньше она повесила на двери свое кружевное домашнее платье цвета слоновой кости, которое являлось частью ее костюма. Сбросив одежду, она накинула его поверх корсета с оборками, стягивающего тело и придававшего ее фигуре форму песочных часов. Из-за корсета ее грудь поднималась так высоко, что просто вываливалась из выреза платья. Длинные подвязки поддерживали белые чулки, оставляя открытыми верхнюю часть бедер. Лара вплыла в уборную и пропела:

— Я готова. Пошли.

— Как это у тебя получается сменять так быстро одно настроение на другое? — удивился Джасон, поджидавший ее с кисточкой для губ. — Мы еще не закончили, ты знаешь об этом?

Лара не могла усидеть на месте.

— Ты можешь закончить все на площадке.

Она должна сниматься. Она должна немедленно сказать Маддену о ее абсолютной готовности к съемке. В ее голове зародилось столько различных интересных идей, что было трудно сразу все удержать в памяти.

— Давай, Джасон, ты задерживаешь.

Она высморкала свой холодный-прехолодный нос и, проходя мимо него, бросила использованную салфетку из папиросной бумаги к его ногам.

— Все, пойдемте. Волшебное время!

Она выпорхнула из дверей.

— О, а это уже совсем непонятно, — потоптавшись на месте, пробормотал Джасон Дювалю, когда, собрав все свое имущество, они, спотыкаясь, пошли за ней в холл.

Лара смеялась. Они никак не могли поспеть за ней, и ей приходилось поджидать их. Она не могла терять ни единого атома своей энергии. Мир мелькал перед ее глазами со скоростью света.

Мадден обсуждал с Роном, своим оператором, некоторые детали утренней съемки. Одни проверяли тележки, обеспечивающие плавное движение камеры, другие регулировали отражение уже установленных дуговых ламп. Все в ожидании занимали свое свободное время. И также мгновенно все вокруг остановилось: Лара появилась на площадке. На полпути к спальне, с декорациями в стиле «рококо», с пышными фресками на потолке, не застеленным ничем цветным мраморным полом и антикварной мебелью, Лара увидела, что глаза режиссера с энтузиазмом загорелись.

Джон Мадден, хотя ему было не более двадцати пяти, уже создал себе репутацию неплохого режиссера — в основном на коммерческих телефильмах. Его специализацией были те тридцать две серии фантастического фильма, действие которого происходило в живописных тропиках с буйной растительностью, после которого многие, соблазненные его картиной, ринулись на Багамские острова.

Его нежный взгляд и его любимая киноаппаратура, казалось, сливались с ним. Его полное лицо имело неясные очертания — волосы и глаза были настолько светлыми, словно вымытыми до белизны, а фигура не имела никакой формы. Он говорил и двигался, как при замедленной съемке. Это был его первый игровой фильм. Начало предвещало для него не очень хороший конец. Он испугался, что это будет его первый и последний фильм.

— Как ты сегодня себя чувствуешь, Доминик?

Мадден всегда называл своих актеров именами их героев, эту манеру он взял, прочитав наставления Станиславского.

— Отлично. Я работала на сцене, — с гордостью заявила Лара. — У меня появилось несколько идей, кото…

— У меня нет времени выслушивать их.

Улыбка, которой он ее одарил, была такой же снисходительной, как и его тон. Она обиженно выпрямилась.

— Мы ведь опережаем график, почему бы нам не попробовать эту сцену так, как мы ее сначала репетировали?

Он уставился на нее с недоумением:

— Вы уверены, что чувствуете себя нормально? Вы выглядите… очень бледной.

Участливый взгляд его, когда он разглядывал ее лицо, не обманул Лару ни на секунду. Единственное, что он пытался узнать, сколько волнений она доставит им сегодня? А она донимала всех. Настроившись на то, чтобы выполнять все ее просьбы, они в конце концов просто отказывались ее понимать. Она вполне допускала их враждебность к ней за улыбками вежливости.

— Это будет очень жестокая сцена, — говорил Мадден. — Как физически, так и эмоционально. Если вы чувствуете себя не совсем уверенно, то, может быть, лучше…

— Я никогда так хорошо и уверенно себя не чувствовала, — перебила Лара.

В этот момент легкой прогуливающейся походкой вошел ее муж. Он держал под руку очередную победительницу конкурса своего журнала; ее длинные рыжевато-блондинистые волосы были в беспорядке Она была в полной боевой форме: голубые тени на веках были того же цвета, что и глаза, ресницы в несколько дюймов длиной, и лишь маленькое пятнышко от красной губной помады осталось на ее губах. У всех одновременно возник один и тот же вопрос: что она здесь делает с таким ртом? Гриф выглядел как никогда веселым и расслабленным.

Все остолбенели и уставились на девицу. Тишина стала настолько плотной, что Лара подумала, что она сможет разрезать ее только своей золотой бритвой. Все повернулись в ее сторону, чтобы быть свидетелями ее унижения. Но она отказала им в этом удовольствии.

Не глядя в ее сторону, Гриф сопроводил свою грудастую восемнадцатилетку к креслам, обитым дамасским шелком, откуда они смогут видеть все действие. На девице был костюм из кружева слоновой кости. Ларе не нужно было дополнительной дозы кокаина, чтобы понять посыл Грифа: «Тебе можно найти замену».

Она показала, что поняла его.

Высоко подняв голову, Лара подошла к своей стартовой позиции у покрытой шелком кровати, где ожидал Род, ее партнер, для съемки сцены изнасилования.


— Прервемся, — выкрикнул режиссер, заставив Лару замереть. — Как она смотрелась в камере, Боб?

Оператор кивнул.

— По-моему, хорошо. В этот раз она сделала правильный акцент на деньгах.

Мадден успокоился.

— Снимаем.

Лара медленно выдохнула воздух, который она задержала. Первая картина в четыре строчки диалога между Доминик, фавориткой Людовика, и Тонио, ее бывшим пажем, а ныне революционером, потребовали двадцати четырех дублей. Как только задвигались камеры, все ее прекрасные идеи исчезали. Она так волновалась и боялась забыть свою роль, что пропускала реплики. У нее так пересохло во рту, что она не могла вымолвить ни слова, а ее руки и ноги были ватными. Вся ее энергия неожиданно исчезла.

— Приготовились к следующей сцене, — скомандовал Мадден.

Оператор и сценарист переглянулись, потом посмотрели на режиссера, словно им показалось, что они ослышались.

— Может быть, мы сделаем еще несколько хороших дублей? — спросил Рон.

Это всегда было привычной процедурой.

— Думаю, нам бы лучше сначала снять сцену в тюрьме, вот если…

Мадден умолк, взглянув на Гриффина, который кивнул утвердительно.

— Следующую сцену.

Мадден сорвался со своего режиссерского кресла, и вся бригада пришла в движение.

— Сейчас мы приступаем к съемке сцены изнасилования, — пояснил он, подходя к кровати: — Я не хочу никакой игры, я хочу полной естественности.

Он улыбнулся.

— Маленький фильм о настоящем сексе. И я хотел бы, чтобы вы оба вытянули его со всеми моими криками «стоп». Это будет апофеоз всего фильма. Сейчас у нас нет времени на разглагольствования. Все вы помните, что мы делали во время репетиций, Доминик?

— Конечно.

Вот почему она боялась этой сцены. На всякий случай он пробежался по ее роли.

— Сначала вы до последнего боретесь с Тонио. Потом вы начинаете возбуждаться, невзирая на ваше нежелание. В конце концов вы сами так же, как и он, стремитесь к близости. У вас есть какие-нибудь вопросы в связи с этим?

— Никаких, — дерзко отозвалась она. — Каждый знает, что в душе женщина любит, когда ее насилуют, — добавила она, но ее сарказм не подействовал на Маддена.

— Вот коротко схема этой сцены, — сказал он, удивленный ее восприятием.

Лара решила, что пришло время для дополнительной дозы. Она должна была действовать быстро и с очень большой предосторожностью. Режиссер повернулся к ней спиной, возвращаясь на свое место; вся бригада была занята необходимыми приготовлениями, чтобы следить за ее действиями; Гриф мурлыкал со своей пассией. Лара встала за спину Рода, занятому разглядыванием своих мышц на груди. Она щелчком открыла свой перстень. С помощью ногтя она подцепила небольшое количество кристалликов и моментально вдохнула сначала одной, затем другой ноздрей. Она повторила это еще раз. В носоглотке началось жжение. Из глаз потекли слезы. Боль должна была пройти через несколько минут, заверила она себя, возвращаясь к своему месту, так как режиссер уже подал сигнал.

Помощник режиссера поднял хлопушку.

— Дубль первый. Съемка.

— Мотор.

— Камера.

— Отмечаем.

— Доминик. Сцена четырнадцатая. Дубль первый.

Неожиданно начавшаяся нервная дрожь удивила Лару. Перед ней все закачалось… «Что-то не так», — подумала она. Прежде чем она смогла выйти из этого состояния, Род схватил ее, грубо бросил на кровать и навалился на нее. Его большое тело вмяло ее в матрас. Она стала бороться, чтобы сбросить его, но все было тщетно. Ее ноги почувствовали такую тяжесть, что не могли двигаться. Она едва могла поднять свои руки. С силой раздвигая ее губы, он так глубоко засунул язык, что она чуть не подавилась. Каким-то образом ей удалось схватить его за волосы и оттянуть голову.

Ей казалось, что все ее действия напоминали замедленную съемку, тогда как вокруг нее все двигалось с бешеной скоростью.

Она не сознавала, с какой силой оттягивала его волосы. Одной рукой он схватил ее запястья и тряс их до тех пор, пока она не отпустила его. Другой, свободной рукой он отвязал шелковый шнур, поддерживающий шторы, и быстро без особых усилий привязал ее руки к спинке кровати. Затем он сел спиной к ней и стал раздвигать ее бедра; усмешка искривила его рот. Теперь он мог делать с ней все, что захочет.

Она уже не имела сил сопротивляться. Тот возбуждающий прилив эйфории, который всегда возникал в ней, был где-то внутри. Сердце забилось, словно взбесившись. Мясистые пальцы Рода расстегивали ее платье, стягивали с нее кружевной корсет. С яростью раненого зверя она бросалась из стороны в сторону, стараясь хоть как-то освободиться, но была беспомощна перед его силой. Он взял ее обнаженные груди и стал яростно мять их. Когда он своими коленями начал раздвигать ее сжатые бедра, Лару охватила паника. Она перестала осознавать разницу между игрой и реальностью.

Перед ее широко распахнутыми застывшими глазами все поплыло. Род сначала превратился в Тони Сторпио, которого сменил Дан Гордон, и вдруг стал похожим на Гриффина, вобрав в себя всех мужчин, которые когда-либо принуждали ее спать с ними. Наконец под действием ее неимоверных усилий шелковый шнур, связывающий руки, поддался. Ногтями она впилась ему в лицо.

— Перерыв, — объявил Мадден, вставая. — Доминик, тебе больше не надо с ним бороться, ты забыла?

Он неохотно подошел к кровати:

— На этом достаточно, и дальше по сюжету тебе должно понравиться это. Это то, что мы хотим увидеть, а не…

Он оборвал себя на полуслове, только взглянув на Лару. Род поднялся и, отодвинувшись от нее, сидел на коленях у подножия кровати, также непонимающе поглядывая на нее. Мадден понял, что она задыхается.

Лара все еще лежала на спине, вздрагивая, словно через нее пропустили электрический ток. Все ее мышцы были парализованы. Сердце неистово билось, отдаваясь резкой болью в спине. «Вот будет смешно, если это сердечный приступ», — подумала она с изумлением.

— Мне кажется, что-то не так, — сказал Род. — Я чувствовал, что она вся дрожит и покрывается холодным потом.

— Джоэль, позови медсестру. Она там, внизу, — крикнул режиссер через плечо.

Вокруг кровати тут же образовалась толпа, потом она расступилась, создавая проход Гриффину.

— Лара, ты слышишь меня?

Ей понадобилось время, чтобы осознать, что перед ней ее муж, а не галлюцинация. Он сел на кровать рядом с ней.

— Ты сейчас успокоишься.

Он заботливо наклонился над ней.

— Мы сделаем перерыв, пока ты не придешь в себя. Осталось снять одну картину. Ты же сможешь все это повторить, правда?

Лара открыла рот, чтобы ответить, но оттуда вырвался крик. Она кричала до тех пор, пока ей не сделали укол в руку.


Она, моргая, смотрела на яркий свет флуоресцентных ламп, горящих на полную мощь.

«Зачем я пришла сюда?» — недоумевала она, прикрывая глаза от яркого света в ванной.

Последнее, что она помнила, что кто-то вонзил ей в руку иглу. Она всегда боялась уколов. Сколько же она так пролежала?

Она умирала от жажды.

Вот почему она пришла сюда, наконец-то поняла она. Ей нужно налить воды в стакан.

Она еще чувствовала себя в состоянии наркоза, и вроде бы нет. Лара нетвердыми шагами подошла к раковине; в зеркале, висевшем над ней, увидела свое отражение… А золотая бритва блестела так соблазняюще…


4


По пути в свой кабинет Кэл задержался у стола секретаря, чтобы забрать почту и отдать свои заметки о совещании, которое только что закончилось.

— Мэг, Чарли Барнет не звонил, пока… — начал он.

— Ой, мой Бог, — вскрикнула Мэг Даун. Ее левая рука оторвалась от печатной машинки, чтобы поглубже вставить наушник от радио. Ее карие глаза расширялись по мере того, как она слушала сообщение по маленькому телевизору, лежащему в ящике стола.

«Наверное, дневные происшествия, передаваемые из Главной больницы», — решил Кэл, улыбнувшись.

Его секретарь, вдова средних лет, вместе с двумя взрослыми сыновьями были помешаны на рекламных радиопостановках. Она как-то умудрялась одновременно слушать их и, печатая со скоростью девяносто слов в минуту, к другому уху прикладывать трубку, чтобы отвечать на телефонные звонки. И поэтому Кэл не возражал.

— Мой Боже, — воскликнула она, поднимая на него глаза, — Лара Лайтон — вызнаете такую, это кинозвезда, — она хотела покончить жизнь самоубийством. Она сейчас в коме!

Вокруг Кэла все смолкло. Он тупо уставился на женщину, но видел только движение ее губ, повторяющих остальные подробности бюллетеня…

— …помчались в госпиталь, — пересказывала она, — потеряла слишком много крови, так как прошло уже достаточно времени, и врачи не дают полной гарантии, что смогут спасти ее.

Кэл повернулся и пошел в свой кабинет. Он запер дверь и откинулся на нее. Вдруг его ноги подкосились; он едва добрался до своего стола и в изнеможении упал в крутящееся кресло.

Зазвонил телефон. Мэг обычно отвечает на второй-третий звонок. Очевидно, она отошла, чтобы рассказать новости. Телефон продолжал звонить. Он уже не мог выносить этого и поднял трубку.

— Да?

— Ты слышал новости? — спросила его жена, задыхаясь.

Он что-то невнятное ответил ей.

— Ведь это ужасно, — продолжала она, — ей всего было двадцать шесть лет.

— Было? Ты хочешь сказать, что она…

— Да, умерла. Только что объявили об этом. Я думала, что ты уже слышал.

— О Боже, нет, — пробормотал он. — Нет!

— Она перерезала себе вены на обеих руках, — продолжала Джулия Энн, не в силах сдержать ликования в голосе. — Она практически уже была на грани смерти, когда ее обнаружили. Я понимаю, это ужасно, но тот образ жизни, который ведут эти люди, — наркотики, алкоголь, дикие кутежи, — что можно ожидать от этого? Слава Богу, ты взялся за ум и оторвался от них прежде…

Кэл с силой бросил трубку. Звонок телефона зазвенел снова. Он знал, что это Джулия Энн. Но сейчас его ничто не могло бы остановить.

* * *


Он бесцельно слонялся по улицам, не имея никакого представления о времени, не обращая внимания на толпу, окружавшую его и снующую во всех направлениях. Ссутулившись, с руками в карманах, он шел быстро, пытаясь оторваться от своих воспоминаний, сжигавших его изнутри. Неожиданно для себя он остановился и, когда посмотрел наверх, понял, что ноги привели его к «Ловер Дэбтс». У театра был репитиционный период: дверь была заперта. Он стал стучать с такой силой, что зазвенели стекла. Вдруг за дверью показалась тень.

Пат открыла дверь, ее гнев превратился в удивление, когда она увидела его. Ей достаточно было только мельком взглянуть, чтобы понять, что ему уже известны новости. Отступив в сторону, она пропустила его внутрь.

Пока Пат запирала за ним дверь, Кэл окидывал взглядом опустевший театр. Рабочий свет, расположенный в центре сцены, обнажал незаконченные щиты размером два на четыре, банки с красками и плотницкие инструменты. Запах краски и свежеспиленного дерева перехватил горло.

Он считал, что все это время убегал от своих воспоминаний, а оказалось, он бежал к ним. Они нахлынули на него с новой силой.

Кэл увидел себя, стоящим за кулисами, когда Лорис, не задумываясь, бросилась в его объятия. Ее радостный смех звучал у него в ушах, ее тело прижалось к его, нежное и теплое. Кэл вспомнил тот ослепляющий момент, когда уже было невозможно притворяться, и то, что они чувствовали, отразилось в глазах каждого; тот момент, когда он впервые понял, что она любит его.

— Сейчас должны начаться шестичасовые новости, — сказала Пат, разрушая его грезы. — Обещали сообщить еще что-то. В моем кабинете есть телевизор.

Он последовал за быстро удаляющейся Пат и замер, слушая подробности происшедшего с Лорис. Ему было необходимо понять, что привело ее к такому отчаянному поступку. Крупным планом на экране появилось прекрасное лицо Лары, излучавшее живую энергию.

— …Для освещения событий передаю слово Джуди Филдсу, нашему корреспонденту из Лос-Анджелеса, — говорил Бил Бьютел.

— С вами Джуди Филдс. Я нахожусь сейчас рядом с больницей «Вест Сайд Госпиталь», где более тысячи поклонников Лары Лайтон собрались с самого утра, чтобы организовать постоянное дежурство у постели всемирно известной секс-богини.

Камера показала толпу, стоявшую за кордоном полиции; многие держали зажженные свечи.

— Согласно последним сведениям, на съемочной площадке во время работы над последним фильмом у звезды случилось нервное расстройство.

— Почему же тогда же и не отправили ее в больницу? — возмутился Кэл, а диктор, как эхо, повторил его вопрос.

— Кажется, этого не знает никто, Билл, — ответил Джуди Филдс. — Медсестра, работающая на этой фирме, ввела ей успокоительное и клянется, что ушла от нее, чтобы выпить чашку кофе, когда актриса крепко спала в своей спальне. Вернувшись, она обнаружила, что миссис Лайтон заперлась в ванной и не отвечала на ее зов. Когда взломали дверь, то нашли ее без сознания в луже крови. Лара Лайтон перерезала себе вены на обеих запястьях.

— Черт! Такое впечатление, что они не считают ее актрисой, — с обидой в голосе пробормотал Кэл.

— Они никогда и не считали ее актрисой, — напомнила ему Пат с горечью.

— Муж звезды, Гай X. Гриффин, — продолжал корреспондент, — не сопровождал свою жену в больницу. Его представитель сказал, что всемирно известного издателя журнала «Плезир» сейчас нет в городе, чтобы прокомментировать это событие. Из наших источников стало известно, что он находится на вилле одного из своих друзей в Малибу.

— Проклятый сукин сын! — Кэл ударил кулаком по ветхому картотечному шкафу, около которого стоял.

— Миссис Лайтон находилась еще без сознания от большой потери крови, когда ее привезли в приемный покой. Разрезы на ее руках зашили, сделали переливание крови, но она все еще находится в коме…

— Что он сказал? — вскрикнул Кэл, но Пат зашикала на него, боясь пропустить остальное.

— …и доктора говорят, что шансов выжить у нее сейчас пятьдесят на пятьдесят.

Камеры снова прокатились по толпе людей, когда те от радости, что их богиня жива, подняли свои зажженные свечи над головами.

— …единственное, что мы можем сейчас делать, — это ждать, ждать и молиться за ее выздоровление.

Кэл вздрогнул. Только сейчас до его сознания дошло, что Лорис жива. Его охватила жгучая радость. Он уперся руками в стену, как бы поддерживая себя, и та мука и боль, которые владели им, вырвались наружу. Он заплакал.

Пат с удивлением взглянула на него: она никогда не верила в его глубокую любовь к Лорис. Теперь сомнения исчезли. Она подошла к нему:

— Лорис вытянет, Кэл. Я уверена в этом.

— Я думал, что она умерла… Она сказала мне, что она мертва.

— Кто мог тебе сказать такое?

Кэл с трудом произнес:

— Джулия Энн.

— Зачем же она сказала тебе такую жестокую ложь?

— Потому что знала, как это разбередит мои раны. Боже, как же должна ненавидеть меня эта женщина!

— Неужели тебе потребовалось так много времени, чтобы понять это?

Пат выключила телевизор. Пока Кэл вытирал лицо носовым платком, она набрала номер телефона бюро путешествий, в котором работала ее подруга.

— Сюзан, не можешь ли ты найти мне ближайший рейс на Лос-Анджелес?

Кэл обернулся к Пат.

— Закажи и мне тоже билет.

— Подумай, ты сейчас злой и расстроенный, — уговаривала его Пат. — Почему бы тебе не подождать, пока ты немного не остынешь, не придешь в себя и не сможешь спокойно, уравновешенно решать какие-то дела? Сейчас все может кончиться тем, что ты что-нибудь натворишь.

— Я просто обязан сейчас обдумывать каждый свой шаг. На этот раз я в ладах со своими чувствами. Забронируй мне билет, Пат.

— Кэл, тебе незачем туда лететь. Эта поездка для тебя будет бесцельной. Когда Лорис выйдет из комы, ты будешь последним человеком, кого она захочет увидеть.

— Я знаю это.

Достав из кармана свою кредитную карточку, он бросил ее Пат на стол.

Пат покачала головой, затем выслушала Сюзан, сообщившую ей несколько рейсов и время вылета.

— Первый самолет из «Ла Гвардия» вылетает через девять часов. Тебе достаточно времени, чтобы заехать домой и собрать вещи?

— Давай, бери на этот рейс. Я не поеду домой. Все необходимое куплю в Лос-Анджелесе.

Пат так и не изменила своего мнения, но по настоянию Кэла заказала билеты на самолет, забронировала напрокат машину и два номера в гостинице «Холидей Инн».


Белые неясные очертания безмолвно двигались вокруг нее, поправляя одеяло, меняя капельницы, отслеживая ее жизненно важные функции, когда она в состоянии комы дрейфовала в окутавшей ее темноте, как зародыш в чреве матери. Это продолжалось уже тридцать шесть часов. Ее поклонники все это время терпеливо дежурили за воротами больницы. В конце концов боль, постоянно настойчиво пульсировавшая под повязками, вернула ее к осознанию того, кто она и что она сделала.

Ей сняли капельницу, но правый рукав больничной одежды был еще пристегнут к одеялу большой безопасной булавкой, а широкий кожаный ремень все еще крепко прижимал ее к постели.

Лорис стало интересно, где лежала ее мать, и было ли то место похоже на это. На окнах были решетки, дверь в ванную отсутствовала. Когда ей принесли обед, то дали пластмассовую ложку и, как только она закончила, сразу же все убрали. Ей сделали укол. Она даже не спросила зачем.

Ночью, когда она спала под действием большой дозы снотворного, Лорис тайно перевезли на частной машине «Скорой помощи» в «Висперинг Палмс» — медицинское заведение, которое обслуживает исключительно клиентов из Голливуда. В любое время года там было много актеров, писателей и режиссеров, и эта резиденция процветала. В отличие от Лорис основная часть пациентов приходила сюда добровольно: одни — чтобы выйти из запоя, другие — снять стресс. Многие из них были частыми гостями этого заведения. Все они, выйдя отсюда, рассказывали друзьям, что отдыхали в самом отдаленном уголке мира.

Она проснулась и обнаружила, что лежит в комнате с бледно-голубыми стенами, обставленной по-домашнему, как обычно это делается в домах Калифорнии. Она больше не была пристегнута к постели, а на окнах отсутствовали решетки, хотя, приглядевшись внимательнее, можно было увидеть красивую стальную сетку. Играла спокойная музыка. Еда здесь заказывалась заранее.

Потом начались ночные кошмары. Ей давно уже не снились сны, а теперь они вернулись в большом количестве. И, словно мстя за свое долгое отсутствие, будили ее два, а то и три раза за ночь. Ее подсознание неумолимо стремилось выйти наружу и рассказать ей о чем-то, но все, что Лорис могла вспомнить, — это ужас и страх.


Звук печатной машинки был ясно слышен даже на проезжей части, когда Пат постучала в дверь номера 406.

— Открыто, — откликнулся Кэл, не отрываясь от машинки.

Пат вошла и, подождав, пока он допечатает страницу, справилась о делах.

— Нормально, — отозвался он с сигаретой во рту.

Пепельница, стоявшая на узком письменном столе, была полна окурков; смятые листы бумаги переполняли корзинку для мусора и валялись на полу.

— Этой ночью я закончил второй акт пьесы.

Пат заметила, что его постель даже не смята.

— Ты опять всю ночь писал?

Он пожал плечами.

— Нет, два часочка я прихватил.

Он был небрит, волосы растрепанны, однако глаза, с красными прожилками, блестели от удовольствия.

— Я уже на середине первой сцены третьего акта.

Кэл не мог заснуть все то время, пока Лорис была в коме. И в ожидании, когда она выйдет из этого состояния — если она выйдет вообще, — он начал писать. Ему было необходимо понять причины, которые толкнули ее на то, чтобы уйти из жизни. Задумавшись над этим, он вспомнил целую плеяду звезд: Мерилин Монро, Джин Себеж, Брижит Бардо, Дороти Стратон и многих других — все они были ярки, красивы, их имидж жестоко эксплуатировался, и в конце концов они были сломлены, каждая по-своему.

«Что же именно не так в обществе, которое с такой жестокостью наказывает женщину за ее красоту и сексуальность?» — подумал Кэл.

Приехав неделю назад в Лос-Анджелес, Кэл все ночи работал над пьесой в состоянии, сходном с белой горячкой. Днем они с Пат занимались тем, что искали Лорис. Когда она находилась в палате интенсивной терапии, больница отказывала им в разрешении увидеть ее. Новости, что она уже вне опасности, распространились в тот момент, когда ее тайно перевозили в частную клинику. Гриффин оставил жесткие указания: никому не позволять разговаривать с ней. Связь с ним самим все еще не была налажена.

Но они отказывались отступать. Через три дня их постоянных надоеданий главная сестра по психиатрической опеке в конце концов согласилась передать записку психиатру, наблюдавшему Лорис в частной клинике.

— От доктора Аронс пришло какое-нибудь известие? — первым делом спросил Кэл.

— Это то, о чем я пришла тебе сказать. Нам назначено свидание с Лорис на два часа.

— Боже, наконец-то! — Он поспешил выплюнуть сигарету и выскочил из-за стола.

Пат не решилась напомнить Кэлу, что, возможно, Лорис и не захочет встретиться с ним.

Проходя по дорожке мимо красиво оформленных газонов, усаженных высокими деревьями, Кэл первый произнес вслух то, о чем постоянно думала Пат.

— Думаю, мне лучше подождать здесь, пока ты спросишь ее, можно ли мне прийти.

Они вместе поднялись по ступенькам на веранду огромного здания, которое когда-то было домом одной из кинозвезд. Когда Пат уже собиралась войти, Кэл остановил ее:

— Пожалуйста, расскажи ей, как я… я хочу ее видеть.

— Я сделаю все, что в моих силах, — обещала Пат. — Но это ведь зависит и от того состояния, в котором она находится.

Пат приготовилась к самому худшему, но только мельком взглянув на Лорис, она была шокирована видом подруги и разозлилась. Ее разъярило, что Лорис так безжалостно разрушила свою красоту, за которую Пат продала бы душу.

— Боже праведный, что ты с собой сделала?

Лорис тихо усмехнулась.

— Я знаю, что выгляжу ужасно.

Она провела рукой по темному ежику — все что осталось от роскошных волос, без которых ее глаза смотрели как-то ненормально, затравленно. Ее лицо было вытянуто, белая кожа почти сливалась с повязками на руках.

— Я похожа на узника нацистского концлагеря из фильмов сороковых годов.

Ее рука упала на колени.

— Полагаю, в любом случае я имела дело с врагом, так ведь?

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Пат, подойдя к Лорис, сидящей на подоконнике.

— Хочешь верь, хочешь нет, но мне сейчас намного лучше, чем последние годы. Здесь хорошо, тихо, никакого давления. Ничего не делаешь, только расслабляешься.

Пат скорчила мину.

— Почти то же самое, что и в загородном клубе.

— Да, но временами становится невыносимо, — согласилась Лорис. — Из ночи в ночь меня мучают страшные кошмары, однако доктор Аронс говорит, что это неплохо.

— Кошмары! И это неплохо?

— Предполагается, что подсознательные эмоции и конфликты, которые я подавляла с помощью наркотиков, вырываются наружу. Мне помнится, когда я была маленькой, в монастыре мне тоже снились такие же кошмары, но тогда я пыталась понять их смысл. Я всю жизнь старалась убежать от этих ощущений.

Она сделала глубокий вдох и выдыхала маленькими порциями.

— Я все равно не могу убежать от них. Видимо, они со мной останутся до конца моих дней.

— Лорис, почему ты это сделала?

— В какой-то момент я почувствовала себя загнанной в угол. Мне захотелось разорвать все путы и освободиться. Я не видела другого выхода.

— Но у тебя же было все: красота, деньги, слава. Что ты подразумеваешь под «загнана в угол»?

— Загнанная в угол — как в клетке! Только клетка эта была внутри меня самой. Или, другими словами, той, кем я стала. Я больше не была женщиной, Пат. Я была воплощением женщины. Я была вещью: Лара Лайтон, секс-символ. Я больше не могла так жить. Каким-то образом я должна была остановить это.

Она замолчала и уставилась на повязки на руках.

— Я никогда не предполагала зайти так далеко, но в тот момент я была возбуждена кокаином. Мой мозг испугался. Сейчас я смотрю на то, что произошло, и не могу понять, как все вдруг смогло показаться таким непреодолимым… безнадежным.

На ее лице промелькнула кривая усмешка.

— Полагаю, это было ничто по сравнению с тем, как лежать истекающей кровью на полу в ванной и вспоминать всю свою жизнь.

Пат потянулась и взяла ее руку в свою.

— Почему ты не позвонила мне и не дала знать, что ты в беде? Я прилетела бы первым же рейсом.

— Ты бы ничего не смогла сделать. Я шла к этому долго, теперь я точно знаю. В любом случае я очень благодарна тебе, что ты приехала, Пат.

— Мы пытались встретиться с тобой уже целую неделю.

— Мы?

— Кэл здесь.

Лорис села.

— Что ты имеешь в виду, здесь? Здесь в Лос-Анджелесе?

— Нет, прямо здесь. За дверьми. Он очень хочет видеть тебя, но боится, что ты не захочешь.

Она покачала головой.

— Он прав. Я действительно не хочу его видеть.

— Он чуть с ума не сошел, волнуясь за тебя. Честно! Он до сих пор любит тебя.

У Лорис вырвался короткий смешок.

— Любовь к лакомому куску?

— Что?

Она снова откинулась к стене.

— Это шутка.

— Ты все-таки подумай об этом, — настаивала Пат. — Мы придем к тебе завтра, и если ты передумаешь…

— Я не хочу передумывать, — сказала Лорис с жесткостью, которой Пат никогда раньше не замечала в ней. — Мне достаточно того, что я прочувствовала, пытаясь устроить свою жизнь без Кэла. Скажи, чтобы он возвращался к дому, которому он принадлежит.

— Хорошо, — произнесла Пат. — Если это то, что ты на самом деле чувствуешь.

— Не могла бы ты остаться еще на неделю, Пат? Я оплачу все твои расходы. Нет, я настаиваю, — прибавила она, видя, что подруга начинает протестовать. — Есть некоторые очень важные вещи, которые мне необходимо предпринять. Но из-за того, что я здесь, у меня не получится сделать их самой. Я бы могла попросить своего секретаря позаботиться об этом, но она донесет все Гриффину. А вот этого мне бы не хотелось.

— Он приходил навестить тебя?

— Ты что? — Лорис едко рассмеялась. — У Грифа аллергия на больницы. Он не выносит ни чужих болезней, ни смертей, ни всего остального, что касается реальной жизни. Он не любит меня, но не даст мне уйти. Он, как доктор Франкенштейн, полностью владеющий плодами своего творения. Он сейчас использует всю свою власть, чтобы я поскорее успокоилась и смогла закончить его чертов фильм.

— Но ты же не в состоянии работать!

— Доктор Аронс сказала ему то же самое по телефону. Я поняла, что у них хорошие доходы, поэтому ее нельзя соблазнить чем-то или купить, как всех остальных в его окружении. Но ты не знаешь Грифа. Он не остановится ни перед чем, чтобы заставить меня закончить «Доминик», даже если это будет связано с риском еще одного срыва.

Глаза Лары потемнели.

— Я не могу снова возвращаться в ту жизнь, Пат. Ты поможешь мне?

— Конечно, ты только скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала.

* * *


Из-за занавесок грязно-розового цвета Джулия Энн наблюдала, как машина с ее мужем и сыном остановилась у светофора недалеко от дома. Она подождала, чтобы удостовериться, что Кэл сделал правый поворот и скрылся из виду, и подошла к шкафу. С возрастающим нетерпением она вытащила средний ящик, где хранилось ее нижнее белье, понимая, что должна делать все очень быстро. Кэл, забросив Брайана в школу, должен вернуться с минуты на минуту.

Просунув руку под стопку с комбинациями, она обнаружила ключи, спрятанные ею, и положила их в карман домашнего халата. Пробежав через спальню и холл, она спустилась на первый этаж. Джулия Энн не могла дождаться того момента, когда Кэла не будет дома, чтобы посмотреть, что он прячет от нее.

С тех пор как он вернулся домой две недели назад, отношение его к ней неуловимо, но существенно изменилось. Она страшно злилась на него, что он исчез на неделю, ни разу даже не связавшись с ней, хотя звонил Брайану в школу каждый день. В тот момент, когда он только открыл дверь и еще стоял на пороге, она поняла, что он ждет опять скандала. Единственное, на что он надеялся, в этом она была уверена, что она вышвырнет его из дома раз и навсегда.

Но у нее не было намерения сдаваться так просто.

Время от времени у Джулии Энн возникали мысли оставить Кэла. Она серьезно решила сесть на диету и посещать физкультурный зал, и, наверное, даже пойти на работу в надежде найти человека, который будет благодарен ей и заботиться о ней. Более того, ей всего тридцать лет — она достаточно молода, чтобы самой начать новую жизнь.

Но тогда это даст свободу Кэлу. Он сможет найти себе женщину, которая сделает его счастливым. «Он недостоин быть счастливым. Он еще не расплатился за мою разрушенную любовь», — решила Джулия Энн.

И она не выгнала Кэла, как он надеялся, и не устроила ему никаких сцен. Она вела себя так, словно он только что вернулся из конторы, не спросив даже, где он был. И все последующие дни она была сама нежность. Она знала, что этим сможет припереть его к стенке.

Однако он был совершенно равнодушен и к ней, и к ее поведению.

Она инстинктивно чувствовала, что что-то произошло с ним за неделю его отсутствия. Она стала присматриваться и обнаружила в нем какую-то новую энергию — свет в его глазах, которого уже не было много лет. Сначала она подумала, что у него появилась другая женщина. Но каждый вечер он возвращался домой к ужину, хотя и запирался в своем кабинете, как только укладывал Брайана в постель, и редко ложился спать раньше часа или двух ночи.

— Что ты делаешь каждую ночь? — спросила она, умирая от любопытства.

— Работаю над проектом. Это тебе не интересно, — все, что он сказал ей.

Перед тем как уйти куда-то, он всегда проверял, заперта ли дверь. Это сводило ее с ума!

У нее появилась навязчивая идея пробраться к нему в кабинет и узнать, что он там на самом деле делает. Она была убеждена, что у мужа нет права иметь секреты от собственной жены.

Она выкрала его ключи, когда он долго спал в то субботнее утро, и сделала дубликат. Она сказала ему, что потеряла свой ключ от дома и ей необходимо срочно заказать новый.

Когда она вернулась, Кэл был в ванной, поэтому она просто переложила его ключ на туалетный столик. Она никак не могла дождаться, когда он уйдет.

У Джулии Энн замерло дыхание, когда она открыла дверь в кабинет Кэла и включила свет. Первое, что она заметила, — это эскизы, приколотые к стене. Один из них — проект поворотной сцены был уже готов, а другие были в процессе разработки.

— Его сокровенная мечта, — презрительно проворчала она. — Когда же он все-таки повзрослеет?

При более близком рассмотрении стало ясно, что это не просто наброски: все начерчено в масштабе, со всеми подробностями, но для завершения каждого требовалось еще много времени.

«Почему у него опять появились эти идеи? — Или…»

Джулия Энн пробежала глазами по бумагам, лежавшим на столе Кэла в двух стопках. В меньшей стопке она сразу заметила последнюю сцену пьесы; тридцать страниц, написанных от руки, были продолжением нумерации отпечатанных раньше листков.

Она опустилась на стул, стоящий у стола. Она только что узнала, что ее муж может писать пьесы. Это объяснило тот восторг, который он излучал последние недели. Она представила, как он работает над этим ночь за ночью, забыв о ней, скрывая свое счастье за запертой дверью. С яростью она скользнула глазами по страницам. Так вот как он собирается отделаться от нее!

В ящике стола она нашла ножницы и, захватывая по нескольку страниц сразу, разрезала их на узенькие полосочки, превращая рукопись в конфетти. Покончив с этим, она сорвала со стены эскизы и разорвала их на мелкие куски. Затем собрала их все вместе и подбросила вверх. Они все еще плавно опускались, когда Кэл, в удивлении, остановился в дверях:

— Что, к черту…

Он в недоумении посмотрел вокруг и увидел, что его проекты уже не висели на стене, а законченные страницы рукописи не лежали на столе. Наклонившись, Кэл схватил горсть того, что выглядело как конфетти и валялось теперь по всему полу. Даже держа в руках улики — узенькие полоски с напечатанными на них черными буквами, он никак не мог в это поверить, пока не увидел триумфа в глазах своей жены.

Глубина ее ненависти и злобы поразила его. Когда он стал медленно сознавать, что она сделала с его пьесой, то ожидал, что в нем поднимется ярость. Вместо этого он почувствовал… Он не мог даже сказать, что конкретно. Ощущение было новым и поэтому нечетким и необычным. Успокоенность? Умиротворенность? Это было похоже на то, словно цепь, сплетенная из вины, обиды и несбывшихся надежд, которой он был связан с ней, резко разорвалась.

Он почувствовал себя свободным.

— После всего этого, — сказал он, — мы не можем больше делать вид, что в нашем браке что-то сохранилось. Я ухожу.

Джулия Энн вскрикнула.

— Но я сделала это только для того, чтобы сохранить наш брак.

Глаза ее наполнились слезами, и это было странным контрастом с карнавальным зрелищем конфетти на ее голове.

— Я сделала это потому, что я люблю тебя, Кэл!

— Ты можешь сыграть любящую и глубоко страдающую жену при твоем брате, родственниках и даже при Брайане, но не при мне, Джулия Энн, — и не перед собой. — Он бросил разрезанные остатки своей пьесы на пол. — Потому что мы оба теперь точно знаем, что ты на самом деле собой представляешь.

Он вышел из дверей и пошел наверх собирать свои вещи.

* * *


Как и предсказывала Лара, Гриффин использовал все свое влияние, чтобы освободить ее из клиники, прежде чем обе, Лара и доктор Аронс, почувствовали, что она готова продолжать свою «нормальную» жизнь. Однако тех двух недель, что она пробыла здесь, оказалось достаточно, — конечно, с помощью Пат, — чтобы привести в исполнение свои планы. Единственное, с чем она согласилась, — это вернуться в Шатэ и самой рассказать Гриффину о своих намерениях. Если она смогла заставить его довольно долго стоять по стойке «смирно», она заставит его и выслушать ее.

— Гриф, нам надо поговорить, — снова настаивала Лара.

— Мы сможем поговорить после вечеринки, — согласился он благосклонно по пути в ее уборную. — Все горят желанием поздравить тебя с возвращением домой. Ты не можешь разочаровать их.

Она пошла вслед за ним, чтобы быть уверенной, что он услышал ее, и громким, четким голосом заявила:

— Я пришла сюда не на вечеринку, Гриф.

Он сделал вид, что не услышал ее.

— У тебя не займет много времени, чтобы привести себя в порядок.

Он открыл дверь в уборную и включил свет.

Лара остолбенела. Она совершенно не ожидала увидеть Джасона и Дюваля, нетерпеливо поджидавших ее, и помощника режиссера, дающего какое-то указание по радиотелефону.

— Я уже обо всем позаботился.

Она увидела своего пластикового двойника, сидящего рядом с туалетным столиком. У манекена, сходного с теми, что стоят в витринах магазинов, были двигающиеся и съемные части. Сделанная на заказ, «она» была точно таких же габаритов, как Лара. Лицо ее было очень похоже на лицо Лары. Обычно используемая для предварительных примерок костюмов кукла была одета в вечернее платье, которое Гриф приготовил Ларе для сегодняшней вечеринки.

«Он на самом деле обо всем позаботился», — заметила она про себя. Висел парик цвета ее прежних платиновых волос, чтобы скрыть коротко остриженные волосы; вечернее платье, расшитое черными блестками, с вырезом, который на спине доходил до талии, и длинными облегающими рукавами, чтобы скрыть шрамы на ее запястьях. Все было продумано — вплоть до золотых сандалий на ногах куклы и вечерней золотой сумочки, висевшей на ее руке.

Лара продолжала сопротивляться.

— Почему бы тебе не взять на вечеринку эту куклу? Уверена, что никто не заметит разницы.

Он нахмурился.

— Пожалуйста, не осложняй то, что ты уже натворила, Лара.

— Серьезно, Гриф, я хочу, наоборот, упростить все для тебя. — Она обошла его. — Дай мне только развод и позволь выкупить остальную часть контракта, и тебе больше никогда не надо будет волноваться на мой счет.

Он посмотрел на нее как-то загадочно:

— Может быть, ты и права, — сказал он с улыбкой. — Конечно, я должен был понять, что вечеринка будет слишком волнующим событием для первого дня твоего пребывания дома. Почему бы нам не попьянствовать в Джаруцци?

— Гриффин, неужели ты не слышал, что…

— Разреши мне приготовить все, — настаивал он с супружеской заботливостью. — Я знаю, как ты любишь.

Он нетерпеливо заспешил в ванную.

— Я тоже приму с тобой. Мы с тобой давно уже не любили друг друга в Джаруцци.

«Один из нас сумасшедший, — подумала Лара. — Конечно, мы не совсем нормальные, но один из нас определенно сумасшедший».

С того места, где она стояла, у нее был прекрасный обзор всей ванной: раковины, зеркального шкафчика над ней. Нигде не было ни единого пятнышка, все сверкало белизной. Пропитанная кровью секция коврового покрытия была заменена; работа была проделана настолько четко, что даже в швах ничего не осталось. Впечатление было такое, что здесь вообще ничего не происходило.

— Какие масла для ванны ты сегодня предпочитаешь? — спросил Гриф, показывая на ассортимент на золотой подставке. — Жасмин? Сандаловое дерево? Как насчет муската?

— Так как ты отказываешься со мной говорить, мне больше незачем здесь оставаться! — крикнула в ответ Лара. — Когда ты будешь готов со мной разговаривать, позвони мне.

Размеренными шагами она покинула уборную и была уже на середине гостиной, когда ее догнал Гриффин.

— Я не думал, что ты достаточно хорошо себя чувствуешь для серьезного разговора сегодня, — пояснил он.

Взяв за руку, он потянул ее назад. В стремлении побыстрее все закончить, Лара пошла за ним к креслу. Он сел рядом с ней.

— Я не меньше тебя хотел бы разрешить все недопонимание между нами. Но…

— Всегда эти «но», — продолжила она прежде, чем у него появилась возможность взять инициативу.

— Но сначала мы должны закончить «Доминик».

Она была готова к тому, что завершение съемок будет условием их развода.

— Нет, я не могу. Я не буду, — резко перебила она. — И что бы ты мне ни говорил или ни делал, не заставит меня передумать.

Он откинулся назад.

— Ты действительно ничего не понимаешь, да? — сказал он жестче. — То, что ты уже сделала мне… — он кивнул в сторону ванной, — этого было недостаточно? Теперь ты специально, назло мне, отказываешься закончить картину.

— Господи, Гриф, ты когда-нибудь можешь думать не только о себе? Я не могу закончить картину только потому, что нездорова. Я не смогу пройти через это еще раз. Это то, что толкнуло меня на…

— Если ты говоришь о сцене изнасилования, — оборвал он, выпрямившись, — то в этом нет проблем. Мы не будем ничего переснимать. Это фантастика. Все, кто видел твою игру, визжали от восторга. Мы…

— Игру?

— Говорили о высшей Академической награде.

— На беду, ты не сделал съемок моей «игры» в ванной. Держу пари, я бы сразу получила «Оскара» за эту «игру».

— Это не смешно.

Казалось, он неподдельно обижен ее словами. Она засмеялась.

— Это ты мне говоришь?

Ему понадобилось время, чтобы сделать глубокий успокаивающий вдох и потом уже продолжить:

— Лара, мы говорим о каких-то четырех-пяти сценах, которые оставалось доснять, перед тем как ты… заболела. Мы уже все отсняли, что касается тебя, необходимы только вставки крупным планом. И это все.

— Не требуй от меня этого, Гриф. Возьми все это из других сцен или из других наших фильмов. Никто никогда не заметит разницы.

— Ты делаешь это мне назло?

— А что бы ты делал, если бы я умерла?

— У тебя сегодня действительно какие-то нездоровые шуточки.

Она посмотрела на него тяжелым взглядом.

— Я не шучу. Я была на грани этого, ты знаешь.

Откровенно расстроенный, он всплеснул руками и поднялся.

— Я не могу разговаривать с тобой, пока ты в таком состоянии.

Лара тоже встала.

— Может, тебе будет лучше разговаривать с моими адвокатами? Я попрошу их связаться с тобой.

Ей доставило удовольствие, когда она заметила замешательство в его глазах. Из застегнутого отделения своей сумочки она достала сложенный квадрат бумаги и протянула ему.

Он с осторожностью взял его в руки.

— Что это?

— Я сняла дом — настоящее бунгало — в Вэлли. Это номер моего телефона.

— Что толкнуло тебя на это? — спросил он. — Психиатр-лесбиянка?

— Это была моя идея, а доктор Аронс совсем не лесбиянка. Для тебя любая женщина, находчивее и умнее тебя, если носит нормальные, удобные туфли, уже лесбиянка. И, пожалуйста, не переводи тему разговора! Неужели это так непостижимо для тебя, что я смогла принять свое собственное решение?

— Она не проводила с тобой сеансов гипноза, нет? — спросил он с тревогой в голосе. — Постгипнотические реакции, да?

— Я должна была предусмотреть, что у нас с тобой не получится разговора. — Лара бросила бумагу на позолоченную поверхность стола. — Скажу своим адвокатам, чтобы они соединились с тобой. С ними ты сможешь обсудить договор о разрыве контракта и сроки развода.

Он покачал головой.

— Я все равно не верю в это.

— Мой Бог, Гриф, неужели ты на самом деле думал, что мы сможем жить дальше, словно ничего не произошло?

— Это намного хуже того, что я ожидал.

— То, что было между нами, было намного хуже, чем ты представлял себе.

— Нет, я имел в виду тебя. Я думал, что те параноидные реакции, какие у тебя были, как, например, обвинение во всем меня, были исключительно из-за кока. Теперь я сознаю, что ты готова…

Она снова не дала закончить ему фразу.

— Ты хочешь сказать, что я сумасшедшая?

— Доктора говорили мне, насколько серьезно ты больна. Они предупреждали, что ты еще не настолько поправилась, чтобы выписываться из клиники.

— А ты достаточно подготовлен, чтобы свести кого угодно с ума, Гриф, ты знаешь об этом? Психиатры должны приплачивать тебе за это.

Он сделал шаг ей навстречу.

— Лара, я не враг тебе. Это все исключительно из-за твоего больного воображения. Я хочу защитить тебя — от тебя самой. Ты же хотела убить себя.

— Нет, я не хотела умирать, — настаивала она, — я только хотела убить Лару Лайтон.

— Убить Лару Лайтон? Ты не слышишь, как ненормально звучит эта фраза? Лара Лайтон — самая желанная женщина в мире! Большинство женщин продали бы души, чтобы стать такими, как ты!

— Я — шутка, грязная шутка, над которой все смеются или презирают. Вот, с чем я хотела покончить, а не с собой.

В глазах Гриффина было написано, что он тщетно пытается понять ее бред.

— Я больше не могу быть тем фантастическим созданием, которое ты сделал из меня, Гриф. Неужели тебе не понятно это?

Он не возражал ей. Ей показалось, что он наконец понял ее.

— Пожалуйста, дай мне уйти. Я не собираюсь сорить деньгами, клянусь. Я отдам тебе все до цента. Все, что я хочу от тебя, — это свободу.

Он улыбнулся.

— Ни в коем случае, леди.

Эта его высокомерная, самоуверенная улыбка была более чем отказ.

— Почему нет? Ты уже не любишь меня. Ты женился на мне только для того, чтобы другие мужчины завидовали, что ты спишь с Ларой Лайтон. Может, мне рассказать всему миру, что ты кокаинист?

Гриффин побледнел, и это было заметно даже через его нежный загар, привезенный из Малибу. Правой рукой он с силой ударил ее по щеке так, что она отлетела на несколько шагов.

— Нет, ты слышишь меня?

Схватив Лару за плечи, он отшвырнул ее к зеркальной стене с такой силой, что стекло разбилось.

— Ты уже нанесла мне невосполнимую потерю. Я всякий раз закрывал глаза, когда смотрел на заголовки первых страниц газет. Если ты думаешь, что я разрешу тебе сделать из меня посмешище своим разводом, то ты намного ненормальней, чем я думал.

Лара была так подавлена дикой выходкой Грифа, что даже практически не чувствовала жжения от пощечины и боли от падения. Она и представить не могла, что он может так терять контроль над своими действиями.

— Ты только запомни одну вещь.

Он схватил ее за запястья и потряс ее шрамами у нее перед глазами.

— Я могу тебя освидетельствовать и засадить назад из-за твоего плохого самочувствия. Даже твоя дорогая доктор Аронс была против твоей выписки из клиники. Тебя выписали под мою ответственность.

Он отпустил ее руки.

— И ты можешь забыть о нанятых адвокатах и арендованных бунгало. Теперь ты просто не имеешь права выйти из этого дома без моего разрешения.

— Я не верю тебе, — заплакала Лара. — Это еще одна твоя…

— Только попробуй и увидишь, что будет. — По его глазам Лара поняла, что это не просто обещание. — Я не хотел этого, Лара. Ты вынудила меня.

Отступив назад, он поправил свой пиджак, чтобы удостовериться, что не помял его в ярости.

— В понедельник утром ты будешь на площадке, готовая к работе. Это будет подтверждением, что ты психически здорова.

Он поправил запонки на своей, шелковой рубашке.

— На твоем месте я бы позаботился о себе. Это твой единственный выход.

Следующие два дня, запертая в своем номере, Лара думала только об этом. Только Гриф и три медсестры около нее имели ключи от входной двери. С его обычной аккуратностью он снял замки со всех остальных дверей, а также отключил телефон. Ей не разрешено было ни разговаривать по телефону, ни принимать гостей. Еду ей приносили на подносе, сервированную на бумажных тарелках и пластиковыми приборами. Она даже была вынуждена оставлять открытой дверь, когда заходила в ванную. Это было ей напоминанием того, что ожидает ее, если она не подчинится его требованиям.

Анализируя ситуацию, она приходила к одному и тому же решению. Юридически Гриффин недосягаем: в его руках были все карты. Наконец она поняла, что единственный способ, каким она могла бороться с ним, — это принять его собственную игру и его любимую стратегию: «Никогда не борись с более сильным оппонентом; используй его собственную слабость против него».

Она разработала план. На следующее утро послала Грифу записку с согласием подчиниться его требованиям.

— Это уже лучше, — с энтузиазмом сказал Гриф, оглядывая внешний вид своей жены.

На Ларе был парик с волосами цвета платины, который он ей купил, но она изменила прическу и сделала ее в стиле знаменитой Брижит Бардо. Ее серьги с фальшивыми бриллиантами свисали до плечей, а белый атласный халат был отделан страусиновыми перьями.

— Ты никогда не выглядела более соблазнительно, — сказал он, не заметив пародийности ее внешнего вида.

Лара тоже была обрадована тем, что увидела при быстром осмотре спальни Грифа. Все было так, как она и ожидала. Горели только настольные лампы, бутылка шампанского остывала в серебряном ведерке, на окнах, а также везде вокруг них был лунный пейзаж моря, звучали успокаивающие песни Синатры. Она просто ликовала, когда увидела горку кокаина на зеркальном подносе.

Переодетый в красную шелковую пижаму с вышивкой золотыми нитками на нагрудном кармане, Гриффин развалился на соболином покрывале своей огромной кровати. Он был свежевыбрит, а каждая прядь его серовато-стальных волос была тщательно уложена. Он улыбнулся своей самой обворожительной улыбкой.

— Я счастлив видеть тебя, Лара.

Лара не поверила показной готовности ее мужа все простить и забыть. Она знала: ее капитуляция не будет считаться полной, если она не подчинится ему в сексуальном плане. Сбросив с себя атласные тапочки, она встала на постель; ее пальцы утопали в соболином мехе, когда она, балансируя, подходила к нему.

Пока она садилась с ним рядом, Гриффин успел открыть шампанское.

— Это шампанское уникальное, — похвастался он, показывая ей этикетку, — по двадцать тысяч долларов за бутылку. Я покупал его, чтобы вложить деньги, и сегодня посчитал, что такое событие должно быть отмечено именно таким шампанским.

Он артистическим хлопком открыл бутылку, посылая пробку в потолок.

«Боже, — подумала Лара, — он собирается сделать из этого огромную показуху».

Наполняя хрустальные фужеры, Гриф загадочно посмотрел на Лару.

— Ты хоть немного догадываешься, что мы сегодня отмечаем? — спросил он.

Она поморгала своими наклеенными ресницами.

— Ой, да, конечно.

— Я решил, что нам обоим нужен отдых, как только мы закончим «Доминик». — Он поднял фужеры и протянул ей один. — Думаю, неплохо было бы нам съездить на французскую Ривьеру. Мы провели замечательное время в Каннах, помнишь? У нас будет второй медовый месяц. Как ты к этому относишься?

Она облизнула губы кончиком языка.

— Прекрасная мысль!

— Все так и будет, я обещаю, — сказал он с трогательной заботой в голосе.

Лара оставалась неподкупной. Она потягивала шампанское, подсчитывая, что каждый глоток стоит около пятидесяти баксов, и ожидала, когда он предпримет следующий шаг.

— Между нами все будет так, как прежде, вот увидишь.

Склонив голову, он ласкал ее шею, а свободной рукой поглаживал под халатом ее обнаженную грудь. Она вздрогнула, и ее губы искривились в усмешке. Очевидно, он принял это за сексуальное возбуждение. Он стал подпевать Синатре.

— Это не романтика, — шептал он ей на ухо вслед за Синатрой, немного подвирая мотив.

Лара хихикнула в свой фужер.

Это был не тот ответ, на который надеялся Гриф. Выпрямившись, он забрал у нее фужер и поставил рядом со своим. Он хотел создать впечатление, что это было спровоцировано его неожиданным страстным желанием, охватившим его.

— А давай начнем наш медовый месяц прямо сейчас. — Он распахнул ее халат. — Давай заниматься любовью всю ночь и весь завтрашний день. У меня достаточно кока, чтобы продлить это до понедельника.

Глаза Лары расширились, имитируя классический немой вопрос.

— Гриф, неужели ты действительно думаешь, что я должна? Доктор Аронс сказала…

— Что она понимает? Парочка полосок не повредит. Я прослежу, чтобы ты не зарывалась. — Его рука скользила по ее телу. — Поверь мне.

— Ладно, — поддалась Лара, изображая послушную секс-кошечку. — Бог понимает, что ты не можешь заниматься любовью без этого.

Он обиженно вытянулся.

— Единственная причина, почему я принимаю кокаин, заключается в желании доставить партнерше как можно больше удовольствия, а не потому, что он требуется именно мне.

— Ой, ну-ну, конечно, так же, как тебе необходимо и все это.

Она махнула рукой на его спальню, напичканную электроникой и успокаивающими атрибутами.

— Все правильно, Гриф. Я понимаю.

— У меня нет в этом потребности, — настаивал он, оправдываясь. — Я просто романтик. Мне хочется, чтобы все было красиво. Что в этом плохого?

— Ничего в этом нет плохого, мой сладкий, — заверила она его с придыханием. — Просто это все смешно, вот и все. Я имею в виду, что в этом ты весь, высший жрец секса! А у тебя даже не сможет встать без этого.

Гриф позеленел.

— Конечно, я могу ошибаться, — поспешно добавила Лара.

Прежде чем он смог остановить ее, она потянулась и нажала несколько кнопок на компьютерной панели, включая свет, выключая музыку и пейзажи вокруг них. Затем она снова легла на постель, глядя на него и провоцируя:

— Не хочешь попробовать и посмотреть, что получится?

У Грифа был вид, словно он готов задушить ее. Она уже отрезала ему путь к отступлению. Он был вынужден доказывать ей, что действительно является величайшим в мире любовником.

Гриф практически атаковал ее, но в этом было больше паники, чем возбуждения. Без наркотиков и привычной слуховой и зрительной стимуляции у него не получалось полной эрекции. Он вспотел, чего она никогда не замечала за ним. Он усилил свои атаки, нажимая на все известные ему эрогенные точки, словно наглядно иллюстрируя справочник по сексу. Лара с готовностью отвечала на все.

— Ты специально все так делаешь, — упрекал он ее, — чтобы заставить меня паршиво выглядеть.

— Нет, я просто не могу возбудиться, — сказала она, заставляя его член окончательно съежиться.

— Ты никогда со мной не возбуждалась! У меня есть пленки в доказательство моих слов!

— Что я слышу? И поэтому ты показывал их своим гостям, чтобы произвести на них впечатление. Так, а теперь у меня есть пленка!

Лара нажала на кнопку «перемотка кассеты» на видео, а затем на кнопку «пуск».

Гриффин смотрел на свои тщетные потуги импотента в ужасающей тишине.

Лара рассмеялась.

— Как ты думаешь, твои уважаемые гости отреагируют на это?

Его ярость была кататонической: он не мог ни говорить, ни двигаться, когда она вынимала кассету из видео и спрыгивала с кровати.

— Знаешь, Гриф, ты считаешь себя лучшим в мире любовником, — сказала она ему, выходя из дверей, — а на самом деле ты просто самый большой в мире мудак!


В ту последнюю субботу пребывания Лары в Шатэ в салоне собрались гости.

Как она и ожидала, сохранение его имиджа одного из величайших любовников мира всех времен, той созданной им иллюзии, на которой держалась вся его империя и которая была ему жизненно необходима, оказалась для Грифа важнее всего. В обмен на пленку с его неудачей он позволил ей выкупить свой контракт и согласился на развод. Он на самом деле не мог дождаться, когда она уедет. Один ее вид угрожал его мужскому достоинству.

Его гостями, как заметила из дверей салона Лара, как обычно были известные актеры, политики и даже в большем, чем всегда, количестве лауреатки созданного им конкурса. Все сидели в ожидании. Гриф прижимался к восемнадцатилетней блондинке, которая уже носила свой статус «любимой женщины». Приглушенный звук голосов указывал на всеобщее внимание к фильму, который должен появиться на экране. Секс-фильмы Грифа были знаменитыми и славились на весь мир.

Оставив чемодан около двери, Лара поспешила в видеостудию, которая находилась прямо за салонной стеной с деревянной обшивкой. Гриффин перевернул вверх дном все комнаты в Шатэ в неистовой попытке найти компрометирующую его пленку, но не подумал посмотреть в самом обычном месте: среди видеокассет, которые рядами стояли по стене студии.

— Хенк, ты готов поставить ту копию, которую сделал для меня? — спросила она. — Ты знаешь, это мой сюрприз для Грифа.

— Все уже стоит, миссис Лайтон. — Оператор указал на сложную компьютерную панель. — Жду сигнала мистера Гриффина.

Лара одарила его благодарной сияющей улыбкой. Она была уже в дверях салона, когда услышала коллективный возглас удивления, последовавший после первых минут прокручивания ее пленки. Подхватив свой чемодан, она направилась к выходу.


История была всем известна уже в середине следующего дня, а до полуночи достигла Нью-Йорка. Лара чувствовала себя отомщенной, отплатив Грифу сполна за все предыдущие пленки с их постельными сценами, но и его действия против нее не были безрезультатными. Продюсеры из пантеона сексуальных атлетов, которые с таким ликованием и весельем смотрели на неудачу Гриффина, отказались принимать ее на работу. Ей предлагали только откровенно порнографические фильмы. О ней перестали писать. За одну ночь она была всеми забыта.

Но Лара не сдавалась. Она решила вернуться в театр Нью-Йорка. Пат согласилась подобрать пьесу, в которой Лара сможет вновь завоевать свою репутацию драматической актрисы. Она понимала, что критики точат свои ножи против нее. Каждый надеялся, что она упадет на свою прославленную задницу.

Но в той панике, в какой Лара пребывала, ей ничего не оставалось делать, как доказать раз и навсегда, что она была больше чем «лакомый кусочек».

* * *


Она проснулась от собственного крика. Сердце бешено билось. Лара вскочила вся в холодном поту, лицо залито слезами. В голове ее раздавались детские крики. Ребенком в ее сне — вдруг осознала Лара — была она сама. Она была маленькой девочкой с кудряшками, в красном платьице в мелкий горошек.

В первый раз кошмар, преследовавший ее потом всю жизнь, задержался в сознании как кусочки игры-загадки — поднос с молоком и сандвичами, неподвижная фигура в кресле, блики света, бегающие по потолку, разбивающие вспышками темноту в комнате, уставившиеся в одну точку безжизненные глаза.

Лара включила лампу на прикроватном столике. В мозгу вспыхнул пугающий образ матери. Она увидела себя, сидящей у нее на коленях и наблюдающей за огромной толпой людей, снующих по улице за окном. Воображение было настолько четким и ясным, что она вспомнила надпись на магазине напротив окна: «Христос Спаситель».

Лара всегда считала, что крест в ее сне был просто каким-то символом. Теперь она твердо знала, что крест был реальным. И это был единственный ключ к той жизни, которая была много лет назад. Фрагмент за фрагментом стали складываться в голове события той ужасной ночи.

Она вспомнила, как она с такой аккуратностью делала сандвичи, чтобы мама снова полюбила ее. Она никак не могла вспомнить, что она натворила, что так расстроила маму, а только тот восторг, который испытывала, когда несла поднос к ней, и тот ужас, который ощутила, увидев маму в том страшном состоянии. Ее крики призвали хиппи, которая жила этажом ниже и была всегда очень добра к ней. Имя хиппи было что-то наподобие Эйли… или Элайн… или Элен. Точно, Элен, так называла ее мисс Прескотт. Последнее, что могла вспомнить Лара, это то, как мисс Прескотт укладывает ее в постель с обещанием разбудить, когда приедет доктор. Но утром, когда она проснулась, мама уже ушла навсегда.

Слезы опять потекли из глаз Лары, когда ее вина, похороненная в детстве, снова стала жечь изнутри. Если бы она не уснула, она бы остановила их и не дала отобрать у нее ее маму. Она наконец поняла, что все эти годы обвиняла себя в том, что случилось с матерью. Лара даже убедила себя, что стала причиной ее болезни, и эта мысль была настолько болезненной, что стала ее манией.

Но сколько бы она ни пыталась, она не могла вспомнить события предшествовавшего дня. В памяти только осталось, как мама закручивает ей волосы в локоны и наряжает в новое платье. Она кажется такой счастливой. Они куда-то едут. Но куда?

Лара откинулась назад на подушки. Оставалось еще столько безответных вопросов. В какую психиатрическую больницу отвезла мисс Прескотт ее маму. Какое там с ней было обращение? Как она умерла? Она даже не знала, где похоронена мать. Прескотт никогда не выдавала никакой информации, а Лара сама никогда не расспрашивала о смерти матери, потому что не хотела знать. Все двадцать лет она убегала от правды. «А сейчас, — подумала Лара, — настало время узнать правду».


Она решила восстановить события дня, когда заболела ее мама. В надежде, что дом, в котором они жили, вызовет новые воспоминания, Лара принялась искать световую рекламу. У Лары от неожиданности открылся рот, когда она увидела огромный крест в нескольких кварталах от своего дома. В то утро она уже была в двух магазинах с надписью «Христос Спаситель», но ни на одном из них не было того креста, который был в ее памяти. Она уже стала думать, что это действительно было символикой. Но теперь он был на самом деле: горящая полоса света, подвешенная над бетонной аркой.

Она ускорила шаги. Прошла квартал многоквартирных домов, поставленных на реконструкцию, — все окна были закрашены белой краской, Даже если разыскиваемый ею дом стоит, было невероятным, что Элен все еще владеет им. Но Лара надеялась, что компания, собственностью которой является дом, хранит записи его бывших владельцев и, может быть, сможет назвать фамилию Элен и ее адрес.

Ее попытки связаться с единственным свидетелем той ночи оказались бесполезными: Прескотт принимала участие в кампании сенатора Кинсли. В штаб-квартире Ларе сказали, что они вернутся в Нью-Йорк через несколько недель. Но она была твердо уверена, что даже по возвращении мисс Прескотт не окажет ей никакой помощи. Копию сертификата о смерти матери, затребованную ею в Бюро по регистрации рождения и смерти, ей вышлют в течение месяца. Только тогда она сможет наконец докопаться до того, где и как умерла ее мать.

Лара подошла к пятиэтажному строению, расположенному напротив магазина с надписью. Это должен быть тот дом, в котором она жила в детстве. Изображение креста, неизгладимо запечатленное в ее памяти, могло быть видно только из этих окон. Фасад дома остался нетронутым, однако внутри него остались только стены. Это подхлестнуло ее слабую надежду на то, что Элен все еще может быть владелицей этого дома.

Фургон, на котором красными буквами было написано «Блейк Рилти», подъехал и остановился у обочины. Лара списала с рекламы номер телефона, поймала такси и отправилась домой.

Она сняла квартиру на спокойной озелененной улице. Не снимая плаща, она быстро набрала номер телефона.

— Мисс Блейк сейчас нет на месте, — ответили ей, когда Лара объяснила цель своего звонка. — Если хотите, я оставлю ей записку.

Лара назвала свое имя и номер телефона.

— Пожалуйста, скажите ей, что это очень срочно, — добавила она и положила трубку.

Она пошла на кухню, чтобы приготовить себе ленч, когда зазвонил телефон.

— Лара? Пат. Я такое нашла — прекрасная пьеса для тебя. Называется «Яркий свет, темные тени». Это драма в стиле экспрессионизма о взлете и падении секс-символа Голливуда.

— Прямо будто обо мне, особенно вторая часть с падением, — заметила Лара со смешком. — А кто автор. Известный или это какой-то молодой талант?

— Ой, подожди, звонят по другому телефону, — затараторила Пат. — Сейчас, минуточку.

Она закрыла трубку и посмотрела на Кала, стоявшего у стола напротив нее.

— Что она говорит? — спросил он.

— Она хочет знать, кто автор пьесы.

— Я же говорил тебе, что это не сработает.

Пат отмахнулась от него.

— Послушай, Лара, — сказала она в трубку. — У меня на том телефоне висит потенциальный ангел, поэтому есть только секунда на разговор с тобой. В общем так: я пришлю тебе с посыльным пьесу. Позвони мне, как только прочтешь. А было бы лучше, если бы ты пришла в театр около шести, мы бы смогли поговорить о ней.

— Ты имеешь в виду сегодня?

— Я уверяю, что, когда начнешь читать, ты не сможешь оторваться. За последнее время я не читала ничего более восхитительного.

Заинтригованная подругой, Лара согласилась.

— Увидимся в шесть.

Положив трубку, Пат сияла.

— Она прочитает пьесу.

— Ты должна была ей сказать, что я автор, Пат.

— Тогда она завернет ее, даже не глядя.

— Но когда она потом обнаружит, что…

— Когда она прочитает, то обязательно возьмется за нее, — заверила его Пат и, прежде чем положить копию сценария в конверт, вынула титульный лист с его именем. — Это потрясающая пьеса, Кэл. Такое бывает раз в жизни.

Опустив руки в карманы, он стал расхаживать по кабинету. Своими длинными, как у аиста, ногами, он в несколько шагов покрывал всю длину.

— Даже если ей и понравится пьеса, когда она поймет, что ее обманули, она будет в ярости.

Пат усмехнулась, приклеивая на конверт табличку с адресом Лары.

— Сначала она описается, в этом нет сомнения.

— Она должна согласиться!

Он продолжал расхаживать по кабинету Пат.

— Я специально для нее писал это!

— Ты перестанешь маячить? У меня от твоего мелькания голова кружится.

Она через стол передала ему пакет.

— Чем бегать у меня по кабинету взад-вперед, используй свою энергию в мирных целях. Отнеси этот пакет ее консьержу. Сделай так, чтобы он сразу же отдал его Ларе.

Кэл кивнул и продолжал стоять, уставившись на конверт со своим сценарием: у него неожиданно отказали ноги.

— Я чувствую себя так, словно в этом конверте получил свою жизнь в свои собственные руки.

— Ты получил все наши жизни, — усмехнувшись, заметила Пат. — У этой пьесы такой потенциал, что у нее есть все возможности стать коммерческим и драматическим хитом. Тебе она создаст репутацию, спасет то, что осталось от Лары, и, наконец, даст моему театру возможность разбежаться.

— Я не задумывался о профессиональной стороне этого дела, — пробормотал Кэл. — Я только надеялся, что…

Он не договорил, но Пат было понятно значение несказанных слов. Она знала, что с этой пьесой Кэл связывал только свои надежды вернуть Лару.

— Это произойдет само собой, Кэл. Нужно только время, — заверила его Пат. — И не отходи от телефона весь вечер. После нашего с ней разговора я сразу же позвоню.

— Хорошо, не нервничай. — Несмотря на свою взволнованность, он улыбнулся. — Спасибо, Пат. Увидимся.

Выйдя из театра, Кэл успокоился, обнаружив, что его такси не отбуксировали с площадки напротив «Ловер Дэбтс», где не разрешена была парковка. Сев за руль, он включил знак «не занят» и плавно влился в поток автомобилей.

С тех пор как он расстался со своей женой, Кэл решил снова заняться извозом; все ночи подряд он писал. Джулия Энн не испортила его ранние наброски пьесы, и по ним ему удалось спасти некоторые куски. Эта работа соединения разрозненных полосок была очень кропотливой и длительной.

Жена исполнила свою угрозу и переехала к своим родителям в Акрон, забрав Брайана. Кэл страшно скучал по мальчику, но отказывался ехать за ними. Он не хотел поддаваться на шантаж. Кэл был уверен, что она скоро вернется в Нью-Йорк, а если нет, он приготовился к борьбе за получение опеки над сыном.

Остановившись у входа дома Лары, он оставил мотор включенным, откинулся на сиденье, закурив сигарету. Он хотел отдать ей лично свой сценарий. Он умирал от жажды увидеть ее снова. Но ему не давала покоя мысль, что они с Пат обманывают ее, пусть даже из самых лучших побуждений. Кэл напомнил себе, что она не хочет его видеть, и боялся, что она откажется читать его пьесу, если узнает, чья она. И, следуя инструкции Пат, он с большим волнением оставил конверт у консьержа.


Пат провела остаток дня на телефоне, подбирая техническую группу, которая смогла бы выполнить все требования к сложной системе звукового и светового оформления пьесы Кэла. Когда раздался звонок в дверь, она автоматически посмотрела на часы: Лара пришла на полчаса раньше.

«Хороший признак», — подумала она.

Ее радостная улыбка исчезла, и она нахмурилась, когда, открыв дверь, увидела Кала.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я решил, что должен быть здесь, когда приедет Лара, — пояснил он, идя за ней следом.

— Ты что, ненормальный? Ты все испортишь. Мне необходимо сначала переговорить с ней, чтобы подвести ее…

— Я не хочу, чтобы ты как-то ее обманывала на мой счет, Пат.

— Кэл, я делаю это как для нее, так и для тебя. Ларе жизненно необходима эта пьеса. Если я смогу добиться от нее согласия играть эту роль, то потом могу спорить с ней в случае отказа из-за ее упрямой гордости. Эта роль спасет карьеру Лары.

Он совершенно не задумывался об этом раньше, но и это не изменило его решения:

— Нет. И все-таки я не буду ей лгать.

— Мы не будем обманывать ее, — возразила Пат. — Мы ей просто не скажем полной правды. Для ее же собственного блага!

Кэл упрямо покачал головой.

— Когда мы с Ларой были вместе, я таким образом использовал свою правду. Я больше не могу поступать с ней так.

— Хорошо, но тогда есть большая доля вероятности, что она откажется.

— Это мой шанс.

Его тон был непреклонным, и Пат поняла, насколько тяжелым для Кэла был этот выбор.

— Ты знаешь, было время, — согласилась она с ним, — когда я бы не поверила, что у тебя найдется столько мужества и силы воли: лечь на рельсы, как в этом случае.

Он криво усмехнулся.

— Было время, когда у меня этого и не нашлось. Я разрывался между…

Он замолчал и мельком посмотрел на застекленную дверь на лестницу.

— Это она, — выдохнул он, опередив звонок в дверь.

Пат понеслась открывать. Нервно теребя пальцы, она пропустила Лару.

— А ты даже раньше.

— Я пыталась дозвониться, но твоя линия все время занята. — Голос Лары был расстроенным, с придыханием, словно она всю дорогу бежала. Она мяла в одной руке сценарий. — Пат, кто написал эту пьесу?

Ничего не говоря, Пат отступила в сторону, давая Ларе возможность увидеть высокую, долговязую фигуру, стоящую в затемненной нише.

Кэл вышел из темноты.

— Я.

Реакция Лары была еле слышной: стон потрясения слетел с ее губ. При виде Кэла внутри у нее все задрожало.

— Я поняла это, — бормотала она. — Я не знаю как, но сразу поняла, что это не может быть кто-то другой. Никто, кроме тебя.

Ее голос оборвался.

— Это была моя блестящая идея не говорить тебе об авторе, — быстро сказала Пат, — а не Кэла. Я была уверена, что ты даже не станешь читать, если я скажу тебе.

Казалось, Лара не слышала свою подругу. Все ее внимание сосредоточилось на возлюбленном.

— Зачем ты это написал?

— Я написал это для тебя, — просто сказал он.

— Для меня? — короткий смешок слетел с ее губ. — Ты использовал мои сокровенные чувства и воспоминания. Ты использовал любовь, которую я… которая однажды свалилась на тебя… — ее голос опять сорвался, и это еще больше привело ее в бешенство. — Ты даже использовал мои слова, которые в этой жизни я говорила только тебе!

Кэл был подавлен. Он понимал, что Лара злится на него за то, что он скрыл свою тождественность с ней, а не за то, что написал о ней. Он вложил в пьесу всю свою любовь и страсть к ней.

— Да, я использовал твои слова в любовной сцене.

Когда он подошел к ней, ни в его голосе, ни в его поведении не было ни следа оправданий.

— Каждый артист в процессе своего творчества использует опыт своей жизни. Я использовал свои собственные слова, а также свои чувства к тебе.

Его резкое прямое признание и то, что он говорил о своей любви в настоящем времени, лишили ее возможности отвечать.

Он опустил голову, чтобы взглянуть ей в глаза. И заговорил снова, очень ласково:

— Лара, я никогда не думал использовать твои чувства. Как бы плохо ты обо мне сейчас ни думала, ты не можешь не поверить, что я действительно сделал это для тебя.

Лара не отвечала, не могла отвечать.

Выпрямившись, Кэл пробежал пальцами по волосам. Этим жестом, она помнила, он скрывал свое расстройство или растерянность.

— Я пытался показать, что за этим имиджем секс-символа стоит настоящая женщина! Вот почему я разбил действие пьесы на две части: одна — драматическая пьеса, а вторая — фильм. В пьесе мы видим ее такой, какая она в жизни, — ранимая, чувствительная, любящая, а в кино — светловолосая распутница, какой ее сделал Голливуд, и это уничтожило ее.

Лара отвернулась. Как быстро и просто Кэл захватил ее своими творческими воображениями. Ее взволновало, что он до сих пор имеет над ней такую силу. Она была не способна объективно судить о пьесе и мотивах, побудивших Кэла написать ее.

— Моя пьеса не является хроникой твоей жизни, — сказал он. — Она о ком-то, кто пошел на компромисс с собственными идеалами и мечтами. Она о цене, которую мы платим, когда пытаемся стать тем, кем требует от нас публика. Боже, я сам стал жертвой этого.

Воцарилась долгая тишина, во время которой Кэл внимательно наблюдал за лицом Лары. Но ее глаза были закрыты, он не мог ничего прочитать в них.

Наконец она сказала:

— Я сыграю эту роль, но при одном условии. Режиссером должен быть кто-то другой.

На этот раз Кэл был слишком ошарашен, чтобы что-то ответить.

Пат, которая решила сначала держаться в стороне от их разговоров, поспешила на помощь.

— Лара, никто не сможет лучше Кэла поставить эту пьесу, и ты сама знаешь об этом.

Лара кивнула, соглашаясь.

— Но, к сожалению, когда он работает режиссером, в его доме возникает много проблем, которые всегда оканчиваются проблемами для всех нас. Я отказываюсь проходить через это еще раз.

— И это единственная причина, почему ты не хочешь, чтобы я был постановщиком этой пьесы?

Его насмешливый тон дал ясно понять, что ему известны ее остальные мотивы.

— Конечно, — ответила она, как бы оправдываясь. — Какая причина еще у меня может быть?

Его глаза встретили и захватили ее с той прямотой и силой, с какой захватывали всегда.

— Последний раз, когда мы вместе ставили пьесу, мы стали любовниками.

Она, не моргнув, выдержала его взгляд. Внутри у нее все дрожало.

— Кто может гарантировать, что этого не случится вновь?

— В этом также нет проблем. Видишь ли, мы с Джулией Энн несколько месяцев назад разошлись. И теперь я могу посвятить себя полностью пьесе. — Он криво усмехнулся. — Или всему остальному, о чем ты подумала.

Она поняла, что теперь для нее не было путей к отступлению. Единственное, чего она испугалась в этот момент, что работа рядом с Кэлом возродит ее любовь к нему.

— Итак, когда же мы приступим к репетициям? — спросила она несколько безразличным тоном.

* * *


Пятиэтажный дом, в котором когда-то проживала Лара с матерью, остался практически без изменений. Все ее попытки связаться с владелицей «Блейк Рилти» были безуспешными. Пройдя по подмосткам, она подошла к рабочему.

— Простите, вы не знаете мисс Блейк?

Молодой человек постоял немного, разглядывая ее фигуру под костюмом. Лара была уверена, что шляпа с широкими полями и солнцезащитные очки надежно скрывают знаменитую личность.

— Да, конечно, она владелица этого дома.

— В ее конторе мне сказали, что она сегодня может быть здесь.

Он сдвинул каску на затылок.

— Она недавно была здесь.

Он обернулся к другому рабочему:

— Мисс Блейк еще не уехала, Ал, не знаешь?

— Нет, она еще здесь.

— Может, мне можно ее подождать? — спросила Лара.

— Будьте моей гостьей, — сказал первый рабочий, дерзко усмехнувшись. — Если вы имеете квартиру, может, я смогу…

— Что ты здесь, к черту, делаешь, Тони? — требовательно спросила аппетитная женщина в красивом костюме, который совершенно не сочетался с каской на ее голове. — Тебя совсем не волнует, что мы уже выбились из графика, а ты стоишь и болтаешь с каждым, вместо того чтобы работать.

Тони поправил каску.

— Эта леди спрашивала о квартире, мисс Блейк. Я сказал, что по этому вопросу ей надо увидеть вас.

Красивая сорокалетняя женщина оглядела Лару профессиональным взглядом, замечая ее сшитый на заказ костюм и дорогие украшения.

— Хорошо, мальчики, я сейчас выясню. Вы можете отправляться работать. — Она подождала, пока они уйдут — Если я не слежу за ними, ничего здесь не делается.

Сняв с себя металлическую каску, она поправила светлые волосы и, прежде чем Лара успела что-то произнести, вошла в состояние продавца.

— Эти квартиры потрясающего качества, вы не найдете такого нигде в центре, даже за двойную цену. Разрешите мне показать вам квартиры на первом этаже.

Она указала в сторону фургона, припаркованного на тротуаре. Ее коллекция золотых браслетов забренчала.

— Пожалуйста, сюда.

Лара последовала за ней в машину, обставленную, как кабинет.

— Как давно вы владеете этим домом, мисс Блейк?

— Сначала он принадлежал моему отцу. Он основал компанию. — Она стала просматривать проектную документацию. — Когда шестнадцать лет назад он отошел от этого, я взяла все на себя.

Она раскрыла чертеж и перевернула его в сторону Лары.

— На сколько комнат вы рассчитываете?

— На самом деле, мисс Блейк, то, что я действительно ищу, — это информацию. Я пытаюсь разыскать женщину, которая была владелицей этого дома в 1967 году. Может, в вашей конторе есть такие записи?

Женщина выпрямилась.

— На это есть законодательные органы.

— К сожалению, я не знаю ее фамилии. Ее зовут Элен, и она была…

— Почему вы пытаетесь разыскать ее?

— По личному вопросу.

Мисс Блейк посмотрела на Лару своими проницательными голубыми глазами.

— Извините, но я должна знать, почему.

— Я пытаюсь выяснить, что случилось с моей матерью. Видите ли, мы жили в этом доме, когда я была маленькой. Элен должна знать об этом.

— Как звали вашу мать?

— Анхела Касталди.

Женщина открыла рот.

— Так вы та маленькая дочка Анхелы?

— Вы знали мою мать?

— Я и есть та самая Элен, — сказала она, смеясь. — Ты не помнишь меня?

— Вот сейчас вспомнила, но в смешной одежде и с множеством украшений.

— Это было тогда, когда я была хиппи. — Она опять засмеялась, в этот раз немного грубовато. — Мы собирались изменить весь мир. Вместо этого мир изменил нас.

Лара в ожидании наклонилась к ней.

— И вы помните мою мать?

— О, вряд ли я забуду Анхелу. Не думаю, что когда-нибудь получится выбросить из памяти и ту ночь. — Она дотянулась через стол до ее руки. — Извини, я совсем не хотела показаться бесчувственной. Я всегда ее очень любила. Как она? С ней все в порядке?

— Она умерла через семь месяцев после того, как мы уехали отсюда.

— Какая беда, — пробормотала она. — Как же это случилось?

— Мне никогда не рассказывали. Вот почему я пытаюсь докопаться до истины. Я надеюсь, что вы поможете мне.

— Как я могу тебе помочь? Я никогда не видела Анхелу с той самой ночи.

— Вы не знаете, что было причиной ее такого состояния? Может, раньше, днем, что-нибудь произошло?

Элен Блейк сделала попытку вернуть в памяти то время.

— Она была такая красивая в то утро. Она и тебя принарядила. Твои волосы все были в локонах.

Воспоминание вызвало у ней улыбку.

— Ты выглядела как маленькая куколка. Она всегда тебя так нарядно одевала. Я очень хорошо помню это.

— Я знаю, что мы куда-то собирались, — подсказала Лара. — Она была такая восторженная. Может, что-то произошло там? Вы не знаете, куда мы ездили?

— В гости к ее подруге — ты знаешь, женщине, которая позже пришла и взяла всю заботу на себя.

«Ты помнишь, как мы впервые с тобой встретились? Я везла тебя и твою маму домой», — неожиданно вспомнила Лара, как Прескотт произнесла эти слова в день ее окончания школы.

— Не знаю, что бы я делала без нее, — продолжала Элен. — Но я не помню ее имя. В любом случае она была тем человеком, кто в этот день посылал за вами «роллс-ройс», чтобы отвезти к себе на загородную виллу.

— Но мисс Прескотт была простым секретарем тогда. Как могла секретарь иметь «роллс-ройс» и загородную виллу?

— Это то, что она мне сказала. Я убеждена в этом. Потому что я, помню, еще подумала, как странно все происходит: ведь Анхела верила, что везет тебя к твоему отцу.

Глаза Лары раскрылись в изумлении.

— Моему отцу?

— Я имею в виду, что это была ее навязчивая идея. Она отказывалась принимать тот факт, что твой отец погиб во Вьетнаме.

— Кто сказал вам, что он погиб во Вьетнаме? Прескотт?

— Да.

Ларе понадобилось время, чтобы полностью переварить сказанное Элен.

— Куда они отвезли мать? В «Белевью»?

— Нет, тогда бы об этом узнала полиция. Прескотт отвезла ее в знакомую ей частную клинику.

— А случайно вы не запомнили название этой клиники?

— Я даже не спрашивала. Я была настолько благодарна ей, что она все взяла на себя, что даже не спрашивала ни о чем. Из-за всех этих наркоманов, живущих тогда здесь, я не могла рисковать, лишний раз сталкиваясь с полицией.

— Но почему Прескотт должна была бояться полиции?

— Не знаю. Я никак не могла понять, почему пресса должна заинтересоваться какой-то Анхелой.

«Лорис, я же говорила тебе, что твой папа — очень важная персона».

Слова матери эхом отозвались в ее голове, словно еще один кусочек мозаики встал на свое место.

— Вы не знаете, ей удалось избежать огласки?

— Не знаю. Извини, я очень хотела бы помочь тебе.

— Вы мне очень помогли, Элен, — заверила Лара с благодарной улыбкой. — Вы открыли мне первый ход.


Следуя по направлению, указанному служащим информации, Лара поднялась по эскалатору на следующий этаж. Отделение нью-йоркской публичной библиотеки, расположенной в центре Манхэттена, не блистало архитектурной пышностью, но внутри оно было отделано в стиле «модерн». Стены просторной комнаты с высокими потолками были выкрашены белой краской. Ковер поглощал звуки шагов, оберегая тишину.

Она подошла к секции с табличкой «Периодика».

— Газеты или журналы? — автоматически спросила невысокая худенькая женщина, сидевшая за стойкой.

— Газеты, — сказала Лара.

— Какого года?

— 1967-го.

— Вся периодика такой давности хранится на микропленке.

Она шлепнула бланком заказа о стойку перед Ларой.

— Напишите дату и название газеты. Каждую кассету можно держать неделю. Вам разрешается две недели.

Шариковой ручкой, прикрепленной к стойке тонкой металлической цепочкой, Лара быстро заполнила бланк. Женщина скрылась за металлическими шкафами и вскоре возвратилась с двумя квадратными белыми коробками. Она протянула их Ларе вместе с карточкой, на которой был напечатан длинный номер.

— Номер машины — десять.

— Спасибо.

Прямо напротив стойки с периодикой рядами стояли столы с устройствами для просмотра микрофильмов. Следуя инструкциям, написанным на машине, она просунула широкую ленту пленки сквозь металлическое приспособление на принимающую катушку. Несколько раз повернув ручку, она вывела изображение «Нью-Йорк таймс» на экран и навела резкость.

Лара долго смотрела на дату, которую она никогда не забудет: понедельник, 8 сентября 1967 года. День, когда закончилось ее детство. Потом она пробежала страницу за страницей, колонку за колонкой, отслеживая имя, которое не знала, лицо, которое не могла вспомнить.

Ее отец, она была уверена в этом, был той персоной, которую Прескотт защищала. Скандал, затрагивающий любовницу и незаконнорожденную дочь «важной персоны», был бы грандиозной новостью, а не болезнь ее матери.

Лара обнаружила, что в этот день случилось несколько скандальных событий, включая взяточничество, политическую коррупцию и недозволенный секс в высших кругах, но нигде не упоминалось о неизвестной молодой женщине по имени Анхела Касталди. Так как ее мать привезли в больницу рано утром, она решила, что отчет об этом мот быть напечатан на следующий день. Но не было никакого упоминания об этом случае и в газетах за среду, как и в другие дни этой недели.

Отказываясь сдаваться, она поставила следующую катушку с микрофильмом, в которой содержались новости следующей недели. К тому времени, когда. Лара дошла до субботних новостей, она вынуждена была признать: прикрытие Прескотт сработало.

Только для того, чтобы закончить катушку, она стала просматривать воскресный номер «Таймс», в котором были помещены рекламы. Лара еще покрутила ручку и увидела светские новости, где ей бросились в глаза известные имена. Она перекрутила пленку еще немного, чтобы посмотреть на следующий заголовок:


КЛАУДИЯ ПИГГОТ ДЕЛАФИЛЬД ВЫХОДИТ ЗАМУЖ ЗА КАРТЕРА КИНСЛИ.


«Не тот ли это Картер Кинсли, чьей предвыборной кампанией сейчас заправляет Прескотт?» — подумала Лара, читая дальше:


Мр. и Мсс. Лайонел Пиггот Делафильд объявили помолвку их дочери, мисс Клаудии Пиггот Делафильд, с мистером Картером Кинсли.


Лара изучила приложенную к объявлению фотографию невесты. У нее было высокомерное выражение лица и несомненно аристократическая внешность. Она соответствовала статусу жены сенатора. Лара продолжала читать дальше:


Мр. Кинсли закончил Школу общественных международных отношений при Прикстонском университете, где был избран в «Фи Бета Каппа». Последние годы он был сотрудником Аглериканского консульства в Сайгоне. В настоящее время президент фирмы «Тор-Тэк»…


Лара не могла оторваться от экрана:


…В ближайшем будущем мистер Кинсли планирует вступить на политическую арену.


Ей потребовалось время, чтобы вникнуть в значение ее находки. Она увидела чек на сумму в пять тысяч долларов, который ей выдала Прескотт в день окончания школы, так ясно, словно он был помещен на экране, так ясно, будто и теперь она держала его в руках и с нетерпением читала название на счете, надеясь увидеть фамилию отца.

Когда Лара позже, уже в своей квартире, снова думала об этом, она была удивлена собственной реакцией. Всю жизнь она жаждала узнать имя отца, а теперь, когда она уверена, что узнала, ей захотелось отделаться от него. Его женитьба на другой женщине, должно быть, и была причиной болезни матери. Ее мучили вопросы: «Что случилось в тот день, когда они ездили к нему на его загородную виллу?», «Куда Прескотт отвезла ее мать?», «Как она умерла?»

До того момента, пока она не получит копии сертификата о смерти матери, она должна найти ответы на эти вопросы. Она не остановится, пока не узнает всей правды.


В воскресенье, 3 мая 1987 года, в «Майами Геральд» на первой странице была помещена скандальная статья, повествующая о том, что Гари Харт, лидер демократической партии, провел уик-энд с актрисой по имени Лонна Риче. Пять дней спустя Харт был вынужден снять свою кандидатуру.

Прескотт созвала экстренное совещание, на котором присутствовал заместитель управляющего компании Фред Баркер, ее консультант Джек Бенсон и директор по связи Чак Вилсон.

— Кровь растекается по воде, джентльмены, — заявила она. — С этого момента политическая журналистика будет неистово кормить акул. Этот характерный выпуск станет началом их деятельности в предвыборной кампании 1988 года.

Было решено сразу выбросить из телевизионной рекламы фрагмент о милосердии и благотворительной деятельности сенатора Кинсли и заменить рекламой о нем как о хорошем семьянине. С этого времени жена Клаудия должна сопровождать его на всех мероприятиях, Фред Баркер несет ответственность за то, чтобы она всегда была трезвой. Прескотт взяла лично на себя прекращение всех дел Картера с Синди Смит, одной из добровольцев его команды.

— Я хочу, чтобы сам Картер сказал мне, что больше не хочет меня видеть, — настаивала восемнадцатилетняя девица.

— Он хотел сказать тебе об этом сам, — соврала Прескотт с ее обычной убежденностью, — но я не позволила ему рисковать. Репортеры сегодня вылезают даже из деревяшек. Если ты его действительно любишь, ты…

— Я его люблю, да, — расплакалась Синди. — Мне даже страшно подумать, что я его больше не увижу.

Прескотт сознавала, что девушке потребуется вся ее сила воли, чтобы сделать это. Все, кто был в любовной связи с Картером, всегда с большим трудом расставались с ним. Она не могла осуждать этих маленьких глупеньких девчушек. На это был способен только тот, кто сам не любил.

Она предложила рыжеволосой симпатяге носовой платок.

— И Картер тоже любит тебя, Синди. — Она делала ударение на каждом слове. — Эта разлука ненадолго — пока не забудется история с Гари Хартом.

Синди мгновенно засияла.

— Значит, он действительно меня любит?

— Я понимаю, какой это удар для тебя, — в тоне Прескотт было больше драматических ноток, чем в греческих хоральных произведениях. — Но ты подумай, что поставлено на карту — президентство Соединенных Штатов!

Призыв к патриотизму заставил Синди снова расплакаться. Она капитулировала.

* * *


Лара крепко обняла Бреда за шею.

— Я никогда не мечтала, что может быть так красиво.

Ее слова раздавались эхом в почти пустом театре.

— Итак, давайте остановимся на этом месте, — раздался глубокий голос Кэла из темноты. — Это не работа.

— Дай мне шанс, Кэл, — отозвался Бред с насмешливым раздражением, когда Лара оттолкнула его и соскользнула на край постели. — Уж мог бы мне позволить поцеловать ее.

Сидя рядом с Кэлом в первом ряду, Пат громко раскатисто рассмеялась.

— Ты мало «репетировал» сцену с поцелуями этой ночью со мной?

Красивое лицо Бреда искривилось в усмешке.

— Я только хочу показать, чему ты меня научила, мой учитель.

Посмотрев на часы, Кэл поднялся.

— Уже поздно, чтобы сегодня прогонять эту сцену еще раз.

Он отослал техническую группу домой два часа назад.

— Пат, мы сможем назначить репетицию этой сцены на завтра?

— Завтра у нас большая сцена второго акта, Кэл.

— Сможем ее оттянуть на пару часов? — спросил он по пути к сцене.

— Полагаю, что должна.

Она сделала пометку у себя в блокноте. Кэл поднес к сцене сразу две стремянки.

— Ты можешь идти, Бред. Все будет о'кей? Не сегодня, так завтра.

Когда Лара тоже засобиралась, Кэл задержал ее.

— Мне необходимо поговорить с тобой, Лара.

Она не удивилась: это она была виновата в том, что сцена не получается, а не Бред. У нее не было никаких чувств, когда она проговаривала свой текст.

— Кэл, я тебе сегодня больше не нужна? — спросила Пат, когда Бред присоединился к ней.

— Нет, мы освободимся буквально через несколько минут. Я запру все. — Он улыбнулся: — Я понимаю, ты стремишься еще немного потренировать Бреда.

С противоположных концов сцены Кэл и Лара наблюдали, как Пат и Бред, смеясь и подшучивая друг над другом в глуповатой веселой манере, быстро собирали свои вещи. Кэл старался не слишком завидовать их счастью.

Пат и Бред торопливо кинули свои прощальные приветствия. Их смех исчез за дверьми, привораживая тишину, которую они оставили в театре.

Подходя к Ларе, Кэл своими шагами разорвал тишину, словно она была еще одной преградой, стоявшей между ними. В течение трех недель, что они репетировали, Лара всегда делала так, чтобы избежать личного общения с ним; а ему этого действительно недоставало. Это была первая возможность остаться с ней наедине.

Она сидела в центре кровати, застенчиво подогнув под себя длинные ноги; прекрасные очертания ее тела слегка вырисовывались под ночной сорочкой, простенькой, похожей на комбинацию. Ее длинные темные волосы свободно рассыпались по плечам, а прелестное лицо без грима было в точности таким, каким он запомнил его в их первую ночь.

В «спальне» голубые флакончики с гелями бросали свои полуночные отблески, создавая дополнительную иллюзию того, что время повернулось вспять и они снова вернулись на Сорок шестую улицу. Даже при тусклом свете кожа Лары светилась, а большие светло-серые глаза излучали тепло. В ней осталась та аура какой-то утонченности, которая всегда делала ее бесконечно желанной для него. Она была неотразима.

Находясь на противоположном от него конце сцены, она почувствовала на себе взгляд Кэла: нежный и ласковый. Каждый шаг, приближающий его к ней, отдавался в ней. Она ощутила жар, словно кто-то вдруг включил лампы накаливания. Свет тускло освещал его большое мускулистое тело, оно казалось такого же цвета полуночной синевы, как и его глаза.

— Мне кажется, что ты очень волнуешься во время любовной сцены, — произнес Кэл, стараясь справиться с волнением. — Как ты думаешь, отчего это происходит?

— Я не знаю.

Лара непроизвольно отодвинулась, он стоял так близко, что ее ночная сорочка уже не казалась театральным костюмом, кровать перестала быть просто декорацией.

— Это очень трудная для меня сцена.

— Последние сцены третьего акта, где ты доходишь до нервного расстройства, в несколько раз сложнее, однако ты очень естественно сыграла их, с такой искренностью и глубиной чувств. Чем ты можешь это объяснить?

— Это просто. Я прошла через это и знаю, на что это похоже.

Его губы искривила усмешка.

— Ты мне говоришь, что не знаешь, что такое первая любовь?

Лара стала стягивать парик.

— У меня остались смутные воспоминания об этом, — ответила она как-то весело и легкомысленно.

— А я помню все, словно это случилось вчера, — выдерживая рабочий тон режиссера, он словно высек эти несколько слов. — И единственное, чего ты никогда не делала, когда мы были вместе, — это не сдерживала себя: ты всегда была раскрепощенной. Я не имею в виду секс, я говорю о твоих эмоциях. И из-за этого у тебя сейчас не получается эта сцена: ты вся зажата.

— Я стараюсь, но у меня не получается. Я не могу!

Их глаза встретились.

— Чего ты боишься, Лара?

— Я ничего не боюсь, — упорствовала она. — Я просто не могу ничего чувствовать. Эта сцена не возбуждает меня, оставляет холодной.

— В самом деле? — Кэл присел на край кровати. — А я думал, что все совсем наоборот. Эта сцена слишком близка тебе, ты должна хорошо в ней себя чувствовать. Она возвращает тебе те чувства и воспоминания, которых ты боишься. — Кэл с нежностью наклонился к ней. — Наши с тобой чувства.

Лара отпрянула.

— Если ты перейдешь на личности, Кэл, я уйду.

Воцарилась тишина. Кэл был расстроен, но пытался держать под контролем свои чувства.

— Почему ты не хочешь, чтобы я говорил об этом?

— Я ухожу!

Прежде чем она смогла сдвинуться с места, он обнял ее и притянул к себе.

— Я люблю тебя, — грубо, почти со злостью сказал он. — Я знаю, что ты не хочешь слышать этого, но это так. Я никогда не переставал любить тебя, хотя и пытался это сделать. И ты все еще любишь меня, хочешь ты этого или нет. — Он обнял ее еще крепче. — Ты помнишь, было время, когда мы делали все, чтобы не влюбиться друг в друга? Но этого не получилось — ни у тебя, ни у меня.

Его губы потянулись к ее, а руки прижимали ее к себе с такой силой, словно он пытался слиться с ней в одно целое. Его поцелуй был горячим и страстным, почти безумным. Это состояние Кэла передалось ей. Она почувствовала, что ее губы начинают согреваться и ощутила дрожь его тела. Страстное желание, с которым она так боролась и которое она познала только с ним, съедало ее изнутри. Все барьеры, возведенные ею, стали разрушаться; все кричало в ней, зовя открыться ему навстречу. Но она все еще не могла довериться ему.

Она почти с яростью оттолкнула его. Он тут же снова сгреб ее в свои объятия.

— Нет… не надо!

Его поразил ее голос: он словно плакал.

— Хорошо, — сказал он ласково и успокаивающе. — Не буду.

И он взял ее руку, будто опасаясь, что она убежит. Вокруг них воцарилась тишина, нарушаемая только их нервным дыханием.

Наконец Кэл сказал:

— Лара, я могу понять, почему ты боишься вновь полюбить меня. Я понимаю: я очень обидел тебя. Но в то время я чувствовал, что у меня не было другого выхода. Я старался восстановить справедливость и поэтому решил вычеркнуть тебя из своей жизни, чтобы сохранить семью. — Его теплые дрожащие руки переплелись вокруг нее. — Но теперь все изменилось. Мы наконец-то можем быть вместе, жить вместе так, как ты всегда хотела.

— Нет, теперь все слишком поздно. — Она отдернула свои руки. — Я не смогу забыть прошлого так легко, как сделал это ты.

— Я никогда не забывал прошлого! — Злость, рожденная крушением надежд, вырвалась из-под его контроля. — Я живу с теми ошибками, которые совершил. Я понимаю, что не смогу изменить того, что случилось, или снять боль, которую я тебе причинил, но не только ты страдала!

Удивленная неподдельной душевной мукой в его голосе, Лара внимательно посмотрела на Кэла. В первый раз за последнее время за всеми страхами и недоверием, которые она чувствовала к нему, она увидела, что с ним сделала та жизнь, которую он избрал. Преждевременные морщины избороздили все его лицо, резко поседевшие волосы и особенно темные круги вокруг глаз свидетельствовали о цене, которую он заплатил. Она всегда считала, что его выбор принес страдания только ей. До этого момента ей и в голову не приходило, что он тоже страдал.

— Лара, очень немногим счастливчикам удается получить второй шанс в своей жизни. Мы могли бы быть счастливы вместе. Но для этого ты должна расстаться со своим прошлым.

— Всю жизнь я старалась освободиться от своего прошлого, — сказала Лара с отчаянием в глазах. — А как делаешь это ты?

— Принимаю его, — сказал Кэл.

И он увидел, что она еще не готова к этому.

* * *


Роберт Стоун сидел в последнем ряду театра, наблюдая за репетицией. Для него не составляло большого труда понять, что Лара Лайтон была чертовски хорошей актрисой. Кто бы мог подумать? Когда-то он и сам был неплохим актером, пока не осознал, что с его ординарной внешностью и фигурой ему навсегда уготована судьба играть второстепенные роли. И он решил использовать свое актерское мастерство в качестве детектива. Теперь ему нравилось казаться в глазах своих клиентов Марлоном Брандо.

Так как последние несколько недель Лара была постоянно занята на репетициях, она наняла Стоуна закончить поиски доказательств, подтверждавших, что Картер Кинсли ее отец, и раскрыть его причастность к нервному потрясению и смерти ее матери. Информация, добытая им, была сложена в папку, которая сейчас лежала у него на коленях. Он дождался, пока Лара закончит репетицию, и подошел к ней.

— Я уже подумала, что вы забыли обо мне, — сказала она Стоуну, входя вместе с ним в уборную.

— Что вы? Я работал исключительно с вашим делом, отложив все остальное. Где я только не был — даже в монастыре, где вы учились. Отслеживая ту частную клинику, в которую они сначала привезли вашу мать, я провел там некоторое время, — он рассмеялся. — И поверьте мне, вам бы никогда не захотелось пробыть там хотя бы день.

Мысль о том, что ее мать была помещена в это заведение, принесла страдание Ларе.

— Я совсем не собиралась бранить вас.

— Вы сказали мне, что необходимы результаты к этому уик-энду.

— Сенатор Кинсли возвращается в Нью-Йорк. Затем он отправится в Иову, чтобы…

— Нет, он не собирается останавливаться в Нью-Йорке, — перебил ее Стоун. — Кинсли намеревается провести свой уик-энд в поместье его отца в Ньюпорте. Без всякой политики — просто со своей семьей. И, конечно, с вездесущей мисс Прескотт. — Он саркастически ухмыльнулся. — Довольно-таки умная женщина, эта леди. Она была инициатором выдвижения его кандидатуры на президентских выборах.

Лара присела на угол стула.

— Он мой отец?

— Улики уверенно указывают на это, но они все косвенные. Вы его совсем не помните?

Лара отрицательно покачала головой.

— Как ни старалась, я не смогла вспомнить моего отца и то, что случилось в тот день, когда мы ездили к нему. — Она наклонилась к Стоуну. — Вы не нашли ничего, что касается моей матери? Что же все-таки случилось с ней?

— Нашел. — Стоун протянул ей папку. — Но вам это не очень понравится.

* * *


Взятый напрокат лимузин легко скользил по пустынной дороге к поместью. Плавное движение, комфорт салона, нереальная бесшумность, свойственная такой дорогой машине, дополняли ощущения Лары, будто она возвратилась в то время, в свое детство. Она услышала радостный смех матери: «Ой, посмотри, малышка, посмотри, какая красивая лошадка».

За окном машины чистокровные скакуны неслись галопом по обширному полю, огороженному загоном. Она наблюдала за ними сквозь слезы воспоминаний. «Если бы только в моей власти было вернуть назад то время!» — подумала Лара. Тогда, в то давнее воскресенье, они ехали в «роллс-ройсе» все время прямо, а сейчас ей пришлось свернуть с основной дороги на проселочную.

Подъехав к высокой стене с острыми выступами, которая простиралась, казалось, до самого горизонта, по указанию охранника машина проследовала дальше, мимо огромных металлических ворот.

Старомодное здание в викторианском стиле, сверкающее своей белизной, все так же стояло на холме; треугольные клумбы газонов все так же обрамляли мраморную веранду. Лимузин подъехал к площадке, расположенной за теннисными кортами, примыкающими к саду с мраморной террасой и бассейном, и свернул налево.

Она попросила шофера подождать ее, заверив что ее отсутствие будет недолгим. Подняв латунное кольцо, свисавшее из пасти льва, она постучала в дверь. На ее стук дверь открыл дворецкий в ливрее, которому на вид было около пятидесяти с небольшим. Его манеры — все, что она могла вспомнить о дворецком тех лет, — были такими же высокомерными.

— Я приехала, чтобы увидеться с мистером Картером Кинсли.

— Сенатор ожидает вас, мадам?

— Нет, но я уверена, что он захочет увидеться со мной. Мое имя Лорис Касталди.

Взглядом он выразил все свое отношение к людям, приезжающим без уведомления, но все-таки ответил:

— Сейчас узнаю.

Пока дворецкий был занят телефонным разговором, Лара оглядела вестибюль. В детстве ее потрясли огромная хрустальная люстра, широкая лестница из красного дерева и роскошная мебель. Сейчас это уже не производило на нее такого впечатления. Она поправила папку, которую держала под мышкой.

— Мистер Кинсли встретит вас в библиотеке, мадам.

Прямой, как палка, дворецкий повел ее по длинному коридору, застланному ковровой дорожкой.

Лара сделала первые шаги по лестнице и почувствовала себя маленькой девочкой. Ей показалось, что мать находится здесь же, рядом. Ее левая рука была горячей и потной, словно кто-то крепко сжимал ее; правая рука была холодна как лед. Когда Лара прошла в библиотеку, то словно вступила в свое прошлое. Поглощенная воспоминаниями, она не слышала и не видела, как ушел дворецкий.

Ее глаза словно выхватили из памяти полки с книгами в кожаных переплетах, стоявшие рядами по всей стене; картины с пейзажами и сценами охоты, коллекцию серебряных трофеев на камине, облицованном мрамором. Она посмотрела на камин, который тогда, когда она была маленькой, испугал ее своими размерами: она боялась, что он проглотит ее.

Открылась боковая дверь в стене, и вошел Картер Кинсли вместе с Джейн Прескотт. Они оба остолбенели, увидев ее. На Ларе был черный парик с длинными волосами, который она попросила на время (хотя не могла объяснить, что толкнуло ее сделать это), и короткое платье, которое опять входило в моду. Губы Картера безмолвно прошептали:

— Анхела.

Прескотт первая пришла в себя:

— Даже некоторых ваших коллег, занимающихся таким сомнительным делом, каким занимаетесь вы, смутил и удивил бы столь мелодраматический визит, миссис Лайтон. Что вам здесь надо?

— Я знаю, что мне здесь надо, — спокойно ответила Лара Картеру Кинсли. — Я хочу поговорить с моим отцом.

Ее сходство с Анхелой полностью лишило его присутствия духа. Заикаясь, он спросил:

— Но как…

— Не обращайте на нее никакого внимания, сенатор, — перебила его Прескотт, боясь, что он сейчас выдаст себя. — Сколько я ее знаю, у нее всегда была идефикс найти своего погибшего отца. Очевидно, после ее попытки покончить жизнь самоубийством это превратилось в навязчивую идею.

Лара не обратила внимания на слова Прескотт.

— Удивительно, как мало изменилось вокруг за двадцать лет. Вот, например, эта комната. Она практически осталась такой же, какой я ее помню в тот день, когда мы с мамой приезжали сюда.

Она стала кружить по библиотеке, указывая на те вещи, о которых рассказывала.

— Хотя это и не те кушетки, что стояли здесь тогда. Те были обиты кожей каштанового цвета, а эти рыжевато-коричневые. И вы передвинули ковры восточной работы. Один, каштанового цвета, тогда лежал под кушетками, а вот этот, золотистый, под письменным столом.

Она остановилась у бюро, буквально в нескольких шагах от своего отца.

— И вы тоже не очень-то изменились.

В свои пятьдесят два года Картер еще сохранил внешность мальчика-херувимчика — вид человека, которому все достается легко.

— Но тогда у вас были усы и длинные бакенбарды.

Она обернулась к Прескотт.

— И вы совершенно не изменились. Все тот же пучок на затылке и те же очки с толстыми стеклами, сквозь которые никто не догадывается о ваших истинных мыслях. И вы все так же стараетесь скрыть от меня правду. Помните, вы попросили дворецкого отвести меня на кухню и дать мне чашку шоколада с печеньем?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Хватит врать! — в ярости крикнула Лара. — Вы врали мне всю жизнь. Я не хочу больше этого терпеть. Я знаю, что он мой отец, и поверьте, совершенно не горжусь этим. Все эти годы вы покрывали его, потому что знали, что он сделал с моей матерью.

— Ты должна понять, — начал Картер, но его тут же перебила Прескотт.

— Не поддавайтесь на ее провокации, Картер. — Из-под толстых линз она обожгла Лару ледяным взглядом. — С твоим прошлым ты должна быть очень внимательна к тому, что говоришь. Если ты будешь необоснованно обвинять людей, то закончишь так же, как твоя мать.

— Мне нелегко забыть те дни, мисс Прескотт. Но если я должна буду попасть в «Кридмор», как моя мать, на этот раз — уверена — вы не станете оставлять расписку.

Воцарилась парализующая тишина. Они украдкой переглянулись, как сообщники, которых застали на месте преступления.

Лара открыла папку и достала документы.

— Это фотокопия расписки, подписанной вашей рукой.

Она бросила бумагу на бюро.

— Это копия счета из клиники «Мартингейл», куда вы сначала поместили мою мать, чтобы не вмешалась полиция. А это вот счета, посланные вами за мое обучение в монастыре. — Она прибавила их к предыдущему документу. — И все эти счета выписаны и оплачены фирмой «Тор-Тэк».

Прескотт выдавила из себя презрительную усмешку.

— И что они доказывают? «Тор-Тэк» — компания, которая занимается электроникой, в которой я раньше работала, — я говорила тебе об этом.

— Вы мне тогда не сказали, что Картер Кинсли был владельцем этой компании. Вы работали на него уже тогда. Эти счета доказывают, что он платил за то, чтобы оставить в секрете нервное потрясение его любовницы, и за то, чтобы никто не знал о существовании ее и его незаконнорожденного ребенка.

Картер уже представлял заголовки, которые превратят скандал вокруг Гари Харта в ничто. В его мозгу эхом отдавались слова Анхелы: «Рано или поздно мы все расплачиваемся за свои грехи».

Он, спотыкаясь, на ватных ногах подошел к Ларе.

— Что ты собираешься делать с этими документами? Отдашь их прессе?

Не давая ему до конца потерять голову, Прескотт выступила вперед.

— Позволь мне самой позаботиться об этом, Картер.

— Ты уже однажды это сделала! — в ярости ответил он. — Это все твоих рук дело! Я с ума сойду, если мне придется распинаться перед прессой за твои ошибки.

— У нее нет ни единого доказате…

— Я могу все объяснить, — сказал он Ларе. — Пожалуйста, садись…

Элегантным жестом он указал стул напротив письменного стола и с благодарностью улыбнулся, когда она приняла его приглашение.

— Может, ты чего-нибудь выпьешь?

Лара отрицательно покачала головой.

— Сделай мне «чивас» со льдом, — приказал он Прескотт, словно официантке.

От такого унижения она вся вспыхнула, но повернулась и пошла к бару. Он сел за стол напротив Лары. Отец и дочь долго смотрели друг на друга.

«И это тот человек, чьей любви и признания я жаждала всю свою жизнь, и все, что я сегодня к нему испытываю, — это презрение».

— Ты очень красивая, — наконец почти с гордостью выдавил он. — Ты мне так напоминаешь Анхелу. Я очень сильно любил твою мать. Она была единственной женщиной, которую я когда-либо любил.

Он прокашлялся, создавая впечатление, что ему было тяжело, даже больно говорить об этом.

— Видишь ли, мой отец был против наших отношений с самого начала. Он всегда планировал для меня большое политическое будущее и считал, что из-за своего происхождения Анхела не сможет стать моей женой. Он сделал все что мог, чтобы удержать меня от женитьбы на ней. Он даже добился, чтобы меня отправили в Сайгон на два года, надеясь разорвать нашу связь. Отец вынудил меня жениться на Клаудии.

— Если вы действительно хотели жениться на моей матери, почему же вы согласились на это?

— Никого никогда не волновало, что я хочу. Ты должна понимать некоторые вещи, моя дорогая. Человек с моим положением не волен делать то, что хочет. — Он посмотрел тяжелым взглядом. — Моя жизнь была поставлена на карту с самого рождения. У меня были определенные неоспоримые обязательства перед моей семьей и моей страной.

«Говорит, как речь произносит», — подумала Лара.

— Но не перед женщиной, которую любишь, не перед своим ребенком?

— Естественно, и перед ними тоже. Вот для чего я пригласил вас обеих в тот день. Я хотел объяснить ситуацию Анхеле. Чтобы обеспечить ваше будущее, я предложил сто тысяч долларов.

— В обмен на что? — Лара презрительно засмеялась.

— Разумеется, на то, чтобы она отказалась от… притязаний на меня.

— Как и от надежды, что вы на ней женитесь? Или согласитесь признать себя отцом своего ребенка?

Лара с горечью покачала головой. Она могла себе представить, что испытала ее мать, когда мужчина, которого она любила, пытается откупиться от нее.

— Она отказалась от вашего предложения, так?

Он кивнул.

— Она очень разволновалась. Она вошла в… в транс. Но она казалась совершенно нормальной, когда уезжала отсюда. — Он посмотрел на Прескотт, которая ставила перед ним бокал «чивас»: — Так ведь?

Прескотт поспешила подтвердить его слова.

— Да, она была совершенно здорова, когда я привезла вас домой.

— А потом у нее произошло нервное потрясение, — заключила Лара с нежностью; последний кусочек мозаики встал на место.

— У Анхелы не было семьи, — продолжал ее отец, — и мы подумали, что тебе было бы лучше в пансионе.

Он одарил ее печальной улыбкой, призывающей к симпатии.

— Я понимаю, что тебе трудно понять, почему я не смог признать тебя своей дочерью, хотя я так этого хотел.

— Нет, почему же! Я прекрасно понимаю ваши мотивы. Если бы стало известно — даже в наше время, — что у вас незаконнорожденная дочь, вы бы закончили свою политическую карьеру.

Она замолчала, с удовольствием разглядывая, как ее отец заерзал на стуле.

— Я смогла бы найти в себе силы заставить себя простить вас за то, что вы отгораживались от меня все эти годы. Но я никогда не смогу простить вам того, что вы сделали с моей матерью.

— Ты обвиняешь меня в неустойчивой психике своей матери?

— Я обвиняю вас в том, что вы поместили ее в институт вместо частной психиатрической клиники, где ей смогли бы помочь. — Схватившись за угол стола, она наклонилась к нему. — Но вот этого-то вы и не хотели, так ведь? Пока она оставалась там взаперти, она не могла беспокоить вас своими притязаниями.

— Очень сомневаюсь, что Анхеле можно было помочь, — сказала Прескотт, оправдывая Картера. — Она была кататоником. Даже сегодня, со всеми последними новейшими достижениями, кататоники считаются практически неизлечимыми.

— Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, что она могла выздороветь! — в ярости закричала Лара, вскочив. — Да, правда, она была больна, но она же вышла из стрессового состояния. На самом деле доктор был так обрадован прогрессом, который наступил у нее после шести месяцев, что даже собирался ее выписать под вашу ответственность, когда она пошла на поправку. Но его предложение было отвергнуто, потому что вы отказались подписать необходимые бумаги! Вы безжалостно оставили ее там загнивать заживо. Вы убили ее! Оба! И самое ужасное заключается в том, что вы даже не раскаиваетесь в содеянном.

Схватив документы, которые до этого разложила на столе, она убрала их в папку.

— Но есть Высший суд. Зло, совершаемое нами в этом мире, обязательно возвращается к нам. Вы оба заплатите за то, что сделали.

— Но я ничего не знал об этом! — закричал в панике Картер. — Я никогда больше не видел Анхелу после ее отъезда в тот день. Прескотт занималась всем остальным. Она заверила меня, что за Анхелой лучший уход и вокруг нее лучшие врачи. Я абсолютно ничего не знал об этом предложении выписать ее под расписку. Она сказала мне, что Анхела безнадежно больна.

Ларе было достаточно посмотреть на выражение ужаса в глазах Прескотт, чтобы понять, что ее отец лжет. Не говоря больше ни слова, она повернулась, чтобы уйти.

— Останови ее, — приказал Картер своему секретарю, когда Лара быстро направилась к выходу. — Прес, сделай же что-нибудь! — закричал он, когда Лара уже вышла из библиотеки.

Прескотт не сдвинулась с места.

— Мы не можем позволить ей обратиться в прессу. Позвони Бакстеру, чтобы он задержал ее.

— Ты идиот. — Тон Прескотт и ее лицо в данный момент были практически лишены всякого выражения. — Она блефовала, а ты попался на ее удочку. У нее нет ни единого доказательства против тебя. Все, что она имела, — предположения, которые ты по глупости подтвердил.

— Ты видела счета? Как ты можешь быть такой уверенной!

— Потому что я не делаю ошибок. Я обеспечила полную гарантию, что ничто и никто не сможет связать твое имя с Анхелой. Мое имя на всех документах, на каждом чеке. И не надо…

— Тогда пусть эта история останется между нами, — перебил ее обрадованный Картер. — Будем считать, что это твои дела. И вообще, было ли что-то? Я не вижу ничего противозаконного в том, что ты сделала, за исключением того, что ты не приняла этого предложения врача. И не волнуйся, если возникнет проблема: мои адвокаты снимут ее. — Он похлопал ее по плечу, как хозяин поощряет свою собаку. — Думаю, неплохая идея прямо отсюда позвонить Рамзею, чтобы прояснить ситуацию. Надо подумать, как ее можно оклеветать. Это поддаст ветерка ее парусам.

— А что ты собираешься делать? — спокойно спросила Прескотт.

Он посмотрел на часы.

— Мне бы уже пора начать одеваться к обеду. Ты же знаешь, какой бывает Клаудия, когда задерживается обед. Поговорим попозже.

Джейн Прескотт посмотрела вслед Картеру Кинсли, когда он своей уверенной легкой походкой выходил из библиотеки, затем вошла в свой кабинет, примыкавший к ней, и села за стол. Она сняла очки и положила их сверху компьютерных распечаток последних посреднических сделок в Иове.

Она не волновалась за свою безопасность. Без веских доказательств ни одна газета не напечатает обвинения Лары из страха быть опозоренной. До того как сегодняшний закон вошел в силу, тысячи пациентов помещались в государственные больницы, так как их родственники отказывались нести за них ответственность. Конечно, кто-то и может осудить ее за то, что она отказалась подписать освобождение Анхелы, но это не было противозаконным. Хотя они с Кинсли этим буквально убили Анхелу.

Джейн поняла, что он легкомысленно уверен в том, что она и теперь все возьмет на себя.

За двадцать два года она сделала Картера Кинсли центральной фигурой своей жизни. Она вела все его дела, покрывая все его пороки, и завела политическую машину, которая уже почти привела его к Белому дому. И она никогда ничего не просила взамен — кроме того, чтобы быть ему необходимой.

Она любила его все эти двадцать два года.

Она терпела его жену, которая обращалась с ней как с окруженной ореолом служанкой, а также мирилась с нескончаемой вереницей безмозглых маленьких сучек. Джейн всегда была уверена, что она ему так же жизненно необходима, как и он ей, что она единственная женщина, без которой он не сможет обойтись.

Для Прескотт было ударом, когда она сегодня обнаружила, что дорога ему не больше всех остальных. И она не собиралась больше позволять делать из себя дурочку.

Покопавшись в справочнике, она нашла номер телефона. На звонок ответили сопящим: «Алло».

— Синди?

— Ой, это вы. — Разочарование в голосе девушки было явным: она, очевидно, плакала. — Не надо проверять меня, мисс Прескотт. Я сделала все, что вы просили. Я оставила его, как обещала. Я как раз собиралась позвонить и заказать такси, чтобы доехать до аэропорта.

— Забудь об этом такси. Тебе никуда не надо уезжать.

— Неужели Картер передумал? О, я знала, что он так поступит!

— Нет, никогда не передумает. Если он расстается с женщиной, то это навсегда.

— Но вы же говорили, что он любит меня! Что через какое-то время…

— Я просто пыталась успокоить тебя.

Девушка пискляво вскрикнула и зарыдала. Прескотт пришлось повысить голос.

— Синди, ты бы хотела побывать на телевидении?

— На телевидении? — повторила Синди; слезы моментально высохли, и голос зазвенел: — Но как?

И мисс Прескотт объяснила.


Как Джейн Прескотт и предполагала, у Лары никогда не было никакого намерения обращаться в прессу. Она просто сыграла на трусости своего отца, чтобы выудить у него подтверждение в причастности к болезни и смерти ее матери. И хотя она верила в высший суд и возмездие, она не ожидала, что оно придет к нему так скоро: история связи Картера Кинсли с восемнадцатилетней девушкой облетела все газеты следующего дня, вынудив его тем самым снять свою кандидатуру.

Лара понимала, что отец достоин такого наказания. Она была убеждена, что такой человек, как он, не может быть Президентом Соединенных Штатов и отвечать за жизни миллионов людей. Однако, к ее удивлению, она не испытала удовлетворения от этого возмездия. Его неповинная ни в чем семья также расплачивалась за его грехи.

С другой стороны, мисс Прескотт, согласно последним статьям, исчезла.

Через неделю после скандального падения Картера Кинсли в театр на имя Лары принесли пакет. На конверте не было обратного адреса, а также никакого пояснения. В нем были фотографии ее матери вместе с ее отцом и пакет истертых любовных писем.

* * *


В день премьеры начало спектакля назначили на семь вечера, чтобы телерепортеры смогли поместить свои заметки о нем в одиннадцатичасовых новостях. Сбор актеров также сдвинулся на час, то есть они собрались к пяти.

С тех пор как Лара переехала в Нью-Йорк, у нее не было большой необходимости прятаться от публики, поэтому она была совершенно не подготовлена к встрече с толпой, поджидавшей ее у театра.

Полицейские кордоны сдерживали поклонников, собравшихся здесь спозаранку, тем самым доказывая, что их страстное желание увидеть кинозвезду было сильнее, чем ожидание самого спектакля. Репортеры и фотографы ринулись к ее лимузину.

Кэл приехал в театр первым. Он стоял незамеченным на тротуаре, когда увидел, что происходит. Он быстро открыл дверцу машины и помог ей выйти.

— Держись за меня, — скомандовал он, задыхаясь. — Я помогу тебе выбраться отсюда.

Защищая ее, он обхватил левой рукой ее плечи и прижал к себе. Ему пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным в том потоке вопросов, которые на ходу задавали репортеры.

— Мисс Лайтон должна подготовиться к выступлению. Вы можете взять у нее интервью после окончания представления.

Кэл с таким же успехом мог разговаривать с самим собой. Перед лицом Лары появились микрофоны, засверкали вспышки ламп, зажужжали мини-камеры.

Идя вслед за ними, репортер из «Пост» настойчиво спросил:

— Вам нравится играть на сцене, Лара?

В отличие от Кэла Лара знала из собственного опыта, что игнорирование прессы только еще больше возбуждает ее натиск.

— Я никогда к другому и не стремилась.

Строгая дама из «Энквайер» оттолкнула всех остальных; ее тон был столь же агрессивен, как и ее манеры:

— Мы слышали, у вас было много проблем во время репетиций, и из-за этого чуть не отложили премьеру.

— Это глупость, — усмехнулся Кэл и бесцеремонно оттолкнул женщину.

Она преследовала их по пятам с упрямством разъяренного быка.

— Лара, что вы скажете о словах вашего бывшего мужа, о том, что как актриса вы ничто?

Лара неестественно рассмеялась:

— Именно поэтому он и является моим бывшим мужем.

— Что вы думаете о тех слухах, — выкрикнул кто-то, — что букмекеры Голливуда ставят четыре к одному против критиков Нью-Йорка, что сегодня вы срежетесь.

Лара снова засмеялась. Кэл продолжал тянуть ее за собой, чувствуя, как она дрожит.

— Видимо, я совершенствуюсь, — бросила она. — В самом начале репетиций ставили десять к десяти.

Кэл и Лара уже почти достигли ступенек, ведущих к входу в театр, когда строгой даме все-таки удалось прорваться к ней уже у самого входа.

— Что вы будете делать, если не пройдете как серьезная актриса, Лара? — сухо спросила она. — Опять будете раздеваться?

Все засмеялись. Замелькали вспышки, схватывающие растерянное лицо Лары. Она не нашлась, что ответить на этот раз. Единственное, что она могла сделать, — это последовать по ступенькам за Кэлом, собрав в кулак всю свою волю и гордость.

Кэл проклинал эту журналистку. Затем, хмурый от огорчения, он посмотрел Ларе в глаза.

— С тобой все в порядке?

Она кивнула, но Кэл заметил в ее глазах слезы и неуверенность. Он знал, насколько была уязвима ее уверенность в себе как актрисы.

— Не позволяй этим ублюдкам приближаться к себе, Лара. После твоего сегодняшнего выступления им всем придется проглотить свои слова, включая твоего бывшего мужа.

Лара безнадежно махнула рукой.

— Не имеет значения, как я сыграю эту роль, Кэл, — я теперь это знаю. Я не могу победить. Они найдут какие-нибудь пути, чтобы низвергнуть меня. Чего мне действительно жаль, так это того, что в это дело я затянула тебя и Пат.

Она отвернулась, чтобы он не мог видеть ее слез.

— Лара, ты на самом деле победишь. — Взяв ее за плечи, Кэл повернул ее к себе. — Каждый раз, когда ты ступаешь на эту сцену, это уже победа. Вот чего тебе не могут простить эти ублюдки. У тебя хватило мужества порвать с этим, потому что ты хотела стать больше чем секс-звездой. И теперь ты знаешь, какая ты хорошая актриса. Ты доказала это на репетициях. Никто никогда не сможет снова отнять это у тебя.

Его руки потянулись разгладить испуг на ее лице.

— Господи, как бы я хотел, чтобы ты видела, как красива ты в спектакле. Я не говорю о твоем лице или теле. Ты вся светишься изнутри, и это — что бы ни случилось с тобой — ничто и никто не сможет разрушить. Ты освещаешь собой всю сцену.

Слова Кэла шли из глубины сердца, его глаза горели любовью. Лара онемела, в ответ ее губы раскрылись нежно и чувственно.

— Лара, я так люблю тебя! — вырвалось у него.

Он даже не представлял себе, как сейчас она нуждалась в этих словах. Он поцеловал ее со страстной нежностью, и она пошла ему навстречу, раскрываясь, как цветок. Он сгреб ее в свои объятия, словно боялся опять потерять. Так долго отвергаемая ею волна любви с новой силой захлестнула ее. Она прижалась к нему каждой своей частичкой.

Звук торопливых шагов за дверью наконец возвратил их в реальность сегодняшнего вечера.

— Черт! — он оторвал свои губы от ее, продолжая все так же прижимать Лару к себе. — Тебе давно уже пора одеваться, а мне надо сбегать посмотреть, как там дела у технической группы. Продолжение следует, — дал обет он, прежде чем они наконец расстались.


В центре освещенного прожекторами экрана, расположенного в глубине сцены, появилось изображение: волосы цвета платины обрамляли лицо с небесно-голубыми глазами; блестящие, соблазнительно раскрытые губы и тело, которое, казалось, покрыто тонким слоем золота. По ходу спектакля ее имидж секс-звезды Голливуда все больше и больше заполнял экран, пока в конце спектакля он не стал доминирующим на сцене — точно так же, как он доминировал в жизни Лары, несмотря на ее внутренний протест и отвращение.

Невзирая на все опасения и слезы, Лара в тот вечер окончательно покончила с этой доминантой, с этим имиджем и в жизни и на сцене.

Когда она с гордо поднятой головой вышла к публике, сердце ее неистово забилось. Из публики доносился ропот восхищения, шепот обсуждения ее внешнего вида, тихие нетерпеливые хихиканья.

«Публика, любящая жареные зрелища, должна раскрываться и выражаться именно в этом», — подумала Лара.

И эта публика, которая должна была провалить и освистать ее, в какой-то момент, к своему изумлению, увидела в ней серьезную драматическую актрису.

Думая, что никогда уже не сможет изменить свой имидж и что ей нечего терять, Лара превзошла себя. Она наконец поняла, что все эти годы была поглощена только жаждой признания, ненасытной потребностью в любви публики. Любовь, которую она увидела до спектакля на лице Кэла, так и осталась запечатленной в ее глазах. Она поняла, что только в его любви заключается все то, что ей больше всего необходимо.

Она больше не «зажималась», выражая на сцене все свои чувства к Кэлу, всю свою страсть, все, чего она так боялась во время репетиций.

Где-то в глубине сознания она ощутила звенящую пустоту, словно между сценой и залом пробежал электрический заряд, и все задержали дыхание. Занавес опустился, в зале несколько минут стояла тишина — театр словно отделился от зрителя. Когда подняли занавес снова, публика взорвалась аплодисментами.

Так, стоя, они аплодировали Ларе почти десять минут. Это была самая большая месть, всем, кто ей изменил, о которой она даже не осмеливалась мечтать.

Однако любовь и гордость, которую она увидела в глазах Кэла, подбежав к нему за кулисами, были ей в сто раз дороже оваций публики. И когда она всю ночь, чувствуя его частью себя, лежала на руке любимого, и они разговаривали и любили друг друга, Лара наконец поняла, что приобрела то, чего не даст ей преклонение даже всего мира.