Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 2
Джилли Купер








Лизандер Хоукли – простодушный и добрейший малый, который желает счастья всем женщинам – красавицам и дурнушкам, «звездам» и домохозяйкам, юным и не очень. Чтобы они были любимы и желанны, Лизандер готов на все, но при этом заставляет их мужей ревновать.






Джилли Купер

Человек, заставлявший мужей ревновать

Книга 2





34


Погруженный в партитуру, Борис по-настоящему не ощущал еще волнения до тех пор, пока не увидел «Альберт-холл», увитый кабелями телевидения Би-би-си. Огромная толпа стояла даже не в надежде купить лишний билетик, а хотя бы для того, чтобы мельком взглянуть на прибытие Гермионы и Раннальдини. В дирижерской уборной он с трудом надевал фрак. Когда руки бьет дрожь, трудно пристегнуть накрахмаленный пластрон. «Вот так бы затвердела и моя верхняя губа», – подумал он. Галстук оказался очень длинным и таким белым, что лицо и зубы на его фоне выглядели желтыми. Надев пиджак, он почувствовал себя, как в сауне.

– Помощь нужна? – в дверях показалась голова Боба с прилизанной прической.

– Если мои руки так трясутся здесь, то мы начнем престиссимо и пробежим все за десять минут, – сказал Борис сквозь зубы, а затем покраснел: – Можно как-нибудь дать знать Рэчел?

– Я уже ей позвонил, – сообщил Боб. Затем, решив, что маленькая ложь в таком случае не грех, добавил: – Она дарит тебе свою любовь и желает удачи.

– Ее любовь, о Господи, а что она скажет, если я провалюсь, и как справиться с Гермионой?

—Гермиона свое откричала, – зловеще произнес Боб.

Кроме того, что его жена напилась в стельку, она еще и наотрез отказалась выступать.

– Господи, кто же будет петь вместо нее? – Я подумал и позвонил Сесилии.

– Боже мой! – Борис побледнел еще больше. – Она же совсем неуправляема. Поднимает юбку во время чужого исполнения, чтобы отвлечь внимание.

Боб захохотал:

– Сегодня вечером она хорошо отыграет. Ведь это же прекрасный шанс сбить спесь с Раннальдини и Гермионы. Только я рискую своей головой и браком.

Тени под глазами Боба были глубокими. «А бедный малый действительно положил голову на плаху», – подумал Борис.

Вечер был удушающе жарким. Леди сидели с переносными вентиляторами, раздувающими их челки. Лондонский «Мет» настраивался, и словно птицы чирикали в лесу. Микрофоны свисали как пауки, выброшенные из окна. В бельэтаже, партере и отделанных золотом и красными занавесями ложах люди возбужденно говорили на многих языках. На площадке променада людей было битком, в основном бородатые молодые люди с яркоглазыми и румяными подружками. Многие из них поднимали знамена с надписями: «РАННАЛЬДИНИ ДИРИЖИРУЕТ О'КЕЙ» и «МЫ ЛЮБИМ ГЕРМИОНУ». В воздухе носились бумажные стрелки. Би-би-си была разгневана заменой. Ричард Бейкер, ведущий променад-концерта по телевидению, и Питер Баркер, ведущий по радио, спешно стали переписывать свои тексты, когда на рострум поднялся Боб и заявил, что Раннальдини и Гермиона выступать не будут.

Послышались протестующие крики, в перерыве которых он успел объявить о замене, назвав имена Бориса Левицки, русского композитора и дирижера, широко известного в своей стране, и одной из величайших оперных див мира – Сесилии Раннальдини.

– Так что, – перекрикивал зрителей Боб, – вы можете не сворачивать знамена Раннальдини.

Аудитория в оцепенении его оглядела, а затем опять поднялся вой. Одни, проделав несколько тысяч миль, требовали деньги обратно. Другие с шумом покидали зал.

– Я их ненавижу, – пробормотал Борис.

– Они еще больше возненавидят себя, когда поймут, что пропустили, – уверял его Боб, поправляя сзади полы фрака Бориса, со спокойным лицом, скрывавшим панику. А вдруг Борис действительно не справится? – «Реквием» был одним из самых сложных музыкальных произведений. Хор за розовым занавесом дружно возмущался. Ведь все юные сопрано и альты сделали прически и купили черные платья. У них, может быть, никогда больше не будет шанса петь или лежать под великим Раннальдини.

– О день гнева, о день бедствия, – пропел виолончелист за передним пюпитром, чуть было не лишившийся вчера Страдивари в квартире Раннальдини. – Боба линчуют, если Борис сорвет концерт.

– Борис хороший, – сказал его сосед, открывая партитуру.

– У него нет опыта публичных выступлений.

– Если не смотреть вниз, высота не страшна.

Ларри Локтон был так взбешен, что уже четвертый раз бежал в бар за виски. В предвкушении спроса «Кетчитьюн» только что предприняла большую кампанию по републикации легендарного исполнения Гермионой и Раннальдини «Реквиема» в 1986 году.

– Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что Раннальдини обязательно подведет. Мы в антракте уйдем.

– Его не будет, – сказала Мериголд, посмотрев в программку. – Исполнение длится девяносто минут без перерыва. Бедный Борис. Интересно, что же случилось с Гермионой и Раннальдини?

– Надеюсь, что-нибудь серьезное, – проворчал Ларри.

На часах было семь тридцать. Борис попытался успокоиться, глубоко вздохнув и напрягшись, чтобы очистить мысли.

– Удачи, – пожелал ему Боб. – И может, Господь будет с тобой, – прошептал он.

Участники концерта поднялись. Борис упал на ступеньках, и к нему бросились четверо солистов. Но их растолкала огромная Монализа Уилсон, сверкающая огненно-красным шифоном.

– Я счастлива, что ваш мега-Сталин уже ни на что не способен, – пробормотала певица Борису. – Он пугал меня до смерти.

В зале раздались смешки, когда она по-матерински отряхнула ему брюки и поправила галстук.

– Мы им покажем, что без них даже лучше, – тихо проговорила загорелая Сесилия, одетая в костюм для ночного клуба и усыпанная золотыми блестками. «А мальчик-то очень привлекательный, – подумала она, – и сравнительно нетронутый».

Огромнейшая аудитория из всех когда-либо виденных «Альберт-холлом», была разочарована, но все же заметила, что Борис смертельно бледен, молод, а знатоки к тому же вспомнили о его бегстве из России. К нему начало потихоньку устанавливаться хорошее отношение.

Поднявшись на рострум, Борис увидел ряды и ряды одетых в черное мужчин и женщин под уходящими ввысь трубами органа. Он обратил внимание на жемчужную поверхность барабана и отливающие золотом медные – именно им предстоит играть важную часть в предстоящие девяносто минут. Смычки струнных были готовы наброситься на инструменты.

Борис их торжественно оглядел. Ноты партитуры, казалось, плавали перед его глазами – 278 сложных страниц. Опустив свою темноволосую голову, он поцеловал первую страницу и двинул ее вверх. Соловьи в «Курие элейсон» редко были так тихи и немногословны. Увы, какой-то налетчик после перестрелки сбежал из Кенсингтонского банка, и за ним погнался караван полицейских машин, оглашая своими сиренами все окрестности; это сфорцандо окончательно уничтожило вдохновение и собранность Бориса.

Первые удары грома в «Дне гнева» оказались какими-то рваными. Волосы были мокрыми от пота. Зрители обменивались понимающими взглядами. Два раза Борис терял нить партитуры, а однажды ее страницы просто разлетелись, как вспугнутые бабочки, но лондонский «Мет» спасал его, пока он их собирал.

Его техника владения палочкой была не выигрышна. Когда им овладевали эмоции, он замедлял темп. В «Рекордаре», когда Сесилия и Монализа начали изысканный дуэт, оплетая голос голосом, он был так тронут, что, взяв палочку обеими руками, начал громко подпевать, пока не вспомнил, где он. И постепенно оркестр, хор и спрессованный зрительный зал разделили его страсть и испуг.

Ранним вечером в Парадайзе разбушевавшийся Лизандер звонил из своей машины Джорджии.

– Я, должно быть, за последнее время отупел, – сказал он. – Раннальдини уклонился от променад-концерта, и Борис собирается занять его место – «Рекреация» Верди или что-то в этом роде. Рэчел хотела было записать это в моей машине, а я был настолько глуп, что сослался на предстоящее свидание с тобой и предложил ей убираться подобру-поздорову. И еще я пофлиртовал прошлым вечером с Флорой.

– Все нормально, – Джорджия закрутила кран.

– А вообще нам пора развлечься. С Рэчел уж очень скучно, – заявил Лизандер, успокаиваясь. – Она просто в бешенстве, но пока наблюдает за Борисом, не распространяется о вредности продуктов.

Рэчел была не просто в бешенстве. Ее захлестывала зависть к прекрасному дому Джорджии, богатству, красоте и любовнику, сдерживаемому только Флорой. В общем, она безумствовала. Изводило также переживание за Бориса, выступавшего сейчас перед большой и незнакомой аудиторией, и было стыдно, что из-за ревности она желала ему провала.

Небольшое застолье на террасе в начале вечера сопровождалось руганью, поскольку из ванной, в которой Флора принимала душ, полилась вода, но никто не подумал вылить ее в сад или мыть ею машину. Пытаясь превратить все в шутку, Лизандер сказал, что это похоже на мочеиспускание Артура, и потом смеялся, не прекращая.

Джорджия в старом купальнике и желтом шифоновом шарфе, скрывающем засосы, удивлялась тому, какая же Рэчел хорошенькая. Как девочки, пережившие в старших классах сильное и неразделенное увлечение, она была очень сдержанна в своих оценках.

С ненакрашенными глазами под большими очками, в поношенных черных брюках и длинной кофте с плечиками, скрывавшими фигуру, она выглядела несчастной.

По дороге в гостиную к телевизору Джорджия сделала ошибку, показав ей новые желтые в цветочек обои в столовой.

– Интересно, сколько тропических деревьев было вырублено, чтобы произвести это, – холодно сказала Рэчел. – Я предпочитаю сама разрисовывать стены.

Положение не улучшила и Флора. Она ввалилась с огромной порцией водки с тоником и тут же закурила. Наглухо застегнутая рубашка скрывала от матери следы любви.

– В твоем возрасте не стоило бы курить, – проворчала Рэчел.

Она уже слышала историю про то, как Флору вытошнило в трубу Бориса, и то, как он восхищался ее сексуальностью и талантом, так что никак не была расположена полюбить ее.

– Если я хочу убить себя, то должна это сделать, заявила Флора, целуя Лизандера вместо приветствия.

– Но ты же наносишь вред и легким других. Ну-ка прочь, псина, – приказала Рэчел, пожелавшая смотреть телевизор, сидя на тахте.

Динсдейл злобно заворчал.

– Боюсь, он не послушается, – извиняющимся тоном произнесла Джорджия.

– Блохи, мам, просто ужасны, – Флора хлопнула себя по ляжкам. – Их на лужайке, как капель росы.

Подчеркнуто поджав под себя длинные ноги, Рэчел уселась в кресло. Ричард Бейкер как раз рассказывал зрителям, что Раннальдини и Гермиона, видимо, не появятся.

—Черт побери, как вы думаете, почему Раннальдини отказался? – спросила Джорджия, разливая остатки «Мюскадета» по стаканам.

Одна только Флора могла ответить на этот вопрос, но она молчала.

– Должно быть, получил приглашение, от которого не смог отказаться, – кисло заметила Рэчел. – От какой-нибудь девицы, с которой еще не трахался.

Коснувшись этой темы, она продолжила разговор о неразборчивости Раннальдини.

– Он всегда пытался меня затащить в постель и Хлою трахал, нынешнюю наложницу Бориса.

Лицо Флоры хранило абсолютную невозмутимость, но это была маска. Только теперь, после месяца, проведенного с Раннальдини, она начинала понимать, как скучает без него. Да какого черта она еще и здесь должна подвергаться ограничениям «Багли-холла»? Мысль о невыполненном каникулярном задании действовала угнетающе, а тут еще эта тупая сучка безостановочно поливает Раннальдини.

Когда же зазвучал «Реквием», Рэчел переключила свое презрение на Бориса. За каким дьяволом на нем красные подтяжки? Почему он не постриг ногти? Посмотрите на эти волосы, падающие на спину. Наверняка работа Хлои. Смотрите, как болтаются фалды. А теперь он ведет слишком быстро, ну вот, слишком медленно – он, всегда такой сверхэмоциональный, да почему же он не держит такт?

– Почему бы вам не заткнуться и не послушать? – пробормотала Флора.

– Борис дирижирует изумительно, – сказал Лизандер к концу «Dies irae», – но для меня это звучит как азбука Морзе.

Поцеловав Джорджию и убедившись, что выпивки достаточно, он улизнул в Ратминстер развлечься.

– Я и не думала, что у Сесилии такой чудесный голос и что она так хороша, – вздохнула Джорджия.

– Раннальдини спит с ней всякий раз, когда она приезжает, – встряла Рэчел.

«Я ее убью», – подумала Флора.

– О, да там и Мериголд, – удивилась Джорджия когда камера прошлась по лицам зрителей. – Ну разве она не великолепна?

– Любой может выглядеть великолепно, если столько тратить на одежду, – прошипела Рэчел, – а то, что ее маньяк-муж заливает по ночам дом светом прожекторов, – просто возмутительная трата энергии.

Она была в панике – в любую минуту камера могла показать Хлою, такую белокурую и красивую, как никогда. Но на экране царил бросивший ее муж, который после концерта вернется в объятия Хлои.

«Реквием» близился к концу. Телевизионщики, которые пришли посмеяться, были в экстазе от предчувствия рождения новых звезд. Великолепно поставленный Корделией свет усиливал общее ощущение, хотя сквозь путаницу «Agnus Dei» и «Sanctus» Борису пришлось пробираться почти в полной темноте.

Раскинув руки, словно юный распятый Христос со слезами, заполнившими его библейские черные глаза, опустив взволнованное, бледное, измученное лицо, он как бы просил чуда у оркестра, хора и солистов. А те, хоть и отработали уже более часа без перерыва, так же как и зрители, мечтали, чтобы представление не кончалось.

После раскатов грома, когда вспыхнули юпитеры и вознеслись звуки медных, вновь запела Сесилия, божественно завывая и делая драматически эффектные паузы там, где ее дивный голос был уже бессилен. Завораживающим соловьиным шепотом, подобно жрице, выводила она пианиссимо двадцать девять трелей на ноте до:

«В день страшного суда Господь извлек мою душу со дна вечной смерти»:

Затем на фоне мягко рокочущего барабана хор присоединился в двух последних «Delivera Mes» и Борис, держа палочку как саблю, повел работу к финалу. Когда медные грянули последние трубные аккорды, исполнители напряглись как один громадный тигр. Казалось невероятным, что после возникшей тишины вдруг последует сногсшибательно ревущая овация, когда все: аудитория, музыканты – повскакали со своих мест, крича, вопя и радуясь. Рукоплещущий зал был похож на вспенившееся море. Ричард Бейкер от волнения не мог вымолвить ни слова.

И тут Борис, находившийся, казалось, в трансе, вдруг будто надломился и зарыдал, как раненое животное. Монализа Уилсон прижала его к своему животу, бас передал ему шотландский шейный платок вытереть слезы. И тогда грянуло «браво».

Спотыкаясь, он спустился вниз и замер в ожидании. Его круглое доброе лицо словно спрашивало в экстазе: «Вы не слышали, Джузеппе не плакал от радости на небесах? Ох, мой дорогой». И они обнимались, неистово хлопая друг друга по спинам. А затем Бориса задушили поцелуями. Сесилия едва успела смыть макияж до того, как их пригласили на сцену.

Взбежав на рострум, весь в мозаике губной помады, Борис еще раз пожал руки всем солистам, всем ведущим инструментам и тем, до кого мог дотянуться. Под рев и неистовое топанье он заставлял раз за разом вставать весь хор. Затем настала пора поздравлений руководителю хора.

Но, в общем, все аплодисменты предназначались ему, и когда принесли два букета желтых гвоздик и лилий для Монализы и Сесилии, все одобрительно засмеялись и завопили, приветствуя жест Сесилии, которая легким поклоном быстро передала их Борису.

– Что у вас будет еще? – прожурчала она.

– Браво, браво, браво! – завывал весь «Альберт-холл», стоя.

– Что я еще сыграю? Но я не взял с собой других партитур. Я не ожидал, – сказал Борис.

Боб улыбнулся:

– Я предусмотрительно прихватил с собой несколько партитур твоих песен.

Как только Борис вновь поднялся на рострум с букетом Сесилии под мышкой, зал затих.

– Я нехорошо говорю по-английски, – произнес он приглушенным голосом, – но я благодарю вас всех. Я чувствовал теплое отношение к себе. Это поддерживало меня. Я хотел бы попросить оркестр сыграть мое сочинение на тему русских народных песен. Дело в том, что по ту сторону забора трава такая же зеленая.

Не только для оркестра и Сесилии, умеющих читать с листа, но и для всех остальных очарование маленькой пьесы было неоспоримо, и вновь на Бориса обрушилось громовое одобрение и аплодисменты до тех пор, пока Ричард Бейкер, извиняясь и сожалея, не попрощался со зрителями.

– Это была самая чудесная программа, которую я когда-либо видела, – Джорджия вытерла глаза. Ты пропустил нечто потрясающее, – заявила она Лизандеру, появившемуся в дверях и увешанному сумками.

– Да я посмотрел немножко в магазине, – сказал Лизандер. Затем, повернувшись к Рэчел, добавил: – Ты, должно быть, взволнована.

Но Рэчел яростно напала на Боба, который не позволил еще раз исполнить одну из самых амбициозных вещей Бориса.

– Вместо этих сентиментальных, второсортных отходов. И вы видели, как Сесилия лапала его? Самое время поговорить о ворующих детей из колыбели.

– Ну, это просто старческое замечание, – ласково проговорила Флора, доставая упаковку от «Макдональдз» из ближайшей сумки. – Ваш экс-муж, без сомнения, один из самых сексуальных мужчин мира. Все, что от него требовалось сегодня вечером – это выстоять, а уж женщины обоих полов просто должны вокруг него падать в обморок. Ведь как бы там ни было, но именно он представил имеющим счастье слышать самую волнующую и прекрасную версию «Реквиема», да и Сесилия тоже пела как ангел. В отличие от вас Борис слышит музыку сердцем, а не ушами, а вы просто сука. И теперь я точно знаю, почему он ушел от вас.

Дорогая, – взмолилась Джорджия. – Вы даже не понимаете, на какие жертвы мы пошли ради вас, – продолжала Флора, доставая бургер и откусывая большой кусок. – Я уже час не могу закурить. Вы не позволили нам с мамой провести вместе последний вечер, а Лизандеру посмотреть «Истэндерз» и «Зе Билл», и он не сможет увидеть их позже, поскольку вы вели запись Бориса.

Ой, Флора, ну заткнись, – Лизандер нагнулся чтобы наполнить стакан Рэчел. – Борис был хорош и жаль, что Ричард Бейкер не взял у него в конце интервью, как у регбистов.

– Я знаю.

Окаменевшее лицо Рэчел сморщилось под лавиной несчастья.

– Он выступал абсолютно волшебно, но я не могу позвонить и сказать ему об этом, потому что там Хлоя.

И Боб успел сказать слово до того, как сцену и артистическое фойе заполнила пресса.

– Позвоните мне утром, – Ларри протягивал свою карточку Борису, наконец сообразив, что же произошло. – Я запишу эту народную песню и что там еще у вас припасено дома.

В прошлом интервьюеры избегали Бориса, поскольку тот не мог толком изъясниться, но сегодня вечером, казалось, он обрел свой язык.

– Почему вы не раскрывались раньше? – спросил «Стандарт».

– Да я просто не знал, как начинать. Рецензии были настолько пугающими, что практически заставили меня замолчать. И я стал помощником Раннальдини. Ведь Раннальдини никогда ничего не искал.

– А что случилось с Раннальдини этим вечером? – задал вопрос «Мейл»..

Борис усмехнулся:

– Я думаю, он сбежал через балконную дверь.

– Почему он не включал в программу вашу музыку?

– Она ему не нравится. Он не понимает авангардной музыки. – Борис немного подумал: – Да и вообще Раннальдини просто собиратель пустых бутылок.

Представители прессы покатились со смеху.

– Ну довольно, – нетерпеливо сказал Боб. – Борис уже достаточно потрудился этим вечером, а у него утром несколько важных звонков.

– У меня днем должна быть лекция о Малере.

– Попозже узнаешь, что у тебя должно быть. – Осторожно извлекая Бориса из объятий Сесилии, Боб повез его на ужин в «Лисички» на Старой Бромптонской дороге. Кисти Бориса так болели, что он с трудом управлялся с мясом – да он и не был особенно голоден, но пил много красного вина и долго говорил о Рэчел.

– Она же была очень холодна со мной. Она не спала со мной, поскольку думала, что я чересчур озабочен, а я и был чересчур озабочен, ведь она же не спала со мной. Это какой-то заколдованный круг. Она, конечно, сука, но я люблю ее. Я ненавижу Раннальдини за то, что он подбирался к ней. И ты знаешь, он одно время жил с Хлоей.

– Она потому сука, что чувствует неуверенность, – вставил Боб.

– Хлоя приходит домой, когда я ухожу, – мрачно продолжал Борис. – И вообще она приходит домой только тогда, когда устала или у нее грязные волосы. А Рэчел могла наплевать на все. Но мне было тяжело с ней, потому что она боялась за меня. Я-то думал, что по ту сторону трава зеленее, а оказалось, что она просто перегружена пестицидами. А этот вечер был великолепен. Спасибо тебе, Боб, но я хотел бы, чтобы и Рэчел и дети были там. А моя новая симфония посвящена Хлое. Когда я писал ее карандашом, Хлоя переписывала чернилами по линейке.

– Зачем скрывать свой выбор? – сказал Боб. – Почему бы не посвятить ее Хлое? Твоя симфония – это просто фантастика. Я не знаю более волнующего произведения. Я уже отправил ее Саймону Раттлу. Рэчел несчастлива и любит тебя. Почему бы не попробовать еще раз? У тебя теперь есть деньги, а после сегодняшнего вечера ты будешь твердо стоять на ногах, так что ситуация изменилась.

– Можно я возьму эту партитуру? – спросил Борис, когда они, пошатываясь, вышли в красновато-коричневую ночь. – Я бы хотел пройтись по ней и исправить ошибки.

– Оставь все себе, – сказал Боб. – Ты должен войти в историю. Точно так же Ленни Бернстайн принял эстафету от Бруно Вальтера.

Это было подтверждено экстатическими обозрениями и колонками новостей во всех газетах, вышедших на следующее утро. Самая лучшая статья появилась в «Таймс», жену критика которой Раннальдини увлек в постель за неудачное интервью. Весь день сыпались приглашения дирижировать, сочинять, появиться на телевидении и дать интервью прессе. Вместо намеченной лекции о Малере Борис сидел на передней парте и излагал студентам события прошлой ночи в «Альберт-холле».

Раннальдини, мрачно наблюдавший все эти записи, сходил с ума от зависти. Позвонив Бобу, он наорал на него, что его заменили таким безнадежным любителем.

– Он был блестящ, – возражал Боб. – Я еще никогда не слышал таких долгих оваций.

– На променад-концертах публика всегда доброжелательна. Если бы даже Таблоид вышел в белом галстуке, и ему бы аплодировали, потеряв голову.

Раннальдини обозлился еще больше, когда обнаружил, что просочившаяся история ссоры с Сесилией и Гермионой была размазана по страницам «Скорпиона».

Ну а потом он нарвался на лондонский «Мет», который вместо репетиции «Мисс Солемнис» вдруг запустил «Два любимых черных глаза», а когда он заорал на них, они наотрез отказались пугаться и еще раз сыграли это. Когда же они вышли на зрителя, то сидящий за передним пультом виолончелист, Страдивари, которому Раннальдини угрожал увольнением, намеренно заиграл «Боже, храни Королеву» фальшиво.




35


Макиавеллист по натуре, Раннальдини решил отомстить Борису, начав ухаживать за Рэчел. Акция предполагала доведение до сумасшествия не только Гермионы и Сесилии, на которых он был все еще зол, но и Флоры, которая вообще не принимала черноглазый инцидент серьезно. Она настойчиво именовала его Панда и имела наглость заявлять, что «Реквием» Бориса был лучшим исполнением, которое она когда-либо слышала.

К решительным действиям Раннальдини подвигала и откровенная враждебность Рэчел, которая упорно рассылала в местные газеты письма с обвинениями Раннальдини в охоте, перекрывании прогулочных троп и использовании пестицидов.

Игнорируя эту бомбардировку, Раннальдини начал заходить в Жасминовый коттедж, по уик-эндам сталкиваясь от случая к случаю с Лизандером, болтающимся без дела, поскольку Гай был дома, а сезон поло закончился. Раннальдини уговаривал «Кетчитьюн» Подписать контракт с Рэчел на запись одного из фортепианных концертов Рахманинова в сопровождении его оркестра. Он знал, что для нее это слишком большое искушение, чтобы отказаться. Но к его изумлению, несмотря на такой щедрый подарок, Рэчел хранила холодную дистанцию. И точно так же, как мужья Парадайза состязались в приготовлении шоколадного торта к церковному празднику, теперь они по примеру Раннальдини тайком от жен стали состязаться, кто больше угодит Рэчел.

Лизандер счел это веселой шуткой и быстренько схватил телефон.

– Ферди, Ферди, ты ни за что не догадаешься. Рэчел, моя приятельница с гелем для глаз, объявилась в Парадайзе, и теперь все здешние мужья сходят по ней с ума. Они забивают свои полки здоровыми, по ее мнению, продуктами, а свои тачки переводят на бензин, не содержащий свинца. Теперь они приходят к ней с целыми подносами. Сначала то были томаты для чатни[1 - Кисло-сладкая фруктовая приправа к мясу], на следующей неделе – морковки с двумя хвостиками, а на той неделе – яблоки. Ее коттедж теперь похож на выставку во время Праздника урожая. Ну а поскольку Рэчел все это в основном выбрасывает как недостаточно натуральное, то Артур и Тини чертовски довольны.

– И кто же за ней ухлестывает? – спросил потный Ферди.

– Ну, Раннальдини, Гай, Ларри, Боб и священник – вот список стартовавших.

– Черт, Ларри и Гай – это плохо, – проворчал Ферди, думая о ежемесячных жирных чеках Мериголд и Джорджии. – Какого же черта ты там тогда делаешь? Ведь твоя задача заставить мужей быть при женах. Уж лучше возвращайся в Лондон да серьезно займись заработками. У меня для тебя есть ударная работенка в Кении, прекрасная богатая женушка, муж, мерзкий от паразитов, игра в поло, скачки.

– Но я счастлив в Парадайзе, – заблеял Лизандер, боясь потерять Джорджию. – Да ведь у них же это несерьезно с Рэчел. Просто не хотят, чтобы она досталась другому. Рэчел же ворчунья, хоть и очень неплохо выглядит. Я как-то не подумал ею заняться.

– Так вот, если ты не прекратишь это безобразие, я тоже не буду думать, – неодобрительно сказал Ферди. – Я вчера еле успокоил твоего папашу, который примчался в панике, что ты не пишешь. И оставил письмо для тебя.

– Не хочу его читать. Наверняка очередная лекция на тему приличной работы для меня. Я буду работать с лошадьми Раннальдини, – сказал Лизандер, чтобы хоть как-то успокоить себя. – Он хочет, чтобы я объезжал их зимой.

– Этого тебе не хватит даже на сигареты.

– Я знаю путь к спасению – священник просил меня сходить в Святую Землю.

– Не будь дураком. Как там Наташа?

Даже одно упоминание ее имени делало ему больно.

– Вернулась в школу. Но в воскресенье они вместе с Флорой приедут на знаменитый теннисный турнир Раннальдини. Не хочешь поиграть?

– О'кей. Я приеду на уик-энд.

Под предлогом проверки финансовых дел он мог поехать повидать Наташу.

Между тем у бедной Китти выдалось просто убийственное лето. Желание иметь ребенка все возрастало, и она все с таким трудом сэкономленные деньги тратила, переходя от одного гинеколога к другому, смущаясь от бесконечных тестов и внутренних исследований. Даже когда ей прочистили трубы, никаких отклонений найдено не было.

– Но ведь не в моем же муже дело, у него уже есть дети, – твердила Китти докторам.

Раннальдини, которому чрезвычайно не нравились отлучки Китти, полагал, что она должна быть удовлетворена семью пасынками или даже восемью, если считать маленького Козмо.

– Сосредоточься на том, чтобы быть матерью для них и секретаршей для меня.

«Да ведь мне почти столько же, сколько твоим старшим», – думала Китти. И все же эти дети заставляли ее чувствовать себя виноватой в упорном желании завести своего собственного.

Ее шансы, казалось, уменьшались с каждым днем, поскольку Раннальдини спал с ней так редко. Китти все лето терпела роман Раннальдини с Флорой; она была очень огорчена фурором черноглазого соперника и старалась не читать газет, где говорилось об этом концерте, но все это давало ей слабую надежду, что Раннальдини будет больше времени проводить с ней, поскольку Гермиона и Сесилия вышли из фавора, а Флора вернулась в «Багли-холл».

Но внезапно возникла Сесилия – она солировала в «Фиделио», и Раннальдини вынужден был примириться с ней. Да вдобавок Гермиона, все еще исключенная из кружка маэстро, сделалась невыносимо истеричной.

Сесилия жила легче Гермионы, поскольку не настолько была тупа, чтобы разыгрывать из себя матрону, и в конце концов еще имела и чувство юмора. Но, будучи самонадеянной и нарциссичной натурой, считала, что Раннальдини нуждается в ее любви.

– Я просто не могу понять, Китти, почему он так навязчиво ревнует меня к моим поклонникам. Он вырвал у меня телефон, когда я вчера разговаривала с Карло, и я даже не осмелилась сказать ему, что Луиджи хочет пригласить меня в Таиланд.

Сесилия то и дело выскакивала из своей комнаты, чтобы пригласить Китти на совет, что надеть, хотя на самом деле она просто хотела продемонстрировать, насколько эффектно она выглядит в том или ином платье. Часто, к смущению Китти, она встречала ее в своей комнате обнаженной, дразня своим телом, хоть и полногрудым, но девически стройным – для женщины за сорок оно было просто великолепным. Ну как в таком окружении Раннальдини заметит Китти?

Был канун теннисного турнира «Валгаллы». Сесилия милостиво удалилась в Париж в очаровательных розовых шортах и в вертолете Раннальдини. Сам маэстро, который на сей раз был дома, скрылся в башню просмотреть наскоро «Фиделио». Китти надеялась во время этой передышки вдоволь наготовить на завтра печенья и сандвичей и сделать перманент, но увы, появилась Рэчел в сопровождении двух раздраженных детишек, которые тут же принялись мастерить крепость из коробок для яиц, спасаясь от скуки этого знойного полудня.

Китти всегда была добра к Рэчел, бесконечно выслушивая ее жалобы и присматривая за детьми, когда Рэчел нужно было поупражняться или встретиться с адвокатами. Рэчел считала, что она справедливо расплачивается с Китти, давая ей советы, как не отравить себя и окружающую среду.

– Ну зачем делать клубничный пирог теперь, – объясняла она, – когда для клубники уже не сезон, но зато в избытке яблоки? А тунец – тунец – взвизгнула Рэчел. – Разве ты не знаешь, что тунцы присоединяются к косякам дельфинов и следуют за ними?

А почти четверть миллионов дельфинов умерли в Тихом океане.

– Бедные создания, – пробормотала испуганная Китти. – Я запомню на следующий раз.

– Хорошо, что ты хоть используешь ржаную муку, – Рэчел почувствовала, что была уж чересчур резка. Затем, заметив в хозяйственной сумке Китти пакет «Тампаксов», сказала: – Лучше бы ты пользовалась «Специальными». Тампоны, плавая в море, биологически разлагаются в течение ста двадцати дней.

Китти чуть не закричала. У нее была недельная задержка, и она молилась о беременности. А «Тампакс» она купила на всякий случай, как берут с собой зонтик в солнечный день.

Рэчел в это время рассматривала ширму, которую Китти тайком украсила фотографиями, сделанными в день рождения Раннальдини, в декабре, когда собирались разные знаменитости.

– Господи, посмотри, как он поглядывает на принцессу Ди. Твой муж, Китти, такой развратник. Как ты терпишь все это?

– Я люблю его.

– Бог знает почему. А вот я бы не хотела, чтобы он заходил в Жасминовый коттедж. Он же открыт каждому со стороны дороги. Любой может заметить свет или услышать радио.

«Какая же ты все-таки, Рэчел», – с безнадежностью думала Китти. На кухонном столе лежало письмо от ее матушки, содержащее перевод на три фунта и карточку с отпечатанным в типографии пожеланием прекрасной дочери многих счастливых перемен. А ведь Раннальдини наверняка забыл, что у нее завтра день рождения.

Поскольку сегодня у мистера Бримскомба был выходной, ей самой стоило бы полить недавно посаженные растения. Корни старых деревьев могли подпитаться и подземными водами. Вылив кувшин на голубовато-лиловый ломонос у стены, она отметила, что новые растения, как новые и потенциальные любовницы, требуют внимания. Может, поэтому Раннальдини дает Рэчел работу и настаивает, чтобы она пришла завтра на турнир, и уговаривал Гретель присмотреть за ее детьми?

«Дорогой мой Боже, помоги мне перестать жаловаться, – взмолилась Китти. – Если я только забеременею, я никогда, никогда больше не буду жаловаться, и пусть еще Раннальдини больше не возвращается к Гермионе».

Поскольку турнир Раннальдини был очень представительным, Мериголд и Джорджия решили накануне вечером размяться против пары Ферди—Лизандер. Гай уехал в Солсбери на просмотр частной коллекции, Ларри еще не вернулся из Лондона, так что берег был чист.

По пути в «Ангельский отдых» Лизандер должен был заехать к Раннальдини, чтобы захватить противоглистные таблетки для Артура и Тини.

Жара не ослабевала. Власти что-то такое бормотали о напорных трубах. Путешественник с наслаждением нырял в тень живых изгородей из боярышника и шиповника, увешанного блестящими розовыми ягодами. Ферди вполне бы мог, не выходя из «феррари», нарвать спелой ежевики, если бы Лизандер не ехал так быстро. Россыпи яблок-дичков с хрустом разлетались под колесами.

Лизандеру чуялся запах дыма. В октябре – годовщина смерти мамы. Он вцепился в рулевое колесо, чтобы ослабить боль. Надо положить цветы на ее могилу. И может быть, придется это сделать вместе с отцом.

Осень раскрасила леса Раннальдини в желтое и оранжевое. Дикий виноград, увивавший коттедж конюхов, стал розовым. Войдя в безупречно чистый, но пустынный двор, Лизандер услышал душераздирающий вопль, словно кролик попал в капкан. Резко обернувшись, он с облегчением увидел, что и Джек и Мегги сидят рядом с Ферди в машине.

– Нет, пожалуйста, пожалуйста, нет, – пронзительно кричал женский голос.

В какой-то момент Лизандер подумал, что это может быть Китти, напуганная Князем Тьмы, но нет, тот был в своем стойле.

Крик повторился. Он доносился из учебного загона, в котором Раннальдини любил оставаться один, воспитывая трудных лошадей. Его методы были ужасны, если верить старшему конюху Дженис, но ей хорошо платили, так что она закрывала на это глаза.

Быстро поманив к себе Ферди, Лизандер завернул за угол и заметил, что входная дверь в учебный загон закрыта.

– Не надо больше, пожалуйста.

Молящий голос был слишком глубок для Китти.

– Ты же согласилась делать все, что я попрошу, – сказал Раннальдини таким холодным тоном, что мороз пробежал по коже.

Вскарабкавшись на широкие плечи Ферди, Лизандер выпрямился и чуть не упал. Зрелище того стоило. Там, в центре загона, одетый в блестящие жокейские сапоги и бриджи с буфами на бедрах, стоял Раннальдини. В одной руке он держал охотничий кнут, который щелкал как гремучая змея, в другой – кожаный повод, присоединенный к собачьему ошейнику на шее Гермионы.

Гермиона была полностью обнажена, если не считать узконосых туфель на высоких каблуках. Все ее тело покрылось потом. Ее большие, прекрасной формы груди подрагивали, когда она трусцой продвигалась по кругу, большая, круто очерченная задница уже слегка розовела, а глаза блестели от ужаса и возбуждения.

– Ты сегодня недостаточно быстра, – проворчал Раннальдини, намеренно щелкая кнутом так, чтобы достать ее левую ягодицу. Сдержав крик, Гермиона пустилась в легкий галоп.

«Не с той ноги», – подумал Лизандер. Она уже с трудом дышала; Раннальдини улыбался, но глаза у него были мертвыми.

– Так ты извиняешься за свое поведение?

– О да, Раннальдини.

– И за свои сцены?

– Да, да.

– Ну и что же ты собираешься делать? Выше голову, спину прямее, – и еще один беспощадный удар пришелся на грудь.

– Я прошу прощения, – вскрикнула Гермиона.

– Я же сказал: «Что ты собираешься делать?» – рванув ее к себе так резко, что она чуть не упала, он положил руку между ее ног. – Да ты чертовски возбуждена. Ты ведь любишь наши занятия, не так ли?

– Да, Раннальдини.

– А теперь мы немного попрыгаем. Ну-ка, сучка, давай.

В этот момент Лизандер свалился с плеч Ферди, опрокинув метлу для уборки двора.

– Кто там? – крикнул Раннальдини.

Ферди и Лизандер одновременно прыгнули за поленницу дров. Хорошо еще, что «феррари» они припарковали за углом. Когда Раннальдини вышел, они затряслись от ужаса. К счастью, страсть позвала его обратно.

– Должно быть, какая-то лошадь, – проговорил он, одновременно поворачивая ключ в замке.

– Что там было? – прошипел Ферди. Лизандер, ярко-красный от потрясения, пытаясь сдержать смех, широко раскрывал от изумления рот и не мог произнести ни слова, пока они не покинули границ земель Раннальдини и не свернули на шоссе, ведущее к «Ангельскому отдыху».

– О, Ферд, ты ничего подобного в жизни не видел! Вот это нагота. Она была совершенно голая, только в туфлях. Ну и тело у нее. Фантастика! Ты бы точно понял, почему он не бросает ее. Она от возбуждения так повизгивала, ну прямо как Мегги, когда нападает на кроличий след. Дай-ка мне сигарету. И они уже шли к тому, чтобы завершить это дело грандиозным трахом. Господи, это было грубовато, но чертовски сексуально. Блеск! Я не видел ничего подобного.

– Подумаешь, да загляни в любой порножурнал.

– Дорогуша, да мне теперь просто никогда не избавиться от этой эрекции.

Он взял у Ферди сигарету, сделал длинную затяжку и выдохнул в ужасе:

– А ты не думаешь, что он и бедняжку Китти так дрессирует?

– Если бы дрессировал, она была бы гораздо стройнее.

«А ведь Джорджия выглядит лучше, ну просто красавица», – подумал Ферди, когда он и Лизандер вошли в кухню «Ангельского отдыха». И даже почувствовал откровенную зависть, когда, клюнув его в щеку, она схватила Лизандера в теплые объятия и, не скрываясь, поцеловала в губы. На ней были серая рваная рубашка Флоры и боксерские шорты Гая, разрисованные сражающимися крокодилами. Несмотря на полноватые лодыжки, она выглядела в два раза сексуальнее Мериголд, разгуливающей здесь в плиссированном белом теннисном платье с розовым бантом в волосах.

– Боюсь, что никогда не смогу отказаться от белой одежды, – извиняясь, сказала она.

Лизандер никому и по мячу не дал ударить, пока они не распили бутылку «Мюскадета», а он не живописал в деталях их путешествие.

Травяной корт располагался за домом. Мериголд была хорошим игроком. Занимаясь в юности в спортивном клубе, она немало тренировалась позже, а уж став неработающей женой, играла все лето. Ферди, несмотря на некоторую тяжеловатость, имел хороший глаз и неплохо действовал на задней линии. У Джорджии совершенно не был поставлен удар слева, к тому же она давно не играла, но ее напарником был Лизандер, на голову искуснее всех присутствующих, и потому они обыграли Мериголд и Ферди – 6:0, 6:1.

Затем они дурачились, представляя, что мяч – это Гермиона, и приговаривали:

– Ах ты, дурная девочка, вот тебе.

И визжали, и чуть не падали от смеха, к радости Мегги, носившейся за всеми мячами под одобрительное тявканье Джека.

Джорджия казалась такой счастливой, что, когда они возвращались домой, Ферди, понизив голос, спросил Лизандера:

– Как ты думаешь, она не догадывается о том, что Гай увивается вокруг Рэчел?

– Уверен, что нет. Да и зачем огорчать ее?

– Господи, эта жара – просто блаженство, пусть длится подольше, – Джорджия опрокинула банку с водой на запыхавшегося Динсдейла.

– Хорошо, что Рэчел не слышит тебя, – с беспокойством произнесла Мериголд, – и хорошо, что она не видит, как ты расходуешь воду. Она меня в пух и прах разругала за прожекторы Ларри и за наши люстры в гостиной.

Это был чудесный вечер. Ночные левкои и табаки примешивали свои ароматы к запаху уже погружающихся в осень тополей. Бледный красно-вишнево-голубой воздушный шар, запущенный из дома в розовый закат, пролетал сейчас на фоне звезды Арктур, поднимающейся над лесом.

– Раннальдини ужасно разозлится, если Лизандер сыграет так здорово, – сказала Мериголд. – Ведь он всегда считался лучшим игроком в округе.

– Да мы с тобой можем обыграть его, – мягко возразила Джорджия.

– Уж не собираешься ли ты играть с Гаем?

– Нет. Он очень злится, когда я делаю двойную ошибку на подаче.

У Лизандера из головы никак не выходила сцена на конюшнях Раннальдини. Это были действия окончательно развращенного человека.

– Почему Китти не уйдет от него? Джорджия, потемнев лицом, пожала плечами:

– Почему один не уходит от другого? Из-за ментального паралича или из веры в преданность? Китти страшно религиозна. Она чтит этого ублюдка, а он пользуется этим. И потом, куда она пойдет? На ней ведь еще и матушка.

– Да Раннальдини не даст ей уйти. Ведь она ему очень полезна, – добавила Мериголд.

Покрикивали совы, ворковали голуби. Где-то в долине с шумом добывали глину. Джорджия наполнила стаканы, из ведерка со льдом достала следующую бутылку.

– У меня есть идея, – сказала она покровительственно. – У Китти в этом месяце день рождения. Вы знаете, что она по знаку – Дева? Почему бы нам не собраться вместе и в качестве подарка не преподнести ей Лизандера?

Она повернулась к нему. Ее темно-зеленые глаза стали совсем коричневыми, и в них горел насмешливый огонек.

– Ты же все время говоришь о том, что нет достойного соперника. Ну так забудь о Ратминстере и займись Китти.

– Не смеши, – возразил ей Лизандер в редком для него припадке плохого настроения. – Это же будет фарс. Да и не существует такого способа, которым бы я заставил Раннальдини вернуться к Китти. Она же никогда у него не была на первом месте. Я сделал бы это для Мериголд, для тебя, для Гермионы, хоть она и не нуждается в моей помощи, для Рэчел без всяких проблем. Но, ради Христа, только не для Китти, бедной маленькой Китти.

Огромная бледная луна, еще плохо различимая в сумерках над лесами Ларри, напомнила ему печальное, круглое, бесформенное лицо Китти.

– А что, – насторожился Ферди, почуяв запах наживы.

Поскольку Лизандер не хотел покидать Парадайз и Джорджию, то предлагаемый вариант был не худшим средством поправить финансовые дела.

Погладив Мегги, которая вздрагивала от ударов, доносившихся из долины, Лизандер прижал ее к своей груди.

– Тебе бы только хапнуть свои десять процентов, – сказал он сердито. – Ну так, может, ты и заставишь Раннальдини вернуться? А мне это ни к чему.

Компания вновь принялась пить и болтать. И только Лизандер сидел молча, наблюдая за восходом луны, меняющей цвет из почти белого в бледно-оранжевый, потом в золотой, как подсолнухи у мисс Крикдейл, а затем в ослепительно-перламутровый, заливая всю долину светом, в то время как небеса темнели от дымно-голубого до сапфирового. А из Жасминового коттеджа неслись грозовые аккорды рахманиновского Третьего, наиболее сложного концерта для фортепиано.

– Рэчел играет необыкновенно хорошо, – заметила Мериголд. – Ларри говорит, что она станет большой звездой.

– Почему бы ее не ободрить, – откликнулась Джорджия. – Все лучше, чем болтать о натуральной пище или отражать набеги Раннальдини.

– Ты был бы настоящим рыцарем в блестящих доспехах, если бы поднапугал Раннальдини и он стал бы лучше относиться к Китти, – сказала Мериголд.




36


На следующее утро Китти была разбужена шипеньем водоразбрызгивателей. За долиной, в «Парадайз-Грандж», прожектора были выключены, чтобы задобрить Рэчел, но еще оставалась отливающая золотом Венера, и Орион, преследуемый своими лающими псами, натянув бутсы, карабкался по небу Китти увидела мистера Бримскомба, устало собиравшего разбросанное вокруг бассейна белье. Наташа и толпа ее приятелей ночью купались обнаженными. Их крики, должно быть, разбудили всю округу.

Глянув в зеркало, Китти жалобно завопила. Вчера она ошиблась, читая инструкцию, как сделать перманент в домашних условиях, и передержала состав. В результате ее прямые волосы превратились в обесцвеченную кудрявую массу. Если бы она могла укрыться от людских глаз на кухне! Однако в последний момент Раннальдини пригласил в гости священника без жены и теперь рассчитывал, что Китти составит ему пару.

Упав на колени, Китти взмолилась Господу лишить ее гордыни.

– И пусть мой супруг сегодня не будет зол на меня, и пусть никто не узнает, что у меня сегодня день рождения, иначе они будут смущены.

Когда она спустилась вниз, стало уже жарко и душно. Посреди хаоса грязных стаканов, кружек, пивных банок и переполненных пепельниц лежала записка от Наташи с напоминанием не сжечь ее теннисное платье.

Китти хотелось выругаться, но она не находила слов, к тому же пришла миссис Бримскомб помогать готовить чай.

Положение не улучшила и Сесилия, спустившаяся к ленчу с тремя изысканными платьями, купленными в Риме, с просьбой погладить их. Раннальдини, прибывший с утреннего прогона «Фиделио» ужасно раздраженным, потребовал, чтобы она упаковала ему чемодан, поскольку он решил улететь в Германию сегодня вечером, а не завтра утром.

Теперь под аккомпанемент трех фенов наверху и «Арабеллы» Ричарда Штрауса Китти, боясь, что Рэчел устроит ей нагоняй за использование аэрозолей, лишь слегка брызнула над обеденным столом «Мистером Шином», прежде чем начать накрывать чай.

Главный теннисный корт «Валгаллы» располагался в трехстах ярдах за плавательным бассейном. Он был окружен изгородью из высоких и толстых грабов, под которыми были устроены травянистые сидения, где зри гели могли прилечь, и очаровательная раздевалка цвета голубых утиных яиц. В изгороди были прорезаны смотровые глазки, из которых открывался восхитительный вид на долину и коттедж «Магнит». «Валгалла» была самым зеленым местом в ТГарадайзе, но даже Раннальдини не мог удержать наступления осени. Несмотря на непрестанную уборку мистера Бримскомба, лужайки покрылись пожелтевшими листьями, а на серой крыше дома собирались щебечущие ласточки. На столе в павильоне Китти поставила большую голубую чашу с простыми сливами и сливами-венгерками из теплиц Раннальдини, две вазы – с георгинами и цветами желтого львиного зева и два больших кувшина ячменного отвара с лимоном, и ни капли алкоголя. К теннису в «Валгалле» относились убийственно серьезно. Раздраженный такой отвратительной цветовой комбинацией, Раннальдини выбросил красные георгины на траву, под ноги первым прибывающим.

Как прекрасные бабочки, слетевшиеся в Михайлов день на маргаритки вокруг павильона, выглядели женщины Парадайза, с руками и ногами гладкими и загорелыми, как зернышки золотистого каштана в колючих скорлупках. Сесилия оделась в бледно-розовое платье с огромным вырезом на талии, Наташа – в белое платье-мини на молнии, а длинная коса ее черных волос была перевязана розовой резинкой. Мериголд прикрыла свои округлости свободной рубахой, но выставила напоказ из крошечных белых шорт превосходные ножки. Она чуть не споткнулась, когда увидела на Рэчел хлопчатобумажное платье с кружевным воротничком, которое очень ей шло и не скрывало пары еще более великолепных, длинных, лилейно-белых ног, которые Рэчел приходилось с ненавистью брить. Рэчел ни за что не надела бы чудовищно дорогое платье, даже если бы его ей подарили.

Прибывшая позже Джорджия могла бы не прилагать больших усилий. Тронутая тем, что Гай принес ей завтрак в постель, взволнованная, но счастливая после долгой, но успешной утренней работы, она не побеспокоилась помыть голову. Так и не найдя новую белую рубашку и цветастые бермуды, специально спрятанные от Флоры, она была вынуждена натянуть вчерашнюю серую рубашку и велосипедные шорты, выглядевшие прилично в зеркале ванной. И только при дневном свете она обнаружила, насколько же бледны ее ноги сзади. Флора же выглядела грубо сексуально даже в мешковатой белой рубахе.

Игроки-мужчины в целом гляделись не так очаровательно. Священник, у которого на заднем стекле древнего «форда» красовался плакатик «ПЛОТНИК ИЗ НАЗАРЕТА ВСТУПИТ В ЦЕХОВОЕ ТОВАРИЩЕСТВО», выкатился в мешковатых серых шортах несуразной длины.

– Ну все прохладней, чем трусы с начесом, – пробормотала Джорджия.

– Слушай, я действительно похож на пьяницу? – спросил Ферди, стараясь свои обычно зачесанные назад волосы спустить вперед, чтобы прикрыть громадный красный прыщ.

– Да, – сказал Лизандер, направляя «феррари» на дорогу Раннальдини.

Чувствуя себя ужасно толстым после того, как прошлым вечером съел большую часть заказанного им и Лизандером тушеного мяса под соусом кари, Ферди перед отъездом из Лондона изрядно надрался в «Белых лилиях». И теперь с ужасом обнаружил, что одет точно так же, как и Ларри: в жокейские оранжевые трусы и белую рубашку с оранжевыми, красными и лиловыми разводами и такого же цвета шляпу. Правда, Ларри еще украсился значительным количеством золотых побрякушек и увешался шестью черными ракетками «Хаммер Вильсон».

Гай был одет в повседневное.

– У меня в следующем месяце открывается выставка абстрактных фигур, – сообщил он Ферди и Ларри. – Буду рад видеть вас обоих в галерее.

– А чем Ферди не абстрактная фигура, – сказала Наташа, шлепнув его набитое пивом брюхо теннисной ракеткой.

– Зато он блестяще оперирует абстракциями, – резко отпарировал Лизандер, видя боль в глазах Ферди.

Зная, как резко контрастирует его белая могучая фигура с загоревшим лицом, Гай не торопился переодеваться, пока не увидел Раннальдини в жутко дорогой кремовой рубашке для поло, в шортах, демонстрирующих коренастые, загорелые как орех ноги и сногсшибательный, отделанный терракотою пиджак кремового цвета, накинутый на плечи. Никакая жара на Раннальдини не действовала. «Его закалил огонь ада», – кисло подумал Гай. Да еще этот чертов Лизандер, с похмелья, видимо, позаботился только о том, чтобы натянуть тренировочную майку да потертые шорты.

В отличие от Джорджии Лизандер не радовался дню. Не будучи женатым, он не имел привычки скрывать свое самочувствие или настроение. Он был раздражен тем, что не может поцеловать Джорджию и сказать, как восхищается ею. К тому же она предупредила его, что именно сегодня он должен быть осторожнее, чтобы Флора ничего не заподозрила. У собак Лизандера был свой взгляд на это дело. Выскочив из «феррари», они с шумом помчались к Динсдейлу. Мегги стала трепать его длинные уши, Джек журил за то, что не виделись уже целых восемнадцать часов, а затем они все вместе исчезли в лесу.

К тому времени, как все приглашенные собрались, часы пробили три раза. Наташа, мелькая черной косой, разминалась вместе с Мериголд, Ларри и привычно сильным во всем игроком, Гаем. В этот момент к зрителям попыталась незаметно присоединиться Китти. Но ее планы были сорваны Сесилией.

– Китти, я еще ни разу не видела тебя в шортах, да и прическу ты изменила. Дай-ка полюбоваться.

И все уставились на нее.

– Размер твоих бедер пугает, как гром и молния, – запела Наташа.

Заметив равнодушное раздражение Раннальдини, Китти захотела повернуться и убежать. Но подошедший с корта Гай еще больше ухудшил ситуацию.

– Молодчина, выглядишь потрясающе. Нам тебя так не хватало утром, не правда ли, Перси? А ты пропустила великолепную проповедь.

– Китти, дорогая, чем связываться с Сесилией, – прошептал Мередит, мило выглядящий в лиловых шортах и белой шапочке на манер Кристофера Робина, – уж лучше быть заживо замурованным. Тебе сейчас нужно всего лишь немного горячей воды. И уж Гермионе не попадись.

– Manaccia, – выругалась Сесилия, выплевывая сливовую косточку.

Мериголд и Джорджия обменялись взглядами, полными ужаса.

«Я не перенесу это», – подумала Китти.

– Черт побери, – пробормотала Флора. – Она простит это Раннальдини, но не мне.

Гермиона появилась из леса по той самой тропинке, которая опять была прорублена к ее дому. Она шла, тяжело попирая выброшенные красные георгины, словно богиня в поисках яблок, очаровательная в плиссированной белой тунике, оставляющей одно плечо обнаженным. Ее сияющие темные кудри были соответственно украшены розовой тесьмой, оттеняющей румянец глянцевитых загорелых щек.

– Привет, Молодчина, – крикнула Гермиона, не обращая внимания на остальных женщин, а затем обратилась к Раннальдини: – Добрый день, маэстро, извините за опоздание.

– Прыг-скок, прыг-скок, не останавливайся, – прошептал Лизандер Ферди. – Как ты думаешь, не собирается ли Раннальдини заняться с нею тренировкой у теннисной сетки?

И мучительно стараясь сохранять серьезность, он исчез в лесу.

За Гермионой, неся ее сумку и ракетки, шел Боб, как обычно, улыбающийся, элегантный в старомодной белой фланели, подтяжках и шляпе, скрывающей его усталые глубоко посаженные глаза.

«Да ведь он по-настоящему красив», – подумала Рэчел.

Сесилия, которая терпеть не могла Гермиону, не выдержала:

– Нам лучше начать, Раннальдини, а то мне завтра к десяти часам надо быть на студии.

И она запела по-немецки «Мне так хорошо» из первого акта «Фиделио», подчеркивая, что она, а не Гермиона получила партию Леоноры.

Сверкнув злобным взглядом, Раннальдини стукнул по столу рукояткой ракетки.

– Добро пожаловать на наш турнир. У нас здесь все попросту. Нас шестнадцать человек. Мы поделены на две группы, по четыре пары в каждой. Первая группа играет на этом корте. Вторая – на корте за углом. То есть на каждом корте будет сыграно по шесть сетов, затем мы быстренько перехватим чайку, а потом финал, где встретятся лучшие пары из каждой группы и сыграют три сета.

– Затем соответствующий ужин, на котором каждый выпьет столько шампанского, сколько ему представляется возможным в воскресную ночь, а затем пара, проигравшая больше всех матчей, разденется и обнаженными прыгнет в бассейн. Раннальдини греховно улыбнулся:

– И будет звонить колокол наказаний.

– А кто с кем играет? – спросил священник, пристально глядя на Лизандера.

– Я к этому подхожу. Мужчина, вытянувший самую длинную соломинку, первым выбирает партнершу, тот, кто выберет покороче, выбирает вторым и так далее.

Подошла Наташа с соломинками и пошла по кругу. Лизандер, все еще боровшийся с приступами смеха, лениво протянул руку, и Наташа постаралась, чтобы он коснулся ее руки.

– Счастливый в любви, ты выбираешь первый, – сказала она, когда он вытянул самую длинную соломинку.

Лизандер оглядел взволнованные ожиданием лица: Флора раздувалась от сексуальности; Наташа горела обещанием; Гермиона излучала уверенность – конечно же, он выберет меня; Рэчел пыталась казаться равнодушной, но глаза говорили о другом; Мериголд улыбалась Ларри, названивавшему из автомобиля в Японию; Сесилия поднимала розовую юбку с разрезом: «Я ведь волную тебя больше других», – говорил ее жаркий долгий взгляд; и прощающая все Джорджия, дорогая, любимая, а сейчас еще более любимая, потому что выглядит усталой и не в лучшей своей форме. А за спинами, пряча свои пунцовые, как красные георгины, пухлые ноги и возвышаясь свалянной перманентом прической, взмокшая от постоянных хлопот, раболепно стояла Китти. Очень белая рубашка и плиссированные шорты обтягивали крупные груди и зад. Умирая от унижения, она рассматривала ракетку зная, что уж ее-то выберут последней. «Если я выберу Китти, Джорджия будет довольна», – подумал Лизандер.

– Я хотел бы играть с Китти, – объявил он.

– С кем? – недоверчиво переспросил Раннальдини.

Улыбаясь и думая, что ослышалась, Джорджия подвинулась поближе.

– Я сказал, что хотел бы играть с Китти, – твердо произнес Лизандер. Подойдя к ней и обняв ее за плечи, он увидел глаза, плавающие в слезах за невероятно сильными стеклами.

– Спасибо тебе, – пробормотала она.

– Суд Париса, – прошептал Боб, – прошел справедливо.

Ферди был вне себя от ярости.

– Ты здесь для того, чтобы вернуть Гая Джорджии, – прошипел он.

– Как прекрасно воспитан Лизандер, – громко проговорила Гермиона. – И каждый, кто скажет, что нынешняя молодежь имеет дурные манеры, не знает о чем говорит.

Джорджия разозлилась. Особенно после того, как священник, у которого была вторая соломинка, заметивший ее близость с Лизандером, выбрал ее в партнерши. Она еще более разозлилась, когда Гай, освобожденный от обязанности в качестве «оплота надежности» выбирать Китти, привел в бешенство всех мужей Парадайза, выбрав Рэчел. Однако злее всех была Наташа, когда ее выбрал Ферди, тут же еще больше покрасневший и вспотевший.

– Я не хочу, чтобы у меня под глазами были черные отметины, – захихикал Идеальный Хомо, – потому я выбираю Флору.

– Вот и я тоже, – проворчал Боб. Не обращая внимания на взбешенную Гермиону, он выбрал Мериголд.

Ларри выбрал Сесилию, потому что Гермиона накануне прислала ему разгневанное письмо с требованием аванса.

– Мужчины боятся играть с женщинами – сильными игроками, – проговорила Гермиона вдогонку Раннальдини, который, вытянув самую короткую соломинку, побрел на второй корт.

– О Господи, девушка на четверых, – пробормотала Флора, когда они с Идеальным Хомо также отправились на второй корт играть против Джорджии и священника.

Оплеванная Наташа была вынуждена остаться у корта номер один, чтобы наблюдать, как Китти и Лизандер играют против Ларри и Сесилии – двух классных игроков.

– Я ужасно плохо играю, – потерянно сказала Китти Лизандеру, сжимая свою древнюю ракетку «Принц».

– Ура, – сказал Лизандер. – А у меня убийственное похмелье. Так что если нас быстренько вышибут, то мы смоемся и успеем посмотреть «Лонг-чампс».

Подавать выпало Ларри, и он стал просто грозой для бедной Китти, которая не смогла взять ни одного мяча. Его следующая подача на Лизандера была мощно отбита. Ларри отбил мяч на Китти, которая вновь не смогла его взять.

Опять подав на Китти, Ларри ухитрился крепко угодить ей по заднице, пока бедняжка доставала другой мяч из травы.

– Не надо быть такой большой, – закричала Наташа.

– Как ты, Китти? – сочувственно спросил Лизандер. – Она не готова, – крикнул он мистеру Бримскомбу, арбитру.

– Сорок – ноль, – сказал мистер Бримскомб, которому до смерти надоело сгребать листву и теперь он подумывал, как бы вернуться к Ларри.

– Надо усыпить соперника, чтобы он почувствовал себя в мнимой безопасности, – улыбаясь, сказал Лизандер Китти после того, как легко обвел Сесилию ударом слева.

– Сорок – пятнадцать.

Но бедная Китти даже не среагировала на следующую подачу Ларри.

– Гейм за мистером Локтоном и миссис Раннальдини. Они ведут со счетом 1—0.

Китти понурила голову:

– Я так виновата.

– Не обращай внимания.

Пока они менялись местами, Лизандер глянул через глазок в изгороди.

– Я вижу, Артур болтает с какими-то ребятишками. Интересно, а где же Джек и Мегги? Они уже давно умчались. На этой стороне солнце будет нам в глаза.

. Он водрузил свою бейсбольную кепку на перманент Китти.

– Это ненамного хуже драгоценностей Ларри.

«Счастливая Сесилия, у нее оливковая кожа, которая никогда не краснеет», – подумала Китти, выдвигаясь к сетке в ожидании подачи Лизандера.

– Гляди за мячом, Китти, – ласково окликнула ее Сесилия.

—Ну хорошо же, – пробормотал Лизандер, – ты его вообще не увидишь.

Подкинув мяч, он подождал, пока Сесилия примет стойку, а затем так закрутил его, что она не успела и пошевелиться.

Ларри в ожидании подачи прыгал с ноги на ногу, постукивая носками туфель, и одергивал оранжево-лиловую рубашку. Он знал все трюки Уимблдона. Он покажет этому маленькому ублюдку. Но следующий неберущийся мяч просвистел мимо его уха со скоростью 90 миль в час.

– Гейм за мистером Хоукли и миссис Китти, – сказал мистер Бримскомб после двух следующих невзятых подач.

Сесилия была так разъярена, что сделала двойную ошибку при подаче на Китти, и это дало Лизандеру и Китти жизненно важное очко. Ведь Лизандеру тогда надо было выиграть лишь его подачу, чтобы оставить за собой и этот гейм.

Ощущая, что все смотрят на нее и, как она думала, смеются, Китти не смогла совладать со своими ватными руками и быстренько сделала две двойные ошибки при подаче. Стоящий вторым номером Лизандер на следующей подаче вытянулся, перехватил отбитый розовый мяч и так изменил его направление, словно он прилетел из леса и упал на правую сторону корта. Затем он повернулся и подарил Китти такую ободряющую улыбку, что ей удалось подать следующий мяч. Сесилия отбила его на Лизандера, который запустил его прямехонько между ней и Ларри. Затем у Китти прошел низко пущенный мяч, его отбили, но Лизандер вколотил его как гвоздь.

Он был настолько талантлив от природы, а его подбадривание и доброта, когда Китти пропускала мяч, так придали ей уверенности, что, обыграв униженных Ларри и Сесилию, они разделались и с Наташей и Ферди.

Флора и Мередит откровенно валяли дурака в течение всех трех матчей и проиграли их, что вполне устраивало обоих. Мередит хотел попить ячменного настоя с лимоном и поболтать с Лизандером. Флора же была в отчаянии, что не может поговорить с Раннальдини, который в паре с Гермионой разнес их, не отдав им и очка и не обронив даже тени улыбки.

Теперь он в одиночестве наблюдал за только что начавшейся важной встречей на первом корте – Рэчел и Гай против Китти и Лизандера; решалось, кто выйдет в финал. Флора робко приблизилась к нему. Ненавидя себя, сунула свою ладонь в его руку и прошептала.

– Может быть, отойдем в лес?

– Слишком много людей вокруг, – холодно сказал Раннальдини, высвобождая руку.

– А раньше это тебя не останавливало.

– Мне хочется посмотреть. Мы с Гермионой играем с победителями этого матча в финале.

Флора понуро, как побитая собака, отошла, не заметив быструю улыбку Раннальдини. Недавно он, не отрываясь, смотрел по телевизору сериал о Вите Секвилл-Вест и Виолет Трефузис, где то и дело повторялись любовные сцены между двумя женщинами, что еще больше подогрело его интерес к разнообразному сексу. Он понимал, что Флора без ума от него. Если подобными охлаждениями довести ее до отчаяния, то она согласится на все, даже на то, чтобы отправиться в постель с Сесилией, которой это понравится, или Гермионой (что должно еще больше унизить эту избалованную суку), или с Рэчел (какая будет пара!).

Он посмотрел, как Флора, пиная траву, яростно попыхивает сигаретой. Видит Бог, он хотел ее, но надо наказывать девчонку до тех пор, пока она не достигнет необходимого уровня покорности.

Джорджии днем везло не больше, чем Флоре. В отличие от Лизандера священника очень злили двойные ошибки при подаче. Он был разъярен тем, что они не попали в финал. Интересно, какое впечатление произвело бы на прихожан его отсутствие на вечерней службе из-за игры.

И хотя Джорджия считала, что Лизандер поступил очень славно, выбрав Китти, Гая это подвигло на еще более откровенное ухаживание за Рэчел. Джорджия с мучительным чувством наблюдала, как Гай проворно подавал Рэчел мячи при ее подаче, клал свою сильную загорелую руку на ее стройную спину, когда она играла хорошо, по-джентльменски пропускал вперед, когда они менялись местами с соперниками, и подбадривающе кричал «твой», когда мяч ударялся между ними.

«Какая славная малышка, – думал Гай, когда Рэчел низко нагнулась к сетке, отражая мяч. – А ноги у нее просто восхитительные». Было так жарко, что он скинул перед решающей встречей рубашку и попросил ее натереть его «Амбр Солер», демонстрируя, что беспокоится из-за воздействия ультрафиолетовых лучей. И поскольку на втором корте встречи закончились, все собрались понаблюдать, как они взгреют Китти и это маленькое ничтожество, что ухаживает за Джорджией. Ему было приятно видеть Раннальдини в толпе зрителей. Он поправил ленточку вокруг головы пока Рэчел ожидала подачи. Щадя женщину, Лизандер ослабил свой удар.

О, отлично, Рэчи, – крикнул Гай, когда она отбила мяч на Китти.

В своем восторге он отбил атаку Китти слабой свечой. И секунду спустя Лизандер мертво погасил ее.

Затем он начал гонять Гая и Рэчел по всему корту. Рэчел, огорченная тем, что ее волнует присутствие Раннальдини, стала беспорядочно отбивать мячи. Лизандер, имевший сверхъестественное чутье на то, куда попадет мяч, использовал любое преимущество.

– Мистер Хоукли и миссис Китти ведут, пять – ноль, – объявил мистер Бримскомб.

– «Там, где все казалось нереальным, я встретил тебя» – довольно пропел сам себе Лизандер, когда они менялись площадками.

– Это же «Мисс Сайгон», – грустно сказала Китти.

– У меня дома есть эта запись, если захочешь переписать, – предложил Лизандер. – В этом гейме я стою сзади. Солнце против нас, и Гай собирается взвинтить темп.

Он оказался прав; но даже когда Гай, забыв о своей роли «надежного оплота», стал бомбить Китти сильными подачами, она, воодушевленная Лизандером, ухитрялась их отбивать.

– Милый добрый «Принц», – сказала она, глядя на старую ракетку, когда до окончания сета им оставалось выиграть одну подачу.

Гай опять нацелился в ее сторону и отправил пушечную подачу в ее направлении. Закрыв глаза, Китти размахнулась ракеткой и взмолилась. И в следующий момент услыхала ободряющие крики и аплодисменты.

– Гейм, сет и матч за миссис Китти и мистером Хоукли, – объявил галантный мистер Бримскомб.

Ни Рэчел, ни Гай не смогли изобразить улыбки, когда соперники пожимали друг другу руки.




37


– Кажется, на дороге пробка, – проговорил Лизандер Китти, когда две минуты спустя Боб, Гай и Ларри двинулись к Рэчел с чашками черного чая с лимоном.

Она отнеслась к этому без особой благодарности, а уж когда они принялись наперебой рассказывать одну историю ужаснее другой об экономическом спаде, она величественно отошла и наклонилась к уху священника, чтобы поведать ему об этих летающих гробах-самолетах, выбрасывающих губительные газы. Священник хоть и слушал ее, но больше интересовался разгоравшейся ссорой между Лизандером и подошедшей к нему Джорджией.

– Что это, мать твою, за игры? – шипела она. – Тебе платят за то, чтобы ты заставил моего мужа вернуться, а он весь день валандается с этой ужасной «зеленой». И как это он догадался, что она пьет чай без молока?

– Извини меня, Джорджия, – Лизандер был ошеломлен. – Мне было так жаль Китти. Я думал, что ты тоже хочешь этого. Жаль, что вы не попали в финал Когда Гай возвращается в Лондон? Я соскучился по тебе.

Он попытался взять ее за руку, но Джорджия отдернула ее.




– Бога ради, ведь все же смотрят на нас. Рванувшись в сторону, Джорджия оказалась в женском обществе.

Как продвигаются «Ант и Клео»? – спросила Гермиона, сияя оттого, что попала в финал.

– Прекрасно, – коротко ответила Джорджия.

– Я просто сомневаюсь, что можно создать соответствующее музыкальное произведение по мотивам Шекспира.

– Поцелуй меня, Катя, толщиной в несколько миллионов, – прервала Сесилия. – Обновим нашего Шекспира, – пропела она ласково. – И начнем его цитировать. Ну а когда у нас будет партитура «Ант и Клео», я бы хотела посмотреть на нее, Джорджия.

– О, ты будешь чудесной Клео.

– Я бы взялась за это.

– «Реквием» Верди вы с Борисом сделали фантастически, – сказала Джорджия в восхищении.

Гермиона была в ярости.

– Это удивительно, Сесилия, как ты во все умудряешься припустить секса, – она коротко рассмеялась. – Твое «Либера ми» звучало даже сильнее, чем просто «Приди и возьми меня». И не слишком ли ты много работаешь? Твой голос до изнеможения звучал вчера в дублях у Раннальдини.

Удар попал в цель. Только одна персона видела дубли у Раннальдини.

– Не говорите чепухи, – грубо оборвала Флора. – Миссис Раннальдини поет великолепно. Каждый раз, когда открывала рот, она превозносила Верди. И потом она не сбегала в последний момент из-за любовных размолвок.

Ну спасибо тебе, дорогуша, – в изумлении поблагодарила Сесилия.

Брошенная священником, который помчался посмотреть на несчастного и оставленного в одиночестве Лизандера, Рэчел набралась мужества подойти к Сесилии и спросить о Борисе, но, услышав спорящие голоса, сочла момент неподходящим. Поставив чашку с чаем на стол, она лениво потрогала цветок львиного зева, заставив его пасть открыться, как она делала, будучи ребенком. Как туча на солнце, надвинулся Раннальдини.

– Развлекаете сами себя, миссис Левицки?

– Да, так.

Улыбка его была насмешлива, а ноги прочны и устойчивы, как бутылки шампанского, которые только что открыл мистер Бримскомб для тех, кто закончил играть. Никто еще так не выводил ее из душевного равновесия.

– Это проклятое место, – произнесла она с раздражением. – Мы посреди засухи. А ваш сад – просто оазис.

– Я знаю, как присматривать за своей собственностью, – мягко ответил Раннальдини. – Полагаю, вам нравится, когда вокруг зелено.

– Не за счет людей. Не будьте глупы. Раннальдини рассмотрел пушок на ее верхней губе и волоски, выбивающиеся из-под рубашки из подмышечной впадины, когда она почесала комариный укус на голове.

Нежно улыбаясь, он погрузил палец в разинутую пасть цветка львиного зева. Рэчел мгновенно отдернула руку, пасть закрылась, укусив его за палец.

– Однажды, любовь моя, ты примешь меня в самые сокровенные уголки своей души, и тогда ты влюбишься в каждую минуту происходящего, – сказал он нежно.

– Не будьте отвратительным.

– Да нет, ты действительно будешь молиться за те минуты.

– Что же это хозяин не ухаживает за тобой? – спросил Гай, подходя с бутылью и двумя стаканами. – Видимо, Раннальдини хочет сохранить к финалу зоркий глаз?

– Мне это совершенно все равно. Гермиона! – крикнул он. – Мы начинаем через пять минут.

– Сегодня утром мы сыграли «Китти»[2 - «Китти» – договор между участниками азартной игры, заключающийся в том, что часть общего выигрыша оставляется на случайные расходы, например, на организацию отдыха.], – объявила Наташа, располагаясь на скамейке рядом с Ферди, чтобы понаблюдать, каких глупостей наделает ее мачеха в финале.

– Китти? – спросил Ферди, присаживаясь на корточки у ее ног.

– К тому же «мокрую»[3 - То есть со спиртными напитками], – огрызнулась Наташа.

– За что же ты так ненавидишь Китти?

Через секунду неприкрытая боль отразилась на лице Наташи.

– Никак не могу смириться с мыслью, что она спит с отцом.

– Я думаю, что не так уж часто, – со знанием дела заметила Флора.

– Такая милая Китти, да? – дразнила Наташа Ферди. – Да если она повернется в постели, она вас раздавит. Впрочем, вероятно, вы сделаете то же самое с ней.

Ферди вскочил на ноги.

– Хотите, я вам кое-что посоветую, – сказал он вежливо. – Если у вас есть какие-то планы насчет Лизандера, так имейте в виду, что он терпеть не может сук.

Солнце свалилось за верхушки леса «Валгаллы», а тени от аббатства с его высокими темными трубами тянулись к теннисному корту подобно длинным рукам в то время, как игроки занимали свои места. Подавал Раннальдини. Дрожащая Китти готовилась принимать. Напротив нее, подобно мстящей Юноне, в своей греческой тунике, наклонившись, переминалась с ноги на ногу Гермиона.

Лизандер потерял всю свою прыгучесть. Он хотел выпить и закончить матч побыстрее, чтобы распить бутылку с Джорджией, пока та не ушла. А она уже надела кардиган и собрала ракетки. Он мог видеть, как она притворно вслушивается в скороговорку Мередита, наблюдая, как Гай угощает Рэчел шампанским и беседой о сохранении носорогов.

Через четверть часа Раннальдини и Гермиона вели со счетом пять – ноль. Они намеренно все мячи направляли в сторону Китти.

Как ребенок, защищаясь от летящих на нее ударов, она пропускала все, и только губы ее становились все белее. Лизандер просто ничего не мог предпринять.

– Твой маленький дружок определенно попал под пресс, – скорбно сказал Гай Джорджии.

Когда игроки поменялись площадками, Раннальдини кивком подозвал Наташу:

– Мы через несколько минут закончим. Сбегай и скажи миссис Бримскомб поставить еще чайник.

«Ах ты, ублюдок», – подумала Джорджия. Лизандер и Китти выглядели подавленными, а Гермиона – самодовольной.

– Прыг-скок, прыг-скок, – окликнула Джорджия Лизандера, когда тот, ссутулясь, проходил мимо нее. – Не дай этой старой калоше стать первым.

Счастливый оттого, что его простили, Лизандер неторопливо пошел к задней линии. В следующий момент глухая подача прошелестела рядом с розовой ленточкой на голове у Гермионы. Поменяв руку, Лизандер изогнулся, и тут же пущенный им мяч чуть не прорвал сетку, но ушел в аут, к счастью для Раннальдини, который смотрел на Рэчел и ничего вокруг не замечал. Следующая подача была еще стремительней.

– Аут, пятнадцать – ноль, – проворчал Раннальдини, отступая к задней линии.

Лизандер не согласился:

– Мяч в корте.

– В ауте, – огрызнулся Раннальдини.

– В поле, сэр. А если вы решили мошенничать, то какой смысл в игре.

Китти струсила. Лицо Раннальдини исказилось от гнева. Зрители обменялись взглядами в предвкушении развлечения.

– Мяч в поле, Раннальдини, – подтвердил Боб, судивший финал. – Я наблюдал за чертой.

В этот момент на корт в поисках хозяина вылетела Мегги, с носом, коричневым от копания в земле, с вывалившимся розовым языком. Раннальдини яростно запустил в нее мячом, едва не попав, отчего она в ужасе сбежала с корта. Лизандер мгновенно подлетел к сетке и схватил Раннальдини за отворот его кремовой рубашки для поло.

– На вашем месте я бы так не делал.

– Vafuculo, – выругался Раннальдини. – Тебе бы следовало знать, что собак воспитывают.

– Но только не так, как вы воспитываете своих сук, – тихо возразил Лизандер, так, что только Раннальдини и Гермиона могли его слышать. – Вы бы поосторожнее использовали хлыст. А то ваша партнерша с трудом сидит.

Гермиона похолодела – безмолвная, с открытым ртом, как на фотографии, где она берет верхнее «до».

– Китти раззвонила, – в ярости сказал Раннальдини.

– Вовсе нет. Лизандер подобрал мяч:

– Даже и в такие жаркие дни вам бы стоило закрывать окна в манеже.

От Боба потребовался весь его такт, чтобы игра продолжилась.

Лизандеру теперь помогало не только прощение Джорджии, но и холодная злость на Раннальдини, и его игра засверкала. Длиннорукий, он успевал перехватывать все мощные удары, которые Раннальдини направлял в сторону запуганной жены. Гермиона, обеспокоенная тем, как много слышал Лизандер, вообще прекратила активную игру.

– Ох, перепреет чаек, – предсказала Джорджия двадцать минут спустя. – А Гермиона толстовата, не так ли?

– Бедный Боб всегда убирает весы, когда она приезжает домой после гастролей, – сообщила Мериголд. – О, хороший удар, Китти.

Зрители разразились одобрительными криками.

– Они должны наверстать упущенное. При счете по шести наступил тай-брек.

– Хорошо, Китти. Только не торопись. У тебя все идет блестяще, – приободрил ее Лизандер и так вытер пот со лба внутренней стороной кисти, как кот лапой моет уши.

Раннальдини начал и выиграл первую подачу. Наблюдавший за стремительной, рассекающей воздух со свистом кнута подачей, Лизандер вспомнил о сцене в конном манеже. Воодушевленный, он подал два неберущихся мяча, а Китти каким-то образом ухитрилась отбить подачу Гермионы. Бросившись вперед, Раннальдини принял не свой мяч и, пытаясь отбить его на Лизандера, оставил пустым часть корта. Лизандер невозмутимо и мощно отправил мяч в дальний угол.

Гермиона подала на Лизандера, который быстро вышел к сетке, и она тут же малиново покраснела, когда Раннальдини грязно выругал ее.

– Китти и Лизандер ведут, четыре – один, – сказал Боб не без удовольствия.

Зрители шумно приветствовали каждое очко.

Китти удалось сделать слабую подачу на Гермиону, и та, огорченная выговором Раннальдини, отбила мяч прямо на Лизандера, который так стремительно закрутил его ударом слева, что Раннальдини даже не шелохнулся.

– Кому-то скоро придется спасать не носорогов, а Раннальдини, – протянула Флора.

Толпа, кроме Рэчел и Гая, разразилась хохотом. Раннальдини был так взбешен, что, отбивая подачу Китти, убил бы ее мячом, если бы она не пригнулась.

– Легче, легче, – крикнул Лизандер и, повернувшись к Китти, спросил: – С тобой, малыш, все в порядке? Мы должны заставить их нервничать.

Раннальдини быстренько два раза пробил своей подачей Китти, сделав счет пять – три. И тут началось представление, заставившее толпу вскочить на ноги и вопить от возбуждения. Видя, что его жена подобно вишневому желе еле телепается по корту, Раннальдини приободрился и начал пускать мячи к самым линиям.

– Хорошо сыграно, партнер, – тяжело дыша, одобрила Гермиона.

– Двигайся, Китти, – попросил Лизандер.

Как маленький гиппопотам, Китти неуклюже просеменила по корту и, едва достав мяч вытянутой ракеткой, заставила его еле-еле перевалиться через сетку.

Раннальдини, вытиравшийся в это время полотенцем, не успел к нему.

– Шесть – три! Здорово мы сделали это, – завопил Лизандер.

– Грандиозно сыграно, Китти, – выкрикнула Наташа, до сердца которой дошел урок Ферди.

«И как я могу любить мужчину, который так переносит поражение?» – в отчаянии думала Флора.

Вновь настала очередь Лизандера подавать. Пригнувшись у сетки, Китти чувствовала пульсирующую боль в животе, но еще острее она ощущала присутствие Гермионы у задней линии. И уже никакого благодушия не было в том красивом лице, одна ненависть. Она только что отбила мяч прямо на Китти, сбила этим ударом с нее очки, отлетевшие в сторону. Ослепшая Китти стала на ощупь искать их.

– Прямо перед тобой, – закричала толпа. Примчался Лизандер и принес их от сетки.

– С тобой все в порядке, сердце мое?

«А ведь у нее изумительные глаза», – ни с того ни с сего подумал он, водружая очки на место. Надо будет сказать Ферди, чтобы он обучил ее носить контактные линзы.

Он не спеша вернулся на заднюю линию и сделал подачу длиннее, чем обычно, так что мяч чуть не вылетел за пределы корта. А разыгрывался сет-пойнт. Раннальдини принял подачу, мощно отбил на Китти, которая едва задела его, и мяч поплыл в воздухе.

– Блестяще! – воскликнул Лизандер. – Потрясающе отбила, Китти.

– Мой, – закричал Раннальдини, чтобы Гермиона отошла в сторону, и изготовился для стремительной атаки. Увы, ему не хватило дюйма роста. Мяч пролетел над верхним краем его ракетки и приземлился на корте в сантиметре перед внешней линией. Толпа взорвалась.

– Гейм, сет, матч и турнир – за Китти и Лизандером, – скрывая восхищение, объявил Боб.

Соперники пожали друг другу руки. Лицо Раннальдини ничего не выражало, но Китти всхлипнула от боли, когда он сдавил ее пальцы. Солнце скрылось, и неожиданно похолодало. В глубине леса заухала сова. Собравшиеся вокруг Китти и Лизандера похлопывали их по спинам.

В павильоне зазвонил телефон. Номер знали только члены семьи. Наташа подбежала первой.

– Вольфи, – завопила она от радости, – где ты? У тебя все отметки «отлично», ты знаешь? Чертовски здорово. Ну как там Австралия? Который там час? Тебя плохо слышно. Это Вольфи, – сказала она вошедшему, еще более невозмутимому Раннальдини, сверлившему взглядом Флору.

– Хочешь поговорить с папой? – продолжала Наташа, когда Раннальдини протянул руку. – Ну ладно, – и затем недоверчиво: – Ты хочешь говорить с Китти? Ты позвонил, чтобы поздравить ее с днем рождения? О Господи, – даже Наташа ужаснулась. – Я позову ее.

Все обменялись потрясенными взглядами, но никто не выглядел мрачнее Раннальдини или краснее Китти, берущей трубку.

– Алло, Вольфи. Как хорошо, что у тебя такие оценки. Мы так гордимся. Ты такой добрый, что вспомнил. Да, я получила почтовый перевод от мамы и красивую карточку.

Глаза Флоры наполнились слезами. Бедная Китти и бедный Вольфи, с которым она обошлась так ужасно. Она хотела выхватить трубку у Китти и спросить, как он там, но Китти уже говорила:

– Пока, Вольфи. Мы скучаем без тебя. Возвращайся скорее.

Она положила трубку под хор голосов:

– Ну почему же ты нам не сказала? Позор, Раннальдини.

– С днем рождения, – запела Флора мягким, чистым, проникновенным голосом, и все присоединились к нему, и среди хора выделялся голос Гермионы, но только потому, что она хотела доказать: партия Леоноры должна принадлежать ей.

– Большого счастья, Молодчина, – Гай обнял Китти. – Я даже не могу тебе передать, как мы хотим чаю.

– Давай-ка организуем, – произнес Раннальдини, направляясь в сторону дома.

Когда Китти, тяжело вздыхая, последовала за ним, Лизандер заметил темно-красное пятно на ее шортах. Подхватив длинный розовый джемпер Наташи, Лизандер побежал за ними. Где черти носят его собак? Обычно Ферди присматривал за ними.

Войдя в летнюю гостиную через французское окно, он услыхал, как Раннальдини холодно выговаривает:

– Почему же ты мне не сказала, что у тебя день рождения?

– Мне так жаль, Раннальдини. Я просто не хотела лишней суматохи.

– Это твоя обязанность – напоминать о днях рождения. Как ты смеешь выставлять меня полным дерьмом перед всеми этими людьми? Ты заплатишь за это.

– А вот и я.

Лизандер присоединился к ним в холле.

– Ты можешь простудиться.

И, набросив Наташин джемпер на плечи Китти, так что он прикрыл пятно крови, он застегнул три верхние пуговицы, думая о том, как бы предупредить Китти, чтобы она не умерла от стыда. Вдруг пронзительный крик заледенил кровь в их жилах. В комнату ворвалась миссис Бримскомб.

– Там... миссис Китти... – верещала она. – Скорее!..

Присоединившись к остальным гостям, уже набившимся в столовую и наслаждающимся зрелищем, они увидели сцену полной разрухи.

Джек стоял на столе, лапами в блюде с копченым лососем, а из его пасти, подобно клыкам, торчали закусочные сосиски. Динсдейл, опираясь задними лапами о стул, по-совиному осматривался вокруг, как старый джентльмен, которого побеспокоили в его клубе, а в зубах у него, будто сигара, торчала круглая швейцарская шоколадка. Блюда с сандвичами и пирожками были разбросаны по полу, а из большого кувшина остатки молока еще капали в огромную лужу на полу, рядом с которой Мегги вяло слизывала сбитый крем с клубничного пирога Китти.

Наступила жуткая пауза, прервавшаяся гомерическим хохотом, но его перекрыл голос Раннальдини:

– Китти, я вас покину на пять минут. Мне нужно пришить пуговицу к фраку.

– По сравнению с зеленым и уютным оазисом Раннальдини это место представляется Сахарой, – ворчала Джорджия, когда следующим вечером они сидели на террасе с Ферди и Лизандером и, потягивая «Пимм», обозревали выжженный сад.

Все молодые деревья, посаженные ею и Гаем, засохли. Буйно расцвел только растущий под кухонным окном овсюг, принявший теперь розовую окраску, как лицо клубного завсегдатая.

– И что Китти все жалуется? – продолжала она. – По-моему, она просто актриса, ведь только у волшебника всегда наготове бефстроганов и лимонный пирог на двадцать человек. Сама небось не съедает и кусочка.

– Она думала, что беременна, а у нее начались месячные, – Лизандер отложил в сторону «Рейсинг Пост». – Китти отчаянно хочет малыша.

– Если на ней дети Раннальдини, – сказал Ферди, – то он должен же ее как-то финансировать.

– Она не такая, – быстро ответил Лизандер. – Ей просто нравятся дети, и она хочет еще одного, собственного. И тогда ей не будет так одиноко в этих подземельях Дракулы. Я бы там в одиночестве уделался от страха.

– А по мне так гораздо страшнее, когда Раннальдини в доме, – вздрогнула Джорджия.

– Она признает, что он редко спит с ней.

– Ты слишком много знаешь о ней, – произнесла Джорджия в изумлении.

– Так ты начал ее обхаживать? – тут же по-деловому оживился Ферди.

Лизандер задумчиво уставился на золотую монету солнца, садившегося за темный горизонт. Вот так Ферди опускает фунт стерлингов в прорезь автомата.

– Ну хорошо. Только не проболтайтесь Раннальдини.

– Самое главное – это заняться ее внешностью, – быстренько взялся за дело Ферди. – Мы должны вытряхнуть ее из шкуры скромницы. Сжечь проклятые наряды и заставить похудеть. Подумать только, и это говорю я!

Он ущипнул себя за валик жира, выпиравшего поверх тесного пояса.

– С началом кризиса возросла продажа шоколада. Он чувствовал себя виновным за раскол в конторе, но, по крайней мере, подтвердились его подозрения, что у Гая и у Ларри туговато с наличными. Ни один из них ничего не купил, когда оставшиеся на вечеринку после тенниса возвращались прошлым вечером домой мимо «Жемчужных ворот». И какой толк был от хитроумных и экстравагантных планов Джорджии и Мериголд спасти брак Китти, если не было денег. К счастью, Джорджия получила из-за границы гонорар этим утром. Она планировала отдать половину Гаю, но после его вчерашних увиваний возле Рэчел она выписала эту часть Ферди, оплачивая услуги Лизандера себе и Китти до Рождества.

– Ну поехали, навестим Китти, – сказал Ферди, допивая свой «Пимм».

Они нашли ее в саду, беседующую с мистером Бримскомбом. Ее глаза были все еще красны, но встретила она гостей приветливо:

– Мы с мистером Би выгоняли коров из огорода. Много вытоптали. Благодарение Богу, что Раннальдини нет.

– Как же это случилось? – спросила Джорджия. – Я думала, что уж у вашего мужа изгородь прочная.

– Должно быть, прорвались через загородку для скота, – предположил мистер Бримскомб. – Я видел, как коровы делают это. Когда они голодны, они стоят у края решетки, затем ложатся, а потом переворачиваются вверх копытами и извиваются, пока не оказываются на другой стороне. Тут они опять встают и удаляются.

– Ну разве это не блестяще? – восхищенно спросила Китти.

– Убедительно, – сухо ответила Джорджия. – Значит, можно добиться чего угодно, если очень захотеть. Большой ущерб?

– Да всего несколько отпечатков копыт на лужайке, но овощей много сожрали, – рассказала Китти. – Однако Праздник урожая пройдет до возвращения Раннальдини, вот мы на него, на Праздник, все и свалим.

Пожелав мистеру Бримскомбу спокойной ночи, Китти повела их на кухню, где она колдовала над желе из куманики и слушала запись «Мисс Сайгон».

– Божественно! – Джорджия глубоко вдохнула запах кремовой смеси.

– Я дам вам баночку, – предложила Китти, – а вам, Ферди, спасибо за чудесный букет. А еще от Гая я получила прелестные азалии.

«В эти дни мы даже подарки дарим отдельно», – устало подумала Джорджия.

– А тебе, Лизандер, спасибо за «Мисс Сайгон». Я слушаю ее весь день.

– А что еще тебе подарили? – спросила Джорджия.

Китти захихикала:

– Калькулятор на солнечных батарейках – от Рэчел и джемпер – от Гермионы. Снизу у него надвязана полоска из шерсти, так что моя задница выглядит еще толще, чем на самом деле.

– Ну это в ее стиле, – заметила Джорджия. – Ну а что подарил тебе Раннальдини, кроме выговоров?

Китти покраснела:

– Ничего. Но ведь он весь день на съемках.

– Не расстраивайся, – подбодрил Ферди. – Мериголд и Джорджия приготовили для тебя особый подарок. Пойдем со мной в гостиную.

«В том месте, которое нам не дано осязать, я нашла тебя», – пела мисс Сайгон.

– Дайте, я только дослушаю это, – взмолилась Китти.

– Потом дослушаешь.

Китти была поражена, что Лизандеру платили за то, что он заставляет Гая и Ларри ревновать.

– Но он казался таким увлеченным, особенно Джорджией.

– Ну, иногда процесс выходил из-под контроля, – признал Ферди, – но я вовсе не уверен, что в случае с Гаем это дало значительный эффект.

Но когда он объяснил, что Мериголд и Джорджия хотят ей предложить услуги Лизандера, Китти поначалу вяло отказалась:

– Я не смогу делать это с Раннальдини. Да и без толку это. Во всяком случае, ничто не заставит его вернуться к тому, что для него никогда не было важным.

– Но ты же любишь его.

– О да, – вздохнула Китти. – Мне просто плохи, когда я его долго не вижу.

– Но может, все-таки попробуешь, хотя бы до Рождества. Но тебе надо бы похудеть.

– О, это да.

После долгих уговоров Китти согласилась позволить Лизандеру помочь ей улучшить внешность, но без каких-либо претензий на большее внимание.

– Ну а потом это же было нормально в случае с Джорджией и Мериголд. Они же красавицы.

– Они такими не были, когда он взялся за них, – сказал Ферди. – Кстати, мне тоже надо похудеть. В пятницу я уезжаю в отпуск в Эльгарв. Спорю на сто фунтов стерлингов, что сброшу больше тебя к возвращению в октябре.

«Да это же все, что есть у меня на счету, – задумалась Китти. – Ах, черт, попытка того стоит».

– Хорошо, принимаю, – согласилась она и тут же порозовела. – А как вы думаете, поможет, если я буду говорить более правильно? Мериголд вон даже уроки красноречия брала. Мериголд говорит так красиво.

– Нет, нет, – торопливо возразил Ферди. – Не хочешь же ты своими разговорами кончить так, как миссис Тэтчер.

Пугливо смущаясь, Китти и Ферди были взвешены при Лизандере и Джорджии в качестве свидетелей. Китти весила одиннадцать стоунов один фунт, Ферди – свыше пятнадцати стоунов. Однако Лизандер обнаружил в карманах его рубашки два апельсина «Яффа».

– Это мошенничество, – закричал он, возвращая Ферди на весы. – Вот теперь ровно пятнадцать. Занеси в карточку пари, – приказал он Джорджии.

– У Китти сила воли крепче, чем у меня, поэтому она не нуждается в форе, – проворчал Ферди. – И срежьте с нее этот ужасный перманент, – добавил он, отводя Лизандера в сторону. – И еще я хочу, чтобы к моему возвращению из Португалии она была в контактных линзах.

Раннальдини уехал на два месяца – на съемки фильма и по приглашениям дирижировать. Джорджия вплотную засела за альбом, встречаясь с музыкантами, и репетировала концерт в Лондоне, который должен был состояться как раз в ту неделю, когда Ферди вернется домой. В общем, у Китти и Лизандера было достаточно времени побыть вдвоем.

Он попытался побороть ее страх перед лошадьми, устраивая прогулки на Артуре, который казался еще более кротким, чем лама. Но хотя он понравился Китти и она даже взялась готовить его любимый масляный пудинг, все же она предпочитала, чтобы между ними всегда была изгородь. Рассматривая огромные бедра Китти, между которыми практически исчезала вставка ее черного купальника, Лизандер сомневался в успехе дела, но не оставлял ее, покоренный ее трогательной благодарностью.

Засуха продолжалась, и называлось это теперь бабьим летом. Листья были такими сухими, что падали на землю со стуком. Коровы совсем обнаглели и перелезали через овечью калитку в леса Раннальдини каждый день.

Однажды вечером Лизандер сидел на кухне в «Валгалле», радуясь крупной победе Гордости Пенскомба – лошади Руперта Кемпбелл-Блэка и наблюдая, как Китти гладит.

– Рэчел говорит, что гладить нижнее белье и носовые платки – неразумная трата энергии, – объявила Китти. – Но ты можешь себе представить Раннальдини, поднимающегося на рострум с помятым носовым платком.

– Расскажи, как ты вышла за него?

– Я была у него секретарем.

– Я знаю это.

– Была среда. Я спросила у него, могу ли я быть свободной в субботу, чтобы сходить на обручение. «Это мне неудобно, – сказал он. – А кто обручается?» – «Я, Раннальдини». Он сильно огорчился, думаю, он беспокоился, что все запутается, когда я исчезну на медовый месяц. И той же ночью в два часа заявился к нам домой. Мамочка была вне себя от радости. А Раннальдини отвез меня в «Валгаллу». Уже рассветало, пала белая роса, и все птицы пели. Было так красиво. К тому времени он уже разошелся с Сесилией. Он сказал, что я не могу выйти замуж за Кевина, потому что он сам собирается жениться на мне. Ну а дальше в обычной своей форме: «Отметьте это у себя». Ты же знаешь, какой он властный.

– Господи, – произнес Лизандер в благоговейном трепете. – А что же произошло с подарками к свадьбе, со всеми приготовлениями и пирожными?

– Пришлось вернуть. Китти понурила голову:

– Это был худший поступок в моей жизни. Мама очень огорчилась и родители Кевина. А Кевин... – Китти порозовела. – Это разбило ему сердце.

– Китти, но вы же католичка. Это же смертный грех – выходить замуж за разведенного мужчину.

– Дело обстоит еще хуже. Священник был в ужасе. Но Раннальдини быстро получил развод, и три недели спустя он уже обвенчал нас.

– Я балдею, – проговорил Лизандер. – Но было у вас что-нибудь хорошее?

– Был ли он верен? Нет, никогда. Я застукала, как он звонил Гермионе во время нашего медового месяца. «Ничего не изменилось, моя дорогая», – уверял он ее. И точно.

– Ты сожжешь эту рубашку, – сказал Лизандер. Китти подпрыгнула и отдернула утюг.

– Я просто надеялась, что в один прекрасный день он полюбит меня, как мистер Рочестер. Я прочитала слишком много романов. Люди говорят, плюнь, но я ненавижу выбрасывать цветы, пока они еще не засохли.

– Ох, бедная Китти, – Лизандер встал и обнял ее. – Ничего, мы сделаем из тебя красавицу, и он ощутит настоящую ревность.

– Хочется надеяться, – вздохнула Китти, – Как Джорджия?

– Она ужасно забеспокоилась насчет Рэчел, – Лизандер подлил «Перье» Китти и «Мюскадета» себе.

– Потому что Гай волочится за ней? – спросила Китти. – Я думаю, что это от ревности, потому что ты очень нравишься Джорджии, ну а Рэчел хорошенькая.

– Ужасно хорошенькая, – признал Лизандер. – Я ненавижу, когда Джорджия несчастная. Может быть, мне попросить ее выйти за меня замуж?

– Замуж за тебя! – в изумлении воскликнула Китти.

– У нас бы все было хорошо. Я бы ухаживал за ней.

Он был таким трогательным в своей серьезности, его зелено-голубые глаза были беззащитны, как у Мегги, щеки раскраснелись от внезапного возбуждения, и Китти сказала:

– Я знаю, ты бы смог.

«Счастливица Джорджия», – подумала она, беря из кучи белья серую шелковую рубашку.

– Только я не думаю, – продолжала она, – чтобы Джорджию устроила твоя нынешняя работа – заботиться о заброшенных женах. Я понимаю, что со мной она чувствует себя в безопасности, ведь я-то уродина. А поскольку она была очень расстроена в случае с Гаем и Джулией, я думаю, ее будущий муж должен будет заниматься чем-то, не связанным с женщинами.

– Следовательно, мне надо поставить на ноги Артура, – серьезнейте заявил Лизандёр, – и получить приличную работу.

– Как Артур? – с любовью спросила Китти.

– Завтра придет ветеринар. Я боюсь, что он предложит еще один годичный отдых. Ему понравились эти твердые булочки, что ты сделала для него.

– Не говори о пище. Я ужасно голодна, – взмолилась Китти.

– Зато ты уже сбросила десять фунтов, – подбодрил ее Лизандёр.

– Вот бы оказаться в сушильной машине и съежиться до восьмого размера, чтобы влезть в клешеную лиловую юбку Наташи.

– Рэчел не одобрила бы сушильную машину, – усмехнулся Лизандёр. – Она бы повесила тебя на бельевой веревке.

В это время предмет их разговора сражался с трудностями Третьего фортепьянного концерта Рахманинова. Записать его предстояло не позднее октября. Рэчел не очень нравилась эта работа – произведение казалось ей слишком запутанным и сверхромантичным, но она очень не хотела бы, чтобы лондонский «Мет» и Раннальдини в частности нашли какие-либо погрешности в ее игре. Ее заботила карьера, она хотела не отстать от Бориса, чья премьера симфонии «Берлинская стена» ожидалась в ноябре в Моцарт-холле, и еще более – от Хлои, партия которой в «Дон Карлосе» вызывала восторженные отклики обозревателей.

И еще Рэчел стремилась спрятаться в работе, поскольку, кроме детей, невероятно действующих ей на нервы, это оставалось единственной поддержкой в ее жизни. Неостывшие чувства к Борису заставляли ее каждый раз по его приезде подло прятать детей. Она даже не смогла заставить себя сказать хоть что-нибудь хорошее о «Реквиеме», потому что рядом в машине сидела Хлоя. Вот бы ее, а не тех животных, кампании по спасению которых она проводила, поместить в лабораторию, где ставят опыты, и пусть ей там перережут голосовые связки.

Она надеялась на идеальный вариант флирта с Лизандером, но тот, кроме заботы, никакого интереса не выказывал. Она даже рассчитывала на Боба, который был близок ей интеллектуально. Во время очередного отъезда Гермионы они взяли с собой детей и устроили пикник на реке Флит. Боб единственный мог управиться с ужасным Козмо, хотя только вчера маленький бесенок разогнал своим новым игрушечным быстроходным катером всю живность с прибрежных отмелей.

Когда же Рэчел попыталась объяснить ему опасность загрязнения окружающей среды, он посоветовал ей заткнуться, и ее собственные, тут же вышедшие из повиновения дети покатились со смеху, а когда она предложила им плести венки из маргариток, они отказались, заявив, что тоже хотят играть с катером. Видя, что Рэчел беспокоит мысль о водоворотах, Боб помог детям запрудить один из все еще сбегающих к Флиту ручейков, так что получилась лужа, где они могли пуститься в плавание.

– Я не ем это дерьмо, – отреагировал Козмо на предложение попробовать пирожки с морковью и отвар из цветной капусты.

Боб уклонился более дипломатично:

– По правде говоря, дорогая Рэчел, я никогда не пью отвары.

Не удивительно, что у него стройная, подтянутая фигура. Улучив момент, Боб тихонько выплеснул чай, приправленный козьим молоком, но зато порадовал ее, выставив на пыльную скамью бутылку «Санкерр». После второго стакана, видя, что дети увлечены плотиной, и перекрывая страшный грохот катера Козмо, она попыталась поговорить об ужасном поведении Раннальдини и Гермионы.

Но Боб не поддержал тему.

– Не в такой славный день. Да и, честно говоря, не хочу касаться этой темы.

– Но ведь ты же должен чувствовать себя униженным. Они такие отвратительные. Ты должен иметь какую-то отдушину. Ведь ты же не можешь окончательно задавить свое либидо.

Рэчел заплакала:

– Я так знаю, что не могу. У меня уже семь месяцев никого не было. Приходи на ужин, когда дети лягут спать.

Ее тонкие бледные пальцы скользнули по траве и вцепились в руку Боба.

– Папочка-а, – завопил Козмо. – Катер застрял.

– Ну так что, Бога ради, вытащите его, – в ответ закричала Рэчел.

Но пальцы Боба, так и не ответившие на пожатие, выскользнули, будто отказывая в помощи.

Бредя вдоль реки в сторону дома и стараясь не смотреть в ее глаза, Боб сказал:

– Рэчел, дорогая, ты так мила, но мне надо ехать в Лондон.

Затем, мягко улыбнувшись, чтобы смягчить унизительность отказа, он добавил:

– Почему бы нам здесь не взять пробу воды для проверки кислотности дождей?

Но даже это не согнало краску стыда с лица Рэчел.

И Раннальдини, который был так отвратительно настойчив во время теннисного турнира, равнодушно воспринял ее отказ.

«Толпы мужчин обычно бегали за мной», – в отчаянии думала Рэчел, опуская свои ослабевшие и заболевшие пальцы на клавиши и начиная играть тему рока, неясно печального.

– Дам, да-ди-да, да-ди-да, да, – пела Рэчел. «Никто уже больше не выберет меня, кроме женатых ловеласов, которым надоели их жены».

Ах, если бы только могла она передать свое горе игрой, но этому препятствовала колоссальная сложность пьесы, взрыв нот, который должен быть совершенен.

Борис предупредил ее о порочной привычке Раннальдини все критиковать. Ужасный человек. Рэчел представила его лицо, бессердечные, холодные черные глаза блестят похотью и чувственностью. Несмотря на изнуряющую жару, Рэчел поежилась.

Пробившие три раза церковные часы вернули ее на землю. В четыре надо забрать детей. Несколько дней назад Лизандер дал ей литр джина, который она никогда не пробовала, поскольку вообще не любила алкоголь. Но ей захотелось настоять джин на терновнике. По пути на теннисный турнир в «Валгаллу» она заметила заросли терновника, богато увешанные еще зелеными ягодами, вдоль тропинки, которую Раннальдини закрыл для публики. Сейчас они, должно быть, созрели. Раннальдини в отъезде. Если она поторопится, то может заскочить туда по дороге в школу.

Она никак не могла сосредоточиться. Только когда она вышла на улицу, то поняла, что идет дождь, короткий свирепый ливень, смявший пожухлую траву и падающий на закаменевшую почву, как плевок на раскаленный утюг. Она бежала запретной тропинкой, и леса Раннальдини лежали впереди, колышущиеся и кипящие, как джунгли, кишащие насекомыми, мрачные, серо-зеленые под ярко-раскаленным солнцем, уже сушившим верхушки деревьев.

– Дам, да-ди-да, да-ди-да, да, – пела Рэчел, остановившись передохнуть в зарослях сухой крапивы, такой высокой, что скрывала табличку «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ – НЕ ЗАХОДИТЬ». Ветки ежевики царапали ее обнаженные лодыжки и руки, как назойливые кредиторы. Она слышала грохот удаляющегося грома. Голова болела от бесконечного вглядывания в маленькие черные ноты.

Веселые путники украсили табличку с надписью «Тропинки нет, проход наказуем» зелеными листьями и желтыми цветами. «Природе не запретишь», – подумала Рэчел. После того как она прошла через заросли травы высотой по пояс, ее туфли наполнились водой. Этим утром в школу ее детей отвела Гретель, а она сразу же села за пианино, даже не тратя времени на умывание. Так что такой душ ей вовсе не помешает.

К ее радости, ветви терновника были усеяны плодами, блестящими и темными, как глаза Раннальдини, но мягче из-за бледно-голубого отлива. Держа хозяйственную сумку так, чтобы в нее падала добыча, она методично очищала ветку за веткой, чувствуя, как шипы терновника раздирают ей пальцы. Она посмотрела на часы – через десять минут пора идти. Ау нее ещетолько полсумки. В рецепте значился белый сахар, но она купила в «Яблоне» нерафинированный желтый. Она потянулась к высокой ветке и услыхала голоса.

– Ой, – вдруг вскрикнула она, уколовшись впившейся в руку колючкой.

– Что тут такое? – раздался резкий голос Раннальдини.

Рэчел упала на землю, пряча лицо в промокшую траву, с колотящимся сердцем, молясь, чтобы он ушел. Рядом с ней упала коричневая, большая, как крыса, гильза. Как ужасно, если Раннальдини поймает ее. Но вместо этого зловещий Клив перепрыгнул через невысокую стену за рощицей терновника и направил на нее ружье.

– Не стреляйте, – закричала Рэчел. Не спеша подошел Раннальдини.

– Оставь ее, – мягко сказал он Кливу. – Я возьму ее голыми руками. А вообще-то я мог бы и догадаться.

Рэчел сжалась, пытаясь сохранить равнодушное выражение на лице, а вокруг нее рассыпались плоды терновника.

– Вставай, – приказал Раннальдини. Наклонившись, как большой кот, он сделал вид, что хочет поднять ее с земли, и тогда она, бесясь от смущения, вскочила на ноги.

– Ты не умеешь читать? Это частное владение, ты, глупая сучка. Ты прокралась как вор.

Слова вылетали как винтовочные выстрелы.

– Это общественная тропа.

– Была, – огрызнулся Раннальдини. – А стена всегда была моей. Я и не знал, что ты воровка.

Он намеренно раздавил с полдюжины ягод, затем, развернув начищенный коричневый ботинок, продемонстрировал их розовую мякоть.

Рэчел вздрогнула:

– Ублюдок!

Глянув вниз, она ужаснулась тому, что мокрая трава сделала прозрачными ее муслиновую кофточку и дешевенькие белые с розовым рисунком брюки. Были видны формы грудей и торчащие соски, розовые бедра и темная надпись «Дай мне дорогу» над лобковыми волосами. Раннальдини, однако, не собирался давать дорогу.

– Нет, сегодня я не ублюдок. Я прощаю воров. Рэчел чувствовала, как бешено колотится сердце.

Но она даже не пошевельнулась, когда он, подойдя, потрогал ее за полную грудь через промокший муслин.

– Да ты, похоже, рекламируешь свой товар, – усмехнулся он. – Без лифчика лучше.

Он не мог определить, отчего мокро ее тонкое лицо – от слез или дождя. Рука его продолжала двигаться вниз:

– Да и без трусиков тоже.

– Я встала очень рано, чтобы упражняться, – забормотала Рэчел, – ну а потом торопилась. Я боялась опоздать за детьми.

– Зато потратила кучу времени, воруя мой терновник, – Раннальдини сжимал и разжимал пальцы.

Другой рукой он притянул ее к себе, для начала поцеловал в лоб, затем в обе невыщипанные брови и потом – в рот.

– Нет!

Она внезапно вспомнила, что не почистила зубы, и, ненавидя себя за то, что подумала об этом, крепко сжала губы.

– Нет? – Раннальдини немного отстранился. – А разве у тебя есть выбор?

Его рука скользнула под рукав, поглаживая по пути кожу, подергала за длинные шелковистые волосы подмышки, прежде чем повернула к груди.

Рэчел застонала, пытаясь отклонить голову в сторону, когда Раннальдини языком коснулся ее верхней губы.

– Маленькая зверюшка, мы займемся любовью как животные. Как козлы, например.

– Я ненавижу себя.

– Нет, нет, миссис Левицки, не надо ненавидеть себя за то, что так хотите меня.

Раннальдини получал удовольствие, называя женщин фамилиями мужей, которым он наставлял рога.

– Я больше не Левицки, я теперь снова Грант. Кто-то идет, – выдохнула Рэчел, услышав громкий баритон, распевающий за всех святых.

Раннальдини толкнул ее на землю, присел рядом, придерживая ее рукой, от которой слабо пахло лосьоном «Маэстро», и затыкал рот, пока священник не удалился.

Затем, когда она попыталась встать на ноги, протестуя, Раннальдини погрузил ей в рот язык, так что она забыла о нечищеных зубах и поцеловала его в ответ. Раннальдини хотел взять ее тут же, но побоялся, что священник вернется.

– Дети! Я должна их забрать! – воскликнула Рэчел, пытаясь освободиться.

Возвратившись в башню, Раннальдини позвонил Китти, чтобы узнать телефон школы. Затем набрал номер.

– Миссис Левицки застряла в автомобильной пробке и подъедет с опозданием минут на сорок пять, на час. Она попросила позвонить и очень-очень извиниться. Хотя на самом деле не извиняется, – добавил он, кладя трубку. – Снимай эти мокрые тряпки, – сказал он ласково, запуская руку ей в брюки, – а в эту, самую мокрую, я должен сейчас же войти.

– Да дай же я сама разденусь, ради всех святых, – зарычала Рэчел.

Но Раннальдини был в таком восторге оттого, что желаемое, которое он рассчитывал получить через недели, а то и месяцы, уже рядом, что лицо его приняло не свойственное ему выражение восхищения и нежности. Уж он-то обладал искусством определять глубину женского одиночества. И он знал, когда надо быть добрым.

– Тебе было так грустно и одиноко, – проникновенно проговорил он, обнимая ее и поглаживая ее волосы. – Ты заслужила хоть немного счастья. На этот раз все будет быстро, потому что твои дети... Но в следующий раз... это будет экстаз.

В длинном зеркале отразилась Рэчел, изящная и белая как снег под его раскрасневшейся грудью. Выглядели они удивительно экзотично. Будучи примерно на три дюйма ниже ее, он без труда, нависнув над серым шелковым шезлонгом, вводил в нее и выводил твердый, как железо, член, лаская ее с искусством Касальса, ведущего партию на виолончели.

Но в тот самый момент, когда Рэчел кончила, ее стоны удовольствия перешли во всхлипывания.

– Плачь, миленькая, – мурлыкал Раннальдини. – Тебе это нужно.

– Нет, нет, – зарыдала Рэчел. – Зеркало ошибается. Вместо тебя должен быть Борис.




38


В понедельник утром, после того как Гай и Ларри уехали на лондонский поезд, Мериголд и Джорджия созвонились по их давней привычке, чтобы обсудить своих мужей. Они называли это день стенаний. Поскольку засуха затянулась и на сентябрь, а экономический спад углублялся, то жалобы Мериголд на скупость Ларри и Джорджии на Рэчел .все возрастали.

– Он закрыл мой счет в «Харвей Ник», – негодующе объявила Мериголд в первый понедельник октября, – отказался от ложи в «Ковент Гарден» и больше не позволяет давать мясо Патч.

– Все лучше, чем Гай, который хочет превратить беднягу Динсдейла в вегетарианца, – мрачно заявила Джорджия. – И еще приладил бельевую веревку. То есть он никогда раньше не позволял мне вывешивать белье, даже в самый жаркий день; говорил, что это ужасно провинциально. А теперь его рубашки от «Тарнбалл энд Ассер» развеваются по ветру на всеобщее обозрение.

– Но он же должен экономить.

– Ерунда. Единственное, что он сейчас спасает, – это тропические леса и китов.

– Но ведь твой брак значительно улучшился, как только на сцене появился Лизандер.

Тут Мериголд с тревогой отметила в голосе Джорджии нотки раздражения.

– Да, это было, пока Гай не начал увлекаться Рэчея. Но я-то не могу измениться. Это все равно что пройти курс химиотерапии и вдруг опять обнаружить опухоль.

– Я уверена, что ты себе все навыдумывала.

– Нет. Гай начал пользоваться органической зубной пастой и не приобретает белую туалетную бумагу, потому что «белильная известь загрязняет воду», и, что хуже всего, – голос Джорджии достиг истерических высот, – Динсдейл возвращается с прогулки, пахнущий совсем иначе. Я уверена, это «Боди шоп».

– Может быть, Гай просто проверяет его на животных.

– Ох не шути так. Я потеряла чувство юмора, а ужасней всего то, что твой испорченный муж запустил на рынок майки, брелоки и даже воздушные шары с изображением Гая и Джорджии. То-то будет потеха, если люди узнают правду о нашем браке!

– Они не узнают, если ты им не расскажешь.

– Ну тогда в заключение – Гай уезжает на три дня во Францию, чтобы посмотреть частную коллекцию, а для этого выбрал ту неделю, когда у меня концерт и я не могу поехать с ним. Вчера я застукала его красующимся перед зеркалом в новых шмотках для плавания. Он чуть не выскочил из шкуры. «Уезжаешь спасать китов, – сказала я, – ведь на Средиземноморье такие ужасные выбросы». Он разозлился и завел свою обычную шарманку на тему: «Ты с ума сошла, Панда? Ты должна показаться доктору».

Две минуты спустя после окончания этого разговора она вновь позвонила Мериголд.

– Ох, дорогая, прости меня за этот шум. Я, должно быть, еще люблю Гая, потому что очень хочу его.

Лизандер был так обеспокоен состоянием Джорджии, что купил ей бриллиантовое ожерелье, прекрасное черное платье с большим вырезом сзади от «Ликра» и книжку комиксов о бассете Фреде. Затем, решив, что она просто прокисла на одном месте, он попытался вытащить ее на увеселительную прогулку, совпадающую по времени с ее концертом и путешествием Гая во Францию. Китти уже сбросила больше стоуна веса, и ее на несколько дней можно было оставить без присмотра.

Но Джорджия была взвинчена до предела и только позволила Лизандеру проводить ее в номер в «Ритце», откуда открывался вид на Грин-парк. Номер был снят для нее фирмой «Кетчитьюн». «Кетчитьюн» же отправила за ней в Парадайз лимузин. Но, опасаясь прессы, Джорджия заставила Лизандера добираться на собственном автомобиле и встретилась с ним позднее.

Лизандер, который останавливался в свое время с Мериголд в парижском «Ритце», быстренько разобрался в хитростях обслуживания номера. И Джорджия еще раз убедилась, какой же он все же мальчишка, когда он заказал копченого лосося с дольками лимона, фирменные бутерброды и огромную порцию «Кровавой Мэри», затем поигрался с телефоном в ванной, перебрал все бутылочки с шампунями и гелями, пока не обнаружил телевизор с любыми записями – от «голубых» до «Утенка Дональда».

Больше всего ему хотелось, чтобы Джорджия повозилась с ним в огромной голубой ванной от Джакузи и развлеклась в роскошной двуспальной кровати, окруженной Зеркалами. Но единственное, чего хотелось Джорджии перед концертом, так это отключиться, а затем привести час в состоянии, подобном трансу, занимаясь собственной внешностью.

Обеспокоенный тем, что он уже ее не удовлетворяет, Лизандер взял ее лицо в свои руки.

– Джорджия, дорогая, уйди от Гая и выходи за меня.

Джорджия улыбнулась:

– Это самое приятное предложение, которое я когда-либо получала. Но ты можешь представить, что сделает «Скорпион», со мной и моим ребенком-мужем?

Концерт имел громадный успех. Джорджия пела все свои старые песни шестидесятых годов, обработанные теперь в системе СД и ставшие еще более популярными, а закончила исполнением «Рок-Стар». Хорошенько заправившись с утра и в перерыве в баре «Кетчитьюн», Лизандер умирал от гордости. Ведь это была его дорогая Джюрджия, которая всего несколько часов назад лежала в его объятиях обнаженная и теплая, а теперь ее ласкали тысячи разноцветных огней, танцующих вокруг сцены, Джорджия, приветствуемая овациями, проносящимися, как волны по морю. Было столько секса в том, как она отбрасывала назад на обнаженную спину красновато-рыжие волосы, вскидывая головой, как, казалось, почти кусала, лизала, целовала микрофон, выливая эти очаровательные, разрывающие сердце песни пронзительным, хрипловатым, прокуренным голосов. В его бриллиантах, с любимыми загорелыми плечами, она была ошеломляюще прекрасна, а выглядела на какие-нибудь двадцать пять. Она пела в сопровождении тех самых музыкантов, с которыми создавала «Рок-Стар» и которые неплохо заработали за последние шесть месяцев, а теперь были в восторге выйти вновь с ней на сцену.

Больше всего Лизандеру нравилось, как она пела «Рок-Стар». Он шумно выражал восторг и затих только тогда, когда на экране, обращаясь к которому пела Джорджия, появилось мужественное лицо Гая. Аудитория, однако, так орала и радовалась, что ей пришлось петь еще раз – до тех пор, пока ее не отпустили.

«Какой же надо талант, чтобы так держать аудиторию в своих руках, зачаровывать и пленять ее целых два часа», – думал Лизандер. Как смеют Раннальдини, Гермиона и уж больше всего Рэчел покровительствовать ей!

Она вышла еще раз и села на краю сцены с гитарой. В зале наступила полная тишина. Лишь один прожектор освещал ее; остальное было погружено во тьму.

– Леди и джентльмены, – начала Джорджия мягко, с чуть заметным ирландским акцентом, – я попытаюсь спеть новую песню, которую написала на этой неделе и которая, я надеюсь, станет частью моего нового альбома. У меня дома есть старая собака, которую я обожаю. Но, как и любой в этой ситуации, я со страхом жду того дня, когда она умрет. Поэтому песня посвящается Динсдейлу.

«Какая же она умница, – подумал Лизандер, осушая еще один стакан «Мюэ». – Я и не знал, что она так хорошо играет на гитаре».

«Старый пес, – начала Джорджия своим хриплым голосом, – ты разбиваешь мое сердце.

Сколько еще дней нам осталось быть вместе?

Твоя морда побелела, а лапы ослабели,

Но ты все так же виляешь хвостом, а сердце полно верности.

Гавкай по утрам, не слабей

И живи как можно дольше,

Ведь дружки мои приходят и уходят,

А ты любил меня сильней любого мужчины»:

Сентиментальность слов искупалась потрясающе красивой мелодией, и, закончив, Джорджия склонила голову в ожидании реакции. Не один Лизандер вытирал глаза.

Только за полночь Джорджии удалось вырваться от поклонников в артистическом фойе. В особом восторге был Ларри.

– Похоже, «Старая собака» будет посильнее «Рок-Стар», – сказал он, жуя сигару. – Наконец-то капризная девочка взялась за оружие. И уж если остальное в альбоме будет в том же духе, мы просто всех убьем. Мы выпустим их синглами. Завтра я позвоню тебе.

– Жаль, что Гая не было, он бы так возгордился, – заметила Мериголд.

– Стоило бы изменить тот кусочек, где дружки приходят и уходят, – сардонически произнес Ларри.

– А мне этот кусочек больше всего понравился, – пробормотал Лизандер.

– Может быть, заменить там кое-какие слова, – продолжил Ларри. – Но в любом случае это грандиозная вещь.

– И вот то же самое я чувствую по отношению к Патч, – сказала Мериголд, потерявшая весь макияж.

После концерта Джорджия чувствовала себя совершенно опустошенной и собиралась на скромный ужин со своим агентом или людьми из фирмы звукозаписи, которые профессионально обсуждали каждую ноту произведения, хвалили ее, как Лизандер разбирал каждый пас после игры в поло. Но вместо этого взлетевший адреналин, лесть и шампанское на пустой желудок позволили Лизандеру утащить ее на вечеринку, устроенную его друзьями.

– А не поздно? – спросила Джорджия, когда они проезжали через темный Найтсбридж.

– Да она и не начинается раньше закрытия пабов, – сказал Лизандер, посматривая, как полная луна садится прямо на верхушку часовни Бромптона. Неужели он только месяц занимается с Китти? Надо полагать, у нее все в порядке в ее одинокой крепости.

Грохот вечеринки был слышен за шестьсот ярдов. В тот же момент, когда Джорджия вошла на террасу большого дома, из каждого окна которого густо высовывались вопящие головы, она поняла, что совершила ужасную ошибку. Все еще с толстым слоем макияжа, с бриллиантами и в платье с обнаженной спиной, но с закрытой по шею грудью она была до смешного роскошно одета. Рядом с очень симпатичными девушками в майках, леггинсах и шортах она чувствовала себя как вареная баранина в шкуре ягненка.

И если она была звездой концерта, Лизандер, несомненно, был звездой вечеринки. Все, особенно девушки, закрутились вокруг него, вопя от радости:

– Где ты был?.. Мы уж думали, ты помер... Без тебя в Лондоне скучища... Эй, слышите, Лизандер вернулся!

– Это Джорджия, – гордо объявил Лизандер. Но хотя он сдерживался изо всех сил, друзья так часто останавливали его поболтать, что дорога на кухню, где огромный стол ломился от всевозможной известной человечеству выпивки, заняла у них полчаса.

Это была развеселая вечеринка. Большинство уже накачались алкоголем или наркотиками, а над стенами хорошо потрудились карандашами. Схватив аэрозоль, Лизандер вывел: «Я ЛУБЛУ ДЖОРДЖУ», – все покатились с хохоту.

Где-то пели, снимали друг друга видеокамерами. И все хотели снять Джорджию. Они очаровали ее, но точно так же они могли таращиться на Тадж-Махал, затем сделать пометку в путеводителе и проследовать дальше.

Джорджия пыталась проникнуться духом вечеринки, но от выпитого утомлялась еще больше. В углу гостиной группа вокруг стола была занята игрой под названием «Кардинал Пафф», в которой надо процитировать самое длинное законченное стихотворение. Каждый раз тот, кто ошибался, должен был выпить стакан спиртного. Не имевший большого словарного запаса, к тому же крепко пьяный, Лизандер никак не мог вникнуть во все это, делал ошибку за ошибкой и доводил себя и всех окружающих до истерического хохота.

Джорджия пыталась веселиться, но у нее вскоре заболели челюсти. Ей все больше хотелось вернуться назад, в отель, но она боялась расстроить поклонников Лизандера. В соседней комнате кто-то громко взвизгнул, и на пороге появилась блондинка в ярко-желтом, усыпанном блестками жакете. Больше на ней ничего не было.

– Я только что вылила соусницу с чилли, чтобы смазать этот дурацкий аппарат, который не хочет играть нашу музыку, – завопила она и вдруг заметила Лизандера. – Хелло, сладкий петушок, – обняла его и стала целовать в рот со все возрастающей страстью.

– Уж не он ли трахал Елену из Трои? – сказал очень загорелый стройный блондин, глотая водку прямо из бутылки и запивая ее из пакетя апельсиновым соком.

– Сэб!

В пьяном восторге Лизандер спихнул блондинку со своих коленей.

– О, Сэб, это Джорджия Магуайр. Дай ей выпить и поухаживай секундочку, пока я покончу с этой глупой игрой. Джорджия, Сэб играет в поло за Англию, как и его брат-близнец Домми. А где Домми?

– Схватился с каким-то верзилой наверху. Сэб наполнил стакан Джорджии водкой и апельсиновым соком.

– Мне нравится ваш альбом.

– Спасибо. А кто хозяин дома?

– Какой-то малый по имени Марк Уотерлейн или как там его, ужасно гостеприимный хозяин – к двум часам упился вдрызг. А где Ферди? – спросил он Лизандера.

– В Агларве, – Лизандер никогда не выговаривал слово правильно. – Должен вернуться домой с минуты на минуту. Я думаю, он уже там.

– Он прислал мне почтовую карточку, где говорит, что развлекается с какой-то тридцатилетней развалиной, – сообщила блондинка, опять взбираясь на колени Лизандера. – Видимо, созрел для такого возраста.

Джорджия пыталась сохранить хорошую мину и улыбнулась Лизандеру, извиняюще глядевшему на нее поверх выступающей задницы блондинки. Но при первой же возможности она направилась в туалет, чтобы проверить собственные морщины.

Там оказалось занято.

– Кто-нибудь трахается, блюет или напился, – сказала какая-то брюнетка в розовых чулках, подкрашивая красно-розовые губы перед зеркалом на лестничной площадке. Они должны организовать поисковую группу, забраться в окно и выяснить, кто там.

??

Подойдя к девушке у зеркала, Джорджия издала вопль отчаяния. Рядом с этим гладким свежим лицом она выглядела потасканной старой черепахой лет ста. Грубый макияж осел во впадинах вокруг рта и подчеркивал усталость глаз в красных жилках, а когда она стерла всю краску, кожа собралась складками.

– Мне нравится твой альбом, – сказала брюнетка. – Я надеюсь встретить такого же парня, как твой Гай. Он у тебя что надо. Он здесь или нет?

– Если бы он был здесь, ты бы ему очень понравилась, – утомленно произнесла Джорджия.

Затем раздался грохот и звон стаканов, когда какой-то малый, взобравшись по вьющемуся растению, скинул спутниковую антенну, сунув ногу в мотоциклетном ботинке в окно. Музыка заглохла. Чтобы не ввязываться в объяснения, все телефонные трубки сняли.

Лизандер ожидал ее в холле с распростертыми объятиями.

– Джорджия! Давай обнажимся.

Какой-то ненормальный парень с надетой задом наперед бейсбольной кепкой вдруг стиснул обе ее груди и заорал:

– Ура! Шестерка, да еще и здоровая.

– Какого черта тебе надо? – сердито вскрикнула Джорджия.

– Титькин крикет, – проговорил парень с глупым смехом. – Если тиснул за обе, то у тебя шесть очков.

– Оставь мою женщину, – взвыл Лизандер, отправляя ударом правого кулака парня на пол.

– С ним все в порядке? – обеспокоенно спросила Джорджия, видя, что тот не шевелится.

– В порядке, – Сэб Карлайсл слегка отпихнул парня с дороги. – Он просто упился.

– А я как раз собрался немного выпить в саду, – Лизандер вышел, пошатываясь и цепляясь за стены.

– Миссис Сеймур?

Джорджия чуть не подпрыгнула, когда увидела глядящего на нее мужа. А рядом с ним – самое себя, но на двадцать лет моложе. И тут только она заметила загорелую девушку, одетую в одну из новых маек, выпущенных «Кетчитьюн», изображающую ее и Гая.

– Я купила ее сегодня вечером на Пикадилли, в «Тауэр Рикордз», – сообщила она. – Вы мне ее подпишете?

– И мне тоже, – подошла ее еще более симпатичная подружка. – Я работала у вашего мужа прошлым летом. Он действительно прелесть. Каждое утро повторял одну и ту же шутку: «Так, Лотти, давайте-ка я сделаю отметку о вашем прибытии на работу и продиктуем обычное письмо, я хочу посмотреть на ваши ноги».

– Да, это мой муж, – мрачно подтвердила Джорджия.

Позднее, с трудом удерживая Лизандера в танце, за шумом музыки она услыхала вой сирен.

– Быстрей, полиция! – Сэб Карлайсл схватил Джорджию за руку. – А я пойду вытащу Домми!

Вернувшись сверху со своим братом-близнецом, он повел Джорджию и шатающегося Лизандера через кухню, на три дюйма залитую пивом, в сад. Свежий ветер резко ударил в лицо. Едва близнецы успели подсадить Джорджию на стену, как через балконную дверь влетел полицейский, неистово заливаясь свистком. Джорджия бежала, не разбирая дороги, топча розы, раздирающие в клочья ее колготки, потому что была уверена, что полицейским известно, кто она.

– Так, ну а где мой автомобиль? – Лизандер почесал в голове.

– Ты же сказал, что оставил его на Розари-роуд, – напомнил ему Сэб.

Джорджия почувствовала боль неясного воспоминания.

– Я не вижу его, – продолжал Лизандер.

– Да вот же «БМВ», идиот, – взвизгнула Джорджия. – Ведь «феррари» на техобслуживании.

– Я же трахался с той брюнеткой, – ворчал Домми Карлайсл, сердито забираясь на заднее сиденье.

– Ты просто неблагодарная скотина, – оборвал его Сэб Карлайсл, устраиваясь рядом с ним. – Не уверен, что Лизандер способен вести, – пробормотал он Джорджии.

– Будь я проклят, – заблеял Лизандер, падая назад, на стоящий рядом «мерседес».

– Я поведу, – заявила Джорджия в панике, что полиция застукает ее с ними и последующего грандиозного скандала не избежать. – Бога ради, Лизандер, ну шевелись же.

Близнецы меж тем затеяли спор сзади.

– Я должен дотрахать.

– Какое, к черту, должен.

– Должен.

– Да она просто какая-то соплюшка.

– А вот и нет.

– Бога ради, Лизандер, заткни их, – заорала Джорджия, рывком срывая ревущую машину с места.

– Не могу. Я штурман, – Лизандер неподвижно смотрел вперед. – И если я буду смотреть вокруг, меня стошнит.

– А я собираюсь вернуться трахаться. – Домми решительно вывалился из машины, очевидно, прямо в объятия полиции.

Джорджия ехала через Найтбридж. Сточные канавы были полны опавших листьев, а в садах расцвели японские анемоны и лохматые желтые хризантемы. И тут она поняла. В Лондоне Джулия жила на Розари-роуд. И как часто Гай, проезжая по Фулем-роуд, волновался и просил таксиста повернуть здесь налево.

Она подбросила Сэба на Слоун-сквер. Лизандер, скорчившийся рядом с ней, был слишком далек от того, чтобы заметить слезы, текущие по ее щекам всю дорогу до отеля.

– Ты только иди и не смотри ни налево, ни направо, – шипела она, направляя мотающегося Лизандера, когда тот дважды провернулся во вращающихся дверях.

– Доброе утро, миссис Магуайр, – сказал швейцар.

Лизандер вырубился, как только его голова коснулась подушки. Джорджия наконец избавилась от макияжа и, неожиданно успокоившись, приняла длительную горячую ванну, израсходовав большое количество воды и по этому поводу помахав Рэчел мысленно двумя пальцами. Затем она развязала Лизандеру цветастый галстук и стащила с него единственную не съеденную Мегги пару мокасин от Гуччи. Его каштановые ресницы почти закрывали глаза, на носу, обгоревшем от солнца, были разбросаны веснушки, а его большой рот улыбался, как всегда, когда она спала с ним. Джорджия чмокнула его в шею. От него шел аромат свежей фиалки.

Слишком взволнованная, чтобы заснуть, она смотрела на свои обнаженные плечи, длинные рыжие волосы и бледное печальное лицо, отражавшиеся в зеркале напротив. И опять ей подумалось, что это Джулия смотрит на нее.

На следующий день после неторопливого ленча и нескольких «Алка Зельцер», перед тем как отправиться на «БМВ» в «Ангельский отдых», Лизандер протянул ей экземпляр журнала «Хелло!».

– Чтобы ты отвлеклась во время поездки. Я всегда покупал его для мамы. Она очень боялась, когда я за рулем.

Он не стал добавлять, что сегодня годовщина смерти его матери. Отдаляясь друг от друга в горе, они не обсуждали между собой свои несчастья. Несмотря на «Хелло!», Джорджия закусила губу и вцепилась в сиденье, когда спидометр показал 120 миль в час. По радио передавали новые обработки ее старых песен шестидесятых годов. Включенное на полную громкость, оно доводило ее до слепящей головной боли. Хотя окна были открыты, жара и духота становились невыносимыми.

«Лизандер, – думала Джорджия с неясной печалью, – восхитителен, но ему для игры нужны детишки его же возраста. И уж никак ей не перенести свою любовь на него. Ей для этого не хватит кожи».

Вернувшись в «Ангельский отдых», в предвкушении душа и переодевания, она обнаружила записку от Мамаши Кураж: «Кота вытошнило, нижний туалет забит, и вода перекрыта. Черт знает что. Пока».

– Этого не хватало.

– Ура. Значит, остановимся в коттедже «Магнит», – обрадовался Лизандер.

– Я подойду, когда закончу с этим, – сказала Джорджия, копаясь в почте. – Гай прислал мне почтовую открытку с изображением развалин аббатства. Это что, символ того состояния, до которого он меня довел?

Поднявшись наверх, она включила автоответчик.

– Хелло, Панда, – произнес глубокий голос Гая. – Все время думаю о тебе, надеюсь, все в порядке. Позвони мне. Я скучаю.

Следующий звонок был от ликующей Флоры, сдавшей на водительские права. «Умный маленький утенок, – с любовью улыбнулась Джорджия, – но непрошенные события вваливаются в ее жизнь в любое время дня». Третий звонок был от Сабины Боттомли: Флора не занимается. Четвертый вновь от Гая, скучающего и просившего позвонить.

«Возможно, я действительно что-то там навыдумывала себе», – ощутив внезапный прилив счастья, подумала Джорджия. Но тут она вошла в ванную комнату и увидела органическую зубную пасту Гая.

Страстно желая узнать правду, она набрала номер телефона Рэчел. Если та дома, то причин для беспокойства нет. Она уже было собралась отключиться, когда на том конце взяли трубку. «Черт, – даже вздрогнула Джорджия, – надо же о чем-то спрашивать».

– Хелло, Рэчел.

– Нет, это Гретель. Я зашла покормить кошку.

– А когда вернется Рэчел?

– Завтра. Она за границей.

Джорджия швырнула телефон трясущимися руками, с бьющимся сердцем, мокрая от пота. Через десять минут ее уже не было в доме. И тогда телефон зазвонил.




39


Другим человеком, чьи мысли в этот тяжкий, грозовой, удушающий полдень всецело были заняты покойной Пиппой Хоукли, был ее муж Дэвид. Положив букет тигровых лилий, цветов таких же красивых и экзотических, какой была сама Пиппа, на ее могилу, он помолился, чтобы там ей было спокойнее, чем ему здесь. Весь этот год он прожил в горе и смятении. Несмотря на откровенные предложения миссис Кольман и половины матерей, приходивших вообще-то обсудить своих сыновей, он оставался целомудренным. Но парочка порнографических журналов, изъятых этим утром у мальчиков и теперь лежащих в ящике его стола, чтобы быть сожженными позднее, напомнили ему, чего он лишен. Разглядывая этих умудренных в грехе девиц со спутанными волосами, выпуклостями грудей и ягодиц и розовыми поблескивающими губами, он чувствовал себя сексуально столь же иссушенным, как эти пыльные, закаменевшие тропинки под окном.

С грохотом захлопнув ящик стола, он мрачно вернулся к переводам из Катулла. Полученное им в начале недели доброжелательное письмо от его издателя напоминало, что этот перевод должен быть сдан в издательство в январе.

Предыдущий переводчик писал:

«Тяжело отстранять долго длящуюся любовь». У него же уже шестой вариант принял такую форму:

«Горько обрывать долго длящиеся отношения».

– «Как могу я забыть того, кого полюбил навсегда?» – писал Дэвид Хоукли. Катулл словно именно для него написал эту поэму. От печальных дум его отвлек стук в дверь. Это была Горчица с вазой, в которой стояли бронзовые хризантемы.

– Спасибо, – Дэвид подумал, как ненавидела хризантемы Пиппа.

– Любимые цветы миссис Гарфилд, – благоговейно сказала Горчица, безумная почитательница всех звезд. – Вы не забыли, что она и ее сын Козмо будут через пять минут?

Дэвид не забыл. Он даже ждал визита Гермионы. Ее изысканный голос скрасил ему немало бессонных ночей. Странно, что даже в минуты отчаяния мы ищем любви.

А Гермиона искала частную школу для маленького Козмо. Будучи свидетельницей ужасающей грубости Флоры и Наташи, она не собиралась доверять своего вундеркинда анархии «Багли-холла». Она начала свои поиски с Флитли, потому что там была академическая программа, а еще из-за репутации Дэвида Хоукли как поборника дисциплины.

Войдя в кабинет в сопровождении раболепствующей Горчицы, Гермиона тут же решила, что было бы чрезвычайно волнующе пройти урок дисциплины у Топорика Хоукли и что его образ блестящего и непримиримого консерватора безусловно очень привлекателен. Дело в том, что Раннальдини вновь бросил ее. И ни за что не отвечал на звонки. Поэтому Гермиона последовательно оглядывалась вокруг в поисках нового поклонника. Этот суровый красавец-вдовец полностью отвечал ее требованиям, да заодно мог бы пристроить маленького Козмо подешевле.

Один лишь взгляд на Козмо, энергия которого распирала матросский костюмчик, на его матросскую шапочку на черных кудрях, на злые глазки, шарящие вокруг в поисках проделок, убедил Дэвида в том, что ноги этого подлого мальчишки не будет в его школе.

– Большинство наших воспитанников записаны в школу прямо с рождения, – начал он честно, а затем уже не так искренне закончил: – Я боюсь, что у нас не будет свободных вакансий до 2000 года.

– Ну, ну, – капризно произнесла Гермиона. – Уж я-то знаю, что настоящий директор школы может чуть-чуть поступиться правилами ради друзей. А я чувствую, что мы станем очень близкими друзьями.

Дэвид так не думал. Он видел, как маленький Козмо, промчавшись по его кабинету, разбросал листы, оставил отпечатки липких пальцев на редких изданиях, скомкал бумаги и, наконец, швырнул перочинным ножом в школьного кота Гесиода, мирно дремавшего в полоске солнечного света. Когда мать ласково попыталась его успокоить, он приказал ей заткнуться.

– Козмо, – продолжала Рермиона, – чрезвычайно одарен, но нуждается в некоем сдерживании.

«Очевидно, на дыбе», – подумал Дэвид, удивляясь, как женщина такой красоты и таланта может быть матерью столь ужасного создания.

Поскольку маленький Козмо теперь принялся долбить перочинным ножом большой дубовый стол, Дэвид предложил пройтись и посмотреть школу.

– Это было бы забавно, не так ли, Козмо? Козмо ответил отрицательно и, подняв юбку матери, спросил, почему она не носит трусы. Гермиона осталась невозмутима.

В музыкальном классе, где хор репетировал «Как прекрасна твоя обитель», она взобралась на ступеньку и пропела вместе со всеми страничку или две, а потом заявила смятенному учителю музыки, что он похож на Пола Ньюмена.

– Вы будете учить моего Козмо. – Она выставила перед собой своего вундеркинда. – Музыка для Козмо – это его жизнь.

– А у вас ширинка расстегнута, – громко сказал маленький Козмо.

Мгновенно руки и директора школы, и учителя музыки рванулись к их ширинкам.

– Первое апреля, – маниакально захихикал маленький Козмо.

– Маленький Козмо такой шутник, – просияла Гермиона.

В кабинете их уже ждала с чаем Горчица.

– Ромашковый чай с медом или «Эрл Грей», миссис Гарфилд?

– Как вы заботливы, – Гермиона всплеснула руками. – Да еще и мои любимые оладьи. Вы, должно быть, пекли их сами.

Она обратилась к Дэвиду:

– Вы собирались показать мне ваши спортивные результаты в соревнованиях Оксфорда и Кембриджа, директор.

Когда Горчица вышла поискать папку, маленький Козмо издал еще один злобный смешок. Заметив порнографические журналы в столе Дэвида Хоукли, он теперь искоса посматривал на блондинку в высоких ботинках и ковбойской шляпе с колоссальной грудью.

– Изъято во время ленча, – пробормотал Дэвид, пряча журналы под хихиканье маленького Козмо.

– Миссис Кольман, – взмолился Дэвид, – не могли бы вы пару минут развлечь Козмо?

– Ах сыновья, сыновья, – вздохнула Гермиона, наклоняясь вперед, чтобы из ее розового костюма от «Шанель» показались груди столь же великолепные, как и у блондинки в журнале.

– Должно быть, трудно при вашем изнуряющем образе жизни уделять достаточно времени Козмо, – заметил Дэвид.

– Но зато какое, какое время уделяю я ему, – промурлыкала Гермиона. – Я все хотела спросить вас, вы не родственник Лизандера Хоукли?

– Это мой младший сын, – осторожно ответил Дэвид.

– Ну тогда вы должны гордиться, – сказала Гермиона, действительно активно симпатизирующая Лизандеру. – Я, конечно, не знаю, что он на самом деле собой представляет, но очень хорош и весьма одарен. Разумеется, все это ему досталось от такого великолепного отца, такого щедрого.

– Прошу прощения?

– Ну, у него, должно быть, очень приличный доход, если он ездит на «феррари», – произнесла Гермиона с коротким смешком, – имеет всех этих пони для поло и покупает бриллианты для своих бесчисленных дам. Какие восхитительные оладьи! В общем, я только предположила, что дела во Флитли идут настолько великолепно, что вы способны дать ему огромное пособие, или, может, он это выигрывает на скачках?

Дэвид подавился «Эрл Греем», побагровел, но от комментариев воздержался.

Сразу же после ухода Гермионы в кабинет вошла возбужденная Горчица, которая еще не знала, что маленький Козмо отправил флакончик «Рибены» в ее процессор.

– Какая милая дама. Она попросила у меня рецепт оладий. И какой славный мальчуган. Не правда ли, он очень мил в этой матросской шапочке?

– Если бы она еще закрывала ему лицо, – проворчал Дэвид.

– Вы знаете, я не читаю бульварные газеты, – продолжала Горчица в почти оргастическом возбуждении, поскольку патологически ревновала Хоукли к Пиппе, – но мне показала это сестра-хозяйка.

Она протянула Дэвиду «Ивнинг Скорпион». С глубоким вздохом он нацепил очки.

С четвертой страницы на пятую шли не очень четкие снимки: Лизандер целуется с Джорджией на полу в танцевальной комнате на вечеринке прошлой ночью; Джорджия демонстрирует большую часть ноги, перелезая через забор в глубине сада. Тут же были и ясные фотографии Марты Уинтертон и снятых вместе Гая и Джорджии.

«ПАДЕНИЕ ГАЯ», – гласил громадный заголовок.

«Муженек года Гай Сеймур, – следовала подпись, – настолько терпеливый муж, что позволяет своей жене, певице и сочинительнице песен Джорджии Магуайр, целоваться и обниматься вечер за вечером в освещенных свечами ресторанах с Лизандером Хоукли, тем самым человеком, который заставляет мужей ревновать. Прошлой ночью они были замечены убегающими от облавы на наркотики в Фулеме.

Любитель этих развлечений – Лизандер, младший сын Хоукли, директора слишком уж воображающей о себе школы Флитли (стоимость обучения 14 000 фунтов стерлингов в год со всеми доплатами)».

С гневным ревом Дэвид отшвырнул газету. Лизандер, должно быть, занимается наркотиками, чтобы заработать те деньги, о которых говорила Гермиона. А все эти дегенеративные рок-звезды, подобные Джорджии Магуайр, всегда замешаны в чем-то таком.

Схватив телефон, он позвонил заместителю директора.

– Мне искренне жаль, директор. Я уже видел статью.

– Я, пожалуй, возьму сутки отпуска и попытаюсь разобраться.

– Ну конечно. Мы удержим крепость до вашего возвращения.

Оставшись одна в «Валгалле», Китти радовалась свободному вечеру. Она сильно скучала по Лизандеру – он так мил и заботлив, но ей было приятно и то, что она похудела еще на восемь фунтов и у нее прочертились скулы, ребра и даже что-то похожее на талию – впервые в жизни. Она должна продолжать заниматься и не сдаваться. У нее было полно работы на Гермиону, Раннальдини и теперь еще на Рэчел; а дорогой Вольфи, приславший ей на день рождения бумеранг и плакат с изображением разъяренного утконоса, заслуживал длинного, пространного письма.

Вчера в припадке отчаяния она срезала свой жуткий перманент. Лишившись лохматого ореола, ее лицо выглядело тоньше, большие серые глаза, слегка подсвеченные контактными линзами, приплюснутый нос и мягкий щедрый рот стали более выразительными. Глядя в зеркало, она вытягивала завитки волос на лоб и шею. Прическа была убийственно коротка, что скажет Раннальдини? Да скорее всего и не заметит. Кто-то дернул за колокольчик. У дверей стоял бесспорно привлекательный мужчина.

– Это тебе, – сказал он, протягивая пучок моркови.

– Ферди, – в восторге взвизгнула Китти. – О мой Боже, ты выглядишь потрясающе.

Перспектива выиграть спор удивительно подействовала на силу воли Ферди. Он так похудел, что был почти неузнаваем. Под солнцем Эльгарвы он стал черно-коричневым, черные волосы прорезали белокурые прядки, обозначился торс. Смеющийся кавалер постепенно превращался в Мела Гибсона.

– О Ферди, – вздохнула Китти.

– Да и ты выглядишь неплохо, – присвистнул Ферди, в изумлении обойдя вокруг нее. – Прическа стала лучше, контактные линзы вставили. О, пробужденная Китти, мы на верном пути. Давай-ка отметим это дело хорошей выпивкой.

– Но Лизандеру это не понравится, – произнесла Китти.

– Плевать мне на Лизандера.

Оба они уже целый месяц не притрагивались к спиртному, но Ферди уговорил Китти принести из подвала бутылочку охлажденного шампанского.

– Через минутку мы взвесимся, но доставь мне радость, выпей со мной, – попросил Ферди, думая, как мило она выглядит, не то, чтобы уж совсем хорошенькая, но симпатичная, как терьер у его мамы в Бостоне.

К этому времени Китти уже нагрузила его местными сплетнями, а он поведал ей об отпускных приключениях, они выпили еще по стаканчику, и Китти, которая ничего не ела с завтрака, вдруг стала невероятно смешливой. Они соскочили по ступенькам вниз для великого взвешивания и заспорили о том, сколько весит их одежда.

– Мужская одежда тяжелее женской, – заявил Ферди, скидывая башмаки.

– Не намного, – возразила Китти, сбрасывая белые туфельки на высоких каблуках.

Ферди снял рубашку, обнажив загорелую грудь, крепкую, как у бультерьера.

– О Ферди, ты выглядишь, как Эрни Суорт, вот как. Ты тренировался?

Ферди кивнул:

– Чуть не до смерти. При первом удобном случае занимался любовью.

Он прихватил по пригоршне плоти над талией.

– Но это все равно осталось. Он наполнил оба стакана.

– Это платье очень тяжелое. Давай-ка снимем. Черт возьми, – выдохнул он, когда после недолгого уговаривания Китти начала снимать через голову голубое отрезное платье, – да ты такая роскошная!

– Это вежливый способ признать, что я жирная, – донесся придушенный голос.

– Это вежливый способ признать, что у тебя великолепные округлости.

– У меня? – появилось розовое лицо Китти.

– Но ведь у тебя же нет там, в бюстгальтере, секретных подкладок? – Ферди пощупал кончики. – Нет, черт побери, все твое.

Китти пронзительно засмеялась:

– Глупышка, подкладки сделали бы меня тяжелее, а я хочу быть легче тебя.

Когда Лизандер с присоединившейся к нему Джорджией зашли взвесить Китти, там царило истерическое веселье – Ферди в боксерских шортиках «Черепашки Ниндзя» и Китти в белоснежном лифчике и трусиках.

– Да у тебя просто фантастическое тело, – восхищенно говорил Ферди. – Снимай лифчик, он весит не меньше семи фунтов.

Лизандер разозлился. Ведь Ферди сам всегда строжайше наказывал ему не соблазнять клиентов, а тут – в первых рядах. Наконец справившись с темпераментом, Ферди принялся за взвешивание. Китти похудела на стоун с половиной, а Ферди – на стоун и пять с половиной фунтов.

– Чертовски здорово, – признал Ферди. – Раннальдини придется съесть свои слова.

– Интересно, сколько в них калорий, – сказала Китти, повизгивая от смеха. – Я выиграла па-ари, я выиграла па-ари.

– Да вы оба пьяны, – холодно произнес Лизандер, когда Ферди, забыв, какой сегодня день недели, испортил три чека, выписывая Китти ее сотню фунтов. Не желая оставлять их одних в таком состоянии, Лизандер настоял на совместном ужине в коттедже «Магнит».

– Мне только половину грейпфрута и яйцо вкрутую, – заявила Китти.

– А Джорджия собиралась делать барбекю, – поддразнил Лизандер.

Зная, что Джорджии уж никак не до этого, Китти надела голубое платье и, вернувшись на кухню, прихватила холодного цыпленка, помидоры, печеный картофель и пересыпала из большой сумки в картонную коробку персики. Но не успела она закончить свои приготовления, как коридор сотрясся от взрыва.

—Ферди застрелился, проиграв пари, – захихикала Китти.

Но он всего лишь откупорил еще одну бутылку шампанского Раннальдини.

– Да здесь больше, чем я съел за месяц, – проговорил Ферди, заглядывая в коробку, а затем запел: «Давай потанцуем голые под дождем... Прижмись ко мне в экстазе»; – и пустился вскачь вокруг кухонного стола.

– Я люблю эту песню, – сказала Китти. – Как ты думаешь, будет ли вообще дождь?

Жара усилилась, вьюрки порхали над выгоревшим жнивьем, как мухи, отпугиваемые хвостом льва. Первый раз в жизни Китти чувствовала себя настолько похудевшей, чтобы спокойно сидеть на чьих-то коленях.

«Во мне меньше десяти стоунов», – говорила она сама себе непонятно зачем.

– Да опирайся всем весом, – подбадривал Ферди, делая глоток из бутылки. – Ты легка как фея. Хотя, если говорить о феях, так в священнике более семнадцати стоунов.

«Какого это черта Китти вдруг нашла Ферди таким привлекательным?» – в ярости думал Лизандер. Они оба были так глупы и пьяны, что не стоило и разговаривать. Должно быть, усталость и похмелье сделали его таким придирчивым, а главное, он сегодня не положил цветы на могилу матери.

Оставшись в одиночестве в коттедже «Магнит», Джорджия приняла душ, а затем, оставляя следы каннибала, вышла на поиски полотенца. Одно скрученное и засохшее, как колючая проволока, она нашла под кроватью Лизандера. Охваченная дьявольским импульсом сыска, она подавленно обнаружила, что роется в карманах его брюк, рубашки и блейзера, в которых он был прошлой ночью. В награду она получила дюжину визитных карточек девиц, с которыми он, должно быть, спит, с телефонами домашними и служебными в скобках. Одна из них, как снегодованием отметила Джорджия, принадлежала девице из отдела по связям с общественностью фирмы «Кетчитьюн», а другая – подружке одного из музыкантов Джорджии.

Она начала перетряхивать вещи, тщательно обыскивать выдвижные ящики в буфетах, но не нашла ничего. «Я просто больна, – подумала она. – Я знаю, что Лизандер не виноват, но мне невыносимо думать, что он бывает с кем-то еще. Конечно, с его внешностью и обаянием никак не останешься без предложений, куда ни кинь». А умирала ли она от ревности к кому-нибудь из тех, с кем была? Или это наследство, полученное ею от Гая?

Ненавидя себя, она принялась за бумажник Лизандера и была вознаграждена своим хорошим снимком и еще одним – Джека, Мегги и Артура. Затем ее чуть не сразила фотография сногсшибательно очаровательной смеющейся женщины, сидящей, откинувшись назад, на большой серой лошади. Она вздохнула вновь с облегчением, когда обнаружила надпись, сделанную Лизандером на обороте: «МАМА И АРТУР, 1989». Листва на фотографии уже облетела – должно быть, снимок сделан незадолго до смерти. Ох, бедный Лизандер! Спрятав фотографию обратно, Джорджия за драпировалась в саронг, расписанный огромными зо лотыми подсолнухами, который Лизандер купил дл нее в Лондоне, и начала заново отделывать лицо.

Как спокойно жилось до Джулии, когда Гай признавал, что любит ее ради нее самой, а она не проводила все дни в упреках.

Над холмами ворчал гром, но, несмотря на карающую жару, в окно залетел запах плесневелых листьев и дыма костров. «Сезон любовниц», – вздохнула Джорджия печально. Она видела, что у ворот в ожидании возвращения хозяина стоят Артур и Тини. Они отгоняли хвостами мух и почесывали друг друга у шеи. «Символ счастливого брака», – еще более печально подумала Джорджия.

Китти не настолько много выпила шампанского, чтобы, продираясь сквозь крапиву, не добраться до коттеджа Лизандера. Внутри дома царил полный разгром: немытая посуда в раковине, а на полу – разодранные жертвы Мегги – ботинки, диванные подушечки и накидка из лисьего меха, купленная Лизандером в антикварной лавке. Китти прихватила с собой бумеранг и плакатик с утконосом.

– У вас должен быть паук, имеющий право работать в западной Англии, – Ферди вошел в комнату с охапкой бутылок «Дом Периньон» Раннальдини. – Привет, Джорджия.

– Интересно, что скажут Мериголд и Комитет по сохранности деревни? – полюбопытствовала Китти, пытаясь найти место, куда бы выложить продукты из картонной коробки. Вытянувшийся на софе Динсдейл, почуяв запах цыпленка, открыл свои налитые кровью глаза. В заросшем льдом холодильнике Китти обнаружила те самые три баночки с паштетом, которые ужаснули еще и Рэчел.

– Листерия ведет к истерии, – оглянувшись через плечо, Ферди начал пропихивать бутылку сквозь лед, работая, как арктический экскаватор. – «Уходи от этой убогости и давай танцевать обнаженными под дожде»-.

—«Иприжмись ко мне в экстазе», – допела Китти. В конце концов она могла возместить расходы шампанского Раннальдини из чека Ферди. – Тебе не нужно столько пуговиц на рубашке.

– Да они все расстегивались, когда я был толстым, – признался Ферди, – а рубашка мне нравится.

– Я присмотрю такие же для себя.

Лизандер был слишком раздражен, чтобы хвалить их за потери в весе, но Джорджия восторгалась.

– У меня нет слов, насколько же вы оба очаровательно выглядите.

Поскольку задний двор зарос крапивой, они вытащили садовый столик и стулья на выгон Артура и Тини. Солнце село, оставив красно-желтую краску на горизонте, но на востоке собирались черные тучи.

Положив руку на плечо Джорджии, Лизандер разглядывал лежащий внизу Парадайз.

– Если бы здесь была натянута подвесная дорога, я бы промчался над долиной.

Но пришлось удовлетвориться выпивкой, сооруженной Ферди. Он также сконструировал и абажур с сильной лампой, повернутый под таким углом, что их тени, как в кино, падали на деревья в конце выгона. Над лесом мерцали звезды. По радио звучала поп-музыка. Посматривая на пуговицы на рубашке Ферди в перерывах между глотками «Дом Периньон», на вспыхивающий огонек его сигареты, Китти впервые в жизни обнаружила, что не боится, когда над ее плечом нависала косматая голова Артура.

– Как темно, – манерно выдохнул Лизандер подобно старой деве, открывающей окно, чтобы вдохнуть утреннего воздуха.

– Так ведь ночь уже.

Казалось, что жара и духота не ослабевают. Комары штурмовали их лица и лодыжки. Густая трава кишела пауками.

– Почему их называют «папочка-длинные-ноги»? – спросила Китти, разрывая паутинку.

– Потому что папочкам нужны длинные ноги, чтобы бегать по всем их хлопотным делам, – горько сказала Джорджия. – Ну а уж если говорить о хлопотах, мисс Боттомли грозит снова выгнать Флору. Как только Флора получила водительские права, то тут же повезла своих приятелей в паб в Ратминстере. Мисс Боттомли пригласила меня обсудить это за ленчем. Ну, завтра у меня и денек! Я ведь еще никогда не имела дел с подобными женщинами.

– И я тоже, – тоскливо произнес Ферди. Все захихикали.

– Ну теперь у тебя все будет по-другому, – ласково сказала Китти.

– Я никогда не мог распознать лесбиянок, – вдруг проговорил Ферди. – Может, у них есть усы?

– Усы – это у голубых, – возразила Джорджия.

– Суть общения противоположных полов, – начал объяснять Лизандер, вновь наполняя всем стаканы, – в том, чтобы объявить красивыми на самом-то деле тупиц...

– Как ты, – вставил Ферди.

– Как я, – согласился Лизандер. – Значит, объявить красивыми, а толстякам сказать, что они умные, а умным некрасивым – они красавцы, и тогда они сразу же ложатся в постель.

– А если оба некрасивые и толстые, как я? – задала вопрос Китти.

– Только не ты, – в унисон опровергли ее Джорджия, Ферди и Лизандер.

– Лизандер имеет в виду, что надо найти ахиллесову пяту у человека, – объяснил Ферди, – а затем расхваливать. А у вас прекрасная пятка, миссис Раннальдини.

– Он накличет Раннальдини. Ох, извините, Китти, – фыркнул Лизандер.

И все покатились в истерическом смехе над тупостью собственных шуток. Когда с «Дом Периньон» покончили, перешли к шнапсу. Пришив Ферди пуговицы, Китти теперь дурачилась с ним, пытаясь запустить бумеранг так, чтобы он вернулся. Каждый раз, когда она его бросала, он взлетал высоко в воздух. Один раз она чуть не сразила Артура.

– Эй, это дорогая лошадь. Лучше уж попади в Тини, – закричал Лизандер, разлегшийся теперь на двух стульях подобно киту, положив голову на колени Джорджии.

Ферди же, похожий на китайца с прищуренными глазами и огромной идиотской ухмылкой, теперь все время смеялся. На стволах деревьев их тени плясали, как фигурки шаловливых ребят, окунувшихся в гигантскую чернильницу.

– Посмотри, как мы уменьшаемся, приближаясь, – кричала Китти, размахивая руками.

– Проще, чем сидя на диете, – вопил Ферди.

– Ну разве им не славно вдвоем? – улыбнулась Джорджия, поглаживая лоб Лизандера. – И Ферди при деле. Ведь он так же одинок, как и она. А ведь было бы здорово, если бы он увел ее от Раннальдини!

Даже в своем ступорном состоянии Лизандер ощутил отчетливое беспокойство. Если Ферди займется Китти, то кто будет присматривать за ним самим?

– Даже бумеранг выглядит пьяным, – сказал он сердито.

– Будет ли еще когда-нибудь дождь? – вздохнула Джорджия.

Они все были слишком увлечены, чтобы сообразить, что тучи уже закрыли звезды.

Звучала музыка.

«Приди ко мне потанцевать обнаженными под дождем и прижмись ко мне в экстазе», – пела Блю Перл.

«Во мне меньше десяти стоунов, – думала Китти, прыгая под музыку. – И мною восхищаются впервые за многие годы».

– Я так здорово не веселился с тех пор, как в школе в Бенидорме сбежал с крикетного матча с пьяной Шарон, – признался Ферди, прикуривая очередную сигарету.

– Ты бы мог меня встретить там, – крикнула Китти. Вдруг она перестала смеяться. – Слушайте все.

Сначала послышался слабый шелест, переходящий в нарастающий шум, и далее – безостановочная стрельба, как из пулемета. Постепенно первые капли на головах смягчили комариные укусы. А когда они подняли лица, сверху уже лилось, как из душа.

– Дождь, – завопила Джорджия, прыжком вскакивая на ноги. – Это же дождь! Теперь наши маленькие деревца спасены!

Пытаясь остановить ее, Лизандер схватился за саронг. И в следующий момент она, обнаженная, неистово танцевала на поле, блестя извивающимся телом, как тюлень, размахивая намокшей рыжей гривой.

– «Посмотри, как я, обнаженная, танцую под дождем, – эхом разносился над долиной ее великолепный хрипловатый голос, – и прижмись ко мне в экстазе».

Издав вопли Тарзана, Лизандер и Ферди сбросили одежды и пустились за ней. А за ними помчалась и Китти, сбросившая платье, но оставившая лифчик и трусики, отчего ее округлости в полутьме подскакивали подобно белым кроликам.

И они помчались по полю в экстатическом танце, уворачиваясь от чертополоха. Джек и Мегги хватали их за пятки, заходясь в истерическом лае, за ними неторопливо плелся Динсдейл, только что разобравшийся с холодным цыпленком Китти. Артур и Тини, подняв хвосты и пофыркивая, легким галопом скакали рядом.

«Я не боюсь Артура», – пела Китти, крутясь перед лошадью и поглаживая его пушистый нос. – «Посмотри, как я, обнаженная, танцую под дождем, бу-би-ду».

Лизандер только сейчас отметил, как удивительно хорошо она танцует и как славно прыгает ее пухленькое тело, и еще теперь были сквозь лифчик видны ее соски. В это время у коттеджа с визгом остановилась машина.

– А вот и полиция, – захихикала Джорджия.

– Да ты просто пьяна, – сказал Лизандер, стряхивая на нее воду с намокшего куста, и они вновь пустились в пляс.

Обнаружив незакрытую дверь, Дэвид Хоукли пошел прямо в дом. Одного взгляда хватило, чтобы подтвердились его худшие опасения: пьяная оргия, видимо, бесстыдная и греховная, во главе с этой декаденствующей хиппи Джорджией Магуайр, которая сейчас играла с бассетом, да еще тот дегенеративный, толстый сводник Ферди Фитцджеральд, заходящийся в реве.

Положение не улучшил и второй подъехавший автомобиль с депутацией Комитета Лучше-Всех-Со-хранившейся Деревни, состоящей из Мериголд, леди Числеден и священника, прибывшей для осмотра коттеджа «Магнит».

Увидев обнаженные танцующие тела, леди Числеден закрыла руками глаза священнику, звонко выкрикнув:

– Не смотри, Перси!

Священник же в свою очередь, узрев Лизандера и похорошевшего Ферди в чем мать родила, понял, что он наконец-то попал на небеса, и, отрывая от лица пальцы леди Числеден, кричал таким же звонким голосом, что Церковь должна обращаться лицом к своим обязанностям.

«Посмотри, как я, обнаженный, танцую под дождем» – пел Ферди, размахивая почти пустой бутылкой из-под шнапса. – Подходи и подключайся, голубой.

«И прижмись ко мне в экстазе-е-е», – подхватила Китти.

– Да оденьтесь же, – приказала леди Числеден. – Ведь здесь же ваш священник.

– Ой, да заткнитесь, – сказал Лизандер утомленным голосом.

С ясностью вдруг вспомнив маленького Козмо, Дэвид Хоукли потерял терпение.

– Лизандер, – загремел он, – прекрати эту отвратительную пантомиму!

От этого голоса у Лизандера застыла кровь. Постояв секунду недвижно, он схватил Мегги, прикрываясь ею как фиговым листком, а затем повернулся к Джорджии:

– Дорогая, я не предполагал, что тебе удастся познакомиться с моим отцом.




40


После этого вечеринка быстренько свернулась. Бешено хохочущие Китти, Ферди и Джорджия, а также Динсдейл, обгрызающий бумеранг, были увезены разгневанной Мериголд.

– Тебе, Джорджия, пора бы уже отставить оргии с черной магией. Пойми, что этого поросенка Лизандера скоро попросят из коттеджа «Магнит», а ты тоже пострадаешь. Ведь «Скорпион» просто размазал вас с Лизандером. Гай звонит весь день, пытаясь найти тебя. Кстати, он за тебя. И не могу понять почему, но пресса обила пороги «Парадайз-Гранджа», пытаясь узнать от Ларри точку зрения «Кетчитьюн».

– Во всем виноват Ларри, – закричала Джорджия, – который выпустил эти дурацкие майки, где мы с Гаем такие голубки влюбленные. Я подведу его под Акт о правилах торговли. А что там в «Скорпионе»?

Она никак не могла понять, о чем говорит Мериголд. А главное – не могла оправиться от смущения, что такой видный человек, как Дэвид Хоукли, застукал их первобытные пляски под дождем.

Дэвид же Хоукли, обнаружив, что его младший сын настолько пьян, что не может сколько-нибудь вразумительно объяснить, как он дошел до такой поразительной наглости, уехал прямо в это наводнение. Через несколько минут он успокоился и решил, что остановится в ближайшем отеле и на следующее утро предпримет еще одну попытку объясниться. Поскольку все номера на десять миль вокруг были забиты журналистами, он остановился в Ратминстере, в «Колоколе», старом почтовом трактире, выходящем окнами на реку Флит. Кухня уже не работала, но, заметив его бледность и оценив респектабельную внешность, жена хозяина настояла, чтобы ему в номер принесли бутылку виски и блюдо гренок с сыром, после чего его посетили внеземные мечты об обнаженных леди, резвящихся в лугах.

Одной из них была Джорджия Магуайр, перебирающая по дерну танцующими белыми ногами, с рыжей гривой, развевающейся, как у менады[5 - В древнегреческой мифологии – спутницы бога Диониса], но при ближайшем рассмотрении она обернулась Горчицей, на которой было надето только кружевное жабо, и он проснулся, трясясь от ужаса, мокрый от пота.

Газеты следующего утра были полны сплетнями о семейных делах Джорджии и множеством шуток по поводу Райской Похоти на Скалет-Стар. «Заботливого Гая» интенсивно доставали на юге Франции, но он настойчиво утверждал, что вопрос о разводе не стоит и что Лизандер Хоукли – друг семьи и, в частности, Флоры. Во всяком случае, Лизандер был избавлен от неприятной необходимости таскаться по судам.

Почувствовав себя чуть лучше после прекрасной лососины и нескольких тостов с мармеладом, Дэвид решил все-таки разобраться с Лизандером. Он нашел коттедж «Магнит» закрытым и пустынным, и только Артур и Тини стояли у ворот, мрачно созерцая продолжающийся ливень. Деревня Парадайз была заполнена журналистами, шлепающими по лужам в бесполезных поисках Лизандера и новостей. Большинство из них толпились у входа в «Ангельский отдых» в ожидании появления Джорджии.

Получив намек от мисс Крикдейл, разгребающей забитые листвой стоки, Дэвид двинулся к «Ангельскому отдыху» с южной стороны, через лес, перейдя реку Флит на милю вверх по течению. Дождь прекратился, но потоп продолжался, так как все вокруг пропиталось водой – листья, прутья, тропинки, усыпанная листьями земля. Такая погода случалась и в семидесятых годах, но тогда не было такой духоты, как вчера. Пели малиновки, под его ногами, как галька, хрустели желуди и сухие буковые ветки, а намокшая ежевика была такой же безвкусной, как и его жизнь.

Дойдя до границы поместья Джорджии, он увидел дом с вознесшимися ангелами, янтарными от воды, заросшее тростником озеро, блестевшее на солнце. Буковые деревья, торчащие теперь, как космы Джорджии после ливня, отяжелели от воды. Статуи блестели, как тюлени, а кусты роз сбрасывали воду, как отряхивающиеся кошки. Шафран и изумрудного цвета мох на плитах камня-известняка чуть ли не светились. Казалось, что дождь вернул саду юность.

В клумбе промокшей лаванды он нашел листик папиросной бумаги, на котором Джорджия записала несколько стихов.

«Ты неуловим, как змея, как насмешка сфинкса.

Ты – черномазый, я – итальяшка,

Но я не могу отказать тебе», – прочитал он и вздрогнул от собачьего лая. Динсдейл, пытаясь выглядеть свирепо, стоял перед ним, мотая хвостом и оглядываясь на сарай, в котором готовились для посадки саженцы. Там Дэвид и нашел Джорджию. Сидя на газонокосилке, одетая в серую майку и желтые брюки, она читала «Антония и Клеопатру». Вчерашний ливень зарумянил ее щеки (Дэвид подумал о Лавинии из «Энеиды») и распушил волосы, стянутые теперь сзади желтой лентой.

– Как вы здесь оказались?

– Мисс Крикдейл любезно подсказала мне короткий путь, – объяснил Дэвид, снимая свою плоскую шляпу. Даже оставшийся на лбу красный отпечаток не испортил его свирепое, мрачное обаяние.

– Вы не знаете, где он?

– Далеко за холмами. Ферди увез его на работу в Австралию. Мы подумали, что ему лучше покинуть эту страну, пока пыль, в особенности в коттедже «Магнит», не осядет. Ему было безумно тяжело уезжать, оставляя здесь лошадей и собак.

«Да и тебя, вероятно», – подумал Дэвид.

– Послушайте, – быстро проговорил он, – мне нужна ваша помощь. Я прошу вас оставить его. Вообще-то вы могли бы встретиться в каком-нибудь реабилитационном центре для наркоманов, но во всем остальном вы стары для него, как бы я вас ни уважал.

– Уж вы-то меня никак не уважите.

– Это совсем не забавно.

Глубокие морщины вокруг его плотно сжатого рта напоминали Джорджии букву Н. Она секунду колебалась, а потом сказала:

– Вы умеете хранить секреты? Лизандер не торгует наркотиками. Он и курит-то их редко. Просто вы отказали ему в материальной поддержке и приказали найти работу, вот он и нашел. Его нанимают женщины, чтобы заставить их заблудших мужей ревновать, и у него это здорово получается.

– Что-то вроде жиголо? – с содроганием спросил Дэвид.

– Нет, нет, просто само его присутствие, его ангельский облик очень раздражают мужей. Сами они развратники, но очень не любят, когда их жены начинают играть в такие же игры. Поэтому они и возвращаются к своей юбке.

Глаза Джорджии вдруг наполнились слезами.

– Он такой славный, добрый мальчик, вы должны были бы гордиться им. Он спас больше браков, чем суд. Мне искренне жаль, что пресса так набросилась на нас, – произнесла она смиренно. – Это ужасно, что ваше имя треплют. Школьники обожают подобные истории. И я в отчаянии, что же подумают мои собственные дети.

«Она прекрасна, – думал Дэвид, тронутый ее озабоченностью. – Жаль, что ее глаза сейчас скрыты под этой густой челкой». Ему вдруг захотелось постричь ее.

– Ну а у вас-то все в порядке?

– У меня прорвало трубу с горячей водой, – вздохнула Джорджия, – а я ничего не могу сделать. Я бы хотела, чтобы вы оказались водопроводчиком, но все же вы не Гай. И все это – ханжеский треп, что он якобы переживает за меня. Он преспокойно трахается во Франции.

У нее не было никаких доказательств, но тогда что же делает во Франции Рэчел?

– Надеюсь, что «Скорпион» застукает его.

Она отломила большой кусок «Бонио» для Динсдейла.

– Я нашел вот это, – Дэвид протянул ей кусок намокшей бумаги.

– Ой, как здорово. А я-то все думала, куда он пропал.

– Для чего это?

– Это мюзикл, называется «Ант и Клео». Я как раз пытаюсь придумать рифму к слову «змея». Послушайте, я понимаю, что наша вечеринка выглядела как чистое декадентство, но на самом деле с нами такое впервые.

И она рассказала о том, что Китти и Ферди отмечали потерю веса, а потом уже Ферди устроил эту удивительную пьянку.

– От этого малого всегда исходило пагубное влияние.

– Ну нет, – запротестовала Джорджия. – Он спас Лизандеру жизнь. Он ходит за ним, как старая нянька, да еще на нем присмотр за двумя собаками и двумя лошадьми.

Не в силах забыть мокрое от дождя тело Джорджии, Дэвид внезапно сказал:

– Я остановился в «Колоколе», в Ратминстере. Приглашаю туда. Примете душ, а потом позавтракаем. Если вы беспокоитесь по поводу прессы, то им будет затруднительно попасть в частный номер. Я хотел бы побеседовать с вами о Лизандере.

– Я нанимала его не для того, чтобы он разрушил мой брак, – клялась Джорджия полчаса спустя, лежа в футе ароматической воды, брея ноги и прихлебывая «Бакарди» с «кока-колой».

Когда она спустилась, Дэвид, сидя в кресле, пил виски с содовой и читал маленькую черную книжку в кожаном переплете. Джорджия тайком всмотрелась. Это был Катулл.

– «Odi et amo», – горько произнесла она. – Прямо о моем браке. Как вы это перевели?

– «Любить и ненавидеть кого-то одновременно – мучительно больно», – ответил Дэвид. – Но я должен улучшить этот вариант.

Обеденный зал был почти пуст. Метрдотель предоставил им столик с видом на реку и затопленные водою луга. Под угрозой надвигающегося дождя люди бежали через мост с зонтами наготове. На далекой отмели увешанный плодами боярышник словно погружал в воду кровавые пальцы. Джорджию мучила головная боль, тоска одиночества, и потому второй бокал «Бакарди» с колой, который он приказал принести для нее, оказался очень кстати. Ей хотелось улучшить настроение. Гай обычно приходил в ярость оттого, что она возится с меню, поэтому она быстренько выбрала закуску и дуврского палтуса, то есть то, что сразу бросилось в глаза. Она выдавила майонез на сырую морковь и цветную капусту и уставилась на реку. Дэвид отметил, что глаза у нее такого же болотисто-зеленого цвета, как и вода в реке, а соски, торчащие под серой майкой, спрятались после горячего душа.

Он не удержался от того, чтобы не потрогать ее веснушчатую щеку, и спросил:

– Почему вы выглядите так молодо?

– Потому что думала, что любима, – грустно проговорила Джорджия, приступая к печальному повествованию о.Гае, Джулии и Рэчел.

Тонкие поджаренные хлебцы в накрахмаленной салфетке, рольмопс, спаржа, яйцо под майонезом и крошечные сладкие зерна кукурузы спустя полчаса так и оставались нетронутыми на тарелке.

– Я вышла замуж за сына епископа, а он обернулся шахматным епископом, ходящим по диагонали, – вздохнула Джорджия. – И теперь, когда меня застукали, он почувствует, что у него еще больше прав кобелировать.

Дэвид, уже давно расправившийся с устрицами, подозвал официанта, чтобы он поменял ее тарелку и наполнил их стаканы.

– И Лизандер не помог?

– Не очень. Сначала Гай встряхнулся. Но он по-прежнему может сделать меня самоубийственно несчастной.

– Так, может, вам уйти?

Официант поставил перед ними по огромному палтусу с кусочками начинающего таять масла с зелеными крапинками.

– Гай не изменится, – проговорил Дэвид, когда они опять остались вдвоем. – Он даже может продолжать любить вас, но, потеряв ваше безоговорочное восхищение, теперь не остановится в поисках этого в каком-нибудь другом месте. А вы уже потеряли своего кумира. Но ведь это еще не конец света, – мягко добавил он. – Развод, конечно, не гарантирует вашего счастья, но может стать концом несчастья.

– Долг пленных – бежать.

– А, может, лучше потихоньку начать копать туннель? Почему вы должны терпеть все это?

Думая о том, как он удивительно мил и как Лизандер совершенно неправильно воспринимает своего отца, Джорджия вдруг выпалила:

– Можете считать это комплиментом. Но я не собираюсь терпеть, если представить... я имею в виду... если найду кого-нибудь по сердцу.

Дэвид вспыхнул.

– А Гай всегда говорил, что я совсем не умею разделывать рыбу, – захихикала Джорджия – выпивка начинала сказываться.

– Я сделаю это для вас, – пододвинув к себе ее тарелку, он погрузил нож в хрустящую, подрумяненную кожу.

«Чудесные ловкие руки», – подумала Джорджия.

– Ну а как вы? – спросила она, когда он собрал прозрачные косточки на краю тарелки. – Уже не так тоскуете о Пиппе?

Дэвид вернул ей тарелку:

– Она была самой прекрасной женщиной из всех, которых я знал.

– Да. – Джорджия опустила голову. – Я видела фотографию, когда обыскивала бумажник Лизандера. Я чуть с ума не сошла от ревности, пока не прочитала, кто она.

«Какие же у него великолепные волосы, – думала она взволнованно, – с прядями седины и черные, как брюки от визитки, и какой великолепный орлиный нос, и еще более великолепные глаза, какой взгляд, твердый и немигающий». Лизандер напоминал его только длинными, пушистыми, изогнутыми ресницами, и Джорджия чувствовала, Дэвид с удовольствием их выпрямил бы, если бы только мог.

– И она была такой же неразборчивой.

– Что? – Джорджия вздрогнула, с трудом отрываясь от своих грез.

– А вот молотый перец, – к ним подошла жена хозяина, размахивая огромной деревянной перечницей.

Неистово желая понять, что она не ослышалась, Джорджия еле дождалась, пока они опять останутся одни.

– Непазбоочивой? – повторила она, не веря.

—Она спала с моим старшим братом Алистером, даже когда уже была помолвлена со мной. Он тренировал скаковых лошадей. И продал Лизандеру этого безнадежного Артура за такую несусветную цену. Впрочем, Алистер был ей верен, она же всегда имела еще нескольких на стороне – молодых преподавателей, старших воспитанников.

– Пиппа? – переспросила Джорджия взволнованно.

– Она была ненасытной, – произнес он жестко. – Когда я возглавлял школу в Йоркшире, перед тем как перейти во Флитли, она на месяц бросила меня ради местного ветеринара. Учителя преподнесли ей прощальный подарок – довольно дорогой холодильник. Шестой класс в полном составе прислал ей телеграмму, где говорилось: «ЧЕМ ЖЕ МЫ ВАМ НЕ ПОНРАВИЛИСЬ?»

Он полностью владел собой, и только руки, вцепившиеся клещами в колени, выдавали его волнение.

– О, мой Бог, – в ужасе сказала Джорджия. – Так откровенно. Как же вы выдержали?

– На гордости, сжатых губах, стиснутых зубах – стереотипный набор. Мужчины не умеют расслабляться, а женщины умеют. В этом их сила.

Джорджия тряхнула головой:

– Я могу здорово расслабиться. С помощью наркотиков. Но мне что-то не верится в вашу историю. Она казалась такой милой и невинной. Почему же вы ее не бросили?

– Вам не понравилось? – спросил метрдотель, увидев нетронутые блюда. Вообще-то он мечтал когда-нибудь-приготовить пирог из несъеденной рыбы и назвать его «Обломки любви». У гостиничного кота Никсона сегодня будет запоминающийся день.

—По тем же причинам, по которым вы не оставляете Гая, – сказал Дэвид. – Наверное, я любил ее.

– Да потом у вас же были Лизандер и другие дети.

– Господи, да я ревновал ее к Лизандеру.

Вот оно! Джорджия почувствовала потребность в хорошем ошейнике и решетке между ними.

– Пиппа боготворила его, – пробормотал Дэвид. – И давала ему все в то время, когда мне не доставалось ничего. Она покрывала его поцелуями восхищения. А я был слишком горд, чтобы просить у нее. Но это не помогало Лизандеру. Александр и Гектор били его, из-за того что тоже ревновали. Я отправил его в другую школу, потому что братья были способнее его, а я не хотел, чтобы это подчеркивалось, он же чувствовал себя таким несчастным, что при каждом удобном случае убегал из школы и приезжал по железной дороге, чтобы повидать Пиппу. Потом во время его второго семестра в школе ликвидировали лошадиные стойла. Он хотел бежать и купить лошадь. Стойла вернули, конечно, но он был так расстроен, что снова убежал. Поэтому я оставил его во Флитли. Я знаю, что я в его глазах подлец. Он ненавидит меня и абсолютно уверен в том, что я сделал его мать несчастной.

– Но ты же в этом не виноват, – негодующе произнесла Джорджия. – Во всяком случае, – солгала она, – Лизандер не ненавидит тебя, а просто боится. И ведь должен же кто-то сказать ему правду.

– Бога ради, нет, – Дэвид выглядел по-настоящему потрясенным. – Ему обязательно нужен этот нетускнеющий образ, за который можно цепляться.

– Но он же совершенно фальшивый. Лучше ему обратиться к девочкам его же возраста.

К тому времени Джорджия съела большую часть своего палтуса в отличие от Дэвида, порция которого была нетронутой. Увидев, что она закончила есть, он со стуком сложил нож с вилкой.

– Ничего, если я закурю?

Наблюдая за двумя пожилыми матронами, пускающими слюни над тележкой с пудингами, Джорджия вспомнила о женщинах, которые посматривали на Лизандера. Ее удивило, что она нашла его отца даже более привлекательным. Может быть, потому, что Лизандер был слишком мягким, слишком легким. Она бы никогда не смогла так обойтись с Дэвидом, как Пиппа. Они отказались от пудинга, и Джорджия с радостью отметила, что он приказал принести два «Арманьяка».

– А стоит ли? После такой дозы мы помчимся по заливным лугам без одежды.

«Ивсе мои дни – в экстазе, и все мои ночи – в мечтах. Когда же появятся серые глаза, когда прошелестит шаг», – пробормотал Дэвид. – Я грезил о тебе прошлой ночью.

Взволнованная, глупо польщенная, Джорджия чувствовала прилив храбрости и спросила, что же все-таки случилось с Пиппой.

– Ее падение было неизбежным и отвратительным, – Дэвид с мрачным наслаждением чертил в воздухе концом сигары, – из-за местного «рокового мужчины», Томми Уэстерхема. Она ему надоела, и он набрался наглости позвонить мне и сказать, чтобы я попросил ее отстать от него. Его жена очень богата, и он боялся, что она его выкинет.

– О Господи, – Джорджия в ужасе раскрыла рот.

– Я передал ей это так мягко, как только мог, но она мне не поверила, она подумала, что это всего лишь уловка с моей стороны, способ заставить ее отказаться от встреч с ним. Поэтому она вскочила на лошадь и помчалась к его дому. У автомобиля позади них внезапно вспыхнули фары. Лошадь взбрыкнула. А она не надела шлем.

Он достал спички и начал прикуривать сигару. Пламя бликами адского огня упало на его измученное лицо.

– Я продолжаю винить только себя самого. Если бы я ей тогда ничего не сказал, предоставив событиям развиваться своим ходом, может быть, она сейчас была бы жива. Хотел ли я заставить ее унижаться? А может, хотел поунижаться вместе с ней, передавая просьбу Томми?

Секунду он не отводил сжатых кулаков от глаз.

– Во время похорон церковный двор был весь усыпан цветами, а церковь полна ее любовниками, которые похлопывали меня по плечу. Они, должно быть, считали меня бесчувственным чурбаном. Гектор, Александр, Лизандер и я несли ее гроб. Лизандер спотыкался. Как Христос под крестом.

Он взглянул на Джорджию.

– Я никому никогда не рассказывал об этом, – медленно сказал он, – мне было так стыдно. Но когда ее опустили в могилу, в этом изящном гробу, я почувствовал облегчение оттого, что она наконец-то спит одна.

– О Господи...

По раскрасневшимся щекам Джорджии потекли слезы.

– Мне искренне жаль. – Она положила свою руку на его. – И Лизандер ничего не знал?

– Ничего. Он всегда был на ее стороне. Он никогда не понимал мою непримиримость, идущую от потрясения. Мне бы надо было подняться над этим, но я закутался в свое несчастье.

«Разбейся, мое сердце, потому что удел мой – молчать», – Джорджия тряхнула головой.

– Лизандер помешался от горя. Я думал, он врежется в скалу или упьется до смерти. Я не знал, как помочь ему.

Сделав глоток «Арманьяка», он слегка поперхнулся. Похлопывая его по спине и чувствуя, как напрягаются его мускулы, Джорджия боролась с искушением поднять повыше руку и погладить его по голове.

– Еще кофе, миссис Магуайр? – спросил метрдотель, только что просмотревший на кухне «Скорпиона» и сделавший несложные выводы.

Джорджия помотала головой. Увидев, как по залитым водой лугам какая-то толстуха гуляет с веселым черным Лабрадором, она сказала с сожалением:

– Мне надо домой, гулять с Динсдейлом.

– Можно, я провожу?

– О, пожалуйста, – просияла Джорджия. – Весь мир поет сейчас для меня. И почему, черт побери, я чувствую себя такой счастливой?

– Вероятно, от выпивки, – сухо произнес Дэвид, которого вдруг ужаснула перспектива иметь Джорджию в качестве невестки. – У вас с Лизандером серьезно?

Джорджия замотала головой, и конский хвостик хлестнул ее по щекам.

– Нет, нет, это чисто платоническое. Мы просто чертовски дружны.

Она счастливо забыла, что Лизандер всего лишь два дня назад просил ее выйти за него замуж и как он был подавлен, уезжая сегодня утром в аэропорт.

– Ферди настаивал, чтобы с самого начала не было никаких романов, – продолжала она. – Лизандер страдает от юношеских увлечений. Тем не менее эти игрушечные мальчики похожи на личинок, для них увлечение – как спортивный сезон. Закончился, можно отбросить.

– Вот я и думаю, что ему нужна самостоятельная работа, – Дэвид сделал официанту знак выписать счет.

– Да ведь она у него есть, – возразила Джорджия. – Он единственный из моих знакомых, кто делает серьезные деньги во время спада.

– А я все еще пытаюсь придумать рифму к слову «змея», – сказал Дэвид, доставая чековую книжку.

– Когда надо отослать Катулла?

– В январе.

– От этого мне почему-то еще лучше.

– Вы читаете поэзию?

– Нет, с тех пор как однажды взяла почитать Херрика и обнаружила во всех его поэмах пометки Гая, связанные с Джулией. Я уверена, что Херрик расхваливал белизну и безволосие ног Джулии только потому, что она не пользовалась его бритвой.

– Может, поднимемся ко мне на минутку? – спросил Дэвид, когда они вышли из ресторана.

На секунду, когда он вдруг достал ножницы, она ужаснулась, думая, что он маньяк, но он засмеялся и сказал, что просто хотел бы срезать ей челку, чтобы видеть ее глаза.

Дэвид прожил злосчастный год с бессонницами, апатией, переутомлением и ужасными головными болями от не находящих выхода эмоций. А он был мужчиной, привыкшим контролировать и себя, и других; он морщился от физически видимых усилий; часто был грубым и бесцеремонным оттого, что приходилось скрывать свои чувства, и, как однажды пораженный, он искренне считал себя конченным.

Через полчаса после того как Джорджия пришла домой, зазвонил телефон.

– Я не «Скорпион», – сказал Дэвид. – А если вы попробуете «змею» заменить «червяком», то сразу найдется масса рифм к этому слову.

– Ядовитый червяк, вся моя жизнь наперекосяк. Неплохо сказано, – засмеялась Джорджия. – Ты просто прелесть.

– Я надеюсь тебя увидеть, пока твоя жизнь еще не совсем наперекосяк.

– На будущей неделе перекосится, – пообещала Джорджия.




41


В Парадайз вернулись ручьи и Гай Сеймур. В Хитроу его, красивого и загорелого, встретила толпа фотокорреспондентов, там же он подтвердил свое заявление, что остается верен своей заблудшей жене, и добавил, мужественно, но несколько натянуто улыбнувшись, что как христианин и отец он против развода. И в самом деле, он не мог себе позволить ничего, кроме великодушия. Французское путешествие разорило его. Половина галерей в Вест-Энде загнулись, и ему необходима была финансовая помощь Джорджии, чтобы продержаться. А его порочная Джорджия вдруг стала выглядеть ну просто волшебно, и он вдруг обнаружил, что ему здорово не хватает этой ее порочности. Поскольку Лизандер был в Австралии, он чувствовал себя спокойнее, а Джорджия искренне хотела спасти их брак. Они ладили лучше, чем месяцы назад, а пресса, занятая конфликтом в Персидском заливе, отстала.

Осень поворачивала на зиму, когда Джорджия поняла, что свой и Дэвида гороскопы изучает тщательнее, чем гороскопы Гая, Джулии, Лизандера или даже Рэчел. Гай был в восторге оттого, что Джорджия целиком погружена в работу. Прелестные мелодии вылетали из ее башенной комнаты, развеваясь как знамена, а уж в ванной она пела еще замечательней.

Лизандер же меж тем торчал в глухомани, подразнивая богатого овцевода, забросившего свою жену ради игры в поло. Постоянно скучая по Джорджии, он невероятно расстраивался, что она не отвечает на его письма, восхитительно короткие, и всегда оказывается вне дома, когда он звонит. Не сумев дозвониться до нее, он названивал в «Валгаллу», поскольку Раннальдини был в отъезде.

– Китти, Китти, Китти. Звучит, словно я в темноте кличу кошку. Я не разбудил тебя? Который у вас час? Половина шестого? О черт, извини.

– Да ну что ты! Это самый прекрасный будильник, который я когда-либо слышала. И вообще, я сейчас читаю.

– Что ты читаешь?

– Книгу. Называется «Мечта молодой любви».

– Расскажи, о чем там. Я уже на двадцать пятой странице «Мельницы на Флоссе», так что можешь представить, как я здесь скучаю. Где Джорджия? Я не могу оставить послание на автоответчике, ведь Гай, мать его, может послушать.

– Наверно, она отключает телефон. Ведь у нее же столько работы.

– А ты не могла бы попросить ее позвонить мне, Китти? Я так по ней соскучился. От Ферди есть новости?

– Только то, что у Мегги течка и половина собак Фулема толкутся у ее дверей.

– О Господи, бедный Ферд. Я позвоню ему. Джек должен быть там. Он бы разобрался. У них были бы прелестные щенки. Я тебе подарю одного. Сколько ты сейчас весишь?

– Восемь стоунов одиннадцать фунтов, но в холодную погоду тяжело сидеть на диете. Слышал печальную весть о миссис Тэтчер?

– Слышал. Я по-настоящему рыдал, когда смотрел, как она в своем розовом костюме покидает Даунинг-стрит.

– Ужасно тяжело переезжать за три дня.

– Я отправил ей открытку с пожеланием удачи.

– Это так мило. Джон Мейджор выглядит приятно.

– Ты уверена, что у Джорджии все о'кей? Она скучает по мне?

– Уверена, да.

– Ну хорошо, я на Рождество буду дома. Я приобрел для тебя подарок вместо бумеранга, съеденного Динсдейлом. Пока, Китти, дорогая.

Положив трубку, Китти подумала, как опустел Парадайз без Лизандера. За ночь сильный мороз смел с деревьев последние листья. Ей стало грустно оттого, что никто не видел, как они падали, похожие на солдат, по одиночке умирающих на поле битвы. И как ужасно, если Лизандера, или Вольфи, или Ферди отправят в Персидский залив.

А в Австралии лето набирало силу. Лизандер, скучая по Артуру и собакам и вернув заблудшего скотовода его любящей жене, решил лететь домой, преподнеся сюрприз Джорджии, по которой он скучал сильнее всех. Все двадцать четыре часа полета он не отводил глаз от ее фотографии, которая потрескалась и потерлась в его бумажнике. Он приземлился в Хитроу жгуче-холодным утром первой недели декабря. Его встретили сумасшедшие от радости Джек и Мегги, которая, кажется, прибавила в весе. Ферди собрался на работу и, казалось, был чрезвычайно недоволен.

– Тебе нельзя возвращаться в Парадайз. Пресса еще вынюхивает там вокруг. Все опять заварится.

Но мне надо проверить, все ли в порядке у Артура и Тини. Все мое барахло в коттедже «Магнит», и я ужасно хочу видеть Джорджию.

– Ну хорошо, но, Бога ради, хотя бы позвони сначала. Ты же не хочешь нарваться на Гая.

Лизандер оставил послание для Джорджии на автоответчике и включил заезженную запись с ее песнями шестидесятых годов. Он так устал, что поездка на машине показалась ему длиннее полета. Лизандер вспомнил, как мама после его отлучек выбегала встречать его с раскинутыми руками, со слезами радости, и хватала в тесные, теплые и душистые объятия. Если он будет с Джорджией, то Рождество пройдет не так уж и мрачно.

Оставшийся без зеленой листвы, Парадайз показался ему таким же, как и в первый его приезд. Мрачно каркали вороны, камни домов потеряли свой блеск, все было накрыто туманом. Седая и угрюмая «Валгалла» пряталась за деревьями, как убийца в шайке сообщников. И только шафран лиственниц да краснота турецких дубов скрашивали унылую картину. Парящие ангелы Джорджии, казалось, нуждались в теплой одежде.

Стремясь побыстрее скрыться от жестокого ветра, Лизандер бросил машину поперек дороги и, нагрузившись мишкой-коала, огромной бутылью «Джиорджио» и двенадцатью бледно-розовыми розами, купленными по дороге, побежал к дому. Динсдейл встретил его и собак с сумасшедшим восторгом. Стоящий рядом «ровер», отполированный как офицерские ботинки, показался Лизандеру знакомым, но он слишком спешил.

– Джорджия, это я, – завопил он, входя в дом. Сердце его колотилось, он умирал от желания обнять Джорджию.

– Джорджия, где ты?

После затянувшейся паузы она спустилась вниз, обернутая темно-коричневым полотенцем. Она выглядела такой испуганной, что Лизандер с ужасом подумал, что Гай дома. С кухни доносился слабый запах рыбы. Наверное, готовила треску для Благотворительности.

Макияжа на ней не было, если не считать слегка подкрашенных ресниц, волосы у нее были растрепаны, она убрала челку и открыла лоб. Два месяца неотрывно смотрел Лизандер на ее очаровательную фотографию и теперь подумал, что она выглядит гораздо старше.

– Я принимала душ, – заикнулась она.

С подарками в руках, с волосами, падающими на глаза, с синими кругами под ними и с подбородком, опущенным в розы, Лизандер был похож на поклонника Бахуса, возращающегося с ночной гулянки.

– Хочешь выпить? – нервно спросила она.

– Нет, я хочу тебя.

Бросив подарки на стол в холле, слишком маленький, так что половина роз упала на пол, он обнял ее.

– Пойдем в постель. Господи, я так соскучился по тебе.

Посмотрев на ее босые ноги, стоящие на холодных каменных плитах, он почувствовал слабость от любви.

– Тебя знобит. Тебе нужно надеть тапочки. Я куплю тебе их. А такие пупырышки – к снегу. Я возьму тебя кататься на тобогганах. Но похоже, ты не очень рада меня видеть, – добавил он взволнованно.

—Ну, конечно же, рада. Просто я не ожидала тебя, и Флора едет сейчас сюда, и... э... поскольку у нее каникулы, она может закатиться в любую минуту. Ну пойдем, давай выпьем.

– О'кей. Ты только надень что-нибудь теплое. Я принес бутылку.

– Я захвачу ее, – глаза Джорджии блеснули.

Но когда они направились к кухне, раздался треск открывающегося окна. Джек ощетинился и залаял.

– Что это?

Отодвинув ее в сторону, Лизандер влетел в кухню и замер.

Он увидел, как мужчина, цепляющий на ходу ботинки и застегивающий рубашку, огромными прыжками несся через сад к «роверу».

Лизандер не двигался. Уж ему ли было не знать эту прямую, как шомпол, спину и широкие плечи. Прыгнув в «ровер», Дэвид Хоукли сорвался с места, подняв фонтан листьев, не подозревая, что сын видит его.

Лизандер подумал, что сейчас задохнется. На кухонном столе лежал листок с переводом из Овидия. Схватив его, он разобрал почерк отца: «САМОЙ ДОРОГОЙ ДЖОРДЖИИ», – и дальше следовали несколько непонятных латинских слов. У кулинарной книги он нашел три нераскрытых своих письма.

Джорджия сидела на ступеньках в окружении роз. Она казалась угрюмой, глаза потухли, но и тени сожаления не было на ее лице.

– Скажи мне, что это дурной сон.

– Это дурной сон.

– Как ты могла, Джорджия? – прошептал Лизандер, хватаясь за дверь, чтобы не упасть. – Как ты могла? Ты же была так несчастна. Я вкалывал и вкалывал, чтобы вернуть тебе Гая, а ты, оказывается, крутишь роман с моим отцом – как пара каких-то динозавров. Господи Боже, да ведь он же старик.

– Он всего лишь на пять лет старше меня, – вспыхнула Джорджия.

– Да он же ублюдок. Гай по сравнению с ним святой. Ты отвратительна, Джорджия. Я не понимаю тебя.

Смесь вины оттого, что застукали, яростной обиды за Дэвида, вспышка ревности к покойной Пиппе взорвала легендарный ирландский .темперамент Джорджии.

– Твой отец – самый дорогой для меня человек на земле, и более того, он был для тебя прекраснейшим отцом.

– Вранье, – заорал Лизандер так громко, что Мегги в ужасе прижалась к двери, а Джек залаял.

– Он не способен любить. А по отношению к маме он вел себя как дьявол.

– Ерунда, – завопила Джорджия. – Твоя мать была шлюхой. Знаешь ли ты, сколько у нее было любовников с тех пор, как они поженились с твоим отцом?

Самым высоким своим голосом, брызжа слюной, с лицом, налитым кровью, она продолжала орать еще более страшные вещи. Лизандер не мог ее остановить, да он и не был никогда силен в словесных перепалках. Он только смотрел на нее, открыв рот, сжав кулаки, неподвижный и трепещущий.

– Да знаешь ли ты, – наконец выпалила Джорджия, – что твой дядюшка Алистер был долгие годы ее любовником и что у нее был роман с Томми Уэстерхемом? Его фотография из журнала «Лошадь и собака» была найдена в ее сумочке в тот день, когда она умерла, помчавшись к нему, умоляя не бросать ее.

– Не верю, – произнес Лизандер. – Это мой отец наговорил тебе, чтобы ты приняла его сторону, чтобы настроить тебя против меня и мамы. Лживый, лживый ублюдок! Я убью его, как только встречу.

Через секунду он схватил Джорджию за плечи и бешено затряс. Его красивое лицо было искажено бешенством, и она подумала, что он убьет ее.

Затем в дымном чаде от рыбы он почуял запах секса и оттолкнул ее на ступени. Он вышел, пошатываясь, топча розы и хлопнув входной дверью. Только тогда она поняла, что натворила. Она лихорадочно соображала, где же сейчас отыскать Дэвида, который уже никогда не простит ее. Так же как и Лизандер, который убьет или себя, или отца.

Лизандер же был сейчас озабочен только одной мыслью: найти кого-нибудь, кто настолько хорошо знал его родителей, чтобы опровергнуть чудовищные обвинения Джорджии. На бешеной скорости вылетев из Парадайза с прижавшимися друг к другу Джеком и Мегги на заднем сиденьи, он яростно набирал номера по автомобильному телефону, все время попадая не туда. После того как он несколько раз чуть не разбился о каменные стены, он узнал, что обоих братьев нет в их конторах, бабушка убыла на партию бриджа, а сестра его матери на Сейшелах. В отчаянии он решил направиться в Брайтон, повидать вдову дяди Алистера, Дину, обидчивую старую пьянчужку, всю жизнь посвятившую объегориванию компаньонок, которым ее семья платила за то, чтобы они удерживали ее от пьянства.

Если он поторопится, то успеет застать ее еще до того, как она похмелится до потери памяти.

Брайтон расставался с последним осенним очарованием. Холодный ветер жестоко трепал заросли тамариска, угрюмое седое море билось о берег, шурша галькой. Квартира тетушки Дины пропахла кошками, давно неубираемой пылью и духом пьянства. Лизандер вспомнил, как мама насмешливо говорила о ней как о лучшем средстве против депрессии. У миссис Бингем, платной компаньонки, были глаза надзирательницы, как у Горчицы.

– Миссис Хоукли в кресле. Не хотите чего-нибудь освежающего?

– Мне бы выпить.

Миссис Бингем предлагала кофе или чай. Лизандер настаивал на изрядной порции виски.

– О, боюсь, у нас в квартире не хранится спиртное.

Глядя на этого всклокоченного юношу, одетого совершенно не по погоде в майку и грязные белые джинсы, с плюшевым мишкой-коала в руках, трясущегося сильнее, чем даже его тетушка, миссис Бингем пришла к заключению, что алкоголизм в этой семье пустил глубокие корни.

– Кто там? – донесся промоченный джином вопль тетушки Дины.

Тетушка сидела в гостиной и под рев телевизора читала Дика Фрэнсиса с помощью огромной лупы. Она была одета в серое шерстяное платье, такое тесное, что оно перекосилось, обнажив вверх закатанный чулок и жирные дряблые бедра. Ее черный парик был ухарски сдвинут набекрень, некогда прекрасные черты лица огрубели от пьянства. Однако под набухшими, как белые личинки, веками ее налитые кровью глаза скрывали хитрость старого гиппопотама.

Большой полосатый кот довольно жмурился на ее коленях. Страх перед энергичным мужем тридцать пять лет заставлял ее быть трезвой и, соответственно, привлекательной, когда же он ушел в мир иной, она отпустила вожжи. Даже в своем потрясенном состоянии Лизандер ощутил огромную жалость к ней и пожалел, что не прихватил коробку шоколада.

– Это я, Лизандер, тетушка Дина.

Когда он наклонился, чтобы поцеловать щеку, по которой красные жилки разбегались, как ручейки, он ощутил застарелый запах пота и джина «Гордон». Очевидно, платная компаньонка работала не так эффективно, как ей казалось.

– Вот и посмотрим киношку, называется «Бенгальские уланы», – сказала тетушка Дина очень старательно, чтобы скрыть некоторое нарушение речи. – Ну и все, как обычно, неправда. Да никогда они на границе не охотились с копьями на кабанов. Но Гарри Купер там – что надо. Извини, я не встаю – кошка на коленях.

– Прости, что помешал. Но мне нужно поговорить с тобой.

– Она предлагала тебе выпить? – спросила тетушка Дина, когда компаньонка бочком отошла от них, плюхнула свой твидовый зад на софу и продолжила вязать.

– Да все нормально.

Скорчившись в кресле рядом с электрообогревателем, Лизандер заметил, что коробочка с песком для кошки стоит рядом с креслом тетушки. Судя по запаху, ее давно не освежали. Он подавил в себе приступ тошноты.

– Ты все больше и больше становишься похожим на свою матушку.

Оба скошенных глаза тетушки Дины устремились на него.

– Именно о маме я и пришел поговорить. Глубокий вздох вспушил кошачью шерсть.

– А я-то все ждала, когда же это произойдет. Лизандер повернулся к миссис Бингем:

– Послушайте, не случится ничего ужасного, если мы поболтаем вдвоем.

– Моя работа состоит в том, чтобы оставаться рядом с миссис Хоукли.

– Да пойди же ты вон, – заворчала Дина. – Мы с моим племянником не собираемся ничего затевать. Да и ты ведь его небось уже обыскала, прежде чем впустить.

Когда разгневанная миссис Бингем вылетела из комнаты, кошка начала мурлыкать.

– Вульгарна, не правда ли? Уж никак не Тэтчер, – кричала Дина, перекрывая шум телевизора. – На следующей неделе прибудет еще одна, по объявлению, согласно которому имеет большой опыт общения с избалованными детьми.

Она засмеялась и закашлялась.

– Не возражаешь, если мы немного приглушим телевизор?

На экране Джейн Эшер рассуждала на своей уютной кухне о рождественском пироге. Она выглядела такой свежей, хорошенькой и столь чуждой окружающего Лизандера хаоса, что ему захотелось забраться туда к ней, в телевизор. Ее лицо стало ярко-оранжевым, потом замелькали каналы, и наконец Дина нашла ручку громкости.

Зажав руки между коленей, чтобы унять их дрожь, Лизандер глубоко вздохнул:

– О маме. Мне бы очень не хотелось тебя огорчать, но вообще-то папа завел себе новую женщину.

– Миссис Кольман. Я знакома с ней. Ее голос напоминает мне кудахтанье.

– Нет, еще одну. Ну а теперь она всячески обливает маму грязью, но я ей не верю, и мне бы хотелось убедиться, что она лжет.

– Ну а что она говорит?

– Что, что... мне очень жаль... что у нее был роман с Алистером.

– А...

Длинные пальцы Дины с длинными ногтями перестали ласкать кошку.

– И еще с кучей других.

За окном он увидел двух чаек и лодку с красным парусом, отчаянно сражающуюся с сильным ветром. Казалось, пауза тянется уже вечность.

– Ну, в общем, она была не очень верной женой, – сказала Дина.

– Она была? – Лизандер ужаснулся. – Ну так, значит, отец ее довел до этого. Ведь он же такое дерьмо.

– Твоему отцу пришлось много вынести. Они никогда не подходили друг другу. Он надеялся, что она успокоится, когда они обвенчаются. Он просто с ума сходил по ней. И в первый же день, когда он ушел к себе в комнату писать статью для «Зрителя», Алистер предложил ей показать сад. Когда я выглянула из своей спальни, я увидела, что они целуются в оранжерее. И все цветы помяты. Как на суперобложке работы Барбары Картланд.

– Я не верю, – прои ипел Лизандер.

– Это правда.

Дина уже менее внятно выговаривала слова:

– Я не раз их застукивала. Каждое Рождество, каждый день рождения, похороны твоего дедушки – даже твое крещение. Некоторые люди полагали... впрочем, забудем это. Алистер и Пиппа были душой любой вечеринки, а потом вдруг внезапно исчезали, как цыгане-мошенники.

Лизандер уткнулся лицом в ладони. Когда же он поднял голову, глаза его были наполнены ужасом и смятением.

– Жаль, что Алистер умер так скоропостижно. Не привел свои дела в надлежащий порядок.

Поднявшись на ноги и скинув кошку на ковер, Дина побрела к письменному столу и, открыв и закрыв несколько ящиков, взяла розовую папку, на которой было написано: «ДВА ГОДА СПУСТЯ, 1983».

– Здесь все. Когда мне ночью хочется поднять уровень адреналина, я мазохистски просматриваю это. – Ее голос перешел в шепот. – И если бы они оба были живы, я бы убила их.

– Алистер с ума сходил по ней, – продолжила она. – Вначале он во всем обвинял мужской климактерический период. Двадцать лет спустя Пиппа ссылалась на старческое безрассудство. Но всегда находились другие. Она любила коллекционировать скальпы и им же рассказывать друг о друге.

Открыв папку, она высыпала ее содержимое на соседний столик, сбросив на пол засохший цикламен и фигурку собаки стаффордширской породы. Фотографии, счета, письма разлетелись по всему ковру.

С ударом боли Лизандер узнал почерк матери на клочке голубой писчей бумаги.

«Дорогой Алистер, – с напряжением читал он. – Это было самое лучшее траханье в моей жизни».

– И чем больше твой отец злился и мрачнел, тем неистовей становилась твоя мать, – пробормотала Дина, раскрывая «Радио Таймс». – А у меня вчера был прекрасный званый ленч, даже с несколькими сменами блюд. Мужчины, конечно, из-за болезней отсутствовали, но ведь в моем возрасте следует ожидать недомоганий.

«Мне уже ничего не поможет», – подумал Лизандер, швыряя листок в камин.

– Эй, давай-ка это сюда, – сказала Дина.

– Пора принимать лекарство, леди, – миссис Бингем, умирая от желания узнать, что происходит, вступила со стаканом воды и двумя желтыми пилюлями на тарелке.

Пытаясь найти хоть что-то в защиту матери, Лизандер сгорбился над письмами и фотографиями, собирая их в папку. Через секунду большая полосатая кошка, которая приняла письма за бумагу для своего выгребного ящичка, с шумом начала их разбрасывать.

Потом уже, когда Лизандер убирал эту порочную папку в ящик стола, на пол выпала выцветшая фотография. Дядя Алистер с широкой ухмылкой на лице раскинулся в кресле с сигарой в руке, а матушка, смеясь, стояла на коленях у его ног и держала между пальцами его грязный член подобно сигаре. Оба были обнажены.

Лизандер всхлипнул. Через секунду его горе вывело из ступора Дину.

Черт побери, я думала, что я ее сожгла. Ах, шалунья ты, шалунья, – пожирая глазами фотографию, восторженно вскрикнула миссис Бингем.

Покопавшись в своей коробке, кошка выкатила зеленую бутылку джина «Гордон», пустую на три четверти.

Включи погромче телевизор, – сейчас же озабоченно сказала Дина. – Там Уильям Моррис в «Внимал роуд шоу».

Лизандер едва успел добежать до туалета, и его начало рвать.

Спотыкаясь и прыгая через три ступени, он вылетел на улицу, забитую автомобилями, спешащими домой до часа пик. Мегги и Джек носились по сумеречному пляжу. Он остро ощутил равнодушие моря, отступающего в белой полосе пены, а потом растекающегося у его ног. На фоне темнеющего неба зажглись огни пирса. Дальше располагалась маленькая ярмарка, на которую Пиппа частенько брала его с собой поближе к зиме. Но сейчас красный паровозик стоял неподвижно. Не пищали и не визжали от восторга детишки, слетая вниз по желто-голубой спиральной горке. Карусельные лошадки были закутаны в кожаные накидки. Даже вампиры из поезда ужасов исчезли.

– О нет, – взмолился Лизандер, яростно растирая лезы. – Ну, пожалуйста, мама, нет, нет, нет.

Но он уже знал, что его детство ушло безвозвратно.




42


Китти устало делала списки к Рождеству, которого она боялась. Все рождественские открытки Раннальдини были разосланы и куплены подарки его многочисленным детям и каждому члену лондонского «Мет». Так Раннальдини компенсировал свое наплевательское отношение ко всем на свете. Еще более восхитительные подарки были сделаны для его многочисленных любовниц, но этим занималась его лондонская секретарша, имевшая больше вкуса. Китти удивилась, что в этих списках отсутствуют имена Флоры и Рэчел. Мужа не было так давно, что, может быть, она просто не в курсе всех изменений. Во всяком случае, ледники были забиты. Раннальдини нравилось, когда на Рождество собирались Сесилия и все дети, а Гермиона, Боб и маленький Козмо приходили на рождественский обед. Еще Китти была занята тем, что отчаянно торопилась покрыть свою ширму фотографиями Раннальдини со знаменитостями, и как раз сейчас вырезала одну из них, с восхищением рассматривая принцессу Мишель.

Была глубокая ночь. Все дрожало и трещало. Ветви царапались в окна, а ветер завывал в печных трубах, как те женщины, которые тщетно пытались пробиться к Раннальдини. Китти уже три раза позвонили, не откликаясь, и она не знала, были ли это грабители, проверяющие, есть ли кто дома, или любовницы, разыскивающие Раннальдини. Еще ее расстроил звонок от Джорджии, пытавшейся разыскать Лизандера.

– Мы просто сдуру занимались любовью, когда он ворвался. Ты же знаешь, какой он импульсивный. Заставь его позвонить мне, если он прозвонится или зайдет.

Китти весь вечер была как на иголках. В завываниях ветра слышалась жалоба. Вдруг зазвонил колокольчик и кто-то постучал в дверь. В ужасе Китти схватила кастрюлю и побрела в темноте на ощупь, натыкаясь на пушечные ядра и доспехи и не отваживаясь зажечь свет, чтобы не обнаружить себя. Стук стал громче, и теперь он сопровождался всхлипываниями, от которых холодела спина. Китти вздохнула от ужаса, увидев в окне холла мрачное мученическое лицо.

– О Господи!

Она истово перекрестилась – это был Юноша Парадайза.

– Сгинь, – крикнула она.

– Китти, Китти, впусти меня.

– Ой, силы небесные!

Она отодвинула засов, ввалился Лизандер с мишкой-коала в руках в сопровождении очень подавленных Мегги и Джека. Он был совершенно пьян, синий от холода, зубы конвульсивно лязгали, глаза глядели безумно, а по лицу стекал пот. Китти еще никогда не видела человека в таком потрясении.

– Помоги мне, Китти. Это Джорджия, это она виновата, а не мама. Она сука, а папочка ублюдок, и дядя Алистер, о Господи!

Обхватив его руками, чтобы он мог опереться на нее, Китти двигалась с ним – два шага вперед, шаг назад и шаг вбок, снося по пути к кухне доспехи и ширму.

– Почему она это делала? Джек, Мегги, я не кормил их. О Китти, – и он заплакал.

– Тут я, тут, мой ягненочек. Сейчас я их покормлю. А пока давай-ка сбегаю за каким-нибудь джемпером Раннальдини, а потом приготовлю тебе чего-нибудь горячего. Так где ты был?

– Не уходи.

– Я только на секундочку.

Но когда она вернулась со свитерами, среди которых был и свитер «Свободных лесников» Гая, и с одеялами, он уже отключился.

Укутав его, она накормила собак, которые оценили стейки и почки, заготовленные в ледниках на «день подарков» в гораздо большем количестве, чем даже могла съесть вся прожорливая семья Раннальдини.

Затем она свернулась на скамье у окна. Ей не хотелось, чтобы Лизандер свалился на плиту или проснулся в одиночестве, в ужасе, не зная, где он. Совершенно ясно, что у них с Джорджией было нечто большее, чем любовная размолвка.

Она правильно сделала, что осталась. Два часа спустя он проснулся с криком, что дом разваливается, и она еле успела дотащить его до туалета, где поддерживала его с четверть часа, пока он выворачивал из себя все внутренности. Потом, сама не зная как, она доволокла его вверх по лестнице до кровати, но он и там продолжал бредить, бормотать и просил не оставлять его одного. И только после того, как она скормила ему «Могадон» – снотворное Раннальдини, он наконец уснул.

На следующий день Китти, забросив сто и одно дело, которое ей надо было сделать, включая изготовление дюжины ангельских крыльев для традиционной игры «Валгаллы», выхаживала Лизандера, кормя его сухарями и чистым цыплячьим бульоном и поддерживая его разговором. Когда она замолкала, он вновь возвращался к своему горю, мучительно пытаясь изменить образ матери.

– Она была такая добрая, Китти, – говорил Лизандер. – У нее была девушка-конюх, ну просто ужас, как она справлялась с работой. Она даже верхом не могла ездить и была бестолковей меня. Мамочка наконец набралась мужества уволить ее, но четыре часа спустя, чтобы смягчить удар, она наговорила ей столько добрых слов, что та в результате даже получила прибавку.

– Добрым людям всегда тяжело дается слово «нет», – сказала Китти, вырезая фотографию, на которой Раннальдини пожимал руку Утенку Дональду. – Твоя мамочка была такая красавица, что очень многие мужчины хотели ее, а она по доброте не могла ответить им отказом.

– Я думаю, что у Джорджии с твоим отцом случилось примерно то же самое, – продолжала она. – Ведь если он такой же красивый, как и ты, я не могу осуждать, что она начала ревновать к твоей маме. Я имею в виду, что ты же знаешь, как она заводилась по поводу Джулии или Рэчел. А тут еще хуже.

И она указала на Джека, сидящего на кухонном столе и не сводящего глаз с Мегги, подобно ребенку покоящейся в объятиях Лизандера.

– Я думаю, что она не разобралась и в половине того, что тебе наговорила. Некоторым людям в браке нужен жесткий ошейник, – добавила Китти печально, погружая кисточку в клей и помещая Раннальдини с Утенком под фотографией принцессы Мишель.

– Господи, ну что за ужасный мир. Лизандер, все еще одетый в свитер Гая, окунул имбирный бисквит в чай и протянул его Джеку.

– Я не пойму, почему все играют в какие-то игры. Ведь я так люблю Джорджию, и нам с ней было чертовски здорово заниматься любовью дважды в день, так ей и этого мало. Ей еще и папочку подавай.

Пока Китти развивала тему, что Джорджия работает много и ей нужно меньше секса, поэтому-то ее устраивает Дэвид Хоукли, Лизандер рассматривал Утенка Дональда.

– Господи, я ревную Раннальдини к нему. А он взял у него автограф? Какая миленькая ширма. Ты ее блестяще украсила. Давай я помогу.

– А чего ты действительно хочешь от жизни? – спросила Китти, передавая ему ножницы и фотографию, на которой Раннальдини смеялся с Паваротти.

– Я бы хотел, чтобы Артур восстановился и мы с ним выиграли Ратминстер. Я хочу работать с лошадьми. Хочу иметь собственный дом, жену, которая любила бы меня так же сильно, как и я ее, и, – добавил он рассудительно, – детишек. Надоело мне мотаться. Ты же знаешь, я просил Джорджию выйти за меня, а она занялась папой.

Его опять сильно затрясло.

– О Господи, я отрезал Раннальдини голову. Извини, но я все делаю неправильно. Можно, я побуду с тобой до тех пор, пока не приду в себя?

На самом деле ей это было совсем некстати. Ведь Китти предстояло так много сделать, а вместо этого она должна выслушивать жалобы Лизандера со всем его эгоизмом, усиленным отчаянием, и с юношескими крайностями. Будучи по природе очень правдивой, она в отличие от Раннальдини ненавидела ложь, но теперь ей приходилось лгать ради Лизандера, когда Ферди, Мериголд, невероятно взволнованная Джорджия и даже Дэвид Хоукли и тетя Дина названивали все утро и спрашивали, не видела ли она его или не знает ли хоть что-нибудь о нем. А тут еще миссис Бримскомб, которую посвятили в секрет, свалилась с гриппом, так что и ее пришлось замещать той же Китти.

Спрятав Лизандера в мансардной спальне в самой старой части дома, Китти ощущала себя живущим в «Валгалле» монахом, дающим приют роялистам времен гражданских войн: Уэстли, Руперту Рейнскому, а может быть, и Карлу I. С разметавшимися волосами, слабый и прекрасный, Лизандер выглядел совершенным роялистом и запросто мог бы бесстрашно мчаться в кавалерийских полках. Впрочем, ни у одного роялиста не было убежища с шестьюдесятью двумя сериями «Истэндерз» и «Нейборз», записанными Китти в отсутствие Лизандера. После четырех дней почти неотрывного глядения в телевизор, отменного питания и отличной победы со ставкой 100 к 1 в Лингфилде Лизандер начал поправляться. А Китти под его болтовню наконец закончила оформлять ширму и изготовила ангельские крылья.

И все же ему пришлось покинуть этот приют, потому что из «Багли-холла» домой возвращалась Наташа; кстати, вот еще одна ложь Джорджии – Флора не приезжала в тот день, когда он вернулся из Австралии. Ему не хотелось уезжать, но было противно от мысли, чтобы эта сука Наташа распускала над ним свои слюни, да потом он почувствовал, что уже злоупотребляет гостеприимством Китти.

Но не прошло и двух часов после их расставания, как он позвонил ей:

– Китти, Китти, Китти, приходи завтра вечером на ужин в коттедж «Магнит».

– Ой, как здорово. Наташу взять?

– Господь с тобой! Даже и не говори ей. Я собираюсь приготовить для тебя замечательный ужин.

Увы, на следующее утро Лизандер проснулся трясущийся, со слепящей головной болью. И болело, в общем, все. Видимо, он подцепил грипп от миссис Бримскомб. Надо было бы отлежаться в кровати, но уж очень не хотелось подводить Китти.

Последовавшее затем уместилось бы не в главу, а в книгу приключений. Купленные им авокадо оказались тверже ручных гранат. Винный коктейль отнял у него пять часов и оказался отвратительным на вкус. Готовя ранний шпинат, он доварил его до состояния пюре. За пудинг он принялся с тщанием. Во всем следовал рецепту, но после нескольких часов перемешивания и охлаждения в холодильнике смесь рассыпалась на составные части – «как и все в Парадайзе», – подумал он кисло.

К тому времени раковина была так забита грязной посудой, что он начал ее выбрасывать. Полянка за окном покрылась кастрюлями, он опалил брови и тут обнаружил, что Джек исчез, и поэтому он вместе с Мегги, лопатой и фонариком вышел на воздух. После двадцатиминутных поисков, переполошив всех лис, барсуков и кроликов в округе, Мегги наконец зафиксировала слабое тявканье. Следующие двадцать минут они с Лизандером провели, откапывая Джека, который вовсе не собирался их благодарить, а норовил опять скрыться в норе.

Слыша, как выражается хозяин, Мегги в ужасе умчалась в дом. Придя вслед за ней, Лизандер обнаружил, что цыпленок сгорел. А для чего люди выдумали рестораны? Надо будет пригласить Китти туда. Он почувствовал такой озноб, что решил принять горячую ванну. А вообще все несчастья этого дня произошли оттого, что он сдерживался и каждые пять минут не звонил Китти, как готовится то или иное блюдо.

К несчастью, обезумевшая Джорджия, вернувшись из Лондона и увидев огни в коттедже «Магнит», выбрала этот момент, чтобы позвонить. Ну и Лизандер под влиянием всего произошедшего послал ее, а потом адресовал туда же отца, позвонившего чуть позже, которому предстояло выслушать то же самое. Вода полилась через край ванной, заливая проводку. Лизандер пытался чинить пробки, получая удар током всякий раз, как брался за выключатель.

Загруженная рождественскими приготовлениями, Китти чувствовала себя виноватой, уходя из дома, тем более что приходилось оставлять Наташу одну в первый же ее вечер в доме. К ее изумлению, Наташа ничуть не возражала, когда они обе встретились на лестничной площадке, благоухая кремами после ванн и с завернутыми в полотенце волосами.

– Я ненадолго прогуляюсь, Наташа.

– У тебя свидание?

– Что-то вроде этого.

– Ну хорошо тебе провести время. И не торопись возвращаться.

Кроме того, Наташа, что уж совсем не было на нее похоже, наговорила Китти кучу комплиментов по поводу ее внешности:

– Ты так похудела. Папа тебя не узнает.

И потому, когда она нашла коттедж «Магнит» погруженным в полную темноту, она решила, что над ней зло пошутили, чтобы выманить из дома. Тем не менее она, спотыкаясь, побрела по заросшей тропинке к дому, учуяла запах горелого цыпленка, облегченно вздохнула и постучалась.

– О Китти, Китти, скажи мне, как готовить винный коктейль! – В голосе Лизандера звучали слезы.

В дрожащем пламени свечи Лизандер заметил, что Китти выглядит мило, несмотря на ужасное бежевое платье. Резкий порыв ветра задул свечу, и в то же самое время зазвонил телефон.

– Я возьму, – сказал Лизандер, налетая на табуретку. – Надеюсь, это не Наташа.

– Мне чертовски жаль, но я никак не могу, – услыхала Китти. – И вообще у меня грипп. Честно, я постараюсь. Да, самая настоящая инфекция. Я только что выпил дюжину «Анадин экстра». До скорой встречи.

– Ну ты даешь, – произнесла Китти, вставляя пробки.

Свет загорелся, и она увидела, что Лизандер трясется, весь мокрый от пота. Она подумала, что это продолжение нервного потрясения, и опять отвела его в кровать.

– Знаешь, Китти, что я сделаю для тебя, – я свожу тебя на «Мисс Сайгон». Я знаю одного типа, который достает билеты.

И он потихоньку заснул, но большую часть ночи проплакал о матери.

На следующий день он спустился вниз на слабых ногах, пошатываясь, истощенный, но выздоровевший. Было такое ощущение, что из его тела изгнали беса.

Коттедж изменился до неузнаваемости, Китти разобралась в раковине и все вычистила. Джек после вчерашних путешествий под землей тоже был выкупан. И теперь сушился перед потрескивающим пламенем камина, в то время как Китти беседовала с Артуром, заглядывающим в окно. Восхитительный запах картофельной запеканки с мясом напомнил Лизандеру, что он не ел уже два дня.

– Ты просто ангел. Господи, как вокруг здорово, а пахнет еще лучше. – Лизандер обнял ее. – Даже не знаю, как благодарить тебя. Но только, пожалуйста, не становись уж совсем худой.

– Тогда я должна буду заплатить штраф, – сказала, краснея, Китти.

Отложив вилку после второй порции, Лизандер спросил:

– И чем же мы сегодня займемся?

– Да ведь ты вроде болел, – с упреком проговорила Китти.

– Да, я слишком болен, чтобы делать то, чего не хочу делать, если ты это имеешь в виду.

И в первый раз после возвращения из Австралии он засмеялся, и это было так здорово, что Китти тоже засмеялась.

– Мне надо возвращаться в «Валгаллу», – вздохнула она. – Раннальдини должен позвонить, да и дел у меня много, и еще я обещала Рэчел, что заберу ее детей из школы и присмотрю за ними вечером. Бедняжка поехала в Лондон к своему адвокату.

Когда Китти сидела в ожидании детей на школьной игровой площадке, на нее навалилась усталость. Вечер она провела, упаковывая подарки, которые надо было приготовить к отправке сегодняшней почтой. А тут еще дети Рэчел. Постоянно рассказывая всем о злых няньках, которых не надо нанимать, Рэчел при этом замечательно умела подсовывать детей другим людям.

– Китти, Китти, – из разноцветной толпы детей, вывалившихся из ворот, выбежала Маша. – Нам сегодня рассказывали о давно прошедших днях. Ну, то есть когда еще Иисус был жив, а ты была маленькой девочкой.

– Привет, Китти, – крикнул Ваня. – Ничего, если к чаю придет Козмо?

Вздохнув, Китти согласилась. Дети Рэчел быстро поняли пользу от маленького Козмо как компаньона. Уж он-то не распространялся о здоровой пище и не строил замки из туалетной бумаги.

– Мамочка сказала, что мы должны репетировать нашу песенку на традиционном празднике, – сообщила Маша, когда они с Ваней устраивались на задних сидениях.

– А я ненавижу музыку, – маленький Козмо, усевшись впереди, ладонями заткнул уши. – Я дома только и слышу эту чертову музыку.

Среди несмолкаемого гама Китти осторожно ехала к «Валгалле», чтобы захватить немного наличных и купить на ужин то, что любит Козмо. Но не успела она выйти из дома, как подлетел «феррари» и из него выскочил Лизандер, нагруженный «Суер Макс», чипсами, кассетой с «Красоткой» и громадной круглой жестянкой конфет.

– Это вам, – сказал он, протягивая коробку детям. – Так, сейчас пообедаем, а потом, если будете молодцами, то поиграете с Джеком в футбол.

Всем понравилась «Красотка». Лизандер покатывался от хохота, вытирая глаза, и все приговаривал:

– Ублюдок, вот ублюдок, да как он смеет угрожать ей?

Но к концу фильма он примирился с Ричардом Гиром.

– «Красотка» прямо как мамочка, – заметила Маша.

К несчастью для Рэчел, Лизандер отправился к себе в коттедж «Магнит» после того, как уложили детей, и заметил в Жасминовом коттедже свет. Неторопливо объезжая стоящий на дороге автомобиль, он увидел пару, обнимающуюся в дверях коттеджа. Затем мужчина сбежал по ступенькам, обернулся и, посылая воздушный поцелуй женщине, на секунду попал в свет фар Лизандера. Это был самодовольно-триумфальный Раннальдини.

На следующее утро, закинув трех ребятишек в школу, Китти отправилась по магазинам. Через полчаса она, пошатываясь, вышла, нагруженная двумя поскрипывающими тележками с продуктами, и вдруг обнаружила, что большая упаковка с йогуртом протекает. Наклонившись, чтобы заменить ее, она отпустила правую коляску, и та поехала вперед по небольшому уклону. Китти рванулась за ней, но натолкнулась на ветхого старичка с авоськой. Коляска ударилась боком о темно-зеленый «порше» и перевернулась с противным звуком разбивающегося стакана.

– О Господи, – вскрикнула Китти, разглядывая мешанину из коробок с пирогами и конфетами, разбитых яиц, плавающих в луже из кремов, йогурта, виски и красного вина.

– И за что мне это! Ну за что мне это, черт побери! Она с тоской оглядела руины, написала записку и сунула ее под дворник «порше»:

«Дорогой водитель. Сожалею, что так случилось с вашим автомобилем. Я оплачу весь ущерб. Не свяжетесь ли со мною в «Валгалле», Парадайз? Искренне ваша, Китти Раннальдини».

«Ведь это же все мои сэкономленные деньги», – думала она.

– А между прочим, машина так выглядит даже лучше. У нее появилась индивидуальность.

Резко развернувшись, Китти увидела Лизандера.

– Миссис Бримскомб сказала, что ты здесь, – произнес он, открывая перед ней дверь «порше».

– Но это же не твоя машина, – заикнулась Китти.

– Мне предоставил ее гараж, – объяснил Лизандер. – У нашего «феррари» проблемы с двигателем. Но, впрочем, какая разница.

Он чувствовал себя сегодня очень добродетельным. Найдя в коттедже «Магнит» записную книжку Джорджии, куда она вносила выплаты, он выписал чек на пятьдесят тысяч, то есть на ту сумму, что она заплатила за него, и отправил в ее банк. Он не хотел, чтобы между ними стояли долги.

– Смотри-ка, что у меня есть.

Он помахал двумя билетами на «Мисс Сайгон»:

– Мы с тобой по-настоящему развлечемся.

– Я не могу. Прошлой ночью Раннальдини неожиданно заявился домой, а утром умчался, наказав мне сделать очень много. Да ведь я же замужем, – вздохнула она. – Так что я не думаю, что смогу пойти.

– А ты скажи, что идешь по магазинам за рождественскими подарками.

Они сели в поезд до Паддингтонского вокзала. Малый, приставленный рестораном разносить заказы клиентов, был настолько очарован Лизандером, что тут же сбегал и принес им по коктейлю.

– Это просто сказка, – Китти сделала здоровенный глоток. – Из чего он?

– Да обычная вода, томатный сок, – ответил Лизандер, скромно забыв добавить об огромной дозе виски и шерри. – Давай еще по одному.

– Да, с удовольствием. Я до этого еще не ездила первым классом.

Китти с восторгом рассматривала бегущие за окном в серебристой дымке заросли терновника, разделенные замерзшими полями, и пушистые от инея ветви деревьев, поблескивающие в лучах желтого солнца. Какой смысл в ее жизни, если она все время куда-то спешит и даже не имеет времени полюбоваться такой красотой? Ее даже не взволновало, что, выходя из вагона, они столкнулись с женой священника.

Лизандер сразу же потащил ее в магазин «Херродз».

– Я собираюсь купить тебе платье, – сказал он, шествуя вдоль полок и вешалок с одеждой и провожаемый взглядами продавцов, не перегруженных работой.

Наконец он выбрал темное серо-зеленое шерстяное, подчеркивающее глаза Китти, выпуклую попку и уже изящную талию, достаточно длинное и свободное, чтобы спрятать пухлые бедра.

– Миленько, – заключил он, в восхищении глядя на нее. – Как прекрасная статуя, увитая плющом.

К платью прилагались черный галстук и невысокие туфли-лодочки.

– И не носи больше этот ужас цвета мяса. А теперь пойдем купим тебе что-нибудь теплое.

И не обращая внимания на ее протесты, он выбрал шерстяное пальто в радужную раскраску, три пары леггинсов и два огромных свободных свитера.

Он быстренько протащил ее мимо отдела детских вещей:

– И незачем тебе смотреть на них – только расстраиваться. Но однажды у тебя это случится, я тебе обещаю.

Он привел ее в отдел игрушек, чтобы повосхищаться громадными пушистыми ослами, жирафами, тиграми, львами, гориллами и медведями.

– Они всегда напоминают мне, что дома меня ждут собаки, – сказал Лизандер. – А когда в детстве мама брала меня с собой сюда, я боялся смотреть им в глаза. Ну а теперь мы должны съездить в Баттерси и купить тебе щенка, чтобы он охранял тебя в «Валгалле».

И пока она смотрела компьютерные игры, прикидывая, подойдет ли такой подарок на Рождество для Козмо, он купил ей огромную пушистую в натуральную величину колли с блестящим черным пластиковым носом.

– Это Лесси, твой сторож.

– Ох, Лизандер, – Китти была в восторге, – ты, конечно, не должен был ее покупать, но она мне нравится.

«Вэтом мире, где все нереально,

В этом мире, где нам не дано чувствовать», – пела Мисс Сайгон, когда они проходили мимо отдела записей. А в следующее мгновение они были возвращены на землю: холодное неулыбающееся лицо Раннальдини смотрело на них со множества пластинок. По магазину разнесся звон колокольчиков, дающих первые такты «Четвертой» Малера.

Повернув направо, они увидели огромные фотографии Сесилии и Гермионы в ролях соответственно Донны Анны и Донны Эльвиры и даже изображение Джорджии, взбирающейся на скалу.

– Ах, вашу мать, – выругался оскорбленный Лизандер и, прежде чем реальность совсем уж задавит, он утащил Китти на ленч в Сан-Лоренцо.

Здесь ее спокойное, милое, ненакрашенное лицо и крупное тело здорово контрастировали с изящными разрисованными красотками, одетыми сплошь в розовое и красное, нарумяненными, с красными губами и ногтями, не умеющими, кажется, разговаривать вполголоса. Ясно было, что они очень удивлены, видя чрезвычайно привлекательного парня с такой невыразительной девчушкой.

«Они все такие красивые», – промелькнуло у Китти.

«Она такая беззащитная, – заботливо думал Лизандер, – как зайчонок или уточка».

Он также заметил, что, попав после холодного дома Раннальдини в теплую комнату, ее лицо покрылось розовыми пятнышками.

– Я надеюсь, что Джой Хиллари расскажет Раннальдини, что видела нас вместе в поезде, – сказал он, – а это заставит его поревновать.

Вздрогнув, Китти вспомнила, что они здесь только потому, что Джорджия и Мериголд заплатили ему. «Как любезно с его стороны, – смиренно отметила она, – что он все делает так мило».

– Ну мне до безумия любопытно, – блондинка, шедшая к выходу, остановилась у их стола. – В какой серии «Истэндерз» вы играете? – спросила она Китти.

Но позже, когда вертолет опустился на сцену «Колизеума», она забыла обо всем, кроме «Мисс Сайгон», и они с Лизандером выплакали все глаза и извели коробку «Клиникс» и коробку бельгийского шоколада.

– Это лучшее из всего, что я смотрела, – призналась она в баре в Фулеме, где они ужинали после окончания представления. – И вообще я думаю, что это самый чудесный день в моей жизни.

«Она и так прекрасна, незачем ее переделывать», – решил про себя Лизандер.

– Мне бы хотелось, чтобы ты перестала бояться лошадей и мы бы покатались верхом.

– А я не боюсь Артура, – сказала Китти, расправляясь с прессованным творогом. – Но ведь он пьет кофе и храпит с одним открытым глазом и такой хитрый – уж скорее не лошадь, а почти человек.

– Я думаю, что лучшего комплимента Артур еще не слыхал, – серьезно произнес Лизандер. – Спасибо тебе, Китти.

Они так долго болтали и выпили столько чашек кофе, что Китти вдруг поняла, что они опоздали на последний поезд.

– А мы пойдем в мою старую берлогу, – сказал Лизандер. – Ключ у меня еще есть. Ферди вечером не будет. Так что все в порядке, – добавил он, видя панику на лице Китти. – Да ты со мной в безопасности, и там две спальни.

«С такой внешностью я сама себе дуэнья, – печально подумала Китти. – Никто со мной и говорить-то на эту тему не будет, достаточно одного взгляда».

– Никто нас не увидит, – сказал Лизандер, когда такси свернуло на Фонтейн-стрит. Но едва он вышел из машины и начал отключать сигнализацию, голубые напротив раздвинули занавески и оживленно замахали ему.

– Какой миленький маленький домик, – восхитилась Китти, думая о том, что такой дом несложно содержать в порядке. – А в том маленьком садике за домом вы могли бы посадить камелии.

Лизандер поместил Китти в комнате Ферди с окном-фонарем, выходящим на улицу. Она увидела пялящихся на нее геев и задернула занавески. Лизандер нашел очаровательную шелковую кремового цвета ночную рубашку, оставленную одной из его подружек, которая облегала ее, как кожа. Ей бы еще и красоту прежней владелицы...

И тем не менее, думала она, поставив будильник Ферди на шесть тридцать и ныряя в постель рядом с пушистой Лесси, это был самый прекрасный день в ее жизни. Лизандер смог заставить ее почувствовать себя не обузой и даже не молодчиной, а одной из героинь, о которых она так любила читать в романах. Она испуганно вздрогнула, вспомнив, что не помолилась, как это обычно делала. Может быть, на этот раз Бог простит ее, если она сделает это лежа.

«Прошу тебя, Господи, дай Лизандеру счастье и отыщи для него прекрасную девушку, которая будет ухаживать за ним и не допустит, чтобы он, такой славный, скитался и скитался».

Отвыкший от интенсивного лондонского шума, Лизандер проснулся около шести и с ужасом услышал, что Ферди возвращается после ночных развлечений. Не желая получать нагоняй и еще полусонный, он натянул одеяло на голову, надеясь, что неприятности пройдут сами собой. Он слышал, как открывается дверь спальни Ферди, затем последовала длинная пауза, которая, как он ожидал, взорвется криками, но дверь просто снова закрылась. И Лизандер с облегчением уснул.

Двумя часами позже, вспомнив, что они собирались ехать самым ранним поездом, мучимый похмельем, он крадучись спустился вниз, ожидая найти разъяренного Ферди спящим на софе, вероятно, замерзшего без одеяла. Но, к его ужасу, там никого не было, а диванные подушечки оставались нетронутыми. Должно быть, Ферди отправился на работу. Но, раздвинув занавески в гостиной, он увидел красный «феррари», все-таки перешедший к Ферди, а черные башмаки Ферди соседствовали на кухонном столе с ключами от «феррари».

Лизандер перепугался. Ведь Китти была невинной девушкой под его присмотром. Как ужасно, если Ферди в своем новом обличье вернулся домой пьяным .и в поисках приключений. Он вспомнил, что застал их полуодетыми и хохочущими во время взвешивания в «Валгалле». Ферди всегда нравился Китти. В бешенстве Лизандер закурил «Мальборо» Ферди и поставил чайник. Худшие опасения подтвердились, когда его старый товарищ по квартире спустился вниз, завернув в полотенце стройный загорелый торс, еще более самодовольный, чем выходящий от Рэчел Раннальдини.

– Мне черный и без сахара, – сказал Ферди, доставая из холодильника упаковку несладкого грейпфрутового сока. – У меня для тебя есть потрясающая работенка в Бразилии на две недели.

Лизандер пытался скрыть охватившую его ярость.

Китти была не из тех, кого ревнуют. Но раздражение, к его удивлению, сменилось облегчением, когда десять минут спустя вниз сбежала Китти.

– Я просто потрясена. Бедный Ферди вынужден был спать в кресле в своей же комнате. И он, должно быть, выключил будильник, и мы проспали.

Когда они наконец к середине дня добрались до «Валгаллы», на автоответчике Китти обнаружила невероятно рассерженное послание от Раннальдини:

– Китти, мать твою, где тебя носит? Сразу же, как вернешься, позвони мне в Беверли Уилшир. И в следующий раз, когда сорвешься к своей мамаше, оставляй номер ее телефона.

«Даже за тысячи миль отсюда он терроризирует ее», – сердито подумал Лизандер, видя, как тряслись руки Китти, когда она листала страницы лос-анджелесского телефонного справочника. Потом вдруг она вспомнила, что там сейчас 2 часа ночи. И Раннальдини наверняка или спит, или окручивает какую-нибудь из женщин-музыкантш.

Однако следующее послание на автоответчике заставило Лизандера забыть обо всем. Голос был ровный, растягивающий слова, ясный, решительный:

– Это Руперт Кемпбелл-Блэк звонит Раннальдини из «Венчурер телевижн». Мы знаем, что вы собираетесь в «Валгалле» проводить традиционный праздник. А что если мы снимем его и покажем накануне Рождества?

Лизандер издал вопль Тарзана:

– Наконец-то у Руперта есть шанс познакомиться с Артуром!




43


В Парадайзе начался переполох. Неожиданная перспектива представить многомиллионной аудитории и Руперту Кемпбелл-Блэку действо, которое Гермиона легкомысленно описывала как «немного священной музыки для услаждения нескольких друзей», привела к эффекту, достойному Стивена Спилберга. Раннальдини, всегда крайне ревниво относившийся к успехам Руперта Кемпбелл-Блэка как в делах, так и у женщин, доходил до неистовства в своих амбициях. В воздухе запахло порохом.

– Где же я возьму веточки для украшения в середине января? Да и Вифлеем не борется за звание самой лучшей деревни, – вопил занимающийся реквизитом Мередит, устанавливая ясли на фоне малиново-красной драпировки.

– Ну тогда твоя конюшня больше смахивает на гостиную в отеле «Ритц», – в ответ вопила Мериголд, ставшая необыкновенно раздражительной от постоянных проволочек.

– Ну что ж, пьеса предполагает актуальность. Поскольку у нас спад, Мария и Иосиф могли бы остановиться в любом понравившемся им отеле, – огрызнулся Мередит, свертывая розовые занавесочки по краям окна конюшни. – А это нам зачем, – продолжал он, натягивая бельевую веревку с четырьмя простынками, принесенными Рэчел. – Малыш Иисус только родился в этой сцене. Как же он успел обделать четыре пеленки?

– Оставь их, – в бешенстве закричала Рэчел. – Ведь у вас такой шанс сказать миллионам зрителей, может быть, даже двенадцати миллионам, если задействуют всю сеть, что такие пеленки разлагаются через пятьсот лет, в то время как хлопковые могут быть...

– Да заткнись же ты, – в голос заорали Мериголд и Мередит.

Китти, которая, как обычно, занималась всем, сейчас уединилась на кухне и перепечатывала на машинке сценарий Джорджии, к которому каждый приложил руку.

Но уже через десять минут на кухню ворвался разъяренный Лизандер, наполовину скрытый костюмом осла, с Джекки и Мегги на руках.

– О Китти, Китти, – ревел он в отчаянии из своей меховой глубины, – священник, Мередит и Наташа – все хотят поиграть с моим хвостом. А я не хочу, чтобы кто-нибудь из них меня щупал.

Сдернув голову осла, он стал шарить по карманам в поисках сигарет. Розовый от возмущения, с всклокоченными волосами, он выглядел восхитительно.

– Не расстраивайся, – и Китти, как он ее сам научил, протянула ему кусочек сахара на ладони. – Раннальдини должен вернуться сегодня вечером, и он все устроит.

– Ох, дорогая, – Лизандер изменился в лице, – тогда это не так уж забавно.

Затем последовало яростное столкновение из-за распределения ролей между всеми леди Парадайза, претендующими на то, чтобы в роли девственницы Марии привести в восторг Руперта Кемпбелл-Блэка. Роль, естественно, получила Гермиона и тут же настояла на четырех изменениях в голубом шелковом наряде и на том, чтобы причитающийся нимб был сделан Дэвидом Шиллингом. В течение всех репетиций Гермиона только один раз согласилась с Рэчел – они решили, что Мария должна кормить ребенка грудью. В роли малыша Иисуса выступала кукла, купленная, как и рождественская икра, в магазине «Херродз».

– Охотно верю, что эта старая шлюха использует любой шанс, лишь бы показать свои громадные сиськи на публике, – проворчал Мередит.

Раннальдини отверг предложенную роль Ирода, а дирижирование оркестром (специально подобранным из членов лондонского «Мет») оставил Бобу. Вместо этого он настоял на роли Первого из Трех Царей, разъезжающего по ходу действия на порочно-капризном Князе Тьмы.

В товарищи он выбрал Рэчел на роль Второго Царя, поскольку у нее были длинные ноги и манящая сексуальность, подчеркиваемая нарисованными жженой пробкой усами и бородой, но наложил вето на ее предложение держать в руке готовую к запеканию индейку вместо благовоний.

Лизандер даже временно простил Раннальдини, когда тот на роль Третьего Царя выбрал Мериголд, также из-за ее длинных ног, а потом, поскольку она слишком нервничала, разрешил Артуру играть роль ее лошади.

Гай, обладавший сильным басом и не раз певший в церковных хорах, получил роль Святого Иосифа, что дало ему законное право не брить бороду, а значит, и не пользоваться лезвиями, пластик от которых разлагался еще дольше, чем пеленки.

По настоянию Гермионы роль Иосифа была переписана с учетом «его глубокой любви к юной женушке» и теперь включала несколько продолжительных объятий под белой омелой, ну а Гаю не приходилось особо репетировать, чтобы профессионально принимать дары по поводу рождения.

– Почему бы тогда еще и не поставить в натуре процесс траханья? – ворчала Джорджия, которой надоело переделывать сценарий и которая играла старшего пастуха. – Уж если, как утверждала Гермиона после церковного праздника, Гай совершенно не в ее вкусе, тогда она чрезвычайно хорошо скрывает свое предубеждение против него.

Ларри, которому досталась ключевая роль хозяина постоялого двора, репетировал мало, ссылаясь на занятость на работе, что на самом деле объяснялось усиливающимися конвульсиями Мериголд.

Роль, предложенная священнику, довела Мередита до еще большей истерики.

– Вы на самом деле полагаете, что этот толстяк сыграет Гавриила? Да отдайте эту роль Лизандеру. Ведь у него же лицо ангела.

– У Лизандера нет слуха, и актер из него никакой, – добродушно сказала Джорджия.

– Ну тогда он мог бы сыграть одного из твоих пастухов, – предложила Гермиона подчеркнуто. – Ведь вы с ним такие друзья.

– Больше нет, – отрезал Лизандер, пристально глядя на Джорджию.

На самом деле Лизандер чувствовал себя так, словно его жизнь была вся перевернута, как вспаханное поле. После всего того, что Джорджия наговорила о его матери, он не мог с ней находиться в одной комнате, но ему отчаянно хотелось, чтобы Руперт оценил Артура, к тому же должен был кто-нибудь защищать Китти.

Как и предсказывала Китти, налетевший вечером Раннальдини полностью переписал сценарий, переаранжировал музыку и, лишь бросив взгляд на меховых вола и осла, чьи передние ноги были наскоро сделаны из мягкой обувной кожи, заменил их настоящими животными для придания реалистичности представлению. К следующему дню уже и овец заменили настоящими. Мегги, Джек и Динсдейл были призваны как пастушьи собаки, и даже Таблетку отрядили охранять постоялый двор. Благодаря стараниям Рэчел в загоне бродили цыплята и грозные индюки.

– Не поставить ли нам заодно спектакль о святом Франциске Ассизском? – ворчал Мередит, вляпываясь в коровью лепешку.

Освобожденный от роли осла, Лизандер на первых репетициях переворачивал страницы партитуры для Рэчел, игравшей на рояле. Но он был настолько поглощен Китти, одетой в серо-зеленое, купленное им платье, что совершенно не обращал внимания на кивки Рэчел после окончания страницы, за что и был отправлен передвигать декорации.

Боб тоже оценил серо-зеленое платье.

– А Китти хорошеет, – заметил он.

– Разве? – удивилась Наташа, которой надоела ее крошечная роль в хоре ангелов.

Вдруг Джорджия сообразила, что у Китти нет роли.

– Я запишу тебя как жену владельца постоялого двора.

– Китти сильна в роли закулисной девушки, – твердо сказала Гермиона. – Кому бы тогда сыграть жену хозяина постоялого двора? Наташа слишком молодая и хорошенькая.

– А как насчет Мамаши Кураж? – предложила Джорджия. – Она достаточно высокая и будет хорошо смотреться по телевизору.

– Ни в коем случае, – Гермиона даже вздрогнула. – Давайте эту роль просто выкинем. Зачем нам жена хозяина постоялого двора? Так что пусть ваша приходящая прислуга посидит среди зрителей, тем более что спектакль ограничен во времени. Я надеюсь, что Руперт Кемпбелл-Блэк будет приглашен на ужин после представления, – добавила она, обращаясь к Бобу.

– Руперт не сможет отказаться, когда увидит, какое пиршество приготовила Молодчина, – Гай тепло улыбнулся Китти.

– Баю-бай, баю-бай, вот молочко, баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, – запела Гермиона, – давая ослепительную, в голубых венах грудь спящей кукле.

– А мне все же кажется, что Китти должна сыграть, – упрямо произнесла Джорджия.

– Китти нужна дома, – прошипел Раннальдини, примерявший давно вышедший из моды костюм из лилового вельвета. – И так там все запущено. Повсюду включен свет, деревья не политы. – Он ковырнул землю у огромного фикуса. – И кабинет у меня – самое подходящее место, чтобы ходить туда с туалетной бумагой.

Лицо Лизандера напряглось от злости.

– Поскольку от вас, сэр, исходит одно дерьмо, значит, действительно там подходящее место.

Раннальдини с таким изумлением посмотрел на Лизандера, словно с ним заговорили вот эти ясли.

– Кстати, о белой туалетной бумаге, – продолжил он. – Я же говорил вам, Китти, чтобы вы ее больше не покупали. Она загрязняет реки.

Слыша знакомые слова Рэчел из его уст, все обменялись незаметными взглядами. Китти от унижения стала кирпичного цвета.

– Извините, Раннальдини, – заикнулась она.

– Не оправдывайся, а учти на будущее, – холодно произнес Раннальдини.

– И ты не зашила мое платье там, где на него наступил вол, – проворчала Гермиона.

– А может быть, Цари предложат Деве Марии ежегодное вспомоществование на пеленки? – предложила Рэчел.

– А затем пожелают святому семейству новых пеленок на Рождество, – захихикал Мередит, – но вообще Богоявление для того и было, чтобы продемонстрировать эти пеленки.

– Прекратите же все опошлять, – взвыла Рэчел.

– Заткнись, Мередит, – приказал Раннальдини.

– Пусть кто-нибудь еще гарантирует заем, ради Христа, – вопил Ларри в соседней комнате.

– Очень мило, что ваш муж заходит ко мне, чтобы позвонить по моему телефону, – проворчал Раннальдини.

– Очень мило, как это вам удается оскорбить любого, сэр, – сказал Лизандер, обнимая всхлипывающую Мериголд.

Китти была удивлена тем, что гораздо меньше думала о придирках Раннальдини. Лизандер мог пройти мимо, как Архангел Гавриил, но он осветил ее жизнь, и этот свет становился все ярче, особенно после того, как Лизандер натаскал бревен для камина в холле, привез из магазина на машине все ее покупки и даже сгонял в Парадайз за «Анадин экстра», когда у нее началась менструация. Еще Лизандер помогал ей рассортировывать и скреплять отпечатанные роли, но поскольку он слишком много болтал, то раскладывал листы неправильно, и Китти приходилось скрываться в кладовой и там, тайком от него, вновь все перекладывать в нужном порядке.

Но все же какое блаженство иметь рядом человека, который поможет развлекать оставленных на тебя детей, с кем можно похихикать после того, как Гермиона прожужжит все уши, как правильно зашивать платье голубыми нитками, или Наташа разозлится на то, что костюм сел после стирки.

Не только Наташа заметила, что лицо и голос Лизандера становятся мягче в присутствии Китти.

– Тебе совсем не следует уделять ей так много внимания, когда Раннальдини нет рядом, – ворчала Мериголд. – Это ведь его ты должен доводить.

За два дня до назначенного срока Лизандер сидел в последнем ряду партера и намеренно, чтобы обескуражить священника и Наташу, читал порнографический журнал. Наташа в белой ночной сорочке от «Ка-вендиш Хауз» порхала вокруг, пытаясь закрепить ему нимб.

Гермиона перед началом прогона сцены Благовещения составляла свой привычно короткий список рождественских подарков.

– Что же подарить Бобу? С мужчинами всегда такие трудности, – обратилась она к Лизандеру. Затем вдруг вспомнила о визите во Флитли. – Я забыла сказать тебе, что в прошлом семестре встречалась с твоим отцом.

Одетая в безобразную робу старшего пастуха, Джорджия тут же прекратила писать рождественские открытки и подняла голову.

– Он довольно очарователен, – продолжала Гермиона. – Что ты собираешься подарить ему?

– Бутылку мышьяка, – огрызнулся Лизандер.

– Хорошая идея, – не расслышав, сказала Гермиона.

С подносом кофе и домашних оладий прибрела Китти. Лизандер тут же вскочил помочь ей.

Выглядящая бесформенной грудой в своем костюме, Джорджия вернулась к поздравительным открыткам. Она была сыта по горло фокусами приятелей и родителей Гая – им уже всем был продемонстрирован «Скорпион» – и теперь карточки посылались исключительно Гаю с нежными пожеланиями и сообщениями, как они им гордятся.

С тоской Джорджия вспомнила те рождества, что были раньше, в первые годы их брака, когда она все карточки подписывала «С любовью от Гая и Джорджии», ставя имя Гая впереди, потому что с мужчинами должно считаться. Теперь же она подписывалась только своим именем. У нее в «Ангельском отдыхе» под стопкой нотной бумаги лежала маленькая, прелестная карточка в викторианском стиле, которую она собиралась отправить Дэвиду Хоукли.

Хоть Лизандер и заморозил все отношения с нею, но вел себя достойно. Он не стал ябедничать Дэвиду – может быть, потому, что боялся повторения тех же слухов, что уже сообщила ему Джорджия о матери, но все же обвинил отца в том, что он похитил у него Джорджию, женщину, которую он любил, и Дэвид был уничтожен. Он и так до смерти перепугался, что Лизандер застукал их с Джорджией. Он рисковал своей репутацией во Флитли – выходило, что он развлекается с поп-звездой, но хуже всего было то, что Джорджия лгала ему, говоря, – как до этого часто делала и Пиппа, – что у них с Лизандером отношения чисто платонические, и тем самым оказалось, что он обманывает собственного сына. И поскольку это разбило его сердце, Дэвид отказывался от новых встреч с Джорджией.

До крайности опустошенная, Джорджия всю себя отдала работе. «Ант и Клео» был почти закончен, и, к ее огромному облегчению, Ларри прекратил подгонять ее с новым альбомом. Но ее тревожил Гай. Как раз прошлым вечером она застукала его, когда он чистил сандалии Святого Иосифа нетоксичным обувным кремом, а позже, когда во время оргазма она начала царапать его спину своими длинными ногтями, он завопил:

– Бога ради, не делай так!

– Ах, ты беспокоишься, – заорала она в ответ, – что твоя любовница может догадаться, что на самом деле ты спишь со своей женой?

Но Гай, как обычно, принял вид оскорбленного.

Наступило 21 декабря, а Джорджия еще не купила ни одного подарка и ничего не приготовила. Ведь всем этим, черт побери, мог бы заняться и Гай, который взял в галерее три дня отпуска.

Единственным сюрпризом была ее банковская декларация. Открыв ее сегодня утром, она, к своему удивлению, обнаружила, что у нее на пятьдесять тысяч фунтов больше, чем она ожидала. Должно быть, какой-то забытый гонорар из-за границы.

Шпионящий Гай также изучил декларацию Джорджии и с облегчением узнал, что голодать им не придется. В галерее положение дел было отчаянным – еще один благотворитель отказался финансировать. В отличие от Джорджии Гай просмотрел чеки и нашел один, датированный 10 декабря, на пятьдесят тысяч от Лизандера и теперь ломал голову, что бы это значило.

Вспомнив, как в прошлом он на людях подчеркнуто игнорировал женщин, с которыми имел связь, он расценил полный бойкот Джорджии Лизандером как доказательство продолжающегося романа. Его подозрения усилились, когда он увидел на Лизандере свой свитер «Свободных лесников».

Обстоятельства складывались так, что Флора никак не могла вырваться из «Багли-холла» и потому бросалась к каждому телефонному звонку. На этот раз Боб, вспомнив о ее чудесном голосе, предложил ей сыграть в намечавшемся представлении, выходя время от времени с пением рождественских гимнов без аккомпанемента.

Флора согласилась только потому, что отчаянно хотела видеть Раннальдини. Все лето она купалась в золотом сиянии его любви, затем, с той же неумолимостью и безжалостностью, как слетают с деревьев листья, после успеха Бориса в «Реквиеме», он все бросил. Теперь она готова была вылезти из кожи.

Раннальдини больше не звонил ей, она же, кроме нескольких посланий, оставленных у лондонской секретарши, оказалась слишком гордой, чтобы преследовать его. Ее не устраивала роль одной из тех безутешных, слезливых и молящих экс-любовниц, от которых Раннальдини получал садистское удовольствие, слушая их на автоответчике.

– «Не спрашивай, по ком звонит телефон», вздохнула Флора.

На самом деле Флора не надоела Раннальдини, просто он все еще рассчитывал таким образом заставить ее участвовать в его любовных играх. Но самым важным для него стало желание прибрать к рукам нью-йоркскую филармонию «Новый мир». Раннальдини чертовски не хотелось оставаться музыкальным директором, очень не хотелось. Он больше не хотел представать перед лондонским «Мет» после истории с Черным Глазом Любви. У него до сих пор после визга Гермионы болели уши. Он хотел начать новую жизнь в новой стране. Ну и потом, к его вящему гневу, он знал, что филармония «Новый мир» рассматривает кандидатуру Бориса Левицки.

Американским оркестрантам и их общественным благодетелям нравится, когда их музыкальные директора живут в городах упорядоченной жизнью. Это было очень важно для Раннальдини, и потому, чтобы избежать любого скандала и предстать перед ними в счастливом браке с Китти, он должен сделать все, чтобы вновь соединить Бориса с Рэчел, – решение, вполне соответствующее его макиавеллистической натуре. Он начал с того, что позвонил Борису со словами теплой поддержки:

– Я поговорю с нужными людьми, Борис. Твоя дорожка будет гладкой. Я целиком за тебя.

– С ножом в спину, – сказал Борис, бросая трубку.

Хотя Раннальдини и понимал, что роман с Рэчел надо осторожно тормозить, он все больше и больше становился зависим от этой ворчуньи. Ее способность втирать массажное масло во все части его тела была просто волшебной. Преследующая их на машине отца Флора также заметила возрастающее влияние Рэчел и находилась в опасном состоянии камикадзе.

Только Мериголд была еще несчастнее Флоры. Хотя уж у нее-то все подарки были упакованы и все ледники забиты припасами, все карточки отправлены и дом украшен, так что ветви белой омелы прогибались под тяжестью огромных канделябров, которые уже давно не зажигали, чтобы зря не расходовать энергию. Ларри вел себя все более подозрительно, приходя домой все позже и позже, все время хватался за телефон, затем хлопал дверью или убегал в автомобиль, чтобы позвонить, вставал пораньше, чтобы перехватить почту, и ничего не ел.

Раньше ему доставляло удовольствие принимать участие в рождественских игрищах, и он никогда не пропускал репетиций, занимаясь делами на крыле своего автомобиля. В этом же году, имея выигрышную роль хозяина постоялого двора, он лишь изредка появлялся на репетициях. Мериголд была уверена, что он, должно быть, опять спутался с Никки или закрутил роман с Рэчел, выглядевшей блестяще. У Мериголд было такое чувство, что она сломала ногу и теперь ей вправляют ее без анестезии.




44


Обстановка не улучшилась и после того, как на репетицию с костюмами и декорациями прибыла холеная и очаровательная, но чрезвычайно агрессивная представительница «Венчурер телевижн» Камерон Кук. Постоянные остановки для настройки камер и микрофонов выбивали из колеи всю труппу, даже таких матерых исполнителей, как Джорджия и Гермиона. Лампы перегорали, провода обрывались, реплики забывались. Камерон решила установить две камеры в зале, а одну поднять на менестрельскую галерею, откуда должен был спускаться к Марии священник, играющий Архангела Гавриила, а затем – пастухи. Вокруг стояли зевающие техники, валящиеся с ног от усталости. Мистер Бримскомб, приставленный к пульту освещения, подсматривал за часовней, временно превращенной в дамскую гримуборную.

Лизандер спрятался в последних рядах партера и полностью отключился от происходящего, углубившись в печальную историю в «Экспрессе» о том, что Руперт Кемпбелл-Блэк и его жена потеряли четырехмесячного эмбриона, зачатого в пробирке, и теперь крайне удручены.

«О, бедный Руперт, – думал Лизандер, – и какая жена у него красивая, ненамного старше меня». Ему очень захотелось им помочь.

Скандал на сцене разгорался.

– Да не смотрите же вы в камеру, – шипела Гермиона на пастухов.

– Их так много, обязательно в какую-нибудь да уставишься, – раздраженно проворчал Мередит.

Вновь зажгли звезды.

– Если бы дело происходило ночью, то Ларри мог бы забраться на крышу и освещать все своим медальоном, – сказала Флора.

– Если только сможет подняться, – съязвила Наташа. – Из него уж песок сыплется.

Мериголд вновь зарыдала. Бросив огромную охапку ветвей остролистника, Китти бросилась ее успокаивать.

– Баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, – запела Гермиона, тоже близкая к помешательству.

– Зачем ты несешь эту чушь? – спросила Камерон Кук, справившись со сценарием. – И что делает в конюшне рождественская елка? Их еще не было в те дни. И потом, почему же она тогда не украшена?

– Потому что унижение для деревьев – украшать их погремушками, – серьезно объяснила Рэчел.

– Бога ради, – проворчала Камерон. – Ну ладно, вот пришел Святой Джо, давайте-ка пройдем сцену Благовещения.

Наверху, в галерее, подобно огромной белой птице, в белом платье из «Кавендиш Хауз», священник прочищал глотку и все закреплял свой нимб.

– Привет, Благовдохновенная Мария, – воззвал он своим мелодичным голосом. – Я послан с небес, чтобы сообщить тебе, что проба на беременность дала положительный результат.

– Как чудесно, – вскричала Гермиона, рассматривая лилию. – Иосиф будет совершенно, совершенно...

Она повернулась к Мередиту, который вместо того, чтобы суфлировать, таращился на мужественного оператора.

– Иосиф будет совершенно? – повторила Гермиона, щелкая пальцами.

– Обалдевшим, – предположил Лизандер, отрываясь от «Экспресс».

– Совершенно восхищен, – нашел наконец Мередит нужное место.

– Я боюсь, что отцом является не Иосиф, – говорил священник, медленно спускаясь на тросах, закрепленных за прогнившую балку под потолком.

Гермиона склонила голову:

– Это не мог быть никто другой.

– Бог Всемогущий! – воскликнул священник, приземляясь на свободно разгуливающую курицу.

– Ну что же, я уверена, Иосиф будет заботливым отчимом, – сказала Гермиона, громко запевая «Непорочное зачатие».

– Стоп, стоп! Кто написал эту чушь? – заорала Камерон Кук.

– Ну, часть Гендель и Дженнингс, – пришел на помощь Боб, – а остальное – Джорджия.

– Ну уж нет, – взорвалась Джорджия. – Моего там ни строки не осталось.

– Тогда выкиньте отсюда ваше имя, чтоб не морочить людям голову, – посоветовала Камерон.

Взрыв был предотвращен прибытием Ферди, который заглянул, чтобы проверить, забьется ли вновь его сердце при встрече с Наташей, а также узнать, почему чек Мериголд для Лизандера дважды отклонен, а Джорджия не оплатила последние издержки. Поскольку Ларри был в самовольной отлучке, Ферди быстренько выдвинули на роль хозяина постоялого двора.

– Ты еще больше похудел, – заметил Лизандер, направляясь к боковой двери, ведущей в стойло Артура, выглядевшего очень элегантно с золотой уздечкой.

– Да пришлось попотеть, чтобы привести дела в порядок, – ответил Ферди, давая Артуру кусочек «Поло». – Занимаюсь гимнастикой со скучными домашними хозяйками, которые двигаются очень медленно, чтобы макияж не потек. Я всем им говорю, что меня скоро отправят в Персидский залив и я хочу быть в форме.

– Вот сценарий, – Боб протянул его Ферди. – Не думаю, что Ларри будет возражать, даже если и объявится. Это роль небольшая, но ключевая. Выучишь до завтра? Можешь даже сократить, что не понравится.

– Ферди в школе блестяще играл Шейлока, – рассказывал Лизандер Китти.

– Ну а все же, как дела? – спросил он Ферди.

– Всю неделю выматывался из-за этой кампании по приватизации.

– А я всю неделю выматывался, передвигая декорации, – сказал Лизандер. – Зато завтра прибывает Руперт Кемпбелл-Блэк, и они с Артуром подружатся. Правда, малыш? – он обнял Артура.

– Что здесь происходит? – зашипел Ферди, отводя Лизандера в сторону. – Никто не платит. Ни гроша ни от Мериголд, ни от Джорджии. И если они вскоре не выложат денежки, нам придется здорово урезать свои расходы. Кстати, работа в Бразилии еще не отпала, и там пахнет большими деньгами.

Но Лизандер смотрел на Китти, которая взбиралась по лесенке, чтобы украсить остролистом масляный портрет одного из мнимых предков Раннальдини. Она была одета в черные леггинсы и огромный свободный черно-лиловый свитер, который он купил ей. Он первый раз видел ее в брюках. Было что-то невыразимо трогательное в ее маленьких пухлых ножках. Когда она потянулась, то над ее белыми носочками он увидел трехдюймовую полоску ноги. Ему вдруг захотелось ее погладить. Как всегда хотелось погладить Артура, Джека и Мегги, которая сейчас догрызала оставленную кем-то пастушью палку.

Отложив «Экспресс», он направился подержать ее лестницу.

– Это Лизандера надо приватизировать, – растягивая слова, произнесла Флора. – Устав от других дам Парадайза, он заряжается от Китти.

– Не смеши, – в унисон проворчали Рэчел, Гермиона и Наташа. Будучи глубоко увлеченными Раннальдини, они не допускали даже мысли о том, что Китти могла обладать притягательной силой.

Однако, как бы часто Лизандер ни разжигал камин в громадном зале, определенно, становилось холоднее. И плотные белые струйки пара от человеческого дыхания поднимались к потолку.

– Камерон с задних рядов тоже должна бы отвечать дымовыми сигналами, – по-приятельски сказал Мередит Флоре. – Я надеюсь, что сценарий вернется к версии твоей матушки.

Флора же рассматривала новую роскошную меховую шубу, которую Гермиона накинула на голубой костюм. И шуба эта означала только одно: рождественский подарок от Раннальдини.

– Я собираюсь донести на нее в Общество охраны животных, – проговорила она в ярости.

Она также отметила, что Рэчел исчезла, а Камерон в это время вопила по телефону в летней гостиной, и никто из них не имел счастья наблюдать, как дебютировал Ферди, приглашая Деву Марию и Иосифа на постоялый двор со сценарием в одной руке и литром красного вина в другой.

– Заходите, заходите, – говорил он ласково. – Конечно же, мы принимаем парочки. Давайте мне ключи от вашего осла, и я его припаркую. Распишитесь здесь.

Оркестранты, кутаясь в пальто, откровенно забавлялись. Китти чуть не падала от смеха.

– У меня есть кассета с фильмом «Грязные танцульки», – пробормотал Лизандер, протягивая ей еще одну охапку остролистника.

– В соседней комнате толпа пастухов, все еще требуют жрать, – говорил теперь Ферди. – Если уж они совсем разойдутся, стучите им в стенку. – Затем он протянул укоризненно глядевшему Святому Иосифу ключи от комнат. – Ну а я пойду продолжу разбавлять вино водой.

– О, пожалуйста, не тратьте зря драгоценную воду, – вмешалась собиравшаяся рожать Гермиона.

Боб, хохоча от души, сказал Ферди, что это улучшило сценарий.

– А теперь тебе пора запеть «О, придите все преданные», – закричал он Флоре.

– Да во всем Парадайзе нет преданных, кроме тебя и Китти, – прокричала в ответ Флора. – Если уж следовать реализму, то я лучше спою «Придите двое преданных».

– А вот это не твое дело, – загремел Гай, становясь кирпично-красным под белокурой бородой.

Флора, сунув руки в карманы, неторопливо пошла к сцене.

– «О придите все преданные, веселящиеся и радующиеся», – мягко запела она.

– Ух ты, – сказал концертмейстер соседу-гобоисту, – это достанет даже каменное сердце Гермионы.

Тут подошла сцена, в которой Архангел Гавриил является перед пастухами, собирающимися в поля.

– Ты готов, Перси? – воззвал Боб к священнику на галерее.

– Готов, – отозвался священник, просовывая в окно свой нимб.

На улице шел снег. Все соответствовало середине унылой зимы. Священник был счастлив, что под белую ночную сорочку он поддел теплое белье.

– Пастухи, вы болтайте там между собой, – сказал Боб, сверившись с текстом.

– Что ты собираешься делать на Новый год, Рувим? – спросил Мередит, второй пастух, держащий на руках Мегги.

– Этого нет в сценарии, – прошипела Джорджия, цепляясь, что есть мочи, за какую-то жуткую овцу.

Внезапно, как запах серы, аромат «Маэстро» разнесся по огромному залу, заглушая и благовония, и «выбросы» овцы и осла.

Мгновенно сидящий ближе всех флейтист сорвал кудрявый светлый парик с бюста Раннальдини. Джорджия выпустила овцу, которая, удирая, толкнула подсматривающего мистера Бримскомба, отправив его в полет. Вновь перегорели лампы.

Раннальдини, с поднятым каракулевым воротником и с белым от сдерживаемой ярости лицом, направился к сцене.

– Я-то полагал, что растолковал вам и слова и ноты, чтобы вы к моему возвращению довели все до совершенства.

– Это моя вина, – Ферди выплюнул сигару и поднялся из рядов партера. – Я замещаю Ларри, ну и немного напутал.

– Понятно, – в бешенстве сказал Раннальдини. – Гермиона?

– Маэстро? – улыбнулась ему Гермиона в ожидании похвалы.

– Пиано, Бога ради, – проворчал Раннальдини. – Твоя колыбельная способна перебудить всех бамбино в Иудее, и, потом, детишек кормят раз в четыре часа, а не каждые четыре минуты, так что спрячь свои сиськи. Ты же играешь Деву, а не Далилу.

Затем, не давая Гермионе времени на ответный вопль, он обратился к Гаю, который в партере подкреплялся оладьями.

– Ты еще более деревянный, чем эти нелепо разукрашенные ясли, Иосиф. Ведь твоя юная женушка родила ребенка, и все поздравляют ее и подарки дарят ей, так хоть выкажи что-нибудь вроде гордости или ревности. Что же касается тебя, Перси, – он поглядел вверх на священника, все еще беспомощно болтающегося под балкой, – давай поговорим о Толстяках в Опере. У тебя такое здоровое брюхо, а голосок такой слабенький. Ведь Гермиона и Джорджия тебя просто заглушат. И потом, ты совершенно никому не можешь внушить чувство трепета или страха. Боюсь, что твое место в хоре ангелов.

Непривычно бледный Раннальдини выглядел зловеще. Черные как смоль глаза поблескивали, как дыры в преисподнюю, и вокруг него стояла какая-то атмосфера мурлыкающего удовлетворения, и не только оттого, что ему удалось довести кое-кого до бешенства. Не обращая внимания на истерики священника и Гермионы, Раннальдини взял у Камерон Кук трубку и заказал междугородний разговор.

– Кариссима, – начал он на беглом итальянском, в котором с трудом можно было понять только одно слово, похожее на «сеть». Затем с порочной улыбкой он перешел на английский, заглушаемый кудахтаньем Гермионы:

– Это всего лишь означает, что представление состоится за день до Рождества. Сценарий? Блестящий. Я скажу, чтобы Китти отправила его тебе факсом, так что за ночь выучишь. Чао.

Отключив телефон, он резко повернулся к труппе:

– Завтра прибудет Сесилия на роль Гавриила. Актерская прямота Джорджии возобладала над ужасом, и она сорвала свой головной убор.

– Сценарий вовсе не блестящ, Раннальдини, – запротестовала она. – Нас же засмеют. Рэчел его просто испортила, даже Камерон Кук согласна со мной. Кто-то должен сказать это Рэчел.

– Понятно, дорогая Джорджия, – ласково произнес Раннальдини. – Но что касается меня, то я считаю, что сценарий намного улучшен, стал более близок к теме, более насыщен, менее банален.

Он повернулся назад:

– Прекрасно сделано, Рэчел.

Все, в особенности Джорджия, считавшая, что Рэчел далеко отсюда, подпрыгнули от неожиданности, когда в дверях возникла Рэчел.

Она была одета в новый кашемировый коричнево-желтый свитер, более мягкий, чем животик персидского котенка, и вся она выглядела совершенно великолепно, так что раздражение в атмосфере рассеялось.

– Господи, – пробормотал Мередит, выпуская Мегти, стремительно сбежавшую к Лизандеру, – если Раннальдини нравится этот сценарий, значит, он втрескался.

– Позже я уйду работать в башню, – сказал Раннальдини Китти, которая, вновь забравшись на лестницу, украшала остролистником подоконники. – И я не хотел бы, чтобы меня беспокоили.

Проходя мимо Рэчел, как летучая мышь в своем черном пальто, он прикрыл ее от посторонних взглядов. Только Флора, тенью застывшая на скамье у окна, увидала, как он тронул грудь Рэчел, в то время как ее рука быстро скользнула в его брюки.

– Мой маленький квакер, – прошептал Раннальдини. – Скоренько ли ты придешь в башню?

– Сразу же, как только найду кого-нибудь посидеть с детьми.

И он удалился.

Однако даже самым лучшим планам мужчин не всегда суждено сбыться. Зайдя в кухню, чтобы приготовить Артуру котелок кофе, Лизандер нашел там Рэчел, пишущую записку.

– Где Китти? – требовательно спросила она. Схватив записку, Лизандер скомкал ее.

– Она не сможет посидеть с детьми, – сказал он равнодушно.

– Это еще почему? Разве ее уже кто-то перехватил?

– Она занимается рождественским подарком для матери.

– Ах, верно. Но, может быть, ты сможешь? Дети тебя просто обожают.

– И я не могу.

Лицо Лизандера вдруг стало жестким, словно сырая глина превратилась в бронзу.

– Я не собираюсь присматривать за твоими детьми, пока ты будешь трахаться с Раннальдини:

– О чем ты? – Рэчел выдохнула в ужасе. – У меня уже девять месяцев никого не было.

– Кроме Раннальдини. И было это 9 декабря, разве нет? Я возвращался домой от Китти, а Раннальдини целовал тебя в дверях. Твое полотенце соскользнуло. А Китти ты сказала, что поехала в город к адвокату. В общем, к мужику.

– Мы обсуждали каденции, – начала Рэчел, торопливо подыскивая оправдания.

– Брось врать, – мрачно произнес Лизандер. – А ведь Китти чертовски устала тем вечером.

Рэчел очень не хотелось, чтобы он на нее сердился.

– Послушай, приходи сегодня вечером, выпьем, я тебе все объясню.

– Нет уж, спасибо. И больше не предлагай этого дела Китти.

Бедный Раннальдини. Гермиона была так зла, что решила быть девственней самой Девы этой ночью. Китти отправилась в Сидкепс, а Рэчел заточена с детьми. Оставшись перед пугающей перспективой вечера без любви, Раннальдини решил простить Флору. Позвонив Гаю и Джорджии, он напросился зайти после ужина, чтобы просмотреть запись репетиции в костюмах, а также в последний раз обсудить сценарий.

– Вполне возможно, что Рэчел не хватило немного опыта.

К тому времени, когда он прибыл в «Ангельский отдых», вовсю валил снег. Вздрагивая под ледяным ветром, похожая на убитого страуса, на боку лежала елка.

Раннальдини разозлился, узнав, что Флора ушла на какую-то вечеринку. Джорджия разозлилась из-за того, что разглядела на пленке, как руки Гая не раз пропадали в пышной глубине голубого наряда Гермионы.

– Но это же игра, – запротестовал Гай. – И похлопывание по заднице – дружеский жест любящего мужа, доброго к своей жене.

– Или, еще лучше, к чужой, – огрызнулась Джорджия.

Гай застрял в доме на весь вечер, поскольку несчастная Флора похитила автомобиль без спроса и у него не было возможности сбежать.

Они работали на кухне, потому что там топилась плита и было теплее. К тому времени, когда они исправили наихудшие экзерсисы Рэчел, Раннальдини выпил достаточно красного вина и решил заглянуть к ней по дороге домой. Он как раз доставал ключи от автомобиля, когда вошла Флора и равнодушно взглянула на него. Ее рыжие волосы, потемневшие от снега, отросли с прошедшего лета. Перекрученный пушистый локон завивался вокруг шеи, как кожаный ремешок.

На Флоре был черный кожаный жакет, куртка из сатина металлического цвета и черные вельветовые шорты над черными чулками на ногах, потерявших свою пухлость.

– Мы беспокоились о тебе, дорогая, – сказала Джорджия. – Ведь на дорогах же черт-те что. Как вечеринка?

– Прекрасно.

Флора присела к Динсдейлу, скармливая ему раскрошившуюся в кармане сосиску.

– В следующий раз, когда берешь машину, спрашивай, – сердито отчитал ее Гай. – Пожалуй, выпью еще красного.

– Мы тоже, – присоединилась Джорджия. – Бутыль в кладовой.

Гай подпрыгнул от телефонного звонка.

– Я возьму в соседней комнате, – сказала Флора, пробегая через зал в гостиную, чтобы ответить.

Было что-то пустынное и негостеприимное в доме ее родителей, ни каких-нибудь там разноцветных шаров или мишуры.

Слыша теннисоновский ручеек продолжительного смеха, Гай машинально отметил, что не ему платить за этот разговор.

– Это Мелани, – спустя четверть часа сообщила Флора. – Она звонила из телефона-автомата из Перта с оплатой за наш счет.

Кое-как Гай сдержался, а когда Джорджия бросилась к телефону, а Раннальдини внезапно перестал куда-либо спешить, Гай отправился за следующей бутылкой.

Пять минут спустя, слезно попрощавшись с восхищавшейся ею старшей дочерью, Джорджия заметила экземпляр Катулла, который прислал ей Дэвид Хоукли, и сняла книгу с полки.

– «Как тяжело расставаться с давней любовью», – прочла она печально.

Если бы разок увидеться с Дэвидом – он гораздо искреннее Гая. С его бессонницей, он сейчас, наверное, бодрствует. Его номер запечатлелся в ее сердце. Осторожно сняла она трубку второго телефона и услыхала, как Гай говорит:

– Я не мог выбраться, Джу-Джу. Флора взяла автомобиль без разрешения, а Джорджия затеяла пьянку, так что я никак не мог. В общем, я не хотел рисковать, сердце мое. Мне искренне жаль. Позвоню тебе, как только смогу. Спи спокойно, дорогая.

– Вместо того чтобы трахаться, как ты собиралась! – заорала Джорджия в трубку.

– Мне так жаль, что не удалось поговорить сегодня днем, малышка, – пробормотал Раннальдини. – Ты пела чудесно.

– Молилась моему демоническому любовнику, – сухо ответила Флора.

Раннальдини выглянул наружу и увидел темную бесснежную тень под его машиной и трепещущего белого страуса. Сквозь темноту светились огни в коттедже Рэчел. Ему представилось видение: Рэчел и Флора в постели, томно растирают друг друга маслом, со все увеличивающейся влажностью в промежности, они ждут, когда же он придет к ним.

– Я соскучился по тебе, – сказал он ласково. – Где твоя комната?

На улице, под белой омелой, где Флора просидела это утро, ее родители в ярости раскрывали рты, в очередной раз выясняя отношения.

– О маэстро, – произнесла она дрожащим голосом, – я думала, что ты никогда не простишь меня.

– Маленьким девочкам полезно, когда их иногда наказывают.

– Я заслужила это, – согласилась Флора. – Если подняться по лестнице и повернуть налево, то моя комната четвертая по правому ряду, над тремя маленькими ступеньками, но не включай свет, а то он попадет прямо в комнату мамы и папы. Поспеши.

Она выскользнула из комнаты.

Раннальдини не смог сдержать ухмылку. Он был уверен, что у Руперта Кемпбелл-Блэка сейчас не было семнадцатилетних.

Влетел Гай с лицом краснее принесенного им кларета. Раннальдини зевнул и сказал, что не хотел бы тащиться домой. Не перепадет ли ему зубной пасты и свободной комнаты? Оставшись один, он быстренько умылся, вырвал седой волосок на груди, поплескал из одного из привезенных Гаем из Франции флаконов одеколона на шею и на плечи и подождал с полчасика, пока в доме утихнет, так что даже стало слышно шелестение снега под окном, подобное мягким кошачьим шагам.

Закутавшись в темно-красное полотенце, жесткое после стирки Мамаши Кураж, он на цыпочках вышел на лестничную клетку. Скрип был ужасный. Он подпрыгнул, когда в своей корзине громко всхрапнул Динсдеил. Первая, вторая, третья дверь. Раннальдини думал, что сейчас взорвется от страсти. Ощущая под босой ногой три незастланные ступеньки, он открыл, а затем закрыл четвертую дверь по правую руку.

– Иди ко мне, любимый, – прошептал голос.

– Малышка, это я, – ответил Раннальдини.

Наклонившись, он совершил прыжок в направлении голоса. Ему показалось, что Флора каким-то образом в самых невероятных местах то похудела, то пополнела. И в следующий момент он понял, что его руки сжимают обнаженного Гая, изгнанного разгневанной Джорджией в отдельную комнату и спьяну перепутавшего дверь. Хоть Гай и был во хмелю, но быстро все сообразил.

– Ведь Флоре всего семнадцать. Как ты смеешь волочиться за школьницами, грязный старикашка?

– А я видел, как ты в понедельник выходил от Лан-гана со своей подружкой-художницей, – отплевывался Раннальдини. – Так что на твоем месте я бы заткнулся.




45


И Раннальдини и Гай были очень злы на Флору, но в день представления у них было мало возможностей излить свой гнев.

Члены труппы между тем продолжали ссориться. Сесилия в ее новой роли Гавриила съездила к Валентино и купила там обольстительную, но совершенно неуместную, кончающуюся на бедрах золотую тунику и нимб еще больший, чем у Гермионы. Мстительная Гермиона два часа провела за макияжем, оставив совсем мало времени на все остальное.

Мериголд плакала весь день, потому что Ларри не появлялся дома с прошлой ночи. Должно быть, вернулся к Никки.

Рэчел выглядела совершенно бездушной.

– Если в девяностые годы вы имеете хоть мало-мальски привлекательного мужа, – говорила она, застегивая ей вельветовую тунику Второго Царя, – вы должны быть готовы расстаться с ним.

«Рок-Стар, ты скала, и ты моя звезда путеводная», – пело радио.

– Да заткнись ты, чертово устройство, – завопила Джорджия.

Но к половине седьмого зал был украшен зеленью, а огни сотен свечей и ламп поблескивали отражениями на темных панелях. Съемочная группа была готова, лондонский «Мет» рассаживался по своим местам.

Набилась толпа селян и местной аристократии, включая леди Числеден, искатели талантов и голубые друзья Мередита. Мамаша Кураж, взволнованная перспективой быть показанной по телевизору, с шумом сплетничала впереди.

– Раттледикки[6 - Так она называет Раннальдини. Буквально означает «дурной козел»] оставался на ночь, а Гай разъярился на Флору, что она изгваздала всю душевую, которую я убрала только вчера, а Мелани прислала Джорджии на Рождество открытку с утконосом.

Стоя за кулисами, наряженный в красные плюмажи и уздечку с драгоценными камнями, Артур был готов к выходу на сцену.

– Не забудь смотреть в камеру, – уговаривал его Лизандер. – А когда увидишь Руперта, помаши копытом. Я за него сильно переживаю, – сказал он Камерон Кук, когда Артур любовно положил голову на плечо хозяину.

– А вы не подумывали стать актером? – спросила Камерон, протягивая ему свою карточку. – А может, вначале посидите в зале? Мериголд присмотрит за Артуром.

Ей хотелось получить кадр с его реакцией, когда они будут снимать публику.

– А вы действительно знаете Руперта? – с надеждой спросил он.

– Можно сказать.

– Он действительно великолепен? Камерон на секунду задумалась.

– Ну только если вы ему понравитесь. Бога ради, проверьте, чтобы все телефоны были отключены, – добавила она помощнику, когда ее переносной зазвонил.

– Черт побери, – прошептала она две минуты спустя главному оператору. – Руперт не едет. Он умотал кататься на лыжах.

– Хорошо, только никому не говори, – прошептал в ответ главный оператор. – Нам ни к чему, если женская часть труппы устроит забастовку.

Наконец камеры включились, лондонский «Мет» зазвучал соответственно ангельски, с облегчением подчиняясь дирижерскому искусству Боба, чья лысая голова, подобно кувшину из ванной, болталась над рекой оркестровой ямы.

На самом деле все шло прекрасно. Правда, ни Гермиона в ее голубом одеянии, ни Сесилия в обтягивающей фигуру тунике не играли бы так ослепительно, если бы знали, что Руперт не собрался даже на пирушку, гвоздем которой должны были стать два громадных блюда приготовленного Китти «мяса по-бургундски», чей восхитительный запах уже тянулся с кухни.

– Приветствую, Мария, полная добродетелей, – воззвала Сесилия в старомодной манере, – ты беременна.

– Иосифа это ободрит, опять же и подарки ко дню рождения, – в современной манере отвечала Гермиона.

Китти перехватила взгляд Лизандера и захихикала.

– А рождественская елка не наряжена, – сказала Мамаша Кураж, когда занавеси раздвинулись.

Пьеса подходила к концу. Хотя пастухи и посетители постоялого двора больше напоминали иракских и саудовских жителей времен Персидского конфликта, закадычные голубые приятели Мередита были в экстазе от мизансцен и от красоты маленького Козмо в роли юного пастушка, даже на сцене умудрявшегося душить белого кота Гермионы. Все животные вели себя безупречно, за исключением Динсдейла, дважды поднимавшего лапу у яслей.

Флора спела «О придите все преданные» и «О маленький городок Вифлеем» так волшебно, что каждый раз срывала кучу аплодисментов. Но настоящий театральный эффект произвел въезд на изукрашенных лошадях Раннальдини, Рэчел и Мериголд, очаровательно распевавших на три голоса «Мы, три царя».

Раннальдини и Рэчел выглядели столь очаровательно, что аудитория не обратила внимания на покрасневшие глаза и искривленный рот Третьего Царя, чей Артур выступал так красиво и благородно.

– А ведь старина действительно играет, – с гордостью произнес Лизандер. – Не смотри в камеру, Артур.

– Нельзя ли потише, – прошипела леди Числеден.

Князь Тьмы, одержавший хорошую победу в Лингфилде на предыдущей неделе, прыгнул через всю сцену, когда Раннальдини, ослепительно сверкнув совершенными зубами над черной бородой, нагнулся, чтобы протянуть Гермионе золотой ларец.

– Бьюсь об заклад, что Гермиона его прикарманит, – прошептал Лизандер.

– Интересно, как бы повел себя Князь Тьмы, если бы на ее месте была я, – сказала Мамаша Кураж.

Когда все подались вперед, чтобы посмотреть на Деву Непорочную и младенца, Гермиона обнажила большую грудь, развернувшись в том направлении, где, по ее представлению, сидел Руперт.

– Мы убиты, – в унисон прозвучал хор приятелей Мередита.

Когда Цари уводили своих коней, прячущаяся за кулисами Флора заметила невероятно сладострастную улыбку, отправленную Рэчел в сторону Раннальдини.

Действие неспешно двигалось к финалу, и наконец на сцену вышла Флора, чтобы пропеть «Однажды в городе царя Давида». На ней были черные джинсы и черная рубашка-поло, волосы откинуты назад с необычайно бледного лица.

•«Похоже на «Смерть и Девушку»», – подумал Боб, поднимая палочку. Бедняжка выглядела ужасно уныло.

Оркестранты сыграли только вступление, а затем отложили инструменты, предчувствуя наслаждение. Гай сложил руки, счастливый, как владелец магазина, которому Флора возвращает долг. Секунду она смотрела в зал, ожидая полной тишины. Ее голос, холодный, как айсберг, был настолько изыскан, что на слова обратили внимание только через несколько секунд.

«Некогда в наблюдательной башне Ранналъдини, – пела Флора, – Стояла двуспальная кровать королевских размеров.

На ней Раннальдини трахал Гермиону.

Однажды она сбросила костюм от «Шанель».

Ужас, изумление и восхищенное ожидание дальнейшего постепенно растекались по лицам зрителей. Концертмейстер уткнулся лицом в руки, чтобы скрыть смех.

– Бога ради, держите второй камерой, – прошипела Камерон Кук.

«Она была без ума от Ранналъдини,

Маленький Козмо – его ребенок, – пела Флора, подчеркивая каждое слово. —

И на протяжении всего чудного детства Козмо, – прекрасная улыбка озарила лицо Флоры. – Маэстро развлекался каждый день,

Трахая эту посредственность Гермиону,

В чьих неуклюжих руках он лежал.

А еще он трахал свою бывшую жену, а также

Рэчел Грант, недавно примкнувшую к этой очереди».

Лизандера душил смех, но, заметив огорчение на лице Китти, он взял ее руку в свои и стал согревать. Гипнотический паралич всего зала был разрушен животным воплем гнева Раннальдини.

– Прекрати, Бога ради, прекрати.

Это так поразило Князя Тьмы, что он обгадил всю сцену, вследствие чего Джек, решивший, что началась потеха, припустился за котом Гермионы, а за ними, истерично гавкая, понеслись Мегги, Динсдейл и Таблетка. Гермиона раскрыла рот и завопила без остановки. Артур, который любил детишек так же, как сено, рванулся вперед, чтобы проверить, как чувствует себя младенец Иисус в яслях, чтобы спасти его, но в это время куклу схватила Сесилия в криво сидящем нимбе.

– Скеллерато, – выругалась она по-итальянски, запуская куклой в Раннальдини.

– О, – вздохнул заезжий искатель талантов от «Вирджин Рикордз», сверяясь с программой, – у Флоры Сеймур самый чудесный голос, который я когда-либо слышал.

Ну а поскольку всеобщий гнев теперь обратился на Флору, та ударилась в слезы.

– Пожалуйста, не плачь.

Бросившись вперед, Китти неуклюже вскарабкалась на сцену, обняла Флору, с помощью Лизандера и Боба провела ее через кулисы наверх в летнюю гостиную и уложила на софе в голубую и белую полоску, на которой та когда-то с презрением посматривала на авансы Раннальдини.

– Ты угробила нашу традиционную постановку, – заорал ворвавшийся Гай, срывая головной убор Иосифа и поворачиваясь к спешащей следом Джорджии. – Полюбуйся теперь, к чему привела твоя попустительская позиция.

Через минуту к ним присоединились Мередит и его щебечущие приятели, которые обступили Флору, пытаясь успокоить ее. Наконец появился Раннальдини с лицом, светящимся от гнева.

– Ты сука, – завопил он.

– Это вы нам? – хором спросили приятели Мередита.

Поднявшись на ноги, Флора, пошатываясь, двинулась к Раннальдини.

– Ты пьяна, – проворчал он.

– Нет, беременна, – бесцветным голосом сказала Флора, – и ты – отец.

– Это неправда, – закричала Наташа. – Как же ты могла, Флора?

– Ах ты лживая потаскушка, – прошипел Раннальдини, – как ты смеешь городить такую, мать твою, ложь?

– Это правда, – всхлипнула Флора. Раннальдини спокойно двинулся к телефону.

– Скажи-ка мне номер Джеймса Бенсона, – окликнул он через плечо Китти. – Он быстренько сделает несколько проб, и мы увидим, кто прав.

Китти замялась. Нет, номер-то Джеймса Бенсона она носила в сердце, поскольку и сама частенько названивала ему по поводу своих проб, но сейчас она вдруг почувствовала жалость к Флоре. Словно прочитав ее мысли, Флора рухнула к ногам Раннальдини, бормоча сквозь всхлипы, что же она натворила, истерично цепляясь за его ноги.

– Я люблю тебя, – рыдала она. – И ничего не могу с собой поделать. Извини меня, Китти. Это я виновата.

– И еще ты нарушила наш тайный уговор, – прохрипел Раннальдини злобно, извиваясь в ее объятиях, словно она была парой тесных бриджей. Казалось, он забыл, что их окружает толпа.

– Тебе бы следовало в самом начале подрезать мои голосовые связки, – жалобно сказала Флора, лежа на полу.

Китти бросилась вперед, чтобы успокоить Флору, но ее опередила Джорджия.

– Извини меня, дорогая, я совсем забросила тебя. Я-то заботилась только о работе и о разном другом. Ты ни в чем не виновата. Пойдем домой.

Чрезвычайно потрясенная тем, что все это время ее волновало только донжуанство Гая и потеря Дэвида Хоукли и она не замечала, что же происходит с дочерью, Джорджия зарыдала.

– Это ты во всем виноват, ублюдок, – сквозь всхлипы говорила она Раннальдини.

Гай тоже должен был бы наброситься на Раннальдини, но как раз в этом-то случае и не решался, поскольку Раннальдини мог заткнуть его Джулией. И вместо этого он вылил свою ярость на Флору:

– Посмотри, как ты расстроила мать.

– Ты огорчаешь ее еще больше, – завопила в ответ Флора. – Она бы никогда не легла с Лизандером, если бы ты все время не был занят твоей Джулией.

– Дорогая, дорогая, – твердил Мередит, поглядывая то на потерявшую дар речи Джорджию, то на потрясенного Гая. – «Тарнбалл энд Эссер» собираются на Рождество открыть оживленную торговлю власяницами.

Весьма неохотно и то под угрозой Раннальдини закрыть все ворота и двери и заточить их телевизионщики согласились вырезать кусок с выходкой Флоры.

– Если бы Руперт не отвалил кататься на этих траханых лыжах, мы бы еще посражались за этот кусочек, – яростно произнесла Камерон.

– Цари, которые долго седлают своих лошадей, дерьмово кончают.

– Очень дерьмово, особенно в случае с Князем Тьмы, – захихикал Меридит.

– Кто тут говорит о том, чтобы кончить? – проговорил Раннальдини, любуясь рассерженным, но сексапильным личиком Камерон. – А не пообедать ли нам вместе в новом году? Ну, а теперь все проваливайте.

Если кто-то и был более несчастным в тот вечер, чем Флора, так это Мериголд, которую, казалось, происшедшие драмы нисколько не задели. А все дело было в том, что Ларри так и не возвращался. Она отказалась от приглашения Мередита, его друзей, наиболее развеселившихся членов лондонского «Мет», большинства телевизионщиков, а также Ферди и Лизандера отправиться в «Жемчужные ворота» и надраться.

Поскольку Лизандеру еще надо было отвести Артура в стойло и накормить, он почти приказал Ферди доставить Мериголд домой.

– Вот бы все мужья были такими, как ты, Артур, – сказала Мериголд, большую часть представления орошавшая слезами его серую холку.

Толпа, направлявшаяся в «Жемчужные ворота», прошествовала мимо Гермионы. Та, совершенно забыв о маленьком Козмо, который подбирался к сладкому хересу Китти, пересчитывала десятифунтовые банкноты в своей сумке и вскрикивала:

– Как Флора посмела назвать мои объятия неуклюжими?

– Видимо, у Девы Марии послеродовая депрессия, – пробормотал Ферди.

– А что случилось с Рупертом Кемпбелл-Блэком? – требовательно спросила Гермиона.

– Ой, а я и забыл про него! – в испуге воскликнул Лизандер, помогая Мериголд сесть в автомобиль. – Мне так хотелось, чтобы он познакомился с Артуром. Присмотри за ней, – шепнул он, закрывая дверь, чтобы не залетал снег. – Она очень встревожена.

– Ну уж не больше моего, – отозвался Ферди, собирая снег с крыши машины и запуская снежком в отставшего арфиста. – Ларри или, скорее, Мериголд должны нам тридцать тысяч фунтов.

– Забудь об этом, – сказал Лизандер. – Как ты думаешь, Раннальдини не сорвет все на Китти? У меня даже не было возможности пожелать ей спокойной ночи. Обещай, что войдешь с Мериголд в дом и убедишься, что с ней все о'кей.

Даже Ферди не хотел признаваться себе, насколько жутким было их финансовое положение. Впереди за заснеженным туннелем деревьев вставал темный «Па-радайз-Грандж», с его башенками и зубцами, освещенными луной.

– С тех пор, как приехала Рэчел, свет погас над Парадайзом, – печально проговорила Мериголд. – Я уверена, что это Ларри подарил ей такой чудесный свитер.

– Рэчел трахается с Раннальдини, – ласково ответил Ферди. – Твой муж далек от того, чтобы погрязнуть в потребительстве, о котором говорит Рэчел. Ты не собираешься пригласить меня зайти и выпить? – добавил он. – Ты почему-то не в себе.

– Это же так очевидно, почему, – сказала Мериголд.

Ей было уже не до манер. Все, чего она хотела, это рухнуть в свою одинокую постель и выплакать разбитое сердце.

Она изумилась, найдя входную дверь открытой. Видимо, уходя утром, она забыла включить сигнализацию.

Она поставила сумку с костюмом на пол, и оттуда вывалилась золотая корона. Период жизни, начавшийся в гостинице «Ритц», прошел навсегда.

Бросив взгляд в зеркало на потемневшее, с красными глазами шахтера лицо, она спустилась в нижнюю уборную и смыла размазанный макияж и остатки усов, нарисованных жженой пробкой. Затем, ослабевшая, как ущербная луна, включила свет в гостиной и вскрикнула, потому что там на софе лежал Ларри. Он выглядел очень несчастным. На нем была опрятная белая рубашка и костюм в тонкую полоску. Только лицо его было помято, а волосы взъерошены. Мериголд хотелось накричать на него за то, что он не показывался, за свое унижение, за то, что чувствовала себя самой обманутой в Парадайзе, но слова замерли на ее побелевших губах.

– Я пытался вскарабкаться на дерево, – произнес Ларри, словно продолжая начатый разговор, – но там для опоры только грибковые наросты. Пришлось обычным путем.

Когда он уткнулся лицом в руки, она заметила, что все его золотые кольца и браслеты исчезли, а в темных волосах прибавилось седины.

– Я не знаю, как сказать тебе, Принцесса, но со мной кончено, все в залоге, – выдавил он. – Я выступил гарантом большого проекта в области электроники, занял огромную кучу денег, в том числе и под имущество «Кетчитьюн», а он лопнул. И банк перекрыл кислород. У меня нет ни гроша.

И он, подобно фокуснику, вывернул пустые карманы брюк:

– Мне так не хотелось, чтобы ты тревожилась. Он издал стон.

– Я уже везде пробовал перехватить денег, но ничего не вышло.

Мериголд было открыла рот, чтобы заговорить, но он поднял руку:

– Но я не обвиняю ни в чем экономический спад. Это я пожадничал. И сегодня днем они проголосовали за то, чтобы вывести меня из состава правления.

– Но они не могли так сделать, – в ужасе сказала Мериголд.

– Тем не менее я разбит насмерть. У меня нет ничего.

Ларри опустил голову, а Мериголд не могла ничего сказать из-за растущего комка в горле, и приливная волна слез собиралась снести запирающие дамбы.

– Я пойму, если ты захочешь бросить меня, Принцесса.

– О, Ларри, Ларри, а я-то думала, что ты вернулся к Никки.

Ларри, не понимая, снизу посмотрел на нее.

– Все эти телефонные разговоры, – всхлипывала Мериголд. – И ты еще так похудел и не появлялся на репетициях.

Она двинулась к нему, раскрыв объятия:

– Я не представляю, с кем же мне еще и жить, как не с тобой. И потом, на самом-то деле мне никогда не нравился этот дом. Это же кошмар убирать его, а я всегда неудобно чувствую себя с прислугой, да и мальчики будут в восторге удрать из этой привилегированной школы, а в ледниках у нас достаточно пищи, чтобы жить вечность.

– Так ты не передумала? И ты остаешься со мной? О, Принцесса, Принцесса!..

– О, Ларри, Ларри, – шептала Мериголд, плача и смеясь одновременно и падая в его объятия. – Я так тебя люблю и буду с тобой до самого конца.




46


Как президент Горбачев оставался за границей, дистанцируясь от растущего внутреннего кризиса в России, так и Раннальдини пришлось расстаться с мыслями провести Рождество в «Валгалле». Он знал, что «Венчурер» сохранил клип «Однажды в городе Царя Давида» и что надеяться на молчание таких сплетниц, как Мамаша Кураж и леди Числеден, не приходится. Задерганный разгневанными любовницами и навалившейся прессой, Раннальдини решил за благо сделать жест семейной солидарности и вывезти Китти и детей кататься на лыжах, уверенный, что восхитительная фотография семейства, отбывающего в аэропорт, обойдет весь мир.

Лизандер почувствовал легкую тошноту, когда увидел этот снимок на первой полосе «Сан». Он перепугался, когда на следующее после постановки утро нашел в «Валгалле» одну только миссис Бримскомб, с кислой миной замораживающую «мясо по-бургундски». Она передала ему рождественский подарок от Китти, аккуратно завернутый в красную бумагу с изображением пони. Там были жевательные палочки для собак, шоколадки «Твикс» для Артура и Тини и темно-голубой свитер с утенком Дональдом на груди, связанный Китти для него. Вложенная карточка гласила:

«Дорогой Лизандер. Это моя благодарность за все то доброе, что ты для меня сделал. Я надеюсь, что на Рождество ты не будешь сильно скучать по маме и Джорджии. Искренне твоя, Китти Раннальдини».

Лизандер был совершенно несчастным. Он чувствовал, что все двери перед ним закрыты. Вернувшись в коттедж «Магнит», он увидел, как Ферди, абсолютно разбитый после ночи в «Жемчужных воротах», изучает в зеркале свой зеленый язык. Вершиной его вчерашнего успеха стала удачная попытка соблазнить официантку, «Мисс Парадайз-90».

– Ей я тоже сказал, что отбываю в Персидский залив.

– Но это же чертовски бесчестно. Она прекрасная девушка.

– Какая муха тебя укусила? – изумленно спросил Ферди.

– Раннальдини увез Китти кататься на лыжах.

– Это же потрясающе! – воскликнул Ферди. – Я должен поздравить тебя. Я и не думал, что тебе удастся заставить Китти выглядеть так здорово, почти привлекательно, особенно в том серо-зеленом платье прошлой ночью, – вот Раннальдини и взялся за нее. До этого он никогда не брал ее с собой в отпуск. Я собираюсь выписать тебе солидную рождественскую премию, – добавил он, видя, как мрачнеет лицо Лизандера. – А тебе пора в Бразилию. Там ублюдочный кофейный миллиардер совершенно забросил свою очаровательную юную женушку. Вот и билет.

Ферди полез в портфель.

– Я не хочу в Бразилию, – взбунтовался Лизандер.

– Там ты по-настоящему поиграешь в поло.

После Рождества на исключительно модном французском лыжном курорте Монто, загорев и попозировав фотографам в окружении детей, Раннальдини страшно заскучал и решил лететь домой. Рождество, как и таящий снег, смывает все слухи. Наташи с ним не было. Чтобы привести ее в чувство от шока, полученного при известии о связи с Флорой, он на каникулы отправил ее в Барбадос.

Китти такой компенсации не получила. Она осталась на Новый год в Монто, чтобы приглядывать за детьми Раннальдини. Рядом с ними остановилась семейная пара, которая по вечерам предпочитала кататься на лыжах или мотаться по клубам, оставляя все хлопоты на Китти. Раннальдини так и не нашел времени, чтобы хоть как-то оправдаться перед нею после откровений Флоры.

Китти отвезла Раннальдини в аэропорт и устало возвращалась назад. Раннальдини был чрезвычайно зол на это Рождество. Расстроенная тем, что так и не попрощалась с Лизандером, Китти забыла собрать кое-что из одежды, которая понадобится мужу в «Валгалле», но она чувствовала, что в любом случае получила бы нагоняй за то, что ему положила. Сама же она была крайне ограничена в гардеробе. У нее не было вечернего туалета, никакой лыжной амуниции, ботинок для гуляний по скользким склонам. Раннальдини ненавидел, когда она тратила деньги. И ее поездка в аэропорт была первым выездом в свет. Но даже с цепями на колесах она боялась этих извилистых, коварных дорог.

Лишь достигнув Монто, она почувствовала себя спокойнее. Лошади с колокольчиками на уздечках, напомнившие ей об Артуре, волокли по Хай-стрит сани, битком набитые туристами. Красивые девушки с раскрасневшимися лицами и с завидно узкими бедрами бродили по замерзшим тротуарам. Отель «Версаль», где всегда Раннальдини останавливался, был лучшим в Монто. Возведенный из желтого камня, с прекрасным, по-деревенски выглядящим сквером, со статуей президента де Голля и с изумительным видом на горы, он располагался в двух минутах ходьбы от главного лыжного подъемника. Снег и свисающие с фронтона сосульки ярко переливались в лучах солнца.

Когда Китти пробралась в фойе через крутящуюся дверь, все столики были уже заняты очаровательными болтающими, загорелыми людьми. Прошло несколько секунд, прежде чем она узнала самого очаровательного из них. Юноша в свитере с Утенком Дональдом на груди сбросил очки и вскочил на ноги.

– Лизандер, – прошептала Китти.

Ее восторг был настолько очевидным, что Лизандер чуть не расцеловал ее, но она в смущении опустила голову, и он ограничился дружеским объятием.

– Я думала, что ты в Бразилии.

– Мне там надоело, и я соскучился по тебе. Я собираюсь научить тебя кататься на лыжах.

– Да у меня даже экипировки нет.

– Я все куплю. Ведь я же тебе ничего не подарил на Рождество. Спасибо за Утенка Дональда, – он посмотрел на свою грудь. – Это самый лучший подарок. Я думаю, ему не придется проходить карантин, когда мы вернемся в Англию.

Взяв ее под руку и ведя к лифту, он расспрашивал ее о рождественских подарках.

– Раннальдини подарил мне бюро для хранения документов, а Гермиона несколько подержанных китайских палочек для еды, – Китти захихикала, – и красный свободный свитер, такой огромный, что слону впору. «Я знаю, Китти, что вам нравится мешковатое». О-о-о, как я счастлива тебя видеть, Лизандер.

Чувствуя себя ужасно виноватой, что бросила детей на помрачневшую пару, смущаясь от бросающегося в глаза желто-зеленого, фиалкового, лилово-голубого и потрясающе розового лыжного костюма, – «Я выгляжу как радужный гиппопотам», – Китти готовилась съехать по склону.

– Здесь нужно много средств защиты, – говорил Лизандер, втирая «Амбр Солер» в ее розовые щеки и разрисовывая губы лиловатой губной помадой, прежде чем чмокнуть в курносый носик.

Он выглядел очень ярко в узком желтом летнем комбинезоне и лыжных брючках и голубой, зимородкового цвета ленточке, поддерживающей волосы над глазами, закрытыми черными закругленными очками. Лицо и прекрасный большой рот он разрисовал, как индеец, разноцветными губными помадами. Когда он мчался по склону, за ним к сапфировому небу взлетали белоснежные крошки. Сельские девушки, любовницы богачей, очаровательные разведенные дамы, рыщущие в поисках приключений, и сбежавшие парочки посматривали на него с интересом.

– Я чувствую себя как жеребенок, у которого к каждому копыту к тому же привязано по банановой корке, – возмущалась Китти. – О-о-о-о, я опять сейчас упаду.

– Да нет, не упадешь, – подбадривал Лизандер. – Опирайся на ребро лыж, так, правильно, теперь наклоняйся вперед, палки сзади, палки сзади! Не скрещивай их! Ну вот и получилось, Китти.

– И-и-и-и, я смогла.

Китти очень увлеклась, проехав несколько ярдов.

– Ой, мои ноги едут, помогите, помогите!

Вскоре ее яркий костюм был покрыт снегом. Правду говорят, что горы зажигают и вдохновляют. Всю ее усталость как рукой сняло.

Лизандер выбрал сравнительно безлюдный склон и, поглощенный желанием побыстрее обучить ее, а также растущим восхищением изумительными изгибами ее тела, появившимися после похудения, не заметил, что вокруг них собираются фотографы и журналисты, бормочущие что-то по телефонам и в диктофоны. На какой-то ужасный момент Китти подумала, что они явились по их души, но все они глядели куда-то вверх, на гору.

– Он спускается, – объявил репортер из «Дейли Мейл», выключая телефон.

– Джеймс Уиттеккер говорит, что у малыша сильный американский акцент, должно быть, Руперт подцепил его в Техасе, – произнесла блондинка хищного вида.

– А я думал, что он и Тегги поедут усыновлять в Боготу.

– Вероятно, он предпочел нечто более арийское.

– Должно быть, малыш поразил воображение Руперта. Это вообще удивительно, как Обществу по усыновлению удалось подцепить их.

– Они должны были действовать быстро. У Тегти несколько недель назад был выкидыш, – сказал фотограф из «Сан».

– А имеет ли Руперт право всучивать Тегги незаконнорожденного? – предположила хищная блондинка.

– О Бетти, только ты до этого додумалась.

– Прошлым вечером Тегги выглядела несчастной, и она еще ни разу не вставала на лыжи, с тех пор как приехала сюда, – ответила Бетти Джонсон из «Скорпиона».

– Так ведь она же только что потеряла ребенка, тупица.

– Если он от Руперта, – никак не могла уйти от темы Бетти, – то это означает, что он не верен Тегги, поскольку Найджел сказал, что ребенку на днях исполнилось три года, а он женат на Тегги почти шесть лет.

– Тише, они идут.

Представители мировой прессы защелкали фотоаппаратами и повключали диктофоны, когда очень светлый мальчик в огромных темных очках и лыжном костюмчике в голубую и белую полоску съехал по изгибам склона. Какую-то секунду казалось, что он врежется в пожилую американку в темно-розовом, но она осмотрительно убралась в сторону.

– Двигай попой, бабуся, – завопил мальчик, проносясь мимо.

– Вернись, Эдди, Бога ради, – голос прозвучал так громко, что мог бы вызвать снежную лавину, и по белому изгибу склона промчался, как дрожание солнечного луча, высокий человек в потертых джинсах и в толстом темно-сером свитере. Эффектно, с разворотом, остановившись рядом с мальчиком, он на мгновение скрылся за цЬонтаном снежной пыли. Когда же снег улегся, Лизандер рассмотрел гладкий загорелый лоб, пушистые, отливающие белокурые волосы, прекрасный греческий нос, рельефно выступающий из темных очков, и изогнутый рот, напоминающий сейчас капкан.

– Руперт Кемпбелл-Блэк, – в изумлении прошептал он Китти. – Только подумать, я приехал сюда, чтобы увидеть тебя, а он тоже здесь. Ох, Китти, ну разве он не великолепен?

– А я вот думаю о выкидыше Тегги.

– Ну ничего, они усыновят же. Правда, он милый?

– Не сбегай от меня, как в тот раз, ты, маленький содомит, – завопил Руперт. – А вы все можете убираться, – добавил он, обращаясь к прессе, бешено работающей аппаратурой.

– Откуда вы его привезли, Руп? – запросил?«Экспресс».

– Как тебя зовут, дорогуша? – поинтересовалась Бетти Джонсон.

– Эдвард Бартоломью Элдертон, – вежливо ответил мальчик. Затем, повернувшись к Руперту, сказал:

– Двигай попой, дедуля, я проголодался.

Под взрыв хохота разгневанный Руперт исчез, а Бетти Джонсон во всеуслышанье заявила:

– Еще бы, ведь это ребенок Пердиты.

– А кто она? – спросил «Пари Матч».

– Да где же вы были последние четыре года? – удивилась Бетти, когда они толпой отправились по отелям писать репортажи. – Это же одна из незаконнорожденных Руперта. Вот почему ее ребенок и поразил его воображение. Она в Америке вышла замуж за игрока в поло по имени Люк Элдертон.

– Забавно, что Руперт дедушка, – заметил «Миррор».

– Это не слишком украшает его имидж короля-лошадника, – сказала Бетти и изумленно добавила: – Интересно, нельзя ли приобрести копию Члена Дедули?

Руперт сидел в баре отеля «Версаль», посматривая, как горы меняют окраску с розовой на голубую, и, игнорируя жену Тегти, напивался виски в настроении таком же мрачном, как и его фамилия. Он старался не показать своего настроения мистеру Пандопулосу, богатому греку, который прилетел специально для того, чтобы пожаловаться, что его лучшая лошадь на сегодняшних крупных скачках даже не заняла никакого места.

В прошлом за Рупертом числилось побольше любовных побед, чем за Доном Джиованни. Пресса, весьма скептически воспринимая его явную верность Тегти, была озабочена тем, чтобы все-таки застукать его. «Скорпион» дал задание двум репортерам тащиться за ним днем и ночью. Их последняя раскопка была сделана четыре с половиной года назад, когда темпераментная Пердита Маклеод, лучший среди женщин Англии игрок в поло, оказалась дочерью Руперта. После страстного сопротивления вначале, Руперт постепенно признал ее своим ребенком и оказал значительную эмоциональную и финансовую поддержку. С тех пор другого «отцовства» не обнаруживалось и за ним следили с осторожностью, понимая, что Руперт достаточно богат, чтобы преследовать судебным порядком глупца, переступившего черту.

Но расследование «Дейли Экспресс» по поводу выкидыша Тегти вновь оживило все домыслы. Кроме потери младенца, которая переживалась им так же тяжело, как и Тегти, Руперт провел сокрушительный год. Даже процветающих владельцев-тренеров задел спад. Годовалые жеребцы Руперта уже не оценивались автоматически в шестизначные цифры. Впервые он брался и за неперспективных лошадей, если их владельцы были достаточно богаты, чтобы платить за них. То есть сегодняшнее потихоньку убивало прошлое. Как один из директоров-основателей компании «Венчурер телевижн» он должен был бы прикрыть ее, но рекламные материалы уже были набраны, и он был вынужден лгать сотрудникам.

И теперь ожидать радости он мог только от своих троих детей. Но Маркус, обучавшийся в «Багли-холле» с Флорой, был слабаком, чьи амбиции подхлестывались только его матерью, первой женой Руперта, он собирался стать концертным пианистом. Табита, которой Руперт восхищался чуть ли не до кровосмешения, вдруг обернулась выродком, оспаривающим любое решение или позицию отца, а в четырнадцать лет вдруг безумно влюбилась в его тракториста. Увезенная от искушения в Монто, она так себя повела, что Руперт в гневе отправил ее домой к матери. И, наконец, Пердита, у которой с Рупертом были неустойчивые отношения – ее мог сдерживать только ее муж Люк, – добавила последнюю каплю, которая оказалась тяжелее лома.

Его жена Тегти, довольно юная, так что вполне могла бы быть и его четвертым ребенком, обожала его и хотела от него детей. После выкидыша в первые годы супружества, когда ей сообщили, что она не сможет иметь детей, Тегти предприняла несколько безуспешных попыток зачать ребенка в пробирке. Наконец, когда она добилась таким образом, ко всеобщей радости, беременности, в августе, через четыре месяца, произошел ужасный и необъяснимый выкидыш.

И ничто в мире уже не могло вернуть младенца. Пытаясь избавить Руперта от мучительной мысли, что это он, должно быть, приносит Тегги несчастья, Джеймс Бенсон, бывший и семейным врачом Руперта, посоветовал ему увезти Тегги куда-нибудь на каникулы.

– А потом поезжайте в Южную Америку или в Техас, а может, и в Румынию и усыновите. Да у вас будет куча детей, только махните чековой книжкой.

Устав от бесчисленных бессонных ночей, проведенных в тревоге за Тегги, Руперт и сам отчаянно нуждался в отдыхе. Он всю жизнь мчался как на лыжах, он всегда получал заряд от гор, и Тегги должна будет загореть и набраться сил.

Но тут последовал саботаж со стороны Пердиты, позвонившей Тегги из Палм-Бич; она специально выбрала момент перед Рождеством, когда Руперт был в Ирландии. Объявив, что пора ему и Тегги познакомиться с внуком, она спросила, не возьмут ли они его с собой на две недели, пока она и Люк слетают в Кению на игры в поло.

– Для нас это вопрос жизни и смерти, Тегги, – упрашивала она. – Мы уже все оплатили. Мы с Люком заложили все наше имущество, чтобы сохранить конюшню и пони. В Америке спад страшнее, чем у вас. В общем, нам нужно вместе провести какое-то время.

Мягкая, добрая Тегги, конечно, согласилась, и Руперт, вернувшись из Ирландии, обнаружил Эдди, совершенно американского, обворожительного, но такого же самолюбивого, как и дед, мальчишку, который, не переставая, спрашивал, когда вернутся мамочка и папочка. Взбешенный тем, что Пердита навесила на Тегги ребенка, когда та только что потеряла собственного, Руперт тут же нанял француженку присматривать за Эдди. Но упрямо и без скандалов Тегги настояла, что будет сама ухаживать за ним, и действительно поднималась к нему ночью, когда он вдруг начинал плакать, и даже позволяла спать с ними в одной постели, так что каникул почти не было, а уж секса и подавно.

Он взял Эдди кататься на лыжах, чтобы дать Тегги передышку, но маленький паразит, вставший на лыжи еще до того, как научился ползать, обгонял Руперта на целый склон, а теперь еще и представил его дедушкой перед всей мировой прессой – или, как сам называл ее Руперт, – Индустрией Неправильно Истолкованных Слов.

На самом-то деле Руперту понравился внук. Он понимал, что ему неприятно само слово «дедушка» и то, что все вокруг только и сплетничают о том, что ему было всего лишь восемнадцать, когда он зачал Пердиту. Но на данный момент он ощущал себя и недостаточным дедушкой, и отцом, и мужем, и тренером, особенно рядом со страдающим мистером Пандопулосом.

Больше же всего Руперт презирал себя за то, что именно на голову Тегти обрушился его внук, сломавший им отдых. В этот вечер она выглядела исключительно очаровательно в розовой ангорке и в строгой прямой черной юбке, показывающей более прекрасные ноги, чем у любого жеребенка. Руперт уже собирался взять ее за руку и сказать, что любит ее и злится только на самого себя, когда заметил пару за соседним столиком. Простенькую девчушку, чья розовая мордашка здорово контрастировала с ее ярким лыжным костюмом, и очаровательного, прекрасно выглядящего парня, который бесстыдно таращился на них. Руперт и сам мог восхищаться представителями собственного пола, но парень не был похож на гея, и, значит, он смотрел на Тегги, которую бы неприятно удивило, что за нею волочится какой-то кобель.

Пять минут спустя, когда Китти ушла наверх, чтобы почитать детям Раннальдини сказку на ночь, Лизандер заплатил по счету. Ради Артура он должен это сделать. С трясущимися коленями и пересохшим ртом, не замечая, с каким аппетитом женщины поглядывают на него, он двинулся к своему кумиру. Глядя на черты, словно вырубленные стамеской, и на глаза цвета ляпис-лазури, он захотел преподнести Руперту какой-нибудь удивительный подарок, упасть на колени и поцеловать ему руку. Вместо этого он пробормотал:

– Извините, я надеюсь, вы не будете возражать, если я присяду?

– Если вы журналист, то проваливайте, – проворчал Руперт.

– О нет, нет, нет, вовсе нет. Мое имя Лизандер Хоукли.

Глаза Руперта сузились, словно он вспоминал.

– Вообще-то я живу в Парадайзе, – продолжал Лизандер. Я надеялся встретиться с вами в «Валгалле» на традиционном представлении.

Руперт глянул чуть более дружески.

– Мы уже собрались уходить, – сказала Тегги, чувствуя неподдельную жалость к бедному парню. – Ну присядьте на минутку и расскажите нам о представлении.

Она почувствовала, как Руперт под столом тронул ее лодыжку.

– Спасибо.

Лизандер рассиялся Тегги и чуть не сбил кувшин с водой, стараясь выглядеть спокойным.

– Я наблюдал за дочкой Джорджии Магуайр, как ее вытошнило в трубу в «Багли-холле», а затем, как она разъяренно перечисляла любовниц Раннальдини, – легко сказал Руперт. – Роберто Раннальдини живуч как кошка. Камерон сказала, что это было чертовски забавно.

– Только не для Китти, – быстро вставил Лизандер.

– Китти?

– Жена Раннальдини, – с гордостью сказал Лизандер. – Она только что была со мной.

– А.

Что-то стало проясняться. Это, должно быть, тот парень, от которого Камерон была без ума. «Вы должны его нанять, Руперт. Он сногсшибателен».

– Какую же роль вы играли? – спросила Тегги, чувствуя, что настроение Руперта ухудшается.

– О, я только разбирал по листкам сценарий, но моя лошадь, Артур, везла Третьего Царя. Он в самом деле выглядел здорово в этой роли, но это так, побочная работа. Как раз об Артуре-то я и хотел поговорить с вами.

И он прямо и открыто посмотрел на Руперта.

Через пять минут он понял, что Руперт зевает и барабанит пальцами по столу.

– Извините. Я слишком разговорился.

– Не буду спорить.

– Но он действительно мило рассказывал, – отметила Тегги, страдая, что Руперт был таким гадким.

Успокоенный, Лизандер обернулся к ней. Господи, какая же она милая – с копной темных волос, мягким розовым ртом и добрыми серебристо-серыми глазами на ласковом, застенчивом лице.

– Вы выглядите гораздо симпатичнее, чем на фотографии в «Экспресс», – заикнулся он. – А мы видели вашего маленького мальчика. Он восхитителен. Он катается как американец, а похож на вас.

– Странно, – холодно произнес Руперт, – поскольку он не имеет никакого отношения к Тег. Это мой внук.

«Вот брякнул-то», – подумал Лизандер.

– Я знаю, это звучит глупо, – забормотал он, – но вы не выглядите таким старым, чтобы быть дедушкой.

«Маленький ублюдок, – усмехнулся про себя Руперт, – он еще и снисходителен ко мне».

– Ну да, не правда ли?

Тегги положила руку на плечо Руперта, сжав его.

– Родители Эдди играют в Кении в поло, так что мы несколько дней присматриваем за ним. Хорошая практика, поскольку вскоре мы собираемся усыновить ребенка из Южной Америки.

Руперт наливался грозой. Ему не понравилось, что Тегги пустилась в обсуждение их личной жизни. Этот парень просто-напросто может быть засланным «Скорпионом».

– Я встречал Рождество в Южной Америке. В Бразилии, – рассказывал Лизандер Тегги. – В невероятном доме, с бассейном и полем для поло, выходившим одним краем к океану, а другим – к горам. Однажды вечером мы выпивали на террасе и я указал на гору, усеянную звездочками. Джина, моя хозяйка, только посмеялась. «Эти звездочки всего лишь огоньки в окнах хибарок бедняков, – сказала она. – Только не будем обсуждать тему богатства».

– Да, это действительно печальная история, – сказала Тегги.

– Ну разве нет? И я подумал, какого черта я делаю там?

Руперт подчеркнуто зевнул:

– Можно задать тот же самый вопрос.

– Руперт! – укорила его Тегти. Вспыхнув, Лизандер вскочил на ноги.

– Я искренне извиняюсь.

И тут до Руперта дошло. Это же, должно быть, тот самый малый, с помощью которого жены Парадаиза пускают пыль в глаза. Так, значит, не зря он волновался, что Тегги может увлечься им.

– Так вы катаетесь на лыжах? – спросил он Лизандера.

– Да. Хотя немного вышел из формы.

– Я возьму тебя завтра с собой на скоростной спуск, если хочешь. Спустимся к Шат де Фантом, Шат д'Анфар, по Дьявольскому спуску, – там их куча. Внизу сможем пообедать и поговорить об Артуре.

– Вы по-настоящему добры.

– Ну так стартуем в половине десятого.




47


Лизандер поднялся в свою комнату, и на него обрушились телефонные звонки. Он не стал разговаривать с Джорджией, поскольку все еще был зол на нее. Следующей была Мериголд с упреками, что он торчит в Монто.

– Раннальдини уже вернулся в Англию. Так что он не нуждается в поддразнивании. Нам надо поговорить, Лизандер.

Но он тоже отключился.

Ферди говорил с еще большей укоризной:

– Какого черта ты не в Бразилии? Только что звонила Джина. Твоя забастовка ее взбесила. И Марта звонила. Помнишь Марту, твое первое успешное дело? Ей нужен Освежающий Курс, поскольку Элмер вновь сбился с истинного пути. Так что после Бразилии можешь отправиться во Флориду. Джина говорит, что там куча великолепной работы для тебя. На рождественских вечеринках полно неверных мужей, которые просто нуждаются в возвращении к родному очагу, после того, как ты вернешься от Марты. Вагон денег, парень.

– А меня это не интересует.

– Послушай, мы все-таки партнеры, – сердито сказал Ферди. – Почему это я должен расплачиваться своей задницей за тебя. Я свой кусок отрабатываю. Да где же еще столько заработаешь? Вспомни, в каком бедственном положении ты был в это же время год назад. А с Раннальдини ты и сам не хотел связываться, он все-таки опасный жук, не хочешь же ты, чтобы тебе все ноги переломали. Да и Китти, ну, миленькая, но, откровенно, разве это класс? И уж точно выглядит не слишком ах... Так что не надо ей внушать невозможное.

– Мне наплевать на твое ворчание. И заткнись по поводу Китти.

– Я перезвоню, когда у тебя настроение будет получше.

За окном пошел снег, покрывая белым золотые фонари и светящиеся окна городского сквера, обертывая церковный шпиль хлопковой пряжей. Только сейчас сообразив, что он не спал уже сорок восемь часов и нуждается в ободряющей компании Китти, Лизандер побрел к огромному номеру-люкс президента де Голля, который Раннальдини снял на каникулы. Он нашел ее среди диванных подушек на огромной, обитой темно-зеленым вельветом софе, залитую слезами. Лизандер испугался. Единственный раз он видел Китти плачущей после окончания теннисного турнира, когда она обнаружила, что не беременна. Может, у нее опять месячные? Черт! А он-то рассчитывал оказаться с ней в постели этим вечером. И тут же почувствовал ярость к себе за свой эгоизм.

– О, Лизандер, я такая бестолковая. Лизандер уже собирался обнять ее, когда зазвонил телефон. Раннальдини был в гневе из-за того, что Китти не покинула номер-люкс президента де Голля. Почему после его отъезда она продолжает жить в той же роскоши, которая приличествует только великому маэстро?

– Извини, Раннальдини. Мы сразу же переедем в другой номер.

Лизандер рассердился на смиренность Китти, отошел к двери, ведущей в ванную комнату, и холодно оглядел росистые заросли папоротника. Ступеньки, обитые малиново-розовым вельветом, вели непосредственно в ванну, настолько огромную, что там свободно мог бы поместиться струнный квартет. И этот ублюдок хочет запихать Китти в какую-то вонючую маленькую дыру. Он чуть не схватил другую трубку и не включился в разговор. Но после того, как Китти неистово замотала головой, он на полную громкость включил телевизор – какую-то французскую рок-группу.

– Что там еще за шум? – резко спросил Раннальдини.

– Ничего, это дети, – пробормотала Китти сквозь грохот.

– Они должны быть в постели.

Лизандер так разозлился, что съел всю клубнику из фруктовой вазы и принялся за нектарины.

– Как ты посмел так шуметь? – в ярости произнесла Китти, положив трубку.

Лизандер посмотрел на нее в изумлении:

– Китти, да ты умеешь по-настоящему сердиться! И, словно пуля между глаз, пронеслась мысль: он влюбился в нее.

– Я просто ненавижу, когда ты так хорошо к нему относишься, – пробормотал он.

Вытерев руки о джинсы, он потянул ее к себе.

Несмотря на то что она извивалась, как поросячий хвостик, он поцеловал ее. Было ощущение чистоты и сладости, а ее юная кожа пахла дикой розой, и он продолжал целовать ее до тех пор, пока она не замерла.

– Меня колени не держат.

Он положил ее на зеленую вельветовую софу и вновь начал целовать, изучая ее тело.

Под платьем, промокшим во время купания детей, он обнаружил полную упругую грудь и талию, уже далеко не напоминающую запасную шину.

– О Китти, я без ума от тебя. Извивания начались вновь.

– Ты не должен быть так добр ко мне, – захныкала Китти. – Твое дело – только подразнить Раннальдини и привести меня в форму.

– Раннальдини здесь ни при чем, – оскорбился Лизандер.

Захватив ее лицо ладонями, он заставил ее посмотреть на себя.

– Я это делаю потому, что не могу иначе. Я люблю тебя, Китти. Поэтому я смылся из Бразилии. Я тосковал не по дому, я тосковал по Китти. И отныне я принадлежу тебе.

Затем, глядя на нее со сверхобожанием, он, сцепив пальцы для большей поэтичности, заговорил:

– Ты неотразима, как теплая печь, ты приятна, как печеный картофель, полный масла в воскресную ночь. Так... так... так желанна, как стакан холодной воды посреди ночи после пересоленной ветчины. О, Китти, я не могу сказать ничего умного, но я хочу быть грелкой, которая растопила бы твое замороженное сердце.

– Ох, чтоб мне сдохнуть!

Глядя на него, Китти пыталась бороться со слезами.

– Ведь ты же такой красивый, твое изображение может украшать жакеты, и ты должен быть кумиром для девушек, и уж никак не обращать внимания на такую, как я.

Теперь настала пора Лизандера проявлять выдержку.

– Да зачем они мне. Они же просто хорошенькие. Он, любуясь, провел рукой по ее раскрасневшемуся пухлому маленькому личику:

– А ты прекрасна. И душа у тебя прекрасная, как у Артура.

Понимая, насколько это серьезный комплимент, Китти старалась не расхохотаться.

Приободрившись, Лизандер предположил, что они возьмут курс к Джакузи. Но лицо Китти омрачилось.

– Мы не должны. Я замужем.

– Да не будь смешной, – Лизандер чуть не пустился в перечисление женщин Раннальдини.

– В любом случае это так здорово, целоваться с тобой, – вздохнула Китти. – Я не могла бы остановиться.

– Прекрасная идея.

Он начал расстегивать ее платье, видя ее задумчивость.

– Давай обсудим это за ужином. Иди переодевайся.

Он зевнул:

– Я люблю тебя, Китти.

Но когда она вышла, запоздалая усталость овладела им. Он рухнул на софу и быстро уснул. Полусъеденный гранат упал на пол, по подбородку стекал красный сок.

– Доброй ночи, Принц, – пробормотала Китти, проходившая в школе «Гамлета», закутывая его своим одеялом. Она предвкушала наслаждение наблюдать за ним всю ночь.

На рассвете она с трудом заснула в кресле и была разбужена телефонным звонком.

– Я думал, что Лизандер собирается со мной на спуск, – говорил высокомерно растягивающий слова голос, похожий на голос Раннальдини.

Тот факт, что уже несколько секунд спустя сонный Лизандер взял трубку, не успокоил подозрений Руперта. Лизандер мог те деньги, что платили ему как жиголо Китти, использовать и для ухаживания за Тегги.

– Куда вы собрались? – спросила Китти, запихивая в Лизандера круассаны, намазанные абрикосовым джемом, в то время как он торопливо натягивал желтые лыжные брюки.

– В какое-то местечко, называется то ли Парашют призраков, то ли Смертельный выстрел, не знаю[7 - Так Лизандер переврал французские названия, перечисленные Рупертом]. Буду спускаться так быстро, как смогу. Но все же прожужжу Руперту уши Артуром.

Ночью шел сильный снег, засыпавший вчерашние следы и лыжные трассы и образовавший слой толщиной в пять дюймов на припаркованных машинах и на шляпе генерала Де Голля в городском сквере. Выглянув из окна, Китти увидела, как подъехал темно-голубой •«мерседес» Руперта. Его лицо за стеклом было холодным и мрачным, как и наступивший день. Внезапно Китти испугалась.

– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она, обметая крошки с подбородка Лизандера и подавая ему ленточку для волос.

Три четверти часа спустя, глядя на отвесные скалы, крутые, как шахта лифта, Лизандер думал, за каким чертом он сюда приехал.

Намеренно сидя в вертолете через два сиденья от Лизандера, Руперт не говорил ни слова. Серые облака, тронутые желтым, предвещали дальнейший обильный снегопад. Завывающий буран бросал им в лица чуть ли не стеклянные крошки. Внизу неясно вырисовывались путаные лыжные трассы и селедочные кости елей вдоль долины, а значит, видимость продолжала ухудшаться. Далеко-далеко внизу дома поселка, в одном из которых была дорогая Китти, казались муравьями на снегу. Желтые лыжные доспехи Лизандера были единственным цветным пятном в этом сорочьем колорите. Узкие глаза Руперта за черными очками никак нельзя было назвать дружелюбными.

– О'кей? – спросил он Лизандера.

Лизандер кивнул, хотя зубы у него стучали, и не столько от холода, сколько от страха.

– Я пойду впереди – и Руперт рванулся, засвистев вниз, в долину, как падающий метеор, спрятанный за повисшим шлейфом снега.

– Я люблю тебя, Китти, – заорал Лизандер среди летящих снежных хлопьев. – Дорогой Боже, пусть я вернусь к ней невредимым.

И сорвался с места, следуя за Рупертом, пригнувшись низко, как жокей, яростно работая палками, пытаясь вспомнить былое мастерство и попасть в ритм.

Через несколько секунд, когда Лизандер промчался мимо него, Руперт понял, что соперник будет повыше его классом. Катавшийся когда-то чуть ли не на олимпийском уровне, ныне Руперт на двадцать лет постарел, потерял юношескую гибкость, крепость и реакцию. Все силы он прикладывал к тому, чтоб хотя бы не упасть, и в то же время ему казалось, что деревья приближаются очень быстро, а расщелины внизу принимают угрожающие очертания. Только нечеловеческим напряжением всех мускулов удерживался он от того, чтобы не разбиться насмерть. Войдя в раж от спуска, Лизандер начинал получать удовольствие от своего послушного тела и, как щенок, прыгающий среди высокого ячменя, совершил ряд длинных прыжков, каждый раз приземляясь все четче. Набрав слишком большую скорость перед остановкой, он все же потерял лыжу и финишировал на одной, чуть не влетев в бар, расположенный на трех четвертях спуска с горы.

Он подождал, пока прибудет Руперт, с раскрасневшимися щеками, протирая руками очки.

– Господи, да ведь это было опасно, – нервно посмеиваясь, признался он. – Я думал, что ветер разнесет меня в клочья. Слава Богу, мы целы. Я угощаю виски.

Руперт был зол на себя. Ведь он же мог больше никогда не увидеть Тегги, детей и собак – и только потому, что захотелось посмотреть, как теряет от страха свои желтые портки этот маленький трахатель.

– Вы что, сейчас спустились по Долине призраков? – недоверчиво спросил бармен, ставя между ними вазу с сухими крендельками, присыпанными солью. – Вот сумасшедшие англичане! Вы хоть знаете, почему она так называется?

Лизандер помотал головой:

– Потому что здесь погибло слишком много народу. И по ночам их призраки скатываются на лыжах с горы. Местные сюда и близко не подходят.

Солнце к тому времени разогрелось, и теперь тающий снег выглядел на елях, как мыльная пена. Руперт вцепился в стакан виски, чтобы спрятать дрожь в руках. А этот парень был прекрасно томен, и его смятые каштановые кудри, большой великолепный рот в белой помаде и бесконечные ноги, возлежащие сейчас на столе, только увеличивали антипатию и ревность Руперта.

Не понимая, почему Руперт даже менее дружелюбен, чем рассерженная змея с похмелья, и желая его как-то умиротворить, Лизандер сказал:

– Я думаю, что Тегги, то есть миссис Кемпбелл-Блэк, действительно красавица.

– Чего никак не скажешь о миссис Раннальдини.

Стараясь не заводиться, Лизандер уставился в стакан. Ошибочно приняв молчание за пассивность, Руперт разболтался:

– Ваш отель просто битком набит этими прихлебателями-жиголо. Но ты-то, я уверен, мог бы найти себе что-нибудь посимпатичнее для оплаты своих счетов, чем эта корова. Я понимаю, что сейчас спад, и ты занимаешься тем, чем можешь.

Осушив свой стакан, Руперт сделал знак бармену и добавил, обращаясь к Лизандеру:

– Ну ладно, вам-то все равно. Но я удивляюсь, как Раннальдини, – Руперт все больше растягивал язвительные слова, – женился на этой дурочке. Может, ее лицо стоило бы защемить дверью лифта? Не удивительно, что ночью он к ней не заходит. И дело, наверное, не в том, что у него нет вкуса.

В следующий момент Руперт обнаружил себя на полу бара.

– Еще только скажи что-нибудь подобное о Китти, – завопил Лизандер. – Она самая прекрасная, милая и славная женщина из всех, которых я встречал.

Пока Руперт ощупывал челюсть и размышлял, не выкинуть ли Лизандера из окна в пропасть, он сообразил, что вряд ли тот будет ухлестывать за Тегти, если так вступился за Китти.

После этого события Руперт и Лизандер, спустившись с горы, немало выпили, и Руперт признал, что должен быть настоящим дедушкой и ограничить влияние Тегги.

– Я понимаю, что украл ее юность, но ненавижу, когда на нее смотрит мужчина. Этим утром я хотел убить тебя.

– Да все в порядке, – сказал Лизандер. – Я бы тоже убил тебя, если бы ты продолжал нести эту сучью чушь о Китти или попытался бы отбить ее у меня. Ты действительно думал, что я положил глаз на Тегги?

– Да ведь ты же весь вечер таращился на нее.

– Да я на тебя таращился, – Лизандер вспыхнул от возмущения. – Я же всегда боготворил тебя, даже больше, чем Утенка Дональда. Гляди, что Китти сделала для меня.

Он с гордостью расстегнул костюм, под которым был свитер.

– Ну а возвращаясь к тебе: у моих родителей доходило до ссоры, когда отец, считая меня маленьким, не позволял в полночь смотреть по телевизору, как ты выигрывал в Колумбии.

– А сколько же тебе было?

– Семь лет.

– Ничего себе, спасибо, – скривился Руперт. Взяв с Руперта клятву, что тот не проболтается, Лизандер объяснил по секрету, что заработал уже прилично, заставляя мужей ревновать по хитроумному плану Ферди.

– Но сейчас, когда я влюбился в Китти, мне нужна приличная работа, чтобы я мог содержать ее.

– Но ты мог бы поработать в «Венчурер», – сказал Руперт. – Все, что от тебя требуется, – читать машинально, что уже написано для тебя.

Лизандер помотал головой.

– Ты действительно добр, но я к этому совершенно не способен. У меня все утро уходит на то, чтобы прочитать о забегах в «Сан» или объявления «НЕ БЕСПОКОИТЬ» на дверях спален в отеле.

Руперт был тронут. У Тегги с чтением тоже были трудности, и он знал, сколько она приложила усилий, чтобы преодолеть это.

– Чего я хочу по-настоящему, так это работать с лошадьми, – продолжал Лизандер. – Я собираюсь поставить Артура в строй и не один раз наделать шуму в Ратминстере.

– Но там собирается выиграть Гордец Пенскомба, – сообщил Руперт. – Артур был хорошей лошадкой, я помню его победы в Ирландии.

– Да ему болельщики до сих пор присылают письма и плитки «Твикса».

Солнце уже садилось, когда Руперт подвез Лизандера к отелю «Версаль». В следующий момент к нему уже бросилась Китти, голубая от холода и чуть ли не в истерике от тревоги за него. Он схватил ее и понес по заледенелому тротуару на руках.

– Я так беспокоилась. Тебя так долго не было. Я подумала, что тебя могут убить. В этой Долине призраков уже тысячи людей погибли.

И она целовала его снова и снова.

– Я боялась, что Руперт нарочно завез тебя туда.

– Нет, нет, он был прекрасен, прямо как ты. Восхищенный ее реакцией, Лизандер протащил Китти через вращающуюся дверь, целуя и целуя, до тех пор пока портье, администраторы и все эти очаровательные люди, толкущиеся вокруг столов, не прекратили болтовню и выпивку и не устроили им овацию.

– Ой, мне же нужно позвонить.

Не обращая ни на что внимания, Лизандер повел ее к лифту.

– Я не хотел тебя пугать. А теперь пойдем и проверим эту Джакуцци, пока я не размяк.

«Вмире, где все кажется нереальным, В мире, где нам не дано чувствовать, Я нашел тебя, я нашел тебя», – немелодично пел Лизандер, намыливая груди Китти, мягко колышащиеся под восемнадцатью дюймами теплой, ароматизированной, вспененной воды. Поначалу она очень смущалась, потому что Раннальдини выбрил ей лобковые волосы.

– Ведь здесь он спал только со мной, – призналась она. – Потому что отец нашей прислуги работает в «Ле Монд», и он не хотел рисковать.

Лизандер сдержал свой гнев и сказал, что, очевидно, Раннальдини по привычке выщипывал тропинку к заветным местам. А Китти подумала, что Рэчел, наверно, не одобрила бы такую вырубку растительности, рассмеялась и почувствовала себя лучше. Глядя в запотевшие зеркала вдоль стен, она первый раз в жизни почувствовала все великолепие жизни и опустила руку под воду.

– Ох не стоит, ведь я же должен отмякнуть, – признался Лизандер, когда его негнущийся член показался над поверхностью.

– Похоже на перископ, – сказала Китти, поглаживая его.

– Ищет цель. Пойдем.

Поднявшись из воды, он внес ее, всю в стекающих каплях, в соседнюю комнату и промочил насквозь розовый ситец, когда нежно укладывал ее на покрывало огромной четырехспальной кровати.

Они не побеспокоились сдвинуть занавески. За окном на снег ложились голубовато-зеленые тени, сияли звезды в ясной морозной ночи. Окружающие молчащие горы, казалось, охраняют их.

– Я люблю тебя, – пробормотал Лизандер, поглаживая ее розовое, застывшее в экстазе тело. Затем приподнялся, раздвинул ее бедра и вошел внутрь.

– А-а-а-ах, о-о-о, блаженство. Словно мягкие, розовые пальчики доярки щиплют меня. Ох помоги, – взмолился он. – Я никогда не могу сдержаться, если кто-то мне нравится, а тебя я хочу как никого. О Господи, помоги, извини, Китти, дорогая.

Китти подумала, что разница между Раннальдини и Лизандером в том, что Раннальдини хоть и мог с ней играть часами, не кончая, но она чувствовала, что он подобен пианисту, оттачивающему свою технику перед большим концертом, который будет дан не ей. А с Лизандером же она чувствовала себя так, словно для него это был самый лучший случай за всю его практику.

– О Китти, – эхом отозвался он ее мыслям. – Я так много трахался в своей жизни, но сейчас – первый раз с любовью. Ну а теперь моя очередь доставить тебе наслаждение. Но только обещай мне точно говорить, что тебе нравится.

Затем, видя ее смущение, он сказал:

– Я мечтал, когда вырасту, стать каменщиком, – и скрючился от хохота, так что и она присоединилась к нему и начала расслабляться.

А когда все кончилось, она искренне призналась:

– Это было совершенно волшебно, Лизандер.

– Ну и давай потом займемся галопом, – сказал он, целуя ее. – Но если ты не хочешь умереть от ревматизма, нам лучше спать в разных постелях. Ну а сейчас я схожу пописать.

Он вышел нетвердой походкой, пошатываясь от любви. Пять минут спустя Китти рассмотрела в ванной, что Лизандер, взяв отвратительную розовую губную помаду, подаренную ей Сесилией, изобразил каракулями на зеркале: «КИТТИ ДЛЯ ЖИЗНИ, А НЕ ДЛЯ РОЖДЕСТВА».

В соседней комнате луна в пять восьмых ее величины с белым монашески-завистливым лицом пялилась на прекрасного обнаженного, раскинувшегося в ожидании Лизандера. Вбежав в комнату, Китти прыгнула на него, спрятав лицо на посеребренной груди.

– Всю жизнь, – прошептала она, – я ждала, чтобы вместе со мной одновременно были лунный свет и тот, кого я люблю.

– А я чуть не позвонил мамочке, чтобы рассказать ей, как ты чудесна, – проговорил Лизандер.




48


Но как сказал Шекспир четыре сотни лет назад, «река истинной любви никогда не бывает спокойной». Преследующая Руперта пресса отмечала и тех, с кем он проводил время, и потому сфотографировала Лизандера, целующего Китти в фойе. Не устояв перед солидной взяткой, гостиничный портье открыл, что ныне за люкс президента де Голля платит мистер Л.Хоукли. По фотографиям быстро вычислили Лизандера, как мужчину, заставляющего мужей ревновать, а Китти, по ее краткому пребыванию в аэропорту, как жену Раннальдини.

На следующий вечер после записи первой части Первого фортепианного концерта Брамса, на выходе из студии звукозаписи «Эбби Роуд» Раннальдини с Рэчел были встречены фоторепортером и журналистом.

– Мистер Раннальдини, нас интересует, что вы думаете об этих снимках вашей жены во Франции?

Беглого взгляда было достаточно.

– Из какой вы газеты? – взорвался Раннальдини.

– «Сегодня». Раннальдини поднял кулак.

– Будете из «Вчера», если не побережетесь.

Показав им разъяренную спину, он направился к ожидавшему «мерседесу». Многоопытный Клив захлопнул дверцы и, вскочив в водительское кресло, умчался в ночь, оставив Рэчел без гроша в кармане на дорогу домой.

А в Монто Китти читала детям Раннальдини «Пиглинг Бленд» – очень медленно, чтобы они могли понять по-английски. Лизандер ждал в ногах кровати. Он всегда любил эту сказку, которую ему часто читала мама, и думал, как похожа на маленькую черную свинку, героиню Пиг Виг, Китти с ее двойным подбородком и платьем в голубой цветочек. Как было бы здорово сбежать вместе с Китти от Раннальдини за границы графства. Вот бы у него был такой благородный характер, как у Пиглинг Бленд.

«И они уходили далеко, за холмы с Пиглинг Бленд», – дочитала Китти, закрывая книгу. – Ну а теперь постарайтесь заснуть.

Пока она целовала детей перед сном, Лизандер бродил по гостиной и, совершенно не подумав, схватил трубку зазвонившего телефона.

– Кто это? – завопил Раннальдини. Лизандер повесил трубку.

– Кто там поднимал трубку? – требовательно спросил Раннальдини, позвонив второй раз.

– Никто. Ты, должно быть, неправильно набрал номер.

«Вот и она научилась», – подумал Лизандер, но пока он расплескивал водку в два стакана, то чувствовал, как комната наэлектризовалась от вспышки гнева Раннальдини, и когда Китти осторожно положила трубку и с болью посмотрела на него, он смог услыхать, как разбивается о землю ковер-самолет его мечты.

– Я должна возвращаться. Газетам все известно.

– Ну и что? Какое это имеет значение? Это касается только нас.

– Ты же дружок Наташи.

– Чушь, я ее терпеть не могу. Я никогда не обращал на нее ни малейшего внимания. Это Раннальдини ее разжигал.

– А я его жена.

– Но ты не можешь оставаться с ним.

В испуге Лизандер бросился через комнату, но, уже обнимая ее, понял, что она удаляется.

– Он стар и зол.

– Я нужна ему.

Китти взяла мандарин из фруктовой вазы и, очистив его, выбросила мякоть в мусорную корзину и принялась есть кожуру.

– Угу, как лишнее одеяло из шкафа.

Забрав у нее кожуру, он сунул в ее трясущиеся руки стакан с водкой.

– Раннальдини достает тебя оттуда, только когда ему холодно. А я всегда буду с тобой, Китти. Мы уйдем далеко, далеко за холмы. Я же знаю, ты любишь меня.

Когда он силой поднял ее голову, ее лицо было таким же бледным и полным ожиданий, как у луны прошлой ночью.

– Это было наваждение.

– Ну что ты. Почему же ты тогда в отдельном чемодане привезла сюда Лесси?

Торжествуя, Лизандер вытащил из-под кровати чемодан и извлек из него колли, которую купил ей в игрушечном отделе магазина «Херродз».

Китти порозовела:

– Я думала, что детишкам понравится с ней играть.

– Так почему же ты не дала им ее?

– Завтра же я должна уехать домой, – прошептала Китти.

– Хорошо, я еду с тобой.

Если б Руперт не улетел в Англию, тогда бы он с его помощью убедил Китти не возвращаться.

Возвращение домой было убийственно, хуже, чем возвращение в школу, хуже, чем смерть матери. Окруженные детьми, разгневанными возвращением на четыре дня раньше, и понимая, что кругом пресса, Китти и Лизандер не касались друг друга и не обмолвились ни словом. Оба серые под загаром, невыспавшиеся.

В беспошлинном магазине Лизандер купил большой флакон «Диориссимо». Несмотря на то что он покупал это множество раз, он продолжал произносить «Диоримиссо», и девушка за прилавком улыбалась, потому что он был такой красивый.

– Это был любимый запах мамы, – сказал он, протягивая флакон Китти. – Я хочу, чтобы ты душилась этим, потому что, – голос его дрогнул, – потому что теперь я люблю тебя больше, чем любил ее.

После пьянящего воздуха и слепящих белых и голубых гор Хитроу выглядел серым и обжигающе холодным. Когда Китти выходила из самолета, злобный ветер задрал ей платье на голову, она так дрожала, что Лизандер подал ей свое пальто.

Но самое худшее наступило потом, когда таможенник, кинув взгляд на клюшки Лизандера для поло и кучу болтающих по-итальянски детей, наконец открыл Лесси.

– О, пожалуйста, нет, – прошептала Китти.

—Ничего себе вещичка, чтобы прятать ее в чемодане, – грубо буркнул таможенник.

– Это я подарил ее миссис Раннальдини, – проворчал Лизандер.

– Еще одна шутка.

– Мать твою, да оставь ты ее.

– Не хамил бы ты мне, солнышко.

Таможенник достал перочинный нож и с наслаждением погрузил его в беззащитное белое пушистое горло Лесси, а затем неторопливо разрезал на кусочки ее бело-коричневое тело, в конце отрезав ей даже блестящий кожаный нос и выковыряв глаза.

Дети Раннальдини визжали в истерике. Лизандер думал, что Китти упадет в обморок. Только ее отчаянная мольба остановила его от того, чтобы перепрыгнуть через барьер и избить таможенника, особенно после того, как, даже не извинившсь, он вернул им останки Лесси.

– Я куплю тебе другую взамен, а тебя, ублюдок, я найду, – чуть не рыдал Лизандер. – О Китти, пожалуйста, не возвращайся к Раннальдини. Давай возьмем такси до Фонтейн-стрит.

Выйдя из аэропорта, они попали в кипящий котел журналистов, смакующих эту историю. Но налетел вездесущий Клив, запихал Китти и детей в подходящий случаю похоронно-черный лимузин и скрылся по магистрали М4.

Раннальдини пережил отвратительное потрясение. Он и представить себе не мог, что у Китти когда-нибудь будут поклонники. Но на фотографиях, размещенных во всей «Сегодня» и в более поздних выпусках других газет, он отметил, что она с таким счастьем таращится на этого обольстительного маленького змея, что выглядит почти хорошенькой.

Он чувствовал, что его паблисити становится все хуже и хуже. Он был уверен, что это дерьмо Кемпбелл-Блэк вряд ли удержится от пиратского запуска «Однажды в городе Царя Давида». Он знал, что он – кандидат номер один для работы в Нью-Йорке, но «Симфония» Бориса Левицки выиграла приз лучшей оркестровой работы года и Борис сам дирижировал ею в Моцарт-холле, вызвав экстаз обозревателей и несколько недоуменные, но бурные аплодисменты. И пока Раннальдини катался на лыжах, Борис дважды, если верить Кливу, навещал Рэчел и детей. Теперь Раннальдини уже хотел, чтобы эти двое соединились.

Если он хочет зацапать эту работу в Нью-Йорке, он должен прежде всего навести порядок в собственном браке.

И потому он подавил первоначальное желание избить Китти сразу же по ее возвращении. И когда она вошла в парадные двери, трясясь от страха, сдерживая слезы и ожидая, что сейчас последует грозный набат колокола наказаний, Раннальдини быстренько распихал детей к миссис Бримскомб, жареного цыпленка и чипсы – на кухню, а Китти – в ее комнату.

После унылого, горького дня это казалось верхом гостеприимства. Яблоневые поленья весело потрескивали в камине, бра бросали мягкий свет на огромные темно-голубые вазы белых гиацинтов и на нежные красные розы и пионы обюссонского ковра, покрывавшего весь пол. Вместо обычно гремящих Штокхаузена и Шостаковича на стереопроигрывателе звучала «Моя прекрасная леди». Даже сам Раннальдини выглядел как-то ближе в старых коричневых брюках из мелкогр плиса, цыплячье-желтой рубашке и темно-коричневом кашемировом свитере, который как будто смягчал коричневые искры тяжелых черных глаз, которые, казалось, нежно ей улыбаются.

– Я очень виновата, Раннальдини, – зубы Китти так стучали, что она с трудом выговаривала слова.

– Тише, тише, главное, что ты дома. Иди ко мне, мое милое дитя.

Взяв ее посиневшие от холода руки, он подошел ближе, мягко поглаживая ее по щекам, которые напряглись в ожидании удара тыльной стороной ладони.

– Мне жаль, что пресса такое устроила.

– Да какое нам дело до этой глупой прессы? – вздохнул Раннальдини. – Увидев тебя в объятиях Лизандера, я словно бы пришел в чувство. Я провел худшие двадцать четыре часа в своей жизни.

Ожидая оскорблений, щипков, ударов кулаками, Китти смотрела взволнованно-неверяще.

«Я так привык к ее лицу, что с ним, казалось, начинался день»– пел Рекс Харрисон.

– Я весь – одно чувство, – сказал Раннальдини, целуя ее в лоб, а затем – в трепещущие губы.

– Ты не сердишься?

– Только на себя за то, что забросил тебя. Все мои дети восхищены тобою, даже Наташа. Хотя она звонила мне сегодня в таком подавленном состоянии. «Пап, пусть Китти не возвращается». Ее можно понять, она огорчена. Ведь Лизандер так часто говорил ей, что любит ее, и все время названивал из Швейцарии.

«Помучайся», – думал Раннальдини, заметив с удовлетворением, как передернулась Китти.

– Конечно, он выбрал Наташу, – продолжал он. – Ведь она же будет очень богатой женщиной, если я умру. И ты, Китти, тоже, и это не так уж невозможно. – Он отклонил ее протесты. – Полагая, что ты уже не вернешься, я подумывал, уж не покончить ли со всем этим.

Выдвинув ящик стола, он указал на большой черный пистолет.

– О нет, Раннальдини! – Китти была в ужасе. – Ты не должен делать ничего подобного.

– Нет, если у меня есть ты.

Со стуком задвинув ящик, Раннальдини подошел к столу с напитками и налил Китти большую порцию бренди.

– Ноу меня много проблем. «Кетчитьюн» накрылся. Ларри – нищий.

– Бедный Ларри и бедняжка Мериголд.

– Это я бедный, – раздраженно сказал Раннальдини. – «Кетчитьюн» должна мне миллионы фунтов. Нам надо основать новую компанию, подумать о новых контрактах.

Но тут он заметил утомление на лице Китти.

– Но забудь об этом. Давай думать только о нас, моя Китти, и пойдем со мной в башню.

Его рука обняла ее за талию, затем скользнула вверх, неуловимо нежно лаская грудь, затем погладила попку, оставив ей злобный щипок.

– Ты влюбилась, Китти, и теперь возможно маленькое наказание для такой озорной девочки. Если ты выпьешь свой бренди, я забуду об этом неразборчивом алчном маленьком жиголо.

– Он не такой, – выдохнула Китти.

– О, моя дорогая!

Поймав лесную вошь, ползущую по его груди, Раннальдини швырнул ее в огонь.

– Не расстраивай меня своими иллюзиями. Ты должна пообещать мне, что больше не увидишься с ним.

Еще хуже было возвращение Лизандера в коттедж «Магнит». Парадайз еще никогда не выглядел мрачнее. Восточный ветер-садист выдул последние листья с бледно-желтых полей. Неистово мотающиеся ветви деревьев перепутались, как оленьи рога. Раннальдини, хитрый старый самец, расправляется с юным претендентом в лесу. Он ни за что не должен был отпускать Китти. Это его ошибка. Если бы он не тянул к ней свои руки на публике, им удалось бы сбежать. Он боялся мести Раннальдини и иногда, в тошные для него моменты, казалось, слышал за ветром и дождем звоны колокола наказаний в «Валгалле», а затем понимал, что это церковь отзванивает двенадцать. Выходит, полночь. Как прожить остаток жизни?

В коттедже пахло сыростью и кислятиной. Половик у двери был завален письмами, в основном в коричневых конвертах. В холодильнике он нашел полусъеденного фазана, по которому ползали червяки, и, содрогаясь, выбросил его в мусорное ведро. Налив остатки водки и разбавив ее тоником, таким же выдохшимся, как и его жизнь, он смог одолеть только три письма, каждое из которых ввергало его во все более глубокое отчаяние.

Первое было от ветеринара, который сообщал, что на 99 процентов уверен в том, что у Артура болезнь ладьеобразных мышц, а это означало, что его можно было вычеркивать из скакунов.

«О бедный дорогой Артур». Но Лизандер в его нынешнем потрясенном состоянии еще не мог по-настоящему ощутить боль этого удара. Второе письмо в почтовом штемпеле не нуждалось. Мериголд писала:

«Дражайший Лизандер.

Мне ужасно жаль, но бедный Ларри голосованием выведен из правления «Кетчитьюн», и потому мы не в состоянии выплачивать тебе на ежемесячные издержки и вынуждены уже сейчас выставить на продажу «Грандж» и коттедж «Магнит». Правда, я надеюсь, Джорджия тебе еще платит. Ты можешь оставаться в коттедже, пока мы его не продадим, но постарайся поддерживать там порядок, поскольку агенты будут показывать его людям. Не беспокойся за Ларри и за меня, у нас все о'кей.

Счастлива приписать, хотя и не могу выписать премию в 10 000 фунтов, что поздравляю с возвращением Раннальдини к Китти. Его действительно потрясли эти фотографии в «Сегодня». Ларри, который видел его после всего случившегося, сказал, что он больше озабочен собой, чем крахом «Кетчитьюн». И тебе удалось выглядеть так, словно ты действительно влюблен в Китти, – ты хороший актер. Раннальдини так ужасен, что вскоре растеряет всех своих любовниц, даже эту старую летучую мышь Гермиону. Надеюсь увидеть тебя завтра на вечеринке у Рэчел. С любовью, Мериголд».

Дождь мчался по долине, как призрачный кавалерийский отряд, летящий в атаку. Лизандер начал трястись. Все его старые тревоги возвращались со свистом. Он потерял свою настоящую любовь. Если он выедет из коттеджа, то где же будут жить все животные, а может быть, и Китти? Да еще и бедная Мериголд – все в залоге. А ведь он получал от нее кучу денег. Его дрожащим рукам было тяжело выписывать для нее чек на тридцать тысяч фунтов. Ему не нужно ни гроша за спасение брака Китти. А еще лучше он как-нибудь позвонит в свой банк и узнает, сколько он за это получил. Или пусть Ферди сделает это за него. Да, надо позвонить и забрать собак, ну а уж если поминать черта, то вот и письмо от Ферди. Как странно, ведь Ферди никогда не писал писем, а уж почерк его на конверте выглядел просто как у ненормального.

«Дорогой Лизандер, я боюсь сообщать тебе, что Мегги умерла, – Лизандер издал стон ужаса. – Она не потолстела, как мы думали, а была беременна и так скучала по тебе, что ничего не ела. Она совсем обессилела и умерла, рожая трех щенят. Двое так и не появились, а третьего я откармливаю из бутылочки».

– О Господи, – прошептал Лизандер.

«Я только хочу тебе сказать, что нельзя, мать твою, так обращаться с животными и людьми. Ты вытащил Мегги из лап у черта, заставил полюбить тебя, а потом бросил. Ну а с этими фото в «Сегодня» ты то же самое сделал с Китти. Мне надоело собирать осколки. Я отдам Джека Мериголд. И больше не хочу тебя видеть. Живи сам по себе».

Лизандер впал в безумие. Бедная дорогая маленькая Мегги, самая восхитительная собака в мире, отдававшая ему только любовь, уморила себя голодом, а милая, дорогая Китти, а Ферди, его самый дорогой друг, на чьи дотации он только и жил. Как же он так страшно вел себя по отношению ко всем им? Дрожа, он бросился на темно-серые простыни и, всхлипывая, уснул. Проснувшись два часа спустя, он почувствовал такую заброшенность, что набрал номер телефона «Валгаллы», хоть и обещал не делать этого. Голос Китти был настолько высоким и ненатуральным, что Лизандер решил, что это автоответчик.

– Я не могу больше видеться с тобой.

– А я не могу жить без тебя, – в панике затараторил он, – и Мегги умерла.

– О Лизандер, – через секунду голос Китти стал запинаться. – Мне очень жаль, но я все равно не могу встречаться с тобой. Раннальдини простил меня. И я должна спасти свой брак.

– Да какой там брак? Ты бы еще вышла замуж за Саддама Хусейна.

– Он боится, что покончит с собой, если я его оставлю. Спасибо тебе за все. Господь благословит тебя, а мне так жаль Мегги.

Только с пятой попытки Лизандеру наконец удалось правильно набрать номер Руперта.

– О Руперт, Руперт, извини, что я беспокою тебя, но Китти больше не встречается со мной, а Раннальдини грозит самоубийством.

– Это старый трюк, – презрительно сказал Руперт. – Не сомневаюсь даже, что он сам продиктует Китти свои предсмертные записки всем любовницам. А я вот только что смотрел запись с традиционного представления. Господи, это было забавно. Я должен отправить Флоре цветы.

– А Артур подхватил болезнь ладьевидных, – в отчаянии сказал Лизандер.

– Приведи его завтра. Я сам посмотрю.

– Неужели? А с Тини, думаешь, ничего не случится? Ведь она такая сука, но Артур без нее чахнет.




49


Только одна причина заставила Лизандера отправиться на вечеринку к Рэчел – надежда увидеть Китти.

Черный лед схватил продуваемые ветрами Ратширские дороги. Дикий ветер проносил лохматые, цвета сепии тучи под звездами. Бочонок с дождевой водой Рэчел был накрепко заморожен. И хотя в Жасминовом коттедже атмосфера была еще прохладнее, чем на улице, первоначально вечеринка производила впечатление успешной. Двадцать пять разнообразных гостей набились в маленькую комнатку, в которой царил большой черный рояль. Рэчел на полную громкость включила «Пятую» Шостаковича под управлением Раннальдини, и приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

– Слава Богу, ты пришел – мне не хватает свободных мужчин, – закричала Рэчел, но ее гостеприимство тут же испарилось, когда она увидела ворочающегося под пальто Лизандера Джека.

– Я надеюсь, это чудовище не будет гоняться за Скарлатти? И нельзя ли его оставить в автомобиле?

– Да он же замерзнет до смерти. С днем рождения, – Лизандер протянул бутылку «Мюэ», стараясь не встречаться с ней глазами, чтобы Рэчел не заметила, как она ему не нравится.

– Ты балуешь меня, – сказала Рэчел, дразня. – Мне уже надарили кучу бутылок. Почему-то каждый думал, что у меня проблема с выпивкой.

Надежды Лизандера прилично надраться рухнули, когда Рэчел проворно убрала «Мюэ» в буфет к другим бутылкам, сказав, что прибережет его для особого случая.

«Ну да, для очередного траха с Раннальдини», – с отвращением подумал Лизандер. Он был уверен, что и огромный коричневый мохеровый свитер, и облегающие сапоги из мягчайшей розовой кожи, которые так шли ей, – тоже подарки маэстро. Оглядев комнату, он заметил сложнейшую новую стереосистему, полки, заполненные записями Раннальдини, и высокий стул у рояля, изысканно украшенный вышивкой. А бедная Китти получила на Рождество бюро для хранения документов.

– Горячий яблочный пунш или чашечку фруктового сока? – спросила Рэчел, помахивая черпаком.

– Что угодно, лишь бы покрепче.

– А люди предпочитают сок. – Рэчел протянула ему зеленый стакан с фруктовой смесью. – Пойдем, познакомишься с моими лондонскими друзьями.

Такое представление предполагало смесь очарования и изысканности, но Лизандер везде сталкивался только со скукой: героини Аниты Брукер с длинными бледными лицами и еще более длинными тусклыми кардиганами, старающиеся отчаянно согреть обтянутые широкими плиссированными юбками зады перед анемичным огнем.

– Это местный жеребец, я потом расскажу о нем, – шепнула Рэчел.

Бесспорным центром компании был Гай. Он все еще находился на вершине своего телевизионного успеха после роли Святого Иосифа и получал от поклонников гору почты, а «Индепендент» изучала его биографию с целью найти параллели в том, как Иосиф познакомился с Марией и как Гай, Рок-Стар, остался с Джорджией.

– Вы сделали так много заявлений в нашей «Нейтивити Грин», – проговорила одна из приятельниц Рэчел и потянулась за стаканом, демонстрируя волосатые подмышки. – А мне понравилась та сценка, где вы спокойно меняете пеленки младенцу Иисусу во время визита пастухов.

Гай понимающе улыбнулся, затем, обратившись к Лизандеру, к которому теперь, после их разрыва с Джорджией, относился вполне спокойно, спросил:

– Как покатались на лыжах?

– Чудесно.

– А вас не беспокоит, – упрекнул его еще один лондонский друг, – что катание на лыжах нарушает экологический баланс?

– Я в этом ничего не понимаю, – ответил Лизандер, посматривая, куда бы выплюнуть отпитое им из стакана с фруктовой смесью.

– Лыжники разрушают поверхность гор, активизируя снежные лавины и тем самым угрожая дикой природе, – на полном серьезе продолжал защитник экологии. – Не говоря уж о вреде лесам.

Обезлесивание! С болью Лизандер вспомнил, как они хихикали над выбритыми зарослями Китти. Он ненавидел все эти длинные бледные высокомерные лица за то, что они не были круглыми, розовыми и улыбающимися, как у нее.

– Берите салфетки, – прервала их Рэчел, разнося булочки с вегетарианскими сосисками.

– Спасибо, – Лизандер разломил пирожок и дал половинку Джеку.

– А вы уверены, что они действительно не содержат мясо? – нервно спросил лондонский друг.

Джек быстро опроверг его опасения, выплюнув все на ковер.

– Извините, – сказал Лизандер. – Мне надо поговорить с Мередитом.

Мередит с его воздушными кудрями и веселыми голубыми глазами казался ближайшим напоминанием о Китти.

– Хелло, малыш, – окликнул его Мередит.

– Я хочу на вечеринке танцевать и оттягиваться, – вздохнул Лизандер. – Что это за чертов напиток?

– Надо полагать, что-то из парфюмерии Рэчел. Во всяком случае, на выпивку не похоже.

– Господи, а я-то думаю, чего это я наглотался.

– Хелло, милая зверюшка, – Мередит грубо потрепал Джека по белой голове, и маленький песик приветливо завилял хвостом.

– Вообще-то он сейчас зол. Для него вечеринки – это отбивные, цыплята и сосиски, приличная человеческая пища. Он через минуту сожрет кота Рэчел.

– Мне так жаль Мегги. Эх, старина, бедняга. Лизандер молча кивнул.

– А как Артур?

– Сегодня днем я отвез его на двор к Руперту Кемпбелл-Блэку.

– Серьезно? Ну и как там?

– Впечатляет: ванные с бассейнами, солярий, компьютеры, лаборант на жаловании для анализов крови, а какие лошади потрясающие! Наяву похлопал Гордеца Пенскомба. Господи, какая прекрасная лошадь, хотя и маловата. Руперт пытается разобраться с Артуром.

– Счастливчик Артур, – вздохнул Мередит. – Для Руперта не жаль ни умереть, ни покраситься – и он поправил свои светлые локоны, глядя в зеркало.

– Но вообще-то он может быть свирепым, – сообщил Лизандер.

– О, я люблю это. Если грозят, значит, неравнодушны.

– Тегги, жена Руперта, была по-настоящему мила. Она сделала Артуру чашку кофе, чтобы он чувствовал себя как дома, но он все равно ужасно расстроился, когда я уехал. И вообще я думаю, что никогда и никого не смогу сделать счастливым, – скорбно добавил он.

– Ну, а миссис Раннальдини в «Сегодня» выглядела весьма похорошевшей и бодрой, – сказал Мередит, заметив, что покрасневшие глаза Лизандера то и дело упираются в дверь.

– А она не собиралась прийти, нет?

– Да вот только что Гермиона с Бобом прибыли, – заметил Мередит. – И мадам не прохаживалась бы тут с грацией гризли, если бы не ожидался Раннальдини.

– Господи, холодно-то как, – поежился Лизандер. – Неудивительно, что Рэчел не заботится о ледниках.

– А вот и влюбленные, – объявил Мередит, когда рука об руку вошли Ларри с дрожащей Мериголд. – Где-то еще в наши дни найдешь местечко выпить на халяву. Это так же печально, как и видеть объявление «НА ПРОДАЖУ» при въезде в «Парадайз-Грандж». Твой друг Ферди уже оформляет коттедж. Хотя покупатель наверняка захочет переделать его. Пойду-ка я лучше позвоню Ферди.

Лизандер не прочь был поговорить с Ферди. Он ужасно скучал по нему, но никак не мог набраться мужества позвонить и извиниться. О Господи, вот и Гермиона.

– Хелло, Мария, – сказал Гай, поворачиваясь спиной к восхищенному кружку лондонских друзей, чтобы поприветствовать ее.

– Хелло, Иосиф, – капризно ответила Гермиона. – Я только что рассказывала «Индепендент» обо Мне и Моем Коте.

– Какое совпадение, – засмеялся Гай. – А я только что давал длинное интервью «Гардиан» обо Мне и Моем Рабочем Месте.

– Я собираюсь бросить Гая, – прошипела Джорджия Мериголд. – После спектакля он стал таким высокомерным. Посмотри, как он выделывается перед этими скучными друзьями Рэчел.

– Да нет, он очарователен, – запротестовала Мериголд. – Как Флора?

– По-прежнему в отчаянии. Ой, Мериголд, ведь я же решила, что в Новом году буду присматривать за ней и займусь нашим браком. Но накануне Рождества все пошло прахом, когда Гай начал утверждать, что маленькую любовную записку в викторианском стиле он хранит на своем столе из-за орнамента рамки.

– А я решила в Новом году не жаловаться на отсутствие денег, – вздохнула Мериголд. – Но мальчикам нравится та школа, в которую они ходили. И теперь каждый раз, как я вижу болтающееся на «Парадайз-Грандж» объявление «НА ПРОДАЖУ», не могу удержаться от слез.

– Не могу понять, почему вы устроили такой переполох, Мериголд, – Гермиона, на которой была накинута подаренная ей Раннальдини на Рождество норка, не замечая взглядов «зеленых» друзей Рэчел, втиснулась между ними. – Ты же постоянно рассказывала мне, как блаженно счастливы вы были с Ларри, когда были бедными. А вы думаете, мне просто каждый день пересматривать свои контракты? Ларри мог бы и предупредить нас, что собирается обанкротиться.

– Если бы вы с Раннальдини не выцарапывали из него огромные авансы на самолеты да на десятизвездочные отели, этого бы никогда не случилось, – яростно ответила Мериголд.

– Ой, ну какие эмоции, – вздохнула Гермиона и обернулась к Джорджии: – Я должна сказать тебе, что Гай прекрасный мужчина, такой внимательный и заботливый.

– Точно, он частенько поддерживает твою задницу, это было видно по видео, – проворчала Джорджия.

С горячим яблочным пуншем было покончено, когда появилась Рэчел, сгибаясь под тяжестью огромного блюда с рисовой запеканкой и овощами. Все мужья, кроме Гая, который боялся Джорджии, вскочили, чтобы предложить помощь.

Боб успел первым:

– Выглядит здорово. Что это?

– Органический овсяный ризотто, – объяснила Рэчел, – с артишоками и фасолью. Берите тарелку, Мередит.

– Нет, я пока не хочу, – ответствовал Мередит, синий от холода. – Когда представляется случай, – пробормотал он Лизандеру, – умереть от охлаждения или от того, что всю ночь будешь пердеть, как ломовая лошадь, я выбираю первое. Рэчел, а нельзя ли подбросить дровишек?

– А мне так тепло, словно я напилась, – самодовольно произнесла Гермиона. – И вообще я перед выходом приняла горячую ванну.

– Ванны – это расход воды, – заворчала Рэчел, раскладывая рис по тарелкам. – Надо принимать душ или разделять ванну с кем-то еще.

– Я готов разделить с тобой ванну. В любое время, Рэчел, – пошутил Гай, награжденный мрачным взглядом Джорджии. – Однако же как нас здесь много набилось.

– О, людям так надоело готовить во время Рождества, что они пойдут куда угодно, где их покормят, – бездумно сказала Гермиона.

Очарованный красотой Лизандера, один из лондонских приятелей приблизился, чтобы погладить Джека.

– Я полагаю, он у вас охотится на лис.

– Нет, только пачкает все своими грязными лапами да раскапывает детские площадки, – ответил Мередит. – Ну, ну, Лизандер, этого может и не случиться.

– Этого-то я и боюсь, – скорбно произнес Лизандер.

– А вообще-то я собираюсь сделать налет на буфет с выпивкой, – Мередит понизил голос. – Как Капитан Органической Овсянки, я могу помереть в любое время. Так что займите-ка нашу хозяйку.

Но Лизандера уже не беспокоило, что Мередит украдкой исчез, потому что появился Раннальдини. Он выглядел похоронно и агрессивно-злобно в черной рубашке, подчеркивающей хищность его глаз, брюках из рубчатого плиса и огромной, чуть не до пола, шубе из волчьих шкур, кажущейся продолжением его волос. И, как волк, входящий в загон для овец, он притянул к себе внимание всех присутствующих. «Ой, скорей бы все ушли, – подумала Рэчел, – и тогда мы займемся любовью перед камином».

Раннальдини кивнул Гермионе и Бобу, затем, пробежав глазами по длинным лицам приятелей из Лондона, не нашел для себя ничего интересного.

– Где же твоя лучшая половина, Раннальдини? – спросил Мередит, всовывая бокал с неразбавленным виски в благодарную руку Лизандера.

– В постели.

– Разве Молодчина заболела? – осведомился Гай.

– После возбуждения от доставленного удовольствия всегда приятно отдохнуть, – Раннальдини злобно улыбнулся Лизандеру. – Все, что нужно Китти, – это немножко любви.

Джек взвизгнул, затем лизнул Лизандера в лицо, не понимая, почему хозяин так стиснул его.

– Это отвратительно, что корни рождественских елей окатывают кипятком, ведь их же потом нельзя вновь посадить, – завозмущался один из лондонских приятелей.

Глядя на Лизандера, бледного и безутешного, Боб вспомнил его шаловливого и блестящего, чертовски юного, при появлении которого на вечеринке у Джорджии даже музыка замолкала.

– Приходи как-нибудь на неделе поужинать, – он положил руку на плечо Лизандеру. – Гермиона улетает в Рим.

– Спасибо, но я должен уехать.

Лизандер выпил свое виски. Глянув в кухню, он увидел Скарлатти, вылизывающего поднос с объедками, и вспомнил временами выпадающую из разговора тетю Дину. В следующий момент Джек, извиваясь, вырвался из объятий и, сбив поднос, погнал Скарлатти до кошачьего отверстия в двери.

– Вот и спасай после этого планету, – захихикал Мередит. – А может, мы откроем окно и впустим немного теплого воздуха? В этом есть что-то восточное.

– Я же просила не приносить эту собаку, – заворчала Рэчел. – И потом, не надо уходить. Вечеринка еще и не начиналась.

– Извини, мне пора. До свидания, Боб, до свидания, Мередит, до свидания, Мериголд, – пробормотал Лизандер, и, схватив свое длинное пальто со стула в холле, он выбежал в ночь.

– Ничего, мы-то знаем, кто тебе нужен, – произнесла Рэчел в ярости от потери единственного свободного гетеросексуального мужчины, хорошо хоть Раннальдини явился собственной персоной и без Китти, хоть его об этом и не просили.

– Я не собираюсь пить эту ослиную мочу, – сказал Раннальдини, выливая экзотическую фруктовую смесь в горшок с унылой юккой. – Дай-ка мне виски, Рэчел.

Затем он обратился к Ларри:

– Как дела? Надо полагать, все твое барахлишко заморожено?

Чувствуя свою покинутость, поскольку Раннальдини даже не подошел и не поцеловал ее, Гермиона решила поправить свой макияж, прежде чем подойти к нему. Проходя через зал к лестнице, ведущей в верхнюю душевую, она обнаружила письмо, которое убегающий впопыхах Лизандер выронил из кармана пальто. Увидев надпись «ПАРАДАЙЗ-ГРАНДЖ», она раскрыла его, и, не обращая внимания на развешанные плакатики о недопустимости добавления химии в школьные завтраки и призывы беречь лягушек, уселась на краю ванной. По лицу ее расплылась улыбка, по телу разлился жар.

Гермиона всегда была заинтригована тем, почему Лизандер не обращает на нее ни малейшего внимания. Теперь она поняла, почему. Она была единственной женой в Парадайзе, которая ему не платила. Зайдя в душ, она привычно сполоснула между ног и почистила зубы органической пастой Рэчел. Вернувшись в комнату, она шепнула Раннальдини, а затем торжествующе обратилась к Рэчел:

– Как было мило, дорогая. Мне пора. Надо кое-что сделать для «Уоззек». До встречи, Бобби.

К ярости Рэчел, чуть ли не сразу же за ней последовал и Раннальдини.

Полчаса спустя в блаженном тепле башни Гермиона посасывала «Краг» из стакана и наблюдала за Раннальдини, читающим письмо Мериголд Лизандеру. Уже второй раз.

– Так, неплохо, – сказал он ласково, после того как по его лицу промчались, сменяя друг друга, эмоции ярости, возбуждения, страсти, ненависти и ревности.

– Было бы глупо выбрасывать такое письмо. Итак, Джорджия и Мериголд платили маленькому мистеру Хоукли за то, чтобы вернуть мужей; то же, вероятно, делала и Марта Уинтертон. А я-то все изумлялся, на какие шиши он так здорово живет.

– Джорджия и Мериголд, должно быть, заплатили ему целое состояние, чтобы он занялся ею, – дерзко встряла Гермиона. – Я имею в виду, что те-то хоть симпатичные. И только затем, чтобы заставить тебя ревновать. И Китти согласилась на сотрудничество.

– Это был каприз, – сказал Раннальдини. – Подобно Каварадосси, Китти ожидает пытка. Никто не сможет оставить меня в дураках.

Отлепив от себя Гермиону после достаточно небрежного совокупления, Раннальдини присел к телефону. Он собирался включиться в игру.

Макиавеллист по натуре, Раннальдини планировал оргию в «Валгалле». Январь оказался жутко скучным месяцем, а пред лицом надвигающейся войны в Персидском заливе люди стремились к развлечениям. Для начала он разослал приглашения: «ВЕЧЕРИНКА В ТОГАХ FINDESIECLEВ ДОМЕ МИССИС РОБЕРТО РАННАЛЬДИНИ ВЕЧЕРОМ ДВАДЦАТОГО ЧИСЛА».

Затем он предложил Гермионе роль леди Макбет при условии, что ей удастся соблазнить Лизандера в течение вечера.

Раннальдини все просчитал. Лизандеру, может, и платили огромные суммы, чтобы он завоевывал любовь Китти, но ясно было из его невероятно отчаянных посланий на автоответчике и по чудовищно безграмотному и страстному факсу, вылезшему как червь из аппарата, что он обезумел от любви. Не было никаких сомнений в том, что Китти тоже поражена страстью. Вчера, когда по радио передавали «Мисс Сайгон», она надела свою лучшую блузку, а потом, перепечатывая лист приглашений, в котором отсутствовал Лизандер, пропустила половину имен, а у некоторых перепутала пол.

Хотя в помощь ей были наняты поставщики провизии и цветочники, она педантично все вычистила, чтобы дом выглядел как с иголочки. С большим усердием, но безуспешно старался Раннальдини довести ее до оргазма после возвращения, но лишь беспомощные слезы текли из ее глаз. Жена, которую он, казалось, знал как свои пять пальцев, ускользала от его влияния.

Раннальдини не укорял ее. Он понимал свою громадную зависимость от тех удобств, что она создавала ему, да и какая бы другая жена позволила ему жить так свободно? Уж точно не Гермиона. Совсем недавно, разрабатывая совместно план рассаживания гостей, он готов был придушить ее.

– Я хочу, чтобы в этот вечер ты была хорошенькой и веселилась, а остальное предоставь мне, – говорил он Китти днем перед вечеринкой, наблюдая, как она изумительно ловко выкапывает присланные ему поклонниками пуансетти из тесной упаковки, прежде чем пересадить в горшки.

– Я хочу, чтобы ты взяла большую сумму денег, Китти, – продолжал он. – Гонорары от «Фиделио», возможно, сделают тебя независимой. Я знаю, я много принес тебе боли в прошлом, но давай попытаемся начать сначала. В Штатах не будет этих идиотов Парадайза, ну а если ты не можешь иметь детей, не беда, мы усыновим.

И все это заставляло Китти чувствовать себя еще более смущенной и виноватой.

Лизандер весь день наблюдал в бинокль, как вертолеты подвозят в «Валгаллу» из «Херродз Фуд Холл» выпивку и продукты. В сумерки снег повалил плотнее, укутывая белые ивы Джорджии. Лабиринт Раннальдини становился ледяным, а ветки фруктовых деревьев провисали, как трамплины. Черным галстуком траура темные воды реки Флит разделяли белую долину.

Забыв, когда он последний раз ел, Лизандер открыл банку консервированной кукурузы, съел столовую ложку и убрал в холодильник. В тысячный раз он проверил, не включили ли телефон. Подпрыгнув в волнении на стук входной двери, он взмолился, как не молился никогда, прося, чтобы это была Китти. Вместо нее появился тот, кого он желал сейчас видеть почти так же сильно, как и Китти.

– О Ферди!

Лизандер запнулся, рванувшись вперед, обхватил руками друга, чувствуя исходящее от его прочного тела спокойствие.

– Извини, я был таким дерьмом. Я вовсе не собирался использовать тебя. Бедная дорогая маленькая Мегги, – его голос пресекся.

– Это я виноват.

Ферди потрепал Лизандера по плечу, потрясенный, каким же костлявым оно стало. Затем, наклонившись, сграбастал истерически гавкающего, возбужденного Джека:

– Ну, ну, будь крепче. Жизнь с Мегги не кончилась. Пора переключаться на что-то другое.

– Все, что ты говорил, правильно. Но я никого не могу видеть. Я только по тебе соскучился. Мегги ужасно страдала?

– Нет, – солгал Ферди, – а щенок ее просто чудо. Изможденное лицо Лизандера загорелось.

– Так он жив! Это, должно быть, знак.

– Да, это сука.

Ферди открыл холодильник:

– Господи, да у тебя и поесть-то нечего! Моя мама взяла щенка на уик-энд, кормила его козьим молоком, а в понедельник ей возвращаться на работу.

– Я заберу ее. Подарю Китти вместо... – голос его опять дрогнул. – О Ферди, что мне делать?

И полилась история его великой любви.

– Китти и я – одно и то же. И в этом все дело, – закончил он.

– Но ведь ты то же самое говорил и о Джорджии, – сказал Ферди, ставя на огонь котелок – в доме вообще нечего было выпить.

– Джорджия! – воскликнул оскорбленный Лизандер. – Эта скучающая, самовлюбленная пустышка. А я даже почтовый индекс Китти помню.

– Да он такой же, что и у тебя, – сказал ничуть не потрясенный Ферди.

– Разве? – удивленно спросил Лизандер. – А свой-то я не знаю. Я не могу понять, что происходит в «Истэндерз», и я не сделал ни одной ставки с тех пор, как вернулся.

– Бог мой, – в тревоге произнес Ферди. – Да Ледброук подаст на тебя в суд. Я выскажу тебе свое мнение после ночной оргии. Ну и что ты собираешься предпринять?

– Быть НМЕ, – сердито сказал Лизандер. И пояснил, отвечая на удивленный взгляд Ферди, – быть Неприглашенным Мать Его.

– Ты уверен?

Ферди покопался в почте, которую Лизандер не вскрывал, поскольку не встречал там аккуратного почерка Китти, и где было несколько конвертов с припиской «ЧАСТНОЕ И КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ» из его банка и три письма с пометкой «СРОЧНО» от Дэвида Хоукли.

– Да вот же оно.

Ферди вскрыл толстый кремовый конверт: «В ДОМЕ МИССИС РАННАЛЬДИНИ».

– Никто себя не чувствует дома в «Валгалле», – содрогнулся Лизандер.

– Ты должен одеться как римлянин, – поучал его Ферди, – желательно времен упадка. Большинство придет в простынях и в башмаках на двойной подметке.

– Я ненавижу маскарадные костюмы. Лизандер стал белее снега за окном, когда подумал, что снова увидит Китти.

– И потом, у меня прыщ.

– Первый раз в твоей жизни. Дай-ка посмотрю. Лизандер приподнял кудри на лбу.

– Ну это ничего.

– Он здоровенный. Съезжу-ка я в Ратминстер и куплю для Китти цветов, пока магазины не закрылись.

– Ты мог бы пойти и нагишом, как древний бритт, – предположил Ферди. – От холода в «Валгалле» ты будешь таким синим, что даже краска не понадобится.




50


Грохот волны Шёнберга было слышно по дороге вниз, в долину, сияющую льдом в лунном свете, сильно смягченном рыжеватым гало, предвещавшим пургу. Перед «Валгаллой» топтались журналисты в отчаянном стремлении заполучить последние сведения о Китти и Лизандере. Но, предотвращая нежелательное вторжение, Раннальдини у всех ворот выставил армию своих приспешников со сторожевыми собаками. Впускали только гостей с приглашениями, и те, ведомые мистером Бримскомбом, так же отчаянно желавшим попасть на вечеринку, как и пресса, парковали автомобили и вертолеты на лужайке.

Раннальдини проводил задуманное с осторожностью. Розовая утренняя гостиная и желтая летняя сияли в огне свечей и были усыпаны лепестками роз. Центральное отопление, не в пример другим дням, было включено на тропический режим, во всех каминах дьявольским огнем полыхали огромные поленья, так что если кто-то и был одет теплее, чем в тогу, вынужден был бы раздеться.

Громадные вазы лилий, роз и жасминов распространяли сильнейший запах, напоминая сад Раннальдини в прошедшее сверхжаркое лето. Воздух был полон дыма сигарет. Прорицатели, рабы, императоры, Меркурии в стальных шлемах и с фиговыми листками и богини, набив животы индюшачьими окорочками, заливали их «Крагом».

Намерзнувшись на вечеринке у Рэчел, Ларри совершил ошибку, выбрав костюм льва, и теперь, вопя в телефон, обмахивался желтым хвостом.

– Он пытается начать новое дело с какими-то японцами, – объяснила Мериголд, явившаяся в костюме Минервы. Уснув накануне под лампой для загара, она теперь отличалась таким же красным лицом, как у Персиваля Хиллари, который в роли Юлия Цезаря использовал все ту же ночную сорочку от «Кавендиш Хауз» и возложил лавровый венок на свои редкие седые кудри.

– Юлий Цапни-его, это больше похоже, – хихикал Мередит, одетый в бежевую тунику на гибком теле. – Дело не в том, Мериголд, что Раннальдини неразборчив в связях с женщинами, просто он так боится темноты, что не может спать один.

– И что ты думаешь обо всем этом? – спрашивала Мериголд, закрепляя ему на плече сову.

– Я пришел как христианин, – сказал Мередит, благочестиво поднимая руки, – поэтому не могу злословить ни по чьему поводу. Ну разве Гермиона не мила? Разве не прекрасно дыхание Перси? Ну разве Рэчел никого не утешит? Какой черт надоумил Гвендолин Числеден добиться приглашения? И она должна была прийти в роли лошади Калигулы, без всякой одежды. Ой, я, кажется, опять грешу!

– Ну я думаю, Гвендолин выглядит весьма величаво в этой ночной рубашке, – признала Мериголд. – Ох, как бы я хотела тоже не беспокоиться о маскарадном костюме.

Но самой зловещей фигурой на празднике был Раннальдини в роли Януса, двуликого римского божества дверей, входов и выходов, соответствующий январю. Самой раскупаемой вещью в музыкальных магазинах страны сейчас была маска Раннальдини, настолько правдоподобная, что музыканты крестились, внезапно натолкнувшись на нее. Вечером Раннальдини прикрепил свое второе лицо на затылок, и теперь, в каком бы углу комнаты вы не находились, гипнотический черный взгляд везде преследовал вас. С загорелым гладким торсом, с черной набедренной повязкой и толстой золотой змейкой на руке он выглядел угрожающим и потрясающе сексуальным.

Царицей же бала, безусловно, была Гермиона, представляющая Венеру Боттичелли. Ее очаровательная фигура едва прикрывалась прозрачной тканью телесного цвета, а прекрасное безмятежное лицо обрамляли длинные светло-розовые волосы парика, стянутые сзади серебряной лентой.

– У этой старой глупой черепахи можно пересчитать все волосы на лобке, – фыркнул Мередит. – Я не понимаю, почему бы тогда было не прийти совсем без всего. Да на нее же не встанет ни у кого, кто ее знает. А вот Боб в роли Брута просто божественно смотрится.

– Самый благородный римлянин из всех, – проворчал Боб, рассматривая внизу свои голые колени. – Господи, ну и жарища же здесь. Может, кто-нибудь откроет окно?

Бедная Джорджия в золотом платье и черном парике Клеопатры чувствовала себя совершенно уничтоженной. Неожиданно после десяти дней отсутствия закатилась Наташа, выглядевшая гораздо более привлекательно в той же роли, в золотой тунике, в которой ее мамаша играла Архангела Гавриила, с собственными выпрямленными черными кудрями и подстриженной челкой.

– Две Клео! Ну тогда тебе придется быть дочерью Джорджии, – от души веселилась Гермиона.

– Возьми меня своей змеей, – сказал Гай, демонстрируя прекрасные ноги в костюме центуриона.

В отличие от большинства отцов присутствие дочери нимало не смущало Раннальдини. Увидев несчастную, сжавшуюся Джорджию, забившуюся в какую-то нишу, Раннальдини подошел к ней, чтобы наполнить ее стакан:

– Хелло, Джорджия.

– О привет, Раннальдини. Господи, какая я несчастная. Прошлым вечером я набралась мужества, съездила в храм в Ратминстере и вернулась домой с готовностью быть добрее к Гаю, и все это для того, чтобы увидеть, как он уехал к Рэчел, более того...

– Джорджия, – насмешливо прервал ее монолог Раннальдини, – я подошел всего лишь сказать хелло. А упомяни черта...

И оставив скорчившуюся от смущения Джорджию, он пересек комнату, чтобы поцеловать Рэчел, которая, будучи пламенным борцом за мир, призвала протестовать против войны в Персидском заливе и вообще была в боевом настроении. Одетая Бен-Гуром, она угрожающе помахивала хлыстом.

– Ах, Долорес, леди Боль, – сказал он нежно, быстро и ласково погладив ее между бедер под туникой, – сбей меня своей колесницей.

– Ненавижу маскарадные костюмы, – проворчала Рэчел, но ее уже не слушали, потому что в эту минуту вошел Лизандер и все, как всегда, замерли.

Он был одет в рваные джинсы, темно-голубую рубашку и связанный Китти свитер с Утенком Дональдом. Смертельная бледность проступала сквозь темную щетину, лиловые круги залегли под запавшими глазами, непрерывно ищущими Китти, и все это выделяло его из собравшихся на пиршество расфуфыренных гуляк, галдящих вокруг.

– Здравствуй, Горе, – сказал Мередит, осыпая его пригоршней розовых лепестков. – В Древнем Риме телят всегда украшали цветами, прежде чем принести в жертву.

За Лизандером, шатаясь и хитро поглядывая, брел Ферди, который, изображая Бахуса, задрапировался в скатерть, залитую вином. Его рот был размалеван одной из темно-лиловых губных помад Лизандера, а позаимствованный в «Жемчужных воротах» венок из пластиковых виноградных листьев сползал ему на нос.

– Ик, – произнес Ферди, поднося к губам флягу красного.

– Хек хок, – добавил Мередит. – Вообще-то Гермионе надо было прийти в костюме Дерева. Гай того и гляди всадит ей топор между корней.

Китти так привыкла оставаться на готовке, что Раннальдини стоило большого труда вытащить ее из кухни. Ему никак не хотелось, чтобы Лизандер проскользнул туда. Поскольку она и не подозревала, что Лизандер придет, она равнодушно, хоть и неохотно, уступила настояниям Раннальдини одеться девственной Весталкой в белом, облегающем плиссированном платье, которое только подчеркивало ее бледность, опухшие красные глаза и ее небольшую пухлую фигурку.

Сейчас она шла через розовую утреннюю гостиную к столовой, неся большое терракотовое блюдо с зеленым виноградом и розовыми вишнями.

– Китти, дорогая, как поживаешь? Дай-ка мне это, – окликнул ее Боб, но в следующее мгновение был перехвачен концертмейстером оркестра в костюме Нерона, пьяным в стельку.

– А где же этот знаменитый малыш, который связался с Китти? – требовательно спросил он, не понимая, что она все слышит. – Я хочу пожать ему руку за то, что ему удалось подразнить это дерьмо. Я еще никогда не слышал, чтобы он так вопил в четыре часа утра: «Ведь это же совсем не те музыканты, которых я видел на репетиции». Так я ему сказал: «И это неудивительно, Раннальдини. Они же, к такой-то матери, были напуганы, когда вы их отлаяли». А вот это, должно быть, он в свитере с утенком Дональдом. Господи, красавец-то какой. А вообще эта оргия становится похожа на первый день распродажи.

Услышав это, Китти влетела в комнату, и тут же ее югляд уткнулся в Лизандера. Тот прижимал к себе Джека и огромный букет подснежников. А в следующее мгновение терракотовая ваза разлетелась на куски среди розовых лепестков.

– О Лизандер, – прошептала она.

Не в состоянии вымолвить хотя бы слово, Лизандер качнулся вперед, сунул подснежники ей в руки, сжал ее пальцы и стал их поглаживать. С секунду они молчали, ошеломленные той пустотой, которую увидели в лицах друг друга.

– Я не могу так жить, – заикнулся Лизандер.

– Добро пожаловать в Подземное Царство, Орфей, – прожурчал, подкрадываясь, Раннальдини. Затем, щелкнув пальцами двум официантам, чтобы те собрали осколки, он обратился к Китти: – Хочу, чтобы ты пошла и встретила Рудольфе, который будет играть роль Макбета.

Презрительно швырнув подснежники на соседний стол, он потащил Китти через комнату.

– Я полагал, что вы обещали отвергнуть Лизандера, – шипел он, стискивая ее руку, пока она не всхлипнула от боли.

Переключившись на мурлыкающий тон, он представил ее очень толстому тенору, одетому в белые одежды, и его приятелю-арфисту, чей костюм состоял из увядших листьев. Они играли Увядание и Упадок.

– Рудольфе, саrо, позволь тебе представить мою жену Китти, которая занимается твоим контрактом. Звони ей, если будут проблемы.

И он твердо поцеловал Китти в губы, намеренно глядя на Лизандера, скорбно сжавшегося на софе и тихо говорящего что-то Джеку.

– Я полагаю, что тебе интереснее разговаривать с собакой, чем со мной, – игриво сказала Гермиона.

– Да, пожалуй, – огрызнулся Лизандер, принимая от восхищенной официантки вновь наполненный стакан.

Вечеринка разгоралась. Из динамиков лился «Орфей» Глюка. Очаровательные музыканты-женщины и красавцы-геи, оперные звезды, почуяв одинокого, воплощающего образец красоты Лизандера, плотоядно кружили около, надеясь, что именно он сорвет с них тоги.

– А я вот думаю, не приобрести ли здесь дом, – сказал очень толстый тенор Рудольфе.

– У меня есть для вас секретная информация, – шепнул ему Ферди. – Там, через долину, скоро будет выставлен на продажу «Парадайз-Грандж». Если хотите, я завтра покажу вам его. Господи, прелесть какая, – отвлекся от этой темы Ферди, увидев, как в дверях появилась загорелая блондинка, странно одетая в скомканную бледно-голубую простыню. Может быть, она сумеет отвлечь Лизандера от отчаяния.

– Это Хлоя, подружка Бориса Левицки, – сообщил Рудольфе. – Мы с ней пели в Кардиффе в «Аиде». Чудесный голос.

– Хлоя, carissima, – Раннальдини поцеловал ее в обнаженное коричневое плечо, слизывая земляничный и розовый лосьон для тела. – Как же тебе удалось ускользнуть от Бориса?

– Он работает над своим «Реквиемом», – раздраженно объяснила Хлоя. – Даже не заметил, что я ушла.

– Только глупец может пренебрегать такой прелестью.

Подозвав официантку, Раннальдини вложил в каждую маленькую ручку Хлои по стаканчику «Крага».

– Ты появилась вовремя. Мы собираемся ужинать.

– Надеюсь, я сижу не рядом с Рэчел?

– Нет, рядом со мной. Это многих огорчит. Брошенные им в огонь подснежники Китти зашипели.

Ужин сервировался в голубой столовой, обстановка которой была более интимной, чем в огромном зале. Гости раскинулись на многоцветных шелковых подушках, разбросанных вокруг низких столиков, накрытых в романском стиле: огромные рыбины в масле и травах, омары, молочные поросята, огромные бутыли с вином и большие вазы с виноградом, вишнями и гранатами.

Рядом с каждой золотой тарелкой, завернутые в бумагу имперского лилового цвета, лежали презервативы и пилюли для возбуждения. Еще большую сексуальность атмосфере придавало звучащее из громкоговорителей, подобно сердцебиению, «Болеро» Равеля в интерпретации Раннальдини. Концертмейстер подыгрывал.

– Если бы Раннальдини столько же тратил на цветы для церкви, – проворчала Джой Хиллари, разглядывая груды фрезий.

– Кто же это составлял план рассаживания? – возмущалась Джорджия, зажатая между священником и Рудольфе.

– Раннальдини и я, – самодовольно сказала Гермиона. – Я поместила Гая между двумя самыми хорошенькими женщинами в этом зале – между Рэчел и Наташей. Кстати, ваш телефон в порядке? Я видела сегодня Гая, выходящего из телефонной будки на Хай-стрит в Парадайзе.

Затем она вдруг раздраженно добавила:

– А какого же черта Хлоя делает рядом с Раннальдини? Ее вообще не приглашали. Предполагалось, что справа от него будет Гвендолин Числеден.

Лизандер, к тому времени уже абсолютно пьяный, вдруг обнаружил, что сидит между Гермионой и уродливой контрабасисткой, явившейся в костюме жены Цезаря, Кальпурнии.

– А разве можно с таким лицом изображать кого-нибудь другого, – сказал Мередит, сидящий напротив и обсасывающий клешню омара.

За одним столом оказались Гай, Рэчел, Наташа, пожирающая Лизандера своими кошачьими глазами из-под черной челки, и Ферди, подавленный тем, что все еще отчаянно хочет ее.

Раннальдини намеренно усадил Китти за свой столик, устроил так, что упиравшийся в спину взгляд Лизандера наталкивался на второй лик злобного, насмешливого Януса рядом с ней. В течение всего ужина Раннальдини намеренно обнимал свою жену, поглаживая ее шею, как палач, ищущий, куда бы воткнуть, топор, ласкал груди и спину, словно намазывал маслом от загара, постоянно целовал и что-то нашептывал на ухо.

Лизандеру приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не встать и через всю комнату не броситься на Раннальдини. Выглядевшая измотанной и уж совсем непривлекательной, Китти трогала его еще больше. Положив возбуждающую таблетку в рот, он запил ее полупинтой «Крага».

– Ты не выглядишь очень счастливым, Лизандер, – сказала Гермиона, кладя руку на его ногу.

– Это точно, – согласился Лизандер, убирая ее руку. – Китти вернулась к Раннальдини, а она самый лучший человек, не считая Артура, изо всех мною встреченных.

– Ну это потому, что она молода и неопытна, – отмахнулась Гермиона.

– Это не так, – Лизандер яростно оторвал кусок гусятины и дал его Джеку. – Она хорошая, потому что она хорошая.

– Твой друг не в очень-то бодром настроении, – крикнула Гермиона через стол Ферди.

Не желая взорваться до начала оргии, люди пили больше, чем ели, уже начиная обниматься и потихоньку раздевать друг друга. Когда таблетки для возбуждения начали свое действие, Гермиона принялась за любимые темы.

– Я бы хотела сыграть в «Ковент-Гардене» Дездемону с Доминго в роли Отелло, – начала она, – и так очаровать его, чтобы на глазах всего зала он занялся со мной любовью, вместо того чтобы убивать.

– Ну, значит, просто-напросто надо переписать пьесу, – отреагировал Мередит. – А я бы хотел, чтобы меня изнасиловал Мел Гибсон» – причем не торопясь.

– А я бы хотел посмотреть, как три великолепные женщины занимаются любовью, – Гай улыбнулся Гермионе, Рэчел и Наташе, – а потом присоединиться к ним.

Наташа пытавшаяся поднять настроение мрачного Лизандера, бросая в него виноградинами, сказала, что хотела бы быть похищенной и соблазненной разбойником с большой дороги.

– Моя фамилия Тарпен. Зовите меня Дик, – предложил Ферди, наполняя ее золотой кубок.

Даже Наташа рассмеялась.

– И что же дальше? – спросила она.

– Хотелось бы найти женщину, чтобы заняться с ней любовью, – просто ответил Ферди.

Кроме Рэчел, которая таращилась на стол Раннальдини с не меньшим ужасом, чем Лизандер.

– А что там делает Хлоя? – шепнула она Гаю, хотя Раннальдини демонстративно ласкал Китти: его правая рука исчезла под столом.

А какое ваше тайное желание, Лизандер? – полюбопытствовала Гермиона.

– Это не секрет. Я хочу жениться на Китти, – спокойно сказал Лизандер.

Последовала пауза. Затем Наташа издала насмешливо-радостный вопль.

– Ты прекрасна, – вздохнул Ферди, не в силах оторвать взгляд от ее золотистых бедер.

– Ну так возьми меня замуж, – язвительно предложила Наташа. – Поскольку Лизандера возбуждают только замужние женщины, то это единственный способ получить его в постель.

Джорджии становилось все хуже и хуже. Справа от нее Рудольфе и его дружок копались в седых головах друг друга подобно шимпанзе, а мужчина, одетый Антонием, был альт, который, скинув свою тогу, продемонстрировал пенис трехлетнего мальчугана. Она была в основном сосредоточена на повизгиваниях, доносившихся от стола Гая. Сидящий слева священник не сводил глаз с Лизандера, который выглядел так мрачно, что на какую-то мучительную секунду напомнил ей Дэвида Хоукли. Ах, если бы Дэвид простил ее!

Через стол леди Числеден уже разошлась до того, что расстегнула почти все пуговицы своей полночно-синей блузки.

– Я бы хотела пойти куда-нибудь, где бы открылись мне новые горизонты и расширился мой жизненный опыт, – рассказывала она Бобу.

– Почему бы не отправиться в Бекслиевскую пустошь? – сказал Мередит, вклиниваясь между ними.

Выпивка под закуску сменилась еще более обильной выпивкой под танцы. Бал открыли Гермиона с Гаем, которые, танцуя рок-н-ролл, хотели показать юному поколению, что и в их время были танцы, а когда Гай поднял Гермиону в воздух, она обхватила его ногами в колготках телесного цвета.

Самодовольная улыбка Гермионы, однако, стерлась с ее лица, когда Раннальдини вывел Китти на площадку. Гипнотизирующе гибкий танцор, он мучительно извивался своим телом по ней, практически насилуя ее, целовал ее плечи, а затем рот, заталкивал язык чуть ли не в глотку, пока она не начала уступать, позволяя его рукам шарить по ее телу, в то время как его ноги абсолютно точно держали музыкальный ритм.

Он намеренно танцевал рядом с Лизандером, так что подол плиссированной юбки Китти задевал ноги Лизандера, а он вдыхал запах ее горячего испуганного тела и слабый аромат исчезающего «Диориссимо», который он подарил ей в аэропорту и запах которого все больше ассоциировался у него с потерями.

– Ох мамочка, ох Господи, ох Китти, ох Мегги, – бормотал он беспомощно и пьяно.

Отважившись взглянуть на него, Китти подумала, каким же безнадежно больным и слабым он выглядит. Джинсы его были порваны во всех возможных местах. На рубашке отсутствовали пуговицы. Один ботинок просил каши. «Я нужна ему», – подумала она с болью, не чувствуя пальцев Раннальдини, пока они не ущипнули ее действительно чувствительно.

Не в силах больше выносить это, Лизандер, пошатываясь, поспешил из комнаты.

«А вот и мой шанс», – решила Наташа, вскакивая на ноги.

Через секунду Китти отбросила свой страх.

– Ты не думаешь, что он собирается вышибить себе мозги?

– Нужен чертовски хороший выстрел, – усмехнулся Раннальдини, – чтобы попасть в такие крошечные мозги.




51


Оргия бушевала.

– Тога, тога, гори ярче, – взвизгнула Мериголд, бросила свою простыню в камин и устремилась вверх по лестнице, преследуемая мужчиной в маске Нейла Киннока.

Никому из гостей, заходящих и выходящих из спален, и в голову не приходило, что есть что-то странное в том, что мистер Бримскомб обрезает жимолость в «Валгалле» в середине зимы.

Внизу Раннальдини под джаз танцевал с Рэчел на розовых лепестках, гипнотизируя ее своим смертоносным взглядом. Совершенно убитая Китти топталась со священником – хозяйка с самым худшим гостем. Если бы она знала, что Лизандер придет, она бы постаралась выглядеть получше, и все-таки он принес ей подснежники. Ведь если быть правдивой, то больше всего она боялась, что он разлюбит ее. Прошлой ночью ее мечты настолько вырвались из-под контроля, что она пожелала стать кротом со слепыми розовыми глазками и отсутствием талии, тогда бы она прокопала туннель под воротами «Валгаллы», под рекой Флит, не останавливаясь, пока не докопалась бы до какой-нибудь кротовой кочки на лугу около коттеджа «Магнит».

Видя, что Раннальдини исчез, Китти бросила священника на середине фокстрота и сбежала в летнюю гостиную. Не найдя подснежники Лизандера, чтобы поставить их в воду, она обошла все основные помещения, спотыкаясь о совокупляющиеся пары и о подол собственной длинной юбки и моля Господа помочь ей найти Лизандера.

Сквозь окно лестничной площадки она увидела выросшее гало перламутровой луны, отливающей всеми цветами тусклой радуги. Китти вспомнила, что Лизандер являлся ей во снах сияющим ангелом. В следующий миг мимо нее с визгом пронеслась леди Числеден в лифчике и поясе с резинками, преследуемая мужчиной, у которого на голове была надета ослиная маска Лизандера.

«Приди ко мне, потанцуем обнаженными под дождем, – ревело в громкоговорителе, – и прижмись ко мне в экстазе».

А вот был бы сейчас снова октябрь, и они бы танцевали на поле у коттеджа «Магнит». Впрочем, это пустое. Она должна найти Лизандера.

– Миссис Раннальдини, – испуганно окликнул ее снизу один из поставщиков провизии, – здесь полисмен, требует объяснить, почему такой шум.

– Ур-ра, наконец-то хоть один свободный мужчина, – отозвалась Китти. – Если он симпатичный, то познакомьте его или с Рэчел, или со священником.

Истерично хихикая, она почувствовала какое-то счастливое облегчение. Она и Лизандер любят друг друга, а остальное не имеет значения.

«Приходи ко мне потанцевать обнаженными под дождем», – запела Китти, стремительно скатываясь на мрачную лестничную площадку.

Она услышала какое-то всхлипывание, но к черту людей с их проблемами. Потом она поняла, что звук доносится из комнаты Наташи. На цыпочках подойдя к двери, она увидела, что ее падчерица плачет так, что кровать ходит ходуном.

– Миленький мой, что случилось?

– Все. Я собираюсь умереть. А ты будешь рада, потому что это означает, что папочка с Гермионой завязал.

Наташа подняла голову. Краска для век Клеопатры и весь макияж были размазаны по лицу так, словно теперь на ней была паранджа.

– О Китти, я не перенесу этого. Я так его люблю.

– Бедный ягненочек.

Схватив стопку розовых салфеток, Китти положила руку на вздрагивающее плечо Наташи, осушила ее глаза и почувствовала себя счастливой оттого, что может хоть кого-то успокоить.

– Ну так что? Расскажи мне.

– Лизандер трахает Гермиону.

– Что ты сказала?

Розовые салфетки посыпались из руки Китти, как лепестки роз.

– Ну занимаются любовью, если хочешь, – взвыла Наташа.

– Я не верю в это.

Китти очень резко села на кровати, и губы ее так дрожали, что она только и смогла пробормотать:

– Л-л-изандер н-нен-навидит Г-г-гермиону.

– Тогда он здорово демонстрирует ей это. Сходи в туалетную комнату папочки. Они там все наблюдают за ним.

С трудом попав в открытую дверь, отправив по дороге в полет вазу с маками, Китти побрела по бесконечным продуваемым переходам и ведущим вниз каменным ступеням, холодящим босые ноги.

Из всех громкоговорителей теперь все более и более мрачно лился «Полет Валькирии».

Это не может быть правдой, не может.

Какую-то ужасную секунду она думала, что в дверях туалетной комнаты стоит Раннальдини. Потом поняла, что это его маска и что он и Боб с видеокамерой, и Мередит, который что-то нашептывает маэстро на ухо, и Рудольфе и его приятель, раздетые до боксерских шортов, все возбужденно таращатся в двустороннее зеркало. Придвинувшись и вцепившись в бюст Шуберта, Китти теперь смогла увидеть Лизандера и Гермиону, обнаженных, в большой бледно-серой четырехспальной кровати Раннальдини. С вишнево-красных камчатых стен на них равнодушно взирали девушки с миниатюр Ренуара и Ватто. Джек, поблескивая глазами-бусинками, посматривал на хозяина, занимая сторожевой пост в кресле.

Раннальдини обернулся, порочно улыбаясь:

– Смотри, Китти.

– Двустороннее зеркало в стене, – захихикал Мередит. – По-моему, оно из нас самое сексуальное.

– Это уж точно, – произнес Рудольфе, держась за член своего дружка. – Раннальдини, а нельзя ли нам встать в очередь к нему? Черт, ну видели ли вы что-нибудь прекраснее?

Прижавшись к зеркалу, Китти удивилась, почему ее боль не разбивает стекло. Как же Лизандер не видит ее? Хотя его совокупление с Гермионой было беспорядочным, нестерпимо больно смотреть на его бледное тело на этих красных шелковых простынях.

– О Господи, пожалуйста, помоги мне, – прошептала она.

– Бедняжка, ты пропустила блестящее представление, – сказал Раннальдини. – Твой дружок работал с живостью целого оркестра. Не все ноты верны, но сколько энергии.

«Это же Малый из Парадайза», – с ужасом подумала Китти, в то время как Гермиона, выскользнув из-под тела Лизандера, взяла его вялый член своими прекрасными улыбающимися губами.

Вскрикнув, Китти умчалась в свою спальню, где нашла леди Числеден, занимающуюся тем же самым с мужчиной в ослиной голове на ее одеяле, вышитом цветами.

Хлопнув дверью, Китти на мгновение прижалась к ней, пытаясь совладать с болью, которая была во много раз сильнее той, что доставлял ей своей неверностью Раннальдини. Из всех его любовниц Гермиона больше всех использовала ее, оскорбляла и унижала, а теперь спокойно украла у нее Лизандера, единственного мужчину, которого Китти, как она теперь понимала, когда-либо любила. Можно остановить палача, сказав ему то, что он хочет услышать, но нельзя остановить эту бесконечную боль.

– Н-да, такого разгрома я еще не видел!

Один из поставщиков провизии чесал голову над осколками стекла, сверкающими среди лепестков роз. Китти смутно заметила священника, за которым гналась взвизгивающая вакханка, и мечущегося в панике в лабиринте «Валгаллы» констебля в одном шлеме. Когда же она подняла глаза к луне, то увидела, что та, как и Лизандер, потеряла свой нимб.

А вечеринка и не собиралась сдавать темпы. На винных пятнах соль лежала подобно снегу – Леди Числеден громко вопила, обнаружив, что мужчина с ослиной головой, которому она сдалась час назад, не кто иной, как хитрющий мистер Бримскомб.

Джой Хиллари, очень занятая тем, чтобы остановить совокупление пар, застыла в восхищении, когда заметила, как Мериголд, хихикая, исчезает в кладовке для метел с мужчиной в маске Нейла Киннока.

Силой открыв дверь, она вылила на них содержимое ржавого пожарного ведра, прокричав:

– Как же ты, Мериголд, появишься с такой репутацией на заседании приходского совета?

– Я занимаюсь любовью с собственным мужем, тупая ты корова, – взвизгнула Мериголд, которую сзади покрывал Ларри, получивший большую часть содержимого ведра.

– Но он же пришел в костюме льва, – в замешательстве произнесла Джой.

– И под ним был не ягненочек, – Мериголд швырнула в Джой мусорным ведром и пинком захлопнула дверь.

– Я хочу к мамочке, – всхлипывала Наташа.

– А где она? – спрашивал Ферди, поглаживая ее промокшие от слез волосы.

– Думаю, что в Нью-Йорке.

– Я отвезу тебя к ней, – сказал Ферди. – Сразу же, как покажу Рудольфо «Парадайз – Грандж».

– На твоем месте, Гвендолин, – говорила Джой, пытаясь обрести былую уверенность, – я бы немного подсушила твое симпатичное платье.

В это время в своей башне, лежа на другой огромной постели, окруженный восхищенными возгласами оперной толпы из «Саломеи» в собственном исполнении, несущимися из динамика, Раннальдини предвкушал удовольствие.

– Согласно Саду, – бормотал он, – удовольствие увеличивается пропорционально воображаемым ощущениям. А наиболее мощные ощущения, – он застонал от наслаждения, когда Хлоя впилась в него пальцами с длинными ногтями, – производятся болью. Настоящий сладострастник не обходится без огромного количества боли.

Он широко улыбнулся Хлое, подползая к ней настолько, что его сияющий конец оказался в каком-нибудь миллиметре от ее гладкого загорелого лица.

– Не бойся, – нежно сказал он, когда она, вздрогнув, отпрянула. – Слушай.

Хлоя напрягла слух и услышала слабый бой колокола.

– А не хотела бы ты сыграть леди Макбет, Хлоя? – спросил Раннальдини.

Лизандер проснулся около десяти с убийственной головной болью. Застонав, он попытался сфокусировать взгляд на розово-светлом парике, висящем на одном из столбиков большой двуспальной кровати.

Джек спал на его свитере с Утенком Дональдом, несколько розовых обнаженных девушек смотрели на него с картин да сильно пахло грешной плотью. Постепенно его взгляд переместился на розовые ногти, гладкие загорелые восковые ноги, переходящие в пышные бедра, и пушистые лобковые волосы, выщипанные в форме сердца.

Как мощный электрический заряд ударила его мысль, что случилось что-то убийственно плохое. Заросли Китти были выбритыми там, во Франции, и еще не могли отрасти. С трудом подняв взгляд выше, поверх вздымающейся груди, он уткнулся в самодовольно-удовлетворенное лицо Гермионы, пожирающей бок копченого лосося.

– Что за черт тут происходит?

– Мы занимались любовью, – Гермиона погладила его лоб, – и это было чудесно.

– Этого не могло быть. Если ты мне только не сыпанула что-нибудь в выпивку. Я никогда не хотел оказаться с тобой в постели. Я слишком люблю Боба.

– Как невежливо!

Гермиона продолжала улыбаться, однако ее острые ногти впились в скальп Лизандера.

– Ой, не надо. Я люблю Китти.

– Ну перестань, мы же все знаем, что тебе заплатили.

– Но любовь-то была настоящей, будь ты проклята.

– И она не сказала тебе после всего: «Это было волшебно, Лизандер»?

Лизандер потряс головой и, окончательно проснувшись, оперся на локоть, уставясь в красивое и злобное лицо Гермионы.

– Да, Китти всегда говорит Раннальдини: «Это было волшебно, Раннальдини». Лизандер, ведь ты же столько браков развалил.

Вдруг, испугавшись, она махнула рукой перед его страшными, налитыми кровью глазами.

– Ты... ты... Раннальдини рассказывал тебе о них с Китти в постели?

Вот же сучка! Как это ужасно, что Китти должна говорить и Раннальдини тоже «волшебно».

– Ну так. Разговор на подушке. Но ведь Раннальдини и не претендует на звание джентльмена. Он любит такие истории и в восхищении наблюдал прошлой ночью через двустороннее зеркало за нами. – Она засмеялась своим коротким убийственным смешком. – И Китти тоже.

– Китти! – Лизандер похолодел. – Китти. Бедный ангел. Что она сказала?

– С ней все будет о'кей, – произнесла Гермиона, разозленная его внезапным отчаянным прозрением. – Все эти выходцы из рабочего класса чувствуют боль не так, как мы. И вообще я не понимаю, и-за чего ты всполошился, ты же должен испытывать наслаждение. Иди-ка сюда, – она соблазнительно откинула красные шелковые простыни. – Давай попробуем еще раз, пока ты трезвый. И ты скоро забудешь Китти.

От отвращения Лизандер слетел с постели, схватившись за голову, едва сдерживая тошноту, и, натягивая джинсы, порвал их еще больше. Гермиона потеряла терпение.

– Да с какой стати Китти должна покинуть Раннальдини? – прошипела она. – Посмотри на этот роскошный дом и все эти прекрасные земли.

За узким окном Лизандер видел покрытые снегом печные трубы, испускающие дым к сияюще-голубому небу. На той стороне долины, на полях за «Парадайз-Грандж», как на картине Брейгеля, люди катались на лыжах и тоббоганах, спускались по холмам, а собаки неслись за ними с веселым лаем – и вся эта сцена так остро напомнила ему Монто и Китти, что он схватился за подоконник.

– Да ты подумай, как она живет, будучи замужем за гениальным человеком. – Голос Гермионы звучал сейчас как колокол. – Подумай о ее будущности в Нью-Йорке. Ну какого черта ты можешь ей предложить?

– Только мое сердце.

Сопровождаемый насмешливым хохотом Гермионы, он отправился на поиски Китти. Лестничная площадка была пустынна, если не считать забытых кем-то лифчика и пары трусиков. Пробираясь среди канделябров, кинжалов, лавровых венков, опавших фиговых листков, карточек с указанием мест, окурков, презервативов и прожженных воздушных шаров, Лизандер вдыхал запахи секса, застоявшегося табачного дыма, полупустых стаканов.

Не желая будить священника, раскинувшегося на софе с букетиком сухих маков в руках, Лизандер вскоре наткнулся на бодрствующую с затуманенными взглядами группу, сидящую вокруг кухонного стола.

– Я и не знала, что у Гвендолин Числеден такой подтянутый животик, – говорила Джорджия, наконец заполучив в руки Гая.

– И первый приличный трах за последние сорок лет, – добавил Мередит. И тут он заметил Лизандера: – Ну что, солнышко. Как ты?

Увидев на другом конце стола Боба, погруженного в музыкальную страницу «Обсервера», Лизандер порозовел и пробормотал:

– Где Китти?

– Во всяком случае, не в себе, бедный ягненочек. Она бросила соль нам в кофе. Потом, когда я очень вежливо попросил у нее немного масла для наших круассанов, она достала из холодильника два фунта и бросила на стол, как слиток золота.

Несколько старых дев, тщетно ожидавших священника к заутрене в церкви Всех Святых в Парадайзе, были ошеломлены видом бедной маленькой миссис Раннальдини, всегда такой тихой, незаметной, которая прибрела в белом бальном одеянии с кровоточащими ногами и, сжавшись на задней скамье храма, жалобно всхлипывала:

– О, пожалуйста, Господи, помоги мне, помоги мне.

Мисс Крикдейл, насмотревшаяся на адюльтеры Парадайза, побежала к телефонной будке, чтобы позвонить Мериголд и попросить ее забрать Китти.

– Я думаю, бедная малышка окончательно тронулась.

– Надо полагать, что прошедшей ночью только ты, Ларри и я не попали в Аид, – сказала Мериголд, усаживая Китти напротив плиты и вручая ей чашку черного кофе, чтобы согреть замерзшие руки. Ее зубы стучали между голубых губ. На ней было старое овчинное пальто поверх изорванного наряда весталки-девственницы.

Мериголд готовилась к визиту Рудольфе, который должен был вот-вот подъехать осматривать «Парадайз-Грандж». С окнами, занесенными снегом, дом выглядел прекрасно. Если бы еще картины, его украшавшие, не ушли на аукционы Сотби... Ларри отсыпался наверху. Они оба пришли к выводу, что давно уже так не веселились на вечеринках.

Увидев, что Китти немного успокоилась, Мериголд заговорила более откровенно.

– Я знаю, что Лизандер был с тобой в постели, Китти, дорогая. Ты ему очень нравишься, но ведь он был в постели и со мной, и с Джорджией, и я боюсь, он просто не в состоянии противиться любому влечению, тем более что в постели-то он просто гений. Он знает, как заставить тебя чувствовать себя и желанной, и милой, и красивой.

Видя, что Китти вздрагивает от каждого прилагательного, Мериголд почувствовала, что кто-то должен поступить жестоко, чтобы сделать в результате добро.

– Он собирался отправиться в постель с Рэчел, у него был роман с Мартой в Пал м-Бич и еще Бог знает с кем в Парадайзе и помимо него, а теперь – Гермиона. Я знаю, это тебя потрясло, но надо смотреть правде в глаза, он же плейбой, только и думающий, где бы чего урвать да кого бы трахнуть.

Китти сделала глоток кофе, такого горячего, что у нее глаза увлажнились.

– Я думала, что он изменился.

– Мужчины не меняются, – сказала Мериголд, – только меняют партнерш. И Лизандер будет не вернее, чем Раннальдини, но здесь хотя бы ты живешь в роскоши.

Китти заплакала:

– Но я же люблю его, Мериголд.

– Потому что он такой добрый. Но это же совсем другое дело. Он берет женщин не размером того, что у него в штанах, а тем, что он хороший и умеет слушать.

Вернувшись к Раннальдини, Китти позволила себе один звонок. Этого ей было достаточно.

– Убирайся, – вопила она, прорываясь сквозь мольбы Лизандера. – Ты даже хуже, чем другие. Ты думаешь только о сексе. Я не хочу тебя больше видеть.

Полчаса спустя сгорели и последние надежды Лизандера. Он услыхал шаги по тропинке, ведущей к коттеджу «Магнит», но когда подбежал к двери, то нашел только записку от Боба, приглашавшего его на следующий день на обед в Лондон:

«Нам с тобой надо серьезно поговорить о Гермион»е.




52


На следующий день перепуганный Лизандер приехал на Реднор-Уок. Вызовет ли его Боб в суд в качестве ответчика или просто призовет больше не трахаться с Гермионой? Дом был очень хорош и уж декорирован никак не в стиле Гермионы. Огненно-оранжевые занавеси на окнах гостиной были задернуты, на полу лежал большой белый ковер, вытканный голубыми цветами, а вдоль оштукатуренных стен висели полки с книгами по музыке, партитурами, записями Гермионы, скорбным клоуном Пикассо и нежным осенним золотым лесом Котмена.

Огромный портрет Гермионы в роли Донны Эльвиры отражался в большом зеркале в позолоченной раме над камином. Лизандер повернулся спиной к этим двум изображениям, но никак не мог отвернуться от фотографий этой старой сучки, развешанных везде. Изысканные запахи вина и трав доносились из кухни. Несмотря на жгуче-холодный день, в доме было достаточно тепло. Боб встретил его в серой полосатой рубашке, заправленной в джинсы, демонстрирующие плоский живот и самые стройные бедра в Глочестер-шире.

Лизандер, который, казалось, последние дни только и делал, что мерз, почувствовал страстное, почти до слез доводящее облегчение от такого дружелюбного тепла Боба.

– Входи, дорогой мальчик. Ты такой замерзший, что тебе нужна собачья шкура. Доброе утро, Джек. Отпусти его. Здесь кошек нет.

Усадив Лизандера в бледно-оранжевое с белыми полосками кресло рядом с потрескивающим огнем, он открыл бутылку розового шампанского:

– Как доехал?

– До Ратминстера ужасно. А дальше дорогу посыпали песком.

– А я вот уже какую ночь слушаю скрип собственных зубов, – заметил Боб, осторожно вытаскивая пробку. – Ну и вечерок выдался. Это же жуткая проблема собрать вовремя оркестр на репетицию после такого похмелья. Сегодня вечером мы играем дьявольски сложную пьесу Вила-Лобоса в «Фестиваль-Холле». Предполагалось, что Хлоя будет петь «Les Nuits d'ete», но у нее что-то со спиной или где-то там еще.

Боб одарил Лизандера своей усталой очаровательной улыбкой, передавая ему стакан:

– Ты пришел в себя?

– Нет.

Боб лениво поправил желтую китайскую шелковую шаль, наброшенную на пианино, и переставил вазу с глазурованным орнаментом, наполненную светло-голубыми гиацинтами. Затем, усевшись напротив Лизандера, поднял стакан:

– За мое освобождение. Это настоящий «Дом Пе-риньон» 1982 года по причине действительно красного дня календаря. Я даже не могу сказать тебе, как я благодарен. Я уже пятнадцать лет молюсь, чтобы кто-нибудь избавил меня от Гермионы.

Челюсть Лизандера отвалилась, как трап на пароходе.

– Раннальдини слишком недостижим, чтобы я мог предложить ему такой брак.

Боб аккуратно разглаживал золотистую фольгу от шампанского тщательно ухоженным ногтем большого пальца.

– Тем более что он мой музыкальный директор, и если я вызову его в суд в качестве ответчика, скорее всего он просто уничтожит меня, да и оркестру больше не нужны скандалы. Ну а тут, – мягко добавил он, – я заснял тебя и Гермиону на видеокамеру, и теперь я дома и трезвый.

– О Господи! – Лизандер сделал громадный глоток шампанского. – Вообще-то я не предполагал, что мы с Гермионой соответствуем друг другу. Она потрясающая певица и потрясающая женщина, и все такое прочее, и наверняка считает меня дурачком и совершенно немузыкальным человеком, и потом, я сомневаюсь, что смогу содержать ее.

– Тебе придется подумать об этом, – неожиданно холодно сказал Боб. – Гермиона-то, во всяком случае, сможет содержать себя. И тебе не придется больше работать. Но поставлен ты будешь в тюремные условия, ты станешь чем-то вроде ремешка от сумочки в ее руке; ну а в постели она волшебница – впрочем, ты знаешь.

Лизандер позеленел, его лицо покрылось каплями пота.

– Да я не помню. Клянусь тебе, Боб, я был не в себе. Одна из причин, почему я чувствую себя ужасно, – это то, что ты всегда был по-настоящему добр ко мне. Я и не думал трахать ее.

– Следовательно, ты не собираешься быть с ней?

—Н-нет, пожалуйста, нет, – заблеял Лизандер.

– И это после того, как ты ее так ужасно скомпрометировал. Да ты хоть понимаешь, что она может нанять самых крупных адвокатов в мире.

Боб долго вглядывался в искаженное ужасом лицо Лизандера, а затем затрясся от хохота.

– Какая жалость! Я-то рассчитывал, что мне здесь удастся ее навесить. Но я не думаю, что ей нужен мнимый муж, а Козмо – мнимый отец.

– Но я-то думал, что ты обожаешь ее, – произнес Лизандер в жутком смятении.

– Да она мне до смерти надоела, – равнодушно ответил Боб.

Он встал, пригладил остатки белокурых волос, глядя в зеркало, и присел на ручку кресла, в котором находился Лизандер.

– На следующий вечер после того, как вы с Гермионой побывали в постели, ты напомнил мне белые фиалки Меттью Арнольда, которые дети нарвали, а когда их позвала няня, бросили умирать на полянке. Ты слишком тратишь себя на женщин, – мягко добавил Боб.

У Лизандера широко раскрылись глаза. Он почувствовал, что краснеет, и ему захотелось стать совсем маленьким. Боб все приближался. Глянув вверх, Лизандер разглядел свежую побритость Боба, его безволосые ноздри над длинной и широкой верхней губой и большие добрые глаза, почти лишенные ресниц.

– Вероятно, ты был слишком пьян, чтобы вспомнить, что происходило во время твоего спектакля прошлой ночью, – Боб положил легкую руку на волосы Лизандера. – Я же, клянусь тебе, видел самое потрясающее из всего, что мне приходилось видеть. – Он медленно поглаживал напряженные щеки Лизандера другой рукой. – Я знаю, тебе бы хотелось посмотреть эту кассету.

– Ни хрена подобного!

Лизандер так стремительно вскочил на ноги, что чуть не сшиб Боба на пол.

Джек оставил исследование плюшевого медведя в углу и яростно гавкнул.

– Ну ты успокоился, успокоился? – оправившийся Боб двинулся к своей добыче.

– Успокоился. – Охваченный паникой Лизандер укрылся за пианино.

– Как стыдно, – вздохнул Боб. – Ты поймешь, что мужчины более благодарны и менее склочны. Ну хорошо, давай-ка обедать. Мередит!

И Мередит засуетился. Погруженный в мясницкий фартук, он еле дотащил большое блюдо голубого дельфтского фаянса с омарами, запеченными под белым вином и анчоусным соусом.

С грохотом уронив ноты на клавиши, Лизандер еще шире раскрыл глаза:

– Ты и Мередит? – недоверчиво пробормотал он. Боб кивнул, наполняя стакан Мередита:

– Вот уже почти четырнадцать лет. Я бы не выжил в браке с Гермионой, если бы не он.

– А Гермиона знает?

– Конечно же нет, глупая сучка. Она же занята только собой, – сказал Мередит. – Бобби, ты не достанешь хлеб из духовки и не захватишь салат? А я уверен, Лизандер, тебе бы понравилось записанное на видео, – сказал он успокаивающе. – Мне так очень понравилось. Ты такой фотогеничный, что среди голубых просто бы сверкал.

– Вы уж слишком добры ко мне, – облегченно засмеявшись, Лизандер вдруг понял, что не может остановиться, они тоже присоединились к нему и хохотали до тех пор, пока слезы не потекли у них по щекам.

– Мне так жаль, – наконец выдохнул Лизандер, вытирая глаза рукавом. – Посмеяться-то хорошо, но я люблю Китти.

– Фу, фу, – зафыркал Мередит. – Вот там целый мир возможностей, – он постучал по стеклу окна, – который называется Лондон. Три тысячи миль отсюда – Нью-Йорк. И с такой божественной внешностью тратить себя на некрасивую девушку?

– Она красивая.

– Которая, между прочим, замужем, – продолжал Мередит, кладя голубую салфетку на колени Лизандера, – и муж вовсе не собирается отпускать ее.

– Я должен ее спасти.

– Не должен, солнышко. Ну а теперь ешь, пока не остыло. Ты что-то совсем исхудал. И не переживай, – добавил он, когда Лизандер увял, как один из подснежников Китти. – А сейчас тебе на время придется выехать из Парадайза.

– А Китти все это время будет с этим дерьмом? Как я могу ее оставить, если знаю, что способен сделать ее счастливой?

– Она действительно сокровище, – согласился Боб, подкладывая Лизандеру на тарелку, – но она никогда не оставит Раннальдини. Он терроризирует ее и в то же время обращается к ее совести. Смертельная комбинация. Он поселил ее мать в дорогом доме, который сама Китти не в состоянии содержать. Поскольку ее денег хватит только на неделю.

– Я мог бы платить за это, – быстро сказал Лизандер. – Или мать Китти жила бы с нами, так было бы дешевле.

– Ну хорошо, значит, оставь эти забавы жиголо и займись приличным делом, чтобы быть достойным ее.

– Это какая-то загадка, – удивлялся Мередит, сгребая с почти нетронутой тарелки Лизандера, пока тот шел к машине. – Чем же Китти его взяла?

– Она затронула его сердце, – сказал Боб. – Ведь Лизандер очень прост по натуре, несмотря на удивительную внешность. Все, чего он хочет, – вдоволь еды и женщину по своему вкусу. А борьба его не интересует.

Наташа была так подавлена, что, пока Ферди показывал Рудольфо «Парадайз-Грандж», сбежала из «Валгаллы» и нашла убежище у родителей своей подруги в Пимлико. На тот случай, если Лизандер будет ее спрашивать, она оставила Китти адрес.

Худшей частью ночного кошмара представлялось Наташе то, что ее собственный отец распускал слюни, наблюдая за Лизандером и Гермионой в постели.

– Ведь папа же знал, что я без ума от Лизандера, – плакалась она Китти. – Ну как же он мог все это устроить да еще и болтать кругом об этом? И как мог Лизандер трахать эту старую толстую развалину?

Безутешная от собственного горя, Китти успокаивала Наташу как могла.

Ни Раннальдини, ни Лизандер не проявили ни малейшего интереса к местонахождению девушки, но когда Ферди в пятый раз позвонил в «Валгаллу», Китти дала ему адрес в Пимлико.

Через два дня, наскучив подружке и ее родителям своим нескончаемым монологом о несчастье, Наташа уехала в «Валгаллу», поскольку этим вечером пора было возвращаться в «Багли-холл». Они с Флорой были подобны раненым на войне.

Китти упаковала ее дорожный сундук. После оргии Наташа решила быть более откровенной с мачехой. Прибыв на Паддингтонский вокзал, она купила Китти коробку «Черной магии» и книгу о коврах. Сгорбившись от несчастья, она тащилась по платформе, думая о насмешках и о домашних заданиях, которые она не сделала, о том, насколько невыносимым будет «Багли-холл», если она все уроки будет думать о Лизандере. Вдруг чья-то рука перехватила ее чемодан. Обернувшись, она столкнулась лицом к лицу с круглой красной физиономией Ферди.

– Ой, уйди. Ты напоминаешь мне о Лизандере. Извини, Ферди, я такая сука, но у моего мира отвалилось дно.

– А мой мир вывалился из моей задницы, – проворчал Ферди. – И не надо было мне есть тот соус прошлой ночью.

Легкая улыбка тронула большой скорбный рот Наташи.

– Дурачок ты все-таки. И что же ты тут делаешь?

– Всего лишь зарабатываю комиссионные. Я подумал, что надо бы прийти и проводить тебя.

– Нашел бы ты себе лучше богатую подружку.

– Да вот одну уже вижу, – сказал Ферди, беря ее за руку. – Ну пойдем искать твое место.

По причинам, известным только «Бритиш Рейл», обычный экспресс был заменен старомодным поездом с маленькими вагонами и, что еще хуже, без бара и даже отопления. Кое-как Ферди удалось уломать официанта из вагона-ресторана соседнего поезда, чтобы тот продал им бутылку бренди.

– Это согреет тебя, – сказал он Наташе, наливая из бутылки в бумажный стаканчик, – а вот тут журналы «Татлер» и «Хелло!».

– Спасибо, – вяло ответила Наташа.

– Я приеду и заберу тебя из школы.

– Ну, если хочешь.

– И я напишу тебе.

Наташа чувствовала себя такой разбитой и обессиленной, что даже не выглянула и не помахала Ферди, когда поезд тронулся. Сжавшись на сиденье, чтобы спрятаться от лучей низкого солнца, она заметила, что гудок паровоза похож на первые ноты «Скрипичного концерта» Бетховена. В соседнем купе бледная девушка читала эссе о будущем брака. Толстая тетка напротив, казалось, получала большое удовольствие от «Мев Бинчи», а остальная часть вагона, была занята тремя адвокатами в черном и белом, всю дорогу до Свиндома непрерывно обсуждавшими случаи из их практики.

Наташа попыталась читать «Хелло», но на двадцатой странице наткнулась на статью о браке Боба и Гермионы и отбросила журнал. Глянув в окно на унылый пейзаж и деревья без листьев, Наташа заплакала и не могла остановиться даже тогда, когда открылась дверь и кто-то произнес: – Билеты, пожалуйста.

– Я не знаю, где мой, – всхлипнула Наташа.

– В кармане твоего пальто, которое висит на вешалке, – прозвучал голос.

– О Ферди, – взвыла Наташа, – уйди. Очаровательно упорный, Ферди проверил билеты у всех в вагоне, помог толстой даме снять с полки чемодан, объяснив, что у него в семье уже был смертельный случай от падения чемодана. Затем, сев рядом с Наташей, он налил ей в стакан из другой бутылки бренди.

– Ведь я такая сука, ну почему ты продолжаешь любить меня?

– У фонарика, которым я освещаю тебя, батарейки с подзарядкой. А вообще-то я подумываю о том, чтобы записаться добровольцем в Персидский залив.

Наташа вдруг подняла глаза:

– Ох, пожалуйста, не надо.

– Ты думаешь? – Ферди начал утирать ее слезы салфеткой «Бритиш Рейл».

– Да, – в изумлении подтвердила Наташа. – Я действительно так думаю.

Ферди достал бумажник и протянул ей две сотни фунтов.

– А это за что?

– Там сказано: «За неприличное поведение – штраф 200 фунтов». А я как раз и хочу вести себя с тобой неприлично! Ох, Наташа, дорогая, – произнес Ферди, обнимая ее.

К тому времени, когда Лизандер вернулся в коттедж «Магнит», розовые мечты о завоевании Китти, навеянные большим количеством «Дом Периньон» Боба, испарились, и он забылся в горьком сне. Поднятый будильником, поставленным на два часа дня, чтобы в 2.30 смотреть Дядюшку Ханны, он был расстроен тем, что обнаружил: его счет у Ледброука приостановлен. Связавшись с отделом расчетов, он узнал, что его декабрьский чек не принят. Не поверив, он открыл одно из многочисленных писем из банка и чуть не умер от шока. Он мгновенно связался с Ферди.

– Послушай, а вот в конце страница – ОД – это всегда означает перерасход кредита?

– Или передозировку. Это совсем другое.

– На двадцать тысяч фунтов?

– Иисусе! Ты что, купил «Парадайз-Грандж» или что-то в этом роде? У тебя в ноябре было сто тысяч. Посмотри по чекам.

Лизандер с трудом стал разбираться в них.

– Ну, вот пятьдесят тысяч Джорджии.

– Джорджии? Но вообще-то предполагалось, что она должна платить тебе.

– Я ее так ненавижу, что отправил ей деньги обратно. Я не хочу быть... быть... ну кем бы там ни было для нее. Тем более что я не вернул ей мужа.

– Когда продаешь, не бери назад, – вздохнул Ферди. – Продолжай.

– И тридцать тысяч я вернул Мериголд. Нет, ну она действительно на пределе, а потом я еще оплатил свое возвращение из Бразилии и купил Джине бриллиантовый браслет, потому что сбежал от нее.

– Ох, Лизандер, – устало сказал Ферди.

– И десять тысяч – за отель «Версаль». Господи, это круто.

– Ты же был там только три дня.

– Я знаю, но Раннальдини хотел, чтобы Китти переехала в какую-нибудь дыру, поэтому я удержал номер, который ей соответствовал. Джакузи была потрясающа. Ну ладно, я перезвоню тебе. Кто-то в дверь стучится.

На самом деле там, на заснеженных ступеньках, притопывая ногами, собралась целая толпа: владелец «Небесного сонма», которому не было уплачено за четыре месяца, какой-то мужчина, с каплей на кончике носа, в шерстяном пальто, и Мериголд, распухшая от негодования, в голубой куртке-пуховке, в сопровождении надменной горбоносой пары в барбурах.

– О Мериголд, – Лизандер втянул ее в коттедж как спасательный пояс. – С Китти все в порядке? Пожалуйста, ну хоть одно хорошее слово.

– Держись подальше от Китти, – в ярости прошипела Мериголд. – Ты только огорчишь ее, и я не думаю, что это хорошо.

Она сунула ему в руку послание, которое Ферди оставил для него на крыльце.

– Я же оставляла тебе записку, где говорилось, что приведу посмотреть коттедж племянника Гвендолин Числеден и его невесту. Они женятся в апреле. И чтобы ты побрился и приоделся.

Затем она издала вопль ужаса, увидев картину за его спиной: переполненные пепельницы, стаканы на всех столах, разбросанные по полу одежду, жевательную резинку и газеты, развернутые на страничках отчетов о бегах, раковину, переполненную немытой посудой, и подоконник, заставленный уже позеленевшими молочными бутылками.

Хуже того, Джек, не выдержав ночного заточения, навалил прямо у порога.

– Ты же обещал поддерживать в доме порядок.

– Да Джек не виноват. Ты же знаешь, какой хороший...

– Это твоя ошибка, лентяй, проспал все.

– Ну, послушай, я действительно виноват. Давайте выпьем, – позвал Лизандер всех через плечо Мериголд. – Нет, вообще-то у меня ничего нет. Но почему бы вам всем не прогуляться до «Жемчужных ворот» и не взять чего-нибудь за мой счет, пока я переоденусь и приберусь.

– Благодарю, но я за рулем, – сказал мужчина в шерстяном пальто. – Я пришел, чтобы забрать ваш телевизор и видео.

– Но я же собрался смотреть в 2.30, – в раздражении произнес Лизандер. – А вечером еще «Истэндерз» и «Зе Билл». Послушайте, если вы смотаетесь в «Жемчужные ворота», вы еще успеете поставить двадцать фунтов на Дядюшку Ханны, – вопил он вслед горбоносой паре, которая потащилась по тропинке к машине.

После того как все удалились, Лизандер был вынужден слушать репортаж о скачках по телефону, что обошлось в кругленькую сумму, поскольку Дядюшка Ханны никак не появлялся на старте, а когда стартовал, выиграл пять корпусов и ставки принесли двадцать пять к одному. Лизандер уже собрался позвонить в «Ледброук» и наорать на них, что, дескать, они могли бы оставить его счет и он бы выиграл, но увидел фотографию Артура на каминной полке и расстроился.

Он так переживал из-за Китти, что совершенно забыл позвонить Руперту и спросить, как поживают Артур и эта чертовка Тини.




53


Проезжая через Пенскомб, мимо светло-серых домов и маленькой норманнской церкви, где было похоронено не одно поколение Кемпбелл-Блэков, Лизандер заметил и пункт по приему ставок. Редкость в таких крошечных деревушках, он, должно быть, существовал благодаря местным жителям, готовым проза-ложить последнюю рубаху за лошадей Руперта. В окне сельского магазина висело объявление, что Партия сыра и вина Англии объявляет сбор средств на войну в Персидском заливе. Лизандер понимал, что должен бы интересоваться этим. Радио долбило и долбило об освобождении Кувейта, он же был заинтересован в освобождении Китти.

Длинное перламутровое озеро перед великолепным светлым домом Руперта, окруженным величественными буками, подмерзло по краям. На холмистых полях лежали пятна снега, словно пролитое молоко, над которым поздно плакать. Пели птицы, пытаясь перекрыть неумолчный гул летящих высоко в небе «Б-52», несущих бомбы на юг с базы Королевских Военно-воздушных Сил в Феафорде.

Руперт не пережил спада и теперь наблюдал за понижением ставок у Ллойда исключительно из альтруизма. Хоть он и был очарован Лизандером в Монто, но все же он видел, что тот крайне истошен. В отеле «Версаль» Руперт успел заметить, что Лизандеру был выписан громадный чек за люкс президента де Голля. И следовательно, причина, по которой Руперт взялся за Артура, заключалась в том, что из Лизандера, судя по всему, нетрудно было вытащить наличные, которые Руперт потратил бы на приобретение новых молодых лошадей для тренировок.

Руперт ненавидел соглядатаев. Даже самые богатые владельцы не могли нарушить раз и навсегда заведенный порядок выхаживания лошадей. И вообще у него была не благотворительная лечебница. Но когда он увидел трясущегося и неуправляемого Лизандера с Утенком Дональдом, выглядывающим из отворотов его длинного темно-голубого, в собачьей шерсти пальто, Руперт тут же прервал беседу с мистером Пандопулосом, чья лошадь на прошлой неделе опять не заняла призового места. Оставив апоплексического грека на Диззи, его очаровательнейшую старшую среди конюхов, Руперт потащил Лизандера на кухонный двор выпить чашечку чая.

– Да отпусти ты его, – сказал Руперт, когда свора собак забегала вокруг, пытаясь добраться до ощетинившегося Джека.

– Они вполне безопасные, а две – сучки. Лизандер завистливо рассматривал фотографии Руперта и его дочерей, Пердиты и Табиты, с кубками победителей мировых чемпионатов в скачках или в группах победителей – и все это было расставлено и расклеено на всех плоскостях и даже на заборе.

– Я извиняюсь, что не позвонил, – пробормотал он, – у меня телефон выключили.

– Да ты прижмись к печке, – посоветовал Руперт, ставя котелок. – Ты выглядишь просто замороженным.

Болеет ли лошадь, можно увидеть по ее глазам; у Лизандера глаза были ярко-красные, а зрачки и радужные оболочки тусклые и безжизненные. Он был бледен, как рождественские розы Тегти, стоящие на столе в темно-зеленой вазе. Джинсы, обтягивающие его бедра как кожа, когда он катался на лыжах, ныне болтались мешком.

– Как Артур? – спросил Лизандер.

– У Короля Артура – брюхо как бочка, – ответил Руперт. – Боже, как он рассердился, когда я урезал его рацион. Он сожрал солому до клочка, поэтому я стал стелить ему порванные газеты. Я полагаю, что они сейчас с Тини заняты тем, что рассказывают друг другу увлекательные истории о тебе и миссис Китти. Как она?

– О Руперт!

И со всем эгоизмом человека с разбитым сердцем он пустился в пересказ горестной истории.

– Ну зачем я только убедил ее, что я серьезный человек? – взмолился под конец Лизандер, макая пятый кусок хлеба в чай, прежде чем отдать его попрошайничающему Джеку. – Я должен заслужить медаль в войне в Персидском заливе, чтобы доказать ей, что я не дешевый жиголо. Янки платят по тысяче фунтов в неделю даже тем, кто только ставит палатки.

– Я думал, что тебе платили в десять раз больше в Англии только за то, что ты ставил свой член, – сказал Руперт, изучая расписание скачек на будущую неделю и раздумывая, кого бы посадить на завтрашнюю утреннюю лошадь. – Ну, шучу, шучу, – проговорил он, увидев, что лицо Лизандера помрачнело. – Во всяком случае, у меня для тебя есть новости. Банни, ветеринар, и я думаем, что можем разрешить проблему Артура.

Выглянув в окно, Руперт слегка порозовел.

– А вот и она.

Артур, как обычно, желая обратить на себя внимание, лежал, похрапывая, с широко открытыми глазами.

– Мне пришлось убрать Гордеца Пенскомба из соседнего бокса, – сообщил Лизандеру Руперт, открывая половинку двери. – Он не мог спать из-за этого шума. К тому же Артур его еще и укусил.

Услышав голос хозяина, Артур в восторге вскочил на ноги. Всхрапывая, как Везувий, он толкнул Лизандера головой в живот, жалуясь на голодную диету, на которой оказался. Как обычно, он был ни на кого не похож, его морда, холка и круп были вымазаны зеленым, а грива и хвост усыпаны клочками «Файненшнл Тайме», как конфетти. Пытаясь отведать Утенка Дональда, он подался назад и нарочито вздрогнул, увидев ветеринара Банни. __

– Он ужасный дурачок, – улыбнулся Лизандер, оправдывая его. – Однажды даже продавец программок заставил его трепетать и только лишь потому, что был в белом пальто.

Кругленькая, миленькая и улыбающаяся, с длинными каштановыми волосами и мягким успокаивающим голосом, Банни на какой-то жуткий момент напомнила ему Китти.

– Мы не считаем, что у него воспаление ладьевидных, – сказала она Лизандеру. – При исследованиях в рентгеновских лучах такие ошибки часто встречаются, эти же повреждения представляют собой обычные синовиальные образования.

– Ах, вот оно в чем дело, – Лизандер, понятия не имеющий, о чем идет речь, обнял за шею Артура, все еще пытавшегося убраться подальше от визитеров.

—Не могли бы вы сейчас проехаться рысью? – спросила Банни.

Даже при горячем желании Артура максимально увеличить расстояние между собой и Банни скоро стало очевидным, что его захлестывает боль. Несчастный еле ковылял по двору. У Лизандера не было сил смотреть на это. Казалось, что Артур выглядит еще хуже, чем раньше.

– Ясно, что он хромает на обе передние ноги, – заключила Банни, когда они вернулись. И я полагаю, что боли у него – в венечных суставах. У Артура, – добавила она, похлопывая его по мышцам груди, – нестандартная форма ног, со слишком длинными лодыжками.

– Похожий случай был у леди Числеден, – нервно засмеялся Лизандер.

Банни подняла глаза к небу.

– Я имела несчастье ухаживать за ее безумными арабскими лошадьми, – вздохнула она.

Откинув назад свои волосы, она потерла передние ноги Артура, а затем наполнила шприц лекарством для анестезии.

– Я собираюсь сделать ему нервную блокаду передних суставов, – объяснила она, погружая иглу в подрагивающую ногу Артура.

За недолгое пребывание Артура в Пенскомбе его успели полюбить. И теперь конюхи Руперта, оставив все свои дела, собрались вокруг. Скоро к ним присоединились сельскохозяйственные рабочие, садовники, плотник, малый, привозящий пищу, и мистер и миссис Бодкин, древняя чета, казалось, испокон веку присматривающая за Рупертом.

Снег валил так, словно решил выпасть целиком в одном месте. А когда Лизандер закурил сигарету, что было строжайше здесь запрещено, властный Руперт не стал на него ворчать.

– О'кей. Это должно подействовать. Попробуйте еще раз рысью, – сказала Банни.

Задрав хвост, довольный, что собрались зрители, Артур вновь потащился за Лизандером, который бежал спиной вперед, чтобы наблюдать за ногами лошади.

– Ну что ж, уже лучше, – одобрительно произнес Руперт. – Давайте обратно.

Лизандер с усилием остановил Артура и отвел его к дому. Тому уже надоели ветеринары, и его неодобрение обернулось злостью, когда Банни опять всадила иглу в сустав.

– Ну если сейчас все будет о'кей, – обратилась она к Лизандеру, – то, значит, все боли сконцентрированы в суставе, и тогда мы устроим ему курс внутрисуставных инъекций и корректирующей ковки.

Эти десять минут показались самыми длинными в жизни Лизандера. Пенскомб был заведением высшего класса, и зимой лошадей по ночам накрывали темно-синими попонами, а зачастую еще и тремя пледами, когда было уж очень холодно. Сейчас же, чувствуя, что что-то происходит, они, как средневековые кони, ожидая начала битвы при Азенкуре', выглядывали каждая из своего стойла.

Во дворе наступила тишина, нарушаемая лишь славной песенкой одинокой малиновки да протестующими всхрапами, время от времени издаваемыми Тини, которую держал в стороне от места событий довольно испуганный малый. Лизандер закурил следующую сигарету. Девушки-конюхи подошли поближе. Оказывается, хозяин Артура даже очаровательнее, чем Артур. Руперт, обманчиво спокойный, стоял, прислонившись к поросшей лишайником ограде загона для вязки. Только Джек, не обращая внимания на серьезность момента, помахивая хвостиком и навострив ушки, обхаживал Гертруду – черно-белую дворняжку Тегги.

– Пожалуйста, Господи, помоги Артуру выздороветь, – взмолился Лизандер. – Обещаю вставать по утрам и пить меньше, гораздо меньше.

Измученный Артур попытался съесть «ролекс» Банни.

– Мне нужно это, чтобы узнавать время, – мягко сказала она уже прямо в его зеленый нос. – Ну хорошо, если хочешь, пробегись по двору, но только по прямой линии.

Артур рванул, за ним припустил Джек, и Тини удалось свалить державшего ее малого. Как эскорт, они присоединились к Артуру, неуклюже бредущему под снежными хлопьями, недоверчиво опираясь на передние ноги в ожидании боли. Но нет, в самом деле, боли не было! Повеселев, он увеличил шаг, грохоча по мощеному двору все более и более уверенно, затем выскочил на покрытую гравием тропинку, ведущую к буковым зарослям вокруг теннисного корта. Развернув его, с радостным воплем Тарзана Лизандер направил Артура назад, двигаясь спиной вперед, чуть не падая на неровных камнях и в восторге не сводя глаз с громадных подкованных ног Артура, выбивающих искры из брусчатки.

– О Руперт, он в порядке, в порядке, мать его! Гул одобрения пронесся по толпе, что привело в волнение всех лошадей по соседству, и собаки подняли лай.

– Я просто не могу поверить, – Лизандер вытирал глаза тыльной стороной ладони. – Ну еще разок, Артур.

Развернувшись, он рванул до буковой ограды, Артур вслед за ним, от восторга переходя на галоп.

– О спасибо тебе!

Лизандер поцеловал Банни, всех девушек-конюхов, древнюю миссис Бодкин и очень крепко – Руперта, прежде чем обнять Артура и начать целовать его безобразную физиономию. Джек с радостным лаем крутился у них под ногами, пока Лизандер не забросил его на спину Артура, где тот продолжал гавкать, сохраняя равновесие под всеобщие взвизги хохота, в то время как Лизандер еще раз пробежался со своим любимцем.

– У Артура была проблема с суставами из-за слабой сбалансированности ног, – объясняла Банни, пока Руперт открывал бутылку шампанского. – Поэтому ему нужны особые подковы, где вместо заднего шипа должно быть закругление. Потом шип можно будет восстановить. Вы постепенно будете подрезать копыта сзади, и его нога вновь станет нормальной.

Лизандер обнял ее.

– Это же чудо! Я даже не могу высказать, как я тебе благодарен. Руперт, а можно Артуру немного шампанского? Он его действительно любит... Ой, – взвизгнул он, когда Тини его укусила. – Ну и этой сучке тоже надо налить.

Когда они вернулись в контору, Руперт достал графин виски.

– Давай-ка выпьем чего-нибудь поприличнее.

После таких вот историй и понимаешь, какая же у нас стоящая работа. Должен сказать, Артур – славная лошадь.

– Он такая умница.

Лизандер уже успокоился и теперь восхищался холеными лошадьми Стаббза над камином и надеялся, вдыхая доносящийся с кухни запах мяса по-провансальски, которое готовила Тегти, что его пригласят остаться на ужин.

– И с ним ведь почти никаких проблем.

«Чего не скажешь о тебе», – подумал Руперт, доставая сифон с содовой. Вслух же он сказал:

– Если хочешь, давай попробуем его еще разок на скачках в Ратминстере.

Лизандер резко повернулся:

– Ты думаешь, уже можно?

– А почему бы нет? Месяц он у нас просто побегает. Затем приступим к забегам на время и прыжкам, это в конце второго месяца, в следующем месяце перейдем на галоп, потихоньку набирая форму. И управимся как раз к началу апреля, – Руперт щелкнул по календарю. – К 6 апреля, чтобы быть точным.

– Вот это было бы здорово.

Глядя на удивительно красивое лицо Руперта с загаром, оставшимся еще от лыжных катаний, на приглаженные светлые волосы, потемневшие от тающих снежинок, и на васильково-голубые глаза и без следа насмешки, Лизандер почувствовал прилив волны обожания. И вновь ему захотелось пасть на колени и поцеловать руку Руперту и завоевать его расположение так же, как любовь Китти. Господи, да он что-то совсем раскис.

– Как ты думаешь, это будет ужасно, если я позвоню Китти? – спросил он и, пошатываясь, направился к телефону в какой-то эйфории.

– Нам нужен хороший жокей, – произнес Руперт, протягивая Лизандеру стакан. – Артура, конечно, нужно умасливать, но не до такой степени.

Потрясенный Лизандер побрел обратно от телефона.

– Я же собираюсь скакать, – запротестовал он.

Но Руперт уже переводил взгляд от своего дневника к списку лошадей на стене и размышлял, кого бы послать в Лингфилд в конце недели.

– Но если ты собираешься отвалить денег за тренинг, то тебе же понадобится и опытный жокей, – сказал он и добавил: – Господи, ну что за день. Табита, моя дочь, сегодня вечером должна бы вернуться в школу. А она спуталась с этим жутким, бородатым животным, трактористом, который думает, что тренеры – это те, кто все время ходит в грязной обуви. А у Табиты уже оплачен счет за обучение. Ей-Богу, когда дети учатся за рубежом, приходится ходить пешком, а о том, чтобы менять «БМВ» каждые шесть месяцев, приходится только мечтать.

Подняв взгляд, он увидел, что Лизандер сидит с открытым ртом, пытаясь выжать из себя хоть слово.

– Послушай, Руперт, я думаю, что наши интересы пересекаются. Мне не хотелось бы вводить тебя в заблуждение, но я не в состоянии оплачивать тренировки Артура.

Это выглядело так, словно виски опять скользнуло в графин.

– В общем, – пробормотал Лизандер, – сегодня утром я открыл банковскую декларацию. Она меня подкосила. Я-то думал, что у меня еще семьдесят пять тысяч, а выяснилось, что ничего. Даже перерасход.

—Ну так о чем же ты думаешь? – мягко поинтересовался Руперт, обхватив своими длинными пальцами стакан с виски, сузив глаза, стерев с лица даже остатки дружелюбия. Лизандер вдруг ощутил взрывную опасность этого человека.

– Артур здесь уже десять дней, – продолжал Руперт, – которые у нас гораздо дороже, чем в отеле «Версаль», я уж не вспоминаю об этой пони-людоедке. Один только счет ветеринара составляет астрономическую сумму. Это не осел все-таки, – добавил он ехидно.

– Да я понимаю, – Лизандер успокаивающе поднял руки. – Но ведь я выигрывал заезд за заездом, и мой дядя Алистер...

– Этот пьяница и развратник. Лизандер вздрогнул:

– Но он разбирался в лошадях. И он говорил, что я умею скакать.

– Но сам брал другого жокея.

Холодное, неподвижное лицо Руперта, его замораживающий, оскорбительный голос напомнили Лизандеру отца и заставили задрожать еще больше.

– Н-ну, если вы дадите мне работу по выездке ваших лошадей или на скачках, я буду это делать бесплатно. Я даже буду чистить загоны, хотя тут я не очень силен. А если мы поставим Артура в строй и я на нем выиграю Ратминстер, Китти поймет, что я не просто плейбой, а достоин того, чтобы она могла выйти за меня замуж.

Руперт долго молчал. Тикали часы, поскрипывал и отплевывался факс. В соседней комнате стучала машинка. Со стороны кухни донеслось слабое жужжание – Тегги включила миксер. Энергичный кот влетел через отверстие в двери. К дому подъехал автомобиль, и пол задрожал. Наконец Руперт сказал:

– Это лучший тренировочный комплекс во всей стране, а ты предлагаешь, чтобы я бесплатно тренировал какого-то полудохлого динозавра, да еще оплачивал его заезды?

– Я думал, ты можешь, – Лизандер смотрел на сбитые носки своей обуви. – А большая победа не помешала бы вашей конюшне. Да и на людей произведет впечатление, что вы взяли Артура. Ведь ему даже рождественские карточки прислали болельщики, а на прошлой неделе – банку мятных леденцов. Я поскачу, я обещаю.

– Да ты шутишь, что ли? Уж не думаешь ли ты, что я доверю тебе, чтобы ты распустил моих лошадей. Мы заняты, – необычно резко сказал он Тегти, показавшейся в двери.

– Извини, – она покраснела, – но Таб пришла домой.

– Ничего, доберусь и до нее, – Руперт допил виски. – Нет, не надо, – взвыл он, когда к двери двинулось что-то в голубую полосочку, увенчанное белокурыми взъерошенными волосами.

Увидев, что его дочь поднимается по ступеням, Руперт заворчал, как чиновник, к которому без спросу идут на прием.

– Я не собираюсь возвращаться в «Багли-холл», – завопила Табита. – Я ненавижу тебя.

– Как ты смеешь встречаться тайком с этим проходимцем?

– Если бы Эшли был сыном герцога, ты бы тогда не возражал, – закричала в ответ Табита. – Какой же ты сноб. Когда ты был молодой, тебе было все равно – Диззи, Подж, Мерион, да и была ли в Южной Англии хоть одна девушка-конюх, с которой бы ты не трахался? И как насчет Пердиты? Сколько по миру бродит твоих незаконнорожденных?

Табита ворвалась в комнату подобно огненному колесу фейерверка. Глаза у нее были голубее, чем у Руперта, кожа густого кремового цвета, светлые волосы обрамляли такой же гладкий лоб, лицо, несмотря на огромный вопящий рот, прекрасного рисунка. Лизандер еще никогда не был свидетелем такого гнева, такого противостояния, такой страсти между двумя людьми. В любой момент могла вспыхнуть искра от бушующего в них огня. Джек, ненавидящий ссоры, начал тявкать.

– Ты должен написать автобиографию и назвать ее «Книга племенного жеребца», – поддразнила Табита.

– Заткнись, – заорал Руперт. – И не смей насмехаться.

Он обратился к Лизандеру:

– Проваливай и заткни этого чертова пса. Лизандер и Джек выскользнули в холл и наткнулись на Тегти, держащуюся руками за голову.

– О, дорогая, дорогая.

– Привет, – Лизандер расцеловал ее в обе щеки. – Ну, я не обвиняю этого тракториста.

– Просто на Руперта сейчас столько свалилось, – извиняясь, сказала Тегги. – Его так волнует война. Ведь он же служил в армии и теперь чувствует, что должен быть там. Опять же и дела заботят: среди саудовских арабов и кувейтцев было много держателей лошадей.

– Миленький домик, – произнес Лизандер, восхищаясь желтым камнем-плитняком, коврами и огромным масляным портретом пушистого черного Лабрадора.

– Когда здесь спокойно, – ответила Тегги. Вопли усиливались.

– А ты меня не волнуешь. Я позвоню Эстер Рантцен, чтобы ты наделал ей детей. Я только и живу от одного скандала в газетах до другого. И неудивительно, что я такая раздражительная. Эшли вообще говорит, что я нуждаюсь в терапии.

– Ты нуждаешься в поясе целомудрия, – завопил Руперт. – У тебя всегда было то, что ты хотела.

– И у тебя тоже, особенно женщины.

– Во всяком случае – не с тех пор, как я с Тегги, и ты знаешь это.

– Да она тебе не верит ни на грош. Вот почему она (ха-ха, черт побери) все время тащится за тобой. Чтобы ты всегда был в поле ее зрения. Ведь пока ты не женился на ней, я за тобой следила.

Заткнув руками уши, Тегги убежала назад в кухню.

– Заткнись! – Руперт встряхнул Табиту, как крысу. – На этот раз ты ошиблась, зашла слишком далеко. Можешь убираться жить к твоей матери. А я продам Френки, Сорель и Бисквита.

Это было все равно, что приложить раскаленную кочергу к спине Табиты.

– Ты не посмеешь, – истерично всхлипнула она. – Я обращусь в Общество охраны животных. Ты же пообещал, что Бисквит будет здесь до конца своих дней. Ты же обещал!

И она яростно забарабанила кулачками по груди Руперта.

– Если ты еще хоть раз увидишься с этим маленьким волосатым чудовищем, я выгоню Бисквита, или он окажется заграницей на консервном заводе.

Руперт всегда считал, что в конторе должно быть два выхода, так в прежние дни он сбегал от надоевших женщин, а теперь от утомивших его собственных дочерей.

– Ублюдок! – крикнула Табита через дверь, ведущую наверх.

Лизандер виновато вскочил и ввалился в контору в то время, как Руперт открыл вторую дверь. Лицо его было бесстрастным, хотя глаза еще сверкали.

– Так на чем мы остановились? – дружески сказал он. – Ах да, ты хотел скакать за меня.

Схватив трубку, он позвонил в конюшню:

– Диззи, дорогая, как там Мейтрер?

Лизандер мог бы услышать, как Диззи выкрикивает что-то неодобрительное, но он был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание.

Лошади, поблескивая в сумерках звездочками и заклепками, высовывали головы из загонов и покачивали ими от удовольствия, видя, как конюхи насыпают в ясли овес с орехами. Мейтрер, симпатичный гнедой с белыми полумесяцами под глазами, не очень обрадовался тому, что его ужин задерживается.

– Осторожнее, он быстрый, как молния, – пробормотала Диззи, словно упрекая босса. – И еще он может укусить. А остановить его чертовски тяжело.

– А никто тебя и не спрашивает, – проворчал Руперт, подталкивая Лизандера вперед.

– Да я уже давно езжу, – сказал Лизандер, собирая поводья.

– Но ведь не на моих же лошадях, – Руперт придержал стремя, пока Лизандер не вскинул длинное бедро на спину Мейтрера.

– Прощай, белый свет, – захихикал он.

Среди обнаженных деревьев Пенскомба драгоценной сеткой для волос горели огни.

– Это прекрасная лошадь, Руперт, – произнес он, отъезжая.

– Почему ты посадил его на Мейтрера? – в бешенстве спросила Диззи. – Он же всего лишь мальчик, милый мальчик.

– Вот и надо превратить его в мужчину.

Накричавшись вволю в своей комнате, Табита, удивленная тем, что даже Тегти, которую она на самом деле обожала, не пришла успокаивать ее, прекратила плакать. Она не могла вернуться в «Багли-холл». Ей запрещено видеться с Эшли, и она уже никогда не ощутит покалываний его бороды. Правда, ей хотелось бы, чтобы он почаще мылся, но он даже дезодоранты презирал, утверждая, что кожа сама должна дышать.

Выглянув в окно, она увидела отца и Диззи, неторопливо идущих по универсальному треку, тянущемуся на полторы мили по полям Руперта. Они шли за всадником – о, Господи, да это же Мейтрер! Ни одна другая лошадь не выступала с такой поражающей грацией и чистотой. Таб схватила бинокль. Она не могла разглядеть наездника, но держался он великолепно. Она еще никогда не видела, чтобы всадник так естественно сливался с лошадью. Словно Мейтрер танцует с Фредом Эстером.

В «благодарность» за это порочный гнедой принялся ужасно взбрыкивать. Наездник ухватился за гриву, но не шелохнулся в седле, затем повернул лошадь, направляя ее на освещенную прожекторами дорожку, к первому барьеру. Мейтрер прижал уши. Он дал посыл слишком близко. Мейтрер собирался остановиться. Таб в ужасе сжала бинокль. На такой скорости наездник неминуемо убьется. Но Мейтрер совершил удивительный кошачий прыжок и величественно поплыл в воздухе.

Ноги вбиты в стремена, бедра сжаты, вот наездник уже над следующим барьером, его тело красиво изогнуто – и он уже исчезает за вершиной холма.

Сбежавшая к финишу Диззи забыла и о холоде, и о секущих снежинках и, увидев появившегося из-за поворота Лизандера, облегченно вскрикнула. Подлетев к последнему барьеру, Лизандер бросил поводья и, смеясь, воздел руки к небу; Мейтрер поднял верх барьера, задев ногой о березовые жерди. Лизандер соскочил с лошади, на секунду забыв все: и ярость Руперта, и перерасходы, и отсутствие работы, и даже Китти.

– Это самая чудесная лошадь из всех, на которых я ездил. Я уверен, что он выдержит и дистанцию в два раза больше. Я бы все отдал, чтобы скакать на нем в Челтенхеме.

В этот момент на заснеженной тропинке, скользя, появилась Тегги.

– Руперт, ты ведь не собираешься посадить Лизандера на Мейтрера? Он же завтра хочет уезжать.

– Ну теперь вряд ли ему это удастся, – заметил Руперт.

Его гнев уже остыл, но он не намерен был мириться и потому, обогнав всех, пошел к дому.

Лизандер сидел за выскобленным кухонным столом и поедал волшебно-вкусные сырные палочки прямо из печи. В дверь, подобно кошке, скользнула Табита, бросила на него недоверчивый взгляд и вылетела обратно. Затем, когда Тегги протянула ему стакан виски, а сама устроилась на лавке под окном, изумленное лицо Табиты появилось вновь, на этот раз в окне.

«Просто не верится, что это он, – думала Табита, – что это что-то настоящее. Эти пушистые каштановые кудри, такой чудесный рот с чуть коротковатой верхней губой и такие большие, добрые, смеющиеся глаза».

– О-о-о, – простонала она.

– Никто не видел журнал «Лошадь и собака»? – пробормотала она, вновь скользнув в дверь минутой спустя.

– Привет, дорогая, – сказала Terra. – Налей себе выпить.

– Спасибо.

Таб взяла стакан для шерри и стала наливать туда коку, неотрывно глядя на Лизандера.

– Хватит уже, садись, – Terra похлопала рядом с собой.

– Извините, – невнятно произнесла Табита, присаживаясь рядом с мачехой и кладя подбородок на ее плечо. – Не обращайте внимания.

– Ты бы не обратила, – Terra обняла ее. – А ведь вы не знакомы друг с другом?

– Ну, не совсем, – ответил Лизандер. – Ты очень похожа на отца. И ездишь на лошадях так же здорово?

– Хм, – Таб порозовела, открыла рот, затем закрыла, потому что в кухню вошел Руперт, держа в руке телефонную трубку.

– Это Эшли, – сказал он ласково. Последовала долгая, напряженная пауза.

– Скажи ему, что меня нет, – запинаясь, произнесла Табита, – что я уехала в школу, или придумай что-нибудь. А Артур – это фантастика, – она с обожанием повернулась к Лизандеру, полностью позабыв о своем трактористе. – Можно я на нем покатаюсь, когда вернусь на уик-энд?

Переведя взгляд с Таб на Лизандера, Руперт слегка улыбнулся Тегги.

– Хорошо, я беру тебя, – сказал он Лизандеру, разобравшись с Эшли. – Три месяца – испытательный срок, и если хоть одно нарушение, тут же увольняю. Ты можешь скакать за меня, но только в том случае, если не найдется другого жокея, желающего скакать на этой же лошади. До Ратминстера ты должен выиграть десять призовых мест.

Табита встала и обняла отца.

– Я люблю тебя, папа.

– Ох, черт возьми, вот спасибо-то. Это так здорово, – наконец-то Лизандер перестал заикаться.

– Тебе придется сбросить один стоун – что, может быть, для здоровья и не очень хорошо. Так что займись и собственной тренировкой. И запомни: ни капли спиртного.

Лизандер позеленел:

– Но это странно, если из-за стаканчика вина...

– Будет странно, если ты ограничишься одним, – отрезал Руперт. – Так что до Ратминстера – ни капли.




54


Лизандер чувствовал себя таким несчастным, что худел сам собой. Обычно он никогда не вставал раньше шести утра, поскольку всю ночь проводил на вечеринке. И никогда ему не приходилось заниматься такой тяжелой работой. Руперт сразу же перевез его в Пенскомб, поместив в маленькую комнатку под самой крышей, где было мало света, – «он сам себя поставил в такие условия, никто его не принуждал»', лоскутное одеяло на вате и цветные фотографии старых пони Руперта на беленых стенах.

– Меня не устроит, если ты будешь ездить сюда из коттеджа «Магнит», мечтая о «Валгалле», – объяснил он Лизандеру. – Я хочу, чтобы ты все время был у меня перед глазами.

Но Лизандеру не удалось бы выжить, если бы не девушки-конюхи Руперта. Как только они поняли, что в постель его затащить не удастся – а он отказывался от их предложений очень деликатно, – они перестали вздорить из-за него, а, наоборот, стали ему во всем помогать.

Они каждое утро расталкивали его, чуть ли не одевали, заставляя натянуть лишний свитер на ослабевшее тело, стаскивая его с самых трудных лошадей – Лизандер никогда не помнил, каких именно вечером намечал ему Руперт.

Но какой бы трудной ни была лошадь, казалось, он, прежде чем взлететь на ее спину, успевал каким-то образом уже околдовать и ее голову, и ее сердце. И лошади действительно хотели слушаться его и стремились показать все, на что они способны.

Ему только тяжело было собраться. Если он начинал думать о Китти в то время, как ему надо было переходить на галоп, то вместо этого несколько секунд просто тащился бесцельно по полю. Порой на него нападал приступ болтовни, и тогда он, галопируя и даже беря препятствие, безостановочно говорил. А когда жокей или лошадь падали, он мгновенно подлетал посмотреть, все ли у них в порядке; выгуливая Артура вокруг Глочестершира, исчезал на часы, потому что останавливался поболтать с каждым встречным – лишь бы оттянуть тот момент, когда надо возвращаться и вычищать горы навоза или часами вымывать из сена холодной водой пыль.

Потеряв много сил в борьбе с приятелем Табиты, подлым трактористом, Руперт сразу же допустил ошибку, навалив столько работы на Лизандера. Прилетев следующим вечером домой, Руперт с ужасом увидел, что направляющие линии дорожек, которые должны были быть прямо вычерчены на жирной коричневой земле, перепутаны, как нитки из клубка, которым играл котенок. Жуткий эксперимент, признал Руперт, призвав на помощь свое чувство юмора, и отправил Лизандера чистить навоз.

Тегги же просто спасала жизнь Лизандера. Если бы он не был так безнадежно влюблен в Китти, он бы точно приударил за ней. Она же, напуганная его бледностью и катастрофической потерей веса, пыталась его соблазнить то палтусом-гриль, то кусочками мяса с травами, в то время как другие жокеи жизнерадостно уплетали яичницу, сосиски и сандвичи с беконом после заездов. Тегти подкладывала в цветочную вазу в его спальне небольшие бисквиты, а на ночь готовила ему горячий шоколад со снятым молоком, который он тайком выливал в раковину, не желая полнеть.

И Тегги единственная выслушивала его, когда он начинал плакаться о Китти, – конюхи не выдерживали этого дольше пяти минут. Все еще не отошедшая от потрясения, вызванного потерей собственного ребенка, она во время, свободное от приготовления пищи для команды Руперта, или поила из бутылочки телят или ягнят, или крошила курам и уткам, или варила еду собакам Руперта, или насыпала зерно в кормушку для птиц, или тайком баловала оставшимися от обеда тостами и мармеладом одинокого Артура, выглядывающего через погрызенный барьер своего стойла.

Руперта одолевали владельцы лошадей, но Тегги всегда была наготове с приветливой улыбкой, чашкой чая и куском шоколадного торта домашнего приготовления.

Были и проблемы. Как-то днем, зайдя проведать Артура, Лизандер был удивлен, обнаружив Тегти, стоящую в дальнем конце бокса и поглаживающую оскорбленную Тини.

– Что ты делаешь?

– Тише! – Тегги порозовела. – Мистер Пандопулос здесь и пристает ко мне. Если Руперт это увидит, то он его изобьет, а потом выкинет вместе с его лошадьми, а у нас на сегодняшний момент с доходами худо.

Лицо Лизандера омрачилось.

– А тут еще Руперт бесплатно содержит меня, Артура и Тини. Ох, и когда же он доверит мне скачку, чтобы я мог начать платить ему?

– Да ты уже платишь. Руперт действительно доволен, содержание лошадей улучшилось. А он считает, что это серьезно влияет на результаты.

Лизандеру еще не приходилось встречать супругов, которые так бы чувствовали друг друга, так поддерживали, так заботились друг о друге. Их любовь наполняла Лизандера завистью. Но Руперт был очень опытен. И Лизандеру никак нельзя было переборщить с дружеским отношением к Тегги. Единственное, что хотел видеть на своем дворе мужественный и красивый Руперт, были лошади.

Лизандер не очень следил за ходом военных действий, разве что по доходящим бюллетеням или по радио, висящему в углу конюшни, но, возвращаясь после очередной выволочки от Руперта, он чувствовал себя, как Багдад после ночной бомбардировки.

На второй неделе он отрабатывал со значительно прогрессирующим, но все еще строптивым Мейтрером цепочку барьеров. Диск солнца походил на огненное пятно взорвавшейся бомбы среди облака ядерной пыли – казалось, оно символизировало все те беды, что принесла земле война.

Весь день над головой ревели самолеты. Руперт в особо плохом настроении из-за того, что король Хусейн, его старый приятель по совместной учебе в школе города Харроу, поддерживал Ирак, вызвал к себе Лизандера.

– Почему, мать твою, ты не пользуешься хлыстом?

– Мой дядя Алистер говорил, что это метод для лентяев, – трепеща, но не отступаясь, сказал Лизандер. – Ведь Мейтрер же на самом деле старается, и глупо бить его. А когда лошади перевозбуждены, они только медленнее идут. Честное слово, Руперт, я видеть не могу, как жокеи нахлестывают лошадей. И ведь нет никакой нужды так безжалостно их лупить.

Это был косвенный намек на Джимми Жардена, второго жокея Руперта, который только что приступил к двухнедельной программе воздержания от чрезмерного употребления хлыста – вероятно, по инструкции Руперта.

– Так ты думаешь, что Джимми, у которого в этом сезоне почти девяносто побед, добился этого только с помощью кусочков сахара? Если ты скачешь у меня, ты пользуешься хлыстом.

Секунду они в упор смотрели друг на друга. Лизандер первым опустил глаза. Он не мог противостоять этому холодному открытому презрению. Развернув Мейтрера, он устало поехал назад во двор. Руперт обогнал их на «ленд-ровере» и, когда Лизандер вернулся, разговаривал в конюшне по телефону.

– О'кей, Марсия, Джимми временно отстранен, и я не думаю, что он и Безнадежная – одно целое. Тем не менее я посажу на нее нового парня – Лизандера Хоукли. Он тебе понравится, Марсия, он красивее Джимми. Да, завтра в 2.30, в Мейден Хардле, Уорчестер.

Лизандер застыл в дверях с беспомощно открытым ртом, вцепившись для поддержки в потную шею гнедого Мейтрера.

– Ты слышал меня, – сказал Руперт. – Ну так тебе лучше взяться за хлыст, иначе не сдвинешь Безнадежную даже со стартовой черты.

Не выигрывавшая призового места в последних восьми заездах, Безнадежная, гнедая длинноногая кобыла с дикими глазами и жалкой гривой, такой редкой, что возможно было даже заплести косички, вполне соответствовала своему имени. Ее владелица, Марсия Меллинг, очаровательная разведенная дама в возрасте, держала лошадь на тренаже потому только, что была влюблена в Руперта, занятого, увы, лишь лошадью, да и то не особо усердно, поскольку и так сдирал с Марсии в три раза больше, чем с любого другого владельца.

На следующее утро Лизандер без всякой надежды на победу уселся вместе с двумя девушками-конюхами, Самантой и Маурой, в грузовик Руперта и отправился за тридцать пять миль отсюда в Уорчестер. Чтобы отвлечь его от депрессии, Руперт поручил ему заботу еще о пяти скакунах.

День был прекрасный, над полями цвета хаки стояли облитые солнцем нежно-коричневые деревья, сережки на которых свисали подобно золотым лампочкам Тиффани, в голубой дымке распускались цветы мать-и-мачехи.

– Артур всегда получает удовольствие от чтения газет, – говорил девушкам Лизандер, выруливая на автостраду. – «Сан» ему нравится больше, чем «Индепендент», но особенно он любит «Дорогую Дердри».

– «Дорогая Дердри, я влюблен в замужнюю женщину, которая не бросает своего мужа», да Артура должно тошнить от этого, – фыркнула Саманта, отдавая Лизандеру последнюю сигарету. – Здесь нельзя останавливаться, – в ужасе крикнула она, когда Лизандер, взвизгнув шинами, притормозил под многочисленные гудки и угрожающие размахивания кулаками.

– Мне надо выйти. Прошлой ночью я выпил полбутылки «Каскара», чтобы сбросить последние три фунта, и сейчас начну извергаться. Да откройте же эту чертову дверь! Лизандер вылетел из грузовика и уткнулся в чье-то твердое плечо.

Руперт и Тегги летели в Уорчестер из Лондона вместе с мистером Пандопулосом и Фредди Джоунсом, совладельцем Гордеца Пенскомба. Табиту, вернувшуюся после полусеместра, подвозила Диззи, непреклонная, очаровательная блондинка, старшая среди конюхов Руперта, которая недавно вновь вернулась к работе, получив развод.

Приехав на двор, Табита поздоровалась со своими пони, а затем, вооружившись «Твиксами», помчалась к Артуру. Она вышла из его бокса, едва избежав зубов Тини, и чуть вскрикнула: в соседнем боксе плотно перевязанный, стянутый путами мирно спал Гордец Пенскомба.

– Диззи, – завопила Таб, колотя в окно квартиры конюхов.

– Что такое? – Диззи, чьи мысли были заняты миленьким папочкой Пандопулосом, выключила фен.

– Разве Гордец не бежит в 3.15?

– Конечно, -бежит. Он уже на полпути к Уорчестеру.

– Черта с два, он все еще в боксе.

– О Господи, – Диззи отшвырнула фен. – Этот придурок мог просто забыть погрузить его. Ну а поскольку Сам и Маура влюблены в него, то они ничего не заметили.

– Мы должны доставить его туда, – в панике сказала Таб. – Если папа обнаружит это, он вышибет Лизандера.

Один из грузовиков Руперта был в ремонте, другой шел на Фолкстоун. Оставался только трейлер, использовавшийся для перевозки свиней, телят и пони Таб, – машина, на которой изуродовался двукратный победитель Золотого кубка Котчестера, самое большое разорение для хозяйства.

– Я не отважусь поехать на нем, – возражала Диззи. – Уж лучше одолжить один из грузовиков у Рикки Франс-Линча.

– Десять миль, и не по прямой дороге, – убеждала ее Таб. – Гордецу не помешает свежий воздух, да и его экипировка уже отправлена.

– Меня сейчас вытошнит, – Табита высунулась из окна. Спидометр показывал шестьдесят миль в час на узких продуваемых ветрами сельских улочках, проходящих по высоким насыпям.

– А я готовлюсь к увольнению, – проворчала Диззи. – Как там Гордец?

– Отлично.

Изогнувшись, Табита посмотрела на его темную, прелестного очертания голову, с зигзагообразными белыми отметинами, с широко посаженными глазами, рассматривающими поверх борта трейлера красно-коричневые коттеджи и фруктовые сады.

Они прогромыхали по Першору, и две женщины с хозяйственными сумками оживленно их приветствовали. А потом они уже попали в поток машин, идущих на скачки, все больше и больше людей начинали смеяться и махать им руками, видя так близко малышку Гордеца.

– Как римский папа в круизе, – захохотала Таб.

– Я поставил на эту лошадь в забеге 3.15, поэтому и еду, – сказал какой-то мужчина в «ягуаре», двигаясь параллельно с ними. – А что вы обе делаете после ужина?

– А ведь кому-то еще придется объясниться с папой, – с безнадежностью протянула Таб.

– Да, он чуть не убил Лизандера, когда тот на прошлой неделе забыл взнуздать Мистера Спарки, – вспомнила Диззи, показывая охраннику у ворот зеленый тренерский значок на лобовом стекле.

– Ох, хоть бы Лизандер не напился, – вздохнула Таб. – Как ты думаешь, у меня есть шансы?

– Сомневаюсь, – сказала Диззи, задев грязный грузовик. – Похоже, что, остановившись на Китти, он решил попрактиковаться в верности.

– Ну и что, мой брат Маркус практикуется в игре на пианино по восемь часов в день. О, слава Богу! Вот и папочкин грузовик.

Впереди, рядом с лошадиными боксами, принадлежащими Мартину Пайпу и Дженни Питман, был припаркован знакомый темно-голубой грузовик с большими буквами на боку «РУПЕРТ КЕМ П БЕЛЛ-БЛЭК». Внутри него слышался какой-то топот. Побаиваясь грязи и инфекций, Руперт предпочитал оставлять лошадей в грузовике, который внутри был оборудован почти так же роскошно, как отель «Ритц».

– Если бы нам удалось перегрузить туда Гордеца, мы могли бы отвалить, – сказала, выскакивая, Диззи.

– О черт, там Лизандер, – пробормотала Таб. – Диз, у тебя нет расчески и пудры?

Прислонившись к грузовику Руперта, белому и вытянутому, как кусок спагетти, Лизандер болтал с Блеем Чартерисом, жокеем-чемпионом, скачущим на Гордеце Пенскомба. Отчаянно тощий – из пулемета не попадешь – Блей и тренировался до изнеможения, и играл так же.

– Привет, Таб, – окликнул Лизандер. – Вы быстро добрались. Мы только что приехали. Дальше худеть некуда, – он похлопал себя по втянутому животу. – Блей дает мне несколько советов.

Таб подогнала норовисто взбрыкивающего Гордеца Пенскомба прямо к носу Лизандера.

– Вот это, черт побери, кто? – обвиняюще спросила она, а Гордец фыркнул и обслюнявил голубое пальто Лизандера.

– Это Гордец, – Лизандер почесал голову. – Как он оказался здесь?

– Да ты, задница, забыл его погрузить.

– О Боже мой!

Он переводил потрясенный взгляд с Блея на Таб, а затем начал хихикать:

– Как же он здесь оказался?

– Вот Диззи сейчас и пытается спрятать трейлер.

– Черт побери!

Улыбка исчезла со смуглого, некрасивого лица Блея Чартериса, он отогнал лошадь, нюхающую его ноги.

– Ты конченый идиот, Лизандер.

– Ничего, ему полезен свежий воздух, – ответила Таб.

– А что скажет Руперт? – вопросил Блей.

– О чем?

Все вздрогнули. Это был сам Руперт – в светло-коричневом пальто с темно-коричневым пушистым воротником и в коричневой же мягкой фетровой шляпе, надвинутой на его греческий нос. Рядом стояла Тегги, как обычно, очаровательная, в светло-сером теплом пальто, сверкающих черных туфлях и розовом берете. За ними следовал миллиардер от электронного бизнеса Фредди Джоунс, рыжеволосый, с веселой улыбкой, которого больше других владельцев лошадей любили на конюшне. Руперт ни за что не хотел расставаться с Фредди.

– Привет, Гордец, – Фредди любовно коснулся своего любимца-победителя. – Привет, Таб, привет, Лизандер. Готовишься через минутку выйти на первый свой старт? На ком?

– Да тут одна никудышная, как старая дева, – ответил Лизандер, начиная трястись.

– Лизандер принципиально штурмует только замужних женщин, – едко заметил Руперт. – Какого черта Гордец не в грузовике?

– Он вспотел, мы выпустили его освежиться, – Табита уставилась на него с нежным выражением отцовских же голубых глаз. – Он прекрасно выглядит, не правда ли?

– Пойду-ка я лучше переодеваться, – сказал Лизандер, стараясь избежать допроса.

К счастью, Руперта отвлекло прибытие мистера Пандопулоса в подпоясанном пальто из верблюжьей шерсти и с ним владелицы Безнадежной, Марсии Меллинг, благоухающей духами «Джой».

– Хелло, Руперт, – бросила она вызывающе, оставляя на его щеках следы розовой губной помады. – Я немного шокирована. Ведь ты же сажаешь на Безнадежную почти совершенного новичка.

– Это Лизандер, – быстро вставила Тегги.

– Ох, ох, о-о-о, – внезапно Марсия засветилась восторгом, как большой медведь, выбирающийся из кладовой Барбары Картленд. – Честное слово? Кроме шуток? В «Мистик мэг» как раз на этой неделе написано, что моя удача связана с мужчиной, чье имя начинается на букву Л.

– «Мэг» знает, что говорит, – слабо улыбнулся Лизандер. – Здравствуйте. Пора идти, – и он направился в раздевалку.

– Какое очаровательное, интеллигентное лицо, – шепнула ошеломленная Марсия.

– Еще бы, – отозвался Руперт. – Все курочки смотрят на него, как на Стефена Хоукинга.

В одном заезде с Лизандером ехал и Блей Чартерис на великолепном пятилетке по кличке Ловкий Турок, которого Руперт снял со скачек без препятствий и который считался бесспорным фаворитом. На Безнадежную ставили сто к одному.

– Соответственно имени, – коротко пояснил информатор.

Болельщики, навалившись на перила паддока, изучали программки и «Спортивную жизнь», посмеиваясь над Безнадежной. Даже в толстой голубой попоне с инициалами «РК-Б» на боку, приводившими в трепет даже самых невозмутимых букмекеров, Безнадежная выглядела ребенком, одетым в платье матери.

Лизандер взвесился на крошечных весах рядом с большими красными часами и обнаружил, что за ночь потерял три фунта. Это его очень порадовало, поскольку облегчало задачу Безнадежной и означало, что можно остановиться с худением. Всю ночь он просматривал видеозаписи предыдущих забегов с участием Безнадежной. Совершенно неопытная лошадь, она, как правило, никогда не выходила вперед, предпочитая плестись в хвосте. Его задача – удержаться в группе и в последний момент подтянуть ее к Ловкому Турку. Лизандеру страшно хотелось надеть свитер с Утенком Дональдом вместо желто-зеленых цветов Марсии, которые, предполагалось, шли ему. Надо быть смелым ради Китти и Артура. Хоть бы какое-нибудь призовое место, этого уже достаточно, чтобы получить необходимую квалификационную квоту для Ратминстера.

В паддоке Тегги набросила на его дрожащие плечи свое пальто.

– Стартуешь не торопясь, – давал последние наставления Руперт. – Она, как правило, сдает в конце, так что наращивай постепенно. Я приду на старт, как только освобожусь. Да, и еще – она очень не любит, когда сзади грохочет какая-нибудь лошадь.

«В общем, Руперту бы только побыстрее выгнать из паддока бедную старую Безнадежную, – возмущенно подумал Лизандер. – Ничего, мы им покажем».

Руперт повернулся к Блею, чья рыжая голова торчала среди группы, толпящейся около второго фаворита.

– Тебе, Блей, мне сказать нечего. Только усиди в седле. Ну пойдем выпьем, – обратился он к Фредди. – С этим заездом все ясно.

– Я поставила два фунта на Безнадежную, – шепнула Таб.

Руперт был занят обсуждением финансовых проблем с Фредди, который являлся директором «Венчурер», когда услышал равнодушный, надменный голос диктора, эхом разносящийся над полем:

– Безнадежная прыгнула блестяще и теперь приближается к группе лидеров.

Отбросив сандвич с индюшатиной, Руперт помчался на балкон. Лошади выходили ко второму барьеру.

Безнадежная легко шла на четвертом месте. Лизандер смотрелся великолепно – почти касаясь руками ее трепещущих оранжевых ушей, посылая лошадь движениями своего тела, как любовник, подбадривая за каждый дюйм пройденного пути.

Только серый мерин и изгородь были между Безнадежной и финишем, когда они достали Ловкого Турка с Блеем.

И вместе вышли на последний барьер.

– Держись. Тебе бы еще чуть прибавить. Но как бы она не выдохлась, – окликнул его Блей. – Финишная прямая длинная.

Впереди неясно вырисовывалась широкая изумрудно-зеленая скаковая дорожка. Поскольку хвост серого мерина мотался все ближе и ближе, Блей поднял хлыст для позволенных ему десяти финишных ударов.

Крак, крак, крак; наклонившись, он послал отважного Ловкача на атаку с фланга.

– Давай, Безнадежная, – закричал Лизандер. – Ну, хорошая девочка, вперед.

Ловкий Турок мчался вперед возбужденный, но испуганный. В Безнадежной взыграл дух соперничества. Она должна удержаться за своим товарищем по стойлу. Тощая грива и хвост разметались, длинные ноги молотили, сердце, теперь уже не робкое, чуть не выскакивало, когда, преследуя Ловкача, она обошла серого. Затем показалось, что Ловкач устал и отстает, так Безнадежная наддала вперед.

– Давай, ангелочек, – взмолился Лизандер.

– Да бей же ее, идиот, мать твою! – завопил Руперт с балкона.

Марсия, размазав голубой макияж, была настолько возбуждена, что не могла говорить.

– Он должен выиграть, – взвизгнула Табита. – И я выиграю двести чертовых фунтов.

Безнадежная миновала финиш на четверть корпуса впереди.

Загон для победителя был набит битком. Под общий гул одобрения и хохот въехал Лизандер с большим зеленым пятном на лице, обтирая пену с гнедой шкуры ошеломленной, но счастливой Безнадежной.

Марсия никак не могла нацеловаться с Лизандером и отпустила его только в объятия подбежавшей Тегги.

– О, это было великолепно! Я так горжусь тобой и дорогой Безнадежной.

Лизандер в экстазе обнял ее. Кругом сновали фотографы.

– Я сделала две сотни, – сказала Таб, скармливая Безнадежной «Поло». – А ведь доходило до того, что разыгрывали эту ставку с пачкой сигарет.

Через плечо Тегги взгляд Лизандера уперся в глаза Руперта.

– Ты не выполнил ни одной инструкции, – холодно произнес он.

– Ну, в общем, – согласился Лизандер, отодвигаясь от Тегги. – Но я думал, что она не нуждается в подбадривании. Я извиняюсь.

Но Руперт вдруг рассмеялся и похлопал его по плечу.

– Чертовски здорово; еще каких-то девять заездов, и ты набираешь необходимую квалификационную норму для Ратминстера.

– И не думай пить шампанское, – добавил свои поздравления Блей. – Если очень устал, лучше выпить чашку чая.

Это был день Руперта. Мейтрер выиграл три корпуса. Гордеца Пенскомба – десять. Мистер Спарки пришел вторым, и то только по результатам фотофиниша. Когда все закончилось, Блей отвел Руперта в сторону.

—Я не люблю конкурентов, но этот парень чертовски хорош. Мейтрер выше всяких похвал с тех пор, как он стал с ним работать. Опять же Мистер Спарки. Он любит эту лошадь. В общем, от него можно ждать много.

– Марсия тоже это чувствует, – сказал Руперт. – Она хочет купить Лизандера.

На следующее утро в «Валгалле» Раннальдини, которому не понравилось, что Лизандер получил такого мощного союзника, как Руперт, с удовольствием протянул Китти «Скорпион».

– Твой маленький дружок вновь взялся за свои фокусы.

Третью страницу украшала большая фотография восторженно обнимающихся Лизандера и Тегги.

«НЕ ПРИОБРЕЛ ЛИ РУПЕРТ ТРОЯНСКОГО КОНЯ?» – гласил заголовок.

Руперт не собирался обращать внимание на фотографию в «Скорпионе», но его разозлил подтекст, и он тыкал в него всех, особенно Тегги. Лизандер скрывался как мог. В сумерках Руперт с воем носился по дому в поисках вчерашнего выпуска «Ресинг Пост».

– Какой-нибудь несчастный идиот выбросил его. Сколько раз я должен говорить вам, что их надо хранить?

– Ну, вероятно, он в кабинете, – огрызнулась взволнованная Тегги.

– Я уже смотрел.

– Сходи и еще раз посмотри.

Сжав кулаки, Руперт вылетел вон, затем остановился в холле, перед огромным масляным портретом свего любимого, покойного ныне Лабрадора Баджера. Баджер бы понял, что он чувствует после публикации «Скорпиона», и поддержал бы надежной, молчаливой, верной дружбой.

Затем Руперт услыхал, как грохочут педали мусорных баков, вернулся на кухню, осторожно открыл дверь и увидел, что Тегти рвет на мелкие кусочки первую страницу вчерашнего «Ресинг Пост».

– Ты напугал меня, – отпрыгнув, как кенгуру, Тегти порозовела. – Ведь кто-то мог выбросить, и я подумала, что я тоже могу. Мы ничего не умеем хранить, – произнесла она, оправдываясь.

Повернув ее к себе, Руперт секунду вглядывался в лицо жены.

– Разумеется, мы многое не храним. – Он притянул ее к себе. – Если бы не ты, – сказал он грубо, – весь этот дом исчез бы за неделю в куче дерьма. Боюсь, как бы однажды ты и меня не выкинула.

Он сжал ладонями ее лицо, усталое, грязное, безвольное, и ее волосы пахнули дымом. Глянув вниз, он заметил кровь на ее одежде.

– Что ты сделала? – в ужасе спросил он. – С тобой все в порядке?

– Да, да. – Тегти гордо улыбнулась. – У Страсти наступили роды, и я сама вытягивала теленка.

– Но ты не должна была это делать, – проговорил испуганный Руперт. – Ты могла переутомиться или, более того, она могла тебя ушибить.

– Все замечательно, а у нее прекрасный маленький теленочек. Сходи и посмотри.

– Я знаю еще одного теленочка, более прекрасного. – Руки Руперта опустились к ее бедрам. – Извини, я был таким дерьмом. А завтра же Валентинов день.

– Я знаю. Я так люблю тебя.

– И вечером мы отправимся в Париж.

– Ой, – взволнованно пискнула Тегги. – Значит, отдохнем от конюшен?

– Конечно, целых тридцать шесть часов.

– Так у меня есть время помыть голову и принять душ?

– Более того, у нас даже есть время на постель, – промурлыкал Руперт.

Они сжимали друг друга в объятиях, и подсматривающий в дверь Лизандер почувствовал громадную волну тоски и одиночества. Они выглядели так великолепно, прямо как в передаче «Династия». Джек теперь делил коробку с дворняжкой Гертрудой, и даже он не мог променять это ложе на постель Лизандера по ночам. «У всех-то есть с кем спать, кроме меня», – с горечью подумал Лизандер. Он только что послал Китти вторую «валентинку», забыв, посылал ли первую. Руперт завтра уедет. Лавина мыслей захлестнула Лизандера.




55


Клив, затянутый в кожу прихвостень Раннальдини, перехватил обе отправленные Лизандером «валентинки». На первой был изображен леопард, который со слезами на глазах соскребал пятна со своей шкуры, на второй – тот же леопард пытался забраться в стиральную машину. Клив спрятал их в досье к другим письмам Лизандера и вырезкам из прессы, где хоть что-нибудь говорилось о нем. Раннальдини проинструктировал ни на шаг не отставать от Китти, и потому Клив поехал вслед за ней в Ратминстер, где она делала покупки на неделю.

В тот же день, как Руперт и Тегги отправились в Париж, Лизандер удрал в Лондон, забрал щенка Мегги и умолил Ферди сочинить послание Китти. На следующее утро, в Валентинов день, он медленно тащился назад в Ратшир, потому что весь запад Англии был покрыт туманом. Рискуя пропустить утреннюю разминку, он молился, чтобы кто-нибудь из конюхов сделал за него всю поденную работу. При подъезде к Парадайзу его сердце так застучало, а руки так напряглись, что он с большим трудом управлял автомобилем на извилистых, продуваемых ветрами улочках. У коттеджа Рэчел был припаркован грузовичок цветочника.

«Доставляет розы от Раннальдини», – мрачно подумал Лизандер. Чтобы не въезжать в электрические ворота и миновать собак-охранников «Валгаллы», он воспользовался дорогой через леса, которой редко ездили. Протянув руку назад, он погладил маленькое создание, сидящее рядом с Джеком. Только страстная надежда, что когда-нибудь они с Китти соединятся, заставила его расстаться со щенком.

У светло-коричневого, полосатого, как тигр, щенка были белый животик, пятнистые лапы и сердитая полосатая мордочка с неподвижным взглядом. Несмотря на длинные лапы, хвост почти волочился по земле. Нечто среднее между летающей рыбой, птицей и оленем, он скользил по комнате и прыгал на стулья с грацией балетного танцора.

Ясно было, что ни Джек, ни Динсдейл и даже ни Таблетка не были родителями этого создания. Лизандер ставил на Грейхаунда.

– Ты должен порадовать мою Китти, – говорил он щенку, который при этом склонял голову набок, – у нее нет ребеночка, и она не может забеременеть. Спи с ней в одной кроватке и каждый раз, когда бы Раннальдини ни появился, кусай его.

Тишина была жуткая. «Валгаллу» словно придавило покрывало плывущего серого тумана. У края парка Лизандер наконец стал различать старую ржавую железную ограду, а деревья смутно вырисовывались в тумане как самцы бизонов или больших рогатых оленей. Сердце его колотилось о ребра, вырываясь из грудной клетки. Джек и щенок вдруг яростно залаяли на Князя Тьмы, внезапно выскочившего из мглы и тут же умчавшегося прочь. Леса впереди вставали подобно скалам, таким вероломным по отношению к морякам, и дальше поднимался дом, более седой, чем туман, с его фронтонами, высокими печными трубами, маленькими потайными окнами, похожими на отверстия в тюремных стенах.

Забрав с собой щенка, Лизандер двинулся к парадной двери и секундочку постоял перед ней, прежде чем заставить скорбно звучать ржавый колокол. Если бы дверь открыла Китти, то он, возможно, и украл бы ее. Но появившийся нос был длинным и в красных прожилках.

Через секунду лицо миссис Бримскомб засияло, но потом приняло испуганное выражение.

– Ты не должен сюда приходить. Ох, славный маленький дурашка, – она протянула красную жесткую руку, чтобы погладить щенка.

– Где Китти? Пожалуйста, пожалуйста, миссис Б, я должен увидеть ее.

– Она отправилась по магазинам в Ратминстер.

– Так я подожду.

– Нет.

Она отшатнулась от него:

– Кливу платят за то, чтобы он следил за ней, а он негодяй. Пожалуйста, не рискуй. Раннальдини уволит меня и мистера Б, да и Китти достанется.

– У нее все в порядке?

Миссис Бримскомб любила Лизандера, и ей очень больно было видеть его таким бледным и тощим. Она столько натерпелась от неразборчивой развратности мистера Бримскомба, что испытывала к Китти огромную симпатию.

– Внешне все хорошо. – Миссис Бримскомб на секунду задумалась. – Но она вроде тех военнопленных, которых Саддам Хусейн демонстрирует по телевидению, в синяках, избитых, оглушенных, но которые в один голос твердят, какой же хороший человек Саддам и как плохо поступают те, кто объединились, чтобы сражаться против него. В общем, она выглядит неестественно.

– О Господи, – Лизандер обезумел. – Он изводит ее?

– Нет. И в этом-то все и дело. Он хорошо к ней относится.

– Ну тогда отдайте ей это и вот это.

Он передал щенка и письмо в неприветливые руки миссис Бримскомб. – Скажете Кливу, что собачка бродила в лесу, но, пожалуйста, проследите, чтобы Китти забрала ее.

Пошатываясь от отчаяния, он побрел к машине, напоминая миссис Бримскомб тех морских птиц на берегах Персидского залива, которые попали в нефтяной плен и теперь беспомощны и парализованы. С одной мыслью – забыться, Лизандер направился к «Жемчужным воротам».

Вернувшаяся из Ратминстера Китти была встречена крайне взволнованной миссис Бримскомб, которая тут же вручила ей письмо:

– Ой, дурочка, да сунь же его за лифчик, – и успела шепнуть, что щенок – от Лизандера, прежде чем зашел Клив, сгибающийся под тяжестью двух корзин с «Баунс» для сторожевых собак Раннальдини.

– А это еще что? – спросил он, когда щенок доверчиво подбежал к нему. – Симпатичная зверюшка. – Он протянул руку, сжав ладонь, словно держа кастет. – Откуда же он взялся?

– Заблудился. Миссис Б нашла его, когда тот бродил по двору, – быстро сказала Китти.

– Не похоже. – Клив прихватил ему шкуру на шее, щенок взвизгнул. – Откормленный, и лапы неиспачканные. Отнесу-ка я его в местный приют для бродяжек.

– Не надо, – с необычной резкостью возразила Китти.

– Да ведь вы же боитесь собак, – грубо заметил Клив.

– Эту – нет. Дайте ее мне.

– Раннальдини не нравится, когда собаки в доме. – Худое и бледное лицо Клива светилось злобой. Тусклые серые глаза смотрели на нее с невинностью психопата. – Бешеные собаки.

– Я разберусь с Раннальдини, – Китти почувствовала прилив мужества. – И хватит об этом. Теперь идите.

Она забрала у Клива щенка, и тот быстро стал лизать ее лицо. Закрыв глаза, она вдыхала сладкий, свежий запах овсянки. Это была самая лучшая «валентинка» из всех, полученных ею.

Только после того, как щенка накормили и вымыли, они вдвоем для пущей безопасности скрылись в спальне Китти и уже тут открыли письмо, надиктованное отзывчивым Ферди.

«Дорогая Китти!

Это щенок Мегги, Лесси II, который заменит тебе игрушечного, разрезанного тем ублюдком на таможне. И пока у тебя будет собака, ты будешь выходить гулять с ней по ночам. И тогда посмотришь вверх и увидишь Большую Медведицу и охотника Ориона с собаками. И вспоминай меня и Джека, которые любят тебя. Лизандер».

Китти всхлипнула. Ее маленькая темная комната, обращенная окнами на север, к лесу, сегодня освещалась букетиком подснежников, которые неотвязно напоминали ей о спуске для начинающих лыжников в Монто. Ей следовало бы сжечь письмо Лизандера, но она перечитывала его снова и снова, а затем спрятала под пачки бумаг на дне ящика письменного стола.

Вздрогнув от стука в дверь, она быстро захлопнула дверцу стола. Явился Клив, нагруженный огромным букетом красных роз и драгоценной коробочкой в ярко-красной бумаге. Внутри была рубиновая брошь в форме сердца.

«Моей Валентине, – гласила приложенная карточка, – которая гораздо дороже рубинов, со всей моей любовью, Раннальдини».

Мериголд была в отчаянии. Хотя Ларри и пытался со всей страстью наладить хоть какое-то дело – он всегда любил говорить, что, имея десять пенсов, вы не сделаете десяти миллионов, если будете сидеть на месте да гладить кошку, – но никто не хотел покупать ни «Парадайз-Грандж», ни коттедж «Магнит», ни виллу во Франции, а все картины ушли по бросовым ценам.

Но что хуже, гораздо хуже – Ларри ничего не прислал ей на Валентинов день. А ведь он забыл об этом только один раз, когда связался с Никки. Может быть, он опять у нее, чтобы утвердить свое я. Мериголд никак не могла избавиться от подозрительности, малейший знак заставлял ее паниковать. Ей бы следовало сохранять спокойствие, но когда как раз перед обедом позвонил Ларри, она вдруг обнаружила, что кричит на него:

– Ах ты урод, а я-то думала, что у нас с тобой все нормально, – и ударилась в громкие всхлипывания.

– Принцесса, Принцесса, – Ларри наконец удалось вставить слово. – Если ты сейчас посмотришь за зеркалом в холле, то найдешь то, что тебя вылечит.

Рванув со всех ног, Мериголд обнаружила там большую коробку шоколада, открытку с красным сердцем и внутри – множество поцелуев. Было там и письмо.

«Дорогой миссис Локтон», – читала Мериголд недоверчиво и чувствовала, как постепенно ее охватывает радость.

На том конце провода Ларри услышал вопль восхищения.

– О, я люблю вас, сэр Лоуренс, – она взволнованно схватила трубку. – Ты больше, чем кто-либо, заслужил рыцарские доспехи.

– Я так и думал, что вам это будет приятно, леди Локтон. Но, пока бумаги еще не оформлены, никому ни слова.

Внешне ведущий себя как самый идеальный муж на Земле Раннальдини, тем не менее, отправил в «Индепендент» зашифрованную «валентинку»: «Маленькая зверюшка, большой леопард ждет тебя».

Поскольку он всех своих любовниц называл «маленькими зверюшками», то Гермиона, Хлоя, Рэчел, Сесилия, на какую-то головокружительную секунду – Флора и большинство женщин из лондонского «Мет» решили, что именно им Раннальдини подает условный сигнал.

Вернувшись с севера Шотландии, где он вместе с Камерон искал натуру для съемок «Макбета», Раннальдини не нашел решительно ничего забавного в том, что в доме поселилась Лесси. Она постоянно с шумом бегала за Китти, повсюду оставляя за собой маленькие лужицы.

– Пусть Клив отнесет ее на конюшню.

– Нет, она моя, – Китти сделала испуганные глаза.

Лесси проснулась, потянулась, откидывая назад задние лапы, чуть потягиваясь вперед, а затем атаковала красно-желтый, покрытый розами обюссонский ковер и принялась его яростно трясти.

– Ну-ка прекрати, – заворчал Раннальдини и собрался пнуть ее.

Лесси, мгновенно прижав уши и став, кажется, чуть ли не в два раза меньше, скользнула под защиту Китти.

Уже прочитав письмо Лизандера, которое отыскал и переснял Клив, пока Китти была на почте, Раннальдини предположил, что тут не обошлось без руки Руперта Кемпбелл-Блэка. Вездесущий Клив, который частенько устраивал потасовки с торговцами цветами в Ратминстере, узнал, что розы, полученные сегодня утром Рэчел, были посланы Борисом, только что вернувшимся после успешного турне по бывшей родине. Должность в Нью-Йорке пока еще была недостижима, и потому Раннальдини не облаял, как бывало, Китти, которая забыла дать ему белую гардению для вечернего концерта в фонд войны в Персидском заливе, и даже разрешил оставить Лесси.

Вернувшись из столь же успешного, но очень нервного турне по Израилю, когда она посреди концерта то и дело ожидала, что ее накроет ракета «Скат», Рэчел впала в ужасную депрессию.

Война становилась все ужаснее. Союзные войска нанесли бомбовый удар по бункеру, где находились гражданские лица. Американцы собирались применить напалм для поджигания иракских нефтяных терминалов, и тогда иракские госпитали лишились бы электричества, не смогли бы работать установки по выхаживанию грудных детей. Одноразовые шприцы приходилось использовать по нескольку раз.

Рэчел знала, что должна бы пойти на митинг сторонников мира в Ратминстере, но тогда пришлось бы детей, которых она забрала у Гретель, опять куда-то пристраивать, а она чувствовала себя очень уставшей.

Наверное, самое кошмарное в одинокой родительской судьбе – невозможность поделиться своими успехами, а ведь только за один прошлый вечер ее семь раз вызывали на поклон.

– Тут есть кое-что для тебя, – сказала Гретель, передавая Рэчел огромный букет бледно-розовых роз.

«Раннальдини или Гай», – подумала Рэчел утомленно.

«Самой дорогой Рэчел, в седьмую годовщину нашей свадьбы, со всей любовью, Борис».

К изумлению Гретель, Рэчел залилась слезами.

– О Гретель, он помнит, – всхлипывала она. – Он на самом деле помнит.

В Валентинов день после напряженной работы прошлым вечером Джорджия встала поздно и теперь гуляла в саду. Озеро было серым и плоским, словно вода в стиральной машине. В бочонке под кухонным окном мотался на ветру одинокий грязный нарцисс. После оргии их отношения с Гаем намного улучшились. Он сбрил свою бороду, поэтому Джорджия больше не думала, что он преследует Рэчел. Но в последнюю пятницу он вдруг принялся за старое. Приехал в Парадайз пораньше, чтобы пойти к врачу с головной болью. Вернувшись в «Ангельский отдых» спустя полтора часа, он объяснил, что к врачу была слишком большая очередь и он не смог дождаться; при этом вид у него был ликующий, якобы оттого, что летавшие на бомбардировку самолеты вернулись без потерь.

Джорджия уже не могла выносить прежней неопределенности. Надо было что-то предпринимать. Работа над «Ант и Клео» подходила к концу, и она строила новые планы. Бросив взгляд на кухонные часы, она решила, что пора приниматься за работу, но тут же вспомнила, что обещала покрошить остатки бараньей ноги для пастушьего пирога. Она почувствовала, что растеряет все свои супружеские навыки, живя так долго одна или если хотя бы денек не проведет с кем-нибудь менее домашним, чем Гай. Из-за кофемолки она не сразу услышала телефон.

– Джорджия, это Дэвид Хоукли. Алло, алло, это ты?

– Секундочку, – пробормотала Джорджия, вытирая руки о джинсы.

– Спасибо тебе за «валентинку». Она прелестная. Ведь это ты ее отправила?

– Ну если у тебя больше нет другой знакомой Джорджии. Послушай, я очень виновата, что наврала тебе обо мне и Лизандере, но я так боялась потерять тебя.

– Да ничего, ничего. Как Лизандер?

– Я так его и не видела, знаю, что он влюбился. Она замужем и еще проще, чем я, но, по крайней мере, она того же возраста, что и он, и очень славная по характеру.

– Я не могу разыскать его по телефону, а коттедж «Магнит» пустует.

Джорджия помрачнела. Значит, Дэвид приезжал в Парадайз и не заглянул к ней. И позвонил только затем, чтобы поинтересоваться Лизандером.

– Где же он сейчас живет?

– У Руперта Кемпбелл-Блэка.

– Боже милостивый! – взорвался Дэвид. – Да это хуже, чем торговать наркотиками.

– Он вчера замечательно выиграл заезд, ты не читал «Скорпион»?

– Я не читаю «Скорпион», – ядовито заметил Дэвид. А затем стал заикаться. – Я соскучился по тебе... Очень. Давай пообедаем вместе.

Оцепенев от счастья, Джорджия безучастно наблюдала, как Динсдейл тащит со стола баранью ногу.

– Ты меня слышишь?

– Я обожаю тебя. Как насчет конца недели?

Ей нужно было время, чтобы бросить пить, похудеть на семь фунтов и закончить «Ант и Клео».

– Отлично. А куда бы ты хотела пойти?

– Может, в «Д'Эскарго»?

Это был ресторан, куда они с Гаем частенько захаживали в первые годы после женитьбы.

– Хорошая мысль. Я закажу столик. А не знаешь ли ты адрес Руперта Кемпбелл-Блэка?

На следующее утро Диззи проснулась от звонка будильника. Было еще темно, в тумане голосили петухи, да лошади позвякивали своими ведрами. Переходя из бокса в бокс, Диззи осмотрела лошадей, ища отеки или ушибы, прежде чем выдать ведро свежей воды и ковш орехов. Обычно этим занимался Руперт, попутно решая, какую лошадь погонять галопом, какую прогулять вокруг деревни, а какую оставить отдыхать в боксе. Но он должен был вернуться из Лондона только днем, хотя сияющая Тегти уже прибыла из Парижа прошлой ночью. К семи тридцати явились другие конюхи, пересмеиваясь и распределяя, кому на какой лошади выезжать в восемь часов.

Но перед выездом в конюшню влетела Тегти, одетая только в красное шелковое кимоно с золотыми драконами.

– Ох, Диззи, постель Лизандера не тронута, а сам он не появлялся с прошлой ночи.

– И люди пропадают, – сказала Диззи, подражая бюллетеням о войне в Персидском заливе.

– Черт возьми, что же скажет Руперт? – продолжила она. – У нас и так хватило забот убирать за него вчера, а тогда, на скачках, он забыл отвезти Гордеца в Уорчестер. В общем, плевал он на свои обязанности.

Диззи с грохотом захлопнула дверь в бокс Гордеца Пенскомба.

– Но он же славный, – взмолилась Тегти. – И потом он так поддерживает Руперта, а тот дорожит им. Ведь Руперт был расстроен ребеночком, – заикнулась она.

– Я знаю, – Диззи обняла Тегги за трясущиеся шелковые плечи. – Но Руперт обязан уволить его, если он не вернется. Он не может допустить такой безответственности в обращении с лошадьми.

Тут она обратила внимание на синие от холода ноги Тегги.

– Иди оденься, пока я закончу кормить лошадей. А потом мы его поищем.

И вдруг они вздрогнули. Из бокса Артура через обитые металлом двери доносился богатырский храп. Открыв одну створку, Диззи и Тегги обнаружили раскинувшихся Артура и Лизандера. Лизандер спал. Артур – нет, просто храпом намекал на завтрак.

Громкогласно заржав, он махнул им копытом. Артур был так ленив, так талантливо изображал усталость от этих бесконечных пробежек туда-сюда по глостерширским холмам, что частенько вынуждал конюхов кормить его орехами и даже поить лежа. Из дальнего конца стойла Тини глядела на этих двух дебоширов примерно так же, как жена священника на оргию в «Валгалле».

– Я надеюсь, он не заболеет после такой ночи. Он просто ужасен, – в тревоге произнесла Тегти.

– Не заболеет, – фыркнула Диззи. – Выпьет и согреется. Вставай, обормот.

Поскольку встряхивание не дало эффекта, Диззи направила на Лизандера шланг.

– Иди и приготовь теплую одежду и крепкий кофе, – попросила она Тегги. – Постараемся отрезвить его настолько, чтобы мог держаться в седле.

– Китти не оставит Раннальдини, – пробормотал Лизандер.

– Я ее и не упрекаю в этом, если ты о ней заботишься подобным образом, – ядовито сказала Диззи.

К сожалению, у Руперта возникли трудности с двигателем вертолета, и никто особо не бдил, не слыша знакомого чух, чух, чух, возвещающего о его прибытии. Он подъехал в темно-голубом «Астон Мартине», тщетно стараясь определить, кто на выездке – Джимми Жарден или Блей Чартерис, и перво-наперво отправился взглянуть на свою красавицу-жену, которая в промокшем, измазанном кимоно тщетно пыталась одеть полуголого и пьяного Лизандера в кухне. У Руперта просто не оставалось выбора, кроме как уволить его сразу же.

День Руперт провел, давая волю гневу на владельцев лошадей, которые задолжали ему без малого миллион и которые оправдывали задержку чеков загруженностью почты в Валентинов день. Он уже принял слезную делегацию от всех девушек-конюхов и сельскохозяйственных рабочих, мистера и миссис Бодкин, даже Джимми и Блея. Его собственная жена теперь рыдала в тесто, которое собиралась заморозить до вторника на масляной неделе для оладий. Оставалось ожидать, что в любую минуту под знаменами с маршем протеста пройдут Бивер, Гертруда, Джек и остальные собаки, конюший кот и все лошади.

На землю его вернула стучащая в дверь Тегти.

– Твой журнал интересуется, от чего ты собираешься отказаться в Великий пост?

– От Лизандера Хоукли, – взвыл Руперт. Затем, когда Тегти ударилась в слезы, сказал: – О, Христа ради, вы что, все, и ты, и команда, и даже все животные, околдованы, что ли, этим кретином?

– Нет, – всхлипнула Тегги. – Но ведь у него нет матери, отец к нему относится по-свински, и, если мы его выгоним, ему просто некуда будет податься.

Бросившись через комнату, уронив по дороге все стоящее на его столе, Руперт обнял ее.

– Сердце ты мое, прости. Ну конечно, пусть остается.

Положив ее голову себе на плечо, он погладил ее волосы. Ведь она держалась таким молодцом после смерти младенца. Ей нужен был кто-то, о ком бы она заботилась, и именно Лизандер оказывал ей эту моральную поддержку.

– Я тоже его люблю, – пробормотал он. – Но он же такой дурачок.

В этот момент в двери возник Лизандер с поникшей головой и огромной бутылкой виски, как с предложением мира. Он с трудом двигался от похмелья и несчастья.

– Извини меня, Руперт. Я вел себя как дурак.

– Пошел вон, – раздраженно сказал Руперт.

И потом, когда Лизандер побрел одиноко прочь, добавил: – Иди в постель, и чтобы завтра был в строю к восьми часам.

Лизандер обернулся в отчаянной надежде.

– С Гордецом надо побольше поработать, – продолжил Руперт. – И Артур уже готов к тому, чтобы завтра погонять его галопом.




56


С огромным комком в горле Джорджия вывела большими буквами «КОНЕЦ» на рукописи «Ант и Клео». У нее теплилась слабая надежда, что эта вещь – все-таки лучшее из того, что она написала. Ужасно болели голова, руки и спина, слава Богу, хоть не сердце. Наконец-то завтра она с чистой совестью поедет в Лондон и встретится с Дэвидом. Вечером она потратила несколько часов на чистку своих перышек.

Обильно смазав волосы кокосовым маслом и ожидая, пока застынет на лице грязевая маска, она заметила, что дождь, весь день молотивший в окна, наконец прекратился. Солнце, пробиваясь из-за деревьев, окрасило противоположную часть Парадайза в золотисто-розовый цвет, поля засияли зелеными изумрудами, а одинокая серая лошадь и уходящие тучки стали нежно-розовыми. И вдруг между туч вспыхнула радуга. «Моя жизнь расцветает», – приняла это за символ Джорджия.

Схватив телефон, она позвонила в Службу семьи:

– Я прошу меня извинить, но этот вечер у меня занят. Вы были так добры ко мне. Извините, что я уж очень много вам наговорила.

«Значит, сэкономлено пятнадцать фунтов, – с гордостью подумала она, – и можно купить себе новую майку у мисс Селфридж, что-нибудь облегающее, под цвет глаз».

В настоящий момент с деньгами было туго. Хорошо еще, что она не поторопилась закончить альбом для Ларри. «Кетчитьюн» находилась в глубоком кризисе и, несмотря на новое правление, не смогла бы выплатить ей оставшуюся после получения аванса сумму. Но когда она уже собралась уходить на станцию, позвонил ее агент и сказал, что «Ант» заинтересовал Танцора Мэтланда и тот хотел бы поскорее получить рукопись. Затем позвонил Гай, пришедший в восторг, что она закончила работу.

– Мы это отметим вечером, Панда. А сейчас я обедаю со своим отцом в «Антее», – добавил он.

«Достаточно далеко от «Д'Эскарго»», – отметила про себя Джорджия, отбывая в Лондон.

Прибыв на Паддингтонский вокзал следующим после Джорджии поездом, Дэвид Хоукли почувствовал потребность размять ноги – любимая фраза директора школы – и решил прогуляться в Сохо. Первые нарциссы, приветствовавшие его в Гайд-парке, дурманили голову. В жуткой пробке на Оксфорд-стрит в одном из такси он увидел Джорджию, которая яростно пудрилась, прихорашивалась, душилась и старалась убедить себя, глядя в крошечное грязное ручное зеркальце, что ее майка цвета хаки не слишком молодежная. Все продавщицы у мисс Селфридж очень хорошо отзывались о ее записях.

Чувствуя себя счастливым и взволнованным впервые за несколько месяцев, Дэвид купил «Ивнинг Стандарт», букет нарциссов и вслед за Джорджией отправился в «Д'Эскарго».

Предупрежденный, что его гостья отправилась в дамскую комнату, он уселся за столик, заказал стакан шерри и вскоре был поглощен чтением страниц с отчетами о скачках, на которых Лизандера расхваливали как золотого парня Кемпбелл-Блэка и предлагали ставить деньги на него и Мистера Спарки в заезде следующего дня. Терзаемый гордостью, неодобрением и завистью к Руперту, он вернулся на первую страницу, где рассказывалось о войне. Наземные сражения могли начаться в любую минуту, весь Кувейт пылал, днем и ночью горела нефть.

Дэвид так углубился в чтение, что не обратил внимания на очаровательную шатенку, усевшуюся в глубине зала в ожидании заказа, а потом и вообще обо всем забыл, поскольку появилась Джорджия, все еще с ценником на майке, великолепная, благоухающая и сияющая, как влюбленная женщина.

– Какая прелесть! – она приняла его букет нарциссов.

– Ну уж не прелестнее тебя.

Проклиная себя за старомодность, он поцеловал ее в теплую, ароматную веснушчатую щеку.

– Я вообще молодец. Я только что закончила «Ант и Клео».

– О Царица Востока, это достойно шампанского. Дэвид позвал официанта.

Хотя предполагалось, что она сядет напротив него, Джорджия протиснулась между столами, чтобы сесть на банкетку рядом с ним. Мир был восстановлен.

– О, как это мило, что я вижу тебя. Правда, война ужасна? Как ты думаешь, Израиль будет мстить?

Дэвид покачал головой:

– Американцы им заплатили уже слишком много.

– Мамаша Кураж была такой забавной в это утро: «О, миссис Сеймур, иракцы копулируют».

Дэвид рассмеялся, и его лицо потеряло всю суровость.

– Мне очень понравилась картинка с утконосом.

– Ты помнишь!

– Я помню обо всем, что связано с тобой. Посмотри, – он достал из кармана маленькую серебряную коробочку, и Джорджия с тревогой подумала, уж не нюхательный ли это табак, но вместо этого увидела прядь волос.

– Помнишь тот день, когда я обстриг твою челку? Убрав коробочку, он разломил рогалик пополам, но есть не стал.

– Как Гай?

– Неважно. Мы ночью лежим рядышком, как яблоки на чердаке, которые боятся побить свои бочка.

– Прямо как у Сапфо.

– А ты закончил переводить Катулла?

– Угу. Как Флора?

– Абсолютно опустошена, – и рассказала ему о ее романе с Раннальдини. – Он просто уничтожил ее, – закончила она. – Я бы хотела, чтобы вы познакомились.

– Скоро познакомимся.

Переполненная счастьем, Джорджия почувствовала, что они говорят об одном и том же.

– Расскажи мне о миссис Раннальдини. Уж не та ли это пухленькая малышка, что прыгала как резиновый мячик в лифчике и трусиках в прошлом октябре?

Джорджия засмеялась.

– Она очень милая. Дэвид взял ее за руку:

– Я так рад, что ты прислала мне «валентинку». Ее принесли во время совещания сотрудников школы, и я сбежал оттуда и позвонил тебе.

– А я собиралась звонить тебе на Рождество, подняла трубку, а там Гай разговаривал с Джулией.

– Дорогая моя бедняжка.

Она наклонилась, чтобы поцеловать его, и вдруг услышала знакомый голос:

– Дорогая, я извиняюсь за опоздание, но движение просто ужасное. – С болью, как от удара током, она узнала голос Гая, обращавшегося к Джулии, такой прекрасной, благоухающей и сияющей, как и она сама.

Владелец ресторана, не успевший предупредить Гая, позеленел. Гай через плечо Джулии поймал взгляд Джорджии, и нежная улыбка замерзла на его красивом лице.

– Это же Гай, – прошептала Джорджия.

– Рок-Стар собственной персоной, – едко произнес Дэвид, спокойно осушил бокал шерри, дал официанту банкноту в десять фунтов и увлек за собой Джорджию, чтобы затем снять номер в «Монтбаттене».

– Гай сказал, что обедает с отцом в «Антее», – всхлипнула Джорджия, когда они вошли в лифт.

Дэвид ввел ее в номер, на всех стенах которого были развешаны фотографии лорда Монтбаттена, играющего в поло. Джорджия посмотрела ему прямо в глаза.

Дэвид взял ее за руку, потянул к кровати:

– Я не собираюсь насиловать тебя. Все нормально. Не плачь.

Джорджия уткнулась лицом в пуговицы на его груди. Есть что-то успокаивающее в мужчинах, носящих жилеты.

– Ну вот, теперь Гай знает о нас, и все карты раскрыты.

– «Нас» – это мы? – спросила Джорджия.

– Ну да, разве нет?

Этим вечером, а была пятница, не изменив привычному ходу жизни, и Гай и Джорджия вернулись в Парадайз.

– Ты привела его в наш любимый ресторан, – в ярости набросился на нее Гай.

– Ты сделал то же самое, – огрызнулась Джорджия. – И несмотря на то, что я выступаю против подушного налога, ты тратишь кучу денег на Джулию.

– А ты купила новую майку.

– Это деньги, сэкономленные на Службе семьи. Во всяком случае, я обедала с ним первый раз, – солгала Джорджия.

– А я первый раз с Рождества обедал с Джулией, – тоже солгал Гай. – Кстати, кто он?

– Я не собираюсь тебе рассказывать, – прошипела Джорджия.

Увы, на следующий день в «Дейли Телеграф» главным действующим лицом был директор одной из самых престижных школ Англии, и на большой фотографии Дэвид выглядел мужественно и красиво.

Испытывая муки ревности, Гай умчался играть в сквош с Раннальдини, настроенным насмешливо, поскольку он-то последнее время вел себя сравнительно скромно.

– И что же мне делать? У Джорджии роман с отцом Лизандера. А о нем в «Кто есть кто» на два дюйма текста.

– И дюймов на восемь о Джорджии, – злорадно заметил Раннальдини. – Я полагаю, она неплохо выглядела.

– Но директора школ не должны так себя вести, – брызгая слюной, забормотал Гай.

Раннальдини засмеялся:

– То отец, то сын. Ну как Джорджии удержаться, когда кругом ими усеяно.

– Ох, замолчи. Джулия думает, что это последний удар, но у меня нет денег, чтобы бросить Джорджию. На прошлой неделе очередной клиент накрылся. Тем более что мне и не хочется уходить.

– Об этом надо было думать раньше.

– Слышал последний анекдот о Саддаме Хусейне? – спросила Диззи Лизандера в начале марта, когда они возвращались домой после очередного успешного выступления в Сендауне. – Что общего у Саддама Хусейна и нейлоновых трусов?

– Да черт его знает.

– И то, и другое раздражает Джорджа Буша. Ха, ха, ха. Ты совсем потерял чувство юмора?

– Совсем. Плевать я хотел на твою войну. Воинственные норманны выступают в поход, чтобы распять Саддама Хусейна за то, что он уморил чистокровных кувейтских скакунов. Тем более что большинство из них – выходцы из этой конюшни. Но вот если пленные будут освобождены, может быть, и Раннальдини освободит Китти?

Сама не своя от радости в перспективе стать леди Локтон, Мериголд с восторгом узнала «фиесту» Бориса рядом с коттеджем Рэчел. Может, это и слухи, но они же в самом деле соединились. В то же время Мериголд очень переживала за Китти, с которой только что столкнулась в магазине. Китти была одета в старые ботинки и кое-как пошитое пальто. Свою желтоватую бледность она объясняла болями в животе.

На самом же деле почти с уверенностью можно было сказать, что Китти беременна. Хотя она и не отваживалась обратиться к Джеймсу Бенсону, но у нее уже три месяца была задержка. Медлила же она потому, что больше всего на свете ее занимало, чей же это ребенок – Лизандера или Раннальдини? Ее захлестывало чувство вины. Вдруг ребеночек появится в сентябре и будет такой же маленькой Девой, как она, но с огромными голубыми глазами Лизандера? Она плакала, не переставая, и чувствовала пугающую тошноту. Слава Богу, что Раннальдини еще ничего не замечал, уставая от съемок «Макбета» и от махинаций вокруг работы в Нью-Йорке, которая все еще не подтверждалась.

Как вор-мошенник, подбиралась Китти к телефонной трубке, чтобы набрать номер Руперта и хотя бы услышать голос Лизандера. Она даже как-то смотрела по телевизору за его победой на незначительных скачках в Челтенхеме, но тут вошел Клив, и она торопливо переключилась на австралийскую мыльную оперу.

Ее спасала только Лесси. Вставая посреди каждой ночи, чтобы прогулять ее, чувствуя, как маленькое существо нежно лижет ее лицо, согреваясь и засыпая на ее руках, Китти думала, что она вообще никогда никого не любила, кроме Лизандера.

Ночью Лесси спала, свернувшись калачиком рядом с ней на стеганом одеяле. Поглаживая рукой ее полосатую спину, гладкую и шелковистую, как полированные перила, Китти мечтала, как она сбегает по громадным ступеням парадной лестницы «Валгаллы» и мчится по долине прямо в объятия Лизандера.




57


Во вторую неделю марта славный маленький Гордец Пенскомба на Кубке Котчестера обошел на десять корпусов Князя Тьмы, принеся великую славу родной конюшне и долгожданные сорок тысяч фунтов в карман Руперту. Раннальдини, наблюдавший за скачками по спутниковому телевидению, поскольку напряженно работал с филармонией «Новый мир», был так разъярен, что тут же отправил своему тренеру факс, в котором говорилось, что Князь Тьмы и другие лошади изымаются из рук этого тренера, а заодно пусть ищут и нового жокея.

Следующая встреча двух лошадей-титанов должна была состояться на Золотом кубке Ратминстера в первую неделю апреля. Артур, с осторожностью переваливающий свою китообразную тушу через барьеры Руперта, также был внесен в заявку участников, но без большого шума. Оставалось еще неясным, достаточна ли квалификационная квота Лизандера для участия в этих скачках. Дух Пенскомба совсем упал, когда за десять дней до скачек Лизандер жестоко свалился с Мистера Спарки, выбив плечо и передние зубы. Отлежавшись с неделю, он чуть вновь не нарвался на увольнение в четвертое воскресенье поста.

Мысли его были так полны как Пиппой, так и Китти, что он забыл о своем снаряжении.

За оставшиеся сорок восемь часов он, однако, сумел реабилитироваться, выиграв «селлинг плейт»[9 - Заезд, после которого участвующие в нем лошади продается столь блестяще, что владелец победителя был вынужден выкупить его, заплатив в три раза дороже, чем при первоначальной покупке. Затем он пришел третьим в заезде в 3.15 и, наконец, набрал необходимые для квалификации очки, придя, как он думал, вторым в скачках с барьерами с гандикапом[Т.е. с предоставлением форы слабейшему участнику]. Но будучи в восторженном состоянии, он вознес вверх сжатый кулак, вследствие чего Безнадежная, испугавшись, что он хочет ее ударить, наддала и выиграла у идущего первым темно-коричневого мерина, что называется, ноздрю.

Единственным, кто в конюшне не предавался бурной радости, был Руперт.

– Сколько раз я говорил тебе, что еще на старте надо оставлять эти дурацкие размахивания кулаками, словно ты какой-нибудь чертов политикан, – вопил он на Лизандера, перехватив того по дороге к загону победителя. – И где была твоя голова на первом круге? Надо полагать, между пухлых ног миссис Раннальдини.

Намечающаяся отвратительная сцена была предотвращена хорошенькой брюнеткой из «Скорпиона», сунувшей под нос Руперту диктофон.

– Собирается ли Гордец Пенскомба побить Князя Тьмы в субботу?

– Даже не вопрос, что побьет, – проворчал Руперт, – вопрос, на сколько корпусов.

– Это самая лучшая лошадь, которая у вас была?

– Да, а теперь проваливайте.

Чем симпатичнее была журналистка, тем меньше Руперт доверял ей.

– Но у нас на тех скачках будет и другая лошадь, – возмущенно запротестовала Табита, обнимая с поздравлениями Безнадежную.

– Ах да, Артур, со ставками двести к одному, – брюнетка сверилась со своим блокнотом. – «Таймин-форм» сегодня утром сказал о нем: «Белый слон Кемпбелл-Блэка, гигантский мерин с мизерными шансами».

– Черт проклятый! – Направлявшийся взвешиваться Лизандер развернулся и уставился на брюнетку через седло Безнадежной. – Да как они смеют!

– А, ну да, это же твоя лошадь, Лизандер, – хитро сказала она. – Ну и как ты расцениваешь ее шансы?

– Ничтожные, если он будет скакать на нем так же, как только что это делал, – проворчал Руперт. – Убирайся взвешиваться.

– Говорят, что в Ратминстере у вас с Раннальдини принципиальная схватка, – брюнетка слегка дрогнула под холодно-голубым пристальным взглядом Руперта. – Из-за того, что вы взяли под свое крыло Лизандера.

– Ну?

– Но ведь вы были в Монто вместе с Лизандером и Китти Раннальдини.

– Ничего не говорите о Китти Раннальдини, – встрял вернувшийся Лизандер.

– Пошел вон, – прошипел Руперт.

– Так вы специально сажаете Лизандера на заведомого неудачника, чтобы поддразнить Раннальдини? – спросила брюнетка, довольная тем, что вызвала всплеск эмоций.

Лизандер уже открыл было рот, раздумывая над самым сокрушительным ответом, но Руперт заговорил первым.

– Артур не неудачник, – сказал он холодно. – Он стайер. И он выносливее даже моей тещи.

– Не волнуйся, – прошептала Табита Лизандеру. – Папочка всегда острит перед большими скачками.

На последней разминке галопом перед Ратминстером маленький Гордец Пенскомба был так хорош, что просто выскакивал из шкуры; проехав с Блеем до конца универсальной дорожки через два поля ячменя, он вылетел на магистраль Пенскомб—Чалфорд в час пик. В отличие от него Артур вовсе не старался, бродил в глубине поля, слушая жаворонков, поющих в безоблачном небе. Он был все еще оскорблен тем, что Руперт, считающий кофеин недопустимым продуктом для лошади, отменил его утреннюю чашку кофе. Хуже того, воспользовавшись тем, что Лизандер вчера уехал к дантисту вставлять зубы, Руперт решил сам построже погонять Артура и задал старому хорошую трепку, когда тот отказался прыгать на галопе через серию изгородей.

Вернувшийся на конюшню Лизандер был в отчаянии. Трещины на тропинках были такими же, как в прошлое лето. Дождь, после которого Артуру было бы легче и который предсказывали уже несколько дней, так и не проливался. Дикий чеснок проклюнулся в лесу тысячами похмельных зеленых языков. Лизандер не испытывал похмелья со дня Святого Валентина. Ни пьянки, ни наркотиков, ни волшебных грибов, ни даже траха. Прошлым вечером он достиг желанного веса в девять стоунов шесть фунтов, но каков будет смысл этих его самоограничений, если Руперт не выставит Артура? Он посмотрел на часы. Полпервого. Поздно уже. Он слышал, как оставленная Артуром Тини повизгивает в конюшне. Ну задаст она ему, когда он вернется.

– Может, кто-нибудь придушит эту чертову пони? – Руперт ввалился в кухню, где Тегги готовила сосиски и яичницу.

– На автоответчике около тридцати запросов, – сказала она безнадежно, – будешь ли ты выпускать Артура?

– Ну уж не после того, как он вел себя этим утром, – проворчал Руперт, наливая себе чашку крепкого кофе и исчезая в кабинете.

Утренние газеты не сделали Лизандера счастливее. Там было много болтовни о «Ратминстерской скаковой партии» Руперта и о том, сколько же у него будет победителей. Бульварные газетки сконцентрировали внимание на различиях между Гордецом Пенскомба и Артуром. «Красавчик и Зверь», – заявляла «Мейл». «Давид и Голиаф», подкалывала «Сан». «Почему самые красивые мужчины выбирают самых безобразных лошадей?»– писала брюнетка из «Скорпиона».

– Да как они смеют трогать Артура? – Лизандер чуть не плакал. – Я на них в суд подам.

– Тише, – сунув в протестующий рот Лизандера кусок поджаренного хлеба, намазанного мармеладом, Тегги подвела его к двери кабинета Руперта. – Слушай.

– Заезд 31161, – говорил Руперт в своей медлительной манере. – Золотой кубок Ратминстера, Король Артур, собственность Лизандера Хоукли, наездник – Лизандер Хоукли – да, верно. Вы еще не знаете, кто поедет на Князе Тьмы?

Покидая дом для встречи с правлением «Венчуpep», Руперт зашел на задний двор и набрел там на Лизандера, который, уткнувшись в стену, вновь боролся со слезами.

– Спасибо, Руперт. Я тебя не подведу.

– Я заявил его, но не выпустил бы, если бы не дождь. А теперь пойди и постригись. С такими космами я тебя в Ратминстере чтобы не видел.

Всех охватило невероятное волнение. Дэнни, ирландца-конюха Гордеца Пенскомба, все утро выворачивало наизнанку. И даже Тегги наорала на журналистов. Руперт, собравший совет, пытался сконцентрироваться на падении годового дохода, но тут загрохотала дверь и влетел Лизандер с побелевшим лицом.

– Ох, Руперт, Артур хромает. Опять передняя нога.

– Ну, значит, ударился сегодня утром. Ставь припарки. А теперь исчезни, – кратко высказался Руперт.

– Нет, пойдем, посмотришь. Ну пожалуйста.

И весь совет в полном составе вывалился во двор, чтобы уставиться на внезапно выздоровевшего Артура.

– Да он же тебя пугает, – упрекнула Диззи Лизандера. – Чтобы ты его пожалел и дал вкусненького.

Хотя конюшня в связи с концом сезона опустела, а большинство молодых лошадей были отправлены их владельцам, Руперт не захотел тратиться на отдельного конюха для Артура. И чтобы заодно уберечь Табиту от глупостей, попросил ее присматривать за лошадью. Она умела быть и ответственной, и старательной.

Одетая в свитер цвета морской волны, так здорово подчеркивающего знаменитые глаза Кемпбелл-Блэков, с покрытой светловолосой головой, она принесла ведро воды, чтобы вымыть Артуру гриву.

– Так что ты до завтра прекращай валяться и пачкаться, – наказывала она ему, пока Артур тыкался в карманы ее джинсов в надежде отыскать там «Поло».

Лизандер сидел на каменном барьере газона с белыми нарциссами, держа Джека на коленях и поводья Артура в руке, и с трудом читал жизнеописание лошади Ред Рам в изложении Айвора Герберта, чтобы вдохновить Артура, но без особого успеха. В своем стойле топталась Тини, поглядывая на них поблескивающими глазами.

– Артур и похож на Рамми, – сказал Лизандер. – А интересно, сколько конюхов покусал Князь Тьмы? Я как-то в «Валгалле» пытался помочь конюху подержать его. Так и улетел за ясли. А конюх вылетел в дверь. Хотелось бы знать, кто на нем поедет. Спорю, что Раннальдини готовит какой-нибудь гадкий сюрприз. Господи, я надеюсь, он привезет завтра Китти в Ратминстер.

Он был здорово огорчен тем, что Китти в отличие от большинства парадайзцев не прислала ему поздравительную открытку с пожеланием удачи. Он в обед даже урвал часок и сгонял в коттедж «Магнит» проверить еще раз почту.

– У тебя есть ее фотография?

– Она немного помялась, – Лизандер вытащил фотографию из кармана брюк.

После продолжительной паузы Табита ласково сказала:

– Я думала, что она полнее. Лизандер почесал голову:

– Нет, на самом деле она не полная. Джек ведь совсем простой пес, особенно с этими белыми пятнами на боках, но смотри, какая у него милая мордашка, да и Артура не назовешь классически красивым, хотя пресса и пишет гадости, но я люблю его больше всех.

– Да, но ведь тебе же в постель-то идти не с Джеком и не с Артуром, – заключила Табита. – Закрой глазки, дорогой, – проговорила она, стирая мыльную пену с челки Артура. – Ну, не спать, я имею в виду. А впрочем, твоей красоты хватит и на двоих.

– Я себя с Китти чувствую в безопасности, – признался Лизандер. – С тех пор, как я похудел, мне все время холодно. И единственное, что может меня согреть, – это ее объятия.

Лизандер наконец заметил унылое лицо Таб и понял, насколько он бестактен. Взяв ее жесткие маленькие ладошки, он оттащил девушку от ведра.

– Если бы я не был столь безнадежно влюблен в Китти, я бы с ума сходил по тебе, Таб. Не один мужчина еще перережет из-за тебя глотку. Ты, как и твой отец, неотразима.

– Только не для тебя, – скорбно произнесла Табита.

– А у меня для тебя подарок.

Он вытащил серебряную брошь в форме подковы и прицепил ей на свитер.

– Ой, спасибо, какая миленькая.

– Она принесет тебе особую удачу. «Мистик мэг» говорит, что твоя судьба связана с буквой «Ай». Господи, как бы увидеться с Китти.

На следующий день в сумерках Руперт вернулся из Ратминстера. Две победы и пара кубков улучшили его настроение. Заезды превращались в разгром. Но улыбка исчезла с его лица, когда он вошел в конюшню и увидел, как Диззи, Дэнни и конюший кот изучают «Вечерний Скорпион». При его появлении они вздрогнули.

– Это вряд ли тебе понравится, – осторожно сказала Диззи. – Чертова Бетти опять раскопала помойку.

«РАННАЛЬДИНИ МСТИТ» гласил заголовок первой полосы.

«Рано или поздно прошлое Руперта Кемпбелл-Блэка настигнет его и, возможно, будет стоить ему третьей победы в Ратминстере».

«В 1980 году один из лучших барьеристов Джейк Лоуэлл потряс спортивный мир, украв у красавца-тренера его первую красавицу-жену, Элен, как раз в середине олимпийского сезона. Одиннадцать лет спустя сосед Руперта, гастролирующий богатый дирижер Роберто Раннальдини, пригласил из Ирландии двадцатиоднолетнего сына Лоуэлла, Айзека, скакать на блестящем, но злобном Князе Тьмы в завтрашней скачке».

«Айзек произвел на меня впечатление недавними победами в Ирландии, – с энтузиазмом заявил маэстро из «Валгаллы». – Он и Князь Тьмы просто уничтожат Гордеца Пенскомба».

Руперт молча перешел на третью страницу.

«В мафиозном порыве, достойном его латинских предков, Раннальдини мог бы отплатить Руперту за то, что тот пригрел у себя Лизандера Хоукли. Любимец публики Лизандер (сын Топорика Хоукли, директора школы во Флитли – плата за обучение – 16 000 фунтов стерлингов в год), прозванный Человеком, Который Заставляет Мужей Ревновать, был застукан за тем, что обнимал и целовал юную жену Раннальдини, Китти, в Монто, в декабре».

Внешне Руперт оставался спокойным. И даже когда конюший кот, любивший газеты, разлегся поперек страниц, Руперт мягко его сдвинул, продолжая читать. Подошла Таб, положила руки ему на плечи, чтобы посмотреть, что он читает, сразу же разглядела толстое, смуглое, мрачное цыганистое лицо Айзека Лоуэлла и издала стон восхищения:

– О, да он великолепен.

Обернувшись как кобра, Руперт схватил ее за плечи и так затряс, что косточки ее застучали как кастаньеты.

– Если у тебя хоть что-нибудь будет с этим маленьким дерьмом, я лишу тебя наследства, выгоню отсюда и никогда обратно не пущу, ясно?

– Да я и не собиралась, – покраснела Табита. – Тебе никогда не нравились мои мужчины. – А когда Руперт перестал бушевать, она спросила: – Неужели он хуже Эшли?

– Намного хуже, – вздохнула Диззи. – Я тебе потом расскажу.

– Ублюдок, ублюдок, ублюдок.

С глазами узкими, как щелочки, Руперт метался взад и вперед по спальне, держа в одной руке виски, в другой сигару.

Беспомощная перед лицом такой вулканической ярости, Тегги лежала на расстеленном лоскутном покрывале на огромной четырехспальнои кровати эпохи короля Иакова, на которой Руперт провел столько лет в любви с первой женой.

– Да Гордец выиграет даже с двумя связанными ногами, – заикнулась она. – Подумаешь, новый жокей. Ты же лучший тренер в мире. Никто даже не слышал об этом Айзеке Лоуэлле.

Накануне больших скачек Руперт становился беспомощным. И это отражалось на всем хозяйстве. Когда он был наездником, то мог справиться с нервами, поскольку концентрировался лишь на себе. Теперь же ему удавалось только посадить лучших жокеев на лучших лошадей и молиться. А ведь как раз спокойствие-то ему и требовалось.

– И все это случилось так давно, – пробормотала Тегги. – И ты самый великолепный, самый очаровательный и мужественный мужчина во всем мире. Подумаешь, какое-то маленькое ничтожество Лоуэлл, да и Раннальдини тоже. Да они, вероятно, перепугаются оба еще в паддоке.

Тегги никогда ни о ком не говорила зло. Руперт в изумлении смотрел, как она встала, положила ему ладони на застывшее лицо и притянула его рот к своему.

– Поцелуй меня. Я так тебя люблю.

– О, Таг, – простонал Руперт, пряча лицо в ее густых темных волосах. – Я благодарю Господа за тебя. Ты совершенно права. Все в прошлом. Ведь Джейк меня просто перевернул. Я же старый реакционер. И я всегда выступал против разводов. И вероятно, если бы он не увел Элен, я был бы сейчас с ней несчастен, а уж потому, что не женился бы на тебе, был бы несчастен вдвойне. Тогда это поразило меня потому, что он побил меня как на олимпиадах, так и в сексе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Но если я проиграл войну, я выиграл мир.

Притянув ее к себе, он сунул руку в карман жакета.

– У меня тут есть кое-что для тебя, – он протянул ей два билета первым классом до Боготы и обратно. – Поедем-ка мы искать ребеночка. – Затем, когда Тегги глянула на него с недоверчивой надеждой, продолжил: – Монахи должны убедиться в наших намерениях. Если мы слетаем в Колумбию и проведем там шесть недель, действительно убедив их, что у нас очень серьезные намерения в отношении ребенка, они найдут его для нас.

Тегги не могла говорить. Ее бледное лицо вдруг наморщилось, как озеро под луной, встревоженное всплеском проснувшегося карпа. Руперт целовал ее, ощущая слезы на губах.

– О, я люблю тебя. Самый настоящий ребеночек. Я не могу говорить. О, ты думаешь, мы сможем им понравиться?

– Они тебя полюбят. Ну и я постараюсь.

«И выдам им приличный куш», – подумал Руперт.

– Вот интересно, это будет он или она, с волосиками темными или светлыми, о, Руперт?

– Ну в общем-то это ведь черный рынок, – сказал Руперт. – Наш маленький ребеночек с черного рынка.

– Шесть недель вместе, какое блаженство! Но я надеюсь, ты не переутомишься, – произнесла она озабоченно. – Что ты собираешься делать?

– Я думаю только об одном.

Руперт медленно расстегнул ее кардиган, затем лифчик, обнажив грудь, великолепную, как сбитые сливки. Взяв в губы сосок, он нежно пососал его. «Словно соревнуясь за ее внимание и любовь с каким-то ребенком», – отметил он про себя хмуро.

– Я ужасно потная и немытая, – пробормотала Тегги, когда он поднял повыше ее юбку и стал забираться под темно-лиловые колготки и узенькие трусики.

Радуясь, что, несмотря на пять лет совместной жизни, у нее так быстро увлажнилось, и находя это столь же возбуждающим, как и первое тисканье с какой-нибудь девчушкой-конюхом в деннике, Руперт двинул пальцы вверх, в то время как руки Тегги расстегивали его молнию.

Она целовала его, обнаженного, белокожего, великолепного, с темными волосами на животе, облизывала язычком, нежным, как у щенка.

– О, мой ангел.

Скользнув вниз, он вошел в нее, услышав всхлип удовольствия, согревая ее своим телом и непрестанно работая руками.

– О Руперт, Руперт, Руперт.

– Руперт, Руперт, Руперт! – Голос Тегги внезапно стал гуще, сопровождаясь, как он осознал, ударами в дверь, которая – святой Боже! – открылась.

– Руперт, мне жаль беспокоить тебя... О Господи! – Лизандер прихлопнул глаза руками. – Мне действительно очень жаль. Но я боюсь, что Артура отравили. Он все время зевает и отказывается от последней кормежки.

– Это я отравлю тебя, маленький пиздюк, – взвыл Руперт, хватая с пола башмак и запуская им в направлении Лизандера. – Убирайся, убирайся! Артур возбужден, потому что ты разбудил его, чтобы посмотреть, все ли у него в порядке. И он не голоден, потому что все журналисты сегодня его подкармливали «Поло».

Наконец, истощенный Тегги, Руперт натянул джинсы и босиком побежал через лужайку. Артур лежал в боксе, размахивая огромной ногой и похрапывая, но с открытым глазом. Несмотря на эти мучения, он, однако, тут же вскочил и спрятался за Тини, трясясь от страха за недавно помытые попону и особенно гриву, опять измазанные в зеленом.

– Ах ты, дорогой мой, – засиял Лизандер. —

Он просто блестяще выздоравливает. А я так думаю, – сказал он торопливо, – Артур завтра должен иметь секретную охрану. Ведь у Гордеца есть охрана и даже телекамеры в его боксе, а вокруг Князя Тьмы все приспешники Раннальдини.

– У него есть Тини, – сказал Руперт, отскакивая от ее оскаленных зубов и не решаясь стукнуть ее по башке. – А теперь прекрати, пожалуйста, отвлекать меня.

– Извини, – Лизандер опустил голову. – Я так понимаю, что весь этот шум вокруг Айзека Лоуэлла огорчает тебя. Чертовски несправедливо. Но я что-то ничего не понимаю. Кто этот Айзек Лоуэлл?

– Его отец сбежал с моей первой женой.

– Ублюдок!

– Как ты хочешь сбежать с Китти Раннальдини, – добавил Руперт, прикрывая половинку дверей.

– Ну не совсем, – возмущенно возразил Лизандер. – Раннальдини же настоящее дерьмо, он бьет лошадей и женщин и постоянно унижает дорогую бедняжку Китти, обманывая ее с кем ни попадя. Ты же не такой был.

– Хм, твоя доверчивость трогательна. Ты ведь не знаешь, каким я был раньше.

– Раньше, оно и есть раньше, – Лизандер вновь покраснел. – Я в прошлом тоже был круглым дураком. Но я хочу, чтобы ты знал – ты и Тегги восстановили мою веру в брак, как в крепость.

– Большое спасибо, – сказал Руперт. – Но я лучше пойду домой и укреплю его, хм. А что ты собираешься делать этим вечером?

– Просмотрю прошлогодние забеги в Ратминстере еще раз, а затем поиграю в покер с Дэнни и Диззи. Мы обучаем Таб.

– Да она вас и так всех обыграет, – засмеялся Руперт. – А я хочу, чтобы ты пораньше лег спать.

Лизандер спал плохо и проснулся в четверть четвертого. Ровно через двенадцать часов, если не вмешается какое-нибудь чудо, он выйдет на старт. Через двенадцать часов и десять минут все станет ясно. А послезавтра не выгонит ли его Руперт? Несмотря на отчаянную тоску по Китти, в Пенскомбе ему жилось счастливее, чем где бы то ни было. Не обращая внимания на первые признаки дождя, он открыл окно, и в глаза ему рассмеялись миллионы звездочек. Лужайка светилась от нарциссов и от цветущих вишневых деревьев.

Созвездие Льва выбиралось из своего логовища на западе. Лизандер так и ждал, что его косматая морда, появившись над вершинами букового леса Руперта, укусит Большую Медведицу за задницу. Тоскуя, как никогда, по объятиям Китти, он скорчился в кресле.

Он, должно быть, задремал, потому что уже в следующую минуту мчался галопом по треку Руперта, и Артур шел так великолепно, и он слышал более грозный, чем барабаны Раннальдини, грохот копыт позади. Но никто не мог догнать Артура. На трибунах вставали, приветствуя его.

– Давай, давай, давай1 – вопил Лизандер.

– Лизандер, Лизандер, вставай! Пора. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что это Табита трясет его, а грохот копыт – ужасающий дождь, пулеметом молотящий по крыше.

Высунувшись из окна под Ниагарский водопад, он увидел, что нарциссы вращаются в водоворотах, лепестки вишен сбиты, сточные канавы забиты и долину заливает.

—Ух ты, Артуру повезло.

Лизандер издал мощный вопль Тарзана, сжал Табиту так, что она запросила пощады, а Джек от волнения поднял лай.

– Когда ты вернешься на землю, – объявила Таб, – найдешь следы пребывания волшебницы.

Под подушкой Лизандера в полиэтилене лежала огромная голубая попона с изумрудно-зелеными кисточками и с инициалами РК-Б, которые всегда заставляли букмекеров покрываться холодным потом.

– Папочка специально это заказал. Нормальная попона на Артуре смотрится как подкладка под седло.

Лизандер надавил большими пальцами на глаза, а Таб сказала:

– Нет, все реально. Просто папочка действительно любит тебя, Лизандер.

Немногие оставались праздными этим утром, поскольку Руперт, чтобы задать нормальный ритм дню, разругал всех. Дэнни блевал в туалете. Даже Блей помалкивал, занятый галопом, на котором настоял Руперт. Только Артур был неподвижен, завтракая морковью, овсянкой и пригоршней ранних одуванчиков, собранных Тегги.

– А паспорт Артура и его медицинскую карту взяли? – придиралась Табита.

Лизандер упаковал свой багаж, положив обезболивающее, потому что плечо еще давало себя знать, и костюм его собственных цветов, которые он выбрал самолично: белые рукава, черно-белый торс и коричневая шапочка, потому что это были цвета Джека. Сейчас он был одет в свитер с Утенком Дональдом, который Тегги наконец сдернула с его спины и выстирала вручную.

Утро казалось бесконечным, но вот грузовик, в котором находились Гордец Пенскомба, Артур, Тини и три лошади помоложе, поднимая брызги, вышел на дорогу, разрезая толпу журналистов с камерами.

– Чарли пришлось вызвать инкассатора, – сообщила Табита, когда они проезжали мимо пункта по приему ставок в Пенскомбе. – Все поставили кучу денег на Гордеца и на призовое место Артура, так что ставки на него изменились от двухсот до ста к одному, и вы бы видели, сколько заморожено шампанского для глобальной пьянки этим вечером в «Козле и бутсах».

– Меня сейчас опять стошнит, – Дэнни высунул голову из окна и появился обратно абсолютно мокрым. – Если дождь продолжится, для Гордеца будет слишком сыро.

Вода приливной волной заливала Хай-стрит.

– Ух, – проворчал Лизандер, покусывая вместо жевательной резинки собственную щеку. – Я скорее чего-нибудь себе отшибу еще до скачки.

Он почувствовал себя еще хуже, когда в «Сан» прочитал гороскопы.

– У Артура удачный день для похода за покупками.

– Должно быть, опечатка, – сказала Таб. – Наверное, за кубками.




58


Древний город Ратминстер с его великолепным кафедральным собором и красно-коричневыми стенами времен королевы Анны лежал в чаше между холмами, поросшими густыми, промокшими под дождем лесами. В результате разумного брака между мирским и церковным ипподром отделяла от кафедральных заливных земель только река Флит, вода в которой неуклонно прибывала, пока Руперт и Лизандер брели вдоль нее.

Несмотря на жестокий ливень и густой туман, все уже стихло, и вода впиталась в землю. Безостановочно садились вертолеты, и букмекеры вершили свой бизнес под разноцветными зонтиками. Лизандер никогда не думал, что барьеры бывают такими громадными. Недаром Ратминстерские скачки называли Великими Национальными Юга.

Спустился к старту Руперт с поднятым воротником куртки:

– Ты должен подгонять Артура. Никто без боя не сдастся. Надо очень близко подъехать к первому препятствию. Но если ты на этом этапе будешь впереди, тебя отрежут или сомнут. После этого лучше всего держаться с Артуром где-нибудь в середке. И пусть лидеры попереживают, пытаясь достать Гордеца. Вот тут хитрость, – продолжил он, не доходя пяти футов до вала из нагроможденных веток березы и дрока перед огромной канавой. – Если у тебя не будет запаса в шесть дюймов, Артур перевернется. И если он будет прыгать из воды, это его замедлит. Отмечай, ведь ты не знаешь, как он будет прыгать.

– Вот бы Артур проехался по трассе, – вздохнул Лизандер. – Он бы лучше меня запомнил.

– Дай ему здесь передохнуть, – сказал Руперт, когда они взобрались на крутой холм к препятствию, на которое Лизандеру и смотреть было страшно, – а тут его придержи. Этот барьер называют Засадой, потому что с другой стороны там ужасно крутой спуск. Юмми Юппи в прошлом году скинул здесь жокея. Он пытался подстегнуть его на коротком шаге. Отвалите, – проворчал он, когда к ним приблизились два человека с камерой.

– Вы не могли бы попозировать на фоне этого препятствия? – спросил первый с сильным ирландским акцентом.

– Нет, не могли бы.

А когда Лизандер потянулся к камере, Руперт толкнул его:

– Да не отвлекайся же ты, Христа ради.

Они достигли верхней точки трассы и теперь с расстояния в три четверти мили видели трибуны и шпиль кафедрального собора, возвышающийся среди строительных лесов.

– Вот тут-то и начинается гонка, потому что здесь слышны подбадривающие вопли толпы. Жуткое дело.

– Да, надо было бы проехаться по трассе дважды, – загробным голосом произнес Лизандер, когда, хлюпая, они спустились к подножию холма.

– Вот тут ты должен включиться в финишную гонку, – объяснил Руперт. – А лошадь здесь в первый раз натыкается взглядом на зрителей во всем их вопящем великолепии. Педдиуок именно в этом месте в прошлом году упустил победу. Он поднял голову, увидел толпу, и Джимми Жарден почувствовал, что отстает. Гордец обошел их, и это стоило Джимми победы, так что фиксируй Артура.

– Артур любит толпу. Она только подстегивает его.

– Вот хитрое препятствие, – сказал Руперт, когда они вышли на поворот, ведущий прямо к финишу. – Если летишь сломя голову, то можешь перевернуться; придержишь лошадь – собьешь темп; прыгнешь вкось – потеряешь несколько ярдов, упустишь победу. Блей, например, будет чуть ли не краску с брусьев обдирать. Ну а вот отсюда Артур, если к тому времени удержится на своих больших ногах, имеет шанс невредимым добраться до финиша. Блей настолько опытен, что пойдет почти на автопилоте, ты же, вероятно, будешь так напряжен, что можешь что-нибудь важное упустить. Если Блей входит в узкое место, он прет напролом, потому что это секунды, и если ты окажешься там, он и тебя прижмет.

Посмотрев на Лизандера, на его отсутствующий взгляд, на тени под глазами, на бледную полупрозрачную кожу, не порозовевшую даже под хлещущим дождем, Руперт забеспокоился, не слишком ли он его напугал.

– О чем я только что говорил?

– О том, что даже такой товарищ, как Блей, попытается отжать Артура.

– Молодец. Да за эти одиннадцать тысяч фунтов любой жокей мать свою убьет. И вот отсюда уже все дело состоит только в том, чтобы хлыст у тебя был вверху, голова внизу и мчаться как черт. Ты услышишь рев, которого никогда не слышал, ты влетишь в туннель вопящих лиц, и ты будешь думать, что финиша никогда не будет, но не распускайся, пока не минуешь финиш. И только тогда, когда услышишь, как Тегги на трибуне для конюхов вопит от облегчения, ты узнаешь, что у тебя все хорошо.

– Спасибо тебе, Руперт.

Лизандер ощутил чрезвычайное волнение и благодарность к Руперту, который сделал для него реальным все это:

– Мы не подведем тебя.

А затем, услышав сирену «скорой», добавил:

– Позавчера я был у дантиста и заехал к адвокату, оставил завещание. Оно в столе, в моей спальне. Если я не вернусь, то Артура я завещаю Таб, а тебе – Джека. С тех пор, как он переехал в Пенскомб, у него каждый день – праздник.

– Вот бы еще Тини ты оставил Раннальдини, – проворчал Руперт.

Раннальдини к ратминстерским скачкам пригласил к себе в дом гостей. Среди них главной фигурой был председатель правления филармонии «Новый мир», приземистый, толстенький, жизнерадостный бизнесмен по имени Грейдон Глюкштейн. На Китти навалилось столько, что на собственные переживания времени не оставалось. Купленную для Лизандера симпатичную открытку с Утенком Дональдом пришлось порвать. Неэтично посылать открытку, если она пытается сохранить свой брак. Не имея возможности прочитать «Скорпион», она никак не могла понять, какая связь между Рупертом и этим ограниченным, настороженным жокеем по имени Айзек Лоуэлл, которого Раннальдини выписал, чтобы он сражался на Князе Тьмы. Прошлым вечером его пригласили заглянуть на рюмку-другую.

– Твоя обязанность – уничтожить Блея Чартериса и Гордеца Пенскомба, – услышала она, когда Раннальдини захлопывал за ними дверь.

Китти хотелось выглядеть в день скачек как можно лучше, но с утра ее затошнило, да и дождь, так необходимый Артуру, безнадежно испортил ее прическу, распрямив завитые волосы.

Хотя Ратминстер находился всего лишь в пятнадцати милях, Раннальдини настоял, чтобы всю его компанию, включающую Гермиону с Бобом, Мередита и Рэчел, Гая и Джорджию, перевезли на вертолете. Боясь, что ее вытошнит на сизо-серую замшевую обивку, Китти в последнюю минуту упросила Раннальдини разрешить ей поехать на автомобиле, чтобы пройтись по магазинам Ратминстера и подготовиться к праздничной вечеринке, на которую приглашались избранные и на которой предполагалось пить «Краг» из Кубка Ратминстера.

Прикупив на Хай-стрит паштеты домашнего приготовления и копченые бочка лосося, Китти проехала мимо соборных пристроек, полюбовавшись растущими там крупными магнолиями, и, припарковав машину, заглянула в собор.

Был канун Вербного воскресенья. В боковом приделе были развешаны детские рисунки – въезд Иисуса в Иерусалим, причем ослы на этих рисунках порой выглядели здоровее Артура.

«Будет ли мой ребенок, очень может быть, ребенок Лизандера, когда-нибудь так же рисовать?» – думала она в отчаянии, становясь на колени на розовую подушечку.

– Пожалуйста, пожалуйста, дорогой Боже, – взмолилась Китти, – пусть не выиграет, пусть лишь доберется до финиша. Пусть только вернется живой и здоровый, ведь он такой смелый и безрассудный. Разве это прелюбодеяние – просить о спасении?

Справа от нее, за зарешеченным окном с чистыми стеклами, бахрома дождя осыпалась из темно-лиловых туч на бледно-зеленую листву.

– Дождь для Артура – это хорошо, Господи, лишь бы только не поскользнулся.

Рядом с ней лежала каменная фигура Роберта, лорда Ратминстера, умершего в крестовом походе. Волосы его были похожи на миску пудинга, нос отбит, но по бокам его поддерживали каменные ангелы, а у ног была маленькая собачка, похожая на Джека. Китти провела пальцем по ее побитой бледной, полупрозрачной мордочке.

Ох, ангелы, придержите Лизандера за плечи. Вытерев слезы, она поднялась и поставила за него свечу. У самого выхода она увидела мужчину, как будто знакомого. Она улыбнулась ему, но тут же покраснела, потому что вспомнила, когда они виделись в последний раз – она в трусиках и лифчике прыгала под дождем. Проскользнув мимо, она все же обернулась.

– Удачи, – заикнулась она.

– Удачи, Китти, – сказал Дэвид Хоукли.

Но то состояние покоя и умиротворения, охватившее ее, исчезло, когда неизвестно откуда появился Клив и, распахнув дверцу «мини», повез ее на скачки.

Еще никогда ратминстерский ипподром в последний день скачек не был так полон. Ожидание победы Руперта, местного великого героя, отвлечение от кризиса – все это было для большинства возможностью разогнать свои печали. Гордец Пенскомба должен был избавить их от треволнений, выплатить проценты по закладным, подушные налоги и оплатить свадьбы их дочерей. Когда этот маленький гнедой красавец с блестящими глазами и переливающейся шкурой, ни разу в жизни не упавший и не проигравший ни одной из последних восьми скачек, важно прошествовал из паддока, как бойцовый петушок, никто бы и не подумал, что на нем еще кроме всадника сотни и тысячи фунтов ставок. Сбившись в десять рядов, зрители через ограждения с восхищением рассматривали его.

За ним на приличном расстоянии следовал Князь Тьмы в кроваво-красной попоне, подвернутой так, чтобы были видны перекатывающиеся мускулы, как у чернокожего средневеса-чемпиона. Но его злобные глаза навыкате, напряженные челюсти заставляли зевак держаться подальше от его копыт.

Из тридцати других лошадей наиболее серьезными конкурентами считались Ромашка – быстроногая гнедая кобылка, настолько яркая, что Тег захотелось приладить на ее лодыжках браслеты; Санитар, коренастый коричневый мерин, хороший стайер и прыгун; Юмми Юппи, красивый темный гнедой, упавший в прошлом году; Драгоценный, выигравший Большой национальный кубок Ирландии; Педдиуок, ставший третьим в прошлом году здесь после Гордеца Пенскомба и Князя Тьмы, и Фройлен Малер, вторая лошадь Раннальдини, на которой Лизандер в прошлом году переплыл озеро.

По толпе переливом пронеслось веселье, когда из паддока вышел Артур. Выше всех на ладонь, вышагивая как цирковой слон, со шкурой, отливающей цветом айсберга, он, очевидно, был доволен вниманием, которое ему оказывают. Толпа, а особенно мужская часть ее, оценили и изящную блондиночку-конюха с изысканной фигурой и надменным взглядом, а разглядев инициалы РК-Б на новой голубой попоне Артура, сообразили, в чем дело, и понимающе закивали головами.

– Если бы эта лошадь стартовала в прошедшую неделю, у нее не было бы никаких шансов, – завопил какой-то бездельник с трибун.

– Ты, мать твою, так уж и уверен! – заорала в ответ Табита.

Толпа заревела, поскольку не осталось никаких сомнений, что это дочь Руперта, и в еще больший восторг пришли все, когда Джорджия Магуайр, очаровательная в костюме из зеленого шелка, прикрываясь розовым с пионами зонтиком, вручила Таб приз в двести фунтов за самую ухоженную лошадь.

Из своих частных лож, сопровождаемые приживалами, поглядывали вниз на лошадей богатые, а иногда и знаменитые персоны. Самой шумной, очаровательной и оживленной была ложа «Венчурер телевижн». Там сидели Фредди Джоунс, совладелец Гордеца, такой же пухлый и веселый, как и его писательница-жена Лиззи; Деклен и Муд О'Хара, родители Тегти; Билли Ллойд-Фокс, старый закадычный друг Руперта по скачкам, который комментировал забег для «Венчурер», и его игривая блондиночка-жена, пишущая отчеты о скачках для «Дейли Пост», и, наконец, Рикки Франс-Линч, капитан сборной Англии по поло, с восхитительно очаровательной женой-художницей Дейзи, что-то быстро зарисовывающей в свой блокнот.

По иронии судьбы ложа Раннальдини была соседней, и Раннальдини холодно игнорировал присутствующих рядом. Но он не мог запретить Фредди Джоунсу сплетничать с Ларри о том, что спад завел в тупик электронную промышленность, Мередиту и Гермионе в новых светлых мехах бросать алчные взгляды на Руперта, председателю филармонии «Новый мир», которого больше занимала сама атмосфера праздника, посматривать на Тегги, прекрасную, обворожительную Тегти в темно-голубом костюме, изумрудно-зеленом тюрбане и носочках цвета морской волны на фантастических ножках.

– Мне по вкусу Санитар, – сказал Мередит, отрываясь на секунду от Руперта, чтобы глянуть в программу скачек.

– Он стоит того, – согласился Гай. – А мне нравится Красивая Грудь.

«Она тоже стоит того», – подумала Джорджия.

Джорджии было наплевать на это, потому что сегодня утром они с Гаем великолепно занялись сексом, и потому, что к ней, когда она прибыла на ипподром, со всех сторон бросились за автографами, отодвинув Гермиону в сторону, и потому, что именно ее попросили вручить приз, и потому, что внизу, на траве, наблюдая за сыном, который бродил в паддоке, стоял отчужденный и байронический Дэвид Хоукли. Им удалось сбежать от прессы и перехватить пару блаженных минут вместе за павильончиком с хот-догами.

Но почему же она так огорчилась, увидев, как Гай помахал рукой Дейзи Франс-Линч, подружке Джулии? Значит ли это, что Рикки и Дейзи имели уютный междусобойчик вчетвером с Джулией и Гаем?

– О, смотрите, – вторгся в ее размышления Мередит. – Раннальдини и божественный Руперт вошли в паддок. Какая подлость со стороны Раннальдини откопать этого Айзека Лоуэлла. Возможно, Руперт вызовет его на дуэль.

Взвесившись, натянув камзол черных, белых и коричневых цветов, Лизандер съежился в раздевалке жокеев, пытаясь успокоить себя чашкой сладкого чая. Коленки его дрожали, в голове была пустота. Он позабыл все наставления Руперта. Вокруг него жокеи лихорадочно шутили, пряча тревогу. На двери туалета он нашел записку, узнав почерк Блея: «Этот нужник на следующие два часа занят Лизандером Хоукли»; он слабо улыбнулся, но входить не стал. Сейчас Л изандер мог думать только о том, что через минуту, может быть, увидит Китти, хотя она из страха перед лошадьми вряд ли рискнет войти в паддок, и еще о том, что он не должен подвести Руперта, Таб и Артура.

Напряженный, как взведенный капкан, Руперт не слышал ни слова из того, что говорил ему Фредди Джоунс, ожидая выхода вместе с другими жокеями Айзека Лоуэлла. Он старался взять себя в руки, но мысли были далеко в 1980 году, когда отец Айзека, Джейк, выиграл серебро, а Руперт на самом дорогом в мире скакуне остался ни с чем.

И тут еще этот дерьмовый Раннальдини в черном каракулевом пальто. Бедная малышка Китти, такая же случайная здесь, как чучело лисы в стеклянном ящике. И потом... Руперт даже зашипел, увидев Айзека Лоуэлла – он был всего на пару дюймов выше Раннальдини, но с той же смуглой цыганистой невозмутимостью, которой и его отец пленял женщин и лошадей. На секунду глаза Руперта встретились с глазами Айзека, но затем скользнули дальше. Руперт почувствовал, как в нем всколыхнулось старое, черное, смертоносное.

– Он просто маленькое дерьмо, – шепнула Тегти.

Сжав ее руку так, что она вздрогнула, Руперт только тогда почувствовал облегчение, когда в паддок высыпали жокеи, словно разноцветные ленты из рукава фокусника. Безопасная булавка, которой был закреплен высокий черный воротник Лизандера, расстегнулась, и Тегги быстренько ее застегнула. Подобно Артуру, Лизандер возвышался над своими соперниками, но был и самым худым. Даже сапоги с коричневым верхом болтались на нем.

Артуру подтянули подпругу, как Скарлетт О'Хара шнуровку, и он застонал.

– Все в порядке, дорогой, – Табита поцеловала его в волосатый нос. – Завтра можешь стать толстяком и жрать травы сколько захочешь.

Убедившись, что Блей уже сел на Гордеца, Руперт подошел подсадить Лизандера. Возмущенный тем, что хозяин, вместо того чтобы заниматься им, в отчаянии рассматривает ложи, ища Китти, Артур демонстративно наступил Лизандеру на ногу.

– Черт побери, Артур, и это после всего того, что я для тебя сделал!

Лизандер собрал поводья.

– Прекрати искать миссис Раннальдини, или поедешь в шорах, – заворчал Руперт, проверяя подпругу Артура. – Ну, теперь не торопись, помни, что Артура заменять нельзя, помни, что никаких твоих победных салютов, пока не будешь на десять ярдов за финишной чертой, и не забудь...

Но Лизандер так никогда и не услышал, что же он хотел сказать, потому что Артур, никогда не забывавший рук, которые его кормили, издал клокотанье Везувия и поволок и Лизандера, и Таб, беспомощно вцепившуюся в его повод, по паддоку и, протянув свою длинную морду к Китти, начал жевать ее программку.

– Ох, Артур!

И Китти обняла единственную в мире лошадь, которую она не боялась.

Через секунду они с Лизандером уже, не отрываясь, смотрели друг на друга. Ее небольшое живое личико под гостевым тентом вспыхнуло. На волосах, которые вились незнакомо, лежали капельки дождя. Ее глаза покраснели, но для Лизандера она была восхитительна, как никогда. Китти отметила, что он очень похудел, чуть ли не до своего великолепного скелета, но глаза остались такие же огромные в длинных, изогнутых каштановых ресницах, и хоть бедра исхудали до невозможности, но плечи стали еще шире.

Застывшие от невероятной страсти, они не могли говорить.

А Таб между тем рассматривала Айзека Лоуэлла, который был темен и строен, как тосканский кипарис под лунным светом. Обернувшийся Раннальдини был поражен ее надменной красотой. Маленькая Кемпбелл-Блэк могла бы стать великим завоеванием.

Он уже собрался познакомить ее с Айзеком Лоуэллом, который был еще более ошеломлен ею, как вдруг увидел взгляд Лизандера и услышал, как тот бормочет:

– Я и Артур постараемся выиграть этот заезд для тебя, Китти.

– Это просто невероятно, – вмешался Раннальдини. – С этим твоим грузовиком за счастье почитай со старта-то сдвинуться. А, так это, должно быть, и есть Артур. А я и не знал, что Руперт тренирует тягловых лошадей.

Лизандер уже собрался двинуть Артура на Раннальдини, но Руперт окликнул его.

– Удачи, Лизандер. Возвращайся невредимым, и Артур тоже, – закричала Китти, уже ни на кого не обращая внимания.

Артур обернулся и посмотрел на нее с упреком: а где же масляный пудинг?

Лизандер на большой белой лошади выглядел таким тонким и бледным, что Дэвид Хоукли вскоре с грустью заметил, что он напоминает ему скелет Смерти с гравюры Дюрера «Четыре всадника Апокалипсиса».

– Удачи, да благословит тебя Господь, – окликнул он, когда сын проезжал мимо, но ветер и дождь смыли и унесли его слова.

Табита, выпуская Артура на дорожку, обняла его еще раз.

– Пожалуйста, возвращайтесь невредимыми, – сказала она взволнованно, а затем улыбнулась, как ее отец, – и первыми. Я все свои призовые деньги поставила на Артура.

Выходя из паддока, Руперт почти налетел на Айзека Лоуэлла. Бледный и бесстрастный, верхом на грозном, взбрыкивающем Князе Тьмы, ведь он мог бы быть и тем самым Джейком, который двадцать лет назад сражался с Рупертом на скачках с препятствиями.

– Хелло, Айзек, – замедленно произнес он. – Вообще-то, я в долгу перед твоим отцом.

Он обернулся к своей загорелой изящной Тегги в темно-голубом костюме.

– Тебе не кажется, что я не прогадал в той сделке? А Джейк, надо полагать, все еще возится с той устаревшей моделью?

– Руперт! – в ужасе воскликнула Тегти.

Айзек не колебался бы потоптать Руперта Князем, но он ехал побеждать. И вместо того, прошипев цыганское ругательство, он, чуть не отдавив Руперту ноги, загрохотал вслед за остальными.

Пресса неистовствовала.

Жокеи по традиции пробовали первый барьер, показывая его лошадям. Настроенный нетерпеливо, Гордец Пенскомба мгновенно перепрыгнул его. Артур же, поскольку после завтрака прошло уже изрядно времени, начал его грызть. Какая-то задница-в-шляпе завопила сквозь ливень, чтобы жокеи строились. Князь Тьмы, мотая хвостом, как рассерженный кот, и прижав уши, попытался цапнуть Артура.

– Не советую, – поднял Лизандер хлыст.

– А что ж ты столько места занимаешь? – насмешливо заметил Айзек Лоуэлл со слабым бирмингемским акцентом.

В животе Лизандера трепетали крылья бабочки с летнего луга. Его камзол черных, коричневых и белых цветов был мокрым от дождя и пота. Поводья выскальзывали из негнущихся дрожащих пальцев. А дождь нетерпеливо теребил его шлем. Какого черта Руперт так рассказывал о первом препятствии? «Так, значит, гигант с маленькими шансами, белый слон, безнадежный, тягловая лошадь, – думал он в ярости. – Ну так мы им, Артур, покажем».

За вторым барьером уже ничего не было видно. Несколько самых нетерпеливых скакунов, включая Гордеца и Князя Тьмы, уже тыкались носами в ленту и через нее.

– Да сдайте же назад, жокеи, – орал задница-в-шляпе. – Я же так не могу ее поднять.

– И все-то у тебя как всегда, задница, – пробормотал Блей, когда они сдали назад и вновь выстроились.

Начав хихикать, Лизандер никак не мог остановиться. Все сбились в кучу. Со щелчком ушла лента, и скачка на Золотой кубок Ратминстера 1991 года отправилась в путь.




59


Лизандер и не думал, что все произойдет так быстро. Бригада легкой кавалерии, ворвавшись в Долину Смерти, безостановочно мчалась, преодолевая огромные барьеры. Лицо и камзол Лизандера мгновенно были заляпаны грязью, летящей из-под копыт лошадей, идущих впереди, но, вспомнив советы Руперта, он не стремился рваться вперед, пропустив на первом барьере лидеров, а после, когда гонка рассыпалась веером, выйдя на поле вдоль дороги Ратминстер—Четнем, они с Артуром выбрали свободную тропку и понеслись серединой поля.

Между тем маленький Гордец Пенскомба, который ненавидел, когда его обгоняют, набрал предельную скорость и захватил лидерство после первого барьера. Фройлен Малер, лошадь из той же конюшни, что и Князь, которой никогда не хватало больше чем на полторы мили, шла рядом с Гордецом, раздражая его, пачкая грязью и заставляя увеличивать темп, так что второй барьер он взял гораздо тяжелее.

– Черт побери, – пробормотал Руперт.

Он стоял в стороне от всех, напряженный, как затаившийся в засаде леопард, зажав сигару между указательным и средним пальцами, задевая бинокль длинными светлыми ресницами. Тегти знала, что с ним лучше не заговаривать, пока гонка не кончится.

Гордец Пенскомба был все еще впереди, но, преследуемый Фройлен Малер, молотящей сзади, измученный малыш-гнедой теперь все явственнее ощущал вызов от Князя Тьмы, который сбивал ему дыхание при подъеме на холм, заставляя переходить на галоп. Айзек Лоуэлл сидел совершенно неподвижно, позволяя лошади думать своей головой. «Точно так же, как и его отец», – жестко подумал Руперт. А Князь действительно шел здорово. Руперт пожевал сигару. Все это должно было раздразнить Гордеца и окончательно его вымотать. Руперт вздрогнул, когда самый осторожный из барьеристов с таким трудом взял Засаду; это еще поубавило уверенности в себе, и теперь Князь громыхал позади, а Фройлен Малер неслась из последних сил, раздражая Гордеца. «Черт, – возмущался про себя Руперт, – конечно, это порочная тактика, но, бывало, и он выигрывал, применяя ее в свое время».

Лизандер надеялся, что Артур не будет слишком торопиться. Они, казалось, слились в одно существо. Все это походило на работу с электропилой. Видишь зазор – и прорезаешь узкую щель. И вот теперь они приближались к широкому рву. Пришлось вспоминать. Что там говорил Руперт? Делать посыл примерно за восемь футов. Рядом идет Драгоценный Камень, сообразил, что это ров, только тогда, когда влетел туда ногами, разбрызгивая грязь. Руперт оказался прав. Артур был почти у следующего препятствия, когда Драгоценный Камень еще только выбрался.

– Ты работаешь блестяще, Артур, – похвалил любимца Лизандер.

Артур запрядал ушами, слыша подбадривание промокшей толпы после взятия очередного барьера.

Подходя к Засаде, барьеру из пяти футов прочной березы и дрока с крутым склоном позади, барьеру, подловившему в прошлом году Юмми Юппи и потрясшему на первом круге Гордеца, Лизандер держал лошадь, а Ромашка, идущая на полкорпуса сзади, да и подбодренная к тому же посылом, взяла барьер, но земля под ней ушла вниз, она поскользнулась и несколько раз перекувыркнулась.

– Не повезло. Все в порядке? – прокричал Лизандер.

Согласно инструкции, он дал Артуру передохнуть, пока они карабкались по безнадежно изрытому холму, так что вниз тот мчался галопом, как какой-нибудь трехлетка. Сейчас они шли где-то пятнадцатыми, и после разворота перед дорогой им предстояло пойти на второй круг. Но, увы, туман потихоньку скрывал эту волнующую гонку. Лизандер теперь мог видеть только ближайший барьер.

– Лучше включить противотуманные, Артур.

– Никаких признаков Лизандера, – сказала Гермиона со злорадным смехом.

Ей уже наскучили скачки. Целых семь минут все внимание окружающих было сосредоточено не на ней.

Вереница наездников в разноцветных камзолах перетекала через барьеры подобно китайскому новогоднему дракону. Китти всматривалась в туман, пытаясь разглядеть Лизандера, напрягала слух, надеясь услышать комментатора. С опаской взглянув на монитор, она увидела Гордеца Пенскомба и Князя Тьмы, сражающихся на десятом перед финишем барьере.

– Ох, Гай, я знаю, он упал, – прошептала она. – О Господи, смотри!

Она оцепенела от ужаса, когда из тумана вынырнула лошадь без всадника, пронеслась вокруг вертолетов и машин «скорой помощи» и помчалась к центру ипподрома.

– Да вон же Лизандер, около тринадцатого, – сказал Гай. – Смотри, здорово идет. Давай, Лизандер!

– Да их невозможно же узнать, ни его, ни Артура, – волновалась Джорджия. – Они оба там, в тумане.

– Артур всегда был такой беспризорный, – проговорила Китти дрожащим голосом. Но тут же, заметив, что муж смотрит на нее, она добавила коротко: – И Князь тоже здорово идет.

Айзека Лоуэлла вела вперед ненависть к Руперту Кемпбелл-Блэку. Он еще не мог догнать Гордеца Пенскомба, но чувствовал, что эта лошадь устает. Блей, чтобы дать Гордецу прийти в себя, менял аллюр, не позволяя ему нестись сломя голову. Они во второй раз подходили к Засаде, и до финиша оставалось только шесть препятствий.

Гордец устал, он был выведен из себя ватным туманом и дождем, хлеставшим в морду, но не прекращал битву. Оглянувшись, Блей увидел: бледное, заляпанное грязью лицо Айзека Лоуэлла горело такой ненавистью, что ему захотелось перекреститься. Гордец заметил надвигающуюся на барьер тень, зловещую, как темное пятно на легком. Он отвлекся и толкнулся слишком поздно. Полтонны лошадиной массы ударилось о массивное березовое препятствие шестью дюймами ниже. Гордец Пенскомба и поставившие на него ратширцы и глочестерширцы крякнули от боли: впервые в его жизни голова оказалась ниже ног. В следующий момент, когда Князь уже выходил вперед, в воздух взвился Юмми Юппи. Он вильнул влево, чтобы не натолкнуться на Гордеца, неуклюже приземлился и упал с болезненным криком. Секунду спустя в эту же кучу-малу попали Красивая Грудь, Педдиуок и следующие за ними лошади. Туман еще больше сгустился от проклятий, лошадиных ног, молотящих воздух, летящих кусков дрока и березы. Между тем Фройлен Малер, бросив лишь один взгляд на свистопляску по ту сторону барьера, решила, что с нее довольно, там и без нее хватает.

Когда работающая на трассе камера показала не очень качественную картинку катастрофы, Руперт оцепенел.

– Я не верю, – сказал он, медленно разрывая карточку с условиями пари.

Затем он повернулся к подавленному и плачущему Фредди Джоунсу:

– Да нас же, мать их, просто ограбили. Я буду протестовать.

– Молодец, старина, умный старый Артур.

Блаженно не ведающий об этой катастрофе, Лизандер приближался сквозь туман к тому, что составляло остатки бригады легкой кавалерии – перепачканным в грязи лошадям и наездникам, с различной степенью успеха вылезающим из болота. Вновь придержав Артура, Лизандер прыгнул справа. Увидев под собой груду неподвижных жокеев, Артур в воздухе развернулся влево, как дирижабль, меняющий курс, и хотя при приземлении клюнул носом, но все же был блестяще удержан Лизандером. Когда Артур осторожно пробрался сквозь хаос, Лизандер заметил унылую промокшую фигуру, бегущую к нему.

– Блей! – закричал Лизандер в ужасе. – С тобой все в порядке?

– Да мне что. Вот Гордец уже не финиширует. Давай за этим пиздюком на Князе Тьмы.

«Достанем», – подумал Лизандер, когда они с Артуром карабкались на холм, ожидая, не завопят ли от бешеного восторга трибуны, увидевшие, как из тумана появляются лидеры. Но было тихо. Значит, они еще недалеко ушли.

– Влепи им.

Это был Джимми Жарден, уже успевший стрельнуть у кого-то сигарету и ведущий здорово побитого Драгоценного Камня к финишу.

– Ну, давай, Артур, – попросил Лизандер. – Нам надо успеть на поезд.

И дальше старая лошадь понеслась галопом так, как никогда, казалось, не ходила, словно «вольво» на прямой. Умирая от гордости, Лизандер держался теперь совершенно спокойно, как во сне, позволяя Артуру самому выбирать и скорость, и момент для прыжка, и его огромный шаг, казалось, пожирал расстояния.

Вскоре Лизандер издал приглушенный вопль радости: в тумане впереди лишь на барьер мелькнул кроваво-красный камзол Айзека Лоуэлла и черный глянцевитый зад Князя Тьмы. Рядом с ним, след в след, шел Санитар, «леча» его по-своему.

Беря следующий барьер, Князь Тьмы слишком далеко забрал вправо и потерял несколько ярдов, в то время как Артур перевалился через бревна с внутренней стороны. Санитар наконец вырвался вперед, но, как и предупреждал Руперт, молодая лошадь, увидев огромную вопящую, размахивающую руками толпу, подняла голову, и жокей почувствовал, как Санитар пятится, в то время как Артур и Князь Тьмы идут вперед.

Артур обожал толпу. Можно было бы немножко и порисоваться, но Князь был впереди все еще на три корпуса. До финиша по прямой оставалось еще два барьера.

Лизандер видел отпечатки копыт промчавшихся ранее лошадей. Надо успокоить нервы, Князь впереди, разъяренный, что кто-то бросает ему вызов, угрожающе смещается вправо, стремясь вытеснить Артура. Если он затормозит хоть на секунду, это будет стоить победы. На мгновение Айзек Лоуэлл обернулся, его лицо исказила ненависть.

– Кемпбелл-Блэковский жополиз, – прошипел он.

Это подействовало. Вспомнив о приемах поло, Лизандер попросил Артура ломиться напропалую. Белый слон все помнил. Не желая, чтобы его еще раз укусили, Артур совершил невероятное ускорение, лишь слегка коснувшись Князя, и теперь они нос в нос шли на последний барьер. Сделав огромный кенгуриный прыжок, Артур лишь слегка задел его.

«Это должно дать нам два корпуса, – подумал Лизандер, – но вскоре Князь соберется и догонит».

– Ох, ну давай, Артур, – взмолился Лизандер.

И Артур со скоростью, которую только могли дать его большие ноги, доблестно потащился вверх по холму. Но теперь его преследовали только призраки прошлых победителей, поскольку Князь Тьмы сломался на последнем барьере.

– Китти, не одолжишь ли мне бинокль? – попросила Гермиона. – Этот отрезок выглядит волнующе.

– Нет, так обойдешься, – сказала Китти, вырывая его обратно. Ее руки так дрожали, что она с трудом удерживала бинокль. Не обращая внимания на гнев Раннальдини после падения Князя, она теперь вопила от возбуждения, потеряв голову. Артур одолел последнее препятствие и с энергией, неожиданной для его тринадцати лет, скакал к финишу. Лизандеру не было необходимости размахивать хлыстом.

Дэвид Хоукли думал, что его сердце сейчас разорвется от гордости, и никогда еще на ратминстерских скачках не раздавалось такого рева изумления, когда на прямую вышел Артур, разбрасывая свои громадные ноги, несясь, как бультерьер в конце «Невероятного путешествия», хлопая повисшими ушами, чтобы не пропустить ни слова из того, что говорил ему его молодой хозяин.

– Бог мой, – изумленно произнес Руперт, к которому полностью вернулось хорошее настроение, обняв счастливо всхлипывающую Тегги. – И это тот самый старый осел, который был последним даже просто на прогулке? «Давай, Артур!»Черт знает, как он это сделал.

– Господи, да парень сидит как ангел1 – в восхищении воскликнул Рикки Франс-Линч.

И словно после брошенной в полный коробок зажженной спички, в экстазе взорвалась восторгом вся ложа «Венчурер».

– Давай, Артур, ты можешь, мать твою, сделать это, – завопила Китти, к изумлению Гермионы, пред седателя филармонии «Новый мир» и побелевшего, трясущегося от ярости Раннальдини.

– Давай, Лизандер, – взвыли, обнявшись, Гай и Джорджия.

Оглянувшись, Лизандер увидел еле ползущего по дистанции Санитара. Поняв, что дело сделано и что до финиша всего пятьдесят ярдов, он издал такой дикий вопль Тарзана, который перекрыл и сногсшибательный рев толпы.

– Мы сделали это, Артур! – заорал он и, совершенно забыв о предостережениях Руперта, поднял в воздух кулак.

Казалось, что это напугало и сбило с толку Артура, которого всегда начинало заносить влево, когда он уставал. Внезапно он споткнулся и, ко всеобщему ужасу толпы, секунду стоял, словно в шоке, и затем, полностью не понимая, что делает, направился, шатаясь, прямо на ограждения. Ударившись о них, он сбросил Лизандера через голову, и тот на ярд перелетел финишную черту.

Какое-то мгновение Лизандер лежал неподвижно. Затем, пошатываясь как в нокдауне, добрел до Артура, лежащего на спине. Бросившись на неподвижное громадное белое тело лошади, он стал бить себя кулаками, выплакивая сердце.

Ипподром замер. Финишировавшего усталого Санитара едва поприветствовали. Словно кнопкой молчания выключили всех болельщиков. Крайне ошеломленные, многие в слезах, они теперь видели перед собой только что торжествовавшего юного победителя, растирающего кровь и сопли из носа по грязному камзолу и бриджам, припадающего в жалобном плаче к уродливой громадной лошади, всех доблестных сил которой не хватило до конца.

В следующий момент с трибуны для конюхов прибежала Табита и, скорчившись рядом с Лизандером, заплакала как безумная.

– Ох, Артур, дорогой Артур, вставай! Я не верю в это.

Проходящий мимо Айзек Лоуэлл, ведущий потрясенного, но невредимого Князя Тьмы, сочувственно коснулся рукой ее плеча.

Прежде чем Раннальдини успел остановить Китти, она вылетела из ложи, простучала вниз по серым каменным ступеням, прокладывая себе путь сквозь кипящий котел зрителей.

– Что случилось, дорогуша? – спросил ее какой-то ирландец.

– Артур умер, шею сломал, – всхлипнула Китти. Казалось, чуть не час прошел, пока она добралась до паддока, где каких-нибудь полчаса назад Артур вышагивал так неуклюже и самодовольно. Ворвавшись в раздевалку, она стала проталкиваться сквозь полураздетых жокеев, одинаково потрясенных и каких-то беспомощных.

Лизандер, сжавшись, сидел на стуле, уткнув лицо в руки. Руперт в припадке безумного гнева вопил на него:

– Это ты, мать твою, тупой идиот, устроил все это. Если бы ты держал его прямо, он бы никогда не ударился о заграждения. Ну почему ты меня не послушался, дубина?

– Заткнитесь, Руперт! – в ответ закричала Китти. – Лизандер здесь ни при чем.

Лизандер поднял глаза. На его лице смешались слезы, кровь и грязь.

– Ох, Китти, я подвел его.

– Ну что ты, мой ягненочек, – Китти обняла его сотрясающееся тело и прижала голову к груди. – Ты ехал лучше всех в мире. Победителей забудут через неделю, а Артура запомнят навсегда. Ты настоящий победитель. Просто его большое сердце не выдержало.

– Не смешите, – зарычал Руперт. – Он сломал свою чертову шею.

– Да откуда вы это взяли, великий знаток? – заголосила Китти. – Его могло подвести лишь сердце или ноги, и только потом он уже сломал шею об ограждения. То есть уже после смерти. Все хорошо, любимый, ты не виноват.

Она обхватила Лизандера, пытаясь согреть его и остановить его всхлипывания.

– Что за чертовщина тут происходит?

Комнату наполнил холод; запах «Маэстро» смешался с запахами пота и антисептиков. И такая буря ярости скрывалась за внешне спокойной холодностью Раннальдини, что жокеи попятились.

– Вы хотите сделать из себя полную дуру? – прошипел он Китти, а затем холодно кивнул Руперту. – Сожалею о лошади. Какая неудача! Пойдем, Китти, тебе нужно в ложу. Ведь нам надо развлекать гостей.

Лизандер смятенно поднял голову.

– Не уходи, – сказал он, мучительно цепляясь за Китти. – Пожалуйста, не бросай меня.

Сжав руку Китти как клещами, Раннальдини почти что вырвал ее из раздевалки. По пути им встретился Дэвид Хоукли.

– Где Лизандер?

– Там. Пожалуйста, присмотрите за ним, – попросила Китти, – Вы ему так нужны. На секунду Дэвид взял ее загрубелую и холодную руку:

– У вас все в порядке?

– Да, да, – всхлипнула Китти. – Надо было поставить свечку и за Артура.

И только когда они смешались с толпой, Раннальдини дал волю гневу, выпустив на нее лавину обвинений, гораздо более страшных, чем на лондонский: «Мет». Загипнотизированная его бешено вопящим ртом, безумно сверкающими черными глазами, чувствуя тошноту от запаха жарящихся гамбургеров, от испарений животных и от промокших овчинных пальто, Китти зашаталась. Внезапно толпа, раздраженная отсутствием ожидаемого результата, качнулась, толкнула ее, сбила с ног и рванула смотреть следующий забег. Упавшая, она потеряла сознание.

Отчаянно пустой без Артура грузовик Руперта катился в Пенскомб. Из уважения к такой смерти вдоль всей Хай-стрит были спущены шторы. Вымпелы, флаги и знамена убрали в ящики. Букмекер Чарли впервые был опечален тем, что крупно преуспел. Здесь, где Артур выхаживал по кривым улочкам, его все знали и любили. В «Козле и бутсах», где он каждый день останавливался, чтобы пропустить кружку пива, все шампанское убрали обратно в погреб.

Конюхи и девушки с каменными лицами выгружали оставшихся лошадей. Тегги пыталась успокоить безутешную Таб, которая лежала на кровати, безостановочно всхлипывая: «Артур, Артур».

Уволенный Рупертом Лизандер был окончательно доведен до полного душевного расстройства счетом от ветеринара. Теперь, без спросу вернувшись в коттедж «Магнит», уложенный отцом в постель, он сжался в комок, прижав к себе бдительного и встревоженного Джека. Кое-как одолев беспорядок, Дэвид с возможным удобством устроился в кресле, ожидая, пока проснется его сын.

Сон никак не приходил, и Руперт спустился в конюшню, проверить Гордеца, который был немного побит, но полон сил для любых состязаний хоть на следующий день. Но казалось, что он опечален потерей старого мудрого друга. И ни одна лошадь не могла уснуть из-за того шума, который подняла пони.

С трудом набравшись мужества войти в стойло Артура, Руперт обнаружил съежившуюся в углу Тини с видом яростно-истеричной заброшенности.

– Ну иди ко мне, – ласково сказал Руперт, протягивая руку, но тут же торопливо отдернул ее, потому что Тини, издав жалобный вопль, бросилась на него.

«Совсем с ума сошла от несчастья, прямо как я», – подумал Руперт.




60


Избавившись от гостей, Раннальдини вспомнил роль верного, любящего мужа и отправился навестить Китти, помещенную на ночь в ратминстерский госпиталь. Его встретил доктор Бенсон в прекрасном настроении, потому что Санитар принес ему несколько тысяч фунтов.

– Как она? – спросил Раннальдини, когда Джеймс привел его выпить в кабинет старшей сестры.

– Нервное потрясение и немного синяков. Необходим покой, надо прекращать худеть. Дело зашло далеко.

– Еще что-нибудь существенное? – раздраженно осведомился Раннальдини, думая о работе в Нью-Йорке, где от Китти понадобится вся ее энергия.

– Ну, вообще-то за это следовало бы выпить шампанское, – сказал Джеймс, подавая Раннальдини стакан красного вина. – Китти беременна. Поздравляю.

– Что?

Это было похоже на первый удар грома в «Реквиеме» Верди.

– Должен сказать, уже около трех месяцев, – Джеймс счастливо улыбнулся. – И это самое лучшее для нее. Пора бы ребеночка, судя по тому, сколько вы женаты. Она столько уже вытерпела проверок. Я всегда чувствовал себя неловко, потому что другие-то ваши жены рожали без особых усилий. Милая девушка, стоит десятка других, если, конечно, вы не возражаете.

Тут он разглядел чрезвычайно мрачное выражение на лице Раннальдини.

– Ну и не мне вам говорить, что женщины в таком положении нуждаются в большой любви и заботе.

– Но мы, вероятно, будем вынуждены переехать в Нью-Йорк в следующем месяце.

– Нет проблем. Только посмотрите, достаточно ли вы хорошо застрахованы, дорогой мой мальчик.

Раннальдини завелся всерьез. Он был в ярости оттого, что не выиграл Золотой кубок, и от публичного унижения, когда Китти и Лизандер обнимались на глазах у всех жокеев. Китти была нужна ему как никогда, чтобы наладить спокойное существование в Нью-Йорке, когда он будет сражаться с самым упрямым оркестром в мире; и уж не до пищащего отродья ему было.

Он отставил стакан. Ему требовалась ясная голова.

– Ты прав, Джеймс, – сказал он, вскакивая. – Китти чудесная девушка. Мне без нее невыносимо. Если я одену ее потеплее, можно забрать ее сегодня вечером домой?

– Ну а почему бы и нет?

Джеймс был в восторге от такого неожиданного проявления страсти.

Проведя Раннальдини в маленькую палату Китти, где она лежала белее подушки, он еще больше растрогался, видя, как Раннальдини взял Китти за руку и погладил ее лоб.

– Моя дорогая, ты поедешь домой, я буду ухаживать за тобой.

О том, чтобы оставить такую слабую Китти в госпитале, где вокруг рыскал Лизандер Хоукли, не могло быть и речи.

В «Валгалле» их встретила Лесси, радостно приветствуя хозяйку. Раннальдини тут же устроил Китти на софе в белую и голубую полоску в летней гостиной, развел огонь, налил ей стакан бренди и включил негромко «Ганс и Гретель», что так любила Китти. Он даже не согнал запрыгнувшую на софу Лесси. Перед ним стояла более трудная задача – как убедить Китти сделать аборт.

– Но я не могу. Это же грех, – прошептала она в ужасе.

Раннальдини сел рядом, поглаживая ее по волосам.

– Ты можешь забеременеть, и это чудесная новость, – заговорил он успокаивающе. – А это означает, что позднее мы обзаведемся детьми, моя Китти. Но я не уверен, мой это ребенок или Лизандера. Я ведь все-таки настоящий мужчина, – пожал он плечами обаятельно, но угрожающе. – Я бы просто не смог полюбить ребенка от другого мужчины.

«А как же куча твоих детей, которых я все пытаюсь и пытаюсь полюбить?» – горько думала Китти.

– Я не могу сделать аборт, – повторила она, трепеща от собственного мужества.

– Хорошо, мы обсудим это в другой раз. Но, по крайней мере, не говори никому о ребенке, пока мы не решим, что делать, – резко сказал Раннальдини. Затем, сменив тему, он мягко проговорил: – Ты замерзла, и тебе необходим хороший горячий душ, а я приду и помою тебя, как маленькую девочку.

«О пожалуйста, пожалуйста, не надо», – подумала Китти в ужасе. К счастью, Раннальдини отвлек телефонный звонок. Приняв самый быстрый в истории душ, Китти обнаружила, что Лесси в клочки разметала рулон туалетной бумаги по лежащему на лестничной площадке ковру – как белые лошади в оливково-зе-леном море. Очень довольная собой, она подскочила к Китти, ухватилась за подол халата и, потянув, оставила хозяйку мокрой и обнаженной.

– Дитя мое, – двинулся к ней тронутый Раннальдини.

– Нет, – Китти сжалась. – Я все еще неважно себя чувствую.

– Ну конечно же, я только хотел обнять тебя. Я несу тебе снотворное.

Желто-коричневые таблетки лежали на его ладони.

– Мне не нравятся эти штуки.

– Моя дорогая, Джеймс сказал, что необходим полный покой.

Китти полежала в одиночестве, скорбя об ушедшем Артуре, но уже через пару минут сон одолел ее.

Спустившись вниз, Раннальдини уже обдумывал очередной ход.

Чем скорее увезти Китти от Лизандера, тем лучше, но этот доводящий до сумасшествия Грейдон Глюкштейн ускользнул в Нью-Йорк за счет Раннальдини, так и не высказав своего мнения. Сделав себе сандвич с копченым лососем и наполнив стакан «Пюиль Фюме», он, взявшись за газеты, наткнулся в воскресном выпуске «Тайме» на большую статью, оценивающую кандидатуры его и Бориса. Скрытый смысл статьи заключался в том, что хотя Раннальдини и известен, и может своей персоной взорвать толпу, но Борис интереснее и талантливее как музыкант.

«Да как же они могут так думать? – заволновался Раннальдини, включая новую запись «Фиделио». – Еще ни у кого медные так не звучали».

Фотографии же, иллюстрировавшие статью в «Тайме», были еще более убийственными. Раннальдини – великолепно освещенный профиль – в безукоризненном фраке дирижирует, стоя на роструме. Борис, выглядящий на двадцать лет моложе, был снят без галстука, он обнимал одной рукой Рэчел, и каждый из них держал за руку счастливого ребенка. В ярости Раннальдини скомкал страницу и, пробежав по своей записной книжке, настукал номер телефона:

– Бетти, моя милая зверюшка, нам надо поговорить.

Лежа в объятиях Бориса, Рэчел постепенно возвращалась на землю.

– Мне надо вставать, – она уткнулась губами в плечо мужа.

– Нет, нет, – он крепко держал ее.

– Надо поупражняться перед субботним выступлением.

У нее был концерт в пансионате для девочек в Суссексе. Она собиралась играть Шопена и «Сценки из детства» Шумана.

– Ну так сыграй их сейчас для меня. Занавеси в комнате были спущены, а зажженная единственная лампа заставляла золотом сиять тело его жены, такое же гладкое и матовое, как и слоновой кости клавиши, по которым бегали сейчас ее пальцы. Борис был совершенно счастлив. «Сновидения», «Песнь жнеца», «Солдатский марш», «Маленькая сирота», «Засыпающее дитя», «Рыцарь на коне-качалке» – эти очаровательные маленькие пьески в детстве играла ему мама.

– Продолжай, пожалуйста.

– «Веселый фазан» был переименован в «Счастливого фермера», – сказала Рэчел, быстро перелистывая страницы. – И совершенно правильно, потому что «фазан» как-то уж слишком унизительно, а «веселый», что он, напился?

– А им еще предстоит это узнать, – сказал Борис. У Рэчел теперь была новая страсть – играть то, что отверг бы Раннальдини. «Моя жена, – решил Борис, – обладает самым прекрасным телом в мире, у нее самая длинная шея, самая тонкая талия, самая нежная попка, так пышно опирающаяся на фортепьянный стульчик, прикрытый ярко-лиловой вышивкой». Когда она нажимала на педали, он видел, как поблескивают ее ненакрашенные ногти. А Хлоя всегда их красила.

Борису не хотелось говорить Рэчел, что сегодня вечером по дороге в Хитроу он собирался заскочить к Хлое, чтобы захватить кое-что из одежды и кучу партитур. Он не видел ее уже несколько недель, с тех пор как они расстались. Он знал, что ей плохо и что она нуждается во внимании и сострадании, но он вовсе не собирался вновь налаживать отношения. Хлоя – красавица и скоро найдет себе кого-нибудь взамен.

Рэчел принялась за «Важное событие» с энергичным стаккато в басовых октавах, и правая рука ее потянулась к «до» первой октавы. Она чуть-чуть повернулась, и он увидел, как ее грудь, освещенная огнем камина, подрагивает. Не останавливаясь, Рэчел взялась за «У камелька», но не ушла дальше первых аккордов. Борис повалил ее на ковер.

– Клянусь, что никогда и никого больше не полюблю, кроме тебя. А теперь, пожалуйста, еще разочек, пока я не поехал в аэропорт.

На следующий вечер Бетти Джонсон сидела в своем большом кабинете в редакции «Скорпиона» и перебирала фотографии, на которых был снят Борис, входящий в квартиру Хлои и нежно обнимающий ее в дверях при выходе. Затем она набрала номер телефона и включила звукозапись.

– Хелло, – она слегка огрубила голос. – Рэчел Левицки? Извините, я знаю, что вам нравится называть себя Рэчел Грант. Вас беспокоит «Скорпион». О'кей, о'кей, я понимаю, но прежде, чем вы повесите трубку, я хотела бы знать, что вы думаете о возвращении вашего мужа к Хлое. О черт, бросила трубку.

Бетти повернулась к красивому юноше, сидящему на ее столе.

– О'кей, Род, позвонишь ей еще раз. Задай тот же вопрос и скажи, что ты из «Миррор». Через пять минут позвони ей как Кев из «Мейл». Затем эдаким солидным голосом изобрази из себя Менди из «Таймс». А под конец я изображу айлингтонский выговор и буду как бы из «Индепендент». Это ее любимая газета. И уж это ее доконает. Под этим прессом она быстро затрещит.

Рэчел не затрещала, но дозвониться до Бориса в – Италии не смогла, поскольку тот уже расплатился с отелями и, очевидно, был на пути в Израиль. Несмотря на бессонную ночь, она не поверила газетам – они, видимо, хотели оживить старые сплетни, пока не вышла с детьми из Жасминового коттеджа, чтобы отправиться в Суссекс. Был один из тех прекрасных деньков, залитых светом, когда кукушки пробуют свое первое «ку-ку». Вдыхая сладкий воздух, Рэчел вдруг заметила выходящую из машины блондинку со шпионским взглядом.

—Рэчел Грант, не могли бы мы поговорить?

– Нет, убирайтесь, – грубо ответила Рэчел, погружая детей и свои музыкальные принадлежности на заднее сиденье автомобиля, который, к несчастью, никак не заводился.

– Что вы думаете обо всей этой истории с вашим мужем и Хлоей?

Девушка ткнула в стекло автомобиля газету «Скорпион».

«Борис мошеннически изображает счастливый брак, чтобы заполучить работу в Нью-Йорке», – читала Рэчел.

– Это неправда, – прошептала она и рванулась с места, взвизгнув шинами.

– Посмотрите на фотографии, – прокричала блондинка.

В полумиле отсюда, в «Валгалле», Китти пребывала в ужасной панике. Уже неделю она была отрезана от остального мира. Поскольку Джеймс Бенсон прописал абсолютный покой, Раннальдини нанял крутую мисс Бейтс, у которой были великолепные лодыжки и удивительная способность перехватывать все телефонные звонки и визиты.

Впервые за это время Китти встала, оделась и, сидя в кресле в летней гостиной, апатично глядела на молодые тополиные поросли. Их доверчиво тянущиеся в победном салюте вверх ярко-зеленые веточки горько напомнили ей о Лизандере. В парке одетые в новозеландские попоны лошади Раннальдини, кроме Князя Тьмы, все еще находящегося в отдельном боксе на отдыхе, щипали весеннюю травку. «Артуру уже не пастись», – в отчаянии думала Китти и уже в миллионный раз спрашивала себя, все ли у Лизандера в порядке.

Единственным ее утешением была Лесси. Утомившись с утра от дел, а именно: стащив у мистера Бримскомба малярную кисть, написав на обюссоновский ковер Раннальдини и сжевав одну зеленую замшевую туфлю мисс Бейтс, – она теперь валялась у камина, демонстрируя белый животик и изящно изогнув пестрые лапки, как манекенщица, показывающая новые элегантные перчатки.

Когда хлопнула входная дверь, собачка вскочила и зашлась лаем, затем юркнула Китти под ноги, ну а когда вошли старый друг Ферди и Наташа, выскочила и запрыгала от радости.

– Китти, бедняжка! – Наташа подбежала поцеловать ее. – Мы только недавно узнали, что ты была больна. С тобой все в порядке? Ты такая бледная и похудевшая, – она сунула в руки Китти огромный букет тюльпанов. – А мы к тебе со сплетнями и новостями. Как Лесси, растет?

Оставив Китти, она опустилась на пол рядом со щенком, который пытался до смерти зализать Ферди.

Китти еще никогда не видела таких перемен в людях. Наташа выглядела чрезвычайно очаровательно в розовом костюмчике с облегающими шортами и черных туфлях на высоком каблуке. С вычурным макияжем было покончено; темных ресниц и веселья в глазах было и так достаточно, а какой смысл в губной помаде, если все время целуешься? Потное, не очень выразительное, но смышленое лицо Ферди все время растягивалось улыбкой от уха до уха, и уши эти были спрятаны под новой прической под херувима.

– Я водила его к Шами, – с гордостью сказала Наташа. – Ну разве он не великолепен?

– Чудесен! Вы оба – чудесные, – сказала пораженная Китти. – И ты, Ферди, такой стройный.

– А ни лекарств, ни диет, – Ферди похлопал себя по плоскому животу. – Одна любовь.

– Ты не думаешь, что он уж чересчур худой? – с тревогой спросила Наташа.

– Нет, нет. А когда это вы сошлись?

– В начале прошлого семестра.

Наташа забралась на софу, усадила Ферди на пол и принялась покусывать его за уши.

– Ферди для начала забрал меня из «Багли-холла». Папа перестал беспокоиться, как только ему надоела Флора. О, Господи, прости, Китти.

– Жаль, что мы не забрали тебя оттуда. Я так и думала, что если ты не захочешь возвращаться домой, то предпочтешь этот путь, – покраснев, сказала Китти.

– И я предпочла, – Наташа взъерошила волосы Ферди. – Я всегда ворчала, что папа и мама забросили меня. Но лишь теперь я поняла, как это здорово. Мы с Ферди только что провели десять великолепных дней во Франции.

– А мы-то думали, что ты с Сесилией, – призналась Китти.

– А мама думала, что я с вами, – захихикала Наташа. – И никто не проверил. А Ферди заботится обо мне лучше всех. О, привет, папа.

Она теснее придвинулась к Ферди, когда в дверях показался Раннальдини.

– Я думал, что ты у матери, – проворчал он.

– Вообще-то нет. У нее новый дружок. Можешь почитать об этом. – Наташа помахала «Хелло!». – Так что ей не до меня.

– А как твоя учеба? – холодно спросил Раннальдини.

Наташа улыбнулась:

– Ну, Ферди помог мне с наукой бизнеса, а еще больше – с анатомией человека. Что же касается древней истории, тут мне лучше обратиться к Лизандеру.

Раннальдини превратился в грозовую тучу, но тут же убежал в кабинет отвечать на телефонный звонок. Он с минуты на минуту ожидал подтверждения из Нью-Йорка.

В ту же секунду краска залила серое лицо Китти.

– Как Лизандер? – прошептала она, когда муж удалился.

– Совершенно несчастен, – тоже шепотом ответил Ферди, перекладывая письмо из своего кармана в ее кардиган. – Почти так же, как Тини, которая плачет, не переставая, и все бегает к воротам, поджидая Артура. Так что большую часть времени Лизандер держит ее в доме. Кстати, он опять в коттедже «Магнит». Мериголд как-то закатилась туда с перспективными покупателями, и ее не очень позабавило то, что у камина Тини трескала морковку.

– Лизандер все еще оплакивает Ратминстер, – добавила Наташа, переплетя свои пальцы с пальцами Ферди. – Он во всем винит себя.

– Это не его вина, – вспыхнула Китти.

– В общем, нет. И Руперт уже готов его простить, – продолжал Ферди, которого потряс внешний вид Китти. – Сделали вскрытие. У Артура был серьезный сердечный приступ. Я думаю, что в его желудок попали личинки каких-то глистов и через стенки артерий проникли в аорту, там погибли, но оставили поражение, с которым уж никак нельзя было выходить на эту чертову скачку.

– Как ты все умно объяснил, – любовно сказала Наташа.

– Поэтому решили, что Артур ударился об ограждения и сломал шею в результате сердечного приступа. И значит, Лизандер чист.

– О, слава Богу! – Глаза Китти наполнились слезами. – А то уж я чего только ни передумала о бедном Артуре.

– Тем не менее у него прекрасная смерть, – сказал Ферди. – Быть в гонке впереди всех на двадцать корпусов, слышать приветствия, любимый хозяин в экстазе... И потом – все.

– Ты думаешь так? – Китти всхлипнула. – Ведь Лизандер так его любил.

– Тебя он любит больше, – сказал Ферди, украдкой посмотрев на дверь. – Он потерял свою Эвридику.

Китти уже собиралась спросить его, что он имеет в виду, когда заявился Раннальдини, решительно не одобряющий Наташу, которая обнимала Ферди, без сомнения, посланника Лизандера.

– Вам бы лучше удалиться, – холодно сказал он. – Китти очень устала.

– Да, выглядит она ужасно, – признала Наташа. – Ты что, совсем ее не кормишь?

– Не будь ребенком, – с такой злобой прошипел Раннальдини, что даже Ферди пробрала дрожь.

Лесси снова залаяла. В дверь постучали, вошла мисс Бейтс, как обычно, опустив серые навыкате глаза:

– К вам доктор Бен сон, миссис Раннальдини.

И, прежде чем Раннальдини успел остановить его, Джеймс влетел в комнату.

– Наташа, – расцеловал он ее в обе щеки. – Я уже вечность вас не видел. Вы выросли и стали красивее матери.

– Ой, ну спасибо. А это мой приятель, Ферди Фитцджеральд, – с гордостью представила Наташа.

– Счастливец.

Джеймс пожал Ферди руку и перевел взгляд с пышущей здоровьем девушки на ее отчаянно бледную, с красными глазами мачеху.

– Как вам нравится перспектива прибавления семейства?

Наташа посмотрела непонимающе.

– Он говорит о Лесси, – врезался в разговор Раннальдини. – А теперь вы, двое, проваливайте отсюда и выпейте в гостиной.

– Я говорил не о Лесси, – безмятежно возразил Джеймс Бенсон. – Разве отец не сказал тебе, что твоя мачеха ждет ребенка?

– Но она же не может, – прошептала чрезвычайно испуганная Наташа и тут поймала горящий взгляд Раннальдини. – Я имею в виду, это великолепно. Это так волнующе, – сказала она странно высоким голосом.

– Мы никому не рассказываем, – мрачно изрек Раннальдини. – Пока работа в Нью-Йорке у нас еще под вопросом. Ну а теперь вы, двое, уходите. Джеймс хочет осмотреть Китти. Не может же он тут торчать весь день.

Наташа казалась такой потрясенной, что вышла, даже не попрощавшись.

– Ну, береги себя, – сказал Ферди, обнимая Китти. Очень обеспокоенный, он боялся оставлять ее.

«Наташа не хочет, чтобы у меня был ребенок от ее отца, – безнадежно думала Китти. – О Господи, еще одно ужасное осложнение».

Раздраженный Раннальдини умчался на телефонный звонок, а когда вернулся после долгого разговора, Джеймс Бенсон уже уходил.

– Ничем не могу порадовать, – сказал ему Джеймс. – Реакции плохие, подавленность почти клиническая. Я ввел ей антидепрессант, а также железо и витамины для поддержки. Но я не могу рекомендовать уж слишком серьезное заключение в одном месте, Раннальдини. Ей нужно куда-нибудь съездить, прилично отдохнуть.

– Это будет, – заверил его Раннальдини, не в силах скрыть почти оргастическое возбуждение. – Этим звонком подтвердили мою работу в филармонии «Нового мира» Это то, о чем я мечтал и над чем работал.

– Ну и отлично, великолепно, – восхитился Джеймс, – блестяще. Но такая поездка слишком тяжела для Китти.

– Это не сильно изменит сценарий.

И тут, совершенно неожиданно, Раннальдини расцеловал доктора в обе щеки:

. – Если вы меня простите, Джеймс, я пойду поделюсь новостью с Китти. Это для нее будет лучшим тонизирующим средством.

Какая победа! Ему хотелось кричать с крыши на весь мир! Да как посмел этот маленький русский выскочка посягнуть на его трон!? Победить должен сильнейший, даже если пришлось факсом посылать анонимно статью из «Скорпиона» о Борисе и Хлое.

– Это будут новые небеса и новая земля, мой цыпленочек, – радостно сообщил он Китти.

Раннее дневное солнце светило ему прямо в лицо, делая его моложе и красивее.

– Мы забудем о старых проблемах, и наш брак будет как новый. Ты будешь в восторге от Нью-Йорка. Он трепетен, как животное.

«В-Нью-Йорке живет Сесилия, – уныло подумала Китти, – и как только она вышибет своего очередного приятеля, то захочет вернуть Раннальдини, ну и меня – как собачку на побегушках. И если я поеду в Штаты и захочу взять с собой Лесси, то ей придется пробыть в карантине шесть месяцев. И приедет Гермиона и останется насовсем, и маленький Козмо будет громить квартиру. Ведь и в Англии они жили в нашем же собственном доме».

– Они так рады, что заполучили меня, – говорил Раннальдини. – Они уже раструбили эту новость по всему миру. На следующей неделе слетаем туда и присмотрим дом. О, черт, – выругался он, когда опять зазвонил телефон. – Ну почему люди не могут оставить нас в покое? Алло, алло.

Его лицо вдруг стало неподвижным, мгновенно потеряв веселье и цвет, и Китти даже подумала, что ему отказали от новой работы. Он слушал пару минут, от случая к случаю вставляя «ci». Потом сказал:

– Спасибо, что дал мне знать. Поговорим позднее, ciao.

Он отключился.

Только тут он дал волю гневу, разразившись потоком романской брани.

– Что случилось? – Китти подхватила на руки сжавшуюся от страха Лесси.

– Тупая глупая сучка, – завопил Раннальдини, – врезалась в какую-то чертову скалу, а мы записали только два акта «Императора».

– О ком ты говоришь?

– О Рэчел. Убилась, слетев с дороги. Китти застонала:

– О, Господи! Бедная Рэчел. Как ужасно. Что же случилось? Тормоза отказали? Ведь не самоубийство же?

Раннальдини пожал плечами:

– Ее нашли сжимающей в руке экземпляр «Скорпиона». Там была статья о том, что Борис возвращается к Хлое.

– Ох нет, я не могу поверить. Бедные детки.

– Рэчел оставила их у Гретель. Глупая, самовлюбленная сучка.

– Ох, бедный Борис. Он знает?

– Он в Израиле, – презрительно произнес Раннальдини. – А звонил Боб. Он пытается разыскать его.

– О, Господи. – По лицу Китти потекли слезы. – Ее, наверное, так расстроила статья, что она съехала с дороги. – Сунув руку в карман за платком, она чуть не вытащила письмо от Лизандера. – Она же только на этой неделе забегала ко мне, чтобы сказать, как они с Борисом счастливы.

Вновь зазвонил телефон. Вездесущий «Телеграф» спешил поздравить Раннальдини с работой в Нью-Йорке и спрашивал его мнение о смерти Рэчел.

– Это одна из наиболее трагических потерь для музыкального мира, – Китти слышала, как он говорил это, расхаживая по кабинету. – Рэчел Грант имела индивидуальный талант, который я лично...

Сообразив, что он будет занят довольно продолжительное время, быстренько стерев слезы, Китти достала письмо из кармана кардигана. Оно было все исчеркано. Очевидно, Лизандер писал его без помощи Ферди или Руперта.

«Дорогая Китти,

Мне так бы хателось зделать что небудь такое, чего мы с артуром пачти зделали. У миня нет бальшого дома или риактивнай жизни но я даю тибе мае сердце которае чувствует как будта ево пересадили без анни-септика. Пожалуйста пиши а то я умираю от нисчастя. Тибя любищий Лизандер».

Китти почувствовала, что в нее впились острые зубы стального капкана, не желающего отпускать добычу. Дорогой, милый Лизандер. О каком уважении Раннальдинн можно думать, если он только что был столь чудовищно бесчувствен, говоря о Рэчел?

– Миссис Раннальдини?

Что случилось с мисс Бейтс? Ведь еще вчера она была такой категоричной и безжалостной, а теперь даже не может посмотреть Китти в глаза, передавая ей трубку второго телефона.

– Мистер Раннальдини все еще на том номере, а это Наташа. Она говорит, дело очень срочное.

– Алло, – сказала Китти, напрягаясь в ожидании оскорблений.

– Ты одна? Обещай, что не бросишь папу, – Наташин англо-американский акцент перешел во всхлипывания. – Вольфи не вернется домой в «Валгаллу», потому что папа отбил у него Флору, а я теперь живу с Ферди. Папа будет очень одиноким, если останется и без тебя. Я бы не должна была говорить тебе это – папа убьет меня. Обещай, что не скажешь ему.

– Я обещаю, – сказала Китти испуганно, – но поторопись, а то он вернется через секунду.

– Твой ребенок не от папы. Он от Лизандера.

– Откуда ты знаешь? – прошептала Китти. – Ведь я спала с твоим папой в ночь перед тем, как Лизандер прибыл во Францию, и в ту ночь, когда я вернулась оттуда.

– А с Лизандером я спала лишь дважды.

– Папа стерилизовался.

– Что? Когда?

– Сразу же после женитьбы на тебе. Он больше не хотел детей. Ведь нас уже семеро, да плюс незаконнорожденные. Ему надоели расходы и разборки. Правда, остаются еще 28 процентов вероятности того, что обратная операция будет иметь успех, так что вы еще можете завести ребенка. Китти, Китти, ты меня слышишь?

– Да... А это точно?

– Совершенно. Он оперировался в Америке. Даже Джеймс Бенсон не знает.

– О Господи Боже! – всхлипнула Китти.

– Но даже если ты покинешь его, мы останемся друзьями, – взмолилась Наташа. – Но постарайся не делать этого. Он любит тебя, и ты нужна ему. Ведь ты самая лучшая из его жен.

– Я должна уйти, – пробормотала Китти, выключив телефон, затем откинулась на подушки, держа в руках Лесси, которая, усердно работая язычком, старалась унять слезы хозяйки. На дворе в лучах солнца, тесно прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло, лежали лошади Раннальдини, изогнувшись одна вдоль другой, как верблюды.

Китти, не останавливаясь, плакала, вспоминая, с какими упреками Раннальдини объяснял ее безуспешные, унизительные, а зачастую и болезненные тесты, не говоря уж о тех депрессиях, которые настигали ее в момент наступления менструаций. Теперь же он заставляет ее делать аборт. И всегда он ухитрялся представить все так, что она чувствовала себя виноватой и униженной, в то время как он сам был бесплоден.

– «Глупая сучка слетела с дороги, – пробормотала она, – а мы записали только два акта». О бедная Рэчел, о дорогой Боже!

Китти не помнила, сколько она так сидела, перебирая свои мысли, как вдруг распахнулась дверь и влетела Гермиона, окутанная в леопардовую шкуру.

– Собирайся, Молодчина! Мы едем в птичий заповедник в Слимбридже. Мы дали клятву всегда его посещать. Такой чудесный день и прекрасный повод отметить великолепную работу Раннальдини.

«Он, должно быть, первым делом позвонил ей», – тупо подумала Китти.

– Только оденься потеплей.

Мериголд, пришедшая вслед за Гермионой, решила, что Китти действительно очень больна.

– Так что там с Рэчел? – смятенно спросила Китти.

– Это ужасно. Мы все подавлены, – живо заговорила Гермиона. – Боб даже плакал, когда позвонил мне из Лондона, чтобы рассказать, да только слезами ее не вернешь. Мы все должны сплотиться вокруг Бориса и детей. Гретель – настоящий надежный оплот. Хотя в то же время какое счастье – быть свободным мужчиной, тебя сразу расхватывают.

– Но мы же не можем пойти на прогулку, – в ужасе сказала Китти, – когда ее не стало.

– Ну послушай, ведь Рэчел с ума сходила по охране природы, – ласково проговорила Мериголд. – Так это и будет прогулка в ее память. Пойдем, Китти, тебе побыть на воздухе полезно.




61


Итак, они поехали в двух автомобилях: Мериголд и Ларри, Джорджия и Гай – в первом, Гермиона, которую неохотно сопровождал Мередит, поскольку Боб оставался в Лондоне по делам, связанным со смертью Рэчел, везла Китти и Раннальдини, ослепительного в новом длинном светло-коричневом кашемировом пальто от Ральфа Лорена.

Туман рассеивался. Мимо проносились в голубой дымке примулы и фиалки, толпящиеся у подножия живых изгородей из боярышника и шиповника, уже покрывающихся первыми зелеными листиками.

– Темные очки и шарф на голову, ребята, – сказала Гермиона, завязывая вокруг своих темных волос рыжий шелк. – Не хотим же мы, чтобы на нас напали охотники за автографами.

И здесь не обошлось без скандала, потому что при входе в Слимбридж Гермиона, игнорируя надпись «НЕ ВХОДИТЬ В ИЗДЕЛИЯХ ИЗ МЕХА ЖИВОТНЫХ ОТРЯДА КОШАЧЬИХ ИЛИ ТИГРОВ», попыталась пройти через турникет.

– Это пальто – подделка под леопарда? – спросила девушка за кассой.

– Разумеется, нет, – оскорбилась Гермиона.

– Боюсь, вам нельзя пройти.

Поскольку настроение у Гермионы испортилось, а Раннальдини и в голову не пришло предложить ей свое новое кашемировое пальто, добрый Гай дал ей взаймы старую американскую шинель.

– Вообще-то она больше идет мужчинам, – пошутил Гай, застегивая латунные пуговицы. – Ты помнишь то объявление, Молодчина?

Китти не помнила. Она думала о контрасте между шумной, самоуверенно-утонченной компанией из Парадайза и пестрой возбужденной толпой, состоящей в основном из родителей с детьми в анораках, пенсионных пар и серьезных мужчин в шортах, увешанных фотоаппаратами и биноклями.

– Ужасающе провинциально, – содрогнулся Мередит, быстренько таща Китти мимо ярко-розовых вишен, плакучих ив, маленьких искусственных прудов и насыпанных островков из гальки, где было полно птиц.

– А мне кажется, это чудесно, – проговорила Китти, восхищаясь маленькими чирками с глянцевитыми голубыми, зелеными и каштановыми головками, черными лебедями с выгнутыми шеями.

– О-о, какой он славный, – она наклонилась погладить маленького коричневого полосатого гавайского гуся, который, выпрашивая хлеб, терся о ноги людей, как Лесси.

– Эта птичка с белым воротничком похожа на Перси, – сказал Мередит.

– Обычно ее называют утка-широконоска, – блеснула орнитологическими познаниями Мериголд.

– Манеры ухаживания красной утки исключительно очаровательны, – не отставал от нее Гай, вспомнивший походы своей юности.

Табличка предупреждала: «ХОДИТЕ НЕТОРОПЛИВО, НЕ ТОПАЙТЕ», и Китти подумала, что это звучит как молитва. Потому что только Бог мог произвести такое количество разновидностей чудесных, так здорово раскрашенных птиц. А какие удивительные уханья, кряканья и писк они издают! На каждом кусте шла перебранка, словно на тинейджеровской тусовке.

– Смотри-ка, дизайнеры разработали для них несколько типов, – сказал Мередит, изучая черные, рыжие и белые плюмажи самок гаги.

– Послушайте, что тут говорится о манере ухаживания большого свистуна, – прокричала Мериголд, надевая очки, чтобы прочитать другую табличку: «Самец выгибает тело и шею и, выплевывая капельки, поднимает головку и хвостик. Как правило, перед одной самочкой старательно красуются несколько самцов».

– Похоже на мужей Парадайза перед Рэчел, – кисло произнесла Джорджия. – О Господи, я и забыла, что она умерла.

Заметив, что глаза Китти наполнились слезами, Мередит шепнул на ухо Мериголд:

– С ней все в порядке?

– Не думаю.

Подслушав этот обмен мнениями, Гермиона обратилась к Раннальдини:

– Было бы здорово подарить Китти канадского гуся. А эти там что-то замышляют. Ее бы это заинтересовало. Пойду-ка развеселю ее.

Демонстрируя свою заботу и очаровательные ноги, она двинулась вперед и обняла Китти.

– Я так рада за Раннальдини. Я знаю, он капризный мальчик, но как подумаешь, насколько очарова-

«Особенно в случае с Лизандером» – зло подумала Китти.

Она заметила, как поблескивает в лучах изумрудная головка селезня дикой утки в то время как пестрая женушка уютно примостилась рядышком, довольная браком.

«Как Лизандер и я, – представила себе Китти – я простая и пестренькая, а он красивый и блестящий, но он любит меня»

– Я знаю, ты все еще влюблена в Лизандера – Мериголд взяла Китти за другую руку – Он такой славный. Мы все прошли через него, как через грипп.

– А некоторые до сих пор больны, – вздохнув, произнес Мередит, восхищаясь поросшими светлой шерстью ногами неуклюжего немецкого туриста.

– Ну не глупите, Мередит, – укорила его Мериголд. – И не будь безрассудной, Китти. «Валгалла» – великолепное поместье, а в Нью-Йорке Раннальдини купит тебе шикарную квартиру. Это не шутки – так снизить свой уровень жизни. – Мериголд глубоко вздохнула. – Лучше подумай о том путешествии, что тебе предстоит.

«И об упаковке багажа», – устало добавила про себя Китти.

«Ок никогда не скажет, что ты должна ему сказатъ, – запела Гермиона сердечно. Толпа обернулась и уставилась на нее. – «Но сейчас и потом он скажет что-нибудь волшебное». На следующей неделе они примчатся в Студию Без радостей в Ратминстере, —продолжила она. – И чего тут раздумывать, Китти? Забудь о проблеме, и нет проблемы.

Вслед за импульсивным Ларри Гай и Раннальдини зашли посмотреть на фламинго. Нежно-оранжевые и розовые, словно из-под кисти Барбары Картленд, они стояли рядышком на одной ноге и издавали немелодичный, звенящий шум.

– Похоже на одну из симфоний Бориса, – ядовито заметил Раннальдини.

– Бедный ублюдок, – сказал Ларри.

Но Раннальдини уже замолчал, глубоко погрузившись в мысли о том, какая грандиозная драка предстоит ему с великолепными музыкантами Нью-Йорка, чтобы подчинить их себе. Концерт в фонд войны, который высосал из него столько денег, хорошо сыграл на его имидж. Прежде чем переехать, надо бы устроить то же самое в пользу Королевского общества охраны птиц. Даже можно составить какую-нибудь орнитологическую концертную программу. Многие композиторы – Делиус, Респиги, Сибелиус – обращались к этой теме. В его башне где-то в углу валялась написанная им серенада об исчезающих птицах Италии. Надо бы покопаться и просмотреть ее.

– Гай – такая свинья, – шептала Джорджия на ухо Мериголд. – Мне вчера позвонила подруга и посоветовала прочитать «Любовь во время холеры», именно оттуда идет руководство: чтобы жена была все время счастливой, надо ей постоянно лгать. И как раз эту чертову книгу Джулия подарила Гаю на день рождения.

Вообще-то она просто успокаивала себя, Гай как раз в это время был с нею очень мил, а когда уходил за газетами и, вероятно, звонить Джулии, Джорджия созванивалась с Дэвидом. В понедельник они должны были пообедать вместе.

– Я так счастлива с дорогим Бобом, – вольно объявила Гермиона, когда они шли к кому леску. – Он так мне… Ох, каки милен эти лысухи – я бы удивилась, если бы птички с гаким названием выглядели необычно.

– Хочу зайти в Укромное Местечко Дикого Гуся, – захихикал Мередит, прыгая по ступенька» какой-то лесной хижины. – Нет, кажется, не очен хочу, – он вылетел оттуда, обнаружив там кучу боро датых мужиков с голыми коленками, уткнувшихся бинокли.

Но компания из Парадайза, уже начавшая подниматься по ступенькам, с шутками затолкала его обратно в Укромное Местечко. Через большие окна перед ними открылась дельта реки Северн, похожая на большую светящуюся надпись «СТОП» Сотни птиц копошились на маленьких озерцах На далеком правок берегу сквозь голубоватую дымку вырастали пилон и подъемные краны.

– Посмотрите на канадского гуся, закричала Мериголд.

– А вон там великолепный лебедь Бевика, заметил Гай, а затем повысил голос, дабы его услышали знатоки. ~ В полете он издает звуки «тонг, тон , тон бонг, бонг, онгонг, онгонг».

– Журден описывает это как «шум, напоминающий по тону крик диких гусей», отозвался один из мужчин с голыми коленями.

Китти перехватила взгляд Мередита и, стараясь не смеяться, отвернулась к стене, словно изучая список экспонатов с пронумерованным описанием.

Прочитав до конца список, где значились чомги, все виды лебедей, уток и гусей, цапель и даже зимородков, она вдруг затряслась от неудержимого смеха, пока не начала задыхаться и хвататься за бока.

– Что-то случилось? – спросил встревоженный Мередит.

– Посмотри, – Китти показала на середину листа, где чья-то рука написала круглым почерком «УТЕНОК ДОНАЛЬД». В качестве пояснения было приписано: «Голубое пальто, желтый нос»: Под приписанным порядковым номером значилось еще: «Самый печальный».

—Здесь нет ничего забавного, Молодчина, – упрекнул ее Гай. – Люди занимаются птицами очень серьезно.

– Здесь мог побывать Лизандер, – она вытерла слезы рукавом. И, вновь начав смеяться, никак не могла остановиться.

– Лучше отвезти ее домой, – шепнул Мередит.

– Пойдем, старушка, – Ларри обнял ее за плечи. – Не перебарщивай.

– Найди ей тачку, – прошептал Гай Мередиту.

– Почему бы тебе не сделать это, – с необычной для него резкостью ответил Мередит. – Вы для этого женитесь? – Он кивнул в сторону Раннальдини и Гермионы, которые, оправляя одежду и ухмыляясь, вышли из Башни для наблюдения за гусями.

«Птицы такие счастливые, – думала Китти, безропотно позволяя Ларри увести себя. – Только потрахались, и уже семейка». Она увидела селезня и кряквочку, гордо что-то клюющих на берегу в окружении конвоя из пушистеньких цыплят.

Конечно, их здесь, в Слимбридже, охраняют, но ведь они в любой момент могут его покинуть. Внезапно она вспомнила, как прошлым засушливым летом в ячменях бродила потерявшаяся корова. Она выглядела такой беззаботной И так любой: если считает что ему надоело, – уходит.

– Тонг, тонг, тонг, бонг, бонг, онгонг онгонг, – пробормотала Китти.

Ларри посмотрел на нее, напрягаясь.

– Я позабочусь о ней, – шепнула Джорджия, беря Китти за руку. – Дэвид Хоукли так привлекателен, она понизила голос. – Только представь себе Лизандера, но более мужественного и интеллектуального.

– Лизандер сам по себе совершенен, – протестуя, сказала Китти.

Резкий порыв ветра разметал по озерной воде лепестки розовой вишни, как конфетти.

– Ты знаешь, что на самом деле я люблю Гая, призналась Джорджия. – Самое важное в браке – это иметь товарища, который поддержит тебя в трудную минуту. Разводы же так травмируют детей.

Они проходили мимо слимбриджского магазина, где в витрине висело объявление о распродаже на ма теринское воскресенье.

«Не будет у меня товарища, который поддержит, и детей не будет, которые травмируются, если я останусь замужем за Раннальдини, и не хочу я быть канадским гусем, который прилетает и улетает из заповедника, когда захочет».

Из магазина выходила хорошенькая юная мама. С ней был славный малыш, тянувший за веревочку маленького черного игрушечного поросенка.

«И она танцует на холмах с Пиглинг Бленд», подумала Китти, закусывая губу, чтобы опять не расплакаться.

– Самое главное, – сказала заходящая слева Гермиона, – что ты нужна Раннальдини. – Это же великолепно – быть необходимой гению.

– Наверное, это здорово успокаивает Боба, – проворчала Джорджия.

Гермиона кивнула головой:

– Да, успокаивает, да.

«Они старше, – думала Китти. – И я никогда не запоминаю эту рекламу для мужчин. Я слишком молода и люблю Лизандера».

Раннальдини, Гай, Джорджия и Гермиона, уставшие от анонимности, не испытывали недовольства, когда большая группа зарубежных туристов остановила их и стала просить автографы. А поскольку у иностранцев с английским было худо, дело затянулось.

– Нам действительно уже пора, – засмеялась Гермиона пять минут спустя.

«Я люблю Лизандера, он отец моего ребенка», – все возвращалась к своим мыслям Китти. Раннальдини лжет ей, обманывает, изменяет, а потом ее же еще и осуждает. Сейчас он как раз выспрашивал имя у какой-то грудастой шведки, чтобы написать автограф в ее записную книжку.

– А у нас в октябре шестнадцатая годовщина свадьбы, – говорила Мериголд. – И в общем-то, все благодаря Лизандеру. Если бы он не заставил Ларри ревновать, у нас бы этого праздника не было.

– А теперь домой, в «Валгаллу», пить чай, – Раннальдини ласково положил теплую руку на шею Китти.

– Какой славный денек, – воскликнула Гермиона, самодовольно улыбаясь тому, что другой рукой он поглаживал ее зад. – Пусть эта прогулка станет традиционной.

Джорджия содрогнулась:

– Что-то холодает.

– Вот и представь, каково мне без пальто, – пробормотал Гай, а затем улыбнулся Китти. – Лучшая часть прогулки – вернуться домой к сдобным лепешкам и шоколадному торту Молодчины.

Теперь уже все ей улыбнулись, некоторые даже с пониманием степени ее несчастья, пытаясь поддержать ее дух.

– Ты, Китти, выглядишь усталой, – сказал Раннальдини, когда они вернулись в «Валгаллу». Чай приготовит мисс Бейтс. А ты посиди у камина. А вам я покажу мою новую игрушку, пойдемте, – добавил он, обращаясь к остальным.




62


Все в восхищении столпились вокруг нового вертолета Раннальдини. Утомленная Китти вошла в дом; к ней, танцуя, подлетела Лесси, извиваясь полосатым тельцем, с полными любви глазами, даже пописывая от восторга на каменные плиты.

«Я ее не брошу», – подумала Китти.

Даже не остановившись, чтобы вытереть лужи, она побежала сумрачным переходом. Перед комнатой, где Раннальдини хранил обувь, валялись какие-то обломки, обгрызанные Лесси, которые Китти поначалу приняла за прутик. И тут же поняла, что это та самая дирижерская палочка, которую на смертном одре Тосканини передал Раннальдини.

– Если мы отсюда не сбежим, тебя, Лесси, тоже ожидает смертное ложе.

В панике схватив щенка и вбежав в кухню, она обнаружила там страшно смущенную мисс Бейтс.

– Миссис Раннальдини, я должна вам кое-что сказать. А потом я приготовлю чай для всех.

– Вы очень хорошо ухаживаете и за мной, и за Раннальдини, – забормотала Китти, страшась любой задержки. – Мы вам очень благодарны. Но не могло бы это что-то подождать до завтра?

– Нет!

Мисс Бейтс была столь настойчивой, что Китти в конце концов пришлось присесть у кухонного стола.

– Миссис Раннальдини, – заговорила мисс Бейтс, лихорадочно вертя золотой браслет вокруг тонкого запястья. – Я должна вам сказать, что, когда вы, приняв снотворное мистера Раннальдини, быстренько отправляетесь спать, я отправляюсь в постель к мистеру Раннальдини. – Ее голос задрожал. – Мне ужасно неловко, но он такой притягательный.

Целую минуту Китти недоверчиво смотрела на мисс Бейтс, затем расхохоталась:

– И это все? Я уж с ужасом подумала, что вы собираетесь уволиться. Обещайте оставаться и присматривать за ним.

В кладовке Китти нашла какую-то древнюю корзинку для кошки и сунула туда трепещущую Лесси, которая решила, что ее волокут к ветеринару.

«Тонг, тонг, тонг, бонг, бонг, онгонг, онгонг, – это прощальный зов женщины Раннальдини».

Взвизгнув от неудержимого смеха, Китти побежала через лужайку, мимо мрачного лабиринта и повернула налево, к конюшням. Поскольку гараж находился за ангаром для вертолета, она бы не смогла добраться незамеченной до автомобиля. Единственным спасением была бы какая-нибудь смирная лошадь во дворе.

– Тонг, тонг, тонг, бонг, бонг. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Ее трясло не меньше Лесси, которую она пыталась как-то утешить.

Но когда она оказалась в загоне, то всхлипнула от ужаса. Лошадей не было, и только Князь Тьмы скребся и грыз дверь, переваливаясь зловеще в своем боксе.

Он бросится на меня, если я попробую взнуздать его» – подумала Китти, чуть не падая в обморок от страха, а затем оцепенела – стукнула дверь в коттедж для конюхов. Но вместо Клива показалась голова девушки-конюха Дженис.

Дженис очень тепло относилась к Китти – та, в отличие от Сесилии, не одевалась у Валентино, но всегда следила, чтобы девушкам-конюхам платили «на булавки».

– Вы же действительно плохо выглядите. Не лучше ли вам вернуться? – сказала она, заметив, как трясется Китти, а ее посеревшее лицо блестит от пота.

– Не могли бы вы вывести Князя? – заикнулась Китти, пряча корзинку с Лесси за подставку для посадки на лошадь. – Раннальдини хотел покататься на нем.

– Сейчас? – Дженис посмотрела на часы.

– У него друзья.

– И он хочет покрасоваться, – фыркнула Дженис. – Только избавились от остальных лошадей. А это что?

Она замолчала, прислушиваясь к жалобному поскуливанию Лесси.

– Да ничего, наверное, птичка. Мы сегодня были в Слимбридже, – в отчаянии сказала Китти.

– Больше похоже на то, что кто-то из ротвейлеров на что-то напоролся.

Дженис оглядела двор.

– Пожалуйста, выведите Князя, – Китти старалась спрятать страх.

Ожидание казалось бесконечным, к тому же ей пришлось немелодично напевать, чтобы заглушить все более громкое поскуливание Лесси. Наконец голова Дженис показалась в двери стойла.

– Господи, ну и страшный, паразит. Как вы собираетесь его держать?

– Отпустите на секундочку. Раннальдини думает, что забыл хлыст с серебряной рукояткой в загоне, – проговорила Китти.

За такую ложь она, наверное, попадет в ад.

– Сейчас я посмотрю, – вернулась в загон Дженис.

Китти чуть не обезумела от страха:

– Пожалуйста, Господи, позаботься о нас. – Глубоко вздохнув, она открыла дверцу в стойло Князя и только схватила его под уздцы, как он рванул наружу. Не давая себе времени на сомнения, она подхватила корзинку с Лесси, вскарабкалась на подставку для посадки, кое-как уселась верхом на лоснящуюся огромную черную спину, которая заколыхалась, как поверхность моря в десятибалльный шторм. С бешеным грохотом копыт Князь вырвался со двора и помчался по неровной тропинке, пытаясь найти следы своих бывших товарищей по конюшне. В конце концов, что он может ей сделать, если она уже у него на спине? Встревоженная криками Дженис, умоляющей ее вернуться, она пустила его галопом.

– О-о-ох, это хуже глубокого похмелья, – взмолилась Китти, когда мимо понеслись деревья, кусты и телеграфные столбы. Ее пальцы вцепились в густую гриву. Все эти болтания вряд ли полезны младенцу, но хуже, гораздо хуже, всхлипнула Китти, если он закончит свой путь в ее судорогах на проклятом столе для абортов. Эти мысли заставляли ее крепче сжимать гриву.

О, небеса, она вдруг сообразила, что мчится к западным воротам, которые на цепи и на засовах. А если она слезет с Князя, чтобы открыть ворота, назад она уже не заберется . Грохоча в седле она высвободила от гривы левую ногу и схватила повод. Чудесным образом огромная лошадь сменила скорость, равную скорости скачки на кубок Ратминстера, на прогулочную.

– Ой, хороший мальчи! Князь, так и езжай, – попросила Китти. Ну, а если он потащит ее через кусты придется терпеть.

Ветер раздувал ее волосы надувал парусом серый кардиган и старую серую поношенную юбку. Справа и слева от нее на лесной земле шла война между колокольчиками и пролесками, примулу душили куманика и бледные анемоны, которые в свою очередь тонули в океане дикого чеснока, пробивающегося через острые пики айолы. И все это топтали летящие копыта Князя.

Теперь они выскочили на открытые поля. И Китти испугалась, что сейчас он встретится со своими товарищами по конюшне и их побег закончится. А ведь впереди подобно Берлинской стене лежала река Флит... и свобода.

– Ну давай же, Князь, – завопила Китти, когда они спустились к берегу.

Помедлив какую-то секунду, отважный конь погрузился в струящиеся коричневые воды. Испуганный визг напомнил Китти, что если она соскользнет или потеряет корзинку, то и Лесси, и она утонут.

– Отче наш небесный, – кричала Китти, – заклинаю именем твоим!

Несколько кошмарных секунд Князь отважно сражался на глубоком месте с водоворотами, а затем выскочил уже на другом берегу.

– Вот спасибо тебе, старина, – вскричала Китти. Коттедж «Магнит» словно притягивал их. Даже подъем на холмы давался легче. Тем более что южная часть Парадайза была не такой возвышенной. Темные, ощетинившиеся ветвями деревья стояли еще обнаженными. Между ними виднелись заросли терновника, белесого, словно присыпанного мукой, – там был коттедж бедной Рэчел.

«И она унесена поющими ангелами к вечному покою», – подумала Китти.

Но настоящее было важнее. Оглядываясь назад, с боязнью увидеть, как, подобно злобному шершню, поднимается вертолет Раннальдини, Китти подумала, долго ли она еще продержится. И тут, как свет небесный, мелькнула Парадайз-роуд, идущая мимо коттеджа «Магнит». Отцепив заболевшие пальцы от гривы Князя, она потянула другой повод, и лошадь повернула направо.

– Я умею ездить верхом, – в восторге выкрикнула Китти.

Но вот к езде с головокружительной скоростью по гудронированному шоссе она не была готова. Не дай Бог, еще автомобиль встретится. Она пригнулась, спасаясь от низко свисающих ветвей платанов. Уже потеряв обе туфли, она теперь была близка к тому, чтобы растерять и зубы.

Когда же она попыталась повернуть налево, на дорожку к коттеджу Лизандера, им пришлось с Князем расстаться. Соблазны Парадайза оказались слишком сильны, и он предпочел дальнейшую прогулку. Китти мягко свалилась среди белых фиалок у обочины. Теперь всю жизнь их сладкий запах должен будет ассоциироваться у нее с чувством облегчения, потому что она невредима, и еще большую радость испытала она, когда открыла корзинку и оттуда выскочила, выделывая пируэты, обалдевшая от радости Лесси, царапая ноги хозяйки своими полосатыми лапами.

– Быстрей, быстрей, мой ягненочек, – подбадривая себя и Лесси, Китти с колотящимся сердцем двинулась по тропинке, не обращая внимания на острые камешки, рвущие ее промокшие колготки.

И тут она закричала. Занавески в домике были задернуты. Уже три дня, как не забирали молоко. Холодный ветер уныло теребил объявление «П РОДАЕТСЯ». Сердце разрывалось от отчаяния. Китти, задохнувшись, поднялась на крылечко и постучала. Безответно. Она вновь постучала. Никого. Может быть, Лизандер лежит в постели с какой-нибудь грустной красоткой, позабытой собственным мужем?

– Ох, Лесси, что же с нами будет? – зарыдала Китти.

В ответ раздалось пронзительное возмущенное тявканье. Толкнув дверь, Китти споткнулась о гору почты. Она взяла один из конвертов: «ЛИЗАНДЕРУ ХОУКЛИ, ВЛАДЕЛЬЦУ АРТУРА, АНГЛИЯ». Джек, который, судя по измазанному носу, занимался охотой на кроликов, встретил ее с шумным восторгом. Затем он обнаружил Лесси, робко жмущуюся за порогом, с важным видом обошел ее, обнюхивая и оценивая. Обнаружив, что это особа женского пола, он замолотил обрубочком хвостика, а затем умчался в гостиную, возвещая лаем важную весть.

Лизандер безвольно сидел на старой, обтянутой голубым вельветом софе, с потухшим взглядом, не обращая внимания на демонстрацию волнующего фотофиниша на экране телевизора. Щетина длиной в четверть дюйма выпирала на его впалых щеках, а под глазами чернели полукружья. Свитер с Утенком Дональдом был надет наизнанку, на ногах – разные носки.

– Лизандер.

Китти было тяжело говорить. Он тупо огляделся, а затем уставился на нее недоверчиво.

– Лизандер, это я, – прошептала она, разводя дрожащие руки. – И на холмах, и за ними она танцевала с Пиглинг Бленд.

Словно всплывая со дна моря, Лизандер, пошатываясь, поднялся на ноги.

– Ты мираж или чудо? – пробормотал он.

– Я – это я. Я люблю тебя, – всхлипнула Китти. – Извини, что ворвалась. Но я больше не могу жить с Раннальдини.

Заросшая щетиной челюсть Лизандера отпала, а покрасневшие глаза открывались все шире и шире. Затем он расплылся в улыбке и издал громкий вопль радости, вскочил на софу и уже оттуда упал к ней в объятия, целуя ее, как жизнь дарованную, но поцелуй был недолгий, потому что им обоим не хватало дыхания.

Затем Лизандер в каком-то упоении трогал ее промокшие волосы, руки недоверчиво гладили ее бледное, оцепенелое личико, убеждаясь, не сон ли это.

– Я уже думал, что больше никогда тебя не увижу, – его голос дрогнул. Потом, боясь отпустить ее хоть на секунду, он протащил тяжеленное епископское кресло через комнату и припер им дверь.

– Мы не пустим сюда Раннальдини, – он устроился в этом кресле, посадив Китти себе на колени.

– Ты сбежала. О, Китти, дорогая, ты на самом деле сбежала. Ты такая храбрая.

Целуя ее в перерывах между каждым предложением, он говорил:

– А я на всякий случай даже купил тебе обручальное кольцо. И вот этот случай.

Он беспомощно засмеялся, откинувшись назад, порылся в бедламе на письменном столе и откопал маленькую розовую кожаную коробочку, в которой находилось кольцо с огромным бриллиантом.

– Разрушается плоть, а бриллианты – вечны. Кто это сказал? Шекспир?

Они оба так дрожали, что не скоро надели кольцо на ее палец.

– Божественно, – выдохнула Китти, – ох, Лизандер, зря ты, я имею в виду, что оно же стоит...

– Тише, – Лизандер уткнулся губами в ее лоб. – Джорджия вернула мне бриллиантовое ожерелье, которое я подарил ей в свое время, вот так получилось кольцо. И вообще дело только в том, что мы вместе. Но как же, черт побери, тебе удалось сбежать из «Валгаллы»?

– Я прискакала на Князе Тьмы, – гордо сказала Китти.

– Что? – переспросил испуганный Лизандер. – Ох, Китти, ты не должна была. Тем более что ты так боишься лошадей, даже я бы не осмелился скакать на нем.

– Меня больше пугало, что я к тебе не попаду, – призналась Китти.

– Да ты ведь вся промокла, – Лизандер только сейчас обратил внимание на мокрую юбку и разорванные колготки. – О, Господи, ты переплывала реку? Ты же могла утонуть. И все это ты сделала ради меня. О, Китти, дорогая, ты такая мужественная, я даже не могу поверить. А где же сейчас Князь?

– Понятия не имею, – пожала плечами Китти. – Шарахается по Парадайзу. Ему необходимо немного развлечься. Может быть, открывает счет в «Яблоне»

ну повезет, то в сад Перси.

– Китти! – благоговейном трепете сказал Лизандер. – Я и не думал, что ты можешь быть такой безответственной. О, я люблю тебя.

Запрокинув назад ее голову, он впился губами ее рот, целуя все более и более страстно; и царапающая ее щеки щетина доставляла ей самую сладкую боль, которую она когда-либо терпела.

– Я не могу поверить, что это происходит со мной. Пойдем в постель. Мне отчаянно нужно убедиться, что ты реальна.

Он лихорадочно начал расстегивать ее серый кардиган.

Но Китти остановила его:

– Мне надо тебе кое-что сказать.

Решив, что счастье его испаряется, Лизандер задрожал.

– Так ты пришла на несколько минут? – Он так сжал ее руки, что она вздрогнула от боли. – Ты возвращаешься? Я не перенесу этого, честное слово, не перенесу.

– Да я не об этом. Я не хочу, чтобы ты чувствовал западню, но я жду ребенка.

– Не может быть!

На лице Лизандера проступило облегчение и счастье.

– Это фантастика. Я позабочусь о вас обоих. Я люблю детишек. Да пусть хоть от Раннальдини. Если его воспитаем мы, он будет нашим.

Китти яростно потерла глаза.

– Он твой, – прошептала она.

– Мой? – не веря, переспросил Лизандер. – Откуда ты знаешь?

– Раннальдини стерилизовался, значит, только от тебя.

Лизандер уставился на нее, постепенно постигая все величие этой правды, потрясенный борющимися в нем чувствами радости и гордости.

– Мой ребенок! Господи, как здорово, а этот ублюдок Раннальдини, значит, уверял тебя, что ты не можешь иметь детей. Господи, вот же ублюдок. Я ему устрою иракский маникюр, а потом убью его. Так это точно мой ребенок, я имею в виду – наш ребенок?

Он взял ее руки и стал целовать, и она ощутила его слезы.

– Ты же могла потерять его, – сказал он сдавленным голосом. – Ты же могла упасть по дороге. О, слава Богу, ты цела.

– Забудь об этом, мне не было страшно, потому что в конце пути меня ждал ты.

– Ты не должна плакать. – Лизандер достал носовой платок и принялся вытирать слезы им обоим. Потом он проговорил нежно: – Это наш ребенок. Господи, я просто сказочно себя чувствую. Давай позвоним папе. Нет, давай сначала откроем бутылку.

Он был такой отчаянно худой, что Китти не терпелось откормить его джемовыми рогаликами и пудингом с патокой.

– До родов я могу устроиться на работу, – заявила она, не желая обременять его финансово, – а после родов возьму печатать на машинке.

– Ничего подобного, – Лизандер выпятил грудь. – У меня с понедельника приличная работа, у Руперта – объезжать и обучать лошадей. Он думает, что я уже достаточно похудел и что теперь можно попробовать меня на каких-нибудь соревнованиях, даже на скачках с препятствиями.

– Это же прекрасно, – обрадовалась Китти. – Я прощу его за то, что он был такой ужасный.

– Ну нет, он чудесный. Ведь он разрешил Тини теперь жить с Гордецом, потому что они оба очень скучают без Артура. Он и Тегги уехали на шесть недель в Боготу, чтобы усыновить черного младенчика. Ну, может, я чего-то и напутал, но, во всяком случае, на эти каникулы Диззи, Дэнни и я оставлены при сматривать за хозяйством. Толку, правда, от меня было, как от кучи дерьма, но теперь, когда ты со мной, я могу делать все.

– Да ты и всегда мог, – с гордостью произнесла Китти.

– И Руперт арендовал для меня коттедж. Это просто замечательно, если ты согласишься там жить. Ой, посмотри-ка.

Проследив за его взглядом, Китти увидела, что Лесси и Джек уже свернулись клубочком в корзинке и Джек занят тем, что вылизывает Лесси глазки и носик.

«Джеку достанется Джилл,

Навеки исчезнет зло», – голос Китти вновь дрогнул.

– Ему понадобится приставная лестница, когда она вымахает в полный рост, – сказал Лизандер.

– Мне тоже понадобится общественная помощь, чтобы выйти за тебя, – засмеялась Китти.

– Не будь смешной! – рассердился он. – Ты и так гораздо лучше и выше меня, Китти. Я теперь действительно стану человеком, который заставляет мужей ревновать, потому что все мужчины в мире умрут от зависти оттого, что ты моя. – Он поцеловал ее в маленький вздернутый нос. – Я уж и забыл, насколько ты прекрасна.

Вдруг его безукоризненные брови нахмурились.

– Удивительная вещь. Еще двадцать минут назад я собирался застрелиться. А теперь я счастливейший мужчина в мире, да еще и собираюсь стать отцом.

Когда затихли вопли Тарзана, Китти смущенно предложила:

– Я думаю, если у нас будет девочка, то мы могли бы назвать ее Пиппой в честь твоей мамы.

Несколько секунд Лизандер не мог ничего вымолвить, а затем сказал:

– Ей бы это понравилось. А если будет мальчик, назовем его Артуром.


notes



Примечания





1


Кисло-сладкая фруктовая приправа к мясу




2


«Китти» – договор между участниками азартной игры, заключающийся в том, что часть общего выигрыша оставляется на случайные расходы, например, на организацию отдыха.




3


То есть со спиртными напитками




4


Фея – на жаргоне имеет еще и значение «гомосексуалист»




5


В древнегреческой мифологии – спутницы бога Диониса




6


Так она называет Раннальдини. Буквально означает «дурной козел»




7


Так Лизандер переврал французские названия, перечисленные Рупертом




8


Известное как материнское воскресенье




9


Заезд, после которого участвующие в нем лошади продается столь блестяще, что владелец победителя был вынужден выкупить его, заплатив в три раза дороже, чем при первоначальной покупке. Затем он пришел третьим в заезде в 3.15 и, наконец, набрал необходимые для квалификации очки, придя, как он думал, вторым в скачках с барьерами с гандикапом[Т.е. с предоставлением форы слабейшему участнику