Гражданин Винс 
Джесс Уолтер


Винс Камден — жулик. «Сдав» своих подельников, он избегает наказания и получает шанс на новую жизнь с новой фамилией в новом городе, укрывшись за программой защиты свидетелей. Только новая жизнь не получается… За Винсом зорко следит детектив Алан Дюпри, подозревающий его в новых преступлениях; подельники все же находят изменника; да еще беглеца заказывает местная мафия… Находясь под перекрестьем разных прицелов, Винс между тем думает об искуплении. И вот вопрос вопросов: участие в грядущих выборах президента (впервые в жизни) — это бессмысленное саморазоблачение? Или то самое искупление? Или же еще один — последний! — шанс на лучшую жизнь?

ВЫБИРАЙ ИЛИ… ПРОИГРАЕШЬ!


Джесс Уолтер

Гражданин Винс


Великое царство подобно великому мужу… Он видит в своем враге тень, которую отбрасывает сам.

    
Дао Дэ Дзин[1]


Анне


Глава I

Спокан, штат Вашингтон

28 октября 1980 г., вторник, 1:59


Наступает день, когда мертвых среди твоих знакомых становится больше, чем живых.

Эта мысль посещает Винса Камдена, когда он резко садится в постели, окидывая взглядом темную спальню в поисках доказательства своего существования и находя лишь декорации: прикроватную тумбочку, комод, пепельницу, часы. Винс тяжело дышит. Покрывается испариной, хотя прохладно. Трет глаза, чтобы стереть пыль этих раздумий, не совсем сна, а скорее паники, возникающей перед пробуждением, — тонкое, как бумага, стекло разбивается вдребезги, кружится, ранит, улетая прочь.

Винс Камден хлопает себя по подбородку, тянется к будильнику и выключает его как раз перед тем, когда единица, пятерка и девятка сменяются другими цифрами. Каждую ночь в 1:59 он вскакивает точно так же и выключает радио-будильник за долю секунды до двух часов и пронзительного визга. Он не понимает, как это возможно. И все же… если ты способен проделывать такое — просыпаться за мгновенье до того, как сработает будильник, — отчего же не можешь сосчитать всех мертвых, которых знал?


Начнем с дедушек и бабушек. Два полных набора. Один из дедушек женился во второй раз. Стало быть, пятеро. Винс проводит зубной щеткой по коренным зубам. Мать с отцом. Семеро. А мертворожденная сестра считается? Нет. Человек должен сначала быть живым, чтобы умереть. Он принимает душ, сушит волосы феном и одевается — серые слаксы, черная рубашка с длинными рукавами, две верхние пуговицы он не застегивает. К этому времени он успевает перебрать всю семью, соседей и бывших подельников. Уже тридцать четыре знакомых ему человека на том свете. Интересно, это много? Вообще нормально ли знать столько мертвых?

Нормально. Это слово ежедневно маячит перед ним на безопасном расстоянии. Он открывает ящик комода и достает пачку фальшивых кредиток, смотрит на фамилии: Томас А. Сполдинг, Лейн Бейли, Маргарет Голд. Ему представляется чудесная нормальная жизнь Маргарет Голд, вязаный шерстяной платок, наброшенный на спинку дивана. Сколько мертвецов может знать Маргарет Голд?

Винс отсчитывает десять карточек — включая кредитку Маргарет Голд — и кладет их в карман своей ветровки. Другой карман заполняет марихуаной в пакетиках с застежкой. В 2:16 ночи Винс осторожно надевает на запястье часы, чтобы не задеть густые волосы на руке. Ах да, еще один: Дэвид Линкольн — умственно отсталый парень, носил деньги во рту, выполняя поручения Колетти в его районе. Подавился пятьюдесятью центами. Тридцать пять.

Винс стоит в крошечном коридорчике своего крошечного дома, если можно назвать коридорчиком вешалку и почтовый ящик. Застегивает ветровку и расстегивает манжеты, как какой-нибудь дилер в казино Вегаса, покидающий стол. Выходит в мир.

О Винсе Камдене. Тридцать шесть лет. Белый. Холостой. Рост метр восемьдесят три, вес 72,5 килограмма. Широкоплечий и худой, как бокал для мартини. Каштановые и голубые — так в отчетах полиции характеризовались его волосы и глаза. Кривит угол рта, густые брови живут собственной жизнью, отчего с его лица не сходит самодовольная ухмылка, поэтому все женщины, которые когда-либо увлекались им, рано или поздно становились в одну и ту же позу: руки уперты в бедра, голова наклонена: «Пожалуйста. Будь серьезнее».

Винс работает управляющим среднего звена в пищевой отрасли. Занимается выпечкой. Пончиками. Вообще в выпекании пончиков нет ничего особенного, как можно было бы предположить. Но Винсу нравится. Нравится приходить на работу в 4:30 утра и заканчивать до обеда. Ему кажется, что он получил преимущество перед всем миром: уходит с работы на обед и обратно не возвращается. Он понимает, что это неотъемлемая составляющая его личности: желание переплюнуть весь мир. А может, это ген лени.

На улице он поднимает ворот ветровки. Холодновато. Конец октября. Скорее даже морозно. Пар вылетает изо рта и напоминает ему об эксперименте с сухим льдом в начальной школе, а это в свою очередь заставляет вспомнить о мистере Харлоу, учителе в пятом классе. Повесился, когда всем стало известно, что он слишком тепло относится к мальчикам-ученикам. Тридцать шесть.

В 2:20 ночи мир со ступенек твоего дома кажется безмятежным. Тусклый свет на крылечках черных спящих домов. Дорожки разрезают темные лужайки, покрытые росой. Однако мрачные видения сна еще владеют воображением Винса, и он ежится от подкравшегося ощущения — хотя и напоминает себе, что это невозможно, — будто он значится сегодня вечером в меню.


— Ну и… Ты хочешь, чтобы я это сделал, или нет?

Двое смотрят на заднее сиденье бордового «Кадиллака-Севилль». Водитель спрашивает:

— И сколько это может стоить?

Крупный мужчина на пассажирском сиденье раздражен и неспокоен, но делает паузу, чтобы подумать. Естественный вопрос. В конце концов, на дворе 1980 год, сфера обслуживания тоже попала в болото экономического застоя. Неужели криминальный сектор подвластен тем же дурацким рыночным силам: инфляции, дефляции, стагфляции? Кризису? Неужели бандиты страдают от безработицы, превосходящей десять процентов? У преступного мира недомогание?

— Безвозмездно, — отвечает пассажир.

— Безвозмездно? — повторяет водитель, ерзая на кожаном сиденье.

— Ага. — И, помолчав: — Значит, даром.

— Да знаю я, что это значит. Просто удивился. И все. Хочешь сказать, что бесплатно поможешь мне разобраться с этим парнем?

— Хочу сказать: что-нибудь придумаем.

— Но мне это ничего не будет стоить?

— Посмотрим.

О человеке за рулем «Кадиллака» это говорит одно: мало того, что он не знает слово «безвозмездно», но еще и не понимает, что ничего в жизни не достается даром.


Восемьдесят семь баров в большом Спокане обслуживают триста тысяч человек. Одна компания такси: восемь машин. Поэтому во вторник, в третьем часу ночи, после «последнего клиента» экономическая ситуация проста: пьяных больше, чем рынок может выдержать. Они выползают на тротуары, шатаются и зевают своим машинам — те, у кого есть машины, и кто помнит, где припарковался. Остальные плетутся из центра города на окраины, разбредаясь во всех направлениях через мосты, подземные переходы, холмы, под эстакадами, в темные улицы жилых домов, одинокие бездумные фигуры, выпускающие пар теплого дыхания и дым сигарет. Отрепетированное вранье.

Винс Камден, трезвый и свежий, сосредотачивается на собственных мыслях, шагая среди пьяных и изнуренных. Мощные здания из кирпича и песчаника в центре города уступают место малоэтажным дешевым домам — залам карате, магазинам водяных матрасов и эротической литературы, ломбардам и салонам азиатского массажа; затем районам пустых складов, железнодорожных путей, пустырей и одинокому двухэтажному дому в викторианском стиле, притону под названием «Берлога Сэма», где играют в карты и едят ребрышки после закрытия злачных заведений. Именно здесь Винс околачивается всю ночь, до того как начнется его смена в магазине пончиков.

Винс прожил в городе всего несколько месяцев, когда умер Сэм. Тридцать семь, кстати. Имя нового владельца — Эдди, но все зовут его Сэмом: легче сменить имя человеку, чем название на выцветшей вывеске «Пепси» на старом доме. Как и старый Сэм, новый открывает свое заведение, когда остальной город закрывается после «последнего клиента». Эта забегаловка служит городу сточной канавой. Каждое утро, когда бары захлопывают двери, пьяные, шлюхи, адвокаты, сутенеры, наркоманы, воры, полицейские и картежники — как говаривал старый Сэм, «всякой швали по паре» — выплескиваются на улицу и оказываются здесь. Вот почему полицейские не ловят за руку картежников и незаконных торговцев. Приятно знать, что в три ночи все соберутся в одном месте, как подозреваемые в темной британской гостиной.

«Берлога» прячется за высокими неухоженными кустами, единственная постройка среди пустырей, как последний зуб во рту. Изъезженное грязное поле за ней служит стоянкой заведению Сэма и подиумом для полудюжины профессионалок, которые приходят сюда каждую ночь за последним заработком. Внутри сутенеры играют в карты и ждут своей доли.

Гравий скрежещет под ногами Винса, когда он сворачивает к «Берлоге Сэма». Шесть машин беспорядочно стоят на заросшем сорняками поле, девушки работают парами. В полутора метрах от Винса открывается дверца машины, и женский крик разносится по пустырю:

— Отпусти!

Винс всматривается. Не твое дело, говорит он себе.

— Винс! Скажи ему, чтоб отстал!

Голос Бет. Винс поворачивается у двери и идет назад через поле к коричневому «Плимуту-Дастер». В нем Бет Шерман борется с парнем в белом свитере и темно-синей спортивной куртке. Подойдя к машине, Винс замечает, что у парня расстегнута ширинка и он пытается удержать Бет внутри. Она замахивается на него потертым, грязным гипсом на правой руке. Слегка промахивается.

Винс наклоняется и открывает дверцу.

— Привет, Бет. Что происходит?

Парень отпускает ее, она отстраняется, вылезает из машины и прячется за Винсом. Он в который раз удивляется, какой симпатичной она бывает: треугольное лицо, круглые глаза и падающая на них челка. Она, наверное, весит не больше сорока пяти килограммов. Для женщины ее рода занятий странно выглядеть моложе своих лет, но Бет можно принять за подростка — по крайней мере издалека. А вблизи — что ж, образ жизни трудно скрыть. Бет указывает на парня в машине своим гипсом.

— Он схватил меня за задницу.

— Ты же шлюха! — удивляется парень.

— Я работаю в недвижимости!

— Ты же мне минет делала!

Бет кричит ему из-за спины Винса:

— А ты дома водопроводчика тоже за задницу хватаешь, когда он работает?

Винс обезоруживающе улыбается клиенту.

— Слушай, ей не нравится, когда ее трогают.

— Что это за шлюха, которой не нравится, когда ее трогают?

С таким возражением не поспоришь. Но Винс предпочел бы, чтобы парень помалкивал. Он знает, что будет дальше. И в самом деле, Бет выходит из-за его спины, шарит в кармане и бросает двадцатку клиенту в лицо.

Парень ловит купюру.

— Я же тебе сорок дал!

— Полработы выполнено, — отвечает она. — Возвращаю половину суммы.

— Полработы? Да ни хера! — Он смотрит на Винса. — Что еще за полработы?

Винс переводит взгляд с Бет на парня и открывает рот, не собираясь, впрочем, ничего говорить. Он оборачивается к Бет, и они смотрят друг на друга так долго, что оба замечают это.

О Бет Шерман. Тридцать три года, только что вышла из возраста «лапочки». Каштановые волосы. От пристального взгляда отводит глаза. Несмотря на ее неприязнь к физическому контакту, проститутки «Берлоги» очень уважают Бет, в основном, за одно большое достижение: она соскочила с героина без метадона, точно девятнадцать месяцев и две недели назад, в тот самый день, когда узнала, что беременна. Ее сыну Кеньону сейчас чуть больше года. Он вполне здоров, но все знают, что она следит за ним, затаив дыхание, постоянно сравнивает его с другими детьми в парке и яслях, ищет признаки отставания в развитии или заторможенности, признаки того, что ее самые ужасные страхи оправдались, героин погубил и его. И хотя она явно собралась покончить с этой жизнью — уволила своего сутенера, причем в письменной форме, — Бет продолжает подрабатывать, может быть, потому что на свете так мало способов для недоучки, бросившей школу, содержать себя и ребенка. В любом случае она не единственная шлюха в «Берлоге», которая представляется не тем, кто она есть. Здесь полно актрис и массажисток, моделей, студенток и социальных работников, но когда Бет говорит, что работает в сфере недвижимости, люди ей почему-то верят.

Вскоре после переезда в город Винс воспользовался услугами Бет (попробовав перед этим нескольких местных девушек) и был заинтригован ее холодной отстраненностью, тем, как она ощетинивалась от прикосновений. Однажды ночью полгода назад она выпила с Винсом две бутылки вина и переспала с ним без денег. Все было по-другому — тревожно и близко. Она не ощетинивалась. Но с тех пор все пошло наперекосяк: Бет не хотела обременять его; Винс не стремился брать на себя заботы о женщине с ребенком. Поэтому они не спали вместе уже три месяца. Самое гадкое в том, что секс с другой женщиной он ощущает как измену. В результате у Винса начался самый длительный период воздержания, не обусловленный заключением в тюрьму. Вся эта история подтвердила старую аксиому, известную среди профессионалов: «Бесплатный секс все портит».

На стоянке Бет горделиво удаляется от взбешенного, неудовлетворенного клиента. Узкие джинсы обтягивают ноги, куртка доходит до талии. Винс провожает ее взглядом, потом достает из кармана пакетик наркоты, наклоняется и просовывает в окно. В Библии говорится, что даже миротворец заслуживает барыша. В общем, что-то такое там говорится.

Парень пожимает плечами и протягивает двадцатку.

— А, ладно, — говорит он. Наркотики обмениваются на деньги, парень качает головой. — Никогда не встречал шлюху, которой не нравится, если ее трогают.

Винс кивает, хотя, по его мнению, мир состоит именно из таких людей: полицейских, курящих травку; воров, платящих десятипроцентный налог; великосветских женщин, носящих подвязки; шлюх, спящих с плюшевыми мишками; преступников, пекущих пончики, и проституток, занимающихся недвижимостью. Ему вспоминается пожарный из другой жизни по имени Элвин Данфи, страдавший клаустрофобией. Погиб под руинами обрушившегося горящего здания. Значит, тридцать восемь.


— Нельзя получить половину. Либо все, либо ничего.

— Ставлю доллар. Я за Джекса. Какой тогда смысл в ней, если не кончишь?

— Не знаю. В первый раз у меня, кажется, только половина получилась.

— Сколько тебе было лет, Пити?

— В первый раз? Тринадцать. Отвечаю — доллар.

— Тринадцать? Без балды? Жаль, у меня сестренки нет.

— Это же была твоя сестра.

— А ты что думаешь, Винс?

Винс молчит, погрузившись в свои мысли и мучаясь от похмелья после ночи, полной беспокойных снов. Он сидит неподвижно, локти на коленях, смотрит в сторону, не мигая. Перед ним аккуратной стопкой сложены его карты. В «Берлоге Сэма» темно, лежат ковры. Стены бывшей столовой и гостиной викторианского дома украшены бархатными полотнищами с изображением усатых мужчин и негров, трахающих толстозадых теток. Освещают комнаты несколько простых лампочек, свисающих с потолка, и лампа за стойкой бара. В двух основных комнатах стоят шесть столов: в покер играют за двумя из них, за остальными едят ребрышки. Четыре женщины, считая Бет и ее лучшую подругу Анджелу, сидят у бара, потягивая напитки, которые Эдди наливает им из бутылки, спрятанной под прилавком.

Винс выпрямляется и убирает волосы с глаз.

— Играю. — Он бросает пятерку в кружку, не глядя в свои карты. Все знают, что он начнет рассуждать вслух. — Что я думаю? Я думаю, что половины вполне достаточно. По мне, первая часть самая лучшая. Есть мнение, что конец все убивает. Или тот момент, когда начинается спад. Нет, мне кажется, по-настоящему ценны те первые несколько минут… Когда все ее внимание сосредоточено на тебе.

Игроки переводят взгляды со своих карт на карты Винса, аккуратно сложенные на столе, и пытаются вспомнить, взглянул ли он на них хоть раз. Винс смотрит в сторону бара, Бет — на него. Она улыбается одной стороной рта, поднимает глаза к потолку, словно только что выпустила приятную мысль и следит за тем, как та улетает, точно воздушный шарик.


Игра закончена. У Винса флэш, он подсчитывает выигрыш — сверток купюр размером с рулончик из пары носков. Остальные переглядываются. Все слышали, что говорят о Винсе у него за спиной. Появился неизвестно откуда, акцент нью-йоркский, спец по части карт, женщин и криминала. Такая репутация сложилась у Винса, причем он об этом и не подозревает. О его прошлом говорили подмигиванием и кивками.

— Где ты выучился так играть? — спрашивает Пити.

— В кулинарной школе. — Все смеются. Винс бросает на стол две пятерки на выпивку. Встает. Половина пятого утра. Что бы ни грызло его с ночи, сейчас уже начало отпускать. — Бывайте.

Покончив с ребрышками и разобравшись с сутенерами, шлюхи толпятся у двери. Они знают, что Винса не следует отвлекать до тех пор, пока он не выиграет или не проиграет. Но сегодня, раз уж он выиграл, они набрасываются на него. Руки тянут его за рукава, покрытые лаком ногти ерошат волосы. Винс пробирается через толпу, словно какой-то стареющий кумир.

— Не хочешь, Винс?

— А с нами в картишки перекинешься, Винни?

— Я тебе весь мир подарю, милый.

— Курево есть?

У двери он обменивает поддельные кредитки и пакетики марихуаны на наличные деньги и страстные объятия. Хотя Винс отказывается от предложений халявы и выезда на дом, он солгал бы, если бы не признал, что это самый любимый его момент дня. Своего рода спектакль на пороге «Берлоги», когда мужчины завидуют ему, женщины заигрывают с ним, а он удерживает их кредитками и наркотой без наценки.

Когда карточек и травки не остается, Винс выходит на улицу. Ему слышится собственное имя, он оборачивается и видит Бет, разглядывающую свои туфли. Она бросает взгляд на Винса, не поднимая подбородка. У нее это получается мило и скромно. А от неосознанности движения Бет становится еще милее.

— Спасибо за помощь, Винс. Не знаю, чего я так…

— Не за что, — отвечает Винс. — Как учеба? — Сколько они знакомы, Бет учится, чтобы получить лицензию агента по торговле недвижимостью. Она занимается, но никак не запишется на экзамен.

— Нормально. — Бет пожимает плечами. — Мне дадут продать дом на следующей неделе. Что-то вроде пробного шара. У Ларри три дома, ему нужна помощь с одним из них. Если продам его, он отстегнет мне половину агентской комиссии, неофициально.

— Вот как? — спрашивает Винс. — Загляну.

— Правда?

— Ага. Может, и дом прикуплю.

— Очень смешно. — Она сжимает его локоть, в ее взгляде мелькает облегчение, потом поворачивается и возвращается в дом.


Машины скользят по улице позади Винса. Лучи фар расчерчивают его спину. Кто была та девочка из средней школы? Напилась со старшеклассниками и шагнула под машину. Энджи Вольф. Тридцать девять.

Руки Винса в карманах ветровки, плечи приподняты. Всего шесть домов до магазина пончиков, и ему нравится идти по хрустящему морозу, когда солнце еще только обещает появиться на горизонте. Его тень притормаживает вместе с ним, когда Винс подходит к светофору. А еще старик Данэлло, чье тело формально так и не нашли. Неважно. Будет сороковым.

Магазин пончиков, к сожалению, называется «Пончик пробудит в вас голод». Владеют им Тэд и Марси, пожилая седовласая пара. Они заходят на несколько минут каждый день, чтобы покурить и выпить кофе со своими пожилыми седовласыми друзьями. Винса это устраивает. Он ведет здесь дела, а Тэд и Марси ни во что не вмешиваются.

Он приближается к зданию. Коричневатый оштукатуренный дом на оживленном перекрестке в миле от центра города. Внутри горит свет. Это хорошо. Винс идет по переулку за газетой, снимает резинку и встает под дрожащим фонарем, чтобы прочитать первую страницу. Картер и Рейган — ничья перед дебатами сегодняшним вечером. Иранский парламент собирается на заседание, чтобы найти выход из кризиса с заложниками. Он просматривает заголовки, но не читает статьи, пролистывает до спортивной странички. Алабама заработала пятнадцать очков в штате Миссисипи. Неслабо. Винс складывает газету и направляется к входной двери, но боковым зрением ловит какое-то движение.

Он наклоняет голову и делает шаг от дома, прижимая газету к груди. Отъезжает машина. «Кадиллак». Включаются фары, и Винс инстинктивно прикрывает глаза, а интуиция советует ему бежать. Но в этом переулке некуда спрятаться, и не ускользнешь, поэтому он ждет.

Бордовый «Кадиллак-Севилль» медленно подъезжает к нему, окно со стороны водителя опускается с шумом.

Винс наклоняется.

— Господи, Лен. Ты чего тут?

Лицо Лена Хаггинса представляет собой мешанину неудачных решений: мелкие зубы, тонкие губы, сломанный нос, рябые щеки и лохматые короткие черные баки в виде буквы «L». («Это значит Лен, парень! Дошло? Л — Лен!») Лен владеет магазином домашней электроники «Стерео», где Винс делает покупки с помощью фальшивых кредиток и получает кредиты наличными. Лен снимает пилотские солнцезащитные очки, которые носит даже по ночам, и опускает их в карман рубашки.

— Винсерс! — Из окна протягивается рука.

— Ты что тут делаешь, Ленни? — повторяет Винс.

— Приехал за своими кредитками, парень.

— Сегодня вторник.

— Знаю.

— А мы делаем это по пятницам.

— И это знаю.

— Так чего же ты приехал во вторник?

Наконец Лен убирает непожатую руку.

— Значит, у тебя нет моих кредиток? Ты к этому клонишь?

— Я клоню к тому, что неважно, есть у меня что-то или нет. Мы делаем это по пятницам. Я вообще не понимаю, зачем ты приперся.

— Да подумал: вдруг у тебя уже сегодня карточки появятся.

— Не появились.

— Ладно. — Лен кивает и бросает взгляд в зеркало заднего вида. — Круто.

Винс выпрямляется и вытягивает шею, чтобы посмотреть в переулок.

— Ты зачем это делаешь?

— Что?

— Пялишься в переулок?

— Ты о чем?

— Там кто-то есть?

— Где?

Винс указывает в переулок.

— Вон там. Ты постоянно косишься в зеркало заднего вида.

Лен надевает очки.

— Ты параноик, Винс.

— Да. Я параноик. — Винс идет к магазину. — До пятницы.

— В пятницу я не приду. Это я и хотел тебе сказать. Пришлю нового парня.

Винс оборачивается. Холодок по спине.

— Что? Что значит «новый парень»?

— Парень, который новый, то есть не тот, который старый.

— Это я понял. Кто он такой?

— Просто парень, который выручает меня с моими делами. Зовут Рей. Он тебе понравится.

Винс возвращается к открытому окну машины.

— С каких это пор у тебя появились «дела», Ленни? Ты покупаешь барахло на мои кредитки. И когда же это стало «делами»?

— Да что за хрень с тобой? Ты просто встретишься с этим парнем, Винс. Расслабься. — Лен нажимает на кнопку, чтобы закрыть окно. — Ты совсем с катушек съехал. — На этих словах «Кадиллак» уезжает. Машина притормаживает на углу, мигает задними фарами и поворачивает. Винс остается один в переулке, наблюдает за паром своего дыхания. Потом еще раз окидывает взглядом переулок и идет в магазин пончиков.

Винс ненавидит переулки. Джимми Пламса ударили обрезком трубы в переулке у стрип-клуба, когда он вышел отлить. Выглядело как ограбление, но все знали, что Джимми убрали за то, что скрывал доходы от каких-то автоматов в Говард-Бич. Сколько уже там? Сорок один? Или сорок два? Ну вот. Сбился со счета.


А пончики? Дело обстоит так. Винс приходит в «Пончик пробудит в вас голод» в 4:45. Сначала спускается в подвал и кладет заработанные левые деньги в спрятанный там маленький сейф. Возвращается наверх. Его помощник Тик уже час как работает: включил свет, мешает разные виды теста по рецептам Винса, зажигает печь, разогревает сковороды для фритюра, достает глазурь из холодильника, чтобы растопилась. Тику лет восемнадцать-девятнадцать — Винс не знает точно. У него длинные редкие волосы, которые он постоянно откидывает назад (Винс никогда не видел, чтобы он пользовался длинной расческой, которая торчит у него из заднего кармана), и грустные глаза. Он наделен нервозной энергичностью, которая никогда не ослабевает. Каждую ночь Тик пьет и курит травку до трех часов, завтракает, приходит в магазин пончиков и наконец, освободившись в десять утра, засыпает, поднимается в шесть вечера и начинает все с начала.

Когда Винс входит, Тик начинает болтать.

— Я люблю пышки с кленовым сиропом, мистер Винс. Обожаю их, как шаловливых подружек.

В заднем помещении у Винса есть шкафчик. В нем хранятся его рабочая одежда и (книга в мягком переплете, которую он читает в перерыве. Сейчас он сражается с произведением под названием «Устройство Дантова ада». Он открывает книгу, прочитывает несколько зашифрованных предложений и кладет ее назад. Снимает слаксы и черную рубашку, надевает белый комбинезон.

— Хочу закрутить роман с кленовой пышкой, — продолжает Тик. — Хочу повести кленовую пышку на выпускной. Хочу пригласить кленовую пышку домой и познакомить с предками.

Винс моет руки.

— Хочу жениться на кленовой пышке. Пусть родит мне маленьких кленовых пышечек. Я буду ходить на их школьные чемпионаты по бейсболу. Пусть устраивают ночные девичники со своими подружками — пирожными и булочками с корицей.

Раньше Винс пытался уловить нить в тирадах Тика и даже отвечал ему, но тот лишь сбивается и злится, когда кто-то другой начинает говорить. Поэтому Винс научился воспринимать своего молодого помощника как неблагозвучный музыкальный фон.

— Ненавижу яблоки в тесте. И вообще все эти чертовы фрукты в тесте терпеть не могу. Мне не нужны пестициды в травке и фрукты в пончиках.

Если бы четыре года назад Винсу сказали, что ему будет нравиться такая рутинная работа, он смеялся бы до колик. Первые тридцать шесть лет ты проводишь, пытаясь избегать подобной жизни. А потом обнаруживаешь, что живешь именно так, и это вполне сносно. Даже волнующе, но почему, ты никогда не смог бы растолковать себе прежнему. И все же Винс задается вопросом: способен ли такой, как он, измениться? По-настоящему измениться, в мелочах, в стремлениях и пристрастиях.

К утру в магазине пончиков становится теплее. Без десяти шесть молча приходит официантка Нэнси, проводит десять минут в туалете, выходит в униформе: рубашке и слаксах, с зажженной «Вирджинией Слим» в губах и начинает фальшиво мурлыкать песни. Уходит она в шесть. Эти двое — какая-то симфония раздраженности. Тик приносит Винсу поднос рогаликов с корицей, которые Винс оглядывает, не вникая в новые разглагольствования Тика по поводу правительственной программы по…

— …проведению экспериментов над обезьянами и людьми и все это дерьмо под землей на полюсах а может в Канаде или Гренландии которая меньше чем на картах объясните мне мистер Винс почему Гренландию на картах всегда рисуют крупнее не иначе они там что-то делают о чем нам знать не положено так вы хотите чтобы я пончики покрыл глазурью или просто посыпал сахарной пудрой?

— Пудрой.

— Ну уж с мертвыми ясное дело им надо быть поосторожнее поэтому их сжигают чтобы избавиться от любых следов болезни, имплантанов и прочего дерьма а знаете что они с обезьянами делают мистер Винс? Знаете? Знаете?

Винс молчит.

— Их перемалывают и добавляют в мясо, так что и не узнаешь. В половине ресторанов этой страны заказываешь тако[2 - Блинчик из кукурузной или пшеничной муки с завернутой в него начинкой (мекс. кухня).] и даже не представляешь, что ешь.

Винс знает, когда не следует отвечать.

— Обезьян, прикиньте. Мать твою. Обезьян!


Вот так строишь жизнь из того, что есть. Возникают схемы действий — обжарить, полить глазурью, наполнить желе; из порядка рождается комфорт, особенно в тот день, когда не можешь перестать подсчитывать мертвецов. (Ардо Джинелли. Сорок восемь.) Обжарить, полить и наполнить. Нет причин для этой последовательности быть чем-то лучше любой другой — скажем, скальпель, дренаж, шов. Заполнить коробки, запечатать ящики и поздороваться с парнем, водителем фургона оптовиков, который всегда — всегда! — говорит, что здесь приятно пахнет, словно забыл, что вчера пахло так же.

Вспыхивает табличка «Открыто», загорается белый свет в зале. Первая волна клиентов — мужчины. Мусорщики, полицейские, вдовцы, пьяницы — дышат на руки, снимают вязаные перчатки и шапки. Винс занимается теплыми оладьями, пышками с кленовым сиропом и черным кофе, от которого поднимается пар, и ждет следующую волну завсегдатаев — сонь: женатых мужчин, пенсионеров, офисных работников, которые всегда берут пончики и кофе с одним и тем же количеством сливок и сахара, садятся на одни и те же места за пластиковыми столиками, курят одни и те же сигареты. Винсу по душе однообразие их болтовни, хотя он не прислушивается к сути. Этому он научился у бывшей подружки Тины, которая была актрисой в те моменты, когда не консультировала брата Бенни по юридическим вопросам. В основном Тине доставались роли в занюханных театрах, полных крыс и тараканов, в Гринвич-Виллидж и Сохо, но один раз ей перепала эпизодическая роль в массовке нескольких сцен большого небродвейского шоу. Винс так гордился ею, что ходил в театр каждый вечер, и с каждым разом пьеса нравилась ему все больше, нравились ее предсказуемость и мелкие изменения при общей одинаковости: актер мог взять паузу перед репликой, поменять интонацию, начать чуть раньше или позже. Однажды один актер вышел на сцену со стаканчиком кофе. Вот так запросто! Кофе! И пока разворачивалось действие (пьеса рассказывала о семье владельцев ресторана, там был брат-гей, брат, учившийся на священника, и незамужняя беременная сестра), статисты говорили и говорили без остановки, не обращая на актеров внимания. Винс спросил Тину, о чем она и другие статисты болтали на заднем плане в сцене с заполненным до отказа рестораном. Она ответила, что они должны были бормотать всякий вздор, чтобы их губы двигались и получился фоновый шум. Девушка Винса повторяла лишь: «Банан, яблоко, клубника». Или в другом порядке: «Клубника, яблоко, банан».

И тогда Винс представил, что люди на улицах все прошедшие годы тоже произносили: «Банан, яблоко, клубника». Это подтвердило его давнюю догадку: нормальные, обычные люди — школьные учителя, пожарные, бухгалтеры — всего лишь статисты в жизни таких людей, как он. Вот чем ему казалась всегда правильная жизнь — собранием бессмысленных слов и понятий: работа, брак, ипотека, ортодонт, родительский комитет, жилой прицеп на колесах. Как дела? Прекрасно. Как дела? Прекрасно. Какая чудесная погода. Банан, яблоко, клубника. Обжарить, полить, наполнить. Банан, яблоко, клубника.

Но сегодня Винс прислушивается к разговорам завсегдатаев (двое парней собираются на свалку искать посудомоечную машину; один человек советует другому вкладывать деньги в золото; женщина показывает фотографии своих внуков) и думает, что на свалке найдутся пригодные посудомоечные машины, внуки женщины просто прелесть, а золото — надежный вариант для инвестиций. Чтобы вести тихую жизнь, нужно своего рода мужество.

На двери библиотеки на острове Райкерс висел воодушевляющий плакат. На нем было изображено ночное небо, и по низу шли слова: «Человеческое сообщество состоит из миллиардов крошечных огоньков».

Человеческое сообщество… Ночью в больничной палате (лечебный сон похож на действие морфия — холодный и без сновидений) Винс представлял какой-то реальный уголок, город, который он словно мог видеть воочию, как в старых телесериалах «Положись на Бивера» или «Оззи и Гарриет». Город пятидесятых годов, где у всех по два родителя, а дома обнесены забором; где полицейские улыбаются и приподнимают фуражки.

А теперь… вот куда его занесло. Спокан, штат Вашингтон.

Тик домыл посуду и убирает ее. Винс подходит к своему шкафчику и берет книгу в мягкой обложке — он всегда читает в перерывах на кофе, — но на этот раз идет к раковине, кладет книгу, ставит ногу на табурет и закуривает. Смотрит на молодого помощника.

— Хочу тебя спросить, Тик.

От пристального внимания Тику становится не по себе.

— Скажи, сколько мертвых ты знаешь?

Парень делает шаг назад.

Винс отстраняется. Он не это собирался спросить, необязательно. Он снимает ногу с табурета.

— Я не в том смысле, сколько в точности мертвых. Я в том смысле, не приходила ли тебе в голову такая бредовая мысль. Вот сегодня я все думаю о том, сколько мертвых знаю. С тобой такое бывает?

Тик подается вперед с серьезным видом.

— Каждый блядский день, парень. Каждый блядский день!


Никогда не позволяй работе мешать твоим делам. Эти слова могли бы стать девизом Винса, если бы он в них верил. К полудню он заканчивает работу в «Пончик пробудит в вас голод» и закрывает магазин. На улице, в голубом прохладном свете дня ему лучше, хотя он по-прежнему не перестает считать. Это похоже на какую-нибудь дурацкую песенку, от которой не можешь отвязаться. Последнее число — пятьдесят семь (отец Энн Махони). Он идет на юг, пересекает реку и оборачивается через плечо. Наконец поднимается на кирпичное крыльцо магазинчика с нарядной вывеской «Фото на паспорт и сувениры Дага».

Школьник пришел сфотографироваться. Винс садится за прилавок, берет журнал и ждет, пока Даг — тучный Даг с белой бородой и красным лицом, похожий на неудачного отпрыска Санта-Клауса, — закончит подделывать мальчишке удостоверение личности.

— Ну как оно, Винс?

Винс не отвечает, читая статью о новом «Форде-Эскорт», который должен проезжать сорок шесть миль на одном галлоне топлива, зато просторнее «Шеветт». Машины стали такими маленькими и приземистыми. Когда это случилось? Они похожи на коробки для завтраков. Наверное, автомобильным ворам одна морока. Где вы видели коробку для завтрака с четырьмя цилиндрами?

Даг ставит печать на новенькие водительские права, машет ими в воздухе, чтобы высохли, и протягивает мальчику. Берет двадцать долларов за труды.

— Если какой-нибудь бармен заграбастает, скажешь, что получил их в Сиэтле, понял?

Мальчик не может отвести взгляда от новенького документа. Наконец он улыбается — скобки на зубах и полно прыщей. Когда парнишка уходит, Винс кладет журнал на стойку.

— Для меня есть номера? — спрашивает Даг. Он опускает свой обширный зад на табурет у стойки. Винс протягивает ему листок бумаги, исписанный фамилиями и номерами из последней партии украденных кредиток.

Даг проводит пальцем по списку.

— В понедельник нормально?

— Вполне.

Даг наклоняется всем могучим телом, открывает ящик и достает стопку поддельных карточек, сделанных по номерам из прошлой партии Винса.

— Ну и где ты их достал? Не мог же ты свистнуть все номера с карточек в магазине пончиков.

Винс не отвечает.

— Что, так обделывают дела у вас на востоке страны?

Винс не отвечает.

Даг мрачнеет, просматривая номера.

— Черт, парень, ты чего такой нервный?

— Я не нервный.

— Так чего ж не скажешь, где взял номера?

Вопрос задается с деланным безразличием. Винс забирает фальшивые кредитки и протягивает Дагу небольшую пачку купюр.

— Да ладно тебе, — говорит Даг, пересчитывая деньги. — У меня есть право знать.

Винс опускает карточки в карман.

— Слушай, я неплохо представляю себе, как это делается, — продолжает Даг. — Знаешь, я уже полгода не сплю.

— Ладно, — кивает Винс. — Расскажи, как же это делается.

— Ну, ты где-то тыришь кредитки. Переписываешь номера и возвращаешь карточки, чтобы владельцы не подали заявление о пропаже. Я делаю дубликаты. Ты берешь дубликаты моего изготовления, покупаешь по ним всякую дрянь, продаешь эту дрянь, потом сбываешь карточки. Так что тебе платят дважды. Верно?

Винс не отвечает. Поворачивается, чтобы уйти.

— Да ладно тебе, — смеется Даг, — мы же партнеры. Ты что, думаешь, я пойду против тебя?

Винс останавливается и медленно оборачивается.

— Кто-то заставляет тебя пойти против меня?

Даг расправляет плечи.

— Ты это о чем?

— Это ты о чем?

— Я вообще ни о чем. Господи! Расслабься, Винс. Что ты как параноик?

Опять это слово. Винс молча смотрит на него и уходит. Заглядывает в магазин через витрину. Губы Дага беззвучно произносят: «Параноик».

Был в той жизни один старик по имени Мейер, державший магазин запчастей. На работу он брал только недавно прибывших иммигрантов из Вьетнама, потому что им можно меньше платить и, по утверждению Мейера, они еще недостаточно освоились в Америке, чтобы подставить его. Любил сиживать в своем большом кресле-качалке, пока мальчишки-вьетнамцы угоняли для него машины, разбирали их на запчасти и растаскивали по всему Нью-Джерси. Платил он им с гулькин нос. И вот однажды Мейер просто исчез. А уже на следующий день какой-то пожилой вьетнамец управлял автомагазином и сидел в кресле-качалке. Тут есть мораль — что-то насчет высокомерия. Или кресел-качалок. Так, сколько набежало? Пятьдесят восемь?


Винс Камден везде ходит пешком. За два года он так и не привык к машинам. Здесь все ездят, даже женщины. В этом городе пять парней приезжают в бар на пяти машинах, пьют пиво, садятся в свои пять машин и едут в следующий бар, который в трех домах от первого. Это не просто расточительность. Это варварство. Люди говорят, что в Спокане суровые зимы — нечто среднее между северным Нью-Йорком и Плутоном. Но если не считать несколько городов Флориды и Калифорнии, погода везде хреновая. Или слишком жарко, или слишком холодно, или слишком влажно, или еще что-то слишком. Нет, даже по морозу Винс предпочитал ходить пешком. Как сейчас — удаляясь от магазина Дага в центр города, который маячит впереди: несколько новеньких панельных двадцатиэтажек из стекла и стали, окруженных кирпичными и каменными пеньками. Ему нравится смотреть на эту группу зданий издали — представлять себе карнизы и колонны. Воображение заполняет пробелы.

Винс останавливается у маленькой закусочной, заказывает кофе и сидит один за столиком, глядя в окно и покусывая ноготь большого пальца. Дважды за день это слово. Параноик. Но как можно понять, параноик ли ты, если беспокойство о том, что ты параноик, и есть симптом паранойи? Дело не в том, что Даг спросил, откуда берутся кредитки, вовсе не обязательно, и не в том, что Лен явился на два дня раньше, — хотя каждое из этих событий само по себе может вызвать подозрение. Дело в ощущении, которое не отпускает Винса с тех пор, как он проснулся: будто тебя пасут, и твое время пришло. А что если смерть где-то рядом, в какой-то определенной точке, ждет, когда ты пройдешь под ней, как под пианино, подвешенным над тротуаром? Он чувствует себя шахматной фигурой, выдвинувшимся без защиты конем, за которым по всей доске гоняются пешки противника. Он уворачивается от пешек, но ощущает присутствие других фигур, более крупных, более значительных — в одном, двух, трех ходах от него. Через минуту Винс идет к телефону-автомату у входа и бросает в него монету в двадцать пять центов. Набирает номер.

— Привет. Он на месте?

Ждет.

— Это Винс. Не хочешь поиграть в шахматы?

Слушает.

— Да ладно тебе. Зачем так сложно?

Слушает.

— Господи. Хорошо, хорошо… Это двадцать четыре четырнадцать. Мне нужно пройти. Туда. Так нормально?

Слушает.

— Мне нужно увидеться с тобой. Сегодня.

Слушает.

— Ну конечно, срочное дело. А ты что подумал?

Он вешает трубку, возвращается к столику и допивает кофе. Застегивает ветровку и выходит на улицу. Идет, наклонив голову, в сторону центра города. Холодно и солнечно, и это сочетание почему-то будоражит его. Он делает глубокий вдох через нос и переходит на полоску черной авеню, убегающую к центру среди голых тощих деревьев. Город по-своему красив. Не архитектурой, а своими контрастами: тусклые вспышки стиля на фоне грозных холмов и городских деревьев, и через все это лезвием проходит река. Природа, почти окультуренная тоннами бетона, асфальта и кирпича. Настоящий город. Винс идет, не оглядываясь, что для него нетипично.

Если бы он оглянулся, то не обрадовался бы увиденному. В двух домах от него, перед магазином «Фото на паспорт и сувениры Дага» стоит бордовый «Кадиллак» Лена Хаггинса.


Даг трет подбородок.

— Сколько?

— Сказал: безвозмездно. — Ленни снимает солнцезащитные очки. — Это значит — даром.

— Да знаю я, что это значит. Кто он такой?

— Просто парень. Зовут Рей.

— И откуда взялся этот Рей?

— С востока страны, как Винс. Только что приехал в наш город.

— Что он тут делает?

— Не знаю, друг. Он не сказал.

— Он этим на жизнь зарабатывает?

— Ага. Нажимает на кнопки.

— На кнопки?

— Такое выражение.

— На кнопки?

— Ну да, он так сказал. Он там на каких-то серьезных ребят работал.

— Ты уверен, что он не полицейский?

— Он не полицейский, Дат. Только не он.

— Ну не знаю.

— Слушай, парень согласен сделать это за безвозмездно. Разве можно отказаться?

— Не «за безвозмездно», Лен. Просто безвозмездно.

— Похеру. Слушай. Этот Рей говорит, что на востоке страны с кредитками не так все проворачивают. Винс гораздо больше денег зашибает, чем нам платит. Это неправильно. Да еще не хочет сказать, где берет карточки. Это совсем неправильно. Мы же партнеры, друг, а он нам недоплачивает.

— Просто… мне по сердцу Винс.

— И мне по сердцу. Винс всем по сердцу. К Винсу это вообще никакого отношения не имеет.

— Так что нам придется делать?

— Ничего.

— Ничего?

— Только показать ему, куда направить ствол.


Подойдите к любому зданию в Спокане, и вы поймете, как задумывался и строился город — медленный стопятидесятилетний поток домов, заполнивший сначала пойму реки, с запада на восток, потом забравшийся на террасы, склоны и холмы: наружу и вперед, на север, юг и восток и повсюду вверх. Центр города, семь на пятнадцать кирпичных зданий, занимает первую террасу, за ним, повыше, район викторианского, тюдоровского и крафтсмановского стилей, потом деко, коттеджи и бунгало, а дальше одноэтажки, загородные и разноуровневые дома, районы, которые начали выходить за дальние склоны видимых холмов.

В центре — перламутровые водопады, которые разросшийся город, как устрица жемчужину, заключил в свои объятья. Два новеньких десятиэтажных здания над водопадами принадлежат Федеральному суду. В кабинете на шестом этаже по обе стороны шахматной доски сидят Винс Камден и коренастый помощник маршала США по имени Дэвид Бест. Винс уже выдвинул пешку, а помощник маршала Бест держится за коня и подумывает, поставить ли пешку Винса под угрозу. Он окидывает взглядом доску, переводя глаза с фигуры на фигуру.

— Слушай, ты будешь ходить или коня гладить?

— Секундочку, — отвечает Дэвид. Ему пятьдесят, и он выглядит на свой возраст — избыточный вес, седина, красные щеки и нос, на макушке проплешина. На нем мятые слаксы, пиджак в елочку и толстый вязаный галстук, затянутый узлом, который задушил бы того самого коня, которым он никак не решится пойти. Наконец Дэвид двигает коня и ставит пешку Винса под угрозу.

Винс быстро выдвигает своего коня, чтобы защитить пешку. Шлепает по воображаемым шахматным часам.

— Может, Кристенсен?

— Винс Кристенсен?

— Карвер?

— Винс Карвер?

— Клэйпул?

Дэвид берется за пешку и снова оглядывает всю доску, смотрит под рукой направо и налево, обдумывая ход.

— Послушай, ну нельзя же менять имена каждые полгода. Это нехорошо.

— Будет лучше, если меня убьют?

— Да ладно тебе. Кто тебя убьет, Винс?

— Я тебе говорил. Камден — это город в Нью-Джерси. Так? Винс Камден? С тем же успехом ты мог назвать меня Винс Капоне. Тебе не кажется, что они догадаются?

Дэвид поднимает взгляд от доски.

— Кто?

— Что?

— Кто догадается? Ты приходишь сюда каждые полгода, думая, что кто-то хочет тебя убрать. В прошлый раз…

— Да, но теперь…

— В прошлый раз ты чуть не прикончил того беднягу из телефонной компании.

— Он торчал на столбе у моего дома сорок минут! Скажи, что можно делать на телефонном столбе сорок минут?

— Чинить провода?

— Я только пытаюсь сказать, что на этот раз…

— На этот раз! — Дэвид разводит руками. — Кто эти люди, которые хотят убрать тебя, Винс? Я просмотрел твое дело. Никто тебя не преследует.

Винс молча смотрит на него.

— Шайки, против которой ты давал показания, больше не существует. Бейли мертв. Крейпо мертв. А единственный парень, который был замешан… как его звали? Старик этот. Колетти? Он был никто — шестерка. Сто лет в обед. После оглашения приговора и года не отсидел. Теперь вовсе ушел от дел. Честно говоря, я поражен, что тебя включили в программу. Не понимаю, от чего тебя защищать по этой программе защиты свидетелей. — Дэвид смотри на Винса; его пальцы, похожие на толстых дождевых червей, лежат на пешке.

— Что ты по ней вверх-вниз пальцами возишь? Еще возбудится и превратится в слона, — замечает Винс.

Наконец Дэвид двигает пешку. Откидывается на спинку стула и поправляет очки на носу.

Винс ходит конем.

— Просто запиши в свою книжечку, что я приходил, — говорит он. — В этом случае, когда меня похоронят, сможешь объяснить своему боссу, почему бездействовал.

Это последняя капля для Дэвида. Его лицо багровеет. Он с несчастным видом смотрит на Винса. Через секунду отодвигает стул, с усилием поднимается, открывает ящик и возвращается с коричневой папкой. На ней написано: «ЗАЩСВИД».

— Винс, в этой программе три тысячи двести человек. Ты знаешь, скольких мы потеряли? Сколько свидетелей было убито, после того как их переселили?

Винс поднимает глаза к потолку.

— Ноль. Ни одного. — Дэвид открывает папку. — Ежемесячно мы получаем донесения от информаторов, а также о прослушке и переписке. Как только возникает угроза или на горизонте появляется киллер, мы это фиксируем. Как только упоминается один из наших свидетелей, делается соответствующая запись, которая заносится в каталог, а в периферийное отделение посылается отчет. Каждому свидетелю приписывается номер в соответствии с тем, какой опасности он подвергается на текущий момент. От одного до пяти. Знаешь, какой у тебя номер?

Винс пожимает плечами.

— Ноль. Никакой угрозы нет. Знаешь, сколько раз твое имя мелькало в отчетах, с тех пор как ты включен в программу?

Винс окидывает кабинет взглядом.

— Ноль. Ни разу. За четыре года — ничего. Ты не значился в отчетах прослушки. Даже в таких фразах, как «Ну уж этот парень сможет кружку с пивом удержать». Винс, никто не собирается тебя убивать, потому что все о тебе давно забыли. Всем плевать на тебя. Честно говоря, думаю, для них ты не стоишь того, чтобы тебя убить. У них и покрупнее рыба есть.

Дэвид садится на стул. Тот скрипит. Дэвид тяжело дышит.

В комнате тихо.

— Слушай, — начинает Дэвид. — Ты уж извини.

Винс опять пожимает плечами.

— Может, ты и прав. Просто… — Поднимает пешку, потом подносит ее к глазам и разглядывает. — Весь день такое чувство, что за мной следят, мною управляют. С тобой это бывает, Дэвид? — Он наклоняет голову к плечу. — Как будто им известно, что ты сделаешь, еще до того как ты это сделал.

— Нет. Со мной такого не бывает. Как и со всеми вменяемыми людьми, Винс. Вменяемые люди не берут новые фамилии только из-за того, что у них день не задался. — Дэвид изучающе смотрит на Винса, потом поправляет очки и подается вперед. — Может, опять сходишь к доктору Вельстрому? Поговорите там…

— Нет.

— Это похоже на то, что было раньше, Винс. Беспричинный страх, возбужденность…

— Дэвид…

— Приспосабливаться к новой жизни непросто…

— Нет.

— Особенно если все бросил. Образ жизни. Друзей. Любимую. Как ее звали? Тина? Актриса, кажется?

— Это обязательно? — Винс взмахивает рукой. — Может, ограничимся шахматами?

— Ладно, — кивает Дэвид. — Извини. — Он снова осматривает доску. — Как на работе дела?

— Нормально.

— Потому что порой тяжело распрощаться с более насыщенной жизнью ради… ну, ты понимаешь… пончиков. Соображаешь, к чему я клоню?

— Что ты играешь в шахматы не лучше моей бабушки?

Дэвид не может сдержать улыбку, берется за слона и снова начинает рассматривать доску.

— Может, тебе хобби обзавестись, Винс? Научись играть в гольф. И вообще, что ты делаешь в свободное время?

— В карты играю. Читаю немного.

— Что читаешь?

— Начала романов.

Дэвид поднимает на него взгляд.

— А почему до конца не дочитываешь?

— Сам не знаю, — говорит Винс.

Он смотрит поверх головы Дэвида на портрет на стене. Президент Джимми Картер, угрюмый, в сером костюме, смотрит на Винса сверху вниз, светлые волосы президента подернуты серебром, губы плотно сжаты, сдерживая его характерную улыбку во весь рот, над которой все потешаются. На его лице читаются мягкость характера, уступчивость, которых не было четыре года назад. «Самый могущественный человек в мире?» — думает Винс.

Винс не может отвести глаз. Есть в лице Джимми Картера что-то такое, у него вид аутсайдера, выпавшего из обоймы, что-то очень знакомое Винсу, о чем он раньше не задумывался. И еще портрет наводит на мысли об этом человеке, президенте, о пределах власти и бремени ответственности, но мысль, не успев оформиться, ускользает от Винса, и он слышит слова Дэвида: «Всем плевать».

Бейли и Крейпо мертвы. Конечно. Он как сейчас видит их на судебном процессе: вроде бы скучающие, совершенно не удивленные тем, что Винс дает показания. И даже не злятся. Они просто устали. Прокурор: «Скажите, присутствуют ли сегодня в зале суда те люди, которые вошли с вами в сговор по использованию украденных кредитных карточек для покупки данного товара?» Винс указывает на Бейли, потом на Крейпо. Господи, и теперь их обоих нет на свете. А Крейпо не выдержал и полез в драку. Как же он забыл этих двоих? Получается шестьдесят. И шестьдесят один.

Винс опускает взгляд на доску, где рука Дэвида по-прежнему сжимает слона.

— Ты собрался жениться на этом слоне? Или у вас гражданский брак?


Шестой час, смеркается. Винс вернулся домой из Федерального суда после тарелки супа в закусочной. Он открывает дверь и видит стопку писем под почтовым ящиком на полу прихожей. Есть там и коричневый конверт без обратного адреса. От почтальона. Как раз вовремя. Ну хоть так, слава богу.

Дом, который он снимает, не велик, но уютен. Одноэтажный, со скатной крышей, построен в тридцатые годы двадцатого века. Наклонился над крыльцом размером с гроб, опираясь на пару квадратных сосновых столбов. В целом дом представляет собой прекрасную иллюстрацию заниженных претензий. В гостиной лежит ковер, Винс снимает ботинки и включает телевизор. На экране появляется утомленное лицо президента Картера с запавшими глазами. «Лучшее оружие то, что никогда не стреляет в битве, а лучший солдат тот, которому не придется сложить голову на поле брани. Сила — залог мира. Но они должны идти рука об руку».

Ах да. Предвыборные дебаты. Клево. Винс прибавляет звук и идет в кухню. Он кладет почту на стол, берет из холодильника пиво «Оли», открывает бутылку, читает загадку на крышке — «Что делал слон, когда пришел На-поле-он?» — и делает большой глоток. Ставит бутылку на маленький кухонный стол рядом с конвертами и открывает ящик под раковиной. Достает коробку и ставит рядом с пивом.

В этой коробке его новый проект, лучшее, что когда-либо приходило ему в голову. Есть вероятность, что удастся навсегда распрощаться с крадеными кредитками. Винс вынимает шесть банок из-под желе «Керр», весы, большую корзину пепла и коробку из-под сигар, наполненную листьями и стеблями марихуаны. Взвешивает две унции наркотика и высыпает его в одну из банок. Потом берет столовую ложку и набивает банку серым пеплом, аккуратно утрамбовывая его вокруг наркотика. Закончив, Винс закручивает крышку и приклеивает пурпурно-белую напечатанную этикетку:
		                                                                         Гора Сент-Желе


		                                            Настоящий вулканический пепел с горы Сент-Хеленс


		                                                                   В декоративной банке


		                                              Упаковано и отгружено — Спокан, штат Вашингтон


И ниже еще мельче:
		                                                                       Непищевой продукт.


		                                                     Использовать только в качестве сувенира.


Он собирается отправить вулканический пепел в Бойсе и Портленд, где двое его знакомых просеют содержимое, отделят наркотик, вытряхнут его и продадут. Вся прелесть в том, что пепел они тоже толкнут туристам! Обычно приходится нанимать «ишака», курьера для перевозки товара. Живешь и знаешь, что, работая на тебя, они что-то сбывают подешевле, но больше выкуривают сами. Да еще все время дергаешься, опасаясь, что их возьмут с поличным и они тебя заложат. Нет уж. Если есть возможность заставить правительство США ишачить на тебя, транспортные расходы сокращаются примерно до восьми центов за унцию травки, что вполне окупается пеплом. Винс подумывал перевозить товар в копченой лососине, но так гораздо дешевле и проще, да и клиенты не будут жаловаться, что травка отдает рыбой. Но самое приятное в том, что вдоль дорог этого пепла — завались. Даже сейчас, через пять месяцев после извержения вулкана Сент-Хеленс. Тысячи паршивых сувенирных лавок продают эту дрянь в ручках, бутылках из-под колы и пепельницах. Почему же не взять банки из-под желе?

Наполнив две банки «Горы Сент-Желе» и допив пиво, Винс берет из холодильника еще одну бутылку.

Он садится у стола и смотрит в телевизор. Теперь говорит Рейган. Он в темном костюме, уже охрип и весьма театрален. Он почти читает, но не совсем. «Я стою в Южном Бронксе на том самом месте, где стоял президент Картер в 1977 году… город как после бомбежки — огромные мрачные скелеты зданий. Выбитые окна. На одном я видел надпись: „Неисполненные обещания“, на другом — „Отчаянье“. Теперь туда собираются водить туристов, чтобы показывать ужасное запустение. Я перекинулся там словом с человеком, который задал мне всего один простой вопрос: „Есть ли у меня основания надеяться, что я снова смогу обеспечивать свою семью?“»

«Есть ли у меня основания надеяться?» Неплохо. Винс пытается представить обитателя Бронкса, произносящего слова: «Есть ли у меня основания надеяться…» Да ни хрена он так не скажет. Винс тянется за стопкой конвертов: коричневый от почтальона, два счета, две рекламы и маленький конвертик от окружного аудитора. Его Винс вскрывает первым. Внутри лежит только маленький кусок бумаги размером с водительские права. Наверху написано: «Свидетельство о регистрации»: Винс переворачивает ее.


Данный документ удостоверяет, что Винсент Дж. Камден… является зарегистрированным избирателем на участке 100 342.00, округ Спокан, штат Вашингтон.


На карточке также указан адрес избирательного пункта — маленькой католической школы недалеко от его дома.

Значит, теперь он может голосовать. Или по крайней мере Винс Камден может. Он откладывает карточку, потом берет ее снова. Маршалы говорили о том, что досье на Винса будет подчищено и ему вернут право голосовать, если он станет сотрудничать с правительством. Но с тех пор столько всякого дерьма еще произошло, да и сам он был крайне озабочен тем, чтобы остаться в живых, поэтому давно забыл об этом. Зачем голосовать человеку, который живет такой жизнью, как он, человеку, который пытается спасти свою шкуру? Но теперь — пожалуйста, прошло почти три года, и ему по почте присылают свидетельство о регистрации голосующего.

Винс не может не задаться вопросом: что это значит? Нет ли и здесь какого-то знака?

Он открывает бумажник и кладет свидетельство рядом с твердой карточкой социального обеспечения.

Следом он открывает коричневый конверт почтальона. Схема работает так. Почтальон ищет письма с новыми кредитками и складывает их в коричневый конверт для Винса, тот открывает их на пару, переписывает номера, кладет карточки обратно и заклеивает конверт с помощью клеящего карандаша. Карточки доставляются адресатам. Обычно проходит месяц или два, прежде чем люди догадываются, что кто-то делает покупки за их счет. К тому времени Винс успевает избавиться от кредиток.

На этот раз улов невелик: выпадают шесть конвертов с «Мастер Кард» и «Американ Экспресс». Он прощупывает твердые карточки внутри. Вдруг из конверта выскальзывает и падает на стол белый сложенный листок примерно того же размера, что и свидетельство о регистрации. Он смотрит на записку от почтальона. Нет, это неправильно.

Ужас занимает очень мало места.

Винс косится на записку и думает, не проигнорировать ли ее. Ему это не нужно. Только не в конце такого дня, как сегодня! Он все-таки берет послание и читает.


«Надо встретиться. Завтра. Где обычно.

Важно».


Нет. Все не так. Винс встречается с почтальоном по понедельникам. Они общались только вчера. Он заплатил почтальону и отдал несколько карточек, которые нужно было отправить адресатам. По понедельникам. Они никогда не встречались в другие дни. Завтра среда. Так нельзя. И тут все: предчувствие дурного, страх, паранойя — что бы это ни было — возвращается.

Может, из-за того, что он вернулся домой, где этот день начался с таких тревожных мыслей, а может, из-за того, что одновременно пришли свидетельство о регистрации и записка от почтальона, Винс чувствует, что впереди сгущается тьма. Он ощущает вкус того ужаса, с которым проснулся утром. И знает наверняка: они его нашли. Они собираются его убить.

Когда ты умрешь, мир продолжит существовать без тебя. Он поглотит тебя, как черная вода — брошенный в нее камень. Вот так.

Он поднимает взгляд и видит Барбару Уолтерс за столом ведущей дебатов. Ее склоненная к плечу огромная голова с серьезным выражением лица заняла весь экран. «Господин президент, взгляды всех граждан страны сегодня устремлены на заложников в Иране. Я понимаю, это больное место, но вопрос о том, как мы отвечаем на террористические акты, выходит за пределы нынешнего кризиса».

Винс вспоминает Ленни («Ты параноик, Винс»), и Дага («Думаешь, я пойду против тебя?»), и Дэвида («Всем плевать на тебя»). Они правы. Все. Он параноик. А они идут против него. И всем плевать. Холодок поднимается по лодыжкам до икр.

Джимми Картер закусил губу и сочувственно наклонил голову.

«Барбара, одни из разрушительных болезней этого мира — страх и деятельность террористов… мы приняли на себя обязательства предпринять серьезные шаги против террора. Борьба с угоном самолетов — один из пунктов этих обязательств. Но в конечном счете самая большая террористическая угроза возникнет, если одно из таких радикально настроенных государств, как Ливия или Ирак, которые считают терроризм политикой, получит в свое распоряжение атомное оружие».

Пока мы следим за мелочами, крупные действия остаются незамеченными. Мы так поглощены второстепенными всплесками новостей и воспоминаний, что пропускаем значительные волны истории.

Винс встает и чувствует, как кровь пульсирует в ушах. Ладно. Думай. Думай! Кто за всем этим стоит? Кому это выгоднее всего? Проблема с заговорами состоит в том, что раскрыть их может лишь сумасшедший. Вот почему заговоры так эффективны: они разбивают истину на мелкие кусочки, и только сумасшедшие способны увидеть картину целиком, всматриваясь в отдельные кусочки. А кто поверит чокнутому? Теряешь контроль над происходящим? Винс трет виски. Теряешь, ведь правда?

Рональду Рейгану не терпится ответить.

«Вы дважды задавали этот вопрос. Полагаю, вам следует хотя бы один раз получить ответ на него. Меня недавно обвинили в том, что я втайне вынашиваю план по ситуации с заложниками… На ваш вопрос трудно ответить, поскольку при сложившихся на текущий момент обстоятельствах никто не хочет говорить ничего, что может так или иначе нечаянно задержать возвращение этих заложников».

Ладно, предположим, Дэвид прав. И это Винса намерен прикончить не кто-то из старой шайки. Может, кто-то из его собственных людей пожелал отхватить кусок побольше или увеличить количество кредиток в каждой партии? Почтальон? Ни в коем случае. Он ничего не знает. Остаются Даг и Ленни. Трудно представить, чтобы у Лена хватило на такое мозгов, а у Дага кишка тонка. Похоже, они оба безобидны. С другой стороны, есть древняя сицилийская поговорка, которую часто вспоминал Колетти: бойся врага улыбающегося.

Президенту Картеру об этом напоминать не надо. «Подобное заявление в высшей степени опасно и агрессивно по характеру, хотя и произносится спокойным голосом». Наверное, эти последние слова: «спокойным голосом» — заставляют Винса выйти из глубокой задумчивости и услышать приглушенный шум, который доносится уже секунд тридцать. На улице урчит мотор машины.

Для определенных групп людей — секретных агентов, преступных сообществ, учениц средней школы — тайные заговоры чудятся в каждом вздохе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что люди Рейгана добрались до конспекта дебатов Джимми Картера и использовали их, чтобы подготовить своего кандидата. Или, возможно, Рейган ведет закулисную игру, чтобы заложники не вернулись до самого конца выборов.

А что делать Винсу, который выглядывает из-за приоткрытой занавески и осматривает комнату в поисках оружия? Какие замыслы роятся вокруг него? Какие потоки злости, алчности и рока? И — что еще важнее — кто сидит в той машине, что тарахтит у его дома?


Винс ползет на четвереньках по покрытой инеем лужайке. Он не узнает машину, «Импалу» начала семидесятых. Он сжимает тонкую свинцовую трубу, холодящую руку. Нашел под раковиной. Трава шуршит под руками и коленками. Винс отползает от машины к соседнему дому, потом двигается за кустами, вылезает точно за багажником и вдыхает выхлопной газ. На бампере наклейка: «Торможу только перед снежным человеком!». Винс делает шаг в сторону, пригибается, перехватывает покрепче кусок трубы и прерывисто вздыхает. Так. Хорошо.

Он подползает к заднему бамперу так, чтобы водитель его не увидел. Хорошо. Пригнуться ниже. Водитель курит, глядя на дом. Винс закрывает глаза, считает до трех, бросается к дверце водителя, открывает ее, вытаскивает парня за волосы и бросает его на траву. Сигарета, посверкивая, летит на лужайку. Парень пытается отползти на спине.

Подросток. Лет восемнадцати. Длинные прямые рыжие волосы и голубая куртка курьера с большой желтой буквой «М».

— Простите! — говорит он, закрывая голову руками.

Винс замахивается, но не бьет его.

— Ты один?

— Да. Господи. Не бейте меня.

— Кто-то велел тебе стоять у моего дома?

— Да. Она сказала ждать здесь.

— Как тебя зовут?

— Эверетт.

— Эверетт, я размозжу тебе голову, если ты не скажешь, кто тебя подослал.

— Ники. Ники сказала ждать у этого дома.

— Кто такая?

— Что?

— Ники. Кто такая эта чертова Ники?

— Пожалуйста, сэр. Не надо. Я уйду.

— Кто такая… Ники?

— Я думал, она ваша дочь, сэр.

И тут Винс видит ее — соседскую девочку. Лет пятнадцати, максимум шестнадцати. Вылезает через окошко подвала в третьем доме от них. Отряхивает траву с джинсов и идет к Винсу и мальчишке, но, увидев Винса с отрезком трубы в руке и своего тайного кавалера на земле, девочка замирает, поворачивается, не меняя выражения лица, и залезает обратно в подвал.

Винс помогает мальчишке встать, и они вместе наблюдают, как девочка забирается в окошко.


«Я служу президентом почти четыре года. Мне приходилось принимать тысячи решений. Я видел свою страну сильной, я видел, как она ощупью шла навстречу кризисам. И мне приходилось разрешать эти кризисы, делая все, что возможно».

Винс стоит в своем темном доме с новой бутылкой пива, в двух шагах от телевизора, смотрит на запавшие глаза Джимми Картера, который произносит заключительную часть речи.

«Мне одному приходилось определять интересы своей страны и степень ее участия. Я делал это сдержанно, осторожно, продуманно».

Иногда просто наваливается усталость. Может быть, какие-то силы хотят выступить против тебя. Может быть, они украли твои конспекты к дебатам, может быть, они даже заключают соглашения с террористами, может быть, в ту секунду, когда ты покинешь свой кабинет, заложники вернутся домой. И опять: может быть. Может быть, ты слишком устал, чтобы идти дальше. Может быть, это и есть поражение, когда в конце… просто сдаешься. Может быть, это не страшнее, чем уснуть.

Да, так и есть, говорит президент. «Эта работа чревата одиночеством. А американскому народу в следующий вторник нужно будет в одиночку принять решение. Те, кто слышат мой голос, должны будут определить будущее этой страны. И, я думаю, следует помнить: один голос может все изменить. Если бы в 1960 году хотя бы один голос на каждом избирательном участке был иным, Джон Кеннеди не стал бы президентом этой страны».

Один голос… Пойми, ты боишься не Ленни. Не Дага. Не почтальона. И даже не всех троих сразу. Не сам заговор мучает тебя. А мысль о том, что кто-то против тебя замышляет. Неизвестность. Дело не в одной снежинке, не в одном голосе. Дело в опасности оползня. Вот что пугает. Сколько раз ты представлял, насколько легче стала бы жизнь, если бы тебе было известно будущее? Что ж, теперь ты его знаешь. Мы все ходячие мертвецы.

Солнце когда-нибудь взорвется… так что ж, теперь не вставать с постели? Пятнадцать миллиардов лет или пятнадцать минут… какое это имеет значение? Что вообще имеет значение?

И тут Рональд Рейган, единственный на всем белом свете, предлагает ответ.

«В следующий вторник день выборов. В следующий вторник вы пойдете на свои избирательные пункты, будете стоять там и принимать решение. Я думаю, после того как это решение будет принято, вам стоит задать себе вопрос…

Ваша жизнь стала лучше, чем четыре года назад?»

Бутылка падает из руки Винса. Ударяется о ковер. Вытекает пена.

Одна мысль — ничто. Все вместе тысячи отдельных электрохимических синаптических разрядов, потраченных на создание этого предложения, зажгли бы лампочку в десять ватт. Но вот он, Винс Камден, на пике технологического прогресса и новых разработок, на гребне выдающихся достижений человечества, в мире, созданном накоплением этих отдельных мыслей, растянутых на тысячелетия, — вот он, Винс Камден, который сам есть продукт технологий и закона, стоит один в своем обогреваемом, электрифицированном, изолированном убежище и смотрит на ящик с диагональю 30 сантиметров, испускающий пучки электронов, в котором два человека борются за самый значительный пост в истории человечества, а нажмешь на кнопку, и конец всей цивилизации. Вот он, Винс Камден, ошеломленный собственной значимостью и собственным желанием измениться под натиском истории и бременем многочисленных вариантов, приведенный в растерянность этим чудом бытия и всеми теми нитями, которые сплетаются в веревку одной простой мысли: «За кого же из этих безмозглых хренов прикажете голосовать?»


Глава II

Спокан, штат Вашингтон

29 октября 1980 г., среда, 2:25


Проститутки спорят о бюстгальтерах.

Знать бы заранее, Винс не остановился бы. Он был погружен в свои мысли о предстоящих выборах, и они каким-то образом улучшали его настроение — или по крайней мере отвлекали, — но теперь он стоит у «Берлоги Сэма», а Бет и ее подруга Анджела размахивают руками в холодном воздухе и выпускают облачка пара при каждом слове.

— Винс нас рассудит, — говорит Анджела и ковыляет к нему на высоких каблуках, из-за которых ей приходится слишком сильно наклоняться вперед, а ее задница становится похожей на полку. — Бет считает, что мужчины любят лифчики. А я утверждаю, что вы все с большим удовольствием разглядываете голые сиськи.

Винс переводит взгляд с Анджелы, смуглой и пышной, на Бет, тощую и бледную, прячущую за спиной потрепанный гипс.

— Боюсь, вы не к тому обратились.

Анджела берет Винса за руку и трется о нее грудью. Она моргает, и он чувствует, как кусочки туши с ее длинных ресниц падают ему на щеку.

— Да ладно тебе, Винс. На что тебе приятнее смотреть? На лифчик Бет… или на них?

— Ну, они хороши, — Винс опускает взгляд на темную впадину между грудями Анджелы. — Но, с другой стороны, лифчик обладает… определенной соблазнительностью.

Анджела отталкивает его.

— Ты бы и на яйца смотрел, если бы они были у Бет!

Бет сконфуженно смеется.

— Анджела!

Винс удаляется в спасительную «Берлогу», уже заполненную сигаретным дымом и игроками в покер, ребрышками и нелегальным спиртным. Эдди поднимается из подвала, держа сковородку с куриными крылышками в кляре.

— Винс Камден. Ударник пончикового фронта. Как оно, Винс?

— Нормально. Как жизнь, Сэм?

— Толстею, устаю, страдаю диабетом. — Эдди шестьдесят лет, он чернокожий, с седой бородой, носит очки в черной оправе.

Винс останавливается рядом с ним.

— Слушай, можно задать вопрос?

Эдди пожимает плечами.

— Что тебя гложет, Винс?

— Просто интересно, не знаешь, кто победил в дебатах?

— Из двух шлюх, поспоривших насчет лифчиков? Да в такой херне победителей не бывает.

— Нет. Нет. Я про предвыборные дебаты.

Эдди молча смотрит на него.

— Кто? Картер или Рейган? Не смотрел вчера по телику?

Эдди на минуту задумывается, потом снова пожимает плечами.

— Говорю же, Винс, не бывает победителей, если две шлюхи начинают спорить.


— Цвета играют большую роль. Ставлю доллар.

— Ты имеешь в виду, типа, черный или красный?

— Да, эти в самый раз. Или даже белый. Только не телесный.

— Цвет не имеет большого значения, если в них нет проволоки. Играю.

— Нет же, есть такие поддерживающие лифчики, на все случаи жизни. Клевая штука. Если в лифчике проволока, значит, за ним большие буфера.

— Буфера? Ты только что сказал «буфера»?

— Да эти с проволокой снимать запаришься. Отвечаю — доллар.

— Ну так и не носи такой.

— Я имел в виду, с женщины трудно снимать.

— А ты попробуй, когда она в сознании. Равняю.

— С застежкой впереди я справляюсь, но если она сзади… отстой.

— Точно. Будто едешь в полном тумане, когда сзади расстегиваешь.

— А ты что думаешь, Винс?

Он поднимает глаза. Этим всегда заканчивается — обращаются к нему. Все смотрят на него, держа карты в руках, как ватага ребятни, играющая в «пьяницу». Анджела сидит на коленях у своего сутенера, на пару с которым ест куриную ножку. Дальше полицейский в гражданском, заглянувший скоротать время, расписывается на гипсе Бет. Винс смотрит на свои часы. Четверть четвертого.

— Ладно, — говорит он. — Я скажу вам, что и как, но на этом и закончим. Лады? И поговорим для разнообразия о чем-нибудь более интеллектуальном. Например, о политике. Согласны?

Все кивают, приготовившись внимательно слушать. Джекс потягивает шампанское из большой бутылки, что стоит у него меж колен.

— Ладно. Первое, что вы должны понять: бюстгальтер — это символ мужского возбуждения. Это то, что называется… это суррогат клитора. Понимаете? Этот страх, что у тебя руки крюки… темно, неловко, и сам не понимаешь, что там делаешь. Иногда тебе везет, но даже в этих случаях не знаешь точно, что же ты делал. Яснее ясного, мы думаем только о женщинах. А когда удается подцепить одну из них, оказывается, что мы ни черта о них не знаем. — Он пожимает плечами. — Вот что такое лифчик. Еще одна женская штучка, которая, к нашему ужасу, непонятно как работает.

Все смотрят на него.

— Но вот вы справились с этим волнением, и что? Так… например, бывает момент в прелюдии, как раз перед началом главного дела. Вы уже оба полураздеты… и тут две дороги: вперед и назад. Она может передумать. А у тебя от нее крыша едет. Ты целуешь ее шею и покусываешь. Твои руки мечутся, пытаясь выяснить, на крючках он или на застежке. И именно в этот момент она тебя останавливает. Отталкивает твои руки. Встает. Улыбается тебе сверху вниз. А потом медленно-медленно… глядя прямо тебе в глаза… спускает бретельки, расстегивает лифчик… и бросает его на пол.

Все затаили дыхание. Анджела и ее сутенер замерли. И Бет тоже. Вся комната окаменела.

— Так что да. Думаю, лифчики сексуальны. Ну, — Винс выпрямляется и бросает пятерку в общий котел, — разве я тут единственный, кто смотрел эти чертовы дебаты?


Половина пятого утра. Девушки пристают к Винсу на пороге, но он сегодня весь в себе. У него нет кредиток, и он продает травку без церемоний, прежде чем они начнут расточать объятья и намеки. Сегодня даже Бет, покусывая нижнюю губу, дожидается у двери, пока другие уйдут.

— Мне понравилось то, что ты сказал про лифчики, Винс.

— Как делишки, Бет?

Она переминается с ноги на ногу.

— Уснуть не могу, вся на нервах.

— По поводу?

Она смотрит на него, будто все и так ясно.

— По поводу дома, который надо продать. Забыл? Я тебе вчера вечером рассказывала. Ларри доверил мне продать дом.

— А, ну да, ну да. — Винс напрочь забыл об этом. — Напомни, когда торги.

— В субботу, воскресенье и понедельник. Ты ведь придешь, да?

— Конечно, приду.

— Просто… Меня донимают сны о том, что всплыли мои старые делишки: или меня арестовали полицейские, или я говорю что-то совершенно идиотское.

— Бет…

— Слушай, скажи мне правду. Люди смеются надо мной?

— Над тобой?

— Из-за того, что я пытаюсь получить лицензию агента по продаже недвижимости? Глупо, да?

— Нет, — отвечает он. — Не глупо.

— Скажи правду.

— Не глупо.

— Ты же знаешь, каждая стриптизерка заливает, что копит деньги на колледж. Но они это говорят, чтобы мужчины не испытывали неловкости, глядя, как девушка раздевается. Чтобы они думали, что их эрекция вносит лепту в улучшение этого мира. Ну, наверное, поначалу, может, так и было. Мне нравилось произносить фразу: «Я учусь на агента по продаже недвижимости». — Она наклоняется и переходит на шепот. — Но теперь… черт, Винс, они ведь, возможно, позволят мне это сделать. А если я не справлюсь? Если я недостаточно умна для этого?

— Бет…

— У меня голова трещит, как подумаю об этом. Просто глупо, до чего мне этого хочется.

Наконец Винс хватает ее за сломанную руку.

— Послушай. Никогда не называй себя глупой, если тебе хочется чего-то лучшего!

Горячность его ответа слегка изумляет их обоих. Винс понимает, что обращался и к себе тоже. Они стоят и смотрят друг на друга, потом он отпускает ее руку и в смущении отводит глаза.

— Расскажи об этом доме.

Может, не стоит так поддерживать ее в попытке стать агентом по продаже недвижимости («Это бунгало постройки сороковых годов, северная стена оштукатурена, двора нет, гаража нет, привлекательность — ноль»), поскольку, как ему кажется, риелтор, на которого Бет работает, надеется переспать с ней («Просят тридцать две, но если им дадут хотя бы двадцать пять, я съем свой гипс»), и она никогда не сможет зарабатывать на жизнь продажей домов («Если эта развалина пройдет проверку управления жилищного строительства, я ему в буквальном смысле отдамся… Хотя нет, не отдамся»), но все же он верит в то, что сказал: не надо извиняться за то, что хочешь чего-то лучшего.

Тем не менее Винс начинает осознавать, что у всего этого есть иная сторона, о которой он не подумал накануне ночью.

— Как Кеньон? — спрашивает Винс.

— Прекрасно, — отвечает Бет, глядя вниз. — Спасибо. — Она сжимает его локоть, поворачивается к «Берлоге Сэма», хочет сказать что-то еще, потом улыбается и уходит.

Джекс вываливается ей навстречу и придерживает дверь, пропуская ее. Винс закуривает. Джекс дышит на замерзшие руки.

— Можно задать тебе вопрос, Джекс?

Джекс подходит ближе — сто восемьдесят килограммов, упакованные в спортивный костюм, такая большая нейлоновая сосиска.

— О чем?

— Твоя жизнь стала лучше, чем четыре года назад?

— Четыре года назад? — Джекс смотрит в землю. — Четыре года назад я был женат на сатане. Поэтому да, могу сказать, что в целом жизнь стала лучше. А у тебя? Стала?

Винс пожимает плечами.

— Видишь ли, я не задумывался до вчерашнего вечера. Мне кажется, человек может пересечь страну, поменять имя, работу, друзей — поменять все…

Мимо медленно катится машина, Винс провожает ее взглядом.

— …и совсем не измениться.


Винс влюблен.

Ладно, может, это слишком громко сказано, поскольку он еще ни разу не произнес больше пяти слов в присутствии этой женщины. Да и слова эти касались двух тем: пончики да книги. И знает он только ее имя: Келли. И видит ее всего раз в неделю, когда она покупает дюжину пончиков для своей матери, которая живет в доме престарелых.

Но если бы Винс собирался влюбиться, то выбрал бы ее. Келли — секретарь юриста, заходит каждую среду в 10:50. Поэтому каждую среду в 10:40 Винс ныряет в туалет, чтобы причесаться перед зеркалом. Он снимает фартук и садится за столик с чашкой кофе и книгой в мягкой обложке — каждый раз новой. Он читал книгу, когда познакомился с Келли четыре месяца назад. У него был перерыв на кофе, он сидел с потертым экземпляром «Войны на бобовом поле в Милагро»[3 - «Война на бобовом поле в Милагро» (1974) — роман американского писателя Джона Николса (р. 1940), по которому был снят одноименный фильм (1988, реж. Роберт Редфорд).], который кто-то забыл в магазине пончиков. Винсу всегда нравилось читать. В тюрьме он пристрастился к нехудожественной литературе, читал по книге в день: Льюис и Кларк[4 - Какая-либо из многочисленных книг о знаменитой экспедиции Мериуизера Льюиса и Уильяма Кларка 1803–1806 гг., отправленной президентом Джефферсоном для исследования краев, расположенных к западу от Миссисипи.], «Мифы Древней Греции», архитектура. А романы раньше приводили его в уныние, и он не прочел ни одного до того дня, когда нашел на стуле «Войну на бобовом поле в Милагро».

Винс дошел до шестнадцатой страницы, наслаждаясь описанием тяжкой жизни старика-мексиканца. Поднял взгляд и увидел две длинные гладкие ноги, уходящие в шорты, а еще выше — пару электрических глаз.

— Превосходный роман, правда?

Винс посмотрел на обложку и пробормотал лишь:

— Да.

— Вам не нравятся герои?

— Да.

— Много читаете?

— Да.

— Беллетристику?

— Да, — только и смог выдавить он этим ногам и глазам.

— И я, — ответила она. — Ужасно люблю свернуться калачиком у камина с хорошим романом в руках.

Люблю. Вот так вот. Именно это словцо зацепило Винса. Люблю. В тот момент он поклялся, что тоже полюбит романы, чтобы однажды свернуться калачиком у камина вместе с Келли. Поэтому теперь каждую среду после работы он идет в букинистический магазин поблизости и обменивает книгу, которую читал, на другую. Всю неделю книга лежит у него в шкафчике в магазине, и он читает как можно больше в перерывах на кофе, чтобы к утру следующей среды, когда зайдет Келли, можно было с умным видом разглагольствовать о новом романе. Он редко переваливает через середину, читает ровно столько, сколько нужно, чтобы понять, в чем суть, и поговорить с ней о книге. Потом он меняет ее на новую.

Винс и хотел бы дочитать некоторые книги, но нужно брать новую каждую неделю — чтобы было о чем поговорить с Келли. А еще потому, что он суеверно полагает, будто сумеет отыскать такой роман, который поможет ей влюбиться в него. Но, если быть совершенно откровенным, есть еще одна причина, по которой он никогда не дочитывает до конца. Винс боится, что финал его разочарует. По этой причине он когда-то бросил читать беллетристику. Он проглотил «Большие надежды», когда сидел в «Райкерс»[5 - Крупнейшая тюрьма Нью-Йорка, расположена на острове Райкерс посреди Ист-Ривер.], и это произведение ему нравилось — историей о том, как преступник тайком поддерживает бедняка деньгами, — пока тюремный библиотекарь не сказал ему, что Диккенс написал две концовки. Узнав подлинный финал, Винс решил, что вся художественная прозаическая литература предала его. У истории, запавшей ему в душу, две концовки? У книги, как и у жизни, конец должен быть один. Либо повзрослевшие Пип и Эстелла уходят в закат, держась за руки, либо не уходят. По его мнению, финал этой книги совершенно противоречит ее сути. Пятьсот страниц сплошного противоречия. Все романы противоречивы.

Поэтому теперь он читает только начало. И это не так уж плохо. Ему даже начинает казаться, что это более эффективный подход — пробовать лишь начало чего-то. В конце концов, у книги может быть всего два финала: правдивый и красивый. Если он красив, то далек от реальности. И выглядит вымученным, поддельным. Если он правдив, то значит, все закончилось плохо. Чьей-нибудь смертью. По этой причине большинство теорий, религий и экономических систем распадаются на части, когда начнешь проникать в глубину их сути. И по этой же причине подростки находят смысл в буддизме и у «Бич Бойз». Потому что они еще слишком молоды, чтобы осознать: на самом деле жизнь — отчаянная борьба, которая всегда кончается одинаково. Только начало и середина могут быть разными. А сама жизнь неизменно кончается плохо. Если видел, как люди умирают, нет нужды дочитывать какую-нибудь книгу, чтобы узнать это.

Знакомство с началами книг шло у Винса прекрасно до прошлой недели, когда Келли НЕ спросила его о том, что он читает («Раковый корпус» Солженицына). Винс запаниковал, побежал к чудаковатой престарелой продавщице в свой букинистический магазин и попросил помочь. Маргарет, продавщица, предположила, что круг чтения Винса стал слишком узким («чересчур однобоким»), чтобы должным образом впечатлить двадцатишестилетнюю девушку в 1980 году. С тех пор Маргарет посылает Винса в странных направлениях: к модернизму, металитературе и авангарду. И он бывает приятно удивлен. На прошлой неделе Винс читал «Невма и напевы», книгу коротких «фантазий» Роберта Кувера, и поймал себя на том, что объясняет вроде бы заново очарованной Келли, как Кувер раздробил мир не только на разные точки зрения, но и на разные реальности. («Будто все эти кусочки лежат на земле, а мы можем поднять их и сложить такой мир, какой захотим».) Он был взбудоражен, когда она заинтересовалась и забросала его вопросами.

Поэтому теперь Винс еще дальше зашел в область экспериментальной литературы, взяв «Устройство Дантова ада», злой, кольцеобразный, метафорический, поэтический путеводитель по аду агрессивного чернокожего автора Лероя Джонса. Винс не уверен, что до конца понимает, но ему нравятся язык и некоторые образы, когда он берется за четвертый круг ада. «Лето мертвых имен. Ранние сумерки птиц за домами…» Именно это он читает, когда Келли входит в магазин и направляется прямо к его столику.

О Келли. Рост — метр шестьдесят два, в колледже играла в волейбольной команде, двадцать шесть лет, белая. Чистая нежная кожа. Заутюживает стрелки на узких голубых джинсах, длинные светлые волосы идеально уложены: ниспадают от пробора по центру словно крылья ангела. Тик зовет ее Фарра.

— А вот и Фарра, — говорит он.

Даже самые древние старики отрываются от своих пончиков.

— Привет, Винс, — улыбается она. — Только не говори, что это опять новая книга.

Он кивает.

— Ты потрясающий.

Улыбается.

— Что на этот раз?

Винс поднимает книгу и старается, чтобы по тону не было заметно, что он репетировал.

— Она о том, как мы создаем собственный вариант ада прямо здесь, на земле.

— А-а, — неопределенно отзывается девушка.

Винс продолжает:

— Для этого парня ад — город Ньюарк в штате Нью-Джерси. Когда-нибудь была в Ньюарке, Келли?

— Нет, — отвечает Келли. Она погружена в свои мысли или ему мерещится? — Кажется, нет.

Винс поднимается.

— Да, Ньюарк — дыра. Я поместил бы ад поближе к Патерсону. По сравнению с Патерсоном Ньюарк просто детский парк развлечений.

Да, она действительно думает о чем-то своем: улыбается, кивает, но над его шутками не смеется.

— А-а, — повторяет девушка и поворачивается к прилавку с пончиками.

И это все? Все, что ему причитается сегодня? Сокрушенный, он плетется следом, надевает фартук и обходит прилавок. Лерой Джонс. Идиот. Винс клянет себя и продавщицу букинистического магазина. Я слишком увлекся этим направлением, думает он и прикидывает, следует ли взяться за еще одну книгу Джона Николса. Может, «Милагро» — часть не связанной по сюжету трилогии? Это было бы разумно: если сомневаешься, бери трилогию.

— Сегодня мне… — Келли выбирает дюжину пончиков, в том числе пять с желе.

— Сегодня больше пончиков с желе, чем обычно, — тихо замечает Винс, складывая их в коробку. Он наклоняется и смотрит на нее через витрину — ноги в узких джинсах идеально симметричны. Господи! Отдав пончики, он замечает политический значок, приколотый к пальто Келли. На нем красно-белые полоски и голубые надписи: «Греб» и «СДП[6 - Старая Добрая Партия (имеется в виду республиканская партия).]».

Он выпрямляется и смотрит ей в глаза.

— Греб?

— Гребби. Аарон Гребби. Он юрист в той фирме, где я работаю… и мой друг. Он баллотируется в законодательное собрание штата.

— Будешь за него голосовать?

Она улыбается.

— Да, буду. Он хороший человек. — Смотрит на пончики.

Винс кивает, заклеивает коробку и ставит ее на прилавок.

— Значит, ты за республиканцев?

Келли морщится.

— Нет. Может быть. В юности я была стойким демократом. Как и все. А теперь… я думаю, что у этой страны было столько промахов, что нужны перемены. На этом строится избирательная компания Аарона. «Вернем Америке ее величие». — Она поводит плечами в едва заметном смущении. — По крайней мере Аарон так всегда говорит.

— А что он думает по поводу заложников?

— Он считает, что этот вопрос решается не на уровне законодательного собрания штата.

Винс кивает.

— Но я уверена, он хочет, чтобы они вернулись домой.

— Непростое у него положение, да?

Она смеется.

— Ты должен голосовать за Аарона. Он тебе понравится. Он много читает. Как ты.

— Да?

— Но предпочитает в основном нехудожественную литературу. Слушай, ты пойдешь сегодня на встречу с сыном Рейгана? — спрашивает Келли. — Аарон там будет. Сможешь с ним познакомиться.

— Да, — отвечает Винс. — Я как раз подумывал, не сходить ли мне на встречу с сыном Рейгана.

Девушка снова улыбается. В этой улыбке Винсу видятся дети, загородный клуб, стрелки, заутюженные на его собственных джинсах.

— Тогда увидимся там, — говорит она.

— Хорошо, — соглашается он и смотрит ей вслед. Потом бежит в заднюю комнату, бросает книгу в шкафчик, хватает газету и начинает листать страницы в поисках объявления о приезде в город отпрыска Рональда Рейгана.


— Прочел я как-то одну книгу, — говорит Тик и ставит на прилавок поднос с кленово-сиропными пышками. — Называлась она «1984». В школе задали. Написал ее один французский тип, Харвелл, где-то там в шестнадцатом веке и предсказал, что в 1984 году не останется никакого футбола и баскетбола и вообще ничего такого. Единственным видом спорта будут гонки на велосипедах ВМХ. Вот почему я везде езжу на своем велике. Потому что когда в 1984 году дойдет дело до Олимпиады, эта херня станет олимпийским видом спорта, и я намерен получить гребаную золотую медаль, стопудово. А потом, когда мы вернемся к золотому стандарту, эта медалька будет стоить своего веса в золоте. В той книге говорилось, что велогонкам будут учить как карате, в спортзалах. Я стану сенсеем моего собственного зала ВМХ, прикиньте. Мы будем трахаться, медитировать, курить травку… — все на своих великах. Люди будут приезжать издалека, чтобы учиться у разных мастеров. Раз в два месяца я буду исчезать, слоняться по стране, учить и…

— Слушай, Тик, а сколько тебе лет? — перебивает его Винс.

Пожимает плечами.

— Я измеряю время не так, как все остальные, мистер Винс.

— Но тебе уже можно голосовать?

— Ага…

Винс протягивает ему сложенную газету.

— Слушай, мне нужна компания. Пойдем, послушаем сына Рейгана и…

— Минутку, минутку. — Тик отступает от газеты, словно это бомба. — Я не голосую, мистер Винс. Они этого и добиваются… занести в список твою задницу. А когда всплывает какое-нибудь дерьмо, они просто достают свой большой список — и пожалуйста, Максвелл Тикмен, 2718, Вест-Шервуд-авеню, Спокан, штат Вашингтон. И — бац! Наутро у тебя в зубе уже гребаный радиомаячок.

Он уходит, оставляя Винса читать газетную статью.


Помощник маршала Соединенных Штатов Дэвид Бест, побагровев от гнева, выходит в приемную.

— Во-первых, никогда не приходи, предварительно не позвонив! — В гневе Дэвид выглядит еще старше, и Винс представляет, как напрягается его сердце, чтобы наполнить кровью эти толстые конечности.

Винс вскидывает руки, признавая себя виновным перед Дэвидом и его секретарем.

— Извини.

— Какая? Карлайл? Карсон? Какую тебе сегодня надо?

— Нет, нет. Я не за новой фамилией. Ничего похожего.

— Тогда чего тебе?

Винс переводит взгляд с Дэвида на секретаря и обратно.

— Тебе не кажется, что нам стоит поговорить без свидетелей, Дэвид?

Дэвид поворачивается и гордо удаляется в свой кабинет. Ему приходится поднимать плечи, чтобы передвигать зад и ноги. Он обходит свой стол и садится.

— Нельзя так запросто заглядывать ко мне. Я же тебе говорил. Звонишь, даешь номер, и я с тобой где-нибудь встречаюсь. Где пожелаешь. Если же тебе приспичило прийти сюда, если у тебя срочное дело, сначала звони. Ты даже не представляешь, кто может оказаться у меня в кабинете!

— Мне казалось, ты сказал, что это неважно, — заметил Винс. — Что я не стою того, чтобы меня убивать.

Он вздыхает.

— Ну, хватил через край.

— Ясно. Я вчера слегка не в себе был. — Винс смеется над собой. — Накинулся на паренька, который сидел в машине у моего дома.

— Господь всемогущий, Винс…

— Нет, все в порядке. Я его не тронул. Хороший пацан. Ждал свою подружку. Она как раз пыталась улизнуть из дома. Это заставило меня понять, что ты прав. Я действительно стал параноиком, будто по-прежнему живу старой жизнью. Но я не там. Я здесь. У меня новая фамилия, новая жизнь. И она должна… она должна стать лучше, чем четыре года назад.

Дэвид слушает, не высказывая своего мнения.

— В том смысле, что нет причин, по которым я не могу… ну, понимаешь, стать частью событий. Может, восстановиться в институте? Или жениться? Детей завести? Вступить в загородный клуб? Что-то в этом роде. Я неглуп. Могу освоить все, что захочу, верно?

Дэвид улыбается.

— Уже присмотрел какой-то конкретный загородный клуб?

Винс переводит взгляд на картину в раме над его стулом.

На портрете Джимми Картер кажется еще более несчастным, чем давеча на экране. Винс кивает на него.

— Тебе, наверное, нужно быть на стороне рулевого, да?

— Это ты о чем?

— О президенте. У тебя, наверно, будут неприятности, если ты пойдешь со мной сегодня вечером на встречу с сыном Рейгана?

Дэвид оглядывается через плечо, словно впервые видит портрет Картера.

— Я могу голосовать, как мне заблагорассудится, Винс.

Винс кладет газетную вырезку на дубовый стол Дэвида. Мелкий заголовок гласит: «Сын Рейгана отправляется в Спокан».

— Сегодня в девять вечера. В ресторане Кейси на Монро.

Дэвид отталкивает вырезку.

— Я не могу с тобой туда пойти, Винс.

— Само собой, — кивает тот, складывает вырезку и прячет в карман.

— Прости, но это было бы…

— Ничего страшного.

— Впрочем, я рад, что ты интересуешься политикой.

Винс подается вперед.

— Об этом не говорят в программе защиты свидетелей. Тебе возвращают право голосовать, а что если ты никогда… — Он отстраняется. — В моем районе этим делом интересуются одни придурки. Политики платят профсоюзам и церкви, чтобы те обрабатывали свою паству. А городское управление и муниципальный совет — это всего-навсего еще две шайки, запустившие руки в твой карман. Никто не голосует. Чего напрягаться? Но теперь… — Винс чувствует, что поток его мыслей отклоняется в сторону. — Видишь ли, я пытаюсь понять… — Он подается вперед. — Дэвид, как ты думаешь, за кого голосовать?

Дэвид устало смотрит на него.

— Винс, иди домой.


Винс кладет «Устройство Дантова ада» на прилавок.

Маргарет, подслеповатой продавщице «Форзаца», лет шестьдесят. Она седая и тощая, как палка, носит платья в фольклорном стиле, на шее цепочка, прикрепленная к очкам. Она стоит за прилавком, усыпанным суперобложками книг и самодельными закладками, а за ней большая комната, до потолка забитая темными рядами книг. Маргарет смотрит Винсу в глаза и как будто понимает, что его постигла неудача. Она прикладывает руку к сердцу.

— Ой, нет. Что случилось, мистер Камден? Переборщили мы с этой афроамериканской литературой?

— Не знаю, переборщили или нет, Маргарет. Знаю только, что ее эта книга не заинтересовала.

Маргарет снимает круглые очки и качает головой.

— Только не падайте духом, мистер Камден. Это еще не поражение. Запомните: завоюй разум, а сердце подтянется. — Она выходит из-за прилавка. — Или есть другой способ?

Винс идет следом за ней к полке, на которой по алфавиту стоят книги в мягких обложках.

— Вся прелесть в том, что есть другие книги, — подбадривает Маргарет. — Всегда есть. Давайте начнем сверху, ладно? — Глядя из-под своих бифокальных очков, она цокает языком. — Наверное, экспериментальная литература оказалась слишком заумной, мистер Камден. Я знаю, что нам надо — что-нибудь романтическое и захватывающее. Эпопея!

— Вообще-то, — вмешивается Винс у нее за спиной, — я бы взял что-нибудь про политику. У вас есть что-то по этой теме?

Она не оглядывается.

— О, политический роман. Чудненько. Может, Роберт Пенн Уоррен?

— Я бы предпочел нехудожественную литературу.

Маргарет резко замирает и оборачивается.

— Но ваша девушка сказала, что любит романы.

— Оказалось, она участвует в избирательной кампании одного человека. И я подумал…

— В избирательной кампании? — оживляется Маргарет. — Она активист избирательного штаба? Что ж. Сознательная особа. Чудненько, мистер Камден. Видимо, серьезная девушка.

— Она блондинка.

Шутку Маргарет не улавливает.

— Может, что-нибудь по теории управления? По выборной политике? Сборник репортажей с избирательных участков? Эссе?

— А что у вас есть о президентских выборах?

— Ах, да. Самое время. Легкая тема. Идеальный повод начать многозначительный разговор. Очень хорошо, мистер Камден. Хитро.

В Маргарет не больше ста пятидесяти сантиметров роста. Она двигает стремянку вдоль стеллажа, просматривая высокие стопки сборников и биографий. Винс идет за ней. Она протягивает ему книги. «Страх и ненависть в избирательной гонке 1972 года». «Как делали Президента 1960 года». «Как продавали Президента 1968 года».

Винс разглядывает книги.

— Которая из них подскажет мне, за кого голосовать?

И опять она, сосредоточившись, не понимает шутку и, не отвечая, продолжает подавать ему книги. Винс окидывает ее, качающуюся на стремянке, взглядом.

— Маргарет, вы заняты сегодня вечером? — Она молчит, и Винс продолжает. — Хочу пойти на встречу с сыном Рейгана. Не желаете присоединиться?

Маргарет замирает и оборачивается, спускается по ступенькам и подает ему объемистый том: «Тысяча дней» Артура Шлезингера. Потом мило улыбается.

— Рейгана? Да что вы, мистер Камден. Я этих змеев-республиканцев боюсь, как огня.


О почтальоне. Зовут Клэй Гейнер. Сорок восемь лет, чернокожий. Высокий и жилистый, родом из Ламара, штат Техас, лицо обрамлено седеющими баками. Сын и внук издольщика, первый человек в семье, покинувший Ламар, Клэй женился в шестнадцать лет, пошел в армию и оказался на базе военно-воздушных сил «Фейрчайлд» в Спокане. Остался здесь жить, вышел в отставку и нашел работу на почте. Винс познакомился с ним в магазине пончиков. Присмотревшись к нему за пару недель, объяснил, как может работать схема. Клэй выискивает новые кредитки, рассылаемые владельцам, вынимает их из своего мешка, отдает Винсу, тот платит по двадцать баксов за штуку, вскрывает конверты, переписывает номера карточек и фамилии владельцев, запечатывает и возвращает Клэю, который доставляет почту по назначению. В той жизни он проворачивал похожие дела, так что знает, какие карточки красть. Поначалу Клэй не хотел иметь ничего общего с этой затеей, но Винс заметил, что он не перестал задавать вопросы.

Винс объяснял неторопливо и четко, что обкрадывать они будут не людей, а банки. Если не произойдет накладок, банки решат, что номера кредиток были украдены уже после доставки, когда клиенты рассчитывались в ресторанах или магазинах. Клэй втягивался медленно. Карточка недоумка, мешавшего ему на дороге. Потом парня, который отказался убрать снег с тротуара. Потом Клэя перевели в центральное отделение, где происходила сортировка. Там он получил доступ ко всей почте, ко всем карточкам, направлявшимся к своим владельцам. И бац — дело пошло.

— Ты осторожен? — спрашивает Винс почтальона.

— Все, как ты велел.

— Повторим.

— Ой, Винс.

— Повторим.

Вздыхает и затягивает:

— Красть только у национальных банков. Не брать больше двух карточек из одного мешка. Не брать больше пяти карточек в неделю. Не брать из одного мешка больше одного раза в неделю. Искать в почте возвращаемые карточки. Если мне покажется, что кто-то за мной следит, затаиться на месяц.

— Ты с кем-нибудь на работе разговаривал?

— Нет. Конечно, нет.

— Разговаривал?

— Ты что, думаешь, мне в тюрьму охота?

Как ни был Винс накануне уверен в том, что против него что-то замышляется, сегодня он понимает, что Клэй не врет. И из всех занятых в маленьком бизнесе Винса — Клэя, Лена и Дага — Клэй единственный, без кого не обойтись. Может, все действительно в порядке?

Они сидят, укутавшись, на улице за столиком закусочной «Дикс Драйв-ин». У каждого в руке по «дурному глазу» — две серые лепешечки, между ними ломтик сыра, маринованный огурец и колечко лука. Стайка птичек, охотящихся за картофелем-фри, очищает от крошек стоянку и столики, но в три часа дня здесь, кроме Винса и Клэя, никого нет. И птички с нетерпением ждут.

Винс кладет на стол записку.

— Ладно, — говорит он. — Тогда что это? Зачем тебе было нужно встретиться со мной?

Клэй пододвигает к нему буклет. Винс несколько секунд не сводит с почтальона глаз, потом смотрит вниз. На развороте буклета — «Ниссан» 300 ZX 1981 года. Винс, честно говоря, невысокого мнения о спортивных японских моделях.

— Всегда о такой мечтал, — объясняет Клэй. — А этот парень готов взять мой «Шевроле Каприс». Мне нужно будет только…

— Хватит, Клэй. Я же тебе сто раз говорил. Мы не должны афишировать наши доходы.

— Но, Винс, я ужасно хочу эту машину.

— Она тебе по карману?

— Пока нет. Но я надеюсь, ты мне приплатишь. Я знаю, у тебя есть деньги, Винс. Может, дашь мне аванс в счет тех кредиток, которые я потом сопру? Или повысь мой процент.

Винс трет виски.

— Ты же знаешь, такие покупки привлекают внимание. Твои коллеги на почте ездят на новых спортивных машинах?

— Скажу, что получил небольшое наследство. Или ликвидировал страховку.

— Клэй, будет достаточно времени, чтобы…

— Пожалуйста, Винс.

— Давай сменим тему. За кого голосовать собираешься?

— Я даже на работу ездить не стану. Буду ходить пешком.

— За Картера или за Рейгана?

— Буду кататься только по выходным.

— Потому что, если у тебя нет планов на вечер, пойдем со мной послушать сына Рейгана.

— Винс. Подожди. Это же не «Феррари» какая-нибудь, не «Порше».

— Клэй. Это неудачная мысль.

— Пожалуйста, Винс. Я больше ни о чем не попрошу. Какой прок в таких деньжищах, если их нельзя тратить?

Еще о Клэе. Его жена умерла два года назад. Аневризма. Скоропостижно. Встала, чтобы приготовить Клэю завтрак. Он нашел ее в кухне. Она лежала, как бесформенная куча белья Поэтому Клэй стал приходить по утрам в магазин пончиков, где и разговорился с Винсом. Винс заметил в нем одну особенность: Клэй будто знал, что лучшая часть его жизни позади.

Винс смотрит в сторону центра города. Отодвигает буклет.

— Послушай, Клэй. Время не подходящее. Подожди месяц-другой, тогда и поговорим опять. Лады?

Клэй не отвечает, забирает буклет и, пряча его, смахивает со стола несколько картофельных стружек. Не успевают они долететь до земли, как у его ног начинается ожесточенная птичья борьба.


Сын Рейгана напоминает бухгалтера средних лет — респектабельность именно такого сорта, несмотря на пальто и галстук. Он стоит на сцене ресторанного зала, а вокруг за столиками сидят человек восемьдесят и будто ждут выступления артиста в ночном клубе — какого-нибудь юмориста или пародиста, изображающего Фрэнка Синатру. Именно за этим приехал сын Рейгана — выступать. Винс представляет, как он проделывает это неделя за неделей, объезжая захолустные городки, вроде Спокана, штат Вашингтон, и внушает людям свои ультраконсервативные принципы, пока его папочка пытается выглядеть умеренным по телевизору. Совершенно очевидно, что его отправили сплотить войска для папаши.

«…время вырвать нашу страну из лап либеральных теплых антиамериканских сил, которые захватили власть. Пришло время вернуть себе положение мирового лидера. Пришло время отправить в Белый дом человека, способного бесстрашно противостоять коммунистам, социалистам, сторонникам легализации абортов, насильникам и аятолле Хомейни. Пришло время!»

Зал взрывается аплодисментами, свистом, одобрительными криками. Винс обводит взглядом воодушевленные белые лица. В противоположном углу светловолосая красавица Келли сидит рядом с моложавым, коротко стриженным мужчиной с квадратной челюстью и пышными баками, явно пребывающим в полном согласии с собой — тем самым, как догадывается Винс, Аароном Гребби, кандидатом в законодательное собрание штата, о котором она говорила. Они не держатся за руки и вообще ничего такого не делают, поэтому Винс не может определить, есть ли между ними что-то. Когда Гребби аплодирует, Винс замечает у него на безымянном пальце широкое кольцо. Келли встречается взглядом с Винсом и хмурится, словно показывая, что Майкл Рейган не оправдал ее ожиданий. Потом косится на женщину рядом с Винсом и поднимает брови в немом одобрении: «Так держать, Винс. Она ничего».

Винс поворачивается к Бет, которая улыбается еще с тех пор, как он разыскал ее у нее же дома и заплатил ей, чтобы она пошла с ним на встречу с отпрыском Рейгана. Она действительно ничего в этом узком голубом платьице — наряде агента по продаже недвижимости, — открытом сверху, с пышными кружевными рукавами, один из которых почти закрывает ее гипс. Ее накидка висит на спинке стула.

«…гордиться Америкой. Гордиться нашими товарами, вооруженными силами, фермерами и рабочими. Гордиться нашим Богом. И все мы едины в нашем презрении к миротворцам и сторонникам мягких мер, радикальным экологам и атеистам…»

Между энергичными овациями Гребби наклоняется к уху Келли, что-то шепчет ей, она сдержанно кивает. На ней красный свитер и прямая черная юбка. Когда она скрещивает ноги, Винс видит, как двигаются мышцы бедер под тканью, и боится, что кто-нибудь услышит его сдавленные стоны.

«…балуя и ублажая преступников всех мастей, и страх торжествует в наших городах. Но позвольте мне сказать всем этим насильникам, фальшивомонетчикам, хиппи, социалистам и порнографам, тем, кто ненавидит эту страну: ваши дни сочтены. Вы, кто живет за счет нашей благосклонности, кто переполнил чашу терпения, кто ниспроверг саму суть Америки, кто…»

Гребби кладет руку на подлокотник, и Винс замечает, что Келли делает то же самое. Ему не видно, но он представляет, как их ладони встречаются и сжимают друг друга. Через секунду Гребби снова наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Келли качает головой, отдергивает руку и хмурится.

«…умеренно-радикальные преподаватели колледжей и студенты-агитаторы, либеральный истеблишмент и их ручные псы, журналисты, продажные лидеры профсоюзов и вечные оппозиционеры, наркоманы, коммунисты, хиппи, нудисты, матери-одиночки, живущие на пособие, проститутки, воры, детоубийцы и…»

«Всякой швали по паре». Винс чувствует, что кто-то берет его за руку. Он опускает взгляд и видит, что его ладонь лежит в ладони здоровой руки Бет. Он знает, что она терпеть не может держаться за руки. Он смотрит на ее маленькое треугольное личико — образчик спокойствия, на длинную стройную шею, высоко вздернутый подбородок. Бет внимает говорящему с легкой улыбкой в уголках губ, положив руку в гипсе себе на колени, а здоровую — на колени Винсу и сжимая его пальцы.


— Знаешь, что меня тревожит? — спрашивает Бет, пока они стоят в очереди. — То, что Джимми Картер сказал, будто у него в сердце живет вожделение. Читал? В «Плейбое»? Я никогда не думала о президентах с этой стороны. Ну, ты понимаешь… в смысле секса.

— Уверен, они все такие, — отвечает Винс.

— Наверное, — соглашается Бет. Она как будто разочарована.

Они продвигаются вместе с очередью к Майклу Рейгану. Вблизи он выглядит моложе, чем со сцены.

— Спасибо, что пришли, — с легкой снисходительностью говорит Майкл Рейган. — Надеюсь, мой отец может рассчитывать на вашу поддержку.

Винс протягивает руку.

— Как думаете, он будет бомбить Иран?

Сын Рейгана сдавливает его ладонь.

— Я вам так отвечу. Экстремисты в Иране, как и либералы в нашей стране, дрожат от страха при одной мысли о том, что Рейган станет президентом. Это я вам гарантирую, сэр. Спасибо, что пришли.

Он отодвигает Винса свободной рукой, а другую протягивает Бет, но Винсу этого мало.

— И что это значит? Ваш отец намерен отправить туда морпехов?

— Могу сказать, что Америка Рональда Рейгана будет государством, которое действует обдуманно и решительно, а иногда и радикально. Спасибо за поддержку.

Винс продолжает смотреть на него.

— Но что конкретно это значит?

Ответ он услышать не успевает, потому что кто-то хватает его за локоть и толкает прочь.

А Майкл Рейган уже ищет глазами помощь, видя, как худенькая женщина в голубом платье подставляет ему загипсованную руку и ручку.

— Можно ваш автограф?


На тротуаре переминается с ноги на ногу горстка местных менее важных кандидатов от республиканцев — пятеро белых мужчин лет сорока и пятидесяти. Они дышат на замерзшие руки, подпрыгивают, как на пружинках, раздают значки и листовки людям, прослушавшим речь Майкла Рейгана. Винс берет значок с изображением Гребби. Аарон Гребби — образец красоты восьмидесятых годов, набор квадратов: квадратные плечи, квадратный подбородок, короткие волосы квадратом обрамляют честное квадратное лицо, типичный ведущий новостей, именно такой парень, с которым, по мнению Винса, у Келли мог бы быть роман, если бы не колечко на левой руке — единственный круглый предмет у этого человека. На нем блестящие новенькие ковбойские сапоги. Ни в каком другом городе Винс не видел, чтобы юристы и политики надевали ковбойские сапоги с деловым костюмом.

Келли стоит в нескольких шагах от него, скрестив руки на груди.

— Аарон, это Винс Камден из магазина пончиков, я тебе о нем рассказывала. Тот самый, который читает все подряд.

«Который читает все подряд». Винс сдерживает улыбку.

— Приятно познакомиться.

Рукопожатие Гребби стремительно, крепко и деловито.

— И мне приятно. Надеюсь, смогу рассчитывать на вашу поддержку во вторник. — Как только рукопожатие заканчивается, правая рука Гребби тянется к обручальному кольцу. Он крутит его на пальце, словно отчаянно пытаясь отвинтить.

— Винс читал «Мир по Гарпу» несколько месяцев назад. — Келли касается руки Гребби. — Это любимая книга Аарона.

— Как она вам? — спрашивает Гребби. Он переминается с ноги на ногу.

— Мне понравилось начало, — признается Винс.

Келли переводит взгляд с Винса на Бет, стоящую за его левым плечом.

— Ой, простите, — вспоминает Винс и отходит в сторону. — Это моя подруга Бет.

— Недвижимость, — выпаливает Бет, будто много раз произносила это про себя, ожидая, когда появится возможность представиться.

Келли и Гребби вопросительно смотрят на нее.

— Бет работает в сфере недвижимости, — поясняет Винс.

Она заливается краской.

— Я учусь на агента по продаже недвижимости.

Все соглашаются, что это замечательно. Рядом с Келли, высокой блондинкой, Бет кажется болезненной.

— Красивые волосы, — говорит Бет Келли почти шепотом, словно извиняясь.

— Ой, вы так любезны! — Келли наклоняет голову к плечу и улыбается, как обычно улыбаются захворавшему щенку или ребенку в инвалидной коляске. — Спасибо. Сегодня, правда, на голове у меня черт-те что. Ветрено. Но все равно спасибо. — Она смотрит на тонкие волосы Бет, и ее взгляд ползет вниз. — А что у вас с рукой?

Бет поднимает руку в гипсе и глядит на нее, не зная, что сказать.

— Она… сломана.

— А, — отзывается Келли. Все молчат, и тогда она говорит, что ездила на велосипеде к черту на кулички, что накануне поздно легла, что на работу ей вставать в семь, что уже поздно, что она выбилась из сил, и выдает гораздо больше информации, чем нужно, чтобы понять: она направляется домой.

— Увидимся утром, — прощается Аарон Гребби и добавляет: — На работе.

Они смотрят друг на друга еще мгновенье, потом Келли поворачивается к Винсу.

— Огромное спасибо, что пришел, Винс. — И, обращаясь к Бет: — Была очень рада с вами познакомиться.

— Я упала, — говорит Бет, снова подняв руку в гипсе. — С лестницы.

— Ох! — сочувствует Келли.

— Вот что случилось с моей рукой.

— Ох! — Келли вежливо улыбается, достает из сумочки ключи от машины, прощается и уходит на стоянку.

Винс и Гребби провожают ее взглядом. Бет рассматривает свои туфли.

— Майкл Рейган выступил отлично, правда? — спрашивает Гребби.

— Вы так думаете? — удивляется Винс.

— Просто потрясающе, что он сюда приехал, вот так запросто. Тут атмосфера изменилась. В этой стране происходит что-то поразительное. Это же очевидно, вам не кажется?

Винс узнает этот заученный тон малосодержательных фраз, но не может не ответить.

— Я скажу вам, что мне кажется, — парирует Винс. — Я сидел в этом ресторане и думал: если бы мне поручили вести избирательную кампанию Рональда Рейгана и у него был бы такой тупоголовый сын, то в какой город я отправил бы его за шесть дней до выборов, чтобы оттуда он не смог все испортить?

В первое мгновенье Аарон Гребби ошеломлен, но потом он изучающе всматривается в Винса.

— Простите, я не расслышал, как вас зовут?

* * *


— Я только хочу сказать… — Голос Винса перекрывает гомон бара. — Только хочу сказать, что наблюдаю за обеими сторонами пару дней и, разумеется, вижу разницу, но никто не говорит, что конкретно изменится.

— Что конкретно изменится? — Аарон Гребби шлепает себя по лбу. — Что конкретно изменится? Да все! Все изменится. Восьмидесятые годы двадцатого века станут зарей новой эры, возвратом к идеалам и превосходству Америки. Это революция. Правительство снова станет служить народу, а не наоборот. Мы останавливаем закат этой страны, пятидесятилетнюю неуправляемую либеральную эрозию.

— Вот я об этом и говорю. Такую чепуху обычно пишут в предсказаниях в печенье. Что это все значит?

— То и значит…

— Да, но вы не можете сказать, что конкретно изменится…

— Да я же говорю: реформа соцобеспечения, восстановление прав владельцев огнестрельного оружия, отмена десятков незаконных налогов. Если вы готовы слушать…

— А я слушаю! Только вы ничего толком не говорите…

Бармен перегибается через стойку.

— Все в порядке?

Спорщики кивают.

— Простите, — говорит Аарон. Откинувшись на спинку дивана, Бет даже не открывает глаза.

— Послушайте, — снова начинает Винс. — Я только хочу сказать: нельзя винить людей за то, что они стали циничными. Это все пустословие. То же самое, что машины продавать. Или туалетную бумагу.

Лицо Аарона краснеет.

— Я восемь месяцев прочесываю этот район, пытаясь оторвать людей от телевизоров, чтобы они выслушали, что я стану делать, если меня изберут. Через… — Он бросает взгляд на часы. — Через сто двадцать четыре часа меньше половины населения этого города пойдет голосовать. Половина из них пойдет голосовать, потому что это президентские выборы. Они понятия не имеют, кто я такой, и выберут другого парня, потому что «Гребби» звучит для них как какая-то гадость, которую сожрала их собака. Они даже не представляют, каковы мои взгляды на развитие экономики, работу госпредприятий, школ, на строительство автомагистралей. Они не знают, за что я возьмусь первым делом, если меня изберут, несмотря на то, что я без остановки талдычу об этом несколько месяцев. А всем плевать.

Винсу вспоминается аналогичная фраза Дэвида: «Всем плевать».

— А теперь еще какой-то мужик из магазина пончиков собирается прочитать мне лекцию обо всех несчастных, что ждут политического просветления! Ладно. Отведите меня к этим изголодавшимся избирателям! Я готов. Пошли. Покажите мне пятерых всерьез заинтересованных в разговоре избирателей, и я до утра буду отвечать на их вопросы. Только избавьте меня от бессмысленного возмущения людей, которым лень даже узнать, кто баллотируется, пока кандидат не вклинится между сериалом «Визг» и «Семейная вражда».

Оба напряженно смотрят друг на друга.

— Во Вьетнаме были? — спрашивает Винс.

Гребби подается вперед и настороженно вглядывается ему в глаза.

— Что?

— Вы только что сказали, что прочесываете этот район.

Гребби молчит.

— Друг у меня там был, — объясняет Винс. — Он часто это словцо употреблял.

Гребби делает глоток и отвечает сухо.

— А этот ваш друг, он вернулся целым и невредимым?

— Да. Практически. — Винс машет буклетом «Голосуйте за Гребби». — Тут ни слова нет о Вьетнаме.

Гребби раздумывает.

— Ну и за что вы там собираетесь взяться? — спрашивает Винс.

— Что?

— Вы сказали «за что я возьмусь первым делом». И что же это?

— За зоопарк. Нам в Спокане нужен зоопарк получше.

— Это понятно, — отзывается Винс. — Был я в этом зоопарке как-то раз. Погано там.

— Не понравилась выставка домашних кошек?

— Суслики с северо-запада, — улыбается Винс.

— Кунсткамера.

— Вы спите с Келли?

Гребби не ведет ухом, только умолкает на секунду.

— Пожалуй, нет… Только, по-моему, это не ваше дело.

— Да, — вздыхает Винс, — не мое.

Он поднимает с пола упавшую накидку и, наклонившись, укрывает Бет.

Она открывает глаза, делает глубокий вдох, окидывает взглядом бар, лес пустых бутылок, горы окурков.

— М-м-м. Уже все?

Гребби надевает пальто, когда Винс поворачивается к нему.

— Вы это серьезно?

— Что именно?

— Хотите пообщаться с избирателями?

Гребби смотрит на часы.

— Прямо сейчас? Уже почти полночь.

— Угу, — кивает Винс. — Рановато. Ну так подождем на месте.


Бывает, ночью задумаешься, что творится в мире, освещенном огнями. Иногда видишь разом всю жизнь, нагроможденную саму на себя, видишь город, разделенный печалями, в каждом районе — своя печаль. Даже город такого размера, пара сотен тысяч человек, может поразить: предложения руки и сердца, кулачные бои, дети крадут сигареты у родителей, женщины молятся, чтобы их напившиеся мужья уснули. И видно все сразу, когда, разрезая полночь, едешь через город в новехоньком «Додже» Аарона Гребби, Бет спит у тебя на коленях, а ты с заднего сиденья споришь о политике с человеком, что спит с девушкой, которую — как ты себя убедил — ты любишь.

Может быть, нормальные люди так и ведут себя, смотря прямо перед собой, не беспокоясь о том, что происходит вокруг, за всеми этими дверями. По крайней мере в это хочется верить. Поэтому, когда сверкающий новый пикап Аарона Гребби проносится мимо «Фото на паспорт и сувениры Дага», заставляешь себя не смотреть, не обращать внимания на то, на чем обычно задерживается взгляд. Огни плывут за окном, лица за лобовыми стеклами и на перекрестках. Ты хоть в этот раз не пытаешься представить себе любовные романы и разрывы — все то, что творится за оконными шторами, все эти порочные деяния скуки и измены.

Но если бы ты только посмотрел…

У Дага горит свет. Даг сидит на табурете за прилавком, а Лен Хаггинс и еще один мужчина — перед ним, создавая правильный треугольник. Ленни только что представил незнакомца, закончил речь и вернул солнцезащитные очки на свой длинный рябой нос.

— Что скажешь, Даг? Соглашаемся?

— Не знаю. — Даг закусывает губу и наклоняется вперед, скрестив руки на животе, словно это патронные ленты из жира. — Когда ты хочешь это сделать?

Лен смотрит на часы.

— Мы собираемся встретиться с ним в «Берлоге» через час.

Даг кивает.

— И что будете делать?

Лен кивает.

— Сначала мы… — Он бросает взгляд на третьего присутствующего. — Сначала мы заставим Винса отдать нам все деньги, которые он от нас утаивает. Потом узнаем фамилию почтальона. А потом… там видно будет.

— Не знаю. — Даг продолжает покусывать губу. — А если он не скажет вам, как зовут почтальона?

Лен косится на третьего человека.

— Скажет.

— Не знаю, — повторяет Даг.

— Слушай, это не твоя проблема. Тебе надо только решить. С нами ты или нет?

Даг вздыхает.

— Не знаю.

Ленни снимает очки и пытается расширить свои маленькие черные глазки, но они не хотят открываться.

— Да чего тут знать? Разве мы недостаточно все обсудили?

Третий мужчина стоит спокойно и смотрит на Дага, словно не замечая Лена.

— Уж очень это радикально для меня. Я не…

Из всех троих только Лен подпрыгивает от хлопка. Даг просто сползает с табурета на пол, а черная дырка в его виске дымится несколько мгновений, затем на ней появляются красные пузыри, начинает течь кровь. Его лицо ничего не выражает, словно с него тщательно стерли эмоции. Глаза открыты, один из них выкатывается из резиновой маски, в которую превратилось лицо.

— О господи! — Ленни не сводит глаз с тела Дага по ту сторону прилавка. — Ты что наделал?

Третий человек, Рей, спокойно засовывает револьвер за пояс, натягивает на руки перчатки и залезает в кассу. Он достает две двадцатки, отдает одну Лену, вторую кладет себе в карман. Он не спешит поделиться пяти- и однодолларовыми купюрами, просто рассовывает их по карманам брюк. Потом вытаскивает бумажник Дага из его заднего кармана и прячет в пальто. Выдвигает ящики и бросает их на пол, сбивает стопку сложенных буклетов.

— Какого хера?.. — захлебывается Лен.

— Что?

— Что ты делаешь?

Рей поднимает на него глаза.

— Создаю видимость ограбления.

— Нет, я имел в виду, зачем ты это сделал?

— Это? — Рей кивает на Дага. Его голос звучит ровно и невозмутимо, слышится лишь легкий акцент Южной Филли[7 - Южная Филли (Южная Филадельфия) — район Филадельфии, заселенный преимущественно иммигрантами и потомками иммигрантов из Италии и Ирландии.]. — Разве ты не этого от меня ждал?

Лен не может оторвать взгляд от тела. В Лене происходят какие-то изменения. Мозг ощущает небывалый подъем уровня адреналина и тестостерона. А где-то в глубине уже брезжит новая перспектива власти.

— Я… я не знаю.

Рей оглядывается на тело так, словно это машина, которую он подумывает купить.

— Слушай, на черта нам был этот жирный хер? Первое правило: нужно столько народу, сколько нужно.

Лен подходит ближе, смотрит на капли крови вокруг раны, представляет себе, что сердце Дага еще работает, и задумывается, сколько это будет продолжаться. Поразмыслив, он вспоминает:

— Но теперь некому подделывать кредитки.

Рей переводит взгляд с Лена на тело.

— А ведь правда. — Он чешет за ухом. — Хочешь честно? Я просто не мог больше слушать, как он твердит «не знаю».

Лен снимает очки, садится на корточки и смотрит в выпученные глаза Дага. Как просто. Будто выключатель нажали, и — бац. Был и нет. Сдвинь указательный палец правой руки на сантиметр и отнимешь… все. Черт побери! Черт, черт, черт!

Рей делает глубокий вдох и подходит сзади к сидящему на корточках Лену.

— Ну, иногда могу переборщить. — Он рассматривает затылок Лена. — Век живи, век учись.

Лен оборачивается и вопросительно смотрит на него.

— Это всегда так?

— Чаще всего да, — отвечает Рей.

— Черт побери, — уважительно замечает Лен.

Рей хватает его за руку и оттаскивает от кучи мертвой плоти на полу.

— Ладно, шеф. Пойдем проведаем твоего кореша.


Глава III

Спокан, штат Вашингтон

30 октября 1980 г., четверг, 2:58


— Давай-ка разберемся. — Джекс ставит свою бутылку шампанского на стол и опирается на нее, как на короткую трость. — Ты говоришь, что аятолла взял наших людей в заложники, потому что в Америке слишком много ленивых мамаш-одиночек, живущих на соцпособие?

Аарон Гребби смеется и понимающе качает головой.

— Нет. Разумеется, нет. Но, полагаю, разумно предположить, что эти вещи связаны, что они — составляющие общего разрушения, потери уверенности в себе, которая поразила Америку. Преступность. Инфляция. Сорок лет бесплодной либеральной политики. И утрата положения на международной арене. Ощущение, что мы сбились с пути.

Он сидит спиной к бару, его квадратное честное лицо обращено к покерным столам, где остановилась привычная Винсу игра. Наклонив головы, картежники слушают, как Аарон Гребби объясняет им, отчего нужно голосовать именно за него.

— Страна как женщина. Кто станет уважать ее, если она сама себя не уважает?

Проститутки округляют глаза. Мужчины кивают, бормоча что-то себе под нос.

— А как же зоопарк? — спрашивает Пити. — Что, по-вашему, не так в нашем зоопарке?

Гребби делает глоток виски и приветствует спросившего стаканом, показывая, что это прекрасный вопрос.

— Что ж, Пити. Начнем с названия. «Прогулка среди дикой природы»? Это не зоопарк. Зоопарк должен называться зоопарком. «Споканский зоопарк». А как, черт возьми, понять «Прогулку среди дикой природы»? Уж лучше так назвать заведение, где мы сидим.

Гребби убирает волосы со лба, но, по мнению Винса, это лишний жест. На его голове за последние шесть часов ни одна волосинка не двинулась. Он мелко рубит ладонью воздух, как каратист, подчеркивая свои высказывания.

— Наш зоопарк недофинансируется, — взмах, — недополучает материального обеспечения, — взмах, — и находится в неудачном месте, — сильный взмах. — Но дело не только в зоопарке. Дело в экономическом развитии всего региона. Наш несчастный зоопарк — квинтэссенция всего города и региона, боящегося достичь успеха.

Винс переводит взгляд с Аарона Гребби на сосредоточенные лица картежников и проституток и только теперь замечает, что Бет ушла. Он наклоняется к Анджеле, которая объедает куриную ножку.

— Не знаешь, куда делась Бет?

Она пожимает плечами.

— Домой ушла, наверное.

— Черт. Давно?

— Минут пятнадцать как.

Винс смотрит на дверь, потом на Гребби, который, подставив Эдди стакан, чтобы тот налил еще виски, переходит к теме уголовного судопроизводства. Его рука рисует в воздухе пьяненькую восьмерку.

— Мой соперник заявляет, что контроль над огнестрельным оружием поможет снизить уровень преступности, но это ошибочное мнение. Закон о контроле над оружием ударит по законопослушным гражданам, а не по преступникам. Надо, чтобы честному гражданину было легко купить пистолет для самообороны, а не сложно. Надо, чтобы нам стало легче защищать свои семьи, свою собственность, самих себя, а не сложнее.

Некоторые из слушателей согласно кивают.

— Если мы в самом деле желаем обуздать преступность, необходимо укреплять уголовное законодательство. Добиваться, чтобы преступники получали по заслугам. Усиливать судебную систему. Строить новые тюрьмы.

Все посетители «Берлоги» вздрагивают и качают головами, но Гребби словно не замечает этого. Винс поднимается и наклоняется к уху Гребби, едва увернувшись от взмаха его руки в стиле карате.

— БОЛЬШЕ тюрем, БОЛЬШЕ прокуроров, БОЛЬШЕ полицейских!

— Послушайте, — говорит Винс. — Не самая удачная тема для этого заведения. Нам пора.

— Я не хочу уходить, — отвечает Гребби, его глаза и губы блестят. — У меня в жизни не было лучшей аудитории. А вы идите.

— Мне кажется, вам не стоит здесь оставаться.

Гребби поворачивается к нему.

— Ничего вы не понимаете. Я ведь именно из-за этого и пошел в политику, Винс. Я… я напрямую общаюсь с этими людьми. Это воодушевляет. Впервые я нашел с ними контакт.

Винс отходит в сторону и повышает голос, чтобы все слышали.

— Эй, кто из вас зарегистрированный избиратель?

Гребби обводит комнату взглядом и видит то же, что и Винс. Не поднимается ни одной руки.


На улице холод ударяет в голову как похмелье. Туман жмется к земле. Гребби поднимает ворот пиджака и жмурится в свете фонарей.

— Сколько времени? он Винс смотрит на часы.

— Четвертый час.

— Господи.

Винс догадывается, что Аарону Гребби приходилось уже являться домой так поздно. Это наводит его на мысли о Келли. Он открывает рот, чтобы спросить о ней, но слышит, как у них за спиной хлопает дверца машины. Они с Гребби стоят посреди парковки, и Винс спрашивает себя, отчего он не оглянулся сразу. Ему становится не по себе.

— Притормози, шеф, — раздается рядом.

Он узнает даже не сам голос, а его тон, какой-то намек на общее прошлое — набор правил. Нью-Йорк. Или Джерси. Нет… Филли. И не просто Восточное побережье. Такое и в Спокане можно услышать. Нет, что-то другое, темное.

Винс медленно поворачивается. Секунда уходит на то, чтобы понять, что Ленни — тот, кто пошел против него. Мысленно хваля себя за верную догадку, он переводит взгляд на другого человека, и все становится ясно. Ленни ни при чем. Этот парень из другого мира.

До них метров пятнадцать. Лен приближается и снимает очки.

— Привет, Винсерс. Задержись на минутку. Надо поговорить. У нас с Реем есть к тебе пара вопросов.

Гребби останавливается и оглядывается на этих двоих. Он не спускает глаз с Рея. Как и все. Словно Рей магнит.

— Винс, все в порядке?

Винс внимательно разглядывает незнакомца, Рея. Он сантиметров на пять ниже Винса и немного толще. На нем черные слаксы, как на Винсе, рубашка без галстука, черное пальто. Огромные черные брови, гладкие темные волосы, зачесанные назад. Скучающее холодное лицо. Правую руку держит в правом кармане пальто.

— Я сейчас несколько занят, — отзывается Винс. Ему не нравится неуверенность в собственном голосе, который звучит так, будто он только учится говорить по-английски.

Их разделяют теперь метров пять, и это расстояние говорит само за себя: для дружеской беседы многовато.

— Мы быстро, — заверяет Лен.

Хотя объясняется все время Ленни, Винс обращается к незнакомцу.

— А может, перенесем на завтра?

— Нет, я думаю, лучше сделать это сегодня, — настаивает Лен. Незнакомец тянет носом, его верхняя губа дергается. Глаза закрываются и открываются медленнее и осознаннее, чем когда просто моргаешь.

Винс оглядывается на Гребби, который как будто чувствует, что тут что-то не так.

— Но мы с приятелем… — начинает Винс.

— Бери его с собой, — наконец открывает рот Рей. Делает шаг вперед, под его ногами скрежещет галька.

— Нет. — Винс не может отвести глаз от Рея. — Ничего страшного. Я пойду один.

Он поворачивается к Гребби и ощущает, как на лбу выступает пот.

— Я… э… Я поеду с этими ребятами. А вы идите.

Гребби ничего не отвечает. Винс хлопает его по плечу и идет к Лену. Рей делает шаг назад, пропуская Винса, и следует за ним и Леном через стоянку в переулок, где осталась машина Ленни.

— Мы быстро, — повторяет Лен и пытается выдавить из себя улыбку. — Не волнуйся.

Винс кивает. Во рту у него пересохло. Он не видит Рея, который идет за ним, но слышит скрип гальки под его ногами. Тени бегут впереди них, когда они удаляются от фонарей.

— В картах сегодня повезло? — интересуется Ленни.

— Я не играл, — отвечает Винс. Что-то в Лене изменилось, появилась новая для него уверенность в себе, бравада даже.

— Херово, — замечает Ленни. Они подходят к «Кадиллаку», и Винс чувствует руку Рея на своем плече, потом на спине — обычный жест, чтобы усадить в машину.

— На переднее сиденье, шеф, — говорит Рей, будто Винс сам не понимает. Винс эту часть действа никогда не видел. Своими глазами — никогда. Но представлял — и все идет именно так, как он представлял. Немногим из тех шестидесяти, что он насчитал накануне, не говорили напоследок: «На переднее сиденье».

Садясь в машину, Винс ищет глазами Гребби, но тот уже в своем красном пикапе. Медленно отъезжает. Значит, все. Винс сидит рядом с Леном на большом виниловом сиденье. Рей у Винса за спиной в темноте. Дверцы захлопываются. Ленни заводит мотор и дышит на руки.

— Холодрыга чертова.

Они сидят в темноте.

— Послушай, Лен. Что бы там ни…

— Я же сказал. Просто поговорим. Только не впадай опять в свою паранойю, Винс.

— Ладно. — Винс озирается вокруг. Они стоят на неосвещенной улице, метрах в сорока от «Берлоги», вдали от других машин. Даже если он сумеет открыть дверцу, пробежит от силы метра три, прежде чем…

Лен оборачивается назад.

— Видишь, Рей, я же тебе говорил, что Винс будет спокоен. Спокоен, как удав.

Рей не отвечает.

Винс смотрит прямо перед собой.

— Спокоен, как танк.

Винс и Рей молчат.

— Спокоен, как…

— Да в чем дело? — Винс оборачивается и встречается взглядом с Реем.

Лен надевает очки и смотрит поверх них. Его баки сходятся к подбородку.

— Хорошо, Винс. Дело в следующем. Ты выходишь из игры.

Винс поворачивается к Лену.

— Выхожу?

— Вот именно. Я знаю, ты прячешь от меня бабки. И платишь мне меньше половины того, что я заслуживаю. А на мне весь риск. Магазинчик-то мой.

— Так попроси прибавку, — отзывается Винс. — Я дам.

— Нет, теперь уже поздно. Ты выходишь. И выйти ты можешь двумя способами. Первый способ — мой: ты платишь мне все, что должен за последние десять месяцев. Думаю, пятнадцать тысяч. Знакомишь меня с почтальоном, отдаешь все кредитки, которые у тебя сейчас есть, и ты свободен. Можешь идти на все четыре стороны. Хоть из города уезжай.

Это тоже стандартная фраза. Уезжай из города. И вот что забавно: тебе хочется поверить. Да, я плачу, сдаю им почтальона и уезжаю из города. Они меня отпустят. Но ты же знаешь, как бывает на самом деле. Ты же не ребенок.

— Какого почтальона? — дрогнувшим голосом спрашивает Винс. — Какие деньги?

Ленни трет переносицу.

— Черт побери, Винс! Теперь ты еще и оскорбляешь мои мозги. Я же знаю, что ты денежки припрятал. Знаю, мать твою! Мы столько зашибаем, тебе ни в какую столько не потратить. Ну давай, колись. Я же сказал, есть два варианта. И вариант Рея тебя не обрадует. Уж поверь…

Винс ловит взгляд Рея в зеркале заднего вида и понимает, что тот тоже не слушает Лена. Его глаза говорят, что Ленни тут ни при чем. Это дело касается их двоих. И тут Винс замечает, что неподалеку едет машина. Он смотрит мимо Лена: пикап с погашенными фарами ползет по поперечной улице, со стороны водителя. В трех метрах от них машина останавливается, открывается дверца, высоко закрепленные фары включаются, и яркий свет бьет в глаза. Включается радио («Я верю в чудеса! С тех пор, как ты пришел, мой ненаглядный!»). Все трое подскакивают, инстинктивно прикрывая глаза.

— Какого… — начинает Лен.

— Так, Лен… — подает голос Рей с заднего сиденья.

В окно со стороны Рея стучат, негромко, отрывисто, металлом по стеклу. Пока они привыкали к яркому свету фар, Аарон Гребби вылез из пикапа и обежал машину. Он стоит у дверцы, раскрасневшийся, покрытый капельками пота, и держит длинную винтовку калибра.22, дуло наставлено точно между бровями Рея.

— Полегче, шеф, — говорит Рей. — Полегче.

Винс слышит глухой удар — что-то упало на пол машины позади него. Рей поднимает руки, чтобы показать, что они пусты.

— Все нормально, — продолжает Рей. — Хорош трястись, а то еще пальнешь. — Потом Винсу. — Твой приятель в курсе, как этой штукой пользоваться?

— Похоже на то. — Винс открывает дверцу и выходит. Он удивляется тому, как приятно воздух холодит его шею. Он пьет этот воздух. Гребби не сводит глаз с прицела. Ноги на ширине плеч, будто его учили стрелять в армии. Руки твердые.

Он вытирает пот со лба, не отрывая взгляда от Рея на заднем сиденье, освещенного ярким светом фар пикапа.

— Открой окно, — приказывает Гребби Лену. Все четыре стекла опускаются. — Теперь выключи мотор. — Мотор затихает. — Брось мне ключи.

Лен бросает ключи в открытое окно, и они ударяются о землю у ног Гребби. Винс смотрит на заднее сиденье: черные глаза Рея неотрывно следят за Гребби. Он ждет, что Гребби наклонится за ключами. Но он не наклоняется. Его подбородок остается над прикладом винтовки.

— Винс, — зовет Гребби. Но тот уже подбирает ключи Лена и бросает их в сторону пустыря. Ключи звякают в траве.

Гребби взмахивает винтовкой.

— Высуньте руки из окна. Оба. Насколько возможно.

Они подчиняются и высовывают руки по локоть. Гребби дышит глубоко и резко.

— Отлично. Вот так и держите. — Он косится на Винса и начинает медленно двигаться к своей машине, держа винтовку перед собой. — Пошли отсюда, пока я штаны не обмочил.


На то, чтобы уговорить Гребби не обращаться в полицию, у Винса уходит всего одна минута. («Ты правда хочешь переться туда и объяснять, почему околачивался с картежниками и проститутками в три часа ночи? И почему навел пушку на того, кто заявит, что был не вооружен? Тебе оно надо за пять дней до выборов?») Когда Гребби наконец соглашается, Винс откидывается на спинку сиденья и трет виски, пытаясь понять, что делать дальше.

— Мне ведь лучше не знать, чем ты зарабатываешь на жизнь, правда, Винс?

— Я пеку пончики, — отвечает Винс.

Гребби едет по переулку, потирая челюсть.

— Знаешь, что в этом самое странное?

— Что? — спрашивает Винс.

— То, как сильно мне хотелось пристрелить того парня. — Он бросает взгляд на Винса. — Он кто?

— Понятия не имею, — признается Винс. — Знаю только, что он не местный.

— Похоже, он был настроен серьезно…

Винс оборачивается и смотрит на винтовку, что лежит на заднем сиденье. В чехол набиты теннисные мячи, чтобы она не гремела.

— А ты, значит, охотник?

— Не совсем. Пару раз ходил на уток.

— А ты бы смог?

Гребби оглядывается на дорогу.

— Если бы ты меня раньше спросил, я бы ответил «нет». Но теперь… да, смог бы. Мне хотелось этого.

— Во Вьетнаме? Ты там когда-нибудь…

— Это другое. Вглядываешься в заросли, следишь за холмом, замечаешь струйку дыма. Не обязательно видеть человека, стреляешь, просто заметив движение. Я только один раз был в бою. Это хаос со всех сторон: позади, впереди. Трассирующие летят. Все в дыму. Там стреляешь не в кого-то конкретного. Просто вносишь свою лепту… просто плюешь в общий ливень. Люди падают. Но кажется, это не потому, что кто-то выстрелил. Там все вместе, будто от одного дождя прячутся. — Он качает головой, прогоняя воспоминания. — Ну, а ты? Когда-нибудь…

— Нет, — отвечает Винс. — Никогда.

Они снова едут молча. Винс смотрит в свое окно. Домой ему нельзя, поэтому он просит Гребби отвезти его к Бет, в район Вест-Сентрал, что в нескольких минутах езды от центра города. Они не разговаривают, Гребби чешет в затылке каждые несколько минут. Он тормозит у дома Бет и смеется.

— У меня такое ужасное чувство, будто завтра я проснусь и пойму, что это была моя лучшая речь в жизни. — Он улыбается. — Для целой оравы преступников.

— Хреново, — замечает Винс. — Ты их зацепил.

Он смотрит Гребби в глаза.

— Зачем ты это делаешь? Зачем баллотируешься на этот пост?

Гребби смотрит в лобовое стекло.

— Наверное, главная причина — мое эго. Но знаешь что? Я действительно в это верю. Банально, но я иногда просыпаюсь утром, и мне не терпится начать исправлять то, что, по моему мнению, не работает… вот, например, зоопарк улучшить. Наверное, выглядит глупо, но знаешь что? Хороший чертов зоопарк есть хороший чертов зоопарк.

Винс улыбается, лезет в бумажник и протягивает Гребби новенькую твердую карточку — свидетельство о регистрации избирателя. Кандидат читает ее, переворачивает и возвращает.

— Что ж, — заключает Винс. — Отдам свой голос за тебя.

— Правда? — Гребби пытается улыбнуться. — Столько трудов ради одного голоса.


Он тихонько стучит костяшкой среднего пальца. Квартира Бет — у основания железной лестницы, в цоколе кирпичной пятиэтажки. Дверь скрипит. Бет улыбается.

— Привет.

— Разбудил?

— Нет. — Она распахивает дверь. На ней длинная белая футболка и клетчатые пижамные штаны. Волосы стянуты в хвост. Ногти на ногах покрашены красным лаком.

Винс входит. Бет живет в квартире с одной спальней, но ее занимает мать, а сама Бет и ее годовалый сынишка Кеньон спят в гостиной. Бет — на раскладном диване. Сейчас Кеньон, одетый в ползунки, лежит в детском манеже рядом с плюшевой собакой и мячиком. На столе стоит чашка чаю, рядом — буклет «Лучшее для вашего дома».

Винс смотрит на крепко спящего мальчика. На его макушке чернеет прядь кудрявых волос.

— Растет.

— Не по дням, а по часам.

— Можно позвонить, Бет?

Она берет чашку, он идет за ней в кухню. Она показывает ему телефон на стене рядом с холодильником и садится за стол. Винс набирает номер магазина пончиков, хотя знает, что Тик ни за что не ответит.

— Ну, давай же. Возьми трубку. Хотя бы сегодня. — Он вешает трубку и набирает номер снова. Молчание. Придется туда ехать.

Потом он пытается дозвониться Дагу домой. Ответа нет. Еще раз. Ответа нет. Винс смотрит на часы. Четыре утра. Вряд ли Даг окажется на работе. На всякий случай он звонит в «Фото на паспорт и сувениры Дага». Тишина.

Винс вешает трубку. Бет следит за ним из-за стола, докуривая сигарету.

— Все в порядке, Винс? — Она дает ему затянуться.

Ему неприятно, как резко звучит его смех.

— У тебя… — Он ерошит волосы. — У тебя есть телефонная книга, Бет?

Он берет сигарету, затягивается. Она приносит телефонную книгу, Винс ищет номер такси. Диспетчер говорит, что обе машины на выезде. Но одна из них вернется примерно минут через тридцать.

Винс кладет трубку. «Обе машины». Гребаный город. Он садится за стол, качая головой. Бет дает ему стакан воды.

— С тобой все в порядке, Винс?

Он осушает стакан и смотрит на Бет, на ее большие круглые глаза, тонкие черты.

— Слушай, извини, что так получилось. Я хотел проводить тебя до дома…

Она переводит взгляд на свой стакан с водой.

— Ничего. Я устала, а ты был так увлечен.

— Все равно я мог бы проводить тебя.

— Мне не хотелось. Боялась, что ты попытаешься мне заплатить.

Винс молчит.

— И вообще… Я всем сказала, что у нас с тобой обычное свидание.

— Так оно и было.

— Нет. — Она откидывает прядь волос с глаз. — Не было. Может быть, и ничем другим оно не было. Но и не свиданием. Знаешь, когда я это поняла?

— Бет…

— Когда увидела ту девушку. Блондинку.

— Бет…

— Я тебя не виню. Она симпатичная.

— Бет, у меня ничего нет с ней.

Она кивает.

— Она спит с женатым мужчиной. С этим политиком. Нет, все дело в том, как ты на нее смотрел…

— Бет…

— Я поняла… на меня ты так не смотрел никогда.

— Послушай, Бет…

— Нет, все в порядке. Но ты никогда не будешь хотеть меня так, как ее. Помнишь, что ты вчера вечером мне сказал? Хотеть чего-то лучшего вполне нормально. Вот мне никогда не стать чем-то лучшим для тебя.

— Послушай, Бет, — начинает Винс. — Я уеду из города на некоторое время.

Она поднимает взгляд, но больше никаких эмоций не заметно.

— Когда? — спрашивает она. Винса слегка расстраивает ее бесстрастный тон. Нет, не то чтобы ей нет дела, просто они принадлежат к тому типу людей — сидя в квартире ее матери в четыре утра, — которые не выдают своих чувств, когда расстроены, они всегда готовы к этому.

— Сегодня. Сейчас.

Прядь волос снова падает ей на глаза.

— Вернешься? — спрашивает Бет.

Винс наклоняется, чтобы убрать волосы с ее глаз, она не мешает ему, пристально следит за пальцами, касающимися ее виска.

— Не знаю.

Бет отстраняется.

— Тебе бы понравился дом, который я продаю. — И, не дав ему ответить: — Ладно.

Она моет посуду, улыбается и говорит тоном, полным лжи, тоном проституток, продающих недвижимость, и преступников, выпекающих пончики:

— Ничего, приедешь, когда я буду продавать следующий.


Такси везет Винса мимо «Берлоги Сэма». «Кадиллака» Лена уже нет. Проезжая мимо здания за своим домом, Винс замечает «Кадиллак» за деревьями и домами на дорожке. Такси остается ждать там, а Винс крадется вдоль живой изгороди соседей. Он видит тени за шторами своих окон, кто-то копается в одежде в шкафу, другой поднимает матрас. Винс возвращается в машину и просит водителя высадить его в двух домах от магазина «Пончик пробудит в вас голод». Уже шестой час. Ночь медленно приближается к рассвету. Он идет по переулку и не видит ничего подозрительного. Винс заглядывает в маленькое окошко задней двери «Пончика». Тик закончил подготовку и сидит за столом, разговаривает сам с собой, опустив руки, словно не знает, что делать дальше. Винс открывает дверь и проскальзывает в кухню. Тик сидит к нему спиной. Винс понимает, что раньше никогда не видел этого парня молчащим.

Тик замечает его и облегченно выдыхает:

— Мистер Винс! Вас не было и… я не умел делать пышки с кленовым сиропом и… я… не знал…

Винсу приходит в голову, что, закончив пекарские курсы, он за два года не пропустил ни одного дня в «Пончике». С понедельника по субботу, целых два года. Он должен был научить Тика, чтобы тот мог хотя бы один день в неделю работать самостоятельно. Но Винсу все время казалось, что парнишка еще не готов. Поэтому шесть дней в неделю, шесть часов в день почти два года он трудился каждую минуту каждой смены. Владельцы, нанимая его, говорили что-то об отпуске. Но Винс никогда его не брал. Куда ему ехать?

Тик встает.

— А теперь будем делать кленовые пышки?

— Нет, — отвечает Винс. — Сегодня я работать не могу. Извини, Тик. Мне нужно уехать из города. На… похороны.

— Хреново дело. Кто-то умер?

Винс идет в чулан и переворачивает ведро для мытья полов.

— Обычно именно из-за этого и затевают похороны, Тик.

Он встает на перевернутое ведро и отодвигает потолочную плитку. Оттуда он забирает ключ и пустой желтый конверт из манильской бумаги.

— Жди здесь, — говорит он. — Я спущусь вниз.

Вниз можно попасть через люк. Винс спускается по приставной лестнице в тесное темное пространство — нечто среднее между подвалом и погребом. Он дергает за веревочку, и одинокая лампочка освещает грязный пол и стены фундамента. На полу захлопнувшиеся мышеловки, мешки из-под цемента и старые стаканчики из-под кофе, в дальнем углу свалены жестяные банки из-под растительного масла, ящики из-под муки и мешки из-под сахара. Винс разгребает мусор, находит старый угольный желоб, открывает его, далеко засовывает в него руку и вытаскивает закрытую на висячий замочек металлическую коробку, размером с небольшую обувную. Он оглядывается через плечо и открывает замок ключом. Пятидесятидолларовые купюры сложены одна к одной. Давненько он не пересчитывал… впрочем, к чему лукавить: 30 550 долларов. Он держит счет в уме.

Винс вынимает пачку купюр и начинает считать, кладет их стопками по двадцать штук, скрепляет каждую резинкой, отсчитывает десять стопок, затем кладет деньги — 10 000 долларов — в желтый конверт и засовывает его за пояс. Берет еще десять полусотенных и кладет в карман. Закрывает коробочку, убирает назад в угольный желоб и заваливает вход пустыми мешками. Наверху Тик стоит в кухне там, где Винс его оставил, смотрит на куски теста и миски с глазурью.

— Послушай, — начинает Винс, подойдя к Тику близко-близко. — Это важно. Сегодня тебе придется печь пончики самому. Тебе и Нэнси. Она придет через пару минут. Ты справишься. Так?

Тик кивает.

— Позднее сюда придут люди, — продолжает Винс. — Будут искать меня. Не ври им. Скажешь, что я был здесь и ушел. Не умничай с ними. Не выдумывай ничего. Отвечай как можно проще. «Винс был здесь. Потом ушел. Куда — не знаю».

— Не волнуйтесь. — Тик начинает быстро кивать. — Если эти говнюки попытаются остановить меня, е-мое… я втяну яйца и отработаю пару приемчиков тейквондо на их задницах.

— Нет. Тик, послушай меня. Ты должен сосредоточиться. Никакого тейквондо, никакого сопротивления. Давай соберись.

Тик затихает и убежденно кивает.

— Да, буду тише воды ниже травы.

— Я верю в тебя, — говорит Винс и похлопывает парня по плечу. — Слушай, хочу тебя еще кое о чем попросить. — Он вытаскивает пачку полусотенных из-за пояса и отделяет две купюры. — Это тебе.

— Без балды?

— А это, — он протягивает Тику оставшиеся восемь полусотенных, четыреста баксов, — для моей подруги. — Винс записывает адрес. — Ее зовут Бет Шерман. Эти деньги отнеси ей. Ладно? Только никому об этом не говори.

Он идет к задней двери, высовывается и озирается по сторонам.

— Вы вернетесь, мистер Винс?

— А то, — отзывается Винс. Оборачивается и выходит в переулок.


Недостаток сна не должен иметь такую власть над человеком. У него ведь нет собственных свойств. Это просто пробел, отсутствие, как недостаток секса или воды, или любая другая пустота. По улочкам и переулкам Винс крадется от машины к машине, останавливается, чтобы оглядеться в каждом промежутке. Ему хочется просто лечь и закрыть глаза. Уснуть. Всего лишь на минутку. Он глядит на свою красную рубашку на пуговицах и черные слаксы, в которых вышел из дому накануне вечером. Арифметика дается ему с большим трудом, чем следовало бы. Так, посмотрим. В последний раз ты лег в постель во вторник вечером после предвыборных дебатов. Проснулся в среду ночью, в два часа. А сейчас… 6:40 утра. Четверг. Получается почти двадцать девять часов без сна.

Он проделывал это тысячу раз. Сутки, а то и двое не ложился спать. Так почему же сейчас настолько устал? Подъем и падение уровня адреналина. Или еще что-то? Винс обдумывает слова Бет, умышленную лживость ее тона — «Приедешь, когда я буду продавать следующий», — зажмуривается и резко открывает глаза, ступая по переулку за Спраг-авеню. Наконец он выходит на авеню и замирает как вкопанный, увидев на стоянке у магазинчика «Фото на паспорт и сувениры Дага» две полицейские машины с антеннами и две следовательские. Перед входом в магазин натянута пластиковая полицейская лента. Он подбирается ближе и заходит за ленту, чтобы рассмотреть, что происходит внутри, за большой стеклянной витриной. Два детектива размахивают руками в резиновых перчатках. Винс опирается на холодный капот полицейской машины.

Дверца открывается.

— Возвращаемся на место преступления?

Винс выпрямляется. Из патрульной машины выходит тощий парень лет двадцати семи — двадцати восьми в куртке поверх рубашки с галстуком. В руке он держит пластиковый стакан с кофе. Арифметика простая. Полицейский. Не в форме. Детектив. На макушке волосы редеют, на затылке еще густые. Завиваются у ворота. Он улыбается приветливо и нагловато.

— Что, простите? — переспрашивает Винс.

Детектив чавкает жвачкой.

— Ну, знаете, так говорят. «Преступник всегда возвращается на место преступления». Правда, глупо? Не думаю, что такое бывает на самом деле. Зачем вам возвращаться? Ностальгия?

— Понятия не имею.

— А вы бы вернулись?

— Я?

— Если бы убили владельца этого магазина вчера вечером, вернулись бы сюда утром? Я бы точно не вернулся.

Винс чувствует на себе пристальный взгляд молодого полицейского. Услышав, что Даг убит, он старается не выдать своих эмоций: ни горя, ни удивления, ни отсутствия горя или удивления. Но мысленно представляет Рея на заднем сиденье и только теперь понимает, что должно было случиться с ним накануне вечером. И еще одна мысль: Даг мертв. Из-за Винса. Ему ужасно жаль Дага, но в голове моментально щелкает: шестьдесят один. Винс ощущает себя попавшим в ловушку выражения собственного лица. Изобрази грусть, и следак тут же спросит, был ли ты знаком с Дагом. Не показываешь удивления — не потому ли, что ты прикончил его? Винс старался выглядеть заинтересованным, но спокойным. Так же, как любой человек, обеспокоенный тем, что в округе творится беззаконие.

— Может, и вернулся бы, если бы что-то забыл.

Молодой полицейский всматривается в него, потом согласно кивает.

— Я об этом не подумал. Предположим, вы вернулись домой и поняли, что одна из ваших перчаток пропала. Вы боитесь, что она упала рядом с телом. Тогда вы придете пораньше, надеясь, что полицейские еще не обнаружили тело, и заберете перчатку.

— Ну да, вроде того.

— Черт. Я должен был просчитать это. — Полицейский понимающе смеется. — Наверное, поэтому меня тут и оставили, не позвали туда с нашими умниками, да?

— Откуда мне знать.

Полицейский пожимает плечами. Его веселые зеленые глаза вспыхивают.

— Меня взяли временно из патрульных. Двоих детективов попинали за то, что они бесплатно столовались в этом картежном ресторане. Начальство три месяца не могло найти им замену, вот я теперь… за кофе бегаю. — Он протягивает руку. — Алан Дюпри.

Винс пожимает ему руку.

— А вы были знакомы с жертвой? С этим… — Он смотрит в протокол. — Дагом.

— Нет. — Винсу уже легче врать этому неопытному следователю. — Просто случайно шел мимо и увидел полицейские машины.

Дюпри кивает.

— Четверть седьмого. Вы самый ранний хлопотун из всех, кого я видел, мистер…

— Я шел завтракать.

— Правда? И куда же?

— В «У Чета».

— А, в центр города. Да, я много раз проходил мимо этого кафе, но внутрь не заглядывал. Что у них там подают? Жареные картофельные оладьи? Домашнюю картошку-фри?

— Я точно не знаю.

Дюпри смеется.

— В такую даль идете и даже не знаете, в каком виде вам подадут картошку, мистер…

— Мне по-всякому нравится. — Винс оглядывается на магазин, где работают опытные детективы. Они указывают руками за прилавок, наверное, на тело Дага. — Так что тут произошло?

— В магазине? Понятия не имею. Наши думают, что ограбление. — Дюпри отпивает кофе.

— А вы не согласны с ними?

— Да ограбление-то было. Но его не поэтому убили.

— В каком смысле?

— Ну, смотрите. Этот человек закрывает магазин каждый день в шесть часов, правильно? Но стреляли в него между полуночью и четырьмя утра. Кому придет в голову грабить его через шесть часов после того, как он обычно заканчивает работать?

— Может, это было преступление под влиянием момента? — предполагает Винс. — Взломщик не ожидал его увидеть.

— Может быть. — Алан Дюпри делает глоток кофе. — Но если бы вы были взломщиком, вы додумались бы поживиться в фотоателье? После закрытия? Там же нет денег. Нет стереооборудования. Так что же — ехали мимо и вдруг подумали: «О, круто, сопру-ка я поддельный паспорт»? Абсурд. А вот если Даг еще чем-то занимался… тем, что не обозначено на вывеске… Улавливаете мою мысль?

Винс молчит.

— Я скажу вам, что думаю по этому поводу, — продолжает Дюпри. — Между нами, ладно? — Он прислоняется к капоту одной из патрульных машин и дышит на озябшие руки. — По-моему, к Дагу кто-то пришел в полночь. И кто бы это ни был, Даг его знал. Доверял ему. Значит, друг. Или сообщник. Тот, с кем он работал — и, вероятно, не над паспортами.

— Почему в полночь?

— После его никто живым не видел. Жена говорит, он вышел из дома без десяти двенадцать.

Винс всматривается в лицо молодого полицейского, которое не так уж молодо. Господи. Да парень играет с ним в «кошки-мышки». Все это время гад вел допрос. Без адвоката. «Вы вернулись бы сюда утром?.. Вы были знакомы с жертвой?.. Вы самый ранний хлопотун из всех, кого я видел… В такую даль идете и даже не знаете, в каком виде вам подадут картошку… Жена говорит, он вышел из дома без десяти двенадцать…»

Но дело в том, что Даг не был женат. Черт! Винсу вспомнилось, как однажды он оказался на заднем дворе наедине с доберманом. Двигайся медленно. Не паникуй. Он делает правильное лицо и сочувственно качает головой.

— Вот беда-то. А детишки у них есть?

— Четверо. — Дюпри тоже опечаленно мотает головой.

— Нет. — Винс прикрывает рот и качает головой. — Четверо! Боже, какой ужас.

Дюпри отстраняется от машины, на которую опирался. Винс сглатывает. Облажался конкретно. Сказал, что не знаком с Дагом. И теперь вот стоит тут с десятью тысячами в кармане рядом с магазином, в котором ему подделывали кредитки, в тот день, когда владелец этого заведения был убит.

Дюпри хочет спросить еще что-то, но дверь магазина открывается и выглядывает высокий бледный полицейский постарше, с моржовыми усами и в резиновых перчатках.

— Дюпри! Ты что там, мать твою, делаешь?

Дюпри оборачивается.

Высокий полицейский выходит на улицу. На нем узкий вельветовый пиджак с заплатками на локтях. Он похож на профессора философии — переростка.

— Где мой кофе?

— Я тут… беру показания у свидетеля, — откликается Дюпри. При слове «свидетель» морж что-то бормочет себе под нос и идет к ним.

— Холодина какая.

Полицейский направляется прямо к Винсу и останавливается в нескольких сантиметрах от него. Он огромный, под два метра ростом. Рукава пиджака плотно охватывают руки. В усах остатки еды — яичница, что ли?

— Детектив Фелпс, — представляется он Винсу. — Ну что, поведайте мне, что видели, мистер…

— Ничего, — слишком быстро отвечает Винс. Он переводит взгляд с одного полицейского на другого. — Я ничего не видел. Я уже сказал офицеру Дюпри, что шел завтракать, смотрю — машины полицейские. Я ничего об этом не знаю.

— Ага.

Фелпс еще несколько секунд смотрит на Винса, потом его лицо багровеет, он поворачивается к Дюпри.

— Дюпри, мы называем свидетелями тех, кто что-то видел. Парень улыбается, как человек, привыкший выходить из трудностей с помощью своего обаяния.

— Да, мы до этого еще не дошли.

Фелпс поворачивает толстую шею и улыбается Винсу.

— Офицер Дюпри — натура увлекающаяся. Извините, что он отнял у вас время.

— Ничего страшного. — Винс пятится.

Дюпри открывает рот, чтобы возразить, но Фелпс бросает на него выразительный взгляд.

— Где мой гребаный кофе, салага?

Дюпри снова косится на Винса, потом садится в машину, берет еще один стаканчик кофе и протягивает его Фелпсу. Винс поворачивается и уходит прочь.

Через десять шагов он слышит, как Дюпри кричит ему вслед:

— Вкусных вам картофельных оладий, мистер…

— Спасибо, — бросает Винс через плечо.

* * *


Офис авиакомпании «Пан-Ам» открывается ровно в девять. Первый клиент, вошедший в дверь, — высокий статный мужчина в черных слаксах и красной рубашке. Его каштановые волосы острижены под ежик в парикмахерской напротив. Он проводит рукой по щетине на затылке и пытается вспомнить, когда еще стригся так коротко.

Кассирша никак не может подобрать Винсу подходящий рейс. Он хочет улететь сегодня, но предстоит еще кое-что доделать, поэтому билет нужен на вечер.

— Вам лучше подождать до утра, — советует кассирша, пожимая плечами под фирменной синтетической блузкой «Пан-Ам» цвета дроздовых яиц.

— Нет, — настаивает Винс. — Мне нужно уехать сегодня.

Пока кассирша говорит по телефону, Винс смахивает каштановые волоски с рубашки. После некоторых усилий она получает ответ: рейс до Сиэтла в 16:30, потом до О’Хары[8 - Международный аэропорт города Чикаго, второй по занятости аэропорт в мире.] в 18:20. Там он проведет ночь, а на следующее утро улетит первым рейсом. Винс расплачивается наличными, вызывает такси и ждет в здании, когда оно приедет.

— Спасибо, что выбрали «Пан-Американ», — говорит кассирша, когда он выглядывает за дверь. — Приятного пребывания в Нью-Йорке.


Винс сидит в закусочной «У Чета». Перед ним две кучки монеток по двадцать пять центов, ручка и блокнот. Он допивает кофе, осторожно оглядывается, сгребает в руку одну кучку и идет к телефону-автомату. Бросает монетки по одной и начинает набирать номер по памяти.

— Бэнкс, Марроу, Деврис.

Секретарша.

Винс улыбается. Пишет на листке: «Партнер». Бенни стал партнером. Без балды.

— Будьте добры Бенни Девриса.

— Я посмотрю, на месте ли он.

Она переводит звонок.

— Бенни Деврис.

Винс чувствует, как от этого скорострельного голоса ему становится тепло. Как-то Бенни сказал ему, что специально говорит быстро, чтобы выдать клиентам больше информации. Больше скажешь, больше заработаешь.

— Я ищу адвоката, который представляет интересы исправившихся гангстеров.

Бенни Деврис немногословен, что для него нетипично.

— Кто это?

— А ты не узнал?

Молчание.

— Ты представляешь интересы стольких лучших своих друзей, что всех уже и запомнить не можешь?

— Марти? Это…

Прежнее имя, к удивлению Винса, звучит непривычно.

— Он самый.

— Марти! Е-мое! Какого хрена… ты где?

Винс обводит взглядом тихую кофейню.

— Ты даже не представляешь, где я.

— Без балды? Федералы с тобой хорошо обращаются?

— Как с королем.

— Ты ни во что не вляпался?

— Как всегда. Есть проблемка.

— Опять кредитки?

— Ага.

— Ах ты, старый аферист.

— Смотрю, ты все-таки заполучил на дверь табличку с собственной фамилией.

Бенни смеется.

— Да. Пару месяцев назад. Представляешь? Единственное преимущество в ведении крупных уголовных дел — твое имя появляется в газетах.

— Слушай, Бенни. У меня есть к тебе вопрос. Это очень важно. Ты что-нибудь слышал? Обо мне. Может быть, кто-то узнал, где я. Хочет вернуть деньги, которые я задолжал.

— Кто, например?

— Не знаю. Потому и звоню. Я подумал, может, ты свяжешься с нужными людьми, разведаешь, не спрашивает ли кто обо мне.

— Господи, я даже не представляю, с чего начать. Ребята, против которых ты давал показания… из них никого не осталось. Про Бейли и Крейпо ты слышал, придурки несчастные. А Колетти — так он теперь сам даже пописать не может. Живет на Бей-Ридж, в старой квартире своего сына.

Винс записывает в блокноте: «Бей-Ридж».

— Остальные либо богу душу отдали, либо срок мотают, Марти. Тут, наверное, замешаны эти новые ловкачи, нахватавшиеся приемчиков из фильмов. Хочешь честно? Нынче хоть носись по Мулберри, спустив штаны, никто ничего не скажет.

Винс кусает ноготь большого пальца. Чушь какая-то. Кто-то же послал того парня в Спокан.

— А как там Тина? — спрашивает он.

— В смысле?

— Ну, как у Тины дела? Обо мне спрашивала?

Бенни отвечает не сразу.

— Ты ведь знаешь, что она вышла замуж, да, Марти?

Винс смотрит в окно. Записывает на листке: «Замужем».

— Ау?

— Да, я слушаю.

— Три года прошло, Марти. Жизнь продолжается.

— Кто он? — спрашивает Винс.

— Ее муж? Хороший парень. К криминалу отношения не имеет. Играл за нашу команду по софтболу. Там они и познакомились. Мы ездили на районные соревнования. Чуть первое место не заняли.

— И что он делает?

— Он защитник.

— Да нет же, идиот. Чем он на жизнь зарабатывает?

— А. Он диспетчер в аэропорту Кеннеди.

Винс отводит трубку от уха на несколько секунд, потом прикладывает обратно.

— Слушай, Бенни. Тут есть один парень из Филли… Рей, фамилию не знаю. Коренастый. Волосы черные. Типичный киллер, из этих, на быков похожих. Его задействовали, чтобы прикончить Джимми Пламса за то, что тот скрывал доходы от автоматов в Квинсе. Помнишь такого?

— Марти. Я теперь веду в месяц по пять-шесть уголовных дел. Всех ведь не упомнишь. Я даже не помню, кто из них мне задолжал.

— Нет, такого не забудешь. Колоритный парень. У него толстые черные брови, как две бешеные гусеницы. Всех зовет «шефами».

— А почему он тебя так заботит, этот парень?

— Потому что… — Винс оглянулся. — Он тут.

— В каком смысле?

— Объявился в городе. Вчера ночью хотел прокатить меня на машине.

— Киллер там у тебя? Ты уверен?

— Да, на все сто.

— И чего он от тебя хочет?

— А ты как думаешь? Подружиться со мной?

— Господи. Ты уверен?

— Бенни! Этот парень пытался прокатить меня на машине!

— Ладно. Я поспрашиваю, разузнаю, кто его нанял.

— Как его зовут? — спрашивает Винс.

— Кого?

— Парня, за которого Тина вышла замуж. Твоего зятя.

— А, Джерри. Его зовут Джерри.

Винс записывает в блокнот: «Джерри».

— А фамилия?

— Да ладно тебе. Прекрати, Марти.

— Просто назови мне ее новую фамилию.

Вздыхает.

— Макграф. Джерри и Тина Макграф.

Винс записывает: «Тина Макграф».

— Они по-прежнему живут в пригороде?

— Нет. Переехали на Лонг-Айленд.

Винс прибавляет к написанному «Лонг-Айленд».

— Спасибо, Бенни.

— Слушай, Марти…

— Я тебе скоро перезвоню, дружище. — Винс кладет трубку. Смотрит на страничку блокнота. «Партнер. Бей-Ридж. Замужем. Джерри. Тина Макграф. Лонг-Айленд». Не совсем те сведения, которые были ему нужны… а может, и те. Винс комкает листок, возвращается к столику и опускает бумажный шарик в пустую кофейную чашку. Он смотрит на вторую кучку монеток и понимает, что они не пригодятся.


Винс идет, пригнувшись, по заднему двору соседей, перелезает через ограду и заглядывает в окошко подвала собственного дома. Убедившись, что там никого нет, разбивает локтем стекло и соскальзывает в подвал. Он встает на стиральную машинку, спрыгивает на пол, поднимается по ступенькам и выходит в кухню — точнее, в то, что когда-то ею было.

Они тут постарались на славу: ящики выдвинуты, повсюду разбросана еда. Коробка с травкой, хранившаяся под раковиной, пропала. Он так и думал. Все засыпано вулканическим пеплом. Небольшой запас наличных, который он держал в кухне, тоже исчез. Винс входит в гостиную. Везде валяются журналы и газеты. Они даже оторвали заднюю крышку телевизора. Вот почему он хранит деньги в магазине пончиков, а фамилию, адрес и номер телефона почтальона — в голове. В спальне все завалено одеждой Винса, кровать разорена, из тумбочки все выгребли. Винс переворачивает тумбочку. К ее дну скотчем приклеено истертое письмо. Цензор ФБР вырезал из конверта все, кроме фамилии отправителя: Тина Деврис. Винс давно собирался ответить, но не знал, что сказать. Он кладет письмо на тумбочку и садится на кровать, осматривая кучи одежды.

Наконец встает и начинает складывать дорожную сумку. Звонок в дверь раздается, когда он уже застегивает молнию на сумке. Господи. Что за день. Он оглядывается. Берет желтый конверт с десятью тысячами и засовывает в сумку. Потом подхватывает кусок узкой трубы, сантиметров двадцати длиной, которым до смерти напугал мальчишку из «Импалы». Он смотрит в окно и видит на пороге высокую женщину, держащую кипу буклетов. На груди у нее значок «Андерсона в президенты».

Винс приоткрывает дверь. У женщины вид профессионального агитатора. Высокая блондинка в крупных круглых очках, зубы как у лошади.

— Здравствуйте, сэр. Ширли Стаффорд. Я агитатор компании «Джона Андерсона в президенты». Не желаете поговорить?

— Я вообще-то спешу, — отвечает Винс.

— Понимаю. Вы являетесь членом одной из двух политических партий, мистер…

— Камден. Нет, я не вхожу ни в одну из них.

— А вы являетесь зарегистрированным избирателем, мистер Камден?

— Да.

— Можете ли вы назвать себя не определившимся по данному вопросу?

Винс распахивает дверь.

— В общем, да, я еще не определился.

— Мистер Камден, вы согласны с тем, что республиканцы и демократы взяли политические процессы в этой стране за горло мертвой хваткой?

— Ну…

Она не умолкает.

— Исключив Джона Андерсона из дебатов на этой неделе, несмотря на то что число его сторонников перевалило за десять процентов, Картер и Рейган невольно показали, до какой степени мы нуждаемся в таком человеке, как Джон Андерсон. Мистер Камден, наша политическая система близка к расколу. И Джон Андерсон полагает…

— Но ему не победить.

— Простите?

— Ну у него же, сколько там, десять процентов — за четыре дня до выборов? Я вообще не понимаю, почему вы все еще ходите, агитируете.

— Что ж… у Джона Андерсона есть шанс набрать самый высокий процент голосов для третьей партии со времен…

— Но ему же не победить.

Она недовольно поводит плечами и размыкает губы, обнажив огромные зубы.

— Да, но Джон Андерсон полагает…

— Подождите, не о нем речь. А о вас. Зачем ходить от двери к двери, пытаясь привлечь голоса для человека, у которого нет шансов?

Она смотрит на буклеты в своей руке. Выдыхает.

— Я… я нанялась на эту неделю и…

Через два здания от них «Кадиллак» Лена сворачивает на улицу Винса.

Он тянет женщину в дом.

— Прошу вас, входите.

Винс захлопывает за ней дверь и оглядывается в поисках чего-то… сам не знает чего.

Ширли тоже озирается и видит кучи одежды и продуктов, выдвинутые ящики, разобранный телевизор, все разломанное, рассыпанное на полу, покрытое вулканическим пеплом. Наконец ее взгляд натыкается на кусок трубы в его руке.

— Мне не следовало заходить.

Винс обводит бардак куском трубы, которым собирался кого-нибудь треснуть.

— Оставил дома пса, а он погнался за мышью.

— Ах, у вас есть собака? — улыбается Ширли. — Обожаю собак. А где он?

Винс отодвигает штору и выглядывает в окно.

— Его машина сбила.

«Кадиллак» притормаживает у тротуара через дорогу. Черт, черт, черт. Винс отходит от окна. Его глаза бегают вокруг и останавливаются на куске трубы.

Ширли заметно нервничает.

— Мне правда пора.

Как глупо. Винс понимает, что глупо, и все равно эта мысль должна задействовать все его серые клеточки, отвечающие за порождение решений. Потому что ни о чем другом он думать не может. Винс протягивает кусок трубы Ширли и указывает на щель для почты в двери на уровне колена.

— Послушайте, Ширли. Окажите мне одну услугу. Если согласитесь, проголосую за Андерсона.

Обращаясь к ней, он слышит собственные слова: «Зачем помогать человеку, у которого нет ни единого шанса?»

Через несколько секунд Винс уверенным шагом выходит из дома. Лен и Рей вылезают из машины. Они оборачиваются и замечают Винса. Лен снимает очки.

— Легок в помине.

— Легок НА помине, дубина. — Винс идет через лужайку и сходится с Леном и Реем посреди улицы. Они останавливаются в трех метрах друг от друга, образуя узкий треугольник.

— Как делишки, шеф?

Винс переводит взгляд на Рея.

— Устал немного.

— Приятель твой такую глупость отмочил вчера, — замечает Лен. — Не будем терять время впустую. Гони бабки, и поехали навестим почтальона.

— Нет, — отвечает Винс Рею.

Лен театрально закатывает глаза.

— Черт побери, Винс! Ты что, меня за идиота держишь?

Но Рей и Винс смотрят друг другу в глаза, не замечая Лена.

Рей делает шаг вперед.

— И не подумаю. — Винс оборачивается и кивает на дверь.

Рей и Лен прослеживают его взгляд и видят нечто, похожее на ствол ружья, высунувшееся из щели для почты и направленное точно в грудь Рея. Рей переступает, чтобы разглядеть получше. Ствол двигается вместе с ним.

«Молодец, Ширли». Она посмотрела на Винса так, будто он был умалишенным. Но оказалось, она любит розыгрыши не меньше, чем собак. Он объяснил, что ей и надо-то будет всего лишь опуститься на пол и следить за тем парнем через трубу. Теперь Винс позволил себе расслабиться и похвалил себя. Вот так, дело не в том, какие у тебя карты на руках, а в том, как ты ими играешь.

— Это что, труба? — спрашивает Рей, щурясь.

Лен тоже щурится.

— А ты думал, мы примем ее за ружье, Винс?

Рей хмыкает.

— Шеф, ты окружил нас водопроводчиками?

Как по команде дуло скрывается в щели для почты. Дверь распахивается, и выходит широко улыбающаяся Ширли Стаффорд с куском трубы в руке.

— Ну как, разыграли мы ваших друзей, мистер Камден?

Что ж, иногда дело и в картах. Однако к собственному удивлению Винс абсолютно спокоен. Пятнадцать минут или пятнадцать миллиардов лет — какая разница? Или час? Как распорядиться последним часом своей жизни? Пытаешься вспомнить лучший час в жизни. Отличный секс, партия в покер, поездка с отцом в Музей естественной истории. Но невозможно вот так запросто выделить один час. Как невозможно рассматривать один мазок из картины. Вспоминается все разом. Твои воспоминания — это впечатления, нанесенные на слои ткани. И что в этом мире один-единственный час или одна-единственная минута? Пятнадцать минут или жизнь? Какая разница?

Винс неожиданно для себя начинает смеяться. Сначала ему кажется, что именно из-за его смеха Лен и Рей пятятся назад. Но тут Винс замечает, что они смотрят мимо него. Он оборачивается, чтобы проверить. Полицейская машина без знаков неторопливо едет по улице по направлению к ним. Винс отступает на тротуар, и машина останавливается между ними: Винс с одной стороны, Рей и Лен с другой.

Худощавый молодой полицейский, что стоял у магазина «Фото на паспорт и сувениры Дага», — Алан Дюпри — выходит из машины и улыбается Винсу.

Лен и Рей переминаются с ноги на ногу и смотрят на полицейского. Винс чувствует, что Рей мысленно прикидывает рост и вес Дюпри — примерно метр семьдесят, килограммов шестьдесят, и понимает, что Рей легко справится с этим препятствием, если понадобится.

— Привет, Оладья, — начинает Дюпри. — Вот так совпадение.

Винс молча кивает.

— Волос-то совсем не оставил, — замечает полицейский.

— Летняя стрижка. — Винс проводит рукой по коротким волосам.

— Конец октября на дворе, — напоминает Дюпри.

— Бабье лето.

— Плюс четыре градуса.

— Следующий год не за горами.

Встревоженные Рей и Лен только и успевают водить глазами.

Винс покачивается взад-вперед.

— Так чем могу помочь, детектив?

Ленни делает шажок назад. Дюпри склоняет голову к плечу при слове «детектив».

— Расследую дело с фотоателье, — пояснил он. — Ежедневник жертвы был открыт на имени… — Он смотрит в свой блокнот и переворачивает страницу, делая вид, что ищет фамилию. — Винс Камден. Ребята, вы такого не знаете? Если верить ежедневнику жертвы, живет он здесь. — Дюпри показывает Винсу блокнот, словно его слова требуют подтверждения.

Винс вскидывает руки как фокусник, закончивший выступление.

— Это я. Меня зовут Винс.

— Правда? — улыбается Дюпри. — Вы Винс Камден? Вот это точно совпадение.

Рей и Лен молча стоят на тротуаре.

— А ваши друзья кто будут? — спрашивает Дюпри.

— Уголовники, — отвечает Винс.

На мгновение повисает напряжение, которое Винс нарушает смехом. Смех распространяется, как падающие костяшки домино: Винс, потом Дюпри, потом Рей и наконец Ленни, который неистово хихикает, словно машина, которая никак не заведется.

— Ха! Ха-ха! Ха! Отличная шутка, Винс, — говорит Лен. — До скорого.

Они с Реем удаляются к «Кадиллаку».

Винс замечает, что молодой полицейский записывает в блокнот номер машины. «Кадиллак» едет по улице, останавливается у поворота. Руки Лена сжимают верхнюю часть руля.

— Мистер Камден?

Винс и Дюпри оборачиваются на Ширли Стаффорд, которая до сих пор терпеливо выжидала момент.

— Я могу ответить.

Дюпри переводит взгляд с Винса на Ширли.

Винс трет виски.

— Вы застали меня врасплох, когда спросили, зачем я хожу от двери к двери, пытаясь привлечь голоса, если у Джона Андерсона нет шансов победить.

— Послушайте, Ширли…

— Нет, мистер Камден, — не унимается Ширли. — Я рада, что вы спросили. Я должна объяснить, почему это для меня так важно. Знаю, вы правы, на этот раз ему не выиграть. Но если мы наберем десять процентов, то, возможно, в следующий раз аутсайдер наберет двадцать. И тогда в один прекрасный день, через двадцать лет, у нас будет больше, чем два этих варианта. И кто-то, не входящий в эту коррумпированную систему, станет президентом. Ради меня — ради моих детей это стоит делать. Ради того, чтобы когда-нибудь стало лучше. — Она протягивает Винсу пачку буклетов и значок с надписью «Андерсона в президенты». Офицер Дюпри наблюдает за ними в изумлении. Винс прикалывает значок к рубашке. От улыбки на лице Ширли Винсу начинает казаться, что все это, как ни странно, не напрасно.


— Прошу прощения. — Дюпри пожимает плечами, ведя машину к центру города. — Я все пытаюсь понять. Правда. Но вы должны признать… это в некотором роде бессмысленно. — Он косится на Винса. — Просто в толк не возьму, почему за четыре дня до выборов вы по-прежнему собираетесь голосовать за Андерсона.

Винс сидит на переднем сиденье рядом с ним.

— Хотите сказать, я даром потрачу свой голос?

— Его единственный козырь в том, что он не является ни одним из двух других кандидатов. Он похож на студента, который метит в президенты студенческой организации, чтобы отменить студенческую политику.

Дюпри поворачивает машину к реке.

— Но еще больше меня удивляет то, что вы до сих пор не решили, за кого голосовать. Я слышал о таких, как вы, не определившихся, и не могу этого понять. Чего вы ждете? Что кто-то из них начнет ходить по воде?

Винс смотрит в окно на проплывающие мимо здания. Они въезжают на огромный мост Монро-стрит. Арки по его бокам украшены побелевшими черепами бизонов.

— А вы с самого начала знали, за кого голосовать?

— Уж год назад точно.

— Вы уверены, что один из них способен управлять государством?

— Управлять государством? — Дюпри смеется. — А кто вам сказал, что они им управляют? Дело тут совсем в другом. Это скорее почетный пост. Или как на бегах. Жокей важен, но ставите-то вы на лошадь, а не на жокея. Он всего лишь парнишка, который на ней поедет.

Винс пытается вникнуть в метафору.

— Тогда… кто же лошадь? Конгресс?

— Нет, нет. Лошадь — это мы.

Дюпри поворачивает за готическими башенками здания Споканского суда — одного из любимейших зданий Винса в этом городе, — потом выруливает на стоянку Дома общественной безопасности. Эти здания возведены на речной террасе, их окружают дощатые дома и пустыри; деловой центр города — по ту сторону реки. За полицейским участком стоит окружная тюрьма — прямоугольная, с бусинками маленьких окошек, весьма унылая в отличие от своего соседа. Старая привычка. Винс всегда разыскивает в городе тюрьму.

— Есть у меня теория, — продолжает Дюпри. — Президентские выборы — это большое кольцо настроения. Четыре года назад мы были довольны собой. Благостны. Вот и выбрали самого милого парня, какого только смогли найти, настоящего аутсайдера, потому что устали от ловких победителей, вроде Никсона и Форда. Он стал единственным президентом-реформатором двадцатого века. Но потом эти идиоты в Иране взяли наших людей в заложники, и вся экономика пошла коту под хвост. И знаете что? Теперь наше настроение хреновее некуда. И винить следует только самих себя. За что боролись, на то и напоролись. Больше нам милые парни не нужны. Нам нужен Грязный Гарри[9 - Главный герой одноименного детективного фильма с участием Клинта Иствуда.]. Джон Уэйн[10 - Джон Уэйн (наст. имя — Марион Роберт Моррисон, 1907–1979) — американский актер, король вестерна.]. Нам нужен Рональд Рейган, человек, который и тридцати процентов не набирал в былые годы. А теперь, черт побери, он в шаге от поста президента. Понимаете? — Дюпри ставит машину на стоянку, поворачивается и смотрит в глаза Винсу. — Дело вовсе не в них. А в нас. Правительство не меняется. То же здание, те же мысли, те же листки бумаги. Происходит другое: каждые восемь лет или около того меняемся мы.

Винс всматривается в молодого полицейского, и у него в голове мелькает, что при иных обстоятельствах они могли бы подружиться.

— Так… за кого голосовать будете? — тихо спрашивает он.

Улыбка. Дюпри кивает на темное здание Дома общественной безопасности.

— Прошу прощения, Винс. Но теперь моя очередь задавать вопросы.


Через четыре сигареты, две банки «Фрески»[11 - Безалкогольный газированный напиток.], пончик и несколько шоколадных батончиков «Корн-натс» Винс пожимает плечами.

— Видите ли, это все, что я могу сообщить.

Детектив, похожий на моржа, Пол Фелпс, сидит напротив него за маленьким столом, потирая подбородок, не в силах увести Винса от его немудреных показаний. Да, он был знаком с Дагом. Виделись в магазине пончиков. Винс надеялся продавать вулканический пепел с горы Святой Елены через магазин Дага, но они так и не договорились.

Привалившись спиной к стене, Дюпри слушает с легкой ухмылкой на губах, восхищаясь спокойствием Винса во время допроса.

Так почему же Винс врал, говоря, что не знаком с Дагом? Потому что смерть Дага его потрясла, а молодой полицейский появился так неожиданно. Он боялся, что его станут подозревать. Занервничал. Он ведь толком и не знал этого Дага. Не хотелось отвечать на множество вопросов, потому что пора было завтракать. Есть очень хотелось. В качестве доказательства он показывает чек из «У Чета».

В кабинет входит другой детектив, седой и в очках, наклоняется, шепчет что-то на ухо Фелпсу и протягивает ему листок. Здоровенный полицейский читает, кивает, и седой удаляется. Фелпс поворачивается к Дюпри и пожимает плечами.

— Извини, Алан. Алиби мистера Камдена подтвердилось. — Он смотрит в листок. — Эта… Бет Шерман утверждает, что он действительно ходил на встречу с сыном Рейгана, как и говорит, и оставался с ней до трех часов ночи.

Фелпс улыбается, как человек, решивший трудную задачу. Помахивает листком и переводит взгляд на Винса.

— Раз уж ваш рассказ оказался правдивым и уголовного прошлого у вас нет, полагаю, вы нам больше не нужны. Спасибо, что заехали и все прояснили. В следующий раз не обманывайте полицейского.

— Хорошо, — соглашается Винс.

Дюпри по-прежнему ему улыбается, словно в восторге от того, как мастерски он вел себя на допросе и даже умудрился, получить от этого удовольствие.

Фелпс поднимается и передает Дюпри листок, похлопывает молодого коллегу по плечу на прощание.

— Ты молодец, салага. Не расстраивайся.

Дюпри не сводит глаз с Винса, даже когда начальник выходит из кабинета.

Винс смотрит на часы над головой Дюпри. Четверть четвертого. Вылет в 4:30. Может, еще и успеет.

Наконец Дюпри опускает взгляд на листок, отданный Фелпсом. Долго изучает его, потом наклоняет голову к плечу и улыбается.

Винс встает, чтобы уйти.

— Что?

Дюпри показывает ему почти чистый лист.

— Сказав, что у вас нет уголовного прошлого, Пол не шутил. Черт побери, у вас вообще никакого прошлого нет. Ни штрафов за превышение скорости. Ни штрафов за неправильную парковку. Даже водительских прав нет. Ничего, кроме номера соцобеспечения. Как же так, Винс? Как можно прожить жизнь, ни разу не разведясь? Или не попав в суд по гражданскому иску? Ни наследства. Ни завещания. Как будто вы на свет появились только вчера. Как будто вы тень. — Но это сравнение молодому полицейскому не нравится. Его взгляд неподвижен и уже не так весел. — Или призрак.

Отделенный от него столом, Винс допивает последнюю банку «Фрески». Может, те шестьдесят два человека тоже думают, что живы?

— Знаете что? Временами я именно им себя и чувствую.


Винс хочет вызвать такси, но Дюпри настойчиво предлагает подвезти его. Винс понимает, что в этом случае лучше не возражать. Его рейс вылетает меньше, чем через час. Винс идет в туалет и останавливается у телефона-автомата. Называет диспетчеру адрес на один дом дальше к югу от его собственного и просит, чтобы водитель включил счетчик и ждал там, не стучал в дверь.

Домой они едут молча. Может быть, ты действительно призрак. Может быть, эти шестьдесят два человека бегают рядом, теснятся и суетятся. Никто их не замечает. Всем плевать. Двое суток без сна.

— А кроме меня подозреваемые есть? — наконец спрашивает Винс у Дюпри, чтобы разорвать тишину.

Светофор моргает желтым, Дюпри проезжает перекресток.

— Не-а. Вы единственный.

— Но я его не убивал.

Дюпри смотрит на Винса.

— Это, безусловно, подрывает мою стройную теорию.

Они едут по району Винса — мимо домов у подножия Южного холма, Дюпри притормаживает, завидев троих, притаившихся на углу. Двое смотрят в землю, стоя спиной к своей машине, а третий следит за полицейским, не поворачивая головы. Проехав мимо, Дюпри разглядывает их в зеркало заднего вида. Винс оборачивается: теперь все трое подняли глаза.

— Наркотики? — Троица постепенно пропадает из вида.

— Наверняка, — отвечает Дюпри. — Восемь месяцев назад я взял того коротышку за продажу спида[12 - Спид — одно из названий амфетамина.]. У него изо рта ужасно воняет. Луком и кошачьим дерьмом. Лишний раз подумаешь, арестовывать ли его.

Винс садится прямо.

— Думаете, такой может измениться?

— Такой? Нет.

— Почему?

Дюпри на мгновенье задумывается.

— Я два года учился в колледже. Уголовное право. Был у нас предмет — психология. Но там группа оказалась переполнена, поэтому мне психологию заменили на философию. Это оказалось одной из величайших ошибок. Так вот, мне на ум приходит одна притча… — Дюпри сворачивает на улицу Винса. — О стае ворон. Ну, знаете, такие задиристые птицы, весь день летают, воруют зерно, высматривают блестящие вещицы… в общем, живут своей вороньей жизнью. Однажды летят они себе, совершенно собой довольные, и вдруг пролетают над озером и видят свои отражения в спокойной воде. Целый день они ныряют и поднимаются в небо, глядят на свое отражение, восхищаются собственной силой и грацией. Но вскоре это им приедается, и они начинают насмехаться над озером, потому что само оно ничего не может, только отражает окружающий мир. Озеро отвечает, что способно совершить гораздо больше, чем вороны: замерзнуть и превратиться в лед, подняться высокими волнами и размыть берега, испариться и упасть дождем на склоны холмов. «Так сделай это», — подзуживают вороны. Но день был теплый и ясный, и озеро осталось спокойным. Вороны посидели-посидели да улетели.

Винс смотрит на молодого полицейского.

— И в чем суть?

— А суть вот в чем. — Дюпри достает визитную карточку и пишет на ней что-то. — Когда будете готовы рассказать, что произошло с Дагом, я объясню вам притчу.

Винс берет карточку.

— Там мой рабочий телефон. На обороте — домашний.

Винс открывает дверцу.

— В телесериалах в этом эпизоде полицейский просит плохого парня не уезжать из города без разрешения.

— Ага, — отзывается Винс. — Это мой любимый эпизод.

Он выходит из машины, погруженный в свои мысли. Идет к дому, роется в кармане в поиске ключа, чувствуя спиной взгляд полицейского.

Открывает дверь, входит, закрывает дверь и опускает засов. Идет через разоренный дом, включает свет, открывает собранную сумку, нащупывает десять тысяч в желтом конверте, запечатывает его и застегивает сумку. Идет в кухню и выскальзывает из дома через заднюю дверь.

С заднего двора Винс слышит шум работающего мотора. Од представляет, как Дюпри смотрит на окна. Никогда он не встречал таких полицейских. Призраки, тени и вороны. От этого Винсу становится не по себе. Он пересекает двор, перепрыгивает через цепное ограждение, пробегает мимо соседского дома и выходит на улицу. Садится на заднее сиденье ожидающего такси. Устроившись, замечает движущийся по поперечной улице «Кадиллак» Лена.

Водитель заводит мотор.

— В аэропорт?

— Да, пожалуйста.

— Куда направляетесь?

Что же случилось с воронами, после того как они улетели с озера? Куда они направились?

— Куда летите, приятель? — не унимается водитель.

Винс откидывается на спинку сиденья.

— Домой.


Глава IV

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

31 октября 1980 г., пятница, 10:43


И вот ты снова здесь, не где-нибудь, а в другом аэропорту, разглядываешь дреды и удостоверение другого таксиста через поцарапанное стекло, которое вас разделяет. Снаружи гудят машины и звучат людские голоса в бесконечном нью-йоркском хоре: «Эй, убирай свою гребаную тачку!»

И вот тут-то тебя осеняет: а может, ты вовсе не ворона, летающая над всем этим дерьмом — людьми, машинами и нормальной жизнью, — переполняемая самовлюбленностью, время от времени привлекаемая на землю блестящими никчемными безделушками?

— Але! Оглох, что ли? — К нему поворачивается таксист. — Куда едем, начальник?

Нет, возвращаешься сюда, и тебя как громом ударяет: уезжая из этого города три года назад, ты по крайней мере теоретически не мог вырваться из тех схем, которые не контролировал. Может быть, человеку не дано изменить свою натуру — не в мелочах, а кардинально, — так же как и озеро не может испариться по собственному желанию.

— Эй, начальник, ты чего, в отсечке? Куда?

— В Гринвич-Виллидж, — отвечает Винс.

Водитель отворачивается к рулю.

— Адрес-то есть? Район там большой.

Схемы, о которых ты даже не подозревал…

— Площадь Вашингтона.

— Курнуть охота? Или снежка? Знаю местечко поближе.

Может, ты вообще никогда не контролировал. Вообще…

— Нет, спасибо.

— Как скажешь.

Таксист включает счетчик и заводит мотор. Винс откидывается на спинку сиденья. Устал как собака. Он вылетел из Спокана в Чикаго накануне. Провел ночь без сна на пластиковом стуле в аэропорту О’Хара. Чтобы выкинуть из головы все мысли, купил в магазине аэропорта новую книгу в обложке — «Литературный негр» Филипа Рота, о двух писателях-евреях. Один молодой и подающий надежды. Другой старый и знаменитый. Книга понравилась ему, как нравилась научная фантастика, — в ней создавался мир, который он никогда не выдумал бы сам, но при этом мир выглядел вполне реальным. Потом в два часа утра на странице 88 старый писатель Э. И. Лонофф сказал: «Временами мне хочется представить, что я прочел свою последнюю книгу и в последний раз взглянул на свои часы». После этого Винс отложил книгу и понял, что больше к ней не вернется. Утром он улетел первым рейсом в Нью-Йорк. Когда самолет приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, Винс почувствовал, что трепещет, предвкушая.

Теперь, сидя в такси, он приоткрывает окно, чтобы подышать. Его укачивает, поездка навевает сон — трейлеры и автобусы (в Нью-Йорке насчитаешь больше разновидностей дизельной вонищи, чем запахов во всех других городах вместе взятых), люди на перекрестках, ждущие зеленый свет, уже сходящие с тротуара. В Спокане такого не увидишь: им всем не сидится дома — толпам людей, пересекающих улицы, прислонившихся к фонарным столбам, сидящих на капотах машин, на крылечках домов и кирпичных магазинов Квинса, где весь мир сливается воедино и течет по Гранд-Сентрал-Парквей. Машины сигналят. Он уже не помнит, когда в последний раз слышал, чтобы столько машин гудели одновременно и вдруг — раз! Он резко пробуждается и, как ребенок, бросается к окну, завидев серебристые пролеты моста 59-й улицы, а дальше остров Рузвельта, который в его детстве еще называли островом соцпособий, потому что там были одни инфекционные больницы и санатории. Потом до острова добрались застройщики и понастроили там таких апартаментов, в которых даже бассейны были с видом (бассейны!). Винс бросает взгляд за мост и видит Манхэттен, увитые плющом дома потомственных богатеев в Саттон-Плейс, держащие оборону против армии стекла и стали, толпящейся на берегу, а дальше — пики «Крайслера» и «Эмпайра», угрюмые башни-близнецы, линия горизонта, буйство зданий, революция кирпича, стали, камня и стекла, забитых людьми, уставших от людей, от машин, снующих по глубоким ранам авеню и коротким переполненным порезам улиц, и… от всего мира. Гребаный мир. Винс способен только на это, чтобы не рассмеяться и не захлопать в ладоши. И почему его. так удивляет, что по щекам тонкими дорожками текут слезы?


После смерти отца Винс часто гулял от своего дома на Элизабет-Стрит до площади Вашингтона, бродил между деревьями, прислонялся к мраморным аркам и наблюдал за миром. Ему было четырнадцать лет. Он много мечтал, слонялся по городу как турист, как легкая добыча для воришек — всегда смотрел вверх, впитывал архитектуру, — в отличие от большинства местных жителей, которые смотрят прямо перед собой или чуть вниз и никогда в глаза, отчего возникает ощущение настороженности. А взгляд Винса был направлен вверх на этот мир. Сколько он себя помнил, он всегда искал глазами отца на стройплощадке. Когда трос крана оборвался и разрубил его отца пополам, Винс только так и умел смотреть.

В парке он научился играть в шахматы и покер, различать жуликов и карманников, игроков, подменявших игральные кости и мухлевавших в карты, наперсточников. Он научился уворачиваться от ножей, босых женщин, наркоманов под кайфом, спокойно уходить, а не бежать, когда появлялись полицейские. Все его знакомые крали и дрались, поэтому он тоже крал и дрался. Как все мальчишки, лишившиеся отца, Винс попал в местную шайку на роль мальчика на побегушках — покупал курево, стоял на шухере, отвозил, что велели. Он всем нравился. Винс не был сицилийцем или хотя бы итальянцем, поэтому никогда не смог бы стать полноправным членом, своим, но, с другой стороны, он не был похож на ирландца, поляка, еврея или представителя другого народа, которые оставались только шестерками. Было что-то странное и недоступное в его загадочной меланхолии и мертвенно-спокойных глазах — качестве, легко принимаемом за бесстрашие. Винс принадлежал к тому редкому типу людей, по крайней мере в этом районе, которым не нужно было доказывать свою надежность.

Он воровал машины, еще не получив водительские права, но, вместо того чтобы сразу ехать в магазин запчастей, как другие, до вечера катался по Брайтон-Бич или Рокэвей, открыв окна даже зимой, чтобы ветер ударял ему в лицо. Но чаще он просто колесил по городу, высовываясь в окно, как собака. Первый раз его взяли, когда постовой застукал его на Рид-стрит припаркованным к уже стоявшему автомобилю. Винс любовался коринфскими колоннами у основания большого здания муниципалитета.

— А мне плевать, что люди говорят, — сказал он полицейскому, когда тот надел на него наручники. — По-моему, это здорово.

Для Винса это был не город, состоящий из районов и этнических групп, а собрание форм. Ему нравился напыщенный классицизм квартала вокруг мэрии, солидная ковка Сохо, экстравагантные каменные уступы Центрального парка. В воображении он рисовал Манхэттен без людей — одни здания, охраняемые группами такси без водителей, движущимися синхронно по пустым улицам. Даже во время первых отсидок Винс находил свободу в воображаемом мире архитектурных сооружений. Ему приносили странное утешение мысли о том, что можно провести ночь в классическом здании Нью-Йоркской тюрьмы, украшенной башенками и египетскими колоннами. Уж если тебе случилось попасть в заключение, лучше сидеть в произведении искусства, вроде Нью-Йоркской тюрьмы, чем в «Скале» — на острове Райкерс, — больше похожей на общежитие деревенского колледжа, по периметру которого лениво пасется стадо обритых овец.

В те времена Винс возвращался на площадь Вашингтона после каждой отсидки и обнаруживал, что там стало еще больше хиппи и студентов Университета Нью-Йорка, которых переселили в Виллидж, когда закрылось их общежитие в Бронксе. Однажды, выйдя из тюрьмы, он вдруг понял, что теперь в парке существуют два отдельных типа людей. Их было легко отличить друг от друга: дно — игроки, торговцы наркотой, уличные воры — неспешно прогуливалось, озиралось, ожидало нового дела, а студенты, опустив головы, прижимая к себе рюкзаки, словно чемоданы или младенцев, проворно шагали, деловито пересекали парк, стреляли по сторонам глазами и повторяли в уме все предостережения о парковых наркодилерах, ворах, попрошайках, беглых заключенных, проститутках, уличных музыкантах и мафиози, ловких людях, самоуверенных и порочных, — людях, похожих на Винса, хотя он сам и не желал себе в этом признаваться.

Ему исполнилось двадцать шесть лет, он с головой ушел в разработку схемы с кредитками — которую, насколько ему было известно, изобрел именно он — и в пятый раз угодил в тюрьму, когда от печеночной инфекции умерла его мать. Выйдя на свободу, Винс сидел на площади и наблюдал за студентами, пытаясь понять, что в них есть такого, чего нет в нем. Он знал, что умен. И прочитал наверняка больше, чем все эти дети с рюкзаками, набитыми книгами. И все же он не до конца постиг то, что прочитал. Оставались еще целые дисциплины и школы мысли, о которых он ничего не знал. Чего-то не хватало. Может быть, это всего-навсего ощущение возможностей, открывшихся благодаря появившимся деньгам и полученному образованию? Или все дело в образе мышления? Может быть, они были способны сделать лучший выбор? Или это какая-то черта личности — напористость, самоуверенность, ощущение своего места в мире — качество, которое Винс мог определить только потому, что сам им не обладал. Наверное, это что-то такое же простое, как отсутствие амбиций. В конце концов, разве можно чего-то достичь, если ты никогда не мечтал ни о чем, кроме девочек в бикини, упаковки пива и стрит-флеше[13 - Вторая по старшинству комбинация карт в покере.]?

На самом деле нечто, хоть сколько-нибудь напоминавшее амбиции, было у Винса в шестнадцать лет, когда он задумал открыть сеть ресторанов «Корзина для пикника», где подавали бы летнюю еду — бутерброды, жареную курицу, картофельные салаты и пироги в дешевых простых корзинах, в общем все, что нужно для загородной прогулки. Самое смешное, что Винс никогда не ездил на пикник, никогда не ел из такой корзины, никогда не отдыхал в летнем лагере. Он и из города-то выезжал всего пару раз. Может, в этом и секрет: привлекает то, чего у тебя никогда не было.

Потом, всего за день до слушаний в суде, Винс поведал о своих планах молодому адвокату Бенни Деврису, которого очень тронула идея скромного жулика отрыть ресторан для пикников. Бенни был ветераном войны во Вьетнаме и приложил немало усилий, чтобы окончить юридический факультет. Он описал Винсу, кем тот мог стать, если бы знал, куда стремиться. Между ними завязалась искренняя дружба, которая приносила пользу обоим — и Винсу, время от времени нуждавшемуся в адвокате, и Бенни, время от времени нуждавшемуся в уголовнике. Со временем Винс перестал брать деньги за колеса и стереоаппаратуру, которые доставал для друга, а Бенни бесплатно представлял его интересы.

Бенни был одним из тех адвокатов, которые защищали бандитов, обладали прекрасно подвешенным языком и обедали в мафиозных забегаловках. Он стремился вверх — хотел якшаться с сильными мира сего, — и на вечеринке в честь его тридцатилетия Винс заметил с десяток влиятельных шишек. Там же он познакомился с его кареглазой сестрой Тиной, которой тогда исполнилось всего двадцать лет. Она была миниатюрная, застенчивая и работала на полставки у Бенни. Для Винса эта девушка стала всем: олицетворением его амбиций и желаний. Бенни, с одной стороны, никогда не приходил в восторг при мысли, что его сестра может встречаться с вором и наркоторговцем, с другой — никогда не предпринимал активных действий, чтобы убедить сестру порвать с Винсом. По крайней мере пока не начались неприятности.

А неприятности были вполне обычные, с присущими им порывами и надеждой тонущего корабля. Карточная игра, долг, отгрузка товара, обман, провал. Так Винс оказался должен пятнадцать тысяч плюс проценты главарю шайки из Квинса и еще десять тысяч по суду. И светило ему два года за решеткой. Тогда-то Бенни и сказал, что у полицейских есть пленка с записью разговора, в котором звучит угроза убить Винса, а потом шепнул, что учился с прокурором на одном факультете. Если Винс даст показания против Доминика Колетти и его банды, его включат в программу защиты свидетелей. Винс отказывался, но Бенни добавил, что они могут добраться до Тины. И Винс согласился. А после суда, когда его друг объявил, что хочет за услуги, Винс не колебался. Войдя в программу, он должен был отказаться от Тины.

Винс выпрямляется и обводит взглядом площадь Вашингтона. Он позволил себе вспоминать об этом, как о совершенно другой жизни, и о том отчаянном малом — Марти, — как о ком-то другом, пока оно все не вернулось к нему. И теперь… он сам во все это вернулся. Винс обходит арку и смотрит на потоки людей — бесконечную реку. Пока он жил здесь, этот вопрос никогда не приходил ему в голову, а сейчас не дает покоя: куда они все спешат? Туристы, бизнесмены, панки, латиносы, артисты, дети — студенты Нью-Йоркского университета, которые выглядят ныне более молодыми, более аккуратными и почему-то более профессиональными, чем ранее, — куда они все могут спешить?

Он смотрит на часы. Час. А вдруг Бенни бросил старую пятничную привычку… но не успевает Винс об этом подумать, как появляется Бенни собственной персоной, слегка постаревший, посолидневший, светлые волосы в два раза короче и уже начали седеть и отступать от его высокого лба, как у Гарфанкела[14 - «Саймон и Гарфанкел» — самый успешный американский дуэт 1960-х годов, состоявший из музыкантов Артура Гарфанкела и Пола Саймона.]. На Бенни костюм, голубая рубашка, отличное шерстяное пальто. Под мышкой — пачка газет.

Винс петляет между парковыми скамейками, потом следует за Бенни, отставая метров на шесть, по 5-й авеню, на Восточную 11-ю, где юрист сворачивает в «Кедр», минуя ресторан, направляется прямо в бар и садится за столик у стены. Каждую пятницу в течение футбольного сезона Бенни приходит сюда и приносит с собой как можно больше газет. Заказывает свиную отбивную и пиво, читает спортивные рубрики, выискивая травмы или проблемы у звезд, все, что можно использовать для получения выгоды на матчах в выходные.

Винс смотрит на него от стойки бара и ждет, пока Бенни принесут отбивную и он ее обильно посолит. Тогда Винс подходит и плюхается напротив старого друга. Кладет сумку на колени. Бенни поднимает глаза, и левый уголок его рта ползет вверх в улыбке.

— Привет, — говорит Винс.

— Сукин сын, — тихо отвечает Бенни. Он встает, обходит столик и обнимает Винса так крепко и долго, что люди начинают оборачиваться на них.


Бенни пережевывает свинину и говорит левой стороной рта.

— Зовут его Рей Скатьери — Рей-Прут. Раньше работал на Анжело Бруно в Филли.

— Раньше?

— В прошлом марте Анжело убрали из-за делишек в Атлантик-Сити. С той поры его ребята стреляют друг в друга без остановки. Сцепились, как собаки из-за куска мяса. А этот Рей-Прут воспользовался возможностью выйти из банды, приехал в Нью-Йорк, подвизается здесь, оказывает особые услуги клану Гамбино и ждет, чем дело в Филли кончится.

Винс покачивает стакан виски «J&В».

— А что это за услуги?

— Все, что ребятам в лом самим сделать. Работа неофициальная. Например, их беспокоит, что кто-то слишком много болтает, или заказывают друга, полицейского или судью. Короче, всякие деликатные дела. Может, они не доверяют местным талантам. Или им нужны люди особой квалификации.

— Квалификации…

Бенни выдыхает.

— Ну, знаешь, поджигатели. Или специалисты, которые умеют обставить все так, что будет похоже на несчастный случай или необъяснимое исчезновение. Есть мастера пыток. Ребята, работающие по удаленным заказам. Да разные квалификации бывают.

— Чем же занимается этот Рей-Прут? Какая у него квалификация?

Бенни проглатывает кусочек свинины.

— Есть у меня один клиент, знакомый с Реем-Прутом. В карты вместе играют. Говорит, у Прута репутация… может убрать кого угодно и когда угодно. Ни стыда, ни совести. Этот парень многостаночник, мать его. На все руки мастер. И работу свою любит. Но, по-видимому, — Бенни оглядывается, — особенно ценен, когда надо убрать женщину.

— Женщину? — Перед Винсом снова встают черные глаза Рея.

— Мало кто из шестерок старой гвардии возьмется шлепнуть ребенка или женщину. Но с появлением колумбийцев и притоком кокаина все с ног на голову встало. Старые законы забыты. Женщины. Дети. Целые семьи. Раз плюнуть. Этот Рей-Прут берется за такую работу, от которой откажутся старики.

Винс делает глоток.

— Он просто зверь. Послушай меня, Марти, если тебя заказали именно Рею-Пруту… ну, в общем, плохо дело. Хуже не придумаешь.

— Почему я? — Винс допивает виски и помахивает стаканом бармену.

Бенни жует свинину и пожимает плечами.

— Я и так задал достаточно вопросов, чтобы меня лишили лицензии, взяли на заметку, а может, и убили. Понятия не имею. Может, кому-то достались от Колетти твои долги. Может, они подчищают концы. Или кто-то шепнул им, где ты, и они хотят сообщить осведомителям. Как знать, почему такое происходит?

Бармен приносит Винсу второй стакан. Винс делает большой глоток и смотрит в стол, пытаясь сложить кусочки информации. Потом поднимает глаза и видит пристальный взгляд Бенни.

— Что?

— Ты какой-то другой, — говорит Бенни.

Призрак. Винс проводит рукой по колючим коротким волосам.

— А, да, стрижка.

— Нет. Не это. Ты какой-то… не знаю, другой. — Бенни делает глоток пива. — Так как ты поступишь, Марти? Надо бы тебе уносить ноги, правильно?

— Не знаю, — отвечает Винс. — Тот город, где я жил… если они меня там нашли, найдут хоть на Луне. — Он вздыхает. — Может, это безумие, но я тут с собой деньжат привез. Подумал: а что если вернуть тот долг? Так вот войду с пофигистским видом. Вроде как забежал расплатиться.

Бенни смеется, но потом замечает, что Винс серьезен.

— Сколько у тебя с собой?

— А сколько, по-твоему, мне надо?

Бенни пожимает плечами.

— Трехгодичный счетчик на пятнадцать штук. Они захотят получить шестьдесят. И, наверное, все равно уберут тебя — за сам долг.

Винс смотрит в свою сумку.

— Шестидесяти у меня нет.

— А сколько есть?

— Я привез десять.

— Десять кусков?

— Дома больше осталось. Скажу им, что остальное получат, только если отпустят меня домой. Я им оттуда перешлю. Это будет моей подстраховкой.

Бенни вглядывается в Винса, печально улыбается и отправляет в рот последний кусочек отбивной.

— Не забудь отложить пару сотен себе на гроб.


У Винса есть адрес старого Дома[15 - Дом — сокращенное от Доминик.] Колетти на Бей-Ридж. Он проходит два квартала и спускается по кафельным ступенькам в метро на станцию «Бродвей», испытывая трепет от нахлынувших запахов и звуков. Жареные каштаны, сигаретный дым, визг тормозов поезда. В него врезаются двое мальчишек, пока он ждет жетон, рука машинально тянется к бумажнику, когда он стоит в очереди к турникету, и вот ты уже в метро: отсветы флуоресцентных ламп на плитках стен, какой-то пьяный латино орет на платформе: «Пасифико!» — женщина в грязном сарафане играет мелодию из фильма «Рокки» на видавшем виды кларнете, в футляре у ее ног лежат пяти- и десятицентовики, брошенные пассажирами, которые, как за щитами, прячутся за раскрытыми газетами. На платформе они переминаются с ноги на ногу, дергаются, заглядывают в тоннель — стараются не подходить друг к другу близко. А ты улыбаешься надсадному реву приближающегося поезда, наклоняешься над рельсами, чтобы разглядеть в тоннеле тусклый глаз Циклопа и ощутить первое дуновение — пыли и мусора, — а потом порыв чистейшей ностальгии, когда по платформе затанцуют газеты и на станцию ворвется поезд «Б» — тудух-тудух, ту-дух-тудуух, тудух-тудууух — заскрипит и с лязгом остановится.

Двери открываются, и люди с платформы втекают в вагоны, огибают поручни и опускаются на пластиковые сиденья, косясь друг на друга, прижимая к себе сумочки, рюкзаки и пакеты с покупками. В вагоне воняет мочой. Винс остается стоять, взволнованный возможностью снова читать граффити на стенах, словно иммигрант, впервые за год увидевший газету родного городка. Чуло по-прежнему долбоеб. Дженнифер продолжает сосать большой член.

Наконец Винс садится и закрывает глаза. Осталось пересечь реку и сойти в Бруклине на 77-й улице.

Винс проходит восемь зданий и оказывается напротив дома Колетти, аккуратного трехэтажного строения без лифта, стоящего почти в тени моста Верразано. Он делает глубокий вдох и идет к двери. Дети на крыльце расступаются, пропуская его, Винс входит в фойе, читает табличку с именами, звонит в квартиру 3В. Через минуту в домофоне раздается старческий женский голос вперемешку с помехами.

— Да?

— Я ищу Доминика Колетти.

— Вы кто?

Он обходит конкретность вопроса.

— Старинный друг.

Дверь жужжит. Винс поднимается по широкой лестнице, массивные деревянные перила изрезаны и испещрены незатейливыми граффити. На третьем этаже у двери его ждет пожилая итальянка в халате. Черные кудрявые волосы, глубокие морщины вокруг глаз и у рта, кустики толстых черных волосков растут из двух больших родинок на подбородке.

— Миссис Колетти? Я… Винс Камден. — Протягивает руку.

Она не отвечает рукопожатием.

— Если ты такой большой друг моего мужа, чего ж я о тебе никогда слыхом не слыхивала? И чего-то я тебя не узнаю.

— Меня несколько лет не было в Нью-Йорке. Волосы раньше были длиннее.

— Говоришь, раньше с Домом работал?

— Да.

— На старом месте в Квинсе?

— Да.

— Ты водопроводчик?

Винс припоминает, что Колетти по специальности водопроводчик, хотя, как все его коллеги, наверное, ни дня не работал по профессии.

— Чего-то ты на гангстера не тянешь. Да и на итальянца тоже.

— Да, — соглашается Винс. — Я не итальянец. И не водопроводчик.

Она поворачивается и входит в квартиру. Винс следует за ней. Перед ним открывается маленькая пыльная гостиная.

Простые обои то ли когда-то были бежевыми, да выцвели, то ли белыми, но запылились и состарились. На всех плоских поверхностях в комнате стоят портреты внуков: на обеденном столе, журнальном и кофейном столиках, на телевизоре, камине и в серванте. У всех внуков, мальчиков и девочек, одинаковые гладко расчесанные черные как смоль волосы до плеч с идеальным пробором по центру головы.

— Что тебе надо от Дома?

— Просто… хотел поговорить с ним, — отзывается Винс.

— Теперь уж никто не приходит навестить Дома. — Она хмурится. — А это просто преступление. Он же для вас всех столько денег зашибал. Всегда верным был. А если кто из вас в тюрьму попадал, Дом брал на себя заботу о его семье. — Она приближается к Винсу. — А чем вы ему отплатили? Когда беда на нас свалилась, зашли вы спросить, не надо ли мне чем помочь? Или теперь? Разве вы заглядываете к нам? Все вы, молодые, зарабатывающие на наркотиках и торчащие в «Студии 54». Я читаю газеты и знаю, что такое «Студия 54». Может, вы зашли и поблагодарили моего Дома? Grazia, paisan… famiglia![16 - Спасибо, старина… семья! (Ит.).] Сделал ты это, водопроводчик?

— Нет, — отвечает Винс. — Пожалуй, нет.

— Пожалуй, нет, — передразнивает она.

Добавить больше нечего, старуха поворачивается и идет по узкому коридору, в который выходят три двери. Винс идет следом. Она останавливается перед настольным алтарем — девять обетных свечей, четки, статуэтки Богородицы и нескольких святых, стоящих вместе и похожих, как кажется Винсу, на безработных футболистов в балахонах. Желтые волосы, красные губы и голубые глаза, нарисованные слегка несимметрично.

Она крестится и открывает дверь. Винс входит за ней в темную комнату. Пахнет гнилью и дерьмом. В центре стоит старая больничная койка с крюком внизу. На кровати сидят абсолютно голые, если не считать большого полиэтиленового подгузника, последние тридцать пять килограммов Доминика Колетти, Хладнокровного. Его руки скрючены, пальцы сжаты на птичьей груди, будто он держится за ветку. Его кожа приобрела светло-коричневый оттенок. Одна нога свисает с кровати, ногти на ней длинные и неровно обрезанные. Но Винса трогает лицо Колетти. Оно застыло в полугримасе, глаза закрыты, морщинистые губы сложились в букву «О», белая пена выступила в углах рта. Он дышит толчками, со скрежетом.

— У него был инсульт, — тихо замечает Винс.

Женщина кивает.

— И не один, доктора со счета сбились. Говорят, теперь они у него постоянно случаются. Уж и не заметно. Но он-то их чувствует. Я знаю.

Она осторожно кладет его ногу обратно на кровать, поднимает с пола одеяло, накрывает его до груди.

— Дом, к тебе пришел этот молодой человек.

Правый глаз Колетти дрожит, открывается и всматривается в Винса. Взгляд неясный, но через мгновенье он узнает гостя.

— Ты хочешь говорить с ним, Дом?

Винс наблюдает за лицом старика, но не замечает ничего, кроме легкого моргания.

— Ну, хорошо, — соглашается женщина. — Оставлю вас одних.

— Он меня поймет?

— Ты его поймешь? — задает она вопрос мужу. Тот быстро моргает два раза. Миссис Колетти поворачивается к Винсу. — Два раза моргнет — значит «да», три раза — «нет».

— А один раз?

Она хмурится.

— А один раз значит, его чертов глаз пересох. А если ему что надо, так он будет моргать и моргать без остановки. Тогда позови меня.

Она выходит. Винс озирается в этой темной комнате в поисках стула. В углу стоит складной стул, и он подтаскивает его к койке, скребя ножками по полу. Винс садится и упирается локтями в колени. Говорит тихо.

— Вы узнаете меня?

Колетти моргает дважды.

— Послушайте, мне жаль, что все так обернулось.

Глаз пристально смотрит на него.

— И Крейпо с Бейли мне жаль. Я не ожидал, что все кончится таким образом. Я попал в беду, у меня не было денег. И это был единственный выход…

Старик моргает трижды и закрывает глаз. На его веке — бледно-голубая венка. Больше никаких оправданий.

— Ладно, — говорит Винс.

Старик открывает глаз снова. Ждет.

— Послушайте… мне нужно спросить вас… у вас еще остались бумаги против меня?

Колетти моргает три раза. Нет. Его тяжелое дыхание отдает затхлостью.

— А может быть так, что кто-то из ваших старых друзей захотел со мной разобраться?

Моргает трижды. Смотрит.

— Кто-то преследует меня.

Смотрит.

— Не вы?

Моргает трижды.

— И не представляете, кто это мог бы быть?

Моргает трижды.

— Ладно.

Глаза привыкли к темноте, и теперь он может рассмотреть обстановку. На одной стене висят изображения моста Верразано-Нэрроуз во время строительства, виден весь его скелет. На другой стене — фотографии породистых лошадей. Он припоминает, что Дом раньше любил лошадей.

— Ладно, — повторяет Винс. — Спасибо.

Он лезет в сумку и вытаскивает конверт с деньгами. Отсчитывает четыре тысячи пятидесятидолларовыми купюрами — восемьдесят штук — и кладет толстую пачку на кровать рядом с Колетти. Старик закатывает глаз, потом смотрит вниз. Винс берет деньги и вкладывает между скрюченными пальцами Колетти, чувствуя холодную сухую кожу. Старик моргает дважды, решительно. Да.

— Тут всего четыре тысячи, — поясняет Винс. — Меньше трети того, что я должен. Не знаю, смогу ли вернуть проценты, но остаток вышлю, как только доберусь до дома. Хорошо?

Глаз не мигает.

— А если вас… уже не будет, отправлю вашей жене. Согласны? Если я это сделаю, мы в расчете?

Пауза. Моргает два раза.

— Спасибо.

Винс похлопывает старика по груди и встает. Глаз неотрывно следит за ним.

— Можно вас спросить? — добавляет Винс.

Глаз смотрит.

— Ваша жизнь вам всегда нравилась?

Старик смотрит.

— Если бы кто-нибудь предложил вам начать с чистого листа? Новая фамилия. Новый город. Все заново. Как думаете, вы смогли бы?

Глаз смотрит мимо Винса. Моргает дважды.

И закрывается. Винс ждет секунду, потом выходит. Воздух в коридоре свежее, и он делает глубокий вдох. Появляется миссис Колетти, минует Винса и скрывается в спальне.

— Ты оставил Дому деньги?

Он стоит к ней вполоборота.

— Да.

— Чего вдруг?

— Я ему должен.

Она вглядывается в него несколько секунд, потом прищуривается.

— Марти Хейген? — Его имя звучит как удар. — Ведь так?

Винс ничего не отвечает.

— Черт побери. А знаешь ли ты, что Дом никогда не винил тебя? Никогда о тебе дурного слова не сказал. И вообще, он к тебе хорошо относился. Да он проглотил бы те деньги, которые ты ему должен. Проглотил бы! Вот какого человека вы погубили, никчемные…

Винс смотрит в пол.

— Мой Дом знал Профачи. Братьев Галло. Да я сама угощала Джо Коломбо вот за этим столом! За сорок лет Дом никогда не связывался не с теми людьми. И в тюрьме больше двух дней не сидел. Он был профи. Не работал в своем районе, наркотики не продавал. Вырастил шестерых детей, да так, что им не пришлось идти по его стопам, всем дал в руки приличную специальность. Наш старший, Пол, бухгалтер. Младшая, Мария — фармацевт в Ориндже. И вот когда работе пришел конец, когда мой Дом должен отдыхать и играть с внуками, его унижает какой-то глупый ворюга, который не способен вернуть долг! Ради чего? Ради пары сотен долларов? Эх!

Винс разглядывает свои ботинки.

— Как будто комар пытается напасть на тигра.

— Сколько он уже так?

Она взмахивает рукой, будто речь идет о пустяках.

— Год уже тянет. Они думали, что подлечат его, к аппаратам подключили. Да все без толку. Это же Дом. Не через год, не через сто лет. У него характер, что у осла. Он-то его и сгубил. Он вышел из больницы, правая рука не двигалась, потом правая сторона лица… — Она смотрит на дверь в комнату мужа. — Зачем ты деньги принес? Чего тебе надо?

Винс вздрагивает.

— Хотел поступить правильно.

Она держит его взгляд, не давая отвести его в сторону.

— Ну, с этим ты опоздал.


Когда сел кому-то на хвост, лучше всего быть похожим на тень в три часа пополудни. Держаться не за объектом, а параллельно ему, идти по другой стороне улицы, а лучше по соседнему переулку, на два шага правее или левее и на один позади. Тогда объект, оглянувшись через плечо, точно за собой никого не заметит. Этот метод требует сосредоточенности и умения предвидеть, но зато помогает отточить интуицию, и со временем ты начинаешь заранее угадывать, куда он направится. По крайней мере такова новая теория Алана Дюпри. Погруженный в себя, он идет по терминалу аэропорта Ла-Гуардиа, ощущая себя скорее туристом, чем полицейским. Он впервые прибыл в Нью-Йорк и будет искать здесь крепкий орешек, которого зовут, а может, и не зовут Винс Камден: Иголка, познакомься, это стог сена. Он задается вопросом: не потому ли Фелпс, получив санкцию, позволил ему отправиться сюда, что понимал: шансы невелики?

Дюпри сжимает гладкую ручку своего чемодана и идет к выходу из аэропорта, но тут чья-то сильная рука хватает его за плечо.

— Эй, притормози, хер моржовый. Ты офицер Пердюпри?

Дюпри обдает перегаром. Он оборачивается и видит крупного, упитанного, лысого детектива с набрякшими веками, в обтягивающих слаксах, рубашке и пиджаке, с наплечной кобурой. На поясе у него висят наручники. Дюпри протягивает руку.

— Я Алан Дюпри.

Полицейский не спешит пожать руку. Берет чемодан.

— Гребаные боссы, да? Отправили тебя через всю страну, мать их, потому что какой-то козел сел в самолет. Знаешь что, Пердюпри, я тебе скажу: боссы — они все гребаные. Жопы ленивые, вот они кто. — И, поразмыслив: — Я Донни Чарлз. Но чаще все зовут меня Детектив Чарли. Или Дет-Чарли. А еще чаще — просто гребаный Чарли.

Все слова резко вылетают изо рта детектива Чарли, кроме слова «гребаный», которое он растягивает, словно припев церковного гимна, тянет так, будто это кит, выныривающий на поверхность. Он идет по аэропорту широкими шагами, покачивая чемоданом. Дюпри то и дело переходит на бег, чтобы не отставать.

— Вот я, никого не трогаю, своими делами занимаюсь, тут звонит мой гребаный лейтенант и говорит, что какого-то гребаного мудака из Сиэтла надо покатать вокруг какого-то там убийцы. А я думаю, ну на хера мне этот напряг?

Детектив Чарлз проносится через зону выдачи багажа и выходит на улицу к машине без полицейской эмблемы, припаркованной у бордюра. На заднем сиденье высится гора из примерно двадцати обувных коробок. Одна из них открыта, и в ней виднеется пара новеньких кроссовок «Адидас». Юный латиноамериканец стоит, привалившись к капоту. Завидев Чарлза, он выпрямляется. Детектив открывает заднюю дверцу и протягивает парню пару кроссовок, тот кивает и убегает. Потом Чарлз открывает багажник и бесцеремонно швыряет туда чемодан Дюпри.

— Обезьяны гребаные. Приходится подмазывать их, чтобы за моей гребаной тачкой следили. У вас в Сиэтле та же херня? Гребаные пуэрториканцы антенну могут свистнуть. У вас в Сиэтле много этих пуэртяшек, Пердюпри? Какой у тебя размер, десятый, что ли? Выбери себе тут тапочки.

Наконец они отъезжают.

Дюпри ощущает себя плывущим против течения многословности Дет-Чарли. Кроме того, ему хочется произвести впечатление человека, который знает, что делает. Он достает папку, чтобы вкратце ознакомить напарника с ситуацией — ему кажется, что так это должно происходить.

— Мы благодарны вам за помощь в нашем деле. — Дюпри открывает папку. — Этого парня зовут Винс Камден. Впервые мы заметили его на месте убийства примерно тридцать шесть часов назад. Он заявил, что с жертвой не знаком. Но позднее мы обнаружили его фамилию в ежедневнике убитого.

— Ага, — отзывается Чарлз, глядя вперед.

— Он явился по собственной воле на допрос и признал, что был знаком с жертвой. Но у него алиби, поэтому мы его отпустили.

— Ага. — Чарлз спешит и вовсе не слушает.

— После того допроса я подвез его до дома и велел не покидать город. Потом среди вещей жертвы мы нашли номера похищенных кредитных карточек, на которых была его фамилия. Поэтому я поехал к нему, чтобы задать еще пару вопросов. Но оказалось, что он сбежал. В его доме жуткий бардак. Чемодана нет. Мы получили ордер, обыскали дом и обнаружили остатки марихуаны и еще номера кредиток.

— Ага.

— Тогда я отправился в ресторан, где этот Камден, по его же словам, завтракал в тот день. Владелец вспомнил его и сказал, что он звонил несколько раз по телефону и что-то записывал. Я просмотрел мусор…

Первый раз за всю беседу Чарлз поворачивается. На его губах играет ухмылка.

— Ты копался в гребаном мусоре?

— Да, — подтверждает Дюпри и показывает полиэтиленовый пакет со смятым листком из блокнота внутри. Читает. — «Партнер. Бей-Ридж. Замужем. Джерри. Тина Макграф. Лонг-Айленд».

Чарлз смеется.

— Вот тебе и разгадка.

Но Дюпри нравится рассказывать, как все было, пусть даже себе самому.

— Поэтому сегодня я обзвонил авиакомпании, проверил все рейсы до Нью-Йорка, и — пожалуйста! Винс Камден вылетел самолетом «Пан-Ам» из Спокана в Чикаго, а из Чикаго прибыл в Ла-Гуардиа сегодня утром. Мы едва разминулись. Тогда мы заказали билет и позвонили вам, ребята, чтобы просить о содействии. И… я прилетел.

Чарлз наконец проявляет интерес.

— Как, говоришь, парня звать?

— Винс Камден…

— Камден? Как город в Нью-Джерси.

— Мы считаем, это не настоящее имя.

Детектив Чарлз выглядит сбитым с толку.

— Что за хрень? Так настоящее или нет? Ты давай мне мозги-то не трахай, Сиэтл, настроение у меня сейчас мудовое.

Дюпри не знает, что ответить.

Чарлз бьет его в грудь.

— Да это я шучу так гнило. Ты, парень, не принимай всерьез мой базар. Такая херня. Спроси любую собаку, тебе все то же скажут: никогда не принимай всерьез базар Дет-Чарли. Если, конечно, он не смотрит вот так.

Он складывает губы, морщит нос и становится похожим на бульдога. Дюпри узнает эти остекленевшие глаза. Он под кайфом. Этот парень под кайфом.

— Запомни это лицо, Пердюпри. Увидишь его, быстро сигай под ближайший стол.

Чарлз гонит свой «Краун-Вик» через поток машин, ныряет в промежутки между ними, проскакивает, не сбавляя скорости.

— Пошел на хер с дороги! — жмет на клаксон, подгоняя впереди идущих. — Вали отсюда!

Когда он вылетает на полосу встречного движения, чтобы обогнать автобус, Дюпри хватается за приборную доску. Машина возвращается на свою сторону, и Чарлз шлепает по клаксону.

— Куда они все прутся, мать их, что за важность у них там? Вы что, мудилы, убийцу преследуете? Нет? Тогда валите на хер с моей улицы!

Дюпри открывает рот, чтобы напомнить Чарлзу: на данный момент Винс Камден, или как там его зовут по-настоящему, всего-навсего важный свидетель, — но решает промолчать.

— Надо завалить к моему представителю в АПП[17 - Ассоциация помощи полицейским.], — говорит Чарлз. — А потом прижмем одного моего осведомителя, может, он твоего парня знает. Как к итальяшкам относишься?

— Вообще-то, я думал, лучше начать с той девушки. — Дюпри лезет в папку за письмом, обнаруженным в доме Винса Камдена. По какой-то причине фамилия и адрес были вырезаны из конверта и письма, но подписано оно именем Тина. Поэтому-то Фелпс и согласился отправить Дюпри. Из-за письма и смятого куска бумаги, найденного в мусорном ведре. — Вот. Письмо от Тины и ее имя на листке. Тина Макграф. Мы полагаем, это одно лицо.

Чарлз его будто не слышит.

— В справочнике есть Джерри и Тина Макграф. И угадайте, где они живут?

Молчание.

— На Лонг-Айленде. У меня и точный адрес ее есть. И вот. На листке, что я нашел в мусоре, тоже Лонг-Айленд. Понимаете?

— Тебе баба нужна, Пердюпри? Так чего сразу не сказал? Приехал в большой город и думаешь, старина Дет-Чарли не поможет тебе с этим? На хера нам переться на Лонг-Айленд? Забей на все напряги, Сиэтл! Думай о хорошем.

Дюпри открывает рот, чтобы возразить Чарлзу, который лезет за сиденье, достает бутылку виски «Джек Дэниелс», делает большой глоток, протягивает бутылку Дюпри, потом машет ею машине впереди:

— Пошел на хер с моей дороги!


До встречи с Бенни надо как-то убить два часа. Винс едет на метро обратно на Манхэттен. Гуляет по городу, по Пятой авеню, похожей на реку из качающихся голов. Столько глаз, столько лиц — все они выбивают из колеи. Ему все время кажется, что он видит Рея-Прута в толпе и между домами. Сколько пройдет, прежде чем Рей догадается, что Винса нет в Спокане, и выследит его здесь? Он смотрит на афишу кинотеатра. Один из трех идущих там фильмов — «Другие ипостаси». Роман, по которому снят этот фильм, он начал читать пару месяцев назад, когда решил попытаться произвести впечатление на Келли. В нем рассказывалось о молодом ученом, который провел на себе эксперимент в депривационной камере. Винс точно помнил, что бросил книгу, не прочитав еще и тридцати страниц, когда один из героев сказал: «Мы рождаемся, крича от неопределенности, мы умираем, крича от неопределенности, а человеческая жизнь состоит из постоянного самоубеждения в том, что мы живы». Но он не против узнать, чем там дело кончилось, поэтому заходит в кинотеатр.

Однако кино оказывается нудным и мрачным, Винс не может сосредоточиться. Он уходит, когда кончается его попкорн. Прогуливается, потом берет такси и едет до ресторанчика «Кафе Гриджо» на Дебросс-стрит. Рядом с Бенни стоит парень в черной рубашке и белом пиджаке, держащий руки внизу, как футбольный защитник перед штрафным. Он весь состоит из оттенков серого — синевато-серые брови, вздымающиеся над солнцезащитными очками, седые волосы, редеющие на висках. Черная рубашка расстегнута, в складках шеи и кустиках серебристых волос на груди примостилась золотая цепь.

Бенни стоит между ним и Винсом, как рефери в боксе. Даже несмотря на его прическу, он сантиметров на пятнадцать ниже их обоих.

— Привет, — говорит он Винсу. — Это тот клиент, о котором я тебе говорил. Пит, это… — Винс замечает: старый друг мысленно напоминает себе, что нужно называть его новым именем, как они условились. — Это Винс Камден.

Они осторожно пожимают друг другу руки и заходят в ресторан, мимо кассира, прямо к кабинету у окна. Стол уже накрыт для них: три прибора и три бокала с водой. Пит задвигает ситцевые занавески и, не переставая дергаться, водит пальцем по бумажной салфетке перед собой. На салфетке написано «Прекрасная Италия!». Пит обводит очертания Италии, не глядя на нее.

Бенни сидит со стороны Пита.

— Так, — начинает он. — Я посвятил Пита в наши дела. В качестве одолжения мне он согласился помочь тебе выпутаться.

— Большое спасибо, — отвечает Винс.

— Но ты не должен никому говорить, что общался с ним и что я вас познакомил. Если ты задашь вопрос, а он не ответит, значит, тема закрыта. Понял?

Винс кивает.

— Ты не должен передавать полученную информацию никому, даже мне. У Пита могут быть неприятности из-за того, что он помогает такому, как ты.

Винс удивлен тем, что эта ремарка ему неприятна.

— То есть, сегодняшнего дня вообще не было, — продолжает Бенни. — Понял?

— Конечно, — соглашается Винс.

— Хорошо, — говорит Бенни. — Тогда я пойду сяду у бара, потому что мне не следует слушать все это. Когда закончите, махните мне.

Они смотрят, как Бенни идет к бару и снимает пальто. Подходит официантка, Пит заказывает пиво и каннеллони[18 - Каннеллони (ит.) — трубочки из теста, фаршированные мясом и сыром и запеченные в сливочном или томатном соусе.] с телятиной. Винс говорит, что будет только чистый виски. Когда официантка приносит напитки и тарелку антипасто[19 - Закуска.], Пит снимает очки, открыв усталые глаза, тоже серые. Он отправляет в рот кусочек проволоне[20 - Проволоне (ит.) — сорт сыра.], салями и маслину.

— Бенни сказал, вы вляпались в дерьмо с Реем-Прутом? — говорит он медленно, низким голосом, словно под водой.

Винс кивает.

— Похоже на то. Здоровенный коренастый парень, черные волосы и брови как гусеницы. Называет всех «шефами»…

Не успевает он закончить фразу, как собеседник кивает и отхлебывает пива.

— Да. Это Рей-Прут. Я играю в карты с этим зверюгой.

— Так как же мне понять, кто заказал ему меня?

— Только один человек мог заказать вас ему.

— Кто?

Пит берет еще одну маслину с тарелки антипасто.

— Прут работает на парня по имени Джонни-Малыш, босса банды Гамбино из Квинса. Контролирует все за пределами парка «Озон» — налеты на автомобили, угоны, сутенерство, азартные игры. Его брат наложил лапу на продажу наркотиков. Джонни живет по старым принципам «Коза Ностры». Традиционалист. Без конца болтает о том, что нужно вернуть славу прежних времен. И о прочей лабуде. Скользкий тип. Он контролирует все, что с возу упало. Видимо, так они вас и нашли. С возу упавшим.

— Как думаете, он позволит мне выплатить долг?

— Сомневаюсь. — Пит хмурится и наклоняет голову. — Джон неравнодушен к деньгам. Но от него не знаешь, чего ждать. Он нервный. Слишком много фильмов смотрит. В прошлом марте его сын попал под машину. С той поры у него крыша и поехала. Совершенно непредсказуемый.

— Так как мне его найти?

— Штаб-квартира Джонни-Малыша — в этом районе. Называется «Клуб охотников и рыболовов „Бергин“». Но я бы держался оттуда подальше. Такому, как вы, не прорваться в подобное заведение, — впервые он смотрит Винсу в глаза. — Без обид.

Винс пропускает это мимо ушей.

— Тогда где?

— Попытайтесь захватить его врасплох. Он любит азартные игры. Напьется и спускает в карты по десять-двадцать штук за выходные. Вы играете?

— Да. Немного.

Пит отрывает край салфетки и выхватывает ручку у проходящего мимо официанта.

— Сегодня вечером в одной квартире на Мотт-Стрит будет игра на большие ставки. Я поручусь за вас. Тогда вас впустят. А вы оплатите мой взнос. Потом я быстро проиграюсь и унесу свою задницу, прежде чем вы начнете разговор. — Пит пишет адрес на обрывке салфетки. — Всегда играют две-три компании. Не гарантирую, что вы окажетесь за столом Джонни-Малыша, но вы трясите деньгами, стройте из себя болвана, даже выиграйте разок… может, и повезет.

Винс благодарит его, Пит пожимает плечами. Поднимает глаза на Бенни, который сидит у барной стойки, потом поворачивается к Винсу.

— Послушайте, Бенни говорит, вы хороший парень, поэтому я вам еще одно скажу. Берегитесь этого Джона. Он безбашенный. С тех пор как погиб его ребенок… — он не заканчивает фразу.

— Сколько лет было ребенку?

Пит ковыряется в тарелке.

— Двенадцать.

— Господи. А тот человек, который сбил его? Что с ним стало?

Пит накалывает вилкой маслину на тарелке. Смотрит на нее, показывает Винсу, потом роняет в бокал с водой. И наблюдает, как она опускается на дно — на самое дно Ист-Ривер.


Они несутся через тоннель, детектив Чарлз жмет на клаксон и педаль газа одновременно, не отпуская при этом бутылку виски. На другой стороне тоннеля Дюпри видит знак «Магистраль штата Нью-Джерси». Он оборачивается к Чарлзу.

— Мы что, в Нью-Джерси?

— Да уж не в гребаном Сиэтле.

Дюпри опускает глаза на папку, которую держит в руках.

— Видите ли, я думаю, нам следует поговорить с этой девушкой, Тиной Макграф, пока не поздно…

— Да завянь ты, Сиэтл. Сначала мои дела решим.

— Но…

— Слушай, сегодня пятница, я не работаю, мог без напрягов оттянуться, но когда мой лейтенант сказал, что вам, говнюкам недоделанным из Мейберри, помощь нужна, я все бросил и прибежал! Думаешь, так просто найти детектива из нью-йоркского отделения полиции, который согласится тягать твою задницу по городу вечером в пятницу? Мог бы проявить понимание к моим заботам, а не парить мне яйца.

— Простите, — отвечает Дюпри.

Они сворачивают с магистрали, проезжают по улице жалких, близко натыканных лачуг и через несколько минут попадают в небольшой деловой центр. Чарлз останавливает машину напротив кирпичного магазина. Над входом висит табличка «Химчистка», сбоку над раздвижной дверью — «У Нитти».

Чарлз выпрыгивает из машины.

— Шевелись, Сиэтл. Перекусим с моим профоргом. А потом и к твоей бабе поедем.

Дюпри сидит в машине, не зная, что делать.

— Ну, давай! Что ты как баба недотраханная? — Чарлз скрежещет зубами, просовывает голову в машину и лучезарно улыбается. — Слушай, сукой буду, ты такой охеренной жратвы никогда не пробовал. Парень твой никуда не денется за тот час, что мы потратим на тарелку гребаной лапши. Ну, не тормози. Помоги мне.

В «У Нитти» довольно светло. На стенах висят обрамленные фотографии итальянских актеров — завсегдатаев кафе, стоящих в обнимку с миниатюрной итальянской супружеской парой, карты Италии, корзинки с баклажанами и артишоками, бутылки кьянти в оплетке.

Пожилой сгорбленный итальянец кричит с табурета за кассой:

— Два, Чарли?

— Точно, Джузеппе. Это Пердюпри. Он полицейский, работает по жуликам из Калифорнии, приехал поучиться у профи.

Дюпри открывает рот, чтобы поправить Чарлза, но тот оборачивается и бормочет:

— Да знаю я, что ты не из Калифорнии, но этот старый пердун про Сиэтл не слышал.

— Он есть ковбой, Чарли? Пиф-паф?

— Именно, Джузеппе. Хренов ковбой, пиф-паф.

Пожилой итальянец наставляет палец.

— Пиф-паф!

— Ты платишь, — говорит Чарлз. — Отбашляй ему.

Дюпри протягивает хозяину кафе пятнадцать долларов.

Чарлз берет тарелку. Дюпри не знает, что еще сделать, поэтому повторяет за ним. Они наполняют тарелки едой и присоединяются к суровому человеку в углу. Узкое лицо, волосы клочьями, попыхивает сигаретой, опустошенная тарелка отодвинута в сторону вместе с простецкой рюмкой. Он переводит взгляд с Чарлза на Винса и обратно, фыркает и затягивается.

— Где тебя черти носят, мать твою, Чарли? Уже почти восемь.

— Да работаю сегодня, Майк. Я ж говорил.

— Ни хера ты не говорил. Ты почему до сих пор на дежурстве?

— Подумал, поработаю сверхурочно, потом пригодится. — Он смотрит на Дюпри. — Заодно будет кому подтвердить, где я был.

— Что это за перец?

Дюпри хочет отрекомендоваться, но Майк не удостаивает его взглядом, поэтому он предоставляет это детективу Чарлзу.

— Офицер Пердюпри. Пердюпри, это Майк. Мой представитель в АПП. Пердюпри — полицейский из Сиэтла. Мы с ним сегодня помогаем друг другу со всяким дерьмом. Вроде как напарники — гребаное алиби друг дружке обеспечиваем. Правда?

При слове «алиби» Дюпри пробирает холодок, который, впрочем, тут же забывается, стоит ему откусить вкуснейшую в его жизни фрикадельку — пряную и сочную, будто кто-то засунул стейк в помидор.

— Господи, и правда вкусно, — говорит он.

Чарлз смеется. Майк молча смотрит.

— Видишь, я же сказал, Пердюпри в порядке. Он подтвердит, что я ему весь вечер помогал. Ведь так, Пердюпри? — Чарлз отправляет вилку с едой в рот.

Дюпри чувствует, что ему сдавило грудь.

— О чем это вы?

Майк стряхивает пепел в тарелку детектива Чарлза.

— Поверить не могу, что после всего у тебя не пропал аппетит. Чарли, ты просто свинья гребаная.

— Пошел на хер, Майк.

— Нет! Это ты пошел, Чарли! Ты на этот раз облажался конкретно, козел!

Дюпри оглядывается, не доев фрикадельку на вилке.

— Знаю. — Чарлз дожевывает печеные дзити[21 - Дзити — короткие макароны, обычно запекаемые в томатном соусе.]. — И…

— И? — Майк гасит сигарету. — И я устал спасать твою задницу.

— Да ладно! Чего ты со мной как с недоноском разговариваешь? Хватит мне яйца парить. Говори, что делать.

Майк вздыхает.

— Ты по уши в дерьме, Чарли.

— Я сам знаю, где я.

— Пора платить по счетам, друг. — Майк снова закуривает. — Еда тебе не даром дается, Чарли. Да и кроссовки тоже.

— Я знаю, что не даром, Майк. Просто скажи, что мне делать.

Дюпри только переводит взгляд с одного на другого.

— Сколько раз я тебя предупреждал? Не суйся на этот берег реки, Чарли. Отец этой девки — член муниципального совета Ньюарка. Тут я тебе не помощник.

— Ты узнал… что она говорит? — спрашивает Чарлз.

— Она говорит… — Майк снова косится на Дюпри. — Ты уверен, что хочешь обсуждать это при…

— Я подожду на улице. — Дюпри поднимается.

Рука Чарли придавливает его ногу к стулу.

— Нет. Пердюпри остается. У напарников нет секретов друг от друга.

Майк пожимает плечами.

— Она с подружкой ехала в Алфавитный город[22 - Район Ист-Виллидж в Нью-Йорке, где авеню названы буквами алфавита: А, В, С, D.], чтобы купить дешевую сумку. Ты тормознул их, увел одну девчонку к себе в машину, заставил ее сделать тебе минет, а потом спер их кокс.

Дюпри понимает, что потерял аппетит, и отодвигает тарелку.

— Ну. — Чарлз мрачнеет, его лысая голова покрывается морщинами до макушки. Отправляет лапшу в рот и тычет в Майка вилкой. — Все было совсем не так, Майк.

— Да? И как же? — Майк снимает крошку табака с языка и смотрит в тарелку Дюпри, потом впервые поднимает глаза на Алана. И переводит взгляд на Чарлза.

— Да она сама мой ремень расстегнула, Майк. Я никого ни к чему не принуждал. Да я ей, мать ее, одолжение сделал.

— О, Господи.

— Да ладно тебе, Майк. Ну откуда мне было знать, что она дочка члена совета? Ты меня просто на хер убил на месте. — Детектив Чарлз допивает вино и тянется к бокалу Дюпри. — Слушай, а нельзя как-нибудь все утрясти?

— Утрясти? Отдел внутренних расследований уже что-то пронюхал. Как же теперь это утрясать, Чарли? — Майк глубоко затягивается.

— Слушай… — Чарлз хватает Майка за руку.

Майк высвобождает руку и тычет пальцем в нос Чарли.

— Я знаю, у тебя были тяжелые времена, Чарли. Но пора заканчивать с этим дерьмом.

— Закончу. Закончу. Клянусь. — Чарли наконец чувствует брезжившую надежду.

Майк следит взглядом за струйкой дыма своей сигареты.

— Я связался с этим членом совета и, как нетрудно догадаться, он не пришел в восторг от того, что его дочь покупает кокс за десять дней до выборов.

Чарлз поднимает вилку.

— Я знал, ты поможешь мне, Майк.

— Закрой пасть, Чарли! Тебе повезло, что этот мужик не отягощен моралью. Если бы речь шла о моем ребенке, я бы тебе яйца оторвал к чертовой матери. — Он переводит дыхание. — У этого мужика проблемы с профсоюзом, поддерживающим его оппонента. Ему такие напряги ни к чему… так что если ты его выручишь… даже не знаю. — Майк двигает по столу сложенный листок бумаги.

Чарли берет листок и разворачивает. Дюпри видит, что там написан номер телефона местного профсоюза и имя — Дэрил Грин.

— Что ему нужно от этого парня? — спрашивает Чарли. — Ножку? Крылышко?

— Нет, нет, ничего такого. Просто доставь сообщение.

Чарли сияет, словно выиграл в лотерею.

— И все?

— Серьезное сообщение, — отвечает Майк. — А после этого, думаю, член совета разберется с дочкой. Но это решение только половины твоей проблемы.

— Ты о чем?

— Эмвэдэшники знают фамилию продавца кокса. Они думают, ты договорился с ним и ловишь покупателей в городе, после того как он толкнет им наркоту.

— Что за херовина, Майк! — брызжет слюной Чарли. Потом вытирает лицо и пытается восстановить на нем улыбку. — Я разберусь с этим. И все улажу.

Майк подается вперед.

— Ты должен взять этот срач под контроль, Чарли.

— Возьму, Майк. Возьму. Обещаю. После этого я сделаю паузу… наведу порядок. Только помоги мне с этим делом.

Он кладет руку на стол.

— Ладно уж. — Майк жмет руку Чарли.

Дюпри наблюдает за ними с ужасом и интересом. Откашливается.

— Слушайте, ребята. Я не желаю в этом участвовать. Ваши дела — это ваши дела. Но они не имеют никакого отношения ко мне…

Оба полицейских медленно поворачиваются к Дюпри, словно только что вспомнили о его присутствии. Майк улыбается и похлопывает его по плечу.

— Может, еще винца, Пердюпри?


Две карты взакрытую. Три на флопе. Открывай одну на торне, потом на ривере[23 - Термины покера.], потому что можно промахнуться. В «Техасском холдеме»[24 - Одна из самых популярных разновидностей клубного покера.] есть свой порядок и смысл. Игра похожа на дыхание. Даже после трех суток без сна. И вдруг становится неважно, кто ты: Винс, Марти или Джимми Картер… есть только карты, одинаковые у всех, пятьдесят две штуки, четыре масти, слегка скругленные углы, клетчатая рубашка, повсюду одинаковые. И ты вступаешь в игру, словно она способна спасти твою жизнь, что, разумеется, не так.

Винс начинает серьезно, с короля и валета одной масти. Решает сразу забрать весь банк, заявить о своем присутствии. Ставит много. Два человека выходят из игры. Еще две на флопе. И три на торне. Винсу не удается собрать флеш, но приходит еще один король на ривере. Он берет три кона у лысого парня в очках с толстыми линзами. Разговор кипит вокруг него: кому-то парят яйца, кто-то по уши в долгах, у кого-то надзирающий офицер[25 - Должностное лицо, надзирающее за условно-досрочно освобожденными.] полное дерьмо. Местный жаргон ему знаком, но все же Винс не запоминает подробностей, кто что сказал, чьи яйца, какой ростовщик, какой офицер. И вдруг эта болтовня для него перестает отличаться от разговоров в магазине пончиков или бесед нормальных женщин на улице: школьный родительский комитет и угольный гриль, белье и чековые счета. «Банан, яблоко, клубника».

Винс сбрасывает карты на одном кону, в следующем ставит мало на флопе, снова сбрасывает. Один из игроков пытается разговорить Винса, но он дает краткие ответы. Жил когда-то в Большом городе. Переехал на Западное побережье. Работает управляющим магазина пончиков в штате Вашингтон. Столкнулся со старым приятелем, который сказал, что здесь идет серьезная игра.

Ему пришлось заплатить за вход по две тысячи за себя и Пита. Но Пит, видимо, ушел, не поиграв. А у Винса возникло ощущение, что он застрял здесь с компанией полных ничтожеств, стоящих на самом дне пищевой цепи. И теперь он прикован к первому столу — девять выпивающих ребят, мусолящих сигары и играющих в «Техасский холдем». Если он разбирается в этой игре — по одной ставке за раз, 10 процентов повышение в банк, — то должны быть еще столы с девятью людьми за ними в других комнатах здания, за которыми играют, пока кто-то не выходит из игры, тогда остальные садятся за один стол и ставят уже по десять-пятнадцать штук. И если ему удастся остаться в игре за этим столом, и, возможно, за следующим, у него получится попасть в другие комнаты, за столы, где кошельки потолще, и в конце концов — за стол Джонни-Малыша, где он попытается купить себе свободу.

— Военный?

Винс поднимает взгляд на старика с запавшими щеками.

— Что, простите?

— Да стрижка. Теперь так не стригут уже.

Винс еще не привык к тому, что у него на голове «ежик».

— Нет. Я не военный.

— А я служил в «Нормандии», Омаха-Бич, — доверительно сообщает старик. — За час потерял половину взвода.

Никто не поднимает глаз. Все это уже слышали.

— Пули — это что, морская болезнь куда страшнее. Как мы радовались, когда высадились на берег!

Остальные игроки не обращают на него внимания.

— Никогда не забуду. Я видел, как один парень ушел на дно со всей выкладкой. Ни одного выстрела не сделал. Спрыгнул с корабля и утоп. Под тяжестью.

Винс смотрит в свои карты. У него складывается пара девяток, он блефует так явственно, что в «Берлоге» ему не взять бы и банк в двадцать долларов, не говоря уже о здешних ставках. Винс вытягивает еще одну девятку, и на какое-то мгновение мысль о том, что нужно уладить дела с Джонни-Малышом, становится менее важной, чем то, как идут карты. В следующем кону у него получается валет-пятерка разной масти. При обычных обстоятельствах он пасовал бы, но сейчас нет времени для заумных ходов, поэтому он решает, что пришло время взять банк. Научно доказанный факт: чем выше ставки (а выше здешних он еще не видел), тем легче блефовать и обманывать. На практике так и выходит. Остальные игроки пасуют — к счастью, потому что у него нет комбинации. Потом пасуют еще четверо, ему снова достается банк. Двое остаются в игре. У него туз, дама, четверка. Раздающий открывает девятку и, на ривере, четверку. Парень напротив открывается: туз-девятка. Кто-то присвистывает. Винс показывает карты. Пара дам. Бросает еще один пятицентовик. Двое игроков встают из-за стола. Сломались, и часу не отыграв. Один из них — старик из Омаха-Бич. Он смотрит на Винса, который не знает, что сказать. Он представляет старика солдатом, нагруженным военной выкладкой, тонущим в черной воде.

— Было приятно с вами играть, — говорит Винс. Его фишки уже не сложены столбиками, а лежат кучей. Изначальные две штуки превратились в шесть. Настоящие игроки только разогреваются.

— Ты сказал, что печешь пончики, это ты в том смысле, что…

Винс оборачивается на парня слева от себя.

— Что?

— Пончики. — У парня лицо будто резиновое — глубоко посаженные глаза, толстые губы. И явно не нью-йоркский говор. — Ты про всякие там кленовые пышки и все такое? Бисмарки?

— Ага. Кленовые пышки. Бисмарки. Эклеры. Пончики. И так далее.

Резиноволицый смеется.

— Ясно. А я думал, может, выражение такое. Ну, знаешь… пончики пеку.

Остальные игроки за столом подхватывают его смех. Но один говорит серьезно.

— А вы их с начинкой печете?

— Да. С начинкой.

Он улыбается.

— Звучит аппетитно. Правда, Кен? Разве не аппетитно? Гребаный пончик с начинкой?

Черноволосый парнишка с глазами хорька пожимает плечами и указывает на свою шелковую рубашку.

— В этой рубашке я хреновы пончики с начинкой не ем. И вообще, Томми, иди ты. Пора повзрослеть. Пончики — это для детей.

Винс рассматривает остальных игроков: шоферы, домушники, болтуны, сброд, никаких выдающихся способностей, вряд ли зарабатывают на жизнь честным путем — поэтому он не видит причин не выиграть у этих придурков все до последнего цента. Он поднимает уголки двух своих карт. Пара десяток. Подумать только. Многого он ожидал сегодня: что ему не позволят играть; что позволят, но он не найдет Джонни-Малыша; что найдет, но тот сразу прикажет его вывести и пристрелить. Меньше всего Винс ожидал удачи.

Когда игра у него идет, он безжалостен. Винс наводит страх и не обращает внимания на блеф, столбики выигранных фишек растут, кренятся и, наконец, падают друг на друга, как римские колонны. Он то забирает банк, то следит за другими игроками на лучших конах. Это один из тех редких вечеров, когда карты сами по себе не имеют значения. С тем же успехом все могло происходить у него в голове. Он мог бы играть и без карт и выиграть половину конов. Остальные игроки делают именно то, что он хочет.

Когда остаются трое, он начинает: подсматривает в свои карты (дама-девятка), когда они играют, и оставляет их ни с чем. Ставит немного. Позволяет им повышать. Потом удваивает их ставки. Они сердятся, глядя на карты Винса (лежащие рубашкой вверх; он больше не посмотрит на них, и партнеры будут гадать — а смотрел ли он вообще?), потом на свои, на Винса и наконец уравнивают. Приходит флоп. Дама, валет, девятка.

Подумать только. Они не могут выйти из игры сейчас. У них ведь стриты. И третий игрок — тихий парень с черными волосами — совершенно обессилел. Винс просто продолжает удваивать ставки, пока и Кен тоже не выбивается из сил. Торн и ривер: шестерка и еще дама. Получите банк.

Кену достается стрит с дамой. Черноволосому — тузовый флеш. Один кон лучше другого. Такие случаются раз на сто. Но у Винса полный набор, дамы бьют девятки. И снова он берет банк. Давненько он не играл на большие ставки, тем более не выигрывал их. Заплатив две тысячи на входе и сев играть с восемью людьми, Винс выиграл шестнадцать тысяч долларов менее чем за два часа. Даже заплатив Колетти, взнос за себя и Пита, он располагает восемнадцатью. Теперь ему нужно только найти Джонни.

Винс откидывается на спинку стула и допивает виски. Черноволосый парень закуривает и тоже откидывается на спинку.

— Значит, пончики печешь.

— Точно, — соглашается Винс.

Машет сигаретой над столом.

— Для человека, зарабатывающего на жизнь пончиками, в карты играешь охеренно.

— А кто сказал, что я зарабатываю на жизнь пончиками?

Все смеются.

— Шулер? Этим деньгу зашибаешь?

— Нет, — отвечает Винс. — Просто повезло. Повезти может каждому.

— Нет, — говорит черноволосый. — Нет. Не каждому. Каждому повезти не может. Такая это штука, удача. Пристрастная, сука.

Винс только улыбается в ответ.

Черноволосый протягивает руку.

— Кармин. Ты только что взял мою игру.

— Винс.

Рукопожатие.

— Рановато как-то. Не хочешь еще поиграть, Винс?

— Говоришь, можно играть дальше, Кармин?

— Винс… — Кармин затягивается сигаретой. — Играть дальше можно всегда.


Призраки повсюду. И вампиры. Скелеты. Ковбои, принцессы, лягушки, бродяги и наряды, которые Дюпри не знакомы, странные сочетания масок, накидок, накладных бакенбардов. Йода и Дарт Вейдер[26 - Персонажи фильмов Дж. Лукаса «Звездные войны».] с наволочками. Детектив Чарлз медленно едет по улице, в лучи его фар попадают стайки детей. Они бродят вдоль длинной ровной линии аккуратных двухэтажных домов, на многих верандах висит американский флаг.

— Я и забыл, какой сегодня день, — говорит Дюпри. Ему становится спокойнее от того, что Хэллоуин отмечают даже в этом городе, где все поставлено с ног на голову, где полицейские разъезжают по улицам, как напившиеся психи, воруют наркотики и заставляют делать себе минет. Если бы не дома, стоящие так близко — и метра между ними нет, — Алан подумал бы, что катается по Спокану. И это приводит его в чувство.

Чарлз тормозит у небольшого кирпичного здания с фанерной табличкой «Локал 4412». Над дверью — другая табличка: «За Джимми Картера». В окнах — листовки с призывами голосовать за кандидата в совет Нью-Йорка Джеймса Рея Бёрка. Чарлз выходит из машины.

— Я быстро.

Дюпри открывает рот, чтобы возразить, но Чарлз уже захлопывает дверцу. Он идет к зданию, пробует открыть дверь, но она заперта, поскольку в субботу магазины не работают. Чарлз скрывается за домом, и через несколько секунд Дюпри слышит звон разбившегося стекла. Вскоре из окон исчезают таблички с именем Бёрка. Улыбающийся Чарлз появляется в дверях, в руках у него две таблички и телефонная книга, открытая на заложенной странице. Сев в машину, он бросает таблички на заднее сиденье, кладет книгу на колени и останавливает палец на имени Дэрил Грин.

Дюпри молча смотрит в окно.

Чарлз ведет машину вдоль скошенных газонов, читая адреса, и наконец тормозит у белого дома с красными балками. Он выключает мотор, еще раз заглядывает в телефонную книгу, бросает ее на заднее сиденье и поворачивается к Дюпри.

— Слушай. Я понимаю, это не совсем то, ради чего ты тут. Уж извини, если все это выглядит… — Он ищет подходящее слово. — Если все это плохо выглядит. Но ты просто всего не знаешь. Идет очень важное расследование.

Дюпри не отвечает, и Чарлз продолжает.

— Короче, сейчас я разберусь с этим дельцем, которое на меня повесил Майк, и поедем к твоему парню. Как там его?

— Винс.

— Точно. К Винсу.

Детектив Чарлз выходит из машины, потом залезает обратно и берет куртку с заднего сиденья. Заодно захватывает одну табличку Бёрка и коробку с крадеными кроссовками. На тротуаре он оборачивается к Дюпри, улыбается, лезет за пазуху и — Алан совершенно уверен — расстегивает наплечную кобуру под курткой.

На почтовом ящике написано «Д. Грин». Два маленьких пирата стоят на крыльце Д. Грина, собираясь затянуть обычное хэллоуинское «шутка или угощение». Старый скотчтерьер обнюхивает их, хромает в сторону, ложится на подстилку перед дверью и тяжело, очень по-собачьи, вздыхает. Высокий, худой чернокожий мужчина выглядывает из-за сетчатой двери, придерживая ее плечом, и бросает маленькие конфеты в мешки детей.

Чарлз похож на заботливого папашу, ожидающего в палисаднике, пока мальчишки получат свои сладости. Оборачивается, смотрит на Дюпри, ухмыляется. Что-то в этих детях заставляет Алана очнуться. Он не допустит такого. Он пойдет туда и будет молчать, но не допустит, чтобы кто-нибудь пострадал. Всякому терпению приходит конец. Дюпри достает револьвер, зажимает между колен и, не глядя, снимает его с предохранителя. Тут дело не в том, какой он полицейский, а в том, какой он человек. Алан говорит себе: «Если Чарлз сунет руку за пазуху, я выйду из машины». Подбадривает себя.

Пираты уходят с крыльца Д. Грина. Чарлз сворачивает табличку «Бёрк» и вскидывает ее, как меч, но дети проходят мимо. Он одергивает куртку и поднимается по ступенькам.

Дюпри берет револьвер в левую руку, а правой хватается за ручку дверцы.

Чарлз стучит в дверь Д. Грина, отходит и гладит собаку. Тощий чернокожий мужчина выглядывает снова и опускает глаза, ожидая увидеть детей. Чарлз выпрямляется, подходит и останавливается в шаге от хозяина дома. Д. Грин приоткрывает дверь и слушает. Дюпри напрягается. Он никогда не стрелял за пределами стрельбища. Надо представить, что он на тренировке. Мысленно нарисовать круглую бумажную мишень точно на спине Чарлза. Нажать.

Будто смотришь телевизор, отключив звук. Чарлз размахивает табличкой и обувной коробкой. Д. Грин слушает. Чарлз протягивает ему табличку, наклоняет голову к левому плечу, потом к правому, будто рассматривая два возможных варианта. Потом запрокидывает голову и смеется. Д. Грин не смеется. Чарлз обводит окрестности рукой и что-то говорит.

Д. Грин указывает трясущимся пальцем Чарлзу в лицо. Тот пожимает плечами, словно говоря: «Алё, притормози. Никто тут никому не угрожает». Опять смеется и машет обувной коробкой перед носом Д. Грина. Разводит руками, изображая безобидность. Потом подходит ближе и открывает коробку. Д. Грин не заглядывает внутрь. Что-то коротко отвечает, трет виски, пятится в дом, несколько раз кивает, закрывает дверь и выключает фонарь на крыльце.

Дюпри расслабляется, отпускает ручку дверцы и прячет револьвер в куртку. Он дышит еще шумно и напряженно, когда Чарлз бодро идет к машине, открывает заднюю дверцу и бросает обувную коробку.

— Приятный мужик, — говорит он. — Но оказалось, у него двенадцатый размер. Не зря ведь говорят.

Он смеется собственной шутке, берет другую коробку, захлопывает дверцу и идет назад к крыльцу. Приваливает коробку к двери, подходит к терьеру и, прежде чем Дюпри успевает сообразить, в чем дело, придавливает собаку ногой и опускает большой камень ей на голову. Потом еще раз. И еще. Собака не издает ни звука.

— О, Господи, — бормочет Дюпри.

Детектив Чарлз несет окровавленный камень к двери, открывает ногой коробку и бросает в нее камень. Возвращаясь к машине, Чарлз впервые выглядит расслабленным с той минуты, как встретил Дюпри в аэропорту.

— Всегда выбирай «угощение», — говорит Чарлз. Он делает глоток виски и протягивает бутылку Дюпри. — Ну что, Сиэтл? Теперь займемся твоими делами.


О Джонни-Малыше. Клиент Бенни точно описал его. Черная рубашка, натянутая на животе. Толстые мускулистые руки, на одном запястье крупная золотая цепь, на другом — «Ролекс». Хорош собой для этого типа людей, а принадлежит он именно к этому типу. Волосы пугающе-черные, седеющие на баках и редеющие по обеим сторонам головы, большой круглый черный пучок в центре. Его ухмылка похлеще ухмылки Винса.

Винс опускается на свободное место — напротив Джонни-Малыша. У него десять тысяч (больше половины всех его денег) в фишках — взнос за второй раунд этой игры. Они сидят в столовой пустой квартиры за овальным столом. Девять человек с разными кучками фишек и полными стаканами виски. Горы окурков тлеют в пепельницах. Парень слева от Джонни поднимает стакан и бутылку «Краун Роял». Винс кивает, хотя не любит пить, когда выигрывает. Рядом в гостиной несколько человек в молчании смотрят телевизор.

Парень справа от Джонни тучный и приветливый, одет в бежевую рубашку и бежевые брюки. Похоже на комбинезон парашютиста: рубашка заправлена в самом широком месте брюк. Пояс напоминает экватор.

— Кармин говорит, ты тот стол очистил за два часа. Все до цента забрал. Правда?

Винс пожимает плечами.

— Правда.

— А сюда пришел, чтобы отдать нам деньги?

Винс улыбается.

— Посмотрим.

— Я Андж.

— Винс.

Андж, знакомя, обводит рукой сидящих за столом.

— Тоддо. Джерри. Хак. Нино. Бинз. Кармина ты знаешь.

Джонни-Малыша он не представляет, тот называется сам в последнюю очередь.

— Джон.

— Чем занимаешься, Винс? — спрашивает Андж.

— Пончики печет, — вставляет Кармин.

Несколько человек смеются. К столу подходит парнишка, что-то шепчет на ухо Джонни-Малышу. Тот внимательно слушает, потом поворачивается и дает односложный ответ.

— А мы водопроводчики, — отвечает Джонни, когда парнишка уходит.

На этот раз не смеется никто.

Здесь ставки выше, и игра интереснее. Винс проигрывает четыре купюры на комбинации туз-король одной масти. За этим столом не говорят о работе, досрочном освобождении и о пареных яйцах. Беседуют о спортивном тотализаторе, о том, сколько спустили на этой игре или сколько взяли. Если не знать, кто они на самом деле, можно подумать, что тут собрались бездарные футбольные тренеры. Они радуются, что у «Пакерс» больше очков, чем у «Питсбурга» («Мой член сообразительнее, чем Терри Брэдшоу»), у «Тампы» больше, чем у неудачников «Гигантов» («Долбаные „Гиганты“ не смогли бы забить и на Таймс-Сквер»), а «Джетс» отыграли девять очков у «Новой Англии» («Мой член бросает крученые лучше, чем Стив Гроган»).

Раздают карты. Винсу достаются туз и десятка разной масти. Он открывается.

Винс вынужден признать: ему в некотором смысле провезло снова оказаться среди такой публики. Это хорошо — для разнообразия. Одного люди не знают о преступниках — с ними бывает очень весело. Разумеется, когда они этого хотят. Снова футбол. Похоже, все присутствующие за столом поражены играми студенческой лиги. Команда Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе проиграла сборной штата Аризона. Но самое главное — сборная штата Миссисипи разбила наголову Алабаму, занимавшую первое место.

— Засранцы сдали четырнадцать очков. А эти вышли и продули шесть — три. Хренотень какая-то. При четырнадцати забить всего три. Меня не проведешь. Подозрительно это.

Флоп. Винсу достается второй туз. Он ставит много.

— Только идиот сдает четырнадцать очков, — замечает Джонни-Малыш.

— Я просто говорю: вполне возможно, что кто-то подъехал к этому гребаному защитнику, — отвечает Кармин.

— Бред.

— Я просто говорю, что это вполне возможно.

— Нет, нет. — Джонни-Малыш осушает стакан и поворачивается к Кармину. — Это совершенно невозможно. Абсолютно ни хера невозможно. И даже близко ни хера подобного нет.

— Послушай, Джонн. Я только пытаюсь сказать…

— Ты пытаешься сказать, что ни хера не понимаешь, Кармин. Кто, по-твоему, станет это делать? Долбаное ЦРУ?

Тон Кармина теряет уверенность.

— Я имел в виду, что это не исключено.

— Нет. Нет. Исключено! Неужели ты думаешь, что Медведь Брайнт даст кому-то просрать национальный чемпионат? Разве Алабама хоть раз отдавала достаточно пасов вперед защитнику, чтобы продуть игру? Ты чего, совсем охерел?

Торн. Ривер. Больше Винсу помощи ждать не приходится. У него пара тузов. Остается надеяться, что этого хватит. Он ставит много. Андж и Джонни-Малыш остаются в игре.

— Да я просто говорю, что такое возможно, вот и все. Организовать можно что угодно.

— Вот ведь упрямый мудила. — Джонни-Малыш раздражен. Помахивает стаканом, его тут же наполняют. — Пора бы сменить тему, но у тебя ж мозгов нет. Ладно. Хочешь знать, почему это невозможно? Хочешь, чтобы я тебе сказал?

— Да.

— Потому что я об этом не знал.

— Потому что ты не знал?

Джонни снова осушает стакан, и ему еще раз наливают.

— Вот именно.

Все хохочут, кроме Винса, который сосредоточен на двенадцати тысячах долларов, лежащих в центре покерного стола.

Хороший банк. Винс показывает тузов.

Кармин желает развить тему.

— То есть, по-твоему получается, если ты не знаешь о чем-то, то… то этого и не было?

— Наконец-то дошло. — Джонни переворачивает карты: две восьмерки. С общими картами получается тройка. Победил.

— То есть если какой-нибудь мужик в Китае придумает летающую машину, а ты об этом не узнаешь…

— Значит, нет никакой гребаной машины.

— Ты что же думаешь, ты бог, что ли? — спрашивает Кармин.

— Нет. — Он сгребает фишки. — Пока нет.


Первое, что бросается в глаза Дюпри при встрече с Тиной Деврис-Макграф, это ее пышные формы для столь малого роста. Густые рыжеватые волосы и спокойные глаза, которые словно говорят «удиви меня, если сможешь», заставляют Дюпри говорить быстрее, чем нужно. На ней длинная ночная рубашка. Она стоит в дверях, приоткрыв сетчатую дверь так же, как недавно Д. Грин.

— Я же сказала. Я не знаю никакого Винса Камдена. Так что, если вы не против, я пойду. Уже поздно, а моему мужу завтра на работу.

Дюпри показывает ей письмо.

— Это вы писали?

Она смотрит на конверт, и Дюпри замечает, как по ее нижней губе пробегает дрожь. Тина прикрывает рот и делает вид, что кашляет.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы знаете, почему фамилию вырезали с конверта?

— Простите, мне ничего не известно.

— Вы не писали это письмо?

Она молчит.

Дюпри убирает письмо.

— По крайней мере скажите, вы общались с ним?

Молчание.

— Послушайте, я ведь могу поговорить с прокурором и заставить вас сотрудничать, миссис Макграф.

Она смотрит на него, как шахматист, обдумывающий следующий ход.

— Я уже сказала. Я не понимаю, о чем вы спрашиваете. Дюпри оглядывается на детектива Чарлза, который остался в машине. Он хотел пойти с Дюпри, чтобы помочь, но Алан опасался помощи, какую мог оказать Чарлз. Он думает: «Может, у них тут говорят на другом языке, которым я не владею? Или есть какой-то трюк, заставляющий ньюйоркцев говорить? Может, у нее найдется собака, которую можно убить?»

За спиной Тины из коридора в гостиную проходит широкоплечий мужчина в трусах, с короткими вьющимися волосами.

— Тина, кто там?

— Никто, Джерри, — бросает она через плечо. — Я сама разберусь.

Дюпри вспоминает дату в письме — чуть больше года назад — и читает начало.

— А может, мне с вашим мужем поговорить об этом письме? Вдруг он что-то знает…

Она вскидывает голову.

— Нет. Прошу вас.

Джерри Макграф подходит к двери.

— Кто пришел, зайка?

Дюпри смотрит на Тину, которая открывает рот, но не представляет, что сказать. Алан показывает свой значок, правильно полагая, что Джерри не заметит, что он не из нью-йоркской полиции.

— Здравствуйте, мистер Макграф. Мы ищем подозреваемого в ограблении. Есть данные, что он скрывается в этом районе. Вы не заметили чего-нибудь странного сегодня?

— Не заметил, — отвечает Джерри.

Тина улыбается и гладит мужа по груди.

— Я разберусь, Джерри. Возвращайся в постель. Время позднее.

Он улыбается в ответ. Приятный человек.

— Спасибо, зайка. — Он опускает взгляд и только теперь понимает, что стоит в одних трусах. Пожимает плечами. — Мне на работу к четырем.

— Да, конечно, — отвечает Дюпри. — Извините, что побеспокоил так поздно.

Джерри плетется назад в спальню, а Тина выходит на крыльцо, закрыв за собой дверь. Она берет письмо и читает надпись на конверте.

— Послушайте, я не знаю никакого Винса Камдена. Я написала его своему бывшему парню. Марти Хейгену. Мы не виделись три года. — Тина переворачивает письмо. — Он не ответил мне.

Дюпри записывает имя «Марти Хейген» в блокнот.

— Примерно метр восемьдесят? Каштановые волосы? И делает вот так?.. — Дюпри пытается повторить ухмылку Винса Камдена.

— Да, это Марти.

— И вы никогда не слышали, чтобы он назывался Винсом Камденом?

Она качает головой.

Дюпри делает пометку в блокноте.

— У него есть здесь друзья или родственники?

— Его родители умерли. Братьев и сестер у него нет. О дальних родственниках мне ничего не известно. Он не упоминал о них.

Она оглядывается на дом, чтобы убедиться, что ее не слышит муж.

— Спросите у моего брата Бенни. Они дружили. Бенни был его адвокатом.

Она диктует номер телефона и адрес Бенни Девриса.

Дюпри достает визитную карточку и записывает название своей гостиницы, потом оглядывается через плечо на детектива Чарлза, который не сводит с него глаз из-за руля.

— Послушайте, — начинает Дюпри, — если увидите Винса — то есть Марти, если он свяжется с вами, пожалуйста, позвоните и оставьте мне сообщение в этой гостинице.

Она кивает и берет карточку.

— А почему вы думаете, что он придет ко мне?

— Он написал вашу новую фамилию на листке в тот день, когда уехал. А это письмо лежало на его прикроватной тумбочке.

Она выглядит удивленной, может быть, даже польщенной, но ее черты тут же снова становятся непроницаемыми.

— Что он сделал?

— Крал кредитки.

Тина закатывает глаза, словно это и так было ясно.

— Вы приехали в Нью-Йорк из-за краденых кредиток?

— Мы также полагаем, что он может располагать информацией об убийстве.

— Вы же не думаете, что он…

— Все может быть. Мы не знаем. Послушайте, миссис Макграф, если увидите его…

Она кивает и смотрит на карточку.

— Еще одно. Вы не знаете, как он очутился в Спокане?

Она наклоняет голову к плечу.

— В смысле?

— Почему он переехал из Нью-Йорка в Спокан?

— Ну… мне казалось, это вы его туда отправили…

— «Мы» отправили? — Дюпри ощущает, что разница во времени после перелета дает о себе знать.

— После того как он дал показания. Я считала, что вы туда его отправили.

И тут все обретает смысл: отсутствие досье, водительских прав, фальшивая фамилия, письмо с вырезанным адресом.

— Господи. Он проходит по программе защиты свидетелей?

— Да. А вы не знали?

Дюпри смеется и трет переносицу. Тень. Призрак.

— Нет, — отвечает он. — Не знал.


Джонни-Малыш тычет в лицо Винсу крупным указательным пальцем, похожим на сосиску с маникюром.

— Один промах, — говорит Джонни. — Один гребаный промах.

Винс не дышит. Сам виноват, думает он. Есть темы, на которые не стоит говорить с пьяными.

Уже поздно. За столом осталось пятеро: Винс, Джонни, Кармин, Бинз и Андж. Деньги ходят по кругу, в основном между Кармином и Анджем. У каждого из них примерно тысяч по тридцать пять. Бинз играет ровно, у него на руках десять тысяч, с которыми он начал. Джонни проиграл свои десять тысяч час назад, его лицо сразу побагровело, верхняя губа исчезла, и остальные поспешили ссудить ему сумму в одну ставку. Он тут же спустил восемь тысяч. Джонни в стельку пьян, у него остались две тысячи, и он не смотрит в карты, прежде чем поставить.

Удача, благоволившая Винсу за первым столом, изменила ему. Только сдержанная манера игры, а также любезно и вовремя подвернувшийся флеш спасли его от выдворения. Он уже начал тратить последние полторы тысячи.

Винс пытается не обращать внимания на мясистый палец у лица, жалея, что начал этот разговор.

Джонни окидывает игроков взглядом.

— Ну а вы чего, козлы безмозглые? Кто-нибудь из вас, тупиц, знает, в чем была ошибка Джимми Картера?

Кармин:

— Что не стал бомбить гребаных иранцев в ту минуту, когда они захватили заложников?

Джонни наконец опускает палец, Винс расслабляется.

— Не-а.

— Что позволил сволочам из ОПЕК поднять цены на нефть?

— Не-а.

— Что не дал в морду Билли, когда его избрали?

Все смеются, кроме Винса, который качает головой.

— Его единственная ошибка в следующем. — Джонни обводит глазами остальных и удовлетворенно откидывается на спинку стула: — Он забыл, что нельзя быть сладким зайчиком.

Все заходятся от смеха, поднимают стаканы и кричат: «Будем!»

— Я серьезно. Люди пойдут за алкоголиком. Даже за тормозом. За закоренелым преступником. Психопатом, идиотом, сдвинутым выскочкой. Но если они хоть на секунду подумают, что у тебя кишка тонка — тебе кранты.

— Так ты думаешь, Рейган победит?

— Как нехрен делать, Рейган победит. Все будет по-другому. Опять начнутся гребаные шествия с флагами, военные парады, процессии девственниц и пятидесятников. Сладкого зайчика могут выбрать один раз, но не два. Мы не можем прожить восемь лет, не дав под зад. Мы любим давать под зад. Хотя делаем вид, что не любим. А на самом деле нас хлебом не корми… — Он машет рукой. — Все люди… они такие же, как мы. То же самое было, когда мы зациклились на Большом Поле, не выбрав Нейла. Я бы предпочел, чтобы нашей лавочкой управлял Рейган.

Игроки за столом нервно переглядываются.

— Вот увидишь. Однажды у нас будет свой собственный Рейган… поставим, типа, настоящего босса, парня с этой, мать ее, харизмой, кого народ уважать будет. Такого, чтобы пришел и вернул гордость… славу. Чтобы дал под зад тем, кто не получал последние три года. Начиная с этого жирного мудака Большого Пола!

Андж подается вперед и осторожно кладет руку на крупное запястье Джонни.

— Да чего я такого сказал? — Джонни отдергивает руку, облизывает тонкие губы. — Я просто говорю… просто говорю, что люди не прощают одного. Не можешь быть мужиком… пошел на хер. Уйди с дороги и не мешай другому стать боссом. Я об этом, Андж. Только и всего.

Все поднимают стаканы, чтобы прервать, а лучше закончить поток слов, но Джонни не замечает этого и продолжает бормотать.

— Вот как гребаный Рейган! Этот парень мог бы быть нашим боссом! Я б за ним пошел. Уж он-то знает, что почем! Знает, что нужно быть мужиком, и люди к нему тянутся. Он знает, с кем нужно дружить, нужно быть мужиком и защищать свою семью. Нужно быть твердым, что бы ни случилось. Знаете почему? А? — Он окидывает взглядом сидящих за столом, потом указывает на стену. — Потому что люди… там… они все разные, латиносы, трудяги, придурки с Верхнего Ист-Сайда, маленькие старушки-китаянки… но у всех есть одно общее. У всех. — Джон допивает виски. — Они боятся. Им до смерти страшно. И именно такой босс им нужен. Понятно? Тот, кто не боится. Только и всего. Вот как в детстве смотришь на папашу.

Игроки переглядываются, затихают, будто знают, что будет дальше. Будто он и раньше уже переступал этот порог опьянения.

— Только и всего. — Лицо Джонни багровеет, глаза увлажняются. — Так что когда какой-нибудь мудак сбивает своей гребаной машиной вашего гребаного ребенка!.. И когда он разъезжает на своей гребаной машине по городу, не уважая горя матери!.. И когда этой женщине приходится смотреть на выбоину, где ее гребаный сын испустил дух!.. Тут уж плевать, засадят ли тебя в тюрягу до конца жизни, ты проявляешь твердость и что-то предпринимаешь!

— Точно, Джонни, — бормочут остальные.

— Правильно.

— Порядок, Джонни.

— Делаешь, гребаный карась.

Все ерзают на стульях, мечтая сменить тему.

— Ну… — Андж хочет сказать что-нибудь, но ему ничего не приходит в голову.

Разговор заводит Бинз, к облегчению остальных.

— Как думаешь, Джон, а итальянца когда-нибудь выберем президентом?

Джон словно не слышит, только смотрит в стол.

Бинз продолжает.

— Если ирландцы своего человека поставили, чего нам отставать?

Кармин изучает свои карты и делает ставку.

— Что скажете о Д’Амато? Если он одолеет Джавитса и эту сучку в очках, вполне может выйти в президенты когда-нибудь. Он активный, мать его.

Джонни вздыхает и озирается. Кажется, что он вернулся за стол постаревшим и потерянным. Он откидывается на спинку стула и прикрывает один глаз, чтобы заглянуть в карты. Приглаживает волосы.

— Д’Амато не бывать президентом. Он лысеет. А это второе, чего хотят люди. Волосы. Нельзя быть зайкой, и нельзя быть лысым. Кому нужен лысый президент-зайка?

— А как же Форд? — вставляет Кармин. — Он был лысым. И его можно назвать зайкой.

— Во-первых, его не избирали, тупорылый урод! — рявкает Джонни. — Его назначили после того, как этот мудак Энью сунул член в выжималку. Он играл в гребаный футбол в Мичигане. Ты думаешь, зайки играют в футбол в универах гребаного Мичигана? Он был судьей на линии, бля! О Господи!

Остальные уткнулись в карты в надежде, что это скоро пройдет.

Винс заставляет себя взглянуть в свои карты. Пара десяток. Неплохо. Гроза, по-видимому, миновала. Сейчас или никогда. Он ставит пять сотен. Андж и Джонни — еще не вышедший из дурного настроения — уравнивают. Остальные пасуют. На флопе Винсу достается еще одна десятка. Он ставит последние пять сотен. Остальные уравнивают его ставку. От торна и ривера ничего ждать не приходится. У него на руках три десятки. Хороший кон. У Джонни ничего нет. А вот у Анджа три дамы.

— Извини, пончик. — Андж сгребает все деньги. Винс смотрит на фишки, прибавившиеся к куче Анджа. Переводит взгляд на Джонни, который тоже смотрит на фишки. Винс не может поверить. Он проигрался. Все деньги, которые собирался отдать в счет уплаты долга. Так просто. У него еще осталось шесть штук в сумке, но этого мало. Это просто ничего. Все кончено.

Джонни поднимается и наклоняется над столом.

— Пойду отолью. — На его губах пузырятся слюни. Винс сидит молча, разглядывая свои карты.

Это конец. Надо бежать. Скажем, в Канаду? Отлично. Открыть там ресторан, например, ресторан-пикник. Как по-французски пикник?

Винс пятится от стола, благодарит остальных и поворачивается, чтобы уйти. Но к собственному удивлению следует за Джонни-Малышом в туалет. Он пытается сделать вид, что просто ждет своей очереди. Стоит у двери в узком коридоре, слушая журчание. Что ты делаешь? Беги! Если побежишь сейчас, уже никогда не остановишься. Может быть, это место ничем не хуже, чтобы проявить твердость.

Он чувствует, как сердцебиение отдается в ушах. В коридоре стоит столик, на котором стопкой лежат журналы — «Ридерз Дайджест» и «Сатердей Ивнинг Пост». Они так странно выглядят здесь. Винс открывает «Ридерз Дайджест» и находит любимую рубрику «Драма из реальной жизни», удивительные истории о терпении и счастливом конце. В этом номере рассказывается о человеке, чья машина упала с берега в реку. Он провел два дня по шею в воде, прежде чем его нашли. Винс читает первую его реплику: «Я знал, что умру». Герои «Драмы из реальной жизни» всегда так говорят. Люди всегда знают, что умрут.

Винс закрывает журнал. Уже в третий раз за неделю он знает, что умрет. Впрочем… он всегда это знал, не так ли? Люди всегда знают. Что еще может случиться? И все равно люди каждый раз удивляются. Винс думает: если выпутаюсь из этого, напишу обо всем и отправлю «Драму из реальной жизни» в «Ридерз Дайджест». «Я играл в покер за одним столом с тем самым человеком, который хотел меня убить. Потом я пошел за ним в туалет. И вот я стоял там, листая журнал… Я знал, что умру».

Джонни не выходит довольно долго. Журчание стихает. Он кашляет. Потом раздаются странные звуки, словно он разговаривает сам с собой. Винс снова решает, что нужно забыть обо всем этом, уйти — привет, Канада! — но тут дверь открывается, и Джонни выходит, натыкаясь на Винса.

Он немного ниже Винса, которого поражает его тучность. Сидя напротив Джонни за столом, не можешь полностью оценить его размеры, плотность рук и ширину грудной клетки. Кажется, что он вот-вот взорвется. Его глаза прикрыты, он выглядит изможденным. У Винса возникает чувство, что человек, весь вечер отпускавший шутки за покерным столом, был ролью, шумным персонажем. Ему приходит в голову, что всем нам время от времени приходится оставаться наедине с собой. Смотреть в зеркало и видеть того, кто на самом деле там отражается. Даже чудовища ложатся в постель.

Собственный голос молкнет в его голове. Винс говорит:

— Прошу прощения, — и проскальзывает в туалет.

«Канада! В Канаде своя футбольная лига. Я просто пытаюсь попасть в туалет. В Канаде холодно».

Джонни смотрит на него выжидательно, потом сердито. Винса так и подмывает спросить: «Сколько умерших ты знаешь?»

Он не может отделаться от вопроса: кого этот здоровяк назовет первым — мальчика, сбитого машиной, или того, кто сбил. Что на первом месте: горе или месть? Чье лицо он видит, ложась спать вечером, просыпаясь утром? Какое лицо преследует его в ночных кошмарах? Но не об этом Винс пришел спросить. Поэтому он сдерживается и заставляет себя выдержать бесстрастный взгляд холодных глаз. И перед тем как заговорить, он — вот ведь ирония судьбы — вспоминает слова Джонни: «Проявляешь твердость и что-то предпринимаешь».

Винс делает глубокий вдох.

— Мистер Готти, — начинает он. — Я должен вам некоторую сумму.

Джонни молчит, и Винс продолжает.

— Я тот, кого вы заказали.


Глава V

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

1 ноября 1980 г., суббота, 1:38


Никто не отвечает в квартире Бенни Девриса. Дюпри вешает трубку телефона-автомата и возвращается к машине Чарлза. Садится.

— Тишина, — говорит Дюпри. — Слушай, поезжай домой. Нет смысла вдвоем тут торчать.

Чарлз качает головой, пожевывая зубочистку и глядя в пространство.

— Я в порядке.

Их машина стоит у дома Бенни, который вполне по сердцу Дюпри. Однако Чарлз заявил, что это весьма опасный район. Адвокат не ночевал дома. Дюпри понимает: самонадеянно предполагать, что он встречался с Винсом Камденом, иначе говоря Марти Хейгеном, но решает подождать его на всякий случай. Он уже неоднократно пытался уговорить Чарлза отправиться домой. Но тот всякий раз отмахивается и говорит, что не хочет нажить себе неприятностей, когда Дюпри нарвется на пулю.

Все же Дюпри рад видеть, что здоровяк постепенно трезвеет и выходит из того состояния, в котором встретил его в аэропорту, — взбешенный и раздраженный, с влажными затуманенными глазами. Сейчас Чарлз, не моргая, смотрит в окно.

— Я вообще люблю сидеть в наблюдении, — говорит он. — Хорошо. Спокойно.

Улица блестит от пара, поднимающегося из коллектора. Количество машин поражает. Мимо проносятся такси. Парочки, пошатываясь, бредут по тротуарам.

— Утром я первым делом достану тебе данные по Хейгену, которые у нас есть, — обещает Чарлз. — В выходные у нас бардак, но я достану.

— Спасибо. — Дюпри устраивается на сиденье «Краун-Вика» Чарлза. Сидеть у дома подозреваемого и ждать — это неплохо, наводит на новые мысли, как дети, собирающие угощения на Хэллоуин. Он даже ловит себя на том, что думает о Чарлзе с некоторым участием, как о любом другом напарнике. — Так у тебя проблемы?

Чарлз переводит взгляд на него, потом обратно в ветровое стекло.

— Ага. — Он трет свою мощную шею. — Херня, конечно, но то, о чем мы с Майком говорили… все было не так. Я ту девицу ни к чему не принуждал. Так, пошутили, поржали. Она захотела сесть в мою машину. Это была ее идея. Она на меня набросилась, буквально умоляла. Мамой клянусь, я дал ей шанс. Спас от тюряги. Подумаешь, всего-то один минет. Кому от этого хуже?

Дюпри смотрит в окно на дом Бенни Девриса.

— Сейчас я тебе кое-что покажу. — Чарлз открывает бумажник и вытаскивает листок с номером. — Смотри. У меня и телефон ее есть. Мне показалось, я ей понравился. Я даже, бля, собирался позвонить ей. Думал, у нас все на мази. — Чарлз пожимает плечами, отмахиваясь от собственных объяснений. — Оказалось, номер не ее. — Однако Дюпри замечает, что, несмотря на это, Чарлз убирает листок назад в бумажник.

Оба смотрят в окно. Молчат. Вскоре к дому Девриса подъезжает такси. Выходят двое. Один — кудрявый блондин. Второй крупный седой мужчина, старше и тучнее первого, с бесстрастным хмурым взглядом. Даже Дюпри догадывается: этот человек под кайфом. Они стоят перед домом, разговаривают и озираются. Такси ждет.

— Кудрявый. — Чарлз выпрямляется. — Не твой ли клиент?

— Это не Камден, нет. Может, Бенни.

— Второго-то я знаю. Пит Джардано. Ростовщик, ставки принимает.

Чарлз, похоже, искренне заинтригован происходящим. Дюпри задается вопросом, как давно Чарлз не занимался прямым делом полицейского. Двое стоят у дома, на расстоянии всего нескольких шагов от машины, разговаривают и кивают. Наконец, они обмениваются рукопожатием, и Пит Джардано садится в такси. Кудрявый наклоняется и говорит что-то в открытое окно задней дверцы. Потом провожает взглядом удаляющуюся машину. Как только он поворачивается и идет к дому, Дюпри открывает дверцу и окликает:

— Бенни?

Бенни Деврис оглядывается, сначала с любопытством — кто это там его зовет, — потом с тревогой. Он делает вид, что не расслышал, и торопливо идет к двери.

Дюпри пересекает улицу, держа в руке свой значок.

— Задержитесь, Бенни. Я полицейский. У меня к вам пара вопросов.

Деврис смотрит на него неуверенно, но ждет, когда Дюпри дойдет до тротуара и покажет значок.

— Я Алан Дюпри. Из Спокана, штат Вашингтон. Ищу вашего друга. Ви… — он осекается. — Марти Хейгена.

— Марти? — Деврис улыбается. — Господи, да я не видел Марти Хейгена лет… — он присвистывает и поднимает глаза к небу. — Боже, не помню, сколько. У него что, неприятности, да?

— Все может быть, — отвечает Дюпри. — Я так понял, вы представляли его интересы.

— Да. Воровство. Пару раз мошенничество.

— Несколько лет назад он попал под программу защиты свидетелей, так?

— Ага. Марти влип. Задолжал кое-кому некоторую сумму.

— Питу Джардано? — Дюпри надеется, что точно запомнил имя и фамилию.

Деврис смеется и смотрит в направлении, в котором только что уехало такси.

— Питу? Нет. Я адвокат Пита. Деловой разговор перерос в дружескую попойку. — Он усмехается. — Послушайте, я понятия не имею, что стряслось с Марти после того, как его забрали федералы. Он исчез. Вам известно, что они не разрешают этим ребятам даже с адвокатами общаться?

— Мне это неизвестно, — отзывается Дюпри.

— Да. Они просто… пропадают. — Он пожимает плечами. — Послушайте, если я больше ничем… сил нет.

— Я говорил с вашей сестрой.

Дюпри замечает первый проблеск беспокойства на лице адвоката.

— Он ей звонил?

— Нет, — отвечает Дюпри.

Бенни явно рад.

— Так что вы можете рассказать мне о его деле?

— Не многое, — говорит Бенни.

— Может быть, хотя бы то, что я прочту в досье в понедельник утром? Против кого он давал показания, — Дюпри улыбается. — Где похоронены тела.

— Какие еще тела? Не было никаких тел. Марти арестовали за мошенничество с кредитными карточками. И все. Ему пришлось взять в долг у одного парня из Квинса, чтобы выпутаться. А семья того парня захотела получить большой кусок его бизнеса. Чтобы возвратить долг, он провернул одно рискованное дело, его снова взяли, и стало еще хуже, чем было.

— Он не смог выплатить заем? — спрашивает Дюпри.

Бенни кивает.

— А ребята испугались, что он заговорит. Парни из ФБР узнали, что кое-кто собирается убрать его, чтобы этого не случилось. Тогда мы согласились на сделку: если он дает показания, его включают в программу защиты свидетелей. Старая песня. Всякий раз одно и то же.

— Его включили в программу защиты свидетелей из-за махинаций с кредитками?

— Они нацеливались на эту банду. Надеялись, что возьмут того, кто стоял за Марти. И того, кто стоял за ним. Сами знаете.

Как костяшки домино, — объясняет Бенни. — Вся затея провалилась. Закончилось все какими-то судебными соглашениями.

— То есть за ним нет мокрых дел?

— За Марти? Нет. Марти вор. Но не убийца. Марти… — Бенни смотрит на горящие фонари, осветляющие ночное небо. — Марти забавный. Толковый парень. Родись он в другом районе, с деньгами и возможностями… кто знает…

— Если он вернется в Нью-Йорк, куда направится?

Бенни отворачивается.

— Марти? Не думаю, что он вернется. Но если все же приедет, то искать его можно где угодно. Он будет бродить по улицам, пялясь на здания, торчать в книжных магазинах… сидеть на пирсе, свесив ноги в воду. Да откуда мне знать?

— Другие друзья у него есть?

— Я единственный друг. О прочих мне неизвестно.

— Девушки?

— Единственная, о которой я знал, моя сестра.

Они говорят еще с минуту, потом Дюпри благодарит Бенни и берет с него столь же бессмысленное обещание, что и с его сестры:

— Если Винс с вами свяжется, позвоните мне, ладно?

— Конечно, — заверяет Бенни и берет визитку полицейского, даже не взглянув на нее. Дюпри идет назад к машине, пытаясь подвести итог. На часах почти два пополуночи.

Чарлз сидит, опершись на руль.

— Ну и?

— Они виделись.

— Он сам тебе сказал?

— Нет. — Дюпри поводит плечами. — Но он говорит о нем в грамматическом настоящем времени. Разве не странно? Если не видел кого-то три года, станешь говорить о нем в настоящем времени?

— Точно, точно, — соглашается Чарлз. Он переводит взгляд на дом Девриса, потом обратно. — А что это за хрень такая, грамматическое настоящее время?

* * *


Когда один день сменяет другой? Часы и календари утверждают, что в полночь. Но человек, ориентирующийся на часы, все равно что робот. На дневной свет? Позволить солнцу определять твою жизнь не намного лучше. Тогда чему верить? Сознанию? Значит, день начинается, когда ты встаешь с постели и вступаешь в него? Есть какой-то неизменный момент, когда переходишь из одного дня в другой? Даже не ложась спать, Винс всегда ощущал, когда один день кончается и начинается другой. Нет правила, описывающего, когда это происходит. Но ты всякий раз чувствуешь. Если бы его заставили определить этот миг, он назвал бы закрытие — когда бары закрываются. Именно тогда и заканчивается день для Винса. В два часа ночи в Спокане, в три здесь, в Нью-Йорке. В это время Винс чаще всего ощущает, что переходит из одного дня в следующий, когда мир меняется, и он освобождается от прошедшего.

Винс сидит за покерным столом, под низким потолком сигарного и сигаретного дыма. Стаканы с виски прилипают к сукну стола. Андж, Кармин и Бинз, захваченные рассказом, отрывают взгляды от своих карт и ждут продолжения. Джонни как будто не интересно. Хотя именно он притащил Винса обратно к столу, узнав всю историю до конца и не прореагировав на объяснения Винса о долге, программе по защите свидетелей и чудесном спасении от Рея-Прута. Теперь он слушает терпеливо, словно присяжный, пока остальные забрасывают Винса вопросами.

— И что потом? — спрашивает Андж.

— Ну. Маршалы сажают тебя за стол. И ты рассказываешь о тех местах, где жил, работал или был проездом. Где у тебя есть друзья или родственники. Они вычеркивают эти города и штаты. И штаты, граничащие с ними. Потом рассматривают оставшиеся и ищут такой город, который достаточно велик, чтобы ты мог в нем затеряться и чтобы там был офис федералов, но не настолько велик, чтобы ты вклинивался в местные дела.

Бинз качает головой.

— То есть тебе там слова не дают?

— Поначалу нет, — отвечает Винс. — Поначалу ты просто просыпаешься в этом городишке, и все вокруг другое. Не только здания и люди, а вообще все: язык, запахи… небо в том городе, где я теперь живу, — огромное. Оно ниже, чем здесь. Рукой можно достать. — Винс поднимает руку, иллюстрируя свои слова. — Большое, голубое, белое по краям. Ни тебе дыма, ни тебе транспорта. А деревья! Когда едешь по улицам, ни за что не поверишь, что попал в большой город, потому что все дома стоят среди деревьев.

— Без балды? — Кармин опирается о стол, улыбаясь. — И их не видно?

— Вроде того. И люди забавные… живут в своем идеальном городке, но больше нигде не бывают и думают, что где-то там должно быть лучше.

— Я слышал, в Монтане есть город, где рыбу можно ловить прямо с крыльца.

Все поворачиваются к Бинзу.

— В Спокане есть река. В ней живут в основном донные рыбки. Пиявки. Никому и в голову не придет ловить там рыбу, потому что течение быстрое, много водопадов и стремнин. Да и вообще там куда ни плюнь одни озера. Холодные горные озера по двадцать-тридцать миль в длину и такие глубокие, что в некоторых до сих пор не нашли дна.

— Без балды?

— Вода поступает из ледников. Есть одно озеро в Британской Колумбии, пара часов к северу на машине, там можно увидеть лед на поверхности воды. А на юге есть реки, где можно поймать столетнего осетра длиной до шести метров.

Все качают головами.

— А женщины? Шлюх там много?

— Немного, но те, что есть… — Винс начинает описывать Келли и удивляется тому, что в голове всплывает Бет. — Милые, — тихо добавляет он.

— Правительство тебе много денег дает? — спрашивает Андж.

— Поначалу получаешь мало. Но тебя переучивают. Предполагается, что ты сам почешешься и станешь зарабатывать честным способом. Вот я и пошел на курсы пекарей.

Бинз, Андж и Кармин сосредоточенно кивают. Джонни потягивает виски и изучающе смотрит на Винса неопределенным, непроницаемым взглядом.

— Мне всегда хотелось открыть ресторан, — продолжает Винс. — Поэтому я пошел печь пончики, полагая, что в будущем попробую открыть собственное заведение.

— Итальянский ресторан? У вас там есть хорошие итальянские рестораны?

— Нет, — отвечает Винс. — Забегаловки с макаронами и кетчупом. В любом случае я не умею готовить итальянские блюда.

Андж пожимает плечами.

— Я бы дал тебе пару рецептов.

Бинз ищет, куда сунуть окурок в своей переполненной пепельнице, потом щелчком отправляет его в пепельницу Кармина.

— А чем еще можно заниматься? Можно стать… ну там… врачом?

Винс пожимает плечами.

— Сомневаюсь, что можно стать врачом, хотя кто его знает. В смысле… теоретически, наверное, можешь стать кем угодно, как любой другой человек. Надо начать все заново.

— Эх! — На лице Кармина появляется что-то вроде ухмылки. — Знаете, кем бы я стал? Морским биологом. Видели когда-нибудь, как они плавают с дельфинами? Вот это по мне. Переехал бы на Гавайи и целыми днями плавал с дельфинами. — Он поворачивается к Готти. — Они способны общаться друг с другом, Джон.

Кармин издает резкий звук, похожий на клекот. Остальные молча тянут свои напитки и как будто представляют себе свои новые профессии. Кроме Джона, который смотрит в одну точку. Не на Винса, а куда-то в пространство.

— Ты должен выбрать новые фамилию и имя? — спрашивает Андж.

— Вроде того. С этим тоже помогают. Подбирают такие, чтобы ты запомнил. Вот как у меня — Винсом звали моего отца.

— Без балды? — Андж поворачивается к Джону. — Здорово, да, Джон? Он выбрал гребаное имя папаши. Разве не славно?

Джон пьет виски.

— Знаете, какое я бы взял? — спрашивает Бинз, приземистый и лысый, с длинным шрамом, что тянется от глаза к губе. — Реджинальд Уортингтон Иденфилд Третий.

— Временами случаются неожиданности, — говорит Винс. — Приходится начинать все с нуля. Никаких данных в полиции. Никаких долгов. Как будто… заново родился.

Он лезет в бумажник и через секунду общего возбуждения достает регистрационную карточку избирателя.

— Вот что я получил.

Андж разглядывает карточку и передает Кармину, который крутит ее в руках, словно она написана по-французски, потом протягивает Бинзу, а тот — Джонни.

Джонни вертит ее и бросает на стол.

— Подумаешь, — замечает он. — Ты и еще сто миллионов других слабоумных.

Все замолкают.

— Так, — наконец говорит Винс, — как ты меня нашел?

Остальные смотрят на Готти, тот пожимает плечами.

— А с чего ты взял, что мы тебя потеряли?

Курит. Молчит.

— Ну, давай. — Джонни-Малыш допивает виски, наклоняет голову влево, вправо и назад, словно она крепится на заржавевшем шарнире. — Раздавай гребаные карты.

Кармин раздает себе, Бинзу, Анджу и Джону.

— И до сих пор ты ни разу не приезжал сюда, Винс?

— Ни разу.

Винс рад, что его называют этим именем, и надеется, что они понимают разницу между Винсом, раскаявшимся пекарем, и Марти, доносчиком. Он наблюдает за тем, как карты разлетаются к другим игрокам, и жалеет, что не играет. Ему неприятно видеть, как карты проходят мимо него. Ему не нравится быть «вне», в этом есть что-то символичное.

— Узнав, что за мной охотится Рей-Прут, я понял, что надо валить из города. Я хотел убежать, даже несколько минут назад размышлял об этом. Но решил, что гораздо важнее разобраться со своим прошлым. Заплатить по счетам.

Бинз удивленно качает головой.

— А я-то все думал, куда пропал Прут. Ты его на полную ставку нанял, босс?

Джонн поднимает глаза, но не отвечает.

Бинз поворачивается к Винсу.

— Парень, ты, небось, обосрался от страха.

— Слегка.

— И все же у тебя кишка не тонка, раз пришел обратно, — с надеждой в голосе говорит Андж, косясь на Джона, который как будто не слышит их. — Ведь так, Джон?

У Винса появляется ощущение, что Андж в этом случае взялся поработать его бесплатным адвокатом, защищая перед Джоном.

Винс переводит взгляд с Джона на Анджа и обратно.

— Вчера я ходил к старому Дому Колетти и вернул ему долг.

Бинз улыбается.

— Без балды? Старина Хладнокровный? Как он поживает? Говорят, у него был инфаркт или что-то в этом роде. И он переехал в крошечную квартирку в Бей-Ридж.

— Да, — отвечает Винс. — Инсульт. Он совсем плох. Отдал ему, сколько смог, и договорился, что верну остальное. Так что по крайней мере с ним мы в расчете. — Он бросает взгляд на Джонни, по лицу которого ничего понять нельзя. — Я надеялся, что и с вами смогу договориться, мистер Готти. Надеялся, что смогу вернуть долг.

Джонни делает глоток виски и смотрит на Винса глазами, в которых не отражается ничего, кроме их собственной непроницаемости.


Детектив Чарлз притормаживает у гостиницы Дюпри, заводит машину на стоянку и поворачивает ключ. Говорит, что передаст Дюпри досье Марти Хейгена утром, и тогда можно будет пройтись по фамилиям. Чарлз зевает.

— Слушай, а ты женат, Сиэтл?

Дюпри крутит кольцо на безымянном пальце.

— Да. Пару лет уже.

— А дети?

— Пока нет. Жена еще учится. Вот получит диплом, и заведем ребенка.

— Да? А кем она будет?

— Логопедом.

— Без балды? — Чарлз поднимает голову. Веки его закрываются. — Так она будет заниматься… ну… как это называется?

— Логопедией. Будет заниматься с людьми, у которых проблемы с дикцией.

— Разумно.

Дюпри берется за ручку двери.

— Значит, ты поможешь мне завтра достать досье Хейгена? Потому что мне не хочется обманывать службу маршалов. Это может затянуться на несколько недель.

— Ох да, гребаные федералы. Достану я тебе досье.

— Я с ним сам разберусь. Тебе не стоит тратить на меня воскресенье.

— Да ладно, раз уж ты меня втянул, хочу посмотреть, чем дело кончится.

— В этом нет необходимости, — возражает Дюпри.

— Мне нужны сверхурочные.

— Ты отметься. И я скажу твоему лейтенанту, что ты все выходные провел со мной.

— Не-а. Я тебе уйму времени сэкономлю, ты же города не знаешь. А может статься, я окажусь знаком с кем-то, вот как с Питом Джардано. — Чарлз тянется к ключу. — К тому же, ну оставлю я тебя одного, тебя шлепнут, а мне потом по жопе дадут. Так что я за тобой заеду в районе двенадцати. Лады?

— Нет, — продолжает настаивать Дюпри со всей твердостью, на какую способен. — Спасибо.

— Что? — Чарлз поворачивается к нему и смеется. — Ты что, шутишь что ли, мать твою? — Потом его лицо багровеет и суровеет. — Тебе моя помощь не нужна?

— Нет.

Чарлз долго смотрит в молчании. Дюпри хочет уйти, но чувствует в его взгляде вызов и не отводит глаз.

— Знаешь, что мне нравится в таких, как ты? — наконец спрашивает Чарлз. — Вам кажется, что вы все про все знаете.

Вы думаете, что вам все ясно в вашей работе и в вашей жизни. И вы можете идти вперед, вслепую, ни хера не оглядываясь. И знаешь что? Когда-нибудь, лет через десять, до тебя дойдет… дело не в том, кто, бля, милый парень, а кому и поделом. Дело в том, что есть мы… — Он обводит рукой город. — И есть они. И однажды вечером, когда ты будешь идти по темному, воняющему дерьмом коридору, полному наркоманов, и услышишь щелчок пушки сорок пятого калибра у своего гребаного уха, вот тут-то тебе станет ясно, до тебя допрет: единственное, что ценно в нашем мире, это все те люди, что за тобой. Поэтому они одели нас в одинаковую форму, поэтому дали нам одинаковые значки. Потому что это — прежде всего, Сиэтл! Мы все братья. Как родные. Если бы твоему гребаному братцу нужна была помощь, если бы он заболел, что ты стал бы делать?

— Позвонил бы маме и спросил, почему она скрыла, что у меня есть брат.

— Да пошел ты на хер, Сиэтл, — огрызнулся Чарлз.

Дюпри открывает рот, чтобы что-нибудь ответить, но решает не испытывать судьбу. Он встает на тротуар у гостиницы перед вереницей такси, в которых, откинувшись на сиденья, спят шоферы. Дюпри серьезно обдумывает то, что сказал здоровяк-полицейский («…если бы твой брат заболел…»), и замечает полицейскую машину без номера, отъехавшую от бордюра. Он оглядывается на такси.


Джонни отводит глаза от карт, словно принял решение.

— Рубашку подними.

Винс поднимает рубашку и поворачивается из стороны в сторону.

— Штаны.

Винс медлит секунду, потом расстегивает брюки и отпускает их, они падают до щиколоток. Все сидящие за столом подчеркнуто не поднимают глаз — все, кроме Джонни.

Убедившись, что на Винсе нет подслушивающих жучков, Джонни спрашивает:

— Так что делать будешь?

Винс одевается.

— Что, простите?

— Если… — он выдвигает подбородок и подавляет отрыжку, не давая ей вырваться наружу. — Если я аннулирую заказ, что станешь делать?

— Не знаю, — Винс удивлен, что даже не задумывался над будущим, не представлял, что случится потом, после. Он не может определить по лицу Джонни, важен ли тому ответ. Но, задав этот вопрос себе, Винс сразу находит ответ… и надеется, что он верный. — Наверное, вернусь в Спокан. Отправлю вам по почте оставшуюся сумму… и буду просто жить.

Джон безмолвно смотрит.

— Я там снимаю небольшой дом. Работа моя мне нравится. И друзья. — Он снова ловит себя на мыслях о Бет. — Я был бы не против наладить там жизнь. Ну, знаете, не противозаконную.

Джонни допивает виски. Смотрит в карты, потом на Анджи, который сидит справа.

— Какая ставка?

— Пять под тебя, Джон.

Джон осматривает свои фишки. У него ровно пять сотен. Он снова поднимает глаза на Винса, сужая их до щелок. Его голова описывает маленькую восьмерку. Он медленно облизывает языком губы.

— Сколько у тебя?

— Ну, я отдал четыре Колетти сегодня и…

Джон отмахивается.

— Сколько у тебя гребаного бабла?

— С собой? Еще шесть тысяч, но это все мои деньги. Я уже говорил, что коплю на собственный ресторан, но как только вернусь, я думаю…

Джон поднимает руку.

— Я надеялся, что верну вам долг, когда…

Рука Готти остается в воздухе, качаясь, словно лодка на волнах.

Винс лезет в карман, достает толстый рулончик и бросает его на ладонь Джонни.

Тот роняет ее в банк.

— Ваши пять штук, поднимаю… сколько ты сказал?

— Шесть тысяч.

Кармин и Бинз переглядываются, потом поворачиваются к Анджу.

— Отвечайте, — брызжет слюной Джон. — Отвечай на мою гребаную ставку, Андж.

Все молчат. Наконец Джон перегибается через стол, хватает фишки Анджа и бросает их на середину стола.

— Отвечайте на мою ставку, бля!

Он тянется к Бинзу и Кармину, сгребает фишки обеими руками. Теперь рулончик Винса окружен горками фишек.

— Вот! — орет Джон. — Теперь банк нормальный!

Остальные не знают, что делать дальше, поэтому один за другим открывают свои карты. У Бинза дамы. У Кармина стрит до дамы. У Анджа две пары. Все смотрят на Готти, чей взгляд устремлен мимо карт на двадцать пять тысяч в центре стола. Он поднимает глаза на Винса.

— Завтра садись на гребаный самолет, — говорит Джонни.

Винс смотрит на банк, где лежат его деньги.

Джон ловит его взгляд.

— Мне насрать, хоть угони его, но только сядь на этот долбаный самолет к полудню.

— Хорошо, — соглашается Винс.

— У тебя две недели, чтобы выслать оставшуюся сумму.

— Ладно.

Все глазеют на карты, сдавленные в руках Джона.

— И если когда-нибудь вернешься сюда, я тебя сам шлепну, сукин сын ты долбаный.

Винс кивает.

Секунду все молчат, не сводя глаз с карт Джона — даже Винс, которому только что вернули жизнь.

Наконец Андж откашливается.

— Э, Джон?

Джонни вздыхает и бросает карты на стол. Шестерка и двойка. Никаких комбинаций. Даже пары нет. Остальные не понимают, что делать. Джон поднимается и отходит к окну, смотрит на улицу. Винс пользуется возможностью встать из-за стола и отступить к двери. Он оборачивается на мгновенье и видит, что игроки за столом по-прежнему не сводят глаз с банка, а Готти стоит у окна, сгорбив округлые плечи, как старик. Закрывая за собой дверь, Винс замечает, что Джонни обернулся к столу, словно у него родилась идея — или изменилось настроение.


Детектив Чарлз сворачивает с Шестой на авеню В, медленно едет с квартал, держась близко от тротуара. Он притормаживает возле проститутки, которая стоит прямо на бровке, держа в руках туфли на высоком каблуке. Она улыбается, наклоняется и заводит разговор:

— Приветец, Чарли. Продаешь или покупаешь?

— Ни то, ни другое. — Он протягивает ей бутылку, предлагая выпить. — Марио не видела?

— Да был он вон там некоторое время назад, — отвечает она, указывая на здание. Девушка выпрямляется. Чарлз трогается, проезжает еще два дома и паркуется у старой копчено-коричневой многоэтажки с проржавевшим скелетом пожарной лестницы. Он делает большой глоток виски из бутылки, завинчивает крышку и выходит из машины. Берет с заднего сиденья две обувные коробки. Два доминиканца сидят на крыльце и пьют пиво из бутылок.

— Пацаны, — приветствует Чарлз, — как поживаете?

Они отвечают, что все в порядке, с одним из них Чарлз обменивается замысловатым рукопожатием.

— Марио не видели?

Парни кивают в сторону дома.

— Наверху с каким-то кентом, которого он из центра привез. Хош, притащу его сюда за жопу, Чарли?

— Давай, — соглашается Чарлз. — Только не говори, что я пришел. Скажи, его ждет внизу человек, хочет прикупить наркоты. — Чарлз протягивает каждому по коробке. Парни достают кроссовки и улыбаются. — Надеюсь, с размером угадал?

— Да, в точку, Чарли.

Один из парней переобувается, поднимается и уходит в дом. Мелькает на лестнице новенькими кроссовками. Чарлз возвращается к машине, открывает багажник и вытаскивает монтировку. Закрывает багажник.

Ушедший доминиканец спускается по ступенькам с другим парнем — пониже ростом, в очках в черной оправе, волосы собраны в хвост. Коротышка улыбается, пока не натыкается взглядом на Чарлза. Он вытягивает руки перед собой, потом бросается бежать. Но преимущество на стороне Чарлза, и не успевает коротышка сделать и пяти шагов, как полицейский догоняет его.

— Я ничего не сказал, Чарли! Клянусь, я никому ничего не говорил!

Чарлз не слушает, держит парня за хвост волос и размахивает монтировкой. Она глухо ударяет по рукам и голове коротышки. Очки скачут по тротуару и звякают о парковочный счетчик.

— Я же предупреждал, не вздумай нагреть меня, Марио.

Марио вырывается и карабкается на крыльцо. Один из доминиканцев пинком отправляет его обратно к Чарлзу. Марио обманчиво дергается влево, кидается вправо, а Чарлз бросает монтировку, чтобы догнать его. Он хватает Марио за ноги, и они врезаются в кирпичную стену здания. Длинные тени мечутся в свете редких фонарей. Чарлзу достаточно секунды, чтобы одолеть коротышку.

— Клянусь, Чарли! Я никому ни слова не сказал! Пожалуйста, Чарли!

Согнувшись пополам, Чарлз тащит Марио за волосы назад к крыльцу. Оборачивается, чтобы подобрать оброненную монтировку. Но ее нет там, где она упала. Он ищет рядом, потом выпрямляется и оглядывается через плечо на парней на крыльце.

— Какого хера? — Но у парней ничего нет в руках. Они смотрят куда-то за спину полицейского.

Чарлз изо всей силы бьет Марио кулаком по лицу и в бок.

— Где моя гребаная монтировка? — Но и у Марио ничего нет в руках. Он закрывает голову руками и всхлипывает. Только повернув голову чуть в сторону, Чарлз замечает Дюпри, выходящего из тени с монтировкой.

— Пердюпри?

— Так нельзя.

— Как? Я тут допрашиваю долбаного свидетеля. — Чарлз отпускает Марио, улыбается, внезапно делает выпад, крепко ухватывает Алана за рубашку, но тут монтировка опускается на его голову.

Чарлза отбрасывает на несколько шагов, он выпускает рубашку, но, ко всеобщему удивлению, не падает. Доминиканцы пятятся с крыльца в дом. Чарлз смотрит им вслед, потом оборачивается через плечо и видит такси с открытой задней дверцей.

— Ты ехал за мной в гребаном такси? — Он смеется и щупает растущую на виске шишку. — Отдай монтировку. — Чарлз медленно идет к Дюпри, но тот поднимает монтировку и делает шаг назад.

— Марио! — кричит Алан. Парень смотрит на него. — У тебя родственники есть где-нибудь?

Марио медлит с ответом. Чарлз переводит взгляд с Дюпри на Марио и обратно.

— Марио, — рычит он. — Не вздумай шевельнуться, мать твою!

— Марио, — снова кричит Дюпри. — Беги!

Наконец Марио поднимается, подбирает очки и пускается наутек. Дюпри и Чарлз провожают его взглядом.

Чарлз улыбается, спокойно и хладнокровно.

— Ну и что ты делаешь, мать твою?

— Ты прав, — отзывается Дюпри. — Тебе действительно нужна моя помощь.

Чарлз смеется и трет шишку на виске.

— Ты только что отпустил крупного наркодилера, Сиэтл. Какой же ты мудак. — Его голос слегка подрагивает. — Ну-ка, верни мне мою монтировку. — Чарлз снова хохочет, и Дюпри удивляется тому, как легко он переносит боль. — Давай я подвезу тебя.

Он трет голову, поворачивается, идет к машине, но вдруг… с быстротой, не вяжущейся с его размерами, сует руку за пазуху, вынимает револьвер и наставляет его на Алана. За это время Дюпри успевает сделать шаг вперед и молниеносно ударить Чарлза монтировкой по лицу.

Слышится треск зубов, брызжет кровь, голова Чарлза дергается вправо, будто ее дернули за ниточку. Револьвер падает на тротуар. Чарлз, шатаясь и косолапя, плетется к дому, стараясь не упасть и клонясь вперед.

— Погофи, — говорит он. — Погофи.

С каждым словом с его губ брызжет кровь. Пораженный тем, что Чарлз еще может держаться на ногах, Дюпри восхищается им, пока тот, пытаясь совладать с непослушными ногами, тащится, накренившись, по тротуару и наконец падает, как поваленное дерево, ударившись о тротуар сразу лицом, грудью и руками.


Винс стоит на тротуаре. Вдыхает влажный воздух. Вот и все. Ты свободен. Можешь идти, куда захочешь, быть кем угодно. И все же… разве ты не был до некоторой степени свободным всегда? Вопрос в том, можешь ли ты делать то, что позволяет тебе свобода… озеро и вороны.

Нет, это еще не конец. Винс смотрит, как грузовичок подъезжает задом к подвальному люку ресторана, владелец машины руками показывает ему «два шага», потом «один шаг». Как будто предупреждает его о… приближающейся опасности.

Это напоминает Винсу то состояние, в каком он просыпается за секунду до того, как сработает будильник, — приступ интуитивной тревоги охватывает его за мгновенье до того, как на его плечо опускается чья-то рука. Он оборачивается и видит круглое улыбающееся лицо Анджа, одетого все в ту же бежевую парашютную экипировку.

— Эй, пончик! Хорошие новости. Джон попросил доставить тебя в аэропорт.

— Доставить? — повторяет Винс. «Покататься собрался?» — Ты… э… знаешь что, Андж? Это ни к чему. Я сам доберусь.

— О, я вынужден настаивать. — Андж выдвигает вперед нижнюю губу. — Джон велел проследить, чтобы ты добрался туда невредимым. А еще велел перетереть с тобой кое-что. Лады?

— Лады.

У Винса пересыхает во рту. Конечно. Они так просто не отпустят. Нельзя дать показания против них и просто уйти. Вся система полетит к чертям, если они позволят какому-то доносчику упорхнуть, извинившись за то, что нарушил единственный закон, который есть у этих козлов.

Андж протягивает рулончик купюр.

— Еще Джон сказал, чтобы я купил тебе билет на самолет. Он же у тебя все бабло забрал.

— В этом нет необходимости, — отвечает Винс. — Я мог бы занять.

Андж отмахивается.

— Джон настаивает. Слушай, он на самом деле неплохой парень. — Андж подается к Винсу. — Но тебе правда надо убраться из города. Строго между нами, пончик, мне кажется, Джону неприятно, когда ты поблизости.

Винс кивает. Разумеется, Джону не нужно, чтобы он ошивался здесь. И тем не менее Винс рад, что послали Анджа. Из всех, кто играл за покерным столом, Андж понравился Винсу больше всех. Видимо, он единственный понял, как заманчиво пожить где-то в другом городе, побыть Винсом Камденом. Нет, если уж кто-то должен нажать на курок… по крайней мере Андж устроит все быстро. Без боли. А может, Винсу еще удастся отговорить его.

— Ну, шевелись, пончик. Поехали.

Они идут к машине Анджа, красному «Додж-Дипломату». Винс может попытаться убежать. Но даже если он уйдет от Анджа… Разыскали в Спокане, штат Вашингтон, значит, разыщут где угодно. Он судорожно думает, пытаясь найти выход, но тут ему в голову приходит другая мысль.

— Слушай, а нельзя заехать кое-куда по пути?

Анджело прикидывает.

— Босс хочет, чтобы ты улетел.

— Есть одна девушка… хочу повидаться, перед тем как…

Андж оглядывается через плечо и кивает.

— Ладно уж.

— А потом все пойдет без задержек, так, Андж?

— Не волнуйся, пончик. Глазом моргнуть не успеешь, как попадешь домой.


Дюпри сидит в приемной больницы, ест пончик и пьет черную воду из чашки. Он смотрит на пустой пост дежурной медсестры, когда замечает Майка, представителя профсоюза Чарли, осторожно идущего по коридору и не представляющего, что его ждет. Дюпри поднимается и выдавливает из себя улыбку.

— Привет, Майк! — здоровается он, словно они давние друзья. — Спасибо, что приехал. Для Чарли это важно.

Представитель АПП — сухопарый, седой, с вытянутым лицом — налетает на него, словно в задумчивости. Хоть бы его мысли были хорошими. По громкой связи вызывают какого-то врача, и Майк на секунду оглядывается через плечо.

— Он в порядке, — объясняет Дюпри. — Не волнуйся. Хотя ему, кажется, собираются делать челюстную операцию. Челюсть скрепят проволокой. Он какое-то время не сможет говорить. Но это не так уж и плохо, да?

— Медсестра сказала, на него напали? — уточняет Майк.

— Он помогал мне с расследованием. Мы допрашивали людей в этом… как его… Алфавитном городе? Кто-то вынырнул из тени, набросился на него и ударил монтировкой. Два раза… по-моему.

— Кто-то… — повторяет Майк.

— Да, — отвечает Дюпри. — Кто-то.

Они долго смотрят друг другу в глаза, потом Дюпри пожимает плечами, улыбается и отводит взгляд.

— Извини, не успел к нему на выручку. От меня в таких ситуациях мало толку.

— Вот как? Не любишь драться?

— Да, не особенно, — Дюпри смотрит на часы. — Слушай, мне пора. Я подумал, хорошо, чтобы рядом с ним оказался знакомый человек, когда его привезут из операционной. Он же не поймет, куда попал. Позаботься, чтобы его успокоили. И скажи, чтобы лежал смирно.

— Смирно?

— Да. — Он внимательно смотрит на Майка. — Передай, что я благодарен за помощь. И в том, что касается моего дела, мы в расчете.

Майк коротко кивает. Он ничего не может обещать, но, по-видимому, понял условия перемирия.

— Слушай, я не в курсе, что ты знаешь о Чарли… о том, что с ним стряслось…

— Я знаю больше, чем хотел бы.

Майк поводит плечами.

— Он был хорошим полицейским…

Дюпри молчит.

Майк видит, что ему все равно, и снова поводит плечами.

— Ладно. Я все сделаю. Тебе еще помощь нужна?

— На самом деле… — Дюпри вытаскивает блокнот и записывает имя: «Марти Хейген». — Чарли должен был достать мне досье на одного человека. Поможешь с этим?

Майк обещает попробовать.

Дюпри поворачивается, чтобы уйти, но Майк окликает его.

— Ты сколько тут еще будешь?

— Пока не найду этого парня.

— А-а, — тянет Майк. — На твоем месте я бы поторапливался.


Это похоже на видение — воспоминание, которого у тебя на самом деле нет, но которое ты мог бы подробно описать. Восемь утра, суббота, прохладно и облачно, и на другой стороне улицы Тина выходит на маленькое крылечко, чтобы забрать газету. Босая, в коротком махровом халатике, доходящем точно до середины ее рельефного бедра. Темные волосы стянуты в хвост. Под халатом мелькает белый шелк. Все, что, как казалось Винсу раньше, ему нужно для счастья, соединилось в этой картине: женщина, дом, утренняя газета. И на мгновенье ему становится горько от того, насколько мелки его мечты — он не хочет ничего значительного, скажем, стать президентом, и тем не менее эта простая жизнь, то, что остальным людям достается без каких-либо усилий, то, против чего другие восстают, что бросают по дороге к автобусным и железнодорожным станциям и барам, для него недостижимо. Винс стоит на другой стороне улицы, прислонившись к капоту машины Анджа. Андж сидит, навалившись на руль, указывает пальцем на Тину и улыбается. Винс читает по губам: «Это она?»

Она стоит неподвижно, читает газету, листает страницы. Ему хочется подойти, в самом деле хочется, постоять рядом с ней, ощутить ее дыхание на своей груди, коснуться крошечных белых волосков на ее бедре, у подола халата.

Между ними проезжает машина, Винс вздрагивает, выныривая из своих мыслей. Но Тина не отрывает взгляда от газеты. Андж поднимает руки и брови. На его мясистом лице отражается изумление. Винс снова читает по его губам: «Поговори с ней!» Но пока он раздумывал, Тина уже повернулась к дому. Она открывает дверь и входит внутрь. Дверь захлопывается за ней, а Винс остается стоять на другой стороне улицы, прислонившись к капоту машины.

Андж вылезает и опирается на дверцу.

— Эй, это ведь она была, пончик?

— Да. Она.

— Так какого хера? Заставил меня притащиться в такую даль, и даже не собираешься с ней побазарить? Я-то думал, у тебя разговор есть.

— Наверное, я не смогу, — отвечает Винс. — Не знаю, что сказать.

Андж переводит взгляд на дом, потом назад на Винса.

— Она симпатичная.

— Спасибо, Андж.

Винс рассматривает дом — узкий, обшитый досками, дом ничем не отличается от двух соседних по обе стороны от него, выкрашен в белый и желтый, на окнах ящики с цветами, на стене — американский флаг. Именно такую жизнь Винс и хотел бы подарить ей, а она утверждала, что такая ей не нужна — по крайней мере тогда, когда они были вместе, и Винс не способен был так жить.

Андж стоит, опершись на дверцу. Чешет затылок под черными волосами.

— То есть получается, что мы приперлись черт-те куда, и ты не думаешь разговаривать с ней?

— Наверное, мне просто нужно было ее увидеть.

— Сколько уже прошло?

— Три года, — отвечает Винс.

— И ты ей ни разу не позвонил? И письма не написал?

— Ни разу.

— А чего так?

Винс вглядывается в окно, надеясь увидеть там Тину.

— Обещал ее брату, что оставлю ее в покое. Он не хотел, чтобы она пострадала.

— А-а, — кивает Андж. — Вот оно что… Господи, грустно-то как.

Винс пожимает плечами. Разворачивается, открывает дверцу, залезает в машину, но останавливается.

— Слушай. Я знаю, что будет дальше.

Андж щурится.

— Правда?

Винс кивает.

— Джон ни за что не отпустит меня, ведь так?

— Пончик… — Андж пожимает плечами. — Это все сложно. Ты пойми одну вещь про Джона. У него забот выше крыши. Существуют правила. Целая система прецедентов и способов решать проблемы. У всего есть своя цена. Все стоит денег. Нельзя допустить, чтобы человек вышел сухим из воды. Не получив с него некоторую… — Андж подыскивает нужное слово. — Компенсацию. Система выше тебя или меня. И даже Джона. Она существует много поколений. Поэтому она выше всех связанных с этим людей. Поэтому она и работает.

— Но мы не обязаны следовать ей. Ты и я… мы можем просто отойти в сторону.

Андж улыбается.

— Ну и кем я буду, отойдя в сторону от этой жизни? Пончики прикажешь печь? Давай. — Он пожимает большими округлыми плечами. — Садись в машину.

Винс бросает последний взгляд на окна дома Тины Макграф, но они так же холодны и бесстрастны, как глаза Джонни-Малыша. Он садится в машину.

— Не дрейфь, пончик. Ты все правильно сделал. Дальше начинается самое простое. — Андж заводит мотор. — Готов?

Винс откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза.


Полицейское досье на Марти Хейгена — довольно объемное и поразительно пустячное: девять арестов, по крайней мере в четырех случаях вынесен приговор, но никаких насильственных преступлений. Ни нападений, ни вооруженных грабежей — ничего серьезнее краж и мошенничества. Без сомнения, это не досье убийцы. Дюпри записывает фамилию человека, осуществлявшего надзор за условно осужденным Хейгеном, и пару адресов для проверки, но в этом досье гражданина Мартина Хейгена нет почти ничего, что могло бы помочь Дюпри отыскать Винса. Дюпри читает об украденных кредитках и машинах, вещах и чековых книжках, но чего-то не хватает.

Последний документ в досье — краткий отчет следователя («…исходя из его окружения и очевидного отсутствия угрызений совести велика вероятность повторных противоправных действий со стороны Хейгена…»), подготовленный для прокурора по этому делу. Здесь же подколоты четыре страницы выдержек из прослушки ФБР, в которых двое неустановленных подозреваемых говорят, что должны найти кого-нибудь, чтобы «разобраться» с этим «ирландским дятлом Хейгеном», и что ему уже следует «подыскать себе кладбище». Страница нотариально засвидетельствована и подписана двумя агентами ФБР.

Также в отчете указан номер телефона следователя окружной прокуратуры, работавшего с этим делом, — женщины по имени Джанет Келли.

Несмотря на субботу, он набирает номер и извиняется, узнав, что попал домой. Поначалу она страшно напугана, что ей звонят в такую рань в субботу. Джанет Келли больше не служит в окружной прокуратуре. Ушла год назад на управленческую должность в отдел исправительных учреждений. Дюпри еще раз просит прощения, на этот раз за ранний звонок, и спрашивает, не помнит ли она дело Мартина Хейгена.

Она не помнит. Тогда Дюпри зачитывает ей отчет.

— А, да, — отвечает она. — Парень, воровавший кредитки. Обаятельный сукин сын, если не ошибаюсь. Он крал банковские карточки и покупал телевизоры, стиральные машины, музыкальные центры — потом толкал все это двум ребятам, работавшим на какого-то мафиозного авторитета. Он им что-то задолжал, и они стали понемногу его прижимать. Сначала мне показалось, что это крупное дело, но мы его проиграли.

— Почему? — спрашивает Дюпри.

— У него был ловкий адвокат, который учился на юридическом вместе с помощником прокурора, назначенного по этому делу. Убедил дружка, что этот Хейген настоящий кладезь сведений, и вся эта афера с кредитками — всего-навсего верхушка айсберга.

— И?

— Скорее это верхушка не айсберга, а кубика льда.

— Думаете, он что-то от вас скрыл?

— Нет, — отвечает она. — Честно говоря, я уверена, что он не знал ничего, помимо собственной аферы с кредитками. Сомневаюсь, что он вообще связан с преступным миром, просто мелкий воришка. Но поняли мы это только после того, как обеспечили парню полную судебную неприкосновенность.

— И включили его из-за кредиток в программу защиты свидетелей?

— Ну, была еще прослушка ФБР. Получалось, что парня прикончат, если мы его не включим в программу.

Дюпри вытаскивает документ из папки.

— Да, я видел отчет. Но если вы правы и он ничего не знает, почему же тогда его заказали?

— Это вопрос не ко мне. Спросите об этом ФБР.

Дюпри всматривается в отчет ФБР. Что-то выбивается из общей картины.

— Вы сказали, что помните Мартина Хейгена. А как он выглядел тогда, помните?

— Конечно. Симпатичный. С таким спокойной жизни не жди.

— Как вам показалось, он похож на ирландца?

— Не знаю.

— Хейген — немецкая фамилия.

— Не понимаю, при чем…

— В прослушке говорят о том, что надо позаботиться об «этом ирландском дятле Хейгене». — Дюпри подносит листок ближе к глазам и переворачивает его, чтобы найти нужную строчку.

В трубке раздается смех Джанет Келли.

— Даже не знаю, что вам сказать. Эти ребята не из тех, кто утратит сон из-за расовой неприязни. И если у вас больше нет…

Дюпри не сводит глаз с листа.

— Нет. У меня все. Извините. — Он вешает трубку и разглядывает досье. Поговорить с ФБР удастся только в понедельник утром. А это значит, что придется два дня смотреть на дверь и мучиться над вопросом: когда детектив Чарлз встанет с больничной койки, сядет в машину и?..

Он окидывает взглядом гостиничный номер: на одной из кроватей разбросаны бумажки, постель на другой смята за несколько часов неспокойного сна. Он ощущает себя крошечным. Кто он такой, чтобы найти человека в Нью-Йорке, постичь политику преступного мира и особенности нью-йоркских правоохранительных органов, да еще нажить себе такого врага, как Донни Чарлз? Просто удивительно, насколько человек может быть одинок в городе с семимиллионным населением. Он встает. Его ноги едва умещаются в узком проходе между кроватями. Ему приходится передвигаться боком, чтобы обходить мебель в номере. Он слышит завывание сирен за окном и нарастающий утром шум машин. Дюпри раздвигает занавески и смотрит на Седьмую авеню, убегающую к Таймс-Сквер. Облака висят низко. Он следит за движением машин и задается вопросом, как густонаселенность и бешеный темп этого города влияют с течением времени на его жителей. Отличался бы он от Чарлза, если бы поселился здесь? Или место жительства вовсе ни при чем? Чарлз служит в полиции восемнадцать лет. Может быть, за восемнадцать лет такая работа кого угодно доведет.

Дюпри вдруг охватывает подобие паники, и он жалеет, что не может написать себе письмо и отправить, указав на конверте: «вскрыть в 1998 году».

«Здравствуй, Алан. Будь осторожен. Не будь козлом».

Он снимает трубку и набирает номер. Гудок оглушает.

— Алло? — У нее встревоженный голос.

— Дебби.

— А, привет. — Она успокаивается, и это передается ему.

— Прости, что звоню в такую рань. Просто…

— Я рада тебя слышать. И тоже по тебе скучаю. Когда вернешься домой?

— Не знаю. Может, в понедельник.

— Как там Нью-Йорк? Красивый город?

— Да, — отвечает Дюпри. Он может дотянуться до каждой из четырех стен своего номера, сделав всего пару шагов из его центра. — Это… что-то.

Ему хочется свернуться калачиком рядом с ней на диване, на их диване, в городе, где ему все знакомо. А больше всего ему хотелось бы, чтобы этого дела вовсе не было, и накануне он не встретил Донни Чарлза в аэропорту. Воображение рисует ему здоровяка-полицейского — с подвязанной проволокой челюстью, — носящегося по городу на машине в обнимку с бутылкой и вглядывающегося в дорогу черными глазами.

— Может, когда-нибудь съездим туда вдвоем, Алан? Не по работе. Просто как туристы. Посмотрим на Эмпайр-стейт-билдинг. Покатаемся в экипаже по Центральному парку.

Он ложится на кровать и закрывает глаза.

— Конечно.


Последние мысли. Со времен «Наберись ума» не было по-настоящему занятных телепередач. Сосиска в булке вкуснее бублика. Как долго телефонная компания продолжает отсылать счета после твоей смерти? Мода на пасы убийственна для профессионального футбола. Итальянскую кухню слишком переоценивают. Здорово было бы завести собаку.

Винс смотрит в окно на проплывающие мимо здания. Он не поспевает за ходом собственных мыслей и пытается сосредоточиться на том, что видит. Ограничить себя внешними раздражителями. Он задается вопросом, как долго воспоминания остаются с тобой и уходят ли вместе с меркнущим светом? А как же все то, что ты повидал: восходы солнца и косые молнии? Куда это все денется, когда тебя не станет? В нем поднимается жадность до новых образов… ничего сверхъестественного, просто посмотреть бы на что-то красивое. Винс жалеет, что не может попросить Анджа поехать на юг — большинство его любимых зданий стоят на нижнем Манхэттене: Мэрия, старый Стэндард-ойл-билдинг, мраморные и чугунные фасады Чемберс-Стрит. Но едут они на север. Винс копается в памяти, чтобы вспомнить, какие здания ему нравятся в северной части города. Музей Метрополитен… Старинный особняк Карнеги. Ансония и Арторп на Бродвее.

Дважды Винс берется за ручку дверцы, чтобы выпрыгнуть на ходу, но всякий раз ему не хватает решимости. Они поворачивают к Ла-Гуардиа. Винс недоумевает, зачем Андж упорно делает вид, будто собирается посадить его в самолет. Может, Андж подобными делами занимается как раз в аэропорту. Может быть, хладное тело Винса положат в ящик и отправят на Сицилию.

С эстакады на него смотрит паренек на мотоцикле. Винс ловит его взгляд, и ему хочется кричать от той надежды на будущее, которую он замечает в глазах паренька. Он жалеет, что не может поехать за ним и провести всю жизнь на мотоцикле, ныряя вправо и влево в потоке машин, почувствовать свободу полета, закрыть глаза и убрать руки с руля… быть единственным движущимся предметом на неподвижном ветру. Парень непобедим на своем мотоцикле, или так ему кажется. Непобедимость — вот чего не хватает Винсу. Он прикрывает глаза и представляет, как текут мимо припаркованные машины, люди на крылечках, почти чувствует порывы ветра, бьющие в лицо и играющие волосами.

Господи, вот было бы здорово, если бы где-то можно было выгрузить все то, что ты повидал и перечувствовал, будто вытаскивая пленку из камеры. Потому-то люди пишут книги и рассказы: чтобы избавиться от каких-то впечатлений, поделиться виденной красотой или пережитой болью. Вот что я видел! Или граффити: здесь был я! Черт побери, я здесь был! Какого черта ты никогда ничего не записывал? Почему не фиксировал свое пребывание здесь на бумаге? Неужели это так сложно?

Машина неожиданно поворачивает в аэропорт. Андж давит на клаксон, петляет между такси и тормозит на площадке для разворота перед кассой. Мужчины с усилием втаскивают «Самсонайты» на бордюры, женщины курят, держа сигарету в одной руке, а дорожные сумки в другой, таксисты роятся, как комары летом. Андж заводит машину на стоянку и поворачивается к Винсу.

— Приехали, пончик.

Винс не знает, что сказать.

— Ты… вот так запросто отпустишь меня домой?

Андж наклоняет голову.

— Ага. Джон ведь сказал, что ты можешь катиться восвояси. А что? По-твоему, мы куда ехали?

— Я думал… но… ты же сам говорил, не все так просто.

— Да, Джону кое-что от тебя нужно. Ты разве не понял?

— Нет, — признается Винс. — Я думал, ты собираешься…

— Что собираюсь?

— Ну, знаешь…

Андж ухмыляется.

— Ты думал, я…

— Ну да. — Он нахмуривается и имитирует голос здоровяка. — «Система выше нас, пончик».

Андж молча смотрит на него, потом разражается хохотом. Он хватается за свой огромный живот, его темные глаза сужаются в щелки.

— Ты думал… о, господи! Я ведь не говорил, что собираюсь… Сказал только, что у Джона есть планы относительно тебя. Вот и все.

— Ну, конечно, ты открытым текстом не говорил, что собираешься это сделать. Разве говорят человеку: я намерен тебя застрелить?

Заходясь смехом, Андж с трудом выговаривает слова.

— Ну и хохма, пончик, мать твою. Ты думал, что я собираюсь тебя… и так, бля, спокойно сидел?! Ах ты, хладнокровный сукин сын!

Андж хохочет так громко, что в машину заглядывает проходящая мимо парочка с одинаковыми чемоданами.

— Поверить не могу, что ты просто сидел и думал, что я…

— Ты мог бы и поточнее выражаться. Разве не ты сказал, что не дашь мне выйти сухим из воды, не получив некоторую… компенсацию?

Андж рыдает, смех вырывается со свистом. Он кладет руку на плечо Винса.

— Ты думал… о, господи… господи, господи, господи. Оборжаться просто!

Теперь смеется и Винс. Они оба пополам сгибаются от смеха, задыхаются, шлепают ладонями по приборной панели.

Наконец Андж вытирает глаза и качает головой.

— Боже, ты мне нравишься, пончик. Жаль, что не можешь тут остаться. С тобой весело. И чтобы ты знал: если бы я собирался это сделать, мы всегда отправляем для этого двоих. — Он морщится, словно откусил кислого. — В одиночку напряжно.

Винс вытирает глаза рукавом.

— Тогда чего хочет Джон? В чем заключается… компенсация?

Последнее слово снова повергает Анджа в хохот. Он багровеет, словно перед сердечным приступом, бьет себя в грудь, складывает из пальцев пистолет и наставляет на Винса, тот роняет голову на колени, рыдая от смеха.

— О Гос-по-ди! — произносит Андж, снова обретя дар речи. Отсмеявшись, он лезет в карман, достает рулончик купюр и вкладывает его в руку Винса. — Так. — Переводит дух. — Вот чего хочет от тебя Джон. Берешь бабки, чешешь в свой Мухосрантаун, куда ФБР отправляет всех дятлов, покупаешь ствол и стреляешь этому мозгляку Рею-Пруту между его лживых гребаных глаз.


Глава VI

Чикаго, штат Иллинойс / Колумбус, штат Огайо

2 ноября 1980 г., воскресенье, 4:13


Он уходит в туалет, чтобы остаться в одиночестве, как часто теперь поступает. Снимает ботинки и неподвижно стоит перед зеркалом, всматриваясь в чужое бледное лицо: русые волосы поседели, и весь он словно тает — улыбка 1976 года давно померкла, уголки глаз опустились. Он открывает горячую воду. Там, за стеной, комната наполняется звуками шагов и приглушенных голосов… встревоженным переглядыванием. Уходя оттуда, он понимал, что у них только одна тема для дискуссии: как обуздать его, как отвлечь от вредных инстинктов. Он знает, какие чувства скрываются за внешним почтением. Давным-давно они убедили его в том, что он недостаточно тверд, недостаточно решителен, слишком религиозен. Давным-давно они убедили его в том, что не могут позволить ему доброжелательное простодушие — его упрямое убеждение в одном: делай все, что в твоих силах, и мир станет лучше. Он сам себе злейший враг.

Теперь он с ними согласен: их долг — защищать его от него же. Их общий враг смотрит на него из зеркала. От горячей воды поднимается пар. Он кладет бумаги для брифинга на тумбочку и подставляет руки под кран, держит их сколько может вытерпеть, радуясь хоть какому-то физическому ощущению, отвлекающему его от собственных мыслей.

— Ой! — Он трясет красными ладонями и ждет, что кто-нибудь войдет, услышав его возглас.

Это временное одиночество доставляет ему какое-то неестественное удовольствие. Он никогда не бывает в одиночестве, но тем не менее всегда один… и чем больше народу в комнате, тем более он одинок. Он проводит теплыми мокрыми руками по лицу. А потом… если все провалится… что тогда? Гольф? Пойти на телевидение? Вернуться домой? Что делают люди, когда это заканчивается? Когда взобрался сюда и тебя отправили обратно — несолоно хлебавши. Временами он забывает, что речь идет и о нем… о его жизни, о том, что в основе дела стоит человек. Каделл[27 - Каделл, Патрик Хейворд (р. 1950) — американский социолог, политический консультант, занимался опросами общественного мнения, работал на кандидатов в президенты от демократической партии во время предвыборных кампаний 1972 г. (Джордж Макговерн) и 1976 г. (Джимми Картер).] в результате опросов получит новую кучу чисел и скажет будничным тоном, что по-прежнему остра основная проблема: люди так и не полюбили его. Не его администрацию или полицию, а его самого. Остальные в комнате будут кивать и делать пометки в блокнотах, будто разговор идет о тарелке супа или телепрограмме, и он последует их примеру, но внутри поднимется голос, слабый, но настойчивый: «Подождите! Это же Я! Они не любят МЕНЯ!» Вот удивительная вещь: опросы показывают, что он лучше своего оппонента, умнее, более склонен к сочувствию и менее способен втянуть их в катастрофическую войну… и все равно им подавай того, другого.

Иногда он спрашивает себя: «Кто эти люди?» Кто эти люди, которые, зная о человеке, что он добрый, умный, честный и щедрый… не любят его? Что они за люди? Он все время вспоминает слова Каделла, проводившего опрос общественного мнения, — слова, с которыми тот обратился прямо к нему во время одной из их немногочисленных встреч: «Послушайте, проблема вот в чем: вы напоминаете им об их слабостях».

Порой ему кажется, что он тоже сидит по другую сторону и вместе со всеми этими людьми в комнате смотрит на шута напротив как на загадку, которую можно разгадать, как на товар, который нужно выгоднее продать. Именно в такие моменты он извиняется и уходит в туалет… чтобы увидеть собственное лицо в зеркале, убедиться, что оно на месте.

Он выключает воду и берет с тумбочки папку для брифинга. Открывает ее еще раз, словно мог пропустить что-то в отчете об условиях освобождения: невмешательство; возврат состояния шаха; размораживание счетов; закрытие уголовных дел. И даже в этом случае заложников будут освобождать по нескольку человек за раз, растянув процесс на месяцы.

Три месяца назад это можно было бы считать хорошей новостью. Три месяца назад вразумительное зрелое участие в переговорах с той стороной было бы гигантским шагом вперед. Но сейчас, за два дня до выборов… это ничто. Неуспех, не новость. Ничего большего, чем оно есть. Плохая погода. Неделями он выслушивал настойчивые голоса, убеждавшие его в том, что война Ирана с Ираком — единственно возможный ответ. Оружие в обмен на людей. Он сопротивлялся, но теперь понял, почему разговоры не прекращались. Для него это был единственный шанс победить.

Вместо этого он искренне надеялся, что можно договориться, что иранский парламент выдвинет разумные условия. А теперь… Какую фразу Джоди[28 - Пауэлл, Джоди (Джозеф Лестер Пауэлл-мл., р. 1943) — пресс-секретарь президента США Джимми Картера (1977–1981).] постоянно повторяет? Ее произнес студент в маске, стоя на ступеньках посольства в те первые дни: «Мы поставили Америку на колени».

Не Америку поставили, а его самого.

Кто эти люди, уверенные в том, что виноват он, принимающие пустые угрозы за храбрость? Разве нормальный человек захочет вести их за собой?

Он смотрит на часы. Роз[29 - Имеется в виду Розалин Картер, жена президента США Джимми Картера.] звонить рано. Воскресенье. Чикаго. Воскресенье в Чикаго. Он вспоминает свой график: встреча с черными священниками. Этот день должен был стать ключевым во всей предвыборной кампании, последний сильный удар, который подкрепит адову работу. Он собирался повернуть эту реку сегодня и шел к своей цели долгие недели, двадцать четыре часа в сутки, прочесывая Восточное побережье, ночью улетая на Западное, собирая профсоюзы, учителей и нацменьшинства.

Они не любят его.

Воскресенье. Чикаго. Иногда дома, не в силах спать воскресным утром, он вставал рано, осторожно, чтобы не потревожить Роз, тянулся к прикроватной тумбочке за Библией и проводил рукой по страницам с золоченым срезом, думая об уроках в воскресной школе, которые идут в этот день. Он позволял книге открыться самой. Вот и теперь ему хочется сделать то же самое, но он знает, как отреагируют люди в комнате: будут рассматривать свои ботинки или закатывать глаза. На «Борту № 1»[30 - Борт № 1 — самолет президента США.] есть Библия. Должна она быть и в гостиничном номере. Без сомнения, там найдется кровать, а рядом и Библия. Или теперь ее перестали класть в гостиничных номерах?

Воскресенье. Чикаго.

Он закрывает глаза и пытается представить хрустящие мягкие страницы с золоченым срезом, раскрывающуюся книгу, вспоминает «Псалмы Давида», такие настойчивые и безнадежные, мольбы сильного человека, плач царя: «Рассуди меня, Господи, ибо я ходил в непорочности моей»[31 - Псалтырь, 25:1.].

Он открывает глаза, вытягивает руку и дотрагивается до своего отражения в зеркале. Холодное стекло.

«Тут у нас два пути», — сказал Джоди, когда он выходил из комнаты, а потом обе стороны изложили свои варианты, два способа, которыми можно использовать эти условия для получения политической выгоды. Сторонники жесткого курса утверждали, что ему следует потрясти кулаком и заявить: «Нет! Эти условия неприемлемы!» Флаги и кулаки. Президентский взгляд.

«Год спустя мы отказываемся подчиниться условиям Ирана. Мы не станем заложниками». Этот вариант представляется ему мечом. Перерейганить Рейгана, как кто-то сказал. Второй путь — провозгласить победу. При условии, что условия подходящие, и освобождение заложников — чистая формальность: «Это дело времени. Было дано официальное подтверждение». Свое искусство управлять государством противопоставить агрессивности оппонента. Он видит себя пастырем. Вот они — возможные варианты. И подтекст таков: еще есть время устроить благополучный финал.

Громкие голоса спорили об этих двух вариантах, пальцы указывали, люди в костюмах и рубашках с расстегнутыми воротничками мерили комнату шагами: «Последний шанс… Обязательно надо…» Потом Джоди поднял руку, все остановились и посмотрели на него, не на Джоди, а на него. Решение было за ним. Будущее зависело… Ждут. Возненавидели ли они его каждой клеточкой своего тела, возненавидели ли его недостатки и слабости, отсутствие у него суровости и чувства юмора? Возненавидели ли они его так же сильно, как он сам ненавидит себя? Они ждут. Сколько длится мгновение? Он переводил взгляд с одного лица на другое, потом на материалы для брифинга у себя на коленях. Кто-то откашлялся.

На этой должности ты всегда разочаровываешь половину присутствующих.

Тогда-то он и вышел, извинившись, и теперь стоит один в туалете, вглядываясь в лицо в зеркале, пытается вспомнить, когда он был просто самим собой, прежде чем стал неутешительной суммой голосов избирателей, провалившихся идей и слабости.

Есть еще и третий вариант.

Воскресенье. Чикаго.

Папка с бумагами для брифинга открывается на последних фотографиях некоторых из Пятьдесят второй.

Ибо я ходил в непорочности моей.

В эту секунду он принимает решение.

Он войдет в комнату и объявит, что они возвращаются в Вашингтон. Отменяют все встречи по предвыборной кампании на сегодня. Он не поднимет меч и не станет провозглашать свою победу. Он скажет правду: мы пока просто не достигли нужного уровня.

И по всей вероятности, он проиграет.

Воскресенье. Чикаго. Человек в зеркале сморит ему в глаза.

Может быть, потом… жизнь начнется заново. Может быть, его лицо вернется к нему. Может быть, он проснется и поймет, где он, и оценит себя по тому, что он есть, а не по тому, что он не есть. Все эти люди в комнате посмотрят на него вопросительно. Попытаются отговорить его. Но он скажет: нет, извините. Мы едем домой. Ребята, сегодня никакой политики. Сегодня… сегодня мы пойдем в непорочности нашей.

Воскресенье. Чикаго. Кто все эти люди? Он делает глубокий вдох, еще раз смотрит на свое лицо в зеркале — отражающее надежду и страх, — открывает дверь и входит в комнату.


Все держатся самоуверенно и дерзко, галстуки сняты, они с головой ушли в обсуждение стратегии и грядущей победы, но вот один за другим замечают крупного мужчину в дверях. Его черные волосы идеально уложены на пробор — они шутят между собой, что он, должно быть, спит стоя, как лошади в его фильмах. Что Нэнси[32 - Имеется в виду Нэнси Рейган, жена президента США Рональда Рейгана.] выводит его из стойла, надевает на него шоры и корзинку с овсом и выпускает погулять.

Разговор обрывается, все смотрят на него с вниманием, словно… словно он уже победил.

— Что вы там делали, губернатор? Завтра у вас важный день.

Он упирается руками в дверной косяк и подается вперед, так что верхняя часть его тела оказывается в комнате, а ноги за дверью. Старый киношный прием Герцога[33 - Герцог — прозвище знаменитого американского актера Джона Уэйна, «короля вестерна»; здесь — намек на голливудское прошлое самого Рональда Рейгана.]. Он использует его иногда, когда нужно отдать распоряжение присутствующим в комнате и при этом не входить в нее. Все считают, что это его дар: таинственное умение произвести эффект — контроль на расстоянии.

— Ну… — Он улыбается, и его рейтинг подпрыгивает на два пункта. Его глаза превращаются в добродушные щелочки. — Ну, может, я уснуть не мог.

Все смеются. Это для него не проблема.

— Что у вас там?

— Условия, сэр. Условия иранского парламента для освобождения заложников.

Все в комнате склоняются над пятистраничным отчетом, который в порядке любезности прислали помощники президента.

Он медленно подходит к окну и смотрит на улицу. Солнце только встает, подсвечивая сиреневым облака на востоке.

— Колумбус[34 - Колумбус — административный центр штата Огайо.], губернатор.

Он смотрит в окно.

— Огайо.

— Когда я снимался в «Мрачной победе» с Богартом, — говорит он холодному окну, — режиссером был этот ужасный коротышка-еврей Эдмунд Гулдинг. Он постоянно давил на нас, чтобы мы играли крупнее, с большей выразительностью. И все повторял: «Нужно, чтобы это выстрелило и в Огайо. Чтобы и до них, в Огайо, дошло». Много лет я ненавидел Огайо.

Он поворачивается, ничем не выдавая своих эмоций. И все, как обычно, задаются вопросом, понял ли он сам, что сказал.

— Давайте не будем вставлять это в мою сегодняшнюю речь?

Снова смех.

Ему предлагают экземпляр отчета, но он отмахивается. Он любит читать подобные документы на карточках, к тому же сейчас он без очков. Очки он терпеть не может и предпочитает надевать контактную линзу, когда нужно произнести речь. Читает одним глазом, чтобы не пришлось признаваться, что он носит очки для чтения. Будто здоровье поможет выиграть выборы.

— Рассказывайте, — говорит он.

Все переглядываются.

— В общем… Они неприемлемы. Их требования несуразны.

— Разморозить активы. Вернуть деньги шаха.

— Добыть фотографии обнаженной Сьюзан Сомерс[35 - Сомерс, Сьюзан (р. 1946) — американская киноактриса.].

— Эх, — вставляет он. — Мы бы и сами от них не отказались.

Все заходятся от смеха.

— Ну… и что это значит?

Присутствующие стараются совладать с собой.

— Сэр… это значит, что ему ни сегодня, ни завтра не стоять на взлетной полосе под радостные марши военно-морского оркестра и не смотреть, как эти пятьдесят два человека сходят по трапу самолета и целуют землю.

— На взлетной полосе будете стоять вы, сэр.

Смех. Редкие аплодисменты.

— Нет, нет. Прекратите.

Он ненавидит это. Он суеверен и не любит праздновать заранее. В 1964 году он отказался радоваться тому, что его выбрали губернатором Калифорнии, даже после того как Пэт Браун признал поражение.

Его лицо приобретает выражение настороженности, почти злости.

— У нас будет армейский оркестр.

Дружные аплодисменты.

Он вскидывает руки.

— Какой у них расклад?

— По всей видимости, они летят назад в Вашингтон. Могу предположить, он объявит о своей победе и будет надеяться, что никто не заметит, что основная часть заложников осталась в Иране. Либо так, либо начнет бряцать саблей. Я бы так поступил на его месте. Потрясал бы кулаком, говоря: «Нас не заставят склониться. Эти экстремисты не будут помыкать нами».

— Что еще он может выкинуть?

— Может спросить Эми[36 - Имеется в виду Эми Картер (р. 1967) — младшая из четырех детей и единственная дочь Джимми Картера.], что она думает по этому поводу.

Половина присутствующих смеется.

— Или признаться, что в глубине души вожделел аятоллу.

Другая половина.

— А какой расклад у нас?

— В этом и фокус. Все происходит само собой, без нашего вмешательства. Со стороны кажется, что мы идем верной дорогой…

— Точно, как будто…

— Как будто мы выше всего этого…

— О, мне нравится быть выше этого. Я хочу остаться выше этого. Это возможно? Мы можем быть выше этого?

Все кивают.

— Мы не даем прямых комментариев. Мы проповедуем осторожность…

— И всем сердцем надеемся, что бла-бла-бла…

— Молитвы всего народа…

— Дело тут не в политике…

— Вернемся к процессу бла-бла-бла.

Он опять смотрит в окно, солнце уже встало, и облака, поблекнув, стали снова серыми и белыми. Там, за облаками, Вашингтон. Два дня. Ему кажется, что он генерал, готовящий войска к нападению на огромный город. Что они прошли долгий путь от Сакраменто до Вашингтона. Хороший получился бы фильм. Он возвращается к двери, это позиция ему нравится больше всего.

— Цифры? Цифры уже есть?

Все переглядываются и улыбаются.

— Пока только предварительные…

— Но они у нас есть?

— Уиртлин[37 - Уиртлин, Ричард Битнер (р. 1931) — главный эксперт по опросам общественного мнения в администрации Рональда Рейгана.] хочет сам их представить.

— Но цифры у нас есть?

— Да. Цифры есть.

Он ждет.

Присутствующие с трудом владеют собой.

— Одиннадцать.

Он роняет руки. Господи. Это произойдет.

— Одиннадцать? — Он неподвижно стоит в дверях, Герцог пополам с Гомером Пайлом[38 - Гомер Пайл — герой одноименного телевизионного сериала 1960–1970-х годов о неуклюжем, но милом Гомере Пайле, который пошел служить в морскую пехоту. Каждая серия обычно заканчивалась победой Гомера над своими обидчиками, а в особенности над сержантом Винсом Картером.].

— Я хочу сказать, что есть предел погрешности, и это не влияет на…

— Одиннадцать? За два дня до?

— Да, сэр. Нам не победить.

Все косятся на него. Нам не победить? Неудачная фраза, особенно учитывая позорные ляпы этого лета по Ку-клукс-клану и Тайваню, его заявление о том, что деревья загрязняют окружающую среду, и не следует тратить деньги, финансируя интеллектуальное любопытство, его умение пугающе далеко уходить от темы и говорить, что бог на душу положит, в результате чего он теряет по восемь пунктов в неделю. Они не могут позволить ему сбиться снова. Впрочем, он, кажется, не замечает их забот. Он обладает девичьей памятью. И большим запасом самоуверенности. Но важнее всего: он обладает 11 процентами поддержки. За два дня до.

— Как вы сказали только что? По поводу надежды?

— Мы всем сердцем надеемся…

— Нет. Постойте. — Он улыбается.

Улыбка освещает его лицо — чистейшая радость семидесятилетнего ребенка.

— Это Я всем сердцем надеюсь.

Все молча смотрят на него. Значит, вот как. Вот как оно бывает.

— Теперь речь идет обо мне. Я в глубине души надеюсь.

Он задерживается в дверях еще на минуту, глядя, как они занимаются своими делами. Потом идет по коридору к себе, выключает свет и ложится на спину в постель. В темноте прислушивается к собственному дыханию и пытается угадать, какой галстук ему выберут на завтра.


Глава VII

Спокан, штат Вашингтон/Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

3 ноября 1980 г., понедельник, 7:20


Дэвид Бест пытается вылезти из зеленовато-желтого «Меркьюри Бобкет», руль впивается в его живот, словно нож в толстый ростбиф. Наконец, выбравшись, он презрительно смотрит на машину, захлопывает дверцу, поворачивается и сталкивается лицом к лицу с Винсом Камденом.

Дэвид отскакивает и прикрывает рукой грудь.

— Винс. Господи. Напугал до смерти.

— Не могу поверить, что ты поселил Рея-Прута здесь.

Дэвид еще не оправился от страха.

— Что? Ты о чем?

— Рей Скатьери. Ты включил его в программу по защите свидетелей и поселил в Спокане. Господи, Дэвид. Ты хоть знаешь, кто он такой? Он зверь.

Толстые щеки Дэвида вспыхивают. Он оглядывается и сжимает губы.

— Черт тебя побери, Винс. Тебе не разрешается вступать в контакт с другими участниками программы…

— Да уж, контакт у нас получился что надо, — огрызается Винс.

Дэвид мрачнеет. Озирается за одно плечо, потом за другое.

— Пошли со мной.

Винс следует за Дэвидом в здание. Час еще ранний, и в фойе никого нет. Стальные двери лифта разъезжаются, они молча поднимаются на шестой этаж, Дэвид старается не встречаться взглядом с Винсом. Винс подавляет зевоту. За последнюю неделю он спал всего несколько часов.

Обшитая дубом приемная маршала безлюдна. Они входят в кабинет Дэвида, он садится за стол, упирается в него разведенными в стороны руками — поза капитуляции или бесконечного количества возможностей, если это не одно и то же.

— Ладно, — говорит Дэвид. — Куда теперь?

— Что?

— Если свидетели вступают в контакт друг с другом, мы перевозим одного из них. Ну и… куда? Сам выбирай. Куда тебе хотелось бы уехать?

— Я не… — Винс смотрит в небольшое окошко. Хмурое утро. Он об этом не думал. Конечно. Почему не дать им перевезти тебя в другое место? Уехать от Прута, Ленни, от того, что велел ему сделать Готти, и просто… исчезнуть. Начать сначала. С чистого листа. Просто сбежать.

Дэвид лезет в ящик стола, достает карту и разворачивает ее на столе между ними.

— Ты как-то говорил, что хочешь открыть свой ресторан? Хорошо. Мы поможем. Выбери город, а мы подыщем помещение.

На карте изображена вся страна, расчерченная венами шоссе и рек, испещренная горами, штаты обведены черным, раскрашены разными цветами, столицы помечены звездочками. В этих знакомых очертаниях есть какое-то утешение. Проводишь пальцем по границам штатов и вспоминаешь мозаику из начальной школы. И теперь то же самое: каждый штат — элемент мозаики, ровные параллельные края Теннеси, прямоугольники в центре страны, причудливые изгибы штатов, граничащих по рекам. В детстве ты вынимал из мозаики маленькую лесистую Флориду и Айдахо и играл ими, как пистолетами. Боже, ты стрелял из Флориды в других детей!

— Гавайи? — подсказывает Дэвид, будто предлагает выпить. — Калифорния?

Винс переводит взгляд с карты на портрет президента Картера — даже четыре года назад в его лице было заметно бремя страха и необходимости выбирать — и принимает решение.

Краткое мгновение иногда способно соединить тебя с твоим временем. Президент Картер смотрит на него в молчаливом согласии. Так оно бывает: живешь себе своей жизнью, но каждые четыре года тебе дают совет, крошечный совет о том, как все должно развиваться дальше. Он и конкретен, и абстрактен подобно черным границам штатов — скромный совет о том, в каком направлении идти. Разумеется, это циничный процесс: ответный, упрощенный, неверно направленный, но черт возьми, каждые четыре года тебя заставляют остановиться и понять, что ты часть чего-то большего. И каждый раз это крошечное гребаное чудо.

Винс касается головы кончиками пальцев и тихо произносит:

— Зачем ты перевез сюда Рея-Прута, Дэвид?

Дэвид отталкивается от стола.

— Винс. Я не могу говорить с тобой об этом.

— Дэвид, он плохой человек…

— Он, вероятно, самый ценный свидетель в стране, Винс.

— Но почему сюда? Обязательно надо было перевозить его сюда?

Дэвид высоко поднимает широкие плечи.

— А чем мы занимаемся, Винс? В программе три тысячи человек, многие из них достаточно неглупы, мы не можем поселить их в Нью-Йорке. Или Детройте. Или Кливленде. Или в любом другом месте, где работает мафия. Значит, вычеркиваем двадцать крупных городов с пригородами. Минус Вегас. И Атлантик-Сити. Что остается? Лексингтон? Де-Мойн? Феникс? Спокан? Ну, скажи. Где, по-твоему, нам найти свалку, Винс? В какой район свозить мусор? Куда нам, по-твоему, отправить такого человека, как он? Куда нам, по-твоему, отправить такого человека, как ты?

Винс заслужил эту издевку.

— Есть и другие?

— Здесь? — Дэвид задумывается, потом пожимает плечами. — Естественно. В любой момент времени здесь могут быть четверо-пятеро. Этот город нам очень подходит. Итальянская диаспора. Недорого. На отшибе. Полно работы в сфере услуг. Офисы федералов. Город достаточно велик, чтобы люди могли в нем раствориться, но не настолько, чтобы можно было нажить себе кучу неприятностей.

Винс задается вопросом, не знаком ли он с одним из них, и начинает думать о подходящих кандидатах: посудомойщик в «Джино», хромой коротышка, который раньше играл в карты у Сэма. Ему вспоминается слово, которое употребил офицер Дюпри, — «призраки».

— Но нельзя же перевозить такого человека, как Рей Скатьери, в этот город, Дэвид. Он преступник.

— Да ты что? — Дэвид вздыхает. — Что же он натворил? Азартные игры? Кража кредитных карт? Продажа наркоты?

Винс переводит взгляд на портрет Джимми Картера.

— А ты, Винс? Ты хорошо живешь, выпекая пончики? — На лице Дэвида не отражается ни одной эмоции. — Послушай. Мы понимаем, стать законопослушным гражданином непросто. Если уж занялся лисами, придется иногда пожертвовать курицей-другой. Или перевезти лису дважды. — Дэвид подается вперед и толкает карту к Винсу. — Да ладно тебе, Винс. Выбирай новый город. Выбирай новое имя. Забудь свою паранойю и мелкие махинации.

Разумеется, он прав. Только так можно сбежать и от Рея-Прута, и от Джонни-Малыша. Возможно, и от себя. Винс берет карту. Начать сначала. На этот раз действительно сделать это. Испариться. Винс рассматривает карту.

— Хорошо, — улыбается Дэвид. — Я займусь бумагами.

Он выходит в приемную и закрывает за собой дверь.

Винс смотрит на юго-восточную оконечность штата Нью-Йорк, где остров Манхэттен напоминает щепку… крошечная безопасная крупинка города. Целый мир. На этой крупинке живут Бенни и Тина. Всего день назад он ехал по этому острову в машине с Анджем и говорил о том, как убрать Рея-Прута. Основной недостаток таких карт в том, что они показывают только поверхность местности, а не ее истинную сущность, лежащую глубже. Откуда Дэвиду известно о наркотиках, кредитках и махинациях?

Винс поднимается, окидывает кабинет взглядом, открывает дверь в приемную и видит широкую спину Дэвида. Тот шепотом разговаривает по телефону.

— Я задержу его здесь, пока… — Дэвид выпрямляется и, почувствовав, что за ним наблюдают, оборачивается. Встречается глазами с Винсом, стоящим в дверях. Дэвид бормочет, что ему пора идти, и вешает трубку. Он вглядывается в Винса, словно видит его впервые.

— Ты постригся.

— С полицией разговаривал? — спрашивает Винс.

Дэвид молчит, пытаясь угадать, поверит ли Винс вранью. Наконец пожимает плечами.

— Они отправили полицейского в Нью-Йорк. Он выяснил, что ты входишь в программу. Детектив Фелпс звонил мне вчера вечером. Сказал, что они хотят с тобой поговорить. Они едут сюда, Винс.

— Что еще он сказал?

— Фелпс? Что ты был замешан в краже кредитных карт. В продаже наркоты. Они хотят задать тебе пару вопросов об убийстве.

— Это мы с ними уже обсуждали.

— Ну, им еще раз захотелось.

— Я никого не убивал, Дэвид.

— Вот он приедет, и мы ему обязательно об этом скажем.

— Я уже говорил ему.

— Еще раз скажем.

— Ты задерживаешь меня, Дэвид?

— Я прошу тебя остаться здесь и сотрудничать с полицией.

Винс оглядывается.

— Каковы мои шансы выйти в фойе и закрыть за собой дверь до их приезда? И до твоего звонка охране?

— Да ладно тебе, Винс, — смеется Дэвид.

— Один к пяти? Один к десяти?

Дэвид смотрит, не моргая.

— Мой ход, Дэвид? — Винс пятится из приемной и спокойно идет к лифту. Он ждет, что Дэвид достанет пистолет, или схватит его, или по крайней мере вызовет снизу охрану, но здоровяк только плетется за ним, как младший братишка.

— Ну, Винс, — говорит он. — Подожди, поговори с полицией. Они все уладят, а потом мы тебя переселим снова. Ну же. Просто поговори с ними.

— Я загляну завтра. — Винс входит в лифт. — У меня есть более срочные дела.

— Винс. Подумай! Не дури.

Вот забавно. Именно эти слова произнес в аэропорту Андж после того, как все объяснил: ФБР уличило Рея-Прута в каком-то дерьме в Филадельфии, и последние несколько месяцев он должен был носить на себе прослушку, пока предположительно отсиживался в Нью-Йорке. А потом в один прекрасный день он исчез. Прут знал, вероятно, так много, что мог вырубить Готти и его банду на несколько лет, поэтому задание Джонни-Малыша для Винса было простым: вернуться в Спокан, убить Прута, и тогда остаток долга будет списан. Он окажет миру услугу, сказал Андж, и Винс знал, что так оно и есть. А если он не уберет Прута? Что ж, тогда они придут забрать оба его долга. Винс ответил, что не уверен, сможет ли выполнить задание. Вот тогда-то Андж улыбнулся и сказал: «Не дури».

Двери лифта закрываются перед обеспокоенным лицом Дэвида, и Винс нажимает на кнопку второго этажа. Он выходит и неспешно шагает по коридору к лестнице, спускается по ступенькам, открывает дверь первого этажа и идет в подвал. Дверь ведет в коридор с бетонным полом. Винс натыкается на кладовку, открывает ее и находит комбинезон. Он надевает его и шагает дальше к погрузочной платформе позади здания, подхватывает огромную коробку туалетной бумаги и забрасывает ее на плечо, закрывая лицо. Вылезает на пандус позади здания, выбирается по нему на улицу и уже хочет перейти на другую сторону с коробкой на плече, как вдруг полицейская машина без номера с визгом поворачивает из-за угла. Когда она проезжает мимо, Винс замечает крупного усатого детектива Фелпса и еще одного полицейского на переднем сиденье. Они едут дальше, а Винс безучастно переходит улицу, сворачивает в парк Риверфронт, ставит коробку на парковую скамейку, расстегивает комбинезон, снимает его и спокойно продолжает путь через парк.

* * *


В своем небольшом кабинете, под дипломом Фордхема[39 - Имеется в виду Фордхемский университет в Нью-Йорке.] и десятком фотографий его самого с оправданными по суду гангстерами, Бенни Деврис выглядит более расслабленным и уверенным в себе, чем в тот вечер, когда Дюпри задавал ему вопросы на улице. Дюпри опускается на стул напротив Бенни и благодарит за то, что тот снова уделил ему время.

— Я не задержу вас. Просто есть пара дополнительных вопросов.

Бенни раздраженно смотрит на часы.

— Я уже рассказал все, что знаю.

Дюпри качает головой.

— Ну, не совсем.

— Это вы о чем?

— Тогда вы сказали, что не видели его…

Бенни подается вперед, улыбается. Происходящее начинает забавлять его.

— Да.

— Я просил вас позвонить мне, если встретите Винса?

— И я ответил, что позвоню. Послушайте…

— Меня сегодня осенило. Я сказал «Винса», а не «Марти». Я же ни разу не обмолвился, что его зовут Винс. Вы утверждали, что не видели его с самого процесса, но откуда-то знали, что в программе ему дали имя Винс.

Секунду Бенни молча смотрит на него, а потом расплывается в широченной улыбке.

— Да. Смешно. Видите ли… это бесполезно: я мог догадаться, что вы говорите о Марти, а может, вы назвали его Винсом чуть раньше. А вообще, да… умно.

Дюпри подается вперед и делает своей бросок.

— Послушайте, Бенни. Меньше всего мне хочется свалиться на вас, как снег на голову, и причинить вам массу проблем.

— Проблем, — повторяет Бенни, улыбка не сходит с его губ.

— Я просто подумал, что лучше нам с вами поговорить еще раз, прежде чем дело дойдет до прокурора или до ассоциации адвокатов…

Улыбка становится шире.

— До ассоциации адвокатов!

— Поймите, я мог бы помочь вам выпутаться, если вы скажете мне, где Винс, но сделать это нужно сейчас, прежде чем дерьмо обрушится на вас потоком.

Бенни хохочет, потом закуривает, по-прежнему улыбаясь.

— Смотрю, вы изо всех сил строите из себя «плохого полицейского». — Он затягивается. — Так… как, говорите, вас зовут?

— Дюпри.

— Итак, детектив Дюпри. Во-первых, давайте предположим, что я видел нашего друга и обманул вас. Скорее мой член выскочит из штанов, отрастит крылья и начнет летать под потолком, чем вы найдете в Нью-Йорке прокурора, который согласится открыть дело о снятии иммунитета и обвинит меня в столь ничтожном пустяке. Это раз. Во-вторых, я вне юрисдикции прокуроров из вашего Мухосрантауна — при условии, что они люди прямоходящие. И в-третьих, что касается ассоциации адвокатов, могу, если угодно, дать номер телефона главы дисциплинарного комитета, поскольку я был шафером на его гребаной свадьбе! И даже если вам удастся открыть дело, то это будет ваше слово против моего, и, в конце концов, это вообще неважно. Хотите знать, почему?

Дюпри молчит.

— Потому что вы не спросили, видел ли я Винса Камдена. Вы спросили, видел ли я Марти Хейгена. А никакого Марти Хейгена больше не существует. Вы, ребята, это обеспечили. Так что как ни крути… я сказал правду. Марти Хейгена я не видел с процесса. Встречал ли я Винса Камдена? Вы об этом не спрашивали. А теперь вали из моего кабинета и не возвращайся без ордера, кусок говна!

— Мне кажется, вы не поняли, что я имел в виду…

— Нет, я вполне понял, что кто-то пытается надавить мне на нервы!

Бенни доведен до крайнего раздражения, его лицо раскраснелось. Распаляясь, он желает продолжить разговор.

— Давно служишь?

Дюпри смотрит на него сверху вниз.

— Пять лет.

— Тебе сколько?

— Двадцать семь.

— А детективом когда назначили?

Дюпри подумывает соврать, но ему не хочется доставлять удовольствие этому человеку.

— Три недели назад. Я на временной замене.

— Так ты новенький. — Бенни опирается о стол и улыбается. — Ну и как тебе мой город, новобранец?

— Длинные выходные получились, — улыбается в ответ Дюпри.

Бенни смеется и откидывается на спинку кресла.

— Хочешь, дам совет, дурачок ты недоделанный?

— Боюсь, мне он не по карману.

— Даром даю.

Дюпри ждет.

— А совет мой таков. Поезжай домой. Этот город не похож на тот, из которого ты приехал. В Нью-Йорке такая коррупция, какая вам в вашей деревне и не снилась. Тут чтобы ресторан открыть, столько откатов и взяток надо дать, сколько у вас за всю жизнь не дают.

Дюпри внимательно смотрит на него.

— У нас в Спокане тоже хватает ловких плохо постриженных юристов.

Дюпри натягивает куртку, лезет в сумку и достает один листок из досье Марти Хейгена.

— Позвольте, и я дам вам совет. Если снова решите, что удержать человека от женитьбы на вашей сестре можно только, впихнув его в программу по защите свидетелей, постарайтесь не подделывать отчет ФБР.

Он кладет листок перед Бенни, который не смотрит на бумагу.

— Так это лжесвидетельство? Попытка помешать отправлению правосудия?

Наконец Бенни опускает глаза на документ.

— Агент ФБР, который получил ордер на эту прослушку, сказал, что данная стенограмма относится к другому делу — по обвинению человека по имени Брин. — Дюпри указывает на листок. — Кто-то прошелся по стенограмме и заменил Брина на Хейгена. Я рассказал этому агенту ФБР, что вы однокашник прокурора по данному делу, и выяснилось, что он же разбирал дело Джерри Брина. Представляете, какое совпадение?

Бенни прикладывает руку к виску. За окном на улице водитель яростно давит на клаксон.

— Так где же он?

— Я не знаю, — шепчет Бенни. — Мы встречались два дня назад.

— Вы позвоните мне, если он с вами свяжется?

Бенни кивает.

Дюпри выпрямляется и поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент перегибается через стол адвоката.

— Как вам, Бенни? Достаточно ловко?


Тик входит в кухню и расплывается в широченной улыбке.

— Мистер Винс! Вы вернулись! — На Тике пекарский фартук, он весь в муке и сахаре. — Как похороны прошли, а? Тоска и всякая чушь собачья?

— Они еще не состоялись, — отвечает Винс.

— Народ тут вас без конца спрашивает. Полицейские. Еще пара каких-то парней. Старик наш вообще трясется. Эх! — Тик подпрыгивает, вспомнив. — А, да. Это же ваш. — Он развязывает фартук и протягивает его Винсу.

— Нет. — Винс качает головой. — Теперь он твой.

— Не я же тут пекарь, — гнет свою линию Тик. — Пекарь у нас вы.

— Нет, я не останусь, Тик. Заехал кое-что доделать. Он твой. Теперь ты пекарь.

Тик смотрит на фартук.

— О, прям как будто вы Оби-Ван, а я Люк[40 - Герои фильмов Дж. Лукаса «Звездные войны».]. У меня аж мурашки по коже.

Винс похлопывает его по плечу. Огибает Тика, заходит в кладовку, переворачивает ведро. Встает на него, ощупью ищет ключи за потолочной плиткой. Идет с ключами к люку, спускается в подвал со своим рюкзаком. Дергает цепочку, чтобы включить свет, смотрит на лестницу, передвигает пустые мешки, достает коробочку и открывает ее. Все на месте: двадцать тысяч и мелочь.

Винс оглядывается, потом поднимает с пола пустой пакет из-под муки и складывает в него деньги. Запихивает пакет в рюкзак. На верхней ступеньке стоит Тик в фартуке и держит в руке сложенный листок из блокнота.

— Да, вы знаете эту обалденную девчонку, которая всегда берет дюжину по средам? Фарру? Она зашла сегодня рано утром и оставила вам вот это.

Винс подносит записку к глазам.


«Винс, пожалуйста, позвони мне. Есть важный разговор. Келли».


Винс идет к телефону в кухне. Келли рада его звонку. Она спрашивает, есть ли у него время встретиться с ней. Они договариваются, что Келли будет ждать его за два дома от магазина пончиков, в переулке. Повесив трубку, Винс идет к кухонной двери и оглядывается. Тик стоит на месте Винса за стойкой, подставив под ноги ящик из-под молока, разговаривает с одним из стариков о воскресном матче НФЛ на тему, смогут ли «Стилерс» благодаря победе над «Пакерс» попасть в обойму. Нэнси ходит по залу, подливая кофе посетителям. Облачка сигаретного дыма висят над столиками, как дым походных костров.

Если бы научиться делать фотографии в голове — запечатлевать время и место. Тогда можно было бы листать память, как фотоальбом: последний день, когда ты видел своих родителей вместе, вид на линию горизонта с водительского сиденья первой украденной тобой машины с открытым верхом, утро, когда ты ушел от спящей Тины и отдался в руки ФБР. Его вдруг осеняет, что ближе он никогда не подходил.

Винс еще раз вдыхает насыщенный запах: пончиков, кофе и сигарет. Пятится, забрасывает рюкзак на плечо, пересекает кухню и выходит через заднюю дверь.


Дюпри шлепает рукой по своей гостиничной кровати.

— Так он там?

— Ага, — отвечает Фелпс на другом конце провода. — Вчера вечером я звонил помощнику маршала по этому делу и рассказал ему, что ты разузнал о Камдене. Он обещал содействие. А сегодня утром сам позвонил и сказал, что Камден пришел к нему.

— Когда же Камден улетел назад?

— Видимо, пока ты пялился на статую Свободы.

— Он что-нибудь сказал?

— Сказал, что не убивал Дага, что у него есть дела, но он заглянет завтра. А потом убежал. Мы установили наблюдение за его домом, но до сих пор… ничего.

— А девушка? — спрашивает Дюпри. — Его алиби. Туда кого-нибудь послали?

— У нас, к твоему сведению, сотрудников не хватает, — объясняет Фелпс. — Вчера ночью окружной нашел парня с пулей в голове в багажнике его же собственной машины. Я тебе так скажу, салага: денек у нас выдался — мама, не горюй. Поговорим, когда вернешься.

Он кладет трубку. Дюпри идет в ванную, берет бритвенный набор и укладывает его в чемодан. Сегодня он собирался навестить Доминика Колетти и еще раз переговорить с Бенни, но теперь в этом уже нет нужды. Он звонит в бюро путешествий. Служащий просит его подождать, возвращается и говорит, что есть рейс авиакомпании «Юнайтед эрлайнс» из аэропорта Кеннеди до Денвера через полтора часа. Если он успеет на ближайшую пересадку, то вернется в Спокан к десяти вечера.

Алан звонит Дебби, чтобы сообщить ей об этом, но никто не берет трубку. Он разряжает револьвер, убирает патроны в бритвенный набор, а револьвер кладет рядом с наплечной кобурой в чемодане, берет куртку и выскакивает в гостиничный коридор. Бежит к лифту, огибает угол и чуть не налетает на широкую спину Донни Чарлза, который озирается, пытаясь понять, в какую сторону убывают номера. Его огромная голова поворачивается, и он сталкивается нос к носу с Дюпри.

О Донне Чарлзе: с правой стороны его подбородок отливает алым и желтым и вздулся, будто у него за щекой табачная жвачка. Рот скреплен проволокой, изнутри наружу. Каркас обхватывает толстую неровную шею, заходит под подбородок и исчезает между губами, цветом и формой напоминающими дождевых червей. Над бровью ровный кроваво-красный рубец. Правая глазница превратилась в темно-фиолетовую щель.

Секунду они смотрят друг на друга. Дюпри не выдерживает и делает шаг назад.

— Полагаю, ты приехал сюда не для того, чтобы проводить меня в аэропорт?

Чарлз лезет в карман, достает маленький блокнот на пружине и ручку. Он царапает что-то на листке и показывает Дюпри.


«во сколько рейс»


— Через полтора часа.

Чарлз кивает. Потом делает настолько молниеносный выпад, что Дюпри не успевает даже среагировать на взметнувшееся колено, которое отрывает его от земли и с глухим стуком отбрасывает на узорчатый ковер. Он садится, и Чарлз пинает его в лицо, отчего Дюпри катится по полу. Придя в себя, Дюпри видит возвышающегося над ним Чарлза, который что-то пишет в блокноте. Наконец Чарлз наклоняется и поворачивает блокнот к Дюпри, которому приходится затаить неровное дыхание, чтобы сосредоточиться на словах:


«не надейся улететь»


Келли переключается на первую передачу и останавливает свой «Мустанг II» напротив дома Аарона Гребби.

— Винс. Можно тебя спросить? Что-то случилось той ночью, когда ты ушел с Аароном? — ее светлые волосы убраны на затылке в хвост. Винс удивляется, как ей удается так туго натянуть их по бокам. Ровная, блестящая, идеальная поверхность — сотни различных оттенков золотого. Она ерзает на открытой ладони синего ковшеобразного сиденья. Это все, чем он может отвлечь себя от длинной линии ее ног в голубых джинсах.

— Нет. Ничего особенного, — врет Винс.

— Просто… — Келли кивает на многоуровневый дом Гребби. — Он не вышел на работу сегодня утром. Не участвовал в предвыборной кампании. Вчера вечером пропустил форум кандидатов. Даже на звонки мои не отвечает. Я просто… не знаю, что делать, Винс.

Винс озирается.

— А где пикап?

— Наверное, жена на нем уехала. Он там один.

Она бросает взгляд на Винса, словно ожидая вопроса, откуда она об этом знает.

— Я просидела тут все утро, следила за домом. Он только ходит из комнаты в комнату. Мне кажется, он запил. — Она прикрывает рот длинными аристократическими пальцами, и Винс понимает, что смотрит на нее так же, как на произведения архитектуры, — восхищенно, даже с вожделением, но всегда издали.

— Я не знала, кому еще позвонить. Надеялась, ты придумаешь, что делать.

— Не волнуйся. Я поговорю с ним. — Винс похлопывает ее по плечу. Берет свой рюкзак и открывает дверцу машины.

— Винс?

Оглядывается.

— Пожалуйста, скажи ему… что мне очень жаль. Что я не… — она не заканчивает фразу.

Винс кивает и вылезает из машины. Пересекает улицу, поднимается по ступенькам, звонит в дверь и слышит за ней шарканье. В глазке становится темно. Через секунду дверь открывается.

Аарон Гребби небрит. Он в одних трениках, без футболки. Он широкоплеч и внушителен. И пьян.

— Салют. А вот и мой единственный сторонник.

Гребби поворачивается и идет в глубь дома.

— Заходи. Налей себе. Я тут как раз смотрю «Умников». Тебе нравятся «Умники»? Мне нравятся.

Винс идет за Гребби в устланную ковром гостиную, где на музыкальном центре светлого дерева высится шеренга бутылок. Гребби плюхается на диван, в руке у него высокий стакан с коричневатой жидкостью, в которой плавает пара тающих ледяных кубиков. Винс подходит к батарее бутылок и видит, что большинство из них уже пусты. Впрочем, есть здесь наполовину полная бутылка темного рома. Он наливает себе в небольшой стакан и опускается на козетку коричневой кожи. Гребби ковыряется в переполненной пепельнице, пока не находит окурок, который еще можно докурить.

Большой телевизор на стойке работает без звука. Джин Рейбёрн улыбается от уха до уха, что-то говорит одному из конкурсантов.

— Ну, ты как? — наконец спрашивает Винс.

Гребби переводит взгляд с экрана на Винса.

— Отлично.

— Келли звонила. Она беспокоится.

Гребби делает глоток своего пойла.

— Я сейчас не могу разговаривать с Келли.

— Жена все узнала?

В глазах Гребби блестят слезы.

— Я люблю Полу. Правда. Если я хоть на секундочку подумал…

— Что случилось?

— В ту ночь, когда… ну, все это было… высадив тебя, я вернулся домой. Она не спала. И знаешь, что самое смешное? Я этой женщине за два года и слова правды не сказал. А той ночью сказал. «Познакомился с одним человеком», — объяснил я ей. — «Он картежник. Мы пошли в покер-клуб, который работает до утра. Я побеседовал с избирателями. А потом какой-то парень напал на него, а я его спас. Представляешь, я спас человеку жизнь». А она молча смотрела на меня. Потом ответила: «У тебя роман на стороне». — Гребби смеется. — Я ведь мог соврать. Мог ей что угодно наплести. Что я делал значки для предвыборной кампании. Что сын Рейгана пригласил меня на завтрак. Но нет. Дернуло же меня сказать ей то единственное, чему она ни за что не поверила бы: правду.

— Печально, — говорит Винс.

Гребби отмахивается от сочувствия.

— И даже тогда я мог все уладить. Или по крайней мере не рассказывать ей о Келли. Я же спец по вранью, ты знаешь? Нет, правда, я виртуоз. Но я начал думать о том, что видел. О людях в покер-клубе. О том парне в машине… я ведь мог застрелить его, Винс. То есть — я хотел! Как это характеризует меня? Иначе говоря, чем я отличаюсь от такого, как он? Ведь должно же быть что-то… должно быть что-то, что отличает такого, как я, от такого, как… — он смотрит на стакан, который держит в руке. — Мне хочется быть лучше.

Он пожимает плечами.

— Вот я и сказал Поле, что мне ужасно жаль. Что я не хотел, чтобы это произошло. Но оно произошло. Пола спросила, кто она. Я ответил, что это неважно. А она сказала: «Еще как важно». Ну, я и сказал.

Гребби умолкает. Винс подается вперед. Гребби поднимает взгляд и как будто удивляется, что Винс еще здесь. Он наклоняет голову то к левому, то к правому плечу.

— Пола слушала спокойно. Кивала, словно догадывалась, кто она. Потом ушла к себе, сложила вещи в чемодан, забрала детей и… просто ушла.

— Ты знаешь, где она?

— Пола? У сестры.

— Тебе нужно все прояснить. Поезжай к ней.

— Она не станет со мной разговаривать.

— А ты не звони ей. Поезжай без предупреждения. Будь же мужиком. Скажи, что больше это не повторится.

Гребби подавляет отрыжку, потом начинает бешено озираться, будто его сейчас вырвет. Он поднимается и идет в ванную, но Винс ничего не слышит из-за шума воды.

Винс остается сидеть, потом смотрит на свой стакан, пересекает запущенную гостиную и берет стакан Гребби. Идет к музыкальному центру, сгребает бутылки и относит их в кухню. Там он выливает в раковину остатки алкоголя из тех бутылок, в которых еще что-то осталось. Потом ставит бутылки на заднем крыльце. А в гостиной Джин Рейбёрн поздравляет женщину в огромных очках, когда на экране под ее лицом вспыхивает: «15 000 долларов!» В ванной по-прежнему шумит вода.

Спустя минуту Винс идет по узкому коридору, на стенах которого висят школьные фотографии очаровательных детей Гребби, к закрытой двери ванной. Он негромко стучит. Ответа нет.

— Эй. Ты в порядке?

Наконец Гребби открывает дверь и выходит. Протискивается мимо Винса. Из ванной тянет желудочным соком и алкоголем.

— Извини, — говорит он.

Винс догоняет его в гостиной. Гребби выглядит больше опечаленным не тем, что его вырвало, а тем, что закончились «Умники».

— Так что будешь делать? — спрашивает Винс.

— По-моему, уже началась «Пирамида 20 000 долларов».

— Завтра выборы…

— Это уже неважно.

Винс с минуту смотрит телевизор, потом встает и идет к двери. Но останавливается на полпути.

— Знаешь, делай, что хочешь. Мне плевать.

Он чешет в затылке, пытаясь понять, что хотел сказать.

— Но как же все то, о чем ты говорил на днях? Ты же сказал, что каждое утро тебе не терпится поскорее подняться и пойти на работу. «Хороший зоопарк есть хороший зоопарк». Потому что, как бы там ни было, это лучшие слова, которые мне доводилось слышать от политика. А может, и вообще от человека.

Гребби смотрит на журнальный столик, обхватив голову руками.

Винс бросает взгляд на телевизор, пожимает плечами. Поднимает свой рюкзак, идет к двери и открывает ее. Замечает газету на столике у входа, снимает с нее резинку и пролистывает до рубрики «Объявления по темам». Потом выходит на улицу, в послеобеденную прохладу и уже на крыльце открывает газету. Проводит пальцем по колонке «Недвижимость», находит то, что нужно. Поднимает глаза. На другой стороне улицы Келли сидит, откинувшись на спинку сиденья, и смотрит в потолок «Мустанга». Винс ждет на крыльце. Услышав, как Гребби включил душ, он переходит улицу и садится в машину.

— С ним все будет в порядке. Он приходит в себя.

— Его жена…

— Да.

— О, Господи.

Наконец Винс поворачивается к ней.

— Слушай, теперь тебе стоит держаться от него подальше. Ты ведь понимаешь это, Келли?

Она смотрит в пол. Плачет, плечи дрожат. Есть в архитектуре такая особенность: некоторые здания красивее издали. Винс терпеливо ждет. Келли вытирает глаза и делает глубокий вдох. Убедившись, что она справилась с собой, Винс протягивает ей сложенную газету.

— Сможешь подкинуть меня по этому адресу?


Дюпри ерзает, полулежа, чтобы найти удобное положение. Его запястья стянуты наручниками. От глубоких вдохов ноют ребра. Два нижних слева, наверное, сломаны. Ссадина на щеке болит, словно достала до мозга. Последний раз он был в наручниках еще в академии. В них неудобно. Чарлз резко поворачивает за угол, Алан падает на груду обувных коробок. Морщится от боли в груди. Выпрямляется.

— Я про тебя все лейтенанту моему рассказал, — врет он. — Случись что со мной, они тебя сразу вычислят.

Чарлз молчит, не оборачивается. Дюпри смотрит на горизонтальные линии на лысой голове и шее Чарлза, разделенные ремешком от челюстной скобки. Дюпри радуется, что есть этот ремешок, иначе не определить, где заканчивается шея и начинается голова.

— Люди в фойе гостиницы слышали, как я кричал. И все видели, — говорит Дюпри.

На самом деле они пялились на него, будто он какой-нибудь грабитель или извращенец. Руки за спиной скованы наручниками. Здоровенный детектив тащит его за локоть через фойе, показывая всем свой значок. У бордюра Дюпри сделал неловкую попытку вырваться, но Чарлз просто разок приложил его головой о капот — отличный ход. Дюпри решил, как только у него в голове прояснилось, что надо бы этот прием запомнить и применить при случае, если, конечно, удастся выйти невредимым из этой передряги.

Он пытается поймать взгляд Чарлза в зеркале заднего вида.

— Стоит моему лейтенанту позвонить в гостиницу, и он узнает, что произошло. С твоим каркасом тебя очень легко опознать.

Молчание.

Дюпри откидывается на спинку сиденья. Они едут на север, мимо Центрального парка. Дюпри смотрит в окно, потрясенный тем, что сердце этого стремительного, огромного, густонаселенного города — столь прекрасное и безмятежное место. Бегуны, скейтбордисты, велосипедисты, старушки с собачками в свитерах. Дюпри поднимает взгляд на Чарлза. Одна рука детектива лежит на руле, вторая на дверце. Дюпри переводит взгляд на свой чемодан, на свои ноги на полу. Он сжимает чемодан между лодыжками, косится на Чарлза. Вот если бы как-нибудь затащить чемодан на сиденье, открыть его, вынуть револьвер, найти патроны, зарядить, потом резко повернуться и застрелить Чарлза — и все это, развернувшись назад, с руками, скрепленными наручниками за спиной.

План Б. «Эй, мне разве не положен один телефонный звонок?»

Чарлз едет по Амстердам-авеню, мимо Колумбийского университета, въезжает в Морнингсайд-Хайтс. В Гарлем. За окном исчезают неоновые огни, кирпичные фасады покрыты граффити, опутаны решетками. Чарлз не останавливается. Кварталы превращаются в расплывшееся пятно из лиц и зданий, Дюпри откидывается на сиденье и закрывает глаза. Наконец машина притормаживает, Дюпри открывает глаза. На табличке написано: «153-я улица». Они едут вдоль увитой плющом стены из булыжника, которая прерывается коваными воротами, Дюпри видит их через заднее окно.

«Кладбище Троицы». Приятного мало. Чарлз медленно ведет машину по дороге, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать проселочной, по низким поросшим травой холмам, засыпанным облетающей листвой вязов и дубов, к крытой аркаде, ведущей в сельскую церквушку. Дюпри не верится, что в этом городе, в самом сердце Манхэттена, есть такой уголок. Он озирается. На петляющих дорожках стоят машины и люди. Они склоняются к могилам, кладут цветы, проходят к мавзолеям.

Наконец Чарлз останавливает машину, выходит и открывает заднюю дверцу. Хватает Дюпри за руку, выдергивает его наружу и тащит по дорожке на один из травянистых холмов к надгробию, окруженному цветами и мягкими игрушками. У могилы он толкает Дюпри вниз к пластмассовым цветам и вазам. Щека Дюпри касается холодного камня. Он выпрямляется и остается стоять на коленях. Читает надпись на плоской плите: «Я взыскал Господа, и Он услышал меня, и от всех опасностей моих избавил меня.[41 - Псалтырь, 33:5.] Молли Энн Чарлз, 9 марта 1978–11 ноября 1978».

Дюпри поднимает глаза.

— Твоя дочь.

Чарлз кусает губы и порывисто царапает в блокноте.


«порок сердца клапан закрылся»


— Соболезную, — говорит Дюпри. Он снова смотрит на даты. Почти два года прошло. — Врожденное?

Чарлз пишет:


«четыре операции дорого»


Дюпри понимает, к чему могут привести подобные обстоятельства. Представляет, как Чарлз прокручивает в голове вопрос, где достать денег, чтобы оплатить возрастающие расходы на лечение, как его охватывают страх, злость и беспомощность.


«она все время плакала»


Он мог найти ночную подработку, но это не спасло бы положения. В то же время каждый день на работе он видит, как наркодилеры сорят деньгами направо и налево. И ему становится тошно от киллеров, разъезжающих на «БМВ», богатеньких детишек, катающихся на папочкиных тачках в город за колой. В первый раз, наверное, было очень легко. Чепуха. Проще пареной репы.


«боролись жена передала»


Чарлз сосредоточенно смотрит на листок, его лицо перекошено. Он будто подыскивает слово. Наконец, поворачивает блокнот к Дюпри.


«растерялся тогда»


Дюпри кивает. Кто может предсказать, что сам он станет делать в такой ситуации? Насколько далеко зайдет? Он встречается взглядом с проходящей мимо женщиной. Представляет, как странно они должны выглядеть со стороны: человек стоит на коленях у маленькой могилки, руки стянуты за спиной наручниками, а здоровенный детектив с разбитым лицом нависает над ним с ручкой и блокнотом.


«работал той ночью»


Дюпри переводит взгляд на могилу. На ней лежат выцветшие открытки, пластмассовые цветы и плюшевой слон с большими обвислыми ушами. Чарлз переворачивает страницу.


«она умерла и как будто»


Он задумывается над блокнотом, снова переворачивает страницу.


«я никогда не знал ее»


Наконец Чарлз перестает писать. Рука с блокнотом тяжело падает вниз. Дюпри переносит вес на правое колено и с трудом подтаскивает под себя одну ступню. Боль ударяет в ребра и в ссадину на щеке. Но ему удается встать. Чарлз не останавливает его. Дюпри выпрямляется, смотрит Чарлзу в глаза и тихо произносит:

— Мне очень жаль.

Потом делает глубокий вдох, ожидая удара.

— Но это не важно. Ты же понимаешь, правда? Это ничего не меняет.

Чарлз смотрит на него равнодушными холодными глазами.

Дюпри подбирается ближе, говорит тише:

— В каком-то смысле… это только усугубляет.

И тут появляются слезы. Они обтекают щеки Чарлза. Он толкает Дюпри, и тот летит на землю, шлепается на плиту, сбивая игрушки и цветы. Чарлз, пошатываясь, нависает над ним. Запрокидывает голову, но не может открыть скрепленную проволокой челюсть, и у него получается звук, похожий на стон спящего ребенка — тихий дрожащий писк, летящий над холмами, поросшими травой.


Печенье с шоколадной крошкой. Винс определяет запах, едва ступив на крыльцо небольшого оштукатуренного дома. Входная дверь не поддается, и, дернув ее, он сильно ударяется лбом. Дверь меньше дверного проема, и, прежде чем открыть, он различает по ее периметру тонкие полоски света.

Бет сидит одна за обеденным столом и кажется крошечной. Рядом, по обе стороны от тарелки с печеньем, — две стопки информационных листовок «Продается дом». На Бет бежевый костюм, левый рукав закатан над гипсом, лежащим на раскрытом журнале.

— Винс? — она сдерживает улыбку. — Ты зачем пришел?

— Подыскиваю дом.

Она пропускает его шутку мимо ушей.

— Тут о тебе спрашивали.

— Полиция?

— Да. И еще один человек. Рей.

Винсу не нравится, как она произносит это имя, не нравится фамильярность, звучащая в ее голосе. Она переспала с ним. Он чувствует, как по позвоночнику бегут мурашки.

— Держись подальше от этого парня, Бет. Мне плевать, сколько он тебе платит. Держись от него подальше.

— Он заглядывает к Сэму последние несколько вечеров. В карты играет. Говорит, что вы с ним старые друзья. Он чем-то на тебя похож.

— Бет…

Она поднимается и неловко обнимает его, все время пытаясь отстраниться.

— Спасибо, что зашел, Винс. Хотя это необязательно.

Он сжимает ее плечи.

— Обещай мне, что больше не будешь с ним встречаться, Бет.

Она выворачивается и снова садится на стул.

— Так ты насовсем вернулся, Винс?

— Нет, — отвечает он.

Бет кивает. На ее лице не отражается ни одна эмоция.

— Бет, я серьезно. Держись от него подальше.

Она молча смотрит.

— Мне просто нужно знать, что тебе ничто не угрожает.

— Ну. — Она вымученно улыбается. — Кто может это знать наверняка?

Винс берет листовку.

— Как дела с продажей дома?

На картинке дом выглядит еще хуже, чем на самом деле, если такое возможно. Крошечные окошки в беспорядке раскиданы по розовой оштукатуренной стене. Две спальни. Одна ванная. Нефтяное отопление. Гудронированная крыша. Цена продавца: 32 500 долларов.

— В выходные кое-кто приходил. А сегодня ты первый… такое чувство, что Ларри спихнул мне дом, который никогда не купят. Зачем, не знаю — может, научить меня чему-то. Указать мне мое место.

Она берет печенье, вертит его в руке и кладет обратно на тарелку.

— Да ну… Просто в такую поганую погоду никто не хочет искать дом, — замечает Винс. — Но ты прекрасно тут смотришься. Как будто здесь и живешь.

Винс мучительно ищет, что бы еще сказать.

— Покажешь мне, что тут и как?

— Не надо, Винс.

Он осматривается. Металлические шкафчики в кухне, капающий кран, потеки на потолке в гостиной.

— Как же мне понять, хочу ли я купить его, если ты мне все не покажешь?

— Винс. Перестань. — Она подвигает к нему тарелку с печеньем.

Он берет одно и съедает его в два приема.

— Сама испекла?

— Винс.

— Я серьезно. Очень вкусно. Это же моя работа, Бет. Забыла, я ведь пекарь? И печенье у тебя чертовски удачное получились. Честное слово. Идеальное соотношение теста и шоколадной крошки. Простояли в духовке ровно столько, сколько нужно, чтобы испечься и не пригореть.

Винс берет еще одно печенье и ставит рюкзак на стол.

— Слушай. Мне, возможно, придется спрятать деньги на некоторое время. — Он расстегивает молнию, достает пакет из-под муки и двигает его по столу. — Сколько возьмут за эту развалину?


Операция проходит очень просто: стоя рядом с Винсом, Бет кладет двадцать тысяч долларов Винса на свой банковский счет (увеличив сальдо до 20 428 долларов 52 центов), и банк выписывает документ на продажу дома. Поскольку Бет вносит больше двух третей суммы, банк соглашается ссудить ей недостающую часть под залог дома, хотя двадцатипроцентная ставка увеличивает выплату до 160 долларов в месяц. Столько же она сейчас отдает за квартиру. За тридцать лет, на которые выдан кредит, Бет выплатит одних только процентов на пятьдесят тысяч долларов. По мнению Винса, это бессовестное вымогательство. Если брать взаймы у мафии, проценты и то выгоднее.

Тем не менее Бет приходит в восторг, когда, услышав о предложенных ею 28 500 долларах, продавец прыгает от радости. Разумеется, Ларри требует свои комиссионные, и процент от сделки, который он неофициально обещал Бет, идет ему. Она отказывается от освидетельствования и оценки и вызывается сама оформить страховку. Пока клерк, выдающий заем, зачитывает остальные условия, Бет только быстро кивает.

На протяжении всего разговора Винс чувствует себя так хорошо, как никогда прежде. Ему приходится прикрывать рот рукой, чтобы окружающие не видели его улыбки. Каждые пять минут Бет оборачивается на него через плечо, и он прикидывает, сможет ли она ладошкой прикрыть свою улыбку.

Она не перестает улыбаться с той секунды, когда он достал пакет из-под муки, показал ей деньги и сказал:

— Я хочу, чтобы вы с Кеньоном жили здесь.

Бет покраснела и поймала его взгляд.

— А ты… — Фраза осталась незаконченной, будто Бет испугалась расспрашивать дальше.

— Пока нет, — ответил он. — У меня еще есть дела. Возможно, мне придется уехать ненадолго. — Он сделал глубокий вдох. — Но когда я вернусь, давай попробуем, вдруг получится.

Винс понимает, что верит в это.

Сначала она попыталась с ним спорить.

— Я не могу, Винс. Не могу взять деньги. Ты же говорил, что копишь на собственный ресторан.

— Успеется, — сказал он. — Прошу тебя, Бет. Возьми.

Он вдруг представляет, как Бет и Кеньон сидят на крыльце, ждут, когда он вернется домой из магазина пончиков — только это не он, а его отец, — и тут его осеняет: вот она, твоя мечта!

Когда Бет наконец соглашается, ее лицо светится радостью, от которой ему становится просто хорошо. Только в кино Винс видел, как люди плачут от переполняющего их счастья.

Клерк кладет перед ней лист бумаги.

— Это должно остаться у продавца. Займет несколько дней, но поскольку вы свой старый дом не продаете, к тому же отказались от освидетельствования и оценки, я думаю, все будет готово уже через две недели. Если продавец будет не против, сможете переехать в свой дом через месяц.

Бет хватает Винса за руку и сжимает ее. Наклоняется и шепчет ему на ухо.

— Возвращайся скорее.


Клэй ждет в обычное время в обычном месте, на улице за столиком закусочной «Дикс Драйв-ин». Винс подходит, кладет рюкзак на скамейку и плюхается рядом.

— Ну и неделька у меня выдалась, не поверишь, — говорит он.

Клэй даже не поднимает глаз.

— Ты не злишься из-за машины, правда? Жуткая тачка, Клэй.

— Я рискую по полной программе, а награды никакой.

— Купи американскую.

— Если меня возьмут, значит, судьба. Жизнь такая.

— Ты прав, Клэй.

Клэй удивленно смотрит на него.

— Поэтому-то и надо все отменить, — продолжает Винс.

— Ты о чем?

— Я о том, что пора сворачиваться.

— Что значит сворачиваться?

— То и значит. Запахло жареным. Парня, который делал карточки, на днях убили. Понятно? Убили. Полицейские сели мне на хвост. А еще в городе появился один человек, опасный человек — с заданием. Ты слушаешь меня?

Клэй ничего не отвечает.

— Этот человек хочет, чтобы я сдал ему тебя, Клэй. Ему нужно твое имя.

— Ну так и назови. — Клэй поправляет очки. — Скажи ему, что я хочу с ним поговорить. И вести с ним бизнес.

— С такими людьми бизнес не ведут, Клэй. Ты отдаешь ему свои деньги, он стреляет тебе в лицо.

— Я хочу с ним встретиться.

— Нет.

— Слушай, Винс. Хочешь свалить — давай. А я хочу продолжить. Я смогу добыть в два раза больше кредиток и получить в два раза больше бабок.

Винс наклоняется и понижает голос.

— Сто раз тебе говорил. Больше кредиток брать нельзя. Тебя поймают.

Клэй качает головой.

— Я не просил твоей защиты. Назови мне его имя, черт побери! Если сам боишься продолжать, так хоть под ногами не путайся.

Клэй роется в кармане и, достав что-то, держит под столом обеими руками.

Винс улыбается.

— Посмотри под стол, Винс.

— Да пошел ты, Клэй.

Клэй на мгновенье поднимает предмет — что-то мышино-серое — и тут же опускает его под стол.

— Застрелишь меня? — удивляется Винс. — Здесь? В «Диксе»? Есть ведь заведения, где свидетелей будет больше. Хотя сейчас ничего на ум не приходит.

Клэй озирается на людей за столиками и в машинах.

— Поедем покататься, — заключает он.

— И куда же, Клэй?

— Не знаю. В лес.

— В какой лес?

— Не знаю. Что у нас, лесов мало?

— А кто станет держать пушку, пока ты будешь рулить?

— Я.

— И каким образом? Сидя рядом со мной? Стоит тебе перевести взгляд на дорогу, и я ее у тебя отниму.

— Ты поведешь.

— Я не поведу машину в лес, где ты собираешься меня пристрелить.

Клэй смотрит в стол, пытаясь сообразить.

— Черт подери, Винс! Если не хочешь давать мне больше денег, скажи хотя бы, как зовут этого человека!

— Послушай, Клэй. Этот парень из тебя все соки выжмет без остатка, заставит тебя украсть все кредитки, какие только можно, а потом сбросит твое бездыханное тело в реку. Понятно?

— Я серьезно, Винс. Последнее предупреждение.

Винс откидывается на спинку стула.

— Неделя какая-то дурацкая выдалась, Клэй. — Он берет палочку картофеля-фри. — Я спал всего несколько часов за… не знаю, дней пять, что ли? Стоит обернуться, кто-то начинает мне угрожать. Вообще пушку на меня наставили впервые, но, должен признаться, впервые же мне ни капельки не страшно.

Губы Клэя мелко дергаются. Наконец он кладет пистолет на столик.

— Черт, Винс. Это несправедливо.

— Это уж точно. — Винс берет пневматический пистолет за ствол, открывает маленький затвор и вытряхивает на ладонь единственную пульку калибра 18 мм. — Несправедливо.


Наступает такой момент, когда сделано все, что возможно. Карты разыграны, стратегии применены, ошибки совершены. Разные люди встали на свои места, и можно только ждать — больше нельзя бегать, играть в политику, идти на компромисс и просить. Будет то, что будет. Остается лишь позволить игре исчерпаться самой. В это мгновенье время измеряется вздохами, сожалениями и иронией. Это и есть секунды, минуты и часы ночи накануне.

Винс идет, подняв голову, глядит на верхушки зданий — быстрый осмотр архитектуры для всеобъемлющего запоминания — профили переделанных многоквартирных домов, десяток симпатичных офисных центров. Выбирая лучшее строение Спокана, он отдает свой голос девятнадцатиэтажной махине с террасами — Полсон-билдингу в стиле деко. Есть еще несколько неплохих кандидатов. Конечно, здание окружного суда весьма внушительно, гостиница «Девенпорт» тоже ничего, хотя восхищение местных жителей этой обшарпаной старой развалиной слегка зашкаливает. Винс полагает, что подобный отель найдется в любом крупном американском городе. В любом городе есть своя крошечная «Плаза». Он входит в «П. М. Джакой», газетный ларек на углу, и покупает себе на будущее хорошую сигару. Смотрит на часы: четверть шестого. Первое, что нужно убить, — время.

Винс поворачивает на Спраг-авеню, лучший ряд баров в городе. Человек отчаянно хватается за укорачивающиеся светлые вечера августа и сентября, но когда приходит осень, эта ранняя темнота оказывается неожиданно приятной. Каблуки стучат по замерзшему скользкому тротуару. Винс проходит мимо двух неплохих кандидатов, заходит в холл гостиницы, где толпятся немногочисленные клиенты, а над стойкой бара работает телевизор. Он отодвигает высокий табурет, удивляясь, насколько естественно ноги встают на подставку у стойки, — и зовет бармена.

— «Бим»[42 - Имеется в виду виски «Джим Бим»] с колой.

Парень наливает, Винс заводит разговор.

— Слушай, а нельзя новости посмотреть?

Бармен бросает взгляд на телевизор, стоящий на полке над пакетиками кешью и чипсов, банками консервированных яиц и сосисок.

— Шутишь? Это в понедельник вечером? Не успею я дотронуться до телика, мне руку оторвут.

На экране разминается защитник кливлендской команды Брайн Сайп. Коселл рассуждает о том, что есть шанс сломать карьеру Браунсу, сделав сегодня рекордный пасс.

— Завтра же выборы, — напоминает Винс. — Да ладно тебе. Новости идут всего десять минут. А потом сразу переключим на игру. А?

В зале сидят еще восемь человек, шестеро из них — у стойки, как Винс. Парень в заляпанной штукатуркой рубашке и потертых малярских штанах наклоняется вперед и встречается взглядом с Винсом.

— Мы сюда не на новости пялиться приходим. Новости можно и дома посмотреть.

Бармену эта реплика кажется забавной. Он складывает руки на своем внушительном животе и говорит Винсу:

— Я тебе так скажу, братан. Найди тут еще одного охотника до новостей, и я переключу телик на десять минут.

Винс смотрит на людей у стойки. Ему отвечают шесть безучастных взглядов.

— Ну же, народ. Что скажете? А вдруг иранцы заложников домой отпустили?

Мужчины у стойки поворачиваются к телевизору. Винс оглядывается. В зале, сгорбившись над столиком, сидят всего два деловых костюма и увлеченно о чем-то разговаривают. Винс спрыгивает с табурета, огибает обшарпанный бильярдный стол и наклоняется над их столиком.

Серые костюмы принадлежат двум мужчинам неуловимо ирландской внешности, комфортно чувствующим себя в этой профессиональной униформе, как юристы во втором или третьем поколении. Один из них — здоровенный, похожий на медведя, с намеком на седину, второй — миниатюрный, аккуратненький, с зализанными черными волосами. Галстуки у обоих распущены. Согнувшись пополам, они нависают над столом, едят стейки и пьют виски с содовой. Один из них кажется знакомым. Винс улавливает конец беседы — невысокий смотрит на часы: «Нам надо быть наверху через двадцать минут…» — потом они одновременно поворачиваются и видят Винса.

— Прошу прощения. Мне нужен еще один голос за то, чтобы переключить телевизор с футбола на новости. Что скажете, ребята? Десять минут новостей?

Невысокий пытается отмахнуться.

— Мы уходим через несколько минут.

Но второй проявляет интерес.

— А почему вы так стремитесь посмотреть новости?

— Ну. Завтра выборы.

— Да вы что? Завтра? — Есть что-то занятное в этих двоих. Винс чувствует себя слегка неловко, но тут вспоминает, где видел того, который показался знакомым. Это же конгрессмен. Как его… на Ф. Но фамилия никак не всплывает в памяти.

— А я и не знал, — продолжает конгрессмен. Ему где-то за сорок, он старится, как деревенский пацан или адвокат-выпивоха, умудряясь сочетать отроческие черты с двойным подбородком. Его голос звучит властно и приветливо, согласные смягчены, будто он говорит, пережевывая стейк. — Не похоже, чтобы им уж очень хотелось смотреть новости.

Он указывает на стойку: все головы словно построены в линейку и повернуты к телевизору, будто они едят из одной высокой кадушки.

— Им будет полезно, — замечает Винс.

— Полагаете? — спрашивает крупный конгрессмен и смеется. — Ладно. Будь по-вашему. — Он встает, поднимает бокал бочкового пива и прикладывает руку к сердцу. — Многоуважаемые коллеги, представитель шестого столика, что в великом штате Вашингтон…

Остальные смеются.

— …краю прекрасных пшеничных полей и алюминиевых заводов, прохладных чистейших рек и заснеженных гор, а также наилучших завсегдатаев баров в этой великой стране, с гордостью отдает свой голос в пользу национальных новостей — десяти минут нытья и душераздирающей любезности.

Мужчины за стойкой задумчиво и озадаченно поднимают свои бокалы, бармен тянется к кнопке, чтобы переключить канал.

— Благодарю, — говорит Винс.

Конгрессмены за столиком салютуют ему своими бокалами. Винс возвращается к стойке. На экране появляется хмурый Джимми Картер с наморщенным лбом. Он не похож на человека, желающего во второй раз победить на выборах. Выясняется, что он прервал свою предвыборную кампанию и уехал из Чикаго, чтобы объявить: требования иранцев в обмен на освобождение заложников по-прежнему неимоверны: «Я знаю, что все американцы желали бы, чтобы их освобождение прошло должным образом, а это стоит тех мучений, которые претерпевают заложники». Следующий кадр — Картер и Мондейл[43 - Мондейл, Уолтер Фредерик (р. 1928) — вице-президент США в 1977–1981 гг.] идут через лужайку перед Белым домом, обнявшись, словно поддерживая друг друга, дальше показывают аятоллу, машущего толпе ярых сторонников, следом — иранский парламент, галстуки, тюрбаны, солнцезащитные очки, длинные бороды и густые усы, а Дан Ратер[44 - Ратер, Дан (Дэниел Ирвин Ратер-мл., р. 1931) — известный американский телеведущий.] описывает условия освобождения заложников: «возврат миллиардов долларов покойного шаха, размораживание иранских активов…».

Появляется Рональд Рейган, машущий и пожимающий руки толпе, которая может потягаться с толпой аятоллы размером и эмоциональностью: «Несомненно, все мы жаждем разрешения этой трагической ситуации. Я всем сердцем на это надеюсь и, уверен, вы тоже».

На экране попеременно мельтешат Иран и Соединенные Штаты: семья одного из заложников, иранские студенты, танцующие над горящим американским флагом, Эдмунд Маски, Уоррен Кристофер[45 - Маски, Эдмунд Сикстус (1914–1996) — американский политик-демократ и государственный деятель. Кристофер, Уоррен (р. 1925) — американский юрист и дипломат. В описываемый период Э. Маски занимал пост государственного секретаря США, а К. Уоррен — заместителя государственного секретаря.], иранская нефтяная вышка, очередь на бензозаправке, очередь безработных — мелькание кадров сливается в единый поток, который может оказаться историей или просто пустым шумом, бессвязным и избирательным, как память, лишенным всякого контекста — дети на кроватке в приюте для бездомных, непроданные машины на площадках, ракеты, взлетающие из подземных бункеров, реклама соуса к спагетти, которая подсказывает бармену, что пора переключить телевизор обратно на футбольный матч.

Вот и все. Есть то, во что ты веришь, и есть то, чего ты хочешь. И это, в общем, неплохо. Но в конечном итоге это только мысли. История, как и любая отдельно взятая жизнь, складывается из действий. В какой-то момент мысли, веры, решения отпадают, остаются одни только поступки. Бармен отходит от телевизора и улыбается Винсу.

— Извините, — говорит он. — Ваше время вышло.


Глава VIII

Спокан, штат Вашингтон

4 ноября 1980 г., вторник, 00:03


Винс стоит в тени освещенной фонарями улицы у «Берлоги Сэма», держа руки в карманах. Еще рано, но он видит Сэма за окнами. Винс вынимает изо рта жвачку и бросает ее на землю. Холодно. «Берлога» перед ним сияет, как деревенский очаг. Ему кажется, что он готов настолько, насколько возможно.

Поднимается по ступенькам. Дверь поддается не сразу, но все же впускает его в теплое фойе навстречу улыбающемуся Эдди, который держит поднос с куриными отбивными.

— Здорово, Сэм.

— Черт побери, Винс Камден! Где пропадал?

— Путешествовал.

— Тут про тебя спрашивали. На днях даже полиция заглядывала.

— Да. Я с ними говорил. Там все улажено.

— Кого, говорю, вам? Винса Камдена? Черт, валите-ка вы отсюдова, потому что Винс Камден самый законопослушный гражданин из всех, входивших в эту дверь. — Эдди подмигивает. — А этот гребаный умник, полицейский, знаешь, что мне ответил? «Извините, Сэм, но это мне ни о чем не говорит». — Эдди запрокидывает голову и хохочет. — Рубит фишку сукин сын. — Он опускает взгляд на поднос с курицей. — Для игры рановато.

— Да, знаю, — отзывается Винс. Идет вслед за Эдди в столовую, садится у стойки, пока тот перекладывает отбивные в сковородки с маслом. В темной столовой за его спиной никого нет. Свет горит только в кухне, и создается впечатление, что Эдди готовит на сцене.

— Этот приезжий, Рей, тоже о тебе выспрашивал, — говорит Эдди и осторожно наливает Винсу виски из бутылки под столом.

— Он часто заходит? — Винс кладет на стол пятерку. Одним движением Эдди смахивает пятерку и оставляет трояк.

— Рей-то? Последние несколько дней каждую ночь ошивается, приходит около двух, к девчонкам пристает, дурью мается. В карты он играть не мастер, а вот к бабам подход знает, по-моему.

Жди, пока сами подойдут. Проще пареной репы.

— Так куда ты ездил? — интересуется Эдди.

— Домой на пару дней.

Эдди отрывает взгляд от сковородки.

— Шутишь? А где твой дом?

— В Нью-Йорке.

— Ну да, слышал. У тебя там друзья остались?

— Нет.

Винс сам удивляется, услышав свой ответ. Там у него друзей не осталось. Теперь его друзья здесь. Когда же определенное место перестает быть домом?

— И у меня, — говорит Эдди. — Сынок в Сиэтле живет, но он со мной не разговаривает. В Индиане сестра и племянники, но я к ним не езжу. А кроме них… остальные давно на том свете.

Винс покачивает виски в стакане, вдыхает аромат курятины и тепло от плиты.

— Считать не пробовал?

Эдди поднимает глаза.

— Считать?

— Ага. Сколько умерших ты знаешь. Я тут на днях попытался.

— Да ну?! И сколько набралось?

— Бросил считать после шестьдесят третьего.

Эдди смотрит на него, словно ждет, что ему переведут, потом отмахивается покрытым панировкой куриным бедром.

— Черт, да я в год по шестьдесят три теряю! Пролистываю передовицу, спорт, юмор, сразу к разделу некрологов. Чтобы убедиться, что меня там нет. — Он говорит и щипцами переворачивает куриные ножки и бедра в черных сковородках на всех четырех конфорках. — Не, мне это не надо считать, Винс. Когда твое время истекает… сам знаешь. — Эдди поднимает голову и встречается взглядом с Винсом. — Ты еще молод. И, наверное, в твоей жизни соотношение приглашений на свадьбы и похороны один к одному. Я вот и не припомню, когда последний раз гулял на свадьбе. Зато на похороны каждый месяц хожу, черт подери. — Эдди несет сковороду к раковине. — Я так устал от похорон, что, пожалуй, свои пропущу.

Винс открывает рот, чтобы выдать что-то умное, но вмешивается то ли суеверие, то ли просто страх, и он решает промолчать. Поднимает стакан за здоровье Эдди и допивает виски.


Картежники появляются по одному, и каждый раз, когда дверь открывается, Винс напрягается, но вместо Рея получает улыбки, рукопожатия и похлопывания по плечу.

— Что, еще хочешь бабок из нас вытрясти? — Джекс чуть ли не обнимает его. Виски пьется легко. Не успев опомниться, Винс уже сидит на привычном месте за привычным столом, смотрит в карты, которые скользят в его пальцах, словно жидкость. Он в который раз поражается тому, как всегда складываются карты, тому, что они никогда не подводят и не выдают. Он мог проделывать это сотни раз и ни разу не облажаться. И каждый раз карты будут тасоваться так же безупречно, как вода из двух кувшинов, слитая в один. И разве можно в такой момент, когда ты способен творить чудеса, когда ты способен воспарить, бояться столь грубо сработанного предмета, как Рей-Прут, столь приземленного и простецкого? Он бросает карты по столу, они скользят по гладкой поверхности и останавливаются точно там, где ему хочется. Неужели этой ночи так трудно не кончаться, а этой игре продолжаться вечно?

Джекс поднимает свои карты.

— Моя жена решила от меня окончательно уйти, так мы с нею целую ночь пытались во всем разобраться. Я ей говорю: «Да ладно тебе, детка». И спрашиваю: «Ну что случилось?» А она мне: «Ты глуп». Или: «Ты бесчувственный. Тебе бы только пожрать да футбол посмотреть. Ты не слушаешь, что я говорю». Или: «Ты мало зарабатываешь». Или: «Плохо относишься к моим родственникам». Мама, роди меня обратно, у нее этого списка часа на четыре хватило! А потом она ушла. Сложила в сумку одежду и выкатилась за дверь.

Винс смотрит в свои карты.

— В ту ночь я впервые за двенадцать лет спал один, — признается Джекс. — И ни хера не выспался, кстати. Все смотрел на ее половину кровати. Подушка под покрывалом. Она так двенадцать лет кровать заправляла. А теперь что же, так навсегда и останется? В конце концов, я проснулся в четыре утра. Весь в поту, аж простыня прилипла. Только пот не от жара. Холодный пот. Бывало с вами такое?

Джекс кидает два доллара для затравки.

— И вот еще, я никогда не запоминаю сны. Никогда. Но той ночью почему-то… в четыре утра сон так четко ко мне вернулся, как наяву. Вот прямо как будто так все и было. Во сне я, значит, на футболе, лучшие места на стадионе за всю мою жизнь. Играют «Рейдерс» и «Долфинс». И «Рейдерс» добивают «Долфинс». Шула[46 - Шула, Дон (р. 1930) — тренер по американскому футболу, знаменит как тренер команды «Майами Долфинс».] рыдает.

Винс откусывает от куриной ножки — горячей, жирной, идеально прожаренной, — пьет виски, отвечает на ставку.

— Нет, я люблю футбол. Но он мне никогда не снился. На следующее утро беру я газету и вижу, что по программе играют чертовы «Рейдерс» с чертовыми «Долфинс», ну прям как в моем сне. Может, я, конечно, краем уха слышал, что они будут играть и это засело в моем — как это называется? — подсознании? Но клянусь Богом, я понятия не имел, что будет матч между этими двумя командами! Так что, я думаю, это знак, правильно?

Джекс делает глоток из большой бутылки шампанского, которую зажимает между ногами, похожими на стволы деревьев.

— За час до первого вбрасывания я поспрашивал и узнал, что «Рейдерс» уступают шесть очков. Я подумал, неспроста это все, и поставил на Окленд, да на такой счет, будто Мохаммед Али дерется с Барри Манилоу, так его за ногу. Круче не бывает. В кредит. Поставил все деньги, которых у меня нет.

Кто-то присвистывает. Все один за другим ставят или пасуют, не сводя глаз с Джекса.

— Ну вот, ставлю и чувствую себя полным придурком. И весь день потом чувствовал. Как будто промахнулся не по-детски. Господи, у меня нет работы, и я собрался поставить две штуки из-за вшивого сна? Ужасная игра. «Рейдерс» никак не могли сдвинуть мяч. За минуту до конца «Долфинс» всухую выигрывали тринадцать очков. И от моих шести очков толку, что с козла молока.

Все улыбаются, подаются вперед.

— Ну вот, сижу я там, жду, что потеряю две штуки, и тут вдруг все в голове прояснилось: Пегги ушла, мне светит банкротство. Это же целая цепочка неверных решений, целая жизнь сплошного облома, нет, правда. И как только я себе в этом признался, случилось чудо, мать его: Стаблер навешивает им, и не кто-нибудь, а чертов Фредди Белитников проходит за защитника и — бац! — за сорок секунд счет уже тринадцать — шесть. Осталось всего ничего, нужен перевес в одно очко. И ставка — моя. Я не выиграл… но и не проиграл. Вот такая херовина. В смысле: я хотел выиграть. А почему бы и нет? На самом деле. Чего еще желать такому человеку, как я… кроме как не проиграть?

Все за столом улыбаются и кивают.

— Ну вот, они сравнивают счет, и впервые за многие годы я начинаю молиться, прикиньте! Не то чтобы молиться, а скорее заключаю сделку. Ну, знаете, как когда ваша жена находит чужой лифчик или присяжные рассматривают улики?

Все понимающе усмехаются.

— «Клянусь, что схожу в церковь. Перестану пить. Буду заниматься детьми, навещу старых пердунов». Я молюсь, а игроки Майами чешут к линии, тут у меня молитвы кончаются, и я обещаю сделать все, что угодно, если они забьют. «Съем дерьмо с тротуара. Отсосу у собаки».

Головы запрокидываются. Из глаз текут слезы.

— На все согласен, лишь бы забили. Ну, давайте! Надо всего на одно сраное очко их опередить. Во сне смогли ведь! Все будет хорошо, понимаю я, и тут, не успел я об этом подумать, как — бац! — свечка. Конечно, Бог не допустил бы, чтобы я продул эту игру. Мы с ним оба знаем, я не заслужил проигрыша. Ну вот, мяч летит высоко над головой ловца, я выскакиваю из кресла и жалею, что не умер… и тут, черт меня раздери, этот сукин сын, задний полузащитник, проделывает самый потрясный финт из всех, что я видел в своей жизни. Он подпрыгивает и непонятно как хватает мяч на лету…

Джекс вскидывает руки над головой, все ухмыляются.

— И вот я стою на коленях перед нашим теликом с экраном в девятнадцать дюймов и начинаю плакать. Как последний малолетка. Я, значит, рыдаю, а ловец каким-то образом ухитряется положить мяч на землю, пока отбивающий бежит к нему. А я думаю: «Знаешь что, сукин ты сын, иногда даже такому, как ты, выпадает передышка».

Все прикрывают рты.

— Тут, значит, отбивающий бежит к мячу, ногами работает — мама, не горюй, держит линию. И провалиться мне на этом месте, если этот гад, отбивающий, не совершил самую охеренную вещь, которую я когда-либо видел в футбольном матче! Этому вшивому говнюку надо было просто двинуть ногой по чертову мячу, и мои две штуки были бы целы. А он, сукин сын недоношенный, делает три шага и падает на мяч, будто это гребаная граната. Видать, все о той свечке думал, вот и повалился на него. Улегся на мяч, будто это девка из группы поддержки. Все, игре конец. Плакали мои две штуки.

Раскаты смеха. Все шлепают ладонями по столу.

— Через пару дней звонит Пегги. И говорит: «Почему бы нам не попробовать еще раз?» — Джекс пожимает плечами и добавляет вполголоса: — Сука.


Смех переходит в глухое пьяное хмыканье. Винс уже почти забыл, зачем пришел. Он сгребает карты — пара шестерок — и, лишь когда хлопает входная дверь, понимает, что игра не может продолжаться вечно. Винс поднимает взгляд и почти с облегчением видит рябые щеки, короткие бачки и летчицкие очки Ленни Хаггинса. Ленни окидывает комнату взглядом, задерживает его на Винсе, качает головой и направляется к нему. В его походке что-то изменилось. Винс догадывается что — появилась уверенность.

В игре остались только двое: он и Джекс. Сдача карт. Еще две шестерки падают на стол. Винс улыбается своим мыслям. Каре. Что за шутки? Ленни подбирается к нему осторожно.

— Пас, — говорит Винс и двигает свои деньги к Джексу.

— Ты что делаешь? — изумляется Джекс.

— Пора мне, — отвечает Винс.

— Винс! — Ленни Хаггинс наконец подходит к столу. — Глазам не верю! Я слышал, что ты вернулся, но не предполагал, что ты настолько глуп.

— Зря, — отзывается Винс. — Именно настолько.

Игроки следят за разговором, как за теннисной партией.

— Готов?

— А где твой приятель?

— Ждет нас.

— Надеюсь, ты понимаешь, во что влез, Ленни.

— Это что, вроде предупреждения?

— Ага, — кивает Винс. — Вроде того.

Он отодвигает стул, Ленни отскакивает от стола, его рука тянется к поясу. Отлично, мелькает в голове Винса, теперь понятно, где у нас пушка. В случае чего может пригодиться. Винс встает и берет свой рюкзак.

— Давай, понесу, — говорит Ленни.

Винс раздумывает, потом отдает ему рюкзак. Он бросает на стол свои карты, и все непонимающе смотрят на его комбинацию — каре. Все, кроме Пити, который ему улыбается.

— До завтра, Винс? — спрашивает Пити.

Забавно, как буднично люди выпаливают подобные фразы. Это ведь непременный элемент счастья, минимально необходимый каждый день… завтра. Сколько раз человек задает такой вопрос, а ты отвечаешь ему просто «да», не задумываясь, хотя на самом деле существует миллион причин, по которым это может не случиться. Винс переводит взгляд на Ленни, потом обратно на стол.

— Конечно, — отвечает он. — До завтра.

И идет к двери.


Ленни бросает рюкзак Винса в багажник. Потом заставляет Винса расстегнуть пиджак, поднять рубашку и штанины. Убедившись, что под ними ничего не спрятано, открывает переднюю дверцу «Кадиллака».

— Ты поведешь, — говорит он.

— Да я же пил.

— А ты не гони.

— Я не знаю, куда ехать.

— Я объясню.

— А может, сам поведешь и объяснишь себе?

— Садись, — командует Ленни.

Он велит Винсу ехать на запад через центр. На улице темно и холодно. Их шатает от фонаря к фонарю на дороге, скользкой от росы. Дома поменяли форму, слившись со своими тенями, клонясь к ним — город параллелограммов, город острых углов.

— У тебя, наверное, жуткий пробег, — замечает Винс.

Ленни смотрит на него пристально.

— Что?

— «Кадиллаку» восемь лет. Сколько ты можешь за него получить? Десять? Двенадцать?

— Пятнадцать, — отвечает Ленни.

Винс смеется.

— Больше двенадцати не получишь.

— Еще как получу. Пятнадцать, говорю же.

— Да ну. Откуда, Ленни?

— Заткни пасть, Винс!

— Ладно, — соглашается Винс. — Но все равно это нереально.

Несколько минут они едут молча. Потом Ленни прорывает.

— Какая же ты все-таки сволочь, Винс! Почему ты всегда все знаешь?

— Двенадцать?

— Да, — бросает Ленни. — Двенадцать.

Он командует Винсу заехать в мотель у подножия холма Сансет, у западной границы центра города. Втиснувшийся в базальтовую породу, поросший соснами холм охраняет город, словно стена. Его разрезает старое четырехполосное шоссе, которым перестали пользоваться, когда параллельно проложили межштатную магистраль. Но на шоссе еще остались старые мотели пятидесятых и шестидесятых годов, которые раньше обозначали начало города своими оптимистичными модерновыми вывесками — когда-то яркими, а теперь выцветшими подковами и изгибающимися, горящими стрелами: «Открытый бассейн!», «Почасовая оплата!», «Цветной телевизор!».

Они паркуются у дальнего конца, в полной темноте, около вереницы дверей одноэтажного мотеля. На фасаде переливаются лампочки. Винс замечает, что двери пронумерованы нечетными числами от одного до девяти. На гравийной стоянке нет больше ни одной машины.

— Номер девять, — говорит Лени и кивает на другой конец здания. — Постучись один раз, потом убери руки за голову. Я открою дверь, и ты войдешь.

— А пароль? Как же без пароля?

— Заткнись, Винс.

Они выходят из машины. Винс захлопывает дверцу и идет через стоянку, гравий скрипит у него под ногами. Он прокручивает все в голове: первая часть будет, очевидно, самой трудной. Переживи ночь, и окажешься дома. Винс останавливается у двери, успокаивает звенящие от напряжения нервы и стучит. Потом убирает руки за голову. Ленни выступает из-за его спины и открывает дверь. Она распахивается в темную комнату, освещенную лишь лампой на столике у стены. Ленни вталкивает Винса внутрь.

Они входят в узкую гостиную мотельного номера — диван, стул, телевизор и столик, — проход в еще меньшую кухоньку, пластмассовый стол, один из кухонных стульев двумя ножками стоит на ковре гостиной. Две закрытые двери, скорее всего ведущие в спальню и ванную.

— Садись, — говорит Ленни. Винс опускается на стул. Над диваном висит удивительно успокаивающий горный пейзаж с рощицей темных деревьев на переднем плане. Это одна из тех картин, которые никак не получается рассмотреть из-за неправильной перспективы: в фокусе не деревья впереди, а горы, ими заслоненные. Но все равно деревья ему нравятся. В густом лесу можно прятаться целую вечность.

Открывается дверь в спальню и выходит Рей-Прут в черных слаксах и в расстегнутой рубашке, под которой видна футболка с V-образным вырезом. Босой. Он приглаживает черные волосы.

— Здорово, шеф. — Рей не закрывает за собой дверь и лишь через секунду, привыкнув к свету, Винс видит в спальне без окон на кровати скорчившуюся… Бет. Гипса на ней нет. Она осторожно прижимает к себе покрасневшую руку. Левый глаз заплыл синяком.

— Он сломал мне руку, — говорит она и начинает плакать.

Винс роняет голову на грудь — его план вдруг становится наивным и безрассудным. Проклятье!

Рей переводит взгляд на спальню и обратно.

— Если быть точным, я ее сломал еще раз.

Винс заставляет себя открыть глаза и смотрит мимо Рея в спальню.

— Значит, так, я вам ничего не отдам, пока не увижу, как она выходит в дверь.

— В эту дверь? — уточняет Рей. Он возвышается над Винсом. Улыбается.

Ленни принимается мерить комнату шагами и заводит разговор:

— Послушай, Винс. Я сразу тебе сказал: либо все пройдет нежно, либо жестко…

Рей оглядывается на Ленни, потом ухмыляется Винсу, уходит в кухню и открывает холодильник.

— Ты выбрал жесткий вариант, — продолжает Ленни. — Я не хотел…

— Она вам не нужна, — говорит Винс спине Рея. — Отпустите ее.

Ленни ударяет его. Лицо Винса остается почти безмятежным.

— Але. Ты че! Я с тобой разговариваю, мудила! — возмущается Ленни.

Но Винс продолжает обращаться к Рею.

— Я серьезно. Я вам ничего не скажу, пока она здесь.

Рей оборачивается через плечо и улыбается.

— Не вопрос. Как скажешь, шеф.

Он берет два яблока, нож для чистки овощей и полотенце и возвращается в гостиную.

Ленни смотрит то на Винса, то на Рея.

— Да что за хрень? О чем вы тут треплетесь? Говорите со мной.

Рей не обращает на него внимания. Расстилает полотенце на журнальном столике, кладет яблоки и нож. Садится на диван.

Винс не сводит глаз с ножа.

— Отпусти ее и получишь почтальона. Он сам хочет поговорить с тобой. Хочет брать больше кредиток.

— Так позвони ему, — предлагает Рей. Берет яблоко и нож. — Пригласи его к нам в гости.

— Сегодня не получится. Поздно уже. Он выключает на ночь телефон. Позвоню ему завтра утром. Мы встречаемся в одном ресторане. Я тебя туда провожу.

Рей аккуратно снимает кожуру с яблока.

— Ну не знаю. Где я и где завтра, шеф.

Винс подается вперед.

— У меня есть деньги.

Рей смеется.

— Ага, девка твоя что-то такое лопотала. Будто вы с ней решили для нее дом прикупить.

Винс пытается скрыть досаду.

Рей вытирает лезвие ножа о полотенце.

— Мы решили, что пойдем туда завтра и отзовем деньги. Устроим вечеринку. — Он подмигивает.

Ленни пристально смотрит на Рея.

— Да что происходит, вашу мать? О чем вы тут говорите? Это мое дело теперь!

Рей поднимается, лезет в карман и достает двадцатидолларовую купюру.

— Сбегай, принеси нам выпить.

Ленни переводит взгляд с Рея на Винса, потом на Бет и обратно.

— Уже полчетвертого утра. Где я, по-твоему, могу купить тебе выпивку?

Рей молчит. Наконец Ленни берет двадцадку и идет к двери. Рей хватает его за плечо, сует руку под его пиджак, выхватывает из-за его пояса пистолет — черный, полуавтоматический — и заталкивает себе за ремень.

— А то еще отстрелишь себе яйца, — объясняет он.

Ленни косится на Винса — в его взгляде, кажется, мелькает понимание, но все равно уходит за выпивкой.

— Идиот недоделанный, — говорит Рей, когда за Леном захлопывается дверь. — Как ты работаешь с такими ослами?

— На безрыбье…

— Ну да, ну да. — Рей идет в спальню, по-прежнему держа в руке нож. Бет съеживается под его взглядом. — Детка, мы с твоим другом поболтаем немного. А ты пока отдохни.

Он закрывает дверь и садится на спинку дивана, положив ноги на подушки, чтобы быть над Винсом. Они смотрят друг другу в глаза.

— Симпатичная, — замечает Рей.

Винс переводит взгляд на картину. Стена черных деревьев непроницаема.

— Ты знаешь, кто я? — Рей указывает ножом на свой подбородок.

— Да, — отвечает Винс. — Знаю.

— Ну и?

— Ты Рей-Прут.

Рей довольно улыбается, услышав свое имя, как томимый жаждой человек, припав к источнику.

— А, так ты оттуда?

— Да.

— Ленни говорил, но я думал, что это пустой треп. Так кем ты был? Может, я тебя знаю?

— Нет, — отзывается Винс.

— Ты механик? Работал там в чьей-то банде?

— Там я воровал кредитные карточки. Так же, как и тут. Я не входил в банду.

— А-а. — Рей разочарован. — Херово.

Он прислоняется спиной к стене и рассматривает Винса.

— Так ты, значит, никто и звать тебя никак, но однажды ты приехал сюда — и кое в чем ты рубишь… в карты умеешь играть. Ни с того ни с сего стал человеком, да? Королем бандитов. — Он смеется. — Чушь собачья.

Винс помалкивает. Следит за тем, как Рей чистит яблоко, снимая тончайший слой кожуры, и на белой мякоти остается алый налет. Рей поднимает глаза, его густые брови выгибаются.

— Ненавижу кожуру. И хрустящую корочку на бутербродах.

Он заканчивает чистить первое яблоко, кладет его — голое и беззащитное — и берет второе.

— Ну и как тебе это местечко? — спрашивает Рей.

— Спокан? — Винс пожимает плечами. — Мне нравится.

— Да ну. Не может он тебе нравиться.

— Очень нравится.

— Без балды?

— Ага.

— Хочешь знать, что меня здесь больше всего бесит? — спрашивает Рей.

— Что?

— Пицца. Ее же нигде нельзя найти! Посадить бы их за это. Ужас ведь. Куда в этой дыре пойти, чтобы купить пиццу?

— Дело привычки, — замечает Винс. — Я тут, знаешь ли, к супам пристрастился.

— Да ну! Прекрати! Как ты можешь эту блевотину есть? Или вот пепперони на французских тостах. Разве к такому привыкнешь? Что это за глушь такая, где кусочка пиццы не найдешь? Или бутерброда? Заказываешь в этом городишке стейк, бля, с сыром, а они смотрят на тебя, будто ты попросил зажарить на хер ребенка.

Винс не сдерживает улыбки.

— А такси поймать хоть раз пытался?

Рей вскидывает руки выше головы.

— Прокатился на обоих.

Они смеются.

— А эти мудаки-водилы! — Рей непреклонен.

Винс кивает.

— Знаю, знаю. Как будто в городе одни старики живут. Даже молодежь водит, будто им по сто лет.

— Я в жизни такого не видел. Вежливые, аж пердеть хочется. Я тут всего неделю, торможу у перекрестка… «Всем остановиться!» Что за хрень?

Винс смеется.

— Вот именно.

— Четыре барана стоят, у каждого горят тормозные фары. И пялятся друг на друга, как будто на вечеринку пришли. Десять минут торчат там, уступают друг дружке: «Проезжайте. Нет, вы поезжайте. Нет, я настаиваю. Нет, ну что вы». Знаешь, шеф, я однажды не выдержу, подъеду к такому перекрестку, достану пушку и всех этих дебилов перестреляю к чертовой матери.

Винс улыбается, кивает. Косится на дверь в спальню.

— А вот еще…

Винс встает и делает шаг, не дав Рею закончить предложения. На этом его движение заканчивается, но попутно он мысленно отмечает, насколько быстро этот верзила разгибается и соскакивает со спинки дивана, сверкнув нержавейкой, насколько остро нож для овощей впивается ему в щеку, прямо под глазом. Именно боль и сила огромных ручищ, сдавивших его горло, убеждают Винса отпустить плечи Рея и, повинуясь толчкам, сесть обратно на стул.

Винс откашливается и ощупывает свое беззащитное горло, потом дотрагивается до раны на щеке. Она невелика, чуть больше серьезного пореза от бритвы. Но он все еще ощущает, как острие ножа проходит по скуле, прямо под глазницей. От повторяющегося в голове звука царапаемой кости его передергивает.

Рей нависает над ним, держа в руке нож. На его лице отражается лишь смертельная скука.

— Ну что там?

Винс убирает руку и показывает здоровяку рану.

— В глаз не попал. Повезло тебе.

Рей стоит еще с минуту, оглядывая комнату.

— Ладно, — говорит он, как будто рад, что молчание закончилось. Он вытирает капли крови с острия ножа и снова усаживается на спинку дивана. Разрезает яблоко пополам, потом еще раз и еще, бросает дольку Винсу. Смотрит задумчиво, словно пытается что-то вспомнить.

— На чем мы остановились? А! — Он улыбается и хлопает в ладоши. — Шлюхи. Ты где-нибудь видел таких уродок? Прям и не знаю, то ли трахать их, то ли на хер послать.


Ленни возвращается с початой бутылкой «Калуа».

— Это еще что за хрень? — интересуется Рей.

— «Калуа». Кофейный ликер.

— Ты мне что, гребаный шоколадно-молочный коктейль приволок?

— Можно сбацать «Белого русского»[47 - Коктейль из водки, жирных сливок и кофейного ликера «Калуа».]. Или «Оползень»[48 - Коктейль. Как правило, делается из бананового ликера, «Амаретто» и ликера «Айриш крим».]…

— Оползень?

— Ага.

— Оползень. — Он смотрит на Винса. — Будем бацать гребаный оползень.

Ленни переводит взгляд с Винса на Рея.

— Да все магазины закрыты! Сейчас же четыре утра, Рей.

— А это ты где взял?

— Домой смотался.

Рей смотрит на Винса и качает головой. «Поверишь, что приходится терпеть такое дерьмо?» Он открывает «Калуа» и нюхает. Делает глоток.

— Оползень?

— Ладно, Винс, вот как мы поступим, — начинает Ленни. — Ты назначишь встречу почтальону. Познакомишь нас.

Но ни Рей, ни Винс не спешат посмотреть в его сторону.

— Так это они тебя таким именем наградили? — спрашивает Рей. — Винс? Нормальное имя.

— Я сам выбрал, — признается Винс.

— А на самом деле как тебя?

— Марти.

— Да уж, Винс лучше. А я вот вроде как теперь Ральф Ларю. Прикинь? Ральф, бля, Ларю. Ужас. Я немного потерпел и плюнул, не смог.

— Привыкнешь и к новому имени.

— Не стану менять имя для этих козлов. — Рей думает о чем-то другом. — Слушай, а где ты учился на пекаря?

Рей протягивает Винсу бутылку «Калуа».

Винс берет ее.

— В общественном колледже. Полгода.

Рей наклоняет голову к плечу.

— Ну и как оно?

— Пончики печь? Мне нравится, — отвечает Винс.

— На долю берешь?

— Нет.

— Отмываешь бабки?

— Нет.

— Откаты берешь?

— Нет, — повторяет Винс. — Я просто… пеку пончики.

Рей снова наклоняет голову к плечу.

— Не догоняю я что-то.

— Это… прибыльно. Ну а ты? Кем будешь?

Рей жует яблочную дольку.

— Запихнули меня на гребаные курсы по ремонту дизелей.

Винс улыбается.

— Это меня-то! Ремонтировать здоровые грузовики, да? Представляешь? «Вот смотри, долбоеб, это, бля, называется трансмиссия». Так, что ли? — Рей пожимает плечами. — Оказалось, ученик из меня никакой. Препод сказал, что я не умею сосредотачиваться. Поставил мне «трояк». — Он забирает бутылку у Винса. — Гондон чертов.

Ленни стоит, уперев кулаки в бока.

— Так, если вы двое закончили свою теплую беседу, может, кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

— Сядь, — отвечает Рей, отправляя очищенную дольку яблока в рот.

— Нет, ты послушай меня, Рей.

— Сядь. Я сказал.

— Нет. Я не знаю, что ты там думаешь…

— Сядь. Мать твою.

Ленни багровеет.

— Черт подери, Рей!

— Ленни, — тихо произносит Винс.

— Нет! Надоело. Я тебя ввел в дело, Рей. Это мое дело.

Рей не спеша пересекает комнату, упирается запястьем в шею Ленни и придавливает его к стене. Потом всаживает нож для овощей ему в плечо, чуть выше ключицы, и медленно двигает его дальше. Ленни вопит и тянется к ножу, торчащему из его левого плеча. Молотит ногами по голеням Рея и пронзительно повизгивает, пытаясь ухватиться за рукоятку.

Рей вытаскивает пистолет из-за пояса и наставляет его на Винса, который дернулся было в их сторону. Винс замирает. Потом Рей засовывает дуло пистолета в рот Ленни.

— Закрой пасть, мать твою.

Писк прекращается.

— Где мои двадцать баксов?

— Фто… Фто? — бормочет Ленни с дулом во рту.

— Я дал тебе двадцать баксов, а ты вернулся с полупустой бутылкой шоколадного молока из дома? Где, бля, мои двадцать баксов?

Ленни, дрожа, вытаскивает двадцатку из кармана. Протягивает Рею.

Рей убирает деньги к себе в карман и вытаскивает пистолет изо рта Ленни.

— Так. Слушай сюда. Еще один звук, и я тебя пристрелю. Усек, что говорю? Я здесь разговариваю с этим человеком. Пытаюсь разобраться во всей этой схеме с кредитками. А ты держи рот на замке.

Ленни косится на короткую рукоятку ножа, торчащую из-под ключицы.

— А как же нож?

— Это мой нож, мать твою. Только попробуй до него дотронуться, и я тебя на шнурки им порежу. Все, кончай на хер базарить и садись.

Ленни сползает по стене с ножом в плече. Рей будто слегка смущен происходящим. Он кусает нижнюю губу.

— И ты садись, — говорит Рей Винсу. Он задумывается на секунду и бросает Ленни полотенце для посуды. — Зальешь кровью ковер, я с тебя шкуру сниму, как с яблока.

Ленни обматывает полотенце вокруг рукоятки ножа, закрывая кровоподтек на плече.

Рей садится напротив Винса.

— Так о чем мы говорили?


— В этом моя беда. Образования не хватает. Специальности у меня нет. Вот ты. Столько всего умеешь. Красть. Толкать наркоту. Печь пончики. Да еще дела с кредитками, что, по-моему, должно быть прибыльно. Мне захотелось войти в дело, как только я о нем услышал. Ты же идеально подходишь для такого городишки. Пошел и заработал. А я вот только это и умею. — Рей пожимает плечами. — Неплохо умею, но, честно сказать, спроса на мои услуги маловато. Даже дома случается, месяцами без нормальной работы сижу. Конечно, бывает, что с трудом успеваю все заказы выполнять. То густо, то пусто, понимаешь? Вот как в Филли, перед тем как я свалил. Задолбался работать. Кое-кто нанял меня убрать одного типа, который сам нанял меня убрать типа, которого я должен был убрать. Прикинь? Ошизеть можно. Потом мне на хвост сели, пришлось уйти на дно в Нью-Йорке. Я там весь издергался на хер. Ну, то есть… несколько месяцев работы не было вообще ну и я стал… не знаю… нервным, что ли. Сам виноват, наверное. Работал слишком рьяно. Увлекся. Хотелось сделать что-то… — Он подается вперед, точно на исповеди: — Между нами говоря, кончилось тем, что я стал заниматься тем единственным, что умею делать.

Он переводит взгляд на Ленни, который пялится на рукоятку в своем плече и дышит коротко и прерывисто, как рожающая женщина.

— А этот… господи, да я же умнее его! Нет, мне нужен такой, как ты. Тот, кто будет делать деньги, у кого башка варит. А я стану прикрывать с тылу. Это я умею. Понимаешь?

Винс кивает.

— Ну… что скажешь?

Винс трет лоб и поглядывает на дверь в спальню.

— Да. Понимаю.

Рей смотрит на дверь в спальню и угадывает, о чем думает Винс. О Бет и двадцати тысячах.

— Так. Поживем-увидим, да?

— Слушай, Рей. — Лоб Ленни покрыт капельками пота. Полотенце наполовину красное. — Мне тут вроде как плохо.

— Заткнись, — отвечает Рей, но встает, идет в кухню и приносит чистое полотенце. — На.

Забирает грязное и бросает его в раковину. Подходит к окну, разводит занавески и выглядывает на пустую стоянку — гравий и ряд двухэтажных номеров, крашеные одинарные двери. Солнце уже взошло, но плотные тучи рассеивают свет. Винс не может угадать, который час.

Рей поднимает глаза.

— Симпатично.

За всю жизнь Винс не встречал вида из окна отвратительнее.

Рей глядит на часы.

— Как думаешь, не поговорить ли с почтальоном сейчас? Винс кивает на дверь в спальню.

— А ее отпустишь?

— Когда деньги от нее получу, — отвечает Рей. — Слово даю. Рей распахивает дверь в спальню. Бет спит, свернувшись калачиком. Ее глаза опухли.

— Одевайся. В банк прокатимся.

Рей возвращается к дивану и подвигает телефон через стол.

— Звони.

Винс смотрит на картину, на черно-зеленые деревья. Вот так он себя и чувствует, не в фокусе. Не поймешь, где твои собственные очертания. Наконец он наклоняется вперед, снимает трубку и набирает номер. Рей наблюдает за тем, как пластмассовый круг вращается, отсчитывая цифры.

— Привет, это я. Винс. Помнишь, я тебе про одного человека говорил? Он хочет встретиться.

Слушает.

— Передумал я, вот почему.

Слушает.

— Где обычно. Скажем, в девять?

Слушает.

— Нет, не благодари. Нет, правда.

Слушает.

— Да, значит, в девять.

Он вешает трубку.

Рей улыбается.

— Ну и как его зовут?

— Клэй, — отвечает Винс.

— Клэй, а дальше?

— Клэй Гейнер.

— И если я наберу тот же номер, подойдет этот Клэй Гейнер?

Винс молчит.

— Молись, чтобы он подошел.

Рей поднимает трубку и набирает тот же самый номер, что Винс.

— Але, кто это? Клэй, а фамилия?

Он смотрит на Винса.

— А где работаешь, Клэй?

Слушает.

— Нет, я тот, с кем у тебя сегодня встреча. Просто хотел убедиться, что все в порядке. Так где встречаемся?

Рей слушает.

— Без балды? Там нормально кормят?

Он закатывает глаза.

— Да, наверно, зато дешево, ты прав.

Рей кивает Винсу.

— Лады. Слушай, давай лучше в половине десятого? Нам с Винсом сперва надо в банк заскочить. Лады. Покеда.

Он кладет трубку.

— Гребаные гамбургеры? В этом главная проблема города, именно в этом. Все тут так любят дешевизну, что приличной еды не заслуживают. Да вы же за гравием и древесной корой в очередь станете, если вам будут давать два по цене одного!


Поднялся ветер. Он срывает с деревьев листья и крутит провода, как скакалки. Все четверо, сгорбив плечи, идут к машине в ярком утреннем свете — солнце подмигивает им из-за несущихся облаков. Рей следует за Винсом и Ленни, обхватив Бет рукой за шею. Она успела умыться и надеть черные брюки и джинсовую куртку. Попыталась замазать косметикой фингал, поставленный Реем. Волосы падают ей на глаза.

— Ты поведешь, — командует Рей Винсу. Тот забирает у Ленни ключи и садится за руль.

Ленни падает на сиденье рядом с ним, придерживая окровавленное полотенце вокруг ножа в плече.

— Ну, хоть теперь можно вытащить?

Рей смотрит на рану.

— Вытащишь сейчас, кровищи еще больше будет. Не бзди. Позже разберемся.

— Но мне нехорошо, Рей. Может, высадите меня у дома?

— Само собой, — отвечает Рей. — Позже.

Рей и Бет садятся на заднее сиденье. Рей притягивает ее ближе к себе, не отпуская шею. Дуло упирается в ее грудную клетку прямо под грудью. Винс ловит взгляд Бет в зеркале заднего вида и пытается успокоить ее, сам не зная чем.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Бет кивает.

— Поехали, — распоряжается Рей, Винс подчиняется. — Ну и где этот дом?

— Какой дом? — удивляется Винс.

— Ну, который вы вдвоем хотели отхватить на мои бабки.

— Хочешь посмотреть на него?

— Ага. Сейчас только полдевятого. Время есть.

Винс едет на север, через реку, в пригород, где стоит маленькое унылое бунгало Бет. Краска потрескалась и выгорела, по обеим сторонам двери торчат неровные кусты. Табличка «ПРОДАЕТСЯ» — прикрытая новой табличкой «ПРОДАНО» — колышется на ветру, как расшатанный зуб, который вот-вот выпадет.

— Вот это? — Рей смотрит в окно. — Это же развалюха в натуре. — Он поворачивается к Бет. — Да я вам добрую услугу оказываю. Эта хижина — кусок говна, даже под сортир не годится.

— Внутри лучше, — замечает Бет.

— Надеюсь, потому что снаружи вид херовый. И сколько вы за него даете?

— Просили тридцать две, — отвечает Бет. — Мы предложили двадцать восемь с половиной.

Рей морщится и поворачивается к Винсу.

— Я бы и десяти за него не дал.

Винс отъезжает от дома и ведет машину по улочке жилого района, листья закручиваются вихрем на дороге. А он-то уже представлял себе, как будет жить в пригороде. Винс смотрит на Рея в зеркало заднего вида.

— Так что будешь делать?

— В смысле?

— Когда дело с кредитками пойдет. И когда получишь мои деньги. Потом что?

Рей молчит.

— Останешься здесь? Сколотишь дружный коллектив? План есть?

— Ты за меня не беспокойся. Планов у меня хватает.

— И какие же это планы?

Рей пожимает плечами.

— Отсидеться тут до поры до времени. Дать показания по паре-тройке дел в Филли. А потом, когда с этим расквитаюсь и бабла поднакоплю, вернусь и продолжу с того, на чем остановился.

— В Филли?

— Нет, в Филли я потом не ездок. Вернусь в Нью-Йорк.

— Думаешь, они разрешат тебе вернуться?

Рей машет пистолетом.

— Е-мое, да я ничего не говорил ни про кого, кто еще не в земле и не в тюрьме. Я ни слова про Нью-Йорк не сказал. И хер кому скажу.

— Они-то думают, что ты порвешь все связи в конце концов. Мне один маршал намекнул, что ты важный свидетель.

— Да пошел он! — Рей смотрит в окно, кусая нижнюю губу. — Я никогда не соглашался говорить о Нью-Йорке. Сдам пару покойников в Филли и назад.

— Ты правда уверен, что они тебя отпустят?

— Федералы-то?

— Нет, — коротко отзывается Винс.

— Кто, пацаны? — Рей смеется. — Мать моя женщина, да пацаны парад с салютом устроят, когда я вернусь. Никто не умеет так выполнять мою работу, как я. Когда они узнают, что я никого не сдал, они мне такую поляну накроют!

Винс не отвечает. Рей смотрит в окно и тоже молчит. Вдруг Винс резко поворачивает руль, колеса визжат, машина влетает на крошечную парковку католической школы.

Рей ошарашенно озирается, пригибается за Бет и тыкает Винса дулом в ухо.

— Какого хера?

Винс выключает мотор и указывает рукой.

— Голосование.

— Чего?

— Мне нужно проголосовать.

— Что ты несешь?

— Выборы. Президента. Мне нужно отдать свой голос.

Рей пялится на него пару секунд, его злость перерастает в любопытство.

— Без балды? И как это происходит?

— Голосование? Понятия не имею. У меня это впервые.

Рей пожимает плечами и указывает пистолетом на дорогу.

— Ну… сделаешь это потом.

Винс встречается с ним взглядом в зеркале. Улыбается.

— Да ладно тебе. Мы же оба знаем, что потом я не смогу.

Рей тычет пистолетом в голову Винса.

— Давай. Заводи тачку.

— Нет. — Винс разводит руками. Голова наклонена вперед, поскольку в шею упирается дуло. — Придется тебе пристрелить меня.

Мужчина и женщина идут по парковке к школе.

— Вашу мать! — бросает Рей. — Поехали, тебе говорят!

Винс говорит тихо, наклонив голову, холодный ствол пистолета словно прирос к шее.

— Послушай. Я тут не плачусь. Не умоляю. Не притворяюсь, что мы не те, кто есть на самом деле. Но я должен сделать это сейчас.


Они вваливаются вместе, странная компания со следами рукопашной на лицах. Винс идет впереди, порез на его щеке вздулся и стал ярко-красным, следом — Рей, обхватив Бет за шею так, что со стороны они вряд ли похожи на влюбленную парочку. Правой рукой она прижимает левую к груди, сложив ее, как птичка поломанное крыло. В конце процессии плетется Ленни, который выглядит гораздо хуже всех и обливается потом. Он бледен, как простыня, застегнутая куртка натянулась на бугре у плеча — окровавленном полотенце, закрывающем рукоятку ножа длиной восемь сантиметров.

Они останавливаются в фойе школы, у фонтанчика со святой водой. Рей обмакивает пальцы и крестится. Голосование проходит в конце короткого коридора, в актовом зале. Бет и Рей следуют за Винсом по коридору, на стенах которого висят рисунки детей из воскресной школы — два ряда бумажных аппликаций с изображением кроликов. Все поворачивают головы, проходя мимо кроликов из ваты. Винсу представляется, как крошечные пальчики рисовали маленьких кроликов и наклеивали им ватные хвостики. Он косится на Бет, думает о Кеньоне и вдруг понимает, что важно лишь одно: вытащить ее из этой передряги.

— Симпатично, — замечает Рей. — Ватные хвосты.

— Мне плохо, — стонет Ленни.

Одна половина актового зала используется для занятий физкультурой, другая — как столовая. Баскетбольные щиты подвешены на крюках к потолку. Столики сложены и придвинуты к стенам. В центре зала стоит длинный деревянный стол, за которым сидят три немолодые женщины над толстыми черными гроссбухами. Справа от них — четыре кабинки для голосования, закрытые занавесками, и деревянный ящик для бюллетеней с большим замком впереди. Винс останавливается у входа. Какая-то женщина заканчивает ставить пометки. Выходит из кабинки и опускает лист в прорезь ящика.

— Ну и как это делается? — шепчет ему в ухо Рей.

— Да не знаю я, — отзывается Винс и переводит взгляд на Бет. Она пожимает плечами. Ленни расстегивает куртку, приподнимает красное полотенце, смотрит на рану и снова прижимает полотенце к плечу.

Одна из женщин комиссии встает. На вид росту в ней не больше метра двадцати. Она седая, обута в туфли того самого фасона, который в свое время обожала матушка Винса; такие обычно носят медсестры.

— Это ваш участок, лапуля?

Винс шарит в бумажнике в поисках учетной карточки.

— Да ладно. Не нужно показывать. Если вы есть в списке, проголосуете. А вы все тоже с этого участка?

— Нет, — поспешно выпаливает Рей. — Мы просто его ждем…

С минуту она сверлит его взглядом, поджав губы, словно пытаясь сдержать готовые вырваться слова.

— Хорошо. — Она указывает на дальнюю стену. — Думаю, вы можете подождать там, если желаете.

Рей, Бет и Ленни плетутся тесной группкой.

Пожилая женщина берет Винса за локоть и ведет к столу.

— Как ваша фамилия, лапуля?

— Камден.

Она останавливает его у первого толстенного гроссбуха.

— Этот милый, приятный молодой человек говорит, что его фамилия Камден. Эрлина, у тебя есть бюллетень для Камдена?

Эрлина листает гроссбух, просматривая списки фамилий через бифокальные очки.

— Винсент Дж.?

— Да.

Она поворачивает гроссбух к нему и протягивает ручку. Винс ставит подпись напротив своей фамилии. Они дают ему длинную узкую карточку с несколькими рядами цифр и соответствующих им окошек. Винс смотрит на карточку, испугавшись, что должен, видимо, помнить фамилии, зашифрованные под номера. Наверное, их зачитывали до его появления.

Первая женщина машет в сторону кабинки.

— Выбирайте себе пристанище, Винсент Дж. Камден. — Винсу нравится легкий присвист в ее голосе, от зубных протезов. — Кладете карточку в книгу и пробиваете по всем пунктам, ничего не пропуская.

Винс оглядывается через плечо. Рей и Бет внимательно следят за ним. Ленни стоит, прислонившись к стене, и невидящими глазами смотрит на флуоресцентные лампы на потолке.

Винс идет к кабинке. К ее остову веревочкой привязаны книга и маленький дырокол. Он засовывает карточку в книгу так, чтобы две дырочки наверху совпали с двумя штырьками книги. Винс открывает первую страницу.


		                                    Предложение группы


		                                 «Инициативная петиция»


		                             ИНИЦИАТИВНАЯ МЕРА№ 383


Следует ли Вашингтону запретить ввоз и хранение немедицинских радиоактивных отходов, произведенных за пределами Вашингтона, если это не будет разрешено межштатным договором?


Он переходит к следующему пункту.


		                               Предложение группы


		                  «Народ — к законодательному собранию»


		                          БИЛЛЬ О РЕФЕРЕНДУМЕ № 38


Следует ли пустить 125 000 000 долларов в облигациях общих обязательств на проектирование, расширение, строительство и улучшение системы водоснабжения?


Он читает весь список. Вопросов всего пять. У него вдруг возникает ощущение, что это экзамен, к которому он не готовился. Хочет ли он перечислить 450 миллионов долларов на утилизацию бытовых отходов? Хочет ли он, чтобы государство отказалось от непригодных федеральных земель? Хочет ли он создать комиссию для контроля над судьями?

Что за ерунда? Винс смотрит на первый вопрос. Перечитывает его снова. Оборачивается на пожилую женщину, которая протягивает бюллетень бородатому мужчине. Первая женщина замечает выражение лица Винса, нежно улыбается, встает и подходит к нему.

— Что случилось, лапуля?

— Такого я не ожидал.

— В каком смысле?

— Ну, вот такого… Я, кажется, не готов…

Она наклоняет голову к плечу.

— Взять хоть вопрос о радиоактивных отходах. Я об этом даже не слышал.

Она похлопывает его по руке, вертикальные морщины на ее лице разглаживаются улыбкой.

— Послушайте, лапуля. Выберите то, что считаете правильным. Ну, пропустите один пункт.

Она возвращается к столу, а Винс — к бюллетеню. Он решает, что ввозить немедицинские радиоактивные отходы плохо, и ставит дырокол над дырочкой «да», рядом со стрелкой от номера один. Нажимает и чувствует, как выпадает круглый кусочек бумаги. Такое приятное крохотное ощущение. Водоснабжение — тоже штука полезная. Стало быть — да. По поводу утилизации бытовых отходов он отвечает «нет», потому что 450 миллионов долларов слишком крупная сумма, на его взгляд. К тому же ему известно, что мафия держит мусорную отрасль в своих руках, и наверняка отхватит большую часть этих денег. Он пробивает «да» против вопросов об общественной земле и контроле над судьями (есть у него пара-тройка знакомых судей, он с удовольствием посмотрел бы, как их будут контролировать), потом переворачивает страницу и — вот они: кандидаты в президенты и вице-президенты. Винс оживляется. Первыми идут Рейган и Буш, следом Картер и Мондейл, Джон Андерсон и Патрик Льюси, а дальше еще какие-то фамилии, которые он не ожидал увидеть. Клифтон Деберри от Социалистической рабочей партии, Дейдра Гризволд от Всемирной рабочей партии. А еще — либертарианцы, социалисты, загадочная Партия граждан… даже парочка коммунистов — Гэс Холл и Анджела Дэвис.

Бородатый мужчина входит в кабинку и встает рядом.

— Что вы поставите напротив радиоактивных отходов? — шепчет Винс.

Мужчина поднимает на него глаза.

— Что?

— Я и не знал, что кандидатов в президенты будет так много, — продолжает Винс. — Тут и женщины, и коммунисты — кого только нет.

Бородач пожимает плечами и отворачивается к бюллетеню.

Винс оглядывается, принюхивается и возвращается к книге. С президентом потом разберемся, решает он, пролистывает страницы до фамилии Гребби в разделе представителей штата и пробивает дырочку. Пробегает взглядом по остальным фамилиям претендующих на государственные посты, но все они ему незнакомы, поэтому Винс переходит к странице с фамилией крупного конгрессмена из бара — Фоули. И голосует за него. Гадать насчет остальных ему не хочется. Так же, как и отдавать голос за того, кто потом окажется полным бараном, поэтому он пропускает их. Остался президент.

Винс возвращается к списку кандидатов и вглядывается в фамилии. Он думает об этих людях… что у них там в голове. Какие они? Порядочные? Мудрые? Крепкие? Вышли ли они из всех нас? Они — это лучшее, что мы можем предложить? Он задает себе вопрос: какие черты ценит больше — те, какими обладает, или те, которые у него отсутствуют. Вот так читаешь газеты, смотришь новости, и тебе кажется, что ты понимаешь этих людей. Но какие они на самом деле, когда остаются наедине с собой, ночью? Как бы он себя повел на их месте? А они — на его?

Рональд Рейган. Джордж Буш. Джимми Картер. Уолтер Ф. Мондейл. Джон Б. Андерсон. Патрик Дж. Льюси. Он пытается сопоставить фамилии с тем, что знает об этих людях. Но это всего лишь буквы на бумаге. Винса переполняет холодная паника. Может быть, вся эта затея — сплошная глупость? Он чувствует себя идиотом. Ты выстраиваешь некую конструкцию в своей голове и начинаешь верить, что она связана с твоей жизнью и имеет какой-то смысл. А вдруг ты лишь обманываешь себя? И в конечном итоге смысла-то и нет?

Или нужно просто верить, что смысл есть? Он бросает взгляд на Бет, делает вдох и склоняется над книгой. Весь мир на мгновенье сужается до размеров кабинки с занавесками.

Дырокол едет вдоль фамилий. И только тогда ты принимаешь решение. Слегка нажать, и бумага поддается, словно освобождаясь, и в твоей голове возникает дом, который ты купил для Бет, детишки, прыгающие через скакалку, и сама Бет, наблюдающая за ними с крыльца. Тебя смущает однообразие твоих грез, даже когда ты всматриваешься в бюллетень и думаешь о том, что по крайней мере в первый и последний раз за свою короткую бестолковую жизнь Винс Камден проголосовал за президента.


Ленни привалился к дверце, лицо покрыто капельками пота, куртка по-прежнему натянута на плече. Винс едет молча. На его губах играет едва уловимая улыбка.

— Ну и? — спрашивает Рей. — Что, как с ресницей на щеке? Или со свечками на именинном торте? Скажешь, что загадал, и желание не исполнится?

— Нет. Просто не хочу говорить, и все.

— Что ты не хочешь говорить, бля? Это что-то меняет?

— Для меня меняет.

— Врешь.

— Слушай, я тебе ничего не скажу. Хотя могу и сказать. Только ты все равно не узнаешь, соврал я тебе или нет.

Дуло снова упирается в шею Винса.

— Но я могу выстрелить в твою гребаную голову!

— Ладно-ладно. Я проголосовал за Рейгана.

— Правда?

— Нет. За Картера.

— За него?

— Не-а. За Андерсона. Понял, к чему я клоню? Я могу назвать любую фамилию.

Рей смотрит в окно. Они едут по центру города. Винс поворачивает к банку Бет — красный кирпич, двойные стеклянные двери — и останавливается на площадке с паркометром. Ставит рычаг коробки передач на «парковку», тянется к Ленни, пытается нащупать пульс на его шее. Он почти неразличим. Винс расстегивает куртку Ленни и осматривает кровоточащую рану, ручка ножа торчит прямо над ключицей.

— Я считаю, нам нужно отвезти его в больницу. Он плохо выглядит.

— До того, как я его пырнул, он выглядел не лучше, — отвечает Рей.

Он оборачивается на здание банка, скользя взглядом с дверей на окна и колонны.

— Значит, сделаем вот как, — говорит Рей. — Он хватает Бет за запястье сломанной руки. Ее передергивает от боли. — Пойдешь туда одна. А я останусь вон там, на дорожке, с твоим дружком. Если я увижу, что ты указываешь на нас, разговариваешь с охранником или делаешь еще что-нибудь глупое в этом роде, тогда произойдут три события и довольно быстро.

Рей поднимает кривой палец с идеально остриженным ногтем. Костяшки припухли и искривились от участия в постоянной работе кулака.

— Во-первых, я отстрелю твоему гребаному дружку яйца. Прямо у тебя на глазах. Ты увидишь, как он будет падать на землю, зная, что могла бы спасти его. Во-вторых, я поеду прямо к тебе домой и пристрелю старушку, которая присматривает за твоим пацаном. В-третьих, возьму твоего засранца, и ты его больше не увидишь. И вот еще что, леди: я стану ангелом его гребаных кошмаров. Буду снимать с него кожу, как с яблока, и отправлять тебе по почте маленькими кусочками. Думаю, он доживет лет до шести. Слышь, нет?

Бет кивает. Рей отпускает ее запястье. Она тяжело дышит.

Они медленно вылезают из машины. Ленни не шевелится. Идя к входу, Винс пытается поймать взгляд Бет — «Беги!», — но она на него не смотрит.

Рей и Винс стоят на дорожке, сунув руки в карманы, ежась от порывов ветра. Из их ртов вырывается пар. Они следят за Бет, которая входит в банк и приближается к окошку кассира.

— Она не сбежит, — говорит Рей. — И на помощь не позовет. Знаю, знаю, ты думаешь, что позовет. Не надейся.

Винс ничего не отвечает.

— Я в людях разбираюсь. Это… дар. Я все вижу в ее глазах.

У нее кишка тонка для такого. Она сломалась. Вот сейчас бабки мои возьмет и принесет мне. Тогда я выстрелю ей в глаз.

И в общем-то ей так будет лучше.

Винс закрывает глаза.

— Знаешь, в чем я уверен? В глубине души? В том, что я ни разу не убрал человека, который на самом деле не желал быть убранным. Я в это верю. Правда. В глубине души они все понимали, что я оказываю им услугу.

Рей переминается с ноги на ногу, пытаясь поддерживать светскую беседу.

— Так что давай, шеф. Расскажи. За кого ты там проголосовал?

Винс молчит.

— Знаешь, что? Лучше скажи сейчас. Потому что через час, когда будешь стоять на коленях, ссать в штаны и утирать кровищу, льющуюся из глаз, умоляя прикончить тебя… все равно ведь скажешь.

— Нет, — отвечает Винс. — Не скажу.

Рей взрывается и подходит вплотную к Винсу.

— Ах ты, хер моржовый! Ты еще не знаешь, на что я способен!

Винс молчит.

Рей секунду смотрит ему в глаза, потом отступает, словно застеснявшись, что вышел из себя. Откашливается. Вымученно смеется.

— Знаешь, меня тут одно только не раздражает… погода. Сегодня, правда, холодновато. Но уж по гребаной влажности я точно не скучаю.

Бет выходит из банка. Ветер поднимает ее волосы, словно стайку птиц. Она протягивает Рею свою сумочку. На мгновенье встречается взглядом с Винсом. Они идут к машине. Винс сжимает ее локоть.

— Вперед, — командует Рей. Бет садится между Винсом и Ленни, привалившимся к окну.

Рей начинает пересчитывать пачки стодолларовых купюр.

— Ты сказал, что отпустишь нас, когда получишь деньги, — напоминает Бет.

Рей улыбается. Чешет в затылке. Изображает удивление.

— Я тебе так скажу. Если твой дружок признается, за кого голосовал, я вас отпущу.

— Нет, — настаивает Винс.

Рей хохочет.

— Не пойму, бля, что за важность, за кого ты голосовал.

— Правда хочешь знать? — спрашивает Винс.

— Ага. Хочу.

Винс поправляет зеркало заднего вида, чтобы глаза Рея оказались в центре. «Чего тянуть?» — думает Винс. Он касается ноги Бет. Бет поднимает на него взгляд, полный надежды, словно зная, что он ждал подходящего момента, чтобы что-то сделать.

— Впервые я по уголовке попал в колонию для несовершеннолетних в четырнадцать лет.

— Я в девять, — отвечает Рей. — Ну и что?

Винс продолжает:

— Через две недели после того, как мне исполнилось восемнадцать, я сел уже во взрослую колонию. Так что я всю свою жизнь остаюсь осужденным уголовником. Знаешь, что теряет человек, обвиненный в уголовном преступлении? Во-первых, право иметь оружие. Во-вторых, право голосовать. Все президентские выборы на моем веку случались, когда я либо сидел в тюрьме, либо отбывал условное наказание. Но ни разу мне не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь жаловался, что ему запрещено голосовать. Всем плевать, ведь так?

Рей пожимает плечами.

— Голосуют и платят налоги одни придурки. И работают один придурки. А пушки — да это вообще не проблема. Ствол можно и на улице найти. Любой уголовник в состоянии купить пистолет. А вот попробуй проголосовать в тюрьме. Не получится. Если вдуматься, это смешно: единственное, что нам НЕ позволено, нам и так на хер не нужно. Но потом я кое-что понял. — Винс косится на Бет, которая внимательно следит за ним. Снова встречается взглядом с Реем в зеркале. — Вот наша прошлая жизнь, Рей. Она крутилась не вокруг денег, наркоты, баб и даже власти. Мы пытались заполнить некую дыру. Огромную блядскую дыру. Еще один навар, еще одно дело… больше выпивки, больше шлюх, больше бабок. Но эта дыра никак не заполняется. Нам кажется, что мы такие умники, потому что не следуем правилам. Но скажи мне, Рей, ты хоть раз видел состарившегося счастливого уголовника? Видел, чтобы один из нас сидел в саду со своими внуками? А знаешь, почему ты этого не видел? Потому что к этому времени от тебя остается только дыра.

Рей молча смотрит ему в глаза.

— Когда меня включили в программу по защите свидетелей, я должен был стать новым человеком. Должен был измениться. Но я взялся за старое. И остался все тем же говнюком. — Винс вытаскивает бумажник. — И вот неделю назад получаю по почте это. — Он протягивает мятую учетную карточку Рею, сидящему сзади. — И я вдруг подумал: а может, оставить попытки измениться? Может, просто стать этим человеком? Тем, кто указан в карточке.

Рей вертит карточку в руках и возвращает Винсу.

— Что будет после того, как ты получишь деньги, Рей? После того, как встретишься с почтальоном? Сколько тебе нужно для полного счастья? Пятьдесят? Сто? Миллион? Тебе всегда будет мало. Дыра расширяется. Чем больше в нее бросаешь, тем больше она требует. Убей меня. Убей почтальона. Перестреляй весь город, Рей. Забери все, что у них есть. А что потом?

Винс оборачивается к Рею.

— Нам подарили свободу, Рей! Не от тюрьмы. От нас самих, какими мы были раньше. Нам сказали: «Иди и стань кем-нибудь другим. Залатай дыру…» Ты хоть понимаешь, как редко выпадает такая возможность? И насколько это трудно? Никакое дело в нашей жизни не требовало от нас столько храбрости. Но стоит захотеть, и возможность появится, Рей. Всего-то и надо… вставать утром с постели. Идти на работу. — Он поворачивается к Бет и берет ее за руку. — Возвращаться вечером домой и заботиться о своей семье. — Винс снова смотрит на Рея. — Всего-то и надо — проголосовать.

Рей отводит глаза.

— Нельзя тебе в Нью-Йорк, когда это все закончится, — продолжает Винс. — Я только что оттуда. Видел Джонни-Малыша.

Рей впивается взглядом в Винса.

— Я пошел к нему, потому что думал, что он подослал тебя сюда, чтобы убрать меня. — Винс пожимает плечами. — Оказалось, он обо мне и знать не знает. Кармин. Андж. Тоддо. Я их всех видел. В картишки перекинулись на Мотт-Стрит. Все расспрашивали о тебе. Джон тоже.

Верхняя губа Рея шевелится в полуулыбке от воспоминаний.

— Как там Джон? — спрашивает он шепотом. — Его сын…

— Да. Знаю. Ведь это ты помог ему разобраться, Рей? С тем, кто сбил его сына. Твоих рук дело. Ну… Джон отправил меня сюда, чтобы я разобрался с тобой.

Рей смотрит на него.

— Брехня.

— Он послал меня назад, чтобы я убил тебя, Рей.

Лицо Рея остается бесстрастным.

— Не верю.

— Тебе нельзя возвращаться, — настаивает Винс. — Никогда. Рей-Прут умер. Как Марти Хейген. Мы умерли в ту секунду, когда нас включили в программу. Теперь у нас всего два выхода. Можно стать призраком и слоняться, думая, что ты жив. А можно стать другим человеком.

Рей чешет в затылке.

Винс подается вперед.

— Поехали к маршалам, Рей. Расскажешь им, что Готти в курсе, где ты сейчас. Все им расскажи, И начни сначала. И узнаешь, можем ли мы что-то сделать с этой жизнью.

Рей опускает глаза на пачки купюр на коленях.

— Рей, если возьмешь эти деньги… если встретишься с почтальоном, значит, ты все тот же безмозглый мудак, каким был всегда. И останешься ты призраком Рея-Прута, который думает, что по-прежнему жив. И, взглянув на тебя, человек увидит только дыру на том месте, где когда-то был ты.

Рей смотрит на него, и Винс замечает в его глазах проблеск понимания и надежды.

— Посмотри на меня, — не унимается Винс. — Я, наверное, наименее полезный гражданин этой страны. Мне тридцать шесть. Я за свою жизнь ни дня не проработал честно, до того как пришел в магазин пончиков. Но сегодня я проголосовал. И мой голос имеет такое же значение, как остальные. Да, для других придурков это, может, и неважно, а для меня… для меня важно.

Рей проводит рукой по лбу. Косится на Бет, потом на Винса. В окно. На улице ветер играет ветвями деревьев у тротуара. Он поворачивается к Винсу, и Винс понимает, что ничего не изменилось.

— Поворачивай. Поехали, — говорит Рей.


Винс держит руку Бет. Они молча едут по Третьей авеню, вывеска «Дикс Драйв-ин» светится неподалеку. Винс останавливается перед светофором, ветер слегка покачивает машину из стороны в сторону; Рей выглядит растерянным.

— Знаешь, почему я тебе не верю? — спрашивает он. — Насчет Джона.

Винс поднимает глаза к зеркалу.

— Потому что ты ничего не сделал. Если бы Джон правда тебя послал убрать меня, ты бы уже хоть что-то отколол.

Винс оглядывается назад на дорогу.

— Сначала, когда Андж передал мне поручение, я начал думать, как же его выполнить. Где купить пушку? Стрелять ли в тебя издалека? Сбить ли машиной? Заманить тебя в неожиданную ситуацию? Я даже прикидывал, не нанять ли кого. Но кого же я мог нанять, чтобы он был круче тебя?

Рей пожимает плечами, принимая комплимент.

Винс заезжает на стоянку «Дикс Драйв-ин».

— Но все это время меня неотступно преследовала мысль о том, что я не могу этого сделать. Не могу, потому что все, что я сейчас говорил, для меня не пустой звук. Поэтому… я так им и сказал, что не могу. И тогда же решил попытаться уговорить тебя бросить это все и стать нормальным человеком.

— Ты отказал Джону Готти? — смеется Рей. — Ну, теперь я точно знаю, что ты врешь.

Винс заводит машину на стоянку и выключает мотор. На другой стороне стоянки за одним из выносных столиков кафе сидит Клэй.

— Слушай, — произносит Рей. — Говорить буду я один. Ясно? — Он начинает распихивать деньги по карманам брюк. Карманы оттопыриваются от стодолларовых купюр. — Только дернись, я пристрелю девку, а потом и тебя. Усек, шеф?

Рей и Винс выходят из машины. Смотрят на столики кафе. Бет с трудом выбирается из машины после всех.

Клэй ждет в одиночестве.

— Это он и есть? Черный?

— Да, — отвечает Винс.

Бет встречается глазами с Винсом, в ее взгляде читается вопрос: «Что дальше?» Винс радуется, что им нельзя разговаривать, и ему не нужно объяснять ей, что на самом деле у него нет никакого плана. Планом была та речь, которую он произнес в машине.

— Ленни! — орет Рей в машину. — Шевелись.

Ленни не двигается. Рей шлепает ладонью по капоту.

— Лен. Пошли! — Потом Винсу. — Вытащи его.

Винс наклоняется, скользит по сиденью, прикладывает пальцы к шее Ленни сбоку. Кожа холодная и рыхлая. Пульса нет. Он хватается за запястье Ленни. Ничего. Он смотрит на плечо Ленни. Ножа нет. Винс вылезает из машины.

— Ну, он идет? — спрашивает Рей.

— Нет, — отвечает Винс и смотрит на Бет, на лице которой застыла решимость.

Рей качает головой, будто хочет сказать: «От Ленни следовало ожидать такой подставы».

— Ладно, с этим потом разберемся.

Они пересекают стоянку, подходят к столикам, где одиноко сидит Клэй. Он поднимается им навстречу, лезет в задний карман и достает буклет о спортивной машине, которую хочет купить.

— Здорово, Винс.

Винс указывает на него, потом на Рея.

— Клэй Гейнер. Ральф Ларю.

Рей обжигает Винса взглядом.

— Рей, — поправляет он. — Меня зовут Рей.

Добавить нечего. Они садятся, Клэй и Винс по одну сторону, Бет и Рей по другую. Винс протягивает руку под столом, надеясь, что Бет передаст ему нож для фруктов. Но она только смотрит на него так же безмятежно. «Не надо, — умоляет про себя Винс. — Господи, не делай этого!» Клэй открывает буклет и показывает Рею.

— Перво-наперво, пока мы не начали разговор, я спрошу напрямик. Хочу вот тачку прикупить. Вы не будете против?

Рей берет буклет, вертит в руках.

— Против? Еще как буду, жопа ты с ручкой! Если работаешь со мной, езди на «Кадиллаке». Или на «Мерседесе». На любой тачке этого класса. Но чтоб я этого японского дешевого дерьма не видел. Это, бля, не машина, а наручные часы.

Рей возвращает буклет Клэю, который бросает на Винса взгляд, означающий: «Я ж тебе говорил!»

— Ладно. — Винс обращается к Рею. — Ты получил все, что хотел. Теперь отпусти Бет.

— Рано еще, — улыбается Рей.

В этот момент Бет вдруг подпрыгивает, и Рей от неожиданности поворачивается к ней, предоставляя прекрасный ракурс. Он настолько потрясен, что не пытается увернуться или заслониться рукой, когда Бет всаживает маленький нож для фруктов ему в грудь со всей силой, которой только может обладать женщина сорока пяти килограммов весом. Трое мужчин за столом открывают рты. Нож с хрустом врезается в грудину. Проходит секунда, прежде чем Винс понимает, что случилось. Невредимый Рей смотрит перед собой, отломившееся лезвие стукается о стол, а храбрая Бет, замечательная Бет — подчиняясь теперь только порыву — молотит его оставшейся в руке рукояткой.

Рей бьет ее в челюсть. Бет падает со скамейки на землю. Рей вскакивает, наступает ей на горло, вытаскивает пистолет из-за ремня и наводит его на Винса, который уже поднял лезвие ножа.

— Гони чертово лезвие.

Винс смотрит куда-то за плечо Рея.

Рей подносит пистолет к лицу Винса.

— Гони нож, быстро!

Рей пинает Бет, та закрывает голову руками.

— Охота ножичек проглотить? — бросает он ей. И снова тычет пистолетом в Винса. — Нож сюда, шеф.

Ветер стихает, словно застыв в ожидании, на мгновение все замирает — Винс по-прежнему смотрит за плечо Рея. Наконец отдает ему лезвие. Рей тянется за ним, и тут тень падает ему на руку, одна толстая рука опускается на его плечо, а вторая ловко вырывает у него пистолет.

Рей поворачивается и сталкивается нос к носу с Анджем, одетым в темное пальто. Андж сердечно улыбается. Еще один человек, в солнцезащитных очках, стоит поодаль. Винсу он не знаком.

Рей в смятении.

— Андж?

— Рей. Как делишки?

— Андж?

Они стоят близко, на расстоянии шага. Все напряжены. Ветер развевает полы пальто. Бет смотрит на них с земли. Не отводя взгляда от Рея, Андж передает пистолет своему спутнику, который опускает его в карман пальто.

— Что… — Рей сглатывает. — Что ты тут делаешь?

— Пончик объяснил, где тебя найти.

Рей оглядывается на Винса, еще не совсем осознав, что происходит.

Андж сует руки в карманы.

— Джон хочет, чтобы ты вернулся домой, Рей.

— Да? — Рей переминается с ноги на ногу, будто шатаясь. — Ну… это… это… Да. Я в смысле, эта сраная дыра… Слава богу! — Он нервно смеется и поворачивается к Винсу. — Видишь, я тебе говорил, они меня позовут назад.

— Конечно, — соглашается Андж. — Ты нам очень нужен.

— Ты лучший, — подтверждает второй, будто читая по сценарию. — Живая легенда.

Рей не сводит глаз с Винса, потом переводит их на точку позади него. Руки Рея странно свисают по бокам, будто он не понимает, куда их теперь деть.

— Прости, — тихо отзывается Винс.

Его слова приводят Рея в чувство. Он моргает несколько раз и вытирает рот.

— Пошел ты, — отвечает он и поворачивается к Анджу с широкой, почти бесстрашной ухмылкой. — У меня тут чуть крыша не поехала. Этот урод… — Он указывает большим пальцем на Винса. — Шлюхи тут могут по спине запросто заехать… и ни цента не заработаешь. Я уж молчу про пиццу. Не поверишь, какая тут говенная пицца, Андж.

— Ничего, теперь тебе не придется переживать из-за пиццы, — отвечает Андж.

Рею в голову приходит какая-то мысль. Он лезет в карман за пачками денег, на которые Винс и Бет собирались купить дом.

— У меня, кстати, бабки есть, Андж. Для Джона.

Андж ухмыляется.

— Это необязательно, Рей, но, я уверен, Джон оценит.

Он делает шаг вперед, забирает пачки купюр и обнимает Рея за плечи.

— Ты хороший человек. Всегда печешься о других.

Андж уводит Рея, как младшего братишку с матча по бейсболу. Рей с радостью идет с ним. Андж шагает через стоянку, через дорогу, к соседней стоянке. Его спутник следует за ними, отстав на несколько шагов. В дальнем углу стоит квадратная четырехдверная машина, взятая напрокат. Из машины выходит третий, Рея сажают на переднее сиденье.

Перед тем как сесть, Рей в последний раз оборачивается на Винса. Поднимает руку, чтобы помахать, но не машет, Андж слегка толкает его внутрь. Рей исчезает в машине. Винс всматривается в ветровое стекло, но оно только отражает серые тучи.

Винс помогает Бет подняться с земли. Она садится рядом с ним на скамейку.

— Может, пойдем? — шепчет Клэй.

— Пока рано, — отвечает Винс. — Лучше подождем.

Через секунду Андж вылезает из машины и идет назад через стоянку. Ветер раздувает его черные с проседью волосы, словно капюшон.

— Договаривались, что ты привезешь его сюда к девяти, — замечает Андж.

— Мне надо было проголосовать.

— Без балды? И за кого голосовал, Пончик?

— Я предпочел бы не отвечать.

— Само собой, — кивает Андж. — Понимаю.

Андж обводит взглядом стоянку.

— Андж, познакомься, это моя подруга Бет.

Она машет ему здоровой рукой.

— Что с глазом? — Он указывает головой в сторону своей машины. — Рей постарался?

Она кивает.

— А еще руку мне сломал.

— Мне жаль. Он просто зверь. Примите мои извинения.

— А это Клэй. Мой почтальон.

Андж пожимает ему руку.

— А дантиста своего ты заодно не прихватил, Пончик?

Винс улыбается.

— Одна просьба, Андж… эти деньги у Рея… они не его. Они мои. Я хотел купить на них дом и, если…

Андж поднимает руку.

— Да ладно, Пончик. Ты знаешь, тут я бессилен. Теперь это бабки Джона.

Андж снова оглядывает стоянку, всматриваясь в шоссе позади и улицы, ведущие в центр города: трущобы из бурого камня, несколько высоких офисных зданий, все в окружении пологих холмов. Как будто город начали строить, а потом бросили. Неспешно тянутся машины по улицам окраин. Перед рестораном фонарь легко покачивается на ветру.

— Так это он и есть? Тот городишко, куда тебе так не терпелось вернуться?

— Да, — отвечает Винс. — Я здесь живу.

— Я себе его не так представлял. Он меньше… не знаю даже. — Андж пожимает плечами. — Просто меньше.

Он оглядывается на свою машину, потом снова смотрит на Винса.

— Но уверен, здесь хорошо.

— Ну и… мы в расчете, Джон и я? — спрашивает Винс.

— Да. — Андж поддергивает поблескивающие слаксы и хочет сказать что-то очень глубокомысленное. Наконец указывает толстым пальцем на Винса. — Ну, бывай.

Он идет через стоянку к машине. Ветер дергает его за полу пальто. Он открывает заднюю дверцу и садится.

Они смотрят вслед отъезжающей машине. Минуту тишину нарушает только шум деревьев на ветру.

— Так чего, мне машины не видать, как своих ушей, да, Винс?

Винс даже не поворачивается к Клэю.

— Не видать.


Полдня они лежат на диване — Винс смотрит в потолок, Бет прижимается к его груди. Кеньон в подгузнике, толстовке и в тапочках с бубенчиками на носках неуверенно шлепает вокруг журнального столика. То и дело с криком убегает к себе в детскую и каждый раз приносит оттуда какую-нибудь игрушку, чтобы гордо показать Винсу. На этот раз он притащил мягкую лягушку.

— Лягушка, — говорит Винс.

Кеньон смотрит на нее, бросает на пол, бредет в свою комнату и возвращается с заводным паровозом.

— Паровоз, — говорит Винс.

Мальчик роняет его и деловито поворачивается, словно какое-то руководство для малышей подсказывает ему, что именно так следует вести себя в присутствии гостя.

— Футбольный мяч.

Они не обсуждают случившееся, не говорят о том, как Винс убедил Анджа приехать в Спокан и выполнить задание самостоятельно, о том, что скорее всего ожидает Рея. Они не говорят о потерянных деньгах и о доме. И о том, что происходит сейчас — хотя у Винса такое чувство, что она догадывается. Они по очереди спят и следят за Кеньоном, который носится туда-сюда с игрушками, будто проводит свою детскую инвентаризацию. Он останавливается лишь один раз, чтобы потрогать новый беленький гипс Бет. Она сказала врачу в приемном покое «Скорой помощи», что попала в аварию. Ей, кажется, поверили. Потом они с Винсом поехали в банк и отменили заем.

— Вот и ладно, — только и сказала Бет.

Они оставили Ленни в его машине около «Дикса» и анонимно позвонили в полицию из банка.

— Крышка, — говорит Винс.

Выражение лица Кеньона остается неизменным. Он бросает крышку и, шаркая, удаляется к себе.

Винс чувствует Бет — вес ее тела равномерно распределен от его груди до ступней. Ему приятно ощущать, что вся она касается его всего. Он наблюдает за тем, как при каждом вздохе поднимается и опускается ее спина. Он запускает пальцы в ее волосы и целует ее в макушку.

Она трется щекой о его грудь.

— Скажи еще раз.

— Так, — отзывается он. — Я займу денег, мы найдем помещение и откроем ресторан.

— И я буду официанткой.

Его голос затихает до шепота.

— Ты будешь официанткой. А я директором. Назовем его «Корзинка для пикника». И будем подавать еду в таких корзинках. На стенах нарисуем деревья. А вместо столов расстелем на полу одеяла. Будем подавать холодную жареную курицу, бутерброды и большие пироги. И дети будут сновать повсюду, поставим горки и качели… получится как бы парк, но под крышей.

Кеньон приходит с игрушечным мишкой.

— Медведь, — говорит ему Винс.

— И будем жить в доме? — шепчет Бет.

— В большом доме с крыльцом и решеткой для барбекю. Вы с Кеньоном будете дожидаться меня с работы и пить лимонад из высоких стаканов.


Алан Дюпри вздрагивает, хватая чемодан с ленты транспортера.

Фелпс смеется.

— Впервые встречаю полицейского, который поехал в Нью-Йорк и нарвался на ограбление.

Дюпри безропотно отдает чемодан Фелпсу.

— И что же, он напал на тебя, свалился как снег на голову, двинул тебе в глаз и сломал пару ребер?

— Вроде того, — отвечает Дюпри.

— Только не говори, что не погнался за ним.

— Я погнался.

— Он забрал твой бумажник?

— Нет.

— Ну, хорошо хоть так. А то ведь стыдоба какая.

Они выходят через двери белого суперсовременного аэропорта к машине Фелпса. Садясь на сиденье, Дюпри постанывает от боли. Фелпс выезжает со стоянки, поворачивает на автостраду и спускается по холму Сансет к Спокану. За ними солнце пробивается сквозь тучи — еще немного, и закатится за горизонт. Фелпс вводит Дюпри в курс последних происшествий: преподаватель по ремонту дизелей из муниципального колледжа обнаружен в багажнике собственной машины, а сегодня владелец магазина «Стерео» найден заколотым на сиденье собственной машины около «Дикс Драйв-ин». Вместе с Дагом, владельцем фотоателье, убитым на прошлой неделе, получается три трупа за восемь дней.

— И между ними нет никакой связи? — интересуется Дюпри.

— Не просматривается, — отвечает Фелпс. — Да ты дыши глубже, парень. Всякое бывает. Если бы знать, почему. Может, в воде какая гадость завелась?

Дюпри смотрит в окно.

Фелпс говорит, что Винс Камден не объявлялся с того дня, как зашел к маршалам.

— Наверное, опять из города уехал.

Фелпс съезжает с автострады в пригородный район за Южным холмом. Поворачивает на улицу, где живут Дюпри и Дебби, подъезжает к дому. Свет горит.

— Завтра возьмешь выходной?

— Нет, — отзывается Дюпри. — Я выйду на работу.

Фелпс выскакивает из машины и пытается достать чемодан Дюпри, но Алан отмахивается и берет его сам. Он уже поднимается на крыльцо, когда Фелпс окликает его.

— Кстати, ты молодец. Вычислил, что Камден входит в программу по защите свидетелей. Отличная работа, парень. А что не поймал его — так не всякого же поймаешь.

— Да, — соглашается Дюпри, не оборачиваясь.

Войдя, он утыкается лицом в шею Дебби и повторяет историю о нападении грабителя. Она гладит его по спине, потом идет приготовить ему поесть. Дюпри опускается на стул в столовой, достает листок с номером из бумажника, снимает трубку и набирает номер.

— Медицинский центр «Дубовая роща».

— Здравствуйте, я бы хотел справиться о пациенте, которого привез сегодня утром.

— Простите. Мы не даем информацию о пациентах.

— Прошу вас. Я же сам его доставил. Просто хочу знать, у вас ли он еще. Его зовут Донни Чарлз. Он полицейский.

— Извините, сэр. Не положено.

— Пожалуйста. Это очень важно.

— Вы родственник?

— Нет. Я… его напарник.

Женщина на другом конце провода на мгновение умолкает. Алан слышит шелест страниц.

— Он здесь, — наконец отвечает она.


Они ужинают молча. Дюпри как раз сел в ванну, когда зазвонил телефон. До него донесся голос Дебби:

— Извините. Он в ванной.

Потом он провалился в сон. Очнулся в холодной воде. Дебби стояла в дверях.

— Алан. Может, выйдешь?

Дюпри выходит в халате и видит спину Камдена. Винс сидит на диване Дюпри, пьет кофе из чашки и смотрит результаты выборов по телевизору. Дюпри переводит взгляд на Дебби.

— Прости. Он сказал, что у него для тебя что-то есть. Я не хотела тревожить тебя.

Он успокаивающе гладит ее по руке, она уходит назад в кухню.

В телевизоре появляется мужчина с квадратной челюстью. Он обнимает жену, машет толпе сторонников в зале гостиницы в центре города, пожимает руки, а числа на экране говорят сами за себя: 60 % бюллетеней обработано: Гребби 61,4 %, Томас 38,6 %.

Наконец Винс Камден оборачивается.

— Привет.

Он держит карточку, которую Дюпри дал ему несколько дней назад, на обороте — домашний телефон.

— Извини. Я позвонил и узнал адрес у твоей жены. Не хотел ждать до завтра.

— Ты…

Винс Камден кивает.

— Иду сдаваться.

— За…

— А что у вас есть? — спрашивает Винс, улыбаясь. — Кредитки крал. Марихуаной приторговывал. — Он ерзает на диване. — Могу сказать, кто убил Дага, из фотоателье. И Ленни, которого нашли в машине около «Дикса». А может, и еще чего.

Дюпри молчит.

— Это не я, — продолжает Винс. — Это Рей. Он был у меня, когда ты заехал. Его рук дело.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел, как он убил Ленни. Всадил ему в плечо нож для фруктов.

— Ты знаешь, где сейчас этот Рей?

— Нет, — отвечает Винс. — Не знаю. Он жил в мотеле в западном районе. Но сейчас его там нет. Во время нашей последней встречи он сказал мне, что собирается обратно в Нью-Йорк.

— Один?

— Не могу сказать.

Дюпри не улавливает интонацию: то ли Винс не может сказать, то ли не хочет.

Винс поворачивается к телевизору. Дюпри в халате стоит позади него, не зная, что следует делать дальше. Или что ему хочется делать. Он просто устал, как собака. Наконец он опускается в кресло рядом с диваном напротив стойки с телевизором.

Дебби возвращается из кухни, ставит тарелку нарезанного бананового пирога на журнальный столик и доливает кофе в чашку Винса.

Винс откусывает от пирога.

— Очень вкусно, миссис Дюпри.

— Спасибо. — Она смотрит на мужа в ожидании помощи.

— Ой, простите, — вспоминает Дюпри. — Это… — Он запинается. — Это Марти или…

Он улыбается.

— Винс. Пожалуйста, зовите меня Винс.

— Винс. А это моя жена Дебби.

Винс пожимает ей руку, берет еще кусочек пирога и откусывает над тарелочкой. Они сидят перед телевизором, как семья, наблюдающая за результатами местных выборов. Перевес на стороне республиканцев. Даже таким тяжеловесам, как Уоррен Магнусон и Том Фоули, грозит проигрыш. Борьба за президентское кресло закончилась несколько часов назад, Рейган опередил соперника на девять пунктов и четыреста голосов. Джимми Картер вызывает негодование, потому что сдался так рано, когда избирательные участки были еще открыты в западных штатах. Диктор новостей переключается на штаб Картера, украшенный красными и белыми лентами. Розалин и Эми пристыжено стоят рядом с ним, как сподвижники по заговору, опустив руки по швам, и троица эта напоминает семейство южан, выгнанных из дому. Жалкая картина. Красные глаза Картера припухли: «Я обещал вам четыре года назад, что никогда не обману вас, поэтому я не могу стоять здесь как ни в чем не бывало и говорить, что мне не обидно». Его лицо сильно изменилось по сравнению с тем, каким было четыре года назад, будто время и тяготы постепенно расслабляли мышцы, и черты расплывались. «Я призываю новую администрацию решать проблемы, по-прежнему стоящие перед нами, и объединять американцев».

Дюпри косится на Камдена. Рот Винса полуоткрыт. Он смотрит так внимательно, словно это все происходит с ним самим.

— Я оденусь, и поедем, — тихо говорит Дюпри.

Винс кивает, не отрываясь от экрана.

Дюпри возвращается в джинсах и свитере. Он держит наручники за спиной, надеясь, что Винс не заметит их, хотя сам не понимает, почему это так важно. Дебби видит наручники и удивленно поднимает брови. На экране уверенный в себе Рейган фонтанирует эмоциями. «Меня не пугает то, что ждет впереди. И я думаю, американский народ это тоже не пугает…» Черные волосы разделены на пробор справа, запонки поблескивают на выглядывающих из рукавов темного костюма манжетах отглаженной белой рубашки. В нем уже больше от президента, чем в побежденном им сопернике. Тощая Нэнси сияет у него за плечом. «Вместе мы совершим то, что нужно. С нами Америка воспрянет снова». Он поднимает большой палец, обращаясь к толпе сторонников, те размахивают транспарантами с фамилией Рейгана, дождь конфетти обрушивается на актовый зал гостиницы.

История — это воспоминания, которых у тебя еще нет. История — это круг взлетов и падений, взлетов и падений. И как только что-то происходит, ты уже не можешь вспомнить времени, когда не предчувствовал это, когда ожидал результата, отличного от того, который имеешь теперь. Рейган машет рукой. «Даже если бы кампания была нервной и захватывающей, как мы предполагали, это ничего не изменило бы. Это самый унизительный эпизод в моей жизни».

Наконец Винс откидывается на спинку дивана. Поднимает взгляд и улыбается.

Дюпри не может разобрать выражение его лица — то ли он решил сдаться, то ли уловил иронию.

— Что?

— До меня только что дошло: меня же обвинят в афере с кредитками.

Это вряд ли, думает Дюпри. Но он не хочет, чтобы Винс передумал говорить, поэтому отвечает:

— Послушай, если будешь нам содействовать, если ты не соврал насчет своего дружка Рея, кто знает… может, уже через годик-другой выйдешь на свободу. А может, и того раньше.

— Да знаю, знаю, — кивает Винс. — Но уголовное пятно на мне останется.

И снова ироническая ухмылка.

— Да, — выжидательно соглашается Дюпри. — И…

— Ничего… ничего. — Улыбаясь, Винс поворачивается к телевизору. На экране мешанина из конфетти, воздушных шаров и флагов, а в центре всего этого стоит почти семидесятилетний человек, который клянется освободить свой народ от страхов и опасностей, чтобы люди перестали чувствовать себя ничтожными и уязвимыми. Он смело обещает повести их в прошлое.

Винс отворачивается.

— Слушай, а кто же я все-таки: ворона или озеро?

— Не знаю, — отвечает Дюпри. — Наверное, и то, и другое.

— Так я, в общем-то, и думал, — соглашается Винс.

— Готов?

Он встает, подставляет запястья и начинает жить.


notes


Примечания


1


Дао Дэ Цзин («Книга пути и благодати») — источник даосского учения и один из выдающихся памятников китайской мысли. Традиционно автором книги считается древнекитайский философ Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.).


2


Блинчик из кукурузной или пшеничной муки с завернутой в него начинкой (мекс. кухня).


3


«Война на бобовом поле в Милагро» (1974) — роман американского писателя Джона Николса (р. 1940), по которому был снят одноименный фильм (1988, реж. Роберт Редфорд).


4


Какая-либо из многочисленных книг о знаменитой экспедиции Мериуизера Льюиса и Уильяма Кларка 1803–1806 гг., отправленной президентом Джефферсоном для исследования краев, расположенных к западу от Миссисипи.


5


Крупнейшая тюрьма Нью-Йорка, расположена на острове Райкерс посреди Ист-Ривер.


6


Старая Добрая Партия (имеется в виду республиканская партия).


7


Южная Филли (Южная Филадельфия) — район Филадельфии, заселенный преимущественно иммигрантами и потомками иммигрантов из Италии и Ирландии.


8


Международный аэропорт города Чикаго, второй по занятости аэропорт в мире.


9


Главный герой одноименного детективного фильма с участием Клинта Иствуда.


10


Джон Уэйн (наст. имя — Марион Роберт Моррисон, 1907–1979) — американский актер, король вестерна.


11


Безалкогольный газированный напиток.


12


Спид — одно из названий амфетамина.


13


Вторая по старшинству комбинация карт в покере.


14


«Саймон и Гарфанкел» — самый успешный американский дуэт 1960-х годов, состоявший из музыкантов Артура Гарфанкела и Пола Саймона.


15


Дом — сокращенное от Доминик.


16


Спасибо, старина… семья! (Ит.).


17


Ассоциация помощи полицейским.


18


Каннеллони (ит.) — трубочки из теста, фаршированные мясом и сыром и запеченные в сливочном или томатном соусе.


19


Закуска.


20


Проволоне (ит.) — сорт сыра.


21


Дзити — короткие макароны, обычно запекаемые в томатном соусе.


22


Район Ист-Виллидж в Нью-Йорке, где авеню названы буквами алфавита: А, В, С, D.


23


Термины покера.


24


Одна из самых популярных разновидностей клубного покера.


25


Должностное лицо, надзирающее за условно-досрочно освобожденными.


26


Персонажи фильмов Дж. Лукаса «Звездные войны».


27


Каделл, Патрик Хейворд (р. 1950) — американский социолог, политический консультант, занимался опросами общественного мнения, работал на кандидатов в президенты от демократической партии во время предвыборных кампаний 1972 г. (Джордж Макговерн) и 1976 г. (Джимми Картер).


28


Пауэлл, Джоди (Джозеф Лестер Пауэлл-мл., р. 1943) — пресс-секретарь президента США Джимми Картера (1977–1981).


29


Имеется в виду Розалин Картер, жена президента США Джимми Картера.


30


Борт № 1 — самолет президента США.


31


Псалтырь, 25:1.


32


Имеется в виду Нэнси Рейган, жена президента США Рональда Рейгана.


33


Герцог — прозвище знаменитого американского актера Джона Уэйна, «короля вестерна»; здесь — намек на голливудское прошлое самого Рональда Рейгана.


34


Колумбус — административный центр штата Огайо.


35


Сомерс, Сьюзан (р. 1946) — американская киноактриса.


36


Имеется в виду Эми Картер (р. 1967) — младшая из четырех детей и единственная дочь Джимми Картера.


37


Уиртлин, Ричард Битнер (р. 1931) — главный эксперт по опросам общественного мнения в администрации Рональда Рейгана.


38


Гомер Пайл — герой одноименного телевизионного сериала 1960–1970-х годов о неуклюжем, но милом Гомере Пайле, который пошел служить в морскую пехоту. Каждая серия обычно заканчивалась победой Гомера над своими обидчиками, а в особенности над сержантом Винсом Картером.


39


Имеется в виду Фордхемский университет в Нью-Йорке.


40


Герои фильмов Дж. Лукаса «Звездные войны».


41


Псалтырь, 33:5.


42


Имеется в виду виски «Джим Бим»


43


Мондейл, Уолтер Фредерик (р. 1928) — вице-президент США в 1977–1981 гг.


44


Ратер, Дан (Дэниел Ирвин Ратер-мл., р. 1931) — известный американский телеведущий.


45


Маски, Эдмунд Сикстус (1914–1996) — американский политик-демократ и государственный деятель. Кристофер, Уоррен (р. 1925) — американский юрист и дипломат. В описываемый период Э. Маски занимал пост государственного секретаря США, а К. Уоррен — заместителя государственного секретаря.


46


Шула, Дон (р. 1930) — тренер по американскому футболу, знаменит как тренер команды «Майами Долфинс».


47


Коктейль из водки, жирных сливок и кофейного ликера «Калуа».


48


Коктейль. Как правило, делается из бананового ликера, «Амаретто» и ликера «Айриш крим».