Сезон обольщения
Дженнифер Хеймор


Семья Тристан #3


Молодая вдова леди Ребекка Фиск больше не планирует выходить замуж — ей вполне хватило одного несчастливого брака. Но природа требует любви, и Ребекка решает обзавестись тайным поклонником.

Он должен быть хорош собой, умен и искушен в сердечных делах. А идеально подходит на эту роль только неисправимый повеса Джек Фултон.

Поддавшись обаянию Джека, леди Фиск не подозревает: страстно влюбленный Фултон намерен не просто поразвлечься — он горит желанием пробудить в прелестной вдове ответное чувство и взять ее в жены.


Дженнифер Хеймор

Сезон обольщения


Посвящается Лоуренсу


Глава 1


Лондон

3 ноября 1827 года

«Сегодня я ему отдамся».

Бекки закрыла глаза, чтобы Джози, служанка, смогла опрыскать волосы розовой водой. Дрожь серпантином обвила позвоночник, скользнула вниз…

Джек Фултон. Отчаянный моряк, недавно вернувшийся в Лондон из многолетнего странствия. Сегодня вечером она впервые за четыре года дотронется до мужчины. Сегодня ночью она целиком отдастся ему.

Она уже месяц была знакома с Джеком, но все еще мало знала его. Впрочем, не больше знал о ней и он. Оставаясь наедине, они болтали о прошлом, о настоящем, но все это было поверхностно и ни к чему не обязывало.

Ей так больше нравилось. И все же было в нем нечто такое, что влекло заглянуть под этот твердый панцирь, открыть для себя то, что скрывалось под суровой, но красивой внешностью.

Она слегка тряхнула головой, чтобы отогнать от себя нахлынувшие мысли. Круглолицая Джози неодобрительно поморщилась, потому что при этом движении из прически госпожи выбилась прядь и служанке пришлось, сокрушенно вздыхая, поправить ей волосы.

Бекки открыла глаза и пристально вгляделась в зеркало, принесенное из гардеробной ее подруги Сесилии. Ах, какое лицемерие с ее стороны — желать больше узнать о Джеке Фултоне! И уж конечно, она не хотела бы впускать его в свою душу. Она уже давно накрепко заперлась изнутри и не собиралась вновь раскрываться перед кем бы то ни было. Даже перед любовником. Сердце ее надежно защищено, а эта ночь сделает ее свободной. Джеку не удастся ее ранить — она не допустит этого. Однако он может освободить ее из той одинокой тюрьмы, в которой она провела долгие годы. Он способен снова дать ей ощущение жизни.

— Ты думаешь о чем-то, Бекки? Я вижу по твоему лицу.

Бекки посмотрела в зеркало и встретилась взглядом с вошедшей подругой. Сесилия, леди Деворе, заложив руки за спину, стояла посреди комнаты — одной из гостевых спален своего дома. Белоснежное атласное платье с высоким воротником и широкий пояс с алой вышивкой подчеркивали стройность ее фигуры. Блестящие локоны цвета шоколада, завитками ниспадавшие из прически, обрамляли элегантный изгиб лебединой шеи и изящного подбородка.

Несколько часов назад Сесилия заехала за Бекки в дом ее брата, как будто бы для того, чтобы вместе отправиться в оперу. Но сегодня оперы для Бекки не будет. Вместо этого Сесилия отвезет Бекки в респектабельную гостиницу, где подруга намеревается устроить себе вовсе не такое уж респектабельное свидание с морским бродягой, в котором ложно, однако, разглядеть намек на джентльмена. Хотя скорее он джентльмен с намеком на морского бродягу.

Не было сомнения в том, что Джек Фултон — выходец из уважаемой семьи. Его отец состоял в Королевском тайном совете, старший брат мечтал войти в парламент, а средний был капитаном флота его королевского величества. Джек не принадлежал к верхушке аристократии, как семья Бекки или даже Сесилии, но кровей был самых уважаемых, это бесспорно.

Однако… Один взгляд на него — и сразу видно в нем что-то заманчиво непристойное. Что-то опасное, беззаконное, что учащало пульс Бекки и делало ватными колени. Его внешность волновала и притягивала. В отличие от привычных прилизанных, бледных и каких-то мягкотелых лондонских денди, Джек отличался смуглостью кожи; на лбу между бровями прочно залегла морщина, а когда он улыбался, мелкие лучики расходились от уголков его глаз. Свои каштановые — на тон светлее радужных оболочек — волосы и бачки он коротко стриг. Бледноватые губы часто складывались в лукавую улыбку, которая так хорошо сочеталась с озорным блеском глаз. И эти глаза, и эти губы в последний месяц часто являлись ей в эротических снах.

Сесилия слегка кашлянула, отвлекая подругу от непристойных мечтаний.

— Да… — задумчиво протянула Бекки, — я и впрямь о чем-то задумалась.

Темные глаза Сесилии смотрели с пониманием. Но она хотела услышать подробности от самой Бекки.

— Рассказывай.

Взглянув на горничную, Бекки знаком отпустила ее. Та не проронила ни звука, но, не упустив случая недовольно сморщить губы, заткнула пробкой бутылочку с розовой водой, поставила ее на стол, сделала реверанс и вышла.

Когда дверь щелкнула, закрывшись за нею, Бекки сказала:

— Думаю, сегодня это случится.

— Правда? — Голос Сесилии был мягок. Атласное платье зашуршало: она точно проплыла по мягкому ковру к туалетному столику, возле которого сидела подруга. — Да ты не на шутку увлеклась мистером Фултоном?

Опершись локтем левой руки о блестящую дубовую поверхность, Бекки пошевелила двумя пальцами. Они часто напоминали о себе, но она научилась испытывать даже какое-то удовольствие от этого ощущения — видимо, привыкла к нему. Оно успело стать частью ее самой, как и немного искривленный, плохо сросшийся локоть. Это напоминало ей о том периоде жизни, который она забыла бы с огромной радостью.

— Увлеклась. Но не столько им самим… сколько некоторыми частями его существа.

— О! — Губы Сесилии сложились в хищную улыбку. — И с этими частями его существа ты желала бы познакомиться поближе…

Бекки вспыхнула, поерзала в кресле…

— Можно сказать и так.

Знаменитая прямолинейность Сесилии распространялась и на такие стороны жизни других людей, которые большинство предпочли бы не афишировать. На самом деле именно эта ее черта и привлекла к ней Бекки, когда они впервые встретились в прошлом сезоне. Спокойное понимание природных инстинктов человеческой натуры казалось одновременно и свежим, и шокирующим.

Когда по окончании сезона лондонское общество в основном покинуло столицу, семья Бекки осталась. Сесилия тоже не поехала в деревню, ссылаясь на отвращение к сельской жизни. И вот, когда весь свет удалился из Лондона, Сесилия и Бекки сблизились и стали встречаться почти каждый день. Но и теперь, несмотря на долгие месяцы их тесного знакомства, Бекки частенько краснела в ее присутствии.

Брови Сесилии распрямились, губы смягчились — лицо ее теперь выражало сочувствие. Она ласково положила длинные пальцы Изящной руки на плечо подруги:

— Рада за тебя. Это так долго тянулось.

Действительно, прошло уже четыре года с тех пор, как Бекки в последний раз была с мужчиной. Она так обожала своего мужа — жаждала его ласки и сама страстно ласкала его, упиваясь каждым прикосновением… пока это все не случилось.

— Слишком долго, — прибавила Сесилия.

Бекки шумно выдохнула и в раздражении посмотрела на подругу:

— Нет, ты определенно испорчена, Сесилия. Многие вдовы вообще не прикасаются к другому мужчине после смерти мужа.

Сесилия, чьи манеры безукоризненно соответствовали обычаям высшей аристократии, в чём-то ухитрялась идти гораздо дальше прочих людей ее круга. Тонкие темные брови ее круто выгнулись.

— Что ж, это их упущение. Я потеряла мужа в том же году, что и ты, но с тех пор уже многие согревали мою постель. — Она пожала плечами. — И не подумаю раскаиваться в этом. Я люблю мужчин.

Бекки скривила губы:

— В самом деле? Я бы так не сказала. В целом, мне кажется, ты весьма цинично относишься к мужскому полу.

Сесилия усмехнулась и положила ладонь на плечо Бекки.

— Конечно, ты права. Осмелюсь сказать тебе правду: мужчины гораздо приятнее, когда лежат голые в моей постели, а их рты заняты моим телом, а не разговорами.

Легкие кудряшки защекотали шею; Бекки резко отвела взгляд от подруги. В их последнюю встречу Джек поцеловал ее. Нежное прикосновение этих губ — и словно электрический разряд пронизал все тело, напомнило, что, сколько бы она ни сдерживалась, ее природная страстность никогда не умрет.

— Ты готова, Бекки. — Сесилия ободряюще сжала ее плечо.

— Не уверена.

— А я уверена. Это то, что тебе нужно. И что бы ни случилось между тобой и мистером Фултоном этой ночью, ты во всеоружии.

Последние несколько месяцев Сесилия занималась тем, что вызволяла Бекки из крепких уз ее любящей, но слишком заботливой семьи. Однажды поздно вечером, после нескольких бокалов кларета, Бекки призналась в своих тайных желаниях, и Сесилия взялась учить ее тому, что должна уметь делать умная вдова: как закрутить интрижку, начав с соблазнения, и как закончить — имея в виду не просто кульминацию страсти, но и все неизбежные последствия.

Так что теперь она действительно была совершенно готова.

— Чувствую себя такой бессердечной. — Глядя в зеркало на Сесилию, Бекки провела пальчиком по плавному вырезу своего белого муслинового платья. Она приехала в дом Сесилии в тяжелом шелковом наряде для оперы, но теперь этот костюм висел в дубовом гардеробе. Сегодня вечером Бекки снимет и вот это легкое белое платье… Но сначала его полупрозрачная ткань сама расскажет Джеку о ее намерениях. — Как-то это неправильно… Грешно это — столь легкомысленно относиться к сердечным делам.

Сесилия решительно покачала головой и снова заложила руки за спину.

— Ты не должна так думать. Я уверена: один из недостатков нашего пола в том, что мы чересчур усложняем вопросы плотской любви. В итоге просто не видим мужчин такими, какие они есть на самом деле.

Бекки нахмурилась, не спуская глаз с отражения подруги в зеркале:

— И какие же они?

— Да просто охотники за телом, совершенно не знающие ничего об этих самых сердечных делах.

— Но в чем-то дела плоти и сердечные дела должны хоть немного совпадать.

— Иногда и совпадают, — признала Сесилия. — Но это скорее исключение. Редкий экземпляр из мужского племени позволит плотским желаниям проникнуть себе под кожу, не то что дойти до сердца. — Улыбнувшись, она махнула рукой: — Да-да, знаю: твой брат — один из них. Но стоит повнимательнее рассмотреть остальных мужчин нашего круга, чтобы понять, насколько я права.

Бекки улыбнулась в ответ и поднялась из-за туалетного столика. Она была готова. Верная Джози, несмотря на присущую ей дерзость, держала рот на замке, до сих пор никому ни словом не проболтавшись о проделках своей госпожи, и, уж конечно, станет хранить молчание, пока та не вернется утром. Сесилия проводит ее до гостиницы, оставит там для свидания с Джеком, а потом вернется за нею в два часа.

— Ты, без сомнения, права. — Бекки выпрямила спину. — Не волнуйся, пожалуйста, Сесилия, я помню все, чему ты меня научила. Мое сердце останется равнодушным. Что бы ни получилось из нашего свидания с мистером Фултоном, я сохраню о нем самые нежные воспоминания.

Сесилия взяла ее за руку и крепко сжала, улыбаясь.

Бекки надеялась, что говорит правду. Она по-настоящему хотела, чтобы это была правда. И все же была напугана. Да-да, конечно, все предостережения подруги будут учтены. Но, как это ни ужасно, приходится признать, что Джек Фултон уже успел растопить часть ее ледяного панциря и начал пробираться под него.

Натягивая новые, только что принесенные из мастерской перчатки, Джек бросил взгляд на графа Стрэтфорда:

— Ну как, все в порядке?

Стрэтфорд кивнул, но тут же вопросительно выгнул бровь:

— Полагаю, я просто обязан спросить тебя в последний раз: ты уверен в том, что поступаешь правильно? Я сам с этой дамой не знаком, но семья у нее непростая. Если бы только узнали, что ты задумал…

Джек остановил его, подняв руку:

— Спокойно. Никто не знает. И никто ничего не узнает.

Стрэтфорд был единственным человеком в Лондоне, которому Джек доверил свой план. Три месяца назад он вернулся в Англию после двенадцатилетнего отсутствия и обнаружил, что большинство его юношеских приятелей превратились в слабые, фатоватые существа. К счастью, случайно встреченный в одной из таверн на Стрэнде граф оказался исключением.

Со временем Стрэтфорд рассказал обо всем, что с ним приключилось. Как и самому Джеку, ему пришлось пережить ужасную потерю. Но именно этот горький опыт сделал из него того человека, каким он был сегодня. Его считали распутным повесой и безнравственным дебоширом. Он принадлежал к тому роду мужчин, против которых предостерегали своих невинных дочерей заботливые благочестивые мамаши.

Но вопреки всем самым страшным предостережениям дьявольское безразличие, которое только он один умел так на себя напускать, а также его лоск и стиль вкупе со светлыми, на несколько тонов светлее, чем у Джека, волосами и атлетической фигурой позволяли Стрэтфорду немедленно поймать на крючок любое существо женского пола, которое имело неосторожность к нему приблизиться. Граф спокойно относился к своей репутации и лишь пренебрежительно улыбался, хищно поблескивая голубыми глазами. Если бы Джеку не были знакомы такие же чувства, он бы не распознал в этом вызывающем равнодушии горечи и отчаяния, точивших душу его друга.

Мужчины вышли через парадные двери графского дома на Сент-Джеймс-сквер. Солнце скупо проливало свет сквозь густую дымку, листья и пыль несло по улице, то и дело закручивая в вихре. Зато ветер прогнал тяжелый городской дух и оставил на улицах свежий аромат, присущий самому началу поздней осени.

Глядя на выметенную ветром площадь, Джек плотнее запахнул черные шерстяные лацканы пальто. Мимо прогрохотали две кареты, за ними проехали несколько верховых и телега молочника. Он оглянулся на друга, который задержался на ступенях дома, чтобы застегнуть стильное темно-серое пальто.

— Мне необходимо сделать этот шаг, — сказал он достаточно громко, чтобы граф мог слышать его сквозь уличный шум.

Стрэтфорд приостановился, положив руку на перила лестницы. Аметист на его безымянном пальце слабо блеснул в бледном солнечном свете.

— Знаю.

— Способ только один, — решительно продолжил Джек. — И времени у меня не много. Я не побегу из Англии поджав хвост.

— Разумеется. — Стрэтфорд говорил мягко, но взглядом из-под полей своей шляпы так и буравил Джека. — Я бы выбрал другой путь, но я не ты, конечно.

— Нет, — согласился Джек, — ты не я.

Граф содрогнулся, отчего гордая осанка словно бы на мгновение покинула его, а потом грациозно сбежал с двух последних ступенек.

— У меня нет ни малейшего желания дать кому бы то ни было заковать меня в кандалы.

У Джека тоже не было такого желания. Во всяком случае, пока он не увидел леди Ребекку — Бекки. Это случилось полтора месяца назад в Британском музее. Он следовал за нею на расстоянии, смотрел, как она прижимает руку к груди, склоняясь над артефактами и внимательно изучая их, пока ее спутники болтали и сплетничали между собой. Его сердце мало-помалу обволакивала нежность. Стоя в стороне от остальных, она выглядела такой хрупкой и недоступной — ему казалось, даже неземной. Но все же что-то в ней, какая-то смутная тень, которую он, впрочем, скорее ощутил, чем смог заметить взглядом, напоминала ему самого себя.

Вскоре он узнал, что она вдова и приходится сестрой эксцентричному герцогу Кантону. Еще в юном возрасте, когда ей было восемнадцать, она потеряла мужа, а потом покалечила руку в дорожном происшествии. Вот почему она так прижимала эту руку там, в музее. И хотя со времени происшествия и со дня смерти мужа прошло уже четыре года, ходили слухи, что ее семья, словно огромная птица, распростершая над гнездом мощные крылья, оберегает ее добродетель, как если бы она до сих пор была девицей на выданье.

А когда Джек узнал о ней больше, его вдруг осенило: вот оно! Вот решение его проблемы.

Вскоре ему стало известно, что Сесилия, леди Деворе, является наперсницей этой женщины, избранной им в качестве цели. К счастью для него, леди была одной из некогда покоренных Стратфордом дам, и они продолжали дружить. Стрэтфорд организовал встречу и представил ей Джека. Усыхав о его интересе и желании познакомиться с леди Ребеккой, леди Деворе пронзила его холодным взглядом, но с готовностью согласилась обсудить возможность этого знакомства.

На другой день леди Деворе послала записку, в которой значились день, время и место — комната в маленькой элегантной, но не слишком притязательной гостинице недалеко от Стрэнда.

Он встречался с леди Ребеккой уже пять раз. Леди Деворе присутствовала на первом свидании, однако все последующие проходили наедине. Они обедали вместе, играли в шахматы, допоздна просиживали за беседой. Бекки играла ему на фортепиано, а он увлеченно, с напряжением наблюдал, как она прикусывает нижнюю губу, сосредоточенно разбирая ноты.

Его уже утомило кокетство. Он устал от необходимости продираться сквозь дебри ее застенчивости. Джек видел, что она его желает, — замечал ее взгляд, устремленный на него через всю комнату. Он сразу почувствовал, как замерло ее дыхание, когда он впервые коснулся губами нежной щеки. Позавчера он поцеловал ее, и она ответила ему так страстно! Она была готова.

Но что важнее, отпущенное время истекало. Он должен жениться или умереть — еще до Рождества.

Сегодняшний вечер определит их будущее.

Сегодня ночью начнется последний акт его жизни, который ему суждено провести с леди Ребеккой Фиск.

Бекки оперлась на руку лакея и вышла из кареты, зябко кутаясь в отороченный мехом плащ с капюшоном. Перед нею возвышалось здание гостиницы. Сесилия тоже выскользнула из экипажа и остановилась рядом с подругой.

Непримечательный фасад отеля «Шеффилд» был выкрашен в скучный серый цвет — под стать стальным тучам, которые нависли над ним в этот холодный ноябрьский день. Однако за невзрачным фасадом скрывался весьма достойный интерьер: общие залы внизу и двадцать отлично обставленных дорогих покоев для гостей в верхних этажах. Сесилия посоветовала Бекки взять апартаменты из двух комнат на последнем этаже в конце коридора. Входная дверь вела прямо в гостиную с фортепиано, мраморным камином и элегантной французской мебелью. Двустворчатая дверь на другом конце зала вела в роскошную спальню, какой Бекки еще не доводилось видеть. Сегодня ночью ей предстояло войти в эту спальню — хотя она понимала, что, скорее всего ее взоры будут заняты Джеком Фултоном, а не изысканным декором.

Сесилия сжала ее руку:

— Ты готова?

— Да. — Она добавила решительных ноток в свой голос. — Да. Готова.

Она хотела, чтобы это случилось сегодня. Даже больше, чем могла признаться Сесилии. Даже зная, что та ее, безусловно, поймет.

— Тогда пойдем.

Сесилия глубже надвинула капор, а Бекки покрыла голову капюшоном. Они вошли в гостиницу рука об руку. Хозяин, мистер Шеффилд, встретил дам у входа, словно весь день специально поджидал именно их. Он приветливо и простодушно улыбался.

— О, миссис Флетчер, миссис Джеймс! Как я рад снова видеть вас!

Они назвались чужими именами. Сесилия всегда пользовалась фамилией служанки, если ей случалось назначать подобные встречи. Распространенная фамилия Флетчер обеспечивала необходимую анонимность, несмотря на то что Сесилия принадлежала к довольно узкому аристократическому кругу, где трудно было оставаться незаметным. Фамилия Джеймс встречалась еще чаще, так что Бекки без колебаний последовала примеру подруги, взяв ее взаймы у своей прислуги.

Дамы ответили на приветствие мистера Шеффилда, причем Бекки старалась не смотреть ему в глаза. Она чувствовала неловкость, ведь мистер Шеффилд наверняка понимал, что самый лучший номер она снимала не для чего иного, как для тайного свидания с мужчиной. Но, взглянув ему в глаза, она увидела в них только любезность. Ни малейшего осуждения.

У Бекки подобное отношение никак не укладывалось в голове, даже несмотря на то что оно было оплачено.

Мистер Шеффилд проводил дам в свой маленький, но со вкусом обставленный кабинет. Весь первый этаж отеля благоухал ароматами кофе, табака и мускатного ореха, но в пространных помещениях они рассеивались, да и само сочетание этих мужских запахов не доставляло Бекки неудовольствия. Тут не было ничего удивительного, ведь в гостинице чаще всего останавливались богатые купцы, приезжавшие по делам в Лондон.

Мистер Шеффилд повернулся к деревянной панели на стене, где рядами висели на крючках ключи.

— Я приказал убрать комнаты специально к вашему приходу, миссис Джеймс. В номере есть буфет с отборными сырами, булочками и фруктами. Напитки, которые вы заказывали, тоже там. — Он сделал паузу. — Да, и ваш гость уже пришел.

Лицо ее внезапно вспыхнуло.

— Благодарю вас, мистер Шеффилд.

Он вложил ключ ей в руку. Быстро сомкнув пальцы, Бекки уже не слышала, как он желает ей приятнейшего вечера. Они с подругой направились к лестнице.

— Ты просто восхитительна. — Сесилия явно решила ее подбодрить.

Бекки еще гуще залилась краской и едва выдавила из себя:

— Восхитительна?

— Ты так мило краснеешь и тушуешься всякий раз, когда мы сюда приходим, что можно подумать, мистер Шеффилд не видит подобные вещи ежедневно.

— Именно поэтому он меня не осуждает? — пробормотала Бекки. Ей впервые пришло в голову, что все эти мужчины, которых она встречала в коридорах и холлах отеля, возможно, приехали сюда вовсе не по делу, а ради свиданий со своими любовницами.

— Ну конечно, не осуждает. Ты хорошо платишь ему, не портишь его имущество, да и вообще вполне респектабельна. Какое право он имеет осуждать тебя?

— Но он же знает, чем я тут занимаюсь, зачем я здесь…

— Конечно, знает.

Шагая по ступеням, Бекки вздохнула. Воистину мир сильно отличался от того, что рассказывали воспитатели.

Ей с детства внушали, что существуют нерушимые законы морали, которым подчиняются и, безусловно, следуют все вокруг без всякого исключения. Что есть хорошее и дурное, добро и зло. Но еще столько всяких поступков и мыслей очутилось между ними.

— Люди так непросты… — промолвила она, когда обе подруги миновали первый марш лестницы и, повернув, стали подниматься выше.

— Согласна, — кивнула Сесилия.

— Их поступки — тоже.

— Да, это правда, — снова согласилась Сесилия, немного помолчав.

Крепкий, удушливый запах амбры и гвоздики спустился с верхней площадки лестницы, предвещая появление своей обладательницы: шелест обширных юбок нарастал, на двух подруг надвигалась статная дама. Остановившись, Бекки в ужасе увидела ее лицо — точнее, пару темных глубоко посаженных глаз. Женщина ответила ей долгим пристальным взглядом, и Бекки вдруг поняла, что узнана.

Дама повернулась к Сесилии и, высокомерно промолвив «простите», подобрала свои юбки, уступая дорогу, после чего продолжила путь вниз по лестнице.

Женщина исчезла из виду, а Бекки и Сесилия дошли до следующего этажа. Тут Бекки остановилась и, ухватившись за перила, прошептала:

— Я ее знаю.

— В самом деле? — нахмурилась Сесилия.

— Это леди Боррилл. Ее муж заседает в парламенте вместе с моим кузеном Тристаном. Они друзья. Я знала, что, пока их дом ремонтируется, Борриллы живут где-то в гостинице, но не думала, что именно в этой.

Сесилия поглядела вниз, туда, где скрылась из виду статная леди.

— Но она тебя, кажется, не узнала.

Да как же она могла не узнать? Бекки встречалась с ней не один раз. Правда, леди Боррилл никогда не отличалась острым умом, но ведь они с супругом даже гостили как-то целый месяц в Калтон-Хаусе. Это было как раз зимой, перед самым отъездом Бекки в Лондон к очередному сезону.

— Все, я пропала, — прошептала Бекки, но Сесилия решительно возразила:

— Ты не можешь знать этого. Скорее всего она тебя просто не помнит.

— Я так не думаю. Ах, Сесилия, она догадалась, для чего я здесь!

— Ну что ты, нет, конечно.

— Откуда у тебя такая уверенность? — Хоть Бекки и говорила тихо, в голосе ее звучал вопль отчаяния. — Я в городском отеле, хотя ей прекрасно известно, что живу я в доме брата. Для чего мне было еще сюда приходить, как не…

— Ты со мной, — терпеливо объяснила Сесилия. — Обо мне она ничего не знает. Скорее всего решит, что ты пришла ко мне в гости.

Бекки зажмурилась и несколько раз сжала и разжала кулаки, заставляя себя расслабиться. Леди Боррилл не имела никаких причин уничтожать ее. Да и скорее всего она действительно не узнала ее в этом темном плаще, с покрытой головой. Если бы узнала, то уж наверняка остановилась бы, чтобы расспросить о здоровье родных. Нет, в самом деле, ее опасения просто смешны.

— Ты права. Наверное, я чересчур взволнована.

— Это вполне естественно. — Сесилия улыбнулась. — Ну пойдем. — Она протянула руку подруге. Бекки дала ей свою, и крепкое пожатие Сесилии еще больше ободрило ее. Они двинулись по коридору. — Завидую тебе, — шепнула Сесилия.

— Почему? — Бекки удивленно приподняла брови.

Сесилия вздохнула:

— Да потому что нет ничего прелестнее, чем в самый первый раз…

— Но… Это у меня уже не в первый раз.

Сесилия широко улыбнулась:

— Ну что ты! Ты не понимаешь, моя дорогая. Бывает первая физическая близость, а бывает первая настоящая, которая, думаю, случится у тебя сегодня.

Бекки качнула головой и нервно усмехнулась:

— Я так не думаю…

Ей нравилось заниматься любовью с Уильямом. И как ни мимолетны были те моменты, как неожиданно они ни кончались, это доставляло ей настоящее удовольствие. Несмотря на ужас, который случился потом, она не отреклась бы от этого.

Сесилия понимающе улыбнулась. Они дошли до конца коридора и остановились возле высокой белой двери апартаментов.

Еще раз пожав ей руку, Сесилия отпустила подругу:

— Ну вот, Бекки, здесь я тебя оставлю. Мой кучер заберет тебя в два часа.

Бекки чмокнула ее в щеку:

— Спасибо тебе.

Сесилия усмехнулась, и ее смех прозвенел как ручеек.

— Пожалуйста. Уверена, что ты приятно проведешь время.

И она поплыла по коридору прочь, постукивая по паркету каблучками. А Бекки постояла, глядя на дверь, пока шаги Сесилии не смолкли, потом глубоко вздохнула, вставила ключ в замок и повернула его.


Глава 2


Дверь щелкнула — Джек обернулся. Он стоял возле столика, на котором в ряд выстроились хрустальные графины с напитками. В руке у него был стакан бренди.

Леди Ребекка притворила дверь и словно поплыла в глубь комнаты, бесшумно скользя по темно-серым и голубым кудряшкам ковра. Она напоминала сейчас Снежную королеву, в этом блеске белоснежной чистоты, такая маленькая, ладная и такая безупречная. Она держалась благородно и сдержанно, почти холодно.

Джек улыбнулся краешками губ. Насколько приятнее видеть ее тающей, мягкой, теплой и цветущей подобно весне. Он хотел снова увидеть ее такой. И сегодня вечером, и, даст Бог, еще много раз потом, в будущем.

Кивком поприветствовав Джека, она сняла плащ и повернулась, чтобы повесить его на позолоченную вешалку, которая стояла у входа.

Пульс забился на шее у Джека, как только она вошла, но теперь он еще участился. Ладонь стиснула стакан с бренди. Джек замер, но каждый его нерв, казалось, крутил бешеное сальто.

На Бекки было прозрачное платье из газа — напоминание о французской моде начала столетия, так отличавшейся от нынешней, с ее жесткими корсетами и толстыми тканями. Платье соблазнительно облегало женственные формы — Бекки напоминала статую Афродиты. Глубокий вырез обнажал взору самый верх пышной груди, а подхвативший ее снизу искусно вышитый золотом пояс привлекал внимание и к декольте, и к едва заметным сквозь сборки тонкого газа двум более темным пятнышкам. Подол платья обрисовывал изящный изгиб бедер, обещая столь же совершенную линию стройных ножек. Она стояла перед ним не дыша, подобно прекрасной жертве.

И тут он понял словно громом пораженный, насколько Бекки ему доверяет. Она была уверена, что он ее не обидит.

Острием кинжала чувство вины пронзило все бушевавшие в нем желания и пригвоздило их к самому сердцу.

Но, черт побери… Иного пути нет. Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— Вам нравится? — Чувство вины мгновенно улетучилось, как только зазвенел ее голос.

Джек впился глазами в ее лицо.

— О да, — промолвил он, — очень.

Мало-помалу ее натянутость начала исчезать.

— Я рада.

Джек повернулся к столику с напитками и поднял бокал, который наполнил для нее:

— Хересу?

Она приняла вино с благодарной улыбкой, бледные хрупкие пальцы красиво обняли хрустальные стенки бокала.

— Благодарю вас.

Он проследовал за Бекки к обитому серебристой тканью дивану, стоявшему в центре гостиной, и, лишь дождавшись, когда дама усядется на шелковые подушки и пригубит вино, опустился рядом с нею.

Именно здесь он впервые ее поцеловал. И сегодня в глубине ее глаз теплилось воспоминание об этом поцелуе. У Бекки были самые чарующие глаза из всех, в какие ему доводилось заглядывать. Иногда темно-синие, как ночное ясное небо, иногда — как и сейчас — глубокого цвета индиго.

В нем вдруг вспыхнуло желание завладеть ее губами, и все тело напряглось в ожидании, однако он призвал себя к сдержанности. Сегодня — особенный вечер. Он не должен его испортить.

Джек не сводил с нее взгляда. Потом залпом допил бренди, отставил стакан на столик и, обхватив ладонью затылок Бекки, привлек ее к себе. Она не сопротивлялась. Лишь вздох — почти что вздох безысходности — слетел с ее губ.

Он все крепче обнимал ладонью нежный затылок, пока наконец их губы не встретились. И это прикосновение было подобно искре, от которой зажегся в крови огонь.

Губы ее — лепестки розы — были так мягки, так соблазнительны, нежны и сладки…

Не отпуская ее, Джек закрыл глаза и с наслаждением вдыхал аромат цветущей весны — доказательство того, что Снежная королева уже начала оттаивать. Потом он погладил ее губы своими, касаясь носом кончика ее носа. Бекки оставалась неподвижна. Она ждала: кожа ее теплела, желание пульсировало во всем теле.

— Я мог бы остаться тут на всю ночь, — прошептал он. — Вот тут.

И он снова поцеловал ее — совсем легонько коснулся. Однако рука его на затылке Бекки стала тверже, и, надежно держа ее голову, Джек тронул языком ее верхнюю губу, наслаждаясь этим тончайшим вкусом.

— Джек… — Она вздохнула, ее уста слегка шевельнулись в ответ. Она крепко схватила его за плечи, впившись пальцами в его бицепсы.

— Что ты? — Произнося каждое слово, он ласково гладил ее губы двоими. — Чего ты хочешь?

Она замерла. Казалось, перестала дышать. Джек открыл глаза и увидел, что Бекки, наоборот, опустила веки. Неподвижностью она напоминала безукоризненную фарфоровую статуэтку.

Он немного подался назад, чтобы лучше разглядеть ее лицо. Эту гладкую кожу, алые губы, темные линии ресниц и черные как ночь дуги бровей. Шелковистые темные волосы — как он предполагал, обычно прямые — сейчас были закручены в кудряшки, обрамлявшие овал лица.

Она приоткрыла рот, и Джек едва удержался, чтобы снова не прикоснуться к нему, если не губами, то кончиком пальца.

— Тебя хочу, — бесхитростно ответила она.

Джек ошеломленно молчал.

Бесспорно, он и сам чувствовал ее желание. Все предыдущие свидания она с готовностью шла навстречу всем его дерзновениям. Сегодня она подтвердила эту готовность, надев такое тонкое платье.

Просто он не ожидал, что Бекки скажет об этом. Да еще так скоро. Он думал, что ему придется всю ночь преодолевать ее природную застенчивость, утешая, лаская, добиваясь ее расположения. Заставляя не просто желать себя, но жаждать.

Все пять прошедших свиданий он оттачивал свою тактику, так чтобы, беспрепятственно ее применить в эту ночь. Соблазнение было безукоризненно рассчитано и спланировано безупречно.

Ее голос распалил ему кровь, но он все-таки сдержал себя. Не теперь. Не сейчас… Джек бросил быстрый взгляд на каминные часы — вот именно: не в ближайший час.

Черт возьми! Он скрипнул зубами.

— Бекки… — Его рука скользнула по стройной шее, между лопатками… ниже… и остановилась.

И тогда он поцеловал ее. Жар тонких пальцев обжигал ему плечи. Не было сил сопротивляться. Вся она была опьяняющей смесью яростной жаркой агрессии и ласкового вопроса, робости и смелости, пылкости и покорности, тьмы и света. Губы их слились в отчаянном поцелуе.

У него захватило дыхание, Бекки замерла. С поцелуем время словно остановилось.

— Что с тобой? — шепнула она, как будто бы мягкой теплой пуховкой провела ему по щеке. — Почему ты сомневаешься?

Обняв ее крепче, Джек усадил Бекки к себе на колени. Она запрокинула голову и все так же доверчиво глядела на него.

Он провел пальцем по ее лицу со лба по гладкой щечке — к подбородку, словно обрисовал контур. Она была так юна… и выглядела еще моложе своих лет. Но излучаемая ею уверенность принадлежала скорее зрелой опытной женщине.

Она снова взяла бокал и, сделав большой глоток, слегка поморщилась.

Затем соскользнула с колен Джека, отодвинулась от него подальше и поставила бокал на стол. Прямо у него на глазах между ними снова воздвигались прежние преграды. Бекки становилась холодной и отстраненной. Весна внезапно закончилась — так же скоро, как и пришла. Бекки смотрела прямо перед собой.

— Я не понимаю.

— Что ты имеешь в виду? — Джек нахмурился.

— Я в самом деле не понимаю, почему ты здесь со мной. — Она со вздохом пощупала раненую руку. — Ведь я в таких вещах совсем неопытна. Конечно, тебе не слишком приятно это слушать, ведь ты волен выбирать любую из многочисленных лондонских вдов, чей арсенал любовных ласк стократ превосходит мои умения. Так почему же…

Чувство вины сделалось тяжелее, все больше напоминая проглоченное пушечное ядро. Джек накрыл своей ладонью пальцы Бекки, которыми она массировала поврежденный локоть.

— Если бы мне был нужен кто-то другой, я бы не пришел сюда. Ты должна это понимать.

— Но почему? — Синие глаза пытливо изучали его лицо, стараясь разглядеть в нем истину. Джек понял, что придется еще раз солгать ей.

— Я увлекся тобой с первого взгляда, — сказал он, и покуда это была правда. Во всяком случае, не ложь, а, скорее, умолчание о некоторых фактах.

— Почему?

— Потому что ты на меня похожа, — ответил Джек, не успев понять, насколько недальновиден такой ответ.

— Что ты имеешь в виду?

Он погладил ее бальную руку:

— Ты тоже страдала. Тоже испытала боль. — При этих словах она вздрогнула. — Ты прекрасная женщина, Бекки. Настоящая леди. С той минуты, когда я тебя увидел, мне хочется узнать тебя ближе.

— А когда ты меня впервые увидел?

— В Британском музее.

— Я помню этот день. Я ведь тебя тоже сразу заметила.

— Правда? — Джек считал, что она не могла его видеть.

— Правда. Ты стоял, прислонившись к стене, в такой непринужденной позе… но смотрел на всех весьма пристально. Казалось, окружающие люди очень тебя занимают.

Джек слегка усмехнулся. Ведь со дня возвращения в Лондон он и в самом деле принялся заново изучать англичан, своих соотечественников, сравнивая их с людьми, которых ему доводилось встречать в странствиях.

— Мне ты показался… тоже показался интересным, — продолжала она. — Привлекательным. Я хотела разузнать, кто ты, но ни одна из моих спутниц не была с тобой знакома.

— А я в тот же день спросил о тебе у Стрэтфорда, — признался Джек, — а уж он, в свою очередь, обратился к леди Деворе. И вот что из этого получилось.

Но Бекки продолжала хмуриться:

— Но что же особенное ты во мне увидел? Я же ничего такого не делала. Просто рассматривала экспонаты вместе с моими спутниками.

Но Джек покачал головой:

— Ты рассматривала экспонаты. А они просто болтали. Ты была не с ними, а сама по себе.

Бекки помрачнела:

— Я не хотела этого.

— И все же так случилось. Я за тобой наблюдал. Не могу объяснить, но в тебе было что-то необыкновенное.

— Что ж… Узнав обо мне больше, ты понял, что причина моей отстраненности — потеря мужа, а рука моя крива и неуклюжа из-за несчастного случая в карете.

Его пальцы, до сих пор ласково скользившие вверх и вниз по этой поврежденной руке, остановились, сжав локоть, и Бекки дернулась. Он сразу ослабил хватку.

— Тебе больно?

— Нет, — промолвила она, хотя глаза заблестели.

— Твоя рука напоминает о случившемся несчастье, но, пожалуйста, не называй ее кривой и неуклюжей. Я никогда так не думал.

Чтобы успокоиться, она вздохнула.

— Ну а что насчет тебя?

— Насчет меня?

— Ну да. Ты же сказал, что я на тебя похожа из-за моих страданий. О моих страданиях ты, кажется, все уже знаешь. Теперь должен рассказать мне о своих.

Он иронически усмехнулся:

— А ведь мне не следовало рассчитывать, что ты забудешь эти слова, правда?

Бекки покачала головой, сохраняя совершенно серьезное выражение лица.

Он знал, что пора рассказать ей правду. Но сколько той правды рассказать, сколько — опустить? Да и разве не считается ложью умышленное умолчание о некоторых деталях? Но он уже привык лгать подобным образом. Все равно кто-нибудь очень скоро расскажет ей недостающую часть истории, в этом Джек даже не сомневался.

Насколько проще было бы просто уложить ее в постель. Овладеть ее сладкой и нежной, такой податливой плотью. Соблазнить, довести до восторга и самому достичь того удовлетворения, которого он ждал, казалось, целую вечность. Тело требовало действия.

Но он знал, что способен контролировать свои инстинкты гораздо дольше.

— Двенадцать лет назад я был восемнадцатилетним юнцом. — Приготовившись слушать, Бекки кивнула, и он продолжил: — Я оказался… в общем, я оказался втянут в скандал.

Какая давность! В те времена леди Ребекка была еще совсем ребенком и ничего не слышала о событиях, которые определили следующие двенадцать лет жизни Джека. Бекки вскинула голову:

— Что за скандал?

— Это касалось дамы, с которой я был знаком с самого детства, и ее мужа, маркиза. Общество сочло меня причастным из-за былой связи с этой леди…

— Причастным к чему? — переспросила Бекки.

Он смотрел прямо перед собой, на небольшой искусно украшенный камин. Огонь в нем разожгли еще до его прихода, и теперь пламя уверенно потрескивало за экраном; расписанным китайскими сюжетами. Сжав и разжав кулаки, Джек положил руки на колени, принимая позу покоя. Он ненавидел говорить об этом. Не хотел. Но это надо было сделать — иначе несчастную Анну непременно отрекомендуют ей как шлюху, а его самого — как развратного соблазнителя замужних женщин.

Его нервы были на пределе. Он собирался сделать это, хотя прежде никогда не рассказывал ни о своем прошлом, ни о своем изгнании, ни об Анне, ни об обстоятельствах ее смерти. Но было очень важно, чтобы сегодня Бекки узнала от него хотя бы часть всей этой истории. Остальное, несомненно, расскажут другие, и, уж конечно, представят Джека в менее привлекательном свете. Надо заранее сделать ей эту прививку, чтобы потом она сумела дать отпор сплетникам, тем, кто попытается из зависти или ради собственной забавы разрушить их союз.

— Этот брак был неблагополучен. Все отлично знали, что маркиз завел любовницу, а его жена… ее звали Анна… — Он запнулся, произнеся вслух это имя. Он не называл его уже долгие годы. А тут вдруг так легко… Он и подумать не мог, что это будет так легко.

Бекки озадаченно взглянула на Джека:

— Так что же она?

— Она была очень несчастна.

Бекки сочувственно вздохнула.

— Однажды ночью маркиза убили между входом в клуб и конюшней.

— Подожди минутку. — Бекки подняла руку, останавливая рассказчика. — Кажется, я об этом читала. Это был маркиз Хардаун, убитый в… 1815 году, правильно?

— Да, — отозвался Джек. Голос у него был натянут, как швартовый канат, во время шторма удерживающий судно у причала. Еще одна сильная волна — и он порвется.

Бекки задумчиво свела брови:

— Я помню, его застрелили разбойники, чтобы ограбить, но на выстрел прибежали прохожие и грабители скрылись, так и не успев ничего забрать.

— Да, так гласит официальная версия.

— А жена его умерла в тот же самый день, не так ли? — Джек только кивнул, потому что горло у него пересохло. — Только она умерла сама по себе, а его убили. Это была ужасная трагедия.

— Да, ты права. Ужасная трагедия.

— О Боже! — Бекки во все глаза уставилась на Джека. — И, даже не успев как следует разобраться, власти приплели к делу молодого джентльмена.

— Именно так.

— Так это был ты, — прошептала она. Джек кивнул. — Тебя обвинили в убийстве маркиза Хардауна.

Бекки ошеломленно моргала, словно не могла взять в толк. Она и правда ничего не понимала. Она была так неопытна, как бывают неопытны совсем юные вдовы.

От того, как Бекки воспримет его рассказ, зависела их судьба. Джек вполне ожидал, что все это может ужаснуть даму, принадлежащую к лондонскому свету, оттолкнуть, заставить бежать от него навсегда. Он уповал лишь на то, что она столь же необычная женщина, какими представлялись ее поступки.

— С меня были сняты все подозрения, — сказал он.

— Я помню. Объявился свидетель, составивший тебе алиби. И судья решил, что этот молодой человек — то есть ты — не мог совершить преступление.

— Да, это так. — Джек поймал себя на том, что начинает суетиться, и усилием воли вновь обрел спокойствие и твердость голоса. — Но откуда ты все это знаешь? Ты же была еще ребенком.

— Да, но Хардаун был пэром, так что о нем много писали. А я прочла намного позже.

Казалось, она помнит каждую деталь. Джек с уважением посмотрел на нее.

— Но ты… — проронила Бекки, с прежним ужасом глядя на него, — это был ты. — Потом, набрав побольше воздуха, она тряхнула головой: — Что же произошло?

— Ты имеешь в виду: потом?

— Нет. Я хочу спросить: был ли ты там, когда его убили? Почему обвиняли тебя?

Джек отметил, что она старается держаться от него подальше — насколько позволяли размеры дивана. Следовало действовать осторожнее, и потому, не двигаясь с места, он заговорил:

— Меня обвинили из-за моих прежних отношений с женой маркиза. Ходили слухи, что мы с ней любовники.

Бекки молчала. Взглянув на нее, Джек понял, что она настороженно изучает его, и тут же отвернулся, чтобы не увидеть в ее глазах признаков ужаса.

Они с Анной действительно любили друг друга, но гораздо раньше, когда были совсем юными, и не прикасались друг к другу с того дня, когда она, рыдая, объявила о своей помолвке с маркизом Хардауном.

— И эти слухи были справедливы? — спросила Бекки.

Стиснув зубы, Джек произнес:

— Нет, это была неправда. — Его голос дрогнул, но он твердо продолжил: — Клянусь жизнью, я не допускаю и мысли о том, чтобы прикасаться к замужней женщине. Я ни за что не стану наставлять рога ни одному мужчине. Даже такому жалкому, каким был маркиз Хардаун.

Бекки взмахнула пушистыми темными ресницами, и ее темные, цвета индиго, глаза остановились на нем.

— Я тебе верю, — прозвучал еле слышно ее голос.

Джек провел рукой по волосам.

— Так или иначе, из-за этих сплетен подозрение пало на меня.

Бекки кивнула, но продолжала сидеть, вжимаясь в противоположный подлокотник дивана. А ему так хотелось обхватить ее за талию и снова усадить к себе на колени! Его пальцы жаждали снова погладить эту нежную кожу. Но он не мог прикоснуться к ней… по крайней мере пока не успокоит ее страхи.

— Объявился свидетель, который подтвердил, что я в момент убийства находился в другом месте, и через два дня после гибели маркиза обвинение с меня сняли.

Бекки снова кивнула.

— Но все равно был ужасный скандал. Можешь себе представить.

— О да, представляю. — Лицо Бекки действительно выражало полное понимание.

Джек знал кое-что о ее семье. Им было хорошо известно, что такое скандал. И они не были такими снобами, как семейство Анны. Отец Анны ни за что не допустил бы, чтобы его дочь вышла замуж меньше чем за пэра, тогда как родной брат Бекки женился на девушке совсем не знатного происхождения. Нынешняя герцогиня Калтон раньше была служанкой.

Все, что удалось узнать Джеку о леди Ребекке Фиск, о ее прошлом и семье, убедило его в том, что он выбрал правильный путь. Каждый миг, проведенный с нею, укреплял его в этом убеждении. Она нравилась ему. Он желал ее. И, что еще важнее, он в ней нуждался.

— Отец отослал меня прочь, — продолжал Джек. — Он приказал мне исчезнуть, пока не улягутся разговоры. И я уехал из Англии на долгие годы. Последний раз перед отъездом я ходил по английской земле весной 1815-го, а вернулся в Лондон только этим августом.

Наступило долгое, тягостное молчание.

Оказалось, что поведать всю историю от начала до конца гораздо тяжелее, чем он думал. Но вот уже и финал. Теперь ему оставалось только ждать. И надеяться.

— Так долго, — промолвила Бекки. — Целых двенадцать лет… Но за это время ты объездил весь мир.

— Ну не весь, конечно.

Она вздохнула:

— Мне всегда хотелось путешествовать. Африка, Азия, Полинезия… Как было бы интересно самой увидеть местные обычаи! Но особенно я бы хотела побывать в Америке.

— В Америке? Почему?

— Мне кажется, американцы такие люди, каких я люблю: пытливые, готовые к приключениям, отважные и практичные. Я их себе всегда представляла предприимчивыми и созидательными. — Бекки задумчиво улыбнулась. — Впрочем, мои наивные представления наверняка имеют мало общего с реальностью.

— Да нет, мне кажется, во многом ты права. Но, как и в других странах, в Америке живут самые разные люди.

— Ах, как бы мне хотелось путешествовать! Ехать куда хочется, делать что хочется! Вот если бы стать моряком, только… Только, увы, я женщина, сестра герцога. Это для меня невозможно.

— Но ты же путешествовала хотя бы по стране?

Бекки колебалась.

— Совсем немножко. Два-три раза от Лондона до Йоркшира. — Она поглядела на пламя очага. — Несколько дней провела на юге Шотландии и какое-то время жила с мужем в Уорикшире. Но не могу сказать, что хорошо знаю Британию. В Корнуолле у меня дом — мамино наследство, — но я никогда там не была.

Он осторожно взял ее за руку и повернул ладонью кверху. Рука была такая мягкая, такая маленькая.

— Тебе какое занятие больше всего нравится?

Она задумалась на минуту, потом улыбнулась:

— Я бы хотела быть хирургом.

— В самом деле? — Он снова удивился. Невозможно представить себе, как это хрупкое элегантное создание пилит кости, зашивает раны и прописывает лекарства умирающим.

— Да. Я думаю, да, — произнесла она очень серьезно. — Мне кажется, это самое благородное занятие. Очень тяжелое, но тем более нужное.

— Весьма справедливо, — подтвердил он, вспоминая Смита, корабельного врача с «Глорианы». Прошлой осенью он утонул в шторм у берегов Ямайки вместе с тремя другими моряками. Смит был преданным другом и отличным парнем. Глядя на него, Джек ясно понимал, что хирургом может стать далеко не каждый.

Бекки поставила пятки на край дивана и обхватила колени.

— Почему ты не вернулся в Англию раньше? — спросила она после долгой паузы. — Ведь двенадцать лет — это так долго!

— Меня здесь никто не хотел видеть. Мой отец, как тебе известно, член парламента, у братьев — свои амбиции. Они боялись, как бы младший повеса не уничтожил их шансы неуспех.

— Но это так жестоко.

— Да нет, я понимаю, почему они не разрешали мне возвращаться, и не могу их винить. — Это была истинная правда. Сегодня, после двенадцати лет отсутствия, Джек был настолько далек от ближайших своих родичей, насколько это вообще возможно. После возвращения он встречался с отцом и братьями всего один раз, и встреча их была натянутой и формальной. Все чувствовали себя в высшей степени неловко, и Джеку вовсе не хотелось повторения. — В прошлом году отец принес присягу члена Тайного совета, так что мое отсутствие явно пошло на пользу его карьере. — Джек перевел дух. — Но Англия — мой дом, и теперь, после всех моих странствий, я намерен строить будущее здесь.

— Да, конечно, — кивнула Бекки.

Он взял свой пустой стакан, встал и прошел к столу с графинами, чтобы снова наполнить его. Бекки потягивала херес.

Когда янтарный напиток полился в стакан, Джек попросил:

— Расскажи о своем муже.

Бекки почти отшатнулась, и он тут же пожалел о своей просьбе. Теперь он и сам не понимал, для чего вдруг вспомнил о ее муже. «Наверное, — уныло подумалось ему, обнажив перед нею часть моей души, я теперь жду, что она в ответ тоже о себе расскажет. Подлинное ребячество с моей стороны».

Джек вернулся к дивану, поставил стакан в сторону и снова взял Бекки за руку, прижимаясь ладонью к шелковистой теплой коже.

— Прости, пожалуйста. Можешь не отвечать.

— Мой муж… — Бекки с усилием сглотнула и посмотрела ему в лицо так, словно твердо решила ответить, чего бы это ей ни стоило. — Это… это было тайное бегство. Я едва успела узнать его. Сначала я до сумасшествия влюбилась. — Сделав большой глоток вина и осушив бокал до капли, Бекки опустила его на колено.

Джек нахмурился:

— А потом нет?

— Нет, потом — нет. Уильям оказался… — Она опустила голову, и щеки ее залились густым румянцем. — Он оказался нехорошим человеком.

Эти слова внезапно всколыхнули Джека. Глаза налились кровью, и словно жаром обожгло скулы. Собственные воспоминания нахлынули мощным потоком, слишком быстрым и неудержимым. Джек сжал ее руку:

— Он обижал тебя?

— Да.

Пальцы его сомкнулись плотнее, так что Бекки даже поморщилась от боли.

— Что с тобой, Джек?

Он ослабил хватку и свободной ладонью погладил ее поврежденный локоть.

— В этом не он виноват?

— Нет. Не напрямую. Это случилось через несколько дней после его смерти. — Бекки смущенно качнула головой. — Ты злишься на меня, Джек?

Он пытался улыбнуться, но побоялся, что получится гримаса. На самом деле его рассердила не Бекки, а собственные воспоминания. Но почему же они вернулись после этого рассказа об Уильяме Фиске, плохом человеке и недостойном муже? Ведь Бекки — другая женщина, ее муж — другой мужчина, и случилось все это совсем в другое время.

— О нет, не на тебя.

— Не на меня? — Бекки начинала понимать. — Ты сердишься на него?

Но ведь Джек ничего не знал и определенно не мог знать о ее семье. Бекки не Анна. Бекки в безопасности. Ведь, что бы ни совершил Уильям Фиск, он уже мертв. Стараясь утихомирить бешеный пульс, Джек процедил сквозь зубы:

— Ненавижу мужчин, способных оскорбить невинность.

Бекки усмехнулась горько:

— Но я не невинна.

— Ты более невинна, чем думаешь.

— Нет. Я вдова. И я видела… — Бекки остановилась, взгляд ее стал отстраненным. — Слишком многое, — закончила она тихо.

Он рисовал круги пальцем по ее мягкой ладони. Господи, какой же он дурак! Ведь речь шла о прошлом. Что бы ни случилось с ней раньше, теперь это уже миновало. Его приключения — тоже. Пора научиться лучше контролировать свои воспоминания.

— Прости меня, — промолвил он.

— За что?

— За все, чем мог тебя обидеть. И прости, что напомнил тебе о плохом.

Бекки неуверенно улыбнулась:

— Прости и ты, что я доставила тебе неприятные воспоминания.

Несколько долгих минут они просидели молча. И с каждой такой минутой его тело наполнялось желанием. За двенадцать лет плаваний по морям он время от времени испытывал похожие ощущения, в особенности когда «Глориана» после долгого перехода наконец заходила в порт. И все-таки чувство, которое возбудила в нем Бекки, было совсем иного рода. Было в нем и плотское желание, причем гораздо сильнее, чем тогда. Но было и нечто большее — глубокая нежность. Мечта прижать ее крепко к своей груди, обнять, вдохнуть сладкий женственный аромат, чтобы пропитаться им насквозь, чтобы утешить больную душу.

Джек сам понимал, насколько абсурдны его мысли. Хорошо, конечно, что она ему действительно нравится, но уж вовсе незачем морочить себе голову. Ведь единственной причиной их сближения стала его отчаянная нужда в деньгах.

Джек ласково прижал мягкий бугорок на ее ладони возле большого пальца.

— Когда я к тебе прикасаюсь… — Он сделал паузу, подбирая правильное слово для описания ошеломляющего чувства, которое посещало его при каждом таком прикосновении. — Я теряю себя.

— «Теряю себя», — шепнула в ответ Бекки, высвободила руку и тут же сплела его пальцы со своими. — Да, это так.

Не выпуская его ладонь, Бекки подняла ее выше и медленно перецеловала каждый палец.

— Люблю твои руки. Они такие большие, и пальцы такие длинные… — Она провела по мозолистым костяшкам. — Грубые от работы, но красивые. И мужественные.

Он закрыл глаза, не веря, что простое прикосновение может быть столь соблазнительным.

У него был план, не более того. План ее соблазнения — и только. Ему было нужно ее состояние, и он придумал, как сделать, чтобы завладеть им. «Кто сказал, что при этом не появятся дополнительные приятные обстоятельства?» — думал Джек, вдыхая цветущий аромат Бекки. Леди Ребекка Фиск нравилась ему, и он ее уважал. Он будет хорошо заботиться о ней и ни за что не станет причинять ей боль.

Но не нуждайся Джек в ее деньгах, он никогда не предпринял бы попытку познакомиться с ней.


Глава 3


Сесилия уговаривала ее быть практичной, и Бекки старалась из последних сил. Она ни за что не поехала бы сегодня в отель «Шеффилд», если бы знала, что ей предстоит выслушать признания в любви. Знай Сесилия, что ей придется слушать их из уст такого мужчины, она испугалась бы до смерти и еще до рассвета бежала куда-нибудь подальше, например в родной Йоркшир.

Но дело было в том, что она его хотела. Отчаянно хотела. А если продолжится обсуждение этих мрачных тягостных событий, то ей никогда не заполучить его. Что ж, поскольку он колеблется, то роль соблазнительницы придется взять на себя.

Глядя прямо в его обветренное загорелое лицо, Бекки уложила его руку к себе на колени.

— Мне нравится, какой у тебя вкус.

Джек удивленно поднял брови:

— У меня… вкус?

— Ну да.

— И какой же у меня вкус?

Задумавшись, она откинулась на спинку дивана.

— Чистый, как мыло.

Джек сморщился.

— Я не про щелок, — поспешила исправиться она. — Как бархат.

— Разве у бархата есть вкус?

— Думаю, должен быть. В нем есть мужественные нотки. Как бренди. И что-то соленое, напоминающее море.

— Понимаю… кажется, — нахмурился Джек. — Не слишком приятные вещи.

— Эти вещи напоминают мне, что я целую мужчину, — возразила Бекки. — А это, в конце концов, нравится мне гораздо больше, чем целовать женщину.

Она слегка улыбнулась, он ответил ей тем же. Глаза их встретились. Улыбка соскользнула с лица Джека.

— Бекки, я…

Но она поспешно прижала палец к его губам:

— Я рада, что ты рассказал мне о своем прошлом. Для меня очень важно знать, что ты был со мной откровенен.

Не глядя на нее, он поднял руку и провел по краю глубокого декольте. Бекки глубоко вдохнула. В этой грубой ладони было столько ласки! Она смотрела ему в лицо, а он — туда, где скользили по нежной коже его пальцы. Глаза его даже потемнели.

Он замер на секунду, добравшись до клиновидного углубления, где ткань собралась меж грудей, улыбнулся и внезапно стал похож на пирата, который готовится захватить наполненный сокровищами корабль.

Она уже так давно держала себя под множеством запретов и замков. Сейчас она снимала лишь один — тот, под которым находились ее плотские желания. Однако другие засовы оставались заперты, и она то и дело их проверяла. Один из замков висел на хрустальном ларце, в котором хранилось ее сердце, и был крепок. Другой оберегал ее доверчивость — и был не менее надежен. А другие запоры и засовы служили охраной ее душе, ее мыслям и разуму. Вот они-то как раз слегка покачивались, и Бекки пришлось их усилить.

То, что сейчас предстояло ей и Джеку, должно было проникнуть не глубже чем под кожу. Она хотела сегодня очень простой вещи. Чтобы он касался ее. Всего ее тела. Чтобы эти мужественные руки скользили по нему, не пропустив ни единого дюйма…

Сейчас он гладил декольтированную часть груди, и Бекки прикрыла глаза, сосредоточившись на жарком следе от этого прикосновения. Большая ладонь обхватила округлость — лишь тонкий муслин остался между ними, — но кончики пальцев скользили по обнаженной коже.

Сосок отозвался на ласку, быстро затвердевая, напрягаясь в ожидании большего. Бекки ухватила себя за рукав и стянула платье с плеча, убирая досадную преграду.

Его ладонь пылала. Она заскользила кругами по самому соску, и Бекки ахнула.

— Тебе нравятся такие прикосновения, — пробормотал он.

Она не могла солгать. Да и глупо прикидываться невинной девой. Она не могла прикинуться кем-то, кроме себя самой.

— О да!

Он склонил темноволосую голову, прижимая Бекки крепче к себе, обхватил грудь и прижался губами к самой ее вершине. Грудь остро отзывалась на настойчивые ласки, почти причинявшие боль, но Боже, как восхитительно было это мучение! Сладкое томление бежало мурашками по плечам, щекотало где-то в пальцах ног и заставляло все тело вздрагивать от восторга.

Джек стянул второй рукав, обнажив теперь обе груди. Взял в ладонь ту, которая только что была в его губах, и, перейдя к другой, принялся невообразимо жарко и нежно целовать, лизать, скользить губами по коже.

Бекки запрокинула голову, словно предлагая ему себя всю, и он принял ее, точно так, как она хотела, всю — целиком и без остатка. Перемежая легчайшие поглаживания пальцами и кончиком языка с жадными лобзаниями и легкими покусываниями, от которых Бекки всякий раз ахала, он не оставил без внимания ни единого дюйма на ее шее.

Дойдя до верха, тщательно исследовал линию подбородка и наконец вернулся снова к ее губам, запечатлев на них нежнейший поцелуй.

— О, Бекки! Ты нужна мне. Хочу, чтобы ты всегда помнила это.

— Но почему?..

Джек не дал ей договорить, повелительно завладев губами.

Она то отвечала ему поцелуем, то отступала, когда чувства переполняли ее от чудесных прикосновений. Он, казалось, надвигался всем своим телом, тяжелым и мускулистым, мужественным и крупным…

Но внезапно Джек приподнялся, и Бекки обнаружила себя лежащей на спине, с задранными вокруг бедер юбками, с совершенно растрепанной прической, на сооружение которой Джози потратила такую пропасть времени.

Он смотрел на нее, от желания щуря темные глаза. По голой груди Бекки скользил холодный воздух, от которого соски еще больше напрягались.

Она не собиралась прикрываться. Она смотрела на Джека из-под полуопущенных век, и внутри у нее с новой силой разгорался жар. Да, она желала, чтобы он вот так смотрел на нее. Ей нравилось, что он смотрит на ее обнаженную грудь с этим жадным вожделением — вожделением, которое он испытывает к ней.

Джек тяжело дышал.

— Господи, что же ты делаешь со мной?!

— В чем дело? — Бекки хотела, чтобы голос прошелестел шелковой лентой, как будто она опытная соблазнительница, но получилось хриплое рычание вожделеющей пантеры.

— Ты заставляешь меня позабыть… — Джек не договорил. Бекки зачарованно смотрела, как он торопливо развязывает галстук.

— Позабыть?

Наконец узел поддался — Джек сорвал галстук и отшвырнул на спинку дивана.

— Ты заставила меня позабыть себя. Забыть, кто я, где я и что я делаю…

— Разве не так и должно быть?

— А разве так?

— Я… — Бекки буквально замерла при виде его хитрой улыбки. Эта дьявольская улыбка — ее погибель. — Думаю, что так.

Она внимательно смотрела, как его ловкие пальцы быстро расстегивают пуговицы на высоком жестком вороте сорочки. Затем он мигом стащил ее через голову, овеяв взмахом все тело Бекки.

Его торс был изумительной красоты. Ей никогда не приходилось видеть ничего подобного. Кожа, под которой явственно проступали хорошо развитые мышцы, была совсем темной от загара. Каждый дюйм тела отлично развит и обрисован. Мускулы живота проступали при каждом вдохе, и Бекки усилием воли заставила себя перевести взгляд на его лицо.

— Ты действительно была замужем? — спросил он мягко.

— Была.

Джек удивленно выгнул бровь, словно собирался начать расспрос, но ей вовсе не хотелось в эту минуту говорить об Уильяме. Она хотела думать только о том мужчине, который был в данную минуту перед ней.

— Но я не видела такого раньше.

— Ну и как? Тебе нравится то, что ты видишь? — Его голос атласной лентой обвил ее чувства.

— О да! — Бекки ловко поджала ноги и, встав на колени рядом с ним, обняла за талию.

Как только она сделала это, огненный шарик где-то внутри ее вспыхнул с новым жаром. Джек погладил ее по спине, желая прижать крепче, но она уже начала исследовать его тело своими губами.

— Вот он. — Она целовала его грудь. — Вот этот вкус. Мм…

— Бархат?

— Мм…

Широкая ладонь скользнула по спине Бекки кверху, к волосам, и дрожащие пальцы Джека принялись торопливо вынимать шпильки из прически.

Бекки гладила его кожу, словно впитывая ее тепло кончиками пальцев. Миновав впадину пупка, пощекотала поросль, сбегавшую вниз, затем опять двинулась вверх, на широкий простор груди, где ее пальцы закружились возле маленьких плоских сосков.

Бекки была увлечена своим исследованием. Оно показало, что возле пояса у Джека небольшой шрам, родимое пятно слева на груди и еще одно — выше, на плече. А соски у него маленькие и круглые, темно-розовые, но не такие темные, как у нее самой.

Джек откинулся на спинку дивана, перебирая пальцами ее волосы, тогда как она продолжала изучать его. Он дышал глубоко и ровно. Наконец последняя шпилька сдалась, и словно темный шелк рассыпался по ее плечам до самой талии.

— У тебя красивые волосы.

— А у тебя красивый живот, — ответила Бекки и, склоняясь к узкой темной полоске волос, тронула шрам. — Что это было?

— А… это… — Джек вздохнул. — Незадача с рыболовным крючком. Сама-то рана оказалась не такая серьезная, как заражение, которое потом началось.

Бекки вздрогнула:

— Слава Богу, ты выздоровел.

Она скользнула пальцами по линии пояса, а потом осмелела и двинулась рукой ниже, на выступ, явственно очерченный облегающей тканью шерстяных брюк.

Джек казался спокойным и уравновешенным, пока она внимательно осязала его возбужденность, поражаясь его размеру. По нервам пробежал отзвук страха, хотя с той минуты, когда она решилась на это, ей ничто не доставляло беспокойства.

Мыслимо ли это, чтобы столь крупный орган поместился внутри женщины? Как возможно от такого предмета получать удовольствие?

Видимо, и впрямь прошло слишком много времени. Она с трудом могла вспомнить теперь, как это делал Уильям. Поначалу он был с нею очень терпелив, но когда бы ни случалась их близость, в комнате неизменно было темно. И потом, эта самая часть тела соприкасалась с ее телом только в одном определенном месте.

Несмотря на удивление Бекки, ее организм вовсе не испытывал сомнений. Он распалялся, ныл, жаждал, молча молил о слиянии, самом близком возможном слиянии с этим мужчиной.

Что-то говорило Ребекке, что эти чувства естественны, что они всего лишь инстинктивный отклик женского существа на физическую привлекательность мужчины. Причем инстинкт действовал в обоих направлениях: при виде его явного возбуждения Бекки поняла, что Джек ее желает, что, в свою очередь, распалило ее собственную страсть.

Он отодвинул рассыпавшиеся по плечам волосы и принялся расстегивать ее платье, освобождая ей спину и скользя по гладкой коже все ниже. Прохладный воздух коснулся обнаженного тела. Бекки вздохнула.

— Я хочу снять с тебя это, — сказал Джек, указывая на платье. — Хочу видеть тебя. Всю тебя.

Бекки решительно положила руку на самую интересную часть его тела и взглянула на Джека из-под ресниц:

— Но тогда будет честно, если и я тебя увижу. Всего тебя.

— Увидишь, любимая. — Он снова показал свою коварную улыбку. — Обещаю.

Ладонь Бекки быстро скользнула вверх по четко обрисованным кубикам живота, по груди — к ключицам, потом снова вниз — по плечу. И на всем пути ее рука как будто удивлялась рельефным выпуклостям мускулов.

В эту минуту Бекки хотелось быть художником. Она бы нарисовала его. Но нет, лучше — скульптором. Она бы вылепила эти формы, от которых у нее захватывало дух. Его мускулистое тело напомнило ей статую итальянского мастера, которую оживили боги. Как Давид работы Микеланджело. Она ни разу не бывала во Флоренции, но видела картинки в книгах.

Впрочем, по сравнению с Джеком Давид казался стройным мальчиком. Ведь Джек намного выше, плотнее, крепче, сильнее, да и крупнее сверху донизу… Особенно там…

Щеки ее уже пылали от возбуждения, когда она вернулась глазами к той части его тела, которая больше всего ее занимала.

— Встань, — скомандовал он тихо.

Она вскинула взгляд. Если она встанет, то платье упадет и она останется перед ним совсем нагая.

Джек не сводил глаз с ее лица. Ласково убрал ей за ухо прядь, упавшую на лоб.

— Ты же сама этого хочешь, правда?

— Я… — Ее голос звучал совсем слабо и неуверенно, но она уже решила говорить правду. — Прошло так много времени, и… И я была замужем. Что, если?..

Что, если она права и влечение плоти сильнее разума? Что, если, отдав ему свое тело, она потеряет также и сердце?

Тогда ее оборона дрогнет. Она больше не будет в безопасности. Станет так же уязвима, как была с Уильямом.

Издав низкий звук — нечто среднее между рычанием и тревожным стоном, — Джек резко привлек ее к себе. Ее груди вжались в упругий торс, и она счастливо вздохнула. Тепло его обнаженной кожи, прижатой к ее собственной, было невообразимо приятно.

— Я бы никогда нарочно не причинил тебе несчастье, Бекки. Ни за что. — Голос его дрогнул, но уверенный тон говорил об откровенности. Тело его подтверждало слова, и она поняла, что Джек не врет.

Она действительно поверила ему, насколько вообще была способна поверить мужчине. Она до сих пор не позволила ему проникнутые ней в душу… Разве только под кожу, да и то совсем неглубоко. Она ведь дала зарок не позволять ему — да и любому другому — ее ранить. Если продолжать держать оборону, то она сумеет избежать боли.

— Что, если?.. — Ее голос звучал по-прежнему тихо. Было так много всяких «если». Например, если вдруг он сочтет ее неподходящей партнершей в постели? Ведь это, наверное, тоже больно? А если, например, он сделает ей ребенка?

Бекки не умела легкомысленно пренебрегать подобными вещами, как Сесилия. Для нее подобное сближение имело большое значение. Сбросив одежду, она лишает себя единственного реального осязаемого щита. Как можно относиться к этому столь безрассудно?

Она знает Джека всего несколько недель. Они не женаты. Если бы Джек собирался жениться, то пошел бы к ее брату, а вовсе не на тайное ночное свидание без свидетелей в гостиничном номере.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я тебя не обижу. Я доставлю тебе удовольствие. Никаких разочарований.

— Никаких разочарований, — мягко повторила она, обвила его талию руками так крепко, насколько позволяла правая рука, и положила голову ему на плечо. — Я не девственница, Джек, но в каком-то смысле, полагаю, меня можно считать в чем-то наивной. Для меня сегодняшний опыт слишком нов. До этого момента единственным человеком, который видел мою обнаженную грудь, был мой муж. Причем только в темноте. Я не понимала этого раньше, но теперь чувствую, что, сняв одежду, ты делаешь меня уязвимой. А мне не нравится быть уязвимой… однако… — Она подыскивала правильные слова. — Какое-то первобытное, ужасное чувство толкает меня к этому.

— Успокойся. — Его пальцы спускались вниз по обнаженной спине Бекки, туда, где повисло на бедрах расстегнутое платье. Растаяв от этого прикосновения, она нырнула в его объятия. — Я не тот человек, что воспользуется дамой, а потом ее отвергнет. Что бы между нами ни случилось, знай, что я до последнего буду защищать и твое тело, и твою душу.

«Красиво говорит, — отметила она про себя. — Слова красивые. И каким красноречием не блеснет мужчина, чтобы только заманить женщину!» И все же сдержанная уверенность в его голосе легко угомонила ее страхи.

— Я хочу тебя, Бекки. С того момента как тебя увидел, я хотел уложить тебя в постель.

Она чуть не расхохоталась. Ведь за такие же точно мысли и мечты о нем она сама считала себя окончательно испорченной.

— Но подобные чувства не омрачат всего того, что происходит сегодня между нами. Этот вечер значит для меня намного больше.

Это было странно. То есть то, что сама она так думала, — правда. Но ведь Джек — мужчина. Разве для него здесь могло быть что-то большее? Бекки немного склонила голову набок и вопросительно взглянула на собеседника:

— Неужели?

Он провел большим пальцем по ее нижней губе, слегка прижимая.

— Ты прекрасна и должна знать это. И очень не похожа на других леди из высшего света.

Плечи Бекки невольно напряглись. Ей всегда доставляли неловкость разговоры о ее внешности. Она никогда не ощущала себя хозяйкой собственного тела и часто, смотрясь в зеркало, видела лишь напуганную одинокую женщину, которая выглядит гораздо старше своих лет. Женщину, наделавшую в своей жизни множество трагических, ужасных ошибок и едва не погубившую этим всех, кого она когда-нибудь любила.

— Тебе не нравится, когда говорят о твоей красоте. — Это не было вопросом. Джек мягко усмехнулся и горько добавил: — Мне тоже.

Бекки промолчала.

— Вот видишь? Я чувствую связь с тобой, какой у меня не было до этого ни с одной девушкой. Между нами есть какие-то узы, гораздо более важные, чем простое физическое влечение.

Если бы сейчас в ее голове загудели сотни набатов, это утешало бы лучше, чем его слова. Джек был так серьезен. И говорил о гораздо более глубокой связи, чем вожделение…

— Никто из нас не знает, что преподнесет будущее, но я не оставлю тебя беззащитной, и не важно, что нас ждет впереди.

Бекки прижала ладонь к его груди:

— Благородный Джек.

Повисла короткая напряженная пауза, после которой Джек сказал очень тихо:

— Никогда не делай эту ошибку. Не думай, что мне присуще это качество.

Что-то он темнит. Сначала излагает самые рыцарские (во всяком случае, насколько это позволяют предлагаемые обстоятельства) намерения, а потом отрицает свое благородство. Бекки прищурилась:

— Значит, ты мне солгал.

— Нет.

— То рассказываешь о своем благородстве, а потом вдруг говоришь, что это вовсе не твоя черта. Как такое возможно?

— Есть две простые вещи. Я хочу обладать тобой и доставлять тебе удовольствие, обладая. Хочу уберечь тебя от бед. Все остальное во мне куда более сложно и, уж конечно, менее благородно.

Она кивнула, вновь обвила его стан руками и, с новой силой ощутив тепло, которое разливалось по телу от близости с ним, удовлетворенно вздохнула.

— Но ты увлекла меня слишком далеко, — тихо молвил Джек. — С каждой секундой мои страдания нарастают.

— Вовсе ты не похож на страдальца.

Достав из-за спины руку Бекки, Джек втиснул ее между ними, так чтобы она ладонью ощутила его возбуждение.

— Ты искушала меня с самого первого вечера, который мы провели наедине. А теперь вот это происходит всякий раз, когда я с тобой. И если ты далеко, я все равно не могу перестать о тебе думать. — Он взглянул на нее с подобием раздражения. — В конце концов, это становится просто неудобно.

Бекки выдавила улыбку.

— Вынуждена просить прошения за то, что моя испорченность не позволяет мне с восторгом слушать твои признания.

Сильно сжав твердый член, Бекки услышала приглушенное рычание Джека — почта стон — и тут же почувствовала себя чуть ли не виноватой.

— Пойдем со мной, — сказал Джек, и в голосе его прозвучала волнующая смесь мольбы и приказа.

Бекки крепко прижала ладонь к его четко обрисованной грудной мышце и, закрыв глаза, молвила:

— Да, отнеси меня в постель.

Джек встал с дивана и поднял ее так, будто она была легче перышка. Платье свисало, драпировкой ниспадая с талии и обвивая бедра. Джек приблизился к дверям спальни и, толкнув их ногой, вошел.

Комната была красиво обставлена. На стенах висели картины с пейзажами континентальной Европы. Лиловый ковер был расшит золотой нитью — в цвет обоев. Свечи медных настенных канделябров отбрасывали золотистые лучи, освещавшие всю комнату. В центре стояла кровать. Золотые витые шнуры с кистями поддерживали складки бархатного балдахина столь глубокого синего цвета, что в полумраке он казался черным. Из-под него виднелась богатая резьба дубового изголовья. Многочисленные подушки светло-пурпурного, черного и золотого цветов были разбросаны по вышитому темно-синему покрывалу.

Эта комната была будто нарочно создана для таких свиданий. Бекки старалась не думать о том, что мистер Шеффилд постарался специально, но мысль не покидала ее и она даже вспыхнула от смущения.

Откинув покрывало вместе с одеялом, Джек уложил свою ношу на мягкую простыню, предупредительно подсунув ей под голову одну из подушек. Бекки поняла, что он собирается снять с нее платье, и сразу же забыла о мистере Шеффилде.

— Я не собираюсь разрывать его, — сказал Джек, осторожно стягивая платье с бедер.

Бекки подняла ноги, и мягкий муслин соскользнул с пояса по бедрам, по коленям — совсем прочь, оставив ее совершенно обнаженной.

Она старалась дышать ровно, видя, как он расстегивает брюки. Сжав губы, вцепившись пальцами в простыню, Бекки смотрела, как он сбрасывает ботинки, как штаны соскальзывают с узких бедер. Наконец, сняв также и чулки, Джек забрался на постель подле нее.

Он устроил ее рядом, так что они были полностью прижаты друг к другу — от головы до ног, лицом к лицу. Его внушительный твердый орган упирался ей в бедро.

— Я не буду торопиться, — проговорил он, словно самому себе. — Пусть я умру от желания, но торопиться не буду. — Он взял ёе лицо в свои ладони. — Помни о том, что я тебе сказал раньше.

— Помнить?.. — еле слышно переспросила она.

— Я никогда тебя не обижу. Помни это.

— Я… о да! — выдохнула Бекки. — Я запомню.

И он поцеловал ее нежно, упиваясь сладкой амброзией ее губ. Она крепко держалась за широкие плечи Джека, голова у нее кружилась, почти болезненное желание распространялось по всему телу точно сладкий яд.

Тем временем его ладонь заскользила: покинув щеку, погладила шею, очутилась на груди, сжимая ее и нежно массируя, тогда как пальцы дразнили сосок, и Бекки вскрикивала и ахала, а он ловил эти звуки ртом.

Затем, обхватив крутой изгиб ее бедра, Джек крепче прижал ее, и она, лишенная всякой самостоятельности, могла лишь слегка шевелиться, стараясь как можно крепче прижаться к его телу, желая большего.

— Вот так хорошо, — промолвил он. Рука его скользнула ниже, между ног, прямо к центру, и Бекки чуть не выскочила из постели. — Что? Слишком скоро?

— О нет, — прошептала она, — нет.

Его пальцы остановились на бугорке, над самым входом в ее лоно, и она ахнула. Ее словно озарило изнутри промчавшейся яркой кометой, от хвоста которой рассыпались вокруг искры удовольствия.

Джек углубился, и Бекки готова была отдать все на свете, чтобы только он продолжал это медленное скольжение по чувствительной влажной коже ее сокровенной пещеры.

— Ах! — И вся она выгнулась к нему навстречу.

Бекки не закрывала глаз, постоянно глядя ему в лицо, несмотря на то что так хотелось сомкнуть веки. Он тоже смотрел на Бекки, твердо и решительно.

— Хочу, чтобы ты пришла ко мне.

Она ответила что-то нечленораздельное. Она готова была к этому раньше, когда он расточал ласки ее груди. Теперь же просто не понимала, сможет ли сделать что-либо. Ощущения были слишком сильными. Почти безумными.

Его взгляд, такой внимательный, такой решительный… Его член, все больше твердеющий возле ее бедра… Бекки извивалась, словно искала его — точно так же раньше она пыталась прижаться к Джеку всем телом как можно плотнее. Свет от свечей плясал на его широких плечах, и они отливали бронзой.

Он был так прекрасен! Глаза его сильно потемнели от желания и блестели вожделением. Губы приоткрылись в ожидании, шумное дыхание резко вырывалось из груди, и в нем тонули ее собственные сладострастные стоны. Казалось, вся комната наполнялась их обоюдным восторгом.

И все же он не подмял ее под себя, чтобы овладеть ее телом так примитивно. Он трудился над ней не спеша, терпеливо, пока она не застонала. Острые ноготки уже царапали ему плечи, все ее тело вздрагивало с головы до пят. Это чувство… О, оно было так прекрасно, и так порочно, и так кружило голову… Бекки подумала, что может не выдержать. Внутри ее разрастался сияющий шар солнечного удовольствия, распространяя восхитительные языки пламени.

Бекки стонала, продолжая лепетать ему что-то непонятно-ласковое.

Пальцы Джека стали еще решительнее, проникновеннее. Он добрался уже до самого чувствительного возвышения, и тут она не выдержала и, резко вдохнув, вскрикнула:

— Слишком сильно.

Она бы выпрыгнула из собственной кожи, если бы он продолжал, но он остановился. Пальцы стали мягче, обводя окружности возле этого сверхчувствительного местечка. Но он не перестал внимательно наблюдать за нею, пристально изучая эмоции на ее лице.

Бекки поняла, что таким образом он познает ее тело. Запоминает, что заставляет ее стонать, а что — вскрикивать от восторга. И что сильнее всего возбуждает.

Вдруг его палец скользнул вглубь — она с шумом втянула воздух и прижалась к его плечу лбом. Она вздрагивала, пока он двигался внутри, пока изучал самые сокровенные ее глубины, самые невысказанные желания, те уголки, от прикосновения к которым она даже всхлипывала, мечтая дать волю страсти.

— Приди ко мне, дорогая моя. Приди, когда будешь готова.

Он ритмично погружал пальцы в глубину. Она поняла, что может не выдержать этой сладкой муки: или закричит что есть мочи, или взмолится. Пусть он либо остановится, либо, наоборот, делает это решительнее, быстрее, пусть только скорее освободит ее, снимет это немыслимое напряжение, которое даже пощипывает кожу.

Она слышала, как шумит кровь в ушах, слышала собственные хриплые вдохи и его резкие выдохи, как бы дополняющие друг друга.

И с душераздирающим стоном она словно взорвалась. Горячий тугой комок, до сих пор все время сжимавшийся внутри, внезапно рассыпался миллионами искр, которые помчались по каждому нерву, неся с собой тающее удовольствие. Она замерла, не в состоянии ни двигаться, ни говорить, ни дышать. Она прислушивалась, как это физическое наслаждение, самое острое из всех, что ей приходилось пережить, пронизывает все ее естество.

Но Джек не остановился. Он продолжал ласкать ее до тех пор, пока мощный оргазм не заставил ее сжать мышцы, так что пальцы Джека словно очутились в тисках. Она задрожала, бессознательно вцепляясь ему в спину, не в состоянии найти там помощь и снова хватаясь за его плечи как за спасательный трос. И он обнимал ее, не отпуская и не давая совершенно рассыпаться на части.

— Бог мой, — услышала она его слова словно издали, — Бог мой, Бекки…

Сладостные спазмы внутри стали понемногу утихать, а опытные пальцы Джека продолжали удерживать ее в сознании. Он осторожно уложил ее снова на мягкую простыню.

И вдруг она поняла, что всхлипывает. Громко всхлипывает. И пот… или слезы… к щеке прилипла прядь. Сладкие слезы действительно текли из-под век. Джек принялся поцелуями осушать их.

— Не плачь. Пожалуйста, дорогая, не надо плакать.

Вдруг громкий пронзительный звук раздался за дверями, которые вели из гостиной в коридор. Бекки похолодела от ужаса, а Джек мгновенно отпрянул от нее и подхватил покрывала, успев прикрыть наготу.

Двери резко отворились и громко стукнули во внутренние стенки. До ушей Бекки донеслись многоголосые крики. Ее охватила паника, в голове шумела какофония звуков и мыслей. Все еще лежа в постели рядом с ней, с обнаженным торсом, прикрытый, однако, снизу до пояса, Джек повернулся к дверям.

Она же испуганно натянула одеяло до самого носа.

— Ребекка!

О Боже! Это был голос ее брата!


Глава 4


Четыре года назад Гарретт, наверное, немедленно выхватил бы пистолет и застрелил Джека на месте. Но с тех пор брат Бекки успел измениться, стать спокойнее и рассудительнее. Теперь он гораздо реже бросался делать что-то не думая — сказывалось влияние жены, преуспевшей в его укрощении.

И тем не менее мощное негодование, клокотавшее в его груди, казалось, было слышно окружающим.

Бекки глянула на дверь и ахнула при виде того — вернее сказать, тех, — кто виднелся в дверном проеме. Явление одного только брата было бы само по себе ужасно. Но нет же! Казалось, в дверях столпилась добрая половина лондонских жителей!

За спиной у Гарретта стоял Тристан, кузен Бекки. Лицо его было злобно и мрачно. Его супруга София находилась подле мужа. А за ними — большая группа людей, которых Бекки вовсе не знала.

— Что тут такое? Дайте мне посмотреть! — Леди Боррилл оттолкнула худенького юношу и ворвалась в комнату. За ней ввалились остальные.

Бекки уже доводилось бывать в ситуациях на грани жизни и смерти. Она умела подавлять всепоглощающую панику и оставаться сильной. Но в этот миг ей хотелось только уменьшиться до размеров горошины и исчезнуть под покрывалом, а еще лучше — совершенно исчезнуть и никогда больше не попадаться всем этим людям на глаза. Она тупо смотрела на толпу, не в состоянии ни пошевелиться, ни молвить слово. Она так крепко вцепилась в простыни, что ногти сквозь ткань впились в ладони и поранили кожу.

Надолго воцарилось тяжкое молчание, но потом стал нарастать шум. Кто-то тихо бормотал, кто-то кричал, слова пушились и сливались. Гарретт с белым как бумага лицом направился к Бекки и Джеку. Губы его побелели, кулаки сжаты, он так смотрел вокруг, точно собирался убить Джека Фултона голыми руками.

София дернулась было за ним и ухватилась за рукав, чтобы удержать. Она что-то говорила, но Бекки не могла разобрать ее слов в общем гуле.

Однако она прекрасно поняла то, что говорил Гарретт.

Он легко высвободился из рук Софии — будто лошадь стряхнула муху со своего уха.

— Ты, ублюдок! — рычал он, поднимая кулаки. — Ты посмел оскорбить мою сестру.

— Что вы делаете, черт побери? — рявкнул Джек. — Убирайтесь отсюда. Сейчас же!

Гарретт рванулся к кровати:

— Я тебя убью!

София оглянулась и, увидев, как за ними собирается толпа, в отчаянии вскрикнула:

— О Господи!

Гарретт замер на месте, лицо его превратилось в окаменевшую маску. Втянув воздух сквозь зубы, он медленно повернулся, и когда заговорил, голос его прозвучал как угроза.

— Убирайтесь все отсюда к черту! — потребовал он.

Но никто не шелохнулся, и тогда он заорал во всю глотку:

— Немедленно вон отсюда!

Толпа с недовольным ворчанием направилась к выходу, оставив в комнате с Бекки и Джеком только Софию, Тристана и Гарретта.

Гарретт снова двинулся на Джека, который приподнялся, жестом останавливая его.

— Я буду рад сразиться с вами, герцог, но разве это время и место?

— Да.

Джек явно занервничал.

— Но давайте же вести себя цивилизованно. Сделайте формальный вызов. Например, на пистолетах на рассвете…

— На кулаках, — отрезал Гарретт. — И нынче же.

Похоже, Кейт не настолько преуспела в укрощении ее брата, как полагала Бекки. Страх за Джека наконец заставил ее заговорить.

— Нет, Гарретт, — выдохнула она, — оставь его.

Голубые глаза брата вспыхнули, лишь мельком остановившись на ней. Поза его не изменилась, как, впрочем, и настроение. Как всегда, она не сумела на него воздействовать. Единственным человеком, способным утихомирить его ярость, была Кейт, но, к несчастью, ее не оказалось рядом.

Тристан подошел к Гарретту и придержал за плечо — подальше от Джека. Бекки понимала, что это лишь временная мера.

Мускул на лице Гарретта дернулся. Он снова сверкнул на сестру голубыми глазами и уперся взглядом в Джека:

— Вставай с этой проклятой кровати.

Джек послушно соскользнул к краю, прикрывая срам подушкой. Но бедра его нахально сверкали и световые блики картинно поигрывали на бронзовой коже, когда он спускал ноги на пол. При виде этого Бекки не сумела победить слабую вспышку желания.

Гарретт повелительно указал на двери, ведущие в гостиную.

— Ступайте туда и оденьтесь, — велел он Джеку.

Джек подобрал свои брюки и поглядел на Бекки, которая быстро кивнула ему.

— Как хотите. — Джек вышел из спальни.

Гарретт склонился и поднял что-то с пола. То была почти прозрачная сорочка сестры.

— Надень на нее что-нибудь. — Он бросил сорочку Софии и вышел в гостиную.

За Гарреттом последовал Тристан и закрыл за собой двери. Бекки вздрогнула. Она надеялась, что Тристан не допустит кастрации Джека.

Все было понятно. Слух распустила леди Боррилл. Видимо, она все-таки узнала Бекки, встретившись с ней на лестнице отеля, и сразу же направилась разыскивать Тристана, который обедал в обществе супруги и Гарретта. Кейт не поехала, потому что была на сносях и не слишком хорошо себя чувствовала, а Гарретт, София и Тристан отправились вместе в одной карете.

Брат Ребекки был искренне равнодушен ко всем приличиям. Едва услыхав, что его сестра в опасности, он мог бы прыгнуть прямо в огонь, не волнуясь о последствиях.

Бекки с трудом перевела дух.

А София поправила тугой узел светлых волос на затылке и бросилась к кровати. Кофейного цвета широкие юбки вечернего платья громко зашелестели, на лбу залегла сосредоточенная складка.

— Ах, Бекки…

Бекки знала, что невестка вовсе не хотела придавать своему голосу этот осуждающий тон. Но София ни разу не упустила случая дать ей почувствовать себя непослушной девчонкой.

— Просто дай мне мое платье, Софи. Пожалуйста.

София молча протянула ей одежду и поджала губы при виде того, как нескромно прикрывает пышную грудь Бекки эта тончайшая ткань. Теперь она осматривала комнату, очевидно разыскивая в ней хоть что-то более подходящее и целомудренное.

Ничего не обнаружив, она вздохнула:

— Видимо, придется закутать тебя в одеяло, прежде чем выпустить к джентльменам.

Бекки сложила руки на груди, пытаясь унять дрожь.

— Нет. Я не собираюсь больше встречаться с нашими джентльменами. Хватит с меня джентльменов на сегодня.

Напротив кровати была еще одна дверь, которая, возможно, вела в коридор, и Бекки вознамерилась ею воспользоваться. Тристана и Гарретта она вовсе не хотела встречать, а что до Джека, то при мысли о нем разум превращался в хаотичную смесь эмоций.

Надо было срочно предотвратить убийство Джека Гарреттом. На Тристана можно было рассчитывать только как на временную меру. Единственным человеком в мире, способным успокоить Гарретта, была его жена. Бекки должна поговорить с Кейт. Только одна она может придумать, как остановить их.

— Что ты имеешь в виду? Ведь все равно ты должна…

— Нет, — отрезала Бекки. — Пожалуйста, Софи, отвези меня домой. Я хочу увидеться с Кейт.

Джек натянул сорочку и потер шею. Перед ним с угрожающим видом стояли два брата. В элегантном зале царило враждебное молчание.

Гарретт разглядывал Джека, прищурившись и выдвинув нижнюю челюсть. Эдакое светлокожее чудовище с глубоким красным шрамом размером с шиллинг над левой бровью. Если бы раньше Джеку не доводилось встречаться с подобными лицами, он бы, наверное, испугался. Но он слишком долго был моряком. Будучи не совсем привычным явлением в богатых лондонских отелях, такие физиономии довольно часто встречались на морских кораблях.

За спиной Гарретта стоял его кузен Тристан, виконт Уэстклиф, более гармонично смотревшийся в этой обстановке, чем его сосед. Он был выше, но и стройнее, легче герцога. Тогда как из-под смокинга последнего выглядывали помятые рубаха и галстук, Уэстклиф был безупречно одет в черный с атласными обшлагами фрак и белоснежно-белый галстук с золотой булавкой. Волосы у него были темно-каштановые, лицо — продолговатое, аристократическое. На первый взгляд это лицо ничего не выражало, но нижняя челюсть красноречиво выдавалась вперед. Все его движения были словно бы математически рассчитаны, и ничто не могло скрыться от его умных темных глаз.

Герцог Кантон выглядел куда более экспрессивно, чем его кузен. Он готов был убить Джека, и тот до сих пор не понимал, что же именно его останавливало.

После продолжительного молчания Джек вздохнул. Он был готов к происшедшему, даже ожидал чего-то подобного. Положа руку на сердце, ему было очень неприятно манипулировать этими людьми, которые, несмотря на своеобразие нынешней ситуации, судя по всем внешним признакам и поведению, — весьма достойные джентльмены.

— Ну и что, черт побери, вы делали с моей сестрой? Вам хоть известно, кто она такая? — кипел Калтон.

— Да, мне известно, кто она, — ответил Джек и с горечью подумал: «И очень даже хорошо известно».

Герцог шагнул вперед, лорд Уэстклиф — за ним по пятам как приклеенный.

— А если так, то вам должно быть ясно, что я убью любого, кто до нее дотронется, а уж тем более если кто-то обольстит и погубит ее невинность.

Джек внутренне съежился. Сегодня он сделал все, чтобы его считали первосортным мерзавцем.

Да, в общем-то, он и есть мерзавец. Иначе бы не жил так, как он живет. И не делал бы того, что он сейчас проделывает с этими людьми. Его даже затошнило от самого себя. Какой же он в самом деле скользкий подлец!

А все ради чего? Ради собственной шкуры. Ради проклятого Тома Уортингема — черт бы побрал этого ублюдка!

Джек поднял руку, останавливая лорда Уэстклифа, уже собиравшегося что-то добавить к сказанному герцогом. Голос его прозвучал миролюбиво.

— Едва ли можно говорить о погубленной невинности. Ведь она успела стать вдовой.

Оба мужчины смотрели на него в полном молчании, воздух был заряжен ненавистью.

Джек воспользовался этой паузой, чтобы оценить своего противника. С людьми, подверженными вспышкам праведного гнева, следует обращаться, умело сочетая умиротворение и логику. Но уж конечно, не провоцировать, хотя по своей природе Джек был скорее склонен к агрессивной тактике.

Он вздохнул. Ну хватит бродить вокруг да около. Пора уже перейти к главному. Джек уронил руки вдоль тела и прямо, в упор посмотрел на своих собеседников.

— Понимаю ваш гнев, господа. — Он сделал над собой серьезное усилие, чтобы говорить скромно, и даже несколько преуспел в этом — верное свидетельство того, как важен был для него этот шаг. — У меня не было намерения причинить леди Ребекке боль или обиду.

О, это была святая истинная правда! Если бы сейчас он мог думать о чем-то, кроме достижения своей цели, то совершенно запутался бы в собственных мыслях и настроениях.

— А вы знаете, сколько зрителей смотрело сегодня этот ваш спектакль? — спросил лорд Уэстклиф. — Понимаете, что это значит для ее репутации?

— Я не хочу ничем потревожить леди Ребекку, — продолжал Джек. — Тем более сделать из нее предмет насмешек или хоть как-то оскорбить ее честь. Это бы меня глубоко опечалило. — Джек распрямил плечи и спину, возвысил голос. — Я готов на все пойти, чтобы предотвратить такую возможность.

— Вам следовало подумать об этом раньше, до того как вы ее сюда привезли! — грозно прорычал герцог.

— Иногда в подобных делах сердце заглушает голос разума.

— Сердце? — фыркнул Калтон. — Вы меня что, за идиота принимаете? То, что я тут видел, — всего лишь зов плоти. Сердце тут вовсе ни при чем.

— Вы ошибаетесь, — мягко возразил Джек. Уэстклиф поднял на него тяжелый взгляд, будто пытаясь проникнуть под поверхность того, что он говорил. Но Джек уже давным-давно научился отгораживаться прочной стальной броней, через которую никто не мог пробиться. Никому не удавалось докопаться до его глубинных мыслей. И никто не видел его истинных мотивов. Он просто не допускал этого, и потому смело глядел сейчас в темные глаза Уэстклифа. — К тому же я намерен все исправить.

— О, Кейт! — вскрикнула Бекки, падая в объятия своей лучшей подруги, чей большой круглый живот, однако, не давал возможности хорошенько обнять ее. Герцогиня была уже на восьмом месяце — ждала второго ребенка. Старшая, двухлетняя Джессика, спала в детской вместе с приемными детьми Кейт и Гарретта. Джессика родилась в Лондоне. Гарретт доверял доктору, который принимал эти роды, и поэтому второго ребенка решено было тоже дождаться здесь, никуда не уезжая. София и Тристан оставались в городе, чтобы в случае чего оказать родным помощь. Впрочем, если уж говорить правду, то они просто предпочитали Лондон деревне.

Заплетенные в косу темные волосы Кейт спускались до самой талии. На плечи ее был накинут мягкий фланелевый халат. Она не ложилась сегодня, ожидая возвращения Гарретта. Внезапно к ней вбежала Бекки.

— Ш-ш-ш. — Кейт крепко сомкнула руки на лопатках Бекки.

— О, почему тебя там не было?! Ты сумела бы втолковать ему, только ты…

— Тише, тише. Все будет хорошо.

— Откуда ты знаешь?

Дитя в утробе шевельнулось, и Бекки ослабила объятия. Кейт улыбнулась:

— Видишь? Он согласен. Хочет, чтобы ты сама поняла: что бы ни случилось, все поправимо.

Бекки стремительно бросилась на один из диванов, обитых материей с пальмовыми узорами, обхватила себя за колени и постаралась успокоиться.

— Так что случилось?

Бекки закрыла глаза.

— Я была в постели. Раздетая. С мужчиной. Мы с ним… с ним…

Кейт подняла руку, чтобы остановить всхлипывания Бекки.

— Понимаю, — сказала она слегка удивленно, но вовсе без неприязни.

— Я… Леди Боррилл видела, как я вошла в гостиницу. Наверное, она направилась прямо к Софи и Тристану. А Гарретт был с ними, и они всё вместе примчались и увидели…

— О, бедная Бекки! — Кейт устроилась рядом с ней на диване и обняла за плечи. — Гарретт и Тристан, конечно, разозлились, но это нормально. Хотя это ужасно, что твоему брату и кузену довелось стать свидетелями столь интимной сцены. Но как только ярость утихнет, все вернется в нормальное русло. Не беспокойся, когда Гарретт придет домой, я его успокою, а Софи, я уверена, также умиротворит Тристана.

— Не сомневаюсь, что ты сможешь, но только если не будет слишком поздно. Джек — тот джентльмен, с которым я была, — предлагал дуэль.

Кейт побледнела.

— Что ж. Если дуэль, то не скорее, чем завтра утром. Это самое раннее. Я успею напомнить Гарретту, что его ребенку необходим живой отец.

Слезы навернулись на глаза Бекки, и рука Кейт крепче обхватила ее плечи. Кейт поймет. Кейт всегда ее понимает.

— Кто же этот человек, Бекки? — Голос ее звучал мягко, тихо.

— Его зовут Джек Фултон. Он сын тайного советника, недавно вернулся в Англию после многолетнего отсутствия. Нас представила Сесилия, и я… вдруг увлеклась им. — Щеки ее залились краской. — Это было взаимное чувство. И мы… несколько раз встречались. Сегодня в первый раз мы были… близки.

Кейт вздохнула:

— И леди Боррилл видела?

— Да, — прошептала Бекки. — И еще другие, которых я не узнала… постояльцы гостиницы.

Раньше она никогда не падала в обморок, но вдруг пальмы на обивке мебели закачались, словно под ветром. Она вцепилась в подлокотник дивана и зажмурилась изо всех сил.

Кейт досадливо скрипнула зубами:

— Да уж, леди Боррилл — знаменитая сплетница.

— Я знаю.

— Свидетели не преминут рассказать о случившемся всем подряд. Избежать этого невозможно.

— Что же делать? О Боже, ну за что нам этот новый скандал на голову?! Прости меня, Кейт. Я ужасно виновата.

Она опустила голову и уткнулась лицом в ладони. И это после всего, что она уже успела натворить в своей короткой жизни. Четыре года самого тихого, скромного поведения не слишком смягчили ее вину перед родней после ужасного побега с Уильямом.

И вот, только она решилась снова проявить характер, забыв о том роковом шаге, и доказать себе самой, что она — сильная женщина, заслуживающая восхищения, как, увы, снова поражение. Да какое!

Кейт гладила ее по волосам.

— Однажды ты сказала, что никакой скандал тебя уже не затронет.

— Нет, — уныло отозвалась она. — Возможно, меня он и не затронет, но зато коснется всех остальных.

Из тяжелых складок своего платья Кейт извлекла носовой платок.

— Говорила я тебе много раз, что чувство вины бессмысленно. Оно ни к чему не ведет. Оно бесполезно и бесплодно, если не считать плодом те страшные разрушения, которые оно приносит человеку, чувствующему себя виноватым.

— Но это не только вина, Кейт. Это и сожаление. Мне так жаль…

Господи, да правда ли это? Разве жаль, что она встретила Джека, что он прикоснулся к ней? Ведь она так жаждала каждого поцелуя, каждого прикосновения и каждого слова, которыми они успели обменяться. Не могла она жалеть о таком, и не важно, насколько терзали ее теперь чувства вины и отчаяния.

— Ты неравнодушна к этому человеку? К этому мистеру Фултону?

— Да, — призналась Бекки и сразу подумала, что Сесилия наверняка бы ее осудила или даже посмеялась бы над ней. Конечно, Бекки не смела признать свою любовь к нему — это было бы уж слишком порывисто и глупо, — все равно как четыре года назад, когда она с первого взгляда влюбилась в Уильяма Фиска. Но говорить, что она равнодушна к Джеку, было бы неправдой.

— Тебе он нравится?

— Да.

— Он умен? Образован?

Кейт прекрасно знала, какого типа мужчина может привлечь внимание Бекки.

— Да. И к тому же много путешествовал, — сказала она.

— А вообще он благородный человек, дорогая?

Бекки задумалась. Джек сам предупредил, что по природе своей совсем не благороден. И все же его поступки говорили об ином. Он был нежен, честен, заботлив. Даже сейчас, вспоминая выражение его глаз, когда он прикасался к ней, она вздрагивала от удовольствия. А ведь когда распахнулась дверь и все эти люди ввалились в номер, первой его мыслью было защитить ее от любопытных взоров.

— Да, Кейт. Я верю в его благородство.

— Ну что ж, ответ совершенно определенный, — тихо произнесла подруга и со вздохом отерла платком мокрые от слез щеки Бекки. — Ты должна выйти за него замуж.


Глава 5


На другой день около полудня Бекки отправилась в поисках Кейт в детскую. Когда дети поздоровались, леди Калтон велела няне присматривать за ними, а сама вывела Бекки в коридор и затворила двери.

— Сегодня утром я получила письмо от Софии. — Кейт выглядела измученной. Всю ночь ей не давал спать ребенок. Сбросив с одной ноги туфельку, она прислонилась к гладкой штукатурке стены и неуклюже нагнулась, чтобы растереть подъем слегка припухшей стопы. — До сих пор непонятно, кто же написал записку Гарретту о твоем местонахождении.

Бекки скрестила руки на груди.

— Но я уверена, что это ужасная леди Боррилл. Она сразу узнала меня еще на ступенях гостиницы и немедленно сообщила скандальную весть Тристану и Софии.

— Но Гарретт не уверен, что это леди Боррилл. Он мне рассказал, что они успели закончить обед и кучер уже правил к дому Софии и Тристана, когда их карету остановил мужчина верхом на лошади. Он передал записку и ускакал прочь. Гарретт даже не успел его разглядеть.

— И что именно было в записке?

— Там было сказано, что ты в беде, и было название гостиницы. Гарретт приказал Пипу ехать прямо туда, а когда карета остановилась, выскочил наружу и помчался вперед, совсем позабыв о своих спутниках. Он вломился в отель, потребовал от владельца номер комнаты, в котором ты была, отнял ключ и помчался наверх. Его громкие крики привлекали к себе внимание, но ты же знаешь Гарретта: он не обращает на это внимания. — Кейт опустила больную ногу и поглядела на Бекки полными сочувствия темными глазами.

— Гарретт позвал меня в свой кабинет. — Бекки замялась. — Я пришла попросить тебя пойти со мной.

Кейт напряглась, потом взяла руку Бекки и прижала к сердцу:

— Ты моя лучшая подруга, но он не просил меня приходить. Он позвал тебя. Думаю, ты должна пойти к своему брату одна.

На миг Бекки овладело малодушие. Она понимала, что слишком уж привыкла полагаться на Кейт и что пора бы почаще рассчитывать на собственные силы. Отчасти поэтому она изо всех сил стремилась к дружбе с Сесилией.

Кейт прекрасно понимала подругу. Они вместе пережили много горестей и счастливых минут. За последние четыре года они стали настолько близки, насколько это возможно между двумя женщинами, не связанными узами крови.

— Знаю, надо идти самой, — наконец вымолвила Бекки. — Но так страшно разговаривать с ним, не зная даже, что ты где-то рядом.

Кейт улыбнулась:

— Но почему ты так не уверена в своих способностях держаться храбро? Я же видела, какая ты отважная, Бекки. А это всего лишь Гарретт. Ты запросто сможешь поговорить с ним, я знаю, сможешь.

Но ведь Гарретт всего несколько часов назад видел ее в очень и очень компрометирующем положении, с мужчиной, которого он даже не знал. Собирался ли он по-прежнему убить Джека? Больше про дуэль она не слышала, так что, возможно, Кейт сумела пресечь эту нелепую идею в самом зародыше, как только ее муж вернулся вчера ночью? Вообще-то он приехал неожиданно скоро. Вскоре после того как Бекки и Кейт встретились в гостиной, они услыхали стук лошадиных подков и подбежали к окну, чтобы увидеть въезжавшую во двор карету. Через несколько секунд Гарретт вышел из экипажа, явно невредимый. Остаток ночи Бекки молилась, чтобы также здоров остался и Джек.

Деваться было некуда. Оставив Кейт, она направилась вниз. У дверей кабинета Бекки в волнении оправила широкие юбки из полосатой темно-вишневой тафты и убедилась, что светлая оборка по вырезу тоже в порядке. Потом, сделав глубокий вдох, она постучала.

— Входите, — отозвался Гарретт грубым голосом.

Она толкнула дверь, шагнула внутрь — и тут же замерла при виде того, как брат и Джек вместе с ним поднимаются с кресел.

— Вот и Ребекка, — сказал Гарретт, опираясь на огромный полированный письменный стол из красного дерева.

Джек, поднявшийся из обитого светло-зеленым бархатом кресла, стоявшего напротив Гарретта, молча поклонился. Сегодня он был одет лучше, чем всегда. На нем был темно-вишневый жилет с богатой вышивкой, накрахмаленный галстук, темно-серые брюки и черная визитка, которая отлично подчеркивала и широкие плечи, и тонкую талию.

— Добрый день, Гарретт. — Голос ее дрогнул, дыхание перехватило. — Мистер Фултон, я… не ожидала вас здесь увидеть.

Джек взглянул на Гарретта и слегка улыбнулся ей.

— Их милость и я договорились встретиться, чтобы обсудить… то недоразумение, которое произошло ночью.

— Понимаю.

Она чинно повернулась, чтобы закрыть за собой дверь. Щеколда сухо щелкнула, точно затвор пистолета у виска.

Бекки обернулась к джентльменам, продолжавшим стоять. Пошевелив пальцами, чтобы снять напряжение, она заставила себя развернуть плечи и слегка кивнула Джеку:

— Я рада видеть, что между вами мир.

— Если вы за меня боялись, — сказал он тихо, — то смею заверить, что со мной нелегко справиться, миледи.

— Счастлива слышать это. — Держась идеально прямо, высоко подняв подбородок, она пересекла кабинет по расстеленному посередине ковру и уселась в кресло, обитое тканью с растительным узором, которое стояло возле Джека. Как будто по сигналу, оба мужчины тоже опустились на свои места.

Она попыталась изобразить улыбку для Джека, смущенно поглаживая пальцами розы, вышитые на подлокотниках. От его близости Бекки услышала, как кровь зашумела в сосудах.

Улыбка образовывала на щеках Джека глубокие желобки, слишком резкие, чтобы можно было назвать их ямочками. Глаза сверкали, когда он смеялся, а губы… О, эти насмешливые, эти манящие губы…

Гарретт прокашлялся, и только тогда Бекки оторвала глаза от Джека и посмотрела на брата. Он сидел чопорно, под стать его высокому, жестко накрахмаленному воротнику, и только щурился на них обоих.

Выдержав паузу, Гарретт подвинул к ним по гладкой поверхности письменного стола какую-то книжечку:

— Вот, смотрите. Уже напечатали.

Сердце у Бекки чуть не выскочило. Джек взял буклет и положил перед собой, сжав губы.

— Что? — прошептала она. — Что это такое?

Ничего не говоря, он передал ей книжку.

На первой странице красовалась карикатура на нее и на Джека. Они были изображены в постели в весьма непристойном виде. С обоих персонажей катились невероятных размеров капли пота, оба смотрели на дверь вырученными глазами, широко раскрыв рты от ужаса. В дверях стояла целая толпа людей с подсвечниками в руках. Лицо Бекки было нарисовано как сильно вытянутый овал, а прямые темные волосы рассыпались по одеялу. Художник сильно преувеличил размер ее груди, нарисовав два огромных белых шара размером с голову, готовых вывалиться через кромку одеяла. Не видно было только сосков.

Во главе толпы художник изобразил Гарретта, который наводил пистолет на преступников. Лицо его было искажено яростью, а шрам на лбу сиял как солнце.

Заголовок гласил: «Лицемерие английского общества: благочестивые вдовушки холодны днем, но страстны ночью».

Она молча глядела на книжку. Надо сохранять спокойствие. Надо быть сильной. Скандал ее не затронет.

Бекки опустила памфлет на колени и взглянула на брата и Джека, которые все это время пристально, но с осторожностью изучали ее.

— Что ж, — сказала она. — Прискорбно. Но ожидаемо.

— Я разочарован, Ребекка, — заявил Гарретт.

— Потому что я сказала, что это ожидаемо? Но, увы, это правда.

— Да нет, не потому. Меня огорчает, что ты… что ты встречалась вот таким образом с мужчиной. — Он указал рукой на книжку у нее на коленях.

Бекки глубоко вдохнула.

— Гарретт, я понимаю. Видеть такое очень неприятно для брата…

Гарретт издал резкий невнятный звук.

— Но ты должен понять, что я взрослая. Мистер Фултон также. Что бы ни происходило между нами, это наше личное дело, и было совсем неправильно с твоей стороны, как и со стороны всех прочих, вмешиваться в это подобным образом.

— Мне сообщили, что с тобой случилась беда, — угрюмо буркнул Гарретт. — Чтобы ты делала на моем месте?

— Скорее всего я бы сначала постучалась. Возможно, побеспокоилась бы о том, чтобы весь Лондон не увидел того, что ему видеть не следовало.

Она с удовлетворением отметила, что ярость распаляет ей щеки. Это намного лучше, чем отчаяние, смущение и чувство вины, которые владели ею с прошлой ночи.

Гарретт еще сильнее прищурился.

— Я не сделал ни того ни другого, но это как раз совсем не плохо. Фултон говорит, что между вами ничего еще не случилось. А если бы я ждал, манерничал и скромно стучался в дверь, страшно подумать, что бы могло произойти.

— Что бы ни случилось, это не твое дело!

Она взглянула на Джека и вспыхнула. Он потрясенно смотрел на нее, как будто поверить не мог, что она осмелилась отчитывать брата.

Гарретт соблаговолил принять более мягкий тон:

— Что сделано, то сделано, Ребекка. Теперь нам приходится готовиться к тому, что все общество вскоре будет знать о твоей связи с мистером Фултоном.

— Это так. — Бекки опустила голову. Ярость покинула ее так же быстро, как и пришла. — Мне очень жаль.

— Мы с Фултоном обсудили это дело… — Гарретт сделал паузу. — Ведь так?

— Да. Обговорили, как самым наилучшим образом выбраться из этой ситуации, — сказал Джек.

— И что же? — Бекки вцепилась в подлокотники. По коже побежали мурашки. Она уже поняла, о чем речь.

— И он решил просить твоей руки.

Широко раскрытые глаза обратились на Джека:

— Ты решил? Ты?

Она не ожидала, что он сделает такой шаг. Видимо, Гарретт приставил к виску Джека пистолет, чтобы выбить из него предложение.

— Да. Помнишь, что я сказал? Ни за что не оставлю тебя в беде, не важно в какой. И сдержу слово.

— Но поверь, ты не должен считать себя обязанным делать это. Если брат заставил тебя…

Джек жестом остановил ее:

— О нет. Его милость ни к чему меня не принуждал. Это была моя идея.

— Но…

— Но это самое очевидное решение, — вмешался Гарретт. — Учитывая все случившееся, это самый подходящий способ спасти твою репутацию и положить конец слухам.

Она тяжко сглотнула.

— Конечно, я понимаю, этого и следовало ожидать после скандала, который мы устроили. Однако мне плевать на мою репутацию. Ты это знаешь, Гарретт.

— В общем, это правильно, — промолвил Гарретт, и Бекки сразу заметила знакомое упрямство в его голосе. — И мне хорошо известно, что ты думаешь о скандалах и о репутации, Ребекка. Но как же насчет других членов твоей семьи, которые не так толстокожи?

Бекки вздрогнула.

Склонившись вперед, Джек слегка коснулся ее пальцев:

— Мне нечего больше желать в этом мире, кроме как стать твоим мужем.

Бекки изумленно смотрела на него. Это было предложение. Джек Фултон просил ее руки. Он просил ее провести рядом с ним всю оставшуюся жизнь в качестве супруги. Он просил ее доверия и любви. Навсегда.

— Я нашел дом возле Ричмонда. Он небольшой, но ты будешь рядом со своей семьей. И я обещаю сделать все возможное, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

Это было слишком не похоже на то, что четыре года назад посреди глубокой ночи обещал ей Уильям. Джек не объявлял торжественно-высокопарными фразами о своей любви. Джек не обнимал ее колени, отчаянно умоляя бежать с ним. И не заявлял, что не сможет прожить без нее ни единого мига.

В общем, тут не было никакой романтики. Джек Фултон делал свое предложение в кабинете ее брата, на глазах у Гарретта, который сидел тут же, напротив них. Его рассуждения о необходимости этого предложения строились лишь на надежде смягчить скандал и спасти ее доброе имя. Тут ничего не говорилось ни о ее чувствах к Джеку, ни о его чувствах к ней.

В груди ее пылал пожар. Она беспокойно ерзала в кресле, ни на кого не глядя. Затем недоверчиво приняла протянутую руку Джека. Ее собственная рука казалась тяжелой, как свинец.

— Ты же меня совсем не знаешь, — прошептала она, когда он взял ее за руку.

— Знаю, Бекки. Знаю достаточно, чтобы не сомневаться: мы будем счастливы вместе.

Она бросила на Гарретта отчаянный взгляд. Ах, если бы он понимал, что она чувствует! Но лицо брата было сурово и непроницаемо.

— Я ведь тебя тоже совсем не знаю, — сказала она. — Мы же знакомы меньше месяца.

— Я простой человек. Для меня довольно и того, что я уже успел в тебе увидеть.

— Его семья, его предки — известные уважаемые люди. Не то что… — Гарретт, не договорив, умолк, но Бекки знала, что он хотел сказать «не то, что эти безродные Фиски».

Никто из ее родных не знал об Уильяме самого главного, когда они принимали его в свой дом. И она, когда бежала с ним в Гретну, чтобы обвенчаться, также ничего не ведала о его прошлом, как и о его мотивах.

А вот фамилия Фултон была известна всей Англии. Отец Джека — тайный советник, и потому вся семья Фултон постоянно находилась в центре внимания общественности. Это было совсем иначе, чем с Уильямом.

Гарретт обратился к Джеку:

— Сегодня утром я изучал сведения о ваших родных. — Заметив удивленно приподнятые брови Джека, он лишь пожал плечами, как будто слегка извинился. — Разные люди уже делал и попытки проникнуть в мою семью. Обесчестить наше имя, завладеть нашим состоянием. Это было уже не один раз. Вы должны понимать, почему я так беспокоюсь о моральных качествах мужчин, с которыми общается моя сестра.

Итак, не сомневаясь в том, что Бекки согласится выйти замуж, Гарретт уже начал наводить справки о Джеке. Бекки с досады едва не зашипела.

Джек, все еще крепко державший в своей ладони ее пальцы, слегка пожал их и улыбнулся, однако одними только губами:

— Что ж, пожалуйста. Вы вольны исследовать мои связи и мое прошлое. Я не только не стану препятствовать, но даже окажу вам всемерное содействие в этом.

Гарретт снова обратился к Бекки:

— Мистер Фултон Вынужден был на несколько лет покинуть Англию из-за одного неприятного скандала.

— Я знаю об этом. Он мне рассказывал.

— Правда?

Бекки посмотрела на Джека с благодарностью. Как хорошо, что они успели о многом поговорить.

— Мистера Фултона необоснованно обвинили в преступлении, — спокойно сказала она, — но после оправдали. Однако семья, руководствуясь своими амбициями и не желая лишних разговоров, отправила его подальше, надеясь, что так в обществе быстрее забудут о скандале.

— А он тебе рассказал, почему его обвинили в убийстве маркиза Хардауна?

— Да, и это он мне тоже рассказал.

— И он поведал, что состоял в связи с женой маркиза?

— Ну… — Она бросила взгляд на Джека. — Нет.

— Но это не совсем так, — бесстрастно возразил тот и отпустил руку Бекки.

Голубые глаза Гарретта как холодные колючие ледышки уставились на Джека.

— Эту даму звали Анна Терлинг. Она вышла замуж за маркиза Хардауна меньше чем за год до происшествия. Вы признались, что возражали против этого брака, потому что сами хотели жениться на этой леди.

Бекки облизнула пересохшие губы и несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Ведь именно этого Джек ей не говорил.

Он сжал губы и ничего не отвечал.

— Так что, когда маркиза застрелили, все подумали на вас.

— Но это не он. — Бекки смяла памфлет, лежавший у нее на коленях. Он все еще был раскрыт на странице с карикатурой, на которую она старалась не смотреть.

— Нет, конечно, не он, — сказал Гарретт, продолжая испытующе смотреть на Джека. — Маркиза убили возле клуба на Честерфилд, а мистер Фултон в это время находился в публичном доме на Друри-лейн.

Бекки сидела как каменная. Он ведь не говорил ей, что посещал публичные дома. Но опять же, почему бы он стал рассказывать ей такие вещи? Какое ей было дело до того, что он находился тогда в доме терпимости? Главное, что он не убивал. Просто он был тогда молодым повесой. И его поступки не отличались от поступков всех остальных молодых повес, которые точно так же стремятся скрывать свои неблаговидные проделки от невинных светских девушек. А уж ей-то и вовсе не пристало оскорбляться, потому что она уже не была невинна. Ее жизненный опыт гораздо богаче, чем обыкновенно бывает у женщин ее возраста, и она прекрасно знала, какие распутники встречались среди мужчин ее круга.

Гарретт перевел взгляд на сестру.

— Его арестовали, но суда не было. Обвинение сняли на том основании, что человек никак не может находиться в двух местах одновременно.

Бекки несколько раз провела ладонями по юбкам, как будто разглаживая их.

— Не понимаю, почему это так тебя взволновало. Он оказался невиновен, и это самое главное. В любом случае к делу это не относится.

Она твердо знала, что все это не должно ее волновать. Ни то, что Джек шлялся по борделям, ни то, что он был когда-то влюблен в эту Анну Терлинг, и уж тем более не то, что хотел жениться на этой женщине. Ради Бога! Ведь все это было двенадцать лет назад!

— Леди Ребекка права, — сказал Джек. — Это не имеет никакого значения. Этим событиям уже много лет, и все это время я старался забыть о них.

Гарретт откинулся на спинку кресла.

— Однако двенадцать лет после того неприятного происшествия представляются сплошным белым пятном в вашей биографии, поскольку вы находились в морях и никто не знает, что там с вами происходило. Разве что другие моряки. Правда, сегодня утром мы с Тристаном побывали в порту и сумели отыскать одного матроса с вашего корабля. С «Глорианы».

— Действительно? — бесцветным голосом отозвался Джек.

— Он отзывался о вас как о знающем человеке, но при этом нелюдимом. Кажется, что, хоть люди относились к вам и хорошо, вы большей частью предпочитали ни с кем не общаться. Он упомянул о нескольких портовых драках, но это также ничего не значит. — Гарретт пожал плечами. — Я был бы сильнее озадачен, если бы не было вообще никаких стычек.

— Вы закончили? — жестко спросил Джек.

Бекки взглянула на него. Загорелые щёки отливали темно-красной бронзой. Она понимала его чувства. Кому понравится вторжение в личные дела? А Гарретт не проявлял никакой деликатности.

— Все это я прекрасно знаю. — Бекки небрежно махнула рукой. — Ну, во всяком случае, в общих чертах. И это ни в малейшей мере не влияет на мое отношение к мистеру Фултону.

— Но я только хочу, чтобы ты знала о прошлом того мужчины, с которым связалась, Ребекка. — Гарретт положил обе ладони на стол. — Несмотря на скандалы и драки, мне кажется, что его намерения честны.

Вот так. Бекки отлично понимала, что это самая блестящая рекомендация, которой можно было ждать от Гарретта. Она ведь также не думала, что Джек затевает что-то плохое. Впрочем…

Он перехватил ее взгляд.

— Прошлое — в прошлом. Теперь я смотрю только вперед.

— И как же ты видишь свое будущее, Джек? — тихо спросила она.

— Я вижу его здесь, в Англии. Хочу построить дом на той земле, где я родился. — Тут он помолчал и добавил: — И я хочу сделать это вместе с тобой.

— Но почему?

— Это не только из-за скандала. Он просто все ускорил. Я бы все равно сделал предложение, но прошедшая ночь заставила меня раскрыть глаза на правду.

Гарретт беспокойно поерзал, однако Джек не обратил на него внимания. Он покинул кресло, встав на колено перед Бекки, взял обе ее руки в свои и крепко сжал их.

— Я хочу все исправить. Поверь, очень хочу. Пожалуйста, выходи за меня. Умоляю, будь моей женой.

Он выглядел таким решительным, таким честным. Снова его действовали как серебристая блесна на рыбу, обещали яркое сияющее будущее, то, чего она считала себя совершенно недостойной после смерти Уильяма. Надежда. Счастье. Любовь. И все это так реально, так надежно. На какое-то счастливое мгновение она поверила, что теперь может открыть свое сердце, освободить душевные порывы, сбросить непроницаемую броню и почувствовать себя в безопасности с этим мужчиной.

Соблазн был чрезмерным. Она долго сидела молча, не шевелясь, переживая внутри себя борьбу сердца, ума и здравого смысла.

«Да» уже было у нее на языке. Это простое слово уже готово было сорваться и решить ее судьбу навеки.

И тогда она положит конец скандалу, спасет свое доброе имя и, что еще важнее, избавит семью от дальнейших неприятностей. Она в состоянии была прямо сейчас поступить правильно, и этого ждали от нее все, этому учили ее в детстве, и это был единственный приемлемый выход.

Она снова взглянула на Джека. Темные глаза, тронутые солнцем волосы, сходившиеся клинышком посередине лба, четкие черты лица: волевой подбородок, прямой нос, мелкие перышки морщинок в уголках глаз. Округлая линия нижней губы… Ночью она касалась ее языком, пробовала на вкус, брала осторожно зубами и слегка покусывала. Господи, как же она его хотела! И теперь хочет.

Но его лицо — это было незнакомое лицо. Она опустила взгляд на их переплетенные пальцы. Рука Джека была немного больше и темнее ее ладони. Такая мужественная, совсем другая. Чужая.

Четыре года назад Бекки была не в ладах со здравым смыслом. Из-за этого и случился несчастный союз с плохим человеком. Наверное, Джек не плохой и даже не лжец, но разве можно безрассудно ввергать себя в новый брак? Неужели она хочет снова увязнуть в бесконечной трясине одиночества и страданий, которые познала после свадьбы с Уильямом, поняв, что он никогда не любил ее?

Джек крепче стиснул ее руки, и она снова быстро скользнула взором по его лицу. Его губы — Господи, какие красивые губы! — стали тоньше.

— Бекки?

— Я… — Она не смогла договорить и только покачала головой.

Он с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы.

О Боже, наверное, она невыносимо эгоистична, но она не могла поступить иначе! Не могла снова разрушить свою жизнь. Даже ради того, чтобы без смущения смотреть в глаза всему свету, показывая, что она способна отвечать за свои грехи. Даже ради прекращения скандала. И даже если этот мужчина способен довести ее до невообразимого оргазма всего лишь несколькими прикосновениями пальцев.

Много лет она думала, что вообще не способна больше любить. И если говорить честно, то она не любит Джека Фултона. Как это возможно? Ведь она его совсем не знает.

Он тоже ее не любит. Она видела нежность в его взгляде. Чувствовала, что он восхищен ею. Конечно, он искренне желает защищать ее и заботиться о ней и даже сделать ее счастливой, по какой-то причине он решил, что хочет на ней жениться. Но он ее не любит.

Конечно, общество рассматривает брак скорее как сделку двух сторон, чем как союз любящих. Но это неправильно и неприемлемо — во всяком случае, для Бекки. Другая женщина из ее круга могла бы без сомнений пойти на этот шаг, но Бекки уже давно поняла, что не похожа на большинство женщин.

И каким бы красивым и желанным ни был Джек и какими бы ни были ее чувства к нему, она не могла выйти за него замуж. Не могла снова уничтожить свою жизнь, сковать себя узами брака с человеком, наверняка зная, что не понимает его достаточно глубоко.

— Я… не знаю. — Она судорожно вдохнула. — Мне нужно… Мне нужно время.

Но вот времени-то как раз у Джека и не было.

— Сколько тебе нужно? — спросил он.

Бекки покачала головой:

— Не могу сказать.

У Джека похолодело все внутри. Он долго не мог вымолвить ни слова. Наконец поднял голову и в упор посмотрел на нее.

— Но почему? — спросил он очень тихо.

— Я уже сказала. Я тебя не знаю. Недостаточно знаю, чтобы… — Она в отчаянии всплеснула руками. — Чтобы сделать это.

Джек скрипнул зубами, едва сдерживаясь. Он готов был закричать, что они уже и так все сделали и что все самое главное о нем она уже знает.

Боже, как он желал эту женщину! Вожделел ее. Мечтал видеть ее в своей постели. Правда, все эти сумасшедшие первобытные порывы, стремление владеть ею, защищать и заботиться о ней, любить ее, смешивались с сознанием необходимости заполучить ее деньги. Сложенные вместе, эти потребности были более чем достаточны, чтобы толкнуть его на что угодно ради завоевания Бекки.

— На самом деле все гораздо серьезнее, — вмешался в их разговор Калтон. Джек взглянул на герцога через плечо. — Первый муж Ребекки был мерзавцем, и не просто мерзавцем, а безумным. Он готов был и меня разорить, и украсть ее деньги. Но то еще самые невинные из его прегрешений. Так что сомнения моей сестры совершенно понятны.

Словно удар под дых — Джек вдруг понял, насколько он похож на первого мужа Бекки. И сдался. Он не собирался разорять герцога Калтона, но один Бог знал, как он хотел денег леди Ребекки — нет, не хотел, как нуждался в них.

И все же он был другой. Будь он проклят, если обидит ее так же, как тот негодяй, за которого она в первый раз вышла замуж! Она никогда не узнает о шантаже. Он позаботится, чтобы не узнала, потому что если ей об этом кто-нибудь расскажет, то разница между Джеком и ее первым мужем может показаться не столь велика. Она может счесть это предательством. Это будет жестокая обида, а Джек ни за что не хотел бы ее обидеть.

— Но я не тот человек.

— Да, ты другой, — согласилась Бекки. — Мы ведь совсем не знали Уильяма и доверились ему себе на горе. — Бекки нерешительно улыбнулась. — С тех пор я успела понять, что большинство людей хорошие. Редкий мужчина способен докатиться до такого предательства, как мой первый супруг.

— Но если ты веришь, что я на него не похож, то почему сомневаешься?

— Я… — Бекки склонила голову. — Я просто недостаточно тебя знаю. И хотя верю в тебя — а сердце подсказывает мне, что ты не можешь быть таким, как он, — просто не могу рисковать.

Сейчас она сидела более напряженно, чем раньше. Руки сложены на коленях над проклятым пасквилем, при виде которого ему хотелось выбежать на улицу, найти этого тупого мазилу и свернуть ему шею. Карикатура вызывала в нем ярость, хотя она отлично вписалась в его план. Впрочем, внезапно оказалось, что план недостаточно продуман. Джек обратился к герцогу:

— Мы же согласились, что свадьба будет самым лучшим решением.

— Да, но решение все равно остается за сестрой.

При виде того, как Бекки облегченно вздохнула, какой-то дьявол внутри Джека на миг пожалел об этом праве выбора, которое предоставил ей Калтон.

— Еще ночью я сказал его милости, что не желаю твоих страданий из-за всего этого, Бекки, — выразительно глядя на памфлет, сказал Джек. — Я не желаю, чтобы пострадал вообще кто-либо. — Руки его лежали на коленях, как бы демонстрируя, что ему нечего скрывать. — И ты нужна мне. Господи… Ты должна знать, как сильно ты мне нужна.

Он вложил всю страсть в слово «нужна», потому что именно это было полной и истинной правдой. Черт побери, она нужна ему намного сильнее, чем петля палача.

Щеки ее раскраснелись, и она украдкой бросила взгляд на брата.

— Я чувствую себя мерзавкой из-за того, что снова причинила столько бед моей семье. Поверь мне, Гарретт, меньше всего на свете я хотела именно этого. Но, пожалуйста, пойми меня. Мой первый брак был так… труден… — Снова взглянув на Джека, она с трудом выдавила: — Прости, но я не могу быть твоей женой.


Глава 6


Неделю спустя после того как ее обнаружили в постели с Джеком Фултоном, Бекки распахнула двери в гостиную и застыла на пороге.

Кейт и Гарретт стояли посреди комнаты и обнимались разве только чуточку более пристойно, чем Джек и Бекки в отеле «Шеффилд». Они мгновенно отскочили друг от друга, но рука Гарретта осталась на животе жены, хотя подол платья успел опуститься до пола. Прическа Кейт с одной стороны была уже совсем свободна от шпилек, а щеки ее пылали точно розы.

Бекки, не шевелясь, стояла в дверном проеме.

— О… Господи.

Гарретт улыбнулся. Такой улыбкой можно было осветить всю комнату. У него был настоящий талант улыбаться — несмотря на долгие годы бедности и одиночества. Но хотя нередко приходилось видеть, как он улыбается своей жене, другие люди нечасто удостаивались от него этого подарка.

Да ему и было отчего радоваться жизни. Обожаемым предметом его страсти, в конце концов, была законная жена. И все, чем бы они ни занимались, не являлось предосудительным.

— Простите меня… Я искала свою книгу. — Бекки указала на том «Антигоны», который лежал на диване с пальмовым рисунком.

Гарретт на шаг отступил от Кейт, однако не выпустил ее руку, и Бекки ощутила жестокий приступ зависти. Гарретт и Кейт заслуживали всего того счастья и благополучия, которым обладали. За последние четыре года Бекки видела от них немало добра и благодарила за это судьбу. Но с мимолетными вспышками зависти она ничего не могла поделать.

— А мы как раз собирались чаю попить. — Кейт безуспешно попыталась поправить волосы. — Пожалуйста, составь нам компанию.

— Хорошо. — Бекки уселась на диван рядом со своей книжкой, а Кейт принялась разливать чай. На столе был приготовлен серебряный сервиз.

— Может, ты теперь ей скажешь? — спросил Гарретт, когда его жена передала чашечку обжигающего напитка и присела рядом с Бекки. Гарретт расположился в удобном кресле напротив дам, спиной к очагу.

— Что ты собиралась мне сказать?

Кейт замялась. Потом опустила чашку на блюдечко и поставила на маленький мраморный столик возле дивана.

— Только, пожалуйста, не сердись на меня, Бекки. Я пригласила Джека Фултона и его родных к нам на обед послезавтра.

Бекки так и ахнула:

— Но зачем?!

— Фултон заезжал к нам вчера, когда ты была у леди Деворе, — ответил Гарретт за жену. — Кейт предложила ему приехать к нам еще. А когда узнала, что его отец и братья сейчас в Лондоне, то пригласила их всех.

Бекки смотрела на Кейт широко раскрытыми от удивления глазами но невестка успокоила ее жестом:

— Понимаю, что я, должно быть, поторопилась. Наверное, следовало сначала спросить тебя. Но знаешь, мне он понравился. И кажется… — Она виновато улыбнулась Бекки. — Кажется, он от тебя без ума.

— Я ему отказала, — напомнила Бекки.

— Не совсем так, — молвил Гарретт. — Если я ничего не путаю, ты попросила немного времени подумать. Тебе нужен срок, чтобы узнать его поближе. Кейт права. Разве возможно это устроить лучше, чем пригласив его на обед?

— И его семью, — добавила Кейт, пряча темную прядь за ухо. Она всегда думала о семье. Для Кейт в целом мире не существовало ничего важнее.

— Но я больше ничего от него не слышала, — возразила Бекки. — Я думала, со мной покончено. Мне казалось, он решил искать счастья в другом месте.

Последние несколько дней она действительно не расставалась с этими мыслями, наполнявшими ее душу сомнениями и даже некоторым подобием сожаления. Какой-то частью своего существа она задавалась вопросом: неужели, погрузившись в этот страх и недоверие, она успела навсегда расстаться с последними надеждами на счастье?

— Но он и не думает ничего искать. Надеется убедить тебя, — заявил Гарретт.

— Правда? Но почему? — Она же видела, что Джек был в ярости, когда она сказала «нет». Он не вымолвил ни слова, но крепко сжал кулаки и губы у него побелели. Она подумала тогда, что нанесла непоправимый удар по его мужской гордости. — Я крайне удивлена, что он готов снова смотреть на меня, тем более обедать у нас вместе со своими родными.

— Порой не так уж просто отказаться от любви, — тихо произнесла Кейт.

Бекки схватила книгу с дивана и прижала к груди.

— О, ради Бога, дорогая! Он меня не любит.

— Ты уверена?

— Он недостаточно долго меня знает, чтобы полюбить. Едва ли ему известно обо мне что-нибудь.

Кейт погладила себя по круглому животу.

— Но откуда ты можешь знать? Любовь так же разнообразна, как и людские характеры. Почему ты думаешь, что любовь не может родиться после месяца знакомства? Если честно, я влюбилась в твоего брата еще до того, как мы были официально представлены. — Кейт и Гарретт обменялись таинственными улыбками, после чего невестка снова обратилась к Бекки: — Джек кажется весьма настойчивым в своем намерении заполучить тебя. Но какие же тут еще могут быть причины? Зачем бы ему иначе соглашаться прийти на обед? И для чего так стремиться к общению с нашей семьей?

Бекки прикрыла глаза. Видит Бог, она тосковала по нему эти несколько дней. Тело жаждало его. Она непрестанно думала о нем. То вспоминала простое удовольствие от их разговоров, то вновь переживала наслаждение, которое он подарил ее телу. Она мечтала снова его увидеть, хотя и знала, что это не сулит ничего хорошего.

Кейт страдальчески наморщила лоб:

— Но я не собираюсь требовать твоего присутствия на обеде и пойму, если ты предпочтешь остаться у себя.

— С моей стороны будет неприлично не появиться. — Потирая лоб, Бекки сквозь пальцы посмотрела на невестку. — Скажи мне правду, Кейт. Ты полагаешь, я должна за него выйти?

— То, что думаю я, не должно влиять на то, что следует делать тебе. Ты должна поступать так, как считаешь необходимым. А мы с Гарреттом хотим только, чтобы ты была счастлива.

Между тем за эти прошедшие дни скандал разгорелся. Теперь, если Бекки выходила на улицу, дамы начинали перешептываться, прикрываясь веерами. Бекки все еще удавалось ходить с высоко поднятой головой, но она уже начала уставать от всего этого.

Смесь ожидания и тревоги дрожью пробежала по спине.

— Что ж, обед? Очень хорошо.

Кейт грустно улыбнулась:

— Должна признаться, мне нравится Джек Фултон. Надеюсь, однажды между вами все наладится. Я согласна, скандал быстро уляжется, если ты сейчас выйдешь за него замуж. Но ради этого, конечно, не стоит рисковать твоим счастьем. Сначала убедись, что ты на верном пути. Но право же, я надеюсь, ты дашь ему шанс.

Наконец день встречи с Джеком и его родными настал. В тот день Бекки сидела с книгой в руках в своем любимом кресле в салоне, грея ноги у очага. Сегодня она снова увидит Джека, впервые после того утра, когда он сделал ей предложение. Это случилось около недели назад. Но только сегодня к ним явится вся его семья, да еще и тетушка Бекки Беатрис с ее злым языком. Она приехала нынешним утром из Йоркшира.

В дверь постучали. Подняв голову, Бекки увидела, что в комнату заглядывает лакей.

— К вам посетитель, миледи. Мистер Фултон хочет вас видеть.

Джек! Она никак не ожидала, что он приедет раньше. Вскочив с кресла, Бекки отложила книжку и оправила оборки на юбках аспидного цвета.

— Он пришел рано.

— Да, миледи.

— Пожалуйста, проводи его сюда.

Спустя несколько мгновений Джек вошел в салон, внеся узнаваемый мужественный аромат, который витал вокруг него как некая аура. Он был высок и широкоплеч, и все в нем было именно таким, каким она себе воображала в одинокие ночи, мечтая об идеальном мужчине.

Войдя в комнату, Джек остановился. На губах его играла злодейская улыбка. Лакей вышел прочь и затворил двери.

— Благодарю Бога, — сказал Джек. В его голосе прозвучала странная волнующая смесь резкости и покорности. — Я уже не надеялся увидеться с тобой наедине.

Она перебирала пальцами складки своих юбок.

Сделав два широких, но тихих шага по ковру, Джек очутился рядом и, уверенно обхватив за талию, привлек Бекки к себе.

Каждый мускул в ее теле окаменел, но как только Джек склонился к ее устам, она растаяла.

Его поцелуи были изысканно сладки, мягки и нежны, страстны и столь же жадны, как жадны были и ее губы. Оставив юбки, она обвила руками его шею и поцеловала в ответ со всей страстью, которая одолевала ее в последние дни.

О, если бы это длилось вечно! Вина и страх испарялись, соскальзывали по спине и ниспадали к ногам как водопад, оставляя после себя свежесть и чистоту, открытость тому, что сулил ей он.

Еще немного, и он заставит ее снять броню. Все, что для этого требовалось, — продолжать целовать ее, прижиматься губами к ее щеке, векам, подбородку, ре отпускать из крепких объятий, надежно удерживая рядом.

Это было подлинное единение. Если бы только они могли вот так и оставаться — вместе, неразделима.

Но все закончилось слишком быстро. Он осторожно отстранился и, прижавшись лбом к ее лбу, произнес:

— Я скучал по тебе. — Его дыхание и шепот защекотали ей губы.

— Я тоже по тебе скучала.

— Я с ума схожу от желания.

Должна ли она сказать ему правду? Признать, что она тоже хочет его? Что отчаянно жаждет его прикосновения каждый день после их расставания?

Когда-то она то же самое испытывала к Уильяму, но все закончилось гораздо скорее, чем предполагалось. Нет-нет. Конечно, это ощущение надежности в объятиях Джека — всего лишь вымысел, плод фантазии. Ведь однажды это уже подтвердилось. Именно в его объятиях она находилась тогда, неделю назад, когда все эти люди ворвались к ним в спальню.

Он погладил согнутым пальцем ее щеку:

— Ты тоже меня хочешь, я чувствую это. — Его губы оказались возле уха Бекки, дыхание щекотало самую мочку. — Давай прекратим эту бессмыслицу. Выходи за меня.

Она вздохнула. Как ни мечтай, но предложить ему еще один вечер в отеле «Шеффилд» невозможно. Он тоже на это не пойдет, потому что стремится к большему. Он хочет сразу все.

Снова притягивая к себе Бекки, Джек погладил большим пальцем ее лоб и сказал:

— Я решил. Еще неделю назад решил. Я хочу тебя, и готов на тебе жениться.

Она в упор смотрела на него, сосредоточенно хмуря лоб.

— Но как легко ты об этом говоришь… Как можешь вручать свою жизнь женщине, которую едва знаешь?

Джек пожал плечами:

— Но я уже выбрал свой путь и меня с него не сбить. Ни теперь, ни через десять лет. Все, чего я хочу, — это ты. — Он не сводил с нее упрямых темных глаз. — Понимаешь?

— Думаю… да. — Бекки отвернулась. — Но для меня все не так просто.

— Но почему? — Он требовал прямого ответа.

Бекки скрестила руки на груди — на отливающем серебром сером лифе платья, — как бы закрываясь от Джека.

— Никогда не думала, что снова выйду замуж. Я планировала прожить остаток своих дней в качестве вдовы, как синий чулок.

Джек хмыкнул:

— Ты? Синий чулок?

И снова ее поразило, насколько поверхностно они знакомы. Не считая скандального происшествия, их связывало только одно — плотское влечение. Все их остальные сведения друг о друге были меньше самой незначительной соринки.

Вспомнились долгие дни в Кенилворте после венчания с Уильямом. Молодой муж отдалился, и постепенно стало приходить понимание: они не так уж подходили друг другу, как он говорил ей до свадьбы. Никогда больше она не чувствовала себя такой одинокой.

После смерти Уильяма ее окружала семья и еще — с недавних пор — Сесилия. Но даже полное физическое одиночество невозможно сравнить стой жуткой пустотой в душе, которую она чувствовала в Кенилворте.

Не так уж трудно представить себе, что подобной пустотой страдал и Джек. Он ведь был отчаянный повеса. В свои тридцать привык бродить по земле и находить любовниц по настроению. При этом он неизменно пользовался полной свободой. Возможно, когда-то он и любил девушку, но это было слишком давно. Представлял ли он себе, что значит узнать — по-настоящему узнать — женщину? Имел ли понятие о том, как быть мужем? И уж если на то пошло, знает ли она сама, что такое быть настоящей женой?

— Бекки, — он прикоснулся к ее волосам и слегка погладил пальцами заплетенные в косички пряди, скрученные в узел на затылке, — я сделаю тебя счастливой, — Голос звучал тихо, но решительно. — Клянусь тебе.

— Клянешься? — Снова обернувшись к Джеку, она увидела в его глазах только это обещание.

— Клянусь, — повторил он. И его губы снова приблизились — сладкие и теплые. Это нежное прикосновение пронизало ее насквозь, расслабляя мускулы и смягчая внутреннее сопротивление.

— Выходи за меня замуж, — прошептал он ей в губы.

— О нет, — ответила она, вздрогнула и замерла. — Джек… Я…

Он обнял ее за плечи. Она уже не вырывалась.

— Я не хотела, чтобы мои слова прозвучали столь бесповоротно.

«Дай ему шанс», — сказала Кейт и была права. Будет ужасно нелепо, если не сказать глупо, отказать Джеку только из опасения, что он второй Уильям.

— Ты должен дать мне время.

Его пальцы едва дрогнули на ее плечах, но она ощутила это.

— Я хочу тебя, Бекки. Сейчас.

— Я не готова.

Резко, с отчаянием выдохнув, он отступил, запустил пальцы в копну своих темных, тонкими прядями выгоревших на солнце волос.

— Но тем не менее я собираюсь убедить тебя. Ты боишься из-за того, что случилось раньше. Но все время забываешь: я не он!

— Знаю. Только… пожалуйста, будь терпелив.

— Я ненавижу ждать.

— Мне нужно время, чтобы снова научиться доверять.

— Ну а когда я заслужу твое доверие? Что тогда?

Его настойчивость и твердость заставили Бекки слегка затрепетать.

— Тогда… если получится… я приму решение и выйду за тебя.

Джек распрямил плечи. Карие глаза с вызовом смотрели на нее в упор.

— Значит, я заслужу твое доверие. Долго ждать не придется.

Казалось, он был предельно уверен, но Бекки знала себя лучше.

— Надеюсь, ты прав, слегка улыбнулась она.

— Да, я прав. Еще до конца этого месяца мы будем стоять перед алтарем.

Это прозвучало как настоящий вызов. Его дерзкая самоуверенность размягчала сердце. Улыбнувшись шире, Бекки прижалась к Джеку и украдкой взглянула на него:

— Ты правда так думаешь?

— Знаю. — Он коснулся губами ее лба. — Я не могу ждать.

За столом Джек сидел чинно. Было почти не заметно, как крепко он сжимал бокал в ладони, и уж совсем не видно со стороны, что шея у него ныла от напряжения. Джек едва сдерживался, чтобы не сорвать с себя галстук. Ему вовсе не хотелось ехать в дом четы Калтон вместе с отцом и братом, но герцогиня пригласила всех и он счел себя не вправе отказать ей.

К вящему раздражению, посадили его далеко от Бекки. Зато ее тетушка, леди Беатрис, сидевшая по правую руку, то и дело наводила на него монокль, и страшно увеличенный слезящийся голубой глаз смотрел из него так подозрительно, что мурашки бежали по коже. Впрочем, если Джек не ошибался, она просто не могла знать о нем пикантные подробности. Уж если герцога Калтона нисколько не интересуют личные дела Джека, то тем более не нужны они и этой старухе.

И все же огромный голубой глаз смотрел слишком пронзительно и неприятно.

Леди Уэстклиф сидела слева от Джека, дальше — его отец. Старший брат, Бертран, расположился напротив в окружении одетой в роскошное кремовое платье Бекки и леди Деворе. Отец и Бертран так подобострастно вели себя перед герцогом и его семьей, что Джеку было страшно неловко.

Виконт Уэстклиф, сидевший правее герцога, был самым любезным из всех собравшихся за столом, ловко балансируя между грубоватыми повадками хозяина дома и раболепием родственников Джека. Супруги Уэстклиф удерживали разговор от банальностей, не давая ему при этом совсем смолкнуть.

Когда подали второе, отец Джека вздохнул и откинулся на спинку своего кресла, положив одну ладонь на выдающийся живот, а другой рукой поднимая бокал с вином. При этом он совершенно по-дамски отогнул мизинец. Говорил он громко, так что его прекрасно слышали и на другом конце стола.

— Разрешите еще раз поблагодарить вас, ваша милость, за то, что убедили моего сына встать на путь истины и принять правильное решение в отношении вашей прелестной сестры. Сожалею только, что леди его отвергла.

Все умолкли, а Джек посмотрел в сторону Бекки. Она слегка поджала тубы и уставилась на скатерть, мимо своей тарелки с фаршированной устрицами олениной. Герцог неприветливо смотрел на говорившего.

— Я ни в чем не убеждал вашего сына. Он сам решил, что свадьба могла бы стать лучшим выходом из создавшегося положения.

Джек не смотрел на отца. Он уже не в первый раз подумал, как же такое могло случиться, чтобы кто-нибудь, а тем более сам король Англии, настолько доверился этому человеку, что сделал его тайным советником. Но с другой стороны, королю виднее. Ведь достопочтенный Эдмунд Фултон всю свою жизнь тратил куда больше усилий на политическую карьеру, чем на то, что хоть как-то касалось Джека. Да и чего, собственно, ожидать от Георга IV? Джек никогда не видел нынешнего короля, но из всего, что довелось о нем слышать, многими чертами и привычками он походил на его отца.

Джек вообще всегда был любимцем матери. Отец изливал все свое внимание и любовь на двух старших братьев, оставляя Джеку лишь крохи. Исключения случались лишь тогда, когда ему необходимо было выплеснуть на кого-то свое раздражение и досаду на обстоятельства, шедшие вразрез с его планами.

Когда Джеку исполнилось шесть лет, его, например, отругали за то, что в Хамбли из-за проливных дождей гниет урожай. Восьмилетнего мальчика обвинили в провале одного очень важного решения на парламентских слушаниях. В двенадцать он понес полную ответственность за неудачное вложение отца в строительство канала.

Слава Богу, с двенадцати до восемнадцати лет Джек учился в школе, так что по большей части избегал своего родителя. Но когда в год его восемнадцатилетия случилось это убийство маркиза Хардауна, оно совпало с событием, весьма неприятным для среднего брата, Эдварда. Тот не сумел получить очередной чин капитана флота его величества. Разумеется, в этом также оказался виновен Джек. Правда, потом Эдвард все-таки дождался повышения, и, к счастью, сегодня его не было здесь, потому что он ушел в плавание.

Немедленно, после того как с Джека сняли судебные обвинения, его отослали подальше, а через несколько недель после этого внезапно умерла мать. Джек узнал о ее смерти лишь месяцы спустя, когда они стояли на якоре в Сиднее. Погруженный в пучину боли и тоски, Джек вдруг получил письмо от отца. И что же?..

Ну конечно, она умерла из-за него. Так писал отец. Сердце ее было разбито ужасным позором, который Джек навлек на все семейство.

Джек знал, что это чепуха. Мать была его самым верным, самым преданным другом в течение всего тяжкого разбирательства. Но после этого жестокого письма что-то в нем словно сжалось и умерло и он смял исписанный лист, поднес его к свечке и, глядя на пламя, поклялся, что никогда больше не станет слушать отца.

Бекки еще сильнее поджала губы, когда старший Фултон хмыкнул и заговорил вновь:

— Сказать правду, сэр, я даже представить не мог, что мой сын когда-нибудь остепенится и женится, в особенности, что он породнится с такой прекрасной семьей, как ваша. Ведь он первосортный негодяй, ему что с чертом связаться, что с женщиной.

Джек скрипнул зубами. Ведь эти слова были не просто неточны (отец за последние двенадцать дет очень мало с ним общался) — они никак не улучшали образ Джека в глазах герцога.

Ему никогда не удавалось понять отца. И наверное, никогда не удастся. Оставалось только считать часы до конца этого вечера. Придется еще раз пообщаться с отцом и братом на предстоящей свадьбе, после чего он отделается от них до следующего общесемейного мероприятия, которое, надо надеяться, состоится не слишком скоро.

Герцог пожал плечами:

— Можете мне поверить — я специально интересовался, — в его прошлом нет ничего из ряда вон выходящего.

Но отца уже было не остановить. Он продолжал весело и беззаботно:

— Нет, в самом деле, я и подумать не мог бы, что его кто-нибудь приручит. Ведь супружеская верность — это вовсе не главная черта Фултонов, правда же, Берт?

Бертран, известный тем, что часто оставлял супругу в деревне ради посещения лондонских увеселений под ручку со своей любовницей, одним махом влил вино из бокала себе в рот и, залпом проглотив, прижал салфетку к губам. Джек никогда не испытывал особых братских чувств к Бертрану, потому что всю жизнь с самого раннего детства тот непрерывно напоминал не только Джеку, но и Эдварду о своем первенстве и как старшего сына, и как наследника.

Голубые глаза герцога Калтона сузились до щелочек, а лорд Уэстклиф, пригубив шампанское, вступил в разговор:

— Господа, вам не кажется, что мы все слишком торопимся? Молодые люди еще не договорились между собой о семейных узах.

— Но свадьба — лучшее решение. Даже, я бы сказал, единственное решение, — сказал отец Джека.

Бертран улучил минуту, чтобы открыть наконец рот:

— Отец говорит совершенно справедливо. С тех пор как их… ну, это… нашли там, из моего брата и его дамы сделали дураков перед всем Лондоном. Я слыхал, уже написана комедия о падении нравов нашего высшего света.

Джек подумал, что лучше бы они написали о жижи Бертрана, но ничего не сказал вслух. Решившись заговорить, он не сумел бы скрыть отвращения к поведению отца и брата, а показывать неприязнь здесь, при всех, он не мог, Искушение поставить их на место становилось все сильнее, но Джек помнил: они — его родня. Он не хотел ничем усугублять и без того неприятное впечатление, которое они произвели на родственников Бекки.

Леди Беатрис вдруг заговорила что-то невнятное и тут же засунула в рот фрикасе с горошком.

Отец склонился вперед, обращаясь к старухе через Джека и леди Уэстклиф:

— Что вы сказали, мэм?

Леди Беатрис проглотила свой горох и многозначительно подняла вилку:

— Сказала, что для моей племянницы это отличный урок, ведь она одна из немногих дам своего круга, у кого — такие твердые принципы.

Отец и брат Джека одинаково удивленно подняли брови.

— Это правда? — переспросил старший Фултон.

Леди Беатрис снова подняла монокль и в привычном раздражении перевела взор с герцога на герцогиню, сидевших на разных концах стола.

— Держу пари, что всякий из здесь присутствующих легко превзойдет Ребекку в скандальности как помыслами, так и поступками.

Уэстклиф усмехнулся:

— Не сомневаюсь, что тут вы совершенно правы, тетя.

Монокль леди Беатрис остановился на племяннице, которая сидела напротив нее. Бекки выдержала ее взгляд не шелохнувшись.

— Конечно, не будь она так чертовски упряма, нам бы всем было легче. — Пронзительный глаз леди Беатрис переместился на герцога. — Это, без сомнения, наша родовая черта, потому что ты, мой мальчик, такой же.

— Это не упрямство, — твердо заявила Бекки, не сводя глаз с тетушки.

Куда только подевалась ее открытость, которую видел Джек накануне обеда?! Теперь она словно окаменела и застыла. В этой ауре царственного равнодушия, с короной темных волос на голове, она как будто превратилась в Снежную королеву в кремовом шелковом платье. Она была прекрасна.

— Тогда скажи, ради Бога, что это, если не упрямство? — потребовала леди Беатрис.

— Это здравый смысл.

Отец Джека хохотнул:

— Здравый смысл? Действительно? Но как это может быть, чтобы здравый смысл вел к такому скандалу?

— И правда, — вставил Бертран. — Я бы сказал, что здравый смысл диктует… да нет, просто требует поскорее заключить брак.

Качнув головой, Бекки аккуратно положила вилку на тарелку и подняла взор на Бертрана, сидевшего по левую руку от нее.

— На самом деле не так. Здравый смысл — это осмотрительность. Брак заключается на всю жизнь, и потому требует осмысленного, осторожного подхода. А если броситься замуж, потеряв голову, это может причинить куда больше вреда, чем все театральные комедии, художники и сплетни, вместе взятые.

Джек понял, что она говорит о собственном опыте.

— Согласна с тобой, Бекки, — молвила леди Уэстклиф. — Ты ведь говоришь о привычном недостатке нашего круга — склонности пускаться во всякие авантюры, не думая о будущем.

Герцогиня почти весь вечер хранила молчание, но теперь заговорила.

— В самом деле, — согласилась она, — так грустно видеть, что большинство семей в нашем обществе несчастны. Как много женщин по собственной воле живут врозь со своими мужьями… И всегда основная причина в том, что эти браки основаны на финансовых интересах, а вовсе не на взаимном уважении.

Леди Уэстклиф и герцогиня делали попытки увести разговор от свадьбы Бекки и Джека к более общим рассуждениям, за что Джек был им искренне благодарен. Они сидели за столом уже больше часа, и он видел, как с каждой минутой растет груз, навалившийся на плечи Бекки, но не мог помешать этому.

Нет, он избрал неверный способ, чтобы завоевать ее.

Нынешний званый обед — ошибка. Они могут хоть всю оставшуюся жизнь обсуждать пристойность, мнения и разразившийся скандал, но это совсем не то, чего она хочет. Не то, что ей нужно.

Ей нужен покой, необходима свобода от страха. Он может дать ей и то и другое, но только наедине. Говорить с ней, касаться ее. Доказывать, что он совсем не похож на Уильяма Фиска, что он мужчина, способный дать ей счастье, которое она считает для себя невозможным, недостижимым.

Отец Джека резко шлепнул ладонями по столу.

— Я понял! — воскликнул он и прямо-таки засиял улыбкой, адресованной Бекки, через весь стол. — Наконец я понял ваши колебания, миледи. Вам известно не хуже, чем мне самому, что мой сын — страшный транжир. Ну конечно! У него самого ничего нет, а вы богаты, как Крез. Значит, он, очень может быть, ищет вашей руки из-за денег. — Его улыбка стала еще шире. — Не завидую вам, дитя мое. И все же тут присутствуют требования пристойности и долг, не так ли? И потом, еще этот скандал… Ведь если вы не сделаете все возможное, чтобы остановить толки, станет только хуже. В вашей семье есть дети, и они пострадают от этого в будущем.

Бекки слегка покривила губы:

— Спасибо, сэр.

— О, да за что же? — Отец Джека округлил глаза. — Пожалуйста!

— Теперь решение очевидно, — добавила Бекки. В ее тихом голосе звучала сталь.

— Что ж, великолепно! — возликовал Фултон-отец.

Бекки выглядела впечатляюще: такая холодная, такая элегантная, с прямой спиной и ледяными фиалковыми глазами. У нее было куда больше внутренней силы, чем полагал Джек. Она способна не только отказать ему, презрев пристойность и рискуя быть навеки отвергнутой обществом, но и дать его отцу самый жесткий отпор, какой он когда-либо переживал в своей жизни. Джек чувствовал это и все больше восхищался ею, хотя и понимал, что его планы вот-вот разрушатся.

— Вы правы, говоря о нарастающем скандале. И правы насчет того, как он повлияет на мою семью, — сказала Бекки с ледяной вежливостью.

Бертран одобрительно проворчал что-то. Вся семья смотрела на нее, даже вилки застыли в воздухе, и при виде их напряженных лиц у Джека что-то, сжалось внутри. Все, как и он сам, уже поняли, что сейчас будет.

Бекки поднялась. Джек тоже вскочил на ноги и бросил салфетку в сторону. Встали со своих мест и остальные. Один лишь отец Джека отстал ото всех, потому что его стул увяз ножкой в толстом ворсе дорогого персидского ковра.

Бекки обратилась ко всем присутствующим:

— Продолжая наше общение, мы с мистером Фултоном только добавляем дров в огонь. Я уеду из Лондона, пока все не утихнет. Хочу совершенно удалиться от всего этого. — Она перевела взгляд темно-голубых глаз на Джека. — Простите меня, мистер Фултон, но я уверена, что это наилучший способ.

О, сколько разнообразных чувств захлестнуло Джека в ту минуту! Уважение, волнение, привязанность, трепет, тревога… Он едва выдавил:

— Бекки…

Она склонила голову как бы в знак вежливости, повернулась и покинула комнату.


Глава 7


Джек настиг Бекки, как только она положила руку на перила лестницы. Он схватил ее за запястье, останавливая, и она обернулась к нему.

— Не уходи.

Но Бекки только огорченно покачала головой:

— Другого решения нет.

Он крепче сжал горячей ладонью ее холодную руку:

— Есть. Выходи за меня. Все придет со временем.

Она слегка улыбнулась, склонилась к нему и совсем тихо сказала:

— А что, если не придет? И тогда мы обнаружим себя заложниками несчастного союза на всю оставшуюся жизнь?

— Такого не случится, — твердо сказал Джек. Смотрел он тоже твердо и решительно. Бекки не понимала, откуда в нем такая уверенность, но вдруг кое-что вспомнила. Конечно! Он не был женат и не знал, как это ужасно — жить с человеком, который тебя презирает.

— Отпусти меня, Джек, — сказала она тихо, но уверенно.

Он слегка ослабил хватку, но не отпустил ее руки.

Бекки взглянула в сторону столовой, но, не видя там никакого движения, опять обратилась к нему:

— Что, если твой отец прав? Вдруг ты и впрямь мот и негодяй? Вдруг все, что тебе от меня нужно, — это мое состояние? И что, если ты так же непостоянен, как и они?

Она и раньше слышала о неверности его брата и отца. Она не была ни глуха, ни слепа, а все замужние и вдовые дамы Лондона сплетничали как раз о таких вещах.

Джек пристально посмотрел ей в глаза:

— Но я на них не похож. В глубине души ты знаешь: я не такой.

Она ответила на его взгляд, готовая уже согласиться, признать свое непроходимое упрямство и поверить ему.

Но вместо этого снова покачала головой:

— Нет. Не знаю.

Гнев блеснул, остро и опасно, в его темных глазах. Джек скрипнул зубами.

— Откуда я могу это знать? — спросила Бекки. — Мы провели вместе всего несколько часов. — И действительно, это было даже меньше, чем она успела побыть с Уильямом, прежде чем бросила жизнь к его ногам. — Этого недостаточно.

— Не уезжай, Бекки. Не уезжай из Лондона.

Дверь столовой распахнулась, и к ним выбежала Кейт, шурша широкими юбками. Поравнявшись с Джеком, она приостановилась немного и кивнула ему. Его пальцы мгновенно соскользнули с запястья Бекки.

— Что ж, доброй вам ночи, мистер Фултон, — сказала Кейт и, не вступая в дальнейшие разговоры, схватила Бекки за руку и потащила наверх.

Джек не издал ни звука, но Бекки ощущала жар его взгляда, даже когда они скрылись из виду.

Только войдя вместе с Кейт в спальню, она поняла, что все это время не дышала. И только тут, когда дверь закрылась за ними, сделала наконец глубокий выдох и вдох.

— Прости, что я так долго. — Кейт почти рухнула на кровать подруги. Щеки у нее зарозовели после слишком быстрого подъема по лестнице. — Пришлось немного привести в чувство людей за обеденным столом.

Бекки опустилась в мягкое кресло персикового цвета.

— Все в порядке. Я справилась. — Она сделала попытку улыбнуться. — И спасибо за твои старания. Там, наверное, действительно пришлось кое-кого приводить в чувство.

— Я сама виновата. Не надо было приглашать столько гостей. И потом, я даже не представляла, что отец и брат мистера Фултона так… — Тут Кейт вздохнула и переменила тему: — Ты вправду решила нас оставить?

— Да.

— Но куда ты поедешь?

Бекки пожала плечами:

— Не знаю. В Калтон-Хаус или… — Она задумалась. Есть, правда, еще одно место, куда можно отправиться. Сивуд — ее дом в Корнуолле. Единственное, что в этом мире принадлежало ей и только ей безраздельно. Но она прежде никогда там не бывала, даже не видела этого дома, потому что не представляла себе, что с ним делать… — Калтон-Хаус, — твердо повторила она. В этом доме она выросла. Он был ей знаком и потому безопасен.

Живо искрившиеся глаза Кейт вдруг потухли.

— О, Бекки…

В этот миг в закрытую дверь постучали. Бекки метнула тревожный взгляд в сторону, но промолчала. Тогда Кейт отозвалась сама:

— Кто там?

— Это Сесилия.

Бекки сразу успокоилась.

— Входи.

Сесилия скользнула внутрь — подтянутая, элегантная и резвая, как мячик. Легким, но четким движением затворила дверь и, поворачиваясь к Бекки, пожала плечами:

— Что за гнусный тип этот старый мистер Фултон! Да и Бертран весь в него. Слов нет, младший мистер Фултон не имеет с ними ничего общего. Ты как, Бекки? Что, в самом деле собираешься покинуть Лондон? Или это только угроза?

— Чувствую, мне лучше уехать.

— И куда же?

— В Калтон-Хаус в Йоркшире.

— Пожалуйста, наделай этого, — взмолилась Кейт почти шепотом и приложила ладонь к животу. — Ты была со мной, когда родилась Джессика, и я так хочу, чтобы этот ребенок тоже появился при тебе. Я… ты нужна мне.

— О, Кейт! — Бекки сразу почувствовала себя беспомощной. Кейт права. Нельзя уезжать из Лондона, пока она не разродится. И в то же время ей следует уехать, чтобы избавиться и от скандала, и от Джека Фултона. — Поверь, я не хочу уезжать и не хочу бросать тебя, но…

— А когда ожидается малыш? — спросила Сесилия.

— Не раньше чем через несколько недель, — сказала Кейт.

Сесилия быстро кивнула:

— Тогда у меня есть отличное решение. Ты переедешь ко мне. Джеку Фултону об этом знать вовсе не обязательно. В Деворе-Хаусе тихо, гости у меня бывают редко, так что у тебя будет и время, и место побыть одной и все обдумать, не испытывая давления родных. — Она бросила на Кейт извиняющийся взгляд. — Не обижайтесь, ваша милость.

Но Кейт вовсе не выглядела обиженной — напротив, ей, казалось, стало легче.

— Не на что, миледи. — Она обратилась к Бекки: — Я понимаю, что тебе необходимо побыть немного одной, и от всей души согласна. Леди Деворе права. Это отличное решение. Мы не скажем никому, что ты осталась в городе, и у тебя появится время все обдумать. Зато я буду уверена, что ты рядом и сможешь подоспеть, как только мне понадобишься.

Бекки поднялась из своего кресла и, подойдя к кровати, присела рядом с Кейт:

— Прости меня, дорогая. Тебе нелегко. С одной стороны, ты желаешь мне счастья, с другой — чтобы поскорее прекратился скандал. Мне кажется, это висит над всеми нами как черная туча. Ты не хочешь, чтобы это на меня давило, а мне так трудно, учитывая обстоятельства, оставаться при своем решении.

Кейт сжала ей руку:

— Прости, что тебе приходится переживать такое. Поверь, это не нарочно.

— Я знаю, — сказала Бекки. — Правда знаю. Но все же мне тяжело.

Кейт грустно кивнула, и глаза ее наполнились слезами.

— Тогда тебе и впрямь лучше переехать. Ненадолго. Я уверена, что ты скоро к нам вернешься.

— Вернусь. Обещаю.

Три дамы еще немного поговорили о том, как организовать переезд Бекки в дом Сесилии, чтобы Кейт в любой момент могла послать записку и позвать ее, если начнутся роды.

Потом позвали Джози и помогли рассерженной служанке упаковать вещи Бекки. Нагрузив одну из карет Гарретта сундуками и тюками, около полуночи отправили ее в Деворе-Хаус. Сесилия привезла Бекки в своем экипаже и сразу отвела в знакомую гостевую спальню, где так недавно готовила подругу для свиданий с Джеком. Здесь Джози помогла своей госпоже раздеться. Бекки упала в постель, но сон не шел. Не меньше часа она изучала темный потолок и лишь после этого задремала.

На другое утро, проснувшись поздно, она увидела, что сквозь щель между расшитыми розами занавесками пробиваются яркие солнечные лучи.

Джози помогла ей одеться в бледно-розовое муслиновое утреннее платье. Когда она спустилась завтракать, было уже около полудня. Комната, в которой Сесилия обычно завтракала, смотрела узкими высокими окнами на маленький садик. Занавески были раздвинуты, и золотые лучи беспрепятственно проникали внутрь. Белые лакированные деревянные панели оттеняли желтый с ткаными узорами шелк обоев. Дубовый буфет стоял у дальней стены, а в центре комнаты — круглый стол, тоже из дуба.

Сесилия была уже здесь. Она встала навстречу подруге и, сообщив, Что тоже только что спустилась вниз, предложила Бекки легкий завтрак: горячий шоколад, яйцо пашот, бекон и жареный тост.

Бекки присела напротив, и, когда слуга поставил перед ней еду, Сесилия поведала, что за последние несколько дней слухи пышным цветом распустились в городе. Судачили не только о том, что Бекки показала всем свою порочную сущность, но говорили также, что после поимки с поличным в столь непристойном положении она еще и плюнула Джеку Фултону в лицо, отвергнув его. Из Джека сделали настоящего героя, пережившего несчастное приключение, — он якобы повел себя истинным джентльменом, пытаясь своим предложением спасти репутацию падшей женщины.

Когда Сесилия закончила, Бекки вздохнула:

— Мне кажется, это совсем не ново: женщинам приходится нести весь позор на своих плечах, тогда как мужчинам легко прощаются любые грехи. Но я не более виновата, чем он.

Сесилия скривила губы в усмешке:

— Совершенно верно. Это еще один пример несправедливых претензий, которые наше общество предъявляет женщинам.

Бекки откинулась на спинку кресла и отпила густой сладкий шоколад.

— Ну ладно. Хорошо уже то, что весь огонь обратился на меня, а не на кого-нибудь из семьи. — Сесилия удивленно подняла гладкую чёрную бровь Бекки поставила чашку на стол. — Предпочитаю думать, что мой организм вырабатывает противоядие от любых скандалов. Но если они унизят Гарретта и Кейт, Тристана и Софи или их детей, вот тогда они по-настоящему навредят мне. А меня пусть называют безнравственной эгоисткой хоть до скончания времен. Я переживу.

Это была правда. Во всяком случае, часть ее. Она и в самом деле безнравственна. Сегодняшние сны тому доказательство. Ей снились губы Джека Фултона, целующие ее тело. Снились руки, тепло и нежность которых возносили ее к вершинам страсти. Она неоднократно просыпалась, чувствуя, что сама ласкает себя в тех местах, где были тогда его пальцы, словно пытается оживить его прикосновения. Но совершенно немыслимо пробудить в собственном теле те самые ощущения, которые возбуждал в нем Джек.

Она уже скучала. Скучала по взгляду темных глаз, когда он смотрел на нее, стоя возле лестницы. По этой неподражаемой смеси нежности и жажды.

Но она знала, что решила правильно. Конечно, в основе некоторых браков лежат горазда менее значимые вещи, чем те, которые связывают ее с Джеком. И даже в нынешние времена женщины не так уж редко, едва получив формальное предложение от мужчины, вручают ему себя на веки вечные. Но это не для Бекки.

— Что, опять думаешь о мистере Фултоне? — тихо спросила Сесилия.

Бекки склонилась над чашкой шоколада:

— Ну… да.

— Не так уж трудно догадаться об этом, Бекки.

Сесилия откусила от своего намазанного маслом тоста.

— Что ты думаешь о вчерашнем вечере?

Снова опустив чашку, Бекки вздохнула:

— Наверное, я смущена… Думаю, правильно ли я поступила. С другой стороны, я уверена, что это лучший выход в таких обстоятельствах.

— Представляю, как тебя шокировал его помпезный папенька.

Бекки нахмурилась и молча принялась за яйцо.

— Пойми меня правильно, Бекки. Я рада, что ты его одернула. Да и всем остальным от тебя здорово досталось.

— Почему?!

— Потому что ты становишься неуязвимой, когда ведешь себя непредсказуемо.

Бекки нахмурилась:

— Но я полагала…

— Это так. Люди не понимают, чего от тебя ждать, и воспринимают тебя как угрозу.

— Меня?! — Бекки вздернула брови.

— Ну конечно. Ты ведь такая красавица. Могла бы быть сердцеедкой, а на самом деле — тихоня, любительница книг. В нежном возрасте сбежала в Гретну с незнакомцем. Провела следующие четыре года в тихом забвении, поддерживая репутацию застенчивой вдовы с книжкой в руках, и вот в двадцать два тебя ловят в постели с загадочным негодяем. Неужели ты думаешь, что все это не окутало тебя тайной?

— Я скорее думала, что это обеспечило пищу для сплетен.

— Это, конечно, тоже. Но осмелюсь сказать, что большинство тебя опасается.

— Только не Джек. — Ее даже передернуло, настолько досадно было, что она снова вспомнила его.

— Да, я успела заметить, — коварно улыбнулась Сесилия и постучала подушечками пальцев по столу. — А это уже кое-что, не так ли?

Нет, это невероятно! Сесилия оказалась такой же поклонницей Джека Фултона, как и все остальные. И хотя она не давила открыто, все же Бекки чувствовала ее нажим не меньше, чем со стороны родственников.

И почему одна она сомневается в необходимости связать свою жизнь с этим джентльменом? Как удается Джеку Фултону очаровывать всех вокруг? Неужели она осталась одна на земле, у кого имеется здравый смысл и осторожность?

Сесилия откусила еще кусочек тоста и, отложив его на тарелку, обратила внимание на небольшую стопку писем, лежавших возле нее на столе.

— Моя хорошая знакомая, миссис Пьонше, приглашает к себе на маскарад в следующую пятницу, — сообщила она, раскрывая верхний конверт и глядя на подругу поверх белого с золотой каемкой листа бумаги.

— Вот как? — Бекки сразу ожила. Она много слышала об этих не слишком пристойных увеселениях, коими славился прошлый век. Среди лондонской знати они очень быстро утратили популярность, так как способствовали разврату и пороку. Бекки и не подозревала, что кто-то еще проводит маскарады. Это лишний раз доказывало, как много времени она провела взаперти.

— Хочешь пойти со мной? Джорджиана будет рада.

Бекки с трудом сглотнула и решительно покачала головой:

— Нет. Это слишком скоро. Мне не следует появляться в свете. Не теперь, — сказала она и добавила про себя: «И не в ближайшие двенадцать месяцев. Как минимум».

— Но это же маскарад! — Сесилия положила приглашение на стол. — В этом все и дело. Тебе вовсе не надо показываться. О том, что это ты, будем знать только мы с хозяйкой бала.

Если никто ее не узнает, что за беда? Бекки нерешительно улыбнулась подруге:

— Что ж, я подумаю.

В полдень Джек вышел из своей комнаты в роскошном особняке Стрэтфорда. Он знал, что его друг никогда не завтракает раньше двенадцати. Однако, спустившись в столовую, обнаружил на сервировочном столике много видов мяса и сыров. Джек взял серебряный кофейник и с наслаждением вдохнул бодрящий аромат. Как и он сам, Стрэтфорд любил крепчайший обжигающий кофе.

Налив себе чашку, он прошел к столу, в середине которого лежала кипа газет. Вспомнилась цветочная композиция в центре вчерашнего стола, за неприятным ужином в семье Бекки, и Джек подумал, что кипа газет нравится ему больше.

После того как Бекки оставила его внизу, Джек побрел к Стрэтфорду и просидел в его приемной несколько часов, пока друг не вернулся домой после затянувшейся допоздна пирушки. Слушая отвратительную историю, которая случилась с Джеком, Стрэтфорд сохранял изумленное выражение лица. В конце концов, он хлопнул друга по спине и сказал:

— Ну, ясно. Тебе лучше и дальше гостить у меня, чем возвращаться в лоно семьи. Пожалуйста, оставайся здесь сколько угодно, старина.

Потом Стрэтфорд извинился и ушел спать, а Джек так и остался сидеть в кресле перед камином, наедине со своими тяжелыми мыслями, пока серый рассвет не проник в комнату сквозь занавески.

Теперь же он опустился в пухлое кресло и, взяв верхнюю газету из стопки, с удовлетворением кивнул — это была свежая «Таймс». Он развернул газету и стал читать новости, попивая свой кофе — одно из самых простых удовольствий в жизни, думал Джек, — как вдруг вошел Стрэтфорд.

Заботливый лакей успел побрить, причесать и наилучшим образом одеть своего господина. На нем была сорочка с высоким крахмальным воротником, отлично скроенный жилет и утренний камзол с вельветовыми отворотами. Как-то раз Стрэтфорд сказал Джеку, что благодаря таким жилетам, подчеркивающим ширину плеч и тонкость талии, он может обходиться без корсета. Однако лакей изо всех сил старался удерживать своего господина от обильных возлияний и жирной пищи, потому что был уверен: рано или поздно из-за всего этого жесткий корсет станет непременной частью его гардероба.

Джек тогда только хмыкнул, потому что ему и в голову не приходили такие ухищрения. Стрэтфорд — иное дело, но не стоит судить его. Ведь он родился графом. Его беда была в том, что он — плоть от плоти аристократического круга. Стиль и фасон для него обязательны, не важно, насколько они смешны и немужественны.

Остается надеяться, что Стрэтфорд будет заниматься своим любимым боксом, пока окончательно не выживет из ума. Это поможет ему до глубокой старости сохранить атлетическую фигуру и обойтись без мужского корсета.

Джек улыбнулся поверх газеты:

— Доброе утро.

Стрэтфорд налил себе чашечку кофе и уселся напротив:

— Доброе утро.

Джек протянул ему лист из «Таймс». Стрэтфорд встряхнул его, чтобы развернуть. Друзья помолчали, читая. Слуга наполнил кофейник; Джек встал, чтобы долить себе кофе. Когда он вернулся в кресло с чашкой, из которой поднимался горячий ароматный пар, Стрэтфорд уже отложил газету на стол.

— Англия в это время года скучна, Фултон.

Джек оторвался от чтения:

— Правда? А я не заметил.

— Идут недели, близятся праздники. Люди собираются вместе, балуют вниманием родных, о которых даже не вспоминали весь год, трещат всякий вздор о любви и радости и прочей чепухе. Чертовски скучно, скажу я тебе. — Пожав плечами, граф отхлебнул кофе. — А Мария… она стала еще требовательнее: Хочет больше денег, чтобы покупать себе всякую мишуру и тряпки. Сказать по правде, я устал от ее капризов.

— Собираешься порвать с ней? — спросил Джек. Мария, в то время любовница Стрэтфорда, была весьма популярной куртизанкой.

— Конечно. — Граф поморщился и, словно желая придать себе сил, сделал большой глоток кофе. — Но не сегодня. Сегодня я чувствую себя… — Помолчав, он сказал иначе: — В это время года я не принадлежу Лондону.

— Кому же ты принадлежишь? Поедешь в родной Суссекс?

— Только не это. Вернуться в наше древнее поместье и превратиться в мишень для постоянных придирок моей маменьки? Ну уж нет. Рождество в Лондоне все-таки немного лучше. — Он снова пожал плечами. — Меня зовет мой друг из Нортумберленда, Уильям Лэнгли. Говорит, что в этом году прекрасная охота. — Он замолчал, склонил голову и сделал такое лицо, будто прислушивался к себе в поисках причины своей досады. — Но я устал от охоты.

Джек поглядел на друга, всем своим видом показывая, что он вовсе не предлагал ему стрелять оленей и рябчиков.

— И потом, я не в настроении путешествовать, — продолжал Стрэтфорд. — Наверное, это значит, что я вынужден буду пережить еще одно скучное Рождество в Лондоне. — Он лениво улыбнулся. — Как бы мне хотелось закрыть глаза, а потом проснуться и увидеть красивый снежный январь!

— С Новым годом, с новым счастьем, — рассеянно пробормотал Джек.

— Если бы такое было возможно, — насмешливо фыркнул Стрэтфорд.

Джек очень хорошо понимал друга. До того как встретить Бекки, он также чувствовал себя неприкаянным, зачастую испытывая недовольство собой и окружающими. Он поднял чашку, словно заздравную чашу, и залпом осушил ее до дна.

Стрэтфорд повел плечами, будто стряхивая охватившую его меланхолию, отложил газету и выпрямился, постукивая пальцами по чашке.

— Итак, теперь, когда юная леди Ребекка, шипя и сверкая искрами негодования, покинула Лондон, что ты собираешься делать?

— Я собираюсь на ней жениться, — спокойно ответил Джек.

Стрэтфорд хмыкнул:

— Ты же сам сказал: она ясно дала понять, что отказывает тебе.

— Она ясно дала понять, что отказывает мне сейчас. Но я заставлю ее перемениться.

— Ого! Но как?

Пожав плечами, Джек взглянул на дно своей чашки, словно предсказатель будущего, гадающий на кофейной гуще.

— Точно не знаю. Но так должно быть. И, как тебе известно, времени у меня мало.

— Шантажист потребовал деньги к середине декабря, правильно? То есть у тебя еще месяц.

— Да, около того. — Джек хотел просить у Тома отсрочки подольше, но у него было нехорошее чувство, что тот не сам назначил дату, хотя и уверял Джека в обратном. Том ни в чем не признался, однако Джек видел его отчаяние. Это не могло быть жадностью бывшего друга. Это была безысходность.

Джек поднял глаза на графа. Раньше он и не думал добывать сведения о покойном муже Бекки. Не видел смысла. Однако теперь вдруг ему пришло в голову, что вовсе не мешает получше понять, что за человек был этот Фиск. Тогда бы он смог постичь, что двигало поступками Бекки.

— Что тебе известно об Уильяме Фиске?

— Гм, — Стрэтфорд задумчиво потянул кофе, — действительно, если вспомнить Фиска, то ее нерешительность становится объяснима.

— Почему? — Джек заинтересованно подался вперед.

— Да просто наша леди познакомилась с ним незадолго до побега в Гретну. Точно не могу сказать, когда это случилось, зато отвечаю тебе: Фиск — настоящий ублюдок. Обманом втерся в доверие семьи Калтон, но вскоре стало ясно, что он искал руки леди Ребекки только из-за приданого. Ты уже понял сам, они живут весьма замкнуто, но все же ходили слухи, что вскоре после женитьбы Фиск завел себе любовницу, а потом еще и ввязался в какие-то сомнительные предприятия. Первый же опыт не принес ожидаемого успеха, и он был убит своими же подельниками.

— Кого-нибудь привлекли к ответу за убийство?

— Я не знаю, — пожал плечами Стрэтфорд. — Не думаю. Все это случилось в Уорикшире, после чего ее семья сразу переехала в Йоркшир. Они не показывались в Лондоне почти целый год.

— Уф-уф-уф! — пофыркал Джек, озадаченно надувая щеки. Казалось бы, мотив у него и Фиска был один и тот же. Но при этом ничего общего. Он не собирается заводить любовницу. Для чего, если рядом такая женщина, как Бекки? Он готов был целиком посвятить себя ей. А если Джек на что-то решился, его уже невозможно повернуть вспять.

Он не Фиск. Черт побери. Он другой.

Джек сильно стиснул свою пустую чашку ладонями.

— Итак… — Стрэтфорд внимательно изучал его лицо. — Что ты собираешься делать?

— Следовать за нею, куда бы она ни направилась. Заставить ее полюбить, — ответил Джек. — У меня есть месяц, чтобы добиться ее руки. И нет выбора.

— Но ты не прав. Выбор всегда есть. Эта леди уже все решила. В подобном случае, мне кажется, гораздо проще найти другую невесту, чем преследовать эту по всей Англии и пытаться ее завоевать.

Джек прищурился и попытался смягчить выражение лица. Стрэтфорд говорил разумные вещи, к которым следовало бы прислушаться. Но как только Джек вспомнил вчерашний вечер, решимость Бекки, ее рассудительность и силу, с которой она дала отпор его отцу, ему все стало ясно.

Он хотел именно ее. И он не позволит ей уйти.

Стрэтфорд только рукой махнул:

— Впрочем, все равно в Лондоне сейчас никого нет. Значит, тебе так и так придется ехать в деревню. Говорят, в Гемпшире много богатых невест. Поезжай на один из этих скучных деревенских праздников. Там найдешь себе новую пассию. И недели не пройдет, как она твоя. — Он склонился к Джеку и доверительно прошептал: — Обрати внимание на тех, что повзрослее. На старых дев, которые уже потеряли надежду. С твоей внешностью и происхождением нет ничего проще, чем заловить такую в сети вместе с ее приданым.

Но при мысли об охоте на другую женщину — на любую другую, кроме Ребекки Фиск, — кофе в желудке Джека чуть не закипел снова.

— Нет, — решительно отрезал он.

На лице Стрэтфорда появилось понимание.

— Значит, ты не ищешь легкого пути, верно?

— Степень сложности не имеет никакого значения, — твердо ответил Джек.

— Понимаю. Ты хочешь именно ее.

Джек посидел молча, скрипнул зубами и ответил:

— И никого другого.

— Мне это только кажется, Фултон, или ты в самом деле испытываешь сильные чувства к этой женщине?

Джек хранил невозмутимое выражение лица.

— Единственное, к чему я действительно испытываю сильные чувства, — это моя собственная жизнь. А леди Ребекка Фиск будет именно той, кто спасет ее.

— A-а… — протянул Стрэтфорд, подпирая подбородок пальцами, и откинулся на спинку кресла. — Ну и как же ты собираешься добиться ее?

— Добиться? — Слово сорвалось с губ Джека словно какой-то чуждый, непонятный звук. — О чем ты, черт побери, говоришь?

Стрэтфорд приподнял светлую бровь:

— Не говори мне, что ты никогда не добивался женщин.

— Я укладывал их в постель.

— Ты понимаешь, что я не об этом.

Он постарался припомнить. Прежде мысль об ухаживании за дамой была ему совершенно чужда. Хотя они с Анной были друзьями, а потом — любовниками, однако он никогда не добивался ее. После ее смерти ему доводилось спать с другими, но там все было очень просто: прошептал предложение, услышал кокетливое согласие. Ни разу не приходилось прилагать таких усилий, как с леди Ребеккой.

Он поглядел на Стрэтфорда:

— Похоже, я никогда не ухаживал, не добивался и не уговаривал женщину. Во всяком случае, дольше одного вечера.

— Ну, ты меня ничуть не удивил, — усмехнулся Стрэтфорд и покачал головой.

Бекки была намного более сложным существом, чем казалось поначалу, а из этого следовало, что и победа над нею будет намного сложнее. С первой попытки замысел Джека склонить ее к браку не сработал, но план был не так уж плохо задуман. Могло, однако, случиться худшее: если она когда-нибудь узнает, что именно он отправил ее брату то самое роковое письмо, все будет кончено.

— Ну хорошо. Говори, что мне делать. — Джек подался вперед, готовый выслушать инструкции. — Только, пожалуйста, заметь, что у меня нет времени на все общепринятые куртуазности. Надо все ускорить, причем существенно ускорить.

Сомкнув кончики пальцев под подбородком, Стрэтфорд ответил:

— Значит, ты должен буквально бомбардировать ее. Так сказать, применить усиленное ухаживание.

— Говори как.

— Для начала прикинься, будто внимательно слушаешь всю ее пустую болтовню.

— Леди Ребекка не болтает попусту.

С сомнением поглядев на приятеля, Стрэтфорд опустил руки и снова взял кофейную чашку.

— Все леди болтают, — терпеливо сказал он. — Кроме немых, а мне прекрасно известно, что она не немая. Я слышал, как она высказывается.

— Она высказывается, — заметил Джек. — Она говорит. Но она не болтает.

Стрэтфорд досадливо передернул плечами:

— Очень хорошо, будь по-твоему. Что бы она ни говорила, прикинься, что слушаешь. Внимаешь всем сердцем.

Джек вспомнил их разговоры, как он жадно глотал каждое ее слово, словно прожорливый волк, и пожал плечами:

— Это легко.

— Ты должен делать ей комплименты. Непрерывно. Услаждать речами о ее льняных волосах, шелковистой коже, роскошных формах…

— О льняных волосах?

— О, ну конечно, надо, чтобы звучало правдоподобно. Шелковистые черные локоны? Или что там у нее, я уже не помню. — Граф небрежно махнул рукой. — И обязательно говори ей, что она тебе безумно дорога. — Он прервался и подмигнул. — А что, это же правда, а? Ее сорок тысяч для тебя действительно дороги?

Внезапно Джеку ужасно захотелось, чтобы Стрэтфорд не знал правды. Он тупо смотрел на друга, ничего не отвечая. Тот усмехнулся.

— Я был прав, — вздохнул он с облегчением.

Джек не клюнул на наживку. Внезапно посерьезнев, Стрэтфорд посмотрел ему прямо в глаза:

— Тебе не стоит волноваться, Фултон. Правда о тебе и леди Ребекке умрет вместе со мной.

— Знаю.

Джек действительно доверял другу. Несмотря на все поддразнивания и проверки, Джек знал, что Стрэтфорд его понимает.

Граф нарушил напряженное молчание и продолжил инструктировать друга:

— А еще, например, можешь спросить: «Что мне свет, если не видно леди Ребекки? Что мне радость, если ее нет рядом?» Можно также сравнить ее с летним днем.

Или с зимним, подумал Джек и бросил на Стрэтфорда косой взгляд.

— Может, лучше прямо цитировать Шекспира?

— О да, и Байрона, и Шекспира, и Мильтона — всех. А еще лучше сочини стихи сам. Посылай ей цветы, украшения, дорогие подарки.

Джек вздохнул:

— Господи, как это скучно все! — При этом он подумал, что сестра герцога, без сомнения, привыкла к дорогим вещам, а у него и денег-то нет.

— Ты прав, это довольно утомительно, — улыбнулся Стрэтфорд: — Но уверяю тебя, весьма эффективно.

Джек молча глядел на друга, и в голове его созревал новый план. Возможно, все это очень хорошо для большинства женщин. Но Бекки не большинство, она особая.


Глава 8


На другой день Джек мерил шагами парадный холл Деворе-Хауса, нетерпеливо похлопывал себя по бедру букетиком хризантем и маргариток. Да что же она так долго?

«Нервничаю, — признавался он сам себе. — А вдруг она не любит цветы?»

Вдруг ей совсем не понравится этот маленький знак внимания, над которым он так мучился, подбирая стебелек к стебельку?

Он уставился на двери, ведущие в гостиную, и на минуту остановился, размышляя, не стоит ли вторгнуться без приглашения.

Но нет. Ведь он пришел, чтобы официально получить разрешение Бекки ухаживать за ней, а вовсе не затем, чтобы обрести репутацию дикаря. Он слегка улыбнулся, вспоминая тех дикарей, которых встретил на Сандвичевых островах. Никогда ему не доводилось видеть более дружелюбных и открытых людей. Британцы со всеми их правилами хорошего тона и благородными манерами должны были бы взять урок-другой у тамошних жителей.

Наконец он услышал шелест платья, вытянулся в струнку, сжав букет в кулаке, и резко обернулся. Это была не Бекки.

Он вздохнул и медленно снял шляпу:

— Леди Деворе, добрый день.

Она качнула головой, быстро переведя взгляд с букета, который он по-прежнему крепко сжимал в руке, на его лицо.

— Здравствуйте, мистер Фултон.

— Я пришел, чтобы увидеть Бекки.

Ее тонкие темные брови удивленно выгнулись.

— Нам надо поговорить, мистер Фултон. — Она указала на двери у себя за спиной. — Давайте посидим в гостиной, вы не против?

Он проследовал за Сесилией и, по ее молчаливому приглашению, уселся в кресло с плетеной спинкой. Сама она расположилась на канапе напротив. Служанка внесла чай, но Джек отказался от предложения, и хозяйка тут же отпустила ее.

Как только они остались одни, Сесилия спросила:

— Откуда вы узнали, что она здесь?

Джек понял, что вот-вот разотрет в порошок стебли букета в своем кулаке, и положил его на колено, а сжатый кулак — рядом.

— Я уже побывал у герцога с герцогиней. О, конечно, они не стали выдавать леди Ребекку, однако прозрачно намекнули, что она должна быть здесь. Вы не представляете, как я счастлив, что она не уехала из Лондона.

Леди Деворе усмехнулась:

— Ну разумеется, никто не стал бы делать из этого обстоятельства государственной тайны. Но едва ли Бекки обрадуется тому, что вы с такой легкостью открыли ее убежище.

Джек ничего не ответил. Сесилия недооценивает его, если думает, что он так или иначе не отыскал бы здесь Бекки.

— Ну полно. Теперь о главном, — заявила леди Деворе. — Она не хочет вас видеть. Во-первых, вполне понятно, что после вчерашнего она в смущении. Но есть и другое обстоятельство. Бекки полагает, что теперь, когда она открыто высказала все вам и вашей семье, вы захотите двигаться дальше. Ей кажется, вы одержимы идеей женитьбы и скорее всего вот-вот начнете охоту за другой невестой.

Джек сделал глубокий вдох. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и сдержанно.

— Она правда думает, что я настолько непостоянен?

Леди Деворе вздохнула:

— Если честно, я не знаю. Ей нужен срок, мистер Фултон. Совершенно очевидно, что ей требуется несколько больше времени, чем вы готовы ей предоставить.

Он твердо поглядел в холодные темные глаза Сесилии:

— Я хочу говорить с ней.

— Хорошо, я передам ей ваше пожелание.

— Жду с нетерпением.

— Нет. Только не сегодня. Нужно поговорить с ней сначала. Возможно, удастся вовлечь ее в разговор, в чем-то убедить… Господи, да на вас лица нет, словно вы всю ночь глаз не сомкнули. Ступайте-ка домой, выспитесь хорошенько, а завтра приходите снова.

— Я могу прямо сейчас пройти мимо вас, — тихо сказал он, — разыскать ее и потребовать, чтобы она поговорила со мной.

— О да, конечно, можете, — мягко согласилась леди Деворе. — Но вы же джентльмен, а потому не станете этого делать.

Леди Деворе была права: он не может рисковать и совершать поступки, которые оттолкнут Бекки еще больше. Следует продвигаться очень осторожно, шаг за шагом. Но с другой стороны, ему необходимо снова ее увидеть. Причем быстро. Во всяком случае, в одном важном обстоятельстве он твердо убедился за последние несколько минут и даже отчасти удивился этому: леди Деворе твердо стояла на его стороне.

Поднимаясь с кресла, Джек протянул ей букет:

— Вы передадите это?

Леди Деворе приняла цветы, великодушно кивнув:

— Конечно.

Джек поклонился, развернулся на каблуках и зашагал прочь.

Неделю спустя лакей с маленькой посылкой, только что доставленной для Бекки, постучал к ней в дверь. Как только он вышел, Сесилия, сидевшая за вышивкой — она украшала платье одной из своих юных племянниц, — хмыкнула:

— И что сегодня тебе прислал мистер Фултон?

Бекки присела на краешек кровати и взломала пальчиком печать, скреплявшую сверток. Потом развернула бумагу. Внутри лежала сложенная ткань. Погладив ее, Бекки с удовольствием вздохнула:

— Это шаль из тапы, кажется.

— Из чего?

— Из тапы. — Легкие пальцы пробежали по грубому геометрическому узору. — Ткань из коры хлебного дерева. Ее изготавливают жители южных островов Тихого океана.

Сесилия неодобрительно покачала головой:

— Еще одна диковина в твоей коллекции.

— Да, — улыбнулась Бекки, сидя перед туалетным столиком и окидывая взором все богатства, которыми одарил ее Джек за последние несколько дней. Тут был и букет, который он прислал на следующее утро после памятного обеда. Поставленный в вазу, он все еще сохранял свежесть. К букету прислонилась маленькая резная фигурка человечка, коренастого, с большими круглыми глазами. Под рукой у него был просунут сверток бумаги, свидетельствовавший о том, что этот старинный брелок был вырезан на Фиджи из кости кашалота. Этого человечка Бекки усадила прямо на туалетный столик, сочтя, что он будет как бы надзирать за всеми этими баночками и бутылочками с дамскими снадобьями. По другую сторону стола расположился сувенир, который Джек прислал ей днем позже, — черный калабас, гладкая круглая тыква с Гавайских островов.

Волнистые линии и треугольники на красно-коричневом фоне покрывали его блестящую поверхность. В записке Джек пояснял, что тыквы служат гавайцам по-разному: из них делают не только сосуды для воды, но и барабаны, под звуки которых туземцы пляшут во время своих празднеств. Он и сам во время плавания оценил пользу калабасов. Но Бекки он преподнес его в качестве вазы — пара высоких амариллисов выглядывала из узкого горлышка. Из серединки каждого цветка как будто вырывались языки темно-розового пламени и рассыпались мелкими искорками по белоснежным лепесткам.

Бекки удивилась, каким образом Джек узнал, что розовый — ее любимый цвет.

Возможно, просто угадал. Казалось, он умеет читать ее мысли. Иначе откуда ему было знать заранее, что наконечник индейской стрелы, который он нашел во время охоты в окрестностях Бостона, в ее глазах куда ценнее, чем самые дорогие побрякушки из золота?

Задумчиво вздохнув, она снова обратилась к дареной шали, с удовольствием разворачивая приятную на ощупь диковинную ткань. Однако, расстелив ее на кровати, Бекки озадаченно свела брови: в самом центре был длинный узкий разрез, а в складках Бекки заметила записку от Джека. Развернув ее, она чуть не рухнула на кровать.

— Это не шаль, — сказала Бекки взволнованным голосом.

— Тогда что? — спросила Сесилия, разглядывая вышивку.

— Он пишет, что это типута, разновидность мантии, какие носят на островах Питкэрн.

— Нуда…

— На островах Питкэрн, — многозначительно повторила Бекки. — Помнишь, это там, где остались матросы капитана Блая после несчастного мятежа? Так, значит, Джек был на островах Питкэрн!

— Да неужели?..

О Господи, Сесилия не понимает! Бекки провела ладонью по шершавой поверхности. Джек пишет, что один молодой туземец подарил ему эту типуту в знак дружбы. Сам он носил только набедренную повязку и бусы, но говорил по-английски, был более изящного телосложения и гораздо светлее, чем полинезийцы. Очевидно, он был правнуком одного из высаженных на этих островах мятежников.

— Сесилия, — Бекки постаралась придать голосу как можно больше осуждающих интонаций, — разве ты никогда не читала об Уильяме Блае и «Баунти»?

Сесилия подняла на нее серьезный взгляд. Даже складка залегла между бровями.

— Кажется, припоминаю. Я что-то слышала об этом. — Она небрежно повела плечом. — Но ведь эта история произошла задолго до нашего рождения.

— Да, но Джек повстречал потомков тех самых знаменитых разбойников. Их будут помнить всегда, а Джеку довелось найти их правнуков! Он сам их видел!

— А, понятно. — Сесилия явно не понимала ее оживления.

Бекки вздохнула и снова взглянула на типуту. Все-таки это просто невероятно, что Джек видел их! Прямых потомков знаменитых бунтовщиков! И эту типуту сделали именно они!

Она всегда будет дорожить ею, как и другими удивительными вещицами, которые он подарил. Что-то подсказывало ей, что надо бы вернуть подарки, что, принимая их, она поощряет его ухаживания. Но что она могла с собой поделать? Вещицы были слишком хороши. Она не находила в себе сил от них отказаться.

Бекки снова развернула записку и прочла самую последнюю строку, написанную уже знакомым убористым почерком: «Когда я увижу тебя?»

Она глубоко вздохнула и сказала:

— Думаю, мне надо написать письмо.

Только тут ей удалось привлечь внимание Сесилии. Глаза подруги моментально взметнулись.

— О! Мистеру Фултону?

— Да. Поблагодарить его за… все.

Лукавая улыбка заиграла на губах подруги:

— Сдается мне, ты все-таки надумала ничего не возвращать ему.

В последние дни Бекки разрывалась между двумя решениями: отправить ли подарки обратно или оставить себе. Теперь же, глядя на них, она не могла сдержать улыбку.

— Сказать по правде, не уверена, что смогу расстаться с ними.

— Как видно, он очаровал тебя своими диковинками.

— Да. — Бекки оглянулась на Сесилию. — Но я не должна так легко сдаваться, дорогая. В конце концов, ведь мой муж тоже начал с того, что просто очаровал меня.

Сесилия покачала головой:

— Поверь мне, Бекки, я искренне сожалею, что способствовала твоему увлечению мистером Фултоном. Но, увы, приходится признать, у вас есть реальная возможность крепко привязаться друг к другу.

— Ты так полагаешь?

— Да. — Сесилия немного помялась, а потом заботливо взглянула на Бекки: — Но я надеюсь, ты будешь осторожна.

— Буду. — Бекки устремила взор на заманчивые подарки, присланные Джеком. — Должна быть.

На другое утро Бекки проснулась рано и больше не смогла заснуть. Сегодня должен был прийти Джек, и она волновалась сильнее, чем прежде, не понимая, как сможет вновь подойти к нему. Если раньше сердце воевало с головой, то теперь и подавно. Нервы буквально звенели от нетерпеливого ожидания, смешанного с леденящим душу ужасом.

Всю ночь она мучительно размышляла над тем, что должна ему сказать. Даже мысленно составила целую речь, но до сих пор не была уверена, что сумеет ее произнести. Наверное, это будет зависеть от того, как он поведет себя с ней.

Когда в гостиную вошел лакей и объявил о приезде Джека, Бекки сделала над собой последнее усилие, чтобы унять дрожь. Сидевшая рядом Сесилия поднялась, быстро обняла подругу за плечи и тут же отпустила.

— Он всего лишь мужчина. Не забывай, что мужчины — примитивные создания.

С этими словами она выскользнула из комнаты, а Бекки осталась ждать, судорожно стиснув руки. Через несколько мгновений дверь отворилась и вошел Джек.

У нее перехватило дыхание, как будто от неожиданности. Ведь он был не просто красив, как всегда, — сегодня он даже не попытался пригладить свой разбойничий облик. На нем были обтягивающие черные брюки, заправленные в черные веллинггоны, такой же черный жилет и камзол. В руке он держал тяжелую потрепанную книгу.

Когда он захлопнул дверь и обернулся к ней, Бекки перевела дух. Карие глаза вспыхнули смесью хищной властности и желания, но он держался холодно и вел себя по-джентльменски.

Его взгляд обежал всю ее фигуру с головы до ног и вернулся к лицу.

— Бекки.

Прижав дрожащую ладонь к темно-зеленому шелку корсажа, она сделала реверанс:

— Мистер Фултон.

— Не Джек? — удивился он.

— Я… не знаю.

Он сделал шаг. Она вспыхнула. Вспыхнула с головы до пят. Жгучая волна прокатилась по спине, залила щеки, полилась по груди.

— Благодарю за подарки, — почти прошептала она.

Неожиданная улыбка озарила его лицо, поселив лучики в уголках глаз.

— Тебе они понравились?

— О, даже очень! Они прекрасны.

От его улыбки она таяла. Ей хотелось узнать все-все о каждой присланной им вещице. Хотелось сидеть рядом с ним и слушать весь день и всю ночь его рассказы о тех местах, где он побывал.

— Я принес тебе кое-что. — Джек протянул ей книгу. — Пустяк, конечно, но…

Приняв тяжелый фолиант, она уважительно взвесила его обеими руками. Это была сильно потрепанная, с загнутыми уголками страниц книга под названием «Словарь практической хирургии». На обложке было немало жирных пятен, покоробившиеся страницы источали въевшийся соленый запах океана.

— Она принадлежала Смиту, корабельному врачу с «Глорианы».

Бекки крепко держала тяжелый том, разглядывая поцарапанный тисненный золотом заголовок. Еще никогда ей не приходилось получать подобные подарки. Она прочла немало книг по медицине и хирургии, которые брала в домашних библиотеках в Калтон-Хаусе и в Лондоне, а также тратила собственные деньги на покупку различных журналов. Но никому ни разу не пришло в голову подарить ей справочник по медицине. Никому, кроме Джека.

— Смит умер около года назад, завещав это мне.

Бекки хотела было отказаться от столь ценного и личного подарка, но Джек улыбнулся и не дал ей заговорить.

— Так он в последний раз пошутил надо мной. Вся команда смеялась. Ведь все знали, что я не могу даже слышать о грыжах, контузиях и тем более ампутациях. Но… — Он замялся. — Я подумал, ты сможешь.

— Да, конечно, — радостно выдохнула она и прижала книгу к груди. — Спасибо, Джек.

Улыбка его была обезоруживающей: глубокие ямочки на щеках, яркий блеск глаз… Он шагнул вперед, жестом приглашая ее присесть в кресло. Бекки послушно опустилась на бархатное сиденье напротив двух таких же кресел с плетеными спинками. Они были жесткими и совсем не такими удобными, как ее любимое кресло в доме Гарретта. Бекки сидела напряженно, плотно обхватив обитые тканью подлокотники.

Вместо удобных кресел, стоявших напротив, Джек предпочел втиснуться в узенькое свободное пространство рядом с ней. «Эти сиденья не предназначены для двоих, — подумала Бекки, — если только эти двое не любовники».

А ведь не так давно она считала Джека своим любовником.

Бекки крепче стиснула подлокотник. Она разумная женщина. Она рассудочна, образованна и хорошо начитанна. Ей еще нужно стать сильной и уверенной в себе. Как Сесилия. Как София и Кейт.

— Мне следует вернуть вам все подарки. — Бекки пристально взглянула в лицо Джека, как можно сильнее сдвигаясь к подлокотнику — подальше от мужского бедра. Свободной рукой она придерживала книгу, лежащую на коленях.

— Вот как? — Брови Джека удивленно поползли кверху.

— Да. — Голос ее прозвучал сурово, но уголок губ предательски дернулся кверху — вот-вот улыбнется. — Но я не могу. Они такие необычные… А я слишком жадная.

— Отлично. Я хочу, чтобы они остались у тебя.

— Зачем вы здесь, мистер Фултон? — Она пристально рассматривала его лицо в поисках отгадки. Непонятно, почему он так настойчиво дарит ей все эти странные диковины, почему так ищет встречи… и вообще продолжает так настойчиво преследовать ее.

— Хотел просить официального разрешения ухаживать завами.

— Ухаживать за мной? — смущенно повторила Бекки. Разве они уже давно не пошли гораздо дальше ухаживаний?

— Я неправильно поступил. Просто я не думал… — Он запнулся и перевел дух. — Никогда не думал, что тебе нужно нечто большее, чем просто…

— Мне не нужно, — быстро сказала Бекки.

— Мне тоже было не нужно, — продолжал он, — но теперь все изменилось. Теперь я хотел бы испытать более серьезные вещи. — Он опустил глаза, посмотрев себе на колени, потом снова поднял взгляд на нее. — Я знаю, что неровня тебе — ни по положению в обществе, ни по богатству…

Бекки даже закашлялась.

— Пожалуйста, только не вздумай мне говорить, что я тебе из-за этого отказала!

— Нет, не то. Я очень быстро понял, что твоя семья сильно отличается от всей прочей аристократии. — Он помолчал. — Но, Бекки, то время, которое мы провели вместе… это были лучшие мгновения моей жизни.

«Моей тоже», — едва не вырвалось у нее. Ей захотелось снова быть с ним, как тогда: Болтать, уютно лежа рядом с ним в постели, испытывая удовлетворение и покой после бурной любви. Обнимать рукой его голый торс и говорить, говорить… Про весь мир. Говорить до тех пор, пока не устанешь совсем и не сможешь произнести больше ни слова. А потом — заснуть рядом с ним, снова проснуться, снова заняться с ним любовью и еще немного поболтать.

Но мысли эти были опасны.

— Надеюсь, ты говоришь не о скандале и не о моей семье?

— О нет. Только о тебе и обо мне.

Бекки стиснула книгу и произнесла официальным тоном:

— Мистер Фултон, я уверена, что со временем, возможно, мы сможем говорить о наших отношениях. Но сейчас моя основная цель — смягчить последствия скандала, которым моя семья прежде всего обязана мне. Я бы очень хотела снова видеться с вами, но лишь после того, как утихнут и забудутся сплетни. Но если вы не можете ждать… — Голос у нее сорвался, она тяжко сглотнула и с трудом продолжила: — Я пойму. И еще. Простите, что я была груба с вашим отцом. Это нехорошо с моей стороны. Очень нехорошо. Простите, я сожалею обо всех неприятностях, которые вам причинила.

— Не было никаких неприятностей. — Джек сгреб ее руку своей ладонью. — Ты заставила меня гордиться.

— Что вы имеете в виду?

— Ты была великолепна. — Подняв ее руку, он прижался к ней губами.

— Просто дала волю характеру. Я не часто так поступаю.

Джек посмотрел ей прямо в глаза:

— Я счастлив, что ты так поступила. Мой отец этого заслуживает.

Он всматривался в самую глубину синих глаз, словно видел там ее душу — не внешний панцирь, не покалеченную руку, но ее саму, саму Бекки. Она поерзала на сиденье, стараясь снова обрести равновесие.

— Бекки… Я хочу тебя.

Ей потребовалась минута, чтобы унять внезапное сердцебиение. Лишь после этого она заговорила:

— Ты должен понимать, что я не могу поставить всю свою жизнь в зависимость от мимолетного «хочу».

— Нет, не мимолетного.

Но Бекки пропустила это мимо ушей.

— Я не могу строить свое будущее на телесном желании. И не могу обещать провести всю жизнь с мужчиной, которого не знаю.

— Я мужчина, который хочет тебя. Тебя, и никого больше. Что еще нужно?

Бекки скрестила руки на груди:

— О, еще очень многое, Джек!

Прерывистым движением он запустил пальцы в волосы и схватил сам себя за вихор, будто от боли зажмурив глаза.

— Ты права. Вот почему я прошу разрешить мне за тобой ухаживать.

— Но это же будет какой-то фарс, — тихо проговорила она. — Вспомни, ведь весь свет знает, что мы были вместе в одной постели.

Джек покачал головой:

— Это будет не напоказ, Бекки. Только между тобой и мной. Никто другой и не должен знать об этом. Все остальные здесь ни при чем.

Она почувствовала, что начинает сдаваться. Джек уронил руку, отпустив взъерошенные волосы. Бекки вдруг подумала, как было бы приятно пригладить их, расчесать своими пальцами, но немедленно отогнала эти мысли.

От него так восхитительно пахло: солью, чистотой, мужеством. Губы у него мягкие и — она знала по опыту — податливые. Так хотелось прижаться к ним своими губами, ощутить, как они снова скользят по телу.

— Я не сдамся, Бекки. Я хочу все-таки обвенчаться с тобой когда-нибудь. Когда-нибудь в недалеком будущем.

— Но вокруг столько невест! Намного лучше меня. И они гораздо сильнее стремятся замуж.

— Мне они неинтересны. Я не стану выбирать жену, словно лошадь в конюшню.

Он сильно отличался от других мужчин. Был так сосредоточен на ней, так решительно настроен. Почему же все-таки она? Легкая дрожь пробежала по позвоночнику.

— Я уже нашел желанную женщину.

— Ну а если эта женщина не хочет… — Бекки запнулась. Она не могла утверждать, что не хочет его, — это было бы ложью. — …не хочет замуж?

— Я изменю ее мнение.

Она отвела от него глаза и слегка покраснела.

Вам надо идти, — прошептала она.

— Да, я пойду. — Голос Джека прозвучал с угрозой. Он вырвал книжку из ее рук и отложил в сторону. Потом приблизил свое лицо — дыхание мягко коснулось щеки Бекки. — Только ты пойдешь со мной.


Глава 9


— Куда мы едем?

Джек взглянул на Бекки. На щеках ее горел легкий румянец, она постоянно кусала нижнюю губу с того самого момента, как он подсадил ее в карету.

— Я же сказал — это сюрприз. Но обещаю: тебе понравится. — Он погладил тонкие прохладные пальцы, как бы стараясь этим ее успокоить. — Мы почти приехали.

Место, куда они направлялись, находилось всего в нескольких минутах от дома леди Деворе. Карет на дороге было совсем не много, наверное потому, что вот-вот должен был пойти сильный дождь.

Бекки бросила на Джека Тревожный взгляд:

— Негоже, чтобы нас видели вдвоем.

— Я знаю. — Джек стиснул ее пальцы. — Я не стану делать ничего, что еще сильнее испортит твою репутацию.

Услышав это, Бекки горько усмехнулась:

— Думаю, это уже не важно. Моя репутация испорчена бесповоротно.

Она старалась говорить как можно беззаботнее, но в глазах явно читалась тревога из-за всего пережитого, связанного с этим происшествием. Происшествием, которое организовал он…

«Но так было надо», — напомнил себе Джек. Цель оправдывала средства.

Сильный ветер подгонял карету вниз по Бонд-стрит, пока наконец она не остановилась на углу Пиккадилли. Джек быстро выпрыгнул на мостовую и обошел экипаж, чтобы помочь выйти Бекки.

Коснувшись ногами земли, она подняла глаза, и в них блеснуло неподдельное восхищение.

— Египетский зал!

— Он самый. — Джек тоже окинул взглядом фасад здания. — Сегодня музей закрыт. Они делают последние приготовления к открытию новой выставки. Публику будут пускать только в следующем месяце.

— Это та самая африканская выставка?

Он улыбнулся.

— Так и знал, что ты уже о ней слышала. Я организовал для нас с тобой индивидуальное посещение.

Бекки долго не могла даже пошевелиться. Потом медленно, словно во сне, просунула ладонь ему под руку.

Он стоял рядом с ней на тротуаре перед монументальным зданием Египетского зала, наслаждаясь ее доверчивым прикосновением. Мимо них шли люди, а за спиной раздавался грохот колес и стук копыт проезжавших экипажей. Как бы ему хотелось оказаться с ней наедине! При воспоминании о ее теле, обнаженной кремовой коже, отливавшей атласом в полумраке гостиничного номера, его охватило возбуждение.

Господи, как же он хочет ее! Интересно, есть ли такая сила в мире, которой удастся согнать его с супружеского ложа, когда они поженятся?

Он взял Бекки за руку — черная перчатка поверх белой.

— Знаешь, что тут написано? — Он указал на символы, вырезанные на архитраве здания.

— Я думаю, в этих иероглифах нет смысла. Архитектор, правда, использовал элементы оформления храма в Дендере, но… — Бекки стала совсем серьезной. — Они и правда похожи на подлинные египетские иероглифы, как мне кажется, но все-таки не слишком точно воспроизведены.

— Но ты же никогда не была в Египте, — удивился Джек.

— Нет, не была. — Бекки пожала плечами. — Возможно, я и ошибаюсь.

Краем глаза он внимательно наблюдал за ней. Было очевидно, что она ничуть не сомневается в своей правоте. Он тоже в ней не сомневался. Она ведь много и очень внимательно читала.

Когда они вошли в зал, смотритель поспешил им навстречу. Он хорошо знал Стрэтфорда, и благодаря этому знакомству сегодняшнее посещение музея стало возможным. Энергично пожав руку Джеку и поклонившись леди Ребекке, он принял их верхнюю одежду, после чего извинился за то, что ему нужно идти работать, так как скоро открытие выставки, и удалился. Все это было тщательно спланировано, ведь Джек хотел, чтобы их посещение проходило в полном уединении.

Смотритель удалился в одну из боковых комнат, а Джек повел Бекки через парадный холл к коллекции экспонатов по южноафриканской естественной истории, которая располагалась в большом зале. С тех пор как он еще мальчиком был здесь в последний раз, помещение отремонтировали и декорировали, смешав современный и древнеегипетский стили. Вдоль стен вытянулись терракотовые колонны, их верхние части украшали резные лица египетских, богинь. Слева от Джека и Бекки, зажатая меж двух таких колонн, стояла клетка с двумя спящими собаками. Бекки поспешила к ней и прочла прикрепленную к клетке табличку: «Африканские собаки. Южная Африка. Провинция Кейп». Собачки в клетке были маленькие, но похожие на волков. Шкуру их покрывали разномастные пятна черного, рыжего, песочного и белого цветов.

Пока Бекки их разглядывала, Джек прошел к центральной части зала, где вокруг большого куска голубой ткани, изображавшего пруд, стояли чучела уток, гусей и других птиц. В центре пруда расположилась скульптурная фигура, изображавшая ужасающе толстое чудище, которое Джек не сразу признал.

— Похоже, они не сумели найти живой экземпляр этого вида, — пробормотал он.

— А-а, — протянула Бекки, приближаясь. — Гиппопотам. Огромный какой, правда?

— Не хотелось бы мне с таким столкнуться, — заметил Джек. — Кажется, он может проглотить целый корабль.

— Говорят, они в самом деле могут веста себя очень агрессивно, — согласилась Бекки. — Я читала, что нильские гиппопотамы иногда даже нападают на лодки.

— То есть мы должны радоваться, что живем не в Африке. Не приходится сталкиваться с такими жестокими чудовищами.

— Ну, не знаю. — В голосе Бекки прозвучало что-то похожее на иронию. — В Англии так много жестоких чудовищ. В основном в образе людей.

Он хмыкнул, признавая, что в ее шутке немало истины. Больше истины, чем ему хотелось бы признавать.

Какое-то движение привлекло его внимание. В противоположном углу зала стояла еще одна клетка, не больше той, в которой спали собаки, но животное в ней было гораздо крупнее. Рогатое существо смотрело на людей сквозь пруты решетки темными влажными глазами. Оно было невероятно уродливо — немного меньше коровы, с черной шерстью, тонкими ногами, с косматой спутанной гривой и длинной остроконечной бородкой. Загнутые рога росли, казалось, прямо из ушей, а ноздри расширялись, как воронки.

— Кто это? — спросил Джек, одинаково потрясенный и заинтересованный.

— Кажется, это гну, — проговорила Бекки. — Бедняжка, ей совсем негде повернуться.

Он поглядел на свою спутницу, на то, каким искренним сочувствием светилось ее лицо, на тот жест, которым она, просунув руку между прутьями клетки, погладила горестную морду животного, и внутри у него потеплело.

Она была другая. Совсем не похожа на женщин, которых он знал раньше. Она была особенная.

— Погляди на нее, — грустно сказала Бекки. — Она когда-то бегала по африканским равнинам вместе со своим стадом, а теперь… в плену. Кажется, она готова умереть. — И она подняла глаза на Джека.

— Мы можем ее освободить? — шепнул он, переводя взгляд с антилопы на Бекки.

— Хотелось бы. — Бекки на миг зажмурилась. — Но зачем? Она же не выживет в Лондоне. Ее либо опять поймают, либо застрелят… — Она шумно вдохнула. — Здесь нет свободы.

— У тебя столько сочувствия к животному, о котором ты ничего не знаешь.

— Немножко знаю. Я читала о гну.

— Не сомневаюсь в этом.

— Несмотря на свой страшноватый вид, эта антилопа — одно из самых миролюбивых творений Господа. Живут они большими стадами и защищают друг друга. Они не заслуживают того, чтобы их ловили, сажали в клетки и отрывали от всего, к чему они привыкли.

— Наверное, ты права. — Джек внимательно изучал ее. Бекки была красива. Темные завитки волос выглядывали из-под полей бархатной зеленой шляпки, под цвет отворотов шерстяного редингота. Блестящие темно-синие глаза смотрели выразительно и лучились добротой. Этот темный печальный взглядов котором отражалась вся прожитая жизнь и весь горький опыт, словно толкнул его в грудь.

Муж издевался над ней, и оттого она стала такой неуверенной, осторожной, так боялась освободиться от прошлого и открыть свое сердце будущему. Она знала, что не переживет новой обиды. Джек окончательно это понял. Много лет назад, после смерти Анны, он чувствовал то же самое.

Джек хотел избавить ее от страданий. Он мечтал, как будет защищать ее, ласкать и баловать, пока она сама не убедится, что совершенно свободна, пока не почувствует достаточно уверенности, чтобы разрешить себе быть счастливой.

Он никому не позволит ее обидеть. Никогда больше.

— Идем. — Она улыбнулась, хотя печаль не покинула ее глаз, со вздохом просунула ладонь ему под руку и повела Джека прочь от клетки с антилопой. — Давай немного походим.

Рука в руке, они стали медленно прохаживаться по Египетскому залу, переходя из одного помещения в другое. Их окружала полная тишина, и только каблуки слегка постукивали по деревянному полу.

Поднявшись на второй этаж, они остановились на лестничной площадке. За окном хлестали потоки дождя, заливая дорогу.

Джек склонился поближе, вдыхая ее аромат. Она пахла сладко и свежо, как тот розовый амариллис, который он ей отправил.

Взяв руку Бекки в свою, Джек стянул с нее перчатку. Она посмотрела на него ошеломленно, но не попыталась остановить. Джек засунул перчатку во внутренний карман своего фрака.

— Я однажды встретил гадалку, — сообщил он, — в порту Кингстона. Она сказала, что может прочесть судьбу человека по его ладони.

— И ты попросил ее погадать тебе?

— Да. Она сказала, что я буду жить долго и благополучно. Потом посчитала линии, которые отходят вот от этой глубокой, вот здесь… — он провел пальцем по самой большой линии на ее ладони, — и сказала, что я стану отцом троих детей.

Бекки свела брови, сосредоточенно разглядывая собственную ладонь.

— И сколько же детей нагадала бы она мне?

— Тоже трех.

Бекки резко вдохнула.

— Это ничего не значит.

— Точно. — Голос Джека прозвучал беззаботно.

— Я… понимаешь, у меня есть основания полагать, что я бесплодна.

— Что за основания?

— Ну, я была замужем целых четыре месяца, но так и не понесла.

— Иногда, чтобы понести, женщине требуется больше времени, чем четыре месяца.

Тяжело сглотнув, Бекки кивнула:

— Я надеялась… Я надеялась, если забеременею, то Уильям перестанет мною пренебрегать. И снова меня полюбит.

Всего четыре месяца! Как быстро сумел ее первый муж доказать, что он подонок.

— Люди ужасно беспомощны в подобных вещах. Возможно, высшие силы решили, что твое время еще не настало.

Но Бекки помрачнела еще больше:

— Возможно. Ведь если бы у меня родился от Уильяма ребенок, он потом остался бы без отца, а я бы всегда помнила, что его родной отец… — Голос ее точно растаял.

Он накрыл ее руку своей, так что, когда она сжала кулачок, он оказался как бы внутри его ладони. Гадалка сказала ему также, что он испытает в своей жизни великую любовь, но если не будет осторожен, то потеряет ее.

Джек знал, твердо знал, что в словах старой карги есть некая правда. Она думал, что она говорит об Анне. Но это было запоздалое предсказание, ведь Анну он уже потерял.

Впрочем, может быть, она имела в виду Бекки?

Прекрасная леди Ребекка Фиск, дочь герцога, раненое сердечко… И так богата! Мог ли он любить эту женщину? Она определенно ему нравилась. Нравилась с самого начала, и это чувство росло и крепло всякий раз, как он видел ее. От встречи к встрече он видел все новые особенности ее характера, узнавал о ней все больше.

— Доверие, — тихо промолвил он, — это решительный шаг. Человек должен решиться и изгнать сомнения, избавиться от всех опасений. Надо убедить себя в том, что тот, кому доверено самое дорогое, будет хранить этот дар у сердца и никогда его не разобьет.

— Я так легко доверилась Уильяму. — Она помрачнела. — Слишком, слишком легко.

— Да, ты подарила ему свое доверие со всей щедростью, присущей невинности. Но это было в последний раз.

— Да… — В знак полнейшего согласия она прикрыла глаза.

— Я понимаю.

— Тогда ты должен понимать, почему я больше никому не верю.

— И это я тоже понимаю, Бекки. Но у меня нет возможности доказать тебе неопровержимо, что я тебя никогда не обижу. Можно сколько угодно повторять «не обижу», но ведь это неубедительно.

— Нет, конечно. Слова всего лишь звук.

— Слова тут бессильны; только поступки могли бы предоставить тебе доказательства, в которых ты нуждаешься.

— Да.

Он повел плечами, потом поднес ее кулачок к своим губам, разогнул пальцы и поцеловал каждый.

— Тогда единственное, что я могу, — это постараться показать тебе, что чувствую к тебе. Как сильно хочу видеть тебя спокойной и счастливой. И какой будет твоя жизнь со мной.

— Это ты, бесспорно, можешь. — Бекки распахнула глаза и взглянула на него с выражением почти что безысходности. — Но что это доказывает? Уильям… — Голос сорвался, и она попробовала сначала: — Уильям выглядел таким добрым, любящим, даже страстным… до того как мы вместе сбежали. Ну а потом, как только мы поженились… — Глаза у Бекки словно остекленели, теперь она смотрела в сторону.

— Вот где нужно преодолеть себя.

— Но, — прошептала она, — что, если я не могу?

— Можешь, — заверил он. Он мечтал о ее губах. Как мечтал! Инстинктивно он сжал ее руку, не отдавая себе отчета в том, что это насилие, плен. Она метнула в него взгляд, в котором — он затруднился бы сказать точно — было не то волнение, не то ужас. — У тебя шляпка падает, — глухо пробасил Джек, протягивая руку к ленте, завязанной у нее под подбородком. Ловким движением пальцев он развязал бант, потом осторожно снял шляпку, так чтобы ни единый волосок не зацепился, положил ее на подоконник и снова повернулся к Бекки.

На Пиккадилли, под окном, у которого они стояли, движение заметно оживилось. Если бы кто-то из прохожих вздумал посмотреть на окна Египетского зала, то мог бы увидеть, как Джек держит Бекки за плечи. Но Джеку было все равно.

Взяв ее за подбородок, он поднял к себе ее лицо. Она не сопротивлялась. Он мягко прижался к ее губам своими.

Веки его опустились, а каждый нерв в теле напряженно зазвенел, как будто от тревоги. Но он сумел справиться с собой и лишь нежно погладил ее губы своими. Вкус их был сладок.

Она не противилась. Не отталкивала его. Губы ее искушали, скользя по его губам, ладони нерешительно поднимались по его плечам. Обхватив Бекки за талию, Джек крепко прижал ее к себе, как бы показывая, насколько сильно ее желает.

Она крепче обняла его за плечи, потом обвила шею. Рот ее приоткрылся, она уже смелее ответила на его поцелуй. Он держал ее лицо в своей ладони. Не было ничего на свете мягче, теплее, нежнее, чем округлость ее щеки.

И эта сладость, Господи!.. Он тронул языком ее язык, понимая, что никогда не сможет вполне насладиться его вкусом. Бекки тихо-тихо застонала, перебирая пальцами волосы на его затылке. Он и не предполагал никогда, что это место у него настолько отзывчиво к ласкам.

Джек отстранился немного, но ровно настолько, чтобы ее теплое прерывистое дыхание по-прежнему играло на щеке.

Он гладил милое лицо, обнимающие его шею руки, ощущал неровно сросшиеся кости правой руки… Наконец переплел пальцы с ее тонкими пальцами, прижал ее руки к своей груди и нерешительно улыбнулся:

— Я никогда не ухаживал за дамой.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Да не хотел раньше.

— А теперь?

— А теперь хочу.

— Почему я, Джек?

— Ты мне нравишься.

Уже сказав это, он припомнил настоящую причину, по которой решил за ней ухаживать, и внутри у него что-то сжалось.

Но ведь он не лгал ей. Она ему действительно нравилась. Правда, он не собирался взахлеб читать Шекспира или писать собственные сонеты о любви к Бекки, потому что любовь к ней была очень простой и понятной данностью. Да и вообще, при чем тут Шекспир? К чему, если по выражению ее Лица было ясно, что она понимает значимость самых простых слов Джека?

— Я… ты Мне тоже нравишься. — Казалось, она была не слишком рада признаться в этом. — Стараюсь изо всех сил сопротивляться этому, но, кажется, не могу ничего поделать.

Бекки балансировала и качалась над пропастью сомнений. Он должен был отвести ее оттуда. Сжимая ее руки, Джек сказал:

— Давай-ка осмотрим остальные залы.

Она облегченно вздохнула и кивнула:

— Давай.

Джек вернул ей вещи. Уже покидая лестничную площадку, Бекки натянула перчатку и завязала ленты шляпки под подбородком. В Римской галерее они осмотрели картину, занимавшую большую часть дальней стены. Работа называлась «Смерть Виргинии».

— Я плохо помню эту историю, — пробормотал Джек.

— Виргиния… ее чуть не забрал насильно тиран…

— Аппий Клавдий? — уточнил Джек, показывая пальцем на мужчину, который стоял на трибуне в самом центре Форума.

— Да, именно так его звали. А вот ее отец Виргиний. — Бекки указала на мужчину, который поднял окровавленный нож и указывал им на фигуру, стоящую на трибуне. У ног мужчины, скорчившись, лежала поверженная девушка. — Это он зарезал собственную дочь, чтобы спасти ее от Аппия Клавдия. — Бекки продолжала рассказывать о картине, перечисляя достопримечательности Рима, которые были на ней изображены: Форум, Тарпейскую скалу, храм Юпитера и храм Венеры Родоначальницы. Заметив, что Джек не сводит с нее изумленных глаз, Бекки резко осеклась и до самых кончиков ушей залилась краской смущения. — Прости.

Он улыбнулся:

— Никогда не предполагал, что синий чулок — это так обворожительно.

— Наверное, поэтому ты и был столь настойчив, — настороженно отозвалась Бекки, отворачиваясь от полотна. — Все, что нужно обычно моим ухажерам, — это признание в том, что я синий чулок, и они немедленно бегут без оглядки.

Она решительно направилась к выходу из Римского зала, и Джек поспешил за ней.

— А у тебя много ухажеров?

— Нет. Немного.

— Но почему же они бегут, узнав, что ты синий чулок? — продолжал настаивать он.

— Потому что мы, синие чулки, «не будучи формально преступницами, являемся наиболее одиозными представителями общества».

— Это кто такое сказал?

— Это из статьи в «Британском критике». Я прочла несколько дней назад.

— Я думаю, тот, кто находит вас, как там сказано, одиозными, просто завидует женщинам более умным и образованным, чем он сам.

Бекки улыбнулась краешками губ.

— Однако сам я всегда был убежден в том, — продолжал Джек, — что синие чулки — напыщенные манерные хвастуньи, до краев наполненные самомнением. — Он улыбнулся, когда они начали спускаться по ступеням. — Вот почему я так удивился, когда ты сама себя так назвала.

— В общем, ты думаешь, что мы одиозные.

— Если и думал раньше, то сейчас уже нет.

Она фыркнула:

— Ты просто ухватился за предвзятое и чрезмерно упрощенное мнение о синих чулках.

— Наверное, ты права. Послушай, Я просто требую, чтобы ты определила для меня это понятие: Я должен знать его истинное значение.

— Подозреваю, что для разных людей это означает разное, но для меня синий чулок — это женщина, которая интересуется приобретением новых и применением имеющихся знаний.

— Понятно.

— Если некоторые леди интересуются рисованием, или пением, или игрой на фортепиано, то я предпочитаю книги и те знания, которые в них содержатся. — Бекки пожала плечами. — Это всего лишь предпочтение, не более того.

Тем временем они добрались до нижних ступенек лестницы. Краем глаза Джек заметил, кис открывается дверь и появившаяся из нее темная фигура смотрителя приближается к ним.

— Но ты ведь играешь на фортепиано.

— О да! Но что касается игры на музыкальных инструментах, я просто любитель и навсегда им останусь.

Смотритель поблагодарил их за визит и подал одежду. Джек помог Бекки надеть пальто. Снаружи ждал кучер. Пригнувшись, они шмыгнули под приготовленный им большой зонт и побежали к карете Стрэтфорда.

Всю обратную дорогу Джек держал Бекки за руку и представлял себе, как похищает ее и против воли тащит к алтарю.

Но когда они доехали до дома леди Деворе, Джек стряхнул наваждение и повел себя как истинный джентльмен: вежливо попрощался, приподняв шляпу, поцеловал ей руку и сказал, что искренне надеется вскоре снова встретиться с ней.

Впрочем, ему было невыносимо смотреть, как она поворачивается к нему спиной. А когда за Бекки закрылась дверь, он почувствовал себя ужасающе одиноким.


Глава 10


На другой вечер, потягивая бренди, Джек вместе со Стрэтфордом расположился в гостиной у весело потрескивающего камина.

— Итак… — Граф скрестил ноги, почти растянувшись в своем мягком кожаном кресле. Он был одет для выхода — в неброском, но отлично пошитом жилете и двубортном фраке с блестящими атласными отворотами. — Что дальше?

Джек с удовольствием ощутил, как глоток бренди обжег ему горло.

— Она оттаивает.

— Правда? — Стрэтфорд задумчиво покачал головой. — Но это просто изумительно! Особенно если учесть, с кем она водится.

— Ты о чем?

Стрэтфорд не дрогнул и мускулом лица.

— Я о леди Деворе. Я знаю эту даму, Фултон. Она холодна как лед, и притом обижена на весь свет. Удивляюсь, как это она не внушила своей подружке полнейшее к тебе отвращение.

— И правда, она ведет себя великодушно по отношению ко мне, — сказал Джек, а потом добавил многозначительно: — У тебя ведь с Леди Деворе была, кажется, интрижка? И все же она обращается с тобой весьма приветливо.

— Да, она обращается со мной гораздо более приветливо, чем я мог бы ожидать, но внутри прямо-таки закипает. Она ненавидит меня — я читаю это в ее глазах. — Стрэтфорд стряхнул пылинку с рукава. Он вовсе не казался взволнованным, произнося слова ровным уверенным тоном, отчего Джеку стало слегка не по себе. Возможно, его друг еще сильнее устал от жизни, чем он сам. — Однако, Фултон, часики тикают. — Стрэтфорд снова откинулся в кресле. — Остается меньше месяца. Вряд ли этого времени достаточно, чтобы назначить свадьбу, а тем более чтобы ее как следует сыграть, получить приданое невесты и направить его куда надо, не возбудив ничьих подозрений.

— Ты вполне прав, — легко согласился Джек, — но я твердо намерен двигаться не спеша. И мне нравится результат. Как я уже сказал, она начинает оттаивать.

— Но твоя тактика усиленного ухаживания, возможно, недостаточно активна, — нахмурился Стрэтфорд. — Что ты станешь делать, если выбьешься из графика?

В крайнем случае увезешь какую-нибудь старую деву в Гретну? А то, может, вообще откажешься от своего плана и сбежишь на континент?

— Но если я сбегу на континент или еще куда-нибудь, то ни за что уже не смогу вернуться в Англию. — Джек задумчиво посмотрел на огонь и замолчал, водя кромкой полупустого бокала по губам. Он не думал, что может потерять Бекки, однако Стрэтфорд прав: время неумолимо идет вперед. И все же он не может, не должен торопить ее, заставлять принимать решение немедленно. Попытавшись давить на Бекки, можно ее совсем потерять.

С другой стороны, если он не успеет, если не заплатит вовремя, тогда Том предъявит доказательства вины и Джека либо повесят, либо навечно выгонят из Англии. Ни то ни другое его не устраивало.

— Может, тогда подыщешь какую-нибудь наследницу? — спросил Стрэтфорд, не рассчитав легкомысленность тона.

— Нет, черт побери! Не хочу я наследницу, и ты это знаешь.

Вдруг в дверь постучали, и оба джентльмена обернулись.

— Да! — откликнулся Стрэтфорд.

Лакей торопливо вошел и доложил, глядя на Джека:

— Тут один джентльмен хочет увидеть вас, сэр.

Джек нахмурился:

— Меня? В такой час? Да кто…

Но посетитель, который пришел в столь поздний час, не стал долго томиться за дверью. Оттолкнув лакея, он ворвался в комнату. Джек даже зарычал, глядя, как перед ними вырастает высокая стройная фигура. Это был тот, кого он меньше всего хотел бы видеть, тот, кто постоянно следовал за ним, когда они оба были юными, и кто неотступно шел за ним с момента его возвращения в Англию. Этому человеку, несомненно, было известно каждое движение Джека. Именно он был тем самым шантажистом, который вытягивал из Джека деньги, Томас Уортингем, сын викария из Хамбли, друг детства…

Выразительно приподняв светлую бровь, Стрэтфорд перевел взгляд с Тома на Джека и при виде лица последнего все сразу же понял.

— Гм, — мягко откашлялся он, поднимаясь с кресла и протягивая руку непрошеному гостю. — Граф Стрэтфорд.

Том склонился в нижайшем поклоне, нарочито вежливом, и от этого Джека замутило.

— Том Уортингем, милорд. Счастлив познакомиться, искренне рад. Какой чудесный дом у вас!

Джек продолжал дружить с Томом даже в те годы, которые провел вдали от Хамбли, пока учился в школе. Возвращаясь домой на каникулы, он делил свое время между Томом и Анной, хотя зачастую они проводили дни втроем. Позднее Том нередко ездил в Лондон вместе с Джеком.

Том знал все. Абсолютно все. И это было очень плохо. Но хуже всего было то, что этот некогда самый ближайший друг его предал.

Джек бросил взгляд на графа. Стрэтфорду уже и так известно слишком многое, но он не знал всей истории, и Джеку очень не хотелось, чтобы граф проведал о всех деталях. Нет, черт возьми! Он не хотел, чтобы вообще кто-нибудь знал хоть часть его тайны! Хватит уже и того, что в нее посвящен Том.

Наверняка он весь вечер подслушивал, стоя у окна, о чем говорят Джек и Стрэтфорд в гостиной. Вероятно, решив нанести им визит, Том сначала попытался умаслить дворецкого, но когда его старания не увенчались успехом, просто заявился в дом без приглашения.

— Том, ты выбрал не лучшее время…

Стрэтфорд дружески подергал его за запястье:

— Чепуха. Я все равно ухожу. А вы оставайтесь сколько хотите, Уортингем. Угощайтесь бренди. — Граф улыбнулся Джеку: — До завтра?

— Да, — нервно ответил тот, почти сожалея, что Стрэтфорд не вышвырнул Тома, — конечно.

Определенно, Тому тут нечего было делать, и Джек очень хотел, чтобы он исчез отсюда. Однако это желание подавлялось любопытством. Джеку было интересно, для чего он пришел, что собирался сказать. И еще тут, пожалуй, была дикая, немыслимая надежда, что старинный приятель решит отказаться от своего замысла.

Вежливо пожелав им доброго вечера, Стрэтфорд аккуратно закрыл за собой дверь.

Том прошел прямиком к бару и налил себе щедрый бокал бренди — он явно решил, что предложение графа следует понимать буквально, — сделал большой глоток, потом опустил бокал и сквозь стекло взглянул на Джека. Серые глаза его смотрели холодно и расчетливо.

— Что ему известно о наших делах?

— Очень мало. И слишком много.

И без того вечно бледный, сейчас, в бликах каминного пламени, Том выглядел точно привидение. У него было длинное лицо, высокий рост и слишком узкие плечи. Поношенное платье неряшливо висело на костлявом теле. Казалось, этот человек так и остался на всю жизнь долговязым подростком. Он улыбался, и бледные губы, широко растягиваясь, превращались в тонкие, едва заметные полоски.

— Все оберегаешь свои секреты? — сказал он. — Даже от своих могущественных приятелей? Даже от графа, да?

— Есть кое-какие вещи, которые лучше не рассказывать всему свету.

Том рассматривал свои руки. Они были такие же тонкие и бледные, как и весь он, а тени, которые отбрасывали его пальцы на кремовые обои за спиной, казались чудовищно длинными.

— Ты ведь знаешь: я могу с этим не согласиться, Джек.

— Знаю. — Джек мог бы убить этого человека прямо здесь, позабыв обо всем. Однако Том давно предупредил его, что если с ним что-то случится, то сведения властям будут переданы доверенным лицом.

Но это уже не имело значения. Джек не убийца. Больше не убийца. Он просто хотел, чтобы это поскорее закончилось.

— Чего ты хочешь? Для чего преследуешь меня здесь? Том пожал плечами.

— Ты знаешь, что я за тобой слежу. А явился я потому, что переживаю, Джек. Боюсь, что ты не вывернешься. Но все еще надеюсь, что сможешь. Ради тебя самого и ради меня, конечно. Хотя, признаться, я глубоко озабочен.

— Да получишь ты свои проклятые кровавые деньги.

— Получу? — Блеклые глаза Тома остановились на нем. — Ну уж не знаю, Джек. Дамочка тебе отказала. Мне известно, что у нее средств более чем достаточно, но ведь ясно как божий день, что ты ей не нужен.

— Буду нужен.

— Ты точно уверен, что это лучший способ добыть для меня пятнадцать тысяч фунтов? Они нужны мне, Джек. И тебе тоже нужны.

Том слегка повернулся, и стало заметно, что большой карман его пальто оттопырен. Там явно был пистолет. Неужели Том ожидал, что Джек попытается его убить? Или носил его для защиты от настоящей угрозы?

Джек сильно подозревал, что за Томом Уортингемом могут охотиться куда более темные личности. Ему совсем не интересно было знать, кто они такие и почему охотятся. Он вообще не хотел больше ничего знать о Томе. Хотел поскорее отдать ему проклятые деньги и навсегда покончить с этим делом.

Это приобрело для него даже некий символический смысл. Передача пятнадцати тысяч фунтов закроет черную страницу его жизни. И он сможет начать жизнь заново, оставив в прошлом чертовы сожаления и вину, которые грызли его долгие годы.

Бледно-серые глаза неотступно смотрели на Джека.

— Смотри, если ты не в состоянии взять их у нее, я сам управлюсь.

Каждый мускул в теле Джека напрягся и заледенел.

— Ты не посмеешь тронуть ее.

Том пожал плечами:

— Ну ты же должен понимать, что я пойду на все необходимые меры. И не буду долго раздумывать — просто использую ее, чтобы добиться своего. Я должен получить эти деньги, Джек. На кону твоя жизнь, и… — Голос его слегка дрогнул, но Джек понимал, чего Том недоговорил: «…и моя тоже».

— Слушай, — процедил он сквозь зубы. — Я помню, к какому дню должен отдать тебе деньги, но если ты тронешь ее… — Джек не представлял даже, что сделал бы с Томом, вздумай он преследовать Бекки. Когда он продолжил, слова зазвенели, словно покатившиеся льдинки. — Если только пройдешь рядом, только слово ей скажешь, попробуешь как-то еще потревожить ее, ты пожалеешь.

Том небрежно махнул рукой:

— У тебя меньше четырех недель.

— Я отдам тебе деньги вовремя, — холодно оборвал его Джек. — А теперь уходи.

— Ты уверен? Имей в виду, у меня все уже готово, Джек. Ты знаешь, мне бы страшно не хотелось это делать…

— Хватит болтать.

Том помялся немного, потом кивнул. Глаза его, как у рептилии, смотрели пусто и холодно.

— Очень хорошо. Я пришел, чтобы просто предупредить тебя. Я буду наблюдать за тобой, Джек. Не делай глупостей.

«Джек, Джек, Джек…» Почему Том с таким упорством снова и снова повторяет его имя? Как будто нарочно подчеркивает, что они были когда-то — и будут всегда впредь — достаточно близкими людьми, для которых вполне естественно называть друг друга просто по имени.

Джек поднял руку. Он не собирался бесконечно переживать собственное чувство вины. Уортингем, несомненно, считал его не только обязанным за многолетнее молчание, но и виновным в похищении сердца Анны. Но то, что считал Уортингем, не имело для Джека никакого значения.

Его занимала только одна мысль: если вовремя не отдать Тому деньги, он передаст властям проклятые доказательства, и тогда — виселица. Но Джек хотел жить, и жить в Англии, вместе с Бекки.

Тома он знал с пеленок. Ему часто не хватало здравого смысла, но он отнюдь не был дураком и наверняка предусмотрел все случайности. Доказательства вины Джека — подписанные свидетельства очевидцев — хранились в секретном месте. И никто не знал, где оно находится. Никто, кроме самого Тома и его доверенного лица, чье имя также держалось в строжайшем секрете. В случае если Тома попытаются убить или убьют, а также если Джек не доставит деньги в назначенный срок, этот человек все откроет.

— Уходи, — повторил Джек. — Ты мне только мешаешь. Убирайся из моей жизни. Деньги будут у тебя пятнадцатого декабря, как обещано.

Пятнадцать тысяч — пятнадцатого числа.

Губы Тома опять стали почти невидимыми.

— Тебе надо заняться кем-нибудь еще.

— Нет, — отрезал Джек.

— Да что в ней Такого? Совсем не то, что была Анна. Анна! Пышная красавица! А эта что? Кожа да кости, и ничего похожего на сиськи…

— Проваливай отсюда, Том! — зарычал Джек. Руки у него затряслись, бокал вдруг громко треснул, и резкая, жалящая боль пронзила ему ладонь. Он разжал руку — на ковер посыпались осколки стекла и потекли капли бренди.

Увидев кровь на руке Джека, Том с опаской отступил назад. Он знал о том, что происходит с Джеком при виде крови, но приятель вел себя стойко.

— Ну хорошо, хорошо. Но я буду совсем близко, Джек, чтобы ты ничего не напортил, как уже делал это раньше.

И он заторопился прочь из комнаты, оставив Джека поливать ковер собственной кровью. Голова у Джека закружилась, однако он взял себя в руки, старательно отводя глаза от пореза на ладони. При виде крови он всегда падал в обморок. Команда «Глорианы» шутила, что после первого плавания Джека уже ничем не напугать, кроме Чего-нибудь красного. Несколько раз матросы нарочно затаскивали его в лазарет, чтобы показать чью-нибудь разбитую голову или отрезанную руку. Корабельному врачу «Глорианы» не единожды приходилось приводить его в чувство после глубоких обмороков. Но даже в самое последнее плавание, когда они шли с Ямайки, мичман среди ночи постучал в дверь его каюты, а когда Джек открыл, то увидел широчайшую улыбку — от уха до уха. «Капитан Кэлоу разбил себе коленку, — радостно сообщил мичман. — Хотите пойти посмотреть, мистер Фултон?»

Джек с досадой достал свой платок, от души проклиная тот день, когда встретился с Томом Уортингемом, и обмотал тканью ноющую ладонь.


Глава 11


Маскарад — развлечение не для высшего света, но все же гости у миссис Пьонше собрались достойные. Частично — из тех благородных семей, что остались в Лондоне, но некоторые приехали издалека, даже из Девоншира, чтобы побывать на этом ежегодном балу.

Сесилия объяснила, что общество на маскараде состоит из леди и джентльменов, готовых развлекаться на грани скандала, однако не желающих выставлять напоказ всему свету свои похождения. Неудачный грим и костюм способны привести к ужасным сплетням, но зато те, кому удастся сохранить тайну вокруг собственной персоны, могут без опаски и порой по нескольку месяцев играть главные роли в светских интригах.

«Костюм, — говорила Сесилия, — может быть самым простым. Вовсе незачем тратить целое состояние на наряд турецкого султана или одеяния греческой богини».

Большинство гостей приходят в вечерних платьях и длинных плащах, лишь надевая вдобавок маски-домино и шляпы. Самый важный аксессуар — маска, скрывающая черты лица и заставляющая всех вокруг гадать, кто же перед ними. Сесилия также растолковала, что разную степень анонимности обеспечивает и количество увеселений во время бала. Она также не забыла предупредить Бекки о том, что поведение некоторых гостей может ее шокировать.

Маскарад состоялся двадцать третьего ноября, через два дня после того, как Бекки с Джеком побывал в Египетском зале. Сесилия надела шелковый янтарный наряд, украшенный десятками бантов, а на Бекки было платье из тюля поверх нежно-голубого атласа. Вокруг талии она повязала бантом широкий кушак, длинные концы которого спускались почти до пола. Шелковые пуговки украшали длинные пышные рукава платья. Ослепительной белизны перчатки закрывали руки до самого локтя. На запястьях блестело по золотому браслету, на шее — ожерелье из египетских самоцветов. По полям черной бархатной шляпы нарочито небрежно свисали золотые перья. Из такого же черного бархата была каемка синего шелкового домино, наброшенного на плечи.

Вечеринка проходила в огромном загородном имении. Пока карета грохотала по темной дороге, Сесилия поведала подруге, что Джорджиана Пьонше — вдова французского дипломата. Родилась она в знатной британской семье и во время знаменитых Ста дней Наполеона была вместе со своим отцом, веллингтоновским офицером, в Брюсселе. В самый разгар памятных событий она сбежала с одним французом. Семья с жутким скандалом от нее отреклась, но Джорджиана и ее супруг продолжали благоденствовать и после войны, когда его перевели в Лондон.

С тех пор как пять лет назад миссис Пьонше схоронила мужа, дом ее превратился, в постоянное место наиболее волнующих и самых долгожданных балов во всей Англии.

— Но почему же я никогда ничего не слышала о ней? — удивилась Бекки.

Сесилия хмыкнула:

— Ты была слишком молода и скрывалась от всего света. Наверное, именно поэтому никто и не подумал тебе о ней рассказывать, но поверь, рано или поздно ее будет знать каждый. Этот маскарад — самое распутное и самое интригующее событие сезона. Ты скоро сама поймешь почему.

Карета затряслась по длинной подъездной дороге и наконец остановилась на ярко освещенной площадке, где уже громоздилось немало экипажей. Увидев приближающегося лакея, Бекки приготовилась к выходу, но подруга положила ладонь на ее руку.

— Погоди, — шепнула она, — твоя маска…

— Ах да! — Бекки потянулась к одной из двух масок, лежавших на противоположном сиденье. Ее маска была сделана из плотной шелковой материи в тон платья и окантована черным бархатом. Сапфировые блестки окаймляли края миндалевидных отверстий для глаз, самые уголки которых были лукаво приподняты. «Кошачьи глаза», — подумала Бекки, как только увидела ее.

Сесилия завязала тесемки на затылке подруги, Бекки, в свою очередь, помогла ей. Лицо. Сесилии полностью скрылось под белой как мел тканью. Это придало ей вид ужасного бледного привидения, но Сесилии нравилось. Когда они увидели маску в лавке, она в восторге воскликнула, что ни одна живая душа не сможет узнать ее под этой личиной.

Возле дверей их встретил еще один лакей, он проводил подруг по застланному ковром коридору, вдоль стен которого сверкали богатой позолотой канделябры. Распахнув перед ними двери, лакей поклонился, и гостьи очутились в похожем на огромную пещеру бальном зале. Разумеется, об их приходе никто не стал объявлять.

Гости толпились, занимая все просторное помещение. Большинство, как и предсказывала Сесилия, были в ярких струящихся накидках и таких же цветных шляпах или капюшонах. И абсолютно все скрывали свои лица. Здесь среди множества простых полумасок черного цвета или в тон костюма были и намного более замысловатые, чем маска Бекки: золотые, с росписью, расшитые драгоценными камнями. Люди стояли группами, говорили и смеялись. Шум в зале был очень сильный. О, конечно, все это вовсе не походило на чопорную великосветскую вечеринку.

Висящие по стенам подсвечники и огромные канделябры посередине зала давали много света, но комната вовсе не была ярко освещена. Бекки нашла ее даже темной и мрачноватой, скорее похожей на большую театральную ложу, чем на бальный зал. От толпы исходил терпкий запах разгоряченных тел. Слуги в строгих черно-белых костюмах и простых черных полумасках осторожно проскальзывали между многочисленными гостями, ловко пронося подносы с вином и шампанским. Сквозь звуки веселья Бекки различила музыку, доносившуюся откуда-то издалека. Сесилия сжала ей локоть:

— Ну что ж, давай поищем Джорджиану?

— Да как мы найдем ее в такой толпе?

Бекки не надеялась, что Сесилия расслышит ее голос сквозь этот шум, поэтому удивилась смешку подруги.

— Найдем, вот увидишь.

Хохочущая женщина в развевающемся плаще промчалась мимо них, едва не сбив Бекки с ног. Пока та пыталась восстановить равновесие, мимо пронесся распаленный погоней джентльмен в красно-коричневом домино.

— О Господи! — проворчала Бекки.

Сесилия заговорщически улыбнулась ей:

— О, это ведь только самое начало! Сама увидишь.

Бекки еще ни разу не была в центре такого бурного веселья, находила все это удручающим и послушно следовала за Сесилией. Они петляли в толпе, крепко держась за руки, чтобы не потеряться.

Вдруг Сесилия так резко остановилась, что Бекки чуть не врезалась ей в спину. Всего в нескольких фугах перед ними стоял мужчина — высокий, темноволосый, в черной полумаске, обрисовывавшей прямой римский нос, — и в упор смотрел на Сесилию.

— О, пропади ты пропадом! — выругалась та.

Сочные губы мужчины сложились в злодейскую улыбку, темные глаза так и горели — он явно узнал ее. Долго все трое глядели друг на друга, после чего мужчина шутливо поклонился Сесилии и вернулся к своей компании.

Подруга с облегчением выдохнула и, снова схватив Бекки за руку, потащила дальше.

— Ну не мило ли? — произнесла она с чувством, в котором звучал Неприкрытый сарказм. — Не правда ли, мило, что именно он как раз и узнал меня в этой маске?

— Да кто он? — спросила Бекки.

— О, я не посмею произнести его имя вслух в этой толпе. Все равно ты его не знаешь. Летом мы имели с ним отношения. Все уже кончено, но он так и не смирился. А вот и наша досточтимая хозяйка. Идем же, воздадим ей дань уважения.

Они приблизились к высокой, прекрасно сложенной даме в рыжем шелковом одеянии и такой же маске, отделанной рубинами. На голове у нее была шляпа с тульей никак не меньше двух футов и темно-бордовыми перьями на полях. Ничего удивительного, что она так легко нашлась — с ее ростом и этой неимоверной шляпой на голове она возвышалась над всеми остальными.

Дама обернулась к ним и широко улыбнулась красивым большим ртом. Искрящиеся глаза из-под маски внимательно оглядели подошедших леди, и Бекки вдруг поняла, что эта не знакомая ей женщина уже знает, кто она такая. Они обменялись реверансами.

— Добрый вечер, — произнесла хозяйка густым низким и чуть хрипловатым голосом.

— Добрый вечер, — отозвалась Сесилия. — Рада представить вам мою добрую подругу.

Темные глаза блеснули на Бекки.

— Добро пожаловать, дорогая.

— Благодарю вас, — ответила Бекки. Из-за того, что никто так и не назвал друг друга по имени, она была немного обескуражена.

Женщина сделала знак рукой — и перед ней моментально очутился поднос с шампанским. Хозяйка взяла бокал и вручила Бекки, второй протянула Сесилии, обращаясь к ней с вопросом:

— Ну что, вы уже видели графа, виконтесса?

— О нет, еще не видела.

— Тогда идемте, — сказала хозяйка, поманив подруг длинными, обтянутыми черным шелком перчаток пальцами. — Я вас представлю.

Граф оказался коротеньким лысым человечком, говорившим с сильным французским акцентом, и снова не было названо ни одного имени. Миссис Пьонше называла Бекки «леди», а Сесилию — «виконтесса». «Все это очень странно», — думала Бекки. Она заметила, как пялился французский граф на Сесилию и как плотоядно облизывался, когда они пошли от него прочь.

Миссис Пьонше представила их еще нескольким гостям. Бекки все время молчала; говорила, только если к ней обращались, тихо удивлялась костюмам и поведению окружающих. Это было совершенно непривычно — словно она очутилась в другом мире.

Наконец они с Сесилией нашли более-менее уединенное местечко, чтобы остановиться и поговорить. Искусно расписанные китайские ширмы красовались вдоль стен. Заглянув за одну из них, Бекки мгновенно отскочила прочь, и лицо ее запылало. На кушетке в алькове обнимались — причём обнимались весьма откровенно — мужчина и женщина. Рукава ее платья были низко спущены, обнажая обе груди почти целиком.

Увидев выражение лица подруги, Сесилия расхохоталась:

— Не говори ничего. Я знаю.

— Хорошо, не буду, — чопорно ответила Бекки.

— Ради всего святого, Бекки, не жеманься!

Сесилия права — ей вовсе ни к чему ужасаться или даже просто удивляться. Ведь она уже не раз обнималась с мужчиной. И не только с мужем. И все же вопиющая безнравственность того, что она только что увидела, начинала ее беспокоить.

Она не судила здесь никого — да и как бы она могла? Ведь сами они с Джеком зашли куда дальше, чем эти двое за ширмой. И это при том, что она даже не собиралась за него замуж. И все-таки она чувствовала себя здесь чужой. Все вокруг: и мужчины, и женщины — флиртовали. Мужчины — напористо, женщины — кокетливо. Бекки же не хотелось ни с кем флиртовать… Ни с кем из присутствующих.

Сесилия склонилась к стройному в обтягивающем черном костюме человеку, который что-то зашептал ей на ухо. Когда джентльмен закончил, Сесилия пробормотала короткий ответ и, как только он удалился, снова обратилась к подруге:

— Бекки… — Она замялась, глядя в ту сторону, куда ушел мужчина.

— Джордж… Ну, тот самый, на которого мы натолкнулись… Он уже рассказал некоторым гостям, что я пришла сюда… с ним. — Губы у Сесилии от раздражения стали совсем тонкими. — И он зовет меня выйти к нему на террасу. Не понимаю, для чего ему это надо, но чувствую, что должна недвусмысленно объяснить ему…

— О, конечно, должна, — поддержала ее Бекки.

— Но мне не хочется оставлять тебя одну.

— Я вижу, как ты расстроена, Сесилия, поэтому, думаю, тебе необходимо поговорить с ним. В любом случае я одна не останусь, — заверила она подругу и тут же увидела миссис Пьонше. — О, смотри, вот и хозяйка бала идет!

Миссис Пьонше пришла под руку с джентльменом в маске, которого она представила как баронета. Сесилия сделала реверанс, извиняясь, незаметно сжала локоть Бекки и удалилась.

Хозяйка бала вместе с баронетом представили ее целой веренице гостей, но все эти люди начинали казаться Бекки совершенно одинаковыми. Голова кружилась от шампанского, а между тем ей уже совершенно не нравилось, что каждый мужчина, которому она была представлена, рассматривал ее так, словно она кусок мяса, а они раздумывают, не стоит ли поскорее воткнуть в него вилку.

Увидев пустое кресло, обитое бархатом, стоявшее между одной из ширм и дверью на террасу, Бекки взмолилась:

— Прошу вас, миссис Пьонше, я так устала. Думаю, мне лучше посидеть вот тут немного.

Миссис Пьонше не стала спорить. Подав Бекки еще один бокал шампанского, она вместе с баронетом пошла дальше, и Толпа гостей расступалась перед ними, словно какая-то чудо-машина вырубала просеку в лесу.

Потягивая шампанское, Бекки смотрела на проходивших мимо гостей. Она видела, как одна дама, явно услышав от мужчины некое предложение, залилась краской от подбородка до самой груди и тут же обвила руками его шею, пригнула к себе голову и зашептала прямо ему в ухо. Скорее всего то было согласие, потому что через мгновение они оба испарились.

Другая парочка накачивалась вином. Они залпом выпивали по бокалу шампанского, а потом громко, раскатисто, не стесняясь, хохотали, запрокидывая головы. Их откровенное веселье чуть не заставило Бекки прослезиться от зависти.

Она встряхнулась. Ну зачем подвергать себя такой меланхолии? Пустое, холодное чувство поселилось у нее внутри. Одиночество, вот что это было. Но пировать с этими чужими людьми ей вовсе не хотелось. Никто из них не был ей интересен.

Увы, ничего не изменилось, подумала Бекки уныло. Она ведь никогда не была расположена к многолюдным увеселениям, предпочитая уединенные забавы. Она была застенчивая книжная барышня. Слишком много в ней было от синего чулка.

Звонкий женский смех вдруг раздался из-за ширмы, и Бекки насторожилась. Она слышала этот смех раньше.

— Вы видели ту брошюру, где их нарисовали в Постели? — говорил Незнакомый женский голос. — Там еще герцог со своим ужасным шрамом смотрит на них в такой ярости! Я чуть не лопнула от хохота!

Бекки окаменела. Она предполагала, конечно, что об этом говорят на многих вечеринках и во многих гостиных, но всегда представляла себе, что люди шепчутся — именно шепчутся — о ее стыде и позоре. Она и не подозревала, что кто-нибудь вздумает хохотать во все горло.

— Мистер Фултон такой красивый мужчина! — Второй голос явно принадлежал той, чей смех обратил на себя внимание Бекки, а по высоким и немного гнусавым интонациям стало понятно: это была леди Боррилл — та самая дама, с которой они разминулись на лестнице гостиницы, та самая, которая сообщила обо всем Гарретту, а потом во главе толпы ворвалась в спальню к ней и Джеку.

Ее собеседница громко фыркнула:

— Действительно. Он же мог ваять любую женщину в Лондоне, а выбрал эту. Вы можете себе представить? — Она на миг остановилась, после чего добавила с неприязнью: — Она же на мышь похожа. Прямо книжная крыса какая-то. К тому же еще и калека!

Бекки сидела неподвижно, с окаменевшим лицом. Нельзя было подать и виду, что она смущена подслушанными речами. Она знала, что люди говорят о ней и обсуждают ее покалеченную руку. Она понимала, что о ней ходят сплетни и что именно леди Боррилл — их неиссякаемый источник. Как раз это не было неожиданностью для Бекки…

— Их семья за последний год еще сильнее опозорилась, — заверила леди Боррилл. — Только благодаря стараниям и влиянию виконта Уэстклифа от них не отвернулся весь Лондон.

— Но, увы, даже его отличная репутация не устоит перед таким срамом!

Леди Боррилл громко вздохнула:

— Сомневаюсь. Однако сама я ни за что не заговорю ни с кем из них. И вы тоже. Только подумайте, что будет с вашим собственным добрым именем, если вы станете водиться с кем-нибудь из этих Джеймсов.

— Но моя дочь дружит с дочерью герцога.

— Вы должны положить конец этой дружбе. Немедленно.

— О, конечно, теперь-то я сделаю это наверняка, — решительно подытожила вторая дама, голос которой Бекки так и не узнала. — Немедля прикажу, чтобы все контакты между девочками были прекращены.

— Что делает такая прелестная леди, как вы, совсем-совсем одна здесь, в стороне ото всех?

Бекки вздрогнула от того, что чьи-то липкие пальцы погладили ее по шее. Вскочив с места, она резко обернулась, чтобы увидеть человека, осмелившегося к ней прикоснуться. Удивленно хлопая ресницами, она рассматривала незнакомца, за спиной которого продолжалось всеобщее веселье. Бекки так увлеклась разговором за ширмой, что чуть не забыла, где находится.

Суда по акценту, перед ней стоял француз, На нем было горчичного цвета домино, простая коричневая полумаска и фетровая шляпа. Казалось, он ей совершенно не знаком. Он был сильно навеселе. Бекки изо всех сил старалась припомнить, знакомила ли миссис Пьонше ее с этим человеком, но это ей никак не удавалось: в веселящейся толпе было немало французов, а внимание Бекки совершенно рассеялось после первой же дюжины безымянных представлений.

— Просто отдыхаю… э-э… месье, — ответила она, стараясь оставаться вежливой, несмотря на то что от его прикосновения по шее побежали мерзкие мурашки.

Он поднял руку и потянулся пальцами к ее ключице. Он явно пытался соблазнить ее, но Бекки отшатнулась, словно могла запачкаться. Она в ужасе смотрела в его мутные глаза. Откуда-то из глубины подсознания возникли правила хорошего тона, требуя, чтобы она немедленно дала ему звонкую пощечину и гордо удалилась прочь. Но было уже поздно. Липкие пальцы уже обвили ее шею.

— Всего один маленький поцелуй, а? — Своим кислым дыханием он овеял ее лицо.

Бекки запаниковала. Вокруг были люди, но никто не интересовался происходящим. Здесь это было немыслимо. Между тем француз обвил ее обеими руками точно Железными обручами и крепко прижал к себе.

Тонкие влажные губы приблизились к ее губам;.

О нет! Этого не должно произойти. Она готова была кое-что ему повредить, защищаясь, и заранее продвинула колено между его ногами. Со стороны могло показаться, будто она прижимается ближе. Он сладострастно вздохнул, очевидно, решив, что девушка сдалась под его любовным натиском.

И в следующий миг неожиданно отскочил назад, руки его оторвались от ее тела так резко, что чуть пуговицы не отскочили от платья. Бекки ахнула от неожиданности и, подняв глаза, увидела загорелую руку, которая крепко сжимала плечо француза.

— Джек! — почти шепотом воскликнула она. В этом восклицании было и облегчение, и счастье, и радость. Она во все глаза смотрела на Джека, но он из-под своей черной маски сверху вниз сурово разглядывал незнакомца.

— Уходи. — Голос его прозвучал вежливо, но какая-то единственная нотка превращала каждое слово в острие кинжала. — И никогда больше не приближайся к этой.

— О-ля-ля! — с пьяной ухмылкой произнес француз. — Ты думаешь, она есть твоя?

Темные глаза Джека на долю секунды метнулись в сторону Бекки, потом снова вперились в иностранца.

— Да, — сказал он тихо, но крайне уверенно. — Она моя. — И отшвырнул француза прочь.

Тот неуклюже ввалился в группу веселящихся кутил, которые, кажется, приняли его за самого смешного шута, который мог им здесь попасться. Удержав от падения, они выпроводили его из своего круга многочисленными хлопками по спине, и ни один даже не взглянул в сторону Бекки и Джека.

— О, Джек, как я счастлива, что ты здесь!

Но выражение его лица не смягчилось. Он, как прежде, сурово смотрел на нее.

— Ты целовалась с этим мужчиной.

В глазах его была обида. Наверное, он подумал… О Господи! Бекки отчаянно замотала головой:

— Да нет же! Он меня схватил, а я пыталась защититься…

Джек недоверчиво фыркнул:

— Мне так не показалось.

Бекки прикрыла глаза, чтобы внезапно прихлынувшие слезы не покатились по щекам. Руки затряслись. Теперь, когда все было позади, ее охватил ужас от осознания того, что могло случиться. Этот француз потащил бы ее куда угодно, и ни одна живая душа не обратила бы внимания на ее крики о помощи.

Колени подогнулись, и Бекки упала в кресло.

— Он собирался поцеловать меня, — произнесла она, из последних сил стараясь, чтобы голос не дрожал. — Сначала я испугалась, но потом решила вырваться во что бы то ни стало. Я хотела ударить его коленом в… по… — Бекки подняла глаза на Джека, не зная, как это сказать.

Он долго смотрел молча, потом поджал губы. Суровость в его глазах сменилась совсем другим чувством — гневом. Бекки поняла, что он ей поверил.

— Он сделал тебе больно?

— Схватил так грубо…

Глаза Джека сузились как щелки, руки сжались в кулаки, и он обернулся, явно отыскивая француза, но Бекки схватила его за руку:

— Но нет, я ни капли не пострадала. — Она неуверенно улыбнулась. — Все в порядке, правда. Только чуть-чуть испугалась, ведь со мной раньше ничего подобного не случалось.

Немного успокоившись, Джек снова огляделся вокруг. К этому времени гости, казалось, совершенно опьянели от вина и свободы: обнимались и целовались, уже не прячась за ширмами — на виду у всех, прямо посередине зала. Бекки больше не слышала двух собеседниц за ширмой. Наверное, устали молоть языками и отправились кокетничать и развлекаться. Лицемерки, горько подумала Бекки.

— Почему ты здесь? — спросил Джек.

— Меня привезла Сесилия. Мне было любопытно. — Вдруг ей показалось, что это звучит слишком наивно. — Но я осталась неузнанной. Во всяком случае, меня и моих родных обсуждали вслух совсем рядом со мной. А потом еще этот тип… О, Джек, я хочу уехать отсюда.

Он отрывисто кивнул:

— Непременно.

— Я имела в виду… хочу совсем уехать. Не только из этого дома, но вообще от всего этого.

— Я понимаю, — сказал Джек.

Обхватив себя руками, она в упор смотрела на него.

— Жаль, что я не могу уехать из Лондона, оставить позади чужие пересуды.

Увы, даже в Йоркшире не избежать неприятностей. Конечно, открытых оскорблений, с какими она столкнулась здесь, в Лондоне, ждать не стоит, но они, несомненно, будут еще более жестоки в своей утонченности.

— Идем. — Джек взял ее за руку. — Я увезу тебя отсюда.

Он помог ей подняться из кресла, и они выскользнули из огромного бального зала. Джек подвел ее к карете — должно быть, лорда Стрэтфорда, — и лишь когда принялся укутывать ей колени тяжелой меховой накидкой, она вдруг вспомнила о подруге.

— О, бедная Сесилия осталась на террасе! Она же не знает, куда я подевалась.

— Не волнуйся. Оставайся тут. Я сейчас все улажу. — Оставив Бекки в теплой карете, Джек вернулся в дом.

Через несколько минут он пришел.

— Я предупредил леди Деворе, что ты со мной.

Она благодарно улыбнулась. Джек отошел поговорить с кучером, а Бекки тем временем развязала маску, отложила ее и устроилась поудобнее на мягком бархатном сиденье, наконец-то, после долгих часов напряжения, позволив себе расслабиться. Через пару минут Джек уселся рядом с ней. Бросив свою маску на противоположную скамейку, он откинулся на спинку, а когда карета тронулась, взял Бекки за руку.

— Прости, я должен был прийти раньше.

— Я вообще не ожидала твоего появления, но так рада, что это случилось, — искренне отвечала она.

— Я не думал найти тебя в этом доме, но Стрэтфорд упомянул о приглашении от леди Деворе и рассказал, что за вечеринка здесь ожидается. Я подумал, если ты поехала с ней, то надо и мне там побывать, хотя бы убедиться, что с тобой все в порядке.

Бекки недоуменно посмотрела на него:

— Ты за этим приехал? Убедиться, что я в порядке?

— Да, — ответил он, прямо глядя ей в глаза.

Почему-то горло у нее перехватило, навернулись слезы.

Возможно, она просто сильно устала.

— Спасибо тебе, — шепнула Бекки.


Глава 12


Джек думал, она догадается раньше, и тогда непременно попытается удрать или просто отгородится от него и от всего мира, забившись в угол кареты и закрыв глаза.

Наконец она выпрямилась и повернулась к нему:

— Разве нам не пора приехать в Мейфэр? Или хотя бы добраться до города?..

Джек ответил, осторожно подбирая слова:

— Но я везу тебя не в Деворе-Хаус…

— Как? — Глаза ее округлились.

— Ты же сама сказала, что хочешь уехать. Вот я тебя и увожу.

— Но я не могу покинуть Лондон! Кейт уже скоро…

Джек прижал пальцы к ее губам.

— Тише. Я известил леди Деворе, куда мы направляемся. Если что-то случится с твоей невесткой, нам немедленно сообщат.

Бекки уже открыла рот, чтобы возразить, тут же передумала, но потом все-таки снова решилась:

— Однако если кто-то… нас же выставят на посмешище перед всем светом.

— Чепуха. — Джек снова взял ее руку в свою и погладил пальцем нежную кожу запястья. — Никто не будет этого знать, кроме леди Деворе и Стрэтфорда, которому я отошлю обратно карету. Мы будем совершенно одни.

Она молча смотрела на него. Шок, страх, сопротивление, ожидание — все эти чувства волнами проходили по ее лицу.

— Ну а если даже и узнают, что такого? Разве ты сама не говорила, что тебе плевать на скандал?

— Да. Но я ошибалась. Когда речь идет о репутации всей моей семьи… — Она помялась немного, но все же закончила: — Это ранит.

Джек с трудом сдержал гримасу. Мучительно было думать о ее страдании. Невыносимо было знать, что о ней ходят сплетни. Да как они смеют?! Ведь она самая красивая, милая, умная и очаровательная женщина из всех, кого он когда-либо знал.

Джек был глубоко расстроен. Жаль, что невозможно добраться до каждого лондонского сплетника и вытрясти на помойку всю гадость, которой он напичкан: такое, конечно, неосуществимо, — но Джек надеялся, что сумеет обеспечить для Бекки хоть немного покоя.

— Мы едем в дом под Ричмондом, который я снял. Побудем вдали от Лондона, хотя и достаточно близко, чтобы вернуться по первому же зову, — Он сжал ей руку. — Тебе необходимо немедленно освободиться от этого города. Я помогу. Только разреши.

— Мой брат никогда не одобрил бы такое, — промолвила она.

— Но это твоя жизнь, а не его.

— Он разыщет нас. Ведь он уже однажды чуть тебя не убил.

Джек критически приподнял бровь:

— Почему ты решила, что он чуть меня не убил?

— Когда Гарретт нашел нас в отеле «Шеффилд», в его глазах была жажда крови.

— Жажда крови в его глазах — это еще не моя смерть.

— Ты не знаешь моего брата. Если он… — Голос ее дрогнул, и она отвела взгляд. — Если Гарретт что-то задумал, его уже не остановить.

— Я остановлю.

Она долго молчала, глядя в окно кареты. Ехали по берегу реки. Полная луна холодным сиянием освещала им путь, поблескивая в черных водах Темзы, видневшихся сквозь голые ветви кустов и деревьев.

Наконец она снова обратилась к Джеку:

— Ты по-прежнему хочешь жениться на мне?

— Да.

Джек почувствовал, как в ожидании ответа у него напряглась спина. Он боялся, что она прикажет немедленно отвезти ее обратно к леди Деворе, и надеялся, что она прямо сейчас согласится выйти за него.

— Так ты пытаешься… это уловка, чтобы заставить меня согласиться стать твоей женой?

Он не знал, что сказать. Цель оправдывает средства. Не так давно он просто сослался бы на философию Макиавелли, которую вполне одобрял.

Но при виде того, как она испугалась в липких объятиях француза, позабыв о всякой тактике, Джек захотел только одного — поскорее увезти ее куда-нибудь подальше, спрятать от сальных взоров и любопытных глаз, от злых языков и сплетен. Оградить, уберечь от всего этого.

Хранить ее… И он знал подходящее место — дом, в котором он надеялся жить с ней после свадьбы.

Он взглянул ей в глаза и сказал абсолютно честно:

— Это вовсе не уловка. Я не думал о свадьбе ни когда предупреждал Сесилию, что увожу тебя, ни когда объяснял дорогу кучеру. Я думал только о том, что ты хочешь подальше уехать.

Снова прошло несколько долгих минут молчания. Наконец она произнесла:

— Что, если бы ты преуспел, Джек? Предположим, ты убедил меня в том, что станешь мне хорошим мужем. Заставил поверить, что вместе мы будем счастливы. Вдруг я соглашусь? — Во мраке кареты ее глаза приобрели оттенок индиго и, казалось, светились. — Но если потом окажется совсем не так? Что, если ты забудешь все свои обещания, как только мы поженимся? Что, если счастье для меня невозможно? Что, если я вообще никогда не достигну его?

— Это неправда.

— Откуда ты знаешь?

«Потому что я когда-то решил то же самое про себя», — подумал Джек, а вслух сказал:

— Просто знаю.

О, как он ошибался, легкомысленно заявив Стрэтфорду, что ему ничего не нужно от Бекки, кроме ее денег! Нет, нужно. Много, много больше, чем деньги. Тогда он действительно надеялся просто спасти свою шкуру, но с того самого дня, когда его пригласили к ним в дом со всей его семьей, с того момента, как он остался стоять внизу лестницы, глядя вслед удаляющейся Бекки, что-то переменилось. В его груди как будто расцвел пышный цветок понимания, приятия.

Получается, он солгал Стрэтфорду. Он был смущен и не уверен, пытался убедить себя в обратном, держаться за свою юношескую клятву, которую дал себе двенадцать лет назад, — Что никогда не полюбит никого после Анны…

Бекки снова отвернулась от него к окну.

— Ты же торговец, Джек. Тебе должно быть понятно то, что я скажу: я — испорченный товар.

— Да я тоже, — ответил он, подразумевая под этим гораздо больше, чем она могла бы подумать.

— Почему бы тогда тебе не выбрать другую? Чтобы была попроще меня? И получше?

— Нет никого лучше, — решительно сказал Джек, потому что Бекки была единственная, о ком он мечтал. Единственная женщина в мире — для него.

Очаровательный уютный коттедж стоял на берегу Темзы. Когда они подъезжали, Джек объяснил, что взял его в аренду в то самое утро, когда сделал ей предложение, потому что намеревался жить здесь после их свадьбы. В доме явно не было никакой прислуги, но Джек сказал, что еду привезут утром.

Когда они вошли внутрь, он снял с плеч Бекки карнавальное домино и усадил на диван в приемной. Только тут она вспомнила, что у нее нет с собой никакой одежды.

Она взглянула на Джека, и ей показалось, что между ними полыхает жар костра. «Возможно, и не понадобится никакая одежда». При этой мысли Бекки вся вспыхнула.

— Побудь здесь, — сказал Джек и отошел зажечь светильник и развести огонь в камине.

Бекки не двигалась с места, исподтишка наблюдая за его действиями и медленно стягивая перчатки. Для такого крупного мужчины он был весьма грациозен, двигался ладно и ловко.

Как только огонь разгорелся, весело потрескивая, Джек взял светильник.

— Идем. Я покажу тебе дом, — позвал он Бекки, поднимая ее с места.

И повел из приемной через маленькую столовую в кухню. Затем они поднялись по лестнице, которая вела наверх, к трем спальням — двум маленьким и одной довольно просторной. Дом выглядел скромно, но опрятно, чисто и удобно.

Когда они вошли в большую спальню, Джек встал перед Бекки и провел пальцем по ее щеке. Она подалась вперед. Он смотрел на нее такими темными и искушающими глазами, что у нее в кончиках пальцев защипало — так хотелось прикоснуться к нему.

Но в тот же миг совершенно прозаически заурчало в животе.

Джек опустил руку и обхватил ее пальцы ладонью.

— Ты голодна?

Она уныло улыбнулась:

— Полагаю, вечерние приключения разожгли мой аппетит.

— Что ж, на горячее не рассчитывай, но несколько красивых яблок в кладовой я видел, когда был здесь в последний раз.

Он снова провел ее через полумрак кухни — в кладовку, где действительно стояла корзина с яблоками. Прихватив с собой еще и бутылку вина с двумя бокалами, они вернулись в приемную, где уже вовсю трещал огонь в камине. Бекки села на диван, поджав под себя ноги. Джек поставил корзинку на подушку рядом с ней, сел с другой стороны и, выбрав пару яблок, протянул одно Бекки.

— Спасибо.

Жар от камина ласкал ей щеки и уже проникал через толстую ткань платья. Бекки надкусила яблоко — его свежий бодрящий аромат так чудесно смешивался с дымом камина — и умиротворенно вздохнула.

Пока Джек откупоривал бутылку и разливал вино в бокалы, она с удовольствием рассматривала его красивый профиль. Упрямый подбородок, высокий лоб, прямая переносица и, Боже, какие же соблазнительные губы!..

Внезапно он поднял глаза и перехватил ее взгляд:

— Я скучаю по тебе, — тихо сказал он. — Мечтаю к тебе прикоснуться… Я ведь по-прежнему хочу тебя, Бекки. — Он сделал короткую паузу и еще тише спросил: — А ты меня хочешь так же, как тогда?

Она замялась:

— Тогда… тогда я хотела по-другому.

По лицу Джека скользнула тень.

— Я придавала этому меньше значения. — Бекки сделала смелый глоток вина. Оно было зрелым, с густым пряным вкусом. Аромат его прекрасно сочетался с яблоками.

— То есть ты хотела быть веселой вдовой, как леди Деворе? А ведь я поначалу даже поверил, что вы одинаковые, но ты меня удивила как раз тем, что совсем на нее не похожа.

Бекки от неожиданности хватила воздух ртом:

— А что ты о ней знаешь?

— Она цинична.

— Я тоже.

— Нет. Не так, как она. Она уже сдалась, а ты… в твоих глазах до сих пор светится надежда. Иногда ты пытаешься спрятать ее за ледяной маской, но она все равно пробивается наружу, молит о свободе.

— Я думаю иначе. — Бекки медленно закрыла, а потом открыла глаза, словно попыталась стереть то выражение, которое разглядел в них Джек.

На самом деле с надеждами было покончено еще четыре года назад. Она могла бы с точностью до минуты определить тот момент. Это случилось за день до смерти Уильяма. Тогда, посреди ночи, она потихоньку сошла вниз и притаилась на лестничной площадке, как только услышала, что он заговорил со своим слугой. И вот тогда она узнала правду. Она вовсе не нужна была Уильяму. Он женился на ней, чтобы только добраться до ее денег — денег, на которые он собирался увезти свою любовницу во Францию после того, как убьет Бекки.

Она сосредоточилась на своем яблоке, и какое-то время оба ели и пили молча. Тишину нарушал только хруст яблок да треск поленьев в камине. Наконец Джек произнес:

— Не надо меня бояться.

Но как она могла его не бояться? Она желала его, как еще ни разу в жизни ничего не желала. Силой этого чувства, которое он в ней возбудил, она и была напугана до смерти.

Джек положил руку ей на колено, пальцы перебирали тюлевый чехол платья на многослойных юбках…

Вдруг Бекки вскинула голову:

— Что это?

— Где?

Она взяла его руку и перевернула. Через всю ладонь проходил глубокий порез.

— Какая ужасная рана! Откуда?

Джек качнул головой и виновато улыбнулся:

— Да это я случайно раздавил стакан у Стрэтфорда. Не привык к тонкому хрусталю — у нас на «Глориане» таких хрупких вещей не было. — Он пожал плечами. — Уже заживает.

Допив свой бокал до дна, Джек посмотрел на каминные часы. Бекки проследила за его взглядом и увидела, что уже пробил час ночи.

— Поздно, — сказала она.

— Ты устала?

— Да. Надо ложиться, но… — Она не сводила грустного взгляда с очага. — Я не смогу расстегнуть пуговицы на платье.

— Что же нам теперь делать?.. — нерешительно проговорил Джек, но вдруг отважно произнес: — Я тебе помогу.

Повинуясь внезапному порыву, она поднялась и повернулась к нему спиной. Джек замер и не проронил ни звука. Лишь когда Бекки бросила на него вопросительный взгляд через плечо, он встал с дивана.

От него чарующе пахло яблоками и вином. Голова закружилась настолько, что Бекки покачнулась и вынуждена была вновь искать равновесие, чтобы не упасть.

Большие тяжелые ладони легли ей на плечи, удерживая от падения. С плеч они скользнули по пышным рукавам к запястьям — потом обратно вверх, к затылку, и там остановились на мгновение.

Погладив пальцами ее шею, Джек расстегнул верхнюю пуговку платья. Переходя от одной пуговицы к другой, все ниже и ниже, он не торопился, потому что каждое мгновение доставляло ему наслаждение.

Добравшись наконец до самого низа, он спустил оба рукава с плеч Бекки. Она помогла ему, совершенно освободив от одежды свои руки. Сняв лиф платья, Джек принялся расстегивать пуговицы нижних юбок. Когда же и юбки упали на пол, Бекки перешагнула через пышную груду шелка и кружев — того, что совсем недавно было ее карнавальным нарядом.

— Отличная работа. — Подняв платье, она повесила его на стул. — Видно, у тебя богатый опыт по раздеванию женщин.

И тут же пожалела, что сказала это. Ее не касается, скольких женщин он познал до нее.

— Я никогда не раздевал тебя, — тихим, но хриплым, почти рычащим голосом произнес Джек.

Бекки инстинктивно провела ладонями по бокам, стянутым тугим корсетом, и беспокойно подняла глаза:

— А что, теперь будешь?

— Конечно. Повернись-ка.

Она повиновалась, прижав ладони к жесткой передней стенке корсета, а он уже развязал узел, который вчера утром затянула Джози, и распустил перекрещенные шнурки на спине. Когда твердые ребра разошлись, Джек снял корсет через голову Бекки, а она, оставшись лишь в одной сорочке, обернулась и поскорее забрала его, пытаясь им прикрыться.

— Так лучше?

— Да. Спасибо. — Бекки прикусила нижнюю губу и, не отпуская корсета, отвела взгляд в сторону.

Тогда Джек осторожно отнял корсет и положил на стул.

— Тебе не надо меня стесняться.

— Не часто я оказываюсь в обществе мужчины, одетая в одну сорочку.

— А помнишь, что на тебе было в тот вечер?

— Да. — Бекки изо всех сил старалась не покраснеть.

— То платье просвечивало сильнее, чем сегодняшнее нижнее белье.

Однако тогда ее чувства к Джеку были еще совсем другими. Если она испытывала какое-то смущение из-за прозрачного платья, то оно не шло ни в какое сравнение с ее нынешними Чувствами.

Полуулыбка тронула ее губы.

— Ты прав.

Он нежно привлек ее, обнимая за талию одной рукой.

— Идем, я отведу тебя наверх.

Выйдя в узкий коридорчик, они очутились перед лестницей. Ступени были слишком узкие, чтобы подниматься бок о бок, поэтому Джек взял Бекки за руку и повел, наверх следом за собой, так что она поравнялась с ним, лишь добравшись до верхней площадки.

Они вошли в ту спальню, которая была больше других. Джек направился к столу — поставить светильник. Бекки стояла в ожидании, пока он прошел к окну, выглянул, как будто хотел убедиться, не прячется ли кто в темноте, и плотно задернул занавески.

Он пробуждал в ней такие сильные, противоречивые чувства, заставлял ощутить себя такой слабой и хрупкой, такой беззащитной! Ну как она могла не опасаться его, если от одного взгляда этих карих глаз превращалась в качающегося на тоненьких ножках новорожденного жеребенка и полностью теряла уверенность, точно стояла на краю смертельной пропасти?

Он взял ее за руку и проводил к маленькому туалетному столику с квадратным зеркалом врезной деревянной раме:

— Садись.

Она опасливо подчинилась и, присев на стул, вопросительно посмотрела на Джека снизу вверх, но он смотрел не в глаза, а на ее прическу. Его руки уверенно задвигались вокруг головы Бекки: пальцы, лишь слегка прикасаясь, вынули шпильки и расплели косы, распустив их по плечам до самой талии.

Потом он взял со столика расческу и начал распутывать пряди, одну за другой, такими ласковыми движениями, что она не только не испытывали никакой боли, но, наоборот, таяла от удовольствия. Бекки прикрыла глаза и чуть не замурлыкала — зубцы расчески массировали кожу на голове и распрямляли, разглаживали волосы.

— Точно как я думал, — пробормотал Джек.

Она моментально распахнула глаза и увидела, что он по-прежнему смотрит на ее голову.

— Твой волосы. Гладкие, шелковые, черные, даже с отливом в индиго. Как и глаза.

— У меня синие глаза. Темно-синие.

— Иногда кажутся темно-фиолетовыми. А в этом свете и у волос тот же оттенок. Я никогда такого не видел. Очень красиво.

Отложив расческу на столик, Джек запустил пальцы в эти гладкие пряди и провел между ними сверху донизу. Тяжелые широкие ладони остановилась на затылке Бекки. Джек улыбнулся ей в зеркало.

— О, — шепнула она, — как это приятно! — И когда он надавил подушечками пальцев на затвердевшие, скованные мышцы шеи, едва поборола искушение закрыть глаза и застонать от удовольствия.

Он продолжал массировать, пока шея совсем не разогрелась и не расслабилась. Бекки уже полностью размякла, а он разминал и растирал ее плечи, которые за долгие годы устали от постоянного напряжения. Наконец ладони его остановились, слегка обнимая ее.

— А теперь отнесу тебя в Постель.

Он подхватил ее под колени, поднял со стула и бережно уложил на кровать. Сильная рука скользнула по ноге Бекки к подвязке чулка. Развязав подвязку, Джек отложил ее в сторону и неторопливо скатал чулок. Пальцы его были грубы, но их прикосновение к обнаженной коже бедра, а потом и щиколотки было божественно.

Она хотела его, и не было никакой надежды избавиться от этого желания. Она хотела его отчаянно. И тогда, в Лондоне, и теперь, здесь, в этом доме. И ровно настолько, насколько тело жаждало принадлежать ему, разум восставал против. «Это неразумно, — подсказывала ей логика. — Ведь нынче совсем не то, что прежние вечера в отеле». Теперь она увлеклась им всерьез, и оттого Он был намного опаснее.

Джек между тем занялся ее вторым чулком, и от легких как перышко прикосновений его пальцев Бекки взмывала в вихре сладостных ощущений.

Он отошел на миг к туалетному столику, чтобы сложить чулки, и тут же вернулся.

Широкоплечее тело нависла над Бекки. Он погладил одним пальцем ее руку, чуть задержавшись на покалеченном локте. Обняв этот локоть ладонью, Джек склонил голову. Бекки смотрела на его квадратную мужественную челюсть с едва-едва пробившейся щетиной, на резкие выступы скул. Его губы — податливые, мягкие, розовые, но не более яркие, чем пристало мужчине, — решительно приближались к ее губам.

Коша они соприкоснулись, Бекки протянула здоровую руку, запустив пальцы в мягкие завитки его волос. Губы Джека и без того уже были совсем близко. Он потрогал языком верхнюю губу Бекки.

Их дыхания слились воедино — по лицу Бекки словно водили легким перышком, дразня и искушая. От Джека немного пахло вином, но куда пьянее был его мужской запах. Он оставил ее рот и скользнул ладонью к изгибу талии, потом ниже — по бедру и снова вверх — но ягодице.

Груди ее напряглись, соски уперлись в ткань сорочки, будто ждали… Жаждали волшебных прикосновений. Вожделели его поцелуев.

Бекки извивалась и изгибаюсь, сжимая ноги, чтобы успокоить растущее между ними желание.

Наконец, не выдержав, она жадно потянула голову Джека к себе — за затылок, обеими ладонями. И раскрылась, обмениваясь с ним прикосновениями языка и губ, покусываниями… С каждой обоюдной лаской желание и удовольствие все нарастали.

— Джек, — шепнула она, жажда становилась невыносимой. Хотелось быть совсем близко к нему. Хотелось потерять саму себя, потерять ту грань, где заканчивалась она и начинался он.

Рука его гладила ее тело, лаская крепко набухшие соски. Бекки вздрагивала, как будто электрический ток пронизывал ее, разряжаясь между ногами.

Его ладонь не задержалась на груди. Она скользила выше, по ключицам и плечам, по шее, подбородку — облегала ее щеку… Невероятный жар пылал между его пальцами и кожей Бекки, отзываясь легчайшим дрожанием в жилах.

— Ты мне доверяешь? — прошептал он.

— Не… — Бекки прикрыла веки. — Не знаю.

Джек крепко поцеловал ее в губы и осторожно высвободился из ее объятий.

— Спокойной ночи, Бекки.

Он погасил лампу и вышел вон, оставив ее одну в полной темноте.


Глава 13


Джек лежал без сна, глядя в потолок маленькой спальни. Кажется, прошло несколько долгих часов, прежде чем ему удалось остудить желание, нещадно распалившее ему кровь. Он и не подозревал, что может настолько владеть собой — не думал, что сумеет удержать себя в руках. Затворив за собой дверь в спальню Бекки, он еще долго стоял в коридоре, прижимаясь лбом к холодной штукатурке.

Терпение. Он не может разрушить хрупкую связь, которая только что зародилась между ними, не может опустить, чтобы животный инстинкт восторжествовал над здравым смыслом.

Бекки требуется время, чтобы разобраться в себе и избавиться от тисков, которыми сковали ее сердце воспоминания о покойном муже. Будь у Джека хотя бы полгода в запасе, он бы сумел совершенно влюбить ее в себя, притом абсолютно честно. Да что там, он смог бы настолько увлечь ее, чтобы она сама умоляла его о браке.

Но такой роскоши он не мог себе позволить. Пятнадцатое декабря уже через три недели. А Том совсем близко. Джек не удивился бы, обнаружив его рыщущим возле их домика в эту морозную ночь. Том был хитер и коварен и имел весьма богатый опыт в преследовании Джека.

Когда им было по шестнадцать лет, один из одноклассников пригласил Джека на зимние каникулы в дом своих родителей в Сомерсетшире. Однажды ночью, выглянув в окно полюбоваться первым снегопадом, Джек вдруг увидел Тома Уортингема, который стоял посреди лужайки, улыбался и махал ему рукой. Слишком потрясенный, чтобы рассуждать здраво, Джек сразу сказал об этом другу, и, конечно, хозяева дома немедленно пригласили Тома переночевать. Том тут же изобрел историю, как будто он приехал в Сомерсет проведать каких-то родственников, но Джек уже понял, что на самом деле он от самого Кента преследовал его. Ему стало не по себе, но поскольку все происходило в дни беспечной юности, Джек вскоре перестал думать об этом странном поведении приятеля.

Джек не сомневался, что и по прошествии многих лет Том Уортингем способен на подобные штучки. Особенно теперь, когда у Тома были веские основания интересоваться всем, что касалось Джека. Пока пятнадцать тысяч не окажутся в его руках, Том все время будет где-то рядом.

Джек со вздохом зажмурил глаза. Он уже давно понял, что Уортингем не очень-то дружит с головой. До самой смерти Анны Джек ни разу не замечал его странностей, потому что приятель искусно скрывал свое безумие за простодушными манерами и показным книголюбием. Но что за жуткий первобытный визг издал Том, услыхав о смерти Анны! В ту минуту он мгновенно забыл о необходимости выглядеть полноценным членом общества в глазах окружающих.

С первой минуты Том настаивал, что Анна погибла по вине Джека. А в последнее время непрерывно жаловался на отца, потому что тот оставил ему слишком мало денег, и строил мстительные планы в отношении Джека.

Порой Джек и сам ощущал свою вину. Не проходило дня, чтобы он не почувствовал укола совести или приступа сожаления. Но в глубине души он отдавал себе отчет, что сделал все возможное для Анны, приложил поистине дьявольские усилия для ее спасения. Лишь это позволяло ему до сих пор ходить с высоко поднятой головой.

Так или иначе, Джек знал этого человека с самого детства и отлично понимал, чего от него можно ждать. Уж если Уортингем был в чем-то последователен и правдив, так это в обещании добиться своей цели. Он не просто угрожал. Джек понимал, что, если не доставит ему деньги, Том без колебаний предъявит властям имеющиеся у него доказательства. А если же Джеку удастся отдать проклятые пятнадцать тысяч, Уортингем, как и обещал, передаст Джеку опасные бумаги и действительно оставит в покое. Уортингем всегда держал свое слово. В конце концов, недаром он был сыном викария.

И совершенно не важно, насколько близко он сейчас обретается. Джек хотел остаться в Англии и, черт возьми, не собирался закончить жизнь как преступник, скрывающийся от правосудия. Том получит свои деньги в назначенный срок. И, как обещал, навсегда исчезнет из его жизни.

Джек повернулся на бок и устремил взгляд на закрытую дверь своей крохотной спальни. Кровать была жесткая и твердая, совсем не такая, как та, в которой спала Бекки. Ложе в большой спальне было роскошное, мягкое, вдвое шире этой кровати. Отличное спальное место для двоих.

Сегодня необходимо было оставить ее одну, но Джек от этого чуть не умер. Сегодня Бекки хотела его. Она так сладко вздыхала под его губами, целовала его несдержанно и страстно, ее ладони нежно и крепко обнимали шею, не отпускали…

Что она теперь делает? Так же без сна глядит в потолок, как и он? Думает ли о нем? Вспоминает их поцелуи? Или дотрагивается до себя в тех местах, куда снова мечтают попасть его пальцы?

Желание снова вспыхнуло в нем, интимный орган пробудился, едва только Джек подумал о тонкой изящной ручке Бекки, ласкающей собственное тело, ее полуоткрытых губах и опущенных веках — как она представляет себе, будто это он ее нежит.

Джек ощутил невыносимый жар; член затвердел, словно боевое копье, и отчаянно пульсировал. Это было чертовски неприятно, почти болезненно.

— Черт, — ругнулся Джек, скрипя зубами. Надо сосредоточиться на чем-нибудь другом! Но, увы, он не мог. Все, что приходило ему в голову, было связано с Бекки, с ее сладкой, нежной, податливой плотью, с теми вздохами удовольствия, которые она издавала, обнимая его все крепче.

Только с Бекки.

Она беспокойно ворочалась с боку на бок. Хотя постель была мягкой, найти удобное положение никак не удавалось. То простыни казались слишком грубыми, то сорочка сбивалась на талии. Было к тому же холодно, и одеяла не согревали.

Хуже того, она никак не могла перестать думать о Джеке. Вспоминались прикосновения его губ, его крепкая ладонь, обхватившая локоть. Он сделал это без всякого отвращения, словно оберегая больное место.

Возможно, ей это просто показалось. Возможно, у него и мыслей таких не возникало. Но одно было совершенно очевидно: он хотел ее. Когда он уходил из спальни, Бекки успела заметить выпуклость под его брюками. Да, он отчаянно хотел ее, но не воспользовался преимуществом в силе. Он дожидался ее доверия.

Способна ли она на встречный шаг? Чем дольше Бекки лежала в постели, одинокая и озябшая, тем с каждой минутой сильнее росло ее желание сделать этот шаг.

Он ясно сказал, что хочет на ней жениться. Как ни старалась она оттолкнуть его, он по-прежнему ее желал. Видно было, что ему доставляет радость само ее присутствие, что ему приятно с нею разговаривать, что она кажется ему красивой внешне… И возможно, внутри.

Потерев сломанную руку, Бекки пошевелила зудящими пальцами. Она хотела верить ему. Если уж и верить кому-то, кроме ближайших родичей, так пусть это будет Джек.

О Боже! Бекки прижала одеяло к груди, разглядывая тени на потолке спальни. Она начинала в него влюбляться.

Но нет… нет, этого быть не могло. Она считала, что не способна никого полюбить после всего, что сделал с ней Уильям. Но как же еще объяснить эти тревожные чувства, похожие и на желание, и на надежду? Это настолько отличалось от беспокойства и тревоги, которые она испытывала, когда бежала с Уильямом в Гретну. Сегодняшние ее переживания были глубоки, сильны и настолько властны, что почти причиняли ей боль.

Она была в смятении. Конечно, Джек отлично о ней заботился. Конечно, он собирался жениться, навеки сделать ее своей. И все его поступки доказывали, что он к ней крайне неравнодушен. По его поведению было совершенно ясно, что он понимает ее, как никто раньше не понимал.

Все, что ей требовалось, — это поверить. Разрушить крепостную стену, которую она так долго строила вокруг себя, довериться ему. Это было очень трудной задачей.

У него не было причин притворяться, что он восхищается ею. Он так сильно отличался от Уильяма. Но Бекки с самой первой встречи была с ним предельно осторожна. Она даже не задумывалась о том, что за последнее время стала старше и мудрее, чем была тогда, когда поверила в громкие слова Уильяма. Если бы сегодня перед ней снова очутился Уильям и стал, рыдая, уверять в своей неумирающей любви, она бы уже знала, что это обман и притворная лесть. Теперь она чуяла такие вещи, как охотничья собака чует запах дичи.

Джек выказывал ей свое восхищение, и она видела искренность в его темных глазах, воспринимая их как зеркало его души.

Лежит ли он теперь в комнате напротив? Думает ли о ней так же, как она думает о нем?

Бекки по-прежнему ужасно боялась. Но Джек прав: она не найдет покоя, пока не победит свои страхи и не прислушается к голосу сердца. Смутное чувство внутри ее говорило, что надо довериться Джеку Фултону, а сердце твердило, что она желает его, наверное, даже больше, чем он — ее.

С самого детства Бекки стремилась только к одному — быть счастливой. Она постоянно была одинока, всегда сама с собой, всегда — в мире фантазий и воображения. Тогда, четыре года назад, она подумала, что нашла то, к чему стремилась. Нашла человека, который преданно любит ее и готов исполнить любое ее желание. В те несколько дней, когда они находились на положении беглецов, Бекки была на вершине блаженства. Но очень скоро Уильям отнял у нее это чувство, решительно и жестоко, а вместе с ним отнял и мечты о счастье. Все эти четыре года Бекки была уверена, что счастье — несбыточная фантазия, но в последние несколько недель, радом с Джеком, увидела проблески надежды.

Бекки решительно скинула одеяла и соскользнула с кровати.

По плечам повеяло холодом, она обхватила себя руками, пытаясь немного согреться, и зашлепала босыми ступнями по прохладным доскам. Двери обеих спален с другой стороны коридора были закрыты. Джек мог находиться в любой из них — может быть, спал, а может, и нет. Он мог даже спуститься вниз… Нигде не было ни света, ни звука.

С громким скрипом Бекки отворила первую дверь и, сморщившись от резкого звука, внимательно всмотрелась — комната была пуста. Бекки вышла обратно в коридор и уже осторожнее открыла дверь второй спальни, на сей раз ничем не нарушив тишину.

Во мраке была видна сидящая фигура, освещенная лунным светом, сочившимся сквозь занавеску. Джек сидел на краю кровати лицом ко входу.

— Бекки? — на низкой ноте прошептал он.

Она перешагнула порог.

— Что такое? Тебе не спится?

— Не то чтобы… Я не могла… — Для отваги она поглубже вдохнула. — Просто я размышляла о доверии.

Джек поднял голову — теперь она стояла рядом с ним.

— Я все еще так боюсь…

Джек протянул руку, нашел ее ладонь и взял в свою.

— Я знаю.

— Я не выдержу новой боли, Джек. Я… я хочу счастья.

— Бекки… — Он поднялся на ноги и крепко обнял ее. — Больше всего на свете я хочу сделать тебя счастливой.

Она задрожала всем телом настолько сильно, что чуть не подкосились колени. Джек принялся гладить ее всю, скользя ладонями по шелковой сорочке, согревая захолодевшую кожу и шепча ласковые, успокаивающие слова:

— Тише, тише. Все будет хорошо. Вот увидишь. Так будет, дорогая. Мы будем счастливы с тобой вместе.

Она прижалась к нему. Джек был без рубашки, в одних панталонах. Кожа его была гладкой, теплой, уютной, а через разделявшую их ткань Бекки почувствовала, насколько он возбужден.

Она сумела поднять дрожащую руку к его щеке — недавняя щетина покалывала ладонь.

— Я верю тебе, Джек.

Он громко вдохнул, и даже в полумраке Бекки увидела в его лице, в его глазах какую-то беззащитность. Он склонил к ней голову:

— Я не подведу тебя.

— И всегда будешь честен со мной?

— Да, — ответил он после едва заметной паузы.

— Я тоже никогда тебе не солгу. Обещаю.

Джек зажмурился и снова открыл глаза. Беззащитное выражение, читавшееся на его лице несколько секунд назад, исчезло.

— Ты моя, Бекки. Дай мне любить тебя.

— Да, — шепнула Бекки, не в состоянии побороть дрожь в голосе, и обвила руками его шею.

Без труда подняв, Джек отнес Бекки обратно в большую комнату и снова уложил в постель. На сей раз он прилег рядом с ней на бок, подставив согнутую руку под голову и сверху вниз разглядывая ее лицо.

— Знаешь… — Его кадык двинулся вверх и вниз — Джек явно замялся.

— Что?..

Он задумчиво прикрыл глаза.

— Я так долго хотел тебя, Бекки. Не знаю… Я не мог… Я хочу доставить тебе удовольствие, но…

Тогда, надавив ему на плечо, она сама уложила Джека на спину, спустила с плеч свою сорочку и уселась верхом. Ее лицо выразило изумление — так неожиданно ее лоно оказалось отделено от его возбуждения всего лишь тонкой материей панталон.

— Господи! — ахнул Джек. Его потрясенные глаза смотрели снизу вверх в ее глаза как в зеркало. Вдруг Бекки поняла, что он тоже дрожит. Она едва сумела вдохнуть и слабо выговорила:

— Хочу тебя.

Держась руками за его разгоряченные мускулистые плечи, Бекки принялась гладить его всем своим телом и лишь прикусывала себе щеку, чтобы не стонать.

Она скользила ладонями по его груди, ощущая выступающие соски, потом ниже, осязая пальцами восхитительный рельеф мышц живота, который тьма скрывала от взора. Достигнув пупка, бегло ощупала мускулы вокруг него и узкую полоску волос, сбегающую к поясу панталон.

Тут она приподнялась, по-прежнему сидя верхом на его ногах; добравшись до завязок, осторожно распустила пояс и обнажила возбужденный орган, явившийся перед ней во всем своем величии. Жаль только, было недостаточно светло — она могла видеть лишь общие очертания.

Откинув в сторону его панталоны, Бекки соблазнительно провела кончиками пальцев по его члену — при этом Джек резко вдохнул — и, воодушевленная такой отзывчивостью, взяла его в ладонь и плотно обхватила пальцами.

С мужем она никогда не вела себя так смело.

— Тебе… нравится? — Бекки перевела взгляд на лицо Джека.

— Да, — простонал он. Не разжимая пальцев, она провела снизу вверх, гладя шелковистую кожу. Ей понравилось. Она погладила в другом направлении — теперь сверху вниз. — Бекки, — зарычал Джек, — остановись!

Она резко отпустила его.

— Прости.

Он подхватил ее под мышки и ловко усадил снова верхом на себя. Только на этот раз никакая одежда не мешала, и, ощутив горячее возбуждение ровно между своими ногами, Бекки громко ахнула.

— Нет, — возразил он, — нет, это мне следует просить прошения. Я… О Господи! Твое прикосновение чуть не заставило меня взорваться.

— Но почему? — Она действительно не понимала, но, даже задавая этот вопрос, продолжала двигаться, потому что каждое такое движение, каждое интимное прикосновение тысячами искорок удовольствия пронзали тело, заставляя то и дело вздрагивать.

— Потому что это приятно. Слишком приятно.

Она ему улыбнулась. То была улыбка вызывающая, властная. Она поняла, что может одним прикосновением довести этого мужчину до полного экстаза.

— Поцелуй меня, — приказал он.

Она склонилась, чтобы быстро чмокнуть его. Но как только их губы соприкоснулись, мощный импульс энергии пронзил обоих, связал воедино, и Джек вдруг стал хозяином ситуации. Одной рукой удерживая ее за поясницу, другой — за волосы, он буквально приковал ее к себе. Двигаться она не могла. Да и не хотела. Рот его владел ее губами, язык исследовал ее жадно и чувственно, и его вкус вновь очаровал ее — жаркий, соленый, властно-мужской.

Одержимый страстью, Джек слегка прикусил ее губу и тут же приласкал ее мягкими, теплыми поцелуями, оставив на ней подобие цепочки горячих следов. Все это время длинный член скользил вдоль ее самого чувствительного места.

Продолжая целовать Бекки, он перевернул ее на спицу и навис сверху. Его тело казалось вдвое шире и больше, чем ее собственное.

Он пробовал на вкус ее лицо: подбородок, нос, веки, — потом двинулся ниже. Развязал ворот сорочки и обнажил ей груди, затем губами и руками ласкал их пышную плоть и соски до тех пор, пока от каждого прикосновения она не стала извиваться, ища все большей близости с ним, ища удовлетворения, которое мог дать только он, блаженства, которое могло исходить только от него.

— Пожалуйста, Джек, прошу тебя…

Новым жарким поцелуем он поглотил ее слова. И Бекки буквально впилась в его плечи, когда он опустился, чтобы войти в нее. Его рука по-прежнему была в гуще ее волос — и он вошел.

Бекки вскрикнула. Тело ее инстинктивно выгнулось.

— О Боже! Тебе больно?

— Нет. — Она извивалась, двигаясь то к нему, то от него, и, почувствовав, как увеличивается у нее внутри его горячая твердая плоть, сладостно застонала.

— Как сладко, — шептал он возле самого ее рта, — как крепко…

Прикрыв глаза, она вздохнула. Это была вершина удовольствия.

Наконец она позволила своему желанию и любви вырасти в полную силу и уничтожить, испепелить все недоверие и страх. Пепел развеялся по ветру, и теперь, когда ни одно из старых опасений не застило взор, она снова могла ясно видеть.

Он будет… Да нет, он уже сейчас принадлежит ей. Он — ее любимый, а вскоре будет мужем. Она тоже принадлежит ему. Она любит этого мужчину. Ей нравится, как она себя чувствует с ним. Сейчас, когда они так близки, так связаны, она не представляла без него ни всей своей жизни, ни даже единственной минуты: Бекки безумно влюбилась, и это не причиняло ей никакой боли, даже не пробуждало страха. Напротив, внушало ей ощущение могущества, непобедимости. Джек был воплощением красоты, ума и мудрости. Любящий и властный. И она определенно заслуживала его. Он дорожил ею и хотел ее так же сильно, как она хотела его.

— Джек, — молила Бекки, а он все продолжал в сладостном ритме двигаться в ней, — Джек.

Удовольствие нарастало, как будто облака сходились перед штормом, прекрасные и грозные одновременно.

— Я не могу остановиться, — прерывисто дыша, проговорил он.

Бекки тоже едва могла говорить, ощущая, как внутри у нее разыгрывается буря.

— Не останавливайся, Джек.

Сильное мужское тело задвигалось быстро, входя в нее невероятно глубоко. Все быстрее, сильнее… Каждый выдох напоминал теперь резкий взрыв. И наконец длинные пальцы у нее в волосах сжались — шторм ощущений и чувств прорвался отчаянным ливнем удовольствия, охватившим все ее естество до самых кончиков пальцев. Она впилась ногтями в его плечи.

— Бекки, — наполовину прошептал, наполовину прохрипел Джек, останавливаясь и замирая. И тут она почуяла, как пульсирует ее лоно, а в глубине его в такт отзывается твердая мужская плоть.

Бекки не чувствовала ничего, кроме того места, где они соединились, и вернулась к реальности лишь после того, как биение у нее в глубине улеглось.

Он прижался лбом к ее плечу:

— Прости меня.

Бекки изумленно моргнула:

— Что?

— Это было слишком быстро. Я не дал тебе удовольствия. Эгоистично с моей стороны. — Она услышала, как Джек проскрипел зубами. — Проклятая поспешность.

Она взяла его лицо в ладони и повернула к себе — чтобы он видел если не глаза, то хотя бы очертания ее лица в этой темноте.

— Да нет же. Ты дал мне удовольствие. Такое невероятное удовольствие…

Джек облегченно вздохнул:

— Иди сюда, милая. — С этими словами он лег рядом с ней на бок, увлекая ее за собой и крепче прижимая к своему телу.

Так они лежали друг возле друга долгие сладостные минуты. Без Джека эта постель казалась холодной, но теперь все тело было в поту, отчего Бекки даже заерзала.

— Тебе жарко?

— Немного.

Тогда он приподнялся и снял с нее сорочку, оставив совершенно обнаженной. Отбросив ненужную вещь, снова привлек Бекки ближе.

— Вот так вот, — пробормотал он, — по-моему, отлично.

О да! Бекки лениво промурлыкала что-то в знак согласия и уютно устроилась у него на плече, тепло которого было так притягательно и обещало покой и счастье.

Джек долго лежал и слушал, как дыхание Бекки становится глубже, чувствовал, как тело ее расслабляется у него под боком. Но он по-прежнему обнимал ее обеими руками, словно боялся отпустить.

Он обещал ей быть честным. Но существует всего две вещи, которые он никогда не сможет ей открыть. Первая — это правда о той ночи, когда погиб маркиз Хардаун. Вторая — изначальная причина его желания жениться на ней.

Он влюблен в эту прекрасную женщину, которая лежит сейчас в его объятиях. Раскрытие любой из двух его тайн больно ранит ее, уничтожит доверие, которое она ему даровала, разрушит ту связь, которая зародилась между ними.

Он не может так поступить с ней. Что еще хуже — он не может так поступить с собой. Она слишком нужна ему…

Да. Пожалуй, он чересчур эгоистичен. Просто самому противно. Джек закрыл глаза и вознес молитву Господу, чтобы тот не допустил необходимости солгать ей хоть раз в жизни. Джек твердо знал, что будет честен во всем, исключая две эти вещи, и, видит Бог, его нынешние намерения относительно леди Ребекки Фиск — самые достойные и чистые.

«Пожалуйста, Господи, не приведи, чтобы я ее обидел когда-нибудь».

Так и не разжимая объятий, Джек провалился в темную пропасть сна.


Глава 14


Она спустилась вниз поздно — Джек успел вернуться из деревни с завтраком в корзинке. Еду собрала хозяйка дома — бесстрастная и невозмутимая вдова с пышной каштаново-рыжей прической и морщинистым лицом. Снимая этот дом, Джек предупредил ее о возможном неожиданном приезде вместе с Бекки. Сегодня он сказал ей, что они намерены питаться от ее стола, и хозяйка положила в корзинку легкую закуску для завтрака, пообещав на обед горячую тушеную говядину.

Бекки замялась на пороге кухни. Джек обернулся от печи, и в груди у него что-то сжалось при виде ее фигуры, такой красивой в этой помятой сорочке. Волосы она расчесала — они спускались по спине шелковистым черным водопадом. Глаза его, однако, остановились на кремовых полукружиях, соблазнительно выглядывающих над вырезом сорочки.

— Доброе утро, — пробормотал он, переводя взгляд на ее лицо. — Хочешь кофе?

— О да, конечно! Спасибо.

— Садись. Сейчас принесу. Вот тут еще свежие горячие булочки и вареные яйца.

Она согласно кивнула и уселась за стол. Джек поставил перед ней тарелку и чашку дымящегося напитка, а сам сел рядом. Бекки осторожно отхлебнула кофе. По тому, как она сморщилась, он понял, что кофе не часто бывал на ее столе.

Они поглощали завтрак молча, и хотя здесь не было привычной пачки свежих газет, как у Стрэтфорда, Джек понял, что ему куда приятнее просто пить кофе, сидя рядом с Бекки.

Когда они закончили еду, Джек унес грязную посуду в буфетную, чтобы помыть тарелки и чашки. Бекки, проследовавшая за ним, изумленно наблюдала за его ловкими действиями.

— Как странно, — сказала она.

Не прекращая своего занятия, Джек обернулся к ней и поднял брови:

— Что странного?

— Ты моешь…

— Ну да, а что?

— Я не подозревала, что мужчины моют посуду.

— А у нас, у моряков, всегда так. Да и много ли мужчин ты знала?

— Не много.

— Ну вот. А теперь тебе придется и самой мыть посуду. У нас ведь нет слуг. Ну как, поможешь? — Он протянул ей мыльную руку.

Бекки скривила губы:

— Но я даже не представляю, как за это взяться.

— Скажи еще, что ни разу в жизни не делала этого.

— Я ни разу в жизни не мыла посуду.

— И даже в детстве, когда скакала вместе с детишками ваших слуг?

— Нет. Я просто никогда не скакала.

— Да ну, — не поверил Джек. — Разве не баловалась никогда, не шалила? Ну играла хотя бы когда-то?

— Нет. — Она стояла, опершись о дверной косяк. — Отец умер, когда мне было четыре годика, а мама — когда было шесть. Гарретт получил военный чин и еще совсем ребенком оставил меня на попечении тетушки Беатрис. Он отсутствовал большую часть моего детства. Тетя следила, чтобы я была в безопасности, но у нее начисто отсутствует материнский инстинкт. Она всячески пресекала любые ребячества.

Задумчивое выражение лица Бекки тронуло его. Значит, еще в детстве она была одинока. Он протянул ей тряпку:

— Тогда ладно, я тебе помогу. Три тарелки тряпкой по кругу. Когда отмоются, полощи их вот в этом чане.

Бекки засучила рукава и стала делать как он ей показал. Джек кивнул в знак одобрения, когда она вытащила первую тарелку из чистой воды, и показал, куда ставить посуду для просушки.

— А что случилось с твоими родителями? — спросил он, подавая следующую тарелку.

— Папа умер от апоплексического удара. Мама — от чахотки.

— Ты хорошо их помнишь?

Бекки погрузила тарелку в чан с чистой водой.

— Отца — нет. Помню какого-то очень строгого хмурого человека, но не могу уверенно сказать, что мои воспоминания о нем справедливы. Маму помню чуть лучше. Она всегда была очень хрупкой и казалась несчастной. Я не смела громко говорить или вести себя шумно в ее присутствии, потому что такое поведение ее волновало. Я всегда думала, что она такая грустная из-за меня, из-за моих шалостей, но теперь, когда вспоминаю ее, просто не понимаю, что было причиной ее печали.

— Сомневаюсь, что она так печалилась из-за твоих шалостей, Бекки.

Они закончили с посудой в молчании, а потом прошли в гостиную. Джек развел огонь в камине и присел рядом с Бекки на диван. Она положила голову ему на грудь. Глядя на поблескивающие язычки пламени, он играл мягкими шелковистыми прядями ее распущенных волос.

— Тут так славно, — проворковала Бекки. — Как во сне.

Но стоит уехать отсюда, и мы проснемся в совершенно ином мире.

— Но никакая действительность не умалит всего того, что мы пережили с тобой здесь. — В голосе Джека звучала неподдельная искренность. Однако он необъяснимо, странно нервничал. Оба они знали, что он снова станет просить ее руки, но оставалось неясно, когда именно. Джек хотел выбрать правильный момент.

— Надеюсь, ты в порядке?

Джек чмокнул ее в макушку:

— Даже не сомневайся.

— Разве действительность не повлияла на то, что было между тобой и Анной? — минуту спустя прошептала Бекки.

Джек невольно напрягся, но поскорее заставил себя расслабиться.

— Я уже говорил тебе, что это лживые слухи. После ее свадьбы мы не были любовниками.

Голова Бекки тихо лежала у него на груди.

— Но до ее замужества были же…

— Да.

Она вздохнула.

— Это было очень давно. Я был семнадцатилетним мальчишкой.

— Я знаю.

— Мне не хотелось бы говорить о ней, — признался Джек. — Я ни с кем о ней не говорю.

— Понимаю. — Она помолчала. — Я тоже не люблю вспоминать об Уильяме. Но мне ты можешь сказать… если хочешь, конечно. Я знаю, что тебе не нравится это обсуждать, однако… — Она опять умолкла, но все-таки добавила: — Наверное, мне все-таки следует знать.

Она была права. Тем не менее внутри у него что-то перевернулось. Надо быть очень осторожным. Осторожным, чтобы не солгать ей. И все же он не мог открыть всю правду.

— А что ты хотела бы знать?

— Расскажи о ней.

Джек долго хранил молчание.

— Мы дружили, — наконец сказал он. — Земли ее родителей граничили с Хамбли, имением моего отца в Кенте. Мы были ровесниками, то есть я был на полгода младше.

Но в детстве она казалась намного старше меня.

Джек старался всего лишь сухо излагать факты, но, срываясь с его уст, слова словно забирались ему под кожу и начинали проникать глубже. Анна, с ее веселой улыбкой, золотистыми волосами и яркими васильковыми глазами, словно ожила перед его мысленным взором. Она всегда напоминала ему яркую свежую маргаритку.

— Ты ее любил? — шепотом спросила Бекки.

Джек заглянул в синие, как океан, глаза, такие не похожие на глаза Анны. Бекки была другой во всем. И представлялась ему намного старше, чем Анна.

Только Бекки он не даст вот так же уйти…

— Я любил ее. Это правда.

Бекки отвернула лицо, и ему пришлось взять её за подбородок, чтобы снова обратить к себе.

— Ты же просила правду.

— Иногда правда жжет. Я знаю, что не права, но так оно и есть.

— Я не солгу тебе, Бекки. Ты же не хочешь слышать от меня вранье.

— Не хочу. — Она сжала руки в кулаки. — Понимаю, что с моей стороны это несправедливо, но я бы не хотела, чтобы ты ее любил.

— Но я больше ее и не люблю. — Джек привлек Бекки к себе и поцеловал уголки ее глаз, ощутив в них соленую влагу. — Это было давно. Я был совсем юным. А юношеская страсть горяча.

— О да!

Джек вдруг понял, что Бекки всего на три года старше Анны, какой она была, когда погибла. Да, старше, но все еще такая юная. Однако она ухитрилась сбежать из дому еще четыре года назад. Пока муж не раздавил ее чувства, она, должно быть, любила его ничуть не меньше, чем Джек любил свою Анну.

— В любви есть нечто такое, чего я не знаю, — проговорила Бекки.

— И что же это?

Она облизнула пересохшие губы и посмотрела на него глазами, потемневшими до цвета индиго:

— Если ты однажды так сильно любил, разве возможно полюбить снова?

Джек ничего не отвечал, только смотрел в это прекрасное лицо.

— Я часто думала, — продолжала Бекки, — что никогда не смогу никого полюбить после того, что произошло у нас с Уильямом. Но с другой стороны, мой брат…

— А что с твоим братом? — Джек знал немного о разводе герцога Калгона и Софии, нынешней виконтессы Уэстклиф, но совсем недавно приехал в Англию, и все детали герцогских браков и разводов представлялись ему слишком сложными и запутанными.

— Когда я была еще совсем маленькой девочкой, Гарретт отчаянно влюбился в Софию, потом женился на ней. Мне было в то время всего шесть лет. Они были очень счастливы вместе, но ему пришлось уехать под Ватерлоо, оставив ее уже в положении. Гарретт отсутствовал целых восемь лет. Все думали, что он погиб, а когда все-таки вернулся, мне было восемнадцать, его дочери — семь, а София вышла замуж за Тристана, кузена и наследника Гарретта, который к тому же успел получить титул герцога Калгона.

— Ничего себе! — ахнул Джек. — И что же он тогда сделал?

— Он восстановил право на титул и земли и попытался вернуть себе Софию. Ведь Он все еще любил ее, как и она любила его. Но за те годы, которые они провели в разлуке, оба очень сильно изменились. София безмерно влюбилась в Тристана и не могла уже отказаться от него. Наконец Гарретт понял, что она больше не вернется к нему. Он от нее отказался. Они развелись, но разделили между собой заботу о ребенке.

— Невероятно, — проговорил Джек.

— Ты видел Тристана и Гарретта рядом. Они ведут себя как друзья. Эго странно и большинству людей кажется неестественным. Моя семья — одна из самых древних фамилий, с которыми тебе приходилось встречаться, я уверена. И при этом они самые любящие и великодушные люди в мире. Любой из них готов пожертвовать всем ради другого.

Джек подумал, что, несмотря на все эти запутанные взаимоотношения, семья Бекки выглядела намного достойнее, чем его собственная.

— Ты должна гордиться принадлежностью к такой семье.

— Это правда, — тихо сказала Бекки, — я горжусь. — Она подняла глаза на Джека. — Наверное, ты заметил, как глубоко любит жену мой брат. Кейт — моя ближайшая подруга. Им пришлось немало пережить вместе, борясь за счастье быть рядом. И хотя Гарретту скоро исполнится сорок лет, он ее обожает, несмотря на то что уже не молод и что Кейт не первая женщина, в которую он влюблен.

Джек взглянул на Бекки, поглаживая большим пальцем ее пухлую нижнюю губу.

— Итак, твой брат — доказательство того, что можно полюбить снова. Но я и не нуждаюсь в доказательствах.

— А ты можешь снова полюбить по-настоящему, Джек? Полюбить так же всепоглощающе и так же отчаянно, как ты любил в первый раз?

— Да, — проговорил он, склоняясь, чтобы поцеловать, ее. — Наверное, это уже случилось.

Бекки обняла его за шею, отвечая на поцелуй и прижимаясь жаркой грудью к его груди с такой отчаянной, такой бесстыдной жаждой, что у Джека моментально пробудилось ответное желание. Леди Ребекка, такая сдержанная, такая меланхоличная и тихая книжная барышня, в постели оказалась настоящей валькирией. И ему это нравилось.

Ладони его скользнули с крутых бедер к узкой талии, плавно — на обе груди, обхватывая их поверх сорочки.

Одной рукой он поднял подол сорочки выше колена, погладил кончиками пальцев шелковистую кожу сначала на голени, потом на бедре… Перед ним была мягкая, жаждущая женщина, взволнованная его прикосновениями. Будь он проклят, если не хочет ее каждую секунду!

Он провел ладонью между ее ногами — она быта уже готова, — скользнул по влажной поверхности, и Бекки выгнулась, плотнее прижимаясь к его руке.

Джек гладил и гладил ее лоно и наконец глубоко погрузил пальцы внутрь.

— Ах-х-х! — Бекки затрепетала и крепко вцепилась в его рубашку. По-прежнему сидя рядом с ним на диване, она сладострастно извивалась, лицо ее горело, веки были полуопущены, и из-под них пылали страстью темные глаза.

Джек дразнил ее сначала одним пальцем, потом двумя сразу; это заставляло ее стонать и вздрагивать, все плотнее сжимая его руку. Если бы он продолжал так же ласкать ее, она бы вскоре достигла вершины наслаждения.

Джек не сводил глаз с ее лица, потому что каждый вздох, каждый стон, каждый крик удовольствия добавляли силы его собственной страсти, заставляли желать ее еще сильнее, любить ее еще крепче.

— Джек, — зашептана она, — Джек, прошу тебя…

Не убирая руки, он соскользнул с дивана и встал перед ней на колени, потом ласково свободной рукой развел ее ноги и подтянул к себе, так что теперь Бекки сидела на краю дивана, совершенно раскрытая перед ним.

Раскинув руки на подушках, она смотрела на него округленными от удивления глазами.

— Что ты делаешь?..

Но она умолкла, как только он склонился и поцеловал ее. Потом провел языком по гладким внутренним складкам. — Джек!

Он оторвался, облизывая со своих губ сладкий весенний нектар и глядя ей в лицо.

— Что т-ты?..

— Пробую твой вкус. — Он пошевелил пальцами, которые все еще были глубоко у нее внутри, и заметил, как она изо всех сил старается сосредоточить на нем свое внимание.

— Зачем?

— Потому что хочу. — Он хитро улыбнулся и снова подался к ней, заработав пальцами и языком в едином медленном ритме, углубляясь в нее и гладя внутри, дразня поверхность языком, в особенности нежно касаясь возбужденной верхушки. Он кружил вокруг него кончиком языка, чувствуя, как тот наливается и твердеет, а потом осторожно потянул губами, в то же время согнув пальцы внутри влагалища, отчего Бекки дошла до предела.

Она разрядилась внезапно, чему он сильно удивился. Бедра прижались к его голове, руки ухватились за его волосы, она выкрикнула его имя. Тело ее пульсировало под пальцами, под губами, и сладкий мускусный вкус окутал его язык.

Он продолжал гладить ее языком, пока она не иссякла, и лишь после этого оторвался от нее. Он быстро освободился от брюк, стащив их с ног, и от рубашки, сорвав ее через голову. Потом снова вернулся к Бекки, укладывая ее на диване.

Он не мог ждать более ни секунды. Он должен был овладеть ею.

Джек быстро вонзился в ее горячее, влажное, жаждущее лоно. Наслаждение поразило его с такой силой, что в глазах засверкали белые пятна. В самой глубине он остановился — пальцы запутались в ее волосах — и постарался вернуть себе подобие разума.

Она смотрела на него восхищенно, и взор ее был полон удовольствия. Она заскользила ладонями по его ребрам, по спине, обвила ногами.

Стиснув зубы, стараясь не потерять голову и не начать сильно и отчаянно биться в нее, пытаясь обуздать и укротить свою горячность, он задвигался нарочно медленно, с каждым толчком все глубже и глубже, все сильнее и сильнее. Он хотел, чтобы они оба успели насладиться, не спеша поднимаясь к вершине блаженства. Его мускулы напрягались все сильнее, яички набухли, член вытянулся и стал тверд, а нижняя челюсть так напряглась, что он почти скрипел зубами. Бекки двигалась в лад ему, то совершенно расслабляясь, то напрягая мышцы. Поначалу она просто гладила его торс, затем руки пустились в беспорядочное путешествие по всему его телу — куда только могли дотянуться. Веки ее были опушены, потом она крепко зажмурилась и стоны блаженства послышались из-под плотно сжатых в тонкую линию губ.

Джек наблюдал за ней. Все его мышцы были напряжены, а последний взрыв страсти так близок! Но он не закрывал глаз, сосредоточившись на любимой женщине, такой прекрасной в этом экстазе.

И вот она стала вздрагивать, дрожа и пульсируя. Губы ее приоткрылись, тело выгнулось в изумительной агонии. Ее лоно продолжало сжиматься, удерживая его словно тисками.

Джек как будто взбирался на вершину девятого вала. И вот, рыча, он словно прыгнул с самого гребня волны в беснующуюся внизу воду. Он вздрагивал синхронно с любимой, вселяя в ее глубины свое семя, свое сердце и свою душу.

— Бекки, — прошептал он, почувствовав, как она впитывает последние капли.

Втиснувшись между нею и спинкой дивана, он повернулся лицом к очагу, обняв ее грудь и положив подбородок ей на макушку. Бекки устроилась поуютнее. Даже в этой позе они отлично подходили друг другу.

Он смотрел в огонь из-под полуопущенных век и наслаждался молчанием. Немного погодя Бекки промурлыкала:

— Ты действительно думаешь, у нас получится?

— Что получится?

— Быть вместе.

— Да. — Он сказал это «да» решительно и бесповоротно. Несмотря на то что их судьбы до сих пор были так не похожи, они оказались намного более совместимы, чем он предполагал. Давным-давно они шли одним путем, но случайно разошлись на развилке: Джек — когда его обвинили в убийстве, Бекки — когда погиб ее муж. И все же какая-то сила свела их и они снова очутились на одном пути — на пути исцеления, ведущем к лучшей доле, прочь от скучного болота, которое их окружало.

Бекки еще крепче прижалась к нему и погладила рукой бедро.

— А знаешь, я тоже так думаю.

— Выходи за меня, Бекки.

Она помедлила, потом грудь ее высоко поднялась и опустилась — Бекки вздохнула и прошептала:

— Да, Джек. Я выйду за тебя замуж.

Все существо Джека с невероятной силой отозвалось на эти несколько слов. Он даже зажмурился — такая сильная волна чувств его захлестнула. И, крепко обнимая любимую, он поклялся себе: что бы ни произошло, он будет благороден по отношению к ней.


Глава 15


Немного погодя Джек пошевелился, чтобы сменить позу.

— Хочешь пойти наверх? — Голос Бекки прозвучал звонко в тишине комнаты. Даже огонь в камине почти совсем затих, лишь тихонько пошептывая. Видимо, дрова уже устали трещать, отдав всю свою смолу.

— Немного попозже.

Бекки кивнула.

— Ты расскажешь мне об Уильяме Фиске? — попросил Джек. — Я должен знать, что случилось между вами.

Бекки медленно вдохнула:

— Я была восемнадцатилетней девушкой. Да-да, тоже очень молодой восемнадцатилетней девушкой. Меня привезли в Лондон на мой первый сезон, чтобы представить королевскому двору. И вот это случилось.

— Что случилось?

— Я встретила Уильяма.

— А кто он был? Откуда появился?

— Приехал с континента вместе с Гарреттом. Они были хорошими друзьями. Во всяком случае, Гарретт так думал. — Бекки закрыла глаза. — Я очень скоро увлеклась им. Он был так добр и красив. У Гарретта был непростой период, и Уильям оказался самым близким ему человеком. Брат верил ему, как никому другому на свете. Я тоже. В нашем доме он жил как гость. Потом начал по секрету приходить ко мне в спальню ночами. Сперва мы только говорили, но потом он меня поцеловал. Он был ласков. — Она вздохнула. — Он так легко вскружил мне голову. Я совершенно влюбилась.

Лежа у нее за спиной, Джек молчал. Бекки провела пальцами по крепким рукам, скрещенным на ее груди.

— Он предложил мне стать его женой, а я к тому моменту — заметь, что прошло всего лишь несколько недель с нашей первой встречи, — была настолько очарована им, что сказала «да, конечно». Казалось, невозможно достичь большего счастья, — Бекки горько усмехнулась. — Уильям обратился к моему брату, и Гарретт обрадовался за нас, хотя София сразу сказала, что Уильям ей не нравится.

— Почему?

— Она ему не доверяла. Изо всех нас она первая его раскусила. Она и Тристан.

— Понятно, — проговорил Джек.

— Однажды ночью Уильям опять пришел ко мне. Он сказал, что Гарретт и София собираются отложить нашу свадьбу, но он меня любит настолько сильно, что не может ждать больше ни дня. Уверял, что хочет жениться на мне как можно скорее, и предложил сбежать в Гретну, чтобы там поскорее обвенчаться.

Джек как-то неопределенно хмыкнул у нее за спиной.

— Я согласилась, и мы сбежали той же ночью. София, Гарретт и Тристан бросились за нами, чтобы успеть остановить, но мы ухитрились улизнуть. Мы поженились, как только добрались до Гретны. — Она помолчала. — Ой, Джек, мне даже дурно стало! Так тяжело говорить об этом…

— Все хорошо, дорогая, все уже прошло.

Иногда ей действительно казалось, что это грязнее болото до сих пор затягивает ее, что она по-прежнему страдает и одиночество тех первых дней после свадьбы с Уильямом снова покрывает ее жутким саваном. Но не так было с Джеком. С ним одиночество казалось просто немыслимым.

— Уильям вскоре отдалился от меня. А между тем мы переезжали с места на место, пока не осели в Кенилворте, в Уорикшире. Там он стал совсем холоден со мной. Я чувствовала: что-то не так, — и начинала понимать, что совершила ужасную ошибку. Однажды ночью я проснулась и увидела, что Уильяма нет. Я ужасно хотела вернуть себе его любовь. Думала спуститься вниз, разыскать его, напоить чаем или согреть ему ноги, показать, что могу быть хорошей женой. Все, чего я хотела тогда, — это сделать его счастливым.

— Как бы то ни было, — тихо молвил Джек, — в этом нет твоей вины.

Бекки прикрыла глаза.

— И вот я спустилась вниз и услышала, как он говорит со своим лакеем. Они не заметили моего присутствия. Уильям называл меня неинтересной и скучной, жаловался, что встреча со мной — это ужасное несчастье для него. — Голос Бекки перешел в напряженный шепот. — Он собирался убить и Гарретта, и меня, а потом, завладев моим приданым, уехать в Париж и жить там по-королевски со своей любовницей.

Она почувствовала спиной, как тело Джека напряглось.

— Боже правый! — ахнул он.

— Уильям ненавидел Гарретта. Винил его за гибель своего брата на войне. И весь этот план был его местью Гарретту.

— Он, должно быть, ненормальный.

— Ты знаешь, боюсь, что так.

— И что же дальше?

— Гарретт застрелил его.

— Но все считают, что твоего мужа убили бандиты.

— Да. Так считают все. Но общее мнение чаще всего бывает ошибочным. В данном случае вымысел послужил защитой герцогу Кантону. На самом деле человеком, который убил моего мужа, был мой брат.

— Господи, Бекки! — Джек был потрясен.

Она повернулась к нему лицом и заглянула в глаза, пораженная его слезами.

Джек крепко сжал ее плечо:

— Он был сумасшедший, Бекки. Только сумасшедший мог сознательно тебя обидеть. — Бекки смотрела ошарашенно, недоуменно. — Только идиот и полный дурак способен считать тебя неинтересной и скучной. Ты прекрасна. Ты умна и полна жизни. Он попытался отнять это у тебя, но ему не удалось.

— А мне иногда кажется, что удалось.

— Нет. — В голосе его звучало горячее убеждение.

Она вздохнула, Джек прижал ее крепче.

— Спасибо тебе.

— За что же?

— Прежде всего за то, что рассказала мне свою историю. Но главное… — его рука соскользнула с талии Бекки ниже, — спасибо за то, что подарила мне свое доверие. Теперь я понимаю, как это было трудно для тебя.

Бекки попыталась улыбнуться ему, но губы дрогнули.

— Теперь уже все сказано, и больше совсем не трудно. — Подавшись вперед, она крепко поцеловала его в уголок губ. — Ты же не подумаешь, что я глупая дура, потому что сделала это?

— Нет. Ты была молода. Невинна. Он заставил тебя поверить кто, что любит, воспользовался твоей впечатлительностью и желанием быть любимой.

— Но я навредила своей семье. Подвергла ее опасности. Чуть не стала: виновницей гибели моего родного брата.

— Он просто заморочил тебе голову. Даже если бы он убил Гарретта, в этом не было бы твоей вины.

— Ты правда в это веришь?

— Да. Он тебя обидел. — Джек склонил голову, прижался лбом к ее лбу и закрыл глаза. — Невыносимо думать, что кто-то мог тебя обидеть.

На другое утро Бекки и Джек рано проснулись и, проведя в постели еще около часу за разговорами и любовными играми, наконец поднялись и оделись. Они собирались прогуляться до Ричмонда, потом нанять коляску и поехать к вечеру в Лондон.

После быстрого завтрака, состоявшего из хлеба со сметаной, Джек написал письмо хозяйке, поблагодарив за гостеприимство и сообщив, что больше ее услуги не потребуются. Бекки тем временем расчесала волосы и соорудила самую простую прическу, потому что с более сложной сама бы не справилась.

Он смотрел с улыбкой, как она пытается застегнуть перламутровые пуговки на своих перчатках.

— Дай-ка я угадаю, — сказал он. — Ты еще ни разу не застёгивала перчатки сама.

— Эти не застегивала, — призналась она. — С ними труднее, чем с остальными.

Джек протянул руку:

— Иди. Я помогу.

Ему пришлось снять свои перчатки, чтобы помочь ей управиться с пуговицами. Пока он пыхтел и ворчал, что придется провозиться до полудня, Бекки давилась беззвучным смехом.

— Обычно это не занимает столько времени, — тихо заметила она. — Но, увы, у меня для этого только одна рука, а твои пальцы слишком большие. Придется найти служанку.

— Или избавиться от этих проклятых перчаток.

Бекки готова была расхохотаться, но не успела, потому что он поднес затянутую в перчатку ручку к своим губам и приложился к гладкой лайковой коже.

— Вот.

Бекки отняла у него руку и крепко обняла за шею, прижимаясь губами к его губам.

— Я не смогу делать это при людях. — И, снова поцеловав Джека, добавила: — Поэтому хочу в последний раз поцеловать и обнять тебя…

— Не говори глупостей. — Знакомая хитрая улыбка появилась на его устах. — Уже сегодня вечером в доме твоего брата…

— В доме моего брата?! — ахнула Бекки, удивленно округляя глаза.

— И еще много, много раз, каждую ночь в будущем.

Губы их снова встретились в огненном поцелуе, от которого у Бекки перехватило дыхание. Наконец Джек оторвался от нее, оглядел всю с ног до головы и снова прильнул губами к ее рукам.

— Черт возьми, — проворчал он. — Хотел бы я снять с тебя всю эту одежду и овладеть тобой прямо здесь, на этом полу, но ведь и вправду наступит полдень, а мы так и не выйдем из дома. Одни только проклятые перчатки отнимают целых четверть часа.

Улыбаясь, она просунула ладонь между их телами и провела по возбужденному месту Джека, после чего неожиданно упала на колени и поцеловала сквозь брюки.

— Бекки, что ты делаешь?..

Она уже расстегивала его пояс. Быстро управившись, спустила брюки вместе с панталонами с его узких бедер и взглянула на Джека из-под ресниц:

— У нас есть еще время.

Проклятые перчатки больше не беспокоили Джека. Их нежная кожа теперь даже нравилась ему. Сделанные из тончайшей лайки, они оказались не просто ее любимыми перчатками, но и самыми удобными.

Бекки обхватила отвердевший член пальцами и начала ритмичные движения, гладя мягкой поверхностью вверх и вниз. Через несколько мгновений тяжелые ладони опустились ей на плечи.

— Бекки…

— А? — Она уже коснулась губами его вершины, и Джек ахнул, качнувшись бедрами вперед.

Бекки слегка отпрянула, прикусила губу. Хочет ли он?.. Может ли она?..

Гладя пальцами, она снова поцеловала его и приоткрыла губы ему навстречу.

Джек глухо и продолжительно зарычал, обхватив ладонью ее затылок, призывая взять его глубже.

Она послушалась: взяла так глубоко, как только могла, — твердый орган скользил меж губ шелковистой поверхностью. Вкус у него был соленый, мускатный, мужской. Бекки подержала его так, пока Джек не отодвинулся немного, освободив ее рот.

Но как только она попятилась, затылок наткнулся на крепкую ладонь Джека, и она послушно подалась снова вперед. Лайковая перчатка, скользнув по нежной коже члена, снова указала путь к ее губам.

Джек снова немного отпрянул — эти движения поразительно напоминали происходившее меж ними при соитии. Этого он и хочет? Проверяя свое предположение, Бекки повторила все сначала — подалась назад, почти совсем освободив его, а когда пальцы Джека снова окрепли на шее, — вперед, забирая его на всю доступную глубину.

Джек издал неясный звук. Под нежной кожей перчатки и чуткими губами Бекки его член наливался и напрягался все сильнее.

— Да.

Бекки повторила еще раз, теперь уже без всякой помощи с его стороны: отодвинулась назад и, не дожидаясь легкого толчка его ладони в затылок, снова подалась вперед, скользя кончиком языка вокруг головки.

— Да, Бекки, — прохрипел Джек, — да.

Она повторяла снова и снова, ритмично работая губами, экспериментируя с силой и глубиной ласки, и вскоре поняла, что чем глубже она его поглощает, тем сильнее он волнуется. А когда, отодвигаясь, она гладила языком головку, пальцы Джека хватали ее за волосы, и он стонал.

Его гладкость, форма, вкус — она уже изучила их, и когда он шел вглубь, двигалась навстречу.

Вдруг он сжал пальцы, запутавшиеся у нее в волосах, а бедро, за которое она его обнимала, окаменело.

— Я сейчас… — Но он не смог договорить.

Все было кончено, Джек замер, не отпуская Бекки. Она не могла продолжать — вообще не могла двигаться. Горячий орган пульсировал под ее пальцами, между губами, на языке. В глубине ее рта разливалось теплое семя.

Бекки закрыла глаза и сглотнула. Потом еще раз.

Наконец он замер. Отпустив ее волосы, Джек освободился. Она все так же стояла перед ним, потрясенная, и он упал перед ней на колени и обнял, целуя в волосы и дрожа.

— Господи, Бекки. Ты не обязана была делать это. Я не собирался тебя заставлять…

— Но… мне так хотелось. Тебе понравилось?

— Ты сказала слово «понравилось»? — Джек отпрянул и слегка встряхнул ее за плечи. — Да я чуть с ума не сошел. Ни одна женщина… да ладно… — Он умолк, покачал головой: — Не важно.

Она взяла его лицо в ладони и повернула к себе. Она была явно смущена.

— Что? О чем ты говоришь?

— Еще ни одна женщина не делала этого для меня, — он шумно втянул воздух, — без… компенсации.

Бекки сдвинула брови:

— Почему?

— Ну, женщины обычно… в общем, кажется, они не очень любят именно это.

Бекки облизнула губы — все еще соленые и пахнущие им.

— Я покажусь тебе очень развратной, если скажу, что мне это понравилось?

Джек громко расхохотался и крепче обнял ее:

— О, скорее уж я покажусь себе самым счастливым мужчиной на свете.

— Надо идти, — прошептала она ему в плечо, хотя все ее существо желало, чтобы он продолжал держать ее в объятиях.

Вздохнув, он поднялся с пола и помог подняться Бекки. Оделся, натянул свои перчатки, а Бекки завязала ленты бархатной шляпки. Но как только они распахнули дверь на улицу, тут же замерли на пороге от неожиданности, увидев перед собой знакомую фигуру.

Порыв холодного осеннего ветра мгновенно остудил их лица.

В тот же миг загорелый кулак Гарретта угодил Джеку в челюсть.


Глава 16


От удара Джек выпустил руку Бекки и качнулся назад. Гарретт шагнул за ним через порог маленькой прихожей, собираясь снова ударить Джека в лицо.

Но к этому моменту Джек был уже готов — он увернулся от второго удара и в ответ ткнул Гарретта кулаком в живот.

— Остановитесь! — крикнула Бекки. — Прекратите сейчас же!

Она ухватилась за руку Гарретта, которая снова поднялась на ее возлюбленного, и, изо всех сил упираясь пятками, дернула брата назад — прочь от Джека.

— Гарретт, что ты делаешь? Остановись!

Тот метнул на Бекки быстрый взгляд и снова повернулся к Джеку, уже приготовившемуся обороняться кулаками.

— Жди меня за дверью, Ребекка! — прорычал Гарретт, высвобождаясь от нее.

— Но нет же!

На этот раз, готовясь к нападению, он даже не оглянулся.

— Я отвезу тебя домой, как только покончу с ним.

Бекки зашипела от возмущения:

— Нет, ты этого не сделаешь! Если я и выйду отсюда, то только вместе с Джеком!

Гарретт попытался еще раз ударить противника в лицо, но Джек опять увернулся.

Повиснув на руке брата, Бекки изо всех сил потащила его прочь. С тем же успехом она могла бы двигать ствол огромного дуба: Гарретт даже не шелохнулся, — однако ее усилия обратили на себя его внимание. Он поглядел на сестру через плечо. При этом шрам над бровью сморщился и покраснел.

— Не надо больше драк, Гарретт! Все кончено. Я решила выйти за него замуж. Мы только что собирались ехать домой.

Бекки чувствовала, что брат стоит неподвижно и твердо, не собираясь ей уступать. Он снова перевел глаза на поднявшего кулаки, готового к следующему удару Джека.

— Он похитил тебя у леди Деворе. Она приехала ко мне…

— Но Джек предупредил ее, что я с ним! Я поехала по собственной воле: Я же сама попросила его увезти меня!

— Она знала, что ты с ним, но ждала твоего возвращения той же ночью. А ты исчезла. Поэтому она заволновалась.

— Я же сказал ей… — начал Джек, но, скрипнув зубами, покачал головой. — Правда, она была… была с кем-то. Видимо, не могла выслушать внимательно.

— Незачем было беспокоиться, Гарретт, — сказала Бекки. — Я по своей воле оказалась здесь. И мы уже собирались домой.

Гарретт повернулся к сестре и обнял за плечи.

— Это правда, Ребекка? Если он тебя как-то принудил, если он угрожал тебе… ты только скажи мне, ладно? Только скажи правду. Я не допущу, чтобы он причинил тебе вред. Ты действительно сама все решила?

Бекки взглянула на Джека. Тонкая струйка крови текла у него из ноздри — последствия первого удара Гарретта.

— Да. Я сама. — Она улыбнулась, и, как только их взгляды встретились, Джек опустил кулаки, слегка улыбнувшись в ответ. — Я хочу выйти за него, — прошептала Бекки. — Больше всего на свете.

Немного спустя все трое в одном экипаже ехали в Лондон, храня напряженное молчание. Гарретт то и дело хмурился, как только Джек и Бекки, качнувшись на ухабах, сближались. К тому времени, когда они добрались до Мейфэра, Бекки уже тосковала по Джеку. Тело жаждало его прикосновений, хотя они провели порознь всего лишь несколько часов.

Тем не менее, когда они добрались по извивающейся дорожке до дома Гарретта, Бекки с облегчением почувствовала себя дома. Всю дорогу от Ричмонда холодный ветер дул в щели экипажа, а ее домино вовсе не было приспособлено для долгих прогулок в такую непогоду. Локоть ныл, пальцы щипало, и вся она озябла до мозга костей. Ей так хотелось выпить вместе с Джеком по чашке горячего шоколада, сидя у камина в гостиной.

Но когда она вышла из кареты, Джек взял ее руку, быстро поцеловал и попрощался. Не успела Бекки возразить, как он уже выпустил ее руку из своей и широко зашагал прочь от дама.

Изумленная этим неожиданным уходом, Бекки проводила его взглядом, пока он не исчез за углом, после чего обернулась, чтобы задать вопрос Гарретту. Однако карета к тому времени уже отъехала. Бекки спросила у лакея, куда ушел господин.

— Его милость на конюшне распрягает лошадей, миледи.

Покачав головой (упрямый Гарретт всегда все делал сам), Бекки стала подниматься по парадной лестнице, одновременно расстегивая пуговки на перчатках. В доме было тихо. Даже слишком тихо. Странным показалось, что Кейт и тетушка Беатрис не вышли поздороваться. Продолжая возиться с перчатками, Бекки приостановилась перед лестницей, ведущей на второй этаж, и с любопытством склонила голову.

Пахнув холодным воздухом, входная дверь у нее за спиной раскрылась настежь и впустила Гарретта. Не потрудившись прикрыть ее за собой, брат ринулся мимо Бекки к ступеням. Она, подхватив юбки, побежала за ним.

— Что такое? — спросила она, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

— Кейт, — коротко отозвался Гарретт. — Сэм сказал, она рожает.

— О Боже! — Сердце Бекки отчаянно заколотилось — перескакивая через ступеньку, она мчалась следом за Гарреттом.

Брат резко распахнул двери в спальню. Бекки вошла с Ним плечом к плечу. Женщины, стоявшие возле постели, удивленно посмотрели на вошедших. Полог был отдернут, так что Кейт была на виду. Она лежала на спине. Живот ее колыхался. Услышав, как распахнулась дверь, она повернула к ним пылающее лицо.

— О, Гарретт, Бекки, как ж рада, что вы пришли! Я знала, что вы придете.

Через несколько часов Бекки уже сидела на краешке постели, держа на руках новорожденного племянника. Это был пятый ребенок Гарретта. Первые двое были дочери: одна — от Софии, вторая — от Кейт. Потом появились Реджинальд, маленький сводный брат Кейт, Ги Шарлотта, незаконнорожденная дочь Гарретта. Их обоих супруги растили как собственных общих детей.

Когда Гарретт женился на Софии, у них долго не было потомства, так что он уже и не думал, что когда-нибудь станет отцом. Теперь же детей было пятеро, а сегодня наконец-то родился наследник. Крошечный сын Гарретта спал на руках у Бекки, посасывая свой маленький кулачок.

Кейт много лет мечтала подарить Гарретту сына и вот наконец сумела сделать это. Сейчас она дремала на постели с умиротворенной улыбкой. Сам же Гарретт так бурно радовался, что не дал бы заснуть ни матери, ни младенцу, поэтому тетушка Беатрис предусмотрительно спровадила его из комнаты.

Мальчика решено было назвать Генри. Маленький Генри Джеймс, маркиз Уинтерберн, родившийся немного раньше срока, был крошечным, однако выглядел совсем здоровым — кругленьким, с розовыми складочками на ручках и ножках.

Бекки погладила пальцем его маленькую бархатную щечку, и малыш тихо причмокнул. Волна счастья сладко колыхнулась у нее в груди. Это было самое красивое зрелище из всех, которые она видела в жизни.

В комнату заглянула служанка.

— Миледи, — позвала она шепотом.

Бекки взглянула на спящую Кейт, поднялась и подошла к служанке, чтобы та не разбудила невестку.

— Что такое?

— Там к вам пришел джентльмен.

Сердце у Бекки заколотилось.

— Это мистер Фултон?

— Да, мэм.

Она поглядела на, маленького Генри, и ей показалось малыш не хочет, чтобы она передавала его кому-то другому.

— Я пойду с ним. Если ее светлость проснется, немедленно мне скажи.

Служанка в белоснежном чепце кивнула.

— Где он?

— В гостиной, мэм.

— Не покидай ее светлость, пока она не проснется.

Служанка снова кивнула. Бекки медленно вошла в гостиную, стараясь ни в коем случае не потревожить Генри. Джек оглянулся, и глаза его удивленно обуглились, когда он поднимался из кресла.

— Что это?

Она Широко улыбалась. Если бы не младенец на руках, от бросилась бы в объятия Джека.

— Это ребенок Кейт и Гарретта, — тихо сказала она. — Прелесть, правда?

— О-о… так герцогиня уже родила?

— Да. Ему всего только два часа. Мы очень вовремя приехали.

— Вижу-вижу. — Джек смущенно переступил с ноги на ногу. — А где твой брат?

— У себя в кабинете. Пишет письма, чтобы известить всех о рождении наследника. — Бекки снова улыбнулась. — Я еще ни разу не видела Гарретта таким счастливым.

Несмотря на усталость и на то, что даже не успела переодеться с тех пор, как они приехали, она была возбуждена не меньше брата. Роды прошли довольно легко, насколько легко могут пройти роды, и оба, мать и младенец, чувствовали себя великолепно. И, как при рождении Джессики, Бекки не только удостоилась чести присутствовать здесь, но и от души наслаждалась красотой всего происходящего. Да и что может быть прекраснее первого крика здорового младенца, его голубых глаз, впервые увидевший свет! Ведь нет ничего отраднее, чем счастье на лице матери, впервые взявшей на руки своего новорожденного ребенка.

Но Джек — мужчина. Как знать, понимает ли он такие вещи. С блаженной улыбкой Бекки прошла к одному из диванчиков с пальмами на обивке и поудобнее устроилась на нем вместе с младенцем.

Джек сел напротив, то и дело бросая вопросительные взгляды на сверток в руках Бекки.

— И куда же ты бегал? — спросила она.

Он приподнял бровь:

— А ты думала, я останусь?

— Конечно.

— Эго было бы неблагоразумно.

— Ноты же явно не хочешь жить со своими.

— Нет, не хочу. К счастью, отец и брат уехали из Лондона в Кент до конца сезона. Я был у Стрэтфорда. Останусь у него на несколько дней. — Он снова глянул на младенца. — Ты хорошо управляешься с детьми.

Бекки с улыбкой посмотрела на маленький сверток в своих руках.

— Я очень люблю своих племянниц и племянников.

— Но ты не думаешь, что тоже станешь матерью?

— Признаться, нет. — Она подняла глаза на Джека. Сердце в груди трепетало как бабочка. — А ты… не будешь… ты не станешь несчастным, если я не смогу забеременеть?

Он пристально посмотрел на нее.

— Никогда не думал об этом. До встречи с тобой я вообще не задумывался о женитьбе. И уж тем более об отцовстве.

— Но если у тебя не будет сына… наследника…

— Да что может унаследовать мой сын? — Джек покачал головой. — Нечего и говорить. Просто… Я не знаю. Женитьба, дета… Я вообще перестал ждать этого, с тех пор как… — Джек умолк, но Бекки знала, что он хотел сказать: «…с тех пор как Анна вышла за другого».

Ревность судорогой прошлась по ее телу. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы подавить ее. Она не могла просить его, не могла даже произнести это вслух, но так хотела, так жадно хотела, чтобы он любил ее сильнее, чем Анну.

Эта мысль была настолько эгоистичной, что у Бекки от стыда вспыхнули щеки. Но сознание собственного эгоизма никак не помогло истребить эту мысль. Она жаждала любви Джека. Безраздельно. Не хотела делить ее даже с ушедшей женщиной. Готова была хранить ее долгие годы, начиная с этого дня, невзирая на время и возраст.

— А вдруг потом ты поймешь, что для тебя очень важно иметь наследника, сына, а я так и не смогу родить его тебе?

Джек поднялся со своего места и присел рядом с Бекки. Не забывая о младенце на ее руках, он обнял ее за плечи и привлек ближе к себе, целуя в висок.

— Я постоянен в чувствах. И никогда не отвернусь от тебя из-за подобных пустяков.

— Но для многих это вовсе не пустяк, — тихо произнесла она.

— Но это не в нашей воле. Если у нас будут дети, я буду счастлив прежде всего потому, что это сделает счастливой тебя. Но если нет, то мы ничего не сможем тут исправить и ни один из нас не должен из-за этого страдать.

У Бекки даже дух перехватило — так сильно ей захотелось зачать от него. Но она была почти уверена в том, что никогда не сможет сделать Джеку такой подарок.

— Спасибо. — Она чуть крепче обняла малыша Генри. — По крайней мере у нас с тобой всегда будут рядом племянники, которых мы сможем любить.

Джек с сомнением взглянул на новорожденного.

— Да, — сказал он, но голос дрогнул и Бекки тихо рассмеялась:

— Кажется, ты его боишься.

Джек с видимым трудом подбирал слова:

— Нет. Я… просто это так редко бывает… когда видишь младенцев, и… в общем, этот еще более-менее… не такой сморщенный и красный. Оно… он похож на боксера.

Бекки улыбнулась, глядя на Генри:

— Он похож на своего папу. Хочешь подержать его?

Джек мгновенно отпрянул:

— Нет-нет… не думаю.

Бекки усмехнулась:

— Но попробуй, это совсем не страшно.

— Да я не боюсь.

— Давай свои руки.

Джек долго смотрел ей в глаза, потом неуклюже вытянул вперед напряженные руки. Бекки уложила крохотный сверток ему в ладони и осторожно согнула Джеку локти, чтобы было удобнее. Генри что-то пробулькал, открыл глазки, посмотрел на Джека и снова заснул. Джек умиленно смотрел на ребенка.

— Вот видишь, совсем не плохо.

Джек поднял глаза, криво улыбнулся, потом снова перевел взгляд на новорожденного. В этот миг Бекки вдруг представила себе, как он смотрит на другого ребенка — их ребенка, — и сердце ее тоскливо сжалось.

В дверь постучали, Бекки отозвалась. Вошел лакей:

— Миледи, вам велено передать, что ее светлость проснулась.

— О, спасибо. Можешь идти. — Когда лакей закрыл за собой двери, Бекки посмотрела на Джека. Ей так не хотелось покидать его, но сегодня первой своей обязанностью она почитала Кейт. — Я должна идти к ней.

Джек кивнул:

— Конечно. Но прежде чем ты уйдешь, хочу тебе сказать кое-что.

— Что же?

— Я уже назначил день свадьбы.

Она так и ахнула:

— Когда?

— Первого декабря, в девять часов, в церкви Святого Георгия. — С этими словами он поднял голову, и в глазах его блеснул вызов, как будто он ждал, что она станет возражать против такой поспешности.

Но, напротив, внутри у нее все словно размякло — так приятны были эти слова. Первое декабря — это через шесть дней. Всего через каких-то шесть дней она станет его женой.

— Я так счастлива, — проговорила Бекки. Взгляды их встретились и долго не отрывались друг от друга.

Но Генри завозился, и чары рассеялись. Бекки забрала ребенка.

— Я буду готова, Джек. Я уже готова. Следующая суббота — это отлично.

Он улыбнулся:

— Прекрасно.

— Но я увижу тебя до этого, не так ли?

— Конечно, увидишь. Я и сам не смогу без тебя так долго.

Он еще раз прикоснулся губами к ее виску, и Бекки, улыбаясь, ушла.

Щелк, щелк.

Бекки открыла глаза. Вот опять: щелк, щелк… Тук.

Звуки раздавались со стороны окна.

Она подождала немного затаив дыхание, полежала с широко раскрытыми глазами, прижимая одеяло к груди. И еще раз: щелк.

Она вскочила с постели, забыв набросить пеньюар, и, подбежав к окну, рывком отодвинула персиковые занавески.

Прижавшись лбом к стеклу, она вгляделась в темноту, и на лице у нее заиграла радостная улыбка.

Джек! Это он бросал мелкие камешки с гравийной дорожки под окном. Камешки то со звоном попадали в стекло, то с тихим стуком — в деревянную раму.

Никого на свете она не хотела бы видеть больше, чем его. Она тосковала по нему со вчерашнего дня, с той минуты, когда оставила его в гостиной. Всю ночь пролежала, не в состоянии уснуть, и, кажется, долгие часы думала о том, как холодна и одинока без Джека ее постель. Как одинока без него она сама.

Джек стоял под окном; прижимая шляпу к груди. Смотрелся он как настоящий жених, наполненный нетерпением ожидания, теплоты и страсти, и всё это — к ней. Кровь в жилах Бекки закипела от нарастающей смеси волнения и счастья.

Она поторопилась отпереть раму и распахнуть окно.

— Поднимайся.

Джек надел шляпу на голову и, не теряя времени, стал подниматься. Спальня Бекки была угловой комнатой лондонского дома Гарретта, стены которого заросли вьющимися розами, поднимавшимися от самой земли до окон с деревянными рамами и могли послужить отличной лестницей. Четыре года назад именно по этой решетке Бекки спустилась из окна вместе с Уильямом Фиском, чтобы сбежать в Гретну; этой ночью Джек Фултон поднимался к ней тем же самым путем.

Через несколько секунд он уже перекинул ноги через подоконник и, очутившись внутри, быстро закрыл окно.

— Боже правый, да ты почти совсем нагая. Замерзнешь ведь.

Но Бекки не ощущала ничего, кроме внутреннего тепла, с той самой минуты, как увидела Джека.

— А ты лазаешь не хуже обезьяны, — задиристо отозвалась она.

— Это годы тренировки на вантах «Глорианы». — Заперев оконную раму, он повернулся к Бекки, снял шляпу и бросил в персиковое кресло. Он ни разу перед этим не был в ее спальне, но ему не потребовалось много времени, чтобы освоиться, и все свое внимание он сосредоточил на Бекки, и только на ней одной.

Окидывая томным взором всю ее фигуру, он как будто оставлял глазами приятный след на коже — словно мурашки пробежали.

— Господи… — Голос надломился, и Бекки заметила, как Джек судорожно сглотнул. — Я так по тебе скучал.

— Я тоже по тебе скучала.

Они потянулись друг к другу одновременно. Его рука, холодная с улицы, обхватила ее за шею. Другой рукой он взял ее пониже поясницы, крепко прижав к себе.

— Не могу без тебя, — признался Джек, теплом дыхания обдавая мочку ее уха. — Вчера в вашей гостиной… Боже мой! Яне могу тебе передать, как… просто не знаю, как пережил этот миг, когда ты уходила от меня. Не хочу, чтобы ты вообще от меня уходила. Хочу, чтобы ты была со мной. Всегда.

Нотка беззащитности, прозвучавшая в голосе Джека, заставила ее снова покрыться мурашками, и от всего сердца она пожелала себе в этот миг никогда не уходить от него снова.

— Для меня это тоже невыносимо. — Бекки погладила прохладные пряди. — Невозможно быть без тебя.

— Ты нужна мне, — прошептал он.

Губы Джека согрели дорожку от ее уха ко рту, и мягкое прикосновение расцвело властным поцелуем. Как только он завладел ее губами, объятия, в которые она была заключена, окрепли. Бекки обвила его руками, обхватила ногой его ногу и стала чувственно тереться о его тело. Одежда и кожа у него были холодны, но она, не обращая внимания, сражалась с его брюками, тоща как Джек, подняв подол ее ночной сорочки, гладил обнаженное бедро.

— Ты нужна мне, Бекки. Так нужна…

Она отпустила его на мгновение, чтобы только сбросить сорочку, и тут же снова занялась завязками панталон, пока Джек расстегивал ворот рубахи.

— О, — поразилась она, прижавшись грудью к его груди. — Ты совсем замерз.

— Это ненадолго.

Наконец ей удалось победить брюки, и они упали на пол вместе с панталонами. Джек отбросил их заодно с башмаками и чулками и оторвал Бекки от пола. Ее грудь по-прежнему прижималась к его груди. Господи, как же он силен! Кажется, даже не заметил, что она уже висит в воздухе.

Обвив его ногами вокруг бедер, руками — за шею, Бекки снова его поцеловала. Он действительно согревался, причем очень быстро. И вкус у него был такой славный. Солоноватый, мужской. Такой вкус — только у Джека.

Она не сразу поняла, что он куда-то ее ведет, потому что все ее внимание было поглощено его нижней губой.

Вдруг спиной она ощутила прохладную стену.

Джек ловко пристроил Бекки поудобнее и сильным толчком вошел в нее. Она ахнула, и Джек уткнулся лицом в ее шею.

Переполненная ощущениями, она могла лишь держаться за него, крепко обнимать его что было силы. Он толкнулся глубже, словно пришпиливая ее к стене, а потом стал снова и снова углубляться в ее тело неистовыми, настойчивыми движениями. Бекки закрыла глаза, прижалась лбом к его плечу, обуреваемая сладострастием, покоренная его властью и своим все нарастающим желанием, своей любовью к этому мужчине.

— Ты нужна мне, — шептал он, касаясь губами ее шеи и входя в нее глубоко-глубоко. Она ощущала полноту и завершенность удовлетворения. Не в состоянии более сдерживаться, она двигалась в такт его движениям.

Она запустила пальцы ему в волосы. Желание бурлило в ней так, что она прикусила щеку изнутри, стараясь из последних сил сдержать сладострастные стоны, готовые вырваться из груди при каждом новом ударе, каждой яркой вспышке удовольствия, разливающейся по всему телу горячими потоками.

И руки и ноги ее обнимали Джека все крепче, по мере того как сильнее и напористее становились его ласки. Лишь негромкий звук его дыхания был слышен в комнате.

Бекки стискивала зубы, чтобы не закричать и не разбудить весь дом, но невольно приоткрыла рот, высоко взлетая на волнах удовольствия. Она зажмурилась, и тело ее завибрировало под натиском Джека.

И вот она не выдержала. Удовольствие, подобно ярким цветным огненным лентам, брызнуло по всем членам до кончиков пальцев. Она впилась ему в шею ногтями. Обнимая Джека так, словно от этого зависела ее жизнь, она сомкнула зубы на его плече, чтобы подавить крик. Ее сотрясал оргазм, растворяя все ее чувства в спазмах восторга. Приходя в себя, она заметила, что Джек также достиг вершины наслаждения.

По-прежнему крепко его обнимая, Бекки погладила кончиками пальцев те места на его шее, куда минуту назад впивалась ногтями, нежно коснулась губами отметки своих зубов на его плече, глубоко вздохнула.

Джек мягко отпустил ее, и Бекки легко скользнула вниз по его животу. Не отпуская его шею, она смотрела снизу вверх сияющими глазами.

— Я тебя поранила? — прошептала она.

Джек только улыбнулся и покачал головой. Конечно, укусила она больно, но в тот же миг его пронзило такое невыносимо сладостное чувство, что он забыл обо всем на свете и мог лишь покориться самому мощному оргазму в своей жизни.

Он притянул к себе Бекки. Так удивительно уютно было ощущение прижимающейся к нему голой кожи.

— Мне понравилось, как ты кусаешься.

Она вздернула брови:

— Правда?

— Угу. — Джек склонил к ней лицо, чтобы поцеловать, они дружно усмехнулись, и их дыхания смешались. Кончиками пальцев она нащупала маленькую горячую точку у него на затылке и сразу же отрезвела:

— Послушай, Джек, я ведь могла тебя поцарапать. Прости, пожалуйста. Я не могла… Я не думала…

— Я тоже не мог думать, — проговорил он. — И все же ничуть не жалею, что прижал тебя к стене, словно какой-то варвар. — Он погладил ее висок. — Надеюсь, тебе было хорошо… — И тут же почувствовал, как по всему ее телу пробежала дрожь.

Темные ресницы взметнулись над синими озерами глаз.

— Да… мне было хорошо, — выдохнула Бекки. — Значит, я тоже варвар?

Он рассмеялся:

— Да. А я счастливчик. Дважды счастливчик, — добавил Джек, вспоминая, как необычно она ласкала его вчера утром. И словно своенравный петушок дернул гребнем — так отозвалась его совсем недавно удовлетворенная чувственность на это чудесное воспоминание.

— Мне очень приятно, что я могу сделать тебя… дважды счастливчиком.

Он замер и даже затаил дыхание. Действительность превзошла все ожидания.

Последние несколько дней он был целиком сосредоточен только на Бекки, на ее завоевании и удержании, на том; как его захватила любовь к ней. От всего сердца он желал не замечать нечестности своих изначальных планов, но она то и дело напоминала о себе, преследуя и не давая покоя совести. Он добивался Бекки так отчаянно не только из-за денег. Тут было большее, и это чистая правда. Он действительно с перового мгновения ощутил в себе искренние чувства к ней. Но его ни на минуту не покидала мысль о том, что первой причиной его внимания к этой женщине было ее приданое.

А потом он обманул ее… устроил этот спектакль в гостинице… Господи, как он низко поступил!

— Бекки. — Джек опустил глаза, а потом и голову. Стыд пронизывал его насквозь, переполнял. Как она сможет простить его? Да и сам он как сможет себя оправдать? Он уже увяз в текучем песке своей лжи и тонул в нем день ото дня все глубже. Он не мог признаться, потому что его признание уничтожило бы ее, убило бы их обоих. Но если не признаться, то так и будешь жить с этой фальшью. И она уже начинала точить его изнутри.

Ему больше не нужны были никакие деньги. Плевать было на Тома Уортингема со всеми его угрозами. Он переживал только о том, как сохранить рядом с собой эту женщину и никогда ее не отпускать.

Она погладила ладонью его руку, сплела свои пальцы с его пальцами — ладонь легла ровно на свежий шрам.

— Идем. Давай ляжем в мою постель.

— Но я не могу остаться, — проговорил Джек, и в голосе его прозвучало больше, чем просто сожаление.

— Знаю, — вздохнула Бекки, — но хоть немножко ведь можно?

— Да.

Они отправились в постель, легли лицом к лицу и, держась за руки, стали обсуждать свадьбу и совместное будущее, говорить о том, как однажды поедут вместе в самые необычные места, в которых никогда не бывали. Потом вспоминали те края, в которых они бывали, говорили о ее семье…

Казалось, прошло не больше получаса, но небо начало сереть и Джек понял, что пора уходить, пока его тут не обнаружили.

Склонившись к Бекки, он поцеловал ее на прощание, а она провела кончиками пальцев по его ребрам, коснулась сосков, от чего он даже вздрогнул. Тогда он погладил ее груди, взял их ладонями, поцеловал, после чего вложил ладонь между ее ногами и обнаружил, что она уже влажна и готова. Быстро уложив ее ногу поверх своего бедра, он вошел в нее, наблюдая, как на ее лице появилось сладкое выражение удовлетворения, лишь только он скользнул в ее жаждущую плоть.

А когда оба пришли в себя, вздрагивая друг у друга в объятиях, Джек вдумчиво, неспешно поцеловал ее и наконец попрощался.

Он покинул постель своей возлюбленной, оделся и выскользнул через окно. И хотя пришлось идти через хозяйственный двор, где уже вовсю шла утренняя суета, а воздух наполнялся ароматами жареной ветчины и яиц, ему удалось покинуть имение герцога Калгона никем не замеченным.


Глава 17


Бекки стояла у окна гостиной и смотрела в сумерки осеннего вечера. Легкая улыбка играла у нее на губах. Завтра она сделает этот шаг. Завтра она выйдет замуж за Джека Фултона.

Никогда еще она не была так счастлива. Она полностью доверилась Джеку и теперь каждый раз во время их новой встречи убеждалась, что он совершенно заслуживает ее доверия. Последние четыре ночи он неизменно проводил у нее, а днем навещал в более формальной обстановке. Сегодня вечером, за обедом, он очаровывал всех своей заботливостью и особенным вниманием к невесте, и Бекки видела одобрение в глазах родных. Всем, начиная с тетушки Беатрис и заканчивая Кейт и Гарреттом, Джек нравился. Все поддерживали и его кандидатуру, и саму предстоящую свадьбу. Это очень много значило для Бекки.

Она обернулась на других дам. Кейт еще не совсем оправилась после родов, но все же спустилась к обеду, и теперь они с тетушкой Беатрис играли в вист против Софии и Сесилии.

Сесилия приходила в гости еще вчера, и Бекки подробно рассказала ей обо всем, что было между ней и Джеком. Она также расспросила Сесилию о темноволосом мужчине на маскараде. С присущей ей небрежностью подруга усмехнулась:

— O, я о нем позаботилась! Уж будь уверена: больше он не посмеет со мной шутить.

Бекки была слишком взволнована, чтобы играть в карты, но убедила остальных дам не отказываться от удовольствия. Она вовсе не хотела, чтобы они из-за нее пожертвовали приятным вечером. Сама же то наблюдала за играющими, то присаживалась к фортепиано, то бесцельно бродила по комнате из угла в угол. Тем временем джентльмены пили портвейн и вскоре должны были присоединиться к дамам в гостиной.

Джек — тоже. Бекки с трудом могла оторваться от мыслей о нем. По окончании обеда она с тяжелым сердцем покидала зал, вспоминая его слова: «Просто не знаю, как пережил тот миг, когда ты уходила от меня». Еще тяжелее будет расстаться с ним, когда этот вечер закончится.

Но начиная с завтрашнего утра они будут вместе навеки.

Бекки вздохнула, вновь повернувшись кокну, пошире раздвинула шелковистые зеленые гардины и выглянула в темноту.

Двор был окутан туманом, сквозь который едва различимо виднелись копья кованых железных ворот. Полная луна с трудом просачивалась сквозь белую пелену, мутным светом озаряя дорожку внизу.

Вдруг какое-то движение привлекло внимание Бекки, и она посмотрела под окно. Гостиная располагалась как раз над парадным крыльцом лондонского дома Гарретта. По ступенькам, плотно кутаясь в свои плащи, спускались Джек и лорд Стрэтфорд.

Сердце так и екнуло в груди. Но нет, они не могут так уйти!

Джентльмены остановились на нижней ступеньке, явно поглощенные беседой. Джек казался раздраженным. Скорее даже злым. Стрэтфорд положил руку ему на плечо, как бы затем, чтобы его успокоить.

Бекки повернулась к дамам за карточным столом:

— Мне нужно выйти на минутку. Прошу простить.

На правах хозяйки, то есть единственной, чье согласие тут требовалось, Кейт оторвалась от Карт и озабоченно нахмурила брови:

— Что-то случилось?

— О нет, — солгала Бекки, и голос едва не выдал ее. — Ровным счетом ничего. Просто я хотела обсудить кое-какие детали на завтра. Право, ничего важного. Не хочу понапрасну отрывать вас от игры.

— Ну конечно, ты можешь пойти поговорить с миссис Крам, но только возвращайся как можно скорее, хорошо? Думаю, джентльмены тоже скоро к нам присоединятся.

Бекки кивнула невестке и улыбнулась:

— Конечно, Кейт. Я не стану задерживаться, обещаю.

С этими словами она выскользнула из гостиной.

Во время обеда произошло нечто странное: Джек получил какую-то записку. Вошел Лакей и сказал, что мистеру Фултону принесли срочное послание. Джек бросил беглый взгляд на письмо, небрежно пожал плечами и сунул его в карман камзола. Когда же Сесилия спросила его, он ответил, что это так, пустяки, и разговор в ту же минуту переключился на другие темы.

Но Бекки задумалась. Что же могло быть в этой записке? Кто прислал ее? Была ли она причиной его нынешнего гнева?

«Это может быть любовница, — подумала Бекки. — Ревнивая дама, которая пришла в ярость, узнав о завтрашней свадьбе, и теперь пытается выбить меня из равновесия, посылая депеши в дом, где он обедает с моей семьей».

Но она не верила, что у Джека есть любовница в Лондоне. Впрочем, ведь они никогда не обсуждали такие вещи. Она даже ни разу не спрашивала его об этом. А наверное, следовало.

Не теряя времени на поиски пальто, Бекки почти бегом бросилась вниз по лестнице к черному ходу. Как только ода распахнула двери, холод проник сквозь шелковое бледно- розовое вечернее платье, но она не обратила на это никакого внимания. Стараясь не ступать на хрустящий гравий, она шла по земле в своих шелковых бальных туфельках вдоль самой стены дома, подныривая под деревянными решетками, на которых росли вьющиеся розы.

— Подонок! — донеслось с парадного крыльца рычание Джека.

Стараясь не зацепиться за голые колючки роз, Бекки втиснулась между решеткой и стеной дома и прислонилась к деревянной раме. Слышно было, как лорд Стрэтфорд успокаивает Джека:

— Тише ты. Так что он пишет?

— Хочет еще денег.

— Проклятый хам. — В голосе Стрэтфорда слышалась насмешка.

— На вот. Читай. — Хрустнула бумага — это Джек протянул письмо Стрэтфорду.

Закрыв глаза, Бекки слушала, как читает друг Джека и как все отчетливее по мере чтения звучит в его голосе изумление.

— «Дорогой Джек…» и так далее «мои поздравления с грядущей свадьбой…» и так далее и так далее. «Недавно я узнал, что леди Р. обладает намного более крупным состоянием, чем я думал прежде. С твоей стороны нехорошо быть со мной настолько неоткровенным, Джек. Смею ли поверить, что ты хотел заграбастать себе все денежки этой леди? В свете открывшихся обстоятельств, мне приходится объявить, что ранее заявленная мной сумма в пятнадцать тысяч фунтов слишком мала. Теперь я требую двадцать пять тысяч фунтов».

У Бекки пересохло во рту. Она крепко сжала руки в кулаки.

Нет.

А Стрэтфорд между тем продолжал:

— «Разумеется, ты поймешь, почему я так спешил доставить тебе это письмо. Мне хотелось еще до твоего бракосочетания уведомить об изменении условий нашего соглашения. Искренне твой…» Ну и так далее.

Нет, нет, нет!

— Чертов идиот, — тихо промолвил Стрэтфорд. Джек молчал. Вздохнув, граф добавил: — Да заплати ты ему. Отдай эти деньги, как только до них доберешься, и дело с концом.

— Двадцать пять тысяч фунтов?! — резко воскликнул Джек. — Да это же больше половины ее состояния!

По-прежнему что есть силы сжимая кулаки, Бекки опустила голову. Из-за слез, застилавших глаза, она едва могла разглядеть землю у себя под ногами.

— Вижу, ты так ничего и не сказал ей об этом деле.

— Ничего, — подтвердил Джек.

— Ты должен ей сказать. Она все равно рано или поздно узнает, будь то пятнадцать или двадцать пять тысяч фунтов, Она же не идиотка. — Джек с раздражением шумно вздохнул. Стрэтфорд тоже. — Ну, во всяком случае, не совсем. Хотя ты здорово заморочил ей голову в тот вечер, когда оповестил ее родню о вашей встрече в «Шеффилде», а?

Бекки чуть не вскрикнула. Из-за громкого отчаянного «нет», повторявшегося в ее ушах, она едва могла различить все их дальнейшие слова.

Так это Джек подстроил, чтобы их нашли в ту ночь в отеле? Все это было разыграно, словно спектакль?

Оттолкнувшись от стены дома, Бекки вцепилась в складки юбок. Ее колотило так, что чуть зубы не стучали, но она изо всех сил стиснула челюсти.

— Двадцать пять тысяч фунтов… — Гравий хрустел под ногами Джека, мерившего дорожку взад-вперед.

Стрэтфорд вздохнул:

— Знаешь, совершенно не имеет значения, когда ты ей об этом скажешь, сейчас или потом.

«Очень даже имеет», с горечью подумала Бекки.

— Но ради Бога, подожди хотя бы, пока вы не обвенчаетесь, — добавил Стрэтфорд и безрадостно рассмеялся. — Тебе меньше всего нужно, чтобы она сейчас вдруг передумала выходить за тебя.

И снова Джек промолчал.

— Послушай, — сказал Стрэтфорд. — Уортингем — дурак. Полный дурак, начисто лишенный здравого смысла. Он хочет сам, чтобы ты женился и получил для него эти проклятые деньги. И при этом рискует все испортить, отправляя свое дурацкое письмо прямо в дом невесты и ее родных, да еще во время общего обеда. Попомни мои слова, Бекки еще спросит тебя об этом.

Нет, она не станет спрашивать. Для чего? Она уже и так знает все, что ей нужно.

Джек что-то проворчал.

— Но ты можешь провести его.

— Но как? — гневно спросил Джек. — Я только одно способен придумать — убить мерзавца. — Громко захрустела бумага — это Джек смял письмо. — Жаль, что даже убийство тут не поможет.

Бекки не могла больше слушать. Ей и так стало понятно главное: точно как Уильям, Джек соблазнил ее все ради того же: ради ее Денег. Он не любит ее. Он жаждет ее приданого. Ее снова надули. Она доверилась мужчине. Отдала ему свою любовь, отдала свое тело, а оказывается, все, что он хотел от нее, — это сорок тысяч фунтов.

Ее заколотило с бешеной силой. На улице было холодно, а она без плаща. Пальцы совершенно окоченели.

Стараясь твердо ступать ноющими от холода ногами, она направилась в дом.

Нет. Этого не может быть. Она не допустит, чтобы это повторилось.

Джек в отчаянии провел рукой по волосам.

Стрэтфорд просто не понимает. Признаться ей во всем… Да это совершенно невозможно! Ведь уже само то, что он стал ухаживать за ней, намереваясь воспользоваться ее деньгами и расплатиться шантажистом, отвратительно. Но еще хуже то, что он повторяет гнусный поступок своего предшественника — ее первого мужа. Того человека, который предал ее, солгал, а потом задумал убить и герцога, и саму Бекки.

Джек понимал: если Бекки обнаружит его предательство, то больше не станет доверять ему и просто бросит.

Стрэтфорд до сих пор не спросил, за что Том Уортингем требует деньги. Почему? Как знать… может быть, догадывается, может быть, просто не интересуется.

Граф обратил на друга пронзительный взгляд голубых глаз.

— Я бы не стал советовать тебе убийство. Должен быть лучший способ. Уортингем уже доказал тебе, что его не назовешь самым умным парнем в мире. — Стрэтфорд кивнул на смятую в кулаке Джека записку. — Лучшее доказательство — выбор времени и места для доставки письма. Скажи ему, что можешь передать ему только одну тысячу фунтов за один раз. Скажи, что все остальные деньги недоступны, что они вложены куда-нибудь. — Стрэтфорд пожал плечами: — Должен же быть какой-то выход.

Джек тупо смотрел на друга, пытаясь подавить гнев. Его уже засосало отчаяние, и он не представлял, как из него выбраться.

Твердо он знал только то, что не может потерять Бекки.

Стрэтфорд вздохнул:

— Тебе сейчас не стоит об этом думать.

— Нет, — шумно выдохнул Джек, — не стоит.

— Лучше вспомни о своей прелестной невесте, ожидающей тебя там, в теплом уютном доме. — Стрэтфорд указал рукой на крыльцо, потом шагнул ближе к Джеку и пристально заглянул ему в лицо: — А ты не на шутку увлекся этой женщиной, правда?

Джек закрыл глаза. Черт возьми, это правда. Она совсем ему не безразлична.

— Она также тобой увлечена. Просто сияет, как только ты на нее посмотришь.

Джек зарычал продолжительно и низко.

— Черт меня побери! Что я наделал!

Стрэтфорд похлопал его по плечу:

— Влюбленная женщина что хочешь тебе простит, Фултон это. А теперь пойдем в дом и постараемся получить удовольствие от этого вечера. Завтра как-нибудь переживешь свое бракосочетание, а потом у тебя будет вся Жизнь впереди, чтобы придумать, как сказать своей жене про эти деньги.

Джек открыл глаза и посмотрел на дорогу, ведущую к воротам и дальше на Керзон-стрит. Плотный густой кисель тумана рассеивал свет уличных фонарей, и лишь слабое сияние пробивалось оттуда, так что разглядеть что-либо за железными воротами Джек толком не мог — разве что общие очертания лошади и кареты, громыхающей по дороге.

Том рыскал где-то за этой оградой Джек чувствовал.

— Я не собираюсь так поступать.

— То есть не собираешься говорить ей про деньги?

— Нет. — Он решил покончить со всеми этими угрозами; с Томом, с собственным эгоизмом и стремлением спасти свою шкуру. Ничто больше ни имело значения. Конец обману. Он не станет предавать женщину, которую любит. Сначала покончите Томом, а потом признается во всем Бекки. — К черту деньги! И Том Уортингем может убираться к черту. Ни пяти, ни пятидесяти тысяч фунтов! Он не получит от меня ни пенни.

Тем временем Бекки поднималась по лестнице, хладнокровно возвращая себя к роли счастливой невесты, которую ей предстояло исполнять до конца этого вечера. Она еще подумала, что ей следовало бы стать актрисой — так хорошо она умела притворяться. Все оставшееся время она обнималась с Джеком, смотрела на него лучистыми глазами, даже сыграла с ним оживленную партию в пикет.

Вскоре после полуночи Джек, лорд Стрэтфорд, Сесилия, Тристан и София поехали по домам. Когда все ушли, Кейт, которая много раз покидала гостей, чтобы проведать младенца, вложила свою узкую ладошку в руку невестки.

— Что-то не так, Бекки? — спросила она тихо, чтобы Гарретт, который в это время разговаривал со слугой, не услышал.

Бекки с удивлением повернулась к подруге:

— Ничего, Кейт. Почему ты спросила?

— Твои глаза. В них что-то такое… грустное.

— Ерунда, — беззаботно рассмеялась Бекки, — вовсе я не грустна. На самом деле я никогда не была счастливее.

— Ты уверена?

— Да конечно же. Просто нервничаю из-за завтрашнего дня.

Кейт нахмурилась, отчего показалась еще более усталой взрослой, хотя на самом деле была всего на четыре года старше Бекки.

— Разве я всегда не была тебе хорошим другом?

— Зачем ты это говоришь?! — ахнула Бекки.

— Мне кажется, я слишком мало времени с тобой проводила. Меньше, чем следовало. — Она пожала ей руку. — Я по тебе скучаю.

— Но ты же была занята с детьми. Я понимаю. — Бекки вздохнула. — Мне кажется… — Только бы не расплакаться! — Наверное, я слишком многого не успела сказать вам с Гарреттом, хотя у меня было столько времени… И вот теперь наконец мне предстоит выпорхнуть из-под ваших заботливых оберегающих крыльев. Я очень люблю вас обоих, Кейт. А ты навсегда останешься моей лучшей подругой и моей сестрой.

Пусть она лгала. Это по необходимости. Однажды Кейт сумеет ее понять. Но сейчас, когда на руках у Кейт младенец всего лишь нескольких дней от роду, Бекки не может вовлекать ее в это. И потом, Бекки необходимо, чтобы невестка оставалась спокойна и смогла вовремя утихомирить Гарретта, потому что брат наверняка придет в ярость.

Темные глаза Кейт заблестели.

— Ну тогда просто помни, что я всегда рядом, и как подруга, и как твоя сестра. Ты можешь рассказывать мне все.

— Я помню, — серьезно кивнула Бекки.

Она поспешила оставить Кейт, почувствовав, как сердце сжимает приступ глубокой тоски. Джози, ожидавшая госпожу в спальне, помогла ей снять вечернее платье, но Бекки так и не дала распустить себе волосы, а вместо этого отправила служанку спать.

Когда Джози вышла, Бекки собрала кое-какую одежду, в которой удобнее отправляться в путь, и сложила все в небольшую сумку. Потом достала наличные деньги и открыла маленький лакированный ящичек, где хранился ее пистолет.

После смерти Уильяма она несколько месяцев проявляла болезненный интерес к огнестрельному оружию.

Она прочитала все, что только можно, об оружии и даже уговорила Гарретта научить ее стрелять. В самый разгар этого увлечения она заказала для себя пистолет у лондонского оружейника, но к тому времени, когда заказ был исполнен, Бекки поняла, что необходимость себя защищать сильно уменьшилась со смертью Уильяма, так что ее увлечение оружием и стрельбой постепенно сошло на нет, дав место другим пристрастиям.

Она тихонько открыла дверку и вытащила пистолет из бархатного футляра, медленными, уверенными движениями почистила его. Закончив с этим, взвесила пистолет в руке, не сводя глаз с подарков Джека. С помощью этих вот безделушек он сумел влюбить ее в себя.

Она должна оставить их здесь. Все. Они не нужны ей. Но пистолет она возьмет с собой. С этой минуты она будет защищать себя сама, во что бы то ни стало.

Сидя на краешке кровати, она дождалась, когда весь дом затихнет.

Примерно через час шаркающие звуки в коридоре умолкли. Это означало, что прислуга тоже отправилась на покой. Надев старенький плащ, Бекки взяла лампу и спустилась в кабинет Гарретта, чтобы наполнить свежим сухим порохом рог и зарядить пистолет.

Выйдя на улицу через черный ход, она направилась в конюшню и, взбежав по лестнице возле ее дверей, проникла в жилище Сэма Джонсона, старшего кучера Гарретта.

— Сэм, — тряся его за плечо, зашептала Бекки, потому что боялась разбудить конюхов, спавших за тонкими перегородками. — Сэм, проснись.

— А? — Пуча глаза на свет от лампы, Сэм приподнял голову. — Леди Ребекка?

— Нуда, это я. Мне нужна твоя помощь кое в чем.

Он сразу вскочил:

— Конечно, миледи. — Но тут же, вспомнив, что на нем только одна простая белая рубаха, поскорее прикрылся одеялом.

Бекки, однако, махнула рукой. Времени на церемонии у нее не было.

— Да не обращай внимания. Мне нужна от тебя кое-какая одежда. Двое брюк и несколько рубах. И твой самый теплый плащ, если не возражаешь. — Сэм был очень маленьким для мужчины, почти неестественно маленьким. Ему было всего на два года меньше, чем ей, но он почему-то перестал расти и так и не смог превзойти размерами субтильную фигурку Бекки. Она протянула ему маленький кошелек: — Это все, что я могу дать тебе сейчас, но обещаю добавить в январе.

Глаза у Сэма округлились.

— Миледи, я…

— Пожалуйста. Ты знаешь, я никогда тебя не обманывала и ни разу тебе не навредила. Но сегодня мне обязательно надо уехать из Лондона. Одной. Причины, наверное, скоро станут всем понятны, но это немного погодя, а теперь все, о чем я могу тебя просить, — это поверить мне. Мы же знакомы всю жизнь, Сэм Джонсон. Ты знаешь: тебе я ни за что не солгала бы.

Они с Сэмом действительно росли вместе в йоркширском Калтон-Хаусе, и родители Бекки часто брали его с собой в Лондон, когда выезжали всем домом в столицу. Теперь же, в роли старшего кучера, Сэму приходилось по долгу службы повсюду сопровождать членов семьи Калтон.

Глаза его стали еще круглее и больше.

— Миледи! Вам не следует самой ехать из Лондона! Женщина на дороге, одна, посреди ночи? — Он решительно покачал головой: — Нет, миледи, я не могу вам этого позволить.

О Боже! Бекки едва не охватила паника.

— Прошу тебя, Сэм. Ты просто не понимаешь, как это важно. Пожалуйста, сделай это ради меня. Ты же знаешь, я никогда бы не попросила тебя, если бы от этого многое не зависело. — Голос ее звенел на пределе отчаяния, но она не обращала на это внимания. Она не хотела оказаться в Лондоне в ловушке, из которой было только два выхода: или венчаться с Джеком, или разоблачать его гнусные замыслы перед всем светом. Она должна сбежать.

Сэм все еще сомневался. Наконец произнес:

— Я не могу отпустить вас одну, миледи, поэтому… Ну ладно… — Он глубоко вздохнул и решительно выдохнул — В общем, поеду-ка я с вами.

Бекки чуть не бросилась ему в объятия, но, собравшись с мыслями, спокойно ответила:

— Благодарю тебя. Когда ты меня довезешь до места, можешь сразу же вернуться в Лондон. Тебе не придется отлучаться больше чем на неделю.

Конечно, Сэма скоро хватятся, и Гарретт сразу поймет что он отправился вместе с ней, но об этом можно подумать потом.

— Ехать придется верхом, — продолжала она. — Так будет быстрее. И потом, это единственный способ для меня оставаться неузнанной.

Круглое лицо Сэма выражало неодобрение, но Бекки этого не заметила, а открыто разубеждать ее он не стал. Сейчас самое главное — скорость. Необходимо поскорее исчезнуть отсюда. Бекки не хотела ехать в дилижансе или вместе с почтовым курьером, потому что тогда ее легче будет настичь. Она решила для начала уехать подальше, а уж тогда спокойно подумать о том, что ей теперь делать и как просить прошения у родных. В конечном счете они ведь ее поймут. И простят, как и прежде прощали. Но сейчас ей надо уехать. Ничего нет важнее этого. Ничего.

Сэм снова глубоко вздохнул.

— Вы для этого хотите взять мою одежду, миледи?

— Да. — Она набрала побольше воздуха в грудь. — Мы поедем как братья, направляющиеся на восток, в Корнуолл.

Бекки стремилась в Сивуд, в маленький корнуолльский домик, который когда-то принадлежал ее матери. Уже долгие годы никто не говорил об этом владении. Кажется, все про него просто забыли. Но Бекки помнила. Она никогда не бывала в Сивуде, но он принадлежал ей. Это был ее собственный дом. После смерти Уильяма она частенько задумывалась о том, что уедет туда жить, как только почувствует, что всем надоела. Она часто переписывалась со смотрителем дома, мистером Дженнингсом, который отвечал ей весьма приветливо и дружелюбно. Вскоре она поразит его своим приездом. Он наверняка удивится, хотя, если все его письма — правда, то дом должен быть в хорошем состоянии и вполне пригоден для житья.

Сэм изумленно смотрел на нее.

— Миледи, это уж слишком… Чтобы вы скакали верхом… Да такое путешествие и для любого мужчины будет нелегким, а вы ведь…

— Я еду, Сэм. Если ты мне не поможешь, я найду кого-нибудь другого.

— Но может, все-таки взять одну из карет его милости?..

— Нет. — Она твердо решила не брать ничего у Гарретта.

— Но вы можете поехать с почтой или хотя бы нанять экипаж.

— Нет, Сэм. Нельзя, чтобы меня узнали. — Бекки понимала также, что любой из этих методов задержит ее в Лондоне до утра. А она вознамерилась пуститься в путь немедленно.

Сэм вздохнул. Он ясно давал понять, что не одобряет этот план, хотя и понимает, что ему остается лишь согласиться.

— Вот тут у меня одежда, миледи. — Он кивнул на ряд полок, устроенный в алькове. — Как переоденетесь, выходите. Я жду вас на улице.

Скромно завернувшись в одеяло, он вышел из комнаты. Как только дверь за ним закрылась, Бекки осмотрела полки с небогатым гардеробом Сэма, вытащила оттуда брюки и рубаху, быстро надела, потом взяла три пары чулок и засунула в карманы брюк две пары перчаток. Прихватив еще одни брюки и пару рубашёк, она вышла наружу, впустив Сэма в дом. Он протянул ей тяжелый шерстяной плащ:

— Это для вас, миледи.

— Спасибо. Я видела только одну пару сапог.

— А у меня больше и нету, — сказал Сэм. — Надевайте эти. Я возьму что-нибудь у Пипа. У него где-то были запасные.

Пип, младший брат Сэма, замещал его на конюшне. Бекки, кивнув, влезла в сапоги — они бы с нее сразу свалились, если бы не несколько пар чулок, которые она для тепла натянула. Сэм же отправился обуваться в сапоги брата, которые сидели на нем намного свободнее, чем его собственная обувь — на Бекки. Ведь Пип, в отличие от Сэма, был нормального роста.

Когда Сэм вернулся с сапогами брата в руках, то сказал, отводя глаза в сторону:

— Пип спит как убитый. Я подумал, лучше не будить его, чтобы не слушать… — Тут он совсем смутился, но Бекки поняла, чего он не договорил. Пип попытался бы воспрепятствовать их побегу, а может быть, даже попробовал бы разбудить Гарретта. Вот почему она выбрала для этой цели именно Сэма.

— Однако я должен написать ему письмо, чтобы он не беспокоился.

— Конечно, — согласилась Бекки. — А я пока оседлаю лошадей.

В конюшне Бекки выбрала седло и подседельные сумки, после чего кое-как сумела снарядить свою кобылу. До сих пор ей ни разу не приходилось заниматься этим самой. Деньги и запасную одежду она разместила в сумках, оставив в карманах лишь немного мелочи и пистолет.

Бекки с иронией подумала, какой же она умеет быть практичной. Даже когда бежит из Лондона, переодевшись мальчиком. Даже когда сердце ее разбито.

Но она не хотела думать о своей печали. Спасти себя — вот что было сейчас важнее всего на свете. Она не могла оставаться в Лондоне. Во всяком случае, пока здесь остается Джек.

Сэм принес узел с одеждой, еду и фляжку разбавленного водой вина. Бекки сразу поняла, как хорошо, что он согласился ехать с ней — у нее ведь просто не хватало хладнокровия и рассудительности, чтобы позаботиться о еде и питье. Сэм был полностью экипирован, и, как можно было ожидать, сапоги Пипа очень смешно смотрелись на его недоросших ногах. Она решила обязательно купить ему подходящую пару в первом же селении, которое попадется утром на пути.

Сэм проверил, как оседлана ее кобыла, подтянул подпруги, выбрал для себя и быстро снарядил лошадь. Через полчаса они уже ехали прочь из Лондона.


Глава 18


Проклятая записка едва не лишила Джека способности наслаждаться обществом невесты, как это должно быть накануне свадьбы.

Пока они ехали к дому Стрэтфорда на Сент-Джеймс-сквер, Джек тихо кипел. Как только они перешагнули порог, он оставил своего друга, будто бы пошел спать. Но не заснул. Полежал в кровати, пока все звуки в доме не утихли, а потом нашарил в своем сундуке два тонких металлических напильника и выскользнул на улицу в предрассветный туман.

Том Уортингем жил в Уоппинге, где снимал комнату в грязном деревянном доме. Джек приходил сюда однажды. Это было еще в августе — тот самый роковой визит к Тому сразу после возвращения в Лондон.

Стараясь не ступить в вонючую сточную канаву, Джек поднял глаза к облетающей краске и грязным потекам на стенах дома. Конечно же, Том мог бы жить и получше. Ведь он был сыном викария, то есть сыном джентльмена, но, растратив все наследство, оставленное отцом, едва-едва сводил концы с концами.

Джек нырнул в аллею позади дома и стал разглядывать верхний этаж здания. Ряд из семи крошечных квадратных окошек говорил о Том, что все это были отдельные комнатушки. Лото Тома было крайним. Только в нем одном горел свет.

Джек вернулся обратно ко входу. Дверь напоминала скорее узкую доску, приваленную к стене, но была заперта. Однако Джек справился с препятствием, отомкнув замок своими напильниками. Когда он отворил дверь, она громко заскрипела на ржавых петлях. Коридор не был освещен, так что Джеку пришлось на ощупь добираться до лестницы и подниматься до верхнего этажа.

Он немного помялся у двери Тома, раздумывая.

К черту, все к черту!

Отступив на шаг, он повернулся и ринулся вперед, намереваясь вышибить дверь плечом. Тоненькая.

Слабая дверка отозвалась громким треском, который облетел весь дом до самого дальнего уголка. Джек не сомневался, что этот, звук слышал каждый жилец в доме. Но он знал, что ни одна живая душа не прибежит на помощь соседу. Люди, живущие в таких местах, как это, никогда не спешат встать навстречу чужой беде.

Дверь распахнулась. Том сидел за маленьким столиком спиной ко входу. На нем была поношенная серая рубаха верх длинной полосатой ночной сорочки. При звуках ломающегося дерева он вскочил на ноги и резко обернулся, в ужасе прижимая руки к груди.

Какое-то время они не двигаясь смотрели друг на друга. Бледно-серые глаза Тома сильно расширились от испуга. Джек медлил на пороге, ярость его росла и вздымалась в груди.

И вдруг она прорвалась наружу, всемогущая, словно приливная волна. Джек стремительно вошел внутрь комнаты, поднял кулак и ударил. Голова Тома мотнулась в сторону, он не удержался на ногах и попятился, пока не ахнулся всей спиной о стенку. Зазвенело оконное стекло. Куски грязной штукатурки посыпались с потолка.

Съежившись, Том поднял руки и прикрыл голову.

— Постой! — воскликнул он и как-то невнятно добавил: — Не бей меня.

Джек сунул руку в карман и, вытащив смятый листок, швырнул его под ноги Тому. Комок бумаги упал между голыми грязными ступнями. Том уставился на него.

— Нет.

Он поднял лицо. Верхняя губа опухала прямо на глазах.

— Джек…

— Я не дам тебе двадцать пять тысяч фунтов.

— Я знаю, что у нее больше…

— Ты не увидишь ни пенни.

Том сумел лишь вдохнуть и, казалось, немного собраться с мыслями.

— Ну ладно. Ты отлично знаешь, что произойдет после твоего отказа…

— Не пугай меня, — отрезал Джек.

Он уже решил, что Том ничего от него не добьется. Больше никогда.

— Но я оказал тебе услугу этим письмом, разве не понимаешь? Я уведомил тебя о новых условиях еще до того, как ты женишься на девчонке.

Листки желтой бумаги на столе были покрыты писаниной, в которой Джек различил слово «Анна». Том всегда мнил себя писателем. Джек с ухмылкой вспомнил его любовные письма к Анне. Вот и здесь, на старом столе, который когда-то принадлежал отцу Тома, высились стопой сотни исписанных страниц:.

Заметив, что Джек разглядывает его рукописи, Том подскочил к столу и взмахом руки разметал бумаги вокруг.

Ярость вспыхнула так быстро, что Джеку пришлось сдерживаться. Он успел, однако, успокоиться, пока бумаги, порхая, не улеглись вокруг ног. Сумев обрести некое спокойствие, он сказал:

— Прошло уже много лет, Том. Лет. Зачем же ты продолжаешь писать ей?

Тонкие губы Тома скривились от отвращения.

— Ты до сих пор не понял, да? Ах ты, недогадливый Джек! Она любила меня, черт бы тебя побрал! Она любила меня… пока ты… ты все не разрушил.

Джек изумленно смотрел на него. Видимо, это правда, что Том не совсем в своем уме. Анне нравился этот мальчик, когда они были еще детьми, но потом он напугал ее. Им исполнилось по пятнадцать лет, и Том вручил ей самое первое из своих любовных посланий. В нем говорилось, что он с радостью покончит с собой ради ее любви. Анна в ужасе прибежала к Джеку. Он успокоил девушку и убедил, что в Томе просто взыграла склонность к соревнованию. Ведь он видел, как сблизились в последнее время Анна и Джек, и ревновал.

— Ты украл её у меня. Ты виноват в том, что она умерла. Ты взял ее любовь и не смог держать свой проклятый глупый рот на замке. Вот почему Терлинг выдал ее за этого подонка… — Том хватил воздух ртом, и слезы заструились по его желтым щекам.

Джек сжал кулаки:

— Ты не можешь винить меня за эту свадьбу.

— О нет, могу! Именно из-за тебя ее отец так заторопился. Ведь та разве что не требовал ее руки. Вот почему у него не осталось другого выхода, кроме как отдать ее за первого попавшегося дворянина. — Том размазал слезы по щекам потертым рукавом своей рубахи.

Что ж, в каком-то извращенном смысле это было похоже на правду. И все же… Черт возьми, нет! Он не обязан нести тяжесть вины за смерть Анны. В случившемся целиком виноваты ее родители. Именно они, жадные и узколобые, принудили свою дочь к этому браку.

И Джек разом выбросил из головы тяжелые мысли — словно отряхнулся. Нет никакого смысла рассуждать об Анне, обвинять друг друга, позволяя Тому Уортингему доводить себя до бешенства. Прошлое — в прошлом.

— Бога ради, Том! Это было двенадцать лет назад!

— Я любил ее. — Том с размаху стукнул кулаком в стену, и снова их обдало дождем из штукатурки. — Я люблю ее! — Грудь у него ходуном ходила от всхлипываний.

Джек тоже любил ее когда-то, Но это уже в прошлом. Она навсегда осталась теплым воспоминанием, но теперь у него новая жизнь. Наконец-то, после стольких дет, он снова ожил. Ему есть за что бороться. Есть что-то важное в его жизни.

— Отпусти же ее, Том. Ты должен понять, что она умерла.

— Нет! — Том затряс головой, замотал так рьяно, что концы волос хлестали его по щекам. — Не могу. — Он резко подался вперед, глаза его были круглы и смотрели решительно. — Не отпущу.

— Но ее уже нет.

— Не для меня. Для меня она жива.

Джек смотрел на Тома и чувствовал лишь печаль, которая, однако, пронизывала его до костей. В конце концов, Том был единственным, что осталось от его прошлого, единственным живым символом счастливого детства, но, к сожалению, вот таким неприятным символом.

— Тогда делай что хочешь. Но ты не получишь никаких денег ни от меня, ни от моей жены.

— Джек… — Внезапно глаза Тома увлажнились, голос сорвался. — Джек, пожалуйста. Мне… они нужны мне.

Джек решительно покачал головой.

— Но я в беде, Джек. Я играл. Я не смог остановиться… Ну, не захотел… Я обещал, а теперь…

— Нет.

— Ну прошу тебя. Мне угрожают. Меня хотят убить. Поверь, я не из эгоизма вынужден был требовать денег — я в них нуждался. И я не стал бы требовать, если бы не нужда. Я же не настолько своекорыстен, ты знаешь. Но, черт побери, я ужасно влип. Я должен деньги, Джек. Кучу денег. И если не заплачу… — Тут он протянул к Джеку свои длинные восковые пальцы. — Пожалуйста, помоги мне.

Джек прикрыл глаза и постоял так немного. С того самого дня как Том впервые стал ему угрожать, он именно это и предположил. Отчасти потому и уступил требованию Тома — в нем теплилась слабая надежда, что он сумеет спасти старого друга от того безвольного алчного существа, в которое он превратился.

— Много лет ты был моим другом. Мы с тобой были друзьями… и с Анной.

— Да, — прошептал Том. — И… мне теперь нужна твоя помощь.

— Если бы ты хотел от меня помощи, то мог попросить об этом. Я постарался бы выручить старого друга.

— Джек…

— А вместо этого ты стал мне угрожать. Грозил меня уничтожить. И морально, и физически.

Можно было заодно обвинить его и в том, что он принудил Джека украсть деньги у доверчивой женщины, но ведь это, в конце концов, грех не Тома. Это его собственный грех.

Джек посмотрел на бывшего друга, на его тощее тело, худое лицо, беспокойные бесцветные глаза, на его рубаху, до того поношенную, что, казалось, костлявые плечи проткнули вот эти дыры в изветшавшей материи.

Вдруг Джек понял, что все годы, что он провел на «Глориане», на нем словно был надет хрупкий, но все же твердый панцирь. Оставалась лишь способность радоваться тому, что остался жив. Но никаких чувств, кроме горечи по отношению ко всему и всем, что его окружало, давно уже не было. Они угасли после смерти Анны и матери. Ему перестала нравиться его жизнь. Ему перестала нравиться жизнь вообще.

Том до сих пор не любил жизнь. Едва взглянув на него, легко было заметить, что он несчастен, что в нем совсем нет радости.

Джек понимал это состояние, поскольку долгие годы пребывал в нем. Но не теперь. Одна женщина, одна маленькая, хрупкая, прекрасная женщина, вернула его в мир живых, и при этом ни он, ни она сама даже не осознали, что именно произошло, С ней он снова испытал счастье и радость. С ней он испытал любовь.

Возможно, для Тома уже слишком поздно — Джек не мог этого знать. Он знал только, что для него самого не поздно и что он готов держаться за эти вновь обретенные человеческие чувства изо всех своих сил. Между тем Том перешел от обороны к нападению.

— Ты же знаешь, что я располагаю доказательствами против тебя, — сказал он, и прежняя угроза вновь зазвучала в его голосе.

Джек упрямо покачал головой. Том продолжал сражаться за свои проклятые деньги, и все, что мог сейчас чувствовать Джек, — это тяжкая скорбь о человеке, который некогда был его другом. Тот человек уже потерян. Он умер.

— Но пятнадцать тысяч у тебя ведь есть. Если двадцать пять слишком много…

— Даже шиллинга много, — сказал Джек.

— Так ты решил сбежать с этой костлявой девкой? Я уже тебе говорил: нечего и сравнивать ее…

Джек решительно отвернулся.

— Ты правда думаешь, что она может сделать тебя счастливым? Такая, как она? Но она же совсем никакая, Джек. Совсем холодная. Даже подержаться не за что.

Джек перешагнул через щелки, рассыпанные у порога, и вышел в темный коридор. За его спиной Том перешел на отчаянный визг.

— А для мертвого мужчины счастье вообще невозможно! Запомни это, Джек!

Утро первого декабря задалось ярким и безоблачным, теплым для этого времени года. Солнце быстро прогнало последние следы ночного тумана. Джек выглянул из окна гостевой спальни, которую выделил ему в своем доме Стрэтфорд. То был прекрасный день для прекрасной новой жизни, и все же в груди у него что-то трепетало.

Будет ли ему даровано это сказочное новое будущее, надо еще посмотреть. Джек нарочно поднялся на рассвете, намереваясь пораньше покинуть дом Стрэтфорда. Он облачится в свадебный наряд и поедет верхом к дому герцога. Нужно пораньше явиться к Бекки и все ей рассказать.

Если после этого она не отвернется от него, то он начнет семейную жизнь с чистой совестью. Они вместе с Бекки построят совместную жизнь на честности. И он докажет, что заслуживает ее любви.

Конечно, возможно, она его отвергнет… Но нет! Он не собирался даже думать об этом.

Незачем забегать вперед. Если после всего, что случилось, Бекки его примет и даже если потом власти получат доказательства его вины, то у Джека будет опора на одну из самый могущественных семей Англии. Эта семья и раньше умела, манипулировать законом. Возможно, сумеет и на этот раз.

Надежда — вот все, что его поддерживало в это утро, и он цеплялся за нее из последних сил.

Отойдя от окна, Джек умылся и побрился — спасибо, что лакей принес ему горячую воду, — а потом надел свой лучший жилет. Он уже протянул руку за фраком, как вдруг в коридоре послышались шаркающие звуки и дверь резко распахнулась.

Джек быстро обернулся и увидел на пороге герцога Кантона. Лицо его было напряженно-озабоченным, а ярко-красный шрам на лбу чуть не светился.

— Что за черт?! — воскликнул Джек.

Холодные голубые глаза герцога обшаривали спальню, а тем временем за ним вбежал Стрэтфорд. Наконец глаза Калтона остановились на Джеке.

— Я собирался спросить у тебя то же самое.

Бекки довольно скоро поняла, что переоценила свои силы и вряд ли сумеет провести в седле много часов подряд без всякого отдыха. Сэм оказался прав: она была непривычна к продолжительной верховой езде, тем более в мужском седле. После целого дня, проведенного на лошади, каждый мускул ее тела вопил о пощаде.

Когда они с Сэмом добрались до Бейзингстока, уже перевалило за полдень. Свадьба, если бы она состоялась, была бы в самом разгаре. Сэм сказал, что кобыла под Бекки устала едва ли не сильнее, чем всадница, и уговорил остаться на почтовой станции, чтобы дождаться следующего экипажа в Корнуолл.

Несмотря на решимость пренебречь всеми возможными трудностями и продолжать двигаться вперед, Бекки все же согласилась. Она не хотела рисковать кобылой, и потом, в этой части Англии уже не так много людей могли бы узнал ее. Наконец самое главное: почтовая карета все равно едет быстрее, чем они могли бы двигаться верхом.

Поздно вечером экипаж промчался по двору почтовой станции, остановившись лишь для того, чтобы сдать и забрать почту, сменить лошадей и взять новых пассажиров. Бекки предусмотрительно скрыла свой мужской костюм под темно-голубым дорожным плащом с капюшоном, потому что не хуже Сэма понимала у нее нет шансов обмануть ни кучера, ни пассажиров, садящих совсем близко в дилижансе, относительно своего пола.

Примерно через сутки после того как они выехали из Бейзннгстока, карета прибыла ж Корнуолл. Здесь, на станции в Лонсестоне, была сделана остановка, и остаток ночи все пассажиры вместе с возницей и лошадьми мирно проспали. Рано поутру, третьего декабря, Бекки взяла пару лошадей, и они с Сэмом направилась к побережью.

В Сивуд они добрались к полудню. У Бекки окаменели ягодицы, болели все мышцы, и она чувствовала себя несчастной и удрученной.

Джек предал ее. Джек не лучше Уильяма. С каждым тяжелым ударом лошадиного копыта, приближавшим ее к Сивуду, эта истина гулко отдавалась в ее голове.

Холодный дождь со снегом мучил всадников почти всю дорогу. Они насквозь промокли и продрогли, несмотря на накидки из непромокаемой ткани, которые Бекки купила в первый же день путешествия. Когда дождь со снегом кончился, путников окутал холодный туман. Как раз в это время они въехали в овраг, пошли в перелесок, а потом пересекли широкий неглубокий ручей. Дорога зигзагами пошла в гору. Вскоре за деревьями показался дом, и Бекки придержала лошадь.

Двухэтажное строение стояло на ровном желто-коричневом лугу. Увядшая сорная трава и слабенький кустарник хлестали по серым замшелым каменным стенам. Сразу за домом был крутой обрыв — скалы спускались к морским волнам, серебрившимся под ветром.

Сэм, который ехал впереди по узкой заросшей дорожке, указывая путь, оглянулся. Лоб его морщился, волосы трепал ветер.

— Эго не может быть ваш дом, миледи.

У нее сердце так и упало. Бекки покачала головой:

— Да нет, это он. Это должен быть он.

От обиды и усталости навернулись слезы. Неужели мистер Дженнингс ей лгал? Она-то поверила, что Сивуд похож на прекрасную первозданную жемчужину в океане. Она думала, что дом действительно в отличном состоянии и в нем есть все необходимые удобства…

Стараясь сморгнуть слезу, Бекки последовала за Сэмом. Они пересекли поляну и приблизились к входным дверям. Бекки старалась не замечать, что окно со стороны моря заколочено досками, и не слышать, как ставень то и дело стучит о стену дома.

Сэм остановил лошадь и спешился возле входной арки. Затем повернулся к Бекки, вопросительно поднял брови, наблюдая, как она вслед за ним вынимает ногу из стремени и спрыгивает с лошади.

Передавая Сэму вожжи, она улыбнулась и решительно произнесла:

— Что ж, давай посмотрим, рома ли мистер и миссис Дженнингс.

Не дожидаясь ответа, Бекки прошла мимо Сэма к обшарпанной входной двери, и в походке ее было куда больше уверенности, чем она в себе ощущала. Она энергично постучала. Ответа не было. Обождав немного, она распрямила плечи, спину и попыталась еще раз.

За дверью царила тишина. Тогда она взялась за дверную ручку и попробовала открыть дверь. Заперто.

Только без паники. Без паники.

Поплотнее закутавшись в плащ, Бекки повернулась к Сэму, явно ожидая, что, как и всякий раз за последние несколько дней, он подаст идею.

— Вы уверены, миледи, что это тот самый дом?

Она не могла говорить, и потому только кивнула. Однако на всякий случай вышла на поляну, чтобы оглядеться вокруг. Волны, бьющие в береговые скалы, шумели где-то далеко внизу, но грохот прибоя перебивался свистом ветра и стуком открытого ставня. Сорняки росли густо, и хотя осенние холода уже слегка их поморозили, видно было, что за землей давно никто не ухаживал.

— Не понимаю, — сказала Бекки больше себе самой, чем Сэму. — Совсем не похоже на то, о чем писал мне мистер Дженнингс.

Она взглянула в сторону, противоположную обрыву, туда, откуда они приехали. Взгляд ее остановился на струйке дыма, вьющейся над верхушками деревьев во рву.

— Смотри, Сэм! Вон там!

Подняв полы дорожного плаща, она поспешила по некошеной траве вниз, к мокрой заросшей тропинке, спускавшейся с откоса, Каблуки так и вязли в земле.

Маленький коттеджик, гораздо меньше Сивуда, стоял за ручьем в окружении толстых деревьев. От ветров и непогоды его со всех сторон укрывали холмы. В единственном окошке горел свет, а из каминной трубы шел белоснежный дым — уютное зрелище.

Бекки постучала в крепкую деревянную дверь. Сердце у нее забилось. Пожилой, сухопарый, но приятный на вид мужчина появился на пороге. Его кустистые белые брови удивленно поднялись.

Бекки ничего не ответила на его приветствие. Вместо этого она указала в сторону берега и старого дома на скале:

— Вот этот дом там — это Сивуд?

— Да, мэм, да… Это действительно он.

— Кто там, Уилфред? — спросил надтреснутый старушечий голос из глубины домика.

Старик оглянулся на голос, хозяйка которого была скрыта за простенком, после чего снова повернулся к Бекки и Сэму, стоявшему рядом.

— Я разыскиваю мистера Дженнингса. Вы, случайно, не знаете, где он может быть?

Мужчина помолчал.

— Вполне возможно, мэм. Я и есть мистер Дженнингс.

Злость и смущение в равной мере захлестнули Бекки.

— Но вы писали… Однако простите, — сухо сказала она. — Я леди Ребекка Фиск, хозяйка Сивуда.

Брови у мистера Дженнингса поднялись на невероятную высоту, после чего сдвинулись в одну линию.

— Леди Ребекка? Но вы… То есть… — Он выглядел очень смущенным и поклонился с явной растерянностью: — Простите меня, миледи. Мы вас не ожидали.

— Я знаю, что не ожидали. Но я приехала.

Бледные губы старика слегка приоткрылись, он посмотрел на Бекки, явно не зная, что сказать.

— Я намерена остаться в Сивуде, — пояснила она.

— Э-Э… — Голос его дрогнул.

За спиной мистера Дженнингса появилась женщина. Корона белых волос цветом очень походила на волосы ее мужа, но сама дама была круглая, как яблочко, тогда как мистер Дженнингс — высок и худощав. Эта парочка напомнила Бекки стареньких Джека Спрата и его жену[1 - Персонажи одного из детских стихов: толстая миссис Джоан Спрат и тонкий мистер Джек Спрат. — Примеч. пер.].

— Я тебя спрашиваю, кто… — Миссис Дженнингс осеклась, увидев Бекки и Сэма.

Бекки в знак приветствия качнула головой:

— Я леди Ребекка Фиск. А вы миссис Дженнингс?

Старушка пошевелила губами, но не смогла выговорить ни слова.

Бекки нетерпеливо вздохнула. Она знала, конечно, что ее приезда не ожидали, но даже если так, то подобный прием в ее собственных владениях был слишком странен.

— Ну так, — сказала она. — Я вижу, дом нуждается в некотором ремонте. Окно на фасаде разбито… — Старики смотрели на нее круглыми от непроходящего изумления глазами. Сэм стоял рядом молча. — Но я бы хотела осмотреть дом изнутри, с вашего позволения. Надеюсь, ключ у вас есть?

— Мы не ждали вас, миледи, — наконец выдохнула миссис Дженнингс, как будто потеряла способность говорить в полный голос.

— Это я уже знаю, — нетерпеливо остановила ее Бекки. — Итак, ключ?

Старушка вышла из ступора и сделала реверанс:

— Сейчас, мэм. — Она быстро повернулась и заторопилась прочь.

Бекки переключилась на мистера Дженнингса. От волнения ломая руки, он сказал:

— Но вы же в самом деле не собираетесь жить в Сивуде, миледи? — Видимо, этот вопрос очень сильно его волновал.

— Как раз собираюсь, — возразила Бекки. Неужели ему до сих пор неясно?

Старик склонил голову:

— Простите, но мы не ждали вашего приезда.

— Я уже поняла это.

Бекки собрала остатки своего терпения. С каждой минутой становилось все темнее и холоднее, и она хотела только одного — принять ванну, хотя уже понимала, что это несбыточное желание. Ну, тогда хотя бы погреться у огня. А Дженнингсы продолжали держать ее на пороге, так что ветер уже окончательно выстудил мокрую одежду и проник до самых костей. Она строго приподняла бровь:

— Или что? Вы хотите сказать, дом для меня совершенно непригоден?

— Ну… — Старик снова замялся.

— Вы писали мне, что это прекрасная жемчужина. — Бекки держалась из последних сил, чтобы не упасть в изнеможении прямо здесь, на пороге. Она напоминала себе, что принадлежит к роду Джеймсов. Она должна быть сильной. И, собравшись с силами, продолжила: — В ваших письмах вы говорили, что дом в хорошем состоянии и что…

— О, все это правда! — заторопился с объяснениями мистер Дженнингс. — Разве что там немного пыльно.

— Ну… собственно, и что? — Бекки даже вздохнула с облегчением. — Подумаешь, немного пыльно. Просто мы все вместе возьмемся сегодня и быстренько уберем пыль. — Она еще ни разу в жизни не вытирала пыль. Но в самом деле, разве это так сложно? Ей не было дела до этой пыли. И потом, если уборка отвлечет ее от предательства Джека Фултона, то она готова заниматься ею хоть до второго пришествия.

Мистер Дженнингс серьезно кивнул:

— Да, мэм.

Наконец его жена принесла ключ. Бекки забрала его и направилась к Сивуду. Все трое слуг последовали за ней на некотором расстоянии. Бекки шла по размокшей тропинке, стараясь не хромать и даже не морщиться от боли, которую при каждом шаге ощущала в мышцах, утомленных путешествием.

Ключ легко вошел в замок, но пришлось немного повозиться, чтобы его повернуть. Она открыла дверь в тусклое затхлое помещение, слегка пахнущее сладковатой плесенью, и окинула взглядом мрачную неприбранную комнату.

Несколько секунд потребовалось Бекки, чтобы успокоиться — победить отчаяние и боль, которые постоянно мучили ее, одолеть безнадежность, одолевавшую ее при мысли, что вот в этом доме ей придется обустраивать себе жилище. Потом она обернулась к двум мужчинам и женщине, топтавшимся позади.

— Ну что ж, — коротко сказала она. — Похоже, нам предстоит потрудиться, если мы хотим к обеду сделать это место обитаемым.

Вся семья Бекки вместе с Джеком занималась ее поисками. Поначалу они решили, что уехать далеко она не могла, потому что взяла с собой только кучера и двух лошадей, а осмотр гардероба показал, что она почти не запаслась одеждой. Да и потом, было ясно, что в дамском седле далеко не уедешь.

Целых три дня Джек вместе с герцогом и лордом Уэстклифом обыскивали Лондон. Бесполезно. Никто ее не видел.

Прошло еще трое суток, как вдруг один из конюхов герцога объявил, что ни одно дамское седло в конюшне не тронуто. Значит, она уехала в мужском!

Третьего декабря днем Калтон мерил шагами гостиную, то и дело проводя рукой по волосам. Тем временем лорд и леди Уэстклиф продолжали рыскать по городу в поисках или самой Бекки, или хотя бы кого-то, кто ее видел. Герцогиня вместе с тетушкой Беатрис сидели рядом на диване. Герцогиня крепко держала на коленях пяльцы с вышиванием, но не могла работать. Леди Беатрис то и дело пробегала взад-вперед по комнате, после чего с размаху опускалась своим тяжелым телом на диван рядом с герцогиней и сосредоточенно о чем-то думала.

Джек молча стоял у окна, как будто ожидал, что Бекки в любую минуту выедет на дорогу.

Но на самом деле он не ждал ее.

Она все узнала. Он обыскал все закоулки проклятого Лондона. Вложил в эти розыски всю душу и силы. Но уже тогда знал, что ему ее не найти.

Она сбежала. Она знает. Она должна знать. Каким-то образом ей стало известно, что он ее предал. Может быть, она прочла письмо. Или услышала их разговор со Стрэтфордом. Или повстречала Тома, и этот мерзавец раскрыл ей весь замысел. Или…

В конце концов, он представления не имел, как она это узнала. Но прежде она успела ему поверить. Когда она смотрела на него, он читал в ее глазах искреннюю привязанность. И всего лишь одно открытие разрушило это доверие — Бекки узнала, что ему нужна была не она сама, а ее деньги.

Он винил во всем только себя. Его мотивы были отвратительны изначально, а то, что он утаил от нее истину, было во сто крат хуже. Он обещал ей быть честным, а сам обманул. Пичкал ее враньем.

Однако сейчас — видит Бог — он отчаянно влюблен в нее, и это правда. Она нужна ему — это правда. И уже очень давно — он не мог определить точно, когда именно, — потребность в ней проникла под кожу и теперь бежала в его крови.

Глубокие складки залегли на лбу Калтона.

— Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю.

Джек ничего не ответил.

— Я никогда до конца не понимал Ребекку и ее мысли, но ни в коем случае не ожидал, что она такое может учудить. Она была так… — Он помолчал задумавшись. — …так серьезно настроена, так ждала этого события. И чтобы взять и сбежать — уж этого-то я ждал в последнюю очередь.

И что, интересно, мог ответить на это Джек? С одной стороны, невозможно было открыть всю правду, но с другой — он не мог притворяться, будто совсем не понимает ее мотивов. Потому он опять промолчал и отвернулся к окну.

— Ты прав, — сказала герцогиня. — Бекки моща так поступить только в полном отчаянии. А она так странно вела себя накануне вечером…

— Правда? — спросил герцог. — А я не заметил.

— Нуда, действительно, она пыталась демонстрировать ту же решимость и возбуждение, что и в последние дни перед свадьбой, но что-то изменилось. Вы видели это, мистер Фултон?

— Нет, — сказал Джек. Ему бы следовало проявить больше внимания, но его так обескуражило это проклятое письмо от Тома. Он был противен сам себе. Если бы знать… Он сделал бы все, чтобы остановить ее.

Бекки наверняка понимала это. Вот почему она никому не сказала, куда направляется и по какой причине, и вот для чего заставила всех думать, что прячется у кого-то в Лондоне.

Она была где-то далеко. Джек представить себе не мог, где именно, не знал, в безопасности ли она или в беде. Если он не сумеет найти ее в ближайшее время, то просто сойдет с ума.

— Я должен отыскать ее, — сказал он, распрямляя плечи и поворачиваясь к герцогу.

Калтон пронзил его своим ледяным взглядом, потом быстро кивнул:

— Мы ее вместе отыщем.

— Есть места за городом, куда она могла отправиться?

Герцог вопросительно посмотрел на женщин.

— В Кенилворт она бы никогда не вернулась, — промолвила его жена.

— В Калтон-Хаус, — сказала леди Беатрис. — Она там провела большую часть своей жизни. Это место она считает своим домом гораздо больше, чем какое-то другое.

Возможно, она и чувствует себя в Калтон-Хаусе как дома, но Джек не был уверен, что она бы туда поехала.

— Где еще она бывала? Есть еще где-нибудь дома или владения, с которыми она знакома? В которых, быть может, живут ее друзья?

— Есть еще дом Тристана в Йоркшире, сказал герцог. — Это восточнее Калтон-Хауса. Она знает, что ей будут там рады.

— Когда она была совсем девочкой, мы не часто выезжали из Калтон-Хауса, — сказала леди Беатрис. — С тех же пор как Бекки овдовела, Она всегда была или со мной, или с Гарреттом. И ни разу не ездила в те места, которых не знала.

— Я немедленно еду в Йоркшир, — сказал герцог. — Если она направилась туда, я найду ее там.

«Не ездила в те места, которых не знала». Пока Джек молча слушал и разглядывал родственников Бекки, его вдруг поразила догадка: ну конечно же, они думают, что Бекки поехала в известное ей место. Однако ее душа давно рвалась на волю. Нет, она не в Йоркшире!

— Думаю, я знаю, где она, — тихо сказал Джек и тут же понял, что уверен в этом. Да-да, это совершенно так!

Все глаза обратились на него с вопросом.

— Она рассказывала мне про дом в Корнуолле, доставшийся ей в наследство от матери.

Леди Беатрис только рукой махнула:

— О, эта старая развалина? Я уверена, что там теперь уже одни руины остались.

— При мне она ни разу о нем не вспоминала, — сказал герцог.

Джек встретился глазами с герцогиней, и та задумчиво кивнула ему. Они думали об одном и том же. Бекки направилась в единственное Место в мире, которое принадлежало именно ей. В такое место, которое казалось дальше Китая, в такое место, о котором никто и не вспоминал уже долгие годы. Там она надеялась остаться одна, впервые в своей жизни стать независимой от всех.

Итак, Бекки поехала в Корнуолл. И он собирался отыскать ее именно там.


Глава 19


Физический труд заставил Бекки забыть или по крайней мере задвинуть свою душевную боль на дальний план — мышцы буквально ныли от усталости. Вместе стремя слугами она орудовала и щеткой, и тряпкой, а когда требовалось — и молотком.

На другое утро после своего приезда в Сивуд она потратила немного времени, чтобы написать письмо брату и Кейт, объясняя, где она находится и почему ей необходимо некоторое время побыть одной, а потом послала Сэма в деревню, чтобы отправить это письмо, а сама вернулась к работе.

Вскоре она поняла, почему мистер Дженнингс так высокопарно выражался, описывая Сивуд. Конечно, едва ли можно было назвать его сияющей жемчужиной, но дом уже две сотни лет надежно и упрямо стоял на краю скалы. Недавний шторм оборвал ставни на фасадном окне и повредил крышу, но дом все равно сохранил свою сущность, свою готовность противостоять новым натискам злой непогоды.

Мистер Дженнингс прожил тут всю жизнь — до него дворецким служил его отец. Он любил здесь все как есть — несмотря на разрушения, нанесенные ветрами, и на внешнюю непривлекательность обветшалого сооружения. Для него и в самом деле не было места в мире красивее, чем это.

В этом доме выросли и мать, и прародители Бекки. Все они успели умереть, когда девочка была еще совсем маленькой. Здесь, в Сивуде, обнаружились вещественные доказательства существования ее предков: старые вещи, одежда и письма. Впервые в жизни Бекки семья матери стала осязаемо реальной.

Камины располагались во всех четырех углах дома — этого требовали холодные зимы сурового Корнуолла, иначе невозможно было сохранять помещения в тепле. Внутреннее пространство было разделено на девять комнат, расположенных в двух этажах: пять спален, гостиная, столовая, кухня с маленькой буфетной и кладовкой, а также кабинет. В мансарде было еще три маленьких помещения для слуг.

Едва переступив порог, Бекки попросила мистера Дженнингса показать ей весь дом, после чего выбрала место для себя. Она отказалась от самых больших апартаментов — двух смежных комнат, — которые строились для хозяина и его жены, а остановилась на небольшой уютной спальне, которая, как сказал мистер Дженнингс, принадлежала когда-то ее матери.

Остаток дня они провели, приводя помещение в порядок, убирая пыль из каждого изгиба на резных деталях мебели, выбивая ковры и вынимая из гардероба старые вещи.

Стены были окрашены светло-зеленой краской. Сэм принялся счищать верхний слой там, где он шелушился или пузырился от старости, но под ним обнаружилась желтая поверхность, так что вся комната стала пятнистой.

Бекки это не волновало. Когда придет весна, она полностью перекрасит и отремонтирует дом. Все, что ей нужно сейчас, — это чистое помещение, в котором она может спать, место, где она сможет оплакивать свою потерю.

Но нет, она не станет попусту плакать. Так Бекки решила уже на второе утро в Сивуде, когда вошла в грязную, запущенную кухню с мокрой тряпкой в руках и пистолетом в глубоком кармане фартука. На самом деле она ровно ничего не потеряла, а наоборот, приехав сюда, обрела свободу от мужчины, который способен причинить ей больше горестей, чем когда-то Уильям. Можно только благодарить Бога за то, что его предательство обнаружилось еще до свадьбы.

Она выиграла. Теперь пускай Джек соблазняет другую богатую дурочку. А еще лучше, пускай попробует вместе с тем человеком, которого граф называл Уортингемом, как-нибудь обойтись без вожделенного богатства.

Ей в любом случае уже все равно.

Однако представить себе, что Джек смотрит на другую так же, как он смотрел на нее… О, у нее даже мурашки по коже бежали от этого. Когда она проснулась утром, на душе было тошно. Ей хотелось каждую женщину в Лондоне предупредить о его коварстве. Объяснить, как лживы его обещания вечной любви, как обманчивы нежные ласки!

Но она не могла рассказывать о его предательстве — ведь тогда придется говорить и о собственной одержимости и глупой доверчивости. Сесилия сказала ей однажды, что она загадочна и непредсказуема и что в этом ее сила. Что ж, она воспользовалась этой силой, исчезнув в ночь накануне свадьбы. Сейчас она сама избирает свой путь. С этого момента ее силой будет независимость.

В то утро Сэм с мистером Дженнингсом чистили камины и приводили их в рабочее состояние, а Бекки решила помогать миссис Дженнингс с кухней. Пока миссис Дженнингс замачивала столовое серебро в мыльном растворе, Бекки в растерянности смотрела на слои многолетней грязи на стальной жаровне.

— Вот тут, мэм, я сделала смесь из мыла и песка, чтобы с этим справиться, — успокоила ее служанка, протягивая миску с самодельной пастой.

Бекки переводила взгляд с миски на тряпку, с тряпки — на миссис Дженнингс…

— Что мне с этим делать?

— Как что? Оттирать, конечно. — Оставив таз с серебряной посудой, она вытерла руки о передник, взяла у Бекки тряпку из рук и обмакнула в пасту. — Вот так, понятно?

Бекки кивнула:

— Кажется, да… — Ей предстояло тереть тряпкой налипшую грязь, а паста нужна была для того, чтобы помочь растворить жир и оттереть копоть. Бекки удивлялась тому, что ни в одной из многочисленных книжек, которые она прочла в своей жизни, ничего не говорилось о маленьких секретах домашнего хозяйства.

Миссис Дженнингс снова повернулась к плите, плечи ее были опущены. Понаблюдав за хлопочущими супругами, Бекки поняла, что они слишком старые и слишком быстро устают от тяжелой работы. Придется ей самой вместе с Сэмом, которого, конечно, следовало бы отправить обратно в Лондон, переделать большую часть всех срочных дел. Так что пока об отъезде Сэма нечего и говорить.

Бекки велела миссис Дженнингс расположиться за маленьким круглым столиком посередине кухни, чтобы отдохнуть немного и при этом давать советы, как чистить печку. То была грязная и неприятная работа. Когда Бекки ее заканчивала, волосы свисали прядями по щекам, а руки до локтей были покрыты грязью, зато и печь, и жаровня сверкали чистотой.

Однако даже двухчасовое сидение в кухне вымотало миссис Дженнингс, и Бекки отправила ее отдыхать. Сама же, усевшись за простой рубленый кухонный стол, поела немного хлеба с сыром, запивая все это деревенским элем из глиняной кружки, но почти не чувствуя вкуса еды. Питье, хоть и непривычное, утолило жажду и расслабило ее. У Бекки появилось чувство, что она сумеет пережить остаток дня.

Видимо, придется в будущем нанять работников. Но сейчас она хотела только работать, и работать сама. Она ничего не видела для себя в ближайшем будущем, кроме работы, и ничего больше не желала.

Бог не допустит, чтобы она еще раз пережила такую меланхолию, как тогда в Кенилворте, когда обнаружила, что брак с Уильямом всего лишь бутафория. Тогда она закончила тем, что просто вяло сидела в кабинете, уставившись в книгу, и буквы расплывались у нее перед глазами. Она читала, но не понимала слов. В груди у нее скреблись страх и отчаяние, и с каждым часом становилось все хуже.

Она не превратится снова в ту женщину. Не станет, как в те дни, только жалеть себя. Она будет деятельна. Сделает этот дом своим. Узнает все о семье, с которой до сих пор не была знакома. А когда справится с этими делами, то найдет себе что-нибудь еще. Какое-нибудь занятие, которое докажет, что она самостоятельная независимая женщина.

На сей раз она будет сильной. Даже если для этого потребуется поглубже спрятать свое разбитое сердце и навсегда забыть о нанесенных ему ранах.

Закончив свой ленч, Бекки поднялась наверх, чтобы осмотреть хозяйскую спальню. Здесь почивал когда-то ее дед, сэр Барнаби Уэнтуорт. Комната была небольшая, и видно было, что принадлежала когда-то мужчине. Стены и мебель выдержаны в приглушенных коричневых и темно-красных тонах. Богато украшенная кровать с резными стойками красного дерева, на которых висел тяжелый бархатный балдахин, подавляла великолепием. У кровати располагались столики из палисандра, а у противоположной стены — высокие шкафы того же дерева.

Осмотрев кровать и увидев, что балдахин весь изъеден молью, так что его остается только выбросить, Бекки подошла к шкафам. Открыв дверцы, она нашла там мужскую одежду прошлого века — пожелтевшие льняные рубашки и панталоны, чулки, бриджи из оленьей кожи, несколько жилетов и фраков.

В нижнем выдвижном ящике оказались стопка перчаток и старых галстуков. А под всем этим покоилась пачка с письмами. Пройдя к единственному стулу с высокой деревянной чопорной спинкой и бархатным коричневым сиденьем, Бекки развязала шнурок, которым была стянута пачка, и поняла, что все это были письма ее матери к родителям.

Она развернула верхнее. Письмо было датировано ноябрем 1800 года. Это всего за четыре года до рождения Бекки. Когда родилась дочь, маме было восемнадцать — стало быть, это письмо писала четырнадцатилетняя девочка.


«Дорогие мама и папа!

Пожалуйста, разрешите мне вернуться домой. Эта школа ужасна, и я ее ненавижу.

    
Ваша несчастная дочь Мэри».


Следующее письмо было написано полгода спустя.


«Дорогие мама и папа!

Я так по вам скучаю. Я не видела вас уже шесть месяцев. Разве вы не возьмете меня этим летом к себе в Сивуд? Мадам Латрисс говорит, что я очень хорошо занимаюсь, — значит, ничего страшного, если я буду отсутствовать несколько недель.

В Лондоне был шумный сезон, но погода ужасная, и я сочувствую девушкам, которые мечтают выйти замуж и потому ездят с бала на бал по этой грязи под проливным дождем. Я ужасно рада, что не принадлежу к их числу.

    
Ваша любящая дочь Мэри».


Бекки читала и читала, и руки у нее дрожали — ведь это были письма ее юной матери. Очевидно, девушка горячо любила родителей и ужасно по ним скучала, но они почему-то не разрешали ей приехать домой. Неудивительно, что в комнате мамы сохранился гардероб едва повзрослевшей девочки. Как только она достигла подходящего возраста, ее отослал и из дому и никогда больше не позволяли вернуться сюда.

Дед и бабка Бекки хоть и дали образование своей дочери, а потом оплатили ее первый сезон, тем не менее пренебрегали ею и забыли ее. Но все же они сохранили ее письма. Это было очень странно. Хранили все ее письма в этом доме, но отказались снова принять ее здесь. Они оставались равнодушными и отстраненными, не обращая никакого внимания на ее мольбы о любви, но при этом, судя по целому ряду портретов матери, которые стояли на каминной полке, было видно, что они не совсем забыли про нее.

У Бекки сердце сжалось, когда она вгляделась в печальные глаза матери на том портрете, который стоял последним в ряду, на самом краю каминной полки. Похоже, здесь ей было одиннадцать-двенадцать лет. Бекки выросла с ощущением, что печаль мамы — это ее вина, что мама почему-то недовольна ею. Но теперь ей стало понятно, что меланхолия поселилась в ее сердце задолго до рождения дочери.

С течением времени Мэри становилась более дерзкой, и в письмах ее появились рассказы о друзьях и вечеринках, о дочерях знатных людей и подходящих партиях из высшего света. Потом был перерыв в письмах — почти целый год. И еще два письма после этого. Самое последнее было и самым коротким.


«Я ненавижу вас обоих и ненавижу его. Мне нет дела до того, что он герцог. Я всегда буду несчастна».


Бекки долго смотрела на лист бумаги. Отец умер на два года раньше матери, и она мало что о нем знала. Но всегда, когда она думала о папе, ее почему-то охватывал страх. К тому же она знала, что Гарретт тоже не слишком дорожил своими воспоминаниями об отце.

Прижимая письмо к груди, Бекки закрыла глаза. Может, ее мать, как и та первая любовь Джека, Анна Терлинг, была выдана замуж за человека, которого никогда не любила, только потому, что он был пэром?

Бекки открыла глаза, услыхав шаги в коридоре.

— Мистер Дженнингс!

Старик остановился с охапкой белья в руках, которое нес в стирку, и заглянул в комнату:

— Да, мэм?

— Вы знали мою мать, не так ли?

— Нуда, конечно же, знал. — Улыбка показалась на его старческих тонких губах. — Вы просто ее копия, миледи.

Бекки кивнула. Ей часто об этом говорили. Вообще Джеймсы были высокими и смуглокожими. Гарретт, например, был Джеймсом с ног до головы. Но Бекки родилась от второй жены отца и не унаследовала родовых признаков его семьи.

— А какой у нее был характер?

Мистер Дженнингс прислонился к дверному косяку и надолго задумался. Длинные морщины углубились на его лбу.

— В последний раз, когда я ее видел, она была где-то десяти или двенадцати лет от роду. Совсем девчушка. Балованная, но милая. И всегда ко всем — с улыбкой.

— А потом она уехала? — спросила Бекки.

— Да, уехала. Насколько я помню, это не доставило ей радости.

Бекки показала на пачку писем на своих коленях:

— Я только что прочла это. Мне кажется, она была совершенно несчастна.

— Да, потом еще этот случай с герцогом… Бедняжка.

— Какой случай?

Глаза у мистера Дженнингса стали круглыми.

— А вы разве об этом не слышали? — Словно сам над собой посмеиваясь, он покачал головой: — Ну конечно, не слышали. Вы же тогда еще и не родились. Да это не важно, миледи.

— Расскажите.

— Это не так важно.

— Что случилось между моими отцом и матерью? Все, что я знаю… — Бекки взглянула на верхний листок в пачке старых бумаг, — что мама… его ненавидела.

Мистер Дженнингс почесал в голове:

— Ну ладно, это же я завел разговор. Сожалею, что вспомнил об этом.

— Но вы уже вспомнили, — настаивала Бекки. — Придется заканчивать.

Мистер Дженнингс перевел взгляд на пыльные занавески на окне.

— Видите ли, ваша мама по молодости стала флиртовать. Поползли разные слухи. Но потом… вы понимаете, я не могу сказать вам точно, потому что я простой слуга, а мы зачастую слышим только часть истории, отнюдь не всё…

— Конечно, я понимаю, — сказала Бекки. — Пожалуйста, продолжайте.

— Ну вот. Говорили, что она, так сказать, флиртует. Однажды, когда ей было восемнадцать, она оказалась на балу, где перебрала пунша, и тогда… — Старик остановился, явно в замешательстве.

Бекки сидела в кресле очень тихо, выпрямившись. Она ни разу еще не слышала, как повстречались ее родители.

— Ну пожалуйста, мистер Дженнингс, рассказывайте.

— Ну вот, мэм… Говорили, что она стала заигрывать с герцогом Калгоном. А будучи довольно пылким человеком, он принял это, так сказать, слишком близко к сердцу.

— Он что же… соблазнил ее?

Высвободив руку из стопы белья, мистер Дженнингс попытался ослабить галстук.

— Ну, не совсем так, миледи. Просто рассказывали, что он… позволил себе слишком большие вольности в отношении юной девушки. — Его кадык выразительно шевельнулся. — Осмелюсь сказать, это большое счастье, что ее родители, то есть ваши, миледи, дедушка и бабушка, помчались в Лондон и заставили его поступить благородно. Кажется, их поженили в течение двух недель.

После долгого молчания Бекки улыбнулась и натянуто кивнула:

— Спасибо вам за этот рассказ, мистер Дженнингс. Я никогда… В общем, я этого не знала.

— Жаль, что вы услышали это от меня, миледи. Это действительно грустная история. Ну, разумеется, если не считать ее конца.

— Ее конца?..

— А как же. Конечно. Ведь мисс Мэри стала герцогиней. — Он широко улыбнулся, видимо искренне полагая, что стать герцогиней — высочайшее счастье, которого может достичь женщина.

— Ну да, — рассеянно молвила Бекки. — Конечно.

Мистер Дженнингс выпрямился.

— Что ж, миледи. — Подбородком он указал на груду белья у себя в руках. — Пойду-ка я лучше вниз. Миссис Дженнингс уже, наверное, удивляется, куда это я пропал.

Бекки рассеянно кивнула. Едва заметив, как мистер Дженнингс закрыл за собой дверь, она развернула следующее письмо.


«Декабрь 1804 года

Мама и папа!

Благодарю вас за последнюю почту; рада была получить от вас весточку. Спасибо за заботу о благополучии его светлости. Он чувствует себя великолепно, уверяю вас. В настоящее время он на охоте в Шотландии. Я же останусь в Калтон-Хаусе до весны. Мне сказали, что ребенок вот-вот появится на свет, и его светлость пожелал, чтобы я оставалась в Йоркшире, пока это счастливое событие не произойдет.

Еще раз спасибо за ваше письмо.

Ваша и т. п.

    
Мэри Калтон».


Бекки вздохнула. Похоже, мама стала столь же равнодушной, как и ее родители. И тут она заметила приписку в самом низу листка:


«6 декабря 1804 года утром ее светлость герцогиня Калтон разрешилась от бремени дочерью».


Бекки медленно свернула письмо, положила его в стопку и подняла глаза на Выцветшие занавески, которыми было закрыто окно. Она ведь и забыла про свой день рождения. Завтра ей исполнится двадцать три года.

Бекки собрала письма, снова связала их в пачку и медленно поднялась — тело ее словно отяжелело от почти всепоглощающей печали. Значит, мама никогда не любила отца. Да и он, очевидно, никогда ее не любил. Как это ужасно — жить с сознанием того, что твой муж — самый худший твой враг! Бекки следовало понимать такое — она прожила с подобным сознанием один полный день, и даже этого короткого времени хватило, чтобы безвозвратно изменить ее характер.

А ведь она чуть не повторила эту ужасную ошибку. Со вздохом Бекки подошла к шкафу, чтобы положить письма на место, туда, где нашла их. Как раз в тот момент, когда она задвигала ящик, дверь в спальню внезапно распахнулась и громко ударилась о стену. На пороге стоял Джек Фултон.


Глава 20


Бекки изумленно смотрела на него. Горькая, душащая ненависть схватила ее за горло.

Как посмел он сюда явиться?! Как посмел вторгнуться в ее дом, в ее святилище?!

Волосы его растрепал ветер, лицо было красно. На нем не было шляпы, но плащ он снять не успел.

— Бекки. Слава Богу, я нашел тебя! Слава Богу, ты здесь!

Она с трудом собралась, чтобы обрести дар речи, а когда заговорила, голос ее прозвучал низко и твердо. И очень решительно.

— Убирайся.

Джек покачал головой:

— Дай объяснить тебе…

— Я не стану тебя слушать. Никогда больше. — Джек сделал шаг к ней, но она стояла не шелохнувшись. — Убирайся. Прочь!

— Пожалуйста, Бекки. — Он говорил тихо и глухо. Он умолял. — Мне так много нужно объяснить тебе…

Он был опасен. Способен причинить ей серьезный вред. Гораздо более серьезный, чем причинил Уильям.

Пальцы ее зашевелились в поисках орудия защиты. И вдруг она нашла его. В кармане фартука, прямо под рукой. Быстро нырнув в карман, она выхватила пистолет.

— Убирайся вон из моего дома, — проговорила она с тихой угрозой и медленно подняла руку. Пальцы плотно обхватывали инкрустированную серебром рукоять, направляя дуло прямо ему в грудь.

Джек смотрел широко раскрытыми изумленными глазами.

— Ради всего святого, прекрати эти глупости и давай поговорим!

— Нет.

— Ты не застрелишь меня.

— О, ты ошибаешься! Застрелю.

Он ведь не знал, что она сделала тогда. Какова была ее роль в смерти Уильяма. Все думали, что его убили разбойники. И лишь немногим было известно, что на самом деле его застрелил Гарретт. И лишь двое на всем белом свете — Кейт и Гарретт — знали, что сделала в тот день со своим мужем сама она, Бекки.

— Это ты предупредил в ту ночь Гарретта, что мы будем вместе в гостинице. Ты нарочно подстроил, чтобы он нас нашел. Хотел, чтобы весь свет узнал об этом, и все спланировал. Ты просто принудил меня выйти за тебя замуж.

— Постой, Бекки. — Голос Джека звучал тихо и соблазнительно. Именно этот голос чуть не заставил ее отдаться ему безвозвратно. Принудил отдать ему свое тело… и свою любовь, будь она проклята! Но ему не получить ее в жены и не добраться до ее денег. Никогда.

Джек протянул к ней руку:

— Дорогая, опусти пистолет. Я так виноват… Я могу объяснить… Я же знаю, ты не хочешь этого.

Она защищала от Уильяма своего брата. Она защищала Кейт. Теперь она должна защитить себя. Подняв большой палец, она опустила его и с резким щелчком взвела курок. Рука ее ничуть не дрожала.

— Ты даже не представляешь, на что я способна.

— Бекки, пожалуйста…

— Не шевелись.

Он замер.

С минуту они стояли друг против друга молча, потом она сказала:

— Повторяю тебе еще раз: убирайся из моего дома.

Он покачал головой:

— Я люблю тебя, Бекки. Больше всех на свете. Люблю тебя.

Что-то всколыхнулось у нее внутри, руки задрожали, но она подавила волнение и снова решительно сжала оружие. Он лжет. Как лгал ей с самого начала, так же лжет и теперь.

— Я не оставлю тебя. Ты меня тоже любишь. Я знаю, любишь. Я видел это в твоих глазах, чувствовал в твоих прикосновениях. Ты не сможешь меня убить.

Медленно, словно во сне, он шагнул к ней. В голове у Бекки зазвенели тревожные колокола. «Спасайся, Бекки!» Джек ступил ближе. Он был уже совсем рядом, уже протягивал к ней руки. Она крепче сжала пистолет и сильно нажала на спусковой крючок.

В маленькой комнате грохнул выстрел. Она не заметила, как зазвенело оконное стекло, как ударила в ладонь отдача. Боль пронзила ее сломанную руку, настолько сильная боль, что она сделала шаг назад.

Джек изумленно открыл рот, неловко отступая прочь и глядя на себя. Из дыры на его плаще показалась кровь. Колени подкосились, он медленно осел, а потом с грохотом рухнул на пол.

Боже правый! В груди у него полыхало. Джек видел над собой только низкий закопченный потолок. И не было ничего, кроме невероятно сильной боли и крови. Его словно жгло адским пламенем, а кровь… Было так много крови… Алой, пульсирующей. Его крови.

Глаза у него были полны жгучими слезами. Он хватал воздух ртом, не в силах дышать. Так что же, она прострелила ему сердце? Или легкие?

Ее темные волосы появились перед его взором, потом — прекрасный бледный овал лица, все еще сохранявшего жесткое и непреклонное выражение.

Милая, любимая Бекки.

Она выстрелила в него. Джек не мог и представить, что она на такое способна. Но смертельная боль жгла его изнутри и, Боже, как же больно было дышать!

Он заслужил это. Он обманул ее. Хотел принудить ее к этому фальшивому браку, а потом украсть ее деньги. В таких намерениях мало чести. Только ложь, обман. Веки его затрепетали, после чего, болезненно вздохнув, Джек закрыл глаза.

Вот так-то лучше. Теперь он умрет, и она станет свободна от него. Она и правда заслуживает лучшей доли. Потому что, видит Бог, останься он в живых, он бы не отпустил ее.

— Дайте чистые простыни и горячую воду, — произнес кто-то. Милый мелодичный голос, который он так полюбил. Голос Бекки. Наверное, он умрет, мечтая о нем. Наверное, и там будет вечно его слышать. Это будет божественно.

Бекки продолжала холодно, но для Джека это было слаще ангельского пения:

— И те щипцы с кухни. Вымойте хорошенько и принесите мне.

О Боже! Кто-то потрогал его рану. Боль пронзила все тело, Джек слабо застонал. Но мышцы его бессильно обмякли и он не мог сопротивляться. Он мог только лежать тут — наверное, прямо на полу — как тряпка, пока они его терзают.

Пальцы нырнули в рану, Джек взвыл от боли. Его будто разрывали на части. Как в пыточной камере… как будто его потрошит палач. Джеку казалось, что он умирает.

Он с нетерпением ждал смерти. В аду не будет такой боли. Разве может быть хуже?

Он судорожно корчился, но двигаться мешали не только отказавшие мышцы — крепкие руки удерживали его на месте. И он мог лишь покориться.

Становилось все хуже, все больнее, пока наконец каждый нерв в его теле не закричал от ужасной муки. Но потом мало-помалу боль стала утихать. Все тише, тише, пока не стала туманной, как сон.

Потом и все остальное медленно угасло. Джек раскрыл объятия черноте.

— Кажется, он потерял сознание, — объявил Сэм.

«Ты выстрелила в Джека. Ты выстрелила в человека, которого любишь».

Она не хотела ранить его — хотела только, чтобы он ушел отсюда. Если же он умрет, она не переживет этого.

Ее рассудительная голова гнала такие мысли, Бекки старалась одержать над ними верх. Этот мужчина ничего для нее не значит. Он лжец, такой же искусный, каким был Уильям. Нельзя примешивать сюда чувства. Чувства — это нелогично.

Но не могла же она дать ему истечь кровью.

— Отлично, — резко отозвалась Бекки. — Пока он без сознания, будет легче.

Она провела пальцами по его плечу и не нашла выходного отверстия. Значит, пуля где-то застряла. Уложив его снова на пол, Бекки с минуту осматривала сочащуюся рану. Потом разорвала на нем плащ и рубаху, быстро вымыла руки горячей водой, которую принес мистер Дженнингс, и, найдя пулевое отверстие, нащупала гладкую округлую поверхность пули. Поняв, что пулю окружают осколки кости, Бекки скрипнула зубами.

— Дайте щипцы, пожалуйста, миссис Дженнингс. — Старушка как раз поспешно вбегала в комнату со щипцами в руках.

Рот у нее был открыт от удивления, но она немедленно повиновалась приказанию хозяйки. Бекки окунула щипцы в горячую воду, тщательно вытерла их и убедилась, что на них нет никакой грязи или следов от полотенца. Только после этого она направила щипцы туда, где только что нащупала пулю. Хорошенько ухватив ее, выдернула наружу и бросила на пол. Кусочек металла стукнул по деревянной доске, покрутился на месте, а потом замер, угнездившись в центре сучка.

Все долго смотрели на окровавленную пулю. Бекки вздохнула и опять взялась за щипцы. Осторожно погружая их в рану, она вытащила один за другим осколки кости, которые обнаружила ранее. Заодно извлекла круглый кусочек ткани и несколько шерстяных волокон — обрывки одежды, которые пуля утянула за собой в рану.

Она успела ознакомиться с хирургическим словарем, который подарил ей Джек. Также она читала воспоминания полевых врачей времен Пиренейских войн и медицинские трактаты известных докторов. Поэтому теоретически знала, что следует делать с пулевым ранением в плечо, и выполнила все в точности так, как было описано в книгах. Повторила каждый шаг, каждое движение, словно уже сотню раз проделывала их прежде, совершенно поразившись собственной отстраненности от происходящего, своей полной бесстрастности.

Даже при виде крови Джека с ней не случилось ни обморока, ни паники. Она не спросила себя ни о своих мотивах, ни о своих намерениях, просто сделала необходимое.

Отодвинув от раны слои одежды, она тщательно промыла и очистила ее, а потом забинтовала полосами ткани, смоченной в холодной воде. Закончив, Бекки глубоко вздохнула и, присев на корточки, закусила губу.

Необходим настоящий медицинский инструмент. Да нет, нужен настоящий доктор, который сможет закончить лечение. Бекки посмотрела на Сэма.

— Бери лошадь, скачи в Камелфорд. Если потребуется, езжай до самого Лонсестона. Разыщи врача и возвращайся с ним. Поторопись, Сэм.

В глазах защипало, как только она перевела взгляд с Сэма на Джека. Господи, что же она наделала? Он лежал перед ней белый как мел, тихий как смерть. Густой кислый запах его крови стоял в комнате.

Как только Сэм помчался выполнять приказ, она заставила себя вернуться к деятельности.

— Мистер Дженнингс, пожалуйста, снимите этот пыльный балдахин. Миссис Дженнингс, если у нас есть хоть какое-то чистое белье, пожалуйста, принесите. Мы застелем кровать.

Старики заторопились выполнять поручения, а Бекки осталась одна подле Джека.

Она подавила в себе желание взять его за руку — вместо этого поглядела на свои собственные. Они были перемазаны его кровью.

Она с трудом нашла чистый участок на тыльной стороне руки, чтобы потереть глаза, потом с усилием поднялась с пола. Надо развести огонь в камине — разумеется, если камин в этой комнате исправен. Важно не дать Джеку замерзнуть. Плащ у него промок насквозь. Если о нем не позаботиться, он может простудиться.

Проходя мимо окна, Бекки выглянула на улицу: ветер разгуливал по унылому пейзажу, пригибал траву, а далеко внизу яростно рычал морской прибой.

Пришла зима. Завтра ее двадцать третий день рождения, а она только что ранила, а возможно, даже убила мужчину, за которого едва не вышла замуж.

Бекки прошла через комнату и опустилась на колени перед тазом с водой, чтобы отмыть руки от крови.

Через два часа Сэм привез доктора. К тому времени Бекки, мистер и миссис Дженнингс успели застелить постель, снять с Джека мокрую одежду, принести чистой воды, развести огонь в камине, который, слава Богу, оказался исправен, и укрыть раненого тяжелыми одеялами. Миссис Дженнингс, хотя и ужасно устала, оттерла окровавленный пол, но сама Бекки не могла делать ничего, кроме как смотреть на Джека. Она придвинула к кровати стул и молча сидела, глядя на него. На бледном лице застыло хмурое выражение, да так и не изменилось с того мгновения, когда Джек потерял сознание.

Приехавший врач, молодой человек с вежливыми манерами, густыми черными бровями и такой же шевелюрой, представился как доктор Беллингем. Бекки порадовалась, что он не стал расспрашивать о подробностях происшествия. Он просто разбинтовал рану, осмотрел ее и с помощью своих хирургических щипцов проверил, не осталось ли внутри инородных предметов. Ничего не обнаружив, он зашил рану и попросил принести самый большой ремень в доме. Бекки разыскала его в дедовом шкафу. Доктор привязал руку Джека к его груди, подсунув под мышку большой кусок мягкой материи, потом наложил свежую холодную повязку и соорудил перевязь, чтобы зафиксировать плечо. Джек очнулся в самый разгар этих манипуляций. Скрипя зубами, он ухитрился отвечать на вопросы доктора, который в это время ощупывал рану. Наконец доктор вывел Бекки в коридор.

— К сожалению, миледи, я не сумел найти пулю.

— Но я вытащила ее.

Доктор нахмурился:

— Гм… понятно.

— Я правильно сделала? — Бекки была уверена, что правильно, но нахмуренные брови врача заставили ее усомниться.

— Во всяком случае, вы не сделали никакой ошибки, если мы с вами говорим об одних и тех же вещах, миледи. Вы ничего не повредили. Однако же на будущее я бы посоветовал вам оставить подобные операции тем, кто в них более сведущ.

Бекки поджала губы и кивнула.

— Он поправится?

— Речь идет о двух повреждениях: мышечное ранение от пули и раздробленная кость. Если все пойдет как ожидается, то мышечная рана со временем совершенно заживет. Но скорее всего он уже не сможет пользоваться рукой как прежде.

— У него повреждена ключица, да?

Кустистые брови доктора поднялись кверху.

— Ну да. В области повреждения наблюдаются мелкие разрозненные фракции.

Бекки и сама ощутила под своими пальцами какие-то твердые крошки, когда вытаскивала пулю и Осколки кости.

— А шейка плеча? А скапула[2 - Скапула — лопаточная кость (мед.).]?

— То и другое не затронуто.

— Я думаю… кажется, рана достаточно далеко от плечевого сустава.

— Да, вы правы. Видимо, сустав не задет.

Бекки облегченно вздохнула:

— А нервные окончания?

— Похоже, он достаточно хорошо чувствует свои пальцы, и хотя ему больно шевелить рукой, но он может это делать.

Бекки заставила себя хотя бы кивнуть. Однажды она читала о происшествии с мужчиной, который был ранен примерно так же, как она ранила Джека. Пуля разорвала нерв в руке, и та на всю оставшуюся жизнь осталась парализованной.

Ей было так тошно, что она не сумела даже вслух поблагодарить доктора. Он быстро проговорил наставления о том, как ей следует ухаживать за больным в течение ближайшей ночи, сказал, что придет еще утром, после чего покинул дом.

Наступила полная тишина. Бекки вернулась к постели Джека и нашла его в полузабытьи. Она долго смотрела на него, борясь с тошнотворным чувством вины. Наконец подняла голову и увидела всех троих слуг, которые все это время за ней наблюдали.

— Вы можете идти, — шепнула она.

Люди послушались. Лица у них были удрученными. Последней вышла миссис Дженнингс, подняв подолом целое облако пыли, и закрыла за собой дверь.

Глядя в белое лицо Джека, Бекки рассеянно потерла свой локоть, нащупав в привычном месте бугристую поверхность шрама и под ней — криво сросшуюся кость.

Значит, он солгал ей. Он гонялся только за ее деньгами. Точно такой же негодяй, как Уильям.

Но тогда почему у нее такое чувство, будто все случившееся — ужасная ошибка?

Она почти совсем не мучилась угрызениями совести, когда ударила ножом Уильяма, а уж когда Гарретт довершил дело выстрелом из пистолета, ощутила только облегчение. Чувство вины и самоосуждение пришли позже.

Но сейчас в груди у нее как будто разрасталась болезненная опухоль, настолько плотная и твердая, что она с трудом дышала.

Джек пробудил в ней гораздо более смелые мечты, чем Уильям. Четыре года назад она беспечно и доверчиво пустилась в любовное плавание. Теперь все было иначе. Она уже знала цену доверчивости и надежно оберегала свои чувства. И все же подарила и то и другое этому мужчине, чтобы в итоге обнаружить, что ее снова предали.

Впервые с той минуты, как она узнала об обмане Джека, на ее глаза навернулись слезы, перелились через ресницы и ручьями заструились по щекам.

Для чего он сюда явился? Она сейчас так слаба и уязвима… Почему бы ему не выбрать себе другую богатую наследницу или вдову? Как пережить ей боль этого обмана? Как перестать винить себя в том, что она с ним сделала сегодня? Даже после всего, что он натворил, даже несмотря на все явные доказательства его вины, сам факт, что она в него выстрелила, лишь усугублял и обострял внутреннюю боль.

Она уткнулась лицом себе в ладони.

— Бекки, — позвал он слабым хриплым голосом. Она медленно подняла голову. Слезы по-прежнему текли из глаз, но она смотрела на Джека сквозь их пелену. Он очнулся, хотя был все еще слишком бледен. Губы почти совсем белые и жесткие от боли. — Почему ты плачешь, любимая?

— Не зови меня так.

Он потянулся к ней неповрежденной, но дрожащей от слабости рукой.

— Не плачь.

Бекки отпрянула, чтобы он не смогло нее дотронуться.

— И не старайся быть добр ко мне, — прошептала она. — Я уже знаю цену твоей доброте.

Если еще учесть, что она в него стреляла, то они теперь поистине «неразлучные враги».

Джек вздрогнул.

— Дело в том… На самом деле ты не знаешь. Верь мне.

— Я не верю ни одному твоему слову. Я больше никогда тебе не поверю. Не стану повторять старую ошибку.

— Бекки… — Веки его опустились, но он сумел заставить себя снова открыть глаза. — Ты выстрелила в меня.

— Да.

— Я умру?

— Не думаю.

Карие глаза остановились на ее лице.

— Ты бы хотела, чтобы я умер?

Бекки молчала. Джек упрямо смотрел ей в глаза.

Она просто не могла признаться вслух. Признаться в том, как ей хочется, чтобы он выздоровел. А потом уехать как можно дальше, чтобы никогда не испытывать этой режущей боли, которую причиняет один его вид.

Джек опять закрыл глаза и продолжительно, прерывисто вздохнул:

— Я по-прежнему тебя хочу.

Бекки окаменела.

— Но ты меня не получишь. И моих денег тоже.

— Да не нужны мне… твои деньги, — выдохнул он.

Она сплела пальцы и сжала губы. Хотелось крикнуть ему, что он лжец, и спросить, как он смеет лгать ей даже теперь. Но, взглянув на его плечо и заметив, что кровь просочилась сквозь белую повязку, Бекки удержалась.

— Спи лучше, Джек.

Он почти сразу последовал ее совету. Напряженные складки возле сжатых губ разгладились, дыхание стало глубже и ровнее.

Крепко стиснув руки на коленях, Бекки смотрела, как он спит. Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем миссис Дженнингс появилась в дверях с обедом. Только тогда Бекки огляделась и увидела, что в комнате совсем темно и очаг почти погас.

Она поела хлеба с сыром и копченой олениной, даже не ощутив вкуса. Выпила немного бренди, который предусмотрительно принесла миссис Дженнингс.

Когда Джек проснулся, она напоила его бульоном, не говоря ни слова сверх необходимости. Ему потребовался ночной горшок, и хотя она предлагала помощь, Джек попросил ее выйти. Она не стала спорить.

Эта процедура заняла у него очень много времени, но наконец Бекки услышала скрип кровати — это Джек сел на край. Только тогда она вошла.

— Тебе помочь улечься?

Он угрюмо покачал головой:

— Нет.

Было видно, что ему ужасно больно укладываться на постели. Он кое-как устроился, но хоть и отказался от ее помощи, Бекки все же взбила подушку и укрыла его одеялом. Он дрожал — от холода или от боли, она не знала. И не спрашивала.

— Доктор принес настойку опия.

— Мне не нужно. — Глаза у Джека словно остекленели, а лицо было белым. Он по-прежнему дрожал.

— Хорошо. — Бекки отошла, чтобы разжечь огонь в камине. Покончив с этим, она снова села рядом с постелью больного. Он нахмурился и сказал:

— Тебе надо лечь.

— Нет.

Она не стала ничего объяснять, да он и не просил ее об этом. Джек смотрел в потолок, а она смотрела на него. После долгого молчания он наконец сказал:

— Ко мне прибежала ее служанка.

— Чья служанка?

— Анны.

Бекки пожала плечами, не поняв, к чему он это говорит. Зачем теперь начинать разговор об Анне Терлинг?

Джек повернул к ней голову:

— Служанка Анны прибежала ко мне в тот вечер. Тот самый вечер… когда был убит Хардаун. Она знала… Знала, что я люблю Анну. Знала, что я друг ей.

Бекки молчала. В ней так отчаянно боролись разные переживания, что она просто не находила что сказать, что спросить. К чему он теперь тычет ей в лицо этой своей любовью к Анне Терлинг? Почему сейчас?

Джек прерывисто вздохнул:

— И эта служанка… она сказала, что маркиз побил Анну. Хардаун избил ее, а потом даже не дал позвать доктора, потому что боялся, что в свете о нем станут говорить как о негодяе, поднявшем руку на женщину. Она — служанка — сказала, что маркиз уехал в свой клуб, а Анна осталась дома в ужасном состоянии. Она умоляла меня помочь. И с этого момента меня уже ничто не могло остановить. Я вскочил на лошадь и помчался к дому Хардауна. Я и не подумал о том, чтобы позвать доктора. — Джек закрыл глаза. — Когда я приехал, она была… она была уже почти мертва. Словно ждала только меня, чтобы попрощаться. Действительно, успев лишь взглянуть на меня, она испустила дух. Кажется, он избил ее так, что сломал ребро и оно проткнуло ей легкое.

Бекки, зябко обхватив себя руками, молча смотрела на Джека во все глаза.

Боль, пронизывавшая их обоих, была почти осязаема. Бекки казалось, что ее окутывает плотный кокон боли. Она не могла пошевелиться, не могла даже отвести глаз от бледного как бумага лица раненого.

— Я взял отцовское ружье и отправился в тот самый клуб. Я дождался его на аллее. Наконец он вышел. Я бросился к нему, обвиняя в нападении на жену, в убийстве Анны. А когда он не стал даже отпираться, я выстрелил в него.

Джек снова открыл глаза. В их темной глубине была такая пустота, что, казалось, она высосала весь воздух из Бекки — та не могла вдохнуть, пока он говорил.

— Теперь ты все знаешь, — прошептал Джек. — Я убил его совершенно хладнокровно. Я убийца.

— И лжец к тому же. — Лед в ее голосе заставил саму Бекки поморщиться.

— Да. И лжец к тому же.

Она ничего не ответила. Тут нечего было говорить. Джек отличался от Уильяма тем, что признавал свои грехи. Уильям же до самого конца почитал себя жертвой.

— Никто не видел, как я его застрелил. Точнее, я так думал. Однако подозрения все-таки пали именно на меня, и я был арестован. Но потом обвинения сняли… Меня отпустили, когда одна проститутка выступила свидетельницей и сказала, что всю ночь я провел у нее. — Джек снова с дрожью перевел дух. — Это была… Это была моя подружка. На самом деле я не спал с ней, хотя все, ясное дело, считали меня этаким донжуаном, который посещает публичный дом и погряз в разврате, А я просто разговаривал с ней. Она слушала. Я рассказал ей всю мою историю с Анной, поведал, каким несчастным негодником я был, и она меня пожалела.

Джек снова перевел взгляд с Бекки на потолок.

— Однако в тот вечер кто-то последовал за мной к этому клубу и все увидел. То был мой старинный друг и друг детства Анны, сын викария. Его зовут Том Уортингем. Он неотступно следовал за мной с тех пор, как мы стали взрослыми и оторвались от своих семей. Он ревновал Анну, потому что сам был в Нее влюблен. На те двенадцать лет, что меня не было в Англии, Том, конечно, вынужден был отстать, но недавно он попал в беду. Ему нужна большая сумма денег. Как только я вернулся в страну, он потребовал от меня пятнадцать тысяч фунтов за двенадцать лет его молчания. Если я не добуду эти деньга, он представит властям неопровержимые доказательства, что именно я убил маркиза. У него хранится его собственное подписанное при свидетелях заявление, а также подписанное и заверенное свидетелями заявление от той самой женщины, проститутки, в котором она признается, что ранее дала ложные показания и что я не был у нее той ночью. — Джек скрипнул зубами. — Он пообещал ей за эту бумагу существенную сумму.

— Что ж, ты не получишь ни пятнадцати, ни двадцати пяти тысяч фунтов от меня, — тихо произнесла Бекки.

— А-а, — безразлично кивнул Джек, — выходит, ты видела это письмо.

— Я слышала, как его читал лорд Стрэтфорд.

— Ты была на улице?

— Да, была. Я увидела, как вы с лордом Стрэтфордом выходили из дома. Мне стало любопытно, и я пошла за вами. Я слышала, как он прочел записку, и еще… Еще я поняла, что это ты подстроил все так, чтобы нас прервали во время… когда мы были… в общем, в ту ночь. — Нижняя губа у нее задрожала, и Бекки отвернулась от него. — Ты соблазнил меня, зная, что нас поймают. Зная, что все будут ждать нашего брака. Как же ты мог? — Больше в ее голосе не осталось гнева — только растерянность и горечь.

— Я был не прав. Я тогда не знал, насколько это ужасно, но теперь понимаю. — Грудь Джека высоко поднялась и опустилась. — Ты права, Бекки. Я пожинаю то, что посеял. Я не смог бы забрать у тебя эти деньги, как не смог бы и причинить вред тебе лично. Но все равно я заплачу за то, что успел натворить. Том Уортингем представит властям свои доказательства, и меня повесят.

Бекки уставилась в окно и скрестила руки на груди:

— Это уже не мое дело.

— Правильно. Так и должно быт я заслужил это.

Глаза Бекки снова налились слезами, хотя это было совершенно необъяснимо.

— Да, заслужил.

— Я не хочу твоей жалости.

— Так чего же ты от меня хочешь? Если не считать моих денег?

— Твоей любви. — Джек помогал. — Но я уничтожил всякую надежду на эта, верно?

— Да, — ответила она сквозь стиснутые зубы. Сердце так и трепыхалось в груди. Не в состоящей посмотреть на Джека, она крепко стиснула руки, впиваясь пальцами в шрам на больном локте.

— Я так виноват, Бекки, — мягко сказал Джек. — Я очень виноват перед тобой.


Глава 21


На другое утро Бекки прижала ладонь к пылающей щеке Джека и поняла, что у него лихорадка.

Так началась самая длинная неделя в ее жизни. Бекки смутно вспоминала, что приближается Рождество, но не могла отлучиться от постели Джека, даже чтобы написать семье. Сэм всегда оказывался рядом в нужную минуту, был очень внимателен и всякий раз решительно отлизывался выполнять ее повеление возвращаться Лондон. Супруги Дженнингс также были наготове и неизменно предлагали на помощь, как только она об этом просила.

Вероятность того, что Джек не сможет поправиться, возрастала с каждым днем. Что бы они не делали, стараясь сбить жар, ничего не помогало: раненый то и дело впадал в лихорадочный бред.

Бекки делала все, что могла. Она его кормила, меняла простыни, прикладывала холодные компрессы на лоб, давала лекарства, с точностью до буквы выполняла все предписания доктора.

Единственное, на что она никак не могла решиться, — это говорить с ним. Видит Бог, она просто не могла выдавить из себя просьбу, чтобы Джек скорее поправлялся.

В тот день она сидела на своем обычном месте в ожидании врача. Джека уже долгое время не лихорадило, он находился в полузабытьи. Бекки тупо разглядывала собственные руки.

Ей все казалось, что она видит на них кровь. Неужели ее так никогда и не удастся отмыть? Рассудок говорил, что это всего лишь дикая фантазия, что она смыла кровь в тот же день. Но все же она до сих пор видела ее. Скользкую и липкую, настолько ярко-красную, что резало глаза.

Дверь в комнату отворилась, Бекки подняла глаза. Вошел доктор Беллингем.

Он поприветствовал хозяйку дома поклоном, после чего подошел к постели больного:

— Ну как он?

— Без изменений.

Доктор Беллингем проделал все свои обычные манипуляции, измерив Джеку температуру, пульс, проверив зрачки и рану. Со второго посещения доктор перестал возражать против присутствия Бекки возле больного и стал говорить с ней как с равной. Он быстро понял, что она разбирается в анатомии, врачевании, хирургии и всех лекарствах, которые он рекомендует, поэтому говорил с ней очень просто, без обиняков.

— Горячка усиливается, — сказал он. — В области ниже рамы, как мне кажется, начинается гангрена, плечо опухло, а печень слишком сильно увеличена.

Бекки еще раньше осмотрела рану и сама пришла к таким же выводам. Она только надеялась, что доктор даст другой, более оптимистичный прогноз.

— И что мы можем сделать?

— Я могу еще раз вскрыть рану и пустить кровь. — Доктор помолчал немного. — Но есть другой вариант…

— Ампутировать ему руку, — машинально произнесла Бекки.

— Да. — Доктор вздохнул. — Хотя я не вполне уверен, что это поможет.

Бекки пристально посмотрела на Джека, припоминая, как он влезал по розовой решетке к ней в комнату, как рассказывал, что раньше часто лазил по вантам на «Глориане». Больше он не сможет этого делать. Потеряв правую руку, он станет калекой, намного хуже, чем она со своим поврежденным локтем.

Бекки перехватила серьезный взгляд доктора Беллингема.

— Это наша единственная надежда?

— Возможно.

Она судорожно сглотнула. Если надо выбирать между рукой Джека и его жизнью, то выбор очевиден.

— Тогда ампутируйте.

Доктор Беллингем назначил операцию на тот же день. Ему надо было только вернуться в Камелфорд, чтобы взять с собой ассистента необходимое оборудование для ампутации. Уезжая, он велел слугам подготовить все в доме для предстоящей операции и пообещал вернуться к часу дня.

Бекки сидела на стуле и не могла пошевелиться, слезы жгли ей глаза.

Она не будет плакать. Она не станет думать о том, что именно она довела Джека до этого.

Вошла миссис Дженнингс и взглянула на Бекки:

— Мэм, мистер Дженнингс только сегодня смог забрать почту за несколько последних дней. Там есть несколько писем для вас, но я подумала, что вот это вас особенно заинтересует. — Повозившись со своей ношей, она все-таки сумела вытащить из кармана фартука конверт. — Оно адресовано мистеру Фултону.

Сердце у Бекки забилось быстрее. Она поднялась с места, взяла письмо у миссис Дженнингс и осмотрела его.

От кого оно могло быть? Что это могло быть? Красивый крупный почерк ей не был знаком. Но кто еще мог знать, что Джек здесь?

Бекки оглянулась на раненого. Он лежал неподвижно — по-видимому, спал. Она приложила руку к его обжигающему сухому лбу и позвала:

— Джек…

Ответа не было. Она положила ему на лоб холодный компресс и отвернулась, сжимая письмо в руке. Как слепая, почти ничего не видя перед собой, вышла из комнаты.

Войдя в дверь комнаты напротив, Бекки села на свою собственную постель — на постель, которую не видела уже несколько суток. Положила письмо на покрывало перед собой и уставилась на него.

Оно было адресовано Джеку. Она не должна его открывать. Но Джек лежал в соседней комнате без сознания. В горячке… Ему грозила потеря руки.

Она схватила письмо и решительно разорвала конверт.


«4 декабря 1827 года.

В память о прежней дружбе и в знак того, что желаю тебе счастья, я хорошо обдумал все обстоятельства и решил облегчить тебе условия существующего соглашения.

Восемнадцать тысяч.

Несмотря на то что в нашу последнюю встречу ты отказался платить мне даже шиллинг, я думаю, что предлагаю тебе очень выгодный компромисс, и уверен, что ты согласишься.

Но все прочие условия остаются в силе. Твое время истекает, друг мой.

    
Т.У.».


Бекки прочла письмо еще раз. И еще.

Джек отказался платить ему даже шиллинг? Когда? Отказался ли он от плана завладеть ее средствами еще прежде, чем появился в Корнуолле? Том Уортингем успел написать это письмо за день до того, как Джек разыскал ее здесь, в Сивуде. А это означало, что Джек продолжал стремиться к ней даже после того, как объявил Тому об отказе платить.

Так, может, он…

«Но нет», — твердо сказал ей внутренний голос. Ведь она выстрелила в него. После этого, что бы ни происходило между Томом Уортингемом и Джеком, на ее отношениях с последним это никак не может сказаться. Просто не имеет никакого значения.

Этот человек продолжает требовать с Джека восемнадцать тысяч фунтов. Такая сумма может спасти Джека от петли. Если, конечно, он переживет огнестрельное ранение, которое получил по ее вине. И если переживет ампутацию.

Прижав письмо к груди, Бекки закрыла глаза.

Она не знала, сколько сидела, покачиваясь взад-вперед. Тело то и дело сотрясала нервная дрожь, и она старалась не рисовать в своем воображении детали операции, которая вскоре должна была состояться в соседней комнате. Миссис Дженнингс принесла ей баранину, но Бекки только посмотрела на еду, не дотронувшись до нее.

Его рука… Его красивая, сильная рука. Выступающие бицепсы и плечи, по которым она так любила пробегать пальцами. Его длинные пальцы, доставлявшие ей удовольствие снова и снова…

Он солгал ей. Соблазнил, обманул. Впрочем, ни то ни другое не отменяло того факта, что Джек был сильным, здоровым человеком, а она искалечила его.

«Твое время истекает, друг мой».

Бекки добрела до письменного стола и достала лист бумаги. Окунув перо в чернильницу, написала два письма: одно — своему адвокату, другое — Кейт и Гарретту. В этих письмах она велела Гарретту и поверенному выписать вексель на восемнадцать тысяч фунтов и доставить его мистеру Томасу Уортингему из кентского викариата Хамбли, проживающему в настоящее время в Лондоне.

Сложив и запечатав письма, она спустилась вниз, чтобы разыскать Сэма. Он чистил лошадь в маленьком угловом загоне.

— Сэм, я вынуждена приказать тебе возвращаться домой, причем немедленно. — Видя, что лицо у него моментально потемнело и он приготовился к сопротивлению, Бекки подняла руку. — Прежде я просила тебя уехать только потому, что ты должен был вернуться к моему брату, но теперь это действительно вопрос жизни и смерти. — Она вручила ему письма. — Пусть это будет последняя моя просьба к тебе, Сэм, — добавила она тихо, — но ты должен доставить эти бумаги ради меня. Это очень и очень важно. Прошу тебя.

Сэм медленно покачал головой:

— А мистер Фултон?..

— Я останусь здесь, в Корнуолле, с ним, пока… пока он не поправится. Пожалуйста, передай моему брату и Кейт… Просто скажи, что я бы очень хотела быть с ними на Рождество, но это вряд ли получится.

Сэм вздохнул:

— Я не думаю, что буду прав, оставляя вас на попечении всего лишь одного старика.

Бекки подняла бровь:

— Ты что, сомневаешься в моей способности постоять за себя?

— Ну-у-у…

— У меня есть оружие, — тихо сказала Бекки.

Сэм проворчал:

— Нуда, это уж правда.

— Я сама могу о себе позаботиться. А ты должен ехать немедленно. И поторапливайся, Сэм. Времени мало.

Сэм медленно кивнул:

— Как прикажете, миледи.

Она вернулась в дом и, почти ничего не видя, пошла в комнаты, как вдруг на самом верху лестницы неожиданно натолкнулась на доктора Беллингема. Он осторожно взял ее за плечи и отвел в сторону. Только тут Бекки увидела второго человека у него за спиной.

— Доктор Беллингем! О Господи… — Сердце у нее так и подпрыгнуло. — Когда… когда вы успели приехать? Разве уже время?

— Простите, миледи, — заговорил врач. Выглядел он весьма смущенно. — Мы приехали немного раньше. Это мой ассистент и мой брат мистер Рутгер Беллингем.

Бекки машинально сделала реверанс, ассистент ответил ей наклоном головы. Она снова повернулась к доктору.

— Когда мы вошли, я разбудил мистера Фултона и сообщил о нашем решении ампутировать ему руку.

— Да? — выдохнула Бекки.

— Да. Он был вполне в сознании, миледи. И отказался. Учитывая, что пациент находится в полном сознании, я должен заявить, что совесть не позволяет мне приступать к операции.

Бекки охватила смесь облегчения и вновь всколыхнувшегося страха. С минуту она не могла вымолвить ни слова.

— А жар у него?..

— Сильнее, чем раньше.

— Вы сказали ему, что он рискует?

Доктор кивнул с серьезным видом:

— Там началось нагноение. Я приложил горячую припарку и спиртовой компресс к ране, чтобы усилить отделение гноя. Если не вырезать очаг, инфекция распространится по всей конечности, а потом и по всему телу. — Доктор вздохнул. — Если до этого допустить, то процесс, вероятнее всего, пойдет очень стремительно, и тогда.

Беллингем не договорил, но Бекки поняла и кивнула:

— И он умрет. Быстро.

— Да, миледи.

— Он все еще в сознании?

— Едва-едва.

— Мне к нему можно?

— Конечно, — кивнул доктор.

Бекки вошла в комнату, где лежал Джек. Он был неподвижен, однако глаза были открыты. Он смотрел в потолок.

Бекки перевела дух. Казалось, она плывет в вязком сиропе — приходилось каждый шаг делать с усилием, словно проталкивая себя вперед.

— О, Джек…

Он повернул голову в ее сторону, и видно было, что это движение стоило ему огромных усилий. Глаза его лихорадочно блестели.

— Не дам… отрезать руку, — процедил он сквозь потрескавшиеся губы.

— Ты… ты уверен, что поступаешь правильно? Ведь доктор Беллингем предупредил тебя, чем ты рискуешь. — Она тяжело сглотнула. — Мы с ним думаем, что началось омертвение тканей. Гангрена распространится на все тело. Ты скорее всего умрешь.

Отвернувшись от Бекки, он сумел повести здоровым плечом.

Бекки схватила его руку:

— Но я… Я не хочу, чтобы ты умирал.

— Почему нет?

Доктор Беллингем стоял в дверном проеме. Бекки оглянулась и взглядом отпустила его. Он понимающе кивнул и покинул комнату, бесшумно затворив за собой дверь.

«Потому что я люблю тебя».

Но Бекки не могла сказать это. Не могла. Не сейчас.

— Потому что… ты не должен умирать.

— Разве?

— Нет, — бормотала она. — Ты молод и силен… и… ты должен жить.

— Я не дам руку, — отказался он.

Она старалась не заплакать. Очень сильно старалась. Но тщетно. Слезы потекли сами. Джек бесстрастно наблюдал, как они катятся по ее щекам, потом вообще закрыл глаза.

— Пожалуйста, не умирай! Ну пожалуйста! Я хочу, чтобы ты жил.

— Что ты сказала?

— Именно так. Пожалуйста, Джек! Пожалуйста, не умирай! — всхлипнула Бекки.

— Но почему?

— Потому что… Я не смогу жить в этом мире без тебя. Я не переживу ни единого дня, зная, что тебя больше нет. Зная, что именно я в этом виновата. Зная, что, если бы я не была так жестока, если бы согласилась простить, ты бы до сих пор был жив и здоров. — Она перевела дух. — Потому что я тебя полюбила. И потому что знаю: ты не такой, как Уильям. И потому что какая-то часть моего существа до сих пор жаждет твоей любви.

Она прижала его горячую руку к своей щеке, остужая сухую кожу Джека своими слезами.

— Я постараюсь не умереть, Бекки, — наконец прошептал он, снова закрывая глаза. — Изо всех сил постараюсь.

В ту же ночь жар спал. Бекки не отходила от Джека и не смыкала глаз. Она вдруг увидела, как капли пота выступили у него на лбу и покатились по лицу. Она отерла его чистым полотенцем, а когда прикоснулась к его коже, то поняла, что она влажная и прохладная.

То была тяжелая ночь. Джек беспокойно ворочался и всякий раз стонал от боли, задевая рану. Бекки меняла ему рубашку и видела, что рана по-прежнему пылает алым цветом. Кожи вокруг была опухшей и горячей. Она по капле вливала в рот Джека то чистую прохладную воду, то разбавленный бренди. Когда-то она читала, что таким способом удалось спасти жизнь раненому во время Пиренейских войн.

Как только серый рассвет заглянул сквозь изъеденные молью занавески, Джек открыл глаза. Радужная оболочка теперь уже не блестела так лихорадочно ярко.

— Больно, — сообщил Джек хриплым голосом.

Бекки отвела повисший локон волос.

— Лихорадка прошла ночью.

Джек взглянул на свою руку. Она была совершенно беспомощна, но мало-помалу опухоль за ночь все-таки спала.

— Это настоящее чудо, — прошептала Бекки.

Он обернулся к ней:

— Но ты же сказала, что хочешь видеть меня живым.

В груди у нее всколыхнулись такие сильные чувства, что она едва могла вздохнуть. Не глядя на Джека, она поднялась с места. Колени дрожали.

— Пойду… пойду принесу тебе что-нибудь поесть.

И Бекки поспешила прочь из комнаты. Велев миссис Дженнингс сделать для Джека бульон, она прошла в маленькую комнату, смежную со спальней хозяина дома, и провела несколько часов, отчищая и отмывая ее до блеска.

Ближе к вечеру она наконец нашла в себе достаточно храбрости, чтобы войти к Джеку. Доктор помог ему сесть в постели, и на лице его уже показались кое-какие краски.

Бекки попыталась ему улыбнуться:

— А ты прекрасно выглядишь.

— Мне лучше, — кивнул он.

— Это… хорошо. — Бекки неловко приблизилась и уселась на тот самый стул, который почти не покидала за последнюю неделю.

— Где ты была весь день? — спросил Джек.

Она глянула на него, но быстро отвела глаза. Щеки вспыхнули. Почему же она не может заставить себя сказать ему правду? О том, что отправляла эти проклятые деньги мистеру Уортингему? О том, что ему больше не надо переживать за свою шею? О том, что она трусиха и потому весь день старалась его избегать?

— Трудилась по дому.

Надо все-таки признаться ему. Но… возможно, это и не так уж необходимо. Лучше сказать, когда он немного окрепнет. Точнее, когда она соберется с мужеством.

— А-а.

Она облизнула губы. Джек посмотрел в сторону.

— Я не виню тебя, — неожиданно заговорила Бекки, — не виню за убийство маркиза.

Глаза Джека снова обратились к ней:

— Не винишь?

— Нет. Если то, что ты сказал, правда, значит, ты правильно сделал. Если он бил свою жену… если он даже убил ее… такой человек не заслуживал того, чтобы жить.

— Да, — бесцветным голосом согласился Джек. — Он не заслуживал того, чтобы жить.

Бекки кивнула:

— Я… Я только хотела тебе объяснить. Уильям… Перед тем как Гарретт его застрелил… Я ударила его ножом. В живот. — Бекки зажмурилась от воспоминания. — Он был… у него было ружье, он собирался выстрелить… У меня не было выбора. — Она ужасно не хотела говорить об этом. Ненавидела вспоминать это. — Так что я понимаю, каково это, — закончила Бекки. — Принять такое решение, сделать выбор; позволить ли злу процветать или покончить с ним.

— Ты действительно понимаешь, — произнес Джек. — И ты снова сделала этот выбор, потому что я еще один мужчина, который предал тебя, солгал тебе. Ты была совершенно права, когда пыталась меня остановить. Покончить со злом, воплощением которого я являлся.

— О нет! — воскликнула она, сжала губы и наконец сумела произнести: — С тобой было другое. Я хотела… несмотря ни на что, я хотела, чтобы ты остался жить.

Ведь Джек не был в ее глазах воплощением зла. Совсем не то, что Уильям Фиск или маркиз Хардаун. Даже несмотря на то что он натворил. Бекки не понимала почему, но почему-то точно знала это.

Джек прикрыл глаза:

— Я устал.

Она поняла, что он ее отпускает. Не хочет, чтобы она оставалась с ним в одной комнате. Что ж, это и понятно. Она причинила ему такую невыносимую боль, едва не убила его, в конце концов. И чего же она могла ожидать? Его сердечной благодарности? Это было бы даже смешно. Бекки поднялась:

— Конечно. Может, тебе принести что-нибудь?

— Нет. Если мне что-то потребуется, я позову миссис Дженнингс.

Бекки через, силу кивнула. Миссис Дженнингс последнее время спала в комнате напротив, потому что ее помощь часто требовалась по ночам то Джеку, то Бекки.

— Хорошо. Конечно. Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Бекки.

Джек смотрел ей вслед — стройная фигурка скрылась за косяком, и дверь тихо закрылась за ней.

Как всегда, ему было тяжело смотреть ей вслед, но на сей раз в ее уходе было что-то как будто безвозвратное — грудь у него буквально разрывалась.

Джек тяжело вздохнул. Плечо болело, хотя и не так ужасно. Правда, сегодня утром боль всерьез усилилась по сравнению с предыдущими днями, но теперь Джек точно знал, что рана заживет.

Ему надо было лишь услышать, что она хочет видеть его живым. Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы он перешагнул барьер и смог противостоять всему, чему обязан был сопротивляться, чтобы побороть инфекцию, угрожавшую его жизни.

Но он понимал, как ранил Бекки. Он видел это в ее осанке, в постановке ее плеч. Она держала их прямо, когда верила ему. Теперь же они поникли, словно под тяжестью горя. Он видел это в ее лице, в этих говорящих глазах, которые больше не вспыхивали от страсти, а оставались постоянно печальными и темными; в этой прямой линии бровей, в бледности щек. Он не знал точно, когда Бекки узнала о его предательстве и лжи, но с тех пор она, похоже, сильно исхудала от переживаний.

Вошла миссис Дженнингс с миской в руках:

— Ну-с, молодой человек: Мне сказали, что вы чувствуете себя немножко получше. Как насчет легкого ужина?

Джек с недоверием посмотрел на посудину у нее в руках.

— Это всего лишь несколько ложек бульона. Как думаете, справитесь?

Ему нужна была пища, нужны силы. Он уже так давно прикован к этой проклятой постели. Ему пора на волю. Он не создан для того, чтобы стать инвалидом.

— Да. Я справлюсь.

— Ну вот и хорошо. — Женщина присела на стул, который постоянно занимала Бекки. Джека снова пронзило чувство вины за то, что он попросил ее уйти. Но, глядя на ее осунувшееся лицо, он терзался еще сильнее. На самом деле ему ужасно хотелось, чтобы она была рядом, чтобы он мог сказать все, Что должен был сказать ей. Что любит ее, что беспокоится о ней и что всегда будет о ней заботиться; что сделает ее счастливой.

Но он не имел права к ней прикасаться. И, черт побери, не имел права говорить ей ничего такого.

Миссис Дженнингс молча подала ему несколько полных ложек бульона, а потом заговорила:

— Я была ужасно влюблена в мистера Дженнингса.

Джек скосил на нее глаза, заподозрив, что старушка немного чудит.

— Вот точно как моя госпожа в вас влюблена. — Подобие улыбки скользнуло по ее лицу. — Но еще до свадьбы мистер Дженнингс успел сделать кое-что такое, что очень сильно меня рассердило, и я его наказала за это. Ну, я, конечно, в него не стреляла, хотя, наверное, следовало бы. — Старушка остановилась, держа пустую ложку на полпути к миске, и поглядела Джеку в глаза. При этом ее сморщенное личико выражало полнейшее неодобрение. — Вы, наверное, ужасно ее расстроили.

Джек закрыл глаза.

Некоторое время было слышно лишь, как ложка бренчит по краям миски, как вдруг металл прижался к его губам. Джек открыл глаза и рот и послушно принял еще одну ложку бульона.

— Она девушка чувствительная, — тихо сказала миссис Дженнингс, словно не хотела, чтобы Бекки услышала ее слова. — Я с ней совсем немножко знакома. Но она так мало скрывает свои чувства. Любой сразу все поймет, если у него есть глаза, чтобы видеть, и хоть немного соображения, — Джек проглотил подсоленный бульон. — Сами-то вы их видите? Ее чувства то есть?

— Да, миссис Дженнингс, — пробормотал Джек. — Вижу.

Бекки правильно поступила, выстрелив в него. Он не единожды спрашивал себя о причинах ее поступка, даже в те минуты, когда был совсем близок к смерти, когда боль была почти невыносима.

Он ведь предал ее наихудшим из возможных способов: потребовал от нее доверия к себе, а потом раздавил это доверие каблуком сапога. Если бы с ним кто-то поступил так же, он даже не посмотрел бы в другой раз на этого человека. Выстрелив в него, он бы немедленно отвернулся и ушел, оставив его умирать в мучениях.

Но всякий раз, когда он открывал глаза, Бекки была рядом. Заботилась о нем. Помогала ему. Молилась за него. Она хотела, чтобы он был жив, даже после всего, что он наделал.

— Она немного мрачная, но хорошая, — сказала миссис Дженнингс. — Мы слишком старые сами видите, и мы не так содержали ее дом, как она бы хотела. Но она не стала гневаться ни минуты. А вместо этого взялась за дело и трудилась наравне с нами. А когда наши старые кости не выдерживали, она отправляла нас отдыхать.

— Правда? — спросил Джек, хотя не был на самом деле удивлен. Ну конечно же, она добрая госпожа. Он и не ожидал от нее ничего иного.

Миссис Дженнингс внимательно посмотрела на него:

— Да, сэр. Правда. А потом я видела, как она заботится о вас…

— Но ведь она в меня выстрелила, — напомнил Джек совершенно бесцветным тоном.

— Нуда. Но осмелюсь сказать, что вы, видимо, этого заслужили, — неожиданно заявила миссис Дженнингс. — Ведь леди Ребекка и мухи не обидит. Если только эта муха не натворит каких-нибудь препакостных дел. — Джек снова вздохнул. Миссис Дженнингс подняла ложку. — Она заботилась о вас, потому что не могла смотреть на ваши страдания. А теперь вы будете жить, и это ее утешает. Но хотите ли знать, что я думаю обо всем этом, сэр?

— И что же вы думаете? — сухо переспросил Джек.

— Я буду более чем просто разочарована, если ее опять кое-кто обидит. — Миссис Дженнингс собрала ложкой остатки похлебки. — Я буду очень сильно огорчена, поверьте. Даже не верю, что она сумеет это пережить. Более того, я думаю, вы один из немногих людей на этом свете, кто способен ее убить.

Джек ощутил последнюю ложку вкусного теплого бульона у себя во рту. Проглотил и на некоторое время замолчал.

Он знал, что должен делать.

— Я не хочу, чтобы ее что-нибудь снова ранило, миссис Дженнингс. — Он с дрожью вздохнул. — Я не дам этому всему повториться.

Бекки беспокойно ворочалась всю ночь, стараясь заснуть, и только на рассвете оставила эти попытки. Со вздохом она подошла к окну и отодвинула занавеску.

Земля была покрыта красивой ледяной глазурью. Внизу, перед отвесными скалами, слегка колыхался шелковистым серым покрывалом океан. Бекки подвинула стул к окну, уткнулась подбородком в ладони и стала смотреть на солнце, которое пробивалось сквозь клочья тумана, и на светлеющее ярко-голубое небо.

Скоро Рождество. Первое Рождество, которое она проведет без своей семьи. Первое Рождество вдали от Кейт и Гарретта за эти четыре года.

Это было ужасно одинокое чувство. Но если говорить о ее семье — причем не только о Кейт и Гарретте, но и обо всех остальных, — то Бекки знала, что это чувство обоюдное. Они любили ее, несмотря ни на что, и скучали по ней не меньше, чем она по ним.

Она нарисовала несколько кругов на запотевшем стекле. Мистеру и миссис Дженнингс было велено разбудить ее, если только Джеку станет хуже. За всю ночь к ней никто не приходил, а это значило, что он продолжает выздоравливать.

Джек поправится, а когда встанет на ноги, они расстанутся. Она вернется в Лондон, а он… Ну, в общем, не важно, что он станет делать. Пускай идет своей дорогой. Как бы он ни поступил, это уже совсем не ее дело.

Во всяком случае, не должно ее волновать. А если и волнует, то это лишь признак ее слабости. Насколько легче было забыть об Уильяме, но Джек… он так прошелся по ее жизни, что она никак не могла, несмотря на все свои усилия, от него освободиться.

Со вздохом Бекки надела одно из двух привезенных в Корнуолл платьев — темно-зеленого цвета, оттенком напоминавшего листья падуба. Выглядело оно куда более нарядно и даже празднично по сравнению с тем первым коричневым платьем, которое вдобавок испачкалось и было в пятнах в результате вчерашних трудов.

Расчесав, уложив и заколов шпильками волосы, Бекки долго смотрела на себя в зеркало. Измученная и тощая. Прямые волосы повисли прядями, огромные темные глаза запали.

В них слишком много вины, страха, печали и разочарования. Но на самом деле Бекки вовсе ничего такого не испытывала.

У нее есть Кейт и Гарретт. По-своему, хотя и немного грубовато, ее любит тетушка Беатрис, а Софи и Тристан никогда от нее не обвернутся. С племянниками и племянницами у них настоящая нежная дружба. Она их любимая тетя и сама всех их обожает.

Так что не должно быть этого тяжкого одиночества в ее груди.

Бекки догадывалась, что причина крылась в этом человеке, который не столько вызвал ее одиночество, сколько углубил его, превратил в почти физическое ощущение.

Так сильно… она так сильно желала его любви. Бекки прикрыла веки, вспоминая те несколько дней, когда была полна веры. Как же она была счастлива тогда! Как свободна!

Сможет ли она когда-нибудь снова испытать эти же чувства?!

Бекки покинула комнату, пересекла коридор и вошла в спальню Джека. К ее удивлению, он открыл глаза сразу, как только она распахнула дверь.

— С добрым утром, — сказал он.

— С добрым утром. — Бекки приостановилась на пороге, ожидая, не попросит ли он ее снова удалиться, но после небольшой паузы Джек пригласил ее войти.

Она подошла, немного отодвинула свой стул от кровати и присела. Джек с минуту разглядывал ее, потом сказал:

— У тебя усталый вид.

Да нет, все в порядке. — Бекки, прищурившись, рассматривала свежую повязку на его плече. — Доктор Беллингем приходил?

— Да. Только что ушел. — Джек вздохнул: — Мы знали, что ты спишь, поэтому старались не шуметь.

Бекки кивнула. Не имеет смысла сообщать ему правду.

Джек взглянул на свое плечо:

— Доктор наложил, новую шину и обновил повязку. Он оставил еще опия.

Бекки знала по собственному опыту, что при переломе шину не обновляют, пока не спадет опухоль. Значит, рана заживает.

— Отличные новости.

— Да.

— Тебе… Тебе больно?

— Нет. То есть… не буду врать. Не то чтобы совсем не больно, но… — Перехватив ее взгляд, Джек уже не отпускал его. — Это совсем не так больно, как сознание того, сколько страданий я причинил тебе.

Непреодолимая стена, созданная только ее инстинктом самосохранения, возникла между ними настолько быстро, что Бекки не успела даже вздохнуть. Она не могла отвечать. Она не станет — она не должна — ему верить. Она заставила себя перевести взгляд на старое серое шелковое покрывало. Когда-то давно им пользовались ее дед и бабка. Оно до сих пор оставалось одним из немногих предметов в доме, которые неплохо сохранились.

— Бекки?

Она удержалась, чтобы не вздрогнуть. Лишь беспокойно поерзала на своем стуле.

— Какое сегодня число?

Она быстро перевела на него взгляд:

— Четырнадцатое декабря.

— Четырнадцатое декабря, — шепотом повторил он. На лице его показалось выражение печали, почти отчаяния. Даже поражения. Он закрыл глаза. — Скоро Рождество. А я не даю тебе уехать к своим. Но если ты отправишься сейчас, то к празднику успеешь приехать в Лондон.

— Нет, Джек. Я останусь здесь, пока ты совсем не поправишься.


Глава 22


Джек быстро шел на поправку. Доктор уже снял швы, рана закрылась, подернулась корочкой, и, казалось, меньше болит. Лицо у Джека порозовело, час от часу он становился все крепче.

На четвертое утро после того, как лихорадка отступила, Бекки вошла к нему в спальню и увидела, что постель хотя и смята, но пуста. Нахмурив брови, она вышла в коридор и позвала его. Не услыхав ответа, поспешила вниз и обнаружила на кухне лишь миссис Дженнингс, которая пекла хлеб.

— Вы видели утром мистера Фултона?

— Нет, миледи, не видела.

Бекки забеспокоилась. Где он? Куда же он мог подеваться?

Обыскав все помещения в доме, она вышла на двор и позвала его по имени. Обыскала конюшню и даже дошла до домика Дженнингсов. Но вокруг было тихо. Стояло солнечное морозное утро.

Бекки вернулась в дом обеспокоенная, напуганная тем, что он мог вообще уехать из Сивуда. Но куда? Ведь на улице так холодно. Он даже не взял лошадь — значит, ушел пешком. Он говорил, что в поисках Бекки ехал из Лондона до Лонсеетона почтовой каретой, потом выпросил у фермера лошадь, чтобы добраться до Камелфорда, а остаток пути прошел пешком. Транспорта отсюда до Камелфорда не было никакого, а ближайшая деревня находилась в пяти милях от Сивуда. Бекки не была уверена, что Джек способен в нынешнем своем состоянии, да еще по такой погоде, пройти пешком столь длинный путь.

Подняв юбки, она снова побежала наверх, чтобы убедиться, не оставил ли он какого-то известия о том, куда собирается уходить.

Вот оно! На подушке лежал клочок бумаги. Да как же могла она не заметить сразу?!

Бекки робко протянула руку. Записка была написана неуверенным почерком — Джек явно воспользовался здоровой левой рукой.


«17 декабря 1827 года

Дорогая Бекки!

Я слишком долго находился под твоей заботливой опекой и не имею права долее подвергать тебя опасности, оставаясь в твоем доме. Том Уортингем обещал опубликовать известные факты еще два дня назад, а он обычно держим слово. В настоящее время власти уже разыскиваю убийцу маркиза Хардауна.

Я знаю: то, что я сделал с тобой, непростительно, но все же наберусь наглости, чтобы снова, теперь уже в последний раз, просить у тебя прощения. Несмотря на то что я, безусловно, испытывал к тебе влечение с первых дней нашего знакомства, мои изначальные намерения в отношении тебя были непорядочны, и это отвратительно.

Еще только два месяца назад я был уверен в том, что нет на свете ничего ценнее моей собственной шеи. Теперь я знаю, как ошибался. Я понял, что для меня нет ничего важнее тех немногих драгоценных мгновений, когда я обладал твоим доверием… и твоей любовью.

Прощай, моя любимая. Да хранит тебя Бог. Будь счастлива.

    
Джек».


Продолжая смотреть на исписанный неровным почерком лист, Бекки осела на край кровати.

Она отправила Сэма с письмами днем тринадцатого декабря. Джек пишет, что его ищут с пятнадцатого.

Дата, назначенная Томом Уортингемом, также совпадает — пятнадцатое декабря. Сэм никак не мог поспеть в Лондон ко времени. Она опоздала. А если Уортингем и правда представил свои бумаги, то Джека уже наверняка ищут повсюду, включая самые глухие закоулки Англии. Как раз в эту минуту полиция, может быть, на пути в Корнуолл, чтобы арестовать его здесь.

— Боже, какая я дура!

Миссис Дженнингс сказала, передавая ей письмо Тома Уортингема, что перед этим несколько дней они с мужем не забирали почту. Значит, оно могло валяться на почте в Камелфорде все то время, пока Джека трепала лихорадка.

Бекки снова и снова перечитывала записку. Она носила ее с собой повсюду, куда бы ни шла, и постоянно думала о том, что в ней написано. Мистер и миссис Дженнингс весь день бросали на хозяйку озабоченные взоры, но беспокоить не решались.

Уже на закате Бекки присела возле окна, глядя на море. Начинался шторм, ветер усиливался, взбивая на волнах белую пену.

Куда же направился Джек? Она даже думать не хотела о том, что он сейчас бредет где-то совсем один. Впрочем, Бекки напоминала себе, что Джек — сильный мужчина, повидавший куда более сильные штормы, чем нынешний. Он вполне способен позаботиться о себе сам. Правда, лихорадка и ранение его ослабили, но он ведь не стал инвалидом. Он силен, у него от рождения крепкий организм, так что зимний шторм ему вполне по плечу. По плечу…

Бекки старалась не представлять себе, как он будет надевать плащ на это самое раненое плечо, как станет натягивать перчатку на больную руку. Она гнала от себя мысль о том, что он просто не сможет дойти до Камелфорда.

Достав письмо из кармана, она перечитала его, осмысливая каждое слово.

В нем не было притворства. Он не лгал ей с того момента, как пришел в Сивуд. Еще до того как отправиться в Корнуолл, он пошел к Тому Уортингему и объявил ему, что игра окончена. Раскаяние Джека было почти осязаемо. Он и не думал обвинять Бекки за то, что она его чуть не убила, — он считал это вполне заслуженным наказанием за свой проступок.

И несмотря на то что смысла говорить ей о любви больше не было — ведь воспользоваться ее деньгами он уже не успел, — Джек повторял в своем письме, что любит ее.

А это выражение безнадежного разочарования на его лице, когда она ему сказала, что уже четырнадцатое… Он знал уже тогда, что обречен, что вскоре его станут разыскивать, и все же не сказал ни слова, не попросил у нее ни пенни, даже не обратился за помощью. А уходя, не взял ни одной вещи, которая бы ему не принадлежала.

Возможно, когда-то он и вел себя бесчестно и эгоистично. Возможно, когда-то и пытался обмануть и соблазнить ее. Но все изменилось.

Он оставался в ее доме еще несколько дней после того, как спал жар, но только теперь Бекки поняла, что все эти дни он готовил себя к неминуемому расставанию. Последние сутки он ел с отменным аппетитом и неустанно упражнялся, активно передвигаясь по дому. Нельзя было сказать, чтобы он не обращал внимания на Бекки, но и не вовлекал в многозначительные разговоры. Все это время Джек держался вежливо и слегка отстраненно.

Бекки надеялась, что ему удастся скрыться. Надеялась, что он успеет уехать подальше. Она молилась, чтобы он был в безопасности, в таком месте, где тень прошлого не сможет омрачить его настоящее. Здесь же, в Англии, ему никогда вполне не избавиться от этой угрозы, даже если никто никогда не узнает правду о том, что произошло между ним и маркизом Хардауном. С Англией у него связано слишком много ужасных, разрывающих сердце воспоминаний.

Но она будет скучать по нему. Господи, да она уже по нему скучает.

Пальцы разжались, письмо выпорхнуло из руки на пол.

Крепко зажмурившись, Бекки прижалась ладонями и щекой к холодному стеклу окна.

Последние две недели она защищала свое сердце щитом из гордости и гнева. Но теперь он рассыпался прямо на глазах.

Она любила Джека и не хотела оставаться без него. Она поверила каждому написанному слову. У него ведь и правда больше не было причин ей лгать. Теперь уже не было.

Он успел доказать свое благородство. Это правда: он совершил ужасную ошибку, — но ведь раскаялся. И он страдал. Стремился выжить, потому что Бекки его об этом попросила. А потом, понимая, что его могут искать как преступника, скрылся ради ее же безопасности и спокойствия; оставаясь верным своему обещанию выжить.

На другое утро она сидела в кухне с мистером и миссис Дженнингс и уныло смотрела в свою тарелку с овсянкой. Холодный ком у нее внутри плохо смешивался с завтраком, и потому Бекки отодвинула тарелку.

— Ну же, миледи, — озабоченно успокаивала ее миссис Дженнингс, и морщинки на ее лице углублялись. — Вам нужно беречь и подкреплять свои силы.

Со вздохом Бекки подвинула тарелку к себе и взяла еще одну ложку молочной каши. Как раз в тот миг, когда она пыталась проглотить ее, в дверь громко постучали.

Джек!

Бекки положила ладони на стол и склонилась немного вперед, стараясь успокоить внезапно забившееся сердце.

Нет! Нет, это не может быть Джек. Он не станет возвращаться. Это, должно быть, кто-то другой. Внутри у нее все сжалось. Бекки в тревоге смотрела на миссис Дженнингс. В свою очередь, миссис Дженнингс взирала на супруга, который уже шаркал туфлями к дверям, чтобы посмотреть, кто там.

Бекки сидела, будто окаменев, прислушиваясь к тихому разговору в прихожей. Потом резко вскочила с места: «Гарретт!» Она выпорхнула в холл и попала прямиком в объятия брата. Гарретт быстро и крепко обнял ее, потом осторожно отстранил от себя, и Бекки увидела, что он совершенно вымок под дождем, а теперь намочил и ее платье. Еще ночью началась настоящая буря, а к утру дождь полил буквально стеной.

Глядя в сторону лестницы, он слегка встряхнул сестру:

— Где он, Ребекка?

Рядом с Гарреттом возник Тристан.

— Мистер Фултон… — сказал он, замялся, но потом продолжил, снимая перчатки и беря Бекки за руку: — Дорогая, Фултона обвинили в убийстве пэра.

— Вы… уже знаете? — выдохнула она.

Тристан коротко кивнул, но в его темных глазах читалось сочувствие.

— К нам приезжал лорд-мэр Лондона. Пятнадцатого декабря властям были представлены доказательства — неопровержимые свидетельства вины Фултона, включая письменные заявления и двух живых свидетелей.

Бекки хватила воздух ртом. Джек был прав — Том Уортингем действительно не стал тратить время и быстро привел в исполнение свои угрозы.

— А Сэм?

Тристан с недоумением поглядел на Бекки:

— Разве Сэм не с тобой?

Этот его вопрос лишь подтвердил то, что она и так все знала. Сэм, конечно же, не успел в Лондон и к тому же разминулся с Тристаном и Гарреттом, так что ни один из них пока не знал о миссии Сэма. Наверняка к этому моменту слуга уже добрался до дома и привез утративший смысл приказ выписать Уортингему вексель на восемнадцать тысяч фунтов.

— Нет. Он уже в Лондоне. Я отправила его домой. — Бекки тряхнула головой, стараясь преодолеть дрожание губ. — А вы почему здесь оказались?

— Кейт получила от тебя письмо и отозвала меня в Лондон, — вступил в разговор Гарретт. — Я в тот момент ехал в Йоркшир, надеясь отыскать тебя там. Я успел домой на несколько дней раньше, чем к нам явился мэр города.

— Мы все знали, что Фултон отправился искать тебя в Корнуолле и наверняка к этому времени должен был добраться до места, но от вас обоих не было ни слуху ни духу, — добавил Тристан. — Мы направили полицию по ложному следу. Сказали, что ты могла отправиться в Йоркшир. Но смею предположить, что уже очень скоро они догадаются об истине.

— И явятся сюда.

— Да, — подтвердил Тристан. — Они могут прибыть в Сивуд со дня на день.

— Ребекка, где он? — В голосе Гарретта слышалась больше чем тревога — опасность.

— Его нет, — печально сказала Бекки. — Джека Фултона нет.

Тристан и Гарретт взяли для путешествия карету, чтобы иметь возможность менять лошадей и ехать в темное время суток, освещая дорогу фонарями. Так они смогли довольно быстро добраться до Корнуолла. Всего через несколько часов после их приезда карета, запряженная свежими лошадьми, неслась сквозь ливень в сторону Лондона. Внутри экипажа подпрыгивали и раскачивались из стороны в сторону Бекки, Тристан и Гарретт.

Едва попрощавшись с мистером и миссис Дженнингс и покинув Сивуд, Бекки испытала печальное чувство, что может никогда больше не увидеть его. Дом по-прежнему принадлежал ей, и он навсегда останется для нее тем местом, где она впервые провозгласила собственную независимость. Здесь же она получила сразу несколько ценных уроков.

С одной стороны, это место хранило множество печальных историй ее семьи, матери, а теперь еще и самой Бекки. Оно навсегда останется тем местом, где она выстрелила в Джека — где едва его не убила.

По мере продвижения вперед тревога в груди у Бекки мало-помалу утихала, она чувствовала себя чуть-чуть легче. Она поняла, что способна отстаивать свою независимость повсюду и вовсе не нуждается для этого в Сивуде. Она сумела оставить этот дом без всяких сожалений. Возможно, она даже продаст его, но только такому человеку, который не оставит его в запустении, как это сделала она. Надобно найти семью, которая сумеет оценить одинокую прелесть этого места и сможет превратить четыре стены в настоящий дом.

Бекки глядела на завесу дождя за окном кареты. Они уже проехали Камелфорд и месили колесами грязь на пустынной девонширской дороге.

— Бекки, — произнес Тристан, нарушив тишину в экипаже после почти целого часа молчания, — мы должны знать, не обидел ли тебя Джек Фултон.

Она резко вскинула голову и взглянула на него широко раскрытыми глазами:

— Что? Нет!

Гарретт, сидевший напротив них с Тристаном на грязно-коричневой скамейке, склонился вперед:

— Теперь совершенно ясно, что именно Фултон убил маркиза Хардауна. Мы с Тристаном… — он скользнул взглядом в сторону кузена, — в общем, у нас есть основания полагать, что он тебя обманывал. Ему нужны были твои деньги, чтобы расплатиться за молчание со свидетелями преступления.

— Тебе об этом что-нибудь известно? — спросил Тристан. — Ты из-за этого исчезла в ночь накануне свадьбы?

— Мне все известно. — Глубоко вздохнув, Бекки продолжила: — В тот вечер во время обеда я узнала случайно, что он планировал воспользоваться моими деньгами. Я слышала, как они говорили об этом со Стрэтфордом…

— Со Стрэтфордом?! — Гарретт скрипнул зубами. — Вот еще один мерзавец…

— Пожалуйста, дослушайте меня. — Бекки выпрямила спину и посмотрела брату прямо в глаза. — Вам обоим должно быть понятно, что я почувствовала тогда, когда услышала правду. Да еще после моей истории с Уильямом… Мне казалось, что я полная дура.

Тристан покачал головой:

— Нет, ты не дура. Фиск ведь объегорил нас всех. Точно как Фултон.

— Но Джек другой, — прошептала Бекки.

Гарретт скривил губы:

— Я так не думаю.

Бекки опустила взгляд на свои колени, потом снова подняла глаза. Она понимала, что должна все им рассказать. Плотно сжимая ладони, она призналась:

— Я выстрелила в него, Гарретт. Я ненавидела его за то, что он сделал, и когда приехал… выстрелила в него.

Тристан округлил глаза:

— Так он…

— Нет… Правда, рана сильна воспалилась, но он справился. Хотя все еще был слаб.

— Тебе известно, куда он направился?

— Нет. Он ускользнул ночью. — Бекки с трудом сглотнула. — Но понимаете, потом я узнала, что он уже ходил к этому человеку — к этому свидетелю убийства, который пытался его шантажировать. Он угрожал раскрыть правду о Джеке и маркизе Хафиуне, если Джек не даст ему двадцать пять тысяч фунтов. А Джек отказался дать ему даже шиллинг. — Бекки сплела пальцы у себя на коленях. — Он объявил ему, что не возьмет моих денег. И… — Бекки моргнула, — он сожалел о том, что обманывал меня, Гарретт. Я точно знаю, сожалел. Именно поэтому он ушел. Потому что понял, что натворил и как сильно это меня обидело. Потому что знал, что его арестуют, а я велела ему жить. Единственным способом остаться в живых был побег.

И кузен, и брат смотрели на нее настороженна, тогда Бекки раскрыла ридикюль и достала письмо Тома Уортингема.

— Вот, прочтите это. Это доказывает, что Джек… — Она осеклась, но окончание фразы четко прозвучало у нее в голове: «…меня любит».

Хорошая погода, которая сопутствовала Бекки и Сэму по дороге в Корнуолл, теперь, на обратном пути, изменилась. Дорога раскисла; они продвигались вперед так тяжело и медленно, что Бекки опасалась сойти с ума от нетерпения.

Джек всецело занимал ее мысли. Она просто не могла больше ни на чем сосредоточиться. Каждый день, каждую минуту она думала, где он сейчас, что делает. Не грозит ли ему опасность, тепло ли ему, есть ли у него крыша над головой. И наконец, заживает ли его рука.

За те долгие часы, что они провели в карете, Бекки успела все рассказать Тристану и Гарретту. Объяснила, что случилось между Джеком, Анной Терлинг и маркизом Хардауном; поведала все, что знала о Томе Уортингеме и его отношениях с Джеком; рассказала о том, что происходило между ней и Джеком до того момента, когда они покинули Лондон, а также после того как встретились в Сивуде.

Оба, и кузен и брат, впитывали информацию: Тристан — моментально анализируя все, что слышат, Гарретт — с неподвижной нижней челюстью, холодно поблескивая жестким взглядом. Тем не менее, когда двадцать второго декабря они въехали наконец в Мейфэр в мокрой и грязной карете, Тристан и Гарретт уже готовы были признать, что Джек раскаялся и искупил свой грех тем, что отказался платить Тому Уортингему деньгами Бекки.

Когда они подъехали к дому Гарретта, Кейт ждала их на ступеньках крыльца. Не дожидаясь, пока лакей поможет ей выйти из кареты, Бекки спрыгнула с подножки и бросилась обнимать подругу. Они вместе вошли в дом, и пока Кейт хлопотала, чтобы Бекки непременно напоили теплым молоком и накормили горячим супом, они успели переговорить обо всем, что случилось.

— Я так виновата перед вами, что уехала из Лондона, ничего не сказав, — говорила Бекки. — Я просто… В общем, впервые хотела решить проблему сама, не прячась за тебя и брата. Хотела, чтобы у вас было прекрасное Рождество, которое вы проведете вместе с сыном…

Склоняясь к Бекки и серьезно глядя на нее своими темными глазами, Кейт взяла ее за руку:

— Я так беспокоилась о тебе.

— Знаю. С моей стороны было неправильно исчезать, не сказав ни слова. — Бекки постаралась улыбнуться подруге. — Ведь когда ты сама сбежала из Калтон-Хауса в то утро четыре года назад, ты оставила мне письмо с объяснениями. Но я не подумала даже об этой элементарной вежливости.

Кейт вздохнула:

— Я знала, что ты бы не исчезла вот так, если бы это не было необходимо. Меня немного успокаивало, что ты взяла с собой Сэма. Я верила в то, что он позаботится о твоей безопасности.

Она отпустила руку Бекки, и та смогла взять еще ложку вкуснейшего супа, который поставил перед ней лакей.

— Сэм вернулся?

— Да, почти неделю назад. И привез от тебя письма для Гарретта и твоего адвоката, чтобы они выписали вексель. Я уговорила поверенного дождаться возвращения Гарретта из Корнуолла. Ведь после всего, что тут произошло, я подумала, что время наверняка уже упущено.

— Как же ты была права! — вздохнула Бекки. — Спасибо.

Кейт улыбнулась и сказала:

— Сэм чувствует себя прекрасно и уже вернулся к своим обычным обязанностям.

Лицо Бекки снова озарила улыбка. Она знала, что Кейт никогда бы не поставила Сэму 6 вину его преданность ей, и потому он мог без опасений возвращаться на свое прежнее место в герцогском доме.

— А как маленький Генри?

Кейт улыбнулась шире.

— О, это самый восхитительный, самый прекрасный малыш в мире!

Когда наступили сумерки, Кейт и Бекки надели плащи, шляпки и перчатки и вышли в сад, чтобы немного прогуляться перед сном. Маленький садик возле лондонского дома Гарретта невозможно было сравнить с необъятными садами Калтон-Хауса. Много лет о нем заботилась София, а она обожала розы, поэтому в саду росли плотными рядами розовые кусты, которые начинали пышно цвести весной, но в это время года просто торчали из заледенелой земли скучными голыми сучками.

— Ты скучаешь по Джеку?

Бекки остановилась и взглянула на темнеющее небо.

Кейт взяла ее за руку и крепко сжала в своих ладонях.

— Я вижу ясно, что он любит тебя.

Бекки подняла брови. Она рассказала ей почти все, не упомянув, однако, о любви — нарочно старательно избегала этой темы.

Кейт же продолжила:

— Теперь я знаю, что его изначальные помыслы были неблагородны… Но этот его особенный взгляд… такой взгляд бывает только у влюбленного мужчины. И лишь когда он думает, что на него никто не смотрит. Это невозможно скрыть, как невозможно и изобразить. Я уверена.

— Так что же, Джек на меня смотрел вот так?

— О, да! Постоянно!

— Я хочу его разыскать, — тихо молвила Бекки. — Больше всего на свете я хочу быть с ним.

— Но Джек Фултон — беглый преступник, а ты сестра английского герцога.

— Да, ты права и в том и в этом.

— О, Бекки… — Глаза подруги наполнились слезами. — Как ужасно, что с тобой такое произошло!

Бекки поглядела ей прямо в лицо и повторила:

— Я хочу быть с ним, Кейт.

— Но ты… Значит, ты готова покинуть страну вместе с ним? Жить в изгнании? И никогда снова не увидеть свою семью? — Горло у Кейт как будто сдавило — голос звучал глухо и тихо.

При одной мысли о том, что придется уехать от Кейт, Гарретта и их детей, Бекки стало больно.

— Я не хочу покидать вас. — Она помолчала, глубоко вздохнула и тихо добавила: — Но ты ведь отправилась бы за Гарреттом куда угодно, правда же?

Закусив губу, Кейт посмотрела в сторону.

— Ты знаешь сама. Я бы пошла за Гарреттом даже на край света.

Бекки крепко стиснула ее руку, и они долго стоял так молча, глядя вверх, на яркий звездный полог.

— Я должна найти его, — наконец прошептала Бекки. — Только как?

В тот вечер Тристан остался ужинать, а потом приехала и София. Когда они уже собирались домой, Бекки отвела кузена в сторону.

— Я понимаю: после всего, что ты для меня сделал, неловко просить тебя снова, — пробормотала она смущенно, — но я надеялась, что ты мог бы порасспрашивать людей… Вдруг тебе удастся разузнать, куда подевался Джек…

Тристан внимательно посмотрел на Бекки, потом улыбнулся. Он был очень красив, и когда улыбался, на щеке у него появлялась ямочка, отчего он выглядел совсем юным и похожим на сорванца.

— Конечно, Бекки. Вдруг мне и в самом деле что-то удастся разузнать.


Глава 23


Джек очень рисковал, приехав сюда. Его искали, и он прекрасно знал, что будет, если его найдут. Свидетельства были неопровержимы. Он действительно убил пэра. Его должны повесить.

Он добрался до Лондона только сегодня на рассвете. Это было утро накануне Рождества. Он прятался в темных закоулках и старался держаться подальше от всякого, кто хоть немного напоминал констебля. Сейчас он стоял в полумраке на берегу Темзы. Было морозно, и темно-серые облака низко нависали над рекой. От воды поднимался едва заметный пар. Сквозь туман среди бортов пришвартованных кораблей он мог видеть и борт «Глорианы».

Этот корабль стал для него домом. По крайней мере он должен был считать его таковым. И все же с этим ничего нельзя было поделать — он не хотел туда возвращаться. Он приехал в Лондон с твердым намерением начать новую жизнь, а взойти снова на борт «Глорианы» значило окунуться в прошлое. Казалось, он снова, и теперь навсегда, отправляется в изгнание.

Однако на сей раз еще хуже. На сей раз он не просто изгнан. Он должен скрываться. И это — навсегда. Сегодня днем «Глориана» покинет лондонский порт, возьмет курс на Ямайку, в Кингстон, и никогда больше не вернется в Англию.

Холодный воздух пронизывал его рану. Джек надвинул шляпу пониже и не спеша направился к пристани, внимательно глядя вокруг и ощущая себя частью всего этого. К берегу приближалась шлюпка. Наблюдая, как она причаливает, команда в темных кителях повисла на бортах «Глорианы».

Один из этих людей — то был боцман Маккинли — приветственно помахал рукой:

— Эй, Джек!

Джек отсалютовал ему здоровой рукой, но промолчал. Остальные матросы прокричали слова приветствия.

Глубоко вдохнув, он приблизился к кромке воды и, как только шлюпка подошла к берегу, поднялся на борт. Это было так привычно, но сегодня Джеку мешало ранение. Он не мог балансировать раненой рукой и наверняка бы упал, если бы матросы не поддержали его.

— Что стряслось с твоей рукой, Джек, дорогой? — спросил его один из матросов, Джонсон. Задав вопрос, он небрежно сплюнул жевательный табак.

— Подстрелили меня, — коротко ответил Джек, не обращая внимания на удивленно поднятые брови Джонсона. Лучше пускай пока ничего не знают или думают хотя бы, что в него выстрелил один из преследователей. Он и не думал рассказывать им обо всем, что с ним происходило, пока он был в Англии. Все и так знали, что старое дело об убийстве возобновилось новым постановлением о его аресте. А от капитана Кэлоу он получил весточку, что команду «Глорианы» уже опрашивали о возможном местонахождении Джека. Никто не знал, где он был в это время, но даже если бы знали, все эти люди были его друзьями, братьями и не стали бы выдавать.

Он присел на банку. Матросы замолчали и стали грести к кораблю.

Джек посмотрел на темные здания вдоль берега реки, на силуэты прохожих, спешащих по зимнему холоду домой, к своим любимым — праздновать наступающее Рождество.

Вдруг один из прохожих оглянулся. Джека охватил жуткий холод от шеи до кончиков пальцев на ногах. Даже с такого расстояния он узнал бесцветную фигуру Тома Уортингема. Том до сих пор его преследует. Это ясно. Только Джек не понимал почему. Ведь все уже кончено. Они оба сдержали свое слово — Джек не дал ему ни единого шиллинга, а Том выдал все документы властям.

Повернув прочь от пристани, Том высоко поднял воротник и исчез в тумане как привидение.

Джек закрыл глаза и повернулся спиной к этому серому городу, который снова отверг его.

В Рождество Бекки проснулась рано утром. Кейт, тетушка Беатрис и дети носились по дому, делая последние приготовления к празднику, но Бекки сегодня вовсе не хотелось присоединяться к всеобщим оживленным хлопотам. Она сидела в своем любимом бархатном кресле в гостиной с последним номером «Эдинбургского медицинского журнала» на коленях. Обычно она единым махом проглатывала весь журнал, как только получала очередной квартальный выпуск, но сегодня утром слова, казалось, плясали на странице.

Кто-то тихонько постучал в дверь гостиной, отвлекая Бекки от ее размышлений, и она облегченно вздохнула:

— Войдите.

Это была служанка.

— Миледи, здесь лорд Уэстклиф. Он бы хотел с вами поговорить, если вы не заняты.

Бекки отложила в сторону журнал и прямо-таки подскочила с кресла:

— Тристан? — Оправив юбки, добавила: — Конечно, я приму его. Где он?

— Ждет вас в большой гостиной, миледи.

Бекки побежала туда и, распахнув двери настежь, ворвалась в комнату. Навстречу ей из кресла с пальмами поднялся кузен.

— О, Тристан! У тебя есть новости о Джеке?

Он угрюмо кивнул:

— С Рождеством, Бекки. Пожалуйста, присядь.

Она поторопилась исполнить его просьбу и почти упала на диван.

— Пожалуйста, рассказывай скорее, что ты узнал.

Тристан набрал в грудь побольше воздуха.

— Как ты и просила, я попытался разузнать что-нибудь о месте нахождения Фултона. Я вспомнил название корабля, на котором он служил до того, как вернулся в Англию, отправился в доки и просмотрел записи обо всех судах, которые прибывали в порт Лондона или уходили из него за последние несколько недель.

— И что? — Бекки затаила дыхание. — Ты нашел среди них упоминание о «Глориане»?

— Да. «Глориана» с начала этого месяца стояла на якоре в лондонском порту.

Бекки рывком поднесла сжатый кулак ко рту и прикусила костяшки пальцев.

— Он на корабле?

— Я не уверен… — нахмурился Тристан.

— И он рискнул показаться в Лондоне?

Тристан пожал плечами:

— Возможно. Ведь лучшее средство сбежать отсюда стояло на якоре у пристани на Темзе.

Бекки решительно поднялась с места:

— Отведи меня туда. Пожалуйста, Тристан…

Тристан остановил ее жестом поднятой руки:

— Погоди, Бекки. «Глориана» ведь уже ушла из Лондона. Вчера днем, во время прилива.

Это известие опустошило ее, лишило воздуха. С несчастным видом Бекки опустилась обратно на диван.

— Так если он был на борту…

— Тогда он уехал.

— Но куда… куда они направились?

— В Вест-Индию. На Ямайку.

Вест-Индия… Такой далекий мир… Бекки с трудом поднялась на дрожащих ногах.

— Прости меня, Тристан… мне надо немного побыть одной.

Он также поднялся, протянул к ней руки и коротко ее обнял.

— Понимаю. Прости. — Потом взял ее за подбородок. — Увидимся вечером за обедом.

— Да… хорошо, — пробормотала Бекки, неровной походкой направляясь к лестнице, ведущей наверх. Отыскав в гардеробе самое теплое свое пальто, она сказала Кейт, что идет на прогулку. Джози собралась было ее сопровождать, но, слишком хорошо зная свою госпожу, поняла, что Бекки хочет, чтобы ее оставили в покое, поэтому последовала за ней на весьма почтительном расстоянии.

Казалось, вот-вот пойдет снег. Холодный воздух хлестал по щекам, но Бекки, шагая по Мейфэру, едва обращала внимание на погоду. Она понимала, что не отыщет «Глориану». Даже если бы корабль до сих пор оставался в порту, то доки все равно слишком далеко. К ним можно пройти, только если сначала миновать кварталы, слишком опасные для одиноких прогулок. Но что-то влекло Бекки в этом направлении.

Хотя бы взглянуть на реку и помечтать, что Джек где-то рядом…

Она дошла до самого Тауэра, после чего решила все-таки повернуть домой. Было уже поздно, надо было вернуться, прежде чем родные начнут волноваться. Да и не могла она прогулять здесь все Рождество. Оглянувшись через плечо, Бекки увидала недовольно нахмуренную Джози. Очевидно, служанка решила, что они и так уже забрались слишком далеко.

Бекки поравнялась с воротами Тауэра. Гарретт вполне мог оказаться здешним узником, если бы его обвинили в убийстве Уильяма. Но Джек, в отличие от Гарретта, не был вельможей. Поэтому его, по всей вероятности, заточили бы в Ньюгейт, где содержались преступники попроще.

Бекки прошла еще немного вперед. Она не готова была праздновать Рождество в кругу семьи — во всяком случае, не теперь. Еще всего лишь несколько минут, и она повернет домой. Глубоко погрузившись в невеселые мысли, Бекки продолжила свой путь.

Она не могла ждать, пока Джек на «Глориане» вернется из Вест-Индии. Да это к тому же бесполезно. Не только поищу, что «Глорианы» не будет еще несколько месяцев, но потому, что, когда корабль вернется, Джека скорее всего не будет на борту. Он не может вернуться в Англию.

А значит, Бекки следует отправиться за ним. Надо собираться в Кингстон. И как можно скорее.

Что-то твердое ткнуло ее в бок. Пораженная, Бекки отшатнулась, но длинная сильная рука обняла ее за талию и прижала к долговязому телу. Она опустила глаза — на уровне пояса поблескивал металл, спрятанный от других пешеходов широкой полой черного; плаща, которой незнакомец окутал их обоих.

— Ш-ш… — Долговязый прижимал ее к себе одной рукой, а другой крепко вдавливал дуло пистолета ей в бок. — Идите как ни в чем не бывало, миледи.

Ахнув, Бекки подняла глаза к бледному лицу мужчины и внезапно поняла, кто это.

Инстинкт велел ей закричать, вырваться на волю и убежать в безопасное место, но она поборола свой первый порыв. Ведь пистолет был возле самого ее бока. Этот тип очень даже запросто мог пристрелить ее прямо здесь, посреди улицы.

Наверняка этот человек понимает, что Бекки не настолько смела, чтобы в одиночку отправляться гулять по городу. В последний раз оглянувшись на Джози киле Тауэра, Бекки почти совсем забыла о ней. Но теперь она уже боялась оборачиваться и искать служанку глазам. Она не хотела даже намекнуть этому человеку, что за ним, может наблюдать кто-то третий, поэтому сказала самым простым, спокойным тоном:

— А вы Том, не так ли? Том Уортингем?

У него была очень длинная и очень худая шея; кадык выразительно проделал путь вниз и вверх, он нервно сглотнул. Делая вид, что смотрит прямо вперед, Том покосился на Бекки:

— Давайте-ка прогуляемся немного, вы не против?

Выражался он вполне изысканно, но Бекки это не удивило. Да и могло ли удивить, ведь Джек рассказывал, что Том — сын викария.

— Очень хорошо. — Она старалась дышать как можно ровнее и ни на секунду не выпускала из внимания ни мостовую перед собой, ни мужчину, который крепко прижимал ее к себе. От него почему-то пахло старым, пожелтевшим и скручивающим по краям пергаментом. Не то чтобы Бекки был отвратителен этот запах — он напоминал ей запах книг, — но, уж во всяком случае, мужчине он не добавлял привлекательности.

Да и все прочее в нем не вызывало симпатии: слишком худ и костляв, с желтым одутловатым лицом… Был ли он пьян? Бекки даже затошнило, когда она задумалась над тем, какую дополнительную угрозу он мог представлять, если бы оказался пьян. Однако от него не пахло спиртным.

Губы его изогнулись — не столько улыбка, сколько оскал черепа.

— С вами так легко я приятно было прогуляться, миледи. Мы почти дома.

— Дома? Где?.. — Она не договорила. Только тут стало понятно, что они уже у самых доков. Оказывается, она ухитрилась пройти через всю стройку на доках Сент-Кэтрин, где сегодня, в праздничный день, было пустынно, и даже не осознала, как далеко забралась.

Уортингем тихонько хихикнул:

— Скоро сами увидите.

Его вежливость показалась ей довольно странной. Интересно, хватит ли у него духу сделать это — нажать на курок, выстрелить в нее, — если вдруг она вздумает позвать на помощь или побежать? Она ощущала, как дрожат егоруки. Заставляя себя идти вперед, Бекки потихоньку изучала этого человека. Он выглядел напуганным. Бекки вспомнила: Джек говорил ей, что Том в отчаянии.

Они шли по улице мимо портовых складов. Здесь неподалеку, как сказал Тристан, стоял на якоре корабль Джека. Но «Глориана» уже покинула порт. Стараясь сохранять спокойный голос, она спросила:

— Вы взяли меня в заложницы?

Уортингем помялся, потом произнес:

— Какую сумму назвал вам наш друг Джек, миледи?

— Он не называл. Я сама узнала. Смею заметить, у меня есть привычка знакомиться с содержанием всех писем, которые приходят в мой дом, а вы были настолько внимательны, что прислали целых два — одно в Лондон, другое в Корнуолл.

Он медленно кивнул и заговорил тихо, чтобы не привлекать внимания прохожих, хотя, по мере того как они уходили все дальше за пристань, количество людей на улице все уменьшалось.

— Я отправлю записку его милости с требованием некоторой суммы, гарантирующей вашу безопасность. Я не стану просить у него много. Впрочем, ваш брат — один из самых богатых людей Англии, не так ли? Попрошу всего несколько тысяч фунтов. Для него это вообще ничтожная сумма. Как только он пришлет мне деньги, я вас отпущу. Вы пойдете своей дорогой, я — своей.

— Ну хорошо, звучит все достаточно просто. — Голос Бекки выражал уверенность и спокойствие, но она никак не могла собраться с мыслями, а колени подкашивались. Она прикусила щеку изнутри — очень старалась сохранить уверенный вид. Сколько еще придется идти с прижатым к боку пистолетом? Он уже и так набил ей синяк. Теперь, когда все это закончится, наверняка над бедром будет круглая отметина.

Джек сказал, что Том в беде. А ведь когда-то Уортингем был джентльменом. Должно быть, ему самому угрожали тяжкими последствиями, если он не уплатит этот крупный долг. Иначе едва ли он зашел бы так далеко, стал бы так рисковать посреди бела дня, да еще в Рождество.

— Вот мы и пришли. — Уортингем остановился у дверей тускло-коричневого здания, фасад которого растянулся на целый квартал. Похоже, они были где-то в Шадуэлле или Уоппинге. Бекки ни разу не попадала в эту часть Лондона. Все здесь казалось еще более серым и мрачным, чем сердитое небо над головой, а испарения от сточных канав и помоек, поднимаясь кверху, пропитали весь воздух.

Но где же Джози? До сих пор Бекки ни разу не оглянулась. А вдруг Уортингем успел что-то сделать с ней? Или она убежала, как только увидела незнакомца, который приблизился к госпоже? Но Джози бы так не поступила… наверное. Бекки верила в ее храбрость и надеялась, что она не станет удирать прочь при первых же признаках опасности. Однако раньше как-то не приходилось испытывать ее в необычных обстоятельствах. Так что совершенно непонятно было, где она находится сейчас. Бекки уже хотела прямо спросить Уортингема, что он сделал с ее служанкой, но это могло бы поставить Джози в опасное положение, поэтому она решила держать язык за зубами.

Она снова поглядела в длинное лицо Уортингема. Неизвестно почему, но этот тип не так сильно пугал ее, как Уильям в последние дни своей жизни. Бекки подумала, что он скорее всего не собирается ни насиловать ее, ни бить, хотя наверняка будет угрожать, добиваясь, чтобы Гарретт ему заплатил.

Но что за наивность! Как раз весьма возможно, что он изнасилует и убьет ее потом. Она же не от сотворения мира знает этого человеку! А вдруг он еще хуже, чем Уильям?

Однако он много лет был другом Джека. Они вместе выросли и полагались друг на друга долгие годы. Но потом между ними стала женщина.

— Проходите, миледи. — Уортингем отворил серо-коричневую дверь и втолкнул Бекки внутрь. Она, спотыкаясь, вошла в темную прихожую, пропахшую мочой, после чего Том громко захлопнул входную дверь и запер на замок.

— Вы не собираетесь причинять мне вред?

Даже в этом мраке она сумела разглядеть, что Том старается не смотреть ей в лицо.

— Я сделаю то, что должен, если ваш брат поведет себя неправильно…

— О нет, — быстро возразила Бекки. — Вы получите свои деньги. Сколько нужно.

Он подтолкнул ее к узкой лестнице:

— Вы первая, миледи. Я — за вами.

Крепко прижимая дуло пистолета к спине Бекки, он подталкивал ее вверх по ступенькам, а потом — вдоль длинного узкого, едва освещенного коридора. В самом конце коридора была дверь. Выглядела она еще хуже, чем все остальное в этом ужасном месте. Она криво висела на расшатанных петлях, а возле ручки вообще треснула.

Бекки помялась и повернула голову через плечо.

— Я же могу закричать, — предупредила она спокойно. — Кто-нибудь услышит меня.

Том покачал головой:

— Конечно, закричать вы можете, да вот только на помощь никто не придет. В таких местах, как это, никто не обращает внимания на призывы о помощи.

Против ее воли зубы начали выбивать дробь. Бекки плотнее стиснула челюсти.

— Но я бы не советовал вам поднимать шум, — продолжал похититель. — Женские крики, как правило, действуют на нервы мужчинам. Поэтому, если вы почтете необходимым кричать, мне придется изобрести способ, чтобы заставить вас умолкнуть.

Говоря все это, Том возился с рассохшейся дверью. Наконец ему удалось открыть ее — искореженные петли издали громкий жалобный скрип.

Только тут, когда Том указал пистолетом на вход в комнату, Бекки сумела наконец разглядеть то, чем ей угрожали. Она знала об оружии достаточно, чтобы понять, что перед ней дорогой, хорошо сработанный пистолет с костяной рукоятью и медным барабаном.

— Садитесь, — приказал хозяин.

Комната была крошечная. В одном углу стоял стол, в другом — темная кровать. Между этими двумя предметами обстановки оставалось совсем немного места — только чтобы развернуться. Бекки шагнула к столу, но Том резко расхохотался:

— Ну нет, только не туда. Мне самому нужен стол. Я должен написать письмо.

Держась прямо, она присела на край узкой кровати и сомкнула пальцы в замок у себя на коленях.

— Как вы узнали, куда я пойду?

— А я и не знал. — Не выпуская пистолета, Том свободной рукой выдвинул из-под стола колченогую табуретку. — Со вчерашнего утра я дожидался возле дома вашего брата. Как только Джек отплыл, я понял, что вы моя единственная надежда.

Бекки с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть при упоминании о Джеке. Она чувствовала, как внимательно Том следил за ней, даже когда доставал листок бумаги и окунал перо в чернильницу.

— Но должен же быть какой-то выход. Способ достать деньги, не рискуя оказаться приговоренным к повешению, законный способ.

Том от всей души рассмеялся:

— Нет, мэм! Боюсь, я уже давно расстался с подобными надеждами.

— Так вы должны кому-то? — спросила она.

— О да! — с готовностью отозвался он.

— Кому именно?

— Людям, о которых вам лучше не знать, миледи.

— Но ведь вы джентльмен. Как вы могли связаться с подобными типами?

Уголки его губ опустились на мгновение, но потом он пожал плечами:

— Почему бы нет? Что такое «джентльмен», если он ничего не имеет? Ни денег, ни женщины — ничего, что он мог бы назвать своим. Вот и прячешься за своими демонами, потому что освободиться от них означает оказаться на свету, встать перед лицом крушения собственной жизни, не правда ли?

— Но, прячась за своими демонами, — пробормотала Бекки, — рискуешь превратиться водного из них…

— Может, это все-таки лучше, чем видеть, как рушится твоя жизнь?

— А теперь они угрожают вам, эти самые демоны. Требуют от вас денег, а вы не можете уплатить.

Черты его вдруг стали жесткими.

— Это Должен был сделать Джек.

Бекки так и уставилась на него, не в состоянии даже ничего возразить.

— Вы не можете себе представить, в каком долгу он передо мной, — продолжал Уортингем. — Он отнял у меня все, абсолютно все, а я много лет оберегал его. Он был глуп, если думал, что он мне ничего не должен взамен. — Том невесело ухмыльнулся. — И вот он снова уехал. Исчез как трус. Снова.

Бекки плотно сжала губы — они стали жесткими и даже побелели.

— Вам угрожают?

Том перестал писать, поднял голову, посмотрел в направлении Бекки и снова навел на нее дуло пистолета:

— Я требую прислать деньги к первому января, иначе… — Он покачал головой. — А вы задаете мне слишком много вопросов, миледи. Смею заметить, ни один из них вас вообще не касается.

Бекки в упор смотрела на пистолет.

— Думаю, вы правы. И полагаю, что вам надо поскорее дописать это ваше письмо, потому что, как мне кажется, мы с вами оба спешим. Я бы очень хотела поспеть домой к Моей семье до обеда. — Бекки сделала паузу. — Вы же помните, что сегодня Рождество.

Ее даже поразила собственная бравада: ведь она целиком была во власти этого типа, — но, Несмотря на дрожь, которая могла выдать ее состояние, Бекки почти не выказывала страха. За последние четыре года она очень сильно изменилась. Наверное, действительно стала храброй.

— А разве сегодня Рождество!? Видно, я позабыл.

Для преступника он слишком плохо умел лгать.

Том закончил писать и аккуратно свернул письмо.

— Ну вот и орудие, миледи. Готово. В другом конце коридора живет один мальчишка со своей матерью. За пенни-другое он выполнит любое мое поручение. Мы с вами пройдем по коридору вместе, постучимся к ним в дверь и велим доставить чрезвычайно срочное послание герцогу Кантону. Вы же постоите рядом тихонько, как мышка, пока я проинструктирую мальца, что ему нужно сделать?

— Думаю… да.

— Что ж, рассчитываю на вашу честность, миледи. — Том помялся немного. — Сказать по правде, я думал, вы уже сто раз хлопнетесь в обморок или по крайней мере приметесь звать на помощь. Кажется, теперь я понял, что нашел в вас Джек.

У нее не было времени, переспросить его. Оба оглянулись на звук тяжелых шагов, приближавшихся по коридору. Уортингем развернул пистолет в сторону двери как раз в тот миг, когда она ввалилась внутрь комнаты вместе с высоким мужчиной.

У Бекки даже дыхание перехватило. Ей показалось сначала, что эта тяжелая поступь принадлежит ее брату. Однако Гарретт не стал бы вышибать дверь.

Джек!

У Тома Уортингема не было ни малейшей возможности прицелиться — Джек моментально выбил пистолет из его руки, и, пролетев возле ног Бекки, оружие очутилось под кроватью. Уортингем сорвался с табурета, чтобы достать его, но Джек уже навалился сверху.

Борьбы, однако, не было. Джек прижал противника к полу и теперь наносил удары ему в лицо. Прижимая раненую правую руку к груди, он расправлялся с Томом одним только левым кулаком.

Кровь уже хлестала изо рта Уортингема, он громко стонал и совершенно не мог сопротивляться.

Господи, да Джек просто убьет его!

— Нет!

Бекки подскочила к Джеку и схватила его поперек пояса. Он попытался стряхнуть ее, но она не отпускала. Она так отчаянно прижималась к нему, отказываясь его освободить, так тащила его прочь, напрягая последние силы, что оба они в конце концов почти скатились с Тома.

— Нет, Джек! Пожалуйста, остановись.

Внезапно он схватил ее за плечо и заглянул в лицо. В его светло-карих глазах была и дикая ярость, и страх. Бекки поняла, что это страх за нее, и остолбенела. Он боялся за нее!

— Он ранил тебя? — Джек слегка встряхнул девушку. — Он не ранил тебя, Бекки?

— Нет, — выдохнула она. — Нет. Он меня не ранил.

Немного отпустив ее плечо, Джек обнял Бекки здоровой рукой и привлек к себе.

— Боже мой! — в ужасе произнес он. — У него был пистолет… он же мог…

— Нет, — успокоила его Бекки, уткнувшись лицом в шею. — Нет, он меня не тронул.

Тем временем Том Уортингем, лицо которого все еще кровоточило, пытался дотянуться своей длинной рукой до пистолета под кроватью. Джек на секунду выпустил Бекки и отшвырнул Тома, так что тот ударился о табурет. Одна ножка у табурета подломилась, и он с грохотом рухнул на Тома.

Джек сам вытащил пистолет из-под кровати. При этом лицо его приобрело серый оттенок. Он обратил взор на Уортингема.

— Так, значит, вот этим ты мне угрожал? Пистолетом моего отца?

Том с трудом приподнялся и уселся на полу.

— Ты знаешь, я нашел его в ту ночь на аллее. Хотел предъявить его как улику против тебя, Джек, но у меня и так было достаточно доказательств, чтобы тебя обвинить. А теперь это единственное, чем я владею. — Он обвел рукой крошечную серую комнатушку. — Сам видишь, у меня не большое состояние.

— И ты уверен, что в этом виновен я.

Утирая кулаком окровавленный рот, Том молча смотрел на Джека. Плечи у него содрогались. Наконец он проговорил:

— Тебя не должно быть здесь. Ты же отплыл с приливом. Я видел, как вы уходили.

— А я передумал. — Джек поглядел на Бекки. — Как только взошел на борт «Глорианы», понял, что не смогу покинуть Англию, если не буду уверен… Понял, что он может прийти за тобой. И не мог… тебя покинуть.

Не успела Бекки молвить и слова в ответ, как Джек повернулся к Тому. Во всей его позе были ярость и угроза. Том скорчился на полу, глядя на Джека с настоящим ужасом в серых глазах. Бекки положила ладонь на плечо любимого:

— Джек.

— Что такое?

— Я не хочу причинять ему вред.

Он вздохнул продолжительно и устало.

— Я тоже не хочу. — Глаза у Джека были печальными и измученными. Не выпуская пистолет, он прижал раненую руку к груди и поморщился от боли. — Я понял, что мы должны сделать.


Глава 24


Услыхав в коридоре крики и шаги, все трое насторожились. Здоровой рукой Джек сжал пистолет. Он надеялся только, что это не кто-нибудь из пособников Тома и что стрелять ни в кого не придется. К тому же он сомневался, что сможет стрелять левой рукой.

Все взгляды обратились к пустому дверному проему, где уже не было и, наверное, никогда больше не будет двери. Едва ли ее можно починить.

— Это Гарретт, — успела шепнуть Бекки за пару секунд до того, как брат вбежал в комнату. Джек опустил оружие. Герцог резко остановился на пороге, переводя взгляд с Бекки на Тома, с Тома на Джека.

— Что такое?..

Бекки ринулась к нему и ухватилась за его плечо:

— Гарретт, с Джози все хорошо? Где она?

— Она дома.

Бекки с облегчением перевела дух и спросила:

— Как все было?

Не сводя осторожного взгляда с Джека и Тома, герцог объяснил:

— Она прибежала домой, почти задыхаясь, и рассказала, что тебя похитили прямо на улице. Она последовала за тобой и неким мужчиной… — Гарретт прищурился на Тома. — Это был он? Она шла за вами до этого дома, так что смогла точно указать, куда он тебя уволок. Я немедленно выехал, сумел проникнуть внутрь, а дальше уже было совсем легко найти тебя.

Джек помотал головой. Насколько же недальновиден оказался Том Уортингем! Даже не подумал о том, что рядом с леди во время прогулок по городу обязательно будет компаньонка.

— Ну, мы тут уже разобрались, — сказал Джек герцогу.

— Фултон, — сухо проговорил Калтон, глядя на перевязь, поддерживающую раненую руку Джека, и тем самым как бы говоря, что он знает происхождение этого ранения. — Я думал, вы уже на пути в Вест-Индию.

— Как видите, нет.

Ледяной взор герцога обратился на Тома:

— Ну а вы?..

Капля пота скатилась по щеке Уортингема. Он в ужасе уставился на Джека и Бекки, потому что смотреть в ледяные глаза герцога был не в состоянии, тем более отвечать на его вопросы.

Джек взглянул на Бекки, и она слегка кивнула. Этот едва заметный жест, полный доверия, вселил в него надежду.

— Это Том Уортингем, мой старинный приятель. Он попал в отчаянную ситуацию и был готов на самые крайние меры.

На лице герцога Калтона появилось понимание. Том издал сдавленный звук: старинный приятель Джека явно не понимал, что ему теперь делать. Наверное, думал, что Джек выбросит его на съедение волкам.

Он и представить себе не мог, что Джек собирается поступить именно так, хотя и не буквально.

— К счастью, у нас есть решение. Как вы сами понимаете, ему нужно немедленно исчезнуть из Лондона, и у нас с Бекки есть план, как помочь ему в этом.

— Это правда, Ребекка? — спросил герцог.

Бекки уверенно кивнула брату.

— Но нам потребуется помощь вашей милости, — добавил Джек.

— Вот как? — Гарретт выгнул бровь.

— Да. Необходимо воспользоваться вашим экипажем и услугами одного-двух крепких сопровождающих, которые благополучно доставят мистера Уортингема в Грейвсенд. Дело в том, что капитан Кэлоу решил переждать в устье Темзы надвигающуюся бурю. А когда погода установится снова, он снимется с якоря и пойдет дальше.

Команда корабля была недоукомплектована, а Кэлоу славился как очень строгий капитан. Особенно он гордился, если попавший к нему на перевоспитание слабовольный человек становился сильным и стойким моряком. Так когда-то случилось и с растерянным восемнадцатилетним Джеком Фултоном.

Итак, Тому предстояло присоединиться к команде «Глорианы». Жизнь матроса либо убьет его, либо спасет от самого себя. Так или иначе, у Тома будет реальный выбор. Если он окажется достаточно силен, то сможет начать все сначала.

Герцог молча смотрел на всех по очереди: на Джека, открыто отвечавшего на холодный взгляд его голубых глаз, на Тома, переминавшегося с ноги на ногу и утиравшего кровь и пот на своем лице грязным носовым платком; наконец, на Бекки, которая, ни слова не говоря, подошла и встала рядом с Джеком как бы в знак того, что они с ним — заодно.

Том Уортингем говорил очень мало — только по необходимости. Он уехал без всяких жалоб, упаковав пачку бумаги, перо и чернила в свой саквояж, а также прихватив рубаху, брюки и ночную рубашку. Они вместе вышли из дома Уортингема и наняли экипаж до Мейфэра.

Подъехав к дому Гарретта, прямиком отправились в конюшни и снарядили карету с сопровождающими, чтобы отправить Уортингема в Грейвсенд. Гарретт ушел в дом, как только Тома втолкнули в карету. Том уселся, мрачно глядя на противоположное сиденье, а сопровождающий влез следом и захлопнул дверцу экипажа.

Бекки стояла рядом с Джеком у ворот на Керзон-стрит и смотрела, как карета, увозящая Тома Уортингема, скрылась за поворотом дороги.

Тогда она повернулась к Джеку. Уличный фонарь бросал бледный свет на длинный темный плащ и черную шляпу, глубоко надвинутую на лоб. Но она знала, что Джек не сводит с нее глаз, ощущала его взгляд на себе.

Так они и стояли — друг напротив друга — молча, не прикасаясь, не говоря ни слова.

Это действительно был Джек. Сам Джек, во плоти. Здесь, в Лондоне. Он никуда не уплыл. Его красивое лицо обращено к ней, как и темные глаза.

Он вернулся ради нее. Сегодня — уже в который раз — он ураганом ворвался в ее жизнь. И впервые с той минуты она могла просто стоять вот так рядом с ним и впитывать глазами его образ.

Неожиданно для себя она вдруг сказала:

— Когда ты болел… я пыталась заплатить мистеру Уортингему. Я отправила в Лондон своего слугу с поручением, чтобы ему выдали эти деньги.

Джек смотрел на нее, от удивления приоткрыв рот.

— Но я не знала, что есть время только до пятнадцатого. Я опоздала. Прости меня.

— Это я должен просить прошения. — Его голос, низкий и ласковый, успокоил ее волнение, комом застрявшее было в горле.

Весь мир собрался в маленькое пространство вокруг них. Не было ни пешеходов, которых, должно быть, раздражали две фигуры, торчащие посреди тротуара; ни грохота колес по мостовой; ни цокота лошадиных копыт. И все городские запахи исчезли, уступив место солоноватому мужественному аромату Джека.

Были только Джек и она. И Бекки хотела, чтобы это длилось вечно.

— А я думала, ты уехал, — прошептала она, глядя в его глубокие карие глаза. — Уплыл на своем корабле.

— Я не смог бы уехать, если бы… если бы не увидел тебя еще хоть раз. Чтобы знать уже наверняка… — Он внезапно умолк.

Бекки сжала опущенные руки в кулаки.

— Чтобы что знать наверняка?

— Что нет ни малейшей надежды на прощение… Что нет ни единого шанса для нас с тобой… быть вместе.

— Я так сердилась на тебя, — сказала Бекки. — Думала, никогда не прощу. Но… о Господи, я уже простила тебя, Джек!

— Я уже не тот человек, каким был, когда тебя впервые встретил.

— Знаю.

— Я люблю тебя. Так люблю.

Внезапно она засмущалась. Было очень трудно сказать, признать это после стольких дней гнева и обиды.

— Я тоже люблю тебя.

И как только слова слетели с ее уст, показалось, что вокруг стало светлее. Светлее, чем было все эти годы.

На его красивых губах медленно появилась хитрая улыбка. Бекки поглядела на руку, которую Джек придерживал у своей груди:

— А твоя рука?..

— Уже лучше.

— Ты не повредил ее, когда боролся с Уортингемом?

— О нет!

— Я виновата перед тобой.

— Я ни секунды не злился на тебя из-за этого, Бекки.

— Знаю. — Она попыталась улыбнуться, но губы дрогнули и улыбки не получилось.

Лицо Джека еле заметно помрачнело.

— Я должен покинуть Англию. Покинуть эту страну… мою родину… навсегда.

Вдруг страх за него вспыхнул в груди Бекки.

— Но чем дольше ты остаешься здесь, тем ближе к тебе опасность! — Внезапно осознав, сколько людей вокруг них, она посмотрела по сторонам, потом — на ворота усадьбы, возле которых стоял и смотрел на них один из людей Гарретта.

Потом подняла лицо к сумеречному небу. Снежинка упала ей на ресницы, полежала секунду и растаяла.

— Смотри, пошел снег.

Джек тоже поднял лицо:

— И правда.

Бекки взяла его за здоровую руку:

— Идем в дом. Там безопасно и тепло.

Это ее последнее Рождество в Лондоне… Она хотела как следует попрощаться со своей семьей, вместе с Джеком.

Домашние встретили его с опаской, но уже через несколько минут Джек словно и не был беглым преступником, который обманул их обожаемую сестру, пытался добраться до их денег, оскорбил и предал всю семью. Это было удивительно и неожиданно, но они стали обращаться с ним как с братом.

Бекки послала к леди Деворе, чтобы та присоединилась к ним за праздничным рождественским обедом. Ведь у нее не было родных в Лондоне, а Бекки хотела попрощаться и с ней тоже. Всегда обо всех волновавшаяся герцогиня отвела Джека в сторону и спросила о Стрэтфорде. Узнав, что граф собрался встречать Рождество в одиночестве, решила также послать ему приглашение.

После обеда вся семья герцога Кантона и гости собрались в гостиной во главе с хозяевами дома — Гарреттом и Кейт. Здесь был и лорд Уэстклиф со своей женой Софией, и сын Уэстклифа от первого брака Гарри, и леди Беатрис в зеленом платье — под стать большущей рождественской елке, которая своей верхушкой упиралась в потолок. Леди Деворе прибыла к самому обеду, а Стрэтфорд — уже когда подали индейку с пряностями и пирог с мясом.

Джек был все время рядом с Бекки, как будто его к ней приклеили. Когда же она подошла к заздравной чаше, Джек, не отставая от нее, налил и себе бокал вина. Склонялась ли она к камину, чтобы погреть руки, он делал то же самое. И когда она выглянула из окна, чтобы полюбоваться на уличные фонари, льющие золотистый свет на укрытую снегом улицу, Джек стоял рядом. За обедом, где присутствовала вся семья, включая и детей, Джек попросил лорда Уэстклифа поменяться с ним местами, чтобы сидеть возле Бекки. Виконт с улыбкой согласился.

То, что Джек занял место возле Бекки, конечно, противоречило правилам, но он уже понял, что в этой семье мало заботятся о таких вещах, как этикет. Он точно знал, что они одобрили его желание сидеть рядом с любимой женщиной.

Когда все вошли в гостиную, он не мог оторвать взгляда от рождественской елки, которая стояла посередине комнаты. Она была великолепно украшена тонкими свечками и маленькими подарками в ярких обертках, привязанными к веточками. Заметив это, Бекки усмехнулась:

— Тебе нравится?

— О да, конечно! — И он обернулся к Бекки: — Но… почему?

— Когда Тристан и Гарретт были еще мальчиками, они встречали Рождество при дворе. У них обоих было не слишком счастливое детство. Но каждый раз в Рождество королева велела наряжать елку в Виндзорском замке. Ее сплошь увешивали бусами из миндаля и изюма, свечками, и каждый ребенок, который приходил туда на праздник, получал что-нибудь с этого дерева. С тех пор Гарретт всегда ставит елку на Рождество в своем доме, чтобы сделать этот день особенным для каждого. Но я думаю, прежде всего он хочет порадовать детей, так же как когда-то рождественское чудо радовало его самого. — Она улыбнулась. — Надеюсь, тебе это также нравится?

— Похоже, что так, — сказал Джек, снова переводя взгляд с дерева на Бекки. Ему действительно все это ужасно нравилось: и эта праздничная елка, и аромат сливового пудинга, и улыбки на лицах детей. Но больше всего — то, что Бекки была рядом. И при этом не собиралась — и не хотела — уходить.

Она не уйдет от него. Не сейчас. Наконец-то между ними больше нет секретов.

— Подарки он раздаст детям завтра. А сегодня все мы будем просто наслаждаться ароматом елки и красотой ее убранства.

— О да, я уже наслаждаюсь и ароматом елки, и этим праздничным вечером, — тихо молвил Джек. Взяв руку Бекки в свои ладони, он нежно провел пальцем по тыльной стороне ладони. — Но больше всего я наслаждаюсь красотой моей спутницы.

Улыбка ее была ослепительной.

— Не надо мне льстить.

— Ни слова лести, Бекки. Клянусь тебе жизнью, что с этой минуты и на веки вечные все, что я тебе скажу, — чистая правда. Я никогда не оскорблю тебя ни единым словом лжи.

На миг она зажмурилась и снова открыла глаза, которые при свете свечей были цвета индиго.

— Благодарю тебя.

К ним медленно приблизился Стрэтфорд. Он уже успел наполнить бокал из заздравной чаши и, поцеловав руку Бекки, бросил беглый взгляд на Джека.

— Итак, правда наконец восторжествовала?

— Да, чистая правда, — согласился Джек.

— Рад слышать, — облегченно вздохнул Стрэтфорд и улыбнулся Бекки. — Наш друг был просто без ума от любви и в ужасе от того, что натворил.

— Что ж, — тихо отвечала Бекки, — он действительно натворил немало нехорошего. Однако, — она улыбнулась в ответ, — все же искупил свои грехи.

— Ну и славно. — Отпустив ее руку, Стрэтфорд вдруг стал совсем серьезен. — Значит… ты теперь уедешь из Англии?

— Да, — ответил Джек. — Другого выхода нет. Во всяком случае, сейчас. Нам надо быстро исчезнуть. Завтра же утром отправляемся в Портсмут.

— А дальше куда же?

— В Америку, — выдохнула Бекки, Джек сжал ее руку.

Стрэтфорд удивленно приподнял бровь:

— Так далеко?

— Да, — подтвердил Джек. — Бекки ведь всегда хотела попасть в Америку. Не знаем, останемся ли мы там… Возможно, потом отправимся куда-то еще. Но решили попробовать. Так сказать, разведать.

Стрэтфорд помолчал. На его лице появилось меланхоличное выражение.

— Я буду скучать по тебе, старина.

Бекки извинилась и отошла от них, чтобы сыграть детям на фортепиано рождественские песенки, и тогда Джек спросил:

— Ну а ты сам?

— Я?

— Нуда. Ты-то что будешь делать?

Стрэтфорд шумно выдохнул:

— А, полагаю, то же, что и раньше делал: днем спать, по ночам — утопать в разврате и пороке.

— Знаешь, что я думаю?

— И что же?

— Думаю, тебе нужно найти женщину.

Стрэтфорд горестно рассмеялся:

— У меня полно женщин. — С этими словами он провел пальцем по кромке бокала. — Не знаю, как изменить свою жизнь. Я пробовал много раз, и ни с одной женщиной ничегошеньки не получилось.

— Ноты ведь хочешь, чтобы твоя жизнь стала другой, не так ли?

Стрэтфорд пожал плечами:

— Да не то чтобы хочу… И потом, ради чего?

У Джека что-то сжалось в груди. Здоровой рукой он взял Стрэтфорда за плечо. Видит Бог, ему не хотелось, чтобы графа постигла участь Тома Уортингема.

— Удачи тебе, друг.

Стрэтфорд кивнул.

— Тебе тоже. Смею сказать, тебе она больше пригодится, чем мне.

— Наверное, ты прав. — И Джек, отойдя от Стрэтфорда, направился к фортепиано, за которое уже усаживалась Бекки. Но только он подошел, герцог Калтон отозвал его на два слова.

Бекки в тревоге подняла взгляд на брата, но Джек ободряюще улыбнулся ей. Он ждал этого и был готов к разговору. Ее брат, да и вся семья беспокоились о ней, и он обязан был доказать им, что беспокоится о ней не меньше.

Выходя из комнаты под радостные звуки рождественской песенки, Джек последовал за герцогом в темный, обитый деревом кабинет, где впервые сделал предложение Бекки. Герцог уселся за свой стол, схватил за горлышко графин, который стоял с краю, и протянул Джеку:

— Бренди?

— Нет, спасибо.

Герцог понял. Себе он тоже не стал наливать.

— Садитесь, Фултон.

Джек опустился в ближайшее кресло и, крепко прижимая больную руку к груди, другую положил на подлокотник.

— Итак, Уортингем вас шантажировал. Почему?

— Я никогда не спрашивал его, зачем ему деньги, но он сказал, что это был карточный долг. Только я подумал… — Джек закрыл глаза.

— Что вы подумали? — переспросил герцог.

Джек потряс головой:

— Несмотря на то что Том ужасно разозлил меня своими требованиями, отчасти я его понимал. Я надеялся, что как-нибудь… если смогу достать эти деньги, то это ему как-то поможет, вправит мозги, сделает человеком, которым он был когда-то. — Он безрадостно рассмеялся. — Я думал, что наконец смогу оставить прошлое в прошлом. Глупец. Ведь есть только одно, что может оторвать меня от моего прошлого.

— И что же это?

Джек поглядел прямо в глаза герцогу:

— Бекки.

Калтон издал какой-то неопределенный гортанный звук:

— Тебя ищут.

— Да, ищут.

— Ты поставил всех нас под удар, придя сегодня вечером в мой дом.

— Прости меня за это.

Герцог подался вперед, не моргая, не сводя пронзительного взгляда с Джека.

— Ребекка рассказала мне обо всем, что произошло между вами. — Он говорил очень медленно и внятно. — Она хочет выйти за тебя замуж.

Джек медленно кивнул:

— Я искренне надеюсь на это, сэр. Я тоже хочу на ней жениться. Тут ничего не изменилось с того самого момента, когда мы в первый раз встретились в этом же кабинете.

— Хочу сделать тебе предложение.

Джек удивился:

— Вот как?

— Оставь этот дом. Оставь мою сестру в покое, и я позабочусь о том, чтобы ты беспрепятственно уехал из Англии. Причем с полными карманами.

Джек так и замер.

— Нет.

Герцог высоко поднял голову:

— И даже сумму не хочешь узнать?

— Нет.

— Но это больше, чем приданое Ребекки.

Джек скрипнул зубами:

— Неужели после всего, что с нами случилось, ты думаешь, что мне нужны ее проклятые деньги? — Поднимаясь с места, он в отчаянии провел рукой по волосам. — Это просто черт знает что такое.

Сложив руки ладонями перед своим лицом, герцог откинулся на спинку кресла.

— Но это хорошее предложение.

Джек молча смотрел на него. Он был слишком разъярен, чтобы говорить, слишком потрясен, чтобы уверенно двигаться.

— Подумай хорошенько.

Джек хлопнул здоровой ладонью по столу и склонился к герцогу так близко, что их носы чуть не соприкоснулись.

— Я не собираюсь об этом думать. Я не хочу ни твоих проклятых денег, ни твоей проклятой свободы. Мне нужна Бекки.

Казалось, герцога ничуть не тронула эта вспышка Джека.

— Ты собираешься увезти ее от семьи. От тех, кто ее любит и хочет лишь одного — чтобы ей ничто не угрожало. С тобой же ее счастье, ее жизнь, ее благополучие будут под угрозой. Ну кто пожелает такой доли своей сестре?

— Ее счастье — это мой главный долг. Со мной она будет в безопасности.

— А разве ты сумел доказать, что тебе в этом можно верить? Ты ведь оскорбил ее ложью.

— И никогда не повторю этого, — проговорил Джек. — Даю тебе слово.

— Чего стоит твое слово?

— Это все, что у меня есть. Твоя сестра, несмотря на все случившееся, мне доверяет. И если она — все, чем мне суждено обладать, этого достаточно. Мне больше ничего не нужно.

— Хорошо. — Герцог выпрямился. Джек тоже. — Честно говоря, если то, что ты сказал сестре, правда, и что ты убил маркиза Хардауна, защищая женщину, то я не могу тебя винить. Благороден тот мужчина, который готов на все ради защиты слабого.

— Для Бекки я сделаю все, но никогда не назову себя благородным. Нельзя назвать благородным мужчиной того, кто женится ради приданого, которым затем собирается уплатить шантажисту.

— Сядь, Фултон.

Джек вернулся в кресло. Светло-голубые глаза герцога словно пришпилили его к месту.

— Ты не женился на Ребекке ради денег.

— Я не смог. Но собирался.

— Мм… Но я не поверю, что это была главная причина, почему ты ее добивался. — Калтон сцепил руки в замок и положил на стол. — Если бы в тебе не было ни капли совести, ты бы отказался от нее в тот же миг, когда она попросила время на раздумья, то есть тогда же, здесь, в этой же комнате. Ты бы стал ухаживать за кем-то еще, соблазнять другую, а то и придумал бы иной способ найти эти пятнадцать тысяч для своего старого дружка. Но ты так не поступил. Тебе моя сестра нужна не из-за денег.

Джек открыто посмотрел ему в глаза. Если бы он встретил Бекки тогда, когда у него над головой не нависали угрозы Тома Уортингема, то все равно нуждался бы в ней. Это было гораздо важнее, чем деньги. Где-то в глубине души Джек знал это всегда, с первой минуты их встречи.

Герцог снова вперился в Джека своими пронзительными глазами.

— Но любишь ли ты ее? Любишь ли так же сильно, как любил ту девушку, из-за которой убил марким?

Джек моргнул. Это было трудно объяснить. Он не говорил никогда плохо об Анне, но и не ставил ее на пьедестал. Он не мог допустить ничьей мысли, что Бекки менее дорога ему, чем Анна. Ведь это неправда.

— Анна была моей первой любовью… И всегда будет занимать свое место в моей памяти. Но Бекки — это здесь и сейчас. Она реальна. Она — моя жизнь.

Калтон даже отпрянул. Выглядел он потрясенно.

— Я отлично понимаю…

И вдруг Джек тоже понял. Ведь герцог любил Софию, нынешнюю леди Уэстклиф, с самой юности. И вот теперь нашел спутницу жизни в Кейт.

— Слушай, я, конечно, поступил неправильно, — сказал Джек. — Ты не можешь желать, чтобы в твоей семье появился мерзавец, преступник, лжец. Но я люблю твою сестру. И снова прошу сделать мне честь — разрешить стать ее мужем. А та ложь, в которую я влип… Мне она самому отозвалась, причем не только физически. — Джек указал на подвязанную руку. — Я себе никогда не прошу, что врал Бекки. Что оскорбил ее. — Он снова вздохнул. — Но видит Бог, я всю оставшуюся жизнь буду жить так, чтобы быть ее достойным.

Помедлив, Калтон сказал:

— Но не в Англии.

— Увы, нет. Жизнь в Англии… Я так хотел этого. Я пытался. Но видно, не судьба.

— Ты должен исчезнуть, прежде чем властям станет известно, что ты был здесь.

— Да.

— И куда ты направишься?

Джек посмотрел в сторону, потом — снова на герцога, прямо в глаза.

— Я взял на себя смелость подготовить нашу поездку в Америку под вымышленным именем. Корабль уходит на следующей неделе из Портсмута.

Калтон покачал головой:

— И ты действительно ожидал, что она согласится на этот план?

— Я надеялся… Я молился, чтобы в глубине своего сердца она смогла простить мне мои грехи. Я просто не мог уехать, не убедившись… — Что-то внутри у него потеплело, как только он вспомнил выражение ее глаз, когда он отвел ее в сторону и рассказал о своем плане. В них было столько ожидания и волнения.

— И какое же имя вы возьмете?

Джек сжал подлокотники кресла, стараясь хранить спокойствие.

— Джеймс. Джек и Ребекка Джеймс. Надеюсь, ты не сочтешь, что это с моей стороны слишком бесцеремонно. За последний месяц я все время наблюдал за вашей семьей. Она так не похожа на мою. Надеюсь только, что наша с Бекки семья, которую мы создадим в Америке, будет такой же сильной, надежной и любящей, как и та, которую вы построили здесь, в Англии.

И даже если их будет только двое — если Бекки не напрасно думает, что она бесплодна, — он все равно верил, что они построят счастье вдвоем. Каждый из них заменит собой целую семью, которая так нужна другому. И даже вдали от Англии Бекки всегда будет знать, что там есть те, кто ее любит.

Герцог кивнул:

— Нет. Это не слишком бесцеремонно. По правде говоря, мне будет приятно, что моя сестра носит свое настоящее имя. Мне целых четыре года приходилось терпеть эту ужасную фамилию Фиск. Но… — в глазах герцога мелькнуло недоверие, — ты на ней по-настоящему женишься?

— Да. Я тебе обещаю: это произойдет, как только мы ступим на американскую землю.

— Так ты предлагаешь, чтобы вы с моей сестрой жили во грехе все время путешествия до самой Америки?

— Ну… — Джек неловко заерзал.

Герцог прищурился — теперь казалось, что Джеку в лицо впивается тоненькая голубая полоска лезвия.

— Нет.

— Нет?

Герцог едва заметно улыбнулся одним уголком губ:

— За последний месяц ты заслужил это право, не так ли?

Когда они с Джеком вернулись из кабинета, Гарретт потребовал тишины и объявил:

— Я позвал викария. Джек Фултон и Ребекка поженятся сегодня же вечером.

Бекки от удивления даже рот открыла. Она так и смотрела круглыми глазами на брата, пока Кейт, София и Сесилия не увели ее из гостиной. Быстро проходя мимо Джека, Бекки успела перехватить его взгляд. Он улыбался ей, и глаза его были полны любовью. Ее охватило, пронзило невероятное счастье, и она тоже ему улыбнулась. Так, с играющей на губах блаженной улыбкой, она вместе с другими дамами вошла в свою спальню.

Потом женщины долго суетились вокруг нее, а она стояла в центре комнаты в счастливом ошеломлении.

София послала за подвенечным платьем, в котором она четыре года назад вступала в брак с Тристаном и которое потом было перешито для Бекки, когда месяц назад готовилась ее свадьба с Джеком.

Джози, второпях собиравшая вещи госпожи для дальнего пути в Америку, взялась руководить всеобщей суетой и отдавала всем остальным приказания, как будто это они были ее служанками, а она — госпожой. Но никто не обращал на это никакого внимания; все носились по комнате в поисках ящика, в котором хранились чулки Бекки, утюга, туфель, шкатулки с украшениями.

Сапфирово-голубое шелковое платье, которое Бекки надела к Рождеству, уже упало к ее ногам, Бекки склонилась, закалывая подвязку наконечником стрелы, который подарил ей Джек. Выпрямившись, она увидела четырех дам, смотрящих на нее с изумлением и недовольством, и рассмеялась:

— Это же на счастье!

Покачивая головой и бормоча что-то об экстравагантности семьи Джеймс, Кейт пошла к себе, чтобы отыскать какую-то особую заколку для волос, которая очень шла к этому платью. Остальные дамы снова забегали вокруг, возвращаясь к своим разнообразным делам.

Когда Бекки завязала на шее кожаный шнурок с резным кулоном в виде маленького аборигена с Фиджи, Джози склонилась и зашептала ей в ухо:

— Миледи, вам не потребуется что-нибудь на случай месячного дела?

Сердце у Бекки так и перевернулось в груди. Уронив руки, она медленно повернулась к служанке:

— А какое сегодня число, Джози?

— Как же, Рождество сегодня, конечно. Двадцать пятое декабря.

Месячные приходили у Бекки как по часам — каждые двадцать восемь дней, — и Джози пристально следила за этим календарем.

— И на сколько дней я задержалась?

— На четырнадцать, миледи, — чопорно ответила служанка.

— Целых две недели! — Прижав ладонь к животу, Бекки уставилась на служанку, у которой порозовели щеки.

Джози улыбнулась:

— Смею сказать, это хорошо, что вы выходите замуж сегодня.

Бекки едва дышала.

— Смею сказать, ты права.

Вбежала Кейт, победоносно неся в руках заколку, которую ей все-таки удалось разыскать. Встретившись глазами с Бекки, она даже руки опустила, темные брови сошлись у переносицы.

— Что? Что еще случилось?

Забыв о том, что они в комнате не одни, Бекки бросилась к ней в объятия:

— О, Кейт! Кажется, у меня будет ребенок!

Кейт так и разрыдалась. Бекки отпрянула:

— Только не говори мне, что я тебя огорчила! Ты же знаешь, я думала… После Уильяма я думала, что бесплодна.

Вытащив носовой платок, Кейт высморкалась.

— О нет, моя дорогая, — сказала она, всхлипывая. — Я так за тебя счастлива! Ты будешь прекрасной матерью. Просто я… Да я только что сама родила ребенка, и потому ужасно сентиментальна. Прости мне эти слезы. Что за бессердечие с моей стороны!

— Ну что ты, что ты! — Бекки еще крепче обняла ее. — Вовсе не бессердечие.

— О, Бекки, дорогая! — Медовые глаза Софии сияли радостью. — Какие прекрасные новости!

Подруга тепло улыбнулась и взяла ее за руки:

— Это как раз то, чего ты хочешь больше всего на свете… Сначала Джек, теперь это… Я так за тебя счастлива!

Через пятнадцать минут дамы отправились вниз, и каждая из них улыбалась сквозь слезы. Подвенечный наряд Софии был сшит из итальянского ослепительно белого шелка. По пышным, отделанным оборками юбкам шла серебряная вышивка — гирлянда белоснежных цветов — и поднималась на лиф.

Кейт распахнула перед Бекки двери. Невеста шагнула в гостиную. Разговоры мигом стихли, и все обратились на нее.

Возле рождественской ели стоял священник. Слева от него — Гарретт и Тристан. Дети расселись на диванчиках и креслах. Джек стоял возле священника, высокий и красивый в своем простом черном жилете и фраке, белой сорочке и галстуке. Глядя на Бекки, он улыбался, и от этого у него на щеках образовались морщинки. Взгляд его был прикован к маленькому сувениру с Фиджи у Бекки на шее.

Она немного помедлила в дверях: счастье настолько властно ее охватило, что она боялась разрыдаться.

Джек протянул ей здоровую руку:

— Ты готова? — Он говорил спокойно и тихо, но голос его отдавался в стенах комнаты и Бекки почувствовала на себе вопросительные взгляды всех присутствующих.

— Да. — Она шагнула вперед и взяла его руку. Джек сжал ей пальцы, и священник начал обряд.

Джек сказал, что берет ее в жены. Он обещал любить ее, беречь и уважать всю жизнь. После того как Бекки принесла такие же клятвы, викарий спросил, кто отдает ее в жены. Вышел Гарретт и положил руку на плечо невесты:

— Я.

Викарий повернулся к Джеку и прочитал обет. Джек серьезно повторял за ним. Бекки смотрела в его лицо, видела его переживания, Видела честность в его карих глазах — все время, пока он говорил.

— Пожалуйста, возьмите мистера Фултона за правую руку, миледи.

Она сделала это очень осторожно, помня о его ране и стараясь не причинить боль. Он держал ее ладонь неуклюже — до сих пор не мог до конца сгибать пальцы, — но по ее руке распространялось тепло и спокойствие. Она глядела ему прямо в глаза, повторяя свои клятвы.

Потом Джек надел кольцо ей на палец. Это был прекрасный золотой ободок, красиво поблескивавший в свете свечей.

— Это кольцо моей матери, — шепнул Джек.

— Пожалуйста, повторяйте за мной, — снова заговорил священник, приступая к очередному этапу обряда.

— С этим кольцом, — повторял Джек, — беру тебя в жены и тебя почитаю…

Бекки улыбалась.

— И всеми житейскими благами тебя наделяю…

Ребекка изо всех сил сдерживала смех, но губы ее предательски вздрагивали. У нее уже есть все эти блага, и она с радостью наделит его ими — по доброй воле.

Джек увидел выражение ее лица и в самом конце своей речи тоже заулыбался.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Священник потом еще долго говорил, голос его звучал в ушах, но Бекки ничего не слышала и только лукаво улыбалась Джеку. Наконец их объявили мужем и женой.

Бекки заглянула в лицо Джека. Он улыбнулся ей, а потом, привлекая к себе левой рукой, склонился и поцеловал.

Прошло очень много времени с тех пор, как они в последний раз целовались! Кажется, целая жизнь. Губы его были мягки и теплы, и на них остался привкус сливового пудинга и рождественского вина, но и еще чего-то, более глубокого и приятного. Богатый, солоноватый, мужской вкус Джека. Она любила его и, забыв обо всем на свете, наслаждалась им, обхватив мужа за затылок и купая пальцы в его мягких, слегка выгоревших на солнце волосах.

Джек. Супруг. Наконец-то это правда. Она никогда не была счастливее.

Он осторожно отстранился. У него за спиной маячили темные тени. Очнувшись, она поняла, что Гарретт недоволен ими. Тристан, впрочем, тоже, хотя выражение его лица было более благосклонным. Кейт, София, Сесилия, лорд Стрэтфорд и дети столпились вокруг, чтобы их поздравить. Щеки у Бекки вспыхнули, но Джек улыбался ей, и оставалось только ответить ему улыбкой.


Эпилог


В новогоднюю ночь было прохладно, но не морозно. Начавшийся на прошлой неделе ветер принес потепление, и почти весь рождественский снег уже растаял. Убедившись, что все вещи внесли к ним в каюту, а слуги — Джози и Сэм — устроены надлежащим образом, Джек и Бекки вышли на палубу и обнялись, закутавшись в одеяло. Матросы бегали по своим делам мимо них, по большей части молча. Лишь изредка раздавались резкие команды старших по званию.

— Прощай, Англия, — шепнула Бекки.

«Вашингтон» разрезал килем волны, и облепленные пришвартованными судами набережные Портсмута исчезали в тумане.

Джек обнял ее крепче. С тех пор как они поженились, он постоянно ощущал головокружительную смесь ликования и вины. Вины за то, что увозит Бекки от всего, что ей дорога это чувство усилилось, когда он увидел их трогательное прощание.

— Прости меня, дорогая. Я понимаю, насколько тебе больно покидать семью.

Она задумчиво улыбнулась:

— Ведь они — все, что у меня было до сих пор. Но я знаю, что для меня они всегда будут где-то рядом. Мы будем писать друг другу. Надеюсь, однажды, когда мы обустроимся, кто-то из них сможет даже к нам приехать.

— Надеюсь.

Бекки прижалась к его левому боку, и ее тепло проникло через толстую ткань шерстяного одеяла, которым Джек укутал ее плечи.

— Джек?

— Что?

— Как ты думаешь, Том Уортингем переживет это испытание?

Джек вздохнул:

— Если честно, я не знаю. Едва ли он сможет выбросить воспоминания об Анне из своей безумной головы. Он всегда ее любил, но она никогда не отвечала ему взаимностью. Во всяком случае, не так, как он мечтал. Ему так и не удалось добиться ничего большего.

— Но даже если бы она ему ответила, — задумчиво протянула Бекки, — он был всего лишь сыном викария, и потому она была для него недосягаема.

Джек помрачнел, тяжко задумавшись о потере друга.

— Да, действительно. Он все делал из мести. А причиной была его ревность и желание победить. И что он получил взамен? Ни денег, ни дела. Ведь он отказался пойти по стопам отца и стать священником. Застрял в прошлом. И как долго человек может жить в таком состояний?

— Но теперь для него есть надежда.

— Возможно.

— Ну а ты? — тихо спросила она. — Ты не застрял в прошлом?

В некотором смысле так было. Когда Джек вернулся в Англию, воспоминания нахлынули на него, а шантаж Тома еще больше усилил их. Но теперь они уезжали от Тома, от прошлого, от Англии. Он плыл навстречу новой жизни с женщиной, которую любил сильнее, чем можно представить в самых безумных мечтах.

Джек вздохнул и уже с выдохом отпустил остатки тех чувств, которые так долго держал на дне своей души. Гнев, страдание, вина, горечь, отчаяние. Все это улетучилось, оставив его чистым, цельным, готовым снова жить.

— Нет, — молвил он. — Я не застрял в прошлом. Теперь уже нет.

Она умиротворенно вздохнула, и он продолжил:

— Том живет в непрекращающемся состоянии злости и обиды. Он уверен в том, что счастье недостижимо.

— Это печально. — Она бросила на Джека быстрый взгляд, и в ее глазах отразился серо-голубой океан. — Но, несмотря на то, что он так несчастен, я не смогла испытать к нему сочувствие. Он добился того, чтобы тебя обвинили в преступлении, за которое я не могу тебя осуждать. Да и никто не может, если знать, что было перед этим.

— Закон может.

Бекки вздрогнула, и Джек встал у нее за спиной, снова окутывая одеялом и стараясь не двигать плечом, которое дьявольски болело, всякий раз, как что-нибудь к нему прикасалось. Бекки скрестила концы одеяла у себя на груди, а он обнял ее здоровой рукой за талию и положил подбородок на голубую бархатную шляпку.

— Тебе тепло, милая?

— Да. — Она помолчала, потом втянула живот, делая вдох. — Джек…

— А?

— Я должна тебе кое-что сказать.

От сомнения, прозвучавшего в ее голосе, у него мурашки побежали по коже.

— Да? И что же?

— Я… — Сбросив одеяло, она повернулась в кольце его руки и посмотрела прямо в лицо. Ее переменчивые глаза стали глубже и темнее. — Я думаю… В общем, возможно, я беременна.

Все вокруг как будто замерло и опустело. Казалось, ничто вокруг не движется. Даже корабль словно остановил свой бег по волнам.

Наконец Джек снова обрел дар речи.

— Это… ты ведь именно этого хотела?

— Да, я…

— Я хочу спросить: ты счастлива?

Плотно сжав губы, Бекки кивнула. Джек тронул пальцем ее живот:

— Наш ребенок?

— Да. Я не уверена, что это случилось… но я читала о признаках… — краска залила ей щеки, — и все сходится. Просто я некоторое время была слишком занята и не успела заметить…

Он провел ладонью по толстой темной ткани ее одежды. Почему она не сказала раньше? Неужели боялась, что он не захочет на ней жениться, если обнаружит, что она беременна? Он в смущении покачал головой:

— И как давно ты знаешь?

— С Рождества. За несколько минут до того, как спустилась вниз, чтобы… венчаться с тобой. — Она беспокойно пошевелилась и поглядела ему в лицо, хмуря лоб. — А потом все было так лихорадочно… Надо было и все подготовить, и со всеми попрощаться. Я ждала удобного момента, чтобы тебе сказав. — Она помялась. — Ты недоволен?

— Боже мой, нет! Нет, Бекки. Я… — Он с трудом перевел дух. — Я никогда не был счастливее.

Бекки уткнулась лицом ему в камзол.

— Я тоже счастлива, — пробормотала она, и голос ее прозвучал глухо. — Так счастлива.

— Я люблю тебя, — решительно и страстно произнес он.

Ему показалось, что корабль возобновил свой плавный бег и сквозь туман показались мерцающие огоньки береговой линии — они уходили прочь от Англии, они шли навстречу новой жизни. Той жизни, каждый миг которой они будут вкушать с наслаждением.

Бекки снова вздрогнула.

— Тебе до сих пор холодно?

— Немножко.

— Давай-ка я отведу тебя вниз. Джози сказала, что уже готов чай. Он тебя согреет.

Бекки посмотрела ему в глаза, и губы ее изогнулись в прекраснейшей улыбке. Соблазнительные искры цвета индиго засверкали в ее глазах.

— Ничто так меня не согреет, как ты, Джек.

От этих слов он вспыхнул изнутри. Стук сердца отозвался по всем сосудам, распаляя кожу.

— Ну тогда, — сказал он с улыбкой, — я лучше запру дверь.

Он проводил ее в отлично обставленную каюту и, как обещал, запер дверь изнутри. Повернувшись к Бекки, Джек увидел, что она развязывает ленты своей шляпки. От серебряного чайного сервиза на столе поднимался ленивый парок, но Джек не обратил на него внимания.

Он снял шляпку с жены, отбросил в сторону, потом обнял Бекки и стал согревать.

Очень старательно.


notes


Примечания


1


Персонажи одного из детских стихов: толстая миссис Джоан Спрат и тонкий мистер Джек Спрат. — Примеч. пер.


2


Скапула — лопаточная кость (мед.).