Свадебный водоворот
Джеки Д`Алессандро


Вихрь #1






Об Остине Рэндольфе, герцоге Брэдфорде, мечтали знатнейшие невесты Англии, однако самый завидный из женихов лондонского высшего света оставался холоден и равнодушен к женским чарам… пока однажды в вихре шумного бала не повстречал юную американку Элизабет Мэтьюз. Эта необыкновенная девушка сумела пробудить его ожесточенное, страдающее сердце к счастью любви, надежды и пылкой, всепоглощающей страсти…






Джеки Д'Алессандро

Свадебный водоворот





Глава 1


Англия, 1816 год

Остин Рэндольф Джеймисон, девятый герцог Брэдфордский, стоял в затененной нише и смотрел на своих гостей. По залу кружились в танце пары, в яркую радугу сливались роскошные платья и драгоценности дам, которых сопровождали безукоризненно одетые джентльмены. Сотни восковых свечей, ярко горевших в сверкающих люстрах, заливали празднество мягким светом. В его доме собралось более двухсот представителей высшего света — Остину стоило лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до любого из них.

Но никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким.

Выйдя из тени, он взял у проходившего мимо лакея с серебряного подноса бокал бренди и поднес к губам.

— Вот ты где, Брэдфорд. Всюду тебя искал.

Остин застыл, подавляя желание выругаться. Он не узнал говорившего, но это и не имело значения. Он знал, почему стоявший у него за спиной — кто бы это ни был — искал его, и все тело Остина напряглось. Все равно, он уже не мог скрыться. Сделав большой глоток бренди, он взял себя в руки и обернулся.

Перед ним стоял лорд Дигби.

— Я только что побывал в галерее, Брэдфорд, — сказал Дигби. — Новый портрет Уильяма в военной форме великолепен. Заслуженная честь. — Его круглое лицо сморщилось, и он покачал головой. — Ужасная трагедия — умереть во время последнего задания!

Остин заставил себя вежливо кивнуть.

— Согласен.

— И все же это честь — геройски погибнуть на войне.

У Остина сдавило грудь. Герой войны. Если бы только это было правдой! Но письмо, запертое в ящике письменного стола, подтверждало его подозрения, что все было не так.

Перед его глазами на мгновение встал живой образ Уильяма, тот самый образ, который ничто не могло стереть из его памяти, и щемящая боль сжала его сердце. Чувство вины и раскаяния обрушилось на него, и он с силой сжал бокал.

Ему необходимо выйти на свежий воздух, чтобы привести свои мысли в порядок. Извинившись, он направился к балконным дверям.

Каролина заметила его и улыбнулась, и он, сделав над собой усилие, тоже улыбнулся сестре. Как бы ни были ненавистны ему светские обязанности, его радовало, что Каролина выглядит такой счастливой. Слишком давно ее милое лицо не светилось беспечной радостью, и если для ее счастья необходимо быть хозяином этого проклятого бала, то он им будет. Все же ему хотелось бы, чтобы Роберт был здесь, а не путешествовал по Европе: младший брат чувствовал бы себя в роли хозяина гораздо свободнее.

Не обращая внимания на любопытные взгляды, Остин вышел из зала и направился в сад. Ни сладкое благоухание роз, наполнявшее теплый летний воздух, ни полная луна, серебряным светом освещавшая все вокруг, не улучшили его настроения и не расслабили напряженных мускулов. Проходили прогуливающиеся пары, тихо переговариваясь между собой, но Остин не замечал их, стремясь обрести несколько минут покоя.

Но, даже быстро шагая по ухоженной дорожке, он сознавал, что желает слишком многого: покой не для него.

«Кто-нибудь сможет догадаться? Нет», — решил он. Все — Каролина, Роберт, его мать, вся эта чертова страна — верили, что Уильям погиб как герой, и это заблуждение Остин должен поддерживать любой ценой. Сделать все, чтобы сохранить свою семью и память о брате незапятнанными.

Вскоре он дошел до уединенного участка сада, огороженного по периметру высокой живой изгородью. Никем не занятая резная каменная скамья была именно тем местом, о котором он мечтал весь вечер. Убежищем.

Вздохнув с облегчением, Остин опустился на скамью и, вытянув ноги, приготовился насладиться этим тихим раем. Он сунул руку в карман, чтобы достать золотой портсигар, но замер, услышав шорох в кустах.

Кусты раздвинулись — из зарослей пыталась выбраться молодая женщина. Тяжело дыша и тихонько бормоча что-то, она безуспешно старалась освободиться от веток, цеплявшихся за ее волосы и платье.

Остин скрипнул зубами и чуть не выругался. Желать, чтобы она ушла, бесполезно: слишком часто в последнее время его молитвы оставались без ответа.

Треск и бормотание в кустах не прекращались. Без сомнения, какая-то девица украдкой пробирается на тайное свидание со своим возлюбленным. Или, возможно, это еще одна наглая женщина, охотящаяся за титулом и надеющаяся заманить его в ловушку. Хотя он мог бы предположить, что она шла за ним следом. С чувством глубокого разочарования Остин поднялся, собираясь уйти.

— Черт побери! — сорвалось с уст молодой женщины. Она нетерпеливо дергала платье, но оно крепко за что-то зацепилось. Ухватив обеими руками юбку, она со всей силы рванула ее. Раздался звук рвущейся ткани.

Неожиданно освободившись от цепких веток, женщина потеряла равновесие, качнулась вперед и упала лицом в мокрую траву. Громкое «ух» вырвалось из ее груди.

— Черт бы побрал эти бальные платья! — пробормотала она, тряся головой, словно пытаясь разогнать туман перед глазами. — Они меня совершенно доконают.

Остин замер. Его первым побуждением было скрыться, прежде чем она увидит его, но, поскольку женщина продолжала неподвижно лежать, он заколебался. Возможно, она поранилась. Он не мог просто так оставить лежать здесь это глупое существо, какой бы привлекательной ни казалась ему эта мысль. Если бы Каролина была на месте этой женщины, он бы хотел, чтобы кто-нибудь помог ей. Хотя его сестра никогда не окажется в такой нелепой ситуации.

Проклиная себя за нерешительность, Остин спросил:

— С вами все в порядке?

Женщина чуть слышно ахнула и резко подняла голову. На несколько секунд ее взгляд остановился на его черных вечерних панталонах, затем она снова опустила голову в траву.

— Почему, о почему же кто-то должен был увидеть это?

— С вами все в порядке? — повторил он, сдерживая растущее раздражение.

— Да, конечно. Мое здоровье всегда было очень крепким. Спасибо, что спросили.

— Могу я вам чем-либо помочь?

— Нет, благодарю вас. Гордость требует, чтобы я сама выпуталась из этой очередной истории в бесконечной цепи моих недоразумений.

Она не шевелилась. Наступила мучительная пауза.

— Вы собираетесь встать?

— Нет, не думаю, что мне следует вставать. Но еще раз спасибо, что спросили.

Остин до боли сжал зубы и подумал, сколько же шампанского выпила девица.

— Вы под хмельком?

Она подняла голову выше:

— Не знаю. Полагаю, что это возможно. Что значит «под хмельком»?

Несмотря на раздражение, он обратил внимание на ее заметный акцент. Прикрыв глаза, он едва сумел сдержать стон.

— Американка?

— О, ради всего святого! Клянусь, если кто-нибудь еще задаст мне этот вопрос… — Она замолчала и уставилась на его колени. — Совершенно очевидно, что я американка. Всем известнр, что англичанку никогда не увидят растянувшейся плашмя на траве в такой позе, потерявшей всякое чувство собственного достоинства. Боже упаси!

— По правде говоря, вас выдает не ваша поза, а акцент, — сказал Остин, глядя на ее макушку. К его раздражению приметалось удивление: девица оказалась чертовски наглой. — Для тех, кто не знаком с английским жаргоном, поясню, что быть «под хмельком» означает злоупотреблять крепкими напитками.

— Злоупотреблять? — сердито повторила она.

Проделав несколько далеко не изящных, но тем не менее вполне успешных движений, она неуклюже встала на ноги и, упершись руками в бока, воинственно вздернула подбородок:

— Я не злоупотребляла, или как это там, сэр. Я всего лишь споткнулась.

Что бы ни собирался ответить Остин, этот ответ замер у него на губах, когда он взглянул на нее.

Она была удивительно привлекательна.

И в совершенно ужасном виде.

Ее прическа, как он предположил, прежде представляла собой уложенный на макушке шиньон, теперь он безнадежно сполз влево. К блестящим каштановым волосам прилипли листья и ветки, а несколько прядей торчали в разные стороны. Все вместе это походило на кривобокое птичье гнездо.

Подбородок украшало грязное пятно, а к нижней губе — очень соблазнительной нижней губе — прилипла травинка. Остин медленно перевел взгляд на ее светлое платье, помятое и в пятнах от травы. Кружевная обор ка, идущая по подолу, сзади отстала от платья, являя собой результат того треска рвущейся материи, который он слышал. И кажется, она потеряла туфлю.

Остин не мог понять, возмущает его ее вид или забавляет. Кто, черт побери, эта растрепанная женщина и как она оказалась гостьей в его доме? Каролина с матерью составляли список гостей — очевидно, они ее знали. Но почему не знал он?

И так как она назвала его «сэр», было очевидно, что она тоже его не знала, и это удивило его. Похоже на то, что каждая живущая в Англии женщина следует за ним по пятам, стремясь завоевать его благосклонность.

Но к данной женщине это явно не имело отношения. Она смотрела на него с таким выражением, что его можно было понять лишь как «я хочу, чтобы вы ушли». Этот взгляд, с одной стороны, вызывал у него неприязнь, с другой — пробуждал интерес.

— Может быть, вас не затруднит рассказать мне, почему вы прятались в кустах, мисс?.. — спросил он, все еще недоверчиво относясь к ее столь внезапному появлению. Нет ли поблизости ее матери и толпы разъяренных дуэний, готовых выскочить из-за кустов и заявить, что он опозорил ее?

— Мэтьюз. Элизабет Мэтьюз. — Она неловко присела в реверансе. — Я не пряталась. Я проходила мимо и услышала, как мяукает котенок. Бедняжка запутался в кустах; Мне удалось вызволить его, но сама я застряла…

— Где ваша дуэнья?

Она смутилась.

— Я… э… мне удалось сбежать, пока она танцевала.

— А она не прячется в кустах?

Ее, казалось, так изумил его вопрос, что Остин понял: либо она здесь одна, либо она самая прекрасная актриса из всех известных ему. Но он подозревал, что она плохая актриса. Уж слишком выразительные у нее глаза.

— Вы спрашиваете, не прячется ли кто-нибудь в кустах? Моя тетя леди, и она не станет прятаться. — Она взглянула на него. — О Боже! Я, должно быть, действительно ужасно выгляжу: у вас какое-то странное выражение лица. Как будто вы попробовали чего-то кислого.

— Вы выглядите… прекрасно.

Она расхохоталась:

— Вы, сэр, или невероятно галантны, или очень близоруки! Может быть, того и другого понемножку. Хотя я и ценю вашу попытку пощадить мои чувства, но уверяю вас, в этом нет необходимости. За три месяца пути в Англию на несущемся по ветру корабле я уже привыкла к своему устрашающему виду.

Она наклонилась к нему, словно собираясь поделиться какой-то страшной тайной, и он почувствовал запах ее духов. Она пахла сиренью, аромат которой был ему хорошо известен, поскольку сады изобиловали этими лиловыми цветами.

— Англичанка, плывшая на нашем корабле, любила поворчать о «выскочках из колоний». Слава Богу, ее здесь нет и она не видела, как я свалилась. — Вытянув ногу, она осмотрела оставшуюся, всю в травяных пятнах, туфлю и тяжело вздохнула. — Боже, я настоящее посмешище! Я…

Ее слова были прерваны мяуканьем. Посмотрев вниз, Остин заметил крошечного котенка, выскочившего из-за кустов и вцепившегося в волочившуюся оборку платья мисс Мэтьюз.

— А, вот и ты! — Она подхватила пушистый комочек и почесала его за ушками. Котенок тотчас же громко замурлыкал. — Может, ты заметил по дороге мою туфлю, дьяволенок? — тихонько спросила она у пушистого шарика. — Думаю, она застряла где-нибудь в этих кустах. — Она повернулась к Остину:

— Вас не очень затруднит, если вы посмотрите там?

Он уставился на нее, стараясь скрыть изумление. Если бы кто-нибудь сказал ему, что его поиски уединения превратятся в поиски туфли какой-то сумасшедшей, он бы этому не поверил. Сумасшедшей, которая попросила его найти ее туфлю, словно он был младшим лакеем. Он должен был бы почувствовать себя оскорбленным. Но как только необъяснимое желание расхохотаться прошло, он уже смирился с уготованной ему участью. Присев, он заглянул в заросли кустарника.

Увидев потерянную туфлю, он достал ее и, поднявшись, протянул девушке:

— Возьмите.

— Благодарю вас, сэр.

Приподняв повыше юбки, она надела туфлю на обтянутую чулком ногу. У нее были красивые тонкие лодыжки и удивительно маленькие для ее роста ступни. А ее рост он определил приблизительно в пять футов семь дюймов. «Выше, чем требует мода, но очень хороший рост», — подумал он. Он поднял взгляд к ее лицу. Ее голова прекрасно устроилась бы на его плече, и ему не надо было бы тянуться к ее невероятно соблазнительным губам…

Его кинуло в жар. Черт побери, в своем ли он уме? Один взгляд на ее лодыжку, и он потерял голову. Остин заставил себя отвести взгляд от ее губ и сосредоточиться на котенке, уютно угнездившемся у нее на руках. Котенок зевнул, широко раскрыв крошечный ротик.

— Кажется, Чертвозьми не прочь поспать, — заметил Остин.

— Чертвозьми?

— Да. Одна из кошек десять недель назад окотилась. Когда Мортлин, конюх, обнаружил семейство в конюшне, он воскликнул: «Черт возьми, только посмотрите на этих котят!» — Невольно на губах Остина появилась улыбка. — Надо признаться, сейчас нам повезло. В прошлый раз котята родились на постели Мортлина, и имена, которыми он их окрестил, были гораздо… э… выразительнее.

На ее щеках появились две ямочки.

— Боже, кошка, кажется, не теряет времени!

— Без сомнения.

— Похоже, вы знаете все о Чертвозьми и его маме. Вы живете неподалеку?

Остин посмотрел на нее в замешательстве: вероятно, она была единственной женщиной во всем королевстве, которая не ведала, кто он такой.

— Да, я живу неподалеку.

— Как же вам повезло! Здесь просто чудесно! — Она устроила Чертвозьми поудобнее. — Но как ни приятно с вами разговаривать, я должна идти. Не могли бы вы показать мне дорогу к конюшне?

— К конюшне?

— Да. — Она лукаво посмотрела на него. — Для тех, кто не знаком с американским жаргоном: это место, где содержатся лошади. И поскольку Чертвозьми живет там, его мама, бесспорно, ищет его.

Это замечание позабавило Остина, и он спросил:

— Может быть, вы позволите мне проводить вас?

На лице девушки мелькнуло удивление. Она не решалась принять его предложение.

— Очень любезно с вашей стороны, сэр, но в этом нет необходимости. Ведь вам хочется остаться и побыть в уединении.

Да, разумеется, ему этого хотелось. Разве нет? Но мысль остаться наедине со своими думами неожиданно утратила свою привлекательность.

Остин не ответил. Она добавила:

— Или, может, вы предпочитаете вернуться на бал?

Он подавил дрожь.

— Я совсем недавно сбежал с бала и пока не стремлюсь туда вернуться.

— В самом деле? Вы не любите празднества?

Он хотел отделаться вежливой ложью, но передумал.

— По правде говоря, нет. Я терпеть не могу эти светские вечера.

Она широко раскрыла глаза.

— Боже, я думала, что я одна такая!

Он не мог скрыть своего удивления. Для всех женщин, которых он знал, смысл жизни заключался именно в балах.

— Вы не получаете от них удовольствия?

В ее взгляде появилось страдальческое выражение, и она опустила глаза:

— Нет, боюсь, что нет.

Очевидно, кто-то жестоко обошелся с этой молодой женщиной — кто-то из приехавших на этот дурацкий бал. Остин прекрасно представлял, как светские красавицы, прикрывшись веерами, насмехаются над «выскочкой из колоний».

Правила хорошего тона требовали, чтобы он вернулся в дом и продолжал играть роль хозяина. Но он не испытывал желания делать это. Он подозревал, что в это самое время его мать с раздражением оглядывается вокруг, удивляясь, куда это он исчез и как долго собирается прятаться. Вспомнив, что его мать подыскивает ему невесту и надеется сегодня свести его по крайней мере с двумя десятками девушек, достигших брачного возраста, он еще больше укреплялся в своем решении не возвращаться на бал.

— Нам обоим явно не хватает свежего воздуха, — улыбнулся он. — Пойдемте. Я провожу вас к конюшням, а вы сможете рассказать мне о ваших с Чертвозьми приключениях.

Элизабет колебалась. Если тетя Джоанна узнает, что она была в саду наедине с джентльменом, то ей не избежать длинных нотаций. Но вернуться на бал в таком виде было просто невозможно. Кроме того, для одного вечера она настрадалась уже достаточно.

Она устала от взглядов и перешептываний у нее за спиной, потому что ей было интересно говорить о самых разных вещах, а не только о моде и о погоде. И она ничего не могла поделать с тем, что плохо танцевала и была выше, чем допускали приличия. Если этот джентльмен и знал обо всех насмешках, касающихся ее личности, он оказался достаточно вежлив, чтобы не показывать этого.

— Насколько я понимаю, вас никто не сопровождает, — повеселев, сказал он, — но даю вам слово, что не собираюсь вас похищать.

Убедив себя, что нет ничего плохого в том, что она примет его предложение сопровождать ее, Элизабет ответила:

— Хорошо, пойдемте.

Идя рядом с ним по тропе — оборка платья волочилась сзади, — она прижала к себе Чертвозьми и исподтишка взглянула на своего попутчика. Слава Богу, она не склонна к мечтательным романтическим вздохам, ибо этот человек, бесспорно, мог пробуждать такие чувства. Густые черные волосы обрамляли поразительно красивое лицо, казавшееся еще более интересным в изменчивом свете луны. Взгляд его был пристальным и глубоким, а когда он посмотрел на нее, у нее в туфлях невольно сжались кончики пальцев. Высокие скулы, прямой нос, твердая линия рта и полные губы, которые, как она уже знала, могли кривиться в усмешке. Она представила, как жестко эти губы сжимаются в гневе.

Признаться, в нем привлекало все. Но ей не было никакого смысла интересоваться этим незнакомцем. Едва только он узнает, какую неудачу она потерпела в обществе, он наверняка откажется от нее, как это сделали многие.

— Скажите мне, мисс Мэтьюз, с кем вы приехали на бал?

— С моей тетей, графиней Пенброук.

Он задумчиво посмотрел на нее:

— В самом деле? Я знал ее покойного мужа, однако понятия не имел, что у них есть американская племянница.

— Моя мать и тетя Джоанна сестры. Мать поселилась в Америке, когда вышла замуж за моего отца, американского врача. — Она искоса взглянула на него. — Моя мать родилась и выросла в Англии, так что наполовину я англичанка.

Он чуть заметно улыбнулся.

— Тогда, значит, вы только наполовину выскочка.

Она рассмеялась:

— О нет! Боюсь, я все равно целиком и полностью выскочка.

— Вы впервые приехали погостить в Англию?

— Да.

Незачем говорить ему, что не просто погостить и что она никогда больше не вернется в родной город.

— И вам здесь нравится?

Элизабет ответила не сразу, решившись на неприкрашенную правду.

— Мне нравится ваша страна, но я нахожу английское общество и все его правила слишком строгими. Я выросла в сельской местности и пользовалась гораздо большей свободой. Нелегко привыкать.

Он взглянул на ее платье:

— Совершенно ясно, что вам стоило большого труда отказаться от американской привычки лазать по кустам в бальном платье.

Она вздохнула:

— Да, видимо, так.

Впереди показалась конюшня. Когда они подошли, из дверей появилась невероятно толстая кошка и громко мяукнула. Нагнувшись, джентльмен погладил ее.

— Привет, Джордж. Как ты сегодня, моя девочка? Скучаешь по своему ребенку?

Элизабет опустила Чертвозьми на пол, и он сейчас же бросился к матери.

— Маму Чертвозьми зовут Джордж?

Сидя на корточках, он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Да. Так ее назвал мой конюх. Как было сказано: «Клянусь святым Георгием, этот кот, должно быть, кошка, потому что — посмотрите — у нее котята!» Мортлин знает все о лошадях, но, боюсь, очень мало о кошках.

Ее улыбка исчезла, когда до нее дошло значение его слов.

— Ваш конюх? И это ваши кошки?

Остин медленно поднялся, проклиная себя за неосторожность. По-видимому, приятная интерлюдия подошла к концу.

— Да, эти кошки мои.

Она широко раскрыла глаза:

— О Боже! Значит, это ваш дом?

Остин бросил быстрый взгляд на здание, видневшееся вдали. Там он жил, но уже больше года не чувствовал себя в нем дома.

— Да, Брэдфорд-Холл принадлежит мне.

— Значит, вы должны быть… — Она присела перед ним в неуклюжем реверансе. — Простите меня, ваша светлость. Я не поняла, кто вы. Вы, наверное, сочли меня ужасно бестактной.

Он смотрел, как она выпрямилась, ожидая увидеть, что ее глаза оценивающе прищурятся, алчно вспыхнут, заблестят от предвкушения того, как она сможет воспользоваться неожиданной встречей с самым завидным холостяком Англии.

Но ничего подобного он не увидел.

Наоборот, Элизабет казалась искренне расстроенной. И торопилась уйти от него.

Чрезвычайно интересно.

— Я так сожалею, что сказала, будто мне не нравится ваш бал, — произнесла она, неловко попятившись. — Это восхитительный бал. Восхитительный. Угощение, музыка, гости, все так…

— Восхитительно? — подсказал Остин.

Она кивнула и отступила еще на несколько шагов.

Он не сводил глаз с лица Элизабет. В ее выразительных глазах боролись разные чувства: смущение, испуг, удивление, но не было и намека на жеманство или расчетливость. И он не заметил, чтобы на нее произвел особое впечатление его высокий титул. Но больше всего его поразило отсутствие еще кое-чего.

Девушка не кокетничала с ним.

Она не кокетничала и раньше — до того как узнала, кто он. Но сейчас…

Невероятно интересно.

— Спасибо, что проводили меня, ваша светлость. Думаю, мне следует вернуться в дом. — Она снова отступила на несколько шагов.

— А что делать с вашим платьем, мисс Мэтьюз? Даже выскочка из колоний не осмелится войти в бальный зал в таком виде.

Остановившись, она оглядела себя.

— Полагаю, не стоит и надеяться, что никто не заметит.

— Совершенно не стоит. Вы с вашей тетушкой остаетесь ночевать?

— Да. Признаюсь, мы пробудем в Брэдфорд-Холле несколько недель как гости вдовствующей герцогини… — Догадка блеснула в ее глазах. — Вашей матушки.

— Действительно, она моя мать. — На секунду у Остина мелькнула мысль, что его мать пригласила их в надежде сосватать его, но он тут же отмахнулся от нее. Он не мог представить, чтобы его строгая в соблюдении всех условностей мать сочла американку подходящей женой для герцога. Нет, ему было слишком хорошо известно, что она отобрала на эту роль нескольких молодых женщин с безупречной британской родословной. — Коль скоро вы здесь гостите, думаю, я сумею решить вашу проблему. Я покажу вам боковой вход, ведущий к гостевым комнатам, которым редко пользуются.

Нельзя было не заметить выражения благодарности в ее глазах.

— Это, безусловно, избавит меня от маячащего на горизонте скандала.

— Так пойдемте.

По дороге к дому Элизабет обратилась к нему:

— Мне крайне неудобно злоупотреблять вашей добротой, ваша светлость, но не могли бы вы, когда вернетесь в зал, передать мои извинения моей тетушке?

— Конечно.

Она прокашлялась.

— А каким предлогом вы воспользуетесь?

— Предлогом? О, я предполагаю сообщить, что вы страдаете от приступа меланхолии.

— Меланхолии? — возмутилась она. — Глупости! Я бы никогда не пала жертвой такого пустяка. Кроме того, тетя Джоанна не поверит. Вы должны придумать что-нибудь другое.

— Ладно. Как насчет головной боли?

— Никогда у меня ее не было.

— Расстройство пищеварения?

— Мой желудок никогда меня не беспокоил.

Остину захотелось воздеть глаза к небу.

— Вы когда-нибудь чем-нибудь болели?

Она покачала головой:

— Вы все время забываете, что я…

— Очень крепкая. Да, я начинаю в этом убеждаться. Но боюсь, любой другой предлог, такой как лихорадка, слишком взволнует вашу тетушку.

— Гм… Думаю, вы правы. Я бы не хотела пугать ее. В самом деле, головная боль недалека от истины. От одной только мысли, что надо возвращаться на бал, у меня начинает стучать в висках. Очень хорошо, — сказала она кивнув. — Можете сказать, что я поддалась головной боли.

Остин усмехнулся:

— Благодарю вас.

Она ответила ему улыбкой.

— Пожалуйста.

Через несколько минут они подошли к дому, и Остин в темноте провел ее к боковой двери, почти целиком скрытой плющом. Он нащупал ручку и открыл дверь.

— Вот вы и пришли. Комнаты гостей наверху. Осторожнее на ступеньках.

— Хорошо. Еще раз спасибо за вашу доброту.

— Рад был помочь.

В тусклом свете Остин разглядывал ее лицо. Даже растрепанная, Элизабет оставалась очень милой. И забавной. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так легко. Возвращение домой сулило ему насущные заботы, и он не мог устоять перед желанием продлить эту приятную передышку хотя бы еще на несколько минут. Он осторожно взял ее руку и поднес к губам. Рука была мягкой и теплой, а пальцы — длинными и тонкими. Остин снова ощутил запах сирени.

Их взгляды встретились, и у него перехватило дыхание. Черт побери, она выглядела такой обольстительно растрепанной, словно ее волосы и одежду привели в беспорядок мужские руки! Он перевел взгляд на ее губы — пухлые, невероятно соблазнительные губы — и подумал, какой же у них вкус. Остин представил себе, как, наклонившись, он касается губами ее губ и раз, и два, целует их, проникая языком в приятную теплоту ее рта. Восхитительно, как…

— О Боже!

Пальцы Элизабет сжали его руку, и она широко раскрытыми глазами посмотрела на него. Ее взгляд на несколько секунд задержался на его губах. Затем она отвернулась, явно взволнованная. Теплая волна пробежала по его телу. Он с удивлением отметил, что мог бы поклясться, что она читает его мысли.

Остин уже собирался отпустить ее руку, когда она тихонько ахнула. Он посмотрел ей в глаза и заметил, что она побледнела. Он попытался освободить свою руку, но Элизабет еще крепче сжала ее.

— В чем дело? — спросил он, испуганный ее бледностью и обеспокоенный пристальным взглядом. — У вас такой вид, словно вы увидели призрак.

— Уильям.

Остин замер.

— Простите?

Она лихорадочно пыталась заглянуть ему в глаза.

— Вы знаете кого-либо по имени Уильям? — Каждый мускул его тела напрягся. — Какую игру вы затеяли?

Вместо ответа она сжала его руку своими ладонями и закрыла глаза.

— Он ваш брат, — прошептала она. — Вам сказали, что он погиб, сражаясь за свою страну. — Она открыла глаза, и ее взгляд, направленный на него, вызвал у Остина пугающее ощущение, что она способна заглянуть в глубину его души. — Это не правда.

Кровь застыла у него в жилах. Он вырвал руку и отступил, потрясенный ее словами. Боже, неужели эта женщина знает его страшную тайну? А если да, то как она узнала ее?

Образы, которые он пытался прогнать из памяти весь прошедший год, снова возникли перед его глазами. Темная аллея. Уильям, пришедший на встречу с французом по имени Гаспар. Ящики с оружием. Передача денег. Мучительные вопросы. Ожесточенный спор между братьями. И затем, всего лишь несколько недель спустя, известие, что Уильям погиб в битве при Ватерлоо как герой.

Его сердце бешено стучало, но он старался сохранять спокойствие. Может ли эта женщина оказаться совсем не такой, какой кажется? Вдруг она знает что-то, связанное с полученным им недавно письмом? Или о связях Уильяма с французами? Не может ли она оказаться тем ключом к тайне, который он искал весь год?

Прищурившись, он посмотрел на ее бледное лицо и произнес ложь, которую уже столько раз повторял графине:

— Уильям погиб, сражаясь за родину. Он умер как герой.

— Нет, ваша светлость.

— Вы хотите сказать, что мой брат не был героем?

— Нет, я говорю, что он не умер. Ваш брат Уильям жив.




Глава 2


Элизабет почувствовала, что ею овладевает отупляющая усталость, как это иногда случалось после видений. Ей очень хотелось сесть, но недоверие в горящих глазах герцога приковывало ее к месту.

— Вы расскажете мне все, что вам известно, — приказал он ледяным тоном. — Все, что дает вам право заявлять, что мой брат жив. Сию же минуту.

«Господи, зачем только я это сказала?»

Но, задавая себе этот вопрос, Элизабет знала ответ на него. На мгновение перед ней мелькнуло лицо молодой женщины… любимой подруги, которую она больше никогда не увидит — и все из-за того, что она промолчала, не рассказала о своем предчувствии. Это было трагической ошибкой, и она поклялась, что никогда больше не повторит ее.

А то, что Уильям жив, — разве это не радостное известие? Но враждебность и недоверие в глазах герцога свидетельствовали, что она поступила опрометчиво. И все же она сумеет убедить его, что сказала правду.

— Я знаю, что ваш брат жив, потому что я видела его…

— Где вы его видели? Когда?

— Только что. — Она перешла на шепот. — Я видела его мысленно.

Остин прищурился:

— Мысленно? Что за чепуха! Вы рехнулись?

— Нет, ваша милость, я… я могу видеть. Мысленно. Кажется, это называется ясновидением. Боюсь, что не сумею объяснить этого как следует.

— И вы говорите, что видели моего брата? Живого?

— Да.

— И если это правда, где он?

Элизабет наморщила лоб.

— Не знаю. Мои видения чаще всего расплывчаты. Я знаю лишь, что он не умер, как все думают.

— И вы рассчитываете, что я вам поверю?

Она похолодела от недоверия, прозвучавшего в его ледяном тоне.

— Я понимаю ваши сомнения. То, чему нет научного объяснения, легко отбросить как выдумку. Я только могу заверить вас, что говорю правду.

— Как выглядит тот человек, который, как вы утверждаете, является моим братом?

Закрыв глаза, она глубоко вздохнула, заставляя себя прогнать ненужные мысли и сосредоточиться на том, что она видела.

— Высокий, широкоплечий. Темные волосы.

— Как просто. Вы только что описали внешность половины английских мужчин, включая самого регента, который, как вам, вероятно, известно, вполне жив и здравствует. И совсем уж нетрудно описать моего брата, когда его большой портрет висит в галерее.

Элизабет открыла глаза.

— Я не видела портрета. У человека, который похож на вас, был шрам.

Остин замер, и она почувствовала его напряжение.

— Шрам? Где?

— На предплечье правой руки.

— Многие мужчины имеют шрамы. — У него дернулась щека. — Если вы надеетесь убедить меня в том, что обладаете какой-то магической силой, то знайте: вы выбрали для своих интриг не того человека. Воры-цыгане уже века бродят по Европе, уверяя, что владеют такими силами, лгут, надеясь обманом выманить деньги у простаков или попросту украсть их, если обман не удается.

Она вспыхнула от гнева:

— Я не цыганка, не интриганка, не воровка и не лгунья!

— В самом деле? Тогда, я полагаю, вы скажете мне, что умеете читать чужие мысли.

— Только иногда. — Она посмотрела на его презрительно скривившиеся губы. — Я прочитала ваши мысли, когда вы взяли мою руку.

— Вот как? И о чем же я думал?

— Вы… хотели поцеловать меня.

Остин только приподнял брови.

— Для такой догадки не нужны особые способности. На какое-то мгновение я обратил внимание на ваши губы.

Однако несмотря на небрежный тон его ответа, Элизабет почувствовала, как он весь напрягся, ощутила его осторожность и недоверие — чувства, которые она привыкла легко распознавать. Но под ними, видела она, скрывалось что-то еще, что, вопреки ее гневу, тронуло ее.

Одиночество.

Печаль.

Чувство вины.

Они словно окутывали его темным облаком, и ее сердце сжалось от сочувствия. Ей слишком хорошо были знакомы эти чувства, и она знала, как они угнетают дух и терзают душу.

Элизабет тоже сожалела о прошлом и хотела бы искупить вину. Но может ли она помочь ему?

Решившись убедить Остина, что она не сумасшедшая и что он действительно какое-то мгновение желал ее, она прошептала:

— Вы хотели поцеловать меня. Вам хотелось узнать, какой вкус у моих губ. Вы представили себе, как наклоняетесь, касаетесь моих губ — раз, другой… Затем ваш поцелуй становится…

Его глаза вспыхнули, взгляд потемнел и остановился на ее губах.

— Продолжайте.

Ее охватил жар, когда она представила себе то, о чем он думал…

— Полагаю, я уже доказала вам…

— Разве?

Случайная догадка, что ему хочется поцеловать ее? Но чертовски странно, что ее слова в точности повторяли его мысли.

Господи, а что, если она права? Если Уильям жив? Слепая безумная надежда молнией ударила его — так, что он чуть не покачнулся. Но он быстро пришел в себя. Несколько солдат видели, как Уильям упал на поле боя. И хотя огнестрельная рана изуродовала его лицо, Уильяма безошибочно опознали по гравировке ца часах, найденных при нем.

Ошибки быть не могло. Уильям мертв. Если бы он был жив, он дал бы знать о себе своей семье и вернулся бы домой.

Если только он не изменил королю.

У Остина кружилась голова. Чертовски подозрительно, что заявление мисс Мэтьюз последовало за возмутительной запиской, полученной им две недели назад, — запиской, подтверждавшей его самые худшие подозрения относительно предательства Уильяма. Может ли она знать что-либо об этом письме или о поступках Уильяма во время войны? Известно ли ей что-нибудь о французе, которого он видел с Уильямом?

И каким образом она узнала про шрам? У Уильяма с детства был небольшой шрам на правом предплечье, оставшийся после несчастного случая во время верховой езды. Может быть, она знала Уильяма? Знала достаточно близко, чтобы видеть этот шрам?

Остин пристально посмотрел на нее. В мягком свете луны — с растрепанными волосами, которыми играл теплый ветерок, — Элизабет совершенно не походила на шпионку, убийцу или соблазнительницу. Но он знал, что внешность бывает обманчива: некоторые известные ему очень красивые женщины были порочны, лживы и бессердечны. Кто же скрывается за ее невинным обликом? Он не понимал, какую игру она ведет, но твердо решил это выяснить. И если потребуется притвориться, будто он верит в ее хитро придуманное «ясновидение», он так и сделает.

Остин собирался заговорить, но не успел произнести и слова, как она сказала:

— Я не веду никакой игры, ваша светлость. Я просто хочу вам помочь.

Проклятие! Он должен держать себя с этой женщиной очень осторожно. Когда он отказался верить в ее видения — а какой здравомыслящий человек поверил бы? — она проявила сверхъестественную проницательность.

Остин подозревал, что, если он не будет предельно осторожен, она сумеет узнать его тайну — тайну, которая может погубить его семью.

— Расскажите, что вы знаете о моем брате, — попросил он.

— Я ничего о нем не знаю, ваша светлость. Пока я не дотронулась до вашей руки, я и не подозревала о его существовании.

— В самом деле? А как давно вы находитесь в Англии?

— Шесть месяцев.

— И вы полагаете, я поверю, что за все это время никто не упомянул о моем брате? — невесело усмехнулся он. Поколебавшись, она тихо произнесла:

— Боюсь, что в этом сезоне я, как говорится, не пользовалась успехом в обществе. Я заметила, что чаще говорили не со мной, а обо мне.

— Но ваша тетушка, несомненно, держит вас в курсе всех последних сплетен.

Элизабет чуть заметно улыбнулась.

— Если говорить откровенно, ваша светлость, то моя тетушка ни о чем больше и не говорит, кроме как о событиях в лондонском свете. Я ее очень люблю, но пять минут такого разговора — и, боюсь, я теряю способность слышать.

— Понятно. Расскажите мне еще об этом… э… видении, когда вы увидели Уильяма.

— Я видела молодого человека в военной форме. Он был жив, только ранен. Я лишь знаю, что его зовут Уильям и он дорог вам. — Она с беспокойством посмотрела на него. — Вы думаете, что он мертв, но он жив. Я уверена в этом.

— Вы говорите невероятные вещи, но не предоставляете доказательств.

— Нет… по крайней мере пока.

— Что вы хотите этим сказать?

— Если мы какое-то время побудем вместе, я, может, быть, смогу сказать вам больше. Мои видения неустойчивы и обычно длятся лишь мгновения. Как правило, они появляются, когда я касаюсь чего-либо — чаще всего руки человека.

Остин поднял брови:

— Вы хотите сказать, что, если мы будем сидеть, держась за руки, вам, возможно, удастся увидеть что-то еще?

При этом насмешливом замечании ее глаза затуманились.

— Я понимаю ваш скептицизм, именно поэтому обычно я не говорю о своих предчувствиях.

— Однако на этот раз вы рассказали.

— Да. Потому что в последний раз, когда я промолчала, мне это дорого обошлось. — Она нахмурилась. — Разве вам не приятно узнать, что ваш брат жив?

— Что я знаю, так это то, что мой брат умер. И я не позволю, чтобы вы рассказывали эту чепуху о своем видении кому-либо еще, особенно моей матери и сестре. Было бы отвратительно и жестоко пробуждать в них надежду, когда ее не существует. Понятно?

Несколько мгновений Элизабет пристально смотрела на него. Она не ошибалась: в его голосе звучала жестокая угроза.

— Я уважаю ваши желания, ваша светлость. Как вы знаете, мы с тетей будем вашими гостями еще несколько недель. Если вы передумаете и захотите, чтобы я попыталась вам помочь, вам нетрудно будет найти меня. А сейчас я очень устала и хочу отдохнуть. Спокойной ночи, ваша светлость.

Он смотрел, как она поднимается по лестнице в гостевые комнаты.

«О да, вы поможете мне, мисс Мэтьюз. Если вы что-то знаете об Уильяме, у вас не будет выбора».

Возвратившись в бальный зал, Остин потратил несколько минут на то, чтобы найти в толпе Майлса Эйвери. Наконец он заметил блистательного графа в окружении стайки дам. Черт побери, а он-то надеялся, что ему не придется тащить Майлса за волосы, вырывая из рук его обожательниц!

Но Майлс избавил его от этого неприятного шага, когда увидел, что Остин смотрит на него. Обменявшись с Майлсом взглядом, Остин кивнул в сторону коридора, ведущего в его личный кабинет, и направился туда, уверенный, что Майлс тотчас же последует за ним. За двадцать лет дружбы они научились прекрасно понимать друг друга.

Не успел Остин наполнить два бокала бренди, как в дверь тихо постучали.

— Войдите.

Войдя в комнату, Майлс закрыл за собой дверь. Насмешливая улыбка играла на его губах.

— Пора уж тебе появиться. Я тебя всюду искал. Где ты прятался?

— Прогулялся по саду.

— О! Восхищался цветами? — лукаво взглянул на него Майлс. — Или, может быть, ты наслаждался прелестями природы как-то иначе?.. Скажем, с девицей?

— Ни то ни другое. Я просто вышел, чтобы найти тихое и уединенное место.

— И твои поиски увенчались успехом?

Перед глазами Остина на мгновение возник образ мисс Мэтьюз.

— Боюсь, что нет. Зачем ты искал меня?

Насмешливый огонек в глазах Майлса вспыхнул еще ярче.

— Чтобы высказать тебе все, что я думаю. Какой же ты друг, если бросаешь меня одного? Ты почти не посещаешь вечера и не берешь на себя причитающуюся тебе долю жаждущих выйти замуж девиц, которые нас преследуют. Даже когда бал дают в твоем доме, тебя невозможно найти. Леди Дигби со своими многочисленными дочерьми загнала меня за кадку с пальмой. Благодаря твоему отсутствию она навязала всех своих девчонок мне. У любой из этих дур вместо головы кочан капусты. К тому же танцуют они ужасно: мои ноги совершенно искалечены! — Сохраняя невозмутимость, Майлс продолжал:

— Конечно, общество дам, из которого ты меня вырвал, намного интереснее. Все они буквально смотрели мне в рот. Разве не видно, как у меня изо рта сыплются перлы мудрости?

Остин посмотрел на него поверх бокала:

— Не могу понять, почему тебя так забавляет притворное восхищение безмозглых невежд. Неужели оно тебе никогда не надоедает?

— Что я могу сказать? Ты прекрасно знаешь, какое я испытываю отвращение, когда на меня набрасываются красивые, с пышными формами особы на выданье. Я всякий раз содрогаюсь. — Майлс собирался поднести к губам свой бокал, но рука остановилась на полпути. — Послушай, Остин, с тобой все в порядке? Ты выглядишь осунувшимся.

— Спасибо, Майлс. Твое внимание неизменно согревает мне сердце. — Он неторопливо пил бренди, подыскивая нужные слова. — Отвечаю на твой вопрос: я немного обеспокоен. Случилось кое-что, и мне нужна услуга.

Насмешка тотчас исчезла из глаз Майлса.

— Ты же знаешь, что тебе стоит только попросить…

Остин вздохнул с облегчением. Он даже не подозревал, что ждал ответа, затаив дыхание. Конечно, он мог рассчитывать на Майлса, как и всегда. То, что он скрывал свою тайну от человека, с детских лет бывшего его самым близким другом, вызывало чувство вины. И только ради своего собственного благополучия и безопасности Майлс не должен был знать обстоятельств, в которых находился Уильям во время войны. «Мне нужно навести справки, но так, чтобы об этом никто не знал», — убеждал себя Остин.

В светящихся умом глазах Майлса мелькнула заинтересованность.

— Относительно чего?

— Одной молодой особы.

— А, понятно. Собираешься сунуть шею в брачную петлю? — Прежде чем Остин успел ответить, Майлс продолжал:

— Не могу сказать, что завидую тебе. Не существует ни одной женщины, которую я бы хотел видеть за своим обеденным столом каждый день. От одних слов «пока смерть не разлучит нас» у меня от ужаса мурашки бегут по спине! Но полагаю, ты обязан исполнить свой долг перед титулом, а моложе ты не становишься. Я постоянно благодарю Бога за то, что мой кузен Джерард может наследовать мой титул. Конечно, наследовать герцогский титул может Роберт, но нам обоим известно, что для твоего младшего брата титул все равно что чума. По правде говоря…

— Майлс!

Короткое восклицание остановило поток слов из уст Майлса.

— Да?

— Это дело совершенно другого рода.

Майлс понимающе улыбнулся:

— Ага. Ничего больше не говори. Тебе нужны сведения о ком-то, кто совершенно не подходит… Понимаю. — Он подмигнул Остину. — Такие доставляют наибольшее удовольствие.

Раздражение Остина росло, и он с трудом сдерживал себя.

— Молодая леди, о которой я хочу узнать, — некая мисс Элизабет Мэтьюз.

Майлс удивился:

— Американка, племянница леди Пенброук?

Остин постарался спросить как можно равнодушнее:

— Ты встречал ее?

— Несколько раз. В отличие от некоторых известных нам нелюдимых типов я побывал в этом сезоне на десятке балов, где присутствовали леди Пенброук и мисс Мэтьюз. Кстати, мисс Мэтьюз сегодня здесь. Хочешь, я представлю ей тебя?

— Мы уже встречались в саду.

— Понятно. — И хотя ему явно хотелось задать немало вопросов, Майлс лишь спросил:

— А что ты хочешь о ней знать?

— Все. Поскольку ты с ней знаком, скажи, каково твое впечатление о ней.

Майлс ответил не сразу, он устроился перед камином в мягком кресле с подголовником, затем неторопливо помешал бренди в бокале, отчего Остин нетерпеливо заскрипел зубами.

— Я думаю, — наконец начал Майлс, — что она прекрасная молодая женщина, умная, с хорошим чувством юмора. К сожалению, она несколько неловко держится в свете: то молчалива и застенчива, то высказывается слишком смело. Откровенно говоря, я воспринял ее как глоток свежего воздуха, но, судя по сплетням, я единственный, кто придерживается такого мнения.

— Какие сплетни? Что-нибудь скандальное?

Майлс махнул рукой:

— Да нет, ничего особенного. Да и как, в самом деле, может женщина впутаться в скандал, если почти все ее сторонятся.

Остин представил себе растрепанную улыбающуюся женщину.

— Почему ее сторонятся?

Майлс пожал плечами:

— Кто может объяснить, с чего это начинается? Женщины, прикрывшись веерами, посмеялись над ее неумением танцевать и над ее молчаливостью. Кто-то назвал ее синим чулком, после того как она вступила в спор с группой лордов о пользе лечения травами. Стоит только кому-то одному объявить ее неподходящей для общества, как и остальные будут думать так же.

— Разве леди Пенброук не оказывает племяннице поддержку?

— Я не обратил на это особого внимания, но, бесспорно, наиболее оскорбительные выпады делаются вдали от острых глаз графини. Но даже при ее мощной поддержке мисс Мэтьюз не сможет одна — без посторонней помощи — завоевать благосклонность света.

— Ты не знаешь, сколько времени она находится в Англии?

Майлс потер подбородок.

— Думаю, она приехала вскоре после Рождества, так что около шести месяцев.

— Я бы хотел, чтобы ты точно узнал, когда она прибыла сюда и на каком корабле. Я также хочу знать, в первый ли раз она приезжает в Англию.

— Почему бы тебе просто не спросить ее?

— Я спрашивал. Она утверждает, что приехала шесть месяцев назад и что это ее первый приезд.

Майлс заинтересовался еще больше.

— И ты ей не поверил? Можно спросить почему?

Стараясь казаться равнодушным, Остин ответил:

— Возможно, что она была знакома с Уильямом. Я должен удостовериться в этом. Если так оно и есть, то я хочу знать, как, когда и где они познакомились.

— И все-таки, почему ты не спросишь ее?

В раздражении Остину хотелось схватиться за голову, но он удержался.

— Я не могу ничего сказать, пока не узнаю больше. Я также хочу знать о ее прошлом. Почему она уехала из Америки. Ее финансовое положение. Ее семейное положение. Все, что тебе удастся узнать.

— Может, тебе следует нанять сыщика с Боу-стрит? Они…

— Нет, — отрезал Остин. Две недели назад он уже нанял сыщика, чтобы тот нашел француза по имени Гаспар — человека, которого он видел с Уильямом в последний раз и которого Остин подозревал в причастности к письму, запертому в его письменном столе. У него не было желания привлекать к этому делу Боу-стрит. — Мне нужна гарантия соблюдения секретности человеком, которому я доверяю. Так как, наведешь ты необходимые справки? Вполне возможно, что тебе придется поехать в Лондон.

Несколько долгих секунд Майлс пристально смотрел на него.

— Для тебя это важно?

Остин подумал об Уильяме.

— Да.

Они молча обменялись взглядами, научившись понимать друг друга за долгие годы связывавшей их дружбы.

— Я поеду утром, — сказал Майлс. — А пока я сейчас же начну прощупывать некоторых, гостей по поводу леди, о которой мы говорим.

— Прекрасная мысль. Нет нужды уточнять, что мне требуется любая информация — и возможно более полная. Чем скорее, тем лучше.

— Я понял. — Майлс допил бренди и поднялся. — Полагаю, тебе известно, что мисс Мэтьюз и леди Пенброук пробудут здесь несколько недель в качестве гостей твоей матери.

— Да. Посылая тебя в Лондон, я получаю возможность оставаться здесь и не спускать глаз с мисс Мэтьюз.

Майлс насмешливо приподнял бровь:

— И это все, что ты намереваешься делать? Только не спускать глаз?

Холод в сузившихся глазах Остина превратился в настоящий лед.

— Ты все сказал?

Майлс благоразумно принял к сведению наступившее похолодание.

— Абсолютно все. — Он стал серьезным и ободряюще положил руку Остину на плечо. — Не беспокойся, друг мой. Обещаю тебе, мы узнаем о мисс Элизабет Мэтьюз все, что только можно узнать.

Когда дверь за Майлсом закрылась, Остин вынул из жилетного кармана серебряный ключ и отпер нижний ящик стола. Он достал полученное две недели назад письмо и еще раз перечитал слова, которые уже запечатлелись в его голове, словно выжженные огнем: «Ваш брат Уильям предал Англию. Свидетельство тому, подписанное его собственной рукой, находится у меня. Я буду молчать, но вам придется заплатить. К первому июля вы должны быть в Лондоне. Там вы получите дальнейшие инструкции».




Глава 3


На следующее утро еще до восхода солнца Элизабет, взяв сумку, на цыпочках вышла из своей комнаты.

— Куда ты так рано, Элизабет?

Элизабет вздрогнула от неожиданности.

— Боже мой, тетя Джоанна, вы меня напугали! — Она улыбнулась женщине, которая открыла ей свое сердце и свой дом, не задавая никаких вопросов. — Я хотела прогуляться по парку и сделать несколько зарисовок. Не желаете ли присоединиться ко мне?

Полное лицо тетушки исказилось от ужаса.

— Спасибо, дорогая, нет. Утренняя роса окончательно погубит мои перья. — Она с нежностью погладила страусовые перья, торчащие из ее зеленого тюрбана. — До завтрака я почитаю в библиотеке.

Тетя Джоанна склонила голову набок, и Элизабет посторонилась, чтобы уклониться от перьев.

— Тебе уже лучше?

— Простите?

— Вчера вечером его светлость сказал мне, что ты ушла отдохнуть из-за головной боли.

Элизабет покраснела.

— О да. Я чувствую себя намного лучше.

Тетка смотрела на нее с нескрываемым любопытством.

— Очевидно, тебе представился случай поговорить с герцогом. Что ты о нем думаешь?

«Он потрясающе хорош собой. И одинок. И считает меня лгуньей».

— Он был очень… любезен. Вам понравился бал, тетя Джоанна?

Тетушка фыркнула самым неподобающим леди образом.

— Я весело проводила время, пока леди Дигби со своими кошмарными дочерьми не окружили меня. Я просто не могла от них вырваться. Никогда в жизни не встречала такого стада хихикающих дур! Я буду очень удивлена, если леди Дигби сумеет выдать замуж хоть одну из своих зубастых гарпий. — Она протянула руку и потрепала Элизабет по щеке. — Она позеленела от зависти, увидев, какая у меня хорошенькая племянница. Нам не будет стоить никакого труда найти тебе мужа.

— Если вы заметили, тетя Джоанна, пока мы едва можем найти мне кавалера для танцев.

Тетушка отмахнулась:

— Ерунда. Тебя просто не знают. Без сомнения, джентльменов отпугивает то, что ты американка, да еще это восстание в прошлом веке и ряд недавних столкновений. Но сейчас все снова успокоилось, так что это — дело времени.

— Что — дело времени?

— Ну, когда какой-нибудь приятный молодой человек обратит на тебя внимание.

Элизабет воздержалась от замечания, что до сих пор почти все, кто проявлял к ней интерес, находили ее не удовлетворяющей требованиям света. Подняв сумку, она сказала:

— Я взяла с собой еду, так что увидимся после завтрака.

На челе тетушки обозначилась морщинка.

— Может быть, мне следовало бы попросить лакея сопровождать тебя. — Прежде чем Элизабет успела запротестовать, она торопливо добавила:

— Но полагаю, в этом нет необходимости. Иди, дорогая, и приятной тебе прогулки. В конце концов, кроме нас, никто еще не проснулся. Кого тут встретишь в такой ранний час?




Элизабет шла, наслаждаясь тишиной, которую нарушали лишь шелест листвы и крики воронов. Она выбрала тропу наугад, не особенно беспокоясь, куда она ведет, — ей просто было хорошо на свежем воздухе. Через некоторое время лес поредел, и перед ней открылся широкий луг, где над душистой жимолостью с жужжанием кружились пчелы. Яркие бабочки порхали среди зарослей красных и желтых полевых цветов.

Вскоре Элизабет подошла к живописному озеру. Бледные лучи золотистого света робко пробивались сквозь густую листву деревьев, предлагая тенистый приют, согретый восходящим солнцем. Вынув из сумки альбом, она опустилась на траву и прислонилась спиной к стволу огромного дуба.

Юркая белка с любопытством посмотрела на Элизабет с ветки соседнего дерева, и та быстро ее зарисовала. Семейство пугливых кроликов тоже позировало ей, пока не скрылось в высокой траве. Она тщательно рисовала Пэтча, со сжимавшимся сердцем вспоминая о своей любимой собаке. Она так хотела взять Пэтча с собой в Англию, но он был стар и слаб, и она понимала, что он не перенесет тяжелого путешествия через океан. Она оставила его — вместе с частицей своего сердца — у людей, которые любили Пэтча не меньше, чем она сама.

Отогнав от себя грусть, навеянную мыслями о Пэтче, она нарисовала котенка, похожего на чертенка. Но, закончив рисунок, постаралась побыстрее забыть о нем. Если она будет думать об этом пушистом звереныше, то вспомнит и обо всем, что произошло в саду… и о человеке, которого она там встретила. О человеке, скрывавшем свою печаль и одиночество. О человеке, владевшем тайной, которая, как она знала, разрывает ему душу.

Элизабет предложила ему свою помощь, но полночи провела без сна, раздумывая, не слишком ли она поспешила: герцог Брэдфордский явно не верил в ясновидение.

Не могла ли она каким-то образом его убедить? После вчерашнего вечера такое казалось невозможным, но ей хотелось, ей было необходимо помочь ему. Элизабет желала прогнать тени, которые, как она чувствовала, лишали его счастья. И еще это было необходимо для нее самой, чтобы попытаться смягчить свою вину в той трагедии, которая произошла в Америке. Наверное, ей станет легче, если она сможет каким-то образом воссоединить герцога с его братом, которого считают умершим.

Нет, она не поспешила, предложив ему свою помощь. Элизабет уже решила поступить так, независимо от того, хочет он этого или нет. Все, что ей надо сделать, — это представить какие-нибудь убедительные доказательства того, что его брат действительно жив. Но чтобы сделать это, ей необходимо прикоснуться к нему еще раз.

При этой мысли огонь пробежал у нее по жилам. Остин преследовал ее во сне — его красивое лицо, проницательный взгляд, сильное тело. Он вызывал в ней ранее незнакомое желание превратиться в элегантную красавицу, к которой такой мужчина, как он, мог бы проявить серьезный, а не мимолетный интерес.

А она заинтересовала его. Элизабет поняла это, когда он дотронулся до ее руки.

Ему хотелось поцеловать ее.

Его мысли передались ей так ясно, так неожиданно. У нее перехватывало дыхание, когда она представляла себе легкое прикосновение его губ, его сильные руки, привлекающие ее к груди. Что бы она почувствовала, если бы ее поцеловал такой мужчина? Что бы она почувствовала, если бы он обнял ее? Рай… Она бы почувствовала себя в раю.

У нее вырвался вздох — тот самый женский вздох, на который она считала себя неспособной. Устроившись поудобнее, она предалась своим мечтам и, закрыв глаза, попыталась представить, как он целует ее.




Заметив развевающуюся на ветру желтую юбку, Остин натянул поводья и остановил Миста. Черт побери, неужели ему никогда не удастся побыть одному?

Остин повернул бы назад, но он уже целый час гнал Миста, и теперь следовало напоить коня и дать ему отдохнуть.

Смирившись с неизбежностью короткого пустого разговора с одной из гостий матери, Остин подъехал к озеру. Обогнув большой дуб, он отпрянул.

Это была она. Женщина, которая преследовала его во сне и после пробуждения не покидала его мыслей. Женщина, о которой он должен был узнать как можно больше. Она сидела в тени под деревом с закрытыми глазами и легкой улыбкой на губах.

Остин сошел с лошади и тихо, не отрывая изучающего взгляда, направился к ней. Блестящие каштановые локоны, растрепанные ветром, обрамляли ее лицо. Он внимательно рассматривал ее, отмечая фарфоровую белизну кожи, длинные ресницы и эти невероятно соблазнительные губы.

Его взгляд скользнул ниже и остановился на гибкой шее и молочно-белой коже, не прикрытой скромным лифом платья. Удивительно длинными казались ее ноги под муслиновым платьем.

Очередная прядь выбилась из ее небрежно уложенных волос и пощекотала ей губы. Она несколько раз шевельнула ими и, приоткрыв глаза, отбросила беспокоивший ее локон.

Остин сразу же заметил, что она увидела перед собой его черные сапоги для верховой езды. Она замерла и моргнула. Затем подняла глаза и тихонько ахнула.

— Ваша светлость! — Элизабет вскочила и изобразила реверанс, который в лучшем случае можно было бы назвать неизящным, но Остину он показался просто очаровательным.

— Доброе утро, мисс Мэтьюз. Кажется, вы оказались правы, предсказывая, что вас нетрудно будет найти. Я наталкиваюсь на вас, куда бы ни пошел.

Кровь прихлынула к щекам Элизабет: она была так смущена — мечтать о поцелуях мужчины, от которых у нее замирало бы сердце, и, открыв глаза, увидеть, что этот самый мужчина стоит и смотрит на нее. И Боже, как он потрясающе красив!

Пробившиеся сквозь листву лучи солнца играли на его черных как вороново крыло волосах. Ветер шевелил на лбу выбившуюся прядь волос, придавая лицу почти мальчишеское очарование, совершенно не соответствовавшее властной настойчивости его серых глаз. От его высокой фигуры веяло мужеством и благородством аристократа.

Ослепительно белая рубашка облегала его широкие плечи. На нем не было шейного платка, и сильная смуглая шея выступала из открытого ворота его тонкой батистовой рубашки. У Элизабет екнуло сердце, когда она заметила темные волосы, не скрытые рубашкой и выглядывавшие из расстегнутого ворота. Широкая грудь контрастировала с узкими бедрами. Кожаные бриджи, обтягивающие мускулистые ноги, скрывались в блестящих черных сапогах. Элизабет представила себе штабеля особ женского пола с разбитыми сердцами, лежащие на улицах Лондона. Без сомнения, он послужил бы прекрасной моделью для ее рисунка.

— Я подвергаюсь осмотру?

— Осмотру?

— Да. — Чуть заметная улыбка тронула его губы. — Это английское слово, означающее «тщательное исследование».

Хотя было очевидно, что он ее поддразнивает, Элизабет охватило чувство досады. Господи, она и в самом деле смотрела на него, как голодный смотрит на накрытый стол. Но по крайней мере он больше на нее не сердился.

— Простите меня, ваша светлость. Я просто очень удивилась, увидев вас здесь. — Она посмотрела на его щеку. — Вы поранились?

Он осторожно дотронулся до щеки.

— Я задел ветку. Это всего лишь царапина.

Тихое ржание привлекло внимание Элизабет, и она увидела великолепного черного коня, который пил из озера.

— Вы хорошо прогулялись?

— Очень. — Он огляделся. — А где же ваша лошадь?

— Я шла пешком. Такое прекрасное ут…

В ее голове промелькнуло видение, и она умолкла. Лошадь, вставшая на дыбы. Черная лошадь, очень похожая на ту, что сейчас пила из озера.

— С вами все в порядке, мисс Мэтьюз?

Видение исчезло, и она отогнала мысль о нем.

— Да, я прекрасно себя чувствую. Ведь я…

— Очень крепкая.

Она улыбнулась:

— Да, но я хотела сказать, что я голодна. Не желаете ли составить мне компанию и съесть что-нибудь? Я захватила с собой более чем достаточно. — Элизабет опустилась на колени и начала разгружать свою сумку.

— Вы взяли с собой завтрак?

— Ну, не совсем завтрак: несколько морковок, яблоки и хлеб с сыром.

Остин с интересом наблюдал за ней. Никогда еще его не приглашали на столь непритязательный пикник. Ему предоставлялся весьма удобный случай побыть с ней какое-то время. Разве это не лучший способ выведать ее секреты и точно установить, что именно ей известно об Уильяме и письме шантажиста? Усевшись на землю рядом с Элизабет, он взял ломоть хлеба и кусок сыра.

— Кто приготовил вам еду для пикника?

— Я сама. Вчера утром перед отъездом из Лондона я помогала кухарке тети Джоанны с одним делом. В знак благодарности кухарка угостила меня. — Она взяла яблоко и вытерла его о юбку.

Остин стал есть сыр, удивляясь, что столь простая еда может быть такой вкусной. Никаких тонких соусов, никакого позвякивания серебра, никаких слуг, суетящихся вокруг.

— А чем вы помогли кухарке?

— Она так порезала палец, что рану требовалось зашить. Когда это случилось, я была на кухне, искала сидр. Естественно, я вызвалась помочь ей.

— Послали за доктором?

Элизабет удивленно подняла брови, скрывая насмешку, промелькнувшую было в ее глазах.

— Я обработала рану и затем зашила ее.

Остин чуть не подавился.

— Вы зашили рану?

— Да. Не было необходимости беспокоить доктора, раз я вполне могла справиться сама. Кажется, вчера вечером я упомянула, что мой отец был врачом. Я ему часто помогала.

— У вас были определенные обязанности?

— О да. Папа был очень хорошим учителем. Уверяю вас, кухарка получила необходимую помощь. — Она улыбнулась ему, принимаясь за яблоко.

Остин не мог отвести глаз от ее пухлых губ, блестевших от яблочного сока. Ее рот казался влажным и сладким. И невероятно соблазнительным. Не то чтобы он верил в ее способность читать его мысли, но, вспомнив ее странную проницательность, он поспешил отвести взгляд.

— Такое чудесное утро, — заметила она. — Я бы хотела уловить краски солнечного восхода, но у меня нет способностей к акварели. Только уголь, а угольные карандаши, к сожалению, бывают лишь одного цвета.

Остин кивнул в сторону папки, лежащей рядом с ней:

— Разрешите?

Она протянула ему папку:

— Конечно.

Он внимательно рассмотрел каждый рисунок и понял, что она талантлива. Четкие линии делали изображения такими живыми, такими впечатляющими, что, казалось, они вот-вот сойдут с листа.

— Вы узнали Чертвозьми? — спросила она, глядя через его плечо.

Нежный аромат сирени окружил его.

— Да. Удивительное сходство. — Отведя глаза от эскиза, Остин заинтересовался золотистыми искорками в ее глазах. Огромные золотисто-карие глаза цвета выдержанного бренди. Она пристально посмотрела на него, и он заставил себя выдержать ее взгляд. Дрожь пробежала по его телу, и сердце забилось сильнее. Несмотря на то что он сидел на земле, он неожиданно почувствовал себя так, словно только что пробежал целую милю. Эта женщина оказывала странное влияние на его чувства.

И на его дыхание. Он прокашлялся.

— Вы познакомились с семьей Чертвозьми?

— Только с его мамой Джорджем, вчера вечером.

— Тогда вы должны еще раз побывать на конюшне и познакомиться с Будьтынеладен, Прахпобери, Разразигром и остальными.

Она расхохоталась:

— Вы выдумываете эти имена, ваша светлость?

— Не я. Мортлин давал им эти имена, когда они рождались… и рождались… и рождались. Всего их было десять в последнем помете, и имена становились все… э… фантастичнее по мере их появления на свет. Правила приличия не позволяют мне произнести некоторые из них. — Сделав усилие, он снова перевел взгляд на рисунок. — Чья это собака?

Веселое выражение исчезло из ее глаз.

— Это мой пес, Пэтч.

Грусть, с которой она смотрела на рисунок, тронула Остина, и он спросил:

— А где же Пэтч сейчас?

— Он был слишком стар, чтобы выдержать путешествие в Англию. Я оставила его у людей, которые любят его. — Протянув руку, Элизабет с нежностью провела кончиком пальца по рисунку. — Мне было пять лет, когда родители подарили его мне. Пэтч был таким крохотным, но через несколько месяцев он стал больше меня. — Медленно отведя руку, она продолжала:

— Я ужасно по нему скучаю. И хотя его мне никто не заменит, я надеюсь, что когда-нибудь у меня снова будет собака.

Остин вернул ей рисунки.

— Они очень хороши, мисс Мэтьюз.

— Благодарю вас. — Элизабет склонила голову набок. — Знаете, ваша светлость, вы могли бы быть интересной моделью.

— Я?

— Да, именно вы. Ваше лицо… — Она замолчала и долго вглядывалась в него, склоняя голову то влево, то вправо.

— Так безобразно? — с притворным ужасом спросил он.

— Боже мой, нет, — заверила она. — У вас очень интересное лицо. В нем виден характер. Вы не будете против, если я нарисую вас?

— Конечно, нет.

«Очень интересное»? «Виден характер»? Остин не знал, хорошо это или плохо, но одно не вызывало сомнений: ее слова не были кокетством. Их никогда бы не произнесла, говоря о нем, светская женщина. По крайней мере казалось, что, когда дело касалось мужчин, мисс Мэтьюз была простодушной и бесхитростной.

«Трудно поверить. И чертовски сомнительно. Но скоро я узнаю, что она затеяла».

— Может быть, вы сядете под деревом? — спросила она, оглядываясь по сторонам. — Прислонитесь к стволу и устраивайтесь, чтобы вам было удобно.

Элизабет собрала свои принадлежности для рисования, и, несмотря на то что он чувствовал себя довольно глупо, Остин подчинился.

— Ну как? — спросил он, приняв естественную позу. Она опустилась перед ним на колени.

— Вы очень напряжены, ваша светлость. Попытайтесь расслабиться. Это вам не повредит, обещаю.

Остин уселся поудобнее и глубоко вздохнул.

— Вот так гораздо лучше. — Элизабет вглядывалась в его лицо. — А теперь прошу вас предаться воспоминаниям, мне это нужно.

— Предаться воспоминаниям?

Ее глаза весело блеснули.

— Да. Это американское выражение означает «вспомнить прошлое».

У него мелькнуло подозрение: уж не собирается ли она что-то у него выведать? Старательно сохраняя бесстрастное выражение лица, он спросил:

— А что бы вы хотели узнать?

— Да ничего, ваша светлость. Просто думайте, пока я рисую, о самом хорошем, что вспомните. Это поможет мне лучше уловить характерное выражение вашего лица.

— Понимаю.

Но Остин ничего не понимал. Любимое воспоминание? Он позировал для нескольких портретов, которые висели теперь в галерее Брэдфорд-Холла, и его ничего не просили делать, он только сидел неподвижно бесконечно долгое время. Он порылся в памяти, но не обнаружил никаких приятных воспоминаний.

— Наверняка у вас было какое-нибудь событие, о котором приятно вспомнить, ваша светлость.

Черт побери, не было никакого события! Но он не собирался ей в этом признаваться. Твердо решив раскопать в своей памяти счастливый эпизод, Остин погрузился в воспоминания, а Элизабет продолжала наблюдать за ним.

— Просто подумайте… и расслабьтесь, — тихо произнесла она.

Он отвел от нее взгляд и стал смотреть на Миста, щипавшего неподалеку траву. В его воображении возник Уильям… Уильям, ему тринадцать, он бежит за Остином в конюшни, а за старшими братьями, не отставая от них, торопится Роберт…

— Вы очень загадочно улыбаетесь, — заметила Элизабет. — Не поделитесь ли своими мыслями со мной?

Остин хотел было отказаться, но потом решил, что никакого вреда не будет, если он ей расскажет.

— Я вспоминаю о великом приключении, которое произошло со мной и моими братьями. — У него потеплело на душе, когда он живо представил себе тот день во всех подробностях. — Нам пришлось сбежать в конюшни, после того как мы организовали заговор против вредной гувернантки Каролины, чтобы заставить ее уйти. Мы пристроили над дверью ее комнаты бочонок с мукой и ведро воды, и когда она открыла дверь, от ее отчаянных воплей задрожали стены. Мы спрятались на сеновале и хохотали, пока чуть не задохнулись от смеха.

— Сколько лет вам было?

— Мне — четырнадцать, Уильяму — тринадцать, а Роберту — десять.

Воспоминания медленно таяли, как дым, уносимый легким бризом.

— А какими еще проделками вы, мальчики, занимались?

Другое воспоминание всплыло в памяти Остина, и он не удержался от смеха.

— Однажды, в то же самое лето, мы, все трое, шли мимо озера. Вдруг Роберт — он с самого рождения был сущим дьяволенком — поспорил с Уильямом, сможет ли тот сбросить с себя одежду и прыгнуть в озеро, что нам было строго-настрого запрещено нашим отцом. Чтобы не отставать, я тотчас же бросил вызов ему. Не прошло и минуты, как все мы, раздевшись догола, плескались, ныряли, — словом, были наверху блаженства. Но вдруг заметили, что мы не одни.

— Боже, неужели вас увидел отец?

— Нет, хотя это было бы для нас лучше. Это был наш приятель Майлс, теперь граф Эддингтонский. Он стоял на берегу с охапкой нашей одежды в руках, и по его глазам мы тут же безошибочно угадали его намерения. Мы бросились в погоню, но Майлс бежал слишком быстро. В результате нам пришлось пробираться в дом, совершенно голыми, через кухню. — Остин покачал головой и рассмеялся. — Нам удалось не попасться на глаза отцу, но слуги на кухне получили пищу для сплетен на многие месяцы.

Его смех замер, и в голове промелькнули другие воспоминания: он вместе с Уильямом плавает; он вместе с Уильямом ловит рыбу; он объясняет Уильяму, как появляются дети, а затем громко хохочет, увидев ужас на лице брата. Потом, несколько лет спустя, они вместе обедают в клубе или смеются за столом, играя в «фараона». Или мчатся на лошадях. Так много всего они делали вместе… И все это кончилось навсегда.

«Боже, как мне не хватает тебя, Уильям!»

— Я закончила.

Ее тихие слова вывели Остина из задумчивости.

— Простите?

— Я говорю, что закончила ваш портрет. Хотите посмотреть? — Элизабет протянула ему лист.

Остин взял рисунок и пристально в него вгляделся. Он был изображен совсем не таким, каким привык себя видеть. Человек на рисунке, казалось, отрешившись от всего, отдыхает, прислонившись к дереву и обхватив руками приподнятое колено. В глазах блестели веселые огоньки, а в уголках рта пряталась слабая улыбка, как будто он думал о чем-то забавном и приятном.

— Вам нравится? — спросила она, перегнувшись через его плечо, чтобы видеть свою работу.

Легкий аромат сирени снова окутал его. Блестящие волосы беспорядочно обрамляли ее прелестное лицо. Длинный каштановый локон упал на его плечо, и, глядя на темную полоску на белом рукаве, он боролся с почти неодолимым желанием дотронуться до нее.

Остин прокашлялся.

— Да. Очень нравится. Вы точно передали мое настроение.

— Вы упомянули вашего младшего брата, которого зовут Роберт.

— Да. Сейчас он далеко, путешествует по Европе.

Элизабет пристально посмотрела на него:

— А Уильям — вы его очень любите?

Он почувствовал комок в горле.

— Да.

Остин ничего не сказал, когда она заговорила об Уильяме в настоящем времени. Боже, да, он любил Уильяма. Даже в конце, когда тот заявил, что не… Когда Остин, не веря своим глазам и ушам, стал свидетелем необъяснимого предательства брата. Он протянул ей рисунок.

— Да. Я любил его.

Она посмотрела на ранку на его щеке.

— Вам больно?

— Немного жжет.

— В таком случае я приготовлю вам мазь. — Элизабет вынула из сумки мешочек.

— Что это у вас?

— Моя медицинская сумочка.

— Вы берете ее с собой на прогулки?

Она кивнула:

— Куда бы я ни шла и ни ехала. В детстве я постоянно обдирала локти и колени. — Она лукаво посмотрела на него. — Вам уже известна моя любовь к лазанью по кустам, поэтому, я уверена, мои слова вас не удивляют. Поэтому папа сделал мне мешочек, который я могла бы брать с собой, выходя из дома. Я сократила аптечку до минимума, и мешочек не тяжелый.

— Как же вы ухитрялись обдирать коленки? Разве юбки не защищали вас?

Элизабет покраснела.

— Боюсь, что имела привычку… э… немножко задирать юбку. — И, видя, что он явно не в силах скрыть удивление, она поспешно добавила:

— Но только когда лазала по деревьям.

— Лазали по деревьям? — Остин представил ее, длинноногую, смеющуюся, с поднятой до бедер юбкой, и на мгновение теплая волна пробежала по его телу.

Элизабет улыбнулась, поддразнивая его:

— Не бойтесь, ваша светлость. Уже несколько недель, как я перестала лазать по деревьям. Но я по-прежнему ношу с собой мешочек с лекарствами. Разве знаешь, когда тебе повстречается красивый джентльмен, нуждающийся в медицинской помощи. Я считаю, что всегда надо быть готовой к такой встрече.

— Думаю, вы правы, — пробормотал Остин. Как ни странно, но он был доволен тем, что она находила его красивым, и в то же время удивлен, что эти слова не походили на лесть, а звучали дружески.

Он с интересом наблюдал, как она вынимает из мешочка маленькие пакетики и деревянную чашечку. Извинившись, она сходила к озеру и принесла воды. Разложив вокруг себя все необходимое, Элизабет с сосредоточенным видом приступила к работе.

— Что вы смешиваете? — спросил Остин, заинтересованный ее необычным занятием.

— Ничего, кроме сушеных трав, корней и воды.

Он не понимал, как травы и вода могут залечить ранку на его щеке, но молчал и наблюдал, напоминая себе, что чем дольше он следит за ней, тем больше о ней узнает.

Закончив приготовления, Элизабет опустилась перед ним на колени и обмакнула пальцы в чашечку с мазью.

— Может быть, сначала будет жечь, но всего лишь минутку.

Остин с сомнением посмотрел на густую смесь:

— Как это может помочь?

— Увидите. Можно, я продолжу?

Заметив его нерешительность, она удивленно подняла брови, и ее глаза лукаво блеснули.

— Вы, конечно, не боитесь этой мази, ваша светлость?

— Конечно, нет. — Он даже обиделся, что она может (хоть и в шутку) предположить подобное. — Пожалуйста, мажьте.

Она наклонилась и осторожно втерла мазь в кожу его щеки. Щеку обожгло как огнем, и Остин с трудом удержался, чтобы не уклониться и не стереть ее дурацкое лекарство.

Пытаясь отвлечься от боли, он сосредоточил все внимание на самой Элизабет. Она озабоченно наморщила лоб, втирая еще одну порцию мази. Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь деревья, бросали красные и золотые блики на ее волосы. Остин впервые заметил у нее на носу мелкие веснушки.

— Еще немного, ваша светлость, я почти закончила.

Он ощутил на своем лице ее теплое дыхание. Его взгляд остановился на ее губах, и у него сильнее застучало сердце. Черт побери, у нее были такие потрясающие губы, каких ему еще никогда не приводилось видеть! Внезапно он осознал, что не только перестала болеть щека, но и по всему его телу от ее нежных прикосновений разливаются волны наслаждения.

Все его тело оживало. Ему захотелось поцеловать ее, почувствовать, как эти соблазнительные губы раскрываются под натиском его губ, коснуться языком ее языка. Если бы он чуть-чуть наклонился…

Элизабет резко отшатнулась:

— Все еще больно?

Остин закрыл глаза, чувствуя головокружение. И разочарование.

— Да нет. Почему вы спрашиваете?

— Вы застонали. Или, может быть, просто тяжело вздохнули.

Он почувствовал досаду — и на себя, и на нее: он воображает, как целует ее, причем его бриджи становятся все более тесными, стонет (или вздыхает?) — а она интересуется, не причиняет ли ему боли.

Да, черт возьми, она просто убивает его!

Он буквально терял рассудок. Ему надо думать о другом, но это чертовски трудно делать в такой мучительной близости от нее.

«Я должен думать об Уильяме. О шантаже. О том, что ей может быть известно об этом».

— Благодарю вас, мисс Мэтьюз. Почти не болит. Вы закончили?

Вытирая руки о салфетку, она нахмурилась, затем кивнула. Он удивленно посмотрел на нее: о чем она думает? Ее молчание и обеспокоенное выражение лица разожгли его любопытство.

— Что-нибудь случилось, мисс Мэтьюз?

— Я не уверена. Можно я… возьму вашу руку?

При этой просьбе горячая волна пробежала по его спине. Не говоря ни слова, он протянул ей руку. Элизабет крепко сжала ее ладонями и закрыла глаза. Через какое-то мгновение, показавшееся ему вечностью, ее глаза открылись.

— Что-то не так?

— Боюсь, что да, ваша светлость.

— Вы… э… снова видели Уильяма?

— Нет, я видела… вас.

— Меня?

Она кивнула, явно встревоженная:

— Я видела вас. Я почувствовала это.

— Что вы почувствовали?

— Опасность, ваша светлость. Боюсь, вы в большой опасности.




Глава 4


Остин пристально смотрел на нее. Она явно страдала галлюцинациями, но страх в ее глазах передавался и ему. «Черт, если я не буду осторожен, она убедит меня, что за каждым деревом прячутся привидения». Он попытался осторожно высвободить руку, но Элизабет крепко сжимала ее своими ладонями.

— Сейчас, сейчас, — прошептала она. — Я вижу деревья, лунный свет. Вы в лесу, верхом на лошади. Собирается дождь. Я хотела бы узнать больше, но это все, что я видела. Я не могу сказать, в чем будет заключаться опасность, но, клянусь, вам действительно что-то угрожает. И очень скоро, — В ее голосе зазвучали умоляющие нотки. — Вы не должны ездить в лес, когда идет дождь.

Недовольный собой из-за того, что сказанное ею слегка встревожило его, Остин выдернул руку из ее ладоней.

— Я прекрасно могу позаботиться о себе сам, мисс Мэтьюз. Не беспокойтесь.

Было заметно, что она огорчена.

— Я беспокоюсь, ваша светлость, и вам тоже следует беспокоиться. Хотя я могу понять ваш скептицизм, уверяю вас, что говорю правду. Зачем мне лгать вам?

— Я задавал себе этот же вопрос, мисс Мэтьюз. И мне очень хочется услышать ответ на него.

— Ответа не существует. Я не лгу. Боже мой, неужели вы всегда так тупы? — Элизабет, прищурившись, взглянула на него. — Или, возможно, вы перебрали?

Неужели она назвала его тупым? И черт побери, что значит «перебрали»?

— Вы злоупотребляете крепкими напитками?

Остин сердито посмотрел на нее:

— Под хмельком. Вы хотите сказать «под хмельком». Нет, безусловно, нет. Господи, да сейчас только семь утра! — Он наклонился к ней, и его раздражение достигло предела, когда он увидел, что и она смотрит на него так же гневно. — И я не тупой.

Неприличный фыркающий звук, подозрительно напоминающий хрюканье, вырвался у нее.

— Разумеется, вам приятно думать, что вы не тупы. — Она собрала свои вещи и встала. — Мне пора. Тетя Джоанна будет беспокоиться, не случилось ли со мной чего-нибудь.

Не сказав больше ни слова, Элизабет повернулась и быстрым шагом пошла по тропе в сторону дома.

Глядя на ее удаляющуюся фигуру. Остин дал волю своему раздражению. Будь проклята эта наглая особа! Помоги Господи тому несчастному, который свяжет свою жизнь с этой скверно воспитанной американкой!

Однако когда гнев его остыл, вспомнилось ее тревожное предупреждение. Опасность. Скоро.

Ощущение тревоги овладело им, но он решительно отогнал его от себя. Он находится в своем собственном имении. Что может угрожать ему здесь? Голодная белка укусит его за ногу? Козел боднет его в зад? Остин усмехнулся, представив, как по парку за ним гоняются мохнатые звери.

Но настроение его резко изменилось, когда он вспомнил о шантаже. Может ли шантажист что-либо замышлять против него? Он покачал головой, отбрасывая это предположение. Шантажисту нужны деньги — он не получит их, если что-нибудь случится с их источником.

И все же какую цель она преследовала, предупреждая его об опасности? Не может ли Элизабет быть в сговоре с шантажистом? Не пыталась ли она испугать его, чтобы он безропотно заплатил ублюдку? А может, она сама тоже оказалась жертвой шантажа и лишь пытается помочь ему? Или она сумасшедшая?

Этого он не знал, но совершенно не верил в чепуху о ясновидении.

Нет, ему ничего не грозило.

Абсолютно ничего.

И тупым он тоже не был.




Спустя пару часов Остин вошел в столовую, надеясь спокойно выпить чашку кофе, и с трудом удержался, чтобы не застонать. На него смотрели две дюжины глаз. Черт! Он и забыл о гостях матери, которые остались до утра и практически являлись его гостями.

— Доброе утро, Остин, — произнесла мать слишком хорошо знакомым ему тоном. В нем он услышал: «Слава Богу, ты появился, потому что кое-кто надоел нам до слез». — Лорд Дигби как раз излагал нам преимущества новейших систем орошения. Я думаю, эта тема тебя интересует.

Он чуть не расхохотался, когда она бросила на него умоляющий взгляд, не откликнуться на который не смог бы даже самый бессердечный человек. Понимая, что мать хочет, чтобы он занял разговором лорда Дигби, Остин сел на свое место во главе стола и с заинтересованным видом кивнул лорду:

— Оросительные системы? Очень интересно!

Разговор возобновился, и, взяв у лакея чашку кофе, Остин, делая вид, что слушает лорда Дигби, обвел взглядом сидящих за столом.

Каролина улыбнулась ему, затем незаметно для остальных, посмотрев направо и налево, закатила глаза. В ответ он подмигнул ей, довольный тем, что она выглядела такой счастливой и сумела сохранить чувство юмора во время завтрака, становившегося все скучнее.

Рассеянно кивая разглагольствовавшему лорду Дигби, Остин оглядывал гостей. Леди Дигби сидела в окружении своих многочисленных дочерей. Боже, сколько же их тут? Быстро окинув их взглядом, он насчитал пять. И каждая строила ему глазки.

Остин внутренне содрогнулся. Как Майлс назвал этих девиц? О да, дурами с кочаном капусты вместо головы. Он решил, насколько это возможно, держаться подальше от девиц Дигби. Не подлежит сомнению: стоит оказать им хоть малейшее внимание, и леди Дигби тут же позовет священника.

Графиня Пенброук сидела рядом с его матерью, и обе женщины были увлечены разговором, который Остин не мог слышать со своего места. На голове леди Пенброук был очередной образец из ее, по-видимому, неистощимой коллекции причудливых головных уборов. Остин с интересом наблюдал, как лакей ловко увертывается от длинных страусовых перьев, торчащих из ее тюрбана цвета шартрез и грозящих выколоть ему глаза при каждом движении головы графини.

Остин чуть не подавился кофе, увидев, как леди Пенброук небрежно перекинула через плечо боа из перьев — еще одну свою любимую принадлежность туалета. Вместо того чтобы лечь на ее полное плечо, перья шлепнулись прямо в тарелку одной из дочерей Дигби. Девица, поглощенная тем, что бесстыже улыбалась ему, ничего не заметила и тыкала вилкой в боа на своей тарелке. Прежде чем Остин успел что-либо сказать, тот же ловкий лакей, который успешно увертывался от плюмажа леди Пенброук, протянул руку, снял боа с тарелки и опытным взмахом руки водрузил его на плечи леди Пенброук. И как ни в чем не бывало вернулся к своим обязанностям. Увиденное произвело на Остина столь сильное впечатление, что он решил повысить лакею жалованье.

Откинувшись на спинку стула, он продолжал рассматривать сидевших за столом. Остин заметил, что его мать выглядела довольной, спокойной и удивительно бодрой, хотя она, вероятно, оставалась на ногах почти до утра. Ее золотистые волосы были красиво уложены, а синее платье гармонировало с цветом ее глаз. Они с Каролиной были так похожи, что Остин знал, какой будет его сестра через двадцать пять лет — безупречной красавицей.

Взгляд его двинулся дальше, и Остин удивленно поднял брови, когда Майлс кивнул ему поверх чашки. Не означало ли это, что его друг, еще не съездив в Лондон, уже сейчас располагал какими-то сведениями о мисс Мэтьюз и хотел сообщить их ему?

Он нахмурился и снова оглядел гостей. А где же мисс Мэтьюз? Один стул оставался незанятым.

Дело было совсем не в том, что ему хотелось увидеть эту наглую девицу. Конечно, нет. Если бы ему не надо было выяснить, что может связывать ее с Уильямом, он вообще не думал бы о ней.

Да, он не будет думать о ее больших золотисто-карих глазах, которые могут быть улыбающимися, а спустя мгновение — серьезными. И о вьющихся густых каштановых волосах, которые словно просили, чтобы их перебирали мужские пальцы. Он больше не будет думать о ее губах. Гм… ее губы… Эти обольстительные пухлые губы…

— Господи! Ваша светлость, вам нехорошо?

Возглас лорда Дигби вернул Остина к действительности.

— Простите?

— Я спросил, что с вами. Вы застонали.

— Я?

Черт знает что! Эта женщина досаждает ему даже в свое отсутствие.

— Да, так на меня действует копченая рыба. И лук тоже.

Лорд Дигби наклонился поближе и понизил голос:

— Леди Дигби всегда узнает, если я выпью за обедом. Она следит за каждым куском, который я кладу в рот, и запирает дверь своей спальни, если я тайком съем хоть крошку лука. — Он бросил выразительный взгляд в сторону своих пяти дочерей. — Вот что вы должны иметь в виду, когда задумаете выбрать жену.

Боже милостивый! Мысль о браке с одной из дочерей Дигби окончательно лишила Остина аппетита. Многозначительно взглянув на Майлса, Остин извинился перед лордом Дигби и поднялся.

— Куда ты идешь? — спросила его мать. Он подошел к ней и, остановившись за ее стулом, поцеловал в висок.

— У меня кое-какие дела с Майлсом.

Она обернулась, озабоченно вглядываясь в его лицо в поисках признаков усталости, которая, как он знал, часто бывала заметна в его глазах. Зная, что мать о нем беспокоится, Остин заставил себя улыбнуться и церемонно поклонился.

— Сегодня ты прекрасно выглядишь, мама. Впрочем, как и всегда.

— Спасибо. Но ты, — понизив голос, доверительно произнесла она, — выглядишь расстроенным. Что-то случилось?

— Совсем ничего. И я обязательно сегодня с тобой вместе выпью чаю.

Она удивленно посмотрела на него:

— Вот теперь я точно знаю: что-то случилось.

Усмехнувшись, он направился в свой кабинет, чтобы встретиться с Майлсом.

Прислонившись к столу красного дерева, Остин смотрел на Майлса, расположившегося в любимом высоком кресле Остина, обтянутом темно-красной кожей.

— Ты совершенно уверен, что она никогда не бывала в Англии раньше, до того как приехала сюда шесть месяцев назад?

— Насколько я могу быть уверен, не просмотрев целые горы судовых журналов со списками пассажиров, — пожал плечами Майлс. Видя, что Остин хмурится, он поспешно добавил:

— Но что я незамедлительно сделаю, как только приеду в Лондон. А пока могу пересказать только то, что поведала мне графиня Пенброук. Вчера вечером у нас был долгий разговор, во время которого я чуть не потерял глаз, наткнувшись на тот ужас, которым она украшает свою голову. Посмотри, — указал он на небольшую царапину на виске. — Я страшно испугался.

— Я и не говорил, что твоя миссия совершенно безопасна, — заметил Остин.

— Она полна опасностей, если хочешь знать мое мнение, — проворчал Майлс. — Но пока я подносил леди Пенброук несчетное количество чашек с пуншем и уклонялся от ее перьев, она сообщила мне вполне убедительно, что ее племянница приехала в Англию впервые. Помню, ее собственные слова были: «И давно пора, черт возьми!»

— Ты узнал, сколько времени мисс Мэтьюз собирается пробыть здесь?

— Когда я задал этот вопрос леди Пенброук, она сурово посмотрела на меня и заявила, что, поскольку девочка едва успела приехать, она еще не думала о ее возвращении в Америку.

— А что ты узнал о ее семье?

— Ее родители умерли. Мать, сестра леди Пенброук, умерла восемь лет назад. Отец скончался два года назад.

— Братья или сестры?

— Нет.

Остин поднял брови:

— Что она делала после смерти отца? Ей, по-видимому, чуть больше двадцати. Не могла же она жить одна.

— Ей двадцать два. У меня создалось впечатление, что отец мисс Мэтьюз оставил ее вполне обеспеченной, но далеко не богатой. Она устроила дела отца, затем переехала к дальним родственникам с отцовской стороны, которые жили в том же городе. Кажется, у этих родственников есть дочь — почти такого же возраста, как и мисс Мэтьюз, и они близкие подруги.

— Удалось узнать что-нибудь еще?

Майлс кивнул:

— Мисс Мэтьюз отправилась в Англию с нанятой на время путешествия компаньонкой, миссис Лореттой Томкинс. Сойдя с корабля, они расстались. Насколько известно леди Пенброук, эта миссис Томкинс собиралась остаться в Лондоне со своей семьей. Если это так, ее нетрудно будет найти.

— Отлично. Благодарю тебя, Майлс.

— Пожалуйста, но ты должен вознаградить меня. По правде говоря, хорошо вознаградить.

— Судя по твоему тону, не уверен, что хочу знать за что.

— Я задал столько вопросов о ее племяннице, что, думаю, леди Пенброук вообразила, что девица мне нравится.

Остин замер.

— В самом деле? Я полагаю, ты немедленно развеял ее заблуждения.

Майлс пожал плечами и смахнул с рукава пушинку.

— Не совсем так. До беседы с леди Пенброук я поговорил о мисс Мэтьюз с несколькими весьма влиятельными дамами. Одно упоминание ее имени вызывало хихиканье, насмешки и закатывание глаз. Если леди Пенброук распространит слух, что я проявляю интерес к ее племяннице, то, возможно, насмешки прекратятся. Мисс Мэтьюз производит впечатление славной молодой женщины, вовсе не заслуживающей того, чтобы из нее делали отщепенку. Признаюсь, сейчас, когда я думаю об этом, она мне кажется действительно очень милой. Разве ты со мной не согласен?

— Я как-то не заметил.

Брови Майлса удивленно взлетели вверх.

— Ты? Не заметил привлекательную женщину? Видимо, ты заболел. У тебя жар?

— Нет.

Черт, и когда только Майлс стал таким несносным?

— Ладно, позволь мне просветить тебя. Чего не хватает мисс Мэтьюз, так это светских манер. Но она более чем восполняет их своим хорошеньким личиком, гладкой кожей и улыбкой с ямочками. Ее красота — спокойная, сдержанная. Ее не оценишь по достоинству с первого взгляда. И если светское общество считает, что ее рост теперь не в моде, то я нахожу его восхитительным. — Майлс задумчиво постучал пальцем по подбородку. — Хотел бы я знать, что чувствуешь, когда целуешь высокую женщину… особенно с такими соблазнительными губами, как у мисс Мэтьюз. У нее и в самом деле необыкновенные губы…

— Майлс!

— Да?

Остин приказал своим мускулам расслабиться.

— Ты удалился от темы.

Лицо Майлса выразило полнейшую невинность.

— Я думал, мы обсуждаем мисс Мэтьюз.

— Да. Просто нет необходимости обсуждать ее… качества.

Глаза Майлса блеснули.

— А, значит, ты все-таки заметил.

— Заметил что?

— Ее… качества.

Желая закончить этот разговор, Остин сказал:

— Майлс, я не слепой. Мисс Мэтьюз, как ты говоришь, очень мила. Но я не намерен допустить, чтобы это обстоятельство помешало мне или повлияло на меня в поисках нужных сведений. — Он строго посмотрел на своего друга. — Я верю, что и ты не допустишь этого.

— Конечно, нет. Ведь не я интересуюсь этой женщиной.

— Я не интересуюсь ею.

— В самом деле?

Усмехнувшись, Майлс встал, прошел через всю комнату и, подойдя к Остину, положил руку на его плечо.

— Ты посылаешь меня рыскать по королевству, собирая сведения о молодой женщине, даже не объяснив мне, зачем это нужно, хотя должен бы понимать, что я сгораю от любопытства. И при этом у тебя был такой мрачный вид, когда я начал воспевать ее замечательные губы.

— Уверен, что я так не выглядел.

— Мрачный, — повторил Майлс, — и ты был готов выгнать меня пинком под мой элегантный зад.

К большому неудовольствию Остина, у него покраснела даже шея. Прежде чем он собрался ответить, Майлс сказал:

— Ты похож на вулкан, готовый взорваться в любую минуту. Как… интересно. Все, больше ни о чем не спрашивая, я отправляюсь в Лондон. Я сообщу тебе, как только узнаю что-нибудь интересное. — Он пересек комнату и задержался у дверей. — Удачи тебе с мисс Мэтьюз, Остин. Чувствую, она будет тебе нужна.




Глава 5


Большую часть дня Остин провел в своем кабинете, проверяя отчеты из своего корнуэльского поместья. Однако он не мог сосредоточиться на работе, и столбцы цифр сливались вместе, отказываясь складываться в правильные суммы. У него голова шла кругом от вопросов. Не может ли шантажист быть каким-то образом связан с французом Гаспаром? А может быть, шантажист и есть Гаспар? У Остина имелись основания подозревать, что так оно и есть, и в этом случае Гаспар, вероятнее всего, находится в Англии, и Остин надеялся, что сыщики с Боу-стрит найдут его.

«Свяжись со мной снова, ублюдок. Я так хочу тебя найти. Ты собираешься написать мне в Лондон после первого июля, но, возможно, я найду тебя раньше».

Он хотел закончить это дело, чтобы ничто более не угрожало его семье. И ему было необходимо выяснить, какую роль играла в нем мисс Мэтьюз.

Нуждаясь в передышке, Остин распрямился и подошел к окну. Он взглянул вниз на лужайку и увидел Каролину и мисс Мэтьюз, развлекавшихся с Чертвозьми и еще тремя котятами, которых, насколько он помнил, звали Чтобтебя, Галиматья и Белиберда. Хотя иногда их трудно отличить одного от другого: вполне возможно, что это были Пропадипропадом, Исчадие и Придурь.

Покачав головой, он подумал, что если мисс Мэтьюз и Каролина и впредь намерены забавляться с кошками, ему придется предупредить Мортлина, чтобы тот изменил кошачьи клички на более благозвучные.

Остин приоткрыл окно, и до него донесся женский смех. От нежного смеха Каролины у него потеплело на душе. Именно этого смеха ему не хватало в последние месяцы, после смерти Уильяма. Он перевел взгляд на мисс Мэтьюз, и на мгновение у него замерло сердце. От улыбки на ее щеках появились ямочки, а ее великолепные волосы блестели на солнце. Она казалась юной, беззаботной, невинной и невероятно привлекательной.

И она сумела развеселить его сестру.

Забывшись, Остин почувствовал прилив благодарности. А ведь ему следовало помнить, что мисс Мэтьюз явно не только такая, какой сейчас кажется. Да, она развеселила Каролину, но что еше она могла поведать его сестре? Будем надеяться, что она не рассказывала сказки про то, что Уильям жив, и не несла чушь о своих видениях.

В то же время, если Каролина с ней подружится, то, может быть, сестра поможет ему поглубже заглянуть в душу мисс Мэтьюз. Да, ему просто необходимо поговорить с Каролиной.

И как можно скорее.

Вечером, перед обедом Остину представился случай переговорить с Каролиной наедине. В гостиной, отведя сестру в сторону, он небрежно заметил:

— Кажется, у тебя появилась новая подруга?

Каролина взяла у лакея бокал шерри.

— Ты говоришь об Элизабет? — Остин кивнул, и она продолжала:

— Мы провели вместе почти весь день. Она мне очень нравится. Она совсем не такая, как все, кого я знаю.

— В самом деле? И что же в ней такого необыкновенного?

— Все, — не задумываясь ответила Каролина. — Ее знание медицины, ее любовь к животным. Она обладает чувством юмора, но ее шутки никого не высмеивают. За весь день она ни о ком не сказала недоброго слова.

— Это нельзя назвать необыкновенным, — пробормотал Остин, обрадованный тем, что мисс Мэтьюз, совершенно очевидно, не сказала ничего, что расстроило бы Каролину. — Это чудесно. Особенно если принять во внимание, как к ней отнеслись в свете.

— Ты прав. В ней странным образом сочетаются застенчивость, неловкость и смелый ум. И в то же время я почувствовала ее грусть. Она скучает по дому.

— Ты встречалась с ней до вчерашнего вечера?

— Нас представили друг другу, но у меня не было случая поговорить с ней подольше.

— Слышала о ней какие-нибудь сплетни?

— Только то, что она плохо танцует и что ее считают в некотором роде «синим чулком». Я видела, что большинство джентльменов не замечает ее, но, думаю, я могла бы это исправить.

Остин насторожился:

— Что ты имеешь в виду?

Каролина со свойственной ей живостью махнула рукой:

— Я просто поделилась с ней моими взглядами на моду, а затем вечером отправила мою горничную сделать ей прическу. — В ее глазах вдруг вспыхнуло любопытство. — А почему ты спрашиваешь об Элизабет?

— Просто интересно. Сегодня я видел, как вы играли с котятами. — Он улыбнулся. — Так приятно было слышать твой смех.

— Не помню, когда мне в последний раз было так весело. Я верю Элизабет и буду ей лучшей подругой. Тебе приходилось с ней разговаривать?

Он изобразил на своем лице полное равнодушие.

— Да.

— И что ты о ней подумал?

— Подумал, что она…

Слова замерли у него на губах при виде входящей в гостиную Элизабет. Совершенство.

Без сомнения, это очаровательное создание не могло быть той самой женщиной, которую не замечали светские джентльмены. Как мог мужчина, увидевший ее, не желать ее? В простом платье цвета слоновой кости, она была словно прекрасная струящаяся статуя из алебастра, не нуждающаяся ни в каких украшениях. Рядом с ней многие из присутствующих дам выглядели слишком нарядными и перегруженными украшениями.

Ее каштановые волосы были элегантно уложены на макушке. Один локон был переброшен через плечо и спускался чуть ниже талии, обольстительно сверкая на бледном фоне платья. Остин и не подозревал, что у нее такие длинные волосы. Он подумал о том, как бы она выглядела с распущенными волосами, падающими ниже спины. Совершенство.

Элизабет замешкалась на пороге, с беспокойством оглядывая гостей, пока наконец не увидела Каролину. Ее глаза потеплели, но Остин заметил, что взгляд ее изменился, едва она обнаружила рядом с Каролиной его.

— Разве она не великолепна? — в восторге воскликнула Каролина. — Я знала, что в подходящем платье и с такой прической она будет выглядеть потрясающе. Да я превратила ее в лебедя! — Взглянув на Остина, Каролина прошептала:

— Перестань хмуриться, Остин. Я договорилась с Элизабет встретиться здесь, у камина, а ты отпугиваешь ее.

— Я не хмурюсь.

Каролина бросила на него лукавый взгляд:

— Твое лицо мрачнее тучи. Хочешь, принесу зеркало?

Он заставил себя расслабиться.

— Нет.

— Так-то лучше. Но ты так и не сказал мне, что ты думаешь об Элизабет.

Остин следил, как Элизабет, пробравшись среди гостей, остановилась поговорить со своей тетушкой. Его руки сжались в кулаки, когда он заметил, что все мужчины, будь они прокляты, тоже не сводят с нее глаз. Она взглянула в ту сторону, где стоял он, и их глаза встретились на несколько мгновений, прежде чем она, чуть вздернув подбородок, отвернулась.

Поняв, что она явно не желает говорить с ним, Остин почувствовал, как его шея краснеет. Не сводя глаз с Элизабет, он сказал сестре:

— Мисс Мэтьюз поразила меня своим необычным поведением. Это, бесспорно, связано с тем, что она воспитывалась в колонии.

— Необычным? — тихо повторила Каролина. — Да, полагаю, этим все и объясняется.

— Что объясняется?

— То, что с того момента, как она появилась в дверях, ты не можешь от нее глаз отвести.

Остин резко повернулся и натолкнулся на насмешливый взгляд синих глаз Каролины. Стараясь ответить ей ледяным взглядом, он произнес:

— Прости, что ты сказала?

Протянув руку, она нежно потрепала его по щеке:

— Остин, дорогой. Ты знаешь, что меня не пугает твой ледяной взгляд. А сейчас, если позволишь, я присоединюсь к Элизабет и леди Пенброук.

Она удалилась, и Остин одним глотком допил шампанское. Он видел, как мисс Мэтьюз с приветливой улыбкой встретила Каролину, и подумал, что бы он сам почувствовал, если бы она с такой же теплотой приветствовала его. От одной этой мысли волна возбуждения пробежала по его телу, заставив его рассердиться на самого себя.

Он вспомнил слова Каролины: «С того момента, как она появилась в дверях, ты не можешь от нее глаз отвести». Не может отвести от нее глаз? Что за нелепость! Конечно, может. И сделает это. Как только она отвернется и он больше не будет видеть ее улыбки. Или ее губ. Или этого очаровательного локона, струящегося по ее платью.

А пока ему необходимо следить, наблюдать за ней, узнавать о ней все, что только возможно.

Конечно, только в интересах расследования.




За обедом Элизабет сидела между тетушкой и лордом Дигби. К ее удивлению, лорд завел с ней длинный разговор о ведении фермерского хозяйства в Америке. Она имела слабое представление об этом, но вежливо слушала, время от времени согласно кивая, что, впрочем, не мешало ей наслаждаться роскошным пиршеством из десяти блюд и успешно избегать страусовых перьев тетушки.

В то время как лорд Дигби увлеченно описывал процесс стрижки овец, ее внимание было приковано к месту во главе стола, где сидел герцог. Он был великолепен в вечернем костюме, и у нее замирало сердце, что страшно ее раздражало: она не хотела признавать, что этот тупица так привлекателен.

Он непринужденно беседовал с сидящими вокруг гостями, но она заметила, что он редко улыбается, и ее раздражение улеглось, а сердце сжалось.

За видимым всем лоском скрывалась мятущаяся душа, но он умело прятал ее. Не прикоснись она к нему, ей и сейчас была бы открыта только внешняя сторона. Она бы не узнала о его печали, одиночестве и чувстве вины, не почувствовала бы нависшую над ним угрозу.

Элизабет не осознавала, что не сводит с него глаз, пока он не посмотрел на нее. Их взгляды встретились, и мурашки побежали у нее по спине от его пристального взора. Ее охватил жар, она понимала, что должна отвести глаза, и не могла. Она так хотела помочь ему. Если бы только он согласился ее выслушать!

Боже, как бы ей хотелось увидеть что-нибудь еще, чтобы узнать, какая беда ожидает его и когда! Не случится ли это сегодня ночью? А если так, то как она сможет этому помешать?

Взгляд Остина пронзал ее, словно проникая сквозь кожу. Она с трудом заставила себя оторваться от этого смущавшего ее взгляда и обратить внимание на лорда Дигби. Но она уже приняла решение.

Она сделает все необходимое для того, чтобы герцог не пострадал.




Вскоре после полуночи Остин, расстроенный, не находивший себе места, подошел к конюшне с одним желанием — оседлать Миста и быстрой скачкой развеять свое беспокойство и непонятное раздражение.

Оно возникло в тот момент, когда он увидел Элизабет в дверях гостиной — потрясающе красивую, улыбающуюся всем… всем, кроме него. И как бы ни было неприятно ему в том признаться, он весь вечер не сводил с нее глаз.

Даже когда ему удавалось переключить свое внимание на что-то другое, он каждую минуту ощущал ее присутствие — он знал, с кем она разговаривает, что она ест. А когда их глаза встретились, он почувствовал себя так, словно кто-то нанес ему удар прямо в сердце.

Ее присутствие волновало Остина весь вечер, и он вздохнул с облегчением, когда около одиннадцати Элизабет удалилась. Но радость оказалась преждевременной, потому что он не мог избавиться от мыслей об этой проклятой женщине — ее глазах, ее улыбке, ее соблазнительных губах. У него вызывала досаду необходимость постоянно напоминать себе, что она знает то, чего не должна знать и не может знать. Если же она это знает, то какое этому может быть другое объяснение, помимо, как она говорит, «видений»?

Однако каждый раз, когда он пытался убедить себя, что она своими разговорами о «видениях» чего-то добивается, что она, может быть, замешана в шантаже и ей нельзя доверять, все в нем восставало против этого. В ней были доброта, невинность и честность, которые отметали его подозрения, не давая им укрепиться.

Могло ли быть, что она слишком верила в свою собственную бесспорную интуицию, называя ее «видениями»? Не были ли и на самом деле ее слова и поступки продиктованы стремлением помочь ему?

Войдя в конюшню, Остин направился к стойлу Миста, но остановился, почувствовав легкий аромат. Аромат, которого не могло быть в конюшне, где пахло кожей и лошадьми. Сирень.

Прежде чем он успел сообразить, откуда это, Элизабет вышла из тени и остановилась, освещенная лунным светом.

— Добрый вечер, ваша светлость.

Он рассердился на самого себя за то приятное волнение, которое ощутил, увидев ее. На ней все еще было кремовое шелковое платье, в котором она появилась за обедом, и та же каштановая прядь снова приковала его внимание.

— Мы снова встретились, мисс Мэтьюз.

Элизабет приблизилась, и он увидел выражение ее лица. Она была явно встревожена.

— Зачем вы здесь, ваша светлость?

— Я мог бы спросить вас о том же самом, мисс Мэтьюз.

— Я здесь из-за вас.

«А я здесь — из-за вас, потому что не перестаю о вас думать».

Скрестив руки на груди, он пристально рассматривал ее с нарочитым равнодушием. Хотел бы он знать, черт побери, как понять эту женщину!

— Что же со мной такое, что привело вас в конюшню в столь поздний час?

— У меня возникло подозрение, что вы можете поехать верхом. — Она чуть приподняла подбородок. — Я здесь, чтобы помешать вам.

Остин не сумел скрыть своего недоверия.

— В самом деле? И как же вы собирались это сделать?

Она нахмурилась:

— Не знаю. Думаю, я надеялась, что у вас хватит ума прислушаться к предостережению о грозящей вам опасности, когда вам вздумается ехать ночью. Очевидно, я ошиблась.

Проклятие! Что эта женщина о себе думает? Он медленно подошел к ней и остановился, когда их разделяли каких-нибудь два фута. Она не отступила ни на шаг — просто стояла и наблюдала за ним, что еще больше возмутило Остина.

— Не думаю, что кто-либо когда-либо сомневался в моих умственных способностях, мисс Мэтьюз.

— Правда? Значит, вы, вероятно, не слушали, ваша светлость, потому что я только что это сделала.

Внезапный приступ гнева охватил его. Он более чем достаточно терпел эту проклятую женщину. Однако прежде чем он успел обрушить на нее все, что она заслуживала, она взяла его руку и сжала ладонями.

Дрожь пробежала по его руке, не дав ему произнести гневные слова.

— Я снова вижу это, — прошептала она, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Опасность. Вы ранены. — Отпустив его руку, она приложила ладонь к его щеке. — Пожалуйста. Пожалуйста, не ездите сегодня ночью.

Ее мягкая ладонь обжигала кожу, ему хотелось повернуть голову и прикоснуться к ее ладони губами. Вместо этого он схватил ее за запястье и сбросил ее руку со своего лица.

— Не знаю, в какую игру вы играете…

— Я не играю с вами! Что я должна сделать, что я должна сказать, чтобы убедить вас?

— Начнем с того, что вы мне расскажете все, что вам известно о моем брате и о том, каким образом вы это узнали. Где вы с ним встречались?

— Я никогда не видела его.

— И в то же время вы знаете, что у него был шрам. — Он неторопливо смерил ее с головы до ног подчеркнуто оскорбительным взглядом. — Вы были его любовницей?

Ужас в ее не правдоподобно расширившихся глазах был слишком естественным, чтобы посчитать его притворством. Остин почувствовал, как у него отлегло от сердца, но предпочел не задумываться почему.

— Любовницей? Вы с ума сошли? У меня было видение, я видела его…

— Да-да, именно так вы и сказали. И вы также умеете читать чужие мысли. Скажите мне, мисс Мэтьюз, о чем я сейчас думаю?

Элизабет колебалась, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Я не всегда могу рассказать. И мне надо… дотронуться до вас.

Он протянул руку:

— Трогайте. Убедите меня.

Несколько мгновений она смотрела на его руку, затем кивнула:

— Я попытаюсь.

Когда его рука оказалась зажатой между ее ладонями, он закрыл глаза и нарочно постарался сосредоточиться на чем-нибудь пикантном. Он представил ее в своей спальне: ее освещают пляшущие золотистые огоньки в камине; он протягивает руку и расстегивает инкрустированную жемчугом пряжку, скалывающую прическу Элизабет, — шелковистые пряди струятся через его пальцы, падают на ее плечи и ниже, ниже…

— Вы думаете о моих волосах. Вам хочется потрогать их.

Его опалило жаром, и глаза чуть не вылезли из орбит. Первое, что он увидел, очнувшись, были ее губы — эти необыкновенные, созданные для поцелуев губы. Если он немного наклонится, он почувствует их вкус…

Она выпустила его руку.

— Вам хочется поцеловать меня.

Произнесенные ею едва слышным шепотом слова заставили его сердце забиться быстрее. Черт побери, конечно, ему хочется поцеловать ее! Ему необходимо. Он должен. Конечно, одного поцелуя хватит, чтобы удовлетворить необъяснимую жажду узнать вкус ее губ.

Уступив своему желанию, Остин больше не мог разбираться в своих чувствах или бороться с ними; он наклонился к ней.

Элизабет отступила.

Он приблизился, но она снова отступила. В ее выразительных глазах он увидел нерешительность. Черт, эта женщина ни разу не отступала перед ним, сталкиваясь с его гневом, сарказмом или подозрением! Но мысль о его поцелуе заставила ее отшатнуться.

— Что-то не так? — тихо спросил он, снова приближаясь к ней.

— Не так? — Она сделала шаг назад и чуть было не наступила на подол платья.

— Да. По-английски это означает «неладно». Вы, кажется… нервничаете.

— Нет. Конечно, нет, — возразила она, пятясь от него, пока не уперлась в деревянную стену. — Мне просто… э… жарко.

— Да, здесь очень тепло. — Два неспешных широких шага, и он оказался перед ней. Упершись локтями в стену по обе стороны от ее плеч, Остин лишил ее возможности двигаться.

Вздернув подбородок, Элизабет смотрела на него, как ему показалось, с прекрасно разыгранным вызовом, и лишь участившееся дыхание выдавало ее волнение.

— Если вы пытаетесь напугать меня, ваша светлость…

— Я пытаюсь поцеловать вас, что будет теперь намного проще, поскольку вы перестали ходить туда-сюда.

— Я не хочу, чтобы вы меня целовали.

— Нет, хотите. — Он придвинулся почти вплотную; аромат сирени опьянил его. — Вас когда-нибудь целовали?

— Конечно. Тысячу раз.

Вспомнив ее негодование, вызванное его вопросом, не была ли она любовницей Уильяма, он поднял бровь:

— Я имею в виду мужчину.

— О, сотни раз!

— Я не говорю про вашего отца.

— О, в таком случае… однажды.

Неожиданно это вызвало у него раздражение.

— В самом деле? И вам понравилось?

— Честно говоря, нет. Было как-то суховато.

— Ну, значит, вы не познали приличного поцелуя.

— А вы желаете показать мне, что такое приличный поцелуй?

— Нет. — Он наклонился и прошептал ей на ухо:

— Я собираюсь показать вам самый неприличный поцелуй.

Заключив Элизабет в объятия, он прижался к ее губам. Боже милостивый, она была совершенством! Губы мягкие, пухлые, теплые и восхитительные.

Когда он провел языком по линии ее сжатых губ, у нее перехватило дыхание. Ее губы раскрылись, и его язык очутился в сладостной теплоте ее рта. Земляника. Вкус земляники. Сладкий, ароматный, соблазняющий.

Остин крепко прижал к себе ее стройное обольстительное тело и наслаждался необычным ощущением, целуя такую высокую женщину.

Рассудок предостерегал его и требовал остановиться, но Остин не мог. Черт! Он хотел бы презирать себя за то, что целует ее, он не должен испытывать интереса к этой наивной девушке, раздражающей его своей невинностью.

Вместо этого он увлечен, возбужден и нетерпелив. Когда она робко дотронулась до его языка, из его горла вырвался глухой стон, и Остин, с силой прижавшись к ее губам, упивался ее дыханием, прерывавшимся легкими стонами. Он потерял всякое представление о месте и времени, способный думать лишь о женщине в его объятиях. Он ощущал ее теплоту и нежность, сладкое опьянение, легкий аромат цветов, исходивший от нее.

Возбуждение вызывало боль, а желание нарастало с такой силой, что он с трудом вырвался из чувственного плена. Он должен остановиться. Сейчас же. Иначе он овладеет ею прямо здесь, в конюшне.

Собрав остатки самообладания, он оторвался от ее губ.

Она медленно открыла глаза:

— О Боже!

Действительно — о Боже! Остин не задумывался над тем, чего он ожидал, но, уж конечно, не предполагал, что эта женщина пробудит в нем такую вспышку страсти и он целиком окажется во власти своих желаний. Сердце громко стучало у него в груди, руки дрожали. Вместо того чтобы удовлетворить его любопытство, ее поцелуй только разжег его аппетит, его желание, угрожая поглотить его самого.

Ее нежные груди прижимались к его груди. В паху пульсировала боль, и только приобретенная за годы привычка сдерживать себя позволила ему найти силы, чтобы опустить руки и на шаг отступить от нее.

Услышав ее глубокий прерывистый вздох, Остин почувствовал, что она потрясена не меньше его самого.

— Господи, — дрожащим голосом произнесла Элизабет, — я не предполагала, что неприличный поцелуй такой…

— Такой… какой?

— Такой… не суховатый. — Она еще несколько раз вздохнула, затем обратилась к нему:

— Теперь вы верите, что я читаю ваши мысли?

— Нет.

Кровь прилила к ее щекам, в глазах мелькнул гнев.

— Вы отрицаете, что вам хотелось поцеловать меня?

На мгновение его взгляд остановился на ее губах.

— Нет. Но любой мужчина захотел бы поцеловать вас.

И черт побери, он убил бы любого мужчину, который бы это сделал!

— Вы все еще намерены сейчас ехать верхом?

— Это вас совершенно не касается.

Элизабет только посмотрела на него и покачала головой:

— В таком случае мне остается лишь надеяться, что вы передумаете и прислушаетесь к моему предупреждению. И молиться, чтобы с вами ничего не случилось. По крайней мере сейчас нет дождя, как в моем видении, так что, вероятно, с вами все будет в порядке. На этот раз. Спокойной ночи, ваша светлость. Не буду больше беспокоить вас своими видениями.

Остин смотрел, как она исчезла в темноте, сдерживаясь, чтобы не броситься за ней. Что-то в ее голосе, когда она произносила последние слова, встревожило его. Запустив руки в волосы, он ходил взад и вперед. Черт бы все побрал, как она может думать, что он — что кто-нибудь вообще — серьезно воспримет ее видения и чтение чужих мыслей? Все слишком не правдоподобно и нелогично, чтобы обращать на это внимание.

Но он не мог себе не признаться, что в одном она была права: ему хотелось поцеловать ее. Хотелось так сильно, что он сам поразился. И теперь, после того как он узнал вкус ее поцелуя, ему хотелось повторить его еще раз.

И еще раз.




Глава 6


На следующий день рано утром Элизабет направилась к конюшне. После беспокойной ночи, пытаясь не думать о бурной встрече с герцогом, она стремилась поскорее выбраться из дома. Ездил ли он кататься? Полночи она пролежала, прислушиваясь, не пошел ли дождь, но погода, к счастью, оставалась хорошей. Она надеялась, что свежий воздух и прогулка верхом прогонят ее тревогу. На душе у нее лежала тяжесть от сознания, что она никогда не сможет убедить Остина в истинности своих видений.

И в то же время Элизабет знала, что прогулка не сможет стереть из ее памяти поцелуй. Этот невероятный, так взволновавший ее, незабываемый поцелуй, разбудивший дремавшую в ее душе страсть, о существовании которой она и не подозревала. И зажег чувства… желания… о каких ей страшно было и подумать.

Ей хотелось, ей было необходимо забыть эти божественные ощущения, которые пробудил он. Но сердце не желало подчиняться.

Она вошла в конюшню, где ее с улыбкой встретил Мортлин:

— Пришли навестить кошек, мисс Мэтьюз? Или желаете покататься?

— И то и другое. Я бы поиграла с котятами, пока вы седлаете мне лошадь.

— Прекрасная мысль, — сказал Мортлин. — Посмотрите, вон там двое прячутся за мешком с сеном, вы их еще не видели.

Элизабет отыскала пару игривых пушистых котят.

— Они восхитительны. Как их зовут? — Она лукаво взглянула на конюха. — Или мне лучше не спрашивать?

Краска залила худые щеки Мортлина, и он переступил с ноги на ногу.

— Того, что покрупнее, зовут Чертушка…

— Тут нет ничего страшного.

— А другого… э… — Он покраснел до кончиков ушей. — Я не могу произнести это при леди.

Элизабет сжала губы, чтобы не рассмеяться.

— Понимаю.

— Думаю, я должен поменять зверенышу имя, но это было первое, что сорвалось у меня с языка, когда он родился. — Мортлин покачал головой, явно озадаченный. — Они, котята, все появлялись и появлялись. Конца им не было, вот так. У меня голова пошла кругом, прямо так и пошла.

— Да уж, могу себе представить. — Элизабет погладила теплый живот Джорджа, и ее рука замерла. Осторожно надавив несколько раз на пушистый животик, она скрыла улыбку. — Период беременности у кошки — около двух месяцев. Боюсь, меня уже не будет здесь, когда Джордж принесет следующее потомство, а то бы я помогла вам. Я хорошо справляюсь с такими делами.

— Уверен, что вы… но… — Мортлин умолк, и глаза его расширились до размеров блюдца. — Следующее потомство?

— Да, я предполагаю, что Джордж снова станет мамой примерно через месяц.

Мортлин выпучил глаза:

— Да она просто толстая. Котятам нет еще и трех месяцев. Как, черт возьми, это случилось?

Элизабет пришлось прикусить щеку, чтобы не расхохотаться от ошеломленного вида Мортлина.

— Как обычно, полагаю. — Погладив в последний раз живот Джорджа, Элизабет выпрямилась и похлопала конюха по плечу. — Не беспокойтесь, Мортлин. С Джорджем все будет прекрасно, а вы получите еще одну команду мышеловок.

— У меня под ногами уже путается больше мышеловок, чем мне надо, — проворчал он. — Заполонили все, а тут все-таки конюшня. И я — конюх, а не кошачий доктор. Лучше пойду оседлаю вам лошадь, пока проклятая кошка не начала производить младенцев.

Подавляя смех, Элизабет занялась котятами, а Мортлин пошел выполнять свои обязанности.

Вскоре он подвел ей славную гнедую кобылу по кличке Розамунда и помог Элизабет сесть на лошадь. Она плюхнулась на дамское седло с таким звуком, словно у нее хрустнули все кости. Дома, во время своих одиноких прогулок, она часто ездила без седла, но здесь не осмелилась вводить свои порядки, хотя очень не любила дамские седла. Причудливый костюм для верховой езды, отвечавший требованиям английской моды, тоже раздражал ее. Столько ярдов материи на рюши и оборки! Она с тоской вспомнила простой легкий костюм, который сама придумала и носила в Америке. Тетя Джоанна, едва взглянув на него, чуть не упала в обморок. «Совершенно невозможно, дорогая, — заявила тетушка. — Надо что-то делать с твоим гардеробом, и немедленно».

Расправив насколько возможно тяжелые юбки, Элизабет выехала из конюшни. У конца короткой дорожки она остановилась и посмотрела назад: Мортлин, присев на корточки, со сморщившимся от нежности лицом, ласково поглаживал потолстевший живот Джорджа. Очевидно, он думал, что Элизабет уже достаточно далеко, потому что сказал:

— Придется нам придумать достойные имена для деток. Больше нельзя называть их Триждыпроклятыми…

Улыбнувшись, Элизабет направилась к лесу. Она ехала по берегу ручья, наслаждаясь чистым свежим воздухом и солнечным светом, согревавшим ее лицо. Однако удовольствие несколько портили дамское седло и костюм, связывавший ей ноги.

Подъехав к месту, где ручей расширялся и впадал в озеро, она остановила Розамунду. Элизабет поерзала в седле, отчаянно пытаясь освободить ноги от опутавших их ярдов тяжелой ткани, как вдруг почувствовала, что соскальзывает с седла. Вопль негодования вырвался из ее груди. Она хотела ухватиться за луку седла, но было уже поздно. Самым постыдным образом она свалилась с лошади и села задом на землю.

К несчастью, села она прямо в грязь.

Хуже того, она приземлилась на скользкий крутой склон.

Элизабет заскользила по жидкой грязи и, не переставая кричать, с громким всплеском шлепнулась в ручей. Лишившись от потрясения дара речи, она неподвижно сидела в воде. Перед ней торчали ее ноги, сапожки полностью скрылись в мутной воде. Холодная вода плескалась вокруг ее талии.

— Несчастный случай? — раздался за ее спиной знакомый голос.

Она скрипнула зубами. Было ясно, что с ним, слава Богу, все в порядке, но ей совершенно не нравилось, что он оказался свидетелем ее унизительного положения.

— Нет, благодарю вас. Несчастный случай уже произошел — раньше.

Может быть, если она не будет обращать на него внимания, он уйдет.

Напрасные надежды!

— Боже мой! — сказал герцог, сочувственно цокая языком. Элизабет услышала, как он сошел с лошади и направился к берегу. — Вы, кажется, попали в затруднительное положение.

Повернув голову, она сердито посмотрела на него через плечо:

— Никакого затруднительного положения, ваша светлость. Я всего лишь немного промокла.

— И у вас нет лошади.

— Глупости. Моя лошадь… — Оглянувшись, она умолкла: ее кобылы нигде не было видно.

— Вероятно, сейчас она уже недалеко от конюшни. Должно быть, виноваты ваши крики. Некоторые лошади очень пугливы, и Розамунда относится именно к таким. Какая жалость! — Остин смотрел на нее с нескрываемой насмешкой в глазах. — Я собирался спросить, все ли с вами в порядке, но вовремя вспомнил, что у вас исключительно крепкое здоровье.

— Так и есть.

— Вы не пострадали?

Элизабет попыталась подняться на ноги, но не смогла.

— Не знаю. Моя амазонка намокла и такая тяжелая, что я и двинуться не могу. — Ее раздражение утроилось, когда она поняла, что действительно нуждается в помощи. — Как вы думаете, могу я побеспокоить вас и попросить немного помочь?

Остин погладил подбородок, словно всерьез раздумывая над ее вопросом.

— Не уверен, что мне следует помогать вам. Мне не хотелось бы подвергаться риску промокнуть и испачкаться. Вероятно, мне следует оставить вас здесь и поехать за помощью. Я сумел бы вернуться… о, через час или около того. — Он вопросительно посмотрел на нее. — Как вы думаете?

Элизабет ничего не думала. По правде говоря, ей уже порядочно надоели его шутки на ее счет. Она не спала всю ночь, беспокоясь о нем, а теперь он стоит перед ней — живой и здоровый, да еще и насмехается над ней. Этот надменный человек заслуживает того, чтобы кто-нибудь сбил с него эту спесь. Но она едва могла пошевелиться.

Остин повернулся, словно собираясь уйти, и тут она возмутилась. Схватив пригоршню грязи, она решила всплеском воды привлечь его внимание.

К несчастью, именно в этот момент он повернулся к ней.

К тому же Элизабет швырнула грязь с большей, чем предполагала, силой.

Большой липкий ком шмякнулся об его грудь, покрыв брызгами белоснежную рубашку. Ком сполз вниз, расплылся пятнами по его безукоризненным кожаным бриджам и мягко шлепнулся на носок ярко начищенного сапога.

Элизабет застыла на месте. Она не хотела попасть в него. Ведь не хотела? Господи, какой сердитый у него вид! У нее едва не вырвался нервный смешок, но она сдержалась. Выражение его лица ясно говорило, что смеяться сейчас совсем не в ее интересах.

Остин остановился. Он оглядел грязный след, оставшийся на его одежде, затем посмотрел на Элизабет.

Изобразив на лице невинную улыбку, она сказала:

— Вам больше не надо беспокоиться, что промокнете и испачкаетесь, ваша светлость. На вашей одежде уже достаточно грязи.

— Вы пожалеете, что сделали это. — В его тоне слышалась угроза.

— Фу, — фыркнула она, — вы меня не запугаете. Я вас не боюсь.

Он шагнул к ней:

— Вам следовало бы бояться.

— Почему? Что вы сделаете? Бросите меня в воду?

Остин сделал еще шаг.

— Нет. Думаю, я перекину вас через колено и выпорю так, что вы и белому свету не будете рады.

Она удивилась:

— Выпорете меня? Правда?

— Правда.

— О Боже! Ладно, раз уж меня собрались выпороть, я хотя бы должна это заслужить.

Она швырнула в него пригоршню грязи, на этот раз попав ему в живот.

Остин застыл на месте. Не веря своим глазам, он с изумлением смотрел на испорченную рубашку. Мало нашлось бы даже мужчин, которые осмелились бы с ним так обойтись. Он не мог поверить, что у нее хватило смелости швырнуть в него грязью один раз, не говоря уже о том, чтобы сделать такое дважды. Она дорого заплатит за это. Очень дорого.

Его размышления прервал еще один ком грязи, просвистевший мимо его уха. На волосок от его лица.

Довольно! Он бросился в воду и, схватив ее за плечи, поставил на ноги.

— Вы, конечно, понимаете, что это означает войну, — грозно произнес он, пристально глядя на ее смеющееся лицо.

— Конечно. Но не забывайте, кто выиграл последнее сражение в войне американцев и англичан.

— Я совершенно уверен в своей победе, мисс Мэтьюз.

— А я совершенно уверена в вашем поражении, ваша светлость.

Остин не ответил. Прищурившись, он смотрел на ее забрызганный грязью воинственно вздернутый нос. Ее золотисто искрившиеся глаза смотрели на него с дерзким вызовом, но в уголках рта пряталась улыбка, а ямочки на щеках стали еще заметнее. Его взгляд остановился на ее пухлых соблазнительных губах. Волнение охватило его при воспоминании, как эти губы прижимались к его губам. Он заставил себя отвести взгляд и встретился с ее глазами — золотисто-карими глазами, лучившимися от переполнявшего их смеха.

Она совершенно невыносима. Наглая сверх меры. Его одежда испорчена, он промок, ему неприятно, и он очень сердит.

Разве он не сердится?

Морщинка набежала на его лоб. Да, без сомнения, он сердится. Его все это абсолютно не забавляет. Ни в коей мере. Все это совсем не смешно. И уж разумеется, он не получает от этого никакого удовольствия. Никакого.

— Приготовьтесь к порке, — предупредил Остин. Повернувшись к берегу, он потянул ее за собой.

— Сначала поймайте меня!

Элизабет выскользнула из его рук и, подобрав до колен намокшие юбки, стала отступать от него все дальше в озеро.

— Вернитесь. Сейчас же.

— Чтобы меня выпороли? Ха! Еще чего! — Она отошла еще на несколько шагов, пока вода не достигла ее талии. Внезапно она звонко расхохоталась:

— Господи! Вы бы на себя посмотрели! Ну и смешной же у вас вид!

Остин осмотрел себя. Мокрая грязная рубашка прилипла к его груди, а бриджи украшали черные полосы грязи. Несколько сухих листьев прилипло к загубленным сапогам.

— Могу поспорить, за всю вашу аристократическую жизнь вы никогда еще не выглядели таким неопрятным, — со смехом продолжала она. — Должна заметить, вид у вас самый не герцогский.

— Идите сюда.

— Нет.

— Сейчас же.

Не переставая улыбаться, она покачала головой.

Остин решительно двинулся вперед, разгребая холодную воду и с трудом скрывая неожиданно и вопреки его воле нахлынувшее на него веселье. Черт бы побрал эту женщину! Она непредсказуема и действует на него странным образом. Он ожидал, что она попытается убежать, но она стояла — с широкой улыбкой на прелестном лице — и ждала, когда он подойдет. Он остановился перед ней в ожидании.

— Утром я проснулась в довольно мрачном настроении, — сказала Элизабет, улыбнувшись своими ямочками, — но этот случай очень меня развеселил. Вы должны признать, что все это довольно забавно.

— Я должен?

Она прищурила глаза и посмотрела ему в лицо. Невольная улыбка появилась на губах Остина.

— Ага! — воскликнула она. — Я видела улыбку.

Ни за что на свете не смог бы он объяснить, почему это неожиданное купание кажется ему забавным. Пресловутый герцог Брэдфордский, самый выгодный жених Англии, весь покрытый грязью, стоит по пояс в воде и беседует с женщиной, в чьей очаровательной улыбке нет ни тени раскаяния. Почтенных членов высшего общества хватил бы удар, если бы они увидели его сейчас, такого растрепанного и заляпанного грязью, в обществе такой же растрепанной и заляпанной грязью американки.

Она взглянула на его мокрую рубашку:

— Хорошая была рубашка. Мне очень жаль, что она испорчена, ваша светлость. Правда, жаль. — Протянув руку, она погладила мокрый рукав. — Я сначала не хотела кидать в вас грязью, но раз уж так получилось, жалко было не использовать удобный случай и не попытаться развеселить вас. А что касается меня, то это приключение самое веселое из всего, что случилось со мной за последнее время.

От ее легкого прикосновения у Остина напряглись все мускулы. Он искал в ее глазах признаки лжи или притворства, но не видел ничего, кроме невинности и нежности. Это было самое веселое, что случилось с ней за последнее время. Черт, то же самое он мог бы сказать и о себе. Конечно, совершенно не обязательно говорить это ей.

Покорно вздохнув, он спросил:

— Неужели несчастные случаи преследуют вас повсюду, мисс Мэтьюз? Вот уже второй раз вы буквально падаете к моим ногам.

— Боюсь, что такие падения приняты в нашей семье.

— Что вы хотите этим сказать?

— Именно так встретились мои родители. Мама вышла из галантерейной лавки, споткнулась и упала к папиным ногам. Она подвернула лодыжку, и папа лечил ее.

— Понимаю. По крайней мере вы достойно пользуетесь унаследованной несчастливой склонностью к падениям.

— Да, но я бы не назвала ее несчастливой.

— В самом деле? Почему же?

Элизабет не решалась ответить, и Остин почувствовал, что очарован ее карими глазами, неожиданно ставшими серьезными.

— Потому что так я впервые встретилась с вами. — Легкая улыбка пробежала по ее губам. — Несмотря на то что вы несколько высокомерны и довольно туповаты, я нахожу, что… ну, что вы мне весьма нравитесь.

Остин посмотрел на нее в полном недоумении:

— Я вам нравлюсь?

— Да. Вы добрый и отзывчивый человек. Конечно, — добавила она, — иногда вам удается это очень успешно скрывать.

— «Добрый и отзывчивый»? — озадаченно повторил он. — Да откуда вы это взяли?

— Я знаю, потому что дотронулась до вас. Но даже и без этого я смогла бы понять. — Она посмотрела на его рубашку. — Вы проявили исключительную выдержку. Спорю, что с вами никогда не бывало ничего подобного, не так ли?

— Никогда.

— Я так и думала. И все же вы сумели разглядеть смешную сторону эпизода, хотя совершенно очевидно, что сначала были возмущены. — Элизабет задумчиво взглянула на него. — Вы держите людей на расстоянии, создавая о себе таким образом впечатление неприступного и холодного человека. Однако к сестре вы проявляете доброту и внимание, а к вашей матери относитесь с нежностью и уважением. Я провела в вашем обществе довольно много времени и наблюдала ваше общение с достаточным количеством людей, чтобы понять, какой вы человек в действительности, как вы добры и порядочны.

У Остина сжалось сердце. Ее слова смутили его, вызвали растерянность. Он удивился еще больше, когда почувствовал, что краснеет от удовольствия. Он должен заставить себя прогнать мысли о том, что эта женщина считает его добрым и отзывчивым. Порядочным. И добрым к своим родным.

«Если бы ты знала, какую неудачу я потерпел с Уильямом, то поняла бы, как ты ошибаешься».

Прежде чем он успел ответить, она сказала:

— Я понимаю, что наша вчерашняя встреча закончилась на напряженной ноте, но не могли бы мы начать заново?

— Заново?

— Да. Это американское слово означает «сначала». Я подумала, если мы очень, очень постараемся, то можем стать… друзьями. И прежде всего я бы хотела, чтобы вы называли меня Элизабет.

Дружба? Черт побери, такого ему не приходилось слышать! Друзья? С женщиной? И именно с этой женщиной? Невозможно. Существовала лишь горстка мужчин, которых он называл друзьями. Женщины могут быть матерями, сестрами, тетками или любовницами, но не друзьями. Или могут?

Остин пристально посмотрел ей в лицо, и его поразило, насколько Элизабет отличалась от других женщин, встречавшихся ему раньше. Как получилось, что вопреки ее странным заявлениям о ясновидении, вопреки тому, что у нее явно были какие-то тайны, она сумела внушить ему, что достойна доверия? Что бы это ни было, он не мог не признаться себе, что его влекло к ней, как мотылька к огню.

Если ей хочется думать, что они друзья, он не сделает ничего, чтобы вывести ее из этого заблуждения — по крайней мере пока он не узнает от нее все, что ему нужно.

Но ему все труднее было поверить, что она может быть связана с шантажистами или с кем-то подобным.

Прокашлявшись, он сказал:

— Я с огромным удовольствием буду называть вас Элизабет. Благодарю вас.

— Пожалуйста. — Она насмешливо взглянула на него. — Ваша светлость.

Остин сдержал усмешку, услышав в ее тоне ожидание, что он окажет ей такую же честь. Неужели она не понимала, насколько для нее неприлично даже намекать на то, что она может обращаться к нему иначе, чем «ваша светлость»? Такая фамильярность, такая интимность переходила всякие границы.

Интимность. Неожиданно ему захотелось услышать свое имя из ее уст.

— Некоторые зовут меня Брэдфорд.

— Брэдфорд, — медленно повторила она тихим хрипловатым голосом, от которого у него сжались зубы. А что же будет с ним, если она назовет его по имени?

— Только очень немногие называют меня по имени: Остин.

— Остин, — тихо повторила Элизабет, и горячая волна прокатилась по его телу. — Прекрасное имя. Сильное, властное, благородное. Очень вам подходит.

— Благодарю, — произнес он, захваченный врасплох не столько ее комплиментом, сколько приятной теплотой, пробежавшей по его спине. — Мои друзья называют меня Остином. Вы можете называть меня так же, если хотите.

В душе он застонал, пораженный своим невероятным предложением. Должно быть, он сходит с ума. Что, черт побери, подумают люди, услышав, как она называет его Остином? Он должен предупредить ее, чтобы она не называла его так в присутствии других — а только когда они будут наедине. Наедине. Вместе. Черт, он действительно сходит с ума!

— Что ж, благодарю вас… Остин. Итак, вы меня простили?

Он оторвался от своих мыслей.

— Простил?

— Да. За… мм… — Она бросила взгляд на его грязную одежду.

Он проследил за ее взглядом.

— Ах да. Мой костюм в крайне плачевном состоянии. Вы и в самом деле сожалеете?

Элизабет энергично закивала:

— О да!

— Обещаете больше никогда не делать такой пакости?

— Гм… Когда вы говорите «никогда», вы имеете в виду «больше никогда за всю жизнь»?

— В общем, да. Я имел в виду это.

— О Боже! — Она поджала губы, но ее глаза лукаво блестели. — Боюсь, что не смогу дать вам столь странного обещания.

— Понятно, — со вздохом уступил Остин. — Ну, в таком случае можете вы попытаться вести себя прилично то недолгое время, пока мы будем добираться до дома?

— О да, — с сияющей улыбкой согласилась Элизабет. — Это я могу обещать.

— Слава Богу. Тогда, полагаю, мне придется простить вас. Давайте вылезем из воды, пока совсем не замерзли. Повернувшись, он направился к берегу.

— Вы идете? — спросил он, когда она не тронулась с места.

— Хотела бы, но не могу, — ответила она, пытаясь сделать шаг. — Ноги увязли в грязи, а юбки такие тяжелые, что не приподнимешь. — Ямочки заиграли на ее щеках, словно подмигивая. — Как вы полагаете, не могла бы я просить вас о небольшой помощи?

Остин поднял глаза к небу.

— В прошлый раз, когда вы обращались ко мне с просьбой, дело кончилось тем, что я принял грязевую ванну. — Он строго посмотрел на нее. — Вы не забудете свое обещание вести себя прилично? Ведь я, как вы понимаете, могу и оставить вас здесь.

Элизабет прижала руку к сердцу:

— Обещаю.

Шлепая по воде, он направился к ней, бормоча критические замечания в адрес всего женского пола.

— Возьмите меня за шею.

Элизабет обхватила руками его шею, и он поднял ее, шатаясь под тяжестью ее веса и веса ее намокшей одежды. Струйки холодной воды сбегали с ее платья, а из ее сапожек выливалась грязь. Она положила голову на его плечо, и он весь напрягся — от близости ее мокрого тела, прижавшегося к его груди. Остин наклонил голову и вдохнул цветочный аромат ее волос. Черт, даже покрытая грязью, она все равно пахла сиренью!

На берегу он медленно опустил ее на землю, и ее тело влажно соскользнуло по нему. Она встала на ноги. Мокрая одежда облепила ее, обтягивая соблазнительные формы, и у него перехватило дыхание. Сквозь мокрую ткань были отчетливо видны отвердевшие соски, а ноги казались невероятно длинными. Боже, она неотразима! Даже покрытую грязью, он желал ее.

Все его тело ожило, а когда она попыталась отстраниться, он лишь еще крепче сжал ее талию. Ему казалось, что он еще никогда так не хотел поцеловать женщину. Несмотря на предупреждающие сигналы в его голове, он медленно потянулся к ее губам. Он должен еще раз ощутить их вкус… всего один только раз.

Она уперлась мокрыми локтями в его грудь:

— Что вы делаете?

— Собираюсь получить плату.

— За что?

— За мою испорченную одежду.

— Целуя меня?

— Конечно. Таков старинный и благородный английский обычай: один поцелуй за грязную рубашку и штаны. Разве никто не говорил вам о нем?

— Боюсь, такая тема не возникала.

— Зато теперь вы это знаете, и вам лучше всего заплатить Иначе вас ждет долговая тюрьма. Она подняла брови:

— Один поцелуй?

— Был бы счастлив осудить вас на два. На самом деле…

— О нет, — заторопилась она, — одного вполне достаточно.

— Ладно, раз вы настаиваете…

Остин притянул ее к себе, ее грудь прижалась к его груди, и он приник к ее губам.

С того момента как их губы соприкоснулись, он забыл обо всем. Полностью забыл. Не осталось ничего, кроме ее шелковистой кожи, теплого ощущения ее близости, нежного цветочного аромата. Всякая разумная мысль исчезла из его головы, когда, скользнув руками по ее телу, он прижал их к ее нежной груди. Он дразнил соски, касаясь их кончиков, и Элизабет, задыхаясь, безвольно откинула назад голову. Он немедленно этим воспользовался и принялся целовать ее длинную изящную шею. Каждое новое прикосновение все глубже и глубже погружало его в жаркий туман, где не существовало ничего — кроме этой женщины в его объятиях.

— Остин, — выдохнула она. — Пожалуйста. Мы должны остановиться.

Сделав усилие, которое чуть не убило его, он поднял голову и посмотрел в ее затуманившиеся, полные страсти глаза. Охватившее его желание было настолько сильным, что у него почти подогнулись колени. Ему хотелось только одного: сорвать с нее платье и овладеть ею. И если бы он не отстранился от нее в этот момент, он так бы и поступил.

Остин отступил, и тотчас же чувство потери — большой потери — овладело им. Не в силах сопротивляться желанию прижать ее к себе, он взял ее руки, и их пальцы переплелись.

Элизабет старалась прогнать туман, путавший ее мысли. Второй раз этот человек целовал ее так, что у нее перехватывало дыхание. Он лишал ее способности думать. Все, кроме него, переставало иметь значение.

Она должна остановиться. Она позволила ему больше, чем может позволить порядочная женщина. Но ей трудно было отступить. Ей хотелось, чтобы он продолжал целовать ее, касаться ее, обжигая ей кожу, опьяняя ее своей божественно сладкой близостью и запахом, напоминающим ей аромат леса.

В эту минуту Остин сжал ее ладони, и его мысли с поразительной ясностью передались ей.

Он хотел ее близости.

Хотел сорвать с нее платье и прижаться к ней. Всем телом.

Близость. Любовь. Жар охватил ее, и сердце чуть не выскочило из груди. Было ли это чувство любовью? Чувство, когда словно таешь, не можешь дышать, не перестаешь думать о нем, желаешь, чтобы его поцелуям не было конца? Когда ощущаешь непреодолимое желание помочь ему и защитить его?

Боже милостивый, неужели она влюбляется в Остина?




Глава 7


Всю дорогу к дому они молчали. Элизабет сидела на Мисте впереди, а Остин, сидя сзади, обхватил ее руками и согревал своим телом.

«Неужели я влюбляюсь в него?»

Элизабет немедленно отвергла эту вероятность. Нет. Любовь к такому человеку не принесет ей ничего, кроме страданий. Находя ее достаточно привлекательной для того, чтобы целовать, Остин не доверял ей и не верил в ее видения.

И даже если бы он верил, это было бы невозможно. Он был не просто молодым мужчиной: он был герцогом, и с ее стороны было бы глупо надеяться, что он когда-либо испытает глубокое чувство к такой неискушенной женщине, как она. Без сомнения, ему стоит лишь поманить пальцем, и десятки красивых богатых женщин бросятся на его зов. Его положение обязывает его жениться на женщине высокого происхождения, она же такой женщиной не была.

В горле застрял ком, и сердце болело. Элизабет в отчаянии пыталась убедить себя, что он просто чем-то привлекает ее, слегка вскружил ей голову… но сердце упрямо не желало соглашаться с этими доводами. Не имело значения, что он не отвечает и не ответит на ее чувство. Как не имело значения и то, что она лишь совсем недавно знает его. В конце концов, сколько времени надо, чтобы влюбиться? День? Месяц? Год? Ее родители полюбили друг друга с первого взгляда, и через две недели папа сделал маме предложение. Ее мать всегда говорила: «Сердце само знает». Теперь Элизабет поняла, что она хотела этим сказать.

Но поняла это с горечью.

Тяжело вздохнув, она прислонилась к Остину, и ей снова передались одиночество и душевная пустота, преследовавшие его. Она ясно чувствовала, что его тревожат тайны, но что это были за тайны, она не могла понять. Ей было жаль его до боли в сердце. Она должна ему помочь. Помочь снова найти себя.

И даже если ей придется заплатить своим разбитым сердцем, то пусть так и будет.

Через несколько минут они подъехали к конюшне. Остин сошел с лошади и помог спуститься Элизабет. Им навстречу выбежал Мортлин:

— Надо же! Вы не пострадали, мисс Элизабет? Розамунда только что вернулась в конюшню без вас. Испугала меня до смерти, ей-богу!

— Со мной все в порядке, Мортлин. Только немного испачкалась.

Мортлин оглядел ее:

— Немного? Да вы похожи…

Голос у него прервался, когда он взглянул на Остина. У конюха отвисла челюсть.

— Спаси нас Господи! Что случилось, ваша светлость? Ну и видок у вас!

— Мы оба себя прекрасно чувствуем. Мы свалились в озеро, вот и все.

— Вы свалились с Миста? — Мортлин такого себе не мог и представить.

— Нет.

Властным взглядом Остин заставил изумленного конюха замолчать и, не говоря больше ни слова, передал ему поводья Миста. Мортлин прекрасно знал этот взгляд: «Больше никаких вопросов!» — и поспешно захлопнул рот. Подсунув грязную руку Элизабет под свой не менее грязный локоть, Остин повел ее к дому. Она казалась непривычно тихой, и ему хотелось узнать, о чем она думает. Он же из осторожности старался не думать ни о чем — на всякий случай. Конечно же, ее разговоры о видениях были просто смешны, но она отличалась необыкновенной проницательностью.

Она повернула голову в сторону террасы:

— Господи, там Каролина! Она заметила нас и смотрит так же, как смотрел Мортлин. Скорее! Посмотрите на нее таким же ледяным взглядом, каким вы заставили замолчать Мортлина, — почти не шевеля губами, шутливо предложила Элизабет.

— К сожалению, Каролина не реагирует на мой даже самый ледяной взгляд, — прошептал Остин ей на ухо.

— Как жаль, — также шепотом ответила она.

— Да. Кажется, я вдруг оказался в окружении женщин, которые не считают меня столь уж грозным. Должно быть, моя персона больше не производит на них впечатления.

— Вовсе нет. Ваша персона… — Элизабет замолчала, и он остановился, заставив ее остановиться вместе с ним. Румянец, так украшавший ее, вспыхнул на ее щеках.

— Моя персона — что?

Она приподняла бровь:

— Вы всегда так бесстыдно напрашиваетесь на комплименты, ваша светлость?

— Только в те дни, когда уподобляюсь существу, вытащенному из озера.

На террасе Каролина не могла решить, что удивляет ее больше: невиданно грязный вид брата или то, что он, улыбаясь, шепчет что-то на ухо Элизабет. Элизабет, как с интересом заметила Каролина, шла под руку с Остином, и ее сияющее лицо раскраснелось, когда она засмеялась над тем, что он ей сказал.

Они остановились. А у Каролины потеплело на душе, когда эти двое обменялись долгим взглядом. Она никогда не видела, чтобы Остин на кого-нибудь так смотрел.

Ее сердце радостно забилось. Как чудесно видеть брата довольным и улыбающимся! Слишком долго она его таким не видела.

— Случилась неприятность? — спросила Каролина, когда они поднялись на террасу.

— Нет, спасибо. Все уже в порядке, — небрежно ответил Остин и, не останавливаясь, повел Элизабет к дверям, словно и вправду не произошло ничего необычного. Каролина смотрела им вслед, и на ее губах играла улыбка.

Вечер обещал быть очень интересным.




Оставив Элизабет у дверей ее спальни, Остин прошел в свою комнату и едва удержался от смеха, когда его обычно невозмутимый слуга с отвисшей челюстью уставился на его грязную одежду.

— Я уже начинаю привыкать к такому виду, Кингсбери, — заметил Остин, стаскивая с себя мокрую рубашку.

— Я сейчас же приготовлю ванну, ваша светлость, — сказал Кингсбери. Осторожно беря грязную одежду Остина, он старался держать ее подальше от себя.

Через несколько минут Остин погрузился в огромную ванну, над которой поднимался пар, и, блаженно вздохнув, закрыл глаза. Неожиданно перед ним возник образ Элизабет, которая сейчас, без сомнения, тоже погружалась в свою ароматную ванну, и великолепные волосы падали ей на спину каскадом сияющих локонов.

Остин представил себя вместе с ней в ее ванне: он мокрыми руками гладит ее нежные груди, касается сосков, становящихся твердыми от его прикосновений. «Остин…» — возбужденно шепчет она. Вот он, наклонившись к ней, охватывает губами ее розовый сосок и не отпускает его, пока она не начинает стонать от наслаждения.

— С вами все в порядке, ваша светлость? — раздался за дверью голос Кингсбери.

Пробужденный от своих эротических фантазий, Остин с досадой догадался, что стонал он сам. Похоже, за последнее время это вошло у него в дурную привычку.

— Да, Кингсбери, все хорошо, — отозвался он.

Вечер обещал быть очень неприятным.




Вечером за обедом Остин сидел во главе стола и незаметно наблюдал за Элизабет. Она сидела на противоположном конце стола рядом с молодым виконтом, чей взгляд в течение обеда становился все более и более восхищенным. Остин уже не знал, благодарить или ругать Каролину за ее усилия по приобщению Элизабет к моде. К пятому блюду проклятый виконт, казалось, уже не мог не таращиться на нее.

И кто бы мог его обвинить? В платье медного цвета с низким вырезом, который выставлял напоказ ее нежные груди и молочно-белую кожу, она выглядела потрясающе. Со всевозрастающим недовольством Остин заметил, что восхищенный взгляд виконта чаще и чаще останавливается на этом вырезе…

А ее волосы… Боже! Единственный гребень удерживал массу небрежно собранных на затылке волос. Легкие пряди обрамляли ее лицо и плечи, а остальные локоны блестящей волной падали на спину. Наверняка эта соблазнительная прическа была делом рук горничной Каролины. Остин не мог решить, уволить эту горничную или утроить ей жалованье.

В гостиной перед обедом он старался избегать Элизабет, но каждую минуту остро ощущал ее присутствие, что бесконечно его раздражало. Он должен прекратить это… то, что он делал с ней. Поцелуи, прикосновения — все это было явной ошибкой, исходя из его обычно безошибочного здравого смысла. Такие ошибки он не может позволить себе повторить.

Проведя почти весь вечер в размышлениях, Остин пришел к выводу, что единственное, что он должен делать — это ждать. Ждать возвращения Майлса из Лондона. Ждать сведений от своего сыщика с Боу-стрит. Ждать дальнейших указаний от шантажиста. Необходимость ожидания раздражала, но выбора не было.

После их встречи на озере стало почти невозможно верить в то, что Элизабет состоит в сговоре с шантажистом или действительно что-то знает о полученном им письме. И чем дольше он думал об этом, тем яснее ему становилось, что она просто обладает необыкновенной интуицией, в которую сама слишком сильно верит. Она верит, что ее видения абсолютно правдивы, и рассказала о них, желая ему помочь. У нее нет дурных намерений, и она не желает причинить ему зло. Она просто… заблуждается.

Заблуждается… и невыносимо соблазнительна. Она заставляет вскипать его кровь, и он, кажется, не может изгнать ее из своих мыслей. А проклятый виконт, сидящий рядом с ней, уже не таясь, смотрит на нее с вожделением!

С каждым подаваемым на стол блюдом Остин становился все мрачнее, ему было все труднее вникать в глупые разговоры сидевших рядом людей.

— Кажется, вы задумались, ваша светлость, — заметил низкий грудной женский голос.

Затянутая в перчатку рука дотронулась до его руки, и он с усилием вернулся в окружавшую его обстановку. Графиня Миллхэм, его соседка слева, одарила его жеманной улыбкой. После весьма своевременной кончины ее престарелого мужа, случившейся два года назад, графиня имела множество романов, но до сих пор еще не успела заманить в свою постель Остина. У него создалось впечатление, что она надеется исправить положение сегодня же ночью.

Она наклонилась, позволяя ему беспрепятственно рассмотреть в глубоком вырезе платья ее груди и ложбинку между ними, вид которых, как он знал, действовал на большинство мужчин опьяняюще. Взгляд ее изумрудных глаз не отрывался от его лица, обещая сексуальное наслаждение, — именно на женщину с таким взглядом ему следовало бы обратить свое внимание.

Не спуская с него глаз, графиня незаметно опустила руку под стол и бесстыдно погладила его бедро.

— В женщине должно быть нечто особенное, чтобы она могла рассчитывать на ваше внимание, ваша светлость, — произнесла она хрипловатым шепотом, предназначавшимся только ему.

Остин не сделал ничего, чтобы остановить или поощрить ее, он только наблюдал за ней и ждал, когда его тело откликнется на ее призыв. Она высунула кончик языка и медленно облизнула верхнюю губу. Ее глаза ясно говорили ему, что она будет делать своим языком. Ее пальцы ощупывали его ногу, поднимаясь все выше.

Но он не почувствовал вожделения, не почувствовал ничего. Совершенно ничего. Эта красивая женщина, с пышным телом и обещанием чувственных восторгов, не зажгла в нем даже искорки желания. Он протянул под столом руку, чтобы заставить графиню остановиться. В эту минуту его мать встала, давая понять, что обед окончен.

Явно неверно истолковав причину, побудившую его опустить руку под стол, графиня Миллхэм, вставая вместе с другими, кокетливо улыбнулась.

— До встречи, — шепнула она в тот момент, когда женщины удалялись в гостиную, предоставляя мужчинам возможность насладиться своими сигарами.

Откинувшись на спинку стула, Остин закурил сигару и выпустил длинное облачко ароматного дыма. Графиня Миллхэм предоставляла ему прекрасную и столь необходимую возможность избавиться от неотступной боли в паху, мучившей его. Так почему, черт побери, он не обрадовался этой возможности?

Потому что не эту женщину он желал. Недовольный собой, он подозвал лакея, разносившего бренди, и, взяв бокал, одним глотком осушил его.

У него возникло подозрение, что вечер обещает быть невыносимо длинным.




Войдя в спальню, Элизабет закрыла за собой дверь и прислонилась к ней, радуясь, что сбежала из гостиной от женской болтовни. Тетя Джоанна и Каролина проявили беспокойство, когда она пожаловалась на головную боль и рано пошла к себе, но она больше не могла оставаться среди гостей. Слишком много неотвязных мыслей и образов теснилось у нее в голове. Ей казалось, что несчетное количество барабанщиков стучат палочками у нее в мозгу.

И к тому же — он. Мучительно было видеть, как он ее избегает. Остин едва заметил ее присутствие перед обедом, а за столом — каждый раз, когда она смотрела на него, — его внимание было обращено на красивую женщину с большой грудью, сидевшую рядом с ним.

Элизабет разговорилась с виконтом Фаррингтоном, который, как выяснилось, разделял ее интерес к живописи. К ее удивлению, он сделал ей несколько комплиментов и выразил желание написать ее портрет. Она пыталась сосредоточить свое внимание на нем, но ей все время мешали мелькавшие в голове тревожные образы и присутствие человека, сидевшего во главе стола.

Переодевшись ко сну, Элизабет приготовила лекарство от головной боли и легла в постель. Неясные образы мучили ее, оставаясь неуловимыми. Закрыв глаза, она пыталась прогнать их, но образы не исчезали. Перед ней возникло лицо Остина: уголки его губ медленно приподнимались, превращаясь в ослепительную улыбку. Она хотела прогнать его из своих мыслей, но это ей не удавалось.

Что он делает сейчас, в эту самую минуту? Может ли он быть с той женщиной, которая весь вечер требовала его внимания? Обнимает ли он ее? Целует?

Стон сорвался с ее губ. Мысль, что Остин обнимает другую женщину, больно пронзила ее сердце, у нее перехватило дыхание. Боль становилась еще мучительнее оттого, что Элизабет была бессильна что-либо сделать. Ее чувство к нему было безнадежным.

Совершенно безнадежным.




Войдя в гостиную, Остин сразу же невольно отметил отсутствие Элизабет. Несмотря на то что в гостиной толпилось около двух десятков людей, ее было бы легко заметить благодаря высокому росту. Еще один взгляд, брошенный им на присутствующих, только подтвердил, что ее здесь нет. Вероятно, она вышла под предлогом каких-нибудь личных дел. Он направился к напиткам, стараясь убедить себя, что рад ее отсутствию.

Однако когда минут через двадцать она все еще не появилась, Остин забеспокоился. Он подошел к Каролине и как бы между прочим спросил, где Элизабет.

— Она почувствовала себя нездоровой и сразу же после обеда ушла к себе, — ответила Каролина, с интересом глядя на него. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто любопытно. Она заболела?

— У нее разболелась голова. Уверена, утром она будет совершенно здорова, хотя виконт Фаррингтон очень расстроен тем, что она ушла.

Пальцы Остина с силой сжали бокал.

— В самом деле?

— Да. Он просто сражен. Насколько я поняла, он просил у леди Пенброук разрешения нанести визит Элизабет.

У Остина заходили желваки на скулах, и ему пришлось подавить внезапное, но настойчивое желание физически расправиться с виконтом Фаррингтоном.

Острое любопытство блеснуло в синих глазах Каролины.

— Надеюсь, головная боль Элизабет возникла не из-за того приключения сегодня утром, в котором вы оба участвовали. Ты так и не сказал, что же с вами случилось.

— Мне и в голову не пришло надоедать тебе подробностями.

— Глупости. Я люблю подробности.

«Она заставила меня смеяться. Я обнимал ее. Я касался ее. Я целовал ее. Я снова хочу этого. Сейчас. Прямо сейчас».

— Нечего и рассказывать, Каролина.

— Хотела бы я, чтобы здесь был Роберт и увидел тебя, покрытого грязью.

Остин был весьма благодарен судьбе, что младший брат отсутствовал. Без сомнения, Роберт лопнул бы от смеха и задал бы тысячу издевательских вопросов.

— Когда он должен вернуться из своего путешествия?

— В ближайшие дни, — ответила Каролина. Подошел лакей с серебряным подносом, на котором лежало запечатанное восковой печатью письмо.

— Вам письмо, ваша светлость.

Обрадованный тем, что их прервали, Остин взял конверт. Но, увидев четкий оттиск на воске, замер.

— Что-то случилось, Остин? — спросила Каролина. Он заставил себя улыбнуться:

— Все в порядке. Небольшое дело, требующее моего внимания. Извини меня, пожалуйста.

Покинув гостиную, он прошел в свой кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Его руки дрожали, когда он ломал безошибочно узнаваемую печать сыщика с Боу-стрит. Нашел ли тот Гаспара?

Откинув назад голову, Остин на мгновение закрыл глаза. То, что он сейчас прочитает, может дать ему так давно ожидаемые ответы. До боли сжав челюсти, он развернул записку и с волнением быстро пробежал ее глазами:




«Ваша светлость!

У меня есть нужные вам сведения. Согласно нашей предварительной договоренности, буду ждать вас у развалин на северной границе ваших владений.

Джеймс Кинни».




Остин еще раз перечитал короткое послание, сжимая бумагу с такой силой, что сам удивился, как она не разорвалась у него в руках. Кинни был наилучшим сыщиком, какого только могли предложить на Боу-стрит. Он не поехал бы ночью в Брэдфорд-Холл, если бы ему не нужно было сообщить нечто очень важное.

Заперев записку в ящике стола, Остин вышел из кабинета и поспешно спустился по задней лестнице. Он выскользнул из дома и, стараясь держаться в тени, быстрым шагом направился к конюшне. Когда он приказал Мортли-ну оседлать Миста, конюх посмотрел на небо и почесал в затылке.

— Вы уверены, что хотите ехать, ваша светлость? Похоже, будет гроза — мои больные суставы никогда не ошибаются.

Остин взглянул на небо, но увидел только яркую полную луну. Если даже гроза и собирается где-то, то за несколько часов отсюда. Да это и не имеет значения. Ничто не помешает ему встретиться с Кинни.

— Я хочу ехать. Не надо меня дожидаться: я сам позабочусь о Мисте, когда вернусь.

— Да, ваша светлость.

Через несколько минут Остин вскочил в седло и, прижав каблуками бока Миста, мчался в направлении руин.

Рассеянно потирая болевшие локти, Мортлин смотрел ему вслед. Весь вечер у него все сильнее и сильнее ломило суставы, и он знал, что скоро пойдет дождь. Может быть, не пройдет и часа. Наверняка герцог встречается в развалинах с какой-нибудь «шикарной штучкой» — этакое ночное свиданьице. «Хотя непонятно, почему он предпочитает для любовных дел такое неуютное место, когда в его распоряжении весь блеск Брэдфорд-Холла, — озадаченно размышлял Мортлин. — Очевидно, леди любят приключения, и поступки знатных персон непредсказуемы». Он усмехнулся и пожелал своему хозяину веселых скачек.




Элизабет вздрогнула и проснулась. Ее сердце бешено колотилось. Она была вся в поту, и хриплое, прерывистое дыхание громко раздавалось в тишине комнаты.

Опасность. Он — в опасности.

Она скинула мокрые от пота простыни. Нетерпение овладело ею, а пронизывающее ощущение беды кололо кожу, словно укусы сотни пчел.

Остин. Ранен. Истекает кровью.

Ее охватила паника, и, чтобы успокоиться, она заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть. Сидя на краю кровати, она закрыла глаза и сосредоточилась, стараясь связать туманные образы, метавшиеся в ее голове, в нечто понятное.

Каменная башня, окруженная обвалившимися стенами. Выстрел. Черная лошадь, вставшая на дыбы. Остин падает, ранен. Истекает кровью.

Смерть.

Мысли Элизабет нарушила яркая вспышка молнии и последовавший за ней оглушительный раскат грома. Она должна найти его. Она чувствовала, что он недалеко, но где именно? Сбросив ночную рубашку, она торопливо оделась, схватила свою медицинскую сумочку и, слетев вниз по черной лестнице, побежала к конюшне.




Джеймс Кинни нетерпеливо ходил среди развалин, ожидая герцога. Ему хотелось поскорее рассказать о тех невероятных, поразительных фактах, которые ему удалось узнать. За его спиной под чьими-то шагами захрустел щебень, и он резко обернулся.

— Ваша светлость, я… — Он замер, глядя на человека, вынырнувшего из тени. — Кто вы?

Вместо ответа человек прицелился из пистолета в голову Джеймса.

— Вы умеете хорошо задавать вопросы, месье, — с сильным французским акцентом произнес человек. — Особенно обо мне. Вы задавали их всему Лондону. Теперь вы сами ответите только на один, мой. Какие сведения принесли вы герцогу Брэдфордскому?

— Вы — Гаспар!

Француз шагнул к Джеймсу:

— Герцог — дурак. Он должен был хорошенько подумать, прежде чем нанимать сыщика, чтобы найти меня. Я спрашиваю еще раз, месье: какие у вас сведения? Или вы мне скажете, или умрете.

Он улыбнулся, и Джеймс вдруг понял, что перед ним безумец. И еще он понял: даже если он все расскажет, пребывание его, Джеймса, на этом свете закончилось.




Глава 8


Гром прогремел сильно и неожиданно — как выстрел.

Близкая к панике, запыхавшаяся Элизабет добралась до конюшни вскоре после полуночи. Мортлина нигде не было видно, — вероятно, он ушел спать. Она взяла первое попавшееся седло и, сгибаясь под его тяжестью, быстро оседлала Розамунду. И только выведя кобылу из конюшни, она поняла, что взяла мужское седло. Не задумываясь о приличиях, она сделала то, чего ни разу еще не делала за все время своего пребывания в Англии: задрав юбки выше колен, она села на лошадь верхом. Мышцы протестующе заныли, но она не обращала внимания на неудобства.

Повернув Розамунду, она вгляделась в тропинки, ведущие к лесу: которая из них приведет ее к Остину? Закрыв глаза, она отогнала посторонние мысли и заставила себя сосредоточиться.

«Левая. Я должна выбрать левую тропу».

Без колебаний она поехала по левой тропе. Розамунда шла по грязной дороге, а Элизабет старалась мысленно увидеть Остина. Она знала, что приближается к нему. Но не опоздает ли?

Еще один раскат грома нарушил тишину. Вспышка молнии на мгновение осветила мрачный лес.

И вдалеке Элизабет увидела ее — каменную башню из своих видений. Пустив Розамунду быстрым галопом, она направилась прямо к башне. Мелкие ветки цеплялись за ее руки, а большие — хлестали по плечам, но она почти не чувствовала боли. Упали первые капли — сначала редкие, но через считанные секунды превратившиеся в холодный колючий дождь, безжалостно колотивший по ее плечам. Она выехала из леса и, низко пригнувшись, поскакала через долину. При каждой вспышке молнии перед ней возникал силуэт башни.

Когда до нее оставалось не более тридцати футов, Элизабет остановила Розамунду и стала напряженно вглядываться в темноту. Где же Остин? Вспыхнула молния. Перед Элизабет возвышалась башня. Черная лошадь без всадника паслась у невысокой каменной стены. На земле лицом вниз лежал человек.

— Остин!

Ее сердце забилось от радости и страха. Слава Богу, она нашла его… но не слишком ли поздно?

Элизабет спрыгнула с лошади и, скользя по мокрой земле, бросилась к нему. Не обращая внимания на грязь, она упала на колени возле Остина. С трепещущим сердцем и молитвой на устах она прижала ладонь к его шее.

Кончики ее пальцев ощутили биение пульса.

От радости ее грудь стеснили рыдания, но она решительно их подавила. Не время предаваться эмоциям. Она должна определить, насколько серьезно он ранен.

Со всей возможной осторожностью она перевернула его, стараясь своим телом защитить от проливного дождя. Металлический запах крови ударил ей в нос, и сердце ее сжалось от страха. Смахнув с ресниц капли дождя, она вгляделась в его лицо: глаза были закрыты, а из глубокой раны на виске сочилась кровь.

Элизабет быстро ощупала его тело в поисках других повреждений, моля Бога, чтобы Остин не оказался жертвой того выстрела, который она слышала в своем видении. Скоро ей стало ясно, что в него не стреляли, но у него на затылке она нащупала шишку размером с куриное яйцо.

Она осторожно похлопала его по лицу:

— Остин, вы меня слышите?

Он не отозвался, оставаясь пугающе неподвижным.

Снова сверкнула молния. Подняв глаза, Элизабет увидела у основания башни проем в виде арки. Она должна защитить его от дождя и оказать ему помощь. Встав на ноги, она взяла Остина под мышки и потащила. Силы небесные, он весил не меньше тонны! Слава Богу, ей надо было протащить его лишь на небольшое расстояние.

Элизабет вздрогнула, услышав его стон. Хотя она изо всех сил старалась не причинить ему боли, она понимала, что острые камни царапают его тело. От тяжести у нее заболела спина, и один раз, поскользнувшись, она упала. Сжав зубы, Элизабет дотащила его до укрытия в башне. Затем она снова выбежала под дождь и достала из-под седла Розамунды свою медицинскую сумочку. Розамунда и Мист подошли поближе к башне. Она не стала их привязывать. «Если они испугаются и убегут, — решила она, — они направятся в конюшню».

Вернувшись в башню, Элизабет опустилась на колени около неподвижного тела Остина, открыла сумочку и приступила к делу.

Прежде всего она достала маленький фонарик и зажгла его. Держа его над головой Остина, она осмотрела рану. Элизабет сразу определила, что нужно наложить швы. Но особенно ее беспокоило то, что он не приходит в сознание. Если у него внутреннее кровотечение…

Она решительно отогнала эту мысль и сосредоточила внимание на ране. Сдержанное спокойствие вернулось к ней. Элизабет прекрасно знала, что надо сделать. И сделать немедленно.

Вынув из сумочки две маленькие деревянные чашечки, она выбежала наружу и быстро наполнила их дождевой водой. Вернувшись к Остину, она старательно смешала корешки и травы.

Промыв рану и соединив края мелкими аккуратными швами, Элизабет плотно перевязала его голову длинной полоской чистого бинта.

Приложив руку к его лбу, она с облегчением почувствовала, что жара у него нет. Дышал Остин медленно и ровно. Хороший признак того, что легкие чистые и ребра не повреждены.

Ей оставалось только ждать, когда он придет в себя.

И молиться, чтобы это произошло.

Элизабет осторожно собрала свои лекарские принадлежности. Встала, чтобы растереть затекшие мышцы спины, и почувствовала, как она устала. Она потянулась, подняв руки над головой, чтобы приглушить боль в пояснице.

— Элизабет.

Голос Остина звучал как чуть слышный хриплый шепот, но ее сердце забилось от радости, когда она его услышала. Слава Богу! Забыв об усталости, она опустилась на колени и с улыбкой посмотрела на его бледное прекрасное лицо.

— Я здесь, Остин.

Он повернул голову и поморщился:

— Голове больно.

— Конечно, больно. Но по крайней мере вы пришли в себя.

Остин не был уверен, что это радует его. Острая жгучая боль пронзала его череп, и он с шумом втянул воздух. Черт, такое ощущение, будто кто-то камнем разбил ему голову. И он с трудом смог бы отыскать у себя ту часть тела, которая бы не болела. И почему, черт побери, он весь мокрый?

Его взгляд остановился на Элизабет. Вид у нее был растрепанный, что нисколько его не удивило.

— Где мы? — спросил он, медленно оглядываясь.

— В каких-то развалинах. В нижнем этаже башни.

Он посмотрел на нее, ничего не понимая:

— Почему?

— Вы разве не помните, что с вами случилось?

Остин заставил себя собраться с мыслями и внезапно все вспомнил. Письмо Кинни. Сведения. Развалины. Но Кинни так и не пришел… вероятно, из-за грозы. Он собирается вернуться домой. Рядом ударяет молния. Гром. Мист встает на дыбы. Падение…

— Гром и молния испугали Миста. Он взвился на дыбы и сбросил меня.

Остин поднял руку и поморщился, когда его пальцы наткнулись на повязку на лбу. — Что это?

— У вас на виске глубокая рана. Я ее промыла, зашила и перевязала. И еще на затылке у вас довольно большая шишка.

Черт возьми, неудивительно, что голова у него раскалывается!

— С Мистом все в порядке?

— Да. Он с Розамундой. Раз вы пришли в себя, я пойду их проверю. Я сейчас вернусь.

Элизабет вышла и возвратилась через несколько минут, ведя на поводу обеих лошадей. Она отвела их в дальний угол помещения и оставалась некоторое время там, поочередно поглаживая и разговаривая с ними, стараясь успокоить. Слушая ее, Остин закрыл глаза. Он не мог разобрать ни слова, но голос звучал тихо и ласково.

Она вернулась к нему и опустилась на колени.

— С ними все хорошо. Как вы себя чувствуете?

— Больно, и словно целый легион чертей бьет молотками по голове. Не считая этого, со мной все нормально.

Он попытался сесть, но голова у него закружилась, и к горлу подступила тошнота.

— Лежите спокойно, Остин, — сказала она и положила руку ему на плечо, не давая подняться. — Еще рано.

— Возможно, вы правы. — Закрыв глаза и стараясь не двигаться, он ждал, когда головокружение прекратится. Вскоре тошнота прошла, и Остин рискнул открыть глаза.

Элизабет сидела рядом с ним, не спуская с него глаз. Он постарался разглядеть в тусклом свете ее лицо. Спутавшиеся мокрые локоны покрывали ее плечи. В широко раскрытых глазах было беспокойство. Но подозрения не оставляли его. Как она его нашла? Не ехала ли она за ним следом? Никто не знал, что он отправился к развалинам. Единственным человеком, видевшим его, был Мортлин, и Остин отпустил его на всю ночь. Не Мортлин ли сказал ей, в каком направлении он уехал?

— Как вы нашли меня?

Она заколебалась, затем ответила, глубоко вздохнув:

— Я проснулась, потому что вы привиделись мне. Я знала, что вы в опасности. Я видела вас. Раненого. Истекающего кровью. Около какой-то каменной башни. Я оделась, оседлала Розамунду и предоставила моему инстинкту вести меня… к вам.

Недоверчивая ухмылка должна была бы появиться у него на губах, но… Честность и тревога сияли в ее глазах, как маяки в бурю. Какими бы безумными ни казались ее слова, Остин понял, что не может отмахнуться от них. Хотя, безусловно, должно существовать и другое… разумное объяснение.

— Вы видели в конюшне Мортлина?

— Нет. Ведь было за полночь. Он, должно быть, уже ушел спать.

За полночь? Он уехал из дома чуть раньше десяти, а, по словам Каролины, Элизабет ушла на полчаса раньше. Если она оставалась в постели… как она могла узнать, где он? И что произошло? Разве только она действительно обладает способностью видеть мысленно… Но нет, он просто не может поверить в такое необъяснимое явление. Конечно, она обладает огромной интуицией, как, впрочем, и его мать: когда он был ребенком, она всегда чувствовала, если ее дети что-то натворили. А Розамунда знает тропинки, ведущие к развалинам…

Но обо всем этом он подумает потом, когда будет чувствовать себя лучше. Когда его голова не будет так сильно болеть. И все же одно было верно. Элизабет, бесспорно, спасла ему жизнь. Кто знает, сколько времени пролежал бы он на земле, истекая кровью, если бы не появилась она! Она не только каким-то образом нашла его, но и залечила его раны.

— Я ваш должник, Элизабет, и должен поблагодарить вас.

У нее на лбу обозначилась морщинка, а глаза сердито сверкнули.

— Пожалуйста. Однако если бы вы прислушались к моему предупреждению и не поехали ночью, этого бы не случилось.

Он замер. Боже, она же предупреждала его… говорила об опасности.

«Черт побери, я должен держать себя в руках. Это всего лишь совпадение. Всегда рискуешь покалечиться, когда в темноте ездишь верхом».

— Что на вас нашло, что вы вдруг отправились ночью верхом? — спросила она.

Остин колебался, стоит ли говорить ей правду, но решил сказать, чтобы увидеть ее реакцию. Пристально глядя на нее, он ответил:

— Я нанял сыщика с Боу-стрит для того, чтобы он собрал сведения об одном французе, которого я видел с Уильямом незадолго до его смерти. Сыщик кое-что узнал, и мы должны были встретиться здесь, в развалинах.

— Должны были встретиться?

— Он так и не появился, вероятно, задержался из-за грозы. Но я уверен, что он постарается связаться со мной как можно быстрее.

Наверное, если бы она знала что-нибудь о Гаспаре или о его связи с Уильямом, она выдала бы это своим видом — встревоженным, виноватым или, может быть, недоверчивым. Но уж конечно, не выглядела бы разгневанной.

— Сохрани нас Бог! — вскипела она. — Можете вы мне объяснить, почему было необходимо встречаться с этим человеком вне дома? Верхом на лошади? Во время грозы? Вы никогда не слышали, что существуют гостиные? — Элизабет замахала на него руками. — Ладно. Даже и не пытайтесь объяснять. Просто счастье, что ваша ослиная голова оказалась такой крепкой, а то ведь вы могли и погибнуть.

Проклятие, он должен проучить эту женщину за непочтительность! Остин открыл рот, но, прежде чем он успел что-либо сказать, она заметила:

— Хорошо еще, что вас не застрелили.

Он удивленно посмотрел на нее:

— Застрелили?

— Да. В своем видении я определенно слышала выстрел, но думала, что это гром… И в то же время чувствовала дыхание смерти. Очень сильно. — Ее лицо помрачнело. — Вы уверены, что это гром испугал Миста? Это не мог быть выстрел?

«Нет», — готово было сорваться с губ Остина, но что-то в ее лице остановило его, и он задумался над вопросом.

— Все произошло так быстро. Я помню молнию, раскат грома… затем я падаю. Кажется маловероятным, чтобы кто-нибудь охотился во время грозы.

— Да, наверное, так. Очевидно, я ошиблась.

— Очевидно. — Он кашлянул. — И я не упрям как осел.

Элизабет подняла бровь, демонстративно подчеркивая свое сомнение.

— Я думаю, то, что вы лежите здесь раненый, доказывает именно это. Впрочем, если вы предпочитаете, чтобы я называла вас упрямым как баран, буду рада оказать вам эту любезность.

— Я не предпочитаю, но…

— Я отказываюсь спорить с раненым, — перебила она. — Вам холодно?

— Холодно?

— Да. Это американское слово, означающее «не тепло». Вы промокли до нитки, а мне нечем вас укрыть.

Остин не сразу вспомнил, что действительно весь мокрый. Взглянув на Элизабет, он увидел, что она тоже промокла: платье прилипло к ее телу, словно было нарисовано на нем. Он устремил взгляд на ее грудь и отчетливо видимые острые соски.

Огонь пробежал по его телу.

— Нет, мне не холодно.

И действительно, с каждой минутой ему становилось все теплее. Словно зачарованный, он смотрел, как с каждым вздохом поднимается и опускается ее грудь. Он поднял глаза, и от того, что он увидел, у него перехватило дыхание. Тусклый свет фонаря освещал ее великолепные волосы. Масса ничем не заколотых локонов падала на ее плечи и атласным покрывалом спускалась по спине, достигая каменного пола, на котором она стояла на коленях. Остин тут же представил ее в своей постели, обнаженную, прикрытую только своими необыкновенными волосами, с улыбкой на соблазнительных губах.

Ее соблазнительные губы… Он посмотрел на них и, вопреки боли, которую он чувствовал во всем теле и которая ударами обрушивалась на голову, его охватила волна вожделения и страсти.

И в тишине раздался мучительный стон, который он не сумел сдержать.

— Очень больно?

Он скрипнул зубами и закрыл глаза.

— Вы и представить себе не можете.

Элизабет отодвинулась, и он услышал, как она что-то делает неподалеку от него. Он попытался усилием воли приглушить непроходящее желание. Представил себе, что она безобразна; убеждал себя в отчаянии, что не выносит запаха сирени. Все было бесполезно. Желание нарастало, и он снова застонал.

— Я хочу, чтобы вы выпили это, — сказала она. Остин открыл глаза. Она сидела рядом с ним и протягивала деревянную чашечку.

— Что это?

— Всего лишь смесь трав, корешков и дождевой воды. — Элизабет осторожно приподняла его голову, чтобы он мог пить. — Это облегчает боль. Слишком опасно пытаться добраться до дома, пока не прекратится дождь. А пока вам надо отдохнуть и набраться сил.

Существовало только одно средство для облегчения этой боли, и его не было в этой чашечке, но Остин выпил, потому что ее глаза дали ему понять, что возражений она не потерпит, а он слишком устал, чтобы спорить.

— Фу, — произнес он поморщившись, когда Элизабет опустила его голову, — никогда не пил такого отвратительного пойла.

— Оно и не должно быть вкусным. Оно должно быть полезным для вашего здоровья.

От горечи эликсира по его телу пробежала судорога.

— Наверняка эта гадость мне не поможет… — Но едва он произнес эти слова, как странная слабость овладела им, напряженные мускулы расслабились, боль утихла.

Остин посмотрел на нее и был поражен непритворной нежностью и беспокойством, которые увидел в ее глазах. Он не помнил ни одной женщины, кроме Каролины и матери, которая когда-либо смотрела на него с такой нежностью. Не в состоянии удержаться от желания коснуться ее, он поднял руку и погрузил пальцы в ее мокрые локоны. Каштановые пряди словно шелк ласкали его кожу.

— У вас красивые волосы. — Удивление, мелькнувшее в ее глазах, заставило его добавить:

— Конечно, многие говорили вам об этом.

— Да нет. Боюсь, что слово «красивый» и мое имя редко встречались в одной фразе.

— Красивые, — повторил он. — Мягкие. — Остин обвил прядью ее волос палец, поднес к лицу и вдохнул. — Сирень.

Элизабет беззвучно ахнула, и он подумал: что же она почувствует, если он коснется не только ее волос? Так ли перехватит у нее дыхание, если он проведет рукой по ее телу?

— Я сама приготовляю сиреневую туалетную воду, — прошептала она, не сводя с него широко раскрытых глаз. Остин снова вдохнул, впитывая ее аромат.

— В садах Брэдфорд-Холла цветет много сирени. Пожалуйста, рвите ее без стеснения, сколько бы вам ни потребовалось для вашей туалетной воды.

— Спасибо. Вы очень добры.

«Нет, я не добр. Добрый не стал бы думать, как бы побыстрее сорвать это мокрое платье с твоего тела. Добрый не стал бы представлять тебя голой, трепещущей от желания».

Он крепко сжал веки, чтобы прогнать чувственные образы. Добрый человек заставил бы себя подняться и отвезти Элизабет домой прежде, чем обнаружат ее отсутствие. Прежде, чем ее репутация будет погублена. Прежде, чем она поддастся желанию, безжалостно обжигающему его словно языки пламени. Нет, добрым он не был.

Остин осторожно потянул ее за прядь, обвивавшую его палец.

— Иди сюда.

Элизабет подвинулась.

— Ближе.

Она подвинулась еще, пока ее скрытые юбкой ноги не прижались к его боку.

— Ближе.

Ее глаза насмешливо блеснули.

— Остин, если я подвинусь еще, то окажусь по другую сторону от вас.

Он запустил руку в ее волосы и медленно притянул к себе ее голову.

— Губы. Ближе. Скорее.

Ее веселость исчезла, и она с трудом перевела дыхание.

— Вы хотите поцеловать меня.

Он остановился и заглянул ей в глаза — глаза, полные тревоги и желания.

«Я хочу владеть тобой. Безумно хочу».

— Да, Элизабет, я хочу поцеловать тебя.

— Вы должны отдохнуть. И я не хочу сделать вам больно.

— Тогда иди сюда.

Остин снова притянул ее к себе, и их губы встретились. Его сердце заколотилось, и он чуть не рассмеялся над самим собой. Черт, он едва дотронулся до нее, а его сердце уже готово выпрыгнуть из груди. Черт побери, что бы с ним стало, если б он увидел ее обнаженной?

«Я бы занимался с ней любовью, медленно, целыми часами. Потом снова занимался бы любовью. И снова. И снова».

— Остин.

Он почувствовал на губах ее теплое дыхание и едва сумел подавить стон. Все глубже погружая пальцы в ее роскошные волосы, он все сильнее прижимался к ее губам.

Почувствовав прикосновение его языка, Элизабет с легким вздохом раскрыла губы, и он ощутил тонкий аромат земляники. Остин еще никогда не целовал женщину, чей поцелуй был бы так сладок, чья кожа была бы так нежна, — женщину, близость с которой была бы так желанна, что ему не хотелось потерять ни одной капли нежного аромата, исходящего от ее кожи.

Она положила руки ему на плечи и дотронулась до кончика его языка, разжигая в нем страсть. Крепко обхватив ее за талию, он притянул ее к себе. Ее груди плотно прижимались к его груди, даже через одежду заставляя его кожу пылать.

Поцелуй, перемежавшийся страстными вздохами и стонами наслаждения, длился бесконечно. «Еще один… только еще один — и довольно… И я почувствую, что насытился ею», — продолжал убеждать себя Остин.

Он никак не мог полностью ощутить ее близость, полностью вкусить наслаждение. Его руки беспокойно гладили ее спину: сначала они перебирали ее шелковистые волосы, затем опустились до талии, обхватили округлые ягодицы, — и он еще крепче прижал ее к себе. Ему хотелось перевернуться и оказаться сверху, но охватывавшая его усталость с каждой секундой все больше овладевала им. Его мышцы расслабились, и он почувствовал себя беспомощным, точно новорожденный младенец.

Элизабет тихо вздохнула и отстранилась от него. Веки его закрывались, он постарался поднять их, но не смог.

— Я так устал, — прошептал он.

— Просто отдохните. Когда проснетесь, я буду рядом.

Остин хотел ответить, но был не в состоянии шевельнуть губами. Забытье, словно бархатное одеяло, накрыло его. Элизабет смотрела, как сон одолевает его. Она понимала, что его тело нуждается в отдыхе, но надо было следить за ним и будить время от времени, чтобы убедиться, что он спит здоровым сном, а не пребывает в беспамятстве, вызванном раной на его голове. Она наблюдала, как ровно и ритмично поднимается и опускается его грудь, и, положив руку на его лоб, ощутила, что он сухой и холодный: и то и другое было верными признаками нормального сна.

Обрадованная, она осторожно провела кончиками пальцев по его лицу. Мускулы полностью расслабились, темные ресницы бросали тени на его щеки. В уголках губ не таилось ни печали, ни горечи, и он выглядел умиротворенным. Она поправила прядь черных как вороново крыло волос, упавшую на повязку на его лбу, и ей показалось, что он похож на беззащитного ребенка.

Элизабет внимательно посмотрела на него и чуть не рассмеялась над собой: нет, в этом мужчине не было ни капли ребяческого.

Его широкая грудь ровно вздымалась во сне, приковывая ее внимание к темным волосам, видневшимся в расстегнутом вороте рубашки. У нее возникло неодолимое желание дотронуться до него, такое соблазнительное…

«Боже мой, я чуть снова не потерпела неудачу, я чуть не потеряла тебя». То страшное видение, в котором он без сознания лежал на земле, опять промелькнуло перед ней. «Мои видения… Я всегда считала их не более чем неприятностью, мешавшей мне быть такой, как все. Но сегодня я благодарю за них Бога, потому что они помогли мне спасти тебя. Я больше не позволю, чтобы с тобой что-либо случилось. Клянусь!»

Гроза продолжалась. Элизабет бодрствовала, наблюдая за Остином. Каждые четверть часа она проводила рукой по его лицу, пока он не открывал глаза и она не убеждалась, что он в сознании. Только на рассвете она окончательно удостоверилась, что он спит здоровым сном. Усталость одолела ее, и она разрешила себе прилечь… только на минутку. На холодном каменном полу было невозможно согреться, поэтому, чтобы не замерзнуть, она свернулась калачиком под боком у Остина.

«Я только дам немного отдохнуть глазам».

Но не прошло и минуты, как она задремала. Морщинка пересекла ее лоб, что-то мешало ей уснуть. Что-то… что-то было не так в ее видении… Она была уверена, что слышала выстрел… Но утомленный мозг не мог объяснить, что тревожило ее, и усталость одолела Элизабет.




Глава 9


Солнце только взошло, когда Каролина спустилась вниз. Обычно она не вставала так рано, но щебетание птиц под окном спальни разбудило ее, а в голове теснилось слишком много мыслей, чтобы снова заснуть. Для того чтобы во всем разобраться, ей была нужна долгая прогулка в одиночестве. Но не успела она ступить на террасу, ведущую в сад, как за ее спиной раздался голос:

— Ой, какой сюрприз — встретить тебя так рано!

Каролина прикусила язык, чтобы не застонать. Тьфу, это же одна из этих проклятых дочерей Дигби — судя по писклявому голосу, Пенелопа или Пруденс. Стиснув зубы, Каролина обернулась.

Господи, все даже хуже, чем она предполагала: перед ней стояли обе. Пенелопа, прищурившись, смотрела на нее сквозь толстые стекла очков, увеличивавших ее глаза. Она напоминала Каролине жука. Жука с огромными зубами, с тремя дюжинами болтающихся локонов, похожих на колбаски, и в капоре с рюшами.

Рядом с сестрой стояла Пруденс с худым недовольным лицом. Она имела неприятную привычку постоянно открывать и закрывать рот, не произнося при этом ни слова, что придавало ей удивительное сходство с карпом, которого вытащили из воды.

— Доброе утро, Пенелопа, Пруденс, — выдавила из себя улыбку Каролина.

— Ты идешь на прогулку? — спросила Пенелопа, склонив голову набок, отчего стала похожа на кривобокого жука.

— Да. — Каролина понимала, что бесполезно пытаться избежать их общества, не приглашая с собой на прогулку, ибо они все равно сами себя пригласят. Кое-как подавив вздох, она спросила:

— Не хотите ли присоединиться ко мне?

— С удовольствием, — ответила Пенелопа. Пруденс раскрыла рот, и из него выскочило «да».

— Повезло, что мы проснулись так рано и можем пойти с тобой, — продолжала Пенелопа, — потому что ты, кажется, без провожатого.

— Действительно, — пробормотала Каролина. — «Повезло» — это как раз то слово, которое я хотела сказать.

Они спустились со ступеней, и Каролина направилась к тропе, ведущей к развалинам башни. Пенелопа пустилась в невыносимо подробное описание своих новых платьев, Пруденс же, слава Богу, помалкивала. Время от времени Каролина кивала и издавала неопределенные звуки, а вообще старалась представить себе, что идет одна.

Когда вдали показалась башня, Каролина вспомнила, сколько раз она взбиралась по осыпавшимся каменным ступеням, воображая себя дамой, попавшей в беду, а Уильям или Остин спасали ее. Иногда к их играм присоединялись Роберт и Майлс, и тогда от злых сил ее спасали уже четверо рыцарей.

Майлс. Тяжелый вздох сорвался с ее губ. Ей лучше не думать о Майлсе. Он был истинной причиной того, что она мечтала побыть в одиночестве. Она хотела попытаться забыть о нем. Но это было невозможно, даже непрерывная болтовня Пенелопы не могла отвлечь Каролину. Этот человек завладел ее мыслями и душой, и каждый раз, когда они оказывались в одной комнате, ее сердце готово было замереть навсегда.

Она с детства была влюблена в него, но есть разница между любовью и влюбленностью. Однако сейчас она не сомневалась в том, что любит его.

Каролина ругала себя, зная, что не стоит тосковать по человеку, который видит в ней всего лишь маленькую сестренку своего лучшего друга, но, сколько бы ни называла она себя дурой, сердце не слушало ее.

Тропинка вывела их из леса, и впереди показались развалины башни. Осторожно пробираясь среди камней, они почти подошли к башне, когда Каролина услышала негромкое ржание лошади.

Пруденс в изумлении раскрыла рот:

— Лошадь.

— Да, — согласилась Пенелопа. — Похоже, она в башне.

— Явно кто-то здесь прогуливается сегодня утром, — тихо сказала Каролина, удивляясь, зачем лошадь завели в башню.

— Как интересно! — сказала Пенелопа. — О-о… может быть, это твой брат, Каролина! Пойдем поздороваемся!

Каролина еле сдержалась. Господи, если Остин и в самом деле в башне, а она притащит к нему девиц Дигби, его хватит апоплексический удар. Она стала уговаривать их пойти в другую сторону, но, очевидно, возможность встретиться с герцогом подстегнула активность девиц Дигби. Они прыгали через камни, как горные козлы в период гона.

Подобрав юбки так высоко, что ее мать, увидев это, пришла бы в ужас, Каролина бросилась вслед за ними, но Дигби намного опередили ее и уже добежали до входа. Даже находясь от них в нескольких ярдах, она услышала, как ахнула Пенелопа, а Пруденс, вероятно, дважды раскрыла рот, потому что произнесла: «О! Ну!»

Оттолкнув их, Каролина прошла через ничем не закрытый арочный вход.

Прошло несколько секунд, прежде чем глаза ее привыкли к тусклому свету внутри башни. И тогда она тоже ахнула.

На каменном полу лежал Остин. Его руки обнимали Элизабет, примостившуюся на боку рядом с ним. Ее голова покоилась на его плече, а рукой она касалась его груди.

Боже милостивый, они случайно набрели на их тайное свидание! Она должна была бы испытать потрясение. Возмутиться. Почти упасть в обморок.

Вместо этого Каролину охватила бурная радость. Она не сомневалась, что эти двое идеально подходят друг другу, и, судя по сцене, открывшейся перед ней, они и сами прекрасно это поняли.

Короткое ржание привлекло ее внимание. Оторвав взгляд от спящей пары, она увидела Миста и Розамунду, стоявших в тени.

Каролина отступила назад, решив уйти незамеченной, и вдруг натолкнулась на кого-то.

— Ох! — Это была Пруденс. Боже, она совсем забыла о девицах Дигби!

Пенелопа пробралась вперед и указала пальцем:

— Это что за повязка на голове его светлости? Спорю, Что Выскочка устроила свидание, а затем ударила его светлость по голове, чтобы все подумали, что он обесчестил ее!

Она проворчала что-то еще, похожее на «и что же я до этого не додумалась?». Но внимание Каролины было приковано к Остину.

— Стойте здесь, — велела она сестрицам.

Неслышными шагами она подошла ближе. Да, ошибки не было: голова Остина забинтована. Боже милостивый, что с ним случилось? Очевидно, он ранен. Не пострадала ли и Элизабет?

Отбросив в сторону всякое смущение, она опустилась на колени возле Элизабет и осторожно потрясла ее за плечо:

— Элизабет, проснитесь.

Элизабет медленно приходила в себя; постепенно до ее сознания начал доходить голос, настойчиво повторявший ее имя. Она заставила себя приоткрыть отяжелевшие веки. Тело ее с трудом разгибалось, оно как будто окаменело.

Ее сознание мгновенно прояснилось, когда она осознала две вещи: она лежит, прислонившись к теплому телу Остина, и на нее смотрит пара широко раскрытых синих глаз.

Она села, резко выпрямившись, и отвела с лица спутавшиеся волосы.

— Каролина!

— Элизабет, что случилось? С вами все в порядке? Почему у Остина перевязана голова?

— Он упал с Миста.

У входа кто-то насмешливо фыркнул. Повернувшись, Элизабет увидела стоявших там девиц Дигби. Одна смотрела на нее прищурившись, а другая — вытаращив глаза.

Каролина дотронулась до ее руки:

— Насколько серьезно он пострадал?

— Он ударился головой и получил рану, которую потребовалось зашить. Насколько я могу судить, переломов у него нет.

Каролина заметно побледнела.

— Боже мой, а вы не пострадали?

— Нет. — Она потрогала лоб Остина и с облегчением заметила, что нет никаких признаков жара. Беспокойство мелькнуло на лице Каролины.

— Он поправится, не правда ли?

— Да. — Пытаясь успокоить Каролину, Элизабет улыбнулась. — У вашего брата исключительно крепкая голова.

— Да, очень. — Каролина заключила ее в свои объятия. — Боже мой, Элизабет! Вы спасли Остину жизнь. Я навеки у вас в долгу. Могу я чем-нибудь помочь?

— Можешь начать с того, что уберешь свое колено с моих пальцев, — раздался хриплый голос Остина. — Мне только и не хватает, чтобы у меня еще что-нибудь заболело.

Каролина поспешно отодвинулась.

— Как ты себя чувствуешь? — Она взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Рана немного болит, а в остальном все хорошо. — Он перевел взгляд на Элизабет.

Та ответила нежной улыбкой.

— Вы выглядите лучше.

— Я и чувствую себя лучше. Благодаря вам.

Их взгляды встретились и не могли оторваться друг от друга. Элизабет так хотелось коснуться его, но она сдержала себя, помня о присутствии Каролины и двух девиц Дигби. В глазах Остина читалось что-то настойчивое и властное, но она не могла понять, что именно. Отведя от него взгляд, Элизабет встала и попыталась стряхнуть листья и грязь со своего помятого платья.

— Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы отправиться домой? — спросила Каролина. — Или мне лучше вернуться и привести помощь?

Остин заставил себя обратить внимание на Каролину. Когда до него дошел смысл ее вопроса, его словно ударило. Помощь? Господи, нет! Он с усилием приподнялся и сел, на минуту закрыв глаза — ожидая, пока пройдет головокружение. Затем сделал несколько глубоких вдохов, и ему стало значительно легче.

— Ты, конечно, понимаешь, Каролина, что невозможно привести сюда кого-либо. Репутация Элизабет будет погублена. Нам надо отправить ее домой, прежде чем ее хватятся или увидят в таком неприличном виде. Сейчас же. Пока еще не слишком поздно.

Каролина кашлянула в ладошку и многозначительно кивнула в сторону арки.

Предчувствуя беду, Остин обернулся. Две молодые женщины — одна, похожая на жука в капоре, а другая — на карпа с разинутым ртом, — уставились на него.

Он со стоном закрыл глаза. Кроме прочих недостатков девицы Дигби имели отвратительное свойство появляться не вовремя.




Он собирался жениться.

Остин сидел в своем кабинете и смотрел на дверь, закрывшуюся за его матерью и леди Пенброук. Леди Пенброук была в восторге, ее перья колыхались и дрожали от радостного возбуждения. Реакция матери на это известие была более сдержанной, но Остин знал: она понимает, что жениться на Элизабет — его долг, и уважает его решение. Естественно, она надеялась, что он женится на английской девушке высокого происхождения, но он не сомневался, что мать поможет Элизабет освоиться с ее новым положением. Они с леди Пенброук пришли к согласию относительно необходимых приготовлений к свадьбе. Единственная просьба Остина состояла в том, чтобы они никому не рассказывали о своих планах, пока он не поговорит с Элизабет и официально не объявит об их помолвке.

Он провел ладонью по лицу и откинулся на спинку стула. Свадьба. Увидев в башне девиц Дигби, он в ту же минуту понял, что должен будет жениться на Элизабет. Она спасла ему жизнь и этим разрушила свою. Разумеется, обе девицы Дигби поклялись, что ни слова не проронят о том, что видели, и он даже допускал, что такое возможно. В конце концов, эти идиотки не заинтересованы в том, чтобы он исчез с ярмарки женихов. Если только одной из них не удастся заполучить его — перспектива, заставившая Остина содрогнуться и потянуться к бренди. И все же их обещание молчать не вызывало доверия.

Женитьба. Сколько лет он избегал ее! И в то же время по необъяснимой причине предстоящая свадьба его не огорчала. Он представлял себе, как некоторые в недоумении поднимут брови, узнав, что он выбрал себе в герцогини американку. Но она была племянницей графа, и он знал, что шум быстро утихнет.

И еще он прекрасно знал, черт побери, что как только будет объявлено о помолвке, те самые люди, которые сейчас пренебрежительно относятся к мисс Элизабет Мэтьюз, выскочке, приехавшей из колоний, будут наперебой стараться завоевать благосклонность будущей герцогини Брэдфордской. И хотя эта мысль вызывала у него отвращение, он не мог подавить чувства мрачного удовлетворения, которое сейчас испытывал. Никто больше не посмеет произнести недоброго слова в ее адрес без того, чтобы не навлечь на себя его гнев.

Перед ним возник образ Элизабет. Элизабет вываливается из кустов. Сидит под огромным дубом. Рисует его портрет. Сползает с седла. Вся покрыта грязью. Улыбается. Смеется. Дразнит его.

Его губы растянулись в улыбке. Несмотря на то что нельзя было отрицать, что это брак по расчету, цель которого — спасти ее от позора, он подозревал, что его супружеская жизнь отнюдь не будет скучной.

И конечно, законный брак позволит ему спать с ней. От одной мысли об этом его сердце забилось чаще. Остин представил ее в своей постели: прекрасные волосы рассыпались вокруг нее, руки призывно тянутся к нему. Эта сторона брака будет очень… приятной.

Ему оставалось только сделать предложение.




Когда в конце дня по его приглашению к нему в кабинет вошла Элизабет, Остина позабавило, как внимательно она его осмотрела.

— Как вы себя чувствуете? — озабоченно спросила она. — Вам бы следовало отдохнуть.

— Чувствую себя прекрасно — благодаря вам. — Он улыбнулся и был вознагражден нежным розовым румянцем, вспыхнувшим на ее лице.

— Ваша рана не беспокоит вас? Я могла бы приготовить лекарство.

Он вспомнил отвратительный вкус ячменного отвара, который она давала ему в последний раз, и едва сдержал дрожь.

— Почти не болит. То, что вы приготовили, сотворило чудо.

— Очень рада. — Она изучающе вгляделась в его лицо и перевела глаза на повязку на лбу. — Какое счастье, что у меня такие крепкие нервы, а то вы могли бы напугать меня до смерти. — Снова встретив его взгляд, Элизабет быстро добавила:

— Но об этом мы уже говорили. Насколько я поняла, вы желаете обсудить со мной что-то.

Остин колебался, не зная, как ему приступить к делу. Обычно он не лез за словом в карман, особенно в разговоре с женщиной, но он никогда раньше не делал предложения.

Он прокашлялся.

— Не сомневаюсь, что вы понимаете: то, что произошло вчера вечером, и то, что нас застали вместе сегодня утром, существенно повлияло на вашу репутацию.

Элизабет удивленно подняла брови:

— Неужели девицы Дигби уже распускают сплетни вопреки своему обещанию молчать? Когда мы вернулись домой, Каролина буквально заперла меня в своей спальне и отказалась обсуждать со мной случившееся, пока мы с вами не поговорим. Если назревает скандал, то мы, конечно, сумеем рассеять всякие слухи. Тем более что между нами ничего не было.

— В самом деле? — Он протянул к ней руку и провел кончиками пальцев по бледным веснушкам, золотившимся на ее носу. — Мы целовались. — Остин понизил голос до хриплого шепота. — Мы провели ночь наедине. Нас застали в объятиях друг друга.

Кровь прилила к ее щекам.

— Вы были ранены, и я помогла вам. То, что мы провели ночь вместе, не имеет никакого значения, и к тому же у нас не было другого выхода. Ясно, что любой это поймет.

— Никто не поймет, Элизабет. И особенно ваша тетушка.

— О Боже! Неужели разразился скандал?

— Нет.

— Тогда тетя Джоанна не…

— Она знает.

— Знает? Откуда вам это известно?

— Я рассказал ей.

Она посмотрела на него с возмущением:

— Оказывается, нам надо было беспокоиться не о том, что языки развяжутся у девиц Дигби. Что именно вы ей рассказали?

— Правду. Что мое состояние, с грозой в придачу, заставило нас провести ночь в развалинах. Наедине.

— Тетя Джоанна ужасно расстроилась?

— Нет, так как я заверил ее, что никакой скандал вас не коснется. Признаюсь, она была весьма довольна моим решением.

— Каким решением?

— Мы с вами поженимся.

Казалось, Элизабет от изумления приросла к месту. Она смотрела на него, и целую минуту в кабинете стояла мертвая тишина. С каждой секундой биение его сердца становилось все медленнее, а его удары — все тяжелее и больнее. Наконец она заговорила:

— Вы, должно быть, шутите.

Наступила очередь Остина с изумлением смотреть на нее. Он не знал заранее, каков будет ее ответ, но ему и в голову не приходило, что она примет его слова за шутку.

— Уверяю вас, я говорю совершенно серьезно, — холодно произнес он. — Когда вы будете моей женой, никто и слова не посмеет сказать против вас. Каким-либо ухаживанием, которым я должен был бы заняться до свадьбы, придется пренебречь, потому что бракосочетание состоится немедленно.

Элизабет сжала руки.

— Остин, я глубоко ценю ваш благородный жест, но уверена, в таких радикальных мерах нет необходимости.

— Такие меры абсолютно необходимы. Если вы предпочитаете отмахнуться от урона, нанесенного вашей собственной репутации, подумайте о леди Пенброук. Вы хотите посмотреть, как в обществе ее подвергнут остракизму?

— Конечно, нет! Я не видела от тети Джоанны ничего, кроме доброты.

— И вы могли бы отплатить ей за эту доброту, подставив под удар ее положение в свете?

Глаза Элизабет расширились, выражая переполнявшую их тревогу.

— Нет! Но…

— В таком случае брак — единственный способ защитить вас и ее, — заявил Остин, удивленный и в то же время раздосадованный ее явным нежеланием выходить за него замуж.

В ее золотисто-карих глазах он увидел такое мучительное беспокойство, словно он не предлагал ей выйти за него замуж, а, вымазав дегтем, собирался обвалять в перьях, как это делают в Америке. Эта неожиданная мысль рассмешила его, погасив недовольство — не ею, а собой и своими сомнениями. Ему никогда не приходило в голову, что однажды придется уговаривать женщину стать его женой.

Один лишь взгляд на лицо Элизабет убедил его, что именно это он и должен будет сейчас делать.

Слегка насмешливым тоном он заметил:

— Выражение вашего лица, которое можно охарактеризовать как обеспокоенное, показывает: вы не учитываете тот факт, что брак со мной принесет вам определенную выгоду.

Это высокомерное заявление прозвучало для нее как пощечина.

— Выгоду?

— Да. Это английское слово означает «хорошие вещи». Например, вы станете герцогиней.

Ее лицо побледнело.

— Я не хочу быть герцогиней.

Остин мог бы поставить на кон свою жизнь против шанса когда-нибудь услышать из уст женщины подобные слова. Прежде чем он собрался с мыслями, Элизабет в волнении заходила по комнате.

— Вы, конечно же, видите, что я совсем не пользуюсь успехом в свете и из меня выйдет никудышная герцогиня, — сказала она. — Люди смеются надо мной, укрывшись за горшками с пальмами. Я неуклюжа. Я не разбираюсь в моде. Я скверно танцую. И если вы этого не заметили, я ужасно высокая.

Остин сжал челюсти.

— Никто не будет смеяться над герцогиней Брэдфордской. Если хочет, чтобы его зубы остались целы. Что касается остального, то вы легко научитесь танцевать и разбираться в моде. В обществе вашей тетушки, моей матери и Каролины вы узнаете даже больше, чем вам бы хотелось.

Элизабет остановилась, повернулась к нему, и слабая улыбка появилась на ее губах.

— Я вижу, вы большой мастер решать проблемы. Как, вы полагаете, мы исправим мой рост?

Он погладил подбородок, делая вид, что задумался над ее вопросом.

— Лично мне очень удобно, что не надо наклоняться, чтобы поцеловать вас, и, если вы этого не заметили, я выше вас.

Ее глаза затуманила нежность.

— О, Остин, вы действительно удивительный человек. Ведь вы таким образом жертвуете собой, но я просто не могу допустить этого. Я никогда в жизни не захочу поставить вас и вашу семью в затруднительное положение.

Он с трудом скрывал изумление: она думала не о себе — она думала о нем. И как ни странно, все, бывшее в ее глазах недостатками — неловкость, неумение танцевать, отсутствие интереса к моде и рост, — являлось частью того, что он находил в ней необыкновенным, очаровательным и интересным. А то, что она не собиралась принять предложение человека, которого называют самым выгодным женихом Англии, искренне изумляло его.

И все сильнее укрепляло его решимость добиться своего.

А что касается неприятностей, которые она боялась навлечь на семью Брэдфордов, то она не могла бы совершить ничего хуже того, что сейчас держал в секрете Остин, — тайны, способной разрушить жизнь всей семьи.

— Вы не хотите ставить меня в затруднительное положение и все же делаете это, отказываясь принять мое предложение, — сказал он. — Все подумают, что я бессовестный распутник: обесчестил вас, а теперь отказываюсь жениться. — Он подавил в себе чувство вины за то, что злоупотребляет ее добрым сердцем, и добавил:

— В конце концов, меня выбросят из общества, и я буду вынужден уехать на континент.

— О, Остин! Я…

Он дотронулся кончиком пальца до ее губ:

— Выходи за меня замуж, Элизабет.

Он нетерпеливо ждал ее ответа. Ждал, как он с удивлением заметил сам, затаив дыхание.

Элизабет смотрела на его невероятно прекрасное лицо, ставшее таким серьезным, и сердце у нее таяло. Его предложение снова и снова звучало в ее голове: «Выходи за меня! Выходи за меня! Выходи за меня!»

Боже милостивый, как она может сказать ему «нет»? Как смогла бы любая другая женщина сказать ему «нет»? Даже если бы она не думала о возможных неприятностях для него или тети Джоанны, разве могла она отказаться от своего чувства к Остину? Она любила его. Она хотела помочь ему. Защитить его. Какая еще опасность угрожает ему в будущем? И — понимает он или нет — она нужна ему.

Но он не любит ее. Он предлагает ей выйти за него лишь для того, чтобы спасти ее репутацию и сохранить свою честь.

Печаль охватила ее, но даже сейчас где-то внутри звучал тоненький голосок надежды.

«Может быть, он не любит меня сейчас, но если я смогу узнать что-нибудь об Уильяме, доказывающее, что он жив, или узнаю что-либо о французе… если я сумею помочь Остину обрести душевный покой, тогда, может быть, он полюбит меня. Так же, как я люблю его».

Возможно ли это? Может ли он полюбить ее? Совершенно очевидно, что он мог бы выбрать любую из прекрасных модных светских женщин, вращавшихся в его кругу. Элизабет с болью в сердце признавала, что ни в чем не может равняться с ними.

Но, делая ей предложение, Остин приносит ради нее огромную жертву. От сознания чудовищности этой жертвы у нее перехватило дыхание. Господи, он согласен провести с ней всю оставшуюся жизнь! Конечно, такое предложение он не мог сделать не подумав. Значит, он все-таки должен любить ее, хотя бы самую малость.

Разве не так?

Это не то, чего бы ей хотелось, но это начало.

Было бы глупо отказываться от предложения человека, которого она любит, а ей не хватало искушенности, а не ума. Ответ был только один. Но прежде чем она успела открыть рот, он заговорил с нескрываемой холодностью в голосе:

— Должен заметить, ваше затянувшееся молчание несколько… унизительно. Я ждал двадцать девять лет, прежде чем принести себя на алтарь супружества, Элизабет. Вы собираетесь отказать мне?

Господи, он и в самом деле выглядит… встревоженным! Ее губы растянулись в улыбке. Она хотела скрыть ее, но не сумела.

— Я всегда мечтала дать сокрушительный отпор любвеобильному поклоннику.

Остин увидел ямочки, заигравшие на ее щеках, услышал ее шутливый тон и заставил себя расслабиться. Он приблизился к ней почти вплотную. И, взяв ее руки в свои, слегка прикоснулся губами к ее щеке.

— Понятно. А если бы я стал любвеобильным? — Он вдохнул нежный аромат сирени и осторожно прикусил мочку ее уха.

— О! — Дрожь наслаждения пробежала по ее телу, удовлетворив его мужскую гордость. — Ну, в таком случае, полагаю, я бы…

Ее голос утонул в небытии, когда он стал целовать ее гибкую шею. Она откинула назад голову, чтобы ему было удобнее, и он дотронулся языком до ямочки на горле, где учащенно бился пульс. Ее гладкая как шелк кожа была пропитана ароматом цветов и горячего солнца. Как ни у одной другой женщины.

Подняв голову, он не отрываясь смотрел на ее милое раскрасневшееся лицо. Глаза ее были закрыты, губы влажны и полуоткрыты, дыхание прерывисто.

— В таком случае вы бы?.. — напомнил он.

Она подняла веки и посмотрела ему в глаза. Нежность и ласка, сиявшие в глубине ее выразительных золотисто-карих глаз, потрясли его. Он не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь раньше смотрел на него таким взглядом. Теплая волна пробежала по его словно пробудившемуся телу.

Нерешительная улыбка появилась на ее губах.

— Я бы смягчилась и вышла за вас замуж.

Невероятное ощущение, которое можно было бы назвать огромным облегчением, буквально пронзило его.

— Это означает «да»?

— Да.

Слава Богу! Незнакомое ранее чувство охватило его. Но Остин не стал задумываться над этим. Вместо этого он заключил Элизабет в свои объятия. Его губы так сильно и требовательно прижались к ее губам, что у обоих остановилось дыхание. Его губы жадно ласкали ее, язык проникал в бархатную теплоту рта. С тихим вздохом она приникла к нему и с такой страстью ответила на поцелуй, что он утратил способность сдерживать себя. «Господи, я не могу больше ждать, когда эта женщина станет моей!»

Остин шептал ее имя, погружая пальцы в ее шелковистые волосы, а его губы не отрывались от ее рта, язык словно впитывал сладость ее ароматной теплоты, пока боль в его теле не стала невыносимой. Пусть все летит к чертям, он хотел ее. Сейчас же. Хотел, чтобы она была под ним, над ним, чтобы она была рядом…

— Я не помешал? — раздался у дверей насмешливый голос.

Остин замер и едва сдержался, чтобы не выругаться. Проклятие! Роберт отсутствовал два месяца. И уж конечно, младший брат мог бы задержаться еще на пару минут.

Подняв голову, Остин посмотрел на испуганное, густо покрасневшее лицо Элизабет. На ее распухшие от поцелуев губы. Роберт заплатит за свое внезапное вторжение. И очень дорого.

Элизабет попыталась выскользнуть из его объятий, но он еще крепче прижал ее к себе.

— Все в порядке, — шепнул он. — Это всего лишь мой брат.

Не выпуская ее из рук, он повернулся и посмотрел на Роберта убийственным взглядом:

— Я вижу, что, развлекаясь в Европе, ты забыл, зачем закрывают двери.

— Вовсе нет, — ответил Роберт, с жадным любопытством уставившись на Элизабет. — Я стучал. Даже несколько раз. Ты, очевидно, был слишком… гм… занят, чтобы слышать стук. Я уже собирался вернуться в гостиную, когда ясно услышал за дверью стон. Естественно, я испугался, что ты в опасности, и вошел. — На его лице играла дьявольская усмешка. — Совершенно очевидно, что причин для беспокойства не было. — Он кашлянул. — Итак, ты не собираешься познакомить меня с этой прекрасной молодой леди?

Остину с большим удовольствием хотелось бы познакомить его с кустом бирючины под окном. Причем головой вниз. Однако благоразумие помешало ему сделать это.

— Элизабет, разрешите вам представить моего брата Роберта, молодого человека, не отличающегося тактичностью или понятием о времени. Роберт, это мисс Элизабет Мэтьюз… моя невеста.

— Рад познакомиться… — Слова Роберта замерли у него на губах, брови в изумлении взлетели. — Ты сказал «моя невеста»? То есть вы помолвлены? И женитесь?

Кипевшее в Остине раздражение значительно утихло при виде ошарашенного выражения лица Роберта.

— Роберт, твое владение языком и твои дедуктивные способности всегда были источником гордости нашей семьи.

Не говоря ни слова, Роберт подошел к Элизабет и опустился перед ней на одно колено. Прижав руку к сердцу, он произнес:

— Моя дорогая леди. Для меня истинная честь познакомиться с вами. И я на всю жизнь благодарен вам за то, что вы изъяли моего брата с ярмарки женихов. Возможно, теперь другой — бедный неудачник без титула, а именно я — получит шанс быть замеченным красивой женщиной. Я уж не надеюсь, что у вас дома имеется еще одна, подобная вам… Сестра, может быть? Кузина? Тетушка? Бабушка?

Элизабет, с горящими от смущения щеками, взглянула на молодого человека, склонившегося перед ней. Насмешливые синие глаза смотрели на нее с лица, похожего на лицо Остина. Но если внешность Остина выражала твердость характера, сдержанность и серьезность, то его младший брат казался мягче, более открытым и веселым. Несмотря на крайнее смущение, она не смогла не ответить на его заразительную улыбку.

— Рада познакомиться с вами, лорд Роберт, — сказала она, приседая в неловком реверансе, что ей нелегко было сделать, поскольку рука Остина по-прежнему обнимала ее за талию.

Роберт поднялся на ноги и поклонился ей.

— Вы должны называть меня просто Робертом. И я очень рад. — Повернувшись, он протянул руку Остину. — Поздравляю, брат. Желаю тебе счастья.

Остин наконец отпустил талию Элизабет. Он пожал руку Роберта.

— Спасибо, Роберт. И поскольку ты появился так неожиданно, я бы хотел воспользоваться случаем и попросить тебя быть моим шафером.

— Буду счастлив. — Роберт весело улыбнулся Элизабет. — Я всегда знал, что я человек достойный. Очень приятно слышать, что Остин наконец это признал. Так вы сказали, что у вас есть сестра?

— Боюсь, что нет, — ответила она.

— Как всегда, не везет. — Он с удрученным видом покачал головой и, подойдя к столу, налил себе бренди. — Когда же свадьба?

Элизабет собиралась сказать, что не знает, но Остин ее опередил:

— Послезавтра.

Элизабет лишилась дара речи.

Послезавтра.

Роберт удивленно посмотрел на Остина:

— Твоя нареченная, кажется, немного… э… удивлена этим известием? Я плохо разбираюсь в таких вещах, но думаю, что обычно даме сообщают, когда состоится свадьба.

— Я как раз собирался обсудить с ней это, когда ты вломился сюда.

Глаза Роберта лукаво блеснули.

— В самом деле? Так вы именно этим собирались заняться? А мне показалось…

— Роберт.

Одного слова, произнесенного ледяным тоном, было достаточно. Роберт поставил бокал и поднял руки:

— Ничего не говори. Насколько я понимаю, ты боишься, что я останусь и буду потчевать тебя рассказами о своих заграничных приключениях, но я действительно должен идти. Я приехал всего час назад, едва поговорил с матушкой и обещал встретиться с ней в гостиной перед обедом.

— Я еще не объявлял о помолвке, Роберт.

— На моих устах печать. — Подойдя к Элизабет, Роберт взял ее руку и поцеловал пальцы. Какой-то образ мелькнул у нее в голове, и на секунду ей показалось, что она заглянула в его душу.

— Надеюсь увидеть вас за обедом, — произнес он; в его глазах Элизабет прочла искреннее дружелюбие.

— Благодарю вас.

Роберт направился к двери с легкой неспешной грацией, так не похожей на целеустремленную походку Остина. Перед тем как закрыть за собой дверь, он подмигнул, заставив Элизабет залиться румянцем.

Она ждала, что Остин заговорит, но он смотрел на закрытую дверь с таким гневом, которого хватило бы, чтобы прожечь в дереве дыру. Наконец она сказала:

— Ваш брат очень забавен.

— Он просто несносен.

— Он любит вас.

— Он… — Остин обернулся и посмотрел на нее:

— Что вы сказали?

— Он любит вас. Он весь сгорает от любопытства и беспокойства за вас — из-за того, что вы решили жениться на мне.

— Беспокойства? Что заставляет вас так думать?

«Я коснулась его. Я это почувствовала».

— Несмотря на его шутки, он явно обеспокоен, правильное ли решение вы приняли. Я многое поняла, наблюдая за вами обоими. Интересно, сознаете ли вы оба, насколько похожи.

Ее слова удивили его.

— Похожи? Мы с Робертом совсем не похожи.

«О нет, я знаю, что похожи. В душе. Там, где это имеет значение».

Она не стала спорить и наклонила голову:

— Возможно, вы правы. Ведь вы серьезный человек, а Роберт — легкий, жизнерадостный.

— Не уверен, что «жизнерадостный» — то слово, которым бы я охарактеризовал его в данный момент, но это не важно. Нам и так есть о чем поговорить.

— Да, конечно. Остин, объясните, Бога ради, что вы имели в виду, когда сказали, что свадьба состоится послезавтра.

— То, что сказал. Я почти весь день вел переговоры с моими поверенными и добывал специальное разрешение, которое должен получить завтра. Мы могли бы назначить церемонию на завтрашний вечер, но, возможно, вам потребуется лишний день на необходимые приготовления.

— Но ведь этого времени недостаточно, чтобы подготовиться к свадьбе!

— Моей матери потребовалось бы вдвое меньше времени, чтобы устроить коронацию. Вовлеките в это свою тетушку и Каролину, и мы сможем пожениться еще до завтрака. — Взяв ее лицо обеими ладонями, он, нахмурившись, посмотрел на нее. — Я надеюсь, вы не передумаете?

У Элизабет сжало горло. Передумать? Как говорили бритты: «Не дождетесь, черт побери!»

— Конечно, нет. — Морщина на его лбу разгладилась, и она улыбнулась. — Но в отличие от вашей матери и моей тети Джоанны я согласна, что нам все-таки лучше устроить свадьбу послезавтра. — Она положила руки ему на плечи и почувствовала, как напряглись его мускулы. — Можно спросить, почему вы хотите, чтобы церемония состоялась так скоро?

Если она надеялась, что за его решением крылись романтические побуждения, то его слова развеяли эти надежды.

— Дело в простой логике. Мне нужно быть в Лондоне к первому июля, и я предполагаю пробыть там некоторое время. Если мы поженимся до моего отъезда, то вы сможете сопровождать меня в Лондон и я буду избавлен от необходимости возвращаться сюда или в имение леди Пенброук, чтобы забрать вас.

Она попыталась скрыть свое разочарование улыбкой.

— Забрать меня? Звучит так, словно я — пара домашних туфель.

— Едва ли вас назовешь домашними туфлями. — Его взгляд задержался на ее губах, и сердце ее замерло в надежде, что он поцелует ее. И снова она была разочарована, ибо он отошел от нее и направился к столу с бутылками бренди.

— Мне еще надо сделать кое-какие дела до того, как мы объявим о помолвке.

Поняв, что он отсылает ее, Элизабет кивнула:

— Конечно. Если вы извините меня, я пойду переодеться к обеду.

Она направилась к двери. Прежде чем закрыть ее за собой, она обернулась: Остин пристально смотрел ей вслед, и выражение его лица одновременно испугало и приятно взволновало ее.




Глава 10


Элизабет только что закончила переодеваться к обеду, когда в дверь ее спальни постучали.

— Войдите.

Вошла тетя Джоанна, сопровождаемая колыханием торчащих перьев и шуршанием лилового шелка.

— Дорогое мое дитя, — сказала она с широкой улыбкой на лице. Она и перья заключили Элизабет в объятия. — Разве я тебе не говорила?

— Что вы мне говорили?

Тетушка отступила на шаг и посмотрела на нее с изумлением:

— Да только то, что это дело времени, когда какой-нибудь приятный молодой человек обратит на тебя внимание. — Она раскрыла веер и замахала им так энергично, что все ее перья пришли в движение. — Я знала, что мы найдем тебе мужа, но даже я не могла предположить, что мы поймаем герцога! Ба, да когда Брэдфорд сказал мне, что хочет на тебе жениться, я чуть в обморок не упала. Не потому, конечно, что он выбрал тебя. Любой мужчина благодарил бы Бога, если бы ему досталась такая славная девушка, как ты. Но герцог! И такой молодой, такой красивый герцог. — Она наклонилась к Элизабет и доверительно добавила:

— Знаешь, в большинстве своем они старые и дряхлые.

Не дождавшись ответа, она продолжала:

— Твои родители, как и я, гордились бы тобой, дорогая. Были бы так счастливы за тебя. — Ее глаза мечтательно затуманились, и она восторженно вздохнула. — Я думаю, это даже более романтично, чем побег твоей матери с твоим отцом. Они были так влюблены друг в друга… — Она взглянула на Элизабет и нахмурилась. — Что-то случилось, дитя мое? У тебя очень расстроенный вид.

Элизабет проглотила слезы, внезапно набежавшие на глаза.

— Я только что подумала о папе и маме… как они любили друг друга. Как им хотелось, чтобы у меня был такой же счастливый брак, как и у них.

— И он у тебя будет! Только посмотри, за кого ты выходишь замуж! Как ты могла хоть на минуту усомниться в том, что будешь безумно счастлива?

Некоторое время тетушка пристально на нее смотрела. Элизабет изо всех сил старалась выглядеть безумно счастливой, но, очевидно, ей это не удалось, ибо тетушка сказала:

— Да, я вижу, ты в этом сомневаешься.

С треском захлопнув веер, она подвела Элизабет к парчовому дивану у камина. Когда они сели, тетя Джоанна попросила:

— Расскажи мне, Элизабет, что тебя беспокоит.

Элизабет посмотрела в озабоченные голубые глаза, так напоминавшие глаза ее любимой матери. Ей не хотелось портить тете Джоанне ее радостное настроение, но она не могла притворяться, будто предстоящее замужество будет браком по любви.

— Вы, конечно, понимаете, тетя Джоанна, что единственная причина, по которой герцог женится на мне, в том, что он считает, что должен это сделать.

Тетя Джоанна громко хмыкнула:

— А ты, конечно, понимаешь, что никто не сможет заставить Брэдфорда сделать то, чего он не желает делать.

— Он благородный человек и хочет спасти мою репутацию…

— Ерунда. Если бы он действительно не хотел жениться на тебе, он бы просто отказался, и ему бы все сошло с рук. Ты явно не понимаешь, сколь высокое положение он занимает в обществе… положение, которое ты, как его жена, будешь с ним разделять. — Она сжала руку Элизабет. — Будь счастлива, моя дорогая. Ты никогда ни в чем не будешь нуждаться.

Грусть сжала сердце Элизабет.

— Разве что в любви мужа.

Тетя Джоанна помахала затянутым в перчатку пальцем:

— Милочка, ни на минуту не сомневайся, что Брэдфорд безумно влюблен. Не будь он влюблен, из него и клещами нельзя бы было вытянуть предложение. А как только мужчина влюбился, он словно рыба на крючке.

— Простите?

— Ты поймала на крючок самую крупную рыбу во всей Англии, дорогая. Он уже очарован тобой. И все, что от тебя требуется, — это вытащить рыбу на берег.

Немыслимое сравнение Остина с рыбой рассмешило Элизабет.

— И как мне это сделать?

— Оставаясь самой собой, удивительной и необыкновенной. И поддерживать его интерес сама-понимаешь-где. — И тетушка выразительно заиграла бровями.

Господи, неужели тетя Джоанна собирается обсуждать анатомическое строение Остина?

— Гм… боюсь, я не очень хорошо знаю, где это сама-понимаешь-где…

Тетя Джоанна подалась вперед, и Элизабет еле увернулась от павлиньего пера.

— В спальне, — понизив голос, ответила она, к великому облегчению Элизабет. — Если ты сумеешь сделать своего мужа счастливым в спальне, его увлечение перерастет в любовь. У меня это прекрасно получилось с моим дорогим Пенброуком. Твой дядя оставался верен мне до конца своих дней. Имея теплую супружескую постель, муж не станет искать любви на стороне. — Щеки Элизабет пылали, но тетушка продолжала:

— Раз уж твоей матери (упокой Господи ее душу) здесь нет, я расскажу тебе обо всем, о чем она, как я думаю, рассказала бы тебе сама. Скажи мне, дорогая: знаешь ли ты, откуда берутся дети?

Элизабет с трудом удержалась от смеха: у тетушки был уж очень серьезный вид — она была просто переполнена решимостью выполнить свой долг.

— Тетя Джоанна, я дочь врача и выросла среди животных. Я прекрасно знаю функции человеческого тела.

— Прекрасно. Тогда ты знаешь все, что тебе нужно знать.

— Знаю?

— Да. — Она потрепала Элизабет по щеке. — Не забудь то, что я тебе сказала, и у тебя все будет великолепно.

Элизабет удивленно смотрела на нее, стараясь вспомнить, о чем же тетя Джоанна только что рассказывала.

— И если у тебя есть еще вопросы, — сказала тетушка, — спрашивай, не стесняйся. Буду рада тебе помочь. — С этими словами она встала и перебросила боа через плечо. — Пойдем, дорогая. Пора идти вниз. Я хочу сесть так, чтобы хорошо видеть леди Дигби и весь ее лошадиноликий выводок, когда Брэдфорд объявит о вашей помолвке. Понимаю, что это мелочно с моей стороны, но ведь не каждый день племянницы ловят самых завидных женихов Англии.




Элизабет подумала, что никогда прежде ей не приходилось наблюдать такое разнообразие выражений на лицах людей, какое она увидела в гостиной перед обедом, когда было объявлено о помолвке. Каролина и тетя Джоанна сияли. Мать Остина величественно улыбалась, а Роберт забавно ухмылялся и подмигивал. Лица гостей выражали самые разные чувства — от удивления до непонимания, а у леди Дигби был такой вид, словно она проглотила муху. Дочери Дигби выглядели так, будто они все вместе впились зубами в один и тот же кислый лимон. Однако как только удивление прошло, гости столпились вокруг нее и Остина, поздравляя их.

Обед проходил торжественно: все поднимали бокалы и пили за здоровье будущих жениха и невесты. Некоторые гости, намеревавшиеся уехать рано утром следующего дня, поспешно меняли свои планы, чтобы остаться в Брэдфорд-Холле и присутствовать на свадебной церемонии.

Элизабет заметила, что девицы Дигби уже переключили свое внимание на других неженатых джентльменов. Она скрыла улыбку, когда увидела Роберта между двумя девицами Дигби — те соперничали друг с другом, стараясь завладеть его вниманием. Роберт поймал взгляд сидевшей напротив Элизабет и закатил глаза к потолку. Чтобы как-то скрыть смех, ей пришлось кашлянуть в ладонь.

Однако по мере продолжения обеда ее веселое настроение угасало. Она со всевозрастающим смущением чувствовала, что все собравшиеся за этим богато накрытым столом не спускают с нее глаз. Некоторые из гостей делали это не так явно, как другие, но она испытывала тяжесть взглядов двух десятков глаз, оглядывающих ее. Оценивающих ее.

Если раньше Элизабет была объектом насмешек, то теперь она видела, что за ней наблюдают. С любопытством. И хотя она чувствовала скептицизм, скрывавшийся за некоторыми улыбками, никто, как и предсказывал Остин, не произнес ни одного недоброго слова. Джентльмен, сидевший рядом с ней, вместо того чтобы разговаривать — как обычно — с другими, сегодня ловил каждое ее слово, как будто изо рта ее падали драгоценные камни. Пенелопа и Пруденс, которые до этого дня не обменялись с ней и десятком слов, теперь изо всех сил старались вовлечь ее в свой разговор о моде. К счастью, в основном говорили они сами.

Пока сидевший рядом джентльмен нудно рассказывал о последней охоте на лис, Элизабет взглянула в ту сторону, где во главе стола сидел Остин. Он как раз поднял бокал, собираясь выпить, но в этот момент их взгляды встретились. И замерли.

Элизабет смотрела на него — его рука остановилась, не донеся бокала до губ, он отвечал ей пристальным взглядом. От его взгляда ей стало жарко и захотелось, словно веером, обмахнуться полотняной салфеткой. Он смотрел на нее с такой мрачной настойчивостью, что, казалось, видел ее насквозь, и она ощутила беспокойство.

С трудом она заставила себя повернуться к своим соседям по столу, но ее кожа продолжала гореть от огненного взгляда Остина.

Когда обед закончился, дамы удалились в гостиную пить кофе. Элизабет тотчас же оказалась в окружении полдюжины щебечущих женщин.

— Конечно, вы должны заехать к нам при первой же возможности, моя дорогая, — протолкавшись к Элизабет, сказала леди Дигби. Элизабет не успела и рта раскрыть, как леди Дигби заявила:

— По правде говоря, я хотела бы устроить обед в вашу честь. — Она повернулась к дочерям:

— Было бы мило, правда, девочки?

— Очень мило, мама, — хором ответили девицы. С решительным видом леди Дигби по-хозяйски взяла Элизабет под руку:

— Пойдемте, дорогая. Давайте присядем и обсудим наши планы.

Густой мужской голос остановил ее.

— Если не возражаете, леди Дигби, — мягко произнес Остин, — мне надо поговорить с моей невестой.

Леди Дигби с явной неохотой выпустила руку Элизабет.

— Мы как раз собирались обсудить мои планы устроить обед в ее честь.

— В самом деле? Вероятно, вам следует обговорить это с моей матерью и леди Пенброук. Они будут помогать Элизабет выполнять светские обязанности в течение нескольких месяцев, пока она не освоится со своим новым положением.

— Конечно. Пойдемте; девочки. — Леди Дигби двинулась вперед, как корабль под раздутыми парусами, за ее кормой следовала флотилия из ее чад.

Остин улыбнулся Элизабет:

— Похоже, требовалось вас спасти.

— Думаю, что да, хотя не уверена, что ваша матушка и моя тетя поблагодарят вас за это.

Он отмахнулся:

— Моя мать — мастерица в таких делах. Она сумеет осадить леди Дигби столь ловким маневром, что я пришел бы от него в ужас, если бы не восхищался им. — Он посмотрел на Элизабет. — Вы чем-то расстроены. Вас огорчили чьи-то слова?

— Нет. Но боюсь, я несколько… ошеломлена.

Он предложил ей руку:

— Тогда пойдемте со мной.

Ей даже в голову не пришло отказаться. Стараясь не показывать своей радости, она взяла его под руку, и они вышли из комнаты.

— Куда мы идем?

Он удивленно поднял бровь:

— А это имеет значение?

— Никакого, — без колебаний ответила она. — Я рада сбежать от всех этих людей, разглядывающих меня.

Остин почувствовал, как она вздрогнула. В продолжение всего обеда он наблюдал, как безукоризненно она вела себя перед лицом неожиданной популярности. Она неизменно вежлива была с людьми, которые еще недавно посмеивались над ней, любезна с теми, кто раньше не замечал ее, и улыбалась всем, кто обижал ее.

Он гордился ею.

Когда они подошли к его кабинету, Остин распахнул дверь. В камине потрескивали дрова, и огонь мягким светом заливал комнату. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней и взглянул на Элизабет. Она стояла посреди комнаты, сложив перед собой руки, и никогда еще не казалась ему такой красивой. Нежность переполняла его, и еще было непреодолимое желание — нет, потребность — поцеловать ее. Но прежде чем он успел сдвинуться с места, она сказала:

— Можно мне спросить?

— Конечно.

Морщинка пересекла ее лоб:

— То, что происходило со мной за обедом… с вами было тоже?

— Простите?

— Когда вы наследовали титул и сделались герцогом, люди стали относиться к вам по-другому? Я такая же, как и неделю назад, месяц назад, а все относятся ко мне совсем иначе.

— Надеюсь, что не плохо?

— Наоборот, каждый, кажется, стремится стать моим другом. С вами так было?

— Да, хотя до того, как стать герцогом, я был маркизом, так что я давно привык.

Она посмотрела на него долгим взглядом и печально покачала головой:

— Мне так жаль. Должно быть, вам очень трудно: вы ведь не знаете, любят вас или ваш титул.

Он глубоко вздохнул. Перестанет ли он когда-нибудь удивляться ее словам? Он прошел по заглушавшему его шаги пушистому ковру и остановился перед ней. Элизабет подняла на него глаза, и его сердце екнуло. Нежность и теплота сияли в ее прекрасных глазах — ясных, искренних, не умеющих лгать.

Он был просто вынужден обнять ее. Сию же минуту.

Взяв в ладони ее лицо, он слегка коснулся ее губ.

— Остин… — выдохнула она.

Что такого было в звуке его имени, когда его произносила она, что так глубоко трогало его? Он хотел всего лишь короткого поцелуя. Он привел ее в кабинет совсем не за этим. Но в тот момент когда ее соблазнительное тело оказалось так близко, а в ее вздохе прозвучало его имя, Остин сразу же забыл, зачем он привел ее сюда. Прижав Элизабет к себе, он провел кончиком языка по ее пухлой нижней губе. Этого оказалось достаточно, чтобы она гостеприимно раскрыла губы. Ее имя полустоном-полушепотом сорвалось с его уст, и он приник к ней долгим поцелуем.

Он целовал ее, и его страсть разгоралась. Тепло ее тела, земляничная сладость ее рта, нежный аромат сирени словно обволакивали его с головы до ног, превращая жар тела в острое жгучее желание. Когда же наконец Остин с усилием оторвался от ее губ, он почти задыхался, а сердце его чудовищно билось.

— Бог мой! — выдохнула Элизабет, прижимаясь к его груди. — Вы так хорошо делаете это.

Он немного отклонился назад и, увидев ее затуманенные глаза, почувствовал, что его мужская гордость удовлетворена.

— И вы тоже.

— Однажды мама сказала мне, что от папиных поцелуев у нее таяли даже косточки. В то время я и понятия не имела, что она хотела этим сказать.

Он улыбнулся:

— А теперь?

Нежный румянец вспыхнул на ее щеках.

— Представляю. Прекрасно представляю. Это означает, что у вас подгибаются колени. Должна признаться, восхитительное ощущение.

— Действительно восхитительное. — А скоро будет еще более восхитительным, когда они оба, обнаженные, лягут в его постель!

Десятки эротических образов пронеслись перед его мысленным взором, но он решительно отогнал их прочь. Если он позволит себе думать об этом, то ей уже не выйти из этого кабинета, не лишившись своей добродетели. Он неохотно выпустил ее из объятий и подошел к письменному столу.

— Я хочу подарить вам кое-что.

Он увидел на ее щеках ямочки.

— Я думала, что уже подарили.

— Кое-что еще. — Он отпер верхний ящик стола, вынул то, что ему было нужно, и вернулся к ней. — Это вам, — протянул он маленькую бархатную коробочку.

Она удивленно подняла брови:

— Что это?

— Откройте и посмотрите.

Она открыла и ахнула. На подушечке из белоснежного бархата лежал овальной формы топаз, обрамленный бриллиантами.

— Это кольцо, — выдохнула она, глядя на сверкающий камень широко раскрытыми глазами. — Господи, он удивительный!

«Как и ты». Эта мысль поразила его, но он не мог отрицать, что в ней заключалась истина. Элизабет была удивительной, и это не имело отношения к ее физической красоте. Она была удивительной в том, что смущало его и лишало покоя.

Вынув кольцо из бархатного гнездышка, он надел его на ее безымянный палец.

— Это часть тех драгоценностей, которыми владеет наша семья вот уже несколько поколений. Я выбрал его, потому что его цвет напоминает мне ваши глаза. Самые красивые глаза, какие мне приходилось видеть.

Не спуская глаз с кольца, она медленно повернула руку, любуясь лучами, отбрасываемыми камнем в свете камина. Затем перевела взгляд на Остина — на ее ресницах блестели слезы, и он испугался, что она сейчас заплачет. Но она потянулась к нему и нежно поцеловала его в щеку.

— Благодарю вас, Остин. Я никогда не видела такого красивого кольца. Я буду хранить его всю жизнь.

От волнения, звучавшего в ее голосе, у него сжалось сердце. Его охватило чувство душевной теплоты, теперь уже хорошо ему знакомое, которое он, казалось, всегда испытывал в ее присутствии, — чувство, которому он не мог найти другого названия, кроме как «чувство Элизабет».

Боже! В ней ощущались нежность, невинность, которые, как он был убежден, могут встретиться в женщине не чаще, чем один раз в столетие.

У нее доброе сердце. Она великодушная и щедрая.

В нем этого не было. Доказательство? Он не смог спасти Уильяма.

Остин долго смотрел на Элизабет, представляя ее новобрачной. Его невестой. Внезапная мысль поразила его, и он нахмурился: она соглашалась со всеми его планами, не задавая вопросов и не жалуясь, а он совсем не подумал, что ей, может быть, хотелось иметь пышную свадьбу, о которой мечтают женщины. Ему стало стыдно за свой эгоизм.

— С вами все в порядке, Остин?

— Мне только что пришло в голову, что эта скромная неожиданная свадьба — совеем не то, о чем вы мечтали.

Легкая улыбка показалась на ее губах.

— Все мои мечты о свадьбе всегда были мечтами о человеке, за которого я когда-нибудь выйду замуж, а не о торжественности и не о деталях пышной церемонии. Спустя две недели после первой встречи у лавки галантерейщика мои родители сбежали из дому, и в море их соединил в браке капитан корабля. Не имеет значения, как ты выходишь замуж. Имеет значение только то, за кого ты выходишь.

Не совсем понимая, что ему следует на это ответить, Остин обнял Элизабет и погрузил лицо в ее благоухающие волосы, наслаждаясь их теплым ароматом. Быстро поцеловав ее в лоб, он отступил назад:

— Нам следует вернуться к гостям.

Когда они не спеша возвращались в гостиную, Элизабет сказала:

— Думаю, вы понимаете, что меня очень беспокоит то, что мне предстоит стать герцогиней.

— Боюсь, это неизбежно, поскольку мы намерены пожениться.

Она вздохнула:

— Было бы намного лучше, намного проще, если бы вы были садовником. Или торговцем.

Он остановился и изумленно уставился на нее:

— Что вы сказали?

— О, я не хотела вас обидеть. Просто наша жизнь не была бы такой… сложной, если бы вы не носили столь высокого титула.

— Вы бы предпочли выйти замуж за торговца? Или садовника?

— Нет. Я предпочитаю выйти замуж за вас. За вас было бы проще выйти замуж, если бы вы были садовником.

Впервые Остин по-настоящему понял, что она, возможно, чувствовала бы себя счастливее, выходя замуж за торговца. Хотя она с уважением относилась к его титулу, он явно не производил на нее впечатления. В то же время сама мысль, что она может быть замужем за кем-то другим, что она обнимает другого мужчину, вызывала в нем бешеную ревность.

Стараясь казаться равнодушным (каким он себя отнюдь не чувствовал), Остин спросил:

— А если бы я был торговцем? Вы бы все равно вышли за меня?

Дотронувшись ладонью до его щеки, Элизабет ответила совершенно серьезно:

— Да, Остин. Я бы все равно вышла за вас.

Он пришел в замешательство. Он был почти уверен, что получит на свой вопрос какой-нибудь шутливый ответ, но она опять удивила его. Черт, как ей удается постоянно сбивать его с толку?

— Хотя ваша мать, Каролина и тетя Джоанна обещали помочь мне, я очень смутно представляю себе, чем именно занимается герцогиня.

Придя в себя, он ответил ей улыбкой.

— Это очень простое занятие. Все, что она должна делать, — это заботиться, чтобы ее герцог был счастлив.

Элизабет засмеялась:

— Как хорошо! Для вас. А как она должна заботиться, чтобы ее герцог был счастлив?

Остин медленно смерил взглядом ее высокую красивую фигуру.

— Для вас это будет совсем нетрудно, обещаю. — Он собирался показать ей, как именно она сможет сделать своего герцога счастливым, в их брачную ночь.

Он думал о том, как, черт побери, он выдержит такое ожидание.




Следующий день Элизабет провела, или, как выразился Остин, «была замурована», в залитой солнцем библиотеке вместе с его матерью, Каролиной, леди Пенброук и портнихами. Тем временем Остин трудился над отчетами, поступившими из его поместья в Суррее.

К концу дня цифры начали расплываться перед его усталыми глазами, и когда в дверь кабинета постучали, он с радостью отложил перо.

— Войдите.

Вошел Майлс и плотно закрыл за собой дверь.

— Ну, должен сказать тебе, Остин, с тобой не соскучишься.

Остин изобразил смущение:

— В самом деле? А я-то думал, что я довольно скучен и предсказуем…

— Что угодно, но только не это, старина. Сначала ты отправляешь меня в Лондон собирать сведения о мисс Мэтьюз. Затем вызываешь обратно, чтобы я присутствовал на вашей с этой женщиной свадьбе. — Майлс подошел к столу и с хорошо разыгранным вниманием принялся рассматривать Остина. — Гм… ты выглядишь вполне здоровым… никаких внешних признаков помешательства вроде диких прыжков или непристойных выкриков. Следовательно, я могу объяснить эту внезапную свадьбу либо тем, что ты безумно, страстно влюблен, либо… — Он замолчал и вопросительно поднял брови.

К своему большому огорчению, Остин почувствовал, что у него покраснела шея.

— От тряски в карете у тебя явно мозги съехали набекрень.

— Либо, — словно не слыша, продолжал Майлс, — ты обесчестил девушку. — Помолчав, он кивнул:

— Понятно. Не мог держать руки от нее подальше, а?

— Она спасла мне жизнь.

Майлс застыл на месте:

— Что?

Остин посвятил его во все события, произошедшие с ним за последние несколько дней. Когда он закончил, Майлс покачал головой:

— Боже милостивый, Остин! Тебе повезло, что ты жив и невредим. — Перегнувшись через стол, Майлс сжал его плечо. — Мы все в неоплатном долгу перед мисс Мэтьюз.

— И особенно я.

Глаза Майлса насмешливо блеснули.

— Спорю, ты благодарен судьбе, что тебя не нашла раненым одна из девиц Дигби.

Дрожь пробежала по спине Остина.

— Господи, конечно!

— Что наводит меня на мысль: как удалось мисс Мэтьюз найти тебя?

Прежде чем Остин смог придумать правдоподобное объяснение тому, чему не было правдоподобного объяснения, Майлс поднял руки:

— Не важно. Ясно, что вы договорились о свидании. Подробности меня не интересуют.

— Ну хорошо. — Остин прочистил горло. — Теперь расскажи, что ты узнал о мисс Мэтьюз.

Майлс удобно расположился в глубоком кресле рядом со столом Остина. Достав из кармана небольшую записную книжку в кожаном переплете, он сверился со своими записями.

— Мои расследования подтвердили, что она прибыла в Лондон третьего января сего года на борту «Звездного охотника». Мне повезло: «Звездный охотник» задержался в порту для ремонта, и я поговорил с его капитаном Гарольдом Бичемом. По словам капитана, мисс Мэтьюз была прекрасным пассажиром. Она никогда не жаловалась, даже в штормовую погоду. Вместе со своей компаньонкой по вечерам она часто выходила на палубу, чтобы посмотреть на звезды. Она очень хорошо разбиралась в астрономии, и он получал удовольствие от ее общества. — Майлс подмигнул Остину:

— Полагаю, он питал романтические чувства к твоей невесте.

Остин сжал челюсти, но не ответил на шутливый укол.

— А он не знал, впервые ли она ехала в Англию?

— Она ему сказала, что впервые. Он говорил, что хотя она с нетерпением ждала прибытия в Англию, но определенно была чем-то опечалена. По мнению Бичема, она скучала по дому, но сама она ничего об этом не говорила. — Майлс перевернул несколько страниц. — Я также нашел миссис Лоретту Томкинс, дорожную компаньонку.

Остин выпрямился:

— И что она сказала?

Майлс закатил глаза:

— Чего только она не говорила! Черт бы ее побрал: не успела она меня увидеть, как начала трещать не переставая. — Он потянул себя за мочки ушей. — Хорошо еще, что они крепко сидят, а то отвалились бы от ее болтовни. Я знаю об этой женщине больше, чем хотел бы узнать.

— И я надеюсь, ты поделишься со мной только теми подробностями, которые имеют отношение к делу.

Майлс изобразил обиду:

— Как пожелаешь. Но почему, черт возьми, я один должен знать всю историю ее жизни? — Театрально вздохнув, он заглянул в записную книжку. — По словам миссис Томкинс, мисс Мэтьюз — она называла ее «эта милая славная девочка» — поселилась после смерти отца у дальних родственников с его стороны, по фамилии Лонгрен.

— Она осталась без средств?

— Не нищей, но далеко не богатой. Она тяжело переживала неожиданную смерть отца. Мисс Мэтьюз, как рассказала миссис Томкинс, не могла оставаться одна в доме, поэтому она продала небольшой домик, где они с отцом жили, и переехала к родственникам. Очевидно, все шло гладко, пока что-то не случилось девять месяцев тому назад. Вот тогда-то мисс Мэтьюз собрала вещи и уехала.

— А что произошло?

— Миссис Томкинс точно не знала, но подозревала ссору с родственниками, ибо мисс Мэтьюз никогда о них не рассказывала и каждый раз, когда миссис Томкинс пыталась о них заговорить, переводила разговор на другую тему. Какова бы ни была причина, мисс Мэтьюз была страшно огорчена и решила уехать из Америки, по мнению миссис Томкинс, во что бы то ни стало.

— Уехать во что бы то ни стало?

— Уехать с намерением никогда не возвращаться. — Майлс пожал плечами. — Миссис Томкинс слишком все драматизировала. Она еще говорила, что «милая славная девочка» в первые дни плавания была как потерянная, и она очень привязалась к ней. — Он захлопнул записную книжку и положил ее в карман жилета. — Вот насколько я продвинулся в своем расследовании до того, как ты вызвал меня обратно.

Остин выслушал рассказ с удивлением. Что заставило Элизабет так внезапно покинуть Америку, да еще с намерением никогда туда не возвращаться? Ясно, что за ее поездкой в Англию крылось нечто большее, чем визит к тетушке. Но была ли это ссора с родственниками? Странно, что она никогда не упоминала о них, однако, возможно, воспоминания были слишком мучительны, чтобы о них говорить, — причина, которую он мог понять.

— Благодарю, Майлс. Я ценю твою помощь.

— Всегда рад помочь. Нужно сделать для тебя что-либо еще?

— Не думаю. Почему бы после свадьбы тебе не остаться в Брэдфорд-Холле еще на несколько дней? Роберт вернулся из Европы, а мама любит, когда ты путаешься под ногами. И Каролина тоже.

Странное выражение промелькнуло на лице Майлса, и Остину показалось, что он собирается отклонить приглашение. Но Майлс кивнул:

— С большим удовольствием. Спасибо. А теперь ты должен удовлетворить мое любопытство. Меня смущает та таинственность, которой ты окружил свою просьбу. Мисс Мэтьюз не богата, но ведь у тебя нет необходимости жениться на богатой наследнице. И хотя она американка, она в то же время племянница графини. Если ты питал к ней нежные чувства, ты мог бы сказать мне. Естественно, я бы понял твое желание осторожно навести справки о будущей невесте.

Остин нахмурился. Он хотел рассказать Майлсу, что расследование не имеет никакого отношения к его чувствам — нежным или каким-то иным, но было проще не опровергать выдвинутые другом предположения. Это избавляло от объяснений, давать которые у него не было желания.

— Прости за осторожность, — сказал он, — но ты представляешь, как бы на меня накинулись, если бы кто-нибудь пронюхал про мои планы.

— Рад, что смог оказать тебе услугу. — Майлс усмехнулся. — Вдвойне рад, что не узнал о твоей нареченной ничего ужасного.

— Я тоже. Хотя полагаю, это ничего бы не изменило. Мой долг — жениться на ней.

Майлс поднялся. С ироничной улыбкой, прятавшейся в уголках рта, он заметил:

— Долг. Да, я уверен, что все дело в долге.




Глава 11


Для проведения свадебной церемонии выбрали гостиную.

Все вокруг было украшено свежесрезанными цветами, и их пьянящее благоухание наполняло комнату. Посреди гостиной в несколько рядов стояли стулья, на которых расположилось более двадцати гостей.

Остин стоял между Робертом и местным священником, приглашенным совершить обряд бракосочетания. Когда в дверях, появилась Элизабет, все головы повернулись к ней, и по рядам гостей пробежал шепот.

У Остина перехватило дыхание. Никогда он не видел такого совершенства. Атласное платье цвета слоновой кости, лишенное каких-либо украшений, свободно падало от лифа с овальным вырезом к ее туфлям. Расширявшаяся книзу юбка заканчивалась сзади небольшим шлейфом. Длинные белые, расшитые жемчугом и золотом перчатки доходили до коротких пышных рукавов.

Шелковистые локоны падали ей на спину, спускаясь до талии. Единственными украшениями были ее обручальное кольцо и сверкавшие в волосах бриллиантовые нити — свадебный подарок его матери.

Элизабет медленно направилась к жениху, ее сияющие золотисто-карие глаза не отрывались от его глаз. Трепетная улыбка дрожала на ее губах.

— Бог мой, Остин! — с благоговейным восторгом прошептал Роберт. — Она неотразима.

Остин, не сводивший глаз с Элизабет, не ответил. Роберт толкнул его локтем.

— Знаешь, тебе еще не поздно передумать, — прошептал он. — Уверен, мы без труда найдем тебе замену. Ради того, чтобы спасти тебя от ужасов супружества и всего прочего, я мог бы, пожалуй, пожертвовать собой.

Остин по-прежнему смотрел только на Элизабет.

— Еще одно такое замечание, братец, и тебя засунут в розовый куст. Головой вниз.

Роберт ухмыльнулся и замолчал.

Церемония длилась меньше четверти часа. После того как они дали друг другу обет, связавший их на всю жизнь, Остин прикоснулся к ее губам, и сердце чуть не выскочило из его груди.

«Она моя».

Он еще даже не отдавал себе отчета, почему он ощущает такую… бурную радость. Но все время, пока собравшиеся поздравляли их и желали счастья жениху и невесте, блаженная улыбка не покидала его лица.

За свадебной церемонией последовал роскошный свадебный пир. Однако Остина тревожило, что задерживается отъезд в Лондон. Ограничившись лишь тонким ломтиком жареного барашка и порцией отварного палтуса, он и за столом напоминал себе, что ему следует ехать в Лондон и что он ждет дальнейших известий от шантажиста. Завтра — первое июля. И поскольку он до сих пор ничего не слышал о Джеймсе Кинни, предстояло посетить Боу-стрит.

Но тут он взглянул на свою жену — свою прекрасную, загадочную, очаровательную жену, и все мысли о расследовании исчезли из его головы, как исчезают под лучами солнца капли дождя на листьях.

Наконец, когда долгий ужин закончился, они переоделись в дорожное платье и, сопровождаемые добрыми пожеланиями и взмахами рук, отправились в Лондон.

Заняв свое место в карете с фамильными гербами, Остин с улыбкой наблюдал, как Элизабет махала рукой до тех пор, пока не стало уже трудно кого-либо разглядеть. Сев на роскошные бархатные подушки цвета бургундского, она улыбнулась:

— Какая прекрасная карета, Остин! И такая удобная. Даже ухабов почти не чувствуешь.

— Рад, что тебе нравится.

— И церемония прошла прекрасно, разве ты не согласен?

— Прекрасно. — Он заметил у нее на коленях сверток. — Что это?

— Подарок.

— Подарок?

— Да. Это американское слово означает «что-то, даваемое одним человеком другому». — Она протянула ему сверток. — Это тебе.

— Мне? Ты купила мне подарок?

— Не совсем так. Но ты поймешь, когда развернешь его.

Остин с любопытством разрезал ленту и осторожно развернул сверток. Внутри он обнаружил рисунок, который она сделала у ручья, когда просила его вспомнить что-нибудь хорошее. Рисунок был вставлен в красивую рамку вишневого дерева.

Он молча смотрел на рисунок, и на душе становилось тепло. Несмотря на то что в его семье было принято обмениваться подарками по особым случаям, вроде дня рождения, Остин не помнил, когда в последний раз кто-либо удивил его подарком.

Прошла целая минута, прежде чем он смог заговорить.

— Элизабет, я просто не нахожу слов.

— О Господи, да тебе ничего и не надо говорить! — тихо ответила она.

— Но я должен. — Он отвел глаза от рисунка и, взглянув на нее, удивился, что она выглядит расстроенной. — Полагаю, мне следует сказать спасибо, но ведь это слишком мало за подарок, сделанный от всей души. — Он улыбнулся. — Спасибо.

— Ох! Пожалуйста. Когда ты промолчал, я подумала…

— Что подумала?

— Что глупо было с моей стороны дарить свой любительский набросок человеку, у которого есть все, включая и бесценные произведения искусства.

— Ты совершенно неверно истолковала мое молчание, уверяю тебя. Просто я не могу вспомнить, получал ли я когда-нибудь такой приятный подарок. Я на минуту просто потерял дар речи. — Такое откровенное признание удивило его самого. — А где ты достала рамку?

— Твоя мать любезно предложила мне поискать в огромной кладовой Брэдфорд-Холла, и я нашла ее там. — Элизабет лукаво улыбнулась. — Ты не поверишь, чего мне стоило вырваться из лап портнихи даже на несколько минут. Но несмотря на то что я сбежала от подушечек с иголками и булавками, она сшила очень красивое свадебное платье.

— Да, очень. — Остин осторожно завернул рисунок и положил на сиденье рядом с ней. — Ты не хотела бы сесть рядом со мной? — предложил он, похлопав по подушке.

Она без колебаний пересела к нему. Не успела она устроиться, как он наклонился и легким поцелуем коснулся ее губ.

— Спасибо, Элизабет.

— Пожалуйста, — улыбнулась она, и он с трудом удержался, чтобы не посадить ее на колени и целовать, целовать, целовать. Решив не поддаваться желаниям, которые заставили бы его мучиться всю дорогу, он достал из кармана колоду карт.

— Дорога до Лондона займет около пяти часов, — заметил он, тасуя карты. — Ты играешь в пикет?

— Нет, но хотела бы научиться.

Очень скоро он обнаружил, что его жена обладает необыкновенными способностями к карточным играм. Казалось, не успевал он объяснить правила, как она уже обыгрывала его. И очень умело.

Хотя он предложил игру в карты, с тем чтобы голова и руки его были заняты, дело шло совсем не так, как он рассчитывал. Он играл весьма неплохо, пока она не сняла свой дорожный жакет. Нельзя было не заметить, как тонкий муслин платья персикового цвета натягивается на ее груди, когда она, нахмурившись, сосредоточенно изучает свои карты.

Затем ситуация еще больше осложнилась: ей стало жарко, и она сбросила с плеч кружевное фишю, предоставляя ему возможность любоваться ее гладкой кожей и — время от времени — соблазнительной впадинкой между грудями. Он обнаружил, что смотрит на ее грудь и не в состоянии сосредоточить внимание на игре — почти мгновенно он «прозевал» две взятки.

— С тобой все в порядке, Остин? Голова не беспокоит тебя?

Он поспешно отвел глаза.

— По правде говоря, я немного… э… мне слишком жарко. — Он отодвинул занавеску и с облегчением вздохнул. — Через несколько минут мы остановимся, чтобы переменить лошадей.

«Слава Богу. Мне нужен воздух».

Пока кучер менял лошадей, Остин с удовольствием размял ноги. Он наблюдал за Элизабет, которая неподалеку от него склонилась над какими-то растениями.

Когда лошади были готовы, он помог ей сесть в карету, и они двинулись дальше.

— Никогда не догадаешься, что я нашла, — сказала она, расправляя юбки.

— Судя по твоей сияющей улыбке, я бы подумал, что бриллианты.

Элизабет покачала головой и протянула ему свою шляпу. В ней лежала горсть ярко-красной земляники.

— Ее там очень много. Кучер показал мне. — Она выбрала из шляпы ягоду и протянула Остину. — Ты когда-нибудь слышал, откуда появилась земляника? — спросила она, бросив в рот ягоду и наслаждаясь ее ароматом.

— Нет. Это американская сказка?

— Не совсем. Это легенда индейцев чероки. Мне ее рассказал папа. Хочешь послушать?

Откинувшись на бархатные подушки, он кивнул:

— Конечно.

— Давным-давно жили муж с женой и были очень счастливы вместе. Но прошло какое-то время, и они начали ссориться. Жена бросила своего мужа и отправилась далеко на восток — в страну Солнца. Он пошел следом, но женщина шла не оглядываясь.

Солнцу стало жаль мужчину, и оно спросило его, сердится ли он по-прежнему на свою жену. Мужчина сказал, что нет и хочет, чтобы она вернулась. — Элизабет замолчала и бросила в рот еще одну ягоду.

— И что было дальше? — спросил Остин, заинтересованный необычной сказкой.

— Солнце сделало так, что прямо перед женщиной появилась целая поляна сочной черники, но женщина на нее даже не посмотрела. Потом на ее пути выросла ежевика, но она не обратила внимания и на нее. Тогда Солнце стало сажать на ее пути разные фрукты, чтобы соблазнить ее, но женщина продолжала идти.

И вдруг она увидела землянику. Прекрасную, спелую, блестящую землянику. Которую еще никто не видел. Когда женщина съела одну ягоду, ей захотелось угостить мужа. Она собрала ягоды и пошла обратно, чтобы отдать их ему. Они встретились на дороге, улыбнулись друг другу и вернулись домой вместе.

Элизабет улыбнулась и протянула ему еще одну ягоду.

— Теперь ты знаешь, откуда появилась земляника.

— Очень интересная история, — сказал Остин, глядя на ее влажные от розового сока земляники губы. Он вспомнил сладкий ягодный вкус поцелуя, и тут же приказал себе думать о чем-нибудь другом. Черт, почему это так трудно?

Они с наслаждением доедали ягоды, а он в это время думал о том, что ему следует делать, чтобы держать свои руки подальше от нее, пока они не доберутся до Лондона. Но жена разрешила его проблему, как только была съедена последняя ягода.

— Боже мой, — произнесла она, подавляя зевок, — так хочется спать!

Элизабет закрыла глаза, и у него вырвался вздох облегчения. Ему будет легче отказаться от соблазна, если она уснет. Притянув ее к себе, он положил ее голову на свое плечо.

— Иди сюда, мисс Крепкое Здоровье, — поддразнил Остин, — пока не сползла и не заснула на полу.

— Полагаю, я оказалась бы в довольно унизительном положении, — сонным голосом произнесла она, устраиваясь под боком у Остина.

— Поведение, совершенно не приличествующее герцогине, — согласился он, но Элизабет уже не слышала его. Она спала.

Осторожно подвинувшись, чтобы не разбудить ее, Остин сел поудобнее, уютно устроив ее рядом. Аромат сирени окружал его, ее нежное тело прижималось к нему, и в нем опять пробудились чувства, которые он старался заглушить. Проклятие! Оказалось, сопротивляться искушению труднее, чем он предполагал.

И все время, пока он боролся с собой, она спала. Он напрягся и отяжелел от желания, она же во сне расслабилась, обмякла и, вздохнув, еще крепче прижалась к нему. Тяжкий стон вырвался из его груди.

Поездка обещала быть чертовски долгой.




Глава 12


Элизабет проснулась, не сразу вспомнив, где она находится. Первое, что она заметила, — это то, что вокруг было темно. А второе — что она лежит на мягких бархатных подушках.

Остин обнимал ее. Она попыталась отодвинуться, но его руки еще крепче сжали ее, не давая пошевелиться.

— Ты куда? — прозвучал возле ее уха чуть хрипловатый голос, от которого у нее холодок пробежал по спине.

— Должно быть, я тебя придавила…

— Нисколько. Мне очень удобно.

Успокоенная, Элизабет снова прижалась к нему, вдыхая удивительный аромат, исходивший от него. Так, должно быть, пахнет… в раю. Сандаловым деревом и теплым солнечным светом. Остином.

Она глубоко вздохнула.

— Когда мы приедем в Лондон?

— Мы будем дома самое большее через полчаса. Но как ни приятно мне обнимать тебя, нам лучше заранее привести себя в порядок.

Элизабет села и просунула руки в рукава жакета.

— Где в Лондоне твой дом?

— Наш лондонский дом — на Парк-лейн, на той же улице, что и городской дом твоей тети Джоанны. Мы живем рядом с Гайд-парком, в районе, который называется Мейфэр. Мы также недалеко от Бонд-стрит, где можно купить все, что пожелаешь.

— О, купить! Да, надо будет пройтись по магазинам.

Равнодушие, прозвучавшее в ее голосе, выдало ее.

— Тебя не интересуют магазины? — с нескрываемым удивлением спросил он.

— По правде говоря, нет. Я считаю хождение по десяткам магазинов, в которых разглядываешь вещи, покупать которые нет никакой необходимости, пустой тратой времени. Однако если это входит в обязанности герцогини, я постараюсь ходить по магазинам.

— Наверняка найдутся какие-нибудь безделушки и вещи для тебя лично, которые тебе захочется купить. В конце концов, тебе придется что-то делать с теми деньгами, которые я буду давать тебе на булавки.

— На булавки?

— Да. Это английское выражение означает «регулярно выплачиваемая сумма». Каждые три месяца ты будешь получать деньги, которые сможешь тратить как пожелаешь.

— И какова же эта сумма? — спросила она, недоумевая, что же ей придется покупать, когда у него уже все есть. Он назвал цифру, и Элизабет изумленно открыла рот:

— Ты шутишь. — Не мог же он и в самом деле давать ей столько.

Даже в полутьме кареты она увидела, каким суровым стало его лицо.

— В чем дело? Этого недостаточно?

Она растерянно заморгала, глядя на него.

— Недостаточно? Господи, Остин! Я знала, что ты далеко не нищий, но я и представить не могла, что ты предполагаешь давать мне столько денег — даже раз в десять лет, не говоря уже о трех месяцах. — Она дотронулась до его рукава. — Я благодарна за предложение, но, честное слово, в этом нет необходимости. У меня уже есть все, что мне нужно.

Настала очередь Остина изумиться. Она не знала, что он может позволить себе это? Неужели она действительно не видит никакой необходимости в этих деньгах? Неужели она и вправду считает, что у нее уже есть все, что ей нужно? Он подумал о бесчисленных светских дамах — ограниченных, жадных, расчетливых, распутных — и попытался представить себе хотя бы одну из них говорящей те слова, которые только что произнесла Элизабет. Он покачал головой. Неужели его жена действительно такая?

Он продолжал пристально смотреть на нее, вглядываясь в ее глаза. И нашел в них ответ. Да. Да, эта женщина, его жена, именно такая. Благородная, добрая, бескорыстная. Он даже не искал, а случайно набрел на настоящее сокровище.

«А я-то подумал было, что за ее реакцией на размер содержания стоит жадность».

Он покачал головой, осуждая себя за ошибку.

Его размышления прервал тихий голос Элизабет:

— Я расстроила тебя. Извини.

— Я не расстроен, Элизабет. Я… изумлен.

— Изумлен? Чем?

Он поднес ее руку к своим губам.

— Тем, что ты необыкновенная.

В эту минуту карета остановилась — они приехали.

— Продолжение следует, — пообещал он таким многозначительным тоном, что у Элизабет порозовели щеки.

Они вышли из кареты, и Остин провел ее через узорчатые чугунные ворота. В окнах элегантного кирпичного городского дома горели свечи, отбрасывая на стены теплый, мягкий, гостеприимный свет. Когда они приблизились, им навстречу распахнулись огромные двойные двери.

— Добро пожаловать домой, ваша светлость, — произнес дворецкий, вводя их в выложенный мрамором холл.

— Спасибо, Картерс. Это твоя новая хозяйка, ее светлость герцогиня Брэдфордская.

Дворецкий низко поклонился.

— Слуги приносят свои искренние поздравления по поводу вашего бракосочетания, ваша светлость, — обратился он к Элизабет, сохраняя серьезное выражение лица.

— Спасибо, Картерс, — улыбнулась она.

Остин заметил, как она перевела взгляд на других слуг, выстроившихся за спиной Картерса и ожидавших своей очереди приветствовать хозяев. Гордость распирала грудь Остина, когда Элизабет, сделав шаг вперед, улыбнулась им. Одного за другим Картере представлял ей слуг, и каждый был очарован новой хозяйкой, когда та повторяла его имя и одаривала дружелюбной улыбкой. Недостаток светского лоска его жена более чем восполняла добротой и естественным очарованием.

— Уже поздно, Картерс. Я предлагаю вам всем идти спать, — распорядился Остин, когда представление закончилось. — Я провожу герцогиню в ее покои.

— Слушаюсь, ваша светлость, — снова поклонился Картерс и вместе со слугами вышел, оставив Остина с женой одних в огромном холле.

— У Картерса довольно грозный вид, — прошептала Элизабет. — Он когда-нибудь улыбается?

— Никогда. По крайней мере я такого не помню.

— Где ты только находишь таких ужасно серьезных людей?

Не в силах удержаться от того, чтобы не дотронуться до нее, он дернул за один из ее локонов.

— Семья Картерса уже три поколения служит герцогам Брэдфордским. Картерс родился серьезным.

Взяв жену под руку, Остин повел ее вверх по изогнутой лестнице. Она вертела головой то вправо, то влево, разглядывая свой новый дом.

— Боже, просто сказка! Как и Брэдфорд-Холл. Все твои дома так величественны? Нет ли у тебя чего-нибудь, ну… поменьше?

Он на минуту задумался.

— Есть скромный домик в Бате.

— Насколько скромный?

— Около двадцати комнат. Немного больше или меньше.

Элизабет рассмеялась:

— Двадцать комнат? Едва ли назовешь это скромным.

— Боюсь, это все, что могу предложить. Если хочешь, ты можешь купить хижину или шалаш на свои карманные деньги. — Он лукаво подмигнул ей. — Что-нибудь так из десяти комнат. — Остин распахнул дверь. — Вот мы и пришли.

Она переступила через порог и замерла от восторга. Все в спальне было цвета слоновой кости и золота — от кремовых бархатных портьер до роскошного персидского ковра у них под ногами. Несколько низких ламп заливали комнату мягким светом, а в мраморном камине весело потрескивал огонь.

— Какая красивая комната! — с явным восхищением сказала Элизабет. Она слегка провела пальцами по обитому золотой парчой дивану и таким же креслам. Широко раскинув руки, она с развевающимися юбками закружилась по комнате. — А что там? — спросила она, указывая на дверь в боковой стене.

— Ванная комната, она соединяется с моими апартаментами. Это часть того, что я недавно обновил. Твоя горничная сейчас готовит тебе ванну. Я буду ждать тебя у себя.

Элизабет открыла дверь в ванную комнату, где ее встретила застенчивая молодая девушка.

— Добрый вечер, ваша светлость. Меня зовут Кэти. Я ваша горничная.

Слава Богу, что в комнате никого больше не было, иначе Элизабет вытянула бы шею, оглядываясь в поисках «вашей светлости», что она чуть не сделала в холле, когда к ней обратился Картерс. Видимо, потребуется время, чтобы привыкнуть к титулу.

Кэти помогла ей раздеться и сесть в ванну, которая, к удивлению Элизабет, располагалась на уровне пола и легко могла вместить двоих, а возможно, и троих человек. Элизабет погрузилась в теплую, пахнущую сиренью воду, и у нее вырвался вздох блаженства. Когда через полчаса она вышла из ванны, кожу приятно пощипывало.

— Я приготовила ваш чудесный пеньюар, ваша светлость, — сказала Кэти.

— О, спасибо! Это подарок моей тетушки. Мне не терпится посмотреть на него.

— Он невероятно красивый.

Увидев пеньюар, Элизабет решила, что «невероятно» — самое подходящее слово. О, это была очень красивая вещь, из прозрачного материала самого бледного оттенка голубого цвета, но пеньюар так облегал фигуру, что это показалось Элизабет просто неприличным.

— Господи! О чем только думала тетя Джоанна? — воскликнула она в ужасе от низкого выреза, оставлявшего ее грудь почти открытой. Ткань едва прикрывала соски. Сзади пеньюар оказался не лучше: голой оставалась вся спина — почти до талии. — Я не могу надеть это.

— Вы потрясающе выглядите, ваша светлость, — заверила ее Кэти.

— Может быть, с халатом будет лучше? — пробормотала Элизабет.

Но лучше не стало. Халат представлял собой два длинных рукава и спинку из нескольких ярдов материи, спускавшуюся до пола. По краям он был обшит кремовыми кружевами, которые не только не скрывали, но подчеркивали обнаженность ее тела.

— Никогда не видела ничего подобного, — ахнула Элизабет, стягивая вместе полы халата, пытаясь прикрыться. Тщетно. — Что же мне делать? И самое главное — что скажет мой муж?

— Мне почему-то кажется, что его светлость будет доволен, — сказала Кэти.

Его светлость действительно был доволен, когда открыл дверь на ее тихий стук. Остин почувствовал, что лишился способности дышать.

Перед ним в бледно-голубом шелке стояло видение. Видение с каштановыми волосами и белой кожей, обольстительно светившейся сквозь ткань, почти не скрывавшую ее тела. Он перевел взгляд с ее раскрасневшегося лица на смелое декольте и линии ее фигуры, четко обрисованные тонким пеньюаром. И тотчас же его тело напряглось.

— Ты выглядишь восхитительно, — тихо произнес он, поднося к губам ее руку.

Элизабет нерешительно сказала:

— Я чувствую себя довольно… раздетой. Не могу представить, о чем думала тетушка, делая мне такой подарок.

Остин с трудом удержался от смеха и повел ее в свою просторную спальню. Он хорошо знал, о чем думала леди Пенброук, и мысленно благодарил ее.

— Великолепно, — заверил он.

— Значит, герцог доволен?

— Герцог очень доволен.

— Тогда, полагаю, я делаю все так, как должна делать герцогиня.

— Вот видишь! Я говорил тебе, что это просто. — Он указал на небольшой столик у камина, красиво накрытый. — Ты голодна?

— Нет.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— Нет.

— Волнуешься?

— Н-н… — Виноватая улыбка появилась на ее губах. — Да. Но я так старалась, чтобы это не было заметно.

— Боюсь, тебя выдают твои выразительные глаза. А также алый румянец на щеках и сжатые пальцы.

Она взглянула на свои руки и разжала пальцы.

— Элизабет, ты знаешь, что должно произойти между нами? — спросил он, проводя кончиком пальца по ее нежной щеке.

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— О да, — сказала она, удивив его своим спокойным тоном. — Я хорошо знакома с трудами по разведению животных и с анатомией человека.

— Я… понимаю.

Приблизившись к ней, он осторожно положил руки на ее плечи.

— Так вот, если тебе будет от этого легче, знай: я тоже волнуюсь.

Она широко раскрыла глаза:

— Ты хочешь сказать, что тоже никогда раньше этого не делал?

Он подавил смех.

— Нет, я не это хотел сказать.

— Моя тревога вызвана тем, что мне предстоит испытать что-то неизвестное. Если для тебя это не так, то почему ты волнуешься?

«Потому что я хочу, чтобы эта ночь стала для тебя истинным наслаждением. Во всем. Я никогда не думал, что для меня будет так важно, чтобы ты испытала удовольствие».

Остина несколько беспокоило, что он имеет дело е девственницей. Он всегда как чумы боялся девственниц, а вот теперь столкнулся с тяжелой проблемой: как лишить девственности собственную жену.

— Когда люди впервые познают друг друга, они испытывают некоторые сложности, — сказал он. — Я не хочу причинить тебе боль.

— А я не хочу разочаровать тебя.

Он посмотрел на нее. Такое маловероятно. Она была такой красивой и невероятно нежной. И такой невинной. И трогательной. А ее вид был так соблазнителен. Остин посмотрел на смелый вырез ее пеньюара и увидел выглядывавшие из него розовые соски. И его возбуждение достигло такого предела, что потребовалась вся его сила воли, чтобы не застонать вслух.

Она беспокойно пошевелилась в его руках.

— Ты хмуришься. Что-то тебя беспокоит? Я буду рада выслушать тебя и разделить с тобой твои трудности.

— Ты и вправду хотела бы?

— Конечно. Долг жены — избавлять мужа от неудобств, не так ли?

Боже всемогущий, да он ждет не дождется, когда она избавит его от неудобства!

— В таком случае я скажу тебе, о чем я думаю. И покажу.

Он тихонько привлек ее к себе. Она подняла голову и вопросительно посмотрела на него.

— Сначала, — начал он, — мне бы хотелось, чтобы ты распустила волосы.

Протянув руку, Остин вынул инкрустированный жемчугом гребень, скреплявший ее волосы. Масса длинных мягких прядей накрыла его руки и заструилась по ее спине к бедрам. Он взял в ладони шелковистые локоны и поднес их к лицу.

— У тебя необыкновенные волосы, — прошептал он, вдыхая цветочный аромат каштановых волос. — Когда я впервые увидел тебя, мне захотелось коснуться их… перебирать пальцами.

Элизабет не шевелясь смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— И еще я думал, какой нежной должна быть твоя кожа, — продолжал он, касаясь пальцами ее щеки, шеи и маленькой ямочки на ключице.

Она тихо вздохнула, когда его пальцы скользнули вниз и коснулись ее почти обнаженной груди. Положив руки ей на плечи, он осторожно спустил халат с ее безвольно опущенных рук, и тот волнами собрался у ее ног. Остин не мог найти слов и не мог оторвать от нее взгляда — от ее необычной красоты и глаз, в которых разгоралось пламя желания.

— О чем ты сейчас думаешь? — прерывистым шепотом спросила она.

— Я бы предпочел показать тебе.

Остин взял в ладони ее лицо, чувствуя, как беспокойно бьется на шее пульс — почти так же часто, как и его собственный. Он наклонил голову и поцеловал ее: сначала нежно, а затем с нарастающей страстью требовательно прижался к ее губам. Когда Элизабет поняла его желание, она сама разжала губы и коснулась его языком. Он не сдержал стона и прижал ее к себе, гладя спину, не прикрытую пеньюаром.

Его руки скользнули вниз, он обхватил ладонями ее округлые ягодицы и поднял ее, прижимая к своим бедрам. Она попыталась поглубже вдохнуть, но из горла вырвался хриплый стон, когда она ощутила это прикосновение.

— Боже, как хорошо! — прошептал он ей на ухо. Она дрожала в его руках едва заметной дрожью наслаждения, которое пронизывало ее всю, до кончиков пальцев. — Чертовски хорошо.

Он удержался от искушения и, убрав руки с ее ягодиц, стал изучающе гладить ее тело, пока в его ладонях не оказались ее нежные груди. Она выдохнула его имя, когда он стал медленно обводить пальцем ее прикрытые легким шелком соски.

Ее груди заполнили его ладони. Он нежно ласкал острые от возбуждения соски, не переставая следить за ее лицом. Он проник под ткань и дотронулся до ее нежной кожи — ее щеки залил румянец, глаза закрылись.

— Посмотри на меня, Элизабет, — тихо попросил он, осторожно играя ее сосками. — Я хочу видеть твои глаза.

Она с трудом подняла веки и посмотрела на него затуманенным взглядом. Он начал медленно снимать с Элизабет пеньюар.

Постепенно она вся открывалась его взору — медленная чувственная пытка для Остина, ибо желание его разгоралось. Высокая грудь. Острые розовые соски, ждущие его ласки. Тонкая талия, переходящая в округлые бедра. Рубашка выскользнула из его рук и упала вниз, открыв его взгляду соблазнительное гнездышко каштановых волос там, где заканчивались ее стройные ноги, казавшиеся бесконечными. Он мгновенно представил себе, как эти ноги обвивают его талию, и желание взорвалось в нем.

— Элизабет… ты прекрасна… ты совершенство… — Остин знал, что ему будет хорошо с ней, но она буквально ошеломила его. Наклонившись, он поднял ее на руки и, подойдя к кровати, осторожно опустил ее на простыню. Быстро, насколько позволяли непослушные руки, он разделся и лег рядом с ней.

Она тотчас же приподнялась на локте и с жадным любопытством осмотрела его с головы до ног. Он постарался лежать спокойно и дать ей удовлетворить свое любопытство.

— Я никогда раньше не видела голого мужчину, — сказала она, глядя на него взглядом, заставлявшим его тело пылать.

— Рад это слышать.

Она смотрела на его восставший орган, который под ее пристальным взглядом болезненно набух.

— Скажи мне, все мужчины такие же… внушительные, как ты?

— Боюсь, что не знаю, — проворчал он, не представляя себе, что кто-то еще может испытывать такую силу желания, как он в эту минуту. А она ведь даже не дотронулась до него.

Ему невыносимо хотелось почувствовать ее, познать ее. В объятиях, в поцелуях. Сейчас же.

Осторожно толкнув ее на подушки, он опустил голову и обхватил губами набухший сосок. Тяжело дыша, она запустила пальцы в его волосы и выгнула спину, предлагая себя его требовательным губам. В ответ на ее молчаливую просьбу он ласкал губами и языком то одну ее грудь, то другую.

— О Боже, — выдохнула она, — я чувствую, что…

Голос у нее прервался, перейдя в чувственный вздох. Он поднял голову.

— Что, что ты чувствуешь? — Ее вид: распущенные великолепные волосы, соски, возбужденные его ласками, глаза, потемневшие от страсти, — почти лишил его самообладания.

— Мне так тепло. А я дрожу. И жду… — Она беспокойно задвигалась, и он сжал челюсти, когда ее живот прикоснулся к его возбужденному органу.

О да, он понимал эти чувства, но он сгорал от желания. И дрожал от нетерпения. И сходил с ума. Никогда еще он не желал женщину так сильно. Так сильно, что у него дрожали руки. Так сильно, что утратил ясность мыслей.

Остин провел рукой по ее животу, и глубокий вздох вырвался из ее груди.

— Раздвинь ноги, — прошептал он. — Для меня.

Элизабет послушно раздвинула бедра, открывая ему доступ к самой интимной части своего тела.

Как только он коснулся ее, они оба не смогли сдержать стона. Очень осторожно, легкими круговыми движениями он возбуждал ее, пока ее бедра не начали подниматься и опускаться под его рукой, разжигая в нем настолько сильное пламя страсти, что оно грозило разрушить его твердое намерение не спешить.

С большой осторожностью он ввел в нее палец. Бархатистая теплота обхватила его. Внутри было так тесно… так горячо и влажно. Его тело дернулось, и мелкие капли пота покрыли лоб.

Их взгляды встретились. Она с нежностью дотронулась до его лица.

— Остин.

Его имя, произнесенное хрипловатым, полным страсти голосом, заставило его потерять остатки самообладания, и он начал медленно, осторожно входить в нее, пока не почувствовал преграду. Он попытался преодолеть это препятствие, не причиняя боли, но это оказалось невозможным. Зная, что ему следует сделать, и не в силах больше терпеть, он, крепко сжав руками ее бедра, с силой глубоко вошел в нее.

От ее вскрика у него сжалось сердце.

— Прости меня, дорогая, — прошептал он, с трудом найдя в себе силы не двигаться. — Я сделал тебе больно?

— Только на секунду. Скорее, ты удивил меня. — Элизабет чуть заметно улыбнулась ему. — Удивил меня чудесным образом. Пожалуйста, продолжай.

Остин не нуждался в повторном приглашении. Опершись на руки, он медленно входил и выходил из влажной теплоты, почти до конца, только затем, чтобы снова глубоко погрузиться в ее сладостную плоть. Она не сводила с него глаз, а он следил за каждой искрой наслаждения, мелькавшей в глубине ее глаз. Ее бедра двигались в одном ритме с ним, и он сжимал зубы, стараясь сохранить над собой контроль, твердо решив доставить ей наслаждение прежде, чем позволит это себе. Но — впервые в жизни — он понял, что едва ли сможет выдержать. Тело его покрылось потом, и даже плечи болели от напряжения, с которым он сдерживал свой оргазм.

Она сжимала его внутри себя, а он завороженно смотрел на нее. Она выгнула спину и полностью отдалась своей страсти. Столь естественно и свободно, что он не верил своим глазам. Так эротично, что он больше не мог сдерживать себя. Он вошел в нее, чтобы в одно безумное бесконечное мгновение излить себя в эту сладостную теплоту.

Когда наконец его возбуждение утихло, он обнял ее и повернул на бок — лицом к себе. Их тела слились в совершенной, волнующей близости. Она обняла его и положила голову на его грудь, прижавшись губами к влажной коже его шеи.

Ее нежный поцелуй наполнил его «чувством Элизабет». Ему все еще было трудно дышать, и он заставил себя сделать несколько медленных глубоких вдохов.

Боже! Она просто чертовски хороша. И она принадлежит ему. Вся принадлежит ему. Он удовлетворенно улыбнулся. Поглаживая ее по спине, он ждал, когда его пульс успокоится.

Потребовалось некоторое время, чтобы его сердце забилось ровно, и, поскольку Элизабет была необычно тиха, Остин подумал, что она уснула. Он немного отклонился, чтобы посмотреть на нее, и был удивлен, когда она подняла голову и взглянула прямо ему в глаза. Взгляд ее золотисто-карих глаз был серьезен и полон решимости.

— Должна сказать тебе, Остин, что мои познания в анатомии совершенно не подготовили меня к тем чудесным ощущениям, которые мы только что испытали.

«Мой предыдущий опыт тоже не подготовил меня».

Он с нежностью откинул упавший ей на лоб локон, не зная, что сказать. Надо признаться, что его жена просто лишала его дара речи.

Она взяла его руку, прижала к щеке, затем поцеловала.

— Было так, как будто я оказалась в огне, и это ты зажег его. Как будто я упала со скалы и медленно плыла к земле, в мягких облаках. Я чувствовала, словно наши души соединились. — Она покачала головой и нахмурилась. — В этом есть какой-то смысл?

Остин никогда не испытывал ничего, даже отдаленно напоминающего то, что испытал с этой женщиной. Никогда прежде не охватывала его такая жажда обладания. И эта невероятная нежность.

— В этом есть прекрасный смысл, — сказал он. — И будет еще лучше.

Элизабет удивилась, с интересом спросив:

— Лучше? Как же может быть еще лучше?

— Буду счастлив показать тебе.

Элизабет ахнула от удивления когда он перевернулся на спину, и она внезапно оказалась сидящей верхом на его мускулистых бедрах. Она посмотрела на него сверху, и у нее замерло сердце. Он был самым красивым мужчиной из всех, кого она когда-либо видела!

— Кажется, у тебя есть преимущество, жена, — с лукавой улыбкой сказал он. — Интересно, как ты им собираешься воспользоваться? — Заложив руки за голову, он смотрел на нее блестящими искушающими глазами.

Она медленно перевела взгляд вниз, изучающе разглядывая загадочное мужское тело. Завитки темных волос, покрывавших его грудь, сужались в тонкую полоску, которая спускалась вниз по его животу и затем снова расширялась… Глядя на эту часть его тела, она почувствовала, как у нее прерывается дыхание. Совершенно потрясенная и заинтригованная видом его возбуждения, она ощутила острое желание потрогать его… потрогать эту часть его тела… потрогать все его тело. Она медленно отвела глаза и встретилась с его горящим взглядом.

— Потрогай меня, — предложил он тихим, чуть прерывающимся, ласковым голосом. — Я весь в твоем распоряжении. Изучай все, что хочешь.

Ее не надо было упрашивать. Наклонившись, Элизабет положила руки на его грудь и медленно провела пальцами вниз по его телу. Словно зачарованная смотрела она, как сокращаются его мышцы от ее прикосновений. Он застонал и взглянул на нее из-под полузакрытых век потемневшими от возбуждения глазами.

— Так тебе нравится? — прошептала она.

— Гм-м-м….

Получив одобрение, Элизабет дала волю своему любопытству. Запустив пальцы в завитки волос на его широкой груди, она пришла в восторг от сочетания жестких волос на его теплой коже и твердых мускулов под ней. С каждым сокращением его мускулов и с каждым вырывавшимся у него стоном она чувствовала себя все уверенней.

Желая доставить ему столько же наслаждения, сколько доставил ей он, она подражала ему. Склонившись над ним, она поцеловала его грудь и была вознаграждена звуком, похожим на рычание. Высунув язык, она слегка коснулась им его маленького плоского коричневого соска. Сладостный стон показал, что ему это нравилось. Она становилась все смелее, дотрагиваясь губами то до одного соска, то до другого, втягивая их в рот и лаская языком. Когда его стоны сделались продолжительнее, она почувствовала чисто женское удовлетворение оттого, что может оказывать на этого могучего мужчину такое сильное воздействие.

Остин сжал челюсти и просил Бога дать ему силы. Когда он предложил Элизабет изучить его тело, он не учел, на какие муки себя обрекает. Его болезненно напряженное тело требовало разрядки, но если, бы он уступил своему желанию, то, без сомнения, испугал бы ее. И конечно, прервал бы восхищавшее ее исследование. Выбор был подобен обоюдоострому мечу: Остин не знал, как долго он сможет еще выдержать, но, черт возьми, ему не хотелось останавливать ее.

Ему кое-как удавалось, сцепив пальцы, удерживать руки над головой, но его пальцы онемели. До сегодняшней ночи он считал себя человеком исключительной выдержки: ум всегда управлял его телом, а не наоборот. Он всегда был в состоянии оттянуть удовлетворение своего желания на любое время — насколько ему хотелось.

Но не сегодня ночью.

Не сегодня, когда он чувствует на своем теле нежные руки Элизабет.

Не сегодня, когда ее нежный язык ласкает его. Не сейчас, когда от эрекции его тело отвердело и готово разорваться на части. Не…

Кончиками пальцев она дотронулась до головки его члена, и обжигающая молния желания пронзила его тело.

Остин скрипел зубами и сжимал веки, а ее руки нежно ласкали его, гладя то, что пульсировало и мучило жаждой обладания ею. Желание непрерывными волнами прокатывалось по нему, погружая в океан ощущений. Если она не остановится, он взорвется в ее руках. Она обхватила пальцами его член и осторожно сжала его, и Остин понял: все. Больше человек не может вынести. И он не выдержал.

С мучительным стоном он опрокинул ее на спину и одним мощным толчком глубоко погрузился в нее.

— Остин!

— Прости меня.

Он не мог поверить, что только что взял ее с грубостью неопытного мальчишки. И все потому, что не сумел справиться с собой. Не смог удержать себя в руках. Сдержаться было выше его сил. Но с глубокой досадой он сознавал, что если бы он не поспешил, то опозорился бы перед ней, чего с ним не случалось с юношеских лет. Какая-то сила, которой он не понимал и которой не мог противостоять, полностью владела им. Прижавшись ко лбу Элизабет, он старался победить непобедимое.

Она нежно обхватила ладонями его лицо:

— Ты… ты мной недоволен?

В ее голосе слышались смущение и тревога, и Остин расхохотался бы над ее нелепым вопросом, если бы у него нашлись на это силы.

— Нет. Я очень тобой доволен. Даже слишком, — прошептал он и не узнал своего охрипшего прерывающегося голоса. Он принялся длинными и сильными движениями ритмично погружаться в нее. — Элизабет, обхвати меня ногами.

Она подняла свои длинные ноги и скрестила лодыжки у него за спиной. Она двигалась в его ритме — быстрее и быстрее, глубже и глубже, — пока его не поглотила пучина наслаждения. Он слышал, как она снова и снова шепчет его имя, чувствовал, как она окружает и сжимает его в своей теплой бархатистой глубине.

В полном забытьи он не мог оторваться от нее, в груди бешено колотилось сердце. Оргазм сотряс его, и в последний раз он вонзился в нее с такой силой, что она чуть не ударилась об изголовье кровати. Он обессиленно опустился на Элизабет, уронив голову ей на плечо. Тело его покрылось потом, а от затрудненного дыхания жгло легкие. Он не смог бы шевельнуться, даже если бы сейчас от этого зависела его жизнь.

Прошло некоторое время, она пошевелилась под ним, и ему удалось поднять голову. Он посмотрел в ее прекрасные глаза — глаза, полные нежности, проникающей в самую глубину его души.

Она провела кончиком пальца по его губам.

— Ты удивительный, — прошептала она.

Ее слова музыкой отозвались в нем. У него переворачивалось сердце. «Ты удивительный». Эти слова он слышал и раньше — из уст удовлетворенной любовницы, но сейчас они означали совсем другое. Потому что она говорила о нем не как об искусном любовнике.

«Ты удивительный». Ни одна женщина раньше не произносила эти слова, относя их к нему, к Остину, имея в виду, что он сам был удивительным. Черт, он знал, что не был таким. Но все равно испытывал удовольствие.

Необъяснимое ощущение обволакивало его. Что это было? Блаженство? Да, но и что-то еще. Какое-то другое чувство, непонятное ему, охватывало его. От этого чувства ему становилось тепло и спокойно. И тут он понял, что это за чувство. Оно давно владело им, только он сначала не узнал его.

Оно называлось счастьем.

Элизабет сделала его счастливым.

Но он заставил себя вспомнить, что еще оставались без ответа некоторые вопросы, касавшиеся его жены. Существовали тайны в ее прошлом, которыми она не поделилась с ним. И их брак был всего лишь браком по расчету.

Но было бы так хорошо не верить в это!




Глава 13


Роберт стоял в гостиной Брэдфорд-Холла. В его ушах все еще звучали слова судьи, принесшего страшную новость. Человеку снесло полголовы, его невозможно опознать, но, без сомнения, он с Боу-стрит. На нем красный жилет сыщика с Боу-стрит.

«Похоже на ограбление, но мы должны провести следствие. Ваш конюх страшно перепугался — еще бы, обнаружить тело! Нам необходимо немедленно оповестить его светлость».

— Не могу представить, зачем сыщик оказался в развалинах, — обратился Роберт к стоявшему у камина Майлсу. — Но какова бы ни была причина, это происшествие ужасно.

— Возможно, Остин знает этого человека, — предположил Майлс. — Все выяснится завтра, когда мы приедем в Лондон.

— Да. Я распорядился подать карету, как только рассветет. Я не сказал матери и Каролине, почему мы едем, но они, слава Богу, всегда рады съездить в город. — Роберт почесал переносицу. — Не мог же я им сказать, что Мортлин нашел в кустах тело, а убийца, быть может, разгуливает на свободе. Конечно, мама заупрямилась, не желая нарушать свадебное путешествие Остина и Элизабет, поэтому я очень тебе признателен за приглашение остановиться в твоем городском доме.

— Мне очень приятно. — Майлс залпом допил бренди.

— Я рад, что последние гости, включая леди Пенброук, уехали сегодня утром, — продолжал Роберт. — Это избавило нас от неприятной необходимости извиняться перед ними.

— Действительно, — согласился Майлс, наливая и опрокидывая еще один бокал бренди.

Роберт с удивлением уставился на него:

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Прекрасно. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что за последние пять минут ты практически опорожнил графин бренди.

— Полагаю, что просто немного разволновался.

Роберт кивнул:

— Очень хорошо тебя понимаю. — Он взглянул на часы. — Почти полночь. Я иду спать. Предлагаю последовать моему примеру.

— Я тоже скоро пойду. Спокойной ночи.

Как только Роберт вышел, Майлс налил себе еще изрядную порцию бренди. Опершись на каминную доску, он смотрел на горящие поленья и пытался понять, что делал в Брэдфорд-Холле сыщик и кому понадобилось его убить. Ничего не было ясно, кроме того, что Роберт, Каролина и их мать должны уехать отсюда, пока не разъяснится эта тайна. У него забилось сердце: если что-нибудь случится с Каролиной…

Он проглотил половину налитого бренди и закрыл глаза. Нет. С Каролиной ничего не случится. Он сам об этом позаботится. Но сначала ему придется пережить предстоящее пятичасовое путешествие.

Пять часов в карете с Каролиной. Пять часов он будет сидеть так близко, что сможет дотронуться до нее, пять часов он будет вдыхать ее нежный аромат.

Пять часов настоящей пытки.

Уже сама эта мысль возбуждала его. Одно дело — избегать ее в толпе, и совсем другое — притворяться равнодушным в карете. Да еще на глазах ее брата и матери.

Черт возьми, когда она успела вырасти? Он тысячу раз видел ее и никогда не обращал на нее внимания. Для него она всегда оставалась «малышкой Каролиной» — до того вечера пару месяцев назад, когда он танцевал с ней вальс. Он не мог забыть этого танца. В его объятиях она казалась созданной для него одного, и, как он ни старался, это ощущение не покидало его. Как и аромат ее духов.

Майлс закрыл глаза, и перед ним возник образ Каролины. Что он почувствует, целуя ее прекрасные губы? Каков их вкус?

Он поспешно открыл глаза и одним глотком допил бренди.

«Черт! О чем это я думаю?»

Если бы только Остин заподозрил, что он позволяет себе плотские мысли о Каролине, он бы, прищелкнув пальцами, воскликнул: «Голову ему оторвать мало!»

Он должен подавить эти безумные желания. Каролина не та женщина, с которой можно было бы поразвлечься, а он предпочитал именно таких. Поскольку он не собирается становиться мужем Каролины, ему остается только забыть об этом безумии. Никакой жены, ни в коем случае. У него не было намерения оказаться связанным по рукам и ногам, как это случилось с его отцом и его второй женой — сварливой гарпией, отравлявшей ему жизнь до конца его дней.

После того как Каролина покинет его дом, у него уже не будет необходимости видеть ее, слава Богу, до начала следующего сезона. Да и тогда он сумеет избежать встреч с ней.

В дверь постучали.

— Войдите.

Вошла Каролина и закрыла за собой дверь.

Майлсу показалось, что в комнате стало нечем дышать.

— Добрый вечер, — сказала она, направляясь к камину, где стоял Майлс, и нерешительно улыбаясь. — Я искала Роберта.

— Он ушел спать.

Майлс пытался не смотреть на нее, но ему это не удавалось. Пламя камина освещало ее тонкие черты и блестящие золотистые волосы. Всплывшее в его памяти чувство — то, с которым он держал ее в объятиях, — снова охватило его, вызвав горячую волну желания.

— Не позволяйте мне задерживать вас, Каролина, — произнес он, многозначительно кивнув в сторону двери.

— Вы на что-то сердитесь, Майлс?

Он отвел от нее взгляд и стал смотреть на огонь. Да, он сердился. Сердился на себя за то, что не может погасить это безумное желание. Да, он действительно сердился.

— Нет, Каролина. Я не сержусь.

— Я вам не верю.

Он снова посмотрел на нее. И это было ошибкой. Она испытующе, с нежностью и тревогой, смотрела ему в глаза. Ее грудь виднелась в глубоком вырезе корсажа, и пряди уложенных по моде золотистых волос обрамляли ее лицо. Внутри у него все горело, а панталоны казались тесными. Она была чертовски красива. И он желал ее. Боже, как он желал ее!

— Вы называете меня лгуном?

— Нет, конечно, нет. Меня просто беспокоит, не сделала ли я чего-нибудь, что рассердило вас.

— Нет, вы ничего не сделали. — Майлс глотнул бренди, продолжая смотреть на нее. Он понимал, что надо остановиться и не пить так много. Он чувствовал, что у него начинает кружиться голова.

Каролина с сильно бьющимся сердцем наблюдала за ним. Она старалась казаться спокойной, но в ней росли напряжение и неуверенность. Зная, что Роберт ушел спать, она хотела воспользоваться удобным случаем и остаться наедине с Майлсом в надежде, что он сделает какой-то шаг ей навстречу, но его сердитый и хмурый взгляд заставил ее проститься с этой надеждой.

Ладно, она готова взять дело в свои руки. Она всю свою жизнь любила его. Пришло время показать ему, что она уже не маленькая девочка. Ей нечего терять, кроме гордости, и она с радостью пожертвует ею, если взамен получит Майлса.

— Я рада, что вы не сердитесь на меня, — заметила она со смехом, который, как она надеялась, звучал беззаботно, — потому что я хочу попросить вашего совета, если вы не против.

Майлс ничего не ответил.

— Это довольно деликатный вопрос, — настойчиво продолжала Каролина.

— Спросите вашу матушку, — далеко не дружелюбным тоном предложил он.

— О, я не могу спросить об этом маму.

— Тогда спросите Остина. Или Роберта.

— Невозможно, — заявила она, махнув рукой. Подавшись вперед, Каролина доверительно объяснила:

— Видите ли, они мужчины.

Майлс повернулся и с удивлением посмотрел на нее:

— А кто же, черт побери, я?

— О! Ну конечно, вы тоже мужчина. — Она и глазом не моргнула, услышав от него ругательство. — Но вы не такой. Понимаете, вы мне не брат.

Майлс не понимал. Совершенно не понимал. Он знал, черт возьми, что не был ей братом! Он знал это слишком хорошо.

— В чем же вам нужен совет? — спросил он устало. Может быть, если он уступит ей, она уйдет и оставит его в покое. Тогда он сможет сосредоточиться на чем-то другом, а не думать о ней.

— Мне нужно узнать о поцелуях.

— Что вы сказали? — изумился он.

— Я сказала, что хочу узнать о поцелуях. Как вам известно, на прошлой неделе одним из наших гостей был лорд Блэкеншип. У меня есть основания думать, что он питает ко мне нежные чувства и может сделать предложение.

— Блэкеншип? Чарльз Блэкеншип?

— Да.

— Он говорил об этом с Остином?

— Нет. По крайней мере я так не думаю.

— Что же заставляет вас считать, что он собирается сделать вам предложение?

— Он поцеловал меня.

— Он — что?

— Он поцеловал меня.

— Где?

— В библиотеке. — Каролина моргнула. Майлс едва сдержался.

— Я хотел спросить, куда он поцеловал вас — в руку или в щеку?

— О нет. Он поцеловал меня в губы.

— Он — что?

— Кажется, вы плохо понимаете меня. Вы стали страдать глухотой?

— Разумеется, нет, — с негодованием ответил Майлс. — Просто не могу поверить, что вы позволили ему целовать вас таким образом.

Она склонила голову набок:

— Правда? Почему же? Лорд Блэкеншип знатен, богат, добр и хорош собой.

— А не староват ли он для вас?

— Он только на два года старше вас. Но я не об этом хотела поговорить.

— В самом деле? — Его голос напоминал звериный рык.

— Нет. Я хотела узнать, почему, когда Чарльз целовал меня, я ничего не почувствовала. Пожалуй, только скуку.

К своему удивлению, Майлс ощутил облегчение.

— Скуку? В самом деле? Какая жалость!

— Из разговоров с подругами я поняла, что не всегда бывает скучно, когда тебя целуют джентльмены. Очевидно, некоторые джентльмены умеют делать это вовсе не скучно. — Она посмотрела ему в глаза. — Это правда?

— Откуда, черт побери, мне знать?! — Ему захотелось ослабить ставший слишком тугим узел шейного платка. Чертов слуга чересчур его затянул. И пропади все пропадом, когда здесь успело стать так жарко?

— А вы скучно целуетесь, Майлс? — спросила она, делая к нему шаг.

— Не имею ни малейшего представления. Я себя никогда не целовал.

Он осторожно отступил на шаг. Его плечи уперлись в каминную доску, не позволяя двинуться дальше. Каролина сделала еще шаг, другой и остановилась перед ним. Глядя на него блестящими глазами, она предложила:

— Почему бы вам не поцеловать меня, и тогда я вам скажу.

— Это весьма неприличное предложение, Каролина, — ответил он, с неудовольствием сознавая, что ему хочется это предложение принять.

Она положила руки ему на грудь:

— В чем дело, Майлс? Вы боитесь, что ваши поцелуи окажутся скучными?

Он героически боролся с собой. Прикосновение ее рук приводило ею в смятение.

— Посмотрите на меня, — прошептала Каролина. Молча, сжав губы, он смотрел поверх ее плеча.

— Поцелуйте меня, — выдохнула она.

— Нет.

— Обнимите меня.

— Ни за что.

Он скрипел зубами и молил Бога дать ему силы. Он должен отойти от нее. Схватив ее за руки, Майлс хотел оттолкнуть ее. Но тут он взглянул на нее…

И это его погубило.

В ее полных слез глазах он прочитал трепетное желание. Решив сохранить благородство, Майлс взял ее за плечи, чтобы оттолкнуть от себя, но она приподнялась на цыпочки и прижалась к нему.

— Пожалуйста, Майлс! Пожалуйста… — Она дотронулась мягкими губами до его подбородка — без помощи Майлса выше дотянуться она не могла.

Ее мольба и слезы словно стрелы пронзали его сердце. Он потерял самообладание и с мучительным стоном припал к ее губам.

Боже, помоги! Была ли когда-нибудь другая женщина для него столь сладостна? Было ему с кем-нибудь так хорошо? Она шептала его имя и крепко обнимала его за шею.

Не спеша, с наслаждением Майлс знакомил ее с наукой поцелуев. Каролина была неопытна, но очень хотела научиться и оказалась способной ученицей. Когда он провел кончиком языка по ее нижней губе, она сделала то же самое. Она изумленно ахнула, когда в теплей глубине своего рта ощутила его язык, но не прошло и минуты, как она уже ласкала его, а Майлс все крепче прижимал ее к себе.

Наконец он поднял голову. Каролина стояла, прижавшись к нему и спрятав лицо у него на груди.

— Боже мой! — прошептала она. — Это было…

— Ошибкой, Каролина. Большой ошибкой. — У него дрожал голос, сердце учащенно билось. Снова опустив голову, он зажмурил глаза и попытался взять себя в руки. Он все еще прижимал к себе Каролину и понимал, что она должна была заметить его эрекцию, но она не пыталась отстраниться от него. Наоборот, прижималась все сильнее; Ему хотелось бы обвинить во всем случившемся выпитое бренди, но он не мог себя обманывать.

Больше всего на свете он жаждал поцелуев Каролины. И благодарил Бога, что сумел удержаться и не позволил себе больших вольностей. Он содрогнулся, подумав, что сделал бы Остин, узнай он, как его самый близкий друг целовал его невинную сестру. Не исключалась и дуэль на рассвете.

Каролина подняла голову:

— Как вы можете говорить, что это была ошибка? Это было чудесно.

Майлс заставил себя отступить на шаг.

— Этого не должно было произойти. Этого не случилось бы, если бы я не выпил слишком много.

— Разве вам не понравилось? — с обидой и недоумением спросила она. — Разве так может быть? Это был самый прекрасный момент в моей жизни. И разве вы не чувствовали того же, что и я?

Боже, мог ли он отрицать это? От их поцелуя он едва устоял на ногах, но он не может, не должен признаваться ей в этом.

— Этот поцелуй ничего не значил, совершенно ничего. — Майлс заставил себя солгать, и сердце у него сжалось, когда он увидел на ее глазах слезы.

— Не значил? — дрожащим голосом прошептала она.

Каролина повернулась к нему спиной, явно стараясь взять себя в руки. Ему хотелось обнять ее, отказаться от своих слов, но он заставил себя стоять опустив руки и не говоря ни слова. Он должен проявить твердость. Она слишком молода. Слишком невинна. Конечно, она — не для него. Единственный способ получить Каролину — это жениться на ней. А он не собирался жениться ради удовлетворения минутной похоти. Он со своим вожделением отправится к любовнице и останется беззаботным холостяком.

— Итак, вы удовлетворены ответом на вопрос о поцелуях? — небрежным тоном осведомился Майлс, пытаясь сделать вид, что не придает значения случившемуся.

Каролина глубоко вздохнула и резко повернулась. Она смотрела ему в лицо — глаза ее, все еще мокрые; метали молнии.

— Да. Вам будет приятно узнать, что ваш поцелуй нельзя назвать скучным, — заявила она дрожащим от волнения голосом. — Но называть то, что произошло между нами, не имеющим значения — в высшей степени нечестно! — Она передернула плечами. — Настоящее притворство!

Прищурив глаза, он посмотрел на ее раскрасневшееся лицо.

— Вы называете меня лжецом? — спросил он во второй раз за вечер.

— Да, Майлс. Я называю вас лжецом. — Каролина направилась к двери, бросив уничтожающий взгляд на все еще заметную выпуклость в его паху. — И притом очень неумелым лжецом.

Она выбежала из комнаты, а он ошарашенно смотрел ей вслед.

Боже милостивый, какое сокрушительное поражение!

Какая потрясающая женщина!

И что же, черт побери, ему теперь делать?




Глава 14


Остин проснулся, сквозь сон почувствовав нежное прикосновение рук. Он с трудом приоткрыл один глаз и был вознагражден великолепным зрелищем нежной округлости груди, увенчанной розовым соском. Решив, что это требует внимания, он открыл второй глаз и, к своему восторгу, увидел и почувствовал свою обнаженную жену, которая сидела рядом, осторожно поглаживая его.

Она словно каштановым облаком была окружена своими роскошными волосами, падавшими ей на плечи, спускавшимися по бедрам, вьющиеся концы их касались ее ног.

То, что эта картина возбудила его, нисколько не удивило Остина — все последние три дня он пребывал в таком состоянии.

Но сегодня все переменится. Остин обратился на Боу-стрит, и ему сообщили, что до сих пор никто не получал от Джеймса Кинни никаких известий.

А вчера поздно вечером пришло новое письмо от шантажиста, в котором тот требовал, чтобы Остин приготовил фантастическую сумму в пять тысяч фунтов и ждал дальнейших указаний. Остин допросил мальчишку, принесшего письмо, и узнал, что «франка» выложил за доставленное по адресу послание целый шиллинг. Заплатив оборванцу крону, Остин узнал также, что этот самый «франка» часто посещает несколько заведений в порту. Описание человека, которое дал мальчишка, не оставляло сомнений: это Гаспар. Остин собирался днем посетить упомянутые места в надежде встретиться с негодяем лицом к лицу. Поэтому, как бы восхитительно ни проводил он время со своей женой, настала пора заняться другими делами.

— Доброе утро, ваша светлость, — поздоровалась Элизабет и, наклонившись, поцеловала его. — Или, может быть, мне следовало сказать «добрый день»?

Она осторожно пощекотала его живот. Стоило ей дотронуться до него, как Остина охватывала волна удовольствия, заставлявшая его мышцы сокращаться. Мозг же напоминал ему, что он собирался встать и заняться совершенно другими делами.

— Ты собираешься снова заснуть?

— Я проснулся и весь в твоем распоряжении, — заверил ее Остин.

Его голос перешел в хриплый вздох, когда она, сидя на нем, сжала его в своей шелковистой влажной глубине. Протянув руку, он за волосы пригнул ее голову и прижался к ее губам. Язык проскользнул внутрь, рука гладила ее бедра. Его пальцы ласкали ее, и она тяжело дышала. Ее оргазм наступил быстро, поглощая все ее существо. Уткнувшись лицом в его плечо, Элизабет снова и снова повторяла его имя и словно таяла в его руках.

После этого он перевернул ее и теперь лежал сверху, между ее раскинутыми ногами.

Опершись на руки, Остин смотрел на ее прекрасное лицо, медленно и ритмично двигаясь, пока она не начала беспокойно извиваться. Она абсолютно не таилась от него. С распущенными волосами, в приступе страсти, Элизабет выглядела поразительно эротично. Глубокий стон вырвался из его груди, когда она обхватила его своими длинными ногами и впилась пальцами в его мощные плечи.

— Остин, — простонала она, изгибаясь под его телом, и, достигнув вершины блаженства, сжала его ногами.

Остин в последний раз погрузился в нее, извергая семя в самую глубину. Затем, не выпуская ее, он повернулся на бок и прижался к ее благоухающим волосам.

— Вот это действительно приятное пробуждение, — прошептал он, снова обретя дар речи. Легкими движениями он гладил ее поясницу и округлые ягодицы.

— И для меня тоже приятное, — лукаво улыбнулась она, вызвав у него ответную улыбку.

Да, эти три дня были самыми счастливыми в его жизни. Они выходили из дома всего лишь один раз, накануне: неторопливо проехались в карете по Гайд-парку, а затеи полюбовались витринами магазинов на Бонд-стрит. У модного ювелира Остину понравились бриллиантовые с жемчугом серьги, и он купил их своей жене, несмотря на ее бурные протесты. Затем Элизабет заметила маленькую книжную лавку на мощеной улице и затащила в нее Остина.

— Ты говорила, что не любишь ходить по магазинам, — поддразнил он, когда она стала выбирать книги.

— Я не люблю покупать вещи, а это книги.

Остин не был уверен, что понимает, в чем тут разница, но был счастлив доставить ей удовольствие. Он купил ей более дюжины томов и с удивлением отметил, что ее больше обрадовали книги, а не фантастически дорогие серьги.

За исключением вчерашней прогулки, они проводили все время исключительно в его спальне. Обнаженные. Познавая друг друга. Наслаждаясь друг другом. Сливаясь телами. Им даже приносили еду в спальню, и в парадной столовой они только обедали. Но как только обед заканчивался, они скрывались в своем, только им принадлежавшем мирке, где он обучал жену искусству страсти и где ему открылось, что, имея многих любовниц, он никогда не испытывал такой нежности, как это было с Элизабет.

Однажды в полночь они вместе спустились в личный кабинет Остина, находившийся на втором этаже. Это была их вторая ночь вместе. Сказав, что приготовил ей сюрприз, Остин попросил ее закрыть глаза и за руку ввел в кабинет. В камине горел огонь, освещая комнату теплым мягким светом. Она открыла глаза и, оглянувшись, увидела свой рисунок висящим в рамке на почетном месте над его столом.

Он встал позади и обнял ее за талию.

— Каждый раз, когда я поднимаю глаза, я вижу его и думаю о тебе, — тихо произнес он.

Затем он целый час учил ее танцевать вальс и обнаружил, что вальс намного более чувственный танец, чем он предполагал. Возможно, Элизабет оказалась менее грациозной, нежели его предыдущие партнерши, но он никогда еще не испытывал такого удовольствия от танца.

Урок закончился на пушистом ковре перед камином, где они продолжали познавать друг друга, и Остин подумал, что отныне всякий раз, когда он войдет в этот кабинет, перед ним будет возникать образ Элизабет, лежащей на ковре с затуманенными глазами и призывно протянутыми к нему руками.

Сейчас она коснулась губами его шей. Боже, она сделала его счастливым — эта мысль одновременно беспокоила, смущала и окрыляла его. За последние дни они провели вместе так много счастливых часов, смеясь, болтая, и все же она не раскрыла ему своей тайны, которая заставила ее покинуть Америку. Однажды Остин заговорил с ней об этом, но Элизабет тотчас перевела разговор на другое. Ее нежелание поделиться с ним беспокоило Остина, и он ждал, когда же она расскажет ему. Он надеялся, что расскажет.

— Чем бы ты хотела сегодня заняться? — спросил он, лаская ее нежную кожу.

— Мм… Я как раз этим и занимаюсь сейчас.

— Правда? И чем же?

— Обнимаю тебя. Чувствую тебя рядом с собой. Чувствую тебя внутри себя. — Откинув голову, она посмотрела на него потемневшим чувственным взглядом и с нежностью дотронулась до его лица. — Трогаю тебя. Люблю тебя.

Она сказала, что любит его? Или «люблю тебя» означало лишь «занимаюсь с тобой любовью»? Он этого не понял, но, хотя никогда раньше не жаждал женской любви, неожиданно обнаружил, что хотел бы услышать слова любви из уст Элизабет.

Нельзя было отрицать, что его брак по расчету развивался в совершенно неожиданном направлении. Однако его настораживали эти непонятные трепетные чувства, возникающие в нем.

Элизабет провела пальцем по его лбу.

— А чем бы хотел заняться ты?

— Мне бы хотелось остаться здесь с тобой и весь день посвятить любовным занятиям, но, боюсь, мне предстоит кое-какая работа.

— Могу я сделать что-либо, чтобы помочь тебе?

Остин улыбнулся, поняв, как ей этого хотелось.

— Боюсь, что нет. Моя работа состоит из нескольких поездок и кучи скучной переписки.

— Может быть, я могу поехать с тобой?

— К сожалению, я должен ехать один. — Он не собирался брать ее с собой в порт. — Ты бы слишком отвлекала меня. Я бы думал о тебе, а не о деле.

Она приложила ладонь к его щеке.

— Ты что-то скрываешь от меня. Ты едешь куда-то, куда не хочешь меня брать. — Она вздохнула. — Остин, разреши мне помочь тебе.

Проклятие! Неужели эта женщина способна видеть, что происходит в его душе? Вопрос вызывал по меньшей мере беспокойство. Не может ли она заметить его растущее к ней расположение?

Расположение? Как мало этим сказано! Мысль, что она может видеть или чувствовать то, чем он еще не готов с ней поделиться, приводила его в замешательство. Но Элизабет больше не упоминала о своих видениях или способности читать его мысли.

Он нежно погладил ей переносицу. О том, чтобы взять ее с собой в те места, куда он собирался отправиться, не могло быть и речи. Он не мог подвергать ее опасности или…

— Ты не хочешь подвергать меня опасности, я понимаю. Но я буду с тобой. Мне ничего не может угрожать.

— Я не могу взять тебя с собой, Элизабет. Это довольно подозрительные места. Совсем не такие, куда могла бы поехать леди.

— Что именно ты собираешься делать?

Остин считал, что не следует открывать ей правду, но, как ни странно, лгать ему тоже не хотелось.

— Помнишь, в развалинах я говорил тебе, что нанял сыщика с Боу-стрит, чтобы он собрал сведения о французе, которого я видел с Уильямом незадолго до его смерти?

— Да. В ту ночь ты должен был встретиться с этим сыщиком.

— Верно. Так вот, я узнал, что француза, которого я ищу, известного мне под именем Гаспар, недавно видели в пивной игорного дома около доков. Я еду туда, чтобы найти его.

— Зачем?

«Затем, что этот ублюдок угрожает всему, что мне дорого. Он может погубить мою семью, к которой теперь принадлежишь и ты».

Остин понимал, что вопреки своему решению он обязан солгать.

— У меня есть основания думать, что он украл вещи Уильяма. Я хочу их вернуть.

— Почему бы не предоставить твоему сыщику найти его?

— Я хочу отправиться по горячему следу, пока он не затерялся.

Элизабет посмотрела на него серьезным внимательным взглядом:

— Я хочу сопровождать тебя.

— Исключено.

— Разве ты не понимаешь, что я могла бы помочь тебе? Не можешь ли ты хотя бы попытаться поверить в то, что я это могу? Если я дотронусь до чего-нибудь, к чему он прикасался, или до человека, с которым он говорил, то, возможно, я смогу почувствовать… где он.

— К черту! Я знаю, что ты хочешь мне помочь, и хотя я не могу отрицать, что ты обладаешь редкой интуицией, ты все же не волшебница. И не стоит настаивать на твоей поездке в лондонские трущобы. Я ценю твою заботу, но…

— Но ты не позволишь мне поехать с тобой.

— Нет. В доках опасно. Если с тобой что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу.

— В то время как сам ты подвергаешься опасности.

— Для мужчины риск не так велик.

Она посмотрела на него с отчаянием:

— Что я должна сделать, чтобы доказать тебе, что могу помочь?

Доказать, что ее так называемые видения приведут его к Гаспару? К человеку, которого не в силах найти самый лучший сыщик с Боу-стрит? Он бы чертовски хотел поверить в это, но уже давно перестал верить в чудеса.

— Ты ничего не сможешь сделать, — тихо сказал он, ненавидя себя за ту боль обиды, которую увидел в ее глазах. Но у него не было другого выхода.

Элизабет не могла помочь ему.

В этом он был уверен.




Элизабет спустилась по лестнице. В руках у нее был роман «Разум и чувствительность» — одна из книг, купленных для нее Остином накануне. Читать ей не хотелось, но от тревоги за Остина, уехавшего в порт, у нее ныло под ложечкой, и ей просто необходимо было отвлечься.

Остановившись посреди мраморного холла, она в нерешительности огляделась по сторонам: может быть, ей найти сначала кухню и стащить там чашечку сидра?

— Могу я помочь вам, ваша светлость? — раздался глуховатый голос.

— Ох! — Она прижала руки к груди. — Картерс! Вы меня напугали.

— Пожалуйста, простите меня, ваша светлость. — Он низко поклонился, затем выпрямился и застыл так, что она подумала, не привязали ли к его спине доску.

— Пустяки, Картерс, — улыбнулась она, но не увидела ответной улыбки. — Не скажете ли, где кухня?

Лицо Картерса было лишено какого-либо выражения.

— Кухня, ваша светлость?

От его недружелюбного тона Элизабет стало не по себе. Она взяла себя в руки и снова улыбнулась дворецкому:

— Да. Я хотела бы выпить сидра.

— Вам нет необходимости идти на кухню, ваша светлость. Я немедленно распоряжусь, чтобы лакей принес вам сидр.

Он повернулся и пошел — очевидно, чтобы позвать лакея. Элизабет заметила, что Картерс прихрамывает. Она была уверена, что при их первой встрече он не хромал. Некоторое время Элизабет смотрела на удаляющуюся от нее фигуру, пытаясь определить причину хромоты.

— Картерс?

Дворецкий остановился и повернулся к ней:

— Да, ваша светлость?

— Надеюсь, вы не обидитесь. Но я не могла не заметить, что вы хромаете.

На долю секунды на его лице мелькнуло удивление. Затем оно снова превратилось в лишенную всякого выражения маску.

— Это пустяк, ваша светлость.

— Глупости. Это явно не пустяк!

Элизабет подошла к нему — и едва удержалась от смеха: макушка его лысой головы оказалась на уровне ее носа.

— Может, какой-то несчастный случай?

— Нет, ваша светлость. Это всего лишь из-за новой обуви. Кожа очень жесткая, и туфли еще не разносились.

— Понятно. — Она взглянула на его начищенные до блеска черные туфли и понимающе кивнула. — Вас мучает мозоль?

— Да, ваша светлость. У меня мозоли. — Он гордо поднял голову. — Но они никогда не мешали мне исполнять мои обязанности.

— Господи, у меня и в мыслях такого не было! Всем известно, как великолепно вы с ними справляетесь. Меня только беспокоит, что это причиняет вам страдания. — Она улыбнулась, глядя на его угрюмое лицо. — Кто-нибудь лечил ваши мозоли? Может быть, доктор?

— Разумеется, нет, ваша светлость, — обиделся Картерс.

Он еще больше расправил плечи и выпрямился так, что Элизабет поразилась, как ему удается стоять, не опрокидываясь на спину.

— Понимаю. А где библиотека, Картерс?

— Третья дверь по коридору налево, ваша светлость.

— Прекрасно. Пожалуйста, приходите туда через пять минут.

— В библиотеку, ваша светлость?

— Да. Через пять минут. — И она побежала наверх.




— Ты не знаешь, что случилось с герцогиней? — входя быстрыми шагами в холл, спросил Остин лакея. Вернувшись из доков, он уже почти четверть часа безуспешно разыскивал Элизабет.

— Она в библиотеке, ваша светлость.

Остин оглядел холл: больше никого поблизости не было.

— А где Картерс?

— Думаю, он в библиотеке с герцогиней, ваша светлость.

Остин вошел в библиотеку и застыл на пороге. Его жена стояла на коленях перед дворецким, сидевшим в любимом глубоком кресле Остина. Картерс был босиком, и из его подвернутых штанин торчали тощие волосатые ноги.

Не веря своим глазам, Остин наблюдал, как Элизабет осторожно положила голую ногу Картерса себе на колени и принялась втирать какую-то мазь в его пятку и стопу. Не успел Остин подумать, что больше его уже ничем не удивишь, как произошло нечто совершенно неожиданное, заставившее его раскрыть рот.

Он увидел, что Картерс улыбается. Улыбается!

Более вышколенного, мрачного, непогрешимого дворецкого, чем Картерс, не существовало во всей Англии. Остин даже не видел, чтобы он хоть раз усмехнулся. У него и намека на улыбку не появлялось на губах. До сего дня.

Но то, что произошло дальше, заставило Остина раскрыть рот еще шире. Он услышал глуховатый смешок, вырвавшийся из горла Картерса. Этот человек смеялся!

Остин потряс головой. Если бы он не был уверен в обратном, то поклялся бы, что представшая его глазам сцена явилась лишь результатом слишком большого количества выпитого бренди. Но он был совершенно трезв. Так что ему это не померещилось. Справившись со своим изумлением, он прошел в комнату.

— Что здесь происходит? — спросил он, подойдя к жене, которая не переставала его удивлять, и дворецкому, которого он, оказывается, совершенно не знал. Элизабет с беспокойством вопросительно посмотрела на него. У Картерса был совсем убитый вид. Остин кивнул Элизабет, ободряюще посмотрев на нее, и напряженное выражение исчезло с ее лица.

— Ваша светлость! — воскликнул дворецкий, весь покрывшись красными пятнами. Он попытался встать, но Элизабет покачала головой.

— Сидите, Картерс, — твердо приказала она. — Я почти закончила.

Картерс кашлянул и забился обратно в кресло. Она опустила его ногу на пол и взяла другую, осторожно смазывая ее небольшим количеством мази, которую брала из деревянной баночки. Ее сумочка с лекарствами, открытая, лежала рядом с ней на полу.

Остин хмыкнул.

— Что ты делаешь с Картерсом, Элизабет? — спросил он, не отрывая глаз от необычайного зрелища: герцогиня смазывает ноги его грозному дворецкому.

— У бедного Картерса ужасные мозоли от новых башмаков, — объяснила она, накладывая на ногу чистую повязку. — Они кровоточили и легко могли воспалиться, поэтому я вычистила ранки и приготовила заживляющую мазь, которая избавит его от боли.

Элизабет закрепила концы повязки и опустила подвернутые штанины Картерса.

— Ну вот! Я закончила. Можете надеть свои чулки и башмаки, Картерс.

Дворецкий поспешно выполнил указание.

— Как теперь ваши ноги? — спросила Элизабет.

Картерс встал, несколько раз переступил с пятки на носок, затем сделал несколько осторожных шагов. На его худом лице было написано изумление: «Надо же, совсем не болят, ваша светлость!» Он прошелся по комнате перед Элизабет.

— Отлично. — Она протянула Картерсу баночку:

— Возьмите к себе и накройте мокрым платком, чтобы не засохла. Намажьте перед сном и утром. Не заметите, как мозоли исчезнут.

Картерс взял у Элизабет баночку и нерешительно покосился на Остина.

— Спасибо вам, ваша светлость. Вы были так добры.

— Рада была помочь, Картерс. Если вам потребуется помощь при перевязке, скажите мне. А я приготовлю те припарки, которые нужны вашей матери, чтобы вы отнесли их ей завтра. — Элизабет наградила его ангельской улыбкой, и Картерс как завороженный улыбнулся в ответ.

— Это все, Картерс. — Остин выразительно кивнул в сторону двери.

Услышав голос хозяина, Картерс явно опомнился. Он выпрямился, одернул ливрею и стер с лица всякое выражение. Повернувшись на каблуках, он, почти не хромая, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Как только дверь закрылась, Элизабет вскочила на ноги и спросила:

— Ты что-нибудь узнал?

— Нет. Я лишь смог убедиться, что Гаспар действительно появлялся в этих местах, но я не нашел его.

— Мне очень жаль. — Она вгляделась в его лицо. — С тобой все в порядке?

— В полном. Только разочарован. — Он обнял ее за талию и привлек к себе. Так приятно было держать ее в объятиях, что он решительно выбросил из головы всю ту грязь, которую видел днем. — И еще я поражен. Я никогда не видел у Картерса даже усмешки, а ты заставила его смеяться. — Он поцеловал ее в нос. — Невероятно.

— Он совсем не такой страшный, как я думала, — заметила она, положив руки ему на грудь. — На самом деле он очень милый.

— Картерс? Милый? Боже милосердный, теперь я уже слышал все! — Он поднял глаза к небу, и она засмеялась. — Должен признаться, увидев тебя на коленях перед моим дворецким, лечащей его ноги, я был шокирован.

— Почему же?

— Это не то, чем обычно занимается герцогиня, Элизабет. Тебе не следует фамильярничать со слугами. И уж конечно, класть их голые ноги себе на колени. — Остин улыбнулся, чтобы смягчить упрек, но она сразу же обиделась.

— Картерс страдал от боли, Остин. Ты не можешь ожидать от меня, что я позволю кому-то страдать только по той причине, что я герцогиня и, следовательно, для меня неприлично оказывать помощь. — Элизабет гордо подняла голову и посмотрела на него с вызовом. — Боюсь, у меня есть собственные убеждения.

Смешанное чувство радости и раздражения наполняло его. Он не привык, чтобы с ним спорили, но ведь с первой их встречи было ясно, что Элизабет не придавала никакого значения его высокому титулу и положению в обществе. То, как она стояла перед ним — со сверкающими глазами, не отводя взгляда, не страшась вызвать его гнев, — вызывало у него уважение и восхищение. Она умела лечить людей и собиралась заниматься этим и впредь, нравится ему это или нет.

А кто, черт побери, он сам, чтобы обвинять ее в нарушении приличий? Только Богу известно, сколько раз он сам их нарушал. В последний раз — когда сделал герцогиней американку. К черту все! Ему захотелось обнять ее. Конечно, ей не обязательно о том знать. Он придал своему лицу соответствующее серьезное выражение.

— Ладно, думаю, раз уж помощь тем, кто страдает, так для тебя важна…

— Уверяю тебя, очень.

— И тебе было бы приятно получить мое благословение и одобрение?

— Очень.

— А если я откажусь?

Она не колебалась ни секунды.

— Тогда я буду вынуждена помогать людям без твоего благословения и одобрения.

— Понятно. — Несмотря на ее непокорность, он готов был аплодировать ее силе духа и смелости.

С нежностью дотронувшись до его лица, она сказала:

— Пожалуйста, пойми меня, Остин. У меня нет желания противоречить тебе или сердить тебя, просто для меня невыносим вид страдания. Как и для тебя. Я же знаю, что ты добр и благороден и не можешь допустить, чтобы люди страдали.

Безмерно довольный тем, что жена считает его добрым и благородным, Остин привлек ее к себе.

— Я так рада, что ты дома, — прошептала она. Ее теплое дыхание щекотало ему щеку, волна удовольствия пробежала по его спине. — Я так волновалась… Я бы не перенесла, если б с тобой что-нибудь случилось.

«Чувство Элизабет» нахлынуло на него, словно прорвавшая плотину вода. Она беспокоилась за него. И если за него беспокоилась эта необыкновенная женщина, значит, не так уж он и плох.

Волнение душило его. Он взял в ладони ее лицо и нежно провел пальцами по гладким щекам.

— Я прекрасно себя чувствую, Элизабет. — Он лукаво усмехнулся. — Возможно, я не столь крепок, как ты, но тем не менее я чувствую себя прекрасно. Пожалуйста, с моего благословения и одобрения можешь лечить кого пожелаешь. При одном условии.

— А именно?

Он приблизился к ее губам:

— Я настаиваю, чтобы самая большая доля твоего лечения принадлежала мне.

Она обвила руками o шею.

— Слушаюсь, ваша светлость. — Прижавшись к нему, она ощутила его возбуждение. — Боже! Кажется, ты нуждаешься в помощи прямо сейчас. Думаю, следует приступить к лечению. Немедленно.

— Прекрасное предложение, — согласился он хрипловатым голосом и впился в ее губы. Элизабет выдохнула его имя, и чувство вины словно петлей сжало ему горло.

Остин понимал, что не обрадует ее, когда сообщит, что вечером он собирается еще раз отправиться в доки.




Глава 15


Роберт, Каролина, Майлс и вдовствующая герцогиня стояли в холле лондонского дома Остина. Картерс помогал им освободиться от шалей, накидок, шляп и жакетов.

— А где же герцог и герцогиня? — спросила Каролина, когда дворецкий убрал их верхнюю одежду.

— В библиотеке, леди Каролина. Я доложу.

Роберт смотрел вслед Картерсу. Остановившись перед дверью в библиотеку, тот осторожно постучал. Прошла почти минута, и он постучал снова.

Прошла еще минута, но никто не отвечал. Беспокойство охватило Роберта: сыщика с Боу-стрит нашли мертвым, а тут еще Остин не открывает на стук… Да к черту все! Повернувшись к Майлсу, он тихо спросил:

— Как ты думаешь, ничего не случилось?

На лбу Майлса появилась тревожная складка.

— Не знаю, но в свете последних событий я бы сказал, что возможно что угодно.

— Ладно, я больше не намерен здесь стоять, — прошептал Роберт.

Он направился в коридор, следом двинулся Майлс. За собой они слышали шаги, означавшие, что и остальные идут за ними.

— Что-то не так, Картерс? — спросил Роберт дворецкого.

Картерс повернулся к нему — прямой как палка.

— Нет, все в порядке. Я только жду, когда его светлость позволит мне войти.

— А ты уверен, что он в библиотеке? — усомнился Майлс.

— Вполне уверен. — Картерс постучал снова, и снова никто не ответил.

Майлс и Роберт переглянулись.

— К черту! — пробормотал Роберт и, не обращая внимания на протесты Картерса, открыл дверь.

Переступив порог, он так резко остановился, что Майлс налетел на него, чуть не сбив с ног.

Роберт облегченно вздохнул. Стало совершенно очевидно, что нет оснований беспокоиться о брате, ибо Остин пребывал в прекрасной форме и, бесспорно, в полном здравии.

Он сжимал Элизабет в объятиях и страстно ее целовал. И все вошедшие явно слышали томный вздох Элизабет.

Роберт кашлянул.

Остин и Элизабет, казалось, ничего не заметили.

— Хм! — повторил Роберт уже громче. Остин поднял голову.

— Не сейчас, Картерс, — прорычал он, даже не оборачиваясь.

— Сожалею, что должен тебя разочаровать, старина, — сказал Роберт, — но это не Картерс.

Остин замер. От неожиданно прозвучавшего голоса брата с его губ чуть не сорвалось крепкое ругательство, но он вовремя сдержался. Испуганно ахнув, Элизабет попыталась высвободиться из его объятий, но он не отпускал ее, неохотно доставая свою руку из-за корсажа ее платья. Остин взглянул на нее и подавил вздох разочарования: с раскрасневшимися щеками, влажными и распухшими от его поцелуев губами, с растрепанной прической, она была прекрасна.

Он беззвучно выругался. С братом надо что-то делать. «Сбросить его в Темзу?» — мелькнула мысль. Да. Над этим стоит подумать. Остин повернулся, чтобы поздороваться с незваным гостем, и обнаружил, что Роберт не один. В дверях толпились его мать, Майлс, Каролина и Картерс.

С выражением отчаяния на обычно бесстрастном лице, Картерс вошел в комнату:

— Простите меня, ваша светлость. Я стучал несколько раз, но…

— Все в порядке, Картерс, — махнув рукой, перебил его Остин. Черт, если быть справедливым, то он мог бы колотить в дверь и молотом, и то Остин сомневался, что услышал бы его. — Можешь вернуться к своим обязанностям.

— Да, ваша светлость. — Оправив ливрею, Картерс повернулся на каблуках и вышел из библиотеки, успев неодобрительно взглянуть в сторону Роберта.

Мать Остина выступила вперед, протягивая им руки:

— Здравствуй, дорогой. Здравствуй, Элизабет. Как вы себя чувствуете?

Мать так искренне радовалась встрече с ними, что раздражение Остина несколько поутихло. Пока Элизабет здоровалась с остальными, он наклонился и поцеловал мать в щеку.

— Я чувствую себя прекрасно, матушка.

Изящная бровь насмешливо приподнялась.

— Да, я вижу. — Она придвинулась ближе и тихо произнесла:

— Не беспокойся, дорогой: мы остановились у Майлса, в его городском доме.

Остин надеялся, что сумел скрыть свою радость. Поздоровавшись с Каролиной, он коротко кивнул Майлсу и сердито посмотрел на Роберта:

— Что вас всех сюда привело?

— Роберт с Майлсом ехали в город, — объяснила его мать, — и пригласили нас к ним присоединиться.

— Это чудесный сюрприз, — сказала Элизабет. — Мы так рады вас видеть.

Роберту было совершенно ясно, что, говоря это, она выражала только свои собственные чувства, потому что Остин не выказывал ни малейшей радости по поводу их приезда. Теперь, когда Роберт знал, что с Остином и Элизабет ничего не случилось, у него словно гора свалилась с плеч.

Предстояло обсудить серьезные проблемы, но Роберт не мог говорить о них в присутствии женщин, а если он сейчас попросит Остина выйти с ним из комнаты, то — он хорошо это понимал — мать, Каролина и, без сомнения, Элизабет будут сгорать от любопытства. Он не испытывал желания объяснять им, что в действительности кроется за этим визитом.

В то время как Элизабет усаживала гостей и распоряжалась о чае и закусках, Роберт подошел к брату, который так и продолжал стоять на том же месте в узду комнаты. Остин взглянул на Роберта с ледяной улыбкой:

— Я только что женился, Роберт. Может, ты забыл?

— Нет, разумеется, я не забыл.

— Тогда что, черт возьми, на тебя нашло, что ты явился сюда без приглашения, да еще приволок их с собой? — Остин, не спуская с Роберта холодного взгляда, кивнул в сторону гостей. — Не дожидаясь ответа, он продолжал:

— Итак, когда вы уезжаете?

— Уезжаем? Но мы только что приехали. — Сидевший внутри Роберта дьяволенок заставил его добавить:

— Разве ты не рад нас видеть?

— Нет.

— Жаль. А я-то думал спасти тебя от скуки, которую ты наверняка испытываешь после трех нескончаемых дней супружества. Очевидно, ты от благодарности лишился дара речи.

— Убирайся.

— Каким нелюбезным тебя сделала женитьба. — Роберт прищелкнул языком.

Остин, скрестив на груди руки, прислонился к огромному письменному столу красного дерева.

— У тебя две минуты на все, что ты желаешь сказать мне, а затем, к сожалению, тебе придется уйти. Матушка говорит, что вы все остановились у Майлса. Конечно, тебе не терпится там устроиться.

Незаметно бросив взгляд в другой конец комнаты, Роберт увидел, что дамы увлечены беседой. Приподняв бровь, он посмотрел на Майлса, и тот незамедлительно, извинившись перед дамами, подошел к Роберту и Остину.

Сделав шаг к брату, Роберт тихо сказал:

— Есть особая причина, заставившая нас с Майлсом приехать сюда.

— Ты хочешь сказать, что вы приехали сюда не затем, чтобы досаждать мне?

— Да. Но надо все обсудить без посторонних.

Прищурив глаза, Остин взглянул на брата. Иногда было трудно определить, шутит ли он, но сейчас лицо Роберта было по-настоящему серьезным. Майлс, как заметил Остин, тоже казался обеспокоенным.

— Может, мы перейдем в твой кабинет? — предложил Майлс.

Майлс перевел взгляд с одного брата на другого.

— Ладно, — согласился Остин.

У него возникло предчувствие, что ему не понравится то, что собирались рассказать ему Роберт с Майлсом.




Ему определенно не понравилось то, что рассказали Роберт с Майлсом.

Мертвое тело в его имении — сыщик с Боу-стрит.

Оставшись один, Остин принялся расхаживать взад и вперед по персидскому ковру. Мысли в голове пугались, тошнота подкатывала к горлу. У него не было сомнений, что убитый — Джеймс Кинни.

Проклятие! Ничего удивительного, что Кинни не явился на встречу. Бедняга лежал в кустах лицом вниз, у него снесло полголовы.

Остин повторял слова Роберта: «Мы подумали, что самое лучшее — увезти Каролину с матерью из имения на случай, если преступник бродит поблизости, хотя судья и сказал, что это похоже на ограбление».

Ограбление? Остин покачал головой. Нет, Кинни нес ему сведения о Гаспаре. И вот Кинни мертв.

Что ему удалось узнать? Что бы это ни было, оно оказалось достаточно важным, чтобы Кинни убили. И у Остина не было сомнений относительно того, кто это сделал.

Он схватился за голову. Ясно, что Гаспар был не только шантажистом, но и убийцей. Убийцей, который заявлял, что имеет доказательства того, что Уильям — изменник. Убийцей, который мог в Любой момент предъявить свои доказательства и погубить семью Остина.

Что, черт побери, будет тогда с его матерью и Каролиной? С Робертом? С Элизабет? Он не должен допустить, чтобы это случилось.

Проклятие! Как найти выход из создавшегося положения? Кинни, должно быть, был убит в ту самую ночь, когда они предполагали встретиться. Выстрелом в голову. Несчастный. Возможно, этот выстрел и напугал Миста.

Вдруг Остин буквально окаменел. В его голове прозвучали слова Элизабет: «Хорошо еще, что вас не застрелили… В своем видении я определенно слышала выстрел… Я чувствовала дыхание смерти. Очень сильно…» Всемогущий Боже! Чтобы не упасть, он ухватился за подлокотник дивана и медленно опустился на подушки. Озарение обрушилось на него словно камнепад.

Ее словам можно было найти лишь одно объяснение. Только так она могла узнать…

Она заранее знала, что в руинах таилась опасность. Она предвидела выстрел — и смерть. Только жертвой оказался не он, как она думала, а Джеймс Кинни.

Элизабет не просто обладала необыкновенной интуицией, она действительно могла видеть прошлое. И будущее. Возможно ли такое? Остин не понимал. Он не находил ни научного, ни даже просто логичного объяснения ее непостижимой способности, но он не мог больше отрицать, что она ею обладает.

Видения Элизабет были явью. А если они были явью…

У Остина замерло сердце и перехватило дыхание. В тот вечер, когда он впервые встретил ее в саду… она сказала, что видела Уильяма.

И утверждала, что он жив.

Господи, неужели его брат жив?

Элизабет откликнулась на нетерпеливый стук в дверь ее спальни. В комнату быстрыми шагами вошел Остин.

— Ты одна? — спросил он.

— Да. — Она закрыла дверь и посмотрела на него. Улыбка сразу же исчезла с ее лица. — Что случилось?

— Мне надо поговорить с тобой.

— О чем?

Он почти вплотную подошел к ней.

— Дотронься до меня, — прошептал он. Видя, что она колеблется, он взял ее за запястья, приложил ладони к своей груди и накрыл их своими руками. — Что ты видишь?

Смущенная его просьбой, но тронутая звучавшим в его голосе волнением, Элизабет приложила пальцы к полотну рубашки. Мириады образов мелькнули в ее воображении, и она закрыла глаза, пытаясь их понять.

И внезапно поняла. Ее глаза широко раскрылись.

— Ты что-то узнал о том выстреле, который я слышала. Кого-то убили.

Остин медленно кивнул:

— Да. Его звали Джеймс Кинни. Он был сыщиком с Боу-стрит. Я нанял его, чтобы найти Гаспара. Он привез для меня сведения.

— И кто-то убил его.

— Да.

— Гаспар?

— Я так думаю. — Он глубоко вздохнул и еще крепче прижал ее ладони к груди. — Элизабет, в тот вечер, кода мы встретились, ты сказала, что Уильям жив. Ты уверена? Ты можешь увидеть его? Можешь сказать, где он?

Элизабет замерла. Несколько мгновений она стояла, не дыша, и слезы выступили на ее глазах.

— Боже! Ты веришь мне. Ты веришь в мои видения.

Остин впился в нее горящим взглядом:

— Да, я верю тебе. Не может быть других объяснений тому, что тебе известно. Ты поможешь мне найти Уильяма?

— Я… я хочу, но не знаю, смогу ли. Я почти не управляю своими видениями. Они непредсказуемы. Иногда я очень хочу их вызвать — и не могу.

— Попытаешься?

— Да. Да, конечно.

Тихое отчаяние в его голосе пробудило в ней желание действовать. Взяв его руки, Элизабет сжала их своими ладонями и закрыла глаза. Она силилась увидеть ответы на мучившие его вопросы, но у нее ничего не получалось. Собрав все силы, она сосредоточилась так, что ее голова была готова расколоться на части. И тут она увидела…

Открыв глаза, Элизабет взглянула на печальное лицо Остина и пожалела, что не может сообщить ничего радостного.

— Ты что-нибудь видела?

— Он жив, Остин. Но он… в опасности.

Он побледнел.

— Где он?

— Не знаю.

— Его удерживают силой?

— Прости… я не могу этого сказать.

Остин достал из кармана сложенное письмо и протянул ей:

— Можешь что-нибудь определить по этому письму?

Она сжала бумагу ладонями и закрыла глаза.

— Я чувствую зло. Угрозу. Я чувствую связь с Уильямом. Тот, кто написал это письмо, как-то связан с твоим братом. — Элизабет открыла глаза и вернула ему письмо, которое он снова спрятал в карман.

— Ты видела что-нибудь еще?

— Могу только сказать: было слабое ощущение, что скоро нам предстоит куда-то поехать. — Она внимательно посмотрела на его окаменевшее лицо, и у него снова перехватило дыхание. — Боже мой, ты снова собираешься ехать в доки!

— Я должен. Теперь еще более важно найти Гаспара.

Элизабет кивнула:

— Очень хорошо. Но я поеду с тобой.

— Исключено. Гаспар оказался еще более опасным, чем я предполагал. Я не могу позволить…

— А я не могу позволить тебе ехать без меня. Может быть, я смогу почувствовать его присутствие. И не будем больше спорить. Что касается проблемы появления леди в порту, то ее очень легко решить.

— Конечно, — ты останешься дома.

— Я переоденусь мужчиной, — словно не слыша его, продолжала Элизабет. Воспользовавшись паузой, вызванной его удивлением, она торопливо объяснила:

— Разве ты не видишь, что это превосходный план? У меня достаточно высокий рост, чтобы выдавать себя за мужчину. Все, что требуется, — это одеться подобающим образом и спрятать волосы под шляпой.

— Твое предложение, Элизабет, не подобает женщине.

— Это стало бы неподобающим, если бы один из нас проговорился. Я этого делать не намерена, а ты?

— А что, если кто-нибудь догадается, что ты женщина? — Остин покачал головой. — Проклятие, неужели я действительно задал этот вопрос? Как будто всерьез обсуждаю это безумие!

— В тех местах хорошее освещение?

— Нет, но…

— Публики там много?

— Обычно да, но…

— Тогда не о чем беспокоиться. Я просто буду еще одним мужчиной в толпе в полутемной комнате. — Она приподняла подбородок. — Ну, как ты предлагаешь раздобыть для меня мужскую одежду?

— Не помню, чтобы я согласился с твоей безумной затеей…

— Возможно, нет, но я уверена, ты хотел согласиться. — Элизабет стиснула его руки. — У нас получится, Остин. Я знаю. Я постараюсь помочь тебе найти Гаспара. Я постараюсь помочь тебе найти Уильяма.

Остин вглядывался в ее серьезное, взволнованное лицо. Не было сомнений: он верил ей. Она могла помочь ему. Но он не хотел, чтобы она помогала ему, подвергаясь опасности.

— Позволь мне сделать это для тебя, — тихо попросила Элизабет. — Хотя бы разреши мне попытаться. Только один раз.

Остин тяжело вздохнул, осуждая себя за то, что не в силах отмахнуться от ее предложения. Как он мог отказаться от возможности найти Уильяма живым и сорвать замыслы Гаспара?

Он не сводил с нее глаз.

— Полагаю, мы могли бы попробовать…

— Конечно, можем.

— Ты не отойдешь от меня…

— Ни на секунду. Клянусь.

— Кажется, за последние пять минут ты не дала мне закончить ни одной фразы.

— Гм… возможно, ты прав. Но вспомни, сколько раз я нас спасала.

Освободив руки, он взял в ладони ее лицо.

— Я не допущу, чтобы с тобой что-либо случилось. Клянусь.

Нежная улыбка тронула ее губы.

— Я знаю, Остин. С тобой я чувствую себя в полной безопасности.

От ее безыскусных слов у него потеплело на душе. Ее доверие, ее вера в него покоряли. Остин почувствовал себя виноватым перед ней. Черт, он использует ее и ее способности в своих целях, но он должен найти Гаспара. И Уильяма. Боже, Уильям…

— Когда ты собираешься отправиться? — спросила она, возвращая его мысли к предстоящей поездке.

— Моя мать, Каролина и Майлс обедают с нами, с этим ничего не поделаешь. Но затем они едут в театр. Мы отправимся после того, как они уедут.

— А они не удивятся, что мы не едем в театр?

— Сомневаюсь. Мы новобрачные. Уверен, они подумают, что мы предпочтем побыть наедине. Ее щеки вспыхнули.

— Ты хочешь сказать, они подумают, что мы… — Смутившись, Элизабет замолчала.

Остин обнял ее и нежно прикусил мочку ее уха.

— Да, они подумают, что мы занимаемся любовью.

— Ужасно… стыдно. Что твоя мама подумает обо мне?

— Она будет в восторге, что у нас все так хорошо. — Он пристально посмотрел на ее раскрасневшееся лицо:

— Ты уверена, что выдержишь поездку в доки?

— Конечно. Ты же знаешь, какая я крепкая.

— Прекрасно знаю. — Он быстрым поцелуем коснулся ее лба и отступил. — Сейчас я должен съездить на Боу-стрит и сообщить то, что мне известно о Джеймсе Кинни. Увидимся в семь в гостиной.




За обедом Остин с нетерпением ждал, когда уедут его родные. Ему надо было многое обдумать, но главной его мыслью было то, что Уильям жив. И что ему грозит опасность.

Как, черт побери, военные власти могли допустить такую ошибку и объявить его погибшим? Где он сейчас? Продолжает ли свое дело?

«Ах, Уильям, как я допустил это?!»

Но в присутствии семьи у него не было возможности собраться с мыслями. Его обычно сдержанная мать, сидевшая на противоположном конце стола, почти подскакивала на своем стуле, увлеченно беседуя с Элизабет.

Роберт и Каролина о чем-то спорили и, когда мать не смотрела в их сторону, то и дело показывали друг другу язык — по детской привычке, от которой оба до сих пор не избавились. Остин заметил, что молчал один Майлс, да и то только потому, что ему не представлялось возможности вставить хотя бы слово.

Когда обед закончился, Остин встал из-за стола и направился к Элизабет.

— Извините нас, я полагаю, нам с Элизабет пора удалиться. Желаю приятно провести вечер.

Он помог ей встать, крепко сжав ее руку.

— Удалиться? — изумилась Каролина. — Так рано?

— Да, — спокойно ответил Остин, намеренно не обращая внимания на ухмылки Роберта и Майлса, которые даже и не пытались их скрыть.

— Но еще так рано! Разве вы не хотите… — Каролина не закончила фразу и сердито посмотрела на сидевшего напротив нее Роберта:

— Это ты толкнул меня ногой?

— Да. Но только потому, что не могу дотянуться и заткнуть тебе рот салфеткой. — Он помахал рукой Остину и подмигнул Элизабет. — Спокойной ночи, Остин. Приятных снов, Элизабет.

Не ответив, Остин вышел из столовой, ведя за руку Элизабет. Он не останавливался, пока не закрыл за собой дверь своей спальни. Прислонившись к косяку, он посмотрел на пылающее лицо жены.

— Бог свидетель, я больше никогда не смогу взглянуть им в глаза, — сказала она, в волнении расхаживая по комнате. — Они все думают, что мы отправились заниматься сам знаешь чем.

Непреодолимое желание заняться «сам знаешь чем» обрушилось на Остина, словно ему нанесли удар ниже пояса. Мысль о ее близости воспламенила его. Отойдя от двери, он подошел к Элизабет и, схватив ее за руку, притянул к себе. Глядя в ее удивленные глаза, он пробормотал:

— Ну, поскольку они все так думают, не будем их разочаровывать.

— Я думала, что как только они уедут в театр, ты отправишься в порт.

Он начал расстегивать ей лиф.

— Я так и сделаю, но они будут собираться целых полчаса. Кроме того, тебе надо переодеться, и — раз уж ты снимешь платье, — я предлагаю этим воспользоваться.

Расстегнув последнюю пуговку, он спустил платье с ее плеч, и оно упало к ее ногам.

— Господи, наверное, я должна упасть в обморок от столь непристойного предложения…

Он провел пальцем по ее груди.

— Обморок? Позвонить, чтобы тебе принесли нюхательную соль?

— В этом нет необходимости. К счастью, я обладаю очень…

— Крепким здоровьем. Да, действительно, — к счастью.

— О, судя по твоему тону, потребуется много сил! Что ты задумал? Скачки?

— У нас нет времени на разговоры. Я в самом деле хочу отправиться через полчаса.

Вслед за платьем рубашка оказалась у ее щиколоток. Обнаженная и прекрасная, со смущенной и в то же время вызывающей улыбкой, она волновала Остина, как ни одна другая женщина.

Чувство, которое она вызывала в нем, смущало и озадачивало. Оно было сильнее желания. Это была жизненная необходимость. Словцо от ощущения ее близости зависела его жизнь.

Он обнял ее и поцеловал долгим страстным поцелуем, стараясь ближе и крепче прижать ее к себе. Не отрываясь от ее губ, он прижал Элизабет к стене, его руки скользнули вниз по ее телу.

Она отвечала на каждую его ласку, прижимаясь к нему. Он чувствовал, как рядом с его сердцем бьется сердце Элизабет.

— Остин… пожалуйста…

От ее мольбы оборвалось что-то у него внутри. Пожалуйста! Желание переполняло его. Он желал ее. Сейчас же. Сейчас.

Он рывком приподнял Элизабет.

— Обхвати меня ногами, — прошептал он, не узнавая собственного голоса.

Глядя на него расширившимися глазами, она подчинилась, и он оказался внутри ее. Его опалило жаром, и словно бархатная рука сжала его. Обхватив ее бедра, он быстрыми и грубыми движениями овладевал ею. Лоб его покрылся каплями пота, от затрудненного дыхания жгло легкие. С последним толчком оргазм сокрушил его. Прижав голову к ее плечу, он впился пальцами в ее бедра и целую вечность упивался ею, оставляя в ней свое семя и частицу своей души.

Придя в себя, он поднял голову и взглянул на Элизабет. Ее глаза были закрыты, лицо побледнело. Чувство вины словно камнем ударило его.

Что, черт побери, с ним происходит? Он только что овладел женой стоя, прижав ее к стене. Как какой-то портовой шлюхой. Не подумав о ней, о ее чувствах. Вероятно, он причинил ей боль. Остин взглянул вниз и увидел красные отпечатки своих пальцев у нее на бедрах. Она, должно быть, считает его чудовищем!

Он осторожно отпустил Элизабет. Ее ноги скользнули вниз. Она бы свалилась на пол, не поддержи он ее. Проклятие, да она не может стоять! Что же он с ней сделал?

Поддерживая ее одной рукой за талию, он смахнул с ее лба выбившийся каштановый локон.

— Элизабет. Боже! Прости меня. С тобой все в порядке?

Ее веки затрепетали, и она медленно открыла глаза. Он приготовился к осуждению, которое ожидал увидеть в ее глазах, и сердитым словам, которые он заслужил.

Она взглянула на него золотисто-карими глазами:

— Я чувствую себя великолепно. Кто выиграл?

— Выиграл?

Она чуть заметно улыбнулась:

— Скачки. Думаю, что я. Но я охотно уступлю.

— Я… не сделал тебе больно?

— Конечно, нет. Правда, у меня колени как будто ватные, но это случается каждый раз, когда ты до меня дотрагиваешься. — В ее глазах мелькнуло беспокойство. — А я тебе?

Радость Остина была столь велика, что чуть не подогнулись его собственные колени. Ком в горле мешал говорить, и он с трудом выдавил:

— Нет.

Надо было все объяснить, извиниться, но как мог он объяснить Элизабет то, чего не понимал сам! Он никогда не терял самообладания, как это произошло сейчас. Он не находил слов, но ради нее он должен был попытаться.

Но прежде чем Остин заговорил, Элизабет слегка прикоснулась к его губам.

— Думаю, у нас осталось еще минут десять, — шепнула она. — Неужели ты хочешь потратить их на разговоры?

Он ответил полусмехом-полустоном. Ему бы уже следовало привыкнуть к тому, что от нее постоянно надо ждать неожиданностей. Он поднял ее на руки и понес к кровати.

Поскольку она хотела этого, у него было в запасе не менее десятка вещей, которые он намеревался проделать в ближайшие десять минут.

Разговоры в их число определенно не входили.




Глава 16


Полчаса спустя Элизабет стояла перед большим зеркалом и смотрела на свое отражение. Сейчас даже родители не узнали бы ее.

На ней были узкие облегающие панталоны и потертые сапоги, немного ей великоватые. Свободная белая мужская рубашка и шейный платок скрывали ее грудь. Волосы были аккуратно спрятаны под надвинутой на глаза мужской шляпой — в таком виде она легко могла сойти за высокого стройного молодого человека. А когда она накинет черный плащ — сейчас он висел на спинке кровати, — никто не догадается, что перед ним женщина, тем более герцогиня.

Дверь спальни отворилась, и вошел Остин.

— Все в порядке. Они уехали в театр. — Он увидел ее и остановился. — Ты готова?

Элизабет обернулась:

— Да. Как ты меня находишь?

Остин смерил ее оценивающим взглядом — с головы до ног. Затем подошел к ней. Мрачно посмотрев на Элизабет, он произнес сквозь стиснутые зубы:

— Ты не выйдешь из дома в таком виде.

Она уперлась руками в бедра:

— Могу я спросить почему? Меня совершенно невозможно узнать. Никто не догадается, что я не мужчина.

— Черта с два не догадается! Эти штаны обтягивают тебя так… — сжав губы, он махнул рукой, — неприлично.

— Неприлично? Ты сам дал их мне!

— Я не знал, что ты так будешь в них выглядеть.

Она топнула обутой в сапог ногой:

— Как выглядеть?

— Как… — Остин снова помахал рукой, словно пытаясь поймать нужное слово в воздухе. — Вот так, — наконец нашелся он.

Элизабет вздохнула. Было совершенно ясно, что из неуместного здесь чувства приличия он собирается погубить их план. Сняв с кровати плащ, она набросила его на себя и застегнула.

— Посмотри, — сказала она, прохаживаясь перед ним. — Он закрывает меня от подбородка до колен.

Остин продолжал хмуриться. После того как она дважды повернулась перед ним, он, проворчал:

— Плащ не снимать ни на минуту. Не снимать и не расстегивать. Пивную, в которую мы идем и где видели Гаспара, посещают люди весьма грубые и буйные. Если кто-то заподозрит, что ты женщина, дело может кончиться очень плохо.

— Я понимаю.

Он перевел взгляд на ее шляпу:

— Она крепко сидит?

— Как будто прибитая гвоздями.

Выражение его лица абсолютно не изменилось, и Элизабет на мгновение испугалась, что он откажется взять ее с собой. Постаравшись принять равнодушный вид, она стояла и ждала. Наконец он сказал:

— Пойдем.

Они вместе вышли из комнаты. Элизабет старалась скрыть свою радость. И опасения. Она очень не хотела, чтобы он оставил ее дома. Ибо знала, что сегодня ночью произойдет нечто важное.

Когда через полчаса наемная карета остановилась перед обветшалым зданием, Элизабет немного раздвинула занавески и вгляделась в темноту. Хотя она не знала, где именно они находятся, запах гнилой рыбы указывал на близость порта.

— Элизабет, ты готова?

Она оторвалась от окна и посмотрела на сидевшего напротив Остина. Даже в тусклом свете было видно, что он хмурится. Элизабет чувствовала, как он напряжен. В надежде развеять его тревогу, она заставила себя улыбнуться:

— Да, я готова.

Он не ответил на ее улыбку.

— Ты хорошо поняла, что должна делать?

— Конечно. Если я что-либо почувствую, я сразу же скажу тебе.

Став еще мрачнее, Остин посмотрел на Элизабет:

— Спасибо, но я не это имел в виду.

На ее лбу появилась морщинка.

— Не понимаю. Я думала, ты хочешь, чтобы я сказала тебе, если что-то почувствую.

— Да. Но ты не должна отходить от меня.

— Не буду. Я…

Остин не дал ей договорить, взяв ее руки в свои. От его напряженного взгляда мурашки побежали по ее спине.

— Обещай мне, — с настойчивостью прошептал он.

— Обещаю, но…

— Никаких «но»! Это очень опасное место. Если ты отойдешь слишком далеко, я не смогу тебя защитить. Тебе ясно?

— Абсолютно. Считай, что меня пришили к твоему рукаву.

Он вздохнул:

— Черт, наша идея не так уж хороша! Тысяча вещей может нам помешать.

— Тысяча вещей может нам помочь.

— Я подвергаю тебя опасности.

— Я не в большей опасности, чем ты.

Он отпустил ее и схватился за голову:

— Чем больше я обо всем этом думаю, тем больше убеждаюсь, что мы поступаем неразумно. Я скажу кучеру, чтобы он отвез тебя домой.

Он протянул руку к дверце. Она остановила его руку.

Он вопросительно поднял бровь.

— Если ты отправишь меня домой, я найму другую карету и вернусь сюда.

Он впился в нее горящим взглядом. Никогда еще не видела она его в таком гневе. И хотя Элизабет знала, что он не ударит ее даже в ярости, холодок все же пробежал по ее спине.

— Ты не сделаешь ничего подобного, — очень медленно отчеканил он.

— Сделаю, если меня к тому вынудят. — Прежде чем он успел возразить, она обхватила ладонями его мрачное лицо. — Ты веришь, что я могу помочь тебе?

Он долго и изучающе смотрел на нее, и она подумала: знает ли он, какую боль причиняет ей страдание, которое она читает в его глазах? Она чувствовала, что он что-то скрывает от нее — какую-то страшную тайну, терзающую его душу, и подозревала, что он намеренно подавляет свои чувства и мысли, чтобы она случайно их не «увидела».

Боже, как тяжело было смотреть на его муки! Если бы только он доверился ей, она бы так старалась ему помочь!

Как же сильно она любит его!

Элизабет никогда не произносила этих слов, еще не готовая высказать вслух всю глубину своего чувства. К тому же она не была уверена, что он захотел бы их услышать, но, Господи, неужели он не видит этого чувства в ее глазах?

Наконец Остин нарушил молчание:

— Если бы я не верил, что Уильям жив и что ты могла бы помочь мне его найти, я никогда бы тебя сюда не привез.

— Тогда позволь мне помочь. Я не хочу, чтобы ты так мучился. Позволь мне найти ответы, которые ты ищешь. Я буду так близко от тебя, что ты услышишь, как бьется мое сердце.

Она надеялась вызвать у него улыбку, но он оставался серьезным. Он отнял ее руки от своего лица и, когда их пальцы переплелись, крепко — до боли — сжал ее руки. Она не могла прочесть его мысли, но безошибочно почувствовала его тревогу.

В тот момент, когда она уже решила, что он отошлет ее домой, он поднес к губам ее руку и обжег ее пальцы горячим поцелуем.

— Что ж, войдем туда, — сказал он.




«Грязная свинья» — было написано на вывеске, висевшей над входом в пивную. Переступив порог, Элизабет подумала, что это самое подходящее название для подобного заведения. От резкого запаха прокисшего вина и немытых тел у нее возникло ощущение, что она вступила в какое-то ядовитое облако. Ее чуть не стошнило от этой вони, смешанной с клубами едкого дыма, висевшими в воздухе.

В тусклом свете она разглядела устрашающего вида мужчин, которые сидели за небольшими деревянными столами, сгорбившись над грязными стаканами. Когда они с Остином показались в дверях, разговоры затихли и все посмотрели на вновь прибывших с подозрением и враждебностью.

Элизабет стало не по себе. Ее охватила дрожь, и она держалась поближе к Остину. Вид этих людей говорил, что по малейшему поводу они без колебаний всадят в них нож, однако демонстративно угрожающий взгляд Остина сдерживал их.

— Опусти глаза и молчи, — тихо произнес Остин. Он повел ее к покрытому царапинами столу в дальнем углу помещения. Взгляды посетителей жгли им спины, но как только они сели, разговоры возобновились.

К их столу подошла женщина в грязном, покрытом жирными пятнами платье:

— Что будет угодно джентльменам?

Элизабет украдкой взглянула на нее из-под полей шляпы, и ее сердце сжалось от сострадания. Женщина отличалась болезненной худобой, а на ее коже виднелись кровоподтеки. Осмелев, Элизабет чуть приподняла голову и увидела распухшие губы и синяк на щеке. Женщина смотрела на них таким безжизненным взглядом, какого Элизабет никогда еще не доводилось видеть.

— Виски, — приказал Остин. — Два.

Женщина выпрямилась, ее лицо исказила гримаса, и она схватилась рукой за поясницу.

— Два виски, значит. Если вам, джентльмены, понадобится что-нибудь, то меня зовут Молли.

Элизабет глубоко вздохнула. Боже, как ужасно, что кому-то приходится жить в столь отвратительных условиях! У нее щемило сердце от жалости к Молли, и она подумала, знает ли эта бедная женщина, что такое счастье.

— С тобой все в порядке? — шепотом спросил Остин.

— Эта женщина… она… — Элизабет покачала головой и прикусила губу, не найдя слов, чтобы описать такую безысходность.

— Шлюха. — Он наклонился. — Тебе жаль ее?

Горячие слезы навернулись на глаза Элизабет. Взглянув украдкой в другой конец помещения, она увидела Молли, пробиравшуюся сквозь толпу мужчин. Почти никто не пропускал ее, не схватив за грудь или не ущипнув, но Молли едва ли замечала эти «знаки внимания», никак не реагируя на них.

— Я в отчаянии, — прошептала Элизабет. — Я никогда еще не сталкивалась с такой безнадежностью.

— Не сомневайся, она бы не постеснялась обворовать тебя, если бы знала, что сумеет. Спорю, что, прежде чем мы уйдем, она попытается залезть тебе в карман.

— Если бы у меня были деньги, я бы с радостью отдала их этой несчастной. Боже мой, Остин, ее избили, и у нее такой вид, как будто она давно уже не ела досыта!

В этот момент появилась Молли и поставила перед ними два грязных стакана с виски. Остин сунул руку в карман и, достав несколько монет, выложил их на стол. В глазах Молли ничего не отразилось.

— Ладно, — равнодушно сказала она. — Кто из вас первый? — Ее опухшие глаза вдруг сузились. — Не думайте, что я возьму вас обоих сразу. Потому что я этим не занимаюсь. Элизабет вся сжалась, пытаясь скрыть потрясение. Она еще не до конца понимала, с какими ужасами ежедневно сталкивалась эта бедная женщина. Жалость охватила ее, и она с трудом сдержала слезы.

— Мне нужны только сведения о человеке по имени Гаспар, — тихо сказал Остин. Он описал наружность француза. — Видела его?

Молли на мгновение задумалась, а затем покачала головой:

— Не могу сказать наверняка. Слишком много людей каждый день проходит через этот свинарник, и, по правде говоря, я стараюсь не смотреть им в лица. Одно я знаю: они воняют, и у всех большие загребущие руки. — Она взглянула на монеты, лежавшие на столе. — Вам еще чего-нибудь надо?

— Нет, Молли. Спасибо. — Собрав со стола монеты, он протянул их ей. Достав затем из кармана несколько золотых, тоже отдал их Молли.

Она с изумлением воззрилась на Остина:

— Вот это все мне? Только за несколько слов?

Остин коротко кивнул. Сунув монеты за корсаж, Молли поспешила уйти, словно опасаясь, что он потребует деньги назад.

— Сколько ты ей дал?

— Достаточно, чтобы прокормиться.

— Как долго?

Он заколебался, как будто ему неудобно было говорить это, затем пожал плечами:

— По крайней мере месяцев шесть. Ты больше ничего не чувствуешь?

— Нет. В толпе это часто трудно. Слишком много ощущений сразу, и все путается. Мне надо закрыть глаза и расслабиться.

— Хорошо. Так и сделай, а я пока осмотрюсь кругом, не узнаю ли кого-нибудь.

Элизабет кивнула и закрыла глаза. Остин внимательно оглядел всех посетителей, но ни один не показался ему знакомым.

Прошло несколько минут, Элизабет открыла глаза.

— Прости меня, Остин, но я не могу различить ничего, что могло бы нам помочь.

— Тогда пойдем, — сказал он, поднимаясь. — Надо осмотреть и другие места.

Они благополучно выбрались из пивной и сели в ожидавшую их карету. Остин дал кучеру адрес и занял место напротив Элизабет. При слабом свете в мужской одежде она и вправду могла сойти за молодого человека, что, как ни странно, обеспокоило его, потому что он-то знал, что она истинная женщина во всем.

— Жаль, что я не смогла ничего почувствовать, — вздохнула Элизабет. — Возможно, нам больше повезет в другом месте. Куда мы сейчас едем?

— В игорный притон. По моим сведениям, там недавно видели Гаспара.

— Понятно. — Она замолчала, и он заметил, что она нервно сжимает и разжимает пальцы. — Я хотела бы поблагодарить тебя за щедрость по отношению к Молли.

Остин почувствовал укол совести, заставивший его признаться: если бы не Элизабет, он и не взглянул бы на эту шлюху. Но прежде чем он успел что-либо сказать, она положила руку на его рукав.

— Ты необыкновенный человек, Остин. Замечательный и прекрасный человек.

У него сжалось горло. Черт побери, опять она одним прикосновением превращает его в желе! От одного ее ласкового слова он тает, как снег, брошенный в огонь.

Вместо того чтобы испугаться этой мысли и оттолкнуть Элизабет, он протянул руки, чтобы обнять ее. Держать ее в объятиях. Любить ее. Пытаться разобраться в тех волнующих чувствах, что она пробуждала в нем.

Взяв ее руку, он страстно, почти с отчаянием поцеловал ее затянутую в перчатку ладонь.

— Элизабет, я…

Карета резко остановилась, не дав ему закончить. Выглянув в оконце, Остин увидел, что они добрались до цели. Он помог Элизабет выйти из кареты и повел ее по узкому проходу между двумя убогими обшарпанными кирпичными зданиями. Они спустились по грязным ступенькам и вошли в игорный притон.

В тускло освещенной комнате было шумно. За столами сидели, играя в карты или кости, мужчины из самых разных слоев общества: грубые матросы, группа ищущих приключений лондонских денди, люди полусвета — сюда пускали любого, у кого были деньги на игру.

Остин снова попросил ее надвинуть шляпу на глаза и медленно повел ее вдоль стен. У края истертой деревянной стойки Элизабет остановилась.

Заслонив Элизабет от посторонних взглядов своей широкой спиной, Остин шепотом спросил:

— В чем дело?

Элизабет нахмурилась и покачала головой. Не говоря ни слова, она сняла перчатки и сунула их в карман. Затем положила руки на стойку. Закрыла глаза.

Остин пристально следил за ней. Она глубоко дышала. И лишь когда ее молчание стало для него невыносимым, она открыла глаза.

— Гаспар был здесь, — сказала она.

— Когда?

В ее глазах он увидел тревогу.

— Сегодня, Остин. Он был здесь сегодня вечером.




Глава 17


Крепко сжав веки, Элизабет прижимала ладони к стойке, стараясь связать воедино множество образов, проносившихся в ее голове. Человек, которого искал Остин, был здесь всего несколько часов назад. В этом она была уверена.

Перед ней мелькнула ясная картина. У него пистолет. Она ощутила слабость в коленях. Он привык убивать. Он уже не раз убивал.

Остин сжал ее руку, и тотчас же перед ней возникли, проносясь со скоростью молнии, другие образы. Ее сердце болезненно сжалось, и стал отчетливо виден бившийся на шее пульс, когда бессвязные образы постепенно обрели форму. В голове появилась четкая картина. На лбу выступил пот. Голова закружилась — силы покидали Элизабет.

— Элизабет, что случилось?

Встревоженный шепот Остина доносился откуда-то издалека. Элизабет попыталась открыть глаза, но обрушившиеся на нее видения лишили ее сил. Она едва заметила, что поднялась суета, ее подняли и понесли, но она была слишком слаба, чтобы протестовать. Темнота поглотила Элизабет — она погрузилась в забытье.

Никогда в жизни Остин не был так напуган. Проклятие, она потеряла сознание! Лицо Элизабет побледнело, кожа стала влажной, она дышала с трудом. Не обращая внимания на любопытные взгляды некоторых игроков, он поднял ее и понес к выходу. Оказавшись на улице, он крикнул кучеру адрес и приказал везти их домой как можно быстрее. Закрыв дверцу кареты, он осторожно посадил Элизабет к себе на колени.

— Элизабет, — в страхе взволнованно сказал он, — поговори со мной. Дорогая, пожалуйста, скажи что-нибудь!

Он похлопал ее по щекам и пришел в ужас, когда почувствовал, как холодна ее кожа. Мрачная атмосфера и ядовитый воздух, вероятно, подействовали на нее, но почему, черт побери, она не приходит в себя сейчас, когда они уже вышли оттуда? Ему не следовало брать ее с собой. Если с ней что-то случилось…

Веки Элизабет дрогнули, и она посмотрела прямо ему в глаза. Радость оглушила Остина, Приложив ладонь к ее бледной щеке, он попытался улыбнуться, но мышцы не слушались его. Черт побери, он чувствовал себя слабым, как, младенец.

Она хотела сесть, но он удержал ее, с нежностью положив руку ей на плечо.

— Отдыхай. — Это единственное, что ему удалось сказать.

Элизабет огляделась:

— Где мы?

— В карете, на пути домой.

Морщинка пересекла ее лоб.

— Домой? Но почему?

— Боюсь, ты упала в обморок.

— В обморок? Глупости. — Она снова попыталась сесть, и снова он удержал ее.

— Обморок, — подтвердил Остин, гладя ее бледную щеку, не в силах удержаться, чтобы не коснуться ее. — Хоть ты и крепкая девушка, ты свалилась, словно кегля.

Элизабет покачала головой:

— Нет, это был не обморок. У меня было видение. Я видела, Остин. Я все видела. Уильяма. Француза Гаспара.

Та ужасная ночь, та страшная сцена, навеки отпечатавшаяся в его памяти, преследовала его, нанося удары со всех сторон. Она, схватив его руку, сжала ее, и ее глаза расширились.

Остин не успел ничего сказать, как она зашептала:

— Боже милостивый, ты был там! Ты видел их вместе, они грузили на корабль ящики с оружием… — Элизабет сильнее сжала его руку и продолжила:

— Уильям заметил тебя, стоявшего в тени. Он подошел к тебе, и вы горячо заспорили. Ты пытался остановить его, но он не хотел тебя слушать. Затем ты смотрел, как твой брат уплывает — вместе с врагом твоей страны.

Боль от сознания своей вины пронзила его.

— Он передавал оружие, — прошептал Остин, почти не сознавая, что говорит. — Он увидел меня и сошел с корабля. Он завел меня в аллею, чтобы не увидел Гаспар. Я спросил, как он может так поступать, но он отказался отвечать. Сказал, что это не мое дело и я должен уйти. Мы поссорились. Я угрожал выдать его… Сказал, что он больше мне не брат.

— Ты никогда никому не рассказывал.

— Нет. — Он откинул голову и закрыл глаза. — Если бы узнали, что Уильям оказался изменником, это погубило бы нашу семью. Я должен защитить Каролину и Роберта. Мою мать. Я не могу поверить, что Уильям способен изменить Англии, но я знаю то, что я видел, да и сам он этого не отрицал. Вопрос в том, почему. Почему он сделал это?

Остин знал, что ему надо посмотреть на Элизабет, чтобы узнать, что она об этом думает, но не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. Как ему быть, если он увидит в них осуждение? Вполне возможно, что теперь, когда она узнала правду, она отвергнет его и его семью. А из-за того, что она его жена, ей придется сносить позор, обрушившийся на семью.

Взяв себя в руки, он открыл глаза, посмотрел на нее и почувствовал комок в горле. Разные чувства увидел он в ее глазах, но осуждения в них не было. Они светились нежностью, теплотой, заботой.

Она обхватила ладонями его лицо:

— Боже мой, Остин! Как ты должен был страдать, храня эту тайну, стараясь уберечь свою семью! Какие муки ты должен был испытывать! Но ты больше не одинок.

Этот ясный, полный сочувствия взгляд, успокаивающее нежное прикосновение рук, тихий голос — вместе с нахлынувшими на него чувствами — разбили лед, сковывавший его душу. Он больше не одинок.

Прижав ее к себе, он уткнулся лицом в ее теплое плечо. Судорога пробежала по его телу, и он все сильнее сжимал Элизабет — так сильно, что у нее, должно быть, заболели кости, но она не жаловалась. Она обнимала его, гладила по волосам, по спине — до тех пор, пока чувство вины, терзавшее его, не вырвалось из него потоком слез, остановить который у него не было сил.

Прошло много времени, прежде чем он успокоился. Но еще долго он оставался в объятиях Элизабет, стараясь собраться с мыслями.

Остин всегда будет горько сожалеть о том, как прошли последние минуты, проведенные с Уильямом, но теперь появилась надежда на вторую попытку: Уильям был жив. Необходимо найти его, поговорить с ним, узнать, почему он это сделал.

Элизабет сказала, что Уильяму грозит опасность. Почему? Не хочет ли кто-то отомстить за его дела во время войны? Или ему угрожает какая-то иная опасность, заставляя скрываться? Не пытается ли Уильям спастись от того зла, что побудило его пойти на измену? Независимо от прошлого, если Уильяму нужна помощь, он поможет ему.

Мрачная решимость овладела Остином. Он найдет Уильяма. И Гаспара. Чего бы это ему ни стоило.

Впервые после той ужасной ночи, случившейся более года назад, он мог свободно дышать. Облегчение, которое он испытал, привело его почти в радостное настроение. Так долго он был одинок, обреченный на одиночество своей тайной. Но теперь это кончилось. Теперь ему есть с кем разделить тяжелую ношу. Элизабет. Теперь она знала его страшную тайну.

Эта необыкновенная женщина прижимала его к своему сердцу, впитывая его боль и отдавая ему свою доброту. Она освободила его и вернула к жизни. Она дала ему надежду на будущее.

Боже, как она нужна ему!

Остин поднял голову и посмотрел ей в глаза. Ему было необходимо столько ей рассказать, но волнение сжимало ему горло, и он не мог произнести ни звука.

Карета остановилась. Оторвав взгляд от жены, он увидел, что они подъехали к их городскому дому. Он молча помог ей сойти и расплатился с кучером.

Крепко держа ее руку, Остин открыл дубовую дверь. В холле никого не было: Картерс, очевидно, давно ушел спать. Не останавливаясь даже для того, чтобы снять верхнюю одежду, он повел Элизабет по лестнице в свою спальню и, закрыв за собой дверь, запер ее.

Такого непреодолимого желания, как то, что вспыхнуло в нем сейчас, он еще, казалось, никогда не испытывал. Он должен касаться ее. Обнимать ее. Сердце к сердцу. Тело к телу. Восторжествовала жизнь — после того как столь долгое время он был мертв.

Ему хотелось рассказать ей, что он чувствует, но он не мог найти нужных слов. Он должен чувствовать ее. Рядом с ним. Под ним. Везде.

Не сводя с нее глаз, он начал раздеваться. Плащ, сюртук выпали из его нетерпеливых рук на пол. За ними последовали шейный платок, жилет и полотняная рубашка. Голый до пояса, он подошел к ней, с нетерпением ожидая, когда ощутит на своей коже ее руки.

Элизабет хотела снять плащ, но он остановил ее и сделал это сам. Вещь за вещью, он снял с нее всю одежду, а затем и то, что еще оставалось на нем, и вот они оказались друг перед другом нагие.

Никогда за всю свою жизнь Остин не ощущал себя таким беззащитным перед владевшим им желанием.

Он взял в ладони ее лицо и провел пальцами по щекам. Так много слов ему надо было сказать, столько поведать, но он, казалось, потерял дар речи.

— Элизабет, — хрипло прошептал он.

Это было единственное, что ему удалось произнести. То, что он не сумел ей сказать, он покажет. Он привлек ее к себе и, страдая от нежности и — одновременно — от пылавшего внутри его ада, слегка дотронулся до ее губ.

Она выдохнула его имя и обхватила его руками.

И его страсть вырвалась наружу.

Остин прижал ее к себе, охваченный жаждой ощущать ее всем телом. Он приник к ее губам, его поцелуи становились все более страстными и требовательными. Язык погружался в мягкую глубину ее рта.

Но поцелуи не удовлетворяли его. Откинувшись назад, он пристально посмотрел ей в лицо, и его сердце забилось с удвоенной силой при виде страсти и желания, горевших в ее глазах.

— Элизабет, Господи, что ты со мной делаешь!.. — простонал он прерывающимся голосом.

Он опустился на колени и прижался губами к ее молочно-белому животу.

— Такой нежный, — прошептал он, проводя по нему губами. — Такой красивый!

Он коснулся языком ее пупка и двинулся ниже. Дойдя до заветного места, он поднял голову.

— Посмотри на меня, Элизабет.

Она открыла глаза и посмотрела на него, их золотистая глубина потемнела от страсти.

— Раздвинь ноги и впусти меня, — приказал он, не отрываясь от гладкой кожи ее живота. Она подчинилась, он провел рукой по ее телу от шеи до темно-рыжих волос, скрывавших ее женскую плоть, и начал поглаживать ее бедра. Ее веки закрылись, и она тяжело дышала.

— Ты так прекрасна… так сладка… так горяча! — стонал он, прижимаясь губами к ее пупку.

Он опустился ниже и уже не пальцами, а языком ласкал ее. Она ухватилась за его плечи, и из ее груди вырвался стон.

Остин поклонялся ей, держа в ладонях ее ягодицы, лаская губами и языком, вдыхая ее женский мускусный аромат, впитывая всю ее сладость, даря ей наслаждение, пока ее тело не содрогнулось от наступившего оргазма. Она вскрикнула и впилась пальцами в его плечи. Когда она затихла, он поднял ее и отнес на кровать. Осторожно положил на покрывало. Лег между ее раскинутых ног и посмотрел на ее прекрасное, раскрасневшееся от страсти лицо.

— Посмотри на меня.

Ее глаза открылись, и он одним мощным толчком вошел в нее, погрузившись в ее мягкую теплоту. У нее вырвался стон, и она обхватила его спину. Его движения были медленными, и он следил за изменяющимся выражением ее лица. Его движения менялись, становясь то долгими, сильными, то быстрыми. Она отвечала ему, его ритму, пока он не почувствовал, что она снова испытывает наслаждение.

В этот миг он утратил власть над собой. Весь его мир сузился до того места, где сливались их тела. Ничто на свете больше не имело для него значения — кроме нее. Кроме того, что он — в ней, что она — его. Он не мог остановиться, утонув в овладевшей им страсти. Наконец в один момент, длившийся вечно, он излился в нее, шепча ее имя снова и снова, словно молитву.

Когда земля снова встала на свое место, Остин в изнеможении повернулся на бок, увлекая ее за собой. Он хотел погладить Элизабет, но не мог пошевелиться. Не было сил даже сжать в кулак руку. Он едва мог дышать. Никогда в жизни не приходилось ему испытывать такое бурное проявление страсти. Но что удивило его еще больше, чувство нежности владело всем его существом.

Он любил ее.

Боже, он любил ее!

Любил так сильно, что это причиняло ему боль.

Он замер. А что, если Элизабет не отвечает на его чувства? Что, если…

Остин решительно отогнал эту мысль. Если она не любит его сейчас, он найдет способ заставить ее полюбить. Так же сильно, как любит ее он.

Его переполняли слова, которые он никогда никому прежде не говорил. Ему надо сказать их ей. Он должен сказать. Он подумал: может быть, она уже знает? Не прочитала ли она его мысли? Не поняла ли его чувства? Возможно, но она никогда этого не говорила. Но если даже она и догадалась о его чувствах, она заслуживает того, чтобы он сказал ей эти слова.

Повернув голову, он коснулся губами ее виска и отодвинулся, чтобы видеть ее глаза, когда он скажет, что любит ее.

С бьющимся сердцем открыл он рот, чтобы сказать это, и тут же закрыл его. Его жена, его крепкая, энергичная жена, сладко спала.

— Элизабет?

Легкое посапывание было ему ответом.

Проклятие! Остина охватил стыд. Каким надо быть эгоистом, чтобы заботиться лишь о своих желаниях, в то время как Элизабет пережила такой тяжелый вечер! Черт, ведь она всего только час назад лежала у него на коленях без сознания. Если он хочет завоевать любовь этой женщины, ему следует послать свой эгоизм к дьяволу. Его Элизабет не купить побрякушками, титулами и драгоценностями. Но он завоюет ее добротой. И любовью.

Любовь. Улыбка тронула его губы.

Наконец-то он нашел название «чувству Элизабет»!

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он натянул покрывало и устроил ее поудобнее с собой рядом. Несколько минут он прислушивался к ее ровному дыханию, затем прижался губами к ее лбу.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Я люблю тебя.




Глава 18


Видение вкралось в сон Элизабет незаметно — словно опытный вор.

Образы возникали в дальних уголках сознания, клубились подобно туманным струйкам дыма и оставались недосягаемыми.

Ребенок. Хорошенькая маленькая девочка с блестящими черными кудрями и ясными серыми глазами. Бегает, смеется, зовет: «Мама!»

Затем картина меняется. Смех превращается в страх. Крики испуганного ребенка раздаются в голове Элизабет, отдаются во всем ее теле, наполняют ее ужасом.

Ангельское личико ребенка превращается в маску страха. Женские руки тянутся к ней, но девочка, кажется, ускользает от них — все дальше и дальше, пока не исчезает совсем, оставляя только эхо своих рыданий.

А вот Остин. Его сердце разрывается от такого горя, такого безысходного отчаяния и вины, что Элизабет с трудом узнает его. Голос его дрожит, когда он шепчет: «Я не могу жить без нее… Пожалуйста, Боже, не говори мне, что я убил ее, привезя сюда!»

Элизабет внезапно проснулась. Ей было трудно дышать. Ее сердце билось в груди, как будто собиралось выскочить, а легкие жгло так, словно она пробежала много миль. И в то же время холод пронзал ее до костей.

Она взглянула на Остина, спокойно спавшего рядом. Слава Богу, что он спит, ибо она не в состоянии сказать ни слова.

Но ей придется сказать ему.

Он должен знать, что она видела смерть ребенка.

Ребенка, в смерти которого он винил себя.

У ребенка, как и у него, черные волосы и серые глаза.

Его ребенок.

Их ребенок.




Остин открыл один глаз. Судя по серебристому свету, проникавшему сквозь бордовые бархатные портьеры, солнце только что взошло — самое время разбудить новобрачную нежными поцелуями, ласками и признанием в любви.

Повернувшись, он увидел, что она лежит на боку, отвернувшись от него, на другом краю огромной кровати. Слишком далеко, не дотянуться.

Его разочарование было столь велико, что он чуть не рассмеялся над собой вслух. Черт побери, каким же одержимым любовью типом он стал! И за какой короткий срок!

«Не сомневаюсь, что за обедом разражусь стихами. Сонеты на закате солнца».

Остин ухмыльнулся. Да, чего он не мог представить, так это себя — опустившегося на одно колено и со страстью в голосе декламирующего «Оду Элизабет».

Ему требовалось лишь подвинуться ближе, чтобы обнять ее, почувствовать ее тепло, но он понимал, что, сделав это, он лишит ее возможности поспать подольше. «Не будь эгоистом. Не буди», — остановил он себя. Заложив руки за голову, он заставил себя не беспокоить ее — по крайней мере в ближайшие несколько минут. Остин лежал и думал, что эта женщина в корне изменила его жизнь. И в лучшую сторону.

Он представил себе, как будут издеваться над ним Майлс и Роберт, когда обнаружат, что пресловутый герцог Брэдфордский подпал под чары собственной жены. А они обязательно догадаются, потому что он не сможет скрыть свою любовь к Элизабет.

Да он не хотел и пытаться. Конечно, в высшей степени немодно быть влюбленным в собственную жену, но это его совершенно не беспокоило. Он не мог сдержать появившуюся на лице улыбку. Да, Майлс с Робертом будут безжалостно над ним подшучивать.

«Но я буду отомщен, когда любовь застанет их врасплох. А оно так и случится. Если это могло произойти со мной, то, значит, может и с ними».

Больше он не мог терпеть.

Он не разбудит ее — только обнимет. Остин осторожно подвинулся к Элизабет и положил руку на ее талию.

Едва он дотронулся до нее, Элизабет еле слышно ахнула.

— Доброе утро, любимая, — сказал он, целуя ее плечо. — Я не хотел будить тебя.

— Я… я думала, ты спишь.

— Я спал. Но теперь я проснулся. И ты тоже. Хм-м… — Он уткнулся лицом в ее волосы и вдохнул аромат сирени. Еще крепче обняв ее, он хотел, чтобы Элизабет прижалась к нему спиной.

Он замер, почувствовав, как она напряглась в его объятиях.

— Не надо, — прошептала она.

Прежде чем Остин успел спросить ее, что случилось, она высвободилась из его рук и села, прикрываясь покрывалом. Он тоже сразу же сел.

— Элизабет? Что с тобой?

Она не ответила. Он взял ее за подбородок и повернул к себе, чтобы посмотреть ей в лицо.

Она плакала. Ее глаза казались огромными золотисто-карими колодцами, полными боли. Из них исчезла обычная теплота — теперь они были пустыми, и его сердце сжалось. Он отпустил ее подбородок и схватил за руки.

— Что случилось? Тебе больно?

Вместо ответа она продолжала смотреть на него полными страдания глазами. Его охватила паника. Он слегка встряхнул ее.

— Скажи мне, что случилось?

— Я… я должна что-то сказать тебе.

— Об Уильяме?

— Нет. О себе.

А, так вот в чем дело: очевидно, она наконец решила раскрыть ему свою тайну — объяснить, почему она так внезапно уехала из Америки.

Облегчение оттеснило страх, и он отпустил ее руки. Видимо, она уже достаточно доверяла ему, чтобы раскрыть свою душу. А если она доверяет ему, то разве не логично предположить, что скоро возникнет и любовь?

Боже, да не собирается ли она сказать, что любит его? А если так, то ей, без сомнения, трудно решиться на этот шаг, потому что она не знает, какие чувства испытывает к ней он. Потому что он никогда ей о них не говорил. Она, вероятно, боится, что он отвергнет ее любовь.

Но он может развеять ее страх тремя простыми словами.

— Элизабет, я…

— Я лгала тебе.

Конечно, не эти слова он надеялся или ожидал от нее услышать.

— Что ты сказала?

Вместо ответа она отвела его руки и подняла с пола рубашку. Надев ее, она стянула ее на груди и затем протянула ему его шелковый халат. Он набросил халат и завязал пояс, глядя, как она постепенно отодвигается от него. Лишь оказавшись на значительном расстоянии, она заговорила:

— Я солгала тебе, когда сказала, почему я оказалась здесь, в Англии.

— В самом деле? Разве ты не приехала навестить свою тетку?

— Нет. Я приехала, чтобы жить у нее.

— Дорогая, ну какая же это ложь? — Он потянулся к ней, но она покачала головой и отклонилась назад.

— Ты не понимаешь. Я вынуждена была приехать сюда. Я не хотела, но мне больше некуда было ехать.

— Что ты хочешь этим сказать?

Она глубоко вздохнула:

— После смерти отца мне было невыносимо оставаться одной в нашем доме. Незамужняя дама, живущая одна, — это почти неприлично. И по правде говоря, мне было страшно одиноко. Дальние родственники отца, Лонгрены, жили в том же городе, что и мы, и они предложили мне переехать к ним. Это казалось прекрасным решением, потому что я их очень любила, а их дочь Альберта была моей лучшей подругой. Я продала свой дом и поселилась у них.

Он вспомнил фамилию Лонгрен: именно ее упоминал Майлс, когда рассказывал, что ему удалось узнать об Элизабет.

— Продолжай.

— Мне нравилось быть членом этой семьи, и младшие дети (все трое — плутишки) были очаровательны. Почти два года все шло прекрасно. — Глядя на ковер, она ломала пальцы. — Потом Альберта встретила Дэвида.

Остин пристально смотрел на нее, заставляя себя молчать, чтобы дать ей возможность рассказать свою историю.

— Дэвид приехал из Бостона, где работал на конном заводе. Он прекрасно разбирался в лошадях и был талантливым ветеринаром, и мистер Лонгрен сразу же нанял его. Дэвид был очень привлекательным молодым человеком, и все дамы в него влюблялись.

Остин сжал кулаки:

— Включая тебя?

— Должна признаться, когда я впервые его увидела, то подумала, что он красив и обаятелен. — Элизабет замолчала, а затем тихо добавила:

— Но потом я дотронулась до него.

— И что ты увидела?

— Ложь. Обман. Ничего определенного, но я поняла, что он не таков, каким кажется. Я заставила себя не думать об этом. В конце концов, пока он хорошо работал на мистера Лонгрена, мне дела не было до его прошлого. Я убедила себя в том, что он хочет начать новую жизнь и заслуживает, чтобы ему дали такой шанс. Но спустя несколько недель Альберта сказала мне, что влюблена. В Дэвида.

Элизабет заходила по комнате;

— Я очень обеспокоилась. Осторожно сказала ей, что она недостаточно хорошо его знает, но она не хотела меня слушать. Никто в городе — и Альберта тоже — не знал о моих видениях. Это проявлялось нечасто, и, как ты знаешь, в них трудно поверить или признать, что они существуют. Поэтому я не решалась рассказать ей, особенно когда то, что я чувствовала, было так неопределенно. И конечно же, я не хотела бы разрушить счастье Альберты, в случае если я ошибалась. Мне было необходимо узнать о нем побольше, выяснить, действительно ли он был бесчестным человеком. Мне надо было дотронуться до него или до чего-либо, принадлежавшего ему. — Элизабет перевела дух и взволнованным голосом продолжала:

— На следующий день я отправилась на конюшню и поговорила с Дэвидом. Я трогала его инструменты, а затем мне удалось подержать его руку под тем предлогом, что я хочу осмотреть порез на его пальце. И мои подозрения подтвердились.

— Что же он сделал?

— Точно не знаю, но он с позором уехал из Бостона. Я поняла, что он лжец и обманщик. Я знала, что он нуждался в деньгах, а Лонгрены были достаточно богаты. Но хуже всего — я знала, что он разобьет Альберте сердце. Я молилась, чтобы ее чувства к нему изменились, но спустя две недели они с Дэвидом объявили, что собираются пожениться. Через месяц. — Элизабет перешла на шепот:

— Я не знала, что делать. Она была так в него влюблена, я не могла убедить ее, что она делает страшную ошибку. Я снова старалась осторожно ее предупредить, но напрасно. Наконец, накануне свадьбы, я рассказала ей — нет, не о своих видениях, но о том, что у меня есть причины думать, что Дэвид — бесчестный человек и не подходит ей. Что он принесет ей одни лишь страдания.

Боль, звучавшая в ее голосе, тронула Остина.

— И что она сказала?

Элизабет грустно усмехнулась:

— Она наотрез отказалась слушать. Затем обвинила меня в том, что я ревную, что хочу сама заполучить Дэвида. Он рассказал ей, как я приходила к нему на конюшню, и, очевидно, убедил ее, что я приходила туда в надежде его покорить. Я не могла поверить, что Альберта так обо мне подумала, но именно так оно и было.

— Ты говорила ей о своих видениях?

— Я пыталась, но она больше ничего не хотела слушать. Она так на меня разозлилась за то, что я «пытаюсь разрушить ее счастье и хочу отнять у нее мужчину, которого она любит», что заявила о своем нежелании видеть меня на свадьбе. И сказала, что не хочет меня видеть никогда больше. — Элизабет остановилась перед Остином и смотрела на него полными слез глазами, от вида которых у него все внутри буквально переворачивалось. — Она велела мне собрать вещи и уехать из их дома.

— Элизабет…

Он хотел подойти к ней, но она снова отодвинулась.

— Может быть, если бы я сразу рассказала ей о видениях, она бы поверила мне. Не знаю. Но после этого я поклялась, что никогда больше не промолчу, если от моих видений будет зависеть чье-либо счастье. — Она беспомощно развела руками, словно потерпев поражение. — Больше у меня не было видений — до того вечера, когда я встретила тебя. Вот почему я рассказала тебе, что видела Уильяма. — Она на мгновение закрыла глаза, а затем продолжила:

— Мистер и миссис Лонгрен были удивлены моим отъездом, но они любили Альберту, а она оставалась непреклонной. Я знала, что в глубине души она сожалеет о моем отъезде. Она любила меня, но Дэвида любила сильнее. Я собрала вещи и в тот же день уехала. Я оставила у них Пэтча: он был слишком стар для путешествия, а младшие дети любили его не меньше, чем я.

Ее голос дрогнул. Остин представил, как она — в полном отчаянии, совершенно одна — покидает дом Лонгренов. Проклятие! У него сердце разрывалось от жалости к ней.

— Что же ты сделала?

— Я отправилась в город и забрала из банка свои сбережения. Я не знала, что делать, мне только хотелось уехать как можно дальше. Я сумела добраться до побережья. Там я купила билет на «Звездного охотника» и наняла попутчицу-компаньонку. Я послала письмо тете Джоанне, сообщая о своем приезде. Мне повезло, и я всю жизнь буду благодарна ей за то, что она согласилась меня приютить.

— Ты знаешь, что произошло потом с Альбертой и Дэвидом?

— Нет. Я каждый день молюсь о ее счастье, но знаю, что это дело времени и сердце Альберты будет разбито.

Остин не знал, что ей сказать, как успокоить, но понимал, что обязан попытаться сделать это. Страдание в ее глазах убивало его.

— Мне жаль, что тебя так обидели, дорогая, — сказал он. — Но как ни грустна была твоя разлука с домом, она соединила нас.

Он протянул руку. Она безучастно взглянула на нее, затем подняла глаза. Выражение ее лица по-настоящему его испугало: оно было безжизненным, исчезли живость и энергия, оставив лишь невыразимую муку и чувство вины.

— Это не все, Остин. У меня было еще видение. Сегодня ночью.

Он медленно опустил руку.

— Что ты видела?

— Я видела умирающего.

Ее боль была настолько ощутимой, что он почти видел, как она волнами исходит от Элизабет.

— Кого?

— Это было наше дитя, Остин.

Он почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица.

— Наше дитя? Откуда ты знаешь?

— Маленькая девочка. Она была очень похожа на тебя: черные локоны и прекрасные серые глаза. — Она подошла к нему и, схватив его руку, впилась в нее пальцами. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Я видела будущее. У нас был ребенок. Ей было около двух лет. И она умерла.

От ее слов у Остина закружилась голова.

— Ты, наверное, ошибаешься.

— Нет. Я это видела. Но нельзя, чтобы это произошло. Я не могу допустить, чтобы наш ребенок умер.

Он глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок свои мысли. Ему и в голову не пришло усомниться в ее предсказании.

— Хорошо. Мы не допустим, чтобы это случилось. Ты получила предупреждение, и мы подготовимся. Круглые сутки не будем спускать с нее глаз. Ничего с ней не случится.

— Как ты не понимаешь? Я не могу согласиться на такой риск. Я уже потеряла родителей, Лонгренов и Альберту. Я не перенесу еще одной потери человека, которого люблю, — нашего ребенка. Мне будет невыносимо видеть, как ты страдаешь, потеряв ее. — Несколько мгновений она молча смотрела на него. — Единственное, что мы можем сделать, чтобы спасти ребенка от смерти, — это не иметь ребенка.

«Не иметь ребенка»? Конечно, у них будет ребенок. Много детей. Сыновья, обладающие его острым умом, и красивые дочери с глазами и волосами матери.

— Что ты говоришь?

Отведя его руки, она отвернулась к окну. Он смотрел на ее профиль и слушал слова, произносимые ею бесцветным голосом:

— Я не могу иметь ребенка от тебя. Я отказываюсь иметь ребенка от тебя. Есть только один способ этого избежать — я больше не буду тебе женой. Естественно, я не думаю, что ты согласишься жить со мной на таких странных условиях. Я понимаю, как важно человеку с твоим положением иметь наследника. — Она подняла голову и дрожащим шепотом закончила:

— Поэтому я желаю расторгнуть наш брак.

Он не сразу понял ее слова. Затем, обретя способность говорить, ответил:

— В таких жестоких мерах нет необходимости, Элизабет.

— Боюсь, что есть. Я не могу просить тебя жить с женой, которая не делит с тобой постель.

Руки Остина сжались в кулаки, но ему удалось сохранить спокойствие.

— Не вижу причины, по которой я должен иметь жену, не делящую со мной ложе. Есть способы избежать беременности — если мы окончательно придем к такому решению…

— Ты не слушаешь меня, Остин. Я уже решила. Я не буду рисковать.

— Обещаю тебе, мы смажем найти выход…

— Но ты не сможешь выполнять свое обещание всю жизнь. — Она повернулась к нему, и он оцепенел, увидев в ее глазах холодную решимость. — Почему бы тебе просто не согласиться со мной?

Не веря своим ушам, он взорвался:

— Просто согласиться с тем, что ты хочешь расторгнуть наш брак? Я поражен. Как только ты могла на такое решиться — все оборвать! Уверен, что наш брак значит для тебя гораздо больше.

— Мы оба знаем, что ты женился на мне, потому что считал это своим долгом.

— И мы оба знаем, что ничто не заставило бы меня жениться, если б я того не хотел, — Подойдя к ней, он осторожно взял ее за плечи. — Элизабет, не имеет никакого значения, почему мы поженились. Имеет значение то, что мы испытываем друг к другу и как мы будем жить вместе. Мы можем сделать наш брак таким прочным, что его ничто не разрушит.

— Но ведь ты хочешь иметь детей?

— Да. Хочу. Очень. — Остин пристально посмотрел на нее. — От тебя.

Элизабет с трудом перевела дыхание.

— Прости. Я не могу. Я не хочу.

Они замолчали. Остин пытался убедить себя, что эта холодная решительная чужая женщина — его нежная, любящая Элизабет, и не мог. У него сжималось горло, и он с трудом смог произнести:

— Я понимаю, тебя расстроило твое видение, но не можешь же ты из-за него взять и разрушить все, что мы создали вместе. Я не допущу этого. — Он провел ладонью по ее лицу. — Я люблю тебя, Элизабет. Я люблю тебя. И не отпущу.

Ее лицо побелело. Остин вглядывался в ее глаза, и на мгновение в их глубине он увидел невыносимую боль. Она отвернулась, и ему показалось, что она пытается сдержать слезы. Но когда она снова повернулась к нему, слез не было. А вместо боли он увидел мрачную решимость. Элизабет отодвинулась от него.

— Прости, Остин. Твоей любви недостаточно.

Эти слова пронзили его сердце. Боже всемогущий, если бы он мог свободно дышать, то рассмеялся бы над превратностями судьбы! Всю жизнь он ждал женщину, которой смог бы отдать свою любовь, эта женщина сейчас перед ним, но она отшвыривает его любовь — как ненужную безделушку.

— Даже если ты согласен жить на таких условиях, — продолжала она тем же бесцветным голосом, — то я не желаю. Я хочу, чтобы в моей жизни были дети.

Он с трудом нашел в себе силы возразить:

— Ты только что сказала, что не хочешь.

— Нет. Я сказала, что не могу иметь детей от тебя, но могу — от кого-нибудь другого. Мой ребенок, который умер, был от тебя.

Все в нем напряглось. Конечно, он ее не правильно понял.

— Элизабет, ты не понимаешь, что говоришь. Ты не можешь на самом деле…

— Я прекрасно понимаю, что говорю. — Вздернув подбородок, она смотрела на него с несвойственной ей холодностью. — Когда я представляла себя герцогиней, я не думала, что мне придется расплачиваться за свой титул ребенком. Это не та цена, которую я готова заплатить.

— О чем, черт побери, ты говоришь? — язвительно заметил Остин. — Ты же не имела желания стать герцогиней.

Элизабет подняла брови:

— Я не так глупа, Остин. Какая женщина не хотела бы стать герцогиней?

Ее слова обрушились на него ледяным дождем, пронизывая холодом до самых костей. Он не хотел верить тому, что она говорила, но не было сомнений, что она говорила серьезно.

Он был поражен. Оглушен. Прижал руку к груди — там, где должно было быть его сердце. И ничего не почувствовал. Все его вновь обретенные надежды и мечты развеялись, словно пепел, унесенный ветром. Она его не любит. Не хочет. Не хочет его детей. И их брака. Она хочет соединить свою жизнь с кем-то другим — любым другим, только не с ним.

Внезапно оцепенение исчезло, и противоречивые чувства охватили его. Крушение иллюзий. Гнев. И обида — настолько горькая, что, казалось, она разорвет его на части.

«Боже! Каким же дураком я был!»

Остин заставил себя заглушить обиду и дал волю гневу, от которого вскипала кровь в его жилах.

— Думаю, я начинаю понимать, — резко сказал он, не узнавая собственного голоса. — Несмотря на то что ты утверждала обратное, на самом деле ты имела намерение получить титул. Теперь ты желаешь расторгнуть брак якобы из-за заботы обо мне, но на самом деле тебе хочется быть свободной, чтобы выйти замуж за другого, что бы рожать детей. Его детей.

Казалось, она еще больше побледнела, но продолжала смотреть ему в глаза.

— Да. Я хочу расторгнуть наш брак.

Ярость и боль сотрясали его. Проклятие, какой превосходной актрисой оказалась его жена! Ее забота, ее ласки — все было притворством. Все время он считал ее искренней и достойной доверия, невинной и бесхитростной, и — самое смешное — бескорыстной. А она оказалась не лучше, чем другие охотницы за богатством, что годами преследовали его. Остин не мог поверить, что ей хватало выдержки, наглости стоять перед ним и заявлять, что она желает развода ради его же счастья, в то время как на самом деле все, чего она добивалась, — это другого мужа для себя.

Но что доводило его гнев до кипения, так это мысль о том, что она будет с другим мужчиной. Это приводило его в такое неистовство, что он задыхался. Но он был рад этому: гнев не давал горькому чувству обиды овладеть им.

— Посмотри на меня, — ледяным тоном приказал он, когда она отвернулась.

Она продолжала смотреть в окно, тогда он схватил ее за подбородок и повернул лицом к себе:

— Посмотри на меня, черт возьми!

Элизабет встретила его взгляд с холодным равнодушием, чем еще больше подогрела его ярость. Ничто в ее лице не напоминало о том, что всего лишь несколько часов назад эта женщина лежала в его постели. Как сумела она скрыть эту сторону своей натуры? Как сумела так обмануть его? Ему потребовалось все его самообладание, чтобы тут же не выгнать ее.

— Ты ошиблась в своем призвании, дорогая моя. Ты была бы великолепна на сцене. Тебе, конечно, удалось убедить меня, что ты олицетворение доброты и порядочности. Но теперь я вижу, что ты обыкновенная интриганка и законченная лгунья. Твой отказ быть мне настоящей женой дает мне полное основание самому отделаться от тебя. — И, словно обжегшись, он выпустил ее подбородок.

Ее лицо стало белым как мел.

— Ты согласишься на развод?

— Нет, Элизабет. Я потребую развода — как только буду уверен, что ты еще не носишь моего ребенка. Два месяца ты проведешь в моем поместье недалеко от Лондона. Этого времени будет достаточно, чтобы определить, беременна ты или нет.

Ужас исказил ее черты. Было совершенно очевидно, что она не подумала о том, что беда, может быть, уже случилась.

— А если нет?

— Тогда наш брак будет расторгнут.

— А что, если я… ношу ребенка?

— Тогда нам придется терпеть этот фиктивный брак. Предпочтешь ли ты после рождения ребенка остаться или уехать…

— Я никогда не смогу бросить свое дитя.

Остин язвительно рассмеялся:

— В самом деле? Ты решила отказаться от своих обязательств, взятых при вступлении в брак. Поэтому я не уверен, что ты не сможешь отказаться от ребенка.

Что-то блеснуло в ее глазах, и он подумал, что Элизабет собирается с ним спорить, но она лишь еще крепче сжала губы.

— Еще одно, — сказал он. — Я рассчитываю, что в течение этих двух месяцев ты будешь соблюдать все приличия. Не станешь ни с кем говорить о случившемся и не сделаешь ничего, что могло бы опозорить меня или мою семью. Ты понимаешь меня? Я не допущу, чтобы моя жена носила чужого ребенка.

Он снова заметил промелькнувшую в ее глазах боль, но она только подняла голову и сказала:

— Я не буду изменять тебе.

— Вот здесь ты чертовски права: не будешь. А теперь, если ты меня извинишь, я хотел бы одеться. Мне необходимо приготовить все для твоего пребывания в деревне.

— А как же моя помощь в твоих поисках Уильяма?

— Если ты «увидишь» что-нибудь еще, сообщи мне. Я буду вести собственные расследования отсюда. Без тебя.

Он распахнул дверь, ведущую в ее спальню. Несколько мгновений Элизабет стояла неподвижно, с непроницаемым выражением лица, не сводя с него взгляда. Затем быстро пересекла комнату и вошла в свою спальню. Остин закрыл за ней дверь и нарочито громко щелкнул замком. Звук эхом отдался в наступившей тишине.

Оставшись один, Остин уперся кулаками в дверь и закрыл глаза под напором бушевавших в нем чувств, пронзавших его словно кинжалы, овладевавших всем его существом с такой силой, что ему хотелось кричать. Им владела ярость. Холодная, слепая ярость.

И в то же время его душа разрывалась от боли — настолько сильной, что он чуть не опустился на колени. Там, где недавно билось его сердце, теперь была пустота: это Элизабет вырвала из его груди сердце и разорвала пополам.

До встречи с ней он только наполовину был человеком: он существовал, но не жил. Она вернула потерянную половину — своей нежностью и невинностью, смехом и любдвью, но… в действительности их не было. Остин никогда не думал, что женщина полюбит его ради него самого, но он поверил Элизабет. Он никогда не предполагал, что и сам полюбит, но полюбил, отдав этому чувству сердце и душу.

Подойдя к окну, он отдернул занавес и невидящими глазами посмотрел на мир, внезапно утративший все свои краски.

Она заставила его полюбить ее.

И все это оказалось иллюзией.

До появления Элизабет он никогда не предавался мечтам о своем будущем. Его сжигала тайна, которую он носил в сердце, и он занимался то одним незначительным делом, то другим, посещал то один клуб, то другой, то один скучный званый вечер, то другой.

Но она изменила его. Элизабет превратила его из циничного, бесстрастного одинокого человека в кого-то другого, кто надеялся на будущее — на счастье с любящей женой и прекрасными здоровыми детьми. И теперь все эти едва успевшие родиться мечты и надежды покинули его. Исчезли. Разбились. Она сказала, что не перенесет потери того, кого любит, — и все же она хотела потерять его. У Остина не оставалось сомнений в том, каковы были ее истинные чувства к нему.

Боже Всемогущий, если бы его обида не была так горька, если бы он не испытывал адские муки и душевную боль, он мог бы даже рассмеяться: несравненный и несокрушимый герцог Брэдфордский поставлен на колени женщиной, во всем отвечавшей его мечтам! Мечтам, о которых он сам даже не подозревал.

И вот эта женщина превратилась в самый страшный из его ночных кошмаров.




Элизабет в оцепенении смотрела на дверь, только что закрытую Остином, и слушала, как запирается замок со щелчком, и этот звук был для нее погребальным звоном.

Она не успела подумать, сможет ли еще когда-нибудь что-либо почувствовать, как острая боль пронзила все ее тело, обжигая даже кожу. Зажав рукой рот, чтобы сдержать мучительный крик, Элизабет опустилась на пол.

Никогда, никогда она не забудет выражения его лица: от ее слов его нежность превратилась в злобу, теплота — в безразличие, любовь — в ненависть.

Боже, она так его любила! Так сильно, что не могла родить ему ребенка, обреченного на смерть. Она никогда не сможет объяснить ему, что он винил бы себя в смерти дочери и эта вина и страдание погубили бы его. Что он никогда уже не был бы самим собой.

Она заплатила своей душой, предложив ему свободу. Но цена не имела для Элизабет значения. Она знала, что благородный человек, каким был Остин, отказался бы разрушить брак, остался бы с ней, обрекая себя на брак без жены и детей. Но Остин заслуживал счастья, настоящей жены, детей — чтобы ему было кого любить. Элизабет сказала бы все, что угодно, чтобы только убедить его.

И убедила.

Горький смех вырвался из ее груди, когда она вспомнила свои слова: «Я представляла себя герцогиней… Я не могу иметь детей от тебя, но могла бы от кого-нибудь другого… Мой ребенок, который умер, был от тебя».

Этой ложью она заплатила за все. За человека, которого любила. За детей. Она никогда не сможет и не будет иметь детей от другого мужчины. У нее застревали в горле эти слова: «Я представляла себя герцогиней». Элизабет использовала их как последнее оружие, когда поняла, что он не подчинится ее решению, если только она не сумеет уничтожить его любовь к ней до последней капли. И теперь он считал ее обычной интриганкой, охотящейся за богатством, и лгуньей. Усилия, затраченные ею на то, чтобы скрыть от него свои страдания и убедить его, что она хотела жить без него, заполучив его титул, почти убили ее.

К тому же ей стало намного тяжелее, когда он сказал, что любит ее. «Я люблю тебя, Элизабет». Она не смогла сдержать мучительное рыдание, вырвавшееся из ее груди. Сколько еще боли сможет она перенести? Так жаждать этого драгоценного дара его любви, получить этот дар — и быть вынужденной разбить его. И видеть, как любовь исчезает из его глаз, как в них появляется боль, а затем — гнев и отвращение… Боже, как она сможет все это пережить?

И что, если эта жертва напрасна?

Что, если она уже беременна?




Глава 19


Элизабет срезала душистые кисти сирени с густых кустов, обрамлявших парадный сад в Уэсли-Мэнор, загородном поместье недалеко от Лондона, где она жила вот уже три недели. Она пыталась сосредоточиться, чтобы не порезать пальцы, но это было почти невозможно.

Прошло три недели с тех пор, как они с Остином расстались.

Три недели с тех пор, как он отослал ее сюда, не сказав ничего, кроме скупых слов: «Ты немедленно сообщишь мне, если убедишься, что беременна».

Но за эти три недели у нее не было ни одного видения — она не чувствовала ничего, кроме сердечной боли. И до сих пор не знала, беременна ли она. Каждую ночь, лежа в своей одинокой постели, полная тревоги, она прикладывала руки к животу, стараясь почувствовать присутствие зарождавшегося в ней ребенка. Но все, что она видела, — это темноту. Безжалостную темноту.

Это были три самые длинные, самые одинокие недели в ее жизни.

И все же жить в одном доме с Остином, видеть его каждый день, скрывать от него свои страдания и жить в созданной ею атмосфере лжи было бы просто невозможно. Лучше уж оставаться здесь.

Но душевные муки, не оставлявшие ее ни на минуту, не утихали. Элизабет старалась найти себе занятие, чтобы отвлечься и не мучить себя мыслями об Остине. Что он сейчас делает и с кем?

Сколько бы цветов она ни собирала, сколько бы туалетной воды ни приготовляла из сирени, сколько бы часов ни проводила за чтением, ее сердечная боль не утихала. Она старалась успокоить себя тем, что избавила Остина от страданий, неизбежных, если бы он лишился ребенка, и от одиночества в холодной супружеской постели, но ничто не могло избавить ее от невыносимой боли — каждый раз, когда она мысленно видела перед собой его лицо.

Эти воспоминания не покидали Элизабет, и кровь застывала у нее в жилах. Он смотрел на нее так же, как и в те последние минуты перед расставанием, — с ненавистью.

Горячие слезы лились из ее глаз, и она раздраженно смахивала их перчаткой. Она дала себе обещание, что сегодня не будет плакать. Сколько еще времени должно пройти, прежде чем она сумеет прожить целый день без слез? Элизабет чуть не рассмеялась: Боже, сколько времени должно пройти, прежде чем она проживет без слез один час?

— Вот вы где, — раздался у нее за спиной веселый голос Роберта. — Мы с Каролиной уж подумали, что вы заблуди-лись.

Элизабет охватило смятение, и она торопливо вытерла глаза. Проклятие! Она опять плакала. Несмотря на улыбку, ее глаза красноречиво говорили о бессонных ночах и глубокой печали.

Роберт взглянул на нее и чуть не споткнулся. Черт бы побрал его брата, что это с ней? Неужели Остин не видит, как она несчастна? Нет, конечно же, не видит: он же в Лондоне. Три недели назад Остин попросил отвезти их мать, Каролину и Элизабет в Уэсли-Мэнор, объяснив, что не хочет, чтобы они возвращались в Брэдфорд-Холл, пока не будет закончено дело об убийстве сыщика.

Но Роберт знал, что между братом и Элизабет произошло что-то серьезное. Он накануне был у Остина и за время, проведенное с братом, понял, что Остин так же несчастен, как и Элизабет, если не более. Еще никогда не видел он Остина в таком подавленном состоянии.

Что касается Элизабет, то он никогда не встречал более унылого, убитого горем человека, чем его невестка. Она напоминала ему красивый цветок, который забыли полить, и он поник и увял. Ладно, с него достаточно. С тем, что разделяет Остина и Элизабет, должно быть покончено.

Притворившись, что не замечает слез, все еще блестевших на ее глазах, он с подчеркнутым почтением поклонился ей.

— Как хорошо вы выглядите, Элизабет.

Не давая ей ответить, он взял ее под руку и повлек за собой по дорожке..

— Мы должны поторопиться: карету подадут через… — Он быстро прикинул, сколько времени потребуется матери и Каролине для сборов. — Два часа. Мы не должны задерживать остальных.

Роберт знал, что обе женщины возмутятся, когда он сообщит им об отъезде, но трудные времена требуют решительных мер.

— Карета? Остальные? О чем вы говорите?

— О, это о нашей поездке в Лондон. Разве Каролина вам не сказала?

Он взглянул на нее и заметил, что она заметно побледнела.

— Нет. Я… я не хочу ехать в Лондон.

— Конечно же, хотите. Слишком много дней, проведенных в одиночестве в деревне, — это угнетает. Мы сходим в театр, пройдемся по магазинам, посетим музеи…

Элизабет остановилась и высвободила свою руку.

— Роберт.

— Да?

— Хотя я и ценю ваше приглашение, боюсь, я не могу поехать с вами. Надеюсь, вы хорошо проведете время.

Роберт подумал: а представляет ли она, как сжимается его сердце при виде ее нескрываемой печали? И догадался, почему она не хочет ехать. Этот идиот братец…

Вздохнув, он покачал головой:

— Жаль, что вы не едете с нами. Большой пустой дом с вами стал бы совсем другим.

Элизабет нахмурилась:

— Пустой?

— Ну да, без Остина. Он уехал в Суррей на… ежегодный осмотр владений. — Ежегодный осмотр владений? Он чуть не поднял глаза к небу, потрясенный собственной выдумкой.

— Боюсь, он не упоминал об этом.

Покачав головой, Роберт с негодованием фыркнул:

— Так похоже на моего старшего брата! Всегда забывает предупредить.

— Как долго он пробудет в Суррее?

— О, по крайней мере недели две, — с серьезным лицом солгал Роберт. — Мы прекрасно проведем время. Да и Каролина закапризничает, если вы с нами не поедете. Нужно же ей с кем-то ходить по магазинам, а у матушки слишком строгий вкус. И вы меня спасете от страшной участи человека, которому не с кем поговорить, кроме матушки и сестры. — Он скорчил гримасу, изображая ужас. — Вот видите? Вы просто обязаны ехать.

Роберт с облегчением заметил непритворную улыбку на ее лице — слабую улыбку, но тем не менее искреннюю.

— Хорошо. Возможно, поездка в Лондон внесет приятное разнообразие. Спасибо, Роберт.

— Я очень рад.

— Полагаю, мне надо пойти и собрать вещи.

— Прекрасная мысль. Идите. Я скоро приду.

Он смотрел ей вслед, ожидая, когда она скроется из виду. Убедившись, что Элизабет не увидит его, он перемахнул через изгородь (совершенно неподобающим лорду образом — увидев это, его мать лишилась бы чувств) и сломя голову бросился к боковому входу в дом.

Ему надо было сообщить Каролине и матери о предстоящем отъезде.




Беременна ли она?

Остин сидел в кабинете, держа в руках бокал бренди (уже четвертый по счету), и смотрел на огонь, безуспешно пытаясь отогнать от себя вопрос, вот уже три недели не выходивший у него из головы.

У камина стоял Майлс и рассказывал что-то из последних сплетен, услышанных им в клубе, но Остин не имел ни малейшего представления о том, что говорил его друг. Не было сомнения, что после еще нескольких бокалов он вообще перестанет слышать Майлса. Возможно, он перестанет и чувствовать что-либо.

За последние три недели он разыскал двух солдат, служивших вместе с Уильямом, но оба они, как и год назад, утверждали, что вместе со многими другими видели его в тот день перед битвой. Остин также ждал дальнейших указаний от шантажиста, но ничего больше не приходило. Почему тот не стремится быстрее получить затребованные им пять тысяч фунтов? Если бы Элизабет была здесь, она, возможно, могла бы…

Остин хотел прогнать эту мысль, но было поздно, слишком поздно. Она уже не покидала его, и как бы он ни пытался не думать о ней, его по-прежнему мучил вопрос: беременна ли она? Он жаждал ответа, но боялся его. Если да, у них будет ребенок — ребенок, обреченный умереть. Если нет, то с их браком покончено. Горький смех комом застрял у него в горле. В любом случае их супружеская жизнь закончилась.

Прикончив бренди, Остин поднялся и подошел к столу, уставленному хрустальными графинами. Стол располагался у окна, выходившего на улицу. Налив себе двойное бренди, Остин отдернул гардину.

По другую сторону улицы раскинулись просторные лужайки Гайд-парка; по аллеям двигались вереницы роскошных карет. Разодетые леди и джентльмены прогуливались под лучами вечернего солнца, их лица морщились, по-видимому, от счастливых улыбок.

Счастливые улыбки. Перед его глазами снова возникла Элизабет, весело улыбающаяся. Остин залпом проглотил половину бокала. Проклятие, сколько еще времени потребуется на то, чтобы он выбросил ее из головы? Когда его гнев и, черт побери, его боль наконец утихнут? Когда он сможет свободно дышать, не испытывая страданий от своей потери? Когда он перестанет ненавидеть ее за то, что она вырвала из его груди сердце, и себя за то, что он позволил ей это сделать? Когда он перестанет любить ее?

Остин хотел надеяться, что еще один бокал бренди приблизит это время. Он поднес его к губам, но замер, увидев блестящую черную карету, запряженную Четверкой гнедых лошадей, подобранных точно в масть.

«Черт побери, она похожа на одну из моих карет!»

Приглядевшись, он увидел на черной лакированной дверке кареты герб Брэдфордов.

Проклятие! Это, конечно же, Роберт вернулся, чтобы досаждать ему. Только вчера он мучился в обществе брата и сейчас не имел ни малейшего желания увидеть его вновь.

— Что тебя так заинтересовало? — спросил Майлс, подходя к нему. Майлс вытянул шею. — Разве это не твоя карета?

— Да. Боюсь, что моя. Очевидно, мой брат решил нанести мне еще один неожиданный визит.

Карета остановилась перед домом, и лакей распахнул дверцу. Из кареты вышла мать Остина.

— Что она здесь делает? — удивился Остин. По-видимому, очередная поездка по магазинам. Вдруг внутри у него все сжалось.

Не привезли ли мать или Роберт сообщения от Элизабет? Не успела эта тревожная мысль мелькнуть у него в голове, как из кареты вышла Элизабет. Его пальцы сжали бокал, и острые хрустальные грани врезались в кожу.

— Черт, что она здесь делает? — Мысли Остина путались. Узнала ли она, что носит его ребенка? Прошло всего три недели. Если она поняла это так быстро, то скорее всего она не беременна. Или беременна? Может быть, она приехала потому, что опять «увидала» в своих видениях Уильяма? Он смотрел на Элизабет в окно и старался сдержаться и не прижаться носом к стеклу, словно мальчишка в кондитерской лавке.

На Элизабет был дорожный костюм переливчатого синего цвета и такая же шляпка. Каштановые пряди свободно обрамляли ее лицо, и он тотчас же вспомнил ощущение, с которым перебирал пальцами ее мягкие волосы. Даже на расстоянии он видел темные круги у нее под глазами — явное свидетельство бессонных ночей.

Лакей подал руку, помогая выйти Каролине.

Майлс едва слышно ахнул.

— Какого черта она здесь делает? — спросил он, отталкивая Остина, чтобы лучше видеть.

Остин с удивлением посмотрел на друга:

— Она моя сестра. Почему бы ей не быть здесь? Кроме того, ты знаешь мою семейку. Они путешествуют всей стаей. Как эти чертовы волки. Спорю на любые деньги, что сейчас появится мой братец.

Словно по сигналу, из кареты вышел Роберт с широкой улыбкой на лице. Черт, что он еще придумал? И почему, вместо того чтобы передать что-то через него, Элизабет приехала сама? Отвернувшись от окна, Остин поставил бокал на стол и направился к двери.

— Остин! Как я рада тебя видеть!

Слова свекрови заставили Элизабет оглянуться. В холл по коридору шел ее муж, и каждый его напряженный мускул свидетельствовал о том, что он рассержен.

Ее охватило смятение. Боже, что он здесь делает? Почему он не в Суррее?

Она застыла на месте, не сводя с него глаз и стараясь скрыть переполнявшую ее любовь и тоску по нему, но это была бесполезная попытка. Видит Бог, как она по нему скучала!

Но по выражению его лица она видела, что он не скучал. Он совершенно не замечал ее.

Остин наклонился, и мать поцеловала его.

— Такая неожиданность, — Произнес он резко. — Надеюсь, у вас все в порядке?

— О да, — с улыбкой отвечала герцогиня. — Мы с Каролиной и Элизабет мечтали походить по магазинам. Роберт любезно вызвался сопровождать нас в город.

Прищурившись, Остин сердито посмотрел на брата:

— Какой ты почтительный сын, Роберт.

Своей сияющей улыбкой Роберт мог бы осветить весь холл.

— Мне это совсем нетрудно. Всегда рад сопровождать карету, полную прекрасных дам.

Остин вопросительно посмотрел на Каролину:

— Разве не достаточно ты сделала покупок, когда приезжала сюда несколько недель назад?

Каролина весело рассмеялась:

— Ах, Остин, какой ты смешной! Тебе следовало бы знать, что женщине никогда не хватает времени, чтобы купить все, что она хочет.

Элизабет стояла в полной растерянности. Ее муж все еще не замечал ее присутствия. Краска залила ее лицо, и она готова была провалиться сквозь землю. Когда она уже решила, что он собирается уйти не поздоровавшись, Остин повернулся и посмотрел ей в лицо.

Холодная ярость в его взгляде пронзила ее до костей. И хотя он смотрел прямо на нее, казалось, что его взгляд проходит сквозь нее, как будто ее тут нет.

Если в глубине души Элизабет и теплилась какая-то надежда на то, что время смягчит Остина, то она погасла от этого единственного взгляда. Как она сможет перенести свое пребывание здесь? Быть вдали от него, страдать от сознания потери — эта боль была почти невыносима. Но видеть этот взгляд, из которого исчезли теплота и ласка, было выше ее сил; у нее подгибались колени.

Но пути назад не было. Она уже сделала то, что должна была сделать. Ради него.

Решив, что не позволит ему заметить ее страданий, Элизабет заставила себя улыбнуться:

— Здравствуй, Остин.

Его подбородок дрогнул.

— Элизабет.

Она пыталась облизнуть запекшиеся губы, но во рту у нее пересохло.

— Я… я думала, ты в Суррее.

— В Суррее? — Своим леденящим взглядом он мог бы погасить пламя.

— Да. С ежегодным осмотром владений… — Она умолкла, смущенная наступившей тишиной и его пристальным взглядом.

— Тебе нужно что-то рассказать мне? — нарушив молчание, отрывисто спросил он.

Элизабет ощущала устремленные на нее взгляды всех, кто присутствовал при их неестественно напряженном разговоре. Она чувствовала себя униженной, и если бы была уверена, что ноги послушаются ее, убежала бы прочь.

— Нет, — прошептала она. — Ничего.

От мучительных попыток продолжить разговор ее спас присоединившийся к ним Майлс. Он поздоровался со всеми, но Элизабет заметила, что он как-то неловко поклонился Каролине, а Каролина упорно смотрела куда-то поверх его плеча.

— Я хотел бы поговорить с тобой в моем кабинете, Роберт. — Голос Остина походил на звериное рычание.

— Конечно, — ответил Роберт. — Как только я разложу вещи…

— Сейчас же. — С этими словами Остин вышел.

Наступила мертвая тишина. Наконец вдовствующая герцогиня, слегка откашлявшись, произнесла:

— Прекрасно! Разве это не приятно? Роберт, кажется, Остин хочет поговорить с тобой.

Брови Роберта удивленно взлетели вверх.

— Разве? Я как-то этого не заметил. — Беспечно помахав рукой, он неторопливо направился вслед за Остином.

Герцогиня повернулась к застывшей в молчании группе с улыбкой, которую можно было бы назвать улыбкой отчаяния:

— Они собираются поговорить. Разве это не… приятно? Уверена, мы чудесно проведем время.

— Чудесно, — отозвалась Каролина, не глядя на Майлса.

— Восхитительно, — мрачно согласился Майлс.

— Замечательно, — слабым голосом добавила Элизабет. Она надеялась, что выживет.




Как только Роберт закрыл за собой дверь, Остин набросился на него:

— Черт побери, ты соображаешь, что делаешь?

— Следую твоим приказаниям, дорогой брат. Ты сказал, что хочешь поговорить со мной сейчас, и вот я здесь. Говори.

Остин сдержал себя. Не переменив позы, он стоял прислонившись к столу, выпрямившись и сложив руки на груди. Иначе он бы сделал пару шагов и, ухватив Роберта за шейный платок, хорошенько его встряхнул.

— Зачем ты привез их сюда?

— Я? Я их сюда не привозил. — Лицо Роберта было олицетворением невинности. — Ты же знаешь, как женщины любят магазины. Я…

— Элизабет ненавидит ходить по магазинам.

Растерянный взгляд Роберта свидетельствовал о том, что для него это сообщение было новостью. Прищурившись, Остин внимательно смотрел на брата и старался сдержать свой гнев.

— Ты можешь объяснить, почему Элизабет думала, что я в Суррее? И может быть, ты просветишь меня, с чем связан «ежегодный осмотр владений»?

— Суррей? Владения? Я…

— Довольно, Роберт. Я спрошу тебя еще об одном. Зачем Ты привез сюда Элизабет? Только не лги мне.

Очевидно, ледяная ярость в голосе Остина прозвучала предупреждением, и Роберт решил уступить. Отбросив притворную наивность, он сказал:

— Я привез ее сюда, потому что вчера мне было больно видеть, как ты несчастен без нее. И только слепой не заметил бы, что она так же несчастна без тебя.

— Если бы я хотел, чтобы она была здесь, я сам послал бы за ней.

В синих глазах Роберта блеснул гнев.

— Тогда я не представляю себе, почему ты этого не сделал. Потому что совершенно ясно, что тебе хочется, чтобы она была здесь, и еще яснее — что она нужна тебе. Просто ты слишком упрям, чтобы это признать. Какие бы проблемы у вас ни возникли, вы не сможете их решить, если не будете вместе.

— В самом деле? — с холодным спокойствием произнес Остин. — С каких это пор ты стал экспертом в супружеских отношениях, в частности моих?

— Не стал. Но я знаю тебя. И видел, каким ты был при ней. Видел, как ты смотрел на нее. Хочешь ты это признать или нет, но я знаю, что ты не был к ней равнодушен. Черт, да скажу прямо: ты любишь ее. И ты вспыльчив, несчастен, и с тобой невозможно общаться, потому что ее здесь нет.

Боль и гнев пронзили Остина, но он постарался, чтобы Роберт этого не заметил.

— Ты явно не понял мои чувства и настроения, Роберт. Я не несчастлив, я занят. У меня шесть поместий, и очень многое, требует моего внимания.

Роберт с отвращением фыркнул:

— Значит, ты совсем не понимаешь разницы между «занят» и «несчастен».

Остин окинул брата ледяным взглядом.

— Я знаю разницу. — «Можешь мне поверить, я это знаю». — И я не потерплю вмешательства в мою семейную жизнь. Понятно?

— Вполне. — Роберт продолжал, словно не слышал слов Остина:

— Что сделала Элизабет, что ты так на нее сердит? Наверняка, что бы это ни было, ты можешь ее простить. Не могу поверить, что она намеренно причинила тебе зло.

«Она намеренно вырвала мое сердце. Показала, что она расчетливая интриганка».

Отойдя от стола, Остин сказал с обманчивым спокойствием:

— Я полагаю, что будет гораздо лучше и, уж конечно, намного разумнее, если ты перестанешь высказывать свое мнение по вопросам, в которых совершенно не разбираешься.

— Элизабет несчастна.

У Остина на мгновение сжалось сердце, но он решительно подавил проблеск сочувствия.

— Не понимаю почему. В конце концов, она герцогиня. У нее есть все.

— Кроме близости с мужем.

— Ты забываешь, что наш брак — брак по расчету.

— Возможно, так и было вначале, но ты полюбил ее, а она — тебя.

«Если бы только это было правдой».

— Довольно. Перестань беспокоиться обо мне и Элизабет и направь свою энергию на более полезные вещи. Почему бы тебе не завести любовницу? Вместо того чтобы досаждать мне, займись своей собственной жизнью.

Роберт удивленно поднял брови:

— Так вот что ты сделал! Завел любовницу?

Остин с трудом сдержал горький смех, готовый вырваться из его груди. Он не мог себе даже представить, что дотрагивается до другой женщины. Прежде чем он успел возразить, Роберт сказал:

— Если ты сделал это, ты еще больший дурак, чем я думал. Зачем тебе нужна другая женщина, когда у тебя есть Элизабет? Это выше моего понимания.

— А тебе не приходило в голову, что Элизабет, возможно, не нуждается в моем внимании? — с трудом выдавил из себя Остин.

Роберт недоверчиво усмехнулся:

— Так вот в чем дело? Ты думаешь, что не нужен Элизабет? Боже милостивый, да ты идиот или рехнулся! Эта женщина обожает тебя. Это и слепому видно.

— Ты ошибаешься.

В глазах Роберта появилась тревога.

— Остин, мне невыносимо видеть, как ты обеими руками отталкиваешь от себя свое счастье.

— Твое беспокойство принято к сведению. Все, разговор окончен. — Видя, что Роберт собирается спорить, Остин добавил:

— Закончен навсегда. Понятно?

Обидевшийся Роберт разочарованно вздохнул:

— Да.

— Хорошо. Я не могу просить тебя уехать прямо сейчас, но я рассчитываю, что ты и все семейство, которое ты привез сюда, уедете завтра до обеда. А пока займи их чем-нибудь, чтобы они не попадались мне на глаза.

С этими словами Остин вышел из комнаты, едва сдержав сильное желание громко хлопнуть дверью.

Она была здесь. В его доме.

Он не хотел, чтобы она была здесь. Он не хотел ее видеть.

Боже, помоги продержаться подальше от нее еще двадцать четыре часа!




Глава 20


День близился к концу. Остин стоял в своем личном кабинете, глядя в окно невидящими глазами. Раздался стук в дверь. Он сжал кулаки: если это она…

Он не стал думать об этом дальше.

— Войдите.

В комнату вошла Каролина:

— Можно с тобой поговорить?

Он постарался улыбнуться ей:

— Конечно. Садись, пожалуйста.

— Я лучше постою.

Остин поднял брови, услышав в ее тоне воинственные нотки.

— Ладно, о чем ты хочешь поговорить со мной?

Сложив перед собой руки, Каролина набрала в легкие побольше воздуха.

— Начну с того, что я питаю к тебе как своему брату глубочайшее уважение и любовь.

Усталая улыбка мелькнула на губах Остина.

— Спасибо, Каролина. Я…

— Ты набитый дурак.

Улыбка исчезла с его лица.

— Что ты сказала?

— Разве ты не слышал? Я сказала, что ты…

— Я слышал.

— Прекрасно. А хочешь услышать, почему ты набитый дурак?

— Не особенно, но уверен, ты все равно это скажешь.

— Да, скажу. Я имею в виду ситуацию с Элизабет.

Он стиснул зубы. Ситуацию? Синие глаза блеснули, и она сказала:

— Не притворяйся, что не понимаешь, о чем я говорю. Что ты ей сделал?

— Почему ты думаешь, что я ей что-то сделал?

— Она страдает.

— Значит, все решили сообщить мне об этом. Каролина испытующе взглянула на Остина:

— Мне непонятно это ледяное равнодушие. Я думала, вы двое так подходите друг другу, но сейчас она несчастна, а ты бродишь вокруг, как медведь с занозой в лапе. Я никогда не видела, чтобы ты обращался с женщиной, даже с самой надоедливой женщиной, иначе как с уважением. И в то же время ты обращаешься со своей женой так, словно ее не существует.

«Ее не существует. Женщины, которую я полюбил, в действительности не существует».

— Остин. — Протянув руку, она прижала ее к его щеке, и гнев в ее глазах уступил место глубокой нежности. — Ты не можешь допустить, чтобы это продолжалось. Я ясно вижу, что у тебя к ней глубокое чувство, и у нее к тебе тоже. Пожалуйста, загляни в свое сердце и найди выход из положения, в котором вы с Элизабет оказались. Сейчас. Пока еще не поздно. Я хочу, чтобы ты был счастлив, а боль в твоих глазах говорит мне, что ты страдаешь. Но я знаю, ты был счастлив. Благодаря Элизабет.

Ее трогательные слова проникли в его сердце и сжали его словно тисками. Да, он был счастлив. Очень недолго. Но счастье создавала иллюзия. И он не хотел вмешательства в свою жизнь, ни Роберта, ни Каролины. Они не знали всех обстоятельств, и будь он проклят, если скажет им или кому-либо еще, что его жена желает расторгнуть их брак. По крайней мере до тех пор, пока это не станет совершенно неизбежным. Если окажется, что Элизабет беременна, им придется как-то сохранять их брак.

В дверь постучали.

— Войдите.

Вошла мать:

— Я помешала?

— Ничуть. — Остин многозначительно посмотрел на дверь. — Каролина как раз уходит.

— Прекрасно. Каролина, нас ждет карета, мы едем кататься в парк. Я присоединюсь к тебе через минуту. Мне надо поговорить с Остином.

Каролина тихонько затворила за собой дверь. Остин прислонился к столу и посмотрел на мать:

— Ты тоже пришла оскорблять меня?

— Оскорблять? — Она удивленно раскрыла глаза.

— Мои родные брат и сестра нашли возможным назвать меня глупцом, идиотом и, что мне больше всего понравилось, набитым дураком.

— Я понимаю.

— Я рад, что хотя бы моя мать выше оскорблений.

— Естественно. Разумеется, я не опущусь так низко. Хотя и я могла бы поддаться искушению назвать тебя безмозглым болваном. Но я предпочитаю сказать тебе, что мне больно видеть, как ты и Элизабет несчастны. — Она сжала его руку в своих ладонях. — Могу я хоть чем-нибудь помочь?

Черт побери, он предпочел бы оскорбления этой нежной, ласковой заботе!

— Я прекрасно себя чувствую, матушка.

— Нет, не прекрасно, — ответила она тоном, не допускающим возражений. — Я поняла, что что-то не так, когда ты столь неожиданно отослал Элизабет в Уэсли-Мэнор. Горе бедной девочки так очевидно. Как и твое. Я еще никогда не видела тебя таким расстроенным и раздраженным. Мы с твоим отцом пережили немало размолвок, когда мы только что…

— Это не размолвка, матушка.

Остин не хотел, чтобы это прозвучало очень резко. Прежде чем что-либо сказать, мать пристально посмотрела на него.

— Я понимаю. Могу только сказать, что вместе с большой любовью приходят и другие сильные чувства. Страстная любовь вызывает страстную борьбу. У нас с твоим отцом было и то и другое. — Она печально улыбнулась.

Сердце Остина наполнилось сочувствием, и он сжал ее руку. Внезапная смерть отца была невосполнимой потерей для всей семьи, но особенно для матери.

— Она твоя жена, Остин. На всю оставшуюся жизнь. Ради себя самого и ради нее постарайся разобраться со всеми трудностями, стоящими перед вами, и сделай свой брак счастливым. Не позволяй гордости встать на твоем пути.

— Ты говоришь так, как будто считаешь, что я виноват в том, что в нашей супружеской жизни возникли проблемы.

— Я этого не говорила. Но ты опытный и светский человек, а она нет. Элизабет будет совершать ошибки — серьезные и не очень, пока не завоюет прочное положение в том мире, в котором оказалась. Будь терпелив с ней. И с собой. — Она с нежностью погладила его руку. — Она именно та женщина, которая тебе нужна.

— Серьезно? Неужели это говорит та самая мать, которая высказывала опасения, когда ее сын решил жениться на американке?

— Не могу отрицать, что сначала у меня были некоторые сомнения, но за последние три недели, проведенные с ней, я успела хорошо узнать свою невестку. Это милая, умная женщина, у нее задатки настоящей герцогини. И она тебя любит. И я подозреваю, ты отвечаешь ей тем же.

Ласково улыбнувшись Остину, она вышла из комнаты. Он посмотрел на закрывшуюся дверь и с облегчением вздохнул. Похоже, семья решила свести его с ума. Надо бежать отсюда. Немедленно.

Но, сделав всего лишь шаг, он вспомнил слова матери: «Она тебя любит. И я подозреваю, ты отвечаешь ей тем же». Боль, гнев и глубокая печаль заставили его опустить плечи. Мать, Каролина, Роберт — никто из них не знает правды, они все ошибаются, говоря о чувствах Элизабет. Ей удалось обмануть в его семье всех.

Со стоном он вцепился себе в волосы. Да, черт побери, он ее любит!

Но с какой радостью он отдал бы все, что имеет, за то, чтобы избавиться от этого чувства!




На следующий день в десять часов утра Остин вошел в свой кабинет и остановился в досаде, застав там Майлса, расположившегося в глубоком кресле. Черт, если Майлс намерен начать с того, чем вчера закончила разговоры его семья, Остин готов влепить ему пощечину.

Майлс оглядел Остина с головы до ног и перевел взгляд на часы, стоявшие на каминной доске.

— Десять утра — немного рановато для вечернего костюма… Или я просто не посвящен в последние тайны моды?

— Я никуда не ухожу, — еле сдерживая раздражение, ответил Остин.

— А… Тогда, значит, ты, должно быть, вернулся. Интересно откуда? Вид у тебя довольно потрепанный.

— Я был в клубе, если тебя это так интересует. — Остин нарочито внимательно осмотрел комнату. — А где же остальная часть моей почтенной семьи? Прячутся за портьерами?

— Каролина с матерью уехали к ювелиру. Роберт с Элизабет тоже уехали, куда — я не знаю.

Остин прошел по кабинету, задержался у столика с графинами и двинулся дальше. Накануне в клубе «Уайте» он выпил более чем достаточно. Но вместо того чтобы забыться, как ему хотелось, он получил страшную головную боль… и оставил несколько сот фунтов на столе, за которым играл в фараон.

— Ты, кажется, расстроен, — заметил Майлс. Остин с немалым раздражением осознал, что ходит взад и вперед по кабинету. Он остановился.

— Нет, я не расстроен.

— Правда? Я видел джентльменов накануне предстоявшего им отцовства, которые выглядели гораздо спокойнее, чем ты сейчас.

Предстоящее отцовство. Случайное замечание подействовало на него, как соль на открытую рану. Подавив готовое сорваться с губ грубое ругательство, Остин подошел к окну и отдернул портьеру. Он смотрел сквозь стекло невидящими глазами, стараясь прогнать мучительные для него образы, вызванные словами о предстоящем отцовстве.

Ему это почти удалось, когда он вдруг заметил наемную карету, остановившуюся перед домом. Из кареты вышел Роберт. Он подал руку последовавшей за ним Элизабет. Ее лицо было бледным, а глаза — огромными.

Остин ухватился за тяжелую портьеру. Куда, черт возьми, они ездили? И какого черта они нанимали карету?

Затем он увидел, как Роберт помогает выйти из кареты еще одной женщине, маленькой и худой, в темно-коричневом капоре, скрывавшем ее волосы. Когда же она повернулась, Остин увидел ее лицо.

Темные синяки были на ее лице, а разбитая нижняя губа распухла. Остина словно по голове ударили, как только он узнал эту женщину.

Это была Молли, служанка, шлюха из «Грязной свиньи». Боже, да что происходит? Нет ли у нее сведений о Гаспаре? Почему с ней Элизабет и Роберт?

Опустив портьеру, Остин вышел из кабинета, не обращая внимания на вопросительный взгляд Майлса. Он оказался в холле как раз в тот момент, когда эта троица входила в дверь. Элизабет и Роберт поддерживали Молли с обеих сторон. Несчастная женщина едва держалась на ногах.

— Не беспокойся, Молли, — говорила ей Элизабет. — Еще несколько ступеней, и ты будешь в удобной постели. Затем мы осмотрим твои раны.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — спросил Остин, переводя взгляд с одной на другую.

Было заметно, как Молли испугалась его сердитого голоса: она отступила поближе к Элизабет.

— Все в порядке, Молли, — сказала Элизабет и посмотрела на Роберта:

— Не проводите ли вы Молли в желтую комнату для гостей? И скажите Кэти, чтобы она приготовила ванну. Я сейчас к вам приду.

— Конечно. — Без труда поддерживая хрупкую женщину, Роберт повел ее наверх.

Элизабет повернулась к Остину:

— Могу я поговорить с тобой? Наедине?

— Я собирался попросить тебя о том же, — сухо ответил Остин.

Вспомнив, что в своем кабинете он оставил Майлса, Остин провел ее в библиотеку и закрыл дверь. Он смотрел, как Элизабет прошла на середину комнаты и повернулась к нему. В ее лице не было ни кровинки, и на этом безжизненном фоне горели окруженные темными кругами, полные тревоги глаза. Его охватило сильное желание обнять ее, и он рассердился на себя за эту слабость. Остин осторожно подошел к ней. Он почти ожидал, что она отшатнется, но Элизабет не двинулась с места и смотрела на него, сложив на груди руки.

Приблизившись, он остановился на некотором расстоянии от нее. Боже, как ему не хватало ее! Ее нежности и улыбки. Ее смеха. Но все кончено. Все в прошлом.

Обида и гнев вспыхнули в нем, но он подавил их и ждал, когда она заговорит.

Элизабет смотрела на холодное лицо мужа, и все внутри у нее сжималось. Его поведение подсказывало ей, что предстоит сражение. Но на этот раз она была полна решимости его выиграть.

Приподняв подбородок, она произнесла:

— Полагаю, тебя интересует, зачем здесь Молли.

— Как ты проницательна! — Он удивленно поднял бровь. — Да, я хотел бы получить объяснение не только того, зачем в моем доме появилась шлюха, но и того, катким образом она здесь очутилась.

— Я не хочу, чтобы ты называл ее… этим словом, — возмутилась Элизабет.

— Почему? Это то, кем она является.

— Уже нет.

— В самом деле? И кто же она теперь?

Ей многое нужно было сказать Остину, а времени оставалось мало. Она еще должна осмотреть Молли, а затем готовиться к отъезду: Просто не хватало времени для долгих объяснений. Подыскивая подходящий ответ на его вопрос, она воспользовалась первой же мыслью, которая пришла ей в голову:

— Теперь она горничная. Моя горничная.

Не будь ситуация такой напряженной, Элизабет расхохоталась бы, увидев изумление на его лице.

— Что ты сказала?

— Я наняла Молли, чтобы она помогала Кэти с моим… э… огромным гардеробом.

Быстрым как молния движением Остин схватил ее за плечо:

— Что это за вздор?

Элизабет попыталась вырваться, но он очень крепко держал ее. Сражение еще только начиналось.

— Сегодня утром я случайно дотронулась до одежды, которая была на мне в ту ночь, когда мы ездили в «Грязную свинью», и у меня было видение. Я увидела, что Молли избивают и я должна вмешаться. Я уговорила Роберта отвезти меня в порт…

— Роберт отвез тебя в порт?

— Да. — Глаза Остина гневно блеснули, и Элизабет поспешила добавить:

— Пожалуйста, не сердись на него. Я умоляла его, объяснив, в каких ужасных обстоятельствах находится Молли и какая ужасная опасность ей грозит. Он согласился помочь мне лишь после того, как я обещала все время оставаться в безопасности в карете. Когда мы приехали, то нашли Молли лежащей в переулке, избитой и ограбленной. — Элизабет перевела дыхание и продолжала:

— Она ушла из «Грязной свиньи» в тот самый вечер, когда мы ее встретили, и сняла маленькую комнату над каким-то складом. Люди, которые ее ограбили, забрали все, что ей удалось скопить в надежде начать новую жизнь. — Дрожь пробежала по ее телу. — Боже милосердный, Остин, причиной того, что ее захотели ограбить, стали те деньги, которые мы дали ей в тот вечер! — Выпрямившись, она заявила:

— Я намерена ей помочь.

— Да, здесь все ясно. — Его пальцы словно клещи впились в ее плечо. Холодность исчезла из его глаз, уступив место гневу. — Но ты хотя бы подумала о том, какой опасности подвергаешься, отправляясь туда?

— Я же была не одна.

— Неужели ты действительно веришь, что это избавляло тебя от опасности? Тебя тоже могли бы избить и ограбить. Или еще хуже.

При других обстоятельствах гнев, горевший в его глазах, дал бы ей повод подумать, что его волнует то, что произошло.

Сейчас же он просто не хотел, чтобы с ней что-либо случилось, если она все-таки носит его ребенка.

— Ты не только подвергла опасности себя и моего идиота брата, — продолжал он, и его голос переходил в рычание, — но ты явно не подумала, до чего возмутительно ты себя вела, когда поехала в порт и когда привезла ее сюда.

— Возмутительно? Помочь избитой женщине? Я так не думаю. А если тебя беспокоит ее прежняя профессия, то я никому не собираюсь о ней рассказывать. Молли, конечно, тоже не собирается ею похваляться, и я верю, что и Роберт сохранит все в тайне. А ты разве намереваешься кому-то рассказать? — Элизабет вопросительно посмотрела на него.

— Нет. — Остин отпустил ее плечо. — Но слуги сплетничают. Наверняка что-то будут говорить.

— Тогда я буду просто все отрицать. Кажется, ты считаешь меня законченной лгуньей, так что, возможно, мне придется ею стать. Кто осмелится не поверить герцогине Брэдфордской?

— Только я, — усмехнулся Остин.

Его слова прозвучали для нее словно пощечина. Но она прикусила губу, сдержав горестный вздох. Какое-то время Элизабет всматривалась в его холодные глаза, оплакивая в душе утрату нежной заботы, которую когда-то в них видела.

— Я понимаю, что ты находишь ситуацию скандальной, но, Боже, Остин, подумай об этой несчастной женщине. У меня не было возможности как следует ее осмотреть, но я уверена: у нее сломано несколько ребер, и она оглохла на левое ухо. — Рискуя, что он оттолкнет ее, Элизабет дотронулась до его руки:

— Я знаю, ты сердишься на меня, но у тебя доброе сердце. Я не могу поверить, что ты выгонишь беспомощную женщину, у которой ничего нет.

На сжатых челюстях Остина вздулись желваки.

— Мы можем найти ей место в одном из поместий. Но ты должна понять, что она не может остаться у тебя. Если ты сама не желаешь подумать о скандале, то уважай чувства моей матери и сестры.

Элизабет с облегчением кивнула:

— Хорошо. И если окажется, что я не беременна, тебе вообще не придется беспокоиться о Молли.

Его глаза снова холодно блеснули.

— Правда? И почему же?

— Потому что, если я не беременна, я собираюсь вернуться в Америку сразу, как только завершится наш бракоразводный процесс. Молли может поехать со мной. Мы обе будем свободны, чтобы начать жизнь сначала.

— Понимаю.

Элизабет почти задыхалась от царившей в комнате напряженности. Ей надо было повидать Молли, и ей хотелось покинуть душную атмосферу, окружавшую ее, но уйти она еще не могла. Кашлянув, она сказала:

— Я должна сказать тебе что-то еще.

Остин устало провел ладонью по лицу.

— Надеюсь, не о том, что ты еще раз побывала в игорном доме, где спасла полдюжины проигравшихся пьяниц.

Несмотря на его мрачный тон, на ее лице мелькнула улыбка.

— Нет, хотя в этой идее что-то есть.

Он прищурился:

— Нет, в этой идее ничего нет.

Обрадованная тем, что, как ей казалось, она с относительной» легкостью выиграла первое сражение, Элизабет не стала спорить.

— Очень хорошо. Но я должна сообщить тебе другую новость. Она касается твоего брата.

Остин посмотрел на нее с угрозой:

— В самом деле? Ну, я непременно поговорю с Робертом об этом посещении лондонских трущоб.

— Не Роберта. Это касается Уильяма.

Он замер:

— Что?

— Я знаю, где мы можем найти Гаспара.




Глава 21


Все мысли Остина сконцентрировались в единственной фразе, вытеснившей все остальное из его головы, — «Я знаю, где мы можем найти Гаспара».

Он схватил Элизабет за плечи:

— Где он?

— Я точно не знаю, но я нашла того, кто это знает.

— Как? Где?

— В порту. Когда Роберт помогал Молли сесть в карету, я увидела, как в пивную вошел человек. Даже не дотронувшись до него, я очень сильно ощутила, что он как-то связан с Гаспаром.

Остин непроизвольно еще крепче сжал ее плечо. Господи, да если Роберт позволил ей войти в этот притон вслед за тем человеком, он заплатит за это!

— Ты, надеюсь, не пыталась заговорить с ним?

— Нет, мы сразу же уехали. — Она положила свои руки на его, державшие ее за плечи. — Остин, он все еще там. Я чувствую. Это большой лысый человек, на нем матросская одежда. Он заметно прихрамывает и носит золотую серьгу в правом ухе.

Элизабет описала место, где находилось это заведение.

— Я найду его. — Он отпустил ее плечи, и ее руки скользнули вниз. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Остин мог поклясться, что в ее глазах он заметил что-то, напоминавшее о той нежной любящей Элизабет, какой, как ему казалось, он знал ее раньше, и он с усилием подавил нахлынувшие на него чувства. Проклятие! Эти огромные золотисто-карие глаза пробивали воздвигнутую им стену отчуждения. Но в ту же минуту словно завеса скрыла даже малейшие проблески нежности, оставив в ее глазах лишь твердую решимость.

Но это промелькнувшее выражение ее глаз… Не будь он убежден в обратном, Остин поклялся бы, что он ей небезразличен. Почему Элизабет ему помогает? Уж конечно, не потому, что обещала. Он на своем горьком опыте убедился, что она не выполняет своих обещаний.

Возможно, у нее остались какие-то чувства к нему. Но они недостаточно сильны для того, чтобы искать пути к их совместной жизни.

И он не должен об этом забывать.

Отойдя от нее, он сказал:

— Я должен ехать.

— Я знаю. Остин, будь осторожен.

От ее тихой просьбы у него перехватило горло, и он не смог произнести ни слова. Сухо кивнув ей, он вышел из комнаты.

Проводив Остина взглядом, Элизабет долго смотрела на дверь, через которую он только что вышел. Она понимала, что он на пути к тому, чтобы найти ответы на вопросы, мучившие его.

Она молила Бога о его благополучном возвращении.

И еще о том, чтобы когда-нибудь его сердце смягчилось и он простил бы ее.




Остин вошел в грязную портовую пивную и задержался на пороге, давая глазам возможность привыкнуть к тусклому освещению. Быстрым взглядом он окинул полдюжины посетителей и задержался на человеке, который в одиночестве сидел в углу, сгорбившись над стаканом, словно защищая его своими широкими плечами. Он был лыс, и Остин, заметил как блеснуло золото в мочке его правого уха. Он был единственным, кто здесь соответствовал описанию, данному Элизабет.

Остин подошел к его столу и опустился на стул напротив этого человека. Матрос хмуро посмотрел на него мутными прищуренными глазами:

— Черт побери, кто ты такой?

Вместо ответа Остин положил на середину стола сжатый кулак. Разжав его, он показал кожаный кошелек.

— Здесь пятьдесят золотых соверенов. Тебе известно то, что я хочу узнать. Расскажи мне, и деньги твои.

Матрос взглянул на кошелек. Неприятная улыбка расплылась по его грязному лицу, обнажая гнилые зубы. Резким движением руки он вытряхнул из рукава большой острый нож.

— Может, я просто возьму твои деньги и оставлю свои сведения при себе.

— Попробуй, — угрожающе произнес Остин, — но я бы тебе не советовал.

— Не советовал бы, да? И почему же? — с грубым смешком поинтересовался матрос.

— Потому что под столом в твое брюхо нацелен пистолет.

Он наблюдал, как матрос опустил взгляд туда, где находилась другая рука Остина.

В глазах матроса мелькнуло сомнение, но он поспешил скрыть его под издевкой:

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что такой щеголеватый джентльмен, как ты, застрелит меня в окружении стольких людей? Тебя повесят.

— Наоборот, власти, вероятно, наградят меня за то, что я избавлю Лондон от такого, как ты. А молчание твоих так называемых свидетелей нетрудно купить.

Откинувшись назад, Остин вытащил из-под стола руку настолько, чтобы его собеседник мог увидеть пистолет.

— Ты сможешь уйти отсюда или богатым, или мертвым. Выбор за тобой.

Матрос некоторое время молча смотрел на него. А Остин смотрел на матроса, продолжая сжимать пистолет, уверенный, что жадность победит.

В загоревшихся глазах матроса мелькнула алчность.

— Уж лучше я буду богатым. Но богаче больше, чем на пятьдесят фунтов.

— Если твои сведения мне пригодятся, я дам тебе еще пятьдесят.

— А если нет?

На губах Остина появилась ледяная улыбка.

— Тогда ты будешь мне совершенно бесполезен. И не думаю, что ты выживешь, получив пулю в живот.

Остин заметил страх в глазах матроса, но только пожал плечами.

— Что ты хочешь узнать?

— Ты знаешь француза по имени Гаспар. Я хочу знать, где я могу найти его. — Остин намеренно встряхнул кошельком с монетами. — Скажи мне, и деньги твои.

Матрос залпом выпил виски и вытер рот тыльной стороной мясистой ладони.

— Бертран Гаспар?

Остин постарался сохранить невозмутимый вид. Наконец он узнал полное имя человека, которого искал.

— Где он?

Матрос пожал плечами:

— Он одно время был здесь, в Лондоне, а потом смотался домой, во Францию.

— Где он там живет?

— В какой-то деревне недалеко от Кале.

— Как называется деревня? — подался вперед Остин.

Матрос с опаской взглянул на него:

— Не могу точно вспомнить. Похоже на мужское имя.

Остин на минуту задумался.

— Марк?

По глазам матроса было видно, что он узнал название деревни.

— Точно.

— Зачем он приезжал в Лондон?

— Говорил, есть дело. Искал кого-то. Не говорил кого. Как-то хвастался, что получит большие деньги. — Сузив глаза, матрос смотрел на Остина. — Это все, что я знаю. Я выполнил свою часть сделки. Теперь давай деньги.

Остин положил на поцарапанный стол два кошелька и убрал пистолет. Воспользовавшись тем, что матрос раскрыл кошельки, чтобы проверить их содержимое, Остин незаметно выскользнул за дверь.

Держась в тени, Остин быстрым шагом направился через лабиринт переулков к ожидавшей его наемной карете. Мрачная радость переполняла его.

Бертран Гаспар.

Он узнал имя своего врага. И место, где он живет.

Он узнал, где он сможет найти ответы на мучившие его вопросы. И Остин надеялся, что Бог поможет ему среди этих ответов найти ответ на вопрос об Уильяме.

Войдя в дом, Остин увидел в холле Элизабет, взволнованно ходившую взад и вперед. Она остановилась и оглядела его с головы до ног, словно желая убедиться, что с ним ничего не случилось.

Подавая шляпу Картерсу, он тихо сказал ей:

— Со мной все в порядке. — И услышал, как она облегченно вздохнула.

Она взглянула на Картерса и снова посмотрела на Остина:

— Не могли бы мы поговорить наедине?

Остин колебался. Видит Бог, ему не хотелось оставаться с ней наедине, но не мог же он обсуждать свою встречу с матросом здесь, в холле. Кивком указав Элизабет, чтобы она следовала за ним, он направился по коридору в свой кабинет. Войдя, он закрыл дверь, и они остались одни в наступившей тишине.

Она стояла посреди комнаты, пристально глядя на него, и на Остина нахлынул поток воспоминаний. Элизабет, улыбающаяся ему. Элизабет, раскрывающая ему свои объятия. Тянущаяся к нему за поцелуем. Лежащая рядом с ним и трепещущая от страсти. Спящая в его объятиях.

Остин попытался отогнать нежелательные образы, но они осаждали его, жаля с беспощадной остротой. Он опустил глаза, под его ногами лежал ковер. На том самом месте, где сейчас стояла Элизабет, они занимались любовью в ту ночь, когда он учил ее танцевать вальс и показывал, где он повесил свой портрет, сделанный ею.

Он заставил себя посмотреть на это, теперь уже пустое место на стене над его столом. Он снял рисунок, потому что он вызывал воспоминания каждый раз, когда Остин входил в кабинет, и он просто не мог этого выдержать.

Снова взглянув на Элизабет, он увидел, что и ее взгляд устремлен на то место, где раньше висел его портрет. Ему показалось, что он увидел в ее глазах боль, но не хотел поддаваться своим чувствам. Она сделала свой выбор. И этот выбор не в его пользу.

— Ты хотела поговорить со мной наедине? — спросил он. Элизабет оторвала взгляд от стены и холодно посмотрела на него, мгновенно вызвав его раздражение.

— Что произошло в порту?

— А ты не знаешь? — с притворным удивлением спросил Остин.

Она побледнела, почувствовав иронию в его вопросе, затем покачала головой:

— Я чувствую, ты узнал то, что хотел, но это все.

В надежде, что бренди поможет ему расслабиться, Остин подошел к столику с графинами. После щедрого глотка он рассказал Элизабет все, что узнал от матроса.

Она внимательно выслушала его, сосредоточенно сведя брови.

— Полагаю, ты собираешься поехать во Францию?

— Да. И если ты извинишь меня, я прикажу Кингсбери собрать мои вещи.

— Ты скоро уедешь?

— В течение часа. Дорога до Дувра займет почти пять часов. Я переправлюсь в Кале утром.

Остин стоял, не в силах оторвать от нее взгляда, понимая, что не может уехать, не сказав того, что должен сказать.

— Элизабет. — С трудом произнес он ее имя, так как ему мешал спазм в горле. — Я должен поблагодарить тебя за то, что ты помогла мне найти Гаспара. Я всегда буду благодарен тебе за это. Спасибо.

— Рада была помочь.

Элизабет смотрела на его серьезное прекрасное лицо, и ее сердце разрывалось от любви к нему.

— Я… я все бы для тебя сделала.

Неосторожные слова сорвались с ее губ, и ее сердце сжалось, когда теплота, зарождавшаяся в его взгляде, сменилась холодностью.

— Все? — горько усмехнулся он. — Если бы это не было явной ложью, то могло бы показаться забавным.

Остин подошел к двери и открыл ее. На пороге он замешкался, словно раздумывая, не следует ли ему сказать что-нибудь еще, но затем вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

Элизабет глубоко вздохнула и прижала руки к животу, подавляя тошноту. Ее муж, очевидно, думает, что избавился от нее.

С решительным видом она подняла голову.

Ее муж явно знает далеко не все.




Остин вышел из дома, мысленно поздравляя себя с тем, что ему удалось быстро собраться. Он наскоро написал записки матери и Майлсу, сообщая, что его срочно вызвали во Францию. Он сожалел, что так расстался с Элизабет, но у него не оставалось выбора. Если бы он задержался в комнате еще на минуту, он бы сказал или сделал что-то такое, о чем бы потом жалел. Мог бы встать на колени и умолять ее о любви.

Он почувствовал раздражение и постарался отогнать мысли об Элизабет. Ему надо сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать. Поехать во Францию. Найти Гаспара. И найти Уильяма, как он надеялся. Он не должен больше думать об Элизабет.

Лакей распахнул перед ним дверцу кареты. Остин поставил ногу на подножку и замер.

В карете в переливающемся синем дорожном костюме сидела Элизабет.

— Что, черт побери, ты здесь делаешь? — спросил он.

— Жду тебя, — удивленно подняла она брови.

— Если ты желаешь поговорить со мной, тебе придется подождать моего возвращения. Я сию же минуту уезжаю.

— Да, я знаю. И чем скорее мы усядемся, тем скорее уедем.

— Мы? — Он скептически усмехнулся. — Мы никуда не поедем.

Она подняла подбородок.

— Позволь с тобой не согласиться. Мы едем во Францию.

Остина охватил гнев. Коротким кивком он отослал топтавшегося рядом лакея. Заглянув внутрь кареты, он, еле сдерживая себя, произнес:

— Единственное место, куда ты поедешь, — это обратно в дом. Сию же минуту.

— Ты действительно думаешь, что так будет лучше?

— Да.

Элизабет задумчиво кивнула:

— Мне это кажется пустой тратой времени. Видишь ли, если ты заставишь меня выйти из кареты, ты потеряешь много времени, поскольку придется сгружать мои вещи. А я должна буду искать другую возможность добраться до Дувра.

Его губы сжались в тонкую линию.

— Ты не сделаешь ничего подобного.

— Нет. Сделаю. — Ее глаза решительно сверкнули.

— Черт побери, не сделаешь! Я запрещаю.

— Я все равно поеду.

Остин едва сдержал ругательство. Проклятая упрямица!

— Элизабет, ты не…

— Как у тебя с французским?

— С французским? — после паузы переспросил он.

— По словам Каролины, ты понимаешь язык, но говоришь недостаточно хорошо, чтобы тебя понимали.

В душе проклиная сестру, он не мог отрицать, что она права. Его французский был ужасен. Остин насмешливо скривил губы:

— А ты, я полагаю, свободно говоришь по-французски?

— Oui. Naturellement, — с улыбкой подтвердила она.

— И кто же научил тебя говорить по-французски?

— Моя мать, англичанка. Она, как и все английские леди, изучала иностранные языки. — Улыбка исчезла с ее лица, и она выжидательно посмотрела на него. — Пожалуйста, пойми. Я не могу допустить, чтобы ты поехал один. Я обещала помочь тебе и помогу. Если ты не возьмешь меня с собой, я буду вынуждена поехать в Кале самостоятельно.

По ее вздернутому подбородку и решимости в глазах было понятно, что она не выполнит свою угрозу, только если ее привязать к стулу. И даже в случае, если он ее привяжет, Роберт, Майлс, Каролина или даже его родная мать, без сомнения, развяжут ее. И тогда, конечно, вся его чертова семейка отправится во Францию вместе с ней.

С огромным неудовольствием Остин признал свое поражение и забрался в карету. Не дожидаясь, пока это сделает лакей, он сам захлопнул дверцу и сделал кучеру знак трогать.




Глава 22


Он не мог не обращать внимания на эту проклятую женщину. Он не смог бы не замечать ее, даже находясь в переполненном людьми большом бальном зале. Пребывание же в тесном замкнутом пространстве кареты лишало его самообладания.

Всеми своими нервами он ощущал ее присутствие. Каждый его вдох наполнял его легкие нежным ароматом сирени.

В отчаянии Остин закрыл глаза и молил Бога, чтобы тот ниспослал ему сон, но его мольбы не были услышаны.

Вместо этого перед ним возникали образы, от которых было невозможно избавиться.

Что он мог сделать, чтобы изгнать ее из своих мыслей? Из своего сердца? Из своей души?

Остин чуть приоткрыл глаза. Элизабет сидела напротив, читая книгу, с таким спокойным и безмятежным видом, что он возмутился. Ясно, что он здесь единственный, кто страдает.

Он с раздражением закрыл глаза, ничего не сказав.

Черт, он твердо решил страдать молча.

Даже если это убьет его.

Она едва смогла перенести эту поездку в карете.

В Дувре Элизабет вышла из кареты, чтобы немного размяться. Путешествие обернулось сплошным мучением. В течение пяти часов она притворялась, что читает книгу, название которой даже не могла бы вспомнить. И все это время сидевший напротив нее Остин спал.

Элизабет была бы рада заснуть, но ей было трудно даже сидеть спокойно, не говоря уже о том, чтобы закрыть глаза. Все это время ее сердце отчаянно старалось убедить ее разум, что ей следует принять предложение Остина, сделанное несколько недель назад, — оставаться любовниками, но избежать зачатия ребенка.

Но как бы ни упрашивало ее сердце, разум отказывался его слушать.

«Стоит только раз потерять самообладание — что происходит со мной каждый раз, когда я попадаю в его объятия, — и я окажусь беременной. А я знаю, какая судьба ждет этого ребенка».

Ледяная дрожь пробежала по телу Элизабет. Какие бы страдания ни причиняло ей это решение, она не допустит, чтобы Остин мучился из-за потери своей дочери.




Остин с удивлением посмотрел на хозяина гостиницы:

— Что вы сказали?

— Есть только одна комната, ваша светлость, — повторил старик.

Остин готов был колотить кулаками в каменную стену. Проклятие, в чем еще ему не повезет? Но он заставил себя забыть этот вопрос. Его лучше не задавать.

И было бессмысленно вымещать свое раздражение на хозяине гостиницы. Старик не виноват, что его гостиница переполнена. Отдав распоряжение лакею принести необходимые вещи в отведенную комнату, он позволил хозяину проводить их с Элизабет наверх.

Комната оказалась маленькой, но уютной; почти всю ее занимала большая удобная кровать, покрытая расшитым замысловатыми узорами покрывалом.

— В кувшине свежая вода, ваша светлость, — сказал хозяин. — Вам нужно еще что-нибудь?

Остин отвел глаза от кровати, пытаясь отогнать вихрь мыслей, которые она у него вызвала.

— Спасибо. Больше ничего не нужно.

Хозяин вышел, закрыв за собой дверь. Остин наблюдал за Элизабет, теребившей ленты своей шляпки. Она взглянула на него и нерешительно улыбнулась.

— Это… так сказать, несколько неловкое положение, — произнесла она.

Он подошел к ней и посмотрел ей в глаза:

— Неловкое? Почему же? Мы муж и жена.

Элизабет покраснела.

— Я не могу спать с тобой в одной постели.

— Ты уже это говорила. Но, к сожалению, кровать одна. А нас двое.

— Я буду спать на полу, — сказала она, стараясь, как ему показалось, чтобы ее голос звучал уверенно, однако голос дрожал, выдавая смятение Элизабет.

Прекрасно. Значит, она не так спокойна, как хотела бы казаться. Он только что пережил пять мучительных часов и то, что она, возможно, тоже страдала, значительно улучшило его настроение.

Он сделал еще шаг. Ее глаза расширились, но она не тронулась с места. Еще один шаг к ней, и он заметил, как участилось ее дыхание. Еще два шага, и он остановился прямо перед ней. В ее золотисто-карих глазах мелькнул страх, и он — вопреки себе — восхитился ее силой воли, заставлявшей ее не отступать перед ним. Но черт побери, ему так хотелось лишить ее самообладания! Как лишала его она.

Глядя на ее губы, Остин прошептал:

— Нет никакой необходимости в том, чтобы ты спала на полу, Элизабет.

— Боюсь, что есть.

— Потому что ты не доверяешь мне, думаешь, я соблазню тебя?

— Я тебе доверяю, — тоже шепотом призналась Элизабет. — Я не доверяю себе.

Страдание, слышавшееся в ее голосе, заставило Остина заглянуть ей в глаза. Он пристально вглядывался в них и видел в их золотистой глубине беззащитность, страсть, желание, и у него перехватило дыхание. Он чувствовал, как отчаянно она пытается скрыть свои чувства, но глаза выдавали ее. Она хотела его. Желание теплыми солнечными лучами исходило от нее, маня его к ней.

Он хотел коснуться ее, но, сжав пальцы в кулаки, подавил свой порыв. Ее глаза говорили ему, что он сможет соблазнить ее, но что будет потом? Услышать, как она скажет, что покидает его, для него будет невыносимо больно. И как бы страстно он ни желал ее, боль от ее предательства еще не прошла.

Отвернувшись от нее, Остин подошел к окну и провел ладонями по лицу. Он подумал о том, что видения Элизабет, оказались обоюдоострым мечом. С одной стороны, они помогли ему найти след Гаспара, который, в свою очередь, возможно, приведет его к Уильяму.

Но с другой стороны, ее предчувствия разрушили его брак. Лишили жены. Лишили шанса на счастливую жизнь. Лишили детей. И не оставили ему ничего, кроме гнева, боли, предательства и такой глубокой раны в сердце, что он не знал, затянется ли она когда-нибудь.

Остин услышал, как она прошла по комнате, и, обернувшись, застыл, увидев ее прямо перед собой. Казалось, Элизабет тоже была поражена неожиданной близостью и тоже замерла на месте. Ему стоило сделать только одно движение, чтобы дотронуться до нее, сделать только один шаг, чтобы обнять ее. Рассудок приказывал ему отступить, но ноги приросли к полу так, словно их прибили гвоздями.

Он четко мог разглядеть каждую бледную веснушку на ее носу, каждую темную ресничку вокруг ее прекрасных глаз — глаз, в которые он больше не хотел смотреть, ибо слишком долго они обманывали его. Остин перевел взгляд на ее губы и тотчас же вспомнил свое ощущение, когда ее мягкие губы прижимались к его губам и раскрывались под напором его языка. Его охватило желание, и он сжал руки в кулаки, чтобы они не потянулись к лей. Черт, он должен уйти из этой комнаты.

— Ты спи на кровати, — сказал он, осторожно обходя Элизабет. — Я пойду вниз выпить. И найду другое место для ночлега.

Она вздрогнула и посмотрела на него:

— Нет никакой необходимости похваляться передо мной своими… ночными похождениями.

Остин уже взялся за дверную ручку, но ее слова остановили его.

— Прости, что ты сказала?

— Естественно, я не ожидаю от тебя, чтобы ты хранил целомудрие все время, пока не расторгнут наш супружеский союз, но я была бы признательна, если б ты вел себя скромнее.

Он не сумел разгадать выражение ее глаз и подчеркнуто церемонно поклонился:

— Понимаю. Однако сегодня ночью я намерен спать в этом кресле. — Он указал на глубокое кресло, стоявшее в углу. — Но сначала я хочу бренди.

«Или два бренди. Не исключено, что мне будет нужно и три».

Остин вышел из комнаты, закрыл дверь и глубоко вздохнул.

Проклятие, он подозревал, что потребуется целая бутылка!

Пакетбот прибыл в Кале в конце дня, и Остин с Элизабет первыми сошли на берег. Он отправился договариваться о поездке в Марк и сразу же понял, каким благом оказалось присутствие Элизабет. Она поговорила на безупречном французском языке с владельцем лошадей, и через десять минут им предоставили прекрасный двухколесный экипаж с двумя гнедыми лошадьми. Только Богу известно, что бы предложили ему, если бы он договаривался сам.

Испытывая одновременно и благодарность, и раздражение, Остин опустился на кожаное сиденье. Прежде чем он успел протянуть руку Элизабет, ей помог сесть в экипаж хозяин конюшни. Остин заметил восхищение в его глазах и бросил на него испепеляющий взгляд. Черт, надо выучить французскую фразу «Перестань таращиться на мою жену, ублюдок». Отнюдь не испуганный его взглядом, хозяин конюшни лишь усмехнулся и ушел.

Натянув вожжи, Остин тронул лошадей и задумался о предстоящем деле. Приблизительно через час они будут в Марке. Если все пойдет, как было задумано, он разыщет Гаспара и наконец узнает обо всем, что мучило его, — о письмах шантажиста и, возможно, о местонахождении Уильяма.

Экипаж съехал с колеи, и Остин ударился плечом об Элизабет. Искоса взглянув на нее, он заметил, что она побледнела и сжала руки. У него и в мыслях не было брать ее с собой на встречу с Гаспаром. Этот человек опасен. Надо найти гостиницу и там оставить Элизабет.

Он догадывался, что ей это не понравится, но… Она схватила его за руку:

— Остин!

Повернувшись, он увидел, что она очень испугана.

— В чем дело?

— Мы должны поторопиться.

От настойчивости, звучавшей в ее голосе, у него похолодела спина.

— Почему?

Прижав к вискам пальцы, она покачала головой:

— Я не уверена. Все так неясно. Но он совсем близко. И я знаю, что мы должны спешить. — Ее лицо стало белым как мел. — Пожалуйста, речь идет о жизни и смерти.

Остин дернул вожжи, пуская лошадей галопом. Экипаж помчался по дороге, и Элизабет ухватилась за сиденье. В ее голове кружились какие-то образы — туманные, но темные и угрожающие.

— Когда мы приедем в деревню, я оставлю тебя в гостинице, — сказал Остин, изо всех сил сдерживая несущихся лошадей.

Элизабет открыла рот, чтобы возразить, но в этот момент он остановил лошадей. Они стояли на развилке. Обе дороги шли через лес и выглядели одинаково.

— Проклятие! — Остин запустил пальцы в волосы. — Куда ехать?

Элизабет поочередно осмотрела дороги, но ничего не почувствовала.

— Помоги мне сойти.

Он несколько секунд смотрел на нее, затем спрыгнул на землю и помог ей сойти. Как только ее ноги коснулись земли, она побежала к развилке. Глубоко вдохнув, Элизабет опустилась на колени и закрыла глаза, затем прижала ладони к земле.

Образы, мелькавшие в голове, мешали ей, и она, заставив себя расслабиться, попыталась сложить их в ясную картину. Прошло несколько минут, и когда появилось видение, оно было кристально ясным.

И ужасным.

Она увидела себя. Истекающей кровью. Теряющей сознание. Умирающей. Боже милосердный, что же ей делать? Если она расскажет Остину о том, что видела, он не позволит ей сопровождать его. Он будет настаивать, что ее необходимо отвезти в деревню, — и время будет упущено. Они опоздают.

Она знала, что кто-то тогда умрет.

Но она знала и то, что если поедет с ним, то скорее всего не вернется живой.

Открыв глаза, она встала и посмотрела на Остина:

— Нам надо ехать по левой дороге.




Глава 23


Остин подошел к ней и схватил за плечи:

— Что случилось?

— Ничего. Я…

Он с силой встряхнул ее:

— Не лги мне. Ты страшно побледнела. Испугалась. Что ты увидела?

— Мы должны повернуть налево. Там мы его найдем.

— Я не возьму тебя…

— Если мы сейчас же не тронемся, будет поздно. — Элизабет высвободилась из его рук и побежала к экипажу. — Пожалуйста. Быстрее.

Остин догнал ее и снова схватил за плечо.

— Поздно для чего?

Она старалась не поддаться панике.

— Кто-то погибнет. Я не знаю кто. Знаю только, что мы теряем время. А у нас его мало. — Понимая, что надо как-то убедить его в своей безопасности, она добавила:

— Я останусь в двуколке или спрячусь в лесу. Я сделаю все, что ты сочтешь нужным, но мы должны ехать сию же минуту.

Остин больше не колебался. Усадив Элизабет, он вскочил в экипаж и схватился за вожжи. Резким рывком он тронул лошадей с места, и они помчались по левой дороге.

Прошло четверть часа, прежде чем Элизабет увидела это. Схватив Остина за руку, она указала:

— Смотри.

Он остановил лошадей. Вдалеке над деревьями поднималась струйка дыма.

— Похоже на дым из трубы. Элизабет закрыла глаза.

— Да. Каменная печь. Домик. — Она открыла глаза и взглянула на Остина. — Это Гаспар. Он там.

Его лицо стало суровым. Не говоря ни слова, он соскочил на землю. Когда она сделала движение, чтобы последовать за ним, он ледяным взглядом остановил ее:

— Не двигайся.

Взяв лошадей под уздцы, он свел их с дороги в лес и поставил экипаж там, где его не могли заметить. Он подошел к Элизабет:

— Спрячешься здесь. Если через час я не вернусь, поезжай в деревню и остановись там в гостинице. Я найду тебя.

Ее охватил страх.

— Ты с ума сошел? Я не оставлю…

— Ты обещала, что сделаешь все, что я скажу.

— Это опасный человек.

В его глазах появился стальной блеск.

— Я тоже.

— Он вооружен.

— Я тоже.

От страха Элизабет покрылась холодным потом. По-видимому, ужас отразился и на ее лице, потому что он протянул ей руку. Без колебаний она сжала ее. Она молилась.

Остин ответил пожатием.

— Со мной все будет в порядке, Элизабет.

Страх сжимал ей горло, и она не смогла ответить и лишь кивнула. Он освободил руку из ее ладоней и побежал туда, где виднелась струйка дыма.

Она соединила ладони, сохраняя тепло, оставленное его рукой, и смотрела, как он исчезает за деревьями.

«Со мной все будет в порядке, Элизабет».

— Да, Остин, — прошептала она. — Я позабочусь об этом.

Как только он исчез из виду, она вылезла из экипажа. У нее не было оружия, но, может быть…

Она взяла с сиденья свою медицинскую сумочку. Открыв ее, Элизабет вынула мешочек и положила его в карман. Если она подберется к Гаспару достаточно близко, чтобы бросить ему в глаза смесь перечных трав, тот на какое-то время ослепнет. Толку от этого немного, но она не может пренебречь и малым. Если она ничего не сделает сейчас же, то кто-то погибнет.

Решительно набрав в легкие воздуха, Элизабет направилась в лес по следам Остина. Платье мешало ей идти по бугристой тропе. Острые ветки цеплялись за волосы, и искры сыпались у нее из глаз, когда она вырывалась от них. Дважды она споткнулась. Во второй раз, упав на каменистую землю, она ободрала ладони. От обжигающей боли слезы брызнули у нее из глаз, но она сразу же поднялась на ноги и поспешила дальше.

Наконец, тяжело дыша от усталости, она остановилась, увидев вдали небольшой дом. Ей стало страшно, и от тяжелого предчувствия по спине пробежала дрожь. Отогнав мрачные мысли, она двинулась дальше, прячась за деревьями и держась в тени, отбрасываемой ими от лучей послеполуденного солнца. Все ее внимание и все силы были устремлены к одной цели — помочь Остину.

«Где ты, Остин? Господи, да где же ты?»

И в эту минуту она услышала женский крик.




Остин услышал женский крик.

Сердце его глухо стучало, когда он подобрался поближе к ветхому домишке и присел на корточки под окном. До него доносился приглушенный голос, явно мужской. Осторожно приподнявшись, он заглянул за оконный карниз.

С ужасом он увидел, как человек, которого он искал, поднял руку и ударил по лицу ребенка. В убогом жилище раздался женский крик. Маленькая девочка свалилась на пол, волосы рассыпались по ее лицу, и Остин не смог увидеть, сильно ли она пострадала. Гаспар, словно кучу тряпок, отшвырнул ребенка ногой и направился к женщине. Остин увидел, что женщина привязана к стулу. Следы побоев обезобразили ее лицо, на плечи падали спутанные волосы. Она, рыдая, пыталась освободиться от своих уз.

— Ублюдок! — кричала она. — Не трогай ее!

Гаспар повернулся к окну, и Остин пригнул голову. Прислонившись к стене, он старался дышать ровно, чтобы сдержать гнев и собраться с мыслями. Он должен освободить женщину и ребенка. Ему не хотелось убивать Гаспара, не допросив его, но сейчас надо помешать Гаспару. Достав пистолет, Остин убедился, что он заряжен. «Один выстрел. Я должен остановить негодяя одним выстрелом. Я не промахнусь».

Удобнее всего было стрелять через окно. Сам он сейчас невидим и может точно прицелиться. Приняв решение. Остин приподнялся и заглянул в окно. Гаспар заталкивал в рот женщины кляп. Остин твердо держал пистолет, ожидая, когда негодяй отойдет от нее.

В этот момент дверь распахнулась, и Гаспар мгновенно обернулся.

Земля качнулась под ногами Остина, а сердце замерло. На пороге стояла Элизабет.




Элизабет смотрела на связанную женщину и на ребенка, лежащего на полу около обшарпанного деревянного стола. Женщина была еще жива. А ребенок… Элизабет застыла на месте. Она не видела лица девочки, но заметила, что ее плечи слабо поднимаются и опускаются. Девочка дышала.

Смешанное чувство ужаса и радости охватило Элизабет. Она успела. Они еще живы. Но надолго ли?

— Кто ты, черт возьми? — гортанно по-французски воскликнул Гаспар. Двумя шагами он пересек комнату. Захлопнув дверь, он запер ее на замок и схватил Элизабет за плечи. Его пальцы впились в нее, и она вскрикнула от боли.

Элизабет посмотрела в глаза Гаспара, и ей стало страшно. В его взгляде она не увидела ничего, кроме яростной злобы. Она пыталась достать из кармана свои травы, но он с такой силой сжимал ее плечо, что она не могла пошевелиться. Остин где-то здесь неподалеку. Ей надо потянуть время, помешать этому безумцу убить женщину, ребенка и ее, Элизабет.

— Отвечай мне! — прорычал Гаспар. Он встряхнул ее так резко, что у нее лязгнули зубы, а медицинская сумочка выпала из рук. — Кто ты?

Она кашлянула и постаралась принять спокойный вид. Она должна всего лишь потянуть время. По крайней мере Гаспар занят ею и оставил в покое женщину и ребенка.

«Остин, поторопись».

— Меня зовут Элизабет.

Гаспар, прищурившись, взглянул на нее:

— Что ты тут делаешь?

— Я… — Слова замерли у нее на губах, несколько видений пронеслось в голове. Она изумленно посмотрела на связанную женщину, полными ужаса глазами молившую ее о помощи. Повернувшись к Гаспару, Элизабет произнесла с упреком:

— Она же твоя сестра.

Гаспар ответил злобным смехом.

— Тебе-то что за дело?

Отпустив ее плечо, он отвел руку за спину, и через мгновение в ней оказался пистолет. Гаспар грубо оттолкнул Элизабет, и она чуть не упала.

— Встань к стене, — приказал он. Выпрямившись, она, не спуская глаз с его пистолета, отступила в сторону. Теперь она стояла слишком далеко от него и не могла воспользоваться своими травами.

— Моя сестра готовилась встретить свою преждевременную кончину, Элизабет. Ты появилась не вовремя и разделишь ее участь.

Он прицелился ей в сердце.

Остин стоял за окном и боролся с охватившим его ужасом. В окне спиной к нему стояла Элизабет. На некотором расстоянии от нее находился Гаспар. Если Элизабет не отступит в сторону, у Остина не останется никакой надежды на то, что, стреляя в Гаспара, он не попадет в Элизабет. Он видел, что Гаспар запер дверь. А других окон в доме не было.

Она должна отступить в сторону. Он должен заставить ее отойти и не закрывать Гаспара. Но как это сделать?




Глава 24


Элизабет было необходимо отвлечь Гаспара. И сделать это как можно быстрее.

— Я знаю про Уильяма, — заявила она, довольная, что ее голос звучит уверенно.

— Про кого? — замер Гаспар.

— Уильяма. Англичанина, у которого ты в прошлом году в Лондоне покупал оружие.

Приглушенный стон вырвался у женщины. Гаспар злобно посмотрел на нее:

— Молчи, putain. — Он снова повернулся к Элизабет:

— Не знаю, о чем ты говоришь.

Она удивленно подняла брови:

— Нет, знаешь. Тебя видели в доках. — Покачав головой, она по-детски поцокала языком. — Так неумело провозить контрабанду!

— А ну заткнись! Все было прекрасно организовано. Если бы этот недоносок не обманул меня… — Он сплюнул на деревянный пол. — Но он свое получит. Он умрет. Медленной смертью.

Элизабет похолодела от его слов.

— Тебе известно, где он?

Гаспар свирепо блеснул глазами:

— Да. Считают, что он умер, но один из моих друзей видел его. Всего лишь несколько недель назад. Меньше чем в десяти милях отсюда. Тогда я понял, что и Клодина неподалеку. И я знал, что если захвачу ее, он придет за ней. И он пришел.

— Где он?

Зловещая улыбка скривила его рот.

— Достаточно близко, чтобы слышать ее крики. Я хочу, чтобы он помучился, думая о том, что я делаю с его девкой. Я с наслаждением покажу ему ее мертвое тело, а потом убью и его.

Снова раздался стон, и Гаспар повернул голову в сторону женщины:

— Заткнись!

В голове Элизабет замелькали какие-то образы, так быстро переплетающиеся между собой, что она едва успевала улавливать их. Уильям. Связанный, с кляпом во рту. Пытается освободиться. Боже! Она должна продолжать говорить с Гаспаром. Еще одна мысль: «Клодина. Она жена Уильяма». Элизабет сказала это вслух.

Лицо Гаспара покрылось пятнами.

— Она никто, просто вероломная шлюха. В то время когда английские свиньи убивали наших сограждан, наших друзей и соседей, нашего родного брата, она спасала английского недоноска, раздвинув перед ним ноги. Я потратил год, чтобы найти ее, и теперь она, как и он, заплатит за все.

Элизабет взглянула на Клодину. Из глаз женщины катились слезы.

— Уильям был ранен, — сказала Элизабет. — Она ухаживала за ним, и они полюбили друг друга.

— Полюбили! — Гаспар снова сплюнул, с ненавистью глядя на сестру. — Ты забыла, что они сделали с нами, с нашей семьей? Английские ублюдки украли у нас все. А тот сукин сын убил Жюльена. — Его голос поднялся до крика. — Наш брат погиб в той же битве, где был ранен твой мерзкий англичанин. Ты предала всех нас, когда спасла его и вышла за него замуж. Сколько жизней наших собратьев ты принесла в жертву этому ублюдку, спрятав его у себя между ног?

Его губы растянулись в зверином оскале, он испепеляющим взглядом смотрел на связанную женщину.

— Когда я узнал, что ты сделала, как ты предала нас, я начал искать его. Я нашел его, но он убедил меня, что благодаря тебе он теперь сочувствует нашему делу. Я был дураком, да» ему шанс доказать это. — Его глаза сузились до щелок. — Он продал мне английское оружие. Я проверил полдюжины пистолетов, и они оказались в порядке. Мне не терпелось начать убивать английских свиней из их же оружия. Но он обманул меня. Годными были только несколько лежавших сверху. Когда мои люди стали стрелять, их всех уничтожили. Из-за тебя. Тебя!

Совершенно обезумев, он снова повернулся к Элизабет.

— Солдат его полка убил Жюльена. Он опозорил мою сестру, превратил ее в изменницу, — продолжал он ровным голосом. — На ее руках кровь моих собратьев. Кровь моего брата. И я постараюсь, чтобы она за это заплатила. Это мой долг.

Гаспар перевел взгляд на свой пистолет, и Элизабет почувствовала, что ее конец близок. Стремясь снова отвлечь его, она хотела заговорить, но не успела, в ее голове раздались какие-то звуки. Настойчивые звуки, складывающиеся в слова.

Она свела брови, пытаясь сосредоточиться. Внезапно в ее голове прозвучал голос Остина. Казалось, он стоит рядом е ней и громко произносит: «Отойди от окна. Отойди от окна».

Она сделала небольшой шаг в сторону, и Гаспар сразу же повернулся к ней:

— Не двигайся, или я застрелю тебя.

Что же ей делать? Она поняла, что Остин стоит позади нее, за окном. Ему нужно, чтобы она отошла в сторону, давая ему возможность прицелиться в Гаспара, но, если она двинется с места, Гаспар убьет ее. Он в любом случае собирается ее убить, но она не хотела давать ему повод сделать это раньше, чем он задумал.

Ей оставалось только одно.

Не успела она подумать об этом, как снова услышала голос Остина:

— Ложись на пол!

Она камнем бросилась на землю.

За ее спиной зазвенели стекла, и оглушительный выстрел потряс воздух.

Остин заглянул в разбитое окно. Гаспар стоял на коленях, прижимая к животу руки, гримаса боли исказила его лицо. Ярко-красная струйка крови стекала между его пальцами на рубашку. Рядом с ним на полу валялся пистолет.

Элизабет. Не пострадала ли она? Страшная мысль мелькнула у него в голове, но Элизабет уже вскочила на ноги и смотрела на него из окна. У него дрожали колени. С ней все было в порядке.

Она была цела.

Подавив радость, он тихо попросил:

— Отопри дверь.

Элизабет быстро открыла замок. Остин вошел в комнату и, закрыв Элизабет своей спиной, подобрал пистолет Гаспара. Затем повернулся к ней:

— Ты не ранена?

Она с беспокойством вглядывалась в его лицо.

— Нет, а ты? С тобой все в порядке?

Вот этого о нем нельзя было сказать. Он только что чуть не потерял все, что составляло смысл его жизни.

— Со мной все хорошо.

Он оторвал взгляд от ее бледного лица и взглянул на Гаспара, пытавшегося подняться.

— Держись позади меня, — шепнул Остин Элизабет. Он направил пистолет Гаспара ему в грудь:

— Не двигайся.

Один взгляд, брошенный на рану француза, убедил Остина в том, что она смертельна.

Гаспар с трудом поднялся на ноги и тяжело оперся о стол, чтобы не упасть. Он посмотрел на Остина и хрипло рассмеялся:

— Вот мы наконец и встретились, месье герцог! Забавно, не так ли? Твой брат убил моего брата. Так много братьев. И все мертвы.

Сдерживая кипящий в груди гнев, Остин сжал рукоятку пистолета.

— Да, так много мертвых, — с ледяным спокойствием согласился он. — И ты будешь еще одним.

Глаза Гаспара коварно блеснули.

— Возможно. Но я по крайней мере знаю, что избавил мир от твоего ублюдка-брата.

— Я слышал, стоя за окном, о чем ты говорил. Он жив.

— Но он будет мертв, когда ты найдешь его, если сумеешь найти.

— Я найду его, как только покончу с тобой. За что ты убил сыщика?

Кровь сочилась между пальцами Гаспара, он поморщился:

— Еще одна английская свинья. Он расспрашивал обо мне. Когда он вдруг захотел встретиться с тобой, я понял, что он что-то разузнал. Я пошел за ним. Я не мог рисковать и допустить, чтобы он сообщил тебе эти сведения, особенно если он узнал, где я скрываюсь, или то, что это я посылаю тебе письма. Он бы мне все испортил. — Гаспар с хрипом втянул в себя воздух. — Но этот ублюдок ничего мне не сказал. Я выстрелил ему в голову.

Элизабет, стоявшая позади Остина, беззвучно ахнула. Остин спросил:

— Почему ты только через год начал шантажировать меня?

— Я был ранен при Ватерлоо, из-за оружия, негодного оружия, которым снабдил нас твой брат. Я долго выздоравливал. И до последнего времени не знал, что муж этой шлюхи происходит из такого богатого рода. — Безумные глаза Гаспара сузились. — Но я должен был проявлять осторожность, скрываться. Как раз когда я собирался послать следующее письмо, мне сообщили, что недоносок-англичанин жив и его видели во Франции, в этих краях. И я вернулся домой, чтобы найти его.

Перед Остином возник образ Уильяма, каким он его видел в ту последнюю ночь. Он что-то настойчиво говорил Гаспару, загружая на корабль ящики с оружием. Значит, он не изменял своей стране, а, рискуя жизнью, помогал Англии тем, что поставлял этому безумцу негодное оружие. Рука Остина сжала пистолет.

— Ты больше никому не причинишь зла, Гаспар. Я…

Он услышал стон и замолчал. Взглянув в глубину комнаты, он увидел, что ребенок зашевелился и, опираясь на руки, пытается встать на четвереньки.

Краем глаза Остин уловил какое-то движение и быстро перевел взгляд на Гаспара. В руках француза блеснул нож, а полные ненависти глаза были устремлены на ребенка.

— Так ты еще жива? — выдохнул Гаспар. — Отродье этой английской свиньи не останется в живых!

Остин услышал, как вскрикнула Элизабет. В мгновение, ока Гаспар отвел назад руку и бросил нож. Остин не имел возможности вовремя подбежать к ребенку. Он нажал курок, и Гаспар рухнул на пол.

Остин повернулся и застыл на месте.

Элизабет лежала лицом вниз, раскинув руки, — из спины у нее торчал нож.




Глава 25


Ее пронзила острая обжигающая боль, такая сильная, что она вызвала у Элизабет тошноту. Что-то теплое потекло вниз от ключицы, и она почувствовала металлический запах крови. Голова закружилась.

«Ребенок. Жива ли девочка? Успела ли я?»

— Элизабет!

Голос Остина доносился откуда-то издалека. Через мгновение она почувствовала, как сильные руки подхватывают ее. С трудом приоткрыв глаза, она увидела лицо Остина. В его серых глазах застыл ужас.

— Боже мой, Элизабет! — прерывающимся голосом проговорил он.

Ей надо узнать, она должна спросить его, но язык, превратившийся в кусок толстой кожи, не слушался. Проглотив несуществующий комок в горле, Элизабет с трудом выдавила:

— Ребенок?

— Она жива, — ответил Остин, отводя с ее лба упавшие волосы. — Ты спасла девочку.

Ей стало легко и спокойно. Она спасла ребенка. Слава Богу! И с Остином все в порядке. Только это было важно. Элизабет взглянула на него, и ее смутил его встревоженный вид. Он должен бы быть счастлив. Ребенок жив.

Внезапно Элизабет охватило чувство сожаления, что для нее все кончается. Ей вдруг остро захотелось жить. Волна боли и головокружение вызвали мысли о том, как драгоценна жизнь, — особенно тогда, когда она уходит и уже не остается времени, чтобы исправить ошибки. И самой большой ошибкой было то, что она не подарила жизни своей дочери — дочери Остина. Они могли бы прожить полноценно отведенное им время, они были бы вместе, были бы семьей, и она помогла бы ему пережить боль утраты. Как-нибудь сумела бы.

Ей было необходимо сказать, объяснить ему, чтобы он понял, как она жалеет об этом, как она его любит, но язык отказывался ей повиноваться, и Элизабет с трудом заставляла себя не закрывать глаза.

Спать. Она так устала. Снова нахлынула боль, не давая дышать. Боль во всем теле. Невыносимая боль. Веки опустились, и темнота поглотила Элизабет.

Остин смотрел, как закрываются ее глаза, и его охватил страх.

— Элизабет!

Она неподвижно лежала на его руках, лицо приобретало восковую бледность.

Он должен вытащить нож из ее спины. Должен. Она должна жить. Должна. Должна. Но ему требовалась помощь.

Огромным усилием воли он подавил свой страх и осторожно перевернул ее на живот. Ему надо было отойти от нее, выбора у него не было. Он подошел к Клодине. Девочка только что вытащила кляп изо рта матери. И пока они что-то быстро говорили друг другу по-французски, Остин достал из сапога нож и быстро перерезал веревки, связывавшие Клодину.

Как только руки ее освободились, она прижала к себе дочь.

— Жозетта, моя малышка. Слава Богу, ты жива! — Обнимая девочку, Клодина посмотрела на Остина:

— Женщина тяжело ранена?

— Она жива, но нужен доктор. Немедленно.

Клодина покачала головой:

— Деревня далеко. Но я хорошая сестра милосердия. — Она встала, растирая затекшие руки. — Сейчас мы должны помочь ей. Затем мы освободим Уильяма.

— Господи, где он?

— Заперт в лесу, в хижине, позади нашего дома. Я знаю, он жив и может подождать еще некоторое время. А эта женщина не может. — Кивнув на железное ведро, стоявшее у очага, она сказала:

— Нам нужна вода. Здесь рядом есть ручей. Идите! Скорее!

Схватив ведро, Остин выбежал из дома и быстро вернулся с водой. Когда он вошел, Клодина укладывала Жозетгу на убогую постель в дальнем углу комнаты. Остин бросился к Элизабет и опустился на колени, стараясь подавить охватившее его смятение. Если она не выживет…

Он отказывался даже думать об этом.

Подошла Клодина и быстро осмотрела Элизабет. Она печально взглянула на Остина:

— Рана тяжелая, она потеряла очень много крови. Когда мы извлечем нож, она потеряет еще больше.

— Она не может умереть.

Если непрерывно повторять эти слова, повторять их мысленно, то обязательно будет так, как он думает.

— Надеюсь, что нет. Но мы не должны терять время. Нам нужны повязки. Снимите с нее нижнюю юбку и разорвите на полосы. Быстрее.

Стараясь сосредоточиться, Остин выполнял отрывистые указания Клодины. Он взглянул на нож, вонзившийся в спину Элизабет, и его сердце сжалось от страха и беспомощности.

— Сейчас я вытащу нож, — сказала Клодина, — будьте готовы зажать рану.

Остин, не сводя глаз с раны Элизабет, коротко кивнул.

Как только Клодина извлекла нож, он, замирая от страха, начал останавливать кровь, льющуюся из раны. Он делал это, не позволяя себе думать о том, что повязки почти сразу намокают от крови.

Она не умрет. Мрачная несокрушимая решимость наполняла его. Он накладывал ей повязку за повязкой, стараясь сдержать поток крови, с таким усилием, что у него дрожали руки.

Прошло около четверти часа, показавшейся долгими часами, и наконец кровотечение уменьшилось — почти до нескольких капель. Он помог Клодине промыть рану и наложить чистую повязку.

— Когда она очнется?

— Не могу сказать, месье. Я могу только молиться, чтобы она очнулась.

— Она очнется. Она должна очнуться. — Его голос перешел на шепот. — Я не смогу жить без нее.

— Мы сделали все, что могли, — сказала Клодина. — Теперь я должна освободить Уильяма.

Она подошла к каминной полке и схватила лежавший на ней ключ.

— Бертран нарочно положил его на виду, чтобы дразнить меня.

— Мне пойти…

— Нет, месье. Оставайтесь здесь со своей женой. Я попрошу вас приглядывать и за Жозеттой. Она заснула.

— Обязательно.

Клодина выбежала из дома. Остин взглянул на Жозетту. Та лежала на боку, сунув большой палец в ротик. Дрожь пробежала по его спине при мысли о том, свидетелем каких ужасов стала эта малышка. К счастью, она о них забудет.

Он же не забудет никогда.

Вернувшись к Элизабет, он осторожно погладил ее по лицу и волосам. Ее лицо покрывала смертельная бледность, губы побелели, каштановые лрконы спутались, платье было забрызгано кровью. Даже веки не трепетали. Остин был готов продать свою душу за то, чтобы она открыла глаза.

Он утратил представление о времени. Каждая минута, пока она лежала в забытьи, казалась вечностью. Он не знал, сколько прошло времени, когда услышал голоса. Дверь отворилась. Остин встал.

Вошел человек — до боли знакомый и в то же время не совсем знакомый ему. На лице его отражались следы страданий, он заметно прихрамывал. Но глаза — эти серые глаза, так похожие на его собственные! Их нельзя было не узнать.

Они смотрели друг на друга одно мгновение, показавшееся им вечностью. Наконец Остин справился со своим волнением и осознал, что перед ним стоит живое чудо. В последнее время благодаря Элизабет он надеялся и верил, что Уильям жив, но все же оставалась крупица сомнения, разум подсказывал ему, что такое невозможно. Оказалось, что возможно.

Не говоря ни слова, Остин двинулся навстречу вошедшему; его сердце билось так громко, что он подумал, не слышит ли его Уильям.

В глазах брата он увидел слезы и тысячу вопросов.

— Остин, — прошептал Уильям. Рыдание сжало горло Остина. Кивнув, он распахнул объятия и произнес только одно слово:

— Брат.




Глава 26


Остин сидел у постели и не отрываясь смотрел на Элизабет. Проклятие, она так пугающе неподвижна! Так бледна!

Час назад Уильям уехал за доктором и судьей. Сколько еще ждать его возвращения? Он взглянул в другой конец комнаты, где с Жозеттой на руках дремала Клодина. Они обе были измучены, но здоровы. Если бы только он мог сказать то же самое об Элизабет…

Дрожащей рукой он коснулся ее щеки. Она такая нежная. Как шелк. Элизабет такая красивая. И смелая. Нет сомнения в том, что она спасла Жозетте жизнь.

Боже, он любит ее! Безгранично. Он не в силах преодолеть свою любовь и больше не желает этого. Он хочет любить ее. Рассказать ей об этом. Доказать ей. И доказывать свою любовь каждый день всю оставшуюся жизнь.

— Ничто больше не имеет значения, — шептал он, подложив под ее щеку свою ладонь. — То, что произошло между нами ранее, больше не имеет значения. Для меня не важно, почему ты вышла за меня замуж, хотела ли ты стать герцогиней. Мне безразлично, будут ли у нас дети. Я думаю только о тебе. Если захочешь, мы усыновим детей… столько, сколько пожелаешь. Десятки детей…

Голос его дрогнул, и он проглотил ком в горле.

— Ты так прекрасна, — продолжал он. — Видит Бог, я люблю тебя. С первой же минуты, когда увидел тебя там, в кустах. Ты в моем сердце, в моей душе. Да ты и есть моя душа. — Сердце тяжелыми до боли ударами стучало в его груди. — Открой глаза, пожалуйста. — Наклонив голову, он прижался к ее лбу. — Не покидай меня, Элизабет. Пожалуйста, дорогая. Пожалуйста. Я даже подумать не могу, как мне жить без тебя. Не покидай меня.

Элизабет услышала его голос, доносившийся к ней откуда-то издалека, словно она находилась в какой-то глубокой пещере. «Не покидай меня».

Остин. Его имя всплыло в ее памяти. Она попыталась открыть глаза, но кто-то положил на ее веки тяжелые мешки с песком. Ею овладела слабость, а боль, как огонь, жгла ее плечо.

Но ей необходимо рассказать ему. О том, как она сожалеет о случившемся. Необходимо сказать, как сильно она любит его, и о том, что наговорила ему таких вещей только для того, чтобы уберечь его. Как мысль о разлуке с ним разбила ее сердце на тысячу осколков. Он должен все узнать, но, Боже, у нее не было сил. Ее истерзанное болью тело просило покоя, забытья.

Собрав всю свою волю, она приоткрыла отяжелевшие веки. Словно в тумане, она увидела над собой измученное лицо Остина, и ее опечалило безжизненное выражение его глаз. Их взгляды встретились, и он облегченно вздохнул:

— Элизабет, ты очнулась. — Схватив ее руку, он судорожно прижал ее к своим губам. — Слава Богу!

Она попыталась что-то сказать запекшимися губами, но голова у нее закружилась, и его лицо то появлялось, то исчезало перед ее глазами, как набегающая на берег волна.

Но ей удалось произнести то слово, которое больше всего она хотела сказать:

— Остин.

Оно прозвучало чуть слышно, но он расслышал его и осторожно сжал ее руку.

— Я здесь, дорогая. Все будет хорошо. Береги силы.

Его слова, произнесенные тихим шепотом, согрели ее, словно теплое одеяло.

«Я так много должна сказать тебе».

Но она так устала. Так измучена. Приступ боли пронзил ее, а следом накатила волна головокружения и тошноты. Элизабет старалась не терять сознания, собраться с мыслями, но темнота со всех сторон наступала на нее, постепенно погружая в забытье. Беспощадная боль терзала ее тело. Веки становились невероятно тяжелыми, и она поняла, что не сможет рассказать ему то, что хотела. Но одно он должен был обязательно узнать.

Глядя на него, Элизабет попыталась улыбнуться, но не знала, удалось ли ей это.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Ее глаза закрылись. Она слышала, как он зовет ее, снова и снова с мольбой повторяя ее имя, но она уже больше не могла преодолевать слабость и боль. Ее уносило туда, где никогда не бывает боли.

Остин сидел на ступенях дома, в душе его была пустота, а сердце наполняла невыносимая боль.

Обхватив голову руками, он старался не думать о самом страшном, но это было невозможно, свыше его сил.

— Господи, пожалуйста, — шептал он, — не говори мне, что я убил ее тем, что привез сюда!

Прошел уже час, а доктор все не выходил, и каждая следующая минута усиливала душившее Остина отчаяние.

Приезжал судья со своими людьми, и они увезли тело Гаспара. Остин, Уильям и Клодина ответили на вопросы судьи. С помощью Клодины, которая послужила переводчицей, Остин объяснил, что Гаспар посылал ему письма с угрозами, и он нанял сыщика с Боу-стрит, чтобы найти его. Он не стал возражать судье, полагавшему, что именно сыщик сообщил ему о местонахождении Гаспара. После отъезда судьи Уильям снова отправился в город, чтобы купить еду и необходимые вещи.

А Элизабет все еще не приходила в сознание.

Проклятие, если доктор сейчас не выйдет, то он ворвется в дом, схватит его за горло и заставит пообещать, что Элизабет поправится!

Дверь открылась, и Остин вскочил на ноги. Вышел доктор, и с ним Клодина.

— Как она? — потребовал ответа Остин, переводя взгляд с одного на другую. Он понимал, что они видят его страх, который он не мог скрыть.

— Спокойно отдыхает, — с сильным акцентом по-английски ответил доктор.

Остин сжал вместе колени, чтобы устоять на ногах.

— Она не… умрет?

— Напротив, я считаю, что ваша супруга полностью выздоровеет, хотя сейчас она слаба и очень страдает от боли. Я сделал ей перевязку и дал дозу настойки опия.

Полное выздоровление. Она будет жить! Остин ухватился рукой за стену, чтобы не упасть.

— Она пришла в сознание?

— Да. Она спрашивала о вас, и я заверил ее, что вы здесь, рядом. Я рекомендую не трогать ее по крайней мере неделю, но как только она будет в состоянии, она сможет вернуться в Англию. — Доктор снял пенсне и протер его о рукав. — Удивительная женщина. Очень крепкий организм.

Остин чуть не расхохотался, хотя думал, что уже не способен на это.

— Да, действительно, моя жена отличается крепким здоровьем. Слава Богу.

— Вы можете пойти к ней прямо сейчас, — сказал доктор, и Остин, не медля ни минуты, воспользовался его разрешением.

Он вошел в дом, ноги плохо его слушались. Элизабет лежала на узкой постели в углу комнаты, заботливо укрытая одеялами.

Остин опустился около нее на колени и с тревогой вглядывался в ее лицо. Она была все еще бледна, но ее кожа уже утратила восковой оттенок, и дышала она ровно. Он отвел каштановый локон с ее лба. Радость и любовь, которые он испытывал, были так сильны, что у него перехватывало дыхание.

Элизабет, его чудесная непредсказуемая Элизабет, возвращалась к жизни. Она сказала, что любит его, и даже если это было сказано в бреду, он верил, что у них остается надежда. Он добьется ее любви. Чего бы это ни стоило. Каким-то чудом они получили еще один шанс, и, видит Бог, он сделает все, что в его силах, чтобы убедить ее не возвращаться в прошлое и остаться с ним. Он слишком сильно любит ее и не в силах даже подумать, что сможет жить без нее. Она принадлежит ему, и всю оставшуюся жизнь он будет стараться доказать это ей.

Опустив голову, он прижался лбом к одеялу и прошептал только два слова, на которые у него хватило сил:

— Люблю тебя.




В тот же вечер Остин сидел за старым деревянным столом, грея руки о щербатую кружку с горячим чаем. Слабый огонь теплился в камине, и его отблески чуть освещали комнату.

Элизабет не просыпалась, но ее дыхание оставалось ровным, и не появилось никаких признаков лихорадки. Жозетта спала на маленькой кровати в углу комнаты, а рядом с ней сидели Уильям и Клодина и вели семейный разговор.

Сидя за кружкой чая, Остин приглядывался к Клодине. Очень хорошенькая женщина, небольшого роста, с черными волосами и большими светло-карими глазами. Очень спокойная и, кажется, деловитая. Он заметил на ее руках мозоли, и она хлопотала по дому с ловкостью человека, привыкшего к домашней работе. Женщина явно невысокого происхождения и не из богатых.

Он видел, как брат осторожно провел пальцем по синяку, обезобразившему щеку Клодины, и его губы плотно сжались в твердую узкую линию. Клодина взяла руку Уильяма и пылко поцеловала его ладонь. Любовь, соединившая их, бросалась в глаза. Уильям помог Клодине устроиться возле Жозетгы и, как только она легла, сел за стол напротив Остина.

Остин смотрел на брата, на его заметную хромоту и изменившееся лицо. Уильям похудел, глубокие складки пролегли по обе стороны рта, на лбу появились морщины. В этом суровом человеке трудно было узнать того шаловливого мальчишку, которого Остин знал раньше, и его сердце сжималось при мысли о страданиях, перенесенных Уильямом. Так много надо было сказать, спросить. Остин не знал, с чего начать. Кашлянув, он наконец произнес:

— Жозетта так на тебя похожа.

— Да, очень.

— Сколько ей?

— Два. — Уильям посмотрел в глаза Остину. — Твоя жена спасла ей жизнь. Я никогда не смогу вернуть такой долг.

— Твоя жена помогла спасти жизнь Элизабет, и я никогда не смогу вернуть такой долг. — Перегнувшись через стол, Остин обнял Уильяма и обрадовался, когда тот ответил ему тем же. — Не могу поверить, что сижу здесь с тобой, говорю с тобой. Что ты жив. Бог мой, матушка, Роберт и Каролина — они будут…

— Как они?

— Прекрасно. Они будут потрясены… и страшно обрадуются, когда увидят тебя. — Остин собрался с духом. — Я слышал, как Гаспар говорил с Элизабет, и я сам говорил с ним, поэтому я знаю почти все о том, что произошло, но почему ты заставил нас все это время думать, что тебя нет в живых?

— У меня не было выбора. Я не мог рисковать, Гаспар мог найти Клодину и Жозетту. Если бы я сообщил вам, что жив, я бы подверг опасности и себя, и их. Это могло также оказаться опасным для тебя и всей семьи.

— Нашлись солдаты из твоего полка, видевшие тебя перед боем.

— Так и было. Мою лошадь убили, но, к счастью, она не раздавила меня, когда упала. После сражения у Ватерлоо была страшная неразбериха, повсюду лежали сотни убитых и раненых. Мне удалось бежать, и я подсунул свои часы под тело убитого солдата, которого, как я знал, никто не сможет опознать.

Уильям сжал руки Остина, затем сел на место.

— Я вернулся к Клодине и Жозетте. Я знал, что Гаспар, если он выжил, будет их искать, чтобы отомстить за мое предательство. Мы были вынуждены скрываться, пока я выяснял, жив ли Гаспар. Вскоре я узнал, что он жив.

— Как ты встретился с Клодиной?

— Три года назад она спасла меня. Меня ранили в ногу штыком. Когда я очнулся, я увидел перед собой самые добрые, самые нежные глаза на свете. Она рассказала, что нашла меня в лесу в двух милях от поля боя. Думаю, я дополз туда, хотя и не помню как. Клодина выходила меня.

— Почему она помогла британскому солдату?

— Она рассказала, что недавно потеряла на войне младшего брата. Клодина не хотела, чтобы кто-то еще испытывал боль от потери любимого, да и не хотела иметь на своей совести мою смерть. Она решила сделать все, что в ее силах, чтобы помочь мне выздороветь, а потом отправить меня туда, куда я сам захочу.

Уильям в волнении сжал лежавшие на столе руки.

— Мы совсем не хотели влюбляться, но так случилось. Через пару недель я уже настолько поправился, что мог бы вернуться в полк, но не смог оставить ее. Клодина отказывалась выйти за меня замуж, опасаясь, что, имея жену-француженку, я могу попасть в трудное положение, но я оказался упрямым. Мы отправились в деревню, находившуюся в нескольких часах езды от дома, и тайно там обвенчались. После этого я поселил ее в другой деревне под чужим именем. Я хотел держать ее подальше от Гаспара, чья неукротимая ненависть к англичанам после гибели Жюльена перешла в безумие. Необходимость прятать ее в безопасном месте стала еще более насущной, когда я узнал, что она ждет ребенка.

Уильям бросил быстрый взгляд в сторону мирно спавших жены и дочери.

— Гаспар нашел церковь, в которой мы венчались, затем явился ко мне. Он собирался убить меня, а потом найти Клодину и тоже убить. Мне удалось убедить его, что я сочувствую французам: ведь у меня жена — француженка, как же я могу хранить верность англичанам? Чтобы доказать свою преданность французам, я обещал достать оружие для него и его людей.

— Чем ты и занимался в ту ночь в порту, — заметил Остин. — Только оружие было непригодным.

— Да, кроме нескольких штук, лежавших сверху, — на тот случай, если Гаспар захочет его проверить, что он и сделал. — Он провел ладонями по лицу. — Когда я увидел тебя там, я пришел в ужас. Я ничего не мог объяснить тебе, и я не должен был допустить, чтобы Гаспар увидел тебя. Это стоило бы нам обоим жизни.

— Я хочу, Уильям, чтобы ты знал, как я сожалею об этой ночи. Назвать тебя изменником, отречься от тебя, от брата…

— Ты же не мог знать, Остин.

— Я должен был доверять тебе, понимать, что ты никогда не изменишь.

— Ты поверил тому, чему я хотел заставить тебя верить. Я мог бы признаться тебе, объяснить, что происходило во время нашего разговора, но я не мог рисковать, ведь нас могли подслушивать, могли допросить тебя. Я был готов сказать любую ложь — любую ложь, чтобы защитить Клодину и Жозетту, даже притвориться изменником перед родным братом.

Остин посмотрел на Элизабет. Да, он понимал всю глубину такой любви.

— Мне очень жаль, что я был вынужден допустить, чтобы ты, мать, Каролина и Роберт целый год оплакивали меня, — тихо произнес Уильям, — но пока я не разобрался с Гаспаром, я не мог рисковать и возвратиться домой. Убив его, ты освободил меня.

Остин содрогнулся:

— Этот мерзавец чуть не убил мою жену. Будь моя воля, я убил бы его еще раз.

— Она очень смелая, твоя жена. Ты давно женат?

— Нет. Но она изменила всю мою жизнь. — Он взглянул на Уильяма, и они поняли друг друга. — Ты меня понимаешь.

— Полностью. А Клодина изменила мою.

Они помолчали, затем Остин сказал:

— В первый же вечер, когда я встретил Элизабет, она мне сказала, что ты жив. Я не поверил ей.

Уильям нахмурился:

— Как она могла знать, что я жив?

Остин взглянул на кровать у камина, на женщину, которой принадлежали его душа и сердце. Он не оскорбит ее, открыв ее дар ясновидения, — ибо это был истинный дар. Повернувшись к Уильяму, он объяснил, какая необыкновенная женщина его жена.

Когда он закончил, Уильям в изумлении посмотрел на него:

— Это — чудо.

И Остин снова взглянул на Элизабет.

— Да, Уильям. Она именно такая. Она — чудо.

И как только она проснется, он будет уверять ее в том, что она — настоящее чудо. И что ее место — рядом с ним.




Глава 27


Элизабет медленно приходила в себя, начиная постепенно воспринимать окружающее. Тупая неослабевающая боль в плече не покидала ее, но она не шла ни в какое сравнение с тем пылающим адом, в котором еще недавно она находилась. Элизабет глубоко вдохнула, и ей в нос ударил аппетитный аромат чего-то очень вкусного. И тотчас же ее желудок дал знать, что она голодна.

Она открыла глаза. Слабые лучи солнца, падая на потолок, освещали комнату. Где-то вдалеке щебетали птицы.

— Элизабет.

Она медленно, поморщившись от боли в плече, повернула голову. Остин сидел рядом, сжав ладони и упершись локтями в расставленные колени.

Его небритые щеки потемнели, придавая ему вид черного ангела. Спутанные волосы были откинуты со лба назад, словно он десятки раз хватался за голову. Он выглядел взъерошенным и усталым и в то же время невероятно сильным и мощным.

И очень встревоженным. В надежде рассеять его беспокойство она с усилием слабо улыбнулась ему.

— Остин.

Он шумно вздохнул и на мгновение закрыл глаза.

— Как ты себя чувствуешь?

Элизабет на секунду задумалась.

— Болит плечо. Мне хочется пить, а от этого восхитительного запаха у меня урчит в животе.

Его лицо просветлело.

— Я принесу тебе какую-нибудь еду и питье, а потом дам немного опия, чтобы успокоить боль.

Остин встал, и она смотрела, как он наливает воду из оловянного кувшина в грубую чашку.

Подойдя к ней, он осторожно, подложив под спину подушку, помог ей приподняться. Боже, как приятно было ощущать прикосновение его рук, даже если это было всего лишь проявлением заботы!

Устроив ее поудобнее, он поднес чашку к ее губам. Она осушила ее за три глотка, наконец утолив жажду.

— Еще? — спросил он.

— Нет, спасибо.

— Не хочешь ли бульона? Клодина приготовила сегодня утром.

Ее желудок требовал пищи, но она сказала:

— Потом. Сначала мне надо поговорить с тобой. Столько надо сказать тебе… столько у меня надежд…

— Конечно.

Остин сел на деревянный с прямой спинкой стул, и она подумала, не провел ли он всю ночь на этом жестком стуле. Она подозревала, что так и было, потому что, судя по его виду, он совсем не спал.

— Что с ребенком? — с беспокойством спросила Элизабет.

— С девочкой все хорошо, Элизабет. Ее зовут Жозетта. Она с Клодиной около дома. И с ними Уильям.

— Уильям? Значит, он…

— Здесь. Жив. И здоров.

— Как…

— Я знаю, ты о многом хочешь спросить, и я расскажу тебе все, чего ты не знаешь, но сначала я должен тебе кое-что сказать.

Остин взял ее руку и крепко сжал. Выражение его лица стало таким серьезным и напряженным, что сердце Элизабет дрогнуло от предчувствия.

— Элизабет, я принял решение.

— Решение?

Он заглянул ей в глаза и покачал головой:

— Черт побери, я так долго ждал, когда ты придешь в себя и я смогу поговорить с тобой, что теперь, когда этот момент наступил, я не знаю, как это выразить словами.

Ей стало трудно дышать. Она-то слишком хорошо знала, как нелегко сказать кому-нибудь, что желаешь расстаться с ним.

Отпустив ее руки, Остин наклонился. Когда он выпрямился, Элизабет увидела у него в руках небольшое помятое ведерко.

— Я принес тебе кое-что, — тихо произнес он. И достал из ведерка большую спелую ягоду земляники.

Она растерянно смотрела, как он держит ягоду за зеленый черешок.

— Помнишь, как после свадьбы мы ехали в Лондон? — пристально глядя на нее, спросил Остин. Элизабет молча кивнула.

— Ты рассказала мне сказку о том, как появилась земляника, о супругах, которые жили удивительно счастливо, но потом поссорились. Жена ушла от своего мужа и шла не останавливаясь, пока не увидела спелые красные ягоды земляники. Она попробовала их, и ей захотелось вернуться, чтобы угостить ими мужа, и она пошла обратно. — Он поднес ягоду к ее губам. — Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне.

Сердце забилось у нее в груди. Ошеломленная, Элизабет надкусила ягоду и ощутила знакомый аромат. Когда ягоды были съедены, Остин опустил ведерко на пол.

Взяв ее руку, он долгим горячим поцелуем приник к ее ладони.

— Элизабет, когда я думал, что ты умираешь, мне показалось, что во мне все умирает вместе с тобой. В ту минуту я понял, что ничто, ничто на свете не имеет значения, только бы ты оставалась со мной. Я не могу отпустить тебя, — продолжал он, согревая ее пальцы своим горячим дыханием. — Я не могу позволить тебе вернуться в Америку. Если ты уедешь, я поеду за тобой. Я не откажусь от нашего брака. То, что у нас не будет детей, не имеет значения. Если захочешь, мы усыновим ребенка. Десяток детей, если тебе этого захочется, но у тебя не будет ребенка от другого мужчины. А я не буду искать утешения в объятиях другой женщины. Если ты не захочешь спать в моей постели, я подчинюсь твоему решению. Единственное, что имеет значение, — это чтобы ты осталась со мной. Понимаешь?

Ее пересохшие губы не могли произнести ни одного слова, даже если бы от этого зависела ее жизнь. И Элизабет просто кивнула.

— Хорошо. И больше не будем говорить о разводе.

Остин смотрел на нее пристальным горящим и очень серьезным взглядом.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Бесконечно люблю. И соглашусь на любые условия. Мое сердце принадлежит тебе. Сейчас и всегда.

Эти слова Остина лишили Элизабет дара речи, и она только смотрела на него. Он любит ее. Вопреки всему он все еще хочет, чтобы она оставалась его женой. Боже, он готов отказаться от… настоящего супружества, от детей! Потому что любит ее. Ей была так понятна такая глубина любви, готовность отказаться от всего ради человека, которому принадлежит твое сердце.

Именно так она любила его.

— Остин, — дрожащим голосом произнесла она, — ты должен знать, что я никогда бы не родила ребенка от другого мужчины. Пожалуйста, поверь мне. Я была в отчаянии оттого, что разрушаю наш брак, но я не могла просить, чтобы ты оставался со мной, когда я не могу быть тебе женой.

Он замер.

— Ты мне лгала?

Она внутренне сжалась от его тона, но не отступила.

— Да, я лгала. Я хотела дать тебе свободу, чтобы ты мог вступить в новый брак, какого ты заслуживаешь. С женщиной, которая родила бы тебе детей. Развод, ребенок от кого-то другого, желание получить твой титул — все это было выдумкой. Но пойми, пожалуйста, я бы сказала любую ложь — любую ложь, лишь бы убедить тебя.

Спазмы сжимали его горло.

— Почти такие же слова вчера сказал мне Уильям, когда объяснял, что должен был защищать Клодину. — Остин глубоко вздохнул. — Ты говоришь, что сказала все это только для того, чтобы заставить меня жить дальше. Без тебя.

— Да.

— Ты лгала мне.

Элизабет кивнула:

— Это был единственный раз, когда я солгала, и клянусь своей жизнью, что больше никогда не солгу.

Остин, казалось, не сразу опомнился, затем на его лице появилась широкая улыбка, его потрясающая улыбка, при виде которой у нее перехватило дыхание.

— Ты мне лгала, — повторил он.

— Кажется, ты счастлив?

— Дорогая моя, я просто в восторге.

Радость Элизабет была так велика, что лишала ее сил.

— Я должна сказать тебе что-то еще.

Выражение ее лица настолько подтверждало серьезность ее тона, что искорки радости исчезли из глаз Остина.

— Я слушаю, — сказал он.

— Когда я думала, что умираю и никогда больше не увижу тебя, я почувствовала горькое раскаяние. За тебя. За нашего ребенка. — Элизабет положила ладонь на его заросшую щетиной щеку. — Больше раскаяния нет, — прошептала она. — Я хочу, чтобы мы по-настоящему были мужем и женой. Я хочу нашего ребенка, какие бы беды ни обрушились на нас обоих.

Остин пристально смотрел ей в лицо.

— Элизабет, ты уверена?

Она кивнула, и твердый узел, сжимавший ее горло, разжался.

— Жизнь так коротка и так драгоценна. В нашем будущем есть прекрасный ребенок, дитя, которому я могу дать жизнь, и я не хочу отказывать ему в этом — даже если этой жизни суждено быть короткой. У меня хватит сил, потому что я люблю тебя, потому что ты любишь меня. — Элизабет пристально посмотрела на его помрачневшее лицо. — Ты хочешь этого ребенка? Зная, что мы потеряем девочку? Зная, какие страдания ожидают нас?

Остин сжал ее руку.

— Я всегда хотел иметь ее, даже зная, что могу ее потерять. И я клянусь, что сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось.

— А если случится?

— Тогда я буду благодарить Бога за то время, которое мы прожили вместе с ней, за те бесценные дни, когда могли любить ее.

Боже, ее охватывал ужас оттого, что надо рассказать ему все, что она видела, — его отчаяние и чувство вины, его самобичевание, но он должен был знать все.

— Остин, а если один из нас станет причиной ее гибели?

Не сводя с нее глаз, Остин с нежностью погладил ее руку.

— Мы справимся с этим. Вместе. — Он осторожно коснулся ее губ сладостно-горьким поцелуем. — Наша любовь так сильна, что мы перенесем все.

От его тихого обещания у Элизабет сжалось сердце, и она едва сдержала горячие слезы, готовые пролиться. Его слова проникли в самую глубину ее сердца, и теперь она молилась, чтобы он не пожалел о сказанном после того, как узнает остальное. Она должна рассказать ему. Будет только справедливо показать ему всю глубину страданий, ожидавших их.

— Остин, я видела тебя в глубоком горе. Я чувствовала твое отчаяние, безнадежность, вину. Я слышала как ты говорил: «Боже, пожалуйста, не говори мне, что я убил ее тем, что привез сюда!»

Сдвинув брови, он с недоумением посмотрел на нее:

— Но я уже говорил эти самые слова. Вчера. Когда думал, что ты умираешь.

За дверью послышались голоса, и Элизабет не успела ответить. Остин встал.

— Вернулся Уильям. С ним Клодина и Жозетта, — сказал он. — Им не терпится познакомиться с тобой.

Остин подошел к двери и распахнул ее. Вошла женщина, которую Элизабет видела привязанной к стулу, она опиралась на руку мужчины. Не было никаких сомнений, что он брат Остина. Элизабет улыбнулась. Однако не успела она поздороваться, как в дверях появилась маленькая девочка.

Элизабет увидела черные волосы и серые глаза ребенка.

И весь мир перевернулся в ее глазах.




Глава 28


Прошло всего два дня после отъезда Остина во Францию, а Роберт уже понял, что у него нет никакой надежды справиться с перепиской брата. Он сидел за массивным столом красного дерева, принадлежавшим Остину, и тяжело вздыхал, глядя на все растущую гору писем, высившуюся на середине стола. Задача справиться с ней до возвращения Остина и Элизабет из Европы могла оказаться невыполнимой.

В дверь постучали. Обрадованный, что сможет заняться чем-то более приятным, чем письма, Роберт крикнул:

— Войдите!

Вошел Майлс:

— Ты хотел меня видеть?

— Да. Мне надо с тобой поговорить.

Майлс сел на стоявший напротив стул.

— Слушаю.

— Дело касается Каролины, и я буду говорить с тобой без обиняков. Моя сестра влюблена в тебя. — Он откинулся на спинку стула и, чуть прикрыв глаза, посмотрел на Майлса. — Я хотел бы знать, что ты собираешься предпринять по этому поводу.

Майлс сидел не шевелясь.

— Это Каролина сказала тебе, что неравнодушна ко мне?

— Нет. Прямо так она не сказала, но и не смогла отрицать этого, когда я напрямик спросил ее. Господи, Майлс, даже слепому видно, что она тебя любит! Я считаю, что ты был бы прекрасным мужем для сестры, при условии, конечно, что она тебе нравится.

Майлс постучал пальцем по подбородку, явно обдумывая свой ответ.

— А если я не хочу сейчас жениться? — наконец спросил он.

— В таком случае, я уверен, Остин рассмотрит другие предложения. — Роберт махнул рукой в сторону писем, заваливших стол. — Где-то в этой чудовищной куче есть письмо Чарльза Блэкеншипа. В нем он весьма прозрачно намекает, что собирается сделать предложение Каролине.

Роберт встал и положил руку на плечо Майлса.

— Подумай об этом, друг мой, — сказал он и вышел из кабинета.

Оставшись один, Майлс схватился за голову и взволнованно заходил по комнате, пытаясь осознать услышанное. Каролина влюблена в него! От этой мысли он остановился как вкопанный. Он вспомнил, как она буквально таяла в его объятиях, как жадно искала его губы, и у него забилось сердце. На лбу выступили капли пота. Черт побери!

Но он еще не готов жениться! Жениться! Связать себя на всю жизнь. Черт, нет уж! Только не он. Каролина очень мила, но на свете много милых женщин. Только ни одна из них не вызывает у него таких чувств.

Майлс пытался отмахнуться от настойчивого внутреннего голоса, угрожающего его священному положению холостяка, но голос не умолкал.

Каролина подарит ему славных сильных сыновей и дочерей, таких же красивых, как и их мать.

Сыновья? Дочери? К черту, он сходит с ума!

Почти бегом Майлс бросился к графинам с вином. Налив себе щедрую порцию бренди, он одним глотком выпил крепкий напиток. И ему сразу же стало легче.

Каролина в него не влюблена, а всего лишь немного увлечена им. И она привлекает его только тем, что не похожа на других известных ему женщин. Так что ему требуется только одно — уйти из этого проклятого дома и как следует развлечься. Со стуком поставив опустошенный бокал, Майлс направился к двери.

Выйдя в холл, он услышал, что Картерс с кем-то разговаривает.

— Я очень сожалею, лорд Блэкеншип, но его светлости сейчас нет дома, — убеждал Картерс.

Майлс остановился. Блэкеншип! Он, должно быть, приехал делать Каролине предложение. Роберт говорил, что Остин рассмотрит предложения…

— Послушайте, а вы в этом уверены? — спросил лорд Блэкеншип. — Несколько дней назад я послал письмо, сообщая, что приеду сегодня днем. Он, конечно, ожидает меня.

— Его совершенно неожиданно куда-то вызвали…

— Позвольте мне, Картерс, — вмешался, подходя, Майлс. — Его светлость поручил мне кое-что передать лорду Блэкеншипу.

Картерс поклонился и ушел, оставив их одних. Майлс повернулся к лорду Блэкеншипу и наградил его ледяной улыбкой:

— Блэкеншип.

— Всегда рад тебя видеть, Эддингтон.




Спустя десять минут лорд Блэкеншип уже был не рад, что увидел Майлса. Прижимая платок к разбитому в кровь носу, он в гневе вышел из гостиной. Встретив в холле Каролину, он, не говоря ни слова, пробежал мимо нее. Не дожидаясь, пока Картерс откроет перед ним дверь, он сам распахнул ее и затем с силой захлопнул за собой.

— Боже мой! — воскликнула удивленная Каролина, обращаясь к Майлсу. — Что случилось с Чарльзом?

— Чарльзом? Вы называете его Чарльзом?

— Конечно. С ним все в порядке? Мне показалось, что у него кровь идет из носа. — Она выглянула в окно и увидела, как отъезжает элегантная карета лорда Блэкеншипа.

— У него действительно идет кровь из носа, — с заметным чувством удовлетворения подтвердил Майлс.

— Как это случилось?

— Боюсь, произошло небольшое столкновение. — Смутив Каролину за руку, Майлс почти потащил ее за собой по коридору.

— Какое столкновение? Куда вы меня ведете?

Майлс не отвечал. Он решительно шел дальше, не останавливаясь, пока они не оказались в кабинете Остина.

— Господи, Майлс! — воскликнула Каролина, когда они наконец остановились. Ее глаза метали синие молнии, и она вырвала свою руку. — Что это нашло на вас? Тащите меня куда-то…

Она не успела высказать ему свое негодование, ибо он, не говоря ни слова, приник к ее губам.

Каролину охватила слабость, колени подогнулись, а гнев мгновенно испарился от нахлынувшей на нее горячей волны. Она провела руками по широкой груди Майлса, по его плечам и погладила его волосы. Она не понимала, почему он ее целует, но поскольку он целовал ее, причина Каролину уже не интересовала.

— Каролина, — взволнованно прошептал Майлс спустя несколько минут. — Посмотрите на меня.

Опираясь, чтобы не упасть, на его плечи, она в полном смятении открыла глаза.

— Почему вы поцеловали меня? — дрожащим голосом спросила она.

— Потому что мне так захотелось. Каролина прищурилась от неожиданно мелькнувшего подозрения.

— Вы странно ведете себя. Что произошло с Чарльзом? Вы упомянули о каком-то столкновении?

— Да. Его лицо очень неудачно столкнулось с моим кулаком.

— Вы ударили Чарльза? Майлс кивнул.

— Да что это на вас нашло? — Она была совершенно ошеломлена.

— Мерзавцу просто повезло, что он легко отделался, — почти прорычал он. — Мне бы следовало вызвать его на дуэль.

— Вызвать? Да что же такого он сделал?

— Он солгал. Он напрочь отрицал, что целовал вас, и, по сути, назвал вас лгуньей. И этого ему показалось мало, у него хватило наглости перебить меня, когда я защищал вашу честь, и заявить, что это не мое дело.

Каролина пожала плечами:

— Но ведь и правда, это не ваше дело.

Майлс вскипел от возмущения:

— Как же не мое?! Он не только поцеловал вас, но и солгал, да еще имел нахальство сегодня явиться сюда, чтобы сделать вам предложение. Нет, я определенно должен был вызвать его. Ему следовало бы знать, что нельзя делать предложение женщине, принадлежащей другому.

— Чарльз хотел сделать мне предложение? — слабым голосом поинтересовалась Каролина. Морщинка набежала на ее лоб. — Что вы имели в виду, говоря, что Чарльзу следовало бы знать, что нельзя делать предложение женщине, принадлежащей другому? Я — ничья женщина.

— Вы — моя женщина. Думаю, всегда были ею… Я просто был слеп и долго не видел этого. — И к ее изумлению, он опустился на одно колено и взял ее за руки. — Выходите за меня, Каролина.

Она не могла вымолвить и слова. Боже, он, наверное, пьян! Или… он так жестоко шутит над ней.

Вырвав руки, она отвернулась. Из ее груди вырвалось приглушенное рыдание.

— Как вы можете шутить такими вещами? Майлс вскочил на ноги и схватил ее за плечи. Повернув к себе, он крепко обнял ее и прижался лицом к ее волосам.

— Каролина, дорогая, это не шутка! — Он взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза. — Я разбил нос Блэкен-шипу за то, что он посмел прикоснуться к тебе. Мысль о, том, что ты можешь быть с ним или каким-то другим мужчиной, для меня невыносима. Я не могу допустить этого. Я слишком сильно хочу, чтобы ты стала моей. — Он не сводил с нее напряженного взгляда. — Я люблю тебя, Каролина. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Скажи, что выйдешь за меня.

Она не сводила глаз с его красивого серьезного лица. Если бы он не поддержал ее, она свалилась бы ему под ноги.

— Я выйду за тебя, — тихим голосом сказала она.

— Слава Богу. — Он склонился к ней и хотел поцеловать, но она отстранилась.

— Майлс?

— Да? — Он поцеловал ее в шею.

— Теперь, когда ты попросил моей руки и я согласилась, ты ведь не передумаешь?

— Никогда, — заверил он, не отрываясь от ее шеи. Внезапно он замер, затем поднял голову и, чуть нахмурившись, посмотрел на нее. — Почему ты спрашиваешь?

Каролина прикусила нижнюю губу.

— Ну…

— Что «ну»?

Она набрала в легкие побольше воздуха и выпалила:

— Чарльз Блэкеншип никогда не целовал меня.

— Никогда не целовал?

Она покачала головой:

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что ты…

— Придумала. Чтобы вызвать твою ревность. Каролина смотрела на него, ожидая, что он скажет. «Пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы я не пожалела, что сказала правду! Я не хочу лжи между нами».

Майлс нахмурился:

— Тебе это удалось.

— Правда? Ты ревновал?

— Я хотел убить этого ублюдка. Теперь же, полагаю, я сохраню ему жизнь — при условии, что он никогда больше не подойдет к тебе.

— После того как ты разбил ему нос, я уверена, что не подойдет. — Она положила руки ему на грудь. — Ты не сердишься?

Майлс притянул ее к себе и погладил ладонями щеки.

— Сержусь? Почти нет. Ты же приняла мое предложение. А сейчас, если ты немножко помолчишь, я смогу поцеловать тебя и стану самым счастливым человеком.

— Больше ни слова не скажу.

— Прекрасно. Но прежде чем ты замолчишь, ты могла бы сказать, что любишь меня.

— Я люблю тебя, — прошептала она и, поднявшись на цыпочки, прижалась к нему.

Тяжелый вздох вырвался из его груди.

— Надеюсь, ты не желаешь долгой помолвки?

Ответив счастливым вздохом, Каролина руками обвила его шею.

— Конечно, не желаю. Может быть, ты заметил: традиция нашей семьи — скорые свадьбы.




Глава 29


Элизабет смотрела на девочку. Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Темные волосы девочки, ее серые глаза, ее возраст мгновенно пробудили воспоминания, и Элизабет узнала ее.

Это был ребенок из ее видений.

Сходство настолько поразило Элизабет, что у нее закружилась голова. Матерью девочки была Клодина, что означало, что Уильям… Уильям был ее отцом, а не Остин.

Ребенком, которому грозила опасность, был этот ребенок, Жозетта.

«Не мой ребенок. И я спасла его. Слова Остина в видении… его безысходное отчаяние были вызваны тем, что ему казалось, он теряет меня».

В комнату, улыбаясь Элизабет, вошли Уильям и Клодина. Ведя за руку дочь, они приблизились к Элизабет.

— Мы так счастливы, что вы пришли в себя, — сказал Уильям. — Нам о многом надо поговорить, а самое главное — мы должны поблагодарить вас за то, что вы спасли жизнь нашей дочери Жозетте.

Потрясенная Элизабет протянула руку. Жозетта застенчиво положила ладошку в руку Элизабет. Радостное чувство охватило Элизабет. Радость, только радость исходила от этой девочки. Ни опасности. Ни смерти. Угроза миновала. Радость была так велика, что Элизабет лишилась сил.

Остин опустился на колени у ее постели.

— Элизабет, что с тобой? Ты побледнела.

Она оторвала взгляд от девочки и взглянула на него. С огромным усилием она вдохнула воздух и смочила языком пересохшие губы.

— Остин, Жозетта… она тот самый ребенок, которого я видела.

Он несколько мгновений молча смотрел на нее. Затем тихо спросил:

— Ты хочешь сказать, что ребенок, которого ты видела умирающим…

— Это была Жозетта. Она не умерла. Мы спасли ее. И она — ребенок Уильяма. А не наш. — Слезы подступили к ее глазам и покатились по мокрым щекам. — Не наш.

— Не наш? — повторил Остин с облегчением. Но тут же нахмурился и понизил голос:

— Это значит, что Жозетта в опасности?

— Нет. Опасности больше нет. С Жозеттой все хорошо.

— С ней все хорошо. И ничто не угрожает нашему ребенку?

— Ничто.

Остин закрыл глаза, затем поднял руку Элизабет и поднес к губам.

— Боже мой, Элизабет, означает ли это то, о чем я думаю?

— Это означает, что мы свободны. Свободны любить и рожать детей, и нет больше того ужаса, что давил на нас.

— Элизабет… — Он с трогательной нежностью поцеловал ее.

Она сжала его руку, и на нее нахлынул поток видений. Она хотела прогнать их, страшась увидеть что-то плохое, что сможет убить их радость. Но от того, что она увидела, у нее перехватило дыхание.

С кристальной ясностью она увидела себя и Остина: они стояли рядом на цветущей поляне и смотрели друг на друга влюбленными глазами. Он протянул ей руку:

— Я люблю тебя, Элизабет.

Видение растаяло, оставив после себя ощущение теплоты и радостного удивления.

Остин выпрямился и пристально посмотрел ей в лицо:

— Что ты видела?

— Тебя и меня… Я видела любовь. И счастье.

— Счастье?

— Да. — Она от всего сердца улыбнулась ему. — Это американское слово означает «райское блаженство».

Остин поднес к губам их сомкнутые руки.

— Это также и английское слово, оно означает: «Ты и я любим друг друга и будем вместе до конца нашей жизни».

Элизабет посмотрела в его глаза и поняла, что он прав.




Эпилог


Остин в нетерпении ходил по гостиной, то и дело ероша волосы пальцами. Уже прошло более часа, а доктор все не выходил из комнаты Элизабет. Сколько же времени, черт возьми, надо, чтобы снять повязку с ее плеча и решить, полностью ли поправилась Элизабет?! Они вернулись домой месяц назад. Конечно, прошло достаточно времени, чтобы ее рана зажила.

Он услышал смех и подошел к окну. Вся его семья, кроме Каролины и Майлса, проводивших медовый месяц в Брайтоне, собралась за круглым столом на террасе. Его мать сияла, глядя на Уильяма, который качал на колене визжавшую от восторга Жозетту. Клодина и леди Пенброук что-то увлеченно обсуждали, а Роберт был занят тем, что вылавливал кончик боа леди Пенброук из своей чашки. Чертвозьми и его собратья резвились вместе с маленьким белым щенком, недавно купленным Остином. Он объехал почти всю Англию в поисках собаки, в точности похожей на Пэтча с рисунка Элизабет, и в конце концов нашел.

Элизабет и смеялась, и плакала, когда он положил ей на колени барахтающийся пушистый комочек. Восторг, сиявший в ее глазах, тронул его до глубины души.

В дверь постучали. Отвернувшись от окна, он крикнул:

— Войдите!

Вошла Элизабет. Он стремительно подошел к ней.

— Как ты себя чувствуешь?

— Доктор сказал, что прекрасно, — улыбнулась она. Остин шумно, с облегчением, вздохнул:

— Слава Богу!

Он обнял ее и поцеловал в лоб. Отпустив Элизабет, он заметил у нее в руках письмо.

— От Каролины?

— Нет. От моей подруги из Америки, Альберты.

— Той молодой женщины, которую ты предостерегала от замужества?

— Да. К сожалению, мои предчувствия оправдались. — Она печально взглянула на него. — Дэвид изменял ей. Его убил на дуэли муж его любовницы.

— Мне очень жаль, Элизабет.

— Мне тоже. В своем письме Альберта просит у меня прощения, и я с радостью прощу ее и приглашу приехать к нам в гости.

Громкий взрыв смеха привлек их внимание, и они подошли к окну. Остин улыбнулся, увидев, что Роберт заметил их и помахал им рукой. Элизабет махнула в ответ и задумалась, переводя взгляд с улыбающегося лица Роберта на письмо.

— О нет, — сказал Остин. — Что ты сейчас видишь?

Она смутилась, но тут же улыбнулась.

— Я подумала, что надо обязательно написать Альберте сегодня же. Путешествие в Англию, как мне кажется, — это как раз то, что ей нужно. Да и Роберта это, может быть, тоже развлечет.

Остин догадался, что она имеет в виду, и улыбнулся:

— Предупредить моего дорогого брата?

Ответом ему были ямочки, появившиеся на ее щеках.

— Я не думаю, что предупреждение поможет. — Элизабет опустила письмо в карман и собралась с духом. — Остин, я еще не все сказала тебе, о чем говорил доктор.

Улыбка исчезла с его лица.

— Ты сказала, что ты прекрасно…

— Да, конечно. У меня крепкое здоровье. Я могу вести обычный образ жизни, но доктор предупредил меня о некоторых занятиях, которые, как он считает, опасны в моем… деликатном положении.

— Деликатном?

Она кивнула. Ее глаза светились радостью.

— Да. Это американское слово означает: «У меня будет ребенок».

У него на миг замерло сердце и затем учащенно забилось. У нее будет ребенок! Его ребенок. Их ребенок. Он закрыл глаза, весь отдаваясь радости и предвкушению чуда.

— Дай мне руку, — прошептала она. Остин открыл глаза и протянул ей руку. Она приложила ее к своему животу, слегка прижимая ладонью.

— Ты что-нибудь видишь? — пристально глядя на нее, спросил Остин.

Улыбка озарила ее прекрасное лицо.

— Гм… ты, кажется, лелеешь мечту, касающуюся тебя, меня и вон того дивана у камина.

Он засмеялся:

— Тебя трудно удивить, любовь моя!

Глаза Элизабет широко раскрылись, и он встревожился:

— Что ты увидела?

— Я вижу ребенка… прелестного ребенка, мальчика, — с удивлением произнесла она. — Он так похож на тебя: твои черные волосы, крепкий подбородок и благородная осанка.

— Ты ошибаешься, — тихо возразил Остин. Он посмотрел в ее глаза — глаза, полные любви, нежности и доброты, и сердце у него дрогнуло. — Он будет таким, как ты. Таким, как его мать, — воплощением любви.