Опасность на каждом шагу
Джеймс Паттерсон

Майкл Ледвидж


Майкл Беннет #1


Таинственные монахи в масках, вооруженные самым современным оружием, захватили собор Святого Патрика, в котором собрались на поминальную мессу по первой леди США самые богатые и знаменитые люди Америки.

Ни полиция, ни ФБР не в силах помешать террористам — собор неприступен, точно крепость.

И тогда к делу подключают детектива Майкла Беннета — гениального переговорщика.

Цель Беннета — понять, кто стоит за дерзким захватом заложников и как к нему подобраться. А он — совсем рядом. Следит за происходящим. Прислушивается.

И ждет нового раунда смертельно опасной игры…


Джеймс Паттерсон

Майкл Ледвидж

ОПАСНОСТЬ НА КАЖДОМ ШАГУ


Ричи, Дейрдре и Шиле.

И Мэри-Эллен, Кароль и Терезе.


Посвящаю У., и Дж., и их детям — С., М., Л. и Н.

Также посвящаю книгу дневной академии Палм-Бич.

Особая благодарность Манхэттенскому колледжу.


		Переступи черту, сломай матери спину.


		Переступи черту — трещину в асфальте,


		И тебя съедят медведи, поджидающие за углом,


		Когда мимо пройдет их жертва.


Городской фольклор


Пролог

Тайная вечеря


1


Не успел метрдотель в парадной кремовой куртке покинуть уединенную угловую кабинку, как Стивен Хопкинс перегнулся через столик и поцеловал жену. Кэролайн закрыла глаза, смакуя вкус прохладного шампанского на губах мужа. Вдруг она почувствовала рывок: Стивен, шутя, поймал ее за бахрому шелкового платья от «Шанель».

— Она плохо держится, если ты еще не заметил… — сказала она, переводя дыхание. — Если не перестанешь хулиганить, то испортишь мне вечерний туалет. Как там моя помада?

— На вкус — изумительно, — ответил Стивен и, одарив жену улыбкой кинозвезды, положил руку ей на бедро.

— Тебе уже за пятьдесят, — заметила Кэролайн, игриво сбрасывая его руку. — Пятьдесят, а не пятнадцать!

Ей подумалось, что так резвиться с мужем, наверное, непристойно. Она никак не могла поверить, что их ежегодные рождественские вечера в Нью-Йорке с каждым разом становятся все волшебнее, но это было именно так. Ужин в «Арене» — самом изысканном, самом соблазнительном французском ресторане Нью-Йорка, затем поездка в карете по Центральному парку и возвращение в президентский люкс в «Пьере» — это был их рождественский подарок друг другу на протяжении уже четырех лет. И с каждым годом эти свидания становились все изысканнее и романтичнее.

Как по заказу, за окнами пошел снег: крупные серебристые хлопья повисли в воздухе в лучах света от старомодных чугунных фонарей на Мэдисон-авеню.

Внезапно Кэролайн спросила:

— Если бы любое желание могло исполниться, что бы ты загадал?

Стивен поднял бокал золотистого сухого шампанского «Лоран-Перье гран сьекл», пытаясь придумать что-нибудь смешное.

— Я бы… Я бы…

Он опустил голову, и веселость на его лице сменилась спокойной грустью.

— Я бы пожелал, чтобы оно превратилось в горячий шоколад.

У Кэролайн перехватило дыхание и закружилась голова.

Много лет назад они со Стивеном учились на первом курсе Гарварда — у них не было денег, чтобы уехать домой на Рождество, и оба скучали по дому. Однажды утром к завтраку в мрачном и просторном зале Анненберга спустились только они двое, и Стивен сел за ее стол — «чтобы стало немного теплее».

Вскоре выяснилось, что оба хотят стать политологами, и это положило начало их дружбе. Во внутреннем дворе «Холлис-холла», построенного из красного кирпича, Кэролайн упала в снег, чтобы сделать «снежного ангела». Когда Стивен помогал ей подняться, их лица почти соприкоснулись, и она поспешно отхлебнула горячего шоколада, который ей удалось стащить из обеденного зала, — чтобы избежать поцелуя с мальчиком, с которым она только познакомилась, но который уже почему-то был ей небезразличен.

Кэролайн до сих пор помнила, как Стивен стоял, улыбаясь, в ярком, сияющем свете зимнего дня. Милый мальчик во дворе Гарвардского университета, тогда он еще не знал, что они поженятся. И что у них родится прекрасная дочь. И что он станет президентом Соединенных Штатов.

Вопрос, который он задал тридцать лет назад, когда она отняла чашку от губ, теперь снова отчетливо прозвучал у нее в ушах, как звон хрусталя и серебра: «На вкус как шампанское, правда?»

«Тогда мы хотели, чтобы шоколад превратился в шампанское, — подумала Кэролайн, поднимая свой бокал с игристым вином. — Теперь — чтобы шампанское превратилось в шоколад. Прошло двадцать пять лет, и круг замкнулся». Она наслаждалась каждым мгновением. «Какая же у нас была жизнь! Удачная, и полная, и…»

— Извините, господин президент, — прошептал чей-то голос. — Прошу прощения.

Болезненно бледный светловолосый мужчина в сером, с металлическим отливом, двубортном пиджаке остановился в трех метрах от их кабинки. В руках он держал меню и ручку. За его спиной незамедлительно возник метрдотель Анри — вместе со Стивом Бепларом, агентом личной охраны Хопкинсов, он попытался незаметно выпроводить незваного посетителя.

— О, извините, — бормотал мужчина. — Я просто хотел, чтобы президент подписал мне меню.

— Все в порядке, Стив, — сказал Стивен Хопкинс, подавая агенту знак, и смущенно пожал плечами, извиняясь перед женой.

«Ах, известность, — подумала Кэролайн, ставя бокал на безупречно чистую льняную скатерть. — Какая же ты зараза!»

— Я не для себя, это для моей жены Карлы… — не унимался бледный мужчина, высовываясь из-за мощного плеча агента личной охраны. — Карла — это моя жена! — продолжал он несколько громче, чем следовало бы. — О Боже! Что я такое говорю! Такая безумная удача — встретиться с величайшим президентом прошлого столетия, и что я тут болтаю? Я, наверное, покраснел. Должен сказать, что вы сегодня потрясающе выглядите. Особенно вы, госпожа Хопкинс.

— Счастливого Рождества, сэр, — ответил Стивен Хопкинс, улыбаясь ему настолько приветливо, насколько хватало сил.

— Надеюсь, я не сильно помешал, — сказал мужчина, пятясь, кланяясь и разбрасывая блики света от костюма.

— Помешал? — переспросил Стивен Хопкинс, широко улыбнувшись жене, когда посетитель наконец-то исчез. — Неужели муж Карлы и правда считает, что, разрушив самую романтическую минуту нашей жизни, он кому-то помешал?

Они все еще смеялись, когда из теней соткался сияющий официант, поставил на столик тарелки и развоплотился вновь. Кэролайн улыбалась, разглядывая авангардную миниатюру из фуа-гра, а муж подливал шампанское в ее бокал.

«Почти жалко есть такую красоту, — подумала Кэролайн, берясь за вилку и нож. — Почти».

Первый кусочек был исключительно воздушен: ей потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать вкус.

А потом стало слишком поздно.

Струя сжатого раскаленного воздуха ударила Кэролайн Хопкинс в лицо, в горло, в легкие. Ей показалось, что глаза взорвутся еще до того, как выпавшая из руки серебряная вилка звякнет о фарфор. Она услышала голос Стивена:

— Боже, Кэролайн! — Он смотрел на нее в ужасе. — Стив! Помоги! Кэролайн плохо! Она задыхается!


2


«Господи, нет. Не допусти этого. Не допусти!» — пронеслось в голове Стивена Хопкинса, когда он, шатаясь, поднялся на ноги. Он открыл рот, чтобы снова позвать на помощь, но Стив Беплар был уже тут как тут: он схватил столик за край и отшвырнул его, освобождая дорогу.

Осколки хрусталя и фарфора разлетелись по полированному дубовому паркету. Сюзан Ву, второй после Стива агент в четверке личной охраны, вытащила миссис Хопкинс из ниши. Она пальцем проверила, нет ли во рту Кэролайн еды, а затем обхватила ее сзади и попыталась провести прием Хаймлиха.

Ледяная рука сжала сердце Стивена. Он беспомощно смотрел, как лицо жены из красного становится иссиня-черным.

— Стойте! Погодите! — крикнул он. — Она не подавилась, это аллергия! У нее реакция на арахис. Нужен адреналин! Она всегда носит с собой карандаш, где ее сумочка?

— В машине у входа! — вспомнила агент Ву. Она вихрем пронеслась через зал и через секунду вернулась с сумочкой Кэролайн.

Стивен Хопкинс вытряхнул содержимое сумочки на шелковое сиденье в нише.

— Его здесь нет! — крикнул он, разбросав косметику и духи.

Стив Беплар гаркнул что-то в нарукавный микрофон, а затем подхватил бывшую первую леди на руки, как спящего младенца.

— Надо ехать в больницу, сэр, — сказал он, продвигаясь к выходу из ресторана. Его сопровождали испуганные взгляды.

Несколько секунд спустя они уже неслись по городу в полицейской машине. На заднем сиденье Стивен Хопкинс бережно поддерживал голову жены на коленях. Дыхание с чуть слышным свистом вырывалось у нее из горла, как будто через соломинку. Он страдал, глядя, как она сжимает веки от невыносимой боли.

Когда седан вылетел на тротуар у входа в отделение «Скорой помощи» больницы Святого Винсента на Пятьдесят второй улице, их уже ждали врачи и санитары с каталкой.

— Считаете, это аллергическая реакция? — спросил один из врачей, измеряя пульс Кэролайн, в то время как двое санитаров ввозили ее в здание через раздвижные двери.

— У нее сильная аллергия на арахис. С детства, — ответил Стивен, бежавший рядом с каталкой. — На кухне в «Арене» об этом знали. Наверное, какая-то ошибка.

— У нее шок, сэр, — сказал врач. Он преградил бывшему президенту дорогу, пока Кэролайн ввозили в боковую дверь с надписью «Только для персонала». — Мы постараемся стабилизировать ее. Сделаем все возможное…

Внезапно Стивен Хопкинс оттолкнул опешившего врача с дороги.

— Я не брошу ее, — сказал он. — Идем. Это приказ.

Кэролайн уже поставили капельницу и надели кислородную маску. Стивен поморщился, когда санитары разрезали ее шикарное вечернее платье до самого пупка, чтобы поставить контакты кардиомонитора на грудь.

Аппарат издал ужасный, монотонный вой, на красном экране вывода появилась прямая черная линия. Медсестра немедленно запустила дефибриллятор.

— Разряд! — крикнул доктор и прижал электроды к груди Кэролайн.

Импульс подбросил ее тело, и в тишине раздался слабый ритмичный писк. Острый росчерк победно прорезал черную линию на экране. И еще один.

По одному на каждый драгоценный удар сердца Кэролайн Хопкинс.

Слезы благодарности навернулись на глаза Стивена… и тут ужасный «би-и-ип» возобновился.

Доктор еще несколько раз попытался вернуть сердцебиение, но душераздирающий монотонный вой не прекращался. Последнее, что увидел в этой комнате бывший президент, — это еще один великодушный поступок агента личной охраны.

Со слезами на глазах Стив Беплар протянул руку и выдернул шнур из розетки в желтой кафельной стене, прервав завывание аппарата.

— Мне очень жаль, сэр. Ее больше нет.


3


Бледный светловолосый охотник за автографами из «Арены» велел черномазому таксисту остановиться на Девятой авеню, за квартал до больницы Святого Винсента. Он просунул десятку в щель замызганной перегородки и локтем поддел внутреннюю ручку двери, чтобы не касаться ее руками. Да, не зря его прозвали Чистоплюем.

Когда он дошел до угла, рядом с ним с визгом затормозил фургон новостной передачи Двенадцатого канала. Мужчина резко остановился, увидев полицейских, сдерживавших толпу репортеров и операторов у входа в реанимационное отделение.

Нет, не может быть, подумал он. Неужели игра уже закончилась?

Переходя Пятьдесят вторую улицу, он заметил медсестру, в смятении пробиравшуюся сквозь толпу.

— Мисс! — обратился он к ней. — Подскажите, это сюда привезли первую леди Кэролайн?

Полная латиноамериканка кивнула и внезапно горестно застонала. Слезы полились у нее из глаз. Женщина прикрыла рот дрожащей рукой.

— Она только что умерла, — сказала медсестра. — Кэролайн Хопкинс умерла.

На мгновение у Чистоплюя голова пошла кругом. Как будто из него вышибли дух. Он часто заморгал и встряхнулся, ошарашенный и приятно взволнованный.

— Не может быть, — сказал он. — Вы уверены?

Расстроенная женщина всхлипнула и порывисто обняла его.

— Ay, Dios mió![1 - Ах, мой Бог! (исп.)] Она была святая! Столько сделала для бедных и больных СПИДом! Однажды она приехала в Бронкс на встречу с участниками программы моей матери, и все мы пожали ей руку, как самой английской королеве! Из-за ее кампании «Сервис Америка» я стала медиком. Как такая женщина могла умереть?!

— Одному Господу известно, — мягко сказал Чистоплюй. — Но ведь она теперь в Его руках, верно?

Он почти увидел миллиарды микробов, окружавших эту женщину, и вздрогнул, подумав о неописуемой грязи, в которой проходит каждый никчемный день нью-йоркского медика. Если подумать, каждый работник больницы — настоящий рассадник заразы!

— Господи, что же это я? — спохватилась женщина, отпуская его. — Такая ужасная новость. Шок. Наверное, у меня помутился рассудок. Я же хотела пойти купить свечи или цветы, что-то такое… нет, не могу поверить. Я просто… кстати, меня зовут Йоланда.

— Йоланда? Ага. Я, э-э, пойду, — ответил Чистоплюй, деликатно обошел ее и продолжил путь.

Перейдя на восточную сторону Девятой авеню, он достал мобильный телефон. На другом конце провода, в «Арене», звенела посуда, по-французски перекликались повара.

— Готово, Хулио, — сказал он. — Она мертва. Делай ноги. Ты убил Кэролайн Хопкинс. Поздравляю.

Он почти покачал головой, удивляясь собственному везению, но потом передумал. Ни о каком везении не могло быть и речи.

Три года планирования, тоскливо думал он, заворачивая за угол Сорок девятой улицы и направляясь на восток. А теперь у них всего три дня, чтобы закончить все остальное.

Через несколько минут он уже ехал по Восьмой на север в другом такси. Обтерев ладони и лицо спиртовыми салфетками, он разгладил лацканы и сложил руки на коленях. Такси везло его мимо ярких огней, унося прочь из заскорузлого от грязи города.

«Ты не поверишь, малышка Йоланда, — подумал Чистоплюй, когда машина свернула с Коламбес на Бродвей, — но смерть первой леди Кэролайн — это только начало!»


Часть первая

Великолепная десятка


1


Вот что я вам скажу: даже на бездушных улицах Нью-Йорка, где человеческое внимание встречается реже, чем такси в дождь, в то хмурое, серое декабрьское утро на нас все оглядывались.

Если что-то и способно затронуть стальные душевные струны обитателей Большого Яблока, то, думаю, это вид клана Беннеттов на марше. Вот они все, одеты в лучшие воскресные наряды и вышагивают за мной гуськом: Крисси три года, Шоне — четыре, Тренту — пять, близняшкам Фионе и Бриджит — семь, Эдди — восемь, Рикки — девять, Джейн — десять, Брайану — одиннадцать и Хулии — двенадцать.

Мне кажется, это особое благословение — знать, что молоко человеческой доброты еще не совсем иссякло в нашем измученном и очерствевшем метрополисе.

Но в то утро я не обращал внимания на ласковые кивки и теплые улыбки, которыми одаривали нас прохожие на Маккларен — живчик Ямми, строитель, продавец хот-догов — от выхода из метро рядом с «Блумингдейлом» до Первой авеню.

Мне надо было о многом подумать.

Единственным жителем Нью-Йорка, который не испытывал ни малейшего желания потрепать малышей за щечку, оказался старик в больничном халате, прикрывший рукой сигарету и откативший в сторону подставку с капельницей, чтобы пропустить нас к нашей цели — главному входу в крыло для неизлечимо больных онкологического центра Нью-Йоркской больницы.

Видимо, ему тоже было о чем подумать.

Не знаю, где больница нанимает персонал для этого страшного отделения, но мне кажется, что кто-то из отдела кадров взломал компьютер апостола Петра и регулярно пробегается по спискам святых в поисках новых кандидатов. Неизменное сострадание и абсолютная благожелательность, с которыми они относились ко мне и моей семье, всегда вызывали у меня восхищение.

Но, проходя мимо вечно улыбающегося Кевина и ангелоподобной главной медсестры Салли Хитченс, я с трудом нашел в себе силы, чтобы поднять голову и слабо кивнуть им.

Сказать, что я не очень хотел общаться, значит не сказать ничего.

— Смотри-ка, Том! — сказала в лифте своему мужу женщина средних лет, явно посетительница. — Учитель привел детишек петь рождественские гимны. Как мило, правда? С Рождеством, детки!

Это нам не в новинку. Я-то сам ирландско-американского разлива, а вот мои ребята — приемыши — всех цветов радуги. Трент и Шона — афроамериканцы, Рикки и Хулия — латиноамериканцы, Джейн — кореянка. У младшей дочки любимый мультик — «Волшебный школьный автобус». Когда мы принесли домой этот диск, она закричала: «Пап, это мультик про нас!»

Выдайте мне пышный рыжий парик — и я превращусь в двухметровую девяностокилограммовую мисс Фриззл. Никто и не признает во мне старшего следователя убойного отдела нью-йоркского полицейского департамента, эмиссара и переговорщика по любому поводу, кому бы и что бы ни понадобилось.

— Ну что, мальчишки и девчонки, вы знаете «В тиши ночной»? — не унималась женщина. Я уже собирался довольно резко одернуть ее, но тут Брайан, старший сын, заметив валивший у меня из ушей дым, решил вставить словечко:

— Нет, мэм. Извините. Не знаем. Зато мы знаем «Звените, колокольчики».

Всю дорогу до ужасного пятого этажа все десятеро с удовольствием горланили про колокольчики. Выходя из лифта, я увидел на глазах у женщины счастливые слезы и внезапно понял, что ведь и она пришла сюда не просто так… Мой сынишка разрулил положение лучше любого дипломата ООН и уж в любом случае лучше, чем смог бы я.

Я хотел поцеловать его в лоб, но нынче одиннадцатилетние парни и не за такое убивают, поэтому мужественно потрепал его по спине, и мы все свернули в тихий белый коридор.

Крисси, обнимая свою «лучшую маленькую подружку», как она называет Шону, как раз пела второй куплет песенки про Рудольфа — красноносого оленя, когда мы подошли к комнате сиделок.

Стараниями старших сестер, Хулии и Джейн, маленькие девочки превратились в настоящих ангелочков — в платьицах и с «конскими хвостиками».

У меня отличные дети. Правда, они удивительные. Как и все мы в последнее время, они через многое прошли и в результате так вознеслись над этой жизнью, что порой мне и самому с трудом в это верится.

Но иногда меня все-таки бесит, что им пришлось через все это пройти.

В конце второго коридора, у палаты пятьсот тринадцать, нас ждала женщина в кресле-каталке. На сорокакилограммовом тельце — платье в цветочек, на безволосой голове — бейсболка «Янки».

— Мама! — завопили детишки, и топот двадцати ног нарушил тишину больничных коридоров.


2


Моя жена так исхудала, что едва ли хватило места всем, чтобы обнять ее двадцатью руками, но дети как-то умудрились все прижаться к ней. А потом подошел я и обнял всех сразу. Жену держали на морфине, кодеине и перкосете, но только однажды я видел, что ей совсем не больно. Это было то самое мгновение, когда мы вошли в палату и все ее утята прижались к ней.

— Майкл, — прошептала мне Мэйв, — спасибо. Спасибо! Они прекрасные.

— Ты тоже, — ответил я шепотом. — Ну-ка скажи, в этот раз ты ведь не додумалась снова прыгнуть из постели сама?

Каждый день, когда мы приходили к ней, она надевала нарядное платье, прятала капельницу с обезболивающими, и на ее лице всегда была улыбка.

— Если бы ты не любил прекрасных женщин, мистер Беннетт, — жена изо всех сил пыталась не закрыть подернутые дымкой глаза, — ты бы женился на ком-нибудь другом.

Год назад, утром Нового года, Мэйв впервые пожаловалась на боль в животе. Мы решили, что это от праздничного переедания, но когда за две недели боль не прошла, ее врач решил на всякий случай сделать лапароскопию. Он обнаружил образования в обоих яичниках, а биопсия принесла совсем плохие новости. Злокачественная опухоль. Неделю спустя биопсия лимфатических узлов в животе принесла худшие новости из всех. Рак распространялся по телу и не собирался останавливаться.

— Давай я хоть раз помогу тебе, Мэйв, — прошептал я, когда она начала подниматься с кресла.

— Хочешь, чтобы я тебе засветила? — спросила Мэйв, и глаза ее вспыхнули. — Мистер Крутой Следователь!

Мэйв сражалась за свою жизнь и достоинство с яростью банши. Она встретила болезнь так же, как в пятидесятых Джейк Ламотта, вышедший на ринг с Шугаром Рэем Робинсоном, — тогда он дрался с невероятной, божественной жестокостью.

Она сама была медсестрой и задействовала для борьбы все связи, каждую каплю опыта и знаний, приобретенных на работе. Она прошла через столько сеансов химической и лучевой терапии, что ее сердце чуть не остановилось. Но даже после критических доз, после всего, что только можно было сделать, томограф показал растущие опухоли в обоих легких, печени и поджелудочной.

Когда Мэйв поднялась на подгибающихся ногах-спичках и встала за креслом, держась за его спинку, у меня в голове прозвучали слова Ламотты. «Ты никогда не свалишь меня, Рэй, — согласно слухам, сказал он, когда Робинсон отправил его в технический нокаут. — Ты никогда не свалишь меня».


3


Мэйв села в постели и взяла белую табличку, лежавшую рядом с подушкой.

— Дети, я приготовила для вас кое-что, — сказала она мягко. — Похоже, мне придется застрять в этой дурацкой больнице еще ненадолго, поэтому я составила список дел для всех.

— Ну ма-ма… — протянул кто-то из старших.

— Знаю, знаю. Работа по дому. Кто ее любит? Но вот что я думаю: если вы дружно возьметесь за дело, то сможете держать квартиру в порядке, пока я не вернусь домой. Все ясно, команда? Начнем. Хулия, ты отвечаешь головой за купание младших, а также одеваешь их по утрам.

Брайан, ты директор по развлечениям, хорошо? Настольные игры, видеоигры, прятки, догонялки. Все, что хочешь, кроме телевизора. Ты должен найти занятие для всех.

Джейн, ты будешь проверять домашнюю работу. Возьми в помощники нашего гения Эдди. Рикки, нарекаю тебя шеф-поваром дома Беннеттов. Запомни, варенье и арахисовое масло можно всем, кроме Эдди и Шоны — им бутерброды с колбасой.

Так, едем дальше. Фиона и Бриджит накрывают на стол и убирают со стола. Можете распределить обязанности, разберетесь…

— А я? — пискнул Трент. — Какая у меня работа? Ты не сказала!

— А ты, Трент Беннетт, будешь ответственным за обувь, — ответила Мэйв. — А то эти растеряхи вечно ноют: «Где мои ботинки? Где мои туфли?» Так вот, твоя работа — собирать все десять пар и ставить их у кроватей. Свои тоже не забудь.

— Не забуду! — сказал пятилетний Трент, важно кивая.

— Шона и Крисси, для вас тоже есть дело.

— Ура! — сказала Крисси и грациозно повернулась на носочке. Месяц назад она получила на день рождения диск «Барби на Лебедином озере», и теперь каждое ее слово сопровождалось импровизированными балетными па.

— Знаешь, где стоит миска Сокки?

Сокки — это бродячий серо-белый кот, которого Мэйв нашла в мусорном баке возле нашего дома на Вест-Энд-авеню. У жены был нюх на обездоленных и обиженных. Я понял это в тот день, когда она согласилась выйти за меня.

Шона торжественно кивнула. В свои четыре года она была самой тихой, послушной и спокойной из всего нашего выводка, и мы с Мэйв часто смеялись над спорами о природе и воспитании. Вся наша великолепная десятка вышла из материнской утробы с готовым характером. Родитель может улучшить, а может, конечно, и загубить какие-то качества, но изменить характер? Сделать тихоню болтуном, а тусовщика ботаником? Ну-ну. Попробуйте.

— Итак, твоя задача — проверять, есть ли у Сокки в миске вода. Ах да, слушайте сюда, банда, — продолжала Мэйв, осторожно сползая со своих подушек. Ей было больно даже сидеть в одном положении. — Хочу сказать пару слов, пока не забыла. Мы всегда отмечаем наши дни рождения. Не важно, четыре вам года, четырнадцать или сорок, сидите вы дома или путешествуете по свету. Всегда держитесь друг за друга, хорошо? И до тех пор, пока вы живете под одной крышей, хотя бы раз в день собирайтесь вместе за столом. Даже если вы будете есть дурацкие хот-доги перед этим проклятым теликом — главное, чтобы вы были вместе. Я всегда с вами, ясно? И вы должны вести себя, как я, даже если меня нет рядом. Все понятно? Трент, ты слышал, что я сказала?

— Можно есть хот-доги перед теликом, — широко улыбнулся Трент. — Я люблю хот-доги и телик.

Все засмеялись.

— А я люблю тебя, — ответила Мэйв. Я увидел, что ее веки опускаются. — Я так горжусь вами. И тобой, Майкл, мой бравый полицейский.

Мэйв стояла на краю могилы с таким мужеством, которого я никогда не видел, и это она гордилась нами? Мной? Меня как будто окатили ведром ледяной воды. Хотелось завыть, пробить кулаками окно, телевизор, грязное свинцовое небо над больницей. Вместо этого я вышел вперед из толпы детей, снял с жены бейсболку и нежно поцеловал ее в лоб.

— Так, маме надо отдохнуть, — объявил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал трещину в сердце. — Пора идти. Вперед, команда.


4


В три сорок пять Чистоплюй подошел по Пятой авеню к собору Святого Патрика, поднялся по каменным ступеням и вошел внутрь.

Он фыркнул, глядя на добропорядочных граждан, преклонивших колени в молитве. Ну да, подумалось ему, Большой Человек там, наверху, наверняка оценит набожность, исходящую из самого центра современной Гоморры.

Чопорная старуха с рыхлым лицом опередила его в очереди в первую исповедальню у южной стены. «Это какие же грехи она пришла замаливать? — размышлял Чистоплюй, пристраиваясь рядом с ней. — Прости меня, Господи, ибо я купила дешевую шоколадку внукам…»

Подстриженный по последней моде сорокалетний священник появился ровно через минуту. Отец Патрик Макки тщетно пытался не оглядываться на Чистоплюя, однако краем глаза заметил его ледяную улыбку.

Старуха выбиралась со скамьи дольше, чем исповедовалась. Чистоплюй чуть не сбил ее с ног, проталкиваясь к кабинке.

— Слушаю тебя, сын мой, — раздался голос из-за ширмы.

— Северо-восточный угол Пятьдесят первой и Мэдисон, — ответил Чистоплюй. — Двадцать минут, Страдалец. Если не придешь, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.

Через полчаса отец Макки, успевший переодеться из рясы в джинсы и ярко-синюю спортивную куртку, открыл пассажирскую дверь фургона Чистоплюя. И вынул из-за пазухи картонный тубус.

— Достал-таки! — воскликнул Чистоплюй. — Молодчина, Страдалец, выручил.

Священник кивнул и опасливо оглянулся на здание церкви:

— Поехали.

Через десять минут они остановились на пустой стоянке у заброшенной вертолетной площадки. Отсюда Ист-Ривер казалась потоком грязи; Чистоплюй с трудом удержался, чтобы не сострить по поводу ядовитых испарений от реки, пока открывал крышку тубуса, который принес священник.

Бумаги от старости потрескались и пожелтели по краям, как пергамент. Палец Чистоплюя остановился в центре второго листа.

Вот оно! Значит, слухи верны. Все правда.

Последний штрих его шедевра у него в руках.

— Никто не знает, что они у тебя? — спросил Чистоплюй.

— Никто, — ответил священник со смешком. — Ты не поверишь, насколько параноидальна Святая Церковь. Приход, где я служу, — просто дворец интриг.

Чистоплюй прищелкнул языком, не в силах оторвать взгляд от плана строения. Но затем он все-таки вытащил из-под сиденья «кольт-вудсман» двадцать второго калибра с глушителем. Двойной хлопок был почти не слышен, но в голове отца Макки как будто разорвалась граната.

— Отправляйся в ад, — сказал Чистоплюй.

Затем он посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида и отпрянул в ужасе. Брызги крови попали на лоб с правой стороны. Только стерев отвратительные пятна спиртовыми салфетками и облив лицо антисептиком, он смог вздохнуть спокойно.

Потом, фальшиво насвистывая, Чистоплюй свернул бумаги и засунул их обратно в тубус.

«Шедевр, — снова подумал он, — почти закончен».


5


Вернувшись домой, дети развернули бурную деятельность. Вместо трескотни телевизора и электронных выстрелов по всей квартире разносилась радующая слух возня занятых работой Беннеттов.

Плескалась вода — Хулия готовила ванну для Шоны и Крисси. Брайан сидел за обеденным столом с колодой игральных карт и терпеливо учил Трента и Эдди играть в «двадцать одно».

— Бам! — Это на кухне Рикки, как заправский шеф-повар, намазывал джем на куски хлеба. — Бам… Бам…

Джейн разложила на полу в своей комнате карточки и готовила Фиону и Бриджит к экзамену 2014 года.

Ни от кого я не слышал ни жалоб, ни нытья, ни одного глупого вопроса.

Жена, помимо всего прочего, была настоящим гением. Наверное, она знала, как трудно приходится нашим детям, какими растерянными и ненужными они себя чувствуют, поэтому каждому дала задание, чтобы помочь им собраться и наполнить жизнь смыслом.

Вот бы и мне придумать для себя что-то похожее.

Большинство родителей подтвердят: «детское время» — самое тяжелое для семьи. Все, включая родителей, устали и капризничают, и любая шалость может вызвать раздражение, крики, угрозы, даже наказание. Не знаю, как Мэйв каждый вечер удавалось уложить всех спать — наверное, дело в волшебном внутреннем чувстве меры и спокойствии. Это одна из обязанностей, которых я больше всего боялся.

Но к восьми вечера квартира погрузилась в тишину. Можно было подумать, что мы полным составом уехали на рождественские каникулы.

Заходя в комнату девочек, я ожидал увидеть открытое окно и веревку из простыней, свисающую наружу, но Крисси, Шона, Фиона и Бриджит уже спали, подоткнув одеяла под подбородки, а Хулия только что закрыла книгу про свинку Оливию.

— Спокойной ночи, Крисси, — сказал я и поцеловал дочку в лоб. — Папа тебя любит.

С этими словами я продолжил обход, гордясь тем, как я справляюсь с ролью папы-наседки.

Мальчики тоже уже легли.

— Спокойной ночи, Трент, — сказал я, тоже награждая его поцелуем в лоб. — Ты сегодня здорово потрудился. Хочешь, завтра я возьму тебя с собой на работу?

Трент задумчиво нахмурил бровки.

— А у кого-нибудь на работе будет день рождения? — спросил он немного погодя. — У кого-нибудь из полицейских?

— Нет.

— Тогда я, наверное, пойду в школу, — сказал Трент и закрыл глаза. — Завтра у Люси Шапиро день рождения, и она принесет шоколадные кексы.

— Спокойной ночи, парни, — сказал я, выходя из комнаты. — Без вас я бы не справился.

— Мы знаем, пап, — отозвался Брайан с верхней кровати. — Не волнуйся, мы тебя прикроем.


6


Я закрыл дверь спальни мальчиков и немного постоял в коридоре. В обычный день примерно в это время я как раз возвращался из участка, и в гостиной мерцал синий свет — это значило, что Мэйв смотрела телевизор, — или горел теплый, ровный желтый свет, когда она сидела на диване и читала книгу, ожидая моего прихода.

Сейчас, глядя на черный проем двери в гостиную, я впервые почувствовал, что такое темнота.

Я зашел в гостиную, включил лампу возле дивана и сел, медленно оглядывая комнату и прокручивая в голове воспоминания.

Обои, которые мы с таким трудом наклеили. Семейные фотографии, сделанные Мэйв, — она сама отобрала лучшие и вставила в рамочки. Рождественские прогулки по ботаническому саду в Бронксе. Сбор тыкв на севере. Во время наших отпусков она собирала сувениры и потом раскладывала их по стеклянным аквариумам — песок и ракушки с Миртл-Бич, где мы были два года назад, листья и сосновые шишки из Поконоса, там мы провели целую неделю в августе прошлого года.

Как у нее хватало сил на все это? Как у нее хватало времени?

Она была необычной женщиной — и я не единственный, кто так считает. Вообще я не знаю ни одного человека, который не восхищался бы Мэйв.

После того как мы удочерили Хулию, Мэйв ушла из больницы, чтобы проводить больше времени с дочерью, и устроилась присматривать за одним стариком на Вест-Энд-авеню. Девяностопятилетний мистер Кесслер был потомком династии железнодорожных магнатов. Старик был зол на современный мир и ненавидел все, что принадлежало сегодняшнему дню. Но шли недели; доброта и сострадание Мэйв растопили его сердце. Она постоянно возила его погреться на солнышке в парк Риверсайд и заставляла почувствовать, что он все еще может жить и радоваться, даже если сам того не хочет.

В конце жизни он сильно изменился, стал гораздо терпимее и даже помирился со своей дочерью, с которой поругался много лет назад.

Когда он умер, оказалось, что он отписал свою квартиру Мэйв. Теперь в ней живем мы.

Вместо антиквариата и персидских ковров, за которыми охотятся наши соседи, Мэйв наполнила дом детьми. Через четыре месяца после переезда сюда мы усыновили Брайана. Еще через шесть — Джейн. И еще… и еще…

Я знаю, святая — слишком затасканное слово, но сейчас, глядя на все, чего достигла моя жена, я не мог придумать для нее никакого другого слова.

«Житие святой», — подумал я с горечью.

И в конце, как полагается, мученичество.

Мое сердце замерло, когда кто-то позвонил в дверь.

«Идите к черту!» — буркнул я, но тут звонок задребезжал снова.

Я решил, что, должно быть, ошиблись дверью очередные гости Андерхиллов — соседей напротив, которые обожают устраивать вечеринки с коктейлями, — но звонок не унимался.

Я раздраженно вскочил. «Ох и влип же ты, парень, — думал я, поворачивая ручку. — Сейчас я покажу тебе, что такое разбудить Гринча».


7


Судя по мятым джинсам и пыльному синему бушлату, молодая блондинка, стоявшая за дверью, пришла вовсе не на коктейль в манхэттенском стиле.

Грязный рюкзак на спине и вещмешок, который она сжимала в руках, явно указывали на то, что она приехала издалека.

— Мистер Беннетт? — спросила она, бросая мешок на пол и протягивая мне маленькую, изящную ладонь. — Мистер Майкл Беннетт?

У нее были невероятно холодные руки и невероятно теплый ирландский акцент.

— Я Мэри Кэтрин, — сказала она. — Наконец-то я до вас добралась.

Из-за акцента я заподозрил, что это скорее всего одна из родственниц жены. Я попробовал вспомнить, была ли она среди немногочисленных гостей со стороны невесты на нашей с Мэйв свадьбе. Вспомнились только престарелый двоюродный дедушка, какие-то дальние кузены и кузины и трио холостяков средних лет. Кто же она, черт побери?

— Добралась? — повторил я устало.

— Я — au pair,[2 - Au pair — молодые люди, чаще девушки, приезжающие в страну изучать язык и устраивающиеся работать в семьи помощниками по хозяйству за еду и квартиру.] — сказала Мэри Кэтрин. — Нона сказала, что она вас предупредила.

Au pair? Нона? Я вспомнил, что Ноной зовут мать Мэйв. Жена неохотно рассказывала о своем детстве в Донегале. Я всегда подозревал, что у нее несколько эксцентричная семья.

— Извини, э-э, Мэри, да? — протянул я. — Я, м-м, все-таки не понимаю, о чем ты говоришь.

Мэри Кэтрин открыла рот, будто собираясь что-то сказать. Потом закрыла. Ее фарфоровое личико залилось румянцем, и она подхватила свои вещи.

— Простите, что отнимаю ваше время, сэр, — огорченно пробормотала она. — Кажется, я ошиблась. Извините.

Когда она подошла к лифту, вещмешок соскользнул с ее плеча. Я вышел на площадку, чтобы ей помочь, и мой взгляд упал на кучу корреспонденции. Писем накопилось порядочно, и мои добрые соседи Андерхиллы засунули всю кипу под журнальный столик, чтобы освободить на столешнице место для своей коллекции старинных деревянных щелкунчиков.

Из середины кипы торчал маленький, необычного вида конверт.

— Погоди, — сказал я. — Подожди минутку, Мэри Кэтрин. Одну секунду.

Я вскрыл конверт. Письмо было написано мелким, неразборчивым почерком: все, что мне удалось разобрать, — это одного «Дорогого Майкла», пару «Мэри Кэтрин» и подпись: «Да благословит тебя Господь в это тяжелое время. С любовью, Нона».

Правда, я так и не понял, что это все значит.

До сих пор я даже не был уверен, жива ли теща. Одно знал наверняка: было уже очень поздно, и я слишком устал, чтобы сейчас во всем разбираться.

— А, так вот оно что, — сказал я как раз в тот момент, когда двери лифта с грохотом открылись. — Значит, это ты — Мэри Кэтрин, наша au pair.

В ее ярко-синих глазах мелькнула неприкрытая надежда. Но куда мне ее положить? Квартира забита до отказа. Потом я вспомнил, что на верхнем этаже есть комната прислуги — она перешла к нам вместе с квартирой, и мы использовали ее вместо кладовой.

— Пойдем, — сказал я, подхватывая вещмешок девушки и заходя в лифт. — Я покажу тебе, где расположиться.

У меня ушло добрых двадцать минут на то, чтобы убрать из комнатушки колыбель, детские игрушки, старые автомобильные сиденья и велосипеды Крисси и Шоны с изображениями Барби и трех принцесс.

Когда я снова поднялся наверх с постельным бельем, Мэри Кэтрин уже развернула матрац на кровати со стальной рамой и аккуратно раскладывала вещи по ящикам комода, который мы в свое время приспособили под пеленальный стол.

Я на минуту задержался, разглядывая ее. На вид лет двадцать пять — двадцать семь. Не очень высокая, но чувствуются энергия и честность. «Не робкого десятка», — отметил я про себя. Впрочем, для ее работы это как раз было неплохо.

— Нона не сказала, сколько у нас детей, так ведь?

— Она сказала — «стая». «Настоящая стая» — так, по-моему, она и выразилась.

— «Стая» — это сколько? Откуда ты приехала? — продолжал я.

Мэри Кэтрин вздернула брови:

— Пятеро?

Я покачал головой и поднял вверх большой палец — «поднимай ставку».

— Семеро?

На лице Мэри Кэтрин мелькнуло паническое выражение, когда я повторил свой жест.

— Ну не десять же?! — воскликнула она.

Я кивнул.

— Слава Богу, все приучены к горшку. И они прекрасные ребятишки. Но если ты захочешь уйти сейчас, завтра или через неделю, я все пойму.

— Десять? — переспросила Мэри Кэтрин.

— Единица и ноль, — улыбнулся я. — Да, и если хочешь у нас работать, тебе придется называть меня Майком. Или идиотом, если угодно. Но пожалуйста, не называй меня мистером Беннеттом.

— Хорошо, Майк, — ответила Мэри Кэтрин.

Уходя, я заметил, что с ее лица не сходит паническое выражение.

— Десять, — пробормотал я.

Великолепная десятка.


8


Я спустился вниз, забрался под холодное одеяло и не мог сомкнуть глаз. На завтра были назначены похороны Кэролайн Хопкинс — очередная грустная новость.

Я лежал в темноте, слушая завывания зимнего ветра. Где-то далеко — скорее всего на Бродвее — сработала автосигнализация, прошла все мучительные стадии электронной агонии и залилась снова.

Целый час я упрямо отказывался жалеть себя. Это ведь не мое тело восстало против меня. Это не я посвятил тридцать восемь лет своей жизни помощи другим людям. И я по крайней мере доживу до своего тридцать девятого дня рождения.

А потом я заплакал. Слезы накатывали медленно, болезненно, как первые трещины на льду озера, по которому я слишком далеко зашел. Но через минуту моя стальная выдержка разлетелась на тысячу кусков, и я раскис.

В свое время я всей душой поддержал идею жены усыновить ребенка. После того как мы обнаружили, что не можем иметь детей, я был готов на все ради Мэйв. Я так любил ее, что хотел сделать счастливой любым способом.

Но когда мы удочерили Джейн, я засомневался. Трое детей в Нью-Йорке? Квартплата была немаленькая, а я никогда не был Рокфеллером.

Однако Мэйв показала, что нам хватит места и в доме, и в наших сердцах еще для одного ребенка. После Фионы и Бриджит я только молча закатывал глаза, когда Мэйв заводила разговор об очередном приемыше детского дома или беспризорнике. Она всегда спрашивала: «Что слону лишний фунт поклажи?»

«Но как слону жить без сердца?» — думал теперь я. Слезы струились по щекам.

Я понимал, что ни за что не справлюсь один. Старшие уже без пяти минут подростки, а младшие… Боже правый, как я мог взвалить на себя ответственность за их жизнь, счастье и будущее?

Потом я услышал, как открылась дверь.

— Пип-пип! — сказал тоненький голосок.

Это Крисси. Каждое утро она приходила к нам в спальню с пустой миской для хлопьев и притворялась каким-нибудь маленьким голодным животным: котенком, щенком, пингвинчиком, а однажды даже броненосиком.

Дочка подошла на цыпочках к краю кровати.

— Пип-Пип не спит, — сказала она.

Я вытер слезы о подушку.

— Большой Пип тоже не спит.

Она не спала в нашей постели с тех пор, как ей исполнилось два годика, и я уже собирался встать, чтобы уложить ее в кроватку и убаюкать, но затем передумал и откинул одеяло.

— Быстренько забирайся в норку, Пип-Пип!

Крисси забралась под одеяло, я и понял, что, как всегда, здорово ошибся. Дети не были непосильной ношей. На самом деле они единственные не давали мне расклеиться и бросить все.

Через пару минут Крисси уже спала, удобно уткнувшись крошечными льдышками ног прямо мне в почки. Сквозь дрему я подумал, что, может быть, это пока еще не счастье в полной мере. Но впервые за несколько недель у меня появилась надежда на него.


9


Намечался интересный день. Насыщенный событиями исторического масштаба.

Серебряный звон утренних колоколов Святого Патрика еще дрожал в холодном воздухе над Пятой авеню, когда Чистоплюй остановился на улице напротив массивных главных ворот собора. Отхлебывая кофе из стаканчика, он изумленно качал головой при виде толпы придурков, которые уже выстроились в четыре ряда за полицейским кордоном.

Похороны Кэролайн Хопкинс начинались только через сорок минут, а на улице уже яблоку негде было упасть. Принесенные гражданами цветы ковром покрывали землю у здания церкви, а ведь та была в целый квартал длиной. Если пресса не врет, бывшая первая леди собрала на свои похороны больше людей, чем рождественская елка у Рокфеллеровского центра и представление «Радио-Сити мюзик-холл», вместе взятые. Да, Кэролайн пользовалась популярностью, но самое главное для этих имбецилов — то, что она родилась и выросла в Нью-Йорке. Одна из них. Ну да. Вроде того как мэр Нью-Йорка ничем не отличается от обычных граждан.

Чистоплюй принял еще одну дозу кофеина и продолжил осматривать толпу. На лестнице собора он заметил краснолицего волынщика из оркестра пожарных — тот обеими руками придерживал свою юбку, но она все равно задиралась от порывов ледяного ветра, открывая всему свету белые плавки служителя муз.

В притворе, прямо за огромными, в три этажа, обитыми бронзой дверьми сержант пехоты проводил смотр почетного караула из солдат морских, воздушных и пехотных войск. Он резко одернул синий мундир одного из пехотинцев и ударом ладони смахнул с его безупречного плеча несуществующую пылинку.

Потом начали прибывать лимузины.

Мэр Эндрю Турман приехал первым. «Логично», — подумал Чистоплюй. Мэр считался близким другом семейства Хопкинсов.

Потом появились кинозвезды и политические активисты Мэрилин и Кеннет Рубинштейн. Они боролись за чистоту окружающей среды и сняли с Кэролайн несколько душещипательных роликов, протестующих против добычи нефти на Аляске… или еще какого-то дерьма. Примечательно, что в то же время их юных отпрысков повязали в Вестчестере за бухло и наркотики.

В толпе кто-то засвистел. Дважды оскароносный Кеннет обернулся и помахал руками, сверкая улыбкой на миллион баксов, как будто на похоронах ему должны были вручить третью награду. Жгучая брюнетка Мэрилин немедленно двинула его локтем под ребра. Чистоплюй ухмыльнулся: «Кинематографический реализм».

Сразу за кинозвездами подъехали именитый землевладелец Хавьер Браун и его жена, светская дива и кутюрье Селесте в платье от «Шанель». Эти воротилы тоже были близкими друзьями первой леди. Да кто ж из них, скажите на милость, не был?

Следующим был квотербек «Гигантов» Тодд Сноу. Сверкая чемпионским перстнем суперкубка, он обнимал за талию свою хорошенькую жену-супермодель. Атлет тоже занимался благотворительностью вместе с Кэролайн Хопкинс.

Чистоплюй с удовольствием наблюдал за товарным составом лимузинов, тянувшимся с севера Пятой. «Шапки долой, вся банда здесь. Ну, почти».

Наконец он поднял глаза на гигантскую розу и царственные стометровые башни собора. «Концентрация эго на квадратный дюйм в этой церквушке скоро так вырастет, — подумал он, притопывая ногами по плитке тротуара, чтобы согреться, — что гроб туда просто не влезет».


10


Когда лимузин остановился перед галдящей толпой у собора Святого Патрика, Джон Руни недовольно поморщился. В тот период он был самым кассовым актером Голливуда и был обязан оказывать внимание верным поклонникам, которые появлялись на всех больших мероприятиях. В большинстве своем это были обычные люди, пришедшие засвидетельствовать свою любовь и преданность, и он ценил их гораздо больше, чем этих кровососов-папарацци. Всегда и всюду.

Но сейчас, глядя на хищные лица и камеры мобильных телефонов, он напрягся. Стоячие места на похоронах — пусть даже на похоронах большой персоны — в этом есть что-то зловещее.

К счастью для него, рядом с церковью был VIP-сектор. Руни вышел из машины вслед за Большим Дэном, телохранителем. По обе стороны лестницы и у входа стояли вереницы журналистов — в основном репортеров известных изданий и программ.

Он еле удержался, чтобы не обернуться, когда кто-то из толпы проорал: «Чё как, чувак?!» — это была ключевая фраза одной из его последних комедий.

Но приветливым взглядам колумнистов невозможно было противиться. Вспышки ослепили Руни, и заряд адреналина взорвался в крови. Он посмотрел в серое небо и почесал в затылке.

А затем впервые за день включил улыбку на тысячу киловатт.

— Не нравится мне эта затея, ребята, — сказал он будничным тоном. — Никто не знает, сегодня грозу с молнией не обещали?

Он оценивающе окинул взглядом ряды ухмыляющихся репортеров, но следующую шутку ему пришлось проглотить: хорошенькая брюнетка у самого входа ошарашенно и осуждающе смотрела на него. Конечно, она была права. Какая же он скотина — гоняться за вниманием толпы в такой момент! Ломает комедию на похоронах…

Руни сделал приличное лицо и прошел внутрь.

Протягивая приглашение гвардейцу в красной униформе, он заметил, что люди на задних рядах пихают друг друга локтями и оглядываются на него.

«Да, это я. Собственной персоной», — раздраженно подумал Руни. Эта сторона славы очень быстро приелась ему. В общественных местах — в ресторане или аэропорту — ему было очень неприятно ловить на себе чужие взгляды. Люди как будто ждали от него чего-то, но чего?.. Он не знал и подозревал, что они и сами не имеют понятия. Людям кажется, что звезды носят темные очки, чтобы их никто не узнал, но на самом деле они просто избегают зрительного контакта.

Камеры взорвались стрекотом и жужжанием, как озверевшая стая стальной саранчи.

Вы только посмотрите, кто пришел!

Линда Лондон, двадцатилетняя тусовщица и звезда реалити-шоу, прибыла на церемонию одновременно со своей ровесницей Мерседес Фреер, карамельной поп-дивой. Сама их встреча на одной дорожке уже не предвещала ничего хорошего, но обе появились в совершенно одинаковых вуалях и микроплатьицах фасона «Черная вдова», и теперь скандал был неизбежен.

Ажиотаж не спадал: Чарли Конлан, рок-легенда семидесятых, подъехал к церкви на личном стретч-лимузине и начал подниматься по ступеням всего в паре шагов от намечавшейся драки. Высокому, безнадежно знойному кумиру миллионов уже перевалило за шестьдесят, но он все еще держался молодцом. В вестибюле он обменялся с Джоном рукопожатием.

Год назад Чарли написал и исполнил три совершенно волшебные песни для детского фильма, в котором Руни сыграл главную роль. Потом они вместе ездили в рекламное турне, и все это время Конлан непрестанно улыбался, раздавал чаевые всем официантам, коридорным и водителям и без вопросов подписывал поклонникам диски. Даже папарацци, кажется, его полюбили.

— Гнусный цирк, правда? — произнес Чарли своим фирменным скрипучим голосом. — Тебя сюда клоуном взяли, Джонни?

— Если я клоун, то ты — конферансье, — рассмеялся Руни, и тут камеры защелкали снова.

Раздались приветственные крики. Очаровательная ведущая ток-шоу Юджина Хамфри вышла из своего знаменитого розового лимузина «линкольн».

— Ну-ну, хватит! — обратилась к толпе «Королева Лос-Анджелеса». — Это похороны, а не «Эмми». Прошу вас, давайте проявим немного уважения!

И внезапно крики стихли.

— Юджина рулит, — сказал кто-то, и, видит Бог, это была чистая правда.


11


Репортер «Нью-Йорк таймс» Кэти Калвин как раз высматривала очередной сенсационный кадр, когда на северном склоне опустевшей Пятой авеню показался катафалк первой леди. Процессию открывал клин из девяти парадных полицейских «харлеев», нарушавших треском глушителей ледяную тишину знаменитой авеню.

Почетный караул перестроился в притворе и начал медленно спускаться к тротуару, похожий на процессию оживших соборных статуй.

Караул подошел к краю тротуара одновременно с катафалком. Гвардейцы выкатили покрытый американским флагом гроб из длинной черной машины. Двое агентов разведки в черных костюмах вышли из толпы и присоединились к несущим, подняв тело бывшей первой леди на плечи, как перышко.

Процессия остановилась на вершине лестницы рядом с бывшим президентом и его дочерью, и в ту же секунду с юга донесся рев моторов, и над церковью пронеслись пять истребителей «Ф-15». Когда они пролетали над Сорок второй улицей, один из них покинул строй и «свечкой» ушел вверх — все выше и выше, — а оставшиеся самолеты продолжили полет в неполном строю: «Один не вернулся».[3 - В оригинале — Missing man formation. Традиционная фигура высшего пилотажа на похоронах военного или государственного деятеля.]

Когда эхо двигателей затихло в стальном каньоне Пятой авеню, гвардейцы внесли Кэролайн Хопкинс в церковь.

Одинокий волынщик не начинал играть, пока бывший президент не переступил порог. Казалось, надо всем городом повисло мгновение тишины — а затем раздались первые звуки мелодии «О благодать…».

Кэти Калвин выглянула поверх голов и поняла, что из этого вышла бы отличная передовица, но происходящее невозможно описать словами. Люди сняли головные уборы, прижали руки к сердцу и запели, как один. Повсюду стояли черствые, битые жизнью ньюйоркцы и плакали навзрыд.

Но не это поразило ее.

Кэти Калвин, прожженная акула пера, подняла руки к лицу и внезапно поняла, что тоже плачет.


12


«От таких проводов поневоле слезы навернутся», — думал Чистоплюй, сидя в офисном кресле у задней стенки своего фургона и глядя в бинокль.

От постоянной широкой ухмылки у него болели щеки.

«Слезы радости».

Фургон стоял на углу Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню, наискосок от собора, и Чистоплюй уже целый час наблюдал за бесконечным парадом знаменитостей и официальных лиц.

«Одно дело — предсказать что-то… — подумал Чистоплюй, когда двери собора закрылись за президентом Хопкинсом и его свитой суетливых лизоблюдов. — Совсем другое — наблюдать, как твои предсказания невероятно точно сбываются. Одно за другим».

Он опустил бинокль и вытащил детскую влажную салфетку из пластиковой коробки, стоявшей у ног. Лосьон приятно защипал покрасневшую кожу рук. Обычно Чистоплюй носил с собой запас лосьона для рук, снимавшего раздражение, но сегодня в радостной суете забыл флакон дома.

«Единственное, что я забыл». Он улыбнулся, бросил салфетку в кучу на полу и снова взялся за свой полевой «Штайнер» 15х80.

Он осмотрел периметр церкви, задерживаясь на каждом посту охраны.

У фасада церкви копы из Манхэттенской оперативной группы смешались с прессой, а улицы по бокам перегородили полицейские грузовики службы по чрезвычайным ситуациям.

У каждого бойца службы по чрезвычайным ситуациям на груди болтался устрашающего вида полуавтоматический «кольт коммандо», но руки у этих вояк были заняты сигаретами и стаканчиками с кофе. Вместо того чтобы нести службу, они перебрасывались шутками и врали о том, как проведут отгулы, которые им полагались за это дежурство.

«Вот вопрос: неужели они и правда такие идиоты? — думал Чистоплюй. — Ответ, видимо, один: да, они и правда такие идиоты».

Когда завывания волынки пошли на убыль, у него зазвонил телефон. Чистоплюй отложил бинокль и поднес телефон к уху.

От предвкушения нервы его раскалились добела.

— Все чисто, Джек, — сказал Чистоплюй. — Можно. Не опозорь нас.


13


Джек нервно покусывал антенну мобильника, поглядывая из нефа собора на десятки агентов секретной службы, чрезвычайников и просто легавых, окружавших здание.

«Сработает или нет?» — подумал он в тысячный… нет, в стотысячный раз. Что ж, это можно выяснить только здесь и только сейчас. Он сунул телефон в чехол и пошел к выходу на Пятьдесят первую улицу.

Несколько секунд спустя он сбежал по мраморным ступеням и откинул крючок, державший открытой дверь полуметровой толщины. Женщина-полицейский, курившая в дверном проеме, раздраженно взглянула на него.

— Заходишь, нет? — с улыбкой спросил Джек. Несмотря на все свои недостатки, он умел быть зайчиком, когда хотел. — Служба начинается. Закрываем собор.

Рано утром на совещании по вопросам безопасности правоохранительным органам было велено содействовать службе безопасности собора в любых вопросах, касающихся церемонии.

— Нет, наверное, — ответила она.

«Умница, легавая, — подумал Джек, запирая тяжелую дверь и обламывая ключ в замке. — Всегда выбирай жизнь».

Он побежал обратно по лестнице и прошел по галерее за алтарем. Вокруг него плотными рядами стояли священники в белых сутанах.

Заиграл орган. Джек зашел в южный трансепт, как раз когда гроб поднялся из-под хоров.

У выхода на Пятидесятую улицу Джек тоже закрыл тяжелую дверь, однако ключ ломать не стал — скоро этот выход им понадобится.

Следующая часть плана. Джек глубоко вздохнул.

Половина населения Голливуда, Уолл-стрит и Вашингтона оказалась заперта в соборе.

Он быстро вернулся в галерею. За одной из массивных колонн находилась узенькая мраморная лесенка, перегороженная стойками с лентой. Он перешагнул через ленту и спустился под алтарь, к обитой позеленевшей медью двери с надписью «Крипта архиепископов Нью-Йоркских».

Джек быстро вошел внутрь и рывком закрыл дверь. Затем он прошел внутрь крипты и закрыл за собой еще одну дверь. В наступившей темноте он едва различал каменные саркофаги архиепископов, выстроенные полукругом у грубо вытесанных стен комнаты.

— Это я, придурки, — тихо сказал он, прождав еще пару секунд. — Врубите свет.

Послышался щелчок, включились настенные лампы.

За каменными гробницами обнаружились двенадцать угрюмых парней спортивного вида. Большинство были в футболках и тренировочных штанах. Они поспешно начали одеваться: бронежилеты из кевлара, девятимиллиметровые пистолеты «смит и вессон» в подмышечных кобурах и черные перчатки с обрезанными пальцами и свинцовыми накладками на костяшках. Поверх всего этого загадочные спортсмены надели францисканские коричневые сутаны и положили в карманы электрошокеры последнего поколения. В просторные рукава сутан они спрятали крупнокалиберные ружья, половина которых была заряжена резиновыми пулями, а остальные — убийственно едким слезоточивым газом СБ. И наконец, бойцы надели черные лыжные маски. Набросив на головы капюшоны, они стали похожи на зловещие порождения тьмы.

Надев бронежилет, сутану и маску, Джек одобрительно улыбнулся и поднял капюшон.

— Ну что, девчонки, оружие к бою, — сказал он, медленно открывая тяжелую дверь в крипту. — Пора оживить эти похороны.


14


Когда почетный караул вносил в церковь покрытый флагом гроб, у комика Джона Руни перехватило дыхание.

Зал сотрясали раскаты органа. После каждого шага процессия ненадолго замирала. «Как будто гроб давит на них своей тяжестью и приходится переводить дыхание, чтобы идти дальше», — печально подумал Руни.

Гроб поставили на помост. Джон вспомнил похороны своего отца на Арлингтонском национальном кладбище. От волнения у него перехватило горло. «Думайте о военных что хотите, только никто лучше их не умеет чтить мертвых».

Он взглянул направо и заметил вереницу монахов в коричневых сутанах с капюшонами. Они двигались к алтарю так же торжественно и неторопливо, как гвардейцы. Вторая вереница шла слева от него.

В полумраке церкви лиц под капюшонами не было видно. Руни ожидал, что сегодня будет немало обрядов и церемоний, но это было что-то новенькое. Военные умеют чтить мертвых, зато католики знают, как внушить живым страх перед Господом.

Мелодия органа достигла кульминации, и тут монахи внезапно остановились поодаль друг от друга.

Руни подскочил от взрывов, прозвучавших сквозь раскаты органа. А затем со всех сторон клубами повалил плотный белый дым.

Чопорные VIP-ряды превратились в настоящую свалку — люди хватались друг за друга, пытаясь выбраться со скамей.

Руни показалось, что один из монахов направил на толпу дробовик.

«Нет, — подумал он, недоверчиво моргая. — Я, наверное, где-то сильно приложился головой. Этого не может быть».

Он снова открыл глаза и увидел полицейского, ковылявшего по центральному проходу. Из ушей и носа у него текла кровь.

Телохранитель Руни Большой Дэн прижал к лицу носовой платок и выхватил из кобуры пистолет. Он махал оружием, не зная, в кого целиться, и тут один из монахов возник из дыма, как привидение, и ткнул его в шею чем-то черным и пластмассовым. Большой Дэн упал на сиденье, выронив пистолет, и забился в судорогах, как верующий в экстазе.

И вот орган умолк!

Страх объял Джона Руни. Теперь он услышал крики, панические вопли нескольких тысяч человек, метавшиеся под высокими каменными сводами.

Кто-то захватил собор Святого Патрика!


15


Я с трудом ориентировался в пространстве — это было мое обычное утреннее состояние с тех пор, как Мэйв заболела. Засыпая на ходу, я пересчитал свой выводок по головам и вывел пикап из-под зеленого навеса у дома. Восемь сорок одна — у нас было четыре минуты на то, чтобы доехать до школы Имени Божьего на Амстердам-авеню. Иначе сегодня как минимум одному ребенку из каждого класса светит наказание.

При желании с крыши нашего дома можно было закинуть мяч на крышу школы, но кто стоял в утренних манхэттенских пробках, тот знает, что покрыть два квартала за четыре минуты — задача почти невыполнимая.

Конечно, я мог отправить их пешком. Хулия, Брайан и старшие ребята вполне способны присмотреть за мелкотней. Но я хотел быть с ними как можно дольше, хотел показать, что я их не брошу.

К тому же я и сам чертовски нуждался в них каждую минуту.

Единственное, что не давало мне склепать десять подметных записок от врача и провести выходной с детьми, — это директриса «Имени Божьего», сестра Шила. Жесткая скамья в ее кабинете оставила на моей заднице отпечаток на всю оставшуюся жизнь.

Я подъехал к углу школы за несколько секунд до начала урока, выскочил и распахнул дверь нашего фамильного буцефала, «форда супер-дьюти» на двенадцать персон, купленного на полицейском аукционе. Минивэны — это для футбольных мамаш из пригорода, рассекающих с двумя детьми. Для нью-йоркской национальной сборной Беннеттов нужна тачка покруче.

— Бегом! — орал я, вытаскивая детей из машины обеими руками и сгружая их на тротуар.

Шона подбежала ко входу в тот момент, когда сестра Шила снимала крюк с дубовой двери, чтобы закрыть и запереть ее. Я заметил, как дряхлая монахиня оглядывает улицу, готовая пристрелить меня взглядом на месте.

Я рванул передачу «супер-д» и до отказа нажал педаль газа. Шины взвизгнули, и я спешно покинул место преступления.


16


Вернувшись в квартиру, я не мог поверить своему носу. Пахло кофе. Хорошим кофе. Крепким кофе.

И еще один запах. Я боялся сглазить, но был почти уверен, что пахло выпечкой.

Когда я вошел в кухню, Мэри Кэтрин как раз вынимала из духовки противень с кексами. Кексы с голубикой. Я обожал их так же, как Гомер Симпсон — пончики. Молодой девушке ни за что не съесть все шесть за один присест, правда ведь? Хоть один-то она мне оставит?

А кухня! Она сияла чистотой! Все поверхности были начищены до зеркального блеска, все миски убраны на место. Кто вызвал спецподразделение мойдодыров?

— Мэри Кэтрин!

— Мистер Беннетт, — откликнулась Мэри Кэтрин, сдувая светлую прядь волос с лица и ставя противень на плиту. — А где дети? Я брожу по квартире, как Белоснежка, — кругом маленькие кроватки и ни души.

— Гномы в школе, — ответил я.

Мэри Кэтрин скептически взглянула на меня, прямо как сестра Шила за пять минут до этого.

— Когда они уходят? — спросила она.

— Около восьми. — Я не мог оторвать взгляд от дымящихся кексов на плите.

— Тогда я буду приходить в семь, мистер Беннетт. А не в девять. Иначе зачем мне спускаться сюда, если вся работа уже сделана?

— Прошу прощения. И меня зовут Майк, помните? А вот эти…

— Только после завтрака. Вам как яйца поджарить, Майк?

После завтрака? Я думал, это и есть завтрак. Может быть, эти самые au pair — не такая уж плохая идея?

— С жидким желтком.

— С беконом или сосиской?

«Совсем неплохая идея», — подумал я, улыбаясь и качая головой.

Но не успел я как следует обрадоваться своей удаче, как завибрировал телефон. Я посмотрел на экран — босс. Я закрыл глаза и попробовал силой мысли стереть этот номер с экрана. Телепатия не помогла — телефон снова забился в руке, как свежепойманная форель.

Жаль, что это не форель.

Я бы бросил ее обратно в воду.


17


Я снова покачал головой, открыл телефон и поднес к уху.

Звонок домой от босса в мой выходной день мог значить только одно.

Экспресс-доставку дерьмовых новостей лично в руки.

— Беннетт.

— Слава Богу! — воскликнул Гарри Грисом, следователь в чине лейтенанта, начальник отдела по расследованию убийств Манхэттенского северного отделения. Скажите, что вы — эксперт элитного отдела Манхэттенского северного, и на любой полицейской вечеринке вам с радостью пожмут руку. Впрочем, в тот момент я обменял бы все эти рукопожатия на парочку жареных яиц. И пухлый, сочный голубичный кекс. — Слышал, что творится? — спросил босс.

— Где? Что? — Я сразу заподозрил худшее. Видимо, в голосе прозвучала паника — Мэри Кэтрин оторвалась от мытья посуды и обернулась ко мне. После одиннадцатого сентября для многих ньюйоркцев — полицейских, пожарных и особенно службы по чрезвычайным ситуациям — следующий теракт был лишь вопросом времени. — Что, черт возьми? Что творится?

— Тише, Майк. Взрывов не было. По крайней мере пока. Все, что я знаю, — в церкви Святого Патрика около десяти минут назад началась стрельба. Сейчас там должны отпевать первую леди Кэролайн, так что новости тревожные.

Меня как будто лягнули в живот. Выстрелы на похоронах государственного лица? В Святом Патрике? Только что? Утром?

— Террористы? — спросил я. — Откуда они?

— Пока неизвестно. На месте начальник Манхэттенского южного, и он просит прислать тебя как можно скорее.

В каком, интересно, качестве? До того как перейти в убойный отдел, я был в команде переговорщиков отдела по спасению заложников.

Неужели мало мне нервотрепки из-за несчастья в семье?

Ну что ж, дождь льет — подставляй ведра. Со мной так всю жизнь. Я-то надеялся, что это какая-нибудь заурядная перестрелка с баррикадами. Или, может, командир Южного хотел поручить мне обычное одиночное убийство. Баррикады и убийства — еще куда ни шло. Но вот от всяких «орудий массового уничтожения» у меня волосы становились дыбом.

— Я нужен ему для переговоров? Или там кого-то убили? Помоги мне, Гарри.

— На меня так орали, что я не успел спросить, — ответил босс. — Вряд ли это скандал из-за того, что у них закончились служки. Тащи туда свою задницу и разузнай все, что сможешь. Потом расскажи мне, что там случилось.

— Еду, — сказал я и дал отбой.

В спальне я натянул джинсы, толстовку и куртку с полицейской символикой. Мою убойную куртку.

Умылся холодной водой и достал табельный «глок» из сейфа в шкафу.

Мэри Кэтрин ждала меня в коридоре с термосом кофе и пакетом кексов. Даже сквозь адреналин и вихрь мыслей я отметил, что Сокки, ненавидевший всех, кроме Мэйв, Крисси и Шоны, терся усами о ее щиколотки. А я-то думал, что она не справится!

Я пытался найти слова, чтобы поблагодарить ее и отдать распоряжения по хозяйству, но она просто открыла дверь и сказала:

— Беги, Майк.


Часть вторая

Грешники


18


Я аж присвистнул, когда подъехал на служебной «импале» к баррикаде на пересечении Пятой авеню и Пятьдесят второй улицы. Столько копов не собиралось у церкви со Дня святого Патрика.

Только теперь вместо трилистников и веселых беретов с помпончиками на них были черные стальные шлемы и автоматы, а вместо улыбок меня окружали убийственно суровые лица.

Я показал значок сержанту у заграждения. Она отправила меня к мобильному штабу, который расположился в белом длинном автобусе, стоявшем напротив собора, и велела припарковаться за грузовиками санитарно-гигиенической службы, перекрывавшими Пятую рядом с баррикадой на Пятьдесят первой улице.

«Две баррикады», — подумал я. Передвижные штабы. Это точно не одиночное убийство. Затевалось настоящее дело.

Когда я выбирался из машины, раздался звук, похожий на рокот отбойного молотка, — из-за Рокфеллеровского центра вылетел полицейский вертолет и завис низко над собором. Пыль, кофейные стаканчики и газетные страницы поднялись в вихре от винтов; из двери вертолета высунулся снайпер, осматривая витражи и каменные шпили собора через прицел винтовки.

Засмотревшись на вертолет, я чуть не сбил с ног скандально знаменитого радиоведущего, каким-то чудом просочившегося за внутреннюю баррикаду.

— Что еще учудили эти чертовы святоши? — проворчал он, когда я проходил мимо.

Я пробрался между радиаторными решетками грузовиков и остановился, не веря своим глазам. Шестеро бойцов службы по чрезвычайным ситуациям, пригнувшись, перебежали через улицу и прижались бронированными спинами к черному лимузину-катафалку, стоявшему у тротуара.

Неужели это все происходит на похоронах Кэролайн Хопкинс?


19


Росту в нем было не больше метра семидесяти, но сломанный нос и особая манера жестко смотреть прямо в глаза решительно всем, кроме, может быть, собственной матушки, придавали ирландцу Уиллу Мэтьюсу самый воинственный вид среди полицейских всего департамента. Когда я разыскал его у штаба, он выглядел так, будто только что прошел через четырнадцать с половиной раундов кулачного боя.

— Рад, что ты смог приехать, Беннетт, — сказал он.

— Да ладно… — ответил я. — Только елки я пока что не заметил.

Вместо того чтобы поржать над шуткой, Мэтьюс глянул на меня так, будто хотел огреть дубинкой. А ведь я всего-то хотел немного разрядить атмосферу.

— Не ломай комедию, Беннетт, я не в духе, — сказал он. — Мэр, бывший президент, несколько звезд кино, эстрады и спорта… Кто еще?! Юджина Хамфри и еще около трех тысяч особо важных гостей сейчас держат в заложниках десять — а может, и больше — вооруженных людей в масках. Сечешь расклад?

Было сложно удержать в голове то, что обрушил на меня Уилл Мэтьюс. Мэр и бывший президент — уже довольно круто, но остальные?..

Командир отделения дождался, пока я подниму нижнюю челюсть с тротуара, и продолжил излагать, свирепо буравя меня взглядом:

— Мы не знаем, террористы это или нет. Наши коллеги, которых только что выпустили из церкви, докладывают, что как минимум главный похититель — не араб. Он разговаривал с заложниками, и, я цитирую, «у него белый голос», конец цитаты.

Люди в масках захватили в плен тридцать одного полицейского, двадцать с лишним федеральных агентов, включая личную охрану бывшего президента, без помощи огнестрельного оружия. Слезоточивый газ, резиновые пули и «тазеры».

Еще: двадцать минут назад они открыли выход на Пятидесятую улицу и спустили с лестницы всех копов и охранников. Кое-кто сломал нос, кому-то подбили глаз, но их с тем же успехом могли перестрелять. Так что, полагаю, нам стоит поблагодарить этих уродов за благородство.

Я тщетно пытался скрыть шок и растерянность. Не получалось. Вокруг церкви наверняка было немерено охраны, и всех взяли в заложники? Без единой настоящей пушки?

— Чем могу помочь? — спросил я.

— Прекрасный вопрос. Нед Мэйсон, наш главный переговорщик, уже летит сюда. Но он живет на севере штата, в округе Оринж или еще какой-то дыре. Кажется, в Ньюбурге. Знаю, ты больше не работаешь в отделе спасения заложников, но ты — лучший вариант на тот случай, если эти ублюдки позвонят до того, как Мэйсон сюда доберется.

Кроме того, если я все правильно помню, у тебя за плечами не один час эфирного времени. Так что ты мне понадобишься для усмирения стаи щелкоперов, которые скоро слетятся на лакомый кусок. Стив Рено — ответственный за тактику. Поговори с ним, когда он спустится вон с той птички, ладно? Сиди ровно. Думай, что сказать прессе.

Я последовал приказу, сел ровно и принялся разглядывать огромный, величественный собор, пытаясь прикинуть, кто мог устроить этот захват, как вдруг со стороны баррикады на Пятидесятой донесся шум. Там что-то происходило.

Я потянулся за пистолетом, но в ту же секунду из-за баррикады выскочили голый по пояс блондин и рыжая баба. Какого черта?! Они пронеслись по пустынной Пятой и взбежали по ступеням собора, где их и сбили с ног трое спецназовцев.

С бабы слетел парик, обнажив коротко стриженную голову. Блондин не переставая ухмылялся; я заметил, что парень под кайфом — зрачки у него были по полтиннику.

— Одна любовь! Транссексуальная любовь! — орал он, пока копы тащили его и брыкавшегося трансвестита мимо толпы журналистов на Пятьдесят первой.

Я перевел дух. Ничего страшного. Никаких шахидов. Просто очередное представление большого театра абсурда, главный спонсор — Нью-Йорк.

Стоявший рядом командир Уилл Мэтьюс смотрел на происходящее с открытым ртом. Я сунул «глок» обратно в кобуру; командир снял шляпу и поскреб в затылке.

— У тебя не будет сигареты? — спросил он.

Я покачал головой:

— Не курю.

— Я тоже. Но в данный момент показалось, что вот-вот начну.


20


Через десять минут в своем фирменном стиле прибыло ФБР.

Через баррикаду на Сорок девятой проехали четыре «шеви-сабурбан», и из них выскочил вооруженный до зубов отряд спецназа. Высокие, стремительные и грациозные парни напоминали команду профессиональных атлетов. Мне стало интересно, не служат ли они в знаменитом федеральном отряде спасения заложников. При текущем положении дел он пришелся бы как нельзя кстати.

Мужчина средних лет с черными, под цвет костюма, волосами подошел к нам и пожал мне руку.

— Майк Беннетт? — дружелюбно спросил он. — Пол Мартелли, отдел кризисных переговоров. Нас прислали из двадцать шестого федерального вам на подмогу.

За кризисным отделом было последнее слово в переговорах. Мартелли, его глава, был широко известен в кругах специалистов. Книга, которую он написал, стала в своем роде Библией для переговорщиков.

Обычно в присутствии федералов я начинаю дергаться, но тогда, признаюсь, почувствовал облегчение. За три года в отделе по спасению заложников на мою долю выпало несколько удач, но в такую переделку я еще не попадал. Особенно учитывая общую взвинченность из-за Мэйв и детей. Положение, что и говорить, было исключительно важное и сложное, поэтому я был рад любой помощи.

— Вижу, связь и общение с прессой вы уже наладили, — заметил Мартелли, буднично оглядывая штаб и баррикады. — Майк, кто главный переговорщик?

Даже говоря о самых обычных вещах, Мартелли излучал спокойную уверенность, которая передавалась и остальным. Неудивительно, что ему доверили такой высокий пост.

— Пока что я. Прикрываю тылы, пока наш спец не прибыл. Потом буду вторым. Лейтенант службы по чрезвычайным ситуациям Стив Рено — ответственный за тактику. За нашим командиром Уиллом Мэтьюсом — последнее слово.

В кризисной ситуации важна строгая субординация. Переговорщик не должен принимать решения. Перед тем как ответить на требования захватчиков, он должен спросить разрешения у старших по званию. Это помогает выиграть время и к тому же позволяет наладить более тесный контакт с захватчиками. Кроме того, кто-то должен решать — продолжать переговоры или идти в наступление. Переговорщики всегда предпочитают говорить. А спецназу только дай пострелять.

— Главное сейчас — терпение, — сказал Мартелли, непринужденно улыбаясь. — Нужно выиграть время, чтобы подготовиться. Дать спецназу собрать сведения для операции. А тем, кто внутри, — немного успокоиться. Время снимает напряжение.

Кажется, эти слова я читал в какой-то книге… Ах да — в книге самого Мартелли.


21


Мы оба обернулись на звук мотора. Через кордон на Сорок девятой на пыльном черном «Сузуки-750» пролетел полицейский в расстегнутой куртке.

— Был контакт? — вместо приветствия рявкнул Нед Мэйсон, спрыгивая с мотоцикла.

Я уже сталкивался с Мэйсоном во время работы в команде переговорщиков. Энергичный рыжеватый, он, помимо прочего, был троеборцем и вел исключительно здоровый образ жизни. Многие считали его заносчивым и неприятным типом, но лично мне казалось, что он просто принадлежит к тому редкому виду легавых, которые за счет своей педантичности и силы воли достигают гораздо больших успехов в одиночку, чем в команде.

— Пока нет, — ответил я.

Я начал вводить его в курс дела, но тут сержант-связист высунулся из автобуса, размахивая мобильником.

— Это они! — кричал он.

Все, включая командира Уилла Мэтьюса, влетели в автобус.

— Записывай все, что я скажу, — бросил мне Мэйсон. — До последнего слова.

Судя по бесцеремонной манере, он не изменился ни на йоту.

— Вызов поступил из девять-один-один. Мы перенаправили его сюда, — сказал техник, протягивая нам телефон. — Кто будет говорить?

Мэйсон вырвал телефон у него из рук, а мы с Мартелли и Мэтьюсом надели наушники, чтобы следить за разговором.

— Кто бы ты ни был! — проговорил Мэйсон в трубку. — Слушай внимательно! Слушай меня!

В голосе Мэйсона чувствовалась сила. Он говорил твердо и очень серьезно.

— Я представляю армию Соединенных Штатов. То, что вы сделали, переходит всякие границы, и переговоры здесь неуместны. Президент уже подписал исполнительный приказ, согласно которому все обычные каналы связи отключены. Если в течение пяти минут, начиная с этой секунды, вы не отпустите заложников, вас убьют. Единственное, что я могу обещать, — если вы прямо сейчас сложите оружие и отпустите всех заложников, вас оставят в живых. Сейчас ваша единственная возможность ответить. Скажите мне: вы хотите, чтобы эти пять минут стали последними в вашей жизни?

Я знал, что это был очень рискованный шаг. Он применил сомнительную стратегию, разработанную разведкой для использования в патовых ситуациях с единственной целью: заставить преступников обделаться. Мэйсон только что поставил все на первом круге в покере. Если бы напряжение превратилось в вакуум, то заявление Мэйсона рвануло бы, как «Дэйзи каттер».[4 - «Дэйзи каттер» — мощная авиационная бомба.]

После короткой паузы у нас в наушниках прозвучал не менее жесткий ответ:

— Если этот осел не испарится в течение пяти секунд, бывший президент отправится на тот свет к своей женушке. Пять…

Мне стало почти жаль Мэйсона, когда я увидел, как изменилось его лицо. Да, он блефовал, и блеф стоил ему всех фишек. К тому же, кажется, у него не было запасного плана.

— Четыре, — раздалось на том конце провода.

Командир Уилл Мэтьюс выступил вперед.

— Мэйсон! — сказал он.

— Три.

Мэйсон сжимал трубку в руках. Казалось, из него вышибли дух.

Остальные тоже не знали, что делать.

— Две.

Я когда-то был неплохим переговорщиком, но это было три года назад, и сейчас был не лучший момент снова прыгать в этот омут без подготовки.

Но Неда Мэйсона только что подбили и потопили, и нравилось мне это или нет, готов я был или нет, но, как заместитель переговорщика, я должен был вступить в игру.

— Одна.

Я пересек автобус и взял телефон из рук Мэйсона.


22


— Алло, — сказал я спокойно. — Меня зовут Майк. Извините за накладку — тот, кто сейчас с вами говорил, не имел права этого делать. Не обращайте внимания на то, что он сказал. Переговоры веду я. Мы не собираемся нападать на собор. На самом деле мы не хотим, чтобы кто-то пострадал. Еще раз приношу извинения за то, что сейчас случилось. С кем я говорю? Назовите свое имя, пожалуйста.

— Учитывая то, что вы пляшете у меня на веревочках, как джеки-попрыгунчики… Почему бы тебе не звать меня Джеком? — ответил голос.

— Хорошо, Джек, — произнес я. — Спасибо, что согласился продолжить разговор.

— Но проблемо, — сказал Джек. — Майк, сделай одолжение. Передай этому долбанутому солдату удачи, который сейчас со мной говорил, что он должен учесть одну вещь перед тем, как начнет свою операцию. Каждое окно и дверь, каждый сантиметр стен и пола в этом зале простреливаются лазерным детонатором, подключенным к здоровому комку «си-четыре». Лучше вам сюда не ломиться.

Даже так: пусть он проследит, чтобы в радиусе пяти километров от Святого Патрика даже голубь не смел капнуть, иначе весь квартал взлетит к Божьей Матери и Сыну ее, да святится имя Его. Кстати, на вашем месте я бы убрал вертолетик с нашей крыши. Вот прямо сейчас.

Я нашел глазами Уилла Мэтьюса и махнул в сторону вертолета. Он бросил слово одному из полицейских, зашуршала рация, и через пару секунд звук винтов начал удаляться.

— О'кей, Джек. Я попросил босса отозвать вертолет. А теперь скажи мне, внутри все в порядке? Я знаю, там есть пожилые люди, которым может понадобиться медицинская помощь. Мы знаем, что в церкви стреляли. Никто не ранен?

— Пока нет, — ответил Джек.

Я решил пропустить провокацию мимо ушей. Установив более прочную связь, я смогу свести угрозы на нет, перевести разговор в разумное и спокойное русло.

— Вам нужна еда, вода, что-нибудь еще?

— У нас все в норме, — ответил Джек. — Пока что я просто хочу сообщить вам пару фактов, которые вы обдумаете на досуге. Первый: вы дадите нам то, что нам нужно; второй: вы позволите нам спокойно уйти. Повтори, Майк.

— Мы дадим вам то, что вам нужно, и позволим вам спокойно уйти, — без запинки повторил я. Важно как можно быстрее установить доверительные отношения, пока у нас не появилось преимущество. Он должен поверить, что мы согласны на любые условия.

— Умничка, — сказал Джек. — Я знаю, что оттуда, где ты сидишь, трудно все рассчитать. Трудно даже поверить. Поэтому я решил сразу прояснить картину. Видишь ли, все будет именно так, как я сказал. Конечно, вы будете сопротивляться. Можете хоть на дерьмо изойти. Только в итоге мы получим то, что нам нужно, и спокойно сделаем ноги.

— Моя работа — устроить все так, чтобы никто не пострадал. Включая тебя, Джек. Ты должен мне верить.

— Ой, Майк, ты такой милый. Ах да, запомни одну вещь. Все уже закончилось, понял? Мы победили. До скорого!

И в телефоне воцарилась тишина.


23


— Что скажешь об этих ублюдках, Майк? — К Мэйсону внезапно вернулся дар речи.

Уже собираясь ответить, я заметил через окно автобуса движение у дверей собора.

— Погодите. Двери открываются. Двери открываются! Там что-то происходит.

Лихорадочный треск раций заметался, отскакивая от стен забитого людьми штаба, как резиновый мячик, который я купил одному из своих детей.

Сначала я мог рассмотреть только полумрак в соборе. Потом в дверях появился мужчина в порванной синей рубашке. Ступая на мощеную площадь, он жмурился от бледного дневного света.

Кто это? Что происходит?

— Он у меня на мушке, — раздался голос одного из снайперов за ограждением.

— Не стрелять! — крикнул в ответ Уилл Мэтьюс.

За мужчиной ковыляла на сломанных каблуках женщина.

— Что это за… — сказал Уилл Мэтьюс, когда тонкий ручеек превратился в настоящий поток людей, хлынувший вниз по ступеням собора.

Сотни, а может, и тысячи людей внезапно заполонили Пятую авеню.

Неужели похитители отпустили всех? Остальные полицейские, казалось, были сбиты с толку не меньше меня.

Мы молча смотрели во все глаза на толпу прихожан, спускавшихся по ступеням. Невероятная групповая сцена. Спецназовцы немедленно взяли пострадавших под свою опеку, направляя их к южной баррикаде на Сорок девятой улице.

— Всех детективов немедленно сюда. Отдел ограблений, специальный корпус, всех! Установить личности освобожденных заложников и допросить всех до единого! — кричал Уилл Мэтьюс своему помощнику.

Двери собора медленно закрылись. Что теперь?

Мартелли похлопал меня по спине.

— Прекрасная работа, Майк, — сказал он. — Это были классические переговоры. Ты только что спас тысячи жизней.

Было приятно получить от него похвалу, но мне казалось, что освобождение заложников вряд ли было связано со мной.

Может быть, дерзкая тактика Мэйсона все-таки сработала. Или у захватчиков сдали нервы.

Происходящее не лезло ни в какие ворота.

— Неужели все закончилось? — спросил Уилл Мэтьюс. — Как же так?

Внезапно раздавшийся звонок заставил нас вздрогнуть. Звонил телефон, который я по-прежнему держал в руке.

— Думаю, все только начинается, — сказал я.


24


— Майк! — сказал Джек. — Как оно там, кореш? Наши клиенты нормально добрались? Надеюсь, никого не затоптали в давке?

— Нет, Джек, — ответил я. — Все в норме. Спасибо, что поступил разумно.

— Я стараюсь, Майк. Прямо из всех сил. Но хочу сразу устранить возможные недоразумения… Теперь, когда мелкая рыбешка вернулась в воду, мне бы хотелось поговорить о китах, которые все еще сидят внутри.

Я выглянул из окна и изучил толпу потерпевших. Боже правый! Он не врал. Где бывший президент Хопкинс? Мэр Нью-Йорка? Юджина Хамфри? Видные общественные и государственные деятели действительно были в соборе. Сколько?!

— Чтобы облегчить вам расчеты: у нас осталось тридцать четыре заложника, — сказал Джек. Он как будто читал мои мысли. — Звезды, конечно, пара воротил, пара политиков. Дай мне номер факса, и я пришлю список. Вместе с нашими требованиями. А дальше все будет либо очень просто, либо наоборот — это зависит от вас, Майк.

Я понял, что сейчас он расскажет нам, зачем затеял захват собора. Потрясающее похищение! Самое удивительное в истории, остальным до него далеко.

— Все фишки у нас, Майк. Пока никто не пострадал. Но если вы примете это дело слишком близко к сердцу и попробуете пролезть сюда, чтобы убрать нас, мы устроим такую кровавую баню, какой эта страна еще не видела. Ведь все, что осталось у миллионов наших телепузиков, — это знаменитости. Единственный экспортный продукт. Кинозвезды и поп-звездочки, да? Дайте нам то, что мы потребуем, и эта отвратительная сцена останется в прошлом. Признайте. Вас обставили.

Невероятно, но я почувствовал облегчение. Любой преступник — чудовище, особенно тот, кто захватывает заложников. Но в конце концов мы имели дело не с террористами — безмозглыми машинами, готовыми убивать направо и налево. С людьми, которые хотят жить, можно торговаться.

— Нам хочется разрешить эту ситуацию не меньше, чем тебе, Джек.

— Приятно слышать, Майк. Прямо музыка для моих ушей. Потому что я предлагаю вам и этим толстосумам возможность выбраться из задницы старым добрым американским способом. Вы купите билет на выход.


25


Джек положил трубку сразу же, как только я дал ему номер факса, переданный мне связистом. Пол Мартелли снял наушники, пересек комнату и сел рядом со мной.

— Ты отлично справляешься, Майк. Главное — холодный разум.

— Что ты думаешь об этом парне, Пол? — спросил я. — Первое мнение, что угодно.

— Что ж, прежде всего он не сумасшедший, — начал рассуждать Мартелли. — Говорит уверенно. Посмотри на ситуацию с его точки зрения. Собор сейчас окружает полиция трех штатов, а Джек корчит из себя умника, шуточки шутит. Я чувствую, что у него есть козырь, о котором мы еще не догадались. Какой — я и сам не могу сказать, даже приблизительно. Что известно этому Джеку?

Я кивнул. У меня было то же самое чувство, только я не мог подобрать слова. И тоже не догадывался, что известно Джеку.

— Мы имеем дело с жестоким профессиональным преступником, — продолжал Мартелли. — Судя по некоторым словечкам, он знаком с военными тактиками.

— То, что он сказал насчет взрывчатки на окнах и дверях… Как думаешь, это блеф?

— Учитывая то, как он себя ведет, я бы сказал — нет, лучше принять эту угрозу всерьез. То есть если мы попытаемся ворваться в здание, оно взлетит на воздух.

Я поискал глазами Неда Мэйсона. Он забился в самый дальний угол комнаты. Эхо его поражения еще не затихло, и он, казалось, пытался слиться со стенами.

— Нед, скажи мне! — обратился я к нему. — Как по-твоему, почему они отпустили всех этих людей, если их можно было оставить внутри? Ты видишь в этом какой-нибудь смысл?

Мэйсон поднял глаза, как будто удивленный, что с ним все еще кто-то разговаривает.

— Ну, давай посмотрим, — сказал он, поднимаясь и присоединяясь к нашему кружку. — Прежде всего обеспечение. Если им не нужны лишние заложники, зачем держать их в соборе? Если кого-то в суматохе ранят или ему просто станет плохо, вину свалят на них. К тому же люди могут взбунтоваться. Разогнать толпу — одно дело. А попробуйте-ка удержать тысячу заложников под контролем. Да, все указывает именно на это. Ведь они сразу пнули оттуда наших сотрудников, потому что те могли начать перестрелку.

Мартелли кивнул:

— Они могли отпустить прихожан и ради того, чтобы порисоваться перед камерами. Знаете, отпустить обычных людей. Захватить богатых. Эдакие робин гуды… играют на толпу.

— Получается, ублюдки все продумали, да? — сказал Мэйсон. — Расположение — Мидтаун, Манхэттен. А как они разобрались с охраной — наверное, несколько месяцев все рассчитывали. А может, и лет. Один мощный удар, накрывший всех разом…

Внезапно я так шарахнул кулаком по столу, что подпрыгнули кофейные стаканчики. Вот оно. Вот что не давало мне покоя. Я не верил себе. От открывшейся истины у меня по спине пробежал холодок.

— Захват тщательно спланирован, правильно? Они не упустили ни одной детали. Но как можно спланировать похороны государственного масштаба без покойника? Получается, они убили Кэролайн Хопкинс.


26


Глядя на Пятую авеню сквозь хрустальную паутину гигантской снежинки на витрине пятого этажа торгового центра «Сакс», Чистоплюй посмеивался над тем, что творилось на улице.

«Ты смотри, как суетятся эти маленькие недоумки, — думал он. — Заменить тупое рождественское ля-ля-ля на старое пианино — и получится чисто серия из немого фильма „Полицейские“. Боже, как хорошо».

Чистоплюй прикрыл улыбку подрагивающей ладонью. Надо смотреть правде в глаза. Ради этого он и жил.

Чистоплюй прокрутил в голове свои давние жестокие фантазии. Самой любимой была та, где он стоял в здании Центрального вокзала в час пик. Внезапно он выхватывал из-за пазухи… когда самурайский меч, когда бензопилу. А еще лучше — огнемет. И тогда начинались страх и трепет.

Однако, глядя на «ответственных лиц» и «экспертов по кризисным ситуациям», со всех ног бегущих по улице, он понял, что действительность куда лучше фантазий.

Сейчас у него была настоящая власть над живыми людьми.

Внезапно музыкальные трели в надушенном воздухе торгового центра замолкли. Ну, что еще?

— Уважаемые посетители, по просьбе полиции наш центр закрывается. Просим вас сохранять спокойствие и пройти к ближайшему выходу. Вам ничего не угрожает.

Чистоплюй снова не смог сдержать улыбку.

Вот какую песенку они запели.

Он довел свои темные фантазии до совершенства, не так ли? Подчинил их себе, заставил работать в свою пользу.

Настоящий маэстро.

Чистоплюй вытащил из кармана влажную салфетку. Когда он вскрывал упаковку, руки все еще тряслись, но, закончив обтирать лицо, он снова стал спокоен, как скала.

А потом он позвонил домой жене и детям: «Я в порядке, Хелен. Мне ничего не угрожает».


27


Стивен Хопкинс сидел в одиночестве в маленькой капелле за главным алтарем, уткнувшись лицом в ладони. Он почти радовался тому, что Кэролайн не видела, чем обернулись ее похороны. У жены была добрая душа, и все эти ужасы глубоко ранили бы ее, а это недопустимо.

На скамьях вокруг него сидели около тридцати заложников. Многих он знал в лицо, большинство из них были довольно знамениты — Кэролайн вместе с ними занималась благотворительностью, и общими усилиями им удалось сделать немало добрых дел.

Он взглянул на трех бандитов в масках, стоявших у входа в капеллу. Негодяи постоянно были начеку. Ему часто приходилось общаться с солдатами; у этих троих была явно военная выправка. Неужели это солдаты? Бывшие рядовые?

Значит, их захватили по политическим причинам. Когда заваруха только началась, он подумал, что в деле замешаны ближневосточные террористы, но эти парни точно были американцы. Так какого черта им было нужно? Как они могли пойти на такое? Неужели не боятся смерти?

Низкорослый крепыш вышел в центральный проход и театрально прочистил горло.

— Всем привет. Меня зовут Джек. А вот этого недоброго верзилу можете звать Малышом Джонни. Приносим свои искренние извинения за то, что задержали вас. Если кому-нибудь нужно в туалет, поднимите руку, и вас проводят. У нас есть еда и вода — опять же вам стоит только поднять руку. Если вы устали, можете прилечь на скамью или на пол. Если вы согласитесь сотрудничать, все будет хорошо. В противном случае последствия будут очень неприятны. Выбор за вами.

Да кто он такой, этот мелкий ублюдок, чтобы читать им нотации, как провинившимся школьникам? Стивен Хопкинс вскочил на ноги вместе с мэром Нью-Йорка. Мэр немедленно сел на место.

— Что это все значит? — гневно спросил бывший президент. — Чего вам от нас надо? Почему вы оскорбляете память моей жены?

— Господин президент, — с улыбкой ответил похититель, направляясь к нему, — сбавьте тон. Я из кожи вон лезу, чтобы соблюсти правила приличия. И настоятельно рекомендую вам поступать так же.

Стивен Хопкинс сжал спинку скамьи так, что побелели костяшки. С ним никто не смел так разговаривать. Давно, очень давно не слышал он подобного обращения.

— О, прошу прощения, — сказал он. — Вы хотите приличий? Тогда не соблаговолит ли джентльмен в лыжной маске открыть высокому собранию, зачем нас взяли в заложники?

Со скамей раздались нервные смешки; несколько заложников расправили плечи и подняли головы.

Бандит оглянулся. Он тоже засмеялся, а затем протянул руку и сгреб бывшего президента за белоснежную шевелюру.

— «Зачем, зачем, зачем?!» — шепотом передразнил он. — Это всегда было твоей слабостью, Стиви, мой мальчик. Тебе вечно нужно докопаться до причин.

— Сукин ты сын! — закричал Хопкинс, в основном от боли. Ему показалось, что бандит вот-вот выдерет ему все волосы. Маленький Джек был зверски силен.

— Ты назвал мою маму сукой? — обиделся Джек. — Может быть, тебе слишком долго лизали задницу? Ты явно забыл, каково это, когда ее надирают. Скажи мне еще одно слово, и я выпущу тебе кишки и заставлю сожрать их.

Джек вытащил бывшего президента в проход и наконец ослабил хватку. Хопкинс осел на пол.

Похититель глубоко вздохнул и с улыбкой оглядел остальных заложников.

— Видели? Вот такой у меня непростой характер, — сказал он. — Я нечаянно показал вам мою единственную слабость.

Немного поразмыслив, он ткнул большим пальцем в сторону бывшего президента.

— Знаешь что, господин президент? С тебя на сегодня достаточно. Иди-ка ты домой. Ты уволен! Вышвырните его из моей церкви.

Двое бандитов грубо подхватили бывшего президента под локти и быстро поволокли его через главный зал церкви к главному входу.

— По правде сказать, Хопкинс, — крикнул Джек вдогонку, — увидев тебя вблизи, я рад, что голосовал за Нейдера! Оба раза!


28


Тем временем Джон Руни, «кинокомик десятилетия», по оценке издания «Лос-Анджелес таймс», молился. Как бы он ни нагрешил в этой жизни, все-таки в детстве его крестили, и теперь Руни тихонько сидел на своей скамейке и беззвучно, истово возносил молитвы.

Что-то маленькое и острое ткнуло его в шею. Он оборвал молитву на полуслове и посмотрел вниз. На сиденье лежал маленький скомканный листок бумаги. Это что еще за новости?

Листок явно был вырван из молитвенника. Поверх нот чернели буквы:


РАЗВЕРНИ МЕНЯ.


Руни прикрыл бумажку ладонью, быстро оглянувшись на охранников. Здоровяк — Малыш Джонни, так, кажется? — сидел на алтаре, как на капоте машины, и зевал так отчаянно, что было видно пломбы на зубах.

Руни развернул листок.


РУНИ, Я СИЖУ ЗА ТОБОЙ. МЕДЛЕННО ПЕРЕДВИНЬСЯ В ЦЕНТР СКАМЬИ, НАДО ПОГОВОРИТЬ. ТОЛЬКО НЕ ЗАСВЕТИСЬ, УБЛЮДОК НА АЛТАРЕ НЕ ДОЛЖЕН НИЧЕГО ЗАПОДОЗРИТЬ!

    
ЧАРЛИ КОНЛАН


Руни сунул записку в карман — до поры, пока не удастся от нее избавиться. Следующие несколько минут он потихоньку скользил по полированному ясеневому сиденью к центру скамьи.

На полпути он услышал скрипучий шепот:

— Господи, Джон! Я сказал «медленно», а не «со скоростью улитки».

— Извини, — шепнул Джон в ответ.

— Видел, что они сделали с Хопкинсом?

Руни угрюмо кивнул.

— Как думаешь, что им нужно от остальных? — спросил он.

— Ничего хорошего, — ответил Конлан. — Это я тебе могу гарантировать. Больше всего меня пугает то, сколько вокруг церкви копов. Если бы не мы, этих сволочей уже расстреляли бы или посадили пожизненно.

— Ну а нам-то что делать?

— Драться. Тодд Сноу сидит за мной. Он говорит с Хавьером Брауном, толстосумом. С тобой нас будет четверо.

— Но что мы можем? — спросил Руни. — Ты видел, что они сделали с Хопкинсом, стоило ему тявкнуть.

— Пока что подождем. Терпение. Выберем момент. Вчетвером мы справимся с одним-двумя. Для начала. Джон, у нас может не быть выбора.


29


Радость репортера «Нью-Йорк таймс» Кэти Калвин от того, что ее выпустили из церкви, быстро сменилась раздражением: теперь ей пришлось стоять в очереди на допрос. Копы согнали потерпевших на пятачок возле «Сакса» на Пятой и не собирались никого отпускать, пока четыре следователя, сидевшие за раскладными столиками, не возьмут у всех показания.

Калвин впервые заметила антенны новостных фургонов, возвышавшиеся над толпой и бело-синими полицейскими машинами, как мачты пиратской армады.

Секундочку. А чего, собственно, ей жаловаться? Она была там, куда каждый стремился попасть. Внутри ограждения!

Калвин быстро оценила преимущества своего положения. Она была в соборе до, во время и после захвата. Она своими глазами видела осаду! Это был эксклюзивный материал.

Затем она приметила в очереди Кармеллу — бельевую супермодель. Не бог весть что, но для начала сойдет.

— Кармелла? Привет. Кэти Калвин, «Нью-Йорк таймс». Как ты себя чувствуешь? Где ты была, когда все это случилось? Что ты видела в соборе?

— Я была спьереди, немного слефа, — с чудовищным австрийским акцентом ответила двухметровая блондинка. — Бедную Каролин только-только проньесли мимо нас. Потом Эберхарда, моего охранника, ранили газом ф промьешность. Теперь я нигде не вишу Эберхарда. Я написала ему уше сто эсэмэсок, но он не отфечает. Фы его не фидели?

Кэти Калвин с любопытством разглядывала долговязую модель. «Может быть, у нее шок? Будем надеяться, что да».

— Э… нет, кажется, — ответила Кэти. — Говорят, отпустили не всех заложников. Ты знаешь что-нибудь об этом? Может, слышала что-нибудь?

— Ал-лё, — сказала блондинка. — Фы фидите где-нибудь Тшона Руни? Лору Уинстон? Эту маленькую шлюху Мерседес? Они фсе фнутри. И мэр тоше. У преступникоф софсем нет фкуса. Инашье зашьем они захфатили этих неудашьников и фыпустили менья?

«И прафда, зашьем?!» — подумала Кэти Калвин, кивая и осторожно пятясь подальше от модели. Эта дикая женщина была еще и недовольна тем, что ее отпустили. Ей непременно хотелось быть в VIP-зоне, даже если эту зону захватили террористы. Да уж, знаменитости — обычные люди. Такие же, как мы с вами.

В толпе зашикали, люди стали подниматься на цыпочки, вытягивая шеи. Калвин вместе со всеми обернулась к собору.

Из-за капота какого-то грузовика она разглядела верхнюю часть дверей, и они открывались. Что на этот раз? Она побежала вперед, локтями прокладывая себе путь к сенсации.

А потом, уже второй или третий раз за день, репортер «Таймс» не поверила собственным глазам.

— Боже мой, — прошептала она.


30


Я все еще обсуждал стратегию переговоров с Мартелли и Мэйсоном, когда ворота собора снова открылись.

Увидев, кто выходит из ворот, я почувствовал, как мне на спину опрокинулось ведро льда.

Господи Иисусе. Что они еще затеяли?

Ошарашенный Стивен Хопкинс вышел, шатаясь, на мощеную площадь, и двери мгновенно закрылись за ним. Так его отпустили? Но зачем?

Еще один непредвиденный ход, подумал я, чувствуя тошноту. Здорово, конечно, что преступники отпустили бывшего президента, но их поступки были совершенно бессистемны, их невозможно было предугадать. Может, в этом и состоял их план? Мне с трудом в это верилось.

Толпа полицейских и гражданских за баррикадами разразилась ликующими воплями.

— Живо к нему, — скомандовал Мэтьюс. — Уведите президента. Повторяю. Уведите его оттуда немедленно!

Не успел он закрыть рот, как шестеро полицейских подбежали к бывшему президенту, чуть не затоптав его, и увели за грузовики на Пятидесятой.

Я стоял, уставившись через окно на громаду собора. Суровые готические своды, бледные гранитные стены, темные витражи… А теперь вот Стивена Хопкинса отпустили.

Как мне справиться с этим делом? Я снова подумал о Мэйв и детях. Обычно я не ищу оправданий, но неужели мне не хватало неприятностей? На кой мне еще и этот стресс?

Рука Пола Мартелли легла мне на плечо.

— Ты отлично справляешься, Майк, — сказал он, как будто прочитав мои мысли. — Запомни: не мы заварили всю эту кашу. За нее должны отвечать подонки, засевшие в соборе.

— Слышали, как спецслужбы охотились на зайца? — внезапно подал из своего угла голос Нед Мэйсон.

Я глянул на него. Кажется, пришла пора анекдотов.

— Нет, — вежливо ответил я.

— Ну, сначала в лес пошли цэрэушники, — начал Мэйсон. — Возвращаются, говорят: «Агентура показала, что зайца в лесу нет, и леса по факту тоже нет». Потом послали Факультет безмозглых раздолбаев — через пять минут весь лес в огне, а они докладывают, что заяц, оказывается, был профессиональным пиротехником и они видели у него в лапах зажигалку «Зиппо». Знаешь, что случилось, когда в лес заслали нью-йоркских легавых?

— Нет, но ты, наверное, мне расскажешь, — ответил я, пытаясь выдавить из себя улыбку.

А Мэйсон все говорил. Надо сказать, он меня по-настоящему пугал.

— Два детектива заходят в лес, через пять минут возвращаются и волокут за собой медведя в наручниках и с огромным фингалом. А медведь орет: «Ладно, ладно! Заяц я! Заяц!»

Я закатил глаза. Мартелли в упор посмотрел на Мэйсона.

— Это не плохой анекдот, — сказал он. — Это чудовищный анекдот.


31


Юджина Хамфри сидела молча и неподвижно, глядя на мерцающие лампады перед алтарем. Весь последний час она пыталась осмыслить происходящее, почувствовать хоть сколько-нибудь стоящую надежду на будущее.

Ведущая лос-анджелесского ток-шоу знала: первое, что нужно сделать в любой стрессовой ситуации, — справиться с собственными эмоциями. Она сразу обратила внимание на вереницу лампад у южной стены капеллы. Крошечные белые огоньки за золотисто-красным стеклом ободряли и утешали ее.

«Я смогу через это пройти», — думала она. Вокруг церкви сейчас должно быть полно спасателей. И журналистов. Событие такого масштаба должно разрешиться по-хорошему, потому что иначе быть не может.

Юджина проглотила комок в горле и глубоко вздохнула.

Все разрешится.

Впервые войдя в собор, она подумала, что высокие каменные стены слишком холодны, слишком строги. Но через несколько мгновений, глядя на свечи и чувствуя глубокую тишину святого места, она поняла, что в нем есть духовная теплота — такая же, как в баптистской церкви в Западной Виргинии, куда мама водила ее по воскресеньям.

— Господи, — прошептала женщина рядом с ней. — Боже мой. Чем все это закончится?!

Женщину звали Лора Уинстон, она была основательницей одного из нью-йоркских модных изданий. Бедная Лора все еще дрожала. Ее хирургически подтянутое лицо побледнело, серо-голубые глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Юджина вспомнила, как однажды попыталась пригласить законодательницу мод на свое шоу. Она раздобыла личный номер Лоры и позвонила, чтобы обсудить идею передачи — советы самой модной женщины в мире о том, как одеться в рамках достатка среднего американца.

Она до сих пор помнила резкий, издевательский смех, раздавшийся на том конце провода. «Кто подсунул вам эту идею? — спросила тогда Уинстон. — Кальвин, не так ли? Так передайте Кальвину, что я рассмотрю Юджину, если он пойдет работать в „Гэи“!»

Но худшее было потом, когда три месяца спустя Уинстон и правда появилась в дневном ток-шоу в сюжете «От-кутюр для глубинки». Но это было шоу Опры, давней соперницы Юджины.

«А теперь бедняга совсем расклеилась», — подумала Юджина с состраданием.

Да, она здорово злилась на Лору, но это было тогда.

Юджина протянула руку.

Сейчас о прошлом стоит забыть.

Ее мягкая черная рука нашла бледную костлявую лапку модницы и сжала ее. Всклокоченная женщина подняла взгляд, и тогда Юджина обняла ее, глубоко и спокойно дыша.

— Ну-ну. Мы в церкви и в Его руках, — успокаивающе сказала Юджина. В ее голосе звучали вера и внутренняя сила. Она втайне гордилась собой.

Она и правда сможет через это пройти. Они все смогут. Как-нибудь, но смогут.

— Все будет хорошо. С тобой тоже, Лора. Все проходит, и это пройдет.

— Да. Но что, если нас всех убьют?


32


Лора Уинстон достала из кармана пиджака шикарный красный шелковый шарф и промокнула им слезы, без слов благодаря Юджину за проявленную доброту.

Внезапно у алтаря раздался шум. Кто-то встал с места!

Судя по копне светлых волос и мини-юбке, это была скандально известная поп-звезда Мерседес Фреер.

Мрамор зазвенел под ее пятнадцатисантиметровыми каблуками, когда она направилась к задней части капеллы. Один из бандитов немедленно заорал:

— Сидеть, сука!

— Можно мне с кем-нибудь поговорить, козел? Я хочу кое-что предложить твоему боссу, если ты, выродок, не возражаешь, — сказала дива. Грязные слова вылетали у нее изо рта и эхом разносились по церкви. — Дай мне поговорить с главным!

Лора и Юджина вытянули шеи, чтобы посмотреть спектакль вместе с остальными. Что задумала эта сумасшедшая девица?

Главный похититель не заставил себя долго ждать.

— Чего тебе? — спросил Джек. — Поговори со мной. В конце концов, я твой фанат. Чем могу служить?

Мерседес сорвала с ушей одну, затем вторую бриллиантовую серьгу и протянула их Джеку.

— Это «Картье», — сказала она театральным шепотом. — Я заплатила… ну, короче, они стоят четверть лимона. Сегодня вечером я выступаю у Лено. Запись начинается в шесть по Лос-Анджелесу, и я уже опаздываю. Понимаешь, о чем я? Я не политик и не святоша. Это студия подписала меня петь «Аве Марию» и все это дерьмо. Возьми. Они настоящие, и они твои. Если этого не хватит, я позвоню своему менеджеру. Что скажешь? Давай договоримся, золотце.

Юджина поморщилась, слушая, как белая девица пытается говорить на языке гетто. Она вспомнила, как, пригласив Мерседес на передачу год назад, прочитала в ее биографии, что певица выросла в насквозь белом Нью-Кейнене, штат Коннектикут. Сколько же надо было учиться ораторскому искусству, чтобы в этом голосе появился звук бедных кварталов? Куда катится этот несчастный мир?

Бандит взял серьги, как будто принимая выкуп. А потом швырнул их, одну за другой, прямо в лицо девушке.

— Как насчет того, — медленно отчеканил он, — чтобы твоя продажная задница села на место?

Мерседес помрачнела, а затем щелкнула пальцами у бандита перед носом.

— Какая задница? — прошипела она. — Ты знаешь, с кем разговариваешь, недомерок?

Джек выхватил из кармана газовый баллончик, сгреб певицу за волосы и опорожнил баллончик прямо ей в лицо. Казалось, оно сразу покрылось волдырями. Мерседес визжала, задыхаясь в струе перечного газа.

Когда она рухнула на колени, Джек спокойно протащил ее за волосы по мраморному полу к двери исповедальни у северной стены. Он открыл дверь, с усилием втолкнул девушку внутрь и запер замок.

— Горячая штучка для горячей сучки, — бросил он в сторону заложников, во все глаза уставившихся на него. — Кто-нибудь еще хочет обсудить свои планы на сегодня?

В наступившей тишине раздавалось только постукивание его ботинка по полу.

— Видимо, нет, — в конце концов заключил он. — Так, слушайте, детишки. Сейчас с каждым из вас у меня будет разговор с глазу на глаз, поэтому прошу всех выстроиться в очередь у первой двери справа за исповедальней. Живо!

Юджина покорно встала и развернулась, следуя за остальными. Выходя в проход, она услышала всхлипывания Мерседес в исповедальне.

Ей было почти жаль девушку, но стоило ли препираться с этими людьми? На что она надеялась? О чем думала? Наверное, Мерседес и правда рассчитывала, что ее отпустят, решила Юджина. Когда этой испорченной старлетке последний раз в чем-нибудь отказывали?

Стоя в очереди, Юджина решила, что из всех, кто был здесь, именно она должна поговорить с захватчиками. Ни у кого больше не было такого шанса на успех, как у нее. На беду или на удачу, но так оказывалось всегда.

Она снова взглянула на сияющие золотом ряды мерцающих лампад. Может, в этом и заключался смысл того, что сейчас она оказалась здесь, подумала Юджина.

Чтобы убедить их отпустить заложников.


33


Чарли Конлан ждал своей очереди на «разговор», стоя у исповедальных кабинок, занавешенных красными шторками.

Поведение бандитов казалось ему слишком наигранным — маски, сутаны, а теперь еще и исповедь. Казалось, будто похитители хотят, чтобы готическая атмосфера храма подыгрывала им, нагоняла на людей страх, не давала заложникам прийти в себя. В общем-то неглупая тактика.

Конлан знал, что рок-звезд вроде него принято считать мягкотелыми и прекраснодушными субчиками. Но в отличие от остальных у него за плечами был солидный багаж. То, чему его не научили детские годы в бедных кварталах Детройта, он с лихвой добрал, отсидев в «Ханой-Хилтоне»[5 - «Ханой-Хилтон» — вьетнамская тюрьма «Хоало», в которой во время войны держали американских солдат.] большую часть 1969 года.

Темная деревянная дверь наконец открылась, и Конлан собрал нервы в кулак. Женщина, которую собеседовали — Мэрилин Рубинштейн, — была не похожа на себя: мокрые от пота светлые волосы облепили череп, глаза остекленели, а на потрясенном лице застыло такое выражение, будто она столкнулась с чем-то невообразимо отвратительным.

Проходя мимо Конлана, она поймала его изумленный взгляд и прошептала:

— Делай все, что они скажут.

— Следующий, — раздался скучающий голос из-за двери. — К тебе обращаются, мустанг.

Конлан секунду помедлил в нерешительности, а затем прошел в комнату, и ему сразу стало ясно, что это не исповедальня, а комната охраны. Несколько складных стульев, стол посередине, кофейный автомат и несколько раций, стоявших на подзарядке на металлическом столе у стены.

У стола в центре комнаты сидел главарь бандитов, Джек. Он указал на металлический стул напротив:

— Мистер Конлан, прошу вас садиться. Кстати, я ваш большой поклонник.

Конлан сел.

— Спасибо.

На столе между ними лежали наручники в полиэтиленовом пакете и моток изоленты. Конлан смотрел на них, стараясь пересилить страх, поднимавшийся откуда-то из живота. «Не выдавай себя, Чарли. Держи все под замком».

Джек взял планшетку и щелкнул авторучкой.

— Итак, мистер Чарли Конлан, — сказал он. — Чтобы облегчить процесс, я сразу попрошу у вас список имен и телефонов людей, управляющих вашими финансами. Нам также очень пригодятся пин-коды и номера счетов, где хранятся ваши накопления, пароли и прочая подобная информация.

Глядя в глаза Джеку, Конлан заставил себя улыбнуться.

— То есть все вертится вокруг денег? — спросил он.

Похититель постучал ручкой по краю планшетки и нахмурился.

— У меня нет времени на болтовню, мистер Конлан, — ответил он. — Вы будете сотрудничать или нет? Даю вам последний шанс ответить.

Конлан решил подпортить им игру и посмотреть, на что они способны.

— Дайте немного подумать, — протянул он, потирая подбородок. — Э-э… м-м… А не пошли бы вы?..

Джек медленно вытянул наручники из пакета и поднялся. Он обошел Конлана и быстро, профессионально сковал ему руки за спиной.

Конлан сжал челюсти, ожидая первого удара. Он на всю жизнь запомнил, каково это, когда выдирают зубы щипцами, и надеялся, что этот ублюдок с наполеоновским комплексом запасся едой и терпением.

Но удара не последовало. Вместо него раздалось шуршание — бандит надел Конлану на голову пакет. Потом взвизгнула изолента, и шею певца охватило тугое кольцо, мгновенно прекратившее доступ воздуха. Чарли тут же вспотел. Полиэтилен облепил кожу, как грязь. Чарли панически глотнул воздух — и пластик захрустел во рту и ноздрях.

— Жарковато там, правда, дядя? — проговорил Джек ему на ухо сквозь пластик.

Конлан задыхался. Его легкие горели. «Боже мой, нет. Я не хочу умирать так».

Джек сел на место, зевнул и закинул ногу на ногу. Конлан бился в конвульсиях. Спустя, кажется, вечность Джек взглянул на часы.

— Не хотите подписаться на программу «Бабки за кислород»? — спросил он. — Все в ваших руках.

Конлан отчаянно закивал, хрустя пакетом.

Джек перегнулся через стол, и воздух, бесценный воздух хлынул в пакет, когда он пальцем проткнул в полиэтилене дырку.

— Чарли, Чарли, а я-то думал, что ты вырос на «Битлз», — сказал Джек, улыбаясь и барабаня пальцами по столу. — Ну же! Неужели ты не помнишь? «Лучшее в жизни достается бесплатно» — ничего не напоминает?

Конлан жадно, хрипло дышал, уткнувшись лбом в край стола. Джек придвинул к нему планшетку и положил сверху ручку.

Чарли Конлан взялся за ручку. Две мысли пульсировали у него в голове вперемешку со свежим воздухом: первая — о Боге, вторая — не совсем.

«Боже правый.

Нас всех поимели».


34


Я только что поговорил по телефону с Мэйв. «Мне нужно услышать ее голос гораздо больше, чем ей хочется услышать меня», — думал я.

Стив Рено как раз вошел в штаб, аккуратно неся картонную коробку с бутербродами и кофе. Он выдал мне стаканчик и пожал руку.

Я помнил Стива по нескольким тупиковым ситуациям, когда нам приходилось вести переговоры. Как и многие его коллеги из верхушки департамента, этот высокий длинноволосый мускулистый офицер был своего рода белой вороной. Никто, кроме него, не проявлял большего терпения и сострадания во время переговоров у забаррикадированной двери — и никто не действовал быстрее, когда ее наконец удавалось выбить. Стив Рено был во всех отношениях человеком-загадкой. Три брака, пятеро детей, живет в Сохо, водит пикап с наклейкой «Semper Fi»[6 - «Semper Fidelis» («Всегда верен!») — девиз Корпуса морской пехоты США.] на заднем стекле.

За его спиной маячили двое фэбээровцев в черной спецназовской униформе. Того, что поменьше, можно было принять за водопроводчика, а то и школьного учителя, если бы не ярко-зеленые глаза, просветившие штаб и меня насквозь, как лампа сканера.

— Майк, это Дейв Оукли из команды спасения заложников, — сказал Стив. — Лучший в мире начальник оперативной группы.

— Давай не будем портить впечатление, Стив. Сегодня — никаких ляпов, — отреагировал вояка с хриплым, безрадостным смешком, протягивая мне мозолистую лапу. — Что там за история с нашими новыми друзьями?

Я постарался ввести его в курс. Тактик слушал с непроницаемым лицом, только сжал губы при упоминании о взрывчатке. Когда я закончил, он молча кивнул.

— Кажется, на сегодня работа есть, — наконец сказал Рено. — Мы связались с разведкой. Президент Хопкинс рассказал им, что оставшихся заложников держат в капелле Девы Марии в задней части церкви. Также он показал, что похитители ведут себя на удивление спокойно и не покупаются на просьбы заложников. Они явно обучены военному делу и дисциплинированны. Это не террористы. Совершенно ясно, что это американцы. Для меня это что-то новенькое.

— Как и для всех нас, — заметил я, и тут дверь за Рено снова открылась.

Очередной полицейский пригласил внутрь пожилого человека в твидовой кепке. В руках у старичка был большой картонный тубус. Это что еще за новости?

— Меня зовут Майк Нарди, я смотритель собора, — представился старичок, открывая тубус. — Пастор велел мне показать вам вот это.

Я помог ему развернуть чертежи. Края бумаги пожелтели от старости, но чертежи были выполнены со всей тщательностью. Я прижал бумаги рациями, и Рено, Оукли и командир Уилл Мэтьюс склонились над ними.

Сверху собор Святого Патрика был похож на крест. Главный выход на Пятую авеню располагался внизу, а выходы на Пятидесятую и Пятьдесят первую улицы — по бокам. Из капеллы Девы Марии — пристройки в верхней части креста — выходов не было.

— Снайперы сидят в «Саксе» на Сорок девятой и на Пятой, шестьсот двадцать, прямо за нами, — сказал Оукли. — Чтобы закрыть капеллу, придется посадить еще одного на Мэдисон. Видимость через витражи, как через каменную стену, — никакая. Мистер Нарди, из чертежа не очень ясно, простреливается ли капелла Девы Марии через розу на фасаде?

— Частично, — серьезно ответил старичок, удивленно покосившись на него. — На плане это, видите, что-то вроде беседки за алтарем, но там ведь и колонны стоят, и балдахин висит, восемнадцать метров.

— Собор длиной в целый квартал. Сколько там, двести шестьдесят метров? — обратился Оукли к своему заместителю. — Проведем разведку. Может, забросим оптоволоконную камеру через одно из окон. Снимем тепловые показатели и по оружию вычислим засранцев. Сейчас самое время — можно спуститься с крыши по фасаду, выбить розу и все окна в капелле одним махом.

— Кажется, с годами я стал плохо слышать, — сказал смотритель Нарди. — Но мне на секунду показалось, что вы собираетесь уничтожить большую розу собора Святого Патрика.

— Мистер Нарди, полицейские дела вас не должны волновать, — ответил ему Оукли. — На кону человеческие жизни. Мы сделаем то, что должны сделать.

— Этой розе сто пятьдесят лет, сэр, — сказал смотритель, складывая худенькие руки на груди. — Она бесценна, так же как и окна капеллы Девы Марии и все остальные реликвии и статуи собора. Вы трижды подумаете, прежде чем пробить дырку в статуе Свободы, правда ведь? Так вот что я вам скажу: собор Святого Патрика — статуя Веры этого города, так что придумайте-ка что-нибудь другое. Вы разрушите его только через мой труп!

— Уведите мистера Нарди, пожалуйста, — раздраженно отдал приказ Оукли.

— Послушайте меня! — кричал Нарди, пока полицейский выводил его из штаба. — Я этого так не оставлю! Я созову репортеров!

«Только этого нам не хватало», — подумал я. Опять закавыка, очередное идиотское препятствие. Мало нам неприятностей, теперь нас еще и связали по рукам и ногам.

Оукли развернул бейсболку козырьком назад, закрыл лицо ладонями и шумно выдохнул. Сейчас он был похож на принимающего, пропустившего легкую подачу.

— Господи, Боже мой! Нет, вы посмотрите, какая засада! — воскликнул он. — Гранитные стены… сколько там? Более полуметра толщиной? Двери — тридцать сантиметров бронзы. Нам еще никогда не приходилось выламывать такие толстые двери. Тем более бронзовые.

Даже в этих бесценных окнах переплетения каменные. Провести подкоп из соседних зданий невозможно. Это настоящая крепость. Святой Патрик может выдержать осаду целой армии. И нам надо проникнуть туда, не оставив на нем ни царапины. Напомните мне, зачем я устроился на эту работу?!

— Наверное, начитался в детстве героических книжек… ну и захотел выпустить именную марку кроссовок, — ответил я. — Так же, как и большинство из нас.

Шуточка получилась так себе, но, чтобы выпустить накопившееся напряжение, нам не нужен был профессиональный комик. Все, включая стоического Оукли, от души расхохотались.

Хотя этот смех скорее был похож на рыдания.


35


Десять минут спустя мы стояли на морозце, разглядывая великолепный собор. Когда мы вышли на улицу, Оукли связался со снайперами по рации и приказал им взять на прицел бесценные окна капеллы Девы Марии.

В сером свете дня сводчатый вход и окна на втором этаже погрузились в тень. Фасад собора напоминал огромное лицо: широко раскрытые темные глаза и большой рот, разверстый в гневном крике.

Я резко остановился и чуть не схватился за «глок», когда зазвонили колокола. Сначала мне показалось, что это очередные шуточки похитителей, но потом я посмотрел на часы. Был ровно полдень.

Колокола, видимо, были подключены к таймеру. Сейчас они играли «Ангелус», созывая суетливых манхэттенских грешников на молитву, какую — я не помнил. Но даже если этому призыву никто не внял, по крайней мере звон на время заглушил гомон полицейских, журналистов и зевак.

Долгие громкие ноты тревожно носились в воздухе, отражаясь от металла, камня и стекла окружавших собор небоскребов.

Я окинул взглядом толпу, и тут мне в голову пришла идея.

Смотритель Нарди не успел далеко уйти — он разговаривал с какой-то девушкой у баррикады на Пятидесятой. Я подбежал к нему и вмешался в разговор:

— Мистер Нарди, где находятся колокола?

Прежде чем ответить, он пристально изучил меня и состроил кислую мину:

— В северном шпиле.

Я оглядел высоченный резной каменный конус. Где-то в тридцати метрах над землей я заметил на его поверхности какие-то зеленые дощечки — может быть, это медные ставни?

— К колоколам можно подобраться изнутри? — снова спросил я Нарди. Тот кивнул:

— Наверх ведет старая деревянная лестница, она осталась еще с тех времен, когда в колокола звонили вручную.

Затея была рискованная, но если бы мы могли как-то забраться туда и втихаря открыть ставни, то у нас появился бы проход внутрь.

— А северный шпиль просматривается изнутри церкви?

— Зачем вам это? — вмешалась женщина, с которой до этого разговаривал Нарди. — Вы его тоже хотите взорвать, детектив?..


36


Только теперь я заметил пропуск журналиста «Нью-Йорк таймс» у нее на лацкане. Вот тебе и профессиональная наблюдательность.

— Беннетт, — сказал я.

— Ах да, Беннетт. Вы из Манхэттенского северного, да? Наслышана. Как поживает Уилл Мэтьюс?

Как и большинство копов, я не ведусь на лозунг «Люди имеют право знать», которым так любят размахивать газетчики. Может, и повелся бы, если бы на их так называемой журналистской чести не болтался ценник. Насколько я помню, газеты на улицах продают, а не раздают.

Я угостил молодую репортершу своим фирменным коповским злобным взглядом. Наверняка получилось так же свирепо, как у самого Мэтьюса, но эта пиранья даже не моргнула.

— Почему бы вам самой его не спросить? — наконец ответил я.

— Я бы с удовольствием, но у него стоит определитель номера. Так что там за дела, детектив? Никто не в курсе, что ли? — Ее культурная речь внезапно съехала на общий нью-йоркский говорок. — Или все типа играют в молчанку?

— Выберите любой ответ на свой вкус, — бросил я, собираясь уходить.

— Хм-м… Раз уж мы заговорили о выборе — не знаю, понравится ли моему редактору заголовок типа «ПОЛИЦЕЙСКИЕ САМИ ПРОПУСТИЛИ ЗАХВАТЧИКОВ В СОБОР»? Или он выберет «ПОЛИЦИЯ РАЗРУШИТ СОБОР, КОТОРЫЙ НЕ СМОГЛА ЗАЩИТИТЬ»? — показала когти репортерша. — Кажется, звучит броско. Что скажете, детектив Беннетт? Или, по-вашему, слишком похоже на «Нью-Йорк пост»?

Я поморщился, вспомнив слова Уилла Мэтьюса. Вряд ли ему понравится, если благодаря мне департамент еще и пропесочат в прессе.

— Послушайте, мисс Калвин, — снова обернулся я, — давайте не будем начинать знакомство со скандала. Я скажу пару слов, но строго конфиденциально. Договорились?

Она быстро кивнула.

— На данный момент мы, строго говоря, знаем не больше вашего. Похитители вышли с нами на связь, но пока не огласили требования. Когда нам станет известно больше и я получу разрешение, то поделюсь с вами всей доступной информацией, хорошо? Но пока что у нас кризисная ситуация. Если у психов в соборе есть радио или телевизор и они узнают, что мы собираемся делать, погибнут люди. Очень важные для страны люди.

Обернувшись, я увидел, что Нед Мэйсон бешено машет мне из дверей штаба.

— Мы должны объединиться против них, — крикнул я через плечо, переходя на бег.


37


Едва я вошел в штаб, Мэйсон сунул мне в руки звонящий мобильник.

— Майк, — сказал я.

— Майк. Привет, дружок, — отозвался Джек. — Чего трубку не берешь? Неужели заснул? Если бы я не знал, какой ты душевный парняга, то подумал бы, что ты решил подстроить мне какую-нибудь бяку.

— Спасибо, что отпустили президента, — сказал я искренне.

— Ой, да не стоит. Это меньшее, что я мог сделать. Да, кстати, зачем звоню-то: я тут набросал список требований и подумал — может, кинуть их тебе на электронку? Ты не против? По правде сказать, я больше люблю старую добрую почту, но ты же знаешь, какой зоопарк творится в отделениях по праздникам.

Его обыденный тон начал действовать мне на нервы. Когда я проходил тренинги по переговорам, меня учили успокаивать опасных людей, которые шагнули за черту, съехали с катушек и нервничают.

Но этот Джек был просто наглым, заносчивым… убийцей?

При всем уважении к правам животных на свободную любовь на полицейском жаргоне таких преступников — людей, в которых осталось мало человеческого, — называют выродками. Тогда, говоря с Джеком по телефону, я мысленно напомнил себе, кто он такой на самом деле. Умный, может быть, даже гениальный, но все-таки выродок.

Я немного выпустил пар, представив себе, как надеваю на него наручники и тащу за шкирку на виду у людей, которых он терроризировал. Я знал, что так и случится. «Рано или поздно», — подумал я, принимая листок с адресом у связиста.

— Хорошо, Джек, диктую.

— О'кей, — ответил Джек, записав электронный адрес управления. — Ждите привета через минуту-другую. Я дам вам обмозговать информацию, а потом перезвоню, идет?

— Идет.

— Ах да, Майк!

— Что такое?

— Я очень рад, что вы нам помогаете. Мы все рады. Если все и дальше пойдет так же гладко, у нас и правда будет веселое, святое Рождество.

И Джек повесил трубку.


38


— Есть! — закричал молоденький полицейский с голосом мальчика-хориста. — Мы получили требования!

Я бросился к ноутбуку у задней стенки штаба и пораженно уставился в монитор. Я ожидал увидеть сумму выкупа, но письмо было скорее похоже на длинный, обстоятельный рекламный проспект.

Слева был список имен тридцати трех заложников. У каждого имени была проставлена сумма выкупа — от двух до четырех миллионов — и список телефонов контактных лиц: адвокатов, агентов, менеджеров, членов семьи…

В конце списка Джек написал номер банковского счета и подробные, очень четкие инструкции о том, как перевести деньги через Интернет.

Я не мог поверить в этот цирк. Вместо того чтобы вести переговоры с нами, похитители обратились прямо к источнику денег — богатым заложникам.

Лейтенант Стив Рено громко хрустнул костяшками пальцев у меня за спиной.

— Сначала они вывели нас из игры, — прошипел он. — А теперь превратили в мальчиков на побегушках.

Он был прав. Похитители вели себя так, будто нас не существовало. Так ведет себя преступник, засевший в безопасном тайном логове, — но не горстка парней, окруженных батальоном солдат, полицейских и фэбээровцев.

— Нам нужны еще люди, чтобы прозвонить все номера и организовать переводы, — сказал Уилл Мэтьюс. — Передайте номер счета в Бюро. Может, они что-то нароют.

Я закрыл глаза и постучал мобилой по голове, пытаясь встряхнуть мозг. Ничего дельного из него так и не выпало. Я посмотрел на часы. Зря! Прошло всего четыре часа — а я вымотался так, будто сидел тут уже четыре недели.

Кто-то протянул мне кофе. На стаканчике были нарисованы улыбающийся Санта и мультяшный олень. На секунду я подумал, как здорово было бы оказаться сейчас дома: играет тихая праздничная музыка, десять эльфов под руководством Мэйв наряжают елку…

Потом я вспомнил, что елки нет.

И Мэйв нет.

Я поставил стаканчик на стол и взял распечатку требований, пробегая список номеров трясущимся пальцем.

Великий и славный департамент на службе у преступников.


39


Что-то твердое пихнуло Джона Руни под ребра, и он поднял голову. Над ним возвышался Малыш Джонни с полицейской дубинкой.

— Эй, примадонна, — протянул он. — Что-то я заскучал. Давай-ка вали к алтарю и позабавь нас праздничной шуткой.

— Если честно, я совсем не в настроении, — ответил Руни и снова уронил голову на руки.

Его зубы громко щелкнули — Джонни дал ему дружескую «саечку» концом дубинки.

— Давай я тебя подбодрю, — сказал Малыш. — Дуй к алтарю. Если ты не заставишь меня хохотать, как гиена, я раскрою твой оскароносный череп.

«Боже», — подумал Руни, стоя у алтаря и глядя на остальных заложников. Некоторые все еще плакали. Почти у всех на лицах застыл ужас.

С такой тяжелой публикой ему еще не приходилось работать. Да и концертов он не давал уже лет восемь — с тех пор как ушел в кино. Но ведь и тогда он отрабатывал каждую шутку перед зеркалом в ванной комнате своей студии в одном из злачных районов.

Малыш Джон, устроившись в заднем ряду, сделал приглашающий жест дубинкой.

Что, черт возьми, здесь было смешного? Но ему ли выбирать? Руни пустил пробный шар:

— Всем привет! Спасибо, что зашли на огонек. С ва-а-ами… Джонни!

Он услышал, как кто-то из женщин хихикнул. Кто? Юджина Хамфри. Дай ей Бог здоровья!

И тут внутри у Джона что-то щелкнуло — как будто по электрической сети прошел первый разряд.

— Юджина, привет, как поживаешь, дорогая? — продолжил он, передразнивая ее манеру начинать утреннее шоу. Тогда ее по-настоящему взорвало, а вслед за ней — еще нескольких. Чарли Конлан широко ухмылялся.

Руни притворился, будто смотрит на часы.

— Что-то литургия у нас затянулась, — заметил он.

Раздались еще смешки.

— Знаете, что я больше всего ненавижу в этом городе? — разглагольствовал Руни, расхаживая взад и вперед перед алтарем. — Да и вам, наверное, знакомо это чувство, когда сидишь себе на похоронах старой подруги и вдруг — БАМ! — тебя берут в заложники!

Руни похихикал вместе с остальными, затягивая паузу для пущего эффекта. Недурно пошло, совсем недурно. Он чувствовал это каждым нервом.

— То есть сидишь себе в костюмчике, немного грустишь об усопшей и немного радуешься тому, что не оказался на ее месте… и тут — опаньки! Знаете, как это обычно бывает. Монахи у алтаря выхватывают обрезы и гранаты.

Смеялись почти все. Даже бандиты у задней стены похрюкивали. Смех волнами носился между стен.

Руни изобразил грегорианский напев и выхватил из-за пазухи воображаемую пушку, сделал испуганное лицо, побежал и спрятался за алтарем.

— «Вот, заберите мои бриллиантовые сережки, мне пора лететь», — запищал он, безупречно подражая Мерседес Фреер, и покатился по полу, держась за лицо и скуля, как раненый чихуахуа.

Бросив взгляд на публику, он увидел, что улыбаются все. Что ж, его кривлянье хотя бы помогло всем расслабиться. Малыш Джонни — тот и вообще согнулся, схватившись за бока.

«Смейся-смейся, подонок, — подумал Руни, поднимаясь на ноги. — У меня таких шуточек миллион. Погоди, я еще не рассказал о том, как похитителей сажают на электрический стул».


40


Чарли Конлан притворно ржал над выкрутасами Джона Руни, попутно изучая бандитов одного за другим.

У задней стены капеллы расположились шестеро шакалов, в том числе и здоровяк Джонни, но Джек и пятеро-шестеро остальных куда-то ушли.

Пока остальные заложники смеялись над комедией, Конлан попытался припомнить армейские тренировки. Пересчитал гранаты, оценил оружие и дубинки. Там, где сутана вспучивалась на животе, видимо, был край бронежилета.

Конлан пересел на полметра вбок, стараясь не привлекать внимания.

— Тодд, — шепнул он.

— Чего? — отозвался звездный «гигант».

— Браун с нами?

Финансовый воротила был крупным мужчиной и в пятьдесят лет вполне сохранил физическую форму.

— Идея ему здорово понравилась, — сказал атлет. — Он поговорил с Рубинштейном. Тот попытается завербовать мэра.

Конлан был рад, что квотербек с ними. Из всей компании двухметровый стокилограммовый спортсмен, пожалуй, единственный был способен справиться с бандитом один на один.

— Дело пошло, — уголком рта отметил Чарли. — Вместе с Руни получается пятеро. Чем больше, тем больше у нас шансов.

— Что будем делать? — спросил Тодд.

— Решение за нами. Помнишь, как они нас обыскали? Вытащили мобильники и кошельки? — Он остановился, как будто слушая очередную шутку Руни, а затем продолжил: — Они упустили пушку у меня в ботинке. Двадцать второй калибр.

Ну вот, он и соврал. На самом деле пистолета у него не было, но чтобы выжить, надо дать людям надежду, ободрить их, чтобы в нужный момент никто не спасовал.

Услышав аплодисменты, Конлан поднял взгляд к алтарю. Руни вышел на поклон. Шоу закончилось.

— У нас может получиться, — сказал Сноу, заглушаемый хлопками. — Скажи только слово. Мы поднимемся. Дадим им прикурить.


41


Морщась, Чистоплюй вслепую шарил затянутой в перчатку рукой за телефоном-автоматом на северо-западном углу Пятьдесят первой и Мэдисон. От будки так несло кислой вонью застарелой мочи, что резало глаза. Куда он запропастился?

«Надо же было так выбрать место встречи», — подумал он, нашарив наконец за металлическим ящиком провод в пластиковой изоляции.

Еще один пункт выполнен. Чистоплюй подключил наборный диск телефонной компании к паре цветных проводков. За три недели до начала операции его парни протянули через систему коммуникации собора два телефонных провода в подвал дома приходского священника, а потом вывели их через люк телефонной компании к трубке этого телефона-автомата. Они знали, что звонки по мобильным и стационарным телефонам будут прослушиваться, поэтому склепали собственную, неофициальную линию.

Чистоплюй взглянул на часы и поднес трубку к уху.

Ровно в шесть часов вечера в ней раздался треск — кто-то из подельников подключил к линии батарейку на девять вольт. Вместо мудреных высоких технологий они обдурили копов самым примитивным способом. Чистоплюй просчитал все с начала до драматической развязки и побега. Надо признать, идея была блестящая.

Он начал тихо насвистывать «Придите к младенцу» — свою любимую рождественскую песенку.

— Ты еще там, Джек?

— А куда я денусь… Как там снаружи?

— Когда ты выпустил первую волну, — улыбнулся Чистоплюй, — эти страдальцы не знали, ослепнуть или сначала обделаться. То же самое с Хопкинсом. Придурки до сих пор трясут башкой, не могут поверить.

— Приятно слышать.

— Как прошли интервью с нашими богатыми друзьями?

— Очень плодотворно. Вопрос только в том, не очнутся ли копы до того, как мы будем готовы к последней стадии?

— Судя по всему, что я тут видел… — рассмеялся Чистоплюй, — они будут бродить в потемках до следующего Рождества.

— Прости, не могу посмеяться вместе с тобой, — холодно отрезал Джек. — Почему-то в соборе, под прицелом у легавых всего города, все кажется не таким смешным.

— У каждого из нас своя роль, Джек, — ответил Чистоплюй.

Его подельник Джек был прирожденным истериком. Не самое приятное качество.

— Да-да, и на твоем месте я бы изо всех сил постарался ничего не перепутать, — угрожающе прошипел Джек и отключил их «частную» линию.


42


Когда я оторвался от записей, которые делал во время переговоров с Джеком, за оконцем штаба было уже темно. Время летело. Пол Мартелли говорил по телефону. Нед Мэйсон тоже. Еще дюжина полицейских, включая Стива Рено, сидели за ноутбуками.

Я встал и потянулся, вытянувшись в свои полные метр восемьдесят пять и коснувшись руками потолка.

Требования ушли в нью-йоркскую штаб-квартиру ФБР на Федерал-плаза, 26. Белые воротнички из отдела преступлений прорабатывали номера счетов. Общая сумма выкупов составила около восьмидесяти миллионов долларов.

Довольно внушительная сумма для одного человека, но средняя цифра на одного заложника — около двух с половиной миллионов — была в общем-то приемлемой.

Вообще удивительно, как охотно они согласились заплатить.

Семьи знаменитостей давали мне номера своих управляющих, не успевал я объяснить, кто звонит и зачем. Несколько голливудских агентств без разговоров внесли деньги фирмы за самых прибыльных своих клиентов. Три инвестиционных банка продлили рабочий день и организовывали переводы со счетов.

Один адвокат из Беверли-Хиллз вообще попросил у меня номер Джека — он хотел лично поговорить с похитителем. «Э-э-э, Джек? С тобой хочет поговорить Марв Бейгелман из Калифорнии».

С одной стороны, я злился на этих людей. С другой — не мог не признать, что Джек с самого начала был прав. Толстосумы были готовы отдать любые деньги за билет на выход.

Выйдя из автобуса глотнуть свежего воздуха, я чуть не оглох от треска дизельных генераторов. Вокруг собора расставили штук шесть переносных осветительных установок, и они освещали собор, что твою Таймс-сквер. Я немедленно вспомнил еще одну неприятную особенность нашего города — киносъемки: простаивающие без дела трейлеры, перегороженные улицы, всюду яркие огни.

«Пора разорить какую-нибудь забегаловку на колесах, — подумал я. — Посмотрим, удастся ли поесть вообще».

Проходя по Пятидесятой, я заметил, что с боков собор тоже освещен. Наверное, по кварталу сейчас прогуливались под ручку целые семейства. Румяные зеваки со всех концов страны и мира потягивали какао и улыбались огонькам свечей в витражах.

На северо-западном углу крыши «Сакса» засел неподвижный снайпер.

Просто безумие.

Еще безумнее было то, что эти маньяки собирались уехать с выкупом как ни в чем не бывало.

Но как? Каждый квадратный сантиметр здания простреливали снайперы. Воздушное сообщение перекрыли — удрать на вертолете было невозможно. Как верно заметил Оукли, стопятидесятилетнюю церковь построили прямо на Манхэттенском скальном массиве. Из нее не было подземных ходов.

Я попытался убедить себя, что похитители не продумали последнюю часть плана как следует и Джек полагает разобраться с проблемой, так сказать, по мере поступления.

Однако факты говорили об обратном. То, как нагло действовали бандиты, и их уверенность в том, что мы выполним все их требования, указывали на то, что они точно знают, как им удастся уйти.

Я потер руки, чтобы немного согреться, и в кармане сразу зазвонил мобильник. Я напрягся, готовясь к очередной подаче Джека — мощному броску с прицелом прямо мне в лоб.

Но звонил не служебный телефон. Личный. Я закатил глаза: на экране светился номер моего дедушки Шеймуса.

Мало мне было головной боли.


43


— Мне некогда, Шеймус. В чем дело? — огрызнулся я вместо приветствия. Может, и не очень вежливо, но к тому моменту мое праздничное веселье успело здорово выдохнуться. Кроме того, каждая беседа с дедом, несмотря на то что ему уже семьдесят четыре года, всегда похожа на перестрелку. Если сразу не перейти в наступление, он сожрет тебя живьем.

— Что ж, и тебе приятного вечера, юный Михейл, — ответил Шеймус. Если почтенный ирландский предок переходил на шотландскую форму моего имени, стоило ждать расправы. Согласно нашей семейной легенде, старик не просто целовал Камень красноречия.[7 - Камень красноречия — по преданию, находится в замке Бларни в Ирландии.] Он каждый день отгрызал от него по кусочку.

— Вот, значит, как мы разговариваем? Я тут добровольно подставил спину грызунам…

Спину грызунам. Дед заставил бы Мэлаки и Фрэнка Маккортов слопать собственные твидовые кепки. Это самый задиристый и самый ирландский ирландец в мире. Он приехал в Америку в сороковых, когда ему было около двенадцати. Вот уже больше шестидесяти лет он «топчет американскую почку», как он любит говорить, но человеку свежему может показаться, что дед не далее как вчера покинул родные торфяники, не забыв попрощаться с верным осликом.

При этом он регулярно навещает внуков. Под километровым слоем крошки с того самого камня старик, дай ему Бог здоровья, прячет сердце из чистого золота.

— Где Мэри Кэтрин? — спросил я.

— Вот как ее зовут? Нас не представили друг другу. Почему ты не сказал, что взял еще одну дочку?

Я так и знал. Смертельный укол из-под полы. Если внимательно приглядеться, то можно заметить, что у Шеймуса не язык, а шинковальный нож.

— Остро, дед, — ответил я. — Небось весь день придумывал? Мэри Кэтрин — наша новая au pair.

— Au pair. Вот как это теперь называется? — загорелся дед. — Осторожнее, юный Михейл. Однажды в воскресенье Эйлин, твоя бабушка, застукала меня с au pair на углу улицы в Дублине и сломала мне клюшкой три ребра.

— В Дублине? Странно. Я думал, бабуля Эйлин была из Квинса.

Пока он наспех сочинял объяснение, я рассказал ему про письмо от матери Мэйв и вчерашнем загадочном появлении Мэри Кэтрин.

— Дед, ты у нас эксперт по ирландским вопросам. Как тебе все это?

— Мне все это не нравится! — отрезал он. — У девочки явно что-то на уме. Припрячь серебряные ложечки.

— Спасибо за совет, подозрительный ты хрыч, — наконец выдохнул я. — Кстати, о спиногрызах: я не знаю, когда смогу отсюда выбраться, поэтому передай им, чтобы сделали домашнее задание и приступали к работе. Они знают.

— Это не из того списка, что висит на холодильнике на кухне?

— Да. Именно из него.

— Чья идея — твоя или Мэйв? — подозрительно спросил дед.

— Мэйв. Она подумала, что нужно занять их чем-то полезным. Отвлечь от всего остального. Между прочим, они и правда здорово помогают по дому. Удивительно, сколько работы можно переделать в двадцать рук, даже таких маленьких.

— Эту мысль хорошей не назовешь, — просиял Шеймус. — Потому что это не хорошая, а прямо-таки гениальная мысль! Неудивительно, что она пришла в голову Мэйв.

— Ты все сказал? — Я даже развеселился. Дед любил Мэйв не меньше нас. — Будет искрометная шуточка напоследок?

— И не одна, — ответил он. — Но мы еще увидимся, так что я их припасу на потом.


44


Площадь у собора превратилась в сцену из инопланетного фильма ужасов. В голове крутилась одна мысль: «Этого не может быть. Сейчас я проснусь, и все закончится».

«Опасную зону» заняли полицейские; репортеров туда не пускали, и они толпились прямо за ограждениями. Над толпой возвышались телевизионные фургоны, утыканные исполинскими антеннами. В «зоне прессы» во все стороны разбегались кабели, повсюду сидели репортеры с ноутбуками, светились мониторы. Время от времени мы должны были собирать пресс-конференции и кормить щелкоперов.

Когда я снова направился к автобусу, меня встретил все тот же рев генераторов. В штабе сидел командир Уилл Мэтьюс — он рассказал, что удалось обзвонить всех адвокатов из списка, и теперь оставалось только ждать.

— Самый мучительный этап, — сказал он. — Сидеть и ждать, чем все закончится.

— Слушай, Майк. — Мартелли поднялся с места. По нему нельзя было сказать, что он торчит тут с самого начала. — Ничего личного, но ты хреново выглядишь. Может, тебе сделать перерыв? Эти шутники предупредили, что позвонят через несколько часов. Когда это случится, нам — и заложникам — нужно, чтобы ты был спокоен и собран.

— И правда. Сходи-ка отдохни и перекуси. И возвращайся как огурчик, — поддержал его Уилл Мэтьюс. — Майк, это приказ.

После разговора с дедом и размышлений о Мэйв мне захотелось увидеть ее. Раковый центр находился всего в двадцати кварталах от собора, добраться туда было делом пяти минут.

«Мне нужно съездить в центр, чтобы успокоиться», — понял я.

Я оставил Мартелли свой номер и спрятал значок, выходя наружу. Бесчисленные толпы репортеров, продюсеров, корреспондентов и техников оцепили обе стороны перекрытой Пятой авеню, среди них сновали заполошные фанаты группы «Grateful Dead», продавая билеты на концерт «поднявшегося из могилы» Джерри Гарсии.

Мне пришлось растолкать дородного оператора, спавшего на раскладном стуле перед моей «импалой». Потом я прыгнул в машину и отвалил, сделав по пути две остановки.

Первую — у огромного оживленного заведения под названием «Бургер-джойнт» в вестибюле гостиницы «Меридиан» на Пятьдесят седьмой. Через несколько минут я вышел оттуда с пропитанным жиром бумажным пакетом под мышкой.

Второй раз я остановился у булочной на Девятой и забрал оттуда еще один пакет.

Поворачивая на Парк-авеню, я включил мигалку и сирену. Вся разделительная была увешана пуансеттиями и белыми гирляндами — бесконечная череда цветов и мерцающих огней убегала на север и терялась из виду. Над карусельными дверями сияющих офисных башен и на полированных медных дверях богатых домов висели пышные праздничные венки.

По пути я не мог оторвать глаз от высоких, величественных старых домов — фонари освещали их сквозь серебристые клубы пара, поднимавшегося от шоссе: обшитые сверкающим деревом стены, богатые вывески.

Как раз когда я остановился на светофоре у Шестьдесят первой улицы, швейцар в цилиндре усаживал в «мерседес» с плюшевыми сиденьями бледную, сокрушительно красивую брюнетку в норковой шубе до пят и малышку в красной накидке.

От праздничной красоты, окружавшей меня, куда ни глянь, щемило в груди. Последнее время я буквально разрывался на тысячу кусков и совершенно забыл купить елку.

«Неудивительно, что столько народу сводит счеты с жизнью в канун праздника, — думал я, с визгом трогаясь с места и объезжая „мерседес“, чтобы свернуть за угол. — Рождество создано для того, чтобы люди умилялись прошедшему году, радовались удивительной любви и удаче, которые он принес. Если не радуешься этому празднику, как положено, — это как минимум невежливо. А если у тебя депрессия, — размышлял я, разгоняясь в холодном темном переулке, — если ты болен от тоски — это смертный грех».


45


Когда я вошел в палату, моя любимая Мэйв лежала с закрытыми глазами.

Но нос у нее определенно работал, потому что она улыбнулась, когда я поставил контрабандные пакеты на больничный поднос.

— О нет, — пробормотала она надтреснутым голосом. — Только не говори, что ты…

Я взял пластиковый стаканчик с водой и заставил ее отхлебнуть. Мэйв села, от боли у нее на глазах выступили слезы. И у меня тоже.

— Я чувствую запах чизбургеров, — очень серьезно произнесла она. — Если это сон и ты меня разбудишь, пеняй на себя.

— Это не сон, мой ангел, — прошептал я ей на ухо и осторожно пристроился рядом с ней. — Тебе с двойным луком или с двойным луком?

Хотя Мэйв одолела только половину бургера, щеки у нее порозовели. Она отодвинула упаковку с едой.

— Помнишь наши ночные объедаловки?

Я улыбнулся. В самом начале знакомства мы оба работали с четырех до полуночи. Сначала мы ходили по барам, но это быстро наскучило, и скоро мы освоили маршрут «видеомагазин — круглосуточный супермаркет», где затаривались старыми фильмами и «здоровой пищей» вроде куриных крылышек, пиццы и сырных палочек. У нас было одно правило: выбирай все, что хочешь, лишь бы еду можно было приготовить в микроволновке и съесть во время кино.

Боже мой, все-таки это были золотые времена. Иногда после еды мы подолгу засиживались, разговаривали и мечтали о том, чтобы эта ночь не кончалась… пока птицы не начинали щебетать за окном спальни.

— А помнишь, сколько работы я тебе подкидывал?

Мэйв работала тогда в травмпункте медицинского центра Джейкоби в Бронксе — совсем рядом с участком 4–9, где я начинал карьеру.

Во время обхода я буквально похищал с улицы людей и приводил их в приемную, только чтобы увидеть ее.

— Помнишь, как ты приволок к нам беззубого толстого бомжа, а он полез к тебе обниматься? — Мэйв с трудом рассмеялась. — Что он тогда сказал? «Ты не такой, как все эти гондоны, чувак. Тебе не плевать на нас».

— Нет, — покачал я головой и тоже засмеялся. — Он сказал: «Чувак, ты самый клевый белый придурок в мире».

Внезапно ее смех оборвался, глаза закрылись. Вот так вот просто. Наверное, до моего прихода ей что-то дали, и теперь она провалилась в сон.

Я нежно сжал руку Мэйв, а затем тихонько поднялся с кровати, убрал упаковки и подоткнул ей одеяло.

Потом я немного постоял на коленях у кровати жены, наблюдая, как тихо поднимается и опускается ее грудь. Странно, но впервые за все это время я не злился ни на этот мир, ни на Бога. Просто я любил ее и всегда буду любить. Вытерев слезы о рукав, я склонился к Мэйв и прошептал ей на ухо:

— Ты навсегда изменила мою жизнь.


46


Отъезжая от больницы, я позвонил Полу Мартелли.

— Пока ничего, — ответил он. — Можешь не торопиться. Похитители никуда не денутся. Твой номер у меня есть.

— Нед Мэйсон там?

— Ходит где-то рядом. Мы тебя прикрываем, Майк.

Я последовал совету Мартелли: развернулся и поехал по Шестьдесят шестой. Пора было навестить детей.

Пока я был в больнице с Мэйв, пошел слабый снег. Белый налет на коричневых стенах и тоннелях Центрального парка был похож на аккуратную россыпь сахарной пудры на пряничном домике.

Проклятый город! От этой навязчивой рождественской романтики в духе литографий «Карье и Ива» сердце готово было разбиться на мелкие кусочки.

Мне отчаянно хотелось налететь на какого-нибудь грабителя за работой.

Я включил радио. На полицейской волне играли «Серебряные колокольчики». Когда заиграл мягкий, нежный припев «Динь-динь, послушай, как они звонят», я чуть не разрядил в магнитолу обойму своего «глока» и яростно впечатал кнопку переключения станции. Там только начиналась «Дорога в ад». Так-то лучше. Новая песня моей жизни! Я до отказа выкрутил громкость и рванул домой.

Детей я услышал еще на площадке, выходя из лифта. Плохой знак. Я повернул дверную ручку.

Джулиана сидела на полу спиной ко мне и хихикала в телефонную трубку. Я ласково погладил ее по голове, выдернул шнур из розетки и скомандовал:

— В койку!

Следующая остановка была в спальне девочек, откуда доносились раскаты песни Мерседес Фреер. Джейн показывала Крисси и Шоне новый танец. Так бы и облапил их всех, будто медведь, — как же мило они плясали, — но я вспомнил строжайший запрет, наложенный Мэйв на творчество Мерседес Фреер.

Когда я выключил радио, три хрустальных вскрика огласили комнату. Потом девчонки поняли, что я видел, как они танцевали, покраснели и захихикали.

— Так-так! Я и не знал, что Мерседес Фреер дает концерты у нас дома. Андерхиллы, наверное, вне себя от счастья. Я так понимаю, что и работу свою вы не сделали, да?

Джейн протестующе открыла рот, но потом опустила голову.

— Прости, пап.

— Правильный ответ, Джейн, — сказал я. — Неудивительно, что у тебя такие хорошие оценки в школе. Пойдем. Сейчас будут еще аресты.

В гостиной Рикки, Эдди и Трент развалились перед орущим телевизором: по каналу Си-эн-эн шел непрерывный репортаж о захвате церкви. На экране красовался слоган: «Святой Патрик: обратный отсчет». Я снова припомнил указы Мэйв: смотреть разрешалось только И-эс-пи-эн, кулинарный канал, иногда Ти-эл-си и канал мультиков, ну и некоммерческие каналы.

Парни подпрыгнули чуть не до потолка, когда я обрушился на диван между ними.

— Собираем материалы для домашки? — сурово спросил я.

Трент наконец отнял от лица ладошки.

— Мы тебя видели! — закричал он. — По телику! По всем каналам!

— Все равно ты задержан! — не унимался я.

Старший, Брайан, был так занят компьютерной игрой, что даже не заметил, как я вошел. Отец, на которого не обращают внимания, переплюнет в коварстве любого ниндзю. Я выключил приставку как раз в тот момент, когда Барри Бондс наносил мощнейший удар по мячу.

— Эй! — зло крикнул сын, поднимая глаза. — Папа?.. Папа!

— Брайан?.. Брайан! — передразнил я.

— А я тут… э…

— Собирался отдать себя на милость правосудия? — помог я ему.

— Прости, пап. Я все сделаю… незамедлительно.

Выходя в коридор, я чуть не сбил с ног Мэри Кэтрин.

— Мистер Беннетт. То есть Майк. Простите меня, пожалуйста! — выпалила она. — Я собиралась их уложить, но Бриджит попросила помочь. Она сказала…

— Дай угадаю, — перебил я. — Она сказала, что у нее горит домашнее задание по труду и ИЗО.

— Откуда вы знаете?

— Забыл тебя предупредить: у Бриджит патологическая страсть к труду и ИЗО. Мы уже несколько лет пытаемся отвадить ее от клея, бус и блесток, но ничего не выходит. Дай ей волю, и она уничтожит Землю ради своей ненасытной страсти к брелочкам, браслетикам и прочим поделкам. Я столько раз приходил на работу, перемазанный блестящей краской, что ребята в отделе решили, будто я играю глэм-рок. Сегодня она поняла, что ты новичок, и воспользовалась этим. По выходным никаких ИЗО!

— Я не знала, — оправдывалась Мэри Кэтрин. — Кажется, я не справляюсь.

— Боже милосердный! — ответил я. — Ты все еще в этом доме и осталась в живых? Тебя без разговоров можно брать в отряд «морских котиков».


47


Приняв у Мэри Кэтрин командование и приказав ей отправляться на боковую, я зашел на кухню и обнаружил там священника.

Сидя на корточках, седовласый старец в черных одеяниях держал наготове паровой утюг и ждал, пока семилетняя Бриджит нанесет последние штрихи на бело-розового пони из бусинок, стоявшего на кухонной тумбе.

— Разрази меня гром, если это не святой отец Шеймлес…[8 - От Shameless (англ.) — бессовестный.] то есть Шеймус! — воскликнул я.

Хэллоуин тут ни при чем. Дедушка Шеймус и правда был священником. После смерти жены он продал забегаловку в Адской кухне,[9 - Адская кухня — район Нью-Йорка, пользующийся дурной репутацией.] которой заправлял целых тридцать лет, и надел сутану. К счастью для него, в тот момент требования для приема в святые отцы были низки, как никогда, и его приняли. «Экспресс из ада прямо в рай», — как он любил говорить.

Теперь он жил в приходе Имени Божьего в соседнем квартале, и если не занимался приходскими делами (с которыми, кстати, прекрасно справлялся), то совал нос в мои. Видите ли, Шеймус задался целью не просто избаловать моих детишек. Если в течение дня деду не удавалось с присущей ему дьявольской хитростью устроить на пару с ними какую-нибудь выходку, этот день считался прожитым зря. И сан не помеха.

Когда Бриджит увидела меня в дверях, у нее, кажется, даже веснушки побледнели.

— Спокойнойночипапаяидуспатьлюблютебя! — Она умудрилась увернуться от моих лап, соскочила со стула и пулей вылетела из кухни. Фиона, ухватив Сокки под мышку, рванула за сестрой.

— У вас плохо с памятью, монсеньор? Забыли, что такое часы? Или запамятовали, что им завтра в школу?

— Ты только посмотри на этого гордого скакуна, — невозмутимо ответил Шеймус, водя утюгом над скульптурой, чтобы расплавить пластиковые бусины. По размеру она была почти с настоящую лошадь. Жаль только, что в квартире не было для нее стойла. — Девочка — настоящий художник, — продолжал дед. — Правильно говорят: талант одними книжками не разбудишь.

— Спасибо за вклад в копилку мудрости, Шеймус, но если дети не будут соблюдать режим и высыпаться, мы все обречены.

Шеймус выдернул утюг из розетки, с грохотом поставил его на разделочную доску и нахмурился.

— Если уж на то пошло, то зачем приглашать в дом неопытную няньку? — спросил он. — Эта Мэри Кэтрин говорит, что приехала из Типперари. А там, знаешь, кто только не водится. Им ветром с Северной Атлантики мозги набок сдувает. Если хочешь знать мое мнение, мне не нравится ни она, ни вся эта ситуация. Молодая незамужняя девушка под одной крышей с женатым мужчиной.

Ну вот и все. Я сорвался и схватил пластикового пони. Шеймус пригнулся, конь пролетел над ним и сшиб с холодильника список «работы» для детей.

— И кому передать твою жалобу, дед?! — заорал я. — Жене, которая одной ногой стоит в могиле, или тридцати трем заложникам, которых держат под дулом в соборе?

Шеймус обошел тумбу и положил руку мне на плечо.

— Я просто думал, что ты позовешь на помощь меня, — сказал он самым усталым и самым печальным голосом из своего богатого арсенала.

Теперь я все понял. Вот почему он проедал мне плешь этой Мэри Кэтрин. Старику показалось, что ему нашли замену и вырезали из семейной фотографии.

— Шеймус! — сказал я. — Будь у меня хоть двадцать нянек, мы все равно без тебя не справимся. Ты же знаешь. Здесь для тебя всегда найдется место. Я хочу, чтобы ты помогал нам. Но для этого тебе придется подружиться с Мэри Кэтрин. Сможешь?

Шеймус поджал губы, что-то прикидывая.

— Я постараюсь… — наконец проскрипел он и испустил трагический, душераздирающий вздох.

Я прошел к холодильнику и прикрепил список на место. Подняв несчастного пони, я заметил, что у него отвалился хвост.

— Включи-ка утюг, Шеймус, — попросил я, быстро возвращая животное на тумбу. — Если мы его не починим, Бриджит нас зарежет.


48


Вернувшись к бедламу, который творился вокруг собора Святого Патрика, я заметил рядом с трейлером полицейского департамента еще два, принадлежавших отделу спасения заложников — подразделению ФБР. Скопление автобусов и грузовиков напоминало огромный пикник на стоянке — казалось, из них вот-вот повалит народ со снедью.

Пикник на адской стоянке.

Я перекинулся парой слов с Уиллом Мэтьюсом и другими переговорщиками. Новостей из собора по-прежнему не было. Джек молчал.

В общем, я налил себе очередную — двадцатую? — чашку кофе и сел за стол. Ненавижу ожидание и беспомощность. Это одна из причин, по которым я ушел из команды переговорщиков. В убойном отделе у следователя нет ни одной свободной секунды — сотни дел ждут твоего решения, можно рассмотреть факты с разных сторон, растратить избыток нервной энергии…

Я резко выпрямился в кресле. Вообще-то в этом деле имелась одна зацепка, которую я мог раскрутить, чтобы не томиться бездельем. К тому же была вероятность накопать что-нибудь полезное.

Уилл Мэтьюс сидел в глубине штаба, потягивая из стаканчика минералку.

— Командир! — обратился я к нему. — Помните мои соображения насчет Кэролайн Хопкинс? По поводу так называемого несчастного случая. «Арена» — ресторан, где это случилось, — в трех кварталах отсюда. Может, мне съездить туда, поговорить с поварами?

Шеф потер глаза и кивнул:

— Ладно. Даю двадцать минут — иди разнюхивай, если хочешь. Потом возвращайся.

Я похлопал по карману:

— Телефон у меня. К тому же меня прикрывают.

Трагедия, недавно разыгравшаяся в ресторане, и осада собора по соседству, видимо, подпортили аппетит богатым и знаменитым — в «Арене» практически никого не было. Бело-сине-красные ковры на лестнице складывались в подобие французского флага. По обе стороны от прохода стояли старинные ящики из-под шампанского, увенчанные высоченными пирамидами из яблок и лимонов.

При других обстоятельствах я, может, полюбовался бы на это пышное убранство, но сейчас оно только раздражало. К тому же после чудовищного напряжения последних часов я мгновенно вышел из себя при виде долговязого метрдотеля, который прямо-таки излучал высокомерие, встречая посетителей.

Темнокожий кудрявый француз оторвался от книги бронирования размером с добрую инкунабулу, заметил меня и тут же скорчил такую мину, будто только что съел тухлую улитку.

— Кухня закрыта, — фыркнул он и вернулся к записям.

Я захлопнул книгу и шлепнул на нее свой значок, наслаждаясь выражением испуга на его лице.

— Нет, — сказал я. — Думаю, все-таки открыта.

Когда я заявил, что расследую несчастный случай с первой леди, метрдотель сразу сунул мне визитную карточку:

— Всеми юридическими вопросами занимаются «Гилберт, Девитт и Рейби». Обратитесь к ним.

— Полезные сведения, — парировал я и вернул визитку, чуть не оцарапав ею величественный нос француза. — Но я не страховой агент, а следователь отдела по расследованию убийств. Сейчас я неофициально побеседую с тобой или кухонным персоналом. Но если ты против, то я позвоню своему начальнику, и тогда разговор будет официальным. В этом случае всех свидетелей вызовут в отделение и, конечно же, проверят все документы, включая миграционные карты. Я теперь припоминаю, что департамент юстиции тоже интересовался этим делом. Названия «ФБР» и «налоговое управление» тебе о чем-нибудь говорят? Ты готов предъявить чеки из «Арены» об уплате налогов за последние пять лет, не говоря уже о своих собственных?

Выражение лица метрдотеля преобразилось, как по волшебству. Кто бы мог подумать, что суровые галльские черты способны сложиться в такую теплую улыбку?..

— Меня зовут Анри, — представился он и поклонился. — Прошу вас, господин детектив, скажите, чем я могу быть полезен следствию?


49


Я сказал, что хочу допросить кухонный персонал; mon ami[10 - Мой друг (фр.).] Анри охотно проводил меня через вертящиеся синие двери «Тиффани» на кухню и перевел мой вопрос шеф-повару. Тот выглядел как старший брат метрдотеля, только низенький и толстенький. Вопросы его явно возмутили: да, он лично следил за приготовлением блюд для первой леди и ни за что на свете — сама мысль об этом выводила его из себя — не добавил бы в фуа-гра арахисовое масло.

Единственное объяснение, которое он смог придумать, — возможно, кто-то из помощников повара в суматохе и толчее пролил масло на блюдо, но даже это казалось шефу невероятным. Под конец своей тирады коротышка выпалил что-то по-французски, смел пару кастрюль со стальной тумбы и выскочил из кухни. Кажется, я расслышал «американец» и «сникерс».

— Что он сказал? — спросил я Анри. Тот покраснел.

— Господин шеф-повар предположил, что, возможно, первая леди перед едой перекусывала… шоколадными батончиками.

«Вот тебе и укрепление франко-американских отношений», — подумал я.

— Со дня инцидента кто-нибудь увольнялся из ресторана?

Анри постучал пальцем по бледным губам:

— Да… я теперь вспоминаю. Один из помощников, кажется, его звали Пабло, перестал появляться на работе через день после этого ужасного случая.

— Ты помнишь его фамилию? Адрес? Анкета сохранилась?

Анри поморщился, и печальное, болезненное, почти виноватое выражение исказило его черты.

— Вы до этого говорили об официальном и неофициальном разговоре. Так вот, Пабло наняли… неофициально. Он не подавал заявление и не заполнял анкету. Когда он пропал, никто и не заметил — в нашем ресторане помощники повара меняются чуть ли не каждый день, как и везде.

— Надо полагать.

— Подождите! — воскликнул Анри. — Может быть, он оставил вещи в шкафчике. Хотите, спустимся и обыщем его?

Я не возражал. В старом шкафчике Пабло мы обнаружили две вещи: пару грязных кроссовок и мятое расписание поездов ветки метро «Норт-Хадсон».

«Тайна грязных кроссовок», — подумал я. Достойно статьи в энциклопедии Брауна. Очередной тупик — по крайней мере тогда мне так показалось. Я сунул вещи помощника в пакет, который я нашел под шкафчиком. Может быть, Пабло оставил «пальчики». Хотя скорее всего он уже вернулся в Центральную Америку.

В общем, зацепка оказалась никудышная — но все-таки это лучше, чем совсем никакой. Я поднял пакет с «уликами».

— Ну что, детектив, у вас появилась версия? — спросил Анри с неподдельным интересом.

Я с грохотом захлопнул шкафчик.

— У меня почти никогда не бывает версий, Хэнк.


50


Во сне Лора Уинстон, «королева моды нового тысячелетия», как ее назвал журнал «Вог», плавала в каноэ по озеру в поместье Ральфа Лорена на севере Вестчестера. Одетая в белый муслин, она плыла под бесконечным ярко-синим небом. Лодка скользила у самого берега, над ней склонялись ветви вишневых деревьев в цвету, и вихрь белых лепестков, нежных, как веки ангела, мягко щекотал лицо, грудь, шею. Но когда она попыталась сесть, то почувствовала, что муслин плотно обвивает руки и тело. Она умерла, а каноэ было погребальной лодкой. Лора закричала.

Проснувшись, она крепко стукнулась головой о деревянную ручку скамьи.

Раздался мерный топот тяжелых ботинок, и по центральному проходу медленно прошли два бандита в лыжных масках, поверх коричневых сутан у них висели перевязи с гранатами.

«Дура набитая», — подумала Лора. Если бы ей хватило ума отвертеться от церемонии, сейчас она бы уже летела в личном самолете над Южно-Карибским бассейном прямиком к своему дворцу в духе французского Возрождения ценой в двадцать один миллион долларов, чтобы закончить приготовления к новогодней вечеринке. Джорджио, Донателла, Ральф и Миуччиа уже ответили на приглашение и обязательно прилетят.

Но она не прислушалась к тихому голосу, верному глашатаю самозащиты, который твердил ей накануне ночью: «Эй! Событие государственного масштаба в Нью-Йорке — неоновая мишень для террористов! Не ходи туда!»

А теперь у нее внутри проснулся и начал потихоньку зудеть другой скрытный голосок. Глашатай агонии.

У нее закончились таблетки.

Доктор прописал оксиконтин от боли в пояснице, когда она получила травму во время игры в теннис. Через месяц выяснилось, что док вовсе не против выписать еще пачку рецептов, и она начала принимать лекарство вместе с мультивитаминами. Божественный заряд энергии, верное средство от стресса.

Лора не хотела себе в этом признаваться, но последний час она страдала от ломки. Однажды с ней такое уже случалось во время съемок в Марокко, которые длились целый день. Сначала она почувствовала нарастающее беспокойство, потом началась рвота. Через час мучительных спазмов ее всю трясло. Через десять часов она с удовольствием выдрала бы себе волосы, только бы это прекратилось. Ей удалось выдержать съемки только благодаря сердобольному фотографу — тот скормил ей полпачки валиума.

Но сейчас, здесь, ей никто не мог помочь.

Мелькнула мысль: может быть, у остальных что-нибудь есть? Голливудские звезды известны своей любовью к рецептам от доброго доктора. Можно ведь ненавязчиво поинтересоваться? Они все сейчас в одной лодке. Помогай, и воздастся.

«Нет!» — подумала она, вздрогнув. Все, что у нее есть, — репутация «суперженщины». Потерять ее недопустимо. Никто не должен узнать о ее зависимости от «героина для бедных». «Думай, дорогая. Шевели мозгами!»

Что мы имеем в итоге? Что нужно похитителям? Все завязано на деньгах или политике. В любом случае она нужна им живой, не так ли?

Что, если прикинуться больной? Сердечный приступ, например. Нет, они пощупают пульс и поймут, что она симулирует. Какие еще бывают приступы? Диабет, паника…

Вот оно! Панический приступ! Изобразить его несложно. Тем более что она уже начала потеть, пульс участился.

Синдром отнятия, замаскированный под панический приступ. Блестящий план спасет ее миллиардную репутацию. В худшем случае ее просто изолируют от остальных и дадут проблеваться без свидетелей.

Лора Уинстон перестала сдерживать дрожь и начала игру.


51


Юджина Хамфри так глубоко погрузилась в дыхание по системе «пранаяма йога», что не заметила, как Лора Уинстон поднялась с места. Поэтому на выдохе из верхней части легких она совсем нетантрически охнула, когда элегантная законодательница мод вдруг заскулила, как бешеная белка.

Минуту назад дива безмятежно спала. Теперь, при взгляде на бледное лицо и всклокоченные волосы, ее можно было принять за лунатика. Правда, гуляющего с открытыми глазами.

— Лора, сядь, — сказала Юджина. — Ты же видела, что они сделали с Мерседес. Эти парни настроены серьезно.

Юджина поймала Лору за край черной замшевой, мягкой, как масло, юбки от «Шанель» и потянула ее на место.

— Убери от меня руки!!! — завизжала Лора Уинстон.

«Истерика», — подумала Юджина. Нужно было успокоить женщину, пока ее не убили.

— Лора, в чем дело? — спросила она как можно спокойнее. — Поговори со мной. Все хорошо. Я помогу тебе.

— Я не могу больше! — закричала Лора и припустила по проходу. — Помогите! Помоги-и-ите! Кто-нибудь!

Низкорослый коренастый главарь появился в капелле как раз в тот момент, когда Лора споткнулась и, рыдая, рухнула на колени.

— Что это она тут панику разводит? — спросил он Малыша Джонни. — Разберись.

Шкафообразный бандит подошел к Лоре и поднял ее с пола за грудки.

— Мэм? Вам придется вернуться на место, — сказал он.

— Да помогите же мне! — снова завопила она, испустив долгий дрожащий всхлип. — Вы ведь поможете, да, поможете мне? Я не могу дышать. Грудь… мне нужен воздух. Тут так душно! Мне нужно в больницу!

— Ага, в Белвью,[11 - Белвью — больница в Нью-Йорке. Раньше в ней было известное на всю страну психиатрическое отделение.] может быть, — усмехнулся Джонни. — Мэм, да у вас истерика. Единственный способ унять истерику, который я знаю, — хорошенько дать по морде. Вы ведь не хотите этого?

Женщина попыталась проскочить мимо него. Тогда бандит схватил ее за запястье, заломил руку за спину и повел по проходу, схватив за шиворот.

— Ну, раз уж вы затеяли такую игру… — пробормотал он, качая головой.

Он открыл дверь исповедальни рядом с огромной статуей Девы с Младенцем и втолкнул визжащую Лору Уинстон в кабинку. Когда она попыталась выскочить наружу, он пнул ее ботинком в грудь, отшвырнув обратно, и захлопнул дверь.

— Боже правый! — обратился он к остальным заложникам, качая головой. — Бывают же люди, а?


52


Несколько секунд спустя, когда Малыш Джонни прохаживался по проходу с видом героя-победителя, комик Джон Руни слетел с катушек. Глядя на то, как вооруженные люди измываются над Лорой Уинстон, он почувствовал, что внутри у него оборвалась какая-то струна. Он забыл об осторожности, о стратегии сопротивления, о полицейских вокруг церкви. Он просто вскочил с места и набросился на похитителя, дав ему пинка под коленки.

Малыш Джонни покачнулся и рухнул на пол. Руни удалось обхватить его за шею и сдавить ее со всей силой, выпустив на волю ярость и страх, которые он так долго сдерживал.

Подоспевшие бандиты начали избивать Руни. Подбитые сталью ботинки обрушивались на его шею, плечи, голову. Но вместо того чтобы ослабить хватку, он зажмурился и сосредоточился на одном: удушить мерзавца.

Внезапно удары прекратились. Руни услышал лязг металла, и что-то холодное и жесткое прижалось к его виску.

Открыв один глаз, он увидел, что Джек улыбается ему из-за приклада винтовки М16.

— Последнее предупреждение, — сказал Джек. — Отпусти его.

— Прикончи меня! — услышал Руни собственный голос. Адреналин горел в его крови, как кислота. — Я не собираюсь сидеть и смотреть, как вы, твари, избиваете стариков и женщин!

Глаза Джека в прорезях маски сузились. Потом он опустил винтовку.

— Хорошо, мистер Руни, — ответил он. — Я вас понял. Примем к сведению, снизим агрессивность мер. А теперь, если вам угодно, отпустите моего коллегу. Если он умрет, боюсь, это станет очень неприятным прецедентом.

Руни отпустил здоровяка и встал, отдуваясь. Во время избиения ему разбили щеку, правую руку как будто перемололо станком, но он был готов запеть от радости. Наконец-то он выступил против этого произвола.

Малыш Джонни вскочил с пола, как доберман. Джек ткнул его в грудь прикладом.

— Иди съешь чего-нибудь и отдохни, — приказал он. — А вы, мистер Руни, займите, пожалуйста, свое место. Я хочу сделать заявление.

Руни сел. Джек прошел к подиуму, прочистил горло и улыбнулся. Затем он обратился к своим жертвам таким лучезарным тоном, будто сообщал о задержке рейса в аэропорту.

— Всем привет, — сказал он. — Рад сообщить, что мы уже начали переговоры и дела идут очень гладко. Если не возникнет никаких осложнений, есть вероятность, что вы вернетесь к своим семьям к утру Рождества.

Аплодисментов не последовало, но Руни хорошо расслышал вздохи облегчения.

— А теперь, увы, плохие новости, — продолжал Джек. — Если все-таки осложнения возникнут, нам, к сожалению, придется кого-нибудь убить.

Тихий стон разнесся по капелле.

— Поскольку мы находимся в доме молитвы, предлагаю тем, кто верует, обратиться к своим богам.

Линда Лондон, звезда реалити-шоу, согнулась и начала всхлипывать.

— Уважаемые! — дружелюбно повысил голос Джек. — Прошу вас! Вы ведете себя так, как будто мы собираемся вас пытать. Даю вам слово: казнить будем быстро и милосердно, выстрелом в затылок.

Джек сошел с подмостков и подошел к скамье, где сидел Руни.

— Ах да, еще кое-что, — сказал он, приставляя к шее комика электрошокер. Руни непроизвольно зажмурил глаза, каждый мускул в теле свело судорогой. Однако вместо черноты он увидел мельтешение, как на телеэкране. Крик застрял у него в горле, Джон упал на пол, дернулся и закатился под сиденье.

— Это не «зеленая комната» Леттермана, а мы вам не диетологи и не инструкторы по пилатесу.

Голос Джека доносился до слуха Руни как сквозь пелену. Обрывки искореженных болью мыслей наконец сложились в одно целое: надо было дать ему меня пристрелить.

— А я-то думал, что у успешных людей в этой стране должны быть мозги, — сокрушался Джек. — Повторяю еще раз: будете дергаться — вас пристрелят. Какое из этих четырех слов вам, дебилам, непонятно?


53


Без десяти семь одиннадцатилетний Брайан постучал в дверь девчачьей комнаты.

— Хулия? — прошептал он. — Ты встала?

Хулия открыла дверь, расчесывая мокрые волосы. Надо же, уже и помылась. Брайан расстроился. Он хотел встать первым, как глава семейства. В конце концов, он был старшим из мальчиков. Интересно, во сколько встала Хулия Великая? В шесть?

— А я уже к вам собиралась, — сказала Хулия. — Папа еще спит?

— Как труп… то есть как бревно, — быстро поправился Брайан. — Кто его знает, во сколько он пришел. Давай я насыплю всем хлопьев, а ты разбудишь чудовищ?

— Хорошо, но если ты закончишь до того, как я подниму своих, растолкай Трента, Эдди и Рикки, — сказала Хулия. — Мне нужно время, чтобы одеть и причесать девочек.

— Ладно, — согласился Брайан. Он сделал шаг по темному коридору, но потом обернулся: — Эй, Хулия.

— Что?

— Плохо, что папа вчера нас застукал. Сейчас мы наверняка сможем все исправить. Ты молодец, что придумала встать пораньше и приготовиться.

— Ой, спасибо, Брай, — ответила Хулия. — Как мило, что ты это сказал.

Брайан поморщился. А ведь она права. Что за телячьи нежности?

— Последний, кто соберет команду, — тупой лузер! — бросил он через плечо, удаляясь.

Он быстро накрыл на стол и распахнул дверь в комнату мальчиков. Рикки спал на нижней койке, и Брайан не успел дернуть его за ногу, как Трент свесился с верхнего этажа, как летучая мышь.

— Он пришел? Пришел? — спросил он взволнованно.

— Кто пришел? — спросил Брайан, выдергивая пятилетнего брата из постели и ставя на пол.

— Санта! — завопил Трент.

— Тсс! Нет.

— Как? — расстроился мальчуган. — Санта не пришел? Почему? Брай, ты шутишь? Ну, я иногда не слушался, но ведь я старался хорошо себя вести.

— Еще не Рождество, маньяк, — сказал Брайан, подходя к шкафу. — Разбуди Рикки и бегом чистить зубы. Сортир и душ, живо!

Через пять минут Брайан, улыбаясь, вышел из комнаты… одновременно с девочками. Ну вот, а он надеялся, что мисс Совершенство только построила всех на зарядку. Эх! Осечка. Ничья.

Когда Брайан зажег свет на кухне, то не смог сдержать смех. Несмотря на старомодные костюмчики, семейка выглядела весьма комично.

В школе Имени Божьего сегодня была репетиция перед рождественским спектаклем, и всем братьям и сестрам досталось по роли. Крисси, Шона, Бриджит и Фиона были ангелами с нимбами и венками. Трент и Эдди — пастухами. Рикки вытянул роль Иосифа, и теперь на нем красовалась нелепая черная борода. Даже Джейн и Хулия, певшие в хоре, надели длинные серебристые одеяния. У самого Брайана, естественно, был самый крутой и ничуть не старомодный костюм волхва.

— Ты посмотри! — сказал он, подходя к Хулии. — Они, типа, миленькие или что-то вроде того…

Хулия достала из кармана фотоаппарат и сделала снимок маленьких Беннеттов. «Как это у девчонок получается? — подумал Брайан. — Откуда они знают, что и когда сделать правильно?»

Хулия показала Брайану экран фотоаппарата:

— Как думаешь — маме понравится?

— Может, понравится, — ответил Брайан. — Откуда мне-то знать?


54


Я проснулся от приглушенного звона посуды, хихиканья, шума и гама семьи. Жены рядом не было, и я мысленно поблагодарил ее. У нас была договоренность: по будням она поднимает и одевает детей, а я отвожу их в школу. Лишние полчаса сна, пока она расталкивает десятерых сорванцов, — это поблажка, которую могут оценить только люди, прожившие несколько лет в браке.

Я повернулся, чтобы коснуться ее теплой постели. Рука наткнулась на холодные, жесткие простыни, и я все вспомнил.

Первая порция ежедневного ужаса окатила меня, а вслед за ней пришел леденящий душу вопрос.

Я соскочил на холодный пол и стянул со спинки кровати видавший виды дырявый халат.

Если не Мэйв разбудила детей, то кто же?

Невозможно описать, что я почувствовал, когда вошел в кухню и увидел детей при полном параде, готовых к репетиции. Мне показалось, что я сплю или даже умер и дети вокруг кухонного стола превратились в сюрреалистичные изображения сонма ангелов. А потом Трент сшиб со стола чашку с хлопьями «Губка Боб», и все обернулись.

— Папа! — в один голос воскликнули они.

Когда они успели одеться? Хреновый я отец. Даже не вспомнил про репетицию. Собирая с линолеума фруктовые колечки, я почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Я понял почему.

То, что дети смогли сами о себе позаботиться, значило, что Мэйв выполнила свою задачу. Закончила все дела и теперь готова отправляться в путь.

Я вытер слезы рукавом халата, а Крисси крепко обняла меня и поцеловала, щекоча ресницами шею.

Глубоко вздохнув, я взял себя в руки. Если бы Мэйв увидела, что я распустил перед детьми нюни, она надрала бы мне задницу.

Я снова взглянул на них и теперь уже искренне заулыбался. Мои дети — самые настоящие ангелы. Совершенно невероятные создания. Я кивнул Хулии и Брайану. Кто еще, кроме этих двоих, мог самоотверженно вытащить себя из постели в такую рань? Стиснув зубы, я подавил еще одну волну горечи. А затем откашлялся.

— Воскресенье еще не настало! — воодушевленно воскликнул я. — Но я хочу воскресный завтрак! Кто со мной?

Кухня зазвенела криками «Я!», и я шваркнул на плиту две чугунные сковороды.

Шеймус прибыл как раз в ту минуту, когда я раскладывал по тарелкам жарево из яиц, бекона, картошки и зеленого лука.

— Ох, бегорра![12 - Шутливое подражание ирландскому восклицанию, что-то вроде «Клянусь Богом!».] — воскликнул он, выпучив глаза. — Уже празднуете Хэллоуин?

— Нет! — закричали дети, смеясь над дедом.

Мэри Кэтрин пришла минутой позже и застыла в шоке. Я протянул ей тарелку:

— Я ведь предупреждал, что у нас тут дурдом.

Несколько прекрасных секунд я стоял и смотрел, как семейство уплетает завтрак, слушал болтовню и смех. Но блаженство кончилось, когда мой взгляд упал на мобильник и связку ключей на тумбе рядом с кофе-машиной.

Идиотский мир. Мне захотелось, чтобы он хоть на день оставил меня в покое.

Я подумал о заложниках и о том, что время работает против них… а мысль о похитителях окончательно заставила меня встряхнуться и погнала в душ. Криво усмехаясь, я почувствовал, что тяжелая, черная горечь, которую я копил в себе, собралась в комок и полетела в бандитов, как пушечное ядро. Джек должен был ответить за то, что я сейчас оставляю своих любимых людей.

«Ты не знаешь, с кем связался, приятель! — отправил я ему мысленное послание. — Тебе-то кажется, что знаешь. Но на самом деле ты даже представления не имеешь».


55


Через полчаса семейка Беннеттов опять создала затор на улице, исполняя ежедневный рывок к дверям школы Имени Божьего. Рядом с нами из такси выходила брюнетка модельной внешности, одетая в черное платье с блестками, — без сомнения, со вчерашнего вечера еще не переодевалась. Она прижала руку к декольте и восхищенно ахнула, глядя на мой семейный театр. Даже метросексуал в верблюжьей шубе от «GQ» не смог скрыть удивление — так и стоял, открыв рот: звонящий телефон в одной руке, гарнитура от айпода — в другой.

Но сестра Шила переплюнула всех.

— Да благословит вас Господь, мистер Беннетт, — сказала она с улыбкой, снимая дверь с крюка и запирая ее. Понимаете, она улыбалась!

Мне стало тепло, несмотря на зимний холод. Я решил минуту посидеть в машине, прежде чем ехать к собору: как раз перед выходом я захватил со ступенек свежий номер «Таймс».

Искра рождественского ликования зашипела и погасла, едва я увидел собственную фотографию под заголовком «Группа неизвестных захватывает собор на похоронах первой леди». Под фото была радостная подпись: «Мы ничего не знаем!» Я перевел взгляд на имя автора статьи.

Кэти Калвин.

А кто же еще?

Я покачал головой. Здорово она меня подставила. Даже фотография была отвратительна. На лице у меня застыло задумчивое, напряженное выражение, которое легко можно было принять за полнейшую растерянность. Наверное, в тот момент я искал в толпе смотрителя Нарди.

«Ну, Калвин, спасибо за мои пятнадцать минут славы, — подумал я. — Не надо было нарываться». Мне не терпелось увидеть командира Уилла Мэтьюса и послушать его искрометный комментарий по поводу моего потрясающего общения с прессой.

На этой ноте — дело шло все лучше и лучше, не так ли? — я швырнул газету на сиденье и дал по газам.

Ох, ребята, как же я был рад с головой окунуться в этот раскаленный добела бардак.


56


В восемь двадцать девять Чистоплюй поставил стаканчик с кофе на замерзшую панель телефона-автомата на углу Пятьдесят первой и Мэдисон.

Первый глоток буквально ошпарил язык — Чистоплюй совсем не ожидал, что кофе, купленный у разносчика, будет таким горячим. Он мысленно поблагодарил продавца за сюрприз.

Кусок серого утреннего неба, зажатого между пепельно-серыми небоскребами, был похож на гигантский осколок грязного стекла. В тусклом свете темные сводчатые окна Святого Патрика, стоявшего на другой стороне перекрытой улицы, были еле видны.

Чистоплюй усмехнулся, наслаждаясь атмосферой несчастья, слишком горячим и невыносимым на вкус кофе, морозом, щипавшим лицо, и оглушительным треском генераторов. Как по команде, из-под вороха тряпья и сумок на тротуаре вылез бомж, зевнул и шумно высморкался в водосточный желоб.

«Доброе утро, Нью-Йорк», — подумал Чистоплюй, поднимая трубку.

Необходимость каждый день сталкиваться с этой неприкрытой, лезущей в глаза грязью была для него настоящим испытанием. Но когда он запустит руки в банковский счет, который скоро вырастет на семь знаков, все изменится.

— Ну что там? — ожила трубка.

— Все то же, все то же, Джек, старина! — жизнерадостно отозвался Чистоплюй. — Видел новый грузовик у входа? На вечеринку подтянулись переговорщики.

— Я о том же, — ответил явно довольный Джек. — Все играют свои роли точно по сценарию.

— Как там наши гости? Весело провели ночь?

— Богатеи не такие, как мы с тобой. В тыщу раз мягче. Правду сказать, с ними управиться легче, чем с детсадовской группой.

— Ну, что я тебе говорил? — усмехнулся Чистоплюй.

— Да, ты был прав. Все правда. Не расслабляйся там. Держись плана.

Линия отключилась. Чистоплюй повесил трубку и улыбнулся двум полицейским, проходившим мимо. Серая, как сегодняшний рассвет, тоска читалась на их опухших лицах.

Закрыв глаза, он представил себе огромную, залитую солнцем ванную комнату, сияющий мрамор, пар над бурлящей джакузи и ослепительно белую стопку безукоризненно сложенных полотенец на подоконнике возле окна, за которым дышит сине-зеленое море…

Чистоплюй взял свой стаканчик с бурлящей лавой и направился к церкви. Над острыми шпилями кружились голуби — от этого зрелища все у него в желудке перевернулось. Он вспомнил, как отец запускал голубей с крыши дома в Бруклине, где семья снимала квартиру.

Если он больше никогда в жизни не увидит ни одной летающей крысы и своего отца-нищеброда, то умрет счастливым человеком.

Часто заморгав, Чистоплюй отогнал видение прошлого и стаканчиком с кофе перекрестил церковь, как благословляющий священник.

— Пусть Господь сделает меня благодарным, — пробормотал он. — За благодать, которая меня ждет.


57


Комик Джон Руни устал притворяться спящим. Он не знал, который час, но по бледному свету в витражных окнах определил, что должно быть около девяти.

На узких скамейках было практически невозможно устроиться удобно, поэтому похитители разрешили заложникам собрать подушки с сидений и скамеек для коленопреклонения и расположиться на ночь на полу у алтаря. Однако подушки были маленькие и тонкие; мраморный пол вытягивал тепло из человеческих тел — по сравнению с ним городской тротуар казался уютным, как ортопедический матрац.

«Мне, пожалуйста, порцию ужаса с гарниром из переутомления, — подумал Руни, садясь и потирая глаза. — Королевскую порцию гарнира, если можно. Благодарю вас, господа похитители».

Трое бандитов сидели у задней стенки капеллы на раскладных стульях, потягивая кофе из картонных стаканчиков. Малыша Джонни и Джека нигде не было видно. Из-за масок и сутан бандитов невозможно было отличить друг от друга и пересчитать. Сколько же их было? Восемь, двенадцать? Может, больше. Кажется, они дежурили посменно, соблюдая строгий порядок.

С нарастающим гневом Руни смотрел, как один из них склонился над поминальной свечкой и прикурил от нее.

На плечо Руни легла рука, и к нему подсел Чарли Конлан.

— Доброе утро, парень, — тихо сказал Конлан, не глядя на него. — Храбро ты вчера выступил.

— Хочешь сказать — глупо, — скривился Руни, трогая засохшую ссадину на щеке.

— Нет, — ответил Конлан. — Ты поступил как мужчина. Теперь нужно сделать то же самое, только вовремя.

— Ты все еще хочешь драться с ними?

Конлан спокойно кивнул, и Руни с любопытством посмотрел на патентованный стальной прищур рок-звезды. На сцене Чарли создал себе имидж эдакого крутого рок-н-рольщика, но в жизни оказался еще жестче.

— Йо, — раздался шепот сзади. Мерседес Фреер, «карамельная шлюха», как прозвал ее журнал «Сорс», тоже проснулась и села за ними. Ночью ее выпустили из исповедальни. — Задумали что-то, негодники? — спросила она.

Руни подумал, стоит ли посвящать ее в подробности заговора, затем кивнул:

— Мы еще готовимся.

— Аминь, клевое дерьмо, — прошептала она. — Слушайте сюда. Один из этих перцев запал на меня. Вчера мы разговаривали через дверь этой кабинки. Видите, тощий хрен с дробовиком, посередине. Короче, можно это использовать. Я притворюсь, что хочу с ним перепихнуться или что-то типа того.

В капеллу вошел Малыш Джонни с кулером и подносом с кофе.

— Подъем, скауты! — заорал он, подойдя к проходу. — Задницы по местам, пора завтракать!

Внезапно с заднего ряда, где сидел преподобный Солстис, раздался низкий, глухой звук. Сначала Руни подумал, что у святого отца сердечный приступ, но звук стал громче, превращаясь в ноту. Старик запел!

— О-о-о, бла-а-года-ать, спа-асе-ен то-о-о-бо-ой…

Преподобный Спаркс, сидевший рядом с Солстисом, подтянул вторым голосом.

Руни закатил глаза. Как далеко зайдет этот абсурд?

Но через некоторое время даже он почувствовал, что наполненные чувством голоса двоих мужчин привнесли согревающее спокойствие в холод церкви. Заложники присоединились к священникам, и когда Руни увидел, что Малыш Джонни неодобрительно покачивает головой, он тоже запел.

Все были просто поражены, когда после гимна поднялась Мерседес Фреер и запела «Ночь тиха». От неожиданности Руни открыл рот, услышав чистую, классическую красоту ее голоса. Несдержанная на язык поп-старлетка спокойно могла солировать в опере.

— В яслях дремлет Дитя… — пела она. — В яслях дремлет Ди…

Резкий щелчок дробовика прервал последнюю ноту Мерседес. Все с шумом обернулись к главному входу церкви, откуда он раздался.

Леденящее кровь эхо выстрела как будто нажало кнопку сброса в мозгу Руни. Актер почувствовал, что решимость его угасла, как задутая свечка.

«Боже, спаси нас», — подумал он, впервые ощутив истинный вес этой мольбы.

Убийства начались.


58


Как они сюда пролезли?

Прижавшись спиной к массивной, как секвойя, мраморной колонне, Джек сжал в руках пистолет и прислушался.

Когда он обходил периметр, из дверей сувенирного магазина выскочила фигура в черном. Приняв незнакомца за спецназовца из отряда спасения заложников ФБР, Джек выхватил пистолет и выстрелил.

«Все-таки нашли лазейку», — думал он. Наверное, они с Чистоплюем что-то упустили. Секунду он ждал звука шагов. Приглушенных приказов. Он поискал глазами у себя на теле красную точку прицела — верный знак того, что он, считай, уже труп.

— В чем дело? — По проходу уже бежал Малыш Джонни с двумя подручными. В одной руке он сжимал гранату, в другой — пистолет.

— Чувак в черном выбежал из сувенирного. Не думаю, что это Уилл Смит. Но кажется, я его подстрелил.

— Федералы? — прошептал Джонни, быстро оглядывая витражные окна. — Как?

— Не знаю, — ответил Джек, выглядывая из-за колонны. — Он лежит возле купели. Я проверю его, вы идите в сувенирный. Сначала стреляйте, потом разбирайтесь.

Бандиты разделились и бегом бросились в переднюю часть церкви. Джек выскочил в проход, держа на прицеле человека, распластанного на полу. Тот не шевелился.

Джек прижал еще теплое дуло ко лбу жертвы и тут увидел, кто поймал пулю. «Что я наделал?»

Это был пожилой священник. Дрожащие огни свечей отражались в луже крови, натекшей из головы. «Вот дерьмо!»

Малыш Джонни чуть не сбил его с ног.

— В сувенирном никого нет, — сказал он, а затем увидел священника, смотревшего в потолок мертвыми, широко раскрытыми глазами.

— Проклятие! — воскликнул он.

Джек сел на корточки и заглянул в лицо убитого.

— Смотри, что я из-за тебя натворил! — сказал он со злостью.

Малыш Джонни сунул пистолет в кобуру.

— Что теперь делать?

По крайней мере парни его прикроют, подумал Джек, глядя на невинного человека, которого только что пришил. Он предупреждал их, что, возможно, придется убивать, и все же они согласились на это дело.

И в аду у него будет теплая компания.

— Используем его, — сказал он. — Я не хотел играть по-плохому, но, по ходу, выбора у нас нет.

— Используем? — спросил Малыш Джонни, разглядывая труп. — Как?

— Хватайте его святейшество за руки и ноги, — ответил Джек. — Я давно уже устал ждать. Пора разогнать часики. Посмотрим, у кого яйца крепче.


59


В девять с копейками я подъехал к баррикадам у штаба. Кругом виднелись ленты с надписью «ПОЛИЦИЯ, НЕ ВХОДИТЬ», как будто подававшие мне сигнал развернуться и уехать домой к семье. Едва совладав с этим искушением, я заглушил мотор и вышел из машины.

Оглядывая по пути через три КПП осаду вокруг собора и растущий лагерь СМИ, я лишь качал головой.

Шпиль собора отражался в графитово-черном стекле офисного здания на северной стороне авеню, отражение было похоже на график акций, которые резко взлетели в цене, а потом так же резко упали. Пара телерепортеров работала в прямом эфире. Остальные журналисты барабанили по клавишам своих ноутбуков, радиорепортеры кричали что-то в трубки телефонов.

Повернувшись спиной к щелкоперам и потокам ерунды, которую они извергали, я заметил движение у входа в собор. Двери снова открылись!

Сначала показалось, что человек, выпавший из проема, — очередной освобожденный. Но когда я увидел, как быстро двигается фигура в черном, у меня тревожно забилось сердце. Может быть, кто-то пытается убежать?

Однако фигура в черном рухнула лицом вниз, даже не попытавшись остановить падение, и тут я понял: случилось что-то непоправимое.

Времени на раздумья не было — я проскользнул мимо грузовика и бегом бросился через улицу.

Только перебежав через улицу и склонившись над упавшим человеком, я с холодком в крови вспомнил, что не надел бронежилет.

Падая, человек прокатился по уличной молельне, устроенной на ступенях днем раньше в честь Кэролайн Хопкинс. Перевернутые подсвечники были похожи скорее на разбросанные пивные бутылки, чем на торжественное подношение от скорбящих. Букет увядших роз лежал рядом с вытянутой рукой человека, как будто тот обронил цветы при падении.

Я не смог нащупать его пульс. Ледяная игла пронзила сердце, когда я перевернул тело, чтобы начать реанимацию.

Мой взгляд скользнул с белого воротничка священника к отверстию в виске и широко открытым безжизненным глазам.

Я зажмурился и на секунду закрыл лицо рукой. Затем обернулся и уставился на уже закрывшиеся бронзовые двери.

Они убили священника!

Рядом со мной появился лейтенант службы по чрезвычайным ситуациям Рено.

— Матерь Божия, — тихо сказал он, и его каменное лицо исказилось. — Теперь они еще и убийцы.

— Давай унесем его отсюда, Стив, — предложил я.

Рено взял мужчину за ноги, я — за руки. Ладони священника были маленькие и мягкие, как у ребенка. Он был почти невесомый. Наплечник, свисавший с мотавшейся головы, скреб по асфальту.

— Как так вышло, что мы теперь работаем гробовщиками? — грустно спросил Рено, когда мы бегом заносили труп за баррикаду.


60


Уложив убитого священника на каталку «скорой помощи», я услышал телефонный звонок из штаба. Я и без определителя мог догадаться, кто это. Но вместо того чтобы броситься к телефону, я оставил его звонить, а сам бережно закрыл глаза погибшего.

— Беннетт! — раздался рев командира Уилла Мэтьюса.

Я медленно, как зомби, прошел мимо него в глубь автобуса. Впервые я совершенно не волновался, принимая звонок, меня не мучил страх, что я сделаю ошибку. Совсем наоборот.

Я просто мечтал поговорить с этим сукиным сыном.

Переговорщик из ФБР Мартелли, кажется, почуял мою ярость и схватил меня за запястье:

— Майк, ты должен расслабиться. Не важно, что случилось, сохраняй спокойствие. Никаких эмоций. Если ты сейчас сорвешься, то разрушишь связь с похитителями, которую с таким трудом наладил. Не забывай, там еще тридцать два заложника.

«Никаких эмоций!» Самое худшее — то, что Мартелли был абсолютно прав. Моя роль — мистер Спокойствие. Это как если бы тебе сломали нос, а ты извинялся, что запачкал кровью кулак обидчика. Я начинал ненавидеть свою работу.

Я кивнул сержанту связи.

— Беннетт.

— Майк! — весело затараторил Джек. — Вот и ты. Слушай, пока вы там не успели сильно обидеться, я хочу все объяснить. Святой отец, как видно, вчера утром перебрал кагора, потому что мы с самого начала велели всем убираться к черту. Он очень не вовремя выскочил из своей засады и попытался сделать ноги. Из-за черной одежды мы подумали, что это один из ваших спецназовских молодчиков решил испортить нам посиделки.

— Что ты говоришь? Это, значит, недоразумение? Вы не виноваты? — Казалось, что телефон вот-вот испарится у меня в руке.

— Именно так, Майк, — ответил Джек. — Тот самый случай, когда человек оказался не в том месте не в то время. Но если подумать, не такая уж это и потеря — подумаешь, очередной святоша сыграл в ящик. Я вот прикидываю, сколько служек сегодня будет спать спокойнее.

Ну все. К черту роль — я не собирался больше слушать это чудовище.

— Сукин ты сын, — сказал я. — Ты гнилой кусок дерьма. Ты убил священника.

— Я, кажется, ослышался?! — радостно вскричал Джек. — Или это настоящая, искренняя злость? Я уже было подумал, что говорю с компьютером, Майки. Как же ты бесил меня этой вашей психотерапией и успокоительными песнями! Я был готов сожрать свою пушку. И вот свершилось! Карты на стол, дружок. Мы хотим забрать бабки и унести отсюда свои задницы, а вы хотите при первой возможности расхреначить нам головы из винтовок.

Джек легко рассмеялся.

— А ведь мы не друзья. Если на этой земле еще встречаются настоящие враги, то это ты и я. И ты прав, Майк. Мы — настоящие сукины дети. Даже так: мы самые злобные сукины дети, с которыми ты когда-либо имел несчастье встретиться. Если мы готовы убить священника за здорово живешь, то сколько еще этих безмозглых звезд я отправлю на тот свет ради семизначной цифры? Либо убейте нас, либо давайте деньги. Хватит тратить мое время!

— А ты уверен, что уже отказался от той идеи? — внезапно спросил я.

— Какой еще идеи, Майки?

— Сожрать свою пушку.

— Ага, щас! — усмехнулся Джек. — Я не настолько голоден. Но если ты попробуешь устроить какую-нибудь гадость, то я скормлю эту пушку тебе… еще до того, как все закончится.


61


Сигнал разрыва связи запищал в трубке — и сразу же в трейлер вошел Майк Нарди, смотритель собора.

— Боюсь, мне придется кое в чем признаться, — пробубнил он, оглядывая собрание полицейских и агентов. — Есть еще один проход в собор.

Командир отряда по спасению заложников Оукли шагнул вперед и взял инициативу на себя:

— Расскажите нам о нем, мистер Нарди.

Старика усадили на стул и выдали кофе.

— Понимаете, раньше я о нем молчал лишь потому, что отец Миллер, которого только что застрелили, был моим другом, и… вы можете дать мне слово, что никому не расскажете? О проходе?

— Даю слово, — немедленно отозвался Оукли. — Где он, мистер Нарди?

— В подземном пассаже Рокфеллеровского центра есть дверь, — начал рассказывать смотритель. — Тайный ход идет под Пятой авеню в, скажем так, бомбоубежище. В шестидесятые годы у кардинала Спеллмана, да упокоит Господь его душу, началась… видимо, это называется паранойя. После инцидента в заливе Свиней. Он боялся, что на Нью-Йорк сбросят атомную бомбу, поэтому пожертвовал некие средства на секретный проект.

Бомбоубежище построили рядом с криптой архиепископов. С разрешения администрации Рокфеллеровского центра ход из него вывели в пассаж, где теперь магазины и прочая ерунда. Я сам никогда не бывал в этом проходе — да и никто не бывал со дня постройки.

— Почему вы не рассказали нам раньше? — зло встрял я. — Вы ведь знали, что мы ищем способ проникнуть внутрь, Нарди.

— Я надеялся, что все разрешится мирно, — тихо ответил старик. — Но теперь я в это не верю. Бедный отец Миллер. Добрая была душа.

Обожаю, когда гражданские водят полицию за нос из собственных политических соображений. Я готов был вцепиться смотрителю в горло, но Оукли остановил меня, покачав головой. Он спокойно спросил:

— Мистер Нарди, вы можете показать нам вход?

— Конечно.

Оукли взял рацию и вызвал половину своего отряда спецназа к штабу.

Наконец-то началось, подумал я. Хорошие парни идут на прорыв.

Меня тошнило от разговоров не меньше, чем Джека.

— Куда собрался? — спросил Оукли, с любопытством разглядывая меня.

— С вами, — натянуто улыбнулся я. — Вдруг вам понадобится переговорщик.


62


Через двадцать минут подготовки и обсуждения стратегии я вместе с дюжиной спецназовцев от ФБР и департамента отправился за Нарди на Пятую, 630.

Я потел, как собака, с тактическим ружьем наперевес, в чужом приборе ночного видения и тяжелом бронежилете. Мы быстро прошли по мощенному красным мрамором коридору в стиле ар деко и спустились по лестнице, нарушая тишину лишь редким скрипом ботинок.

Еще в начале осады командир Уилл Мэтьюс приказал освободить галерею на уровне улицы, и теперь в торговом пассаже воцарилась жутковатая атмосфера. Кругом висели рождественские украшения, в витринах кафе, магазинов одежды и игрушек мигали гирлянды, но в проходах и за столиками не было ни души.

Я вспомнил ужастик, который Брайан заставил меня посмотреть на прошлый Хэллоуин: люди убегали от зомби по торговому центру. Вспомнив название, я еле избавился от дежа-вю.

«Рассвет мертвецов».

Нарди остановился у стальной двери без опознавательных знаков рядом с магазином для гурманов «Дин и Делюка». Из кармана неопрятных штанов он извлек гигантскую связку ключей и начал перебирать их, шевеля губами — то ли считал, то ли молился, я не смог разобрать. Наконец он снял с кольца большой, странного вида ключ и вручил его Оукли.

— Вот он, — сказал смотритель и перекрестился. — Бог в помощь.

— Всем внимание, — прошептал Оукли. — Рации выключить. Мои парни идут первыми. Проверьте глушители. Приготовьте приборы ночного видения. Идем гуськом, держим дистанцию. Слушай мою команду. — Он обернулся ко мне: — Майк, последний шанс вернуться.

— Ни шагу назад, — ответил я.


63


В наступившей тишине раздались металлические щелчки оружия, снимаемого с предохранителей. Потом лязгнул замок.

Дверь с натужным скрипом открылась. Мы сквозь прицелы заглянули в темный бетонный коридор.

— Мама всегда говорила, что если я буду паинькой, то непременно попаду на Пятую авеню, — прошептал Оукли и шагнул в темноту, взяв МР5 на изготовку.

Прибор ночного видения окрасил тоннель в зловещий ярко-зеленый цвет. Едва отойдя от входа, мы вынуждены были проползти под провисшей связкой ржавых проводов. Через десять метров прошли мимо трубы парового отопления, горячей, как кипящий чайник, и огромной, как цистерна.

Тоннель резко пошел под уклон и привел к железной спиральной лестнице, уходившей вниз.

— А я-то думал, на что они тратят приходские сборы? — пробормотал Оукли, спускаясь по лестнице. — Если заметите парня с рогами и трезубцем, приказываю стрелять, пока не кончатся патроны…

Спустившись примерно на два этажа вглубь, мы остановились перед обитой клепками металлической дверью с колесом точно посередине. Если бы я не знал, где мы находимся, я бы предположил, что это вход в машинное отделение корабля.

Когда Оукли толкнул дверь, она бесшумно повернулась, как будто петли кто-то недавно смазал. Мы оказались в маленькой диковинной комнатке. Как выяснилось, это была часовня — цементный алтарь, страшно неудобные на вид бетонные скамьи. Единственной вещью, сделанной не из бетона, оказалось распятие — оно было отлито из какого-то тусклого серого металла, возможно, свинца. Справа от него к стене была привинчена железная лестница, уходившая в вертикальный лаз в потолке.

Оукли жестом дал приказ сохранять тишину и направился к лестнице.

Эта лестница вела на пару этажей вверх — у меня было такое чувство, что я поднимаюсь по ракетной шахте. Не знаю, учат ли парней из ФБР лазать по лестницам, но если бы это был олимпийский вид спорта, ребята взяли бы золото.

Еще с подножия лестницы я заметил еще одно колесо в люке наверху.

А потом услышал, как оно скрипнуло, поворачиваясь.

Через пару секунд свет хлынул в тоннель через отверстие в потолке, я ненадолго ослеп и почти сразу оглох, когда тишина взорвалась грохотом выстрелов.

Джек пошел в атаку.


64


Я сорвал прибор ночного видения и пополз обратно. Пули пробивали дыры в бетонном полу, градом осыпая всех в узкой трубе.

Каким-то чудом ни одна из них не задела меня, когда я, вывалившись из лаза, вытаскивал членов отряда из зоны смерти у подножия лестницы.

Иссиня-белые вспышки непрекращающегося огня освещали комнату, как стробоскоп. Спецназовцы делали раненым искусственное дыхание и массаж сердца.

Оукли, ругаясь, считал уцелевших. Я поставил МР5 на автомат и рванул к трубе.

Одной рукой я просунул пулемет в лаз и нажал на курок. От отдачи он запрыгал, как отбойный молоток, и я стрелял, пока не кончились патроны. Не знаю, попал ли в кого-нибудь, но перестрелка ненадолго затихла.

Затем раздался громкий лязг и свист, и на пол упала дымящаяся граната. За ней еще одна. Едкий дым обжег глаза и легкие. Я спрятал лицо в куртке и крикнул:

— Это газ! Уходим!

Я чуть не споткнулся о копа, лежавшего на полу позади меня. «Я ранен», — прошептал он. Я подхватил его под мышки и побежал к двери, через которую мы сюда пришли. С разбегу напоролся на ступеньку железной лестницы и почувствовал, что в ботинок полилась кровь. Потом чуть не снес голову себе и раненому товарищу, налетев на те самые ржавые провода у входа в тоннель.

В торговой галерее царила почти мистическая атмосфера. В мерцании красных и зеленых праздничных огоньков на фоне слащавой рождественской музычки кровь и грязь смотрелись на нас, как грим.

Я уложил раненого полицейского на полированный мраморный пол и охнул, увидев его безжизненный взгляд. Парню было не больше двадцати пяти. Крепко сбитый кучерявый пацан из службы по чрезвычайным ситуациям полицейского департамента Нью-Йорка.

Он умер, пока я тащил его в безопасное место.

Оукли опустил забрало шлема второго убитого — спецназовца из ФБР.

Как такое возможно? Два хороших парня, хороших полицейских. Убиты.

Я ошарашенно огляделся. Прямо над телом убитого копа я увидел рекламу одежного магазина: смеющаяся юная блондинка в красной рождественской шапочке и красном костюме кошки, зажатая меж двумя полуголыми парнями-моделями на капоте «олдсмобиля».

Эта абсурдная картинка стала последней каплей после пережитого шока. Я двинул по витрине прикладом, разбив ее на миллион осколков. Взвыла сирена системы безопасности.

Я сполз по стене в россыпь зеленых стекол, похожих на алмазы, и закусил губу, глядя на черный проход в ад, из которого мы только что сбежали.

«Господи, спаси! — подумал я. И тут же: — Откуда они столько знают о соборе? Откуда они столько знают о нас?»


65


Не успел Чистоплюй закрыть мобильник, как прямо перед ним на тротуар у Пятой, 630, выскочила машина «скорой помощи». Чтобы выпустить из кабины медсестру, ему пришлось сделать шаг назад и прижаться спиной к холодному грязному борту грузовика. Он еще раз взглянул на лицо медсестры и опустил голову, отворачиваясь.

«Разрази меня гром, если это не „обними-меня-покрепче“ Йоланда», — подумал он, украдкой снова поглядывая на профиль латиноамериканки.

Он покачал головой, вспомнив свою встречу с ней у больницы, где Кэролайн Хопкинс отдала Богу душу.

«Из всех осад всех соборов в мире она выбрала именно этот и пригнала сюда свою мясовозку».

Чистоплюй усмехнулся и качнул стаканчиком с кофе в ее сторону.

«Вот и встретились, сучка. Ни дать ни взять — шесть рукопожатий и все это дерьмо».

Он понаблюдал, как Йоланда бежит с каталкой по площадке перед торговым центром. Как раз когда она подбежала к стеклянным дверям, оттуда показалась штурмовая команда.

Чистоплюй бегло пересчитал их по головам. Вошли тринадцать, вернулись девять. Его парни здорово разобрались с ними! Со спасателями заложников, хо-хо! А ведь те считались лучшими из лучших!

Хорошо, что он предупредил Джека.

Жаль, что нервный тупица Майк Беннетт вышел из переделки живым. Йоланда как раз закатала ему штанину и промывала рану на ноге.

«Что, Майки? Ножка бобо?»

Тем временем Беннетт отмахнулся от медсестры и в полном шоке заковылял к штабу. Легавые и фэбээровцы похлопывали его по плечу.

— Ты не виноват! — крикнул Чистоплюй вслед Беннетту поверх голов. — Это всё ублюдки в соборе. Это на их совести.


66


Это трагедия. Первый из хороших парней. Джек ошеломленно смотрел на раненого товарища.

Истекающий кровью парень прислонился головой к каменной гробнице и стонал. Джек с усилием захлопнул люк в бомбоубежище.

Когда они с Чистоплюем получили сведения о тайном ходе в собор, план захвата наконец сложился. Именно через этот ход они пробрались сюда и так же собирались уйти.

Джек почесал переносицу и потер глаза, чувствуя, как в груди нарастает паника.

Нужно успокоиться. Паниковать нельзя. Он ведь сам подписался на это дело, верно? И практически ожидал нападения. Затея еще может сработать.

Он сделал глубокий вдох.

Хорошо, что был запасной план.

Умирающий друг снова застонал, и Джек открыл глаза.

«Фонтейн… Несчастливый ты ублюдок».

— Тихо, тихо, — сказал он, разрезав на Фонтейне сутану ножом «Ка-Бар» и с треском отстегнув бронежилет. — Все будет в порядке, — быстро и убедительно соврал он.

Одна из пуль срикошетила от свинцовой крышки люка и попала Фонтейну в незащищенный участок спины слева от позвоночника. Но это были пустяки… Потому что либо бедняга пролил себе на штаны пару канистр красной краски, либо быстро истекал кровью. Пуля прошла насквозь.

Сняв тяжелый жилет с груди Фонтейна, он заметил кровавую рану как раз над правым соском. Джек посмотрел на умирающего с уважением — сам факт, что Фонтейн еще дышал, противоречил законам природы.

— Не ври, — прохрипел Фонтейн. — У меня внутри все раскурочено. Я чувствую. Чувствую кровь.

— Давай мы вынесем тебя наружу, — предложил Джек. — Тебя возьмут, но ты будешь жив.

— Ну да. Меня подштопают, и я буду как огурчик до тех пор, пока в меня не воткнут иголку. А если они меня опознают, вам всем кранты. Когда все закончится, сделай одолжение…

— Все, что угодно, — ответил Джек.

— Отдай мою долю Эмили. Черт, да хоть не всю долю. Что-нибудь.

Внезапно он всхлипнул.

— Умирать не больно. Жаль, что подыхаю ни за хрен собачий.

Джек сел в лужу крови Фонтейна и обнял его.

— Даю тебе слово, чувак, — прошептал он ему на ухо. — Она получит полную долю. Она пойдет в колледж, Фонтейн. Все, как ты хотел. «Айви», да?

— Конечно, — мягко кивнул Фонтейн. — Она получила полторы тысячи баллов за экзамены, я рассказывал?

— Кажется, рассказывал… но только тыщу раз, — усмехнулся Джек.

— Единственное, что я правильно сделал за всю жизнь, — обрюхатил ее никчемную мамашу, — улыбнулся Фонтейн. Он казался спокойным, как будто засыпал после тяжелого дня. Джек увидел, как последняя судорога прошла по его телу, а потом оно обмякло. Фонтейна больше не было. Они потеряли хорошего парня.

Не проронив ни слезинки, Джек поднялся и протянул «Ка-Бар» одному из бандитов, наблюдавших за сценой.

— Отрежь голову и руки и упакуй, — приказал он. — Заберем их с собой. Нельзя, чтобы его опознали.


67


— Я хочу быть машинкой! Дай я буду машинкой! — заныл пятилетний Трент Беннетт над картой для «Монополии». Девятилетний Рикки, почуяв угрозу, схватил фишку с клетки «Старт» и прижал к груди. Трент разревелся.

Брайан Беннетт закатил глаза. Он ведь просто делает свою работу, развлекает мелюзгу. Специально притащил для них настоящую настолку, и что они устроили? Полный бардак.

Мэри Кэтрин, их новая нянька или как там она называется, выскочила за чем-то в магазин. Дед был в церкви. Поэтому Брайан остался за главу семейства.

Он поднялся из-за стола, услышав, как открывается входная дверь. В проем протиснулась здоровенная елка, а вслед за ней, вытирая пот со лба, появилась Мэри Кэтрин — раскрасневшаяся, но все равно вполне симпатичная.

Брайан уставился на нее. Нянька купила им настоящую рождественскую елку!

Это было очень мило с ее стороны.

— А, Брайан, вот и ты, — сказала она со смешным ирландским акцентом. — Знаешь, где мама и папа держат украшения? Я придумала для вас работу.

Через двадцать минут все дети собрались в гостиной и по цепочке передавали украшения Мэри Кэтрин, забравшейся на шаткую стремянку. У нее получалась не такая елка, как у мамы, подумал Брайан. Мамины елки были круче, чем даже красавицы в витринах у «Мейсис». И все-таки елка Мэри Кэтрин была лучше, чем ничего.

Крисси, все еще одетая в костюм ангела, прошла на кухню, обеими руками держа фильтр, полный воды.

— Эй, ты что делаешь? — окликнул ее Брайан.

— Ну как это «что»? Свою работу, — отозвалась она небрежно. — У Сокки кончилась водичка.

Брайан засмеялся. Сестры воспитали Крисси так, что порой она вела себя как тринадцатилетняя, а не как трехлетняя. Скоро маленький ангел вернулся в гостиную и включил телевизор.

— А-а-а! Смотрите! Идите сюда!

— Что такое?! — Брайан бросился к сестре.

На экране перед батареей микрофонов стоял их отец. «Прямо как Дерек Джетер после бейсбольного матча», — подумал Брайан с гордостью.

Но когда он присмотрелся, гордость сменилась беспокойством: отец улыбался, но очень нехорошей улыбкой. Обычно она означала, что он зол или расстроен и пытается не подать виду.

Да, папа выглядел в точности как Джетер.

После большого проигрыша.


68


Подходя к подиуму для пресс-конференций, я совершенно застыл. Только не от холода. Обычно перед тем, как сделать заявление для прессы, я всегда волновался до тошноты. Но сегодня, когда Уилл Мэтьюс сказал, что комиссар приказал немедленно собрать пресс-конференцию, я вызвался сам.

Я знал, что убийцы в соборе тоже смотрят телик, и хотел, чтобы они увидели меня и услышали, что я скажу.

Окинув взглядом толпу репортеров из национальных и мировых новостных агентств, заполонивших авеню, я твердо посмотрел в черную линзу камеры прямо передо мной.

— За последний час, — начал я, — мы предприняли попытку спасти заложников. Произошла перестрелка, два человека — агент ФБР и офицер службы по чрезвычайным ситуациям — убиты. Еще двое ранены. Мы не будем разглашать имена до тех пор, пока не известим семьи.

Волна движения и шума пронеслась по рядам репортеров. Голодным волкам кинули сахарную косточку.

— Почему вы так поспешно решили пойти в атаку? — спросил стоявший в первых рядах репортер с президентской прической.

— В свете текущих событий мы не можем комментировать решения оперативного штаба, — ответил я.

— В какой части собора произошла перестрелка? — высунулась из-за его плеча миловидная журналистка. В одной руке у нее был микрофон, в другой — открытый мобильник.

— Еще раз повторяю: мы не можем раскрывать тактические данные, — сказал я. Спокойствие собственного голоса пугало меня. Несколько минут назад в меня стреляли. Теперь же я был собран, как Колин Пауэлл на смотре войск.

Каковы бы ни были причины, я гордился собой. Если бы я хоть немного показал, что подонки в соборе нанесли нам серьезный удар, я бы оскорбил память павших бойцов.

— Дамы и господа, мы в сложном положении, — продолжил я. — Знаю, вы все хотите получить полную и ясную информацию, но сейчас не время раскрывать карты. Это помешает выполнению нашей цели. Мы хотим, чтобы тридцать два заложника вышли на свободу в целости и сохранности.

— Что насчет захватчиков? — крикнул кто-то из задних рядов. — Как вы поступите с ними?

Я снова пристально посмотрел в камеру. Я почти встретился взглядом с Джеком.

— Конечно, мы не собираемся причинять им вред. Мы хотим разрешить ситуацию мирным путем.

Не обращая внимания на шквал вопросов, я сошел с подиума и столкнулся с высокой брюнеткой, запнувшись о кабель, зафиксированный клейкой лентой на тротуаре.

— Ну же, Майк, — сказала Кэти Калвин. — Кто эти парни? Скажите, чего они хотят? Какие у них требования?

— А чего вы у меня-то спрашиваете? — сказал я и состроил тупую рожу, только что не сведя глаза в кучку. — Неужели вы не читаете собственное издание, мисс Калвин? Я же ничего не знаю, забыли?


69


Я вернулся в штаб и спокойно засел там с телефоном в руке. Но когда он зазвонил, я чуть не выронил чертов аппарат. Внутри у меня все кипело, но теперь я знал, насколько бесполезно это чувство. Приятно ощущать злость, но она не работает. Я знал, что должен исправить ошибку, извлечь какую-то пользу из этой кровавой каши.

Больше всего мне хотелось, чтобы Джек говорил, а не стрелял.

— Майк слушает.

— Ты лживый сукин сын! — заорал Джек.

— Ну-ну, Джек, — увещевал я. — Произошла накладка. Сбой связи. Мне ничего не говорили до самого начала операции.

Я хотел, чтобы мой голос звучал как можно откровеннее, помогая выбраться на нейтральную почву, но при таком раскладе это было невозможно. На самом деле я только что пытался убить Джека и его подручных и здорово досадовал, что попытка сорвалась.

Но мне пришлось отстраниться от этого чувства. Изображать пешку в большой игре, на которую я не мог повлиять.

— Прошу тебя, Джек. Ты сам недавно просил говорить откровенно. Чего ты ждал? Вы пристрелили священника и выбросили его за дверь, как мешок с мусором. Неужели вы думали, что вам за это ничего не будет?

— Я же сказал тебе: это была ошибка! — кричал Джек. — Один из твоих ублюдков убил моего друга. Он умер на моих руках.

— А один из твоих ребят убил двоих полицейских. Джек, это тупик. Я думал, вам нужны деньги. Убивая людей, вы ничего не ускорите. Вы только дадите моим коллегам, которые и так не прочь пострелять, а теперь еще и взвинчены до предела, повод открыть огонь. Давай посмотрим в лицо правде. Если вы вынудите нас пойти в атаку на собор, то знаете, что шансов у вас нет. Со священником вышла ошибка. Я это понял. И мы, в свою очередь, совершили ошибку, спустившись в тайный ход. Давай попробуем забыть о том, что случилось, и вернуться на конструктивный путь переговоров.

Я ждал ответа. Эту речь я сочинил на лету, но вроде бы аргументы у меня были убедительные. В любом случае нам нужно было время, чтобы собраться и придумать новую стратегию. Тайный ход казался удачной затеей, но, может быть, был и другой путь? Все, что нам было нужно, — придержать стрелки часов.

— Конструктивный путь? С этой минуты я пойду по пути войны, ты, лживый мешок дерьма! — Джек почти брызгал слюной в мое ухо. — Ты все испортил, Майк, и я накажу тебя за это. Иди к дверям и забери мусор!


70


Я растолкал людей у выхода из автобуса и помчался через улицу. Массивные двери собора начали медленно открываться. Я знал, что оттуда вот-вот выбросят следующую жертву. Я надеялся, что успею спасти жизнь этого человека, если побегу еще быстрее, но понимал, что не получится.

Я уже бежал по тротуару, когда человека выбросили из темноты за дверями. Мне не удалось разглядеть, мужчина это или женщина.

Тело проехало по брусчатке и приземлилось ничком на украшение из увядших цветов. Мужчина, понял я. Темный костюм. Кого из заложников убили?

У меня перехватило дыхание. Я упал на колени возле тела жертвы. Увидев торс, я даже не стал щупать пульс. Поясница была изодрана в клочья и залита кровью.

Я опоздал.

Мужчина средних лет. С него сняли рубашку, десятки огромных рваных ран зияли на спине. Руки покрывали ожоги от сигарет. Я повидал немало трупов и по виду определил, что кто-то сорвал на жертве злость, полосуя ее острым ножом — возможно, даже ножом для картона.

Когда лейтенант службы по чрезвычайным ситуациям Стив Рено подбежал на помощь и перевернул тело, первое, что мы увидели, — бедняге перерезали горло.

У меня остановилось сердце, когда я взглянул в окровавленное, опухшее от побоев лицо покойного.

Я обернулся к Рено.

— Невероятно, — сказал здоровяк, уставившись на труп. Голос лейтенанта звучал тихо и болезненно, как будто тот говорил сам с собой. — Это неправильно, совершенно ни в какие ворота…

Я кивнул, не отрывая глаз от лица.

Эндрю Турман, мэр Нью-Йорка, безжизненно смотрел в свинцовое небо. По моим жилам пробежал холодок. Я поднял глаза к темным, уходящим ввысь аркам, на которые мертвец смотрел, как будто спрашивая — как такое могло случиться?

Стив Рено снял куртку и обернул в нее Эндрю Турмана, как в одеяло, а потом молча перекрестился и закрыл глаза мэра.

— Хватай за ноги, Майк, — сказал Рено. — Давай унесем его отсюда. Не надо, чтобы это фотографировали журналюги.


71


Полуденный «Ангелус» зазвонил, как раз когда мы несли тело мэра по ступенькам. Все, что случилось до этой минуты, побледнело по сравнению с жестоким, леденящим кровь, бессмысленным убийством.

В наших рядах все внезапно замолкли. По улице разносился скорбный перезвон, а полицейские и санитары, мимо которых мы шли, смотрели на нас во все глаза или склоняли головы и замирали, отдавая покойному последнюю дань уважения.

С холодом в животе я вспомнил: полицейские и пожарные так же стояли, склонив головы, когда спасатели извлекали тело очередной жертвы из-под обломков Всемирного торгового центра. Я посмотрел на великолепную двадцатиметровую елку у Рокфеллеровского центра и опустил тело убитого мэра на носилки.

Один удар за другим.

С меня хватит. То, что сделали похитители, побило все рекорды в истории насилия, но мне нужно было справиться с шоком. Отгородиться от него и сосредоточиться. Взглянуть на дело со стороны. Вычислить Джека.

«Почему именно мэр?» — думал я, рассматривая истерзанное тело.

Может быть, Джек так взбесился из-за смерти своего друга, что выбрал мэра? Потеря Эндрю Турмана стала сильнейшим ударом и должна вывести нас из себя. Или это точно рассчитанная манипуляция, попытка заставить нас поступить так, как выгодно похитителям? Может быть, это убийство — зацепка? Наша первая зацепка. Почему они выбрали Эндрю Турмана?

Пока я размышлял, из обители ивовых ангелов и пуансеттий спустился капитан Мидтаунского северного отделения и потащил меня в штаб. Уилл Мэтьюс перенес точку командования в офис на Пятой, 630 — в Рокфеллеровский центр — и требовал немедленного доклада.

Я бежал всю дорогу до центра, но, входя в комнату совещаний на третьем этаже, с удивлением обнаружил, что в собравшейся компании командир отделения Уилл Мэтьюс оказался младшим по званию.

В обычной ситуации я бы растерялся, столкнувшись с комиссаром Нью-Йоркского полицейского департамента Дэли и Биллом Гантом, спецагентом и главой Нью-Йоркского офиса ФБР. Но на сегодня мой шоковый резерв был исчерпан. На их деловые приветственные кивки я просто кивнул в ответ.

— Добрый день, детектив, — сказал комиссар.

Высокий, с аристократическими чертами лица, в темно-синем костюме в тонкую полоску, он был похож скорее на банкира, чем на легавого. Ходили слухи, что этот человек с дипломом магистра делового администрирования Колумбийского университета, одевавшийся в костюмы на заказ, был очередным карьеристом, далеким от забот рядового состава. Впервые я оказался достаточно близко к нему, чтобы составить собственное суждение.

— Нам только что доложили о… Боже, я не могу поверить, что говорю это… об убийстве Энди… я имею в виду мэра Турмана, — произнес, запинаясь, Дэли. Кажется, он и правда был в смятении, это меня тронуло. — Вы общались с теми, кто это сделал. Как считаете, какая у них мотивация?

— Если честно, сэр, — ответил я, — угадать невозможно. Сначала казалось, что им нужны только деньги. Банда профессиональных преступников совершила захват заложников на отпевании первой леди, чтобы получить большой выкуп.

Но потом по непонятным причинам они застрелили священника. Убийство офицеров спецназа произошло во время стычки, его можно списать на самооборону. Однако то, что они сделали с мэром, указывает на бешеную ярость убийц. Может быть, сначала они и сами хотели только денег, но теперь, учитывая, насколько плотно они окружены, теряют самообладание.

— То есть вы считаете, что у них был зуб на мэра? — спросил Гант. Невысокий шеф ФБР был полной противоположностью Дэли. Опухший, бледный, с мешками под глазами, как у бассета, в однобортном черном костюме он выглядел как бармен на похоронах.

— Не знаю, — сказал я. — Возможно.

— Вы не очень-то много знаете, не так ли? — немедленно среагировал Гант.

— Думаете, я сам вызвался на переговоры? — вспылил я, отстегивая кризисный мобильник с пояса и бросая на стол переговоров перед ним. — Прошу вас, дружище. Перехватите инициативу.

А ведь несколько минут назад я думал, что достиг высшей точки гнева. Видимо, ошибся.

— Простите, — сказал Гант, пятясь от кризисного телефона, как от ядовитой змеи. — Я что-то не то сморозил.

— Да уж, — заметил комиссар, оценивающе глядя на командира, как будто ища, куда побольнее двинуть полицейской дубинкой. — Во время переговоров детектив Беннетт превзошел сам себя, и дело остается у него. Вам все ясно?

Я спрятал улыбку. Плевать, что кто-то там болтает о комиссаре. Этот кто-то ошибается.

Гант ошеломленно кивнул, и через секунду у него зазвонил телефон. Взглянув на экран, глава отделения ФБР вскочил с места и выбежал за дверь. Вскоре он вернулся, побледнев еще сильнее.

— Звонил директор. Он только что говорил с президентом. Разрешение на ввод войск получено. Отряд «Дельта» мобилизован и движется сюда.


72


Я на нетвердых ногах вышел из комнаты переговоров, пытаясь переварить услышанное. У меня и раньше бывали большие дела, но военное положение не вводилось еще никогда.

Казалось, дальше уже некуда. Весь мобильный штаб переехал в коридор. Мой коллега по департаменту, переговорщик Нед Мэйсон, вешал очередные распечатки на пробковый щит. Переговорщик от ФБР Пол Мартелли разговаривал по телефону.

— Это правда? Турман мертв? — спросил Мэйсон. Я заметил, что ему всегда было важно знать последние новости, держать руку на пульсе.

Я печально кивнул:

— Он был уже мертв, когда его выбросили на улицу.

Мэйсон кивнул с таким выражением, как будто ему в лицо швырнули кирпичом.

— Как такое могло случиться у нас? — присоединился к разговору Мартелли. Он, казалось, тоже был потрясен. — Я понимаю — в России. В Багдаде, в конце концов. Но в Мидтауне, в сердце Манхэттена? Боже Иисусе! Неужели этому городу мало горя?

— Видимо, мало, — ответил я. — Как там сбор средств?

— Почти все, — сказал Мэйсон, указывая на щит с распечатками. На каждой из них были имена заложников, их представителей и суммы выкупа. — Я только что говорил с представителями Юджины Хамфри из Лос-Анджелеса. Вдобавок к выкупу за Юджину они согласны внести выкуп за двух пасторов.

— Благородно, — заметил я.

— Если бы и с остальными было так же легко, — продолжал Мэйсон. — Менеджер Руни отказывается перечислять деньги, пока лично не поговорит с одним из захватчиков. Когда я сказал ему, что это невозможно, он повесил трубку и теперь не отвечает на звонки. Верите, нет? Можно подумать, он заключает контракт, а не спасает своего клиента от смерти. Ах да: один из отпрысков Чарли Конлана начал тяжбу, чтобы заблокировать перевод средств. Этот сучонок боится, что его папа, может быть, уже мертв, и не собирается рисковать наследством.

— Семейные ценности в действии, — усмехнулся я.

— Именно, — согласился Мартелли.

— Сколько еще осталось собрать? — спросил я. Мэйсон пробежался пальцами по клавишам калькулятора:

— Шестьдесят шесть миллионов на депоненте… еще десять — будет семьдесят шесть, и мы сможем их перевести.

— Вы вычли сумму выкупа за мэра? — спросил я. Глаза Мэйсона округлились.

— Точно. Вычитаем его три миллиона, и итоговая сумма — семьдесят три миллиона. Осталось собрать всего-то семь миллионов.

— «Всего-то», — сказал я. — Когда начинаешь бросаться фразами типа «всего-то семь миллионов долларов», понимаешь, что переобщался с богатыми и знаменитыми.

— Именно так и бывает, — заметил Мартелли, прижимая телефонную трубку к плечу. — Миллион там, миллион сям… рано или поздно начинаешь вертеть в голове реальные цифры.


73


Джек сидел на ступеньках у алтаря, покусывая антенну мобильного телефона. Восемь лет назад он бросил курить, но сейчас, кажется, всерьез был готов начать снова. Он знал, что операция будет нервной, даже предполагал полицейский штурм здания.

Но на бумаге это выглядело не так серьезно. На деле же, думал он, поглядывая на витражи в поисках снайперов и чувствуя, как кровь пульсирует в висках, все оказалось совсем иначе.

«Может, я перегнул палку», — подумал он, остановив взгляд на покрытом флагом гробе первой леди, стоявшем перед алтарем. Может, теперь они плюнут на всех этих звезд и начнут штурм прямо сейчас? Убив мэра, он хотел сделать своего рода заявление, но теперь ему казалось, что это было чересчур.

Жалкий всхлип Эндрю Турмана, когда «Ка-Бар» вошел ему в спину, до сих пор звучал у Джека в ушах. Святые сурово смотрели на него с витражей, в их глазах читались укор и осуждение.

«Нет, нет, нет», — подумал Джек, злобно оскалившись. Нельзя давать слабину. Он знал, что нужно делать, и следовал плану. Убийство мэра ничего не решает. Оно, как и все остальное, — часть формулы, которая в итоге обернется для всех круглой суммой. «Между прочим, этот гад заслужил свою участь», — напомнил он себе.

Однажды Джеку до крайности была нужна помощь мэра, но его бросили на произвол судьбы… Джек кивнул: «Его честь сам нарвался».

И ведь будут еще убийства. В этом не приходилось сомневаться.

— Джек! Иди сюда! — раздался голос из рации.

— Что там? — ответил он.

— Быстро в капеллу! — заорала рация. — Тут один толстяк упал. Говорит, не может встать.

Джек презрительно фыркнул, качая головой. В бою ребята были бесподобны — стальные нервы, послушные и преданные, как псы. Но когда надо было самостоятельно принять хоть какое-то решение, спасти их могло только чудо.

Он нажал кнопку на «Мотороле»:

— Сейчас буду.

«Только не это», — подумал он, зайдя в капеллу.

Очередная звезда растянулась на мраморном полу.


74


Глаза Хавьера Брауна, воротилы недвижимости, закатились, расстегнутая шелковая рубашка обнажила снежно-белый живот. Ведущая ток-шоу Юджина сидела на нем верхом и давила на грудную клетку, приговаривая:

— Держись, держись, Хавьер.

— Какого хрена вы с ним сделали? — заорал Джек на Малыша Джонни.

— Да ничего мы не делали! — защищался Джон. — Он сам! Встал, сказал, что рука болит, а потом — хлобысь, и вот. Кит на берегу.

Джек опустился на колени рядом с ведущей. Стоило признать, как бы странно это ни было, несмотря на то что он презирал этих никчемных богатеньких слюнтяев, он успел немного зауважать некоторых из них, таких как Юджина.

— Как у него дела? — спросил он.

— Очень плохо, — ответила Юджина, не прекращая массаж сердца. — Пульс очень слабый. Если его не отправить в больницу, он умрет. Конечно, я не знаю наверняка, но мне так кажется.

— Черт, — буркнул Джек, поднимаясь на ноги. Еще одна осечка. Да еще и довольно дорогостоящая. Как бы не прогадать!..

Джек схватил телефон и нажал повторный набор.

— Майк слушает, — раздался голос детектива. Молодчина все-таки этот легаш. Они только что выбросили из церкви мэра, изрезанного, как хэллоуинская тыква, а коп держался, как консьерж четырехзвездочного отеля. «Ты ведь отлично знаешь, дружок, похититель всегда прав».

— У вас проблемы, — сказал Джек. — Большой босс Хавьер Браун нынче в ударе. В буквальном смысле. Его акции резко упали. Кажется, он перегрелся на нашей вечеринке, сердчишко не выдержало. Слушай, Майк, я мог бы выпустить его отсюда до того, как его аорта взорвется, но сперва ты должен отдать за него выкуп.

— Мы еще не собрали всю сумму, Джек, — ответил детектив. — Дайте нам немного времени.

«Немного времени, ага, — подумал Джек. — Зачем, интересно? Чтобы вычислить, как забраться сюда и всех повязать?» Идиоты никак не могли съехать с накатанной дорожки. Неудивительно, что его операция обречена на успех.

— Тогда вышли только деньги Брауна, — ответил он. — Можешь, конечно, и не высылать. Но передай его людям, чтобы рожали быстрее. Похоже, в следующем выпуске «Уолл-стрит джорнал» фото бедняги Хавьера появится в разделе некрологов. Я слежу за счетом. Как только деньги придут, я открою дверь.

— Я все передам, — сказал переговорщик.

— Умница.

Чтобы дотащить толстосума до дверей, понадобилось пять человек. Ребята в своих сутанах были похожи на монахов-радикалов из ордена «Обнимающих деревья», пытающихся спасти морскую корову. Юджина Хамфри бежала вслед за ними и в вестибюле снова начала делать Брауну искусственное дыхание. Кажется, она и в самом деле неплохая баба.

Джек обернулся на крик одного из своих людей, сидевших в комнате охраны у алтаря. На столе перед ним стоял ноутбук.

— Есть! — радостно кричал он. — Перевели. Деньги у нас.

Джек подошел, взглянул на экран и улыбнулся. Тройка и шесть нулей светились рядом с номером их счета в Коста-Рике. Переводы шли через десяток подставных счетов в банках на Каймановых островах, острове Мэн и в Швейцарии — распутать этот клубок было невозможно.

Три миллиона. Он — миллионер.

А ведь ему еще не исполнилось сорока.

У Джека голова пошла кругом. Он взял рацию:

— Выносите толстяка.


75


Джек так радовался удаче, что лично раздал обед заложникам. К тому же потчевать холодными гамбургерами взыскательных звезд-гурманов было просто приятно. «Трам-пам-пам, вот что я люблю».

Он остановился у выхода из капеллы, разглядывая своих питомцев. Сегодня они явно не были готовы к выходу на красную ковровую дорожку. Должно быть, им приходилось напрягать все душевные силы, чтобы прожить хоть один день без горничных, личных тренеров и диет-консультантов. Бледные, помятые, с мешками под глазами, жующие булки с котлетами, звезды кого-то ему напоминали.

Ах да.

Людей.

Он взял микрофон со стойки:

— Всем привет. Рад сообщить, что дела решаются в нашу пользу, уже поступили первые взносы. Осталось немного. Надеюсь, вы аккуратно развесили чулки над камином?

Джек сделал паузу. Усиленный аппаратурой, его вздох прозвучал почти мечтательно.

— Должен признать, ребята, сначала я думал, что кучка слизняков вроде вас не выдержит такого испытания. Но вы показали, что я ошибался. Вы держались гораздо лучше, чем я предполагал, и можете гордиться собой. Я от души надеюсь, что власти продолжат сотрудничество. Тогда вы выйдете на свободу живыми и унесете с собой незабываемые воспоминания. Но даже если нам придется убить еще кого-нибудь, примите свою участь с благодарностью, ведь вы погибнете в расцвете лет. Джеймс Дин, Мэрилин Монро… и вы. Может быть, вы скажете, что и так знамениты, но подумайте хорошенько. Пуля в затылок на ступенях Святого Патрика превратит вас из обычной знаменитости в легенду.

Когда Джек сошел с кафедры, поднялась Юджина Хамфри.

— Сэр! — сказала она, набравшись смелости. — Можно мне кое-что вам сообщить? Мы можем поговорить?

Джек потянулся было за «тазером», но остановился. Удивительная откровенность, написанная на лице ведущей ток-шоу, вызывала симпатию даже у него.

— Только недолго, — наконец сказал он.

— Спасибо. — Юджина откашлялась и посмотрела Джеку прямо в глаза.

«Неудивительно, что ее шоу пользуется таким успехом», — подумал он, почти физически чувствуя исходящую от нее уверенность и энергию. Казалось, они беседуют с глазу на глаз в небольшой уютной комнате и, кроме них, нет ничего: ни заложников, ни оружия.

— Я просто хочу сказать… — начала Юджина. — Нам всем очень жаль, если наш имидж и образ жизни как-то задели ваши чувства. Я сама готова признать, что иногда обращаю больше внимания на личные интересы, чем на чувства других людей. Но если честно, это несчастье изменило меня. Я заново открыла для себя простые радости жизни. Пережив все это, я вместе со всеми, кто здесь собрался, поняла, что должна поблагодарить вас за эту перемену. Только прошу вас — больше никого не убивайте. Потому что вы правы, мы не особенные. Мы просто люди. Такие же, как вы.

Джек молчал, пристально глядя на женщину. Просто мистика: на секунду он почти почувствовал раскаяние. Проникновенная речь этой курицы чуть не выбила его из колеи. А ведь он даже не смотрел ее тупое шоу.

Джек уже хотел пообещать, что при любом раскладе ее оставят в живых, но тут Малыш Джонни, стоявший рядом с Юджиной, вытащил девятимиллиметровый пистолет и приставил ствол к щеке ведущей.

— Потрясающая речь, — сказал он, взводя курок. — Я так рыдал, что трусы намокли. Но ты пропустила письмо о том, что нам на все это начхать. А теперь захлопни пасть, или туда залетит пуля. Это тебе не ток-шоу, дамочка. Это наш прямой эфир.

Джек присоединился:

— Малыш Джонни, я и сам не сказал бы лучше.


76


Неужели сейчас и правда сочельник?

Я стоял на углу Пятидесятой и смотрел, как начинается снег. На этот раз это были не мягкие, похожие на перышки хлопья — на город посыпался ледяной дождь, впивавшийся в лицо, как песок в ветреную погоду. Пришлось поднять воротник.

В штабе заговорили о новой проблеме: у баррикад начали собираться туристы, и разогнать их не было никакой возможности. Поскольку к знаменитой елке у Рокфеллеровского центра теперь попасть было нельзя, зеваки довольствовались зрелищем кровавого спектакля.

Я видел, как несколько девочек-подростков, чирлидеров из Вичиты в Канзасе, шли к северо-западному углу Пятьдесят первой, смеясь и размахивая самодельными плакатами «Свободу Мерседес Фреер!». Некоторые из них натянули поверх свитеров футболки с надписью «Осада Св. Патрика».

Я покачал головой. Когда народ начинает штамповать сувенирку, понимаешь, что дело дрянь. Я живо представил, как весь убойный отдел Манхэттенского северного встретит меня в этих футболках, когда я вернусь в отделение. Точнее, если вернусь.

У черного спецназовского фургона ФБР я набрел на лейтенанта Рено и главу отряда по спасению заложников Оукли. У того в руках были чертежи.

— Майк! — сказал он. — Мы обсуждаем твою давнюю идею насчет северного шпиля. Прикидываем, как проникнуть в собор оттуда.

Я посмотрел на командира спецназа. Его лицо осунулось от усталости, но даже в холодных сумерках в глазах был заметен решительный огонек. Оукли потерял бойца и не собирался останавливаться, пока тот не будет отомщен.

— Пока что это лучшее тактическое решение, — сказал я. — Но после тоннеля я боюсь, как бы мы снова не попали в засаду. Отступать бегом на высоте сотни метров будет проблематично.

— Мы поговорили с Уиллом Мэтьюсом и уполномоченным спецагентом ФБР, — вмешался Рено. — Следующая вылазка будет сопровождаться массированной атакой по всем направлениям. В следующий раз, когда мы войдем внутрь, то не остановимся, пока не перебьем всех подонков до единого.

Я все еще пытался переварить то, что мне сообщил Рено, когда с севера донесся пронзительный свист обратной связи в динамиках. Я протер глаза, пытаясь понять, что там происходит. Ох, только не это.

За баррикадами и новостными фургонами стоял желтый школьный автобус, а на его крышу взгромоздились несколько молодых чернокожих парней. Один из них, невысокого роста, постучал по микрофону.

— Раз-раз, — донесся до нас его голос из динамика. И после небольшой паузы парень запел.

Это была песня «Я верю, что могу летать». Когда хор присоединился к солисту на строчке «разверну крылья и полечу», меня как будто двинули в грудь.

Плакат на боку автобуса гласил: «Гарлемский хор мальчиков». Ребята наверняка были из паствы одного из похищенных священников.

Оставалось только поставить карусель и палатку с сахарной ватой, и можно продавать билеты в «Театр абсурда на Пятой».

Хотя, должен признать, хоровое выступление немного оживило вечер.

Видимо, Рено подумал то же самое — усмехнулся, покачал головой:

— Такое может быть только в Нью-Йорке.


77


В фойе «Сакса» на Пятой для силовиков организовали временную столовку. Я прошел во вращающиеся двери, обрамленные неоновыми снежинками, и встал в очередь.

Джек отказался от предложенного рестораном «Четыре времени года» питания для заложников, поэтому все деликатесы достались нам.

Под переливы рождественской музыки я набрал на расписанную маргаритками тарелку сырокопченой утятины и рагу из индейки. Меня не столько пугал тягомотный сюрреализм осадного положения, сколько то, что я начал привыкать к нему.

Хор мальчиков все еще верил, что может летать. Я прошел с тарелкой мимо механического Санты в витрине «Сакса» и вернулся в фургон, но не успел воткнуть вилку в тунца под соусом тартар, как у меня на поясе ожил кризисный телефон.

«Что еще? — подумал я. — Какие будут пожелания, Джек? Я к твоим услугам, конечно же».

— Майк слушает.

— Как делишки, Микки? — спросил Джек. — Холодно у вас? А здесь настоящее пекло.

Секунду я обдумывал, какую стратегию выбрать. Можно было защищаться или идти в наступление. Задать пару вопросов, чтобы выяснить, какое у него настроение. С другой стороны, стратегии меня уже достали. Джек играл с нами, и я устал притворяться, что это не так. И я был сыт по горло его болтовней. Точка. Поэтому было не важно, что говорить, не так ли?

— Убийство мэра — большая ошибка, — сказал я, откладывая пластиковую вилку. — Ты хотел, чтобы тебя посчитали опасным психопатом? У тебя получилось. Только поэтому штурм собора — практически решенное дело. А во время него, если я все правильно понял, вы все взлетите на воздух. Поэтому потратить деньги так и не сможете. Так что ты и правда психопат. Помоги мне, Джек! Я что-то не улавливаю твоей логики.

— Как у тебя все мрачно, Майк, — сказал Джек. — Ты как будто сдался, а ведь сейчас только третья четверть матча. Смотри сам. Вы перечислили первый взнос — это круто. Очень круто. Все, что вам осталось сделать, — это правильно сыграть последние ноты. До, ре, миллион и так далее. И тогда начнется самое интересное, я тебе обещаю. Как же плохие парни уйдут от наказания? Не переключай канал. Узнай все до конца. Ой, пока не забыл. К полуночи выдадим вам еще одно тело.

— Джек, послушай. Не делай этого, — сказал я. — Давай попробуем…

— Заткнись! — крикнул Джек.

Я замолчал.

— Дружок, я устал от твоего бреда. Устал болтать. Тянуть резину. Вы сунулись сюда и лоханулись, теперь пора платить за все это дерьмо. Если ты меня разозлишь, я устрою такую резню, что «Прада» в следующем сезоне начнет шить мешки для трупов. Ты все понял, Майк? Повторю, к полуночи мы пришлем вам еще одну мертвую звезду. Больше никаких дешевок вроде мэра. Я уже сделал выбор. Вам понравится. Да, и прекрати это пение, иначе я поверю, что смогу убить всех женщин.


78


Впереди было еще несколько часов ожидания, поэтому я решил воспользовался перерывом, сдал кризисный телефон Неду Мэйсону и отправился навестить Мэйв.

Зайдя в палату, я заметил перемену: свежие хрустящие фланелевые простыни, свежие цветы в вазе, свежая пижама. Приятные мелочи, но почему они меня так пугают?

Мэйв не спала — смотрела Си-эн-эн, по которому крутили репортажи с нашей осады. Ну и где же «рождественское полено»? Я взял пульт, выключил телевизор и взял жену за руку.

— Привет, — сказал я.

— Я видела тебя по телику, — сказала она улыбаясь. — Ты такой красивый в этой униформе. На чьи крестины ты в ней заявился? Шоны?

— Крисси.

— Да, Крисси… — вздохнула жена. — Как там мой маленький Пип-Пип?

— Недавно ночью пришлепала ко мне, — сказал я. — Я забыл тебе рассказать. Мэйв, я столько забыл тебе рассказать, я…

Жена подняла руку и приложила палец к моим губам:

— Я знаю.

— Зря я столько пропадал на этой чертовой работе. Как бы я хотел…

Она взглянула на меня с болью.

— Не говори так, пожалуйста, — тихо сказала она. — Это ранит меня больше, чем болезнь. С самого первого дня я отлично знала, сколько ты работаешь. Это одна из причин, по которой я вышла за тебя. Я так гордилась, когда ты выступал перед прессой. Боже! Ты меня вдохновлял.

— А кто вдохновлял меня, как ты думаешь? — У меня на глаза навернулись слезы.

— Нет, только не заливай мои новенькие простыни. Погоди-ка. У меня есть для тебя подарок.

Мы всегда обменивались подарками в сочельник, где-то около трех утра — после того как соберем последний велосипед, или игрушечный паровозик, или еще какую-нибудь ужасную игрушку.

— Чур, я первый, — сказал я, вытаскивая из сумки коробку в яркой оберточной бумаге. — Давай я тебе помогу?

Я разорвал упаковку и показал Мэйв переносной DVD-проигрыватель и стопку дисков, которые подобрал специально для нее. Черно-белый «нуар», любимые фильмы Мэйв.

— Это чтобы ты не смотрела этот чертов ящик. Гляди, «Двойная страховка». Хочешь, протащу сюда «атомные крылышки»? Устроимся, как в старые добрые времена.

— Ты мой сказочный злодей, — сказала Мэйв. — А теперь моя очередь.

Она вытащила из-под подушки коробочку из черного бархата и подала мне. Я открыл коробочку — в ней была серьга. Простое золотое колечко. Я носил такую в конце восьмидесятых, в эпоху группы «Ганз-эн-Роузес», когда мы с будущей женой только встретились.

Я засмеялся. Потом мы оба от души расхохотались — это было так чудесно.

— Надень, надень! — кричала Мэйв сквозь приступы хохота.

Я продел серьгу в пустующую дырочку в левой мочке. Удивительно, но спустя двадцать лет она легко вошла.

— Ну, как я выгляжу? Полный отпад?

— Ты похож на хорошо одетого пирата, — сказала жена, вытирая редкую счастливую слезинку.

— Ар-р-р, подруга, — зарычал я, утыкаясь носом ей в шею.

Внезапно она замерла и напряглась. Я поднялся и вздрогнул, увидев ее отсутствующий взгляд. Дыхание сбилось, как будто она быстро делала гипервентиляцию. Я давил кнопку вызова медсестры, не переставая.

— Я пролила родниковую воду, мама, — внезапно сказала Мэйв с ирландским акцентом, от которого пыталась избавиться всю жизнь. — Ягнята все в канаве, все.

Что это? О Боже, Мэйв, нет! Только не сегодня, не сейчас, никогда!

В палату вбежала Салли Хитченс, старшая медсестра. Она посветила Мэйв в глаза фонариком и проверила капельницу с обезболивающим.

— Сегодня утром доктор повысил дозу, — сказала Салли, а потом положила руку на лоб Мэйв, и та закрыла глаза. — Нам нужно понаблюдать за ней, пока она не привыкнет к лекарству. Майк, можно тебя на минуту?


79


Я поцеловал жену в лоб и вышел вслед за Салли в коридор. Медсестра посмотрела мне прямо в глаза. Плохой знак. Я сразу вспомнил о пугающих переменах в палате жены. Свежие простыни. Свежие цветы. Они к чему-то готовились.

Нет. Я не готов.

— Майк, мы уже близко к концу, — сказала она. — Мне жаль. Мне очень жаль.

— Сколько? — спросил я, посмотрев сначала на ковер в коридоре, потом опять на Салли.

— Неделя, — мягко ответила медсестра. — Но скорее всего меньше.

— Неделя?! — Я вел себя как капризный ребенок, даже сам это почувствовал. Она была не виновата. Эта женщина была ангелом сострадания.

— Ты должен приготовиться, хотя это и невозможно, — сказала Салли. — Ты прочитал книгу, которую я тебе дала?

В свое время она дала мне знаменитую книгу Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». В ней описывались чувства умирающего: отрицание, гнев, торги, депрессия, принятие.

— Кажется, я остановился на этапе гнева, — сказал я.

— Придется двигаться дальше, Майк, — ответила она с легким раздражением. — Я тебе кое-что скажу. У меня здесь было несколько случаев, которые, стыдно признаться, почти не тронули меня. Ваш случай — совсем другой. Мэйв необходимо, чтобы ты был сильным. Пора смириться. И кстати, Майк… Классная сережка!

Я закрыл глаза и почувствовал, как от гнева и стыда кровь ударила в голову. Меня волнами пронзала бесконечная, невероятно сильная боль — казалось, она способна пробить грудь, как пушечное ядро, и остановить мир, оборвать жизнь во всей Вселенной.

Но это чувство прошло, как только в одной из соседних палат включили телевизор.

Нет, сегодня мир не остановится, подумал я, открывая воспаленные глаза и направляясь к лифту.


80


Выйдя из больницы, я позвонил домой. Трубку взяла Хулия.

— Как мама? — спросила она.

Во время переговоров иногда приходится очень убедительно врать, чтобы вытянуть из собеседника признание. Сейчас я был рад, что у меня есть опыт.

— Она отлично выглядит, Хулия, — ответил я. — Обнимает всех. Тебе передает особый привет. Она гордится тем, как ты заботишься о сестрах. Я, кстати, тоже.

— А ты как, папа?

Это помехи на линии, или в голосе дочери и правда прозвучала настоящая, взрослая забота? Я вспомнил, что Хулия в следующем году переходит в старшие классы. Как так получилось? Моя малышка выросла, а я и не заметил…

— Ты же меня знаешь, Хулия. Если я не крушу все на своем пути, я в порядке.

Хулия рассмеялась. Она всегда брала билеты в первый ряд на мой классический спектакль «Термоядерный папа».

— Помнишь, как мы ехали в Поконос и все ругались? Ты тогда сказал мне: «Закрой глаза и смотри в окно!»

— Как такое можно забыть? — Я тоже засмеялся. — Как там дела в казармах?

— За мной целая очередь, все хотят с тобой поговорить.

Проезжая по холодным улицам, я коротко переговорил со всеми детьми, успев сказать каждому, как мы с мамой их любим. Попросил прощения за то, что не смог побывать на их спектакле. Я и раньше пропускал праздники из-за работы, но впервые рядом с ними не было ни меня, ни Мэйв. Однако дети восприняли это на удивление спокойно. Вот только когда Крисси взяла трубку, я услышал, что она шмыгает носом.

«Опа! Что на этот раз?» — подумал я.

— Что случилось, малыш?

— Папа! — сказала Крисси, всхлипывая. — Хиллари Мартин сказала, что Санта к нам не придет, потому что у нас нет камина. Я хочу, чтобы Санта пришел!

Я с облегчением улыбнулся. К счастью, до этого мы с Мэйв уже слышали подобные страшилки как минимум дважды и нашли решение.

— Ой, Крисси, — сказал я, как будто спохватившись. — Спасибо, что напомнила! В Нью-Йорке мало домов с каминами, и Санта об этом знает. Он посадит сани на крышу нашего дома, слезет по пожарной лестнице и заберется в кухонное окно, чтобы оставить подарки. Малыш, сделай мне одолжение, ладно? Скажи Мэри Кэтрин, чтобы она на ночь открыла окно на кухне. Не забудешь?

— Сейчас скажу, — сказала Крисси восхищенным шепотом.

— Погоди-ка… Крисси, стой! — Я включил служебную рацию. — Ого! Мне только что позвонили с полицейского вертолета. Санта уже подлетает к Нью-Йорку. Скорее беги в кроватку! Ты же знаешь, что бывает, если Санта прилетает, а дети не спят?

— Он пролетает мимо! — крикнула Крисси. — Пока, папочка!

Через несколько секунд эстафету приняла Мэри Кэтрин.

— Мистер Беннетт?

— Привет, Мэри. Где Шеймус? Он уже должен был тебя сменить.

— Он и сменил. Сейчас собрал паству в гостиной и читает «Рождественскую ночь».

В сочельник я всегда читал детям эту сказку, но сейчас почувствовал благодарность, а не грусть. Несмотря на скверный характер, дедушка Шеймус — отличный рассказчик и сделает все, чтобы у детей получилось сказочное Рождество, даже при таких ужасных обстоятельствах. Я подумал, что с детьми все будет в порядке. Их окружают ангелы и святые. Я бы тоже так хотел, но по работе чаще сталкивался с грешниками. Худшими из них.

— Мэри, если хочешь куда-нибудь выбраться, пожалуйста, не стесняйся, — сказал я. — Спасибо, что подхватила всю домашнюю работу. Когда этот дурдом закончится, мы составим нормальный график.

— Я рада, что смогла помочь. У вас прекрасная семья, — ответила Мэри Кэтрин. — Счастливого Рождества, Майк.

Я как раз проезжал мимо увешанного праздничными венками и остролистом отеля «Плаза». На секунду мне остро захотелось, чтобы этот день и правда был счастливым. Но зарево от прожекторов в черном небе над Пятой авеню развеяло все надежды.

— Поговорим позже, — сказал я и захлопнул телефон.


81


Дрожа и потея, Лора Уинстон свернулась калачиком на полу в тесной кабинке. Самой элегантной женщине планеты срочно нужно было сменить имидж.

Все двадцать часов заточения она то отключалась, то приходила в себя. Но с тех пор как шесть или семь часов назад в витражах погас тусклый дневной свет, она была в полном и мучительном сознании, наедине с лихорадкой и болью ломки.

Около полудня она заметила свое отражение в полированной медной пластине на двери: макияж растекся от слез и пота, светлые, медового оттенка, модно подстриженные волосы заляпаны рвотой. Сначала Лоре даже показалось, что перед ней картинка на религиозную тему, изображение встрепанного костлявого демона, поверженного ликующим ангелом. Она лежала в кабинке, не в силах оторваться от ужасного отражения, и вспоминала последние строки «Зеркала» Сильвии Плат:
		Во мне она утонула девчонкой, и теперь из меня


		К ней всплывает старуха, как безобразная рыба.


Оказавшись в заложниках, став свидетельницей жестокого преступления исторических масштабов, Лора наконец взглянула в глаза правде.

Она действительно старуха.

И она была жестока к людям, не так ли? Особенно к женщинам. Месяц за месяцем она поддерживала в своем журнале бесчеловечный миф о неземном шике и красоте, которых якобы может добиться любая женщина. Одевала четырнадцатилетних генетических уродов в невероятно дорогие наряды и называла это нормой, а затем внушала своим читательницам, что если они не похожи на этих моделей, то недостаточно стараются и грош им цена.

Когда она выберется отсюда… если выберется… то изменится. Соберет вещи. Отправится в хороший реабилитационный центр. Умерит амбиции. Вместо империи моды учредит благотворительный фонд. Как ни безумно это звучало, но ужасное происшествие изменило ее к лучшему.

«Господи, дай мне еще один шанс. — Последний раз законодательница мод молилась, когда была маленькой девочкой. — Дай мне возможность измениться».

Выстрел, прозвучавший за дверью исповедальни, чуть не разорвал ей барабанные перепонки.

Когда звон в ушах утих, она услышала крики. Запах серы от кордита проник сквозь дверь и смешался с кислым запахом рвоты.

У нее перехватило дыхание, когда она услышала приглушенную ругань, а потом мимо двери протащили тело.

Господи, помилуй. Они убили еще кого-то!

Сердце бешено забилось в груди.

Кого же? Кого? Почему? Лора надеялась, что Юджина жива, ведь та была к ней так добра.

Их похитили не ради денег, поняла Лора, застыв от ужаса. Их прикончат по одному. Заставят расплатиться за глупость, жадность и все грехи.

Ее время подходило к концу. «Я следующая», — подумала Лора, мучаясь сухими рвотными спазмами.


82


К несчастью, Юджине Хамфри уже приходилось видеть покойников.

Сначала умерла бабушка, и Юджина злилась, глядя, как смерть изменила иссушенное, печальное лицо старушки. Потом, участвуя в гуманитарных программах, она часто получала фотографии кровавых бесчинств, творившихся в мире. Люди пытались привлечь внимание к своему несчастью, и Юджина делала все возможное, чтобы помочь им.

Но даже леденящие кровь фотографии изрубленных ножами крестьян в Экваториальной Африке не шли ни в какое сравнение с тем, что она только что увидела собственными глазами.

«Они просто застрелили его, — думала Юджина. — Подошли к скамье… и просто прострелили ему голову».

Почему? Как человек может поступать так с другими людьми?

Она смотрела, как бандиты тащат тело по мраморному полу. Какой ужасный звук. Как будто кровь соскребают со стекла. Два бандита тащили мертвеца за ватные руки, как будто играли в какую-то бессмысленную игру на школьном дворе.

С одной ноги свалился блестящий ботинок. Еще одна кошмарная подробность. Голова убитого болталась, открытые глаза, казалось, смотрели прямо на Юджину, в то время как его утаскивали все дальше и дальше по темной галерее за алтарем.

«Почему я? — с упреком говорил этот взгляд. — Почему я, а не ты?»

«Они только что убили моего хорошего друга», — подумала Юджина и внезапно для себя начала безудержно всхлипывать. Это происшествие, она знала, навсегда изменит ее жизнь.


83


Проходя через КПП, я почувствовал жесткий удар прямо в сердце: Оукли и пара спасателей бежали как сумасшедшие к ступеням собора. Это могло значить только одно, подумал я, бросаясь к ним.

Я посмотрел на часы. Какого черта? Джек сказал, что тело будет в полночь, а сейчас всего полодиннадцатого.

Я был возле машин «скорой помощи», когда полицейские принесли туда накрытое курткой тело. Вокруг него немедленно столпились медики, и я не мог разглядеть лицо жертвы на носилках. Кто это, черт возьми? Кого они убили? Почему раньше срока?

Почти сразу же медики перестали суетиться. Одна из медсестер отвернулась со слезами на глазах. Бесполезная кислородная маска выпала у нее из рук. Женщина опустилась на край тротуара, и фотографы за заграждениями и в окнах зданий, выходивших на собор, бестактно запечатлели ее скорбь.

Мое сердце остановилось, когда я увидел, кто это был, — последняя жертва убийц. Такой же шок вызвали у меня смерти Белуши, Леннона, Ривера Феникса…

На носилках вытянулся Джон Руни, киноактер и комик.

У меня по спине медленно пробежал электрический разряд.

Еще один погиб ни за что, просто ради показухи.

Я обернулся к прессе и зевакам, вытягивавшим шеи из-за баррикад, и чуть не сел на тротуар рядом с рыдающей медсестрой.

Что же делать?

Я вспомнил, как мои дети любят Руни. Может быть, прямо сейчас они смотрят «Рудольфа» — фильм, в котором он снялся всего год назад…

Кто следующий? Юджина? Чарли Конлан? Тодд Сноу?

У Руни были миллионы поклонников, многие из них — дети. Он сделал вклад в культуру страны и всего мира, а эти подонки просто стерли его с лица земли — и вместе с ним убили теплые чувства, которые он каким-то чудом во всех пробуждал.

Я оглянулся на собор, на осаждавшие его толпы, на антенны новостных фургонов.

Впервые мне захотелось бросить все. Руки чесались отцепить телефон от пояса и просто уйти. Найти станцию метро. Лечь рядом с женой в больничной палате, держать ее за руку. Мэйв всегда умела меня успокоить.

— Господи Боже! — в ярости орал Оукли. — И как мы все это представим?! Сначала обосрались с мэром, а теперь они пришили несчастного Руни!

И тут меня осенило.

Вот оно что.

Вот ради чего вся эта заваруха.

Я понял, почему похитители убивали знаменитостей — одна ужасная расправа за другой.

Они хотели затянуть, методично затянуть этот кошмар. Это соберет огромную толпу. СМИ, а вместе с ними и весь мир, сидящий у телеэкранов, начнут давить, требовать разрешения ситуации. Вот только давить они будут не на преступников.

Они будут давить на нас.

Кто-то в конце концов воплотил в жизнь худший кошмар правоохранительных органов. Время шло, появлялись новые трупы, а мы выглядели все хуже и хуже. Нападение на собор было практически невозможно. Если мы облажаемся, и — шарах! — все взлетит на воздух, то люди повесят вину не на бандитов, а на полицию.

Кризисный телефон прозвонил четыре раза, прежде чем я принял вызов.

— С приветом, это Джек, — раздался веселый голос. — Джек с приветом. Понял? Конечно, не такая клевая шутка, как у Руни, но он, кажется, свое отшутил. Время вышло, Майк. Больше никаких отмазок. Хватит оттягивать. Если все деньги не окажутся на моем счету к девяти утра, я навалю тебе под елку столько богатых и знаменитых, что Санте придется оставить подарки в камине.


84


Около двух часов ночи я медленно поднял голову с клавиатуры ноутбука, которую нечаянно использовал вместо подушки, — отлежал ухо с серьгой, которую подарила мне Мэйв. К тому же впервые за несколько часов суета в самопальном штабе в Рокфеллеровском центре улеглась, слышались только тихие голоса.

Наша работа почти закончилась. После долгих переговоров, просьб и вранья нам почти удалось собрать семьдесят три миллиона — не хватало всего четырех.

Отряд «Дельта» прибыл около полуночи, и теперь вместе с тактиками из ФБР и департамента они искали слабую точку собора, какую-нибудь полезную мелочь, которую мы могли упустить. Я слышал, что на военной базе в Вестчестере строили макет собора, чтобы помочь разработать план наступления.

Когда я был еще совсем мелким, сама мысль о военных патрулях на улицах Нью-Йорка казалась смешной — типа сюжета из какого-нибудь второсортного научно-фантастического фильма. Я до сих пор не мог поверить, что своими глазами видел военное оцепление Всемирного торгового центра и F-14, летавшие между небоскребами после 11 сентября 2001 года, но все это было на самом деле.

Я выпрямился. Мимо моего стола в переговорную прошел генерал армии с целой свитой. Вот уже второй раз в жизни я вижу солдат на улицах Нью-Йорка… ну почему все это происходит именно со мной?

— Майк, может, съездишь отдохнешь? — зевая, сказал Пол Мартелли. Он сам только что вернулся с перерыва на сон. — Тут еще долго ничего не случится.

— Скоро развязка, — ответил я. — Не хочу ничего пропустить.

Мартелли хлопнул меня по плечу.

— Слушай, Майк, — сказал он. — Мы все знаем, что происходит у тебя в семье. Я представить не могу, в каком ты сейчас состоянии. Мы позвоним тебе сразу, как только все начнется. А теперь иди. Побудь с семьей. Мы с Мэйсоном тебя прикроем.

Ему не пришлось повторять два раза. В любом случае переговоры закончились, и преступники победили. Нам еще предстояло обсудить, что им потребуется для побега и как они собираются отпустить заложников. Но это могло подождать.

Когда я приехал в больницу, Мэйв так мирно спала, что мне не захотелось будить ее. На экране телевизора Джимми Стюарт неохотно взял предложенную Поттером сигару. Я выключил плейер.

А потом просто стоял и смотрел на мою дорогую, милую жену, сокровище всей моей жизни.

Я улыбнулся, вспомнив наше первое свидание: не успел я снять палец с кнопки звонка, как Мэйв распахнула дверь и поцеловала меня. Вспышка медово-карих глаз, пряный, сладкий запах духов, и вдруг — прикосновение ее мягких губ. Сердце подпрыгнуло у меня в груди, как резиновый мяч.

«Чтобы потом не сидеть и не мяться», — сказала она, широко улыбаясь, а я что-то мямлил и топтался на пороге.

— Милая Мэйв, — прошептал я, стоя у ее кровати. — В мире никогда не будет человека счастливее меня. Я так люблю тебя, моя королева.

Я прижал палец к своим, а потом к ее губам.

Через несколько минут я снова мчался по городу. На выметенных ветром улицах не было ни души. Кажется, даже бездомные отправились домой на Рождество.

Я заглянул в детские и проверил, как дела у малышни. Наверняка вместо неба в звездах-леденцах они видели во сне игровые приставки, но все были в кроватках и мирно спали, как и положено. Шеймус оглушительно храпел, устроившись в кресле в моей комнате, щеки у него были обсыпаны крошками от печенья. Мой одиннадцатый ребенок. Я укутал его покрывалом и выключил свет.

Больше всего меня поразил вид гостиной: огромная елка украшена по высшему разряду; подарки для детей, которые я прятал в шкафу, аккуратно упакованы и сложены под елкой в десять кучек.

На пульте дистанционного управления красовалась записка: «Включи. Счастливого Рождества! Мэри Кэтрин».

Я нажал кнопку. На экране появилась Крисси в костюме ангела, идущая к сцене по проходу спортзала в школе Имени Божьего.

У меня на глаза навернулись слезы, но на этот раз не от злости. Мэри Кэтрин и дед прекрасно позаботились обо всем, провернули огромную работу. Что может быть прекраснее?

«Прекраснее? Как насчет Мэйв, живой и здоровой, рядом с тобой?» — спросил внутренний голос.

Но у меня не было сил препираться с ним. Скоро все закончится. Я вытер слезы. На экране появились мальчики, одетые пастухами. Боже, храни Беннеттов.


85


Не знаю, что больше всего обрадовало меня, когда я проснулся наутро, — невообразимо чудесный запах кофе и жареного бекона, доносившийся с кухни через открытую дверь, или с трудом сдерживаемое хихиканье возле кровати.

После особенно громкого смешка я подскочил на постели.

— О нет! — сказал я с притворным испугом. — Пока детишки крепко спят в кроватках, ко мне в гости прилетели ирландские привидения!

В комнате раздался взрыв смеха. Шона, Крисси и Трент пихнули меня обратно в постель.

— Мы не привидения! — кричал Трент, прыгая туда-сюда, как кенгуру. — Рождество пришло!

Крисси и Шона, схватив меня за руки, стащили с кровати и вывели в гостиную, наполненную чарующим еловым запахом.

Я получил свой лучший рождественский подарок в ту минуту, когда девочки вбежали в гостиную. Даже Норман Роквелл не написал бы картины прекраснее: огни на елке мягко освещают лица двух малышек с широко раскрытыми глазами, затаивших дыхание. Самый волшебный день в году.

— Папа, ты был прав! — сказала Крисси, отпуская мою руку и хлопая в ладоши. — Я открыла окно на кухне, и Санта прилетел!

Трент, прислушиваясь, тряс свою коробку.

— Давайте-ка вы, ребята, растолкаете старших, — сказал я. — И мы все вместе откроем подарки, хорошо?

Три маленькие кометы одновременно вылетели из комнаты, а я пошел на кухню, не в силах противиться вкусным запахам. Мэри Кэтрин заметила меня и улыбнулась, наливая тесто для блинов на сковороду.

— С Рождеством, Майк, — сказала она. — Вам яичницу на блине поджарить или отдельно?

— Как тебе проще, — ответил я, ошарашенный открытием, что в этой вселенной блины можно есть вместе с яичницей. — Не знаю, как отблагодарить тебя за все, что ты сделала для семьи. Елка, пленка со спектакля, подарки… я вот-вот поверю в Санту. Ты уверена, что родилась в Типперари, а не на Северном полюсе?

— Не смущайте меня, — подмигнула Мэри. — Большую часть работы проделал отец Шеймус. Подождите, дети идут. Вытащите противень из духовки, пожалуйста. Я налила детям какао, а ваш кофе — вон там, на тумбочке.

Я выполнил ее указания и вернулся в гостиную. Что такое? Вместо того чтобы рвать оберточную бумагу когтями и зубами, дети молча стояли вокруг елки.

— Не ждите меня, народ, — сказал я. — С Рождеством! Бумагу в клочья!

— Папа… — начал Брайан. — Мы посоветовались и решили…

— Брайан хочет сказать, что мы решили не открывать подарки, пока не увидим маму, — вмешалась Хулия. — Мы знаем, что тебе надо на работу, но все равно решили подождать, пока ты вернешься. Тогда мы соберемся и все вместе поедем к маме.

Я подошел к ним и облапил всех, кого смог охватить.

— Сдаюсь, — сказал я, зажмурившись и спрятав лицо в толкотне. — Вы — лучшие дети в мире.

Проглотив блины с яичницей, я неохотно принял душ и переоделся. Последнее, что я увидел, обнимая детей напоследок, — Мэри Кэтрин, подзаряжающая аккумулятор камеры. Я не мог представить, как отплатить ей за все, что она сделала.

Входя в лифт, я налетел на Шеймуса, который с утра пораньше сбегал домой, чтобы принять душ и переодеться. Он был весь в черном, с туго затянутым белым воротничком. Черт возьми, сейчас он был сама святость, благочестие и доброта в одном флаконе.

— С Рождеством, — сказал он. — Уже на работу? Хорошая, хорошая у тебя работка. Исключительно полезная для семейной жизни.

— Все так, все так, истинная правда, — парировал я, передразнивая его ирландский акцент.

О-хо-хо. Как будто я так уж рвался на работу. Однако, переведя дух, я чуть не засмеялся. Какое же Рождество без праздничной колкости от любимого дедушки?

— Эй, спасибо за все, что сделал для детей, старый ты коварный змей, — улыбнулся я, заходя в лифт, и напоследок придержал закрывающуюся дверь. — Да, и тебе тоже bah hambug.[13 - «Вздор! Чепуха!» (англ.) — восклицание жадного и злобного старика Скруджа из повести Чарлза Диккенса «Рождественская песнь».]


86


Юджина Хамфри проснулась в полумраке собора и села, потирая замерзшие ладони. Она неохотно открыла глаза, увидела знакомые каменные стены и разочарованно вздохнула. Потом обернулась, чтобы взглянуть на лампады, дарившие ей мир и покой на протяжении последних двух суток.

Золотистый свет погас — все свечи догорели.

Юджина снова закрыла глаза. У нее и раньше случалось неудачное Рождество, но в этот раз все было гораздо хуже, чем получить передаренный подарок.

Она знала, что вспоминать о доме будет болезненно, но все-таки не удержалась и представила себе, что бы она делала в эту самую минуту дома.

Вот муж, Митчелл, входит в спальню их уютного пентхауса на Уилшир-авеню с подносом, уставленным тарелками. Шеф-повар и диетолог по случаю праздника взяли выходной, и на диету Митча можно наплевать. Блинчики с голубикой, копченные на яблоневых веточках сосиски, бекон с орешками, огромные чашки кофе «Кона»… Расправившись с завтраком для двоих, они обменяются подарками. Они могли позволить себе все, что угодно, но через несколько лет даже очень дорогие подарки вроде бриллиантов и машин им — кто бы мог подумать? — наскучили. Поэтому они с Митчеллом придумали дарить друг другу подарки, которые приносили бы радость и имели бы для обоих особое значение. Каждый год они искали друг для друга что-нибудь красивое и символичное, но стоившее не больше сотни долларов.

Они вернулись к самой сути подарка — ценна была не потраченная сумма, а внимание и забота. К тому же это было весело.

Однажды он купил ей двенадцать великолепных красных роз. Он хотел, чтобы она по-новому взглянула на цветы, увидела их изящество, цвет, мимолетную красоту — словом, то, на что она перестала обращать внимание с тех пор, как ей подарили первый букет.

В этом году она скрытно поехала в аптеку на другой конец города и купила, помимо прочего, часы за 21 доллар. Очень простые, в стиле ретро — белый круглый циферблат с черными цифрами. Однако ей показалось, что эта простота бесконечно красива. Именно такие часы выбрал бы Господь Бог, если бы они ему понадобились. Этот подарок символизировал, как бесценны время, жизнь и любовь — особенно когда делишь их с таким человеком, как Митчелл.

Что-то острое укололо ее в шею. Юджина открыла глаза.

— Эй, Юджина, тебе повезло! В этом году Санта принес тебе чизбургер, — сказал Малыш Джонни и бросил ей на колени сверток в жирных пятнах.

Женщина с ненавистью посмотрела ему вслед. Может быть, другие бандиты участвовали в захвате ради денег, но этот гад явно получал удовольствие от чужой боли. Это он убил Джона Руни — прострелил ему голову, не моргнув глазом.

Отчаяние чуть не захлестнуло ее с головой.

Кого она обманывает? Как, во имя Господа, она должна терпеть это? Ни часа, ни минуты больше.

Она отложила «рождественский завтрак» на скамью и попробовала подышать по системе йоги, чтобы успокоиться и поднять дух. На первом же выдохе у нее из груди вырвался рык.

«Нет! — подумала она, в ярости оглядываясь в поисках бандитов. — Хватит чертовой терпимости! Пора разозлиться».

Хотя… разве остальным было легче? Холод, тоска, грязь, постоянная нехватка чего-нибудь. А сколько в мире людей, которые изо дня в день живут так? И какое она имеет право жаловаться?

И все же она не только знаменитость, но прежде всего — человек, черт возьми! И с нее хватит.

Юджина уже поняла, что разговаривать с подонками бессмысленно. Мирного решения не существует. Она выпрямилась, сжимая и разжимая кулаки. Решено: при первой возможности она будет драться за свою жизнь.


87


По другую сторону прохода Чарли Конлан посмотрел на часы, потом еще раз проверил время. Мимо него прошел тощий бандит, который положил глаз на Мерседес Фреер.

Конлан обернулся и увидел, что у задней стены сидит только один охранник. Положив на колени дробовик, он вытащил из кармана инкрустированный драгоценными камнями телефон, украденный у кого-то из заложников. Он что, собрался куда-то звонить? Кому?

Но когда бандит уставился в экран и начал жать на кнопки большими пальцами, Конлан понял: парень играет в какую-то игру.

Конлан дважды кашлянул — условный знак. Тодд Сноу на переднем ряду выпрямился и украдкой оглянулся. Конлан кивнул, и Мерседес, сидевшая на краю скамьи в центре, дернула проходившего бандита за сутану.

Понеслось!

Когда тощий обернулся, Сноу вскочил со скамьи, бесшумно перепрыгнул через ограду и скрылся под алтарным покровом.

Конлан проверил, не заметил ли второй охранник их маневр. Нет, все еще играет.

Конлан слышал, как Мерседес разговаривает со своим клиентом.

— У меня уже крыша едет, — шипела она. — Давай, ты и я. Без шуток. Ну, хоть поцелуй.

Похититель сглотнул слюну, дернув кадыком. Он оглянулся на второго, потом наклонился и, не снимая маски, залез языком в рот певицы, лапая ее за грудь.

— Да не здесь, все же смотрят. Пошли за алтарь, — прошептала Мерседес.

Бандит нахмурился и снова посмотрел на своего приятеля.

— Что? Думаешь, я этого не стою? — спросила Мерседес. Она скользнула пальцами по сутане, задержавшись прямо напротив его промежности. — Поверь мне, ты не пожалеешь.

— За алтарем? — спросил он. — В жизни ты еще похотливее, чем в клипах. Ладно, давай.

Мерседес встала со скамьи, и Конлан выдохнул. Пора.

Теперь Сноу завалит бандита за алтарем, а Конлан возьмет на себя козла у задней стены. Тогда у них появится пара стволов и шанс выйти из передряги живыми. Он вытер потные руки. Чертовски рисковая затея, но лучше драться, чем получить пулю в голову, как Руни.

Он взглянул на алтарь. Мерседес и бандит, обжимаясь, бежали вверх по ступеням.

Вперед.

Конлан поднялся с места, но вдруг раздался взрыв, и стальной кулак врезался ему в поясницу.

Еще один взрыв — и сталь ударила в подбородок. Ничего не соображая, он повалился на спину, пытаясь сохранить сознание. Тело онемело, из подбородка полилась кровь.

Тут же раздался крик Тодда Сноу: когда он бросился на долговязого, из засады выскочили еще трое бандитов и открыли огонь резиновыми пулями.

Конлан с ужасом смотрел, как квотербек повалился на пол. А потом в капелле появился Малыш Джонни. Он подошел к Сноу.

— Вы что, серьезно думали, что справитесь с нами? Ты? И этот старик? — спросил Джонни, ставя ногу на грудь атлета.

Медленно, почти торжественно, он принял пневматическое ружье у одного из подручных и приставил дуло ко лбу Тодда… но потом передумал. Вместо этого он прицелился в правую, бросковую руку и наступил на запястье, чтобы зафиксировать ее.

— Помеха пасу! — заорал он, подражая рефери. — Десять ярдов! Первый даун! Пожизненно дисквалифицирован по здоровью!

Щелчок ружья утонул в вопле Сноу.

Тем временем Мерседес Фреер подошла к Малышу Джонни. «Что еще она задумала?» — подумал Конлан, беспомощно глядя на нее.

Певице выдали мобильный телефон. И сигарету. Чарли понял, что случилось, когда Малыш Джонни галантно предложил ей прикурить.

— Ты сдала нас, — прохрипел Конлан. Онемевшее лицо начало гореть. — Ты, грязная маленькая сучка!..

Мерседес только закатила глаза.

— С Рождеством, мамуля! — защебетала она в трубку. — Ну-ну, не плачь. Эти парни не такие уж и гады. Меня отпустят, не переживай. Ты ведь научила маленькую Мерседес, как о себе позаботиться.


88


В рождественское утро на улицах практически не было машин, поэтому я добрался до собора в рекордное время. Даже зевак и журналистов значительно поубавилось, но я знал, что, открыв подарки, они вернутся за очередной порцией крови.

На площадке у Пятой, 630, мимо меня прошел Санта в красном полушубке, с подносом кофе в руках и пистолетом-автоматом через плечо. Это был Стив Рено.

— Куда носил подарки, Санта? В Фаллуджу? — спросил я.

— Пытаюсь поддержать боевой дух, Майк, — глухо ответил Рено сквозь ватную бороду.

— У тебя работа тяжелее, чем у меня, — заметил я.

Когда я выходил из лифта на штабном этаже, на меня налетел Пол Мартелли.

— Майк, все готово, — сказал он. — Пять минут назад мы получили последние деньги. Вся сумма у нас. Можно отправлять.

— Есть возможность отследить переводы?

Мартелли пожал плечами:

— Мы знаем, что они уходят на счет на Каймановых островах. Но наверняка их немедленно переводят куда-то еще. Теоретически можно надавить на банк, чтобы узнать, куда деньги идут дальше, но в цепочке может быть задействован швейцарский или еще какой-нибудь банк. Белые воротнички этим занимаются. Даже если сможем отследить перевод, придется подождать.

Ну что ж, по крайней мере вся сумма у нас. Уже что-то.

Обернувшись, я заметил Уилла Мэтьюса, выходившего из переговорной, и нахмурился, глядя на его заросшие щеки и покрасневшие веки. Похоже, в подарок на Рождество он получит язву желудка.

— Готово? — спросил он у Неда Мэйсона.

Тот встал, прикрывая ладонью телефонную трубку:

— Банк ждет от вас распоряжения.

Мэйсон, кажется, тоже хотел поскорее закончить дело. От него было мало проку, но он все равно остался и наблюдал за развитием событий.

Уилл Мэтьюс снял фуражку и провел пятерней по волосам, прежде чем принять трубку.

— Говорит командир отделения Уилл Мэтьюс, — сказал он. — Чертовски не хочется отдавать этот приказ. Переводите деньги.

Я прошел вслед за начальником в переговорную и остановился рядом с ним, глядя на собор.

Наконец он обернулся ко мне:

— Поговори с выродками в последний раз, Майк. Скажи, что они получили свои чертовы деньги. Пусть отпустят бедолаг.

— Есть идеи, как они попытаются уйти, командир? — спросил я.

— Посмотрим, Беннетт, — ответил он, жестко щурясь на Пятую авеню. — Это напряжение меня убивает.


89


Я вернулся к пункту связи в бывшем штабе. Сержант, ведавший связью с самого начала, нетерпеливо кивнул мне:

— Что там, Майк? Что теперь?

— Можешь соединить меня с собором? — попросил я.

Сержант заморгал, потом кивнул. Он вскочил, смахнул со стола бумаги и открыл ноутбук.

— Минуту, — сказал он и ровно через минуту протянул мне трубку.

— Алле! — немедленно отозвался Джек.

— Это Майк, — сказал я. — Мы отправили деньги.

— Все?

— Все. Вы получили то, что хотели.

— Дай-ка я посмотрю, — скептически проворчал Джек.

Я услышал щелканье клавиатуры. Они проверяли счет, не выходя из собора. Чудесная штука Интернет, не правда ли?

— Микки, мой мальчик. Какой дивный подарок, — через минуту сказал Джек. — Я сейчас взорвусь от радости.

— Мы выполнили свою часть сделки, — сказал я, не обращая внимания на его треп. — Мы в точности выполнили ваши требования. Теперь вы выполните свое обещание. Отпустите заложников.

— Всему свое время, Майк, — спокойно ответил Джек. — Всему свое время. Заложников мы отпустим, но на наших условиях. Что толку, если вы перестреляете нас, как собак, после стольких дней упорной работы? Понимаешь, о чем я? Нам понадобится кое-что. У тебя есть ручка?

— Диктуй, — сказал я.

— Хорошо. Пиши. Мне нужно, чтобы через двадцать минут вы пригнали к выходу на Пятой одиннадцать полностью заправленных идентичных седанов с тонированными стеклами. Двери должны быть открыты, двигатели запущены. Пятую очистите до перекрестка со Сто тридцать восьмой улицей, а Пятьдесят седьмую улицу — от набережной до набережной. Не стоит упоминать, что любая попытка задержать или остановить нас повлечет за собой множество смертей. Если вы выполните все наши требования, оставшиеся заложники не пострадают.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Нет, это все. Арриведерчи, Микки. Прикольно было пообщаться.

В трубке загудело. Я не мог поверить своим ушам. И это все?

Все, что им нужно, — одиннадцать машин? И куда они поедут, в Мехико?

У меня за спиной командир отделения отдавал приказы по рации — полицейские уже начали очищать Пятую и Пятьдесят седьмую и перегораживать боковые улицы. Затем он взял еще одну рацию и приказал всем снайперам на крышах приготовиться.

— Снимем их, когда выйдут, — сказал он. — Если возьмете кого-нибудь на мушку, открывайте огонь.

— Вас понял, — отозвался боец отряда «Дельта».

— Да, и поставьте на седаны GPS, — обратился Мэтьюс к одному из капитанов, а потом обернулся ко мне: — Беннетт, бегом на крышу и садись в вертолет. Ты нам понадобишься на случай преследования.

Я кивнул; но вообще-то я недолюбливаю высоту, и задание меня не обрадовало.

Заходя в лифт, я прикидывал, как похитителям удастся пройти хотя бы пять шагов по улице и остаться в живых. Я нажал кнопку последнего этажа.

Скоро все выяснится.


90


Раньше никакая сила в мире не смогла бы заставить меня залезть в вертолет, стоящий на земле, не говоря уж о крыше пятьдесят первого этажа. Да и сейчас, не будь у нас так мало времени, я бы заполз в кабину по-пластунски, пытаясь укрыться от тяжелых взмахов лопастей.

Пилот, кажется, заметил мое позеленевшее лицо, а может, у него случился приступ здорового садизма. Не успел я пристегнуться, как машина нырнула с крыши со скоростью падающего лифта, оставив мой желудок трепыхаться на пятьдесят первом этаже.

Когда вертолет притормозил и завис в сотне метров над пересечением Пятидесятой и Пятой авеню, я мысленно поздравил себя с тем, что не заблевал кабину, и впервые посмотрел на собор с высоты.

Это и вправду великолепное сооружение: шпили и украшения — хрупкие и вычурные, как на свадебном торте, и тем более поразительно, что все завитки выточены из камня. Стеклянные монолиты Мидтауна нисколько не принижали его величие — напротив, казалось, что они стоят не на своем месте и стыдятся этого.

Я посмотрел вниз — с севера к собору медленно приближались одиннадцать черных «шевроле». Они остановились у главного входа, водители в полицейской униформе выскочили из кабин, не глуша моторы и не запирая двери.

Мигалки служебных машин сверкали по всей Пятой — все выезды на соседние улицы были перегорожены.

Вот это картина.

«Двери!» — прорвался чей-то голос сквозь треск полицейских раций.

Далеко внизу высокие двери церкви начали медленно открываться.

Человек в черной лыжной маске, с головы до пят закутанный в сутану с надвинутым на глаза капюшоном, вышел из дверей и встал у перил.

Я во все глаза смотрел на одинокую фигуру, ожидая любого сюрприза.

Несмотря на то что вокруг меня была целая армия полицейских, я ощущал странное беспокойство. За время переговоров бешеные псы научили меня одной вещи: от них можно ожидать чего угодно, причем в любой момент.

Рация бешено загомонила, когда на крыльцо вышел второй человек, неотличимый от первого. Кто это, бандиты? Что там происходит?

У дверей началась какая-то суета. Я пригляделся… и челюсть у меня упала быстрее, чем вертолет с крыши.

Из собора вышли и выстроились в две колонны около тридцати человек.

Все в коричневых сутанах.

Все в лыжных масках.

Отличить бандитов от заложников было невозможно.


91


— Есть визуальный контакт? — заорал Уилл Мэтьюс по рации.

Тридцать фигур медленно спускались по ступеням собора к седанам.

— Стойте! — крикнул кто-то. — Сканируем их на предмет скрытого оружия.

Снайпер на крыше «Сакса» опустил винтовку и поднес к глазам прибор, напоминающий длинный бинокль. В конце концов он отложил прибор и заговорил:

— Не стрелять. Цель неясна. Тепловое сканирование показало, что они все вооружены. Мы не можем сказать, кто есть кто.

Я так затряс головой, что наушники чуть не слетели. Джек и компания снова обвели нас вокруг пальца. Они знали, как опасна будет перебежка от дверей до машин. Знали, как мы поступим, поэтому замаскировали всех. От снайперов не было толка.

Одетые в коричневое фигуры рассаживались по машинам по трое-четверо. Двери закрывались одна за другой. Вот и все. Еще один блестящий шанс упущен — точнее, уведен из-под носа. За рулем мог быть бандит, а мог и заложник с приставленным к затылку дулом пистолета. Узнать наверняка было невозможно.

Я заметил, что по обе стороны Пятой изо всех окон на дорогу смотрели замершие в ожидании горожане и журналисты. С высоты моего полета картина была похожа на парад славы, только вместо героев войны или звезд спорта в машинах были бандиты и звезды-заложники.

Я пристально вглядывался в стоявшие внизу седаны, все еще пытаясь ответить на главный вопрос: как похитители собираются уйти с острова Манхэттен? Учитывая непредсказуемые и дикие события последних часов, я подозревал, что все закончится кровавой баней.

Через несколько секунд мой желудок подпрыгнул — но не от морской болезни.

— Беннетт! — взорвался в рации голос Уилла Мэтьюса. — Не упусти их! — Свои слова он сопроводил крепкими выражениями.

Авиаторские черные очки и шлемофон практически скрывали лицо пилота, но, присмотревшись, я увидел, что за штурвалом была женщина. Увидев ее самодовольную ухмылку, я понял, что показать сейчас свою слабость — значит, опозориться на всю жизнь.

— Чего ждем? — осведомился я, и машина камнем рухнула вниз.


92


Мы шли на бреющем полете над кавалькадой черных седанов. Лопасти со свистом рассекали воздух в каких-нибудь шести метрах от гладких стеклянных и резных каменных фасадов по обе стороны авеню. Я с трудом сглотнул слюну. Даже на машине ездить по этим улицам было сущей нервотрепкой.

Из-за сильной непрекращающейся вибрации вертолета казалось, что тронувшиеся с места машины, дрожа, с трудом пробиваются сквозь поток воздуха от винта. Куда, черт возьми, собрались похитители?

Ремень безопасности врезался в грудь — вертолет наклонился и рванул вслед за ними.

Мы шли в хвосте процессии, пролетая мимо фешенебельных магазинов — «Картье», «Гуччи», Трамп-тауэр… Похоже, бандиты решили напоследок взглянуть на витрины любимых магазинов.

Но возле магазина «Тиффани» на углу Пятьдесят седьмой произошло нечто совсем уж странное.

Машины затормозили.

Перерыв на завтрак? Или Джек в качестве финального аккорда еще и ограбит ювелирный магазин? Все возможно. Я наблюдал и ждал, а лопасти винта отбивали такт в унисон с моим пульсом.

Простояв целую минуту, первая машина медленно тронулась с места и свернула налево, направляясь на запад по Пятьдесят седьмой. Когда еще четыре последовали за ней, я подумал, что странная процессия теперь поедет обозревать достопримечательности Вест-Сайда. Но шестая машина внезапно свернула на восток. Остальные поехали за ней.

Я отчитался об этом по рации.

«Ист-Сайд, Вест-Сайд… они сейчас разъедутся по всему городу», — подумал я, глядя, как седаны удаляются друг от друга.

Может быть, в одной группе бандиты, а в другой — заложники? С высоты все равно было не узнать.

— Можешь определить, кто в этих машинах? — тоскливо спросил Уилл Мэтьюс.

Я присмотрелся к двум вереницам, пытаясь хоть что-то выяснить, но запах дизельного топлива, головокружение и тряска здорово мешали сосредоточиться. Я сдался.

Если у меня и была какая-то зацепка, отсюда я ее не увидел.

— Никаких различий не вижу, — наконец ответил я.

— Куда сворачивать? — раздраженно спросила пилот. Вертолет завис над пересечением с Пятьдесят седьмой.

— На запад, — решил я. — Давай налево.

«В конце концов, если я ошибся и меня уволят, то оттуда на метро ближе до дома». По правую руку от нас пронесся «Бергдорф».


93


Свернув на восток по Пятьдесят седьмой и выровняв руль седана, Юджина Хамфри втянула воздух сквозь сжатые зубы. В тесной машине было жарко — пот лил в три ручья. От маски, которую на нее напялили, шел скотский запах; все это раздражало и отвлекало от дороги, но последнее, что ей было нужно, — потерять управление.

У обочины дороги она заметила двух полицейских. Они просто стояли у входа в художественную галерею на северной стороне улицы и во все глаза смотрели на проезжающие седаны.

Никто из них и пальцем не пошевелил! Неужели такое возможно?

Она была напугана и измотана до крайности, но сейчас не время раскисать. Она не позволит себе сломаться.

Когда последний раз она сама садилась за руль? Десять лет назад? Она вспомнила, как купила красный «мустанг» сразу после переезда из Уилинга — города в Западной Виргинии, неподалеку от Лос-Анджелеса. С тех пор началось ее стремительное путешествие.

Значит, вот как оно должно закончиться? В Рождество, в окружении дегенератов-преступников, три дня без душа? После всего, что она сделала. Тяжелая работа, расчеты на годы вперед, подъем на вершину из ниоткуда… Она не только сделала то, чего общество никогда не ожидало от человека ее происхождения. Она установила новые стандарты потенциала человеческой натуры. В этом мире она была воплощением доброй, могущественной силы.

Но в конце концов, она прожила полную жизнь. Сделала почти все, что от нее зависело.

Юджина ахнула — бандит, сидевший рядом с ней, грубо ткнул ее под ребра стволом обреза.

— Газуй! — крикнул он.

Женщина почувствовала, как отчаяние разлетелось в клочья, уступив место адреналину.

«Газовать? Но проблемо, сейчас я тебе устрою».

Она вдавила педаль в пол, и восьмицилиндровый двигатель взвыл. Здания и витрины по обе стороны улицы слились в сплошной поток. Налетев на кочку на Парк-авеню, седан высоко подпрыгнул.

— Вот так, мать! Жми! — прорычал бандит, когда машина приземлилась, высекая искры из асфальта.

Машина неслась по направлению к Лексингтону. Юджина мельком заметила, как на тротуаре блеснул стальной баллон с азотом, принадлежавший телефонной компании. Она прикинула, что будет, если врезаться в него на полном ходу.

Казалось, что Нью-Йорк — и весь мир вместе с ним — с неумолимой силой летит на неподвижную машину на скорости межпространственного прыжка.


94


Вереница седанов медленно ползла на запад по Пятьдесят седьмой. В просветах между небоскребами на Седьмой авеню я заметил еще несколько вертолетов. Такого внимания к медленно едущей горстке машин не было со времен белого «Бронко» О. Дж. Симпсона.

У выхода из метро на Шестой авеню машины притормозили, и я насторожился. Не хватало еще, чтобы они нырнули в подземный лабиринт нью-йоркского метро.

Но потом машины проехали перекресток и набрали прежнюю парадную скорость.

Зачем они медлят, почему ничего не происходит?

Кажется, бандиты прочитали мои мысли, потому что через минуту, поравнявшись с «Хард-рок кафе», машины взвизгнули шинами по асфальту, двигатели взвыли, и процессия начала стремительно удаляться.

Копы, перекрывшие выезды с Бродвея, глазели на летящие седаны, как зрители гонок «Наскар».

Казалось, что на подъезде к Восьмой бандиты решили устроить на улицах города дрэг-рейсинг. Вылетев на перекресток с Девятой, они замахнулись на рекорд наземной скорости. Вой турбины вертолета стал выше на несколько тонов — пилот пыталась не отстать от гонки.

Внезапная спешка показалась мне, мягко говоря, необычной — учитывая, что бандиты во весь опор гнали к тупику. Им осталось проехать около двух кварталов.

А потом?

Я почувствовал, что бледнею: седаны с ревом устремились под уклон, направляясь прямо к Гудзону.

Может быть, они таранят баррикады? Я не знал, но был твердо уверен: через несколько секунд произойдет страшная авария. А я ничего не мог сделать, только наблюдать представление с первого ряда балкона.


95


Когда седан провалился в выбоину королевских размеров, связанный по рукам и ногам и крепко пристегнутый к переднему сиденью рокер Чарли Конлан почувствовал, что рана на подбородке снова разошлась.

Машина неслась по городу с бешеной скоростью. Ну вот и все. Вот какой она будет, смерть легенды.

Слушая рев мотора, Конлан внезапно разозлился на скота, сидевшего рядом, а потом и на себя. До тех пор пока он дышит, он может сопротивляться, драться за свою жизнь! Правда, руки и ноги ему связали клейкой лентой. Что же делать?

Он покосился на бандита, сидевшего за рулем. Тот снял капюшон, но маска все еще была на нем.

Прикинув шансы, Конлан мысленно кивнул. «Может быть, меня убьют — но я не собираюсь погибать, стоя на коленях перед этими ублюдками».

Он дождался, когда машина в очередной раз подпрыгнет на ухабе, и, нагнувшись к водителю, впился зубами ему в ухо. Вопль ужаса, который издала его жертва, почти заглушил шум двигателя.

«Что с нами вытворяли эти ничтожные паразиты! — думал Конлан, чувствуя вкус крови на губах. — А Руни они вообще убили и выбросили на улицу, как мешок мусора…» Конлан хотел заставить мерзавца по-настоящему страдать. Но тут машина ударилась о землю, передние колеса разлетелись в клочья, седан развернуло, и он полетел кувырком.

Через секунду тонна металла кубарем влетела в автосалон «БМВ» на северо-восточном углу Одиннадцатой авеню, и толстое стекло витрины просто испарилось.

Чудовищный скрежет взорвал барабанные перепонки Конлана, и мир почернел.

Потом посерел.

Потом ослепительно побелел.

Когда туман шока рассеялся, Конлан часто заморгал. Прямо у него перед глазами маячила лампа, похожая на форму для льда. Ага, он, наверное, в операционной! Или у него кислотный флэшбэк. Он повернулся на бок, чтобы разобраться, что к чему, и с колен у него со звоном посыпалась куча битого стекла.

Ох ты, черт, да это же автосалон. Машина приземлилась на левый бок. Он с уважением посмотрел на перекрученную полосу металла, застывшую в нескольких сантиметрах от его горла. Выяснилось, что седан превратился в кабриолет — крышу снесло начисто.

Выглянув из разбитого окна, он увидел их похитителя, склонившегося над одним из мотоциклов в зале, — казалось, тот собирается бежать.

Но потом Конлан заметил, что ручка руля мотоцикла торчит у бандита аккурат из середины спины.

— Минус один, — сказал Чарли. — Это вам за Джона Руни.

Он обернулся к заднему сиденью. Остальные пассажиры не пострадали. Тодд Сноу отстегнул ремни, переполз по битому стеклу к Конлану и разорвал клейкую ленту. К тому времени третий пассажир снял лыжную маску.

— Круто сработано, парни, — сказала Мерседес Фреер с вымученной улыбкой. — Вы нас спасли!

Двуличная дива еще раз ухмыльнулась, и тогда Тодд Сноу выбил ей передние зубы.


96


Мимо ветрового стекла вертолета пронеслась мигающая гирлянда, прицепленная к пожарной лестнице кирпичного дома, и мы снизились над автосалоном, в витрину которого врезалась первая машина.

Я разинул рот, глядя на россыпь стекла, покореженный металл, полицейские мигалки, бегущих людей.

«Еще один день, — подумал я, пытаясь как-то уложить в голове эту безумную картину. — Еще одно поле битвы».

Я отвернулся от хаоса, царившего у автосалона, и увидел, что остальные четыре машины уже проехали пустой перекресток с хайвеем Вест-Сайд, идущим вдоль Гудзона.

И они не сбросили скорость!

Я подумал, что в последнюю секунду они свернут и проскочат через баррикады. Полицейские на баррикаде, очевидно, подумали о том же, потому что трое или четверо из них бросились врассыпную.

Но мы все ошиблись.

Из мира исчезли все краски. Я беспомощно наблюдал за происходящим. Избыток адреналина и недостаток сна, кофеиновый передоз и стресс наконец дали себя знать. Мне показалось, что я галлюцинирую.

Черные седаны не свернули ни влево, ни вправо. Как по рельсам, они летели прямо к ограждению на набережной Гудзона.

Даже из вертолета было слышно, как взорвались передние шины, налетев на край тротуара. Казалось, что седаны присели и напружинились перед прыжком, а потом взлетели и врезались в ограждение.

Цепи разлетелись, как мокрая салфетка, и машины взмыли над рекой. Со звуком листового железа, падающего на бетон, они одновременно ударились о поверхность воды, перевернувшись вверх дном.

Не знаю, чего я ожидал.

Но это не было массовое самоубийство.

— Они в реке! — раздался крик по рации. — Все шесть машин упали в Ист-Ривер! Этого не может быть!

Я думал, что говорит кто-то из полицейских на набережной под нашим вертолетом, но потом до меня дошло, что речь о других машинах. Тех, которые поехали на восток.

Бандиты утопили все машины!

Я махнул пилоту, и вертолет полетел к месту аварии. Снижаясь, мы успели заметить исчезающие в глубине стоп-сигналы.

— Снижайся до упора! — крикнул я пилоту, отстегивая ремни безопасности и открывая дверь. В кабине засвистел ледяной ветер; я склонился над волнующейся серой водой. — И предупреди службу спасения на водах.

Потом я прыгнул.


97


Вода, впрочем, была нормальная.

Для «моржей» с Кони-Айленда.

Температура — точнее, ее отсутствие — прошила меня насквозь, как электрошок. Я заметался в ледяных волнах. Наконец я нащупал ногами что-то вроде бампера и нырнул в непрозрачную, грязную воду, шаря перед собой руками.

Не знаю, как мне удалось найти ручку двери. Я дернул изо всех сил, дверь открылась, и мимо меня на поверхность поднялись два силуэта.

Когда я освободил еще двоих, у меня кончились воздух и тепло, поэтому я оттолкнулся от крыши затонувшей машины и всплыл.

Казалось, что одежда на мне налилась свинцом, замороженным свинцом. Я по-собачьи греб в воде. Вокруг меня было около двадцати человек. Они стянули маски, и среди них я узнал многих VIP-заложников. Сколько их было в каждой машине? Все ли спаслись?

— В машинах еще кто-нибудь есть? — крикнул я Кеннету Рубинштейну, барахтавшемуся рядом.

Он посмотрел на меня так, как будто я говорил по-китайски. У него явно был шок. Я решил, что сделал все возможное, теперь осталось только вытащить людей из воды.

И тут мне на помощь пришла пилот вертолета — удивительная, лучшая в мире. Она велела людям цепляться за полозья, вытащила наши мокрые, посиневшие задницы из гудзонского супа и отвезла всех в ближайший док.

Из грузового депо на набережной прибыла бригада дюжих санитаров. Они отвели нас в божественно теплую подсобку. Мне на спину набросили одеяло. Дородный санитар делал бледной женщине средних лет искусственное дыхание, пока она не очнулась и не вцепилась ему в волосатую грудь.

Я узнал редактора модного журнала, Лору Уинстон. Молодую женщину рядом с ней начало безудержно рвать. А-а, это оторва с реалити-ТВ, Линда Лондон.

Где-то через полчаса мне позвонил командир Уилл Мэтьюс. Остальных звезд выловили из Ист-Ривер и пересчитали. Многие заработали синяки, промокли до нитки и до сих пор были в шоке, но все остались живы.

А вот бандитов найти не удалось ни там, ни здесь. Возможно, они утонули вместе с машинами или остались в соборе — это еще предстояло выяснить. Под конец разговора Уилл Мэтьюс приказал мне отправиться на место аварии у автосалона и разобраться, что за дрянь там произошла.

«А почему бы и нет? — подумал я, трясущейся рукой возвращая сержанту телефон. — У меня как раз выдалось скучное утро… Впрочем, все живы. — Я поплелся к выходу из дока. — Не считая, конечно, тех, кого убили в церкви».

Я пытался успокоить нервы мыслями об этой маленькой победе, но у меня не получалось.

Глядя на вертолеты, снующие над неспокойной серой речной водой, я вспомнил обещание Джека, которое он дал в самом начале заварухи, и почувствовал прилив желчи.

Он ведь сказал тогда, что мы позволим им уйти. И оказался прав.


98


В заброшенном доке к северу от нового пирса, в двадцати кварталах от того места, где половина машин ушла под воду, среди гниющих куч плавучего мусора, шевельнулась черная тень.

Поднявшись из воды ровно настолько, чтобы видеть реку, Джек внимательно осматривал покрытый рябью серый Гудзон в поисках моторных лодок береговой охраны, но за ним никто не гнался. К тому же — и это было не менее важно — за спортивным комплексом тоже никого не было.

Из непромокаемого легкого гидрокостюма он извлек герметичный пакет с мобильным телефоном и нажал на вызов, вытащив загубник акваланга изо рта.

— Где они? — спросил он.

— Вылавливают заложников из утонувших машин, — ответил Чистоплюй. — Тебя пока не ищут. Дверца открыта, мой мальчик, но уже закрывается. Двигай оттуда.

Джеку не нужно было повторять дважды. Он бросил телефон обратно в пакет, скрылся под водой и дернул за буксирный трос.

Через пять минут Джек и еще четверо бандитов уже выбрались на бетонный парапет на южной стороне спорткомплекса, стащили с себя водолазные костюмы и опустошили баллоны аквалангов. Снаряжение они спрятали на местах предполагаемого крушения; баллоны были небольшие, всего на восемьсот граммов, но этого было достаточно для десяти-пятнадцати минут, которые сообщники планировали провести под водой.

Самая опасная часть — падение в реку — была позади. Побег из машин и поиски снаряжения они выполнили четко, как по часам. Они устроили не только величайшее похищение в мире, но, кажется, смогли совершить величайший побег!

«И ведь не я один это провернул», — подумал Джек.

Его славные волкодавы умудрились не запороть дело, и он ими по праву гордился, однако праздновать было рано. Теперь предстояло двигать в Квинс, чтобы забрать остальных, искупавшихся в Ист-Ривер. Он надеялся, что у них тоже все прошло гладко.

Джек оглядел суетливый хайвей Вест-Сайда и улыбнулся, чувствуя, как ускоряется пульс. На его долю и раньше перепадали рискованные затеи, но ни одна из них не могла сравниться с острой как бритва эйфорией, которая захлестнула его сейчас. Даже близко. Если бы они не потеряли Фонтейна и Хосе, операция была бы идеальной.

Он оглянулся как раз в тот момент, когда последний бандит скинул с себя водолазное снаряжение, оставшись в костюме для бега. «Ты просто сделал это!» — так, кажется? Теперь их нельзя было отличить от посетителей спорткомплекса — яппи, променявших унылое Рождество в кругу семьи на спортивные развлечения и вечеринки.

— Ну что, девчонки? — подмигнул приятелям Джек. — Двигаем отсюда. Мы почти дома. Суперкубок — наш!

С трудом сдерживаясь, чтобы не припустить сломя голову, они перелезли через невысокий забор, миновали главный корпус и остановились у пешеходного перехода, ожидая зеленого света.

Джек тяжело сглотнул и похолодел, когда с юга раздался вой полицейской сирены и машина пронеслась мимо них. Но копы не остановились — поддав газу, они уехали в направлении города. Видимо, торопились на Пятьдесят седьмую, где недавно разыгралось представление «Придурки из Хаззарда».

Через тридцать пять минут они подъехали на фургоне к заброшенному заводу на Лонг-Айленде и забрали остальных. Малыш Джонни торжествующе ухмылялся, забираясь в кузов, где его и еще пятерых уже ждали дружеские похлопывания по спине и крики: «Дай пять!»

— Чего вы там так долго возились? — спросил здоровяк, принимая у Джека ледяную бутылку «Хайнекена». — Где Хосе?

— Разбился, когда мы проезжали Одиннадцатую, — ответил Джек, ударив кулаком в ладонь. — Хосе больше нет.

Малыш Джонни задумчиво уставился в пол и почти сразу спросил:

— А отпечатки?

Джек улыбнулся:

— Помнишь, мы говорили о том, что нельзя оставлять улик? Так вот, этот чокнутый тогда сказал, что на него можно положиться. За последние полтора месяца он начисто выжег свои отпечатки зажигалкой.

— За упокой души Хосе! — радостно поднял бутылку Малыш Джонни.

— И за Фонтейна, — добавил Джек, вспомнив друга, убитого в перестрелке в крипте. Он взглянул на отрезанные руки Фонтейна, упакованные в герметичный пакет и лежавшие в ящике со льдом рядом с пивными бутылками. Прямо как куриные крылышки.

— Что теперь? — спросил Джон.

— Не знаю, как ты, — сказал Джек, — но после трех дней в одних подштанниках и купания в одной из самых грязных рек на Земле я бы не отказался от горячего душа.

— И горячей сам знаешь кого! — завопил один из подельников, и остальные его немедленно поддержали. Фургон мчался по шоссе Бруклин — Квинс.

— А дальше-то что? — настаивал Малыш Джонни.

— Все по плану. Ждем два-три месяца, пока все не уляжется, а потом берем билет в один конец в Коста-Рику.

«У нас и правда все получилось», — подумал Джек, ухмыляясь товарищам, кричавшим: «Арриба! Арриба! Андале!» Трудно поверить. Они обвели вокруг пальца весь мир. Последняя часть — просто игрушки по сравнению с тем, что они сделали. Все, что им сейчас нужно, — затаиться и не трогать свои миллионы.


99


Мне пришлось одолжить у санитаров сухую одежду, поэтому к автосалону на Одиннадцатой я прибыл в мешковатой зеленой униформе.

Два медика-обследователя перетягивали тело в коричневой сутане, как канат, пытаясь стащить его с руля мотоцикла. Ручку удалось извлечь из груди покойного, только когда спасатели привезли резаки по металлу.

У автомата с газировкой стояли Чарли Конлан — мой любимый рок-певец всех времен — и Тодд Сноу, квотербек «Гигантов». Они давали показания детективам из отдела по уголовным преступлениям и, кажется, были не в настроении раздавать автографы. Осмотрев вдребезги разбитую машину, я удивился, как легко отделались пассажиры — не считая страшно недовольной поп-певицы Мерседес, у которой была разбита губа, а под глазом назревал здоровый фингал. Девушка в сопровождении медика пулей пронеслась мимо нас, никому не сказав ни слова.

Тем временем медики уложили мертвого бандита на ковер в салоне. Я опустился на колени возле него, надев резиновые перчатки, аккуратно стянул с него маску… и раздраженно хлопнул себя по лбу. Под лыжной маской была еще одна, резиновая.

Маска ныряльщика.

Вот как преступникам удалось скрыться! У них было подводное снаряжение, и они в прямом смысле уплыли от нас.

Я попросил телефон и рассказал Уиллу Мэтьюсу о своем открытии. Разразившись очередью отборных ругательств, он вызвал подкрепление из Джерси и службы береговой охраны.

Повесив трубку, я снял с покойного резиновую маску. Латиноамериканец, около сорока лет, в карманах пусто, в кобуре девятимиллиметровая «беретта» со спиленным номером. Осмотрев его руки, я застонал: отпечатков тоже не было. Похожие пальцы я видел у курильщиков крэка — от частого контакта с раскаленной трубкой бороздки у них на коже стираются начисто.

Ну нет! Ублюдки не могут просто исчезнуть, не оставив ни одной зацепки. Я разыскал Лонни Джейкоба, специалиста по сбору улик на месте преступления, с которым мы несколько раз пересекались по работе, отвел его к покойнику и показал его руки.

— Сможешь что-нибудь из этого извлечь? — спросил я.

— Возможно, какую-то часть удастся восстановить, — скептически протянул Лонни. — Надо поработать с ним в морге. Но сомневаюсь в успехе. Парень явно не хотел, чтобы его опознали.

— Что за дела, Майк? — раздался голос командира Уилла Мэтьюса. Шеф шел к нам, хрустя битым стеклом. — Бросил нас и подался в санитары?

— Решил выйти в народ инкогнито и собрать информацию, — серьезно ответил я.

— Мы сделали все, что могли, Майк, — произнес Уилл Мэтьюс, оглядывая хаос, царивший в автосалоне. — Это правда, и это версия, на которой я буду стоять. Советую придерживаться той же позиции, когда начнутся разборки.

— Слушаюсь, — сказал я. — Мы сделали все возможное. Очень похоже на правду.

— А теперь езжай к семье. Мой водитель ждет снаружи. Это приказ.

Когда я вышел на улицу, на Пятьдесят седьмой лютовал холодный ветер. Сегодня с утра мне было не до погоды, но сейчас я заметил, что в это Рождество небо было того особого стального оттенка, когда кажется, что зиме конца не видно. Я забрался в служебную машину, и мысли мои переключились на жену. Тогда я понял, что не против бесконечной зимы.

Если моя Мэйв не увидит следующей весны, то зачем эта весна всем остальным?


100


Ничто не сравнится с Рождеством в Нью-Йорке — так по крайней мере считают многие. Однако я никогда не видел более удручающего зрелища. Дома я переоделся и отвез нашу банду в больницу. Венки и гирлянды ускользали от моего взгляда. Все, что я видел, — бесконечные серые вереницы слепых окон, грязный бетон и пар, поднимавшийся от изломанных улиц. Один ирландский писатель сравнил как-то Манхэттен с собором, но, когда я остановил машину у больницы, район напоминал скорее стройплощадку — замусоренную, холодную и равнодушную ко всему.

Выйдя из машины, я вынужден был облокотиться на нее, чтобы не упасть от переутомления. Тем временем Мэри Кэтрин высаживала на тротуар нарядных детишек, сжимавших в руках подарки в яркой упаковке.

Даже суровые медсестры, дежурившие в праздник, прослезились, глядя на нашу скорбную процессию в вестибюле старого доброго пятого этажа.

— Погодите, — спохватился я, ощупав карманы, когда мы уже подошли к коридору Мэйв. — Диск со спектаклем. Я забыл…

— Вот он, Майк. — Мэри Кэтрин протянула мне пластмассовую коробочку.

Я чуть ли не в тысячный раз поблагодарил ее за то, что она постоянно спасает мне жизнь. Au pair… Может, по-гэльски это «фея-крестная»? В Афганистане, наверное, Рождество у нее было бы веселее, чем тут с нами, но она бросилась в омут наших проблем очертя голову.

— Скажи Мэйв, что я ее тоже очень люблю, — шепнула мне эта удивительная девушка. — Если понадоблюсь, я в комнате ожидания. Идите.

Когда мы подошли к палате Мэйв, я увидел Шеймуса, стоявшего у ее кресла-каталки на коленях.

В руках у него была Библия. У меня в горле застрял ком, и я остановился, заметив, что он перекрестил ей лоб. «Соборование?!»

Как я выдержу все это? Почему из всех дней в году именно сегодня?

Однако когда я постучал по дверному косяку, Мэйв улыбалась. Она была одета, как обычно, но теперь вместо бейсболки «Янкис» на ней был красный колпачок с помпончиком.

Шеймус закрыл Библию и крепко обнял меня.

— Дай тебе Бог силы, Майкл, — сказал он мне на ухо. — Твоя девочка — святая. И ты тоже.

Он помолчал.

— Я скоро вернусь. Надо глотнуть свежего воздуха.

Кажется, к тому времени мое сердце еще не до конца разбилось, потому что в груди как будто лопнула струна, когда Мэйв усадила Крисси и Шону на свои исхудавшие колени.

Я поднял глаза к потолку. Про нашу семью можно было бы написать рождественскую историю, правда? «Рождество в корпусе неизлечимо больных».

Это несправедливо. Мэйв занималась спортом, правильно питалась и не курила. Я закусил губу — в груди поднималась жгучая волна. Хотелось заорать во всю глотку.

Но когда Брайан помог Мэйв лечь в постель и поставил запись утренника, случилось странное: Мэйв засмеялась. Это было не вежливое хихиканье, а настоящий, душевный хохот взахлеб. Я подошел к ней, и она нащупала мою руку среди столпившихся вокруг детей.

На десять минут палата исчезла, и мы оказались дома, на нашем старом диване — болели за «Янки», а может, смотрели любимые старые фильмы.

Моя бессильная злость испарилась, уступив место безудержному хохоту, когда Пастух-Эдди запнулся за собственный посох на полпути к сцене спортзала.

— Молодчаги, дайте пять! — воскликнула Мэйв, когда запись закончилась. — Беннетты взорвали зал. Я так горжусь вами, народ!

— Что за безобразие? Что за шум в палате? — вскричал Шеймус, явившись на смех.

Мэйв усмехнулась, когда он нежно взял ее худую ладошку и поцеловал.

— Счастливого Рождества, — сказал он, подмигнув и тайком просунув коробку шоколада «Годива» ей за спину.

После того как все дети вручили маме подарки и открытки, палата превратилась в настоящий филиал магазина «Холлмарк». Хулия и Брайан вышли вперед с черной бархатной коробочкой. Мэйв открыла коробочку, и на ее лице появилась улыбка, которая, казалось, была способна навсегда изгнать любую болезнь из ее тела. Подарком оказалось тонкое золотое ожерелье с подвеской «МАМА № 1».

— Мы скинулись, — объяснил Брайан. — Все, даже самые маленькие.

Он помог ей застегнуть ожерелье, и Мэйв поцеловала его в щеку.

— Я хочу, чтобы вы всегда скидывались, — сказала она, откинувшись на подушки и с трудом поднимая веки. — Ноша легче, когда рук много. У вас маленькие ручки, но их много. А еще у вас большие сердца. Я горжусь вами больше, чем когда-либо! Папа покажет, что я для вас приготовила. С Рождеством! Не забывайте — я люблю каждого из вас.


101


Шеймус отвез Мэри Кэтрин и детей домой, а я задержался. Совершенно неожиданно наступил прилив сил и спокойствия. Усталость исчезла, в голове царила полная ясность. Я закрыл дверь палаты и сел на холодную постель рядом с Мэйв, обняв ее, а потом взял ее за руку, глядя на наши обручальные кольца.

Закрыв глаза, я вспомнил, какой была Мэйв, когда я только начал ухаживать за ней. Каждый раз, когда я встречал ее в приемном покое, она всегда держала кого-нибудь за руку. Черные, белые, желтые, коричневые, молодые, старые, нервные, искалеченные, сломанные, окровавленные ладони. Она вытащила из пропасти отчаяния множество человеческих сердец. А мое вообще запустила в небеса. Мое и десяти наших детишек.

Около полуночи я встал, чтобы размяться, и вдруг Мэйв широко распахнула глаза и схватила меня за руку.

— Я люблю тебя, Майк, — сказала она тревожно.

«Боже милостивый! — взмолился я. — Не сейчас! Пожалуйста, только не сейчас!»

Я потянулся к кнопке вызова медсестры, но Мэйв ударила меня по руке. Она покачала головой, и по ее взволнованному лицу покатилась слезинка.

Потом она улыбнулась.

«Не надо!»

Она посмотрела мне в глаза, как будто разглядев в них далекую, незнакомую землю, в которую собиралась отправиться.

— Будь счастлив.

И она отпустила мою руку.

Когда кончики ее пальцев соскользнули с моей ладони, внутри у меня что-то взорвалось, оставив огромную воронку.

Я поймал Мэйв, когда она начала падать назад. Она была легкая как перышко. Ее грудь больше не поднималась. Я уложил ее голову на подушку так же нежно, как в первую ночь нашего медового месяца.

Вот и все. Теперь и правда все.

Я стоял, хватая ртом воздух, а комната вертелась вокруг меня. Из меня откачали весь воздух, выбили дух и вынули душу.

Все, что делало меня счастливым, каждая улыбка, каждый закат, надежды, все хорошее, что случилось или должно было случиться, оторвалось от моего сердца и осыпалось.

Я обернулся на звук пения.

Диск с записью утренника почему-то снова включился, и на экране телевизора появилась Крисси в костюме ангела. Она шла к сцене, а вся школа пела «Тихую ночь».

Я выключил проигрыватель, потушил свет и лег рядом с женой. В темноте за окнами парили снежинки.

«Почему я до сих пор жив?» — думал я, но мое сердце эгоистично продолжало биться в груди.

Я нащупал ладонь Мэйв и почувствовал прохладу обручального кольца. Вспомнил ее счастливые слезы, когда я надел кольцо ей на палец в маленькой церкви, где мы венчались. Как мы спускались, взявшись за руки, по старинным деревянным ступеням, а на нас сыпался рис вперемешку со снегом.

Я закрыл глаза, и все звуки исчезли. Шум больницы и мира за ее стенами растворился в темноте, и все, что осталось, — холодная ладонь жены в моей руке и пустота, гудевшая в ушах, как гудят от высокого напряжения провода.


102


В половине пятого в палату зашла старшая медсестра Салли Хитченс. Улыбаясь, она помогла мне встать. Так я и стоял, оглушенный, дикими глазами глядя на жену. Теперь Салли позаботится о моей Мэйв и будет защищать ее до тех пор, пока она находится в стенах больницы. Она обещала.

Тридцать кварталов до дома я прошел пешком, в предрассветной мгле, по злому морозу. Бармен, закрывавший железные ставни заведения на Амстердам-авеню, увидев меня, перекрестился.

Когда я, шатаясь, зашел домой, дети не спали и ждали меня в гостиной.

Я сел, и они немедленно окружили меня. Казалось, за последние несколько часов я немного изжил свою боль, но это был самообман. Я обводил взглядом лица своих малышей, и на сердце становилось все тяжелее и тяжелее. Когда я увидел слезы в глазах моей маленькой Крисси, скорбь стала плотнее черной дыры.

Самая тяжелая часть работы для детектива убойного отдела — сообщать трагические новости родным погибших. А теперь я должен был рассказать собственным детям, в нашем собственном доме, о смерти Мэйв.

— Мама ушла на небеса, — наконец сказал я, обняв детей. — Мама теперь в раю. Давайте помолимся.

Оставив всхлипывающих малышей в комнате, я побрел на кухню и передал известие Шеймусу и Мэри Кэтрин.

Потом я ушел в свою комнату, тихо прикрыл дверь и сел на кровать.

Когда ко мне зашел Шеймус — прошло, наверное, десять часов, — я так и сидел, не переодевшись и не сомкнув глаз.

Дед сел рядом и очень тихо заговорил:

— Когда не стало твоей бабушки, мне хотелось кого-нибудь убить. Доктора, который сказал мне, что она умерла. Всех, кто пришел на отпевание. Даже священник, читавший молитвы, вызывал у меня ярость. Потому что им так сказочно повезло, их не ждала опустевшая квартира, рев тишины, им не надо было паковать и выносить ее вещи. Я даже серьезно подумывал снова взяться за бутылку, из которой меня когда-то вытащила Эйлин. Но я удержался. Знаешь почему?

Я покачал головой. Я ничего об этом не знал.

— Потому что это было бы оскорблением. Я оскорбил бы не только память, но и саму Эйлин. Тогда я понял, что она не покинула меня навсегда. Она просто ушла немного вперед.

Своим примером Эйлин научила меня одной вещи: каждое утро, открыв глаза, нужно вставать, идти и делать все, что можешь, — день за днем, пока не наступит время, когда ты уже не встанешь. Я хочу сказать, что Мэйв никуда не исчезла. Она на шаг впереди и ждет тебя там, Майк. Поэтому ты не должен сдаваться. Мы, ирландцы, не всегда достигаем успеха, но мы весьма достойно прогрызаем себе путь к нему.

— Грызи, пока не сдохнешь, — тупо повторил я за ним. — Ласковое слово поддержки от Шеймуса Беннетта. Ни дать ни взять — Дипак Чопра.

— Ага, слышу старый добрый неприкрытый сарказм. — Шеймус мягко пихнул меня в коленку, поднимаясь с кровати. — Вот это мой мальчик. Мэйв гордилась бы тобой. Музыка для ее ирландского уха.

Я принял душ, и мы начали приготовления. Точнее, Шеймус и Мэри Кэтрин все устроили. Они звонили в церковь и бюро ритуальных услуг, а я только кивал или мотал ослабевшей головой. Грызи, пока не сдохнешь.


103


Два дня спустя на похоронах Мэйв в церкви Имени Божьего сошлись две каменные стены — родственники и друзья семьи. На отпевание накануне вечером и теперь на похороны собралось не меньше народу, чем на похороны первой леди, несмотря на то что у нас не было ни журналистов, ни звезд.

Среди толпы скорбящих я узнал ее бывших коллег, пациентов, даже нескольких наших заносчивых соседей. Появились не только почти все мои сослуживцы из убойного отдела, но, кажется, большая часть полиции Нью-Йорка пришла поддержать брата в синей униформе.

На отпевании люди обменивались трогательными историями, которых я никогда не слышал от Мэйв. Они рассказывали друг другу, как она поддерживала и подбадривала детей, жен и родителей пациентов, которые отправлялись на операцию или в родильное отделение или лежали на смертном одре. О сострадании, которое проявляла в труднейшие моменты их жизни. О силе, которой она делилась с теми, кто оказался один на один со своим горем.

Порой в Нью-Йорке чувствуешь себя самым одиноким человеком на земле, но когда Шеймус в сутане сошел с алтаря и стал кадить у гроба Мэйв ладаном, я услышал за спиной рыдания. Меня охватило чувство единения, какое бывает, наверное, только в самых маленьких городках на земле.

После проповеди Шеймус поднялся за кафедру и произнес надгробную речь:

— Мое любимое воспоминание о Мэйв — это дни после одиннадцатого сентября. Мы оба пошли добровольцами в «Спирит оф Нью-Йорк», плавучий ресторан рядом с Бэттери-Парк-Сити, и помогали кормить спасателей горячими обедами. Тогда шла четвертая игра ежегодного чемпионата. Я был на верхней палубе, успокаивал командира батальона — он только что потерял одного из своих ребят. И тут с нижней палубы раздался оглушительный вопль! Мы думали, кто-то ранен или упал за борт, но в столовой была только Мэйв. Когда мы прибежали на крики, она прыгала так, что весь корабль качался: «Сравнял! Тино Мартинес сравнял счет!»

На голове у нее были наушники. Оказывается, кто-то притащил в столовую телевизор. Говорят, стадион «Янки» побил все рекорды шума, когда Дерек Джетер прошел финальный хоум-ран в десятом иннинге, но смею вас заверить — в тот день, столпившись у побитого жизнью телеящика, мы орали ничуть не меньше. Когда я думаю о Мэйв, то всегда вспоминаю, как она стояла в толпе уставших, измотанных людей, победно подняв кулак. Ее энергия, вера и жизнелюбие превратили тот мрачный день в охваченном отчаянием городе в особое событие — и это, мне кажется, признак святости…

Лицо Шеймуса напряглось. Он, как и все в церкви, с трудом сдерживал слезы.

— Не буду вам лгать. Я не знаю, почему Господь забрал ее именно сейчас. Но если для вас ее явление в этот мир не стало знаком любви Господней, то я ничем не могу вам помочь. Из сегодняшнего дня мы должны вынести один урок — тот, который Мэйв преподавала нам каждый день своей жизни, прожитый полной грудью, выпитый до дна. Дышите полной грудью. Пейте до дна.

Все в церкви, включая меня, рыдали, не скрывая слез. Сидевшая рядом Крисси откинула полу моего пальто и вытирала слезы о мое колено.

Над вестчестерским кладбищем «Врата небесные» из-за туч вышло солнце. Дети выстроились у гроба Мэйв с розами в руках. Я чуть не сорвался снова, когда Шона поцеловала свой цветок, прежде чем положить его рядом с остальными. И еще раз — когда волынщик полицейского департамента Нью-Йорка заиграл «Дэнни-бой» и высокие, красивые, печальные трели полились над могильными камнями и стылой землей.

Но я сдержался.

Я спросил себя, что на моем месте сделала бы Мэйв. Найдя ответ, я проглотил слезы, обнял детей и пообещал себе и жене, что мы все переживем.


104


Я хотел взять выходные и остаться дома с детьми, у которых как раз начались рождественские каникулы, но Шеймус и Мэри Кэтрин не хотели ничего слышать.

— Прости, чувак, — сказал Шеймус. — Детей сейчас надо побаловать так, как никто никого и никогда не баловал, а ты у нас в такой форме, что мы с Мэри Си справимся в сто раз лучше. Между прочим, тебе лучше не замыкаться в себе, Мик. Займись чем-нибудь позитивным. Возьми задницу в горсть, иди и надень браслеты на жалких ублюдков, которые устроили в нашем соборе беспредел.

— «Браслеты», «ублюдков»? — переспросил я, растерянно ухмыляясь. — «Беспредел»?!

— Ну, посматриваю я иногда полицейские сериальчики, — признался Шеймус, скорчив бесподобную мину. — Это что, грех?

Итак, в понедельник утром я вернулся за свой рабочий стол в убойном отделе Манхэттенского северного в Восточном Гарлеме. Гарри Грисом, мой начальник, и остальные сослуживцы были до тошноты предупредительны и вежливы. Кто бы мог подумать, что я так соскучусь по их пошлым шуточкам? «Ну ничего, это ненадолго», — успокаивал я себя, стряхивая пыль с компьютерной мыши.

Я позвонил Полу Мартелли и Неду Мэйсону, но им не удалось отыскать ничего нового или интересного. Ищейки посыпали порошком для снятия отпечатков каждый квадратный сантиметр гранита, мрамора и даже витражи в соборе, но безрезультатно. Преступники оказались удивительными чистюлями.

Мартелли рассказал, что у всех забрезжила надежда, когда в крипте архиепископов было найдено тело одного из бандитов, но энтузиазм быстро угас: обнаружилось, что подельники хладнокровно отрезали покойнику голову и руки, а вместе с ними — и возможность опознать его.

В соборе также не удалось найти никакой взрывчатки, так что угрозы Джека взорвать все к чертовой матери оказались чистой воды блефом. Удачным, как и многие его комбинации.

Кто-то наклеил мне на монитор напоминание позвонить Лонни Джейкобу из отдела исследования места преступления. Он работал на участке, где один из седанов въехал в автосалон. Около полудня я набрал номер лаборатории снятия отпечатков в главном управлении на Полис-плаза, один.

— Майк, — сказал Лонни, — я как раз собирался позвонить. Получилось.

— Что получилось?

— У нашего мистера Икс были непростые пальчики, но после обработки едким натром удалось снять верхние, обожженные слои кожи. Со вторым слоем труднее работать, потому что некоторые бороздки на нем раздвоены, но это хотя бы что-то. Я уже переговорил со специалистом по скрытым отпечаткам в ФБР. Если хочешь, отправлю результаты в Вашингтон для поисков соответствия.

Я дал ему зеленый свет, и он обещал отзвониться, когда будут результаты. Наши похитители до безумия тщательно заметали все следы, и это значило только одно: им было что скрывать.


105


На следующий день мы узнали, что когда комиссар полиции услышал о жалких результатах нашего расследования, он ответил только: «Работайте дальше. Работайте лучше».

Первым делом сотрудники службы по чрезвычайным ситуациям вернулись в собор и в точности повторили все, что делали раньше, чтобы обезопасить место преступления, — даже еще раз обыскали все здание на предмет мин-ловушек и взрывоопасных материалов.

Следователи департамента вместе с отделом исследования места преступления снова и снова искали скрытые отпечатки, волокна одежды, образцы ДНК. Психологи искали следы осквернения предметов культа — это могло бы дать представление о психологии и поведении преступников.

Все, что можно было проверить, проверили по второму разу.

Пятна крови.

Волосы, волокна, нитки.

Осколки оконного или бутылочного стекла, осколки от очков.

Следы пороха.

Следы использования инструментов, пятна легковоспламеняемых жидкостей.

Контролируемые вещества были везде, особенно в крипте архиепископов, где бандиты прятались перед нападением.

Возле собора дежурили двое патрульных — на случай если появится новая улика и ее нужно будет немедленно доставить в лабораторию.

Однако после трех дней изматывающей работы никто не нашел никаких следов, которые могли бы привести нас к Джеку и его банде.


106


Мне было непривычно тесно сидеть в рабочем кабинете, поэтому однажды утром я решил проехаться. Выворачивая на Пятую авеню, я улыбнулся, разглядывая хаотичное движение шумных авто и еще более шумных прохожих вокруг собора Святого Патрика. «Этот город пережил восстания, отключения электричества, одиннадцатое сентября, мэра Динкинса, а теперь еще и захват собора», — думал я, поднимаясь по ступеням к главному входу.

Собор все еще был закрыт на ремонт. Полицейские в форме Мидтаунского северного расступились, когда я показал им свой значок.

Я прошел по центральному проходу и опустился на колени, прежде чем сесть на скамью в первом ряду.

Церковь была пуста, строга и торжественна. По идее, меня уже должно было тошнить от этого собора, однако сидеть в полутьме, наполненной запахом горящих свечей, оказалось очень уютно. Я чувствовал странное утешение.

Здесь проходил выпуск нашей школы. Я усмехнулся, вспомнив свои сокрушительные успехи в греческом и латыни. Впрочем, от учителей-иезуитов я перенял важное качество: они всегда делали главный упор на разум. Раз за разом они подчеркивали необходимость использовать разум, дарованный нам Господом, чтобы проникнуть в суть вещей. Возможно, именно поэтому, поступая в Манхэттенский колледж — небольшую, очень славную школу в Бронксе, — главным предметом я выбрал философию. И уж точно поэтому я стал следователем. Желание докопаться до истины.

Я пристально рассматривал главный алтарь, размышляя над делом.

Нам известно, где, когда, что, почему и как. Осталось узнать только — кто.

Кому это могло понадобиться? Кто был способен на столь тонкий расчет и на такую грубую жестокость? Люди с железной волей, это во-первых. А во-вторых, люди, не боящиеся использовать экстремальное насилие в своих целях.

За время осады они убили пятерых. Офицер службы спасения и агент ФБР погибли в перестрелке в тоннеле. Священнику прострелили голову «случайно», если верить Джеку. Джона Руни расстреляли в упор, это известно из свидетельских показаний.

Наконец мои мысли обратились к мэру. Почему они закололи Эндрю Турмана? Ожоги от сигарет на его руках свидетельствовали о том, что его пытали. Парни всегда действовали эффективно. Почему ради мэра они отступились от своего обычного способа убивать? Ведь пристрелить человека, как бы он ни был тебе неприятен, проще, чем зарезать? Почему они обошлись с ним не так, как со всеми остальными?

Я опустил руки на полированные деревянные перила и сжал их.

Должна быть причина. Просто я ее не нашел.

Пока.

В капелле Пресвятой Девы я задержался у стойки со свечами, зажег по одной за упокой души каждого из погибших в церкви и еще одну — за упокой души Мэйв. Долларовые банкноты, шурша, опустились в ящик для пожертвований. «Ангельские крылья…» — подумал я, глотая слезы, опустился на колени и закрыл глаза, сцепив пальцы.

«Милая Мэйв, — молча молился я, — я люблю тебя. Мне тебя страшно не хватает».

Я все еще ждал вестей от Лонни по поводу отпечатков, но к моему возвращению он не позвонил. Я налил себе кофе и сел за свой стол, глядя в окно на Восточный Гарлем.

На пустой стоянке напротив отделения дети сожгли несколько вынесенных на помойку елок, и теперь обгоревшие остовы валялись на асфальте, как куча черных костей.

Материала было много. Нам были известны марки оружия, из которого стреляли бандиты, — может, эта ниточка куда-нибудь приведет. Мы нашли гильзы, отстрелянные рожки и шесть ружей, стрелявших резиновыми пулями. Это показалось мне интересным. Бандиты притащили с собой оружие для подавления бунта. Еще предстояло выяснить, как они спрятали баллоны с кислородом в реке. Впрочем, это в данный момент было не так важно.

Я уже два часа копался в протоколах допросов потерпевших, когда наконец позвонил Лонни.

— Извини, Майк, — сказал он разочарованно. — Ничего не вышло. Отпечатки не найдены. На нашего жмура никогда не заводили дело.

Опуская трубку обратно на рычажки, я задумчиво посмотрел на маленькие черные отверстия в пластике, и мне показалось, что я слышу издевательский смех Джека.


107


Когда я пришел на работу на следующее утро, на столе звонил телефон.

Подняв трубку, я с удивлением услышал знакомый голос:

— Это Кэти Калвин из «Таймс». Могу я поговорить с детективом Беннеттом?

Я раздумывал, ответить этой обезьяне пера: «Но абло инглес»[14 - «Не говорю по-английски» (исп.).] — или просто повесить трубку.

— Я по поводу захвата собора, — продолжала она.

— Это Беннетт. Мне надоело играть в игры, Калвин, — в конце концов зло ответил я. — Особенно с вами.

— Майк! — обрадовалась журналистка. — Позвольте попросить прощения за мою статью. Знаете, какой у нас был дурдом?! Редактор плевался огнем, и… ну, да что там говорить? Оправдания мне нет. Я вас подвела, мне очень жаль, и с меня причитается. Я слышала о вашей потере. Мои искренние соболезнования вам и вашим детям.

Я медлил с ответом, раздумывая, не пытается ли она таким образом меня умаслить. Ее голос звучал искренне, но я не расслаблялся и не должен был этого делать. Она выставила меня и весь департамент идиотами. С другой стороны, всегда приятно иметь под рукой репортера «Таймс», который должен тебе услугу.

— Майк, я прошу прощения, — снова завела шарманку Калвин. — Я чувствую себя как последняя сволочь.

— Что ж, по крайней мере у вас трезвая самооценка, — буркнул я.

— Я так и знала, что мы подружимся! — быстро сказала Калвин. — Зачем я звоню: я беру интервью у пострадавших знаменитостей. Точнее, безуспешно пытаюсь взять, потому что через их адвокатов и агентов ни к кому не пробиться. Но мне удалось поговорить с борцом за права человека, преподобным Солстисом, и знаете, что он мне сказал?

Зацикленный на расовых вопросах квазиполитик Солстис был особенно известен своей ненавистью к копам.

— Представления не имею, — ответил я.

— Он убежден, что похитители — копы. Поэтому я решила поговорить с вами, чтобы вы были в курсе. Ну и сказать, что не собираюсь печатать этот бред. Да? Видите, я не безнадежна.

— Хорошо, — смягчился я. — Спасибо за звонок.

Повесив трубку, я откинулся на спинку стула, обдумывая обвинение Солстиса. Обычно на прениях в судах он устраивал настоящий цирк, но у старика пока еще все дома, и без доказательства — какой бы ерундой оно ни оказалось — он не станет делать такие заявления и привлекать к себе внимание. Что же он узнал? Что-то важное? Может, он замешан во всем этом?

Я перезвонил Калвин и взял номер священника.

Солстис ответил после первого же гудка.

— Здравствуйте, святой отец. С вами говорит следователь Майкл Беннетт из полицейского департамента Нью-Йорка. Я расследую захват заложников в соборе Святого Патрика и слышал, что у вас есть кое-какие подозрения. Прошу вас, поделитесь со мной своими соображениями.

— Ха! — крикнул Солстис. — Пусть соображениями с тобой твоя задница делится! Я знаю, что вы задумали. Что вы там пытаетесь провернуть. Уже начали небось?

— Что именно, по-вашему, мы начали, святой отец?

— То, что вы, подонки, умеете лучше всего. Прикрываете своих. Заметаете правду под коврик. Слушай, парень, я все знаю. Я там был. Я знаю копов. Только профи вроде вас смогли бы так ловко удержать заложников под контролем. Ой, а потом преступники убежали, целые и невредимые. Могу поспорить, вы их просто отпустили. Это все вы, легавые, провернули, а теперь покрываете своих. Как всегда!

Похоже на правду? Я сильно сомневался.

Но Солстис поднял два важных вопроса. Откуда похитителям так хорошо была известна тактика осады? И как они всегда умудрялись предугадать наш следующий шаг?


108


На острове Райкерс в Бронксе находятся десять тюрем, в них отбывают срок семнадцать тысяч заключенных. Райкерс практически превратился в отдельный городок, в нем есть собственные школы, больницы, спортивные комплексы, церкви и мечети, магазины, парикмахерские, автобусное депо и даже автомойка.

Отправляясь туда на следующее утро, я питал большие надежды. Ночью мне пришла в голову идея, и теперь у меня появилась возможность претворить ее в жизнь.

В девятом часу я миновал ящик у входа, где посетители должны были оставлять оружие и лекарства. У меня не имелось ни того ни другого, поэтому я прошел внутрь, и меня проводили в маленькую комнату свиданий Райкерской центральной исправительной колонии, также известной как «Бинг».

Примерно четверть заключенных — бедняки, неспособные заплатить выкуп в пять сотен или даже меньше, но мне были интересны более сложные случаи. Следующие четыре часа я провел в комнате для свиданий и опросил несколько десятков заключенных.

Я проигрывал им записи голоса Джека, сделанные во время наших телефонных переговоров. Может быть, кто-то знал Джека со времени предыдущих ходок в Райкерс или другие тюрьмы.

В комнате побывали, например:

Анджело, грабитель с мощными плечами, похожий на боксера, приготовившегося к схватке.

Гектор, бандит с двумя слезинками, наколотыми в уголке правого глаза, — знак того, что в двадцать один год он уже убил двух человек.

Джей Ти — белый громила из Вестчестера с серьезной наркотической зависимостью, ходячее «Руководство Мерк» по «колесам» и прочей дури.

Джесси со Сто тридцать первой улицы в Гарлеме, с безмятежным лицом, «ленивым глазом» и крошечной бородкой, сидевший за умышленное нападение на человека.

Но никто из них, да и вообще из семидесяти девяти заключенных, не узнал голос Джека. Представляете, как мне было обломно?

Восьмидесятый посетитель, Тремейн, костлявый «старичок» лет пятидесяти на вид (хотя было ему не больше сорока), сказал, что, кажется, раньше он слышал этот голос. «Наверняка не скажу, но может быть».

По пути из Райкерса я позвонил в главное управление и попросил Лонни поискать отпечатки мертвого бандита в базе сотрудников полиции города, штата и вообще страны.

Через час в офисе зазвонил факс. Письмо сообщало, что пришли результаты от Лонни.

Казалось, страница выползала из факса целую вечность.

Я медленно взял ее, стараясь не смазать чернила.

На листе была фотография из паспорта, с которой мне улыбался наш неизвестный. Но подпись под ней — вот от чего я не мог оторвать глаз.

Удивление вперемешку с тошнотворным стыдом обожгло мой желудок, как кислота из батарейки.

Невероятно.

Я схватил мобильный телефон и набрал номер кабинета командира Уилла Мэтьюса.

— Это Беннетт, — сказал я. — Мы вычислили, кто это.


109


Когда мы пересекли границу города и понеслись на север по Соу-Милл-Ривер-парквей, пошел снег. Меня сопровождали восемь седанов ФБР и фургоны службы по чрезвычайным ситуациям. Мы переехали по мосту через Гарлем и мчались через Вестчестерский лес, но ехали отнюдь не «к бабушке», как поется в детской песенке.

Мы съехали на трассу к Плезантвиллю и повернули на запад к Гудзону. У самой реки мы наконец остановились у высокого, неприятно серого бетонного забора, украшенного колючей проволокой и выгоревшей на солнце, почти нечитаемой вывеской:


ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ «СИНГ-СИНГ»


Да уж, на бабушкин домик не похоже. Этот домик немного больше.

Печально знаменитый «Синг-Синг».

«Вверх по течению».

Я вышел из машины на морозный воздух. Казалось, сами стены тюрьмы источают холод. Мне стало еще неуютнее, когда вооруженный охранник на вышке повернулся в мою сторону, блеснув стволом полуавтомата М16, висевшего на груди, — на многие мили вокруг больше не было ни одного блестящего предмета.

Я молча смотрел на покрытую гравием парковку и тщательно охраняемые тюремные блоки. Сколько же мы кругов намотали, пытаясь поймать ублюдков и засадить их за решетку! А они — кто бы мог подумать? — все это время сидели здесь.

Отпечатки погибшего в аварии у автосалона бандита принадлежали Хосе Альваресу, сотруднику исправительного учреждения. Он уволился из «Синг-Синга» всего полгода назад.

Позвонив начальнику тюрьмы, я выяснил, что двенадцать надзирателей с третьего по одиннадцатый участки обхода сказались больными как раз в ту неделю, когда произошел захват заложников.

Внезапно все встало на свои места: слезоточивый газ, резиновые пули, наручники, уличный жаргон вперемешку с полувоенной терминологией. Все это время ответ был прямо перед моим носом, но без подозрений преподобного Солстиса и воспоминаний заключенного из Райкерса по имени Тремейн Джефферсон, когда-то отмотавшего срок в «Синг-Синге», я не смог его вычислить.

Надзиратели, так же как и копы, способны управлять толпой, профессионально держать людей под контролем и эффективно использовать жестокие приемы.

— Готов, Майк? — спросил Стив Рено, выступая вперед из толпы спецназовцев.

— Готов с тех пор, как первый раз приехал к Святому Патрику.

Подозреваемые были в тюрьме, на смене. Чтобы взять их, нам надо было войти внутрь, в чрево чудовища. И хотя полицейские ненавидят тюрьмы, мне не терпелось скорее начать операцию. Особенно хотелось взглянуть на рожу этого умника Джека. В общем, я радостно бил копытом.

Ветер, налетавший со стороны реки, резал кожу как бритва, но я широко ухмыльнулся:

— Пойдем, поздороваемся с Джеком!


110


Чтобы попасть к главным воротам, нам пришлось пересечь мост, огороженный колючей проволокой. Копы и спецагенты очень не любят расставаться со своим оружием, но в колонии строгого режима ни при каких обстоятельствах не разрешается проносить огнестрел, поэтому мы сдали все оружие в арсенал, прежде чем нас пропустили внутрь.

— Я вызвал сотрудников, взявших больничный в ту неделю, в комнату для опознания, — сказал начальник тюрьмы Кларк, когда мы подошли по грязно-желтому коридору к двери его кабинета.

Рация начальника тревожно запищала, когда мы уже спускались по лестнице к нужному кабинету. Кларк внимательно выслушал доклад.

— Что случилось? — спросил я.

— Беспорядки в блоке «А», — ответил он. — Вопли, много шума. Скорее всего ничего особенного. Постояльцы тут вечно недовольны обслуживанием номеров.

— Вы уверены, что здесь все подозреваемые? — спросил я, когда мы подошли к двери комнаты для опознания, оснащенной забранным решеткой окошком.

Начальник внимательно посмотрел сквозь окошко на нервничавших внутри надзирателей.

— Вроде бы… погодите. Нет, — сказал он. — Нет сержантов Роудса и Уильямса. Двух старших надзирателей. Еще не подошли. Где они шляются?

Старшие надзиратели, ага. Главари, значит. Я вспомнил о сообщении, которое начальник тюрьмы получил по рации.

— Дайте угадаю, — сказал я. — Эти двое приписаны к блоку «А»?

Кларк кивнул:

— Это наш крупнейший корпус строгого режима.

— Идем туда, — сказал я. — Немедленно.


111


Похоже, в «Синг-Синге», как и в моем расследовании, все шло в гору. Чтобы добраться до стальных решетчатых ворот, нам пришлось взобраться вслед за Кларком и его лучшими надзирателями по бесчисленным бетонным лестницам и пробежать по нескольким ступенчатым коридорам с облупившейся краской на стенах.

Раздалось резкое жужжание, потом металлический щелчок — громкий, как звук взводимого курка в пустой комнате. Ворота распахнулись.

На нас обрушились звуки тюрьмы. Я чувствовал, как они бьют меня в грудь — треск раций, вопли заключенных, непрекращающийся грохот стали о сталь и эхо. Похоже было, что нас пытают шумом в бездонном стальном колодце.

При нашем появлении заключенные в ближайших камерах вскочили на ноги, выкрикивая оскорбления. По всей длине блока — в два футбольных поля — сверкали зеркала, просунутые сквозь сдвоенные прутья. Я всем сердцем надеялся, что нам не устроят «газовую атаку» — отвратительный душ из мочи и фекалий.

— Давайте проверим спортзал, а потом поднимемся на верхние ярусы! — крикнул начальник тюрьмы сквозь грохот, стоявший в блоке.

Нас пропустили в очередную дверь на другом конце блока. В качалке никого не было, в зале для баскетбола — тоже. За стойками для весов никто не прятался. Куда они провалились? Неужели Джек и Малыш Джонни опять сбежали? Как им постоянно удается быть на шаг впереди нас?

Я повел группу обратно на первый ярус, и тут меня кто-то толкнул! Стальная дверь качалки захлопнулась сразу, как я приземлился на бетонный пол.

Я обернулся и увидел улыбающиеся лица двух доверенных офицеров начальника тюрьмы. Сам начальник вместе со Стивом Рено и остальными оказались заперты в спортзале, я слышал, как они колотят в дверь.

Один надзиратель был огромного роста, второй — напротив, невысокий крепыш. Отлично, профессор Беннетт. Они похожи на Джека и Малыша Джонни, потому что это они и есть.

Джек играючи вертел в пальцах полицейскую дубинку. У него были коротко остриженные курчавые темные волосы и неугасимая ухмылочка. Крутой парень для крутой работы.

— Привет, Микки, — сказал он. — Давно не болтали.

Как я мог забыть этот голос? Неудивительно, что Тремейн Джефферсон узнал его через столько лет.

— Чего не звонишь-то? — продолжал Джек. — А я думал, ты мне друг.

— Привет, Джек. — Я старался придать голосу твердость, которой на самом деле не испытывал. — Смешно, по телефону ты не был похож на коротышку.

Джек засмеялся. Крутой клиент. Если он и волновался насчет подкрепления, которое уже, наверное, шло сюда, то здорово это скрывал.

— Вот и еще одна ошибка, Микки, — сказал он. — Только на этот раз — роковая. Завалиться в гости без приглашения. Ты думал, я не просчитаю твой приход? Ведь даже сломанные часы два раза в день показывают правильное время. Думаешь, этот жирный ублюдок Кларк тут заправляет? Это моя тюрьма. Мой район, мои пацаны.

— Игра окончена, Джек, — сказал я.

— А я так не считаю, Майк, — ответил он. — Подумай сам. Мы выбрались из одной крепости. Сможем выбраться и из другой. Особенно сейчас, когда у нас есть заложник. Черт возьми, Майк, я даже позволю тебе вести переговоры о твоем собственном освобождении. Как тебе такое предложение?

— Прекрасно, — сказал я, отползая на полшага назад. Пятка наткнулась на твердую сталь двери. Отступать было некуда.

Тяжелая рация, которую мне дал начальник тюрьмы, была моим единственным подобием оружия. Я мысленно взвесил ее, когда Джек с тошнотворной улыбочкой поудобнее перехватил дубинку. Лицо у него было отвратительное, как у клопа.

— Может, обсудим все? — начал я, отклоняясь назад, а потом швырнул рацию. Этот бросок сделал бы честь Роджеру Клеменсу. Рация и нос Малыша Джонни взорвались одновременно. Громила вскрикнул; а потом они с Джеком набросились на меня и подняли с пола.

— Опаньки, Микки! — проорал Джек прямо мне в лицо. А потом они швырнули меня головой об пол.


112


Я думал, в тюрьме было шумно в честь нашего прихода, но оказалось, что это была только разминка. Пока я барахтался на полу с Джеком и Малышом Джонни, рев сотен глоток по громкости превзошел вой истребителя, разгоняющегося в ангаре.

С верхних ярусов посыпалась всякая всячина: жидкости, мокрые полотенца, журналы, горящий рулон туалетной бумаги… интересно, это и была «газовая атака»?

Джек прошелся дубинкой по моему затылку, и я упал на одно колено. Сознание включалось и выключалось, как испорченное радио. Малыш Джонни навалился на меня, и я, теряя сознание, что есть мочи заорал и оттолкнулся от пола изо всех сил.

Дети. Я не могу оставить их сейчас совсем одних, без родителей. Я этого не допущу. Я уже почти встал на колени, и тут Малыш Джонни отцепился и начал охаживать меня по ребрам. Я опять свалился, хватая ртом воздух; подбитый сталью ботинок врезался мне в «солнышко». Я еще как-то отстраненно подумал: неужели Джек, заносящий надо мной дубинку, будет последним, что я увижу в этой жизни?..

И тут случилось невероятное: из-за решетки за спиной Джека просунулась чья-то рука. Огромная, она еле пролезла сквозь прутья; густая татуировка на ней была похожа на рукав, покрытый причудливым орнаментом. Эта удивительная рука схватила Джека за ворот и резко приложила бандита головой об решетку. Как будто ударили в гонг. И еще раз, и еще.

— Что, мистер надзиратель? — приговаривал заключенный, молотя Джека о решетку своей клетки. — Получил, гнида? Как тебе, нравится?

Малыш Джонни отскочил от меня, чтобы помочь Джеку, и я, с трудом переводя дыхание, поднялся на ноги, а потом поднял упавшую на пол дубинку на плечо.

Давненько я не держал в руках этот снаряд — с тех пор как обходил участок Хантс-Пойнт в Южном Бронксе. Тогда, в долгие холодные ночи, я отрабатывал удары дубинкой, чтобы не заснуть, — махал ею до тех пор, пока воздух не засвистит.

Сейчас он свистнул, как надо. Видимо, умение драться дубинкой — это как умение кататься на велосипеде, потому что коленная чашечка Малыша Джонни разлетелась с первого удара.

Тут же пришлось срочно отбежать назад — здоровяк взвыл и удивительно быстро запрыгал за мной на одной ноге, яростно выкатив глаза и брызгая слюной из перекошенного рта.

Я замахнулся еще раз, целясь в челюсть. Он пригнулся, но опоздал — дубинка врезалась прямо в висок. Джонни рухнул на пол вслед за обломком дерева.

Заключенные разразились злобными торжествующими воплями, когда я подошел к бесчувственному, истекавшему кровью надзирателю. Их голоса слились в мантру жестокости. Я вернулся к Джеку, который уже посинел в хватке огромных лап, державших его за горло.

Я поднял вторую дубинку. Приготовился.

— Мочи! Мочи! Мочи! Мочи! — в унисон кричали заключенные.

Должен признать, предложение было заманчиво. Я с оттяжкой размахнулся.

Но попало не Джеку.

Я перешиб татуированную руку, выжимавшую из него последние капли жизни. Парень взревел и отпустил тюремщика, рухнувшего на пол без сознания.

— Не благодари, брат, — обиженно сказал громила, лелея отбитую руку.

— Извиняй, Чарли, — ответил я, оттаскивая Джека к запертой двери спортзала под непрекращающимся дождем из нечистот. — Мертвый он суду не нужен.

Хотя… я могу дать ему хорошего пинка по зубам. За все, что было, Джекки. Ведь мы же такие кореша.

И тогда я двинул ему по зубам ботинком — всего один раз! — и тюрьма взорвалась победным ревом.


113


Конечно, все оказалось не так просто.

Настоящих старших надзирателей, Роудса и Уильямса, нашли в одной из камер блока «А» в наручниках.

Оказывается, Джек и Малыш Джонни — настоящие имена Рокко Милтон и Кенни Робард — были смотрителями смены и поэтому заранее знали о нашем прибытии. Они убедили начальника тюрьмы в своей непричастности к захвату собора, хотя у них тоже были больничные. Потом они устроили засаду на двух старших надзирателей (совершенно невиновных, кстати) и запихнули их в камеру, чтобы вызвать подозрения, заманить нас в блок и разыграть свое представление. По словам начальника тюрьмы, у Милтона и Робарда были связи среди заключенных, поэтому кто знает, что они планировали устроить, — возможно, бунт, захват заложников, массовый побег из тюрьмы.

Я зачитал Рокко «Джеку» Милтону его права на парковке «Синг-Синга». Ради устава и личного удовольствия я разыграл этот маленький спектакль на глазах у Стива Рено и его подчиненных, прежде чем открыть заднюю дверь машины и затолкать туда Джека.

Рено уехал в фургоне, забитом остальными подозреваемыми. Кенни «Малыш Джонни» Робард укатил в больницу с проломленным черепом. Я надеялся, что «скорая» задержится в пути.

Я немного постоял, размышляя над тем, что делать дальше, потом покопался в багажнике, достал оттуда одну вещицу и сел за руль.

Смешно, но многие преступники обожают рассказывать о том, что они натворили. И чем больше у них самомнения, тем красочнее они описывают грязные подробности преступления. По-моему, у Джека самомнения было более чем достаточно.

Полпути до Манхэттена я молчал, дав ему накопить раздражение. Единственное, что я спросил, — это удобно ли ему и не подкрутить ли кондиционер. В конце концов Джек сам заговорил:

— Ты знаешь, что летом девяносто пятого в Райкерсе захватили в заложники четверых охранников? Ты слышал об этом, Беннетт?

Я глянул на него сквозь разделявшую нас решетку:

— Правда?

— В живых остались только двое.

— Ты и Малыш Джонни?

— Откупились, как водится, Майк, — ответил Джек. — Представляешь, каково это — пройти отборочный тур в самую задницу? Достаточно сказать, что всем, а особенно мэру, было насрать на горстку тюремных надзирателей.

— Вот почему вы убили его? Резали ножом? Тушили об него сигареты?

Джек в раздумье поскреб подбородок.

— Между нами, — сказал он.

— А как же, — улыбнулся я.

— Можешь мне верить, — продолжил он. — Звери, которые нас поймали, вырезали одному из моих приятелей глаза ножом для масла и тушили о наши руки сигареты. А его честь решил, что он выше переговоров с заключенными по такому пустяковому делу. Видимо, некоторые люди все-таки равнее остальных. Смешно, знаешь. Мэр не удостоил чести и похороны того приятеля. Наверное, надо быть пожарным или легавым, чтобы тебя заметили.

Я неопределенно кивнул. Я хотел, чтобы Джек продолжал болтать, тем более это дело он любит.

— Когда мою заявку о нетрудоспособности вследствие посттравматического стресса отклонили третий раз, я решил — к черту, с меня хватит. Я хотел провернуть что-нибудь масштабное или сдохнуть в процессе. Идея насчет собора Святого Патрика появилась, когда я подрабатывал охранником на похоронах предыдущего кардинала. Я раньше думал, там через охрану фиг проскочишь, легендарные агенты секретной службы и все такое, но на поверку оказалось, что все это видимость. Как и остальные болваны из службы безопасности, они оказались мягкотелыми салагами.

— А что насчет остальных сообщников, твоих коллег? — спросил я. — Как ты убедил их пойти на такое?

— Убедил? — переспросил Джек. — Не знаю, как там у вас, доблестных стражей порядка, но у нас работа высасывает всю жизнь. Мы тоже сидим в брюхе у чудовища, только никто из нас ничего не нарушал. Прибавь к этому хреновую зарплату, статистику разводов и самоубийств, улетевшую в стратосферу, постоянные тычки от начальства и получишь рецепт бесконечной депрессии. Тебе в лицо когда-нибудь швыряли дерьмо? Не очень сказывается на общем самочувствии.

— Душещипательная история, — ответил я. — Но убить первую леди, мэра, священника и Джона Руни только из-за того, что у вас на работе много стресса? Судья вряд ли такое проглотит.

Но Джек, кажется, меня не слушал. Он остановившимся взглядом смотрел в окно. Голые деревья в заходящем солнце бросали штрих-коды теней на изгибы дороги.

— Мы сделали это друг для друга, — тихо сказал он. — Давай, посади нас обратно за решетку. Это не важно. Я уже провел там последние пятнадцать лет. Надзиратели тоже мотают пожизненный, только восьмичасовыми сменами.

— Если пожизненное заключение — все, что тебя волнует, то у меня есть хорошие новости, — сказал я убийце полицейского и выключил диктофон, лежавший у меня в кармане куртки. — Я сделаю все возможное, чтобы тебя приговорили к смертной казни.


114


В восемь часов, когда уже стемнело, я притормозил у обочины недалеко от маленького домика на Делафилд-авеню в роскошном квартале Ривердейл в Бронксе. Всего в нескольких кварталах отсюда находился Манхэттенский колледж, где меня научили искать смысл, анализировать факты и вообще быть хорошим человеком.

За пять минут до этого мы утвердили план захвата, собравшись у «Фуд эмпориум» в паре кварталов отсюда. Стив Рено и его парни уже сидели в засаде, дом был окружен, велась аудио- и видеозапись.

Пора было завязать последний, самый вонючий мешок с мусором.

Закрыть того, кто все это время сдавал нас бандитам. Джек называл его Чистоплюем.

Снайпер, устроившийся за стеной заднего двора, доложил, что подозреваемый на первом этаже заканчивает ужин с семьей: говяжьи ребрышки в соусе, на гарнир картофельное пюре и белая спаржа.

— С юга идет машина, — сказал я в рацию, когда мимо меня проехал синий «линкольн». Он притормозил у дома подозреваемого, и в окне у него я заметил рекламу такси до аэропорта.

— Похоже, за нашим мальчиком приехали, — доложил я. — Где он сейчас?

— Пошел наверх, — ответил снайпер.

— Что он там забыл?

— Моет руки, — после паузы ответил снайпер. — Так. Закончил. Спускается.

— Внимание, Стив, — сказал я в свою «Моторолу». — По моей команде. Я захожу.

Я вылез из машины и пошел к опрятному крыльцу с узенькими ступенями. Все должно пройти гладко. Хотелось надеяться.

— Ищи другой заказ, — сказал я, сверкнув значком перед лицом таксиста. — Его рейс только что отменили.

Я позвонил в дверь и отскочил в сторону, прижавшись к безукоризненно постриженной изгороди. Рядом с дверью было небольшое окно с витражом, сквозь него я заметил женщину и троих детишек, убиравших со стола. Движения их были отточены до автоматизма.

Думаю, дорогой папуля не собирался брать их с собой в Коста-Рику.

Окно на мгновение закрыла тень, и я выхватил свой «глок». Входная дверь медленно открылась.

На пороге, еле удерживая в руках увесистый чемодан с вещами и черный дипломат, стоял Пол Мартелли. Он озадаченно проводил глазами лимузин, уезжавший без него в аэропорт. Тогда-то я и вышел из-за кустов.

— Пол, как твое ничего? — спросил я. — Смешно смотришься с этими чемоданами. А я только что говорил с твоим другом Джеком. Он передает привет.

В глазах переговорщика ФБР мелькнул лихорадочный огонек. Правая рука, в которой он держал чемодан, судорожно дернулась к девятимиллиметровому пистолету в поясной кобуре.

Я на всякий случай показал ему «глок», и тут у него на груди, как эскадрилья взбешенных ос, заплясали три красные точки снайперских прицелов.

— Глупость задумал, Пол, — сказал я. — Не трогай пушку. Впрочем, я буду только рад, если ты попробуешь бежать. Порадуй меня, Чистоплюй.


115


— Я требую ад-ад-ад-воката, — проквакал Пол Мартелли, когда полчаса спустя его приковали наручниками к ножке стола в моем манхэттенском отделении.

Спокойный, непринужденный тон, которым он общался со всеми во время осады Святого Патрика, отправился, похоже, в долговременный отпуск. Пола трясло, хрустящую синюю сорочку украсили под мышками круглые пятна пота. В коридоре армия федералов ждала своей очереди взять его за шкирку, но сперва с ним должен был разобраться я.

Нужно было выяснить всего одну вещь.

Джек почти все рассказал. Как они с Мартелли быстро сошлись после происшествия на Райкерсе. Как обнаружили, что оба ненавидят систему, оба получают незаслуженно низкую зарплату.

Во время осады он был агентом захватчиков в наших рядах. Это он дергал веревочки за кулисами, нажимал на наши кнопки. Мы работали по написанному им учебнику, и он заранее знал каждое наше действие. К тому же он сам влиял на развитие событий.

— Не стоит объяснять тебе, как у нас все устроено, да, Пол? Только сотрудничество может спасти всю твою шайку, — начал я. — Музыка еще играет, но сиденья почти все заняты.

Мартелли часто моргал и потел. Я почти слышал, как вертятся мысли у него в мозгу. Внезапно у него нервно задергалось правое колено.

— Я расскажу все, что знаю, при одном условии, — наконец ответил он.

— Каком?

— Здесь грязно, как в свинарнике, — прошипел агент ФБР. — Мне нужна влажная салфетка. Я на пределе, Майк.

— Как вы убили первую леди? — спросил я, выдав ему салфетку с лимонным запахом, которую нашел в ящике под стопкой меню офисных обедов. Мартелли не сказал ни слова, пока тщательно не протер лицо и руки. Кажется, он успокоился.

— Ее убил Альварес.

— Хосе Альварес? — спросил я. — Тот, который погиб в аварии во время побега?

— Нет, это был его двоюродный брат Хулио. У нас была непростая задача, — рассказывал Мартелли, глядя на заднюю панель моего монитора. — Чтобы устроить похороны государственного масштаба, надо было убить важную персону и обставить все как несчастный случай. Я несколько месяцев отбирал потенциальных жертв. Когда я узнал об аллергии первой леди и их ежегодном ужине в «Арене», то понял, что кандидат есть. Мы вместе разработали план и заключили соглашение. Хулио бросил свою ломовую работу и устроился поваром в «Арену». Когда президент и его жена появились в ресторане, он подлил арахисовое масло в ее фуа-гра.

— Так что, все это было ради денег? — спросил я.

— Не всем же быть бойскаутами, как ты, Мамуля, — сказал переговорщик, впервые посмотрев мне прямо в глаза. — Конечно, ради денег. Позвони богатым и знаменитым уродам, которых мы держали в соборе. Они тебе сами скажут. Конечно, если изволят взять трубку. Деньги правят этим грязным миром, Майк.

Я с отвращением отвернулся от Мартелли. Во время перестрелки погиб молодой агент ФБР, его жена с двумя детьми на руках осталась вдовой, а Мартелли явно было на все это плевать.

Но когда я указал на дверь и в кабинет вошли федералы, я заметил панику в его глазах.

— У тебя не будет еще одной салфетки на дорогу, Майк? — выпалил он.

Я на миллисекунду приоткрыл ящик стола и с грохотом его захлопнул:

— Ты знаешь, закончились.


Эпилог

Святые


Неделю спустя, субботним утром, семейство Беннеттов проследовало в Риверсайд-парк через ворота в каменной стене. Несмотря на то что на улице стоял трескучий мороз и дул пронзительный ветер, с неба светило зимнее солнце. За голыми деревьями бесконечным потоком расплавленного серебра сверкал Гудзон — «наша река», как называла его Мэйв.

Я быстро нашел столбик, отмеченный оранжевой лентой. Мы с женой вкопали его на краю поляны с видом на реку всего три месяца назад.

Я снял с плеча саженец дуба, вынул столбик и глянул на старшего сына. Брайан кивнул и взялся за лопату.

Мы работали по очереди. Я помогал Шоне и Крисси, но Трент настоял на том, чтобы потрудиться самому. Наконец я усадил дубок в яму, встал на колени и начал прикапывать его. Скоро еще двадцать рук погрузились в свежую землю, помогая мне.

Я поднялся, молча глядя на молодое деревце, ветер обжигал мои мокрые грязные руки. На всей земле стояла тишина, только ворчал без дела стоявший у берега буксир.

Я вспомнил, как в прошлом году мы устроили на этой поляне поздний пикник и смотрели на закат. Последний идеальный вечер перед тем, как у Мэйв обнаружили рак. Дети ловили светлячков, а я положил голову на плечо жены, наблюдая, как небо становится золотым и синим. Теперь Мэйв не стало, но я чувствовал ее рядом, как инвалид чувствует фантомную боль в отрезанной конечности.

— Это и был мамин подарок, — сказала Крисси, нежно поглаживая тонкий ствол. — Правильно, папа?

— Да, Крисси, — ответил я, подхватывая дочь и усаживая себе на плечи. — Еще когда вы были совсем маленькие, мама больше всего на свете любила приводить вас сюда. Она сказала, что всегда, когда вам захочется подумать о ней или поговорить с ней, вы можете прийти сюда или просто посмотреть на эту поляну из окна.

Я взял Хулию и Бриджит за руки, и вся семья выстроилась вокруг саженца. Я чувствовал в левой мочке прохладу серьги. Я никогда не сниму ее, ни в каком возрасте, ни при какой моде.

— Мама собрала нас вместе, — сказал я, обводя взглядом лица детей. — И до тех пор, пока мы вместе, она всегда будет рядом.

Когда мы шли обратно через луг, Крисси молчала, но я почувствовал, что она плачет. Я снял ее с плеч и взял на руки, покачивая, как младенца.

— Что такое, солнышко? — спросил я.

— Маленький Пип скучает по маме Пип, — безутешно всхлипнула она. — Очень. Очень!

— Знаю, — ответил я, пытаясь вытереть и ее, и свои слезы. Ветер набрал силу, поднял волны на безмятежной реке, заморозил слезы на наших щеках. — Папа Пип тоже скучает.


notes


Примечания


1


Ах, мой Бог! (исп.)


2


Au pair — молодые люди, чаще девушки, приезжающие в страну изучать язык и устраивающиеся работать в семьи помощниками по хозяйству за еду и квартиру.


3


В оригинале — Missing man formation. Традиционная фигура высшего пилотажа на похоронах военного или государственного деятеля.


4


«Дэйзи каттер» — мощная авиационная бомба.


5


«Ханой-Хилтон» — вьетнамская тюрьма «Хоало», в которой во время войны держали американских солдат.


6


«Semper Fidelis» («Всегда верен!») — девиз Корпуса морской пехоты США.


7


Камень красноречия — по преданию, находится в замке Бларни в Ирландии.


8


От Shameless (англ.) — бессовестный.


9


Адская кухня — район Нью-Йорка, пользующийся дурной репутацией.


10


Мой друг (фр.).


11


Белвью — больница в Нью-Йорке. Раньше в ней было известное на всю страну психиатрическое отделение.


12


Шутливое подражание ирландскому восклицанию, что-то вроде «Клянусь Богом!».


13


«Вздор! Чепуха!» (англ.) — восклицание жадного и злобного старика Скруджа из повести Чарлза Диккенса «Рождественская песнь».


14


«Не говорю по-английски» (исп.).