Час Предназначения
Джеймс Алан Гарднер








После того как Землю покинуло более семидесяти процентов населения, она официально стала считаться свободной зоной, открытой для любых представителей Союза народов, могущественной межгалактической организации, контролирующей обитаемую Вселенную. Власть на планете берут в свои руки Лучезарные, с помощью внеземных технологий восстановившие порядок и объявившие себя богами. С этой поры Земля превращается в одну большую лабораторию, где люди выполняют роль подопытных морских свинок в инопланетных экспериментах.






Джеймс Алан Гарднер

Час Предназначения


Линде: если меня собьет вдруг автобус, тебе не придется дочитывать эту книгу




Спасибо все той же группе писателей (Линде Карсон, Джону Макмалину, Дейву Тиллу) за те первые отзывы, которые я получил, как только еще теплые страницы начальных глав появились из принтера. И Роберту Дж. Сойеру, Ричарду Кёртису и Дженифер Брехл, которые прочитали весь роман целиком. И Шелли Гетц, которая сообщила мне, как называется эта маленькая выпуклость на позвоночнике (пока она делала мне УЗИ сломанной ноги… но это уже совсем другая история).




В заключение я благодарю Криса Блайта, Эрика Бристова, Дункана Бристоу и Ларри Хэкмана, которые первыми прошли со мной путь от Тобер-Коува до Кипарисовой топи.




И да сгинут навеки дикобразы!






Глава 1

СЕТКА ДЛЯ УТКИ


В ночь перед Предназначением я сидел на покрытом засохшей грязью бревне посреди болота в обществе лягушек и рыб, ожидая, когда боги пошлют мне утку. В детстве я провел здесь немало времени, упражняясь в игре на скрипке. Возможно, старики-москиты до сих пор рассказывают своим личинкам про человеческого детеныша, который был настолько увлечен извлечением всевозможных нотных сочетаний из струн своего инструмента, что ему даже некогда было прихлопнуть назойливое насекомое. По словам нашей целительницы, она трудилась от рассвета до заката, собирая травы и приготовляя из них снадобья, которыми приходилось смазывать мою кожу каждый раз, когда я вечером возвращался домой.

В то время Кипарисовая топь была единственным местом, где старейшины Тобер-Коува разрешали мне играть, утверждая, будто от звуков моей скрипки у коров сворачивается молоко. Теперь, когда мне исполнилось двадцать, на мою музыку давно уже никто не жаловался, более того, я стал приносить поселку немалый доход: меня посылали в глубь полуострова на свадьбы, праздники урожая и весенние торжества, где удавалось зарабатывать впятеро больше любого рыбака или фермера. Мой приемный отец рассказывал, что старейшины время от времени спорили о том, кому из них я больше всего обязан своими успехами; но на самом деле больше всего следовало благодарить стрекоз, быстро обнаруживших, что там, где играет скрипка, всегда носятся полчища москитов, которыми можно наесться до отвала. Можно сказать, они спасали меня от этих кровососов… и даже сейчас стрекозы Кипарисовой топи прилетали на звук скрипки, словно дети, услышавшие зовущий к обеду колокольчик.

Сидя на бревне, я подумал о том, не взять ли смычок и не сыграть ли в честь стрекоз благодарственную серенаду. Естественно, скрипка была со мной – я никогда не покидал дом без нее, даже отправляясь выбирать рыболовные сети, что являлось моей ежедневной работой. Скрипка значительно облегчала мне жизнь: как правило, в середине дня кто-нибудь обязательно говорил: «Фуллин, сыграй, чтоб стало веселее». И следующие часа два я наигрывал мелодию «Девушка и голодный свинопас», пока остальные гнули спины. Все считали, что это вполне честная сделка.

Взяв скрипку, я начал мягко водить смычком по струнам, как вдруг с дальнего конца болота до меня донеслась песня:
		Я приду к тебе зимой,



		И хотя все вокруг будет лежать в снегу,



		Холода мы не почувствуем…








Каппи, романтическая душа. В те годы, когда она была мужчиной, ее прекрасный бас, рокочущий и проникновенный, напоминал рыдания Господина Грома над погибшим сыном. Я много раз говорил, что подобный голос мог бы приносить немалые деньги, стоит лишь приложить немного усилий. Но теперь женщина-Каппи обладала отвратительным голосом – тонким, словно тростинка, готовым сорваться на следующей же ноте. К великому сожалению, именно в этом облике она полюбила петь, прежде предпочитая молча сидеть у костра, угрюмо уставившись на огонь.
		Я проведу с тобой всю весну,



		И пусть дует влажный ветер с северо-запада,



		Сырости мы не почувствуем…








В последнее время она пела каждый день слезливые сентиментальные песенки, причем манеру исполнения, похоже, позаимствовала у некоей особы из бродячей труппы, пару недель назад посетившей Тобер-Коув. Тогда по просьбе публики я поднялся на сцену, чтобы аккомпанировать певице, которая изо всех сил пыталась возбудить нездоровую страсть у собравшихся на площади мужчин. Вы наверняка догадываетесь, о чем идет речь, – когда певица зазывно, как ей кажется, виляет бедрами, и не поймешь, то ли она поет, то ли просто страстно стонет. Поскольку я находился на сцене рядом с ней, большая часть этих призывов была адресована мне, впрочем, я старался их попросту не замечать. Певица прижималась ко мне, а я думал лишь об одном – чтобы случайно не попасть ей смычком в глаз. Каппи, похоже, почему-то решила, что сумеет подобным образом прельстить меня, хотя, признаюсь, она мало походила на профессиональных соблазнительниц с Юга.
		Я буду танцевать с тобой все лето,



		И даже если жара иссушит реки,



		Зноя мы не почувствуем…








Ее к тому же живо интересовало, какой пол я собираюсь выбрать себе в Предназначение. Патриарший закон строго запрещал обсуждать с кем-либо выбор, но Каппи-женщина пренебрегала любыми законами, считая их бессмысленными и бесполезными – лично для нее. «Мне нужно это знать, как ты не понимаешь! – возмущалась она. – Вдруг мы оба выберем один и тот же пол, тогда о женитьбе не может быть и речи».

Подобный вариант я просто не рассматривал. Впрочем, говорить об этом казалось мне жестоким, но желание раз и навсегда объясниться возникало, едва лишь она спрашивала, насколько сильно я ее люблю, причем данный вопрос задавался неоднократно.

Я давно перерос Каппи. Меня знали на всем полуострове Бруйс и хорошо платили за музыку – коза за вечер, овца за день, корова за праздник. И мне не хотелось, чтобы нас видели вместе. Ее любовные песни и попытки соблазнения не вызывали никаких чувств, кроме жалости, какую испытываешь к старому покалеченному псу, все еще пытающемуся гоняться за кроликами.
		Я буду держать тебя за руку всю осень,



		И когда сияние солнца потускнеет,



		Наша любовь все же не оставит нас,



		Наша любовь не оставит нас…








Песня закончилась. Мне хотелось крикнуть: «Хватит обманывать себя и мучить других!» – но, конечно, я промолчал. Иначе Каппи сразу прибежала бы ко мне, спрашивая, что я имел в виду, или в очередной раз требуя, чтобы мы поговорили о нашем будущем, «пока еще не поздно!». И это было последним, чего бы я желал. Любая попытка завести разговор на подобную тему вынуждала меня изобретать все новые и новые способы, чтобы увильнуть от ее вопросов.

Ко всему прочему, сегодня был канун Дня Предназначения, и до рассвета нам было запрещено видеться с другими людьми. Каппи могла и пренебречь законом, если он ее не устраивал, но я хотел, чтобы все было как положено. Сейчас она наверняка затаилась где-нибудь в темноте, ожидая моего ответа. Спеть мне не хватало духу, но почему бы не сыграть на скрипке – и тогда не пришлось бы беспокоиться о том, что Каппи не услышит в моем голосе особого восторга. Вполне хватило бы простой мелодии, и мне пришла в голову песня «Звезды на черном небе», мечтательная и романтичная, хотя в ней ни разу не упоминалось слово «любовь». Кроме того, она была как раз к месту – звезды в изобилии рассыпались по летнему небу, словно жемчужины, брошенные Госпожой Ночью. Я поднял смычок, глубоко вздохнул и…

… услышал другую скрипку, игравшую где-то далеко на болоте.

Скрипач, вне всякого сомнения, был хорошим музыкантом. От удивления я даже выронил смычок, который с легким звоном задел струны и упал в грязь у моих ног. Я поспешно поднял его.

Скрипка – инструмент с Юга. Мне она досталась от покойной матери, которая, в свою очередь, унаследовала ее после смерти отца… и так далее в течение семи поколений. Ни у кого на полуострове больше не было скрипки, не говоря уже о том, чтобы кто-либо умел с таким совершенством на ней играть. «Возможно, – подумал я, – это какой-нибудь заблудившийся южанин, странствующий музыкант, который сбился с дороги и расположился на ночь на болоте». Но мелодия была местная – популярная в Тобер-Коуве баллада о вероломном любовнике под названием «Не заставляй меня выбирать». Откуда она известна чужестранцу?

Я громко выругался, спугнув несколько лягушек, поспешно попрыгавших в воду. Ни одна мелодия в мире не могла бы заставить Каппи бежать быстрее. И помчалась бы она прямо ко мне, а не в другую сторону – она прекрасно знала, где я нахожусь, и ей бы и в голову никогда не пришло, что в ночи играет еще один скрипач. Нужно было сматываться, пока она не появилась. Собственно говоря, следовало найти этого южанина – как доказательство того, что я не единственный, кто мог играть ту мелодию.

Несколько мгновений я размышлял, брать ли скрипку с собой. Мне не хотелось ее оставлять, но, если бы я поскользнулся, пробираясь в темноте по болоту, или упал в грязную лужу, инструмент мог серьезно пострадать. Поспешно убрав скрипку в футляр, я спрятал его в дупло на бревне, на котором сидел.

Вместо скрипки я взял с собой копье. Тобер-Коув не нуждался в других скрипачах, что я и намеревался как можно яснее объяснить незнакомцу.




С детства я проводил много времени на болоте, поэтому знал все самые короткие пути и самые надежные тропы, но все же несколько раз поскользнулся и намочил штаны по колено. Впрочем, это меня не особо беспокоило, однако меньше всего хотелось случайно наступить на камень, который на самом деле окажется каймановой черепахой, зарывшейся в грязь, чтобы отложить яйца. Вот почему я, приближаясь к каждому встречавшемуся у меня на пути булыжнику, начинал с того, что осторожно постукивал по его верхушке тупым концом копья, проверяя, не появится ли злобная маленькая головка, готовая отгрызть кусок древка.

Музыка продолжала играть – отчетливо и громко. «Не заставляй меня выбирать» – песня длинная, на дюжину куплетов, в которых описываются добродетели двух мужчин, пожелавших разделить постель со взбалмошной двадцатилетней особой. Близится день, когда она должна будет навсегда выбрать свой пол и в результате закроет дверь перед одним из них и соединится с другим – вот только кто из них предпочтет остаться мужчиной? Подобная дилемма часто возникает в Тобер-Коуве, и потому песня пользуется популярностью среди его жителей, хотя Каппи принимает ее слишком близко к сердцу.

Вскоре я понял, что музыка доносится с середины болота, судя по всему, с небольшого островка, известного как Утиная отмель. Несмотря на название, уток там можно встретить редко – они избегают этих мест, потому что, согласно традиции, каждый год в канун Предназначения молодые люди ставят на отмели силки. Если богам угодно, чтобы вы выбрали конкретный пол, они пошлют вам утку соответствующего пола. Если же у богов нет в вашем отношении определенных планов, сетка останется пустой и вы можете выбрать тот пол, какой вам нравится. Прошло двадцать лет с тех пор, как в сетке последний раз запуталась посланная богами утка. Смеющаяся жрица приписала этот факт возросшей сообразительности уток. Впрочем, говорить подобное – ее работа.

Уже у самой Утиной отмели я вдруг сообразил, что готов нарушить правило, требующее полного уединения. Мне не положено было видеть других людей до восхода солнца, а неизвестный южанин, скорее всего, считался человеком, даже если Патриарший Закон не давал на этот вопрос прямого ответа.

Каким будет наказание за подобный проступок? Я не мог этого вспомнить, но старейшины постоянно искали повод, чтобы наложить лапу на большую часть моих доходов от музыки. Еще сегодня служитель Патриарха оштрафовал меня за то, что я предложил построить в нашем поселке крытый танцевальный павильон, такой же, как в Вайртауне. Можно подумать, я – единственный тобер, который считал, что нет ничего зазорного в заимствовании идей с материковой части полуострова. И все-таки я оказался единственным тобером, кто был наказан за подобное, – поэтому сейчас должен тщательно соблюдать любые, даже самые незначительные правила, в том числе и то, согласно которому запрещалось видеть кого-либо в канун Предназначения. Поэтому вместо того, чтобы прямо подойти к чужаку, я приблизился к нему так, что нас разделяли лишь заросли камыша, и крикнул:

– Эй!

Музыка прекратилась.

– Это земля тоберов, – сказал я. А дальше, надеясь, что это придаст мне уверенности, решил воспользоваться словами Патриарха, который с их помощью изгнал язычников, и процитировал: – «Очисти ее от своего присутствия и изыди в бездну вселенского зла. Будь ты проклят и знай, что даже твой запах меня оскорбляет».

– Что ж, более любезного приветствия я и не ожидал, – послышался насмешливый голос. – Спасибо.

Я не мог понять, мужчина со мной разговаривает или женщина, к тому же без малейших признаков гортанного южного акцента.

– Кто ты? – спросил я.

Единственным ответом был громкий шорох тростника. Я быстро прикрыл глаза рукой, ожидая, что сейчас кто-то появится из стены камышей, но шум удалялся в противоположном направлении. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Шорох становился все тише.

И снова наступила ночная тишина – если не считать стрекотания сверчков, кваканья лягушек и жужжания сотен стрекоз, летающих над отмелью. Я осторожно раздвинул камыши, готовый сразу же отвести взгляд, если чужак вернулся.

Посреди отмели на илистой земле горел костер. В его свете отчетливо было видно множество следов сапог, оставлявших четкие отпечатки, – городская обувь, ничем не похожая на мокасины, которые носили местные. Судя по всему, неизвестный скрипач провел здесь немало часов, но ничто не говорило о том, что он намеревался остаться здесь на ночь. Не было ни палатки, ни снаряжения, ничего, кроме костра, – словно чужак готов был сорваться с места и бежать, как только появится кто-то, заинтересовавшийся источником музыки.

– Я не собираюсь играть в прятки! – крикнул я в темноту.

И тут же пожалел об этом – меня могла услышать Каппи! Если она была достаточно близко, то могла догадаться, где я нахожусь, а, вообще говоря, мое присутствие здесь являлось очередным нарушением правил. Поставив ловушки, следовало держаться поодаль, пока…

Так-так…

Немного подумав, я подошел поближе – не для того, чтобы нарушить правила, проверяя ловушку до рассвета, но желая просто посмотреть, есть ли рядом с ней следы. И действительно, следы имелись, в большом количестве, а моя ловушка не была пуста!

В сетке неподвижно лежала запутавшаяся в ней утка. Меня охватило радостное возбуждение – я оказался первым человеком за двадцать лет, до которого снизошли боги!

Но избраннику богов следовало вести себя с подобающим случаю достоинством. Я осторожно поднял сетку за свисающий край, ожидая, что птица сейчас начнет отчаянно биться. Однако утка не шевелилась, а с ее тела на болотную грязь упала тяжелая капля.

Я медленно высвободил птицу из влажной сетки, хотя ставил ловушку на сухой земле, в двух шагах от воды. При свете звезд мои руки показались мне черными. Поднеся пальцы к носу, я почувствовал запах крови. Тело утки было холодным.

Оставив сетку на земле, я подошел со своей добычей к костру чужака. Огонь почти погас; я отломил несколько сухих камышинок и бросил их на? угли. Они с шипением вспыхнули, и в желтом свете пламени я смог внимательнее разглядеть утку.

Судя по окраске оперения, это был селезень. Однако под его хвостом не оказалось ничего, кроме окровавленных кишок, свисавших там, где ножом вырезали кусок плоти.

Итак, это был не самец. Больше не самец.

Схватив птицу за шею, я дважды раскрутил ее над головой и со всей силы зашвырнул прочь. Кувыркаясь в воздухе, тушка перелетела через заросли тростника и шлепнулась в воду. Несколько мгновений я стоял, тяжело дыша, затем пнул костер, который рассыпался множеством искр; некоторые из них зашипели, попав в воду. Я прошелся по отмели, методично втаптывая остатки костра в грязь.

Чужак кастрировал мою утку. Утку, посланную мне богами, чтобы я, следуя их воле, избрал пол.

Нелюдь. Нейт. Существо среднего рода. Не мужчина, не женщина.

Это чудовище я видел лишь однажды, в детстве. Ужасные воспоминания: бледное лицо, жирное и опухшее, так близко; руки, поднимающие меня над землей, и собственный крик – вот-вот эта тварь сейчас расправится со мной! Потом кто-то отнимает меня у этого монстра, появились другие люди, которые бросали в него камнями и тыкали тупыми концами копий. Когда в лоб нейта попал острый камень, до крови рассекший кожу, он, точнее, она взвыла, бросила на меня голодный взгляд и убежала.

Именно так мы, тоберы, всегда относились к нейтам: немедленное изгнание и смерть, если монстр попытается вернуться. Нейты были отступниками, мятежниками, еретиками. В течение многих поколений каждый представитель нашего народа выбирал себе пол на всю жизнь в свой Час Предназначения, добровольно отказываясь от другой, мужской или женской ипостаси. Однако нейты заявляли, что незачем отвергать половину своей сути, а жить следует в согласии и с женским, и с мужским естеством. И потому в Тобер-Коуве ненавидели нейтов так же, как можно ненавидеть любого, кто заявит, что все твои проблемы надуманны и ты создал их себе сам.

От самой мысли о том, что я должен стать нейтом, что именно этого пожелали боги, мне стало не по себе. Отвращение было столь сильным, что мой разум с трудом мог его вынести.

– Фуллин? – послышался голос Каппи, совсем близко, по другую сторону тростниковых зарослей, недалеко от того места, откуда я обратился к чужаку. Возможно, ее привело сюда пламя костра. – Что ты делаешь на отмели? – с неподдельным гневом спросила она.

– Здесь неподалеку кто-то скрывается, – ответил я настолько спокойно, насколько мог. – Кто-то опасный. Не шуми.

– Как тут может быть кто-то еще? – спросила она чуть тише.

– Я не знаю, что происходит, знаю только, что могут быть неприятности, ясно? Иди куда-нибудь в безопасное место и оставайся там.

– Не говори со мной так!

– Каппи, прошу тебя…

Но тростники раздвинулись, и она вышла ко мне. Я вздохнул. Конец уединению.

К моему удивлению, на ней были штаны из отбеленного полотна. Возможно, этому не стоило придавать особого значения – ночью на кишащем москитами болоте штаны куда удобнее юбки, – но я никогда прежде не видел ее в штанах в те годы, когда она была женщиной. Видимо, Каппи стащила одежду из отцовского шкафа – та была слишком велика для ее стройной фигуры. Удерживаемые на поясе подтяжками и плотно заправленные в носки штаны болтались на ней, словно парус. Рубашка тоже развевалась на ветру, мужская рубашка, слишком большая и свободная, так что очертания ее маленьких грудей лишь угадывались под тканью. И ее волосы… что и говорить, развеваться уже было нечему. Прекрасных длинных черных волос просто не стало. Еще несколько часов назад, когда за ужином Каппи кормила грудью свою дочь Пону, они свободно падали на ее обнаженные плечи – но теперь они были коротко и неровно подстрижены. Каппи-женщина оделась и подстриглась как мужчина. Возможно, подумал я, это лишь новое ухищрение, попытка вызвать мой интерес. Если так, то она не удалась – во внешности Каппи чувствовалось нечто тревожащее и неестественное. Традиция Дня Предназначения позволяла кандидатам одеваться как угодно, но поселок все равно будет шокирован подобным зрелищем.

– Что ты с собой сотворила? – пробормотал я.

– Ничего, – последовал ответ. – Так что ты здесь делаешь?

В обычных обстоятельствах я бы солгал или просто отмахнулся от нее – по привычке, выработанной за прошедшие месяцы. Еще с зимы у меня пропало всякое желание чем-либо с ней делиться, и уж тем более – неприятными событиями. Однако сейчас она была настолько непохожа на себя, что я рассказал ей обо всем, то и дело украдкой бросая взгляд то на ее волосы, то на одежду. Она недоверчиво фыркнула, когда я поклялся, что тут был второй скрипач, но, думаю, вполне могла сообразить, что музыка доносилась с Утиной отмели, и видела, что моего инструмента при мне нет.

Когда я закончил свой рассказ, она тотчас же направилась к своей ловушке для уток. Не знаю, что меня испугало, но за ней я не пошел. Мгновение спустя я услышал ругательство, которого никогда не произнесла бы ни одна приличная женщина, и звук чего-то тяжелого, упавшего в воду.

Каппи медленно вернулась назад. В темноте я не мог различить выражения ее лица.

– У тебя тоже утка? – спросил я.

– По-моему, тебе следовало бы пустить в ход копье.

– Если ты думаешь, что я стану выслеживать этого чужака, то ошибаешься. Я не собираюсь нарушать свое уединение в большей степени, чем уже успел.

– Тогда дай копье мне. – Она протянула руку.

– Не будь смешной. Ты женщина.

– Я лучше владею копьем, чем ты.

Я рассмеялся. Да, в свои мужские годы Каппи мастерски владела копьем, как при метании в цель, так и в поединках. Ей наверняка предлагали вступить в Гильдию воинов. Но в этом году она была женщиной и вряд ли в должной степени могла владеть оружием – несмотря на одежду.

– Ступай куда-нибудь в безопасное место, спрячься там, – опять предложил я. – Например, к тому мертвому дереву, где мы как-то видели сову, помнишь? Я тоже буду неподалеку от этого дерева; если чужак вернется, ты сможешь позвать на помощь, и я сразу прибегу.

Каппи подошла ко мне, и мне показалось, что она хочет меня обнять, подбодрить. Я развел руки, но тут ее кулак вонзился мне в живот и она подставила мне подножку. Я рухнул в грязь, не в силах подняться и ощущая на губах отвратительный привкус болотной жижи.

Копья в моей руке больше не было. Откуда-то сверху послышался голос Каппи:

– Иди… в безопасное место.




Несколько минут я лежал пластом, чувствуя, как отчаянно кружится голова. В конце концов мне удалось перевернуться на спину, так что я уставился на звезды, которые покачивались перед глазами, словно пьяные светлячки. Мой желудок стремился вывернуться наизнанку, и не было никаких сил сдерживать позывы рвоты. Я просто ждал, пока случится неизбежное… Но вдруг все успокоилось, звезды замерли, и в голове у меня прояснилось.

За ужином Каппи кормила грудью Пону и, следовательно, однозначно относилась к женскому полу, в этом у меня не было никаких сомнений. Мы избегали встречаться друг с другом взглядами, но подобная напряженность в отношениях давно уже стала привычной. Потом мы разошлись, чтобы подготовиться к церемонии: она к своим родителям, а я к своему приемному отцу.

Похоже, вскоре после того, как мы расстались, в нее вселился дьявол. Или целый легион дьяволов. Когда дьяволы вселяются в женщину, они часто вынуждают ее думать, будто она мужчина. Хакур, служитель Патриарха, утверждал, что канун Предназначения – слишком священное время для того, чтобы дьяволы вылезали из своих нор, но Смеющаяся жрица говорила, будто для них это самая любимая ночь в году – воздух насыщен жизненной силой, которую они впитывают всей своей кожей.

Похоже, Смеющаяся жрица все-таки была права.

С трудом поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам. Каппи не было, копья тоже, только я один посреди тьмы.

Где-то далеко, возле того места, где Кипарисовый ручей впадал в Ершовый водопад, скрипка снова заиграла мелодию «Не заставляй меня выбирать». Чужак явно пытался привлечь наше внимание. Глубоко вздохнув, я направился в ту сторону, откуда доносились знакомые звуки.




Я хорошо знал все тропинки на болотах – в детстве исходил их множество раз, со скрипкой у подбородка, воображая себя странствующим трубадуром. Благодаря этим прогулкам я узнал, какой силой обладает музыка – моя игра заставляла всю живность разбегаться в разные стороны. Многие из приметных мест на болоте я назвал в честь спугнутых там животных. Поросший крапивой клочок земли я окрестил Черепашьим ужасом, полоска засохшей грязи стала Журавлиным страхом, а старая самоходная повозка, наполовину утонувшая в трясине, – Лягушачьим пугалом.

Старая машина казалась теперь не более чем кочкой посреди топи. Четыре столетия назад, до упадка цивилизации Древних, вероятно, через болото вела дорога, но теперь она исчезла, поглощенная трясиной и временем, так же как и все прочее, существовавшее на Земле в двадцатом веке. Когда я был маленьким, мне иногда нравилось воображать себе скелет водителя внутри завязшей в болоте машины, вцепившийся костяшками в рулевое колесо, с костлявыми ступнями на педалях. Впрочем, скорее всего, водитель успел выбраться из машины и крикнуть в небо: «Заберите меня отсюда!» И его забрал к звездам так называемый Союз народов – как и всех остальных изменников, покинувших планету в годы Великого Опустошения.

Скатертью дорога.

Когда я забрался на радиатор машины, слышавшаяся впереди музыка оборвалась на половине фразы. Я прислушался. Тишина… а затем крик, за которым последовал тяжелый всплеск. Я бросился вперед, петляя среди высоких камышей, пока не выскочил на открытое место на берегу Кипарисового ручья.

Каппи стояла по пояс в воде, держа над головой копье, которое она явно была готова метнуть вниз, словно собираясь насадить на него рыбу. Я не видел, куда она целится, вокруг нее лишь плескалась черная вода. Она явно чего-то ждала, затаив дыхание и глядя в ручей перед собой.

На берегу у моих ног лежал смычок, а в нескольких шагах от него – сама скрипка, верхней стороной в грязи. Я поспешно поднял ее. Прекрасный инструмент, более легкий, чем мой, с более изящно отделанными колками. Струны были сделаны не из кишок, а из металлической проволоки. И где это незнакомец умудрился их раздобыть?

Вытирая грязь со скрипки, я услышал позади громкий плеск воды. Обернувшись, я увидел таинственного скрипача, поднимавшегося из ручья на расстоянии броска камня от Каппи.

Нейт, вне всякого сомнения! Домотканая рубашка обтягивала полные груди, слегка отвисшие с возрастом, но лицо покрывала густая борода. В руке она держала огромный нож-мачете, поблескивавший в звездном свете.

– Тебе повезло, если моя скрипка не пострадала, – сказала нейт.

– Эй! – крикнул я.

Глупо, ведь никто из них до сих пор меня не заметил! Каппи повернулась на звук моего голоса, и в то же мгновение нейт бросилась на нее. Если бы вода не замедлила ее движений… Однако Каппи успела вовремя уклониться, выбив мачете из руки противника тупым концом копья, затем попыталась замахнуться, развернув копье для удара острием, но едва устояла на ногах.

– Быстрее! – закричал я, но нейт уже исчезла, снова скрывшись под водой.

Каппи ткнула копьем в воду, но не попала.

– Осторожнее, чтобы эта тварь не схватила тебя под водой!

– Заткнись! – крикнула она в ответ, но все же попятилась к берегу, все время держа копье наготове.

Я положил скрипку на относительно чистое место и подошел к Каппи.

– Вылезай и дай мне копье.

– Нет.

– Ты не можешь сейчас драться, тобой овладел дьявол. Женщины весьма подвержены…

Нейт поднялась из воды справа от нас, совсем рядом. Каппи повернулась ей навстречу, высоко подняв копье. Оружие находилось от меня на расстоянии вытянутой руки, и, похоже, это был единственный шанс попытаться его отобрать. Я схватился за копье в тот самый момент, когда моя подруга уже была готова нанести удар.

Похоже, я спас ей жизнь, иначе бы она напоролась прямо на нож, который нейт швырнула в ее сторону. Лишь благодаря тому, что я рванул копье на себя, нож пролетел мимо. Каппи вскрикнула – но лишь от неожиданности, а не от боли, когда металл пронзает плоть.

Времени на то, чтобы поздравить себя с удачей, у меня не было. Рывок отбросил меня к берегу ручья, и мои ноги заскользили в грязи, словно полозья саней по снегу. Какое-то мгновение я еще пытался сохранить равновесие, а затем с громким плеском рухнул в воду, прямо между Каппи и нейт.

Вода ударила мне в ноздри, я почувствовал, как со мной столкнулось чье-то тело. Копье выпало у меня из рук, и я вслепую ткнул кулаком, надеясь, что это не Каппи. Из-за сопротивления воды удар оказался несильным, но все же испугал моего противника, который шумно рванулся в сторону.

Ну что ж, хоть кто-то меня боится… Если это была нейт – тем лучше, но если Каппи – значит, нейт по-прежнему где-то рядом, готовая в любую секунду проткнуть меня ножом. Стараясь не высовываться над поверхностью, я отчаянно забил ногами по воде, пытаясь увеличить расстояние между собой и ножом. Еще немного, и моя вытянутая рука коснулась противоположного берега ручья. Я осторожно приподнял над водой голову.

Нейт, Каппи и я стояли по углам большого треугольника: я у одного берега, Каппи у другого, а нейт посередине, в нескольких шагах вниз по течению. Копья у Каппи больше не было, видимо, она выронила его, когда я упал в ручей.

Не отводя взгляда от нас обоих, нейт спросила:

– Не зовут ли кого-то из вас Фуллин?

Вопрос застал меня врасплох.

– Нет, – быстро ответил я, повинуясь тому же рефлексу, благодаря которому лгал Каппи каждый раз, когда она интересовалась, о чем я на самом деле думаю.

Каппи промолчала.

– Что ж, тем лучше. – Нейт мрачно усмехнулась. – Двое против одного – не так уж и плохо, когда у меня нож.

Нейт направилась к середине ручья, оказавшись на одной прямой между Каппи и мной. В этом месте водный поток не слишком широк – от середины было лишь несколько шагов до каждого из берегов, где стояли мы с Каппи, ожидая, на кого из нас первым нападет это чудовище. Я пошарил за спиной в поисках какого-либо оружия – камня, который можно было бы бросить, палки, которой можно было бы ткнуть в глаза нейт, но ничего не нашел, кроме грязной деревяшки короче моей руки и легкой, словно кость, из которой высосали мозг. Она разлетелась бы в щепки от первого же удара ножа… Но я все же надеялся, что в темноте никто не заметит, сколь хрупко мое оружие.

Похоже, я все же выглядел достаточно угрожающе – и нейт устремилась не ко мне, а к Каппи.

Копье все еще было у нее – видимо, девушка прижимала его бедром к берегу, у самой поверхности воды, так что ее руки казались пустыми. Меня восхитила изобретательность вселившегося в нее дьявола. Быстро подняв копье, она ткнула им в нейт, та попыталась отразить удар ножом, но не вполне удачно. Послышался треск рвущейся ткани. В темноте я не мог понять, разорвало ли копье не только рубашку, но и плоть.

Впрочем, даже если копье и зацепило нейт, это осталось ею незамеченным. Она приблизилась к Каппи настолько, что у моей подруги не оставалось свободного места, чтобы еще раз замахнуться копьем, и подняла нож. Не раздумывая, Каппи бросила копье и обеими руками схватилась за руку нейт, державшую оружие.

Я поспешил ей на помощь. Притиснутая к берегу, Каппи не имела практически никаких возможностей для маневра, в то время как у нейт было явное преимущество в весе. Нож медленно приближался к лицу девушки. Если бы я сумел найти копье… Но оно утонуло в ручье почти сразу же, как только Каппи его выронила. Единственным оружием были мои голые руки, мои уязвимые руки музыканта. Еще секунду я колебался, пытаясь решить, как мне спасти приятельницу, не рискуя повредить пальцы. Наконец я схватил нейт за плечи и изо всех сил рванул в сторону.

Во второй раз за эту ночь я спас Каппи жизнь. Мой рывок обрушил нейт на землю, и девушке удалось выбить из ее руки нож, который воткнулся в грязь. Еще мгновение спустя она наклонилась над нейт и с силой ударила ее кулаком в лицо.

– Беги! – крикнул я, пытаясь прижать к земле руки нейт.

И тут на берег рядом с моей головой ступил чей-то сапог – сапог, окруженный фиолетовым сиянием! Я поднял голову, чтобы взглянуть на его обладателя, но в ту же секунду о землю ударилась металлическая коробка, которая взорвалась, окутав все вокруг едким дымом.

Дым обжигал, словно сотня костров, и вонял хуже любой болотной гнили. Мой желудок уже успел пострадать от удара, полученного на отмели от Каппи, и теперь возвращал назад мой ужин; теплая рвота заливала мои руки, ненавистного противника, берег ручья. Я изо всех сил пытался не отпускать нейт, но мышцы мои вдруг ослабли, словно провисшая веревка. Каппи еще раз ударила ее в челюсть, однако сил у нее тоже не оставалось. Нейт обмякла – не от удара, но от дыма, и все мы трое беспомощно рухнули в грязь, обливаясь слезами и желчью.

Последним усилием я откатился в сторону, подальше от собственной блевотины. Мне хотелось погрузиться в ручей, чтобы смыть ее с себя, но я опасался, что могу попросту утонуть, будучи слишком слабым, чтобы удержать голову над водой. Я снова посмотрел на огненный сапог, а затем перевел взгляд выше – на ногу, туловище, шлем.

Передо мной стоял рыцарь в полных доспехах. Не металлических, но сделанных из чего-то блестящего – судя по всему, древнего пластика. В шлеме не было никаких отверстий для рта или носа, только затемненное стекло перед глазами. Фиолетовое пламя, окружавшее незнакомца, не давало тепла, но шипело, словно спящая змея.

Сквозь дым я увидел, как Каппи с трудом вытаскивает из грязи мачете. Однако, прежде чем она успела им воспользоваться, рыцарь с легкостью выбил ногой нож из ее руки.

– «Долой мечи! Им повредит роса», – продекламировал он. – «Отелло», акт первый, сцена вторая. Впрочем, не думаю, что это кого-то интересует. Столетия назад мои предки могли произвести впечатление на деревенщину, цитируя Шекспира, но теперь для этого требуется слезоточивый газ. Ладно, не будем терять время. Приветствую вас.




Глава 2

УПРАЖНЕНИЕ НА СКРИПКЕ ДЛЯ ГОСПОДИНА НЕДУГА


– Дьявол тебя побери, Рашид, – проквакала нейт. – Это не смешно. – Она громко откашлялась и сплюнула.

– Не прикидывайся, – ответил рыцарь. – С тобой все в полном порядке.

Мы стояли по колено в воде, из наших глаз текли слезы, одежда была перепачкана рвотой.

– Кое-кому явно недостает чувства юмора, – пробормотал рыцарь. – Еще два дня, и начнешь останавливать незнакомцев на улицах, чтобы рассказать им эту историю.

Послышался легкий щелчок, и фиолетовое сияние вокруг доспехов исчезло. Вздохнув, рыцарь скользнул в воду рядом с нами. Я посторонился, пытаясь отползти дальше вдоль берега, хотя руки мои были слабы, словно веточки. Однако рыцаря я не интересовал; он обхватил нейт за плечи и помог этой твари выбраться на середину ручья, подальше от дыма возле берега. Там он склонился над ней и плеснул водой в ее слезящиеся глаза.

– Давай я тебя умою, – сказал рыцарь. – Сразу почувствуешь себя в сто раз лучше.

Эти слова обожгли сильнее, чем удушливый дым. Почти то же самое сказала мне одна женщина год назад, и когда я вспоминаю об этом, мне всегда хочется крикнуть «Нет!», будь то днем или ночью.

Меня – скрипачку – пригласили в Соббл-бич, на юг полуострова, играть на свадьбе. То была хорошая весна для свадеб – я уже сыграла на трех и была приглашена еще на две до дня солнцеворота. Мужчины городка с восторгом посещали мои выступления – я не отличалась особой красотой, но вела себя, словно красавица, и одурачивала так многих. Впрочем, особого внимания удостоился молодой плотник по имени Йоскар, который всегда сидел в первом ряду. В промежутках между песнями, когда я с застенчивой улыбкой спускалась со сцены, Йоскар и я флиртовали друг с другом. Во время перерыва мы даже ускользнули через боковую дверь и провели несколько прекрасных минут на берегу. Естественно, в ход шли только губы и руки – я всегда была верна Каппи, даже если он находился далеко от меня.

Оказалось, что в жизни Йоскара есть кто-то еще. Я встретила соперницу после празднества, когда шла по тенистой кедровой аллее к лодке, которая должна была отвезти меня домой. Женщина двигалась очень тихо, и у нее был нож.

Ее первый удар пришелся мне в спину, но слишком высоко и в стороне – нож наткнулся на мою лопатку. Я едва не лишилась чувств; если бы соперница сразу же выдернула нож и перерезала мне горло, Господин День приветствовал бы нового скрипача в Золотых Полях. К счастью, женщина оказалась не меньше меня удивлена тем фактом, что только что вонзила нож в мое тело. Она лишь тупо стояла и глядела на меня, и к тому времени, когда достаточно пришла в себя для того, чтобы предпринять повторную попытку, у меня в голове тоже прояснилось. Я едва успела выдернуть нож из собственной спины и зашвырнуть его в темноту, прежде чем соперница повалила меня на землю, пытаясь добраться до моего горла и выцарапать глаза.

Не знаю, как долго мы боролись – несколько минут или несколько секунд. Я лишь помню тепло ее и моего тела и запах пота от ее одежды на своем лице. В какой-то момент боль и крики пробудили мою мужскую половинку, дремавшую далеко отсюда, в Гнездовье, и душа ее устремилась на вороньих крыльях сюда, чтобы вселиться в мое тело. В то же мгновение я почувствовал себя сильнее и увереннее. Будучи мужчиной, я умел драться, и ни одна женщина не в состоянии была меня победить. И вместо того чтобы кусаться, я начал бить кулаками, стараясь попасть в наиболее чувствительные места женского тела.

Потом нас разняли какие-то люди, среди которых был и Йоскар. Он подошел к ней, а не ко мне, бормоча слова извинений и любви. Мужская душа во мне исчезла столь же быстро, как и появилась, и я снова превратилась в отчаянно рыдающую брошенную женщину. Мне хотелось снова начать драку, просто разодрать Йоскару ногтями лицо, но собравшиеся меня удержали. Меня увели в отдельную комнату в свадебном павильоне, и женщина в красном платке целительницы сняла с меня одежду, чтобы промыть мои раны.

– Давай я тебя умою. Почувствуешь себя в сто раз лучше, – сказала она.

Ей было дет сорок с небольшим, у нее был приятный голос и мягкие руки, которые, зашив ножевую рану на моей спине («Очень неглубокая – повезло тебе»), принялись обрабатывать многочисленные укусы и царапины. Все это время она говорила о том, насколько ее восхитило мое выступление в тот вечер.

– Ты была полна огня! Никогда еще не видела подобной страсти.

Постепенно боль и возбуждение, оставшиеся после драки, прошли. Целительница все еще продолжала трудиться над моими ранами. У меня начала кружиться голова, я не могла вспомнить, были ли какие-то раны в тех местах, к которым она прикасалась, но я ей не препятствовала. Она поцеловала меня в правую грудь и прошептала: «Люблю». Я почувствовала, как моя спина выгнулась: тело жаждало продолжения.

Все, что я помню потом, – это жар наших тел, запах пота, тяжелое дыхание…

На рассвете я проснулась – одна, в той же комнате, лежа под тонким одеялом на полу. К моему удивлению, ко мне вновь вернулась моя мужская душа, захватив власть над моим женским телом, и я едва успела перевернуться набок, прежде чем меня стошнило от отвращения из-за того, что я совершила. Целительница явно чем-то меня опоила – это было единственное объяснение тому, как я могла принять участие в подобном извращении. Две женщины! Как могла моя женская половинка оказаться настолько слабой, чтобы допустить подобное… нет, меня явно опоили. Иначе я бы никогда не…

Я выбежала на пляж, намереваясь дочиста оттереть свою кожу, смыть запах целительницы со своего лица, но, оказавшись в воде, тут же остановилась. Я все еще мысленно слышала женский голос, шептавший мне в ухо: «Ты почувствуешь себя в сто раз лучше…»

Стоя в воде возле берега Кипарисового ручья, я наблюдал, как рыцарь нежно умывает лицо нейт.

Он что-то тихо шептал ей на ухо, их лица были совсем рядом, и пальцы рыцаря мягко касались ее кожи. Как только я это увидел, то сразу же понял: они – любовники. Если бы в моем желудке хоть что-то оставалось, меня бы снова стошнило.

Какой мужчина ляжет в одну постель с нейт? Только тот, кому незнакомо чувство стыда. Тот, кто может открыто носить пластик Древних. Я сам носил пластик один-единственный раз в жизни, когда мне было восемь и мы с компанией ребят нашли в лесу возле шоссе на Фелисс свалку Древних. Весь день мы копались в ней и украшали себя всевозможным мусором – браслетами из зеленых проводов и капюшонами из пластиковых листов. Мне очень понравился найденный мной пластиковый воротник, формой напоминавший подкову, но достаточно большой, чтобы его можно было надеть на шею, словно хомут. Мы вернулись в поселок, нацепив на себя все украшения и улыбаясь во весь рот, ожидая, что взрослые похвалят нас за находки. Вместо этого нас всех основательно отшлепали и пообещали, что мы обязательно заболеем той дрянью, которая навсегда обосновалась в отбросах.

Рыцарь, носивший пластиковые доспехи Древних, скорее всего, был ходячей чумой. Дымовая бомба, от которой нам стало плохо, – лишь начало, он наверняка оставит после себя заразу и эпидемии. Собственно, он мог быть самим Господином Недугом, божеством зла, ненавидящим жизнь.

От этой мысли я весь похолодел. Старейшины рассказывали немало историй о Господине Недуге, шагающем по земле. Чтобы встретиться с ним в поединке лицом к лицу, необходима истинная смелость, а победа возможна только благодаря магии.

Я с трудом выбрался из воды на берег. Ветер разогнал вонь, которую рыцарь назвал «слезоточивым газом», и, хотя глаза все еще жгло, силы начали возвращаться ко мне. Справа от меня Каппи знаками показывала в сторону мачете, которое лежало в камышах, там, куда отбросил его рыцарь. Я не обращал на нее внимания – простой нож не мог принести никакого вреда Господину Недугу. Даже если бы он и пробил доспехи, оттуда просто вырвался бы вихрь болезней, который опустошил бы наш поселок.

Вместо ножа я потянулся к скрипке. Музыка обладает безграничной очистительной силой, и я знал, что моя игра – единственная защита от угрожавшего нам зла. Патриарх учил, что песня способна победить дьяволов страха, а боевой гимн – призвать ангелов победы. Чтобы одолеть Господина Недуга, наверняка потребуется нечто большее, чем простая мелодия, но я был единственным человеком в поселке, который мог это сделать.

Скрипка и смычок лежали там, где я их оставил, оба покрытые грязью. Я слегка провел пальцами вдоль смычка, пытаясь очистить его, но при этом не снять слишком много канифоли, затем прислонился спиной к ближайшему бревну и приготовился играть.

Комок грязи ударил меня по ноге. Каппи пыталась привлечь мое внимание, снова показывая в сторону ножа. Сделав вид, что ничего не заметил, я поднес смычок к струнам.

Первым взмахом смычка я извлек из скрипки резкий и пронзительный звук ми-бемоль минор, и хотя он оказался не столь чистым из-за налипшей на смычок грязи, но все же достаточно громким для того, чтобы привлечь внимание рыцаря. Оставив нейт, он повернулся ко мне, выставив вперед обе руки, словно борец, ожидающий схватки.

– Ха! – сказал я.

– Прошу прощения? – переспросил он.

– Ха! – повторил я и сыграл арпеджио си-бемоль.

Рыцарь опустил руки и снова повернулся к нейт.

– Что он делает, Стек?

– Играет на моей скрипке.

Я снова сыграл ми-бемоль минор.

– Похоже на ми минор, – сказала нейт.

– Ми-бемоль минор! – заорал я.

– О, это намного сложнее. Похоже, он пытается произвести на нас впечатление.

– Я пытаюсь изгнать злого духа, – пояснил я.

– Из меня? – уточнила нейт.

– Из него. – Я показал смычком на рыцаря. – Это же Господин Недуг.

Нейт рассмеялась и обняла рыцаря за талию.

– Он думает, будто ты – Господин Недуг!

– Кто такой Господин Недуг?

– Бог.

– Понятно. – Рыцарь шагнул ко мне. – Молодой человек, я не бог, а ученый. В чем-то мы, конечно, похожи на богов, но не столь безответственны.

– Врешь! Патриарх убил всех ученых.

Я начал наигрывать «до». Не было никакого смысла играть в ином ключе, если мой враг страдал отсутствием музыкального слуха.

– Стек? – резко бросил рыцарь, поворачиваясь к нейт. – Почему ты мне не сказала, что они думают, будто никого из ученых не осталось в живых? Ты же знаешь, что я не хочу оскорблять чувства местных жителей.

– Я забыла.

– Ты думаешь, я идиот? – Не ожидая ответа, он снова повернулся ко мне: – Ваш Патриарх, хотя его мудрость и известна всему миру, не заметил маленького островка на другой стороне планеты, где жили ученые. Мы выжили, и примерным наказанием для нас стало само возмездие, которое обрушил Патриарх на головы наших сотоварищей. Теперь же мы живем совсем по-другому и творим только добро.

– Ты думаешь, мы идиоты? – спокойным тоном заметила Каппи.

– Не знаю, пока не проверял, – улыбнулся в ответ рыцарь. – Эксперимент – основа науки.

– Ты не ученый, – возразил я. – Ты Господин Недуг.

Я заиграл громче, все это время пытаясь решить, какая музыка лучше всего подойдет, чтобы изгнать из него бога. Пока что мой репертуар для свадебных торжеств и праздников урожая казался мне несколько слабоватым для подобной цели.

– Рашид – ученый, – сообщила нейт своим странным, не то женским, не то мужским голосом. – Патриарх за всю свою жизнь убил лишь одного ученого, несчастную аспирантку-антрополога, которая хотела изучать Тобер-Коув для своей диссертации. Ей просто не повезло – если бы она появилась у нас несколькими годами раньше, еще до того, как Патриарх захватил власть и извратил все законы, она могла бы изучать нас столько, сколько бы ей заблагорассудилось. Ее и так встретили со всем подобающим гостеприимством, но два дня спустя Патриарх с шестью воинами напали на нее во сне, изнасиловали, а затем сожгли, как обычно, на Путеводном мысу. Всех жителей поселка заставили смотреть, как покрывается пузырями и обугливается ее тело. На рассвете всем было приказано намазаться ее пеплом, чтобы разделить со всеми торжество победы над злом. Затем Патриарх объявил, что намерен очистить мир от ученых, и потребовал, чтобы Гильдия дома и очага вышила покрывало в память об этом деянии.

Конечно, я видел это покрывало в Патриаршем зале в доме мэра Теггери; мне даже разрешили спать под ним одну ночь, когда я получил первый приз на конкурсе юных дарований на осенней ярмарке в Вайртауне. Но это ни о чем не говорило. Дьявол всегда сумеет извратить даже самую замечательную правду так, что она будет казаться омерзительной до невозможности.

– Я тебе не верю!

Я продолжал играть на скрипке – проволочные струны скрипки нейт врезались мне в пальцы – в надежде, что вот-вот Господин Недуг развеется облаком жирного черного дыма.

– Совершенно верно, – ответил рыцарь, – не стоит верить всему, что слышишь. – Он с силой подтолкнул нейт в сторону противоположного берега. – За подобную ложь придется прополоскать рот с мылом.

– Ты ничего не знаешь о Тобер-Коуве, – обиженно пробормотала она.

– Я знаю одно – что первое впечатление о нас оказалось не лучшим. – Рыцарь обернулся ко мне. – Мы уходим. Прошу у вас прощения за беспокойство. В следующий раз, уверен, будет намного лучше.

– Будет намного лучше, если вы станете держаться от нас подальше, – мрачным тоном предупредила Каппи.

Рыцарь повернулся в ее сторону. В течение нескольких долгих секунд она не отводила от него взгляда. Наконец рыцарь не выдержал.

– Я пришел с миром. – Он пожал плечами. – Если что-то не так, не я тому причиной.

– Причиной будешь ты, что бы ни случилось, – сказала Каппи. – Помни об этом.

– Не будь дурой, – бросил рыцарь, словно грубость могла помочь ему победить в споре. – Где бы я ни появлялся – всюду встречаю смертельно серьезных людей. Никак не пойму, с чего бы? Хотелось бы мне хоть раз оказаться там, где мое появление не приведет ни к чему дурному…

Он повернулся и зашлепал по воде к нейт, стоявшей у дальнего берега. Не говоря ни слова, схватил ее за ремень штанов и с силой приподнял, так что эта тварь вылетела на берег, приземлившись затем на четвереньки.

– Рашид! – заорала нейт. – Осторожнее, дьявол тебя побери! Подумаешь, девчонка тебя достала, так незачем на мне отыгрываться!

– Это ты меня достала, – ответил рыцарь громким шепотом, разнесшимся над водой. – Чем ты тут занималась? У нас есть дела и поважнее.

– Дай хотя бы забрать скрипку…

– Нет. Хватит скулить. – Рыцарь обернулся ко мне. – Позаботься об инструменте. Нам он будет нужен в хорошем состоянии.

– Изыди, исчадие тьмы! – крикнул я, снова начав играть.

– Прекрасно. Ухожу.

Неожиданно вода вокруг рыцаря пошла пузырями, словно множество мальчишек одновременно пустили под водой ветры. Рыцарь взмыл вверх, как будто поднимаясь на столбах дыма, бивших из его сапог. Я быстро задержал дыхание и повернулся к дыму спиной, опасаясь очередной порции рвотного газа. Однако этот дым ничем не походил на прежний – запах его был неприятен, но никаких последствий не вызывал.

Когда я снова повернулся к ручью, рыцарь и нейт уже исчезли, и об их недавнем присутствии напоминали лишь сломанные камыши. Я медленно опустил скрипку и смычок, чувствуя, как меня переполняет радость.

Я победил Господина Недуга.

Да, он не превратился в вонючую лужу, но что еще можно было ожидать от упражнений на скрипке, особенно на ноте «до». Возможно, стоило продолжать играть ми-бемоль минор. Может, тогда бы он вспыхнул ярким пламенем и сгорел.




Глава 3

ОПОРА ДЛЯ СМЕЮЩЕЙСЯ ЖРИЦЫ


Каппи нырнула, а когда появилась снова, лицо ее было намного чище, и она снова держала в руке мое копье. Положив его на берег, она выбралась из ручья и села рядом, с ее одежды ручьями текла вода.

Несмотря на мужскую одежду, сейчас она определенно была женщиной; темные соски отчетливо просматривались сквозь мокрую ткань рубашки. Я представил себе, как ощупываю их пальцами, прикасаюсь к ним губами, и внезапно меня охватило такое желание, какого уже не было много месяцев. После того как Господин Недуг был повержен, мне страстно хотелось отпраздновать победу.

– Каппи… – начал я.

– Нет.

– Ты даже не знаешь, что я собирался сказать.

– Это же и так ясно. – Каппи направилась к валявшемуся ножу и подняла его. Какая у нее замечательная походка – по-мужски энергичная и по-женски изящная! – Когда тебе хочется потискаться, – продолжала она, – твой голос всегда звучит одинаково, а на лице появляется идиотское выражение. Или ты так представляешь себе лукавую улыбку?

– Да что с тобой? – не выдержал я. – Полчаса назад ты распевала «Наша любовь наполнит нас», а теперь будто изо льда сделана. Не говоря уже о том, что нарядилась в одежду своего папаши. Ты случайно не курила дурман-траву со Смеющейся жрицей?

– Нужно идти домой, предупредить людей, – сказала она, заправляя рубашку в штаны.

На ее носу засохла полоска грязи. Я злился на Каппи, но мне отчаянно хотелось очистить ее нос поцелуями.

– Сегодня канун Предназначения, – напомнил я. – Нам нельзя возвращаться в поселок. Мы должны пребывать в уединении.

– Расставляй приоритеты, Фуллин, – бросила она. – На болоте появились нейт и ученый, и ты не собираешься ничего сообщить людям?

– Людям можно будет сказать, – согласился я. – Потом. После. Пойдем полежим.

– Можешь заниматься этим со своей проклятой скрипкой, но не со мной.

Бросив на меня яростный взгляд, она подняла копье и побежала. Бег ее был плавным и легким – так бегают воины. Я открыл было рот, собираясь потребовать, чтобы она меня подождала, но вовремя остановился. Каппи, скорее всего, не стала бы ждать, а для мужчины, если женщина ему не подчиняется, подобное означало потерю лица. В конце концов я крикнул: «Только не сломай мое копье!», но недостаточно громко для того, чтобы она услышала.

Теперь у меня не оставалось выбора, кроме как возвращаться в Тобер-Коув, будь то канун Предназначения или нет. Если Каппи появится там, а я нет, старейшины скажут, что я послал женщину, чтобы принести известие, на которое мне не хватило смелости самому. Не говоря уже о том, что она наверняка изложит все случившееся по-своему, и далеко не обязательно это будет соответствовать действительности. В конце концов, Каппи была одержима дьяволом, о чем я постоянно забывал.

Но я знал, как следует поступать с дьяволами. Взяв скрипку нейт под мышку, я направился в сторону поселка.




Вскоре я пожалел о том, что позволил Каппи уйти с копьем, – каждый камень, попадавшийся мне на пути, казался мне каймановой черепахой. Я подумал было о том, чтобы постукивать по камням смычком, но не мог решиться на подобное, отчетливо представляя, как зубастые челюсти с хрустом сокрушают хрупкое дерево и конский волос. Я пытался убедить себя в том, что это не мой смычок, но от этого мне не становилось легче. Что поделаешь, музыканты – впечатлительный народ.

Я начал обходить каждый подозрительный камень, который мог бы оказаться затаившейся черепахой, и в итоге сошел с тропы, которая вела прямо к Тобер-Коув. Никто не мог бы сказать, что я заблудился, – я выдерживал направление, ориентируясь по сухому дереву, возвышавшемуся над камышами посреди болота, – но когда наконец добрался до леса, где черепах уже не было, то оказался вдалеке от исхоженных троп.

Расстояние от поселка до любой части леса можно измерять возрастом людей, использующих эти места в качестве убежища. Самые маленькие дети строят свои крепости среди деревьев неподалеку, лишь бы их нельзя было заметить с башни здания Совета. Становясь постарше, они забираются дальше, в поисках свалок Древних и разрушенных зданий, которых, по их мнению, никогда не видел никто из тоберов. Парочки подростков проникают еще дальше, чем их болтливые братишки и сестренки, где на подстилке из колючих еловых веток они читают друг другу любовные стихи и рассказывают истории о привидениях – лучшее приворотное зелье, известное четырнадцатилетним. Убежища ребят постарше – уединенные лужайки, где они размышляют о том, насколько несправедлива жизнь, и рассказывают друг другу, как все будут сожалеть, если найдут их болтающимися в петле на ветке старого дуба. Вскоре большинство из них возвращаются на места любовных утех, но некоторые со временем отдаляются все больше, пока их связь с Тобер-Коувом не прерывается и они не оказываются в глубине полуострова, в городах на Юге.

Избегая черепах, я забрался в самую глушь, часть леса, знакомую лишь отшельникам и случайным охотникам. Однако это все еще была земля тоберов, и отчетливо выделяющаяся тропа вела назад, в сторону поселка. Несомненно, она должна была вскоре привести меня в более знакомые места.

Я едва успел пройти двадцать шагов, когда заметил в лесу слева от меня желто-оранжевый отблеск костра. Здравый смысл подсказывал избегать его – ни один одинокий путешественник не заходил столь далеко от главной дороги. Вероятнее всего, это был какой-то беглец из Фелисса. Ежегодно в наших лесах скрывались несколько воров и убийц; Гильдия воинов выслеживала их и отправляла за вознаграждение обратно. Это было выгодное дело – в течение пятнадцати лет деньги, полученные за головы преступников, полностью покрывали расходы на содержание рыбной палатки Тобер-Коува на осенней ярмарке в Вайртауне.

При мысли о том, что я могу встретиться с преступником так скоро после недавней драки, у меня внутри все перевернулось. С другой стороны, Каппи уже добралась до поселка и изложила свою версию происшедшего. Вероятнее всего, она изобразила меня не в лучшем свете – а люди в поселке настолько завидовали моим успехам, что рады были бы любому поводу для того, чтобы смотреть на меня свысока. Конечно, я мог попытаться как-то объяснить, почему я явился домой так поздно. И рассказ о встрече с неизвестным разбойником послужил бы достаточным оправданием.

Стараясь производить как можно меньше шума, я положил скрипку под кустом и начал пробираться сквозь заросли к костру. Вскоре я услышал треск горящего дерева, достаточно громкий для того, чтобы заглушить любые производимые мной звуки. Мне удалось подобраться совсем близко, и я, – выглянув из-за поваленной ели, увидел перед собой освещенную поляну.

Костер был разложен на краю одной из многочисленных известняковых плит, часто встречающихся в наших лесах. В его ярком свете я увидел Смеющуюся жрицу – старую Литу, скорчившуюся на ржавой железной скамейке. В лесу полно подобных вещей – вся эта территория когда-то была природным парком Древних, и они, судя по всему, любили украшать природу скамейками.

Лита была одета в зеленое, в седых волосах виднелись ромашки, а с пояса свисали сухие стручки. Она сидела, закрыв лицо руками; треск костра заглушал все прочие звуки, но по тому, как вздрагивали ее плечи, я понял, что она плачет.

Никому на свете не хочется спрашивать плачущую женщину: «Что случилось?» Ты пытаешься убедить себя в том, что она тебя еще не видела и можно уйти до того, как тебя заметят. Но настоящий мужчина всегда проявляет сочувствие, как бы ни тяжело было притворяться, будто тебя действительно волнуют чужие слезы.

Глубоко вздохнув, я произнес:

– Привет, Лита, как дела?

Она закричала. Вернее, лишь коротко вскрикнула – вряд ли я успел ее всерьез напугать. И тем не менее приложила руку к груди и пошатнулась, словно намеревалась лишиться чувств. Что за наигранное поведение!

– Это всего лишь я.

– Фуллин! – простонала она. – Ты меня до полусмерти напугал!

– Все в порядке, – кивнул я и добавил, чтобы ее успокоить: – Красивое у тебя платье.

Она посмотрела на меня так, словно намеревалась вцепиться мне в горло, но затем улыбнулась.

– Это моя одежда ко дню солнцеворота. Нравится?

– Стручки очень даже к месту, – одобрил я с умным видом. – Просто и со вкусом. – «Что бы еще сказать?» О том, из-за чего она плакала, я в любом случае спрашивать не собирался – у меня просто не хватило бы терпения выслушивать какую-либо горестную историю. – Прекрасная ночь, верно? И нет такой жары, как на прошлой неделе.

– Возможно, будет жарче, – заметила Лита.

– Думаешь?

– Сегодня солнцеворот, – сказала она, переходя на хорошо знакомый тон, которым всегда рассказывала всевозможные истории. – Вершина лета, когда Господин День в самом расцвете сил, а Госпожа Ночь увядает. Ты знаешь, что это значит?

– У Госпожи Ночи есть время на то, чтобы привести в порядок свою коллекцию драгоценных камней?

(В течение дня Госпожа Ночь обшаривает землю в поисках драгоценных камней, которые она затем обрабатывает и вывешивает на небе в виде звезд.)

– Это время церемонии солнцеворота, – сказала она. – Время танца, который склоняет чашу весов вновь в пользу Госпожи Ночи. Иначе день становился бы все длиннее и жарче, пока не наступил бы момент, когда солнце вообще бы не зашло и земля бы воспламенилась.

– Да, в этом не было бы ничего хорошего. Отец Каппи рассказывал мне об орбитах планет, их вращении, наклоне оси и так далее, но сейчас было не слишком подходящее время для того, чтобы обсуждать вопросы небесной механики, особенно после того, как Лита перестала плакать. Самое то – похлопать ее по плечу и уйти, прежде чем она вспомнит, что в первую очередь было причиной ее слез. Я осторожно коснулся ее плеча.

– Удачной церемонии. Я, пожалуй, пойду.

– Подожди, Фуллин… мне нужен мужчина.

Я удивленно посмотрел на нее.

– Ничего такого, – усмехнулась она. – Танец солнцеворота должен исполняться женщиной и мужчиной. Священная двойственность – я ведь учила тебя этому.

Если она меня этому и учила, то тогда я был женщиной. В мои женские годы случилось много такого, чего я не мог вспомнить, будучи мужчиной… или, вернее, много такого, запоминанием чего я себя попросту не утруждал. В годы, когда я был женщиной, моя мужская душа крепко спала в Гнездовье, и пытаться вызвать в памяти воспоминания моего женского «я» равносильно попыткам вспомнить сновидение. Тем не менее Лита нуждалась в поддержке.

– О да, священная двойственность, – пробормотал я. – Мужчина и женщина.

– И мне нужен ты как мужчина. – Положив ладонь мне на плечо, она пристально смотрела на меня туманными зелеными глазами. – Пожалуйста.

Наша Смеющаяся жрица знала мужчин еще лет за сорок до моего рождения. Уступить ей я не считал проявлением слабости, кроме того, я мог сказать Совету старейшин, что действительно спешил домой с новостью о чужаках, однако мне пришлось задержаться, чтобы помочь жрице провести церемонию. К тому же Лита смотрела на меня так, будто намеревалась вновь разрыдаться, если я скажу «нет».

– Что мне делать? – вздохнув, спросил я.

– Танцевать, – ответила она. – Это просто. Найди немного листьев и вплети их себе в волосы.

Я посмотрел на землю, затем на окружавшие нас ели и сосны.

– Иголки подойдут?

– Это тоже листья.

Я подобрал горсть рыжих гниющих иголок и снова вздохнул – потребовались бы недели, чтобы полностью вымыть их из моих волос. Стараясь не морщиться, я высыпал мусор себе на голову и пригладил ладонью.

– Этот танец надолго? Мне нужно назад в поселок.

– Я думала, у тебя канун Предназначения, – сказала Лита. – Разве оно не завтра?

– Кое-что случилось.

– Кое-что, касающееся и Каппи тоже?

Я осторожно взглянул на нее.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что я хотела, чтобы Каппи исполнила в этой церемонии роль мужчины, – ответила Лита. – Она даже позаимствовала одежду у своего отца, чтобы соответственно выглядеть.

Что ж, одна тайна разрешилась. Я вспомнил, как одевался в мужское платье, будучи девочкой-подростком. Тогда я пряталась за дверцами шкафа и вздрагивала при каждом шорохе, но все же надела костюм целиком – штаны, рубашку, куртку, плащ. Встав наконец перед зеркалом, полностью одетая, я чувствовала себя и мужчиной и женщиной одновременно… Да, я была восхищена увиденным, ощущением тяжести куртки на моей груди. Легко понять, как женщиной, одетой в мужскую одежду, может овладеть дьявол; однако я была достаточно сильна для того, чтобы этому сопротивляться, но Каппи – нет.

Я почувствовал, как от воспоминаний о моем тайном грехе во мне нарастает возбуждение, и попытался поскорее отвлечься.

– Если двойственность настолько священна, – сказал я, – насколько правильным будет использовать Каппи в роли мужчины?

– В любой церемонии внешний вид намного важнее реальности. – Лита пожала плечами. – И Каппи хотела принять в ней участие. Действительно хотела.

– Игнорируя канун Предназначения?

– В дополнение к нему, – поправила Лита. – Всего лишь на час или около того. – Она бросила на меня взгляд, словно размышляя, стоит ли говорить больше. – Суть в том, – наконец тихо сказала она, – что девушка, которая хочет стать следующей жрицей, просто обязана нарушить некоторые правила. В особенности странные правила Патриарха, касающиеся ночного бдения накануне Предназначения.

– Каппи? – переспросил я, не веря своим ушам. – Следующая Смеющаяся жрица?

– Почему бы и нет?

– Потому что… потому что…

Я не мог сказать ей этого прямо, но женская религия – не более чем мешанина из глупых ритуалов. Патриарх терпел ее лишь потому, что желал избежать враждебных настроений среди женщин. Он часто говорил, что женская религия его забавляет и звание Смеющейся жрицы значит для него не больше, чем звание городского пьяницы или местного дурачка. В течение многих лет поселок гордился своими жрицами и любил их, но сейчас любовь сменилась формально-уважительным отношением.

Каппи не могла поступить столь неразумно. Во всяком случае, для меня в этом не было ничего хорошего. Да, я не собирался оставаться с ней после Предназначения, но все равно пошли бы разговоры и пересуды.

– Каппи не подходит для подобного занятия. Разве больше никого нет?

– Я и так чересчур с этим затянула. Доктор Горалин… – Лита откашлялась. – Горалин посоветовала мне начинать приводить свои дела в порядок. А по традиции следующую жрицу выбирают из ближайших кандидатов на Предназначение. Так что я могла выбрать только Каппи. Или тебя.

– Тогда почему ты выбрала ее, а не меня?

– А ты бы согласился?

– Ни за что!

– Вот и ответ. – Лита наклонилась над джутовым мешком, лежавшим на земле, и достала из него красный пояс, украшенный звериными когтями – от громадного желтого медвежьего когтя с обломанным концом до серого коготка, который мог бы принадлежать мыши или синице. – Не двигайся, – сказала она и повесила пояс мне на плечо.

Она немного повозилась, пытаясь получше расположить когти. Я затаил дыхание, чувствуя себя не вполне комфортно от ее близости и от того, что она воспринимала меня как куклу. Мне не нравилось, когда женщины столь сосредоточивались на моей одежде, – создавалось впечатление, будто одежда настоящая, а я – нет. Чтобы снова привлечь к себе ее внимание, я спросил:

– Если тебе требовалось выбрать преемницу, почему ты так долго ждала?

На меня пристально смотрели водянистые глаза.

– Однажды я уже выбрала себе преемницу… Но ничего не вышло.

– Почему?

– Она хотела использовать свое положение для того, чтобы настоять на определенных переменах. Я пыталась убедить ее, что быть жрицей – это духовный пост, а не политический, но Стек не стала меня слушать.

Стек? Так-так…

– Если этот пост находится в надежных руках, он может быть и политическим, – послышался голос за моей спиной. – Ты слишком боишься раскачать лодку, Лита.

Голос не был ни мужским, ни женским. Я вздрогнул и обернулся.

– Спасибо, что позаботился о моем инструменте, – кивнула нейт, поднимая скрипку, которую я оставил в кустах.

Рыцарь тоже был здесь, и оба они стояли позади ели, за которой я до этого прятался.

– «Так мы с тобой на Кипре», – сказал рыцарь. – Отелло, акт второй, сцена первая. Здесь, конечно, всего лишь Кипарисовая топь, хотя Шекспир имел в виду остров Кипр. Так что это просто каламбур. И, должен отметить, довольно забавный.

Мы тупо уставились на него. Наступила долгая тишина.

– Ну да, конечно, – наконец пробормотал он. – Вам просто завидно, что вы сразу об этом не подумали.




Глава 4

ТАНЕЦ ДЛЯ ГОСПОЖИ НОЧИ


– Тебе нечего тут делать, Стек, – сказала Лита.

Нейт – Стек – пожала плечами.

– И тем не менее я здесь.

– Зря.

Смеющаяся жрица, шаркая ногами, двинулась в ее сторону, шурша подвешенными к поясу стручками. Я в замешательстве отвел взгляд. Эта одежда казалась вполне уместной, пока мы с Литой были одни в лесу; но стоило появиться посторонним, как она стала выглядеть жалкой и потрепанной. Не имело никакого значения, что этими посторонними были нейт и Господин Недуг. Наверняка им более привычны роскошно одетые городские женщины с причесанными и уложенными волосами, высокие, с изящными фигурами. Теперь же, когда они увидели меня в обществе маленькой коренастой старухи, увешанной стручками и ромашками, я почувствовал себя униженным до глубины души.

Лита, однако, не испытывала ни малейшего смущения. Указывая коротким пальцем на нейт, она сказала:

– Разве ты не помнишь, чему я учила тебя, Стек? Я учила тебя задавать вопросы. «Какая будет от этого польза?» Этот вопрос всегда должен быть первым. А затем второй: «Какой будет от этого вред?»

Ты задавала эти вопросы, Стек? Нет. Знаю, что нет. Потому что если бы ты их задала, ты бы поняла, почему тебе не следует сюда являться.

– Стек присутствует здесь в качестве моей помощницы, – сказал рыцарь, шагнув ближе к костру.

Одним движением руки он откинул шлем, и я увидел его волосы – густые и угольно-черные, длинные, как у женщины. У него были свисающие усы и тяжелые веки; лицо его выглядело чужим, но вполне человеческим, без язв и ползающих личинок мух, как полагалось бы Господину Недугу. Возможно – возможно! – он таковым не являлся, но, по его признанию, был ученым, и это ничуть не лучше.

Несколько мгновений рыцарь стоял молча, освещенный пламенем костра, словно думал, будто мы узнаем его после того, как он снял шлем. Потом он пожал плечами и снова заговорил:

– Меня зовут Рашид, а Стек – моя бозель. Вам знакомо это слово?

– Конечно, – ответил я.

Даже детям было известно, что «бозель» – это помощник кого-то важного, мэра или дворянина, возможно даже вельможи вроде губернатора или Лучезарного. Неужели Рашид считал нас дураками, думая, что мы этого не знаем? Или, возможно, он просто намекал на то, что занимает достаточно высокое положение для того, чтобы иметь бозеля – как граф или герцог из провинции Фелисс. Он наверняка знал, что здесь это не имеет никакого значения – Тобер-Коув обладал правом на независимость от самих Лучезарных, и в пределах наших границ даже новорожденный младенец-тобер был ценнее тысячи герцогов.

– Мы все знаем, кто такой бозель, – ответила Лита. – Думаешь, это что-то меняет? – Она даже не посмотрела в сторону Рашида; взгляд ее был прикован к нейт, однако он не был суровым, скорее мягким и просящим. – От твоего появления будут одни лишь неприятности, Стек, ты же знаешь. Какая от тебя может быть польза после всех этих лет? Уходи, пока не стало слишком поздно.

Нейт посмотрела на нее, ничего не сказав в ответ. Это был один из тех моментов, когда вокруг чувствуется какая-то недоговоренность и ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что же на самом деле происходит, когда так и хочется крикнуть: «Требую объяснений!» Но иногда, как теперь, при виде умоляющего выражения на лице Литы и смотрящих на нее глаз Стек, темных, словно вода озера в полночь, – иногда начинает казаться, что их дурацкие проблемы вообще тебя не волнуют.

Рашид, однако, был не из тех, кто готов был молча созерцать чужую игру в гляделки.

– Послушай, – вмешался он, – Стек совершенно незачем уходить, поскольку ничего страшного не случится. Я ученый и пришел посмотреть вашу церемонию Дня Предназначения. Вот и все. Я ни во что не собираюсь вмешиваться – просто наблюдать. Стек же здесь в первую очередь как моя бозель, а во вторую – потому, что она может помочь мне ближе узнать ваши обычаи.

– Если Стек собирается рассказать тебе об обычаях тоберов, почему бы не начать с нашего обычая убивать нейтов на месте? – пробормотал я.

– «Обычай непохвальный и достойный уничтоженья». – Рашид посмотрел на нас, словно чего-то ожидая, а потом едва ли не простонал: – Ведь это же из «Гамлета»! Все знают «Гамлета»!

– Я знаю только одно, – сказал я, – любой мужчина в нашем поселке попытается убить нейт, стоит ей у нас появиться. Впрочем, некоторые женщины тоже, – добавил я, подумав о Каппи.

– Варварство, – буркнул он. – Лишь из-за того, что кто-то не такой, как другие…

– Нейты сами решили быть «не такими», – прервал я его. – Они знают закон тоберов, но тем не менее отказываются выбирать пол. Патриарх говорил, что стать нейт – то же самое, что стать вором или убийцей. Но нейты еще легко отделываются по сравнению с другими преступниками. Их не секут розгами, не заковывают в цепи, не казнят – просто изгоняют прочь и говорят, чтобы они больше не возвращались.

– Какое великодушие! – прошипела Стек. – Нас гонят в глубь полуострова, в непонятные нам города, где нас презирают и считают уродами. Нас избегают друзья, нас разлучают с нашими любимыми и детьми…

– Стек, хватит! – Я никогда не слышал, чтобы Лита столь резко повышала голос. Обычно я считал наших жриц скромными, тихими женщинами, но сейчас она набросилась на Рашида, упершись пальцем в его зеленый пластиковый нагрудный щиток. – Ты говоришь, будто не хочешь ни во что вмешиваться, мастер Рашид, лорд Рашид, или как тебя там… но ты уже вмешиваешься в наши дела. Сейчас я должна была исполнять танец в честь солнцеворота. Я должна была принести добро миру, вместо того чтобы тратить время на чужаков, которые только всем мешают!

– Танец в честь солнцеворота! – проговорил Рашид, с восторгом беря ее ладони в свои руки в перчатках. – Чудесно! Стек, отойди, дай им место. Да, мне следовало заметить – стручки, ромашки, что-то там в волосах у молодого человека… очень красиво, очень естественно. Чисто пасторальный мотив. Современное язычество порой может выглядеть просто очаровательно, согласна, Стек? Ощущение чего-то домашнего, сельского, исконного. Насколько я понимаю, этим танцем у вас сопровождается смена времен года? Или его цель какая-то иная?

– Нет, – ответил я, однако Лита и Стек хором заявили:

– Да.

– На самом деле, – попытался настоять я, – нам не следует об этом говорить, правда, Лита? В женской религии наверняка есть какие-то запреты, не позволяющие делиться тайнами с посторонними?

– Нет. – Жрица покачала головой. – Тайны свойственны лишь мужчинам.

И она начала излагать Рашиду всю историю Госпожи Ночи и Господина Дня и о том, что Земля может сгореть в пламени, если она не станцует, чтобы сместить равновесие от света снова к тьме. Рашид достал из отделения на поясе своих доспехов блокнот и стал что-то торопливо записывать, то и дело бормоча: «Восхитительно!» или «Великолепно!» Что еще хуже, нейт тоже принялась комментировать, снисходительным тоном вещая о ежегодном флирте Господина Ветра с Госпожой Листвой или о постоянных злоключениях Госпожи Ночи, всегда начинавшихся с того, что кто-то говорил: «Хочешь, я достану тебе звезду с неба?..»

Лично мне хотелось залезть в костер и сгореть дотла. Мало того что приходилось выслушивать заявления жрицы, будто она лично ответственна за солнцестояние, так еще и эта тварь сообщала идиотские версии старых добрых историй…

Да, всем хорошо известно, что выставить богов в смешном свете совсем нетрудно. Достаточно лишь доли сарказма, немного преувеличений и желания быть вульгарным. Вместо того чтобы продекламировать: «Госпожа Листва облачилась в свои ярчайшие одежды в тщетной попытке вновь разжечь страсть Господина Ветра», можно просто сказать: «Госпожа Листва вырядилась как последняя шлюха, но у Господина Ветра все равно на нее не встало».

Но это чересчур по-детски. Так может вести себя тринадцатилетняя девочка, желая показать мальчишкам, на какие дерзости она способна. Когда становишься старше, начинаешь содрогаться при воспоминании о своих словах и поступках; впрочем, даже если тебе известно, что смена времен года происходит из-за наклона оси вращения планеты к ее орбите вокруг Солнца, старые истории все равно что-то для тебя значат. Почему бы не исповедаться Госпоже Ночи, когда не можешь понять причину постоянных неудач в любви? Может быть, она и не самая мудрая, зато умеет хранить тайны. А выходя в море на лодке, ты по десять раз на дню беседуешь с Господином Ветром… естественно, уважительно, ибо у него дурной характер, но если хорошо попросить, он может подарить тебе легкий бриз или лишние полчаса до начала шторма.

Боги – это не шутка; они каждодневно ходят среди нас, только мы далеко не всегда их замечаем. И оскорбить их – то же самое, что оскорбить свою семью.




– Не буду больше тебя задерживать, – сказал наконец Рашид. – Продолжай свой танец.

К тому времени я сидел спиной ко всем троим, пытаясь делать вид, будто не слышу их беседы. Собственно, почему я до сих пор был здесь, вместо того чтобы бежать в поселок и сообщить о нейт? Впрочем, если бы кто-то меня спросил, я мог бы сказать, что не хотел оставлять Смеющуюся жрицу одну с чужими, что я хотел понаблюдать за ними и послушать, о чем они говорят, пока не пойму, что у них на уме. Но на самом деле Каппи лишила меня шанса совершить благородный поступок, и вряд ли стоило надеяться на то, что новая возможность подвернется. Так что я попросту убивал время, тыкая в огонь палкой. Я смотрел, как палка вспыхивает, затем гасил ее, воткнув в землю, затем снова совал в костер. Развлечение было не слишком захватывающим, но другого все равно не находилось. На плечо мне опустилась чья-то рука – Лита.

– Пора начинать. Прошу тебя…

Рашид ждал моего ответа, занеся карандаш над блокнотом. Одна половинка меня стремилась кинуться сломя голову в лес, послав их всех к дьяволу; вторая же готова была сделать что угодно, о чем бы ни попросила жрица, лишь бы показать этим чужакам, что тоберы всегда вместе и друг друга в беде не бросают.

– Конечно, – кивнул я. – Что мне нужно делать?

– Танцевать – вот, собственно, и все.

Она протянула руку, помогая мне встать. Я взял ее, но поднялся сам – жрица была настолько маленькой и хрупкой, что иначе я бы просто ее опрокинул. Когда мы оказались рядом, ее макушка едва доставала мне до подбородка – невысокая седая женщина, которая через несколько лет могла вполне стать прапрабабушкой. Однако она крепко держала меня за руку, обняв другой за талию – так, как это делала Каппи на воскресных танцах, когда я откладывал скрипку и выходил с ней на площадку. Мгновение спустя Лита положила голову мне на грудь.

В последние месяцы мне удавалось избегать танцев с Каппи, и сейчас неуютно и странно было ощущать рядом с собой теплое прикосновение Литы. В конце концов, должны ведь церемониальные танцы хоть чем-то отличаться от воскресных танцулек? Церемониальные танцы должны были быть… целомудренными. В том, как жрица прижималась ко мне, было куда больше священной мужской-женской двойственности, чем я ожидал.

– Давай, – сказала Лита, крепко обнимая меня. – Нужно танцевать.

Я осторожно обнял ее. Она подтолкнула локтем мою правую руку вниз, так что моя ладонь оказалась на волосок от ее ягодиц.

– Как я понимаю, – обратился Рашид к жрице, – ты изображаешь Госпожу Ночь, а юноша – Господина Дня?

– Именно так, – последовал ответ через плечо. – Давай, дорогой, – повернулась она ко мне, – не разочаровывай меня. Мы танцуем. Держи меня как полагается.

С некоторой неохотой я сжал ее чуть сильнее, Лита наклонилась ко мне – так, как женщина наклоняется к мужчине, когда у нее не хватает терпения на предварительные формальности.

– И этот танец, – снова заговорил Рашид, – каким-то образом передает энергию… космическую силу… нечто мистическое… от Господина Дня к Госпоже Ночи, чтобы восстановить равновесие света и тьмы?

– Ты говоришь, будто Патриарх! – возмутилась жрица. – Этот танец уходит своими корнями в древние времена Тобер-Коува, еще до появления Патриарха. В нем нет ничего двусмысленного, он лишь восстанавливает порядок вещей.

– Каким образом?

– Слова ничего не объяснят, – раздраженно отозвалась она. – Лучше помолчи. Слова лишь мешают.

Пожав плечами, Рашид уселся на краю невысокой каменной осыпи. Бозель расположилась у ног хозяина, прислонясь к его закованному в латы бедру в позе, явно рассчитанной на то, чтобы меня оскорбить. Впрочем, внимание мое было приковано вовсе не к ней, а к толчкам стручков на поясе Литы, похрустывавших о мой пах.

Мы медленно начали танец, обняв друг друга, словно любовники. Никакой музыки, не было слышно вообще ни звука, кроме потрескивания костра. Сначала я танцевал с открытыми глазами, глядя на темные деревья вокруг, изо всех сил стараясь не замечать Рашида и Стек. Глаза Смеющейся жрицы были закрыты, и на ее морщинистом лице играла тень улыбки – видимо, ей грезились другие танцы, другие мужчины или, возможно, другие женщины из ее давно минувших мужских лет.

Я попытался представить себе прошлые танцы с Каппи и другими, подумать о чем-либо другом, кроме запаха увядших ромашек в волосах Литы, а также то и дело щекочущих мою грудь звериных когтей.

Мы медленно покачивались, переступая с ноги на ногу то вперед, то назад… Собственно, это был даже не танец, в нем не было четких движений, определенного ритма, просто медленное перемещение туда-сюда. Следует ли вести ее в танце, ведь я был мужчиной? Но когда я попытался направлять наши движения, мы начали наступать друг другу на ноги, и ладонь Литы, лежавшая на моей спине, сжалась в кулак.

Я полностью отдался ее воле.

Шло время. Костер превратился в угли. Постепенно я перестал ощущать когти на моем поясе, стручки и все прочее, оказавшееся между нашими плотно прижавшимися друг к другу телами. Лита и я танцевали в полной темноте, одни среди деревьев. Отвлекающие мысли о Рашиде, Стек и Каппи куда-то исчезли, и я перестал о чем-либо беспокоиться, о чем-либо думать, перестал ощущать течение времени – но танец продолжался.

Двое в спящем лесу.

Шаг туда – шаг обратно в тишине и темноте.




В какой-то момент мы остановились – не потому, что так решил кто-то из нас, а потому, что танец просто закончился, и мы еще несколько секунд или минут стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Потом мы разошлись, удивленно моргая, словно проснувшиеся дети. Я подумал о том, что, может быть, нужно поклониться и сказать: «Спасибо». Но все мое тело словно налилось свинцом, и я не в состоянии был произнести ни слова. Я медленно отвернулся к деревьям, чтобы не видеть Литу, не видеть Рашида и Стек, о чьем присутствии только что вспомнил. Несмотря на тепло середины лета, я чувствовал себя замерзшим и… голым.

Жрица ткнула в костер палкой – возможно, хотела пошевелить угли, а может быть, чувствовала себя так же, как и я, и ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Наконец она пробормотала, не поднимая головы от углей:

– Все. Конец.

– Все? – спросил Рашид. – Это вся церемония?

– Да, вся, – ответила женщина, голос ее звучал сдавленно, и я почему-то забеспокоился, что она может сердиться на меня.

– Но ведь ничего не произошло! – громко возразил рыцарь.

– Произошло. – Лита говорила все так же, ни на кого не глядя. – Нельзя свести двоих вместе без того, чтобы что-то не произошло. Возможно, те, кто пришел со стороны, и не замечают изменений, но они реальны. Когда ты спокоен и в достаточной степени устал, то перестаешь притворяться и беспокоиться. Несколько секунд ты не пытаешься быть тем, кем не являешься; в течение этих секунд существуют лишь двое настоящих людей, и они находятся в равновесии друг с другом. Я и мальчик, Госпожа Ночь и Господин День. Потом, конечно, мы снова начинаем притворяться, поскольку реальность на самом деле ужасна; но мы уже добились равновесия – и изменений.

В это мгновение я восхищался ею, ее верой. Необходимость защищать свой ритуал перед Рашидом, вне всякого сомнения, привела ее в замешательство – женщина, вероятно, тоже знала о вращении, орбите и наклоне оси планеты, однако она все же решилась станцевать свой танец, так как была жрицей. Единственная магия во всей вселенной могла существовать лишь в ее голове, но этого было вполне достаточно.

Возможно, по-другому и не бывает.

Рашид открыл рот, собираясь задать очередной вопрос насчет наших абсурдных «предрассудков», но его прервала стрела, вылетевшая из темноты, и вспышка фиолетового пламени.




Глава 5

ВЗЯТКА ДЛЯ БОННАККУТА


За первой стрелой сразу же последовала вторая, и на этот раз я отчетливо увидел, что именно произошло. Стрела ударила прямо в незащищенный шлемом череп Рашида, но, прежде чем успела пронзить его висок, наткнулась на невидимый барьер. Наконечник, сделанный из кремня, вспыхнул, словно упавшая в кузнечный горн соломинка; пламя было столь жарким, что мгновенно испепелило древко и оперение. Несколько мгновений после вспышки у меня перед глазами еще плыли красные пятна, но во вновь наступившей темноте хорошо был виден фиолетовый туман, окутывавший лорда с головы до пят.

Такой же туман окружал и нейт, все еще прижимавшуюся к своему любовнику.

Еще одна стрела ослепительно вспыхнула, ударившись о фиолетовую бахрому, и тут я сообразил, что нам со Смеющейся жрицей следует как можно быстрее убираться из зоны обстрела, ведь нас не окружало никакое сияние. Я обернулся к ней, намереваясь прикрыть своим телом, – оберегать женщин своего поселка было обязанностью каждого мужчины. Однако Лита уже сама скрылась в темноте, так что вместо того, чтобы совершить стратегическое отступление, героически защищая свою слабую спутницу, я нырнул в кусты, словно застигнутый врасплох на помойке енот.

Присев за толстым стволом березы, я смотрел, как на фоне черного неба вспыхивают фиолетовые отблески. Сколько же там было лучников? Похоже, вся Гильдия воинов. Вероятно, Каппи подняла их с постели, вернувшись в поселок, и они пришли с болота на эту поляну по следам тяжелых сапог незваного гостя. Первые несколько стрел предназначались Рашиду, так что Каппи, скорее всего, рассказала о его вонючем газе; теперь же выстрелы распределялись поровну между рыцарем и нейтом, пытаясь пробить фиолетовую преграду, защищавшую обоих.

– Может быть, хватит? – крикнул Рашид сквозь треск и шипение сгорающих стрел. – Мое силовое поле рассчитывали весьма умные головы из Союза народов. Без лазерных ружей или газовых бомб у вас нет никаких шансов.

Насколько я мог видеть, он был прав: все попытки нападавших сводились лишь к бесполезному расходу стрел. Впрочем, Гильдия воинов не отличалась умением разрабатывать новые стратегии. Если кого-то не удавалось свалить с ног дубиной, попытку пытались повторить, взяв дубину побольше. Израсходовав на Рашида и Стек весь свой запас стрел, воины наверняка пустили бы в ход копья, мечи и большой железный топор, который всегда таскал с собой наш первый воин, Боннаккут.

Этот самый топор поставил меня в затруднительное положение. Что было лучше – закрыть глаза, когда Боннаккут замахнется им на Рашида, чтобы меня не ослепило вспышкой, когда топор взорвется? Или все же посмотреть, какое выражение будет на лице у парня, когда его сокровище превратится в дым прямо у него в руках?

Непростой выбор. Столь сильная вспышка могла навсегда меня ослепить, но и рожу Боннаккута в этот момент тоже очень хотелось бы увидеть. Почему я его так ненавидел? Скажем так – наш первый воин не любил музыку. Он был на пять лет меня старше и остро завидовал моему таланту, сам никакими талантами не обладая – а был просто большим, сильным и злобным. Видимо, этого хватило, чтобы в рекордное время пробиться на самый верх Гильдии воинов.

Если подобная бессмысленная трата стрел была типичной «тактикой» Боннаккута, о безопасности Тобер-Коува стоило всерьез побеспокоиться.

Несмотря на царившую вокруг суматоху, Рашид продолжал спокойно сидеть на том же камне, с которого он наблюдал за танцем, обняв Стек одной рукой за плечи. Другой рукой он прикрывал глаза от вспышек фиолетового пламени, возникавших в дюйме от его лица. Такое хладнокровие не могло не восхищать – будь я мишенью для стольких лучников, я бы постоянно вздрагивал, как бы ни защищал меня дьявольский огонь.

Стрелы все еще продолжали лететь, когда Лита высунула голову из-за ближайшего дерева и крикнула:

– Я всего лишь глупая женщина, но, может быть, ты сумеешь меня развеселить!

Этими словами всегда начиналась проповедь Смеющейся жрицы, и обычай тоберов требовал прекращать все свои дела, чтобы дать ей высказаться. На мой взгляд, вероятность того, что Боннаккут позволит другим воинам прекратить стрельбу, составляла пятьдесят на пятьдесят; но возможно, он решил, что Лита предложит более действенный способ уничтожить чужаков, и готов был ее выслушать. В лесу наступила тишина – больше не было слышно ни звона тетивы, ни треска пламени. Лита, откашлявшись, начала:

– Я лишь хотела сказать, что, возможно, вам стоит поберечь стрелы на тот случай, когда они могут действительно понадобиться. Зрелище, конечно, замечательное… но что, если, например, дикая кошка или медведь заберутся на пастбища, прежде чем мастер Уингхэм успеет сделать новые? Мы потеряем наш скот, и вряд ли это кому-то понравится.

– Нейты тоже никому не нравятся, – послышался хриплый голос – естественно, Боннаккута.

– Верно, – согласилась жрица, – но ведь твоими стрелами их проблему не решить, не так ли?

– Никакой проблемы не существует, – сказал Рашид, поднимаясь на ноги. Нейт тоже поспешно встала, обнимая Рашида за пояс; я мог различить лишь окружавшее обоих фиолетовое сияние. – Стек и я никому не принесем вреда. Мы просто хотим посмотреть вашу завтрашнюю церемонию.

– Еще чего! – отрезал Боннаккут. – Стек изгнали отсюда двадцать лет назад, вполне по закону. А Каппи сказала, будто ты ученый. Это тоже против закона.

– Все эти законы запрещают кем-то быть, – криво усмехнулся Рашид. – А есть у вас законы, которые запрещают что-то делать? Например, пытаться убить гостей, которые пришли с миром?

– Патриарх никогда не отличался гостеприимством, – внесла свою лепту Стек.

– Я готов смилостивиться, – отнюдь не милостивым тоном проговорил Боннаккут. – Если вы сейчас же уйдете, мы вас отпустим.

– О, как великодушно! – Рашид закатил глаза.

– Иначе мы убьем вас – здесь и сейчас.

Если бы это сказал кто-то другой, а не Боннаккут, я, возможно, и попридержал бы язык; однако я ненавидел его еще с тех пор, когда он был двенадцатилетней девочкой, которая выкинула мои нотные листы в выгребную яму. Я не мог упустить шанса ткнуть его носом в противоречия в его же собственных словах, даже если это означало встать на сторону чужаков.

– Ну давай, Боннаккут, – крикнул я из кустов, – ты же сам знаешь, что этих двоих ты даже оцарапать не сумеешь. Хватит строить из себя великого воина, лучше отведи их в поселок – пусть с ними разбираются мэр и Совет.

На дальнем краю поляны зашелестели листья, и появился Боннаккут. В темноте я мог различить лишь его силуэт – массивные плечи, такая же грудь, массивный топор в руке.

– Вот оно что! – Он выставил топор в мою сторону. – Смотрите-ка, новый любитель нейтов выискался. И почему только это меня не удивляет?

– Зато меня удивляет. – Стек вытянула шею, чтобы взглянуть на меня. – Откуда этот внезапный проблеск здравого смысла?

– Танец солнцеворота способствует здравомыслию, – ответила Лита, избавив меня от необходимости объясняться.

– Если уж говорить о здравомыслии, – весело сказал Рашид, – может быть, все-таки пойдем в Тобер-Коув?

– Стоит тебе появиться в поселке, как тут же начнутся беспорядки. – Боннаккут занял позицию прямо перед нами, недвусмысленно покачивая топором. – А беспорядки нам ни к чему.

– Мне тоже, – заверил его Рашид. – Предпочитаю спокойную обстановку. Есть у вас в поселке какая-нибудь местная стража?

– Я Боннаккут, первый воин Гильдии воинов Тобер-Коува. Я охраняю мирную жизнь.

– Значит, это «дважды воин» – твой официальный титул, – пробормотал Рашид. Потом добавил уже громче: – Так уж получилось, что я пришел с официальным мирным предложением к главе местной полиции. Похоже, самый подходящий момент для того, чтобы его передать.

Не ожидая ответа, он полез в карман на бедре и достал что-то, чего я не мог разглядеть в темноте.

– Это классическая «беретта», модель 92F – автомат. Знаешь, что это такое?

– Огнестрельное оружие, – ответил Боннеккут. – Пистолет. Стреляет пулями.

– Именно так. В нем пятнадцать патронов девятимиллиметрового калибра, а у Стек в багаже есть еще шестьдесят. Порох и капсюли – гарантированно свежие. Каждый патрон, думаю, можно продать за двадцать крон на черном рынке в Фелиссе. Что касается самого оружия… Стек, как насчет пяти тысяч крон за «беретту 92F» в идеальном состоянии?

– Зависит от того, знают ли покупатели в Фелиссе что-либо о пистолетах, – отозвалась она. – Множество так называемых коллекционеров не могут отличить прекрасно сохранившийся пистолет вроде этого от проржавевшей железяки, которая при первой же попытке выстрелить взорвется в руках.

– Ты отдаешь мне пистолет? – спросил Боннаккут, похоже, еще не вполне понимавший, о чем речь.

– Нет, – резко возразила Лита. – Последнее, в чем нуждается Тобер-Коув, – это в новом способе убийства людей. Тебе должно быть стыдно, лорд Рашид, что ты принес его с собой.

– Такой ответственный человек, как первый воин, вряд ли воспользуется пистолетом для неразумных целей. – Рашид протянул оружие Боннаккуту, рукояткой вперед. – Держи.

– Это взятка? – уточнил первый воин.

– Да, – ответила жрица.

– Нет. – Рашид покачал головой. – Это доказательство того, что я пришел с миром, что я уважаю законы Тобер-Коува и тех, кто обеспечивает их исполнение. Возьми же.

– Не смей! – приказала Лита.

Однако первый воин осторожно шагнул вперед, держа наготове топор, – не знаю, чего он ожидал от Рашида или Стек, но, так или иначе, ничего не произошло. Они продолжали спокойно стоять, в то время как Боннаккут протянул руку, взял пистолет и поспешно отступил назад.

– Он действительно работает? – спросил он.

– Прицелься и нажми на спуск, – предложил Рашид. – Я не стал ставить его на предохранитель, поскольку все равно знал, что ты захочешь попробовать.

Никого не удивило, что первый воин тут же выстрелил – в Рашида. Сразу же за выстрелом последовали две яркие вспышки: желто-оранжевое пламя, вырвавшееся из ствола, и фиолетовое – на доспехах. С шипением и треском на землю упали Каппи расплавленного свинца. Рыцарь в пластиковых доспехах небрежно затоптал сапогом язычки огня там, где успели заняться еловые иглы.

– Прежде чем ты попытаешься еще раз, хочу тебе напомнить, что каждый патрон стоит двадцать крон и когда они кончатся, новых не будет. Так что подумай, стоит ли распространять по лесу вонь от ценного пороха, или все же отведешь меня и Стек в Тобер-Коув?

Несколько мгновений Боннаккут стоял неподвижно, взвешивая пистолет в руке. Я вполне мог представить, что сейчас творится у него в голове. Боги, покровительствовавшие Тобер-Коуву, ненавидели огнестрельное оружие. И Смеющаяся жрица, и служитель Патриарха говорили, что Господин Ворон и Госпожа Чайка могут прекратить освящать своим присутствием День Предназначения, если хоть какой-то пистолет или ружье появятся на расстоянии дня пути от поселка. С другой стороны, Боннаккута наверняка тянуло к этому пистолету не меньше, чем муху на дерьмо. Ему хотелось всюду расхаживать с ним, внушая страх женщинам и зависть мужчинам. Ему хотелось, чтобы по всему полуострову разошелся слух о том, что у первого воина Тобер-Коува есть «беретта».

– Ради всего святого, убери эту дьявольскую штуку, – попросила Лита.

– Что, страшно?

– Конечно. Да еще в канун Предназначения! Отдай ее своему самому быстрому бегуну, и пусть бежит с ней подальше от земли тоберов, пока Госпожа Чайка и Господин Ворон не прогневались!

– Если положить ее в лодку, будет еще быстрее, – заметил Боннаккут. – Если мэр решит, что это необходимо.

– Ну что ж, пусть решает мэр. – Рашид улыбнулся. – Так или иначе, буду рад с ним встретиться. У меня для него тоже кое-что есть.

– Ничем хорошим это не кончится, – мрачно пробормотала жрица.

– Хватит болтать, – бросил ей Боннаккут. – Это ведь ты ругала нас за то, что мы зря тратим стрелы, так радуйся теперь, что все закончилось. Мы возвращаемся в поселок, и пусть мэр дальше разбирается сам. Обсуждения, переговоры… разве не ты всегда говорила, что проблемы нужно решать путем обсуждений и переговоров?

– Я бы предпочла поменьше лишних разговоров, – ответила она, глядя на пистолет в его руках.

– Чего еще ждать от женщин с их непоследовательностью? – сказал первый воин, ни к кому конкретно не обращаясь. Потом повернулся к кустам и крикнул: – Выходите! Поведем их в поселок.

Когда из темноты появились члены Гильдии воинов, Боннаккут демонстративно сунул пистолет за пояс. Рашид поморщился.

– Стек, – прошептал он, – покажи, как ставить оружие на предохранитель, пока он чего-нибудь себе не повредил.




Глава 6

ПЕРВАЯ ПРОПОВЕДЬ ДЛЯ КАППИ


Лита шла впереди, шелестя подвешенными к ее поясу стручками. За ней следовали трое воинов Боннаккута – Кайоми, Стэллор и Минц, известные задиры и забияки еще со времен моего детства, а замыкали шествие Рашид, Стек и я.

Рашид все время обнимал Стек за плечи, даже в тех местах, где тропинка была настолько узкой, что они наступали друг другу на пятки. Очевидно, ему хотелось, чтобы нейт постоянно находилась под защитой фиолетового сияния, исходившего от его доспехов. Предосторожность Рашида была вполне разумной – если бы Стек хоть на мгновение оказалась беззащитной, Боннаккут наверняка бы выстрелил ей в спину. Поскольку я шел позади нейт, а Боннаккут – впереди меня, я был рад, что ему не представится шанса воспользоваться подарком, поскольку сам находился прямо на линии огня.

Когда дорога стала достаточно широкой для того, чтобы по ней могли идти рядом друг с другом трое, я поравнялся с Рашидом и Стек, так чтобы не оказаться между нейт и пистолетом.

– Еще раз приветствую. – Рашид улыбнулся. – Ну, как дела? Очухался от слезоточивого газа?

– Все в порядке, – ответил я и добавил чуть тише: – Жаль, что ты использовал его против меня, а не Боннаккута.

– Там, у ручья, – сказал он, – вы со своей подружкой готовы были продырявить кишки моей спутнице – пришлось принимать радикальные меры. Но на поляне Стек находилась под защитой моего силового поля, так что мы вполне могли подождать, чем закончится дело. Кроме того, я был без шлема. Если бы я пустил в ход газ, со мной случилось бы то же, что и с остальными.

– И поделом, – буркнул я.

– Хватит ворчать. Ты сам только что сказал, что прекрасно себя чувствуешь. Лучше расскажи поподробнее о себе и о Тобер-Коуве. Тебе сколько лет?

– Двадцать, – ответил я.

– То есть завтра, в Предназначение, ты выбираешь себе постоянный пол?

– Совершенно верно.

– И ты в самом деле менял пол каждое лето с тех пор, как родился?

– В первое лето пол не меняется, – вмешалась нейт. – Госпожа Чайка слишком мягкосердечна для того, чтобы разлучать младенцев с их семьей. Детей забирают только после того, как им исполнится год.

– Вполне справедливо. – Рашид пожал плечами и снова повернулся ко мне: – Ты родился мальчиком или девочкой?

– Девочкой, – ответил я.

– Значит, ты стал мальчиком на следующее лето после того, как тебе исполнился год, девочкой – когда тебе исполнилось два, опять мальчиком – когда тебе исполнилось три…

– Именно так. – Я хотел, чтобы по моему тону он понял, до какой степени мне наскучил разговор на эту тему.

Впрочем, мне уже приходилось давать объяснения. Во всем мире наш маленький уединенный поселок – единственное место, где боги позволяли детям ежегодно менять пол, так что каждый раз, отправляясь в город играть на скрипке, я вполне мог ожидать, что меня неоднократно спросят об этом. Вот, например, Йоскар, плотник, с которым у меня в свое время был роман, просто закидывал меня вопросами: неужели я и в самом деле год назад был мужчиной? Стану ли я им снова после солнцеворота? Когда я перестану быть женщиной, будут ли мне нравиться мужчины? Или я все время люблю мужчин, или и мужчин, и женщин, или как…

Я никак не мог решить, считать ли подобные вопросы неприличными или же просто банальными. Никто же не интересуется у женщины: «Ну и каково это – иметь грудь?» или у мужчины: «Не странно ли это – иметь пенис?» На таком уровне о себе просто не думаешь…

Однако Рашид не принадлежал к числу тех, кто прекращает задавать вопросы лишь из-за того, что собеседник не проявляет интереса.

– И еще, – продолжал он, – Стек сказала мне, что все жители Тобер-Коува рожают детей в возрасте девятнадцати-двадцати лет.

– Да, в последний год перед Предназначением, – кивнул я. – Завтра в полдень несколько юношей отправятся в Гнездовье с Господином Вороном, а на закате все они вернутся уже беременными женщинами. Через пять-шесть месяцев на свет появятся дети.

– Конечно, – добавила нейт, – отцом детей считается Господин Ворон… хотя ребенок, когда подрастет, часто оказывается удивительно похожим на кого-то другого из жителей поселка.

Я бросил на нее сердитый взгляд. Кому, как не бывшему тоберу, знать, что Господин Ворон специально делал этих детей похожими на других, чтобы они ничем не выделялись среди своих ровесников. Потомство Господина Ворона и без того пользовалось немалым авторитетом по сравнению с теми, чьими отцами были люди, так что никакая особая внешность им не требовалась.

Но у меня не было никакого желания препираться с нейт. Я лишь сказал Рашиду:

– Господин Ворон становится отцом для детей тоберов для того, чтобы каждый из нас испытал, что такое рожать, кормить грудью и так далее, прежде чем выбрать себе в Предназначение тот или иной пол. Мы должны знать все о том, что такое быть женщиной, и все о том, что такое быть мужчиной.

– Вы рожаете детей… и, как я полагаю, у вас поощряются сексуальные отношения…

– Особого поощрения для этого не требуется. – Стек усмехнулась.

Я яростно уставился на нее, чувствуя, как у меня внутри все переворачивается при виде ее глумливой рожи.

– Значит, каждому тоберу, – продолжал – Рашид, – приходится заниматься любовью и как мужчине, и как женщине…

– Не каждому, – снова вмешалась Стек. – Некоторые обнаруживают, что счастливы только будучи женщинами, и притом далеко не с каждым мужчиной.

Встретив мой удивленный взгляд, нейт поспешно добавила:

– Хотя часто бывает и наоборот.

– Так или иначе, насколько я могу понять, предыдущий опыт весьма важен, когда пытаешься решить, в какой ипостаси следует провести всю свою жизнь. – Рашид пустился в разглагольствования. – И вероятно, вы благодарны судьбе, когда у вас оказывается серьезная причина для того, чтобы предпочесть один пол другому. Например… гм… как приятнее заниматься любовью, как женщине или как мужчине?

Кайоми, Стэллор и Минц, не отличавшиеся особым интеллектом, недовольно заворчали. Позади нас Боннаккут пробормотал нечто похожее на ругательство, и даже Стек буркнула:

– Рашид, ты меня смущаешь.

– Что я такого сказал? – удивился он.

Никто не ответил. Нам задавали этот вопрос множество раз – коробейники, проходившие через наш поселок, торговцы из Вайртауна, покупавшие у нас рыбу и зерно, даже полумертвый пират, которого однажды прибило к нашему берегу. Как приятнее заниматься любовью – как мужчине или как женщине? Когда этот вопрос задают в первый раз, кажется, будто он продиктован обычной завистью из-за того, что нам знакомы обе стороны постельных отношений. Но после того как вопрос повторяется снова и снова, то с насмешкой, то совершенно искренне, возникает вполне естественное желание забиться в угол и разрыдаться.

С некоторыми мужчинами лучше, чем с другими, верно? И с некоторыми женщинами лучше, чем с другими. А лучше всего – с тобером, поскольку нам знакомы все слабые и сильные стороны как того, так и другого пола.

Молчание затягивалось, и жрица решила высказаться на столь животрепещущую тему.

– Если бы секс был приятнее в теле женщины, в Тобер-Коув проживали бы исключительно женщины, разве не так? А если бы в этом смысле лучше было быть мужчиной, мы приняли бы единодушное решение. Но население поселка состоит из мужчин и женщин примерно поровну, так что это должно тебе кое о чем говорить. Не только о том, кому с кем нравится спать, но и о соотношении мужского и женского вообще. Жители поселка свободны в своем выборе, и выбирают они примерно пополам. Подумай об этом.

– Лучше думай про себя, – прорычал Боннаккут. – Хватит болтать.

Видимо, нашему уважаемому первому воину не хотелось, чтобы Рашид задавал очередные глупые вопросы, которые столь часто приходится слышать тоберам от чужаков. И в данном случае я был с ним полностью согласен.




Дальше мы шли молча. Высоко над головой плыли тучи, которые гнал с озера ветер, однако звездного света до сих пор было вполне достаточно. Время от времени где-то ухала сова, а один раз Лита крикнула, чтобы мы остановились, когда тропу перешел дикобраз. Будь это обычная ночь, кто-то из воинов наверняка пустил бы в животное стрелу, просто из принципа; проклятые твари обожали грызть соленое дерево, в результате чего постоянно обгладывали сиденья в наших нужниках, оставляя после себя выпавшие иглы. Большинству тоберов эти иглы вонзались в зад хотя бы раз в жизни, и потому большинство тоберов ненавидели дикобразов. Но воины, похоже, израсходовали все свои стрелы на то, что Рашид называл «силовым полем», а Боннаккут экономил патроны для более достойных мишеней.

В конце концов мы добрались до берега водоема, которое мы называли Мать-Озеро, хотя на вайртаунских картах оно именовалось Цаплиным. Тоберское название явно было лучше; цапли – болотные птицы, которые никогда и ногой не ступили бы в эту глубокую воду. Даже в день летнего солнцеворота вода была настолько холодной, что при попытке нырнуть перехватывало дыхание. Родители заставляли детей привязываться веревками, когда те шли купаться, и пару раз за сезон приходилось ими пользоваться, вытаскивая на берег тех, кто начал задыхаться в ледяной воде. Рыбаки, выходившие на озеро на лодках, тоже привязывались веревками и надевали спасательные жилеты Древних, позаимствовав их с железного корабля, выброшенного на берег в Старой гавани четыреста лет назад.

Несмотря на предосторожности, люди погибали. В том числе и моя мать – я родился, когда ей было двадцать. Старейшины рассказывали, что она выбрала себе в Предназначение мужской пол, пошла работать в рыбацкую артель и пропала без вести во время жестокого шторма…

Такова еще одна причина, по которой мне нравилось название Мать-Озеро.

Но в этот канун Предназначения озеро было спокойным, на каменистый берег ритмично накатывались невысокие волны. На водной глади точками выделялись небольшие островки и далеко на севере – вытянутая каменистая отмель, называвшаяся Медвежьей задницей. Почему – не знаю, никогда особо не интересовался медведями.

Еще через десять минут мы обогнули восточный мыс и увидели сам Тобер-Коув. С такого расстояния и в темноте я не мог различить ничего, кроме радиоантенны Древних на Патриаршем холме, зато ощущал запах родного дома. Преобладали запахи пристани – свежей и соленой рыбы, ожидавших переработки на удобрение отбросов, пахло также скотным двором и сладкими цветами клевера.

Но над всеми ними главенствовал густой запах пиршества, обычно редкий летними вечерами, но сегодня был солнцеворот, и из каждой трубы шел дым. Завтра – День Предназначения. Всю ночь в кухонных печах жарилось мясо и пекся хлеб, варилась картошка и булькала похлебка из раков с фасолью; все готовились к празднику в честь… скажем так, в честь меня. И конечно Каппи. Нас двоих, достигших возраста Предназначения, – на один день мы стали любимцами всего поселка.

Дверь здания Совета открылась, и кто-то вышел на белую цементную площадку у подножия лестницы. Лившийся изнутри здания свет осветил фигуру в мужской одежде, но явно не мужскую.

– Каппи, – произнес за моей спиной Боннаккут.

Я кивнул.

– Никак не могу решить, – тихо продолжал он, – кем бы я хотел ее увидеть после Предназначения, мужчиной или женщиной. Если она решит стать мужчиной, из нее получится прекрасный воин: сильный, как бык, быстрый… Каппи сможет выиграть половину наград на состязаниях на Осенней ярмарке в Вайртауне.

Что и говорить, кулаки Каппи – в те годы, когда она была мужчиной, – не раз спасали меня от завистников во время стычек на юге полуострова. И тем не менее мне казалось странным, что Боннаккут выбрал именно этот момент, чтобы восхищаться ее доблестью.

– С другой стороны, – Боннаккут не унимался, – если она решит быть женщиной… что ж, как женщина она мне очень даже нравится.

Я уставился на него. Он лишь ухмыльнулся в ответ.

– Каппи – моя, – сказал я.

– Ты уверен?

– Что ты имеешь в виду?

– Завтра – День Предназначения. Если вы оба решите стать женщинами… что ж, вы можете по-прежнему, как говорится, оставаться хорошими друзьями, но ей понадобится мужчина. Именно это я и имею в виду.

– А может быть, и нет!

– Почти каждую неделю ты отправляешься на Юг играть на своей скрипке. Возможно, Каппи понравится мое общество, когда тебя не будет.

Если бы не боязнь повредить пальцы, я тут же врезал бы ему в рожу. Пистолет Боннаккута меня не путал, так же как его громадные кулаки и плечи, – но скрипачу в первую очередь приходится думать о собственных руках, как бы ему ни хотелось с кем-нибудь сцепиться. Я сумел лишь сказать:

– Ты всегда был подлецом и сволочью. Что ж, ты только что еще раз это доказал.

А затем, прежде чем он успел хоть как-то среагировать, я в два прыжка оказался впереди Рашида, так что его фиолетовое сияние отгородило меня от гнева первого воина.




Увидев нас, Каппи повернулась и что-то крикнула внутрь здания. На лестнице появились еще несколько человек. В темноте я мог различить лишь очертания спутанных волос и второпях наброшенной одежды – судя по всему, их только что подняли с постели. Женщины Тобер-Коува, возможно, были сейчас заняты стряпней для завтрашнего празднества, но мужчины (особенно старейшины) спали как убитые, благоразумно экономя силы для следующего дня.

Хотя я видел лишь силуэты старейшин, я все же мог узнать мэра Теггери, толстяка шириной с дверной проем и весом с призового быка. Возможно, существует какой-то тайный закон Лучезарных о том, что все мэры должны быть толстяками; во время всех своих путешествий по полуострову я ни разу не видел мэра, чья одежда не трещала бы по швам, даже в тех странных городах, где этот пост занимали женщины.

Теггери протянули масляный фонарь, он схватил его и поднял над головой, и как только его яркий свет осветил нашу небольшую группу, все, кто стоял на ступенях, изумленно уставились на нас и быстро заговорили. Вернее, не все – Каппи продолжала молчать с мрачным выражением на лице. Что касается меня, то я не мог удержаться от смеха, глядя на ошеломленные физиономии старейшин, – что и говорить, не каждый день доводится являться к зданию Совета в компании рыцаря и нейт.

Вскоре мэр Теггери нашел в себе силы для того, чтобы звучно вопросить:

– Боннаккут… что все это значит?

– Ситуация осложнилась – причем намного. – С делано небрежным видом первый воин поглаживал «беретту» у себя на боку. – Этот вопрос должен решать Совет в полном составе.

Теггери крикнул через плечо внутрь здания:

– Эй, кто за то, чтобы убить нейт, скажите «да»!

– Да! – послушно ответил хор голосов.

– Решение принято. – Он снова повернулся к главе Гильдии воинов. – Приведи приговор в исполнение, только постарайся не слишком шуметь, дети спят.

– Это не так просто, мэр, – настойчиво сказал Боннаккут. – Совету следовало бы обсудить случившееся.

– Он прав, – добавила Лита. – Ты недооцениваешь наших гостей. – И бросила взгляд на Рашида.

– Все так же поддерживаешь Стек, да? – Теггери со вздохом повернулся – теперь к жрице. – Ладно, Каппи в любом случае нас уже разбудила. Так что можно и поговорить об этом те полминуты, которых нейт заслуживает. – Он поднял фонарь и показал свободной рукой на дверь. – Пройдите все в зал.

Один за другим мы поднялись по ступеням. Я пропустил Рашида и Стек вперед. По лестнице они поднимались неуклюже, рука Рашида все так же обнимала бозеля за плечи. Проходя мимо Теггери, нейт кивнула с улыбкой.

– Малыш Тегги, так ты, значит, теперь мэр? Что ж, ты и вправду был рожден для великих дел.

Лицо мэра исказила злобная гримаса.

– Что ты хочешь услышать в ответ? Добро пожаловать домой?

Стек лишь усмехнулась и прошла в зал, все так же прижимаясь к Рашиду. Я хотел пойти следом, но Теггери упер толстую ладонь мне в грудь.

– Только не ты, Фуллин.

– Фуллин? – прошипела нейт, поворачиваясь ко мне. – Там, у ручья, ты сказал, что ты не Фуллин!

Однако Теггери прошел мимо меня в зал и закрыл передо мной дверь, прежде чем хоть кто-то успел что-то произнести. Некоторое время я тупо смотрел на дверь: краска на ней потрескалась, и она явно требовала ремонта.




– Что-то не так? – послышался за спиной голос Каппи.

Я медленно повернулся. Она стояла на две ступеньки ниже меня на лестнице, прислонившись к деревянным перилам. Руки она закинула назад за перила, так что очертания ее грудей отчетливо проступали под мужской рубашкой.

В это мгновение я вдруг понял, что в женщине, одетой в мужскую одежду, все же есть нечто привлекательное. Я не мог отвести от нее взгляда. Каппи вдруг показалась мне желанной и родной – во что я с трудом мог поверить.

– Да нет, все нормально, – сказал я, уставившись на нее. – Все в порядке.

Она закатила глаза.

– Опять ты за свое.

– В чем дело?

– За последние несколько месяцев ты едва удостоил меня взглядом. Но стоило мне одеться в мужское, как у тебя слюнки потекли. И как это следует понимать, Фуллин?

– Никак. – С некоторым усилием я перевел взгляд на покачивавшиеся на темной воде рыбацкие лодки. – Боннаккут рассказывал про тебя забавные вещи.

– Какие?

– Так, разные глупости. – Я снова посмотрел на нее, пытаясь найти хоть какие-то признаки вины, но не увидел ничего – впрочем, худощавое лицо с мягкими чертами, по-своему привлекательное, сейчас казалось довольно напряженным. Возможно, стоило прямо спросить ее об отношениях с первым воином, но я был не в состоянии задавать вопросы о чем бы то ни было. Поэтому повернулся в сторону озера и пробормотал: – Боннаккут – дерьмо.

– И вовсе не такой уж он плохой, – возразила она. Я не мог понять, то ли она его защищает, то ли просто пытается мне противоречить. В последнее время у нее вошло в привычку ни в чем со мной не соглашаться, исключительно из желания досадить. – Так что он говорил?

Я покачал головой. Как бы ни оскорбляли меня намеки Боннаккута, не хотелось обсуждать это с Каппи. Мне вообще не хотелось что-либо с ней обсуждать. Но я не смог удержаться:

– Лита утверждает, будто ты согласилась стать Смеющейся жрицей.

– Кто-то ведь должен. – Она пожала плечами. – Доктор Горалин нашла опухоли в грудях у Литы. В обеих. Это ее последний солнцеворот.

– Плохо, – проговорил я таким тоном, каким всегда говорят о смерти. Но мгновение спустя вспомнил о нашем медленном танце в лесу. – Очень плохо.

– Вот почему Лита попросила меня стать ее преемницей, – продолжала Каппи. – И мне действительно этого хочется, Фуллин. Очень хочется. Тобер-Коуву нужна жрица, в противовес служителю Патриарха. Кроме того, – слегка улыбнулась она, – ее наряд мне вполне к лицу. Если, на твой взгляд, я неплохо выгляжу в чулках с подвязками, то со стручками на поясе буду просто неотразима.

Я представил Каппи и себя на ложе из травы, посреди леса… Это могло быть весьма интересно, если на ней заодно будут и чулки с подвязками.

– Значит, ты собираешься выбрать своим Предназначением женщину? – спросил я.

– Я пытаюсь сказать тебе об этом уже который месяц, – усмехнулась Каппи, – но ты почему-то все время избегал этой темы.

– Ты все время пыталась добиться от меня ответа, как собираюсь поступить я. И никогда не говорила от том, чего хочешь сама.

– Потому что ты никогда не спрашивал!

– Я полагал, что когда решишь, то сама скажешь. Какой смысл все время спрашивать меня, если ты действительно хотела сказать мне о своих намерениях?

– Все вы таковы, мужчины! – Каппи села на верхнюю ступеньку и демонстративно закрыла лицо руками. Широкие рукава отцовской рубашки свисали с ее тонких запястий, словно манжеты пеньюара. Казалось странным, что ее одежда вызывает у меня желание обладать ею, в то время как все остальное заставляло искать повод, чтобы избегать.

Я присел рядом с ней.

– Ты действительно хочешь стать следующей Смеющейся жрицей?

Она подняла голову.

– Мы, ее ученики, называем Литу просто жрицей. Слово «Смеющаяся» было придумано и добавлено скорее для забавы. Когда служитель Патриарха говорит подобные глупости, так и хочется стукнуть его мотыгой.

– Так ты хочешь или нет?

– А почему нет?

Я пожал плечами. Первой моей реакцией было возразить ей. Мало того что жрица считалась посмешищем среди мужчин поселка, но у нее к тому же хватало обязанностей – благословлять младенцев, обряжать мертвых, рассказывать сказки детям, сидя на неудобном деревянном табурете позади здания Совета, пока шло собрание мужчин-старейшин. У Каппи просто не осталось бы времени на все то, чем должна заниматься жена, – ведь, несмотря ни на что, предполагалось, что я стану мужем Каппи после нашего Предназначения…

Все в поселке ожидали, что мы поженимся. Все говорили, что мы будем прекрасной парой.

Но, с другой стороны, в должности жрицы были и положительные моменты. Прежде всего, это могло стать поводом для того, чтобы не жениться на ней, и в этой ситуации все меня наверняка бы поняли – жрице не дозволялось иметь мужа, так как это могло повлечь за собой «конфликт интересов». Впрочем, оставаться старой девой от жрицы тоже никто не требовал. У Литы, надо полагать, не раз бывали близкие отношения с мужчинами – когда о ней заходил разговор, мужчины частенько многозначительно подмигивали. Если бы Каппи стала следующей Смеющейся жрицей, я мог бы заниматься с ней любовью каждый раз, когда бы мне этого хотелось (например, увидев ее в мужской одежде), и при этом не связывать себя с ней на всю жизнь.

Еще одним преимуществом было то, что в этом случае Боннаккут оказался бы вычеркнут из ее жизни. Женщины поселка просто не допустили бы, чтобы их кроткая женственная жрица путалась с первым воином, так же как мужчины не позволили бы бравому мужественному первому воину проводить время с тупоголовой жрицей. Даже если бы я бросил Каппи, то ей никогда не позволили бы связать свою жизнь с Боннаккутом.

Ко всему прочему, если Каппи хотела стать жрицей, ей в любом случае пришлось бы выбрать себе в Предназначение женский пол. Это оставляло мне вариант – тоже предпочесть судьбу женщины, тем самым избавившись от любых обязательств, которые, по мнению окружающих, я мог бы иметь по отношению к ней. Я часто думал о том, чтобы выбрать себе женское Предназначение – по крайней мере, мне не пришлось бы чересчур много работать. Заниматься домашним хозяйством, заботиться о своем сыне Ваггерте… и зарабатывать кучу денег, играя на скрипке по выходным. Конечно, если бы я стал женщиной, а Каппи – жрицей, она могла бы попытаться мною командовать; но я был бы далеко не первой женщиной из тех, кто старался держаться подальше от Смеющейся жрицы.

Каппи все еще ждала моего ответа. Так хочу ли я, чтобы она заняла пост Литы?

– Если тебе это нужно, – сказал я, – возражать не стану.

С любопытством посмотрев на меня, она кивнула.

– Спасибо. Весьма благородно с твоей стороны. Честно говоря, я ожидал большей благодарности.

Например, восторженных поцелуев за то, что я с ней согласился. Конечно, я в конце концов раздраженно оттолкнул бы ее, но мне все же хотелось хоть какого-то проявления признательности.




Несколько минут мы молча сидели рядом на ступенях. Было около двух часов ночи, но я чувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы обернуться и взглянуть на часы на башне Совета. Интересно, чего ждали от нас старейшины – что мы снова вернемся на болото, когда все закончится? Или просто отправимся к себе домой?

Похоже, Каппи думала о том же самом.

– Если они и в самом деле хотят, чтобы мы торчали здесь всю ночь, – пробормотала она, – могли хотя бы одолжить нам колоду карт. Как говорит Лита, большинство собраний Совета – это пять минут дела, за которыми следуют три часа покера.

– Не зря же ее зовут Смеющейся жрицей, – не удержался я.

– Но что там можно так долго обсуждать? – Каппи бросила взгляд на запертую дверь позади нас. – Спроси любого, что следует делать при виде нейт, и каждый даст тебе короткий и ясный ответ.

– Если нейт вернулась с подарками, все иначе.

Я рассказал ей, с какой охотой Боннаккут принял «беретту» и как потом подлизывался к Рашиду. Возможно, я слегка преувеличил, но кто сказал, что я должен выставить первого воина в лучшем свете?

Когда я закончил свой рассказ, Каппи сердито посмотрела на меня.

– Значит, теперь они здесь. И Рашид вручает подарки старейшинам.

– Вероятно.

– Но ведь старейшины не берут взяток, разве не так? – Она немного помолчала. – По крайней мере, Лита не стала бы…

– Зависит от того, какова взятка. – Я старался говорить голосом искушенного в подобных делах человека. – Лита вполне может отказаться от денег или золота… Но предположим, что у Рашида есть какое-то высококачественное лекарство с Юга – вакцины или антибиотики прямо от Лучезарных, нечто, что могло бы спасти многие жизни, возможно, даже излечить опухоли в груди у Литы. И все, что ему нужно, – посмотреть завтрашнюю церемонию и уйти. Ты думаешь, жрица отказалась бы от подобной сделки?

– Лита не взяла бы лекарство для себя одной, – сказала Каппи, – но для других… для детей… Думаешь, у Рашида действительно есть нечто подобное?

– Он – титулованная особа, – ответил я. – Лита один раз обратилась к нему «лорд Рашид», словно он сам или его имя были ей знакомы. Если он – аристократ из Фелисса, возможно, у него есть доступ к медикаментам, которыми Лучезарные снабжают губернаторов. Или, возможно, у него достаточно денег, чтобы позволить себе приобрести ценные вещи: семена пшеницы, которая может пережить зиму, сельскохозяйственные или рыболовные приспособления Древних или холодильную машину для рыбной фабрики. Мой приемный отец говорил, что в Фелиссе есть такие…

Дверь зала Совета распахнулась, и послышался громкий смех. Каппи посмотрела на меня так, что у меня не оставалось никаких сомнений в том, что она думает о людях, которые смеются после того, как получили взятку от нейта.

Три секунды спустя с важным видом вышли Теггери и Рашид; мэр обнимал Рашида за плечи, почти так же, как до этого Рашид обнимал Стек.

– Если ты действительно хочешь сохранить свою личность в тайне, лорд Рашид, – говорил Теггери, – лучше всего будет…

Увидев меня и Каппи, сидевших на ступенях, мэр замолчал.

– Мы умеем хранить тайны, – холодно заметила Каппи.

– Прекрасно, – улыбнулся Рашид. – Мы с Советом пришли к некоторому соглашению, и для всех будет лучше, если…

– Лучше для блага поселка, – самодовольно добавил Теггери.

– Да, – продолжал Рашид, – будет лучше для всех, если мы не станем распространять слухи о нейт и прочих проблемах.

– Тогда почему бы тебе просто не уйти и не забрать Стек с собой? – спросила Каппи.

– Я уйду завтра, после того как увижу Господина Ворона и Госпожу Чайку, – ответил Рашид. – Пока же мы можем изменить внешность Стек – во всяком случае, скрыть ее истинную природу – с тем чтобы не оскорбить чувства остальных жителей поселка. Я хочу, чтобы вы поклялись, что не расскажете никому о том, что произошло здесь сегодня ночью, пока я не уйду.

– Вам придется поклясться на Руке Патриарха, – велел мэр.

Каппи поднялась на ноги.

– С чего бы это?

– Каппи! – потрясенно выговорил я. Никто никогда не разговаривал с главой поселка подобным тоном.

Но Каппи лишь мрачно посмотрела на меня и снова повернулась к Рашиду и Теггери.

– Я всего лишь глупая женщина, – четко произнесла она, – но вы, похоже, сумеете меня развеселить.

У мэра отвалилась челюсть. Он уставился на нее, потом отпустил Рашида и повернулся к открытой двери, где среди старейшин стояла Лита. Та робко шагнула вперед, опустила глаза и пробормотала, глядя в землю:

– Я предложила Каппи стать следующей Смеющейся жрицей.

– Мне кажется, – громко сказала Каппи, – что если у Совета есть серьезные причины для того, чтобы позволить чужакам наблюдать за Днем Предназначения – главным событием в жизни каждого из нас, тем более что оно отличает тоберов от всех прочих жителей Земли, – то нет никакой необходимости держать это в тайне от остальных. Ведь все и так наверняка согласятся: «Да, нет ничего плохого в том, чтобы позволить нейт общаться с нашими детьми. Нет ничего плохого в том, что вы пригласили сюда ученого».

– Рашид – не просто ученый, – вздохнула Лита. – Он более чем ученый. Король всех ученых Земли. Он – Мудрец Лучезарных.




Глава 7

КЛЯТВА ДЛЯ СЛУЖИТЕЛЯ ПАТРИАРХА


Услышанная от Литы новость меня ошеломила. Насколько мне было известно, ни один из Лучезарных не бывал в пределах ста километров от Тобер-Коува. В каждом поколении их было слишком мало для того, чтобы посетить каждое поселение на Земле. К тому же у Лучезарных хватало занятий и без того, чтобы интересоваться мирными поселками, поскольку их жизнь была посвящена прекращению войн и сражениям с демонами в наиболее диких местах планеты. В промежутках между битвами имелись и другие важные дела – изготовление лекарств, организация снабжения продовольствием в голодные времена, давление на чересчур обнаглевших провинциальных губернаторов во имя блага их же народа.

В Тобер-Коуве никогда не возникало проблем, которые требовали бы вмешательства Лучезарного. Так что я никак не мог понять, что могло привлечь внимание одного из них. И старейшины встретили Рашида с распростертыми объятиями… Все рассказы о Лучезарных сводились к одному: в конечном счете они всегда добиваются своего, так что с тем же успехом можно сразу уступить их желаниям.

Я был не единственным, кому было не по душе присутствие Лучезарного среди нас. Решительное выражение исчезло с лица Каппи, и она резко отвернулась, уставившись в темноту. Впрочем, любой бы упал духом после того, как произнес свою первую проповедь в качестве Смеющейся жрицы, а затем все затмило появление Лучезарного. Хотя… Каппи вполне могла преднамеренно поставить меня в одну из тех идиотских ситуаций, которые ненавидит любой мужчина. Может, она полагала, что я подойду со словами утешения?

Нет, лучше оставить ее в покое, пока она не придет в себя после столь серьезного разочарования. Если при попытке утешить Каппи бы меня оттолкнула, я бы опозорился перед лицом весьма важных персон.

– Ладно, – сказал я, делая вид, будто не замечаю мрачной физиономии своей подруги, – мы поклянемся, что никому не расскажем о том, что произошло сегодня ночью… по крайней мере до тех пор, пока лорд Рашид не покинет поселок.

– Тогда давайте заканчивать, – зевнул один из старейшин, торговец зерном Вайгон. – Спать охота.

Вокруг послышались смешки. Все говорили, будто Вайгон спит по двадцать два часа в сутки. Невозможно было зайти к нему на склад без того, чтобы не увидеть его громко храпящим на мешках с пшеницей и кукурузой. Кто-то – вероятнее всего, его жена Вин – распространил слух о том, что то, на чем поспал Вайгон, обладает особыми свойствами. Люди приносили ему в качестве подушки самые невероятные вещи – мешки с картошкой, хмельную лозу, даже связки яблоневых черенков – в надежде, что ночь, проведенная под головой торговца, сделает их более плодоносными. Обычный человек вряд ли получит удовольствие от сна на яблоневых ветках, но Вайгон был мастером своего дела.

Старейшины позади толпы о чем-то зашептались, затем расступились, пропуская вперед старого Хакура, служителя Патриарха. Он был почти слеп и страдал от артрита, но, словно гремучая змея, до сих пор плевался ядом в сторону малейших нарушений Патриаршего закона. Мне было интересно, что думает Хакур по поводу того, чтобы позволить нейт вернуться в поселок, – но авторитет Патриарха поддерживался непосредственно Верховным Лучезарным, так что вряд ли хоть кто-то из служителей Патриарха осмелился бы возражать Лучезарному.

Хакур держал в руках золотую шкатулку величиной с новорожденного младенца, потускневшую и покрытую множеством царапин. Впрочем, будь она даже в идеальном состоянии, смотреть особо было не на что. Позолота – не настоящая, скорее всего бронзовая имитация, покрывающая едва различимые рельефные изображения мужчин и женщин в складчатых платьях. Даже ящики для цветов у некоторых хозяек выглядели лучше – но в этой шкатулке хранилось величайшее сокровище Тобер-Коува. Когда служитель открыл крышку, даже Рашид наклонился, чтобы лучше разглядеть то, что лежало внутри.

Это была человеческая рука, принадлежавшая самому Патриарху, пропитанная солью и зельями, не дававшими ей рассыпаться в прах в течение ста пятидесяти лет после смерти ее владельца. В детстве мы с Каппи сочиняли истории про эту руку – будто она вылезает по ночам из шкатулки и душит тех, кто плохо отзывается о Патриархе, или о том, что настоящая рука давно сгнила и служители Патриарха заменяют ее отрезанными у воров или нейтов. Я мог бы перечислить десятки подобных сказок, но вам наверняка и без того известно, о чем перешептываются дети пасмурными вечерами, когда вдали слышатся раскаты грома.

Рука играла центральную роль в жизни тоберов. Вступающие в брак должны были поцеловать ее, чтобы скрепить свои узы; ее прикладывали к груди новорожденных в знак благословения, аналогично поступали и в отношении покойников во время похорон. Рука должна была в определенном смысле сыграть свою роль и во время празднества Предназначения – когда появится Госпожа Чайка, чтобы забрать Каппи и меня в Гнездовье, каждый из нас должен был держать куриную лапку, символизирующую руку Патриарха и его самого.

Хакур подвинул мне шкатулку. Я коснулся руки кончиками пальцев – кожа напоминала бумагу. Мой приемный отец всегда говорил, что содрогается при виде того, как тоберы дотрагиваются до этого «грязного обрубка». Он беспокоился, что мы можем подхватить какую-нибудь заразу, хотя я сомневался, что кто-то может заболеть от соприкосновения с Патриархом – полной противоположностью Господина Недуга.

– Клянись, – прошипел Хакур.

Он всегда шипел и редко произносил больше трех слов за один раз. Некоторые утверждали, будто у него в горле опухоль; другие – что он специально так говорит, чтобы было страшнее.

Я пожал плечами, давая понять, что мне вовсе не страшно.

– Клянусь, что сохраню в тайне, кем являются лорд Рашид и Стек, пока они не покинут поселок. Достаточно?

– Вполне, – кивнул Рашид.

– Девушка тоже должна поклясться, – еще пронзительнее прошипел Хакур.

– Ты действительно хочешь, чтобы Смеющаяся жрица коснулась твоей драгоценности? – спросила Каппи. – Ты не боишься, что я могу осквернить руку, скажем, здравым смыслом?

– О боги, – пробормотал я себе под нос.

Кто-то из старейшин выругался, некоторые посмотрели на меня так, будто я нес ответственность за ее слова. Пытаясь сохранить внешнее безразличие, я сказал тоном здравомыслящего человека:

– Не слишком ли далеко ты зашла? Ты всерьез считаешь себя жрицей?

Что ж, мне следовало быть готовым к тому, что она не прислушается к голосу разума. Более того, оказалось, что Каппи готова выцарапать мне глаза и наверняка бы так и сделала, если бы Стек не шагнула вперед, преградив ей путь. Я хотел сказать нейт, что могу позаботиться о себе и сам, но решил оставить это на потом.

К нам поспешила Лита, жрица остановилась перед мэром, Хакуром и Каппи.

– Спокойно, спокойно, – сказала она. – Спокойно! Действительно, жрица не клянется на руке. Если необходимо, она клянется на камне или дереве, в общем, на чем-нибудь настоящем. Что вовсе не означает, будто рука не настоящая. В любом случае это не иллюзия. Но суть в том, Каппи, что ты ведь пока еще не жрица, верно? Чтобы стать жрицей, ты должна быть женщиной, а ты еще не являешься в полной мере женщиной, пока не наступит твой День Предназначения. Люди порой передумывают в последний момент, ты сама это прекрасно знаешь. Они обещают, что выберут женское Предназначение, а потом… – Лита бросила взгляд на Стек, – в последний момент меняют свое решение, – закончила она. – Так что я вовсе не отвергаю тебя, Каппи, я действительно хочу, чтобы ты стала моей преемницей, но заявлять о своих правах уже сейчас – несколько рановато, тебе не кажется?

Каждый раз, когда Лита произносила свою очередную проповедь, ее речь вызывала любые чувства, кроме гнева. На эту женщину невозможно было сердиться. Да, это могло раздражать – особенно если тебя ждали неотложные дела. Но даже пыл Каппи, только что, казалось, готовой раскалиться добела, угас, и она лишь пробормотала, потупив взгляд:

– Ладно. Давайте заканчивать.

– Клянись! – прошипел Хакур и подсунул ей мумифицированную руку.

Каппи потянулась к ней, но в это время Стек, наклонившись, подобрала небольшой камень и вложила ей в другую ладонь.

– Нигде не сказано, что ты не можешь держать камень, дотрагиваясь до руки, – сказала она. – Кто знает, на чем ты на самом деле клянешься?

Хакур скривился; однако Рашид хлопнул Стек по спине.

– Отличный компромисс!

Каппи улыбнулась. Касаясь руки и сжимая камень, она произнесла ту же клятву, что и я.

– Прекрасно, – сказал мэр Теггери, отступив на шаг от разгневанного Хакура. – А теперь – не пойти ли нам всем спать? Вряд ли кому-то хочется заснуть посреди завтрашнего празднества. – Он одарил нас своей покровительственной улыбкой.

– Нам с Фуллином нужно вернуться на болото? – уточнила Каппи.

Хорошо, что она задала этот вопрос, – мне не хотелось навлекать на себя гнев Хакура.

Старик ответил не сразу. Когда ярость его доходила до предела, он не набрасывался на жертву немедленно, а чуть выжидал, после чего хладнокровно с ней расправлялся.

– Думаешь, ритуал уединения тебя не касается? – прошипел он, обращаясь к Каппи. – Что ты выше этого?

– Я думаю, это бессмысленно, – ответила она, ничем не показывая страха. – Уток мы все равно не поймаем – Стек уничтожила наши сетки. И я уверена – вряд ли ты хочешь, чтобы мы ставили новые, ты же сам настаивал, чтобы мы использовали специально изготовленные ловушки, прошедшие ритуал очищения в течение трех месяцев. А без них на болоте нам делать нечего; но если мы останемся в поселке, то, по крайней мере, поможем печь пироги.

Хакур снова помедлил – не затем, чтобы обдумать ответ, но явно намереваясь заранее запугать собеседника.

– Цель уединения, – прошипел он, – не в том, чтобы ловить уток. Оно предназначено для размышлений. Для размышлений о том, в каком качестве вы сможете лучше послужить Патриарху – как мужчина или как женщина. Но если вы выбрали путь, ведущий в преисподнюю… – Старик пренебрежительно махнул рукой. – То, что будет с вами дальше, меня не интересует.

– Прекрасно, – столь же пренебрежительно ответила Каппи. Она посмотрела на меня, а потом сказала: – Я возвращаюсь в нашу хижину.

Речь шла о небольшом домике, где мы и наши дети жили весь последний год; но хочет ли она, чтобы я пошел с ней, или предупреждает, что мне следует держаться подальше? Явно не собираясь больше ничего объяснять, Каппи подобрала лежавшее у ее ног копье (мое копье!) и скрылась в ночи.

Лита улыбнулась стоявшим вокруг старейшинам, присела в реверансе перед Лучезарным и поспешила следом за Каппи. Я предположил, что она собирается поучить ее некоторым премудростям, необходимым жрице нашего поселка.




Толпа на лестнице разошлась. Старейшины отправились по домам, ушел, ковыляя, и Хакур, цепляясь за локоть Вайгона и пытаясь выглядеть все таким же грозным. Мэр Теггери обнял лорда Рашида за плечи и повел его в сторону своего дома, позади них семенила Стек. Боннаккут и остальные воины направились в другую сторону, споря о том, удастся ли Кайоми, Стэллору и Минцу хоть раз выстрелить из «беретты».

Я некоторое время глядел им вслед. Потом, глубоко вздохнув, пошел обратно на болото – продолжать свое уединение. Каппи могла пренебречь традициями Патриарха, но мне подобное упрямство казалось глупым. Кроме того, моя скрипка до сих пор лежала спрятанной внутри полого бревна, и я не был уверен в том, что инструменту ничто не угрожает.

Вот только… Сейчас, когда мои мысли больше не были заняты Каппи и нейт, я не мог не ощутить распространявшиеся вокруг аппетитные запахи, было ли это лишь игрой воображения, или я действительно чувствовал аромат свежеиспеченного хлеба, жареной свинины, земляничного киселя – словом, всего того, что готовили этой ночью женщины для завтрашнего празднества. Голода я пока не испытывал, но в животе могло начать урчать в любую секунду. Если сразу отправиться на болото, не взяв с собой еды, вряд ли найдутся силы сосредоточиться на священнодействии, которое мне предстояло…

Пойти к себе домой? Но там была Каппи и с ней, вероятнее всего, Лита. Они проведут за беседой всю ночь – Лита в своем увешанном стручками наряде и Каппи в мужской рубашке, возможно, с расстегнутыми несколькими верхними пуговицами. В такую жаркую ночь в обществе жрицы ей незачем беспокоиться о том, что случайно может обнажиться ее грудь…

Еда. Мне нужна еда.

И я направился к приемному отцу.




Во времена Древних этот дом, вероятно, выглядел впечатляюще – два этажа и подвал, достаточно просторные для того, чтобы в него могла набиться половина населения нашего поселка. За последние четыреста лет он много раз перестраивался, потеряв большую часть верхнего этажа, стены укрепили или возвели заново, гостиную превратили в дровяной склад. Оставшиеся стройматериалы до сих пор лежали на заднем дворе, поверх этой груды скопилась грязь, но до сих пор можно было различить кусок кровли или металлического желоба. В свое время я откопал там немало добра, стараясь не обращать внимания на крики приемного отца: «Оставь в покое эту дрянь!»

В отличие от других домов в поселке, здесь на кухне не горел свет – никто не готовил блюда для завтрашнего пиршества, никто не вышивал последних стежков на детских нарядах. Мой приемный отец, Зефрам О'Рон, предоставил это остальным – отчасти потому, что не относился к уроженцам поселка, а отчасти потому, что мог заплатить за любую работу другим. Оба этих факта практически полностью характеризовали Зефрама: он был чужим в Тобер-Коуве и он был богат. Свое состояние он нажил, когда торговал в Фелиссе всем подряд, от мыла до корицы. Иногда он заявлял, будто принадлежит к числу самых богатых людей в провинции, а иногда – с угрюмым видом, – что всего лишь обычная мелкая сошка, каких много. Никто в поселке не знал настолько хорошо Южные земли, чтобы опровергнуть или подтвердить его слова. Так или иначе, денег у него было намного больше, чем у любого из местных. Это, впрочем, не означало, что он ставил себя в чем-то выше остальных. Многим своим удачам в делах Зефрам был обязан своей общительностью. Он умел очаровывать людей, не будучи обаятельным сам, – вы понимаете, что я имею в виду, причем не отличался чрезмерным многословием и не пытался показаться тем, кем не являлся на самом деле. Я часто наблюдал, как он беседовал с жителями поселка, покупая рыбу или нанимая кого-нибудь помочь отремонтировать дом. Каким-то образом ему удавалось быть на дружеской ноге со всеми, и после разговора с ним люди всегда уходили с улыбкой. Я много раз пытался ему подражать, особенно стараясь найти общий язык с Каппи, – но, видимо, она была более своенравной, чем те, с кем приходилось иметь дело Зефраму, поскольку мне так и не удалось преодолеть ее упрямство.

Зефрам О'Рон появился в поселке почти двадцать лет назад, вскоре после того как на Юге умерла его жена Анна. «Она заболела», – единственное, что он говорил по этому поводу, и, смею вас уверить, никто так больше ничего и не узнал. Каковы бы ни были обстоятельства смерти Анны, Зефрам сам превратился в живой труп. Он продал свое дело, покинул Фелисс и бесцельно бродяжничал, что-то неразборчиво бормоча, пока не оказался в Тобер-Коуве. «Я пришел посмотреть листья», – бормотал он. Действительно, краски осени привлекают к нашим берегам десятки лодок с туристами. Зефрам задержался у нас – может быть, потому, что падающие листья отвечали его тогдашнему настроению, или у него просто не оставалось больше сил, чтобы идти куда-то еще. Потом наступила неожиданно снежная зима, дороги занесло снегом, а когда вновь пришла весна, он уже достаточно ожил для того, чтобы придумать оправдание, почему ему не хочется уходить. Лучшим оправданием для него стал я. Он усыновил меня в середине того лета, а потом уже просто не мог уйти. Возможно, он был знаком с моей матерью и чувствовал себя чем-то ей обязанным. Может быть, младенец дал ему новый стимул к жизни; не исключаю, что он просто хотел остаться в Тобер-Коуве и воспользовался усыновлением, чтобы окончательно вписаться в местное сообщество. Не знаю в точности, зачем я был нужен Зефраму, а сама мысль о том, чтобы спросить его об этом, пугала меня, поскольку я не мог представить ни одного ответа, который не поверг бы меня в замешательство.




Дверь кухни была не заперта. Я счел, что мне повезло – даже спустя многие годы Зефрам по городской привычке часто поворачивал ключ в замке, прежде чем лечь спать. Еще в детстве я не раз говорил ему: «Это Тобер-Коув, здесь можно не опасаться воров». И тем не менее он все равно запирался на ночь.

Лет в пятнадцать; мне неожиданно пришла в голову мысль, что, возможно, его жена умерла вовсе не от болезни. Там, на Юге, богатые люди нередко становились жертвами преступлений.

Оказавшись в кладовой, я отрезал себе по куску хлеба и сыра. Зефрам предпочитал острый и выдержанный сыр, так как обожал задавать работу своим зубам, жуя твердый чеддер. Хлеб тоже был жестким, с добавкой ячменной муки. Я немного поел, утолив первый голод, затем сунул остатки еды в карман.

Почувствовав себя намного лучше, я направился к двери, когда до моего слуха из соседней комнаты донесся булькающий звук. Улыбнувшись, я прошел на цыпочках через темную кухню в боковой кабинет, воздух в котором был насыщен запахом книг – кожи и пыли, а еще пахло более дорогим и знакомым для меня – пеленками моего полуторагодовалого сына Ваггерта.

Колыбель с малышом стояла возле дальней двери, за которой находилась спальня хозяина дома. Я снова улыбнулся. Так как мы с Каппи были обязаны провести ночь на болоте, Зефрам добровольно вызвался посидеть со своим «внуком», и, хотя мой приемный отец усыновил меня, когда я был моложе Ваггерта, он вел себя так, словно ему прежде никогда не приходилось иметь дела с маленькими детьми. Где поставить колыбель? Если прямо в спальне – храп Зефрама может не дать бедному малышу заснуть; но если колыбель будет слишком далеко, может случиться, что дед так и не услышит отчаянного плача. Я представил себе, как Зефрам передвигает колыбель туда-сюда, бегая по комнате и проверяя, как доносится до нее и от нее звук, – подобным деталям он всегда придавал очень большое значение.

Уходя из дома, я опасался, что мой отец вообще не будет спать этой ночью, – но, видимо, беспокойство и усталость окончательно его измотали, поскольку сейчас до меня доносился его мирный храп.

Я осторожно поднял Ваггерта, взял чистую пеленку из стопки рядом с колыбелью и тихо вышел на кухню. После многих месяцев ухода за младенцем мне не нужен был даже свет, поэтому я в темноте уложил его на кухонный стол и перепеленал, все это время тихо шепча: «Тихо, тихо, мама рядом». И только прижав его к груди, я понял, что грудей-то у меня и нет.




Физически я оставалась мужчиной; у меня было все то же тело, которым я обладала с прошлого лета. Но внутренне – моя мужская душа покинула его, незаметно передав власть женской.

Если вы не тобер, все это довольно сложно объяснить и понять.

Патриарх учил, что все души обладают полом: у мужчин мужские души, у женщин женские. Исключение – новорожденный ребенок, обладающий двумя душами, мальчика и девочки, в одном теле, из которых каждые несколько минут проявляется то одна, то другая. Впрочем, в этом возрасте особых различий не заметно.

В первый раз, когда ребенок отправляется в Гнездовье, Господин Ворон и Госпожа Чайка осторожно забирают у него одну из душ, оставляя лишь мужскую в теле мальчика или женскую в теле девочки. С этих пор боги забирают одну душу и заменяют ее на другую каждое лето, меняя пол тела. Тела мальчиков получают души мальчиков, тела девочек – души девочек. Именно таким образом боги обеспечивают то, что мысли и поведение смертных соответствуют предопределенным склонностям того пола, к которому они в данный момент принадлежат. По крайней мере, так проповедовал Патриарх сто пятьдесят лет назад. С тех пор не один его служитель вынужден был признать, что это далеко не так.

В случае крайней необходимости боги могли позволить душе противоположного пола покинуть Гнездовье и временно вселиться в тело. Подобное произошло со мной, когда меня ударила ножом та женщина, – моя мужская душа пришла на помощь женской, и я победила в драке. К несчастью, моя мужская душа покинула меня не сразу, что привело к попыткам заигрывать с женщиной-врачом, не принесшим, впрочем, никому вреда. В любом случае, это отнюдь не было каким-либо извращением. Но с тех пор каждый раз, когда я пребывала в теле женщины, меня озадачивали некоторые вопросы, которые моя мужская половинка считала жизненно важными.

Не поймите меня неправильно – случаи, когда моя женская душа брала верх над мужской или наоборот, не были слишком частыми. Точнее говоря, сейчас был всего лишь третий случай в моей жизни. И всем было хорошо известно, что подобное никогда не случалось после Предназначения, – лишь с молодыми людьми, еще не выбравшими постоянный пол. Тем не менее почти каждый тобер испытал внезапную перемену пола по крайней мере раз в жизни, что бы ни говорил Патриарх; и теперь, когда я ощущала себя женщиной, я вновь без особого труда признала, что слова Патриарха далеко не всегда соответствуют истине.

(Мужчины и женщины порой спорят – был ли Патриарх святым пророком, посланным нам богами, или же всего лишь злобным старым болтуном, которому следовало бы сдохнуть от триппера.)

Хакур учил нас, что временную смену пола, ниспосланную богами, не следует путать с одержимостью дьяволом. Дьяволы могут заставить женщину думать, будто она мужчина (и иногда наоборот), но одно дело – открыться, можно сказать, собственному брату или сестре, другое – позволить вторгнуться в собственное тело врагу. Наш служитель Патриарха коротко сформулировал это так: боги поступают во благо людям, дьяволы же – исключительно во вред. Если кто-то ведет себя словно представитель противоположного пола и при этом нарушает покой других – значит, в этом явно замешаны происки преисподней.

Так же, как нарушала мой покой мужская одежда Каппи. По крайней мере, об этом я хорошо помнила.

И в то же время, прижимая к груди своего сына в темноте дома Зефрама, я не могла понять, почему одежда Каппи вообще произвела на меня впечатление. Ведь это была всего лишь одежда… а она была всего лишь Каппи, моим самым давним и самым дорогим другом, вовсе не одержимым дьяволом.

Неужели ей нельзя было доверять?

Я улыбнулась. Будучи женщиной, я все так же любила Каппи – у меня не вызывала негодования ее настойчивость, ее постоянное желание поговорить о том, что будет с нами. Собственно, слова «негодование» и «настойчивость» вдруг показались мне чуждыми, словно оставшимися от кого-то другого. Напряженность, возникшая в отношениях между Каппи и моей мужской половиной, молчание, избегание друг друга, отговорки и ложь… Я до сих пор все это помнила, но воспоминания казались мне лишь услышанными от кого-то рассказами или мыслями, прочитанными в книге Древних.

Прошедший год оставил свой след у меня в мозгу, но не в душе. Будучи женщиной, я вовсе не злилась на Каппи и не боялась нашего совместного будущего.

Я любила его.

Ее.

Нет, его. Я любила его. Можно сказать, ее я едва знала.

В обладании двумя душами есть нечто странное. Мое сознание представляло собой одну длинную, непрерывную нить, тянувшуюся с самых ранних моих дней, и при этом не подлежало никакому сомнению, что я – это всегда я, Фуллин. Просто при этом, можно сказать, одни части нити были окрашены в розовый цвет, а другие – в голубой.

Когда я была женщиной, то чувствовала себя по-другому, думала тоже иначе, редко ощущала эмоциональное воздействие событий, которые происходили со мной – мужчиной, например, его навязчивый страх перед каймановыми черепахами. Когда я был шестилетним мальчиком, я сидел на пристани с другими ребятишками, свесив ноги, и одну девочку рядом со мной укусила черепаха, отхватив ей два пальца на ноге. Девочка закричала, потекла кровь…

И я-мужчина, и я-женщина помнили этот эпизод. Но когда я был мужчиной, воспоминание – очень живое и яркое – всплывало у меня в мозгу немедленно. Когда же я была женщиной, оно казалось мне чем-то вроде сновидения – достаточно значительное для того, чтобы опасаться черепах, но не настолько путающее, каким воспринимала его моя вторая половинка.

Я рассказывала все это год назад симпатичному плотнику Йоскару, который хотел быть уверен в том, что перед ним действительно женщина. Лучшим примером, который я тогда нашла для объяснения, оказался такой. Предположим, родились близнецы, мальчик и девочка; и предположим, что каждый день один из близнецов выходит на улицу, а второй остается в постели. В первый день выходит девочка, во второй – мальчик, и так далее. В конце дня близнец, побывавший вне дома, рассказывает второму обо всем, что случилось за день, – обо всем новом, о чем удалось узнать, о каждом испытанном чувстве, обо всех своих встречах, видениях, мечтах. Таким образом, оба близнеца знают одно и то же и имеют одинаковые воспоминания и опыт, но опыт этот имеет разный вес. Половина жизни каждого из них реальна, а вторая – лишь описана в услышанных в конце дня рассказах.

Вряд ли кого-то удивит, что когда дети вырастут, их мировоззрение будет разным, появятся и другие различия. Со временем девочка начнет искать знаки внимания у мальчиков, точно так же, как мальчик начнет интересоваться девочками. (По крайней мере, именно так происходит с большинством мальчиков и девочек.) Твоя мальчишеская половинка лишь слышала о вышивании крестом, в то время как твои девичьи руки реально этим занимались, – точно так же, как девичья половинка лишь наблюдала за тренировками копьеметателей, но у мальчишеской действительно болят от усталости мышцы по утрам. Воспоминания общие, но опыт – разный. Так что едва одна из моих душ взяла верх над другой, мир незаметно изменился. И несмотря на то что я продолжала находиться в своем мужском теле и так же ощущала пенис в своих штанах, все еще мокрых после Кипарисового ручья, со всей определенностью пришло осознание своей женской сути. Я ощущала собственные несуществующие груди, словно невесомые призраки.

Я могла сжимать мускулы влагалища, которыми мое тело не обладало.

У меня даже имелось чувство юмора, которым мое я-мужчина тоже не обладало.

И все перечисленное было совершенно естественным – точно так же, как прежде одеваться в мужскую одежду и драться по-мужски. И теперь слова Патриарха о раздельных мужской и женской душах воспринимались мною, женщиной, как некая догма, которая может исходить только от мужчины.

Жрица в свое время объясняла это намного лучше, на одном из занятий «только для девочек». «Да, – говорила Лита, – у вас есть две души, мужская и женская. И обе они получают разное воспитание, верно? Вы, девочки, проживаете свои женские годы в полной мере, но опыт вашей мужской жизни остается лишь в ваших воспоминаниях. Естественно, что обе ваши половинки видят мир по-разному – у вас ведь были разные жизни. И дело не в том, что одна умеет готовить, а другая – стрелять из лука. Вы, девочки, можете быть целой вселенной, так же как может быть целой вселенной и ваша братская душа. Вы не можете не быть разными людьми – но вместе с тем вы можете быть и единым целым».

– Ты будешь единым целым, Ваггерт, – прошептала я своему сыну. – Если папа Фуллин будет говорить, что Патриарх позволяет тебе быть лишь половинкой человека, отвечай, что мама сказала, что это все чушь собачья.

Мой мальчик не ответил – он крепко спал. Я осторожно отнесла его назад в колыбель и подоткнула одеяльце. Маленькие кулачки разжались, и малыш улыбнулся во сне. Поцеловав его в щеку, я тихо вышла из дома.




В ночи не раздавалось ни звука. Я прошла сто шагов через лес, отделявший дом Зефрама от остального поселка. Дважды я ловила себя на том, что смотрю под ноги – мне казалось, будто они чересчур близко. Мое мужское тело было на три пальца ниже, чем женское, и чтобы привыкнуть к этому, требовалось некоторое время. Тем не менее это практически не имело значения по сравнению с некоторыми другими изменениями, через которые мне уже доводилось проходить, – так, в очередной День Предназначения я превратился из тринадцатилетнего подростка в полностью созревшую девушку почти на голову выше прежнего мальчика, с округлыми формами, у которой как раз начинались ее первые месячные.

Дойдя до площади, я ненадолго остановилась. Вправо уходила дорога, ведущая к Кипарисовой топи, – и для меня-мужчины было важно продолжить наше уединение, пока не закончится ночь. Хотя куда важнее было уладить отношения с Каппи, удостовериться, что он – нет, она – не обидится на меня до глубины души, настолько, что это отравит наше Предназначение и всю нашу будущую жизнь. А в обидчивости Каппи у меня не было никаких сомнений, и последнее, чего бы мне хотелось, чтобы мы в наш Час Предназначения злились друг на друга.

Наш дом находился неподалеку от воды – одна из четырех одинаковых хижин, построенных для пар, не достигших возраста Предназначения. К девятнадцати годам предполагалось, что ты живешь с кем-то вместе, привыкая к тому, какой может быть твоя последующая жизнь, – год в качестве хозяина дома и год в качестве хозяйки, чтобы познать обе эти стороны до Предназначения. Боги желали, чтобы ты хорошо знал, на что идешь, выбирая свой окончательный пол.

Конечно за такое короткое время вряд ли возможно подготовить человека к семейной жизни, но маленькая хижина, которую выделил нам Совет старейшин, обладала всеми качествами для того, чтобы совместная жизнь в ней действительно стала серьезным испытанием. В хижине было тесно и сыро, там постоянно воняло рыбой, а когда во время весеннего паводка уровень озера поднимался, вода иногда просачивалась между половицами, скапливаясь в северном углу, где плотники сэкономили на опорных брусьях. Если пара могла совместно решить все возникающие проблемы, трудности лишь сближали обоих. Если нет – что ж, это было весьма полезно понять еще до Предназначения, не так ли?

Подходя к хижине, я увидела тусклый свет, сочившийся сквозь москитную сетку на окне, – свет нашей единственной масляной лампы, горевшей на нашем единственном столе. Конечно, Лита наверняка еще до сих пор беседовала с Каппи, подробно объясняя обязанности жрицы, пока еще было время отказаться. Как будто у Каппи и в самом деле был подходящий характер для такой работы! Я любила его, по-настоящему любила, но когда дело доходило до общения с людьми – он был безнадежен. Сколько бы я ни пыталась заговорить с ним о чувствах, его или моих, он думал, будто я прошу у него всего лишь совета! Он либо вовсе не понимал, что я имею в виду, либо жутко смущался, либо…

Я едва не дала себе затрещину за то, что снова думаю о Каппи-мужчине. О женской ее половине невозможно было сказать почти ничего – до сих пор я видела ее лишь глазами моей мужской половинки, а полагаться на его мнение вряд ли стоило.

И все же… Каппи – жрица? Да я наверняка оказалась бы лучшей жрицей, чем она! Гм…

Неплохая должность – престижная, но не обременительная. У меня все равно бы в изобилии оставалось свободное время, чтобы играть на скрипке и путешествовать в глубь полуострова, зарабатывая деньги на праздниках. Мне бы не позволили выйти замуж за Каппи, но он мог бы оставаться моим любовником, постоянным любовником, к тому же нам не пришлось бы ютиться в тесной, провонявшей рыбой хижине – дом жрицы достаточно просторен. А поскольку я была бы не замужем, то считала бы себя свободной для отношений с Йоскаром, которого вполне могла бы встретить, отправившись со своей скрипкой на Юг.

Неужели вам пришло в голову, что я более святая, чем моя мужская половинка?




Поскольку я была в своем мужском теле, приходилось притворяться мужчиной. И я остановилась на пороге хижины, размышляя, как бы поступил он – постучал бы в дверь или ввалился бы без предупреждения. Он гордился тем, что его считают джентльменом, но лишь в тех редких случаях, когда оказывалось, что существует более одного варианта поведения. Я решила постучать, затем войти, не дожидаясь приглашения, – хотя мне это и казалось явным проявлением невоспитанности, но я не хотела, чтобы Каппи заподозрила во мне кого-либо, кроме моей бестактной мужской половинки.

Я постучала, вошла и сказала:

– Привет.

Лита сидела в кресле-качалке возле очага, Каппи – на полу неподалеку от нее, поджав колени к груди. Очевидно, они разговаривали о крайне важных вещах, не терпящих отлагательства, и, когда повернулись ко мне, вид у них был скорее удивленный, чем раздосадованный тем, что их прервали.

– Ты разве не собирался назад на болото? – спросила Каппи почти шепотом – похоже, ей просто не хотелось говорить громче.

– В этом нет никакого смысла, – ответила я. – Как ты и сказала Хакуру, уток мы уже не поймаем, поскольку Стек уничтожила наши сети. Вот я и подумал – чем сидеть там и ничего не делать, лучше я вернусь и поговорю с тобой…

Лита пошевелилась в кресле.

– Если вам нужно остаться вдвоем…

– Нет. – Каппи положила ладонь на колено Литы, удерживая ее на месте. – Сомневаюсь, что Фуллин действительно хочет поговорить.

Не отводя от меня взгляда, она застегнула несколько верхних пуговиц рубашки.

– Послушай, – сказала я с видом оскорбленного достоинства, – когда я говорю, что хочу поговорить, – значит, я хочу поговорить. Если бы Стек не помешала нам на болоте, я бы сделал это там.

– Думаешь, я тебе поверю? Ты избегал меня месяцами…

– И не хочу больше избегать, пока не стало слишком поздно. Послушай, Каппи, я уже много недель думаю о том, что сегодняшней ночью нужно окончательно все решить. Я думал, мы будем одни на болоте и никто нам не помешает…

– Мы одни каждую ночь, Фуллин. Эта хижина только наша.

– Нет – дети все время здесь. Но сегодня Ваггерт у моего отца, а Пона с твоей семьей. Это наш шанс.

– Не беспокойтесь обо мне, – сказала Лита, положив маленькую, почти детскую руку на плечо Каппи. – О том, что значит быть жрицей, мы можем побеседовать и в другой раз.

– Но…

– Я не собираюсь умирать, пока ты не вернешься. – Старушка укоризненно улыбнулась. – А для вас с Фуллином очень важно все решить до завтра. Вы и сами это знаете.

– Конечно, – согласилась я. – Главное, чтобы завтра у нас не было причин злиться друг на друга.

Каппи уставилась на меня, явно думая о том, не замышляю ли я какую-нибудь хитрость. Я встретила ее взгляд со всей искренностью, какую только смогла изобразить, предупреждая себя о том, что следует быть осторожной: хоть на ней и была мужская одежда, эта Каппи – вовсе не тот мужчина, которого я знала прежде.

– Хорошо, – вздохнула она. – Поговорим.

– Вам следует не только говорить, – сказала Лита, вставая. – Вы должны также и слушать друг друга. – Она шагнула к двери, затем снова повернулась к Каппи. – И если ты в конце концов решишь, что хочешь выбрать мужское Предназначение, поступай так, как считаешь нужным для себя. В поселке есть и другие женщины, любая из которых может стать жрицей.

– Конечно, – кивнула я. – В конце концов, может получиться и так, что моим Предназначением станет женщина. Тогда и я смогу стать жрицей.

Я беззаботно рассмеялась, в надежде, что они не воспримут мои слова слишком всерьез, но обе посмотрели на меня так, словно были вовсе не уверены в том, что я шучу.




– Что ж, – сказала Каппи. – Говори.

Я глубоко вздохнула. Она стояла возле двери, которую только что закрыла за Литой. Я прислонилась к остывшему каменному очагу у противоположной стены – почему-то мне казалось, что я-мужчина имел привычку часто к чему-то прислоняться, мужчинам это свойственно.

– Просто я хотел сказать… – начала я, – этот год был не слишком удачным для нас, верно?

– Как утверждение, что торнадо – это не слишком спокойная погода.

– Но не так все было и ужасно, – возразила я. – Каким-то образом мы ведь уживались? И все-таки… как ни тяжело мне это признать, но когда я – парень, то веду себя страшно глупо. Как эгоист. Порой даже сам себе бываю противен. Понятия не имею, почему женщины вообще… ладно, неважно. В прошлом году было намного лучше, правда? Когда ты была парнем, а я – девушкой.

– У нас просто было слишком мало времени для того, чтобы трепать друг другу нервы, – с горечью в голосе ответила Каппи. – В прошлом году для нас все только начиналось, вот и все.

– Нет, неправда. Нам было хорошо вместе. Мы любили друг друга.

– А теперь ты меня не любишь?

– Каппи… – Я хотела положить руки ей на плечи и посмотреть в глаза, но мы были слишком далеко друг от друга, у разных стен хижины. – Послушай, что я хочу сказать: я хотел бы забыть обо всем, что случилось в этом году, пусть все будет так, как раньше. Ты – мужчина, я – женщина. Как женщина, я безумно тебя люблю. Как мужчина… я ни на что не гожусь.

– Пусть так. – Она шагнула ко мне. – Ты ведь говоришь это не просто для того, чтобы меня успокоить, правда, Фуллин? Или потому, что тебе хочется позабавиться со мной?

– Вовсе нет. – Возможно, этого и хотелось бы я-мужчине, возбужденному ее видом и ночным уединением. Но я не испытывала сексуальной страсти к Каппи, стоявшей передо мной, – во всяком случае, ничего, кроме некоторого любопытства: каково это, заниматься любовью в мужском теле?

– И я вовсе не шучу, – быстро добавила я. – Я совершенно честен. Я люблю тебя, Каппи, по-настоящему люблю… Но когда мы с тобой не того пола, столько случается разного дерьма…

– Фуллин… что за слова! – Она слабо улыбнулась. – Надо полагать, это значит, что ты говоришь искренне.

– Не смейся надо мной. – Я оттолкнулась от стены и шагнула к ней. – Я говорю правду.

– Но не совсем то, что мне хотелось бы услышать. – Она скользнула за один из стоявших вокруг стола деревянных стульев, словно желая, чтобы между нами была преграда. – Ты еще не спросил, что чувствую я.

– Разве не то же самое?

– Насчет нас? И да, и нет. В прошлом году отношения были лучше; но учитывая, насколько неудачным оказался этот год… Так или иначе, я просто не знаю, связано ли это вообще как-то с нашим полом. Тогда мы были счастливы – а теперь нет. Может быть, мы просто устали друг от друга?

– Каппи, – сказала я, – мы были вместе больше чем два года. Мы были вместе всю нашу жизнь. После того как умерла моя мать, нас кормили одной грудью – о чем твоя мать постоянно мне напоминает. Мы играли в одном и том же дворе, вешали рядом наши пальто в школе, вместе отморозили пальцы на ногах в ту ночь, когда ты пыталась собраться с силами, чтобы меня поцеловать… Она грустно усмехнулась.

– Это была моя мужская половинка. Сама не знаю, что мне пришло тогда в голову.

– Но именно твоя мужская половинка мне и нравится, – сказала я. – В таком виде, как сейчас, ты мне нравишься тоже, – поспешно добавила я, – но наоборот было бы лучше.

– А как насчет того, чтобы я стала жрицей? Я не могу от этого просто так отказаться – особенно после того, как устроила ту сцену перед Советом.

– Лита сказала, что может найти кого-нибудь другого.

– Но предположим, я действительно хочу стать жрицей. Если Лита не сможет выбрать меня, ей придется отдать предпочтение какой-либо из женщин старшего возраста, из тех, кто уже обрел свое Предназначение. А мне они кажутся настолько примитивными… или вообще сумасшедшими.

– Если это тебя так беспокоит, тогда я добровольно соглашусь стать жрицей. Хорошо? И буду советоваться с тобой по всем вопросам – мы будем вместе принимать решения. Если ты сочтешь, что нужно сделать то-то и то-то, – я так и сделаю. Станешь моим теневым советником.

Она подозрительно взглянула на меня.

– Фуллин, так ты решил стать жрицей?

– Я решил, что не могу без тебя жить, – ответила я. – Меня просто убивает, когда мы даже не можем посмотреть друг другу в глаза, и я хочу это исправить. Если ты не хочешь, чтобы я занял место жрицы вместо тебя, – пусть ею станет одна из старших женщин. Не такие уж они и плохие. По крайней мере, нам не придется скрываться и прятаться друг от друга, как это было весь последний год.

Глаза Каппи блеснули в свете лампы.

– Обычно я могу понять, когда ты врешь, – прошептала она. – Это жестоко…

Я медленно обошла стул, которым она пыталась отгородиться от меня. Ее руки крепко вцепились в деревянную спинку. Я осторожно взяла ее ладони в свои и поцеловала кончики пальцев. Она на мгновение закрыла глаза, словно не желая чувствовать ничего, кроме прикосновения моих губ. Потом вздохнула и с неохотой отодвинулась.

– Ты слишком много мне врал, Фуллин. Ты отвергал меня, делал мне больно. Я чуть не умерла от одиночества…

– Так было в этом году, – ответила я. – Когда я буду женщиной, то…

Она приложила пальцы к моим губам.

– Не зли меня своими оправданиями. Не хочу злиться. Я просто… ты ведь не стал бы врать, говоря о столь важных вещах, правда? Нет, забудь, что я говорила, – ты никогда не был по-настоящему жестоким. Ты мог вести себя безрассудно, но никогда преднамеренно не причинял мне боль.

– Я люблю тебя, Каппи, – сказала я. Это не было ложью – когда я представила себе Каппи-мужчину, мое сердце забилось от радости и счастья. – Ты меня любишь?

Наступила тишина. Потом она тихо проговорила:

– Я так одинока… Я не знаю.

Обхватив меня за шею, она крепко прижалась ко мне, отчаянно всхлипывая…




Глава 8

ПРИЗВАНИЕ ДЛЯ ХОРЬКА


Проснулся я мужчиной. Мужчиной в теле мужчины.

В хижине было темно, простыни подо мной были влажными от пота – моего и Каппи. Облизнув губы, я почувствовал ее вкус.

О боги… похоже, я вляпался в основательную кучу дерьма.

Я помнил все, что делала моя женская половинка, – насколько вообще можно помнить то, что происходит, когда занимаешься любовью. Подобные ощущения были для нее по понятным причинам новостью, но именно этого и хотела Каппи, которая прошептала мне, что соскучилась по ласке и нежности. Не было никакой изобретательной гимнастики, мы просто слились друг с другом, и нам было хорошо лишь оттого, что наши тела соприкасаются.

О боги!

Моя женская составляющая, шепчущая слова любви другой женщине… о чем я только думал?

К тому же я не мог в точности восстановить последовательность событий. Возбудилась ли я-женщина еще до того, как мы коснулись друг друга? Я бы не беспокоился, если бы мое мужское тело просто физически реагировало на физические воздействия; но если мою женскую половину возбуждал один лишь взгляд на женщину-Каппи еще до объятий и поцелуев…

Что ж, по крайней мере наши тела были мужским и женским. Прошлым летом, когда я был женщиной, и женщина-врач… нет, я не хотел об этом вспоминать. Вот настоящее извращение – две физические женщины. Но в данный момент мы с Каппи были в мужском и женском телах, и лишь это имело значение.

А как же душа – или она ничего не значит?

Каппи спала рядом со мной. В темноте ее не было видно, но наверняка она улыбалась во сне – как всегда.

Кошмар.

Я занимался любовью с Каппи… пообещал, что займу пост Смеющейся жрицы вместо нее… договорился, что я стану женщиной, а она мужчиной, хотя подобные договоренности строго запрещались Патриаршим законом…

И если уж говорить о законе – сейчас я должен был пребывать в уединении на болоте.

Вдвойне кошмар!

Я едва удержался от того, чтобы немедленно вскочить с постели. Сколько еще осталось до рассвета? Успею ли я вовремя добраться до болота?

С величайшей осторожностью я отодвинулся от спящей Каппи, задержав дыхание, чтобы не чувствовать запаха пота и секса, исходившего от ее кожи. Естественно, она была обнажена, на ней не было больше отцовской одежды – обычная, хорошо знакомая Каппи, если не считать коротко подстриженных волос. В темноте из-за этой стрижки мне казалось, будто я вижу четкие очертания ее черепа, словно в одной из тех жутких историй, которые рассказывают у костра, – герой обнимает прекрасную женщину и вдруг обнаруживает, что она превратилась в изъеденный червями труп…

Нет. Это было нечестно. В темноте Каппи могла выглядеть несколько странно, даже пугающе, но не ужасным монстром. Она была просто… обыкновенной.

Неужели моя женская половина этого не понимала?

Моя жизнь далеко не ограничивалась этой простодушной девушкой в моей постели. Я был известен на всем полуострове. Мной восхищались куда более интересные женщины.

Я не мог позволить посредственности поймать меня в свои сети, еще не успев начать жить по-настоящему. Так что сейчас было не время для необдуманных решений, и тем более – окончательных.




Я сумел отыскать свою одежду – разбросанную по полу и повисшую на немногочисленной мебели, но, к счастью, хижина не была слишком просторной – и вынес ее на улицу, чтобы случайно не разбудить Каппи, пока я буду одеваться. Никто меня не видел. Лишь одна из находившихся поблизости хижин была обитаема и принадлежала Чум и Торну, паре девятнадцатилеток, поведение которых невозможно было предсказать. Секунду назад они могли скандалить из-за того, чья очередь выносить ночной горшок, а в следующее мгновение уже страстно стонали, предаваясь грубым любовным утехам, от которых сотрясались стены хижины и отваливались куски штукатурки. Поскольку завтра им предстояла последняя перемена пола перед постоянным Предназначением, я был уверен, что для них уже как минимум несколько часов ничего в мире не существует, кроме них самих. Так что вряд ли они могли заметить, как я поспешно натянул штаны, стоя на крыльце, и скрылся в темноте.

И тут же вернулся. Настоящий мужчина не бросает женщину посреди ночи, не оставив хотя бы записку. Прямо за нашей дверью висела дощечка и лежал кусок угля, чтобы оставлять сообщения друг другу. Стараясь производить как можно меньше шума, я написал: «Ушел обратно на болото». А потом добавил: «Люблю. Фуллин».

Прочие слова показались бы чересчур грубыми.




Когда я добрался до тропы, ведшей к болоту, черное небо над Мать-Озером уже начало светлеть. До рассвета еще оставалось не меньше часа. Замедлив шаг, я попытался заставить себя расслабиться, следя за тем, чтобы не встретить каймановую черепаху, но никак не мог сосредоточиться. Все мои мысли постоянно возвращались к Каппи.

Что я наделал?

Что я ей пообещал?

Что она подумает, когда обнаружит, что я ушел?

Во всем случившемся была виновата моя женская половинка. Если бы она не проявилась, я бы мог избавиться от Каппи навсегда. Уклониться от разговора. Избежать каких-либо обещаний.

Мужчина не нарушает своих обещаний – а умный мужчина вообще их не дает.

И что мне было теперь делать?

Я не хотел причинить ей боль; от этого стало бы только хуже. Каппи вполне могла закатить скандал на публике, даже в День Предназначения. Единственное, что мне оставалось, – продолжать подыгрывать ей, по крайней мере, пока мы не окажемся в Гнездовье. А потом… что ж, если Каппи собирается выбрать себе мужское Предназначение, я тоже могу стать мужчиной, после чего какие-либо отношения между нами станут просто невозможны.

Почему бы не стать нейт? Меня сразу бы изгнали, и это решило бы все проблемы. Не смешно, Фуллин.




Моя скрипка лежала там же, где я ее оставил, внутри бревна возле Утиной отмели. Я достал ее из футляра, настроил и заиграл – не какую-то определенную песню, просто извлекал звуки, тихие или громкие, спокойные или яростные, те, что приходили в голову. И это мне помогло. Музыка сама по себе не решает проблемы, точно так же, как дневной свет не уничтожает звезды; но пока светит солнце, звезды не видны, и пока звучала моя скрипка, Каппи, Стек, я-женщина и все прочее, что омрачало мою жизнь, исчезло в волнах звуков.

В небе начали угасать звезды. На востоке забрезжил рассвет, бледный и бесцветный, какой обычно и бывает утренняя заря. (Зефрам как-то заметил: «Господин День не любит быстро просыпаться».) Начали жужжать мухи и квакать лягушки, в то время как в вышине все еще перекликались совы и плескались в воде рыбы, ловя пушинки и насекомых.

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Какое-то время спустя я убрал скрипку с плеча, позволив болоту петь свою песню без моего участия. Или, по крайней мере, издавать звуки. Я не мог понять, действуют ли они расслабляюще или раздражают…

Примерно полчаса спустя мой желудок начал урчать, словно голодная пума. Убрав инструмент в футляр, я достал хлеб и сыр, которые взял у Зефрама. Пытаясь разгрызть окаменевший чеддер, я размышлял, что делать дальше. Официально мое уединение должно было закончиться, как только на горизонте появится солнце. Я не мог увидеть горизонт из-за окружавших меня камышей, но если забраться на сухое дерево возле отмели, передо мной открывался прекрасный вид на Мать-Озеро и окрестности. Возможно, я и не увидел бы само солнце, но легко заметил бы отблески его лучей на воде.

Когда я добрался до отмели, она была все так же испещрена отпечатками сапог Стек, а также попадавшимися кое-где следами мокасин, моих и Каппи. И никаких признаков уток. Я подошел к сухому дереву и попытался покачать его, просто чтобы проверить, насколько надежно его удерживает влажная земля. Как я понял, оно стояло прочно, словно камень, хотя и было голым и иссохшим еще в те времена, когда я в детстве приходил сюда упражняться на скрипке. Тогда я мог дотянуться только до нижних ветвей – если встать на цыпочки и подпрыгнуть; сейчас же – свободно взобраться на любую высоту, но ровно настолько, чтобы оттуда хорошо было видно озеро. Никогда нельзя рассчитывать, что старая высохшая древесина выдержит твой вес, даже если дерево кажется вполне прочным. Я намеревался дождаться восхода солнца, затем снова спуститься, прежде чем ветви сломаются подо мной.

И тут я увидел плывущего в каноэ Хакура.

Кипарисовый ручей течет через самую середину болота – если начать свой путь из Мать-Озера, можно проплыть по ручью до самого Ершового водопада, и даже оттуда легко переправиться к озеру Камерон и дальше на юг. Утиная отмель не соприкасается с самим ручьем, но, когда вода поднимается достаточно высоко, можно добраться до отмели на веслах, если знаешь верный путь через поросшую тростником топь… по крайней мере, видимо, это было так, поскольку каноэ именно туда и направлялось.

Хакур не греб – он неподвижно сидел на носу, в то время как его внучка Дорр размеренно взмахивала веслом на корме. Дорр было двадцать пять лет, и старик вел себя с ней, словно настоящий тиран. Девушка казалась вполне привлекательной, по крайней мере симпатичной, но она понятия не имела, как нужно выглядеть, чтобы произвести хорошее впечатление. В жару ее порой можно было увидеть в свитере; в холода она предпочитала бродить по поселку босиком да еще с растрепанными волосами. Будь Дорр скрипачом, она принадлежала бы к числу тех, кто играет с дьявольской энергией, но никогда не заботится о том, чтобы предварительно настроить инструмент, и станет исполнять скерцо тогда, когда публика хочет услышать балладу.

Впрочем, Дорр не была музыкантом – она ткала ковры и вышивала покрывала, которые охотно покупали зажиточные обитатели центральной части полуострова. Ее образы просто потрясали – деревья с грустными глазами и сочащейся из коры кровью, прыгающий в костер сом, лошади с человеческими лицами под тяжелыми грозовыми тучами… Я часто говорил себе, что Дорр крайне нуждается в мужчине… но, пока Хакур жив, она прикована к старому деспоту, словно отмеченная клеймом владельца корова.

К тому времени, когда я заметил каноэ, Дорр уже увидела меня на дереве, наши взгляды встретились. Лицо ее было лишено какого-либо выражения, и губы даже не шевельнулись – она не собиралась сообщать Хакуру о моем присутствии. Я надеялся, что успею спрыгнуть на землю, оставшись незамеченным, но, видимо, остатков зрения Хакура было достаточно, чтобы разглядеть мой силуэт на фоне светлеющего неба.

– Кто там, на дереве? – прошипел он.

Дорр не ответила. Пришлось сообщить о себе:

– Это я, Фуллин!

– Что ты там делаешь?

– Смотрю, не наступил ли уже рассвет.

– И как, наступил?

– Да. – На самом деле я не мог различить ни одного отблеска солнечных лучей на глади Мать-Озера, но решил не уточнять. Если солнце не взошло – значит, я снова нарушаю свое уединение, общаясь с другими; следовательно, солнце уже взошло.

– Спускайся, – велел Хакур. – Надо поговорить.

Мне это не понравилось – разговоры со служителем никогда не сулили ничего хорошего. С другой стороны, у меня не было выбора. Медленно, стараясь изображать чрезмерную осмотрительность, я спускался с ветки на ветку – хотя на самом деле лишь тянул время, – пока мои ноги не коснулись земли. К этому моменту Дорр уже уткнула нос каноэ в отмель и помогала деду выбраться из него.

– Итак, парень, значит, ты сидел на дереве? – Хакур ковылял ко мне. – Чтобы посмотреть, не рассвело ли уже?

– Да.

– Женщина! – рявкнул он, обращаясь к Дорр. – Иди займись чем-нибудь полезным. Тебе ведь нужны травы для красок? Вот и пойди пособирай. И не торопись возвращаться.

Дорр ничего не сказала, лишь бесшумно скользнула в ближайшие тростники и исчезла. Старик некоторое время смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне.

– В мой День Предназначения я тоже забирался на дерево… чтобы посмотреть, не наступил ли рассвет.

Кто-нибудь другой мог бы сказать это с дружеской ностальгической улыбкой. Хакур не улыбался, но его шипящий голос звучал не столь ядовито, как обычно. Это меня обеспокоило – старый змей явно что-то замышлял в отношении меня.

Помолчав, он заявил:

– Отведи меня к лодке.

Я с удивлением взглянул на протянутую костлявую ладонь и, поколебавшись, позволил ему взять меня под руку, так, как он обычно ходил с внучкой. По-моему, прежде он ко мне не прикасался – служитель предпочитал обращаться за помощью к людям поважнее, вроде мэра, или к ничего не значащим, как собственная внучка. Но сейчас мы были посреди болота. Если старик нуждался в помощи, выбор у него был невелик.

Хватка его оказалась крепкой, и он тяжело опирался на меня – хотя весил не так уж и много для того, чтобы всерьез обременять. Хакур был примерно такого же возраста, как и мой приемный отец, но выглядел на несколько десятков лет старше – сморщенный, костлявый и сгорбленный. От него пахло старостью, смесью застарелого пота и мочи, пропитавшей его одежду. Пока мы шли к каноэ, я слышал, как каждые несколько шагов стучат его зубы, словно он до сих пор пережевывал завтрак.

– Итак, – сказал он, – твоя Каппи собирается стать жрицей.

– Она не моя, – поспешил я возразить. – У меня нет над ней никакой власти.

– Верно! – Хакур понимающе толкнул меня локтем. – Она всего лишь женщина, с которой ты живешь, так, парень? Она просто женщина твоего возраста, так что вполне естественно, что вы с ней… вместе. Но что кроме того? – В горле у него заскрежетало. – Сомневаюсь, что у тебя есть к ней какие-либо чувства.

Старый змей настолько подчеркнул слово «чувства», что я стиснул зубы. Чего он хотел – чтобы я согласился с тем, что она для меня ничего не значит? Даже если я и перерос Каппи, настоящий мужчина не станет говорить о женщине так, словно она для него лишь приставший к подошве комок грязи. Я не мог сказать Хакуру, что Каппи для меня – никто, независимо от того, было это правдой или нет. Но служитель Патриарха ждал моего ответа – что я скажу о ней что-нибудь плохое.

– Есть чувства, и есть чувства, – осторожно сказал я. – Зависит от того, что ты имеешь в виду.

На этот раз Хакур действительно улыбнулся – насколько позволяло его сморщенное лицо. Протянув свободную руку, он почти нежно погладил меня по запястью.

– А ты ведь хорек, парень.

Его большой палец неожиданно вонзился между моими большим и указательным пальцами, как раз в то место, где есть болевая точка, о которой старик хорошо знал.

– А ведь ты хорек, – повторил он.

– Что ты имеешь в виду…

Старик снова надавил пальцем, и боль заставила меня замолчать.

– Я имею в виду, что если было бы нужно, ты убил бы свою мать. – Он ослабил давление и зловеще ухмыльнулся, показав желтые неровные зубы. – Ты – хорек, и в том или ином смысле весь остальной мир для тебя лишь мясо.

Он был не прав, но я счел разумным попридержать язык и ничего не ответил.

Некоторое время Хакур изучал меня своими водянистыми глазами, затем тихо хихикнул.

– Погляди в лодку, парень.

Мы как раз подошли к краю отмели, где каноэ уткнулось носом в ил. Посреди лодки лежала потертая позолоченная шкатулка с Рукой Патриарха.

«И что теперь? – подумал я. – Неужели старый змей хочет, чтобы я принес еще одну клятву?»

Хакур отпустил мою руку.

– Возьми ее, – сказал он, подталкивая меня к каноэ.

Недоверчиво хмыкнув, я взялся за бронзовую ручку у ближнего края шкатулки. Потянув ее, я понял, что шкатулка достаточно тяжелая; потребовалось немалое усилие, чтобы вытащить ее из каноэ.

Между тем старик достал из-под переднего сиденья коврик – вероятно, одно из творений Дорр, но слишком грязный, чтобы можно было точно это определить. Я заметил, что руки у Хакура не дрожали – служитель Патриарха выглядел дряхлым и немощным лишь тогда, когда это отвечало его намерениям. Встряхнув ковер, он развернул его и расстелил на земле.

– Поставь сюда шкатулку, – велел он. – Осторожнее.

Я обиженно посмотрел на него. Неужели старик думал, будто я стану рисковать величайшей ценностью нашего поселка? Но… лучше промолчать. Присев, я поставил тяжелую шкатулку на ковер.

– Готово, – сказал я. – И что…

– Тихо! – прервал он меня. – Тебе предстоит кое-что узнать.

Служитель опустился на колени, медленно и осторожно, словно старый пес, укладывающийся возле огня. Несколько мгновений он просто стоял, поглаживая пальцами потускневшую золоченую поверхность. Потом поднял крышку, и в свете зари я увидел мумифицированную руку. Мне показалась, что она меньше, чем тогда, ночью, кожа была грубой и сморщенной.

– Ты знаешь, что это? – спросил Хакур.

– Рука Патриарха, – удивленно ответил я.

– И, вероятно, ты думаешь, что она была отрезана у самого Патриарха?

– А что, нет?

Он посмотрел на меня тем взглядом, каким смотрел на глупых мальчишек в течение уже сорока лет.

– У кого хватило бы отваги отрезать руку Патриарху? У меня бы не хватило. Даже после его смерти никто в поселке не осмелился бы на подобное.

– Я всегда считал, что Патриарх оставил распоряжение своему преемнику, чтобы…

Старик жестом остановил меня, не дав договорить.

– Кому бы хотелось, чтобы его изуродовали после смерти? Даже Патриарх не был настолько сумасшедшим.

Я уставился на него. Никто никогда не называл Патриарха сумасшедшим – за исключением женщин, но их мнение никем в расчет не принималось.

– Рука принадлежала Патриарху, – продолжал Хакур, – но вовсе не была отрезана от его запястья. Она просто являлась его собственностью.

Старый змей вещал таким тоном, словно это было безусловной истиной; однако всю мою жизнь мне твердили, что рука действительно была частью тела Патриарха. Когда люди клянутся на ней, когда ее используют при благословении младенцев и на похоронах, старейшины всегда говорят о ней как о плоти самого Патриарха. Если рука – всего лишь один из предметов, принадлежавших Патриарху… если он отрезал ее у какого-нибудь преступника… или еретика… или нейт…

Заметив выражение моего лица, Хакур снова захихикал.

– Дотронься до руки, парень. Я покажу тебе кое-что интересное.

С некоторой неохотой я коснулся пальцами пергаментной кожи. Хакур тоже протянул руку, нажав на небольшой выступ в металлической стенке шкатулки. Я понятия не имел, что он собирается делать, пока не услышал тихий щелчок.

Вздрогнув, рука зашевелилась под моими пальцами и, прежде чем я успел отскочить, сжала мою собственную ладонь мертвой хваткой. Я отпрыгнул назад, отчаянно тряся рукой, словно пытаясь стряхнуть уголек из горящего костра. Мертвая рука последовала из шкатулки за мной, прилипнув ко мне подобно смоле, пока я прыгал по отмели, пытаясь от нее избавиться.

– Ха-ха, парень! – рассмеялся служитель. – Если бы ты только мог сейчас видеть свою физиономию! – Смех его звучал хрипло и скрипуче. – Если бы все те девицы, которые млеют от твоей игры на скрипке, увидели бы тебя сейчас…

От его мерзкого хихиканья у меня заныли зубы, словно от скрежета напильника по железу.

– Что происходит? – крикнул я. – Это что, какая-то магия?

– Магия! – Слово прозвучало словно сердитый лай. – Что за глупые предрассудки, парень? Рука и шкатулка – это просто машины, специальные машины. Ты думаешь, настоящая рука может просуществовать больше ста лет, не рассыпавшись в прах? Подумай здраво! И не проси меня объяснить, как она работает, – я не знаю. Но это не колдовство и не происки дьявола, обычные проволочки и прочие штучки.

Я не мог себе представить, как проволочки и штучки могут заставить руку двигаться со скоростью атакующей гремучей змеи. Однако у мэра были часы Древних, из которых каждый час вылетала птичка и щебетала; если наши предки умели делать механических птиц, почему бы им не изготовить и механическую руку?

– Что ж, рад, что ты хорошо посмеялся, – сказал я Хакуру. – А теперь нельзя ли сделать так, чтобы эта рука меня отпустила? Слишком уж крепко она в меня вцепилась.

– Думаешь, крепко? – Водянистые глаза старика блеснули в лучах восходящего солнца. – Она может сжиматься намного сильнее – как железные щипцы.

– Не сомневаюсь, – согласился я. – Но твоя шутка удалась, и она меня достаточно впечатлила. Может быть, все же пора пойти домой позавтракать?

– Шутка? Думаешь, Рука Патриарха – шутка?

– Нет-нет! – быстро поправился я. – Рука – не шутка, это священный артефакт, но…

Я не договорил. Рука неожиданно усилила свою хватку, стиснув костяшки моих пальцев, – так же, как когда-то на школьном дворе порой хватал меня Боннаккут.

– Ты не веришь, что это священный артефакт, – тихо прошипел служитель. – Теперь, когда тебе стало известно, что она механическая, ты думаешь, что это всего лишь еще одна безделушка Древних.

– Она священная, она особенная, я верю.

Рука снова сжалась. Я почувствовал, как один из моих пальцев поддается под ее давлением со слышимым хрустом. Однако пока он еще не был сломан, лишь слегка вывихнут.

– Прекрати! – заорал я на старого змея.

– Я ничего не делаю, – с невинным видом ответил тот. – Рука обладает собственным разумом. Мой старый учитель объяснял это так: когда люди лгут, они потеют. Не обычным, но особым нервным потом лжеца. А Рука Патриарха ощущает этот пот на твоей ладони, парень, и его вкус ей не нравится. Ложь вызывает у нее тошноту.

«Это же рука! – хотел сказать я. – Ее не может тошнить!» Но, призвав на помощь все свое самообладание, произнес совсем другое:

– Я не верю, что Древние могли сделать нечто подобное. Во всех книгах Древних, которые я читал, об этом ничего не упоминается.

Хакур искоса посмотрел на меня.

– Может быть, и нет. Возможно, рука старше самого Патриарха или даже поселка. – Он улыбнулся, снова показав желтые зубы. – Основатели Тобер-Коува были непростыми людьми, парень, Древним было до них далеко. Есть немало тайн, передававшихся от одного служителя Патриарха к другому, о которых, возможно, следовало бы тебе рассказать, но я не могу поделиться ими с тобой, пока…

Последние его слова многозначительно повисли в воздухе. Мне не хотелось доставлять ему удовольствие, спрашивая, что он имеет в виду, но Рука все еще стискивала мои пальцы. Что еще хуже, Хакур мог нажать в шкатулке и другую потайную кнопку, которая заставляла бы Руку сжимать мою ладонь, даже если бы я не лгал.

– Пока что? – спросил я сквозь зубы.

– Пока ты не согласишься стать моим учеником, а затем – следующим служителем Патриарха.

– Я? – Мой голос сорвался почти до визга, впрочем, виной тому скорее была моя полураздавленная рука. – Твоим учеником? Кто сказал, что я хочу быть твоим учеником?

– Кто сказал, будто меня интересует, чего ты хочешь? – проскрежетал в ответ старик, подражая моей интонации. – Какое мне дело до мнения того, кого я выбрал?

– Но почему ты выбрал меня?

– Поскольку Лита сообщила мне, что готовит Каппи себе на смену, я тоже начал подумывать о преемнике. А выбор Литы меня вполне устраивает, особенно после того, как я видел Каппи прошлой ночью, когда она пыталась изображать из себя жрицу. Девчонка заводная, и слушать ее будут. К тому же она еще и умная, так что сумеет разрешить любые проблемы, какие только могут возникнуть у женщин. А потом к ней начнут прислушиваться и мужчины – может быть, и не по всем вопросам, но по крайней мере по самым важным. Покажи мне мужчину, который не предпочел бы поговорить с Каппи, а не со мной. Исключая здесь присутствующих, естественно. Вот я и подумал, – продолжал он, – кто из мужчин в поселке мог бы одержать верх над Каппи? – Он ткнул костлявым пальцем мне в грудь. – Угадай, чье имя сразу же пришло мне на ум?

– Но я не хочу быть ничьим учеником…

– Заткнись! – Служитель болезненно надавил на нервный узел у меня на грудине. – Меня не интересуют личные предпочтения какого-то хорька. Все, что меня интересует, – годишься ли ты для этой работы.

– Вряд ли. Единственное, что я умею, – это играть на скрипке…

– И больше не сможешь, если не заткнешься! Рука тебя не отпустит, пока я не захочу, понял, парень? И как ты собираешься играть на скрипке с переломанными пальцами?

Я едва подавил фразу, готовую сорваться с моего языка: «Она вцепилась в мою правую руку, старый дурак, а я играю на скрипке левой». Но подобный ответ мог оказаться тактической ошибкой. Кроме того, как я смогу держать смычок, если моя правая рука будет растерта в пыль? А играть пиццикато? Без двух здоровых рук я вновь стал бы мальчишкой, когда-то мечтавшим о величии, и обреченным трудиться на ферме или рыбацкой лодке до конца жизни, лишенным всяческих надежд на большее.

– Ладно, – буркнул я. – Чего ты хочешь?

– Задать несколько вопросов. Выяснить, действительно ли ты считаешь, что поселок нуждается в служителе Патриарха.

– И если я солгу, Рука причинит мне боль? Хакур кивнул.

– Патриарх всегда считал это надежным способом узнать правду.

– Не сомневаюсь.

– Не дерзи мне, парень! Я всегда могу приказать Руке схватить тебя за другую часть тела. И вряд ли тебе понравится, если пострадает именно она.

Бросив на него злобный взгляд, я вызывающе дернул головой.

– Задавай свои вопросы! И сам увидишь, что я совершенно тебе не подхожу.

Служитель Патриарха лишь ухмыльнулся, оскалив желтые зубы.




– Первый вопрос, – сказал Хакур. – Ты веришь в богов?

– Да.

– Во всех богов? Даже в Госпожу Нужду и Господина Недуга?

– Да. – После прошлой ночи я несколько усомнился в своей вере в Господина Недуга, но не стал говорить об этом вслух.

– Ты молишься богам?

– Иногда.

Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Я ожидал, что он спросит, насколько часто означает мое «иногда», но, вероятно, заранее предполагал худшее. Вот почему следующий вопрос несколько удивил меня:

– Для тебя важен твой поселок, парень?

– Крайне.

– И как далеко ты готов пойти ради того, чтобы защитить его?

Я поколебался.

– Трудно сказать, – наконец ответил я. – Зависит от обстоятельств.

– Естественно, зависит, идиот! – прорычал служитель. – Все зависит от обстоятельств. – В глазах его блеснула сталь. – Хватит строить из себя хорька!

«Легко тебе говорить! Тебе не размозжат пальцы, если ты скажешь неправду». Вслух же я произнес:

– Назови какую-нибудь угрозу для поселка, и я скажу, что я стал бы делать.

– Не смей мне указывать, парень! – Он на мгновение зажмурился, затем снова открыл глаза. – В прошлом году сюда явился торговец из Фелисса, якобы для того, чтобы полюбоваться листвой, но на самом деле он намеревался купить себе право жить в поселке. У него была куча денег и беременная жена, и торговец хотел, чтобы его будущий ребенок воспитывался как тобер, меняя пол. Он считал, что для ребенка это будет полезно.

– Он прав. – Я пожал плечами.

– Конечно, – согласился Хакур. – И он готов был заплатить за это – в виде пожертвований Совету старейшин, школе, мне, Лите – причем настаивал на том, что это не взятки, а лишь дар в помощь людям.

– Надеюсь, старейшины плюнули ему в лицо?

– Ты не знаешь старейшин! У них длинный список проектов, которые они бы рады были начать, если бы только у них имелись деньги, и некоторые из этих проектов даже вполне разумны. Например, оплатить обучение преемника доктора Горалин – лет через десять-пятнадцать она уйдет на покой, и примерно столько времени требуется, чтобы кто-то из наших закончил медицинскую школу. И денег на это потребуется немало. Если Совет примет деньги от этого торговца, в течение последующих сорока лет в поселке будет опытный врач. От подобного трудно отказаться.

– Об этом я не подумал, – признался я. – Но Совет, вероятно, все же в конце концов сказал «нет». Ведь семья переселенцев у нас так и не появилась.

– Совет не отказал торговцу. Это сделал я. Начал выкрикивать всевозможные угрозы и перепугал всех до полусмерти. – Он криво усмехнулся. – Иногда возникает желание повеселиться.

– Думаешь, это весело – если Тобер-Коуву сложнее будет найти нового доктора?

– Нет, – вздохнул он. – Тогда мне совсем не было весело.

– Тогда зачем ты так поступил?

– Потому что если бы этот торговец купил себе место в поселке, того же захотели бы и другие. Вот только следующему уже был бы просто нужен летний домик – чтобы приезжать на солнцеворот, отдавать детей на «обработку» Господину Ворону и Госпоже Чайке, а потом возвращаться обратно в Фелисс. Многих тоберов подобное предложение просто возмутило бы, но другие могли просто сказать: «Запросите хорошую цену». Таким образом, мы купили бы больше книг для школы или, может быть, несколько мушкетов для Гильдии воинов, чтобы им было что противопоставить любому вооруженному преступнику, который посмел бы у нас появиться.

– Одного пистолета уже слишком много, – пробормотал я.

– И одного торговца тоже слишком много, – ответил Хакур. – Не то чтобы я имел что-то против торговцев как таковых…

– Ну да, – сказал я, – еще скажи, что ты в моем отце прямо-таки души не чаешь.

Старый змей яростно сверкнул глазами.

– Думаешь, я плохо отношусь к Зефраму? За его деньги были приобретены новые лодки, куплен скот, отремонтирована лесопилка… Хотя порой я до сих пор думаю, что мне стоило бы выставить его отсюда.

Я закатил глаза.

– Какой кошмар!

Служитель вздохнул.

– Я знаю, что сами по себе они вполне неплохие люди, Фуллин, но со временем тоберы начинают думать, что своим процветанием поселок обязан им. И в конце концов это уничтожит Тобер-Коув. С помощью денег хорошо лишь делать новые деньги, все же остальное… Поселок глубоко погряз в материализме…

– Послушай, – прервал я его, – что плохого в том, если у твоих детей, когда они вырастут, будет умелый врач? При чем тут жадность?

– Материализм – это вовсе не то же самое, что жадность, – огрызнулся Хакур. – Материализм сводит все к равновесию прибыли и потерь. Он утверждает, что семья переселенцев обойдется нам в такую-то сумму за жилье, в такую-то за обучение, в такую-то – за раздражающие факторы, так что если мы в качестве платы получим вдвое больше, есть смысл пойти на подобную сделку. Материализм – это непонимание и слепота по отношению ко всему, что не находится прямо у тебя под носом, вера в то, что в мире не существует ничего нематериального, которое следовало бы принимать в расчет. Дьявол побери, парень, материализм – это вера в то, что не существует абсолютной истины или абсолютной лжи и что все познается исключительно в сравнении.

– Ладно, хорошо, – сказал я, пытаясь прервать его тираду. – Уверен, что в материализм я не скачусь… ай!

Рука Патриарха снова сжалась. Посмотрев вниз, я увидел, что мои пальцы стали мертвенно-белыми.

– Мне жаль твою руку, – без какого-либо сочувствия сообщил старик. – Однако ты поднял мне настроение. Насчет уважения к старшим и все такое прочее.

Мой голос превратился в сдавленное шипение.

– Может, все же оставим проповеди? Просто задавай свои вопросы, и я на них отвечу.

– Вот это мне уже нравится! – Хакур улыбнулся. – Ты становишься сговорчивее. А что касается вопросов… Если бы ты был служителем Патриарха, что бы ты сказал тому богатому торговцу?

– Не знаю.

– Может быть, тебе нужно больше подробностей? – услужливо поинтересовался старый змей. – Хочешь точно знать, сколько денег он нам предложил?

– Не имеет значения.

Он кивнул.

– По крайней мере, это ты понимаешь. Так почему же не можешь принять решение?

– Потому что… потому что… – Я закрыл глаза и попытался найти наиболее искренний и честный ответ, что оказалось не так уж и сложно. – Потому что у меня есть сын, – сказал я, открыв глаза. – Конечно, я не хочу, чтобы в наши дела лезли южане, зато я хочу, чтобы у Ваггерта был хороший врач. Если бы мы когда-либо оказались перед выбором – взять деньги у южан или иначе заболеют наши дети…

На лице служителя появилось задумчивое выражение.

– В том-то все и дело, верно, парень? Вот где собака зарыта. – Он внимательно посмотрел на меня, затем отвел взгляд.

– Сто пятьдесят лет назад, – начал он, – Патриарх правил нашим народом железной рукой. Когда умирали от голода дети – он обвинял в этом нейтов и ученых. Террор, который он устроил, держал южан в страхе еще сто лет после его смерти. Но постепенно страх стал проходить. Уже при моей жизни южане снова начали интересоваться нами. У нас стало появляться больше туристов, больше торговцев… и все большее влияние на нашу жизнь стал оказывать их безбожный материализм. И тем не менее, если я пытался надавить на жителей поселка, так же как когда-то Патриарх, – если я говорил, что никакой торговли с Югом не будет или я объявлю Великое проклятие, – кого я мог обвинить в том, что дети страдают от недоедания? Люди считают меня жестоким, но я вовсе не столь непреклонен, как в свое время Патриарх. Когда-то я был матерью, так же как и ты, парень. Я кормил грудью свою маленькую девочку…

Он закрыл глаза и поднял руки, словно прижимая к груди младенца. Я отвернулся – не знаю, то ли от смущения, то ли просто хотел дать ему возможность на мгновение обратиться к своему прошлому.




Помолчав немного, он прошептал: «Ладно, хватит», сунул руку в потертую металлическую шкатулку и нажал на другой выступ. Раздался щелчок, и захват, сжимавший мои пальцы, внезапно ослаб; Рука Патриарха стала безжизненной, словно старая перчатка.

Я не уронил ее в грязь лишь потому, что никак не мог заставить свои пальцы распрямиться.

– Положи Руку в шкатулку, – приказал Хакур.

– У тебя закончились вопросы?

– Я собирался спросить тебя обо всем, о чем спрашивал меня мой предшественник, но ты ведь все равно скажешь, что не знаешь ответов. Положи Руку на место.

Я осторожно занес Руку Патриарха над шкатулкой. Поскольку мои пальцы ничего не чувствовали, мне пришлось воспользоваться другой рукой, чтобы их разжать. Механическая рука упала в шкатулку и немного покачалась, прежде чем застыть неподвижно, пальцами вверх, словно дохлая муха, валяющаяся лапками вверх на подоконнике.

– Значит, я не прошел твоего испытания? – спросил я, выпрямляясь.

– Идиот, – проскрежетал Хакур. – Это вовсе не было испытанием, которое ты мог бы не пройти. Я ведь уже сказал – твое мнение меня не интересует. Я выбрал тебя себе в ученики, и все.

Я потер пальцы, пытаясь снова заставить их шевелиться.

– Тогда зачем было меня мучить, если до моих ответов тебе не было дела?

Он искоса посмотрел на меня.

– Мне ведь нужно было как-то привлечь твое внимание, верно? Заставить тебя думать. Нужно было, чтобы ты понял – служитель Патриарха должен быть готов стать безжалостным тираном ради блага поселка.

– Это я и так знаю, – проворчал я.

Старик улыбнулся… и неожиданно ударил меня по лицу. Удар оказался не сильным, но обжег меня, будто огнем.

– Ты ничего еще не видел, – прошипел он. – После того как настанет твое Предназначение, тебе еще не раз придется пройти испытание Рукой Патриарха. Если потребуется, я прикажу воинам, чтобы они держали тебя, – Боннаккуту это наверняка понравится. Моему учителю несколько раз приходилось удерживать меня силой, пока я не смирился со своей судьбой. И ты тоже с ней смиришься, служитель Патриарха.

– Я выберу себе женское Предназначение, – огрызнулся я. – Ты не сможешь сделать меня служителем Патриарха, если я буду женщиной.

– Если ты это сделаешь, парень, я превращу твою жизнь в ад. Ты знаешь, что я это могу.

– Не можешь. Самый священный принцип закона тоберов гласит, что каждый может выбрать себе мужской или женский пол, и никто не может быть наказан за свой выбор.

– Погоди, увидишь, – прорычал Хакур. – Когда я говорю, что ты будешь моим учеником, – это не мое желание. Это воля самого Патриарха. Это призвание. Приказ. Кем бы ты, возможно, хотел бы быть – меня не интересует. Ты поступишь так, как решил Патриарх.

В последний раз бросив на меня гневный взгляд, он поднес два пальца к губам и пронзительно свистнул.

– Дорр! Мы уходим.

Его внучка немедленно выскользнула из зарослей тростника. В одной руке она держала охапку грязной зелени, в другой – нож чуть покороче мачете Стек. Подозреваю, что Дорр просто срезала первый попавшийся пучок осоки, а затем пряталась в камышах, подслушивая. Вероятно, она все слышала – проповедь Хакура, его угрозы, но лицо ее было лишено какого-либо выражения. Не глядя в мою сторону, девушка подала Хакуру руку и помогла ему забраться в каноэ.

– Твое уединение закончилось, – бросил старик, устраиваясь на носу лодки. – Иди домой. И даже если боги и не послали тебе утку, ты знаешь, какого Предназначения от тебя они хотят.

Дорр опустила глаза. Возможно, ей было стыдно за своего деда, пытавшегося повлиять на мой свободный выбор. Одним ударом весла она оттолкнула каноэ от берега, и лодка быстро скрылась из виду.




Глава 9

ТИШИНА ДЛЯ ГОСПОЖИ МЕТЕЛИ


Первым делом я громко выругался – не слишком изящно, но от всей души, распугав всех лягушек, уток и ондатр на болоте. Затем я несколько минут растирал пальцы, пока снова не смог ими двигать. Пальцы тихо потрескивали, когда я сгибал и разгибал их, и мне не удалось до конца сжать их в кулак, но каких-либо серьезных повреждений заметно не было.

Я проверил, могу ли я держать смычок. Оказалось – могу.

Затаив в душе жестокую злобу на Хакура, я зашагал в сторону дома.

– Какое Предназначение мне выбрать – мужчину или женщину? – крикнул я, обращаясь к черному дрозду.

Птица улетела, не ответив. Иногда боги посещают землю в облике птиц, но эта, похоже, была самой обыкновенной.

– Мужчина или женщина? – обратился я к змее, пытавшейся скрыться от меня в высокой траве.

Змея даже чешуйкой не шевельнула.

– Мужчина или женщина? – спросил я у белки на верхней ветке вяза. По крайней мере, белка на меня посмотрела, и я воспринял это как добрый знак. – Понимаешь, сегодня День Предназначения, – объяснил я, – и мне нужно сейчас принять решение.

Белка решила, что мои проблемы слишком велики для ее маленького мозга, что, впрочем, неудивительно, поскольку мозг у нее размером с божью коровку. Одним прыжком зверек взлетел по стволу вяза и скрылся из виду.

– Спасибо большое! – крикнул я ей вслед. – Если я тебя когда-нибудь поймаю, можешь считать себя меховым воротником.

На белку мои слова, похоже, не произвели никакого впечатления. Хороший же из меня получится служитель Патриарха, если я не могу даже напугать древесную крысу.

Впрочем, это вовсе не означало, что мне хотелось быть служителем Патриарха.

Однако… было бы забавно оставить Боннаккута наедине с механической рукой минут на пять и выяснить, насколько соответствовала действительности вся его болтовня насчет Каппи.

Нет. Только не служитель Патриарха. Не ученик старого змея.

А если я выберу женское Предназначение, Хакур не сможет ничего со мной сделать. Правда, от его угроз превратить мою жизнь в ад, если я стану женщиной, у меня по коже бежали мурашки, но, по крайней мере, мне не пришлось бы больше общаться с ним и его рукой. К несчастью, стать женщиной означало для меня оказаться перед лицом всех тех обещаний, что моя женская половинка дала Каппи, включая обещание стать следующей Смеющейся жрицей.

Мужчина или женщина: служитель Патриарха или Смеющаяся жрица.

Боги, похоже, сговорились насчет того, что свое будущее я должен посвятить исключительно им.

Когда я добрался до поселка, улицы были пусты, хотя солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Впрочем, чего еще следовало ожидать, если День Предназначения считался праздником? Коров нужно было доить, а кур – кормить, но все остальные дела могли подождать и до завтра. Лодки не выходили на озеро. Кузница стояла холодной. Вода бежала по колесам, приводившим в действие лесопилку и мельницу, но сами колеса были застопорены на весь день.

Даже женщины, готовившие до поздней ночи еду для завтрашнего пиршества, могли не беспокоиться; приготовления в основном завершились, и мужчины были дома, присматривая за детьми. Отцы с охотой занимались этим именно в День Предназначения, пользуясь последним шансом увидеть своих мальчиков и девочек, прежде чем они станут… девочками и мальчиками.

Мысль об этом вынудила меня ускорить шаг. Сегодня Ваггерт должен был впервые совершить путешествие в Гнездовье. Многие годы я смеялся над родителями, которые тайком подсматривали за детьми, чтобы присутствовать в момент открытия, – но сейчас намеревался проделать то же самое. Нетоберы нередко заявляли нам, что изменение может травмировать ребенка – бывшие мальчики расплачутся при виде своей потери, бывшие девочки испугаются, обнаружив неожиданно появившийся «отросток». На самом деле это было не так. Дети, как правило, исследовали любопытными пальчиками новые части тела, явно испытывая новые интересные ощущения. По этому поводу чужаки тоже беспокоились – их удивляло, что родители гордо улыбаются, глядя, как их дети забавляются с собственными половыми органами. Хотя, честно говоря, особо беспокоиться было не из-за чего.




Я почувствовал запах жарящегося бекона еще до того, как открыл дверь кухни, и услышал тихое шипение мяса на сковороде, похожее на шелест летнего дождя. Мой приемный отец стоял у плиты, очевидно желая произвести впечатление на Ваггерта, который сидел, хихикая, за столом. Выражение лица мальчика не изменилось, когда он меня увидел, он даже не закричал: «Папа!», хотя и провел ночь без меня. Впрочем, я ушел, когда Ваггерт уже спал, и перепеленал его ночью, так что он, вероятно, даже не понял, что я уходил.

Так я, во всяком случае, подумал.

– Ну что ж, кхе-кхе, великое уединение завершилось, – радостно прохрипел Зефрам.

Он всегда хрипел по утрам, пока не выпивал чашку настоя из одуванчиков. Впрочем, это было единственным признаком старости – в шестьдесят с лишним лет в его вьющихся темно-каштановых волосах даже самый внимательный взгляд не заметил бы и следа седины. Возможно, он слегка потолстел, возможно, стал ходить чуть медленнее – но для меня он не старел, просто становился еще более похожим на сложившийся в моем воображении образ отца семейства.

– И как там на болоте? – спросил он.

– Интереснее, чем я предполагал. – Я положил скрипку на буфет и незаметно потер костяшки пальцев. – А как у вас дела?

– Ваггерту ночью даже пеленки менять не пришлось, – гордо ответил Зефрам. – У парня мочевой пузырь из стали.

Я любовно потрепал Ваггерта по волосам. Сын наконец соблаговолил улыбнуться мне и попытался схватить меня за руки.

– Ба-ка! – сказал он, что могло означать «пузырь», «папа» или «бекон».

Ваггерт обожал изобретать свои собственные слова, а задачей взрослых было угадывать их смысл. Я поднял его, поцеловал в лоб и вспомнил, что в последний раз, когда я играл с сыном, моим телом владела я-женщина. Женщины любят играть с младенцами, и кто может их в этом упрекать? Но мне не хотелось делать ничего такого, что побудило бы ее вернуться. Моя женская половинка и без того уже доставила мне немало хлопот.

С некоторой неохотой я снова усадил Ваггерта на стул и, чтобы отогнать неприятные мысли, спросил Зефрама:

– Ты знаешь в поселке кого-нибудь по имени Стек?

Я увидел, как напряглась его спина.

– Стек? – прохрипел он. – Где ты слышал это имя?

Он не оборачивался, словно опасаясь, что бекон может воспользоваться его невнимательностью и спрыгнуть со сковородки.

– От Литы, – ответил я, вспомнив первое, что мне пришло в голову. Связанный клятвой, я не мог сказать Зефраму правду. – Лита затащила меня прошлой ночью на церемонию солнцестояния. И она говорила, будто когда-то у нее была ученица по имени Стек.

– Я думал, во время уединения тебе не полагается ни с кем разговаривать.

– На Смеющуюся жрицу правила не распространяются.

– И как бы мне заполучить ее работу? – Он резко ткнул в кусок бекона деревянной лопаткой.

– Так ты знал Стек?

Он вздохнул – так, как вздыхают люди, пытаясь решить, стоит ли признавать нечто такое, что они предпочли бы скрыть.

– Да, – наконец сказал он. – Я знал Стек.

– Стек, которая выбрала себе Предназначение нейт? – спросил я.

– Тебе не кажется, что Лита была чересчур болтлива?

Я промолчал.

– Стек была здесь в первый год, когда я тут появился, – наконец сказал Зефрам. – Осень, зиму и лето.

– И в то лето Стек стала нейт?

– Да.

– Значит, в тот последний год Стек была девушкой?

– Я бы не стал употреблять слово «девушка», – холодно ответил он. – Да, я знаю, что в поселке тебя считают парнем или девушкой, пока ты не выберешь себе постоянное Предназначение. Но двадцатилетняя Стек для меня была женщиной.

– О, – сказал я.

Некоторое время мы оба молчали. Бекон все так же шипел на сковороде, шелестя, словно летний дождь.




– Это я виноват, – сказал Зефрам.

Завтрак был уже на столе, и поджаристые ломтики бекона лежали передо мной на тарелке. Еда у моего приемного отца никогда не подгорала, чем бы ни были заняты его мысли.

– В чем? – спросил я.

– В том, что Стек стала… – Он замолчал, словно не в силах выговорить слово, а потом вдруг выпалил: – Вы называете их нейтами, бесполыми, но на самом деле они – гермафродиты. Они даже могут иметь детей, как в роли отца, так и матери, – они одинаково способны и на то и на другое.

– Откуда ты знаешь про нейтов?

– Стек была не первой, и ты это знаешь. Лет сорок назад я встречал в Фелиссе другого мужчину-женщину, по имени Кван. Кван немного тосковала по Тобер-Коуву, но тем не менее изгнание было далеко не худшим событием из всех случившихся в ее жизни. Или его жизни.

– У них нет пола, лучше бы сказать «оно», – многозначительно заметил я.

– Кван – не «оно». Кван был прекрасным отцом троих детей и столь же хорошей матерью. И не делай такую рожу, будто тебя сейчас стошнит, – бросил Зефрам. – Половина жителей этого поселка были и матерями, и отцами.

– Но не одновременно!

– Кван тоже был десять лет женат на женщине, а после того, как овдовел, он… она вышла замуж за мужчину. И поверь, оба брака были удачными и счастливыми.

– И ты сказал об этом Стек?

Зефрам вздохнул.

– Да. Я сказал об этом Стек.

– Значит, ты виноват.

– О чем я уже и говорил. – Он ткнул в бекон вилкой, просто чтобы отвлечься от мрачных мыслей. – Но я рассказал Стек и об отрицательных сторонах. Кван была счастлива в двух браках, но порой у нее возникали проблемы, например, когда она просто шла по улице. Мальчишки выкрикивали оскорбления, матери уводили детей с дороги, было несколько малоприятных стычек с пьяными… Об этом я тоже сообщил Стек, но, видимо, она решила, что у нее будет по-другому. К тому же эта женщина обожала шокировать окружающих. Она была из тех, кто порой совершает странные поступки, повинуясь не голосу разума, но какому-то внезапному порыву. – Судя по тону голоса Зефрама, он имел в виду не просто решение Стек выбрать себе Предназначение нейт.

– Какому порыву? – решил я уточнить.

– В общем… это все из-за меня. – Отец не отводил взгляда от бекона. – Она была двадцатилетней красавицей, а я – чужаком средних лет, полумертвым от горя. Что она могла найти в той развалине, которой я был тогда? Большинство в поселке считали, что все дело в моих деньгах. Какое-то время я тоже так думал – по крайней мере, подобный мотив можно понять. Потом мне пришло в голову, что, возможно, ей просто хотелось шокировать всех своим поступком, а может, исключительно из милосердия попытаться вернуть меня к жизни. Но минуло двадцать лет, и за это время я отверг все простые ответы. Она встретила одинокого, далеко не привлекательного мужчину, и у нее просто возникла мысль: «А ведь он не такой, как все». Могу представить, как эта мысль не оставляла ее неделями, и в конце концов она этой мысли уступила – точно так же, как и я уступил ей.

– Значит, ты и Стек были… – Я замолчал, не в силах произнести слово, от которого меня бросало в дрожь.

– Любовниками? – закончил за меня Зефрам. – Зависит от того, как ты это понимаешь. Я скорее нуждался в ней, чем был ее любовником. Я нуждался в ком-то, кто был бы рядом со мной по ночам, и днем мне тоже кто-то был нужен. Стек спасла меня – иначе я просто умер бы от горя. Что касается ее самой – не знаю, любила ли она меня или нуждалась во мне, но что-то заставило ее заявить на меня свои права. – Неожиданно он взял нож и быстро порезал бекон на куски. – Пожалуй, я все-таки расскажу тебе об обстоятельствах нашей встречи. И он сделал это.




Затишье Госпожи Метели наступает в поселке каждой зимой, вместе с первым снегопадом. По традиции никто не произносит ни слова, начиная с падения первой снежинки и до рассвета следующего дня. Это не Патриарший закон – по мнению Литы, он восходит еще ко временам обезьян, когда с приходом снега наши предки прекращали без умолку болтать на деревьях, глядя, как мир покрывается белым покрывалом. В этой снежной тишине действительно что-то есть, особенно когда снег выпадает после заката и опускается с неба, словно миллионы призраков, соскальзывающих с юбок Госпожи Ночи. И ты волей-неволей задерживаешь дыхание, молча стоишь у открытой двери, не думая о том, сколь суровой будет эта зима, не беспокоясь о том, заготовил ли ты достаточно съестных припасов или сена для скота. Что будет – то будет, готов ты к этому или нет, просто снег слишком прекрасен для того, чтобы предаваться повседневным мыслям и заботам.

Так что когда выпадает первый снег, в Тобер-Коуве наступает тишина. Даже дети это понимают. Родители обнимают их, тем самым демонстрируя, что ничего страшного не случилось, но прикладывают палец к губам, пока дети не сообразят, как следует себя вести. Все дела откладываются, чтобы не нарушить тишину, многие сидят на крыльце или у окна, не зажигая ламп.

А затем, около полуночи, на башне Совета один раз звонит колокол – и звонит в него сама Госпожа Метель. Конечно, за веревку колокола вполне может тянуть мэр, но именно Госпожа Метель разносит звук по поселку, и пальцы ее настолько покрыты инеем, что их прикосновение приглушает колокольный звон. Этот звон – сигнал для жителей поселка к началу Визитов, которые в то же время являются скрепленным Госпожой Метелью обещанием помочь другому дому зимой.

Визит – это очень просто. Ты берешь небольшой кусочек дерева и несешь его в чей-нибудь дом. Все входные двери открыты, пусть даже это лишь небольшая щель. Ты молча входишь, кладешь свою деревяшку в огонь, а потом уходишь, плотно закрыв за собой дверь. Закрытая дверь означает, что этот дом находится под твоей защитой – остальные, кто пройдет мимо, должны нанести Визит кому-то другому, найдя дверь, все еще открытую зимнему ветру. Одна за другой двери закрываются, и таким образом жители Тобер-Коува безмолвно обещают друг другу, что зимой никто не останется один.

Невозможно нарушить обещание, данное Госпоже Метели.

Зефрам жил в нашем поселке уже почти месяц, когда выпал снег. Он не мог сказать, почему не ушел еще до наступления зимы.

– Не могу объяснить. – Отец пожал плечами. – Иногда мне кажется, что понимаю, почему произошло так, а не иначе… а потом начинаю сомневаться.

О том, что выпадет снег, было известно задолго до этого – сизые холодные тучи медленно приближались к поселку с северо-запада, закрывая полуденное солнце над Мать-Озером. Все рыбацкие лодки еще днем вернулись к берегу, и учительница в школе отпустила детей в два часа, чтобы те успели помочь родителям по дому.

Зефрам как раз был на пристани, когда начали возвращаться лодки. «Да, – признался он мне, – я сидел на причале, почти окоченев от холода, и смотрел, как облака затягивают небо». Однако он все же сбросил с себя оцепенение и поспешил помочь разгрузить пойманный за день улов. Именно тогда он услышал о Затишье Госпожи Метели и других традициях тоберов, связанных с приходом зимы. Мнения по поводу того, что следует делать в полночь самому Зефраму, разделились – одни считали, что он должен нанести кому-то Визит, другие советовали сидеть за закрытой дверью. И те и другие желали ему добра. Некоторые полагали, что не будет ничего плохого, если Зефрам поддержит местные традиции, другие же говорили, что ему будет проще не вмешиваться. В конце концов, если бы чужак нанес кому-то в полночь формальный Визит, он тем самым взял бы на себя обязательство оставаться в поселке до весны. Хотел ли он именно этого? Путешествие в глубь полуострова зимой было нелегким, но некоторые совершали его каждый год – под предлогом приобретения необходимых товаров, на самом же деле просто чтобы чем-то заняться, пока вода в озере покрыта льдом. Зефрам мог напроситься кому-нибудь в попутчики до Она-Саунда в любое время – но только если не пообещает Госпоже Метели позаботиться о ком-то другом суровой зимней порой.

После того как всю рыбу разгрузили, Зефрам отправился к Лите посоветоваться, стоит ли ему совершать Визит, когда выпадет снег. Кстати, это говорит о том, что мой приемный отец к тому времени уже в достаточной степени был знаком с жизнью тоберов – обычный чужак мог пойти к Хакуру и получить в ответ однозначное «нет». Лита, с другой стороны, ответила ему в типичной манере Смеющейся жрицы: «Ты полностью свободен в своем выборе, и не имеет значения, что существует лишь одно решение, которое следует принять уважающему себя человеку». Если ему хотелось оставаться чужаком, он мог сидеть дома, заперев дверь и не пуская к себе никого с Визитом. Если же он собирался стать частью местного сообщества, ему следовало оставить дверь открытой и выбрать кого-то, кому он желал бы помочь.




Зефрам сказал, что снег выпал на закате – впрочем, солнца все равно не было видно из-за темно-серых облаков. Я мог представить, как падал снег в тот вечер, делая мир бесцветным, – все вокруг становилось белым и серым. Из домов не доносилось ни звука, даже овцы и скотина умолкли, тесно сбившись в утепленных сеном хлевах.

На поселок опустилась черная безмолвная ночь. В доме, где жил Зефрам, – в то время его называли Домом для гостей – всегда было тихо. Он стоял поодаль от остальной части поселка, отделенный от нее большой группой деревьев, но в ночь Госпожи Метели обычная тишина превратилась в абсолютное безмолвие. Не лаяли собаки. Не стучали молотки и не скрежетали пилы – люди оставили свои обычные занятия. Многие пары выбрали приход Госпожи Метели для того, чтобы заняться любовью, но даже это происходило медленно и тихо, словно в замерзшем пруду.

Мужчина сидел один в темноте и, пока слой снега на окне становился все толще, тоже думал о любви. Снежное затишье не являлось традицией на его родном Юге, но люди все равно его ощущали и старались держаться поближе друг к другу, когда наступала зима, – и они с Анной тоже… Какой бы его сегодняшний выбор понравился ей больше? Открытая дверь или закрытая?

Не слишком сложный вопрос.

Когда прозвучал колокол, он надел сапоги и вышел на улицу. Позади осталась открытая дверь, подпертая еловым бруском, из которого он собирался вырезать фигурку покойной жены. (Даже сейчас, когда он рассказывал мне эту историю, брусок стоял нетронутым на его рабочем столе среди готовых или полуготовых фигурок сов и бобров.)

Зефрам старался уйти из дома побыстрее, не желая встречаться с кем-либо, кто пожелал бы нанести ему Визит. Он не сомневался в том, что кто-то придет, – днем на пристани несколько человек намекали, что не позволят невежественному горожанину замерзнуть насмерть. Большинство тоберов не имели ничего против того, чтобы чем-то помочь и дать добрый совет – рассказывать соседям о том, что им следует делать, всегда было главным времяпровождением в поселке зимой, – но Зефраму не хотелось встречаться с людьми, пришедшими к нему, как он считал, исключительно из сострадания. (Типичное рассуждение чужака. Никто из тоберов не считает наши молчаливые Визиты знаком милосердия, а чем-то вполне естественным.)

Отойдя подальше от дома, Зефрам замедлил шаг. Снег продолжал идти, но не слишком обильно; в воздухе было влажно и безветренно, и легкий мороз не столько холодил, сколько освежал. Ночь была идеальной для прогулок, и чужак не спешил, позволяя тоберам совершать свои Визиты без его участия, предоставляя им право выбора. Ему казалось, что людей может обидеть его вторжение или сам факт того, что он «возьмет на попечение» семью, на которую местные жители хотели заявить права сами. Естественно, это означало, что в конце концов ему придется посетить кого-то, не пользующегося популярностью, или, возможно, семью, настолько бедную, что никто другой не осмелился бы рискнуть обеспечить их благосостояние; однако Зефрам мог себе позволить как непопулярность, так и расходы.

Так он, по крайней мере, думал.

Он тихо прогуливался вдоль края леса минут двадцать – вполне приемлемое, по его мнению, время, чтобы всем определиться с выбором. Затем он направился к башне Совета – центру поселка и тому месту, откуда естественно было начать поиски открытой двери. В большинстве домов, мимо которых он проходил, уже погасили лампы. Жители поселка почти никогда не оставались на ногах до полуночи, так что они быстро закончили все свои дела и отправились спать – хотя и не обязательно спать. Однако какое-то время спустя Зефрам все же нашел один дом, где на подставке возле открытой двери стояли три зажженные свечи.

Дом Стек.

Он почти не знал Стек, так же как и большинство остальных жителей поселка. Днем, зайдя к Лите, Зефрам лишь кивнул молодой женщине, которая возилась с травами на кухонном столе Литы, раскладывая их для каких-то непонятных целей по пакетикам. Для Зефрама Стек была не более чем ученицей Литы, а еще – обладательницей острого взгляда и гордой походки, несмотря на то, что она уже семь месяцев была беременна ребенком Господина Ворона.

Зефрам подошел к двери в некотором замешательстве, не осмеливаясь войти без приглашения в чужой дом… дом молодой женщины. Казалось просто неприличным для сорокалетнего мужчины стать ее «защитником», к тому же сейчас, стоило ему подумать о Стек, она возникла в его мыслях не просто как женщина, но восхитительно-прекрасное создание. Не было ли предательством по отношению к его покойной жене «заявить права» на другую, когда прошло не так много времени после смерти Анны? Но он знал, что сказала бы Анна по этому поводу: «Ты всегда был ослом. Поступай, как считаешь нужным, и не придумывай сложностей».

И тем не менее он вдруг понял, что надеется на то, что Стек нет дома, что она все еще совершает свой собственный Визит, так что он вполне мог бы быстро заскочить в дом, бросить деревяшку в огонь и скрыться в ночи.

Но она была дома, сидя в кресле-качалке перед очагом, закутавшись по горло в пуховое покрывало. Губы ее были плотно сжаты, словно она пыталась подавить дрожь. Зефрам не чувствовал холода, но Стек была беременна и ее могло знобить. Не раздумывая, Зефрам закрыл за собой дверь, чтобы не пропускать в дом холод, затем повернулся к хозяйке, и тут его обожгла мысль: «Я с ней, один». Однако он сразу же мысленно выругался и приступил к исполнению взятых на себя в отношении нее обязательств.

Он решил приготовить чай.

Стек смотрела на него, и в ее глазах отражался свет очага. Что выражает ее лицо? Несколько раз Зефрам порывался спросить, как она себя чувствует и действительно ли в банке с пахнущими яблоками листьями – чай, а не травяная смесь. Однако он тут же вспоминал о Затишье Госпожи Метели и сдерживал себя. Единственным звуком в доме было тихое потрескивание огня в очаге, где лежало принесенное Зефрамом полено.

Зефрам не спеша повесил чайник над огнем, зная, что больше ему ничего не остается, кроме как избегать взгляда Стек, пока не закипит вода.

И все же он то и дело поглядывал на нее – на ее поблескивающие глаза, на губы, которые она крепко сжимала, словно пытаясь не стучать зубами. Когда он ободряюще улыбнулся ей, женщина не улыбнулась в ответ, лишь кивнула в сторону стула по другую сторону от очага. Зефрам понял намек и сел.

Стул стоял так, что взгляд сидящего на нем невольно упирался прямо в Стек. Очевидно, на нем сидит Лита, когда приходит сюда, чтобы передать свои знания ученице, – жрица предпочитала смотреть прямо в глаза тому, с кем она разговаривала. У Зефрама не оставалось выбора, кроме как тоже сидеть лицом к ней. Стек смотрела прямо на него, в полуночной тишине, и снаружи все так же шел снег.

Вдовец вдруг ощутил тайную надежду, что эта женщина полюбит его… отбросит покрывало, под которым не окажется ничего, кроме обнаженного тела, а он неторопливо и не испытывая стыда встанет со стула; Стек медленно подойдет к нему, и в ночной тиши они…

– Эй! – Я не выдержал. – Может, опустим подробности?

– А что не так? Одна из причин, по которой мне нравятся здешние места, – ваше спокойное отношение к сексу.

– Да, но…

Одно дело, когда я рассказывал о своих фантазиях, и совсем другое – когда ими делился мой отец.

– Я вовсе не хотел тебя расстраивать. – Зефрам пожал плечами. – Я просто хотел… тогда я в первый раз после смерти Анны подумал о другой женщине…

– Просто рассказывай все как было, – прервал я его, – а не о чем ты думал. Если, конечно, Стек на самом деле не сбросила покрывало и…

– Нет. Она дрожала от холода и была на седьмом месяце беременности.

Зефрам уже после обнаружил, что может совместить воспоминания о потерянной жене с реальностью глаз Стек и фантазиями о ее теле – так что когда он представлял себе, будто занимается с ней любовью, на самом деле он вспоминал Анну в том же возрасте и ее сладостные поцелуи, какими он их помнил много лет назад.

Вскоре чайник Стек закипел. Зефрам нашел кружки – хорошие, из обожженной глины – и, наполнив одну из них дымящимся чаем, поставил ее на маленький столик рядом с хозяйкой дома. Стек сразу же взяла кружку и спрятала ее под покрывалом. Возможно, она приложила кружку к своему округлившемуся животу, чтобы тепло передавалось ребенку, а возможно, ей просто становилось от этого легче. Зефрам не знал, что именно действует успокаивающе на беременных женщин, – у них с Анной никогда не было детей.

Налив чаю себе, Зефрам помешал огонь и подбросил в очаг еще дров. Теперь, когда дверь была закрыта, в комнате стало теплее, и скоро ему пришлось бы решать – снять пальто или просто пойти домой. Ему не хотелось уходить, пока Стек выглядела так, будто ей холодно, но и засиживаться в гостях он тоже не планировал. Окна домов снаружи были темны, все остальные Визиты явно завершились, и гости разошлись по домам спать. Он подумал о том, не требует ли местный этикет, чтобы Визиты были как можно более краткими, особенно учитывая запрет на любые разговоры до рассвета. Зефрам уже готовился заговорить с девушкой на языке жестов: «Я могу идти? Ты хорошо себя чувствуешь?», когда Стек вдруг сбросила покрывало и встала.

Она была вся в белом – белая юбка до пола и белый шерстяной свитер тонкой вязки. Одежда была явно неподходящей для жизни в поселке – легко пачкающейся и трудно отстирывающейся, и подол уже промок насквозь после ходьбы по заснеженным улицам. Стек оделась так, словно изображала саму Госпожу Метель, несущую миру холодное спокойствие.

Женщина все еще держала в руках кружку с чаем. Она подняла ее и сделала глоток, глядя на своего гостя. Для кого-то другого этот жест мог бы показаться смущенным или вульгарно-соблазняющим, но Зефрам заверил меня, что для Стек это был всего лишь молчаливый знак благодарности за все его труды. Восприняв его как намек на то, что пора уходить, он кивнул ей на прощание, но она подняла руку, жестом предложив снова сесть.

Зефрам осторожно сел на краешек стула, не зная, чего ожидать. Стек подошла к кровати и опустилась рядом с ней на колени, вызвав у Зефрама легкую панику – или, возможно, надежду. Но она лишь вытащила нечто, лежавшее под кроватью, – скрипичный футляр.

(Когда Зефрам об этом сказал, меня словно ударило. Да, Стек играла на скрипке тогда, на болоте; однако я думал, что нейт научилась этому, живя на Юге. Если она уже была скрипачом двадцать лет назад в Тобер-Коуве…)

Женщина осторожно достала инструмент и принялась его настраивать – не с помощью смычка или даже пиццикато, но лишь легкими прикосновениями пальцев, едва заставлявшими струны дрожать. Зефрам не знал, распространяется ли Затишье Госпожи Метели на музыку так же, как и на голос, но Стек явно не хотела, чтобы кто-либо еще слышал, как она нарушает тишину.

Настроив скрипку, Стек подошла к креслу-качалке, придвинула его ближе к моему отцу, так что их колени почти соприкасались, и начала играть. Она не прикладывала инструмент к подбородку, вместо этого держа его как гитару, положив на мягкую округлость своего живота. На мгновение взгляды Стек и Зефрама встретились, затем она наклонила голову и мягко тронула струны.

Она играла мелодию «Одиноко висят облака», песню, которую я сам хорошо знал. Где бы я ни оказывался, всегда можно было рассчитывать, что эту песню попросят исполнить по крайней мере однажды за вечер – отчасти из-за мечтательно-красивой мелодии, отчасти потому, что она задевала чувствительные струны в душе многих слушателей. Первая половина каждого куплета описывала, как певица «жила с пустыми руками» и не раз «разговаривала с холодными голыми стенами», вторая же являлась удивительным и благодарным признанием того, что все изменилось – предположительно потому, что она нашла свою любовь, хотя об этом нигде не говорилось прямо.
		Одиноко висят облака,



		Но теперь в них появился просвет…








Я мог представить себе, как Зефрам слушает ту же мелодию в тишине дома, каждую ноту, извлекаемую из струн столь тихо, что звук ее едва преодолевает небольшое расстояние между ним и Стек.

Весь мир сузился до двоих, мужчины и женщины, соприкасавшихся коленями в свете очага.

Дальнейшее продолжение истории можно было не слушать – я мог догадаться, как разворачивались события. В ту ночь ничего не случилось, так как Стек была беременна, а Зефрам – слишком обременен воспоминаниями об Анне. Через два месяца родился ребенок Стек. Через те же два месяца рана на сердце Зефрама зажила в достаточной степени, чтобы оно снова могло забиться сильнее. Они стали любовниками еще до прихода весны – и оставались вместе до летнего солнцеворота.

Когда Стек выбрала себе Предназначение нейт.

Когда ее изгнали из поселка.

Когда у Зефрама не оставалось иного выбора, кроме как усыновить новорожденного ребенка Стек.

– Этим ребенком был я. Ребенком Стек, верно? И именно поэтому ты мне все это рассказываешь?

– Конечно, – ответил Зефрам. – Конечно.




Глава 10

СОБРАНИЕ ДЛЯ ОТЦА ПРАХА И МАТЕРИ ПЫЛИ


– Моя мать – нейт? – с трудом выдавил я.

– Твоя мать была женщиной, – ответил Зефрам. – Заботливой женщиной с любящим сердцем. Никто не догадывался, насколько она уязвима, кроме меня и Литы. Стек была слишком независимой для Тобер-Коува, чтобы найти понимание у других. Именно поэтому она жила одна в бревенчатой хижине – из тех, что обычно предназначаются для пар. Я надеялся, что на Юге ей будет легче.

Я вспомнил полные горечи слова Стек, сказанные ею возле костра Литы: «Нас гонят в глубь полуострова, в непонятные нам города, где нас презирают и считают уродами. Нас избегают друзья, нас разлучают с нашими любимыми и детьми…» Нет, нейт вовсе не было легче, тем более столь «независимой», – никаких шансов на проявление гостеприимства со стороны чужих.

– А когда Стек ушла, – спросил я, – она не взяла меня с собой?

– Она пыталась, – ответил Зефрам, – но за ней по пятам гналась толпа. Они вырвали тебя из ее рук, а потом… Гильдия воинов преследовала ее по лесу, а затем на его границе поставили стражу, чтобы не дать ей вернуться. Однажды она попыталась – и получила копьем в живот; воины не говорили, убили ее или нет, и это означало, что ей удалось уйти. Если бы ее и в самом деле убили, то голову торжественно пронесли бы через весь поселок. Но с тех пор Стек больше никто не видел.

– И ты никогда не пытался ее найти?

Зефрам покачал головой.

– Мне нужно было заботиться о тебе. Так решил Хакур – да, мне позволят остаться и усыновить тебя, но только если я поклянусь никогда не забирать тебя из поселка. Ты тобер, Фуллин, дитя Господина Ворона; Хакур не пожелал, чтобы ты когда-либо познал «материалистическую заразу» Юга. Старый ублюдок заставил меня выбирать между тобой и Стек, и я знал, чего хотела бы она. Ее собственных родителей не было в живых. Если бы я не забрал тебя, ты бы попал прямо в руки тех, кто ее изгнал.

– И никто никогда не сказал мне правду!

– Люди считали, что так будет лучше для тебя. Они старались быть добры к тебе, после того как вся эта истерия сошла на нет. После того как изгнали «злобную нейт», все задумались о том, каким же они на самом деле были дерьмом. Перед тобой готовы были чуть ли не на коленях ползать, так что в конце концов я сказал им, что то, что они сделали, было на самом деле не так уж и плохо. – Зефрам вздохнул. – Я не из тех, кто может долго держать в своем сердце ненависть, Фуллин. Да, я пытался, ради Стек, но я не мог постоянно злиться на них, по крайней мере, так долго, как следовало бы. Так что я позволил себе согласиться с ложью.

Он крепко зажмурился, словно пытаясь подавить в себе какое-то чувство. Вины? Злобы? Мгновение спустя он быстро заговорил:

– Итак, Стек не стало, и весь поселок решил сказать тебе, что твоя мать была образцом добродетели – она просто случайно утонула, и ничего больше.

«Знает ли об этом Каппи?» Почему меня вообще интересует то, что она может подумать, но тем не менее я озвучил свой вопрос.

– Вряд ли, – ответил Зефрам. – Насколько мне известно, всем детям рассказывали одну и ту же историю – иначе они могли бы тебе проговориться. Возможно, родители ей и рассказали, когда она стала достаточно взрослой, чтобы уметь хранить тайну, – но зачем? В поселке всем хотелось поскорее забыть эту историю.

Он отодвинул стул от стола, хотя за все время едва дотронулся до завтрака.

– Полагаю, – сказал он, не глядя на меня, – Лита решила сказать тебе о Стек, потому что сегодня День Предназначения. Она всегда жалела о том, что не смогла защитить свою ученицу. Лита упомянула имя Стек, но не сказала тебе правду?

– Нет.

– Видимо, не хватило смелости – она хотела рассказать тебе обо всем до твоего Предназначения, а потом не смогла. Это ей свойственно – Лита считает, будто Смеющаяся жрица должна быть воплощением отваги, но ей ее просто не хватает.

Я чувствовал, что Зефрам хочет сейчас быть воплощением праведного гнева, но у него это не получалось.

– Возможно, после того, как ты выберешь свое Предназначение, – продолжал он, – мы вместе отправимся на Юг и попробуем ее найти. Стек была хорошей женщиной, Фуллин, действительно хорошей. Все в поселке ее боялись – даже еще до того, как она выбрала Предназначение, – но Стек была доброй и нежной женщиной.

Добрая нежная женщина, которая пыталась убить Каппи и меня. Конечно, прежде чем напасть, она спросила, не зовут ли кого-то из нас Фуллин… И что случилось бы, если бы я ответил правду? Бросилась бы ко мне на шею, осыпая слюнявыми поцелуями? «О дитя мое, я вернулась, чтобы увидеть твое Предназначение!»

Это вполне могло быть причиной ее появления в поселке в канун Предназначения. Она наверняка считала годы и знала, что пришло мое время. Я мог представить, как она строила планы возвращения именно в этот день. А чтобы обрести защиту, Стек связалась с Лучезарным, убедила его прийти в поселок, чтобы наблюдать за церемонией Предназначения. Знал ли вообще Рашид, почему бозель притащила его сюда? Или она манипулировала им до такой степени, что Лучезарный считал, будто это его собственная идея?

Внезапно у меня возникло непреодолимое желание взять на руки Ваггерта. Мой сын! Он инстинктивно прижался к моей груди, не потому, что во мне нуждался – просто ощущал родное тепло и уют. Еще несколько минут назад я решил не предаваться особым нежностям, но не мог ничего с собой поделать. Мне хотелось защитить его. От Стек, вернувшейся в поселок словно призрак жертвы убийства, ищущий мести… или от того, что случилось двадцать лет назад, когда ребенок был вырван из рук матери и оба потеряли друг друга.

Стараясь не слишком крепко обнимать малыша, я ткнулся носом в его сладко пахнущие волосы. Сын не обращал на меня никакого внимания, словно считая, будто в его жизни всегда будет столько поцелуев, что нет никакой необходимости реагировать на каждый из них.




На башне Совета зазвонил колокол. И Зефрам, и я посмотрели на висевшие над камином часы, украшенные серебряной чеканкой с черными металлическими стрелками в форме вороньих перьев. Зефрам заказал их когда-то у часовщика на Юге, в честь Господина Ворона. Хакур некоторое время косо поглядывал на эти часы, утверждая, что это почти богохульство, но потом смирился, поняв в конце концов глупость своих претензий.

Было всего лишь семь часов утра, еще слишком рано для обычных в День Предназначения празднеств. И тем не менее колокол продолжал звонить – спокойно и размеренно, а не так, как обычно предупреждали о грозящей опасности, – из чего можно было сделать вывод, что мэр созывает жителей поселка на собрание.

– Что случилось? – спросил Зефрам. Ответа он не ждал, так что я промолчал. Призыв мэра мог иметь отношение только к Стек и лорду Рашиду – зачем еще Теггери мог нарушить заведенный распорядок Дня Предназначения?

– Лучше сходи к Совету и узнай, что происходит, – сказал я Зефраму. – А я закончу дела здесь.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Какие еще дела?

– Ну, знаешь, уборка и все такое… – Я неопределенно махнул рукой.

– Ты никогда в жизни добровольно не занимался уборкой, – заметил он. – Разве что если пытался избежать чего-нибудь похуже. Тебе что-то известно про это собрание?

– Нет.

– И тебе неинтересно?

– Конечно, интересно. – Я попытался придумать какое-нибудь оправдание, чтобы мое поведение не выглядело чересчур подозрительным. «Если честно, папа, то моя мать-нейт сейчас здесь, и я не хочу с ней встречаться». – Просто…

Я замолчал.

Зефрам закатил глаза.

– Просто ты хочешь остаться в доме один, чтобы найти подарки к Дню Предназначения, которые я тебе купил. Верно?

Я тут же изобразил крайнее смущение, словно отец попал в самую точку. Он рассмеялся и шутя хлопнул меня по спине.

– До полудня ты ничего не найдешь, парень. А теперь пойдем узнаем, что случилось.

Признав свое поражение, я направился к двери, пытаясь поудобнее взять Ваггерта на руки, и тут же остановился. Если я приду на площадь с малышом, Стек его увидит. Стек должна была знать, что у меня есть ребенок – как и у всех тоберов, достигших своего Дня Предназначения. Хотелось ли мне, чтобы нейт прикасалась к моему мальчику? Вдруг у Стек возникнет какой-нибудь безумный план похищения внука? Кто знает, какие идеи могут бродить в голове нейт…

– Послушай, – сказал я Зефраму, – почему бы тебе не подержать Ваггерта?

– Это уже больше похоже на тебя, – сказал он и, улыбнувшись, взял у меня сына.

Мальчик тут же обнял его за шею. Испытывая легкую ревность, я едва не попросил его вернуть ребенка мне. Но для Ваггерта будет лучше, если Стек не узнает, что этот малыш – мой.




Когда мы пришли на площадь, там уже собралась половина поселка – в основном мужчины и дети, те, кто мог прийти сразу же, как только прозвонил колокол. Женщины пришли позже, после того как вынули пироги из печи и проутюжили еще несколько складок. Несколько старух вообще не появились: то ли до сих пор были заняты последними приготовлениями, то ли просто считали, что заняты – в Тобер-Коуве было некоторое количество людей, постоянно чем-то себя занимавших, независимо от того, насколько в действительности серьезными были их дела.

Внутри здания Совета было достаточно просторно, чтобы вместить все взрослое население поселка, но в хорошую погоду собрания проводились снаружи, так что людям не приходилось тесниться. Выступавшие стояли на ступенях, откуда их всем было хорошо видно, остальная толпа заполняла площадь; люди прислонились к забору или сидели на траве в тени дерева, которое мы называли Маленьким дубом. Дерево получило свое имя почти двести лет назад, когда имелся и Большой дуб. Большой дуб рухнул от старости и был распилен на столешницы для половины домов в поселке; ствол же Маленького дуба был теперь настолько толстым, что его не могли обхватить двое, – но его до сих пор называли Маленьким дубом, и этому имени предстояло оставаться за ним на века, пока время не подкосит старое дерево.

Это тоже кое-что говорит о Тобер-Коуве.

Стек и Рашида не было видно. Мэр Теггери стоял на верху лестницы, дружелюбно улыбаясь толпе и ожидая, пока подтянутся опоздавшие. Рядом с ним сгорбился Хакур, бросая вокруг злобные взгляды, Лита, опираясь на перила, расположилась двумя ступенями ниже.

Каппи рядом со жрицей не было, я поискал ее взглядом и наконец заметил ее макушку. Родственники окружили девушку, значит, она снова одета в мужское платье. Иначе сестры и братья не прилагали бы столько усилий, пытаясь заслонить ее от чужих взглядов.

Почему она снова предпочла этот наряд? Прошлой ночью был всего лишь танец солнцеворота, но сегодня… Неужели Каппи действительно хотела шокировать всех? Это так похоже на нее. Я мог поверить, что она встала с постели, провела рукой по коротко подстриженным волосам, увидела разбросанную по комнате мужскую одежду и решила: «Почему бы и нет? Покажу, что мне плевать на все».

А может быть, она оделась так, потому что хотела мне понравиться. Никогда нельзя было сказать, как поведет себя Каппи в следующий момент – вызывающе или же будет пытаться навязать свое общество.

Подавив вздох, я направился к ней. Настоящий мужчина хорошо знает свою обязанность – наутро после проведенной вместе ночи следует вести достаточно неуклюжую беседу, ведь женщина так нуждается в подтверждении того, что действительно что-то было: «Ну, как дела?» – «А у тебя как дела?»

Иногда не слишком приятно осознавать, что тебе известны типичные женские мысли по самым разным поводам.

Сестра Каппи, Олимбарг, первой заметила мое появление. Ей было четырнадцать лет, и она терпеть меня не могла. В этом году неприязнь перешла в открытую враждебность, и стоило ей меня увидеть, как в ход шли самые отборные оскорбления. Я мирился с этим, в конце концов дети есть дети, и ее нападки раздражали меня куда меньше, чем ее поведение в прошлом году. Тогда Олимбарг был тринадцатилетним мальчиком, в то время как я – девятнадцатилетней девушкой, и этот малолетний придурок постоянно путался под ногами каждый раз, когда мы с Каппи хотели остаться наедине.

Ничем не помогало и то, что Олимбарг принадлежала к той редкой разновидности людей, чья женская половинка была почти точной копией мужской. Сейчас, когда она начала взрослеть, различия с каждым годом увеличивались, но до сих пор, глядя на нее, я порой испытывал неприятное чувство, вспоминая Олимбарга-мальчишку.

– Вот идет наш виртуоз! – крикнула Олимбарг, увидев меня. – Ну как, Фуллин, боги послали тебе утку? Или решили, что ты заслуживаешь скунса?

– И тебе доброго солнцеворота, – ответил я, стараясь вести себя сдержанно, поскольку на меня устремились взгляды всей семьи Каппи.

У ее отца, к примеру, был такой вид, словно его нервы натянуты до предела: вдруг кто-то заметит, что на Каппи его одежда? Его звали Нунс, и он мечтал о том, чтобы стать мэром, когда Теггери оставит свой пост. Впрочем, у него не было ни малейших шансов на избрание – он буквально был помешан на соблюдении внешних приличий, что порой делало его просто непредсказуемым. Даже к членам своей семьи он обращался не иначе как пронзительным шепотом: «Стой прямее!» или «Прекрати, люди смотрят!» В другой семье подобная раздражительность Нунса привела бы к тому, что дети окончательно отбились бы от рук. К счастью, мать Каппи, Джуэл, обладала настоящим талантом воспитателя. Эту высокую и крепкую светловолосую женщину отличал деловой и разумный подход ко всему, за исключением ее собственного мужа. Джуэл истово верила, что Нунс – выдающийся человек, мыслитель и философ. Не могу сказать, в чем именно заключалась его философия – он никогда ни с кем не делился своими идеями. Ходили слухи, будто Нунс пишет книгу, в которой все в мире объясняется настолько просто, что это в состоянии понять даже ребенок, – но большинство тоберов считали авторами слухов самих Нунса и Джуэл. Я бывал в их доме почти ежедневно с самого рождения и никогда не видел ничего похожего на рукопись.

– Доброго солнцеворота, – кивнул Нунс, стараясь скрыть Каппи от посторонних глаз. – Как твое уединение?

– Великолепно, – ответил я. – Я просто хотел узнать, как дела у Каппи.

– Отлично, – послышался неуверенный ответ из-за спины Нунса. – А у тебя?

– Отлично. Просто отлично.

Я пытался придать своему голосу неопределенную интонацию, чтобы это не прозвучало как «я тебя люблю», но и не как «прости, детка, но между нами все кончено», – достаточно приятно для Каппи и достаточно бесстрастно для меня.

Впрочем, не стоило многого ожидать от трех слов.

Каппи выглянула из-за плеча ее отца – видимо, встала на цыпочки. Выражение лица девушки ни о чем не говорило, и я не мог понять, рада ли она или рассержена. Впрочем, ее настроение могло измениться в любую секунду, стоило лишь дать повод.

– Ты написал в записке, что возвращаешься на болото.

– И правильно сделал, – ответил я. – Ко мне приходил Хакур.

– Знаю. Лита говорила.

– Откуда ей стало известно?

– Служитель Патриарха и жрица многое обсуждают вместе.

Удивительно! Можно ли представить себе Хакура, обсуждающего что бы то ни было с кем бы то ни было?

– Лита сообщила тебе, зачем я был нужен Хакуру?

Каппи кивнула.

– Но ты ответил ему, что не можешь, правда? Что у тебя другие планы?

– Да, именно так, прямо и четко: «Нет», – заверил я ее, хотя на самом деле она спрашивала не совсем о том… Но я надеялся, что мой ответ хоть в какой-то степени ее устроит. – Я отказался быть чьим-либо учеником.

– Ты должен стать учеником Литы. – Она сдвинула брови. – Если только не поведешь себя как хорек и не откажешься от того, что говорил прошлой ночью.

– Я не хорек! – огрызнулся я.

Оттолкнув отца в сторону, она встала прямо передо мной.

– Посмотри мне в глаза, Фуллин, и скажи мне, что сдержишь свое обещание.

Смотреть ей в глаза мне было нелегко по многим причинам: мужская одежда придавала ей еще больше женственности – белая рубашка подчеркивала очертания ее грудей, коротко подстриженные волосы смягчали черты лица. В это мгновение я пожалел о том, что у меня не осталось более живых воспоминаний о нашей прошлой ночи, чем вторичная память о том, что испытывало мое тело, пока им владела моя женская половинка.

– В данный момент, – со всей возможной искренностью произнес я, – я склонен к тому, чтобы пересмотреть наш уговор. Если ты станешь мужчиной, я никогда больше не увижу тебя такой, как сейчас.

Она посмотрела на меня оценивающим взглядом.

– Ты что, Фуллин? Ты действительно что-то чувствуешь или просто опять хочешь?..

– О нет! – простонала Олимбарг, бросаясь между мной и Каппи и расталкивая нас. – Никто не должен этого слышать!

Впрочем, вся семья Каппи уже давно с живым интересом прислушивалась к нашему разговору. Ее мать ободряюще улыбалась, младшие братья и сестры хихикали, прикрывая рты ладошками, стараясь не пропустить ни слова. Даже ее отец обратил на нас внимание, на время забью о том, что хотел скрыть дочь от взглядов соседей.

– Послушайте, – сказала Каппи, обращаясь ко всем. – Сейчас начнется собрание. Поговорим позже, ладно? Ладно, Фуллин?

– Конечно, – ответил я. – Поговорим. Обязательно.

Если бы сейчас меня сжимала Рука Патриарха, не знаю, восприняла бы она мои слова как правду или переломала бы мне кости за ложь. Какая-то часть меня вдруг неожиданно снова возжелала Каппи. Другая же готова была скорее поцеловать каймановую черепаху, чем вести какие-либо разговоры.




– Доброе утро, друзья! – крикнул мэр Теггери с верхней площадки лестницы. – Знаю, у вас немало дел, так что не буду зря тратить вашего драгоценного времени. Позвольте мне объявить, что сегодня среди нас присутствует почетный гость – Лорд-Мудрец Рашид Лучезарный!

В дверях появился Рашид; собравшиеся приветствовали его восхищенными вздохами, возгласами и аплодисментами. Сквозь шум я прошептал Каппи:

– Разве он не хотел сохранить свое присутствие в тайне?

– Мне тоже так показалось, – так же шепотом ответила она. – Наверняка он рассчитывал просто затеряться среди нас, тоберов, – если бы на нем не было этих ярко-зеленых доспехов.

Замечание Каппи я счел вполне справедливым. Рашид держал шлем под мышкой, но не избавился от зеленых пластиковых доспехов. Блестящая броня отражала солнечные лучи, словно изумрудное зеркало, отбрасывая зайчики во все стороны. При свете дня было хорошо заметно, что его доспехи намного изящнее, чем даже у самой высокопоставленной знати на Юге. Если в Фелиссе и носили доспехи, то в лучшем случае – стальной нагрудник поверх кольчужной рубахи. Никого бы не удивило, если бы Рашид заявил, что прибыл с визитом к самому Южному герцогу, – единственными людьми в мире, кто мог облачиться в пластик Древних, были Лучезарные.

«И Господин Недуг», – возникла вдруг в голове непрошеная мысль. Впрочем, я не испытывал ни Каппи стыда из-за своего ошибочного предположения – под воздействием слезоточивого газа вряд ли стоило ожидать от меня ясности мыслей.

– Дамы и господа, – дружелюбным тоном начал Рашид, – мальчики и девочки – или наоборот, – я рад присутствовать здесь в ваш День Предназначения и искренне благодарен вашему Совету старейшин за приглашение.

Каппи яростно закашлялась. Мать похлопала ее по спине и спросила, все ли в порядке у нее с горлом.

– Ибо долг Лорда-Мудреца – узнавать как можно больше о каждом сообществе на нашей планете, – продолжал Рашид, – и, честно говоря, сообщество Тобер-Коува выглядит весьма интересным.

Многие улыбнулись, но Каппи лишь фыркнула. Мать потрогала ее лоб и предложила ей леденец.

– Я буду лишь наблюдать за происходящим, – разглагольствовал гость, – и не требую к себе никакого особого отношения. Во многих местах, где я бывал, люди начинали говорить так, как, по их мнению, говорят Лучезарные, – используя возвышенные слова, цитируя малоизвестных древних поэтов… Но я не сторонник подобного поведения. – Он улыбнулся. – И вам тоже незачем так себя вести. Просто делайте то, что делаете в любой другой День Предназначения, и не обращайте на меня внимания. Я знаю, что Лучезарные бывают здесь нечасто – более того, насколько мне известно, они вообще никогда вас не посещали, хотя много лет назад ваш Патриарх был у нас в гостях, – так что, возможно, кто-то из вас захочет поговорить со мной, пожать мне руку, попросить меня поцеловать ребенка, чтобы потом вы могли упомянуть об этом факте в разговоре, когда в очередной раз окажетесь в Вайртауне.

Я слышал, как хрустит леденец на зубах Каппи – должен заметить, что сласти, которые делала Джуэл, были ненамного мягче кварца. Впрочем, Зефрам их просто обожал.

– Не беспокойтесь. – Лорд был сама любезность. – Готов уделить каждому несколько минут. Но ведь суть Дня Предназначения вовсе не в этом, верно? Его суть не в том, чтобы угождать Лучезарным, но в том, что ваши дети должны встретиться с Господином Вороном и Госпожой Чайкой. Это ваш праздник, и я не хочу вам мешать.

Каппи вцепилась мне в руку, демонстративно вонзив в нее ногти, – вид у нее был такой, что, казалось, еще немного, и она собственноручно прикончит Рашида. Я лишь пожал плечами. Конечно, она могла ему не доверять, но у всех остальных не имелось для этого никаких причин, да и с какой стати? Нас с рождения учили почитать Лучезарных как наших защитников, как линию обороны против коварных изменников, продавшихся демонам со звезд четыреста лет назад. Если бы мы с Каппи встретились с лордом при других обстоятельствах, например без Стек…

Моей матери…

Где, кстати, Стек?

– Это все, что я хотел сказать, – закончил Лучезарный. – Желаю всем хорошего праздника и благодарю всех за оказанное мне гостеприимство.

Мэр Теггери шагнул вперед, аплодируя высоко поднятыми над головой руками. Остальные с энтузиазмом подхватили аплодисменты – по крайней мере, большинство. Лита с равнодушно-вежливым видом наблюдала за происходящим. Хакур ограничился тремя короткими хлопками в ладоши.

– Твое присутствие – большая честь для нас, милорд, – обратился мэр к Рашиду, когда аплодисменты стихли. – И хотя Совет старейшин уже оказал тебе радушный прием… – он не упомянул о том, что это произошло посреди ночи, – я хотел бы убедиться, что тебе в полной мере оказано то гостеприимство, которого ты заслуживаешь.

– Он не посмеет… – выдохнула Каппи. Но мэр уже простер руки к толпе:

– Отец Прах! Мать Пыль! Не соблаговолите ли вы подойти сюда?

Все одобрительно закивали. Стоявшие возле лестницы расступились, давая дорогу самым старым мужчине и женщине в Тобер-Коуве. Отца Праха и Мать Пыль, худых, похожих на скелеты, вели под руки Боннаккут и другие члены Гильдии воинов. Когда-то я знал этих стариков под другими именами, но использовать их сейчас считалось проявлением крайнего неуважения. Когда умирали Мать или Отец, ее или его место занимал следующий самый старый житель поселка, лишаясь своего человеческого имени и приобретая церемониальный титул, становясь тем, кого также называли Привратником богов.

Когда Отец Прах и Мать Пыль подошли к подножию лестницы, все опустились на колени. Даже если будучи людьми они отличались дурным характером или слабоумием, эти старики требовали беспрекословного почитания.

Вот они, истинные хозяева Тобер-Коува! Посторонним могло показаться, что все решения принимают мэр и Совет старейшин, но это касалось лишь повседневных забот, вроде установления цен на рыбу или сбора налогов для оплаты учителю. Хакур обеспечивал соблюдение Патриаршего Закона, а Лита символизировала женскую мудрость, но ни служитель Патриарха, ни Смеющаяся жрица не обладали правом последнего слова по отношению к происходящему в поселке. Это право принадлежало Отцу Праху и Матери Пыли. Им почти никогда не приходилось вмешиваться, но когда мэр говорил одно, Хакур – другое, а Лита – третье, появлялись Отец Прах и Мать Пыль, чтобы рассудить спорящих. Зефрам называл их «подставными лицами», но он ошибался – старики были нашими духовными лидерами, и оказываемое им уважение ставило их выше формальной теологии Хакура и ритуальных танцев Литы. Отец Прах и Мать Пыль приходили на помощь, когда бессильны были религиозные законы и древние ритуалы.

– Отец! Мать! – обратился к ним Теггери, стоя на коленях. – Прошу вас распространить гостеприимство Тобер-Коува на лорда Рашида.

– И на бозеля, естественно, – небрежно добавил тот.

Словно по команде, Стек вышла из дверей Совета. Сомневаюсь, что большинство собравшихся вообще что-либо заметили – все знали, что у Лучезарных есть подобные помощники, исполняющие роль секретарей и прислуги. Все внимание поселка было сосредоточено на Рашиде, Отце Прахе и Матери Пыли. Возможно, мы с Каппи были единственными, кто вообще посмотрел на Стек.

За ночь ее борода исчезла, а свисавшие беспорядочными космами волосы были теперь аккуратно подстрижены и уложены в традиционную прическу деревенских женщин. Вполне возможно, эту стрижку делала ей жена мэра, и наверняка именно она отдала ей одежду, которая была сейчас на Стек, – я узнал длинную темно-зеленую юбку и светло-зеленую блузку с достаточно глубоким вырезом на груди. Для сорокалетней женщины у Стек действительно было великолепное тело…

И тут я вздрогнул при мысли о том, что я бросаю похотливые взгляды на нейт, не говоря уже о том, что это была моя мать.

«Успокойся, – сказал я себе. – Делай вид, что бозель Рашида – всего лишь некая женщина с Юга, ничего собой не представляющая». Ведь я поклялся, что сохраню тайну Стек, и, кроме того, у меня не было никакого желания напоминать всему поселку о своем скандальном происхождении. Ничего со мной не случится, если буду считать Стек обычной женщиной, по крайней мере сегодня.

Интересно, как выглядела Стек, когда была моей матерью? Тогда она наверняка была другой, и я это знал. За редким исключением, вроде Олимбарг, мужская и женская сущность одного и того же человека практически всегда были похожи друг на друга не больше, чем брат и сестра. Вряд ли кто-то узнает в Стек нейт, которую они видели двадцать лет назад, – особенно сейчас, когда внимание всех было привлечено к Рашиду.

Отец Прах и Мать Пыль оценивающе разглядывали Лорда-Мудреца – так же, как кого-либо другого, а он спокойно взирал на них, не пытаясь очаровать улыбкой, короче говоря, вел себя вполне достойно. К счастью, эти старики сохранили ясность разума – что имело место далеко не всегда, поскольку для этого поста не требовалось ничего, кроме как быть старше всех в поселке.

Мать Пыль и Отец Прах некоторое время перешептывались, отнюдь не обсуждая возможность отказать в гостеприимстве. Скорее всего, так они символически демонстрировали свою независимость от Лучезарных, мэра и всех прочих.

С другой стороны, вполне возможно, что они действительно что-то обсуждали. Предложить гостеприимство Рашиду и Стек практически означало официально приравнять их к тоберам; так что такое решение было достаточно серьезным, и на моей памяти подобная честь была оказана лишь однажды – губернатору Ниому из Фелисса. Более того, Прах и Пыль вовсе не стремились снискать чье-либо расположение – им оставалось уже немного времени до того, как они окажутся в объятиях богов, и любые мирские блага давно утратили для них свой блеск.

По крайней мере, так нас учили. И поскольку Отца Праха и Мать Пыль учили тому же самому девяносто с лишним лет назад, они верили в свою собственную непогрешимость.

– Что ж, – свистящим голосом произнесла Мать Пыль. – Мы принимаем вас. Добро пожаловать.

– Вас обоих, – добавил Отец.

Стоявшая рядом со мной на коленях Каппи вздрогнула. Я подумал о причинах ее беспокойства, вызванных то ли возможностью Рашида участвовать в церемонии нашего Дня Предназначения, то ли официальным признанием Стек на земле тоберов. Гостеприимство Отца Праха и Матери Пыли обладало законной силой, аннулировавшей решение Совета о ее изгнании двадцать лет назад, – ссылка моей матери закончилась. И гостеприимство это было завоевано не с помощью лжи – Прах и Пыль наверняка знали, кто такая на самом деле Стек. Я не мог вспомнить, присутствовали ли они на ночном собрании Совета, но Теггери никогда не обратился бы к ним, не будучи уверенным, что им известны все факты. Наш мэр, конечно, считал себя умнее всех, но есть правила, которые никому не дозволено нарушать.

– Что сделано – то сделано, – сказал я Каппи, – а они знают, что делают.

– Иногда никто не знает, что они делают.

Она вскочила на ноги, настолько быстро, что несколько мгновений возвышалась над всеми, – жители поселка еще продолжали стоять на коленях.




Глава 11

НОВОЕ ИМЯ ДЛЯ СТЕК


Мэр Теггери распустил собрание, и началась общая суматоха – некоторые пытались протолкнуться через толпу, торопясь домой, но большинство остались, чтобы поделиться с соседями или друзьями впечатлениями о Лорде-Мудреце. Впрочем, все разговоры сводились к одному: «Лучезарный у нас в поселке… ну-ну, посмотрим!», но каждый считал своим долгом хоть как-то по этому поводу высказаться. Люди, услышавшие удивительную новость, порой похожи на волков, метящих территорию, – им нужно обязательно на нее помочиться, чтобы доказать, что она принадлежит именно им.

С того места, где я стоял вместе с семьей Каппи, мне не было видно Зефрама и Ваггерта, но я предполагал, что сейчас мой приемный отец также обсуждает нашего выдающегося гостя. Рано или поздно они найдут меня, и мне вовсе не хотелось, чтобы Стек узнала, что у меня есть сын.

– Олимбарг, – прошептал я сестре Каппи, которая следовала за мной по пятам, изображая полнейшее безразличие. – Можешь оказать мне услугу?

– Нет, – безразличным тоном ответила она.

– Можешь передать Зефраму, чтобы они с Ваггертом шли домой без меня? У меня еще есть кое-какие дела.

– Какие еще дела? Полапать мою сестру?

– Только не устраивай сцен ревности. Ты же можешь быть прекрасной девочкой, когда не ревнуешь.

Это было правдой – вот только я никогда не видел, чтобы она могла сдерживать свою ревность дольше минуты.

– Кто тут ревнует?

Высокомерно взглянув на меня, Олимбарг затем направилась к Зефраму, чтобы передать ему мои слова, при этом она вульгарно виляла бедрами. Не знаю, с какой целью она вела себя так, но, в конце концов, ей было всего четырнадцать и, возможно, она сама не знала, чего хотела.

Мне потребовалось секунд десять, чтобы оторвать взгляд от Олимбарг – не потому, что я испытывал какие-либо чувства к этой девчонке, просто мне не хотелось возвращаться к Каппи и ее семейству. Если Каппи хотела поговорить со мной прямо сейчас, какая из моих частей была готова к подобному разговору? Та, которой нравились очертания ее грудей под рубашкой, или та, которая постоянно лгала и искала любую возможность, чтобы избежать встречи с ней?

Наконец я глубоко вздохнул и повернулся со словами:

– Ладно, если хочешь поговорить, давай…

Каппи не было. Далеко впереди я заметил ее отца, который поспешно уводил ее прочь, а остальная родня все так же толпилась вокруг них, стараясь скрыть от посторонних взглядов ее волосы и одежду. Не знаю, почему она не сопротивлялась – возможно, у нее не выдержали нервы и она вдруг почувствовала себя не готовой к серьезному разговору.

Глядя ей вслед, я краем глаза заметил Дорр, внучку Хакура, которая смотрела на меня. Видимо, она услышала мой голос, когда я обратился к пустому месту. Девушка сосредоточенно разглядывала меня, будто могла читать мои мысли и знала все про наши с Каппи отношения. Мне стало не по себе. Дорр всегда была ко мне неравнодушна, хотя и старалась этого не показывать. Когда я был четырнадцатилетним мальчиком, а она – девятнадцатилетней девушкой, я порой замечал, как она прячется в кустах возле дома, где я жил с Зефрамом, наблюдая за мной. Тогда мне льстило, что мною интересуется особа женского пола старше меня, но позже при мысли о подобном меня стало бросать в дрожь.

Я повернулся к Дорр, чтобы она не решила, будто ее присутствие может меня смутить.

– Ну и что ты думаешь об этом Лучезарном? – спросил я.

Она лишь пожала плечами и отвернулась. Внучка служителя не отличалась разговорчивостью, особенно на публике.




Площадь постепенно опустела – народ расходился по домам, чтобы заняться последними приготовлениями к празднику: до полудня, когда явятся Господин Ворон и Госпожа Чайка, чтобы забрать детей, ничего больше не планировалось. Кое-кто, однако, все же остался на площади – дети, подростки и прочие, у кого не было неотложных дел, обступили Лучезарного.

– Ты когда-нибудь сражался с демоном?

– Ты на самом деле умеешь летать верхом на молнии?

– Как долго надо учиться, чтобы стать Лордом-Мудрецом?

Вопросы сыпались один за другим; я и сам охотно спросил бы о чем-нибудь подобном, если бы не боязнь выглядеть неловко. Вероятно, у Рашида внутри все переворачивалось, примерно так же, как у тоберов на расспросы о мужских-женских метаморфозах. Однако он все же старался уделить внимание каждому и, усевшись на ступени, отвечал на те вопросы, которые ему удавалось расслышать. Да, он сражался с демонами, хотя предпочитал называть их «инопланетянами», и они вовсе не такие уж страшные, как о них рассказывают…

Когда я наконец посмотрел вверх, Стек на ступенях Совета уже не было.

Возможно, она вернулась в здание. Вряд ли кто-то узнал ее двадцать лет спустя – как я уже говорил, она выглядела как самая обычная женщина и внешне ничем не напоминала прежнюю обитательницу Тобер-Коува, – но, может быть, она считала, что безопаснее держаться подальше от чужих взглядов.

Я тихо отошел от собравшейся вокруг Рашида толпы и, обойдя здание, оказался перед боковой дверью.

Не спрашивайте меня, почему мне хотелось знать, где сейчас Стек. Если бы она вдруг появилась передо мной, я бы даже не знал, что ей сказать. Как разговаривать с собственной матерью, если она совершенно не похожа на твою мать? Для меня мать все еще была утопленницей, всплывшей среди камышей на Мать-Озере, женщиной, которая, возможно, была лишь иллюзией, но мысли о ней порой спасали меня в детстве от чувства одиночества. Я молился о моей утонувшей матери, я видел ее во сне, иногда одевался так, как могла бы одеваться она, и укладывал волосы в ее воображаемой манере. Эта выдуманная женщина была моей матерью, даже притом что в действительности ее никогда не существовало, в отличие от Стек – существа без пола, произведшего меня на свет.

И все же я пошел ее искать, даже если встреча с ней повергла бы меня в ужас.




В здании Совета ее не оказалось – там вообще никого не было; в помещении витал слабый запах лака, исходивший от в очередной раз отполированного стола для заседаний. Видимо, Стек ушла через ту же дверь, через которую я вошел, вскоре после того, как закончилась приветственная церемония.

Куда она могла так торопиться?

На этот вопрос напрашивался естественный ответ – разумеется, она хотела найти меня, свое любимое дитя. Но я же стоял у всех на виду возле Маленького дуба, и если Стек желала осыпать меня поцелуями, то прекрасно знала, где меня найти. Она же скрылась совершенно в другом направлении, и я спросил себя – почему? Какие еще дела могли у нее быть в Тобер-Коуве? С кем еще, кроме меня, планировалась встреча?

Когда ответ наконец пришел мне в голову, я едва не стукнул себя со всей силы по лбу. Конечно же, Зефрама – своего давнего любовника! Она узнала его и хотела с ним поговорить. А я, как идиот, позволил ему нести Ваггерта, чтобы Стек не заинтересовалась малышом. Уже сейчас проклятая нейт могла щекотать моего сына под подбородком и сюсюкать с ним, словно гордая своим потомством бабушка.

Выскочив из здания Совета, я помчался к дому Зефрама. Он жил там с первых дней, как только появился в поселке, и Стек наверняка знала, где его найти. Она могла перехватить его по дороге! Как я уже говорил, дом Зефрама находился в стороне от поселка, и его отделяла от ближайших соседей широкая лесополоса, засаженная березами и тополями. Почему-то меня больше пугала возможность того, что Стек могла встретиться с моим отцом и Ваггертом именно там, среди деревьев. Я воображал себе, как она стоит, преградив им путь, словно сборщик податей… может быть, даже вытащив нож.

Прошло двадцать лет с тех пор, как Стек и Зефрам были вместе, – двадцать тяжких лет для Стек, и кто знает, какие безумные мысли могли за это время у нее возникнуть? Возможно, она убедила себя в том, что все случившееся – вина Зефрама, в конце концов, это он рассказал ей о том, как «счастливо» живут другие нейты на Юге. Может быть, Стек пришла в Тобер-Коув, чтобы отомстить моему приемному отцу? И что она сделает с малышом на руках у Зефрама?

Я побежал быстрее.




Когда показались первые деревья между поселком и домом Зефрама, я замедлил шаг. Если Стек действительно замышляла недоброе, лучше застать ее врасплох.

Дорожка извивалась, как и все дороги в краю тоберов, среди выступавших из земли пластов известняка. Они редко поднимались выше моего пояса, но из-за густой листвы в некоторых местах я почти ничего не мог разглядеть и в десяти шагах перед собой.

Именно потому я не заметил неподвижное тело, пока едва об него не споткнулся.

Позади осталась половина пути через лес. Человек лежал, скорчившись, спиной ко мне; я догадался, что это мужчина, но не мог разобрать, кто именно. По крайней мере, не Зефрам – мой отец никогда не носил рубашки без рукавов, а мускулистые руки лежащего были обнажены до плеч.

Прежде чем более внимательно рассмотреть мертвеца (мертвеца ли?), я замер, прислушиваясь. Шум листвы на легком ветру заглушал любые звуки, которые могли бы свидетельствовать об опасности. Вокруг никого не было видно, и спрятаться тоже было негде, разве что убийца залег за одной из невысоких каменных осыпей, ожидая, когда я повернусь спиной…

«Не позволяй, чтобы то же самое случилось с тобой», – подумал я. Подождав еще полминуты и не видя никаких признаков опасности, я осторожно наклонился…

Боннаккут, наш первый воин. Из перерезанного горла на землю сочилась кровь, и, судя по красным пятнам внизу его рубашки, он получил еще несколько ударов ножом в живот, хотя зияющей раны на горле было вполне достаточно, чтобы его прикончить.




Земля вокруг была истоптана, но не похоже, что здесь недавно произошла серьезная драка. Любимый стальной топор Боннаккута оказался на своем месте – в кожаном чехле вроде набедренной кобуры, позволявшей выхватить оружие за долю секунды. Итак, у него не оказалось времени на то, чтобы защититься…

… или он решил пренебречь топором, воспользовавшись своей новенькой «береттой».

Пистолета нигде не было видно – ни у него в руках, ни рядом на земле.

– Дело плохо, – прошептал я.

Сколько бы я ни ненавидел Боннаккута, он был еще не самым худшим, куда хуже оказался тот, кто убил человека, чтобы завладеть пистолетом.

Неожиданно у меня возникло неприятное ощущение опасности за моей спиной. Я быстро обернулся, но никого не увидел – лишь шелестящие листья, камни и стайка вьющихся на фоне пятен солнечного света насекомых.

Однако неприятное ощущение не исчезало.

– Помогите! – закричал я. – Эй! Кто-нибудь! Помогите!

Десять секунд спустя со стороны дома Зефрама прибежала Каппи, держа наготове мое копье.

– Фуллин, – начала она, – ну чего ты орешь… ой! – Она замолчала, так как увидела Боннаккута.

– Я тут ни при чем, – сказал я.

Каппи не ответила, продолжая смотреть на тело.

– Он уже был такой, когда я его нашел.

– Не оправдывайся. – Моя подруга быстро огляделась.

Странно: стоило ей появиться, как ощущение опасности исчезло. Мы были одни – я это чувствовал.

– Его пистолет пропал, – пояснил я.

– И почему это меня не удивляет?

Она присела перед телом на корточки, совсем не по-женски, и поза ее выглядела вполне приличной лишь потому, что она была в штанах. Ее рука потянулась к перерезанному горлу Боннаккута, но я вовремя схватил ее за запястье.

– Не сходи с ума!

– Я еще не женщина, – ответила она.

Всем известно, что женщина никогда не должна прикасаться к трупу мужчины, так же как мужчине нельзя дотрагиваться до женского трупа. Если душа Боннаккута уже покинула тело, то она чувствует себя одинокой и раздраженной; стоит Каппи прикоснуться к мертвецу, как он всосет ее душу, сделав девушку своей «посмертной женой». Некоторые старейшины утверждали, что подобное невозможно – до Предназначения мы не можем жениться или выходить замуж ни в каком качестве. Но я не доверял Боннаккуту, живому или мертвому, и не отпускал руку Каппи.

– Надо сообщить другим.

Наши взгляды встретились. Не знаю, о чем она думала, но выражение ее лица показалось мне невыразимо прекрасным. Прошло несколько секунд, прежде чем я смог говорить.

– Ты покараулишь тело, или остаться мне?

Она слабо улыбнулась.

– Спасибо за доверие. Так или иначе, лучше остаться мне. У меня копье.




Пока я бежал обратно в поселок, в моем мозгу теснились всевозможные вопросы и самый главный из них – кто убил Боннаккута? Это интересовало меня больше всего. Тем более что имелся и главный подозреваемый – Стек. Тот, кто выбрал для себя участь нейт, способен и на убийство… Однако я не мог понять мотивов. Боннаккуту было всего пять лет, когда Стек покинула Тобер-Коув, так что питать к нему давнюю ненависть она не могла. Похитить пистолет – тоже. Служа Лучезарному, она могла получить любое оружие, какое бы только захотела, стоило лишь попросить.

Возможно, где-то неподалеку скрывался преступник; как я уже говорил, беглецы иногда забирались в наши края, скрываясь от стражников Фелисса. Возможно также, что кто-то из Гильдии воинов, с мышцами вместо мозгов, решил забрать «беретту» себе. Возможно, что кто-то в поселке ненавидел Боннаккута настолько, что пошел на убийство… Но, честно говоря, в этом я сомневался.

Мы были тоберами. Мы не подстерегали других тоберов в лесу, чтобы их убить. Единственное убийство за всю мою жизнь случилось пятнадцать лет назад, когда один человек по имени Хэльси убил своего брата в пьяной драке. Такой поселок, как наш, не приемлет хладнокровных убийств. Особенно утром Дня Предназначения.

Нет, убийца не мог быть тобером. Скорее всего, Стек или какой-нибудь беглый преступник, иными словами – чужой.

Но я думал не только об убийстве – я думал еще и о Каппи. Она прибежала со стороны дома Зефрама… Что она там делала? Просто хотела вернуть мое копье? Или поговорить со мной?

Впрочем, даже Каппи вряд ли могла предположить, что я стану обсуждать с ней наше будущее, когда у наших ног лежит труп.

И еще я думал о более насущных вопросах: кому рассказать об убийстве? Официально порядок в поселке поддерживала Гильдия воинов, но притом что Боннаккуту предстояло стать пищей для червей, странно было бы обращаться к Кайоми, Стэллору или Минцу. Мэр Теггери тоже мало чем мог помочь: он был хорош, когда нужно произнести речь или организовать сбор урожая, но в критических ситуациях от него не было никакой пользы. К Лите и Хакуру я не хотел обращаться сам. Отец Прах и Мать Пыль? Да, они объявят приговор, когда придет время, но не прибежишь же к ним с криком: «Помогите, помогите!»

Оставался лишь один вариант.

Рашид все еще сидел на ступенях Совета. Увидев, что я бегу к нему, он встал – говорят, Лучезарные инстинктивно чувствуют опасность.




Лорд-Мудрец не стал спрашивать, зачем он мне понадобился. Он просто сказал собравшимся вокруг него: «Извините, мне нужно идти» – и жестом остановил тех, кто попытался последовать за ним. Только когда мы покинули площадь, он тихо спросил:

– Проблемы?

Я кивнул.

– Убийство.

– Проклятье! И могу поклясться, эта девчонка, Каппи, уже там, лишь затем, чтобы сказать: «Я же говорила».

– Каппи не…

– Да, – прервал он меня. – Она утомила меня своими разговорами о том, будто одно мое присутствие… – Лучезарный замолчал, потом добавил: – Надеюсь, это сделала не Каппи? Просто чтобы доказать свою правоту?

– Ни за что! Никогда…

Рашид с любопытством посмотрел на меня. Я ничего не сказал, но, должен признаться, вдруг почувствовал, что уже не настолько уверен в Каппи, как бы мне хотелось. Прошлой ночью у ручья она продемонстрировала необычайное умение обращаться с копьем, что, согласитесь, странно для женщины; она вполне могла прикончить Боннаккута, особенно если застала его врасплох. Я вдруг вспомнил, что Боннаккут делал насчет нее недвусмысленные намеки. Если сегодня он случайно увидел ее, уговорил встретиться с ним в лесу, а потом попытался заставить сделать то, чего она не хотела… Не исключено, что Каппи, защищаясь, ударила его копьем. Потом она могла пробежать вперед по дорожке, стереть кровь убитого с наконечника копья и подождать, пока кто-нибудь не обнаружит тело…

После чего явилась в ответ на мой зов, изображая полнейшую невинность.

Прошлой ночью я считал, что Каппи одержима дьяволом. Потом я отказался от подобных мыслей, но теперь уже не был уверен в правильности своего отказа.




Рашид присел рядом с телом Боннаккута. Доспехи Лучезарного были недостаточно гибкими для того, чтобы нагнуться и рассмотреть труп вблизи, но он старался как мог.

– Именно в таком виде ты его нашел? – спросил Рашид.

– Плюс-минус несколько муравьев, – ответил я.

Насекомые начали проявлять интерес к телу, ползая по голым рукам Боннаккута, словно он был для них не более чем бревном.

– У него были какие-нибудь враги?

– Стек, – сообщила Каппи.

Лорд резко повернулся к ней.

– У тебя есть серьезные причины для того, чтобы подозревать Стек?

– Прошлой ночью Боннаккут пытался ее застрелить. – Каппи пожала плечами. – Возможно, Стек решила отомстить.

Лучезарный покачал головой.

– Ей не за что ненавидеть этого человека, и даже если бы было за что, она бы не поступила так до прихода Господина Ворона и Госпожи Чайки. Стек слишком долго ждала этого дня, чтобы столь бездарно все испортить. У моего бозеля есть свои недостатки, но если бы она действительно хотела кого-то убить, ей бы хватило выдержки, чтобы дождаться окончания празднества.

– Допустим, что выдержки не хватило у Боннаккута, – предположила Каппи. – Прошлой ночью он пытался убить Стек. Допустим, что он снова стрелял в нее, а она защищалась.

– Тогда бы она потом не сбежала. – Теперь настала очередь Рашида пожимать плечами. – Патриарший закон признает право на самозащиту, не так ли?

– Конечно, – кивнул я.

– Значит, Стек сразу пошла бы в поселок и заявила, что убила человека, который пытался убить ее. Она не из тех, кто стал бы бояться подобного. – Рашид грустно улыбнулся.

– Это не смешно! – возмутилась Каппи.

– Я знаю. – Лорд выпрямился, его броня при этом издала хрустящий звук. – Что случилось с пистолетом, который я ему дал?

– Исчез.

– Он не мог просто оставить его дома?

Мы с Каппи удивленно посмотрели на него – мол, ты что, шутишь?

– Ладно, – проворчал он, – спросить все же стоило. – Лучезарный обвел взглядом деревья. – Слишком тонкие, за ними не спрячешься. Убийца не мог просто выскочить и застать его врасплох. Разве что… – Он посмотрел вверх. – Нет, деревья недостаточно прочные, чтобы выдержать вес человека. Так что из засады напасть на него никак не могли.

Я тоже посмотрел на деревья. Лорд-Мудрец был прав: стволы и ветви тополей и берез были чересчур тонкими, так что даже Каппи, несмотря на ее стройную фигуру, вряд ли взобралась бы на дерево или спряталась за стволом.

– И каковы твои соображения? – спросил я Рашида.

– Жертва знала убийцу, – ответил он. – Иначе Боннаккут не дал бы себя убить. В конце концов, если видишь незнакомца с ножом, который идет тебе навстречу, ты ведь не подпустишь его к себе настолько, чтобы он сумел перерезать тебе глотку?

– Боннаккут мог. – Каппи фыркнула. – Самонадеянный придурок.

– Гм…

В голосе Рашида прозвучало сомнение, и я решил поддержать Каппи:

– Если бы Боннаккут наткнулся на беглого преступника, он бы справился с ним и без посторонней помощи. Это в его стиле. Он мог просто вытащить пистолет и сказать: «Сдавайся или умрешь».

– Но если бы этот беглец попытался ткнуть его ножом, – возразил лорд, – Боннаккут бы выстрелил, разве не так? А выстрел слышали бы во всем поселке.

Каппи искоса посмотрела на него.

– Если пистолет был исправен.

– Прошлой ночью он был вполне исправен! – Рашид явно обиделся. – Так что, если только этот идиот не забыл снять его с предохранителя… – Он махнул рукой. – Подобный вариант возможен, но… Слишком легко. Так или иначе, мне необходимо поближе взглянуть на раны. Однако, прежде чем я начну возиться с телом, следовало бы вызвать стражу. Не хочу наступать на пятки официальным лицам. У вас ведь есть стража, правда?

– Ты на нее смотришь, – ответила Каппи, показывая на тело.

– О… верно. Что ж, это развязывает мне руки, не так ли? Ты, – он показал на Каппи, – приведи мне вашего местного целителя. Специалиста по медицине. – В его голосе прозвучала легкая ирония, будто он полагал, что наш целитель – какая-нибудь деревенщина, неспособная отличить лодыжку от гланд. – А ты, – показал он на меня, – найди Стек. Я не хочу, чтобы она где-то шаталась, пока убийца на свободе.

Мы с Каппи обменялись взглядами, но приказ Лучезарного нужно было выполнять. Она направилась в поселок за доктором Горалин. Я пошел в другую сторону, втайне надеясь, что Стек нет в доме Зефрама, но был почти уверен в том, что встречу ее там.




Стек сидела, держа на коленях моего сына. Зефрама нигде не было видно.

– Где мой отец? – спросил я.

– Занят, – ответила она. – Так что придется тебе обойтись матерью.

Рванувшись к ней, я выхватил Ваггерта из ее объятий. Она не сопротивлялась. Ваггерт удивленно ойкнул, но решил, что пугаться не стоит. Я прижал его к груди, и он уютно засопел.

– Хороший малыш, – заметила Стек.

– Что тебе здесь нужно? – спросил я.

– «Чти отца своего и мать свою» – ты же знаешь Патриарший закон, Фуллин.

Она продолжала сидеть как ни в чем не бывало на моем стуле – я сидел на нем еще до того, как мои ноги стали доставать до пола.

– Как я могу чтить свою мать, если она выбрала Предназначение нейт?

– Это ведь можно считать и смелым поступком, а вовсе не глупым, не так ли?

– Это более чем глупость, это богохульство.

– Тогда почему боги предусмотрели такую возможность? – спокойным тоном спросила она. – Для тебя еще не наступил Час Предназначения, Фуллин, и ты еще не слышал голос, задающий вопрос: «Мужчина, женщина или и то и другое?» И в этих словах нет ни капли насмешки. Не стоит предполагать, что боги считают, будто «и то и другое» – вариант лишь для еретиков. Люди могут ненавидеть нейтов, но боги относятся к ним куда более терпимо.

– Патриарх говорил…

– Плевать мне на Патриарха, – прервала меня Стек. – Этот старый развратный фанатик извратил все то, что символизировало собой Гнездовье. До него в поселке было много таких, как я, веривших, что «и то и другое» может быть наиболее желанным для богов ответом, потому что устаревшие стереотипы мужского и женского начал слишком глубоко укоренились в мозгу, и единственный выход – стать чем-то новым. Но Патриарх оказался настолько завистлив, что не мог позволить нам выбрать лучший из обоих миров. Он не только предал анафеме тех, кто отказывался ограничивать себя, но и распределил мужские и женские роли в обществе намного жестче, чем можно наблюдать на Юге.

– Южане не могут выбирать, – уточнил я. – А вот мы – можем. Если мы выбираем мужской пол – значит, мы выбираем мужскую роль, то же самое касается женщин. Было бы странно, если бы мы выбирали себе мужское Предназначение, а потом продолжали вести себя по-женски.

– Что значит – вести себя по-женски? И мужчины, и женщины едят, спят, потеют на жаре. Впрочем, вряд ли мне стоит объяснять тебе, насколько они схожи. Фуллин, ты ведь был и тем и другим. Ты ощущал себя и мужчиной, и женщиной. Неужели разница была настолько велика? Нет. Никакой разницы, за исключением того, как к тебе относились люди и какую работу от тебя требовалось выполнять.

– Ты ничего не понимаешь! Наверное, потому ты и нейт. Какой смысл дальше об этом спорить?

– Так это, значит, был спор? – Она искоса посмотрела на меня. – А я уж думала, мы вообще подеремся… Хотя, честно говоря, я рада, что успела еще увидеть тебя бунтарем-подростком.

– И что, именно за этим ты и пришла? Чтобы наверстать все те двадцать лет, когда у тебя не было возможности читать нотации своему отпрыску?

Стек ответила не сразу, на некоторое время она глубоко задумалась.

– Я пришла по многим причинам – в том числе надеясь, что мы просто посмотрим друг на друга, и что-то произойдет, что мы не разочаруемся друг в друге из-за нашего несходства. – Она встала, и ее глаза оказались на уровне моих – надо же, мы одинакового роста. – Как зовут твоего сына?

Я поколебался, но все же решил продемонстрировать, что хорошо воспитан.

– Ваггерт.

– Забавно – Зефрам называл его так же. Мне было просто интересно, станешь ли ты мне лгать по поводу моего внука.

– Тебя ищет Рашид, – сказал я. – Он сейчас на дороге, ведущей в поселок.

– Наверное, нашел какую-то разновидность жука, которую не встречал раньше.

– Не совсем.

Она опустила глаза, затем снова устремила на меня свой взгляд.

– Давай договоримся, Фуллин. Побудь вместе с Рашидом и со мной, пока не отправишься в Гнездовье. Сделай это, и я оставлю в покое Зефрама и Ваггерта.

– Я не буду твоим сыном.

– Ты мой сын – и все двадцать лет я мысленно твердила себе, что ты мне не безразличен. Я не собираюсь убеждать тебя в выборе Предназначения нейт, если именно этого ты боишься. Ты – мое дитя, и я хочу, чтобы ты свободно принимал решение о том, кем ты хочешь стать. Но сейчас мы вместе, Фуллин. И сколько бы лет ни прошло, этот день останется столь же важным для тебя, как и для меня. Даже если ты возненавидишь меня до смерти – по крайней мере, ты будешь знать. Поверь, не знать – это очень больно.

Ненавижу, когда взрослые говорят: «Поверь мне». Дело не в том, что я думаю, будто они лгут, – просто взрослые считают меня слишком молодым, чтобы воспринять некую великую истину, которая им известна из собственного опыта. И чем болезненнее этот опыт, тем более таинственной и глубокой, по их мнению, является эта истина – хотя в большинстве случаев она не сложнее коровьей лепешки и лишь тупоголовость не позволяет это заметить.

– Ты просто хочешь побыть со мной? – спросил я.

– Больше ничего, – ответила Стек.

– И ты оставишь Зефрама и Ваггерта в покое?

– Я оставлю в покое Ваггерта и не буду искать встречи с Зефрамом. Если он сам ко мне придет – это его выбор.

Я задумался. Мне не слишком нравилась возможность того, что мой отец сознательно пойдет на сближение с нейт, но если ему просто хотелось окончательно похоронить призраки прошлого – такое можно пережить. В конце концов, Стек пожелала, чтобы я находился рядом с ней, так что у меня имелась возможность проследить, чтобы дело не зашло чересчур далеко.

– Ладно, – кивнул я, – договорились. Я только хотел бы побеседовать с отцом.

– Он в спальне.

Сам не зная почему, я задержал на ней взгляд… но все же взял Ваггерта с собой.




Дверь в спальню была открыта. Зефрам сидел на кровати, тупо глядя перед собой.

– Наверное, мне стоило предупредить тебя, что она здесь, – сказал я.

Помолчав, он ответил:

– Было бы неплохо.

– Я поклялся сохранить это в тайне. На Руке Патриарха.

– Тогда, значит… – Он не договорил.

– Вероятно, это было для тебя потрясением.

– Да.

– Ты сам ее узнал или она подошла к тебе?

– Я узнал ее, Фуллин. Даже несмотря на то, что последний раз видел это лицо двадцать лет назад… Я узнал ее. Больше не узнал никто – ни один человек даже не обратил на нее внимания. Видимо, они приложили немало усилий для того, чтобы полностью вычеркнуть ее из своих воспоминаний. Никогда не понимал, как вообще может возникнуть желание хоть что-то забыть… – Он покачал головой. – Нет, наверное, понимаю.

– Как ты себя чувствуешь? Мне нужно, чтобы ты присмотрел за Ваггертом.

– Ты не мог бы сам, Фуллин? Сегодня, за все время… мне вдруг впервые стало нехорошо.

– Послушай, тебе нужно чем-то заняться, чтобы отвлечься от мыслей о Стек, – поспешно произнес я. – И она обещала, что оставит тебя и Ваггерта в покое, если я побуду с ней.

Я посадил Ваггерта на колени Зефрама. Медленно, словно это требовало от него немалых усилий, мой отец обхватил ладонями малыша, удерживая его рядом с собой.

– Вдвоем вам будет веселее. И ты знаешь, что делать, – ты ведь видел меня в каждый из моих Дней Предназначения.

– Сегодня я чувствую себя страшно старым, Фуллин.

– Дети делают людей моложе, – заметил я. – Все так говорят. Будь хорошим мальчиком, Ваггерт.

Быстро поцеловав сына в лоб, я вышел, прежде чем Зефрам успел возразить. Честно говоря, я не мог понять, что так не понравилось старику. Ему всего лишь нужно было присматривать за вполне послушным ребенком.




– Как там Зефрам? – спросила Стек, когда я вернулся в комнату.

– Ты его совершенно выбила из колеи. Он потрясен. Хоть об этом-то ты подумала, прежде чем сюда являться?

– Похоже, для тебя все кажется чересчур простым, да, Фуллин?

– Нет. Просто для всех остальных все стало сложнее.

Стек вздохнула.

– Я надеялась, что ты вырастешь таким, как Зефрам. Вместо этого ты вырос таким, как я. Я никогда прежде не верила в наследственность, и мне это не нравится.

Она встала, сосредоточенно поправляя юбку и блузку; похоже, прошло немало времени с тех пор, как ей доводилось носить женскую одежду. Я вдруг обнаружил, что снова смотрю на глубокий вырез, и заставил себя отвести взгляд. Еще немного, и я пытался бы заглянуть ей между ног.

– Ты готов? – спросила она.

– Конечно, Стек.

– Называй меня Мария – Рашид считает, что будет лучше, если я буду пользоваться своим именем с Юга.

– Так ты не хочешь, чтобы я называл тебя «мама»?

Она задумчиво взглянула на меня.

– Если ты когда-нибудь назовешь меня матерью, я буду знать, что ты по-настоящему меня ненавидишь.

– Тогда пойдем, ма… – но закончить слово я не смог, – Мария.

Стек слегка улыбнулась.

– Проводи меня к Рашиду. У нас впереди еще целое утро.




Глава 12

ПОЦЕЛУЙ ДЛЯ ДОРР


Место преступления мы увидели шагов с двадцати. Самого тела, впрочем, с этого расстояния рассмотреть не удалось, так как перед ним сидел на корточках Рашид. Подойдя ближе, я заметил, что он снял с Боннаккута окровавленную рубашку и, чуть ли не уткнувшись носом в труп, в лупу разглядывал следы ударов ножа.

– Значит, все-таки не жук, – услышал я голос Стек.

Я обернулся. По выражению ее лица трудно было определить – то ли она пытается скрыть неподдельное потрясение, то ли была готова к подобному зрелищу с самого начала.

– Известно, кто это сделал? – спросила она.

– Нет.

– На него явно напали неожиданно, – не оборачиваясь, сообщил Лучезарный. – Нет никаких следов борьбы.

– Каких следов? – уточнил я.

– Например, порезов на руках при попытках защититься от ножа, – ответила Стек. – Их можно обнаружить после любого нападения с ножом, если только жертва не была мертва еще до того, как поняла, что происходит.

– Похоже, вы оба видели немало убийств.

– Достаточно. Когда погибает важная персона вроде губернатора или элемарха, лучше всего, если расследование проводит Лучезарный – в этом случае оно более беспристрастно.

– И что, на Юге только тем и занимаются, что убивают губернаторов и элемархов?

– Если под Югом не понимать только Фелисс, – сказала Стек. – Это небольшая провинция, жители которой вполне довольны существующей в ней ситуацией, и вряд ли там кто-то пойдет на убийство. Но мир не ограничивается одним Фелиссом.

– Разумеется. Земля – планета немаленькая. Теоретически мне полагалось знать на память все двести пятьдесят шесть провинций и их столиц – в школе Тобер-Коува преподавали географию. Но даже притом что я никогда не утруждал себя заучиванием списка, я не раз слышал, как его зачитывает Каппи по требованию ее отца.

– Ранения в живот, вероятнее всего, были нанесены уже после смерти, – неожиданно объявил Рашид, выпрямляясь и откидывая назад упавшие на глаза волосы. – Первым был удар по горлу. Без нормального оборудования я не могу быть уверен в этом на все сто процентов, но мое предположение именно таково.

– Такое ощущение, что убийца – ненормальный, – заметила Стек. – Зачем полосовать труп?

– Вполне возможно, – согласился Рашид, – или кто-то хочет, чтобы мы пришли именно к такому выводу. – Он повернулся ко мне. – В этом поселке читают детективы Древних?

– Здесь все читают, – ответил я. – У нас есть библиотека.

– В которой почти полсотни книг! – презрительно добавила Стек.

– Там сотни книг, – возразил я. – За двадцать лет многое изменилось.

– Столько информации извне! – восхитилась она. – Хакур, наверное, от этого звереет.

Я не ответил, но невольно вспомнил слова старого змея насчет того, что процветание разлагает наш народ.

А теперь еще и это убийство…




Неподалеку послышались голоса, а еще через мгновение появилась наша целительница в сопровождении Каппи. Горалин была, можно сказать, женщиной из стали – серо-стального цвета волосы и глаза, прямая спина, словно вместо позвоночника – металлический стержень, а пальцы действительно казались сделанными из железа, когда она начинала ощупывать ваше тело в поисках опухолей, грыж и прочих болячек. Она выросла в Тобер-Коуве, но училась на Юге, в настоящем медицинском колледже, где на протяжении четырехсот лет сохраняли все знания Древних о человеческом теле. Плата за обучение Горалин шла за счет местных налогов, о чем она не уставала напоминать: «Твои дед с бабкой пожертвовали свои тяжко заработанные деньги ради того, чтобы я могла выяснить, здоровая ли у тебя шейка матки, и я вовсе не намерена их разочаровывать лишь потому, что ты чего-то стесняешься!» Да, кое-что из своих женских лет я помнил слишком хорошо.

Едва увидев тело, Горалин взревела:

– Кто это сделал?

– Неизвестно, – ответил Рашид.

– Это я его нашел, – сообщил я. – Потом пришла Каппи, и я привел Лорда-Мудреца.

– Гм… – Она подошла к Боннаккуту и с размаху пнула его в бок. Увидев, что он никак не реагирует, Горалин объявила: – Труп. Таково мое официальное медицинское заключение.

Лучезарный неудовлетворенно хмыкнул.

– Мы надеялись на более содержательную экспертизу.

– Думаете, я тратила время на судебную медицину, когда училась? – Целительница окинула нас презрительным взглядом. – Тобер-Коув платил мне не за то, чтобы я изучала то, что мне никогда не понадобится. Меня интересовали акушерство и педиатрия. Здесь мы заботимся о детях, а не о мертвецах.

– Значит, ты ничего не можешь сказать о характере ранений…

– Ранения нанесены острыми предметами. – Горалин пожала плечами. – Вроде копья этой девушки. Или мачете твоего бозеля. – Она посмотрела на меня. – У парня ничего нет в руках, но он мог воспользоваться кухонным ножом – дом его отца совсем рядом.

Рашид возвел глаза к небу.

– Думаю, стоит отказаться от идеи, что убийца – кто-то из нас.

– Почему? – возразила целительница. – Кроме вас, здесь больше никого нет.

– Как показывает опыт, – с непроницаемым видом изрекла Стек, – убийцы часто бегут с места преступления.

– Мой опыт говорит об обратном, – прорычала Горалин. – Я живу здесь уже пятьдесят два года, не считая того времени, когда училась на Юге. Я видела три убийства, и каждый раз убийца оказывался рядом с телом. Жена, которая чересчур крепко стукнула своего мужа и рыдала, обнимая его и умоляя забрать ее с собой. Муж, который застал жену в постели с любовником, – три удара ножом, два убийства, одно самоубийство. И пьяница, который убил своего брата, – он пытался зашить рану на груди убитого шнуром для починки рыболовных сетей. Впрочем, у него это получилось неплохо, учитывая, насколько он был пьян. Из него мог бы выйти неплохой хирург… или, по крайней мере, патологоанатом.

Она развернулась и зашагала в сторону поселка. Рашид проводил ее взглядом.

– Видимо, опыт у нее действительно немалый.

– О да, – хором подтвердили Каппи, Стек и я.




Прошло еще несколько минут, прежде чем Рашид нарушил затянувшееся молчание:

– Что полагается делать дальше? Сообщить родственникам?

– Он мужчина, – ответила Каппи. – О теле позаботится служитель Патриарха. Но кто-то должен сказать матери Боннаккута и…

Она не договорила. У первого воина была шестилетняя дочь Ивис. До конца ее жизни празднества и церемонии Дня Предназначения будут напоминать ей о гибели отца.

– Сообщать родственникам – дело жрицы. – В напряженной тишине слова Стек прозвучали особенно отчетливо. – Если матери предстоит услышать дурную весть, она должна исходить от того, кто сможет ее утешить.

– Ты права.

Каппи посмотрела на нее проницательным взглядом. Стек была в шаге от того, чтобы стать жрицей, в свое время ее выбрала Лита за ум и доброту – такое вряд ли можно забыть. Я поймал взгляд Рашида – он смотрел на Стек, нежно улыбаясь, так, как это свойственно мужчинам. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, он рад тому, что нашелся повод одеть ее в женскую одежду.

– Хочешь взять это на себя? – спросил лорд. – Вместе с Каппи?

Стек несколько мгновений колебалась, затем покачала головой.

– Матери лучше увидеть знакомые лица.

– Я приведу Литу, – сказала Каппи.

Она слегка улыбнулась Стек, но та лишь кивнула ей в ответ. Я понял, что для Стек было слишком тяжело отказаться от шанса исполнить обязанность жрицы.

«Моя мать грустит, – подумал я. – Она всегда грустила». Я вспомнил рассказ Зефрама о том, как он побывал у нее во время Затишья Госпожи Метели. Из всех домов в поселке ее дом оказался последним, чей порог хоть кто-то переступил.




Каппи отправилась за Литой, чтобы затем вместе с ней нанести визит матери Боннаккута, Кенне. Мне же пришлось сопровождать Рашида к Хакуру, а Стек осталась возле тела. Я ожидал возражений с ее стороны, но она промолчала. Вид у нее был подавленный, возможно, она думала о своем упущенном шансе стать утешительницей для женщин поселка – а может быть, о чем-то совсем другом. Я не умел читать мысли моей матери.

Минуту спустя, шагая вместе с Рашидом по дорожке в сторону поселка, я вдруг сообразил, что Стек, возможно, даже рада остаться наедине с мертвецом – если она имела какое-то отношение к убийству, это был прекрасный шанс уничтожить все возможные следы своего участия в нем.

– Ты знаешь, что она моя мать? – спросил я Лорда-Мудреца.

– Кто?

– Стек, Мария – ну… как бы ты ее ни называл. Она моя мать.

– Ты шутишь!

– Она из Тобер-Коува. Так что она в любом случае чья-то мать.

Рашид остановился.

– Никогда об этом не думал. Что, у вас у всех есть дети?

– Да.

– И никаких исключений?

– У некоторых девушек случаются проблемы со здоровьем. Но к Стек это не относится.

– И ты ее… – Он не договорил. – И именно поэтому она хотела убить тебя прошлой ночью?

– Именно поэтому она отправилась на болото, чтобы меня найти, – Стек знала, что в этот год и в этот день я должен быть там. А все остальное произошло случайно.

– Потому что ты первым попытался ее убить.

Я пожал плечами.

– Это Каппи все приняла чересчур близко к сердцу.

– Для столь маленького поселка, – заметил Рашид, – Тобер-Коув выглядит что-то уж чересчур кровожадным.

– У нас все прекрасно, когда Стек нет поблизости.

– Не говори дурно о своей матери. – Он помолчал. – Она действительно твоя мать?

– Разве Стек тебе не сказала?

Лучезарный не ответил. Впрочем, ответа и не требовалось. Я никогда не встречал столь важных персон, как Рашид, но слышал множество рассказов – как официальных, в школе, так и историй, которые обычно рассказывают на закате у костра. Считалось, что у бозелей нет тайн от их хозяев. Можно было сказать, что между ними простиралось полное доверия озеро, в которое никто из них тайком не мочился – иначе в нем погибла бы вся рыба. Да-а, Каппи как-то сказала, что мне лучше избегать метафор…

– У Стек были тайные причины для того, чтобы убедить тебя прийти к нам.

– Чтобы увидеть, как ее ребенок выбирает свое Предназначение, – помолчав, ответил Рашид. – Это не преступление, Фуллин. Ведь это крайне важный день в твоей жизни, не так ли?

– Самый важный.

– Какой же она была бы матерью, если бы не захотела тебя увидеть? Вполне понятно… и вполне естественно. – Голос его звучал все громче и решительнее. – Это лишь показывает Стек с самой лучшей стороны.

– Ты пытаешься ее оправдать, – сказал я. – Она твоя любовница?

Откашлявшись, лорд произнес:

– Там, откуда я родом, мальчики не задают таких вопросов о своих матерях.

– А там, откуда родом я, – задают. Ты любишь ее?

– Послушай, – начал он. – Как ты к ней относишься? Только что кричал: «Убейте нейт!», а мгновение спустя думаешь и говоришь о ней вполне лояльно.

– Иногда она мне просто отвратительна, а иногда вдруг начинает казаться нормальным человеком…

– В этом вся Стек, – согласился Лучезарный.

Он пошел дальше, и пластиковые подошвы его сапог издавали тихие щелчки, когда он наступал на торчавшие из земли камни.

Я двинулся следом за ним.

– Мой отец до сих пор ее любит, – сказал я. – По крайней мере мне так кажется. Или, возможно, ему просто больно оттого, что она осталась одна.

– Иногда подобная боль мало чем отличается от любви, – пробормотал Лорд-Мудрец.




На улицах поселка начали появляться дети и их родители. Время завтрака прошло, и всем хотелось немного развлечься до появления богов. Наиболее популярным развлечением была игра в мяч – мячи были либо настоящие, резиновые, купленные на Юге, или самодельные, набитые сухим горохом. Матери бросали их прямо в руки детям, отцы же заставляли своих отпрысков немного побегать. Родители смотрели на детей блестящими от слез глазами, стараясь запомнить своих мальчиков и девочек, прежде чем те станут другими.

Я уже упоминал о том, как неловко чувствовала себя моя женская половинка прошлой ночью в мужском теле. То же самое происходило каждый год в день солнцеворота, но в детском возрасте сбивало с толку куда больше. Руки то укорачивались, то становились длиннее, глаза оказывались на другой высоте от земли, а ступни – не на том расстоянии, к которому ты успел привыкнуть. По мере взросления становилось еще хуже: появлялась или исчезала грудь, по-другому распределялся вес тела, менялась сила и выносливость мышц – впрочем, мужская половинка далеко не всегда обладала физическим преимуществом. Я-женщина начала быстро расти в тринадцать лет, а я-мужчина не мог ее догнать до шестнадцати. В течение этих лет две мои половинки различались ростом почти на голову, из-за чего в течение нескольких недель после каждого превращения я чувствовал себя весьма неуклюже. Родителям же подобная неуклюжесть нравилась и даже казалась забавной, и именно поэтому они считали для себя правилом проверять координацию детей непосредственно перед переменой. Те же самые игры возобновлялись после того, как дети возвращались домой.

Столь же тщательно после каждой перемены исследовали себя и сами дети. Невозможно было удержаться от того, чтобы то и дело не разглядывать себя. Прошел целый год, в течение которого ты находился в другом теле, и даже если нынешнее тело все это время просто спало в Гнездовье, оно тем не менее росло и менялось, пока твои глаза и мозг жили своей жизнью.

Ты разглядываешь свои руки – оказывается, все родинки и веснушки, к которым ты привык, сменились другими, теми, которые ты смутно помнил по прошлому году, но теперь они стали темнее или больше, во всяком случае, более заметны, и ты думаешь о том, как другие ребята будут таращиться на эти странные пятна на твоей коже.

О да, кожа… особенно когда ты становишься подростком. Ты постоянно дотрагиваешься до нее – до той самой кожи, о которой страстно мечтал всего несколько дней назад. Не знаю, почему на меня производила такое впечатление именно кожа – да, конечно, имелись и другие, откровенно сексуальные части тела, и многие подростки (включая и меня) неделю (или больше) после перемены пола ежедневно пытались в одиночку добиться оргазма. Однако меня больше всего возбуждала именно новая кожа.

Будучи мужчиной в мужском теле, я порой вспоминал о том, как моя женская половинка мечтала дотронуться до мальчишеской груди или ягодиц, ощутить упругие мышцы под кожей, ее тепло… А будучи женщиной в женском теле, я помнил о том желании, которое возникало у моей мужской сущности при виде всего лишь обнаженного плеча…

Ты просто ощущаешь себя сексуальным, вот и все. Ты разглядываешь свою кожу, свои ноги, свое тело – и понимаешь, что ты очень сексуален. Ты чувствуешь, какая страсть вспыхивает в представителях противоположного пола, стоит им только тебя увидеть. И в течение нескольких недель, пока вдруг не обнаружишь, что подобная страсть вспыхнула в тебе самом, ты кажешься желанным для всех и каждого.

В эти несколько недель ты готов заниматься любовью с кем угодно – ведь твое тело проспало целый год и теперь стремится наверстать упущенное и приобрести новые ощущения. Ты даже не спрашиваешь себя: «Нравлюсь ли я ему? Хочет ли она меня?» Ты просто уверен в том, что обладаешь всем, о чем только может мечтать твой партнер.

Сомнения возникают лишь позже, когда проходит первый восторг и шепот в ночи уже не сводится к одному: «Разве это не здорово?». Когда оба начинают воспринимать друг друга не только как тела, но и как людей. Когда мысль: «Конечно, он меня хочет!» сменяется мыслью: «А хочет ли он меня на самом деле?» Когда твой партнер говорит, что ему или ей нужно определенное время для более близкого знакомства, а ты предпочитаешь подумать, прежде чем принимать решение. Когда ощущение себя утрачивает сладостную новизну, и ты вновь вписываешься в нормальное течение жизни, становясь обычным человеком.

Неожиданно я осознал, что после сегодняшнего дня никогда больше не смогу испытать подобного. Я просто буду собой – день за днем, вплоть до самой смерти. И я понял истинную причину, по которой родители вышли на улицу поиграть в мяч с детьми: они хотели вспомнить те дни, когда им самим казалось, что ежегодные новые ощущения никогда не закончатся.




Хакур и Дорр жили в сером каменном доме, тщательно сохранявшемся со времен Древних. Несомненно, он несколько раз обрушивался за четыре сотни лет, прошедшие с тех пор, как цивилизация Древних прекратила свое существование, – однако можно снова сложить камни с помощью свежего раствора и деревянной опалубки. Деревянные дома гниют, кирпичи со временем рассыпаются, лишь Господин Камень одарил своих детей прочностью и постоянством, так что они будут существовать вплоть до Великого Пришествия – венца всего сущего.

Дорр вышла из дома еще до того, как мы успели ступить на крыльцо. Не знаю, что она пыталась сделать со своими волосами: еще час назад на площади перед Советом они были кое-как причесаны, однако сейчас одна сторона ее головы напоминала копну, а другая – свалившееся с дерева гнездо, словно у девочки, которой не хватило терпения закончить первый в жизни начес. Я не помнил, чтобы Дорр когда-либо всерьез заботилась о собственной прическе, как правило, волосам предоставлялась полная свобода. Интересно, что вызвало в ней столь внезапную перемену? Может быть, хотела произвести впечатление на Лучезарного? Но сейчас, когда Лорд-Мудрец стоял перед ней, на лице девушки не отражалось никаких эмоций.

Она молчала, ожидая, когда Рашид заговорит первым. Ходили слухи, будто Хакур однажды сказал ей, что у нее отвратительный голос, и с тех пор она почти не разговаривала, но иногда у меня возникала мысль – не пустила ли этот слух сама Дорр, чтобы люди возненавидели ее деда. Что бы ни было причиной такой молчаливости, я редко слышал от нее хоть несколько слов за все прошедшие годы, даже в то странное время, когда Дорр оказывалась рядом с нашим домом каждый раз, стоило мне отправиться на болото, чтобы поупражняться в игре на скрипке.

Рашид наконец понял, что девушка не намерена его приветствовать, и заговорил сам.

– Добрый день. Нам нужен служитель Патриарха.

Он говорил медленнее и отчетливее, чем обычно, – возможно, считал, что у внучки служителя что-то не в порядке с головой – не столь уж и нелогичный вывод, учитывая ее прическу.

– Нам нужно видеть Хакура, – сообщил я. – По официальному делу.

Дорр подняла бровь.

– Это не имеет никакого отношения к нашей с ним встрече на болоте, – поспешно добавил я. – Случилось кое-что еще.

Она пожала плечами и протянула руку – мне. Этот жест настолько меня удивил, что я, не раздумывая, ответил на рукопожатие. Девушка осторожно сомкнула пальцы, словно боясь причинить мне боль – возможно, она знала, что сделал со мной Хакур на болоте, – но мгновение спустя крепко стиснула мою ладонь и увлекла за собой наверх по ступеням.

Странное поведение – даже для Дорр. Впрочем, она пыталась со мной заигрывать, когда мне было четырнадцать, но все закончилось без последствий. Играя на скрипке на свадьбах и прочих торжествах, я по-прежнему замечал ее напряженный и пристальный взгляд, но такое поведение было свойственно этой особе; кроме того, я привык к тому, что люди таращатся на меня, когда я играю. Такова цена таланта.

Испытывала ли Дорр ко мне какие-либо чувства все это время? Может быть, теперь страсть вспыхнула ярче, когда стало понятно, что мы с Каппи – отнюдь не блаженно воркующая парочка голубков? Не исключено, что ее прическа тоже являлась способом привлечь мое внимание – последней попыткой перед тем, как я выберу себе пол на всю оставшуюся жизнь?

И додумалась ли она до этого сама, или ее склонил к тому Хакур?

О-о-о. Бр-р…

Я живо представил, как старый змей наседает на свою внучку, шипя о ее долге перед Патриархом: «Ну-ка повлияй на этого молодого хорька!» Дорр начала старательно укладывать волосы, а затем столь же старательно их растрепала, внутренне протестуя против диктатуры деда. Ко мне это не имело никакого отношения – девушка могла до сих пор находить меня привлекательным, даже если и пыталась отпугнуть своим видом. Что, если где-то в глубинах ее разума (возможно, там же, где зарождались странные узоры ковров и покрывал) возникла идея о необходимости отдаться будущему ученику своего деда?

Служителю Патриарха запрещено было жениться, но отнюдь не флиртовать. Говорят, когда-то Патриарх перепробовал всех женщин поселка – естественно, с их позволения, впрочем, подобное многим даже льстило. Хакур был теперь слишком стар для плотских утех – по крайней мере, я на это надеялся, поскольку при мысли о том, что он может делить постель с женщиной, у меня внутри все переворачивалось. Однако в свое время, по заслуживающим доверия сведениям, он повторил деяние Патриарха, точно так же совершив «выход в народ».

Будет ли и моя жизнь такой, если я стану учеником Хакура? И не потому ли Дорр сейчас держала меня за руку, что подобная идея всерьез ею завладела? Возможно, деду даже не потребовалось на нее давить – если только она не ждала всю жизнь повода, чтобы сблизиться со мной.

Впрочем, наверное, я придавал слишком большое значение простому соприкосновению рук. Девушка просто пыталась выглядеть хорошей хозяйкой, а может быть, сочувствовала моим пальцам, которые едва не изуродовал ее обожаемый родственник.

Иногда я жалел, что боги не одарили меня возможностью читать чужие мысли. Менять гениталии каждый год, конечно, здорово, но на некоторые вопросы это свойство все же не помогает найти ответы.




В доме Хакура пахло растениями, которые Дорр использовала для окрашивания нитей, как свежими, так уже и основательно подгнившими. Я знал, что она хранит свои смеси в подвале – в свои женские годы я иногда покупала краски у нее, вместо того чтобы готовить собственные, – но запахи проникали и в дом, пропитывая покрывала, которыми была накрыта вся мебель, и ковры, сотканные Дорр.

Эти покрывала были густо покрыты вышивкой – мать Дорр тоже была искусной вышивальщицей, хотя скорее ее можно было бы назвать помешанной на вышивке. Целые дни от рассвета до заката она проводила с иглой в руках, так что у нее не оставалось ни минуты времени на готовку, уборку и даже на то, чтобы прилично одеваться.

Никто никогда не рассказывал мне, что стало причиной подобного помешательства – предательство друга, смерть любовника?.. Или она стала слышать голоса богов, заглушавшие для нее все остальное. Может быть, Хакур нанес ей тяжкую травму, воспользовавшись Рукой Патриарха, когда жена, по его мнению, повела себя неподобающим образом. Так или иначе, женщина непрерывно вышивала, пока Дорр не исполнилось двенадцать, после чего спустилась в подвал, выпила целый кувшин самых ядовитых красок и выплеснула из себя жизнь вместе с вязкой разноцветной рвотой. («Возможно, она мечтала о подобной смерти многие годы, – как-то поделился со мной своими соображениями Зефрам. – И эта мысль преследовала бедную женщину, словно привязанный к ноге груз, который в конце концов увлек ее за собой».)

Все это могло объяснять, почему Дорр редко говорила, беспрекословно подчинялась воле деда, выбирала своеобразные рисунки для своих изделий… но к слишком простым объяснениям я всегда относился подозрительно. Легко было сказать, что девушка просто последовала по пути своей безумной матери. Дорр вовсе не страдала слабоумием, скорее всего, ей просто нравилось играть подобную роль. Кстати, после того как Господин Ворон подарил Дорр дитя и у нее на четвертом месяце произошел выкидыш, в Тобер-Коуве сочли, что ей просто в очередной раз не повезло. А Каппи неодобрительно отнеслась к моему предположению, что Дорр, возможно, тоже попыталась глотнуть своих красителей. Мало кто из тоберов знает о существовании растительных экстрактов, способных преждевременно вытолкнуть зародыш из утробы.

Погруженный в раздумья, я вдруг обнаружил, что слишком пристально смотрю на Дорр – и она стремительно повернулась, встретилась со мной взглядом. Некоторое время она изучала меня, словно размышляя, стоит ли нарушить молчание. В ее глазах я не видел безумия – это была просто женщина, глубоко погруженная в себя, но не отрешившаяся от всего мира. Рот ее приоткрылся, и она уже собиралась что-то сказать, когда послышался кашель, шаркающие шаги, и в дверях появился Хакур.




– Что на этот раз? – бросил он.

Я отвел взгляд от Дорр, как только услышал шум, сопровождавший появление хозяина дома, но все равно чувствовал себя так, будто меня застали за каким-то постыдным занятием.

– Боннаккут мертв, – выпалил я. – Убит.

Пальцы Дорр слегка сжали мою руку – скорее сочувственно, чем от потрясения из-за только что услышанного.

– Ты займешься телом? – спросил я Хакура.

– Боннаккут? – переспросил старик столь резко, что я понял: он мне не верит. – Боннаккут убит?

– Боюсь, что так, – ответил Рашид. – На дороге через лес к… – Он махнул рукой в сторону дома Зефрама.

– Кто его убил? – поинтересовался служитель.

– Мы не знаем.

Хакур посмотрел на него, сузив глаза.

– Где была эта твоя… ах да, бозель?

– С моим отцом, – тотчас же ответил я. Не знаю, почему я решил защищать Стек – потому что она была моей матерью или потому что я был ее сыном?

– С твоим отцом, – повторил старик. – Со своим бывшим… – с отвращением прошипел он. – Хоть кто-то из дьяволов остался в преисподней или они все явились сегодня в Тобер-Коув?

Рашид посмотрел на меня, словно ожидая объяснений. Я сделал вид, что не замечаю его взгляда.

– Тебе нужно заняться мертвецом, – сказал я Хакуру. – Туда уже слетаются насекомые.

– Гм… – Обязанностью служителя было забрать тело как можно быстрее, и ему это не нравилось. Хакур предпочитал, чтобы под его дудку плясали другие; говорят, он ненавидел смерти и рождения, поскольку эти события вынуждали его подстраиваться под чужой распорядок жизни. – Целительница осмотрела его?

– Она говорит, что он мертв, – сухо ответил Рашид. – Больше ее ничего не интересовало.

– Гм… – Видимо, Хакур надеялся выиграть несколько минут, послав за Горалин. – Ладно. Надо – значит, надо. Женщина! – рявкнул он на Дорр. – Отпусти этого придурка и принеси носилки. Погодите… где моя сумка?

Дорр молча указала на стену. Сума Патриарха, в которой хранились ритуальные мази и тотемы, висела за входной дверью. Я видел ее каждый раз, когда бывал в этом доме, – Хакур наверняка знал, где она находится, и просто хотел прикрикнуть на кого-то, кто не являлся Лучезарным.

Пока старый змей возился с сумкой, снимая ее с крючка, Дорр отправилась за носилками – но не отпустила мою руку. Вместо того чтобы устраивать сцену, пытаясь освободиться в присутствии Лорда-Мудреца, я пошел следом за ней в подвал, где от запаха красителей жгло глаза.

Поскольку вверху одной из стен имелись маленькие стеклянные окна, нам не требовалась свеча для освещения. Тем не менее в просторном подвальном помещении царила полутьма, и там, куда не попадали солнечные лучи из окошек, на пол падала глубокая тень. Мне вдруг подумалось, что, возможно, это не самое лучшее место для странной молодой женщины, продолжавшей держать меня за руку.

– Фуллин, – прошептала она. – Так-так… Носилки там.

Она повела меня в самый темный угол подвала, где стояли прислоненные к стене носилки. Ничего особенного – просто натянутая между двумя палками парусина. Дорр показала на них и отпустила меня, чтобы я мог забрать носилки, – свою помощь она не предложила. Носилки оказались весьма тяжелыми – конечно, дерево должно было быть достаточно прочным для того, чтобы выдержать вес самого упитанного жителя поселка, но мне пришлось несколько раз поправить груз на плече, чтобы его удобно было нести.

И как раз в этот момент Дорр меня поцеловала. Мягкие ладони обхватили меня за плечи, ее губы прижались к моим, и ее язык на мгновение скользнул мне в рот.

– Дорр, не надо, – тихо попросил я.

– Разве не этого ты ждал? – прошептала она. – Что еще, по-твоему, я собиралась сделать?

– Ну… да.

– Ты думал, что я собираюсь тебя поцеловать, и я тебя поцеловала. У тебя же все мысли написаны на лице.

– Неужели настолько явно?

– У тебя всегда так, – ответила Дорр. – Тем ты и интересен.

Вряд ли у меня было желание вызывать подобный интерес.

– Надо отнести носилки наверх, – сказал я.

Она отодвинулась, пропуская меня, и направилась к лестнице.

– Иди впереди.

Я снова поправил носилки на плече и двинулся вперед. Когда я проходил мимо нее, ко мне снова метнулись ее руки, губы и язык. Все произошло в мгновение ока, и Дорр с торжествующим видом отпустила меня.

– Первый поцелуй был твоим. А второй – мой.




Глава 13

ЖЕНА ДЛЯ ПОКОЙНИКА


Родители, игравшие на улице с детьми в мяч, знали, что означает появление служителя Патриарха с носилками. Они тут же замолчали и застыли неподвижно, несмотря на крики детей: «Ну, кидай же!», «Продолжай!» Люди вопрошающе смотрели на меня и Дорр, однако ни у кого не хватало мужества задать вопрос вслух. Мы не миновали дом торговца зерном Вайгона, и нам преградила путь его жена Вин с таким видом, будто она не намерена сдвинуться с места, пока не получит ответ.

Вин была старшей сестрой Хакура, вернее, она была его старшей сестрой, когда Хакур был сопливым мальчишкой, и старшим братом, когда тот выглядел ангелоподобной девочкой. Если на кого-то в поселке не производило никакого впечатления змеиное шипение Хакура, то именно на Вин.

– Последний ритуал? – громко спросила она. У нее был удивительно могучий голос для женщины, хотя тело ее ссохлось от старости, словно мох на камне. – Кто помер, Хакур?

Будь на ее месте другая женщина, служитель Патриарха, вероятнее всего, просто огрызнулся бы: «Не твое дело!» К сожалению, с его сестрой подобное не проходило – она вполне могла устроить скандал, разговоры о котором не прекращались бы в течение нескольких недель.

– Боннаккут, – тихо ответил Хакур, хотя прекрасно понимал, что сохранить в тайне это не удастся.

– Боннаккут? – переспросила Вин, столь же громогласно, как и всегда.

Ее услышали по крайней мере четверо стоявших неподалеку с таким видом, будто совершенно глухи, хотя вряд ли это могло хоть кого-то одурачить. Итак, минут через пятнадцать новость станет известна всему поселку…

– И что сотворил с собой этот придурок? Застрелился из того пистолета?

Несмотря на то, что она была его сестрой, Хакур издал злобное шипение. Предполагалось, что никто не должен знать ни о пистолете, ни о каких-либо других подарках Лучезарного Совету старейшин. Впрочем, чего мог ожидать Хакур? Вайгон был старейшиной, и вполне естественно, что Вин было известно все происходившее за закрытыми дверями Совета.

Будь я на месте Хакура, я бы просто промолчал – мол, пусть думает, что хочет, – но, видимо, служителю Патриарха очень не хотелось, чтобы по поселку распространялись слухи об огнестрельном оружии.

– Боннаккут погиб вовсе не от пистолета!

– Тогда от чего же? – Вин, как всегда, проявляла завидную настойчивость.

Старик наверняка ждал подобного вопроса, но у него не оказалось наготове подходящего ответа. Впрочем, в присутствии Вин он попросту лишался способности быстро соображать. Иногда нельзя не порадоваться тому обстоятельству, что ты единственный ребенок в семье.

На помощь Хакуру пришел Рашид.

– Здесь не место для подобных разговоров.

Положив руку на плечо Хакура, он слегка подтолкнул его, и старик поспешно устремился вперед.

Вин продолжала стоять посреди улицы, не двигаясь с места. Брату пришлось обогнуть ее, причем на достаточно большом расстоянии, словно она была ощетинившимся дикобразом. Дорр же, проходя мимо нее, пробормотала: «Здравствуй, тетя» – и поцеловала ее в щеку. Похоже, это удивило Вин не меньше, чем всех остальных из нас.




Когда мы добрались до места преступления, Стек сидела на небольшом камне, сосредоточенно терзая кленовый лист. По-моему, расположение тела Боннаккута не изменилось – труп лежал на том же месте, где мы его оставили. На какое-то мгновение у меня возникла мысль о том, что произошло бы, если бы Стек дотронулась до тела. Смог бы Боннаккут высосать душу нейт, сделав ее своей посмертной женой? Можно было представить себе реакцию мертвого первого воина, когда он понял бы, что совершил!

– Все в порядке, Мария? – спросил Рашид. Стек кивнула. За исключением, возможно, Дорр, все мы знали настоящее имя нейт, но, полагаю, Рашиду просто захотелось так обратиться к ней.

– Ладно. – Лучезарный повернулся к Хакуру. – Делай свое дело.

Служитель Патриарха с трудом опустился на колени рядом с трупом и, моргая, уставился на него. Затем дотронулся до горла Боннаккута и провел пальцами по окровавленной плоти. Трудно сказать, то ли это было частью ритуала, то ли им двигало простое любопытство, – мне никогда не приходилось видеть, каким образом оказывают последние почести мертвецам. Похороны – да, мне часто приходилось бывать на похоронах, отгоняя москитов летом и дуя на замерзшие пальцы зимой. Но сам ритуал над мертвым телом обычно совершался служителем без свидетелей.

Хакур поднес пальцы к носу. Мне показалось, будто старый змей наслаждается запахом крови. Потом он повернулся ко мне и прошипел:

– Подойди-ка поближе, парень. Смотри и учись. Рашид и Стек удивленно уставились на меня. Дорр улыбнулась. Мне не хотелось ничего объяснять, так же как и принимать участие в ритуале, но мне точно так же не хотелось ворошить осиное гнездо, отказав Хакуру. Помедлив, я положил носилки и присел возле трупа.

– Можете объяснить, что вы собираетесь делать? – спросил Лорд-Мудрец таким тоном, словно ему хотелось сделать соответствующую запись у себя в блокноте и его сдерживало лишь уважение к мрачной торжественности происходящего.

Старик не ответил, так что мне тоже пришлось промолчать. К моему удивлению, заговорила обычно молчаливая Дорр.

– Душа Боннаккута – словно дитя в утробе, – сказала она почти шепотом. – Она не хочет покидать его уютную телесную оболочку. Но тело не может больше видеть, слышать и чувствовать. И потому душа чувствует себя отрезанной от мира и одинокой. Она ищет посмертную жену.

– Посмертную жену, – повторил Рашид. – А мне нравится название! И что все это означает?

– Когда мы рождаемся, каждый из нас – и мужчина, и женщина, оба в одном. В День Предназначения мужская или женская половина нашей души вновь возвращается в мир богов. За исключением тех, кто сохраняет обе свои половины.

Взгляд ее был устремлен на Стек. Значит, она знала, что Стек – нейт, и Хакур точно так же не умел хранить тайны от своих родных, как и Вайгон. Я сомневался в том, что он действительно поделился секретом со своей внучкой, но вполне мог представить, как старик мечет громы и молнии по поводу присутствия нейт в поселке. И служитель вполне мог это делать в присутствии Дорр, воспринимая ее не более, чем стол или стул.

– Умерший мужчина тоскует по своей посмертной жене, точно так же как и мертвая женщина тоскует по своему посмертному мужу, – все так же шепотом продолжала Дорр. – Половинка души снова хочет стать целой. Если бы я сейчас дотронулась до Боннаккута, он заключил бы мою душу в объятия, словно любовник, и запер меня внутри себя, в вечной тьме. Мы бы вместе лежали внутри разлагающегося трупа, лихорадочно совокупляясь до конца времен, в тщетной попытке соединиться в одно целое.

Она посмотрела на меня. Глаза ее блестели. Возможно, в них угадывалось желание… Но я сказал себе, что Дорр лишь пытается заманить меня в свои сети.

– Значит, мужчинам следует избегать прикосновения к женским трупам, и наоборот. Очень интересно. – Рашид потянулся к карману на поясе, где лежал его блокнот, явно намереваясь его извлечь. – И теперь вы собираетесь совершить ритуал, который сделает труп безопасным?

– Мой дед выманит Боннаккута из его тела, предложив ему подходящую посмертную жену – одну из богинь.

– Богиню? В самом деле?

Я чувствовал, что лорд с трудом пытается сохранить серьезный вид.

– Боги – высшие существа, – ответила Дорр. – Они могут иметь сколько угодно мужей и жен. Взять, например, Госпожу Листву. – Девушка обвела рукой окружавший нас лес. – Госпожа Листва питает эти деревья, и леса вокруг, и все леса на Земле, и все леса на всех планетах до края Стеклянной сферы. Если она выберет Боннаккута, у нее в изобилии хватит возможностей для того, чтобы стать его женой навсегда и женой для любого другого, кого она сочтет подходящим. Думаешь, хоть кто-то из мужчин смог когда-либо в ней разочароваться? Она прекрасна и милосердна – хотя, возможно, и не слишком умна, но первому воину будет хорошо с ней – если она его примет.

– А какие еще есть богини, если… э-э… Госпожа Листва сочтет, что Боннаккут ее не устраивает?

– Госпожа Вода, Госпожа Ночь…

– Госпожа Нужда, – подсказала Стек.

– Кто такая Госпожа Нужда?

– Не все боги тоберов воплощают в себе счастье и природу, – ответила Стек. – Госпожа Нужда – воплощение нищеты. Голода. Отчаяния. Обычно ее изображают в виде скелета, который незаметно подкрадывается по ночам к твоему дому.

– И она тоже может быть посмертной женой?

– Если больше никто тебя не возьмет. У большинства других богов есть свои предпочтения – не могу себе представить, чтобы Госпожа Листва захотела иметь дело с таким дерьмом, как Боннаккут. Но Госпожа Нужда затащит к себе в постель почти кого угодно. Так же как и Господин Недуг.

Стек улыбнулась мне. Я мрачно посмотрел на нее в ответ.

– Весьма изящная система, – снисходительно заметил Рашид. – Очевидно, для плохих людей загробная жизнь с Госпожой Нуждой или Господином Недугом оборачивается адом, в то время как хорошие блаженствуют с другими богами. А поскольку у вас множество добрых богов, каждый может найти себе что-либо по вкусу. Дровосек может быть счастлив с Госпожой Листвой, моряк – с Госпожой Водой…

– Ты все путаешь! – прошипел Хакур. – Выбирают боги, а не смертные. Даже сейчас, возможно, у нас за спиной стоит десяток богинь, обсуждая, кто из них возьмет Боннаккута себе в мужья.

Дорр искоса посмотрела на меня – мы оба сомневались, что желающих окажется много.

– Откуда мы можем знать, кто из богов сейчас рядом? – спросил Лучезарный.

– Мы не знаем! – огрызнулся старик. – Это нас не касается! Нам нужно лишь убедить Боннаккута покинуть свое тело. Если он даже одним глазом выглянет наружу, он увидит богиню, которая его выбрала, и они полюбят друг друга с первого взгляда.

– Даже если это Госпожа Нужда?

– Она тоже богиня, – заметила Дорр. – Ее красота велика и ужасна, и она увлечет Боннаккута за собой, словно на веревке. Если она – лучшая жена для него среди всех прочих, желание переполнит его, едва он увидит белоснежную чистоту ее костей.

Стек закашлялась. Даже Хакур предпочел не смотреть на свою внучку еще несколько минут.




Последний ритуал не предназначен для посторонних глаз. Всех обычно отсылают прочь, когда служитель Патриарха сватает душу умершего, но старик настаивал на моем присутствии в качестве его ученика, и вскоре стало ясно, что Рашид не собирается оставлять нас наедине с мертвецом. Хакур попытался было избавиться от Стек, но она лишь рассмеялась. Дорр была единственной, кому он мог приказать убраться, но он не сказал ей ни слова. В итоге мы все стояли вокруг, когда он открыл Суму Патриарха – вышитый мешок – и начал доставать оттуда необходимые для ритуала предметы: золотую булавку, зеркальце для бритья Древних, маленький бурдюк…

– Для чего все это? – спросил Лучезарный. Хакур воткнул булавку в руку Боннаккута.

– Первым делом, – сказал он, – нужно проверить, действительно ли он мертв.

Рашид показал на рану на горле.

– Разве это не очевидно?

– Так положено, – прошипел старик. Приложив горлышко бурдюка к уху Боннаккута, он с силой сжал его. Оттуда ударила струя прозрачной жидкости, которая отразилась от барабанной перепонки и выплеснулась на землю. – Это просто вода, – сказал он, предупреждая очередной вопрос. – Но если человек не реагирует на нее, весьма вероятно, что он уже ни на что не реагирует.

Лорд повернулся к Стек.

– Как тебе нравится эта народная мудрость?

– То же самое можно найти в любом медицинском тексте Древних, – ответила она.

– Но когда подобное происходит посреди леса, это как-то странно. Должен заметить, что…

Он замолчал и посмотрел в сторону поселка. Я уже слышал звук бегущих к нам ног и шорох листьев, когда кто-то отбросил в сторону преграждавшую путь ветку. Мгновение спустя на тропинку ворвались остатки Гильдии воинов; все трое тяжело дышали.

Я всегда воспринимал Кайоми, Стэллора и Минца как тупых придурков, свору тявкающих терьеров при хозяине-Боннаккуте. Каким-то образом я умудрялся забывать, насколько внушительно они выглядят при встрече лицом к лицу. О том, насколько мускулист и проворен Кайоми. О том, что бочкообразная грудная клетка Стэллора находилась на уровне моей головы. О том, что Минц вряд ли прекратит избивать кого-либо лишь из-за того, что противник (или жертва) потерял сознание. Наши трое воинов, конечно, все же отличались в лучшую сторону от убийц и насильников с Юга, которых им приходилось выслеживать, но… все они смеялись надо мной и называли меня слабаком только за то, что я играл на скрипке.

– Убирайтесь отсюда, – огрызнулся Хакур. – Я провожу последний ритуал.

– Вот как? – Минц продолжал наступать, а остальные двое вплотную следовали за ним. – Люди говорят, будто Боннаккут…

Он замолчал, глядя на труп первого воина. Стэллор и Кайоми встали рядом, образовав что-то вроде стены из мускулов. Поскольку я сидел на корточках рядом с мертвецом, воины возвышались надо мной, словно деревья.

– Кто это сделал? – спросил Кайоми.

Почему-то мне показалось, что вопрос предназначался мне, хотя в мою сторону он даже не смотрел.

– У нас пока еще нет подозреваемых, – ответил Рашид. – Я едва успел начать расследование.

– Это наше дело, – рявкнул Минц. – Мы – Гильдия воинов.

Дорр насмешливо фыркнула, и он развернулся к ней.

– Что еще?

Девушка спокойно выдержала его взгляд.

– Расследование преступлений – дело первого воина, – раздраженно прошипел Хакур. – А не ваше.

– Один из нас скоро станет первым воином, – заметил Кайоми.

– А каким образом это происходит? – заинтересовался Лорд-Мудрец. – Вы устраиваете выборы? Соревнуетесь в мастерстве?

– По традиции каждый воин в течение последующих нескольких недель ведет себя так, что настраивает против себя весь поселок, – пояснила Стек. – Когда Отцу Праху и Матери Пыли это надоедает, они более или менее случайным образом выбирают одного из кандидатов, если только не собираются тайно за закрытыми дверями и не измеряют им пенисы, что, впрочем, на самом деле только и имеет значение.

Все трое воинов в ярости повернулись к нейт, сжимая кулаки. Я был рад, что их внимание сосредоточилось на моей матери, так что они не видели, как я едва сдерживаю смех.

– Ты! – Побагровев, Кайоми направил копье на Стек. – Ты тут первая подозреваемая!

– Почему?

– Потому что ты…

– Уважаемый гость, которому официально было оказано гостеприимство? – подсказала Стек.

– Мы знаем, кто ты на самом деле. – Минц бросил на нее злобный взгляд. – А что касается гостеприимства…

Дорр вдруг испуганно вскрикнула и сильно толкнула Минца в бок. На мгновение я не поверил своим глазам, затем послышался глухой удар, и я увидел рукоять ножа, торчавшего из ствола дуба рядом с головой моей матери. Видимо, Минц тайком вытащил нож, и лишь Дорр это заметила. Если бы не она, нож бы попал точно в цель.

– Сука! – зарычал Минц, одним ударом в грудь отбрасывая Дорр назад.

С точки зрения Минца, он лишь оттолкнул ее в сторону, не собираясь причинить вред. Но даже при этом у девушки перехватило дыхание; шатаясь, она попятилась, пытаясь сохранить равновесие и хватая ртом воздух. При этом Дорр приближалась ко мне – а значит, и к телу Боннаккута, все еще жаждавшего посмертной жены. У меня не оставалось выбора – я упал на мертвеца, пытаясь прикрыть его собой и не дать внучке Хакура его коснуться.

Мгновение спустя она рухнула на меня сверху.

Я лежал лицом к земле, так что не мог в точности видеть, что происходит. Вероятно, девушка обо что-то споткнулась, поскольку повалилась вперед грудью, а не спиной. Она выбросила вперед руки, пытаясь удержаться; я услышал глухой треск ломающейся кости запястья. Затем Дорр обрушилась на меня всем своим весом.

Где-то рядом что-то яростно ревел Хакур, но ни у меня, ни у девушки не хватало воздуха в легких, чтобы издать хоть какой-то звук. Ее вес прижимал меня к трупу Боннаккута, так что мой нос упирался в холодеющую щеку, я чувствовал, как ко мне прижимается грудь Дорр… и еще…

Я чувствовал…

Безошибочное ощущение прижимающегося ко мне сзади…

Я не раз был женщиной. Я знал, как это бывает, когда мужчина подходит к тебе и прижимается к твоим ягодицам.

Слава богам, у Дорр хотя бы не было эрекции!




Началась драка, а может быть, и не драка, а просто потасовка. Стек вытащила свое мачете – я краем глаза заметил блеснувшее лезвие. Потом Лорд-Мудрец что-то крикнул – что именно, я не слышал из-за жаркого дыхания Дорр прямо мне в ухо. Это явно была угроза: когда дело доходило до защиты себя и своей собственности, Лучезарные не останавливались перед тем, чтобы выжечь все живое в округе. Я даже не знал, достал ли Рашид оружие, но его доспехи могли скрывать в себе целый арсенал пушек, лучей смерти – короче говоря, множество из тех смертоносных штучек, о которых часто рассказывают вечерами у костра. Даже Минцу хватило сообразительности, чтобы понять, что он зашел чересчур далеко. Мгновение спустя я услышал, как наши отважные воины бегут прочь, цепляясь за ветви и натыкаясь на деревья.

Но сейчас все это интересовало меня меньше всего.

Оказывается, Дорр – нейт! Я ощущал как женскую грудь, так и мужской член, плотно прижимавшиеся ко мне, прикасавшиеся к моему телу, пусть даже и сквозь одежду. И теперь я лихорадочно попытался выбраться – все бы отдал, лишь бы оказаться подальше от трупа и от нейт, не знаю, к кому из них я сейчас испытывал большее отвращение.

– Не шевелись! – прошипел Хакур, ударив меня по плечу. – Ради Дорр!

Служитель Патриарха – он должен был знать про Дорр! В конце концов, он жил с ней в одном доме. Не приходилось ли ей бриться несколько раз в день, чтобы ее лицо выглядело женским? Возможно, нет – я слышал, что у некоторых нейтов были гладкие лица, как у женщин. Но даже в этом случае…

Когда человек возвращается после Предназначения, никто не просит его снять штаны, чтобы доказать, что он не нейт. Предполагается, что все просто знают – если ты вернулся из Гнездовья и при этом не похож на себя-мужчину или себя-женщину, то ты нейт. Но, допустим, что Дорр-нейт не особо отличалась от Дорр-женщины…

Хакур должен был знать. И он, служитель Патриарха, скрывал это.

Да, я мог представить, как все случилось. Если кто-то в поселке и готов был выбрать себе Предназначение нейт, то это только Дорр. Она могла сделать подобный выбор просто наперекор Хакуру, гарантируя себе изгнание и жизнь на Юге – таков был единственный способ избежать тирании деда,

Она никогда открыто не выступала против старого змея, но, поскольку бросать вызов было в ее натуре, она наверняка вскоре постаралась, чтобы Хакур узнал о том, в кого она превратилась, – например, оставив дверь в туалет открытой, или что-то вроде этого.

Вот только дед не вышвырнул ее с позором прочь. Он не дал ей свободу.

Наш служитель Патриарха не выдал ее. Возможно, он не хотел потерять лицо, возможно, не мог позволить, чтобы Дорр выскользнула из его лап, а может быть, он действительно любил ее, хотя в подобное трудно было поверить. Он держал ее дома, никуда от себя не отпуская.

Я попытался вспомнить, сколько раз я видел Дорр вне дома без Хакура, не спускавшего с нее глаз. Очень редко. И вдруг до меня дошло, почему Дорр редко разговаривала, причем только шепотом: ее лицо могло быть похоже на прежнее, но голос изменился. Голос ее наверняка огрубел, и Хакур заставил ее хранить это в тайне.

На какое-то мгновение мне стало ее почти жаль. Потом я вспомнил два поцелуя в подвале, и меня едва не стошнило. Мои губы прикасались к нейт. Нейт прикасалась ко мне. И это существо изнывало по мне все эти годы? Нет, сказал я себе, нет. Все это – вина Стек. Дорр просто обнаглела при виде другой нейт, бесстыдной, никого не стесняющейся нейт…

– Давай помогу тебе подняться, – послышался голос Стек.

Она обращалась к Дорр, и в словах ее звучала слащавая нежность. Кто-либо другой воспринял бы это как простое проявление благодарности – все же Дорр спасла Стек от ножа Минца, – но в голосе моей матери мне почудилось нечто большее. Угадала ли она в ней свою последовательницу? Меня бы не удивило, если бы нейты могли опознавать друг друга неким странным, непонятным другим способом.

Вес Дорр перестал давить на меня.

– Ты прикасалась к телу? – прошипел Хакур.

– Боннаккут не взял меня в посмертные жены, – своим обычным полушепотом ответила Дорр, но я почувствовал в ее голосе напряженность. – Фуллин спас меня.

– Не стоит благодарности, – пробормотал я, сползая с трупа.

Отчасти для того, чтобы не встречаться ни с кем взглядом, я начал сосредоточенно стряхивать муравьев с одежды.

– Нисколько не сомневаюсь, – сказала Дорр, – ты поступил бы так же, дед, если бы Фуллин не успел первым.

Хакур глубоко вздохнул. Внучка смотрела на него, и глаза ее блестели, словно молчаливо обвиняя его в трусости.




– Ты уверена, что не пострадала? – спросил Рашид.

Дорр промолчала. В конце концов я ответил за нее:

– У нее сломано запястье.

– Ерунда, – прошипел служитель. – Просто легкий вывих.

Но Стек взяла Дорр за руку и внимательно ее осмотрела.

– Распухает, – сообщила она. – Лучше отведем тебя к доктору.

Дорр пожала плечами.

– Я могу пойти и сама.

– Мы тебя проводим, – не оставляющим возражений тоном заявила Стек. – И тебя тоже, Фуллин.

– Я прекрасно себя чувствую, – буркнул я.

– Она свалилась на тебя всем своим весом, – настаивала Стек. – Тебе надо провериться.

– Нет, спасибо.

– Фуллин… – начала Стек.

– Обычно именно в такой ситуации своевольный юноша, – Лорд-Мудрец подтолкнул меня локтем, – заявляет: «Не разговаривай со мной так, будто ты моя мать».

Стек молчала. Лучезарный с невинным видом посмотрел на нее.

– Убирайтесь все отсюда! – прорычал Хакур. – Смертная душа Боннаккута сейчас пребывает в бездне, испытывая безмерные страдания каждую секунду, пока не будет освобождена. Дайте мне заняться своим делом и оставьте меня в покое.

– Пойдем, – сказала Стек и обняла за плечи поддерживавшую на весу поврежденную руку Дорр.

– Да, давай пойдем к доктору, – сказал мне Рашид, – просто чтобы поднять настроение моей дорогой бозель. Мария порой бывает просто несносна, если кто-то поступает не так, как хочется ей.

Я посмотрел на служителя, но тот лишь неприветливо отмахнулся. Почему он в конце концов решил обойтись без своего «ученика»? Чувствовал свою вину передо мной из-за того, что я спас Дорр от вечного проклятия, в то время как он сам не сделал ничего? Или дело было в чем-то другом? Каппи утверждала, что мое лицо выдает меня с головой; может быть, он понял, что мне стала известна тайна Дорр?

Что ж, старик мог не беспокоиться, что я расскажу правду всему миру, – но я и не собирался о ней забывать, пока он не передумает насчет своего решения сделать меня своим учеником. Я никогда не испытывал склонности к шантажу, но что плохого в том, если двое договорятся между собой об обмене любезностями?

Впервые после сегодняшнего рассвета я улыбнулся.




Глава 14

ДАР КРОВИ ДЛЯ ГОСПОДИНА ВОРОНА


Дом целительницы Горалин производил такое впечатление, будто он вот-вот развалится, и на моей памяти он так выглядел всегда. Его хозяйка возомнила себя великим реставратором, поскольку изучала хирургию, так что когда кто-нибудь предлагал ей переложить крышу или укрепить угол там, где проседал фундамент, Горалин лишь рявкала на него в своей обычной манере и клялась, что не далее как на днях намерена сделать это сама.

Но она так ничего никогда и не сделала. Когда мне было десять лет, Зефрам убедил меня притвориться, будто у меня отчаянно болит живот, чтобы на некоторое время выманить Горалин из дома. За это время бригада плотников успела отремонтировать ту часть ее дома, которая могла рухнуть при малейшем усилении ветра. По их словам, они приложили все усилия, чтобы скрыть следы своей работы, но все же не смогли обмануть проницательный взгляд Горалин. Очевидцы рассказывали, что как только целительница подошла к своему дому, глаза ее сузились, затем она развернулась и направилась обратно к Зефраму, заявив: «Я передумала. Когда мальчик болен столь тяжело, как бедный Фуллин, единственное, чего он заслуживает, – хорошей клизмы».

Мда-а…

В приемной Горалин мы обнаружили Каппи, которая расхаживала из угла в угол, бледная как мел.

– Ты ведь собиралась пойти за жрицей? – удивился Рашид.

– Я уже побывала там, – ответила Каппи. – Лита решила, что лучше она посетит родных Боннаккута сама. И она сказала мне, чтобы я принесла Пону… мою дочь… – Ее голос оборвался.

– Пона отдает Дар? – спросил я.

Каппи кивнула.

Я раскрыл объятия, и, слегка помедлив, она прижалась ко мне. Я даже заставил себя не заглядывать в вырез ее рубашки – Каппи помогала мне в прошлом году, когда я приносил своего сына, чтобы отдать Дар, и я верил в то, что долг нужно возвращать.

– Что происходит? – чересчур бодро вопросил Лорд-Мудрец. – Что это означает – «отдавать Дар»?

– Сейчас, – ответила Каппи, – доктор вырезает дыру в затылке моей дочери.

– Она… – Лучезарный не договорил. – Вырезает дыру. Что ж… Как необычно! – Он повернулся к Стек, которая помогала Дорр сесть на стул. – Мария, когда речь зашла про Тобер-Коув, ты ничего не сказала об этом.

– Глупый предрассудок, – небрежным тоном заявила та. – Не стоит даже упоминания.

Каппи высвободилась из моих объятий и повернулась к Стек.

– Ты думаешь, я бы позволила доктору резать мою дочь просто из-за каких-то предрассудков?

Стек пожала плечами.

– Ты же знаешь, что это крайне важно! Без Дара боги не примут Пону, когда она отправится в Гнездовье. Она станет Обреченной на всю жизнь.

– В самом деле? – Любопытство в голосе Рашида лишь усилилось. – Расскажи мне про этот Дар.

Но Стек и Каппи молчали – они были слишком заняты тем, что испепеляли друг друга взглядом. Наконец заговорила Дорр.

– В первый год жизни ребенка боги не забирают его в Гнездовье – путешествие слишком тяжело для младенцев. Вместо этого боги принимают символическую замену ребенка – Дар крови и кости, который отправляют в Гнездовье вместо самого младенца.

– И доктор сейчас берет такой Дар? Мне нужно это увидеть!

– Это не самая лучшая мысль, – возразил я.

Однако лорд уже направлялся к двери, отделявшей приемную от значительно превосходившей ее размерами операционной. Каппи бросилась за ним, а я следом, ворвавшись внутрь как раз тогда, когда Горалин закричала на всех нас троих:

– Что, дьявол побери, вы тут делаете?

– Ах… – Каппи замерла при виде крови на руках целительницы.

У Горалин имелось немало нерушимых правил медицинской практики, и одно из них гласило: «Никогда не позволяй родителям видеть, как берется Дар». Когда я приносил своего сына год назад, я ждал снаружи, вздрагивая в объятиях Каппи, пока все не закончилось. Вся процедура заняла всего десять минут, и даже если Ваггерт кричал или плакал, я ничего не слышал. Когда Горалин вынесла мальчика из операционной, надрез на его затылке выглядел лишь как маленькая ранка, аккуратно зашитая одним стежком. Через несколько месяцев шрам стал едва виден, а еще через несколько я достаточно успокоился для того, чтобы не разглядывать его каждую ночь.

Однако когда мы ворвались в операционную, где брали Дар у Поны, перед нами не было ни закрытого разреза, ни аккуратного шва, ни младенческой кожи, тщательно отмытой от всех следов происшедшего. Шестимесячная голенькая Пона лежала на животе на операционном столе. С обеих сторон ее шеи стекала кровь, капая на стальную поверхность стола, а посреди окровавленного разреза на затылке проступала розовато-белая кость.

– Мне не нужны зрители! – прорычала Горалин, держа скальпель в запятнанной кровью руке.

– Прошу прощения, – сказал Рашид, но, судя по тону, он его отнюдь не просил, – я Лорд-Мудрец. Моя задача – узнавать и изучать все новое. Меня интересует эта процедура.

Горалин яростно уставилась на него. Как и многие в этот день, она наверняка размышляла о том, не послать ли Лучезарного к дьяволу, а возможно, и о том, удастся ли ей вышвырнуть его за дверь. Потом она вздохнула, признавая неизбежное, – Лучезарные всегда делали то, что хотели, и противостоять им было бесполезно.

– Стой и смотри, – буркнула она, – а если у тебя появятся глупые вопросы, придержи их на потом.

Она снова повернулась к Поне и начала собирать крошечные кусочки детской плоти в пробирку.




Каппи закрыла глаза, когда Горалин начала соскабливать кусочки кости Поны. Я не стал этого делать, но мне очень хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать скрежета скальпеля о кость:

Скрр… Скрр…

Скрр… Скрр…

– Дар берется из костного отростка шестого шейного позвонка, – объявила целительница. Похоже, даже Горалин сумела понять, как действует этот звук на нервы Каппи. – Это та самая выступающая кость в задней части шеи.

– Почему именно оттуда? – спросил Рашид.

– Потому что так хотят боги, – огрызнулась Горалин. – Есть и другие места, если по медицинским показаниям Дар нельзя взять там, где обычно, но мне никогда не приходилось к этому прибегать.

– А что именно ты берешь? – Лорд едва сдерживался, чтобы не наклониться прямо над руками целительницы.

– Кровь и кость, – пробормотала Дорр. Увидев, что Горалин не собирается вышвыривать нас из операционной, она тоже тихо вошла за нами. – Боги требуют, чтобы мы давали им кровь и кость в знак нашего послушания. Это единственная цена, которую они принимают.

– На самом деле, – вмешалась целительница, – я беру кость и немного мышечной ткани. Кожи тоже. Кровь идет и так, но мне она не требуется.

– А кто научил тебя, что именно следует делать? – не унимался Лучезарный.

– Моя предшественница, которая училась у своей предшественницы, и так далее, вплоть до первой целительницы в Тобер-Коуве. Ее учили сами боги.

Стек презрительно фыркнула. Она тоже пришла вместе с остальными, но вид у нее был такой, словно ей невообразимо скучно. Никто не обращал на нее никакого внимания.

– И ты запечатываешь все образцы в пробирку, – продолжал Рашид, – которую посылаешь в Гнездовье?

– Именно так. – Горалин положила скальпель и взяла тонкую иглу, чтобы зашить ранку. Маленькая Пона не шевелилась; она лежала, тихо дыша, успокоенная обезболивающим препаратом, который целительница ввела ей до нашего прихода.

– Видимо, боги считают Дар весьма важным, – задумчиво произнес Лорд-Мудрец, – если тебе приходится резать каждого младенца. Ты не опасаешься, что можешь что-то повредить?

– Я знаю, что делаю! У детей все быстро заживает.

– Но предположим, что ребенок болен – такое ведь иногда случается. Если ребенок болен настолько, что эта операция угрожает его жизни…

– Тогда я говорю родителям, что брать Дар слишком опасно. Я врач, а не… – Она вовремя остановилась. – Я не могу навредить своим пациентам, – мрачно закончила она.

– Ты просто режешь им шеи, – сказала Стек.

– Всего лишь крошечный надрез! – прорычала Горалин. – И, учитывая альтернативу…

– Что за альтернатива? – быстро спросил Рашид.

– Стать Обреченным, – ответила Дорр. – Отвергнутым богами. Обреченным на то, чтобы всегда оставаться одного и того же пола.

– Значит, если ты не отправишь пробирку для какого-то ребенка в этом году, ребенок не сможет сменить пол в следующем?

– Именно поэтому Дар настолько важен. Неужели я режу детей ради забавы?

Каппи глубоко вздохнула.

– Я бы не позволила ей проделать подобное с Поной без надобности. Думаешь, мы дикари?

– Во всем мире, – усмехнулась Стек, – люди мучают собственных детей и говорят, будто это необходимо. И чем больше эти мучения, тем в большей степени их объявляют признаками цивилизованности.

– Прошу прощения, – пробормотал Рашид, – мне нужно поговорить наедине с бозель. – Он двумя широкими шагами пересек помещение, схватил Стек за руку и почти вытолкал ее в приемную. Пока дверь не закрылась, я успел услышать его громкий шепот: «Считаешь себя высоко моральной особой, да? Притом что забыла сказать, что они берут образцы тканей у детей и…»

Горалин посмотрела на нас и закатила глаза. Каппи, Дорр и я кивнули в ответ. Все чужаки, по сути, были не вполне нормальны, в лучшем случае неуравновешенны, а часть – просто сумасшедшие. Если пролитие нескольких капель крови Поны могло спасти ее от дальнейшего пожизненного позора – это того стоило.




Каппи помогла Горалин смыть кровь с тела Поны, что оказалось совсем легко, и меньше чем через минуту кожа младенца снова была нежно-розовой, а зашитый черной ниткой надрез – лишь безобидной черточкой размером с мой ноготь. Пока Каппи облачала Пону в свежую пеленку и летнюю распашонку, целительница выдала нам набор инструкций, которые наверняка давала десятки раз в течение многих лет: как ухаживать за ранкой, пока она не заживет, как проверять, нет ли признаков инфекции. Каппи сосредоточенно кивала, пока Горалин говорила, и я заметил, что Дорр, молча стоявшая в углу, кивала тоже.

Каково это – быть бездетной в поселке, где почти каждый подарил кому-то жизнь? Неожиданно мне стало стыдно за мои недавние мысли о том, что она могла принять травяной отвар, чтобы избавиться от ребенка. Возможно, выкидыш Дорр имел вполне естественные причины, и, возможно, именно боль этой потери настолько выбила ее из колеи, что она решила выбрать Предназначение нейт.

Стараясь ступать как можно тише, я направился к ней и шепотом спросил:

– Как ты? Я имею в виду твою руку?

– Болит. – Глаза ее блеснули. – Теперь тебе известно, почему Боннаккут не взял бы меня в посмертные жены.

– Дорр…

– Я знаю, что ты догадался. Ты наверняка мог почувствовать то, что у меня… а я просто лежала. У меня болела рука, и я вдруг почувствовала, что устала скрываться. Знаешь, что я сделала?

– Нет.

– Я дотронулась до него… До Боннаккута. Ты не закрывал собой все его тело. Я протянула руку и коснулась голого плеча… и ничего не случилось. Даже мертвец меня не хочет.

– Хакур уже начал ритуал…

– Не болтай глупости, – прервала она меня. – Я приношу носилки, когда мой дед занимается умершими. Я знаю, как проходит ритуал, когда мертвец опасен, а когда нет. Но, похоже, мне не о чем беспокоиться…

– Может быть, с трупом женщины… – поколебавшись, предложил я.

Дорр раздраженно посмотрела на меня.

– Дело вовсе не в том, что я хочу стать женой трупа, Фуллин. Думаешь, я просто ищу себе дружка? Я…

Она замолчала. Каппи и Горалин смотрели на нас.

– У меня болит рука, – сказала Дорр, и все эмоции исчезли с ее лица, словно упавший в мутную воду камень. Видимо, ей потребовалось немало тренировок, чтобы научиться скрывать свои чувства.

– Ладно, – ответила Горалин, – давай посмотрим. – Она бросила взгляд на нас с Каппи. – Наедине.

Каппи взяла все еще спящую Пону, и я открыл перед ней дверь. Оглянувшись на Дорр, я подумал о том, что заставило ее мне признаться. Только то, что я узнал ее тайну? Потому что когда-то она была в меня влюблена? Потому что она увидела во мне женщину, которая могла бы ей посочувствовать…

Увидела во мне женщину?

Та-ак, Похоже, я снова стал женщиной.




Рашид и Стек замолчали, как только мы с Каппи вышли в приемную. Впервые за все это время я вдруг обратила внимание на то, насколько привлекательно на самом деле выглядел Лорд-Мудрец. Длинные черные волосы придавали ему несколько экстравагантный, даже вызывающий вид, но во взгляде его ощущалась некая возвышенная отстраненность человека, который никогда не чувствовал себя своим среди тех, с кем ему доводилось встречаться. Я вполне могла понять, почему он был влюблен в Стек, – они оба идеально подходили друг другу, нейт и Лучезарный, не желающие иметь ничего общего с обычной толпой.

– Что, операция закончилась? – спросил Рашид у Каппи как ни в чем не бывало. – Как малышка?

– Все в порядке. – Каппи повернулась ко мне. – Я лучше отнесу ее назад, к моей матери. Где ты сейчас будешь?

– Я обещал нашей гостье, что останусь с ней, пока в полдень не явятся боги.

– Почему бы тебе и Стек не прогуляться со мной по поселку? – предложил лорд – Поговорим с людьми, попробуем выяснить обстоятельства смерти Боннаккута. – Он тяжело вздохнул, словно убийство было направлено исключительно на то, чтобы испортить ему день. – Возможно, найдется свидетель, который видел, как кто-то подкрадывался к нему сзади с ножом. – Лучезарный повернулся к Каппи. – Если бы кто-то из тоберов заметил нечто подозрительное, кому бы он рассказал?

– Соседям, – сухо ответила она. – Но вообще следует идти к мэру.

– Тогда мы сами пойдем к мэру. Спросим, не слышал ли он чего-нибудь.

Каппи кивнула, затем наклонилась и быстро поцеловала меня в уголок рта.

– Сейчас отнесу домой Пону, – прошептала она, – и встречусь с тобой у дома мэра. Найдем место, чтобы поговорить.

И она ушла.




Дорр сказала, чтобы мы ее не ждали, – Горалин обнаружила, что ее запястье действительно сломано, и сейчас готовила гипс для повязки. Лучезарному не терпелось отправиться дальше, и Стек благоразумно ему не препятствовала. Почему он так рассердился на нее из-за того, что бозель не рассказала ему про Дар? Стек, похоже, решила больше не возражать Рашиду, но, когда мы подошли к двери, остановилась и посмотрела на меня.

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы доктор тебя осмотрела?

– Я прекрасно себя чувствую.

– Ты странно ходишь.

– Со мной все в порядке.

Она бросила на меня оценивающий взгляд, и неожиданно на ее губах появилась улыбка.

– Какого ты пола, Фуллин?

Вопрос застал меня врасплох.

– Конечно, мужского, – ответила я, но тут же поняла, что мои слова звучат не слишком убедительно. Даже Рашид почувствовал, что что-то не так.

– Мужского? – уточнил он.

– Конечно, – все так же неубедительно повторила я.

Стек снова улыбнулась и погладила меня по щеке, словно молчаливо говоря: «Я все поняла», а вслух произнесла:

– Не лги своей матери.

– Так ты думаешь, что он женщина? – спросил Рашид. – Что вообще происходит?

– Мы идем к мэру или нет? – огрызнулась я и, не ожидая ответа, направилась к двери, а затем вниз по ступеням крыльца. Лорд поспешил следом, все еще переводя взгляд со Стек на меня и обратно в ожидании объяснений.

– Об этом никто обычно не говорит, – сказала Стек, следуя за мной по пятам, – хотя, насколько мне известно, подобное происходит с каждым. Во всяком случае, я точно несколько раз меняла пол в мой День Предназначения. Лита как-то раз сказала мне, что многие женщины признавались, что то же происходило и с ними. Но большинство изо всех сил стараются сохранить это в тайне. Почему, Фуллин? Тебе это кажется непристойным? Или слишком личным, чтобы говорить об этом в открытую?

– Скорее слишком странным и непонятным, – ответила я.

С чего это я так разоткровенничалась? С другой стороны, меня окончательно сбило с толку сказанное Стек. Значит, подобное происходит с каждым?

– Что вообще творится? – потребовал объяснений Лучезарный.

– В сутки, предшествующие Предназначению, у тоберов случаются короткие периоды, когда они ощущают себя так, словно они другого пола. Ощущают свои вторые половинки. – Стек улыбнулась. – Сейчас у меня такое чувство, что в мужском теле Фуллина находится личность, которая обычно главенствует в его женские годы. Верно, Фуллин? Не поэтому ли ты слишком часто смотришь себе под ноги, когда идешь?

Именно это в точности и происходило, но я тотчас же оторвала взгляд от собственных ступней и посмотрела прямо вперед. Впрочем, одурачить кого-либо мне не удалось – я чувствовала, как кровь приливает к щекам, что наверняка отражалось на моем лице.

– Нельзя ли сменить тему? – пробормотала я.

– Нет, – ответил Рашид и снова повернулся к Стек. – Так говоришь, такое происходит с каждым тобером?

– Таково мое предположение.

– В сутки, предшествующие Предназначению?

– Это вполне может иметь смысл.

– Какой?

– Как напоминание! – выпалила я. Мои спутники уставились на меня.

– Ты права, это действительно имеет смысл, – сказала я, на ходу соображая, как продолжить свою мысль. – Прошел год с тех пор, как я был женщиной, – достаточно долго для того, чтобы забыть, каково это. Сейчас у меня иные приоритеты, воспоминания имеют для меня иной вес. И потому боги дают мне шанс вспомнить, кем я был и кто я есть. Чтобы удостовериться, что я четко осознаю свои мужскую и женскую сущности, прежде чем сделать между ними окончательный выбор.

– Неплохая мысль для богов, – согласился Рашид. – Обычно они бывают не столь дальновидны.

– Значит, в этом нет ничего такого, чего стоило бы стыдиться, верно? – Стек опять улыбнулась. – Тогда странно, что все тоберы считают это чем-то ненормальным и тщательно скрывают.

Я не ответила – мысли мои были заняты Каппи. Она наверняка тоже меняла сегодня пол с женского на мужской и обратно. Не поэтому ли этим утром на ней была мужская одежда, даже тогда, когда она больше не требовалась для танца солнцеворота? Чья душа была в ее теле, когда она пела для меня на болоте? Во время драки со Стек… когда она ударила меня и забрала у меня копье… когда мы занимались любовью…

С кем же я была тогда?

– Что меня удивляет, так это то, что тоберы не обсуждают это открыто, – заметил Рашид. – Если подобное происходит с каждым, почему к этому относятся как к постыдной тайне?

Большинство тоберов ко Дню Предназначения жили парами, и у них хватало сложностей и без того, чтобы сознаваться в том, что они периодически становятся не теми, кем кажутся внешне.

– Возможно, в этом и нет ничего постыдного, – сказала я, – но это в самом деле тайна. Само же по себе это вовсе не так уж и плохо.




Дорога от дома целительницы до дома мэра вела вокруг мельничного пруда, посреди которого мирно плавал одинокий селезень. Птице повезло – наш мельник Пальф был хорошим лучником, и утки в пруду не раз имели все шансы попасть ему на обед. Однако никто из тоберов не посмел бы убить птицу утром Дня Предназначения – подобное означало оскорбить Господина Ворона и Госпожу Чайку.

Я сочла нужным сказать об этом Лучезарному. Он кивнул, но не ответил, видимо, занятый совершенно другими мыслями. Чуть позже он спросил, не глядя на меня:

– Что должно произойти сегодня в Гнездовье?

– Рашид, – начала Стек. – Я же тебе все рассказала…

– Ты не рассказывала, что доктор берет образцы тканей, – прервал он ее. – Так что я хотел бы услышать, что может нам сказать по этому поводу Фуллин.

Я посмотрела на лорда, потом на Стек. Конечно, он расспрашивал ее задолго до того, как появился в поселке, – о нашем образе жизни, как влияет на нас смена полов, что делают боги в Гнездовье. Будучи безумно влюбленным в Стек, он верил всему и считал, что знает все о нас. Однако теперь у него зародились сомнения, и ему хотелось проверить, насколько ее сведения соответствуют реальности.

Стек вспыхнула. От гнева? От обиды? Сказать было сложно – лицо ее тотчас же приобрело каменное выражение, словно ее абсолютно не волновало, верит он ей или нет.

– Давай, – мрачно сказала она, обращаясь ко мне. – Расскажи ему все, о чем он хочет знать.

– Рассказывать особенно нечего, – пробормотала я. Мне вдруг стало стыдно перед ней – перед моей матерью. – В полдень Господин Ворон и Госпожа Чайка прилетают из Гнездовья. Детей забирает Господин Ворон, а тех, для кого наступил День Предназначения, – Госпожа Чайка.

– Забирает? – переспросил Рашид. – Каким образом?

– Мы входим внутрь Госпожи Чайки и Господина Ворона, – объяснила я, удивляясь его тупости. – Там внутри есть кресла. Мы садимся в эти кресла, и боги уносят нас на север, в Гнездовье.

– И что там происходит?

– Детей Господин Ворон уносит в свое гнездо. Там они выходят из его нутра и ждут, пока их не коснутся боги. После этого все засыпают.

– Газ, – пробормотала Стек. – Усыпляющий газ.

Я пожала плечами, не желая спорить о том, что и как делают боги. Мне было не по себе оттого, что Лорд-Мудрец расспрашивает меня лишь затем, чтобы проверить, не солгала ли ему моя мать, и мне хотелось поскорее закончить.

– Какое-то время спустя дети просыпаются и обнаруживают, что они теперь другого пола. Потом они снова входят внутрь Господина Ворона и улетают домой.

– Про детей понятно, – кивнул Рашид. – Как насчет кандидатов на Предназначение? Тебя и Каппи?

– Госпожа Чайка забирает нас в другое гнездо, свое. Не знаю, что именно там происходит, поскольку это священное таинство – никто, прошедший через него, никогда не делился подробностями. Но боги придут к нам в Час Предназначения и спросят: «Мужчина, женщина или и то и другое?» Мы говорим им, каков наш выбор, и наше Предназначение свершается. – Я вызывающе посмотрела ему в глаза. – Достаточно?

Лучезарный поколебался, словно размышляя, стоит ли продолжать расспросы. Он бросил взгляд на Стек, но та не смотрела ни на него, ни на меня, а, подобрав с земли камень, разглядывала плавающую в пруду утку, перекатывая камень в ладони.

– Ладно, – буркнул он. – Стек, я просто хотел проверить. В конце концов, что-то могло измениться с тех пор, как ты двадцать лет назад выбрала свое Предназначение.

Лицо ее исказила язвительная усмешка. Размахнувшись, она швырнула камень, метя далеко в сторону от утки. Камень с плеском упал в пруд, почти не нарушив водную гладь.




Дом мэра стоял у подножия Патриаршего холма, в тени торчавшей в небо радиоантенны Древних. Зефрам утверждал, будто это большое здание во времена Древних было гостиницей. В нем было больше двух десятков комнат, все одинаковые – или, по крайней мере, они были одинаковыми, прежде чем дожди, снег, насекомые и грызуны наложили на них свой отпечаток.

К тому времени, когда Патриарх пришел к власти сто пятьдесят лет назад, большая часть старой гостиницы обрушилась. Он приказал перестроить ее по его собственным указаниям, назвав ее Патриаршим дворцом. После его смерти последовала яростная политическая борьба между тогдашними мэром и служителем Патриарха, которые никак не могли решить, кому будет принадлежать здание. Каким-то образом мэру удалось одержать верх – возможно, благодаря щедрым финансовым уступкам служителю, и с тех пор старая гостиница стала резиденцией мэра.

Впрочем, для всех мэров ее наличие было весьма относительным благом. Содержание дома таких размеров обходилось недешево, а летом внутри стояла страшная жара из-за большого пространства спереди и по бокам здания, покрытого асфальтом Древних («парковки», по словам моего отца). Четыреста прошедших с той поры зим привели покрытие в полную негодность, но, несмотря на трещины, оно продолжало впитывать каждый солнечный луч, насыщая воздух густым запахом жженой смолы.

Перед зданием стояла самоходная повозка Древних, успевшая основательно проржаветь за четыре столетия. От внешней обшивки ничего не осталось, отчасти из-за погоды, а отчасти по вине детей, отламывавших от нее всевозможные безделушки, которые они прятали в ящики столов и прочие потайные места. Для предшествующих поколений, вероятно, это было проще, но когда появился на свет я, остались лишь слишком прочные и тяжелые детали, которые практически невозможно было отломать. Каппи когда-то заслужил мой поцелуй за кусок обшивки, который он подарил мне на девятый день рождения.

Увидев повозку, Лорд-Мудрец направился прямо к ней, оставляя отпечатки пластиковых сапог на нагретом солнцем асфальте. Склонившись над останками двигателя, он попытался пошевелить разные его части. Наверное, стоило сказать ему, что он зря теряет время – все, что можно было хоть как-то сдвинуть с места, было давным-давно растащено. Толкнув меня в бок, Стек пробормотала:

– Всю свою жизнь он ищет исправную машину. Нам удалось найти немало таких, что выглядели вполне сохранившимися внешне, благодаря эксцентричным коллекционерам, но ни у одной не работал двигатель. Но тем не менее Рашид не теряет оптимизма и надеется, что даже в такой груде железа сумеет найти запасные части, которые ему пригодятся.

– У этой уже никаких частей не осталось, – сказала я. – Все давно проржавело.

– Знаю, – ответила Стек. – Думаешь, и я не пыталась оторвать от этой развалины хотя, бы кусок, когда…

Она замолчала. Лучезарный потянулся к мотору, наклоняясь все ниже и ниже, так что его ноги почти оторвались от земли.

– Что там? – крикнула его бозель.

– Такого я никогда не видел, сколько бы ни заглядывал под капот, – отозвался Рашид из металлического брюха повозки.

Стек подмигнула мне, и мы направились к машине. Лорд достал из кармана на бедре короткий металлический цилиндр и повернул один из его концов, на другом внезапно вспыхнул яркий огонек, затем направил желтый луч в ржавые потроха.

– Видите? – спросил он.

Стек и я посмотрели туда, куда указывал луч, – на коробочку из черного металла размером в ладонь, прикрепленную к куску проржавевшей стали. Конечно, я видел эту черную коробочку и раньше, когда еще был достаточно мал и любопытен. Я колотил по ней камнем, пытался отковырять кухонным ножом, даже держал под ней свечу, чтобы узнать, что произойдет.

– Ее не оторвешь, – предупредила я. – Это просто черный комок.

– Черный комок, которого здесь быть не должно! Спроси Стек, сколько двигателей я обследовал с тех пор, как мы вместе.

– И у каждого двигателя были свои особенности, – ответила она. – Да, я не изучала машины так, как ты, но ты сам говорил мне, что их существуют сотни разновидностей. Десятки компаний производили десятки моделей каждая, и каждый год вносились изменения и усовершенствования, не говоря уже о том, что люди иногда сами дорабатывали собственные машины. Почему же тебя удивляет, что тебе попалась деталь, которую ты прежде не встречал?

– Потому что я Лорд-Мудрец. – Он снова наклонился внутрь повозки, пытаясь пошевелить черную коробочку.

Теней на асфальте не было, и солнце палило немилосердно. Последнее, чего мне хотелось, – стоять и медленно поджариваться, пока Лучезарный ковыряется в потрохах мертвой уже четыреста лет машины.

– Ага! – послышался приглушенный голос Рашида. – Антенна!

– Что?

Я посмотрела на антенну на Патриаршем холме. В этой повозке не было ничего, что хотя бы близко ее напоминало. Вполне возможно, существовали разные типы антенн, но учительница в школе нам ни о чем подобном не рассказывала. Она вообще мало что рассказывала о радио, за исключением того, что это некая загадочная техника Древних для передачи звука из одного места в другое. Почти в каждом городе и поселке на полуострове имелась по крайней мере одна антенна, обычно ржавая и покосившаяся от ветра, – но все эти антенны были длинные, тонкие и стояли снаружи, а не внутри мотора самоходной повозки.

– От этой коробочки вдоль блока двигателя идет проволочная антенна, замаскированная под цвет металла. И есть еще один провод, который идет к… уверен, что это фотоэлементы. Солнечные батареи. Возможно, эта штуковина до сих пор работает. – Лорд улыбнулся Стек. – Все еще думаешь, что это просто какая-то из очередных пустяковин?

Она закрыла рот ладонью, изображая зевок.

– У Древних была поговорка – что-то насчет мальчиков и их игрушек.

Я кивнула. Меня несколько удивляло, что Стек решила сыграть роль женщины, которой давно уже все надоело, – притом что сама она была наполовину мужчиной. С другой стороны, что могла сказать я сама? Мужчина снаружи, женщина внутри… и к тому же утомленная всяческими черными коробочками.

– Сколько еще ждать? – спросила я Рашида.

Мужчины порой находят извращенное удовольствие в том, чтобы досаждать женщинам; когда-то давно некий ублюдок придумал фразу «мальчишеское обаяние», и с тех пор мужчины не сомневаются в том, что покорят женщину, если будут вести себя подобно восьмилетнему ребенку. С другой стороны, женщины до сих пор верят, что мужчинам нравятся неприступные женщины. И почему только боги создали оба пола столь расчетливо глупыми?

– Сейчас, проверю еще кое-что. – Рашид сунул свой светящийся цилиндр обратно в карман и достал небольшую пластиковую коробочку. – Радиоприемник, – пояснил он.

Большим пальцем он покрутил колесико сбоку коробочки; небольшая машинка начала издавать дребезжащие звуки, словно плещущиеся о каменистый берег волны.

– Ничего, кроме помех. – Стек пожала плечами.

– Думаешь, это просто помехи? Лорд-Мудрец медленно поднес радиоприемник к черной коробочке на двигателе, и звук стал громче, словно волны начали сильнее биться о берег, покрываясь белой пеной.

– Видите? – Лучезарный нежно погладил черную коробочку. – Эта штучка что-то передает – используя всю машину в качестве антенны.

– Зачем это Древним? – спросила я.

– А это не их работа, – ответил Рашид. – Могу, конечно, ошибаться, – он посмотрел на меня, – но очень похоже, что кто-то издалека подсаживает в Тобер-Коув жучков.

Он задумчиво посмотрел на небо.




Глава 15

ПРЕДСКАЗУЕМАЯ ИСТОРИЯ ДЛЯ ПАТРИАРХА


Оказывается, никто еще не сообщил мэру Теггери о том, что Боннаккут мертв. Это меня не удивило – новость все еще распространялась в виде слухов, и люди хотели быстрее поделиться ею друг с другом, а дом мэра находился в некотором отдалении от остального поселка. В обычных обстоятельствах первый воин поспешил бы по горячему асфальту, чтобы известить главу Тобер-Коува. Так или иначе, именно нам довелось увидеть реакцию мэра на дурную весть.

Несколько секунд Теггери пребывал в шоке. Потом открыл рот и сказал:

– Какая трагедия.

Классическая фраза мэра – сейчас в нем говорила должность, а не человек, и это меня в нем восхищало.

– Какая трагедия, – повторил он. – Но, по крайней мере, нам повезло, что здесь присутствует Лорд-Мудрец, который в состоянии установить истину. Так что, если я не злоупотребляю твоим временем, Лучезарный…

– Нет-нет, – ответил Рашид, – я уже начал расследование. Собственно, именно потому я и пришел – мне сказали, что каждый, кто располагает какими-либо сведениями о преступлении, доложит о них тебе.

– Именно так, – кивнул Теггери. – Позволь, я спрошу у моей семьи, не приходил ли уже кто-нибудь. – Он повернулся ко мне. – Фуллин, может быть, проводишь лорда Рашида в Патриарший зал, где он сможет подождать и отдохнуть?

– Конечно. – Я не смогла удержаться от улыбки. Каждый ребенок в поселке посещал Патриарший зал как минимум раз в год, и это было не то место, где можно рассчитывать на спокойный отдых. Наш мэр просто хотел произвести впечатление на высокопоставленную особу. Не спрашивайте меня, почему Теггери не потащил Рашида в зал сразу же после прибытия к нам Лорда-Мудреца, – видимо, каким-то образом важной персоне удалось избежать его цепких лап. «Всего лишь временная передышка, – подумала я тогда. – Без полной экскурсии не обойтись…»




– Эта лавка древностей? – с заметным отвращением спросила Стек, ее взгляд блуждал по помещению, словно она вспоминала обо всем том, что успела возненавидеть за время своего изгнания.

Зал являлся мемориалом Патриарха и был забит экспонатами, относившимися к его времени. Некоторые из них были выставлены в витринах, другие просто сложены там, где оставалось свободное место на полках или на полу. Я не бывала здесь с тех пор, как в четырнадцать лет окончила школу, и мне казалось, будто зал за прошедшие годы уменьшился в размерах, не говоря уже о том, что воздух стал более спертым – наверняка на так называемых «сокровищах» скопилось немало пыли. Мне вдруг пришло в голову, что мэры считали это место скорее свалкой, нежели святыней, – просто склад вещей, которые они не могли выбросить, но и не хотели захламлять остальную часть дома.

Взять, например, коллекцию стеклянных банок из-под варенья, заполнявших три длинные полки. В них находился пепел казненных на Путеводном мысу, однако отсутствие этикеток не позволяло определить, кому он принадлежит – ученому, торговцу с Юга или нейт. Зная Патриарха, можно было предположить, что в некоторых банках просто зола из его собственной кухонной печи. С другой стороны, если Патриарху полки начинали казаться чересчур пустыми, он просто обвинял в высказывании еретических мыслей еще одного тобера – желательно богатого, чье имущество можно было бы конфисковать в общественную казну.

Естественно, общественной казной распоряжался Патриарх. Обстановка зала явно демонстрировала, что немалую часть этих средств он тратил на потакание собственным капризам – картины, изображавшие его самого, изысканную одежду и безделушки, до сих пор запечатанные бутылки с вином, которое, вероятно, уже превратилось в уксус.

Моя скрипка предположительно относилась к тем же временам. Лита утверждала, будто старый тиран зазвал сюда одного виртуоза-скрипача, чтобы во дворце постоянно звучала музыка. Подобная экстравагантность была типичной для Патриарха: сначала перебить ни в чем не повинных торговцев с Юга – «очистить» поселок, а потом сразу же пригласить южанина, чтобы тот радовал его слух.

И тем не менее мне не стоило жаловаться – я была потомком этого нанятого музыканта-южанина, как и Стек.

Ни она, ни я не уделяли особого внимания отдельным предметам в зале, наши взгляды бессистемно блуждали: вот изящное кожаное седло, а вон – разноцветная мантия, изготовленная Гильдией Дома и Очага… Выцветший гобелен изображал молодую пару, приносящую свадебную клятву на Руке Патриарха, – я вдруг невольно представила себе, как эта рука оживает и хватает женщину за горло, в то время как Патриарх шипит: «Ты его любишь? Любишь?» Но я тут же выбросила подобные мысли из головы – я обещала Каппи выбрать женское Предназначение и стать жрицей. К дьяволу Патриарха и всех его последователей!

Резко развернувшись, чтобы не видеть гобелен, я едва не налетела на Рашида. Он стоял перед громадной, во всю стену, картиной, изображавшей Патриарха – седоволосого, с яростью во взгляде и с пылающим факелом в руке. Художник, вне всякого сомнения, работавший под его присмотром, изобразил призрачное гало вокруг головы старого тирана. На заднем плане три почерневшие фигуры догорали в пламени костра.

Лорд-Мудрец долго разглядывал картину, потом наконец повернулся ко мне.

– Что ты об этом думаешь, Фуллин? Насчет сожжений еретиков, Патриарха и прочего? Он просто делал то, что требовали боги?

Я поколебалась.

– Ты помнишь, что в данный момент я женщина?

– Какое это имеет значение? – удивился он.

Стек фыркнула.

– А чего ты ждал? У мужчин и у женщин совершенно разное мнение об этом старом ублюдке.

– Как так? Когда Фуллин становится из мужчины женщиной, каким образом может внезапно измениться его мнение? Что, все тоберы страдают раздвоением личности или они просто…

– Мое мнение о Патриархе, – прервала я его, – таково, что ему следовало умереть во младенчестве, как все и полагали.

Рашид нахмурился.

– Он был больным ребенком?

– Слишком больным, чтобы отдать Дар крови, – так что он на всю жизнь остался Обреченным-мужчиной. Все остальное – лишь следствие этого,

– Расскажи, – попросил Лучезарный.

Мы со Стек переглянулись. Возможно, нас мало что объединяло, но сейчас мы обе думали как женщины.

А у всех женщин, которые в состоянии думать, одно и то же мнение о Патриархе.

Чтоб он сдох в смертельных объятиях Госпожи Нужды!




Патриарх (уничтоживший все сведения о своем настоящем имени) родился двести лет назад. Он был ребенком Господина Ворона и всю жизнь гордился своим наполовину божественным происхождением. Лита рассказывала всем девочкам, что Патриарх презирал тех, чьими отцами были обычные мужчины, называя их «людским отродьем».

Но это было уже после того, как он пришел к власти. История Патриарха началась всего через несколько месяцев после его рождения: перед самым летним солнцеворотом младенец заболел. Лихорадка, рвота, судороги… Когда Хакур произносил ежегодную проповедь о жизни Патриарха, то явно получал нездоровое удовольствие, перечисляя симптомы. Служитель называл его болезнь «делом дьяволов, которые хотели убить нашего спасителя прежде, чем он сможет спасти мир»; но сейчас, рассказывая эту историю, я не стала упоминать дьяволов.

Так или иначе, какова бы ни была причина болезни младенца-Патриарха, тогдашняя целительница сочла, что ребенку не хватит сил, чтобы отдать Дар. Да, ребенок будет Обреченным-мужчиной на всю жизнь, но «лучше мужчина, чем мертвец», как сказала целительница его матери.

– Вполне с этим согласен, – заметил Рашид.

Мы со Стек обменялись понимающими взглядами.

Так что Дар так и не был принесен. Со временем ребенок выздоровел («… исключительно благодаря силе воли!» – проповедовал Хакур). Мальчик даже отправился в Гнездовье на следующее лето с остальными детьми. Это было обычным делом – даже если ребенок и не отдал Дар, боги все же могли решить сменить его пол. В конце концов, они были богами и могли нарушать свои собственные правила.

Но этого не случилось – такого никогда не случалось! Патриарх ушел мальчиком и мальчиком же и вернулся. В этом возрасте он еще не понимал, почему это так расстроило его мать.

Впрочем, достаточно скоро ему предстояло это понять. Я не росла вместе с кем-либо из Обреченных детей, но могу представить, как относились юные тоберы к тому, кто был настолько неполноценен, – со смесью жестокости, жалости и безразличия, и отношение это менялось каждый раз в зависимости от настроения толпы на школьном дворе. Когда мальчика подобным образом третируют, результат зависит от его реакции. Если ему удается понравиться другим детям, они вскоре забывают о том, что он не такой, как все. В противном случае его ждут насмешки и тычки; если же он оказывает сопротивление, словесное или физическое, его начинают ненавидеть, отвергать – другими словами, он становится изгоем.

Угадайте, что произошло с Патриархом?

Изгой, обладающий крепкими мускулами, превращается в задиру и хулигана; тот, у кого их нет, становится мелким пакостником, который ворует и врет, чтобы доставить неприятности другим. Юный Патриарх на какое-то время выбрал путь хулигана и принялся задирать тех, кто был слабее его, но в Тобер-Коуве у малышей часто есть старшие братья (или старшие сестры, обладающие всеми инстинктами старших братьев). Вскоре он понял, что не сможет добиться успеха хулиганскими поступками, по крайней мере, пока не станет старше. Так что он пошел в другом направлении – стал «хорьком», как назвал бы его Хакур, хотя служитель Патриарха никогда не употреблял это слово, говоря о нашем преподобном спасителе («Другие дети избегали его, пристыженные исходившим от него божественным сиянием»).

Шло время. Мальчик рос коварным и хитрым. Он научился добиваться расположения у взрослых, которыми легче было манипулировать, чем детьми. Лита не раз рассказывала нам, как ловко он умел выпрашивать что-либо у взрослых женщин. Всегда наготове была история о том, насколько он обездолен, так как никогда не познает радостей женственности. И они ему верили – наивные! Особенно в свете того, как он относился к женщинам впоследствии. Но следует понять, что никто не привык общаться с подобными детьми.

Мне трудно представить, что это значит – иметь одну, единую душу. Когда ты просто одна личность, все, что происходит в твоей жизни, может произойти только с тобой непосредственно. Для большинства из нас… например, когда я была пятилетней девочкой, я решила, что не люблю овсянку. Не знаю почему – у детей порой бывают приступы упрямства, а затем это становится делом чести: ни одна ложка овсянки никогда больше не коснется моих губ! Я рассказывала Каппи какую-то запутанную сказку про пиратов, скрещивающих пшеницу с ядовитым плющом, в результате чего получался овес. Несомненно, я доводила Зефрама до бешенства, не говоря уже о том, что все это выглядело лишь упрямым нежеланием признать, что я устраиваю много шума из ничего.

Потом наступил летний солнцеворот, я стал мальчиком, и мое прежнее упрямство казалось мне чьей-то чужой проблемой. Моя настойчивость проявлялась в другом – именно тогда я начал пиликать на скрипке моей матери, – но при мысли о том, что я мог устраивать скандалы из-за овсянки, мне становилось смешно. Да, я помнил, что еще вчера это казалось мне крайне важным, но… просто мне рассказывает об этом моя женская половинка, а сам я в это по-настоящему не верю.

Так что я начал есть овсянку. А когда пришло время снова стать девочкой, все глупости уже давно закончились.

Понимаете, как это все происходит? Когда в тебе – две личности, некоторые из твоих особо острых углов сглаживаются. Ненависть, любовь, страхи… Страх моей мужской половинки перед каймановыми черепахами порой парализовал меня при одной мысли о том, что нужно спуститься к пристани, где я однажды видел, как черепаха укусила девочку. Но на следующий год я уже не боялась, мне вполне хватало смелости для того, чтобы приближаться к воде, и когда я снова обрел мужской пол, я мог воспользоваться своим женским опытом, зная, что можно спокойно сидеть на пристани. Лишь одна моя половина испытывала подлинный страх. Вторая могла с ним справляться… а первая могла у нее этому научиться.

Патриарх никогда не испытывал ничего подобного. Его страхи всегда были с ним, его обиды постоянно бурлили внутри него. Он походил на чайник, который никогда не снимают с плиты, или на скрипку, которая всегда играет одну и ту же мелодию, и единственная возможность хоть как-то бороться с собой – это играть все громче и громче.

Конечно, мать Патриарха прилагала усилия, чтобы познакомить его с женской культурой, к примеру, время от времени посылала его к жрице, чтобы та с ним поговорила. Это не помогло. «Он увидел всю лживость женских обычаев», – проповедовал Хакур. Это, вероятно, означало, что он чувствовал себя чужим в окружении девочек и становился помехой для всех, пока жрица не просила его уйти. Он никогда так и не научился женским ремеслам – приготовлению пищи, шитью и уходу за больными, ремеслам, направленным скорее на помощь другим, чем себе самому.

Но самым большим несчастьем в жизни Патриарха было то, что он никогда не рожал. Представляете, никогда не ощущать, что значит дать начало новой жизни, никогда не чувствовать тепла, исходящего от прильнувшего к груди маленького тельца!

Зефрам рассказывал, что на Юге множество хороших отцов, которые всегда были мужчинами, но относились к своим детям с любовью и обожанием. Надеюсь, это правда. И тем не менее внутренний голос подсказывает мне, что тоберы – другие. Каждый отец в поселке был также и матерью. Каждый отец знает, что это такое.

Взять, скажем, забияк из Гильдии воинов, даже Минца, самого злобного из всех. В свой последний женский год Минц не была образцовой матерью, но прилагала к этому все усилия. Она кормила своего сына грудью, меняла ему пеленки, пела ему колыбельные, когда тот не мог заснуть, и умоляла доктора вылечить младенца, когда у того началась простуда. Минц выбрал себе Предназначение мужчины, поскольку знал, что воспитателя потомства из него не получится, но все же заботился о своем сыне в меру своего понимания. В прошлом году по пути на болото я не раз встречал Минца и его дочь, собиравших лекарственные травы, – ей пришла в голову идея стать следующей целительницей после Горалин. И Минц, совершенно в лекарственных травах не разбиравшийся, был вместе с ней, следя, чтобы она случайно не утонула.

Никто, даже Хакур, не мог представить, чтобы Патриарх месил сапогами грязь ради мечты ребенка. Так что спросите себя – что такой человек мог делать в поселке, где все остальные в первую очередь заботятся о детях?

Есть старая поговорка, которая гласит, что «дети – заложники судьбы», ради которых любые родители дважды подумают, прежде чем нарушить заведенные правила. А когда эти правила нарушает обозленный на весь мир человек, которому совершенно наплевать на то, что будет с детьми…

… становится понятен секрет успеха Патриарха.




Остальную часть истории Патриарха вы можете дополнить и сами. Или увидеть ее на картинах, украшающих стены Патриаршего зала. Юный Патриарх, позирующий вместе со своим, лично подобранным отрядом воинов (глупых мальчишек-подростков, которым нравилось видеть страх в глазах взрослых). Патриарх, принимающий присягу при вступлении на пост мэра (после целой кампании по подкупу и запугиванию, исключившей прочих претендентов).

Патриарх, получающий благословение от Отца Праха и Матери Пыли (пока выросшие воины его отряда охраняли семьи этих стариков «для их же блага»). Но все это – мужская история: публичные события и публичная реакция на них, при полном игнорировании частных последствий. Факты мужской истории имеют значение лишь в том случае, если вы хотите знать точное количество тех, кого Патриарх убил, пытаясь захватить власть и удержать ее.

– Такое впечатление, что ты его ненавидишь, – заметил Рашид.

– Именно так и есть.

– И все женщины-тоберы думают так же?

– Мнение Фуллин-женщины куда более определенное, – ответила за меня Стек, – но большинство женщин действительно думают так же. Другое дело, что обычно они не тратят времени на подобные мысли.

– А мужчины? Мужчины, которые были также и женщинами половину своей юности?

– Они говорят, что не стоит придавать этому такое значение. Законы не столь уж и плохи, зачем пытаться их опровергнуть? – Стек усмехнулась. – И в каком-то смысле мужчины правы. Знаешь, что Патриарх на самом деле совершил с сообществом тоберов? Ничего. Он захватил власть, правил поселком тридцать лет и установил законы о надлежащих «ролях» для каждого пола – но как только он умер, в поселке практически сразу вновь воцарилось прежнее спокойствие. Фуллин, – Стек повернулась ко мне, – в Тобер-Коуве кого-нибудь сожгли после смерти Патриарха?

– Нет.

Она снова повернулась к Рашиду.

– Вот видишь? Люди теперь приносят клятвы на Руке Патриарха вместо Господина Камня, и Хакура называют служителем Патриарха вместо старого титула «жрец» – но, собственно, это и все, что осталось нам в наследие от Патриарха. Взять Совет старейшин. До Патриарха в нем заседали и мужчины, и женщины; после него там остались только мужчины и жрицы. Но для Тобер-Коува это имело куда меньше последствий, чем можно было бы предположить. Те, кого привлекает политика, знают, что должны выбрать себе мужское Предназначение, и именно так они и поступают. То же самое с законами вроде «Только мужчины могут ходить на рыбацких лодках». Если тебе нравится рыбная ловля, ты выбираешь себе Предназначение мужчины; если ты любишь готовить, ты становишься женщиной.

– Никогда об этом не задумывался. – Лучезарный пожал плечами. – При мысли о законах, которые велят мужчинам делать то, а женщинам это, первым делом возникает естественное желание спросить у их автора: «А что, если женщина хочет стать воином? Что, если мужчина любит ухаживать за детьми?» Но в Тобер-Коуве ты просто решаешь, чем хочешь заниматься в жизни, и в соответствии с этим выбираешь себе пол. Конечно, если ты хочешь быть воином и при этом женщиной…

– У Смеющейся жрицы есть поговорка, – сказала я. – Ты можешь получить то, чего хочешь больше всего, но даже боги не гарантируют тебе еще одного выбора.




Снаружи послышались шаги, и в зал вошел Теггери, чувствовавший себя не слишком удобно в купленных в городе ботинках вместо мокасин. Насколько мне было известно, до этого он надевал ботинки лишь однажды, когда губернатор Ниом из Фелисса нанес нам «дипломатический визит» (два часа недоверчивых переговоров о торговле, за которыми последовали три дня увлеченной охоты и любования нашей осенней листвой). И тем не менее нашему мэру удавалось сохранять достоинство даже в этой неудобной обуви – он двигался медленно и величаво, словно корабль, входящий в незнакомую гавань.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Рашид. – Свидетели убийства?

Теггери вздохнул.

– Приходил один человек и заявил, что у него есть улики… – Мэр посмотрел на меня. – Это Эмбрун.

– Ну еще бы, – усмехнулась я.

Эмбрун был весьма странной личностью даже для Тобер-Коува. Его женская половинка в возрасте пяти лет получила по голове лошадиным копытом и с тех пор так и не оправилась. Угрюмая и медлительная, она страдала от припадков каждый месяц, а то и чаще. Ее проблемы отразились и на жизни ее мужского начала – с мозгами у него все было в порядке, но воспользоваться ими он мог только в течение одного года из двух. Все остальные дети шли осенью в школу и учились независимо от того, мальчиками они были или девочками, но несчастный Эмбрун мог посещать школу только будучи мальчиком, из-за чего с каждым годом все больше отставал от сверстников. Кончилось тем, что он вообще бросил школу. Эмбруна считали местным неудачником даже после того, как он выбрал мужское Предназначение и избавился от бремени своей полоумной женской сущности. Он все время ходил по домам, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь поручений, которые можно было бы выполнить за плату, но всегда находил отговорки, когда кто-нибудь предлагал ему нормальную постоянную работу.

Я мог побиться о заклад, что Эмбруну есть что сообщить об убийстве. Он наверняка спросил бы Рашида, сколько стоят эти сведения, но если бы Лучезарный действительно раскошелился на несколько крон, то услышал бы взамен какую-нибудь историю о неясном силуэте вдали или странном шорохе, который он слышал примерно в то же время, когда убили Боннаккута. Короче говоря, попытался бы представить себя как важного свидетеля, особенно если бы ему за это заплатили.

– Мне нужно увидеть этого человека! – воскликнул Лорд-Мудрец. – Я намереваюсь закончить расследование до прибытия Господина Ворона и Госпожи Чайки.

Теггери снова посмотрел на меня – наверное, хотел, чтобы я предупредила Лучезарного насчет Эмбруна. Сам мэр не мог этого сделать, поскольку главе Тобер-Коува было бы бестактным обвинять кого-либо из жителей поселка в корыстолюбии и лицемерии. Однако, прежде чем я успела открыть рот, в дверях неслышно появилась Каппи – стройная и хрупкая на фоне массивной фигуры Теггери.

– Мы можем сейчас поговорить? – спокойно спросила она.

Звук ее голоса вызвал у меня желание убежать, но вместе с тем мне вдруг захотелось обнять ее, защитить от всего мира и от нее самой. Я понял, что я снова мужчина, – перемена произошла в то мгновение, когда я ее увидел. А может быть, это случилось и раньше, просто я этого не заметил; граница между двумя моими сущностями была намного более размытой, чем я когда-либо представлял.

Стек быстро перевела взгляд с Каппи на меня, затем сказала:

– Да… оставайтесь здесь, поговорите. Мы с Рашидом сами можем расспросить возможного свидетеля.

Эмбрун был еще младенцем, когда Стек покинула поселок. Она не могла знать, кем он стал.

Теггери бросил на меня умоляющий взгляд, но лорд уже направился к двери, жестом предлагая ему возглавить процессию.

– Проводи нас к этому свидетелю, будь добр. Эмбрун, говоришь? Надеюсь, ему можно доверять?

Мэр откашлялся.

– Наверное, мне стоит рассказать вам про нашего Эмбруна, – пробормотал он.

Теггери продолжал что-то говорить, пока Лучезарный и Стек выходили следом за ним из зала. Мы с Каппи остались одни.




Она снова переоделась в женскую одежду – простое летнее платье, легкое и свободное. Возможно, семья Каппи убедила ее не шокировать поселок своим видом, а может быть, она уже была сыта по горло моим «неумением скрывать свои чувства», когда я таращился на ее тело в вырезе мужской рубашки.

«Или не исключено, – подумал я, – что внутри ее женского тела сидит мужской дух, который прячется под женской маской».

От этой мысли мне стало не по себе – не оттого, что это могло быть правдой, но оттого, что мне не составило труда вообразить, будто Каппи пытается обманывать других.

Она сделала несколько шагов навстречу, потом остановилась и неожиданно окинула взглядом картины, пыльные экспонаты, банки с пеплом еретиков.

– Следовало бы сжечь этот дом, – пробормотала она.

– Это мемориал Патриарха! Даже если тебе не нравится что-то из его деяний, следует все же уважать историю.

– А что может мне нравиться? – Она приподняла одну из банок и встряхнула. Легкие серые хлопья внутри закружились, словно снежинки. – Рашид наверняка будет разочарован, поговорив с Эмбруном.

Я был рад, что она сменила тему, – у меня не было никакого желания спорить насчет Патриарха, к тому же Каппи явно боялась перейти к сути дела, так же как и я.

– Рашид расследует убийство просто из интереса, – сказал я. – Тайна, которую он действительно хочет разгадать, – это Тобер-Коув. Господин Ворон и Госпожа Чайка. Как все это происходит. Понимаешь, о чем я?

Она кивнула.

– Возможно, Патриарх был в чем-то прав, когда начал сжигать ученых. – Она снова встряхнула банку. – С тех пор как появился Лучезарный, я вижу поселок глазами постороннего, и все это кажется каким-то… нескладным. Словно мы сами все сочинили и лишь притворяемся, что верим в то, что говорим. Боги, Гнездовье… Боюсь, он добьется своего и найдет объяснение всему тому, что делает нас особенными, не такими как все.

– Лорд ничего не сможет объяснить, – сказал я. – До Патриарха в поселке бывали и другие ученые. Они тоже хвастались своими познаниями, пытались лезть в чужие дела, но так и ушли ни с чем.

– Никто из этих ученых не был Лучезарным. – Каппи перевернула банку вверх дном и некоторое время наблюдала, как пепел осыпается вниз, словно песок в песочных часах. – Ты же знаешь, что у Рашида куда больше возможностей, чем у любого обычного ученого.

– И все же что он может узнать? То, как мы меняем пол, – дело богов. Верно?

Она не ответила.

– Верно, Каппи? – повторил я. Помолчав, она вздохнула.

– Фуллин, тебе и в самом деле следовало бы стать жрицей. И служителем Патриарха заодно. Ты куда более верующий, чем я. В любом случае, задавай, пожалуйста, поменьше вопросов.

– Думаешь, Рашид может что-то выяснить?

– Я думаю, что тебя воспитывал южанин, Фуллин. Мягкосердечный южанин, который не хотел вмешиваться в дела тоберов и из кожи вон лез, чтобы не бросить тень сомнения на их богов.

– А тебя воспитывал твой отец, у которого куча всевозможных странных идей, которые он называет философией.

– Верно. – Она поставила банку с прахом назад на полку. – Но я хотела бы поговорить не об этом.

– Гм… – Я почувствовал, как у меня по коже побежали мурашки при мысли о том, что может произойти в последующие несколько минут. – Ладно… Слушаю тебя.

Она продолжила не сразу; опустила глаза и дотронулась до рукава разноцветной мантии Патриарха. Краски выцвели от времени, и ткань казалась тонкой, словно паутина.

– Я просто хочу правды. Вскоре мне предстоит принять самое важное решение в моей жизни, и мне нужно знать правду. Без утайки. Если ты меня не любишь… Не знаю, может быть, для меня будет облегчением это от тебя услышать. Может быть, и нет, но все же… Злость и обида все равно пройдут, так или иначе. Но если мне придется выбирать свое Предназначение, не узнав правды… Так не должно быть, Фуллин, ты знаешь, что так не должно быть. Я этого не заслужила, тем более от тебя.

Я медленно выдохнул. Она была права – настоящий мужчина не может бросить женщину на полпути.

– Ладно, – сказал я. – Правда. Абсолютная правда. Как я ее понимаю.

Ее рука сжалась в кулак, ткань мантии тихо затрещала.

– Правда, – поспешно продолжал я, – заключается в том, что моя женская сущность любит тебя. Любит твою мужскую половинку. Любит по-настоящему. Прошлой ночью, когда мы… это была она. Я. Ты знаешь, что я имею в виду. Стек говорит, что незадолго до Часа Предназначения боги посылают нам наши вторые половинки, чтобы… В общем, ты не ощущала себя мужчиной в последние сутки?

– Да, – ответила она.

– Когда?

– Сейчас говоришь ты, Фуллин.

– Ладно. Думаю, до этого мы еще дойдем. – Я не мог смотреть ей в глаза, но когда отвел взгляд, увидел лишь картину, изображавшую Патриарха с пылающим факелом в руке. – Так вот, моя женская половинка… я… даже если я стану Смеющейся жрицей и не смогу выйти за тебя замуж, моя женская половинка хочет остаться с тобой навсегда.

– Это можно устроить.

– Как?

Она покачала головой.

– Потом. Скажи, что думает твоя мужская половинка. Что думаешь ты. Обо мне.

– Я… – У меня перехватило дыхание, и я глубоко вздохнул. – Для нас это был не самый лучший год. Знаешь, мужчины честолюбивы, им хочется что-то из себя представлять…

– Им хочется играть на скрипке на юге полуострова и завалить любую женщину, которая им отдастся.

Я не смог ответить. Во всем, что касалось сексуальных отношений, я никогда ее не обманывал. Но подобные доводы хороши лишь в собственных мыслях, высказанные же вслух, они сразу же производят впечатление неубедительных.

– Если ты хочешь услышать правду, – произнес я, – то дай мне договорить. Я просто хочу сказать, что я мужчина и потому не вполне уверен в своих желаниях. Во-первых, я не знаю по-настоящему, каково это – быть жрицей; я смотрю на Литу и задаю себе вопрос, хочу ли я всю свою жизнь оставаться такой, как она. Честно говоря, она выглядит несколько глупо со всеми своими стручками и медвежьими когтями, и вообще с ее взглядами насчет того, будто танцы в лесу влияют на вращение Земли. Я верю в богов, ты это знаешь, но эти ее ритуалы… Что я могу сказать? Впрочем, в ученики к Хакуру я тоже не пойду.

– Оставь, Фуллин. – Каппи вдруг наклонилась ближе ко мне. – Все, что мне нужно знать, – хочешь ли ты принадлежать мне. Можешь ли ты стать моим? Мужчина ты или женщина – этого я никогда по тебе не чувствовала. Я знаю, когда ты хочешь, чтобы я оказалась с тобой в постели. Я знаю, какое для тебя счастье жить с тем, кто возьмет на себя большую часть домашних забот, ведь ты потратил столько времени, чтобы убедить меня в том, насколько важно для тебя иметь время для своей музыки. Но ты готов стать моим? Независимо от того, сможем мы пожениться или нет. Ты говоришь, что любишь меня… или, по крайней мере, меня любит твоя женская половинка. Но ты можешь отдать мне всего себя? Ты способен ничего от меня не скрывать?

Я не ответил.

Помолчав, Каппи со вздохом произнесла:

– Я собираюсь выбрать Предназначение женщины, Фуллин. Моя мужская половинка слишком нуждается в тебе.

Она разжала руку и выпустила кусок смятой ткани.

– Чтобы ты знал, – добавила она, – если я в конце концов стану очередной жрицей… Лита говорит, что есть неписаный закон – жрица и служитель Патриарха должны тайно пожениться. С точки зрения Патриарха, это был хитрый способ подчинить женщин власти мужчин. Но так считал Патриарх. Хакур и Лита счастливы друг с другом уже много лет. Надеюсь, что со следующим служителем Патриарха, кем бы он ни был, я не буду чувствовать себя одинокой.

Не оглядываясь, Каппи пошла прочь и скрылась за дверью Патриаршего зала.




Глава 16

ТАРЕЛКА ДЛЯ ИЗМЕННИКОВ


Я намеревался подождать минут пять, чтобы дать Каппи время уйти, даже если она наткнется на мэра, Рашида или Стек. Но сама атмосфера Патриаршего зала действовала на меня угнетающе – густой запах пыли, бессмысленная увядшая роскошь, изображение пары, клянущейся в любви на Руке Патриарха… В детстве этот зал казался мне настоящей сокровищницей; сейчас же я понял, почему взрослые тоберы посылали сюда своих детей, но никогда не ходили сами. А спустя минуту я попросту бросился бежать прочь от зловещих экспонатов, словно за мной гнались призраки, – по коридору и на улицу, по широким ступеням крыльца, где в лучах солнца сидели Рашид и Стек вместе с Эмбруном.

Стек озадаченно посмотрела на меня, словно у нее было какое-то право задать мне вопрос, что произошло между Каппи и мной. Но такого права у нее не было; в моем возрасте мальчики не поверяли в свои тайны даже настоящих матерей, не говоря уже о чужаках-нейтах. Если бы мы были одни, Стек могла бы настоять на своем, но Лорд-Мудрец допрашивал Эмбруна и никак не отреагировал на мое появление, не говоря уже о том, чтобы перевести разговор на мою личную жизнь.

Рассказ свидетеля о том, что он якобы видел, занял не слишком много времени. Лучезарный уже переключился на то, что интересовало его по-настоящему: Гнездовье и то, как тоберы меняют свой пол. Тут Эмбрун действительно мог ему помочь – он выбрал свое Предназначение прошлым летом, так что воспоминания еще были свежи.

– И это какой-то бестелесный голос? – Рашид пристально смотрел на своего собеседника. – Который спрашивает: «Мужчина, женщина или и то и другое?»

– Именно так, господин.

Эмбрун сидел, изо всех сил пытаясь выглядеть непринужденно, как будто ему приходилось беседовать с Лучезарными каждый день. Однако я заметил, что он почти не смотрит на Рашида, причем отнюдь не из скромности – внимание его было приковано к Стек, точнее, к глубокому вырезу ее блузки.

Так и подмывало дать ему кулаком по носу!

– Тогда, – продолжал лорд, – если это не слишком личное, не мог бы ты рассказать, почему ты выбрал мужской пол?

Эмбрун задумался – наверное, пытался решить, стоит ли ему лгать.

– У меня ведь не было особого выбора, верно? – наконец произнес он. – Моя женская половинка лишилась разума, и я не мог так жить.

Он продолжал рассказывать о несчастном случае в детстве и о его последствиях, то и дело приукрашивая подробности, поскольку ему редко выпадал шанс поделиться своей историей с новоприбывшими. Насколько мне было известно, девочка-Эмбрун дразнила лошадь, тыкая ее палкой, и получила копытом в лоб. Оказывается, мотивы его женской половинки были куда более благородны – якобы она пыталась вытащить шип, глубоко вонзившийся в лошадиный зад.

Что это за местная растительность с шипами, росшими на высоте лошадиного крупа? Собственно говоря, глупому животному вообще негде было подцепить шип, разве что оно решило бы усесться на розовые кусты мэра. Хотя… пусть Эмбрун занимается самовосхвалением, тем более что чересчур далеко он не заходит. Кроме того, интересно было слушать, как он описывает то, каково быть, скажем так, нездоровым на голову. Впрочем, о своих женских годах он почти ничего не помнил, лишь отдельные ощущения – боль от прикосновения к горячей плите или страх и замешательство, когда она однажды заблудилась в лесу. По большей же части эти годы просто стерлись из его памяти, словно туманные сновидения, которые быстро забываются после пробуждения.

Лицо Рашида становилось все более задумчивым, когда Эмбрун закончил свой рассказ, он пробормотал:

– Ты получил травму, будучи пятилетней девочкой. В шесть лет ты стал мальчиком, и все было прекрасно, за исключением того, что ты не мог вспомнить большую часть событий прошлого года. Потом, когда ты снова стал девочкой, ты опять стал… ущербным?

– Именно так, господин! Я ведь не вру, верно, Фуллин?

– Вовсе нет, – согласился я. – Его женская половинка в самом деле повредилась в уме, после того как ее лягнула лошадь. Тело ее продолжало расти, но разум остался тем же, что и был до этого.

– Значит, твое женское тело пострадало, но мужское – нет. – Рашид повернулся ко мне. – То же самое верно и для всех остальных в Тобер-Коуве? Я имею в виду – повреждения, полученные женским телом, не влияют на мужское, и наоборот?

– Конечно, – ответил я и, вытянув руку, показал бледно-розовый шрам чуть выше запястья. – В детстве, когда я обшаривал полуразрушенный дом в другом конце поселка, то не заметил торчавший из доски гвоздь. На моем мужском теле остался след от раны, но на женском его нет.

– Очень интересно! – воодушевился лорд.

– Это еще ничего, господин, – заметил Эмбрун. – Как насчет Йейли-охотницы? Это будет покруче моего копыта в лоб.

– Кто это – Йейли?

– Восемь лет назад Йейли утонул, – начал Эмбрун. – Ему было шестнадцать, и он пошел вместе с другими мальчишками нырять с камней на берегу. Попытался совершить какой-то замысловатый прыжок, о котором вычитал в книге Древних, и угробился… я имею в виду, совершил ужасную ошибку. Ударился о дно головой. Притом он еще и отошел подальше от приятелей, чтобы они над ним не смеялись, пока он будет упражняться. Когда его хватились, парень плавал лицом вниз.

– Ребята, все в слезах, принесли его в поселок, – продолжал рассказчик. – Это я помню, хотя тогда и был девчонкой – меня просто напугали громкие рыдания и причитания его родных. Потом наступил солнцеворот, дети отправились в Гнездовье, а когда мы вернулись, угадайте, кто был среди нас? Девушка-Йейли.

– Ты имеешь в виду, – сказал Рашид, – что ее мужское тело умерло, но женское вернулось в день солнцеворота?

– Именно так и произошло, – подтвердил я. – Йейли сама разожгла погребальный костер для своего мужского тела. Хакур откладывал кремацию, пока не выяснил, вернется ли Йейли из Гнездовья, – очевидно, подобное уже случалось раньше.

– Где эта Йейли? – оживленно спросил Рашид. – Мне нужно с ней поговорить.

– Прошу прощения, господин. – Эмбрун покачал головой. – Йейли не так-то просто найти. Подобная смерть основательно ее подкосила, хотя она ничего о ней и не помнила. Но тем не менее это все равно сидит где-то глубоко у нее внутри.

– И, зная нравы Тобер-Коува, – пробормотала Стек, – можно сказать, что люди относились к ней как к неполноценному уроду.

– Не помню, чтобы кто-то над ней издевался, – сказал Эмбрун, что было неправдой, поскольку он сам выкрикивал на школьном дворе: «Эй, мертвячка! Госпожа Нужда!» – Но с течением времени Йейли становилась все более раздражительной. Особенно по мере того, как приближался очередной солнцеворот.

– Хакур решил не отступать от заведенных правил, – вмешался я, – и объявил, что она должна отправиться в Гнездовье, когда придет время.

– Дело не только в служителе, – продолжил Эмбрун, – Йейли было всего семнадцать, она еще даже не родила ребенка от Господина Ворона. Многие считали, что она должна, как положено, вновь побывать в Гнездовье. Но девушка боялась, что она может вернуться оттуда мертвой, или нейт, или кем-нибудь еще. В канун Предназначения она убежала в лес и с тех пор там и живет. Вот почему ее называют Йейли-охотница. Иногда она тайком приходит в дом своих родителей, чтобы обменять мясо и шкуры на необходимые ей вещи. Однако официально Хакур объявил, что ее присутствие в поселке нежелательно.

Стек фыркнула.

– Потому что она отказалась исполнять его идиотские распоряжения.

Эмбрун удивленно посмотрел на нее.

– Хакур просто не хочет, чтобы дети думали, будто положенной смены пола можно избежать. Дьявол побери, порой мне действительно страшно не хотелось улетать в Гнездовье. Когда я был мальчиком и представлял себе, как боги снова превратят меня в полоумную девочку, порой мне хотелось сбежать, спрятаться, чтобы со мной этого не случилось. А в тот год, когда я узнал, что вернусь беременной, мне стало попросту страшно. Не за себя, понятное дело, но за ребенка. Моя женская половинка не могла стать настоящей матерью, разве не так, господин?

Я сомневался, что Эмбрун действительно больше беспокоился за ребенка, чем за себя, но в чем-то он был прав – менять пол страшно. В недели, предшествовавшие солнцевороту, который должен был завершиться моей беременностью, я подумывал о том, чтобы сбежать на Юг, предпочитая стать странствующим менестрелем, нежели матерью. При мысли о том, что мое тело будет носить в себе какое-то маленькое чужое существо, словно паразита, и о всех страданиях, связанных с родами… Да, я размышлял о возможном легком выходе. И подобные идеи наверняка возникали у многих.

Возможно, Хакур был прав, когда занял непреклонную позицию в отношении Йейли. Весь образ жизни поселка зависел от жестокого служителя Патриарха, обеспечивавшего, чтобы подростки не уклонялись от своего предназначения. Поняв, что пытаюсь найти оправдание действиям старого змея, я содрогнулся.

И почему все вдруг стало столь сложно?




Лучезарный объявил, что вопросов к Эмбруну у него больше нет.

– Подождите меня, – сказал он Стек и мне. – Я немного прогуляюсь вместе с нашим другом.

Они зашагали через парковку; слышно было, как чавкают сапоги лорда по разогретому асфальту. Когда вероятные свидетели нашей беседы отошли достаточно далеко, я спросил Стек:

– Куда это они?

– Рашид собирается дать Эмбруну немного денег, – ответила она, – и он не хочет, чтобы мэр или я это видели. Он боится потерять наше уважение из-за того, что платит подобному ничтожеству, – и, собственно, прав.

– Значит, Эмбруну на самом деле нечего было сказать по поводу убийства?

Стек покачала головой.

– Ничего, кроме того, что его собака начала громко лаять примерно в то время, когда убили Боннаккута.

– Эта собака заходится лаем по несколько раз в день. Бедное животное любило Эмбрун-женщину намного больше, чем Эмбруна-мужчину, и страшно скучает по ней со дня его Предназначения.

– Кстати, о Предназначении… Как там у тебя дела с Каппи?

Мне следовало ожидать подобного вопроса – Стек пыталась играть роль заботливой матери.

– Это наши проблемы, – пробормотал я.

– Может, тебе поговорить с Зефрамом? Я знаю, мы решили, что пока ты будешь со мной, но если ты хочешь…

– Это не поможет, – сказал я, по большей части исключительно из упрямства. – Но за предложение спасибо.

– Если тебе нужно с кем-то поговорить… – Стек не закончила фразу. – Когда наступит твой Час Предназначения, лучше, если тебя не будут обременять никакие сомнения.

– Так было с тобой?

– Я сделала свой выбор – вот и все. Я стала другой.

– Что ты имеешь в виду?

Она посмотрела на меня, но быстро отвела взгляд.

– Я знаю, Зефрам рассказывал тебе о том, как мы познакомились – во время Затишья Госпожи Метели. Он говорил тебе, что никто другой в поселке не пришел ко мне?

Я кивнул. Стек продолжала:

– Для этого были свои причины, так же как и для того, почему я жила одна в мой последний год перед Предназначением. Я никогда не старалась добиться известности. Да, с Зефрамом мне было лучше, но я не могла представить, что он останется со мной надолго. Я убедила себя, что его чувства ко мне были вызваны лишь тем, что недавно он потерял жену, и как только справится со своим горем, я больше не буду ему нужна. Что однажды он проснется и удивится тому, зачем он тратит свое время на девушку, которая не может…

Голос ее оборвался.

– Все могло быть не так плохо, – сказал я. – Лита хотела, чтобы ты стала ее ученицей.

– Лита приняла меня лишь потому, что я ее об этом упросила. Мне пришло в голову, что в качестве жрицы я хоть что-то буду значить как личность. Трудно считать, что ты чего-то стоишь, когда тебе еще нет и двадцати и у тебя нет друзей. Лита приняла меня из жалости или, может быть, думала, что каким-то образом все же сможет помочь. Так или иначе, она меня не любила. Меня никто не любил – ни как мужчину, ни как женщину. И в День Предназначения я подумала – возможно, если я выберу третий вариант, все будет иначе.

– Ты решила, что люди полюбят тебя больше, если ты станешь нейт? – удивился я. – Только не в Тобер-Коуве!

– Я подумала, что, возможно, я больше полюблю себя. Новое тело, новую личность. Смогу забыть обо всем том, что делало меня… чужой. Мне хотелось, чтобы во мне что-то изменилось. Внутри.

– Но ты знала, что будешь изгнана!

– Какое мне до этого дело? Чем меня мог привлечь Тобер-Коув?

– Тем, что там был я.

Она вздохнула.

– Я знаю, Фуллин. Но я думала, что смогу забрать тебя с собой. Я бы ушла из Тобер-Коува со своим ребенком, и Зефрам ушел бы со мной, назад на Юг, где, как он рассказывал, нейт и обычный человек могут жить как муж и жена… – Она покачала головой. – И я стала бы другой, больше не совершала бы тех же ошибок. Я больше не была бы той женщиной, которую Зефрам возненавидел бы, как только окончательно оправился от горя.

Женщины говорят такое только по одной причине – чтобы вынудить мужчину сказать им, что они ошибались. «Нет, нет, – должен был возразить я, – Зефрам по-настоящему тебя любил». И думаю, так оно и было – когда он рассказывал мне за завтраком свою историю, голос его был полон любви и нежности, а не удивления: «И о чем я только тогда думал?» Тем не менее, мне все еще было тяжело относиться к этой нейт – моей матери – как к обычной женщине, которой требовались утешение и поддержка. Нас словно разделяла невидимая стена, и… прежде чем я успел что-то сказать, на дальнем краю площадки вновь появился Рашид.

Он опять остановился возле ржавой повозки Древних. На мгновение снова наклонился к двигателю, видимо разглядывая черную коробочку. Потом он неожиданно выпрямился и посмотрел на холм позади мэрии. Его лицо озарила торжествующая улыбка.

– Проклятие, – прошептала Стек.

– Что? – Я удивленно посмотрел на нее.

– Он понял. Он все понял.

Она вздрогнула. Прежде чем я успел спросить, что это значит, Лорд-Мудрец поспешил к нам.




Ноги Рашида шлепали по асфальту, словно ударяющиеся о борт лодки волны. Возбужденно улыбаясь, он еще издали крикнул нам:

– На вершине холма… та антенна…

– Это радиовышка древних, – сказал я.

– Если бы, дьявол бы ее побрал! Видели ту тарелку наверху? Древние никогда не строили ничего подобного. – Он остановился передо мной, слегка запыхавшись. – Покажи нам самую короткую дорогу наверх, и побыстрее.

Стек с раздраженным видом поднялась на ноги.

– Что все это значит? – спросила она.

– Радиорелейная связь… – выдохнул Рашид, показывая на ржавую повозку, а затем на антенну на холме. – Главная приемная станция. Вот и ответ.

– Какой ответ? – спросил я.

– Проводите меня на холм, и я вам покажу.




Вершина Патриаршего холма представляла собой мозаичную площадку из голых камней, перемежавшихся чахлой растительностью. Площадку окружали березы и тополя, словно волосы лысину; деревья даже заметно наклонялись в сторону, словно преобладающие здесь западные ветры пытались прикрыть ими лысый участок.

Антенна располагалась на каменном основании в центре площадки; три металлические опоры толщиной в руку были закреплены на других камнях вокруг. Мальчишки иногда забирались по этим опорам, перебирая по ним руками, пока им не становилось страшно, но я не помню, чтобы кто-либо когда-либо залезал на саму антенну. Ее основание было окружено ржавой металлической оградой, по верху которой шла колючая проволока и висели знаки с изображением молний. Это означало, что если дотронуться до самой вышки, то тебя ударит молнией. И, вероятно, заряда в ней было достаточно, поскольку во время летних гроз молнии ударяли в нее не один десяток раз.

Ни ограда, ни знаки не заинтересовали Рашида. Он лишь бросил на них короткий взгляд, затем, прищурившись, снова посмотрел на меня.

– Когда ты был маленьким, ты никогда не бывал там, куда тебе ходить не полагалось?

– Конечно, – ответил я, – однажды мы нашли старую свалку, и…

– Но, – прервал меня Лучезарный, – я никогда не видел ограждение Древних в столь хорошем состоянии. – Он провел пальцами по ограде и слегка дернул ее на себя; ограда даже не шевельнулась. – Будь это любое другое ограждение, местная детвора уже давно наделала бы в нем дыр и подкопов.

Я показал на ближайший к нам знак с молнией.

– Мы не хотели, чтобы нас испепелило.

– Ну-ну, – усмехнулся Рашид. – Что, за четыреста лет мальчишки ни разу не подзадорили друг друга – мол, слабо попытаться? А как насчет диких зверей? Медведь вполне мог проломить ограждение, почесавшись о столб, или олень мог наткнуться на него в темноте.

– Тобер-Коув гордится своими охотниками, – заметила Стек. – Медведи и олени предпочитают не подходить слишком близко к поселку.

– Тем не менее ограды Древних никогда так хорошо не сохранялись. – Лорд снова толкнул ограду; та лишь слегка задребезжала. – Что доказывает, что Древние не имеют к этому никакого отношения.

– Если не Древние, тогда кто? – удивился я. – Мы, тоберы, ее не строили.

– Конечно, – согласился Лучезарный. Запрокинув голову, он пытался разглядеть мелкие детали на верху вышки. – Вряд ли вам нужен комплекс мазеров, способный передавать несколько сотен терабит данных в миллисекунду. – Он махнул рукой, останавливая меня, прежде чем я успел спросить, что это значит. – Подробности не имеют значения. Просто поверь мне: Древние никогда не достигали такого уровня техники, который позволил бы создавать тарелки, подобные той, что там наверху. Ее пропускная способность на передачу и прием намного выше, чем у систем связи целого города Древних.

Я повернулся к Стек и прошептал:

– Пропускная способность?

Она мягко погладила меня по руке.

– Большую часть всего этого я тоже не понимаю.

Я ей не поверил. Рашид, вероятно, тоже, но сейчас он был чересчур увлечен, чтобы придавать хоть какое-то значение ее словам.

– Если мы будем здесь стоять, то ничего не узнаем. Пойдем.

Он коснулся рукой бедра. Часть его зеленой пластиковой брони отошла назад, и изнутри выдвинулась небольшая кобура. В кобуре лежал зеленый пластиковый пистолет, плоский, компактный и совершенно не грозный, в отличие от «беретты», которую он подарил Боннаккуту.

– Лазер, тепловой луч, – пояснил Рашид, доставая пистолет.

Он направил пистолет на ограду и повел им сверху вниз. Едко запахло горячим металлом, и к небу потянулись клубы дыма. Затем лорд приложил перчатку к ограде и осторожно толкнул ее; целая секция сдвинулась внутрь, отделившись от соседних.

– По крайней мере, от лазера защиты нет, – пробормотал Лорд-Мудрец, снова поднимая пистолет.

Я не заметил ни пули, ни видимого луча, но когда владелец оружия надавил на ограду ногой, кусок ее отвалился, отрезанный именно в тех местах, куда был нацелен пистолет.

Рашид снова повернулся к Стек.

– После тебя, дорогая.

Стек шутливо поклонилась и скользнула в проход. Мгновение спустя мы последовали за ней.




Лорд наклонился, разглядывая металлический каркас антенны. Обычное ржавое железо, покрытое красно-оранжевыми пятнами коррозии. Лучезарный резко выдохнул, еще несколько секунд внимательно изучал металлическую поверхность, затем пробормотал:

– Очень убедительно.

– Почему ты все время говоришь так, будто эта вышка не настоящая? – спросил я.

– Она настоящая, – ответил Рашид и постучал пальцем в перчатке по одной из опор; как и следовало предполагать, послышался легкий звон. – Просто она – не то, чем кажется.

Он направил свой зеленый пистолет на опору, по которой только что стучал, и двумя нажатиями на спуск отрезал небольшой кусочек металла, шириной с мой большой палец.

– Теперь смотри внимательно и убедишься, насколько это обычная вышка Древних.

Я подождал несколько секунд.

– Ничего не вижу.

– Терпение.

Наклонившись, Лорд-Мудрец поднял с земли веточку и осторожно вложил ее в разрез, который только что проделал в опоре. Процесс происходил достаточно медленно, чтобы можно было что-то разглядеть, но постепенно разрез начал сужаться, словно сжимая ветку стальными зубами. Вскоре Рашид мог уже отпустить палочку – металл сомкнулся в достаточной степени для того, чтобы удерживать ее на месте. Я смотрел, как сталь продолжает вгрызаться в дерево. Веточка согнулась, затем треснула, а потом распалась на два куска, в то время как разрез полностью затянулся.

– Самовосстанавливающийся металл, – пояснил Лучезарный. – Впрочем, иным он и не мог быть – иначе просто разрушился бы за четыре века.

– Не понимаю, – сказал я, стараясь не подавать виду, что весьма озадачен только что увиденным.

– Эта антенна не из стали Древних. Вся эта чертова башня, похоже, одна сплошная Нанотехнология. Умный металл, замаскированный под ржавчину.

Я тупо уставился на него.

– Считай, что это машина, питающаяся от солнечного света. – Он говорил тоном горожанина, у которого нет никакого желания что-либо объяснять деревенщине. – Возможно, она может накапливать энергию и от ударов молний или получать ее от накопителей, находящихся на орбите. А энергии ей наверняка нужно очень много.

Он оглянулся через плечо.

– Ограждение, похоже, тоже такое же, иначе оно бы тоже не сохранилось. Давайте-ка пойдем отсюда, пока выход не закрылся.

Стек посмотрела на тарелку на верху башни.

– Не хочешь поближе взглянуть на этот… передающий комплекс?

– Каким образом? – Рашид пожал плечами. – Если мы попытаемся забраться на башню, я уверен, что там есть какая-то защита, например опора может сломаться, когда мы будем на ней стоять. Возможно, ей уже не нравится наш визит. Лучше уйти.

Он подтолкнул меня в сторону ограды. Я покачал головой.

– Нет.

– Нет? Что значит «нет»?

– Нет, я не уйду, пока ты не объяснишь, что происходит. – Я протянул руку и схватился за одну из металлических опор, просто чтобы дать ему понять, что не собираюсь двигаться с места.

Вскрикнув, Стек метнулась вперед и оттолкнула мою руку в сторону.

– Не трогай, идиот!

Я ошеломленно посмотрел на нее. Лорд-Мудрец слегка улыбнулся.

– Фуллин, похоже, твоя мать имеет куда лучшее представление об этой антенне, чем пытается показать.

– Нанотехнологии опасны, – мрачно буркнула Стек. – Во всем остальном я знаю об этой башне не больше, чем ты.

– Может быть, кто-нибудь все-таки объяснит… – начал я.

– Хорошо, – прервал меня Рашид. – Но только в безопасном месте. Идем.




– Хочешь знать правду? Действительно хочешь?

– Да, – кивнул я.

Мы стояли с внешней стороны ограды, глядя на лежавший на земле кусок металла, который вырезал из нее Рашид. Металл больше не был твердым, он превратился в густую и вязкую, словно патока, черную жидкость, которая медленно – очень медленно – текла по земле.

Как могло произойти подобное? Нет, меня интересовало не научное или магическое объяснение того, как сталь превратилась в похожую на смолу жижу. Я просто хотел знать, откуда взялись эта ограда и антенна, торчавшие на Патриаршем холме всю мою жизнь и в течение нескольких веков до моего рождения, сделанные, как оказалось, из сверхъестественного материала. Тобер-Коув был моей родиной. Я думал, что все здесь знаю и понимаю.

– Что происходит? – спросил я и сам не знаю почему повернулся к Стек. – Это что, просто какой-то трюк, который вы подстроили, чтобы меня напугать?

Она закрыла глаза и покачала головой.

– Прости, Фуллин, я знаю, это очень тяжело – когда ты вдруг осознаешь, что все на самом деле далеко не так, как ты думал. – Она снова открыла глаза. – Возможно, действительно было бы лучше, если бы мы вернулись обратно на площадь и сделали вид, будто ты ничего не видел.

Черная смола собралась в маслянистую лужу у самой ограды и медленно поползла вверх, затягивая вырезанную лордом дыру.

– Я хочу знать, – сказал я. – Пожалуйста.

Стек повернулась к Рашиду. Тот пожал плечами.

– Ладно. Тебе известно, почему погибла цивилизация Древних?

– Потому что со звезд пришли демоны и…

– Не демоны, – прервал он меня. – Чужаки. Инопланетяне. Союз народов.

– И они предложили невероятные богатства каждому, кто захочет покинуть Землю. Многие улетели с ними, после чего земная цивилизация развалилась.

– Примерно так, – кивнул лорд. – А потом?

– Потом Лучезарные восстановили порядок и организовали на планете свой Протекторат.

– Можно подумать, что все это произошло за одни сутки, – усмехнулся Рашид. – Когда Союз народов явился на Землю со своим предложением, единственными, кто его принял, были те, кому нечего было терять, – те, кто страдал от голода или войн, не говоря уже о неизлечимо больных, которые думали, что медицина Союза сможет им помочь. Они улетели и вернулись два года спустя совершенно здоровыми и счастливыми, рассказывая друзьям и родным, что теперь у них новая родная планета, где все живут в мире и согласии, где техника достигла невероятных высот. Многие улетели с ними, потом это повторилось еще раз, и еще… Сомневающихся тоже хватало, но решившихся покинуть Землю оказалось намного больше.

– Изменники! – не выдержал я.

– Ты не знаешь, насколько ужасно обстояли дела в двадцать первом веке. – Лорд-Мудрец вздохнул. – В конце эпохи Древних большая часть человечества страдала от нищеты и голода. Планета была бесповоротно загажена – воздух, вода, почва, а конфликтующих группировок, заявлявших, что они знают, как решить все мировые проблемы, было так много, что ни одна из них не пользовалась реальной поддержкой. Через двадцать лет после первого предложения Союза народов более семидесяти процентов населения Земли решили, что для них будет лучше начать все сначала, чем оставаться на тонущем корабле.

– Изменники… – Я упорствовал.

– И это говорит потомок одного из тех, кто остался дома, причем в той части мира, которая была достаточно изобильна и не слишком загрязнена. Так или иначе, Землю покинуло столько людей, что культура Древних не смогла поддерживать свое существование, и потребовалось еще сорок лет, прежде чем мои предки сумели восстановить равновесие. Ты знаешь, что произошло за те сорок лет?

– Великая королева Глориана Лучезарная победила звездных демонов и заставила их платить ей дань.

Зачем он меня об этом расспрашивал? Каждый ребенок на Земле учил историю.

– Если говорить точнее, – Рашид слегка поморщился, – Глориана пришла к соглашению с Союзом народов. В обмен на некоторую, скажем так, компенсацию со стороны моей семьи Союз гарантировал нам власть над планетой, так же как и поставку высокотехнологичных устройств, которые помогли бы нам убедить остатки человечества принять нас как своих правителей.

– Слово «марионетка» ни разу не упоминалось, – вставила Стек.

Рашид бросил на нее яростный взгляд.

– Ты ничего не знаешь о Союзе, – огрызнулся он. – Им не нужна была Земля в качестве вассала, они просто ощущали свою вину за то, что разрушили земное общество. Союз решил, что Глориана сумеет покончить с десятилетиями беззакония и анархии.

– При чем здесь антенна? – спросил я. – И ограда?

Смола уже достигла уровня моих колен, напоминая тонкую черную занавеску, закрывающую дыру. Каждую секунду она поднималась все выше. Мне хотелось до нее дотронуться, но я не осмеливался. Возможно, она была жирной на ощупь, словно масло. И возможно, малейшее прикосновение к ней могло обжечь, словно укус паука.

– Эта антенна почти наверняка относится к тем сорока годам между падением цивилизации Древних и договором Глорианы с Союзом, – пояснил Лучезарный. – В этот период Земля официально считалась свободной зоной, открытой для любых членов Союза. Инопланетян она уже не интересовала, но вот людям, получившим от Союза технологии, о которых они раньше не могли и мечтать, очень хотелось поиграть в богов с несчастными варварами, оставшимися на Земле.

Мне не понравилась его фраза «поиграть в богов». Похоже, мои чувства отразились на моем лице, так как Рашид сказал:

– Извини, Фуллин, но именно так они и поступали. Некоторые люди со звезд вернулись на Землю, чтобы ставить эксперименты. Они относились к своей бывшей родной планете как к одной большой лаборатории, где полно было морских свинок, выбравших свою судьбу и совершенно нелогично отказавшихся улететь в космос. И люди со звезд вернулись, чтобы испытать свои новые штучки на нас. Связь между мозгом и машиной. Корректировка генов. Нанотехнологии…

Он показал в сторону ограды. Слой черной смолы теперь полностью закрывал дыру. На земле вязкой жидкости больше не было, она вся поднялась вверх, слившись с остальной частью ограды.

– Обычно они проводили свои эксперименты в заброшенных городах, – продолжал лорд. – Часто они создавали общества с нуля – начиная с младенцев, похищенных где-то в другом месте на Земле, или даже с клонов самих себя. Они изобретали религии и обычаи, которым тщательно обучали детей – поскольку целью проектов была демонстрация. Да-да, демонстрация социальных теорий – этаких утопий, рожденных в лабораторных условиях. И они думали, что оказывают вам услугу, впрочем, это действительно было так. Для них жизнь на Земле была жестоким, невежественным адом. И то, что они силой вводили новые общественные структуры, было с их стороны не более чем проявлением доброты.

– И ты думаешь, что Тобер-Коув тоже?.. Какой-то проект, созданный изменниками, вернувшимися со звезд?

Рашид кивнул.

– Древние очень интересовались различием полов, какие черты являются врожденными, а какие приобретаются в процессе обучения. Не так уж трудно предположить, что кто-то проводил здесь исследовательскую программу, чтобы посмотреть, что произойдет, когда у людей будет шанс побывать как мужчиной, так и женщиной…

– Или и тем и другим, – добавила Стек.

– Точно, – согласился лорд – Эксперимент, цель которого – выяснить, какие различия сохраняются даже в том случае, если люди узнают на себе обе стороны жизни, и при желании они смогут выбрать и нечто среднее.

Черное полотно, закрывавшее дыру в ограде, начало рваться, в нем появились отверстия, в то время как другие места утолщались, постепенно образуя знакомые очертания решетки. На черной поверхности появились рыжие пятна, имитирующие ржавчину. Сам черный цвет начал сменяться серо-стальным. Все это заняло лишь несколько минут. И теперь невозможно было даже отличить, в каком именно месте некоторое время отсутствовал кусок ограды.

– Это что, какая-то машина? – спросил я.

– Собственно говоря – миллионы крошечных машин, – ответил Рашид. – Все они соединены друг с другом так, что внешне выглядят как ограждение. То же самое и с антенной.

– Значит, все это просто машины…

Я вспомнил Руку Патриарха – еще одну машину. И лукавые слова Хакура: «Возможно, рука старше самого Патриарха и существует со времен основания поселка». Еще одна высокотехнологичная игрушка, привезенная на Землю теми, кто создал эту ограду. Я вполне мог представить, как довольны были изменники со звезд, сделав подобный подарок своим жрецам – детектор лжи, позволяющий держать простонародье в узде.

– Значит, если Тобер-Коув – эксперимент, – пробормотал я, – или демонстрация, то они все еще наблюдают за нами?

– Нет. – Рашид покачал головой. – Когда Лучезарные подписали свой договор с Союзом, всех пришельцев со звезд обязали покинуть Землю. Поскольку Господин Ворон и Госпожа Чайка продолжают появляться каждый год, вероятно, процесс полностью механизирован и продолжает работать на автопилоте под управлением компьютеров…

– Погоди, – прервал я его. – Ты думаешь, что Господин Ворон и Госпожа Чайка – тоже оттуда?

– Конечно! Господин Ворон и Госпожа Чайка – всего лишь самолеты, разве не так? Управляемые роботами самолеты, которые забирают детей тоберов…

Я облегченно вздохнул. Самолеты. Самолеты в качестве аргумента. Старая знакомая песня.

Да, тоберы знают о самолетах. Мы видели их изображения в книгах Древних. И когда житель Юга говорит: «Да ваши боги – всего лишь самолеты», это ни в коей мере не является опровержением всей нашей веры, как, похоже, считают южане.

Да, наши дети летают в Гнездовье на самолетах. Обычных летательных аппаратах. Машинах.

Но какое это имеет значение? Все сущее всегда принадлежало богам. Машины даны нам богами точно так же, как камни или листья. И самолеты не были настоящими Господином Вороном и Госпожой Чайкой, являясь всего лишь орудиями в руках богов, для которых металл и механизмы самолетов были чем-то вроде ничего не значащей оболочки.

Если это было так в отношении самолетов, почему не могло быть так же и со всем остальным? С Рукой Патриарха, с самовосстанавливающейся оградой и прочим. Почему бы даже и не с пришельцами со звезд, основавшими Тобер-Коув? Боги могли использовать людей столь же легко, как и машины. Они могли послать утку, чтобы сообщить, каким они хотели бы видеть твое Предназначение – мужским или женским, и изменников из космоса, чтобы основать поселок, где люди жили бы спокойно и счастливо.

Если за всем этим стояли боги, какая разница, какой облик они принимали? Отвлекаться на подобные мелочи означало лишь страдать тем самым материализмом, о котором говорил Хакур. Можно считать, что боги ни при чем, просто потому, что объяснение происходящему существовало и без них. Но боги были при чем, и я не мог позволить себе даже усомниться в этом.

Терпеть не могу, когда Хакур оказывается прав!

– Лорд Рашид, – сказал я, – Патриарх когда-то проповедовал, что ученые режут птиц на части, а потом удивляются, что ни один из кусков не летает. Так же ты поступаешь и сейчас. Может быть, ты и рад, что тебе удалось разложить все на части, но правду о Тобер-Коуве ты не узнал. Ты даже крошечного кусочка ее не видел.

Лучезарный с любопытством взглянул на меня.

– Но ты ведь согласен, что ограждение, антенна…

– Какое мне дело до антенны – всего лишь большой высокой штуковины на холме? Ты даже не знаешь, для чего она предназначена.

– Это передатчик. Вероятно, весь полуостров покрыт радиорелейными станциями вроде той, что спрятана в двигателе старой машины. Они принимают местные радиосигналы и передают их на эту башню. Антенна усиливает их и передает в другое место…

– Погоди, – прервал я его. Половины того, что он говорил, я не понял, но слова его вызвали у меня улыбку. – Какие местные радиосигналы? В Тобер-Коуве ни у кого нет радио.

– Что ж, смотри.

Рашид полез в карман на поясе и достал свой маленький пластиковый радиоприемник. Когда он включил его, коробочка начала издавать тот же самый шум бьющихся о берег волн, что и раньше.

– Снова одни помехи, – пробормотала Стек.

– Нет, сигнал слишком сложный для того, чтобы мой приемник мог его расшифровать. И догадайся, откуда он исходит.

Он коснулся приемником моего лба. Шум стал в несколько раз громче.

– Понял? В эфире – Радио Фуллин.




Глава 17

БОЧКА ДЛЯ ПОКОЙНИКА


Рашид не стал ничего объяснять, лишь сказал:

– Тебе ведь не нравится, когда я говорю как ученый.

Стек попросту заявила, что ей не ясно, что такого значительного в открытии Рашида. Он ей не поверил.

– Я же многому тебя учил, и ты вполне в состоянии во всем разобраться. Будь я чуть более подозрителен, то решил бы, что ты прекрасно знаешь, как обстояли дела в Тобер-Коуве много лет назад. Ты лишь притворялась, будто это некая великая тайна, – только потому, что хотела, чтобы я взял тебя с собой на Предназначение Фуллина.

Она обняла его за плечи.

– Что плохого в том, что я не забываю своего сына?

– Ничего. Но ты могла сказать мне правду. Ты думала, я ничего не пойму?

Стек молчала. Похоже, что сейчас начнутся извинения и взаимные поцелуи со словами «Не обижайся на меня, ладно?» или вроде того. Мне не хотелось это видеть отчасти потому, что она моя мать, отчасти потому, что она нейт. Кроме того, неприятно сознавать, что Лучезарный может поддаться на подобную лесть.

– Мы собираемся возвращаться? – громко спросил я.

Оба посмотрели на меня. Лорд подмигнул Стек.

– Не будем устраивать сцен в присутствии детей.

Она рассмеялась.

Я повернулся и бросился бегом вниз по склону.




Рашид и Стек шли рядом со мной, причем я держался между ними, чтобы у них не возникло искушения взяться за руки. Впрочем, со стороны я, наверное, просто выглядел заботливым сыном, сопровождающим мать.

Когда мы огибали здание Совета, я увидел Кайоми, Стэллора и Минца, кативших выкрашенную в черный цвет бочку к центру площади. Краска была свежей – пока бочка перемещалась по лужайке, к ней прилипли травинки, камешки и даже несчастный червяк, превратившийся в слизкую ленту.

Мне довольно часто приходилось видеть черные бочки. Появление этой свидетельствовало о том, что тело Боннаккута выставлено на всеобщее обозрение под ветвями Маленького дуба. Все наши покойники проводили один день на смертном одре у подножия дерева, и люди, приходившие отдать последние почести, зачерпывали кружку воды из черной бочки и делились последним глотком с умершим. Большинство лишь молча поднимали кружку, прежде чем выпить, но некоторые прикладывали ее к губам мертвеца и выливали несколько капель, прежде чем сделать глоток самим.

Доктор Горалин строго следила за тем, чтобы все пили из отдельных кружек.

Вокруг тела уже собралась группа тоберов: в окружении жителей поселка стояли Хакур и Лита, а также ближайшие родственники Боннаккута – дочь Ивис и мать Кенна. Дорр тоже находилась там; рука ее висела на перевязи, казавшейся ослепительно белой на фоне загорелой кожи. Она была единственной, кто посмотрел в нашу сторону. Хакур и Лита наблюдали, как трое воинов подтаскивают бочку поближе к телу. Ивис и Кенна просто стояли молча, с таким видом, будто им было неловко оттого, что они не знают, чем и как помочь. Глаза матери покраснели от недавних слез, дочь не плакала. В шесть лет она должна была уже иметь некоторое представление о смерти, но, видимо, случившееся слишком потрясло ее для того, чтобы проявлять хоть какие-то чувства.

Когда мы подошли, Ивис испуганно подбежала к бабушке и обхватила ее руками за пояс. Кенна обняла девочку за плечи. Лита поспешила к Рашиду.

– Тебе действительно надо здесь быть? – тихо спросила она.

– Что, есть проблемы?

– Боннаккут мертв! Убит из-за того пистолета, который ты ему дал.

– Откуда ты знаешь, что дело именно в этом?

– Пистолета ведь нет, не так ли?

– Да, – согласился Лучезарный, – но это не означает, что его убили исключительно из-за пистолета. Возможно, кому-то хотелось избавиться от Боннаккута и по другим причинам. Судя по словам Фуллина, у меня сложилось впечатление, что… – Он бросил взгляд на Ивис и Кенну и понизил голос. – Погибший не пользовался в поселке особой любовью, ведь так?

Глаза жрицы сузились.

– И лишь по чистой случайности, прожив в полном здравии двадцать пять лет, он умер через двенадцать часов после твоего появления?

– Да, – сказала Дорр, – это лишь чистая случайность.

Я даже не слышал, как она подошла ко мне сзади, – живя в доме Хакура, она научилась двигаться совершенно бесшумно, чтобы не беспокоить старого змея.

– Смерть Боннаккута никак не связана с чужаками, – сказала внучка служителя.

Все дружно повернулись к ней. Девушка между тем вытащила из ножен на бедре нож, тот самый, который я видел у нее в Кипарисовой топи, когда она срезала пучки растений для своих красок. На болоте лезвие было чистым, если не считать капель сока травы. Сейчас металл был покрыт ржавого цвета пятнами.

– Дорр… – начала Стек.

– Замолчи! – выкрикнула Дорр. Впервые за многие годы я услышал, что она повысила голос, и голос ее звучал совершенно не по-женски. – Сейчас говорю я. – Она подняла нож над головой, направив лезвие в небо. – Видите? Все видите? Это я его убила!

Резким движением она с размаху вонзила нож в крышку черной бочки.

Никто не пошевелился. Впрочем, ее признание не столько потрясло или удивило нас, сколько вызвало некоторое замешательство, словно Дорр – нелюбимая всеми маленькая девочка, которая врет лишь затем, чтобы привлечь к себе внимание. Даже несмотря на кровь на ноже, никто не воспринял ее всерьез. Внучка служителя Патриарха не могла быть убийцей – просто сошла с ума от отчаяния.

Девушка посмотрела на нас и, скорее всего, тоже увидела в наших взглядах лишь жалость и недоверие.

– Это в самом деле сделала я! – сердитым тоном проговорила она. – Потому что он был свиньей.

– Дорр… – снова начала Стек, но ее перебила Лита:

– Тихо, Дорр! Здесь его семья.

– Моя внучка выжила из ума! – громко заявил Хакур, ткнув в ее сторону костлявым пальцем. – Ступай домой, женщина!

– Ты знаешь, что я не женщина! – И Дорр здоровой рукой задрала свое простое полотняное платье выше пояса.

Она носила плотные белые трусики, впрочем, не скрывавшие очертания пениса и яичек. Под платьем действительно ничего такого не проступало, но сейчас, в ярких лучах солнца, предательские контуры были хорошо видны.

Служитель судорожно закашлялся. Лита озабоченно посмотрела на него. «Они и в самом деле любовники», – подумал я. Хакур наверняка давно рассказал Лите о Дорр, и сейчас наша жрица намного больше беспокоилась за старого змея, чем за его сумасшедшую внучку.

Дорр отпустила подол платья, даже не пытаясь его пригладить.

– Боннаккут все знал про меня, – сказала она. – Он иногда бывал у нас дома и обсуждал с моим дедом разные законы. Видимо, он заметил во мне что-то такое, что вызвало у него подозрения.

«Конечно, – подумал я. – Просто случайно». Я мог себе представить, как Дорр изводила своего деда, когда в доме появлялся Боннаккут, туманно намекая на свой истинный пол лишь для того, чтобы заставить старика в очередной раз вздрогнуть. Она могла «случайно» сесть, чуть шире раздвинув колени, или почесаться, как мужчина, и в конце концов Боннаккут обо всем догадался.

– Когда появились лорд Рашид и его бозель, они чем-то вывели Боннаккута из себя, и он решил отыграться на мне.

Я посмотрел на Стек. На ее лице отражались испуг и смятение, и, на мой взгляд, вполне справедливо. Боннаккут был именно из тех, кто пришел бы в ярость, поняв, что ничего не может сделать против нее, и перенес свой гнев на другую нейт, у которой не было защитника в лице Лучезарного.

– Он подкараулил меня в лесу и схватил, – продолжала Дорр. – Он сказал, что расскажет всем про мою тайну, если я не… – Она замолчала и перевела взгляд на Ивис, которая слушала ее в полном недоумении, словно речь шла вовсе не о ее отце. – Он угрожал мне, – сказала Дорр чуть тише. – И я очень, очень разозлилась. Боннаккут, видимо, не знал, насколько я могу разозлиться, – пока мы говорили, он повернулся ко мне спиной. И тогда я…

Она протянула руку к ножу, все еще торчавшему в крышке бочки, и погладила пальцами его рукоятку.

– И ты взяла его пистолет? – спросил Рашид.

Дорр посмотрела на него и, помолчав, ответила:

– Да. Я взяла его пистолет.

– И что ты ним сделала?

– Выбросила.

– Куда?

– Просто выбросила. – Она взглянула на нож. – Тобер-Коуву не нужны пистолеты.

Лорд повернулся к Стек, но та уставилась в землю, словно чувствуя собственную вину в случившемся – вину нейт, обрекшей на позор и изгнание другую, подобную ей. Лучезарный вновь обратился к Дорр.

– Значит, ты убила Боннаккута, потому что он угрожал выдать твою тайну. Но ведь сейчас, всего лишь час спустя, ты добровольно рассказываешь о ней всему поселку – притом что никто тебя ни в чем не обвинял и даже ничего не спрашивал об убийстве.

Она посмотрела на него и пожала плечами.

– Правда все равно бы рано или поздно всплыла. Я больше не могла ждать.

– Значит, говоришь, ты его убила, – вдруг послышался голос Минца.

– Да, перерезала ему горло, как хряку.

Копье Минца лежало рядом с ним на земле. Подняв его, он направил острие на Дорр, но Рашид быстро шагнул вперед, заслоняя девушку своим одетым в броню телом.

– Давайте не будем спешить, – сказал он. – Тоберы верят в честный суд, не так ли?

– Над нейт? – рассмеялась Дорр, будто действительно услышала нечто смешное. – Их убивают и изгоняют лишь за то, что они существуют. А уж если кто-то из них совершил убийство…

Она выжидающе посмотрела на Минца и остальных воинов, но у тех не было никакого желания второй раз за сутки связываться с Лучезарным. Минц опустил копье.

– Очень хорошо, – кивнул Лорд-Мудрец. – Впредь всем нам стоит быть умнее.

– Жаль. – Дорр смотрела на воинов. – У вас был шанс.

Ее свободная рука метнулась к перевязи, на которой висела другая рука. Выхватив бурдюк, горловина которого была уже открыта, она опрокинула его в рот, полилась коричневая жидкость. Стек бросилась к ней, но Дорр уже сделала глоток.

Она улыбнулась, словно была вполне довольна собой.




Схватив Дорр под мышки, Стек грубо толкнула ее на траву. Глаза самоубийцы удивленно расширились, но рот оставался закрытым.

– Открой! – крикнула Стек, пытаясь раздвинуть пальцами ее губы. – Открой рот!

Дорр покачала головой.

– Что попало внутрь, точно так же может выйти и наружу. Если ты не позволишь мне сунуть пальцы тебе в горло, я просто дам пинка тебе в живот. Фуллин! – позвала Стек. – Помоги!

Я присел и придержал голову Дорр, пока Стек пыталась разжать ее челюсти. Девушка, сопротивляясь ее усилиям, продолжала улыбаться. Глаза ее блестели.

– Не делай ей больно! – крикнул Хакур. – Ей же больно!

– Это не она, – ухмыльнулся Минц. – Это оно. Стек яростно уставилась на него – и вдруг со всей силы ударила основанием ладони в живот Дорр. Та судорожно дернулась, ее рот на мгновение приоткрылся, и я сумел сунуть туда пальцы. Выражение глаз девушки безмолвно говорило: если я не уберу руку, она укусит ее со всей силой, на какую только способна.

Я осторожно убрал руку, но до этого она успела слегка лизнуть мои пальцы. А ведь она меня целовала…

– Да, – проговорила Дорр хорошо знакомым мне полушепотом. Возможно, ее слышали только я и Стек. – Твой отец никогда не простит мне, если я причиню вред тебе… твоим рукам скрипача.

– Дай нам помочь тебе! – крикнула Стек. – Мы не хотим тебя потерять!

Дорр подняла руку и погладила Стек по щеке.

– Позаботься о нем. Ты всегда была…

Неожиданно она закашлялась, словно к ее горлу подступила тошнота без какой-либо нашей помощи. Дорр судорожно дернулась, и я вдруг понял, что крепко держу ее, почему-то веря, что с ней будет все в порядке, если я смогу сделать так, чтобы она перестала дрожать.

Рашид наклонился ко мне.

– Можешь сказать, что именно она выпила?

Я покачал головой.

– Она хорошо разбирается в соках растений. Научилась у своей матери.

Хакур застонал. Лита стояла рядом с ним, держа его за руку.




Агония длилась еще двадцать минут. В конце концов нам удалось вызвать у Дорр рвоту, после того как она слишком ослабла для того, чтобы сопротивляться. К этому времени каждые несколько секунд ее сотрясали судороги, от которых тело выгибалось дугой.

В конце концов Вин, до этого с каменным лицом наблюдавшая за смертью своей внучатой племянницы, оттащила меня от трупа.

– Ты ничего не сможешь сделать, – сказала она. – И ты ведь не хочешь стать ее посмертным мужем, правда?

Я не знал, может ли у нейт быть посмертный муж… Однако искренне надеялся, что хоть кто-то из богов примет Дорр.




Глава 18

КУРИНАЯ ЛАПКА ДЛЯ ЗЕФРАМА


Рашид отнес Дорр в здание Совета, где можно было в относительном уединении совершить последний ритуал. Он сказал, что прикосновение к трупу его нисколько не беспокоит, так как его защищают доспехи.

Хакур и Лита вместе вошли в зал. Судя по выражению их лиц, в зрителях они не нуждались, поэтому мы тихо вышли через боковую дверь.

Солнце светило настолько ярко, что от его лучей слезились глаза.

Глубоко вздохнув, Стек пробормотала:

– Дерьмо.

– В самом деле дерьмо, – кивнул Рашид. – Поднимите руки все, кто поверил в признание этой девушки.

– О чем ты? – удивился я.

– У нее не было никаких причин так поступать, она вовсе не была загнана в угол, никто даже ее не подозревал. И не было похоже, что ее мучили угрызения совести.

– Возможно, она гордилась тем, что сделала. – Стек пожала плечами.

– Почему? – Лорд посмотрел на нее. – Потому что Боннаккут был ей неприятен? Обычно для убийства требуются более серьёзные мотивы.

– Она сказала, что Боннаккут ей угрожал, – напомнил я. – Он хотел, чтобы…

Как закончить фразу?

– Чего он хотел? Дорр пыталась предположить, будто имелся в виду секс. Насколько такое вероятно? Учитывая его реакцию прошлой ночью, можно ли допустить, что он испытывал страсть к нейт?

– Сексуальные притязания не имеют отношения к страсти, – ответила Стек. – Их причиной часто бывает гнев и неудовлетворенность. Боннаккут пришел в ярость, увидев меня, но ничего не мог поделать. Возможно, он попытался выплеснуть свой гнев и раздражение на другую нейт… изнасиловав другую нейт.

– Не стану утверждать, что подобное невозможно, – сказал Рашид, – но откуда непреодолимое желание наброситься на Дорр в… сколько там было, семь тридцать утра? Он что, не мог дождаться ночи, когда у него будет намного больше шансов остаться незамеченным? И выбрать более подходящее место, чем та дорога? Насколько я понимаю, по ней все время ходят люди, верно, Фуллин?

– Только мой… – Я не договорил. – На самом деле – да, по ней ходит довольно много народу.

– Вот видишь? Слишком многое не совпадает. В таком случае следует спросить, зачем Дорр солгала? Есть в поселке кто-то, ради спасения которого она готова была умереть? Кто-то, кто мог бы быть настоящим убийцей?

Он смотрел на меня. Я попытался как можно более легкомысленно пожать плечами.

– Возможно, ее дед, но я не могу себе представить, чтобы он убил Боннаккута. Хакур едва передвигает ноги, не говоря уже о том, чтобы убить одного из лучших воинов и сбежать, прежде чем кто-то появится на месте преступления.

– Да, выглядит он именно так, – согласился Лорд-Мудрец, – хотя не стоит внешний облик и поведение принимать на веру. Тем не менее, даже если Хакур в состоянии бегать, словно страус, подобное преступление не в его стиле, учитывая его хитрость и коварство. Он бы попытался представить случившееся как несчастный случай или обвинить в нем кого-то из тех, кто ему чем-то не нравился. Кого еще могла защищать Дорр? У нее был любовник?

– Нет, – поспешно ответил я.

Рашид с любопытством взглянул на меня, требуя пояснений.

– Хакур держал ее на слишком коротком поводке. Он хотел, чтобы она целиком принадлежала ему.

– Любовники обычно всегда находят какой-то способ добиться своего, – заметил Лучезарный. – Но если ты ни о ком не знаешь…

Над нашими головами прозвенел колокол на башне Совета – самый маленький из четырех.

– Что это? – спросил Лучезарный.

– Предупреждение, – ответил я. – О том, что остался час до прибытия Господина Ворона и Госпожи Чайки – если, конечно, их не напугало все то, что случилось сегодня.

Рашид и Стек переглянулись.

– Похоже, нам пора, – сказал лорд.

– Пора? – переспросил я. – Я думал, вы именно за этим и пришли.

– Мы лучше пойдем туда, откуда хорошо видно, – ответил Рашид. – Может быть, на Путеводный мыс. Там мы сможем увидеть, откуда прилетают Господин Ворон и Госпожа Чайка.

Я подозрительно посмотрел на них.

– Вы ничего не замышляете?

– Сколько раз мне повторять, что мы не собираемся во что-либо вмешиваться? Пойдем. Удачного тебе Предназначения.

Я хотел было возразить, но на самом деле мне хватало сейчас и других забот, к тому же хотелось побыть одному.

– Ладно, – сказал я. – Вы будете еще здесь, когда я вернусь?

– Какая мать не захотела бы узнать, какое Предназначение выбрало ее дитя? – Лорд-Мудрец усмехнулся. – Должен признаться, мне и самому это очень интересно.

– Мне тоже, – кивнул я.

– Что ж, не будем гадать. А теперь поцелуй свою мамочку, и мы пойдем.

Стек толкнула его локтем в бок, и мы с ней обменялись рукопожатием.




Площадь я обошел стороной – сейчас там наверняка было полно народа, обсуждавшего случившееся с Дорр и Боннаккутом. Вместо этого я последовал тем же путем, которым наверняка шла Стек, выйдя из боковой двери Совета, и направился к дому Зефрама.

По той самой дороге, на которой погиб Боннаккут.

Конечно, я солгал Рашиду – этой дорогой пользовались только те, кто направлялся в гости к моему приемному отцу.

Почему Боннаккут там оказался?

Дорр сказала, что первый воин следил за ней. Рашид счел, что все ее признание было ложью, но если все же предположить обратное?

Тогда возникал другой вопрос: почему Дорр шла к дому Зефрама? Я вспомнил те дни, когда мне было четырнадцать, а она постоянно крутилась возле дома. Особенно когда знала, что я собираюсь отправиться на болото поиграть на скрипке. Предположим, что она ждала вовсе не затем, чтобы меня увидеть или чтобы тайком прокрасться следом и послушать, как я играю.

Предположим, что она ждала, когда я уйду.

А в последние несколько лет, когда я жил вместе с Каппи на берегу, Дорр могла бывать у Зефрама почти в любое время. Никто бы этого не заметил, если оба они держали язык за зубами.

Дорр могла двигаться очень тихо, когда хотела.

Умирая, она сказала: «Твой отец никогда не простит мне, если я причиню вред тебе… твоим рукам скрипача». И, обращаясь к Стек: «Позаботься о нем. Ты всегда была…»

Ты всегда была – кем? Настоящей любовью Зефрама?

Неужели Дорр покончила с собой, решив, что Зефрам бросит ее ради Стек?

Ответа я не знал; но мне очень захотелось встретиться со своим приемным отцом.




Зефрам сидел за тем же самым столом, за которым мы завтракали. По щекам его катились слезы.

– Ты знаешь про Дорр? – спросил я. Он кивнул.

– Я нес Ваггерта на площадь, когда услышал это известие.

– Где сейчас Ваггерт?

– Каппи тоже была на площади, я оставил его с ней. Малыш понял, что что-то не так. Может быть, я даже плакал, не знаю. Он испугался. Так что я подумал, что будет лучше…

– Каппи о нем позаботится, – кивнул я. – А что будешь делать ты?

Он вяло пожал плечами.

– Значит, ты и Дорр… – Я не смог договорить.

– Да. Я и Дорр.

Несколько последующих минут мы молчали.




– Как давно? – спросил я.

– Шесть лет. Почти с тех пор, как она выбрала Предназначение. – Он грустно усмехнулся. – Трогательно, да? Старик и молодая женщина.

– Молодая нейт.

– Помолчи, Фуллин. Я не хочу, чтобы ты насмехался над нейтами. По крайней мере, сегодня.

Я не стал спорить.

– Как все началось?

– Подобное всегда начинается незаметно, – сказал он. – Дорр нравилось разговаривать со мной про жизнь на Юге. Даже еще подростком она намеревалась сбежать туда сразу же после Предназначения – лишь бы вырваться из дома деда. Когда ей было девятнадцать, она приходила сюда почти каждый день. Мы оба делали вид, будто ее просто интересуют подробности торгового ремесла в Фелиссе, но… потом дело зашло слишком далеко. Дорр была первой в Тобер-Коуве, кого действительно интересовали мои знания в деловой сфере, а я был единственным, кто мог с ней общаться, не беспокоясь о том, что подумает Хакур.

– А что на самом деле думал Хакур? Он знал про вас двоих?

– Знал. Причем она сама сделала для этого все. Ей нравилось изводить своего деда. Легко представить Хакура бессердечным и жестоким, но он потерял собственную дочь, лишившуюся рассудка, и когда подобное стало угрожать его внучке… Думаю, даже вдалбливая ей в голову сентенции о «чужаках-безбожниках», он втайне был доволен, что она не столь одинока, как ее мать. Незадолго до Дня Предназначения он даже сказал, что может разрешить нам пожениться…

– О боги! – простонал я. – Какое коварство! – Мне хотелось закрыть лицо руками. – Согласиться на ваш с Дорр брак? Предложить вам пожениться…

– Что в этом такого?

– Дорр вовсе не собиралась выходить замуж! Ей хотелось вырваться! Вырваться из поселка, подальше от Хакура. Если бы вы поженились, это еще сильнее привязало бы ее к Тобер-Коуву. Это была угроза, а вовсе не уступка. Хакур, по сути, приставил ей нож к горлу и вынудил поднять ставку – выбрать Предназначение нейт.

– Нет, – прошептал Зефрам. – Дорр поступила так, чтобы сделать приятное мне.

– Сделать приятное тебе? – переспросил я. – Только не говори мне, будто ты рассказал Дорр счастливую сказку про жизнь нейтов на Юге! Вряд ли ты был способен на такое после того, что произошло со Стек.

– Я никогда не рассказывал Дорр о нейтах, – ответил Зефрам. – По крайней мере, до ее Предназначения. Но Дорр было пять лет, когда Стек сделала свой выбор. Дорр была уже достаточно взрослой, чтобы помнить кое-что из случившегося тогда, и слишком молодой для того, чтобы сделать верные выводы. Ей пришло в голову…

Он помахал рукой, словно пытаясь подобрать нужные слова.

– Что ты был любовником Стек, после того как она стала нейт? – подсказал я. – Что тебе нравятся нейты?

Отец провел рукой по влажным от пота волосам.

– Возможно, мне следовало рассказать ей о нейтах до ее Предназначения. Но мне не хотелось затрагивать эту тему, чтобы не повлиять на Дорр так, как когда-то я повлиял на Стек. Пару раз она сама заводила об этом разговор, но я ограничивался общими фразами. Тогда мне это казалось верным.

«Иногда верных путей не существует», – подумал я, вслух же произнес:

– И когда она выбрала Предназначение нейт…

– Я остался с ней. Это был тот же самый человек. И я не собирался бросать ее после того, как она… ради меня…

– Да, конечно, – кивнул я.

Мне не хотелось причинять ему боль, высказывая свои соображения по этому поводу. Действительно ли Дорр думала, что для Зефрама предпочтительнее нейт? Или она поступила так, чтобы шокировать деда, а потом сочинила другую историю для любовника? Возможно, она боялась, что Зефрам отвернется от нее, если не будет считать, что виной случившемуся он сам.

Узнать правду было невозможно. Дорр не было в живых. Несчастной скрытной двадцатипятилетней девушки, готовой пойти на любой безумный поступок ради того, чтобы освободиться от власти деда.

Возможно, не было случайностью и то, что она влюбилась в человека, которому было столько же лет, сколько и Хакуру.

– По поводу Дорр и Боннаккута… – Я невольно помедлил с вопросом. – Его в самом деле убила она?

Зефрам кивнул.

– Ты уверен? – уточнил я. – Рашид считает, что ее признание лишено какого либо смысла.

– Он прав, все ее признание – ложь. Но она действительно его убила. Я присутствовал при этом.

– Что произошло?

Закрыв глаза, он начал рассказывать, словно воспроизводя события перед своим мысленным взором, а может быть, просто не хотел никого и ничего видеть.

Все началось, естественно, с собрания, на котором Тобер-Коув приветствовал Рашида. Зефрам сидел на траве, держа на коленях Ваггерта и греясь в лучах утреннего солнца. День обещал быть приятным – в полдень ему предстояло проводить меня с Госпожой Чайкой в Гнездовье, а затем всех взрослых ждало праздничное веселье, вплоть до возвращения детей на закате. Зефрам мог встретиться с Лучезарным, провести время с Дорр…

А затем на ступенях Совета появилась бозель Рашида.

Как только собрание начало расходиться, Зефрам поспешил домой, почти бегом, хотя Стек должна была знать, где его найти. Поскольку за его шею цеплялся Ваггерт и поскольку ему было уже за шестьдесят, Зефрам был лишь на полпути к дому, когда Стек нагнала его – на той самой лесной дороге, где все и произошло.

Они немного поговорили – о том, что с ними случилось за это время. Обо мне.

Потом появился Боннаккут с пистолетом в руке. Он следил за Стек, дожидаясь того момента, когда она окажется вне защиты «силового поля» Рашида. Наш первый воин не видел, как Стек выскользнула через боковую дверь здания Совета, но догадался о том, куда она может пойти – к своему бывшему любовнику. (Боннаккуту было пять лет, когда Стек изгнали из поселка; как и Дорр, он, скорее всего, об этом помнил. Нейт, в которую можно было вволю пошвыряться камнями, – вот потеха!)

Если бы Боннаккут нажал на спуск, как только появился, Стек была бы мертва. Наш гордый первый воин притащил бы ее тело за волосы и объявил бы о своем триумфе со ступеней Совета. Но, к счастью для моей матери, Боннаккут не смог удержаться от того, чтобы позлорадствовать.

И тут появилась Дорр, каким-то образом почувствовавшая, что Зефрам встречается со своей бывшей любовницей.

– Она вовсе не выглядела огорченной, – сказал отец. – Напротив, впечатление было такое, будто она… освободилась. Будто она готова была отдать меня Стек и начать свою собственную жизнь.

Я вспомнил Дорр, какой я ее видел, когда пришел за Хакуром, чтобы совершить последний ритуал. Дорр пыталась сменить прическу. Дважды поцеловала меня – исключительно из озорства. Если она полагала, что освободилась от Зефрама, от последнего обстоятельства, что связывало ее с Тобер-Коувом… Но, возможно, это было лишь своеобразной реакцией на совершенное ею убийство – да и самоубийство она уже замышляла…

Но все это произошло уже позже. Перед убийством Дорр просто шла к Зефраму – скорее всего, намеревалась поговорить с ним о возвращении Стек. Вероятно, она услышала насмешки и угрозы Боннаккута еще издали. Тихо прокравшись за деревьями, она увидела все – пистолет, моего отца и Стек под прицелом.

Дорр вытащила нож и ударила. Боннаккут стоял к ней спиной; он умер, даже не заметив ее.

– А потом она убежала. – Зефрам покачал головой. – Она крикнула нам: «Будьте счастливы!» и убежала в лес. Я думал, что она просто уйдет из поселка на Юг или куда-нибудь еще. Но, видимо, она решила сочинить правдоподобную историю, чтобы защитить меня от подозрений. – Он опять покачал головой. – Я никогда ее не понимал, Фуллин. По-настоящему – никогда. Не знаю, почему она была со мной, и точно так же не знаю, почему она ушла. – Он опустил голову и закрыл лицо руками.




Как утешить отца?

Погладить по плечу? Пробормотать несколько сочувственных слов? Обнять его, чтобы он перестал плакать?

Из всех людей во вселенной отец – единственный, кого нельзя трогать, пока он сам не справится со своим горем.

Я прислонился к кухонному шкафу, не зная, куда девать руки.

Наконец он снова заговорил, почти шепотом:

– Жаль, что Дорр убежала – если бы мы все просто пошли прямо на площадь и заявили, что она убила Боннаккута, защищая Стек и меня, возможно, что Отец Прах и Мать Пыль объявили бы убийство законным. Возможно, стала бы известна правда про Дорр и меня, так же как и о том, что Дорр и Стек – нейты. Не знаю. В отсутствие Дорр Стек и я не могли решать за нее. Мы просто попытались запутать следы, чтобы никто не сумел составить истинную картину. Стек еще несколько раз ударила Боннаккута ножом в живот. Я забрал его пистолет…

– Что ты с ним сделал? – спросил я.

– Он здесь. В погребе.

– Тебе нужно от него избавиться.

– Я знаю. Сегодня ночью я выброшу его в озеро.

– А если кто-то тебя увидит? Что, если Рашид узнает о ваших прежних отношениях с Дорр и придет обыскать дом?

– Как он может узнать?

– Хакур знает, что вы с Дорр были любовниками, – сказал я. – Значит, об этом известно и Лите. Может быть, и кому-то еще. Если Лучезарный пройдется по поселку во время сегодняшнего праздника, начнет расспрашивать народ…

– Так что мне в таком случае делать?

– Дай мне пистолет. Я от него избавлюсь.

Он посмотрел на меня покрасневшими глазами.

– Ты ведь не оставишь его себе, правда, Фуллин?

– Нет, – ответил я, – и я не собираюсь ни в кого стрелять, если это тебя беспокоит. Просто дай пистолет.

С трудом выбравшись из кресла, он зашаркал по направлению к погребу. Убедившись, что Зефрам вполне держится на ногах, я поспешил в свою комнату в задней части дома. Там на кровати лежала моя Куриная шкатулка.

Я уже упоминал о том, что все, кто отправляется в Гнездовье, берут с собой куриную лапку, символизирующую Руку Патриарха. В последние годы, по мере того как поселок поддавался влиянию «материализма», среди родителей возникла мода дарить детям выкрашенные золотой краской шкатулки, напоминающие ту, где лежала подлинная Рука. Родители также заполняли шкатулку подарками, которых порой было так много, что куриной лапки среди них почти не было заметно. Считалось, что подарки отправляются в Гнездовье, чтобы их «благословили» боги, но на самом деле их просто выставляли напоказ, демонстрируя соседям свое богатство.

Моя шкатулка была набита безделушками, видимо, купленными на Юге. Я даже не смотрел на них, высыпая все на кровать и радуясь лишь тому, что сюда вполне поместится «беретта».




Когда Зефрам вернулся из погреба, я уже принес шкатулку и поставил ее на кухонный стол.

– Ты собираешься взять пистолет с собой в Гнездовье? – спросил он.

Я кивнул.

– Это мой дар.

По традиции каждый что-то оставлял в Гнездовье в дар богам. Обычно это был символ той половины личности, с которой ты расставался навсегда. Если ты выбирал женское Предназначение, то мог оставить свое копье, чтобы показать, что больше не будешь жить по мужским обычаям, или, если ты собирался стать мужчиной, то мог подарить несколько капель крови от последних месячных.

– Не знаю, что будет означать, если я подарю богам пистолет, но там он будет в большей безопасности, чем где-либо еще.

– И ты уверен, что никто не заглянет в шкатулку до того, как ты окажешься в Гнездовье?

– Людям, конечно, будет интересно, какие подарки ты мне купил, – ответил я, – но что-либо им показывать я не обязан.

– Что ж, в таком случае… – Он протянул мне пистолет обеими руками, словно тот был столь же тяжелым и драгоценным, как золото. Прошлой ночью я видел его лишь в звездном свете, сейчас же, когда лучи солнца падали прямо в окна кухни, оружие ярко блестело. Несколько мгновений мы молча смотрели на него, затем Зефрам вздохнул. – Я поставил его на предохранитель, так что случайно он не сработает. И проверь предохранитель еще раз, прежде чем вынешь пистолет из шкатулки. Показать тебе, как это делается?

– Я знаю про предохранитель, – ответил я. – Стек прошлой ночью объясняла Боннаккуту, и я тоже смотрел и слушал. Но откуда ты знаешь про пистолеты?

– Один мой друг-торговец был коллекционером. У него была почти сотня экземпляров огнестрельного оружия Древних, разных типов, но лишь два из них сохранились достаточно хорошо для того, чтобы из них можно было стрелять. Чего бы он только не отдал за пистолет вроде этого… – Отец покачал головой. – Но сейчас его, скорее всего, уже нет в живых. Прошло двадцать лет. Двадцать лет с тех пор, как я последний раз видел кого-то из своих знакомых с Юга.

Передо мной был смертельно уставший старик, жизнь в Тобер-Коуве наложила на него свой отпечаток. Казалось, будто в первую свою зиму в поселке он попал в снежную ловушку и с тех пор навсегда примерз к этому месту.

– Рашид и Стек уйдут через день-два. – Я сочувственно смотрел на него. – Может быть, хочешь отправиться на Юг вместе с ними?

– Стек сказала мне, что теперь она с… лордом.

– Ну и что! Зато тебе не придется опасаться бандитов, путешествуя с Лучезарным, и, возможно, ты просто сможешь немного отдохнуть.

– Я тебя знаю, Фуллин, – слабо улыбнулся он. – Ты просто хочешь побыть один в моем доме.

Я улыбнулся в ответ.

– Именно так. Не говоря уже о том, что ты заслужил отдых после того, как терпел мое общество в течение двадцати лет.

– Ну что ж. – Он окинул невидящим взглядом кухню. – Ну что ж… Если я решу отправиться на Юг, мне не нужны сопровождающие. Погружу вещи в фургон, запрягу лошадей – и тронусь в путь. Выберу только солнечный день, когда небо ясное, и к ночи буду уже далеко. – Он глубоко вздохнул. – Лучше всего – в день большого летнего праздника, когда фермеры не работают на полях, так что никто не увидит меня на дороге. Просто уеду, без лишних прощаний.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Конечно, – кивнул я. – Самое лучшее. Без лишних прощаний.




Мы немного посидели молча, затем отец осторожно поместил «беретту» в шкатулку на полотенце, чтобы оружие не скользило. Зефрам взял со стола куриную лапку, собираясь тоже положить ее в шкатулку, но я его остановил.

– Это тебе, – сказал я. – Подарок от меня в День Предназначения.

– Разве ты не должен взять ее с собой в Гнездовье?

– Никто этого не проверяет, – сказал я, – и боги меня поймут.

– Что ж, подарок в День Предназначения… – повторил он. – Ты хочешь, чтобы у меня был символ Патриарха?

– Это единственное, что могу подарить я. Все остальное купил для меня ты.

Зефрам улыбнулся.

– Куриную лапку я тоже купил.

Однако все же взял ее и молча погладил меня по плечу.




Глава 19

ПАРА БЛОХ ДЛЯ ГОСПОЖИ ЧАЙКИ


Никто из собравшихся на площади толком не знал, как себя вести.

Теперь под Маленьким дубом стояли уже две черные бочки, и на досках лежали два тела – Дорр и Боннаккута, рядом друг с другом, но валетом – отчасти ради приличия, а отчасти потому, что таким образом они лучше помещались на узком помосте. Возле одной бочки молча стояли Хакур и Лита, возле другой – Кенна и Ивис. Почти никто не подумал о том, чтобы принести с собой из дома две кружки, и людям приходилось решать, за кого из мертвецов пить сейчас, а потом вернуться и выпить за другого.

С другой стороны, сегодня был День Предназначения, к которому готовились в течение нескольких месяцев. На каждой кухне ждала своего часа еда, приготовленная для сегодняшнего празднества, – жареная свинина, уха, пирог с начинкой из черники… Детей нарядили в новые костюмчики, сшитые специально для этого дня, либо в старую одежду, но украшенную вышивкой и орнаментами, сделанными в последние несколько недель. Накануне меня не раз спрашивали: «Фуллин, ты же сыграешь нам, прежде чем уйдешь? Хорошую танцевальную мелодию, ладно?» И я согласился, поскольку даже представить себе не мог, что Боннаккут будет убит, а Дорр покончит с собой.

Тобер-Коув хотел петь и танцевать. Идя через площадь со скрипичным футляром в одной руке и Куриной шкатулкой в другой, я чувствовал тоскливые взгляды, направленные на мою скрипку. Из толпы раздался детский голос: «Мам, а он будет играть?» Взрослые зашикали на ребенка – ни о каком веселье сейчас не могло быть и речи.

И все же…

Людям тяжело было сдерживаться. Самые юные с восторгом предвкушали, как они вскоре полетят над Мать-Озером, а потом обретут новое тело, начнут новую жизнь. Проходя мимо двоих мальчишек-подростков, я услышал, как один прошептал другому: «Я просто знаю, что у меня будет грудь. Она уже начала появляться в прошлом году. А теперь у меня будут большие сиськи, просто отличные, и я пойду в лес и буду теребить их часами!»

Как это знакомо! Я помню, в какое замешательство привел Зефрама, когда был пятнадцатилетней девочкой, которой предстояло стать мальчиком. «Первое, что я собираюсь сделать, – заявила я за завтраком в День Предназначения, – это научиться, как не кончать за две секунды. Как думаешь, мальчикам стоит этому учиться? Я уверена, что это совсем не сложно».

Родители тоже радовались, хотя и с некоторой грустью, поскольку спокойные времена совместной работы на кухне должны были смениться упражнениями с копьем, но, как говорится в старой поговорке, «ты не теряешь дочь, но приобретаешь сына».

Мне рассказывали, что на Юге она имеет несколько иной смысл.

Везде, где я шел, люди встречались со мной взглядом, улыбались и уже открывали рот, собираясь крикнуть: «Счастливого Предназначения!» – но, тут же вспоминая о лежащих неподалеку покойниках, тихо говорили, словно боясь побеспокоить мертвых: «Счастливого тебе Предназначения, Фуллин». Некоторые кивали на мою скрипку и говорили: «Надеюсь, ты не собираешься оставить ее в дар богам в Гнездовье. Какое бы Предназначение ты ни выбрал, мужское или женское, мы всегда будем рады слышать, как ты играешь». – «Нет, – отвечал я. – Я просто взял ее с собой, чтобы боги благословили ее». Люди кивали, но во взгляде их все равно чувствовалось беспокойство. Как я уже говорил, выбравший женское Предназначение мог оставить свое копье богам, чтобы показать, что он никогда больше не будет мужчиной; но копье было слишком большим для того, чтобы поместиться в Куриной шкатулке. Когда кто-то отправлялся в Гнездовье с копьем в руке, считалось традицией говорить, что он берет его с собой, чтобы получить благословение богов. Иногда эти слова даже оказывались правдой – человек мог вернуться домой мужчиной, все так же с копьем в руке. Но большинство на площади, похоже, думали, что я собираюсь оставить скрипку богам.

На самом деле все было как раз наоборот. После ночи, проведенной на болоте, я оставил скрипку утром у Зефрама. Если бы я не забрал ее сейчас, мне пришлось бы отправиться за ней после возвращения из Гнездовья, а я вообще сомневался, что когда-либо переступлю порог старого дома.

Когда люди спрашивали меня, где мой отец, я лишь небрежно махал рукой в сторону и говорил: «Где-то там, с кем-то разговаривает».




Некоторое время спустя я добрался до берега. Здесь атмосфера была более оживленной – в отдалении от Маленького дуба и двух черных бочек. На пристани сидели ребятишки, болтая ногами в прохладной воде и нисколько не опасаясь каймановых черепах. Их матери стояли неподалеку, беседуя друг с другом и время от времени крича детям: «Не свались в воду!», в чем, впрочем, не было никакой необходимости. Отцы делали вид, будто обсуждают починку своих лодок, но на самом деле тоже наблюдали за детьми, вероятно, пытаясь запомнить их улыбки или смех, которые уже никогда не будут теми же самыми.

Каппи сидела на берегу со своей сестрой Олимбарг; мой сын Ваггерт играл в песке между ними. Когда я подошел ближе, все трое посмотрели на меня.

– Как там Зефрам? – спросила Каппи.

У меня по старой привычке возникло было желание соврать, но я присел перед ней на корточки и тихо сказал:

– Он уезжает из поселка. Возможно, он уже в пути. Только прошу тебя, никому не говори.

Каппи лишь кивнула, словно ожидала чего-то подобного. Возможно, она знала про Зефрама и Дорр – ей могла рассказать об этом Лита, как жрица своей ученице. Но она только произнесла:

– Мне будет его не хватать.

– Точно.

Я погладил Ваггерта по коленке. Мой сын был слишком мал, чтобы понять наш разговор, но когда он захочет увидеть деда, что я ему тогда скажу?

– Олимбарг, ты не присмотришь за Ваггертом по пути в Гнездовье? – попросил я.

– Это не мое дело, – высокомерно ответила она. – Мне всего четырнадцать.

По традиции забота о малышах, летевших с Господином Вороном, лежала на девятнадцатилетних. Двадцатилетние, как Каппи и я, летели отдельно, с Госпожой Чайкой.

– Просто присмотри за ним. Он тебя знает. И если он спросит что-нибудь про меня или своего деда…

Я не знал, как закончить. Девочка выжидающе смотрела на меня.

Тут кто-то крикнул: «Господин Ворон!» – и мы подняли глаза вверх.




Боги прилетели с севера; Господина Ворона мы увидели задолго до Госпожи Чайки, поскольку он был намного крупнее. Внутри Господина Ворона могли поместиться почти три сотни детей, больше, чем родилось в каком-либо поколении тоберов. Госпожа Чайка, маленькая, белая и изящная, могла унести самое большее двадцать. В этом году ей предстояло доставить в Гнездовье только Каппи и меня плюс Дары крови и кости, взятые у младенцев поселка. Доктор Горалин уже оставила Дары в металлическом сундуке на краю главной пристани.

На башне Совета зазвонили все колокола – независимо от того, сколько тел лежало под Маленьким дубом, прибытие богов сопровождалось колокольным перезвоном, ропотом и возбужденными криками толпы, поспешившей с площади к берегу. На пристань первыми ворвались дети, обгоняя своих родителей; тех, кто был слишком мал, передавали под опеку старших братьев или сестер или других юношей и девушек. Пока я все еще пытался убедить Олимбарг взять Ваггерта, к нам подбежал девятнадцатилетний сын фермера по имени Урго и радостно предложил:

– Давай я, Фуллин! Неплохая практика, прежде чем у меня появится свой.

Я не был знаком с фермерами столь же хорошо, как с теми, кто жил в самом поселке, но у нас с Урго были в свое время достаточно дружеские отношения в школе. К тому же он был прав – в этом году он должен был вернуться из Гнездовья беременным, и небольшая практика по уходу за детьми ему помешать никак не могла. Я наклонился к сыну и сказал:

– Ты знаешь Урго, Ваггерт? Это Урго.

Присев на корточки, Урго дружелюбно улыбнулся малышу.

– Помнишь меня, Ваггерт? Ты был у нас на ферме весной, вместе с подружкой твоего отца, Каппи.

Я туманно помнил, что Каппи рассказывала мне, как она была на какой-то ферме, чтобы купить шерсти с весенней стрижки, но воспоминания Ваггерта об этом событии явно были намного ярче.

– Бе-е! – немедленно проблеял он. – Бе-е! – Сын засмеялся, услышав собственный голос. – Бе-е-е-е!

Урго подмигнул мне и взял мальчика на руки. Ваггерт продолжал радостно блеять.




Боги не спеша летели к нам. Господин Ворон оставлял за собой белый дымный след – он был настолько божествен, что даже жарким летним днем его дыхание превращалось в пар. Госпожа Чайка, всегда выглядевшая намного скромнее, просто летела, не оставляя следа, – в противоположность настоящим чайкам, после которых оставалось множество следов по всему берегу.

Я бросил взгляд на Путеводный мыс, пытаясь отыскать Рашида и Стек. Их не было видно, но я вполне мог представить, что сейчас они стоят на траве перед старым маяком, возможно, наблюдая за богами в телескоп Древних. Лучезарный наверняка сейчас опять говорил про самолеты, пытаясь определить, какого именно они типа. Интересно, насколько он успел запудрить мозги своей спутнице? Или все же, глядя на небо, она видит богов, а не летательные аппараты?

Стек когда-то хотела стать жрицей. Наверняка в ней осталась хотя бы малая толика веры. Или я просто пытался думать слишком хорошо о своей матери?




Господин Ворон – или, возможно, Господин Ворон в облике самолета – плавно пролетел над Мать-Озером и, прочертив борозду по воде, опустился на ее поверхность шагах в двухстах от берега. В отличие от смертных воронов, бог всегда садился на озеро – у него были специальные ноги в форме лыж, которые могли поддерживать его на плаву, независимо от того, сколько детей находилось внутри.

Не хочу, чтобы вы подумали, будто это был гидросамолет Древних, который можно увидеть в книгах. Во-первых, он был намного больше любого древнего гидросамолета; мой отец видел частично сохранившийся гидросамолет в музее Фелисса и уверял меня, что тот выглядел крошечным по сравнению с Господином Вороном. Кроме того, Господин Ворон был куда более похож на птицу, чем обычный самолет Древних, – у него был острый черный клюв и блестящие глаза на месте окон, через которые смотрели пилоты Древних.

Господин Ворон не нуждался в пилоте. Он был богом, и его направлял его собственный разум, движимый божественной силой. Даже в те дни солнцеворота, когда бушевала гроза, он как ни в чем не бывало летел среди грома и молний.

Госпожа Чайка, которая была меньше и тише, но отнюдь не слабее, с плеском села на воду через две минуты после Господина Ворона. Она покачивалась на волнах, словно настоящая чайка, – ослепительно-белая в лучах солнца, столь же безмятежно-прекрасная, как спящая мать новорожденного. Я смотрел на Госпожу Чайку, и мне вдруг захотелось взять Каппи за руку; но после нашего разговора в Патриаршем зале был я уверен, что она будет против.

К тому времени, как Госпожа Чайка уютно устроилась на воде, Господин Ворон уже выслал своего «птенца» – лодку из черной резины, напоминавшей автомобильную шину Древних, растянутую настолько, что в нее могло поместиться двадцать детей. Лодка быстро неслась по волнам, выпуская сзади дым, от которого пахло, как от горячего асфальта. Малыши уже морщили носы от этого запаха, десятилетние мальчишки отпускали едкие шуточки, а когда на ум им ничего не приходило, издавали неприличные звуки. (У десятилетних мальчишек любой заметный запах вызывает неприличные ассоциации.)

Дети начали выстраиваться на главной пристани, в то время как подростки постарше поддерживали порядок. Для нашего поколения это был момент гордости: взрослые остались на песчаной полосе, там, где начинался пляж, в то время как мы, молодежь, сами заботились о себе. Мы не нуждались в последней проповеди Хакура, так же как и в туманных добрых пожеланиях Литы. Конечно, родители внимательно наблюдали за нами – точно так же, как я не мог отвести взгляда от Урго и Ваггерта, – но это был наш час.

Я сказал «наш», но мы с Каппи оставались на песке, пока остальные собирались на пристани. Мы еще не были взрослыми, но уже и не могли войти в Господина Ворона. И мы знали, что никогда больше не будем его пассажирами.

– Как ты? – вдруг спросила Каппи.

Я посмотрел на нее. После того как мы столько лет росли вместе, она знала меня настолько хорошо, что почти могла читать мои мысли.

– Странно осознавать, что я не там, с ними.

– Да. – На мгновение ее взгляд встретился с моим, затем она быстро отвела глаза. – Ваггерту, похоже, понравился Урго. Ты думал о том, каким он будет, когда станет девочкой?

– Конечно.

– Он будет счастлив. – Немного помолчав, Каппи продолжила: – Что бы между нами ни произошло, Фуллин, ты позволишь мне иногда его навещать? Я хочу видеть, как он будет взрослеть…

– Конечно! – Я улыбнулся. – Ты сможешь навещать Ваггерта, а я – Пону.

Она кивнула, не отводя взгляда от малыша.




Черной лодке потребовалось совершить четыре рейса, чтобы перевезти всех детей к Господину Ворону. Ваггерт и Урго отправились со второй группой. Я облегченно вздохнул, когда они поднялись по лесенке и исчезли внутри черной птицы. Там всегда царила тишина – мягкая обивка кресел и стен поглощала все звуки. Я представил, как старшие подростки тщательно пристегивают маленьких детей ремнями к креслам, так же как это делалось из поколения в поколение на протяжении веков.

Когда лодка в последний раз отошла от пристани, я почувствовал, как напряглась сидевшая рядом со мной Каппи. Госпожа Чайка выпустила своего собственного «птенца» – лодку из белой резины. У меня вдруг засосало под ложечкой. Озеро было спокойным, но вдруг от покачивания лодки мне станет плохо?

– Ну что, – сказала Каппи, – пойдем?

Она встала. В одной руке она держала свое копье («просто чтобы получить благословение»), под мышкой другой зажимала свою Куриную шкатулку, которая была заметно больше моей, – Нунс не хотел, чтобы я превосходил в этом его дочь. Я взял свой багаж – шкатулку и скрипку, – и мы с Каппи направились к краю пристани. Люди кричали нам вслед: «Счастливого Предназначения!» Мне вдруг послышался голос Зефрама, но я знал, что это невозможно.




Перед тем как сесть в лодку, Каппи отдала мне свои вещи; теперь я начал подавать их Каппи обратно (и свои тоже) – копье, скрипку и две шкатулки. Под ложечкой у меня засосало еще сильнее, когда я протянул ей шкатулку, в которой лежал пистолет, но она лишь молча сунула ее под сиденье и снова повернулась ко мне за последним предметом багажа – металлическим ящиком с Дарами.

– Осторожнее! – крикнула она.

Я с болью посмотрел на нее… но, в конце концов, Каппи была всего лишь матерью, заботившейся о благополучии своего ребенка. В каком-то смысле внутри ящика находилось дитя Каппи – Дар, который позволил бы Поне прожить нормальное детство. «Я тоже забочусь о Поне, – хотел сказать я, – Мне иногда приходилось менять ей пеленки». Но это было редко. Очень редко.

Были ли мои чувства лишь проявлением сентиментальности, или я снова становился женщиной? Я не мог понять, и, возможно, это уже не имело значения. Я осторожно передал ящик Каппи и подождал, пока она поставит его на дно лодки.

Когда я был уже готов сесть в лодку, Каппи протянула мне руку, чтобы помочь. Я осторожно коснулся ее ладони.




Лодка Госпожи Чайки испускала такой же вонючий дым, что и лодка Господина Ворона, но у меня его запах вызывал скорее ностальгию, чем отвращение. Наконец-то я становился взрослым, оставив за собой то время, когда сам отпускал шуточки по этому поводу. Вода мягко плескалась о борта лодки, сияло солнце. Легкий ветерок играл волосами Каппи, и даже коротко, по-мужски подстриженные, они выглядели пышными и шелковистыми. Я представил ее жрицей, исполняющей танец солнцеворота, с заплетенным на голове венком из ромашек…

– Почему ты на меня так смотришь? – спросила Каппи.

– Представляю тебя на месте Литы.

– В самом деле?

– В самом деле. – Я сам удивился, что столь легко сказал ей правду – словно мягкое покачивание лодки убаюкало мою привычку лгать. – Вы ведь уже давно с ней об этом говорили, верно?

– На самом деле всего несколько дней назад. Лита узнала дурные новости от Горалин только на прошлой неделе.

– А ты успеешь всему научиться?

Каппи пожала плечами.

– Лита думает, что да. Ритуалов не так уж и много. Последний ритуал, наречение новорожденных, солнцевороты и равноденствия… – Она помолчала. – Если у тебя есть желание стать жрицей вместо меня – пожалуйста… если только не решишь, что это будет ересью, направленной против Патриарха.

– Это и есть ересь, направленная против Патриарха, – сказал я. – В этом ее очарование.

Она странно улыбнулась – словно и верила мне, и не верила.




Лодка причалила к небольшой площадке, отходившей от одной из ног Госпожи Чайки – «поплавков», как называл их Нунс. Каппи выбралась из лодки, и мы начали разгружать наш багаж, начав с ящика, содержавшего Дары. Когда я подал его Каппи, она поднялась по лесенке внутрь Госпожи Чайки, чтобы не оставлять ящик на площадке, откуда внезапная волна могла сбросить его в озеро.

Пока ее не было, я просто ждал, вдыхая запах влажной резины, исходивший от лодки, и глядя на отблески солнечных лучей на воде…

Что-то двигалось под водой.

Плавая на рыбацких лодках, я много раз видел плавающих у поверхности воды рыб. Самые крупные из них были не длиннее моей руки, может быть, ноги. Существо, которое я только что заметил, было намного крупнее – огромная темная тень.

Я затаил дыхание. Из-за яркого солнца разглядеть что-либо под водой было трудно. Как и в любом рыбацком поселке, в Тобер-Коуве порой рассказывали ночами у костра о прячущихся в глубине монстрах – гигантских змеях, каракатицах или осьминогах. «Все это выдумки, – говорил мой отец. – Может быть, в океане – но никак не в Мать-Озере». И все же…

Я медленно потянулся к лежавшему в лодке копью Каппи и затем направил острие в воду, готовый нанести удар, как только замечу какое-либо движение.

– Что ты делаешь? – спросила Каппи, появившись в дверях Госпожи Чайки. – Если ты проткнешь в резине дыру, ты об этом пожалеешь.

– Там, в воде, что-то есть, – сдавленным голосом ответил я. – Что-то большое.

– Вероятно, просто косяк рыбы. Когда много рыбин плывет вместе, они могут казаться одним большим существом. – Однако, спускаясь по лесенке, она не отводила взгляда от озера. – Давай просто загрузим вещи и… ой!

Я резко поднял голову. Она смотрела широко раскрытыми глазами на воду между поплавками Госпожи Чайки.

– Видишь что-нибудь? – прошептал я. Она протянула руку.

– Дай мне копье.

– Ты уверена, что…

– Я не беспомощная женщина, Фуллин! Дай мне это проклятое копье.

Я неохотно вложил древко копья в ее протянутую ладонь. Она тут же развернула его острием вниз.

– А теперь займись нашими вещами, – велела она. – Отнеси все внутрь Госпожи Чайки.

– Что ты собираешься делать?

– Стоять на страже. Кем бы ни было это существо, возможно, у него просто вызывает любопытство Госпожа Чайка. Я не собираюсь его трогать, если оно хочет просто посмотреть. Но если оно решит напасть… – Она поудобнее перехватила копье.

Стараясь не шуметь, я перегнулся через борт и положил на площадку наш остальной груз – шкатулки и мою скрипку. Выбираясь наверх сам, я бросил взгляд назад, на берег. Весь Тобер-Коув собрался на пляже, прикрыв руками глаза и глядя на нас – несомненно, пытаясь понять, что здесь происходит. Несколько рыбаков могли даже отправиться к нам на лодке, чтобы спросить, что случилось, но только в самом крайнем случае. Людям, чье Предназначение уже свершилось, было запрещено приближаться к Госпоже Чайке, из опасения, что это может отпугнуть ее навсегда.

Держа скрипичный футляр за ручку, я с трудом сумел взять под мышки обе шкатулки. Каппи стояла все так же неподвижно, держа наготове копье. Сейчас, с площадки, мне было видно, куда она смотрит – на черную каплю величиной с человека под поверхностью воды. В тени под Госпожой Чайкой капля выглядела более зеленой, чем сама вода.

Я почувствовал комок в горле – у меня вдруг возникло неприятное подозрение по поводу того, что это могло быть.

– Поднимайся наверх, – мрачно велела Каппи.

Сгибаясь под тяжестью шкатулок, я поднялся по лесенке к входу. Внутренность Госпожи Чайки представляла собой уменьшенную версию Господина Ворона, но выкрашенную в белый, а не в черный цвет – ряды бархатных кресел, с мягкой обивкой, заглушавшей любые звуки. Я поставил шкатулки под сиденья и к одному из них надежно привязал ремнем скрипку. Пустота в кабине выглядела зловеще – в прошлые годы, когда я летал с Господином Вороном, рядом всегда были другие дети, которые нетерпеливо ерзали, приглушенно переговариваясь друг с другом.

Я подошел к двери и крикнул:

– Готово!

Каппи посмотрела на меня и кивнула, затем вдруг высоко подняла копье. Я успел лишь крикнуть: «Нет!», прежде чем она со всей силой ударила острием по темной капле в воде.

Вверх взметнулось фиолетовое пламя. Острие копья, вероятно, мгновенно испарилось – из-под воды, словно гейзер, вырвался раскаленный газ. Однако огонь устремился по древку копья, на глазах превращая дерево в пепел. Каппи закричала, когда пламя охватило ее руки, вспыхнув ярко-красным. Затем оно погасло, и Каппи осела на палубу; руки ее почернели и дымились.

Одним прыжком оказавшись рядом с ней, я схватил ее за локти и сунул ее руки в воду. Вверх медленно поднялось облако пара. Каппи посмотрела на меня, затем глаза ее закрылись и все ее тело обмякло, лишившись чувств от боли.

– Проклятие, – прошептал я. – Проклятие. Мне много раз приходилось видеть кремацию на Путеводном мысу, собственно, я провожал в последний путь всех тоберов, умерших за двадцать лет моей жизни. Тела заворачивали в полотно, прежде чем положить их на погребальный костер, но иногда полотно сваливалось, обнажая руку или ногу… И тогда я видел, как темнеет, натягивается и шипит кожа, пока не лопнет.

Руки Каппи выглядели намного хуже.




Передо мной над поверхностью воды появился зеленый шлем. Мгновение спустя рядом возникла вторая голова – Стек в плавательной маске со стеклом. К ее спине были привязаны металлические баллоны, а в рот был вставлен мундштук – несомненно, это был акваланг Древних, такой же, как и те, про которые можно прочитать в книгах. У Рашида ничего подобного не было; видимо, его доспехи, которыми снабдили Лучезарных изменники со звезд, обладали собственным запасом воздуха.

– Зачем она это сделала? – спросил Рашид. Голос его глухо звучал изнутри шлема. – Она что, не могла сообразить, что это мы?

– Возможно, – горько ответил я. – Но, думаю, она решила преподать вам урок. Разве вы не знаете, что пытаться мешать Госпоже Чайке – святотатство?

– Я никому не мешаю! – прорычал он. – Сколько раз мне еще говорить, что я просто наблюдаю?

– Скажи это Каппи. Или Боннаккуту. Или Дорр.

– У нее было копье, – возразил он. – И она знала про мое силовое поле – она видела его на берегу реки.

– Но она не видела его потом, когда оно превращало в пар стрелы. И не знала, на что оно способно по-настоящему.

Я ей об этом не говорил. Когда я рассказывал Каппи о том, что произошло в лесу, я лишь описывал ей, как быстро Боннаккуту удалось заполучить пистолет в качестве взятки, – возможно, просто из зависти, вместо того чтобы сообщить о том, что ей действительно следовало знать.

Стек вытащила мундштук изо рта.

– Люди на берегу нас видели, – сказала она. – Еще немного, и они вышлют лодки.

Я обернулся. Мужчины бежали по пристани, направляясь к лодкам. На то, чтобы схватиться за весла, много времени не требовалось.

Рашид схватился за край площадки и выбрался на нее.

– Мы просто собирались лететь верхом на поплавках, – сообщил он, – но, похоже, нам лучше будет залезть внутрь.

– Вы хотите полететь на Госпоже Чайке?

– Да. И таким образом мы увидим все с начала до конца.

– Нет!

– Не будь глупцом, – сказала мне Стек, тоже выбираясь на площадку. С тех пор как я видел ее в последний раз, она сменила женскую одежду на обтягивающий комбинезон из зеленой резины. – Если ты дождешься, когда здесь окажутся люди на лодках, они наверняка попытаются прикончить Рашида. Ты этого хочешь?

– И самым лучшим выходом для Каппи, – добавил Рашид, – будет доставить ее в Гнездовье. Посмотри на ее руки, Фуллин! Даже мой брат, Лучезарный медик, не смог бы их восстановить. Но если она выберет своим Предназначением мужчину или нейт, все будет в порядке. Его тело вновь будет целым и невредимым.

Я хотел осыпать их обоих проклятиями, но лишь стиснул зубы и сказал:

– Хорошо, летим в Гнездовье. Прямо в святилище. Пусть боги решают, какой участи вы заслуживаете.




Глава 20

МЕХАНИЧЕСКОЕ ПРИВЕТСТВИЕ ДЛЯ РАШИДА


Стек и я отнесли Каппи наверх, внутрь Госпожи Чайки. Глаза моей подруги были закрыты, но она застонала, когда мы пытались осторожно усадить ее в кресло. Я пристегнул ее ремнями, затем занял место рядом.

– Все будет в порядке, – прошептал я.

Она лишь скривилась – то ли от того, что не верила мне, то ли от мучительной боли.

– Что дальше? – спросил Рашид, плюхаясь в кресло позади меня и снимая шлем. – Нужно нажать какую-то кнопку, чтобы дать понять, что мы готовы взлететь?

– Госпожа Чайка сама знает, когда мы будем готовы, – сказал я.

– Тогда почему она не двигается?

– Застегни ремень, – буркнула Стек.

– Ну да.

Послышался щелчок металлической пряжки. Входная дверь тотчас же задвинулась. За окном резиновая лодка выпустила из себя воздух и скользнула внутрь одного из поплавков. Хотя я не видел, что происходило с другой стороны, но понял, что посадочная площадка втягивается внутрь другого поплавка, – Госпожа Чайка слегка вздрогнула, когда площадка заняла привычное место.

– А вот и рыбацкие лодки!

Рашид показал в окно. Четыре лодки скользили по волнам, в каждой гребли шестеро. Гребцы сидели к нам спиной, но мне не нужно было видеть их лиц, чтобы понять, что они искажены от ярости. Рашид, будь он Лучезарным или нет, осквернил своим присутствием наиболее священный момент в жизни нашего поселка. Тобер-Коув не мог этого простить.

– Они опоздали.

Пробормотав это, Стек сняла маску и начала возиться с баллонами. Вместо того чтобы снять их совсем, она лишь расстегнула пряжки с левой стороны и сбросила ремень с плеча, сдвинув баллоны на бок. Поза была не слишком удобной – она могла сидеть лишь на половине кресла.

Между тем Госпожа Чайка уже летела. Движение было настолько плавным, что я его не чувствовал; вот только за окном быстро уменьшались в размерах лодки, люди в которых продолжали грести изо всех сил. Вода позади нас вскипела, сверкая в лучах полуденного солнца, и мы стремительно взмыли в воздух, устремившись прямо в небо.

Лорд-Мудрец приложил руки к ушам и начал судорожно сглатывать.

– Что ты делаешь? – удивилась Стек.

– Готовлюсь к перемене давления.

– Здесь нет перемены давления, – усмехнулась она. – Это не какой-то дурацкий самолет Древних, Союз народов сделал его полностью герметичным.

– Надо же, всю свою жизнь я мечтал полететь на самолете и у меня даже не лопнут барабанные перепонки?

Судя по выражению его лица, Лучезарный шутил или по крайней мере пытался разрядить обстановку. Но мне это было ни к чему. Повернувшись к Каппи, я успокаивающе погладил ее по плечу, стараясь не смотреть на ее почерневшие руки. Она всхлипнула.




Госпожа Чайка летела на север быстрее, чем любая птица. Мы быстро пронеслись над архипелагом крошечных островков, рассыпавшихся возле нашего полуострова… над островом Маниту… над большим каналом, и дальше, в сторону лесов, озер и скал, туда, где редко ступала нога человека даже во времена Древних.

– Неплохое место для секретной установки, – прошептал Рашид. – Думаешь, там кто-нибудь живет?

– Живут, – ответила Стек, – но немногие. Времена Древних продолжались достаточно долго для того, чтобы местное население забыло, как жить в лесах. Они привыкли охотиться с ружьями вместо стрел. Потом, в период Опустошения, большинство местных жителей решили перебраться на неосвоенные территории на других планетах. Остальные ушли на юг.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я побывала здесь, после того как меня изгнали из Тобер-Коува.

– Ты искала Гнездовье?

Стек покачала головой.

– Просто бродяжничала. У меня была не такая уж веселая жизнь на Юге.

– Бедная девочка! – Лорд погладил ее по руке.

Я поспешно отвернулся.




– Фуллин, – позвала Каппи. – Фуллин… Я коснулся ее щеки.

– Я здесь.

– Что случилось?

– Там, под водой, был Рашид. И его доспехи сработали сами, пытаясь защититься.

– Я не знала…

– Тс-с, – прошептал я. – Отдыхай.

Она попыталась приподнять руки и сразу же вздрогнула от боли.

– Что…

– Тс-с, у тебя ожоги, и очень сильные. Понимаешь? Будет ужасно, если ты выберешь Предназначение женщины – у тебя обожжены руки.

– Но я собиралась…

– Решать тебе, Каппи, но ты очень, очень пострадала. Не могу себе представить, что ты когда-нибудь сможешь оправиться. Посмотри сама.

Медленно открыв глаза, она посмотрела на свои руки, беспомощно лежавшие у нее на коленях. По щеке ее скатилась слеза.

– Мне придется выбрать мужское Предназначение, да?

– Мужчиной ты будешь цела и невредима.

– Но я хотела быть женщиной, Фуллин. Я собиралась стать жрицей… – Она тяжело вздохнула.

– Ты была бы прекрасной жрицей, Каппи.

Я обнял ее, и она положила голову мне на плечо. Слезы текли по ее лицу.




На какое-то время мне показалось, что я женщина, потом – что я мужчина; потом мне было уже все равно. Каппи заснула, все так же прижавшись ко мне. Я прислушивался к ее медленному дыханию, чтобы убедиться, что оно ровное.

Ожоги представляли не самую большую опасность, по крайней мере не сейчас, когда Каппи могла получить новое тело через час или два. Но каждый год целительница приходила к нам в школу, давая уроки первой помощи, и никогда не забывала предупредить: «Клинический шок наступает при любых серьезных травмах. Ваше тело не знает о том, что с ним произошло, оно не знает, куда нужно направлять кровь, а иногда отключает мозг».

Я видел, как лицо Каппи постепенно становится мертвенно-белым. Но, по крайней мере, она продолжала дышать.




Рашид первым заметил, что мы снижаемся. Он подтащил к себе Стек, чтобы та посмотрела в окно; постепенно лес под нами становился все ближе, по мере того как мы приближались к озеру среди деревьев. Оно ничем не отличалось от тысяч других лесных озер – голубая гладь, окруженная елями и голыми валунами, тяжелыми и холодными, в отличие от изъеденного водой известняка в Тобер-Коуве.

Перед самой посадкой мы пронеслись над Господином Вороном, уже величественно опускавшимся на озеро; затем вода разлетелась вокруг нас яркими брызгами, и Госпожа Чайка скользнула на воду.

Я услышал, как щелкнула пряжка ремня – Рашиду не терпелось узнать, что будет дальше.

– Не спеши. – Стек коснулась его руки. – Пока самолеты не окажутся в ангарах, делать нам нечего.

Самолеты. Ангары. Я неодобрительно покачал головой и посмотрел в окно. Господин Ворон не спеша летел над водой. Мне вдруг стало очень грустно оттого, что я не могу разделить восторг детей, дрожавших от возбуждения при мысли о том, что они совсем рядом с Гнездовьем. Меня все еще немного поташнивало, но теперь уже исключительно из-за того, что я беспокоился за Каппи.

Господин Ворон слегка развернулся, направив свой клюв на высокий гранитный утес, возвышавшийся над берегом озера, и продолжил свой медленный полет. Столь же медленно гранитная стена начала погружаться в озеро, и за ней открылось гигантских размеров помещение, внутри которого сияли огни – электрические огни.

– Ангар Господина Ворона, – прошептала Стек.

– Его гнездо, – поправил я.

К тому времени, когда Господин Ворон достиг входа, гранитная стена полностью исчезла под водной поверхностью. Господин Ворон все так же медленно влетел внутрь огромной дыры, которая была лишь чуть больше, чем размах его крыльев.

– Не похоже, что мы сумеем там поместиться, – заметил Лучезарный.

– Мы летим в другое место. – Стек показала на другую гранитную стену чуть дальше вдоль берега.

– Так значит, мы не увидим, что происходит с детьми?

– В задней части гнезда Господина Ворона есть каменная площадка, – сказал я. – Все садятся на пол и поют гимны, пока боги их не усыпят.

Господин Ворон уже полностью скрылся в своем гнезде. Гранитная стена снова начала подниматься из озера; по ней стекали потоки воды. Я закусил губу – там был Ваггерт.

«Урго, – подумал я, – ты ведь знаешь, что малышей надо усаживать на пол, правда? Потому что если ты будешь держать ребенка на коленях, когда боги тебя усыпят, ты можешь упасть на него сверху…»

Но Урго все прекрасно знал – он проходил через это уже много раз. Да и ребята постарше наверняка напомнят друг другу, что и как делать.

Гранитная стена отрезала от меня мое дитя. Госпожа Чайка двинулась вперед.




Поскольку все предыдущие годы я находился внутри Господина Ворона, я никогда не видел, как Госпожа Чайка направляется к ее собственному гнезду. Поэтому у меня не было ни малейшего представления о том, что произойдет дальше, – Зефрам не мог мне об этом рассказать, а другие взрослые в поселке, как я уже объяснял Рашиду, говорили, что это священная тайна, которую я должен узнать сам. Меня не удивило бы, если бы мать Каппи рассказала ей, что ее ждет, – матери часто делились тайнами со своими детьми, в то время как все прочие держали язык за зубами.

Моя мать была здесь, рядом со мной, причем она уже нарушила священную тайну, рассказав Рашиду о Гнездовье. Почему бы ей не рассказать об этом и мне?

– Так что с нами будет? – спросил я у Стек. – То же самое? Мы выйдем и заснем?

– Нет, – ответила Стек и повернулась к Лорду-Мудрецу. – Никакого усыпляющего газа, – громким шепотом сказала она, затем снова перевела взгляд на меня. – Вас встретят роботы… слуги богов. Один придет за тобой, другой – за Каппи и третий – за Дарами. Они отведут вас туда, где вы сделаете свой выбор.

– А мы в это время прогуляемся по Гнездовью, – сказал Рашид. – Думаешь, оно очень большое?

– Вероятно, – ответила Стек. – Я не удивлюсь, если установка занимает несколько квадратных миль под скалами.

Перед нами начала опускаться в озеро вторая гранитная стена. Клюв Госпожи Чайки закрывал обзор, но помещение под нами выглядело намного меньше, чем гнездо Господина Ворона. Мы медленно скользнули внутрь, и в первое мгновение нам показалось, будто яркий солнечный свет сменился полумраком, несмотря на то что вдоль потолка тянулись длинные светящиеся трубки.

– Интересно, откуда они берут энергию, – пробормотал лорд. – Вероятно, где-то неподалеку есть гидроэлектростанция. И еще – когда мы садились, кто-нибудь заметил приемную антенну?

Стек и я покачали головами.

– Что ж, антенну не так уж и трудно спрятать в лесу. – Он пожал плечами. – Когда вокруг столько деревьев, кто заметит одно, которое чуть выше и с тарелкой на верхушке?

Гранитная стена позади нас вернулась на место. Едва исчез последний луч солнца, отодвинулась в сторону входная дверь Госпожи Чайки. Лучезарный сразу же вскочил на ноги. Стек тоже встала, снова закинув баллоны акваланга за спину и застегнув ремни.

– Хочешь помочь Фуллину с Каппи? – спросила она Рашида. – Я подержу твой шлем.

– Кто тут главный? – проворчал он, но все же отдал ей шлем и направился ко мне. Вдвоем мы помогли Каппи подняться с кресла.

– Можешь идти? – обратился к ней Лучезарный.

– Да…

– Лучше мы тебя понесем.

Она даже не попыталась возразить.




Воздух снаружи был прохладным и сырым, словно в маленьких пещерах вдоль берега Мать-Озера, где даже летом можно обнаружить снег. Ничего удивительного – большая часть гнезда Госпожи Чайки была заполнена водой.

Рашид и я выбрались на твердую почву, вместе с безвольно обвисшей между нами Каппи. Стек в два приема выгрузила из кабины наш багаж. Когда она поставила у наших ног Куриные шкатулки, я подумал о пистолете, но Стек как будто нисколько не интересовало, что находится в шкатулках. Она сразу же двинулась вдоль края каменистого берега.

– Ищешь что-нибудь? – спросил ее Рашид.

– Просто смотрю, – ответила Стек. – Они ведь должны как-то обслуживать свои самолеты, верно? Проще было бы спускать воду, пока самолет не окажется на сухой земле. Но я не вижу ничего такого, что…

– Идут! – прервал ее Лучезарный.

В каменной стене рядом с нами открылась потайная дверь, и появились три существа – с человеческими фигурами, но обладавшие головами больших птиц. Поверх огромных клювов на нас смотрели не менее огромные глаза; головы были ярко раскрашены, но лишены перьев – блестящая кожа напоминала скорее пластик, чем живую плоть. Тела птицеподобных существ скрывали покрытые перьями мантии, из-за чего невозможно было определить, мужчины это или женщины.

– Приветствуем вас, – хором произнесли они одинаковыми голосами, которые нельзя было отнести ни к мужским, ни к женским. Когда они говорили, их клювы почти не двигались. – Добро пожаловать в Гнездовье. Вы – наши почетные гости. Мы будем служить вам от имени богов.

Они говорили со странным акцентом, не похожим ни на тоберский, ни на южный. Божественный акцент?

Птица-слуга посередине шагнула вперед. Ее оперение было окрашено в голубой, белый и черный цвета, как у сойки.

– Я приму Дары, принесенные вашими младенцами, – сказала она. – Прошу передать их мне. – Она протянула руки – обычные человеческие руки, но вместо кожи они были покрыты голубым и белым пластиком.

Я быстро наклонился, поднял и протянул ей металлический ящик.

– Вот они.

– Спасибо.

Принимая его, птица-слуга слегка поклонилась, затем повернулась и исчезла в проеме в стене.

Вперед выступила вторая птица, ярко-красная с черными отметинами – кардинал.

– Я послужу проводником для женщины по имени Каппи. Прошу подойти ко мне.

Я подтолкнул Рашида, и мы помогли Каппи сделать несколько шагов. Когда мы приблизились к птице-кардиналу, она сказала:

– Только Каппи, пожалуйста.

– Она не может идти сама, – ответил я.

– Только Каппи, пожалуйста, – повторила она.

– Не слишком замысловатая программа, – пробормотал Лорд-Мудрец.

– Я могу идти, – тихо произнесла Каппи. – Я могу, Фуллин. Пожалуйста.

Рашид отпустил ее. Помедлив, я тоже отошел в сторону. Каппи глубоко вздохнула и с трудом сделала два последних шага к птице-слуге. На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас она упадет птице на грудь, но та протянула руку и поддержала ее за плечи.

– Привет, Каппи, – сказала птица.

Девушка ничего не ответила, лишь кивнула. Вперед вышла третья птица, белая с серыми пятнами, словно снежная сова.

– Я послужу проводником для мужчины по имени Фуллин. Прошу подойти ко мне.

Глубоко вздохнув, я взял свою скрипку и Куриную шкатулку.

– Я Фуллин, – сообщил я, сглатывая подступивший к горлу комок, и шагнул навстречу птице-слуге.

– Привет, Фуллин. – И она положила мне руки на плечи.

– Сейчас вы заснете, – хором произнесли птицы. Рашид резко повернулся к Стек, все еще стоявшей в дальнем конце помещения.

– Ты говорила, что никакого усыпляющего газа не было?

– Извини.

Она вставила в рот мундштук своего акваланга и, все так же держа под мышкой шлем Рашида, прыгнула в воду под крылом Госпожи Чайки. Мгновение спустя голова Стек скрылась под поверхностью.

Лучезарный бросился было к воде, но тут же остановился и повернулся ко мне. Лицо его было мертвенно-бледным.

– Газ. Она знала, что мое силовое поле не защищает от газа.

Он медленно осел на каменные плиты. На меня вдруг навалилась страшная сонливость. Рука птицы-слуги сжалась на моем плече, не давая мне упасть.




Я очнулся на твердом каменном полу. Щека была слегка оцарапана, но в остальном я был цел и невредим – чего нельзя было сказать о моей птице-слуге.

Тело моего проводника лежало на полу справа от меня, а слева лежала его голова. Из перерезанного горла тянулись оборванные провода, но разрез выглядел ровным и чистым. Наверняка это работа пистолета Рашида, стрелявшего невидимыми лучами.

Зачем кому-то нужно было уничтожать мою птицу-слугу? Но убийцей, естественно, был не просто «кто-то», а наверняка Стек.

Все еще чувствуя головокружение, я с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Как долго я был без сознания? Во рту у меня пересохло, похоже, я провалялся часа четыре-пять, может быть, и дольше – точно определить невозможно.

Каппи и ее птицы-слуги поблизости не оказалось. Почти у самой воды лежал лорд, на нем больше не было доспехов – только легкая нижняя рубашка, доходившая до колен. Я не знал, то ли он и в самом деле носил ее под доспехами, то ли ее надела на него Стек, после того как сняла броню. Никто больше не посмел бы похитить доспехи Лучезарного – рассказывали, будто они сами могут себя защищать, но Стек, вероятно, знала, как обойти защиту и как затем присвоить доспехи себе.

– Рашид! – позвал я.

Видя, что он не шевелится, я присел рядом с ним и потряс его за плечо. Никакой реакции. Но, по крайней мере, он дышал. Я встряхнул его еще несколько раз – безуспешно. Похоже, Лучезарный пребывал в глубоком обмороке. Возможно, Стек что-то с ним сделала – какой-нибудь укол вроде того, каким доктор Горалин усыпляла детей, прежде чем взять у них Дар крови и кости. Так или иначе, ничто не говорило о том, что Рашид скоро придет в себя.

У Стек теперь были его доспехи. И его силовое поле. И стреляющий лучами пистолет, с помощью которого она расправилась с моей птицей-слугой. Вероятно, она пряталась в воде, пока боги усыпляли нас, затем всплыла и…

Зачем? Что моя мать намеревалась сделать с Гнездовьем?

Я содрогнулся. В любом случае ее намерения вряд ли относились к разряду добрых.

Я вернулся к обезглавленной птице-слуге. Моя Куриная шкатулка лежала рядом на полу, но скрипка исчезла. Ее украла Стек.

Зачем? Зачем ей нужна моя скрипка? Но, с другой стороны, ведь это ее инструмент! Моя скрипка, мои нотные листы, учебники, по которым я учился играть, – все это принадлежало Стек. Да и музыкальный дар я получил от матери.

Я поклялся, что, как только вернусь в поселок, куплю себе другую скрипку. Я больше не смог бы дотронуться до смычка, который когда-то принадлежал Стек.

– А ведь ты взяла совсем не то, мама, – вслух сказал я. – Тебе надо было взять шкатулку.

Я открыл ее. Вот и «беретта» – на прежнем месте. Я тут же проверил оружие и убедился, что с зарядом все в порядке.

– Мама, – прошептал я, – берегись.

А затем я пошел ее искать.




Глава 21

ГРОБ ДЛЯ ФУЛЛИНА


За открытой дверью тянулся коридор, шедший слегка под уклон. Единственным источником света в нем был ярко освещенный ангар позади меня – в самом коридоре никаких ламп не оказалось. Немного подумав, я сунул пистолет за пояс и пошел вперед, касаясь одной рукой холодной и влажной каменной стены.

Мои мокасины издавали едва слышный шорох – хотя я и не умел двигаться столь бесшумно, как Дорр, но, даже отражаясь от каменных стен, звук вряд ли распространялся слишком далеко. Если бы мне удалось застать Стек врасплох, пока она будет чем-нибудь занята…

Но чем она может быть занята? Что она вообще собиралась сделать? Судя по всему, моя мать шла к своей цели все двадцать лет. Сумев каким-то образом познакомиться с Лучезарным, она убедила его явиться в поселок именно в это время, а затем солгала ему насчет «усыпляющего газа», чтобы он не смог ей помешать…

Помешать что?.. Даже в доспехах Рашида, что она могла сделать против богов?

Но боги использовали в качестве своих орудий машины – вроде птицы-слуги, из перерезанной шеи которой сейчас торчали оборванные провода. И с этой машиной ей достаточно легко удалось расправиться.




По мере того как угасал свет, шедший из ангара позади, я начал различать яркое сияние далеко впереди. Что ж, неплохо – я опасался, что богам и их слугам не нужен свет, поскольку они могут видеть в темноте.

Коридор закончился большим залом, залитым мрачным серо-голубым светом электрических ламп-трубок. Затаив дыхание, я прижался к стене, стараясь остаться незамеченным, но глаза не наблюдали никакого движения, звуки также не доносились. Постояв с минуту, я осторожно двинулся вперед.

По размерам помещение оказалось не меньше центральной площади Тобер-Коува… и все оно было заполнено стеклянными гробами.

Разбитыми гробами с мертвыми телами.

Я подошел к ближайшему. На моих глазах выступили слезы – Урго, несчастный Урго! Похоже, он мирно спал внутри гроба, пока кто-то не разбил стекло. Прежде чем мальчик успел проснуться, убийца перерезал ему горло одним из осколков стекла – вверх, поперек и вниз. Вся внутренность гроба была залита кровью.

Это сделала Стек. Моя мать. А затем она направилась дальше, к следующему гробу.

Торн, один из наших шумных соседей, живших в хижине рядом с нашей. В последний год она была женщиной, но передо мной лежало ее мужское тело – убитое, так же как и Урго, залитое кровью, собравшейся в лужу на дне гроба.

Дальше – Чум, любовник Торн. Мужское тело. Мертвое.

А в следующем гробу… В следующем…

– О, Каппи… – прошептал я.

Каппи, мужчина-Каппи, в луже собственной крови.

«Она должна была выбрать мужское Предназначение, – подумал я. – У нее были обожжены руки, и ей ничего не оставалось, кроме как стать мужчиной». Но эта ее половинка была мертва.

Я потянулся через разбитое стекло и дотронулся до его щеки. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда не прикасался к ней таким образом – я-мужчина и она-мужчина.

– Каппи…

Тело уже начинало остывать.




Я с трудом заставил себя отойти от гроба. Больше я ничего не мог сделать – лишь запомнить как следует, за что должна умереть Стек.

Каппи спал, точно так же, как спали все наши души в Гнездовье, когда в них не было необходимости. Тело его было обнажено, и, приглядевшись внимательнее, я увидел тоненькие трубочки и провода, тянувшиеся снизу гроба и опутывавшие все тело Каппи, с головы до пят. «Питание», – подумал я. Птица приносит пищу своим птенцам; и здесь, в Гнездовье, боги тоже снабжали тоберов пищей, пока те спали. Пищей, водой, всем, в чем могло нуждаться тело…

Но гробы были слишком хрупки, чтобы противостоять убийце. Я представил себе, как Стек, одетая в доспехи Рашида, колотит бронированным кулаком по стеклу, а затем перерезает осколком горло – горло Каппи.

Я перешел к другому гробу. В помещении их были десятки, расположенных рядами: в первом ряду самые старшие из нашего поколения, Каппи и девятнадцатилетние; во втором – восемнадцатилетние, сплошь мужские тела; следующий ряд – семнадцатилетние…

О боги…

Я бросился бежать – мимо подростков, мимо детей, к гробам в дальнем конце зала. К самым младшим.

Ваггерт. Он в первый раз побывал в Гнездовье.

И в последний.

Стек убила его так же, как и остальных, – своего собственного внука. Она пробилась к его беззащитному маленькому тельцу и зарезала его, разбрызгав вокруг кровь.

Схватив «беретту», я начал колотить рукояткой по гробу, пока не проделал достаточно большую дыру для того, чтобы вытащить тело сына. Я поднял его, и младенец безжизненно обмяк у меня на руках.

В последний раз, когда я видел его живым, он радостно блеял: «Бе-е-е!»

Я прижался лицом к его голенькому животику и заплакал.




Потом я снова положил Ваггерта в гроб – лучшего места все равно бы не нашлось.

Я потратил время на то, чтобы проверить все остальные гробы в зале. Возможно, Стек кого-то пропустила; возможно, какой-то удар оказался не смертельным и кто-то из детей был еще жив.

Но все они были мертвы – мужские сущности всех детей Тобер-Коува. Олимбарг. Другие братья Каппи. Даже у мужской половинки Ивис было перерезано горло, точно так же как Дорр перерезала горло ее отцу.

Все были мертвы.

Я судорожно вздохнул. Я был единственным мужчиной, кого Стек оставила в живых. Она так любила своего мальчика… но любовь ее не распространялась на Ваггерта.

Будь ты проклята! О боги, накажите ее!

Ничего не произошло. Здесь, в обители богов, они позволили случиться подобному – и ничего не сделали, чтобы этому помешать.




Напротив двери, через которую я вошел, была другая, вернее, проход в другой неосвещенный коридор. Я не сразу решился туда пойти, так как уже подозревал, что именно там найду. Но единственной альтернативой было оставаться здесь, в безмолвном кровавом зале, в одном конце которого лежал Каппи, а в другом – Ваггерт.

Нет. Вперед.

Второй коридор оказался не столь длинным, как первый. Едва войдя в него, я увидел, что он тоже ведет в следующий зал, так же как и первый, заполненный стеклянными гробами. Я с трудом передвигал ноги, готовясь к страшному зрелищу.

Наши мертвые женские половинки.

И снова ближе всех ко входу оказалась Урго – ладно сложенная, с веснушками на кремового цвета коже… Только веснушки теперь перемешались с пятнами крови, выплеснувшейся из ее горла.

Одна из рук Урго лежала на ее обнаженном животе – животе, в котором только что начала зарождаться жизнь ребенка Господина Ворона. Ребенка, который теперь никогда не родится. Урго зря потерял время, «слегка практикуясь», когда решил позаботиться о Ваггерте.

Бедный Урго. Бедный Ваггерт.

На этот раз я направился прямо в дальний конец зала, к гробу, стоявшему на том же месте, что и тот, где лежал мой сын. В нем оказалась маленькая девочка – прекрасная малышка с нежной кожей и мягкими темными кудряшками, которые теперь никто уже никогда не подстрижет. Я протянул руку через разбитое стекло, собираясь откинуть волосы с ее лба.

Лишь одно прикосновение. Мне очень этого хотелось. Но я не стал ее трогать.

Я методично обследовал помещение в поисках хоть каких-то признаков жизни. Годовалые, двухлетние – все мертвы. Совсем недавно я видел их на пристани в Тобер-Коуве. Ивис, Олимбарг, все остальные…

Каппи…

И Каппи тоже. Ее хорошо знакомое тело… тело, с которым я столь часто занимался любовью… весной, когда мне было пятнадцать, она лишила меня девственности, а следующим летом я лишил девственности ее…

Но руки ее были обуглены… и я столько раз ее предавал. Не знаю, почему мне показалось, будто это как-то связано – обожженные руки и предательство.

Я хотел наклониться и поцеловать ее, но для этого нужно было разбить стекло дальше. К тому же я не был уверен, имею ли я право поцеловать ее еще хотя бы раз.




Рядом с гробом Каппи стоял еще один гроб, на месте которого в другом зале ничего не было. Крышка гроба была цела. Внутри я увидел себя. Я все еще дышала.

Моя женская половинка была жива. Стек не хватило мужества убить меня.

Снова подняв пистолет, я начал стучать рукояткой по стеклу – очень осторожно, чтобы не поранить ее. Сначала появилось отверстие чуть выше ног, от которого во все стороны пошли трещины. Я продолжал постукивать по стеклу, стараясь его не разбить и пытаясь приподнять крышку снизу рукой. Я с трудом заставлял себя не спешить, но в конце концов мне удалось полностью освободить крышку и снять ее.

– Проснись. – Я осторожно дотронулся до щеки девушки.

Кожа была теплой и мягкой – я помнил, как часто меня возбуждало и опьяняло прикосновение к собственной коже. Несколько мгновений я смотрел, не в силах отвести взгляда – мое собственное обнаженное тело, мои собственные груди, бедра, ноги…

– Кошмар, – пробормотал я и положил руки ей на плечи – теплые, обнаженные плечи, – затем слегка встряхнул. – Просыпайся. Давай же просыпайся.

Веки ее дрогнули, затем поднялись. Она слабо улыбнулась, затем протянула руку и коснулась моих губ.

– Каппи права. По твоему лицу все сразу видно.




Провода и трубки отпали от ее тела, как только она села в гробу, не оставив никаких следов.

– Хорошо, – сказала она.

Я не понял.

– Что хорошо?

– Хорошо, что они не оставляют следов. Я слышу, о чем ты думаешь.

– Я тебя не слышу.

– Еще одна загадка. – Она пожала плечами. – Может быть, Рашид сумеет объяснить, в чем дело.

– Рашид без сознания.

– Я знаю. Я знаю обо всем, что произошло. – Она мрачно посмотрела на тело Каппи. – Видимо, так происходит всегда – пока я сплю в Гнездовье, боги посылают мне твои мысли. Как будто я вижу их во сне.

– Но ведь сейчас ты не спишь.

– Нет, но я все еще… воспринимаю. Странно – как будто я смотрю своими собственными глазами, но до сих пор вижу призраки того, что видишь ты. И чувствую призраки того, что ты чувствуешь. – Она перекинула ногу через край гроба и выбралась наружу. – Дай мне твою рубашку.

– Зачем?

– Потому что вид моего тела тебя отвлекает, и это отвлекает меня. Мне трудно сосредоточиться.

Я хотел было возразить, но, прежде чем успел сказать хоть слово, она посмотрела на меня так, что я понял, что зря теряю время. Говорят, невозможно солгать самому себе. Покорно вздохнув, я стащил рубашку через голову и бросил ей. Она скользнула в нее, затем разгладила складки. Рубашка доходила ей до бедер, закрывая наиболее «отвлекающие» части.

Она поймала мой взгляд и подмигнула.

– Лучше я буду осторожнее – я знаю, как тебе нравятся женщины в мужской одежде.

– Это нечестно, – возразил я. – Если ты будешь все время поддразнивать меня, зная, о чем я думаю… Мы с тобой ведь по одну сторону, верно?

– Да, – ответила она. – По крайней мере, по отношению ко многим. Например, к Стек.

– Верно. – Мысль об этом меня отрезвила. – Стек.

– Думаю, вряд ли ты позволишь мне взять в руки пистолет?

Я покачал головой.

– Ты ведь знаешь, – сказала она, – пули не могут пробить силовое поле.

– Знаю. Но все же хочу попытаться.

Она кивнула и показала на дверь в дальнем конце зала.

– Пойдем.




Следующий коридор вел дальше в глубь Гнездовья. Мы шли вместе, моя женская половинка-сестра и я, и где-то на полпути она вложила свою ладонь в мою. Я даже не знаю, ждал ли этого я сам – простого человеческого прикосновения перед лицом такого количества смертей… но она, видимо, знала.

Возможно, она просто нуждалась в том же самом. Ведь мы были одной и той же личностью, разве не так?

Впереди простирался очередной зал, с такими же стеклянными гробами. Как и прежде, мы остановились, прислушиваясь, прежде чем войти, – но в этом помещении царила такая же тишина, как и в двух предыдущих. Где бы ни была сейчас Стек, она наверняка забралась дальше в каменные пределы Гнездовья.

Мы с сестрой переглянулись, а затем шагнули к первому гробу.

Снова Урго – на этот раз нейт. Безволосое лицо и женоподобная грудь, пенис, а чуть выше мошонки – половые губы.

Стекло гроба было целым и невредимым. Урго-нейт была жива.

– Я посмотрю, что с Ваггертом! – крикнула моя женская половинка и побежала вперед, а я следом за ней.

Мы пересекли зал и затормозили перед гробом, в котором лежала маленькая нейт. Она несколько отличалась внешне от Ваггерта, как мальчика, так и девочки, но была похожа на них, как брат или сестра.

Грудь ребенка поднималась и опускалась – так дышит здоровый малыш.

Я отвернулся – мне не хотелось, чтобы Фуллин-женщина видела мои слезы. Но она не обращала на меня никакого внимания, положив обе руки на крышку гроба, словно пытаясь дотянуться до нашего малыша сквозь стекло, и беззвучно плакала.




Мы оба решили оставить Ваггерта здесь. Насколько можно было понять, внутри гроба ему ничто не угрожало, так что пусть он подождет, пока мы не сведем счеты со Стек.

Прежде чем двинуться дальше, мы обошли зал, проверяя остальные гробы.

Во всех лежали нейты, и все они были живы.

Как ни странно, меня в облике нейт мы не нашли – гроба на соответствующем месте не было. Но рядом лежала Каппи, мирно дышавшая во сне. Тело нейт было стройным, как у Каппи-женщины, но выше ростом и с более мускулистыми плечами. Лицо выглядело не слишком мужеподобным, но…

– И для мужчины сойдет, – заметила моя женская половинка, хотя я ничего не говорил вслух. – Как бы нам из-за нее не подраться.

Мы оба улыбнулись.

– Он тоже заслуживает того, чтобы выстрелить в Стек, – сказала я-женщина. – Стек убила его мужское тело.

– Они все этого заслуживают, – ответил я. – Урго, Чум, Торн – они все могли бы нам помочь.

– Каким образом? Броситься с голыми руками на силовое поле? – Она покачала головой. – В любом случае, они ничего не знают о том, что происходит. Каппи – знает.

Я кивнул. Конечно, Каппи могла помочь нам против силового поля не в большей степени, чем кто-либо другой. Но я хотел, чтобы она была здесь, со мной, убедиться, что с ней все в порядке, чувствовать ее поддержку…

– Хочешь показать ей, какой ты мужественный, убив Стек? – уточнила я-женщина.

– Может, хватит?

Она показала на гроб Каппи.

– Просто разбей стекло.




Каппи очнулась и, увидев, кем она стала, дико закричала. Мы схватили ее за руки. Вскоре крик сменился всхлипываниями.

– Фуллин, – выдохнула она, – я этого не выбирала! – По ее липу текли слезы. – Я вообще ничего не выбирала! Вообще!

– Я знаю, – хором ответили мы с сестрой.

– Мне говорили, что я услышу голос: «Мужчина, женщина или и то и другое?» Но мне даже не дали сделать выбор!

– Успокойся. – Мы стояли по обе стороны ее гроба и одновременно протянули руки, чтобы погладить Каппи по щеке.

– Почему вас двое? – Каппи переводила взгляд с меня на мою сестру и обратно. – Как вы оба можете быть здесь, сразу?

– Это трудно объяснить… – начал я, но тут же замолчал и поднял голову, прислушиваясь.

Из коридора перед нами доносилась музыка – тихая скрипичная музыка, мелодия «Не заставляй меня выбирать», та самая песня, которую Стек играла в Кипарисовой топи.




Она невозмутимо появилась из неосвещенного коридора – в доспехах Рашида, но без шлема, так что ничто не мешало ей прижимать скрипку к подбородку. Увидев нас, она остановилась и опустила смычок.

– Ну что ж, – сказала она, – наконец-то пришел Час Предназначения. И я вижу все три варианта – мужчину, женщину, а также и то и другое. Два Фуллина и Каппи?

Если бы в руке у меня была «беретта», я, не колеблясь, выстрелил бы в нее, но сейчас я держал за руку Каппи, и пистолет торчал за поясом – сзади. Пальцы Каппи невольно сжались, когда она услышала музыку, и вместо того, чтобы освободить руку, я решил – пусть она лучше держится за меня и набирается столь необходимых ей сил.

В любом случае сейчас было не самое подходящее время для стрельбы. Мне никогда прежде не приходилось стрелять из пистолета. В книгах говорилось, что прицелиться не так-то просто, если только не стреляешь в упор – а между мной и Стек находились десятки детей в стеклянных гробах.

К тому же Стек не знала, что у меня с собой «беретта». Если бы я сейчас выстрелил и промахнулся, то потерял бы преимущество. Лучше было подождать, пока моя цель подойдет ближе.

Я-женщина молча кивнула, соглашаясь со мной-мужчиной, и повернулась к Стек.

– Раз ты играешь на скрипке – значит, у тебя даже не дрожат руки после того, как ты хладнокровно убила сотню детей?

– Я не сделала ничего такого, – ответила Стек. – В трех залах – мужском, женском и нейтов – варианты всех детей Тобер-Коува. Подумайте, что происходит при выборе Предназначения. Вот ты, Фуллин, – она ткнула в мою сторону смычком, – предположим, выбрал Предназначение мужчины. Что станет с твоей женской половинкой? – Стек повернулась к моей сестре. – Что станет с тобой, милая моя девочка?

Она ждала, когда кто-либо из нас ответит – я-мужчина, я-женщина или Каппи. Наконец заговорила моя сестра:

– Если он бы он решил стать мужчиной, думаю, я никогда бы больше не покинула свой гроб.

– Верно, – кивнула Стек. – Выбор в качестве Предназначения одного из вариантов означает смерть для двух других. Да-да, именно смерть. Рядом в лаборатории стоят машины, которые готовы переработать отвергнутые тела в питательную смесь – чтобы кормить ею остальных. И если бы я не вмешалась, один из вас двоих, Фуллин, сейчас был бы уже мертв. Вы оба здоровы, вы оба можете прожить долгую жизнь, но машины бесстрастно остановили бы одно из ваших сердец. В этом заключается грязная тайна Гнездовья. И теперь вы понимаете, насколько боги Тобер-Коува действительно вас любят.




Каппи отпустила мою руку и, неторопливо выбравшись из гроба, подняла с пола длинный осколок стекла, держа его словно нож.

– Я скорее поверю богам, чем тебе.

– Поосторожнее с этим. – Стек показала на осколок. – Не стоит нападать на меня, пока я в этой броне, иначе ты снова обожжешь руки. Однако нового тела на замену уже не найдется.

– У меня никогда не было тел на замену. – Каппи упрямо тряхнула головой. – Я всегда была одной и той же личностью.

– Как Фуллин? – спросила Стек, показывая на меня смычком. – Или другая Фуллин? Каппи, когда-то я думала так же, как и ты. Я думала, что боги могут творить чудеса. И каждое лето в день солнцеворота Господин Ворон взмахом крыла с помощью магии меняет мое тело: мальчик превращается в девочку, девочка – в мальчика. Но затем меня изгнали. Я ушла на Юг, где таких уродов, как я, бьют, насилуют или морят голодом. Мне просто повезло, что я встретила группу ученых, которые готовы были кормить меня и делиться своими знаниями в обмен на изучение моей анатомии. В конце концов слух обо мне дошел до Мудреца-Лучезарного, и какое-то время спустя Рашид явился сам, чтобы познакомиться с удивительным гермафродитом. Я достаточно много узнала для того, чтобы больше не верить в магию. Или в богов.

– И что в этом хорошего?

– Ничего, – согласилась Стек. – Кому бы не хотелось верить в великодушные божества, которые заинтересовались нашим миром? Но единственными, кто не покладая рук трудился в Гнездовье, были люди со звезд, относившиеся к людям из Тобер-Коува как к подопытным крысам. Сейчас там даже людей нет – все делают машины. Но мы, подопытные крысы, все так же бегаем по лабиринту.

– Откуда ты знаешь? – не выдержал я. – Ты разговаривала с богами? Ты была раньше в Гнездовье?

Честно говоря, меня мало интересовал ее ответ. Но мне хотелось, чтобы она продолжала оправдываться, объясняться – и не следила бы за моими движениями.

– Нет, я не разговаривала с богами, – призналась Стек. – И я не была в Гнездовье после моего собственного Часа Предназначения. Но я думала об этом, Фуллин, – каждый день последние двадцать лет. Мне потребовалось многому научиться, чтобы понять суть происходящего, и тогда все стало ясно еще до того, как я оказалась здесь. И я увидела достаточно, чтобы мои предположения подтвердились.

Моя рука коснулась рукоятки пистолета.

– Хочешь знать, что происходит на самом деле? – продолжала Стек. – Все начинается с Дара крови и кости, который берут у каждого младенца. Когда эти образцы ткани попадают в Гнездовье, некие умные машины извлекают из них ДНК – семя, которое затем постепенно вырастает в человеческое существо. Машины слегка изменяют это семя – заменяют Х-хромосому на Y, превращая семя девочки в семя мальчика, или наоборот. А поскольку хромосому для замены они берут от кого-то другого, а не производят из твоих собственных хромосом… впрочем, неважно. Я потратила двадцать лет на то, чтобы понять, что происходит в Тобер-Коуве, и вы единственные, кому я могу об этом рассказать, так что не буду отвлекаться. Машины сделали семя для мальчика Фуллина, взяв семя девочки Фуллин и добавив маленький кусочек от другого мальчика. Вот почему твоя мужская сущность не совсем похожа на женскую.

– Моя сестра Олимбарг выглядит одинаково – что мальчик, что девочка, – заметила Каппи.

– Всякое бывает. Но люди, создавшие Гнездовье, умели манипулировать генами куда лучше Древних. Здешние машины могут обработать образцы ткани, взятые у младенца в его первый солнцеворот, и к следующему лету создать ребенка противоположного пола, который выглядит полуторагодовалым. Не спрашивайте меня, каким образом они ускоряют рост – лаборатория рядом за дверью, но я не понимаю, как устроено и работает это оборудование.

Я обхватил рукоятку пистолета пальцами и медленно начал вытаскивать его из-за пояса. Пистолет издал легкий чавкающий звук, отделяясь от моей мокрой от пота спины.

– Клонирование – не единственное, что здесь происходит, – продолжила Стек. – Есть еще передача памяти. Когда твой сын Ваггерт прибыл сюда, Фуллин, его уже ждала его женская версия, созданная из образцов ткани, взятых в прошлом году. Но девочка-Ваггерт представляла собой чистый лист – всю свою жизнь она проспала под стеклом, и мозг ее был пуст. Вернее, не совсем – в прошлом году машины поместили в ее голову коммуникационный имплант, и как только здесь оказался первоначальный Ваггерт, такой же имплант они поместили и в его мозг.

Дуло пистолета выскользнуло из-за ремня. Я не отводил взгляда от Стек, словно меня не интересовало ничего, кроме ее рассказа.

– Я наблюдала за этим процессом – и он бы тебе не понравился, Фуллин. Робот вводит тонкий проводок через затылок ребенка прямо в мозг. Провод проходит через отверстие, сделанное во время взятия Дара крови и кости, так что второго шрама не будет. Умно, не так ли? Мне всегда было интересно, почему этот проклятый образец ткани всегда брали из позвоночника, а не из какого-нибудь другого места, менее неприятным способом; Древние могли получить образец ДНК, просто взяв немного слюны. Но шрам на затылке – замаскированный вход для ввода нанопередатчиков.

Я медленно завел за спину другую руку. Дальнейшее было сложнее, учитывая, что приходилось действовать вслепую. Предохранитель представлял собой нечто вроде движка, который нужно было повернуть, для того чтобы пистолет мог выстрелить. Стек сама показывала прошлой ночью, как это делается, на глазах у меня и Боннаккута. Первому воину удалось несколько раз попрактиковаться – в отличие от меня.

– После имплантации передатчиков, – продолжала Стек, – в мозг клона загружают – копируют – все, что содержалось в мозгу первоначального Ваггерта. Как это происходит, я тоже видела, Фуллин; в соседней лаборатории есть экраны, на которых можно наблюдать за процессом. Я видела, как девочка-Ваггерт постепенно обретает мысли и чувства Ваггерта-мальчика.

– Прежде чем ты ее убила, – сказал я, ощупывая за спиной детали пистолета, но ни одна из них не хотела двигаться.

– Прежде чем я убила данное конкретное тело, – поправила Стек. – Но Ваггерт все еще жив в теле нейт, поскольку машины создают и копии-гермафродиты, наряду с телами противоположного пола. Ребенок в этом гробу, – Стек махнула рукой в сторону Ваггерта, – может быть, и не похож на твоего сына, но в голове у него все то же, что было и у изначального Ваггерта. Точная ментальная копия.

– А что потом? – спросила моя сестра. – Моя мужская половинка была скопирована из моего мозга, – сказала она, показывая на меня, – но это было, когда нам был один год. Тем не менее мы оставались связанными друг с другом все эти годы.

Стек кивнула.

– После первой смены тела получаются три копии одной и той же личности, все с коммуникационными имплантами в головах. Эти импланты похожи на миллионы крошечных радиостанций у вас в мозгу – хотя на самом деле имеют биологическое происхождение и получают энергию от вашего собственного обмена веществ. Помнишь, как Рашид принимал радиоволны у тебя из головы, Фуллин? Каждую секунду ты излучаешь слабые сигналы, содержащие в закодированном виде твою память. Эти сигналы принимаются релейными станциями вроде той, что в двигателе старой машины, и наверняка такие же есть по всему полуострову, чтобы связь с тобой не пропадала, когда ты покидаешь поселок. Релейные станции передают сигнал на антенну на Патриаршем холме, которая в свою очередь передает их в Гнездовье. Каждое мгновение два спящих тела получают информацию от тела, которое живет в Тобер-Коуве, так что спящие испытывают все то же, что и бодрствующий.

– Значит, в этом году, – сказал я, – я был передатчиком…

– А я – приемником, – закончила моя сестра, мельком посмотрев на меня.

Конечно, она продолжала принимать даже сейчас – вот почему ей были известны все мои мысли и чувства, а также то, что я сейчас делаю с пистолетом.

Знала ли Стек, что мы связаны до сих пор?

– Каким образом иногда получается наоборот? – спросил я Стек. – Как может моя сестра иногда оказываться у меня в голове, когда она спит здесь?

Неожиданно я почувствовал, как какая-то часть пистолета сдвинулась под моими пальцами. Я с трудом удержался от улыбки.

– Это тоже часть эксперимента, – ответила Стек. – Судя по тому, что я видела в лаборатории, коммуникационные импланты дают возможность одной личности перекрывать другую. Фуллина-мужчину настраивают на прием, затем Фуллин-женщину – на передачу и повышают громкость до уровня, когда женщина начинает вытеснять первоначального мужчину. Полагаю, это происходит в День Предназначения для того, чтобы обе личности могли внести свой вклад в окончательное решение. Иногда же подобное случается в ситуациях крайнего стресса. Насколько мне известно, это может быть связано со своего рода перегрузкой – одна личность впадает в шок, и система связи выходит из строя. Не знаю, предусмотрено ли подобное изначально или нет.

– Боги делают это с нами для того, чтобы одна душа могла помочь другой, – сказал я.

– Да хватит тебе, Фуллин! – вдруг возмутилась моя сестра. – Боги? Ты что, не слушаешь? Боги не имеют к этому никакого отношения. Гнездовье построили изменники со звезд. Все это – всего лишь эксперимент, вот только им, похоже, надоело, и они ушли, когда мы перестали их интересовать.

Я потрясенно уставился на нее. Моя рука застыла на пистолете, не успев сдвинуть предохранитель.

– Да, – кивнула Стек. – Это был эксперимент. Думаю, его разработчики сочли гермафродитов наилучшим вариантом, объединив мужское и женское начало в одном теле.

– И тебе тоже кажется, что это лучший вариант? – горько спросила Каппи.

– Твоя сущность-нейт спала все мужские и женские годы твоего детства и потому намного беспристрастнее двух остальных сущностей. Когда ты – мужчина, твоя женская жизнь кажется тебе далекой и вторичной; когда ты – женщина, твоя мужская жизнь точно так же кажется тебе сном. Но нейт воспринимает обе половинки как призраки детства; он может проснуться в двадцатилетнем возрасте и начать новую жизнь в полном душевном согласии.

– И поэтому ты убила детей – мальчиков и девочек? – спросил я. – Потому что думала, что быть нейт – великий дар!

Я выкрикнул слово «дар», заглушая щелчок предохранителя.

Стек вздохнула.

– До появления Патриарха общество принимало нейтов как равных. Но, как и любому тирану, Патриарху нужен был образ врага. Он объявил, что нейт – порождение дьявола, и даже сжигал их, как проклятых богами. Но мы вовсе не проклятые, Фуллин. Мы просто люди. Разве не так, Каппи?

Глаза Каппи сузились. Она столь крепко сжала стеклянный осколок, что по ее ладони потекла струйка крови.

– У меня никогда не было проблем с нейт вроде Дорр, – сказала она. – Но ты – совсем другое дело.

– Несчастная безумная Дорр! Этот выбор был для нее актом отчаяния или попыткой бросить вызов. Но ведь это неправильно! Нейт – наиболее естественный вариант. Что плохого в том, чтобы стать единым целым – не привязанным навсегда к тому или другому полу, но свободным?

– И поэтому ты убила мальчиков и девочек, – сказала моя женская половинка. – Ты хочешь, чтобы общество снова признало нейтов, и полагаешь, что, когда дети-нейты вернутся домой, Тобер-Коув будет вынужден их принять.

– Именно так! Хакур может шипеть и выть, но даже он не посмеет заставить родителей изгнать собственных детей. Скажи, Фуллин, как ты относишься к Ваггерту в облике нейт?

Я уставился на нее, сжимая в руке готовый выстрелить пистолет.

– Я люблю Ваггерта, – медленно произнес я. – Я люблю его, каким бы он ни был. И ненавижу тебя за то, что ты лишила его выбора.

– Наоборот – я возвращаю поселку возможность выбора! Прожив некоторое время с нейтами, все поймут, что они вовсе не воплощение зла. И следующее поколение будет знать, что выбор Предназначения нейт ничем не хуже мужского или женского.

– Следующее поколение? – удивилась Каппи. – Разве дети смогут снова отправиться в Гнездовье? Ты ведь все здесь уничтожила…

– Машины восстанавливают себя сами, – прервала ее Стек. – Через год – когда сюда будет готова отправиться твоя дочь Пона – Гнездовье снова будет в полном порядке. Я успела заглянуть в центр управления за соседней дверью. Находящиеся там машины уже готовы к тому, чтобы заменить разбитые гробы. А образцы тканей Поны сейчас, когда мы с тобой разговариваем, превращаются в Пону-мальчика.

– Вот видите? – воодушевилась я-женщина. – Все совсем не так уж плохо. Дети живы, по крайней мере в одном из вариантов, и наверняка смогут прожить долгую жизнь. А Гнездовье будет делать свое дело, как и прежде.

– Зачем ты оправдываешь Стек?

Моя сестра знала, что я держу пистолет наготове, – наши разумы были до сих пор связаны друг с другом. Но почему-то вдруг…

– Она наша мать и просто пыталась нам помочь. Открыть нам глаза. – Я-женщина снова повернулась к Стек. – Как насчет нашей версии? Ведь должен быть и Фуллин-нейт. Где она?

Стек посмотрела на нее, затем перевела взгляд на меня и наконец сказала:

– Я ее убила.

– Ты… что?

Она вздохнула и опустила руки. Скрипка, которую она продолжала держать в левой руке, издала тихий звон, ударившись о доспехи.

– Я убила ее. – Закрыв глаза, Стек медленно заговорила, словно восстанавливая в памяти события: – Я открыла его гроб, сказала: «Вставай, все в порядке!» – и эта дрянь на меня напала. Просто заорала и набросилась на меня с кулаками. Похоже, набралась ненависти от кого-то другого.

Моя мать посмотрела на меня, словно ожидая признания. Я промолчал, крепче сжимая рукоятку пистолета.

– Так вот, – продолжала Стек, – эта идиотка попыталась вцепиться мне в горло – хотя наверняка должна была знать про силовое поле. Если бы я могла отключить это проклятое поле, то так бы и сделала, она все равно не смогла бы причинить мне вреда в доспехах.

Она грустно покачала головой.

– Но доспехи обладают собственным разумом. Они поняли, что этот человек хочет на меня напасть, и среагировали соответственно. Включилось силовое поле, и… Я чувствовала запах горящей плоти, видела охваченные пламенем волосы. Ее руки были в огне, но она все равно пыталась сжать пальцы на моем горле. Когда она потеряла сознание от боли, то уже полностью обгорела – руки, лицо, грудь… – Стек крепко зажмурилась. – Мне пришлось застрелить ее. Она полностью обуглилась…

Я уставился на нее, не зная, верить ей или нет. Если моя копия умерла, разве я не должен был этого почувствовать? Нет. У всех трех Фуллинов было в голове радио, но я был единственным передатчиком. Моя несчастная гермафродитная сущность провела всю свою жизнь в стеклянном гробу, пассивно воспринимая информацию от моей сестры и меня.

– Где тело? – спросил я.

– Его забрала одна из птиц-слуг, – ответила Стек. – Как, по-твоему, я узнала, что ненужные тела перерабатываются в питательную смесь? Я видела, как мое собственное сгоревшее дитя падает в бак и медленно превращается в однородную массу… – Она судорожно вздохнула. – Вскоре не осталось ничего, кроме запаха гари. От моего собственного ребенка.

– Нет, – тихо сказала я-женщина. – Я – твой ребенок. – Она шагнула вперед. – Я настоящая, разве не так? Остальные – просто копии.

– Прекрати! – крикнул я. – Почему ты ей сочувствуешь? Это же Стек! Нейт, убившая Ваггерта – перерезавшая Ваггерту горло!

– Есть еще одна версия Ваггерта, и она жива, – ответила моя сестра. – Сын не погиб. И никто из них не погиб.

– Она хладнокровно перерезала ему горло!

– Тяжелые времена требуют тяжелых мер.

Каппи с отвращением фыркнула.

– В нынешних временах нет ничего тяжелого – по крайней мере, не было до тех пор, пока не появились Рашид и Стек. Да, в Тобер-Коуве с нейтами поступали несправедливо, но все можно было изменить, не убивая детей. Если бы я стала жрицей, а Фуллин – служителем Патриарха… Я имею в виду, Фуллин-мужчина…

Голос ее оборвался. Она посмотрела на себя – на свое незнакомое тело, которое никогда не смогло бы принадлежать жрице.

– Вы и в самом деле смогли бы что-то изменить? – спросила я-женщина. – Нет! Я знаю тебя, и я знаю своего брата. Намерения, может быть, и самые лучшие, вот только вряд ли вам удалось бы воплотить их в жизнь – в отличие от Стек. Думаете, ей это было легко – убивать всех этих детей? Своего собственного внука? Но она сделала это, чтобы разрушить проклятие Патриарха, наложенное на Тобер-Коув. И ей это удалось. Следующее поколение будет свободным. – Она повернулась и шагнула к Стек с распростертыми объятиями. – Спасибо, мама. По крайней мере один из нас понимает, что ты поступила правильно.

Именно тогда я выхватил из-за спины пистолет и выстрелил в свою женскую половину.




Возможно, я был просто слишком зол для того, чтобы стрелять прицельно, но, в конце концов, я впервые в жизни нажимал на спусковой крючок. «Беретта» дернулась у меня в руках. Пуля отскочила от каменной стены и со свистом унеслась неизвестно куда. Грохот выстрела эхом прокатился по всему Гнездовью.

Каппи бросилась на пол, крича:

– Перестань, попадешь в детей!

Она была права – нужно было подойти поближе, чтобы снова не промахнуться. Я побежал вперед; не спрашивайте меня, в кого я собирался стрелять – в сестру или мать, но одна из них должна была умереть.

Я-женщина метнулась к Стек с воплем:

– Помоги, мама!

Она крепко прижалась к закованной в броню груди Стек, обнимая зеленый пластик. Так иногда бросался в мои объятия Ваггерт, ища прибежища и тепла. Я выстрелил, теперь уже будучи уверенным, что пуля попадет в цель…

В том месте, куда угодила пуля, вспыхнуло фиолетовое сияние – яркое, словно луч солнца. Оно почти ослепило меня, но я все же видел предательницу: мою женскую половинку, обнимавшую Стек, – обе они находились под защитой тихо потрескивавшего силового поля.

– Брось пистолет! – крикнула мне Стек. – Только хуже себе сделаешь!

– Именно это я и пытаюсь, – ответил я, снова стреляя в свою сестру.

– Дурак!

Очередная фиолетовая вспышка испепелила пулю.

– Ты чуть не попал в скрипку! – негодующе закричала я-женщина. Протянув руку, она взяла скрипку у Стек и прижала ее к груди. Немного подумав, она взяла и смычок, словно и в самом деле собиралась играть балладу.

Я выстрелил почти в упор. Фиолетовое пламя превратило пулю в дым.

– Бесполезно! – рявкнула Стек. – Силовое поле не пробить.

– Верно, – спокойно сказала моя сестра. – Но я уже внутри.

И она воткнула конец смычка в незащищенный глаз Стек.




Смычок был не очень острым, но этого хватило.

Я-женщина зажала смычок в кулаке, так что примерно четыре дюйма его торчали наружу. Все четыре дюйма вонзились в глаз Стек и дальше, в мозг, движимые неподдельной ненавистью, – во имя богов и душ мертвых детей. Моя мать лишь удивленно вскрикнула, а затем упала, увлекая за собой мою сестру в судорожно сжатых объятиях.

Силовое поле все еще действовало, когда они коснулись пола. Из камней под ногами вырвалось фиолетовое пламя, превратившее гранитную плиту в лужицу дымящейся лавы. Взрыв был настолько силен, что подбросил Стек и мою женскую сущность вверх, затем они снова упали, отскочили от пола, упали, опять отскочили, словно гигантский фиолетовый мяч, которому требовалось время, чтобы успокоиться.

Когда они наконец неподвижно замерли, силовое поле по-прежнему продолжало полыхать, прожигая теперь канавку в каменном полу. Ноги Стек конвульсивно дернулись. Моя сестра, все еще сжимавшая в руке смычок, воткнула его глубже в мозг; из глазницы ей на руки текла кровь. По телу матери прошла еще одна судорога, а затем она испустила последний вздох.

Постепенно фиолетовое пламя опало. Доспехи были достаточно умны для того, чтобы понять – все закончилось.

Мы с Каппи помогли моей женской сущности встать, следя, чтобы она не наступила на раскаленный камень, окружавший упавшую броню.

– Я думал, ты нас предала, – пробормотал я.

– Плохо ты меня знаешь. Ведь я – это ты, разве не так? – Она перевела взгляд на Каппи. – Так или иначе, Стек должна была умереть – что и произошло.

Каппи посмотрела на тело.

– В каком-то смысле Стек не сделала ничего дурного. Все дети живы – по крайней мере, их нейт-версии. А если учесть, что и как происходит в Гнездовье, то два варианта каждой личности все равно погибают. Стек не совершила ничего такого, что в конечном счете не произошло бы само собой, но… Да, она должна была умереть! Даже если все в конце концов придет в норму, есть вещи, которые нельзя простить.




Глава 22

МОЛИТВА ДЛЯ ВСЕХ НАС


Когда появился Рашид, я подумал – вынимать ли смычок из глаза Стек? Мне не хотелось до него дотрагиваться, но, по мере того как спадало напряжение, мне казался все более отвратительным вид моей матери, изуродованной торчащим из глаза смертельным оружием. Возможно, моя сестра думала о том же самом – ведь она была мной, не так ли? – но тоже не прикасалась к смычку.

Каппи стояла в тени, чуть дальше по неосвещенному коридору. Мне показалось, что она постепенно начинает осознавать свою наготу… или испытывает боль и стыд от того, что стала нейт.

– Привет, – поздоровался Лучезарный. – Где Стек?

Мы с сестрой показали на пол. Он крепко сжал губы и подошел ближе, глядя на тело.

– Мертва?

Мы молча кивнули. Лорд-Мудрец опустил голову и медленно выдохнул.

– Похоже, мне следует вас поблагодарить – если бы вы ее не убили, мне пришлось бы сделать это самому.

– Почему? – удивился я.

– Закон семьи: никто не может остаться безнаказанным, предав Лучезарного. – Он посмотрел на окровавленное лицо Стек. – Дурацкий закон. – Он глубоко вздохнул. – Но если бы я его не исполнил, с нею расправились бы мои братья и сестры. Это Стек убила детей в других залах?

– Да.

Он снова посмотрел на труп.

– Иногда невозможно сказать о ком-либо, кто он – Яго или Дездемона. – Он вздохнул. – Стек же всегда была и тем и другим.




Некоторое время мы молчали. Потом Рашид спросил:

– Почему она это сделала? Она вам не сказала?

Мы объяснили – как смогли. Потребовались усилия всех нас троих, чтобы сложить вместе все то, что рассказывала Стек о происходящем в Гнездовье. Но даже после этого у лорда остались вопросы, на которые у нас не нашлось ответов, – о технических подробностях. Стек ничего о них не сказала, то ли потому, что считала нас чересчур глупыми, то ли сама в них не разбиралась. Рашид явно мог продолжать разговор о хромосомах и прочем, пока мы все не свалились бы с ног от усталости, но его прервал звук приближающихся шагов.

Каппи, стоявшая дальше по коридору, чем остальные, немедленно повернулась в ту сторону, откуда послышался шум. В руке она все так же продолжала сжимать осколок стекла, который подняла, словно клинок, а затем снова опустила.

– Всего лишь птица-слуга, – сказала она.

Мгновение спустя я увидел ее сам – птицу-слугу, яркое оперение которой казалось в тени коридора почти серым. Она прошла мимо Каппи, даже не взглянув на нее, и хладнокровно перешагнула через тело Стек.

– Мы ей неинтересны, – заметила Каппи.

– Она на это не запрограммирована, – ответил Рашид.

Птица подошла прямо к ближайшему гробу, в котором лежал Ваггерт. Мы с сестрой напряглись, когда крышка гроба открылась и птица заботливо извлекла из него моего сына, поддерживая его голову и обнимая тельце ребенка красными пластиковыми руками. Я шагнул вперед, но Лучезарный удержал меня за плечо.

– Спокойно. Пусть делает свое дело.

Птица повернулась и ушла туда же, откуда пришла, бережно прижимая моего сына к груди и не обращая на нас никакого внимания, словно мы были частью каменной стены.

– Куда она его уносит? – спросила моя сестра.

– Обратно в ангар, – ответил Рашид. – Ведь в обычный День Предназначения дети просыпаются возле самолета в гнезде Господина Ворона, верно? И птицы-слуги должны их туда отнести.

Пока он говорил, из темноты вышли еще четыре птицы – ястреб, гусь, сойка и селезень. Движения их были неестественно плавными, каждый шаг выверен. Они бесшумно забрали еще четырех детей и унесли их из зала.

– Это хороший знак. – Лорд-Мудрец понизил голос, словно не желая побеспокоить проходивших мимо птиц. – Несмотря на все повреждения, машины явно поняли, что им следует делать: отправить детей-нейтов назад в Тобер-Коув, поскольку только они остались в живых. Рад, что программа Гнездовья оказалась достаточно умной, чтобы справиться с подобной ситуацией.

Моя сестра продолжала смотреть в темноту, глядя, как исчезают в коридоре птицы-слуги.

– Нужно пойти за ними, – пробормотала она.

Рашид поспешил успокоить нас:

– Роботы не причинят детям вреда.

– Но ведь дети скоро проснутся, верно? А когда они увидят, кем стали, кто-то должен быть с ними, чтобы их успокоить. Чтобы сказать им, что все в порядке.

– Новая жрица, – сказала Каппи. – Ты.

Моя сестра встретилась с Каппи взглядом. Несколько мгновений обе молчали, затем я-женщина сказала:

– Я готова стать жрицей, если ты не хочешь этого сама. Но решать только тебе.

Каппи покачала головой.

– Жрица-нейт? У поселка и без того хлопот хватит. Они примут своих детей, поскольку другого выхода просто не будет, но если им придется выбирать между нейт и настоящей женщиной, я знаю, кто им больше будет по душе и кто их по-настоящему утешит. Разве это не одна из задач жрицы – утешать людей?

– Ладно, – сказала моя сестра. – Но лучше поступим так, как мы говорили прошлой ночью. Даже если я стану официальной жрицей, мы будем принимать все решения вместе, и…

– Нет, – прервала ее Каппи. – Я не вернусь в поселок. По крайней мере, не сейчас.

– Что? – удивился я. – Ты не вернешься домой?

– Кто-то должен остаться здесь – убедиться, что Гнездовье в самом деле сумеет починить само себя.

– Этим займусь я, – сразу же ответил лорд. – Я и так многим вам обязан, учитывая, что это я привел сюда Стек. К тому же здесь я смогу узнать много нового. Я хочу понять, как происходит процесс клонирования… каким именно образом передаются мысли…

– Может быть, тебе на это время пригодится вторая пара рук? – спросила Каппи.

– Возможно, – кивнул он. – Так уж получилось, что имеется вакантное место бозеля, к тому же уже был прецедент, когда эту должность занимала нейт.

Каппи холодно посмотрела на него.

– Если ты думаешь, что сможешь обращаться со мной, как со Стек…

– Нет! – резко возразил Рашид, впервые потеряв самообладание с тех пор, как обнаружил Стек мертвой; впервые он говорил как человек, а не как Лучезарный. – У моих ног лежит труп – ее труп! Ты что, думаешь, во мне уже настолько не осталось ничего человеческого, что я мог бы… – Голос его оборвался. – Нет, – хрипло проговорил он. – Мне действительно нужен просто помощник, Каппи; «вторая пара рук», как ты это назвала. Потребуется немало времени, чтобы… впрочем, неважно. Ты поможешь мне здесь, в Гнездовье, а после этого я помогу тебе вернуться обратно в Тобер-Коув. Если ты, конечно, этого хочешь.

Несколько мгновений Каппи все так же смотрела на него, затем кивнула.

– Договорились. – Она повернулась к моей сестре. – Ты сможешь какое-то время позаботиться о Поне?

– Конечно.

– Я вернусь, когда буду готова, – поспешно добавила Каппи. – Обещаю. Просто… Я знала, кто я, когда была мужчиной или женщиной. Теперь же я ни то и ни другое… – Она пожала плечами.

– То есть, попросту говоря, ты пытаешься найти себя, – сказал я. – Но почему этого нельзя делать в Тобер-Коуве? Ты нам нужна.

– Зачем? Что, будете из-за меня драться – два Фуллина?

– Из-за тебя мы драться не станем, – заверил я.

– Через несколько недель вы можете начать спорить, кому из вас быть со мной. Я знаю, – быстро добавила она, – это нечестно. Но всего несколько часов назад ты не хотел быть со мной, по крайней мере так, как этого хотела я. Разве что-нибудь изменилось? Ты внезапно влюбился в меня, потому что теперь я нейт? Вряд ли. – Каппи слегка улыбнулась, стараясь, чтобы ее слова звучали не слишком язвительно. – Может быть, сейчас ты и испытываешь ко мне какие-то чувства, но этого недостаточно. В них чересчур много жалости – оттого, что я не мужчина и не женщина и ты считаешь это трагедией. Возможно, это и так, не знаю. Но мне нужно время, чтобы все решить самой.

– Что ж, тогда не спеши, – сказала ей я-женщина. – С Поной все будет в порядке. А когда ты готова будешь вернуться, я гарантирую, что в Тобер-Коуве не будет закона об изгнании нейтов.

– Для подобных перемен тебе потребуется помощь, – улыбнулась Каппи. – Помощь служителя Патриарха.

Она повернулась ко мне.

– Ты скажешь «да» Хакуру? Ради блага поселка?

– Служитель Патриарха?

Этот титул похож на реликвию, что осталась после давно умершего тирана, еще один экспонат для мусорной кучи в доме мэра. Служитель Патриарха был всего лишь придурком, вооружившимся книгой законов и машиной, выглядевшей словно отрезанная рука.

– Не знаю, смогу ли я… После всего, что произошло в Гнездовье…

– Хочешь сказать, что перестал верить в богов? – уточнил Рашид. – Я из кожи вон лез, чтобы только не вымолвить ни слова против твоей веры, но сейчас ты, похоже, заявишь, будто я посеял сомнения…

– Я верю в богов, – тихо ответил я. – Но не в Патриарший закон.

– Тогда измени его. – Каппи пожала плечами. – Патриарх был отвратительной язвой, гноившейся на теле поселка сто пятьдесят лет. Избавься от нее.

– Став учеником Хакура?

– Да, если это необходимо для всеобщего блага.

Глаза ее вспыхнули. Мне показалось странным, что кто-то в меня поверил.

– Ты согласна? – спросил я мою вторую половинку. – Если Хакур стиснет меня своей проклятой Рукой Патриарха…

– Я тебя поддержу. И всегда буду на твоей стороне. – Она слегка коснулась моей руки и улыбнулась. – Два хорька вместе могут справиться со змеей.

Я улыбнулся в ответ.

– Ладно. Я буду служителем. Мое Предназначение.

– Конечно, ты помнишь, – добавила я-женщина, – что между жрицей и служителем существуют особые отношения.

Я поднял брови. Она оценивающе смотрела на меня, а я… Я невозмутимо встретил ее взгляд.

– Это уже становится интересным, – пробормотала Каппи.

– Что такое? – оживился Лорд-Мудрец. – Что за особые отношения?

– Потом расскажу, – ответила она.

– Кстати, – обратился я к Рашиду, – ты можешь что-нибудь сделать с этим радио у меня в голове? Мне не слишком приятно, когда кто-то слышит все, о чем я думаю.

– Да, – согласилась моя сестра, – отключи этот передатчик. Мне не очень хочется знать, когда ему приспичит уложить меня в постель.

– Я? С тобой в постель?

– Молчать! – шутливо скомандовал Лучезарный. – О чем бы вы там ни спорили, впечатлениями за этот день я уже сыт по горло. Давайте найдем эту проклятую лабораторию, чтобы я смог наконец снова заняться наукой. Я уже начинаю тосковать по проявлениям здравого смысла.




Лаборатория поражала своими гигантскими размерами – больше, чем все три зала с гробами, вместе взятые. На одной из стен располагались пять больших стеклянных окон, показывавших разноцветные светящиеся слова, цифры и графики. Вверх наклонно уходил коридор, несомненно ведший к гнезду Господина Ворона. Но больше всего меня заинтересовала та часть помещения, где находились загадочные машины. Даже культура Древних не в состоянии была создать подобного. Блестящие стальные цистерны, от которых во все стороны тянулись трубы. Высокая колонна от пола до потолка, покрытая снаружи черным матовым пластиком. Серые металлические ящики с сеткам, и по бокам, из которых шел теплый воздух, и существа без лиц с человеческими руками, искусно жонглировавшие пробирками с красной жидкостью.

– О счастье! – радостно воскликнул Рашид. – Наконец-то я дома!

– Это похоже на твой дом? – с сомнением уточнил я.

Не обращая на меня внимания, он подошел к ближайшему окну и начал нажимать на расположенные под ним кнопки. Изображение в окне сменилось списком имен всех детей Тобер-Коува.

– Интересно… Как они смогли узнать ваши имена? Разве что они могут анализировать передаваемые мысли и извлекать из них конкретную информацию. Но это означает, что им известно, каким образом кодируются ментальные данные в мозгу…

– Так ты сможешь отключить передатчик или нет? – спросил я.

– Трудно сказать… Если мне удастся найти кнопку, на которой написано: «Нажать для отключения передатчика Фуллина», тогда все в порядке. В противном случае мне могут потребоваться месяцы, чтобы разобраться, что к чему. Эта система куда сложнее, чем я предполагал, и я не хочу действовать наугад.

Из уходящего вверх коридора послышались шаги. Мгновение спустя появились птицы-слуги – их было пять, размеренно шагавших друг за другом, с пустыми руками. Не обращая внимания на нас, они проследовали в сторону зала нейтов.

Моя сестра посмотрела на меня.

– Мы лучше поднимемся в гнездо Господина Ворона, прежде чем дети начнут просыпаться.

Я кивнул, затем повернулся к Каппи.

– Ты уверена, что с тобой ничего не случится?

– Если буду помогать Лучезарному в обители богов? Безопаснее и быть не может. – Она стремительно шагнула ко мне. – Не беспокойся за меня. – Обняв меня, она повернулась к моей женской половинке. – Я вернусь к Поне, поверь мне.

– Конечно, – улыбнулась моя сестра. – Мне будет тебя не хватать.

Каппи легко поцеловала ее в нос.

– Вы не просто созданы друг для друга, вы – одно целое, – рассмеялась она. – Я вернусь в поселок хотя бы затем, чтобы узнать, как вы между собой уживетесь. – Она схватила меня и мою сестру за руки и слегка подтолкнула к двери. – А теперь идите. У нас слишком много работы.

Мы кивнули. Моя сестра уже повернулась к двери, когда мы остановились.

– Еще одно, последнее. – Я потянулся за спину и вытащил пистолет, который машинально снова сунул за пояс после смерти Стек. – Пусть он останется здесь, – сказал я, проверив предохранитель, прежде чем положить пистолет на пол. – И, Рашид, в следующий раз, когда решишь принести в Тобер-Коув подарки, пусть это лучше будет корзина с фруктами. Или что-нибудь другое, столь же безвредное.

– В следующий раз, когда я приду в Тобер-Коув, – ответил Лорд-Мудрец, – со мной будет Каппи. Надеюсь, она безвредна?

Моя сестра рассмеялась, затем взяла меня за руку, словно заявляя свои права собственности. Я не стал вырываться.

Когда мы начали подниматься по коридору в ангар, Рашид крикнул:

– Ага! Как раз то, что мы искали! Находим частоту передатчика, вводим данные в графу «Деактивация», и…

Внезапно все померкло и наступила тьма.

– Фуллин… Фуллин…

Кто-то похлопывал меня по щекам. Я повернул голову.

– Давай, Фуллин, просыпайся. Давай.

Я открыл глаза. На меня смотрела Каппи, Каппи-нейт.

– Что такое?

– Просыпайся, соня.

Я приподнялся на локте и почувствовал вес собственной груди. Неужели я был женщиной? Но я чувствовал… внизу… между ног…

– О боги, – простонал я, оглядывая себя. – Я – нейт.

Я снова откинулся назад и понял, что лежу в стеклянном гробу.

Каппи мягко погладила меня по щеке.

– Это для тебя потрясение, правда?

– Все это время я думал, что я мужчина… нет, он передавал, а я просто принимал… – Неожиданно я сел. – Стек сказала, что нейт-Фуллин мертв. Сгорел.

– И ты ей поверил? Стек лучше разбиралась в управлении доспехами, чем могло показаться. Когда твоя мужская половинка начала стрелять, а женская побежала к Стек, силовое поле не включалось, пока она не оказалась в безопасности – в объятиях матери. Стек могла отключать силовое поле, когда хотела, так что я поняла, что она говорит неправду.

– Но почему она солгала?

– Этого мы никогда не узнаем. Возможно, она не доверяла Фуллину-мужчине и Фуллин-женщине – ей могло казаться, что они ненавидят свою нейт-версию. Может быть, таким образом она пыталась защитить тебя от них. Или, возможно, Стек просто хотела спрятать тебя от посторонних глаз, пока все остальные не покинут Гнездовье. Тогда она могла бы остаться наедине с собственным ребенком, единственной его версией, которая могла по-настоящему ее понять. Так или иначе, она откатила твой гроб в заднюю часть лаборатории и спрятала тебя среди машин.

Я огляделся по сторонам – меня действительно окружали машины. Справа быстро вращался большой металлический барабан, внутри которого бурлила какая-то жидкость.

– Значит, ты просто обследовала лабораторию и случайно наткнулась на меня?

– Да нет же, идиот! Я начала тебя искать, как только ушли твои две половинки. Почему, как ты думаешь, я хотела остаться в Гнездовье?

– Ты осталась ради меня?

– Да.

Она наклонилась над краем гроба и крепко меня поцеловала.

– Но я был таким ублюдком… – начал я.

– Нет, не ты, – прервала меня Кагата. – Это были другие два Фуллина… с другими двумя Каппи. Когда я думаю обо всем плохом, что произошло между нами, прошлое кажется мне сном. Я помню его, но он меня не пугает. Разве у тебя не так же?

Я задумался. Да, я помнил каждый случай, когда я попросту использовал ее или обманывал; я даже помнил все доводы, которые пытался привести в свое оправдание. Но все это словно скрывала туманная дымка – истории, рассказанные кем-то другим; сны, не имеющие почти никакого значения… Лишь несколько воспоминаний казались реальными и живыми: рождение Ваггерта (и Каппи рядом со мной), мой первый поцелуй (с Каппи), мое первое занятие любовью (с ней же)…

Я осторожно выбрался из гроба и обнял ее. Две новорожденные нейт, ощущающие тепло друг друга. Боги так и не дали мне возможности выбрать пол, но все же оставили шанс выбрать свое будущее. Выбор оказался прост.

– С Предназначением тебя, – прошептал я Каппи на ухо.