Обреченная невеста
Дениз Робинс








Роман «Обреченная невеста», являясь самостоятельным произведением, представляет собой продолжение романа Денизы Робинс «Золото для веселых хозяев», повествующем о судьбе девушки-рабыни Фауны, ее превращении в маркизу де Чартелет, а затем – в супругу лорда Родни.

Главная героиня «Обреченной невесты» – дочь супругов Родни, нежная Флер. Действие этого произведения происходит в Англии, в эпоху правления королевы Виктории.






Дениз Робинс

Обреченная невеста


Моим друзьям Эйлин и Нат Ливитт в знак преданной любви и дружбы






Пролог


I


Неистовый лай охотничьих собак эхом отдавался в темном лесу, который мрачно, словно нахмурившись, возвышался над долиной Элсбери. Ветер разорвал угрюмые осенние облака, и их куски разлетелись по небу. Вдруг хлынул дождь, и потоки воды скрыли весь пейзаж. В три часа дня охота, организованная Дензилом, лордом Чевиотом, закончилась, но еще долго охотничьи собаки рвали зубами измученное тело оленя. Кровь била ключом из сотен рваных ран, оставшихся в тех местах, которых касались зубы и когти собак.

Этот день был длинным и печальным для всех участников охоты его светлости. Королевское животное достаточно их погоняло, и только в последний час свора собак напала на след, выгнала несчастного оленя из убежища и заманила в чащу.

Чевиот не стал ждать, чтобы полюбоваться предсмертной агонией своей добычи. Он был в мрачном настроении, которое соответствовало этому дню, предвещавшему бурю. В такие моменты друзья, которые хорошо его знали, всячески избегали встреч с ним. Чевиот, круто развернувшись и пришпорив своего огромного черного скакуна, бока которого уже были покрыты пеной и кровью, понесся, как помешанный, по тернистой дорожке, которая вела из леса на открытую местность. Друзья смотрели ему вслед, перешептываясь и наблюдая, как он направился к вершине холма, на котором виднелись призрачные очертания Кедлингтон-Хаус, усадьбы Чевиотов.

Во всем Бэкингемшире не было человека с такой репутацией, как у мистера Чевиота. Он был необыкновенно жесток и был способен насмерть загнать лошадь. Женщины поговаривали, что ему было все равно, чье сердце разбить – лошади или девушки, – лишь бы это давало ему удовлетворение. Его характер был отнюдь не привлекателен, но его огромное богатство и знатность древнего рода делали его «персоной грата» в домах большинства дворян в Лондоне и Бэкингемшире.

Дождь лил как из ведра. Чевиот, как демон, гнал коня вверх по крутому склону, помогая себе кнутом и шпорами. Он торопился добраться домой, к сухой одежде, камину и крепкому вину.

В сгущавшихся сумерках всадник и конь казались одним целым на фоне бушующей непогоды.

Несомненно, этот тридцатилетний дворянин имел эффектную внешность. Он был очень высокого роста и казался сравнительно тонким, но плечи у него были широкие и могучие. Он где-то обронил зеленую австрийскую шляпу, которая была на нем утром, и сейчас длинные густые волосы цвета воронова крыла были кудрявыми и мокрыми от дождя. У него были глубоко посаженные пронзительные соколиные глаза: они были налиты кровью и смотрели зло. Причиной этого было неприятное происшествие, которое случилось в Кедлингтоне прошлым вечером.

Дом был полон гостей, которых Чевиот пригласил на сегодняшнюю охоту. Среди них были две женщины, которые приехали в Кедлингтон вместе со своими мужьями-охотниками.

Одну из женщин звали Сибил Форминстер. Ее мужа пригласили в Кендингтон большей частью потому, что он, лорд Форминстер, был первоклассным стрелком и дуэлянтом. Она сразу привлекла внимание Чевиота.

Форминстеры только недавно поженились. Сибил отличалась красотой: у нее были длинные золотистые волосы и блестящие синие глаза. Она была хорошей наездницей. Всем было известно, что она была так же непорочна, как и красива, и очень любила своего мужа. Было довольно необычно, что такая красивая молодая женщина приехала в Кедлингтон.

Чевиот не хотел жениться, и его любовницы, которых он часто менял, редко были порядочными женщинами и не принадлежали к его классу. Чевиот считал, что быть порядочным скучно.

Прошлым вечером во время богатого званого обеда, который давал хозяин, молодая леди Форминстер сидела по правую руку от хозяина. Ее муж, Джордж, заметил, что Чевиот непрерывно близко наклонялся к ней и что-то шептал на ухо, из-за чего Сибил было трудно пить и есть. Лицо ее раскраснелось, и она выглядела возбужденной. Чевиот выпил больше, чем обычно, и внезапно в нем вспыхнула страсть к белокурой красавице. Джордж Форминстер продолжал мрачно наблюдать за ними и уже жалел о том, что привез свою жену в Кедлингтон, несмотря на грядущую охоту и радушие хозяина. Он еще раньше сомневался, брать ли жену с собой, поскольку не любил Чевиота. Но его привлекла охота на оленя – в округе это происходило не так уж часто.

Потом тихо заиграли музыканты, и большая часть гостей собралась в библиотеке поразвлечься игрой в карты. А Сибил, без сопровождающих, пошла в галерею, чтобы посмотреть на старые фамильные портреты Чевиотов: она любила живопись.

Ничего не подозревая, Сибил учтиво поприветствовала хозяина. Он выглядел великолепно в своем темно-красном фраке и цветастом атласном жилете, на ногах были элегантные, плотно облегающие рейтузы. Но вскоре он раскрыл свои злые намерения, которые созрели в его возбужденной голове. Видя, что он пьян, она попыталась ускользнуть от него. Но он схватил ее и начал горячо обнимать. Она вырывалась и протестовала, но он шептал ей безумные предложения: – Ты свела меня с ума своей белоснежной и золотой красотой. Я подарю тебе весь мир, если ты бросишь Форминстера и уйдешь со мной, – при этом выглядел таким бешеным и объятым страстью, что девушка испуганно закричала.

Джордж Форминстер услышал крик и поспешил на помощь своей жене. Оба мужчины были хорошими фехтовальщиками и обнажили шпаги.

В считанные мгновения веселое настроение исчезло, все побросали карты. Мужчины окружили дуэлянтов: в портретной галерее при свете мерцающих свечей оскорбленный муж дрался с Чевиотом.

Через несколько секунд несчастный Джордж Форминстер упал. Он был серьезно ранен, и лишь чудом клинок миновал сердце. Чевиот оказался более искусным фехтовальщиком. И пьяным и трезвым, он умел пользоваться своим гибким запястьем с почти дьявольским проворством.

Молодая жена, которая, опустившись на колени, рыдала над телом своего потерявшего сознание мужа, уже потеряла для Чевиота свою привлекательность. Он больше не смотрел в ее сторону и был взбешен разразившимся скандалом, так как хотел просто поразвлечься. Теперь он был мертвенно-бледен, а на лбу выступили капли пота. Он поправил растрепавшееся кружево на своем воротнике и швырнул шпагу на пол. Затем он поклонился гостям, которые стояли рядом разинув рты, и сказал:

– Вечеринка окончена. Пошли спать, завтра нам надо рано встать, чтобы идти к месту сбора.

Никто не решился противоречить ему. Люди, окружавшие его, как правило, беспрекословно делали то, что приказывал Чевиот.

Час спустя все успокоились и о том, что случилось, больше не говорили. Экипаж Форминстера уехал, увозя из Кедлингтона все еще не пришедшего в сознание Джорджа и его жену. Личный домашний врач Чевиота отправился вместе с ними.

Но воспоминание о случившемся не давало Чевиоту покоя и испортило ему весь остаток дня. Он ненавидел слабость ни в себе, ни в других. Он злился за то, что выпил лишнего и оскорбил Сибил Форминстер. Губы маленькой дурочки, размышлял он, не стоили этого поцелуя и тем более его последствий. Он потерял одного из лучших стрелков. Форминстер, без сомнения, выздоровеет, но очевидно, что никогда больше его нога не переступит порог Кедлингтона.

Всю жизнь Чевиот наживал себе больше врагов, чем друзей. О нем ходили всякие слухи, и женщины боялись его, однако мужчины считали его интересным, а женщины соперничали друг с другом за его внимание. Выйти замуж за Чевиота и стать хозяйкой Кедлингтона, самого красивого особняка в Бэкингемшире, стало бы триумфальной победой для любой.

Высокие деревья в парке неясно прорисовывались в тумане. Чевиот замедлил шаг и подъехал поближе к вершине холма. В домике сторожа мерцал огонек. Здесь было тихо. Даже звуки охотничьего рога и какофонии рычащей кровожадной своры в лесу не доносились сюда. Его одежда была мокрой, и ему было холодно. Он собирался взять экипаж и уехать в Лондон, чтобы поиграть в карты у Уайта, а затем поужинать с какой-нибудь симпатичной женщиной, более податливой, чем Сибил Форминстер.

Холодный безжалостный дождь хлестал Чевиота по лицу. Неожиданно его конь остановился, тихо заржал и чуть было не сбросил на землю ничего не подозревавшего всадника. Однако Дензил все же удержался в седле и жестоко обругал испуганное вспотевшее животное. Неожиданно сквозь завесу дождя он увидел две фигуры: мужчины и женщины. Они стояли, обнявшись, прикрывая, как крестьяне, свои головы мешками, чтобы укрыться от дождя. Должно быть, они прятались у изгороди, и конь Чевиота испугался, когда они внезапно появились в сгущающемся тумане.

– Какого черта, что вы здесь делаете? – бешено крикнул его светлость.

Мешки, накрывавшие головы, упали на землю, и Дензил увидел, кто были эти двое. Юноше было самое большее лет двадцать; он поддерживал горбатую девушку, голова которой едва достигала его плеча. Они были неплохо одеты: на юноше были поношенный костюм и плащ; на горбунье тоже был длинный плащ, а на голове – шляпка. Они оба промокли до костей и были перепачканы грязью. Чевиот, глядя на них сверху вниз, почувствовал, как его гнев проходит, и засмеялся.

– Неудивительно, что Аполлон до смерти испугался. В жизни не видел таких призраков, – прогремел он. – Какого дьявола вам, двум пугалам, нужно в такую погоду здесь, в Кедлингтоне?

Юноша, подойдя поближе, произнес:

– Сэр, кто бы вы ни были, вам не следует оскорблять ни меня, ни мою сестру.

Его голос явно принадлежал образованному человеку, и в нем слышалась нотка гордости. Это удивило Чевиота. Он смахнул с глаз дождевые капли и пригляделся получше. Теперь он заметил, что у юноши было болезненное, но красивое лицо с большими глазами; копна его светло-коричневых кудрей намокла, и волосы растрепались от ветра. Несомненно, это был не крестьянин. Чевиоту стало любопытно.

– Кто вы такие… что вам нужно на моей земле? – спросил он.

– Меня зовут Певерил Марш. Это моя сестра Элспет.

– Что вы здесь делаете в такую бурю? – повторил Дензил свой вопрос и взглянул на горбунью. Неожиданно она тихо застонала и покачнулась. Юноша поддержал ее, затем положил на обочину дороги, опустился рядом с ней на колени и воскликнул:

– Ах! Ради Бога, Элспет, возлюбленная сестра!.. Дензил нахмурился. Он понял, что это был не просто обморок: несчастная девушка была больна. Он ненавидел болезнь в любой форме, но даже он, не будучи склонным к милосердию, не мог уехать и бросить такую молодую беспомощную пару на милость наступающей ночи. Погода становилась все хуже и хуже. Он крикнул юноше:

– Что с ней случилось, скажи, ради Бога? Что вам здесь надо?

– Моя сестра умирает, – хриплым голосом сказал он и поднял бледное мокрое от дождя и от слез лицо. – О Боже, я не должен был разрешать ей покинуть Лондон и отправиться в такой дальний путь!

– К кому вы приехали?

– Миссис Инглеби из Уайтлифа, сэр.

– Уайтлиф? Это в миле отсюда.

– Да, сэр. Мы заблудились. У нас не было денег взять экипаж, так как мы все истратили на дорогу из Лондона в Монкс-Ризборо.

– Кто такая миссис Инглеби? Я никогда не слышал о ней.

– Это тетя моей матери, сэр, – начал объяснять юноша. – Но она уже двенадцать месяцев как умерла. Мы об этом не знали и надеялись пожить у нее. Узнав, что ее больше нет, мы пошли пешком, собираясь попросить кого-нибудь подвезти нас. Один дровосек указал нам неправильный путь, и вот мы здесь. Мы не можем больше идти, а моя сестра при смерти.

Он добавил, что Элспет уже долгое время больна, но он надеялся, что загородный воздух придаст ей сил. Юноша объяснил, что он художник, но у него не было возможностей использовать свой талант, поскольку он был единственной опорой семнадцатилетней сестры-инвалида после смерти родителей. Он зарабатывал на скромное существование в Чипсайде у мастера, изготовлявшего рамы.

Это было не интересно Чевиоту, но он сказал:

– Я пришлю людей с лошадью и телегой, они подберут вас. Вы можете провести эту ночь в Кедлингтоне в помещении для прислуги. Но мне кажется, что твоей сестре больше подойдет могила, судя по тому, как она выглядит, – грубо добавил он.

Юноша, назвавший себя Певерилом Маршем, бросил бешеный взгляд на огромную темную фигуру. Его щеки покраснели от гнева и отчаяния. Но он снова обернулся к распростертому телу сестры и осторожно развязал завязки ее шляпки. Чевиот взглянул на нее краем глаза и внезапно увидел лицо необыкновенной красоты. Оно не сочеталось с горбатой спиной, но все же, подумал он, она был удивительно красива. У нее были те же большие глаза, что и у юноши, и длинные золотистые локоны. Но лицо ее было бледное как смерть, в ее губах не было ни кровинки.

Лорда Чевиота всегда привлекала женская красота. К тому же он был суеверен и имел какой-то болезненный интерес к горбунам. Существовало поверье, что если потрогать спину у горбуна, то это принесет удачу. Он соскользнул с седла, наклонился и положил руку на спину девушке. Ее глаза мгновенно открылись, и она взглянула ему в лицо. Взгляд был такой особенный и глубокий, что у Чевиота появилось какое-то странное чувство.

– Почему ты на меня так смотришь, бедняжка? – тихо спросил он.

– Судьба, – слабым голосом проговорила она. – Я знаю вашу судьбу, сэр. Я ясновидящая.

– О чем она говорит? – грубо спросил Дензил юношу.

Певерил, с любовью глядя на горбунью, произнес:

– Моя сестра обладает даром пророчества. Она умеет предсказывать будущее.

Теперь Чевиота охватило любопытство. Дождь, ветер, холодная темнота этого октябрьского вечера – все отошло куда-то прочь. У него появилось эгоистичное желание узнать о том, что его ожидало, и он опустился на колени рядом с девушкой.

– Расскажи мне, что ты видишь? – потребовал он голосом человека, привыкшего к беспрекословному повиновению ему.

Но теперь заговорил молодой человек:

– Сэр, боюсь, что моя сестра очень больна. Я должен отнести ее куда-нибудь, где сухо и есть крыша.

– Всему свое время, – сказал Чевиот, впившись в девушку своими блестящими черными глазами.

– Что ты знаешь о моей судьбе? – продолжал спрашивать он.

– Элспет, с тобой все в порядке? – озабоченно спросил молодой человек.

Она болезненно улыбнулась ему, но продолжала смотреть своими необыкновенными глазами на хорошо одетого джентльмена, склонившегося над ней. Затем замогильным голосом спросила:

– Ваше имя… как вас зовут?

– Дензил Чевиот, барон Кедлингтонский, который живет в Кедлингтон-Хаус, – ответил он.

– Чевиот, – эхом повторила она. – Черные бароны. Он с удивлением кивнул:

– Это наше прозвище.

– Все еще неженат, – продолжала она.

– Клянусь небом, правда, – засмеялся Чевиот, – и по всей вероятности, так и останусь холостым.

– Нет, – сказала умирающая девушка. Она попробовала сесть и указала на него пальцем. – Через двенадцать месяцев, начиная с этого дня, вы женитесь. Я предсказываю этот брак, но вместе с ним придет несчастье. Ужасное! – добавила она и содрогнулась.

Чевиот криво улыбнулся.

– Брак – всегда несчастье для мужчины, – сказал он и сам рассмеялся своей шутке.

– Ужасное несчастье, – повторила Элспет Марш. Ее дыхание было частым и тяжелым. – Я вижу золотистые волосы и фиалки. Да, берегитесь рыжих золотистых волос и фиалок, сэр… и черного Чевиота.

– И чего? – Дензил снова резко рассмеялся. – При чем здесь вся эта чепуха с рыжими волосами и фиалками?

Юноша прервал его:

– Увидите, она сказала вам правду. Элспет никогда не ошибается, и это, наверное, ее последнее пророчество, – его голос оборвался. Он опустился на колени и стал растирать маленькие ледяные руки горбуньи, пытаясь согреть их. По его лицу текли слезы.

И снова Чевиот испытал какое-то странное суеверное чувство: может быть, этой девушке действительно было видение. Он знал, что иногда умирающим дается дар предсказывать грядущее, и снова коснулся рукой горба девушки:

– На счастье, – тихо пробормотал он. Молодой человек разрыдался.

– Элспет, моя дорогая сестра, – причитал он.

Теперь и Чевиот увидел, что голова девушки откинулась назад: она была мертва. Его светлость отпрянул и повернулся к лошади.

– Я пришлю своих слуг, они помогут тебе, – коротко сказал он. – Подожди здесь.

Юноша не ответил. Он упал на тело своей сестры и, рыдая, продолжал повторять ее имя.

II


Чевиот вонзил шпоры в бока скакуна и погнал его к вершине холма. Он подъехал к большим стальным воротам своего дома. В сгущавшихся сумерках они казались чем-то призрачным. Великолепный парк, окружавший дом, вообще не был виден. Два сторожа с зажженными фонарями подбежали, чтобы открыть ворота хозяину. Тот въехал верхом и резким голосом приказал:

– Недалеко отсюда вы найдете парня, он нездешний, и его сестру, которая только что умерла. Привезите их в Кедлингтон и скажите моим лакеям, чтобы они позаботились о них.

– Да, господин, – ответил мужчина, к которому он обращался.

Чевиот поскакал по дорожке, по сторонам которой росли мрачные каштановые деревья, сильно качавшиеся от ветра. Вскоре он увидел свет, мерцающий в окнах дома. Никогда еще он не возвращался домой с такой радостью. Какая неудачная охота, подумал он, и какая ужасная погода. Дела шли неважно, и он собирался вернуться в Лондон, предоставив гостей самим себе.

Он вошел в Кедлингтон, неистово крича на слуг. Лакей открыл ему дверь; на мокрый газон упал пучок света.

Кендлингтон-Хаус в багровом вечернем свете выглядел огромным и непривлекательным, но все же он был по-своему прекрасен. Позади возвышался крутой холм, до самой верхушки покрытый густым лесом. Перед домом раскинулись сады. Отсюда, из этих высоких окон, открывался великолепный вид на Бэкингемширскую пустошь.

Годфри, первый из баронов Кенсингтона, построил этот дом для своей жены, француженки Маргарет. На нем ясно была видна печать эпохи короля Якова Первого: полукаменный, богато обшитый деревом. В доме было двадцать четыре или двадцать пять спальных покоев и прекрасная столовая, вокруг которой имелась галерея для музыкантов. Позднее Роланд Чевиот, отец Дензила, пристроил к зданию крыло. Оно было сделано без всякого вкуса и выступало на фоне всего здания каким-то гигантским наростом, очень высоким, округленным, как башня, с большим числом маленьких башенок. Крыло выглядело нелепо и было похоже на иллюстрацию в книге тевтонских волшебных сказок.

Внутри была винтовая лестница, которая вела к самой высокой башенке. Из нее открывался чудесный вид на несколько миль вокруг.

Дензил, когда был мальчиком, прятался там от родителей и учителей. Одно время он держал там даже диких животных, которых ловил в силки. Однажды на лестнице к этой башенке нашли молодую служанку с перерезанным горлом. Как и почему ее постигла такая смерть, так никто никогда и не узнал. После этого случая башню закрыли и никто туда не ходил, боясь привидений. Дензил все время намеревался разрушить это крыло, но какое-то нездоровое очарование от его архитектурной неправильности не давало ему сделать это.

Никто и никогда не приближался к башне после наступления темноты. Местные жители питали суеверный страх к этим высоким мрачным башенкам.

Но у старого дома были своя грациозность и величие его века. Несомненно, никто другой в Элсбери не мог похвастаться такими красивыми панельными обшивками или замечательными каминами. Две винтовые лестницы, ведущие к галерее для музыкантов, были сделаны из розового дерева и покрыты богатой резьбой.

На протяжении последних двух тысяч лет Кедлингтон стойко выдерживал ветра, бури и дожди, которые неизбежны в этих диких лесистых холмах. Суровой зимой земля вокруг была похоронена под глубоким снегом. В такое время года окрестность была почти непроходима, и Дензил Чевиот обычно отправлялся в Лондон или на роскошную виллу, которую снимал в Монте-Карло.

Весной и летом Кедлингтон совсем не выглядел отталкивающим и мрачным, а, наоборот, был очень привлекательным на фоне зеленых холмов, особенно когда сады были полны цветов и фруктов. Но больше всего Чевиот любил позднюю осень: сезон стрельбы и охоты. Такой, как сегодня, холодный и ветреный октябрьский день был чем-то исключительным.

Спустя несколько минут Чевиот был уже в теплом и большом сверкающем зале. Широко расставив ноги, он стоял перед камином, в котором пылали дрова. Сняв перчатки, он крикнул, чтобы ему принесли вина. Со стаканами и графинами прибежал молодой лакей. Рядом с камином лежал огромный волкодав, который был любимым домашним животным Чевиота. Он был настолько злым, что никто, кроме хозяина, не смел даже дотронуться до него. Собака поднялась и, тяжело ступая по полу, подошла к своему хозяину, виляя хвостом. Он глянул на нее сверху вниз и потрепал по громадной голове.

– Хорошая сука, – прогремел он. – Куда же, черт возьми, все подевались? Как будто все вымерли.

Чевиот терпеть не мог быть в одиночестве, даже совсем ненадолго. Возможно, это его совесть не любила одиночества, поскольку он слишком много зла сотворил в своей жизни и ему было чего стыдиться. Во всяком случае, он любил общение, и когда оставался один, у него портилось настроение. Сейчас же он решил, что если его гости женского пола отдыхают, то пусть так и будет. Может быть, позже он покажется им более интересным.

Как только Чевиот оказался внутри Кедлингтона и больше не чувствовал ветра и дождя, он почувствовал, что попал в другой мир, мир роскоши и богатства – огромного богатства Чевиотов. Большой дом был полон сокровищ, большей частью унаследованных от леди Маргарет, французской родственницы Дензила. Зал, в котором стоял Чевиот, был весь увешан прекрасными гобеленами. Стулья из орехового дерева с высокими спинками и сиденьями, обтянутыми цветастой материей, были сделаны во Франции. Замечательные толстые занавески из ярко-красной шелковой парчи привезены из Парижа. Они висели на окнах со времен первой баронессы, и их никогда не меняли. Это нравилось Дензилу Чевиоту, который любил Париж и его стиль.

Но красота, искусство, музыка, прекрасные вещи были всего лишь внешней стороной жизни Чевиота. В душе его царили темнота и порок.

Когда он развлекался здесь, то нарочито выставлял напоказ свое богатство и власть. Рассказы о его необыкновенных званых обедах ходили по всей Англии. Те, кто участвовал в них, долго потом говорили об их щедром великолепии: о долгих и богатых обедах, о столах, накрытых золотыми тарелками и посудой из редкого фарфора, на которой был изображен герб Чевиота: два борющихся друг с другом орла со сцепленными когтями. В западном крыле дома находилась библиотека; она была полна редкими, красиво переплетенными томами. Многие из них были безнравственного содержания и написаны на итальянском языке. Но Чевиот не особенно увлекался чтением. Эти книги любил его отец.

Как только хозяин Кендлингтона вернулся, дом засиял от множества ламп и свечей. Приняв ванну и переодевшись, он сел у камина в маленькой восьмиугольной комнате, которую использовал как личный рабочий кабинет. Здесь же хранил под замком личные документы. Когда он был в этой комнате, ни один слуга не смел его тревожить. Маленькими глотками Дензил пил подогретое вино, вытянув перед собой ноги. Альфа, его волкодав, лежала у ног. По мере того как в его холодное тело возвращалось тепло, он чувствовал себя более умиротворенным и успокоившимся.

И все же он не мог забыть о странном предсказании горбатой девушки на дороге. Оно не давало ему покоя.

Брак… Через двенадцать месяцев, начиная с этого дня… Берегитесь рыжих золотистых волос и фиалок, сказала она, и черного Чевиота. Он всегда был не равнодушен к светловолосым женщинам, и особенно к тем, у кого была белая кожа и рыжеватые волосы. А что касается «черного Чевиота», то это было очень даже возможно. В его роде на протяжении веков не родилось ни одного блондина или блондинки. Но было странно, что совершенно незнакомая девушка знала о нем так много.

До встречи с юношей и его сестрой Дензил был твердо уверен, что этим вечером уедет в Лондон. Но теперь он передумал и решил, что останется здесь, в тепле, а потом пообедает с гостями и будет играть с ними в карты. Однако до прихода гостей он хотел повидать того юношу, Певерила Марша, и спросить его кое о чем. Например, почему тот, кто производил впечатление человека, получившего хорошее воспитание, вдруг оказался в таком плачевном положении. Но как только Чевиот начал размышлять об этом, послышался стук в дверь и вошел тот самый юноша.

– А-а! – произнес Чевиот. – Входите, молодой человек. Подойдите сюда.

Певерил Марш медленно подошел к нему, и Чевиот поневоле удивился грациозной походке и чрезвычайно красивой внешности юноши. Он был очень худой, особенно его лицо, но у него были большие сверкающие серые глаза и высокий смышленый лоб. Коричневые и кудрявые волосы уже высохли и блестели. Глаза были красными, и было совершенно ясно, что он недавно плакал. Чевиот спросил:

– Тебя накормили?

– Да, сэр, спасибо вам. Ваши слуги были очень внимательны. Моя сестра… – голос у него оборвался.

– Ну?

– Ее больше нет, – полушепотом и задыхаясь проговорил юноша. – Ее положили в пустую комнату в помещении, отведенном для слуг, и поставили свечи у головы и ног. Завтра, говорят, придет священник, а ей выроют могилу рядом с Кедлингтонской церковью.

– И у тебя нет никаких знакомых и родных? – спросил Чевиот.

Молодой человек, казалось, пытался справиться со своими чувствами и с минуту не мог ответить. Чевиот резко добавил:

– Ну же, ты не ребенок, разве ты не можешь вести себя по-мужски?

Певерил Марш откинул назад голову и сказал с гордостью, которая в самом начале произвела сильное впечатление на Чевиота:

– Я не считаю недостойным мужчины грустить о своей умершей сестре, сэр. Кроме нее, у меня никого не было.

– Фу, – сказал его светлость, которому была совершенно чужда сентиментальность. Он попросил юношу зайти к нему только потому, что его донимало любопытство узнать, на самом ли деле горбунья обладала даром предсказывать будущее. Он пододвинул ему кувшин, высокую пивную кружку и приказал выпить:

– Это вино с пряностями. Оно придаст тебе сил. Выпей.

Певерил сделал несколько глотков, и его щеки немного порозовели.

– Твоя сестра была калекой, ей будет лучше в могиле, – внезапно сказал Чевиот. – У нее было исключительно красивое лицо, но из-за уродства ни один мужчина не взял бы ее в жены.

Певерил вздрогнул.

– У нее был я, ее брат. Я бы всегда любил и защищал ее, – приглушенным голосом сказал он.

– Расскажи мне вашу историю, – попросил Чевиот.

– Какое это имеет для вас значение, сэр? Почему бы вам не отпустить меня туда, откуда я пришел?

– Ты будешь делать то, что тебе говорят, – отрезал Чевиот.

Певерил Марш посмотрел на своего благодетеля с некоторым удивлением. Очень скоро ему предстояло узнать, что этот человек был абсолютно безжалостен к тем, кто обижал его, и что он всегда ожидал только мгновенного повиновения. Нельзя сказать, чтобы Чевиот казался Певерилу добродушным или привлекательным человеком, но молодой художник был ошеломлен своей потерей и отчаянием, в которое его повергла безнадежность положения.

По просьбе Чевиота он все-таки рассказал свою историю. Ему вот-вот должно было исполниться двадцать лет. Пять лет назад его положение было совсем другим. Он и его сестра жили в маленьком, но приличном домике неподалеку от Холлоувей в Лондоне, где у его отца был маленький галантерейный магазин. Его мать была образованной женщиной, более знатного происхождения, чем отец. Она сама учила своих детей с младенчества. В раннем возрасте Певерил начал обнаруживать признаки таланта: он хорошо рисовал карандашом и кистью. В двенадцать лет нарисовал картину, которая привела в изумление даже его родителей. Поэтому мать определила его в школу святого Павла. Он также брал уроки у старого итальянского художника, друга матери. В отношении будущей карьеры Певерила все обстояло благополучно. Единственным несчастьем в семье было, конечно, уродство маленькой дочки, Элспет. С ранних лет Певерил научился заботиться о ней. Брат и сестра были глубоко преданны друг другу.

Но вот семью постигло несчастье. От тяжелой болезни миссис Марш умерла, и даже доктора не могли определить, что же это была за болезнь. Ей был всего сорок один год. Эта смерть не только повергла в печаль молодых, сына и дочь, но и полностью изменила характер осиротевшего мужа. Он пристрастился к вину и забросил дела. Его сын, который получил образование художника, но почти ничего не понимал в торговле, изо всех сил старался удержать дело на плаву. И все же несчастный Вильям Марш попал в долговую тюрьму, где проболел шесть месяцев и умер.

Певерил, девятнадцатилетний юноша, оказался без дома, но с горбатой сестрой, о которой надо было заботиться. Рисование и продажа картин были слишком ненадежным заработком, поэтому он нанялся на работу в Чипсайде на фирму, где изготовляли рамы. Здесь же брат и сестра снимали небольшую каморку. Тем временем Певерил понял, что слабая девушка не переживет следующей зимы, и принял решение покинуть Лондон и отвезти Элспет в деревню, к тете Инглеби, к которой они ездили еще детьми в те дни, когда были счастливы. Певерил был уверен, что она позаботится об Элспет и позволит ей остаться в Уайтлифе, где чистый воздух мог бы поддержать ее угасающие силы.

– Я поступил глупо, – тихо сказал молодой человек, – не выяснив заранее, жива моя тетя или нет. Но я не знал о ее смерти и поэтому считал само собой разумеющимся, что мы найдем ее здесь.

Дальше все было так, как он уже рассказал Чевиоту. На дорогу из Лондона в Монкс-Ризборо ушли все их деньги, которые они скопили. В пути Элспет заболела, а добравшись до Уайтлифа, они узнали, что миссис Инглеби умерла, а ее дом продан чужому человеку.

– Я чувствую себя виноватым в том, что ускорил смерть моей любимой Элспет, – закончил несчастный молодой человек.

– Ерунда, – рявкнул Чевиот, – девушка уже была обречена, но я бы хотел, чтобы ты рассказал мне о ее даре пророчества. Действительно ли она обладала таким сверхъестественным предвидением или всего-навсего бредила?

– Она не бредила, – сказал Певерил. – У нее появился дар предсказания, когда она была еще ребенком. Она даже говорила мне точные оценки по предметам в школе, которые я получу. Увы, она также предсказала и смерть нашей мамы, только никто ей не поверил.

– Ты думаешь, что она сказала правду и через двенадцать месяцев я женюсь на женщине с рыжими волосами… – сказал Чевиот. Он поднялся на ноги и неприятно засмеялся.

– Так оно и будет, сэр, Чевиот уперся языком в щеку.

– Увидим.

– Я могу идти, сэр?

– Куда идти?

– Я не должен больше злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Ты не останешься посмотреть, как твою сестру предадут земле?

Певерил содрогнулся.

– Да… я непременно должен это сделать, но после этого…

– После этого ты вернешься в Лондон и будешь голодать?

Я не буду голодать, так как в состоянии работать вот этим, сэр, – гордо произнес Певерил и показал свои тонкие красивые руки.

Чевиот сцепил пальцы за спиной и нахмурился, глядя на юношу, который хотя и казался высоким, но все равно был на целую голову ниже его.

– Интересно, хорошо ли ты умеешь рисовать? – медленно, растягивая слова, произнес он.

Певерил, казалось, не слышал. Печальными глазами он смотрел на пламя в камине: Элспет так долго была единственной любовью и заботой в его жизни, что он не мог представить, как будет жить без нее. Он с ужасом думал о предстоящем одиночестве. Однажды во время прогулки она предсказала, что в молодости он встретит и испытает огромную любовь и счастье. Но это казалось невозможным: пока еще Певерил не встретил такой женщины, при виде которой его сердце забилось бы сильнее. Всю свою нежность он отдавал семье и прежде всего сестре.

Его мысли прервал голос Чевиота.

– А что, если я оставлю тебя здесь, в Кедлингтоне, и дам все необходимое, чтобы написать мой портрет? Давно уже пора моему портрету висеть на этих стенах вместе с предками… – он рассмеялся; его смех показался Певерилу скорее зловещим, чем веселым. Но когда Певерил подумал об эффектной внешности дворянина, в нем вдруг заговорил художник. Как прекрасно выглядел бы лорд Чевиот на портрете, нарисованном маслом на широком холсте!

– Ну? – прогремел Чевиот.

– Я бы хотел нарисовать ваш портрет, сэр, – сказал Певерил и посмотрел своими серыми глазами на дворянина. Его взгляд выражал холодное равнодушие, которое Чевиоту показалось занимательным. Им овладела одна из прихотей, которая непременно должна была быть удовлетворена. Без всякой определенной причины он твердо решил, что поручит этому несчастному юноше написать его портрет.

– Тогда ты останешься здесь. Время от времени я буду скучать, позируя тебе, чтобы ты мог нарисовать меня, – сказал он. – Кто знает, может, в тебе таится гений? Посмотрим. Возьми бумагу и цветные карандаши и иди в зал. Нарисуй кого-нибудь из гостей; мне все равно, кого. Потом покажи этот портрет мне.

Певерил с готовностью согласился. В течение последнего года у него не было ни времени, ни настроения приложить свой талант. Неожиданно он почувствовал острое желание доказать лорду Чевиоту, что он и вправду настоящий художник.

Юноша отсутствовал час. За это время Чевиот успел вздремнуть, разомлев от жары камина и вина, которое выпил. Открыв глаза, его светлость увидел юношу, который стоял рядом. Певерил почтительно подал ему лист белой бумаги с наброском, выполненным угольным карандашом. Чевиот сразу же узнал сэра Джеймса Вариетта, холостяка средних лет, который приехал из Лондона и гостил в его доме. Художник верно подметил характерные черты сэра Джеймса: широкие ноздри, длинное лицо, двойной подбородок, мешки под глазами. Чевиот расхохотался.

– Вот это да! Замечательно. Да… я вижу, у тебя немалый талант, мой мальчик. Портрет чертовски похож на дурака Джеймса, и если ты так же нарисуешь нынешнего лорда Чевиота, маслом на широком холсте, тебе больше не придется голодать. Ты станешь моим главным художником-портретистом, но будешь также рисовать мой дом и сады.

Щеки Певерила вспыхнули, но огонь торжества в его глазах тотчас же погас. Слишком поздно, с грустью подумал он, слишком поздно для Элспет, чье маленькое тело теперь наконец стало прямым и уже лежало в гробу. Певерил повесил голову, но Чевиот похлопал его по плечу.

– Хорошая работа. Я распоряжусь, чтобы тебе дали комнату в башне, повыше, где достаточно света. Ты будешь жить здесь. А когда в следующий раз я поеду в Лондон, то возьму тебя с собой. Ты купишь там все необходимое, краски, холсты, вернешься сюда и примешься за работу.

– Благодарю вас, сэр, – тихо сказал Певерил.

– Сначала похорони сестру, – равнодушным голосом сказал он, – и вместе с ней похорони свою меланхолию. Я не люблю, когда рядом со мной грустят. А сейчас поужинай и иди спать. На сегодня хватит.

У Певерила на мгновение появилось желание отказаться от предложения дворянина, хотя оно и было очень привлекательным для него: ведь он всегда мечтал стать великим художником. Он не чувствовал симпатии к этому человеку, который выручил его из беды. В нем было что-то жестокое и черствое. Может быть, горько подумал Певерил, я слишком чувствителен и принимаю свои несчастья слишком близко к сердцу?

Все-таки он решил остаться в Кедлингтоне и воспользоваться неожиданной возможностью, которую послали небеса; хотя помощь, как смутно подозревал Певерил, пришла к нему не без участия дьявола. Он поклонился и покинул Чевиота, но пошел не пить и есть, а преклонить колени около безжизненного тела своей сестры и помолиться за ее отошедшую душу.




ЧАСТЬ I





Глава первая


На следующий год в одно прекрасное прохладное майское утро Элен, леди Родни, сидела в своем будуаре и читала письмо. В Пилларс только что пришла почта, которая поступала сюда раз в неделю. Сэр Гарри был на охоте с одним из своих соседей.

В доме было тихо, и только иногда раздавались взрывы девичьего хохота. Тогда леди Родни поднимала глаза от страниц, исписанных убористым почерком, и улыбалась. Она как будто видела сквозь стены, как ее молоденькая дочь Флер играет с подругой. Ее радовал этот веселый смех.

Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Флер была счастлива. С того самого дня, когда двадцать четвертого числа этого месяца восемнадцать лет назад у них родился ребенок, у четы Родни была единственная цель: сделать жизнь их дочери счастливой. После длительных и тяжелых родов Элен сказали, что она никогда больше не сможет рожать. Вообще-то она никогда и не собиралась иметь детей, боясь, что черная кровь, которая текла в ее жилах, может передаться по наследству и испортить жизнь детям. Не то чтобы Элен хотела забыть доброго старого африканца, который был ее дедушкой по материнской линии, его невозможно было забыть, но она не могла забыть свое собственное ужасное детство и те кошмарные события, которые затем последовали: дни неволи, наступившие после того, как вместе с другими ее продали в рабство.

Но Гарри очень хотел, чтобы она забыла этот период своей жизни. Почти двадцать восемь лет назад она стала женой Гарри Родни, которую он лелеял и обожал. Они были так счастливы вместе, что казалось, для них было не важно, что первые десять лет их брак был бесплоден. Так хотела Элен. Но потом появилась Флер.

Теперь, слушая ее смех, веселый и серебристый, и зная, что Флер красива, как ангел, мила и послушна, но вместе с тем в ней была пылкость ее отца, Элен ни о чем не жалела.

Она появилась на свет в тот же самый день, что и еще одна маленькая девочка в Кенсингтонском дворце; тогда никто не мог даже предположить, что Виктории, дочери герцога и герцогини Кентских, племяннице Вильгельма Четвертого, суждено было стать великой.

Элен смогла прочитать только половину письма. Ее утомили это длинное послание и еще больше та, которая его написала. Долли, миссис де Вир, была двоюродной сестрой Гарри. Глупая, вычурная маленькая женщина, которая ужасно любила деньги и положение, вышла замуж за Арчибальда де Вира, богатого делового человека, намного старше ее.

У них был дом на Кенсингтон-Грин, сын, который был моложе Флер, и две толстые дочки-близнецы, которым было по девятнадцать лет. Все, за исключением матери, считали их в высшей степени глупыми и некрасивыми. Тем не менее кузина Долли с самого начала семейной жизни ее двоюродного брата и Элен, которая в то время была вдовой знаменитого маркиза де Чартелета, считалась их верным другом. Она была рада, что красивая и знаменитая маркиза стала членом семьи Родни, и приложила много усилий, чтобы пригласить супружескую пару к себе в дом, когда те вернулись из Италии. Это понравилось Элен, которая не хотела, чтобы Гарри полностью отделился от своей родни. Кроме того, Арчибальд был важным членом Восточно-Индийской компании, где Гарри начал свою карьеру молодым человеком и откуда уволился лишь год назад.

Гарри хорошо ладил с Арчибальдом, который своим характером и поведением часто напоминал его дядю, Джеймса Уилберсона. А Элен терпимо относилась к Долли, хотя та была сплетницей и обладала острым и злым языком. По мнению Элен, к тому, что рассказывала Долли, нужно было относиться с большой осторожностью.

Из-под полуопущенных ресниц Элен посмотрела в окно. По ясному голубому небу плавали облака. Было спокойно и безмятежно, и лишь беззаботная болтовня девочек в соседней комнате нарушала этот покой.

Обычно на сердце у Элен было легко, но сегодня ей почему-то не давали покоя воспоминания о прошлом. Они лежали где-то глубоко-глубоко, погребенные, казалось, навеки, но все-таки временами нарушали ее покой. Иногда она цинично думала, многие ли из нынешних друзей не оттолкнули бы ее, узнав, что она, гордая леди Родни, родилась в африканском краале от белого отца и матери смешанной расы. Будучи сказочно красивой молоденькой квартеронкой, она была продана в рабство и стала движимым имуществом испорченной и порочной женщины, которую звали леди Памфрет, а позже, когда лорд Памфрет, ее единственный друг, скончался, она нашла защиту у известного красавца и повесы сэра Гарри Родни. Она не позволяла себе вспоминать в подробностях все, что с ней было: это было слишком ужасно. Из-за нелепого недоразумения Гарри на какое-то время исчез из ее жизни и ее продали второй раз. Теперь ее хозяином стал ученый старик маркиз де Чартелет. В его доме, стоявшем на побережье Эссекса и известном под названием «Маленькая Бастилия», она нашла свое новое убежище и жила там несколько лет. Вся ее жизнь в корне изменилась. Люсьен дал ей образование и избавил от страданий и нищеты. Она больше не была несчастной квартеронкой по имени Фауна. Теперь ее звали Элен – это имя ей дал де Чартелет. В скором времени она стала его женой.

Став мадам ля маркиза де Чартелет, она была отомщена перед обществом, которое когда-то доставляло ей одни страдания. Но насколько ей было известно, ни одна живая душа не знала о ее страшном прошлом и о черной крови, текущей в ее жилах.

После смерти Люсьена она вышла замуж за свою первую любовь, Гарри, и нашла то счастье, которое до этого постоянно ускользало от нее. Лондон принял леди Родни так, как однажды ее объявили: Мадам ля маркиза, Фауна, рабыня-квартеронка, во всех отношениях считалась умершей.

Но сегодня, когда Элен сидела в своем уютном будуаре и слушала смех своей дочери, ее беспокоили не только воспоминания о прошлом, но и мысли о будущем Флер.

Девушке было всего семнадцать лет, но сейчас люди рано вступали в брак, и Элен с Гарри поняли, что Флер пора искать подходящего мужа.

Но кто им будет? Кто достоин ее, спросила мать сама себя этим утром. Молодой Томас Квинтли – сын живущего по соседству сэра Дэвида Квинтли, доктора и ученого? Он хороший молодой человек, и он нравился Флер. Иногда она даже каталась с ним на лошадях. Но он был ей только как брат, не больше. Вивьен Локарт – симпатичный, добродушный юноша, который приезжал верхом издалека, из Гертфордшира, чтобы провести часок с Флер? Но Флер убеждала свою мать, что никогда не примет предложения от молодого Вивьена.

Этим утром Элен вдруг подумала о том, кто будет заботиться о Флер, если она не будет замужем к тому времени, когда умрут ее родители. Их смерть была еще маловероятна, но все могло случиться. Конечно, была еще кузина Долли. Однако Флер не особенно доверяла кузине, чей образ жизни вызывал у нее презрение. Нет… ей бы не хотелось, чтобы Флер жила с де Вирами.

Оставался только юрист Гарри (он был юрисконсультом сэра Артура Фейра, от которого Гарри унаследовал Пилларс). На случай ранней смерти Гарри сделал Кэлеба Нонсила законным опекуном Флер. Элен находила мистера Нонсила вежливым, даже подобострастным, но в глубине души она не очень доверяла ему.




Глава вторая


Флер Родни низко склонилась над клубком изысканно выкрашенных шелковых ниток, которыми вышивала стеганый чехол для чайника. Это был ее подарок матери к годовщине свадьбы. Она выбрала нить темно-фиолетового цвета и поднесла ее к свету, чтобы лучше рассмотреть.

– Посмотри, Кэти, прелестный оттенок, правда? – спросила она.

Кэтрин Фостер – приятная девушка с веснушчатым лицом и длинными коричневыми кудрями – посмотрела сначала на фиолетовый шелк, затем в глаза подруги. Кэтрин, как и многим другим, всегда нравились форма и цвет глаз Флер Родни.

– Честное слово, твои глаза больше фиолетовые, чем голубые, и мне нравится этот шелк, – вздохнула она. – Ты действительно счастливая! У тебя темные ресницы, но сама ты светленькая. Таких длинных ресниц я никогда не видела. Счастливая, счастливая Флер!

Флер засмеялась, и ее смех был похож на звон колокольчика.

– Глупенькая Кэти, чему тебе жаловаться? У тебя замечательное лицо, – тихо проговорила она.

Кэтрин что-то проворчала, бросив взгляд в зеркало, висящее над камином в будуаре ее подруги. Это была красивая комната (белая с синим – любимые цвета Флер), полная весенних цветов. Над каминной полкой висел портрет Элен. Флер подарили его год назад, когда ей исполнилось семнадцать лет, и сейчас это была самая дорогая для нее вещь. Она всегда восхищалась своей красивой, очаровательной матерью.

Леди Родни на портрете была великолепной в своем сером бархатном бальном платье с низким корсажем, на ее шее и груди сверкали сапфиры, густые рыжевато-золотые волосы спадали на плечи несравненной красоты.

В отличие от матери волосы Флер были немного светлее, но у нее были те же черты лица: высокие скулы, маленький подбородок и прелестный рот.

Девушки вышивали и болтали о своих делах. Они были ужасно взволнованы предстоящим балом, который леди Родни собиралась устроить в Пилларсе на следующей неделе в честь дня рождения Флер. Ей исполнялось восемнадцать лет.

Неожиданно Кэтрин вспомнила того джентльмена, который был на обеде, устроенном папой Флер на Пасху. Он весь вечер ни на шаг не отходил от Флер и даже переворачивал для нее страницы, когда та играла «Щипли, овечка, травку» на клавикордах.

– Ты не знаешь, есть ли в списке гостей лорд Чевиот? – спросила Кэтрин, искоса глянув На Флер, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели ее слова. Она была поражена: от ее слов Флер застыла, и ее лицо слегка побледнело.

– Надеюсь, что нет, – сказала она. Ее голос стал каким-то другим, и она выглядела почти испуганной.

– Но почему, Флер? – с любопытством спросила Кэтрин. – Он ведь такой красавец. Ты сама говорила, что он тебе очень понравился.

– Только сначала, – сказала Флер и нечаянно воткнула иголку в палец. Вытащив ее, она, как ребенок, слизнула языком крошечную капельку крови. – Я не хочу, чтобы он пришел на бал, – прибавила она.

– Но почему же? – настойчиво спросила Кэтрин.

– Он… я его боюсь. Мне кажется, что он неискренний и слишком смелый, – задумчиво ответила Флер.

– Но он красивый.

– О да, это точно! Очень красивый.

– И интересный.

– Не знаю. Мы Не особенно много говорили, но мне кажется, что он много путешествовал, – сказала Флер. – Он по происхождению француз и много времени проводит на побережье Франции. Папа говорит, что он замечательный наездник и стреляет без промаха. Они познакомились на одном из турниров по стрельбе. Барон также хороший фехтовальщик. Я слышала, что однажды в Париже он убил двух противников, когда те напали на него с двух сторон. Он проткнул их вот так…

И Флер, поворачивая свое маленькое запястье, ткнула иголкой вправо и влево. Кэтрин завизжала.

– Какой ужас!

– По-моему, лорд Чевиот – ужасный человек, несмотря на свою храбрость, – откровенно сказала Флер.

– Но говорит он обворожительно, – выдохнула Кэтрин. – Он необыкновенно привлекателен, дорогая Флер.

Девушка с минуту молчала. Она припомнила свою первую встречу с Чевиотом на обеде, во время которого молодой барон был центром внимания.

Когда он обратил внимание на Флер, это поначалу польстило ей. Объятая благоговейным страхом, она сидела, сцепив свои маленькие тонкие пальчики, и слушала, как он, наклонившись к ней, говорил, что она сразила его своей красотой.

– Вы более грациозны, чем белый лебедь в пруду вашего отца, – сказал он тогда. – Когда я впервые посмотрел в ваши фиолетовые глаза, я был ослеплен, и до сих пор слеп. Я никогда не видел такой красоты, мисс Родни, – шептал он ей на ухо весь вечер. Он рассказывал ей о Кедлингтоне, своей большой усадьбе, о том, как ему одиноко среди великолепия замка, как никчемны многочисленные слуги и бесценны фамильные драгоценности. Все это ожидало невесту, девушку, которая станет женой Дензила, лорда Чевиота.

Эти пьянящие, многозначительные слова весь вечер шептал самый ослепительный мужчина из тех, что присутствовали в зале. Как они вскружили голову простодушной Флер Родни! Но после ухода гостей она поговорила с матерью о вечере и спросила:

– В лорде Чевиоте есть что-то такое, что вызывает у меня неприязнь. Как ты думаешь, что это?

Элен ответила не сразу. По ее мнению, Чевиот, несмотря на свою внешность и титул, был слишком неистовым, слишком грубым для ее дочери, которую она и Гарри так долго защищали от злого мира.

– Мне лично он не нравится, моя дорогая, и если ты не хочешь, тебе не надо больше встречаться с ним, – сказала мать.

Но Гарри Родни думал иначе. Он заинтересовался Чевиотом. С Рождества Гарри дважды гостил в Кедлингтон-Хаус как участник большого стрелкового праздника. Элен, конечно, была приглашена, но она отказалась поехать. Она предпочла остаться в Пилларсе со своей дочерью.

Когда Элен упомянула о слухах, будто Чевиот – плохой человек, Гарри рассмеялся и погладил ее по голове.

– Дорогая моя, он мужчина, и неженатый. Нельзя же ожидать, чтобы он жил, как святой. Такое ли безупречное прошлое у Гарри Родни, что он может позволить себе обвинять других?

– Если Гарри в молодости и был небезупречен, то он по крайней мере всегда был добрым. Кому же знать это, как не мне? – ответила Элен. – Но по-моему, Чевиот не знает милосердия.

– Моя любовь, не забивай свою прелестную головку мыслями о нем.

– Но он влюблен в нашу дочь, – вздохнула Элен, – и прилагает все усилия, чтобы встретиться с ней.

И Гарри снова просто и весело рассмеялся. Этот смех Элен особенно любила в нем.

– Какому же мужчине может не понравиться наша Флер? Чевиот зря старается, она не выйдет за него замуж.

– А ты бы хотел этого? Гарри подергал мочку уха.

– Н-нет, – помолчав, сказал он. – Я бы не хотел. Он, как ты говоришь, слишком искушенный… и, наверное, слишком старый для нее. Пусть она выйдет замуж за какого-нибудь простого юношу. Это будет лучше всего.

Элен удовлетворилась этим и больше не думала о хозяине Кедлингтон-Хаус. Однако потом она поговорила о нем с кузиной Долли, и маленькая сплетница сообщила ей еще кое-какие подробности о великолепном бароне, представив его не в очень выгодном свете.

– Ходят слухи, что одна девушка благородного происхождения недавно утопилась из-за того, что он предал ее, – сказала она. – Романтично, правда? Но мне бы очень хотелось поговорить с ним. Он такой красивый и такой озорной! Говорят, что в его доме есть башня с привидениями, где было совершено даже преступление, – она хихикнула. Но эти сведения отнюдь не улучшили мнения Элен о лорде Чевиоте.

Дочитав последний абзац длинного письма Долли, Элен открыла дверь и позвала дочь:

– Флер! Поди к маме на минутку.

Кэтрин, услышав голос леди Родни, поднялась и сказала, что ей пора идти. Ее мама прислала за ней мисс Спенсер в двухместной карете, запряженной парой коней; она должна идти.

– Приходи завтра, дорогая Кэт, и мы закончим наше рукоделие, – сказала Флер, целуя подругу в щеку.

В будуаре своей матери девушка нежно посмотрела на печальное, но удивительно красивое лицо этой пожилой женщины. На нем отражались следы глубоких страданий, но мать никогда не говорила об этом, а Флер никогда не задавала ей вопросов. Она лишь могла смутно догадываться, что ее мать в прошлом была очень несчастна. Однажды отец сказал ей:

– Никогда не обижай маму, моя Флер, потому что у нее была трагедия, которую ты в силу своей молодости еще не можешь понять. Она перенесла много тяжелых испытаний. Теперь и ты, и я должны заботиться о том, чтобы ни слезинки больше не упало из ее глаз.

Элен обняла дочь одной рукой и начала читать ей письмо кузины Долли:

– «Может быть, вам будет интересно узнать, моя дражайшая Элен, что вчера Арчибальд и я катались на лошадях в Роу, и, как вы думаете, кого мы там встретили? Самого Чевиота! Он галопом подъехал к нам и поздоровался. Он стал еще красивее, чем раньше. На нем были черный фрак и белые бриджи. А говорил он о вашей маленькой Флер…»

Элен сделала паузу и вопросительно взглянула на дочь, которая слегка покраснела. Элен продолжала:

– «Кажется, он находит ее такой привлекательной, что горит желанием снова увидеть. Он спрашивал, не могу ли я уговорить ее приехать и погостить у моих девочек…»

Флер внимательно слушала, пока мать читала письмо, но затем выбралась из-под руки, обнимавшей ее, и задумчиво потрогала блестящие листья маленькой пальмы, которая стояла в углу комнаты.

– Ну, моя дорогая, – сказала Элен, – что ты скажешь по этому поводу?

– Пусть будет так, как хочешь ты, мама. Если папа хочет, чтобы барон пришел на мой праздник, пусть приходит.

В этот момент послышался стук лошадиных копыт. Мать и дочь обменялись радостными взглядами.

– Приехал твой отец, – сказала Элен.

Они вместе спустились по красивой винтовой лестнице в зал, который теперь был гораздо больших размеров, чем был в тот день, когда Элен впервые вошла в него. В дверь вошел Гарри Родни.

Он поцеловал свою прелестную жену и дочь.

– Как поживает моя крошка? – спросил он, потянув дочь за шелковистый локон, который падал на ее плечо.

Флер с простотой, свойственной молодым девушкам, сразу заговорила о проблеме, которая беспокоила ее.

– Мама и я хотели кое о чем спросить у тебя, папа.

– О чем, моя крошка?

– Мама тебе скажет.

– Это касается гостей, которых мы приглашаем на праздник, – сказала Элен.

– Да, – сказал Гарри, – это будет прекрасный день, когда наша Флер станет светской женщиной! – он в шутку по-рыцарски поклонился дочери.

Флер весело рассмеялась.

– Не думаю, что когда-нибудь стану такой, папа. Я не хочу этого. Право же, не хочу оставлять тебя, маму и наш дом.

– Давай поговорим о гостях, которых пригласим на твой бал, – сказал отец.

Элен, которая знала, о чем хотела, но не смогла спросить ее дочь, сделала это за нее.

– Она хочет поговорить о лорде Чевиоте, Гарри. У нее нет уверенности, хочет ли она, чтобы молодой человек снова приехал сюда. Он ей не понравился.

Гарри Родни, который не очень хорошо разбирался в людях, потрогал пальцем свой нос и стал размышлять.

– Да, Чевиот… Мы пригласили его на праздник Флер?

– Еще нет. Все приглашения уже разосланы, – сказала Элен. – Но мы знаем, дорогой, что ты был у него в гостях в Кедлингтоне и несколько раз говорил, что хочешь, чтобы мы еще раз пригласили его к нам.

Гарри налил себе стакан шерри и отпил из него, добродушно улыбаясь жене.

– Надо спросить у тебя, мой ангел. Что ты хочешь предпринять?

Но Элен знала своего мужа. Гарри не всегда был тактичен, и у него абсолютно не было памяти. Она положила руку ему на плечо и шаловливо взглянула на него.

– Когда вы в последний раз ездили с Чевиотом на англо-французские петушиные бои, ты не упомянул ли о дне рождения Флер и не предложил ли ему прийти? Это было бы так на тебя похоже, Гарри.

Его красивое лицо залилось краской. Он выглядел виноватым и кашлянул.

– По правде сказать, любовь моя, теперь я припоминаю, что действительно упомянул об этом, а в ответ Чевиот спросил, может ли он прислать Флер коробку орхидей, которые выращивают в знаменитых теплицах и садах Кедлингтона.

Элен изменилась в лице, а Флер прикусила губу.

– Терпеть не могу орхидеи, – еле слышно проговорила девушка.

– Ничего страшного, моя девочка, ты можешь принять их, а потом кому-нибудь отдать, – сказал ей отец.

Но Элен покачала головой.

– Гарри, Гарри, ты никогда не был дипломатом, хотя я люблю тебя всем сердцем.

– Я поступил неправильно? – спросил он и при этом выглядел таким удрученным, что Элен немедленно взяла его сильную красивую руку в свою и прижала к щеке. Это был жест маленькой девочки.

– Любовь моя, – еле слышно прошептала она. – Если уж ты пригласил его, то не тревожься. Мы можем принять Чевиота еще раз, и Флер примет орхидеи. Но надо ясно дать ему понять: мы не желаем никаких серьезных шагов с его стороны ни сейчас, ни потом. Он не пара Флер.

– Конечно, нет, – поспешно согласился Гарри. – Он слишком стар, но отлично владеет охотничьим ружьем и шпагой. Я никогда не видел таких, как он. Ну, ну, я исправлюсь…

Он ушел. Элен улыбнулась дочери.

– Теперь уже слишком поздно, Чевиот все равно придет. Твой папа был неосторожен. Он слишком щедр, когда дело касается приглашений.

– Ничего страшного, мама, – сказала Флер. – Я потанцую с лордом Чевиотом только раз и пошлю орхидеи маме Кэтрин, она их любит.

Элен наклонилась и коснулась губами щеки дочери.

– Не нужно бояться барона Кедлингтонского… или кого-либо другого. Отец и я всегда готовы защитить тебя, мой ангел, – сказала она.

Вскоре после того, как разразится буря, которая уже сейчас собиралась на горизонте Флер, девушка вспомнит эти любящие слова. Они были сказаны от чистого сердца, но в блаженном неведении. Ни преданность матери, ни сила отца уже не смогут защитить Флер от той судьбы, которая ожидала ее.




Глава третья


Двадцать четвертого мая, когда семья Родни устроила бал, чтобы отпраздновать день рождения дочери, в Кенсингтонском дворце также отмечали праздник. Еще одной юной девушке исполнилось восемнадцать лет; это была Виктория, которую ожидало блестящее королевское будущее.

Весь день Флер казалось, что ее судьба так же замечательна, как и любой королевской принцессы.

Элен пыталась заставить ее отдохнуть, но волнение победило. Флер всем предлагала свою помощь, а когда все было уже сделано, она с матерью рука об руку ходила по дому. Никогда еще гостиная не выглядела так великолепно. Ковры были скатаны в рулоны и убраны. Полы натерты воском и отполированы так, что казалось, будто это золотое стекло. По всем углам стояли вазы с цветами и высокие пальмы, а для оркестра, который наняли специально для этого вечера, соорудили возвышение. На потолке, покрытом резьбой, висели три огромные люстры. Они светились от сотен зажженных восковых свечей. Во всем доме горели свечи, стоящие в позолоченных и серебряных подсвечниках.

В камине горел огонь, потому что этот май был холодным. Но сегодня день был прекрасен, и, к счастью, вечер был тоже замечателен. В небе горели звезды. Тумана, которого так боялась Флер и который мог помешать приехать многим гостям, не было.

Комнаты для гостей в Пилларсе были полны людьми. Кузина Долли приехала с намерением заночевать вместе с близнецами и сыном Сирилом, который был несколько менее мрачным и тупым, чем обычно, потому что только что сдал вступительные экзамены в Оксфорд. Никто не знал, как ему это удалось, но у его матери теперь было чем похвастаться. Она говорила всем и каждому, что ее «милый Сирил – самый умный мальчик в мире и он поразит преподавателей, когда начнется учебный семестр».

Родни не пожалели денег на то, чтобы устроить великолепный праздник для своей дочери, которую они боготворили. В столовой слуги уже накрыли на столы всевозможные кушанья. Большие блюда с заливным из фаршированной телятины, Йоркская ветчина, французские и русские салаты; горы сладостей, желе, фрукты и пирожные со взбитыми сливками и орехами; тарелки с фруктовым салатом; бисквиты, пропитанные вином и залитые взбитыми сливками в серебряных тарелках и, конечно, в самом центре – праздничный торт, который был приготовлен главным поваром Родни, французом. Тут он превзошел себя. Два слоя белой глазури, а под ней вишенки. Посередине розовой глазурью были выведены имя Флер, слова «С днем рождения» и дата.

Когда Флер увидела восемнадцать свечей, которые ей предстояло зажечь этим вечером, она захлопала в ладоши, как очарованный ребенок:

– Так много! О, мама, я старею, и очень быстро. Теперь я не хочу идти вперед, пора возвращаться назад.

Мать поцеловала ее и засмеялась:

– В жизни мы никогда не должны идти назад, моя крошка, а только вперед. Я молю Бога, чтобы ты всегда шла вверх, к звездным высотам!

Флер оделась и стала ждать гостей.

Чевиот приехал рано. Он стоял у подножия винтовой лестницы, когда появилась Флер, чтобы занять место рядом с матерью и отцом, принимающими гостей. Несколько минут назад она убежала наверх в свою комнату, чтобы ее горничная подтянула нитку в оборке ее бального платья.

В глазах лорда Чевиота, которые до этого были полны скуки и равнодушия, внезапно загорелся огонь восхищения. Они жадно впились в девушку, которая, казалось, плыла, а не шла по винтовой лестнице. Сердце его бешено заколотилось, так же, как в тот первый вечер, когда он увидел ее на обеде леди Родни, а в ушах звучало предсказание, сделанное девушкой-калекой, которая умерла в объятиях брата в тот дождливый октябрьский вечер у ворот Кедлингтон-Хаус. «Через двенадцать месяцев, начиная с этого дня, вы женитесь, – сказала она, прежде чем умереть. – Я вижу будущее и предсказываю этот брак. Но вместе с ним придет несчастье. Рыжие золотистые волосы и фиалки… берегитесь рыжих золотистых волос и фиалок… Так будет…»

Он хорошо помнил эти слова и в этот вечер продолжал наблюдать за Флер Родни с необыкновенным волнением.

Платье Флер, сказочно белоснежного цвета, было сшито французским портным, который специально для этого приезжал в Пилларс. Оно состояло из прелестных кружевных оборок, из-под которых выглядывали носки маленьких атласных туфелек. Корсаж был выкроен низким, но выглядел скромно. Он был украшен розочками из атласных лент и немного обнажал плечи. Вокруг талии был повязан широкий сине-фиолетовый пояс. Локоны спадали ей на плечи.

При виде блестящих глаз Флер, фиалок у нее в волосах, ниспадающих на плечи локонов у Чевиота перехватило дыхание. Он взглянул, не несет ли она орхидеи, но в руках у нее ничего не было.

– К дьяволу их, – пробормотал он, – не думаю, чтобы я ей нравился.

Когда Флер достигла последней, самой нижней ступени и на мгновение остановилась, он шагнул к ней и в его голове молнией блеснула мысль: «Она должна быть моей. Пророчество горбуньи сбудется. Флер, и никто иной, будет леди Чевиот, баронессой Кедлингтонской».

Он низко поклонился:

– Ваш покорный слуга, мисс Родни…

Она посмотрела на него сверху вниз, но не ответила улыбкой на его приветствие. Она была какой-то ледяной, но за этим скрывался огонь. Он не нравился ей, хотя и был самым красивым мужчиной из всех присутствующих: черные волосы, бакенбарды, высокий воротник, атласный галстук. Как и большинство джентльменов, которые присутствовали здесь, он был одет в бриджи до коленей, шелковые рейтузы и пиджак с иголочки. Он был притягателен, но высокомерен, возвышаясь над остальными за счет своего огромного роста.

Флер робко пробормотала приветствие, но в то же время почувствовала, что его присутствие омрачает ее настроение. Она не могла видеть ни блистающую толпу гостей, которые болтали и смеялись, ни своих родителей, стоящих рядом с парадной дверью. Ее охватил дикий ужас, и она молнией пронеслась мимо Чевиота, как будто он собирался задержать ее. Когда она оказалась рядом с Элен, лицо у нее было бледное, а сама сильно дрожала, но ничего никому не сказала о своих чувствах. А мать была так занята встречей опоздавших, что не заметила взволнованного состояния дочери.

Уже играла музыка, и юный Том Квинтли протиснулся сквозь толпу, чтобы пригласить Флер на первый танец. Та уже собиралась принять приглашение, но между ними оказалась высокая фигура Чевиота, который, прижав руку к сердцу, поклонился:

– Если вы соблаговолите доставить мне удовольствие, мисс Родни…

Она хотела сказать «нет» и крикнуть Тому, чтобы не уходил. Но тот был слишком объят благоговейным страхом перед солидностью и великолепием знаменитого барона и, усиленно выражая свое сожаление мимикой лица, удалился.

– Оставь для меня следующий танец, Флер, – попросил он, уходя.

Чевиот предложил ей руку, и Флер ничего не оставалось, как принять ее.

– Для меня это большая честь, – тихо проговорил он. – С позволения сказать, сегодня вы выглядите, как Дух всех цветов в мире.

Она ничего не ответила на льстивые комплименты Дензила Чевиота. Она была немного рассержена, потому что чувствовала, что все это было навязано ей. Первый танец она собиралась танцевать с Томом, своим другом. Чевиот был слишком уверен в себе и производил впечатление человека, который только и ожидает, чтобы все его желания беспрекословно исполнялись. Ей это не нравилось; она не была склонна к бунтарству, но сейчас появилось именно такое желание.

Первым танцем была полька. Одной рукой Чевиот обнял тонкую талию девушки, а другой взял ее правую руку. Легкая, как снежинка, подумал он. Вспомнив о том, что он сказал насчет Духа всех цветов, у него неожиданно мелькнула мысль: «Было бы жаль срезать ее и смотреть, как она умрет».

Но начав двигаться вместе с ней по натертому до блеска полу, появилась более злая мысль: «Жаль, что я обнимаю ее здесь, на глазах у всего мира, и должен держать себя в руках. Хотелось бы прижать ее к себе и до синяков целовать этот кроткий юный ротик, показать ей, что с Дензилом Чевиотом следует считаться».

Ничего не подозревая о таких мыслях, Флер грациозно танцевала с мужчиной, которого пригласил сюда ее отец. Люди вокруг перешептывались: какая замечательная пара, высокий темноволосый мужчина и тоненькая светлая девушка. Чевиот был отменным танцором и хорошим партнером для Флер, движения которой были полны изящества. Несколько секунд гости наблюдали за ними. Однако не желая таким образом выставлять напоказ свою дочь, Элен пригласила на танец своего мужа, и вскоре другие присутствующие в зале последовали их примеру. Вся комната быстро заполнилась танцующими парами.

Веселая полька закончилась. Чевиот предложил Флер свою руку, и они вышли из зала.

– Могу я принести вам что-нибудь освежиться, мисс Родни? – спросил он.

– Нет, благодарю вас, – еле слышно ответила она. Он чувствовал, что она старалась держаться подальше от него, но это не обескуражило его, напротив, только разожгло желание преодолеть ее сопротивление.

Флер сидела на красном плюшевом диване и крутила в руках маленький разукрашенный веер, пытаясь перевести разговор на гостей.

– Много людей пришли на мой день рождения, – тихим голосом проговорила она, – и преподнесли замечательные подарки. Посмотрите, что подарил мне папа…

Она простодушно вытянула свою белую тоненькую ручку, на запястье которой блестел маленький браслет из жемчужин, вставленных в золотую оправу. Чевиот улыбнулся, но эта улыбка больше походила на презрительную усмешку.

– Красивая безделушка, – сказал он, – но она не стоит этой изысканной руки. В Кедлингтоне есть алмазный браслет, который принадлежал моей французской бабушке, а еще раньше – Марии Антуанетте. Он оценивается в тысячи фунтов. Я бы хотел, чтобы его носили вы.

Флер проглотила слюну, ресницы у нее затрепетали. Она чувствовала себя, как испуганный олененок.

– Я… очень дорожу подарком отца… но я… не особенно люблю драгоценности, – запинаясь, проговорила она.

А в это время Чевиот думал: «Ее талия такая маленькая, что я мог бы взять два браслета старой Маргарет и сделать из них алмазный пояс для Флер. И я сам застегну его на ней».

– Где мои орхидеи? – внезапно спросил он с резкостью, которая застигла Флер врасплох. Но она не хотела казаться грубой и ответила:

– Орхидеи замечательные, благодарю вас. Я… но я не могла одеть их, они… не подходят к моему платью. Сегодня фиалки лучше сочетаются с моим нарядом, – сказала она все тем же запинающимся и испуганным голоском.

Чевиот сложил руки на груди и посмотрел на нее сверху вниз, странно улыбаясь.

– Завтра я пришлю вам еще цветов из Кедлингтона. Вы можете сделать из них ковер и ступать по ним своими маленькими босыми ножками. Я ничего не имею против этого.

Такие слова привели ее просто в ужас. Она попыталась встать, но он остановил ее.

– Нет, сядьте, пожалуйста, – более тихим голосом сказал он, вспомнив, что должен держать свою страсть под контролем. Он привык лишь протягивать руку и брать все, что ему нравилось, но эту женщину нужно было добиваться, приручить.

– Сядьте, умоляю вас, мисс Родни, – повторил он. – Прошу прощения, если я сказал что-нибудь оскорбительное для ваших ушей.

Она прижала руку к сердцу, которое бешено колотилось.

– Начинается новый танец. Я обещала мистеру Квинтли…

– Вы не останетесь поговорить со мной?

– Нет… – начала она и, к своему величайшему облегчению, увидела высокую мальчишечью фигуру юного Тома. У него была ничем не примечательная внешность, и сейчас он выглядел покрасневшим и неловким по сравнению с великолепным бароном, но для Флер было наслаждением увидеть его: это было ее спасение.

– Я думаю, это наш танец, Том, – сказала она.

Он поклонился и предложил ей руку. Они быстро отошли, не оглядываясь на Чевиота.

Оставшись один, барон сощурил глаза, пока они не превратились в две тоненькие щелочки. Затем поднял брови, и на губах у него появилась усмешка. Да, это был первый раунд, возможно, первый из многих в той борьбе, которая им предстояла. Он крикнул лакея и приказал принести его шляпу и плащ, собираясь тот час же уехать в Лондон. Покидая дом, он оставил записку, адресованную Гарри Родни: «Простите, но я болен и уезжаю. Не думаю, что нравлюсь вашей дочери, но хочу, чтобы вы знали, что я с радостью отдал бы за нее свою жизнь. Чевиот».

Получив эту записку, Гарри с некоторым удивлением передал ее жене. Элен пожала плечами.

– Сомневаюсь, что он болен. Ручаюсь, что он был обижен. Флер сказала мне, что барон говорил с ней отвратительно.

– Вот несчастье, – сказал Гарри и потрогал мочку своего уха, не очень понимая мать и дочь. Но ему было ясно, что если Чевиот пожелает и дальше «обижаться», то ему будет недоставать хорошего стрелка и веселого человека. В то же время, если его крошке не нравится этот мужчина, то ему надо позволить уйти.




Глава четвертая


Через месяц, двадцатого июня, внезапно загорелась звезда над головой дочери герцогини Кентской. Ее дядя, Вильям Четвертый, скончался, и юная Виктория стала королевой Англии.

Флер узнала об этом, находясь в Лондоне вместе с кузиной Долли в их высоком элегантном домике, который выходил на Кенсингтон-Грин. Они слышали и салют из пушек, и крики мальчишек, продающих газеты на улице, и шум от ставен, которыми владельцы магазинов закрывали окна, прикрепляя креп на двери и шляпы. В Англии начинался траур по королю, который ничем особенным не ознаменовал свое правление.

Это были потрясающие новости для всей Англии и для каждой семьи в отдельности.

Рано утром Арчибальд де Вир вышел из дома и, вернувшись, рассказал о толпах вокруг дворца и о всеобщем возбуждении. Кузина Долли немедленно велела близнецам переодеться в черное и послала за своей портнихой, мисс Голлинг, так как в гардеробе было не так уж много черных платьев. Она объявила, что и Флер также должна облачиться в траур.

Флер хотелось погулять по Лондону. Она приехала сюда без особого желания и старалась вести себя мило и послушно, чтобы не показать близнецам и Сирилу, как ей наскучила их непрестанная пустая болтовня.

Совершенно неожиданно отца Флер вызвали в Париж, в связи со смертью человека, который много лет работал на его старого друга и благодетеля Джеймса Уилберсона и на самого Гарри, когда тот служил в Восточно-Индийской компании.

Человек умер при трагических обстоятельствах и оставил после себя вдову, беспомощного инвалида. Всегда щедрый и совестливый, Гарри Родни посчитал своим долгом поехать туда и сделать все возможное для несчастной женщины и, если нужно, перевезти ее к себе. Элен захотела сопровождать своего мужа. В это время года пересечение пролива было не столь утомительным, и она надеялась, что, возможно, переправа на маленьком пароходе, перевозившем пассажиров из Дувра в Шале, даже доставит ей некоторое удовольствие. Особенно если будет солнечная погода.

– В Париже я куплю себе новую шляпку, и тебе тоже, моя дорогая, – улыбнулась она дочери.

– Да, мама, конечно, – горячо ответила Флер. – Я слышала, что летние шляпки из Парижа в этом году – как раз то, что нужно.

Перед отъездом Гарри и Элен вся семья прекрасно пообедала вместе, но Флер чувствовала, что отец охвачен грустными мыслями о клерке и о несчастье, которое случилось с ним на континенте.

На следующее утро, когда Флер, поцеловав на прощание родителей, смотрела вслед отправившемуся в Дувр экипажу, странное предчувствие беды охватило молодую девушку. Ей захотелось побежать за ними и крикнуть:

– Вернитесь! О, мои любимые родители, вернитесь! Флер истерически разрыдалась, а стоящая рядом с ней кузина Долли удивилась:

– Как не стыдно! Нельзя быть таким ребенком! Через неделю твои родители вернутся, – сказала она и повела девушку обратно в дом, а близнецы дружески предложили ей свои носовые платки.

Флер постаралась избавиться от этой странной депрессии, посчитав это глупостью и сверхчувствительностью. Мама и папа на самом деле хотели пробыть в Париже всего несколько дней, и скоро они опять будут вместе.

– Вы, наверное, разрыдаетесь на собственной свадьбе, – побранила ее кузина Долли.

Флер заверила кузину Долли, что не собирается выходить замуж и не хочет расставаться с родителями как можно дольше.

Подобные слова кузине Долли вытерпеть было трудно. Она из сил выбивается, чтобы найти поклонников для своих близнецов, а мужчины со всех сторон съезжаются, чтобы получить одну улыбку прекрасной мисс Родни. Если бы она была на месте Элен, то рассердилась бы на упрямую молодую мисс. Но еще больше сердило миссис де Вир отношение Флер к Чевиоту. Ни кузен Гарри, ни его жена не знали, что она держит тайную связь с Чевиотом; и они бы очень рассердились, узнав причину.

На Чевиота плохо подействовало невнимание, которое ему оказали в Пилларсе. Долли слышала, что он вернулся в Лондон в ярости и не скрывал этого ни от кого. Он даже говорил о Флер, как об «испорченной и избалованной девчонке, которой нужно преподнести урок». Тем не менее молодой Чевиот продолжал свое наступление. Леди Родни не поощряла его, но добрый веселый Гарри беседовал с ним, не уклоняясь от разговора о дочери.

Долли знала: уже четыре недели каждое утро из Кедлингтон-Хаус в Пилларс доставляются огромные ящики орхидей. Дорогие экзотические цветы: пурпурные, красные, желто-зеленые, всех форм и размеров. В каждом ящике всегда лежала карточка с одинаковыми словами: «Если Вам будет угодно, сделайте из этого ковер, но не избегайте меня. Чевиот».

За такие знаки внимания от столь великолепного и богатого человека Долли отдала бы свою глупую пустую душу не задумываясь. А юная хозяйка Пилларсе велела отдавать орхидеи любому, кто захочет их взять.

– Они ядовитые и пугают меня, – сказала она. – Я не хочу получать подарки от этого человека.

– Что ты имеешь против него? – спросила Долли, глядя на девушку округлившимися от удивления глазами.

– Не знаю, – был ответ. – Просто он мне не нравится.

Тем не менее орхидеи продолжали регулярно поступать. Флер не понимала, как Чевиот узнал о ее пребывании в Лондоне у де Вир. Однако теперь каждое утро тот же ящик доставлялся уже в Найтсбридж. Его привозил всадник на взмыленной лошади, и сам вид загнанного животного вызывал у Флер отвращение к цветам. Каким надо быть жестоким человеком, думала она, чтобы так издеваться над бедной лошадью, лишь бы она могла пораньше получить его цветы.

Она отказывалась подтверждать получение цветов. Однажды кузина Долли предложила Чевиоту нанести им визит, но Флер так рассердилась на это, что миссис де Вир, пожав плечами, капитулировала.

– Как хочешь, моя дорогая, но ты упускаешь прекрасный шанс.

В день смерти короля и вступления на престол юной Виктории Флер разрешила служанке кузины примерить ей траурное платье, а сама с тоской стала думать о родителях.

Теперь они в любой момент могли вернуться из Парижа и забрать ее обратно в Пилларс. Она задыхалась в этом суетливом, разукрашенном, шумном доме, где ей казалось, что кузина Долли и близнецы кричат весь день, не переставая.

В комнату Флер заглянула кузина Долли, уже одетая в черное, в черной шляпке и вуали. Девушка показала ей книгу, которую собиралась читать: «Конец и падение Римской империи» Джиббона. Кузина содрогнулась. Боже, подумала она, что за странная девушка! Вместо того чтобы вместе с Изабель и Имоджин заняться траурными туалетами, она наслаждается историей.

– Ладно, – промурлыкала Долли, – увидимся за обедом. У меня встреча с мисс Плай. Пока, дражайшая Флер.

Вряд ли Флер могла догадаться, что кузина Долли спешила на рандеву с самим Дензилом Чевиотом. С лицом, закрытым вуалью и маленьким зонтиком от солнца, полная маленькая женщина сидела на скамье рядом с бароном, который выглядел весьма озабоченным.

– Разве не восхитительно, что у нас теперь на троне королева. Когда пройдет время траура, мы в Лондоне сможем вернуться к блестящей светской жизни, – щебетала Долли.

– Я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать новую королеву, – сказал Чевиот ледяным голосом. – Что вы можете сказать о ней?

– Это печально, но я не могу убедить Флер принять вас или посетить Кедлингтон, – вздохнула Долли.

Губы Чевиота превратились в узкую полоску. Он постучал пальцем по своей высокой шляпе с розеткой из черного крепа и спросил:

– Она получает мои цветы каждый день?

– Да, мой дорогой Чевиот. И выбрасывает их.

– Так же, как пытается выбросить и меня, – угрюмо промолвил Чевиот.

Молодой барон заключил с Долли финансовую сделку, обнаружив, что та погрязла в долгах. В их последнюю встречу он предложил ей награду, достаточно большую, чтобы у нее закружилась голова, если женщина сможет посодействовать в его ухаживаниях за юной кузиной. Самой Родни об этом знать ни к чему, а для миссис де Вир в ее затруднительном положении это было определенно выходом.

– Ну, – коротко сказал Дензил, втыкая в гравий конец трости, – у вас есть какие-нибудь предложения?

– О, дорогой, это так трудно, – сказала Долли. – Флер – такое упрямое дитя.

– Я тоже упрям, – холодно отрезал мужчина.

– Молодость горяча, – добавила Долли. – Девушка не обращает внимания на орхидеи.

– Прекрасно! – сказал Чевиот. – Тогда я буду присылать фиалки.

Долли просияла.

– Вы должны попробовать, Флер их обожает. А я тем временем буду петь вам похвалы.

Он поклонился, проводил ее до экипажа, и они расстались.

Барон наезжал в Кедлингтон только на выходные дни, но всегда был в ярости. Слуги трепетали от страха, и только Певерил Марш осмеливался заговаривать с ним, когда тот наносил визиты молодому художнику.

Дензил расхаживал взад и вперед по студии в башне, мрачно наблюдая, как юноша вдыхает жизнь в великолепную картину, изображающую Кедлингтон. Чевиот был настолько занят собой и своими делами, что снова и снова спрашивал Певерила, действительно ли его умершая сестра обладала даром предвидения.

– Она на самом деле могла заглядывать в будущее? – постоянно спрашивал барон, сжигаемый страстью к Флер.

Певерил смотрел серьезными глазами на несчастное лицо своего странного патрона и отвечал:

– Думаю, что да, господин. То, о чем говорила Элспет, всегда сбывалось.

После этих слов Дензил терял интерес к картине и к своему протеже и возвращался в свои покои.




Глава пятая


Флер сидела в небольшом кабинете в глубине дома кузины Долли, просматривая только что принесенную газету с траурной рамкой.

Прошло уже почти сорок восемь часов с тех пор, как король Уильям Четвертый испустил последний вздох. Этим утром лорд Мельбург передал первое послание новой королевы в палату лордов, а Джон Рассел – в палату общин.

Флер, приученная отцом интересоваться всем, что происходило в стране, с интересом просмотрела статью, в которой настоящий период описывался как время «абсолютного спокойствия». Молодая королева взошла на трон в счастливый момент истории, и страна может подумать об уменьшении суммы налогов, улучшении уровня жизни, о смягчении существующих суровых законов. Ожидалось, как сообщала газета, что молодая королева откроет парламент в ноябре; без сомнения, окруженная мудрыми советниками, новая повелительница будет внушать чувство преданности своим подданным.

Читая статью, Флер подняла глаза и задумалась о молодой королеве, ее ровеснице. Виктория должна теперь жить в лучах света, сияющего вокруг трона. Никакие ее поступки или слова не могут оставаться в тайне. Муж для нее будет выбран, и она не сможет даже полюбить и выйти замуж так, как хотелось Флер Родни: за человека, которого она сама выберет.

– Как можно быть королевой? – спросила себя Флер и с участием вздохнула, полагая, что молодая девушка, вовлеченная в государственные заботы, чувствует себя одинокой и испуганной.

– Как бы я себя чувствовала на ее месте? – вслух произнесла Флер. – Боже, благослови и сохрани нашу бедную маленькую королеву!

Со временем меланхолию, в которой Флер пребывала с момента отъезда родителей, сменило ощущение счастья. Прошлой ночью джентльмен, знакомый с папой, привез запечатанное письмо из Парижа, в котором родители сообщали своей дорогой дочке, что завтра вернутся в Англию. Отец предлагал Флер со своей служанкой поехать в Пилларс и там ждать экипаж, который привезет его и маму из Дувра. Маленькая семья снова воссоединится в своем доме.

– О Боже мой! – воскликнула Флер и отложила газету, которую надо было сохранить для Арчибальда. Флер очень редко видела своего кузена, да и то только за едой. Он казался ей покорным, глупым и угрюмым человеком, который всегда жаловался на дороговизну и осуждал слуг за ненужную экстравагантность в доме.

Флер надеялась, что в этот вечер будет ее последний семейный обед с де Вир, и мысль о возвращении в родной дом наполняла ее возбуждением. Кузина Долли заметила ее румянец и прекрасное настроение.

– Это не льстит нам, – надулась она. – Надеюсь, что ты не заставишь своего папу думать, что мы не смогли развлечь тебя?

– О, нет, дорогая, мне было здесь очень весело, кузина Долли, – сказала Флер со своим особенным тактом.

Долли уже начинала бояться размеров своих долгов и беспокоилась, что об этом узнает Арчибальд. Она успокаивала своих кредиторов, заверяя их, что должна получить хорошее наследство, которое получит от Чевиота после его помолвки с Флер. Черт бы побрал эту девчонку за ее упрямство и за глупую привязанность к своей семье, подумала Долли.

Этим утром всадник из Кедлингтона привез вместо обычных орхидей огромный ящик красных роз, лежащих на целой куче фиалок. Долли открыла ящик и показала девушке прекрасные цветы, но та, как всегда, отказалась принять их.

– Как можно устоять перед этим?! Правда, моя дорогая, это великая страсть великого мужчины.

Флер едва прикоснулась к фиалкам кончиками пальцев, на ее губах дрожала слабая печальная улыбка.

– Цветы красивы, кузина. Невозможно не любить их, но я не могу принимать знаки внимания от джентльмена, который прислал их, – сказала она.

Арчибальд де Вир поднялся из-за обеденного стола, и вся семья уважительно встала вместе с ним. Проходя через столовую, хозяин дома краешком глаза взглянул на Флер и сказал:

– Значит, вы покидаете нас завтра, моя милочка?

– Да, кузен Арчибальд, – сказала Флер.

Долли фыркнула. Арчибальд никогда не называл своих дочерей «моя милочка». Пропади пропадом эта девчонка! Она нравится всем мужчинам, даже Арчибальду, а ведь он не слишком жалует женщин.

– Будем надеяться, – продолжал мистер де Вир, усаживаясь в свое любимое кресло, – что погода будет благоприятной для возвращения ваших родителей. Говорят, что сейчас на море сильные волны.

Флер подошла к окну и с волнением посмотрела на дождь. Да, был ужасный ливень. Ей было видно, как сильно качаются деревья и как копыта лошади скользят по грязной дороге. Трудно представить, что это июнь. Подумав, как бедную маму швыряет по проливу на одном из этих маленьких пароходиков, она закусила губы. Папа любит море, но маме, наверное, очень не по себе.

Флер поиграла с близнецами и отправилась спать.

Она проснулась рано и, развязывая маленький батистовый чепчик, быстро побежала к окну взглянуть на погоду. Увы, все еще дул сильный ветер, и парк выглядел печально.

«О, бедная мама, дорога домой ей очень не понравится», – подумала Флер и позвонила своей служанке. Теперь надо было собираться и готовиться к поездке в экипаже, который в одиннадцать часов отвезет их в Эссекс. Родители должны приехать в Пилларс до темноты.

Уже сказаны слова прощания кузенам. Близнецы вытерли носы и уронили по слезинке. Долли пожалела, что Флер мало гостила, а когда кучер накрывал колени Флер пледом, прошептала:

– Не будьте слишком жестоки с бедным Дензилом Чевиотом. Он поглощен страстью.

Но единственное, что жадная Долли получила за свои мучения, – это кивок хорошенькой головки мисс Родни и упрямый изгиб розовых губок, обычно таких нежных и улыбающихся.

Долли смотрела вслед экипажу, понимая, что больше не может рассчитывать на Дензила, и с тоской размышляя о том, какой ливень долгов обрушится на ее глупую голову. Гнев мужа уже звучал у нее в ушах.

А Флер наслаждалась каждым мигом своего длинного путешествия из Найтсбридж-Грин в Эссекс. Она весело болтала со своей верной служанкой Молли, которая была у нее с двенадцати лет. Эта была простая и прямая молодая женщина, преданная матери Флер.

– Нет на земле леди прекраснее, чем Элен Родни, вашей дорогой матушки, – время от времени говорила она Флер. – Благослови ее Господь.

Сегодня Молли была более покорна и менее разговорчива, чем обычно. На вопрос Флер, что ее беспокоит, молодая женщина покраснела и тяжело вздохнула.

– Уж не больна ли ты, моя дорогая Молли! – воскликнула Флер.

На это служанка пожаловалась, что больна не телом, а душой, и поведала, что она в первый раз влюбилась в одного из слуг миссис де Вир, которого звали Ноггинс. Флер вспомнила этого человека, который чистил серебро и большей частью работал в буфетной. Обыкновенный молодой мужчина с рыжими волосами, хотя, на взгляд Молли, он обладал всеми достоинствами. Ну-ну, подумала Флер и улыбнулась про себя, бедная Молли совсем не красавица и Ноггинс был первым мужчиной, который обратил на нее внимание.

– Бедная Молли, тебя разлучили с поклонником, и ты, наверное, очень несчастна. Что я могу сделать для тебя?

Молли горячо заверила мисс Родни, что сделать она ничего не может. Ноггинс обещал ей вести себя умеренно и уважительно до того дня, когда они смогут пожениться.

Приехав домой, Флер уже не думала о любви, а Молли была слишком занята, чтобы плакать по Тому Ноггинсу. Нужно было сделать очень многое. Поторопить ленивых слуг, поставить свежие цветы в комнату леди Родни, приготовить праздничный обед для возвращающихся родителей.

Позже Флер надела платье из бледно-голубого шелка, которое особенно нравилось ее отцу, и украсила волосы незабудками. Она сидела в комнате, как прелестная картинка девической красоты, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки копыт по гравию. Как же задерживаются ее дорогие! Будет очень жаль, если обед остынет.

Через некоторое время Флер начала волноваться и позвонила Молли. Она хотела поговорить с кем-нибудь, так как была очень встревожена: давно уже стемнело, а сэра Гарри и леди Родни все еще не было.

Флер взволнованно посмотрела на свою служанку.

– О, Молли, наверное, произошло несчастье.

– Нет, нет, мисс, – прошептала служанка, хотя сама испытывала какое-то мрачное предчувствие.

Флер сплела длинные изящные пальцы.

– Что могло задержать их? Если бы мы могли связаться с Дувром и выяснить, когда приплыл пароход… Но, увы, мы не можем этого сделать.

«Если он приплыл», – мрачно подумала служанка, но не осмелилась произнести это вслух. А в комнате для слуг говорили об этом. Вайлер, дворецкий, вспомнил о страшном шторме, который был несколько лет назад, когда мисс Родни была еще совсем ребенком. Тогда утонул один из пароходов.

Около десяти часов наконец послышался шорох колес по гравию. Краски вернулись на лицо Флер, и она бросилась в холл.

– Наконец-то они возвращаются, Молли. О, слава Богу!

Она не стала ждать слуг и сама открыла тяжелую входную дверь.

Порыв ветра закружил оборки ее веселого платья. И холод, почти смертельный, пронизал девушку, когда она увидела человека, выходящего из экипажа и идущего навстречу ей; приветствие родителям замерло на ее губах. Это был ее кузен, Арчибальд де Вир собственной персоной. Человек, с которым она распрощалась только сегодня утром.

Он выглядел напряженным и серьезным в своем толстом сером плаще. Медленно пройдя мимо девушки, он снял шляпу и закрыл за собой дверь в дождливую ночь.

– Флер, мое дорогое дитя, – начал он и остановился, не в силах продолжать дальше.

Душу Флер обуял такой ужас, что в это мгновение она не могла ни пошевелиться, ни заговорить. Прикованная к месту, она смотрела на кузена Арчибальда. Прежде чем он снова заговорил, она уже осознала, что кузен не мог быть вестником чего-то утешительного. Она дико смотрела на него, желая знать правду, пусть даже ужасную. Тогда де Вир, который несмотря на свою посредственность был добр и от души жалел Флер, откашлялся и хрипло заговорил опять:

– Увы, мое дорогое дитя, то, что я скажу, не принесет вам ничего, кроме горя.

Молли стиснув руки, подошла ближе, ее лицо стало бледным от того, что она услышала. Флер пронзительно закричала:

– Мама!.. Папа!.. Что с ними случилось? Поколебавшись, Арчибальд сказал ей то, что она должна была узнать. Долли послала его сюда, дав двух самых быстрых лошадей, чтобы передать несчастной девушке дошедшую до Лондона новость.

Пароход, утром покинувший Шале, не дошел до Дувра, и никогда не придет. Один из ужаснейших за всю историю летних штормов разбил маленькое судно возле английского побережья. Детали трагедии еще не были известны, но береговая стража сообщила, что пароход утонул и никто не спасся.

Бедный Арчибальд, на долю которого выпала такая ужасная миссия, хмуро смотрел на свою шляпу, вертя ее в руках. Он не смел поднять глаза на девушку, которая тихо рыдала:

– Господь милостив… он милостив… он не позволит, чтобы это было правдой!

Де Вир заговорил опять:

– Надежды, к сожалению, нет. До сих пор дует такой сильный ветер и море такое бурное, что даже самый сильный пловец не смог бы достичь берега.

Флер только наполовину слышала его слова; ее голос истерически повысился:

– Они утонули! Мои мама и папа утонули… я их никогда не увижу!

– Мария, матерь Божия, смилуйся над нами, – прошептала Молли, которая была католичкой. Она несколько раз перекрестилась и опустилась на колени.

Перед глазами Флер возникли холодные безжалостные волны… Мама, такая красивая и нежная, тонет, тонет, задыхаясь, когда жестокая вода накрывает ее прекрасную голову. Папа, такой веселый и красивый, пытается спасти ее, но это не удается. Смерть для обоих, водяная холодная могила – вместе до конца.

Это было слишком много для чувствительной и впечатлительной девушки – дитя великой любви Гарри и Элен. Темнота навалилась на нее, и она без чувств упала на руки Арчибальда де Вира.




Глава шестая


Два месяца спустя, жарким августовским днем, Флер сидела напротив своей кузины Долли в кабинете ее маленького дома в Найтсбридже, который она так радостно оставила июньским утром, предвкушая встречу с родителями.

Уже в течение целого часа Долли повторяла одно и то же:

– У тебя нет выбора, моя дорогая. Ты должна поступать так, как тебе говорят. До совершеннолетия ты находишься под юрисдикцией мистера Нонсила и под моей опекой.

Флер не отвечала. В течение всего этого разговора так же, как и в течение последних восьми недель, она в основном молчала. Казалось, что шок от несчастья, обрушившегося на нее, лишил ее дара речи. Все ее ответы были односложными: «Да, кузина Долли», «Нет, кузина Долли». Миссис де Вир это раздражало больше всего, и она уже была готова поссориться с девушкой.

– Вам пора перестать горевать, – продолжала Долли ласковым голосом, – и показать больше интереса к жизни. Девушка не может плакать вечно из-за того, что дорогие родители внезапно утонули…

Она осеклась, увидев, как одетая в черное фигура девушки неожиданно дернулась, подобно марионетке. Флер вскочила и повернулась к кузине с такой яростью, что изумленная миссис де Вир отшатнулась. На лице девушки не было ни кровинки, ее глаза, тусклые от слез, вспыхнули такой ненавистью и вызовом, что даже глупая Долли де Вир почувствовала страх. Хриплый голос сказал:

– Почему вы не оставите меня в покое? Зачем вы так мучаете меня и не даете оплакивать моих любимых маму и папу? О, я ненавижу вас, я ненавижу тебя, кузина Долли, и лучше бы мне вообще не родиться!

Слезы потоком полились по щекам Флер. Она бросилась к двери, но миссис де Вир, быстрая, как угорь, обогнала ее и, раскрыв руки, преградила дорогу.

– Неблагодарная девчонка, теперь говорить буду я, – она задыхалась, и ее маленькое пухлое лицо пылало от унижения. – Мы приютили тебя, взяли к себе в дом, а ты так думаешь о нас. Я чувствую себя оскорбленной.

– Пропустите меня, – дрожа, пролепетала Флер. – Пустите меня.

– Нет, ты останешься здесь и выслушаешь меня, – сказала миссис де Вир. Отвратительные мысли крутились в ее глупой голове, мысли о будущем осиротевшей девушки и Дензила Чевиота. До этого времени, несмотря на все попытки Долли – ее просьбы, доводы, упреки, – она не могла заставить Флер встретиться с Чевиотом, хотя этот джентльмен был постоянным гостем в доме де Вир. Но сейчас Арчибальда не было дома. Его торговый дом в Калькутте прислал ему срочный вызов в связи с денежным кризисом компании, и пару недель назад мистер де Вир отплыл в Индию. В связи с этим Долли удвоила свои усилия, чтобы бросить Флер в объятия Чевиота. Ее собственные дела были в таком плачевном состоянии, что она уже не могла больше терпеть. Ей позарез нужны были золотые соверены, которыми позвякивал перед ней молодой барон, но она утешала свою совесть тем, что эти деньги якобы нужны не для нее, а для близнецов.

Долли завизжала на Флер, требуя, чтобы, когда Чевиот придет к обеду, она тоже была там. Она должна снять с себя траурное платье и одеть что-нибудь более яркое и привлекательное. Она будет играть и петь для его светлости, а когда она останется с ним наедине и он сделает ей предложение, то примет его. Свадьба обговорена мистером Нонсилом и самой кузиной Долли, и они дают свое полное согласие.

– Но не кузен Арчибальд! Он защитит меня! – вскричала Флер, ее губы дрожали, а огромные глаза полны муки.

– Твой кузен Арчибальд сейчас в океане, плывет в Калькутту и вернется только к Рождеству, – торжественно объявила Долли.

Флер посмотрела направо и налево, поворачивая свою изящную головку отчаянным жестом загнанной лани. Миссис де Вир добавила еще несколько колких слов:

– Пойми, Флер, прошло то время, когда ты могла пренебрегать мной.

– Мои родители не хотели этого. Мама не любила барона Чевиота даже больше, чем я, – сказала Флер безнадежным голосом.

– Как это ни печально, но теперь я стою на месте твоей мамы, – высокомерно сказала Долли, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Флер посмотрела на закрытую дверь, которая показалась ей зарешеченной и запертой, как дверь тюрьмы. Кузина Долли была подобна тюремщице. Перемена в Долли потрясла Флер. Никогда прежде ей не доводилось испытывать такую жестокость и дурное обращение. Со своими родителями она всегда жила спокойно и весело. Неужели прошло всего девять недель, задала она себе вопрос, как они отмечали в Пилларсе ее восемнадцатилетие? Ей было только восемнадцать, но она уже не была больше юной. Ее молодость погибла, как будто этот нежный цветок был раздавлен тяжелым кулаком несчастья, обрушившегося на нее.

После возвращения в Лондон Флер долго оставалась в постели, так как была слишком больна и не сразу осознала, что произошло с ней.

Вся Англия была потрясена ужасным известием о гибели парохода в проливе во время шторма. Многие друзья приехали навестить ее, но Флер не могла понять, почему среди них не было друга детства, Кэти Фостер. И только гораздо позже близнецы открылись, что их мать была очень груба с миссис Фостер. Долли хотела разлучить Флер с ее близкими друзьями и тем самым взять девушку под свой контроль, а затем осуществить помолвку с Чевиотом.

Когда наконец Флер встала с постели, она выглядела бледной тенью и сразу попала в водоворот юридических споров и соглашений, которые совершались через ее голову. Не понимая и половины происходящего, она была вынуждена признать, что жизнь не такая простая и счастливая, как казалась в родительском доме. Она начала страдать без нежной заботы, которой окружала Элен свое возлюбленное дитя, и оказалась одновременно жертвой слабости Гарри Родни, который всегда полагался на свою удачу и не был достаточно мудрым в выборе друзей. Он не видел особого вреда в распущенном Чевиоте и полностью доверял своей кузине Долли, считая ее мотыльком, но веря, что она прекрасная любящая мать. Ему и в голову не могло прийти, что она способна вести себя по-другому по отношению к его несчастной дочери. В бюро покойного, среди прочих бумаг, Арчибальд де Вир нашел его завещание, по которому в случае смерти обоих родителей, молодая Флер попадает под опеку де Вир и Кэлеба Нонсила, адвоката Гарри. Элен Родни никогда не любила мистера Нонсила, но Гарри не придавал этому значения, так как Нонсил был советником его дяди, сэра Артура, и этого было достаточно.

Флер только один раз встречалась с мистером Нонсилом, но интуиция сразу подсказала ей, что ее добродушный отец ошибся в адвокате. Вполне возможно, что покойный Гарри был обманут этим хитрым красноречивым джентльменом. Когда Кэлеб Нонсил говорил, то постоянно потирал руки, как будто мыл их. Он часто улыбался, но это была не та улыбка, которая могла бы внушить Флер доверие. Адвокат долго и с большими подробностями описывал ей состояние дел ее родителей, но эти разговоры были для нее бессмысленными. Она поняла только одно, что все деньги отца, как и де Чателлета (с материнской стороны) достанутся ей только после достижения совершеннолетия или ими будет распоряжаться муж, если она вступит в брак.

В конце беседы мистер Нонсил сказал одну вещь, которая очень напугала Флер.

– Вам уже восемнадцать. Вы достигли того возраста, когда молодые девушки выходят замуж, – заметил он. При этом его беспокойные глазки внимательно разглядывали Флер, которая оставалась прекрасной, несмотря на потускневшие глаза и впалые щеки. – Миссис де Вир и я обсудили это, моя дорогая, и пришли к выводу, что вам следовало бы принять какое-нибудь… э… хорошее предложение, которое вам будет сделано.

Флер испуганно поспешила заверить мистера Нонсила, что прошло слишком мало времени с момента гибели ее дорогих родителей, чтобы можно было думать о замужестве.

– Кроме того, я еще не встретила человека, за которого бы захотела выйти замуж, – закончила она.

После этих слов мистер Нонсил напугал ее еще больше.

– Ну как же, как же, – сказал он, – я слышал, что вашей руки неоднократно просил прекрасный благородный человек. Барон может предложить вам и титул, и богатство, о которых большинство молодых леди могут только мечтать, мое дорогое дитя.

Кровь застыла у нее в жилах.

– Если вы говорите о лорде Чевиоте, то я никогда не выйду за него, – тихо сказала она.

Продолжая улыбаться, адвокат многозначительно поднял свои кустистые брови.

– Ну хорошо, мы посмотрим, – прошептал он.

С этого времени Флер не знала покоя. Долли безжалостно старалась заставить ее изменить свое мнение, и девушка думала, что сойдет с ума, слушая бесконечные похвалы Чевиоту.

Не выдержав однажды, несчастная, измученная девушка вскричала, что скорее утопится, чем станет леди Чевиот, после чего Долли назвала ее поведение «постыдным».

– Что бы сказали твои мама и папа, услышав такую нехристианскую угрозу, – закричала она.

На что Флер, рыдая, ответила:

– Мама и папа хотели мне счастья и говорили, что я сама смогу выбрать себе мужа.

Долли заявила, что мисс Флер Родни – слишком избалованная девчонка.

Позже Флер обратилась к кузине Долли со смиренной просьбой разрешить ей жить в уединении со своей служанкой. Если не в Пилларсе, то в одном из домов, принадлежащих ее отцу. Просьба была встречена пронзительным смехом.

Флер чувствовала, как растет в ней чувство отчаяния и тоски по дому. Она мечтала о Пилларсе, но это место было закрыто для нее. Любимая Донна, борзая ее матери, подобрала какую-то отраву на полях, заболела и умерла. Все, что было дорого для Флер, одно за одним вычеркивалось из ее жизни.

Она чувствовала себя плохо, и жаркий август в Лондоне дополнительно изнурял ее.

Иногда она думала даже о побеге. Но куда ей бежать? Она была слишком гордой, чтобы обратиться к Фостерам после того, как кузина Долли оскорбила миссис Фостер и Кэти перестала быть подругой. Ни одна благородно воспитанная девушка, рожденная и выросшая в провинции, не может и подумать о том, чтобы оказаться на зловещих улицах Лондона одной и без денег. А Долли вместе с Кэлебом Нонсилом сделали так, чтобы Флер не могла получить ни шиллинга из состояния, принадлежащего ей по праву. Без денег девушка была бессильна, и Долли это хорошо знала.

Весь этот день миссис де Вир была раздражительна и злобна еще больше, чем обычно. В конце концов Флер подняла на нее молящие глаза и сказала:

– О, кузина Долли, мое несчастье слишком велико. Я не смогу это все вынести!

Слегка встревоженная, миссис де Вир взглянула на измученную девушку: она вовсе не хочет, чтобы Флер умерла. Подавив желание дать ей пощечину и стараясь показаться душевной, Долли обняла Флер и погладила бедную светлую головку, так жалобно поникшую за эти дни.

– Мое бедное дитя, прильни к моей груди, – сказала она. – Поверь мне, я хочу утешить тебя. Если я и бываю грубой, то только ради тебя. Я знаю, что для тебя лучше, – добавила она медоточивым голосом.

Флер так истосковалась по любви и сочувствию, так изголодалась по теплу и пониманию, которые она привыкла получать от родителей, что, растрогавшись, бросилась в объятия кузины Долли.

– О, пожалуйста, кузина Долли, не обращайтесь так больше со мной, это разобьет мое сердце, – всхлипывала она.

– Сделай так, как я прошу, и согласись увидеться с его светлостью сегодня вечером за обедом, – клянчила хитрая женщина. – Ты представляешь его себе не таким, каков он есть на самом деле. Он прекрасный человек и будет лелеять тебя всю жизнь.

По худенькому телу Флер прошла дрожь, но она не подняла заплаканных глаз от плеча миссис де Вир.

– Будь умницей, – обхаживала Долли, – дай ему возможность показать себя, любовь моя. Ты будешь для кузины Долли хорошей маленькой Флер. Я уверена, что твои мама и папа одобрили бы твой поступок, узнав, что ты вступаешь в такой брак.

Дрожь снова пробежала по девушке и она прошептала:

– А если я не… не… увижусь с ним?

Долли решила пойти козырной картой. Неожиданно она встала на колени перед девушкой, не задумываясь, как смешно выглядела в чепчике на соломенных волосах. Ее большие фарфоровые голубые глаза блестели от слез. Она бросила себя на милость Флер, объясняя ей, как это важно… если не для ее будущего, то для спасения кузины Долли, которая столько сделала для нее после смерти ее мамы. Долли раскрыла перед потрясенной молодой девушкой постыдную историю своей экстравагантности и долгов, нарисовала мрачную картину того, что обрушится на нее, Изабель и Имоджин, если не сможет оплатить эти долги. Долли была должна так много, что Арчибальд никогда не простит ее и накажет ее, заставив томиться в тюрьме для должников. Бедному дорогому Сирилу придется оставить обучение в Оксфорде, так как будет разорен. Они все будут разорены… если Флер не выйдет за Чевиота.

Пунцовая и сконфуженная, Флер посмотрела на кузину своего отца.

– Но у меня же есть деньги и я смогу помочь вам… – пробормотала она.

Хныча и фыркая, Долли объяснила, что девушка не может распоряжаться своими деньгами, пока не достигнет совершеннолетия или пока у нее не будет мужа, который займется ее делами. К несчастью, Гарри Родни так составил завещание, что Долли может воспользоваться деньгами Флер только с разрешения мистера де Вира, второго опекуна, но она не осмелится попросить его взять большую сумму из состояния Флер.

Едва ли Флер могла представить себе все то, что говорила ей Долли. Но она поняла, что может разорить Долли и ее детей, если откажет Чевиоту.

– Эти деньги я смогу получить только после помолвки с лордом Чевиотом? – тихо спросила Флер.

– Да, любовь моя, – ответила Долли, лицемерно глядя на девушку и чувствуя, что на этот раз она победила.

Флер тяжело вздохнула.

– Вы просите от меня ужасной жертвы, кузина Долли.

– Даже если это так, я прошу тебя, – горячо сказала кузина Долли. – Вспомни, что я твоя плоть и кровь! Не дай мне оказаться в долговой тюрьме.

– Если бы только здесь был кузен Арчибальд! – с отчаяньем в голосе воскликнула девушка.

– Но его здесь нет, – сказала Долли. – Моя судьба в твоих руках. Моя милая Флер, не покидай меня. Я была глупа, но все это ради моих детей, а ты знаешь, как твоя мама любила тебя!

Флер закрыла глаза, не осмеливаясь подумать о своей прекрасной нежной матери и о той любви, которую у нее жестоко отняли.

Удачно выйти замуж – это первый долг женщины, вяло подумала она. Не только кузина Долли, но и большинство светских матрон посчитают безумием ее отказ Чевиоту. И тут она почувствовала, что больше не в силах сражаться. Она согласна увидеться и поговорить с Чевиотом, раз это неизбежно. С отчаянием в голосе девушка произнесла:

– Я буду обедать сегодня с вами и обдумаю предложение лорда Чевиота.

Долли с криком восторга подскочила, чтобы поцеловать девушку, назвав ее ангелом, но Флер отстранилась от нее. Она уже не плакала, испытывая невыразимую усталость ума и тела и смертельное одиночество.




Глава седьмая


За обедом молодой Чевиот сидел напротив Флер и не сводил с нее своего томного жадного взгляда, не обращая ни на кого внимания. Но даже если бы здесь не было Флер, он не подумал бы смотреть в сторону Изабель и Имоджин. Толстые, хихикающие, они непомерно много ели и строили глазки джентльменам, с которыми сидели: для полного числа Долли пригласила двух драгунских офицеров, знакомых де Вира. Охваченная азартом, она потратила много денег на этот важный обед, который можно было назвать банкетом. Мрачная пуританская столовая была ярко освещена свечами. На столе сияли лучшие серебро и хрусталь де Виров. Сама Долли была одета в розовую тафту с маленьким кружевным чепцом на волосах, кокетливыми колечками окружающих напудренное и накрашенное лицо. Она подобострастно говорила с Чевиотом, делая ему комплименты по поводу его внешнего вида, знания вин и т. д., или медовым голосом рассказывала о своей «любимой Флер», будто никогда в жизни не изводила молодую дочь Гарри.

Для Флер весь этот обед был сплошной пыткой. Несмотря на все доводы кузины Долли, ничто не могло заставить ее снять траур, так как ее дорогие мама и папа умерли всего девять недель назад. Однако она никогда еще не была так пленительна. В черном вечернем платье ее кожа выглядела как камелии, растущие у южной стены Кедлингтона. На ней не было никаких драгоценностей и украшений, кроме двух белых роз, его роз, пришпиленных к ее корсажу. Он цинично отметил про себя, что, без сомнения, это Долли заставила ее надеть цветы, но это был знак поощрения.

После обеда Долли отправила дочерей и их кавалеров в гостиную помузицировать и обратилась к Флер:

– Лорд Чевиот очень хочет посмотреть то странное растение, которое ваш кузен Арчибальд принес мне весной с Ковент-Гарден. Покажите ему, моя радость.

Тонкие пальцы Флер нервно сжали маленькую дамскую сумочку.

– Ступайте, мое милое дитя, – сказала Долли. Чевиот предложил ей руку. Флер призвала все свое мужество, как перед самым тяжким испытанием, но позволила мужчине повести ее в оранжерею. Бесполезно продолжать сражаться против этой упорной страсти, а главное – против кузины Долли. Весь день Флер думала об этом и прежде всего о причине, по которой Долли так желала этого брака. Она спрашивала себя, должна ли смириться с судьбой и принести эту жертву и хотел ли этого папа. Отказать и послать кузину Долли в тюрьму и тем самым опозорить семью было для нее слишком жестоко.

Она шла с Чевиотом, как овечка на бойню. Под огромной пальмой она присела на маленькую красную софу, Чевиот остался стоять перед ней, напугав ее своим огромным ростом и широкими плечами. Его черные волосы были завиты и напомажены, рукой в белой перчатке он держал кружевной платок. Красивый, безупречный и, как не уставала повторять ей кузина Долли, исключительно богатый и всегда окруженный аурой злодейства, он не стал для нее более привлекательным. Вскоре она почувствовала, что мужчина сидит рядом с ней.

– Прошло столько времени, мисс Родни, с тех пор, как мы говорили наедине.

– Да… О, да.

– Это было так давно, будто прошла целая вечность. Почему вы были так жестоки?

Ее сердце снова забилось, так как этот человек внушал ей благоговейный страх.

– Я… не хотела быть жестокой, – промолвила она.

– Вы очень бледны, – прошептал он. – Вы очень многое пережили? Что угнетает вас и лишает прежнего детского веселья?

Она подняла глаза и посмотрела на него долгим печальным взглядом.

– Это веселье, как вы назвали его, навсегда исчезло со смертью моих любимых родителей.

Чевиот нахмурился. Ему хотелось быть в ее глазах человеком сочувствующим и понимающим, но чувства, испытываемые молодой девушкой, были выше его понимания. Он никогда не любил своих родителей, пока те были живы, и считал, что они только мешают ему развлекаться. Когда они умерли, он соблюдал траур только ради приличия и был очень доволен, что стал свободен и мог сам распоряжаться деньгами и собственностью.

– Увы, гибель парохода в проливе была ужасной трагедией. Я понимаю, что вы должны чувствовать. – Правда? – спросила она задумчиво, словно пытаясь найти в нем что-то такое, что заставило бы поверить, что в этом высокомерном человеке есть еще и доброта. Он поклонился и ответил:

– Конечно. Кто же не поймет вашего горя? Но вы слишком молоды, чтобы запереться от всех и утонуть в слезах.

– Два месяца – это не так уж долго, – глухо сказала она.

– Для того, кто так долго хотел увидеть вас и услышать ваш голос, это была целая вечность, – напыщенно сказал он.

Она молчала, и все ее мысли были с родителями. Да, наверное, прошла уже вечность с тех пор, как она смотрела на прекрасное лицо мамы, слышала веселый смех папы, шла с ними по залитым солнцем коридорам их дома. Давно, как давно… но она не хотела выходить на свет из своего укрытия, ее ранил самый звук смеха или музыки.

Неожиданно она почувствовала, как железные пальцы стиснули ее нежные руки. Чевиот опустился перед ней на колени и прижал ее руку к своим губам. Поцелуй был таким жарким, что она испугалась. Казалось, он не мог справиться со своим желанием и продолжал целовать ее руку, бормоча слова, полные дикой страсти.

– Я так обожаю тебя… Я прошу… Поверь мне, – вскричал он. – Для меня нет в мире ничего, кроме тебя. Я уважаю твое горе и боль и молю тебя обратиться за утешением ко мне. Ты сейчас для меня одна во всем свете. Флер, Флер, возьми меня в мужья. Дай мне право всегда держать тебя в этих любящих руках.

Это были умело выбранные слова. Она слушала их с изумлением, понимая в глубине души, что если бы их произносили губы человека, выбранного ею самой, то они принесли бы ей утешение, которого так хотелось. Как было бы хорошо прижаться головой к сердцу, полному нежной любви к ней, но почему-то все в Флер протестовало против Дензила Чевиота. Слушая его, она понимала, что ничто не сможет изменить ее, и попыталась убрать свою руку от его поцелуев.

– Лорд Чевиот! – слабо запротестовала она.

– Нет, не отталкивай меня. Все самые прекрасные цветы, что у меня есть, будут твоими. Выходи за меня замуж и приходи в Кедлингтон-Хаус хозяйкой и моей женой. Клянусь, я не буду ни в чем тебе отказывать.

Она вся дрожала, понимая, что ей не нужно ничего, что он может дать. Титул, богатство, все меха и драгоценности в мире не смогут вернуть ей загубленной юности и счастья, а главное – родителей. Она слушала страстные речи Чевиота, и две огромные слезы скатились по ее щекам, два печальных бриллианта, сверкнувших в свете свечей.

Однако барон не замечал ее слез, да и не в его характере было проявлять мягкость. Всецело поглощенный страстным желанием коснуться юных губ Флер, в какой-то момент он был близок к успеху, но все испортил, грубо обхватив ее руками.

– Вы не должны меня отвергать, – бормотал он, – ваша кузина дала мне слово, что вы примете мое предложение.

Впервые в жизни девушку целовали с той животной страстью, которая лишь шокировала ее и укрепила в уверенности, что никогда не пойдет на такую жертву, даже для кузины Долли. С трудом переводя дыхание, она оттолкнула Чевиота и наугад ткнула своим маленьким сжатым кулачком в его разгоряченное лицо.

– Я вас ненавижу! Как вы смеете меня оскорблять? – выдохнула она и, прежде чем молодой человек успел что-либо сказать, подобрала свои пышные юбки и побежала от него с такой поспешностью, будто за ней гнался сам нечистый. Она быстро взбежала наверх по лестнице в свою комнату и закрыла за собой дверь.

Чевиот некоторое время стоял в оцепенении, тяжело дыша. В нем закипала ярость. Он разыскал хозяйку, но удостоил ее всего лишь несколькими фразами:

– Ваша милейшая кузина отказала мне и при этом ударила по лицу. Вам нужно позаботиться, чтобы она немедленно раскаялась в содеянном и вышла за меня замуж. В противном случае, мадам, вы не получите от меня ни одной гинеи.

С этими словами он покинул дом, а Долли завыла и завизжала в бессильной злобе. Но теперь настала ее очередь показать свой характер. Взбежав по лестнице, она забарабанила изо всех сил в закрытую дверь спальни Флер.

– Сейчас же пусти меня, противная неблагодарная девчонка, – прошипела она, но за дверью не было слышно ни звука. Флер не плакала, но ничком лежала на своей огромной кровати. Она снова и снова вытирала губы платком, пока те не стали болеть, словно хотела уничтожить следы мерзких поцелуев Чевиота. Она слышала, как кузина поносила ее, угрожая выбросить на улицу, но не стала отвечать. Одно она знала твердо, что никакая сила не заставит ее быть женой этого барона, чтобы ни говорила и ни делала ей кузина Долли.

В конце концов Долли оставила попытки проникнуть в комнату Флер, опасаясь, что шум услышат двое молодых офицеров, находившихся внизу в гостиной с Сирил и двумя близнецами, и расскажут об этом скандале в городе.

– Ну что ж, дорогая, посмотрим, кто окажется победителем в этом сражении, – прошипела она сквозь замочную скважину, – ты вела себя как сумасшедшая, теперь и обращаться с тобой будут, как с сумасшедшей. Я отправлю тебя в психушку, и ты окончишь свои дни среди таких же безумцев, как сама.

Флер по-прежнему не отвечала, хотя все слышала и дрожала всем телом, не зная, как поступить с этой разъяренной женщиной. После ухода Долли Флер разрыдалась, взывая к своим умершим родителям:

– Мама, папа! Почему я не могу умереть и прийти к вам? Посмотрите на меня и защитите. Будьте со мной в этой безутешной печали.

Позже Долли вместе с близнецами снова попыталась проникнуть в ее комнату, но Флер опять их не впустила. Услышав последнюю угрозу Долли отправить ее в Кедлингтон и там оставить, девушка похолодела. Она долго не ложилась в постель и ходила взад и вперед по комнате, то обращаясь в молитвах за помощью к Всевышнему, то пытаясь сама найти выход из этого ада.

Семья де Вир давно спала, когда Флер со свечой в руках осторожно открыла дверь и на цыпочках прошла по коридору, а затем вниз по маленькой лестнице в комнату своей служанки. Она разбудила Молли, и та вышла к ней. Ее волосы были завиты на папильотки под сбившимся колпаком, на лоснящемся красном лице проступили испуг и удивление, когда она увидела свою госпожу, укутанную в кашемировую шаль.

– О, мисс, что случилось? – начала она.

Флер приложила палец к губам и сделала знак следовать за ней. Молли повиновалась, и несколько мгновений спустя они уже шептались в спальне Флер.

– Я надеюсь на тебя и должна тебе верить. У меня ведь нет больше никого на целом свете, – патетически закончила Флер.

Молли была на пять лет старше своей молодой госпожи и имела богатый женский опыт, который приобрела в результате моральных и физических ударов, получаемых ею от рук и лакеев и дворецких. Молли была девушкой стойкой, преданной Флер и всем сердцем ненавидевшей госпожу де Вир вместе с ее хозяйством за исключением, разумеется, Ноггинса, который заставлял трепетать ее романтическое сердце.

Когда Флер сказала, что собирается бежать отсюда и Молли должна будет отправиться с ней, она вначале заколебалась:

– Но, мисс, где вы возьмете необходимые деньги? – вздохнула она.

– Молли, дорогая, а ты бы не могла немного занять для меня? – спросила она застенчиво, – я продам кое-что из моих украшений. У меня есть жемчужное ожерелье, которое досталось мне от дорогой матушки. Каждая жемчужина этого ожерелья стоит несколько фунтов.

Молли энергично почесала ухо.

– У меня осталось нерастраченным жалованье за последний месяц, мисс. Что мы должны делать?

– Покинуть этот дом до того, как проснется моя кузина, найти экипаж и отправиться в «Малую Бастилию», – сказала Флер.

Молли еще раз изумленно вздохнула. Она знала о «Малой Бастилии». Похожее на крепость здание на краю скалы выходило фасадом на устье унылой речки Колы. Оно было построено маркизом де Шартле вскоре после того, как тот появился здесь, спасаясь от Французской революции. Элен де Шартле провела здесь большую часть своей супружеской жизни в первом браке, однако позже, когда она стала леди Родни, это место показалось ей чересчур унылым, и она перестала здесь бывать. Здание оставалось запертым, но под наблюдением смотрителей, поскольку там было много сокровищ, оставшихся от Люсьена де Шартле. Флер только однажды была в «Малой Бастилии» и лишь смутно помнила узкие окна и толстые каменные стены с зубцами, которые делали все здание похожим на миниатюрную крепость-тюрьму, хмуро взирающую вниз на море.

Бежать в сторону Пилларса было бесполезно, потому что кузина Долли сражу же бросится искать ее там и наверняка найдет, но она никогда не сможет выследить Флер, если та укроется в стенах «Малой Бастилии». Флер была уверена, что сможет рассчитывать на надежную охрану маминых смотрителей, а ее надсмотрщику Кэлебу Нонсилу вряд ли придет в голову искать ее там.

– Когда я буду в «Малой Бастилии» в полной безопасности, дорогая Молли, ты сможешь оставить меня и вернуться назад в свою лондонскую жизнь, – говорила Флер служанке, которая, казалось, еще не могла смириться с мыслью об уединении в этом необычном доме, построенном для удовлетворения сардонических прихотей некоего француза. Но Флер так просила ее, что Молли не могла отказать и согласилась сопровождать ее немедленно. Позднее она скажет Ноггинсу, что бедняжка, казалось, вот-вот умрет от свалившейся на нее перспективы быть насильно выданной замуж за его светлость лорда Кедлингтона.

Флер, почувствовав себя более уверенной, вернулась в свою комнату и собрала небольшую сумку. Взяв все самое ценное и необходимое, она осторожно спустилась по ступенькам и вышла из дому в сопровождении Молли, тащившей плетеную корзину, наполненную ее собственными пожитками и едой, которую она умыкнула с кухни.

Семейство де Вир еще спало, когда по булыжной мостовой со стороны Ковент-Гардена загрохотали первые тележки зеленщиков и зевающие владельцы магазинов стали опускать жалюзи на окнах, а две беглянки были уже далеко от Найтсбриджа. Здесь Молли, заинтригованная, но и испуганная этим приключением, взяла инициативу в свои руки и решила искать экипаж, который подвез бы их в сторону Сент-Полз. Флер помнила, что это было по дороге на Эссекс. Кроме того, Ноггинс, будучи коренным жителем Лондона, рассказывал как-то Молли, что где-то недалеко от улицы Патерностер находятся платные конюшни. Там они, конечно, смогут нанять частный экипаж с извозчиком, который и отвезет их на побережье.

Они нашли и конюшню, и извозчика, взявшегося отвезти их за определенную плату, которая составила большую часть заработка Молли, и маленькую брошь, которую предложила Флер.

Когда девушки выбрались из узких улиц на основную дорогу в Эссекс, наступило солнечное, теплое утро.

Проехав первую заставу, Флер почувствовала почти истерическое веселье. Она схватила свою служанку за руку в грубой перчатке и заговорила:

– Дорогая Молли, я буду вечно у тебя в долгу. Если бы была жива моя мама, она бы благословила тебя, – воскликнула девушка, и на ее щеках вспыхнул лихорадочный румянец. – Уверена, что, когда мы доберемся до «Малой Бастилии», я смогу там укрыться от остального мира.

– Но, мисс, вы же не можете оставаться там одна на всю свою жизнь!

– Нет, конечно, но по крайней мере у меня будет время решить, что делать дальше. В конце концов я смогу взять себе вымышленное имя и устроиться куда-нибудь на службу фрейлиной или камеристкой, – воскликнула девушка.

Молли посмотрела на нее и вздохнула: ей показалось, что мисс Флер выглядит неважно. И неудивительно, ведь такие ужасные трудности ей пришлось пережить с тех пор, как утонули ее благородные родители. Молли была рада, что отправилась с этой бедняжкой, и начала открывать корзину с провизией.

– Вам надо покушать, мисс, чтобы поддержать свои силы. Смотрите, я нашла бутылку вина, от которого ваши глаза вновь заискрятся.

Флер вздрогнула. Ей показалось, что она вновь слышит голос Чевиота, произносящего это слово «заискриться». И она повторила своей служанке то, что сказала когда-то ему:

– Те искры навсегда остались в морской пучине вместе с моими любимыми родителями.

И тем не менее Флер заставила себя поесть немного хлеба с сыром и выпить глоток вина, которое предложила Молли. Затем она откинулась на мягкие, пропахшие плесенью, подушки кареты и вздохнула.

– Сейчас я, несомненно, в безопасности, – бормотала она, – но, Молли, что бы ни случилось, прошу тебя оставаться преданной мне и не открывать госпоже де Вир моего убежища.

– Никогда, мисс, иначе пусть силы небесные покарают меня, – воскликнула верная служанка, но при этом отвернулась от своей госпожи и словно выглянула в окно посмотреть на первую деревню, которую они проезжали, оставив позади Уайтчепел. Сейчас она пожалела, что так поспешно прошептала Ноггинсу перед своим отъездом то самое название, которое мисс Родни умоляла хранить в тайне. Ничего, он не расскажет, успокаивала Молли свою совесть, к тому же он сам просил меня верить ему.

Кучер подстегнул лошадей, и они помчались галопом по неровной пустынной дороге.




Глава восьмая


Спустя три ночи, Флер одиноко сидела в спальне «Малой Бастилии» и смотрела в открытое окно.

За окном сгущались сумерки. Темно-зеленое море накатывало на берег свои волны, которые пенились на валунах у подножия мрачных скал. Пурпурно-красное небо постепенно становилось темным и сумрачным. Одна за другой появлялись звезды.

Этот внешне неприятный и суровый оплот маркиза де Шартле имел свою внутреннюю прелесть, что Флер быстро оценила, и это немного утешало девушку. Собственно, других утешений здесь и не было: она была одинока, еще более одинока, чем в своей прошлой жизни.

Но тем не менее ее план спастись от насильственного замужества с Чевиотом как будто удался. Какой бы шум ни поднялся в доме де Виров по поводу ее бегства, сюда, в этот уединенный приют, не долетит ни звука. Хлопотливая и деятельная Молли оставалась с ней всего двадцать четыре часа, и этого оказалось ей достаточно, чтобы устроить свою хозяйку и попросить госпожу Лезер, жену смотрителя, принять мисс Родни на свое попечение. С этим она и уехала в Лондон.

Прощаясь, Молли начала извиняться за то, что не остается с Флер, но та в своей деликатной манере просила ее ни о чем не беспокоиться. Она понимала, что любовь в образе Ноггинса, как магнитом, тянет Молли назад в город. Возможно, госпожа де Вир уволит ее с работы, но Молли быстро найдет другую, и Ноггинс уйдет с ней. По крайней мере так ей обещал.

С тоской смотрела юная леди, как уезжает Молли, понимая, что с ней теряется последняя ее связь со старым домом.

Супруги Лезер, как могли, старались услужить ей. Джекоб Лезер, добродушный человек, некогда служил у маркиза дворецким, а его жена Лотти добросовестно полировала мебель и столовое серебро, а также стирала пыль с дорогих картин, гобеленов и тысяч книг, которые когда-то читал эрудированный маркиз.

Супруги Лезер жили здесь лишь с тех пор, как Люсьен де Шартле женился на Элен, поэтому о прошлой жизни леди Родни в «Бастилии» ничего не знали. Но для бедной Флер было большим утешением жить с этими добрыми людьми, которые говорили о ее матери как о замечательной и красивой женщине.

– Она была вылитая вы, мисс, – часто повторяла ей госпожа Лезер.

Как только Флер почувствовала, что восстановила необходимые душевные и физические силы, она решила, что должна сама зарабатывать себе на жизнь. Первым делом ей нужно было избавиться от образа Флер Родни, чтобы кузина Долли никогда не смогла ее найти. Нужно было взять другое имя.

Она закончила ужин, который подала ей госпожа Лезер, и теперь сидела в ночной рубашке, украшенной английской вышивкой и отделанной голубыми лентами. В этом одеянии она выглядела молодой и хрупкой. Ее пышные волосы только что расчесала госпожа Лезер, и они ниспадали на плечи.

– Мое женское сердце разрывается, когда я вижу вас такой несчастной, – говорила добрая женщина, – это ужасный позор так обращаться с вами. Но теперь вы можете не бояться. Если кто-нибудь и приблизится к дому, то мы с мужем спрячем вас. Здесь под домом много тайников.

Истосковавшись за последнее время по любви и пониманию, Флер разрыдалась на руках у этой доброй женщины. Как же она должна распорядиться своей молодостью? Постепенно девушка пришла к выводу, что такой вопрос за один вечер не решить.

Неожиданно она услышала звуки мелодии, доносившейся от компании рыбаков. Они пели какую-то веселую песню, и Флер отметила, как здорово быть веселым и свободным. Она позавидовала бедным рыбакам, она, которая еще несколько месяцев назад не завидовала никому на свете.

– Конечно, мама никогда не отправилась бы без меня с папой в Париж, если бы знала, какая судьба меня ждет, – размышляла несчастная девушка.

Но, увы, время вспять повернуть невозможно. Флер опустилась на колени возле своей кровати и помолилась, как она это всегда делала перед сном. Затем погасила свечи и легла на подушку, решив завтра узнать у супругов Лезер, сможет ли найти в этой местности работу гувернантки. Она довольно неплохо освоила несколько ремесел, особенно хорошо ей удавались игра на клавикордах и вышивание.

Вероятно, было около полуночи, когда она услышала лай цепных собак в западной части двора. Послышались топот копыт и мужские голоса. Флер окончательно проснулась и села на кровать, сердце ее бешено колотилось. Она зажгла свечу, завернулась в халат и одела на голову муслиновый чепец, потом подошла к двери и прислушалась. В душу Флер начал заползать страх. Неужели ее убежище раскрыто? Не дай Бог, если Молли предала ее и рассказала кузине Долли.

Пока она терялась в догадках, послышались шаги, потом дверь резко открылась и в комнату влетела Лотти Лезер. Это была полногрудая женщина с пухлым добрым лицом, но сейчас ее лицо было мертвенно-бледным и ничего не выражало. Ее била крупная дрожь. Ночной колпак на голове съехал набок, обнажив седые волосы, накрученные на папильотки. В трясущихся руках она держала свечу, воск с которой капал на пол.

– О мисс… мисс, – запинаясь проговорила она. От румянца на щеках девушки не осталось и следа.

– Кто пришел? В чем дело, Лотти? – допытывалась она.

– Это лорд Чевиот, – промолвила женщина.

– О Боже! – прошептала Флер.

Госпожа Лезер продолжила жалобным голосом:

– Один из его людей, который приехал вместе с ним, ударил моего мужа ножом в спину. О мисс… – с этими словами, упав к ногам Флер, она разрыдалась.

Флер молчала, оставаясь неподвижной. Скованная страхом, она только смотрела на эту несчастную женщину и слушала ее неистовое рыдание.

– Чевиот, – повторила Флер, глядя перед собой широко раскрытыми безумными глазами. О Боже, наверное, Молли рассказала Ноггинсу, а тот выдал меня, подумала она.

Времени на раздумье у нее не осталось. За дверью послышались тяжелые шаги. Только тут она предприняла попытку подойти к двери и закрыть ее от незваных пришельцев, но было слишком поздно. Дверь открылась от могучего удара кулаком, и девушка отступила назад.

Перед ней стоял Дензил Чевиот. Флер посмотрела на него с таким ужасом, будто перед ней был дьявол из преисподней. Он тяжело дышал. На нем был одет костюм для верховой езды. Обычно тщательно напомаженные волосы были немного взлохмачены, одна черная прядь упала на потный лоб. Он улыбался, но в этой улыбке была такая неумолимость, что душа девушки содрогнулась.

Отвесив церемонный поклон, он обратился к ней:

– К вашим услугам, мисс Родни.

Миссис Лезер бросилась к нему и неистово вцепилась руками в его сапоги:

– Убийца, убийца моего мужа, – пронзительно закричала она, – ты ответишь за это! Я найду управу!

Он оттолкнул ее носком сапога и крикнул:

– Айвор!

Тут же появился его попутчик. Флер все еще не была способна ни думать, ни шевелиться, но этот человек привлек ее внимание. Потом она лучше узнала этого валлийца, который в течение нескольких лет был верным слугой и помощником Дензила Чевиота, и всегда боялась его. Это был маленький коварный человек с хитрыми глазами и непропорционально большими и сильными руками. Он был прекрасным стрелком, как и его хозяин, и не страдал угрызениями совести. Верность он сохранял только своему господину, не задумываясь, во благо это или во зло.

Чевиот указал ему на женщину, которая выла, извергая проклятия.

– Свяжи и брось эту тварь в подвал. Пусть она посидит там в холоде и сырости с крысами, тогда у нее пропадет охота жаловаться на меня, – сказал он.

Лотти повернулась к Флер с умоляющим видом, в ее глазах стоял страх.

– Не дайте им и меня убить, мисс, – пронзительно закричала она.

Постепенно к Флер вернулась способность говорить. Это был худший кошмар, который она испытала после того, как оборвалась ее прежняя жизнь. Но она не испугалась, ее дух восстал против жестокости, которая должна была совершиться по отношению к несчастной и безвинной жене смотрителя.

– Господин, – сказала она, обращаясь к Чевиоту, – эта женщина была служанкой моей матери еще с тех пор, как та вышла замуж за маркиза. Во имя моих родителей я прошу ее пощадить. На вашей совести уже есть одно убийство. Вам этого мало?

Чевиот засмеялся, но это больше походило на рычание в глубине его глотки. Он снова согнулся в учтивом поклоне:

– Как будет угодно, мисс Родни. Айвор, оставь эту женщину в подвале только на ночь, а утром выпусти. Но пусть она знает, что, если хоть одна живая душа узнает о том, что произошло этой ночью, она умрет страшной смертью. Ты слышала? – Он наклонился к лицу этой доведенной до истерики женщины: – Молчи, или поплатишься жизнью.

Лотти, пребывая в состоянии презренного страха, униженно закивала.

Валлиец, лукаво взглянув на Флер, кивнул своему хозяину и удалился, уводя Лотти за собой. Чевиот закрыл за ними дверь и улыбнулся Флер:

– Вы не пригласите меня сесть? – промолвил он. – Я проскакал большой путь и так быстро, что моя лошадь пала от разрыва сердца. Пришлось задержаться в Челмсфорде, пока Айвор не подыскал мне другую лошадь.

Флер не ответила и лишь смотрела на него своими большими глазами.

Чевиот медленно расстегнул свой плащ и сбросил его на постель.

– Вас, должно быть, удивило то, что я проделал к вам такой длинный путь и в такой спешке, – продолжил он.

Держа руку у горла и изо всех сил пытаясь унять неистовую дрожь, девушка сказала:

– Господин, прошу вас уважать приличия и покинуть мою спальню.

Он осмотрелся. Его высокая фигура в дрожащем свете свечей отбрасывала на потолок огромную тень. Теперь, когда в Малой Бастилии» вновь воцарилась тишина, был слышен шорох волн, набегающих на камни. Чевиот выглянул в окно и затем обернулся к Флер, приподняв брови:

– А вы выбрали прелестное убежище, хотя и мрачноватое для такой молодой и красивой особы. Впрочем, здесь, наверху, тепло и уютно, поэтому я никуда и не спешу.

– Лорд Чевиот, зачем вы сюда приехали? По какому праву вы врываетесь в дом моей матери и убиваете невинного человека?

– Он стоял на моем пути, – холодно сказал Чевиот, – и пытался меня не пускать. Мой человек, Айвор, как всегда, схватился за оружие и сделал это быстрее, чем ваш заступник. Вот и все.

– Вы чудовище, – промолвила Флер сдержанным шепотом.

– А вы ангел. Интересное сочетание. Посмотрим, что получится от союза небес с преисподней.

От этих слов у нее внутри похолодело, и она отстранилась от него.

– Кто вам сказал, что я здесь?

– Кто же, кроме вашей кузины Долли де Вир? Лишь сегодня она смогла подкупить парня по имени Ноггинс, и тот рассказал ей о вашем местонахождении. Вы ускользнули от нас довольно ловким способом. Когда миссис де Вир сообщила мне о вашем бегстве, я бросился искать вас в Пилларсе, но там ни слуги, ни ваши друзья ничего не знали. И тут добрый малый Ноггинс, занятый поиском денег на свою женитьбу, все рассказал вашей кузине. Только тогда я понял, что ни ваша кузина, ни опекун, мистер Нонсил, не имели ни малейшего понятия о том, что вы ускользнули в «Малую Бастилию».

Флер провела кончиками пальцев по дрожащим губам. Ее била такая сильная дрожь, что она едва стояла на ногах. Так, значит, ее выдала Молли? Может быть, и не желая этого, но оказалась жертвой чрезмерного доверия к человеку, которого любила.

Когда Чевиот приблизился к Флер, она со слезами в голосе жалобно промолвила:

– Прошу, умоляю вас, лорд Чевиот, хотя бы немного считаться с моей честью. Обещаю вам, что завтра я буду послушной и позволю вам сопровождать меня в Лондон. Я признаю свое поражение.

– Не совсем, – промолвил его светлость с той неумолимой улыбкой, которая делала его красивое лицо воплощением зла.

– Что вы имеете в виду?

– А то, моя милая, что я вполне определенно намерен принять меры, которые не позволят вам отвергнуть меня в качестве супруга, – сказал он.

Его черные блестящие глаза, плотоядно устремленные на нее, были безжалостными, как и сам хозяин.




Когда Долли де Вир сообщила Дензилу о бегстве Флер, он согласился с ней объединить усилия, чтобы разыскать мисс Родни и положить конец ее упрямству. Конечно, если бы Арчибальд де Вир был в Англии, у Дензила ничего бы не получилось. Но в его отсутствие Долли, панически переживая за свое будущее, изъявила готовность принять участие в злодейском замысле Чевиота. В первый момент они опасались, что Флер исчезла навсегда, но как только Ноггинс проболтался, Чевиот тут же помчался на побережье Эссекса.

– Предоставь это мне, – сказал Дензил Долли, которая немного переживала и чувствовала себя неловко по поводу всей этой истории, – завтра, когда я верну ее вам, она будет делать все, что ей скажут. Она высоко ставит свою репутацию и целомудрие, поэтому не в ее интересах будет дальше возражать против нашей скорейшей свадьбы.

Эти зловещие слова потрясли даже Долли, и она начала хныкать:

– Я ведь мать… Я должна заботиться о бедной сироте, дочери моей кузины. Будьте с ней ласковее и не грубите, иначе она не получит благословение стать леди Чевиот.

На что он ответил непреклонно:

– Она станет леди Чевиот. Девушка может изнывать в печали и тяжко страдать от своей несчастной судьбы, но молодость и энергия помогут ей привыкнуть к своему новому положению. Как бы то ни было, я не оставлю ее, мадам. И у нее не будет никаких шансов уйти из этой жизни добровольно.




Теперь, когда Чевиот смотрел на эту хрупкую и утонченную девушку с белым, как полотно, лицом и с отражением ужаса в ее больших глазах, он не испытывал ничего, кроме животного желания и решимости окончательно покорить ее и заставить пойти к алтарю.

– Милое дитя, – сказал он, – не тратьте понапрасну слов на свои отказы. Сегодня ночью эта уединенная крепость, выбранная вами, станет для нас приютом Купидона.

Флер открыла рот, чтобы закричать, но не смогла, хотя кричать, собственно, было бесполезно. Она почувствовала, как огромные руки Чевиота сжимают ее, и ощутила на губах высокомерную страсть его поцелуя. Он поднял ее на руки и рассмеялся в лицо:

– Думаю, что завтра вы, моя поникшая фиалка, будете вполне готовы объявить о нашей помолвке и стать моей невестой, а в будущем матерью моих сыновей, – сказал он.

Ее охватило полное равнодушие к своим страданиям, и даже не хотелось ничего отвечать ему. Последние звуки, которые она слышала, – это шум моря и усиливающегося ветра; сентябрьская ночь переходила в рассвет, предвещающий бурю. Морские чайки тяжело кружили над крепостными стенами «Малой Бастилии». Почему же призрак ее матери не восстанет из морской пучины и не защитит ее от чудовищного злодеяния, успела подумать Флер.




ЧАСТЬ II





Глава первая


В середине сентября Флер, дочь сэра Гарри и леди Родни, обвенчалась в церкви Святого Павла с Дензилом Чевиотом, бароном Кедлингтонским.

Это была пышная свадьба, на которой присутствовали бесчисленные родственники и друзья, приглашенные со всех концов госпожой де Вир. Там были почти все великосветские семьи Бэкингемского графства. Весь Лондон долго обсуждал подробности этого события.

Несмотря на известные во всей Англии беспутство и пороки лорда Чевиота, он был одним из богатейших людей страны. Поэтому те из приглашенных, кто имел склонность шептаться о выходках Чевиота в самых вульгарных выражениях, сегодня забыли о них и пришли поглазеть с восхищением на него и его красавицу невесту.

Помолвка была короткой, и это удивило тех, кто читал объявление о ней. К тому же она проходила, по общему мнению, несколько поспешно после трагической гибели родителей Родни, но маленькая миссис де Вир объяснила всем без исключения, что у молодых большая любовь и они хотят быть вместе, к тому же бедняжке Флер нужен муж и свой дом.

Церковь была полна народу. К сожалению, этот последний день уходящего лета не был теплым и солнечным: неистовый ветер гонял по улицам листья, сорванные с деревьев Гайд-Парка. В сточных канавах текли мутные потоки. Одновременно со звоном церковных колоколов пошел дождь. Нарядно разодетые джентльмены помогали своим дамам выходить из экипажей, а кучера в это время держали над ними огромные зонты.

Миссис де Вир успешно справлялась с ролью «матери», время от времени прикладывая к глазам кружевной платок и щебеча с гостями о своем сердце, разбитом потерей милой девочки, и о том, как «досадно», что дорогой Арчибальд не смог приехать из Индии из-за неотложных дел.

Посаженным отцом стал мистер Кэлеб Нонсил, друг семьи и адвокат. Даже он, степенный человек, ради такого случая оделся более изысканно, чем обычно. Все знакомые Долли де Вир обсуждали одну тему: откуда она взяла деньги на такое пышное празднество для бедняжки Родни.

Они легко получили бы ответ на этот вопрос, если бы подслушали мимолетный разговор между Долли и мистером Нонсилом непосредственно перед тем, как отправиться в церковь.

– Должен поздравить вас, мадам. Вам очень хорошо удалось усмирить мою юную клиентку, – сказал Кэлеб и многозначительно улыбнулся миссис де Вир. Та, наряженная в голубой вельвет и шляпу с плавно покачивающимися страусиными перьями и кокетливым бантом под подбородком, чувствовала себя немного неловко, но все же хихикнула:

– Да, конечно, но это было очень ответственным делом.

– Я хотел спросить: как вам удалось добиться в этом деле коренных изменений?

– Пожалуйста, не надо об этом, – с томной гримасой попросила Долли, обмахиваясь веером, так как при этом ее бросало из жара в холод и наоборот.

Кэлеб сообщил ей, что именно сегодня его светлость перевел на ее счет в банке значительную сумму. Столько же получил он сам, мистер Нонсил. После этих слов де Вир облегченно вздохнула: завтра она оплатит все свои долги. Она спасена, и Арчибальд никогда не узнает, как близка была она к разорению. Когда будет утверждено завещание, то все принадлежащие Флер деньги, вырученные от продажи имений матери и отца, перейдут в полное распоряжение его светлости, лорда Кедлингтонского, который сможет распорядиться ими по своему усмотрению.

Стоя на коленях в церкви после лицемерной молитвы о благоденствии юной леди, которой она искалечила жизнь, Долли пыталась убедить себя, что она сделала все возможное для дочери Гарри, но так и не смогла вытравить из памяти мысли о том, что кузен доверил ей самое дорогое, а она этим доверием злоупотребила. Она представляла, с каким отвращением и ненавистью посмотрели бы на нее Гарри и Элен, если бы могли узнать подоплеку этой свадьбы.

Долли, конечно, пыталась убедить себя, что мистер Нонсил виноват не меньше. Помолвка не могла произойти без его согласия, а он тоже остро нуждался в деньгах и нарушил клятву, данную Гарри Родни.

– Нужно заставить себя поменьше думать об этом, – бормотала про себя Долли де Вир. Но стоило ей посмотреть на алтарь, перед которым стояли невеста с женихом, как она снова начинала нервно облизывать губы. Воспоминания о событиях последних недель неотступно преследовали ее.

Долли никогда не сможет забыть того момента, когда Чевиот привез Флер в ее дом. Даже она испытала глубокие угрызения совести при виде тех перемен, которые произошли с девушкой. С мертвенной бледностью в лице и печатью безысходности в глазах, Флер непрерывно дрожала и отказывалась отвечать на вопросы. Пришлось тут же выпроводить близнецов, а девушку отвести в постель.

Ее прежняя служанка Молли и вероломный Ноггинс были уволены. Для присмотра за Флер наняли другую женщину, которая была старше и надежнее. Ей сказали, что с трудом разыскали эту девушку, поэтому следить за ней нужно очень внимательно, не обращая внимания на некоторые ее странности.

Сразу же после возвращения Флер дверь в ее спальню была заперта. Она стала пленницей кузины Долли.

Для виновника торжества Чевиот выглядел слишком сердитым. Хотя зло уже было совершено, но его светлость чувствовал себя неудовлетворенным. Он пребывал в скверном настроении и, когда Долли попыталась дрожащим голосом узнать у него, что случилось, резко оборвал ее.

– У этой девушки совсем нет вдохновения, – сказал он грубо. – Она как будто сделана изо льда. Если она не получит должного ухода, то происшествие прошлой ночи окончательно выбьет ее из колеи. Я вас прошу, мадам, обращаться с ней деликатно, чтобы к нашей свадьбе она была в лучшем физическом и духовном состоянии. Я могу подождать еще месяц, но не больше.

С этим он уехал, а Долли вернулась на половину девушки, мучимая тяжелыми опасениями, что они зашли слишком далеко в своем стремлении сломить сопротивление Флер.

Однако сопротивление, казалось, было уже сломлено: Флер не спорила, не протестовала и не жаловалась ни на что. Создавалось впечатление, будто ее душа куда-то улетела, а она сама в этом мире ничего больше не желала. Она лежала без слез и рыданий, повернув лицо к стене, и миссис де Вир скоро поняла, что уход за ней будет делом чрезвычайно хлопотным.

На протяжении нескольких недель ее терпение много раз было на пределе, но она все-таки смогла заставить Флер согласиться на помолвку с Чевиотом.

– Да, – повторяла она каждый раз в ответ на один и тот же вопрос Долли, – да, я выйду за него замуж.

– Теперь ты должна это сделать, – убеждала ее кузина Долли, – благородная девушка не должна поступать по-другому.

– Да, благородная девушка не должна поступать по-другому, – соглашалась Флер монотонным голосом, глядя перед собой своими большими невидящими глазами.

– Все это очень досадно, – запинаясь говорила Долли, – мне очень жаль, что все так случилось. Я ведь не знала, что Чевиот осмелится сделать то, что он сделал.

И только тут Флер обернулась и посмотрела на кузину Долли с выражением такой горечи и презрения, что та невольно съежилась.

– Вы все знали, кузина Долли, и именно вы послали его за мной. Он убил слугу моего отца, а после этого убил и меня, – добавила она тихим голосом. – Если бы был жив мой отец, он бы отомстил за меня. Вы бы не посмели даже взглянуть в глаза и ему, и моей маме.

Долли удалилась восвояси, лицемерно всхлипывая.

Флер болела долго, ее недуг был скорее душевного, нежели физического, свойства. Все это время Арчибальд ничего не знал о том черном преступлении, которое было совершено против невинного дитя, вверенного заботам его супруги. Он лишь получил с большим опозданием письмо, в котором говорилось, что «милая Флер согласилась выйти замуж за Чевиота». «Я не сомневаюсь, – писала Долли, – что это известие тебя обрадует».

Постепенно молодость все-таки взяла свое, и Флер начала обретать нормальное физическое состояние.

Один или два раза, когда Чевиот приезжал навестить ее, она приняла его и даже протянула руку для поцелуя, но смотреть на него не могла. Наблюдавшая эту сцену Долли, видела, что девушка вся дрожит и ее бледное восковое лицо заливает нездоровый румянец, однако она была крайне вежлива. Обручальное кольцо, которое он надел ей на палец (три изумруда, стоивших, по мнению Долли, целое состояние), оказалось чересчур большим и массивным для ее тонких пальцев, но она поблагодарила его и за кольцо, и за бесподобное алмазное ожерелье, которое он также выбрал для нее в своей коллекции. Выглядела она очень исхудалой, и это вызвало раздражение Чевиота.

– Вы должны поправляться, милое дитя, – сказал он ей. – Я думаю, жизнь в Кедлингтоне пойдет вам на пользу. Там чистый воздух и великолепные свежие продукты из моих многочисленных хозяйств.

– Нашей милой Флер очень повезло, – прощебетала Долли.

И снова Флер посмотрела на нее тяжелым, полным апатии взглядом, под которым щеки у Долли запылали. Конечно, тяжело было выдерживать то презрение, с которым юная леди смотрела на нее.

После ухода Чевиота Долли слегка повздорила с Флер.

– Ради всех святых, неужели тебе трудно улыбнуться и притвориться счастливой, даже если ты себя таковой не чувствуешь? Разве тебе самой нравится быть такой скучной? Поверь мне, терпение лорда Чевиота может лопнуть.

– Мне все равно, – сказала Флер, закрывая глаза. Доведенная до отчаяния, Долли закричала:

– Разве мы не стараемся делать все, чтобы тебе было хорошо? Что же ты еще хочешь, дрянная девчонка?

– Остаться одной, – прошептала Флер, – наедине со своим позором и печалью. Если бы я была католичкой, то ушла бы в монастырь навсегда от этой жизни.

– Честное слово, ты маленькая дура, – подвела итог Долли.

Однажды Чевиот прислал Флер коробку камелий, в центре которой сверкала изумительная сапфировая брошь. На вложенной карточке было написано:

«Пусть мои подарки и забота помогут вашим глазам засиять вновь и своей голубизной сравниться с этим сапфиром. Постараюсь быть полезным для вас, если это будет позволено. Чевиот».

Подчиняясь требованию кузины Долли, она поблагодарила его за бесценный подарок, но горько улыбнулась, когда увидела, что острые края броши повредили нежные кремовые лепестки цветов: они были надломлены и потемнели.

– Как мое сердце, – прошептала она про себя, – и моя молодость.

Сегодня, в день свадьбы, она была одета в изысканное платье из бледно-фиолетового атласа, отделанного тончайшим кружевом. Края ее шляпы были также отделаны мелкими кружевными оборками. Лицо закрывала газовая вуаль. Небольшая накидка из фиолетового атласа, отороченная горностаем, закрывала хрупкие плечи.

Ее рука, одетая в белую кружевную перчатку, держала маленький букетик фиалок с серебристыми листочками, а на тонкой шее сверкали алмазы. Она была такой прекрасной, чистой, такой возвышенно-печальной и юной, что присутствующие мужчины ощутили какую-то неловкость, словно только сейчас поняли постыдность грубых мужских влечений. А женщины, не зная всей подоплеки, лишь завидовали ее роскошным украшениям.

Чевиот был тоже великолепен в своем расшитом сизовато-сером жилете с высоким воротником, который почти полностью закрывал его подбородок. Он был значительно выше своей невесты, которая чувствовала присутствие рядом с собой этого сильного животного, и это вызывало у нее отвращение.

У алтаря она отвечала почти шепотом. Вскоре все было закончено. Она шла по церковному проходу под руку с Чевиотом и с болью думала: «Теперь я навечно принадлежу ему». С этого дня ее жизнь становится сплошной мукой. «Респектабельное мученичество», – подумала она с цинизмом, от которого наверняка защемило бы сердце Элен Родни, если бы она знала, что творится сегодня в душе ее любимой дочери.

Новоиспеченная леди Чевиот равнодушно приняла поздравления и поцелуи родственников и друзей. Был всего один человек, присутствию которого она была бы рада, – это Кэти, подруга ее детства. Но и в этом ей было отказано. Кузина Долли не позволяла никаких контактов с прежними близкими друзьями семьи Родни.

Но больше всего Флер оскорбляло то, что к алтарю ее провожал мистер Нонсил. Несмотря на трепетное отношение к памяти своего родителя, она должна была признать, что ее бедный отец ошибся в своем адвокате. Ясно было, что мистер Нонсил и Долли находились в сговоре. Девушка была вынуждена общаться с ним, выслушивать массу юридических вопросов, существа которых не понимала, и по его просьбе вяло подписывала какие-то документы. Он был с ней учтив и даже подобострастен, но когда говорил о том, что ей повезло и она заключила прекрасный брачный союз, ее начинала бить сильная дрожь.

Мистер Нонсил внушал ей, что лорд Чевиот теперь сам решит, как поступить с ее наследством. При этом он осторожно намекнул, что его светлость уже решил продать поместья Пилларс и Шартле. Отныне всем будет управлять только Чевиот. Всем, что принадлежало ей. Теперь он становится ее опекуном, попечителем и собственником.

Ее душа разрывалась при мысли о том, что никогда больше не увидит милое ее сердцу имение Пилларс. Но, с другой стороны, она радовалась, что не придется больше навещать «Бастилию», этот причудливый дом с сокровищами, бывший некогда гордостью Люсьена де Шартле. С ним у Флер были связаны слишком страшные воспоминания. Когда она осмелилась спросить, что стало с миссис Лезер, то услышала в ответ, что та уволена по распоряжению его светлости. Бедняжка была так напугана, что теперь уже ни при каких обстоятельствах никогда никому не расскажет, что произошло в «Бастилии» в ту ночь. Она молчала даже тогда, когда ей объявили, что Джекоб Лезер погиб в результате несчастного случая.

Стоя рядом с Чевиотом в гостиной Долли, Флер пыталась не думать об этом. В это время присутствующим предлагали вино и свадебный пирог из белого глазированного сахара, который прислал шеф-повар Кедлингтона. Сверху на пироге были изображены «Д» и «Ф», связанные узлом верности, а также выполненный из розового мороженого и украшенный обсахаренными фиалками герб Кедлингтона. «Опять фиалки», – подумала Флер, уже уставшая от них, несмотря на то, что это были ее любимые цветы.

Ей приятно было, что сегодня облака плотно закрыли солнце, иначе это было бы горькой насмешкой. Успокаивало ее и то, что Чевиот не повезет ее сразу в свадебное путешествие. Он планировал съездить с ней в Монте-Карло, где было тепло и солнечно, но врач кузины Долли предупредил, что у мисс Родни слабое здоровье (он связывал это со смертью ее родителей), и не советовал отправляться в столь длительное путешествие, тем более что у девушки должен быть естественный страх перед пересечением Ла-Манша. Дензил согласился отправиться с ней сразу в Кедлингтон.

Они решили выехать из Найтсбриджа в полдень на знаменитом «летящем экипаже» его светлости, запряженном четверкой лошадей. В середине пути они сделают остановку в Уайтлифе.

Чевиот был дружен с неким баронетом сэром Пайерзом Килманингом, который владел великолепными охотничьими угодьями неподалеку от деревушки Фалмер; Килманинг и его жена предложили новобрачным приют на ночь в своем доме. На следующее утро они смогут отправиться на отдых в Кедлингтон.

Фамилия Килманинг вызвала у Флер неприятное воспоминание. Она слышала, как ее мама отзывалась о леди Килманинг, с которой была знакома, будучи еще маркизой. Элен с открытым презрением относилась к обществу этой живущей ради удовольствия кокетки средних лет и ее мужа, который в эпоху Регентства был известным щеголем.

Флер уже понимала, что все ее будущие знакомые принадлежали к тому сорту людей, что и сам Чевиот, но перед которыми ее родители захлопнули бы дверь.

Когда они возвращались из церкви, Чевиот попытался галантно поднести ее руку к своим губам.

– Неужели я не заслужил от вас ни слова, ни улыбки, леди Чевиот? – спросил он.

Она не ответила и даже не подняла глаз, но тут же почувствовала, как он, словно тисками, сжал ей пальцы.

– Ответьте мне. Я не потерплю к себе такого неуважения.

Подчиняясь грубой силе, она подняла на него свои прекрасные глаза:

– Что вы хотели услышать от меня, лорд Чевиот?

– Прежде всего оставьте эту отвратительную манеру обращаться ко мне. Я ваш муж, и у меня есть имя.

Она поджала губы. Ее муж. В это невозможно было поверить. Когда-то в редкие минуты откровенных разговоров с Кэти она говорила о возможном супруге только в возвышенном и романтическом стиле.

Чевиот видел, как напряглась ее длинная стройная шея. Его приводило в бешенство то, что всякий раз, когда он обращался к ней, она съеживалась, словно боялась, что ее ударят. Он не отягощал свою совесть раскаянием в том, что сделал с ней. Всему виной, считал он, было ее упрямство. Во всяком случае, ей не на что жаловаться. Разве он не дал ей свой титул? Теперь она находится в положении, которое его мать считала когда-то очень лестным для себя, При мысли о том, что от этой странной девушки он никогда не добьется искорки взаимопонимания и между ними всегда будет непроницаемая стена, ему стало жаль себя.

– Меня зовут Дензил, – сказал он грубо.

– Дензил, – повторила она машинально, как ребенок, которого учат говорить.

– Черт побери, это не очень хорошее начало нашей супружеской жизни, – насупившись, проговорил он. – Свадьба должна быть счастливым событием.

– Счастливым? – повторила девушка с горечью в голосе и неожиданно рассмеялась. Дензил Чевиот раньше уже слышал этот ее смех. Было это в Пилларсе несколько месяцев назад, когда он стоял и молча наблюдал за ней, слушая легкий, счастливый смех этого лучезарного создания. Именно в тот момент у него возникло непреодолимое влечение к ней. И вот теперь она принадлежала ему, но куда-то исчезла ее лучезарность, а смех стал непривлекательным и безжизненным и начал раздражать его, наполняя душу раскаянием. В голове мелькнула мысль, что это он убил в ней живую душу, точно так же, как его слуга убил ножом в спину Джекоба Лезера.

– Я не хочу, чтобы люди думали, будто моя жена вышла замуж по принуждению, – пробормотал он.

– Боюсь лорд… Дензил, – запнулась она на его имени, – что не смогу отвечать за то, что думают другие. Я не обладаю сверхъестественными способностями.

Он пожал плечами:

– Значит, вы не собираетесь быть лояльной супругой?

Она посмотрела на него все с тем же отвращением, которое уже стало ему надоедать.

– Я с самого начала не была вам лояльной супругой, – сказала она сквозь зубы.

Чевиот резко отодвинулся в угол экипажа и, сложив руки, хмуро посмотрел на нее.

– Поступайте, как знаете. Вы упрямы, словно мул.

Под грохотание экипажа, увозившего ее к новой жизни, она размышляла с закрытыми глазами: «Я не могу быть лояльной супругой. Более того, все мое существо протестует при мысли об исполнении моих обязанностей в качестве леди Чевиот. Лучше бы мне умереть». Но милосердное забвение смерти миновало ее, а с ним и возможность воссоединиться с дорогими ее сердцу людьми.

Она взяла с собой в дорогу маленькую черную с фиолетовым муфту, в которую теперь с удовольствием сунула руки, и откинулась на подушки. Сказывалось ее истощение. Изнуренная духовно и физически, она задремала.

Ее супруг молча взирал на нее из своего угла. Были моменты, когда говорить колкости Флер доставляло ему садистское наслаждение, но сейчас он молчал в предвкушении хорошего угощения у Килманинга. Сэр Пайерз был хорошим хозяином, а Арабелла, его жена, к тому же не раз давала понять, что охотно примет знаки внимания Чевиота. Несмотря на возраст, это была еще интересная женщина с прелестными лодыжками.

Чевиот зевнул и погрузился в сон.




Глава вторая


Дом в Кедлингтоне был залит солнцем. Все утро среди слуг в доме и во дворе царили необычайное оживление и суета. Приезжал хозяин с молодой женой. Их ожидали к полудню.

По такому случаю в доме были натерты полы до зеркального блеска, вымыты стены и лепнина. В огромной кухне шеф-повар из Франции, напыщенный и вспотевший, мучил своих помощников, кухарок и посудомоек, пытаясь создать роскошное меню, которое, как он знал по опыту, смягчит сердце требовательного хозяина.

Руководила персоналом дома управляющая миссис Динглфут, женщина властная, державшая в своих твердых руках весь большой коллектив. За ее устрашающей улыбкой скрывалась сильная воля.

Все утро она муштровала людей, как генерал солдат накануне наступления неприятеля. Под неприятелем в этом случае следовало понимать новоиспеченную леди Чевиот. Матильда Динглфут находилась в своей должности с тех времен, когда мать Дензила была еще жива. Это была кроткая бесхитростная леди, страдавшая от различных недугов, и поэтому она была только рада, когда новая управляющая взяла на себя заботы по дому.

И вот уже который год миссис Динглфут властно сновала взад и вперед по Кедлингтонскому особняку с висящими на поясе ключами от кладовой, шкафов и сундуков. Ее резкий голос отдавал приказания, которые исполнялись мгновенно, иначе провинившийся немедленно получал расчет. Она редко виделась с его светлостью, чьи распоряжения передавались ей, как правило, через Айвора. Это был единственный человек на свете, которого Матильда Динглфут опасалась, зная, как ценит его хозяин. Он был наделен безграничными полномочиями. Любая женщина из прислуги, чем-либо ему не угодившая, вскоре оказывалась на улице. Миссис Динглфут, ненавидевшая и боявшаяся Айвора, демонстрировала по отношению к нему дружеские чувства. В помещении для прислуги его ожидали самые лакомые кусочки из кухни и лучшее вино. Объединенные редкой, звериной преданностью барону, эти два человека были воистину самыми верными слугами Чевиота. Однако они бы охотно перегрызли друг другу глотку.

В это утро Айвор прежде всего посетил конюшню, где приказал конюхам, чтобы те держали гунтеры Чевиота готовыми участвовать в охоте в течение целой недели. Затем он наведался к садовникам, которые убирали беседки с орхидеями. Это было единственное место в саду, к которому Чевиот проявлял личный интерес.

После Айвор направился в дом, чтобы напомнить миссис Динглфут о том, что молодая пара может прибыть в любую минуту, и посмотреть, приготовлены ли комнаты для новоиспеченной баронессы.

– Не беспокойтесь, все готово, – заверила его миссис Динглфут и пригласила к себе в гостиную выпить по стакану мадеры. Во время этого занятия хитрый валлиец наблюдал за управляющей с некоторым лукавством.

– Вы несколько подавлены, миссис Динглфут? Уже столько времени в доме не было дамы, которая бы указывала даже вам, что можно и что нельзя.

Миссис Динглфут улыбнулась.

– Не думаю, что от моей новой хозяйки следует ждать много неприятностей. Я имела дело с матерью его светлости и не сомневаюсь, что сумею справиться и с его супругой.

Айвор сдержал невольный смех. Конечно же, миссис Динглфут способна справиться с кем угодно, но только не с ним. Он слишком много знал о ней и о том, как она наживалась в отсутствии хозяина. Она никогда не посмеет обращаться с ним так же, как со всеми другими в этом доме. Ну и улыбка же у нее! Зубы огромные, как у лошади, отчего улыбка представляла собой не выражение радости или удовольствия, а просто оттягивание губ назад, при котором обнажались эти жуткие зубы. Миссис Динглфут была слишком высока для женщины, на целую голову выше маленького валлийца. Ее лицо не отличалось здоровым цветом, и, чтобы скрыть изъяны, она употребляла какую-то мазь, придававшую коже уродливую белизну. Крашеные волосы светлого ржаво-коричневого оттенка представляли собой бесчисленное множество искусственных завитков-колбасок, всегда столь безукоризненных, что Айвор принимал их за парик.

Тем не менее желание сохранить впечатление молодости сделалось манией этой похожей на карикатуру старой девы, а когда она выпивала лишнего, то начинала жеманно улыбаться и кокетничать, что выглядело в высшей степени отвратительно. Айвор уже неоднократно имел несчастье быть свидетелем подобных ужимок и хихиканья, о чем потом рассказывал хозяину, безбоязненно сопровождая сплетни непристойными насмешками, если тот находился в соответствующем расположении духа.

– Судя по тому, что вы говорили, молодая госпожа не слишком крутого нрава, – заметила миссис Динглфут, допивая вино и задумчиво оглядывая свою хорошо обставленную гостиную.

– Ваша правда, сударыня. Нрав у нее не крутой, зато внешность отменна.

Подойдя к зеркалу, миссис Динглфут потрогала одну из своих поддельных кудряшек и с тоской отметила большое количество волосков на подбородке. Красота других женщин не могла пробудить в сердце Матильды Динглфут ничего, кроме глубочайшей ненависти.

– Что ж, господин Айвор, – сказала она, – вы видели мою новую хозяйку, стало быть, знаете.

Угрюмое лицо валлийца стало непроницаемым. Лишь он один знал, какое зло было совершено в ту бурную ночь в «Малой Бастилии». Оно заставило его в какой-то мере разочароваться в хозяине, ибо он считал признаком слабости, если мужчина способен пойти на такое из-за любви к какой бы то ни было женщине.

Миссис Динглфут оставила Айвора и отправилась в свой обычный обход. При ее приближении простой люд спешил скрыться подальше, так как никто не желал стать мишенью ее языка.

Она прошествовала вверх по лестнице и дальше – в покои, некогда принадлежавшие покойной госпоже, матери Дензила. Здесь повсюду были цветы. В каминах пылал огонь на тот случай, если сентябрьский вечер окажется прохладным. Все сияло чистотой. И тем не менее миссис Динглфут смотрела вокруг с неодобрительной гримасой на лице. Раньше эти две смежные комнаты были темными, мрачными и с таким обилием украшений, что троим слугам для весенней уборки требовалась по крайней мере неделя. Старая баронесса предпочитала безудержную вычурность. Ныне же помещение нельзя было узнать. Оно чудесным образом преобразилось, и это чудо было сотворено не его светлостью, который лишь оплачивал счета, а молодым художником по имени Певерил Марш.

Со свойственной ему переменчивостью вкусов Чевиот с некоторых пор стал испытывать симпатию к этому скромному юноше и слабость к его талантливым произведениям. После создания весьма достоверного образа его светлости Певерил выполнил несколько больших портретов друзей барона, и тот с удовольствием хвастал, что учредил у себя в доме новую должность «особого художника».

Молодой человек облюбовал старую заброшенную башню, с которой открывалась восхитительная панорама Уилда. С разрешения барона здесь была оборудована мастерская, в которой он работал и жил уединенной жизнью, читая в свободное от живописи время свои книги. Если он иногда и чувствовал себя одиноким, то не жаловался. Как-то Чевиот заметил ему, что не годится в столь раннем возрасте делаться отшельником, а надо бы найти себе подругу для утех. В ответ лицо юноши покрылось густым румянцем.

– Мне не нужна подруга, ваша светлость, – ответил он. – У меня одно желание – иметь возможность заниматься живописью и совершенствовать разум.

Чевиот пожал плечами и оставил его в покое.

В Кедлингтоне уже привыкли к Певерилу и к тому, что он появлялся из своей башни лишь затем, чтобы подышать свежим воздухом, размяться и поесть в помещении для прислуги. Молодые служанки пробовали заигрывать с ним, и художник разговаривал с ними вполне любезно, но не выказывал ни малейшего намерения ухаживать ни за одной из них. Он считался загадочной личностью, однако пользовался всеобщим расположением. Если кому-нибудь требовалась помощь, Певерил первым предлагал ее.

Юноша обладал какой-то необыкновенной силой влияния на животных, и поэтому мог делать с раненой птицей или собакой что угодно. Даже свирепая Альфа, никогда не позволявшая никому, кроме Чевиота, прикасаться к ней, охотно шла к Певерилу, а нередко даже по собственной инициативе взбиралась по крутой винтовой лестнице и сидела у ног художника до наступления сумерек, пока тот работал.

Что же касалось миссис Динглфут, то в ее лице Певерил имел заклятого врага. Она испытывала ревность по отношению к молодому человеку и к тому интересу, который проявлял к нему Дензил. Если кто-либо из прислуги привлекал внимание барона своими достоинствами, то миссис Динглфут спешно находила повод избавиться от такого работника, однако она не смогла поступить так с Певерилом Маршем. Бурное негодование вызвали у нее распоряжения, полученные от его светлости относительно переоборудования апартаментов для новой хозяйки.

– Он ведь художник, вот пусть и создаст для моей супруги самые прекрасные спальню и будуар, какие только возможно. И пусть при этом не думает о расходах, – заявил Дензил. Здесь миссис Динглфут была бессильна что-либо изменить.

Певерил выполнил эту миссию с истинным удовольствием, видя в ней нечто возвышенно-поэтическое: сотворить прекрасное для невесты, красивей которой, как говорят, свет не видел. Ему ничего не было известно о происхождении и печальном прошлом мисс Флер Родни, как, впрочем, вообще мало был знаком со злом.

Мало он знал, в сущности, и о своем хозяине. Разумеется, он не мог совсем не слышать сплетен о неблаговидных деяниях Чевиота, передававшихся шепотом, как и не мог всецело забыть то первоначальное холодное равнодушие его светлости по отношению к бедняжке Элспет, когда она лежала при смерти. Однако за год, проведенный в Кедлингтоне, у Певерила было мало оснований сетовать на жестокое отношение к нему со стороны барона. Да, тот не был добропорядочным человеком, не был дружелюбен, и Певерил, будучи идеалистом, не мог любить такого хозяина; но он был благодарен Чевиоту за покровительство и приют, которые получил от него после смерти Элспет.

Теперь единственной его целью было извлечь выгоду из своего опыта в живописи, сберечь выручку за портреты Чевиота и его друзей, чтобы наконец уехать отсюда и начать независимую жизнь. Он не собирался вечно жить чужой милостью.

Певерил вложил всю душу, все свое вдохновение в работу над интерьером покоев для невесты. А миссис Динглфут, воспринимавшая красоту не более, чем летучая мышь, стояла теперь в спальне, озираясь по сторонам и думая лишь о бессмысленном расточительстве. Ее окружал сказочный мир, но душа Матильды Динглфут была не способна на высокий полет фантазии.

Все вокруг так и сияло белизной в отличие от темно-красных тонов, которые предпочитала старая баронесса. Стены обиты атласом цвета слоновой кости, отделанным серебряной нитью. На полу расстелены большие ковры из шкур белого медведя. Широкие бархатные гардины, тоже цвета слоновой кости, прихвачены серебряными шнурами по обеим сторонам высоких окон, сквозь которые можно любоваться и зеленью лесного пейзажа, и долиной внизу, подернутой голубой дымкой.

Над перекрашенной большой кроватью вместо прежнего четырехстороннего полога висели тонкие прозрачные занавески. Вверху – раскрашенные купидоны на серебряных цепях, и у каждого в пухлых ручках серебряные светильники, которые нынче вечером будут зажжены для невесты. Кровать накрыта белым атласным покрывалом с причудливой кружевной отделкой наподобие пены. На огромных квадратных подушках вышиты имена невесты и жениха: Флер и Дензил. Имя Флер ласкало неравнодушный к музыке слух Певерила; оно было так благозвучно, что юноша представлял себе его обладательницу в виде прекрасного цветка, который он с радостью отобразит на холсте. Образ новой баронессы займет свое место среди ее предшественников в длинной галерее.

В спальне висела лишь одна картина, над камином. Это была «Сикстинская мадонна с младенцем» Рафаэля в позолоченной раме, одно из многих сокровищ, имевшихся в этом поистине сказочном доме. Певерил присмотрел ее в галерее и велел повесить так, чтобы картину было видно с кровати.

Миссис Динглфут подбоченилась и усмехнулась. Неужели художник думает, что его светлость тотчас же захочет произвести на свет наследника и превратить дом в ясли для сопливой мелюзги?.. Однако она действительно опасалась, что его светлость пожертвовал свободой и собрался жениться именно с целью иметь наследника, иной причины просто не было.

Она уже предвидела, что в этом особняке больше не будут устраиваться шумные застолья, не будут собираться большие компании джентльменов, чтобы поохотиться или посидеть за игорным столом. Отныне ей придется иметь дело с ничтожными, благочестивыми домочадцами, каких было большинство вокруг. А это означало, что, как ни печально, старые добрые времена в Кедлингтоне канули в прошлое.

В смежной со спальней комнате располагался будуар молодой хозяйки (его светлость занимал покои на противоположной стороне коридора). И здесь Певерил тоже дал волю своей творческой фантазии. Материалом для обшивки стен послужило какое-то светлое плодовое дерево. Преобладающим цветом был оливково-зеленый, представленный бархатными гардинами и драпировкой дивана и стульев. У окна стояло небольшое старинное бюро, а вдоль стены – книжный шкаф, содержимое которого, в частности поэзия, было выбрано Певерилом. По обеим сторонам резной деревянной каминной полки висели привезенные из Пилларса портреты родителей невесты. Украшений было немного: одна-две изящные фарфоровые статуэтки да пара серебряных подсвечников. К великому возмущению управляющей Певерил убрал многочисленные старые картины и фотографии в рамках, восковые цветы в стеклянных ящичках, бюсты прежних Чевиотов – все сентиментальное достояние старой баронессы, умиравшей долго и оставившей в своих апартаментах запах разложения. Все это теперь исчезло, а в открытые окна лился солнечный свет. Никогда прежде сюда не было такого доступа свежего воздуха. Еще неделю назад миссис Динглфут лелеяла надежду, что его светлости не понравятся обновленные помещения, однако тот выразил одобрение, хотя и с некоторыми оговорками. На днях он приезжал для заключительного осмотра и сказал Певерилу:

– Так ты считаешь, что молодой леди понравится такой простой стиль? Лично мне он кажется слишком уж холодным и прямо-таки целомудренно строгим. Юноша покраснел и ответил:

– Я полагаю, сэр, что атмосфера целомудрия будет приятна для новобрачной.

Эти слова вызвали взрыв смеха у барона, после чего он пожал плечами и заметил:

– В данном случае – возможно. Ладно, поживем увидим. Во всяком случае, должен признать, что ты добился потрясающего эффекта. Никогда еще Кедлингтон не мог похвастаться столь оригинальной отделкой.

В это утро Певерил поднялся сюда с охапкой лилий в руках и поставил их в серебряную с позолотой вазу на столике возле шезлонга, на который он набросил белую испанскую шаль. Несметное количество фиалок было выращено садовниками Чевиота. Теперь они были срезаны и ждали момента, когда Певерил отнесет их сюда перед самым приездом молодых. Это была его идея – разбросать фиалки по постели и по полу, поскольку его светлость как-то обмолвился, что это любимые цветы его невесты.

– Вздор и чепуха, – таково было заключение миссис Динглфут. Она повернулась спиной к этому поэтическому уголку и направилась вниз, в большой зал. Слава Богу, нахальному молокососу не было дозволено трогать эту часть Кедлингтона, и все здесь было, как прежде.




Глава третья


В своей мастерской наверху Певерил Марш постоянно думал о юной невесте, которую вот-вот привезут в ее новый дом. Все, что было в нем романтического, было устремлено к той минуте, когда это произойдет. В последнее время он пребывал в подавленном состоянии, терзаясь вопросом: когда же наконец у него будет достаточно денег, чтобы самому распоряжаться своей судьбой и увидеть мир. Несмотря на те блага, которые он имел в Кедлингтоне, по большому счету ему здесь не нравилось. Но сегодня уныние сменилось радостным ожиданием.

Эта башня была его единственным пристанищем. В круглом помещении все еще слегка пахло плесенью. Потертые стены, сплошь покрытые рисунками и набросками, кровать на козлах, стол, пара стульев с высокими спинками да мольберт. Здесь было восемь узких окон, которые Певерил оставил незанавешенными. Ему нравилось смотреть в окно и любоваться пейзажем, будь то при свете дня или в сумерках, в дождь или в снег. Для него были захватывающим зрелищем бег облаков и разверзшиеся небеса, обрушивающие вниз потоки воды. Он любил ранним утром ловить взором первую золотую полоску, прорезающую ночную мглу и предвещающую рассвет. В летнюю пору наслаждался видом звезд на небе, поражаясь бесконечности и величию созвездий. Он был счастлив и в то же время несчастен, не осознавая, что скрывается за его странной, неспокойной натурой.

И вот теперь, разглядывая залитую солнцем долину, он вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся вверх по склону холма по направлению к Уайтлифу. Тишину нарушил явственный стук лошадиных копыт, сопровождаемый щелканьем хлыста. Лицо Певерила загорелось возбуждением. Наконец-то! Это наверняка карета барона.

Певерил бросился вниз по лестнице. Промчавшись по переходу, соединявшему башню с основным зданием, и вбежав в большой зал, он столкнулся с миссис Динглфут. Она отпрянула.

– Куда тебя черти несут!

– Прошу прощения, сударыня. Я видел карету его светлости на склоне холма.

Миссис Динглфут из огромного кармана достала носовой платок и громко высморкалась. Ее маленькие глазки, хитрые, как у слона, прищурившись, посмотрели на юношу.

– Держи себя в руках, мой милый. Твои эмоции не дают права сбивать с ног беззащитную даму.

Она повернулась и пошла прочь, а к Певерилу украдкой приблизился молодой лакей в щеголеватой форменной зеленой ливрее. Натягивая белые перчатки на свои потные руки, он сделал малоуважительный жест в сторону удаляющейся управляющей.

– Беззащитная дама, как же! Это таких, как мы, бедных людишек, надо защищать от нее! – проворчал он.

Певерил отреагировал со своей обычной любезностью и в то же время с достоинством, которое свидетельствовало о его хороших манерах:

– На вашем месте, Джукс, я бы поспешил туда, где вам надлежит быть. Я иду за фиалками для молодой хозяйки.

Своей легкой быстрой поступью он побежал в оранжерею, где садовник вручил ему громадную корзину с еще влажными от росы фиалками. Поднявшись в покои, Певерил стал бросать ярко-фиолетовые цветы на белые ковры и на кружевную пену поверх постели, пока вся комната не приобрела необычный вид и аромат. Удовлетворенный результатом, он снова помчался вниз и присоединился к остальным, выстроившимся вдоль стен зала. Здесь были все – до последнего кухонного мальчишки. Поскольку погода выдалась теплая и тихая, парадные двери распахнули настежь. Снаружи, на освещенном солнцем пространстве вдоль портика, расположились те, кто обслуживал объекты вне дома: сад, конюшню и прочее.

Среди всей этой массы людей заметно выделялась изысканно одетая фигура валлийца: в своем лучшем темно-сером сюртуке, панталонах и высоких сапогах. Занимая почетную позицию впереди, он должен был первым встретить хозяина и его молодую супругу. Айвор вполне благодушно кивнул Певерилу, также облаченному в лучшее, что у него имелось: неброский темно-бежевый костюм, который дополняли белая с оборками рубашка с высоким воротником и галстук. Открытое тонкое лицо художника выглядело бледным и осунувшимся, под глазами виднелись тени. Работал он подолгу и допоздна, иногда при слабом свете. Глядя на него, можно было догадаться, что юноша уделял много времени философским размышлениям. Его мозг был навеки во власти горестных мыслей об утрате любимой сестры и его разбитой семейной жизни. Ему было свойственно чувство постоянной неудовлетворенности своей работой, и никто на свете не знал, как мучает его страх, что он никогда не достигнет истинного искусства.

Между тем из-за поворота подъездной аллеи показалась четверка серых лошадей. Грациозно вышагивая, они как нельзя более торжественно доставили карету к парадным дверям Кедлингтонского особняка. Из толпы встречающих раздались приветственные возгласы.

С передней лошади соскочил форейтор и открыл дверцу. Из кареты показалась высокая, горделивая фигура барона. На его лице не было выражения удовольствия или признательности в ответ на приветствия, более того, в золотом свете сентябрьского дня оно выглядело заметно пожелтевшим и угрюмым.

Накануне в Фалмере он пораньше отправил спать свою молодую жену, а сам до поздней ночи играл в кости с хозяином дома и несколькими приглашенными джентльменами. Он много выпил, и теперь язык плохо его слушался, а желудок не был готов к домашнему застолью. Однако новое качество женатого человека обязывало его изображать степенного семьянина, иначе все двери в округе будут закрыты перед ним и его супругой. Вечером, когда Арабелла влюбленно прошептала ему на ухо: «Твоя избранница – попросту дитя, ваша светлость. Поверь мне, тебе скоро наскучит», он согласился с ней.

Теперь, когда он получил Флер, ему уже наскучило, и прежде всего потому, что она не проявляла ответных чувств. Ни один завоеванный Чевиотом трофей не обладал столь же притягательной силой, как тот, который еще предстояло добыть. Однако он знал, что ответить Арабелле. Когда ее муж удалился, он завладел ее губами.

– Сударыня, я женился с единственной целью иметь наследника, – прошептал он многозначительно.

Ему и в самом деле казалось, что вскоре это станет единственным основанием для его интереса к семейной жизни. Постоянные слезы Флер, похоже, были способны унести с собой его чувство к ней. Но, как бы там ни было, он в строгом соответствии с правилами хорошего тона вынес ее из кареты и на руках внес в дом. Переступив через порог, он поставил на пол эти маленькие ножки в белых лайковых ботинках с перламутровыми пуговицами. В тот же момент в зале загремела овация, раздались крики:

– Добро пожаловать!

– Благослови, Господь, молодых!

– Благослови вас Бог, ваша светлость… и вас, миледи!

Миссис Динглфут, пытливо шаря глазами по лицу новобрачной и тяжело дыша, почтительно присела едва не до пола. Из задних рядов те, кто пониже, тянули головы через плечи стоявших впереди.

Итак, Флер, бывшая мисс Родни, любимое дитя сэра Гарри и Элен Родни, прибыла в Кедлингтон в качестве баронессы леди Чевиот и оказалась в большом, полном пышного великолепия доме. Она смотрела на ряды угодливо кланявшихся людей, на двойные лестницы и изящную галерею, на целую выставку тепличных цветов. Даже перила были обвиты экзотическими орхидеями… Как же она ненавидела эти орхидеи! Они внушали ей отвращение, так как напоминали о нем.

Наконец-то Певерил Марш мог лицезреть леди Чевиот. Он окинул ее стремительным восхищенным взглядом и подивился столь необыкновенно безупречной красоте. Но более всего его поразило застывшее на юном лице выражение убийственной печали. Господи, какая бледная и прозрачная кожа! Слабый организм? Или еще что-нибудь? Никогда в жизни Певерил не видел подобного цвета волос. Он глядел на них с невольно затаенным дыханием, чувствуя растущее желание сию же минуту воспроизвести на холсте розово-золотой оттенок этих локонов. Совершенство тонкой фигуры усиливал изящный покрой бархатного костюма цвета лаванды: юбки и облегающего жакета. Шею закрывали дорогие кружева. На шляпке покачивался страусиный плюмаж, благодаря которому его владелица казалась более высокой, однако Певерил обратил внимание на то, что она едва доставала мужу до плеча.

Все, что было в душе Певерила от истинного художника, восторгалось этим зрелищем. Ему не было еще двадцати, но в его возрасте многие молодые люди уже не раз заключали в объятия женщин, если не из любви, то из распутства. Но у Певерила Марша не было ни времени, ни денег для женского общества, хотя, разумеется, он всегда понимал, что не сможет стать настоящим художником, пока не полюбит, ибо большой талант и большое чувство чаще всего связаны единой созидательной силой. Вид молодой жены Чевиота поразил, словно молния, все его существо, почти парализовав сознание.

Чевиот взглянул пожелтевшим глазом в его сторону и кивнул:

– Здравствуй, Певерил! Как твой очередной шедевр?

– Не могу назвать это шедевром, ваша светлость, но я работаю над новой картиной, благодарю вас, – ответил художник, продолжая изумленно и благоговейно смотреть на юную леди Чевиот. Та неожиданно подняла ресницы, казавшиеся слишком тяжелыми для ее утомленных век, и ее глаза встретились с глазами Певерила. Потрясенный фиолетовым цветом ее глаз, молодой человек вновь ощутил внутри себя вспышку молнии. Он тотчас опустил глаза, и Флер сделала то же самое.

По пути из Лондона она чувствовала себя едва живой. И нынешним утром, пока они ехали по освещенным солнцем дорогам Бэкингемшира, ощущение все той же смертельной усталости не покидало ее. Она была не в состоянии выразить ни малейшего восторга даже тогда, когда Чевиот обратил ее внимание на возвышавшуюся над лесом башню, а затем на парк вокруг большого особняка и другие многочисленные достоинства своего родового имения.

– Отныне Кедлингтон всецело принадлежит вам, сударыня, – произнес он холодным, самодовольным тоном, – и еще многое другое, лишь бы вы относились ко мне немного поприветливей.

– Меня вовсе не интересуют земные богатства. Я уже говорила вам об этом, сэр, и не смогу переделать себя.

– Иногда я думаю: почему мой выбор пал на вас? – с раздражением заметил Чевиот.

– В таком случае, – ответила Флер с тем же достоинством, что отличало и ее мать, – нелишне вспомнить, что девушка, поначалу удостоившаяся вашего расположения, не имела ни малейшего сходства с убитой в ту ночь в «Малой Бастилии».

Лицо Чевиота покраснело, затем побледнело, и он процедил сквозь зубы:

– Не упоминайте ту ночь. Не смейте больше говорить на эту тему.

С обычным для нее в последнее время грустным смехом она сказала:

– Если вы стыдитесь вспоминать, ваша светлость, то очко в вашу пользу.

Он откинулся на сиденье в своем углу кареты, пробормотав, что чем скорее у нее появится возможность чем-то заняться, а именно обитателями детской комнаты, тем лучше. Обеспечить продолжение рода Чевиотов – вот все, чего он сейчас хотел и отважился сказать об этом супруге. Та не ответила, но посмотрела на него с еще большей неприязнью. Все, что она говорила или делала, лишь дополнительно убеждало его в том, насколько бракосочетание было ей противно.

И вот теперь она должна была любоваться великолепием своего нового дома, роскошью предстоявшего житья. Но все это нисколько не ободряло, и она с горечью думала, что уж лучше бы ей быть такой, как кузина Долли или ее дочки, которые бы охотно приняли любую скверну от этого барона ради обладания земными богатствами. Но кто этот сероглазый юноша, только что смотревший на нее столь почтительно и восхищенно? Из всех лиц вокруг она, пожалуй, обратила внимание лишь на это.

Пройдя дальше, она подошла к ведущей наверх лестнице, где огромных габаритов женщина в шляпке с оборками неуклюже присела перед ней и, смиренно сложив на груди руки в перчатках без пальцев, проговорила:

– К вашим услугам, госпожа, – миссис Динглфут, управляющая дома. Состояла в этой должности еще при покойной баронессе, матушке его светлости.

– Доброе утро, миссис Динглфут, – произнесла Флер с изысканной учтивостью, которую она неизменно проявляла в общении с представителями более низких социальных слоев.

Недобрый взгляд миссис Динглфут оценивающе заскользил вверх и вниз по девичьей фигуре. Красота, потрясшая и восхитившая душу Певерила Марша, вызывала у нее новые злобные чувства. Да, госпожа была отменна, но выглядела утомленной, можно даже сказать, подавленной, отметила она с некоторым удовлетворением. Может быть, барон уже успел преподать молодой жене надлежащие уроки? Он ведь не из тех, кто готов сносить всякую блажь и угождать женским прихотям. Может, нечего и опасаться с этой стороны? Втянув губы и обнажив свой лошадиный оскал, миссис Динглфут угодливо выразила надежду, что ее светлости понравятся приготовленные для нее апартаменты, и спросила, будет ли ей угодно осмотреть кухонные и остальные помещения прямо сейчас или позже.

– Позже, пожалуйста, – ответила Флер.

Она чувствовала такую усталость, что хотела только одного: лечь и уснуть. Лишь уединение могло облегчить те страдания и чувство унижения, которые вызывала у нее предстоящая жизнь. Сквозь кружева под подбородком была продета стрелка, усыпанная большими белыми бриллиантами; такие же камни сверкали у нее на руках и пальцах. Среди всех этих женщин из прислуги – она знала это абсолютно точно – не было ни одной, которая бы не завидовала ей сейчас, а ей хотелось быть самой бедной из них, лишь бы не носить имени Чевиот.

Дензил шагнул вперед и небрежно положил руку на ее плечо.

Она тотчас отпрянула, и это движение не ускользнуло от внимания миссис Динглфут. «Ага! – подумала она. – Насчет любви у них не очень-то. Эта молодая супруга особенно не высовывается. Тем лучше. Стало быть, ей ни к чему будет распоряжаться мной и моими делами. Это не ее забота».

Вполне довольная своими наблюдениями, миссис Динглфут в очередной раз с трудом присела, затем ретировалась и суровым шепотом приказала остальным женщинам заниматься своим делом. Ленч было велено подать не в большой столовой, а в комнате наверху, использовав для этой цели овальный столик на двоих. Естественно, там была более подходящая обстановка для новобрачных. А вечером должен состояться банкет, на который приглашены многочисленные гости с окрестных мест. Флер знала об этом, и ее изможденное сердце сжималось при мысли о том, что совсем скоро ее будут представлять друзьям и знакомым Чевиота, а ей придется исполнять роль смущенной невесты. Она терпеть не могла притворства, но понимала, что должна пройти через это, убеждая себя: «Это только начало».

Когда Чевиот на руках внес Флер в дом, ей показалось, что эти сильные, грубые руки бросают ее в темницу. С этой минуты у нее не было никаких шансов на спасение, не осталось ничего от Флер Родни. В этих стенах ей – леди Чевиот – предстояло «любить, почитать и повиноваться» этому страшному человеку до самой смерти.

Неожиданно послышался глухой лай крупной собаки, и Флер увидела, как в открытые двери большими скачками вбежал белый волкодав. Она любила животных, но его вид показался ей слишком свирепым. Собака бочком подошла к Чевиоту и лизнула его руку. Он погладил ее по голове и сказал:

– Моя любимица всегда встречает радушно. Это Альфа. Альфа, подойди к своей новой хозяйке и покажи, что ты рада и ей тоже.

Флер протянула руку. Альфа осторожно приблизилась к ней, понюхала вытянутые пальцы и, глухо рыча, попятилась. Она предпочитала общество мужчин и никогда не дружила ни с одной женщиной в Кедлингтоне. Но тут она увидела Певерила и направилась к нему за обычной порцией ласки. Чевиот засмеялся:

– Верная подруга. Будьте осторожны, Флер. Если чем-нибудь досадите ей, она враз покажет клыки.

– Она их уже показала, ваша светлость, и я не намерена досаждать ей, – безучастно ответила юная леди.

Суровый и не всегда уместно проявляемый характер Чевиота побудил его продемонстрировать свою власть над животным, а заодно и над женой.

– По моему приказанию Альфа будет охранять вас и, если я прикажу, никого к вам не подпустит. Смотрите!

Он голосом и жестом дал команду волкодаву, который тут же подбежал к Флер и желтыми клыками схватил складку на ее юбке. Флер продолжала стоять неподвижно с отсутствующим выражением на лице. В ее глазах не было страха. Этой свирепой собаки она боялась меньше, чем ее любвеобильного хозяина.

– А теперь, – сказал Чевиот, сделав знак Айвору, – попробуй взять ее светлость за руку.

Валлиец угрюмо повиновался. Он хорошо знал нрав этой собаки, однако был не из трусливых. Когда ему оставались какие-то дюймы, чтобы дотронуться до руки Флер, волкодав с жутким рычанием бросился в его сторону. Айвор отступил, пробормотав, что когда-нибудь он перережет горло этой твари, а Чевиот затрясся от смеха, который подхватила вся прислуга, будто происходящее было прелестной невинной шуткой. Флер не двигалась с места, и лишь ее лицо побелело еще больше. Тогда Певерил Марш осмелился заговорить с ней.

– Не бойтесь, госпожа. Альфа больше лает, чем кусает.

– Я не боюсь, – ответила Флер все тем же безучастным тоном, однако взгляд ее выражал доброжелательность по отношению к молодому человеку, пытавшемуся оказать ей моральную поддержку.

Чевиот коротким свистом отозвал собаку. Эта забава ему уже надоела.

– А теперь, милое дитя, у меня для вас сюрприз, – нежно произнес он, обращаясь к Флер, но так, чтобы слышали все, хотя его темные глаза по-прежнему были полны обиды на молодую жену. – Позвольте представить вам Певерила Марша – молодого человека, о котором я уже говорил, гениальную личность среди нас, моего художника. Вы еще будете позировать ему для портрета, все в свое время.

Он знаком подозвал Певерила. Немного смущаясь, тот подошел и низко поклонился госпоже. Она сразу же почувствовала расположение к этому человеку, выглядевшему столь юным и кротким рядом с массивной темной фигурой Чевиота. Искусство в любой форме привлекало Флер. Ее родители тоже были далеко не равнодушны к настоящей живописи, а ее собственные работы, выполненные кистью в подростковом возрасте, удостаивались высоких оценок… О Боже, подумала она, ощутив внезапный приступ острой тоски, как же далеко теперь то прекрасное время в Пилларсе! Никогда больше не вернутся те счастливые, блаженные дни!

– Для меня большая честь познакомиться с вами, госпожа, – сказал молодой художник. Его голос звучал низко и был так же кроток, как весь его вид. Флер инстинктивно протянула вперед свою маленькую руку в перчатке. Он смотрел на нее, словно не зная, что делать. Чевиот саркастически рассмеялся.

– Можешь поцеловать ей руку. Она тебя не укусит, – сказал он, вновь обретая шутливое расположение духа.

Тонкое лицо юноши вспыхнуло. Он взял эту холеную ручку, которая казалась совсем маленькой и белой на его загорелой ладони. Певерил с испугом посмотрел на свои длинные пальцы с пятнышками краски, от которых было невозможно избавиться. Едва прикоснувшись губами к миниатюрной ручке, он поспешно выпустил ее, словно раскаленный уголек. Чевиот громко захохотал.

– Наш юный живописец не владеет рыцарскими манерами. Но вы увидите, как отменно он владеет кистью. Будь я проклят, если написанный им маслом мой портрет – не самый замечательный в коллекции Чевиотов. Певерил, покажи-ка портрет.

Флер обратилась к мужу:

– Прошу извинить меня, ваша… – тут она запнулась и поправилась: —… Дензил, но я бы хотела пойти в свою комнату. Мне немного нездоровится.

– Женщинам всегда нездоровится в неподходящий момент, – пробурчал Чевиот, а затем обернулся и крикнул: – Кто из вас временная горничная ее светлости?

Через день-другой должна прибыть из Парижа француженка, нанятая Чевиотом в качестве личной горничной его супруги, а пока миссис Динглфут подобрала на эту роль девушку из близлежащего городка, с подходящими рекомендациями, умевшую должным образом обращаться с одеждой и бельем и, судя по всему, не слишком неуклюжую.

Эта девушка выступила из толпы и почтительно присела. Она была еще моложе, чем Флер.

– Меня зовут Фоуби Уитерс, ваша светлость. Мой отец – Рубен Уитерс, старший садовник в Кедлингтоне. К вашим услугам.

– Добрый день, Фоуби, – ласково сказала Флер. – Я буду рада воспользоваться вашими услугами.

При виде маленькой горничной в голове Чевиота промелькнула малопристойная мысль, что как-нибудь вечерком он тоже будет рад воспользоваться ее услугами. Это была хорошенькая девочка, которую он прежде здесь не замечал. У нее была стройная фигурка и пара сверкающих глаз. Украдкой, за спиной жены, Дензил потрепал ее по подбородку.

Малышка Фоуби покраснела и захихикала. Это не ускользнуло от взгляда Певерила, который нахмурился и ощутил чувство некоторого изумления, если не отвращения. Поведение барона выглядело довольно странным: может ли порядочный человека заглядываться на служанку, спустя всего лишь сутки после того, как взял молодую жену?

Певерил посмотрел на Флер с некоторой тревогой. Она повернулась и сказала:

– Я была бы рада, если бы Фоуби показала мои комнаты.

– Нет, я сам сделаю это, – заявил Чевиот. – И с нами пройдет тот, кто так искусно сделал интерьер. Этому молодому художнику я поручил разукрасить комнаты. Все было переделано заново, чтобы угодить вам, Флер.

Последние слова он добавил почти шепотом, так как они предназначались только для нее. Но Флер ничего не ответила и пошла вверх по одной из изящных лестниц, устланных толстыми ковровыми дорожками. Ее маленькая ручка опиралась на перила из палисандрового дерева, голова была гордо поднята.

Певерил последовал за ней, его сердце сильно колотилось. Сейчас, когда он смотрел на лицо Флер Чевиот, ему страстно хотелось, чтобы его работа понравилась. Он был доволен, что потратил много времени и сил на украшение комнат, и не сомневался в правильности своего выбора. Первозданное очарование и белизна спальни новобрачной были хорошим фоном для холодной безупречной красоты леди Чевиот. И он испытал большое удовольствие, когда с ее губ слетел возглас одобрения.

Глядя на то волшебство, которое придумал и сотворил молодой художник, Флер неожиданно вышла из кошмара неприятных мыслей и на некоторое время ожила. Несмотря на все страдания и безысходность своего положения, она испытывала признательность всей своей женской сутью. Сверкающая кровать с кружевным покрывалом, купидоны вверху со светящимися серебряными лампами, раскрашенный потолок, наконец, сладко пахнущие, разбросанные по полу фиалки – фиалки, по которым она должна ступать. Какая прелестная идея!

– Это очаровательно, – прошептала она, и ее лицо немного зарумянилось. Певерил низко поклонился; вне себя от счастья, он готов был целовать ей ноги.

– Я вознагражден уже тем, что вы довольны, госпожа, – сказал он.

В этот момент она смотрела прямо ему в глаза и даже слегка улыбалась.

– Благодарю вас! – сказала она; ей было приятно, что именно он сделал все это, а не Чевиот. Но вдруг, заслоняя собой счастливое лицо молодого человека, между ними возникла огромная фигура барона, который обвил ее тонкую талию длинными пальцами обеих рук.

– Так вы действительно довольны? У вас появляется румянец. Возможно, сейчас вы начинаете осознавать, какие чувства я испытываю к вам и что мог бы еще сделать, если бы вы были поласковей со мной, – сказал он тихо.

Розовый цвет ее лица начал быстро блекнуть. Она сжалась. Великолепная сверкающая спальня стала темнеть, покрываясь как бы вуалью отчаяния и отвращения. Если бы это было приготовлено женихом, которого она любила, если бы в этой божественной комнате она была молодой женой не Чевиота, а другого человека, то насколько отличались бы ее чувства! Мог ли Певерил Марш думать, что эта прелестная спальня станет местом ее унижения и мученичества? Когда руки Чевиота обняли ее, Флер казалось, что они как будто хватают те лилии, превращая цветы несравненной белизны в грязное коричневое месиво.

Конечно, Певерил Марш, со счастливым лицом сопровождавший новобрачную в соседнюю комнату, ничего не знал о таких размышлениях. Этой комнатой она была тоже довольна и снова, в своей мягкой манере, улыбнулась и поблагодарила его.

– Я не видела более прекрасных комнат, – сказала она. – Эта напоминает мне мой родительский дом, будуар моей дорогой матери. Ей тоже нравились филенки из бледного дерева и такой же зеленый оттенок.

Певерил смотрел на Флер безмолвно, с большой благодарностью. Своим ищущим взглядом он заметил, что у девушки дрожала нижняя губа и слезы заблестели на самых длинных ресницах, которые ему когда-либо приходилось видеть. Он вновь был сильно встревожен. Почему, почему леди Чевиот выглядела такой печальной и беззащитной? Какое у нее прошлое? Что заставило ее выйти замуж за барона? Может быть, женщина вступила в брак не по любви? Что все-таки скрывается за этим загадочным настроением обреченности, которое быстро уловил чувствительный молодой художник?

Он почувствовал, что ему пора уходить. Поклонившись сначала Дензилу, а затем новобрачной, он негромко сказал несколько слов и удалился.

Легкой походкой в комнату вошла Фоуби.

– Миссис Динглфут хочет знать, выпьет ли госпожа чашку настоя ромашки или стимулирующее сердечное средство перед завтраком… – начала она.

Но барон прервал ее.

– Оставь нас.

– Слушаюсь, ваша светлость, – сказала Фоуби и торопливо вышла, закрыв за собой дверь.

Флер начала развязывать ленты своего капора. Она вернулась в изысканную спальню, подошла к одному из окон и стала пристально разглядывать чудесный парк: подстриженную тисовую изгородь, цветочные бордюры – розовые и ярко-красные от поздних роз и величественных хризантем, верхнюю террасу с мраморной балюстрадой в итальянском стиле, пруд, покрытый кувшинками. Затем ее взгляд устремился дальше, через зелено-голубую мглу леса, в долину.

Она чувствовала себя изгнанником, абсолютно одинокой, жившей как будто в чужой стране, далеко от всего того, что ей было знакомо прежде. Ее настроение было настолько подавленным, что она даже хотела возвратиться в дом кузины Долли; по крайней мере жила бы с родственниками. Но нет! Кузина Долли была ее врагом, а бедный кузен Арчибальд ничего не знал о предательстве. Никто не сможет защитить ее от дальнейшего позора, на который она может быть выставлена. Ее сделали респектабельной дамой – теперь она носит красивый старинный титул – и хозяйкой этого роскошного дома, но ничего этого она не хочет.

По ее щекам медленно потекли слезы. С тяжелым вздохом она вытерла их: муж всегда злился, когда она плакала.

Чевиот подошел к ней и начал нетерпеливо расстегивать ее маленький жакет. Его лицо загорелось от страсти, которой она уже страшилась.

– Вы восхитительное существо, – прошептал он. – Жаль только, что ледышка.

Она не шелохнулась. У нее не хватало духа бороться, да и какая польза от борьбы? Она была его женой и должна выполнять свои обязанности. Флер всегда сознавала свои обязанности в этой жизни, так ее воспитала мать.

– Вы не могли бы сказать хоть слово благодарности за все, что я сделал для вас? – сурово спросил Чевиот, глядя на нее своими черными сердитыми глазами.

– Я благодарю вас, – сказала она тихим голосом. Взбешенный, он оттолкнул ее с такой силой, что она не удержалась и упала. Она спокойно лежала на коврике из шкуры белого медведя, смяв фиалки и спрятав свое лицо в согнутую руку, но не плакала.




Глава четвертая


Два месяца спустя, прохладным и дождливым ноябрьским утром, Флер взбиралась по винтовой лестнице, ведущей в мастерскую Певерила. Несмотря на свою молодость, поднималась она медленно, так как до сих пор не могла преодолеть усталость, которая поразила ее тело и дух после выхода замуж за Чевиота.

Сейчас она чувствовала себя немного лучше обычного, поскольку барона не было дома. В прошлый выходной день у него произошла крупная ссора со своим старшим егерем из-за какого-то инцидента во время охоты в Кедлингтоне, на которую съехались многие важные господа. После этого Чевиот уехал в Лондон в плохом настроении, которое теперь стало для него привычным. Флер знала, что там он будет проводить время в клубах, играя в карты или ужиная с любовницами. Она не сомневалась, что у него есть любовницы, да он и сам говорил об этом, чтобы еще больше унизить ее.

– Мужчина не может жить с холодной, как кусок льда, женщиной, – сказал он однажды вечером. – Я смогу легко найти привлекательных женщин, которые посчитают меня обворожительным любовником.

Флер ничего не ответила: она всегда молчала, когда ее оскорбляли. Это исключительное терпение и отрешенность перед лицом страданий раздражали его больше всего.

Всего один раз он пробормотал извинение, когда после особенно неприятной сцены между ними она не выдержала и, глядя прямо ему в лицо, выкрикнула:

– О Боже! Придет день, когда духи моих любимых родителей восстанут из сырых могил, чтобы преследовать вас. Ваши ужасные поступки не останутся безнаказанными, увидите!

Она заметила, как он отпрянул от нее, поскольку был суеверен.

После одной или двух недель, в течение которых Флер пыталась привыкнуть к новой жизни в Кедлингтоне, она дала согласие позировать молодому художнику. Она часто встречала его в доме или во время прогулок и всегда останавливалась, чтобы поговорить с ним. Ее привлекали в нем исключительная доброта и какое-то мальчишеское чувство собственного достоинства. Он был, пожалуй, единственным обитателем этого дома, к которому она могла испытывать симпатию и уважение. В целом ей не нравились домочадцы барона. А управляющая была ее врагом, причем самым неприятным.

Фоуби уже давно была заменена француженкой лет за тридцать по имени Одетта. С острыми чертами лица и злым языком она была совсем не похожа на приятных, с материнским типом лица женщин, которых нанимали на работу в Пилларсе. Однако Одетта оказалась искусной швеей и очень хорошо следила за гардеробом Флер. Чевиоту понравилось это, и Одетта осталась. Очень сильно досаждало Флер то обстоятельство, что муж часто заставлял ее менять наряды. Она с горечью осознавала, что одевалась как игрушка, и это забавляло Чевиота.

Ей не нравился не только муж, но и все его друзья. Приходило много гостей и иногда даже матери семейств с молодыми дочерьми, которые, возможно, были приятными собеседницами и высокоуважаемыми женщинами в обществе. Но матери, казалось, боялись барона (и правильно делали, говорила про себя Флер с иронией): как похотливо смотрел он на их непорочных дочерей! Поэтому хорошие соседи были редкими гостями в Кедлингтоне, а некоторые вообще не приходили. Несчастная молодая хозяйка смогла найти только одного скромного друга: художника Певерила.

Она с нетерпением ждала сеанса позирования, во время которого художник рисовал ее портрет. В эти дни они непринужденно беседовали и находили друг в друге много общего, эти два молодых существа, которые были почти одного возраста. Она много узнала о его прежней жизни, полной лишений и борьбы. Его обширные знания поразили ее: он был образованным человеком, поэтом и художником.

За два последних месяца, в течение которых осень постепенно переходила в зиму и погода вынуждала Флер оставаться дома, были моменты, когда ей казалось странным, что она могла жить без общения с Певерилом.

В это утро Флер запыхалась больше обычного, когда достигла верхней части башенки, в которой находилась мастерская.

Она, как и Певерил, находила в этой мастерской уединение, укрытие от остального мира. В своих же комнатах она задыхалась от великолепия, которым окружил ее Чевиот.

Певерил услышал ее медленные легкие шаги, быстро подошел к двери и открыл ее. Когда он наблюдал за Флер, преодолевающей последние ступеньки, в его глазах было такое выражение, будто он смотрел на священное изображение.

За свои девятнадцать лет молодой художник еще не испытывал более сильного восторга, чем тот, который он ощущал при виде прекрасной молодой баронессы. В не меньшей степени было и его уважение к ней.

Однако если ее восторженность омрачалась невыносимой печалью, то к его чувствам примешивались страдания любви.

Когда она подошла к нему, он низко поклонился и коснулся губами ее тонкой протянутой руки. Именно такой она нравилась ему больше всего: в простой одежде, в которой он писал красками ее портрет. Флер была одета в широкое платье из голубого бархата, без украшений. Ее темно-синие глаза были прекрасны. Казалось, что ей не больше пятнадцати-шестнадцати лет. Перламутровый оттенок кожи и розовый цвет губ были прекрасным творением природы. Трепетное чувство восторга не раз охватывало молодого человека во время работы над портретом.

Однажды утром барон сказал Певерилу:

– Сделай так, чтобы на портрете моя жена выглядела веселой. Не должно быть и намека на слезы. Женщины плачут очень много и слишком часто!

Певерил рассказал об этом Флер и с ужасом услышал горький смешок. Она сказала:

– Нарисуйте меня, Певерил, такой, какой вы видите. Настоящий художник может воспроизвести только то, что видит своим проницательным взглядом.

Однако он боялся, что Чевиоту это не понравится и просил не смотреть на картину до окончания работы.

Певерил повел Флер в свою мастерскую, где она села в кресло с высокой спинкой, в котором всегда позировала.

– Вам не сквозит, ваша светлость? – спросил он озабоченно.

– Нет, – ответила она. – Мне здесь нравится.

Она положила руки на подлокотники кресла, скрестила внизу свои маленькие ножки и закрыла глаза. Певерил стал перед ней на колени, поправил складки голубого бархатного платья и посмотрел вверх: ее очаровательная головка склонилась подобно лилии на тонком стебле. Как всегда, он восхищался ее шелковистыми ресницами, но в это утро тени под ее большими глазами были более глубокими. Его сердце разрывалось, когда он видел ее такой, с закрытыми глазами. О, этот печальный изгиб губ! Каждый день своей жизни он пытался разгадать ее тайну; сомнения и беспокойство пронизывали его любящее сердце, как тысячи иголок, и он буквально чувствовал кровоточащие раны. Что происходило с ней? О Боже, что? Он любил ее так сильно, что готов был с радостью отдать свою жизнь, лишь бы только это опечаленное лицо осветилось счастливой улыбкой. Но он почти никогда не видел ее улыбку.

Ее ресницы поднялись, и Певерил задрожал. Он не мог смотреть слишком близко в фиолетовую бездну глаз Флер Чевиот. Иногда у него возникало чувство, что он не хочет разгадать тайну ее глаз.

– Сегодня пасмурное утро, – сказал он торопливо. – Я начну работать, пока еще освещение хорошее, – и повернулся к холсту, который имел высоту почти пять футов. У него было какое-то предчувствие, что ее портрет будет шедевром, если вообще ему суждено нарисовать такую картину. Сегодня он сосредоточится на прекрасном ротике с божественной бороздкой на нижней губе. Он опустил тонкую кисточку в розовый крапп и начал рисовать. Она наблюдала за ним.

– В Кедлингтоне очень тоскливо, когда идет дождь.

– Да, ваша светлость. Прошлой зимой после Рождества было хуже. Ужасные бури пронеслись над долиной, и весь дом, казалось, качался во время грозы.

– К грозе я привычна. Вот только осенние туманы еще больше портят мое настроение, – сказала она.

– У вас не должно быть уныния, ваша светлость, только радость весны, – сказал Певерил.

Одна из ее бровей приподнялась, и она сказала:

– Прошло очень много времени с тех пор, когда я в последний раз ощущала радость весны.

Такой ответ он хотел услышать меньше всего.

– Барон надолго уехал? – спросил он.

– Я полагаю, до конца недели.

Теперь настала очередь Певерила удивиться. Как может мужчина уехать от такой прекрасной молодой жены на целую неделю, спрашивал он себя.

Флер спросила:

– Скажите мне, Певерил. Обладаете ли вы такой сверхъестественной силой, какая была у вашей бедной сестры?

– Нет, ваша светлость. Только Элспет родилась с даром предвидения.

– Я положила цветы на могилу бедной девочки, когда была на кладбище вчера вместе с моей служанкой.

– Я благодарен вам. Она много страдала, и я часто упрекаю себя за то, что привез ее сюда из Лондона и тем ускорил ее смерть.

– Вы хотели сделать как лучше, – сказала Флер, которая слышала его историю много раз. – По крайней мере эта странная судьба, приведшая вас сюда, сделала благоприятный поворот в вашей жизни. Вы получили работу и жилье в Кедлингтоне.

А про себя она отметила: «И это дало мне одного единственного друга в мире».

Молодой художник тихо промолвил:

– Я многим обязан его светлости.

Флер на мгновение закрыла глаза. Горько сознавать, подумала она, что кто-то ему должен быть благодарен. Конечно, Чевиот может быть расточительным, даже терпимым, когда у него было настроение, но, как правило, его прихоти и причуды оборачивались для других плохой стороной. Он был более щедр по отношению к тем, кто забавлял его, чем к тем, кто действительно заслуживал его щедрости. Менее всего он был щедр к ней в том, чего она единственно желала: он не хотел дать ей покой или разрешить вести жизнь так, как она хочет.

– Как долго вы намерены жить в Кедлингтоне, Певерил? – спросила Флер.

– Я не знаю, ваша светлость, – ответил он. – Иногда я чувствую, что мне следует уехать, так как не хочется быть привязанным навсегда даже к такому хорошему хозяину. Однако когда я заговорил об этом с его светлостью, он не разрешил мне покинуть Кедлингтон.

Флер кивнула головой. Дензил говорил ей, что ему нравится держать здесь Певерила, так как другие завидовали ему. Для Чевиота художник был дорогой вещью в большом доме. Но если Дензилу наскучит этот молодой человек, он безжалостно бросит его. Так всегда и во всем поступает барон.

Певерил продолжал рисовать. Работа у него не спорилась, и он ощущал какое-то странное беспокойство. За все время их знакомства Флер была для него источником вдохновения, но сегодня воодушевление не приходило. Ему хотелось бросить работу, упасть перед ней на колени и засыпать вопросами, чтобы узнать как можно больше о ней.

Разумеется, он знал, что происходило в доме. Среди слуг ходили слухи, которые нельзя было не услышать.

Смаковались сплетни и интимного характера, исходившие от Одетты, французской горничной. Она была парижанкой, не лишенной кокетства, и несмотря на большую разницу в возрасте (в два раза старше Певерила) она заглядывалась на красивого юношу, наделенного к тому же исключительными способностями. Несколько раз она уводила его в парк и нашептывала, что могла бы научить его многому, если тот захочет. Он отклонил все ее предложения, в результате чего она стала злобной и никогда не упускала случая подразнить его. У нее не было никаких сомнений относительно влюбленности молодого художника в леди Чевиот, хотя и не осмеливалась говорить об этом вслух. Однако она с удовольствием делала все, чтобы подобные разговоры доходили до Певерила и выводили его из душевного равновесия.

Распространяла она и слухи о страстной любви его светлости к юной госпоже. О его приступах сильного гнева. Она, Одетта, видела, как он выбежал как-то из комнаты Флер, проклиная ее, а позже заметила леди в слезах, которые та тщетно пыталась скрыть. Однажды Одетта шепнула Певерилу, что видела синяки на тонких руках госпожи от пальцев его сиятельства. В той очаровательной спальне, которую Певерил разукрасил для «счастливой невесты», должно быть, разыгрывались ужасные сцены необузданной страсти барона и противодействия юной красавицы его домоганиям.

Такие рассказы приводили Певерила в состояние сильной депрессии. Каждая новая история подтверждала ужасное подозрение, что ее светлость пришла сюда не по своей воле. Более того, эти истории начинали разрушать его юношеское почтение к человеку, который подружился с ним.

В это утро Певерил заговорил с Флер о королеве, напомнив, что 20 ноября юная Виктория официально откроет заседание палат парламента.

– Интересно, – сказала Флер, – за кого она выйдет замуж?

– Не сомневаюсь, что жениха ей выберут государственные мужи, – ответил художник, наклонившись немного вперед, чтобы убрать большим пальцем крошечный завиток густой масляной краски.

– Увы, многие женщины не вольны выбирать себе мужей, – вздохнула Флер. – Я буду молиться каждый вечер, чтобы судьба нашей молодой королевы была счастливей, чем… – неожиданно она запнулась и покраснела. С ее губ чуть было не слетели слова нелояльности к своему мужу. Счастливей, чем моя, собиралась она сказать.

Певерил уронил кисточку и внезапно побледнел. Его брови сузились, он подошел к камину и толкнул ногой полено так, что искры полетели. Он прекрасно понял, какое слово должно было прозвучать. Сегодня ему стало совершенно ясно, что леди Чевиот не любила своего мужа.

– Если ваша светлость разрешит, то я отложу работу до завтрашнего дня. У меня сегодня нет настроения, чтобы хорошо рисовать, – тихо сказал он.

Флер встала и, разминая после долгого сидения свое молодое тело, направилась к камину. Ветер изменился, и дождь стучал, как горох, по нескольким окнам башенки. Здесь было тепло, но снаружи царили холод и уныние. Такое же уныние ожидает меня в будущем, подумала о себе Флер. Мысль о возвращении барона из Лондона угнетала.

– Я не помешаю вам, Певерил, если побуду здесь немного? – спросила она с робостью, присущей юной девушке, не осознавая своего значительного положения в этом огромном имении.

Певерил вскочил на ноги и нервно затеребил свой любимый байроновский галстук.

– Но, ваша светлость, это Вы должны давать мне указания, – сказал он запинаясь. – Если моя скромная мастерская нравится вам, то я почту за честь и удовольствие принимать вас здесь.

Она посмотрела на него ласково, при этом ее печальные губы слегка приподнялись.

– Мне нравится здесь, – сказала она с грустью и протянула свои замерзшие пальцы поближе к огню.

– Ваша светлость, – сказал он, – писать ваш портрет – это награда для меня. Беседа с вами – странное высвобождение всех моих мыслей.

– И моих, – прошептала она.

Впервые эти два молодых существа осмелились открыто сказать, что они испытывают удовольствие от взаимного общения.

Певерил продолжал:

– Я хотел бы сделать больше, гораздо больше! Ваша светлость, скажите мне, как я могу помочь сам стать счастливой?

Она повернула свою головку грациозным и в то же время величавым движением. Но когда она ответила ему, в ее голосе слышалась безграничная печаль:

– Я не знаю, что такое счастье, с тех пор, как жестокая рука судьбы увела от меня маму и папу.

Вдруг они услышали звук тяжелых шагов, перекрывавших стенания ветра и шум дождя: кто-то поднимался по винтовой лестнице. Флер сразу узнала эти шаги, и румянец, появившийся от близости камина и сладких слов Певерила, начал быстро исчезать.

– Это мой муж, барон вернулся раньше, чем он предполагал, – сказала она.

Весь ужас прежних подозрений охватил молодого художника, когда он заметил, как сильное страдание и страх внезапно состарили и обесцветили лицо молодой женщины. О боже, подумал он, она его ненавидит. И сразу же последовала другая мысль: «Я тоже должен его ненавидеть».

Дверь в мастерскую широко распахнулась. На пороге стоял барон Чевиот в довольно простой, но модной одежде. На нем была накидка с капюшоном, в руке он держал рукавицы. У него был неприятный вид, который стал обычным после его поездок на несколько дней в Лондон: развратный, унылый, со следами излишеств на лице. Своей массивной фигурой он, казалось, заполнил весь дверной проем! Сердце Флер упало при виде его широких плеч и багрового напыщенного лица. Он оглядел ее сверху донизу, а затем обвел быстрым взглядом мастерскую, но взглядом, который едва ли захватил Певерила. Затем он снова повернулся к молодой жене.

– Так, так. Вот где, значит, спряталась моя любящая жена. А я понапрасну искал ее в апартаментах.

Она прошла немного вперед.

– Я не думала, что вы так быстро приедете.

– Конечно, – сказал он с презрительной усмешкой, снимая с себя накидку и бросая ее на кресло. Он провел пальцами по своим черным, как смоль, густым вьющимся волосам. С его губ не сходила холодная жестокая улыбка.

– Я приехал раньше, потому что миссис Динглфут послала за мной, – сказал он.

Флер вздрогнула.

– Послала за вами? Зачем?

Не ответив на вопрос, Чевиот прошел через мастерскую к мольберту и начал разглядывать портрет Флер. Широко расставив ноги и держа руки в карманах, он раскачивался взад и вперед, с носков на пятки. Его глаза были сужены.

– Миссис Динглфут, это превосходное создание, всегда печется о моем благополучии. Я попросил ее связаться со мной, если здесь будет что-то неладно.

– Пожалуйста, скажите мне, что неладное здесь она увидела? – спросила Флер, приложив руку к груди. Ее сердце сильно билось.

Певерил стоял неподвижно и молчал. Чевиот промолвил:

– Добрая миссис Динглфут прислала мне письмо, в котором очень тактично сообщала, что вы выглядите неважно и тратите слишком много времени на слезы. Флер, бросив нервный взгляд на Певерила, ответила:

– Не думаю, что мое здоровье или мои слезы должны волновать миссис Динглфут.

Барон не обратил внимания на ее слова. Уставясь на картину, он продолжал:

– Как старая и пользующаяся доверием служанка этой семьи, она посчитала своей обязанностью оповестить меня, что вы тратите много времени и сил, взбираясь по этим крутым ступенькам и задерживаясь подолгу в мастерской. Вы могли бы чаще бывать на открытом воздухе, катаясь в новом фаэтоне по округе или посещая гостей. Кстати, такое поведение больше отвечало бы вашему званию, леди. Больше, в смысле соблюдения условностей, скажем так.

Когда скрытый смысл слов Чевиота стал ясен молодому художнику, его чувствительное лицо залилось краской, но Флер, оставаясь мертвенно-бледной, сказала:

– Я считаю, что это не касается миссис Динглфут, прихожу ли я сюда или нет. Я возмущена этим вмешательством.

Чевиот повернулся к ней. Его темные глаза сердито сверкали.

– Моя дорогая леди Чевиот, миссис Динглфут действует согласно моим указаниям.

– Как шпионка?.. – начала Флер с сильным негодованием. – Нет, мы не должны смущать Певерила, обсуждая перед ним личные дела.

Вдруг новая догадка осенила барона, может быть… возможно… Он бросил косой взгляд на девичью фигуру в широком голубом платье. Еще рано… конечно… но может этим как раз и объясняется то, что ее светлость тошнит по утрам?

Он поднялся, зевнул и уставился кислым взглядом на Певерила.

– Вы отнимаете слишком много времени у ее светлости. Было уже достаточно сеансов, – сказал он. – Заканчивайте портрет без ее светлости.

– Как пожелает ваша светлость, – сказал Певерил, и его дыхание участилось.

Прервать эти мгновения радости… видеть леди Чевиот только издалека… не разговаривать больше с ней… какая жестокая потеря! Он посмотрел на Флер с тревогой. Она уставилась в пол, как будто хотела избежать его пристального взгляда. Боже, как бледна она была, как дрожала, подумал он.

– Кстати, поскольку я наконец увидел портрет, у меня есть некоторые замечания, – добавил Дензил. – Оттенки тела и цвет волос выполнены с очень высоким качеством, которое, по мнению старой Клариссы Растингторп, а она знаток в этом деле, напоминает работы венецианских мастеров. Но почему нет украшений? Я велю принести вам драгоценности Чевиот. Изобразите их на портрете ее светлости, чтобы он мог быть удостоен чести висеть в галерее рядом с портретами других достойных леди.

Резкость его приказания не смутила Певерила. Фактически он и Флер предполагали, что именно так и скажет барон. Однако он не мог вынести выражения обреченности, появившегося в глазах Флер в тот момент, когда его светлость обнял ее.

– Вы неважно выглядите, сударыня. Давайте пойдем. Миссис Динглфут права, мне нужно было давно приехать домой и лично организовать вашу жизнь.

Она открыла рот, словно протестуя, но снова закрыла. Все ее тело дрожало при его прикосновениях. Она онемела от одной мысли, что эти небольшие периоды невинного счастья, проведенные в мастерской, должны прекратиться.

Певерил попросил:

– Если ваша светлость позволит, еще один сеанс позирования…

– Нет, – грубым голосом сказал Чевиот, – и не забудьте изобразить драгоценности. Я прощаюсь с вами. – Затем он добавил: – Послезавтра маркиза Растингторп посылает за вами свой экипаж. Сейчас у нее гостит внучка, и я дал слово, что вы примете заказ нарисовать ее портрет. Она уродлива, но, я думаю, вы проявите всю свою сообразительность и умение. Теперь заговорил Певерил:

– У меня есть серьезные намерения начать свое дело, ваша светлость. Если я добавлю сумму гонорара за портрет внучки маркизы к моим скромным сбережениям, это даст мне возможность открыть небольшую мастерскую в Лондоне.

Чевиот, который в это время шел к двери с Флер, обняв ее рукой, посмотрел на Певерила через плечо и нахмурился.

– Это мне решать, когда вы уедете из Кедлингтона, – сказал он резко.

Флер подумала: «Чевиот счастлив только тогда, когда ограничивает свободу и делает человека пленником, злонамеренно или из-за эгоистических побуждений. Бедный Певерил! Он уже не может принимать благотворительность здесь».

Юноша понял, что сейчас не время спорить с бароном, хотя в нем и клокотал гнев, непреодолимое чувство негодования против тирании.

Вдруг Флер почувствовала дурноту, приставила руки к вискам и прошептала:

– Пожалуйста, поддержите меня, сударь. Я, кажется, теряю сознание.

Руки Чевиота подняли ее от пола.

– Черт возьми, она действительно нездорова, – тихо произнес он.

Певерил, растерянный от жалости и сострадания, вертел головой из стороны в сторону.

– Увы, у меня нет ни уксуса, ни перьев, чтобы пожечь…

– Не важно. Я снесу ее вниз.

Не попрощавшись, он повернулся и начал медленно спускаться по ступенькам, неся на руках бесчувственное тело жены.

Певерил медленно закрыл дверь мастерской, затем подошел к мольберту и с отчаянием посмотрел на портрет. Повернувшись к креслу, в котором совсем недавно сидела Флер, он обхватил его, будто тень ее живого присутствия.

А Флер лежала на кровати в своей изысканной спальне. Властным голосом Чевиот позвал слуг, требуя принести сердечное средство, жженые перья и уксус, а лакею приказал быстро спуститься в долину и привести приходского доктора. Этот старый доктор по имени Босс не имел современного медицинского образования, однако свое дело знал хорошо.

Постепенно Флер пришла в себя и увидела вокруг много народу. Она сразу почувствовала присутствие мужа около ее кровати, Одетты, смачивающей ей виски и прикладывающей жженые перья к ее ноздрям, а также зловещей фигуры миссис Динглфут в накрахмаленном переднике и шляпе, отдававшей указания младшим служанкам принести горячей воды, поставить грелку к холодным ногам госпожи и убрать лилии, заполнившие своим сильным запахом всю спальню.

Барон склонился над молодой женой.

– Ну вот, моя дорогая, вы оживаете, – сказал он мягким голосом, которым он иногда обращался к ней в присутствии слуг. Пусть хотя бы в его окружении говорят, что он нежный муж.

Флер чувствовала слабость и тошноту. Внутри было ощущение чего-то страшного, и, когда сознание окончательно пришло к ней, она вспомнила. Никогда ей больше не разрешат пойти в мастерскую в башенке и посидеть с Певерилом Маршем. Ее лишили и этой единственной радости. Слеза покатилась по ее щеке.

– Все хорошо, моя любовь, – сказал барон нежнейшим голосом. – Доктор Босс сейчас придет.

– Ну вот, ваша светлость, как вы нас напугали, – начала миссис Динглфут, которая испытывала некоторое ликование, поскольку ей удалось вызвать хозяина в Кедлингтон и опрокинуть, как она выразилась, «тележку с яблоками». Коварная женщина хорошо знала, что ее молодой хозяйке хотелось бы проводить больше времени в беседах с молодым художником.

Она послала за бароном не из-за чувства преданности или искренней тревоги за здоровье госпожи, а лишь по причине своего злобного характера: ей доставляло удовольствие лишать свою молодую хозяйку любой радости в жизни. Флер, несмотря на свою мягкость и долгие страдания, вызывала у старой женщины лишь чувства ненависти и злобы. Только вчера вечером миссис Динглфут насмешливо сообщила французской служанке, которая была ее другом и союзником, что госпожа очень болезненна и непременно умрет при первых родах.

Миссис Динглфут была служанкой еще у покойной баронессы, когда та впервые забеременела и затем родила теперешнего хозяина дома. Она знала признаки беременности и поэтому была уверена, что тошнота по утрам у молодой жены свидетельствует именно об этом.

Флер смотрела с отвращением на волосистый подбородок миссис Динглфут. Он был ей омерзителен. Она прошептала:

– Дензил, пожалуйста, пусть все оставят комнату. Я хочу побыть одна.

– Со мной, конечно, моя дорогая, – сказал Чевиот веселым голосом, хлопнул в ладоши и приказал уйти всем служанкам, которые бегали взад и вперед, как глупые курицы.

За дверьми миссис Динглфут, глядя на Одетту, сказала:

– Вот увидишь. Доктор Босс подтвердит мою догадку.

Одетта захихикала: она была худой женщиной с лисьим лицом, наделенной чрезмерным тщеславием. Поверх копны жестких черных кудрей она напялила чепец с оборками.

– Оля-ля! Это привяжет мадам баронессу! Она не сможет продолжать свою интрижку с молодым художником.

– Мне так хочется убедиться в том, что это действительно интрижка, – тихо сказала миссис Динглфут. – Пойдем, моя девочка, я слышу стук коляски доктора Босса.




Глава пятая


Доктор из монастыря Ризборо тщательно осмотрел Флер. Он ей понравился. У него были седые волосы и борода, благородный подбородок, а Флер привлекало все благородное – качество, которое окружало ее в детстве, но сейчас стало редкостью. Она возлежала на огромных подушках с кружевными оборками, лицо было изнуренным и умилительно юным, красивые волосы спутались вокруг шеи.

Ее вид взволновал старого доктора. Он назвал ей причину обморока и ее недомогания в течение последней недели и был поражен, как плохо восприняла она эту новость. Флер покраснела, затем побледнела и… отвернулась. Доктор взял пальцами ее тонкое маленькое запястье и нащупал слабый пульс. Услышав негромкое всхлипывание, он склонился над ней:

– Не надо, мое дитя… Простите, госпожа баронесса, вы для меня как ребенок, так как я очень стар, но вы не должны печалиться. Ведь это совершенно естественное состояние. Барон будет доволен и, конечно, вы…

– Я не рада, – прервала она. – Но я понимаю, что моя обязанность – родить барону наследника.

– Когда младенец родится, вы полюбите его, – ободрил ее Босс.

Она задрожала. Ей было трудно представить, как она может полюбить ребенка от Чевиота. Какой жестокой может быть природа, если она соединила ее непокорную плоть с плотью нелюбимого мужа и дала начало новой жизни! Чудовищно, что из ее тела появится без ее согласия плоть его плоти… сын или дочь? Кто может сказать? Но это будет Чевиот, прошедший через нее.

Доктор Босс продолжал мягко успокаивать и давать советы: она должна много отдыхать, совершать моцион, часто бывать на свежем воздухе. Ей следует копить силы для родов, которые, по мнению доктора, пройдут в начале июня.

Разумеется, добрый доктор хорошо знал барона Чевиота. Более того, он фактически способствовал появлению барона на свет. Он же лечил старого барона и баронессу и закрывал их глаза после смерти. Доктор Босс не мог сказать, что питал особую любовь к этой семье: как и до других людей в округе, до него доходили неприятные слухи о склонности молодого Чевиота к разгульной жизни. Однако, подобно другим, доктор Босс наносил учтивые визиты молодому барону из-за его богатства и титула. Врач должен зарабатывать себе на жизнь, а Чевиот платил хорошо, не то что сельские жители, которые звали доктора Босса в свои вонючие лачуги только в случае смерти кого-нибудь, да иногда для принятия родов. Часто он был вынужден оказывать медицинскую помощь вообще бесплатно. Фермеры и большинство местных жителей не сводили концы с концами из-за высоких налогов. Прожиточный минимум был высоким, а заработная плата ничтожно малая. Страна, по мнению доктора Босса, находилась в плачевном состоянии, и нищета распространялась по всей Англии, как зараза. За последние месяцы многих жителей соседних деревень унесла холера. Возможно, сейчас, когда королевой стала Виктория, а у власти находился лорд Мельбурн, положение улучшится. Однако пока такие аристократические и богатые землевладельцы, как Чевиоты или Растингторпы, нещадно эксплуатировали низшие слои, насаждая деспотическую тиранию. Доктор Босс осуждал такие явления, однако ничего не мог поделать.

Неожиданно Флер повернулась к нему; в ее глазах был неестественный блеск, граничивший с безумием.

– Некоторые роды трудны и даже опасны. Может быть, я умру, когда у меня родится ребенок.

Он поднял глаза от саквояжа, в который упаковывал инструменты, и щелкнул зубами от сильного удивления.

– Прошу вас, леди Чевиот, не думайте о таком несчастье. Вам нездоровится, но я выпишу вам тонизирующий напиток. Ваше тело очень хорошо сотворено Всевышним, и поэтому должен родиться прекрасный ребенок. При правильном уходе, ваша светлость, при правильном уходе.

Он вышел, предварительно сказав, что придет снова через несколько дней, чтобы убедиться в выздоровлении ее светлости.

Спустя некоторое время в комнату ворвался Чевиот. И Флер в который раз спросила себя, почему неповторимая красота спальни, которую сотворил для нее Певерил, не исчезает всякий раз, когда эта темная модная фигура вторгается сюда?

Она почувствовала, как Дензил взял ее руку и покрыл поцелуями – выражение почтения, столь редко проявляемого бароном.

– Моя любовь… моя милая! Так это правда! Миссис Динглфут позвала меня домой не напрасно. Вы зачали. Вот в чем причина вашего болезненного состояния и отсутствия аппетита. Ах, моя любовь, это счастливый день для вашего преданного мужа. Какая новость может быть лучше, чем та, что через семь месяцев родится наследник для Кедлингтона!

Она лежала неподвижно. Поцелуи Чевиота не трогали ее, хотя она и позволила себе холодно улыбнуться.

– Не слишком надейтесь на сына, Дензил; это может быть дочь, – сказала она.

– Нет, это должен быть сын, – уверенно ответил он, потер свои руки и заложил большие пальцы в жилет. – Будет забавно, дорогая, если у нас родится рыжеголовый, как вы. Это был бы первый рыжий Чевиот. Но я бы не возражал.

– Может быть, – сказала она едва слышно, – ребенок не выживет.

Чевиот нахмурился и сел на край постели, обвив ее руки своими сильными жесткими пальцами.

– Я запрещаю вам говорить в таком духе, – заявил он громким голосом. – Вы знаете о моем страстном желании иметь наследника. Именно по этой причине я женился на вас. Кроме того, – добавил он с небольшим смешком, – должна же ведь осуществиться и остальная часть предсказания горбуньи. Я вспоминаю, что она обещала появление еще одного Черного Чевиота. Да… это будет не рыжеволосый, а черноволосый Чевиот, как я.

– Пожалуйста, оставьте меня на время, – сказала Флер.

– Нет, сударыня, я не уйду до тех пор, пока вы не заверите меня, что приложите все силы для сохранения здоровья и рождения прекрасного сына. Он не должен умереть, вы слышите, Флер? Он не должен!

– Во всем воля Божья, – прошептала она.

– Ба! – сказал его светлость и, достав миниатюрную позолоченную шкатулку из жилета, положил нюхательный табак в каждую ноздрю. Затем он сильно чихнул несколько раз.

А Флер подумала: «Только бы он ушел поскорей и оставил меня в покое».

Однако Чевиот напыщенно разглагольствовал о своем знатном происхождении, о прежних баронах, о том, что он будет делать с сыном. Он будет его учить стрелять, ездить верхом и вообще быть мужчиной.

– Никаких сентиментальных художников, – заключил он. – Кстати, о художниках. Если этот молодой гений Певерил будет щеголять передо мной своей независимостью, обогащаясь при этом за счет моей благотворительности, я прикажу ему уйти до рождения нашего ребенка. Полагаю также, что нужно снести башню и навсегда покончить с этим зловещим уродством.

Флер ничего не ответила. Но она хорошо знала, что башня не была для нее зловещей. А сама мысль о возможном отъезде Певерила холодила ее сердце и заставляла остро сознавать, насколько тот был дорог для нее. Ей не были чужды человеческие страсти, и она позволяла себе временами вспоминать Певерила, а также невысказанное чувство взаимного влечения, которое проскальзывало между ними подобно электрической искре. Если мастерская и маленькая винтовая лестница будут разрушены, то под их обломками останется лежать и ее самая большая радость последних месяцев. Чевиот снова взял ее руку.

– Ну, Флер, я доволен, что вы беременны. Просите все, что пожелаете. Новые жемчуга? Еще один изумруд на палец? Говорите! Я велю привезти из Парижа то, что вы пожелаете.

– Я не желаю ничего, – прошептала она.

– Не будьте такой глупой, – сказал он с раздражением. – Многие женщины завидуют вам из-за великолепия этого дома, моих подарков и даже моих объятий, – закончил он со значительным видом.

Она посмотрела на него. Он почувствовал себя неловко, глядя в эти печальные глаза. Черт побери, подумал он, когда же перестанет она напоминать о его подлости по отношению к ней?

Он закричал:

– Я даю вам все! Что еще нужно?!

– Ничего, за исключением того, чтобы вы оставили меня одну.

Он обвел сердитым взглядом девственно-чистую спальню.

– Вы стали такой же холодной, как эта отвратительно белая комната. После рождения ребенка нужно заменить все убранство. Будет создана новая обстановка, более подходящая для моей жены: алый сатин, позолоченная кровать, эротические картины. Здесь не должно быть места для такой религиозной чепухи, как та… – и он указал на изображение «Сикстинской мадонны» Рафаэля над камином.

И добавил:

– Вас нужно побуждать, чтобы вы могли участвовать в любовных наслаждениях, моя дорогая. Это совершенно очевидно.

Она стиснула зубы. Разрушение этой прекрасной комнаты будет еще одним актом насилия и злодейства с его стороны.

– Неужели вы думаете, ваша светлость, что мои чувства к вам изменятся в другой обстановке? – спросила она неожиданно. Сквозь длинные ресницы был виден блеск ее глаз, отвергавших его. – Сейчас же уходите, уходите, – добавила она и уткнулась лицом в подушку.

– Вы глупы! – крикнул он ей. – И неблагоразумны, выражая такое презрение ко мне. Вы принадлежите мне. Остерегайтесь, чтобы я не использовал свои права и не привязал вас цепями в одной из комнат как рабыню, изолировав от остального мира.

Ответа не последовало, и Чевиот немного остыл. Он вспомнил, что для рождения здорового ребенка женщину нужно оставить в покое, и поэтому должен обуздать свой пылкий нрав. Да, он снова отправится в Лондон, где его ждут страстные женщины, готовые заключить его в свои объятия. Он не будет больше беспокоиться о ее светлости. Направляясь к двери, он сказал:

– Возможно, вы хотите, чтобы я послал за вашей кузиной Долли. Ведь у вас нет матери, которая могла бы дать совет.

Флер быстро села. Ее взволнованное лицо было мокрым от слез.

– Нет, и еще раз нет. Я не хочу ее видеть вообще и не могу переносить ее присутствия. Вы знаете причину, господин Чевиот.

Его пристальный угрюмый взгляд опустился. Он пожал плечами, стараясь быть терпимым, учитывая ее состояние.

– Может быть, вы хотели бы видеть кого-нибудь другого в ближайшие месяцы? Я думаю, буду проводить много времени в Лондоне, – сказал он с ворчанием.

Она помедлила. В ее голове промелькнула трепетная мысль о том, что она желает умиротворяющего покоя и дружбы, которые мог бы дать только Певерил Марш. От этой мысли ее щеки сильно зарумянились, и она опустила голову.

– Я не знаю никого, – прошептала она.

– В таком случае прощайте. Прошу поберечь себя, ваша светлость, – сказал он грубо и вышел из комнаты.




Глава шестая


Наступило Рождество.

Кедлингтон оказался отрезанным от остальной части сельской округи, поскольку длинные извилистые холмы покрылись снегом и речки затянуло голубым льдом. Зима была суровой. Никто в округе не навещал бедную молодую баронессу, хотя по слухам все знатные женщины знали о ее беременности. Некоторые из них, с незлым характером, возможно, согласились бы навестить баронессу и выпить с ней чашечку успокоительного напитка, но плохая погода была удобным извинением для того, чтобы не ездить.

Флер была очень одинокой, однако это обстоятельство не расстраивало ее, и прежде всего потому, что Чевиот проводил большую часть времени со своими друзьями в Лондоне. Когда же он приезжал домой, то она не подвергалась такому насилию и домогательствам, как раньше. Беременности было уже несколько месяцев, и барон беспокоился о благополучных родах настолько, что контролировал свое поведение, уступая ее немногим просьбам.

Он даже зашел настолько далеко, что запретил миссис Динглфут появляться в комнате Флер. Один вид отвратительной фигуры миссис Динглфут портил настроение Флер, и она сказала об этом мужу. Он засмеялся и попытался превратить это в шутку, назвав ее капризной. Но она продолжала настаивать, что не хочет видеть управляющую. Флер не очень-то нравилась и Одетта, тем не менее она предпочла эту француженку, которая хорошо шила и начала вместе с Флер придумывать красивую крошечную одежду для будущего ребенка.

Когда миссис Динглфут получила указания от хозяина не появляться больше у ее светлости, а сообщать о домашних делах через других, она переполнилась ненавистью, решив делать все, чтобы досаждать Флер, осмелившейся унизить ее, поскольку эта история стала поводом для шуток и насмешек в помещении для слуг.

Флер получила рождественские поздравления от кузины Долли и двойняшек. Узнав, что Долли хочет приехать в Кедлингтон, Флер разорвала письмо и даже не стала писать ответ ненавистной кузине, которая предала ее, выдав замуж за Чевиота. Она не хотела иметь с ней ничего общего. А Долли к тому времени стала вдовой: кузен Арчибальд заразился холерой в Индии и умер несколько месяцев назад. Одна из двойняшек, Имоджин, написала Флер в письме, что весной мама может выйти замуж, и у них будет отчим, довольно богатый господин. Жаль только, что кузина вышла из строя и не сможет присутствовать на свадьбе.

Флер не послала поздравления кузине Долли. Даже если бы она была в состоянии поехать на свадьбу, ничто не заставило бы ее сделать это. Кузина была безнравственной женщиной, и, может быть, это хорошо, что бедный Арчибальд де Вир умер на чужбине и не узнал правду о том, как несчастную дочь Гарри Родни выдали замуж за Чевиота.

Только одно письмо, полученное во время рождественских праздников, немного согрело измученное сердце Флер. Неожиданно дала о себе знать близкая подруга детства Кэтрин Фостер. Она сообщала, что месяц назад вышла замуж за Тома Квинтли, их общего друга в Эссексе.

Кэтрин писала:

«Я часто вспоминаю тебя, милая Флер, и счастливые дни, проведенные вместе в Пилларсе, когда были живы твои славные родители. Мама и я сильно расстроились, узнав о твоих бедах. Я бы все время поддерживала с тобой связь, но ты не ответила на мое письмо, отправленное перед твоим замужеством. Я подумала, что у тебя, возможно, нет больше времени для нашей дружбы. Сейчас я – миссис Томас Квинтли, мой Том – отличный муж. Живем мы в прекрасном доме недалеко от Бишопс-Стортфорда.

Мне очень хочется увидеть тебя и узнать новости. Подумать только, ты все же стала баронессой Кедлингтон. Ты помнишь, как была не уверена в своих чувствах, когда впервые Чевиот стал обращать на тебя внимание? До нас дошли некоторые слухи, но я не верю, что все они правдивы. Хотелось бы верить, что ты счастлива и не стала слишком знатной дамой, чтобы забыть мистера и миссис Томас Квинтли…»

Флер прочитала письмо на второй день Рождества, сидя в своем будуаре у камина. Перед этим она читала книгу, стараясь скоротать время. В эти зимние дни темнело рано; вечера были длинными и скучными. Один из лакеев зажег свечи и поставил лампу на ее стол.

Флер села за бюро, чтобы ответить на письмо Кэтрин. Если бы она знала правду! Флер не писала ей раньше именно из-за этой ужасной правды, так как не хотела, чтобы Фостеры знали о ее страшной судьбе и последующем несчастье. Она боялась выдать свою трагическую тайну, когда увидит Кэти, знавшую ее с детства.

Флер писала письмо Кэти, когда услышала стук в дверь. Не поворачивая головы, она произнесла «войдите», полагая, что это одна из служанок, возможно, Одетта: та должна была помочь надеть широкое бархатное платье, которое Флер носила за ужином. Ей было всегда холодно, хотя в комнатах горели камины, и постоянно чувствовала себя плохо. Доктор Босс обещал, что станет лучше, когда ребенок зашевелится, но она еще не чувствовала движения плода.

– Ваша светлость… я вам не мешаю? – послышался тихий голос юноши.

Гусиное перо выпало у нее из рук, и она обернулась. Ее сердце запрыгало от радости, когда она увидела подзабытое лицо Певерила Марша. Он стоял перед ней, улыбаясь, с каким-то свертком под мышкой. На нем был простой вельветовый костюм с широким галстуком. Он изменился, подумала она, выглядел каким-то уставшим и возмужавшим; на лице появился отпечаток зрелости, причину которой она не могла определить. Они не видели друг друга близко уже шесть недель.

Певерил прошел вперед и учтиво поклонился.

– Я передаю моей госпоже свои рождественские поздравления и этот скромный подарок, – сказал он, теребя сверток. Затем добавил: – Вчера я не осмелился зайти к вам. Миссис Динглфут увидела меня и сказала, чтобы я не смел заходить к вам, так как вы больны и не сможете принять.

Флер встала, и ее щеки покраснели от негодования.

– Я не давала миссис Динглфут подобных указаний, – воскликнула она.

– Сегодня я постарался пройти через весь дом до этой двери незамеченным, – признался Певерил. – Я был очень взволнован слухами о вашем недомогании, ваша светлость.

– Моя болезнь естественна. Мне не грозит опасность, и все же я вас благодарю, – произнесла она тихим голосом.

– Очень рад слышать, – сказал он.

Некоторое время они стояли и молча смотрели друг на друга. Кровь заиграла в жилах этих двух молодых созданий, которые столь долго не имели возможности встречаться. Юноша с его обостренным восприятием, присущим художнику, заметил слабые признаки приближающегося материнства. Ему было почему-то приятно, хотя раньше у него появилось странное чувство отвращения, услышав, что она должна родить барону наследника.

Певерил сильно переживал разлуку и искал даже мимолетных встреч с ней. Он жадно прислушивался к разговорам о Флер, ходившим среди слуг, хотя иногда новости были неприятны для него. С неохотой он изменил портрет, дорисовав на ее шее и запястьях присланные бароном драгоценности. Для художника картина потеряла свое первоначальное значение и стала просто еще одним портретом, который займет место в галерее прежних знатных женщин Кедлингтона. Печальная мадонна стала трагической фигурой, украшенной драгоценностями, и Певерилу было невыносимо горько смотреть на портрет.

Как бы читая его мысли, Флер сказала:

– Я слышала, что мой портрет вставляется сейчас в рамку.

– Да, – сказал он, опуская ресницы. – Мне стал безразличен ваш портрет после того, как дорисовал на нем украшения, – признался он.

– Может быть, я снова буду вам позировать когда-нибудь, Певерил.

– Мне хочется думать то же самое, ваша светлость, – воскликнул он, не удержавшись от внезапного душевного порыва. Пряча свое смущение, он передал ей принесенный сверток. – Скромный подарок на святки.

Сверток был обернут белой бумагой и запечатан воском. Открыв его, Флер увидела небольшую картину в резной деревянной рамке, сделанной Певерилом, как он сказал ей об этом позже. Картина была настолько прекрасна, что у нее вырвался возглас восхищения. Две тонкие нежные руки, сложенные, как в молитве, покоились на миниатюрной подушечке из ярко-красного бархата с кисточками по углам. На сочном красном фоне руки выглядели очень белыми и хрупкими. Длинные пальцы с ногтями миндалевидной формы были переплетены и воздеты вверх, говоря как бы о ревностной мольбе. Это были ее руки. Лицо Флер засветилось неожиданной радостью, которую раньше Певерил не видел. У него перехватило дыхание, а она выглядела очень юной и потрясающе счастливой.

– Боже! – воскликнула она. – Какая великолепная работа!

– Вы догадываетесь, чьи это руки? – спросил он тихо.

Флер положила подарок и протянула руки к камину, у которого сидела. В свете огня они казались прозрачными.

– Да.

– Я помнил каждую линию и старался воспроизвести красоту ваших рук. Надеюсь, вы не раздражены?

– Раздражена… – повторила она, – разве это возможно? Это приятная похвала, а маленькая картина – просто прелесть, напоминающая работы голландских мастеров. От всей души благодарю вас, – добавила она.

Чувствуя некоторую неловкость, Певерил промолвил:

– Думаю, его светлости она также понравится. Флер понимала, что его слова были чистой формальностью, так как рисовал он эти руки только для нее.

– Она будет висеть в этой комнате, – сказала она.

– Благодарю вас, – ответил он.

Они стояли и смотрели друг на друга неотрывно как загипнотизированные. Души их наполнялись теплыми приятными чувствами, которые передавались между ними. Оба молчали.

В этот момент раздался стук в дверь, и вошла Одетта. Она вскинула голову, размахивая длинными муслиновыми лентами, и увидела Певерила. Она разглядывала его с плутовским видом краем скошенных глаз, но он не посмотрел на нее, а лишь поспешно удалился, зная острый язык Одетты. Он догадался, что миссис Динглфут выследила его, наблюдая из какого-то потайного места, и послала Одетту следить дальше.

Флер ничего не сказала, а оставшись затем одна со своими мыслями, начала рассматривать великолепное изображение ее сложенных рук. Затем она сплела свои пальцы так же страдальчески и чарующе, как изобразил художник, положила голову на них и горько зарыдала из-за того, что была лишена всех радостей жизни и любви.

После этой встречи она долго не видела Певерила.

Наступил февраль с его суровыми морозами, захватившими всю местность Бэкингемшира в ледовые тиски.

Однажды леди Чевиот поехала на прогулку в санях, которые барон заказал в России и подарил жене. Одета она была с ног до головы в дорогие меха. В сани, расписанные красно-белым цветом, были запряжены сильные пони с колокольчиками на головах. Поездка была веселой и доставила Чевиоту большое удовольствие представить свою жену, как некую сказочно богатую русскую княгиню, которая как бы ехала из своего дворца в Санкт-Петербург. Представляя Флер этот экипаж с двумя конюхами в новых ливреях как подарок, он заметил:

– Теперь вы можете чаще выезжать на прогулку. Это замечательный подарок. Лошади просто помчатся по дороге. Я полагаю, вы признательны мне.

Она поблагодарила его вежливо, но с холодной гордостью, с которой всегда принимала его дорогие подарки.

– Это забавная идея, – сказала она. Чевиот мрачно посмотрел на нее.

– Глядя на вас, не подумаешь, что вы позабавлены. Она отвела свой взгляд. Флер никогда не могла смотреть на этого человека, сгубившего ее юность, как на друга, доброго мужа.

Был уже пятый месяц беременности, и ее тошнота почти прошла. Если бы не глубокая депрессия и постоянная тоска, она чувствовала бы себя хорошо. Но больше всего ее мучило будущее: страх от того, что она должна будет делить спальню и стол с Чевиотом.

Однако в эти дни он не досаждал ей, а, наоборот, вел себя примирительно. Этим февральским утром он сам повез ее на прогулку в расписных санях и был очень доволен, когда, проезжая мимо сельских жителей, слышал их радостные приветствия:

– Будьте здоровы, ваша светлость! Будьте здоровы, госпожа!

Флер печально смотрела на этих людей, которые были арендаторами ее мужа. Горько было смотреть на их изношенные одежды и мертвенно-бледные лица, на их болезненных детей. С какой радостью она бросила бы им все драгоценности, тянувшие вниз ее шею и руки! Она хотела посетить их жилища и сделать им что-нибудь приятное, но Чевиот запрещал ей даже приближаться к крестьянским домам из-за боязни за ее здоровье. У него был страх перед заразными болезнями.

Во время санной прогулки они встретили Певерила с бегущим за ним по пятам волкодавом, Альфой. Чевиот приказал кучеру, которого он нарядил в медвежью шубу, как русского мужика, немного попридержать лошадей и окликнул молодого человека:

– Не пора ли закончить портрет младшего Растингторпа, ты трудишься над ним слишком долго, или тобой овладела лень, мой юный друг?

Молодой художник снял свою шапку; его пристальный взгляд лишь на одно волнующее мгновение задержался на прекрасной красавице с опущенными ресницами, которая сидела молчаливо и недвижно, укутанная в соболя.

– Этим утром я закончил его, ваша светлость. Маркиза хочет видеть меня, и сейчас я иду к ней напрямик, через поля.

Чевиот раскурил сигару и затянулся; набросил меховую накидку на колени, плотнее укрывая их. Было холодно и промозгло, редкие снежинки кружили, опускаясь с серого неба.

– Кажется, старуха довольна твоей работой. Старой карге нравятся молодые люди с приятной внешностью… – он неприлично захохотал. – Она хочет, чтобы ты написал портреты и других членов семьи, и я дал свое согласие на это.

Стараясь не встречаться взглядом с Флер, Певерил ответил:

– Если бы ваша светлость уделила мне немного времени, я бы очень хотел обговорить вопрос моего отъезда из Кедлингтона.

Как будто острый нож пронзил сердце Флер! Она широко раскрыла большие печальные глаза, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. Затем она с облегчением вздохнула, услышав, что Чевиот воспротивился стремлению Певерила получить независимость.

– Вздор! – выпалил он. – К чему так настаивать на отъезде из Кедлингтона, неблагодарный глупец? Останешься здесь до тех пор, пока мои друзья и ваши заказчики не будут больше нуждаться в твоих услугах.

Не дожидаясь ответа молодого художника, он приказал кучеру стегнуть лошадей и ехать дальше. Стоя недвижно, Певерил провожал глазами скользящие по узкой, блестящей дороге сани, пока они не скрылись из вида. Звон колокольчиков растаял в морозном воздухе. Холодный ветер обдувал нежное лицо юноши, он надел снятую шапку и, дрожа от холода под накидкой, с тревогой в сердце продолжил свой путь. Страстное желание находиться рядом с Флер становилось все сильнее. Временами он видел ее издалека: стройность фигуры сменилась полнотой. Он знал, что она носит ребенка Чевиота, но обожал ее. День и ночь он жаждал снять хотя бы часть печальной ноши с ее юных плеч. День ото дня усиливалась его ненависть к барону-деспоту. Но он решил, что пока не узнает о благополучном рождении наследника, будет подчиняться деспотическому приказанию Чевиота оставаться в Кедлингтоне: слишком часто слышал он шепот сплетничающей челяди, что ее светлость очень хрупка и слаба и вряд ли переживет роды. Мысль об этом приводила его в ужас.

Минул февраль. Снега таяли, и вода стекала мутными потоками по Кедлингтонскому холму. Флер гуляла по парку или каталась в фаэтоне; к сожалению, ее эффектные русские сани уже не могли быть использованы для этой цели.

Певерил оставался у Растингторпов, работая над новым портретом. Иногда по вечерам он видел Флер, когда экипаж, милостиво предоставленный маркизой, привозил его в Кедлингтон-Хаус. Они приветствовали друг друга рукой издалека или, если встречались в парке, останавливались на мгновение, чтобы перемолвиться словом. Ее светлость чувствительно относилась к своей все увеличивающейся полноте и не хотела приносить в жертву свою совесть. Она знала теперь, что любит Певерила со всей нежностью своего женского сердца, своей погубленной юности. Но именно сейчас страсти не могло быть места в ее жизни; так добродетельна и высоконравственна она была, что ничто не могло побудить ее поступиться достоинством положения жены Чевиота.

В марте, когда жестокие ветры сотрясали огромный дом и вынуждали будущую мать, съежившись, греться у камина, ее моральные и физические страдания усилились. Иногда Чевиот оставался с ней, но теперь, казалось, он чувствовал себя неловко в ее присутствии. Он очень заботился о ее здоровье, беспрестанно то отдавая, то отменяя приказания: она не должна делать это, она должна делать то. Он слышал, что будущая мать должна пить специальное молоко и питаться особыми продуктами, и заказал деликатесы из лондонских магазинов и даже из Парижа. Задыхаясь от его даров, окружавших со всех сторон, Флер была ужасно утомлена его непрестанными нравоучениями. Он принуждал ее даже улыбаться:

– Нужно быть веселой, иначе ребенок родится таким же печальным и болезненным, как вы, – бросил он ей однажды вечером, когда прожил несколько дней в Кедлингтоне, наслаждаясь весенней погодой.

Светлый апрель перешел в теплый ласковый май. Зеленел лес, и над холмами и долинами светило яркое солнце.

– Неужели нет ничего смешного в новых книгах, что я принес тебе? – раздраженно спросил Чевиот у Флер. – Мне сказали, что они довольно занимательные.

Она взглянула на него печальными глазами и повертела в руках какой-то роман. Она была сама покорность.

– Я попробую улыбаться, Дензил, – сказала она. – Это нелегко, когда вы в дурном расположении духа. Но умоляю вас, перестаньте тревожиться по поводу моего здоровья. Сейчас я очень хорошо себя чувствую, и доктор Босс говорит, что нам нечего опасаться.

– Я прострелю ему глотку, если окажется, что он ошибается, – пробормотал Дензил.

Флер посмотрела на него ясными глазами, в которых промелькнуло презрение. Как он был неистов в проявлении своей любви и ненависти!

Именно в этот вечер он упомянул о том, что Певерил написал именно ее руки.

– Наш молодой гений становится слишком дерзким. Он не спросил у меня разрешения, чтобы подарить вам это. Как ему удалось так точно изобразить ваши руки? Вы что, позировали ему, вы осмелились…

– Он запомнил их по большому портрету и подумал, что, преподнеся мне в подарок эту небольшую картину, выразит свою благодарность нам обоим.

– Мне на это наплевать, – сказал Чевиот. – Пара рук – какой скучный объект!

– Возможно, это руки, сложенные для молитвы, но вас это не интересует, – сказала она с необычным для нее сарказмом.

Он хмуро посмотрел на нее. Она лежала, накрытая кашемировой шалью, на кушетке у камина в одной из маленьких гостиных, которыми они пользовались, когда бывали одни. Сегодня она выглядела менее болезненно, чем обычно, и была чертовски красива, а в нем никогда не проходило раздражение из-за того, что он не мог окончательно сломить дух этой молоденькой женщины.

– О, конечно, если вам нравится религия, можете продолжать в том же духе, леди Чевиот. На мой взгляд, вы слишком добродетельны, и праведность сделает вас любящей матерью.

Она не отвечала. Увы, только «любящей матерью», подумала с горечью. Она давно уже была беременной, но еще ни на йоту не почувствовала желание иметь ребенка Чевиота. Бедный нежеланный малыш! Само собой разумеется, она будет прекрасно к нему относиться, и это чувство со временем, несомненно, перерастет в любовь. Ей остался один месяц ожидания, потом все это закончится. Она перестала мечтать о смерти, так как считала, что это порочно: если ребенок будет жить, а она умрет, то кто позаботится о нем?

Чевиот стал не переставая ходить по комнате взад и вперед.

– Это случится 2 8 мая, – сказал он. – Доктор Босс сказал, что ребенок родится до конца следующего месяца. И это хорошо, потому что я надеюсь быть в Лондоне и присутствовать на коронации королевы.

Флер проявила некоторый интерес к тому, что он сказал. Ее всегда развлекали рассказы Чевиота о молодой королеве Виктории. Коронация будет, сказал он, одной из самых красочных и блестящих страниц в истории нации. Герцог Далматии и чрезвычайный посланник из Франции уже были в посольствах. Все коронованные особы будут следить за этим событием, а празднества и банкеты будут великолепнее, чем когда-либо видели столицы многих стран.

– Говорят, что затраты на эту церемонию составят что-то около семидесяти тысяч фунтов. Я и сам по этому поводу заказал себе новый прекрасный костюм, – добавил он.

Куря и потягивая свое послеобеденное бренди, он стал подробно описывать французскую парчу, выбранную им для камзола. В этот момент могло показаться, что они счастливая семейная пара, подумала Флер грустно. Чевиот был довольно добродушен, но всего лишь на одну минуту. Вскоре он устал от ее общества и попрощался: он пригласил сэра Эдмунда Фоллиата, одного из своих новых друзей в округе, чтобы вместе поужинать и поиграть в карты.

Он взял одну руку Флер, прижал ее к губам и в то же мгновение почувствовал, что все ее тело сжалось. Отбросив ее руки, он рассмеялся.

– Очень хорошо, моя дорогая. Если вы предпочитаете, то можете соединять руки для молитвы. Я не возражаю. Спокойной ночи. Не забудьте выпить горячего молока. Я пришлю к вам Одетту.

Она кивнула, а Чевиот добавил:

– Кстати, я разговаривал с миссис Динглфут. Она ужасно обижена тем, что вы не принимаете ее. Я хотел бы, чтобы, когда ребенок появится на свет, вы изменили свое отношение к моей доброй миссис Динглфут.

– О, Дензил, – вдруг сказала Флер, – не могли бы вы подыскать мне другую экономку? Я не могу выразить вам все то отвращение, которое вызывает во мне миссис Динглфут.

– Мы уже говорили на эту тему, – холодно произнес он.

Она взглянула на него своими прекрасными глазами:

– Вы дали мне много того, что мне совсем не нужно. Неужели вы не можете выполнить такую маленькую просьбу?

Он заколебался. Первый раз его молодая жена обращалась к нему с глазу на глаз так прямо. Старая буйная страсть пробудилась в нем, он обернулся и бросился на кушетку, прижал горевшее лицо к ее шее и с жаром поцеловал один из ее длинных шелковых локонов.

– Я сделаю все что угодно, когда вы снова будете здоровы. Я даже прогоню бедную миссис Динглфут из Кедлингтона, только поклянитесь, что будете любить меня, – выдохнул он.

Она с содроганием уклонилась от его объятий, и даже ребенок зашевелился, казалось, протестующе. Она почувствовала дурноту от знакомого ей страха и отвращения: она всегда видела его таким, каким он был в ту ночь в «Малой Бастилии», – сатанински жестоким в своей не знающей милосердия страсти.

– Оставьте меня, – задыхаясь, проговорила она, – уйдите, возвращайтесь к вашим любовницам.

Он поднялся, смахнул соринку с рукава и отвратительно засмеялся.

– Как обычно, ваше целомудрие леденит меня. Но я извиняюсь, моя дорогая. Сейчас неподходящее время для заигрываний. Если бы наш молодой гений в башне был скульптором, я предложил бы ему изваять вас из мрамора.

– Чтобы вы могли взять молоток и разбить статую? – спросила она, вскинув на него голову. Он не заметил презрения в ее огромных глазах и пошел к двери.

– Спокойной ночи, – сказал он.

Как только он ушел, гордая головка поникла. Флер могла быть смелой только в присутствии этого жестокого человека, но не одна. Высокая башня, подобно магниту, непреодолимо притягивала ее мысли, башня – такая далекая и вместе с тем такая близкая. Прошло так много времени с тех пор, как она произнесла единственное слово приветствия этому «молодому гению», над которым так насмехался Чевиот и которым он гордился, как своей собственностью.

– Ах, Певерил, дорогой, дорогой Певерил, – шептала она.

Снова зашевелился ребенок. Флер вздохнула, положила свои бесподобные руки на живот и горько зарыдала.




Глава седьмая


В последние две недели перед тем, как родиться ребенку, в Кедлингтоне установилось такое лето, которого не помнил ни один из старожилов во всей округе. Пронизывающие ветры, до того времени постоянно дувшие с Чилтерн-Хиллз, утихли. Луга пышно разрослись, в лесах было безмолвно. Стояла тропическая жара при полном отсутствии движения воздуха. Дни были такими длинными и жаркими, что даже птицы, казалось, онемели, перестав петь, и дремали на покрытых листьями ветках. Цветы на больших бордюрах в саду быстро закрывались на солнце. От жары розы роняли свои лепестки еще до наступления сумерек, несмотря на все усилия садовников, старательно поливающих растения. Многие цветы погибали, и только орхидеи, которые Флер ненавидела, буйно и пышно разрослись и выглядели зловеще. Большие травяные газоны утратили свой бархатный зеленый цвет, изменив его на оттенок выгоревшего золота. Слуги ворчали из-за жары. Окна большого дома были настежь распахнуты, двери тоже были открыты, чтобы сквозняк мог продувать коридоры.

Чевиот больше не ездил в Лондон, поскольку доктор Босс предупредил его, что ребенок может появиться на свет в любой момент. Поэтому он не развлекался охотой и не ездил к своей новой любовнице. Скучая и зевая, он оставался в эти золотые летние часы в Кедлингтоне и лишь спал или напивался. Сам он редко виделся с женой, но пригласил двух акушерок, рекомендованных доктором. Теперь Флер никогда не оставалась одна даже на минуту, постоянно находясь под неусыпным оком опытных акушерок. Барон не желал, чтобы были какие-то осложнения, связанные с родами.

Несколько месяцев назад, когда Флер спросила, нельзя ли, чтобы ее давняя подруга, Кэтрин Квинтли, приехала к ней, Дензил согласился на ее просьбу, полагая, что присутствие подруги придаст духу Флер. Но судьба не подарила ей даже этого маленького удовольствия, поскольку Кэтрин сама слегла с оспой за несколько дней до назначенного срока для путешествия.

Теперь, когда роды приближались, Флер было особенно одиноко. Постоянное присутствие акушерок и слуг причиняло ей боль. Ее раздражало только одно сознание того, что Чевиот тоже слоняется по дому, готовый наброситься на нее, как тигр, если она сделает что-то такое, что, как он считает, может быть плохо для ребенка. Он думал только о ребенке, но о ней – никогда.

Она больше не спускалась вниз, оставаясь в своей спальне и будуаре. Ей немного оставалось наслаждаться романтически сказочной спальней: как только ребенок родится, Чевиот уничтожит творение Певерила.

– Она со странностями, – возмущенно фыркнула миссис Динглфут однажды вечером, когда слуги ужинали. Они всегда сплетничали на кухне. – Возможно, ребенок родится слабоумный… Моя прежняя хозяйка перевернется в гробу.

Как всегда, Певерил принужден был слушать разговоры такого рода, хотя старался поесть как можно скорее, чтобы вернуться в свою башню и продолжать писать, пока не померкнет дневной свет.

Но на этот раз он выразил свой протест, что бывало с ним редко. Пристально и ясно глядя на злобную управляющую, он произнес:

– Ни один из тех, кто говорил с ее светлостью, не назвал бы ее «со странностями». Она очень замкнутая, но у нее много дарований.

Миссис Динглфут обмахивала себя, а красной рукой вытирала пот, выступавший у нее на лбу. В эту жару она выглядела особенно омерзительно.

– Ха-ха! Послушайте-ка нашего молодого художника. Он всегда защищает ее светлость, – сказала она.

Одетта, которая в душе питала тайную страсть к молодому красивому художнику, оказалась рядом с ним и тронула его за руку.

– Вы зря тратите время, мистер Певерил. О-ля-ля. Если мессир барон узнает о том, как высоко вы ставите ее светлость, то прострелит вам глотку. Вот так, – и она направила вилку в Певерила, щелкнув зубами.

Миссис Динглфут презрительно расхохоталась. Айвор, ослабив узел галстука, пристально взглянул в сторону Певерила. Он испытывал жгучую ревность к Певерилу с первого дня, как тот поселился здесь. Он точно так же ревновал и к прекрасной молодой леди, которая отнимала так много времени и внимания его хозяина. Как и миссис Динглфут, он с сожалением вспоминал те старые времена, когда в Кедлингтоне устраивались пиры.

– Наш чванливый маэстро художник рисует все самое ценное в округе, – пропел своим уэльским голосом Айвор.

– Я вовсе не чванливый, – тихо сказал Певерил.

– Но вы должны знать свое место, маэстро Певерил, – вставила миссис Динглфут, скрещивая руки на своей огромной груди и раздраженно глядя на него. – Взбираться ползком в спальню ее милости, когда его светлость был в отъезде! Не забывайте, что нам об этом известно.

Певерил вскочил на ноги:

– Вы подлые и отвратительные!

Одетта поймала руку молодого человека, пытаясь усадить его рядом.

– Сядьте и ешьте ваш пудинг. Они просто дразнят вас.

Он вырвал руку, весь дрожа от возмущения за Флер, но не за себя. Слуга повел бровью.

– Лучше будь осторожен. Если его светлость узнает о твоей склонности к госпоже, ему это очень не понравится.

– Нечего вмешиваться в то, чего вы совершенно не понимаете, – с жаром произнес Певерил.

Валлиец прищурился:

– Берегись моего дурного настроения. Я стреляю не хуже, чем его светлость, и понимаю кое-что в защите. Не могу ли я узнать, сэр Певерил: а можете ли вы сражаться на поединке?

– Я плохой фехтовальщик, и у меня нет ни малейшего желания сражаться. Я художник, – ответил молодой человек.

– Или просто трус? – осторожно предположил валлиец.

Воцарилась тишина. Слуги прекратили шумные разговоры и со стуком отставили пивные кружки, ножи, вилки. Худощавый помощник буфетчика вытер сальные руки о фартук и подошел поближе, чтобы послушать. Все были возбуждены от любопытства, какую линию поведения примет молодой художник после такого открытого вызова Айвора.

Был только один путь, которого придерживался Певерил. Его хрупкое телосложение совершенно не подходило для того, чтобы меряться силой. Тем не менее Певерил Марш не мог допустить, чтобы кто-то назвал его трусом. Он выпрыгнул перед валлийцем, но уже в следующую минуту почувствовал, что лежит на полу, а тонкие стальные пальцы Айвора впились ему в горло. Никто из людей не посмел вмешаться. Его светлость очень благоволил к валлийцу и если бы шеф-повар или лакей посмели бы приблизиться к нему, то пожалели бы об этом. Однако Одетта пронзительно закричала и повисла на руке Айвора:

– Оставьте его! Боже мой! Вы его убьете. Он не подходит для этого.

– Пусть они сражаются, – сказала миссис Динглфут. Ее глаза блестели от удовольствия, когда она видела все тщетные попытки молодого художника освободиться от этих беспощадных пальцев.

Вдруг двери отворились, и одна из акушерок, пухленькая, маленькая и розовощекая, вбежала, простирая обнаженные руки с ямочками к управляющей.

– Миссис Динглфут! Горячей воды, и побольше, умоляю. У ее светлости начались роды.

В тот же миг резкий звук голосов нарушил тишину. Все слуги, включая управляющую, поднялись. Великий момент, которого все ждали, наступил. Это и спасло Певерила. Несчастный юноша почти потерял сознание, и Айвор ослабил хватку. Сейчас было неподходящее время, чтобы довершить наказание молодого живописца.

Слегка подтолкнув Певерила носком ботинка, Айвор сказал:

– Видишь, мой красавчик, я твой победитель. В следующий раз я вышибу из тебя дух.

Певерил поднялся, едва держась на ногах и прижав руку к кровоподтеку на горле. Он покраснел от унижения и обиды; в этот вечер нежный художник превратился в человека, который более всего на свете желал научиться драться так, чтобы мог сам определить меру наказания Айвору.

Потерявшая голову Одетта обняла его одной рукой и, поддерживая его и, поднесла стакан с вином к его губам.

– Глупо испытывать терпение валлийца, – прошептала она. – Вы слишком открыто выказали свое восхищение госпожой.

Певерил выпил вино. Айвор исчез, а слуги снова сновали во всех направлениях.

– Что произошло? – пробормотал Певерил. Одетта рассказала ему:

– У ее светлости начались роды. Я должна идти, так как могу понадобиться тоже. Идите, Певерил, не теряйте напрасно времени на прекрасную даму, которая вскоре будет заперта с нянями и врачами, а позже – с новорожденным младенцем. Красивому молодому человеку, как вы, нужна красивая молодая девушка для поцелуев… – она хихикнула и сильнее прижалась к нему. – Я прокрадусь в башню и навещу вас сегодня ночью. Слуги будут слишком заняты, чтобы следить за тем, куда я иду.

– Спасибо, но я не хочу, чтобы вы приходили ко мне в башню, – коротко ответил Певерил. Он шел по коридору, не сознавая ничего, кроме ослепляющего страха.

У нее начались роды, какая ужасная мысль! О Боже! Из этого прекрасного тела, которое он обожал с неменьшим благоговением, чем ее ум и душу, сегодня или завтра появится ребенок Чевиота. Она будет страдать. Молодой человек был довольно несведущ во всех этих вопросах, но обладал воображением. Размышлять об этом было выше его сил. Горя, как в лихорадке, он ускользнул от Одетты и побежал вверх по винтовой лестнице, ведущей в его мастерскую. Бросившись на колени перед открытыми окнами в башне, он стал посылать к звездам, сверкающим над Кедлингтоном, дикую молитву: «Господь на небесах, не дай ей умереть этой ночью».

Все окна огромного дома были освещены. С тех пор как акушерка сообщила, что у ее светлости начались роды, Чевиот попеременно испытывал то радость, то мучительные опасения. Радость, поскольку он мог возблагодарить Бога (или дьявола), что долгое ожидание закончилось. Но в то же время его мучили дурные предчувствия. Флер могла умереть во время родов, и ребенок вместе с ней. Или он мог оказаться уродом.

Он расхаживал взад и вперед по длинным галереям, коридорам, через большие гостиные, останавливаясь только для того, чтобы потребовать еще вина и выпить его. Он говорил себе, что если Флер не родит ему прелестного сына, то он заставит ее страдать за это. Он утопит обеих акушерок в пруду, в глубине сада. В его голове роились самые дикие злодейские мысли, а мозг еще более распалялся от вина. Потом он начал думать о хорошеньком мальчике, который, может быть, родится сегодня ночью; как он, Дензил, раскается во зле и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже пожертвует деньги на церковь и приобщится к религии. Превратившись в видного гражданина уважаемого общества, бросит свою любовницу-венгерку и покончит с игрой в кости и с тайными грехами. Он заставит Певерила написать портрет новорожденного.

Доктор Босс сказал ему, что пока все идет нормально, но ее светлость очень тонкая и хрупкая, и роды будут трудными. То же подтвердили обе акушерки.

Доктор взглянул на его светлость с некоторой неловкостью и спросил:

– По обычаю, лорд Чевиот, я должен спросить мужа.

Если положение ухудшится и будет стоять выбор между жизнью матери и ребенка, чью жизнь я должен спасать?

Не колеблясь Чевиот ответил:

– Ребенка. Я всегда могу найти еще одну жену.

При этом ответе старый врач отшатнулся. Поклонившись, он вернулся назад к своей пациентке. Сняв плащ и закатав рукава, он ожидал в будуаре, когда акушерки сообщат ему, что роды продолжаются и требуется его помощь.

Увидев леди Чевиот в последний раз, он преисполнился невыразимой жалости к ней. Она была бледна, как полотно сорочки, в которую женщины одели ее; блестящие волосы были подобраны под белый чепец. Она безропотно переносила резкие ритмичные боли, следовавшие друг за другом с беспощадной регулярностью. Одна акушерка уговаривала ее тянуть за веревку, привязанную в ногах кровати, вторая смачивала ей виски духами и туалетным уксусом. Флер не издавала ни звука, и это поразило старого Босса, который принимал роды у многих леди в округе, которые не стеснялись кричать. Она с искаженным от боли лицом кусала губы, но продолжала хранить молчание, подавляя стоны.

– Почему вы не кричите, моя милая? – мягко спросил ее доктор Босс. – Вам будет легче переносить страдания.

Она открыла большие лиловые глаза, в которых мелькнуло дикое выражение от боли; пот струился по ее щекам.

– Я не беспокоюсь о том, что его светлость услышит, как я кричу. Боли сильны, но не настолько ужасны, как те муки, от которых страдала моя душа еще совсем недавно.

Эти тихие слова, предназначенные только ему одному, заставили старого доктора в ужасе отпрянуть. Он знал, что барон Чевиот был настоящим дьяволом, но старик ничего не мог сделать для леди Чевиот.

– Его светлость будет в восхищении, стоит только вам подарить ему сына, – сказал он осторожно.

Флер ничего не ответила, беззвучно борясь с родовыми муками. Это было самое начало. Ночь близилась к рассвету, а роды продолжались.

Время от времени Чевиот подкрадывался и стучал в дверь комнаты ее светлости, спрашивая о новостях. Когда Флер слышала его голос, она содрогалась и просила женщину, ухаживающую за ней, не впускать его любой ценой.

К трем часам ночи Кедлингтон затих, хотя мало кто спал. Ребенок все еще не родился, и доктор Босс беспокоился. Ее светлость была измучена больше, чем кто-либо, ее пульс был очень слабым. Казалось, что ребенок никогда не появится, несмотря на ее мужественные усилия родить его.

Теперь будущую мать мучили столь ужасные страдания, что она молила лишь о смерти, умоляя старого доктора дать ей хлороформ.

– Я больше не могу терпеть, – произнесла она, задыхаясь.

Он покачал головой, держа палец на ее неровном пульсе. У него мелькнула мысль дать ее светлости наркотик, чтобы облегчить боль, но при этом был риск нанести вред младенцу. Барон находился в таком состоянии нервозности и раздражения, что старый доктор боялся за свою собственную жизнь. Он не хотел допустить, чтобы барон буйствовал бы этой ночью, если дела пойдут плохо.

Находясь внизу в большом зале, Дензил ходил взад и вперед по комнате, его одежда была в беспорядке, рубашка – в пятнах от вина, а глаза – бешеные и воспаленные. Волкодав Альфа бегала вслед за ним, и однажды в бешенстве он пнул ее ногой. Она покорно, с жалобным поскуливанием, убежала.

В возбужденный мозг Чевиота пришла одна из его очередных бредовых идей. Он послал лакея в башню:

– Приведи ко мне мастера Марша. Приказываю ему немедленно явиться.




Глава восьмая


Певерил предстал перед его светлостью, чувствуя всю напряженность и нервозность обстановки. Чевиот попытался заставить его выпить.

– Выпей со мной, ты, трусливый молодой дурак, – Чевиот резко остановился, устремив на молодого человека соколиные глаза. – Живописец ты или нет, но ты же мужчина, не так ли?

– Разве для того, чтобы быть мужчиной, надо пить? – спросил спокойно юноша.

– Да, и напиваться тоже, – сказал Дензил и прибавил грубо, – и поразвлечься в кровати с хорошенькой женщиной.

Певерил ничего не сказал. Он стоял безмолвный, ощущая полное отвращение к этому звероподобному человеку. Как он мог вести себя так, в то время как прекрасная святая боролась наверху за свою жизнь? Серые глаза молодого человека посмотрели на галерею для музыкантов, по другую сторону от которой располагались апартаменты ее светлости. Дензил проследил за пристальным взглядом юноши и затем грубо расхохотался:

– Вы тоже ожидаете новостей, а? Никто еще не появился, так что можете успокоиться и выпить, а я научу вас играть в карты. Возможно, пройдут часы до того, как родится ребенок.

– Печально слышать, что ожидание так затянулось, – сказал Певерил низким, слегка дрогнувшим голосом. Он задумался о том, много ли еще могла выдержать Флер Чевиот.

– Садись, садись и не раздражай меня, – проворчал Чевиот и швырнул нераспечатанные карты на столик, рядом с которым они стояли. – Вот, открывай, посмотрим, повезет мне или нет.

Певерил покрылся испариной. Всей душой он желал бы избежать этого тет-а-тет с бароном.

Чевиот предложил юноше снять карту и не удовлетворился до тех пор, пока Певерил не выпил вина. В первые минуты юноша выигрывал, и когда в заключение пошел червовым тузом против короля Чевиота, барон швырнул всю колоду на пол и презрительно расхохотался.

– Ну, новичку везет! Тебе надо начать играть в азартные игры, мой юный друг. Кажется, ты счастливчик.

– Я не считаю счастьем выигрывать деньги таким способом, – сказал спокойно Певерил.

– Ба! Вы, живописцы, с вашими слащавенькими фантазиями, что же, в таком случае, для вас удача?

– Написать великий шедевр.

– Так говорили раньше. Но вы написали много шедевров, не правда ли, мой маленький гений?

– В жизни художника может быть только один настоящий шедевр.

– В таком случае это будет портрет, который ты напишешь с моего сына. Я решил, что, как только он появится на свет, ты напишешь великий портрет нового Чевиота, – сказал его светлость. Он снова расплескал вино на свою изящную, отделанную рюшами батистовую сорочку и поэтому снял камзол. Его раздражение не уменьшалось.

Певерил хранил молчание, так как почувствовал дурноту. Менее всего он хотел увидеть новорожденного младенца, даже если тот был частицей Флер: он не желал прибавить к галерее Чевиотов еще один портрет. Он знал теперь, что эти люди были плохой породы, последний барон был наихудшим из всех них.

Чевиот нетвердой походкой прошел к окну и раздернул занавески.

– А, – пробормотал он, – как я и думал, эта устрашающая духота предвещает бурю. Взгляни вон туда!

Певерил подошел к нему. Вместе эти двое мужчин составляли удивительно нелепую пару: огромный широкоплечий барон и стройный юноша, пристально смотревшие на внушающее трепет явление природы. Было пять часов, звезды постепенно исчезали. Тусклую луну затянули облака, а из долины внезапно потянулись темные ужасные тучи. На Уайтлив надвигался сильный шторм. Раздался низкий раскат грома, и первая вспышка молнии разорвала зигзагами синевато-багровое небо.

Певерил стоял, молчаливо оценивая великолепное зрелище. С первыми каплями дождя, брызнувшими вниз, Чевиот пьяно расхохотался и обернулся.

– Ну, мой сын и наследник появляется при грохотании грома. Он рождается в бурю, как и его отец. Да, старая Динглфут помнит как никто другой, что я появился в Кедлингтоне в то время, когда надвигалась грохочущая буря. Она говорила мне, что мать кричала, так как боялась молнии, а когда ее легкие издали вопль, то и я, ее сын, присоединился к ней, впервые закричав.

Певерил содрогнулся. Его охватило отвращение, то ли от выпитого вина, то ли от омерзительного рассказа о рождении Чевиота. Еще раз яркое воображение Певерила нарисовало ему дикие, ужасные картины того, что происходило сейчас наверху. Ни единого крика не вырвется у нее, он знал… если только она не умерла.

– Боже, смилуйся над ее светлостью, – сорвалось с губ Певерила.

Чевиот засмеялся, шатаясь подошел к лестнице и прокричал вверх:

– Вы там, Босс, мой старый добрый друг! Нет ли у вас новостей?

Над Кедлингтоном раздался раскат грома. Внезапно зал осветился слепящей молнией, и вниз хлынул настоящий поток. Наконец-то повеяло прохладой, подумал Певерил, жара уже спала. Тыльной стороной руки он вытер влажный лоб и вздохнул.

Внезапно на лестнице показалась фигура седобородого доктора. Его вид был мертвенно-бледным. Чевиот, перепрыгивая через две ступеньки, кинулся к нему и схватил за плечи.

– Роды закончились? У меня есть сын?

Доктор Босс затрепетал. Старик не был трусом, но при его профессии он прошел через множество ужасных мгновений. Он видел рождение и смерть в самых мерзких проявлениях, но эта ночь была из тех, что навсегда останется в его памяти.

Он неуверенно пробормотал:

– Ваша светлость… Господин Чевиот… плохие новости…

Певерил уловил эти слова, и его мускулы напряглись. Кровь отхлынула от его измученного лица, и он услышал вскрик барона:

– Вы хотите сказать, ребенок мертв?

– Увы, да, мой господин.

– Мертв! – повторил Чевиот взбешенно. – Десять тысяч чертей! Я знал, что ее светлость никогда не родит живого ребенка. Ничтожный глупец!

Певерила Марша так потрясло его шокирующее возмущение, что у него нечаянно вырвалось:

– Великий Боже, мой господин, но что с ней? Чевиот молчал, а старый доктор продолжал:

– Леди Чевиот пока что жива, но очень слаба, ваша светлость. Ребенок был неудачно расположен и едва не стоил ей жизни.

– Какого пола? – спросил Чевиот.

– Это был мальчик, – сказал доктор низким голосом.

– Это только ухудшает дело. Ты, старый дурак, почему не спас его? – взбешенно спросил Чевиот и поднял кулак, как будто собираясь ударить доктора.

Босс выглядел испуганным, стоя перед искаженным от гнева лицом барона.

– Младенец ни разу не вздохнул, – запинаясь сказал он. – Я сделал все, что мог, – и прибавил про себя: «И это тоже».

Чевиот не услышал последних слов.

– Итак, я отец мертвого сына. Отличная новость, великолепный конец моих надежд.

– Вы совсем не думаете о вашей жене? – робко спросил старик.

– Это была ошибка, что женился на такой дохлятине, – сказал Дензил.

Певерил закрыл ладонями свои уши, не желая слышать голос барона.

– Мой господин! – протестующе произнес доктор Босс.

– Ну, хорошо, как она? – спросил Чевиот. – Как она? Я прошу, доктор Босс, приложить все ваши медицинские способности, чтобы ее светлость смогла родить мне другого, но здорового ребенка.

– Она никогда не родит другого ребенка, – сказал Босс угрюмо.

– Никогда, другого? Что вы имеете в виду?

– Я должен вам сказать, хотя и сожалею об этом. Это первый и последний ребенок, которому леди Чевиот подарила жизнь.

– Она умирает?

– Нет, вы неправильно меня поняли. Она будет жить, но в будущем материнство невозможно для нее. На это нет никакой надежды, – и старик еще раз пробормотал слова: «И это тоже».

Чевиот яростно взревел:

– В таком случае, она совершенно бесполезна для меня. Горбунья была не права, когда обещала, что здесь, в Кедлингтоне, будет еще один черный барон.

Певерил услышал это упоминание о пророчестве сестры и затрепетал всем телом от тайной и запретной радости, когда услышал заявление доктора, что Флер никогда не родит другого ребенка. Благодарение Господу, думал Певерил, что здесь никогда не будет рожден от ее плоти еще один подлый Чевиот.

Чевиот начинал трезветь. Его первый неистовый приступ ярости остыл. Наступило разочарование. Он попытался пройти мимо доктора.

– Я хочу взглянуть на мертвое тело сына.

Но старик, заметно взволнованный, остановил его.

– Не делайте этого, лорд Чевиот, я умоляю вас.

– Почему нет?

– Это причинит вам только страдания, – пробормотал доктор.

Чевиот заколебался, но затем пожал плечами:

– Ну, ладно. Передайте леди Чевиот, что я благодарен… что я сожалею. Я увижу ее после того, как отдохну, – и он, пошатываясь, прошел мимо доктора по коридору в свои апартаменты.

Старый доктор медленно пошел по ступенькам, одергивая рукава за манжеты. Покрасневшими глазами он взглянул на молодого мужчину, находящегося в зале.

– Какая печальная ночь, – сказал он устало.

– Да, действительно, – согласился Певерил с глубоким вздохом. – Как она, сэр?

– Слаба, но не в критическом состоянии. Она переносила родовые муки с изумительной стойкостью. Воистину, в такие мгновения даже самая хрупкая женщина, кажется, обладает мужеством льва.

– Она особенно мужественная, – сказал молодой живописец взволнованным голосом.

Доктор внимательно посмотрел на него.

– Вы тот художник, который в последние месяцы выполнил ряд великолепнейших портретов?

– Да, сэр, я – Певерил Марш.

– Если вы живете здесь, то должны видеть и слышать многое из того, что происходило в Кедлингтоне?

– Даже слишком многое, – сказал Певерил тихим голосом.

– Боже, догадываюсь, что худшее еще впереди, – пробормотал доктор.

– Что вы имеете в виду? – спросил Певерил, вздрогнув.

– Я должен держать язык за зубами, – сказал старик, – и могу только молиться, чтобы те две женщины, которые помогали мне, тоже не болтали об этом.

– Вы говорите загадками.

– Я хотел бы не знать того, что мне известно, – сказал доктор Босс.

Прежде чем Певерил снова обрел дар речи, дом огласил сильный грохот, но это был не гром, а хлопнувшая дверь. Затем послышался голос Чевиота, разносившийся эхом по огромному коридору. Доктор обернулся и побледнел. Избегая пристального взгляда Певерила, он сказал:

– Великий Боже, я полагаю, он узнал. Одна из тех женщин проговорилась…

– О чем… – начал Певерил.

Но появилась фигура барона. Он был одет в полосатую шелковую ночную рубашку, на голове был ночной колпак; его глаза были злобно прищурены. Не понимая, в чем дело, молодой живописец смотрел на эту злобную фигуру, медленно спускавшуюся по ступеням. Когда барон достиг последней, он остановил на докторе грозный пристальный взгляд.

– Так, – сказал он мягко. – Не ходите, не смотрите на ребенка, потому что это причинит вам страдания. Да, да, мой дорогой Босс, теперь я очень хорошо понимаю ваше беспокойство о моих чувствах.

Старик облизал губы.

– Я только старался пощадить ваши чувства, мой господин Чевиот.

– Вы пытались обмануть меня, вы, подлый старый лжец! – зарычал Чевиот. – Вы хотели, чтобы я поверил, что моя жена родила нормального мертворожденного ребенка.

– А кто сказал, что он не был нормальным? – спросил старый доктор, стараясь выиграть время.

– Мой хороший друг и советник, мой первый и единственный преданный слуга, миссис Динглфут. Одна из акушерок, которую вы старались подкупить, сказала ей правду, а моя добрая миссис Динглфут подумала, что в моих интересах узнать об этом.

– Ребенок не был чудовищем. Он был хорошо сложен и с фиалковыми глазами ее светлости.

– Но он был черный, – теперь Чевиот повысил голос и повторил, – черный, как черное дерево, с головы до пят. Миссис Динглфут видела его. Ребенок был как чистокровный негр, хотя лицом он был похож на мою жену. Теперь я все знаю, не старайтесь лицемерить. Берегитесь черного Чевиота.

Оскалившись, он повернулся к Певерилу.

– Теперь я вижу, что пророчество твоей сестры имеет более глубокое значение, чем я думал. Мы известны как Черные Бароны, но у этого ребенка, которого родила моя жена, кровь негра. Я был обманом втянут в брак с особой, в жилах которой течет черная кровь. Три тысячи чертей! – добавил он. Лицо его исказилось, на него стало страшно смотреть. – Если этот ребенок останется жить, я отягощу свою душу двойным преступлением, так как я должен буду убить двоих и дитя – и его мать.

Певерил и доктор в ужасе отшатнулись от него. Чевиот же продолжал:

– Это не атавизм! Если пролистать историю рода Родни, можно обнаружить, что какой-нибудь Родни был выходцем из Африки.

– Так могло быть, ваша светлость, – произнес доктор Босс дрожащим голосом.

– Очень хорошо. И вы осмелитесь предположить, что начало роду Чевиота положил какой-то ложный шаг, – громогласно произнес Дензил. – Но вы знаете, что этого не может быть, так как моя родословная чиста и незапятнанна. Происхождение же моей жены не совсем ясно, и оно должно быть проверено.

Затем он добавил больше для себя, чем для других:

– Миссис де Вир заплатит за все. Я увижусь с ней завтра и переверну все вверх дном, но узнаю правду.

Доктор едва нашел в себе силы, чтобы положить руку на плечо разгневанного барона.

– Молитесь, лорд Чевиот, послушайте меня, старика, который знал ваших родителей и вас со дня рождения. Я сожалею об этом ужасном случае, но это не ваша вина и не несчастной юной матери. Она лежит в своей комнате в полубессознательном состоянии и ничего не знает о трагедии. Позаботьтесь о ней мягко, милосердно, я заклинаю вас.

– Если я узнаю, что ее семья была осведомлена о наследственных особенностях, которые могли проявиться в ее замужестве, у меня к ней не будет никакой жалости, – произнес Чевиот зловещим голосом.

И тут Певерил Марш, который волею случая оказался нежелательным свидетелем этой сцены, вступил в беседу:

– Святый Боже, моя хозяйка не может быть виновной. Она чиста и невинна, как нетронутый снег.

Чевиот даже не удосужился взглянуть на юношу.

Певерил повернулся, прошел через залу и вышел из дома. Ужас всей ночи наложил на него такой отпечаток, от которого юноше уже никогда не избавиться. Наконец-то поэт, мечтатель и художник лицом к лицу столкнулся со страшными событиями, которые нередко происходят в жизни, кажущейся на первый взгляд такой прекрасной.

Он ничего не знал ни о наследственности, ни об особенностях атавизма, но был уверен в одном: если и произошло что-то крайне неприятное, то это ни в коей мере не может быть виной Флер. Молодая леди снова должна стать невинной жертвой, на этот раз ее жертва должна быть такой ужасной, что даже ангелы будут рыдать о ней.




Глава девятая


После ночного шторма погода изменилась. Она стала слишком холодной для этого времени года. Дождь промчался по долине, омывая холмы и леса; вокруг был ясно слышен стук капель, падающих с деревьев. Намокшие цветы утонули в грязи; лужайки превратились в болота. Колеса карет вязли на залитых водой дорогах. Приближался конец лета, и вся местность приняла унылый облик.

После той ужасной ночи, когда Флер чуть не умерла от родов, ее жизнь заполнилась постоянными кошмарами. Она совершенно не сознавала, что происходит вокруг.

Наконец она пришла в себя и попросила, чтобы ей показали ребенка, но ей ответили, что он умер. Чевиот не показывался. Это сбивало ее с толку: она ожидала, что он по крайней мере нанесет ей визит вежливости. Одна из ее повивальных бабок наклонилась над ней и сказала, что барон рано уехал из дому, взяв с собой кучера, с которым обычно отправлялся в длительные путешествия, и четырех слуг, включая Уэльшмана.

На какое-то время Флер почувствовала облегчение. Горькие слезы текли у нее по щекам, когда она думала о ребенке. Она никогда не хотела его, так как отцом было это чудовище. Она взглянула на повитуху-ирландку и прошептала:

– Это даже лучше.

Только потом Флер осознала, почему на лице этой женщины появилось какое-то особенное выражение, когда она повторила:

– Да, моя милая, это даже лучше, все в руках Божьих!

Но взглянуть на маленькое мертвое тело Флер не позволили.

В течение нескольких дней она лежала в полузабытье, набираясь сил. Пожилая ирландка ухаживала за ней, но другая не появлялась. Никто больше не приближался к Флер, даже Одетта, что особенно удивляло Флер. На пятый день, когда Флер попросила, что горничная пришла и причесала ее, повитуха ответила, чтобы Одетта вернулась во Францию.

Это было одно из первых удивительных событий, которое Флер никак не могла понять. Иногда она слышала стук колес подъезжающих экипажей и, прислушиваясь, представляла тех гостей, которые приехали, чтобы преподнести ей цветы и выразить свое сочувствие. Лишь много времени спустя она узнала, что так оно и было в действительности.

Флер предполагала, что Чевиот должен быть в ужасном гневе, так как наследник, которого он ждал, умер. Но то, что он был так жесток по отношению к ней, казалось бесчеловечным. Ведь в том, что ребенок умер, ее вины не было.

Пришел доктор Босс, чтобы убедиться, что за Флер ухаживают хорошо. Леди хотела поговорить с ним, но старику, казалось, было не по себе, и он старался не встречаться с ней глазами. Когда она спросила доктора о причине смерти несчастного ребенка, он ответил что-то невнятное.

Затем Флер спросила о Чевиоте.

– Возможно, он неожиданно уехал в Лондон, чтобы присутствовать на коронации Виктории.

Но она и доктор Босс прекрасно знали, что коронация Виктории происходила две недели назад, 28 июня, а сейчас была середина июля. Деревенька Уайтлиф тоже принимала участие в праздновании коронации. И сейчас по всему Бэкингемскому графству звучали песни и танцы, но ворота Кедлингтона оставались закрытыми.

Доктор Босс получил указание от барона убедиться, что ее светлость поправилась, но не возвращаться вновь в Кедлингтон. По дороге домой он встретил молодого художника, Певерила Марша, который выглядел подавленным и несчастным. Он хотел знать о состоянии Флер, и доктор объяснил ему, что леди поправляется.

– Слава Богу, – воскликнул Певерил с облегчением. – Я не мог получить никаких сведений о ней ни у одного из слуг.

Старый доктор наклонился к юноше и тихо спросил:

– Вы видели его светлость?

– Нет, с тех пор, как он уехал. Но я боюсь за леди Чевиот. Когда он покидал Кедлингтон, он выглядел как сущий дьявол.

Доктор вздохнул.

– Увы, мы ничего не можем поделать, разве только молить Бога, чтобы не оставлял своими милостями ее светлость.

– Я пытался навестить ее, – сказал Певерил, – но мне не позволяют. Старых слуг увольняют одного за другим. Вместо них появились новые и очень грубые, а миссис Динглфут становится все более невыносимой и могущественной, – добавил он с рыданиями.

– Послушайте моего совета, молодой человек, и держитесь подальше от этого места. На нем лежит печать проклятия, – пробормотал доктор.

– Я не покину Кедлингтон до тех пор, пока смогу хоть чем-нибудь быть полезным ее светлости, – ответил художник.

– Будьте осторожны, – предупредил его старик. Больше он не навещал свою больную.

Прозрение Флер пришло в тот первый день, когда ей разрешили встать с постели. Было холодное туманное утро. Она прошла в свой будуар, который не посещала после родов. Бархатное платье, которое она накинула на себя, свободно болталось на ней.

Первое, что бросилось ей в глаза, был вид ее письменного стола. Он выглядел так, как будто в нем рылись и что-то искали. Личные документы и письма были разбросаны по ковру, перья для письма были сломаны, чернила разлиты, печати сломаны, воск для печатей разбит вдребезги, буквально превращен в порошок.

В еще больший ужас привел ее вид портретов отца и матери, вправленных в рамки, которые она привезла из Пилларса. Они были порезаны ножом, и лица нельзя было узнать. Казалось, что какой-то маньяк забрался в комнату и все разрушил. Особую дрожь в ней вызвало уничтожение портрета Элен Родни в сером бархатном платье.

Флер была потрясена. Ей удалось дернуть шнурок звонка и вызвать повитуху, которая все еще присматривала за ней.

– Что вы думаете обо всем этом?

Ирландка выглядела сконфуженной. Она все знала, но не осмелилась сказать госпоже. Существовало множество фактов, о которых знала старая женщина, но не решалась говорить точно так же, как и миссис Динглфут, которая вместе с ней была посвящена в страшную тайну рождения ребенка. Она не смела даже раскрыть рта, боясь страшных угроз барона, а лишь с нетерпением ждала того дня, когда сможет покинуть этот дом с его ужасной трагедией.

Старая женщина продолжала молчать, и Флер прижала руки к своему бешено колотившемуся сердцу.

– Это был его светлость? – прошептала она.

– Не спрашивайте меня, – ответила женщина.

– Я ничего не понимаю. Мне нужно спуститься вниз, – сказала Флер. – Помогите мне одеться.

Тогда повитуха, нервничая, приседая и заикаясь, пробормотала:

– Это невозможно, госпожа. О, молитесь, госпожа, и не проклинайте меня, но ваши двери закрыты снаружи.

Флер широко открыла глаза, и лицо ее побелело.

– Вы хотите сказать, что я пленница в своей комнате и все это сделано по приказу его светлости?

Повитуха кивнула головой:

– Да, госпожа.

– У кого ключ?

– У миссис Динглфут, моя госпожа.

У Флер перехватило дыхание, и она тяжело опустилась на край своей кровати; колени ее дрожали.

Теперь она поняла, что произошло. Дензил сошел с ума от ярости, узнав, что она не родила ему живого сына. Это было его местью. Но почему рылись в ее письменном столе? Что он пытался найти? И почему уничтожены эти несчастные портреты, воскрешавшие память о ее несчастных родителях?

– Это уж слишком, – громко произнесла Флер. – Я больше не намерена оставаться в Кедлингтоне и подвергать себя таким унижениям. Ни при каких обстоятельствах я не останусь пленницей миссис Динглфут.

Флер протянула руку и умоляюще ухватила женщину за плечо.

– Вы отнесете от меня записку? – спросила она, едва дыша. – Если я напишу записку, сможете ли вы держать это в секрете и проследить, чтобы мистер Певерил Марш получил ее?

– Этот молодой художник в башне?

– Да, – сказала Флер, и два красных пятна загорелись на ее впалых щеках. – Он, я знаю, поможет мне. Меня достаточно унижали и мучили. Я должна покинуть этот ужасный дом и искать защиты у своей подруги, миссис Кэтрин Квинтли.

Повитуха бросилась на колени перед Флер и разразилась слезами.

– Госпожа моя, не просите меня доставить письмо художнику или кому-нибудь другому за пределами этого дома. Я поплачусь за это жизнью.

– Но я умоляю вас, посмотрите, я молода и беспомощна. Вы видите, как я страдаю. Я родила всего три недели назад, а мой муж даже не подошел ко мне, чтобы произнести хоть одно слово сочувствия после смерти нашего ребенка, не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться моим здоровьем. Неужели вы не поможете мне скрыться от такого человека?

Через несколько минут повитуха согласилась. Она не была черствой по натуре, и ее тронула беспомощность молодой несчастной женщины. Она сама не понимала, почему его светлость так мучил свою жену, хотя, конечно, этот темнокожий младенец…

Флер нашла кусок сломанного пера и достаточное количество чернил, чтобы нацарапать послание Певерилу. Повитуха в страхе, что за ней следят, выполнила обещание, данное несчастной леди, за которой она ухаживала. Она отнесла письмо в студию, но, никого там не обнаружив, приколола письмо к подушке Певерила и снова спустилась вниз, намереваясь рассказать госпоже, что ее просьба выполнена. Но она уже больше никогда не увидела Флер: по возвращении в дом она получила расчет у миссис Динглфут и приказ немедленно покинуть дом, объяснив это тем, что госпожа больше не нуждается в уходе.

Некоторое время в студию никто не заходил, так как сам Певерил был в Растингторпе. К Мачионессам неожиданно приехала одна из их замужних дочерей, и те настояли, чтобы художник остался и написал ее портрет, пока она здесь. Была предложена двойная плата, лишь бы он остался. А кроме того, молодой художник устал бродить вокруг Кедлингтона, зная, что неумолимая миссис Динглфут не позволит ему посетить госпожу, и он не видел причины, почему бы ему не провести пару дней в доме патрона. Каждая картина, над которой он работал, приносила ему дополнительные деньги.

Идеализм и фантазия художника уступили место человеческому желанию накопить деньги. Он почти физически ощутил, что однажды именно для нее понадобятся все деньги, которые он сможет заработать.

Трагедия замужества Флер шла к скорому и ужасному концу, и он был уверен в этом.

А в это время миссис Динглфут, полная триумфа, вошла в комнату Флер и приказала ей:

– Молитесь, мадам, и перестаньте дергать звонок. Другие слуги все равно не придут. – Ее маленькие глазки злорадно блеснули. – Его светлость приказал мне ухаживать за вами.

– Я не хочу, чтобы вы прислуживали мне, – сказала Флер. – Будьте добры, уйдите из моей спальни.

Но миссис Динглфут стояла на своем.

– Это глупо с вашей стороны отсылать меня. Было бы еще хуже, если бы я подчинилась. Тогда вы умрете с голоду, и очень скоро, потому что только я буду приносить вам пищу.

Флер взглянула на женщину с гордым неповиновением.

– Я – леди Чевиот. Вы забыли об этом?

– Нет, но прежде всего я помню, что я доверенная служанка его светлости.

– И вы хотите сказать мне, что это его желание запереть меня в этих комнатах, чтобы никто не смел заходить сюда? Я должна есть ту пищу, которая будет доставлена сюда как в обычной тюрьме?

Миссис Динглфут пожала плечами:

– Я не обязана объяснять вам, госпожа, приказы барона.

Собрав все свои силы, Флер заговорила снова:

– Чем я заслужила такое отношение? Какое преступление я совершила, что должна переносить оскорбления?

– Лучше спросите его светлость, когда он вернется. Тогда вы узнаете, вы все узнаете.

Закатившись ужасным смехом, она вышла из комнаты, и Флер услышала, как ключ повернулся в замке.

Она подбежала к окну и посмотрела вниз. Сады были пусты, деревня имела грустный вид. Место, где находилась Флер, располагалось так высоко, что она не могла выпрыгнуть из этих окон, не иначе как только размозжив голову о мраморную балюстраду, расположенную внизу. Страшное отчаяние охватило Флер, жизнь ее стала невыносимой. По крайней мере до рождения ребенка у нее были некоторые права как у баронессы. Она могла отдавать приказания, свободно гуляла в саду, ездила в Уайтлиф, беседовала с Певерилом.

Боже мой, только теперь она вспомнила о нем, ее единственном друге, и сердце ее разрывалось от дурных предчувствий. Отнесла ли повитуха ему записку? Придет ли он? Здесь ли он еще? Она не осмелилась задать такие вопросы миссис Динглфут.

До конца дня Флер оставалась одна в состоянии неопределенности и замешательства. Ей даже захотелось, чтобы вернулся барон. Она не желала быть отданной на милость управляющей.

Пища, которую ей приносили, была невкусной, готовил ее явно не повар; вино было разбавлено водой. Миссис Динглфут ставила поднос на стол, бросала на Флер злобный взгляд и исчезала, не говоря ни слова. Никто не пытался принести горячей воды, вымыть и убрать в комнатах баронессы.

Флер жалела, что не умерла вместе с ребенком. Она бродила по комнате, сжимая в руках кусочки портретов отца и матери, которые она напрасно старалась сложить вместе как картинку-загадку. Она рыдала над ними, как ребенок над разбитым сокровищем. У нее ничего не осталось, на что бы она смотрела с удовольствием, кроме картины Рафаэля и маленькой картины Певерила, на которой тот изобразил ее руки. Она жадно смотрела на все это и ждала наступления темноты. Затем подходила к окнам в ожидании Певерила и чувствовала, что если не увидит его и не убедится, что у нее есть друг, то сойдет с ума.

Но Певерил не приходил, а она не знала почему и стала подумывать, что даже он покинул ее. Больше она не плакала, так как была слишком глубоко несчастна. Никто не приходил, чтобы зажечь ей свечи, и она сидела в темноте до тех пор, пока тело не заболело от неподвижности, а разум не оцепенел от страданий. Наконец несчастная уснула, а проснувшись среди ночи, услышала стук лошадиных копыт, затем скрип колес на подъездной дороге. Она села, прислушиваясь, и сердце ее замерло. Через несколько минут Чевиот, в дорожном платье и с лампой в руке, вошел в комнату.

Сердце Флер забилось сильнее. Она потянулась за небольшим платком и стыдливо прикрыла им грудь. Она походила на милого сонного ребенка, но ни одной искры нежности нельзя было заметить в сатанинском выражении лица приблизившегося мужчины.

– О! Так вы проснулись, любовь моя! – произнес он приятным голосом. – Добрый вечер!

На несколько секунд она была обманута его тоном и улыбкой, которая делала его дьявольски красивым, Она была такой одинокой, такой несчастной, ее измученное сердце потянулось даже к нему – виновнику ее падения, причине ее подавленности.

– О, я так рада, что ты вернулся, Дензил, – начала она. Но тут же замолчала, хотя улыбка все еще блуждала у него на губах. Привыкнув к сумрачному свету лампы, она смогла увидеть выражение его глаз, которое заморозило ее до мозга костей. Он отвернулся от нее, подошел к стене комнаты и снял со стены картину Певерила, на которой были изображены руки Флер. С картиной в руках он вновь приблизился к ней.

– Ваши руки, мадам, ваши прекрасные маленькие ручки, казалось, принадлежали высокорожденной леди знатного рода. Я целовал их розовые кончики, на этот безымянный палец надел свое обручальное кольцо. Этим рукам я доверял все свои надежды, что моя очаровательная жена родит прекрасного юного Чевиота.

Он замолчал, так как рыдания сжали его горло. Прижимая платок к груди, молодая леди посмотрела в лицо этого зловещего человека, которого называла своим мужем, и поняла, что ей нельзя ждать от него ни доброты, ни терпимости. Она снова впала в отчаяние, но спокойно сказала:

– От всего сердца я умоляю простить меня, Дензил, за то, что наш ребенок умер…

Он прервал ее низким ядовитым голосом:

– Если бы он не умер естественной смертью, моя дорогая, я должен был бы принять меры, чтобы его не стало.

Флер в ужасе упала на подушки.

– Как можешь ты говорить такие ужасные вещи?

– Прежде всего, – сказал он мягко и широко улыбаясь, – я намереваюсь уничтожить картину с этими очаровательными белыми ручками, которые изобразил художник Марш для потомства. А также ваш портрет его кисти, где вы лежите, украшенная лентами. Миссис Динглфут получит большое удовольствие, сжигая оставшиеся кусочки. В картинной галерее Кедлингтона не останется ничего, хотя бы в малой мере напоминающее сегодняшнюю миссис леди Чевиот. Ваш портрет должен быть забыт, вычеркнут из памяти, как и вы сами!

Кровь застыла в жилах Флер, когда она услышала эти слова, она не могла ни пошевелиться, ни вскрикнуть. Ее словно бы парализовало от страха. Широко раскрытыми глазами она наблюдала, как он уничтожил маленькую прекрасную картину с изображением ее рук: сначала рамку, затем холст, который разорвал на две части. Резкий звук разрываемой ткани бил по нервам. Она задрожала и побледнела. Против воли у нее вырвался сдавленный крик:

– Вы – безумец, вы уничтожили шедевр!

– Черт с ним, – прошипел он сквозь зубы. – А теперь ваша свадебная спальня, спальня моей прекрасной жены… Певерил потратил свой гений и мои деньги, создавая для вас это гнездышко, он совершил ужасную ошибку.

– Но что я сделала? – заплакала Флер. – Неужели это такое ужасное преступление родить мертвого ребенка?

Чевиот схватил ее за кисти рук, сорвал с постели и поставил перед собой; с высоты своего огромного роста он смотрел ей прямо в глаза.

– Как хорошо, что ребенок умер, – бешено произнес он.

– Ты – его отец и так говоришь! – задыхалась Флер.

– Его отец – да, и тот, кто мечтал иметь от тебя прекрасных сыновей. Ты – непорочная мисс Родни, невинная девушка, такая прекрасная и такая скромная, что едва могла выносить любовные ласки. Это вызывает у меня смех. Ты слышишь? Смех.

Правда, подумала она, он действительно сошел с ума. Она бы снова упала, но его стальные руки вновь подняли ее и трясли, словно тряпичную куклу, пока она снова не застучала зубами.

– Кожа у ребенка была черной, – произнес он зловещим голосом. – Черной, моя дорогая, слышишь? Он был негром. Мой ребенок, да, без сомнения, я был отцом твоего отвратительного отродья. Я не могу обвинить тебя в нарушении супружеской верности. Ребенок был зачат в «Малой Бастилии», твой и мой ребенок.

Флер онемела от удивления.

– Что ты говоришь? Я? Чудовищная, невозможная вещь. Ведь это неправда?

– Ты вышла за меня замуж, зная, какая кровь течет в твоих жилах. Знала, что твоя кровь испорчена и это может перейти к твоим потомкам.

Она уставилась на него глазами, наполненными таким ужасом, что Чевиот, хотя и обезумел от гнева, не мог продолжать говорить. Он почувствовал, что она не понимает ни слова из того, что он говорил. Но ее неведение ничуть не уменьшило его гнева. Он швырнул ее на кровать и добавил:

– Если ты ничего не знала, то я проклинаю память твоей матери, твоей матери – квартеронки, моя дорогая. Ты слышишь? Гордая красавица маркиза де Чартелет, а позднее леди Родни, была квартеронкой. Через нее тебе передалась эта гнусность, а я оказался таким глупцом, что дал тебе свое имя.

Флер все никак не могла понять всей важности того, что говорил ей Чевиот. Она все еще думала, что он не в своем уме. Он начал кружиться по комнате, словно хищный зверь в поисках своей жертвы.

Неожиданным движением он сорвал искусно выполненные кружева с ее кровати, а затем с туалетного столика: шелка и банты, все те женские украшения, которые делали комнату таким очаровательным гнездышком. Он тяжело топтал блестящую белоснежную драпировку, разрывая ее тяжелыми сапогами.

– Завтра они будут сожжены.

Он сбросил со стола щеточки из слоновой кости и другие мелкие изящные вещички. Открыв футляры с драгоценностями, он вытащил из них мерцающие, покрытые каменьями изделия и бросил их себе в карман.

– Это фамильные вещи моей семьи, и ты никогда больше не будешь их носить.

Затем снял картину Рафаэля со стены и с минуту насмешливо изучал ее.

– А это нужно сохранить, ценная вещь. Но здесь она не будет висеть. Между тобой и мадонной нет и не может быть ничего общего, тем более если ты когда-нибудь родишь другого ребенка. Ведь это опять будет выходец из Африки, наглядное подтверждение истории жизни твоей матери. «Берегись Черного Чевиота». Великий Боже, как убежденно, как неистово говорила она. Мы являемся Черными Баронами, но чернота твоего сына досталась ему от ада и обожгла мою душу.

Несчастная девушка лежала там, куда он швырнул ее, глаза ее ярко блестели сквозь спутанные пряди волос. Лицо и тело покрылись потом, она конвульсивно вздрагивала и продолжала бормотать:

– Я не понимаю. Я ничего не понимаю.

Когда Чевиот завершил разгром, комната Флер представляла собой картину ужасного беспорядка и не имела ни малейшего сходства с той прекрасной спальней, куда она впервые вошла невестой. Даже ее одежда была выброшена из деревянного настенного шкафа и свалена в кучу.

– С этого дня, – добавил он, – тебе больше не понадобятся модные одежды. Тебе нужно будет очень немногое, ибо ты никогда больше не покинешь эту комнату.

На минуту эта ужасная угроза ошеломила Флер. Нельзя сказать, чтобы ее особенно обеспокоило уничтожение у нее на глазах драгоценностей, она никогда не дорожила ими. Но вдруг ужасные слова, сказанные им о мертвом ребенке, дошли до сознания Флер. Она села на кровать и с неожиданной яростью набросилась на него:

– Ты сказал, что мой ребенок был черным. Ты назвал мою мать квартеронкой. Да ты просто маньяк.

Дензил подошел к кровати и швырнул на нее несколько мелко исписанных листочков бумаги.

– Читай это. Читай каждое слово, – сказал он.

– Дензил, я больна, – начала Флер.

– Читай, я сказал. И после этого повтори, что я сумасшедший!

Флер, чувствуя, что ее доводы неубедительны, взяла бумаги. Пальцы ее так дрожали, что бумаги чуть не падали из рук. Она с трудом пододвинулась ближе к лампе. Чевиот стоял неподвижно, наблюдая за ней жестоким взглядом.

Флер начала читать…




Глава десятая


Документ, который с жадностью прочитала Флер в ту полночь, поставил последнее клеймо на ее несчастную молодую жизнь. В письме, написанном барону фирмой Лондонских адвокатов, подтверждалось ее темнокожее происхождение. Его светлость лорд посетил эту фирму на другой день после коронации Виктории, когда офисы вновь открылись, и потребовал, чтобы адвокаты проследили историю рода Родни, проживавшего в Эссексе возле Эррингского леса.

Долли де Вир, кузина сэра Гарри, поклялась, что ничего не знает о прошлом Элен, и никакие угрозы и подкупы не смогли заставить ее отказаться от этой клятвы. Но Дензил Чевиот собрал необходимые ему сведения. Стало известно, что сэр Гарри Родни женился на вдове французского аристократа маркиза Люсьена де Чартелета. Только им известными методами они, сыщики адвокатской фирмы, достали старые газеты и дневники. В одном из старых модных журналов писалось о маркизе, легендарном представителе своего рода, чей ум и красота однажды покорили Лондон.

Особое внимание уделялось тому факту, что две из широко известных леди, посетивших первый прием, который давала семья Чартелет, были Генриетта Хемтон и Кларисса Растингторп. Оказалось, что дочь леди Хемтон, в первом замужестве Памфрет, вышла замуж за молодого джентльмена, который тоже был связан с фирмой, занимающейся делами Чевиота.

Мистер Гроувз, старший компаньон фирмы, сделал важный шаг, открыв тем самым тайну прошлых лет. Он посетил миссис Памфрет, которая к тому времени стала миссис Кудбертсан и постоянно проживала в Кью. Она была старшей из двух дочерей и помнила, что ее отец, лорд Памфрет, привез домой из Бристоля рабыню-квартеронку по имени Фауна. В течение нескольких лет та была служанкой леди Генриетты Памфрет.

Кроме того, миссис Кудбертсан вспомнила многое другое из жизни матери: танцевальные вечера, комнаты для приема гостей, ссоры между родителями. Особенно запомнился ей случай, о котором рассказала ей служанка. Рассказ был повторен ливрейным лакеем, свидетелем случившегося. Однажды на одном из балов сэр Гарри Родни разрезал огромнейший торт, из которого появилась девушка невысокого роста и необыкновенной красоты. У нее были длинные волосы золотистого цвета, а звали ее Фауна. Она была рабыней-квартеронкой и стала предметом разговоров всего общества. Хотя с материнской стороны она унаследовала негритянское происхождение, кожа ее была белой, как только что выпавший снег. Миссис Кудбертсан помнила все, хотя с тех пор прошло уже более тридцати лет, и словно вновь видела перед собой эту маленькую девочку-рабыню и слышала, как люди говорят о ее замечательных черных глазах и превозносят необыкновенный цвет ее волос.

Когда Флер дошла до этой части документа, она помедлила с минуту, размышляя, какое это может иметь отношение к Элен Родни. Действительно, ее мать славилась необыкновенным сочетанием золотистых волос и черных глаз, но какая может быть связь между рабыней-квартеронкой и леди Родни?

Флер продолжала читать. И по мере того как она читала, кровь медленно остывала у нее в жилах.

Мистер Гроувз многое узнал от миссис Памфрет и затем рассказал его светлости, как Фауна, рабыня, убежала из дома Памфретов в Лондоне. Больше ее никто не видел до того самого вечера, когда маркиз де Чартелет давал большой прием, представляя обществу свою молодую жену.

Миссис Памфрет поведала и дальнейшую историю о том, как ее мать после приема у мадам де Чартелет, была доставлена домой в тяжелейшем состоянии. С ней случился удар, но перед смертью она поклялась перед всеми домочадцами, что мадам де Чартелет и Фауна – одно и то же лицо.

От миссис Кудбертсан мистер Гроувз, настроенный слегка скептически, отправился к Мачионессу. Растингторпу, который проживал в том же графстве, что и его светлость.

От толстенькой, маленькой и к тому же отмеченной оспой Клариссы он услышал ту же историю. Она прошептала, что совершенно уверена: мадам де Чартелет – бывшая рабыня. Она слышала, что Фауне встретились добрые господа, вызволившие ее из неволи, а позже ей улыбнулось счастье и она вышла замуж за Чартелета.

Кларисса Растингторп, несмотря на свой преклонный возраст, рассказала об удивлении, охватившем ее при виде Элен де Чартелет. На свете не могло быть двух столь одинаковых женщин с такими глазами, волосами и чертами лица. Однако она не осмелилась сообщить эти сведения Чевиоту, так как у нее не было уверенности и самое главное – доказательств.

Но мистер Гроувз не замедлил найти доказательства и превратил подозрения в точные данные.

Он посетил «Малую Бастилию», которая в те дни стояла покинутой, но в одной из подземных тюрем сохранился сейф. На нем стояло имя маркиза де Чартелета. Мистеру Гроувзу удалось открыть его, и там он нашел документы, которые и отправил барону Чевиоту. Среди них был счет, подписанный Аубреем Биркетом, секретарем маркиза. Этот документ, который с ужасом читала Флер спустя тридцать четыре года, не оставил в ней никакой надежды. Действительно, барон Чевиот не был маньяком, его обвинения имели под собой твердую почву. Мистер Биркет подробно описал покупку, сделанную его хозяином, маркизом, на секретном аукционе в восточной части Лондона, – молодую рабыню-квартеронку по имени Фауна. Затем описывалось, как она была доставлена в резиденцию маркиза, а ее имя изменено на «Элен»; происхождение девушки было совершенно скрыто. В течение последующих нескольких лет она тайно получила образование под руководством маркиза, который в конце концов женился на ней и помог ей отомстить обществу и прежде всего пэру Англии по имени сэр Гарри Родни, который, как она думала, предал ее, хотя доказательств у нее не было. И уже позже Гарри женился на ней. Все это было письменно изложено секретарем, включая точное описание красоты, необыкновенного ума рабыни, которая подвергалась жестокому обращению со стороны людей, купивших ее.

Наконец-то Флер узнала о своем происхождении и о том, как ее мать, тогда еще совсем ребенок, была привезена на невольничьем корабле с африканского побережья в Бристоль, а ее дед, знатный негр христианской веры, умер, не доехав до порта назначения.

– Он был моим прадедушкой, – прошептала Флер, молитвенно подняв глаза кверху. – Итак, во мне течет одна восьмая часть негритянской крови. Черная наследственность миновала мою мать и меня, но настигла моего несчастного ребенка.

Флер мало слышала о случаях наследственности, но знала Библию и ее раздел с ужасным названием «Грехи отцов». Ее бедная любимая мама! Даже сейчас Флер могла думать о ней только с нежностью: она не была виновата в их происхождении. Но если бы она только предупредила Флер, скольких страданий можно было бы избежать. По-видимому, ее родители надеялись, что Флер тоже будет счастлива, как были счастливы они, и избежит проклятья.

«О, какой позор, позор обреченности!» – размышляла Флер. Слава Богу, старый доктор пообещал, что у нее больше не будет детей.

Крайне истощенная правдой, которая раскрылась ей этой ночью, Флер бросила документы и без сознания упала на подушки.

Когда она снова открыла глаза, Чевиот уже ушел. Июльское солнце пролилось в поруганную спальню и жестоко ударило в глаза молодой девушки, которая, должно быть, пролежала без сознания все короткие спокойные часы утра. За своей кроватью она увидела подавляющую фигуру миссис Динглфут с грозным выражением лица. Та поставила поднос, на котором был хлеб с молоком, и резко сказала:

– Давай, моя девочка, садись и ешь. Не играй со мной в прекрасную леди. Я не буду приносить сожженные перья или уксус для каждого из твоих обмороков.

Флер с трудом приняла сидячее положение. Все ее тело болело, и она чувствовала лихорадку.

– Где его светлость? – прошептала она.

– Уехал обратно в Лондон. Бедный джентльмен не мог вынести твои причуды и дышать тем же воздухом. Ты не достойна называться гордым именем Чевиот.

– Я не буду спорить с вами об этом, – сказала Флер, – но я желаю знать, когда его светлость намеревается вернуться.

– Никогда, – сказала управляющая и издала пронзительный смех, оглядывая разрушенную комнату. – Прекрасное гнездышко, а главное – подходящее для дочери раба, – добавила она, и волосы на безобразных подбородках задрожали с тайной и злобной радостью. – Я хочу, чтобы наш прекрасный молодой художник смог увидеть свою работу сейчас. Я осознала вовремя, что это была бесполезная трата денег его светлости Чевиота, а его женитьба на вас – бедствием.

Какой-то момент Флер молчала. Из слов женщины было очевидно, что она знала практически все. О каком уважении можно было просить сейчас, спрашивала себя бедная девушка беспощадно. «О, моя бедная мама, бедная мама, что ты сделала со мной!» – крикнула она про себя.

Из кармана фартука миссис Динглфут извлекла письмо, написанное размашистым почерком его светлости.

– Мне было велено отдать его вам. Когда вы прочитаете письмо, наведите, пожалуйста, порядок в этом сумасшедшем доме. Вы будете убирать его сами и в будущем. Вас не будут больше ждать служанки, – и она шагнула к двери.

Флер сказала вслед:

– Меня будут держать как узницу?

– Да, это то, чего вы заслуживаете.

– Мне не будет позволено видеться с кем-либо? – спросила робко Флер.

– Нет, – был ответ.

Флер боролась с мучительным желанием спросить, что случилось с Певерилом. Она не видела и не слышала о нем так долго, что могла только предположить: он покинул Кедлингтон. Итак, подумала она, ее оставили все, на милость миссис Динглфут. Как только ключ повернулся в замке, она прочла то, что написал Чевиот. Это было жестокое письмо, которое не прибавило ей спокойствия.




«Мадам, всякое доброе чувство, которое когда-либо было у меня к вам, умерло, когда я обнаружил, что вы представляете собой и что вы и ваша семья сделали мне. Я считаю, что ваши родственники обманули меня, женив на девушке из дурного рода и не предупредив об угрозе моему потомству. В настоящий момент я не хочу, чтобы этот ужасный скандал стал публичным, поэтому сказал всем без исключения, что рождение вашего ребенка так расстроило вас, что вас должны в будущем держать подальше от мира и ухаживать, как за сумасшедшей женщиной. Никому не будет позволено посещать вас. Моя преданная миссис Динглфут будет вашей единственной прислугой. Вы оказывали мне большое великодушие в прошлом, но тем не менее мысль о вашей красоте наполняет меня отвращением после того, как я узнал о вашей испорченной крови. Буду проводить большую часть своего времени в Лондоне или на континенте. Как муж, я оставляю за собой контроль за вашим состоянием и пригласил для этого мистера Клэба Нонсила.»

Это чудовищное письмо было подписано «Чевиот».

Молодая девушка подняла взгляд и огляделась вокруг скучным апатичным взором. Она не могла ожидать лучшего обращения от барона Кедлингтона, подумала она горько. После почти года близости с ним она была уверена, что он способен на любую мерзость.

Слова о ее большом великодушии в прошлом выделялись в письме Чевиота. Да, он смог бы все еще желать ее, если бы она подлизалась к нему. Но сейчас, не желая больше ее, он мог с садизмом радоваться от мысли о ее несчастье. У нее не осталось оружия, с которым она могла бороться. Перед ней простирался бесконечный вид одиночества. Если кузина Долли или мистер Нонсил, ее опекун, спросили бы про нее, то им ответили бы, что Флер не в своем уме. По правде говоря, если бы она оставалась здесь достаточно долго, она действительно могла бы потерять свой разум.

Уронив записку Дензила, Флер вытянулась на своей неубранной постели и с глазами без слез, прижавшись к мятым подушкам, долгое время лежала без движения. Позже в комнату вошла миссис Динглфут и, увидев леди на постели, огрызнулась на нее:

– Еще и слишком ленивая. Моя прекрасная леди не хочет начинать прибирать свою спальню. Хорошо, научится. Вот возьмите это, идите в соседнюю комнату и начинайте прибирать там…

Она швырнула Флер швабру и тряпку.

– У меня здесь есть два хороших человека, которые измерят ваши окна для решеток.

Флер проскользнула в свой муслиновый халат, обшитый синими лентами – одно из нескольких одеяний, которые Чевиот не разорвал.

– Тем временем, – продолжала миссис Динглфут, – за вами кто-нибудь будет постоянно наблюдать, чтобы удостовериться, что вы не пытаетесь покончить с собой.

Вдруг она открыла дверь, и вошла Альфа. Флер остановилась, ее взгляд был направлен на свирепую морду животного. Хотя она и была любительницей животных, она никогда не смогла бы подружиться с любимицей Дензила. Это не было виной бедной собаки: она знала, что хозяин Альфы умышленно тренировал ее кусать и рычать по его приказанию.

У миссис Динглфут в руке был кусок красного сырого мяса, которым она искушала голодную собаку. Та подошла к ней, раболепствуя, но женщина указала на Флер.

– Хи, Альфа, пусть посмотрит, что ты можешь делать, – сказала она.

Альфа прыгнула на леди Чевиот, и зубы животного сомкнулись на складке муслинового халата. Собака зарычала и стала тащить за оборки, глядя в глаза Флер. Девушка задрожала, но не закричала. Миссис Динглфут засмеялась.

– Подойди, Альфа, сядь и жди, – сказал она. – Позже ты будешь охранять мое хорошее создание.

Флер положила руку на горло.

– Меня оставят на милость этого животного? – тихо спросила она.

– Альфа не прикоснется к тебе, пока не попытаешься подойти к этим окнам, – сказала миссис Динглфут.

Флер закрыла глаза и содрогнулась.

Раздались мужские голоса, и миссис Динглфут пошла в будуар. Через минуту, прижавшись к примыкающей двери, Флер услышала голоса двух рабочих из имения. На своем сильном бэкингемширском диалекте они болтали о размере окон и типе прутьев, которые нужно нарезать.

Флер закрыла глаза и попыталась молиться. О, ужасная судьба: замкнутая за закрытыми дверями и зарешеченными окнами и с обращением как с сумасшедшим созданием! О, Певерил! Если бы ты знал, то не позволил бы им сделать такое со мной! Что случилось с тобой?

В действительности Певерилу мало кто рассказывал о событиях в Кедлингтоне. С той ужасной ночи, когда родился ребенок Флер, юноша много времени провел в Растингторпе. И только от самой старой Мачионесс он услышал наконец всю грязную историю.

Кларисса Растингторп, которой сейчас было около шестидесяти лет, в молодости была достаточно красивой, что позволило ей завоевать богатого мужа с высоким титулом. Она кокетничала с красивым молодым художником. Он находил ее отталкивающей, но трогательной, а та всегда пыталась убедить его оставить Чевиота и поселиться здесь в одной из комнат ее огромного особняка. Она бесконечно болтала с ним, пока он рисовал ее, угощала конфетами, которых он не хотел, пытаясь силой напоить его. Певерил находил это очень мучительным, но женщина платила хорошо за его работу, а без сбережения денег он никогда бы не смог надеяться на независимость, которой страстно желал.

Кларисса забрасывала его бесконечными вопросами о леди Чевиот и никогда не уставала слушать, как Певерил описывает жену барона. О красоте леди он говорил очень красноречиво, но весьма осторожно о ее личной жизни. Кларисса упрямо настаивала, пытаясь выяснить правду о состоянии дел в Кедлингтоне, и даже пыталась нашептывать дурные истории об Элен Родни и ее таинственной жизни до того, как та стала госпожой маркизой де Чартелет. Певерил вежливо, но твердо не принимал эту информацию.

Тем не менее после рождения ребенка некий мистер Гроувз посетил Растингторп. У него была долгая беседа с Мачионесс, после чего она сразу пришла в комнату, где Певерил наносил последние штрихи на портрете маленькой Виктории Растингторп.

– Мой Бог, теперь быть беде, – хихикнула Мачионесс.

– С кем, ваша светлость? – рассеянно спросил Певерил.

– С Чевиотами.

Тут выражение лица Певерила изменилось.

– Что случилось, ваша светлость?

Кларисса уселась позади него и позволила себе исступленный восторг посплетничать. Она не делала никакого усилия, чтобы не разгласить тайну, которую еще могла сохранить, а вылила всю историю на юношу. Ту самую историю, которую ей рассказал мистер Гроувз.

Так Певерил подробно услышал скандал маркизы де Чартелет и только теперь понял сущность той трагедии, которая произошла в Кедлингтоне несколько недель назад.

– Говорят, что леди Чевиот сошла с ума после родов, – болтала Кларисса.

– Сошла с ума! – повторил Певерил.

– Так говорят, – кивнула головой Мачионесс, любуясь собой. – Бедное создание! Из того, что ты говоришь, она была необычно красива, как и ее мать.

Певерил встал, в глазах был взгляд страдания.

– Господи, будь милостив к моей нежной леди Чевиот, – сказал он низким голосом, в котором звучали нотки ужаса.

Кларисса взмахнула носовым платком, обрамленным кружевами; по комнате распространился запах духов.

– О, да! – сказала она. – Не говори мне, что у тебя шаловливое увлечение леди Чевиот. Ее бедная душа не в своем уме; рассказывают, что барон Чевиот покинул Кедлингтон и уехал на континент. Все знают, что он содержит любовницу в Монте-Карло.

Певерил молчал. Он не мог ни о чем думать, кроме Флер. Он был потрясен до глубины своего чувствительного существа мыслью об ее ужасных страданиях. Не в своем уме? Может быть, и так. Но может быть, это было только одной из фантазий Мачионесс? Ее воображение часто убегало с ней.

Теперь он уже не мог переносить флиртующую надушенную старую женщину и первый раз в своей жизни почувствовал необходимость притворяться. Конечно, он должен ехать на помощь к Флер Чевиот, но без денег он пропадет. У него были кое-какие сбережения, но требовалось больше. Он бросил кисти и низко поклонился Мачионесс.

– Ваш слуга, ваша светлость, – сказал он хриплым голосом. – Прошу вас простить меня. У меня срочное дело, которым я должен заняться. То, что вы рассказали мне, приводит меня к убеждению, что для меня было бы лучше покинуть Кедлингтон. Я пойду и соберу свои вещи.

– Ты возвратишься сюда, в Растингторп? – глупо спросила старая женщина, вглядываясь в него близорукими глазами.

– Я полагаю, что да, ваша светлость.

– Тебе нужны деньги? Я дам их тебе. Он вспыхнул:

– Я хочу только за свою работу.

– Да, да, портрет маленькой Виктории. У тебя будет двадцать гиней за это. Подожди, я дам тебе их сейчас, но если пообещаешь вернуться сюда.

Певерил прикусил губу. Двадцать гиней были целым состоянием и означали для него многое. Он должен быть готовым отдать себя в руки леди Чевиот, если та будет нуждаться в его услугах. Он позволил себе солгать и намекнул влюбленной до безумия старой Мачионесс, что вернется. Позже, с деньгами в кармане, он отправился пешком в Кедлингтон. Он отказался от фаэтона, предложенного Клариссой, так как чувствовал необходимость для себя совершить скромное возвращение после двухдневного отсутствия в башне.




Глава одиннадцатая


День был теплый. Кудрявые облака висели в синем небе, как хлопковая вата. Местность была зеленой и радовала глаз после недавнего дождя. Певерил шел длинной дорогой к Кедлингтонскому холму и купался в солнечном свете, но его сердце было наполнено дурными предчувствиями. Что он найдет в Кедлингтоне? Он расстегнул пальто и освободил галстук, начав взбираться на крутой холм к Уайтлифу.

На всю оставшуюся жизнь он будет благодарен Богу за то, что отказался от предложенного Мачионесс фаэтона: на полпути к вершине холма ему встретилась девушка, которая вышла из леса и схватила его за руку.

– О, мистер Певерил! – воскликнула она. Она хорошо говорила, но с легким бэкингемширским акцентом.

– Раббина, доброе утро тебе! – повернулся он, приветствуя ее.

Это была молодая служанка, одна из прислуг барона Чевиота. Она была принята на работу лишь месяц назад, как раз перед тем, как ее светлость заключили в тюрьму. Она была застенчивым маленьким существом, небольшого роста, боязливой дочерью рабочего фермы Чевиотов. Миссис Динглфут, узнав, что Раввина была бедной и без образования, да еще очень нервной, немедленно настроилась против нее. Певерил несколько раз был свидетелем ее запугивания и пытался помочь ей. С этого времени скромная Раббина и стала рабыней Певерила: в своем поклонении она выполняла небольшие услуги для него.

Девушка ответила на его приветствие, и ее маленькое веснушчатое личико сморщилось от волнения.

– Я благодарю Бога, что увидела вас вовремя и могу поговорить с вами, мистер Певерил! – выпалила она.

Он посмотрел с удивлением на ее разгоряченное потное лицо.

– В чем дело, Раббина? – спросил он в своей доброй манере.

Она сжала руки, перебирая тесемки своей шляпки от солнца, и стала рассказывать, как прошлой ночью ей приказали подать охлажденный сидр в личную гостиную управляющей. Девушка знала, что миссис Динглфут развлекает мистера Айвора. Тот уезжал в Лондон с его светлостью, но вчера вернулся, чтобы забрать кое-какие важные документы, которые его светлость забыл, но не мог доверить никому, кроме своего личного слуги. Раббина пролила немного сидра перед самой дверью гостиной, а пока она вытирала пол, боясь, что вспыльчивая экономка увидит лужу и поколотит ее, услышала разговор, который шел между миссис Динглфут и валлийцем.

– Ну и? – спросил Певерил напряженно. – Какое это имеет отношение ко мне?

– Они говорили о вас, – обожающим взглядом она вглядывалась в Певерила. – Вы всегда были добры ко мне, сэр, и мне дана возможность предупредить вас.

Подумав об опасности, Певерил взял Раббину за локоть и потащил в тень просеки. Спрятавшись там, он внимательно слушал, пока Раббина повторила то, что услышала.

– Миссис Динглфут рассказывала Айвору, как готовятся решетки, внизу у кузнеца, для окон ее светлости.

– Как ужасно… – бормотал Певерил. – Хуже, чем я предполагал.

А Раббина продолжала. Поскольку парочка в комнате управляющей упомянула Певерила Марша по имени, Раббина осталась за дверью, чтобы подслушать. Оказывается, Флер написала ему, и Айвор сообщил миссис Динглфут о том, что его светлость обнаружил записку, которую леди Чевиот послала, призывая Певерила на помощь. Сначала барон Чевиот проинструктировал Айвора разыскать Певерила у Растингторпов и отхлестать его, однако потом его гнев остыл, так как Певерил был в этот момент под покровительством маркизы. И даже Чевиот не осмелился учинить скандал под крышей ее дома. Богатый маркиз был близким и слишком могущественным соседом. Дензил порвал неосторожное письмо Флер, поэтому Певерил никогда не получит его. Если Певерил вернется в Кедлингтон, то Айвор имеет разрешение побить художника и затем выкинуть его из Кедлингтона. Леди Чевиот никогда больше не увидит своего поэтического художника.

– Итак, вы видите, – закончила Раббина, – что не должны возвращаться в дом. Мистер Айвор может убить вас.

Певерил стоял молча, с минуту ломая голову. Он был мирным человеком, но не трусом. Он не учился ни драться, ни стрелять, ни защищать себя от физического нападения. Да это и не способ помочь Флер. Нет, он должен быть более хитрым, чтобы спасти Флер от ужасной судьбы, которая нависла над ней с тех пор, как она приехала сюда.

Раббина вспомнила кое-что еще.

– Там большая свирепая собака, охраняющая ее светлость день и ночь до тех пор, пока не сделают решетки на окнах.

– Ах, – воскликнул Певерил. – Белая овчарка?

– Да, Альфа. Я слышала, как миссис Динглфут говорила, что собака сидит у окна, и, если ее светлость двинется к окну и, более того, попытается открыть его, овчарка вцепится зубами в ее светлость.

Певерил вздрогнул. Он хорошо знал, какой свирепой могла быть Альфа. Даже валлиец боялся ее. Бедная нежная леди! О, что за чудовище был Дензил Чевиот! Подумать только, было время, когда Певерил Марш думал о нем, как о прекрасном и благородном человеке. Затем неожиданная мысль поразила юношу, и краска вернулась к его щекам: с ним Альфа всегда была на удивление послушной и смирной; многие из старых слуг заметили, что они никогда не видели собаку более дружелюбной к кому-либо. Это могло принести огромную пользу.

Раббина продолжала говорить, а ее грубые пальцы теребили пучок крапивы, которая росла рядом с ними. Певерил последовал ее примеру и пробормотал себе:

– Ухватись покрепче за крапиву, и тогда они не обманут тебя. Да, я должен последовать примеру этой маленькой девушки. Я провел слишком много времени, рисуя прекрасные портреты, собирая лилии, глупо мечтая. Сейчас я должен действовать, даже если потребуется жестокость, ибо насилие применено к той, которая является идеалом моей души. Господи, дай мне силы и мудрость, в которых я очень нуждаюсь!

Он не услышал, что Раббина сказала ему, но схватил ее за руку.

– Ты когда-нибудь видела баронессу? Ты бы сделала для нее добро, даже если будешь подвергать себя опасности? – сказал он хрипло.

Раббина кивнула головой.

– Я видела ее однажды и подумала, что она самая красивая и жалостливая. Я охотно бы сделала добро и ей, и вам, мистер Певерил, кто был так добр ко мне.

– Тогда ты сделаешь, – сказал Певерил.




Глава двенадцатая


Флер неподвижно лежала под изорванным в клочья бельем и кружевом. Она не осмелилась двигаться, пока не стемнело. Чуть раньше она выпила немного супа, которого миссис Динглфут принесла ей, да и то только потому, что женщина силой заставила ее сделать это.

– Мы не заставим тебя голодать до смерти и не позволим говорить людям, что его светлость поступил с вами жестоко, – сердито проворчала женщина. – Выпей все до капли!

Миссис Динглфут ушла, замкнув за собой дверь, а Флер ощутила ужас от белой овчарки, лежащей у одного из окон, которое было оставлено открытым, чтобы дать животному свежего воздуха, поскольку ночь была очень теплой.

Собиралась новая гроза; черные тучи накатывались из долины. Света не было, и Флер только смутно могла различать очертания овчарки, но хорошо слышала ее тяжелое дыхание. Флер чувствовала, как пот стекает по ее конечностям при одной мысли, что животное может прыгнуть на нее и вонзить свои клыки в ее плоть. Она лежала в оцепенении, хотя ей было необычайно неудобно. Ей не позволили ни умыться, ни расчесать волосы. Ее губы были сухими и воспаленными; она еще полностью не выздоровела после родов. Воспитанная как деликатная леди, она никогда прежде не испытывала такого грубого насилия и лишения таких вещей, как теплая вода и мыло, щетка и расческа для ее волос, чистое белье. Она не верила, что какая-нибудь живая леди когда-либо испытывала нечто подобное от рук своего мужа. Неужели намерение Чевиота состояло в том, чтобы довести ее до сумасшествия и тем самым освободить свою совесть и чувствовать себя правым, замкнув ее от мира?

Ночь казалась необычайно долгой. Она не могла спать от напряжения и сознания, что боится двигаться из-за животного, охраняющего ее.

Вдруг она услышала низкое рычащее урчание Альфы. Флер села, ее сердце забилось быстрее. Что услышало животное? Что-то или кого-то? Ведь была, наверное полночь.

Протирая глаза, Флер увидела у окна косматую лапу все еще рычащего пса. Но дальше наступило удивительное зрелище. Альфа перестала рычать и неистово завиляла хвостом. Странно, сказала себе Флер, должно быть, животное услышало знакомые шаги.

Тем временем над подоконником поднялось смутное очертание мужской головы, и она услышала шепот:

– Альфа… добрая душа… хорошая девочка… лежать, Альфа… возьми это…

Флер приложила к губам кончики пальцев, не смея поверить, что она узнала голос. Альфа ушла в угол и начала грызть какой-то лакомый кусочек, который явно понравился ей. В следующий момент стройный мужчина запрыгнул в комнату и бесшумно двинулся к Флер. Позади кровати он остановился и посмотрел на Флер. Она уставилась на мужчину, и хриплый звук вырвался из ее горла, произнеся его имя:

– Певерил!

– Ваша светлость, – выдохнул он.

– О Господи! – прошептала она и протянула обе руки к нему, дрожа от волнения и радости.

Возле кровати он опустился на колени, взял протянутые руки и по очереди поднес к своим губам, покрывая поцелуями.

– Моя милая леди, что они сделали с вами? – и его голова опустилась.

Ее лоб коснулся его плеча; обеими руками он удерживал ее. В темноте он едва мог ее видеть, но почувствовал, какой горячей, какой возбужденной она была. Он держал ее не со страстью, а с любовью, которая была глубокой, полной жалости. В эту минуту он знал, что ей нужно и что он должен делать. Он прижался щекой к ее щеке и с сильно бьющимся сердцем осмелился поцеловать ее шелковистые спутанные волосы.

– Моя самая дорогая, любимая леди, о, Флер, – шептал он.

– Певерил, – она назвала лишь его имя, но по неистовству, с которым она прильнула к нему, он понял степень ее счастья от их воссоединения. Она дрожала в его руках, ее слезы орошали его лицо, а он нежно слушал ее хриплый шепот.

– Как ты пришел? Как ты узнал, где найти меня? Это безопасно? Ты не подверг свою жизнь опасности, придя сюда, ко мне?

Он ответил только на последний вопрос:

– Если это и так, это стоит того, чтобы рисковать всей моей жизнью для тебя.

Она спросила:

– Ты не хочешь знать правду обо мне?

– Я знаю все, – сказал он. – Но полюбил тебя раньше, чем узнал об этом. Но сейчас я люблю тебя еще больше. Твой муж потерял право защищать тебя, и умоляю позволить мне это сделать.

– Ты единственный настоящий друг, который у меня есть, – заплакала она, и Певерил почувствовал ее губы у своей щеки.

– Мы должны торопиться. В любой момент Айвор или миссис Динглфут могут проснуться и услышать нас.

– Как же ты добрался сюда? Где ты был?

Он кратко рассказал ей все, что привело его к встрече на холме с Раббиной. Флер узнала, как маленькая девушка тоже рисковала ужасным наказанием, ожидая Певерила под окном леди Чевиот. Она вела наблюдение там, внизу, пока Певерил взбирался по крепкому ползучему растению, которое достигало высоты спальни ее светлости.

– Слава Богу, – сказал Певерил, – я проворный и у меня хорошая сноровка для лазания.

В полдень он купил крепкую веревку, которую теперь нужно будет привязать к кровати. Флер спустится первой, за ней последует он. Ничего из этого бы не вышло, если бы он не подружился в Альфой.

– Как я благодарна тому, что овчарка стала моим настоящим компаньоном еще до того, как ты приехала сюда, – прошептал Певерил. – Мне только нужно сказать, чтобы она лежала, и она не будет двигаться.

Сердце Флер наполнилось сильным волнением.

– Какая одежда у тебя есть? – спросил Певерил.

– Увы, только шаль на плечи. Барон… в ярости разорвал все, что у меня было.

– Он действительно сумасшедший, – пробормотал Певерил.

– Хуже, чем это.

Певерил зажег спичку. Крошечный огонек осветил лицо и фигуру Флер, и юноша чуть не воскликнул от ужаса: она была сильно истощена, волосы были спутаны, губы потрескались. Сердце Певерила разрывалось при виде ее, а она стянула шаль на груди и подарили ему улыбку неземной нежности.

Он погасил спичку, взял ее руки в свои и покрыл их поцелуями.

– Если Бог дал мне право назваться твоим защитником, то я счастливейший из смертных. С этого момента моя жизнь посвящается тебе, – сказал он.

Быстро привязав веревку к ножке кровати, он отдал приказ Альфе, которая виляла хвостом и продолжала грызть кость. Подойдя к окну, Певерил посмотрел вниз и прошептал:

– Тихо?!

До него донесся голос Раббины.

– Да, все спокойно.

Флер Чевиот оживилась и стала вновь энергичной быстроногой девушкой, для которой когда-то ничего не было страшно. Он обвязал веревкой ее талию и осторожно спустил на землю. Здесь она почувствовала пару сильных молодых рук, принявших ее.

– О, ваша светлость, – прошептала Раббина и сделала ей реверанс, а затем подпрыгнула, очень смущенная. Ее испугал вид достойной леди. Бедное юное существо, думала деревенская девушка, она не намного старше, чем я, но у нее одни глаза, а сама – мешок с костями.

Флер поймала руку маленькой служанки.

– От всего сердца благодарю тебя за риск, на который ты пошла ради меня сегодня ночью, – выдохнула она.

Певерил спустился вниз и встал сзади них.

– Шш, замрите на минутку, – прошептал он.

Все трое напряженно вслушивались. Флер казалось, что биение ее сердца разбудит Кедлингтон. Они услышали, как часы на церкви в Ризборо бьют час, но большой дом оставался окутанным в почти сверхъестественное молчание, как будто обязан был помогать и всячески содействовать Певерилу в освобождении несчастной жены барона. Певерил выдохнул снова:

– Пошли, все хорошо.

Флер взяла руку, которую он протянул ей.

Идти через главные ворота они не могли, так как привратник мог проснуться и увидеть их. Певерил решил свернуть с главной дорожки и пойти через живую изгородь на дорогу, ведущую к Грэйт-Миссендену. Через полмили, на перекрестке, их должен был ждать кабриолет.

– Как только окажемся в чаще, мы будем в безопасности, – сказал Певерил. – Остается единственная опасность для нас, если кто-нибудь проснется и увидит нас бегущими через лужайку к деревьям.

– Да, давайте поспешим! – воскликнула Флер, сильно возбужденная от страстного желания поскорее уйти отсюда.

Певерил взял ее за одну руку, а Раббина – за другую. Три темные фигуры проскользнули через лужайку и оказались в безопасности под покровом высоких деревьев. Безмерная благодарность наполнила сердце Флер и дала ей новые силы. Она двигалась так же быстро, как и маленькая служанка в плаще и крепких башмаках. Один раз шерстяная шаль упала с ее худеньких плеч, но Певерил быстро поднял и нежно укутал Флер. Почувствовав его нежное прикосновение, она улыбнулась ему. Прежде он не видел ее такой: это была ожившая печальная статуя его мадонны. Ее возбужденная красота очаровала художника еще больше.

На большой дороге под деревянным знаком «В Грэйт-Миссенден» Певерил подобрал ковровую сумку, которую Раббина спрятала накануне с его и своими вещами. Девушка тоже навсегда покидала Уайтлиф. Это не особенно огорчало ее, так как жизнь в большом доме у миссис Динглфут не предвещала ей ничего, кроме плохого обращения и тяжелой работы. Она упросила Певерила позволить ей идти с ними и стать служанкой ее светлости. И вскоре Певерил и Флер должны были обратиться к ней за помощью. У Раббины была тетя в Грэйт-Миссендене по имени миссис Табита Томм, которая всегда любила девушку, хотя у той почти не было возможности посещать свою тетю. Миссис Томм была вдовой и уважаемой женщиной, кружевницей, которая занимала крошечный полуразрушенный коттедж на окраине Грэйт-Миссендена. Раббина была уверена, что тетя даст сегодня ночью приют беглецам.

Певерил заранее подкупил человека по имени Амос из Монкс-Ризборо, у которого были лошадь и кабриолет, чтобы довезти их до Миссендена. Амос не знал молодого художника в лицо и был недалеким парнем, которого интересовали только деньги. Певерил предложил ему за путешествие большую сумму, получил обещание полной осторожности и поэтому надеялся, что Амос не будет болтать о ночных пассажирах. Но даже если Амоса и заподозрят, беглецы будут к тому времени уже далеко.

Пока трое молодых людей быстро шли по длинной дороге к перекрестку на вершине холма, Певерил рассказал Флер о ближайших планах. Раббина должна была представить их тете Табите, как «тайно бежавшую парочку». Певерил скромно извинился перед Флер за такую дерзость, но она тотчас же ответила:

– Разве я могу обижаться после того, что ты сделал для моего благополучия, – сказала она с очаровательной улыбкой.

– Спасибо, – сказал он низким голосом и сжал ее руку.

Достигнув перекрестка на холме, они встретили первое препятствие.

Как и было договорено, Амос из Монкс-Ризборо ждал их со своей двуколкой и пегой кобылой, жующей пучок соломы. Он без всякого интереса посмотрел на двух женщин, так как торопился побыстрее отправиться в путь, чтобы заработать полный кошелек, который пообещал ему молодой джентльмен.

– Собирается гроза, – сказал он с грубым акцентом. – Я рассержусь, если пойдет дождь прежде, чем мы отправимся в Миссенден.

Раббина хихикнула и прошептала Певерилу:

– Он хочет сказать, что рассердится.

– Я тоже рассержусь, если начнется дождь и ее светлость промокнет, – пробормотал Певерил сухо. – У нас будет плохое укрытие в этом полуразвалившемся кабриолете.

– Я очень счастлива, не беспокойся обо мне, – умоляла его Флер.

Но когда ее усадили внутри между двумя спасителями, из-за изгороди выпрыгнул мужчина и закричал, чтобы его подвезли, если экипаж едет в Уайтлиф.

Флер вскрикнула и схватила руку Певерила. Тот закрыл девушек собой.

– Ш… не разговаривайте и не двигайтесь, – прошептал он.

Неожиданно появившийся мужчина был худым, с песочного цвета волосами, в гетрах, с полдюжиной кроликов, свисавших через плечо, и охотничьим ружьем под рукой. Он заговорил с Амосом, а тот объяснил ему, что они едут в обратном направлении. Незнакомец начал спорить, требуя, чтобы Амос повернул обратно и отвез его домой. Он явно разгорячился от избытка принятого джина и предложил глотнуть из большой фляжки Амосу, который отказался.

Певерил резко обрезал:

– Иди, мой добрый парень, мы спешим, не задерживай нас, пожалуйста.

Мужчина бормотал, что попал ногой в яму, вывихнул лодыжку и хотел, чтобы его подвезли. Он вызывал у Певерила настоящее сочувствие, назвавшись Джеком Хоммоком, племянником старого привратника из Кедлингтона. Джек начал взбираться в кабриолет и всматриваться в лица трех пассажиров. Флер спрятала лицо в плечо Певерила, поэтому Джек узнал только двоих и сказал:

– Ну, да здесь маленькая Рэб, дочь работника фермы, с молодым джентльменом-художником. Куда вы едете, могу ли я спросить? – протяжно произнес он.

– Сойди и думай о своем собственном деле, – сказал Певерил резко.

Хоммок наклонился и всмотрелся в него пристальнее.

– Путешествуете ночью с дочерью работника, мой господин-художник? – усмехнулся он.

Певерил чувствовал, как судорожно сжимаются пальцы Флер.

– Не беспокойся, ради Бога, – прошептала она.

Но было слишком поздно. Браконьер наклонился к ней и грубо схватил ее за шарф. Шелковистая прядь кудрей упала на грудь, и Хоммок сразу же узнал ее, издав крик наполовину от испуга.

– Неужели сама леди из Кедлингтона! Я не трону вас пальцем, ваша светлость.

Флер с отчаянием крикнула:

– Мы пропали, Певерил!

Певерил Марш, который всю свою жизнь был вежливым парнем и питал отвращение к любым актам жестокости, прыгнул на браконьера, и тот с хриплым криком упал на дорогу и застонал. Рядом валялись его охотничье ружье и кролики. Певерил спрыгнул с кабриолета и оттащил браконьера в сторону от дороги. Мужчина посмотрел на него узенькими горящими злобными глазками.

– Помогаете сумасшедшей жене барона сбежать, не так ли, мой господин? – с трудом выдохнул он. – Я подниму крик сразу, как только вернусь в Кедлингтон. Далеко вы не уедете, я предупреждаю.

– Как я и ожидал, – сказал Певерил мрачно. – Ну, мой дорогой, тебе не повезло этой ночью, и если этот случай должен выбрать между тобой и ее светлостью, то ты должен пострадать.

На минуту выглянула луна, и Певерил увидел блеск стали в поднятой руке Хоммока. В следующий момент двое мужчин катились в пыли. Страх Певерила за Флер придал ему неестественную силу.

Амос сидел молча, наблюдая. Он не принимал участия в этой ссоре и не воспринимал ее.

Флер и Раббина прижались друг к другу. С болью в голосе Флер произнесла:

– О Господи… Если он оскорблен сейчас…

– Будьте мужественны, ваша светлость, – пыталась успокоить ее маленькая девушка. – Джек Хоммок пьян и не сможет работать ножом, как обычно.

Хоммок сопротивлялся только несколько минут. Затем раздался резкий вскрик браконьера, и нож со стуком упал на дорогу. Певерил дотянулся до охотничьего ружья и прикладом нанес удар по черепу мужчины. Это был первый жестокий удар, который он наносил в своей жизни. Хоммок откатился в сторону и остался лежать. Певерил столкнул его дальше к изгороди.

– О, слава Богу, ты в безопасности, – воскликнула Флер, когда Певерил прыгнул в кабриолет. – Увы, ты должен был совершить преступление ради моего спасения.

– Я не думаю, что парень мертв. Я слышал его стон. Но пройдет какое-то время, прежде чем его найдут и он сможет выдать нас, – сказал он.

Его лицо было бледным; он схватил Амоса за руку.

– Запомни, когда вернешься в Монкс-Ризборо, ты не скажешь ничего ни единой душе, иначе я разыщу тебя, и, будь уверен, ты не откроешь больше рта, – сказал он жестоко.

Амос пожал плечами и хлестнул свою кобылу.

– Я не буду говорить, я боюсь. Все, что я хочу, это деньги, – сказал он.

– Ты будешь их иметь, – сказал Певерил. Кабриолет с грохотом помчался на другую сторону холма по направлению к Грэйт-Миссендену. И сейчас же несколько капель упали с неба.

– Гроза идет, – сказала маленькая Раббина. Но Певерил и Флер не слышали ее: они снова держались за руки. Певерил снова почувствовал ее дыхание у своей щеки. Она прошептала:

– Мой дорогой, дорогой Певерил, если ты действительно запятнал свою душу этой ночью ради моего спасения, тебе это простится. Парень поднял бы всех обитателей Кедлингтона против нас.

– Он еще сделает это, если жив, – сказал Певерил низким голосом. – Мы должны искать убежище, где барон бы никогда не смог нас найти.

Она вздохнула. Ее голова склонилась к нему на плечо, когда продолжали путь сквозь все усиливающийся дождь.

– О, как я счастлива быть с тобой… – выдохнула она.

Он быстро забыл жестокость, которую совершил. Все его мужество было направлено на защиту Флер. Всю дорогу до места назначения он держал ее пальцы в своих, и она не пыталась Выдернуть их.




Глава тринадцатая


Гроза, которая гремела на Чилтерн-Хилз всю ночь, разразилась с особой яростью в четыре часа утра, но к тому времени беглецы уже достигли коттеджа, принадлежащего тетушке Раббины.

Флер сидела в кресле-качалке Табиты Томм, положив свои маленькие ножки на скамеечку, и пила травяной чай из сине-белой китайской кружки. Для мужчины миссис Томм нашла более крепкий напиток. Пока Певерил пил и ел хлеб с сыром, которые подала тетушка, он постоянно и с восхищением смотрел на Флер. Сразу после их приезда миссис Томм и ее племянница отвели Флер наверх, сняли ее мятый халат и помогли одеться в тетушкино серое домотканое платье. И теперь снова красота Флер засияла в слабом блеске локонов вокруг ее шеи и груди. Трудно поверить, думал Певерил, что она была женой Чевиота и родила ребенка – так молодо она выглядела. Он уселся на табурет у ее ног и обратился к ней:

– Ваша светлость… – но она прервала, мягко сжимая его пальцы.

– Я не желаю больше никогда слышать этот ненавистный титул. От самого звука у меня стынет кровь. Для тебя я с этого момента – только Флер. А для меня ты – мой друг Певерил.

– Флер, – повторил он ее имя, как что-то священное. Он был полностью вознагражден и стал обсуждать их дальнейший путь.

Они должны ехать в Лондон. Это было необходимо из-за браконьера и того, что могло последовать, когда обнаружат его тело. Как только Флер отдохнет, они позавтракают и возьмут первую же почтовую карету из Грэйт-Миссендена на Лондон. Только там, среди миллионов людей, они могли затеряться и спрятаться от своих преследователей.

Певерил рассказал о большом друге, Люке Тэйлоре, который жил в Лондоне вблизи реки и в свободное время был, как Певерил, художником. Он был на год или два старше Певерила, которого встретил впервые в начальной школе, и работал на фирме купеческих банкиров в Сити. Певерил слышал, что дела у него шли хорошо.

– Люк и я всегда были очень дружны. Он думал так же, как и я, и Элис, его жена, которой ты можешь доверять, – сказал Певерил, обращаясь к Флер. – На самом деле она лет на десять старше моего друга, но у нее очень дружелюбный характер. С помощью маленькой служанки в возрасте Раббины Элис прекрасно содержит дом моего друга. Я предлагаю отвезти тебя туда. Я расскажу им все, если ты позволишь это, так как знаю, что они приютят нас, а Люк поможет мне найти работу. Тебе нравится эта мысль?

– Я уверена, что мне понравятся твои друзья, – сказала Флер, – но я не знаю, почему они должны будут беспокоиться из-за меня.

– Они увидят тебя и полюбят, – сказал Певерил со взглядом, от которого у Флер появился теплый розовый цвет на впавших щеках.

– Увы, – сказала она, – я не могу даже приближаться, мой дорогой друг, к Кэтрин Квинтли или еще к кому-нибудь, кто знал меня в прошлом.

– Согласен, – сказал Певерил. – И хотя самое лучшее для нас – быть искренними с Люком и Элис, необходимо, чтобы ты сменила свое имя, причем немедленно, так как барон будет отчаянно пытаться найти тебя и отомстить.

Дрожь пробежала по телу девушки.

– Да, я могу представить себе его ярость, – она кивнула головой.

– Давай найдем убежище у Тэйлоров. Когда волнение утихнет, его светлость постарается аннулировать брак.

Флер слепо посмотрела на юношу.

– Когда-то, – сказала она, – я верила в святость брачной клятвы. Но теперь я не чувствую больше связанной обещанием с ним. Пусть наш брак будет разорван. От всего сердца желаю полного разрыва с таким чудовищем, как Чевиот.

– Да будет так, – сказал Певерил. Он встал и поставил ее на ноги.

– Ты должна немного отдохнуть, – сказал он и улыбнулся ей.

У нее сердце зашлось от благодарности к нему.

– О, чем я смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделал для меня?! – воскликнула она.

Он помолчал минуту, потом сказал низким голосом:

– Еще слишком рано говорить о таких вещах. Мне кажется, что ты должна пока избегать заявлений о своих чувствах. Но я заявляю без стеснения, что моя любовь – только для тебя, самая любимая Флер. Я прошу твоего разрешения оставаться всегда рядом с тобой.

Ее слезы потекли обильнее, и трогательным жестом она прикоснулась щекой к его руке.

– Я не хочу, чтобы ты покидал меня, – прошептала она. – Через всю свою боль я помнила тебя. Когда впервые я приехала в Кедлингтон, единственное счастье, которое я знала, было в твоем присутствии. Слушать твой голос было радостью для меня.

Он покрыл ее волосы поцелуями, затем отпрянул, шагнул к окну и отдернул занавески. Маленькая кухонька тотчас же наполнилась перламутровым светом. Певерил погасил свечу. Луг и дорога были белыми в тумане. Издалека донеслись крик петуха, и звук лающей собаки. Молодой художник повернулся к Флер. Она выглядела бледной и хрупкой в сером платье, а он с восхищением смотрел на сияние ее чудесных волос и получил от нее улыбку, которую он, и только он один, казалось, может принести ее губам. Затем опустился на колено и прикоснулся лбом к ее сложенным на груди рукам.

– Ты – моя святая, и я боготворю тебя, – сказал он.

Она не могла ответить. Ее сердце было слишком наполнено, но она прочла в глазах Певерила конец своему отчаянию и обещание большего счастья, чем она когда-либо знала.

Эта надежда поддерживала ее дух, когда несколькими часами позднее она вновь сидела между Певерилом и Раббиной уже в почтовой карете, которую тянули четыре быстрых лошади по дороге в Лондон.

Плотно прикрывшись взятой взаймы накидкой и капором, она немного боялась, что ее узнают. Но с каждой милей, которую они преодолевали, она чувствовала себя менее напряженной. Казалось, что уже нет вероятности, что их настигнут. Певерил тоже был в приподнятом настроении.

Однако Флер беспокоил финансовый вопрос.

– Я целиком завишу от тебя. Это неправильно, – сказала она Певерилу, но тот рассмеялся над ней. Он отложил для этой цели, уверял он и вызвал у нее еще несколько улыбок, описывая ей, как писал портрет Виктории Растингторп и кокетливой древности старшей Мачионесс.

– Я боюсь, – закончил Певерил, – ее светлость будет печально разочарована из-за того, что не вернусь к ней, но я изрядно поработал за те деньги, которые она заплатила мне. У меня нет нужды чувствовать себя виноватым.

Флер посмотрела на Певерила с какой-то личной гордостью за него.

– Ты великий художник и легко бы смог сделать себе имя и богатство в Лондоне, – прошептала она.

– Я не осмелюсь предлагать картины под именем Певерила Марша, – напомнил он ей, – так как моя работа особенная и может попасть в руки дельца, где ее, в свою очередь, может заметить барон, который выследит меня и тебя. Нет, я должен начинать жизнь заново. Я буду искать другие средства заработать на наше пропитание.

Флер откликнулась на это и вздохнула.

– Я испортила твою карьеру, – начала она.

– Успокойся, – прервал он нежно. – Ты ничего не испортила. Ты дала мне солнце и звезды, отдаваясь под мою защиту.

Она была слишком тронута, чтобы ответить.

Карета величественно катилась по большой дороге. Был солнечный день. Среди пассажиров было несколько нарядно одетых джентльменов со своими женами, болтающими о состоянии страны при новой королеве и недавно собранном парламенте. Стояла оживленная атмосфера, которая ободряла Флер: она никогда раньше не путешествовала в общественном экипаже. Эта атмосфера, казалось, отдаляла ее от старой жизни, которую она вела как леди Чевиот. Чувство свободы и счастье быть любимой Певерилом, который заботился о ней, принесли ей глубокую чистую радость.

Только один раз Флер позволила себе заговорить о зловещем ужасе той ночи, когда Чевиот разрушил ее комнату.

– Твоя картина моих рук – эта маленькая жемчужина. О, как мне было жаль видеть ее разорванной.

Он посмотрел на совершенные руки в кружевных перчатках, которые дала ей добрая миссис Томм перед отъездом.

– Не сожалей, – сказал он, – я нарисую тебя снова.

У первой заставы они несколько задержались: караульный брал пошлину. Но на большой дороге они снова сидели, крепко сомкнув пальцы. Вскоре колеса кареты прогремели через Аксбридж, и Флер стала всматриваться в предместья Лондона: переполненные жилища, грязные улицы, кружащиеся толпы людей. Эта сцена привела Раббину в восторг. Пожалуй, это был самый волнующий день в жизни маленькой деревенской девушки.

– Неужто я в Лондоне! – сказала она.

Наконец подъехали к Сент-Мартин ле Гранд, где все вышли из кареты. Остаток путешествия наши герои совершили в красивом кэбе, который был последним новшеством в личном транспорте. Он привез их к Ройял-Воксхол-Гаденз. Флер почувствовала себя совсем свободно, когда наконец Певерил привел ее к своим хорошим друзьям Тэйлорам. Эта чета занимала маленький убогий домишко на изящной, но скромной террасе, построенной во времена правления Георга III. Терраса Сидней вела к более широкому и элегантному ряду домов в двух минутах ходьбы от реки.

Когда Певерил позвонил у входной двери, Тэйлоры были наверху, в комнате, которую Люк переделал в мастерскую и где рисовал в свободное время. Была суббота, и он был дома раньше обычного.

Радость Люка была искренней и безграничной, когда он увидел стоящих у дверей. Он любил Певерила Марша и, как мог, поддерживал его семью и сестру Элспет из уважения и любви. Люк глубоко сожалел, когда Певерил принял решение покинуть Лондон и искать дом в деревне ради сестры-инвалида.

К своему мужу присоединилась Элис. Они вместе смотрели с некоторым удивлением на молодую женщину в сером и ее служанку. Певерил похлопал рукой по плечу друга и сказал:

– Я много должен рассказать тебе и был бы чрезвычайно обязан, если бы мог попросить у тебя гостеприимства не только для себя, но и для леди и ее служанки.

– Конечно, – ответили хором Тэйлоры, будучи гостеприимными натурами.

Люк не был вдохновенным художником, как его старый школьный друг, но признавал необычайный талант молодого Певерила Марша. Довольный приездом друга, Люк провел гостей через узкую прихожую в скромную гостиную. Миссис Тэйлор следовала за ними, пытливо оглядывая молодую леди. Она спрашивала себя, могла ли та быть женой Певерила.

Раббину послали на первый этаж помочь в приготовлении ужина, который готовила Эмма, единственная прислуга Тэйлоров.

Маленькая гостиная была обставлена с таким вкусом, какой только мог позволить карман бедняка. Певерил заговорил, пробегая нервными пальцами по своим светло-каштановым кудрям.

– Это длинная история, друзья мои, – сказал он. – Но сначала я прошу вас о полной осторожности. Никто не должен знать, что я здесь, и разглашать имя леди.

– Я прошу вас развязать свой капор и быть как дома, моя дорогая, – сказала Элис Тэйлор, повернувшись к Флер.

Флер так и сделала. При виде необычайной красоты ее тонкого лица, обрамленного кудрями, оба Тэйлора забыли свои хорошие манеры и уставились на нее. Певерил улыбнулся: он читал их мысли. Повернув голову к Люку, который был невысоким, но крепко сложенным парнем, с веселыми глазами, длинными волосами, причесанными в локон над его лбом, Певерил сказал:

– Да, она красива, не так ли?

– Совершенно необычайно! – воскликнул Люк. Когда он посмотрел в фиалково-синие глаза Флер, в нем заговорил оценивающий художник.

– Будьте добры, вы оба, не заставляйте бедную девушку краснеть, – побранила их Элис. Флер с благодарностью посмотрела на старшую женщину, у которой была пара сияющих глаз под челкой темно-каштановых волос и которая казалась доброй матерью.

– Продолжай, расскажи нам все, мальчик, – сказал Люк. – Уверяю тебя, мы сможем найти комнаты для вас обоих, разве не так, Элис, моя любовь? Ты можешь спать в моей мастерской, а наша комната будет для гостей, к услугам этой леди, которую ты хочешь защищать. Но нам очень хочется знать, что это значит и что ты делал с тех пор, как покинул Лондон.

Певерил взял Флер за руку.

– Я должен сказать правду о личности леди, которая будет известна только вам.

– Какую бы тайну ты ни раскрыл нам, мы сохраним ее, – сказал Люк.

– Тогда слушайте, – сказал Певерил. – Это Флер, леди Чевиот, жена барона из Кедлингтона в Бэкингемшире, откуда мы только что приехали.

Тэйлоры хранили уважительное молчание, пока Певерил излагал им историю их первой встречи с известным лордом Чевиотом, а позже – с его невестой. Когда он закончил, Люк Тэйлор поднялся и, заложив руки за спину, свирепо посмотрел в окно.

– Господи, Певерил, твой рассказ вызвал во мне ярость! – воскликнул он. – Барон Кедлингтон, должно быть, точно нездоров.

– Иногда я думала, что сильно, – прошептала Флер. Элис, добросердечная, дружелюбная женщина, забыла о титуле Флер, ее высоком положении и обняла ее обеими руками.

– Бедная блаженная овечка! – сказала она, и слезы заблестели в ее глазах, что крайне редко случалось с ней. – То, что ты вынесла, вызывает во мне жалость к тебе и ненависть к тому, кого ты называешь мужем.

– Я знал, что вы оба будете чувствовать таким образом, – сказал Певерил, и его красивое лицо покраснело от благодарности. – Но вы видите, в каком мы неприятном положении. Прошлой ночью, может быть, я совершил убийство. В любом случае все черти в аду освободятся, если Хоммок жив, а Чевиот узнает, что его жена уехала со мной.

– Я рада, что ты спас ее! – закричала Элис. – Бедная овечка будет оставаться здесь под моей заботой столько, сколько ей понравится. Ты тоже, Певерил, самый дорогой друг Люка.

Люк тоже повернулся и положил руку на плечо молодого человека.

– Да, оставайтесь и разделите с нами наш скромный дом, – сказал он. – Необходима большая осторожность. Вы должны затаиться на некоторое время. Ты, Певерил, должен отрастить бороду и начать рисовать под вымышленным именем.

Певерил сжал руками свой подбородок и печально рассмеялся.

– Да, борода была бы полезной маскировкой. Что касается рисования, то я должен делать это лишь как побочную работу, как ты, Люк, и зарабатывать свой основной хлеб коммерцией.

– У тебя хорошее образование и быстрый ум. Я уверен, что смогу найти тебе что-нибудь подходящее, – сказал Люк.

– Ну, а что с леди Чевиот? – начала Элис. Флер приложила палец к губам.

– Только не это, я умоляю вас. Для вас я Флер.

– Боже сохрани, – сказала эмоциональная Элис, обнимая ее. – Но я должна начать работу, чтобы откормить вас. Вы ужасно худая, бедняжка. Несколько недель отдыха в нашем маленьком доме, мои дающие силы желе и домашнего приготовления напитки – и вы скоро восстановите здоровье и силы.

– Я глубоко благодарна вам, – сказала Флер.

– Но как мы будем ее звать? – спросил Певерил. – Она не осмеливается вернуться даже к имени своей юности, которое было Родни.

– Увы, нет, – сказала Флер.

Певерил посмотрел на нее взглядом, полным желания.

– Возможно, я мог бы дать ей свое имя? – сказал он низким голосом.

Ее щеки покраснели. Ее взгляд встретился с его, но она отвернулась, так как испугалась биения своего сердца.

А Певерил добавил:

– Однажды это будет, если это будет угодно Богу.

– У меня есть идея, – сказала Элис радостно. – Она может в настоящий момент сойти за молодую вдову и называться моим девичьим именем, которое было Трилони. Я корнуэлка по происхождению. Итак, Флер Трилони, разве не прекрасно звучит?

– Очень хорошо, – сказала Флер. – Я не могу сказать вам, насколько больше оно мне нравится, чем леди Чевиот, – и она сильно задрожала.

– Отличный план, Элис. Она будет миссис Трилони, – поддержал Люк.

– Что касается ее собственной родственницы, миссис де Вир, которая предала ее в руки этого ужасного человека, то она заслуживает, чтобы ее поджарили, – добавила Элис, вскидывая свою красивую голову.

При воспоминании о своей слабой и злой кузине Долли Флер снова содрогнулась. Ей не хотелось бы быть увиденной вблизи Найтсбридж-Трин, где жила ее кузина с семьей.

– Я тоже должна найти какую-нибудь работу. Я не могу быть полностью обязанной Люку, Элис или тебе, – добавила она, глядя на Певерила.

Он взял ее руку в свою и поцеловал.

– Флер, дорогая, не отнимай у меня самую большую привилегию и надежду на будущее, – сказал он низким пылким голосом.

Она вздохнула, а ее глаза наполнились счастьем. Быть здесь с этими хорошими людьми, которые готовы нежно любить ее, – сладчайший бальзам для ее глубоко израненного сердца.

Этой ночью, ужиная с Тейлорами и Певерилом, она почувствовала такую успокоенность, которой не знала со дня смерти своих родителей.




Глава четырнадцатая


Весь этот же день ужасный хаос царил в Кедлингтоне. Мир золотистого утра был нарушен пронзительным воплем миссис Динглфут, который заставил большую часть прислуги сбежаться из кухни и кладовых в спальню ее светлости. Сначала все подумали, что управляющая вошла в спальню бедной «сумасшедшей леди» и нашла ее лежащей мертвой в постели. Это доставило бы высочайшее удовольствие для миссис Динглфут, но вместо этого, отомкнув дверь, она нашла пустое помещение. Птичка улетела, а овчарка скулила и царапалась, чтобы ее выпустили.

Айвор только что собрался оседлать лошадь и ехать в Лондон, чтобы доставить бумаги своему хозяину, который ждал его. Они собирались пересечь Ла-Манш на следующем пароходе, отправляющемся в Булонь. Айвор молча стоял, наблюдая, как миссис Динглфут обыскивает комнату, крича и бессвязно лопоча, как разъяренная курица. Женщина не могла понять, как Альфа позволили ее светлости уйти.

– Из окна! И кто-то внизу помогал ей! Но собака была научена хватать ее, если та близко подойдет к окну. Я не могу постичь этого! – вопила женщина, ее волосатое лицо было красным и в испарине.

– Альфа была дружелюбна с молодым художником, – напомнил ей Айвор и добавил: – Его светлость перережет тебе глотку за это.

Миссис Динглфут приложила руку к своему отвислому горлу и простонала:

– Я сделала все, что могла. Что я еще могла сделать? Спать в этой комнате вместе с несчастной? О, если я когда-нибудь возьмусь за нее снова, то заставлю ее страдать за все.

– Ты никогда не сделаешь этого, – предсказал мрачно слуга. – Я уверен, что у ее светлости есть друзья, о которых ты ничего не знаешь.

– Кто? Скажи мне, – пробормотала миссис Динглфут.

– Художник, конечно, первый, – крикнул Айвор. – Кто же еще мог быть? Он ускользнул от меня, хитрая молодая рептилия.

– Твоя глотка будет перерезана так же, как и моя, петушок, – вопила миссис Динглфут в приступе ярости, швыряя постельное белье на пол с брошенной постели Флер.

– Тебе было поручено надзирать за ее светлостью, а не мне! – огрызнулся Айвор.

Они стояли, перебраниваясь и огрызаясь друг на друга, но в то же время сжимаясь от страха перед хозяином.

Вбежал один из более молодых слуг и подскочил к управляющей.

– Пожалуйста, мадам, Раббины, новой прислуги, нет, и она не спала в своей постели прошлой ночью.

– Что эта девка может сделать с ее светлостью? – начала экономка, но Айвор прервал ее:

– Глупая, ясно, от кого пришла помощь. Художник и эта девица Раббина вдохновили леди Чевиот на побег.

– Тогда езжай за ними! – закричала миссис Динглфут. – Не стой же здесь, дурак, и не теряй времени!

Слуги, которые все слышали, разлетелись по большим коридорам дома, возбужденно перешептываясь. Было ясно, что приближается беда. Но многие из них говорили с сочувствием о замученной жене барона.

– Я первый, кто рад, что бедняжка сбежала, – сказал молодой лакей, к которому проявила в свое время доброту леди Кедлингтон.

– Я вторая, – шептала посудомойка, – я видела ее в саду перед тем, как родился ребенок, и она выглядела, как ангел.

Все июльское утро штат слуг, возглавляемый миссис Динглфут, обыскивал дом, башню, сады и окружающий парк, надеясь обнаружить тело ее светлости.

Несколько позже они узнали правду. В обед племянник Сета Хоммока был обнаружен лежащим в канаве в полумиле от главных ворот. У него была опасная рана на черепе, а сам он находился в полубессознательном состоянии.

До захода солнца он не открывал глаза и не говорил, но потом рассказал своему дяде все, что знал. Старший Хоммок передал информацию Айвору и миссис Динглфут: леди Чевиот увезли в кабриолете, запряженном пегой кобылой в компании с Певерилом Маршем и Раббиной.

Миссис Динглфут скрежетала зубами и призывала самое адское мщение на головы Певерила и юной Рэб. Надо было узнать, кто управлял кабриолетом, но Джек Хоммок не мог вспомнить. Его сознание путалось, и он сказал, что никогда прежде не видел этого парня. Во всяком случае, он был не из Уайтлифа. Это было все, что он знал.

Работник фермы не имел представления, куда могла уйти дочь, и помочь ничем он не мог. Правду нельзя было больше утаивать от его светлости: кто-то должен рассказать ему о бегстве его жены.

Этим «кто-то» пришлось быть Айвору. Но когда наступил этот момент, великолепный Айвор стал малодушным трусом. Он, заикаясь, произносил извинения, когда стоял перед своим хозяином в кофейной комнате в харчевне, где Чевиот с нетерпением ждал его.

– Идиот, дурак из дураков! – кричал Чевиот. – Ты и эта старая глупая Динглфут позволяете моей жене сбежать, а сами лежите в постели и храпите, как ленивцы. Я перережу ваши глотки, вам обоим.

Его лицо было синевато-багровым от ярости. В его сознании шевелились злобные мысли о его молодой жене. Он, конечно, не хотел ее вернуть обратно в свои объятия. Он затаил слишком много ненависти к ее ужасному наследству, а его прежний разврат превратился в садистское желание сломить ее гордый дух и стереть ее в порошок.

Дензил, не способный на чистые или высокие побуждения, был уверен сейчас, что молодой художник – любовник Флер. Но если это так, то он должен быть уничтожен, а дерзкое пламя его жизни погашено. Что касается Флер, то она должна будет закончить остаток своих дней подвергнутой немилости и лишенной всяких средств. Чевиот найдет себе более подходящую жену, которая выносит ему наследника. Тем временем ярость Дензила воспламенялась еще больше. Ему представлялись те двое: вся тонкая красота Флер была теперь только для Певерила Марша, чья юность едва ли еще переросла в мужественность. Все, в чем она отказывала Чевиоту, теперь отдавалось художнику охотно, с жаром, восторгом, желанием.

– Я убью их обоих, – процедил сквозь стиснутые зубы Чевиот.

Повернувшись к слуге, он закричал:

– Убирайся. Я отменяю свою поездку во Францию. Мы немедленно возвращаемся в Кедлингтон.




ЧАСТЬ III





Глава первая


Спустя два года, в февральский холодный ненастный день высокий, преждевременно поседевший джентльмен с бакенбардами и мрачно одетый в темное пальто и накидку, с плоской овальной формы шляпой вышел из кареты, которая только что привезла его из Плимута в Лондон. Когда он снял свою шляпу, можно было увидеть множество неровных багрового цвета шрамов, портящих когда-то красивое и благородное лицо. Оно было темным от загара, как будто владелец много времени пробыл на тропическом солнце. Несколько минут он стоял, дрожа от колючего ветра, который дул по Ньючейт-стрит. Несколько перистых хлопьев снега упали на его накидку и шляпу и мгновенно растаяли. Но мрачные из-за погоды улицы были полны народа и очень украшены. В некоторых местах рабочие сидели верхом на фонарях, деловито полируя стекло. Вновь прибывшему казалось, что идут приготовления к какому-то большому событию. Он только что прибыл из Австралии и чувствовал, что должен порасспрашивать. Войдя в ближайшую таверну, он присоединился к нескольким джентльменам, которые пили и курили в коммерческом зале.

То, что он услышал, удивило и заинтересовало вернувшегося путешественника: послезавтра молодая королева Виктория должна была выйти замуж за принца Альберта, сына герцога Кобург Тота.

Путешественник поднял кружку пенящегося пива.

– Да здравствует королева, – сказал он с уважением.

Когда он снова вышел на мрачные улицы, то вспомнил, что не был на родной земле с тех пор, как молодая королева вступала на трон. Все изменилось в Англии, и Бог знает, какие еще изменения я найду, подумал он.

Застегивая воротник, он направился к фирме поверенных, чьи конторы находились недалеко от Пол-Чечьярд. На ее дверях и пыльных окнах было выгравировано имя: Нонсил и Дакенст.

Войдя в дверь, он сразу же спросил клерка, на месте ли мистер Кэлеб Нонсил. Последовал неутешительный ответ, что того нет в городе, он находится на похоронах одного из своих деревенских клиентов и не должен вернуться до завтрашнего дня.

– Ладно, я приду завтра, – сказал путешественник.

– Какое имя мне назвать, сэр? – спросил клерк.

– Ты не узнаешь меня?

Клерк, долговязый парень, близоруко всмотрелся в лицо высокого джентльмена со шрамом и покачал головой.

– Нет, сэр.

– Я изменился намного больше, чем ты, юный Бенжамин Дрю. Ты здорово подрос с тех пор, когда мы с тобой встречались в последний раз.

– Неужто, сэр, вы знаете меня?

– Да. Ты принимал меня здесь много раз, сначала моего дядю, а потом меня. Но это не имеет значения, я не буду раскрывать мою личность в данный момент. Пусть это будет сюрпризом для мистера Нонсила.

Улыбаясь, джентльмен повернулся и пошел прочь от офиса, оставив клерка с широко открытым ртом.

Путешественник недолго оставался в холодной серости зимнего утра. Он остановил проходящий кэб, сел в него и дал адрес дома на Найтсбридж-Грин. Боюсь, для Долли это тоже будет ударом – подумал он, и для Арчибальда, и для других.

Шел сильный снег, когда джентльмен со шрамом с силой дергал медный дверной молоток на двери узкого дома, обращенного в сторону Грина.

Он очень удивился, когда лакей сказал ему, что миссис де Вир здесь больше не живет. Лакей сообщил ему, что миссис де Вир около полутора лет назад снова вышла замуж – и теперь ее называли леди Сидпат.

– Леди Сидпат! – вернувшийся путешественник с удивлением повторил имя. – Значит, мистер де Вир умер?

– О да, сэр, в Индии, почти два года назад.

– Увы, бедный Арчибальд! Это первая утрата, о которой я слышу.

В прошлом один или два раза у Уайтов путешественник играл в карты с Сидпатом и проиграл ему.

Теперь Долли, леди Сидпат, жила в Беркли-Сквер. Лакей добавил, что обе молодые леди, мисс Имоджин и мисс Изабель, были до сих пор незамужем и жили в доме их отчима.

Джентльмен со шрамом не терял больше времени и отправился на Беркли-Сквер. Ему повезло застать леди Сидпат дома. Напудренный лакей, который встретил его, провел в красивую, богато украшенную гостиную.

Гость сказал:

– Будьте добры сообщить ее светлости, что я ее родственник и приехал из-за границы.

В следующую минуту он услышал в холле знакомый высокий голос; дверь распахнулась, и вошла Долли.

Она была одета так, как будто собиралась выходить. Она сильно пополнела и совсем не была больше привлекательной, несмотря на роскошь ее бархатного платья и жакета, прелестную соболью муфту, капюшон и модную шляпку с перьями.

В сапогах на высоких каблуках она прошла по паркетному полу к нему и первой сказала:

– Вы извините меня, сэр, но я не могу понять, что Дженкинз имеет в виду, когда говорит, что вы родственник из-за границы. У меня нет родственников.

Она замолчала, затем подошла ближе к высокому джентльмену и пристально посмотрела ему в лицо. Краска исчезла с ее лица, за исключением губной помады. Она прикрыла рукой губы и вскрикнула.

– О Боже милостивый! Этого не может быть, не может.

– Да, Долли, это так. Гарри Родни вернулся из своей водяной могилы, – глухим голосом сказал мужчина, – Назад, но, увы, без моей любимой жены, которая навсегда осталась под этими жестокими волнами. Моя бедная прекрасная Элен!

Пока он говорил, полная маленькая женщина в мехах, драгоценностях и перьях вскрикнула еще раз и, потеряв сознание, стала опускаться на пол.

Он подхватил ее, уложил на софу и позвонил лакею. Тот сходил за служанкой ее светлости, которая поспешно спустилась вниз с жжеными перьями и поднесла их к ноздрям своей госпожи. Долли застонала, что-то бессвязно пробормотала и открыла глаза, которые из-под черных ресниц жадно и исступленно смотрели на человека по имени Гарри Родни. Она лихорадочно задрожала и произнесла его имя.

– Гарри! Милостивый Боже, Гарри!

– Я должен попросить у тебя прощения, что нанес такой удар, кузина, – сказал он.

Она села прямо, краска прилила к лицу, а ее глаза продолжали рассматривать его. Она выглядела так, будто находилась во власти сильного ужасного страха. Она подала знак служанке и подождала, пока та выйдет из комнаты. Затем снова взглянула на него тем же исступленным взором.

– Да, это он. Со шрамом и седой, но все равно это он. Чем больше я смотрю, тем увереннее становлюсь.

– Ты можешь быть совершенно уверенной, – сказал Гарри Родни с кроткой улыбкой, – уверяю тебя, я не привидение.

Дрожащими пальцами Долли прижала носовой платок к губам.

– Но ты утонул! – прошептала она. – Ты погиб во время шторма, который потопил пароход на переправе через пролив три года назад!

Он уселся рядом с софой и скрестил руки на груди.

– Нет, Долли, я не погиб. Погибли другие, все, в том числе моя обожаемая жена. Я один остался в живых.

– Тогда почему мы не знали? Где ты был? Объясни мне, или я сойду с ума, я все еще думаю, что ты какое-то ужасное привидение.

Боже мой, думала она, если бы он знал, какие страшные переживания терзают ее полную вины душу. Теперь другое привидение встало за Гарри Родни в ее воображении: неясные очертания молодой девушки, которую Долли так низко предала. Флер, которую она продала в руки самого жестокого человека, чтобы заплатить за несчастные долги с помощью ее жениха. С тех пор день свадьбы Флер, когда Долли с притворной набожностью стояла на коленях в церкви, терзал ее совесть. Она ничего не слышала о Флер, даже после рождения ребенка. О том, что случилось потом, когда Чевиот в гневе и негодовании рычал на нее, Долли и не думала в этот момент. Она не хотела думать о том, что сталкивается с ужасной вероятностью того, что образ Флер будет преследовать ее до самой смерти.

Долли сидела, дрожащая и плачущая, слушая рассказ своего кузена. Когда «Пэкит» затонул, он попытался удержать свою тонущую жену, но напрасно. Прекрасная головка Элен скрывалась под волнами и, несмотря на все его попытки, в конце концов навсегда исчезла под ними. Потом он уцепился за плавающую перекладину, и, хотя его бросало и швыряло страшными штормовыми волнами, ему удалось продержаться несколько часов. Его охватывала дрожь при воспоминании о страшной сцене: тонущий перевернутый пароход во власти судьбы; стоны раненых и умирающих; последние булькающие крики тех, кто боролся с волнами, но ушел под воду, когда все силы иссякли.

Некоторое время Гарри несло течением, и когда он уже был на грани изнеможения, то обнаружил, что находится недалеко от плывущего судна, которое, хотя и болталось в волнах, казалось способным выдержать шторм. Позже он узнал, что это был греческий торговый корабль, следующий из лондонского порта в Афины. Как его спасли, он не помнил. Уже потом он получил страшную рану лица и головы, которая сильно изменила его внешность и ухудшила память.

Один из корабельных офицеров, немного говоривший по-английски, рассказал ему, как он был спасен. Его голову в воде увидел караульный офицер, который и бросил ему веревку. Гарри удалось завязать ее вокруг пояса, но когда матросы стали тащить его вверх по борту корабля, внезапный порыв ветра, который дул со штормовой силой, швырнул его на борт корабля. Он почувствовал сильную боль, кровь хлынула по лицу и ослепила его. Пока вытаскивали его на палубу, для него наступила полная темнота. Почти целую неделю он не приходил в сознание. За это время корабль отплыл от английского берега, направляясь к Греции. Благодаря прекрасному здоровью, тело его быстро поправилось, но лицо осталось сильно изуродовано шрамом, рассудок помутился и затуманился. Он не мог вспомнить ничего из своего прошлого: ни имени, ни истории.

Странный и горький удар судьбы дважды обрушился на человека, который был одарен прекрасным интеллигентным умом. Гораздо раньше, в своей юности, он, сопротивляясь противникам, уже был в таком же жалком состоянии. Теперь так же, как и раньше, он впал в бред. При нем не было ни денег, ни документов, так как он снял плащ, стараясь спасти жену, поэтому никто не мог узнать: кто он, кем был, откуда. Только когда он начал разговаривать, моряки пришли к выводу, что спасенный был родом из Англии.

Ему предложили остаться на корабле и помогать матросам, если он, конечно, согласится: в тот момент была вспышка оспы, и им не хватало людей. Так, на месяц или даже на два Гарри Родни стал матросом и работал с греческой командой на корабле с сомнительной репутацией и в таких условиях, которые могли бы погубить его, но судьбе было угодно, чтобы он остался в живых.

Он сильно страдал, впадая в сильный жар и бред. Несмотря ни на что, он выздоровел и даже привязался к морю и свыкся с жизнью на корабле, поэтому продолжал служить греческому капитану. Так как он был потомственным джентльменом и интеллигентом, его использовали в качестве переводчика в англоговорящих портах, в которые заходило судно.

Прошел год. Домашние считали его погибшим и покоящимся на дне пролива, а Гарри находился на борту греческого судна, которое заходило в Ботаническую Бухту, Порт Джексон и, наконец, приплыло в гавань Сиднея. Здесь, на берегу, Гарри неожиданно встретился с австралийским доктором, который проявил большой интерес к загорелому англичанину со шрамом и потерянной памятью и уговорил его остаться в Сиднее. Доктор чувствовал, что сможет помочь ему восстановить память. Таким образом Гарри остался и сильно привязался к австралийскому врачу и его жене.

Как раз перед Рождеством другой, хотя и менее значительный случай, изменил его жизнь еще раз. Он ехал на докторской двуколке по улицам Сиднея. Лошадь испугалась и рванула в сторону, двуколка перевернулась. Несчастный доктор погиб сразу же, но его пассажир отделался сломанной ключицей и легким сотрясением. Придя в сознание, Гарри обнаружил, что к нему вернулась память о прошлом. Это был для него потрясающий и волнующий момент. Он снова узнал себя как сэра Гарри Родни.

Вскоре он оправился от шока своего возвращения к нормальному состоянию. Вначале он испытывал страдания, когда вспоминал, как потерял Элен, свою обожаемую жену, однако испытал радость, вспомнив, что него еще есть кто-то, для кого ему стоило жить: его любимая дочь Флер. Ему очень хотелось вернуться обратно к ней, в их дом. Он мог только представлять себе, какое горе испытала девушка, когда узнала, что потеряла обоих родителей. Бедная любимая сирота! Прошло несколько месяцев, прежде чем у него появилась возможность совершить путешествие вокруг света и снова попасть в Англию.

Вдова доктора обеспечила его средствами, и он поднялся на борт нового корабля, который в первый раз совершал кругосветное путешествие. Судно было современным и быстрым, хотя и неудобным. Но главное – выигрывало в скорости, а это то, что прежде всего было необходимо Гарри Родни.

Корабль доставил его на берег в Плимут двадцать четыре часа назад, и вот он здесь.

Прохаживаясь туда-сюда по гостиной, Гарри больше говорил в пространство, чем своей кузине Долли, которая слушала этот поразительный рассказ с глубоким удивлением.

– Казалось, что я никогда не найду тебя, на чье попечение оставил Флер, – сказал Гарри, – и с кем я надеялся найти ее снова. Я только что зашел к мистеру Нонсилу, чтобы вернуть мои собственные деньги, но его не было дома, и поэтому я пришел прямо сюда.

Он замолчал и остановился, глядя вниз на Долли, сцепив руки за спиной.

– Флер по-прежнему с тобой? – спросил он. – Моя единственная дочь! Почти три года, как я покинул ее. Сейчас ей должно быть около двадцати одного года. Ах, кузина, расскажи мне, как моя малышка жила все это время без своих любящих родителей.

Долли не отвечала. Она лишилась дара речи. В самом деле, злая, бессердечная, маленькая женщина выглядела так, как будто она снова собиралась упасть в обморок. И тогда в первый раз Гарри почувствовал трепетный страх.

– Что случилось? Почему ты так смотришь на меня? Что случилось с Флер? Говори! – он чувствовал себя так, будто ледяная рука сжала его сердце. – Ради Бога, Флер больше нет в живых?

Долли тяжело вздохнула. Она ничего не могла поделать, только сказать правду или половину правды, чтобы обелить себя, насколько это было возможно.

– Насколько мне известно, Флер жива, – пробормотала она.

Глаза Гарри, все еще красивые голубые глаза человека, которого так безумно любила Элен, вновь засверкали.

– Слава Богу, – сказал он. – Она здесь?

– Нет. Она… она вскоре вышла замуж после твоей… твоей… ты утонул… мы думали, что ты утонул.

– Вышла замуж? За кого?

Долли сделала глотательное движение.

– За… за барона Кедлингтона, лорда Чевиота. Гарри Родни громко воскликнул:

– Боже мой! Моя маленькая Флер стала леди Чевиот? Невозможно!

Долли плотно закрыла глаза, будто хотела прогнать вид изменившегося лица Гарри. Она может только сидеть здесь, невнятно бормоча и желая одного – забыть эту позорную свадьбу.

Она тяжело вздохнула:

– Правда, Гарри… да… Флер вышла замуж через несколько месяцев после того, как ты оставил ее, сироту, как она думала.

– Где она живет?

– В Кедлингтоне. Загородном доме ее мужа.

– Тогда я не смогу увидеть ее сегодня. Она в Бэкингемшире! – воскликнул Гарри упавшим голосом.

Долли кивнула. Должно быть, она была самой несчастной женщиной в Лондоне, так тяжело она вздохнула. Ну как она могла предположить, что Гарри вернется к этой жизни? И все идет у нее плохо. Близнецы остались «в старых девах». Один или два джентльмена, которые сделали им предложения, были отвергнуты, потому что были слишком старыми или уродливыми. Никто из молодых и привлекательных поклонников и не приблизился к ним. Сирил, ее сын, плохо вел себя с тех пор, как покинул Оксфорд и сбежал с известной актрисой, что очень расстраивало Долли и одновременно обескураживало, так как она страстно желала блистать в обществе со своим новым титулом. А ее второй муж, Берти, после того, как с ним случился припадок, стал безобразным слюнявым стариком. Он был таким ревнивым, что все время держал ее возле себя и давал ей совсем маленькую возможность повеселиться в качестве богатой леди Сидпат.

– Я должен знать больше! – воскликнул Гарри. – Счастлива ли моя дорогая девочка? Хорошим ли мужем для нее является Чевиот?

Долли часто и тяжело задышала, опять поднеся жженое перо к носу. Она неуверенно бормотала и заикалась: она в самом деле не знала, как живет Флер, и волновалась, потому что долго не слышала ничего о девочке. Чевиот был странным, негостеприимным человеком: ни он, ни Флер не отвечали на ее письма. В последнее время никто в городе не видел Чевиота.

– Я должен сейчас же ехать в Кедлингтон, – начал Гарри глухим голосом.

Но Долли опять упала в обморок. Чувствуя уверенность в том, что с Флер что-то случилось, Гарри оставил Долли на руках служанки и покинул дом.

Когда Долли снова пришла в себя, она стала так истерично рыдать, что заставила своего больного мужа встать с постели. Пока Долли упрашивала старого дворянина немедленно отвезти ее на курорт с минеральными водами на континент, Гарри отправился в дом старого друга. Он не мог больше выносить истеричную Долли, но должен был попытаться разузнать самые последние новости о Флер. Он не мог ждать, пока Кэлеб Нонсил вернется в Лондон. Разумеется, завтра семейный адвокат, который являлся опекуном Флер, сможет проинформировать его о положении дел.

Гарри решительно не везло, так как друг, к которому он зашел с большой надеждой и с которым обычно играл в карты, несколько месяцев назад умер. Его вдова продала поместье.

Глубоко опечаленный, Гарри повернул к Пиркадили, поеживаясь на холодном ветру. Снег больше не шел, но ветер дул порывами, а он привык к теплу австралийского солнца. Что ему теперь делать? Было слишком поздно, чтобы нанять экипаж для поездки в Кедлингтон. Он должен был ждать до завтра, к тому времени он сможет увидеться с Нонсилом, так как Гарри нужны были документы и деньги. Одному Богу было известно, что случилось с поместьем и его имуществом, думал он мрачно. Увы, могло ли быть так, что Флер, невинное дитя, так безутешно оплакивала своих погибших родителей, что в своем горе повернулась к Чевиоту?

– Слава Богу, если он добр к ней. Если же нет, да поможет ему Бог! – Гарри мрачно бормотал слова, идя по улице.

Теперь судьба смилостивилась над ним, столкнув лицом к лицу с правдой. Он как раз проходил мимо молодой пары, которая стояла рядом с двуколкой, когда юная леди повернулась к нему. Гарри тотчас же узнал ее. Он вскрикнул, так как увидел, что некрасивое, но приятное лицо было покрыто бледными оспинами после болезни.

– Как! Кэтрин Фостер! – воскликнул он и снял шляпу.

Юная леди, одетая в длинную мантилью и отделанную мехом шляпку, придерживающая свою темно-коричневую бархатную юбку над заснеженной мостовой, пристально посмотрела на него и затем приглушенно вскрикнула:

– Сэр Гарри Родни! Но нет, этого не может быть! Это его двойник. Это призрак! Сэр Гарри умер!

Звеня колокольчиками, двуколка отъехала; молодой джентльмен повернулся к Гарри, и тот узнал его.

– Том Квинтли! – приветствовал его Гарри.

Том обнял свою жену и, поворачиваясь, воскликнул:

– Сэр Гарри Родни! Возможно ли это…

– О, Том, не призрак ли это? – неуверенно пробормотала сбитая с толку бедная Кэти, она уже не верила своим глазам.

– Ты права, Кэти, дорогая, это в самом деле я, – сказал Гарри. – Боюсь, что это удар для тебя и для всех, кто меня знал. Я должен объяснить вам, что случилось. Куда вы направляетесь? Где мы можем поговорить?

Молодая пара переглянулась. Том Квинтли сказал:

– Кэти теперь моя жена, сэр. Мы собирались зайти к моей тете, леди Квинтли, которая занимает этот дом. Мы проездом в Лондоне, чтобы быть свидетелями на свадьбе королевы послезавтра. Мой дядя, лорд Квинтли, является членом Аббатства.

Он замолчал, так как Гарри Родни, хлопая рукой по плечу юноши, прервал его:

– Да, да. Я сердечно поздравляю вас с браком, Том. Но я очень волнуюсь о своей дочери. После трехлетнего отсутствия – никаких новостей о моей девочке. Вы можете представить себе мою тревогу. Мне только что сказала моя кузина, Долли, что Флер вышла замуж, но почему-то она ничего не сообщила мне о Флер. Кэтти, ты была самой близкой подругой моей девочки. Ты должна мне сказать что-нибудь о ней.

Еще раз молодая чета Квинтли обменялась взглядами. Гарри заметил, что Кэти выглядела растерянной, и им опять овладела глубочайшая тревога. Но вмешался Том:

– Мы не можем стоять здесь на таком холодном ветру. Дорогой сэр Гарри, все, кто вас знал, будут очень рады вашему возвращению из могилы. Но боюсь, что любые новости, Которые мы можем сообщить вам о Флер, далеки от того, чтобы быть хорошими.

– Скажите мне, что она жива! – Гарри повернулся к Кэтрин.

Ее глаза наполнились слезами.

– Жива, да, но…

– Когда вы в последний раз видели ее? – сильно волнуясь, снова перебил ее Гарри.

– Полгода назад, – сказала Кэтрин, – когда Том и я были в Лондоне. Большую часть года мы живем в нашем загородном доме.

– Флер – в Лондоне? Я смогу ее увидеть сегодня вечером? Она не в Кедлингтоне? – Гарри задавал вопросы один за другим.

– Пойдемте внутрь, сэр, – сказал Том Квинтли. – Мы войдем в дом моей тети и поговорим.

Лакей открыл парадную дверь. Все трое вошли в хорошо освещенный холл.

Леди Квинтли была тут же проинформирована о том, что случилось. Она гостеприимно отнеслась к сэру Гарри, с кем раньше не встречалась, но много слышала хорошего от матери Тома.

Несколько минут спустя Гарри сидел в гостиной, маленькими глотками отпивая вино и протягивая руки к огню, и слушал страшную правду, такую, как ее знали Кэтрин Квинтли и ее муж.




Глава вторая


В тот же самый день, когда Гарри Родни слушал молодую чету Квинтли, Флер, в данный момент все еще леди Чевиот, грациозно пробиралась через снег, покрывающий толстым слоем Сиднейскую Террасу, и постучала в парадную дверь дома, который она и Певерил делили с Тейлорами.

Раббина впустила ее. Маленькая служанка из Уайтлифа выглядела как обычно, но на ней были новое форменное хлопчатобумажное платье с полосками, накрахмаленный передник и маленькая шляпка с оборками.

Флер раскраснелась и запыхалась. На запястье на ленточке болталась шляпная коробка, в другой руке она держала пакет. Она приветствовала Раббину словами:

– Боже, что за день! Опять повалил снег, и ветер такой холодный! Хозяин и хозяйка дома?

– Нет, мэм, они оба вышли, – ответила Раббина и взяла коробки из рук юной леди, которая прошла в маленький дом, радуясь его теплу.

Был такой пасмурный февральский день, что Раббина торопливо зажгла свечи и поставила их на стол, где Флер развязала свою шляпку.

– У, меня теперь есть все, что нужно. Где мистер Марш?

– Час тому назад он рисовал, но как только вы ушли за покупками, он позвал меня и сказал, что света недостаточно и что он не может закончить портрет.

– А потом? – осведомилась Флер, разглаживая складки на своем сером кашемировом платье.

– Потом, мэм, мистер Уоррен, тот джентльмен, который так часто приходит сюда, зашел повидать мистера Марша, и они вместе вышли в спешке. С вашего позволения, мэм, но мне показалось, что мистер Марш был выведенным из себя.

– Выведенным из себя, Рэб? Что ты имеешь в виду?

– Я слышала, как он сказал: «Боже мой, Уоррен, ты меня здорово озадачил и несколько смутил». А потом мистер Уоррен сказал что-то о каком-то благородном джентльмене, чьи агенты отказались согласиться с мистером Уорреном, что картина не продается. Но больше я ничего не слышала, мэм. Надеюсь, я неплохо поступила, что подслушала?

– Хорошо, Раббина. Теперь ты можешь идти, – сказала Флер.

Она постояла с минуту, обдумывая то, что услышала. Она оперлась рукой на каминную доску и задумчиво смотрела в огонь. Здесь было уютно. Сумрак февральского дня рассеивался светом огня и мягким отблеском от трехрожкового канделябра на обеденном столе. Отражение Флер в зеркале над камином представляло собой несколько измененную копию большой красоты, которую обожал Певерил и рисовал в башне в Кедлингтоне.

Сейчас, в возрасте почти двадцати одного года, Флер сохранила изысканную прозрачность кожи, блеск золотых волос с завитками, заколотыми шпилькой на одну сторону. Она уже не была охваченной ужасом девочкой, которую Певерил увидел в первый раз и которую обожал. Она нашла мир здесь, в этом скромном счастливом доме, с Певерилом и его друзьями.

Она снова попыталась понять слова Раббины. Почему Певерил был в состоянии, которое Раббина описала, как «выведенный из себя»? Что хотел сказать ему Уоррен?

Артур Уоррен был владельцем маленькой, но процветающей картинной галереи в Людгейт-Хилл и крестным отцом Люка Тэйлора. Взглянув на произведения Певерила, мистер Уоррен быстро заметил талант молодого человека. Особенно понравились ему портреты Флер и Элис, жены Люка, нарисованные Певерилом в течение последнего времени. Всякий раз, посещая Певерила, Уоррен пытался убедить его отдать свои картины на выставку, не понимая, почему молодой человек отказывается. Певерил утверждал, что живопись – лишь его хобби, и поэтому не хотел демонстрировать свои работы и продавать их. Но чем больше он рисовал, тем чаще спорил с ним Артур Уоррен, пытаясь переубедить его. Вдобавок ко всему он отказался от работы, которую Уоррен предложил ему в своем бизнесе, хотя и с благодарностью оценил усилия Уоррена.

Позже Люк объяснил своему крестному отцу, что Певерил Марш должен скрываться не по своей прихоти. Его имя не должно быть известно среди художников, иначе его могут выследить. Уоррен, который был без ума от своего крестника, поверил этим объяснениям и заверил, что никогда не предаст огласке инкогнито Певерила. Но он посылал все полотна, нуждавшиеся в реставрации, именно молодому художнику, так же, как и заказы от клиентов на большие портреты и копии. Певерил выполнял всю эту работу весьма прилежно. Она ему не особенно нравилась, но давала возможность заработать немного денег.

Оглянувшись на два последних прожитых года, Флер подумала с глубокой нежностью о молодом человеке, которого она любила больше жизни. Ради нее он должен был оставаться инкогнито и оставить все надежды стать великим портретистом. Ради нее он редко появлялся на людях, предпочитая гулять только с ней и их друзьями или выпить чашечку кофе и бокал пива с Люком в одной из городских таверен.

Какой он чудесный человек, думала Флер. Она не слышала от него ни одной жалобы на свое тайное существование, более того, казалось, что он полностью доволен этим, по крайней мере все то время, пока оставался в ней. Она была обязана ему не только спасением от медленной смерти в Кедлингтоне, но и жизнью здесь, в Лондоне, поскольку именно он, благодаря работе на Уоррена платил и за нее, и за себя.

Приехав в Лондон, Флер чувствовала себя разбитой. Потребовались вся преданность Певерила и нежность Элис, чтобы вернуть ее к обычной жизни. Только через несколько месяцев Флер настояла на том, чтобы выполнять свою часть работы. Она, избалованная дочь Родни, воспитанная как настоящая леди, никогда раньше не утруждала свои руки, теперь стала миссис Трилони, учительницей игры на фортепиано. В этом деле она была очень талантлива. Твердость ее строгой матушки, настоявшей на том, чтобы Флер обучилась игре на фортепиано, спасла ее во время нужды. Она дала объявление и нашла учеников. После первого же ее успеха, когда она помогла одному из детей при подготовке к экзаменам, слава о ней разнеслась по всей округе. Пока Элис хлопотала по хозяйству, а мужчины занимались торговлей, Флер каждый день сидела за фортепиано, обучая своих учеников. За короткое время они полюбили ее за терпение и очарование. Но были и такие, которые прогоняли ее.

Супруги Тэйлор отлично понимали, что у Флер и Певерила остались опасные враги: барон Чевиот, Кэлеб Нонсил, кузина Долли, – которые без колебаний могут предать Флер во второй раз. Мрачные тени прошлого, с которыми Флер очень хотела расстаться, все еще оставались.

Полтора года назад совершенно случайно Флер встретилась со своей любимой подругой Кэтрин Квинтли. Был солнечный воскресный день, Флер, Певерил и Тэйлоры гуляли в Кенсингтонском саду, приближаясь к Раунд-Понд, где и столкнулись с четой Квинтли. Кэтрин сразу же бросилась к Флер и с удовольствием поприветствовала ее. Флер была также рада видеть свою подругу, но сразу предупредила Кэти, что Чевиот никогда не должен узнать местонахождения Певерила.

Когда Кэти узнала всю страшную историю жизни Флер после ее свадьбы, она была потрясена и сразу же вместе с Томом дала торжественное обещание сохранить тайну миссис Трилони.

– У тебя были все права бежать в поисках новой жизни, – уверяла Кэти свою подругу. – Мне всегда казалось, что ты несчастлива, дорогуша, но никогда не могла подумать, что Чевиот – такое чудовище.

Очередная ужасная катастрофа – рождение темнокожего ребенка. Это событие связано с матерью Флер, которую Кэти запомнила как гордую леди Родни.

Кэти невольно сжала пальцы Флер.

– Моя бедная милая подружка, как ты страдала! Это ранило мое сердце. Чем я могу помочь?

– Ничем, – ответила Флер, – только сохрани мою тайну, потому что я не перенесу, если Дензил найдет меня. Еще хуже, если Дензил найдет Певерила и что-нибудь сделает с ним.

Кэти расспросила ее о молодом художнике и по выступившей краске на лице поняла, что с этим молодым человеком связаны все надежды Флер. Она до сих пор была женой другого, и поэтому он хранил любовь в своем сердце. Он был ее другом и советчиком, но никогда не пытался получить награду от ее губ.

– Как, должно быть, ты восхищаешься им и любишь его! – воскликнула Кэти.

– Да, – ответила Флер, – я буду любить его, и лишь смерть может теперь разлучить нас. Но все же, даже если я связана браком с монстром, я все еще его жена и не могу нарушить свои брачные клятвы.

– Должно быть, вам очень трудно сдерживать свою любовь, – со вздохом сказала Кэти.

Спустя год Кэти смогла сообщить своей давней подруге первые хорошие новости, которые молодой Том услышал от лорда Квинтли, посещавшего те же самые клубы, что и барон Чевиот. К этому времени барон уже открыто утверждал, что жена изменяла ему и, более того, обманом вынудила жениться. Чевиот обратился в религиозный суд с ходатайством об аннулировании брака. Эта новость очень обрадовала Флер и Певерила.

Получая очередные новости от четы Квинтли, навещавшей их, они очень надеялись, что суд удовлетворит просьбу барона Кедлингтона.

Когда Флер впервые дрожащим голосом сообщила Певерилу эту новость, он обнял ее, как влюбленный, и поцеловал.

– Выйдешь ли ты за меня замуж в тот день, когда станешь свободна? – спросил он. – Я так долго ждал и так сильно люблю тебя!

– Да, да и да! О, дорогой, это будет самой большой радостью в моей жизни!

И тогда их губы впервые соединились в любовном поцелуе, их жажда любви наконец была утолена. Флер казалось, что она никогда не познает волнения страстной любви, что она просто не способна на это, убитая бременем правил, наложенных на нее Чевиотом. Но это была новая героическая любовь – награда Певерилу за его тактичность и терпение. Долгий кошмар ночи наконец сменился золотыми грезами. Певерил был рядом с ней, его крепкое объятие пробудило в ней женственность, в ней росла сладостная жажда его любви.

Люк и Элис поспешили поздравить их. Открыв бутылку вина, они выпили за будущее молодой пары.

Певерил и Флер решили искать себе дом или коттедж в районе Ричмонда. Теперь Певерил зарабатывал уже достаточно денег, чтобы обеспечивать свою семью, и Флер не нужно было заниматься репетиторством.

– Жить вместе с тобой в самом маленьком коттедже, милый, гораздо приятнее, чем в прекрасном особняке с кем-нибудь другим, – заверила она его.

Целых полгода они жили, строя большие планы на будущее. Наконец от Тома они узнали, что аннулирование брака супругов Чевиотов было подписано и заверено, а Чевиот снова женился. Несомненно, он хотел иметь наследника, думала Флер, дрожа от воспоминаний, которые Певерил всячески старался похоронить навсегда. Она попыталась выбросить эти мысли из головы, но ей было жаль новую жену Чевиота, хотя она и не знала ее.

После этого Певерил и Флер стали не столь осторожны. Однажды они вместе с Тэйлорами даже сходили на концерт Моцарта, всем им нравилась музыка.

Теперь уже Артур Уоррен смог убедить Певерила одолжить ему небольшой портрет Дороти Диккинс, маленькой ученицы Флер, нарисованной Певерилом. Это была восьмилетняя девочка с длинными золотистыми волосами и очень красивым и умным лицом. Певерил нарисовал маленькую девочку с волосами, перевязанными лентой. Уоррен высоко оценил портрет, и ему разрешили повесить его на выставке в галерее, но без подписи. Только за одну неделю Уоррен получил более десятка хороших предложений от коллекционеров и агентов.

Флер понимала опасения Певерила о том, что какой-нибудь джентльмен сможет убедить мистера Уоррена и тот продаст картину. Певерил всегда старался держать свое слово; независимо от того, какую цену предлагали покупатели, он не хотел разочаровывать мать Дороти, которой была обещана картина.

Затем новый приступ страха, как удар молнии, захлестнул Флер. Титулованный дворянин сделал предложение… конечно же, это… Флер не могла думать дальше.

Она задрожала, боясь, что Чевиот мог увидеть картину и узнать почерк мастера. Но Уоррен наверняка знает фамилии своих клиентов и сказал бы Певерилу об этом.

Флер с Певерилом была так счастлива! Они решили пожениться вдали от Лондона, и им повезло, так как у Артура Уоррена был маленький домик на окраине Бата. Он предложил Певерилу и Флер уехать и пожениться там, отдав дом в их полное распоряжение на медовый месяц. Таким образом они могли избежать огласки в Лондоне. Певерил уже заказал экипаж на завтра и сделал все необходимые приготовления.

На следующее утро Флер вышла, чтобы купить себе новую шляпку и модную шаль на свадьбу. Это было так восхитительно и так не похоже на тот кошмарный день у кузины Долли три года назад, когда она жила в доме Арчибальда де Вира, а вокруг суетились известные портные, которых она ненавидела. Тогда все это было для него, того, кого она презирала и к которому испытывала чувство отвращения.

Но постепенно чувство подавленности сменило веселье.

Люк и Элис, придя на ужин, застали Флер шагающей взад и вперед по студии. Она сразу же бросилась к друзьям и обо всем рассказала им.

Люк предложил сходить в галерею и встретиться с мистером Уорреном. Возможно, Певерил все еще был там.

– Сначала вам нужно поесть, – начала Флер.

– Нет. Еда подождет, а ты не сможешь, я знаю твое любящее сердце, – оборвала ее Элис. – Не печалься дорогая. Я уверена, что твои страхи беспочвенны. Конечно же, Певерил, не забывая о предстоящей свадьбе, решил встретиться с возможным покупателем – поклонником его работ и собирается написать для него портрет.

Флер закусила губу, а Элис добавила:

– Конечно, ты прежде всего боишься, что какая-то опасность угрожает твоему возлюбленному, но я не сомневаюсь, что титулованный джентльмен лишь постоянный клиент мистера Артура. Не так ли, Люк? – обратилась она к своему мужу.

– Конечно, – ответил тот.

Чтобы Флер было легче, Люк пошел один. Две молодые женщины, слегка поужинав тем, что приготовил повар Элис и подала Раббина, стали с тягостным молчанием ожидать мужчин.

День казался ужасным. Около двух часов небо покрылось мрачными тучами, очертания шпилей и крыш исчезли из виду. В маленьком доме Тэйлоров было достаточно света, но Флер ничем не могла заниматься, даже ее любимой вышивкой. Она постоянно смотрела на часы или вглядывалась в окно, за которым все было покрыто зимним мраком. Где же Певерил? Почему он не вернулся к ужину? Что обнаружил Люк в галерее Уоррена?

– Будем надеяться, что перед свадьбой нашей любимой королевы погода улучшится.

Неожиданно пришел Люк, но уже не столь веселый. Взглянув на него, женщины почувствовали что-то нехорошее. Флер закричала:

– Боже милостивый, вы пришли один. Где мой Певерил?

– Мужайся дорогая, – сказала Элис, хотя тоже сникла, увидев выражение лица своего мужа.

Люк все рассказал им.

Когда он добрался до галереи Уоррена, то увидел крестного отца в одиночестве и в таком состоянии, будто его хватил удар. Он рассказал, что двое джентльменов приехали в собственной карете и осмотрели картины, которые Уоррен хотел продать. Один из них сказал, что он агент известного коллекционера, другой, с менее благородной осанкой, не представился, но очень смахивал на валлийца. Особенно они заинтересовались портретом Дороти. На эту картину внимание агента, не назвавшего своего имени, обратил внимание его друг. Уоррен объяснил, что картина не продается. Тогда джентльмены спросили имя художника, но Уоррен отказался назвать его.

Флер побелела как снег и вцепилась в руку Элис.

– Господи! – воскликнула она. – Валлиец. Это, наверное, Айвор, слуга Дензила. А покупатель, наверное, и есть сам Дензил. Он остался нашим заклятым врагом и даже после аннулирования нашего брака и его повторной женитьбы все еще ненавидит нас. Наверное, он решил наконец уничтожить нас. Теперь я понимаю, ведь до сих пор ни одной работы Певерила не появлялось на выставках. Но джентльмену, который пришел с Айвором, хорошо заплатили за работу, и он опознал портрет Дороти как работу Певерила. На ней явный отпечаток его дарования: волосы, голубое платье, классический итальянский фон, который так любил Певерил. Они все сделаны с высочайшим качеством. Я говорила тебе, Люк, и тебе, Элис, что вся картина была написана Певерилом так же великолепно, как и мой портрет в Кедлингтоне.

Она закончила речь, еле дыша. В ее ушах долго звучало ужасное слово: Кедлингтон. В памяти всплыли ужасные воспоминания.

Люк продолжил свой рассказ. Агент стал раздражителен, даже агрессивен, когда Уоррен отказался продать картину и назвать адрес художника. Наконец, валлиец вытащил пистолет и пригрозил продавцу. Люк со вздохом заметил, что его крестный отец был робким, и возможность насилия всегда пугала его; он сам называл себя трусом. Уоррен согласился привести Певерила в галерею.

Флер схватилась за золотую цепочку с крестиком, висевшую на шее, и прервала Люка.

– Неужели он не понимал, что валлиец – это Айвор, и наверняка за всем этим стоял барон?

– Да, – сказал Люк, – и мой крестный отец очень сожалеет теперь о том, что подверг жизнь Певерила опасности. Но он сам рисковал жизнью. Когда Певерил узнал, что жизнь Уоррена в опасности, то решил, что его друг и работодатель не должен пострадать вместо него, и пошел в галерею.

– О, Певерил, любовь моя! – пробормотала Флер, и ее большие глаза застыли с выражением ужаса.

Артур Уоррен при разговоре с посетителями настоял лишь на одном: никакого вреда миссис Трилони или Тэйлорам. Он должен привести лишь Певерила. Возможные покупатели должны были ждать их в галерее. Валлиец сказал:

– Мы согласны. Но помни, если ты предашь нас и попытаешься укрыть Певерила в другом месте, то распрощаешься с жизнью.

Дрожащий владелец галереи отправился за Певерилом. Когда они вернулись, Певерил сразу узнал Айвора и сказал Уоррену:

– Ты предал меня в руки врага. Но что бы ни случилось, никогда не выдай им ее местонахождение.

– Это обо мне, – вздохнула Флер. Она так дрожала, что Элис пришлось поддержать ее.

– Да, – сказал Люк, – и Уоррен сказал: «Господь свидетель, я ее не выдам. Мой бедный мальчик, я не прощу себе этого, но я боялся смерти».

Валлиец пристально посмотрел на Певерила и отвратительно засмеялся.

– Итак, вы были правы. Наконец-то, господин художник! Подлый соблазнитель леди Чевиот. Наконец-то мы тебя нашли.

– Я не соблазнитель. Это твой хозяин заслуживает этого слова. Не смей обвинять меня в преступлении!

Айвор, не обратив на это внимания, продолжал:

– В течение двух лет этот прекрасный джентльмен, знающий толк в искусстве, и я обыскали всю страну, пытаясь найти тебя. Мы осмотрели все галереи и магазины, где можно было найти твои работы. К счастью, мой господин сохранил портрет, нарисованный тобой, и эксперт смог найти тебя по стилю.

Услышав это, Флер воскликнула:

– Я была права! О Господи, ярость и ненависть Чевиота преследовала нас до конца. А мы-то считали себя уже в безопасности.

Люк печально кивнул. Он все рассказал со слов Уоррена, который находился в столь подавленном состоянии, что не мог прийти.

В конце Айвор сказал:

– Его светлость приказали привезти тебя в Кедлингтон, чтобы смыть обиду, нанесенную тобой. Ты поедешь с нами, господин художник, в экипаже.

– Дуэль, – произнесла Флер. – Господи! Чевиот – лучший фехтовальщик в Англии, а мой бедный Певерил никогда не брал в руки ни шпаги, ни пистолета.

Люк побледнел и снова кивнул.

– Я знаю. Но он не сопротивлялся этим двум джентльменам: «Я принимаю вызов Чевиота и буду сражаться за честь моей дамы, – сказал Певерил и повернулся ко мне. – Передайте, что я люблю ее. Скажите, что, как человек чести, я не могу отказаться, хотя мне очень жаль».

– Когда это будет? – спросила Флер.

– Не знаю, – ответил Люк. – Как вы знаете, мой крестный упал в обморок, а когда очнулся, ему сказали, что двое иностранцев забрали Певерила, должно быть, в Кедлингтон. Барон собирался жениться через месяц, но сначала решил отомстить за себя.

– Кто эта несчастная? – спросила Элис, в которой проснулось женское любопытство, но Флер была слишком потрясена, чтобы ответить.

Люк вспомнил, что это была благородная молодая девушка, леди Джорджина Поллендайн.

Флер подняла голову. Впервые в жизни она заговорила с ожесточением.

– Я знаю ее, ей лишь шестнадцать. Чевиот снова жаждет невинной жертвы. Да простит Господь родителей, отдающих бедное дитя такому дикарю. – Повернувшись к Люку, она добавила: – Если Чевиот убьет Певерила, я тоже умру. Мне казалось, мы спасены, но мир недостаточно велик, чтобы спрятаться от жестокости Чевиота. С самого начала я была обречена. Моя судьба не имеет значения, но он, мой дорогой, любовь моя… О Боже, услышь меня! – она заломила руки, – будь милосердным и пощади его, ибо он не сделал ничего плохого.

Она освободилась от объятий Элис и бросилась на софу, рыдая. Ее сердце было разбито.

Люк и Элис печально переглянулись. Все-таки зло победило. Черная тень барона Кедлингтона повисла над тихим домиком, совсем недавно наполненным весельем и готовившимся к свадьбе Флер и Певерила. Они не знали, что сказать, что делать, как утешить плачущую девушку.

Неожиданно раздался стук в дверь.

– Скажи Раббине, что я иду, – сказал Люк, – возможно, есть новости о Певериле.

Флер тряхнула головой, в ее глазах, наполненных слезами, сверкнула отчаянная надежда.

– Да, да, возможно. Он все-таки вернулся.

Но, к разочарованию Люка, это был не Певерил, а высокий хорошо сложенный джентльмен со шрамом на лице и тропическим загаром. Когда он приподнял шляпу и поклонился, Люк заметил, что его волосы белые, но его возраст определить было трудно.

Он спросил, не здесь ли живет миссис Трилони.

– Да, сэр, но она не может вас видеть. Ей плохо… – начал Люк, но затем остановился. Флер услышала голос, показавшийся ей очень знакомым, и прошла в маленький зал. Февральский день приближался к концу; в полумраке Флер не могла рассмотреть лицо и фигуру пришедшего. Слезы высохли на ее ресницах; она подошла поближе и снова посмотрела, более тщательно вглядываясь в лицо незнакомца. Ее сердце застучало сильнее. Она прошептала:

– Нет, я сошла с ума от печали и тревоги. Этого не может быть!

Высокий мужчина шагнул и обнял ее.

– Флер, дитя мое, это я, твой отец, – сказал он. Они оба задрожали от волнения.

На мгновение Флер застыла, будто она находилась между воротами рая и пропастью ада. Она смотрела на лицо со шрамом, все больше и больше узнавая его.

Гарри Родни смотрел на дочь сквозь слезы, но уже не видел прежней смеющейся девочки. Флер стала молодой женщиной с печатью пережитого горя на лице. Она была прекрасна; ее кудри, грация, живое лицо напоминали ему о ее матери. Тэйлоры смутились, когда Флер кинулась в объятия незнакомцу. Они услышали ее голос, срывающийся от счастья.

– Это ты! Ты не умер. Ты вернулся ко мне. Папа, папа, мой дорогой, милый отец.

Тэйлоры все поняли, взялись за руки и незаметно исчезли.

Гарри Родни и его дочь прижались друг к другу, и по их щекам текли слезы.




Глава третья


Флер сидела на коленях у отца, вспоминая их последнюю встречу. Гарри Родни сидел, боясь шевельнуться. Он слушал с ужасом и отвращением кошмарную историю ее жизни. Ее голос задрожал, и она покраснела, рассказывая о том, что случилось в «Малой Бастилии».

Возвращаясь из Австралии, Гарри вспоминал Флер златокудрой, веселой девочкой, чей звонкий смех эхом разносился по всему дому: его дорогая Флер, сокровище его и Элен. Кто мог знать, что их невинное дитя ожидает такая ужасная судьба. Гарри замотал головой, сжав кулаки, при мысли, что именно он стремился дружить с Чевиотом. Не в добрый час он пригласил барона на день рождения Флер. После того как дочь ему все рассказала, барон предстал перед ним совсем в ином свете: как негодяй, разрушивший счастье его дорогой дочери. Сделав Флер леди Чевиот, Дензил заставил ее страдать, особенно после того, как она родила ребенка.

Гарри не мог этого перенести. В конце концов он прервал Флер.

– Остановись, не продолжай! Я уже достаточно услышал, – и он заплакал, не в силах сдержать слезы. Флер забыла о своем горе и бросилась утешать отца. Она целовала его в щеки, нежно гладила руки и просила не печалиться.

– Все прошло, папа. Мы снова вместе. Мы потеряли нашу милую маму, но Бог снова соединил нас.

Гарри поднял голову.

– Дитя мое, если бы мама узнала об этом кошмаре, ее сердце бы разорвалось на части.

– Если бы она была жива, папа, этого бы не случилось.

– Это правда, – кивнул Гарри, – никто не может знать будущее. Когда твоя мама захотела сопровождать меня во Францию, я не знал, что своим согласием подписываю ей смертный приговор и твою злую судьбу!

– Ты не виноват, не нужно винить себя. Гарри вытер глаза.

– Да, милое дитя, но мы виноваты в том, что не рассказали тебе историю семьи, когда ты достигла брачного возраста.

– Но, папа, кто мог знать, что наследственность проявится в третьем или четвертом поколении, – тихо сказала Флер. – Кожа мамы была белая как снег, а волосы были еще красивее, чем мои. Но почему, почему наследственность передалась моему несчастному ребенку?

– Это могут объяснить только доктора или ученые. Но теперь я знаю, что твоя дорогая мама была права, говоря, что нам не следует иметь детей. Но нам так хотелось иметь ребенка… и когда ты родилась, все было хорошо. Мы не думали о том, что такое несчастье может случиться с тобой.

Флер схватила руку отца и прижала ее к щеке.

– Прошу тебя, не вини себя. Несмотря на все свои беды, я не упрекаю ни тебя, ни мою милую маму.

– Ты ангел, – сказал отец, чувствуя, как трудно бороться со слезами.

– Сколько людей знали, что мой прадед был африканцем?

– Никто. Несколько знакомых твоей мамы, когда она была еще маркизой де Чартелет, возможно, догадывались из-за сходства между ней и молодой квартеронкой Фауной, которая была рабыней леди Памфрет.

Флер уставилась на отца.

– Мама – рабыня? О, как мне трудно поверить в это!

– Но это правда. И ты должна всегда чтить ее память. Даже девушкой, несмотря на ее ужасное положение, она оставалась чистой и невинной. Она отдала мне всю свою любовь. Ее свадьба с Люсьеном де Чартелет была лишь ради имени. Она принадлежала мне до самой смерти и осталась верной и любящей женой.

Он опустил голову. У Флер покатились слезы из глаз; вытерев их, она заговорила о Певериле. Гарри слушал ее и изредка кивал.

– Конечно, этот молодой джентльмен достоин твоей любви. Он получит от меня полную поддержку и одобрение.

– Значит, ты не возражаешь против моего повторного брака?

– Я хочу только, чтобы ты была счастлива, мое милое дитя, – сказал он.

Гарри поднялся и заходил взад и вперед по комнате, сжав кулаки. Его лицо со шрамом отражало поднимающийся внутри гнев. Наконец он взорвался:

– Долли, моя родственница, продала тебя Чевиоту! Что ж, она заплатит за это, клянусь Богом! Ведь она сама мать! Как она могла совершить такое преступление против сироты?

Флер промолчала, а Гарри добавил:

– И Нонсил, друг моего дяди и мой юрист, которому я доверял! Он также виноват. Мой дом продан, мои деньги и поместья попали к Чевиоту. Какой позор! Кэлеб Нонсил также ответит.

Но Флер думала о Певериле и нависшей над ним опасности.

– Папа, помоги мне спасти Певерила, – сказала она. – Он не должен начинать эту бессмысленную дуэль с Дензилом. Ты знаешь, как Дензил стреляет. Певерил мягкий и мирный человек. Он дерется с Чевиотом за мою и свою честь, но против Дензила у него нет шансов. И если умрет Певерил, ты потеряешь и дочь, потому что я этого не переживу.

Гарри Родни подошел к ней и взял за руки.

– Ты не потеряешь его. Слава Богу, я пришел вовремя. Я, твой отец, имею право отомстить за тебя. Именно я встречусь завтра с Чевиотом.

Флер схватилась за горло, Ее глаза сверкнули и надеждой, и ужасом:

– Ты?!

– Да. Долли и Нонсил могут подождать, а это дело срочное. Я знаю, что Чевиот хороший противник. В последний раз, когда я был в Кедлингтоне, я дважды выбил шпагу из его руки, и он очень огорчился. Тогда он сказал, что только Гарри Родни мог так обойтись с ним. Боже милостивый! – он поднял кулаки к небу. – Помоги мне, и пусть свершится сказанное в Писании: «Око за око, зуб за зуб!» За каждый миг ужаса, который пережила моя дочь по вине Чевиота, позволь выпустить из него кровь.

Флер вздохнула.

– Тебя когда-то называли лучшим фехтовальщиком. Твоя ловкость еще не исчезла?

– Нет, – мрачно сказал Гарри, – Я убью барона Чевиота прежде, чем он привезет новую невесту в Кедлингтон.

Флер взглянула на часы, затем подошла к окну и взглянула на улицу. Она с облегчением заметила, что снег прекратился и небо прояснилось. Было холодно, но яркие звезды мерцали над Лондоном. Она повернулась к отцу.

– Погода стала лучше. Мы успеем в Уайтлиф вовремя? О, папа, люди Дензила уже уехали с Певерилом.

– Дуэль не начнется до восхода солнца, – напомнил ей отец. – В любом случае Чевиот уважает формальности. Из-за своей репутации он не убьет Певерила ночью.

Флер задрожала.

– Поедем быстрее, – сказала она.

– Подожди, милая, У меня финансовые затруднения. Я одолжил немного денег и…

– Не волнуйся о деньгах. У меня есть сбережения, и Люк поможет нам.

– Он будет вознагражден, когда закон восстановит наши права.

– Не волнуйся сейчас об этом, милый папа. О, я умоляю тебя, поедем скорее!

– Ты действительно хочешь поехать со мной? – спросил он, глядя с сомнением на девушку, казавшуюся такой хрупкой.

– Да, я должна быть там.

– Тогда ты будешь там, дорогая.

В этот момент постучал Люк и предложил отцу Флер еду и напитки. Гарри Родни ответил:

– Благодарю тебя, мой мальчик. Немного вина и еды не помешают, пока мы найдем экипаж.

Он дал указания Люку Тэйлору, и тот, как всегда, был безупречен. Он сам решил пойти к ближайшей станции и нанять быстрый экипаж.

– Никакой экономии на расходах, – сказал он властным голосом, который Флер хорошо знала. – Нанять четырех самых быстрых лошадей. Меняя их через каждые пять-шесть часов, мы приедем в Кедлингтон сразу же за людьми барона.

Люк бросился выполнять указания, а Элис помогла Раббине приготовить быстрый ужин для сэра Гарри и его дочери. Элис с беспокойством взглянула на Флер.

– Ночь холодна, нужно потеплее одеться. Может быть, мы поедем вместе? – спросила она.

– Нет, все будет хорошо. Теперь мой отец позаботится обо мне, – сказала Флер, обменявшись с отцом нежным взглядом.

– В другой раз, мадам, – сказал Гарри, – я смогу отблагодарить вас за ту неоценимую услугу, которую, оказали моей несчастной дочери.

– Певерил – наш друг, – сказала Элис, – и Флер занимает в наших сердцах такое же место.

– О, папа, ты тоже полюбишь Певерила, – вставила Флер.

– Твой выбор – мой выбор, – ответил Гарри Родни. Флер поцеловала его и поднялась с Элис наверх, чтобы одеть плащ и капор.

Оставшись один, Гарри Родни взял трость. Его глаза сузились. Он взмахнул тростью, описав полукруг, как бы сражаясь с невидимым противником. Затем метнулся вперед, закусив губу; его дыхание участилось.

– Умри, – пробормотал он, – умри, собака, умри! Потом швырнул трость в угол и тихо рассмеялся.




Глава четвертая


Было три часа утра. Экипаж, в котором ехали Певерил и его стражи, подъезжал к Уайтлифу.

Певерил продрог от холода. Снежинки, падающие с неба, мерцали, как холодные звезды. Холод был сильный, а поездка долгая, лошади устали и постоянно скользили на льду. Одна из них сломала ногу. Ее заменили, но на это ушло много времени. Айвор рвал и метал: даже ему не понравилось это путешествие. В Биконсфильде они остановились, чтобы кучера и пассажиры могли подкрепить себя ромом, прежде чем продолжить путь в Уайтлиф.

Айвор и эксперт, находившийся на службе у барона Чевиота, оживленно переговаривались. Певерил сидел отдельно с гордым молчанием. Никто не говорил с ним, но и он не хотел разговаривать. Сложив руки, он сидел в углу на кушетке, размышляя над происходящим. Наверное, ему следовало бы бояться при мысли о том, что скоро произойдет. Но у Певерила не было трусости, он всегда был фаталистом и философом. Он понимал, что подписал свой смертный приговор, согласившись поехать с этими людьми в Кедлингтон. Но как бы он смог потом смотреть в глаза своей совести и Флер, если бы уклонился от дуэли? Он чувствовал даже некоторое странное волнение при мысли о встрече с бывшим мужем Флер. Для него было честью сражаться, а если надо, то даже и умереть за нее. Но он не мог не печалиться от мысли, что никогда больше не увидит свою Флер.

Завтра он должен был ехать в Бат, чтобы приготовить все к свадьбе. Теперь всему конец, и его милая Флер останется одна, не считая добрых друзей.

Тысяча воспоминаний нахлынула на него, когда карета въехала на холм и он увидел темную башню Кедлингтона, упирающуюся в светящееся небо. Снова Уайтлиф – знакомая маленькая деревня, спящая в этот ранний час. Ах, его башня! Он никогда не надеялся снова увидеть ее. Там, в студии, родилась его любовь к Флер. Здесь он стал мужчиной, способным на глубокую и сильную любовь.

Певерил почувствовал, как замерло его сердце, когда проезжали через железные ворота. Колеса застряли, и карета остановилась. Вылезая из экипажа, Певерил думал о прошлом, когда он бродил по этим волшебным садам и рисовал в спокойствии и тишине до тех пор, пока барон не привез сюда свою невесту.

Неужели ей не суждено найти покой?

Передние двери распахнулись. Сонный привратник, зевая и застегивая пуговицы своего плаща, принял гостей. Певерил взглянул на него: он не знал этого человека. Конечно, большинство прислуги сменили. Ярость барона коснулась всех, кто позволил им бежать.

Но потом Певерил увидел хорошо знакомую фигуру, приближающуюся к нему: в зал вошла миссис Динглфут с лампой, а за ней – огромная тень. Женщина была закутана в шаль, на голове надет чепец. Когда она увидела Певерила, то ее глаза моргнули сначала от удивления, а затем со злорадством.

– Неужели? Певерил Марш! Так вы наконец нашли его? – спросила она Айвора.

– Да, но мы замерзли и хотим выпить, миссис Динглфут, – сказал Айвор, растирая пальцы.

Миссис Динглфут оглядела Певерила и сказала:

– Так, так, мой маленький художник. И как ты чувствуешь себя в доме, где нашел приют и отплатил господину лорду черной неблагодарностью?

– В этом доме мне нечего сказать ни вам, ни кому-либо еще.

Она подошла ближе, вглядываясь в его лицо.

– А где моя хозяйка? Смазливая маленькая лицемерка, с дурной кровью. Ей твоя постель приглянулась больше, чем ложе законного мужа?

Певерил оборвал ее:

– Еще одно такое слово, ты, женщина-чудовище, и я ударю тебя, хоть ты и женщина.

Экономка отпрянула. Она поняла, что робкий художник превратился в мужчину. Блеск его глаз испугал ее. Она сдавленно усмехнулась и повернулась к Айвору.

– Он изменит свой тон, когда им займется его светлость. Лучше увести его в башню, пусть спит на своей старой кровати. Там сыро и много крыс. Возможно, это охладит горячую кровь молодого джентльмена.

Айвор прошептал на ухо управляющей:

– Наверное, его светлость еще не знает о нашем приезде?

– Да, он допоздна пировал со своими друзьями, и думаю, что он еще храпит, – прошептала в ответ миссис Динглфут. – Он бы не приехал сюда, но отец и мать леди Джорджины захотели посмотреть особняк. Они возвратились в Эйлсбери в сумерки, – и доверительно добавила, – я не думаю, что новая баронесса будет вмешиваться в мои дела. Она всего лишь глупышка, которая много хихикает и безумно влюблена в его светлость. Она делает все, чтобы угодить ему. Даже меня называет «своей дорогой служанкой» и оставит управление домом мне, я уверена. В ней нет ничего от достоинства, грации и холодной невинности моей прежней хозяйки.

Она искоса взглянула на Певерила.

– Взгляните, на нем растаяли сосульки.

Певерил взглянул на миссис Динглфут с такой яростью, что та отступила, что-то бормоча под нос. Валлиец взглянул на Певерила и зевнул:

– Пойдем, тебя лучше запереть в башне, – сказал он.

– Меня не нужно запирать. Я сам приехал сюда, чтобы встретить вашего хозяина, – холодно сказал Певерил.

В этот момент хлопнула дверь и раздался звук шагов. Стоявшие в зале подняли глаза на музыкальную галерею. Там появился свет от мерцающих свечей, потом появилась высокая фигура барона. Завернутый в вельветовый халат и держа в руках канделябр, Дензил Чевиот медленно спускался по лестнице.

Сердце Певерила забилось быстрее. На его бледном, но решительном лице появилась краска. Впервые за два года он увидел человека, который был мужем Флер, и с некоторым удивлением отметил, что барон постарел за последние двадцать месяцев: его волосы, небрежно откинутые со лба, тронула седина. Медленно просыпаясь, он выглядел подслеповатым и злобным.

Чевиот медленно поставил канделябр на длинный дубовый стол перед камином, затем, затянув пояс своего халата, повернулся и осмотрел Певерила с головы до ног критическим оскорбляющим взглядом.

– Отлично, отлично, – прорычал он, – так, значит, это действительно ты. Мой добрый Айвор не ошибался, когда говорил, что выследит тебя по таланту. Добро пожаловать обратно в Кедлингтон, мой юный петушок. Вы достаточно долго жили мирно.

Певерил не отвечал. Его серые глаза выдержали взгляд блестящих глаз барона. Почувствовав запах алкоголя, он испытал глубокое отвращение к этому человеку.

Чевиот продолжал:

– Итак, в конце концов твоя школьная кисть выдала тебя? Или это было тщеславие? А может быть, тебе нужны были деньги?

– Благодарю вас, но я ни в чем не нуждаюсь, – отрывисто сказал Певерил.

– И тебе не стыдно? – продолжал барон. – Именно теперь, когда ты находишься на земле, где твоя сестра нашла вечный покой, ты не помнишь, как охотно я дал приют и позволил тебе совершенствовать свой талант и копить золото. Тебе не совестно при мысли о том, как ты обошелся с тем, кто оказал тебе такие благодеяния?

Певерил сжал кулаки, ему стало жарко, но он ответил твердо и ясно:

– Если уж мы заговорили о стыде, ваша светлость, то вам стоит вспомнить о нем и подумать, почему я пренебрег этим. Если я помог бежать женщине, некогда бывшей вашей женой, вы не хуже меня знаете истинную причину этого поступка.

Чевиот рассмеялся.

– Юный глупец. Ты думаешь, что стал всемогущим рыцарем, когда помог законной леди Чевиот упасть в твои хилые объятия?

Кровь прилила к лицу Певерила.

– Между нами не было прелюбодеяния, и вы это хорошо знаете, – сказал он.

– Я не знаю ничего подобного.

– Тогда я вам говорю об этом. Это истинная правда, и пусть меня накажет Господь, если я солгал.

– Неужели? – спросил барон, но его злобный взгляд не выдержал ясного открытого взгляда Певерила.

– Более того, – продолжал Певерил, – вы знаете о своем варварском обращении с Флер, а она не могла защититься. Я был и остался ее единственным другом.

Чевиот слегка повысил свой голос, пытаясь вложить в него чувство.

– Сэр, вы похитили мою жену, и я собираюсь убить вас.

– Сэр, – сказал Певерил, – вы заперли беззащитную жену, оставив ее на милость женщины, не знающей слова «жалость». Я спас ее от этой судьбы и рад, что сделал это, а дальше будь что будет.

– Будь что будет! – со смехом повторил Чевиот. – Это твой последний час, мой маленький художник! Я буду сражаться как джентльмен. На шпагах или пистолетах – не важно; право выбора за тобой. Но мне станет легче, когда ты покинешь этот мир.

– Вашей светлости следует подумать о себе, – сказал Певерил.

Барон снова засмеялся и повернулся к слуге.

– Ты слышал, мой добрый Айвор? Наш юный гений надеется убить меня на дуэли! Он прострелит мне голову или пронзит грудь?

В ответ Айвор засмеялся.

– Ваш противник уже мертв, ваша светлость. Певерил не выказал ни малейшего страха. Он боялся только за Флер: длинные руки могли дотянуться до нее и уничтожить. И следующие слова Чевиота сильно встревожили его:

– И предупреждаю, что не успокоюсь, пока не найду этот чистый цветок, ради которого ты умираешь. Выследить ее, так же, как и тебя, будет не трудно.

Певерил сник.

– Но почему, ваша светлость, вы хотите отомстить ей? – воскликнул он. – Религиозный суд аннулировал брак, и вы собираетесь снова жениться. Почему бы не оставить в покое бедную Флер? Вы ей причинили и так много зла.

– То, что я сделаю с бывшей леди Чевиот, это мое дело, – резко сказал барон, – и тебя это не касается.

Певерил на миг решил бежать: добраться до Флер и защищать ее. Он сожалел, что позволил заманить себя в ловушку. Он не мог умереть и оставить Флер одну. Однако быстро взял себя в руки, чтобы Чевиот не думал, что Флер полюбила менее храброго человека.

– Пусть будет дуэль.

– Еще не рассвело, – коротко сказал барон. – Я вернусь к себе, чтобы еще поспать. Ты тоже можешь так поступить. Мы встретимся на лужайке у южной стены. Доктор Босс умер, старый дурак, а поскольку у тебя нет секунданта, то им будет вот этот джентльмен, – он кивнул на эксперта, который помог найти Певерила.

– Благодарю вас, – холодно сказал Певерил. Барон Чевиот подавил зевок. Ему стало холодно, у него болела печень, и он понимал, что смерть Певерила принесет ему мало радости. Внутренне он даже восхищался, как ловко юноше удалось бежать. Месть барона была направлена скорее на Флер, чем на Певерила. За месяцы после аннулирования брака он чувствовал к ней смесь отвращения и вожделения: отвращения из-за черной крови, замаравшей хотя и всего на несколько секунд жизнь его сына и наследника; возмущение ее гордостью и безразличием, когда он впервые обнял ее. Но у него еще было желание; на некоторое время оно умерло, затем снова вспыхнуло. Просыпаясь, он вспоминал ее красоту, а иногда сходил с ума от ее нравственного превосходства.

Теперь, когда он снова собирался жениться, у него не было причин для ярости. Он полностью порвал с Флер, у него была новая невеста. Джорджина Поллендайн была приятной девушкой, хотя ее детское восхищение им не радовало его. Она могла быть плодовитой женой и родить здоровых детей, но совсем не была похожа на ту, прежнюю. Он не чувствовал к ней жаркой страсти, волнующей кровь, как это было с Флер. Даже теперь, холодным серым февральским днем, он чувствовал гнев из-за того, что бывшая жена никогда не принадлежала ему, и поэтому должен убить Певерила. Он усмехнулся, глядя на юношу.

– Итак, что же? Шпаги или пистолеты? Художник, абсолютно ничего не знавший об оружии, смело ответил:

– Мне доставит удовольствие проткнуть вам глотку, барон Чевиот.

– Идиот! – яростно закричал Чевиот, – тебе осталось жить лишь несколько часов. Ты… – он повернулся к слуге, – запри его в башне, и пусть сидит там до шести часов.

Певерил хотел возразить, но Чевиот взял канделябр и пошел по лестнице.

– Пойдем, – сказал Айвор Певерилу.

И снова он пошел по знакомой лестнице. Никто не был в башне с тех пор, когда Певерил и Флер покинули Кедлингтон. Студия была мрачной и неуютной. На грязных оконных стеклах висела паутина. Два холста, изъеденных крысами, лежали на стуле. Даже когда Айвор открыл дверь, Певерил с ужасом успел увидеть мелькнувшую темную тень: он терпеть не мог крыс.

– Не очень мило, но для вас достаточно, мой маленький художник. У вас осталось несколько часов, чтобы подумать о жизни. Спокойной ночи или доброе утро! – с насмешливым поклоном Айвор вышел и запер дверь.

Певерил постоял, пока его глаза не привыкли к темноте. Ему не понравилось в этой комнате с визжащими крысами, и Певерил пал духом. Боже мой, подумал он, как провести последние часы жизни? Он открыл окно и с наслаждением вздохнул свежий воздух.

Скоро он выйдет на луг, чтобы сразиться с противником, и это будет первая и наверняка последняя дуэль в его жизни.

В округе было тихо, а над лесом стоял туман. Певерил нашел кресло с высокой спинкой, на котором когда-то сидела Флер. Он почти видел ее и вспомнил ее печаль из-за ужасного наказания мстительного мужа, обидевшего ее, когда ей нужны были забота и любовь.

Певерил надеялся, что, став мужем Флер, отдаст ей всю свою любовь и преданность. К сожалению, теперь этого не будет. Внизу, на белой лужайке, он сделает что сможет, но это будет нечестная дуэль.

Певерил упал на колени и склонил голову на руки.

– О, Флер, любимая, как тяжело покидать тебя сейчас, – вздохнул он.

Было очень холодно. Он пошел к окну, но на полпути почувствовал, что у него слипаются глаза, и сон победил его.

Он проснулся от щелканья замка. Айвор и эксперт пришли за ним.

Над Кедлингтоном поднимался рассвет.




Глава пятая


Замок Кедлингтон возвышался над утренним туманом. Легкий ветерок закрыл небо тучами. Лес еще спал, но долина уже просыпалась. Коровы недовольно мычали, протестуя против жестокости человека.

Барон Кедлингтон стоял со своими секундантами и доктором Барнстэйнлом, у которого в руке был черный саквояж. Доктору не нравилось все это, так как он был тихим деревенским врачом и впервые присутствовал на дуэли.

А Чевиот чувствовал себя прекрасно и постоянно улыбался. Одет он был в рубаху и шелковые штаны.

Закатав до локтя оба рукава и увидев стройную фигуру молодого художника, двигающуюся к нему, он продолжал улыбаться, но его глаза сузились. Певерил подошел и поклонился. Он был бледен, но не выказал ни страха, ни смущения. Дензил Чевиот столь же любезно ответил поклоном. Легкое чувство восхищения слегка тронуло его сердце: он, барон Чевиот, стал бы сражаться, только будучи уверенным в победе.

Айвор принес шпаги. Эксперт и один молодой джентльмен представились Певерилу как секунданты. Юноша тоже закатал рукава, но слегка вздрогнул, когда ветер коснулся его волос. Солнце осветило лужайку: первый признак конца горькой зимы. Как странно, подумал Певерил, что это происходит накануне свадьбы Ее Величества. Сегодня Лондон лихорадочно готовится к церемонии, и это так не вязалось с его тяжелым положением, что он помолился за счастье Ее Величества. Затем он стал думать лишь о Флер. Тихо вздохнул и осмотрел протянутую ему шпагу.

Один из секундантов шепотом спросил доктора Барнстэйнла:

– Вы знаете из-за чего они дерутся? Я не имею ни малейшего понятия.

– Я также, – шепнул тот в ответ, – кроме того, что затронута честь барона и бывшей леди Чевиот. Их брак был недавно аннулирован. И потом, – добавил он, – я знаю, что Певерил Марш – художник и понятия не имеет о дуэлях. Барон Чевиот убьет его.

– Может быть, Господь сжалится над ним, – пробормотал секундант.

Этот молодой джентльмен был маркизом де ла Поэ. Он взял в руки ситуацию и зачитал двум противникам правила, поставив их друг против друга со шпагами острием вниз. Певерил мрачно подумал, что хотел бы получить хотя бы один удар или хотя бы услышать звон шпаг, прежде чем его обезоружат. Но когда маркиз спросил, готовы ли противники, Певерил храбро ответил: «Да». Маркиз резко сказал:

– Начинаем, господа.

Барон сразу же мягким движением выбил шпагу из рук Певерила и рассмеялся.

– Подбери ее.

Певерил покраснел от стыда, подобрал шпагу и бросился на противника.

– За нее, – отчаянно крикнул он.

– Глупо, – сказал барон и снова выбил шпагу мягким движением, но по руке Певерила заструилась кровь. – Что теперь? – усмехнулся он.

Сердце Певерила колотилось, но, несмотря на кровь, стекающую по руке, снова взял в руки шпагу.

Его следующие движения были более быстрыми, и две шпаги зазвенели, что несколько удивило Чевиота, Но долго это продолжаться не могло. Доктор Барнстэйнл протестующим голосом воскликнул:

– Боже, это нечестно, это убийство!

– Я все равно убью его, – сказал Чевиот. Певерил еще раз был ранен в плечо, но опять встал и крикнул:

– Продолжим! Защищайтесь, ваша светлость!

С глубоким восхищением Дензил снова сделал выпад, и кончик его шпаги коснулся правой руки Певерила. В третий и, очевидно, последний раз он выронил шпагу, едва не упав, но секунданты поддержали его.

– Пустите меня, – пробормотал он, – если нужно, я буду сражаться левой.

– Тогда сражайся и умри, – сказал Чевиот, которому уже надоела эта игра.

Но в этот момент тишина лужайки была нарушена мужским окриком:

– Стой!

На лужайке появились три человека: один высокий, в пальто, другой пониже, а третьей была женщина с закрытым вуалью лицом.

Чевиот с изумлением посмотрел на прибывших и пошел навстречу им. Доктор Барнстэйнл залечивал раны, полученные Певерилом, а тот с удивлением узнал в одном из прибывших Люка Тэйлора. Молодая женщина подняла вуаль, и Певерил воскликнул:

– Флер!

Высокий мужчина встал лицом к лицу с Чевиотом, снял шляпу и пристально посмотрел на барона.

С каждой минутой светлело. Солнечный свет становился ярче, снег начал таять. Озадаченный Чевиот смотрел на лицо со шрамом, на светлые волосы джентльмена, но не мог его узнать.

– Могу ли я спросить, что это значит, сэр… Кто вы? – начал он.

– Посмотри на меня внимательнее, Чевиот, – прервал тот, – посмотри и вспомни.

Барон уставился на него. Его гнев сменился удивлением. Не может быть, подумал он про себя. Наконец он воскликнул:

– Гарри Родни! Нет, это его призрак!

– Я не призрак, – сказал Гарри, сбросив плащ на землю. – Три долгих года я отсутствовал, находясь на другом конце света и не имея возможности узнать что-либо о моей дочери. Я пришел, чтобы отомстить тебе, и пришел, слава Богу, вовремя, – он мягко взглянул на Певерила.

Певерил, бледный и дрожащий, уставился на высокого мужчину.

– Отец Флер! – недоверчиво воскликнул он.

– Да, мой мальчик, – сказал Гарри более мягко, – я знаю, что случилось. Будь уверен, я твой друг, так же как и отец Флер.

Дензил продолжал смотреть на сэра Гарри Родни с немым изумлением.

– Я знаю все, Дензил Чевиот. Ты мне ответишь за то зло, которое причинил моей дочери.

Барон взялся рукой за горло, потеряв свой вызывающий вид.

– Я протестую. Церковный суд отменил мой брак с дочерью рабыни-квартеронки.

Гарри подошел и ударил его перчаткой по лицу.

– Я убью тебя, – яростно сказал он. Чевиот отступил, сверкая глазами.

– Не так быстро. Возможно, вам самому придется умереть. Этот молодой повеса увел вашу дочь от ее законного мужа. Где ее невинность?

– Ты купил ее невинность за деньги, когда она не могла защититься, – сказал Гарри сквозь зубы.

– А ее черная кровь? Вы рассказали мне об этом? – спросил Чевиот.

– Никто не говорил тебе о предках леди Родни. Но если бы вы были человеком чести, то никогда бы не наказывали свою жену, которая родила ребенка, страдая от вашего безразличия.

Барон Чевиот хотел еще что-то сказать, но увидел Флер, подошедшую к ним со сверкающими глазами.

– Вы хорошо знаете, лорд Чевиот, что я была предана вам, даже когда вы унижали меня, – сказала она.

На мгновение барон замер. Он не ожидал увидеть ее снова здесь и изобразил издевательский поклон.

– Мои поздравления, мадам. Вы выглядите сегодня утром прекрасно. Добро пожаловать домой в Кедлингтон, – ухмыльнулся он.

Гарри Родни положил руку на плечо дочери.

– Иди к карете с Певерилом, дорогая. Ты нужна ему, он ранен.

Флер вскрикнула и бросилась к своему возлюбленному.

– Ерунда, – сказал Певерил, – но я протестую против вмешательства в эту дуэль, которая касается лишь меня и барона Чевиота.

– Это не лучшее занятие, мой мальчик. Я лучше подготовлен к борьбе с Чевиотом. Вы совсем недавно вошли в жизнь моей дочери, а я ее отец и имею больше прав драться с бароном.

Гарри Родни стоял, готовый к бою, со шпагой острием вниз. Он проверил качество стали, но на его лице была маска ненависти и возмущения.

Маркиз, которому нравились дуэли между опытными бойцами и который знал Гарри Родни в прошлом как хорошего фехтовальщика, с нетерпением смотрел на обоих. Будет о чем поговорить в клубах Лондона и Парижа.

– Сходитесь, господа, – сказал он весело. Флер увела Певерила.

– Ты потерял много крови, тебе нужно отдохнуть, – сказала она.

Он наклонил голову, поцеловал ей руку и покраснел.

– Я подвел тебя, – сказал он. – Я не переживу этого позора. Я проиграл, едва начав, но хотел убить его ради тебя.

Флер взяла раненую руку и прижала к своим губам.

– Мой милый, не жалей о решении отца заменить тебя.

– Но я хотел убить барона, – прорычал Певерил.

– С Божьей помощью отец убьет его за тебя. Подумай, что бы случилось со мной, если бы тебя убили, – воскликнула Флер.

На мгновение Певерил остановился, глядя ей в глаза.

– Прошлой ночью я был уверен, что больше никогда не увижу тебя снова, – прошептал он.

– Теперь мы никогда не расстанемся, – прошептала она в ответ.

– Дорогая, разреши мне остаться и посмотреть, что произойдет.

Она кивнула.

Они стояли в стороне, наблюдая за участниками дуэли и прислушиваясь к звону шпаг. Маркиз де ла Поэ также с интересом наблюдал за происходящим.

Каждый раз, когда Родни нападал, он произносил имя Флер.

Они яростно фехтовали: атаковали, уходили, отбивались. Лицо барона стало мертвенно-бледным, он закусил верхнюю губу в звериной усмешке. Когда-то он сражался с сэром Гарри из любви к спорту, но теперь было сражение насмерть.

Чевиот был первым, пролившим кровь противника, задев Родни шпагой. Гарри выронил шпагу на землю, но быстро поднял ее и бросил смертельный взгляд на барона.

– За Флер, – сказал он, переведя дух.

Зрители наблюдали, затаив дыхание. Маркиз пробормотал:

– Господи, это самое восхитительное зрелище. Флер и Певерил наблюдали за дуэлью далеко не с такой радостью.

– О Господи, не дай папе проиграть, – безмолвно молилась Флер.

Дуэль возобновилась с еще большей яростью.

– Это за то, что произошло в «Малой Бастилии», – сказал Гарри Родни, одновременно задев шпагой правое плечо противника. Теперь уже шпага барона упала на землю. Оба мужчины обливались потом. Чевиот начал терять уверенность в себе и впервые в жизни испытал страх.

– Это за негра, которого родила твоя дочь, – прорычал он, переходя в атаку. Но это были их последние слова: Гарри Родни сделал контрвыпад, и его шпага прошла через сердце Дензила.

– Умри, собака, умри! – закричал Гарри.

Дензил Чевиот беззвучно уронил шпагу и упал на траву. Кровь заливала его красивую рубаху.

Доктор Барнстэйнл бросился вперед и наклонился над бароном. Проверив пульс, он встал и сказал:

– Его светлость умер.

– Дело сделано, – сказал Гарри Родни и вытер платком шпагу.

Айвор повернулся и побежал в дом. Флер и Певерил очнулись. Девушка освободилась из объятий Певерила и побежала к отцу. Он прижал ее к сердцу.

– Слава Богу, я отомстил за тебя, – прошептал он.

В наступившей тишине доктор Барнстэйнл накрыл плащом тело барона.

Немного погодя, люди, молча стоявшие над телом Чевиота, оглянулись на дом.

– Господи, там огонь! Взгляните! – закричал кто-то. Оранжевые языки пламени поднимались в утреннее небо.

– Башня, взгляните на башню! Флер задрожала.

– Что-то произошло, мы должны вернуться и посмотреть.

– Я дам указание слугам его светлости отнести тело в мой дом. Пойдемте к замку, наша помощь может понадобиться.

Этот случай остался для них загадкой, а валлиец в этот момент бежал, как крыса, из Кедлингтона, опасаясь мести.

Когда Айвор понял, что все кончено и никто не защитит его, он бросился к миссис Динглфут.

Услышав о смерти хозяина, та заплакала. Она была единственной, кто любил этого злобного дворянина. Но печаль вскоре уступила место инстинкту самосохранения: она тоже испугалась Гарри.

Барон Чевиот мертв, а Певерил жив! И с ним богатый и могущественный Гарри Родни. Какой ужас!

– Давай убежим вместе, – предложила она Айвору.

– Я тоже собирался это сделать, – мрачно сказал он.

За многие годы путем воровства из хозяйства лорда Чевиота миссис Динглфут собрала небольшой ящичек с золотом, который держала в своей комнате. Она не доверяла ни слугам, ни служанкам, занимающимся уборкой в ее отсутствие. Потом она решила спрятать деньги в студии, так как туда никто из прислуги не заходил. Под одной из досок она разместила свой ящичек, который тяжелел с каждой неделей.

Теперь она знала, что Чевиот мертв, а Гарри Родни обязательно призовет ее к ответу, и поэтому решила бежать.

Она взяла керосиновую лампу и пошла в башню. С трудом поднявшись по винтовой лестнице, добралась до нужной доски и достала свои сокровища. Ее глаза горели торжеством, все было прекрасно. Она могла взять еще украшения, которые хранились в секретере у Чевиота в качестве подарка второй жене. Хозяин Кедлингтона был мертв, а наследника не было. Она с трудом выдавила слезу.

С лампой в одной руке и с ящичком в другой, она начала спускаться по лестнице, но в спешке споткнулась и с визгом покатилась вниз. Лампа разбилась, керосин мгновенно воспламенился.

Миссис Динглфут потеряла сознание, а когда очнулась, то ничего не могла понять из-за дыма и горящего дерева. Башня была охвачена огнем. Она завыла, но ее голос утонул в треске огня. Со сломанными ногами она не могла даже пошевелиться и наконец перестала дышать. В предсмертный миг ей виделась Флер Чевиот, взывающая к возмездию.

– Пощади, пощади! – промелькнуло в ее сознании перед тем, как потолок с грохотом обрушился на нее.

Позже, когда башня сгорела дотла, люди нашли ящичек с золотом, но от миссис Динглфут осталось лишь несколько обгоревших костей.

Остальные слуги быстро покинули дом. Некоторые пытались бороться с огнем, но все было напрасно. Сильный ветер придал огню мощь.

Когда дым поднялся в небо, а огонь стал сильнее, сотни людей в долине с ужасом смотрели на него – Великий огонь Кедлингтона в ночи. Это было записано и осталось в памяти людей на долгие годы.

Остатки известного особняка Чевиота были жалкими: обгорелые выступы, которые природа постепенно полностью разрушила.




Глава шестая


В маленьком доме доктора Барнстэйнла подобно восковой фигуре лежал барон Кедлингтон. Даже после смерти его лицо осталось жестоким и надменным. Его верхняя губа была немного оттопырена, будто в злой усмешке.

В изголовье и у подножия кровати барона горели свечи. Белая льняная ткань покрывала его.

Те, кто пришел из уважения к Дензилу Чевиоту проститься с ним, не находили его прекрасным человеком, поэтому единственным оплакивающим его существом была собака.

Альфа, белый волкодав, бежавший из горящего здания, нашла своего хозяина и улеглась рядом, отказываясь покидать его, пока по указанию доктора ее не пристрелили.

Гарри был в отличном настроении. Певерил, хотя и потерял много крови, также улыбался. Его рука соединилась с рукой Флер, и они не размыкали их, куда бы ни шли.

Никто не говорил о Чевиоте. Гарри Родни решил привлечь к ответственности Кэлеба Нонсила и кузину Долли. Ничто не должно остаться безнаказанным. А они были главными виновниками, отдав Флер в руки чудовища.

Все поместья будут возвращены Гарри. Теперь он снова сможет жить в роскоши и комфорте как состоятельный джентльмен.

Для Флер также начиналась новая жизнь.

Казалось, что возрождается и сама природа. Снег растаял, солнце светило все жарче, и весна обещала быть прекрасной.




За ними во прахе лежал Кедлингтон. Певерил был рядом с Флер, и та почувствовала, что несчастье наконец ушло от нее навсегда.

Днем они вернулись в оживленный Лондон, где увидели пестрые толпы людей, ленты, флаги. Кругом царило оживленное волнение. Приехавшие взглянули друг на друга и вспомнили дату: канун свадьбы королевы!

Завтра молодая Виктория выйдет замуж за принца Альберта. Молодой властелин поможет ей нести королевское бремя.

Сердце Флер забилось, и она повернулась к Певерилу.

– Давай притворимся, что колокола звонят и для нас, – прошептала она.

– Не нужно. Очень скоро они зазвонят и для нас, – сказал он.

– О, Певерил, – сказала она, – какое счастье, что я нашла отца, прежде чем ты стал моим мужем. Теперь я не пойду к алтарю одна, он будет со мной.

– Если его светлость желает, – вставил Люк, – поедем ко мне домой, где Элис предложит нам выпить.

– Буду счастлив, мой мальчик, – тепло сказал Гарри, – но попозже, сначала я заеду к мистеру Нонсилу.

Флер задрожала.

– Я всегда ненавидела этого человека.

– Извини, дорогая, – сказал Гарри, – твоя мать тоже не любила его. Кажется, я и мой дядя были не правы.

Певерил взял руку Флер и сказал:

– Забудь обо всем и давай вспомним нашу любовь и посмотрим, что ждет нас в будущем.

Она взяла его перевязанную руку и поцеловала.

– Эти замечательные пальцы пострадали из-за меня.

– Дорогая, доктор Барнстэйнл сказал, что через две недели рука и плечо заживут и я снова смогу рисовать, – утешил он ее.

Гарри Родни открыл голубые глаза и улыбнулся юноше: он все больше нравился ему. Певерил был очаровательным идеалистом и обожал Флер. К тому же Гарри был тронут храбростью молодого художника, отважившегося на дуэль с Чевиотом, не имея ни малейшего шанса выиграть ее.

– Вы нарисуете меня, когда поправитесь, Певерил, – сказал он со странной веселой улыбкой, которая когда-то очаровывала Элен, – шрам и прочее, не так ли?

– Шрамы украшают мужчину, сэр, – сказал Певерил.

– Совершенно верно, – мягко сказала Флер и в который раз прижала перевязанную руку юноши к своим губам.

Мимо них проходил пьяный парень, который повернулся и хлопнул Певерила по плечу.

– Да здравствуют королева и ее супруг! – крикнул он.

Певерил слегка поморщился от боли, но улыбнулся и эхом ответил:

– Да здравствуют королева и ее супруг! Казалось, звонят все церковные колокола в городе.

Флер взяла за руки отца и возлюбленного. Она подумала о молодой Виктории во дворце, которая сейчас готовилась к большому событию.

– О, дорогая королева, – прошептала она. – Благослови, Господь, твое счастье, как он благословил мое.

Она больше не видела лиц двух мужчин, которых так любила, потому что впервые плакала не от горя, а от радости жизни.